КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Цикл "Максимум Райд". Компиляция. Романы 1-8 [Джеймс Паттерсон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джеймс Паттерсон Maximum Ride. Эксперимент «Ангел»

Пролог

Прими мои сердечные поздравления, мой будущий читатель. Коли взялся читать эту книжку, ты уже на полпути к спасению, или, как минимум, к тому, чтобы дожить до следующего дня рождения. Да, да, ты, кто стоит в книжной лавке, листая эти страницы. Только не клади книжку обратно на полку. Я серьезно тебе говорю: здесь речь идет о жизни и смерти.

Скажешь, что, мол, тебе за дело до меня с моим семейством. Только уж поверь: сегодня это моя история, а завтра твоя — мы ведь все одним миром мазаны.

Так вот слушай. Только, знаешь, я баек прежде никогда не рассказывала, так что прости, как получится, так и получится. Терпи!


Ну ладно, зовут меня Макс, мне четырнадцать лет, живу с семьей. Семья моя — это пятеро ребят — никакого кровного родства, но крепче семьи не бывает.

Наша шестерка — чудо природы. Я не хвастаюсь, но ничего подобного ты раньше не видал. В общем-то мы приличные, смышленые и т. д. Но только «обыкновенного» в нас ни на грош нет.

Все шестеро — я, Игги, Клык, Надж, Газман и Ангел — сработаны вонючими сволочными учеными. Мы, понимаешь ли, гомункулы, эксперимент с девяностовосьмипроцентным успехом. Точнее, человечьего в нас девяносто восемь процентов. О важности двух оставшихся я говорить не буду.

Мы все выросли в лаборатории (она же тюряга) под названием Школа. Выросли в клетках, как подопытные крысы. Удивительно, что мы вообще способны думать и разговаривать. Но, по правде говоря, мы способны на многое.

В Школе был еще один эксперимент, перешагнувший за пределы зародышевой стадии. Эксперимент по созданию полулюдей-полуволков. Хищников этих назвали ирейзерами-стирателями — кого хочешь с лица земли живо сотрут. Они умные, жесткие и жестокие, и мало кто может удержать их в узде. Похожи на людей, но, чуть захотят, враз оволчатся — шкура, клыки, когти и все такое. В Школе подряжаются сторожами, полицейскими и палачами.

Мы для них — мишень, этакая занятная sapiens добыча. Главным образом они хотят разорвать каждому из нас горло, изничтожить так, чтобы про нас никто никогда нигде ничего не узнал.

Это я точно тебе говорю!

Так и знай, история эта — твоя история или детей твоих. Пусть не сейчас, пусть в недалеком будущем. Так что, пожалуйста, поверь мне — здесь все на полном серьезе. Я всем на свете рискую, только бы рассказать тебе все, только бы тебе все про это узнать.

Продолжай — продолжай читать, да так, чтоб остановить тебя никто-никто не смог.

Макс и моя семья: Клык, Игги, Надж, Газовщик и Ангел.

Добро пожаловать в наш кошмар.

Часть 1 Ужас стаи

1
Самое любопытное, что перед лицом неизбежной смерти все вдруг становится на свои места. Возьмем, к примеру, происходящее со мной прямо сейчас.

— Беги! Давай! Да быстрей же, ты же можешь еще наддать!

Заглатываю полные легкие воздуха. Мозг работает на чудовищных оборотах. Спасаюсь. Бегу не на жизнь, а на смерть.

Продираюсь через чащобу, в лохмотья разодрав руки, — невелика беда!

Каждый острый камень, каждая коряга, каждая палка будто нарочно бросаются мне под ноги — ну и хрен с ними!

Задыхаюсь от бега так, что легкие как огнем горят, — переживем и это.

Только бы подальше оторваться от ирейзеров!

Ирейзеры. Мутанты. Полулюди-полуволки, как всегда при пушках, как всегда жаждущие крови. Вот-вот они меня настигнут.

Вот такая она, моя перспективка: беги! Кто быстрее, ты или они? Ты, и только ты! И ты сейчас уйдешь от погони.

Я никогда прежде не была так далеко от Школы. Я совершенно потеряла всякие ориентиры — во времени и в пространстве. Но руки ритмично подталкивают тело, ноги подминают мелкий подлесок, а глаза зорко вглядываются в полутьму. Я уйду от них, выскочу на поляну, такую, чтобы хватило места для…

Нет! Нет!

Жадное, нетерпеливое, тошнотворное тявканье псов, идущих по кровавому следу, нагоняет меня сквозь чащобу. Хоть я, хоть любой из нас шестерых, даже Ангел, которой всего только шесть, какого хочешь человека обгоним… Но только не дикого здорового пса.

Псы, псы, подите прочь — мне спастись сегодня в ночь!

Псы неотступны. Но тут впереди сквозь чащобу забрезжил тусклый свет. Поляна? Только бы поляна, только бы поляна! Поляна — мое спасение!

Я ринулась напролом, тело — в пленке холодного пота, воздух — из груди со свистом! Еще чуток и…

Нет! Только не это!

Назад! Меня заносит. Руки во все стороны, как ветряки. Ноги пробуксовывают в щебенке. Нет, это не поляна. Впереди край каменного обрыва, вертикально уходящего в нескончаемую глубину. Позади лес, кишащий до зубов вооруженными психованными ирейзерами и истекающими горячей слюной псами. Ни то ни другое не вариант.

Псы захлебываются лаем. Они меня уже видят, видят свою добычу!

Заглядываю в смертельную пропасть. Что, разве у меня есть выбор? На моем месте ты, отчаянный читатель, сделал бы то же самое.

Зажмурившись, выбрасываю вперед руки и даю себе соскользнуть в бездну.

Ирейзеры орут от гнева, псы истерично воют, а дальше мне слышен только посвист разрезаемого моим телом воздуха.

На секунду становится неимоверно спокойно. Я улыбаюсь.

Глубоко вздохнув, раскидываю крылья как можно шире. Размахом в тринадцать футов, цвета бледного загара, с белыми прожилками и коричневатыми пятнышками, похожими на веснушки, они поймали потоки воздуха, и меня резко дернуло вверх, точно надо мной раскрылся парашют. Вот это да!

Взять на заметку: крылья быстро не раскрывать.

Напрягшись, я изо всех сил потянула крылья вниз, потом вверх и снова вниз.

Господи, да я же лечу, лечу, как всегда мечтала.

Все дальше укрытое тенью дно ущелья. Я засмеялась и рванулась вверх, ощущая силу своих мускулов, воздух, шуршащий перьями крыльев, ветерок, осушающий пот с лица.

Я взлетала все выше над краем ущелья, над остолбеневшими псами, над озверевшими ирейзерами.

Один из них, с волосатой рожей, со стекающей с клыков слюной, поднял ружье. Красная световая точка появилась на моей рваной ночной рубашке.

Не сегодня, псих, подумала я и круто свернула на запад, так, чтобы солнце ослепило его замутненные ненавистью глаза.

Я не собираюсь умирать сегодня.

2
Рывком сажусь на постели, сжимая руками сердце, и невольно ощупываю ночную рубашку. Ни тебе красных лазерных пятен, ни тебе простреленных дыр. Обмякнув от облегчения, падаю обратно на подушку.

Блин, вот сон проклятый. Всегда один и тот же: побег из Школы — погоня ирейзеров — с утеса вниз — ууу-х, крылья — полет… и наконец спасение. И всегда просыпаюсь, твердо зная, что секунду назад была на волоске от смерти.

Взять на заметку: контролировать Бессознательное. Сделать сны поприемлемей.

Холодно. Неимоверным усилием воли заставляю себя вылезти из уютной постели. Натягиваю чистый свитер — благодать. Надж с вечера унесла грязное в стирку.

Все еще спят. У мена пока еще есть пять минут тишины и покоя. А дальше — ныряй в новый день, как головой в омут.

По пути в кухню останавливаюсь в прихожей у окна: утреннее солнце пробивается в расщелину между вершинами гор, небо ясное, тени четкие. Вокруг ни души. Так бы стояла и смотрела, долго-долго.

Мы живем высоко в горах — только мы шестеро, я и моя семья. Так безопасней.

Наш дом построен лежащей на боку заглавной буквой «Е». Ее горизонтальные черточки перекинуты через глубокий каньон, так что если выглянуть из окна, кажется, что паришь. По шкале клевости от одного до десяти баллов нашему жилью полагаются все пятнадцать.

Здесь мы можем быть самими собой. Здесь мы свободны. Я про свободу буквально говорю, в том смысле, что не в клетке.

В общем, это долгая история — о ней когда-нибудь после…

Ну и, конечно, никаких тебе взрослых. Когда мы сюда переехали, Джеб Батчелдер присматривал за нами, прямо как родной отец. Он нас спас, всех шестерых. Родителей ни у кого из нас нет. Он, почитай, вместо отца нам и был.

Однако он исчез два года назад. Мы знаем, что он мертв. Поняли сразу. Но никогда об этом не говорили и не говорим. Так что теперь мы сами по себе.

Не скрою, в этом есть свои преимущества: никто не указывает нам, что делать, что есть, когда идти спать. Ну, разве, кроме меня. Я старше всех, вот и управляюсь как могу. Трудновато, конечно, и дело это неблагодарное. Но должна же быть у семьи глава.

В школу мы тоже не ходим, я имею в виду нормальную школу. Так что спасибо, Бог интернет послал, а то бы мы вообще ни хрена не знали. Вот так и живем: ни тебе школы, ни докторов, ни социальных работников. С нами все просто. Мы вообще живы, только если никто про нас не знает.

Обозревая содержимое холодильника, я услышала за спиной сонное шарканье.

— С добрым утром, Макс.

3
— Привет, Газзи.

Восьмилетний мальчонка с еще слипшимися со сна глазами плюхнулся за стол. Я потерла ему спинку и клюнула поцелуем в макушку. Газзи, Газманом или Газовщиком он стал чуть не с младенчества. Что поделать, если у ребенка какая-то хрень с кишечником. Но предупреждаю — становиться от него надо только так, чтобы ветер дул от вас на него.

Газзи заморгал на меня своими голубыми громадными доверчивыми глазищами:

— А что на завтрак?

Его всклокоченные мягкие белокурые волосы похожи на пух только что вылупившегося утенка.

— Ммммм… сюрприз.

Сама-то я понятия не имела, чем накормлю свою братву.

— Я соку налью, — предложил Газман, и на сердце у меня потеплело. Он очень славный и хороший. Такой же хороший, как его младшая сестренка. Газзи и шестилетняя Ангел — единственные из нас родные брат и сестра. Но мы все равно все — одна семья.

Следующим в кухню приплелся Игги, тощий, бледный и сутулый. С закрытыми глазами прицельно рухнул на наш видавший виды диван. Слепота ему практически не мешает, разве только если мы мебель передвинем или что-нибудь в этом роде.

— Эй, Иг, — говорю ему, — проснись и пой! Завтрак проспишь.

Залезаю в холодильник в наивной надежде, что от сырости или по мановению волшебной палочки там что-то отыщется. Молока нет, масла нет, сыра нет. Чего только у нас нет! Короче, на завтрак или мюсли без молока, или яичница без колбасы. Пусть сами выбирают — у нас свобода.

Вдруг по спине у меня побежали мурашки. Резко выпрямляюсь и поворачиваюсь лицом к столу.

— Ты перестанешь когда-нибудь! — это Клык. Клык всегда появляется молча, точно черной тенью из пустоты. Он спокойно смотрит на меня, уже одетый, подтянутый, с аккуратно зачесанными назад длинными черными волосами. Он на четыре месяца меня младше, но на целых четыре инча длиннее.

— Перестанешь что… Дышать?

— Сам знаешь что. Пугать меня.

— Хватит вам препираться. Завтрак обещала, а где он? Давай, я сам яичницу сделаю, — Игги, лениво постанывая, поднимается на ноги.

Была бы я фемботкой,[1] меня беспокоило бы, что слепой парнишка шестью месяцами младше меня готовит лучше меня.

Но я не фемботка. И мне до фени.

Обозреваю кухню — завтрак на подходе.

— Клык, накрой на стол, а я схожу за Надж и Ангелом.

Девочки живут вдвоем в самой маленькой комнате. Одиннадцатилетняя Надж еще спит, запутавшись в простынях. Рот у нее во сне закрыт, и мне вдруг становится смешно: с закрытым ртом ее не узнать. Мы даже зовем ее иногда Надж-заткни-фонтан — все трещит и трещит целыми днями без остановки. И все у нее — О! Ах! Ух! — то ужасы, то восторги. Так что с закрытым ртом она на себя мало похожа.

— Эй, птичка, подъем, — говорю я, ласково встряхнув ее за плечо. — Завтрак в десять.

— Че? — непонимающе моргает Надж.

— Новый день приветствует тебя. Вставай и смело смотри ему в лицо!

Надж с трудом принимает скукоженное, но все же, с технической точки зрения, вертикальное положение.

В другой половине комнаты тонкий полог отделяет укромный уголок. Ангел всегда любила маленькие закуты, где можно свернуться клубочком. Ее кровать за занавеской похожа на гнездышко, полное плюшевых игрушек, книжек и всяческой одежки. С улыбкой отодвигаю занавеску.

— Э-э, да ты уже одета, — я наклоняюсь ее обнять.

— Привет, Макс, — поет Ангел, вытягивая из-под воротника белокурые кудряшки. — Застегни мне, пожалуйста, пуговицы.

— Поворачивайся, — я стягиваю половинки платья у нее на спине.

Я никому никогда не говорю, как я люблю Ангела. И я никого так не люблю, как ее, крепко-крепко, больше жизни. Может, это оттого, что я нянчила ее с пеленок, а может, лучше нее никого нет на свете.

— Это потому, что я твоя маленькая девочка? — спрашивает Ангел, обернувшись ко мне лицом. — Только ты не бойся, Макс. Я никому не скажу. Я тебя тоже крепко-прекрепко люблю. Она обнимает меня за шею и мокро и звонко целует в щеку. И я еще крепче прижимаю ее к себе.

Да, кстати, вот еще одно свойство Ангела. Она умеет читать чужие мысли.

4
— Пошли сегодня собирать землянику, — предлагает Ангел, подцепив на вилку желток от яичницы, и настаивает, — она как раз уже поспела.

— Я с тобой, — с готовностью подхватывает Газман. В ту же секунду с ним от восторга случается одно из его всегдашних недоразумений.

— Газзи, опять! — Почему-то в этот раз он меня раздражает.

— Маску! Газовая атака! — вопит Игги, схватившись за горло в притворном удушье.

— Я поел, — Клык встает из-за стола и несет тарелку в раковину.

— Извините, — механически бормочет Газзи и продолжает есть.

— Пошли все вместе, — поддерживает Надж идею похода за земляникой. — Свежий воздух — это как раз то, что нам всем сейчас абсолютно необходимо.

— Ладно, пошли, — принимаю я окончательное решение.

День сегодня чудесный, ясный и безоблачный, первый по-настоящему жаркий день мая. Нагруженные бидонами и корзинками, мы наконец находим огромную поляну, усыпанную дикой земляникой.

Сияя, Ангел берет меня за руку:

— Если ты испечешь пирожок, я сделаю земляничные оладушки.

— Держи карман шире, испечет тебе Макс пирожок, — слышу я голос Игги. — Ты, Ангел, лучше меня проси. У меня вкуснее получится.

Я прямо подпрыгнула от возмущения:

— Ну, спасибо, приласкал ты меня. Я, конечно, не лучший на свете повар, но зато могу так наподдать — только держись! Так и заруби себе на носу!

Игги смеется, подняв руки вверх:

— Сдаюсь!

Щеки у Надж чуть не лопаются от сдерживаемого хохота. Даже Клык усмехается, а Газман этак хитренько на меня поглядывает.

— Это ты? — спрашиваю я Газзи.

Он улыбается во весь рот и невинно пожимает плечами, изо всех сил стараясь скрыть, как доволен своей проделкой. Газману было где-то года три, когда я поняла, что он может повторить любой звук или голос. Не сосчитать оплеух, которые надавали друг другу Игги и Клык. Газзи то Клыку скажет что-нибудь Иггиным голосом, то наоборот. И оба они сразу в драку. Им много не надо. Так Газман и использовал свой темный дар, мастерски и со смаком.

Вот тебе и еще одна чертовщинка — у каждого из нас она своя, но какая-нибудь заковыка обязательно есть. Ведь так жить интересней!

Рядом со мной Ангел цепенеет, и я, как в замедленной съемке, вижу, что рот ее раскрывается в оглушительном крике.

Секунду я в отупении смотрю на нее, а еще секунду спустя с неба на нашу поляну, как черные пауки, сыпятся здоровенные лбы с волчьими мордами и красными зверскими глазами. Ирейзеры!

И это теперь уже не сон.

5
Времени думать не было. Джеб всегда нас учил: не раздумывать — действовать мгновенно. Бросаюсь на ближайшего ирейзера. Крутанувшись, четко спланированным ударом ноги вышибаю дух из его бочкообразной груди. Он выдыхает — ыых — и меня обволакивает таким зловонием, точно я стою у желоба сточной канавы, которую палит солнце.

Успеваю нанести еще один удар, и тут ирейзер чуть не надвое раскалывает мне голову. Похоже, я вышла из строя. Краем глаза вижу, что Клык держит оборону. Сначала один-на-один, а потом на него наваливаются еще двое, и все шесть когтистых лап прижимают его к земле.

Игги еще держится, хотя один глаз у него совершенно заплыл.

Не ощущая боли, поднимаюсь на ноги и вижу, что Газзи не шевелится, плашмя уткнувшись лицом в землю. Вот я уже рядом с ним, но тут двое ирейзеров скручивают мне за спиной руки, а третий нависает надо мной: красные глаза прыщут злобным возбуждением и по-волчьи оскален рот.

Не торопясь, он отводит руку назад, сжимает ладонь в кулак и изо всех сил бьет меня в живот. Мое тело разрывается от боли и, сложенное пополам, катится по земле.

Словно издалека я слышу крик Ангела и плач Надж.

«Вставай, да вставай же!» — твержу я себе, пытаясь втянуть в себя воздух.

Мы мутанты, а не люди и, как мутанты, много сильнее любого взрослого человека. Но и ирейзеры не люди. К тому же их больше, а нас меньше. Превратить нас в фарш — им раз плюнуть. С трудом поднимаюсь на карачки, стараясь на блевануть.

Мозг помутнел от ярости, но ярость же и подняла меня на ноги. Убью! Двое ирейзеров раскачивают Надж за руки и за ноги. Подкачнув посильнее, запускают ее в ближайшее дерево. Удар головой об ствол, короткий слабый крик, и она смятой тряпкой лежит на сосновых иголках.

С хриплым, булькающим кровью криком подлетаю к ирейзеру и изо всех сил сжимаю обеими руками оба волчьих уха. Барабанные перепонки лопаются, он вопит и падает на колени.

— Макс! — кричит Ангел срывающимся тонким голосом, брыкаясь в лапах ирейзера.

Рванулась туда. Перелетаю через лежащего без сознания Игги. На меня снова наваливаются двое. Я падаю, и тут же мне в грудь упирается мясистое колено. Задыхаясь, пытаюсь снова подняться и выбраться из тисков. Лицо мне накрывает тяжеленная лапа, и глубоко впившиеся в щеки когти медленно процарапывают рваные кровавые борозды. Пригвожденная ирейзерами к земле, с ужасом вижу, как трое оставшихся монстров заталкивают в мешок мою девочку, моего Ангела. Она плачет и кричит, и один из них наотмашь бьет ее в лицо.

Я отчаянно вырываюсь и рычу, придушенно и хрипло:

— Пусти, подлец, сволочь вонючая!

Грязная когтистая лапа снова затыкает мне рот. Надо мной нависает страшный волчий оскал:

— Макс, — говорит ирейзер, и поджилки мне сводит судорога. Откуда он меня знает? — Рад тебя снова видеть, — куражится он. — Выглядишь ты, надо сказать, паршиво. Всегда была такой красоткой, а теперь что-то сдала. Нехорошо, подружка! Но ничего, ты мне и такой сойдешь.

— Кто ты? — выдавливаю я из себя, всем своим нутром ощущая холод.

Ирейзер обнажает в ухмылке длинные острые клыки.

— Так-то и не узнаешь, подружка? Я, поди, подрос.

Глаза у меня расширились от внезапного узнавания.

— Ари, — прошептала я, и он дико заржал.

Он выпрямляется, и я вижу, как надо мной нависает его огромный черный сапог. Потом моя голова мотнулась в сторону, и на меня обрушилась темнота. Последнее, о чем я успела подумать: «Не может быть! Ари — сын Джеба. Как же они смогли сделать из него ирейзера! И лет-то ему сейчас всего семь. Не может быть!»

6
— Макс, — голос Газмана был почему-то очень детским и очень испуганным.

Я услышала ужасный хриплый стон и вдруг поняла, что он вырывается из моего горла. Газман и Клык озабочено склонили надо мной окровавленные лица.

— Я в порядке, — проскрипела я, не имея ни малейшего понятия, в порядке я или нет.

Сесть у меня долго не получалось, зато сознание возвращалось ко мне стремительно. Горло сдавило:

— Где Ангел?

Встречаюсь глазами с темными глазами Клыка:

— Нет ее. Они ее забрали.

На минуту показалось, что я снова теряю сознание.

Помню, мне было лет девять. Из оплетенного проводами окна лаборатории я в полутьме наблюдала, как ирейзеры гоняют по Школьному двору детенышей шимпанзе. Белохалатники только что сделали новую партию ирейзеров и учили их охотиться. Отчаянный визг обезьян — визг ужаса и боли — до сих пор стоит у меня в ушах.

Вот в чьей власти находится сейчас Ангел.

Почему не меня? Зачем понадобилась им малышка? Я бы может и смогла как-то выжить, а она-то наверняка пропадет.

Медленно принимаю вертикальное положение. Ноги дрожат и подкашиваются, а голова кружится так, что если бы Клык меня не держал, я бы снова свалилась. «Ее надо срочно вернуть, срочно, пока они ее не…»

В мозгу мелькают картины всяческих ужасов: Ангела загоняют насмерть, Ангела мучают, Ангела пытают. Глубоко дыша, стараюсь отогнать подальше эти кошмарные видения, восстановить равновесие тела и души.

— Ребята, в погоню! — оглядывая свою четверку, пытаюсь прикинуть, сколько осталось у нас сил. Мы все выглядим так, точно нас только что пропустили через мясорубку.

— В погоню… — Надж давится слезами.

— Готов, — Игги с трудом шевелит разбитыми губами.

Газман только молча кивает. На слова у него сил нет.

С ужасом понимаю, что плачу и что почти ослепла от слез. Не место сейчас слезам. Где слезы, там слабость. Призываю на помощь всю свою ярость. Сейчас только бешеный гнев придаст мне сил.

Тут Игги чуть наклонил голову. Вместе с ним вслушиваюсь в едва различимые лесные шорохи. Похоже, это слабый отзвук мотора.

Игги поворачивается в ту же сторону, откуда, как мне кажется, несется к нам тяжелое урчание.

Все вместе, сперва пошатываясь и ковыляя, но все увереннее набирая скорость, мы устремляемся на этот звук. Метров через сто лес крутым уступом обрывается над заброшенной дорогой. И тут, где-то в пятидесяти футах под нами, я вижу его.

Черный Хамви, или иначе Хамфри,[2] пыльный и заляпанный грязью, несется, подскакивая, по лесной дороге. Сердце у меня бешено заколотилось. Я точно знаю — в его ненасытном чреве моя маленькая девочка. Он несет моего Ангела туда, где смерть покажется ей счастливым избавлением.

Только не это. Пока я дышу, этого не случится.

— Вперед, за Ангелом! — отступаю шагов десять назад от края обрыва. Теперь места для разгона достаточно. Ребята расступаются, короткий разбег, прыжок в пустоту. Ветер подхватывает мои расправленные крылья.

И я лечу.

7
Теперь ты понимаешь, мой проницательный читатель, что ночные кошмары мало чем отличаются от реальности моей жизни?

Я и мои друзья росли в вонючем отстойнике под названием Школа. Нас создали ученые белохалатники, привив к человечьим генам птичьи хромосомы. Джеб тоже был белохалатником, но он нас пожалел. Сначала просто ухаживал за нами, а потом и вовсе нас украл и спрятал в нашем доме в горах.

Там мы и жили маленькой стайкой — шестеро детей-птиц, за которыми охотились ирейзеры. Теперь шестилетняя Ангел была у них в руках.

Сильный толчок вниз и снова вверх — я с удовольствием ощущаю, как слаженно действует мое тело и как плечевые мускулы и суставы контролируют тринадцатифутовый размах крыльев.

Круто разворачиваюсь в направлении Хамви. Быстрый взгляд через плечо. Надж уже прыгнула за мной. За ней Игги, Газман и последний — Клык. Плотным строем идем вниз на машину. Клык на лету подхватывает толстый сук и с размаху швыряет его Хамфри в ветровое стекло. Того чуть заносит. Боковое стекло опускается, оттуда высовывается ствол. Деревья вокруг меня звенят от пуль, а в воздухе пахнет пороховым дымом и горячим металлом.

Я свернула под защиту деревьев, продолжая преследовать машину. Клык еще раз долбанул ветровое стекло. В него стали палить сразу изо всех боковых окон, и он благоразумно взлетел ввысь.

— Ангел! — кричу я, — мы здесь, мы тебя спасем!

— Смотри, — бросает мне Клык, показывая на поляну впереди, где-то ярдах в двухстах. Сквозь деревья мне едва-едва виден зеленый абрис вертолета. Туда-то по ухабам лесной дороги и мчит Хамфри. С полувзгляда мы с Клыком понимаем друг друга: они будут переносить ее из машины в вертолет. Эти несколько метров — наш единственный шанс освободить Ангела.

Но все происходит страшно быстро: Хамфри резко тормозит, его заносит на грязи. Из раскрытой двери выскакивает ирейзер. Клык бросается на него с высоты вниз, но тут же отскакивает с окровавленной рукой. Два скачка — и ирейзер уже у люка вертолета. Второй, с оскаленной волчьей пастью, выпрыгивает из машины и что-то с размаху с силой бросает в воздух. Надж с криком хватает Игги за руку. Она едва успевает оттолкнуть его в сторону, как прямо перед ними, плюясь огнем и рваным металлом, взрывается граната.

Вертолетный пропеллер набирает обороты, и я устремляюсь к вертушке. Не отдам нашу девочку! Не дам посадить ее обратно в клетку в этом мерзком застенке!

Ари выпрыгивает из Хамфри. В руках у него мешок с Ангелом.

Страх, ярость и безнадежность горячат мне кровь. Ари швыряет мешок в открытую дверь вертолета и, подтянувшись, вскакивает следом. Конец. Они поднимаются в воздух.

С яростным воплем успеваю ухватиться за шасси. За нагретый солнцем металл держаться горячо и неудобно. Едва успеваю сложить крылья прежде, чем их чуть не переламывает надвое чудовищной силы воздушный водоворот, раскрученный мощным пропеллером. Сквозь закрытое стекло нижнего люка ирейзеры, осклабившись, тычут в меня пальцами. Ари поднимает автомат и целится в меня:

— Дай-ка я, подружка, открою тебе один секрет, — орет он мне. — Ошибочка у тебя вышла! Мы отличные парни. Пора тебе это понять!


«Ангел», — шепчу я в слезах. Коготь Ари сильнее давит на курок. Конечно, он выстрелит. И какой кому прок будет от меня от мертвой?

Сердце мое разрывается. Я отпускаю шасси и, устремляясь вниз, вижу, как из мешка высвобождается белокурая головка.

Моя девочка. Там, в вертолете, она летит навстречу неизбежной смерти.

И уж поверь мне, дорогой читатель, там, куда ее везут, есть вещи и пострашнее смерти.

8
Мы полуптицы и видим не как люди, а как птицы, на много-много миль. Потому мы нескончаемо долго видели, как все дальше и дальше вертолет уносил нашего Ангела. Невыносимая боль потери все сильнее сжимала мне горло. Я вынянчила Ангела с пеленок. На моих глазах проклюнулись у нее на спине поначалу слабенькие крылышки. А теперь ее от меня отняли, точно вырвали мне с мясом крыло, оставив рваную зияющую рану.

— Сестричка… — выл Газман, вжимаясь в землю и колошматя по грязи кулаками. Он всегда старается быть стойким мужчиной, но ему всего-то восемь, и только что у него на глазах ирейзеры похитили его сестру. Клык присел рядом с ним на корточки и ласково приобнял за плечи.

— Макс, что нам делать? — устремленные на меня глаза Надж полны слез. Лицо у нее в синяках и кровоподтеках, и судорожно то сжимаются, то разжимаются кулаки.

Откуда мне знать, что нам теперь делать? У меня у самой сердце вот-вот разорвется от горя. Только улететь поскорей, улететь туда, где никто меня не увидит и не услышит.

Без слов я отталкиваюсь от земли. Вон там неподалеку растет огромная корабельная сосна. Слегка промазав, я опустилась на одну из ее ветвей футах в 175 над землей.

Так, Макс. Думай, думай, думай. Должен же быть какой-то выход.

В голове перемешались мысли, чувства, ярость, боль. Мозг вышел из строя. Надо как-то привести его в порядок.

Какой там порядок…

Где моя девочка?

Как же мне теперь без нее жить!

О Боже мой! Мой Ангел, мой Ангел, Ангел!

Рыдая в голос, я барабанила кулаками по стволу все сильнее и сильнее, пока наконец боль не привела меня в чувство. С удивлением уставилась на свои содранные в кровь костяшки пальцев, лохмотья кожи, занозы. Но разве сравнишь эту боль с тем, как болит по Ангелу мое сердце.

Кровопийцы, мутанты, человеко-волки украли моего Ангела по заказу своих хозяев. А те, лабораторные извращенцы, только и ждут, как бы расчленить ее на части да заглянуть ей внутрь. Буквально.

Вжавшись в ствол, я рыдала и рыдала, чуть не до тошноты. Ho, в конце концов, слезы стихают. Все еще всхлипывая, я наконец утерла глаза, размазав полой рубахи слезы и кровь.

Я еще какое-то время оставалась на своем дереве, сидела там, пока дыхание не выровнялось и мозг не заработал на полные обороты. Руки нестерпимо болели.

Взять на заметку: перестань молотить неодушевленные предметы.

Пришло время возвращаться к своим, снова быть для них сильной, снова собрать нас всех воедино, придумать, как найти выход.

И вот еще… Последние слова Ари не дают мне покоя… «Мы отличные парни!» Что он хотел этим сказать?

9
Как мы прилетели домой, я не помню. Разбитая, с онемевшими от горя душой и телом, первое, что я увидела, войдя в кухню, была тарелка, оставленная Ангелом на столе после завтрака.

Игги взвыл и, широко размахнувшись, смел все подчистую с кухонного прилавка. Отскочившая от стены чашка рикошетом стукнула Клыка по лбу.

— Смотреть надо, кретин! — заорал он на Игги со злостью. И вдруг, поймав себя на полуслове, стиснул зубы и огорченно обернулся на меня.

Слезы текут у меня по щекам. Их соль разъедает борозды царапин, оставленные когтистой лапой ирейзера.

Механически я подхожу к аптечке, механически достаю йод и вату и начинаю промывать Газману раны и накладывать мазь на ушибы. Кто следующий? У Надж вся щека в крови. Ее задело шрапнелью.

В коем-то веке раз Надж молчит. Свернулась на диване лицом к стене и плачет.

Газман вопросительно смотрит на меня:

— Как же мы позволили этому случиться, Макс?

Я и сама задаю себе этот вопрос. Как? Как?

А с кого еще спрашивать? Я, Макс неуязвимая, я же тут за старшую.

Но мне только четырнадцать… Как всегда, когда я осознаю, что Джеб никогда больше не вернется, что мы тут сами по себе, что никто нам не поможет, что это на меня полагается наша команда-семья и что это на мне лежит за них вся ответственность, я сгибаюсь под этим грузом. Мне с ним не совладать.

Я вдруг становлюсь самым обыкновенным подростком. Мне хочется, чтоб Джеб снова был с нами, чтобы я была как все нормальные люди, или даже чтобы у меня были родители!

Нет, пожалуй, этого-то как раз мне и не надо…

— Сам смотри! — огрызается на Клыка Игги. — Это все вы, это вы виноваты. Вы-то все не слепые, вы-то могли вытащить ее оттуда.

— Вертолет у них был! — орет Газман. — И пушки, а мы не бронебойные!

— Ну мальчики, ну не надо, ну пожалуйста, — я бессильно пританцовываю вокруг них. — Ведь мы не враги друг другу. Это они нам враги, а мы — все вместе!

Я нашлепываю Газману последний пластырь и начинаю ходить из угла в угол.

— Помолчите немножко. Дайте подумать.

Они ни в чем не виноваты. Ни в том, что ирейзеры уволокли Ангела. Ни в том, что наша спасательная миссия с треском провалилась.

Но они виноваты в том, что наша кухня похожа на заплеванное логово гиен. Ладно, с этим после разберемся, когда снова можно будет спокойно думать о гигиене и прочей житейской суете. Если вообще когда-нибудь можно будет о ней думать.

Игги опустился на диван и чуть не раздавил Надж. Она откатилась в сторону, но как только он устроился, уронила голову ему на плечо. A Игги принялся ворошить ей волосы.

— Дыши глубже, — посоветовал Газман, озабоченно глядя на меня. Я снова чуть не расплакалась. Как же так! По моей вине его сестру украли. Я не смогла ее спасти, а он обо мне заботится.

Клык угрюмо молчит. Он открыл банку равиолей и ковыряет их, держа вилку в туго забинтованной руке. Глаза его внимательно следуют за мной.

— Знаете что? Если бы они хотели ее убить или даже убить нас всех — им бы это было раз плюнуть, — потрясенно говорит Надж. — У них же автоматы и вообще. Ангел им зачем-то живьем была нужна. А живы мы или нет — им ни хрена неважно! Я хочу сказать, что они не больно-то старались нас угробить. Может, это означает, что мы еще можем снова попытаться ее вызволить?

— Но они же на вертолете, — взъерошился Газман. — Улетели. Они где хочешь могут быть, — его нижняя губа задрожала, и он, пытаясь это скрыть, сжал зубы. — Например, в Китае.

Я подошла и погладила его по голове:

— Не думаю, Газзи, что они улетели с ней в Китай.

— Мы знаем, куда они ее увезли, — Клык ронял слова, точно бросал булыжники, спокойно и размеренно.

— Куда? — поднял голову Игги. Его слепые глаза блестят непролитыми слезами.

— В Школу, — в один голос ответили мы с Клыком.

Нетрудно представить, что, произнесенное вслух, это утверждение придавило нас всех, как могильной плитой.

10
Глаза у Надж округлились, рот она закрыла руками.

Газман лихорадочно трет лицо, словно стараясь стереть с него испуг.

Игги выпрямился с каменным лицом. В Школе ему хирургическим путем пытались интенсифицировать ночное зрение. И он ослеп навсегда. Такая вот у них ошибочка вышла.

— Значит, они забрали Ангела обратно в Школу? — недоуменно переспросил Газзи.

— Думаю, да, — подтвердила я, стараясь говорить собранно, уверенно и спокойно. Как если бы не вопил во мне в панике никакой внутренний голос.

— Зачем? — прошептала Надж. — Я думала, они забыли про нас за эти четыре года.

— Они хотят нас вернуть, — отрезал Клык.

Мы никогда о Школе не разговаривали. По принципу, с глаз долой — из сердца вон. А скорее всего, просто каждый из нас старался навсегда забыть время, когда мы были в полной власти садистского отродья, в постылом месте, которое следовало бы разбомбить и стереть с лица земли. Нам всем, чтобы продолжать жить, надо было подчистую все это вычеркнуть из памяти.

— Они никогда про нас не забудут. Джеб ведь попросту украл нас из Школы, — напомнила я ребятам.

— Джеб знал, они на что хочешь пойдут, чтобы нас вернуть. Ведь если кто узнает, что они там с нами делали, всей их конторе конец придет. — Аргументы Клыка были более чем убедительны.

— А почему бы нам тогда их не разоблачить? — настаивает Надж. — Можно на телевидение пойти — всем показать, всем рассказать — они нам крылья отрастили, а мы такие же дети, как у людей.

— Ладно тебе, — обрезал ее Игги, — их-то мы приведем к общему знаменателю. А сами всю оставшуюся жизнь в зоопарке сидеть будем?

— И что нам теперь делать? — Газман, как заведенный, продолжает уже в сотый раз повторять один и тот же вопрос.

Клык ушел из кухни и через минуту вернулся с толстой пачкой пожелтевшей, выцветшей и слегка погрызенной мышами бумаги.

— Вот, — протянул он нам пачку, сдувая с нее сухие мышиные какашки.

— Фу, что это? — скривилась Надж.

Клык подтолкнул бумаги ко мне. Это были старые распечатки всяких Джебовых файлов. Когда он исчез, мы все вытащили из его письменного стола и свалили в старый шкаф, чтобы не видеть это добро изо дня в день.

Разложили бумаги на столе. Уже от одного их вида волосы у меня на затылке стали медленно подниматься дыбом. А про мышиный дух я уж просто молчу.

Клык принялся перебирать страницы. Вытащил из пачки большой запечатанный восковой печатью коричневый конверт. Посмотрел на меня. И, уловив мое молчаливое согласие, поддел воск ногтем.

— Что там? — беспокоится Газман.

— Карта. — Клык уже вытащил поблекший листок топографического чертежа.

— Карта чего? — Надж наклонилась поближе, выглядывая у Клыка из-за плеча.

— Карта секретного объекта, — я почувствовала, как от моих собственных слов у меня скрутило живот. Как я надеялась, что не сломаю больше никогда этой восковой печати и никогда больше не увижу этих крупно напечатанных слов: Секретный Объект. Кодовое Название — Школа. Калифорния.

11
— Что-о-о-о?!!! — испуганно заскулил Газман.

Игги побледнел еще больше обыкновенного, если такое вообще возможно.

— Туда-то они и забрали Ангела, — повторяю я, стараясь говорить спокойно. — Туда мы за ней и отправимся.

— Ой, — Надж, видимо, всерьез заклинило. — Ангела, конечно, надо вернуть. Нельзя же ее там оставлять. Они же монстры. Они с ней чего-нибудь сделают, в клетку посадят, ей больно будет. Только как же мы… Нас же всего пятеро. Значит, всем пятер….

Я закрыла ей рот руками. Отлепив мои пальцы, она быстро-быстро успела спросить:

— А это далеко?

— Миль шестьсот, плюс-минус. — Клык уже обдумывал детали. — Это где-то семичасовой перелет, не считая остановок.

— Может, обсудим сперва, — говорит, не поворачивая головы, Игги, — мы в абсолютном меньшинстве.

— Нет, — я уже прикидывала по карте оптимальные маршруты, привалы и планы отхода.

— Предлагаю проголосовать. У них оружие, вертолет. — Голос Игги дрожит.

— Игги, у нас не демократия. — Я прекрасно понимаю его страх, но помочь ему ничем не могу. — У нас Максократия! Хочешь-не-хочешь, Ангела надо вызволять. Не можем же мы за здорово живешь сдать ее этим шакалам, бросив на произвол судьбы. Нас шестеро: один за всех — и все шестеро за одного! Что бы там ни случилось. Нам больше в клетке не жить. Ни одному из нас! Пока я дышу — ни-од-но-му…

Я чуть притормозила и перевела дыхание.

— Теперь так: за Ангелом отправимся Надж, Клык и я. Ты и Газман останетесь здесь. На случай, если Ангел сама от них удерет и сумеет вернуться домой.

В воздухе повисла мертвая тишина.

— Давай-давай, заливай, вешай кому другому лапшу на уши! — Игги агрессивно надвинулся на меня. — Что, слабо тебе правду-матку в глаза мне сказать, слабо, да?

От напряжения у меня заныло под ложечкой. На эти разборки у меня нет ни сил, ни охоты, ни времени…

— Ладно, начистоту так начистоту, — я старательно подбираю слова, пытаясь подсластить эту, безусловно, горькую пилюлю.

— Это правда. Я не хочу, чтобы ты летел с нами. Ты слеп. Здесь ты летаешь без проблем, но здесь тебе все знакомо. Подумай только, что ты будешь делать в стычке с ирейзерами на чужой территории. У меня еще и за тебя голова должна будет болеть, да?

Игги прямо передернуло от гнева. Он было открыл рот, но тут ощерился Газман:

— А я? А как же я? Мне наплевать, что у них вертушка и пушки. Она ведь МОЯ сестра!

— Вот именно! Раз Ангел им так понадобилась, так и за тобой того и гляди охота пойдет особая. Не спорю, ты отличный летун, но тебе еще только восемь лет, а у нас впереди долгие изнурительные перелеты. А если у тебя сил не хватит? Что тогда?

— Джеб нас бы никогда не оставил, — жестко бросил Игги. — НИ-КОГ-ДА!

— Все! Хватит трепотни. Я уже все сказала. Джеб, может, и не оставил бы. Но Джеба нет и не будет. Он мертв. А теперь — всем собираться!

Часть 2 Отель Калифорния. Или что-то вроде отеля

12
— План «Б» всем понятен? — напрягая голосовые связки, я стараюсь перекричать рев ветра.

Клык, Надж и я летим навстречу солнцу, на юг — юго-запад. Под нами Скалистые горы Колорадо, и уже почти позади хребет Сангре-де-Кристо. Мощно рассекая крыльями небо, делаем верных девяносто миль в час. А если повезет, так попутный воздушный поток и еще миль двадцать сверху накинет. Вот она, радость полета!

Клык кивает. Из этого каждое слово клещами тащить надо. Зато Надж не остановить:

— Понятен-понятен. Если мы каким-нибудь образом друг от друга оторвемся — я уж прямо ума не приложу, как это может получиться, разве что в облако попадем да и потеряем друг друга. Думаете, такое возможно? Думаете, попадем? Ой, я еще в облако никогда не попадала. Страшно, наверное. Там, поди, и не видно ничего, в облаке-то…

На сей раз одного моего взгляда хватило, чтоб заткнуть этот фонтан, и Надж скороговоркой закруглилась:

— Встречаемся на северной оконечности озера Мид.

Я киваю. Но проверка еще не окончена:

— А Школа где находится?

— В Долине Смерти, в восьми милях к северу от Бэдуотер.[3]

Надж готова продолжать, но мои брови поползли вверх, и она примолкла. Люблю ee всей душой. Надж чудный человечек, но трещит вечно так, что будь ты хоть Мать Тереза, до белого каления доведет.

— Все правильно, молодец! Запомнила, как по писаному, — подбадриваю Надж.

Ты слышал этот адресок, мой дорогой читатель? Отличное местечко для Школы нашлось. Нарочно не придумаешь: Долина Смерти над страшной водой Бэдуотер. Не удивлюсь, если на подходе надо будет еще и речку Стикс вброд перейти.

Ветер растрепал мне косу и полощет волосы по лицу. Как меня раздражают эти застилающие глаза космы.

Взять на заметку: надо подстричься, и покороче.

Мы улетели, а Газман и Игги остались дома. Понятное дело, они насмерть обижены. Даже попрощаться еле вышли. Но я все равно убеждена, что решение приняла правильное. Вот она, вечная проблема с этим проклятым лидерством. Найти бы где-нибудь инструкцию типа «Как быть вождем». Или хотя бы «Лидерство в малом коллективе». Да похоже, не придумал еще никто такой инструкции. Но, с другой стороны, обижены Газман и Игги или нет — это дело десятое. А первое, главное и единственно важное дело — это немедленно спасать Ангела.

Слышу за собой ровное дыхание Клыка. Обернулась на него и вдруг вижу, что лицо его сияет чуть не блаженным покоем. Не счастьем, нет, — Клык никогда не выглядит счастливым — а именно покоем. Чуть замедлив полет, пристраиваюсь к нему поближе:

— Скажи, летать — здорово! Значит, и в нашей жизни есть светлая сторона.

Он смотрит на меня с понимающей полуулыбкой. Солнце бросает пурпурные отблески на его могучие темные крылья.

Ветер свистит в ушах. Вокруг на сотни миль — горы да небо. Такое, думаю, видеть дано только Господу Богу!

Клык передергивает плечами:

— Что это ты мне вдруг про светлую сторону напомнить решила? Мы-то мутанты. И нормальной простой жизни нам не видать, как собственных ушей. Вот тебе и оборотная сторона. Так что не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

«Хочешь, смейся, хочешь, плачь, но Клык-то прав», — улыбаюсь я про себя, обернувшись проверить, не отстает ли Надж.

Она на три года младше нас, но справляется молодцом. Hе по годам длинная, как и мы все, тощая — где-то килограмм тридцать, не больше, а костяк сильный и легкий — птичий.

Девяносто миль в час — невелика скорость. Один перелет часов семь займет. Да еще на привалы придется хоть пару часов добавить. В Школу соваться усталыми да голодными — самоубийство. Надо прежде поесть и отдохнуть. За это время белохалатники там таких ужасов налабораторить успеют — только держись!

Проверила часы — летим уже два часа. Тело начинает слабеть. Ничто не сжигает столько энергии, сколько полет. Пара часов в воздухе, и я готова хоть быка проглотить. Так что даже ради Ангела привалом да едой жертвовать никак нельзя.

— Макс? — Надж смотрит на меня большими светло-карими глазами. Они у нее почти того же оттенка, что и крылья. — Я вот все думаю…

Снова-здорово. Ну почему же ей вечно вслух думать надо! Думала бы про себя и летела себе спокойно.

— Я тут вот о чем. Прежде чем мы улетели, я, понимаешь ли, заглянула в эти Джебовы старые файлы. Там и о нас тоже есть. Вернее обо мне… Я там на одной странице свое имя видела, я имею в виду настоящее мое имя — Моника. И рядом еще каких-то людей имена, а дальше — Типиско,Аризона. Типиско — это на границе Аризоны с Калифорнией, маленький такой, похоже, городок. Он и на карте есть. Я проверила. В общем, я вот что думаю: ведь ни один из нас родителей своих настоящих никогда не знал, ну, и понимаешь, ведь мы все, то есть я… всегда хотели… думали… ну и другие тоже… Они нас добровольно отдали или…

— Надж! Ну что ты так разволновалась? К тебе те имена, может, и отношения-то никакого не имеют. Мы, скорее всего, все вообще из пробирки. Лабораторные мы. Так что не отвлекайся на глупости. Лучше давай, пожалуйста, сконцентрируемся на том, как нам вызволить Ангела.

Ответа от нее не последовало.

— Надж?

— Да-да… Я ничего, я просто думаю.

Она думает… А я наверняка знаю: думы эти мне еще ого-го как аукнутся!

13
Во рту у нее было сухо. Голова болела. Болело все тело. Ангел попыталась встряхнуться, стараясь прийти в себя. Над головой темно-коричневая пластиковая крышка. Клетка. Переносной собачий контейнер. Размер средний. Она попыталась сесть. В голове путались мутные мысли. Хотя где она находится, Ангел поняла сразу — разве можно забыть этот запах смеси химикатов и дезинфекции? Это Школа.

Новая-Новая-«Н»-крылья-Новая-Новая-крылья-девочка-новая…

Ангел быстро обернулась в ту сторону, откуда до нее доносился этот бессвязный поток мыслей.

В соседнем контейнере двое детей, оба младше нее. На истощенных лицах остались одни глаза, застывшие на ней мутным бессмысленным взглядом.

— Привет, — прошептала Ангел. Она не чувствовала рядом присутствия белохалатников — только путаные мысли этих ребятишек.

Рот-шум-девочка-крылья-новая-новая.

Дети уставились на нее и молчали. Стараясь улыбнуться, Ангел пыталась рассмотреть их получше.

Похоже, оба — мальчики. Кожа у одного шершавая и чешуйчатая. Не вся, а только какими-то чешуйчатыми пятнами. Видок еще тот!

Другой вообще похож на… ошибку: лишние пальцы на руках и ногах, шеи почти совсем нет. Глаза огромные, навыкате. На голове три волосины. Ангелу даже смотреть на него было больно.

— Я Ангел, — снова прошептала она. — У вас есть имена?

Шум-шум-плохая-девочка-крылья-плохой-шум.

Мальчики казались сильно испуганными, отвернулись от нее и плотней вжались в дальнюю стенку своей клетки.

Ангел тяжело вздохнула и затихла. Что стало с Макс и с остальными? Где они? Тоже где-то здесь в клетках?

Звук открывающейся двери, шаги по линолеуму. Ангел почувствовала, как в соседней клетке дети дрожат от ужаса, тесно прижавшись друг к дружке. Как бьются в их темном мозгу безумные лихорадочные мысли. Но двое вошедших белохалатников, мужчина и женщина, оставили их без внимания и встали перед контейнером, в котором сидела Ангел.

— Смотри-ка ты! Харисон-то оказался прав, — произнес мужчина, наклоняясь и рассматривая Ангела сквозь решетку. — Они-таки ее поймали. Знаешь, как давно у меня по ней руки чесались. Он возбужденно повернулся к напарнице. — Ты читала доклад Директора об этом типе искусственного генома?

— Читала, но что-то мне не верится, что все там правда. Ты что, хочешь сказать, что это и есть объект номер 11? Вот эта самая маленькая девочка?

— Она и есть. Во всей красе. Как по заказу! — Белохалатник, сияя, потирает руки и нетерпеливо отпирает клетку:

— Ну-ка, ну-ка, крошечка! Дай-ка я тебя оттуда достану! Седьмая лаборатория тебя уже заждалась. Ох, и пойдет у нас дело, как я ей сейчас в мозг скальпельчиком залезу!

Ангела передернуло. Грубые, шершавые руки уже тащили ее из контейнера.

Волна облегчения захлестнула соседнюю клетку — не нас, пронесло!

Ангел была на них не в обиде.

14
— Макс, я есть хочу!

Свой сердито урчащий живот я старательно игнорировала уже больше получаса. Но не могла же я на радость Клыку сдаться первой! А вот позаботиться о Надж в качестве внимательного командира — это совсем другое дело и моя прямая обязанность. Так что хочешь не хочешь, а привал делать придется.

Под нами горы, гряда Сан-Франциско, по крайней мере, согласно нашей карте.

— Клык! Где заправляться будем? Идеи есть?

Он призадумался. Меня всегда удивляло, как это ему удается сохранять полное спокойствие в совершенно отчаянных ситуациях! Прямо робот какой-то, Клык2-Д2.

Наши взгляды встретились. Но робот он или не робот, а мы откуда-то всегда знаем, что каждый из нас думает.

— Ищем горнолыжные курорты, — без слов соглашаемся мы друг с другом. — Летом коттеджи пустуют. И безопасно, и консервов каких-нибудь в закромах разыщем.

Снижаемся по большому кругу: склоны усыпаны маленькими городками, оживающими только в зимний сезон. Решаю держаться от них подальше. Нам будет спокойнее среди одиноко стоящих домишек. Вон тот например. Ни тебе припаркованной тачки, ни дыма из каминной трубы.

Я притормозила, сложила крылья и стала снижаться.

Приземляемся от дома метрах в пятидесяти. Как всегда, после долгого полета ноги как резиновые. Попрыгали на месте, чтобы размять мышцы, и поплотней уложили вдоль спины еще теплые крылья.

Подобрались к опушке, бесшумно перебегая от дерева к дереву. Возле дома никаких признаков жизни. Крыльцо засыпано сосновыми иголками, подъезд не метен, живая изгородь давно забыла, когда ее последний раз стригли.

Киваю Надж: давай-де вперед. Она улыбается и, к моему удивлению, удерживается от комментариев.

Беглое исследование объекта не обнаруживает никаких хитроумных сигнальных систем. Да и что тут сторожить, в этом задрипанном домишке!

Перочинным ножом поддеваю задвижку ставень, и они открываются легко и без скрипа. Ну, а старые оконные рамы открыть — это нам с Клыком раз плюнуть.

Первым внутрь влезает Клык. Следом за ним я подсаживаю Надж, а за ней подтягиваюсь уже сама.

Внутри все покрыто толстым слоем пыли. Холодильник выключен и открыт нараспашку. Один за другим открываю кухонные шкафы. Эврика! Да тут целый склад: банки супа, фруктовых компотов, бобы, сгущенка, равиоли. Короче, живем!

Клык где-то раскопал пыльные банки колы. Ты пробовал когда-нибудь, дорогой читатель, теплую колу? А вот мы попробовали. Теперь понятно, почему нормальные люди пьют ее со льдом.

Через полчаса — с переполненными животами и слипающимися веками — мы уже растянулись на замшелых хозяйских диванах.

Надж тихонько постанывает:

— Ой, тяжело, ой, переела…

— Десять минут отдохнем, переварим и полегчает, — авторитетно заявляет Клык, поудобнее пристраивая свои длинные ноги на спинке дивана.

— Сейчас, сейчас встаю, — бормочу я про себя. — Сейчас, Ангел. Еще минуточка, и мы уже…

15
— Давай выбросим все их барахло в каньон. — Игги рассерженно хлопает дверьми по всему дому.

Оставить его, Игги, сидеть на печи слепым домашним котенком, а самим улететь — этого он им никогда не простит!

— Чтоб и духу их здесь не осталось! Через окно в коридоре, кажись, даже кровати их пролезут.

— Давай! Или сожжем, — вторит ему Газман с не меньшим запалом. — У меня прямо в голове не укладывается, как это я должен дома сидеть, когда кто-то другой мою сеструху из беды выручает.

Злобным пинком он поддал под диван красную поношенную кроссовку.

Обезлюдевший дом стал слишком гулким, слишком тихим и слишком пустым. Газ поймал себя на том, что прислушивается в надежде услышать, как Ангел ласково разговаривает со своими куклами или тихонько напевает тоненьким голосом. Он тяжело вздохнул. Ангел — его сестра, и он за нее в ответе.

Механически Газман достал горсть кукурузных хлопьев из стоящего на прилавке пакета и так же механически отправил их в рот. И вдруг, точно впервые ясно увидев и прилавок, и хлопья, и саму кухню, хорошенько размахнулся и запустил всю пачку в стену.

— Все говно! Все и все! Все на свете говно! — заорал он.

— Ну поздравляю! До тебя наконец дошло! Поздненько. Уж Газмана нашего не проведешь. Он у нас, конечно, не семи пядей во лбу, но…

— Заткнись! — К удивлению Игги, Газман не кричит, а по-взрослому повышает голос. — Макс оставила нас здесь, потому что всерьез считает, что мы ни на что не годимся.

Игги напрягся.

— А думала она, что случится, если ирейзеры сюда нагрянут? Они и Ангела здесь поблизости поймали, и нас всех тоже здесь засекли. Они наверняка знают, что мы где-то в этих краях обретаемся. Почему бы им за нами не вернуться?

— Мммм, — замычал в раздумье Игги. — Наш дом и найти тяжело, и добраться сюда трудно.

— Это с их-то вертушкой? — отпускать саркастические замечания теперь настала очередь Газмана.

Мда…. хоть Игги и старше, хоть он Клыку и Макс ровесник, а крыть ему все равно нечем.

Газман остался собой исключительно горд — мал да удал — и обо всем первым успел подумать.

— Давай не будем сидеть сложа руки, — приободрившись от гордости, он решительно стукнул кулаком о прилавок. — Не будем дожидаться, когда за нами пожалуют проклятые ирейзеры. Сами составим план обороны. Пусть Макс что хочет про нас думает — мы не бесполезный балласт.

— Согласен, — хрустя рассыпавшимися по полу хлопьями, Игги перебрался к Газману на диван. — Полностью с тобой согласен. Макс было не до того, чтобы дом защищать. А мы, умные, надежные, как раз об этом и подумали. Да… подумать-то подумали, вот только защищать-то его как?

— Капканы — это раз; бомбы — это два, — Газман вскочил и возбужденно меряет кухню шагами.

— Бомбы — это хорошо. Люблю бомбы. Помнишь, прошлой осенью? Я тогда чуть каменную лавину не устроил.

— Это когда мы взрывали, чтобы деревья в лесу повалить? Макс нам тогда сама добро на ту бомбу дала.

Торопливо разгребая кучу пожелтевших газет, чьих-то старых носков, забытых тарелок с остатками чего-то, бывшего некогда съедобным, Газман вытащил наконец драный и засаленный старый блокнот.

— Ага, вот и он! Я помнил, что он где-то тут завалялся, — бормотал он себе под нос, вырывая исписанные листы. Раскопки еще более ранних наслоений старого хлама обнаружили обгрызенный карандаш.

— Значит, так, — с важным видом Газзи приготовился запечатлевать для истории создание плана обороны. — Надо придумать стратегию. Какие перед нами стоят задачи?

— Вот заладил… Видать, жизнь с Макс под одной крышей ни для кого бесследно не проходит. Поздравляю! Звучишь, как настоящий Максетер… нет, лучше Максонт или…

Газман нахмурился, но, склонив голову над блокнотом, принялся старательно записывать:

— Задача номер один: создание разрывного порохового устройства. Применение только в целях обороны. Задача номер два: взорвать вонючих ирейзеров, когда они вернутся.

Он расправил страницу и перечитал написанное:

— Вот это я понимаю. Вот теперь мы наконец сдвинулись с мертвой точки. Мы отомстим за тебя, Ангел!

16
Ангел знала: долго она не продержится.

Уже больше часа при каждом вздохе легкие жгло как огнем, а ноги она перестала под собой чувствовать и того раньше. Но едва она пыталась остановиться, садист в белом халате по имени Райли тыкал в нее какой-то палкой и пускал заряд тока. От каждого такого электрического разряда она взвизгивала и подпрыгивала. И от каждого на коже вздувался красный пузырь ожога. Ожогов было уже четыре, и все ужасно болели. А самое страшное, она всем телом чувствовала, как он предвкушает все новые и новые разряды.

Все, пусть теперь жалит ее хоть сто тысяч раз. Больше она продолжать не в состоянии. Ангел сдалась, сдалась прямо-таки с облегчением. Мир сжался до размеров установленной перед ней пластиковой трубки. А потом и трубка утратила четкие очертания. Ноги вконец отказали, и она почувствовала, как медленно оседает вниз. Разряды тока — один, другой, потом еще, еще и еще. Но они уже больше не обжигают, а только слегка царапают. Вот и боль уже тоже притупилась и отступила. И Ангел сама словно куда-то отступила, как в облако, погрузилась в обморок-сон. К ней подошла Макс. Макс нежно гладит ее потные мокрые волосы и плачет. Ангел знает, что это был сон, потому что Макс никогда на плачет.

Людей сильнее Макс Ангел не знала. Правда, она вообще знала совсем мало людей.

Новый звук, похожий на треск разрываемого полотна, и по-новому острая боль вернули Ангела из небытия. Она заморгала на ударивший в глаза белый свет. Не то больничный, не то тюремный. И этот запах, этот омерзительный тошнотворный запах.

Чпок, чпок, чпок — чьи-то руки срывают с ее тела приклеенные пластырем электроды.

— Вот это образчик! Вот это механизм! Три с половиной часа без остановки, — бормочет Райли. — А сердечный ритм ускорился только на семнадцать процентов, да и то только под конец. И кислородный уровень понизился только в последние двадцать минут.

— Я тебе не образчик! Я тебе не механизм! — готова взорваться Ангел.

— Прямо не верится, что мне привалило счастье покопаться в объекте номер одиннадцать! — это вступает новый голос. Но песню поет ту же. — Четыре года я ждал этого часа. Ведь какой интеллект интересный! Я четыре года предвкушал, как вскрою вот эту черепную коробку и возьму образцы мозговых тканей!

Всем телом Ангел чувствовала их ненасытное удовольствие. Все, что было у нее не как у нормальных людей, все их восхищало и возбуждало в них жадный интерес. Их длинные заумные слова складывались в одно простое предложение: Ангел это эксперимент. Для белохалатников она была просто опытным образцом или лабораторным оборудованием. Ни больше ни меньше. Неодушевленный предмет, образчик, механизм.

Кто-то вводит ей в рот гибкую пластиковую трубку — вода. Ее мучает жажда, точно она ела горячий песок, и она быстро и жадно пьет.

«Надо подумать, как отсюда выбираться», — пытается напомнить она себе, но мысли с трудом связываются в хоть сколько-нибудь связную цепочку.

Ее поднимают за шкирку, но сил сопротивляться у нее нет. Кто-то открывает дверцу ее собачьей конуры и с размаху бросает ее на пол. Над ней снова повисает коричневая пластиковая крышка. Как ее бросили, так она и лежит, без движения, почти без дыхания. Но лежать — уже облегчение. Надо поспать немножко, а потом посмотреть, можно ли отсюда сбежать.

Чуть приоткрыв глаза, она замечает на себе взгляд чешуйчатого мальчика. Его соконурника рядом нет. Беднягу увели-таки утром. И до сих пор не вернули. Скорее всего, уже больше совсем никогда не вернут.

«Не дамся… я им… не… дамся… я… буду бороться… вот только посплю…»

17
Да что ж это с кроватью моей стало. Была кровать как кровать, а тут вдруг сплошные колдобины. Я раздраженно пнула кулаком каменную подушку — и тут же утонула в пыльном облаке. Апчхи! Апчхи — пыль стоит в носу — не прочихаешь, и застилает плотной завесой глаза.

В пыли, как в дыму. Где я? Кто тут? Сослепу шарю вокруг себя руками. Какая-то шершавая диванная обивка. Какая-то не то ручка, не то ножка. Пытаюсь на нее опереться. Мимо! Потеряв равновесие, с треском лечу на пол — хрясь!

Черт возьми! Опять бедному моему телу страдать. Зато начинаю приходить в себя. То ли с пола совсем другой ракурс, то ли темнота кромешная, но местечко какое-то непрезентабельное. Так-так-так! Халупа какая-то… И как нас сюда занесло?

Наконец, окончательно проснувшись, вскакиваю на ноги и внимательно оглядываю нашу хибару для любителей горнолыжного спорта. Никаких поводов для беспокойства! Кроме разве того, что Клык, Надж и я проспали все на свете, потеряв кучу драгоценного времени.

Боже мой! Боже мой. Надж дрыхнет в кресле, перекинув ноги через подлокотник.

— Надж, Надж, вставай скорей! Сколько можно храпеть!

Поворачиваюсь растолкать Клыка, но он уже и сам спускает ноги с дивана и спросонья трясет головой:

— Который сейчас час?

— Почти утро, мы здесь чуть не сутки проспали!

Клык, не теряя времени, уже очищает кухонные шкафы. Нашел в кладовке древний, заляпанный чем-то рюкзак и методично бросает в него банки консервированного тунца, пакетики крекеров, мешочки сухофруктов.

— Че тут у нас происходит? — сонно трет глаза Надж.

— Продрыхли мы тут до седьмого пришествия, — я сердито пытаюсь рывком поставить ее на ноги. — Давай-давай! Нам пора!..

Встав на четвереньки, выгребаю из-под дивана наши ботинки.

— Клык, ты не унесешь все это добро. Банки весят целую тонну. Как ты с ними взлетишь?

Клык только плечами пожал и закинул рюкзак на спину. Вот упрямый баран. Молча шагнул к окну и легкой тенью выскользнул прочь.

Я по-прежнему кочевряжусь с Надж. Втискиваю в ботинки ее опухшие ноги, растираю ей спину. Она всегда просыпается долго и трудно, и я стараюсь побыстрее разбудить ее всеми доступными мне средствами.

— Шевелись, шевелись, шевелись! Сколько можно ворон считать!

Практически выкидываю Надж через окно, кубарем сама выскакиваю наружу и как могу плотно прикрываю ставни.

Короткий разгон по проселочной дороге, и, резко оттолкнувшись от земли, мы взмываем вверх, подхваченные воздушным потоком.

Проспали!

Прости меня, мой Ангел, прости, голубка моя!

18
Чуть только мы поднимаемся над вершинами деревьев, настроение улучшается, даже не взирая на неизбежный рассвет.

И все-таки… Только такая идиотка, как я, могла заснуть посреди спасательной операции!

Ангел там на нас надеется, а мы тут прохлаждались. Сердце у меня защемило. Заныло от горя. Паника лихорадочно бьется в крыльях.

Спокойствие. Надо взять себя в руки, обуздать разгулявшиеся нервы, контролировать угол наклона крыла, анализировать потоки воздуха. Разворачиваюсь на десять-пятнадцать градусов и снова забираю на юго-запад.

— Нам нельзя было не отдохнуть. — Клык пристраивается лететь со мной крылом к крылу.

— Десять часов? Не многовато будет?

— Не психуй! Мы вчера вылетели поздно. Сегодня нам еще часа четыре надо отмахать. Может, больше. В один заход все это расстояние все равно не покрыть. Еще один привал обязательно придется сделать, прямо перед тем как туда доберемся. Остановимся, подзаправимся.

И всегда-то он со своими логическими выкладками вовремя поспеет! Как меня раздражает этот его всегдашний голос разума!

Но Клык, конечно, прав. И, конечно, без еще одной остановки нам не обойтись. Мы ведь пока даже до границы с Калифорнией не долетели.

Где-то спустя час Клык спросил:

— Что, Школу-то штурмовать будем?

— И я, и я тоже все хотела спросить, какие у нас планы, — затрындела Надж. — Я имею в виду, что нас трое, а их там без счета. А у ирейзеров еще и пушки. Так что нам непременно план какой-то нужен. Там, например, взять и грузовиком ворота протаранить. Или даже здание. А то дождаться ночи и проскользнуть внутрь. Ангела к себе под крыло — и обратно потихоньку выскользнуть. Чтобы нас не увидел никто.

Эта дурацкая трепотня развеселила Надж. Я отмалчиваюсь. Шансов спасти Ангела и уйти незамеченными у нас еще меньше, чем долететь до Луны.

Но на случай, если уж дело будет совсем швах, у меня припасен секретный план. Уж он-то должен сработать. И тогда свобода обеспечена всем. Кроме меня. Но это нормально и тоже входит в план.

19
Как бы я ни паниковала, но не заметить такой красоты, как здесь, на вершине мира, никак нельзя! Редкая птица залетает так высоко. Только разве орлы да ястребы. Время от времени они подлетают к нам поближе, посмотреть, что мы за птицы. И как подлетают, так сразу и откатывают: вот это, поди, думают, чудища. И как их сюда только занесло!

Земля с такой высоты — как нарисованная, да в цвета Робин Гуда раскрашенная, коричневым и зеленым. Машины ползут крошечными озабоченными муравейчиками. Время от времени любопытства ради концентрируюсь на чем-нибудь типа трактора или какого-нибудь бассейна. Глаза, можно сказать, тренирую. Хорошо, что Школьные белохалатники на мне ночного видения испытать не успели. Не то, что на Игги…

— Вот я тут думаю, — заходится Надж, — как там Газман и Игги без нас поживают. Может, телик починили? Надеюсь, больше не дуются. Хорошо, что они дома остались. Так лучше. Только вот я голову на отсечение дам, наверняка они без нас не убираются и по дому вообще ничего не делают. И в лес за дровами не ходят.

Лично я уверена, что они костерят меня там дома день и ночь. Ну и пусть. По крайней мере, хоть они в безопасности.

Рассеянно поглядываю вниз, и взгляд мой останавливается на каких-то мерцающих очертаниях. Людишки там что-ли возятся? Приглядевшись, вижу, как бесформенный клубок тел обретает все более отчетливые очертания. Руки, ноги, лица. Это группка ребят. Моего возраста, а может, постарше. Нормальные, не то что я.

Ну и что! Обыкновенные скучные подростки. Сидят себе по домам да домашние задания делают. И миллион взрослых ими командуют: пора, деточка, кушать, пора, деточка, спать, собирайся, деточка, в школу. Будильники заводят, в «Макдоналдсах» после уроков подрабатывают. Скучища…

А у нас зато свобода! Свобода — без конца и без края! Гоняем себе в поднебесье! Со всеми ветрами побратались! Куда хотим, туда летим! Преимуществ — хоть отбавляй… Я почти убедила себя в прелестях нашей жизни.

Снова глянула вниз. Фокус сменился: то, что на первый взгляд показалось мне заурядным подростковым сборищем, при ближайшем рассмотрении оказывается сценой гораздо более зловещей. Девчонку лет одиннадцати-двенадцати окружили здоровые амбалы. Случайность? Не думаю.

Мне ли про парней не знать. Я про эти игрек-хромосомы даже начинать не буду. Живу-то я с тремя лбами мужского пола. Они, конечно, лучшие представители, но как хромосомы у них наружу повылезут, так даже от них, дорогой читатель, спасу никакого нет!

И я принимаю одно из своих — как бы это поскромнее выразиться — «необдуманных решений». Из тех, что всегда мне потом припоминают или как «умопомрачительный идиотизм», или как «небывалый героизм». Только почему-то про идиотизм мне слышать чаще приходится. Вот тебе и людская благодарность.

Поворачиваюсь к Клыку и даже рта не успеваю раскрыть.

— Нет, — категорично отрезает он.

Глаза у меня сужаются, и я уже готова высказать все, что я на эту тему думаю.

— Нет, я тебе говорю, дура ты набитая.

Решаю не вступать с ним в лишние препирательства:

— Встречаемся на северной оконечности озера Мид.

— Что? Вы о чем там треплетесь? — встревает Надж. — Перекур? Я опять есть хочу.

— Нашей Макс геройские лавры покоя не дают. Супермен тоже в юбке нашелся, — Клык не скрывает своего раздражения. — Суперстар, не побоюсь этого слова.

— Вот оно что, — Надж внимательно смотрит вниз и по-прежнему не просекает, в чем дело.

А если бы лбы наседали на Ангела, и никто не остановился бы прийти ей на помощь? И я по большому кругу уже иду на посадку, целя поближе к зажатой между парнями девчонке.

— Я сейчас! Вы и сорока миль не пролетите, как я вас догоню. Держите прямо по курсу, а если что, встречаемся у озера. Запомнили, озеро Мид?

Клык даже не обернулся — только вперед припустил. По всему видать, затея моя ему поперек горла встала. Ну и хрен с ним. Все равно всем не угодишь.

— Пока. Скоро увидимся!

20
У Игги вот какая странность была. Он у нас настоящий талантище. Даром что слепой, а все на свете понимает не хуже заправского ученого. Например, утром он поколдовал-поколдовал, и оказалось, что компьютер наш выпадал каждые пять минут в осадок от простого перегрева. Наладил вентилятор, охлаждающий батарею, — и дело в шляпе. Починил-таки нашу на ладан дышащую технику.

— У нас какая-нибудь хлорка есть? — спрашивает его Газман. — Что-то я вроде слышал, что если ее смешать с чем-то там еще, так взрывчатка получится.

— С чем смешивать-то будем, с носками твоими? Не, нету у нас никакой хлорки. Бассейна-то у нас нет, на фиг нам хлорка без бассейна? Лучше скажи мне, вот эта проволочка, которую я отсюда вытащил, какого она цвета?

На кухонном столе из чрева нашего древнего стерео вывалился клубок спутанной проволоки. Наклонившись, Газман ковыряется в нем, пытаясь распутать концы:

— На кишки роботов твои проволочки похожи. Вот она, желтая, держи.

Газман сверяет что-то с распечатанной из интернета схемой.

— Подожди, подожди… эта желтая — очень важная. Не спутать бы ее с красной, — хмурится Игги. — Нам бы теперь какой-нибудь часовой механизм найти.

И вдруг сияет широченной улыбкой от уха до уха.

— Не нравится мне что-то твоя улыбочка. Что-то ты опасное затеваешь, — разволновался вдруг Газман.

— Ладно, ладно, тащи лучше будильник. У Макс на тумбочке стоит, с Микки Маусом такой, помнишь?

21
Я где-то в Аризоне. Вокруг задворки пустых развалившихся складов. Приземлилась я как-то не слишком удачно — промазала немного.

Вот и приходится теперь скакать по колючкам высохшего низкорослого кустарника. Обливаясь потом, сворачиваю на ходу крылья и плотной гармошкой укладываю их поровней вдоль позвоночника. Молния на ветровке надежно подтянута до самой шеи. Кажись, вид у меня вполне нормальный.

За углом сарая трое здоровых жлобов окружили какую-то замухрышку. Ей едва лет двенадцать наберется, а они все много старше.

— Я тебя просил, вонючка ты мелкая, докладывать кому-нибудь про нашу разборку с Ортизом? Просил? — орет на нее один из жлобов. — Ну, проучил я его маленько. Тебе-то что за дело!

Девчонка кусает губу. Она и рассержена, и испугана:

— Да ты изметелил-то его как! По нему как каток проехал! А он что тебе сделал? Да ничего!

Ну, думаю, вот это девчонка! Вот молодец!

— Он воздухом моим дышит и хлеб мой жрет! Вот он мне что сделал, поняла, сучка! — Прихвостни его злобно заржали. Ну и гады. Да еще со стволами. Один из них как бы ненароком тычет пушкой девчонке в грудь. Америка! Право носить оружие… Сколько скотам этим лет-то? А родители их знают, какие у них игрушки?

Как я устала от всей этой я-крутой-каждой-малявке-накостыляю дряни. Никуда от нее не деться. Сама на них вечно натыкаюсь, и никому от них спасения нету. Тупые, злобные скоты. Как же они меня все достали!

Выхожу из-под прикрытия. Девчонка замечает меня, и ее глаза удивленно расширяются. Этого достаточно, чтобы парни насторожились.

Увидели меня, но мой заплывший глаз и живописные синяки не вызывают у них никаких подозрений. Подумаешь, еще одна дура болтается тут без дела. И они теряют ко мне всякий интерес, переставая следить за моими маневрами. Ошибка номер один!

— Ну что, Элла, ты нам в свою защиту скажешь? — ерничает их главный. — Или, может, поучить и тебя все-таки уму-разуму?

Ага, значит ее Эллой зовут.

— Трое мужиков против одной девки — как-то, по-моему, многовато получается, — выступаю я вперед. В глазах у меня почернело от гнева, и я с трудом сохраняю на лице равнодушную мину.

— Заткнись, шалава. И вали отсюда подобру-поздорову. Целее будешь.

Подвигаюсь поближе к Элле.

— А ты о моем здоровье не пекись. Накостылять тебе хорошенько, вот что мне для здоровья полезнее всего будет.

Они смеются. Ошибка номер два.

Я уже говорила, что и я, и каждый из нас в моей семье-стае сильнее любого, даже взрослого, человека. Слава инженерной генетике и генетической инженерии! К тому же в свое время Джеб обучил нас разным приемчикам. Так что, считай, что нужные навыки у меня все были. Мне просто не доводилось их использовать… до вчерашнего дня.

— Заткните ей ее поганый рот, — скомандовал главный, и двое его подхалимов шагнули ко мне.

Что было их третьей ошибкой.

Разворачиваюсь быстро и без предупреждения. Нога под углом вверх. Старшему в бок — хрясь! Похоже, я сломала ему ребро. Слабак! Задыхаясь, он сразу же повалился на спину.

Двое оставшихся одновременно накидываются на меня. Выхватываю у одного из них ствол и, широко размахнувшись, опускаю его прикладом парню на голову. Он отупело смотрит на струйку крови, стекающую со лба на грудь.

Обернувшись, вижу, что Элла с испуганным лицом по-прежнему стоит на месте.

— Беги! — кричу я ей. — Беги отсюда подальше!

Секунду поколебавшись, она поворачивается и стремглав несется прочь. Только красноватая пыль поднимается ей вдогонку.

Последний, пока еще не битый хулиган хватает меня за руку. Расслабляю предплечье и выбрасываю его вперед так, что моя кисть сама летит ему в нос. Как в замедленной съемке, его сломанный нос неумолимо съезжает набок.

Мда… с такими даже драться неинтересно. Хлюпики они какие-то.

Униженные, с перекошенными от злобы рожами, парни с трудом поднимаются на ноги. Один из них, нагнувшись, поднимает пистолет.

— Ты еще об этом пожалеешь, — грозит он мне, сплевывая кровь.

— Там видно будет.

Отпрыгнув, я изо всех сил припускаю к лесу.

22
Если б я сразу взлетела, я бы уже давно была едва заметной точкой в голубом небе. Но разве могла я позволить этим кретинам увидеть мои крылья! Да и лес совсем рядом — добегу.

Несусь сквозь кустарник, не разбирая дороги. Только сухие ветки трещат под ногами. Хорошо, что хотя бы кроссовки удобные.

Шуты эти гороховые позади вопят, ругаются и сыпят мне в след угрозами. Но куда им за мной угнаться! Отстают безнадежно, и расстояние между нами неуклонно увеличивается.

Вдруг позади грохот, пальба. Деревья вокруг меня взрываются осколками коры. Проклятый ствол! Надо было сломать его к чертовой бабушке.

Ну что, дорогой читатель! Тебе, поди, в голову пришло то же, о чем и я сейчас думаю. Где сны кошмарные, а где реальность дурацкая — не разберешь. Ты, может, думаешь, что ты один такой проницательный? Думаешь, я сама совпадений не замечаю? Замечаю. Не круглая же я идиотка. Да только что эти совпадения значат, об этом надо потом на досуге подумать.

Еще секунда — и новый выстрел. Резкая, острая боль разрывает мне левое плечо. Ох! На рукаве расцветает кроваво-красная роза. Эта сволочь все-таки меня достала!

Беда никогда не приходит одна. Коли уж непруха, так непруха. Спотыкаюсь об корягу, падаю прямо на раненое плечо и кубарем лечу вниз в разверзшийся подо мной глубокий овраг, подминая кусты, подлесок, цепляя вьюны, натыкаясь на острые камни. Стараюсь хоть за что-нибудь ухватиться, но левая рука почти не работает, а только правой мне не справиться.

Наконец, скатившись до самого дна и перекувыркнувшись через голову, застреваю в разросшихся кустах. Стоп! Я приземлилась в зеленой пещере: сверху, сбоку, вокруг меня всюду плющ да молодая лесная поросль.

Лежу, затаив дыхание. Стараюсь не шевелиться. Передохнуть. Подумать. Где-то прямо надо мной парни орут и палят в воздух. Потом, точно стадо слонов, проносятся вниз, сметая все на своем пути. Мне хорошо слышен их топот и треск веток у них под ногами, совсем рядом с моим укрытием.

Отличная получилась из меня отбивная. Левая рука почти не шевелится и горит, как в огне. Пытаюсь расправить крыло — дыхание замирает от боли. Значит, и крыло задето. Насколько сильно, мне через плечо рассмотреть трудно. Но больно так, что ничего обнадеживающего ждать не приходится. Я ранена, и довольно серьезно. И за мной к тому же охотится эта вооруженная шайка.

Все тело ноет. Ветровка исчезла. Видно, пока я летела вниз, ее сорвало с меня кустами да колючками. В придачу, если я не ошибаюсь, гнездо мое свито из ветвей ядовитого плюща. Значит кожа вот-вот вспухнет и пойдет чесучими волдырями.

Медленно поднимаюсь на ноги, еле сдерживая стоны. Надо как-то отсюда выбираться. По солнцу определяю направление на север и потихоньку начинаю пробираться вперед. При мысли о том, где теперь Надж с Клыком, кричу чуть не в голос. Представляю себе, как они из-за меня распсиховались. Мда… хорошенькую я заварила кашу. Меня ждет Ангел, если, конечно, она еще жива. А я снова их всех подвела. Вот тебе и геройское решение!

И что за натура у меня дурацкая, вечно мне надо за какого-нибудь заступаться да справедливость отвоевывать. Джеб всегда говорил — это моя смертельная ошибка.

Он был прав. Джеб всегда был прав.

23
— Клык, я ужасно хочу есть. Просто до смерти!

Прошел уже целый час с тех пор, как они расстались с Макс. Надж по-прежнему недопонимала, что это Макс вдруг понадобилось на земле.

Клык согласно кивнул и молча, одним взглядом велел следовать за ним.

Они взлетели к плоской, отполированной ветрами горной вершине. Клык нацелился на тенистую ложбину, и Надж начала притормаживать, готовясь к посадке. При ближайшем рассмотрении углубление оказалось широкой, но низкой пещерой. Так что, чтобы забраться внутрь, даже Надж пришлось пригнуться.

Клык почти бесшумно опустился рядом.

Наружное отверстие шириной около двадцати футов равномерно сужалось, уходя в глубину где-то футов на пятнадцать. Надж с удовольствием уселась на сухой песчаный пол.

Клык скинул рюкзак и достал пару консервных банок и пакетиков со всякой снедью.

— Ну ты даешь! — восхищается Надж, разрывая пачку сухофруктов. — Где ты только все это надыбал? Я что-то не помню у нас никаких запасов. Поди, припрятал потихоньку. Даже шоколад припас! Тащить в рюкзаке шоколад, и никому ничего не сказать — на такое только ты один способен! Блаженство, прямо неземное блаженство!

Клык, спокойно улыбнувшись, сел рядом. Откусил кусок шоколада и со смаком принялся перекатывать его во рту, полузакрыв темные глаза. Но долго ему расслабляться не пришлось.

— Ну, и где наша Макс? Что ей там внизу понадобилось? Не пора ли ей уже вернуться? А мы, долго мы здесь сидеть-то будем? Нам разве к Озеру Мид лететь не надо? А когда она нас вообще догонит? И что мы будем делать, коли она не появится ско…?

— Макс увидела девочку в опасности и полетела ее спасать, — голос Клыка звучал спокойно и нарочито размеренно. — Мы подождем ее здесь, а озеро Мид — прямо под нами.

Надж забеспокоилась. Каждая секунда дорога, а они тут застряли. Макс что, с ума сошла, что ли? И кто это оказался для нее важнее их Ангела!

Она доела последний сушеный абрикос и осмотрелась. Когда Клык сказал про озеро, она тут же поняла, что голубая полоска впереди слева — это оно и есть. Поднялась на ноги и едва не уперлась головой в потолок.

— Пойду посмотрю, какое оно, это озеро. — Шаг вперед, и Надж уже стоит на довольно широкой приступке при входе в пещеру. Озеро отсюда и впрямь как на ладони.

— Клык… смотри, — только и смогла она выдохнуть.

24
Клык вышел из пещеры и замер.

Уступ, на котором они стояли, широкой лентой огибал утес, плавно поднимаясь к плоской вершине. Тут и там словно чьей-то гигантской рукой разбросаны огромные валуны, и из-под них отчаянно тянутся к солнцу какие-то тщедушные полузасохшие растения.

Среди камней всюду, куда ни кинь взгляд, крупные птичьи гнезда, каждое диаметром фута в два. В каждом сидят солидного размера птенцы, страшные, еще не оперившиеся, с синей, едва покрытой пухом кожей. И рядом с каждым птенцом пара зловещего вида родителей, не отрывая круглых холодных глаз, с напряженным вниманием следят за Надж и Клыком.

— Они какой породы? — едва шевеля губами, спрашивает Надж.

— Железорудные ястребы-тетеревятники, самые крупные хищные птицы этих краев. Сядь, но только очень медленно. И никаких резких движений. А то от нас сейчас только чистые косточки останутся.

Стальные гнутые когти и клювы их соседей и вправду выглядят смертоносным оружием.

— О'ке-е-е-ей! Надж медленно опускается на колени, с трудом смирив животный инстинкт дернуться и сломя голову прыгнуть со скалы. Однако Клык не зря ее предупредил: или осторожность, или гибель.

— Ты думаешь… — начала было шепотом Надж, но Клык взглядом остановил ее и приказал молчать. Он тоже постепенно сполз вниз, сел на уступ и не отрываясь наблюдал за птицами.

Один из ястребов держит в клюве ногу косули, а птенец в гнезде отчаянно вопит и подпрыгивает, стараясь рвануть кровавую мякоть.

Минуты кажутся Надж столетиями. Сам посуди, дорогой читатель, из такой трещотки, как она, вопросы вечно сыпятся, будто из решета, а в попе, как говорится, шило. Так что сидеть молча и неподвижно для нее даже сейчас сущая каторга.

Краем глаза она замечает, что Клык осторожно расправляет крылья.

Головы ястребов как по команде поворачиваются в их сторону. И Надж, чуть не физически, ощущает на себе их холодные острые глаза.

— Это я нарочно. Пусть почувствуют мой запах, — произнес Клык, не разжимая губ.

Прошло немного времени, и ястребы, по всей вероятности, смирились с их присутствием. Теперь их можно рассмотреть получше. Все они один другого больше, один другого сильнее и один другого страшнее. Грудки и животы раскрашены белыми полосами, а крылья, размахом по меньшей мере футов в пять, такие же коричневые с ржавыми разводами, как и у Надж. Только ее крылья больше раза этак в два.

Наконец ястребиная жизнь пошла своим чередом: одни продолжают кормить своих птенцов, другие улетели за добычей, третьи возвращаются с охоты.

— Вот это да, — присвистнула Надж, увидев, как один ястреб бросил в гнездо еще извивающуюся змею. Родительская добыча так взбудоражила птенцов, что они, карабкаясь друг на дружку, — кто выклюет первый кусок — чуть не вывалились из гнезда.

Клык повернулся к Надж и удивил ее неожиданно широкой улыбкой.

Вообще-то ей было хорошо. Конечно, хотелось улететь, конечно, хотелось, чтоб поскорее вернулась Макс и чтобы было побольше еды. Но все равно так здорово сидеть здесь на солнце на вершине мира, наблюдать за огромными красивыми птицами и знать, что и у тебя есть крылья, готовые вот-вот поднять тебя в воздух.

И Надж даже захотелось остаться здесь подольше.

25
Но только не слишком надолго.

Надж грустно ковыряет болячку на коленке и, помолчав, поднимает на Клыка свои большие карие глаза:

— Ангел нас ждет. Она мне как младшая сестренка. Она нам всем как сестренка. Мы по ночам друг другу всякие истории рассказываем. Когда мы домой вернемся, …если без нее…. мне одной что ли придется в той комнате спать? Макс должна срочно вернуться. Она же Ангела в беде не оставит?

— Нет, не оставит. Смотри лучше, как вон тот большой ястреб с темной полосой крыльями работает. Видишь, он когда поворачивается, у него одно крыло совсем замирает, а другим он то туда, то сюда поводит — угол регулирует. Вот поворот у него и получается и быстрый, и плавный. Надо будет так же попробовать.

Надж никогда такой длинной речи от Клыка не слыхала. Она отыскала глазами ястреба, на которого показывал Клык.

— Ага, вижу, кажись, понятно, что он там делает.

Она едва успела договорить, как Клык сорвался с места. Его большие сильные крылья поймали воздушный поток, и он взмыл ввысь и закружил с ястребами в их птичьем балете.

Он улетел, а Надж не находит себе места. Ну куда только Макс запропастилась? Может, она ранена? Может, им с Клыком лучше вернуться и поискать ее? Вот Клык прилетит, она поговорит с ним об этом.

Однако у Клыка совсем другие планы. Он как раз промчался мимо, прямо вровень с пещерой:

— Давай, давай! Попробуй, потренируйся. Сразу полетишь, как горный орел!

Надж стряхнула с кофты шоколадные крошки. Он что, об Ангеле не беспокоится разве? Беспокоится, конечно. Просто виду не показывает. Она-то знает, Клык тоже любит Ангела как родную. Он и книжки ей читал, пока она сама не научилась. И даже теперь ее обнимает и утешает, когда Ангел из-за чего-нибудь огорчится.

Ладно, пойду потренируюсь. Всяко лучше, чем без дела сидеть. Надж соскочила с приступки перед пещерой. Взлет! И почти что против воли ее захлестнула волна восторга! Какое счастье парить высоко над землей, отдаться на милость ветров и свободным взмахом крыльев покорять небо.

Она поравнялась с Клыком. Он еще раз объяснил и сам показал ей ястребиный маневр. Старательно повторяя каждое его движение, Надж вдруг поняла. Получается!

Она выписывала широкие круги, тренируясь и все ближе подлетая к ястребиной стае. Удивительно, но птицы, похоже, не возражают против ее присутствия.

Если не думать про Ангела да про Макс, Надж почти что счастлива.

В тот вечер она лежала на животе и наблюдала за взрослыми ястребами и их детенышами.

Огромные страшные птицы чуть ли не нежно поглаживали птенцов по взъерошенным тощим перьям, заботливо поддерживали под слабые пока крылья, помогая в первых неумелых полетах.

Ком подкатил ей к горлу. Она всхлипнула.

— Ты что?

— Да птицы эти… Мне бы таких родичей, как у этих дурацких ястребов. О птенцах большие птицы заботятся, а обо мне никто никогда. Кроме Макс. Но она же мне не мама…

— Не плачь. Все равно с этим ничего нельзя поделать. Не плачь, пожалуйста. — Клык отводит глаза, и голос у него очень грустный.

Солнце село, и ястребы вернулись в свои гнезда. Даже их горластые птенцы перестали галдеть.

Когда совсем стемнело, Клык подвинулся поближе к Надж и протянул ей сжатую в кулак левую руку. Она мгновенно откликнулась, поставив сверху свой кулак — ритуальное в стае прощание перед сном. Вчера в горнолыжном коттедже без него уснули чуть ли не единственный раз в жизни.

— Спокойной ночи.

Она молча свернулась калачиком. За что, за что отобрали у нее все, что важно и нужно ей в жизни?

— Спокойной ночи, Надж, — ласково шепчет Клык.

26
Боже, что за денек! Плечо кровоточит и болит нестерпимо. Чуть пошевелишь им, и кровь фонтаном бьет на зажимающие рану пальцы.

Мне повезло только в том, что я ни разу не наткнулась на бандитов. Правда, время от времени до меня доносятся их голоса. И тогда я замираю на месте. А потом, окоченевшая от холода и деревянная от напряжения, сызнова шаг за шагом продолжаю двигаться на север, петляя на случай, если кто продолжает меня разыскивать.

Опасаясь, что эти жлобы привели собак, я уже раза четыре переходила вброд ручьи и речки. И уж поверь мне, дорогой читатель, балансировать в ледяной воде на поросших мхом камнях, да еще с простреленным плечом — занятие не из приятных.

Прощупала плечо и крыло. Насколько я могу судить, рана сквозная. Хорошо, что пуля не засела внутри, а прошла навылет, вырвав кусок мышцы и перьев. Но так или иначе, а рука и крыло совершенно ни на что не годятся… И болят ужасно.

Уже поздно. До Ангела еще много часов, и одному Богу известно, какие муки послали ей небо и школьные белохалатники. Она ждет меня, наверное… надеется….

Сжимаю кулаки и зубы, стараясь на зареветь. Лететь не могу, не могу догнать Клыка и Надж. Даже просто связаться с ними не могу. Нет у нас никаких мобильников или и-мейлов.

Уж как они на меня, поди, злятся! Вот и поделом мне. Это моя и только моя вина!

В довершение ко всему хлынул проливной дождь, так что меня теперь еще хлещут мокрые ветви деревьев. Каждый пройденный метр буквально вырван у мокрой красной глины, из которой я с трудом выдираю уставшие ноги. Холод, голод и боль с каждым шагом все сильнее и сильнее. И все больше и больше я злюсь на себя, на свою беспробудную глупость.

Преследователей моих уже давно не слышно. Поди, разбежались от дождя по домам.

Минуту спустяприщуриваюсь — впереди, похоже, светятся окна. То ли дом, то ли сарай или склад какой-то. Хорошо бы склад или сарай. Дождись, когда все уйдут — вот тебе и ночлег.

Вскоре я уже шагах в двадцати, пригибаюсь в кустах, вглядываясь сквозь прорехи в живой изгороди. Увы, это дом.

В окне мелькает силуэт. Никак девчонка та, Элла, кажется? Наверное, она здесь живет. Святое семейство: любящие родители, дети, среднестатистическим числом 1,6. Очень за нее рада.

Но я действительно рада, что она в целости и сохранности добралась до дома. Как бы там ни было, но если б я позволила этим бугаям ее измолотить, я бы себе этого не простила.

Дрожу крупной дрожью. По спине стекают холодные струйки. Ноги больше не держат. План, мне срочно нужен план…

Я все еще ждала озарения, когда открылась входная дверь. Элла вышла на крыльцо: над головой огромный зонт, у ног мелькает какая-то тень. Собака. На низеньких ножках, толстая, как сарделька.

— Магнолия, поторапливайся. Давай скорее. До костей сейчас обе промокнем.

Псина, не обращая на дождь никакого внимания, принялась усердно обнюхивать двор, а Элла в нетерпении пританцовывает на садовой дорожке.

Где времена отчаянные, там и меры отчаянные. Уж не помню, кто это сказал, но сказано в самую точку. Была не была. И я медленно подхожу к ней на цыпочках.

27
Так-так, еще пару анализов крови — и считай, что с глюкозой мы разобрались. А там можно будет и за электроэнцефалограмму приниматься. Посмотрим, что там внутри в черепушке.

— Когда же это все кончится? Макс, где ты? — Дверь ее конуры открылась, и Ангел чуть не заплакала при приближении очередного белохалатника. Он присел на корточки и уставился на нее. Ангел из последних сил вжалась в стенку.

Он потянулся схватить ее за руку, но тут его взгляд упал на ее лицо.

— Что случилось с объектом номер 11? — обернулся он к коллегам.

— Объект укусил Райли, и Райли его ударил.

— Что-то сейчас со мной будет?.. — напряглась Ангел. Вся левая сторона лица горит огнем, но она все равно рада, что укусила этого гада. Она его ненавидит. Всех их ненавидит…

— Вашему Райли только на автомойке работать. Я бы его даже пробирки мыть не подпустил. Я его в порошок сотру, если он мне этот экземпляр испортит. Думать надо, дубине этакой, это же уникальный образец! — Белохалатник разбушевался не на шутку. — У него что, память отшибло? Мы годами за этим образцом гонялись. Так Райли и передайте, он у меня на полную катушку за нанесенный ущерб лабораторным объектам расплачиваться будет!

Он снова протянул руку и снова попробовал дотронуться до Ангела. Она ума не могла приложить, что ей делать. Запястье, там где в вену была вставлена игла с пластиковой трубкой, сильно болело, и она свободной рукой прижимала его к груди. Целый день ей не давали ничего ни есть, ни пить, не считая какого-то химического тошнотворно-сладкого оранжевого раствора. Несколько раз брали у нее из вены кровь и нещадно тыкали иглами. После того как она в конце концов того белохалатника укусила, ей и всадили в вену иглу с трубкой каким-то особым способом, так, чтобы и кровь у нее было брать проще, и хлопот им было с ней поменьше.

У Ангела в глазах стоят слезы, но она упрямо сжимает зубы. Немножко расслабилась, подползла чуть поближе к двери и даже дала белохалатнику к себе прикоснуться.

— Вот и молодец, — голос его звучит по-человечески успокоительно. — Не бойся, теперь больно не будет.

Он придержал ее руку и открыл на шунте маленький кранчик, так что кровь окрасила пластиковую трубку в темно-красный цвет и стала быстро заполнять подставленную пробирку. Ангел сидит, вытянув руку и глядя в сторону. Больно и вправду не было. Пара минут, и процедура окончилась.

Может, это хороший белохалатник? Может он, как Джеб? Держи карман шире! Он такой же Джеб, как луна — голова сыра!

28
— О'кей! Вот так, теперь осторожнее! — Игги беспокойно ерзает на месте. — Эй, Газзи, ты там особо не дергай!

— Давай, проверяй, — Газман поглаживает плотную упаковку самодельной бомбы, которую они только что окрестили «наш работничек».

— Гвозди?

Газман в ответ бренчит банкой с гвоздями.

— Покрышка? Подсолнечное масло?

— Проверяй, проверяй — говорю же тебе, я все собрал. Мы настоящие гении. Ирейзерам ни за что не понять, что у них под ногами взорвалось. Если у нас, конечно, будет время яму поглубже выкопать.

— Ага, и сложить туда наши подарочки, — согласился Игги. — Теперь надо только полететь дороги проверить да разведать, не устроили ли ирейзеры лагеря где-нибудь поблизости.

— И гвозди где надо рассыпать, и масло разлить. Только осторожнее, чтоб нас не поймали…

— Да уж, конечно, лучше бы, чтоб не поймали… — Игги скорчил трагическую мину. — А что, ночь уже наступила?

— Вроде того. На, держи. Я тебе разыскал тут чего потемней надеть. — Газман изо всех сил старался, чтобы Игги не заметил, как он волнуется. — Ну и я, конечно, тоже черный свитер надену.

План у них и впрямь был остроумный. Это в случае удачи… А в случае провала… — смертельный.

— Я «работничка» с собой возьму, на всякий случай. Игги переоделся, положил домодельную бомбу в рюкзак и закинул его на плечо. — Не беспокойся. — Он словно видит, как Газман побелел от волнения. — Она без таймера не взорвется. Говорю же тебе, для нас с тобой «работничек» абсолютно безопасен.

Газман вымученно улыбнулся. Распахнув окно, он уселся на подоконник. Его то и дело прошибает холодный пот, а по спине бегают мурашки. Но выбора-то у него нет — Ангела надо выручать. Он всем покажет, как его родную сестру обижать!

Взяв себя в руки, он глубоко вздохнул и прыгнул в ночное небо. Вот она, настоящая радость свободы — ветер в лицо, раскинул крылья и лети!

Настроение у Газмана быстро улучшалось. Он чувствовал себя сильным и смелым, а вовсе не восьмилетним безродным мутантом.

29
— Элла!

Девочка подпрыгнула от неожиданности. Я вышла из кустов на свет. Так ей будет меня лучше видно.

— Это я, — чувствую себя все более по-дурацки: кто собственно «я»?

Темно, хоть глаз выколи, дождь слепит глаза. И почему она должна меня узнать? Собака обнюхала меня и притворно-грозно затявкала — защитница тоже нашлась.

— Это ты! Спасибо, мне без тебя ни за что было бы от них не удрать! — Элла прищурилась от дождя. — Ты как? В порядке? Ты что здесь делаешь?

Она испуганно озирается, и голос ее звучит настороженно. Будто с тех пор, как мы с ней повстречались с нашими общими друзьями, я успела продать душу дьяволу.

— Нормально все… — понурилась я. — Но в общем, мне бы, наверное… Короче, мне помощь нужна…

Никогда еще ничего подобного не слетало с моего языка. Слава Богу, по крайней мере, Джеб от меня таких позорных слов не услышит!

— Что с тобой? Это они тебя…?

— Они! Один из них меня-таки подстрелил. Такие вот дела.

Элла охнула и зажала рот рукой:

— Ранена? Что же ты мне сразу не сказала? Тебе же в больницу надо. Ой, Господи, пойдем скорее, пойдем.

Она посторонилась, уступая мне дорогу и отгоняя от меня Магнолию, с интересом обнюхивающую мою мокрую одежду.

И что, ты думаешь, я сделала, дорогой мой читатель? Без размышлений вошла в дом или повернулась бежать из последних сил? Пока я еще стою на пороге, у меня есть путь к отступлению. А чуть закроется за мной дверь — и готово. Птичка в клетке, и обратной дороги мне нет.

Вот и подумай, проницательный читатель, могу я здравое решение принять, если у меня вообще с замкнутыми пространствами нелады — у всех у нас нелады, у всей стаи. Поживешь в клетке с мое — вот я и посмотрю на твою клаустрофобию.

Ладно, не буду тебе загадок загадывать. В дом я все-таки вошла, и дверь за мной Элла закрыла. Ведь я прекрасно отдавала себе отчет в том, сколько у меня осталось сил: мокрая, голодная, холодная, голова кружится от потери крови. Хочешь не хочешь, а приходилось согласиться с тем, что без помощи не обойтись. Без посторонней помощи…

— Твои родители дома?

— У меня только мама, — отвечает Элла. — А отца вообще нет. Давай, проходи. Не бойся, моя мама сейчас все уладит. Это уж наверняка. Магнолия, вперед!

Она поднимается на деревянное крыльцо и оборачивается ко мне:

— Тебе помочь? Ты сама-то идти можешь?

— Могу.

Я едва вскарабкалась по ступенькам. Дверной проем светится уютным домашним теплом. То ли от слабости, то ли от испуга голова у меня идет кругом. А вдруг я опять совершаю ошибку? Будто недостаточно я их сегодня сделала.

Ненароком оперлась больной рукой о перила и чуть не упала от боли.

— Ой, у тебя весь свитер в крови. — Элла подставила мне плечо. — Держись за меня, давай я тебе помогу. — И она толкает дверь ногой, едва не наступив на Магнолию. — Мама, мама! Иди скорей сюда, здесь девочке срочно помочь нужно.

Я замерла. Бежать? Остаться? Бежать? И я осталась.

30
— Думаешь, выдержит эта проволока? — шепчет Газман.

Сосредоточенно нахмурившись и изо всех сил упершись в сосновый ствол, Игги все туже скручивает и затягивает концы кабеля. Наконец, когда проволока чуть не звенит от натяжения, он поставил и защелкнул на ней фиксатор.

— Вот так. Готово. Кажется, должна выдержать. Теперь подождем, когда известный нам «хаммер» врежется в нее на полной скорости.

Газман угрюмо кивает. Вот так ночка! Они столько всего успели — самой Макс на большее бы не хватило! Он надеялся, что Макс уже вызволила Ангела. Он надеялся, что теперь-то все встанет на свои места, что они все вместе вернутся домой и жизнь вот-вот пойдет своим нормальным чередом.

Только бы белохалатники не изувечили Ангела… Он на секунду представил себе ее безжизненное тело на холодном стальном операционном столе. Над ней сгрудились дядьки в очках и монотонно бубнят: «Обратите внимание, данный объект наделен редкостной костной структурой». Он потряс головой, стараясь отогнать прочь эти кошмарные картинки. Снова оглянулся вокруг и прислушался.

— Теперь к дому, — толкнул его Игги.

Газман встал на ноги, оттолкнулся от земли и, стараясь держаться поближе к лесу, взлетел вслед за едва различимым в темноте силуэтом Игги. Назад, на восток, домой!

Даже с такой небольшой высоты плодов их сегодняшних трудов было совершенно не видно. Все правильно! Так и было задумано. Никаких ловушек ирейзеры с вертолета заметить не должны.

— Мы ведь никаких подходов не пропустили? Везде поработали? Масло на всех возможных посадочных площадках — это раз! Рассыпанные гвозди на подъездах — это два! Проволока через дорогу натянута — три…

— Жаль только «работничка» нашего к делу пристроить не удалось, — огорчается Игги. — Не пропадать же добру. Ну, ничего, стоит нам только лицом к лицу с ними встретиться, тут и «работничек» пригодится.

— Может, завтра, — обнадеживающе поддакивает Газман. — Завтра посмотрим, какую такую кашу мы залепили.

— Если кашу, то заварили, — поправляет его Игги.

— Кончай придираться… — Газман удовлетворенно вдыхает прохладный ночной воздух.

Если бы только Макс видела, на что они способны.

31
Дверь широко отворилась. В проеме стоит темноволосая женщина.

— Элла, ты где? Что у тебя тут случилось?

— Мама, это… — Элла вдруг поняла, что даже не знает, как меня звать.

— … Макс. — Ну что я за дура такая. Надо было себе выдумать какое-нибудь другое имя. Теперь уже поздно задним умом думать.

— Мам, я тебе о ней говорила. Это та девочка, которая меня от Хозе и Двейна сегодня спасла. Только… они ее подстрелили.

— Вот беда-то какая! Заходи, Макс, заходи скорей. Не волнуйся, мы сейчас родителям твоим позвоним.

Мне ни шага от двери не сделать. Сейчас грязью да кровью весь пол им заляпаю. Пусть уж лучше на коврик стекает.

Тут Эллина мама разглядела мой окровавленный свитер. Подняла озабоченный взгляд на мое почерневшее от синяков лицо. Интересно, что она думает, глядя на заплывший глаз и кровавые борозды царапин?

— Дай-ка я принесу свои инструменты, — мягко говорит она. — А ты пока снимай ботинки. Элла, проводи гостью в ванну.

Шлепаю по коридору в насквозь мокрых носках.

— Какие такие у нее инструменты? — недоверчиво шепчу Элле, которая в это время включает свет и тихонько подталкивает меня в старомодную, выложенную зеленым кафелем и с проржавевшими трубами ванну.

— Ее медицинский чемоданчик. Она у меня ветеринар. Почти что доктор. Она людям тоже помочь может.

— Ветеринар! И смех, и грех, — хихикаю я, не сдержавшись. В самую точку профессия. То-то они сейчас поймут, кому у врача лечиться, а кому у ветеринара.

Эллина мама входит в ванну с аптечкой первой помощи под мышкой:

— Элла, принеси, пожалуйста, Макс соку или чего-нибудь в этом роде. Ей сейчас сахар нужен. И пить как можно больше.

— Соку — это хорошо, — послушно соглашаюсь я, и Элла торопливо отправляется в кухню.

— Я так понимаю, что родителям звонить не надо, — голос у нее ласковый, пальцы нежные, и она уже ловко разрезает на мне горловину свитера.

Але, лаборатория, будьте любезны, пробирку к телефону…

— Нет, нет, родителям, пожалуйста, не надо.

— И в полицию тоже не стоит… Да?

— Не надо никого в это дело впутывать, — соглашаюсь я, закусывая губу, пока ее ловкие пальцы обрабатывают рану на моем предплечье. — По-моему, это просто царапина.

— Царапина-то царапина, но довольно глубокая и очень грязная. Как бы заражения крови не было.

Я вся, как натянутая струна. Ты хоть понимаешь, дорогой читатель, как и чем я рискую? Всем, абсолютно всем! Никогда и никто посторонний не видел моих крыльев. Но что я могу поделать? Здесь и сейчас я совершенно беспомощна, и эта чужая женщина вот-вот неизбежно обнаружит мои крылья.

Эллина мама слегка нахмурилась. Она уже окончательно срезала ворот, уже стянула с меня свитер, и я уже сижу перед ней в одной майке. Сижу неподвижно, как статуя, слепо уставившись прямо перед собой в одну точку.

— Вот, держи, — Элла протягивает мне полный стакан апельсинового сока. Залпом опрокидываю его в себя, чуть не захлебнувшись. Благодать! Как это я не замечала, до чего мучает меня жажда.

— Что-то тут… — Эллина мама в недоумении ведет рукой вдоль моего крыла, туго уложенного в параллельную позвоночнику пазуху у меня на спине.

— Что-то тут не то, дай-ка я посмотрю, — она наклоняется ко мне поближе.

Я тупо вперилась в свои мокрые носки. Пальцы на ногах свело от ужаса. Она слегка меня разворачивает к себе, но я не сопротивляюсь.

— Макс, — у нее большие карие озабоченные, усталые и огорченные глаза. — Макс, что это? — она осторожно дотрагивается до моих перьев.

Я тяжело вздыхаю. Теперь-то любая надежда на нормальные человеческие отношения с Эллой и ее мамой навсегда потеряна. Мысленно рисую план дома: из ванны по коридору налево, поворот — прихожая, входная дверь. Бежать! Два прыжка — и я уже на улице. Может, даже удастся прихватить на ходу ботинки.

— Это крылья… — шепчу я. Краем глаза вижу, как напрягается у Эллы лицо. — Мои крылья. — Молчание. — Одно крыло тоже задето. Болит.

Пытаюсь втянуть в себя воздух. От волнения меня сейчас стошнит. Медленно, преодолевая боль, расправляю крылья. Совсем чуть-чуть, чтобы только этой женщине было видно рану.

Глаза у них расширяются и расширяются. Все шире и шире. Прямо-таки сейчас из орбит выскочат.

Элла открыла было рот и хочет что-то сказать, но безуспешно. Онемела от удивления.

К моему удивлению, ее мама по-докторски внимательно продолжает изучать мои крылья. Как будто я самый обыкновенный пациент. Как будто нет во мне ничего особенного. Подумаешь, крылья как крылья — большое дело.

Задыхаюсь, голова кружится. Я вот-вот упаду.

— Ты права, крыло тоже задето, — словно про себя бормочет женщина и аккуратно отводит его чуть дальше в сторону. — По-моему, тут и кость повреждена.

Она присаживается на край ванны и внимательно на меня смотрит. Я не выдерживаю ее пристального взгляда и отвожу глаза.

Разве можно было представить, что со мной такое случится? Что такое вообще может случиться? Клык меня просто убьет. И будет прав.

Эллина мама тяжело вздыхает:

— Так-так, Макс, — голос ее спокойный и уверенный. — В первую очередь, надо промыть раны и остановить кровотечение. Тебе когда последний раз прививку от столбняка делали?

Как все оказывается просто. Никаких лишних слов. Никакой суеты. Только ласковые, заботливые материнские руки. А я просто ребенок. Неудивительно, что от слез я уже почти ничего не вижу.

— От столбняка? Никогда…

— Ну не беда, это дело поправимое.

32
— Погоди-погоди. — Газман так крепко сжал в руках сосновую ветку, что у него совсем онемели пальцы.

— Да говори же ты скорей, что там происходит, — нетерпеливо настаивал Игги. — Что, едут?

Раннее утро. Газман и Игги примостились на старой сосне, раскинувшей ветви над заброшенной лесной дорогой. Ситуацию они оценили правильно. Все происходило ровно так, как они и предполагали. По меньшей мере, двое ирейзеров разбили палатки неподалеку от площадки, где пару дней назад приземлился их вертолет. Совершенно очевидно, их главная цель — изловить оставшихся членов стаи. А там, как получится. Можно просто поймать, а можно и замочить. Самим-то ирейзерам это по фигу. Но и нам тоже разницы никакой нет. Плен был бы хуже смерти.

Газмана, как и всех нас, по ночам по-прежнему мучили кошмары. Во сне он неизменно видел себя в Школе: белохалатники вытягивали из него кровь, вкалывали ему всякую дрянь, исследуя реакцию на всевозможные наркотические смеси, гоняли его, как белку в колесе, заставляли глотать радиоактивную кашу, отслеживая потом ее циркуляцию. Его по-прежнему мучили воспоминания о бесконечных днях, неделях, годах непрестанной боли, рвоты, крайнего истощения, заточения в клетке. Газман, не задумываясь, предпочел бы смерть возвращению в этот ад. Ангел бы точно с ним согласилась… Если бы, конечно, могла выбирать… Но у нее-то выбора уже не было.

— Тихо, «хаммер» едет, — еле выдохнул он.

— По правой дороге?

— Ага. Прямо-таки мчится, — Газман вымученно улыбается.

— Они тут не слишком правилами дорожного движения озабочены.

— Ш-ш-ш! Уже совсем близко. Всего с четверть мили осталось.

— А видно там масло? Не блестит? Прикрыто?

— Не бойсь, не блестит.

Газман напряженно следит, как по ухабам несется грязный черный «хаммер». «Сейчас, сейчас», — шепчет он Игги, и оба чуть не дрожат от возбуждения.

— Надеюсь, привязные ремни у них не в почете.

И тут такое кино началось, закачаешься! По лесной дороге мчится неуклюжий квадратный внедорожник. Оглушительный визг тормозов. «Хаммер» заносит влево. Словно в дикой пляске, он кружит и кружит. Рывок — его выбрасывает в кювет. Какой-то неведомой силой несет прямо на толстенный ствол дерева. Хрясь! Ветровое стекло вдребезги! Еще секунда — колесами вверх зависает в воздухе, футах в пятнадцати над землей. И наконец падает с грохотом сминаемого в лепешку железа. Стоп кадр!

— Вот это да! Прямо глазам своим не верю!

— А мне? Да говори же немедленно, как оно было.

— Масло! В масло их с разгона внесло, понимаешь? Ну и там занесло, в дерево впилили, взлет и — хлоп всмятку! Валяется там теперь колесами кверху, как дохлый жук навозный.

— А эти? Шевелятся?

— М-м-м. Кажись, один вон выбирается… И второй! Оба как под наркотой. Но, похоже, целы.

Больше всего на свете Газману хотелось бы стереть этих ирейзеров с лица земли. Чтобы от них и следа не осталось. Но он никого никогда не убивал. И не очень понимал, как это вообще живое существо можно уничтожить.

Но эти ирейзеры поймали Ангела. Вот и поделом им! Мало им еще досталось!

— «Работничка»! Бросай на них «работничка»! — Игги никакие моральные сомнения не мучают, и он явно расстроен, что им не удалось укокошить ирейзеров.

Газман отрицательно затряс было головой, но тут же вспомнил, что Игги этого не видит.

— Нет, не время сейчас. Они уже мобилы достали. И в лес вошли. Мы теперь только пожар лесной устроим.

— Так-так. — На переносице у Игги легли напряженные морщины. — Тогда начинаем перегруппировку. Операция переходит во вторую стадию. Айда в лесной штаб!

— Айда! — с готовностью согласился Газман. — Мы и так сегодня здорово потрудились!

33
В незапамятные времена лесорубы наскоро сколотили себе избушку, пристанище на рабочий сезон. Заброшенная уже лет тридцать, хибара эта практически совсем развалилась. Но стае это было только на руку, и мы облюбовали ее под свой лесной штаб.

— Стадия номер один завершена успешно. — Развалившись в сломанном пластиковом шезлонге, Игги принюхался. — Мы сюда сто лет не наведывались. Сыростью пахнет.

— Ага, была развалюха, развалюхой и осталась!

— Вот и я об этом. Нам потому здесь всегда и нравилось.

— Как мы им намаслили! И всего-то канистра с маслом, а такую заваруху учинили! «Хаммеру»-то совсем конец пришел! — Газман поежился. — Мне даже не по себе как-то!

Игги открыл рюкзак, достал из него «работничка» и погладил домодельную бомбу тонкими чувствительными пальцами.

— Ирейзеров надо окончательно уничтожить. А не то они нас достанут.

— И за Ангела отомстить! Давай подорвем их вертолет!

Игги кивнул и поднялся на ноги.

— Слушай, сматываться отсюда надо, да побыстрей. К дому двигать пора.

В следующее мгновение пол чуть заметно завибрировал. Игги настороженно замер.

— Ты слышал? — шепнул Газман. Игги молча кивнул, поднимая руку.

— Енот, наверное…

— Какой там енот средь бела дня!

Они одновременно обернулись. Царапанье в дверь становилось все отчетливее. Газман похолодел от страха. «Это ничего. Это просто зверек какой-то лесной», — пытается он себя успокоить. Напрасно. Кровь застыла у него в жилах.

— Эй, вы, крошки-хрюшки, пустите меня в гости. — Ангельский голосок, казалось, струился сквозь щелястые стены, как дым подпаленной травы-отравы. На этот колдовской голос, как на песню сирен, выманивали ирейзеры свои жертвы, и те, как завороженные, добровольно сдавались в их волчьи пасти.

С лихорадочно бьющимся сердцем Газман мысленно оценивает диспозицию. Дверь. Два окна. Одно в комнате, другое, совсем крошечное, в ванне. В него и ему-то не пролезть, а уж Игги и подавно.

Ирейзер снова заскребся в дверь. Ладно, значит, остается вот это. Газман осторожно двинулся к главному оконному проему. Он знал, что Игги последует за ним, ловя малейший шорох.

Хрясь! Дверь с треском слетела с косяка, только щепки полетели в разные стороны. В дверном проеме вырос здоровенный ирейзер.

— Угол стрелок на восемь часов, — подсказал Газман Игги направление к окну. Мозг его с удивительной четкостью фиксирует ситуацию. Он напрягся всем телом, готовясь прыгнуть в окно. Но и там свет вдруг заслонила громадная осклабившаяся рожа.

— Эй, где вы, крошки-хрюшки, — насмешливо запел второй ирейзер в затянутое паутиной стекло.

Уроки Макс не прошли даром. Газман собрался. Толчками адреналина энергия приливала к каждому мускулу. Отход через дверь перекрыт. Отход через окно блокирован. Они окружены. Отступать некуда. Значит, будем драться. И не на жизнь, а на смерть.

34
Надж просыпалась раза четыре, прежде чем окончательно открыла глаза и села. Огляделась, на четвереньках подползла к краю пещеры. Рассвет еще только занимался, но Клыка в пещере уже не было.

Сначала Ангел. Потом Макс. А теперь Клык. Никого! Сон как рукой сняло. Ее охватила паника. Казалось, каждая клеточка ее тела напряглась от страха остаться в полном одиночестве. В голове сразу столько мыслей, что она совершенно растерялась.

Вдруг взгляд ее невольно фиксирует какое-то движение. Ястребы плавно кружили в чистой, бледно-голубой вышине. Прекрасные, мощные, гармоничные, как песня, слившиеся в одно целое с небом, с землей, с горными вершинами.

И там среди них парит Клык. Вместе с ними, один из них.

Надж резко встала, чуть не ударившись головой о низкий свод. Не раздумывая, прыгнула с уступа — туда, в небо. Крылья раскрылись, словно сами собой. Как паруса, наполнились ветром и понесли ее, точно крошечную лодчонку, сквозь бесконечную синеву стихии.

Она подлетела к ястребам. Сперва настороженные и недоверчиво следящие за ней холодными оценивающими глазами, они наконец слегка расступились, давая и ей место рядом. Клык внимательно наблюдал за ней. Она поймала его взгляд и удивилась: никогда еще не видела она его лица таким полным жизни и таким успокоенным. Клык всегда как натянутая струна. И тело, и лицо в вечном напряжении. А тут он само воплощение покоя и счастливой свободы.

— Доброе утро, — приветствует он Надж.

— Я есть хочу.

Клык кивает:

— До города всего три минуты лету. Вперед, за мной!

Ровно так, как делали это ястребы, он взмыл вверх, даже не шевельнув крылом, а только чуть заметно изменив наклон туловища. Здорово! Надж попробовала его новый прием, но у нее не больно-то получилось. «Ничего, потом побольше потренируюсь».

Внизу под ними тонкой лентой змеится двухполосное шоссе. По обе стороны — магазины и офисы: сперва вплотную друг к другу, потом все реже и реже, пока наконец осиротевшая дорога не уходит в просторы пустыни.

— Нам туда, — Клык мотнул головой в сторону забегаловки, на задворках которой выстроились в ряд громадные контейнеры кухонных отходов. С высоты было видно, как один из поваров сбрасывает туда аккуратно упакованные картонки вчерашних готовых обедов «на вынос».

Пара кругов по большому заходу, и можно не беспокоиться: работники ресторана уже расчистили полки холодильников, готовясь заполнить их новыми котлетами и салатами. Больше к контейнерам до завтра никто не выйдет. Путь свободен! Сложили крылья и, маневрируя только кончиками перьев, пошли на посадку. Точно прицелившись, бесшумно опустились прямо на край металлического контейнера.

— Нирвана! — Клык ловко сортирует абсолютно пригодные к употреблению, но непродажные коробки с едой. — Да здравствует общество потребления! Тебе шницель?

Надж подумала и отрицательно замотала головой:

— Что-то меня после вчерашних картин ястребиной охоты на вегетарианство потянуло. Дай-ка мне вон те салатики. И яблочный пирог тоже. На десерт!

Хорошо, что ветровки у них размера на три больше, чем нужно! Затянешь на талии ремень — получится вполне вместительная сумка. Дружно принимаются заталкивать за пазуху съестные припасы. Пара минут — и они уже снова в воздухе, отяжелевшие от унесенной снеди и радостно улыбающиеся в предвкушении пира.

Прямо удивительно, как резко поднялось у Надж настроение, едва только она поела. Расслабившись, уселась по-турецки у входа в пещеру и наблюдает за ястребами.

Клык прикончил пятый гамбургер и удовлетворенно вытер руки о джинсы:

— Знаешь, я тут смотрю и думаю: они, похоже, каждым движением что-то друг другу сообщают. То ли, что добычу видят, то ли еще что. Я пока не понял, но обязательно просеку.

Надж подвинулась поближе к солнцу. Пристроилась на корточках так, чтобы можно было расправить крылья, и каждым перышком впитывает солнечное тепло. Благодать! Сколько могла, она очень старалась сидеть потише и не доставать Клыка своей болтовней. Но хватило ее минут на пять, не больше:

— Клык! Может, нам пора лететь Макс искать? Или лучше самим попробовать Ангела вызволить?

Клык с трудом оторвался от созерцания ястребов.

— В первую очередь — Макс. А дальше видно будет. Она, похоже, во что-то вляпалась.

Надж мрачно кивнула. Представить себе, какое такое «что-то» могло заставить Макс бросить их, она была не в состоянии. И даже думать про это не хотела.

Клык поднялся, высокий, темный на фоне желтого, омытого дождями и обдутого ветрами утеса. Посмотрел на нее сверху вниз. Лицо спокойное, глаза терпеливые, но черные, как колодцы. Ни отблеска света в них не отражается.

— Готова?

— Готова! — Надж мгновенно вскочила на ноги. — А куда, ты думаешь, нам надо…

Договорить она не успела — Клык уже улетел, подхваченный ветром и возносимый все выше поднимающимися из глубины каньона потоками воздуха.

35
Наутро я открыла глаза в тепле, в безопасности, в мягкой постели. Все раны перевязаны. Но болит все, и тело, и душа.

И, как всегда, как только возвращается сознание — секундная паника, и мозг беспокойно сканирует комнату. Где я? Обои в цветочек, белоснежное, свежевыглаженное белье на широкой кровати пахнет по-домашнему, чистотой и уютом. На мне большущая футболка с каким-то пестрым героем мультфильма. Я такого не знаю.

Наконец до меня доходит: это Элла и ее мама приютили меня у себя дома. Я здесь прохлаждаюсь, а мне надо срочно спасать Ангела. Если, конечно, она еще жива. Клык и Надж, поди, меня теперь изо всех сил костерят. И правильно делают.

Сон как рукой сняло. Но боль не только осталась — стала еще сильнее. Плечо и крыло отчаянно дергает и отдает в каждый мускул по всему телу.

Когда-то давно мы боролись с Клыком, и я вывихнула плечо. Как я тогда плакала, зажав его здоровой рукой и приплясывая на месте! Помню, Джеб успокоил меня, говорил, говорил мне что-то, отвлекал как мог, и вдруг, совершенно неожиданно, оп! дернул и вправил мне плечевой сустав. И все сразу прошло. Он улыбнулся, погладил меня по голове, оттер со лба капли холодного пота и принес бутылку лимонада. И я тогда подумала: настоящий отец. Еще лучше отца.

В горле застрял ком. Как же мне не хватает теперь Джеба!

Неожиданно я насторожилась: дверь в мою комнату отворялась. Медленно, с чуть слышным скрипом. «Бежать! Лететь!» — проносится в голове. Пальцы судорожно смяли простыню. — «В окно! Где окно?»

В приоткрытой двери Эллины карие глаза, любопытные и нетерпеливые.

— По-моему, она уже не спит, — оборачивается она к маме.

Обе входят, широко улыбаясь:

— Доброе утро, Макс! Завтракать будешь? Ты любишь блины? — ласково спрашивает женщина.

— И маленькие колбаски? — подхватывает Элла. — И фрукты, ну и всякую всячину?

У меня слюнки так и потекли. Интересно, это мне кажется или они по-настоящему мне на футболку капают? Я вдруг замечаю на кровати стопку одежды. Мои собственные джинсы и носки, выстиранные и только-только снятые с батареи, еще даже теплые. И новый сиреневый свитер с аккуратными прорезями на спине для крыльев. Специально для меня разрезали.

Вот как обо мне заботятся. Теперь — Эллина мама, как раньше Джеб.

Разве можно к такому привыкнуть?

36
Какой смертью умирать, Газману было все равно. Быстро их ирейзеры прикончат или долго измываться будут, значения большого не имело. Конец один.

Игги вплотную придвинулся к нему и выдохнул прямо в ухо:

— Вверх и вперед!

Вверх и вперед? Что он имеет ввиду? Спятил что ли? Как это вверх? Газман совсем ничего не понимал. Но долго ему раздумывать не пришлось.

Под звон разбитого вдребезги стекла на него обрушился дождь осколков и щепок. Он подпрыгнул от неожиданности и от ужаса. А ирейзер, с довольным оскалом, уже влезает в окно.

— Теперь подумай головой, — притворно резонирует первый головорез, — одна крошка-малышка у них уже есть. Думаешь, им еще один объект живьем потребуется?

И оба гулко заржали, как будто кто-то бил в пустую бочку. И тут прямо на глазах у мальчишек рожи их стали меняться. Сперва поросли шерстью… Челюсти вытянулись, вперед вылезли заострившиеся зубы. Глаза сошлись к переносице. И вот на Газмана уже скалится волчья морда. Его прямо передернуло от омерзения.

— Ой, мальчики, — хором урчат ирейзеры, — и что же это вам никто не разъяснил, что бегать-то вы можете, да спрятаться-то вам слабо!

Шерсть уже отрастала у них на руках. Еще немного, и волчья шкура полностью покроет их тела. Один из мутантов облизнулся, картинно потирая свои здоровенные волосатые когтистые ручищи. Так плохие актеры играют злодеев на третьеразрядной провинциальной сцене.

— Готов? — Голос Игги едва различим, а губы практически не шевелятся. Газман даже не уверен, услышал он Игги, или ему только померещилось. Секунды таинственным образом растянулись в часы. Руки сами собой сжались в кулаки. Он готов! Он, конечно, готов!

— А тот недоносок вообще слепой, — ирейзер тычет в Игги напарнику. — Не беспокойся, корешок, скоро тебе придет конец, и не надо будет больше беспокоиться, как бы сослепу лоб не расшибить. Жаль только, не достался тебе глаз следующего поколения. Как мой.

Газман поднял на него взгляд — так вот он о чем, — и тошнотворное отвращение подкатило у него к горлу. Из стального шара, сидящего в глубоко запавшей глазнице, бил красный лазерный луч. Сталь от него сияла кровавым светом. Ирейзер усмехнулся и перевел глаз на Газзи. На рукаве появилась красная точка. Запахло паленой тряпкой — дырка на рубашке становилась все больше.

Ирейзер самодовольно осклабился:

— Ты, дурак, сбежал, и новые технологии на тебе испытать не успели. Проиграл ты, парнишка.

«Как же, проиграл», — подумал Газман с омерзением.

— Ну что, поросята, побегаем в догонялки. Глядишь, может вам и повезет … на короткое время.

Усмехаясь и предвкушая заведомо легкую добычу, ирейзер придвинулся к ним поближе.

— Считаю до трех. — Газман опять не понял, то ли ему показалось, то ли он и вправду слышит команду Игги.

— Раз! — ноги Газзи сами собой спружинили, и он чуть заметно привстал на цыпочки.

— Два!

— Три! — выкрикнул Игги, и Газман ракетой взлетел вертикально вверх, с треском расправляя крылья.

С яростным воплем ирейзер подпрыгнул, ухватил его за щиколотку и изо всех сил дернул вниз. Игги уже пробил прогнивший потолок и стремительно взмывал в небо. Отчаянным рывком Газман вырвался из когтей ирейзера. Он уже протиснулся было в пробитое в потолке отверстие, но крыло неудачно за что-то зацепилось, он рухнул на крышу и неотвратимо заскользил вниз по скату, но повис, ухватившись за поперечную балку.

— Газер! Шевелись! Давай скорей!

Хрясь! Балка подломилась, и Газман сорвался вниз. Но удача все же была на его стороне. Крылья вдруг чудом раскрылись. Взмах, еще один, сильней, еще сильней. Он уже набирал высоту, вот-вот поравняется с Игги. И в этот момент Игги швыряет вниз на избушку «работничка»!

— В сторону! Выше давай! — орет Игги, хлопая крыльями как сумасшедший.

Уфф! Только было Газман выровнял дыхание, как лес содрогнулся от страшного грохота! Бомба их, хоть и домодельная, сработана оказалась на славу!

Взрывной волной их и самих подбросило и отнесло изрядно в сторону. Едва сбалансировав крылья, Газман протер глаза: там, где еще секунду назад стояла их развалюха, теперь сиял огромный огненный шар.

Не прошло и минуты, как он распался, и вот уже дикие и жадные языки пламени мечутся на ветру, с треском пожирая гнилые бревна.

Пламя ползет по земле, словно длинные красно-желтые змеиные языки слизывают с самого основания деревьев тонкие сосновые иголки, и вдруг резко поднимается по стволам вверх. Вот оно уже лижет зеленые макушки деревьев.

«Какая зловещая красота!» — думал Газман, не в силах оторвать глаз от этой страшной картины.

— Надеюсь, с этими двумя покончено, — выдавил наконец из себя Игги.

Газман только молча кивнул. У него перед глазами стоит ужасное зрелище горящего тела, сначала подброшенного взрывом, а потом плашмя грохнувшегося на землю и дотлевающего, как почерневшая головешка. Он видел и другого ирейзера. Тот отполз от избушки на несколько футов и потонул в клубах разъедающего глаза дыма.

— …если только они не спаслись каким-то чудом, — добавил Игги.

К Газману вернулся дар речи:

— Нет. Они сдохли.

Он почему-то чувствует себя виноватым и словно извалявшимся в грязи. Но тут он вспоминает, как они с Ангелом всего три дня назад ели вместе одно на двоих мороженое, и дурацкое чувство вины исчезло, как его и не бывало.

Ну и хрен с ними! Плевать мне на них! Издохли — туда им и дорога!

И тут он увидел, как черный «хаммер», мятый, разбитый, но живой, мчится в сторону пожарища. Ирейзер, высунувшийся из окна по пояс, настраивает окуляры полевого бинокля.

— Игги, сваливаем отсюда! Нам здесь больше делать нечего!

37
Звонок снова ударил по барабанным перепонкам, и чьи-то грубые руки снова пихнули Ангела вперед. Она споткнулась, едва не полетела носом на тугие витки колючей проволоки, но чудом удержалась.

Она с раннего утра носилась здесь как угорелая. Уже наступал вечер, а они все гоняли ее и гоняли. И конца-краю этому видно не было.

Что это был лабиринт, Ангел поняла сразу. Его устроили в громадном гимнастическом зале главного здания Школы. Звонил звонок, ее толкали вперед, и она на скорость должна была найти выход. Лабиринт перестраивали каждый новый забег, выход всякий раз перемещался, и его надо было искать заново. Едва она сбавляла скорость, ей доставался разряд тока такой силы, что мозг, казалось, прокручивали в центрифуге. А то увеличивали напряжение на прикрепленных к лодыжкам датчиках, и они начинали жечь ее, словно каленым железом. Такой вот кнут придумали для нее белохалатники! С застилающими глаза слезами Ангел бежала чуть не вслепую: поворот вправо — влево — снова вправо — вправо — влево — выход.

Глоток воды, пара минут перерыва на переконфигурацию лабиринта, и опять по новой!

Ангел всхлипнула, стараясь не разрыдаться вголос. Если бы она только знала, что делать, чтобы избежать этих ударов электрическим кнутом!

Она села, от страха и возбуждения натянутая, как струна. Закрыв глаза, напряженно прислушивается к разговорам белохалатников.

Один предлагает запустить вместе с ней в лабиринт ирейзера — для «проверки физической сопротивляемости» и «сравнительного анализа силы двух опытных образцов». Другой считает, что, независимо от ее скорости, напряжение на ножных датчиках надо поднять до максимального уровня «для изучения стрессовых эффектов и их влияния на уровень адреналина».

Ангел искренне желала им всем вечно заживо вариться в кипящем масле.

Еще один, прямо извращенец какой-то, чертит очередную, особо хитроумную, схему лабиринта.

Кто-то дал ей стакан воды, и она залпом его осушила. Ангел старательно делала вид, что полностью отключилась, но на самом деле сосредоточилась.

Эврика! Мысленные построения белохалатника, как в зеркале, отражаются у нее в мозгу. Все понятно. Каким будет новый лабиринт, она уже знает. Ангел нарочито часто задышала, притворяясь, что вот-вот упадет в обморок, а сама тем временем планировала свой следующий забег.

Каждый тупик, каждая западня были у нее как на ладони. Притворно рассеянно озираясь по сторонам, Ангел мысленно рассчитывала повороты: от входа сразу направо… Снова направо. Налево. Три следующих развилки пропустить совсем. Выход будет за четвертым поворотом направо.

Здорово она их обдурила! Ей прямо не терпится начать новую гонку!

Какой-то белохалатник рывком ставит ее на ноги перед стартовой чертой. Затарахтел звонок, ее пихнули. Со скоростью ветра она срывается с места. Маршрут спланирован заранее, и она без колебаний несется вперед, побивая все собственные рекорды.

Выход! Она вырывается за пределы лабиринта и падает на прохладный дощатый пол.

Над ней витают обрывки слов: удивительно, способность к познанию и анализу, интерпретационные навыки, творческий подход к решению проблем. Взять образцы серого вещества. Законсервировать жизненные органы. Сохранить генетический код.

— Вы с ума сошли, господа. Мозг ее расчленять рано, — говорящий засмеялся, как будто сказал что-то смешное.

Она где-то слышала этот голос, то ли во сне, то ли дома с Макс, а может, в передаче какой-то по радио…

Ангел заморгала. К ней медленно возвращалось сознание. Она внимательно посмотрела вверх и, конечно, выдала себя с головой. Над ней навис пожилой человек в очках в тонкой оправе. Он улыбался, но она не улавливала никаких его мыслей. Он был похож… похож на…

— Здравствуй, Ангел, — ласково сказал Джеб Батчелдер. — Сколько лет, сколько зим, девочка. Я так по тебе соскучился.

38
Надж понятия не имела, что надеялся увидеть Клык. Летящую к ним Макс? Макс, стоящую внизу и размахивающую навстречу им руками? Распростертое на земле безжизненное тело Макс? Эту последнюю мысль Надж старательно от себя гнала. Клык старше ее. Он умнее. Макс ему доверяет. И она, Надж, тоже. Она примет любое его решение. Лучше самой больше ни о чем не думать. Она будет просто терпеливо и спокойно ждать.

Как давно они расстались с Макс? Надж уже потеряла счет времени. Все ширящимися кругами они с Клыком часами кружат над землей. Может, Макс уже обогнала их и давно дожидается в условленном месте на озере Мид?

— Клык? Ты помнишь, где Макс от нас отстала?

— Да.

— Мы туда и летим, да?

Пауза.

— Нет.

— Почему? Может, с ней что-то случилось? Может, ей надо помочь? Может, надо сначала спасать Макс, а потом уже выручать Ангела?

Надж считала, что эти две задачи неразделимы. Но какую решать первой? То Ангел, то Макс, то снова Ангел. В мозгу у нее все перепуталось.

Клык взял налево, забирая все круче перенятым у ястребов движением всего тела.

Надж послушно следовала за ним. Земля внизу казалась выгоревшей и мертвой: редкие, никуда не ведущие дороги, колонны одиноких кактусов и островки колючего кустарника.

— Теперь подумай, — Клык старается говорить спокойно и логично. — Что могло случиться с Макс? Разбиться о дерево она не могла. Упала на землю? Врезалась в скалу? Тоже вряд ли. Значит, если с Макс что-то случилось, на нее напали. Значит, тот (или, что еще хуже, те), кто это сделал, за ней следил. И для нас совершенно излишне, чтобы этот «кто-то» выследил и нас тоже. Поэтому, если мы полетим за Макс, мы сами себя выдадим.

У Надж отвисла челюсть.

— А если Макс припозднилась просто потому, что она занята, наше возвращение к ней тоже ни к чему не приведет. Она вернется, когда сможет. Всему свое время. Так что пока наша главная задача — общее наблюдение за территорией. И возвращаться назад мы не будем.

Надж уже готова была возразить, но в голове у нее зазвучал голос Макс: «Сначала думай, потом говори». Она закрыла рот и недоуменно задумалась. Почему Клык отказывался выручать Макс, правда, ценой собственной безопасности? Ведь готовы же они на все — потерять и свободу, и жизнь — ради спасения Ангела. Почему же с Макс по-другому?

«Разве Макс не важнее Ангела? — виновато думает Надж. — Разве Макс не заботилась обо всех них? Разве не на ней держалась вся их общая жизнь?»

Она бросила на Клыка сердитый взгляд: Клык был хороший. Не слишком-то мягкий и ласковый, но хороший. Сильный, красивый, умный, способный. Но, если бы не было Макс, разве смог бы он взять их всех под свое крыло?Может, он просто улетел бы и жил один сам по себе, а про них и забыл бы совсем. Чужая душа — потемки, и какие там у Клыка мысли, Надж совершенно невдомек.

Неожиданно она почувствовала, как по щекам у нее текут слезы, к горлу подступил ком, в носу защипало. Представить себе, как жить без Макс, она не могла.

Надо успокоиться, дышать глубоко и успокоиться. Не плакать же на глазах у Клыка! Надо стать сильной, по-настоящему сильной. Не когда-нибудь после, а прямо сейчас. Надж постаралась на лету смахнуть слезы, постаралась думать о чем-то другом.

Вон там внизу едет белый грузовик, и она пытается представить себе, что он везет и откуда. Как будто это имеет какое-нибудь значение…

Грузовик направлялся к развилке. Каждая отходящая дорога четко помечена стрелкой, указывающей направление и расстояние до следующего населенного пункта или точки назначения. Надж пригляделась, и дорожные знаки стали яснее. «Калифорния. Центр досуга. 18 миль», — читает она. «Лас Вегас. На север. 98 миль». «Типиско. 3 мили».

Типиско, Типиско, Аризона. Ее родина! Место, где живут ее родители! Боже мой! Там она их разыщет, увидит своими глазами! Может, они захотят взять ее к себе? Может, они тосковали по ней все эти годы?

— Клык! — закричала она, уже начав снижаться. — Там внизу Типиско! Я полетела в Типиско!

— Не смей! Надж, не смей! — Клык подлетел к ней вплотную. — Не отвлекайся! Не надо тебе туда! Нам надо держаться друг за друга!

— Нет! — Надж вдруг чувствует себя самостоятельной и отчаянно смелой. — Я лечу искать своих родителей! Если Макс больше нет, мне нужен хоть один родной человек!

Темные глаза Клыка округлились от удивления:

— Надж, ты с ума сошла! Что ты такое говоришь? Давай все спокойно обсудим. Сейчас привал сделаем и обсудим. Подожди!

— Нет, — отрезала Надж. — Я лечу в Типиско. И ты меня не остановишь!

39
— Тут в общем-то безопасно, если, конечно, ирейзеры не выйдут на наш след по запаху, — прошептал Газман Игги.

Тесно прижавшись друг к другу, парнишки сидели в расщелине около самой вершины крутого утеса. Разросшийся по бокам колючий кустарник надежно укрывал их от посторонних взоров. Да и вообще, чтобы сюда добраться, ирейзерам пришлось бы заняться альпинизмом. Но, с другой стороны, у них был вертолет…

Игги огорченно пнул попавшийся под ногу камень:

— Дело наше швах! Я думал, те двое, которых мы поджарили, были одни. Думал, мы сможем хоть немного передохнуть. Фиг тебе! Они, поди, подкрепление вызвали еще до того, как избушку нашу атаковали.

— Но хоть двоих мы порешили. — Газман сосредоточенно разминает пальцами пыль. «Интересно, — думает он, — оттого, что мы их укокошили, Игги так же хреново, как мне?»

— И что с того? Что теперь делать? Домой нам заказано. Они, я думаю, туда в первую очередь двинули. Куда нам теперь деваться? А если Макс и остальные вернутся домой и угодят там в засаду? Ведь прямо в их волчьи пасти попадут!

— Откуда мне знать, — огорченно буркнул Газман. — Я вообще думал только о том, как с теми двумя разделаться, а что дальше — мне не до того было. Ты умный, вот ты и предлагай!

Но Игги уныло уткнулся головой в колени:

— Я тебе что, Эйнштейн, что ли?

В расщелине стемнело. Воздух был затхлым и вонючим. Им обоим казалось, что они похоронены заживо.

— Идея! — оживился вдруг Газман. — Слушай, что я придумал. Оно, конечно, рискованно, и Макс меня по головке за это не погладит, но…

Игги поднял голову:

— Давай, выкладывай!

40
Никогда еще за все мои долгие четырнадцать лет не чувствовала я себя обычным, нормальным человеком. Никогда, только в тот единственный день, который я провела с Эллой и ее мамой, доктором Мартинез.

Сначала мы завтракали. Это был настоящий семейный завтрак на кухне за круглым столом. С тарелками, с ножами и вилками и с салфетками в стаканчике. Не так, как у нас всегда: сосиску сунуть в огонь на шампуре и прямо с шампура съесть — чего тарелку пачкать. Или мюсли без молока, консервы из банки. Или джем — с ножа…

Потом Элле пора было в школу. Я боялась, что с ней что-нибудь сделают те оглоеды, но она меня успокоила, что директор у них строгий. И водитель школьного автобуса тоже что надо. Так что ни в самой школе, ни по дороге никогда ничего плохого не случится.

Подумать только! Настоящий школьный автобус! Прямо как по телевизору!

Так вот, Элла уехала, а я осталась дома с доктором Мартинез. Разгружая посудомоечную машину, она повернулась ко мне:

— Макс, — она даже сказать еще ничего не успела, а я уже напряглась. — Ты хочешь со мной поговорить… о чем-нибудь?

Я глянула ей в лицо. Доброе. Мягкое. Понимающее. Но если я начну говорить, мне не остановиться. Рассироплюсь и расплачусь. На этом Макс придет конец. Макс, железная, Макс, за всех отвечающая, Макс, решающая все проблемы, рассыплется на кусочки, разобьется вдребезги. А мне надо спасать Ангела, пока еще не поздно… пока…

— Нет, спасибо, не хочу.

Она кивает и принимается раскладывать на полках чистые тарелки. А я сижу и мечтаю, как буду дружить с Эллой и ее мамой, долго, всю жизнь. Даже когда уеду от них и вернусь домой к своей стае. Я ведь смогу к ним просто прилетать в гости… Мы будем устраивать пикники и посылать друг другу рождественские открытки… Я уверена, что будем!

Вот дура! Я совсем утратила чувство реальности. Пора валить отсюда!

Доктор Мартинез расставила чистые тарелки и принялась закладывать посудомойку новой порцией оставшейся от завтрака грязной посуды.

— А у тебя есть фамилия?

Я задумалась. Фамилия моя ей ничего не даст — у меня же нет никаких официальных документов. Потерла виски — голова у меня разболелась еще за завтраком.

— Ага, — наконец выдавила я из себя. — Я сама ее себе придумала.

Когда мне исполнилось одиннадцать лет (день рождения я тоже придумала себе сама), я спросила Джеба про свою фамилию. Помню, я надеялась, что он скажет: «Батчелдер, такая же фамилия, как у меня!» Но он так не сказал. Зато предложил: «Выбери ее себе сама».

Я тогда подумала, как же мне себя назвать? Подумала, что умею летать, и вообще о том, кто я такая и какая.

— Моя фамилия Райд, — ответила я Эллиной маме. — Как женщина-космонавт Салли Райд.[4] А полное имя Максимум Райд.

Она кивнула:

— Хорошее имя. А есть еще такие, как ты?

Я сжала губы поплотнее и отвела глаза. В висках стучит. Самое ужасное, что мне хочется ей все рассказать, так и подмывает выложить все начистоту. Все, до малейших подробностей. Но я не могу. Годами Джеб внушал мне, что никому нельзя доверять. Никогда. Никому.

Снова поднимаю на нее глаза.

— Макс, крылья нужны тебе, чтобы летать? Ты ведь летаешь, да? — Какие еще она испробует на мне трюки, чтобы вытянуть из меня мои тайны? Так вот, значит, какую цену заломила эта тетка за свою мягкую постель да домашний завтрак.

— Ага. — Я просто диву себе даюсь. Вот тебе и железная Макс! Вот тебе и Макс-никогда-никому-лишнего-слова-не-сболтнет!

— Правда? Вот это да! — у нее на лице светится восхищение, беспокойство и даже намного зависть.

Я киваю:

— У меня очень тонкие кости. — Я уже ненавижу себя за свою болтливость. Макс, заткнись! — Тонкие и легкие. И дополнительные мышцы. Легкие больше, а сердце гораздо эффективнее обычного человеческого. Но мне надо много есть…

Внезапно я затыкаюсь. От ярости и от досады на себя по щекам и по шее ползут ярко-красные пятна.

Понимаешь ли, дорогой читатель, выложить все это постороннему человеку — это самое настоящее преступление. Вот я и раскололась. Раскололась по-крупному! Это все равно, что дирижабль нанять и вывеску на нем навесить здоровыми буквами: «Макс мутантка» — пускай таскает по всему небу этакую рекламу!

— Как же так случилось? — мягко допытывается Эллина мама.

Глаза у меня сами собой закрываются. Была бы я одна, закрыла бы уши руками и свернулась бы на полу в клубок. Обрывки воспоминаний, страх, боль — все вдруг всплыло разом в моем мозгу и затопило его кромешным кошмаром.

Ты, дорогой читатель, поди, жалеешь себя, поди, думаешь, как тебе трудно быть подростком, поди, проблемы своего переходного возраста обмусоливаешь. А попробуй-ка пожить с чужим генотипом. С птичьим!

— Не помню, — отвечаю я ей. И это вранье.

41
Доктор Мартинез не на шутку огорчена:

— Макс, ты уверена, что я ничем не могу тебе помочь?

Отчаянно мотаю головой. Злюсь не то на себя, не то на нее. Она меня таки спровоцировала.

— Не-е. Все равно с этим покончено. Навсегда. Но мне от вас выбираться пора. Меня друзья ждут. Это очень важно.

— А как ты до них доберешься? Тебя отвезти?

— Нет, — я озабоченно растираю ноющее плечо. — Я туда полечу. Туда только по воздуху… Только вот не знаю, смогу я лететь или нет.

Доктор Мартинез в раздумье наморщила лоб:

— Раны твои еще не зажили. От любого напряжения могут открыться. И глубину повреждения костей и тканей мне на глаз оценить вчера было трудно. Но если сделать рентген, перспективы твои прояснятся.

— У вас что, глаза с рентгеновским излучением?

Она удивленно рассмеялась. Глядя на нее, усмехнулась и я. Настоящая мамаша. Никакого понимания. Как только Элла с этим каждый день может жить!

— Нет, суперменов здесь маловато. Зато у некоторых из нас есть доступ к рентгеновским аппаратам, — ласково дразнит она меня.

У доктора Мартинез ветеринарная лечебница, на пару с еще одним врачом. Сегодня у нее выходной, но она уверена, что ее появление в клинике никого не удивит. Она протягивает мне ветровку:

— Держи, надевай!

Я по-прежнему опасаюсь оказаться среди людей, но она уверенно берет меня за руку.

Лечебница недалеко — всего пару улиц пройти. Мы входим в приемную, и она приветливо кивает сослуживцам:

— Здравствуйте, это Эллина подружка. Я покажу ей, как мы тут работаем — ей надо писать сочинение про ветеринарию.

Регистраторши за стойкой гостеприимно улыбаются:

— Конечно, конечно, проходите, пожалуйста.

Слова доктора Мартинез явно имеют для них абсолютный смысл. Почему? Откуда мне знать? Что за «сочинения»? Я всю жизнь только правду говорю — никогда ничего не сочиняю.

Мы входим, но минуту спустя я замираю на месте. Меня прошибает холодный пот и сердце бьется так, точно готово выпрыгнуть из груди.

Передо мной сидит человек.

Дядька в белом халате!

Доктор Мартинез оглядывается на меня:

— Макс?

Я оцепенело смотрю на нее. Она мягко кладет руку мне на здоровое плечо и тихонько подталкивает в смотровой кабинет.

— Вот здесь мы принимаем пациентов, — объясняет она с притворным энтузиазмом и плотно закрывает за нами дверь. Потом притягивает меня к себе и, обняв, спрашивает, понизив голос:

— Макс, что с тобой? Что случилось?

Усилием воли заставляю себя разжать кулаки и сделать несколько глубоких вздохов — иногда это помогает успокоиться.

— Это запах здешний, — шепчу я смущенно. — Запах лабораторных химикатов и лекарств. И дядька в белом халате… Мне плохо… Мне срочно надо выйти. Прямо сейчас.

Лихорадочно перевожу глаза с двери на окно и обратно, с окна на дверь. Куда быстрее?

— Не бойся, я тебе обещаю, ты здесь в полной безопасности. Постарайся остаться еще чуть-чуть. Только сделаем рентген и сразу уйдем. Попробуешь?

Во рту пересохло, в висках стучит, как молотком!

— Макс, пожалуйста, возьми себя в руки.

Заставляю себя кивнуть. Доктор Мартинез проверяет, что на мне нет никаких побрякушек — откуда бы им у меня взяться — и осторожно укладывает меня на стол. Надо мной зависает какой-то аппарат. Нервы мои натянуты — вот-вот лопнут.

Доктор Мартинез выходит из комнаты. Что-то жужжит. И все. Можно вставать.

Две минуты спустя она уже показывает мне черный большой пластиковый лист, на котором проступают очертания моих костей, плеча, руки и крыла. Прикладывает лист к стеклянной коробке на стене, щелкает выключателем, и картинка становится яркой и отчетливой.

— Смотри, — она ведет пальцем вдоль изображения моей лопатки. — Здесь с костью все в порядке. Только мышца задета. Видишь, вот тут поврежденные ткани?

Я киваю.

— А это кости крыла, — голос у нее бессознательно понижается, — они тоже целы. Прекрасно! К несчастью, ткани заживают медленнее костей. Хотя, должна тебе сказать, восстановительный процесс протекает у тебя на удивление быстро. У тебя и вправду очень красивые косточки, тонкие, стройные, легкие… А вот это, что такое? — она вдруг нахмурилась и постучала пальцем по картинке.

Доктор Мартинез указывает на яркий белый квадратик, примерно сантиметра два — два с половиной в ширину, где-то в середине моего предплечья.

— Ты случайно никаких украшений не носишь? — вопросительно смотрит она на меня. — Или это молния на ветровке?

— Нет, я ветровку сняла.

Доктор Мартинез наклоняется поближе к снимку и прищуривается:

— Эта штука похожа на… — ее голос начинает дрожать.

— Что, что там такое, — выражение ее лица меня сильно беспокоит.

— Это микрочип, — она явно в нерешительности. — Мы их вживляем домашним животным на случай, если они потеряются. В микрочипе записаны контактные данные хозяина, и по ним животное всегда можно опознать. Только… Только тот, который у тебя стоит, он очень дорогой. Такие только элитным собакам и кошкам ставят. Высокопородным, выставочным и прочее. У этих чипов еще и отслеживатель есть. Если украдет кто собаку, например, или если она сама убежит, такой микрочип посылает сигналы, по которым ее можно выследить, где бы она ни находилась.

42
Теперь мне все понятно. Мое лицо каменеет от ужаса, и доктор Мартинез встревоженно пытается меня успокоить:

— Только пойми меня правильно. Я не говорю, что это именно чип и есть. Я только говорю, что эта штуковина на него похожа.

— Вытащите ее скорее, — прошу я севшим от страха голосом. — Вытащите ее, пожалуйста, прямо сейчас.

Она снова повернулась к снимку и несколько минут внимательно его рассматривала. А я как могла пыталась держать себя в руках.

— Макс, должна тебе сказать правду. Не думаю, что его возможно вынуть хирургическим путем. Похоже, что чип имплантировали очень давно, когда ты была еще маленькой. С тех пор вокруг чипа наросли и плотно оплели его мышцы, нервы и кровеносные сосуды. Если попытаться его вырезать, очень велика вероятность того, что твоя рука полностью перестанет действовать.

Если хорошенько вдуматься, я в общем-то уже свыклась с тем кошмаром, которым была моя жизнь. Потому-то так и ошарашил меня этот новый «сюрприз» моих мучителей. Оказывается, они по-прежнему и на расстоянии продолжают играть со мной в свои дьявольские игры.

«И чему я, идиотка, удивляюсь, — горько спрашиваю я себя. — Разве не украли они Ангела два дня назад?» Словно наяву Ангел возникла передо мной, широко мне улыбаясь и глядя на меня полными любви глазами. Я постаралась успокоиться и собраться.

И ровно в этот момент до нас из приемной донеслись мужские голоса, вежливые, обаятельные … задающие вопросы. Много лишних вопросов.

Я снова окаменела. Доктору Мартинез не надо было ничего объяснять. Она посмотрела на меня, прислушалась к происходящему в регистратуре и все поняла без слов.

— Не бойся, — сказала она спокойно. — Сейчас я с ними разберусь. А ты посиди-ка пока здесь немножко. Она подтолкнула меня к двери в маленькую кладовку. Я спряталась за висящие на вешалках длинные белые халаты. Доктор Мартинез заперла дверь и выключила свет.

Не думай, дорогой читатель, что я не замечаю абсурдности моего положения: спасаться от белохалатников, прячась за белыми халатами. Нарочно не придумаешь!

Чуть не в ту же секунду я услышала разговор, доносящийся из смотрового кабинета.

— Что здесь происходит? — возмущается доктор Мартинез и властно добавляет: — Кто вас сюда пропустил? Это медицинское учреждение.

— Прошу прощения, мадам, — мужской голос обволакивает бархатными интонациями, и сердце у меня замирает.

— Доктор, — резко обрезает его Эллина мама.

— Простите, доктор, — примирительно вступает новый голос, мягкий и завораживающий. — Извините нас за непрошеное вторжение. Вам совершенно не о чем беспокоиться. Мы представляем местные правоохранительные органы.

— Мы только хотим Вас спросить, не происходит ли здесь чего-либо необычного, — подхватывает первый. — Предупредительная, видите ли, мера. Боюсь, на данный момент я не могу вдаваться в подробности. Вы сами понимаете…

Он сделал многозначительную паузу, подразумевающую сверхсекретную миссию государственной важности. Может, я и вправду сверхсекретный объект?

Я напрягаюсь от повисшей паузы. Она там, наверное, вот-вот поддастся их чарам. Что ж, она не первая.

Что же делать, что же мне делать? Неожиданно вспоминаю свой рентгеновский снимок и зажимаю себе рот рукой, чтобы не закричать. Значит, вот как они нас выслеживают.

Похоже, еще минута, и мне придется сражаться за свою жизнь. Хоть бы палку какую-нибудь найти! Но здесь слишком темно, чтоб рассмотреть, что может пригодиться для драки. Думай, Макс, думай…

— Необычного в каком смысле? — ядовито парирует доктор Мартинез. — Вас интересует двойная радуга? Бензин дешевле чем полтора бакса? Диетическая кола, которую можно пить без отвращения?

Я не могу сдержать усмешку: вот это тетка! Да еще у нее, кажись, на ирейзеров иммунитет. Исключительно редкое явление!

— Нет, — произносит один из голосов спустя мгновение. — Мы собираем информацию о необычных людях, например о новых в округе лицах или о подозрительных детях и подростках, которых вы прежде не встречали. Или даже о необычных животных.

— Я ветеринарный врач, — холодно останавливает его доктор Мартинез. — И, сказать по правде, я не особенно рассматриваю хозяев своих пациентов. И пришельцев никаких в нашем районе я тоже не припомню. Что же касается необычных животных, на прошлой неделе я принимала роды у коровы с раздвоенной маткой. В каждой матке — по здоровому теленку. Вам такое подойдет?

Ирейзеры примолкли.

— Господа, вы меня извините, но у меня дела. Выход по коридору налево. Вас проводить или вы сами его найдете?

Мда… ласковая-то она ласковая, но разозлится, так никому не поздоровится. Не хотела бы я, чтобы она со мной так разговаривала.

— До свидания. Если Вы увидите или услышите что-нибудь необычное, звоните, пожалуйста, вот по этому номеру. Спасибо и простите за беспокойство.

По коридору затопали тяжелые шаги. И через минуту я услышала, как хлопнула входная дверь.

— Если эти двое еще раз здесь появятся, срочно звоните в полицию, — предупреждает регистраторшу доктор Мартинез.

Она выпускает меня из кладовки, но выглядит мрачно:

— Эти двое — совсем не то, что тебе нужно, так ведь?

Я киваю:

— Мне лучше вообще немедленно отсюда убраться.

— Подожди до завтрашнего утра. Тебе нужно переждать еще хотя бы одну ночь. Обещаешь?

Я открыла было рот, но вместо возражений у меня помимо воли вырвалось:

— О'кей, обещаю.

43
— Надж, послушай меня. Не делай этого! Я тебе говорю, это плохая идея, — настаивает Клык. — Опасная и никому не нужная.

Если честно, то Надж удивлялась, что Клык все продолжает ее уговаривать, а не махнул на нее рукой как на безнадежный случай. Он несколько раз грозил бросить ее на произвол судьбы, но поняв, что она не поддается ни на уговоры, ни на доводы здравого смысла, сердито замолчал.

Вот и нужный район. В таком крошечном местечке, как Типиско, искать его долго не пришлось. К тому же Надж хорошо помнила адрес. Какие картинки она себе рисовала, она и сама толком не понимала. Но так или иначе, район трейлерных домов обманул ее ожидания.

Трейлеры стояли нестройными унылыми длинными рядами, каждый из которых был отмечен покосившейся деревянной табличкой. На табличках от руки сикось-накось намалеваны названия улиц: улица Сегуро, переулок Роудраннер.

Никаких палисадников с клумбами, никаких свежевыкрашенных белых изгородей. Между домами все поросло буреломом колючих кустов, в которых тонули каркасы брошенных холодильников, скелеты доисторических автомобилей и прочий старый хлам.

— Пойдем, — Клык потянул Надж за рукав. — Нам туда. Вон там знак «тупик Чапарал». Видишь?

В самом конце длинного ряда трейлеров зоркие глаза Надж тут же выхватили цифры 4625. Ошибки быть не могло. Она шумно задышала. Вот здесь живут ее родители. Пнув ногой полупустые банки с краской, Надж и Клык опустились на корточки перед заброшенной и покрытой граффити машиной.

— Может, они переехали? — в сотый раз высказал Клык надоевшее Надж предположение. — Может, ты вообще все неправильно поняла, и эти люди просто не имеют к тебе никакого отношения? И потом, подумай, пожалуйста, подумай, маловероятно, конечно, что ты не из пробирки, но даже если это так и у тебя все-таки есть родители, наверное, была же у них какая-то причина от тебя отказаться. Может, они тебя вообще знать не хотят.

Клык говорил мягко, почти нежно, но от этого его слова ранили ее еще больнее.

— По-твоему, ты глаза мне открыл? И я сама об этом не думала? — яростно шепчет Надж с несвойственным ей гневом. — Я сама все понимаю — не маленькая. Но если есть хоть какой-то шанс, хоть один процент, я не могу не рискнуть. Я просто должна попробовать их увидеть. А что, ты на моем месте наплевал бы на все?

— Не знаю, — по крайней мере, Клык ей не соврал.

— Тебе вообще никогда никто не нужен. Сидишь себе, как бирюк, — расходилась Надж, снова повернувшись лицом к трейлеру. — Ты у нас одиночка, а я другая, мне люди нужны, понятно тебе?

Клык молчал. Скрытые от людских глаз машиной, они сидели у подножья чахлых сосенок, в стороне и от улицы и от тропинки к дому. Надж так распсиховалась, что ее била крупная нервная дрожь. Вдруг Клык напрягся, и она услышала, как, скрипнув, отворилась дверь. На крыльцо вышла женщина. Надж бросила быстрый взгляд на свои руки — вроде бы у них один цвет кожи. Хотя точно сказать трудно.

Женщина спустилась во двор и села в тени в дырявое плетеное кресло. Ее мокрые волосы были накручены на бигуди, а плечи покрывало полотенце. Она нагнулась вперед, закурила и с щелчком открыла банку колы.

— Кола-то здесь не только на завтрак, — шепнул Клык, и Надж ткнула его локтем в бок.

Ей все было странно. Она как будто раздвоилась: одна ее половина надеялась, что эта женщина не может быть ее мамой. Потому что мама у Надж другая. Она вынимает из духовки свежеиспеченные печенья и ставит их остывать на подоконник. Или сажает в саду цветы…

Но другая половина с радостью приняла эту женщину такой, какая она есть, с сигаретой и банкой колы. Потому что иметь такую маму все равно лучше, чем не иметь никакой. Надо только подняться, подойти к ней, присесть к ее ногам на корточки и сказать: «Здравствуйте, вы случайно не потеряли лет десять-одиннадцать назад дочку, которую звали Моника?» И больше ничего не надо будет говорить. Потому что тогда эта женщина сама скажет…

— Что, потеряли здесь что-нибудь, мутанты? Держу пари, потеря-то ваша тут как тут!

Ошибиться было невозможно: этим медовым зазывным голосом пел у них над головами ирейзер.

44
Надж резко подбросило на ноги. Их было трое, и рожи у них уже начали приобретать волчьи очертания. Посмотришь со стороны — стройные и подтянутые, как на картинке, парни. А приглядеться — так проступает звериный оскал с окрашенными кровью клыками.

— Ари, — Клык мгновенно опознал одного из ирейзеров.

Надж нахмурилась и пригляделась к вожаку:

— Ари, ты же был маленьким мальчиком!

Он ухмыльнулся, прищелкнув стальными когтями.

— А теперь вот вырос в настоящего взрослого, во всей красе, ирейзера, — и он игриво клацнул челюстями. — А-ав! Ах, ты моя миленькая коричневенькая хрюшка! Уж как я тебя сейчас — ам — и съем!

— Что же они с тобой сделали, Ари? — тихо спросила Надж. — Как мне тебя жалко!

Его загустевшие брови грозно сошлись на переносице:

— Жалость-тo прибереги — самой пригодится. По тебе ведь плакать некому будет!

Он засучил рукава, обнажив мускулистые волосатые ручищи.

— От вашего логова в горах осталась только кучка пепла. А ваши недоноски один за другим попадают в аварию, несчастный случай за несчастным случаем. Вот беда-то какая! Вы двое у нас последние на очереди! Но вам тоже недолго мучиться осталось. Мы вам теперь поможем.

Ирейзеры развеселились, и плечи их заходили ходуном от хохота.

Надж лихорадочно пыталась осмыслить услышанное: вся стая погибла? Кроме них с Клыком никого не осталось? И дом их сгорел?

Она разревелась. Пыталась приказать себе остановить слезы, но не могла. И рыдала, как беспомощный младенец.

Беспокойно оглянулась на Клыка, но он молча, с крепко сжатыми челюстями и кулаками, неотрывно следил за Ари.

— Заливай, трепло, — процедил он сквозь зубы.

Крупные, выразительные глаза Ари сузились.

— Трепло, — тихонько повторила Надж и сама себе не поверила. Она почти такая же храбрая, как Клык. Вся стая погибла? Этого не может быть! Вранье!

— Считаю до трех, — спокойно произнес Клык. — Раз…

Ари рванулся на Клыка и схватил его за плечо.

— Заткнись!

— Два! — Клык удержал равновесие.

Надж рывком подалась вперед, изо всех сил боднув головой в грудь второго ирейзера.

От неожиданности тот пошатнулся, оступился и полетел навзничь прямо на острые трехдюймовые шипы кактуса чола. Никогда еще Надж не слышала музыки слаще его озверелого воя.

Еще секунда — и Надж зависла в воздухе, слепо надеясь через мгновение увидеть рядом с собой Клыка. Не глядя, куда придется, она ногой успела лягнуть Ари. Тот схватился за шею, задыхаясь и отчаянно кашляя.

Клык подпрыгнул, схватил ее за руки и с силой крутанул, запуская дальше вверх, в спасительную вышину. Но не могла же Надж его бросить. Она расправила крылья и, хлопая ими изо всех сил, старалась держаться поближе к земле.

— Ты сейчас у меня издохнешь, мутант. — Ари оклемался и, оскалившись, бросился на Клыка, который совсем уже готов был взлететь.

— Скорее, ну что же ты, скорее, — мысленно подгоняла Клыка Надж.

Но тут Ари подтянулся и остервенело дернул Клыка за ногу. Оба тяжело грохнулись на землю. Сплетенные в клубок, они катались по двору так, что даже Надж не могла разобрать кто где. Но вдруг Ари оседлал Клыка и, сидя у него на груди, молотил его кулаками что было сил и куда попало.

У Клыка из носа фонтаном хлестала кровь. Тут третий ирейзер, не торопясь, принялся размеренно бить его сапогом в ребра. Надж казалось, что она слышит глухое уханье — бух! бух!

Ирейзеры все продолжали методично избивать Клыка. Еще удар — и голова его бессильно мотнулась из стороны в сторону. Но тут Надж увидела, как, собрав последние силы, он яростно плюнул кровью прямо Ари в лицо. Ари зарычал от ярости и с такой силой ввинтил в него сразу оба кулачища, что, казалось, у Клыка больше не осталось ни одного целого ребра.

Надж совсем потеряла голову. Это была полная катастрофа. Клыка сейчас убьют, а она только крыльями плещет над верхушками деревьев, да еще на глазах у всего трейлерного городка.

Что делать, что делать? Должен же быть какой-то выход? Ей самой двигать на выручку Клыку вниз? Ирейзеры из нее котлету отбивную сделают… Если бы она только могла…

И тут она вдруг вспомнила о банках краски. Пустые? Полные? Надо проверить!

Никто и глазом моргнуть не успел, а она уже нырнула к земле, подхватила одну из банок и снова взмыла в воздух. Хорошенько встряхнула краску, сдала на несколько футов вниз, прицелилась и с размаху швырнула свой снаряд прямо Ари в темя. С оглушительным свистом банка обрушилась ему на голову. Маслянистая зеленая краска медленно потекла со лба, заливая всю его волчью морду.

Ари заорал и вскочил на ноги, безуспешно протирая глаза — когтистые пальцы только раздирали ему шкуру.

Клык ракетой взвился в воздух. Надж никогда не видела, чтобы кто-нибудь развивал такую сумасшедшую скорость. Она успела запустить вторую банку в еще одного ирейзера, одарив и его шкурой цвета молодой лесной поросли.

Тут краска кончилась, но они с Клыком уже взлетели высоко и оказались вне зоны досягаемости.

Ари успел отряхнуться, но второму ирейзеру, видно, здорово досталось по башке, и он все валялся на земле, то оттирая глаза, то растирая голову. Третий из них, изрядно исполосованный кактусами, все никак не мог выпутаться из колючек. Живого места на нем не было.

— Убью, замочу гадов-мутантов, — орал им вслед Ари, размазывая по роже краску, кровь и слезы и клацая в бессильной злобе зубами.

— А сам-то ты кто, не мутант? — мстительно бросила ему с высоты Надж. — Посмотри лучше на себя в зеркало, волчонок.

Ари запустил руку в карман и вытащил ствол. Надж и Клык что есть сил рванули вверх. Пуля просвистела в сантиметре у Надж над ухом.

— Промазал, — выдохнула она облегченно.

Вскоре они уже чувствовали себя в безопасности, в родной стихии высокого синего неба. Какое-то время оба летели молча, и каждый думал о своем.

— Прости меня, Клык, — виновато начала Надж. — Это из-за меня тебе так досталось.

Клык плюнул кровью и долго следил, как плевок падает на землю:

— Да брось, не виновата ты ни в чем. Ребенок ты у меня пока — вот тебе и весь сказ.

— Полетели домой, — попросила Надж.

— Куда? Они же сказали, что дом сгорел. — Клык с трудом шевелил разбитыми губами.

— Я про пещеру нашу, у ястребов, — тихо ответила Надж.

45
Ангел не отрываясь смотрела на Джеба Батчедлера.

Она знала, кто он такой. Последний раз она видела его, когда ей было четыре года, но хорошо помнила его лицо и улыбку. Она помнила, как он завязывал ей шнурки на ботинках, играл с ней в прятки и делал ей воздушную кукурузу. Она помнила, как однажды упала и разбила коленку, а он подхватил ее на руки и баюкал, пока она не успокоилась. И уж конечно, она помнила все рассказы Макс о том, как Джеб спас их от коварных белохалатников, как заботился обо всей их стайке и о том, как он потом пропал, и как все они были уверены, что он умер.

Но он был жив. И он был здесь, рядом с ней. Наверное, он вернулся, чтобы снова ее спасти. Надежда загорелась у нее в глазах. Ангел готова была броситься к нему, прижаться, обнять.

Подожди-подожди! Подумай! Что-то тут не так!

Она не могла прочитать ни единой его мысли — он был полностью от нее закрыт. Такого еще не случалось, чтобы она не слышала чужих мыслей. К тому же на нем был белый халат. От него пахло антисептиком. И почему он вообще был здесь, среди этих людей?

Непомерно возбужденный и очевидно перегруженный мозг Ангела явно не справлялся с таким количеством противоречивой информации. Она сжала голову руками, стараясь разобраться и разложить по полочкам факты реальности и свои воспоминания. Как будто это была трудная задачка со множеством неизвестных.

Джеб наклонился перед ней. Белохалатники, которые весь день гоняли ее по лабиринту, отступили на второй план и словно совсем растворились.

Откуда ни возьмись, Джеб поставил перед Ангелом поднос с едой. На нем аппетитно дымились тарелочки, мисочки, и от каждой поднимался такой душистый вкусный пар, что у нее сразу свело челюсти.

Она уставилась на еду. Мысли совсем перепутались. В условие ее задачи добавились новые данные.

Итак, Джеб теперь был похож на всех остальных белохалатников в Школе. По всему, он переметнулся на другую сторону, на сторону врагов ее стаи. Это раз.

Два: что скажет Макс, когда про все это узнает? Она просто с ума сойдет, на стенку полезет. Ангел даже представить себе страшно, как больно, горько и как тяжело будет Макс узнать о предательстве Джеба.

— Ангел, ты разве не хочешь есть? Я знаю, тебя здесь не слишком-то баловали! — На лице у Джеба написана искренняя забота. — Они рассказали мне, чем здесь тебя кормят. Это ошибка, моя хорошая. Они же не знали, какой у тебя аппетит особенный.

Он виновато улыбался, качая головой.

— Помнишь, мы все однажды ели на обед сосиски. Всем по две. Только ты одна целых четыре съела. А тебе тогда всего три годика было. — Он радостно засмеялся, как будто съеденные ею четыре сосиски были подтверждением того, что она — настоящее чудо природы. — Да-да, четыре сосиски в один присест, и это в три-тo года. Такой вот у тебя аппетит невероятный!

Он нагнулся к ней поближе, подтолкнув поднос чуть ли не под самый нос.

— Дело в том, мое золотко, что в твоем возрасте и с твоим метаболизмом тебе в день требуется как минимум три тысячи калорий. А я голову на отсечение даю, тебе и тысячи-то не давали! Ну ничего, мы это все теперь поправим. Не беспокойся!

Глаза у Ангела сузились. Это ловушка. Макс предупреждала ее именно о таких ловушках. Только Макс и в голову не могло прийти, что расставлять их будет Джеб Батчелдер.

— Не говоря ни слова, Ангел села, скрестила руки на груди и пристально вперилась в Джеба, глядя на него так, как Макс всегда смотрела на Клыка, когда они спорили, и Макс была твердо намерена одержать верх.

Усилием воли Ангел заставила себя не смотреть на еду и даже забыть о ее запахе. Но есть она все равно бы не могла — нервным напряжением ее живот скрутило в тугой и болезненный узел. От присутствия Джеба ей было в буквальном смысле физически плохо. И еще хуже было то, что от него не шло к ней ни единой мысли. Как будто рядом с ней стоял покойник.

Джеб виновато улыбался:

— Ешь, ешь скорей. Тебе обязательно надо есть. Есть и поправляться, набираться сил!

Она старалась глядеть прямо перед собой, не моргать и уж ни в коем случае не показывать, как ей плохо от его присутствия.

Вздохнув, Джеб развернул белую салфетку, взял вилку и воткнул ее в середину тарелки. Только и всего: протяни руку, возьми вилку… — и ты уже обречена.

— Ангел, я абсолютно все понимаю, — ласково говорит Джеб, — все это ужасно непонятно и противоречиво. И я сейчас не могу тебе ничего объяснить… пока… Скоро все само встанет на свои места. Ты все сама поймешь.

— Да уж коне-е-ечно! — и это было единственное, что услышал он от нее. Но в эти слова она вложила всю боль и все свое презрение к его предательству.

— Дело в том, Ангел, что жизнь — это тест. Иногда надо просто идти вперед, пройти все испытания, и в конце концов весь абсурд, все безумие обретает смысл. Вот увидишь. А теперь, давай, ешь. Клянусь тебе, тут никакого подвоха. Чем хочешь, клянусь.

Так она и поверила его клятвам!

— Я тебя ненавижу, — твердо заявила она.

Ее слова Джеба не удивили. Немного расстроили, но не удивили:

— И это тоже нормально, моя хорошая. И это тоже совершенно нормально.

46
— Я. На. Седь-мом. Небе, — говорю я, глубоко втягивая в себя воздух, и доктор Мартинез смеется.

Я совершенно счастлива. У меня настоящие каникулы! И, в довершение всех семейных радостей, после обеда мы все втроем — Элла, ее мама и я — печем настоящие домашние пирожки с яблоками!

Я сначала до отвала объелась сырым тестом, а потом глядела в стеклянное окошко духовки на медленно поднимающиеся внутри пирожки и пьянела от их сладкого теплого запаха.

Взять на заметку: научить Надж и Ангела печь пирожки с яблоками.

Если только я когда-нибудь снова увижу Ангела.

Эллина мама вынимает из духовки противень с готовыми пирожками и отправят в печку следующую порцию. Дождаться, когда они остынут, я не в состоянии и, обжигая язык, откусываю здоровенный кусок прямо с пылу, с жару. Пирожок тает во рту, и по всему моему телу растекается несказанное блаженство.

Лица Эллы и ее мамы светятся добротой, и они не могут удержаться от смеха, слушая мое нечленораздельное мычанье и урчанье.

— Можно подумать, ты никогда раньше домашних пирожков не пробовала. — Я не очень понимаю, вопрос это или утверждение, но мне без разницы!

— Прямо рай земной! — я снова протягиваю руку за следующей порцией. — В жизни не ела ничего вкуснее! Сладкие, теплые, нежные… Как руки материнские, как дом родной…

— Бери-бери, не стесняйся, — подталкивает ко мне доктор Мартинез всю тарелку.

Вечером, когда мы укладываемся спать, я говорю Элле:

— Завтра с утра мне улетать.

— Не надо, останься, — отговаривает меня она. — С тобой так хорошо! Ты мне как сестренка, самая настоящая родная сестра.

Странно… С тобой, дорогой читатель, случалось когда-нибудь такое: тебе говорят хорошие, добрые слова, а тебе от них становится только хреновей?

— Нельзя мне, Элла, у вас остаться. Меня ждут. Друзья. Они без меня пропадут! У нас одно дело есть, ужасно важное дело.

— А ты вернешься? Прилетишь к нам обратно? … Хоть когда-нибудь?..

Я смотрю на нее и чувствую себя совершенно беспомощной. Откуда мне знать, что делать и что ей ответить. Ведь у меня никогда раньше никого, кроме моей стайки, не было. Никогда я к людям не привязывалась, ни к кому, разве что к Джебу…

А здесь с ними мне так хорошо! Тепло, спокойно!

И мама у Эллы — тетка что надо! Лучше всех! Строгая, конечно, в чем-то: «Опять носки где попало разбросали!» Ну и что, ведь и я своих ребят за это гоняю. А в главном она все понимает. Понимает, что не надо звонить ментам про мои раны. Понимает, когда задавать вопросы, а когда слушать. И слушает. И слышит. И верит. Моралей не читает, а принимает тебя — меня то есть — какая я есть, хоть с крыльями, хоть с моим генотипом чужеродным. Я про таких родителей что-то еще не слыхала.

Ладно, стоп. Нечего себе душу травить. А то так себя накачаешь, что и с катушек долой. А мне эти нервные срывы ни к чему!

— Наверное, нет. Наверное, Элла, не вернусь. Не получится, — я решаюсь сказать правду, но посмотреть ей в глаза у меня не хватает храбрости. — Если бы я могла, я бы обязательно… Но… — И я отворачиваюсь, как будто чищу зубы.

Джеб всегда учил меня: руководствуйся головой — не давай волю эмоциям. Он прав, Джеб всегда прав. И я откладываю свои чувства в долгий ящик. И запираю его на большой железный замок.

47
Поверить в то, что Макс и остальные погибли, Надж не могла и не хотела. Если в это поверить, то и жить невозможно. Поэтому она заставляла себя думать другие думы.

Она, например, думала, что узкая полоска перед входом в пещеру на ястребиной скале — уютное и вполне комфортабельное пристанище. И еще думала, что в общем-то это довольно грустно. Она лежала на спине, задрав на каменную стену утеса ярко разрисованные синяками ноги, и разглядывала скалы над головой, розовые, желтоватые, коричневые, кремовые. Солнце палило вовсю, но здесь ее обдувал ветерок и было прохладно.

Вот оно, оказывается, как получается: думаешь, тебе необходимо всякое барахло, любимая чашка, мягкое одеяло, шампунь, собственные твои родители, а потом понимаешь, что всего-то и нужно — только место, где тебя не могут достать ирейзеры.

И еще в голове у нее не укладывалась ситуация с Ари. Последний раз она видела его совсем мальчонкой, помнила, как он приставал к Макс и вечно действовал ей на нервы. Как же так получилось, что он вырос в такого зверя, почище всех остальных? И ведь всего-то с тех пор прошло четыре года…

Потом, примерно через полчаса, они с Клыком услышали далекое тарахтение вертолета, залезли в пещеру как можно глубже, в самое ее нутро, и просидели там чуть не целый час в полном молчании. В конце концов, Клык решил, что попробует полететь поискать какой-нибудь снеди. Надж очень надеялась, что он скоро вернется.

Их дом сгорел дотла. Вся ее семья погибла, только они с Клыком остались. Одни, совсем одни. Навсегда.

Клык приземлился на уступ почти бесшумно, и Надж облегченно вздохнула — вернулся!

— Не заинтересует ли вас, мадемуазель, кусочек сырого диподомиса?[5] — весело спросил он, похлопывая себя по карману ветровки.

— Ой-ой-ой, только, пожалуйста, не это, — Надж содрогнулась от одной мысли о таком угощении.

Клык сбросил ветровку, стряхнул пылинки со своей черной футболки, отправил что-то в рот, принялся со смаком причмокивать и нарочито громко чавкать:

— Свежее не бывает, — соблазнял он Надж.


— Не буду, не уговаривай! — Надж отвернулась. Ее опять передернуло. Летать, как ястребы, — это одно дело. Но есть, как они, — совсем другое. И к этому она была не готова.

— Ну ладно, так и быть, а как насчет шашлыка? Давай, тащи наши вчерашние овощи!

Мгновенно развернувшись и пританцовывая от нетерпения, Надж смотрела, как Клык разворачивает фольгу. В нос ей ударил аромат подкопченного зажаренного с овощами мяса.

— Шашлык! — она подсела поближе к Клыку. — Где ты его достал? Не мог же ты так быстро в город смотаться? Ой, горячо! — дула Надж на зажатое в пальцах мясо.

— Если я скажу, что немного удивил заезжих туристов, это будет приемлемым объяснением? — сдержанно похвастался Клык, рассортировывая куски мяса в одну сторону, а лук и перец — в другую.

Надж зубами сдернула с шампура кусочек поджаристого мягкого душистого перца. Вот это обед!

— Думаю, теперь нам пора решать, лететь ли за Макс или попытаться спасать Ангела, — произнес Клык, дожевав последний кусок мяса.

— Но ведь ирейзеры же сказали, что они всех убили. Значит, погибли и Макс, и Ангел. Разве не так? — Надж почувствовала, как отчаяние снова навалилось на нее каменной глыбой.

— Трудно сказать, — размышлял вслух Клык. — Если Макс все еще не прилетела, значит ли это, что она умерла? И каким образом они ее нашли? С Ангелом — дело другое. Ангел — у них, уж это-то нам точно известно. И тут, скорее всего, все кончено.

Надж обхватила голову руками:

— Не говори такого, пожалуйста. Я об этом не могу даже думать!

— Я знаю, но какие у тебя…

Вдруг Клык оборвал себя на полуслове, привстал и, сощурившись, принялся вглядываться вдаль. Прикрыв глаза козырьком ладони, Надж тоже уставилась в небо. Где-то далеко-далеко на горизонте виднелись две темные точки. Ну и что? Ястребы наверно.

Она снова подвинулась внутрь пещеры, медленно доела последние куски лука и облизала фольгу. Клык должен придумать план. Вот и все, как он придумает, так и будет.

Но Клык пока ни о каком плане не думал, а неотрывно глядел за горизонт. Надж нахмурилась. Две точки приблизились и сделались существенно крупнее. Может, просто это очень большие ястребы. Или даже орлы.

Неожиданно Клык поднялся и выудил из кармана маленькое металлическое зеркало. Вытянув руку, он поймал в него последние лучи заходящего солнца. Как будто пускал солнечные зайчики. Вправо — влево, вправо — влево.

Ястребы все приближались и приближались. Теперь стало совершенно ясно: они летят прямо по направлению к их пещере.

— Что-то не похоже на ястребов, уж больно они крупные, — наконец сообразила Надж, — и неуклюжие что-то тоже очень… Только бы нелетающие ирейзеры, — ее вдруг захлестнула волна паники.

И в этот момент челюсть у нее отвисла. Тяжело плюхнувшись на уступ скалы и подняв тучу песка и пыли, перед пещерой стояли Игги и Газман. Надж уставилась на них, не веря своим глазам и онемев от счастья.

— Вы, оказывается, живы? — она наконец обрела дар речи.

— Нет, это ВЫ, оказывается, живы, — ворчливо откликнулся Игги. — И вообще, как насчет того, чтобы для начала по-простому сказать «привет»?

— Привет, ребята. — Газмана все эти тонкости этикета мало интересовали. Ему не терпелось первому прояснить ситуацию. — Мы не могли оставаться дома. Там наши горы кишмя кишат ирейзерами. Вот мы и решили лететь сюда. Говорите сразу, если у кого с этим какие-нибудь проблемы?

48
На следующее утро я натянула новый свитер и попробовала расправить крылья. Раненое крыло работало, но все еще болело и было как деревянное. Ничего, разойдется.

В конце концов, я рада была улететь, рада была снова подняться в небо. Я знала, что Клык и Надж меня убьют — я вполне этого заслуживала. Я знала, что бросила Ангела на произвол судьбы. Но я знала и то, что оставить тогда Эллу в беде я на могла. Пролети я тогда мимо, это уже была бы не я. Не Макс!

Хотя, сказать тебе по правде, дорогой читатель, в том, чтобы перестать быть Макс и зажить по-простому, как Не-Макс, есть свои, и весьма существенные, преимущества.

Доктор Мартинез собрала мне небольшой рюкзачок — пирожки, пару сухих носков и еще всякую всячину.

— Бери-бери, это старый, я его уже давно не ношу, — она понимает, что мне неловко, и боится, что я откажусь от их с Эллой последних подарков. — Пожалуйста, возьми, тебе пригодится.

— Ладно уж, коли вы сказали «пожалуйста», придется взять, — говорю я, и она улыбается мне в ответ.

Элла опустила голову и смотрит в землю. Я тоже старательно отвожу от нее глаза.

— Если тебе когда-нибудь что-нибудь будет нужно, звони нам обязательно. Номер телефона в рюкзаке в кармашке. Слышишь, звони.

Я согласно киваю, хотя и знаю, что никогда не наберу этого номера. Очень хочется сказать им что-то на прощание. А что, я не знаю.

— Вы мне так помогли. А вы меня даже не знаете. — Мне прямо самой противно себя слышать. Неуклюжие какие-то слова у меня получаются. Но я все равно продолжаю: — Я бы без вас обеих пропала.

— Это ты меня выручила из беды, хотя я тебе никто была, какая-то девчонка незнакомая! Это из-за меня тебя ранили.

Я пожимаю плечами:

— Ну все равно, спасибо за все. Я уж не знаю, как вас благодарить!

— Будет тебе. — Мама Эллы ласково улыбается. — Мы тоже рады, что с тобой подружились. Ни пуха тебе, ни пера, что бы тебя впереди ни ждало.

И тут они обе меня обняли. Представь себе, дорогой читатель, обе сразу, обняли и поцеловали в обе щеки.

Я испугалась, что вот-вот заплачу, но все равно продолжала стоять, стиснутая между ними, то пытаясь высвободиться, то прижимаясь к ним покрепче.

Не буду врать, мне было хорошо и хотелось вот так обнявшись стоять долго-долго. И в то же время было больно и горько. А как же иначе. Я знала, что прощаюсь с ними навсегда и что никогда мне больше не испытать того, что нужно мне больше всего на свете: дома, мамы, сестренки, простых маленьких человеческих радостей.

Наконец я высвободилась из их рук и осторожно открыла дверь. На улице было солнечно и тепло. Последний раз махнула рукой и выскочила во двор. И тут меня осенило: сделаю им сюрприз. Никто из людей никогда не видел, как мы летаем. А они пусть увидят. Они будут единственными. Пусть это будет им мой прощальный подарок.

Я поправила на плече рюкзак. Вытянула задравшийся под ним свитер. Обернулась. Элла с мамой застыли на пороге и смотрят на меня широко раскрытыми глазами. Короткий, в два шага, разбег, рывок вперед. Слегка морщусь от напряжения в раненом крыле, но ничего, это пройдет. Вниз, вверх, вниз, вверх. Мной снова завладевает знакомый ритм полета. И вот уже ветер подхватывает мои широко раскинутые в стороны крылья. Тринадцать футов в ширину, цвета кофе с молоком, — моя краса и гордость.

А там, внизу, лицо у Эллы сияет от восторга, а доктор Мартинез утирает слезы. Минуту спустя я смотрю с высоты на маленький дом и на две все уменьшающиеся фигурки, машущие мне рукой. Я машу им в ответ, круто разворачиваюсь, набирая высоту и чувствуя знакомую радость скорости, полета и свободы. И вот я уже высоко-высоко в небе и уверенно держу направление на северо-запад, туда, где Надж и Клык ждут меня в условленном месте. Ждут — я надеюсь на чудо.

«Спасибо, Элла, — думаю я, отказываясь поддаваться печали. — Спасибо тебе и твоей маме. Я всегда буду вас помнить».

Ангел, жди меня, я лечу к тебе на подмогу!

Часть 3 Школа — что может быть страшнее?

49
Спустя час я уже чувствовала каждый мускул и радовалась тому, что каждая мышца привычными и слаженными движениями толкает меня вперед. Плевать, что поврежденные ткани еще недостаточно восстановились и что завтра я сполна расплачусь за этот перелет. Главное, сейчас я в норме, а там хоть трава не расти.

Лечу с усилием, но быстро. Где могу, стараюсь оседлать воздушный поток — тут тебе и отдых, и скорость.

Вниз я больше не смотрю… На всякий случай… А то вдруг меня еще на какие-нибудь подвиги потянет.

Через час приближаюсь к условленному месту в надежде увидеть там Надж и Клыка. Пожалуйста, только дождитесь меня, ребята! Только дождитесь!

Я задержалась на два дня. Мне ли судить их, если они улетели. Но больно думать, что они, не дождавшись меня, решили сами спасать Ангела. Одни.

Вот и место встречи. Большими кругами медленно снижаюсь и из последних сил напрягаю глаза, вглядываясь в утесы, расщелины, в каждую тень на земле. Пролетела вдоль всего каньона — никого. Где они? Куда они подевались? В панике мечусь от скалы к утесу, и к новому утесу, и к новой скале. Их нет нигде. От волнения трудно дышать.

А вдруг они погибли? А вдруг не долетели? А вдруг…

И тут на меня упала тень. Что это? Вертолет? Уф… Пронесло. Не вертушка — всего-навсего стая ястребов кружит надо мной в вышине. Только ястребы ли это? Вроде стая как стая, летят крылом к крылу. Но три-четыре птицы какие-то странные: и форма тела у них не та, и крылья что-то слишком велики.

Погоди-ка, я поближе на них погляжу. Набираю высоту. Прищуриваюсь, чтобы не ослепнуть от бьющего мне в глаза солнца.

Сердце колотится как сумасшедшее. Таких крупных ястребов не бывает. И таких неуклюжих тоже. И где же это видано, чтобы у ястребов на лапах были кроссовки.

Дождались! Они меня дождались! Целые и невредимые. Меня захлестывает волна сумасшедшей радости! Душа поет!

Ты не ослышался, дорогой читатель. Я, действительно, произнесла это слово. Душа!

50
Они меня заметили, и лучезарные счастливые улыбки засияли на лицах Надж и Газмана. Игги, конечно, никого не видел, а Клык и в лучшие времена на улыбку не больно щедр. Он только перехватил мой взгляд и, мотнув головой, показал: «Лети к утесу».

Его четырнадцатифутовые темные крылья сверкают отблесками солнечных лучей. Прошло всего каких-то два дня, как мы расстались, а он уже парит как-то по-новому, мощно и плавно. Где только он этому научился?

Подлетаю ближе. Надж — она теперь летит вплотную ко мне — по-детски весело взвизгивает, и мы нежно касаемся друг друга крыльями.

— Макс, я глазам своим не верю! Макс, это ты!

Клык приземлился первым. Точнее сказать, приутесился. И растворился там, внизу, пропал, да и только. Мне остается до скалы всего каких-то двадцать футов. И только тут я замечаю, что Клык примостился на узкой приступке, выдолбленной ветром в отвесной каменной стене. Клевое местечко. Сиди себе да посматривай по сторонам сколько влезет!

Один за другим мы набились в пещеру, до отказа заполнив ее тесное темное чрево. Живые! Целые и невредимые! Пятеро из нас снова вместе!

— Макс, — Надж пробирается ко мне и крепко-крепко обнимает тонкими руками. Я обхватываю ее в ответ и глажу ее крылья и плечи, так, как она любила с раннего детства.

— Мы так за тебя волновались! Я прямо не знала, что с тобой могло случиться! Мы с Клыком все думали, что же нам делать, а Клык сказал, что нам придется есть крыс, и…

— Ладно, Надж, хорошая моя, успокойся! Все позади. Теперь-то все в порядке, — я пытаюсь ее угомонить, а сама украдкой одними губами переспрашиваю Клыка:

— Крыс?

Слабая тень улыбки скользит у него по лицу и мгновенно исчезает.

Как все-таки хорошо, что с ними все в порядке!

— А вы что тут делаете, — поворачиваюсь я к Игги и Газману. — Вы почему не остались дома?

— Да не могли мы, — признается Газман. — Ирейзеры за нами охотились. Наши горы ими кишмя кишели. Если бы мы там остались, нам бы давно конец пришел.

— Когда они туда нагрянули? Как только мы улетели? — остолбенела я.

— Нет…

По длинной паузе я почему-то догадываюсь, что Газ темнит. Игги стоит в сторонке, счищая с черных штанов невидимые песчинки.

— Когда? — меня охватывают нехорошие подозрения. — Я вас спрашиваю, когда они появились в наших краях?

— Игги, кажись, ирейзеры нагрянули после масляной аварии, когда «хаммер» разбился? Так ведь? — Газман явно растерян и ищет у Игги поддержки.

Глаза у меня расширяются. Какая такая авария? Какой «хаммер»? Какое масло? Ничего не понимаю.

Игги потер подбородок и задумался.

— А может, они после бомбы налетели? — Газман уставился в пол и только что не шепчет.

— Да, скорее всего, после бомбы, — соглашается Игги. — Они после бомбы совершенно озверели.

У меня отвисает челюсть. Я не верю своим ушам.

— Бомба? Какая бомба? Вы что, ребята, бомбу взорвали? Вы же выдали себя с головой! Надо было тихо сидеть и не высовываться.

— Они бы и без того нас засекли.

— Рано или поздно, они бы и сами на нас напали.

Та-а-ак! Вот и оставь мальчишек одних! Может, лет через двадцать я наконец пойму, что с ними делать. Но, скорее всего, мне просто не дано постичь это мальчишечье племя.

Но, с другой стороны, похоже, я здорово промахнулась, оставив их одних. По правде сказать, мне как-то в голову не приходило, что ирейзеры могут пронюхать про наше горное пристанище.

— Ладно, главное, что вы целы, — я миролюбиво смиряюсь и слышу придушенный смешок Клыка. Никогда он еще не видел меня такой покладистой. Ну и черт с ним, пусть себе смеется.

— Правильно сделали, что прилетели. Молодцы! — я радостно сгребаю в охапку Газмана и Игги и неожиданно замечаю, что Игги на все пять инчей выше меня ростом. Вот тебе и мальчишка! Господи, как дети растут! Снова покрепче прижимаю к груди ласково прильнувшую ко мне Надж.

Надо бы и Клыка обнять, думаю я. Но его не больно обнимешь — он тут же превращается в каменную статую. В конце концов мы как-то неуклюже не то обнялись, не то ненароком наткнулись друг на друга.

Выбрасываю вперед кулак:

— Спасем Ангела!

В мгновение ока на нем вырастает пирамида: четверо членов моей стаи-семьи — четыре крепко сжатых кулака.

— Спасем! — откликается мне четырехкратное эхо.

Один за другим спрыгиваем с утеса. Крылья широко распахнуты навстречу ветру. Берем направление на проклятую Школу.

51
— Итак, кто рапортует первым? Давайте, докладывайте о своих приключениях, — спрашиваю я на лету, как только мы набрали высоту и крылья заработали в привычном и слаженном ритме.

— Я попробовала найти свою маму, — выпалила Надж, не раздумывая.

— Что-о-о-о! — мои глаза округлились — вот-вот выскочат из орбит. — Что ты говоришь, какую маму?

Надж передернула плечами.

— Пока мы там сидели и тебя ждали, я заставила Клыка слетать со мной в Типиско. Мы и нужный адрес нашли. Я там видела одну женщину. У нас с ней даже кожа одного цвета. Только я окончательно не уверена. Там потом тоже ирейзеры появились, с этим поганым Ари во главе. Мы им накостыляли и смылись.

Через пару минут до меня наконец дошло:

— Так ты с ней не разговаривала, с этой твоей… матерью?

— Нет, — Надж внимательно разглядывает свои ногти.

— А как она выглядела? Красивая? Хорошая? — Меня снедает любопытство. Мы все одержимы идеей родителей. Уже много лет изо дня в день обсуждаем эту тему и, если по правде, часто чуть не до слез.

— Я тебе про нее потом расскажу, — отвечает Надж как бы между прочим, и мне сразу понятно, что ничего хорошего она там не увидела.

Я подмигиваю Газману и Игги:

— Ладно, про ваши злоключения нам уже кое-что известно.

Газман обезоруживающе улыбается мне в ответ. Разве можно устоять против такой улыбки.

Ветер свистит мне в лицо. Изменяю наклон крыльев, стараясь поймать воздушный поток и вписаться в него, чтобы дать себе передышку.

Натупает очередь моих признаний:

— Ребята, у меня не слишком хорошие новости. По всей вероятности, мне имплантирован чип с отслеживателем. На сто процентов не уверена, но его показал рентген. Или, точнее, рентген показал какую-то штуковину, которая на такой чип похожа.

На меня с ужасом уставились четыре пары глаз:

— Тебе делали рентген? — выдавливает из себя Клык.

Киваю ему в ответ.

— Подробности потом. Главное, если у меня действительно стоит этот чип, понятно, как о нас пронюхали ирейзеры. Непонятно только, почему им для этого потребовалось четыре года? И еще один существенный вопрос: этот чип только мне имплантировали или вам такие же поставлены?

Мои слова, похоже, предупреждают немые вопросы, написанные на лице Игги. Ребята притихли. Какое-то время мы все продолжаем лететь, каждый один на один со своими мыслями и со своими страхами.

А потом Газман не выдержал:

— Макс, думаешь, у нас еще есть шанс?

За что люблю Газзи, так это за его оптимизм. Невзирая ни на что, Газ никогда не теряет надежду.

— Не знаю. Надеюсь, что есть.

Я им не вру. Как думаю, так и говорю. Всегда лучше выложить все начистоту. Кроме разве тех случаев, когда лучше соврать. Скажем, если это ложь во спасение.

— Я, конечно, понимаю, что задержала нас всех на два дня. Простите меня, пожалуйста. Как бы то ни было, я должна была поступить так, как поступила. Но теперь обратной дороги у нас нет. Что бы ни случилось, какие бы ни стояли у нас на пути препятствия, мы летим за Ангелом.

Все молчат, словно сосредоточенно стараются собрать волю в кулак.

По крайней мере, я стараюсь. Мне потребуется вся моя сила, смелость, воля и решительность, чтобы справиться с испытаниями, которые ждут нас впереди, совсем уже скоро — на закате сегодняшнего дня.

52
Не думаю, что я раньше об этом упоминала, но у каждого в нашей стае врожденное чувство направления. Я не очень понимаю, как оно работает. Мы просто всегда знаем, в какую сторону двигаться. Так и сейчас. Вот уже два часа, как мы продолжаем неуклонно лететь на северо-запад. За нами следуют несколько ястребов со скалы, где они приютили Надж с Клыком. Наши новые друзья кружат вокруг нас, то выше, то под нами, то обгоняя, то залетая вперед.

— Мы кое-чему от них научились, — бросает Клык, заметив, что я наблюдаю за птицами. — Парочке поворотов, кое-каким летательным маневрам. Они еще переговариваются друг с другом по-особенному. Тут тоже у них кое-что переняли.

— Они суперовые, — вступает Надж, подлетая поближе. — Лавируют только кончиками перьев. Мы попробовали, смотри, как клево получается! Я даже не знала, что можно одними перьями шевелить!

— А нас научить можете? — попросила я.

— Конечно, можем, — охотно согласился Клык.

Последние наши припасы доели прямо в воздухе. Мы летели над горами, над пустыней, над реками и выгоревшими равнинами. Вниз я больше не смотрела, только разве если совсем уж без этого было не обойтись. И про Эллу и ее маму старалась не думать, хотя вдруг поняла, что ужасно по ним скучаю.

Тем временем в полете внимательно приглядывалась к ястребам и как могла пыталась повторять их движения: внезапно нырять вниз или резко уходить в высоту, поворачивать, тормозить, перестраиваться. Замечательные у них повадки! Быть среди них, быть одной из них — это вдохновляет и наполняет мое сердце гордостью.

Я очень расстроилась, когда они, в конце концов, все-таки расстались с нами. Видно, проводили до границы своей территории и повернули назад.

Спустя пару часов почувствовала, что слабею, значит, в крови упал сахар.

Но тут как раз внизу показались несколько ориентиров, которыми я в свое время мысленно отметила наш маршрут. Нацелилась на небольшой лесок в лощине и просигналила стае идти на посадку.

Впереди какое-то поселение, крошечное, сонное, явно забытое Богом. До него осталось не больше мили.

Приземлившись, огляделись вокруг. Растирая больное плечо, начинаю строить план дальнейших действий.

— Надо бы раздобыть еды. И карта окрестностей нам тоже не помешает.

— Карта-то зачем? Школа ни на какой карте не отмечена, — возражает Клык.

— Оно, конечно, так. Но посуди сам: где Школа находится, мы примерно знаем. На карте там будет пустое место. Что нам неизвестно, так это местные дороги, проезды и все такое. Их-то и полезно изучить в деталях.

Пятнадцатиминутный марш-бросок через лес — и мы добрались до намеченного поселка. Вдоль дороги выстроились в ряд магазин грошовых товаров, бензоколонка, парикмахерская, прачечная и одиноко торчащая будка банкомата. Вот тебе и все местные достопримечательности. Увы, здесь нет ни одной забегаловки, а значит, и никакой еды, кроме той, что продают на заправке.

— Подстричься с укладочкой никому не нужно? — ерничает Клык, и я поддаю ему локтем в бок. Можно подумать, кто-нибудь из нас когда-нибудь был в парикмахерской! Когда мои кудри уж совсем непереносимо начинали меня раздражать, я обычно отчекрыживала их на кухне хозяйственными ножницами.

— И что теперь? — волнуется Газман. — Куда дальше пойдем?

— Подожди, дай подумать, — я обозреваю улицу из начала в конец.

До Школы осталось каких-то десять миль. Можно, конечно, мигом туда долететь, но мне почему-то кажется, что с воздуха подход к ней — не самый лучший. Так что перелет отпадает. Поймать тачку, чтобы нас подвезли, — тоже не вариант. Кто его знает, что за публика здесь разъезжает? Сначала согласятся подвезти, а там, глядишь, и замочат где-нибудь в канаве. И точка. Остается переться туда пешкодралом. Но это долго. К тому же хочешь не хочешь, а нам совершенно необходимо основательно подкрепиться.

— Ладно, — решаюсь я наконец. — Похоже, придется нам…

Мой голос заглушает визг тормозов. Не сговариваясь, отступаем в разросшиеся на задворках парикмахерской кусты. Крутая серая тачка с серебристой навороченной фирменной эмблемой на капоте ревет мотором у банкомата.

Боковое стекло опускается, и из машины несется оглушительная музыка. Прикинутый мужик высовывается по пояс из окна и тянется к банкомату, прижав к уху мобильник.

— Заткнись, идиот! — орет он. — Если бы ты не потерял своей карточки, не надо было бы ехать за баблом!

Он заталкивает карточку в машину и быстро набирает код. Пока нутро машины шелестит купюрами, он продолжает звереть в телефон:

— Доверь тебе что-нибудь после этого. Отблагодарил ты меня, гаденыш. Одеться утром сам не можешь, а туда же!

— Псих, — шепчет мне на ухо Надж, и я полностью с ней согласна.

Банкомат выплевывает в щель зеленые бумажки. Только было мужик их выдернул и начал пересчитывать свою капусту, как из-за поворота выскочил здоровый черный грузовик. Тормознул у банкомата, чуть не смяв серой тачке бампер. Струйки мелкого гравия с треском прыснули из-под его задних колес.

Отползаем поглубже в лес. У меня по спине и по рукам ползут мурашки, а горло сжало нервной судорогой. Ирейзеры! Мой чип! Нас выследили! Надо бежать! Одной? Может, они погонятся за мной и оставят стаю в покое?

— Смотри, мужик сейчас слетит с катушек, — спокойно констатирует Клык.

Красный от злобы, со вздутыми на шее венами, псих снова высовывается из своей тачки и несет на грузовик по матушке от А до Я. Пары слов из его лексикона я никогда не слыхала. Они автоматически откладываются в моем мозгу. На случай — вдруг пригодятся.

Темное стекло грузовика опускается, и я коченею:

— Че, чего ты там несешь, недоносок! — Ари обнажает зубы в зловещей ухмылке.

53
Я напряглась и положила руку на плечо Газзи. Тссс. Тихо.

Псих выпучил глаза, стремительно поднял стекло. Секунда — и он, как сумасшедший, давит на газ, а его тачка с места в карьер бросается вперед.

С диким хохотом Ари газует за ним. Мы и глазом моргнуть не успели, как они уже унеслись по шоссе. Догадаться об их недавнем присутствии можно только по хвосту пыли и по слабым отзвукам рева их моторов.

— Ари здесь, однако, разъездился! — тихо констатирует Клык.

— Он, кажись, волосы покрасил, — удивленно замечаю я. — Кто-нибудь видел, что они у него зеленые?

— Ага, — Надж кивает с необычной для нее краткостью.

Мы все пятеро переглянулись и уставились в банкомат. Точнее, четверо. Игги не в счет. Но, что происходит, он все равно отлично просекает.

Банкомат тихонько попискивает. Его деньговыдавательная сторона повернута в сторону от магазинов. Так что людям там, внутри, ничего не видно.

— Путь свободен, — решаю я, и мы все пятеро бросаемся через парковку к автомату.

Никто из нас, понятное дело, банкоматами никогда не пользовался. Школьные белохалатники не додумались открыть для нас банковские счета и положить туда кругленькие суммы под высокие проценты.

По счастью, эти хреновины рассчитаны на идиотов.

«Не желаете начать следующую операцию?» — вопрошает он нас огромными оранжевыми буквами.

— Деньги давай, — не задумываясь, отвечает Клык.

— Так-таки и давай, — ехидствую я.

— Вы что там, застыли, шевелитесь, — торопит нас Газман.

Нажимаю на кнопку снятия денег.

«Какую сумму вы желаете снять со счета?»

Я раздумываю. Шестьдесят долларов? На шестьдесят долларов можно много еды накупить.

— Он был полное говно. Давайте его на всю катушку нагреем, — предлагает Клык.

— Это идея! А ты, Клык, оказывается, злодей и мошенник.

Посоображав немного и разобравшись с кнопками балансов, не могу удержаться, чтобы не присвистнуть.

Надж заглядывает мне через плечо:

— Вот это да! Мы, ребята, разбогатели! Щас машину пойдем покупать! — приплясывает она на месте.

Увы, машину не удастся. Ты, вероятно, знаешь, мой многоопытный читатель, что в банкоматах стоит устройство, определяющее лимит однократной выдачи капусты. Ну и хрен с ней, с машиной. Зато мы сейчас оторвем у него двести баксов.

Haдo только еще раз ввести пин-код, подтверждающий владельца карточки.

— Все! — застонала я. — Провалилась наша блестящая затея. Ребята, кто-нибудь видел, что мужик там набирал?

— Я СЛЫШАЛ, — медленно говорит Игги.

— Послушайте, я где-то читал, что если дважды набрать неправильный код, эта хреновина отключается и проглатывает карточку, — предупреждает нас Клык.

— Думаешь, получится? — с надеждой спрашиваю я Игги.

— Мммм… Попробую. — Игги нерешительно кладет руку на клавиатуру. Его чувствительные пальцы ощупывают клавиши.

— Не беспокойся, Иг, — подбадривает его Клык, — как получится, так и получится.

Интересно, почему это Клык вечно кого угодно поддержит, только не меня.

Игги нажимает на пять клавишей. Мы сгрудились вокруг, затаив дыхание.

В выдаче денег отказано. Проверьте пин-код и сделайте новую попытку.

— Постарайся, Игги. У тебя же лучший на свете слух.

Иггины тонкие пальцы еще раз нависают над кнопками. Полностью сконцентрировавшись и, кажется, совсем забыв о нашем существовании, он набирает новую комбинацию.

У меня замирает сердце.

И тут банкомат начинает кряхтеть, шуршать, и наконец из него медленно выползает пачка двадцаток.

— Ййессс! — Клык победоносно выбрасывает вверх сжатую в кулак руку.

— Хватайте деньги и айда! — командую я, и Надж мгновенно рассовывает купюры по карманам. Мы уже готовы бежать, но тут автомат снова запикал.

Спасибо. Не забудьте забрать банковскую карту.

— Вот молодец. Спасибо за напоминание. — Я рывком вытягиваю карточку, и мы бежим обратно в лес. Только нас и видели.

54
Я почему-то совсем не чувствую себя виноватой за то, что мы сперли у мужика деньги. Наверное, это оттого, что он сам был такой говнистый. Робин-гудовская какая-то логика получается. Не знаю, может, она и неправильная, знаю только, что у Эллы и ее мамы я бы не взяла без спросу даже банки варенья. Никогда. Ни за что.

— Жаль, получше обчистить его не получилось, — качает головой Клык, пересчитывая бабло.

— Давайте вернемся на бензоколонку и купим там чего-нибудь, только побольше, — поскуливает голодная Надж.

Я отрицательно качаю головой:

— Нет, нельзя. Там люди нас, наверное, уже видели. Надо отсюда сматываться.

Пока мы отсиживались в лесочке, к магазинам подрулил красный вэн и припарковался на задворках. Из-за руля выскочил молоденький парнишка, разгрузил какие-то коробки и шагнул в будку бензоколонки. Прежде чем за ним закрылась дверь, я успела заметить, как он вставил карточку служащего в автомат, отсчитывающий отработанные часы.

Значит, он теперь останется здесь как минимум на пару часов. А фургон его будет стоять здесь без дела.

Мы с Клыком переглянулись.

— Деньги того дрянца — одно дело, — говорю я, стараясь сама себя убедить, — а тачка обыкновенного парня — другое.

— Мы же только позаимствуем. И всего на пару часов. А потом вернем. — Аргументы Клыка звучат все убедительнее. — А если ты такая честная, мы ему даже денег оставим. За аренду.

Я задумчиво чешу в затылке. Значит, мы не собираемся ее угонять. Одолжим только. С одной стороны, очень неохота становиться в ряды преступных подростковых элементов. Но с другой, дорога каждая минута. И каждая минута может оказаться решающей для спасения Ангела от фанатичных белохалатников, готовых расчленить ее во славу своих генетических исследований.

— Это как ГТА,[6] — услужливо подсказывает Газман. — Я по телеку видел. Очень популярная передача.

— Если брать, так быстрее. Я, кажется, вертолет слышу, — насторожился Игги.

— Вперед, — принимаю я решение. Мне оно, конечно, еще аукнется, но — была не была!

В кино люди «одалживают» машины, незаметно соединив под приборной панелью какие-то проводочки, надежно скрытые от нескромных глаз внутри тачки.

Должна тебе признаться, мой любознательный читатель, что на самом деле для этого требуется на глазах у изумленной публики залезть под капот с отверткой. Мои личные моральные устои не позволяют мне дать тебе более подробную информацию. Не дай Бог, по Америке прокатится волна автомобильных угонов, устроенных любителями чтения!

Ладно, будет трепаться.

Как бы то ни было, но вдвоем с Игги нам удалось завести мотор. Иг сидел за рулем и жал на газ, а я ковырялась со стартером. Мотор пару раз чихнул и ожил. Я захлопнула капот и прыгнула в фургон. Сердце у меня стучало со скоростью света.

И тут я уставилась на приборную панель.

— Никто из нас никогда не водил машину! — Уж кто-кто, а Клык не мог не оставить без комментария такой несущественной детали.

Не позволяя ему себя смутить, я что есть сил стараюсь придать уверенности своему голосу:

— Я видела по телевизору, как люди водят машину. Вот руль, вот коробка передач, вот тормоза. Не может быть, чтобы это было мне не по силам.

И вот я уже перевожу переключатель скоростей на нейтраль.

Поехали!

55
Ты, мой многоопытный читатель, может, и не знаешь, что тормоза автомобиля приводятся в действие не только ножной педалью. Есть еще один специальный, парковочный тормоз. Называется ручник. В глаза он особенно не бросается, но ехать с опущенным ручником — все равно, что стараться посадить сенбернара в ванну.

Короче, я лично обнаружила его существование минут через двадцать ужасных мучений и езды с чувством, будто управляю здоровенным, неуклюжим диким слоном.

— Полный порядок, ребята, теперь полный порядок, — сказала я, когда наконец нашла и подняла ручник.

Обливаюсь потом, спина, плечи, шея, пальцы — все одеревенело от напряжения. Но я всячески стараюсь сохранять спокойствие и выглядеть уверенно. Ехать, конечно, не так хорошо, как лететь, но все равно много лучше, чем плестись пешком.

Храбро улыбаюсь Клыку, но в ответ встречаю только суровое молчание.

— Ты чего?

— Нельзя ли на поворотах полегче?

— У меня уже лучше получается, — оправдываюсь я, — это дело практики.

— А я не знала, — вставляет Надж, — что вэн может на двух колесах ехать. Так долго.

— Щас я всю эту тачку заблюю. Нехорошо получится. Она же прокатная. Провоняет. — На сей раз это вступает Газман.

Вот свиньи неблагодарные! Сжав зубы, упрямо концентрируюсь на дороге.

— Пятьсот ярдов — и надо свернуть на восток, — бормочу я себе под нос.

Через полмили торможу, останавливаюсь и в изнеможении кладу голову на руль.

— Куда эта чертова дорога подевалась? — я чуть не плачу от расстройства. — Исчезла, как ее и не бывало.

— Ты едешь по внутреннему компасу, — у Клыка железная логика.

— А дороги по твоему компасу никто не строил. Совсем не обязательно, что они окажутся там, где ты их себе представляешь, — подпевает ему Игги столь же резонно.

Боже, как мне хочется им хорошенько накостылять.

Ничего не поделаешь, вздыхаю, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и, не удержавшись, опять начинаю оправдываться:

— Я просто поехала по менее оптимальному маршруту.

С каждой минутой я раздражаюсь все больше и больше. А на самом деле мне просто страшно. Меня мучает неизвестность — жива Ангел или нет. Меня мучает сознание, что с каждой минутой мы все ближе к Школе, где случилось с нами все самое ужасное, что когда-либо с нами случалось. Меня мучает сознание, что и сама еду, и стаю везу на верную гибель. И ехать от этого все труднее и труднее.

Еще один непрошеный поворот. Я снова заехала куда-то не туда. Где мы? Снова пристаю к обочине и изо всех сил молочу руль. Каждый мускул, каждая моя нервная клетка напряжены от волнения и безуспешных попыток укротить машину и дорогу. Вдобавок ужасно разболелась голова. В последнее время меня совсем замучили головные боли.

— Ну хватит, Макс, не надо, — пытается успокоить меня Газман.

— Это она там по рулю лупит? — на всякий случай пытается выяснить Игги.

— Смотри, — говорит Клык, — вон там знак. Если по стрелке ехать, попадем в город. Там поедим и карту настоящую купим, а то так мы долго блуждать будем.

Беннет оказался маленьким и даже симпатичным городишком. Я подтянулась на водительском сиденье и постаралась сделать взрослое лицо. Вдоль дороги — несколько ресторанчиков, выбирай любой. Сворачиваю на парковку, медленно и о-о-очень осторожно пристраиваюсь подальше от остальных машин — лишь бы не задеть никого ненароком.

Я еще не успела выключить мотор, а Газман и Надж уже готовы выпрыгнуть наружу.

— Мы спасены! — радостно вопят они хором.

— Стойте! — По счастью, их вовремя останавливает мой по-настоящему строгий и обеспокоенный голос. — Мы совсем рядом со Школой. Если вы думаете, что здесь полная глушь, то вы сильно ошибаетесь. Здесь любой, я повторяю вам, любой может оказаться ирейзером. И совершенно непредсказуемо, где они могут нам встретиться. Так и знайте. Надо быть исключительно осторожными.

— Нам бы поесть, — Надж очень старается не скулить. Она совершенно права. К тому же с ее метаболизмом она сжигает калории быстрее нас всех.

— Конечно, Надж, — говорю я мягко. — Мы обязательно сейчас пойдем поедим. Я только напоминаю вам, где мы и кто вокруг нас. Всем быть настороже, и в любую минуту будьте готовы бежать. Первый встречный может оказаться ирейзером.

Они кивают. Опускаю зеркало посмотреть, что там у меня с лицом творится, и мне на колени падает какой-то маленький, но тяжелый предмет.

Замираю на месте. Вдруг…

Нет, не граната — кольцо с ключами. И один из них — от нашего минивэна. Тупо смотрю на него, не веря своим глазам.

— Это упрощает ситуацию, — как всегда, спокойно комментирует Клык.

56
— Хорошо бы моя комната пахла вот так, как здесь пахнет! — Игги глубоко вдыхает запахи котлет и жаренной в масле картошки фри.

— Это будет существенное улучшение, — я не могу удержаться от напоминания о вечном свинарнике в его комнате.

Одновременно изучаю меню. В животе бурчит на полную громкость, как будто там установили плохо работающую батарею. От долгого напряжения сил и энергии у меня совсем не осталось, и мне кажется, что я вот-вот рассыплюсь на части.

В ресторане типа «Макдоналдс» полно народу и ужасно шумно. Мы всегда сильно нервничаем среди обычных людей. Пристраиваемся в хвосте очереди, стараясь не выделяться из толпы. Насколько я могу судить, никаких ирейзеров здесь не видно.

Но с другой стороны, кто ж их отличит, ирейзеров-то. Пока не начнут в волков превращаться, чтобы в клочья тебя разодрать, они выглядят как вполне нормальные люди.

— Я больше мяса не ем, — заявляет Надж и, видя мои высоко поднятые в немом вопросе брови, объясняет:

— Это я насмотрелась, как ястребы пожирают кроликов, змей и всяких других мелких птичек. Поэтому я теперь вегетарианка.

Подошла очередь Клыка. Он заказал три чизбургера, шоколадный молочный коктейль, колу (не диетическую, а самую настоящую, с кофеином и с сахаром), три порции картошки фри и три куска яблочного пирога.

— У тебя, сынок, поди, братишек и сестренок много? — ласково спрашивает его продавщица.

— Да, мэдам, — вежливо подтверждает Клык. Где только он вежливости научился?

А у меня откуда-то взялось бездонное терпение, и в ответ на новые закидоны Надж я пытаюсь найти компромисс:

— Ладно, без мяса, так без мяса. Но тебе все равно нужны протеины.

Расплачиваюсь за Игги, который заказал то же самое, что и Клык. А тот дождался, когда всю гору еды поставят на Иггин поднос, и неприметно проводил его к самому отдаленному столику, в стороне от чужих глаз.

Наконец наступила моя очередь.

— Значит, так, мне, пожалуйста, два закрытых бутерброда с жареным цыпленком. Два двойных чизбургера, четыре порции картошки фри, шесть кусков яблочного пирога, два ванильных коктейля и один клубничный. И потом еще три чизбургера, только, пожалуйста, без котлеты.

Надж довольно кивает.

Кажется, я не донесу всю эту гору к нашему столику. На еду хочется наброситься прямо сразу, не отходя от кассы. А рядом со мной, дожидаясь своей очереди, так же нетерпеливо переминается с ноги на ногу Газман.

Прошло столетие, прежде чем мы втроем нагрузили всю нашу снедь на подносы, расплатились и присоединились к Клыку и Игги.

На всякий случай я еще раз оглядываюсь вокруг. Ничего подозрительного: детишки вздувают соломинкой в стаканах булькающие пузыри; мирно беседуют мамаши; без дела болтаются подростки. Устало опускаюсь на скамейку. За мной протискивается Надж и следом за ней Газман.

Я сильная? Я несгибаемая? Я железная? Да, да, и еще раз, да!

А как ты думаешь, дорогой читатель, не разревелась ли я белугой от нескончаемого восторга, откусив здоровенный кусок бутерброда с цыпленком? Зачем дурацкие вопросы задавать? Еще как разревелась!

Надж заталкивает в рот свои булки с сыром, Клык уже работает над вторым чизбургером, рот у Игги забит так, что он едва дышит, а Газман горстями глотает жареную картошку. Со стороны мы, наверное, выглядим, как голодающие сироты. Стоп! Почему только выглядим? Мы и есть самые настоящие голодающие сироты!

Несколько минут над нашим столом раздавалось только отвратительное жадное чавканье.

Передо мной вдруг встала блаженная картинка цивильных домашних обедов с Эллой и ее мамой. На столе крахмальные салфетки, ножи и вилки, и мы разговариваем о нормальных мирных человеческих вещах.

Беспечная, уютная, счастливая сценка из теперь уже далекого прошлого! А в настоящем мы одичало глотаем не жуя.

Не очень уверена, в какую именно минуту это произошло, но внезапно осознаю, что шея моя напряглась. Взглянула на Клыка. Он тоже искоса смотрит на меня, наклонив голову. К несчастью, я это взгляд хорошо знаю.

Обвожу глазами зал ресторана. Пара сидевших рядом семей ушли. Ресторан заполонили молодые дюжие парни. Все как на подбор красавцы. Часть их уже расселась вокруг, а новые все подходят и подходят с улицы. Один другого краше, один другого сильнее.

Господи… что же делать! Сердце у меня ушло в пятки. Прямо-таки упало, как свинцовое.

57
Едва уловимым движением киваю Клыку на запасной выход прямо за его спиной. Он только моргнул, мол, понял и тронул Игги за руку.

— Надж, Газзи, — выдыхаю я, — не поднимайте глаз, не смотрите по сторонам. На счет три перепрыгивайте через Клыка, и — в запасную дверь у него за спиной.

Ни единым жестом они не дали мне понять, что поняли, о чем я говорю. Оба продолжали жевать. Надж отхлебнула молочный коктейль. И вдруг ее словно подбросило вверх невидимой пружиной, она перелетела через стол, через Клыка и в мгновение ока выскочила наружу. Газман следовал за ней как пришитый.

Вот это слаженность, вот это четкость. Как же я ими в этот момент гордилась!

Загремела пожарная сирена, но я тоже уже за дверью. Клык и Игги следуют за мной по пятам. Ирейзеры только еще выскакивали из ресторана, а я уже заводила мотор нашего вэна. Какое счастье, что нашелся ключ зажигания!

Один за другим ирейзеры высыпали на парковку и уже скалят свои кровожадные волчьи морды.

Жму на газ, быстро сдаю назад, разворачиваюсь. Бах! Задний бампер втыкается во что-то мягкое — одним ирейзером меньше. Дергаю рычаг коробки передач на пятую скорость и через поребрик, подминая аккуратные кустики, выскакиваю с парковки, проношусь сквозь заправку, чуть не врезавшись в пару тачек. Секунда — и наш вэн уже несется по улице. Как могу лавирую между машинами. От моих неимоверных зигзагов повсюду скрипят тормоза, а водилы клаксонят как сумасшедшие.

— Макс! — кричит Надж, но я и сама вижу несущийся мне навстречу трейлер и в последний момент уворачиваюсь от него. Позади меня скрежещет металл: в резко затормозивший грузовик врезалась следующая за ним легковушка.

Господи, ну почему никто заранее не научил меня водить машину! Почему ты не дал нам спереть быстрый, легкий и маневренный порш, а послал этот неуклюжий, неповоротливый фургон.

Резкий поворот, вэн наклоняется и едет на двух колесах. В конце концов он выравнивается, но его тут же подбрасывает в воздух на какой-то колдобине.

В крови у меня пульсирует адреналин, пальцы намертво вцепились в руль.

Выносимся из города. Наконец-то я выбралась из этого машинного столпотворения. Все, пора избавляться от колес.

— Я сейчас остановлюсь, — кричу я ребятам, перекрывая рев мотора, — выпрыгивайте и мигом в воздух!

— Есть! — в один голос откликается стая.

Бросаю взгляд в заднее зеркало. За нами три черные тачки. Они много быстрее нас — вот-вот нагонят. Надо как-то выиграть время!

Скрежеща зубами, резко сворачиваю с дороги прямо в кукурузное поле. Петляю, продираюсь сквозь сухую стерню, отчаянно хлещущую в ветровое стекло. Наконец в отдалении виден просвет. «Только бы дорога, только бы дорога», — твержу я про себя.

Оторвались мы от них или нет? В зеркало заднего обзора ничего не разглядеть, а сухая стерня так громко колотит в металлический кузов, что сквозь этот стук невозможно расслышать шум моторов. Так ли, иначе, но впереди действительно показалась дорога. Отлично! Ништяк!

Вэн тяжело выскакивает на асфальт, подскочив так, что из нас вытрясает все печенку. Почувствовав под колесами твердую почву, прибавляю скорость.

В этот самый момент перед вэном выскакивает легковушка. И я врезаюсь в нее на скорости шестьдесят миль в час…

58
Взять на заметку: в следующей краденой машине сразу избавиться от защитной воздушной подушки.

Дело в том, что у воздушной подушки есть одна особенность. Если врезаться во что-нибудь со скоростью пятьдесят-шестьдесят миль в час, она надувается и с дикой силой, как тряпичную куклу, вжимает тебя в сиденье. И превращает твое лицо в лепешку. Что, собственно, с моим лицом и случилось. К выводу о полной бесполезности воздушной защитной подушки я пришла, стараясь остановить хлещущую из носа кровь.

— Как вы там? — справляюсь я слабым голосом.

— Полный порядок, — откликается Клык. Он сидит рядом со мной на переднем сиденье. Шея у него ободрана до мяса привязным ремнем безопасности. Удивительно, что этот ремень напрочь не снес ему голову.

— Сзади порядок, — с заднего сиденья доносится голос Надж, неожиданно детский и испуганный. Вытягиваю шею посмотреть на нее. Она совершенно бледная, в лице — ни кровинки. Только на лбу от удара о переднее сиденье расцветает огромный синяк. Она в ужасе смотрит на мою окровавленную физиономию.

— Не бойся, это только нос, — успокаиваю я ее. — Из ран на голове всегда особенно много крови. Смотри, кровотечение уже останавливается.

Вранье, конечно… ничего оно не останавливается.

— У меня все болит. Не тело, а мочалка какая-то из нервов, — постанывает Игги.

Газмана вот-вот стошнит. Он корчится, стараясь сдержать рвоту.

Трах!

Справа и слева со звоном посыпались окна вэна. Мы автоматически закрыли лица руками, защищая глаза. В ветровое стекло изо всей силы колотит ствол. Сейчас и оно брызнет осколками. Волосатая рука с хищными когтями влезла в разбитое окно с моей стороны и открыла дверь.

Мы не смогли даже пары раз им вдарить. Клыка и меня просто выволокли из вэна и бросили на землю.

— Бегите, — только и успеваю крикнуть я, как на мой многострадальный нос обрушивается еще один удар. Рот заливает кровью.

Краем глаза замечаю, что задняя дверь вэна открыта, а Игги и Газман взмывают в воздух. Молодцы!

Ирейзеры ревут от ярости и начинают палить по мальчишкам. Но те уже высоко — их не достать. Ййесс!

Брыкающуюся и вопящую Надж вытаскивают за ноги с заднего сиденья и с размаху кидают на землю рядом со мной. Вижу, что она плачет и тихонько дотрагиваюсь до ее руки.

Один из ирейзеров с силой бьет меня в бок ногой, обутой в снобский ручной работы итальянский ботинок.

— Конец вам пришел. Сцапали мы вас, — самодовольно бросает Ари, и его прихвостни ржут во все горло, чуть не пританцовывая от дикого возбуждения. — Вы в Школу направлялись, гаврики? Вот мы вас туда сейчас и доставим, на блюдечке с голубой каемочкой, — продолжает он, оскалив острые желтые клыки и брызгая на меня слюной.

Ирейзеров пятеро. Нас трое. Для моего роста и веса силы у меня хоть отбавляй. Но Ари на стошестьдесят фунтов тяжелее меня, и его ботинок упирается каблуком мне в лоб. Ничего мне больше в жизни не надо — только бы врезать ему в последний раз, пусть даже ценой жизни.

Перехватываю темный без выражения взгляд Клыка. Перевожу глаза на Надж, стараюсь улыбнуться и подбодрить ее. Но, кажется, зрелище моей превращенной в кровавое месиво физиономии вызывает у нее только новый прилив отчаяния.

Спустя минуту в небе разносится тарахтение вертолета и ирейзеры все как один принимаются приветственно орать и размахивать руками.

— Нас ждет светлое будущее, — нагибается ко мне Ари. — Как в добрые старые времена, мы все вместе сейчас поедем домой. В Школу!

59
Ангел была жива. И раз она была жива, все остальное не имело значения. Теперь я готова на что угодно.

Я видела ее: рядом с моей клеткой стояла ее, жалкая и крошечная. Мы обе, как могли далеко, протягивали руки сквозь прутья решетки. Еще немного, всего какой-то инч, — и мы сможем дотронуться друг до друга.

— По крайней мере, они дали тебе большой контейнер, — голос у нее хриплый и слабый. — А у меня только средний.

Горло у меня сжало судорогой. Я потрясена. Она не жалуется. Старается оставаться храброй и сильной. Мне стало стыдно за то, что я так долго сюда добиралась, за то, что допустила, что нас изловили ирейзеры, за свое бессилие…

— Ты не виновата, ты ни в чем не виновата, — как всегда, она читает мои мысли.

Смотреть на нее страшно: глаза глубоко ввалились, и под ними лежат темные, почти черные тени. Вся правая сторона лица — один сплошной синяк, переливающийся по краям зеленым и желтым. Она точно иссохла, как осенний пожухлый лист. От нее остались одна кожа да кости. Перья на крыльях грязные и точно линялые.

Через проход от нас клетки Надж и Клыка. Надж дрожит. Она отчаянно старается взять себя в руки, но по всему видно, эту битву с самой собой ей не выиграть. Клык сидит совершенно неподвижно, обхватив колени руками. Увидев Ангела, он чуть заметно улыбнулся, но тут же лицо его снова приняло холодное и отсутствующее выражение. Он совершенно ушел в себя. Куда же еще уйдешь, сидя в клетке?

— Прости меня, пожалуйста, Макс, — шепчет мне Ангел, — это все я виновата.

— Не говори глупостей, нас просто в конце концов изловили. А Надж и Клыка вообще из-за меня сцапали.

От запаха холодного металла и хлорки никуда не деться. Он бьет в нос, и с каждым вдохом воспоминания о кошмарах четырехлетней давности становятся все ярче и ярче. O тex кошмарах, которые я так старалась похоронить навсегда. Вспышки страха и белого слепящего света операционной боли пульсируют в мозгу и сводят с ума. Голова болит нестерпимо. Перед глазами встают какие-то странные картины — что, уже глюки?

— Макс, я должна тебе что-то сказать, — Ангел расплакалась.

— Тихо. Успокойся. Новости твои подождут. Постарайся расслабиться, отдохнуть и набраться сил.

— Нет, Макс, это очень важно…

Дверь открылась, и по линолеуму затопали тяжелые шаги. Паника исказила маленькое личико Ангела, а мной овладела безграничная ярость. Эти мерзавцы до смерти напугали мою девочку!

Я им еще покажу! Им мало не покажется! Они у меня еще пожалеют обо всем, что учинили над Ангелом. Они у меня еще маму родную проклинать будут!

Руки сами собой сжимаются в кулаки. Чувствую, как глаза сузились, а мускулы напряглись. Кто бы ни открыл сейчас мою клетку, искусаю, исцарапаю, разорву на куски. А если это гад Ари, то …

Ангел в своей клетке совсем скукожилась, съежилась и тихо плачет. Что они такое с ней сделали? Адреналин ударил мне в голову. Я совершенно крезанулась.

Мужские ноги остановились рядом с моей клеткой. Мне видны только полы белого халата, едва прикрывающие брюки на коленях.

Белохалатник наклонился и заглянул в мою клетку. Вплотную ко мне стоит мягкое, виноватое лицо. Сердце у меня остановилось, и я чуть было не потеряла сознания.

— Максимум Райд, — говорит Джеб Батчелдер, — как же я по тебе соскучился!

60
Первое, что пришло мне в голову, — это то, что у меня начались глюки. Конечно, сколько можно метелить мою бедную голову?

Я больше ничего не видела. Ни Ангела в клетке рядом, ни Клыка, ни Надж напротив. Только прутья моей решетки и за ними улыбающееся лицо Джеба.

Джеб был мне и за мать, и за отца. Четыре года назад он украл нас из Школы. Вытащил из этого вонючего научного клоповника и спрятал в горах в нашем доме. Научил нас летать. Крылья-то у нас были, но никогда не было возможности или просто места их раскинуть. Так что мы даже не знали, зачем они нам нужны. Он нас кормил и поил, одевал и обувал. Он учил нас драться и выживать. Он учил нас читать и писать. Он шутил с нами и давал играть в компьютерные игры. Он подтыкал нам на ночь одеяло и перед сном читал нам книжки вслух. Если мне становилось страшно, все мои ужасы отступали при одной только мысли, что Джеб здесь рядом, что он защитит.

Но два года назад он пропал.

Мы всегда знали — его убили. Мы знали, что он скорее умрет, чем выдаст наше убежище. Свято верили, что он погиб, защищая нас. Боль утраты не унималась все эти два года, и нам до слез его не хватало. Как если бы умер отец или мать. Вдруг не вернулся домой — и все. А ты ждешь и ждешь. Мы так и не смирились с тем, что никогда больше его не увидим.

И все эти годы, живой или мертвый, он был моим героем. Каждый день, каждый час.

А теперь все во мне кричало: он с ними! Он один из них! Он ВСЕГДА был такой же, как они! И все, что я про него знала, все, что я про него думала, — это все была только ложь! Одна сплошная ЛОЖЬ!

Все вдруг встало на свои места: слова Ангела, ее страх, ее слезы. Она знала…

Как бы мне хотелось взглянуть сейчас на нее, на Клыка, на Надж, увидеть, что написано теперь на их лицах.

Во мне как будто захлопнулась тяжелая дубовая дверь. И вся моя любовь, все мое доверие к Джебу осталось там, за дверью, за семью замками. А на месте любви и тепла росла всеобъемлющая ненависть такой небывалой силы, что я и сама ее испугалась.

И это притом, что я не из пугливых.

— Я тебя удивил? — Джеб с улыбкой открывает мою клетку и протягивает мне руку. — Пойдем, мне надо с тобой поговорить.

Неожиданно понимаю, что у меня уже готов план: ничего не предпринимать. Смотреть и слушать. Впитывать в себя все, до малейших подробностей. И не выдать ни одной своей мысли. План мой, конечно, не Бог весть что, и водородной бомбы я пока не изобрела, но с чего-то начинать надо.

Медленно выползаю из клетки. Медленно поднимаюсь на ноги. Каждая мышца ноет. Не глядя ни на кого, прохожу мимо клеток, в которых сидит моя стая. Но тайком за спиной складываю вместе два пальца правой руки.

Это знак. Он означает «ждите».

Этому знаку научил нас когда-то Джеб.

61
Через компьютерный зал мы с Джебом проходим дальше, в менее населенную часть здания. Дверь в дальней стене впустила нас в небольшую комнату, мало похожую на лабораторию, с диванами, круглым столом и даже раковиной и микроволновой печкой.

— Посиди, пожалуйста, а я пока сооружу нам какао. — Джеб знает, что больше всего на свете я люблю какао, и говорит он это так, как если бы мы сидели у нас дома на кухне.

Он ставит кружки в микроволновку и поворачивается ко мне.

— Макс, должен тебе сказать, что я тобой ужасно горжусь. Ты самый настоящий молодец! По всем статьям. Сильная — это раз. Командир прекрасный — это два. А выросла как! И какая красавица стала! И горжусь, и наглядеться не могу.

Микроволновка запищала, и передо мной стоит кружка с дымящимся какао.

Мы сидим на совершенно секретном объекте посреди Долины Смерти, в месте, на каждой карте обозначенном как «Великая долбаная пустота». А он все равно извлекает откуда-то зефир и кладет его рядом с моим какао.

Пристально наблюдаю за ним, старательно игнорируя какао. Но заставить мой живот замолчать не могу — он бурчит, как оглашенный.

Джеб замолчал, точно давая мне время ответить. Не торопясь, отодвинул стул на другой стороне стола и сел напротив. Мой мозг наконец окончательно воспринял эту непоправимую правду: передо мной настоящий Джеб. Узнаю тонкий розовый шрам у него на подбородке, легкую горбинку на носу, маленькую родинку на ухе. Это не его злодей-двойник. Это он сам. И он-то и есть страшный посланник Дьявола.

— У тебя, наверное, ужасно много вопросов накопилось. Я даже не знаю, с чего начинать отвечать. Мне, — он замялся, — мне очень жаль, что все так получилось. Если бы два года назад я только мог все объяснить. Если не всем, то хотя бы только тебе. Я на все готов, готов что угодно сделать, лишь бы опять увидеть твою улыбку.

Отруби себе голову и насади ее на кол. Вот и будет тебе моя улыбка.

— Но всему свое время. Со временем все объяснится, все встанет на свои места, и ты все поймешь. Я и Ангелу так сказал. И еще я сказал ей, что все на свете — это тест. Даже если мы про это не знаем. Надо просто делать то, что надо делать. А там время все расставит по местам. Пожалуйста, поверь мне. Все, что до сих пор происходило, как раз и был такой тест.

Он развел руками в стороны, как будто чертил линию моей жизни.

Я сидела перед ним, голодная, избитая, свитер пропитан кровью, с лицом, как сырая отбивная. И мне никогда никого не хотелось убить так, как сейчас хотелось убить его.

Но я молчала, и мое лицо оставалось неподвижной маской.

Он посмотрел на меня, потом на запертую дверь.

— Макс, — произнес он с какой-то новой интонацией безотлагательной срочности. — Макс, скоро придут люди и будут с тобой разговаривать. Но сначала я должен сказать тебе кое-что первым.

Признаться, что ты — воплощение дьявола?

— Я не мог сказать тебе этого раньше. Я думал, у меня еще будет время тебя к этому подготовить.

Он оглянулся, как будто хотел убедиться, что нас никто не слышит. Он, кажись, забыл свои собственные уроки, на которых мы узнали от него о приборах отслеживания, скрытых камерах и встроенных микрофонах, подслушивающих устройствах такой мощности, что за милю просекают крысиный чих.

— Видишь ли, Макс, — продолжал он душераздирающе-проникновенным голосом, — ты еще более необыкновенное существо, чем я тебе когда-либо говорил. Дело в том, что ты создана с определенной высокой целью. Что жизнь тебе сохранена, чтобы ты осуществила свое предназначение.

Ты имеешь в виду, что я до сих пор жива не только, чтобы увидеть, как безумные фанатики генетики прививают птичью ДНК человеческой яйцеклетке?

Он перевел дыхание и, не отводя взгляда, пристально смотрел прямо мне в глаза. Я холодно гнала от себя любое светлое воспоминание о нем, любой намек на то, как хорошо нам было с ним прежде.

— Макс! Ты создана, чтобы спасти мир. Это твоя высокая цель, твое предназначение. Так и знай!

62
О'кей, должна признаться тебе, дорогой читатель, что я не удержала свою челюсть на месте. Она-таки отвалилась. Да-да. Теперь у меня есть хоть одно преимущество в вечной борьбе за то, чтобы первой занять утром ванну.

— Я тебе большего пока сказать не могу, — Джеб снова настороженно поглядел через плечо, — но я не мог не сказать тебе о масштабах, о мировом значении тех замыслов, в которых тебе отведена великая миссия. Макс, запомни, тебе уготована великая, священная судьба!

Может быть, я не могу себе этого представить, потому что я еще не совсем крезанулась.

— Макс, все, чем ты стала, все, что довелось тебе до сих пор пережить, все, что тебе еще только предстоит, — все это составные части твоего предназначения, ступени твоего пути. Одна твоя жизнь стоит тысячи обыкновенных жизней, и то, что ты живешь на земле, есть самое большое достижение человечества.

Если он надеялся услышать в ответ мои сентиментальные излияния, ему придется очень долго ждать.

Не сводя с меня глаз, Джеб тяжело вздохнул, явно разочарованный отсутствием у меня должного энтузиазма по поводу моей судьбоносной миссии.

— Это для тебя большая новость. Мне, конечно, трудно представить, что ты сейчас думаешь и чувствуешь. Я просто хотел рассказать тебе все сам. Позднее с тобой придут говорить другие. Я думал, тебе будет проще, если я тебя подготовлю… Ты только подумай сначала, что это все значит для тебя и для остальных. Но не говори, пожалуйста, никому в стае. Скоро о тебе, Максимум, узнает весь мир. Но пока пусть это будет нашим секретом.

Я молчала. Я вообще с каждым часом привыкала все лучше и лучше держать язык за зубами.

Он встал и помог мне подняться на ноги. От его прикосновения холодок омерзения пробежал у меня по спине.

В молчании мы вернулись к ящикам-клеткам. Он отпер мой контейнер и терпеливо дождался, пока я встану на карачки и вползу внутрь.

Поворачивая ключ в замке, он снова наклонился, многозначительно на меня посмотрел и прошептал:

— Пожалуйста, доверься мне. Я больше ничего не прошу, только доверься мне. Доверься мне и слушайся своей интуиции.

«Да сколько же ты можешь твердить одно и то же. Совсем достал», — чуть не вслух думала я ему вдогонку. Интуиция подсказывала мне раздобыть где-нибудь хирургические щипцы и медленно вытянуть из него все кишки, одну за другой.

— Ты жива? — беспокойно спрашивает Ангел, прижимаясь лицом к стенке своей клетки.

Я киваю и через проход встречаюсь глазами с Надж и Клыком:

— Ребята, со мной полный порядок!

Надж и Ангел недоверчиво кивают, а Клык не сводит с меня своего упорного взгляда. Что он думает, я даже представить себе не могу. Думает, что я предатель? Думает, что Джебу удалось переманить меня на свою сторону? Или, может, он думает, что я с самого начала была заодно с Джебом?

Скоро все разъяснится. Гадать ему осталось недолго.

63
Шли часы.

В словаре рядом со словом «стресс» нарисована мутантка. Она сидит в собачьей конуре и размышляет о том, что сулит ей судьба: быть убитой или спасти мир.

О'кей, картинки такой нет. Но обязательно должна быть.

Скажи мне, пожалуйста, дорогой читатель, что лучше всего играет на нервах? Сидеть в клетке, ждать смерти, быть преданной… Как, по-твоему, подойдет такая вот петрушка в качестве эффективного раздражителя?

Рассказать ребятам что бы то ни было я не могла, даже шепотом. Джеб мог сколько угодно делать вид, что закрытые двери и прикрытый ладонью рот — надежная защита от слежки. Меня этим не обманешь! Зуб даю, здесь в каждую щель или микрофон вставлен, или видеокамера. Поди, клетки наши тоже на все сто оборудованы.

Так что и обсуждение планов сопротивления, и какие бы то ни было обнадеживающие аргументы — все это вне вопроса. Невозможно даже просто сорваться и ляпнуть: «Ребята, полный абзац, Джеб жив!»

Едва слышным шепотом Ангел спросила, живы ли Газзи и Игги. Я в ответ только плечами пожала, и она сразу сникла. Хоть я и не могу сказать ей вслух, мысленно чуть не кричу: «С ними порядок, не бойся. Они сбежали». Ангел читает мои мысли, слабо кивает головой и, явно успокоившись, расслабленно прижимается к стенке своего ящика.

Нам остается только переглядываться. Часами.

Снова ужасно трещит голова. Мозг режут вспышки слепящего света и слишком яркие обрывочные картинки недавних событий.

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем какой-то белохалатник шмякает рядом с моей клеткой контейнер с еще одним «экспериментом». Поворачиваюсь посмотреть на нового соседа, но тут же с тяжелым сердцем закрываю глаза.

В этом существе еще можно опознать ребенка, но оно больше похоже на какой-то разросшийся гриб. По всему телу огромные бородавчатые наросты, количество пальцев на руках и ногах не сосчитать, единственный бессмысленный водянистый голубой глаз вперился в меня не мигая.

Где-то через полчаса я вдруг понимаю, что существо больше не дышит. «Эксперимент» умер прямо рядом с нами и на наших глазах — отходы их грязного производства.

В ужасе смотрю на Ангела. Она плачет. Она тоже все видела.

Снова идут часы. Счет времени я уже давно потеряла. Наконец дверь лаборатории открывается и впускает какую-то, по всей вероятности, большую группу. В шуме голосов различаю человеческие интонации и ржанье ирейзеров. В наш проход вкатывают тележку типа больничной каталки.

— Здесь только четыре, — произносит строгий и властный мужской голос, — а где остальные два экземпляра?

— Куплены для демонстрации в зоопарках, — заливает, не моргнув глазом, Ари. — А эти доставлены в целости и сохранности.

Он пихает ногой мою клетку так, что из нее едва не вылетают прутья решетки.

— Что, Макс, соскучилась без меня?

— У вас есть санкция директора? Вы получили его подтверждение на данную меру? — спрашивает женский голос. — Это, безусловно, будет большой потерей для науки. Еще столько неисследованных фактов. Они еще могли бы во многом быть нам полезны.

— Все санкции получены, — подтверждает третий белохалатник. — Оставлять их рискованно. Особенно, если принять во внимание агрессивность экземпляров. Даже вот та, самая маленькая, представляет собой серьезную опасность.

Перехватив взгляд Ангела, поднимаю большой палец: молодец, девчонка, дала им жару. Она только слабо усмехается в ответ.

Тут чьи-то руки хватают ее клетку и грубо швыряют на телегу, точно это чемодан, выгружаемый на ленту получения багажа. С размаху она ударяется о стенку ящика и без того разбитой щекой. Во мне снова вскипает ярость.

В следующее мгновение Ари подхватывает мой контейнер и бросает его рядом с Ангелом. От сотрясения я насквозь прокусываю губу. Только новых ран мне и не хватает! Ари приближает к решетке свою клыкастую морду и с наслаждением принюхивается к запаху крови.

— Твой отец может тобой гордиться, — ядовито бросаю я ему. Он заводится с пол-оборота и с такой силой опускает кулак на мой ящик, что от удара трещат доски.

— Эй, там, полегче! — останавливает его женщина. Ари за это готов испепелить ее на месте.

Двое других ирейзеров погружают на тележку клетки с Надж и Клыком и куда-то толкают ее сквозь двойные двери. Следующее помещение ослепляет болезненно ярким светом. Там все та же тошнотворная вонь хлорки и химического оборудования.

Сжав решетку, я стараюсь выглянуть наружу и хорошенько рассмотреть, где нас везут. Приглядываюсь ко всему, пытаясь определить, в какой, собственно, части Школьного здания мы находимся.

Ирейзеры просовывают сквозь прутья свои страшные когти и стараются нас побольней оцарапать. А если не могут достать, мелко-мелко трясут наши клетки, чтобы не дать нам ни на минуту забыть о своем присутствии. Как будто вообще можно забыть об их присутствии.

Их злобные манипуляции наталкивают меня на размышления: сколько потребуется сил, чтобы побольнее укусить ирейзера за палец?

Телега резко повернула направо и проехала сквозь двойные двери. Следом еще одна дверь возле турникета-вертушки. Выехали на улицу. Жадно вдыхаю воздух, но в Школе он даже снаружи отравлен какими-то зловониями.

Сощурившись, верчу головой в поисках каких-нибудь знакомых ориентиров. Позади лабораторное здание. Впереди — низкая постройка красного кирпича. Значит, это задний двор Школы. Тот самый, на который я когда-то смотрела по ночам из окна нашей лаборатории.

Тот самый, где тренировали ирейзеров и где они озверело рвали на части свою добычу.

То-то они ржали в предвкушении новой потехи.

64
Смерть — забавная штука. Перед ее лицом все становится ясно и понятно.

Равно как сейчас, все сразу встало на свои места. Выбор мой прост: или сдаться и позволить им убить нас всех, или сражаться до последнего, сколько хватит сил.

Как ни удивительно, но второй вариант нравится мне значительно больше. Ничего не могу поделать с этими своими маленькими странностями.

К несчастью, у меня совсем мало времени на размышления о том, что именно в данной ситуации может означать «сражаться до последнего». Секунду спустя, заслонив солнце, надо мной нависает черная тень.

— Кроссовочки, подружка, уже надела? — спрашивает Ари, поигрывая волосатыми когтистыми пальцами по дверце моего контейнера. — Как насчет физических упражнений? Зарядочки? Или, может, побегаем? Кто кого догонит, тот того и съест! Вот уж я тебя сейчас догоню, милашка!

Я смотрю на него и злобно усмехаюсь. Стремительно подавшись вперед, впиваюсь в его руку. Ари визжит от боли. А мне все мало. После нашей аварии и той чертовой подушки безопасности в угнанном вэне даже хлеб откусить и то больно. Но от ярости я забываю про боль. Собираю все свои силы и стискиваю зубы все крепче и крепче, пока наконец не лопается у него на пальцах шкура, и мой рот не заполняет терпкий вкус его крови.

Думаешь, дорогой читатель, меня стошнило? Ничуть не бывало. Мне эта кровь по барабану. А настоящая радость — это видеть, как воет Ари. Как говорится, овчинка выделки стоит.

Обезумев от боли и злобы, свободной рукой Ари трясет и молотит мою клетку. Голова моя, как пэдлбол,[7] прыгает внутри от стенки к стенке. Но мне плевать. Я повисла на нем мертвой хваткой, точно хорошо тренированный бойцовый питбуль.

Вокруг суетятся белохалатники. Ари продолжает орать как резаный и все более и более озверело метелит мой контейнер. Внезапно что-то подсказывает мне разжать челюсти. Ари отдергивает руку, и этот рывок толкает мою клетку вплотную к клетке Ангела. Я не размышляю. Действую, как на автопилоте. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы открыть снаружи обыкновенную задвижку. Щелк! — и Ангел на свободе.

— Беги! — приказываю я ей. — Беги и не спорь!

В этот момент, воя от боли и злобы, Ари обрушивает на мой ящик всю силу своей ярости. Еще удар — и под его кулачищем от меня ничего не останется. Готовая ко всему, вжимаю голову в плечи.

От следующего пинка контейнер взлетает в воздух, закрученный так, что мне кажется, я сижу в центрифуге стиральной машины. Подброшенная его лапищей вверх, на долю секунды вижу над головой небо, вижу, как в вышине несутся черные грозовые тучи.

Мой ящик падает на землю, единственным своим отверстием вниз. Мне уже больше ничего не видно, но я прекрасно слышу, как Apи отчаянно ругается, называя меня такими словами, которые я тебе, уважаемый читатель, даже и повторить не могу. Он, видимо, изо всех сил трясет укушенной рукой, потому что в пробоины моей хлипкой скорлупы-конуры летят брызги его крови.

И тут я улыбаюсь. Улыбаюсь счастливой и безмятежной улыбкой. Мне вдруг становится совершено ясно, что такое — та черная грозовая туча, которую я только что видела.

Это стая ястребов, а впереди ее Игги и Газман. Они снижаются, готовые штурмовать Школу. Они летят нам на выручку.

65
Можешь, дорогой читатель, считать меня совсем крезанутой, но зрелище огромного пернатого хищника, рвущего на куски плоть ирейзера, вызывает у меня удовольствие.

На мое счастье, Ари, ослепленный звериной яростью, до сего момента упорно игнорировал защелку на моей клетке. Ровно в тот момент, как он наконец догадался открыть ее и вытащить меня наружу, на него с высоты ринулся ястреб, со стальными когтями и биологической неприязнью к волкам.

Выпустив меня из своих лапищ, Ари размахивает руками во все стороны, что есть мочи отбиваясь от птицы. Куда ему! Ястреб впился ему в шею когтями и смертоносным клювом долбит темя.

— Ангел! Немедленно удирай отсюда! — я оглушительно ору, подбегая к Ангелу, обогнав белохалатников на расстояние вытянутой руки. Отпихиваю их локтем, хватаю ее за пояс и подбрасываю вверх, как могу высоко.

Попутно успеваю открыть клетку Клыка. Несколько белохалатников разом наваливаются на меня, но обыкновенные людишки со мной совладать не могут, пусть даже вдесятером. А уж если я рассержена, так и подавно. Одному — наотмашь в челюсть. Похоже, он недосчитается пары зубов. Другому — ногой под толстый двойной подбородок. Он недоуменно смотрит на меня и, как тюфяк, опрокидывается на задницу.

Вырвавшийся из клетки Клык вмазывает ближайшего белохалатника в тележку. Клык холоден, собран и движется на редкость размеренно и четко: рука заведена назад, кулак сжат, резкий выброс вперед — удар. Противник смят.

Освободить Надж труда не составило. Под прикрытием Игги и Газмана, поведших ястребов на второй заход нападения, она кубарем вылетела на траву из раскрытой клетки.

Тетка в белом халате все не может подняться на ноги. В полуполете поддаю ей ногой в грудь. Она обмякает и снова заваливается набок. Вот тебе, ведьма, узнаешь у меня, что такое «вредное производство»!

Между тем Ари стоит на коленях и беспомощно раскачивается, обхватив руками раздолбанную ястребом башку. Клык не может сдержаться и вмазывает этому отморозку от всего сердца за все, что только накипело, — раз — в ребро! два — в скулу! — и наконец, подобрав чью-то раздолбанную конуру, с размаху водружает ее Ари на голову. Словно ставит на нем большой жирный крест.

Пара коротких шагов разбега — и я уже поднимаюсь ввысь. Слышу рядом с собой, как крылья ястребов разрезают воздух, и меня охватывает восторг.

Внизу насчитываю четверых валяющихся на земле белохалатников и еще троих ирейзеров, кроме Ари. Двое оставшихся ирейзеров пока стоят на ногах. Один из них пытается достать ствол, но тут же получает удар в запястье стальным гнутым клювом. Это камнем упал на него ястреб.

— Клык! Игги, Газ! — ору я. — Быстрее! Вперед! Делаем отсюда ноги!

Они следуют за мной, но им явно неохота покидать поле боя. Непонятным мне маневром Игги собрал вокруг себя ястребиную стаю. Как же ему удалось сообщить им, что сражение окончено?

Широко раскинув крылья, могучие птицы плавно взмывают в воздух, и в ушах у меня стоит их резкий гортанный клекот.

— Раз, два, три, четыре, пять, — пересчитываю я свою собственную стаю. — Клык, поддержи Ангела!

Все это время Ангел из последних сил держалась в воздухе. Но крылья ее все больше и больше провисали, и она начала терять высоту.

Газман и Клык дружно подлетели к ней, подхватили с двух сторон и круто пошли вверх, надежно держа под оба крыла.

Из Школы высыпала туча белохалатников и ирейзеров. Но нас им уже не достать — мы слишком высоко и летим, стремительно набирая скорость.

Я торжествую! Поделом вам, ученые фанатики! Школе конец! Навсегда!

— Макс! — звук этого голоса снова заставил меня посмотреть вниз.

Это Джеб. В растерзанном халате, с окровавленным плечом. Ему, видно, здорово досталось от ястребов.

— Максимум, — снова кричит он мне вдогонку. У него какое-то странное выражение лица. Таким я его еще никогда не видала.

— Макс, пожалуйста! Это тоже был тест! Как же ты не понимаешь. Никакой опасности здесь нет — только тест! И все! Поверь мне! Ты должна мне верить! Вернись! Я тебе все объясню!

Я смотрела на него. Вот человек, который спас меня четыре года назад, научил меня всему, что я знаю, который утешал меня, когда я плакала, и подбадривал, когда дралась. Ближе него у меня человека тогда не было — почти что отец.

— Нам не о чем с тобой разговаривать, — говорю я устало. И, взмахнув крыльями, поднимаюсь все выше и выше, догоняя свою семью.

66
Спустя два часа показалось озеро Мид. На вершине скалы стая огромных ястребов, тех самых, которые только недавно спасли нас и помогли вырваться из Школы. Все шестеро, мы одновременно опускаемся на уступ утеса.

Ангел без сил падает на пыльный пол пещеры, а я сажусь рядом с ней, ласково гладя ее по головке.

— Я ужасно боялась, что никогда больше тебя не увижу! — прошептала она, и одинокая слеза катится у нее по щеке. — Они там меня мучили, так мучили! Макс, мне там было так страшно, так плохо!

— Я бы им ни за что тебя не отдала, я бы во что бы то ни стало тебя спасла, — все повторяю я ей, чувствуя, что мое сердце вот-вот разорвется от нежности и любви. — Я бы за тебя сражалась до последней капли крови, до самой смерти.

— Они и так тебя чуть не убили, — ее слабенький голос дрожит от истощения и от еще не прошедшего страха. Прижимаю ее к себе, обнимаю и баюкаю долго-долго.

— Вот так и должно теперь быть всегда, — говорит Игги. — Мы всегда теперь будем вместе.

Поднимаю глаза туда, где, прислонившись к стене, лицом к каньону стоит Клык. Он почувствовал мой взгляд и обернулся. Я выбросила вперед левый кулак. Почти что улыбаясь, он подошел и поставил свой сверху. За ним Ангел, Игги, Газман и Надж — один за другим вся наша стайка-семья построили нашу секретную пирамиду единства.

Оторвавшись на секунду от Ангела, я осторожно, сверху донизу, провожу правой рукой по всей пирамиде.

— Я так… вам всем… благодарна! — смущенно говорю я, и Надж поднимает на меня полные удивления глаза.

О'кей, я не самое сентиментальное существо на свете. Я имею в виду, я очень люблю свою семью. Я что хочешь для нее сделаю, но сказать об этом словами мне неимоверно трудно.

Может, надо с этим как-то бороться? И вот я медленно и старательно подбираю самые нужные, самые важные слова:

— Я только сейчас поняла, как вы все мне нужны, как все мы нужны друг другу. Я вас всех люблю, всех пятерых. Трое или двое, четверо или даже пятеро — это не мы. МЫ — это все шестеро. Все шестеро как один.

Клык усердно изучает свои кроссовки. Игги нервно барабанит тонкими пальцами по коленке. Но младшие смотрят на меня во все глаза, слушают и отзываются каждой клеточкой своего существа.

Надж порывисто обхватывает меня за шею:

— Макс, я тебя тоже очень люблю. Я всю нашу семью очень-очень люблю.

— И я тоже, — вторит ей Газзи. — Мне плевать, где мы живем, в доме, или в пещере, или даже в любой картонной коробке. Где мы все вместе — там и дом. Я вот как думаю!

Я обнимаю его, и он уютно устраивается у меня под боком.

Вскоре усталые, но счастливые, мы все засыпаем и просыпаемся среди ночи под громкий стук проливного дождя. Такой ливень в пустыне — настоящее чудо! Мы выбираемся на уступ, и он смывает с нас пыль, кровь, грязь и все страшные воспоминания только что пережитого. Боль еще на прошла, и даже капли дождя, падающие на мое лицо, кажется, ударяют по открытым нервам. Но я терплю, я протягиваю руки к небу и чувствую себя по-новому чистой и свежей.

Прохладно, меня слегка знобит, и Клык заботливо растирает мне плечи. Взглянув в его темные, как небо над пустыней, глаза, я тихо говорю:

— Джеб знает, где наш дом. Туда нельзя.

Он согласно кивает:

— Обратной дороги нет. Надо искать новый дом.

Я задумалась. Глаза закрыты, прохладный, вымытый дождем воздух наполняет мне легкие. Постепенно во мне растет уверенность:

— Нам теперь на восток. Мы держим путь на восток!

Часть 4 Нью-Йоук, Нью-Йоук!

67
Здесь, над облаками, небо голубое-голубое. Здесь холоднее, хотя солнце жарче. Здесь воздух разреженный и легкий, как шампанское. Тебе непременно надо попробовать и шампанское, и этот высотный воздушный коктейль, мой дорогой читатель.

Я совершенно счастлива. Мы все шестеро — бездомные беглецы. Возможно, мы так и останемся бездомными беглецами до конца наших жизней, какими бы длинными или короткими они ни оказались. И все-таки…

Вчера мы вырвались из ада Школы, вырвались из когтей ее дьявольских церберов ирейзеров. Вчера мы ликовали, когда наши союзники ястребы рвали в клочья наших врагов. Вчера мы спасли Ангела. Она снова с нами.

Я оглянулась на нее, все еще больную и слабую. Нужно время, еще долгое время, чтобы она снова стала прежней и забыла недавние измывательства белохалатников. Как подумаю о том, что довелось ей пережить, горло сжимает и становится трудно дышать.

Ангел чувствует, что я думаю о ней, поворачивается ко мне и улыбается. А я смотрю на нее и вижу не только улыбку, но и синяк в пол-лица, уже подживающий, желто-зеленый.

Надж подлетает близко-близко, пристраивается у меня в хвосте и радостно восклицает:

— Красота! Какая здесь красота!

Плавным, как в танце, движением всего тела уходит вверх, потом снова снижается и пристраивается лететь со мной рядом, крыло к крылу.

— Макс, смотри, как хорошо! Мы летим, никто за нами не гонится, мы все вместе, мы даже завтракали в ИХОПе,[8] — она беззаботно болтает, наша всегдашняя Надж-заткни-фонтан-дай-отдохнуть-и-фонтану. Но мне почему-то совсем не хочется ее останавливать.

— Мы самые счастливые, правда? Нам не надо ходить в школу и делать уроки. Нам не надо убирать у себя в комнате. Помнишь, как я не любила убирать свою комнату?

Я тяжело вздыхаю: когда-то у нее была своя комната. Не думай, только не думай об этом…

И тут я задохнулась. Не помню, кажется, какой-то звук вырвался у меня из гортани, и мгновенно бомбой взорвалась в моем мозгу ослепляющая боль.

— Макс, что с тобой? — закричала Надж.

Но я уже не могла ни отвечать, ни думать, ни двигаться — я уже ничего не могла. Крылья сложились, как бумажные, и я камнем полетела вниз.

Со мной творится какая-то чертовщина.

Опять…

68
Из глаз у меня текут слезы. Руки обхватили голову, как будто стараются не дать ей расколоться на множество мелких кусочков. В мозгу мерцает единственная полубессознательная мысль: скорее бы умереть, только пусть это поскорее кончится.

Подхваченная сильными, надежными руками Клыка, я чувствую, что снова поднимаюсь вверх. Мои смятые крылья болтаются обвисшими тряпками, но ничто не имеет значения, кроме того, что мой мозг превратился в горячую кашу и булькает в агонии. Словно из другого мира, до меня слабо доносятся мои собственные стоны.

Скорее бы умереть…

Не помню, как долго Клык тащил меня. Медленно-медленно, тоненькой струйкой, боль начала утекать из моей воспаленной головы. Я смогла чуть-чуть приоткрыть глаза. Потом вздохнуть… Наконец осторожно решаюсь отпустить голову, все еще ожидая, что она сейчас рассыпется на тысячу осколков.

Приподнимаю веки — Клык внимательно ловит малейшее мое движение.

— Ты, Макс, весишь целую тонну! Ты что, булыжников наглоталась?

Клык никогда не шутит. Даже не пытается. Его неумелая попытка приободрить меня пугает меня еще больше: если он психанул, значит, дело швах! Чтоб немного его успокоить, стараюсь улыбнуться ему в ответ.

— Макс, ты живая? — с таким испуганным лицом Надж снова похожа на маленькую девочку.

— А-а-га, — это все, что я могу из себя выдавить.

Кажется, меня только что хватил инсульт.

— Найди, где нам приземлиться, — прошу я Клыка. — Пожалуйста. Срочно!

69
Спустя примерно час я решила, что совсем оправилась. Только вот от чего?

Тем временем мы устраиваемся на ночлег.

— Осторожно! Расчистите площадку пошире. Вы же не хотите спалить весь лес, — подаю я голос.

— Похоже, ты пришла в себя, — бормочет Клык и поддает ногой сучья подальше от того места, где Игги разводит костер.

Одарив его сердитым взглядом, помогаю Ангелу и Надж строить из больших камней стенку для костровища.

Ты, дорогой читатель, может, хочешь меня спросить, почему это слепой парнишка балует со спичками? Потому что он в этом деле спец! Если где надо чего зажечь, взорвать, искру высечь, фитиль подкрутить, зовите Игги. Не промахнетесь! А там судите сами, что это, его дар или ваш риск.

Через двадцать минут мы уже экспериментируем с приготовлением пищи на костре. Хоть кулинарную книгу пиши: «Приготовление блюд на костре по-максимуму».

— Могло бы быть и хуже, — произносит Газман свой вердикт, снимая зубами с палочки кусок почерневшей колбасы.

Надж явно повезло меньше:

— Бананы больше не жарим, — мрачно заявляет она и стряхивает в кусты какую-то вязкую кашу.

— Еще-е-е, — мурлычу я, сжимая между двух галет горячую шоколадно-зефирную массу. Отправляю в рот здоровенный кусок моего сладкого сэндвича, и по телу разливается несказанное блаженство.

— Клево, как летом в походе, — жизнеутверждающе заявляет Газман, но вместо ответного энтузиазма его восторг почему-то вызывает у Клыка только ядовитый сарказм:

— Ага! Поприветствуем участников слета беглых мутантов!

Втихаря пинаю его ногой, мол, кончай!

— Тебе лучше знать! Как скажешь… — скривился Клык и перевернул над огнем свой кусок бекона.

Я растянулась у костра, подложив под голову свитер. Пора расслабиться и подумать.

Что со мной сегодня в воздухе за приступ случился, я понятия не имела. Но, с другой стороны, все опять вроде бы вошло в норму, так чего психовать?

О'кей, не хрен себя обманывать! Колени-то у меня до сих пор так и прыгают. И психовать тоже причины есть, и вполне основательные. Дело в том, что наши ученые мучители там в Школе скрещивают людей и животных. Их рискованные эксперименты заключаются в комбинировании разных типов ДНК. Это явная игра с огнем. Искусственно расщепленная ДНК в определенный момент начинает разлагаться, а вместе с ней разлагается живой организм, он же «продукт эксперимента». Мы сами тысячу раз видели результаты таких «научных экспериментов»: собако-кролик — полная неудача; обезьяна-овца — того не лучше. Опытный образец кото-мыши оказался огромной агрессивной мышью, которая ни зерна не могла есть, ни мяса. В итоге — сдохла от голода.

Даже у ирейзеров, хоть они и оказались наиболее удачными образцами, был очень серьезный изъян — продолжительность жизни. Их зародышевая стадия — всего пять недель. Из младенца во взрослого человека они превращаются за четыре года. Еще два года — и они полностью разлагаются. Таким образом, на все про все шесть лет. Но над ними все время работают. Новая усовершенствованная модель, наверное, уже на подходе.

А мы? Сколько нам отпущено времени? Насколько мне известно, мы — самые устойчивые и соответственно самые давние рекомбинантные образцы,[9] когда-либо выведенные в Школе. Но «срок нашей годности» тоже может истечь в любой момент.

Где гарантия, что этот распад не начался во мне сегодня…

— Макс, проснись! — Ангел теребит мою коленку.

— Я не сплю.

Ангел подползает ко мне и устраивается под боком, а я обнимаю ее и отвожу со лба спутанные белокурые волосы.

— Что с тобой, Ангел?

На меня устремлены ее большие голубые глаза:

— Я знаю их секрет. Из Школы. Про нас. Про то, откуда мы взялись.

70
Разве не хватит нам уже секретов? Сколько можно! Будто мало их выпало на нашу долю!

— Что ты такое говоришь, моя хорошая? — мягко спрашиваю я ее.

Не глядя на меня, Ангел вертит в пальцах подол рубашки. Одно хорошо — мне удалось избавиться от своих мыслей. Так что хотя бы от собственных страхов я ее оградила.

— Я там кое-что слышала. В Школе, — шепчет Ангел.

Я еще крепче прижимаю ее к себе. Когда ее уволокли ирейзеры, от меня как будто мою собственную половину оторвали, как будто душу из тела вынули. Теперь она рядом, и все у меня опять на месте, обе мои половины, душа и тело, — снова одно целое.

— Ты слышала, что они там говорили или что думали?

— То, что думали…

Я снова замечаю, какая она усталая. Наверно, нужно отложить этот разговор до завтра. Утро вечера мудренее.

— Нет, давай я лучше тебе сейчас все расскажу, — читает Ангел мои мысли. — Понимаешь, я там всякого наслушалась. Я половины даже и не поняла совсем. И вообще, это просто обрывки какие-то, без конца и без начала. И от разных людей…

— От Джеба? — у меня опять перехватило горло.

— Нет. От него вообще ничего. Я его мыслей совсем читать не могла. Ни од-ной! Он совсем от меня был закрыт, как будто он мертвый был, — она смотрит на меня и все понимает, что я про Джеба думаю. — Так что не бойся. Это другие. Они свои эксперименты надо мной устраивали и все про меня размышляли, и про нашу стаю. Гадали, прилетите вы за мной или нет.

— Вот мы и прилетели! — не удерживаюсь я.

— Ага, прилетели, — соглашается Ангел. — Ну, в общем, я поняла, что есть еще место, где про нас собрана вся информация. Про наше происхождение…

Я так и вскочила.

— Что-о-о? Про нашу продолжительность жизни? Или про то, какую ДНК они для нас использовали?

Правда, я не очень-то уверена, хочу ли я знать про продолжительность жизни.

Ангел кивает.

— Давай, давай, колись! — это Игги. Он, похоже, не спал и все это время нас подслушивал. А теперь не выдержал, встрял и разбудил всех своим всегдашним «деликатным» манером. Так что теперь Ангелу приходится продолжать вслух:

— У них на каждого из нас заведено дело. Дела эти хранятся в Нью-Йорке. В месте под названием Институт.

— Институт? — переспросила я. — Город Нью-Йорк или штат Нью-Йорк?

— Не знаю. Я ничего точно не знаю. Думаю только, что место, по-моему, называется Институт. Институт Жизни, или что-то в этом роде.

Клык смотрит на меня. Пристально. Мысленно он туда уже отправился. Это совершенно ясно. И к бабке не ходи!

— И еще, — голос Ангела, и без того слабый, совсем сошел на шепот, и она уткнулась лицом мне в плечо, — сами знаете, как мы всегда про своих родителей гадаем и про то, из пробирки мы или нет.

— Я видела свое имя в старых бумагах Джеба! — упрямо перебивает ее Надж. — Я, правда, видела.

— Мы знаем, Надж, — останавливаю я ее. — Никто с тобой не спорит. Послушай спокойно, дай Ангелу договорить.

— Надж права, — выпаливает Ангел, — у нас у всех были родители. Мы не из пробирки. Мы родились как самые настоящие дети. У нас тоже были мамы, человеческие мамы…

71
Все молчали. Стояла такая тишина, что если бы у кого-нибудь под ногой сейчас хрустнул сучок, нас бы всех, как током, футов на десять в воздух подбросило. И тут Игги понесло:

— И ты со вчерашнего дня про это молчала! Совесть у тебя хоть есть? Думаешь, самая младшая, так тебе все можно!

Надо его срочно остановить, а то, не дай Бог, он до белых слонов договорится.

— Хватит! — в это единственное слово я вкладываю всю свою твердость. — Все успокойтесь. Пусть, наконец, Ангел все от начала до конца расскажет. А ты, Ангел, не обращай на него внимания. Это он не со зла. — И я ласково провожу рукой по ее кудряшкам. — Рассказывай все подробно, что ты там слышала.

— Да я только обрывки… и не очень-то сама понимаю… Вы простите меня, пожалуйста. Мне просто плохо вчера было. Я вообще не знаю, как про это говорить и не плакать… Я сама, кажись, уже опять реву…

— Ладно, будет тебе, Ангел. Не надо, — голос Клыка звучит почти что нежно. — Мы здесь, с тобой. Мы все понимаем. Не плачь.

Нервы у нас у всех на пределе. Успокаивать надо и Игги, и Надж, и Газа. А уж про Ангела я и не говорю. Так что спасибо тебе, брат! Ты, Клык, — кремень. Мне бы одной без тебя не справиться.

Придвигаюсь поближе к Надж. Газзи бессознательно хватается за мой рукав, и я, осторожно высвободившись, обнимаю его за плечи. Так и сидим, он слева, а Ангел справа.

— Похоже на то, что всех нас собрали из разных мест, — медленно начинает Ангел. — Из разных родильных домов. Но всех привезли в Школу уже после того, как мы родились. Такчто ни в пробирках, ни в колбах нас не выращивали.

— А как же они нас заполучили? — недоумевает Клык. — И откуда у нас тогда птичьи гены?

— Я это не очень поняла. С генами вроде получается… как-то еще до рождения… Анализы какие-то… Амино… амо…

— Амниосинтезис,[10] — озаряет меня, и от страха и злобы меня прошибает холодный пот.

— Ага, он самый, — подтверждает Ангел. — Получается, что нам прививку такую генную сделали.

— О'кей, давай дальше.

Теперь про амниосинтезис придется им рассказывать. Господи, за что только мне такое наказание?

— Ну и вот мы родились, а доктора сдали нас в Школу. Там говорили, что родителям Надж сказали, что она умерла.

У Надж вырывается какой-то булькающий звук, а в глазах стоят слезы.

— Значит, у меня все-таки были и мама, и папа, — шепчет она. — Значит, все-таки были…

— А мать Игги… — Игги весь дрожит от напряжения, — она сама умерла. От родов, — едва выдыхает Ангел.

У Игги на лице такая боль и такая безнадежность, что на него страшно смотреть.

Что мне им сказать, как их утешить? Откуда я знаю, мой дорогой читатель. Больше всего на свете я бы хотела взять на себя хоть частичку их боли! Да только что толку! Здесь вообще никто и ничто не поможет.

— А мы? Ведь между нами два года разницы? — спрашивает Газман. — Как нас обоих-то отобрали?

— Нас родители сами отдали. Сами! — Ангел закрывает лицо руками, и я всем телом ощущаю, как у нее прыгают от рыданий плечи.

Рот у Газмана широко открыт, а глаза стали размером с тарелку:

— Что?

— Наши с тобой родители сами хотели помочь Школе. Они сами согласились на эту ами… амнио… а потом сдали нас туда… за деньги… продали… — Она говорит и плачет, всхлипывая при каждом слове.

Сердце у меня остановилось. Газзи сдерживается из последних сил. Но он еще совсем ребенок, а такое и взрослому стерпеть не под силу. Уткнувшись в меня, он не выдерживает и дает волю слезам.

— А про меня ты что-нибудь слышала? Или про Макс? — Клык счищает кору с ветки. Голос у него как всегда спокойный и холодный. Но лицо и плечи как каменные.

— Твоей маме тоже сказали, что ты умер, так же, как родителям Надж. Она совсем подростком была. А про твоего отца вообще ничего не известно. Но ей они точно сказали, что ты умер.

В темноте нам только и видно, что побелевшие костяшки его до боли сжатых кулаков, да слышно, как с треском крошится сучок, который он только что держал в руках.

В горле у меня першит. Говорить трудно и язык не слушается:

— А что я? А у меня есть… были…

Сколько себя помню, я всю жизнь мечтала о маме. Как ни стыдно в этом признаться, но я даже представляла, как в один прекрасный день она появится и будет умница и красавица. И они с Джебом поженятся… и усыновят всю стаю.

Размечталась!

Ангел грустно смотрит на меня:

— Нет, Макс, про тебя я ничего не знаю. Совсем ничего.

72
— Не верю! Я не верю! — в сотый раз выкрикивает Газман. — Отказались от нас? Сами? Продали нас в Школу! Да они не в своем уме были. Гады! Я их не знаю и знать не хочу! На черта они мне сдались!

Его чумазое лицо исполосовано следами слез.

— Газзи, ну хватит, не надо! — я ерошу его мягкие волосы, обнимаю его за плечи, безуспешно пытаясь его успокоить тоже по сотому разу. Вместе с ним я и сама чуть не плачу! Но терпение мое на исходе. Что я могу с его горем поделать? Ничего! Утешить мне его нечем. Были бы мы дома, я взяла бы его на руки, отнесла в ванну, поставила под горячий душ, а потом положила бы его в кровать, подоткнув одеяло. Вот, глядишь, он и успокоился бы понемножку.

Но дорога домой нам заказана — там нас караулят ирейзеры. Я прекрасно знаю, что обратной дороги нет, но стоит мне только закрыть глаза, и я представляю наш не существующий больше дом в горах, где мы прожили четыре счастливых года.

— Ангел, уже поздно. Постарайся уснуть, моя девочка. Нам вообще всем лучше сегодня пораньше лечь.

— Конечно, лучше, — вторит мне Надж охрипшим от слез голосом, — тогда этот ужасный день скорее кончится.

Она замолкает. Это самое короткое предложение, какое я от нее когда-либо слышала.

Но несмотря на слезы и нервы, день, как всегда, завершает пирамида из наших рук — кулак на кулак. Она вырастает словно сама собой. Нас шестеро, и мы вместе. Все как один. В этом наше утешение и наша сила.

Ангел свернулась калачиком — накрываю ее своим свитером. С одной стороны к ней поближе примостился Газман, а с другой прижалась Надж. Встаю рядом с ней на колени и поднимаю ей воротник — хоть немножко потеплее будет и в шею не надует.

Я почти всегда ложусь последняя, как будто непременно должна убедиться, что все уже спят. А сейчас еще надо площадку вокруг костра пошире расчистить. Чтоб не дай Бог ничего не загорелось. Клык поднимается на ноги мне помочь:

— Значит, может, ты и вправду из яйца вылупилась.

Не из пробирки, так из яйца — это еще одна версия нашего происхождения. Запасная. И я сухо отшучиваюсь:

— Ага, или из яйца, или в капусте нашли.

— Послушай, в какой-то степени тебе повезло. Спроси меня, так, по-моему, неизвестность лучше, чем то, что мы все сегодня услышали.

И всегда-то он знает, что я думаю! Ничьи мысли читать не умеет, а я у него как на ладони. Не могу не признаться, что это раздражает меня до полусмерти.

— С нами теперь все ясно, а твой вопрос по-прежнему открыт. Твоя история может быть в сто раз хуже, а может оказаться в тысячу раз лучше. — Он присел перед костром на корточки и, чтобы погреть, слегка расправил крылья.

— Она, видишь ли, подростком была… — его скривило от отвращения. — Наркоманка, поди, или еще того круче.

Если бы наши не спали, он бы ни за что такого вслух говорить не стал. Есть вещи, которые мы никому не доверяем, только друг другу. Потому что на все сто и во всем поймем друг друга только мы двое, он и я.

— А может, все не так, — размышляю я, засыпая песком огонь, — может, она была просто девчонка. Залетела — всякое бывает. По крайней мере, она выносила тебя все девять месяцев. Может быть, она тебя вообще отдавать не собиралась. Или отдала бы усыновить в какую-нибудь хорошую семью.

— Кончай заливать мне всякую хрень! Прикинь теперь сама, какой у мамашки моей выбор был: то ли мне в коротких штанишках пай-мальчиком в прекрасной семье бегать, то ли подопытным кроликом у банды сумасшедших генетиков развитию науки служить. Вот она «славу науки» и выбрала!

Он устало лег рядом с Газзи и закрыл глаза.

— Хватит тебе, Клык, не надо…, — то ли сказала, то ли выдохнула я.

Наконец я тоже легла. Пристроилась рядом с Ангелом и Надж. Касаюсь их, и на душе теплей и спокойней. Все. Теперь надо спать.

Я слишком устала, чтобы разбираться с тем, что случилось сегодня с моей головой. Чтобы думать о том, как мы будем искать Институт в Нью-Йорке. Чтобы размышлять о спасении человечества.

73
— Подъем! На зарядку становись!

На следующее утро, чуть только солнце защекотало веки, мое вчерашнее усталое равнодушие ко всему на свете как рукой сняло.

Я поднялась и снова развела костер — такая вот я заботливая. И настоящий лидер. И только тогда принялась ласково расталкивать своих.

Их жалобные стоны и причитания мне по фигу — поскулят-поскулят и поднимутся. Пристраиваю над костром кастрюлю, в которой лопаются и разбухают кукурузные зерна. Воздушная кукуруза на завтрак, удивишься ты, дорогой читатель? А почему бы и нет? Кукуруза — это злак, не хуже овса. Вот теперь и подумай, есть ли разница между овсянкой на завтрак и воздушной кукурузой?

К тому же, только мертвый может спать под оглушительный пулеметный треск лопающейся кукурузы. Так что это лучшее средство поднять мою сонную гвардию. Не прошло и получаса, как вся стая стоит у костра, мрачно растирая сонные глаза.

— Ребята, заправляемся и стартуем к Большому яблоку. Нас ждет город, который никогда не спит. Думаю, лететь туда часов шесть-семь.

Минут через двадцать все готовы. Один за другим мы взлетаем в воздух. Передо мной Ангел, я — последняя. Разбегаюсь, рывок вверх, с силой работаю крыльями, футов на десять отрываюсь от земли. Опять двадцать пять! Мой мозг снова пронзает невидимым раскаленным железным прутом. Со всего размаху тяжело и безжизненно падаю на землю. Лежу, обхватив голову руками, — ни вздохнуть, ни пошевелиться. Если я перестану сжимать свой череп, мозги сейчас выпадут наружу. Не знаю, что у меня разбито. Не знаю, кричу я или нет. От меня остался один только сгусток боли.

— Макс, — Клык осторожно дотрагивается до меня, — это с тобой как вчера?

Я не могу даже кивнуть.

Открываю рот и слышу тонкий, жалобный, воющий звук. Это мой голос — значит, я все-таки кричу.

В голове — настоящий фейерверк. Что-то бухает и взрывается разноцветьем красных, зеленых, оранжевых огней. А потом в каждом глазном яблоке начинается кино. Широкоэкранное, цветное, и крутят его со скоростью света, в каждом глазу свое: какие-то пыльные здания, мутные пейзажи, незнакомые лица, еда, газетные заголовки, что-то старое, черно-белое, какие-то психоделические спирали…

Сколько я так валялась — ума не приложу. Может, целый год. Но постепенно начинаю понимать, что могу пошевелиться, двинуть руками и ногами. Отползаю в какие-то кусты, и там меня рвет так, словно кто-то выворачивает меня наизнанку.

А потом я лежу, задыхаясь, пустая и холодная, как сама смерть. Не знаю, сколько еще прошло времени, прежде чем я смогла открыть глаза и увидеть над собой голубое небо и белые облака. И пять испуганных лиц.

— Макс, что с тобой происходит? Макс! — По-моему, Ангел боится, что я сейчас умру.

— Тебе однозначно надо к врачу, — Клык, хоть и пытается смягчить тон, но по голосу его понятно, что с ним лучше не спорить.

— Это ты здорово придумал. Какому еще врачу ты собираешься рассказывать всю нашу подноготную?

— Послушай…

Я хоть и слабая, но у меня уже достаточно сил, чтобы его обрезать:

— Баста. Хватит нюни разводить. Я уже в порядке. Это, наверное, вирус какой-нибудь.

Как же, держи карман шире. Генетическая спираль ни от каких вирусов не раскручивается.

74
Одарив меня долгим пронзительным взглядом, Клык пожал плечами и дал Газману знак на взлет. Тот неохотно подчинился. За ним следом, один за другим, поднимается в воздух вся наша семья.

— Ты следующая, а я за тобой, — безоговорочным тоном приказывает мне Клык.

Сцепив зубы, поднимаюсь на ноги. Колени дрожат, но я как могу разбегаюсь и устремляюсь вверх, с содроганием ожидая нового приступа боли. Меня швыряет в разные стороны. Мне страшно — а вдруг с высоты снова камнем вниз. Но вроде пока все обошлось, и главное — я лечу.

— Как ты там? — спрашивает Надж, поравнявшись со мной в воздухе. Утешаю ее, мол, не волнуйся, все хорошо.

— Я все про своих родителей думаю, — не отстает она. Ее коричневатые крылья движутся в такт с моими, и на взмахе мы почти касаемся ими друг друга.

— Если они до сих пор думают, что я умерла одиннадцать лет назад, они наверняка будут рады меня встретить целой и невредимой. Так ведь? Я имею в виду, они, может, все это время воображали, что принесли меня из роддома, растили, воспитывали. Так теперь они мне, конечно же, обрадуются. Как ты считаешь, обрадуются?

Я молчу.

— Если, конечно… — она нахмурилась. — Может, я совсем не такая, как бы им хотелось? Это, в общем, не моя вина, но, ты же понимаешь, у меня крылья, и всякое прочее…

«Вот именно, — думаю я про себя. — Наконец-то ты, Надж, попала в самую точку».

— С крыльями-то они, может, и не захотят меня совсем. Может, им обыкновенную дочку хочется. А от такой, как я, они и сейчас отказаться могут. Что ты про это думаешь, Макс?

— Не знаю, Надж. Если они настоящие родители, они, по-моему, должны любить тебя такой, какая ты есть, странная ты или нет.

Все это я говорю вслух, а про себя думаю о том, как Элле было без разницы, что я мутантка крылатая. И доктору Мартинез — тоже. Уж что касается ее, я вообще убеждена, что лучше мамы на свете быть не может.

Вдруг понимаю, что давлюсь слезами. Черт побери, этого мне только не хватало! Достали меня эти долбаные эмоции!

Прости мне, дорогой читатель, мои бранные слова. Это у меня ненароком вырвалось. Я вообще-то уже давно дала себе слово язык свой попридержать. Однажды, когда Ангел ногу подвернула, я выругалась, как заправский матрос. То-то испугалась. Мне только шестилетней матерщинницы не хватало. Так что с тех пор я особенно не ругаюсь, честное слово.

Лечу и вспоминаю, как мы с Эллой и ее мамой пирожки пекли. Тесто месили. Не какое-нибудь там покупное, а сами делали: мука, яйца и все такое. А как эти пирожки потом в духовке пахли! Домом! Так настоящий дом должен пахнуть, тепло и сладко.

Это были лучшие пирожки в моей жизни.

75
Вот это да! Внизу под нами целое море огней — Нью-Йорк.

Почти что весь Нью-Йорк — это длинный узкий остров Манхэттен, точнее, нижняя часть Манхэттена. Нет ничего проще, чем определить, где Нью-Йорк начинается и где кончается. Где темноту сменяет море огней, там и проходит граница. Кажется, что ни в одном доме нет ни единого темного окна, а улицы — это реки, светящиеся фарами машин.

— Людей-то — тьма тьмущая, — бормочет Клык рядом со мной.

Понять, что он думает, нетрудно. Чуть только вокруг нас люди — у нас начинается паранойя, и вообще становится очень хреново. Людей лучше избегать — так нас Джеб всегда учил. К тому же где гарантия, что это настоящие люди и что первый встречный не окажется ирейзером.

— Ништяк! Самый настоящий ништяк! — Надж не может прийти в себя от восторга. — Давайте вниз спустимся. Пошли скорей гулять по Пятой Авеню.[11] И в разные музеи тоже пойдем обязательно. А деньги у нас остались? Айда в магазин, поесть надо что-нибудь купить.

Она вся раскраснелась от возбуждения и нетерпения, и я пытаюсь ее урезонить:

— Деньги у нас есть. И еду мы тоже обязательно купим. Но запомни, пожалуйста, мы сюда прилетели искать Институт, а не по музеям ходить.

Надж послушно кивает, но на лице у нее написано, что половину моих слов она благополучно пропустила мимо ушей.

— Что это там за звуки? — прислушивается Игги. — Музыка там внизу, а мы ее даже с такой высоты все равно слышим. Клево!

Внизу под нами большой и относительно темный прямоугольник Центрального парка. В той его части, где нет деревьев, сияют здоровенные прожекторы и собралась огромная толпа.

— По-моему, это концерт, — объясняю я Игги, — концерт под открытым небом.

— Макс, давай вниз! Хоть одним глазочком посмотрим. Совсем ненадолго! — Успокоить Надж невозможно, она прямо ходуном ходит, подпрыгивает вверх и вниз, если это вообще на лету возможно.

В самом парке довольно темно, а там, где светло, толпы людей. Думаю, в этой сутолоке даже ирейзерам трудно будет нас вынюхать. Взвесив все «за» и «против», принимаю решение.

— Приземляемся! Только смотрите, не попадите в луч прожектора. Держитесь в темноте на подлете.

Намечаю группу старых дубов в стороне от людей и от суеты и кивком головы направляю к ним свою стаю. Опускаемся в полном молчании, разминаем ноги, складываем крылья, хорошенько укрываем их ветровками и как ни в чем не бывало направляемся туда, где гудит толпа и громко играет музыка. Обыкновенные подростки. Таких там и без нас, наверное, тысячи.

Что музыка может быть такой громкой, я себе не могла даже представить. По три усилителя высотой с Игги громоздились один над другим. Даже земля под ними дрожит.

— А что за концерт, — орет мне в ухо Игги. — Какая группа?

Впереди десятки тысяч голов. Попробуй тут рассмотреть, что творится на сцене. Встаю на цыпочки, вытягиваю повыше шею. Была бы я обыкновенным человеком, все равно бы ничего не увидела. Но мои по-птичьи зоркие глаза меня не подводят, и рассмотреть группу на сцене мне раз плюнуть. А тут еще и плакат рядом: Наталия и Трент Тэйлор.

— Двойняшки Тэйлор, — рапортую я, и моя стая разражается восторженным улюлюканьем. Они у меня завзятые тэйлеристы.

Ближе к сцене яблоку упасть негде, и все сплющены, как сардины в банке. Но мы стараемся держаться оттуда подальше, так что народ на нас особо не нажимает. А не то, думаю, у нас бы у всех крыша поехала. Ангел в толпе ни на шаг от меня не отходит. И все время держит за руку. А Игги посадил Газмана к себе на плечи, и Газ сидит там на верхотуре и раскачивается в такт музыке. Смотрю на него и чуть не плачу. Сколько раз я видела его таким счастливым? Раза два за все восемь лет его жизни — не больше!

Увести их оттуда в середине концерта у меня не хватило духа. Так мы и остались, пока он не кончился. Ho как только мимо нас к выходу потекла толпа, слиняли в тень, туда, где деревья погуще.

— Клево! — Надж так обалдела от счастья, что в первый раз в жизни с усилием подбирает слова. — А народу сколько! Послушайте… Я имею в виду, слышите, какой гул стоит? Люди разговаривают, машины шинами шуршат и тормозами скрежещут, сирены воют, и даже собаки лают все время. А помните, как было дома тихо?

— Там было слишком тихо, — откликается Газман.

— Мне этот шум уже в печенках сидит. Когда тихо, мне понятно, кто где и что происходит. А здесь все смешалось в какую-то кашу и ничего разобрать невозможно. Сваливать из этого вашего Нью-Йорка надо!

— Подожди, Игги, ты привыкнешь. Это самый лучший в мире город! — Надж уже совсем достала меня своими восторгами.

— Хватит вам препираться! — Чуть какой в стае спор, мне как всегда приходится за старшую выступать. — Мы тут не развлекаться собираемся. У нас дело есть. Институт найти.

— А как? Как его найдешь-то? — задает Ангел вопрос, который давно уже не дает мне покоя.

— У меня есть план, — твердо заявляю я.

Но ложь, пусть даже во спасение, все равно остается ложью.

76
Я тебе вот что скажу, мой дорогой читатель, если вокруг Нью-Йорка построить высокий забор, получится самый большой в мире цирк.

И в этом-то цирке мы проснулись на следующее утро. Мы еще только глаза открыли, а по петляющим дорожкам парка уже накручивали бесконечные мили голенастые бегуны, вертели педали велосипедисты, и даже любители верховой езды уже вовсю понукали своих лошадей.

Не прошло и часа, к ним присоединились конькобежцы на роликах, уличные актеры, жонглеры и клоуны, мамаши с колясками и неисчислимое множество собачников со своими четвероногими друзьями всевозможных пород и окрасов.

— Смотрите, смотрите, — страшным голосом шепчет Надж, прикрывая рот рукой, — у тетки целых шесть пуделей, и все белые. Зачем ей столько?

— Может, она их продает? — высказываю я свое предположение. — Иначе зачем бы нормальному человеку шесть одинаковых пуделей.

— Откуда это такой запах вкусный? — вертит головой Игги, определяя источник действительно неимоверно соблазнительного аромата. — Вон там! Что там такое? Левее, левее, — уверенно подталкивает он меня.

— Там чувак еду какую-то продает. Подожди, сейчас посмотрю. На тележке написано: «Орешки жареные в меду».

— Я отсюда без орешков никуда не пойду. То есть можно мне, пожалуйста, немного денег?

Пока мы вместе с Игги и Ангелом не торопясь покупаем шесть маленьких пакетиков с волшебно благоухающими орешками, Клык, Надж и Газман ушли вперед поглазеть на торгующую воздушными шарами клоунессу.

Мы даже догнать их еще не успели, а меня уже что-то в этой актерке настораживает. Только я сперва не пойму, что. Вроде бы она, как и положено, выкидывает свои записные фокусы… Но тут я замечаю, что краем глаза она переглядывается с каким-то прогуливающимся вокруг нее пижоном.

По спине у меня пробегает холодок. Все бранные слова, которым я так долго не давала воли, вот-вот сорвутся у меня с языка. Конец нашим маленьким радостям. Беззаботности моей как не бывало. Остался только страх, гнев и мощный инстинкт самосохранения.

Ангел напряглась и еще крепче сжала мою руку.

— Игги, держись рядом, — шепчу я. — И свистни нашим.

Клыку ничего объяснять не нужно. Он и сам постоянно настороже, так что, обернувшись в мою сторону, он мгновенно просекает ситуацию. Неуловимым движением разворачивает Газа и Надж на сто восемьдесят градусов, и вот они уже все трое стремительно удаляются прочь.

Я, Ангел и Игги припускаем в ту же аллею и тоже набираем скорость. Быстрый взгляд через плечо подтверждает мои самые худшие догадки: нас преследует тот чернявый пижон. И он уже не один. С ним тетка, и у них одинаковые хищно сосредоточенные лица и одинаково жестокие глаза.

Сканирую окрестности, автоматически фиксируя пути к отступлению, площадки для взлета и возможные укрытия.

— Бежим!

Наша шестерка — все отличные бегуны. Нормальному человеку нас ни за что не догнать. Но и над ирейзерами белохалатники тоже постарались. Их генетический код тоже существенно усовершенствован. Вот и получается, беги не беги, но если не удастся взлететь, нам конец.

Тех уже трое. Парочка плюс новый амбал. Они припустили трусцой, и за спиной я уже слышу их топот.

Несемся, не разбирая дорожек, натыкаясь на велосипедистов и сбивая скейтбордистов. Извините, на вежливые маневры у нас нет времени.

— Их четверо! — бросает на ходу Клык. — Нажимай, ребята.

Между нами всего каких-то двадцать шагов. Голодный оскал уже обезобразил их стандартно-смазливые рожи. Ускоряемся из последних сил.

— Шестеро, — предупреждаю я наших.

— Нам бы взлететь, — добавляет Клык.

Закусив губу, еще крепче сжимаю руку Ангела.

Ирейзеры все ближе. Дышат мне в затылок, их уже восемь.

Что же делать, что делать?

77
— Налево, — командует Клык, и мы без размышлений круто забираем влево. Откуда он только знает, что нам туда?

Парковая дорожка неожиданно выносит нас на площадь. По краям — тысяча киосков со всякой снедью и ерундой. Слева два кирпичные здания. Перед ними в воротах толпа школьников.

Глаза мои регистрируют огромную вывеску «Зоопарк».

— Сливайтесь с толпой, — я только успеваю шепнуть, а мои уже растворились среди подростков. Правда, Клык, Игги, Надж и я — все ростом существенно выше нормального среднего подростка. И чтобы наши головы не торчали, привлекая ненужное внимание, приходится присесть и идти на полусогнутых. Но в целом мы пробрались в самую середину и, кажется, совершенно неразличимы. Вокруг нас примерно двести школьников разного возраста. Шаркая ногами и подгоняемые сзади взрослыми, они медленно продвигаются к воротам. Я с трудом сдерживаю шальное желание помычать: ни за что бы не подумала, что моя легкая стайка так естественно впишется в это стадо. Но никто не обращает на нас внимания, никому и в голову не приходит спросить нас, кто мы и откуда взялись. Подростки себе и подростки. В зоопарк со школой идем.

Из-за плеча какой-то девчонки выглядываю посмотреть, как там ирейзеры. Мечутся, как сумасшедшие, по площади. Похоже, они нас потеряли.

Один из этих волчин попытался было проскочить в зоопарк, но у ворот его остановил полицейский:

— Сегодня только для школьников. Взрослым вход запрещен. Вы, мистер, служащий или сопровождающий со школой? Предъявите, пожалуйста, пропуск.

Злобно оскалившись, ирейзер отступает обратно.

Круто! Нью-йоркский полицейский против ирейзера. Вот это картинка! Загляденье! Да здравствуют нью-йоркские полицейские!

Тем временем мы подошли к турникету на вход. А вдруг засекут? Но служитель только вяло бормочет: «Проходите, проходите», глядя поверх голов школьной толпы и не обращая ни на кого никакого внимания. Уф! Пронесло, пустили без проблем.

За воротами, чуть только войдя в зоопарк, мы спокойно вынырнули из толпы. Снова все вместе, снова наша стая-шестерка!

— Йесс, — подпрыгивает довольный Газ, — вход только для школьников! Классное местечко!

— Зоопарк! — Надж совершенно вне себя от восторга. — Мне всегда хотелось в зоопарк! Я про зоопарки читала и по телеку их видела! А теперь вот сама в зоопарке оказалась. Клево! Спасибо тебе, Макс!

В ответ я только улыбаюсь, молчаливо соглашаясь со своим всемогуществом. Хотя причем тут Макс? К чему-чему, а к этому визиту я никакого отношения не имею.

— Пошли-пошли, чего застряли, — голос у Игги нервный и напряженный. — Давайте-ка отсюда подальше. Что там за хрень такая? Что это, лев? Он за решеткой? Да что же вы все молчите? За решеткой? Да?

— Игги, ты спятил, что ли? Это же зоопарк! — Надж берет его за руку. — Здесь все за решеткой.

Да уж, конечно. Решетки и клетки — это нам хорошо знакомо!

78
— Глядите, глядите! Белый медведь! — Газман прижимает лицо к стеклянной загородке, за которой в огромном бассейне жизнерадостно плещется огромный белый медведь. Точно завороженный, Газзи смотрит, как медведь играет с пустой жестяной канистрой из-под пива — то подбрасывает ее, то топит.

Должна тебе прямо сказать, мой дорогой читатель, ничего подобного мы никогда прежде не видели. Нас не водили по выходным в зоосады да в музеи заботливые родичи. Так что мир, в котором мы вдруг оказались, был новым, совершенно незнакомым и даже чужим для нас миром. Миром, где дети свободно бегают по дорожкам, где никому даже во сне не приснится никакая генная инженерия. Где ни за кем не тащатся провода бесчисленных мониторов давления, напряжения, ускорения и прочего, и прочего. Где даже звери сидят не в тесных клетках, а живут в огромных вольерах, и по всем признакам похоже, что они там счастливы.

Как, например, вот этот медведь… Точнее — два. Один большой, а второй поменьше. Наверное, детеныш. На двоих у них большой вольер с двумя солидного размера скалами и с большим бассейном. А о всяких там игрушках я и не говорю.

— Нам бы такой бассейн, — мечтательно заходится Газман.

А как насчет домашнего очага, защиты от ирейзеров или просто даже еды на всех нас вдоволь? И все это примерно так же недостижимо, как и бассейн. Но я ласково треплю его по плечу.

— Конечно, Газ, бассейн — это здорово!

Эти звери, скорее всего, сходят здесь с ума от тоски и одиночества, и все равно их вольеры не сравнить с нашими клетками в Школе. Я еще не отошла от побега от ирейзеров, от зрелища их мерзких харь, от приступа дикого страха. Так что все эти животные вызывают у меня слишком яркие воспоминания о том, что и я, как зверь, жила в клетке, о том, что клетка эта была такой низкой и такой тесной, что в ней даже встать и то невозможно.

Размышляя о нашем прошлом, вспоминаю об Институте, чем бы таким этот институт ни был. Он главная наша цель. Чтобы его найти, мы прилетели в Нью-Йорк. Теперь осталось недолго, мы вот-вот выясним, кто мы такие, откуда взялись и с какой целью нас произвели на свет, кто бы это ни сделал.

Растираю руками лицо и плечи. Чем дольше мы в этом зоопарке остаемся, тем больше мне не по себе. Опять начинает болеть голова. Но вытащить отсюда ребят у меня не хватает сил. Газ, Надж, Ангел и Игги радуются здесь всему как дети. Нормальные дети без крыльев и прочих наших наворотов. Надж в красках расписывает Игги все, что видит. От его настороженности не осталось и следа, и оба они заливаются хохотом.

— Что-то мне здесь очень тоскливо, — подходит ко мне Клык.

— И тебе тоже? У меня совсем уже крыша едет. Здесь все — одно сплошное воспоминание… и у меня…

Вот так молчишь себе и молчишь. А как начнешь говорить начистоту, так остановиться трудно. Я даже чуть не призналась Клыку про начинающийся приступ мигрени. Но в последний момент сдержалась. Нечего его попусту пугать. И я выруливаю совершенно в другую сторону:

— … и у меня… отчаянное желание выпустить их всех на свободу.

— Для чего? Думаешь, нужна им эта твоя свобода? — сухо спрашивает Клык.

— Ни для чего! Просто, чтобы были свободными!

— Свобода жить посреди Манхэттена? А как себя защитить, прокормить и где обогреться? Они здесь целее будут. Если, конечно, ты только не собираешься доставить белого медведя в Гренландию у себя на загривке.

Должна я вам сказать, что временами логика — страшно неприятная штука. Недовольно взглянув на Клыка, отправляюсь собирать нашу команду.

— Давайте-ка собираться, — я очень стараюсь сохранить вид уверенного лидера.

— Какая-то ты зеленая, — замечает Газман, несмотря на мои усилия.

Меня и вправду тошнит.

— Ага. Пошли-ка мы отсюда, пока я не рассыпалась тут на глазах у изумленной и чувствительной публики.

— За мной, — Клык ныряет в расщелину между двумя искусственными скалами. Отсюда к задворкам и техслужбам ведет дорожка для служителей. На дорожке никого нет, и вход публике перегорожен веревкой.

Taк мне удается слинять из зоопарка, не облевав публику и не свалившись в беспамятстве.

79
— Знаете, чем мне Нью-Йорк больше всего нравится? — спрашивает нас Газман, шумно чавкая кошерной сосиской. — Здесь полно нью-йоркцев, и они все психи, еще покруче нашего.

— Значит, считай, мы вписались, — Игги, похоже, с ним вполне согласен.

Он с наслаждением облизывает трубочку ванильного мороженого. Смотрю на него и едва удерживаюсь от смеха. Игги похож на длинный и тонкий конус, и трубочка у него в руках — ровно его уменьшенная копия. Росту в Игги больше шести футов, или, если на европейский манер, то сто восемьдесят сантиметров с хорошим гаком. И это в его четырнадцать лет. Бледнокожий, рыжий, длинный и тощий, он бросается в глаза больше всех нас, вместе взятых. Но, с другой стороны, здесь, на нью-йоркской улице, одни сплошные супермодели, розововолосые панки, все в черном готы, кожаные рокеры и просто люди со всего света и всех цветов и оттенков кожи. Так что шестеро подростков сомнительной чистоты, в больших, не по размеру, ветровках и в драных джинсах, — явление самое обычное и особого внимания совершенно не заслуживающее. Эти беглые наблюдения нашего места в нью-йоркском пейзаже заставляют меня безропотно согласиться с выводами Газмана и Игги: да, мы, действительно, сюда вписались.

— Вписаться-то мы, ребята, вписались, а вот, как показали сегодняшние события, скрыться от ирейзеров это нам не поможет, — предупреждаю я стаю и автоматически на все триста шестьдесят градусов сканирую нью-йоркский люд — проверочка на признаки опасности: бездушные лица, как с журнальной обложки, пижонский прикид, хищные глаза, тонкогубые рты.

— К слову об ирейзерах, — вставляет Клык, — мы, похоже, имеем дело с новой моделью. По-моему, шестерка.

Я с ним согласна:

— Ага, они ее здорово улучшили. Очеловечили, это раз. Теток добавили, это два. Тетки — самое настоящее несчастье.

— Да уж, конечно. Нам ли не знать, что все тетки хищницы. Общеизвестно: бабьи драки первой кровью никогда не кончаются. Статистика, понимаешь ли.

Ох, и забодали меня эти клыковские шуточки!

— Можно мне буритто? — Надж приплясывает на тротуаре рядом с очередным уличным лоточником. — А что это ниш?

— Ка-ниш, — поправляю я ее. — Каниш — это такая картофельная вафля, пюре спрессовывают в квадратик и жарят. Можно внутрь запечь сосиску.

Все эти объяснения не мешают мне внимательно осматривать на ходу каждое здание. Что я надеюсь увидеть? Не знаю. Вывеску с крупной надписью «Институт»? Сомневаюсь.

— А что такое квашеная капуста? — спрашивает Ангел.

— Тебе не понравится, поверь мне, — сурово отрезаю я в ответ и покупаю каждому из нас по завернутому в фольгу горячему буритто.

Надж на седьмом небе:

— Лепота, можно всякую еду на улице купить. На каждом углу какая-нибудь новенькая снедь. Иди себе и ешь на здоровье. И вообще, тут на каждом углу все, чего только душа ни пожелает. Тут тебе и банк, и метро, и еда, и автобусы, и магазины клевые. Лучшее место на свете! Так и знайте. По мне, так нам вообще надо сюда насовсем переселяться.

Вот разошлась! Как же мне ее трепотню остановить-то?

— То-то ирейзеры обрадуются. Не надо им будет по пустыням да по горам за нами гоняться. За птичьим отродьем поохотился, в ресторанчике посидел, шмоток прикупил. Все под боком.

Надж нахмурилась и приумолкла, а Ангел покрепче взяла меня за руку, и я тут же пожалела, что их чересчур напугала:

— Ты, Надж, с одной стороны, права. Здесь, конечно, клево. Но, с другой, все это стоит денег. А их у нас совсем с гулькин нос осталось. К тому же у нас дело есть, задача важная.

И тут на полуслове я замолкаю. Останавливаюсь, как вкопанная, и замираю. Клык тут же подскакивает, готовый подхватить меня на случай, если я снова брякнусь:

— Что, больно? Опять?

Как сумасшедшая трясу головой и глубоко вдыхаю:

— Пирожки!..

Он тупо смотрит на меня. Полный оборот на месте. Пытаюсь определить, откуда несется этот волшебный запах. Ага, вон там, крошечная забегаловка: «Пирожки от миссис Филдс!». Духовка прямо напротив входной двери, и на улицу вырывается теплый аромат дома, безопасности и уюта. Так пахло в Эллином доме…

— Я без пирожков дальше ни ногой, — категорично заявляю я.

Это были фантастические пирожки. Но все равно хуже домашних.

80
— Я устала, — хнычет Надж, — давайте немножко посидим.

Не дожидаясь ответа, она плюхается на широкую гранитную ступеньку величественной лестницы, ведущей в какое-то помпезное здание. Обхватив голову руками, кладет ее на колени. Так и сидит, закрыв глаза. Заснула, что ли?

— Ну и как ты собираешься искать Институт? Что у тебя за генеральный план?

Своим вопросом Игги попал в самую точку, на любимую мозоль, как говорится, наступил. Что я им скажу? Будем ходить, пока не увидим? Ответ не засчитывается. Я ведь все это время им всем лапшу на уши вешала, что у меня план есть. А плана-то у меня никакого никогда и в помине не было. Откуда мне знать, как он выглядит или как точно называется. Понять бы хоть, в Нью-Йорке он или нет… А про адрес я вообще даже не говорю.

Газман и Ангел присаживаются рядом с Надж. Смотрю на них всех вместе, и меня снова поражает, какие же они у меня все хорошие да милые.

— А как насчет телефонной книги? Может, там найдется Институт этот долбаный? Я в нескольких телефонных будках эти справочники заметил.

— Можно попробовать. — Мне ужасно досадно, что Клык быстрее меня про телефонную книгу сообразил. — Телефонная книга — это своего рода справочная система, а справочная система — это как раз то, что нам сейчас жизненно необходимо.

С умным видом тяну время. Вот-вот они меня раскусят. Они же меня как облупленную знают. Надо быть совсем идиотом, чтобы не просечь, что я в здравом уме и трезвой памяти так не разговариваю. Но, набравшись наглости, я все равно гну свое:

— Или, например, в компьютер где-нибудь залезть. Интернет посмотреть…

Здоровый мраморный лев привлекает мое внимание. Здесь у подъезда их целых два, по обе стороны от входа. Вот наворочено…

Стоп! Да их тут четыре. Раздвоились что ли? Перед глазами у меня целый хоровод львов, один, другой, пятый… Усиленно моргаю и изо всех сил трясу головой. Нет, вроде все нормально. Два льва только. Страх придавил меня точно каменной глыбой: опять у меня с головкой какая-то хрень происходит.

— Так что мы теперь будем делать? — настаивает Игги.

Что, командирша липовая, давай теперь, командуй! Руководи.

Слегка помедлив и опасаясь, как бы у меня еще раз крыша не поехала, оглядываю здание. Перед входом табличка с названием. Читаю: «Нью-йоркская публичная библиотека гуманитарных и социальных наук».

Библиотека! Отлично!

Киваю ребятам на вход:

— Поиск начинаем здесь! Поднимайтесь, молодежь! Вперед! Библиотека — самое подходящее место. Здесь нам и компьютеры, и базы данных!

Не глядя, слушают они меня или нет, я целеустремленно шагаю вверх по ступенькам. А за спиной слышу недоуменное бормотание Клыка:

— Информацию получить — пожалуйста, тут тебе и библиотека под боком. И как у нее это все так получается?

81
Внутри была такая красота, настоящий дворец! У меня даже дух захватило!

Понятно, что мы никогда ни в какой библиотеке не были. Уж не говоря о публичной или там нью-йоркской. С отвисшими челюстями, обалделые, мы глазеем вокруг, как провинциальные ваньки. Каковые мы, собственно говоря, и есть.

— Чем я могу вам помочь? — поднимает на нас глаза сидящий за полированной деревянной стойкой молодой парень. На его вежливом лице написано едва заметное недовольство. Но никаких признаков того, что он хочет разорвать нас на клочки, вроде не наблюдается. Из чего я с облегчением заключаю, что он не ирейзер.

— Будьте любезны, — набравшись храбрости, с умным видом я выступаю вперед. Интересно, насколько умным может быть вид у растерянного четырнадцатилетнего мутанта, первый раз переступившего порог библиотеки?

— Дело в том, что я надеюсь найти какую-нибудь информацию о некоем институте, который, насколько мне это известно, находится в Нью-Йорке.

Все это чистая правда, и я улыбаюсь парню со всей искренностью и теплотой, на которые я только способна. Он смущенно моргает и краснеет до ушей.

— К несчастью, я не знаю ни точного названия, ни адреса. Нет ли здесь компьютера, посмотреть в интернете или в какой-либо базе данных?

Он еще раз внимательно нас осматривает. Тут ко мне пододвинулась Ангел, взяла меня за руку и тоже улыбнулась ему лучезарной улыбкой. По-настоящему… ангельской.

— Четвертый этаж, — решается парень после секундной паузы. — Справочный и компьютерный кабинеты направо от главного читального зала. Пользование бесплатное, но на входе требуется расписаться.

— Спасибо вам большое. — Новая улыбка, и мы вприпрыжку бежим к лифту.

В лифте Газман нажимает цифру четыре.

— Что это ты с ним на все сто раскокетничалась? — бурчит Клык, не глядя на меня.

— Чего? — я прямо остолбенела, но дальнейших объяснений от него не последовало.

Лифт ползет вверх как нарочно медленно, и мы нервно отсчитываем секунды. Проклятая клаустрофобия. Ничего с ней поделать невозможно. К четвертому этажу с меня ручьями льет пот. Но в следующую минуту двери, наконец, открываются, и мы пулей вылетаем наружу, как будто это не лифт, а самая настоящая барокамера.

Компьютерный зал мы нашли сразу. На длинных столах по нескольку мониторов. Перед каждым клавиатура и подробная инструкция к выходу в интернет. У входа подписываюсь в журнале посетителей: Элла Мартинез. Ставлю победоносный росчерк, и библиотекарша ласково мне улыбается.

На этом наши достижения заканчиваются. Следующие полтора часа ничего хорошего не приносят. В четыре руки мы с Клыком шарим по интернету, пробуя всевозможные ключевые слова. Находим миллион институтов на любой вкус. Но ни один, даже отдаленно, не напоминает тот, который мы ищем. Суди сам, уважаемый читатель, похож на наш Институт вот, например, этот: Институт по выявлению внутреннего потенциала домашних животных. Если кто сечет, что эта галиматья значит, пожалуйста, черкните мне записочку с объяснением.

Ангел улеглась под столом и что-то там себе тихонько мурлычет. Надж играет с Газманом в виселицу. Ни один их них толком грамотно писать не умеет. Так что никто, по счастью, еще не повешен.

Игги неподвижно сидит на стуле, сосредоточенно глядя перед собой. Он прислушивается к каждому шепоту и к каждому шороху, фиксирует любой скрип стула или шелест бумаги. Я знаю, из всех этих звуков он выстраивает мысленную картинку происходящего, более точную, чем любой из нас увидит глазами.

Печатаю очередное ключевое поисковое слово, и экран моего компьютера не выдерживает, мигает как сумасшедший, и на нем высвечивается цепочка бесконечно повторяющихся слов: поисковая ошибка, поисковая ошибка, поисковая ошибка. А потом вспышка и темнота. Все! Баста!

— Наплюй, — успокаивает меня Клык. — Все равно сейчас закрывать будут.

— Может, мы здесь переночуем? Здесь хорошо, тихо… — Игги в библиотеке явно понравилось.

Осмотревшись, замечаю, что народу в зале больше не осталось. Мы последние, если не считать охранницы в форме. И она уже полным ходом направляется к нам.

— Не думаю. Нас отсюда сейчас турнут.

Что-то в этой тетке меня настораживает. Может, ее размеренная походка? В мозгу бьют колокола тревоги.

— Делаем ноги…

Ребята понимают меня с полуслова. Мы в одну секунду находим лестницу и стремглав несемся вниз.

Каждой клеткой, каждым нервом напряженно жду появления толпы ирейзеров. Выскакиваем в сумеречный свет вечерней нью-йоркской улицы, проносимся мимо помпезных львов.

Ни-ко-го! Погони за нами нет!

82
— Давайте обратно в парк на метро поедем, — устало просит Надж.

Уже поздно. Мы единодушно решили снова ночевать в Центральном Парке. Он большой, темный, деревьев много — есть где спрятаться.

— Всего каких-то восемнадцать кварталов, лучше пешком, — возразила было я, но тут же в глаза мне бросилось истощенное лицо Ангела. Она далеко еще не оправилась от тех опытов, которые проделывали над ней белохалатники. И я передумываю:

— Ладно, только давайте сначала посмотрим, сколько нам это будет стоить.

Ко входу в метро всего пять ступенек вниз, а меня уже колотит. Ангел, Надж и Газман устали так, что в замкнутом они пространстве или нет, им уже по фигу. Но Игги, Клык и я не находим себе места.

Проезд в метро — два бакса с носа. Детям ниже сорока четырех инчей — бесплатно. Сколько, интересно, инчей у нас Ангел будет? Ей всего шесть лет, но росту в ней уже верных четыре фута будет. Так что — дважды шесть — двенадцать — метро обойдется нам в двенадцать баксов.

Хотя… хотя в окошечке для продажи билетов — никого. Значит надо их покупать в автомате. Если, конечно, очень этого хотеть. А если не очень хотеть, то нам шестерым перемахнуть через турникет — дело плевое, особенно, если вокруг ни души.

Сэкономив двенадцать зеленых, торчим на платформе в ожидании поезда. Стоим пять минут, десять. Десять до-о-олгих минут под низкими гулкими сводами — и я готова лезть на стенку и орать во все горло. А что, если за нами следят? А что, если сию минуту сюда нагрянут ирейзеры?

Игги повернул голову к черной дыре туннеля, прислушиваясь к доносящимся оттуда каким-то неясным отзвукам.

— Что там?

— Люди.

— Рабочие?

— Не похоже…

Вглядываюсь в темноту. Теперь, сосредоточившись, и я различаю там в глубине отдаленные голоса.

И тут я принимаю одно из своих знаменитых решений. Одно из тех, от которых все наши всегда облегченно вздыхают и мгновенно обретают чувство полной безопасности и уверенности в завтрашнем дне.

— Ноги в руки и вперед! — командую я, спрыгнув с платформы на уходящие в темноту туннеля пути.

83
— Что бы это значило? — спрашивает Газман, показывая на металлическую табличку, на которой написано: «Держись в стороне от третьего рельса!»

— Это бы значило, что на третьем рельсе напряжение семьсот вольт, — не моргнув глазом, объясняет Клык. — Коснись его— и ты черная головешка.

— О'кей! Спасибо за доходчиво донесенную информацию. Ребята, следуйте инструкции. Держитесь в стороне от третьего рельса.

Откуда, интересно, Клык знает такие подробности про нью-йоркскую подземку? Мы переглядываемся, и он с гордостью почти что улыбается мне в ответ.

Первым почувствовал приближение поезда Игги. И тут же скомандовал:

— Поезд! Срочно сходим с путей!

Если ты, дорогой читатель, не знаешь, что между путями и стеной туннеля всегда есть узкий зазор, спешу тебя немного успокоить. Так что, если хорошенько выдохнуть и по этой стене распластаться, то есть небольшая вероятность, что пронесет. Вот мы и вбуравливаемся в грязный и вонючий туннельный кирпич. Тридцать секунд спустя мимо проносится поезд. Воздушной волной нас всех чуть не засасывает под колеса. Хорошо, что на всякий случай я прикрыла собой Ангела — самой бы ей ни за что на ногах не удержаться.

Короче, обошлось. С облегчением выдохнув, отдираем себя от стенки.

— Кто там? — спрашивает чей-то злобный хриплый голос. Похоже, что его обладатель последние пятьдесят лет безостановочно смолил, прикуривая папиросы одну от другой.

Идем не останавливаясь. Чуть высвобождаем крылья на случай, если придется придать себе экстренное ускорение — только не вверх, а головой вперед вдоль туннеля.

— Никто, — убедительно говорю я.

По стенке доходим до поворота. Заворачиваем за угол…

Батюшки светы! Перед нами еще один город. Новый Нью-Йорк, совсем не тот, что мы видели до сих пор. Вот оно, тесное и зловонное чрево Манхэттена. Потолок неожиданно поднялся этажа на три, и сверху свисают сталактиты засохшей краски и застывших испарений. Кучки людей забились в бетонные ниши.

На нас оборачивается сразу несколько грязных лиц, и кто-то говорит:

— Отбой! Это не копы, ребятня какая-то.

Интерес к нам тут же потерян. Все снова занялись своим делом, будто нас здесь и не было. Только одна тетка, на которой, кажись, надето двадцать пять слоев всякого рванья, безнадежно скрипит: «Ребят, у вас хавки не найдется?»

Надж молча достает из кармана и протягивает ей завернутый в салфетку кусок недоеденного кныша. Жадно схватив его и понюхав, тетка тут же отворачивается и принимается громко чавкать.

Тут и там это лежбише освещают здоровые железные нефтяные канистры, в которых народ развел огонь. Хотя сейчас весна и ночь нынче теплая, здесь, в подземном городе, вечная темнота, сырость и холод. Так что эти бочки — единственный источник света и единственная надежда не сдохнуть от гипотермии.

Мы попали не то что в новый город — в новый мир. В бомжатник, приютивший всех, кого выплюнул, отринул и растоптал верхний Нью-Йорк. И среди этих человеческих отбросов я в ужасе замечаю горстку ребят нашего возраста.

Вдруг осознаю, как болит у меня голова. Боль нарастала весь вечер, только у меня были разные другие неотложные заботы. А теперь мне бы только упасть где придется и заснуть.

— Эй, вы, давайте сюда! — хрипит бомжиха, которой Надж отдала свой кныш, и показывает нам на встроенную в стену длинную бетонную лавку. На лавке сидят, лежат, спят сотни людей, застолбив свое место, кто драными одеялами, кто картонными коробками. Грязным пальцем тетка тычет туда, где еще можно приткнуться на свободном пространстве.

Переглядываюсь с Клыком. Он пожимает плечами. Здесь, конечно, не то что в парке, но тепло, сухо и, похоже, безопасно.

Забираемся на лавку. Отвернувшись ото всех, строим свою кулачную пирамиду. Все, день кончен, пора спать. В ту же минуту все наши ровно сопят, подложив кулаки под головы.

А мы с Клыком сидим, привалившись спинами к стене. Я сжала голову руками и тру виски.

— Болит?

— Ага… Ничего, завтра пройдет.

— Спи. Я пока посторожу.

Я благодарно ему улыбаюсь и мгновенно отрубаюсь, не успев подумать, как же мы узнаем, что наступило утро.

84
Когда я спала, мой череп разнесло на куски.

Боль разорвала ночь пополам. Я заснула, и какой-то внутренний телик долго крутил мне сладкие сны про прогулки по усыпанным желтыми цветами лугам — реклама шампуня, да и только. Реклама накрылась от ножевого удара в мозг. Меня подбросило. Это конец! За мной окончательно пришла смерть. Больше она уже не отступит.

Воздух с шипением вырывается изо рта. Голова забита острыми стеклянными осколками. Они пиявками впиваются в мозг и рвут его на мелкие части. Я могу только слабо скулить: скорей, скорей бы умереть, лишь бы только эта пытка сейчас же кончилась…

— Макс, — низкий голос Клыка просачивается сквозь плотную завесу агонии. Но откликнуться я все равно не могу. Стой я сейчас на краю утеса, я бы с радостью шагнула вниз. И ни за что не раскрыла бы крыльев.

Меня тошнит. В голове пульсируют яркие бессвязные картинки, слова, звуки. Какой-то голос несет полную околесицу. Может быть, это мой голос. Зубы стиснуты так, что болят челюсти. Вкус крови во рту — я насквозь прокусила губу.

Чувствую, как на плечо мне ложится рука Клыка. Но его прикосновение точно из другого мира. А я как будто из-за стеклянной перегородки смотрю безумное сюрреальное кино.

Когда же, наконец, откроется передо мной тот знаменитый туннель белого света, туннель, на другом конце которого протянут мне руки добрые нежные люди в белых одеждах. Разве крылатым мутантам закрыт путь в рай?

И тут вдруг ко мне сквозь боль прорывается сердитый и ясный голос:

— Какая сволочь увечит мой Мак?!

85
Так же, как и раньше, боль постепенно начинает отступать. Перед глазами по-прежнему мелькают безумные, бессвязные образы. Но они чуть-чуть поблекли, и смотреть на них уже не так больно. Я чуть не заплакала от отчаяния: если на этот раз все кончилось, значит, я сейчас не умру. А если я не умру сейчас, значит, весь этот кошмар повторится опять.

Если бы вокруг никого не было, если бы рядом не было наших младшеньких, я бы кричала во все горло. Но я креплюсь и из последних сил стараюсь не разбудить ребят, не выдать этому бомжатнику нашего присутствия, присутствия странных мутантов.

— Вы кто? Что вы тут делаете? — это снова тот же самый угрюмый голос. — Из-за вас, недоносков, мой Мак к чертовой бабушке совсем с катушек слетел.

Будь я в норме, я бы давно уже была на ногах, заслонив собой нашу стаю, готовая кому хочешь вмазать по первое число.

Только не сейчас. Сейчас я сморщенный, скукоженный, бессильный комок, катающийся от боли по земле. Глаз не раскрыть, рот перекошен, лицо мокрое от слез.

— Ты это о чем? — голос Клыка угрожающе звенит стальными нотами.

— Говорят тебе, мой Мак полетел. Я отследил помехи — они вот от нее исходят, и к бабке не ходи! Я тебе говорю, выключай, давай, ваши штучки! И что она тут воет-то, что с ней вообще такое?

Сердце мое останавливается в ужасе от того, что кто-то чужой видит меня в полном моем распаде.

— Порядок с ней. А к компьютеру твоему мы никакого отношения не имеем. Тебе бы, браток, лучше свинтить отсюда подобру-поздорову. Целее будешь. Понял, хмырь. — Клык, если распалится, однозначно один десятерых стоит. Даже по голосу понятно, что с ним сейчас лучше не связываться.

Но парень упорствует:

— Никуда я отсюда не пойду, пока вы с моим Маком ваньку валять не перестанете. А ты бы подружку свою лучше в больницу тащил.

Что? Подружку? С чего он взял? Ладно, с этим надо будет потом разобраться. Но от этих его слов меня хорошенько тряхонуло. Откуда-то даже нашлись силы приподняться на локте, а потом и вовсе принять вертикальное положение.

— Да сам-то ты кто? — моя попытка угрозы полностью провалилась. Какая, к черту, угроза, если голос у меня никакой, если мозги корежит даже от слабого света, а глаза собрать в кучу и вовсе невозможно.

Если я вообще что-то могу видеть, перед нами парнишка примерно нашего возраста, хиляк, в армейском, с чужого плеча камуфляжном дранье. Тощая грудь перетянута ремнями, которыми он намертво прикрепил к себе белый блестящий ноутбук.

— А ты, дохлятина, не суй свой нос не в свое дело, — злобно шипит он на меня. — И кончай выкидывать штучки с моей платой.

Голова по-прежнему раскалывается и вовсю кружится. Меня все еще мутит, и все конечности, как ватные, но я уже могу нанизать друг на друга несколько связных слов.

— Что за плата? О каких таких «штучках» ты несешь?

— Вот об этих, — огрызнулся парень и повернул к нам экран своего компа.

Я смотрю и понимаю, что у меня едет крыша: на экране мелькают картинки, рисунки, карты, какие-то обрывки кодовых цепочек, какие-то лица, открывающие рот, как в немом фильме, — короче, точная запись того сюра, который еще несколько минут назад затоплял мой мозг во время припадка.

Часть 5 Внутренний голос

86
Я уставилась на грязное лицо парнишки. Надо срочно понять, кто он такой. Продолжаю настаивать уже относительно окрепшим голосом:

— Ты кто?

Но он по-прежнему психует:

— Я тот, кто тебе крепко накостыляет, если ты не перестанешь гнобить мою систему.

В следующий момент экран очистился и замерцал тусклым зеленым светом, таким же линялым, как армейские штаны пацана. Внезапно по монитору вдруг поехали большие красные буквы: «Привет, Макс».

Голова у Клыка дернулась, и мы остолбенело уставились друг на друга. Он вперился в меня темными, круглыми от удивления глазами, а я только беспомощно моргаю, ни хрена не понимая, что происходит. Как по команде наши головы поворачиваются обратно к компьютеру. Теперь на экране высвечивается: «Добро пожаловать в Нью-Йорк!»

Голос у меня в мозгу произносит: Рад, что ты здесь. Мне было известно, что ты придешь. У меня на тебя большие планы.

— Ты слышал? — шепчу я Клыку. — Ты слышал этот голос?

— Какой голос?

Значит, не слышал. Голова еще болит, но блевать уже не тянет. Растираю себе виски, не отрывая глаз от парнишкиного Мака.

— Что тут происходит? — на сей раз голос пацана звучит куда менее воинственно. Но удивления в нем — хоть отбавляй. — Кто это Макс? Как вы это делаете?

— Мы ничего не делаем, — честно отвечает ему Клык.

Новый приступ боли дробит мой череп, и экран снова заполняет та же несусветная хаотическая путаница, которая опять заполонила мне мозг.

Раскачиваюсь от боли, сжимаю руками голову, но мои полузакрытые глаза все равно не могут оторваться от экрана. Как в бреду фиксирую новую надпись: «Институт Высшей Жизни».

Краем глаза замечаю, что Клык кивает. Значит, не привиделось, значит, и он тоже увидел.

И тут экран гаснет.

87
Пацан принимается быстро-быстро печатать какие-то программные команды и бормочет себе под нос:

— Вот я тебя выслежу, вот ты у меня попляшешь!

Мы с Клыком следим за ним с замиранием сердца. Но в конце концов он расстроенно захлопывает крышку своего компьютера и, прищурившись, смотрит на нас. Глаз у пацана внимательный, и он явно замечает и запекшуюся кровь у меня на подбородке, и наш тихо спящий рядом молодняк.

— Убей меня Бог, не пойму, как у вас это получается, — примирительно говорит он. Hо голос у него возбужденный и раздраженный. Только теперь понятно, что против нас он ничего не имеет. — У вас что, какие-то датчики стоят?

— Спятил, что ли, какие датчики? — недоумевает Клык. — Жуть какая-то.

— За вами погоня? Линяете от кого-нибудь?

Джеб вдолбил нам, что никому нельзя доверять. Теперь-то мы знаем, что «никому» включало и его самого. Так что я ужасно занервничала от прямых, в самую точку, вопросов этого айтишного фаната.

— Откуда ты знаешь?

Пацан корчит напряженную рожу:

— Дайте-ка мне хорошенько подумать. Трудно, конечно, догадаться, но, может, оттуда, что вся ваша команда ночует в бомжатнике. Явно от кого-то прячетесь, — ерничает он.

В правоте ему не откажешь, и я перевожу разговор на него:

— А сам-то ты где, не в туннеле разве? Ты что ли не прячешься? Или ты отсюда в школу ходишь?

Пацан хихикнул:

— Меня из ЭмАйТи вышибли.

ЭмАйТи — это университет для всяких башковитых гениев. Я про него слышала. Только приятелю нашему вроде пока еще годочков для университета маловато.

— Ага, давай, заливай!

— Честно. Меня раньше времени приняли, как «юное дарование», на Компьютерные Технологии. Но меня там с колес снесло, вот они мне под зад коленом и дали.

— Что ты имеешь в виду под «с колес снесло»? — у Клыка явно проснулся активный интерес.

Пацан только плечами пожал:

— Ну там, я торазин принимать отказался, а они говорят, не будешь принимать торазин, не будет тебе университета. Короче, меня выперли.

Вот оно что… Я недаром больше, чем полжизни, провела в лаборатории с фанатиками в белых халатах. Понахваталась там достаточно. Чтобы знать, например, что торазин шизикам дают.

— Значит, ты от торазина отказался?

— Ага, и от галоперидола, и от меллерила.[12] Это все г…но. Они просто все хотели, чтобы я тихо сидел, делал, как велят, да чтобы от меня хлопот поменьше.

Как странно… Этот случайно встреченный нами пацан не так уж сильно от нас отличается. Он тоже выбрал трудную, грязную, но свободную жизнь, предпочел ее спокойной и сытой жизни в тюряге.

Конечно, шизиками в прямом смысле этого слова мы не были. Хотя это еще как посмотреть… А этот голос у меня в голове — разве не верный симптом? Так что непонятно еще, кто шизик, а кто нет.

— А что ты здесь с компьютером делаешь? — осторожно интересуется Клык.

Плечи пацана снова передергиваются:

— На хлеб им себе зарабатываю, хакерствую. Я, считай, куда хочешь могу залезть. Иногда за деньги, когда деньги нужны. Мне иногда платят, смотря кто…

Внезапно рот его искривляется от злобы:

— А вам-то что? Че суетесь?

— Эй, притормози, — пытается успокоить его Клык. — Мы так, треплемся только.

Но парень уже взбесился:

— Кто вы такие? Кто вас послал? — надсаживается он. — Отстаньте все от меня, оставьте меня в покое.

Клык разводит руками, мол, успокойся, но пацан уже бросился бежать и мгновенно исчез в темноте туннеля, только мы его и видели.

— Все-таки хорошо, что мы не единственные сумасшедшие на этом свете. Посмотришь на таких же как сам, и думаешь, ничего, наш случай еще не такой тяжелый. По сравнению с ним мы почти нормальные.

— Мы? — брови Клыка вопросительно ползут вверх.

— Что тут происходит? — это продрал глаза и потягивается Игги.

Тяжело вздохнув, заставляю себя рассказать ему все, и про айтишника, и про голос у меня в голове, и про картинки моего бреда на экране компьютера. С грехом пополам держу себя в руках, чтобы он только не просек, как я паникую:

— Может, я и сама вот-вот спячу. Истории известно, что безумие — верный путь к величию.

По-моему, шуточки мои шиты белыми нитками. Так что у Игги они не вызывают даже тени улыбки. К тому же он явно настроен скептически:

— А скажи-ка на милость, как это твое величие связано с воздействием на чужие компьютеры?

— Не знаю, — говорю, — но, поскольку я понятия не имею, как это происходит, кто или что это «воздействие» оказывает, то и исключать никаких возможностей я не буду.

— Мммм… — вступает Клык. — Как, по-вашему, «это» связано со Школой или с Институтом?

— Есть еще третий вариант, может, дело во мне? Может, я такой родилась, или даже может «это» — свойство моей модели?

Ладно, кончай, Макс, трепаться. Завтра найдем Институт и все разъяснится. По крайней мере, мы теперь знаем, как он называется.

Институт Высшей Жизни… Звучит?

88
Как ты думаешь, дорогой читатель, бывает так, что утром проснешься, как будто всю ночь пахал или мешки грузил? Я лично думаю, что бывает.

Хотя сама-то я на следующее утро проснулась с таким чувством, что я принцесса. Одна из тех двенадцати принцесс, которые всю ночь до упаду протанцевали на балу, до дыр протерли подошвы своих туфелек и так устали, так устали, что теперь им головы не поднять, и следует весь день проспать, не вставая с постели. Вот так же и мне головы не поднять. С той только разницей, что я а) не принцесса, б) проснулась не во дворце, а в туннеле подземки, в) приступ мигрени мало чем похож на танцы до упаду и, наконец, г) подошвы на моих армейских ботинках совершенно целы. А все остальное — абсолютно как у принцессы.

— Что, уже утро? — зевает Ангел.

Сама я точно не знаю, но раз мы все уже проснулись, очень может быть, что и утро.

— Я есть хочу, — это Надж и, как всегда, в своем репертуаре. Разве можно быть такой предсказуемой!

Ладно, сейчас найдем что-нибудь нам всем пожевать и вперед, на поиски Института!

Мы втроем, Игги, Клык и я, ночью решили, что не скажем молодняку ни про хакера, ни про мой очередной приступ. Незачем их попусту беспокоить.

Из туннелей подземки мы выбрались довольно быстро. Да здравствует свет и свежий воздух! Хотя, дорогой читатель, если нью-йоркский воздух кажется тебе свежим, значит, ты изрядно насиделся в какой-то зловонной клоаке.

— Как здесь все ярко! — Газман прикрывает глаза от света рукой. И молниеносно меняет тему. — А чем это пахнет? Орешки в меду продают?

И правда, этот офигительный запах ни с чем не спутаешь. Даже если бы их продавал ирейзер, я бы все равно, наверное, встала в очередь. На всякий случай, все-таки проверяю, не похож ли продавец на ирейзера.

Значит, так. Перво-наперво, купили орешки, идем себе по Четырнадцатой Авеню и чавкаем, а я тем временем пытаюсь сообразить, как быстрее прочесать город в поисках Института. Во-первых, попробуем телефонный справочник. Вон впереди будка, но в ней только цепочка пустая болтается — справочник оторвали. Может, нам в каком-нибудь магазинчике его одолжить согласятся. Эй, ну не идиотка ли я, а справочная служба на что? Порылась в кармане, выуживаю оттуда мелочь, опускаю монеты в щель. Набираю 411.

Щелчок автоматического оператора, и я уверенным голосом четко произношу: Институт Высшей Жизни в Нью-Йорке.

— Просим прощения, — отвечает мне автоматическая тетка, — абонент под таким названием не зарегистрирован. Проверьте название и сделайте новую попытку.

Облом! Что же это мне так не везет! От расстройства я готова орать во все горло. Как мы теперь этот долбаный Институт разыскивать будем?

— Облом, — спокойно соглашается Клык. — Есть у нас еще какие-нибудь варианты? Не паникуй. На, лучше пожуй орешков. На лице у него написано, что он усиленно обдумывает следующие ходы. Это успокаивает.

Как ни в чем не бывало, продолжаем наше шествие, пялясь во все глаза на магазинные витрины. Все, что только ни продается на свете, все можно купить на Четырнадцатой Авеню в Нью-Йорке.

Тебе, мой догадливый читатель, наверное, не трудно понять, что нам тут ничего не по карману. А все равно идти и глазеть по сторонам — клево!

— Улыбайтесь, вы в фокусе камеры, — показывает Клык на витрину магазина электронных товаров.

Установленная у входа камера местной трансляции снимает прохожих, а дюжина телевизионных экранов тут же показывает крупным планом спешащую мимо толпу. Мы все шестеро автоматически пригибаемся и отворачиваемся в сторону — незачем нам выставлять себя на всеобщее обозрение.

Как обухом по голове острая боль снова пронзает мне висок. И в тот же момент картинка на всех теликах сменяется жирной и яркой, двенадцать раз повторенной бегущей строкой: «Доброе утро, Макс!»

Застываю на месте, не веря своим глазам. Рядом со мной, как вкопанный, Клык врастает в асфальт:

— Отпад!

— Что, что случилось? — забеспокоился споткнувшийся об него Игги.

— Макс, это там про тебя написано? Откуда они знают, как тебя зовут?

Макс, Макс, Макс… Это я Макс. Сколько можно мне дурацкие вопросы задавать? Тем более что я ответить на них не в состоянии.

Разумное существо, Макс, постигает жизнь, играя, — произносит голос внутри моей головы.

Я узнала его. Это вчерашний голос. Но узнать-то я его узнала, а только чей он, какой, разобрать совершенно невозможно: взрослый он или детский, мужской или женский, дружественный или враждебный. Вот теперь уж точно отпад!

Игры — это проверка твоих способностей! Развлечение — залог развития человека. Иди развлекаться, Макс.

Я забыла и про обтекающую меня толпу, и про ирейзеров, и — на мгновение — забыла даже про свою стаю. «Я не хочу никаких развлечений. Я хочу получить ответы на свои вопросы».

Господи, да что же это такое получается? Да то и получается, что я стою и вслух разговариваю с Голосом, вещающим у меня в голове!

Выходит, я совсем спятила.

Иди на Мэдисон-авеню. Там садись на автобус. Доедешь до остановки Игровая Развлекательная. Там и слезай!

89
Интересно, дорогой читатель, тебя когда-нибудь донимали голоса? Я про другие голоса не знаю, но мой звучит крайне убедительно, и не послушаться его невозможно.

Встряхнувшись, обнаруживаю, что стая мрачно взирает на меня, наблюдая, как у них на глазах я все дальше и дальше скатываюсь в пучину безумия.

— Макс, ты что? Что с тобой? — теребит меня Надж.

— Все в порядке. Кажется, нам теперь на Мэдисон-авеню, — я оглядываюсь в поисках уличного указателя. Клык, однако, смотрит на меня с сомнением:

— Зачем?

Поворачиваюсь к нему, чтобы остальным не было слышно, и объясняю:

— Голос велел.

Он кивает и чуть слышно шепчет:

— А что, если это ловушка?

— Не знаю. Может, лучше делать пока, как он говорит. Была не была — там видно будет.

— Делать, как кто говорит? — встревает Газ.

Я уже ушла вперед и слышу, как Клык у меня за спиной объясняет Газману:

— Макс слышит Голос. Он у нее внутри, в голове. Мы пока не знаем, что это такое.

Вот тебе и «не будем волновать молодняк!»

— Это как совесть, что ли? — свободно интерпретирует Надж. — А телевизоры к ее Голосу имеют какое-нибудь отношение?

— Мы не знаем, но сейчас этот Голос настоятельно рекомендует нам сесть на автобус на Мэдисон-авеню.

Четырнадцать кварталов до автобусной остановки пройдены без приключений и без внезапных остановок. Сели в автобус. Просовываю деньги в кассу со слабой надеждой на то, что указания Голоса не вылетят нам в копеечку — денег у меня осталось с гулькин нос. По счастью, водитель подгоняет: «Проходите, проходите».

Тем, кто плохо себя чувствует в тесных замкнутых пространствах, поездка в нью-йоркском автобусе — сущее наказание. Люди набились в эту жестянку как сельди в бочку. Нас сдавило в проходе и тесно прижало друг к другу. Вычисляю, что при необходимости можно разбить окно и выскочить, но это как-то мало мне помогает. К тому же вдобавок к проклятой клаустрофобии приходится непрерывно вертеть головой. Лучше все-таки заранее опознать, какой из пассажиров вот-вот начнет мутировать в ирейзера. Так что мои и без того расшатанные нервы едва выдерживают это путешествие.

И что теперь, Голос, — думаю я. — Какие теперь будут команды?

Интересно, дорогой читатель, ты удивишься, если я поведаю тебе по секрету, что никаких команд не последовало. Чертов Голос молчит. Как рыба.

Прижатая ко мне Ангел доверчиво держится за мою руку и рассеянно глазеет в окно на проплывающий мимо город. Никто мне не поможет. Всех сохранить, всех уберечь — это только моя задача. Институт найти — тоже моя задача. Умри я от одного из моих приступов — Клык меня заменит. Но пока я жива, вся ответственность на мне, и переложить ее ни на кого невозможно. Не могу же я подвести мою стаю, мою семью.

Ты слышишь меня, Голос! Если из-за тебя пострадает моя стая, ты пожалеешь, что … что оказался у меня в голове. Уж я как-нибудь постараюсь.

О Господи! Я точно сбрендила. Что же это я такое говорю!

— Уважаемые пассажиры, — вещает в мегафон водитель автобуса, — остановка Игровая Развлекательная. Она же Пятьдесят восьмая улица. Кому развлечения, прошу на выход.

Остолбенело переглядываюсь с Клыком и протискиваюсь к выходу. Наконец все мы высыпали на тротуар. Автобус с шипением закрыл двери, обдал нас зловонием выхлопных газов и отъехал.

Я осмотрелась. Оказывается, мы совсем рядом с нижней оконечностью Центрального Парка.

— Что… — открыла было я рот. Но тут мои глаза расширились, потому что на противоположной стороне улицы я вижу многоэтажное стеклянное здание. За прозрачной стеной выставлены в ряд огромный плюшевый медведь, высоченный деревянный солдатик и пятнадцатифутовая балерина на пуантах.

Яркая вывеска над входом гласит: «АФО Шмидт».

Это самый большой, самый поразительный игрушечный магазин на свете!

Вот тебе и на!

90
Дорогой читатель, ты прекрасно знаешь, о ком идет речь в этой истории. О бедных, обездоленных детях-птицах. Так что тебе нетрудно догадаться, что мы отродясь не бывали ни в каком игрушечном магазине. А уж в таком, как «АФО Шмидт», и подавно!

Попади любой, даже нормальный человеческий ребенок в «АФО Шмидт», он сразу решит, что попал на седьмое небо или попросту в рай. Каждый сюда вошедший первым делом, непременно, остолбенеет перед высоченными, в два этажа, часами. Встанет, как вкопанный, и забудет про время, зачарованный движущимися фигурками. Они, фигурки-то эти, кружатся, маршируют, кренделя и коленца всякие выкидывают да еще и распевают песню про «этот маленький мир». Почему маленький, ума не приложу. Ничего маленького я тут не вижу.

Я, конечно, понятия не имею, почему и, главное, зачем, мы здесь оказались. Кратчайший путь к Институту вряд ли лежит через эту волшебную Шмитляндию. Но даже рискуя отклониться от генеральной линии, я все равно принимаю Соломоново решение тщательно исследовать предложенный нам маршрут. Как ни сомнительна моя резолюция, никто из наших почему-то не подвергает ее сомнению.

Перво-наперво, благополучно миновав часы, оказываемся перед плюшевым жирафом. Интересно, кто его купит, если он размером с настоящего. А может, он не продажный… Зато вокруг него столько всяких игрушечных зверюшек на любой вкус, что ими весь наш старый дом до отказа забить можно.

Газзи и Ангел вконец оторопели. Рты раскрыты, глаза круглые. Невооруженным глазом видно, что им никак не осознать, как это столько игрушек может оказаться сразу в одном месте.

— Игги, — Газ, как намагниченный, завороженно тянет Игги за рукав. — Игги, там Лего, целый зал одного Лего… пойдем… Это же наш любимый конструктор.

Мальчишек, понятно, теперь оттуда не уведешь, и я прошу Клыка:

— Присмотри там за ними, ладно?

Клык согласно кивает и как-то уж слишком поспешно устремляется в зал Лего. У меня возникает легкое подозрение, что он и сам не прочь провести там минуту-другую.

Сама я тем временем покорно наблюдаю, как Надж и Ангел перебирают одного за другим всех подряд плюшевых зверей.

— Макс, смотри, смотри, какой тигренок хорошенький. Скажи, хорошенький! Его Самсоном зовут, — сладко поет Надж.

Согласно киваю и обозреваю окрестности на предмет ирейзеров. Или, думаю, вдруг какая-нибудь зацепка найдется, на которую мне Голос намекал. Ничего… Зато Ангел настойчиво дергает меня за подол. У нее в руках медвежонок-ангелочек в белом одеянии, с белыми крылышками на спине и даже с золотым нимбом вокруг головы.

Умоляющее выражение лица у Ангела не оставляет никаких сомнений в том, что она мне сейчас скажет. Предупредив поток ее красноречия, переворачиваю медвежонка в поисках ценника. Удовольствие обладать этим сокровищем стоит сорок девять долларов. Денег у нас почти не осталось, так что мне даже сомневаться не приходится. Такого количества баксов я при всем желании не наскребу. Но Ангела мне от души хочется утешить.

— Солнышко мое, — наклоняюсь я к ней, — я все понимаю. Он настоящий ангелочек, но только очень дорогой. Мы никак не можем его купить, у нас таких денег нет. А так я бы с радостью.

Ласково глажу Ангела по голове. Уверена, она поймет. Но она вдруг сердито топает ногой:

— А я хочу!

Ничего себе! Вот так преображение! Чудеса, да и только! Пора принимать меры.

— Нет, я сказала, нет! Разговор окончен! — и я решительным шагом направляюсь прочь в сторону отдела Чудес.

Не спуская глаз с девчонок, верчу в руках волшебный шар восьмерку.[13] Потрясла-потрясла его, и в окошечке выплывает предсказание «очень вероятно». Что вероятно-то? Я ведь вопрос загадать забыла.

Всех игр, которые там продавались, даже перечислить невозможно. Помню лото Кабалла, настольную игру «Цыганка-гадалка» и всеми давно любимую говорящую планшетку Виджай.[14]

С трудом подавляю желание затопать, как Ангел, ногой и закричать «хочу»! Похоже, я недалеко от нее ушла. И со мной, кажется, происходят здесь те же таинственные превращения. От греха подальше, прячу руки в карманы — как бы не стянуть чего-нибудь ненароком.

— А что если остаться здесь переночевать, — посещает меня шальная идея, — можно вдоволь наиграться…

Внезапно — я даже не смотрю — мой зоркий птичий глаз сам собой отмечает медленно ползущую по доске Виджай стрелку. Ерунда какая-то. Стрелки сами собой не вертятся. Всем известно, что их игроки втихаря подталкивают.

Но эта крутится. Сама по себе.

Может, кто-то все-таки шутки со мной шутит? Оглядываюсь. Делаю полный оборот вокруг своей оси — никого. Ангел по-прежнему не может расстаться со своим медведем. Надж тоже там рядом, и до них шагов десять. Может, какая-то невидимая леска стрелку движет? Помахала руками над планшеткой — никакой лески.

А стрелка все ползет.

Встала. Острый кончик уперся в букву «С».

И снова медленно-медленно движется дальше. Стоп. И прямо в «П».

Поднимаю планшетку в воздух, на случай если стрелку магнитом снизу двигает. Никакого магнита.

Стрелка дошла до «А», встала. Поколыхалась-поколыхалась и вернулась на «С».

Поехала на следующий заход и замерла против «И».

С-П-А-С-И.

СПАСИ

Точно раскаленную, бросаю доску на прилавок.

Треугольный носик указателя продолжает двигаться как ни в чем не бывало.

Медленно скользит на «М».

Снова откланяется к «И».

Стою, сцепив руки и кусая губы.

Когда стрелка приползла на «Р», я готова была кричать благим матом. В оцепенении продолжаю мрачно взирать, как Виджай составляет мое имя: «М» «А» «К» «С».

СПАСИ МИР, МАКС

91
— Клык!

Он развернулся, мельком глянул на меня и, увидев выражение моего лица, дернул Газа и Игги за руки — айда!

Секунда — и я, Надж и трое мальчишек стоим под часами.

— Пошли отсюда, а то мне тут еще чего-нибудь напредсказывают. И так уже Виджай заставляет меня мир спасать.

— Ну ты, Макс, даешь! Ты у нас в знаменитости выбралась, раз тебя уже в Виджай вписали, — Газман явно не сечет моих зловещих предчувствий.

Вдруг Клык спохватывается:

— Ангел! Где Ангел?

Протягиваю руку и… Меня прошибает холодный пот. Голова, как на шарнире, поворачивается на триста шестьдесят градусов. В панике бросаюсь назад в плюшевый отдел. «Ангел! Где Ангел?» Похитили! Опять похитили!

Поскользнувшись, с разбегу врезаюсь в здоровенную заводную обезьяну шимпанзе. Прямо передо мной Ангел мирно беседует с пожилой женщиной. Таких старых ирейзеров мне еще не встречалось, так что сердце мое постепенно входит в привычный ритм.

Ангел грустно смотрит на тетеньку и протягивает ей медведя-ангелочка.

— Что она там… — договорить Клык не успевает. Поколебавшись, женщина кивает и что-то отвечает Ангелу. Что именно, мне не разобрать, но я ясно вижу, как расцветает у нашей девочки на лице ангельская улыбка.

Игги спокойно констатирует услышанное:

— Кто-то что-то Ангелу покупает…

Ангел прекрасно видит, что мы за ней наблюдаем, но упорно отводит глаза. Все пятеро, мы на почтительном отдалении следуем за ними к кассе, и, не веря своим глазам, я вижу, как женщина с растерянным видом достает кошелек и расплачивается за медвежонка. Ангел от восторга подпрыгивает на месте и в сотый раз повторяет: «Спасибо! Спасибо!»

Старушка отдает ей покупку, улыбается и, по-прежнему обескураженная, выходит из магазина.

Окружив нашу младшенькую, хором принимаемся допытываться:

— Что ты там учудила? Что ты этой женщине наговорила? Почему она заплатила? Сорок девять баксов! Нам-то никто ничего не покупает…

— Ничего я ей не наговорила, — Ангел намертво вцепилась в медведя. — Я только ее хорошо попросила и объяснила, что я его очень-очень-очень хочу. И что у меня нет денег…

Надо поскорей отсюда выметаться, пока Ангел не уговорила еще кого-нибудь купить ей гигантского жирафа…

На улице над головой палит солнце. Не пора ли нам что-нибудь поесть? И не пора ли нам вернуться к поискам Института?

Я никак не могу успокоиться:

— Значит, ты только что просто попросила незнакомого человека купить тебе дорогую игрушку. Так-таки «просто попросила»?

— Ага, — невинно кивает Ангел, — просто попросила. Ну, понимаешь, мысленно…

92
Мы с Клыком озабоченно переглянулись. «Озабоченно» — это мягко сказано. Правильнее будет сказать «нервно».

— Ну-ка, ну-ка, Ангел, — допытываюсь я, — давай поточнее. Что ты умеешь читать чужие мысли, это понятно. Но чтобы ты могла… Как бы это поточнее выразится… внушать людям свои мысли — это что-то новенькое.

— Да я ничего… Я просто попросила ее мысленно. — Вид у нее отсутствующий, и она, как ни в чем не бывало, разглаживает медвежонку маленькие белые крылышки. — Тетенька совсем даже не возражала. Просто взяла и купила. Это у меня будет девочка. Я назову ее Селестой.

— Ангел, послушай меня. Ты что, загипнотизировала ту женщину в магазине, чтобы она купила тебе твоего медведя?

— Не медведя, а Селесту. А что это «загипнотизировать»? Я такого слова не знаю.

— Гипнотизировать — значит лишать кого-либо воли, подчинять своему влиянию. Как-то мне не верится, что та тетенька сама тебе медведя купила. Признайся, это ты ее ЗАСТАВИЛА.

— Селесту, ее Селестой зовут.

— Ладно, пусть будет «Селеста». Ты слышишь, что я тебе говорю.

Ангел задумалась и с сомнением нахмурилась. Но лицо ее быстро прояснилось:

— Я очень-очень Селесту хотела… Больше всего на свете!

Как будто это как-то меняет дело.

Я открываю рот продолжить читать свою жизненно важную нотацию, но взгляд Клыка останавливает меня на полуслове. Выражение его лица положительно означает: «Ты не Надж. Заткни фонтан, дай отдохнуть и фонтану». Почему-то я послушно киваю — пусть потом сам скажет мне, что он на эту тему думает.

Хрен с ним, пора возвращаться к нашей главной задаче. Но как к ней возвратишься, если у меня нет ни малейшего представления о том, как найти этот Институт.

Купили поесть какой-то экзотический фалафель. Внимательно обозреваем на ходу окрестности и макаем шарики в соус. Ангел, чтобы освободить себе руки и не испачкать свою Селесту, заткнула ее за ремень джинсов.

Как ни стараюсь отвлечься, история с этой дурацкой игрушкой все никак не выходит у меня из головы. Ангелу шесть лет. Воспитывать по-человечески ее, конечно, никто никогда не воспитывал. Но все равно уж казалось бы кто-кто, а Ангел знает, что такое хорошо и что такое плохо, понимает, что ради своего «хочу» нельзя людям черт знает что внушать. Ан нет, ничуть не бывало. Не знает.

Иду и переживаю.

Ой! Очередной выстрел в висок. Растираю голову пальцами и слышу, как Голос ласково внутри меня увещевает: Макс, перестань. Это всего-навсего игрушка. Всем детям игрушки нужны. Зачем Ангела детства лишать? Тебе самой-то поиграть не хочется?

— Выросла я уже из игрушек, — сердито бормочу я и снова ловлю на себе удивленный взгляд Клыка.

— Тебе что, тоже игрушек хотелось? — вторит Голосу Газзи, явно не понимая, с кем я разговариваю.

Отчаянно трясу головой. Мол, порядок, ребята, не обращайте на меня внимания. Это я просто с Голосом своим беседую.

По крайней мере, на сей раз от этих «внутренних» разговорчиков я от боли хоть сознания не теряю.

Ты уж прости меня, Макс. Я совсем не нарочно. Я не хочу тебе больно делать. Я тебе только помочь хочу.

Сжав губы, стараюсь молчать, как партизан, не буду ему отвечать. Когда его спрашивают, он как воды в рот набрал. А тут треплется, не остановишь…

Раздражает он меня ужасно, почище Клыка.

93
Меня начинает всерьез сносить с катушек. Куда ни пойдем, всюду эта потусторонняя галиматья достает. Если не Голос, так телевизоры в витрине. Если не телевизоры, так хлопец в туннеле все содержимое моих мозгов на экран своего Мака выплеснет. А то водитель автобуса за здорово живешь на развлекаловки всякие указывает. Ирейзеры донимают. Что это, скажи на милость, дорогой читатель, если не паранойя? Но, может, все-таки не паранойя, если за нами и вправду гоняются постоянно?

— Мы окружены, — бормочу я себе под нос, мрачно разглядывая свои ботинки.

Рядом со мной Клык делает резкий разворот на все триста шестьдесят градусов.

— Мы только зря время тратим. У нас дела поважнее этих нью-йоркских прогулок найдутся. Пора Институт найти и все истории да судьбы поскорее распутать, а не шляться впустую по всяким игрушечным магазинам.

Всему свое время, Макс.

Клык собрался мне что-то ответить, но я прикладываю к губам палец — подожди секунду.

Ты, Макс, расслабляться не умеешь. А пора бы тебе научиться. Расслабление нервной системы способствует внутреннему развитию и общению с окружающим миром. Это наукой доказано. Так что учись.

— Какое, к черту, расслабление нервной системы! — шиплю я, как самая настоящая кобра. — Институт этот треклятый искать надо, деньги кончаются, ирейзеры повсюду! Мне не до расслаблений.

Все наши остановились и озабоченно на меня смотрят. А Клык, похоже, вообще меня в психушку тащить готов.

Получается, я совсем спятила. От инсульта или что там со мной было, мозги мои, видно, изрядно повредились. И я теперь голоса всякие слышу. Мои от меня теперь, как от парии какой, шарахаются. Я теперь как белая ворона. Они все вместе, а я — одна.

Не всякие голоса, Макс, а один только Голос. Так что не паникуй.

— Макс, ты что? Что с тобой? — волнуется Газ.

Перевожу дыхание, стараюсь, как могу, взять себя в руки. И честно признаюсь:

— Я больше не могу. Три дня назад Ангел сказала, что где-то здесь в Нью-Йорке есть место под названием Институт, что в нем собрана на нас информация, много информации. Которую мы всегда хотели про себя знать.

— Мы там про своих родителей узнаем, — вставляет Игги.

— Вот-вот. Но теперь мы здесь, и со мной всякая чертовщина творится, и я не уверена…

Без всякого предупреждения волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Привет, малыши! — Прямо перед нами из дверей какого-то здания выскакивают двое ирейзеров.

Ангел визжит. Инстинктивно хватаю ее за руку и толкаю себе за спину. Круто развернувшись, молниеносно набираем скорость и несемся по тротуару. Я и Ангел впереди — Клык с Игги замыкающими. Народу полно. Расталкивая толпу, летим сломя голову.

— На другую сторону, — командую я, метнувшись на проезжую часть, и мы все шестеро ныряем между желтых нью-йоркских такси. Водилы клаксонят как сумасшедшие и сыпят нам вдогонку отборными ругательствами.

Но тут — хрясь — и весь этот гам перекрывает глухой стук и ошеломленный полузадушенный крик.

— Мотоцикл ирейзера сбил! — кричит Клык.

Как ты думаешь, дорогой читатель, можно драпать во все лопатки, тащить за собой шестилетку и при этом вслух, громко смеяться? Позволь мне тебя уверить, можно!

Но не проходит и секунды, как тяжелая когтистая лапа хватает меня за волосы, а жесткая подножка выбивает землю из-под ног. Рука Ангела выдернута из моей руки, и в уши мне бьет ее отчаянный крик:

— Спасите! Убивают!

И поверь мне, уважаемый читатель, если она кричит «убивают», значит, действительно, убивают!

94
Никто и глазом моргнуть не успел, как здоровенный ирейзер перебросил меня, будто тюфяк, через плечо.

В нос мне ударила его резкая звериная вонь. Раскрытая в хриплом хохоте пасть обнажила длинные желтые клыки, а глаза налились кровью.

Улицу по-прежнему оглашает истошный визг Ангела: «Убивают!»

Брыкаюсь, лягаюсь, кусаюсь, вонзаю в него ногти и изо всех сил колочу кулаками — ирейзер только ржет и рысцой бежит по тротуару.

Народ расступается, и я слышу, как кто-то спрашивает:

— Кино что ли снимают?

Держи карман шире. Голливуду такое и не придумать. Им там слюнявые сериалы подавай!

Поднимаю голову. Клык, злой и сосредоточенный, несется по пятам. Он не отстает, но и догнать этого волчину ему не удается. Если где-нибудь здесь за углом ирейзера поджидает тачка, я пропала.

Рву ему уши, впиваюсь зубами в холку, всаживаю острыми локтями в спину и в ребра — никакого результата. Этим проклятым мутантам болевые рецепторы удалены на генетическом уровне.

— Клык! — отчаянно призываю я. — Клык, спасай!

Ирейзер, кажется, даже не убыстряет бега, но Клык начинает отставать все больше, а вопли Ангела слышны все глуше и все дальше.

В следующий момент внезапно то ли я соскальзываю вниз, то ли ирейзер оседает на землю. Нет, он по-прежнему крепко держит меня, но ему как будто подрубили ноги. Секунда, и он, придавив меня своей тушей, с глухим стуком валится на землю. От удара о гранитный поребрик тротуара из глаз у меня сыплются искры. Бешено пихаю его локтями, коленями, кулаками, головой, всем, чем могу. В конце концов высвобождаюсь из-под него, хватаюсь за стоящую рядом урну и встаю на четвереньки. У меня шок. А с ним-то что? Он не шевелится. Глаза остекленели, из пасти стекает тонкая струйка крови. Пара любопытных зевак остановилась поглазеть на происходящее, но в основном народ как двигался себе целеустремленно, так и движется, ничего вокруг не видя и реагируя только на звон или вибрацию мобильников. Ничто не может вывести нью-йоркцев из привычного равновесия.

Клык подскочил, поднял меня на ноги и тянет прочь.

— Подожди, не беги, он, кажется, сдох.

Недоверчиво Клык пнул неподвижную тушу носком сапога — никакой реакции, ни вздоха, ни намека на движение. Наклонился, напрягшись, то ли от страха, то ли от омерзения, приложил большой палец к запястью пощупать пульс.

— Ты вроде права. Похоже, сдох. Что ты с ним сделала?

— Ничего я ему не сделала. Просто орала что есть мочи. Но ему все было хоть бы хны! Он вдруг сам ни с того ни с сего на части развалился.

Клык еще раз наклоняется к дохлому ирейзеру. Отодвигает воротник у него на шее. Смотрим, у верхнего позвонка — татуировка: 11–00–07.

Тем временем к нам сбежалась вся наша стая. Ангел бросилась ко мне в объятия и заплакала… Прижимаю ее к себе и, успокаивая, шепчу:

— Не бойся, моя хорошая, не бойся. Все прошло, никто нас больше не тронет, ни тебя, ни меня, никого из нас.

Краем глаза замечаю, что нас уже теснит сгрудившийся вокруг народ, и слышу, как все ближезавывает полицейская сирена. Пора линять.

— Торчок какой-то концы отдал, — нарочито громко бросает Клык. Не сговариваясь, растворяемся в толпе и быстрым шагом сворачиваем за угол. Ставлю Ангела на ноги. Она семенит рядом, по-прежнему хлюпая носом, а я крепко держу ее за руку и старательно улыбаюсь. Но что-то не уверена, что улыбка моя получается убедительной. Меня все еще колотит — серьезнее переплета со мной еще не случалось!

Надо скорей найти этот чертов Институт и убираться отсюда подобру-поздорову обратно в пустыню, туда, где не надо все время озираться по сторонам, туда, где нас никто не найдет.

Решили переночевать в парке — туда путь и держим, благо эта часть Манхэттена нам теперь как свои пять пальцев знакома. Мимо снуют такси и легковушки, и никому опять никакого дела до наших злоключений. Мало ли случается драм на улицах Нью-Йорка.

— Значит, ему было пять лет, — тихо говорит мне Клык.

Я согласно киваю:

— Сделан в ноябре двухтысячного года. Седьмой экземпляр в серии. Выходит, не больно-то долгий срок им отпущен. А нам? Сколько лет жизни заложено в наших генах?

Нельзя на эту тему думать. Так никогда не расслабишься. Стараюсь релакснуться. Перевожу дыхание и оглядываюсь вокруг.

В глаза бросается такси. Только на крыше нормального мотора будет нормальная неоновая реклама «Знаменитая пицца дядюшки Джо». Или что-нибудь в этом роде. А этот мотор наезжает на меня очередным неоновым предсказанием: «Первый шаг — самый трудный!» Не такси, а гадалка какая-то. Первый шаг… Сколько я их уже сделала? Какой был первым? А может, настоящий-то первый шаг у меня еще впереди?

Иду, смотрю себе под ноги и механически отсчитываю шаги.

Посереди тротуара воткнуто в асфальт хилое дерево. То ли металлическая решетка защищает корни, то ли дерево за решетку засажено. В металлических ячейках застряла пластиковая карточка — наподобие банковских. Поднять ее? А вдруг там опять капкан. Была не была! Наклоняюсь ее подобрать.

Точно, банковская карточка. С моим именем: Максимум Райд. Тяну Клыка за рукав и без слов показываю ему свою находку. От удивления у него расширяются глаза.

Тут снова прорезался Голос:

Пользуйся на здоровье. Но тебе надо додуматься, какой у нее пароль.

Как додуматься-то? Может, снова такси какое-нибудь поедет с моим пин-кодом на крыше. Вздохнув, запихиваю карточку в задний карман. Ладно, утро вечера мудренее. Утром подумаем.

А теперь в Парк. Тихий, темный Центральный парк.

95
— Откуда, интересно, Голос знает, где я и что я вижу, — шепчу я Клыку.

Мы все шестеро удобно расположились в толстенных ветвях огромного раскидистого дуба в Центральном парке. Забрались на самую верхотуру — от земли футов этак в сорока. Здесь, наверное, можно даже поговорить спокойно — никто не подслушает. Если и здесь, конечно, локаторов не понаставлено. Уж поверь, уважаемый читатель, меня теперь ничто не удивит, даже локаторы на деревьях Центрального парка.

— Он же внутри тебя, — откликается Клык, привалившись спиной к стволу, — где ты, там и он. Подключился ко всем твоим рецепторам — вот ему и известно, что, где и когда ты делаешь.

Настроение мое резко падает. Только не это! Как же я такой вариант не просекла!?

— Что же получается, у меня теперь ничего личного, ничего сокровенного не осталось. Что я ни делай, все теперь известно этому Голосу, хоть и внутреннему, но совершенно мне постороннему.

— Даже в туалете? — глаза Газа недоуменно округляются, и Надж прыскает в ладошку.

Простота нашего Газзи уж точно хуже воровства. Накостылять бы ему хорошенько, да ладно, пускай живет, тем более что «туалеты» его всех разом развеселили.

Только Ангел, похоже, забыла обо всем на свете. Сидит себе и гладит свою Селесту.

Достаю найденную на улице банковскую карточку. Та, которую мы сперли у амбала в Калифорнии, — настоящая, проверенная — все еще болтается у меня в кармане. Пользоваться ею уже нельзя, но сравнить с моей новой находкой можно. Вроде они похожи: обе пластиковые, легкие, одинаково прямоугольные.

Если новая карточка всамделишняя, надо как-то вычислить пин-код. Без него толку от нее — чуть. «Как его с потолка-то возьмешь? — бормочу я себе под нос и в сотый раз рассматриваю кусок пластика. — Тысячу лет на это потратишь, а все равно не вычислишь».

Сказать, что я устала, — значит, ничего не сказать. К тому же на голове у меня выросла здоровенная шишка — долбанул-таки меня ирейзер перед смертью о гранитный поребрик. Будто мало моей бедной голове и без того достается!

Без слов выбрасываю вперед левый кулак. На него ложится крепко сжатая рука Клыка. Сверху — кулак Надж, Игги и Газмана. Наконец и Ангел сперва ставит свой кулачок на Газманов, а потом пристраивает на вершине всей пирамиды плюшевую лапу Селесты. Раз, два, три — и пирамида снова рассыпалась. Укладываемся на ночь на ветках. Газ ворочается и вздыхает. Ангел примостилась прямо надо мной, и ее кроссовки болтаются рядом с моей коленкой. Мне видно, как она понадежнее пристраивает рядом с собой Селесту.

Меня убаюкивает вечерний ветерок, шелестящий листвой нашего дуба. Засыпаю со счастливой мыслью: как хорошо, что мы все вместе и можно спокойно проспать еще хотя бы одну ночь.

96
Тишину разорвал резкий властный голос:

— Лазать по деревьям Центрального парка противозаконно! Немедленно слезайте!

Мгновенно проснувшись, вижу, что Клык уже пристально и вопросительно смотрит на меня. Наши взгляды устремляются вниз.

Под нашим дубом припаркована черно-белая полицейская машина, и ее мигалка разрывает темноту. Будто нет в этом городе никаких других преступлений, и на поимку шестерых детей необходимо бросить главные резервы нью-йоркской полиции.

— Откуда они про нас узнали? Откуда им стало известно, что мы здесь? — шепчет Газман. — Они что, деревья инспектируют?

Женщина в полицейской форме повторяет в мегафон:

— Лазать по деревьям Центрального парка противозаконно! Немедленно слезайте!

Придется слезать. Медленно и неуклюже, с ветки на ветку, как все нормальные дети. А ведь легко могли бы спрыгнуть — что нам какие-то сорок футов. Нет, ломай теперь комедию.

— Значит так, — определяю я план действий. — Спускаемся. Старайтесь себя не выдать. Делайте все, как обыкновенные люди. Как слезем, мигом бегите врассыпную. Не бойтесь разъединиться. Встречаемся на углу Пятьдесят четвертой улицы и Пятой Авеню. Ясно?

Все кивают. Первым слезает Клык. За ним Игги, осторожно нащупывая ногой каждую ветку. Ангел спускается следом, потом Надж и Газман. Я ступаю на землю последней.

— Вы что, слепые? Всюду в парке знаки стоят: «Лазать по деревьям запрещено!» Или читать разучились? — с важным видом начинает свою нотацию один из полицейских. А мы тем временем медленно отступаем едва заметными полушагами.

— Вы, кажется, сбежали? От родителей? Из школы? — допытывается женщина-полицейский. — Мы вас сейчас в полицию отведем. Позвоните оттуда родителям или там родственникам каким…

— Э-э-э… господа полицейские, с родителями, видите ли, может быть некоторая проблема.

Тут подъехала новая машина, и из нее во всеоружии выкатились еще двое полицейских. Зажужжали переговорные устройства. Пока тот, который читал нам нотацию, переговаривался с вновь прибывшим подкреплением, я тихо скомандовала:

— Бежим! — Мы кинулись врассыпную, только пятки засверкали.

— Селеста! — вскрикнула Ангел и бросилась назад поднимать оброненного медвежонка. Двое полицейских кинулись ей наперерез.

— Нет! Назад! — ору я и, вцепившись в нее, тащу за собой. Она упирается, стараясь вырваться. Хватаю ее на руки и улепетываю во все лопатки. Поравнявшись с Клыком, перекидываю Ангела ему на плечи.

Короткий взгляд назад — женщина полицейский подобрала Селесту и глазеет нам вслед. Позади нее двое других прыгнули в машину. Я уже почти свернула за угол, но на секунду встала как вкопанная. Длинный коп смотрит на меня из-за стекла второй тачки. Это Джеб! Или, может, не он? Встряхнувшись, бросаюсь прочь догонять своих.

— Селеста, — отчаянно кричит Ангел у Клыка на плечах. — Селеста!

Голос у нее исполнен такого горя, что у меня разрывается сердце. Но что тут поделать. Выбор прост: или она, или ее кукла. Вернуть ей медвежонка невозможно. Даже если она никогда меня не простит, я все равно приняла правильное решение.

— Мы тебе нового купим, — искренне обещаю я ей и, задыхаясь, несусь вслед за Клыком.

— Не нужен мне другой, — всхлипывает она. Руки ее обнимают Клыка за шею, и она горько плачет.

— Лохи отстали? — спрашивает через плечо Газман.

Оборачиваюсь на бегу. Две полицейские тачки, завывая сиренами и включив мигалки, лавируют в потоке машин.

— Не отстали, пошевеливайся! — и, пригнув голову, набираю скорость.

Никогда не видать нам свободы. Никогда не жить в безопасности. Видно, нам теперь до конца жизни удирать да прятаться.

97
Забираем от парка на юго-восток в надежде раствориться в запрудившей улицы неиссякаемой нью-йоркской толпе.

Клык поставил Ангела на ноги. Ее чумазое личико исполосовано дорожками слез, но она послушно бежит с ним рядом. От потери Селесты мне по-настоящему тошно. Игги едва касается меня рукой и несется со мной след в след. Он отлично держится рядом, словно слепота ему не помеха. Иногда в нее даже трудно поверить. Пересекаем Пятьдесят четвертую улицу. Копы не отстают.

— Давайте через универмаг, а там выйдем с заднего хода, — предлагает Клык.

Господи, вот бы взлететь! Оставить позади всю эту суету, шум, толпу, погоню, ирейзеров, полицейских. Подняться в небо, голубое-голубое. Глотнуть свободы… Меня так и подмывает открыть крылья, раскинуть их во весь размах, поймать в них ветер и солнце!

Мечты, мечты… И я соглашаюсь:

— Давайте. Держим на восток, к Пятьдесят второй улице.

Резко виляем с тротуара. Как Клык и предсказывал, через универмаг можно пройти насквозь. Ура! И еще раз ура! Улица, на которую мы вылетаем на другой его стороне, с односторонним движением. Чтобы сюда попасть, лохам предстоит немалый объезд.

Кабы только прежде, чем они сюда доберутся, найти какой-нибудь безопасный приют…

— Что это? — показывает вперед Надж.

С разбегу торможу так круто, что меня заносит. Прямо как в мультфильмах. Перед нами огромное, серого камня здание. Высоченное, но совсем не похожее на небоскребы. Оно взмывает вверх изысканно разукрашенными остроконечными шпилями. Словно причудливые серые каменные кристаллы прорастают тонкими иголками и тянутся к небу. Посередине три арки, две небольшие по краям и самая широкая — главный вход — в центре.

— Это музей? — любопытствует Газзи.

Надписи при входе гласят: собор Святого Патрика.

— Нет, это церковь.

— Церковь! Вот здорово! Я никогда в жизни не была в церкви! — возбужденно восклицает Надж. — Пошли, сходим!

Не напомнить ли ей, что мы спасаемся от погони, а не совершаем туристическое путешествие по достопримечательностям Нью-Йорка! Но я еще и рта раскрыть не успела, а Клык шепчет мне в ухо:

— Пристанище.

Вспоминаю, что в стародавние времена люди укрывались в церквях от войн, вражеских набегов и от всяких опасностей. С оружием вход был туда заказан. Солдат не пускали. А полицейских? Исторических, возможно, и не пускали. А современным — пожалуйста.

Ну и пусть пускают. Собор большой, и туристов полно. Так что спрятаться там вполне можно.

98
В среднюю арку течет нескончаемый поток людей. Встраиваемся в очередь на вход и сливаемся с толпой. Внутри прохладно и пахнет стариной, как-то особенно, по-церковному, как-то… благодатно.

Толпа спонтанно разделяется на две группы. Одни стоят в стороне в ожидании экскурсовода. Другие сами по себе болтаются вдоль стен и проходов, глазеют по сторонам, читают таблички и взятые при входе листочки с информацией.

Какой он огромный! Сюда целый футбольный стадион влезет! И народищу тьма. А все равно на удивление тихо.

Впереди, опустив головы, люди сидят на скамьях, а некоторые даже стоят на коленях.

— Пойдем, — я тихонько тяну туда свою стаю.

Все шестеро, мы тихо проходим по мраморным плитам к величественному белому алтарю в восточной оконечности собора. Рот у Надж широко открыт, она вертит головой по сторонам и не может оторвать глаз от сияющих в солнечном свете витражей. Высоченные стрельчатые своды разукрашены резным камнем, как кружевом. Дворец, да и только!

— Вот это да! — обалдело выдыхает Газ.

Я киваю. Мне здесь хорошо. Я, конечно, понимаю, что ирейзеры или копы могут войти сюда в любой момент. Но на меня почему-то снизошел мир и покой. Народу тьма, а все вокруг как на ладони. Здесь безопасно. Хорошее место.

— А что эти люди делают? — шепотом спрашивает меня Ангел.

— По-моему, они молятся.

— Давайте тоже помолимся.

— М-м-м… — ответить я не успеваю. Она уже направилась прямиком к свободной скамье, просочилась подальше от прохода, достала подколенную подушечку. Посмотрела по сторонам и так же, как люди вокруг, встала на колени, опустив голову на сцепленные пальцы.

Чем хочешь клянусь, она молится о Селесте.

Один за другим мы все неловко опускаемся на колени рядом с ней, стесняясь и словно глядя на себя со стороны. Игги легко и нежно проводит рукой по Газману и, поняв, какую надо принять позу, встает рядом.

— О чем молиться-то? — мягко спрашивает он.

— О чем хочешь.

— Мы Богу молимся, правильно? — на всякий случай проверяет Надж.

— По идее, да.

На самом-то деле я понятия не имею ни про Бога, ни про то, как надо молиться. Но у меня все равно какое-то странное чувство, что если о чем-то просить, лучше места не найти. Просить надо здесь.

Весь этот резной устремленный ввысь потолок, вся эта беломраморная красота, вся явственно ощутимая здесь людская вера — все наполняет меня надеждой, что это и есть то место, где горести шестерых бездомных детей не останутся без ответа.

— Пожалуйста, Боженька, — шепчет Надж, — пошли мне настоящих родителей. И чтоб они меня приняли такой, какая я есть. И чтоб любили. Я их уже сейчас люблю. Пожалуйста, сделай что-нибудь. Спасибо тебе большое. С любовью, Надж.

Да уж! Не скажешь, что Надж на молитвы мастерица. Да и все мы не лучше.

— Боженька, милый Боженька, верни мне Селесту. И сделай так, чтобы я выросла большая и сильная, как Макс. И чтоб я всех защищала. И всем злодеям отомстила, чтобы они нас больше не трогали.

«Аминь», — мысленно закончила я молитву Ангела.

С удивлением замечаю, что Клык сидит с закрытыми глазами, но губы у него не шевелятся. Может, он просто расслабился и отдыхает.

— Я хочу снова видеть, — тихо повторяет рядом Игги, — как в детстве. Все вокруг себя видеть. И еще я хочу как следует наподдать этому скоту Джебу. Спасибо.

— Господи, пошли мне силу. Я хочу стать большим, могучим и стойким, — молится шепотом Газзи. Смотрю на его пушистую светловолосую голову, на его серьезно сведенные брови, и у меня сводит горло… Ему всего восемь лет. А кто знает, сколько ему жизни отпущено?

— И чтоб я мог помочь Макс и другим людям, — заканчивает он.

С трудом проглатываю застрявший в горле ком, моргаю и глубоко дышу, чтобы прогнать слезы.

Потом незаметно оглядываюсь вокруг. В соборе тишина, мир и покой. И никаких ирейзеров.

А вдруг я там в парке ошиблась и не было с полицейскими никакого Джеба. И вообще, хотелось бы мне знать, это настоящие полицейские за нами гонялись или уроды из Школы нас выследили? Или даже из самого Института? Жалко, что Ангел свою Селесту потеряла. Только ребенку какая-то маленькая радость досталась — тут же ее и отобрали. Что скажешь, читатель, разве это справедливо?

— Господи, пожалуйста, пошли Ангелу ее Селесту, — неожиданно слышу я свое бормотание и ловлю себя на том, что закрыла глаза. Верю я в Бога или нет, я никогда особенно не размышляла. Если он есть, как он мог допустить Школу, белохалатников и все, что они там творят? И вообще, что такое Бог?

Но здесь и сейчас я ни о чем не хочу думать. И вопросов задавать никаких не хочу. Во мне как плотину какую-то прорвало:

— Сделай меня храбрее и умнее. Помоги мне, Господи, защитить мою стаю. Дай мне волю и силы стать для них настоящей опорой. Помоги мне найти ответы на вопросы, которые мучают нас. Помоги мне, Господи, помоги!

Не знаю, сколько времени мы провели в соборе. Не знаю, сколько мы бормотали свои молитвы. Знаю только, что у меня онемели колени.

Нас окутал чудесный покой и нежно и ласково гладит наши крылья.

Нам хорошо в этом Божьем доме. И уходить не хочется.

99
Я уже всерьез подумывала остаться в соборе, спрятаться здесь и переночевать. Вон, например, там на верхотуре хоры. Народ разойдется, нам туда взлететь — раз плюнуть. Да и кому придет в голову искать нас в церкви. Поворачиваюсь к Клыку поделиться с ним этими размышлениями, но меня останавливает новый приступ боли. На сей раз ее можно терпеть, но на минуту тело цепенеет, а слова застревают в горле.

Яркие картинки, как кадры кино, мелькают у меня в мозгу. Какие-то архитектурные чертежи, какие-то карты-схемы, похожие на планы метро. Закручиваются двойные спирали ДНК, и их тут же засыпает старыми выцветшими газетными вырезками и открытками с видами Нью-Йорка. И все это под сопровождение сумбурного стаккато обрывочных звуков и разговоров.

Одна картинка, изображение незнакомого высокого зеленоватого здания, замирает на несколько секунд. Потом в сознании ярко высвечивается адрес: Тридцать Третья улица. Дальше мозг затопляет непонятный поток цифр.

О мама дорогая, что это все значит!

Перевожу дыхание, чувствуя, что боль отступает. Открываю глаза. В сумрачном свете собора ко мне устремлены пять озабоченных лиц. Клык только коротко спрашивает:

— Ты можешь идти?

Я киваю.

Вслед за группой японских туристов выходим на улицу через высокие дубовые двери. От яркого света прикрываю ладонью глаза. Тошнит, и голова продолжает кружиться и гудеть.

Едва мы вышли из толпы, я останавливаюсь и сообщаю:

— Я видела Тридцать Третью улицу. И еще набор цифр, только я его не разобрала.

— Что означает… — встревает Игги.

— Не знаю. Может быть, Институт находится на Тридцать Третьей улице?

— Было бы неплохо. Это, похоже, недалеко. — Откуда Клык знает, далеко это, или нет? — На западной или на восточной стороне?

— Понятия не имею.

— А что-нибудь еще ты видела?

— Я же сказала, какие-то непонятные цифры. И высокое зеленое здание.

У Надж уже готов ответ:

— Надо пройти всю Тридцать Третью улицу из начала в конец и смотреть, не будет ли там такого здания, как ты видела. Наверно, оно тебе на просто так привиделось. Ты же ведь не целый город видела, а именно его? Правильно я говорю?

Я соглашаюсь:

— Только то, зеленое.

Зрачки у Надж расширяются. Ангел мрачнеет. Похоже, у всех у нас на уме одно, и всех нас одинаково трясет от смешанного со страхом напряженного нетерпения. С одной стороны, Институт таит разгадку всех тех неразгаданных тайн, которые не дают нам покоя. Кто мы, что у нас в прошлом, какие родители? Может, мы даже узнаем что-то о таинственном Директоре, о котором твердили белохалатники. Но, с другой стороны, получается, что мы сами, добровольно, собираемся подойти к двери, за которой, как в Школе, мучают и истязают, и собственными руками позвонить в звонок. Примите, мол, нас с доставкой на дом и делайте с нами, что хотите. И эти два чувства разрывали нас всех на части.

Тайна останется тайной, пока ты ее не узнаешь, — прогудел мне внутренний Голос.

100
Мы проходим мимо киоска, их которого вкусно пахнет польскими колбасками, и Газман с надеждой смотрит на меня:

— У нас еще деньги остались?

— Может быть, не знаю, — размышляю я вслух, вынув карточку из кармана, поворачиваюсь к Клыку. — Может, попробовать?

— Без денег хреново будет, это уж точно. Но, может, это ловушка. Они вполне могли подкинуть ее специально. Чтобы проще было нас выследить, где мы да что мы делаем.

Короче, Клык сомневается. Что мало мне помогает.

Макс, не бойся, — это снова Голос. — Пользуйся ею на здоровье, только сначала надо догадаться, какой у нее пин.

Вот спасибо тебе, Голос. А есть надежда, что ты мне этот чертов пин подскажешь? Упаси, Господи, конечно, нет. Когда это и где мне что-нибудь на блюдечке с голубой каемочкой подавали?

Но баксы были нужны. Ужасно нужны. Можно бы начать попрошайничать, но полицейские засекут, а если сами не засекут, какой-нибудь добродетель их вызовет: здесь дети бездомные, помогите, и тому подобная петрушка. Подработать где-нибудь — отпадает. Украсть? — последнее дело. Мы до этого еще не дошли.

Ладно, будем пробовать карточку. Она вроде должна работать в разных банках. Затаив дыхание, направляюсь к банкомату. Вставляю в щель пластик и набираю: «Максрайд».

Как же, дожидайся!

Пробую наш возраст: «14–11–8–6».

Ни фига.

Обнаглев, набираю по-простому: «пин-код».

Отлуп.

Автомат советует мне позвонить в отдел обслуживания и выплевывает карточку.

Идем дальше. Нарочно замедляем шаг, чтобы набраться сил для Института. Так, по крайней мере, я про себя думаю.

У Газа идея:

— А если наши инициалы попробовать?

— Или «гонимонету», — подхватывает Надж.

— «Гонимонету» — слишком длинно, — улыбаюсь я ей в ответ.

Ангел рядом со мной понуро волочит ноги. Была бы у меня капуста, обязательно купила бы ей новую Селесту. Если бы да кабы…

Следующий квартал. Очередной банкомат. Новая попытка. Следуя Газовой идее, набираю наши инициалы: «мкинга» — облом.

Новый заход: «Школа». Еще один: «Максимум».

Мне опять советуют позвонить в отдел обслуживания.

В следующем автомате испытываю «КЛЫК», «ИГГИ», потом «ГАЗМАН».

Очередной квартал — пробую «НАДЖ» и «АНГЕЛ», и третьей попыткой — сегодняшнее число.

Все банкоматы единодушно настаивают на контакте с отделом обслуживания.

Я знаю, дорогой читатель, ты думаешь, я еще не пробовала ни наших дней рождения, ни номеров паспорта.

Но этот номер не пройдет. Никто из нас не знает наших настоящих дней рождения — мы просто выбрали себе день рождения, наугад ткнув в календарь пальцем. А белохалатники «забыли» выписать нам даже свидетельства о рождении, не говоря уж о паспортах. Так что считайте нас нелегалами.

Останавливаюсь у следующего банкомата. Что толку запихивать в него карточку? И я признаюсь:

— Ребята, я не знаю, что делать.

Они, может, и догадываются всегда о моих трудностях, но чтобы от меня самой напрямую такое услышать, это редкость. В открытую я всего каких-то пару раз им признавалась.

Ангел устало смотрит на меня грустными голубыми глазами:

— Попробуй слово «мать», — и продолжает водить носком башмака по трещине на тротуаре.

— Почему ты так думаешь? — удивляюсь я.

Она пожимает плечами и прижимает к себе обеими руками воображаемую Селесту. Но в руках у нее пустота.

Переглянувшись с Клыком, вставляю карточку в машину и набираю цифры, соответствующие буквам в слове «мать».

«Выберите нужную операцию», — высвечивается на экране.

Потеряв дар речи, снимаю двести баксов и распихиваю деньги по карманам.

— Откуда ты узнала? — теперь допытываться настала очередь Клыка. Голос у него ровный, но шаг нервный, напряженный.

Она снова пожимает плечами. Она как в воду опущена. Даже кудряшки какие-то вялые и тусклые.

— Мне просто почудилось, что это нужное слово. Оно само ко мне пришло.

Интересно, это мой Голос скачет из одной головы в другую?

— Тебе его Голос подсказал?

— Нет, — она трясет головой, — говорю же, оно у меня в голове само оказалось. Я не знаю как.

Мы с Клыком снова без слов обмениваемся многозначительными взглядами. Не знаю, что у него на уме, но я думаю о днях, которые Ангел только недавно провела в Школе. Что они там с ней делали? Какие омерзительные эксперименты над ней проводили? Какие чипы и в нее вживляли?

Или еще чего почище.

101
Через несколько кварталов мы свернули налево к Восточной реке. Напряжение внутри меня нарастает, дышать становится все труднее. С каждым шагом мы приближаемся к Институту, к разгадке всех наших секретов, к ответам на все наши вопросы.

Но вот в чем загвоздка: я совсем не уверена, хочу ли я знать эти ответы. А что если мои родители, так же, как родители Газмана и Ангела, сами добровольно сдали меня в Школу? Что если они были какими-нибудь монстрами? Что если они были простыми хорошими людьми, которым не понравилась крылатая дочка-мутантка? Короче, чем меньше знаешь, тем меньше головной боли.

Но так ли, иначе, мы идем вперед, и я внимательно оглядываю каждое здание. Снова и снова в ответ на немые вопросы ребят отрицательно мотаю головой — нет, не то. Проходим несколько длиннющих кварталов, и с каждым шагом нервы у меня и у всей стаи натягиваются все туже. Вот-вот лопнут.

Наконец Надж не выдерживает:

— Интересно, как этот Институт выглядит? Наверное, как Школа? Туда надо будет втихаря влезать? Или можно в открытую войти? А как, хотелось бы знать, они отделяют ирейзеров от остальных, нормальных людей? Какую о нас хранят информацию? Настоящие имена, даты рождения… Как вы думаете?

— Надж, заткнись, пожалуйста, уши вянут, — Игги, как всегда, на редкость тактичен.

Она замолкает и наглухо уходит в себя. Я обнимаю ее за плечи:

— Надж, понятно, что ты волнуешься. Мне и самой страшно…

Она улыбается мне в ответ. И в эту секунду я его вижу, здание по адресу: Восточная сторона, Тридцать Третья улица, дом 433.

Вот оно, здание из моего кошмара. Что ты на это скажешь, дорогой читатель?

Высокое, наверное, этажей сорок пять, слегка старомодное, с зеленоватым фасадом.

— Оно? — коротко спрашивает Игги?

— Оно. Вы готовы?

— Готовы, Капитан, — Игги поднимает руку в салюте.

Поднимаемся по ступенькам подъезда. Толкаем дверь-вертушку. Вестибюль сияет полированным деревом и начищенной до блеска медью. На гладком гранитном полу расставлены кадки с тропическими пальмами.

Клык показывает на стеклянную панель с названиями расположенных в этом здании контор и компаний и указателем их этажей и номеров офисов.

Никакого Института Высшей Жизни. И вообще никакого Института.

Нет, найти его здесь было бы слишком просто. Нам эту головоломку придется еще поразгадывать.

Тру лоб, ругаюсь про себя на чем свет стоит. Хочется вопить во все горло, плакать и топать ногами.

Но вместо этого я перевожу дух и пытаюсь хорошенько подумать. Указателей ни на какие другие офисы не наблюдается.

За стойкой приемной сидит женщина, перед ней включенный ноут. В углу стол охранника.

Вежливо — вежливей не бывает — обращаюсь к тетке:

— Будьте любезны, вы не подскажете, нет ли в этом здании компаний, не перечисленных в списке?

— Нет. — Она окидывает нас взглядом и продолжает печатать что-то крайне важное. Например, резюме для подачи документов на следующую работу.

Не успели мы отойти, как тетка вскрикивает от изумления. Оборачиваюсь. Компьютер у нее потух.

От недобрых предчувствий мне сводит желудок.

«Под каждой радугой найдешь горшочек золота» — огромные красные слова пробежали по экрану и взорвались тысячью мелких буковок, рассыпавшихся по черному полю.

Что еще за горшок с золотом? Какие-то детские сказочки.

Я буквально скрежещу зубами.

Не хватало еще гномов и Джуди Гарланд с ее песенками. Нельзя ли мне хоть раз прямую информацию получить? Без затей и шифровок. Куда мне! Мне все только тесты да головоломки отпущены!

Ммм… Под каждой…

— Скажите, пожалуйста, у этого здания есть подвал? — снова подкатываю я к тетке.

Она нахмуривается и ощупывает меня глазами:

— А кто вы, собственно, такие? Что вы тут разнюхиваете? — и поворачивает голову в сторону охранника.

Похожи они на ирейзеров? Безусловно, похожи. Тут все здание, наверно, кишит этими хищными волчьими мордами.

— Ничего-ничего, — бормочу я и подталкиваю своих к дверям. Охранник прыгнул было к нам, но как только мы проскочили вертушку, я воткнула в нее авторучку. Дверь заклинило, и он — ни туда ни сюда — застрял в одном из отсеков.

Обернувшись на бегу, вижу, как он бешено бьется за стеклом. Но посмотреть, чем кончится его битва, мне недосуг. Все шестеро, мы стремглав несемся прочь.

102
Знакомо тебе, дорогой читатель, ощущение, что у тебя горят легкие? Если не знакомо, беги побыстрей и подальше. Только не останавливайся. А там поговорим.

Где-то через шесть кварталов переходим на шаг. Никто, кажись, нас не преследует, ни полицейские машины, ни ирейзеры. Голова кружится и ужасно болит. Дайте мне, наконец, передышку от этой долбаной жизни.

Но видно, не я одна на пределе. Газман останавливается и без предупреждения с размаху бьет ногой в почтовый ящик:

— Сволочи, гады проклятые, ото всюду нас гонят. Никогда ничего не получается. У Макса голова лопается, Ангел Селесту свою дурацкую посеяла, есть нечего! Ненавижу, всех ненавижу!

Ни хрена себе выплеск! И у кого? У самого терпеливого, самого покладистого! Уж кого-кого, а чтоб Газа довести, надо хорошенько постараться. Подхожу, кладу ему на плечо руку, но он сердито ее стряхивает: «Отстань!»

Вся наша семья-стая сгрудилась вокруг и ждет, как я сейчас скажу Газзи, чтобы взял себя в руки, чтоб был мужчиной.

Но я подхожу к нему вплотную, обнимаю его крепко-крепко, прижимаю к себе, упираюсь лбом в его лоб, глажу по мягким пушистым волосам и чувствую, как вздрагивают его узкие плечи:

— Газзи, миленький, прости меня, пожалуйста. Ты абсолютно прав. Все полное г… Я знаю, как тебе и всем трудно. Конечно, знаю. Скажи мне, что ты хочешь? Что сделать, чтоб тебе полегчало?

Клянусь, если он сейчас попросит переночевать в отеле Ритц, пойду ночевать в Ритц.

Газман всхлипывает, выпрямляется и вытирает лицо рваным рукавом:

— Правда, все, что хочу, можно просить? Все-все?

От разбушевавшегося мальчишки не осталось и следа. Голос его звучит теперь совсем по-детски. А я слушаю его и думаю, что все мы вконец пообносились и что надо всем нам купить новую одежду.

— Я хочу… хочу где-нибудь сесть и поесть. Не на ходу, а расслабиться сидя и чтоб еды было много-много.

— И всего-то! Такую мелочь мы сейчас устроим.

Вперед! Да здравствует банковская карточка!

103
Каким-то образом в поисках подходящего ресторанчика мы снова вернулись к Центральному парку. Нам приглянулась кафешка на Пятьдесят седьмой улице, но очередь там была чуть не на полчаса.

И здесь, в стороне от дороги, мы увидели ресторан — большущее стеклянное здание окнами в парк. Деревья вокруг него светятся миллионом крошечных голубых огней. Указатели уже на улице приглашают посидеть в Садовой Таверне. Газзи сразу повеселел:

— Клево!

Озолоти меня, я бы сама своими ногами туда не пошла. Слишком большой, слишком навороченный и слишком дорогой. И никаких сомнений — там полно взрослых пижонов. Будем там сидеть на всеобщем обозрении и торчать, как бельмо на глазу.

Но Газману эта Садовая Таверна как медом намазана. А я обещала ему все, чего его душа ни пожелает. На сердце у меня тяжело и одолевают нехорошие предчувствия. Но раз обещала, надо выполнять: «Айда!» Я шагаю вперед, и Клык открывает тяжелую стеклянную дверь.

— Батюшки светы! — Надж оглядывается вокруг круглыми от восторга глазами.

Отсюда из вестибюля видно все три зала. Зал-Кристалл, где с потолка свисают хрустальные люстры всевозможных размеров, a окна разукрашены цветными стеклянными подвесками. Зал-Сад, больше похожий на джунгли, чем на ресторан, где официанты снуют между столиками и лавируют между пальм и лиан.

И третий, Зал-Замок, где в огромном камине можно зажарить на вертеле целого быка — для тех, кому необходимо подтверждать свое королевское величие, даже пережевывая котлеты и отбивные.

По счастью, здесь довольно много детей. Но все они чинно сидят за столиками с мамами-папами.

— Чем я могу быть вам полезна? — К нам устремляется высокая длинноногая, похожая на модель, блондинка. Оценивающе оглядывает нас и подозрительно интересуется:

— Вы, молодые люди, родителей ждете?

— Нет, — широко улыбаюсь я ей в ответ, — мы сами по себе, без родителей. Нам, пожалуйста, столик на шестерых. Мы празднуем мой день рождения.

Новая ложь, сопровождаемая новой улыбкой.

— Мммм… хорошо, пройдите за мной, — и она ведет нас в Зал-Замок, к столику рядом с дверью на кухню.

Рядом с кухней это еще и лучше. В случае чего, через запасной выход на кухне удирать будет легче.

Мы расселись. Она вручает нам громадные меню в кожаных, тисненных золотом папках.

— Вас сегодня обслуживает Джейсон, — и она удаляется, кинув на нас последний подозрительный взгляд.

— Макс, здесь клево! — Надж в экстазе прижимает к груди меню. — Мы в таком классном месте еще никогда не ели!

Если принять во внимание, что мы зачастую выуживаем свои обеды из помойных контейнеров, восторг Надж вполне обоснован и даже требует более витиеватых выражений.

Клык, Игги и я сидим с постными лицами. А наш молодняк резвится. Надо отдать должное, если бы не толпа народу, не разодетые в пух и прах взрослые, не моя извечная мания преследования и не куча денег, которую нам придется здесь оставить, местечко это очень даже ничего.

Ладно, плевать. Сосредоточимся на меню. С радостью обнаруживаю страничку блюд для детей.

Рядом с нами вырастает официант Джейсон, пузатый коротышка с зализанными назад рыжими волосами:

— Вы родителей ждете?

— Мы одни, без родителей.

Он хмурится, явно что-то прикидывает в уме и наконец спрашивает:

— Вы готовы сделать заказ?

— Ребята, все выбрали, кто что хочет?

Газ вопросительно смотрит на официанта:

— Сколько куриных ножек в одной порции?

— Четыре.

— Тогда мне две порции, пожалуйста. И фруктовый коктейль, и два стакана молока.

— Это все тебе одному? — переспрашивает Джейсон с болезненной улыбкой.

— Ага, и не забудьте, пожалуйста, картофель фри на гарнир.

— А я хочу горячий шоколадный пудинг, — просит Ангел.

— Только сначала надо поесть по-настоящему. Тебе заправиться нужно.

— Хорошо, — Ангел на все согласна и переводит внимательные глаза на Джейсона. — Вы не думайте, мы вовсе не избалованные лентяи. Мы просто очень проголодались.

В ответ на это официант краснеет и начинает переминаться с ноги на ногу.

— Мне, пожалуйста, принесите ребрышки, вместе со всем, что тут написано. И содовую, и еще лимонад.

— Ты понимаешь, девочка, что ребрышки — это четырнадцать унций мяса, короче, полкило.

— Ага, — Ангел, очевидно, не понимает, что именно так смущает Джейсона. Поэтому мне приходится самой уверить его:

— Не беспокойтесь. Она вполне справится. У нее аппетит хороший. Надж, а тебе что?

— Мне лазанью. Она с салатом? Две, пожалуйста, и хлеба не забудьте. Правильно?

Надж вопросительно на меня смотрит, и я киваю.

Джейсон стоит столбом. Поди, думает, что мы его дурим.

— Вы записывайте, пожалуйста, записывайте. А то перепутаете потом. Заказ-то большой. — Подождав, когда он запишет все, что выбрали младшие, я заказываю салат с креветками, жаренный в меду свиной окорок с капустой и картошкой и простой зеленый салатик с сырной заправкой. — И, пожалуйста, лимонад и чай со льдом.

Джейсон все записал, но выражение его лица при этом такое, будто я тычу в него раскаленной кочергой.

— Крабовый суп, ребрышки и большую бутылку воды, — просит Клык.

— Спагетти с фрикадельками, — заказывает Игги.

— Это детское меню. Посетителям до двенадцати лет.

Игги явно растерян, и Клык предлагает:

— Как насчет баранины с картошкой, шпинатом и винным соусом с розмарином?

— Баранина так баранина, только хлеба побольше и два стакана молока.

Джейсон опустил блокнот и снова на нас уставился:

— Для шестерых ОЧЕНЬ молодых людей вы сделали ОЧЕНЬ большой заказ. Вы уверены, что не переборщили?

— Я понимаю вашу обеспокоенность, но прошу вас принести все, как заказано.

— А вы понимаете, что съели вы или нет, вам придется за все платить?

— Разве не по такому принципу работают ВСЕ рестораны? — Я начинаю терять контроль. Раздражение мое, похоже, перехлестывает через край. Но официант продолжает с идиотской настойчивостью:

— Если просуммировать, ваш заказ будет дорого стоить.

— Вы меня за кого принимаете? Еда стоит денег. Много еды стоит много денег. Коню ясно! Несите, вам говорят! Как заказано, так и несите. Пожалуйста.

Джейсон напрягается и на негнущихся ногах уходит в кухню.

— Прекрасное местечко. Я в восторге, — говорит Клык, и по лицу его совершенно невозможно прочитать, шутит он или всерьез.

— Мы что, слишком много заказали? — недоумевает Ангел.

— Ништяк, порядок, они просто не знают, что такое настоящий аппетит.

Ученик-поваренок принес нам две корзинки хлеба и две плошки с подсолнечным маслом. Даже он смотрит на нас скептически.

Нервно сворачиваю в трубочку белую крахмальную салфетку. И тут начинается свистопляска.

104
— Добрый день. — У моего локтя возникает мужчина в костюме и при галстуке. Из-за его плеча высовывается Джейсон.

— Привет, — я стараюсь скрыть свою настороженность.

— Позвольте представиться, директор ресторана. Могу я быть вам чем-нибудь полезен?

Сколько можно доставать нас одним и тем же вопросом. Все хотят нам быть полезными, а сами только суют палки в колеса.

— Не думаю, разве только на кухне кончились продукты для одного из заказанных нами блюд.

— Видите ли, — говорит директор с притворно добродушной усмешкой, — вы заказали необычно много еды. Нам бы не хотелось выбрасывать продукты или выставлять вам непомерно большой счет только потому, что у вас глаза не сыты.

— Спасибо за беспокойство, но мы очень голодны. Не кажется ли вам, что мы сделали заказ? Так что теперь самое естественное дело — принести нам заказанные блюда.

Я на пределе. Сейчас взорвусь! Но, несмотря на это, на мой взгляд, я прекрасно собой владею. Вежливая, сдержанная. И что, дорогой читатель, думаешь, отстали от нас эти козлы? Ничуть не бывало!

Директор натягивает на себя мину ангельского терпения:

— Может быть, вам будет лучше в другом ресторане пообедать? На Бродвее, например. Это совсем недалеко. Там ресторанов много.

Я не верю своим ушам и, не выдержав, вскипаю.

— Не будет. Мы здесь, мы голодны, и мы уже сделали свой заказ. У нас достаточно денег расплатиться. Вы принесете нам наконец поесть?

Директор выглядит так, будто он только что откусил лимон:

— Не думаю, — и сигналит болтающемуся в дверях качку.

Прекрасно, вот мы и влипли.

— Идиотизм какой-то, — говорит Игги. — Пойдем отсюда туда, где фашистами на пахнет. А то здесь от них спасу нет!

— Пошли, — неуверенно соглашается Газман.

Ангел смотрит на директора:

— А Джейсон думает, что ты надутый болван и что надушен духами, как баба. А что такое «химбо»?[15]

Джейсон задушено кашляет и краснеет, как вареный рак. Директор, забыв про нас, грозно поворачивается к нему.

— Решено! — я поднимаюсь из-за стола. — Пошли они к черту! Найдем место получше. Здесь, поди, и готовить-то не умеют.

Едва я занесла ногу на выход, в зал ввалились копы. Настоящие?

Оставаться и выяснять я не собиралась.

105
Помнишь, внимательный читатель, как я сказала, что запасной выход на кухне гарантирует нам путь к отступлению? Моя тактика сработала бы на все сто, если бы полицейские не разделились. Двое входят через главный вход, а двое — догадался, проницательный читатель? — через кухню.

Народ за столикам глазеет — оторваться не может. Спектакль да и только. Поди, за всю неделю ничего интереснее с ними не случалось.

— Вверх и вперед! — предлагает Клык, и я неохотно соглашаюсь.

Надж и Игги удивлены, Газзи довольно ухмыляется, а Ангел сосредоточенна и целеустремленна.

Маневрируя вокруг столиков, к нам уже пробирается полицейская тетка:

— Дети, вы сейчас поедете с нами в полицию и оттуда мы позвоним вашим родителям.

Джейсон бросает на меня победоносный взор. Что, мол, чья взяла?

И тут я разъяряюсь. Мало нам достается от кого ни попадя?! Трудно что ли было дать нам передышку?! На час. Посидеть и спокойно поесть. Достали, скоты проклятые! На глаза мне попадается миска с оливковым маслом. Хватаю ее и, не задумываясь, переворачиваю на голову Джейсону. Его рот открывается в безмолвное «О», а по лицу стекает зеленая жирная жидкость.

Если ему оливковое масло в диковинку, то, что он увидит в следующую минуту, поколеблет его мир до основания.

Резким и точным движением — только человек-птица на такое движение способен — вскакиваю на стул — на стол — подпрыгиваю в воздух, раскрываю крылья, с силой толкаю ими воздух вниз. Без разбега высоту набрать трудно, и я какое-то время зависаю в опасной близости к земле. Но уже со второго размаха взмываю под потолок, благо он здесь высокий, чуть не как в соборе.

Один за другим ко мне присоединяются Ангел, Игги, Газман, Надж, и, наконец, последним — Клык.

Глянуть вниз — животики надорвешь — такие там у людей лица. Остолбенелые, оторопелые, обалделые, опешившие. Какие еще можно на «О» придумать?

Цирк, да и только.

— Недоносок! — что есть мочи орет Газман и расстреливает директора ресторана схваченными на лету кусками хлеба.

Клык кружит под потолком в поисках выхода. Копы постепенно начинают приходить в себя.

Да, мы в опасности, да, обнаружить себя как полулюдей-полуптиц — это ужасная ошибка, но зрелище тех ошалелых лиц — это лучшее, что случилось со мной с момента нашего прибытия в Нью-Йорк.

— Смотри, — Клык показывает на один из витражей на самой верхотуре. Даже на самом верху нас слепят вспышки фотоаппаратов. Эти камеры — по-настоящему отвратительная новость.

— Ребята, сюда, — зову я наших.

Клык вжимает голову в плечи, закрывает ее руками и, набрав скорость, устремляется в витраж. Стекло рассыпается радужным многоцветьем и столы внизу поливает дождем цветных осколков.

Игги летит следом за Надж, слегка касаясь рукой ее щиколотки. Они синхронно складывают крылья и протискиваются в разбитую Клыком дыру.

— Ангел, вперед! — Ее детские крылья похожи на крылышки Селесты, и она легко проскальзывает в отверстие.

— Газ, пошевеливайся! — я вижу, как он ныряет вниз, лихо подхватывает чей-то эклер, запихивает его на лету в рот и прицельно вылетает в пустую оконную раму.

Я выбираюсь наружу последней. Воздух наполняет мне легкие.

Моя пагубная ошибкадорого мне обойдется. Но знаешь, дорогой читатель, Париж стоит обедни…

106
— Давай к деревьям держи! — бросаю я на лету Клыку. Он кивает и по большой дуге поворачивает на север. День сегодня туманный и видимость на ахти какая. Но мы летим довольно низко, так что разглядеть нас нетрудно.

Тяжело дыша, садимся на высокий клен. Клык стряхивает приставшие к плечам мелкие осколки:

— Хорошенькая с нами история приключилась.

— Это все из-за меня, — понуро бормочет Газман, — это мне захотелось в тот паршивый ресторан пойти…

Этого мне только не хватало! Попробуй теперь его успокой:

— Газзи, что ты говоришь? Совсем и не из-за тебя! Подумай головой. Просто там вся обслуга — чистой воды снобы. И полицейские — зуб даю — подлыжные были. От них же за три версты Школой да ирейзерами смердело.

Да, история, конечно, не ах! Одна радость — масло оливковое зазря не пропало. Похоже, мы с Клыком одновременно про масло вспоминаем. Он довольно усмехается:

— Ты, кажись, недолго размышляла, прежде чем на того урода масло опрокинуть!

— Я все еще… — Надж совсем уже готова сказать «голодная», но поняв неуместность такого заявления, обрывает себя на полуслове.

Но она права. Никто из нас, действительно, не поел. Все мы на самом деле голодные как волки. Вот только адреналин спадет, я чуть-чуть успокоюсь, и надо первым делом найти какую-нибудь лавку и купить всякой снеди.

— Нас фотографировали, — подает голос Игги. — Я слышал, как камеры щелкали.

— Ага… Ничего не скажешь, по шкале неприятностей от одного до десяти, эта зашкаливает, — грустно соглашаюсь я.

— То ли еще будет! — раздается снизу какой-то чужой елейный голос.

От неожиданности подпрыгиваю чуть не на фут и покрепче цепляюсь за свою ветку.

Внизу ирейзеры окружили наш клен плотным кольцом.

Исподволь бросаю взгляд на Игги. Он всегда заранее сечет их приближение. Как же это он сейчас не услышал? Они что, с неба свалились?

Один из ирейзеров делает шаг вперед, и я с трудом подавляю стон — Ари!

— Что ж это ты меня в покое все оставить не можешь! — кричу я ему.

— Нет, это ты у меня под ногами вечно путаешься, — отвечает он со зверской ухмылкой.

Надо дать ребятам немного прийти в себя. И я, как ни в чем не бывало, заговариваю ему зубы:

— Помню, тебе годика три было. Такой был славный парнишка. Что же это с тобой стало? Как же ты в волчину такого позорного превратился?

— А ты будто внимание на меня обращала? — Вот странно! В его голосе звучит неподдельная горечь. — Я, как и вы, в той дыре сидел, а тебе на меня с высокого дерева плевать было.

Челюсть у меня совершенно отвисла:

— Да ты же был нормальным ребенком. И к тому же сыном Джеба.

— Что с того, что сыном. Будто Джебу твоему до меня дело какое-то есть! Он и думать про меня давно забыл! А что, ты думаешь, со мной стало, когда вы с моим папочкой к себе в убежище в горы свалили? Думаешь, я пропал? Думаешь, испарился?

— Вот тебе и разгадочка на один из вопросиков, — шепчет Клык на соседней ветке.

— Ари, мне тогда десять лет было.

И тут меня осеняет:

— Ты что, нам теперь отомстить пытаешься? Ты за это за нами гоняешься и смерти нашей хочешь?

Ари злобно сплюнул:

— Много чести будет! Работа моя такая — вас насмерть загнать. А прошлое наше — дополнительный стимул.

Он уже начал мутировать. Морда вытянулась, челюсть, как у пса, расходится надвое. Из-за спины он вытаскивает мягкий коричневый комочек с белыми кры…

— Селеста! — взвизгивает Ангел и чуть ли не одним прыжком слетает вниз. Я только успеваю крикнуть:

— Нет! Ангел, нет!

— Ангел, ни с места! — вторит мне Клык.

Но моя девочка уже легко спрыгнула на землю. Ари до нее — рукой подать.

Ирейзеры рванулись вперед, но он, резко вытянув руку, останавливает их: стоять! Его приспешники замирают, пожирая Ангела глазами и готовые ринуться на нее по первому его жесту.

А Ари дразнит ее и трясет Селестой у нее перед носом.

Ангел в опасности, и я не чувствую страха. Секунда — и я спрыгиваю на землю рядом с ней. Ирейзеры ломанулись было на меня, но Ари снова их осаживает.

— Только дотронься до нее! Убью! — Кулаки у меня намертво сжаты, а в голосе звенит металл.

— Угрожаешь? — Ари нагло заржал во весь голос. В его темных курчавых волосах играют последние лучи заходящего солнца. Он снова потряхивает перед нами Селестой, и я чувствую, как Ангел напрягается рядом со мной.

— Отдай мне медведя, — голос у нее неожиданно низкий и по-взрослому глубокий.

Ари продолжает ржать.

Ангел делает полшага вперед, но я хватаю ее за воротник.

— Отдай. Мне. Медведя. Немедленно, — чеканит она каждое слово напряженным, глубоким голосом, пристально глядя Ари прямо в лицо. Улыбка сползает с его хари, и в глазах мелькает недоумение. Я вдруг вспоминаю, как Ангел загипнотизировала тетку в игрушечном магазине.

— Ты…, — открыл было рот Ари, но задохнулся, придушенно закашлялся и исступленно рванул у себя на шее ворот рубахи. — Ты…

— Положи, тебе говорят, медведя, — продолжает Ангел. — Раз…

Явно против воли когтистая мощная лапа Ари разжимается, и Селеста падает на землю.

С быстротой молнии Ангел хватает ее и в мгновение ока взбирается обратно на дерево.

Я только моргаю, не понимая, кто из нас больше обескуражен, я или Ари.

Секунду промедлив в недоумении, вся его шайка рванулась на меня. И снова наткнулась на его выброшенную вперед руку.

— Сколько вам повторять? Следуйте приказаниям! — остервенело набрасывается Ари на свою команду. — Помните, инициатива наказуема.

И вдруг, повернувшись ко мне лицом и задумчиво глядя мне в глаза, переходит на спокойный, ровный голос:

— Приказания нельзя подвергать сомнениям. Даже, если они кажутся нелепыми и бессмысленными. Даже, если вам невтерпеж разорвать стаю в клочки.

И из пасти у него вырывается жадный, хищный хрип.

Он нависает надо мной, точно принюхивается, ловя запах добычи.

— Птичка ты моя, наконец-то твоя песенка спета, — шепчет он мне. — Я тебя сам прикончу.

— А зубы-то наточил, псина ты этакая?

Он готов огрызнуться в ответ, но вдруг поднимает голову и, навострив уши, к чему-то прислушивается.

— Нас требует к себе Директор. Срочно! — командует он ирейзерам.

Бросив на меня последний долгий и томительный взгляд, он круто разворачивается вслед за своей шайкой.

И они, как дым, растворяются в вечерних сумерках.

107
Наверху в ветвях клена Ангел крепко прижимает к себе Селесту и что-то ласково ей напевает.

— Я слышала, как они в Школе говорили о каком-то Директоре, — ни с того ни с сего спрашивает Надж. — Кто бы это мог быть?

В ответ я только пожимаю плечами. Какой-то важный, страшный и бессовестный человек. Один из полчища тех, кто неотступно преследует нас. Может, Джеб? Джеб, наш фальшивый отец. Джеб, наш спаситель и наш предатель.

— Как ты там, в порядке? — спрашивает меня Игги. Я вижу, как побелели от напряжения костяшки его крепко сжимающих ветку пальцев, и успокоительно постукиваю ногой по его ботинку.

— В порядке! Только давайте отсюда поскорее сматывать удочки.

В конце концов мы устроились на вершине девяностоэтажного небоскреба на восточной окраине Манхэттена. Его еще только строят. Нижние семьдесят этажей уже застеклили, но мы залетели выше, туда, где пока стоит только пустой каркас стен. В огромных пустых оконных проемах умопомрачительный вид на Центральный парк и Восточную Реку Нью-Йорка.

Надж и я отправились в местный магазинчик и притаранили три огромных пакета с продуктами.

Наше убежище на верхотуре изрядно продувает, но зато здесь нас никто не увидит и никто не достанет. Здесь мы в безопасности. Посмотрели на закат и наконец спокойно поели. Голова болит, но терпеть можно. Ангел зевнула:

— Я устала, давайте спать.

Хорошо, что этот длинный и тяжелый день кончился. Мы построили нашу всегдашнюю пирамиду, и знакомый жест нашего единства и нашего родства успокоил мне сердце.

Вместе с Газманом я расчистила строительные дебри, а Клык и Игги натаскали изоляционных щитов. Получилось отличное укрытие от ветра. Через десять минут вся стая уже спала в нашем уютном логове.

А мне глаз не сомкнуть. Меня одолевают вопросы.

Как же это получается, что ирейзеры с такой легкостью нас выслеживают? Куда мы, туда и они, как нитка за иголкой. Пристально смотрю на свое запястье, будто от моего взгляда сидящий во мне чип сам собой выползет наружу. Получается, что хочу я того или нет, я сама и есть наводчик. И поделать с этим ничего нельзя, разве что бросить стаю и действовать в одиночку.

И потом, почему ирейзеры преследуют нас, но никак не могут прикончить? Что им мешает? Почему Ари остановил их сегодня?

И что, в конце концов, происходит с Ангелом? Ее телепатическая сила растет не по дням, а по часам. Чем-то это кончится. Я чуть не застонала, представив себе, как она настойчиво требует подарков на день рождения, сладости перед обедом или дурацкие новомодные шмотки.

Макс, перестань себя накручивать, — прорезался в голове мой внутренний Голос.

Сколько лет, сколько зим!

Пустое беспокойство ни к чему не приводит. Ты не можешь контролировать происходящие в Ангеле процессы. Ты МОЖЕШЬ спасти мир, но единственное существо, которое подвластно твоему контролю, — это только ты сама. Ложись спать, Макс. Настало время тебе учиться.

— Учиться чему? — попыталась было я спросить, но внезапно провалилась в сон и беспамятство, словно кто-то щелкнул выключателем.

108
На следующее утро я едва успеваю открыть глаза, а мне в постель уже подан завтрак… с кучей газет.

— Ништяк, — восхищению моему нет предела.

— Тебя было недобудиться, вот мы и сгоняли вниз за кофе и булочками, — непроницаемым голосом сообщает Клык.

Ничего не подозревая, с наслаждением откусываю кусок плюшки, но тут замечаю висящее в воздухе напряжение:

— Что случилось?

Кивком головы Клык указывает мне на кучу газет.

— Я думала, вы их ради комиксов купили.

Пододвигаю газеты к себе поближе.

До сих пор наша стратегия спасения и выживания основывалась на полной неприметности. Слиться с толпой, быть как все, не высовываться. Похоже, что огромные газетные заголовки на первой полосе «Нью-Йорк Пост» подорвали эту стратегию на корню. Здоровенные пахнущие свежей типографской краской буквы на весь белый свет трубят: «Чудо или Мираж?»; «Сверхчеловеческие способности или продукты генной инженерии?». Как насчет стратегии неприметности, дорогой читатель?

Клык разложил передо мной четыре газеты — мутные фотки нас, кружащих под потолком Садовой Таверны, украшают первые страницы всех четырех.

— Я их на стойке перед магазином сразу приметил, — объясняет Клык и мирно прихлебывает апельсиновый сок. — Кажись, теперь придется на время затихориться.

— Спасибо, просветил, приятель. — Раздражению моему нет предела. Только за что я на него злюсь? Нечего на зеркало пенять, коли рожа у самой крива!

Пролистываю «Нью-Йорк Таймс». Подпись под нашей фотографией гласит: «Никто пока не заявил авторство на самый необычайный цирковой трюк года».

Тяжело вздохнув, снова принимаюсь за булочку. Короче, неприметности нашей пришел конец. Слиться с толпой нам теперь так же невозможно, как если бы от нас исходило сияние. Сдается мне, на планах разыскать Институт тоже можно поставить точку. По крайней мере, временно.

От расстройства и досады я готова вопить благим матом.

— Можно загримироваться… — робко предлагает Газман, и Ангел с энтузиазмом подхватывает:

— Ага, давайте! Парики всякие, носы, усы…

Глядя на них, невозможно удержать улыбку.

109
В тот день нам снова пришлось выползти за едой. Шесть пар маскарадных париков, очков, усов и бород, к несчастью, не материализовались. Пришлось идти как есть и явить миру свои засвеченные лица.

В ближайшей гастрономии набрали бутербродов, напитков, чипсов, печенья — всего, что только можно есть на ходу.

— По-моему, как стемнеет, нам надо поскорей из Нью-Йорка убираться, — говорю я Клыку. Он согласен:

— Куда?

— Куда-нибудь недалеко. — Я еще не до конца распрощалась с попытками докопаться до сути дела в этом долбаном Институте. — Может, на Род-Айленд. Или на берег океана податься?

— Эй вы! — банка с содовой выпадает у меня из рук. На нас со всего размаху налетел какой-то пацан с волосами, как у индейца-могавка, пиками торчащими вверх на полметра.

Надж на полном ходу ткнулась мне в спину, а Клык врос в землю, готовый к бою.

— Вы, ребята, само совершенство! Вы именно те, кого мне не хватает для полного счастья! — тараторит в экстазе парнишка.

Приятно, что хоть кто-то считает нас совершенством. Даже такой псих, как этот.

— Не хватает для чего? — смертельное спокойствие Клыка не предвещает пацану ничего хорошего. Но тот не замечает опасности и машет тощей рукой в сторону витрины магазина с вывеской «Ю-До: Завтрашний стиль сегодня».

— У нас сегодня акция. Фестиваль смены стиля! — парень надрывается так, точно сейчас сообщит нам, что мы выиграли миллион. — Вы, ребята, бесплатно можете стиль поменять. Одно только условие: полная свобода творчества нашему стилисту — она сделает с вами что захочет!

— Например? — любопытствует Надж.

— Например, грим, прическа, что хотите! Только на татуировку требуется разрешение родителей.

— Тогда татуировка отпадает, — цежу я себе под нос.

— Клево! Пожалуйста, Макс, давайте пойдем. Макс, ну пожалуйста. Мне очень-очень хочется. Это же бесплатно.

Из дверей «Ю-До» со смехом выбегают две девчонки подросткового возраста. Мама дорогая! Вот наворочено! Да их родной отец с матерью не узнают! И я мгновенно соглашаюсь:

— Я за!

У Клыка недоуменно ползут вверх брови, и я бросаю на него многозначительный взгляд.

— Спасибо! Отличная акция. Как раз то, чего нам не хватало для полного счастья! Делайте с нами все, что хотите. Меняйте до неузнаваемости!

Часть 6 Кто твой отец и кто тебе мать?

110
— Классно, — одобрительно заявляет Надж, оглядывая со всех сторон мою новую джинсовую куртку. На спине, конечно, придется сделать две прорези для крыльев, но в остальном и вправду классно.

В свою очередь, я смотрю на нее и расплываюсь в улыбке от уха до уха. Она похожа на кого угодно, только не на Надж. Ее каштановую мочалку подстригли и распрямили по последнему писку моды. Тут и там высветленные шелковистые пряди стильно обрамляют ее смуглое личико. Такого преображения и представить себе было невозможно. Настоящая Золушка: из чумазого подростка — прямо в супермодели! Как это я раньше не замечала, что у нас подрастает такая красавица! Если, конечно, ей дано будет подрасти…

— Смотрите на меня! — вертится перед зеркалом Газман, с головы до ног, то есть, буквально до кроссовок, обряженный в армейский камуфляж.

— По мне, на все сто! — я поднимаю вверх оба больших пальца.

Амбарного вида секондхенд-лавочка преобразила нас до неузнаваемости. Пушистую голову Газзи искупали в перекиси водорода, по бокам обрили, а макушку намазали гелем, накрутили из выбеленных волос пипочек и покрасили кончики в голубой цвет. Но он хандрит:

— Я же просил выбрить на затылке «Куси меня».

— Нет, никаких «куси»! — торможу его деланно строгим голосом.

— А Игги-то в ухо серьгу вдели…

— Нет, я сказала!

— Всем можно, а мне нельзя!

— НЕТ! Еще раз повторить?

Он обиженно пыхтит и отходит к Клыку. Клыка тоже обрили, чуть не наголо, оставив только одну длинную прядь, которая пижонисто падает ему на глаза. Ее тоже чуть-чуть подсветлили. Рябая, в разных оттенках коричневого, она точь-в-точь похожа на хохолок ястреба. Ни хрена себе совпадение! В довершение перемены стиля он поменял свой старый черный ансамбль на новый черный ансамбль.

— Мне вот это нравится, — Ангел сняла с вешалки какие-то рюшечки и оборочки и кокетливо прикладывает их к себе. Я уже экипировала ее в новые, цвета хаки, штаны и футболку и мы уже остановились на пушистой голубой курточке.

— Мммм… — рюшечки вызывают у меня серьезные сомнения.

— Макс, ведь правда хорошенькая юбочка, — уговаривает она меня, — пожалуйста.

Интересно, играет уже Ангел со мной в свои гипнотические штучки, или еще пока нет? Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня по-ангельски невинно.

— И Селесте тоже очень нравится.

— Видишь ли, Ангел, я не очень понимаю, где ты будешь носить эту балетную пачку, особенно притом, что мы все время от кого-нибудь удираем.

Она понуро оглаживает пачку и неохотно соглашается.

— Ну что, мы готовы? — нетерпеливо спрашивает Игги. — Я не говорю, что мне здесь уже надоело, но…

— Ты, случайно, пальцы в розетку не засунул? — хихикает Газ.

Иггины соломенные волосы, и правда, стоят торчком. Концы его воинственного гребня покрашены в цвет воронова крыла.

— Что, торчком стоят? Дай-ка я потрогаю, — любопытствует он, с удовольствием ощупывая себе голову. — Клево!

Я и оглянуться не успела, как ему прокололи ухо. Тоненькое золотое колечко серьги — вот все, за что мне пришлось заплатить.

Обновленные, как заново родившиеся, выходим обратно на улицу. Уже смеркается.

Я чувствую себя свободной и счастливой. Зуб даю, даже Джебу меня теперь не узнать. Там, в «Ю-До», стилистка подняла мои косы и одним махом их отчекрыжила. Больше в полете они не будут лезть мне в глаза. Не будут на бегу забивать мне рот.

Но это далеко не единственное новшество. Половина головы у меня теперь ярко розовая. К тому же, невзирая на мои протесты, мне покрасили все, что только можно было покрасить: ресницы, веки, брови, щеки, губы. Так что я вышла на белый свет в полной боевой раскраске. Любой даст мне теперь лет двадцать, не меньше. Особенно притом, что и росту во мне под метр восемьдесят.

— Вон там парк, пойдемте, — показывает Клык.

Хорошее местечко. И темно, и места для разбега достаточно. Через пять минут мы уже поднимаемся над городом, оставляя позади его шум, огни и суету.

Какое счастье снова раскрыть крылья и дать им волю! Какое счастье снова почувствовать себя быстрой и легкой. Такой, какой на земле мне быть не дано.

Радуясь каждому движению, я лечу, выписывая в воздухе широкие круги, дыша полной грудью и подставляя ветру свою коротко стриженную голову.

Парикмахерша сказала, этот стиль называется «ветры Манхэттена».

Кабы она только знала…

111
Летим под облаками — до них рукой подать. Отсюда ясно видны очертания Манхэттена. Восточная Река отделяет его от Лонг-Айленда, и этот длинный остров много больше самого Нью-Йорка. Резко очерченная линия океана кучерявится белыми завитками барашков на гребнях разбивающихся о берег волн.

Где-то через полчаса внизу показалась черная полоса пляжа. Никаких огней. А где нет огней, там и людей нет. Клык сигналит посадку. Идем на снижение. От перепада высоты голова радостно кружится, как от шампанского. Приземляемся на мягкий мелкий песок.

— По-моему, порядок, — роняет Клык, осмотрев берег.

Пляж здесь дикий, ни ресторанчиков, ни автомобильных стоянок, ни курортных пансионов.

Эта узкая песчаная полоска похожа на укрепление, словно нарочно построенное каким-то великаном: здоровенные валуны по обоим концам и гряда таких же валунов вдоль берега ярдах в тридцати от воды. Похоже, здесь безопасно: природная крепость, да и только.

Скидываю с плеч рюкзак и извлекаю из него всякую снедь нам на ужин.

— Располагайтесь. Здесь нам и кров, и стол.

Интересно, что слышат наши в моем голосе? Облегчение или плохо скрытый горький сарказм? Раздав ребятам еду, устало опускаюсь на толстенную колоду, вымоченную соленой океанской водой и набело высушенную солнцем.

Не проходит и двадцати минут, а мы уже построили нашу заветную пирамиду и свернулись калачиком под прикрытием валунов. Песок такой мягкий, что не надо никаких матрасов.

Все уснули, а я какое-то время еще размышляю про загадочные слова, услышанные прошлой ночью. Интересно, что имел в виду Голос, когда сказал, что пришло мне время учиться? Но постепенно мысли мои смешались. Меня точно темной волной накрыло и затянуло в сон. В полудреме слышу обрывки разговоров на каком-то непонятном мне языке.

И вдруг Голос произносит отчетливо и ясно: «Это, Макс, тебе непременно надо знать. Непременно».

112
Океан. Вот еще одно новое, потрясающее, доселе нами не испытанное явление. Мы выросли в лабораторных клетках. Потом, четыре года назад, Джеб нас украл и укрыл в нашем горном убежище. Чему бы он нас ни учил, он всячески, любой ценой, оберегал нас от всех возможных новшеств.

И вдруг они посыпались на нас, как из рога изобилия. Каждый день с нами происходит что-то неизведанное. Каждый день полон открытий: новые места, новые люди, новые опыты.

— Смотрите, краб, — Газман присел у кромки прибоя и тычет палочкой в быстро зарывающееся в песок существо. Ангел тут как тут, прибежала взглянуть, волоча за собой Селесту и едва не купая ее в воде.

— Хочешь пирожок? — Игги протягивает мне плюшку.

Сегодня утром я слегка отмыла свою вчерашнюю боевую раскраску, и вместе с Надж мы отправились в ближайший город пополнить запасы съестного. В булочной «Мамы и папы» продавались домашние пирожки. Устоять перед ними было невозможно. Так что дюжина румяных плюшек перекочевала в мой рюкзак с прилавка «Мам и пап».

Должна признаться, что поставленная мной задача разыскать пирожки с яблоками не хуже тех, которые мы пекли с Эллой и ее мамой, по всей вероятности, совершенно невыполнима.

Эти ничего себе, с корицей, с коричневым сахаром, яблоки с кислинкой. Вполне достойные пирожки. Без претензий. Но, по правде сказать, не фонтан.

Поворачиваюсь к Клыку:

— Что скажешь? Вкусно?

— Нормально, — и он продолжает уплетать за обе щеки.

Нормально, нормально… Кабы он понимал что-нибудь в домашних пирожках! Что ни дай, все сметет.

— Семь из десяти, не больше, — выношу я свой приговор. — Они хоть и свежие, а жестковаты, нежности не хватает. Так что миссия под кодовым названием «совершенный пирожок» продолжается.

Игги смеется и, невзирая на мою суровую оценку, лезет в рюкзак за новой порцией…

Мокрая чуть не по пояс Надж захлебывается от восторга:

— Ка-а-ак мне нравится океан. Я ничего лучше не видела. Даже лучше чем горы. Лучше Нью-Йорка. Я, когда вырасту, буду морским биологом. Я буду плавать далеко в море, нырять с аквалангом, сделаю миллион открытий, и меня пригласят работать в Нэшнл Джеографик.

И она убежала обратно в воду, утащив за собой Игги.

Да уж конечно. Ты — в Нэшнл Джеографик, а мне — прямиком в президенты. Что ты с ней поделаешь? Мечтательница эта наша Надж…

— Им всем здесь хорошо, смотри, как они разрезвились, — говорит мне Клык, задумчиво наблюдая за стаей.

— А что здесь может быть плохого? Песок теплый, море ласковое, тишина, покой. Жаль, что мы не можем здесь насовсем остаться.

Клык с минуту молчит:

— А если бы мы точно знали, что здесь безопасно, что нас никто не достанет, ты бы хотела здесь остаться?

Похоже, он не шутит.

— А кто Институт искать будет? Информация о родителях — у всех вопрос номер один. Ее тоже раскопать надо. Джеба найти и, как минимум, поговорить с ним как следует. И что это у них за Директор? И что они с нами со всеми сделали? И почему они все в один голос твердят мне, что я должна спасти мир? А ты говоришь, остаться…

Клык поднимает руку, и я неожиданно понимаю, что чуть ли не кричу во весь голос.

— А что если… — он говорит медленно и смотрит в сторону. — А что если взять и наплевать на все это, наплевать и послать к чертовой бабушке.

У меня отпала челюсть. Вот так живешь себе с человеком всю жизнь, думаешь, что знаешь его как облупленного, а он возьмет, да тебя огорошит. Как гром среди ясного неба.

— Ты рехнулся, что ли… — начинаю я, но тут прибегает Газман и плюхает мне на колени живого краба-отшельника. За ним проголодавшаяся Ангел требует обеда. И в этой круговерти мне не найти свободной минуты, чтобы взять его за плечи, встряхнуть хорошенько и наорать на него от души: кто ты такой, и что ты сделал с настоящим Клыком?!

Ничего, как-нибудь после…

113
На следующее утро Клык с ироничным поклоном кладет передо мной «Нью-Йорк Пост». Пролистав газету, на шестой странице читаю короткую заметку: «Таинственные дети-птицы пропали бесследно».

— Наконец-то хоть одна сносная новость. Целых два дня прошло, а мы до сих пор не учинили ни одного публичного скандала, и наши фотографии не мелькают на первых полосах ни национальной, ни местной прессы. Достижение!

— Айда купаться, — зовет Надж и тянет Игги за руку. Все четверо, она с Игги и Ангел с Газманом, бегут к воде.

Солнце жарит вовсю, так что холодная вода их нисколько не смущает. Рядом со мной Клык читает газету и рассеянно опустошает банку орешков. Младшие плещутся в воде. Игги на ощупь строит замок из песка.

Здорово все-таки получилось! У нашей стайки настоящие каникулы, и я радуюсь, что они хоть на пару дней могут расслабиться, есть, спать, загорать и купаться, забыв о погонях и преследованиях.

Только меня не отпускает напряжение. Только я не могу забыть о погонях.

Как же получилось, что ирейзеры до сих пор нас не обнаружили? То следуют за нами по пятам, куда мы ни двинемся, они тут как тут. А то, как сейчас, получается, что нам удалось от них оторваться. Я ломаю голову и никак не могу понять, сидит во мне чип или нет, подает он сигналы, или это только мое больное воображение. Если подает, то куда подевались ирейзеры? Они что, играют с нами в кошки-мышки? Извращенцы.

Игра, игра, игра… Про какую-то игру говорил мне в Школе Джеб. Про игру твердит теперь Голос. Оба повторяют без конца, что надо научиться играть, что все происходящее — только тест, только очередное испытание.

Передо мной как будто загорается огромная неоновая реклама: «Играй с нами, играй, как мы, играй лучше нас». Меня наконец осеняет: вся наша жизнь — одна сплошная бесконечная жестокая игра… А меня эти извращенцы выбрали в главные действующие лица.

Задумчиво пропускаю сквозь пальцы горячий песок. Ладно, если это игра, сколько в ней играющих сторон? Всего две? А как же двойные агенты?

Я уже готова поделиться своими соображениями с Клыком, но осекаюсь на полуслове. Его темные глаза смотрят пристально и вопросительно, и меня вдруг переполняют темные подозрения.

А что если…

Отвожу от него взгляд, чувствуя, как горят у меня щеки.

Что если не все мы играем в одни ворота, что если среди нас есть предатель?

У меня явно происходит раздвоение личности. Макс номер один стыдится этих мыслей. Макс номер два твердит, что ее паранойя не один раз спасала наши жизни. Кто же их них прав?

От этих смурных размышлений меня отвлекает смех Газзи и Ангела. Они брызгаются и играют в воде в догонялки. А потом Ангел ныряет и Газ старается поймать ее под водой.

Глядя на Ангела, я снова погружаюсь в раздумья. Она, кажется, изрядно изменилась после своего недавнего заключения в Школьной клетке. Изменилась или только «кажется»?

Я больше не могу. Все эти вопросы выше моих сил. Роняю голову на руки и тихонько плачу. Если не доверять моей семье, то и жить не стоит.

— У тебя голова опять болит? — заботливо спрашивает Клык.

Вздыхая, мотаю головой и смотрю на кромку горизонта, отделяющую океан от неба.

Мне нужен Клык. Он моя единственная опора. Как же можно не доверять брату? Я просто должна ему верить.

Должна?

Газ мечется в воде, в растерянности оглядываясь вокруг. Он поднимает голову — на лице у него паника:

— Ангел нырнула и не всплывает. Я ее потерял!

Мгновение — и я в воде.

114
— Ангел! — кричу я во все горло и с размаху бросаюсь в воду. Поравнявшись с Газманом, хватаю его за плечи:

— Где? Где она нырнула?

— Вот здесь, на этом самом месте! Она в ту сторону поплыла. Я ее под водой видел.

К нам уже сбежались Клык, Надж и Игги. Впятером мы безрезультатно всматриваемся в холодную серо-голубую, мутную воду. Разбивающиеся о берег волны поднимают со дна песок.

Жаль, думаю, что никому из нас так и не установили способность к рентгеновскому видению. Сердце сжимается в ужасе. Я чувствую, как ноги мне тянет от берега сильным подводным течением, и вижу, как ветер, только что казавшийся легким бризом, гонит в океан прибрежные воды.

— Ангел! — что есть мочи кричит Надж в сложенные рупором ладони.

— Ангел! — зову я и лихорадочно прыгаю с волны на волну, подставляя грудь под прибой и моля Бога натолкнуться на нее под водой.

Приблизив лицо вплотную к воде, Клык методично разгребает ее руками и прочесывает сантиметр за сантиметром.

Расходимся в стороны по большому кругу, стараясь захватить как можно большее расстояние. Щуримся на солнце и без конца по очереди ныряем.

Я в панике. Дыхание свело. Голос сел. Глаза дерет от соли и яркого солнечного света.

Прочесали уже ярдов тридцать, если не больше — от Ангела ни следа. Где она? Смотрю назад на берег, как будто надеюсь увидеть, что она как ни в чем не бывало выходит из воды там, где на песке поджидает ее Селеста.

Время остановилось. Океан с силой тащит меня от берега вглубь. Вот так же, наверное, затянуло и Ангела. Ясно представляю себе ее окоченелое от холода и ужаса лицо. Что же это? Мы прошли огонь, воду и медные трубы, вызволили ее из Школы и все для того, чтобы океан ее от нас отнял?

Клык продолжает поиски. Он теперь движется вдоль берега, и мы, пристроившись к нему, шеренгой еще раз прочесываем всю длину пляжа, внимательно подмечая каждую деталь на воде, на берегу, в океане. Все впустую.

Еще раз…

И опять…

На горизонте какая-то точка. Усиленно моргаю: песок мне в глаза попал или..? Что? Что там? Боже мой! У меня подкосились колени. Я сама вот-вот нырну, и им придется продолжить поиски, теперь уже разыскивая Макс.

В сотне ярдов от берега над водой вынырнула маленькая мокрая головка. В изнеможении останавливаюсь и остолбенело смотрю, как Ангел, стоя на отмели по пояс в воде, радостно машет нам руками.

Чудом удерживаюсь на ногах, и мы с Ангелом бросаемся навстречу друг другу.

— Ангел, Ангел, где ты пропадала? — шепчу я, изо всех сил прижимая ее к себе.

— Догадайся! — Она на седьмом небе. — Я могу дышать под водой!

115
Хватаю ее на руки, обнимаю ее мокрое холодное тело и не могу остановиться:

— Ангел, Ангел, — повторяю я, стараясь не разрыдаться. — Я так испугалась, что ты утонула. Как же ты заплыла так далеко?

Она прильнула ко мне, обхватила руками за шею, и мы медленно двинулись к берегу. Выйдя из воды, упали на мокрый песок. Взъерошенный, замерзший Газ подбежал к нам, и я вижу, как он крепится и глотает слезы.

— Я просто плыла. Меня накрыло волной, я случайно наглоталась воды и начала задыхаться. Мы в прятки под водой играли, так что я все равно не хотела, чтоб Газ меня нашел. Поэтому я не вынырнула. А потом вдруг поняла, что если я глотаю воду, то не задыхаюсь.

Ангел захлебывается объяснениями, и я поначалу не понимаю, что она такое говорит:

— Что значит, глотаю воду?

— То и значит. Глотаю воду, а потом делаю вот так.

Она изо всех сил выдувает сморщенным носом воздух, и я облегченно смеюсь — любуясь на ее милую и родную рожицу.

— А вода из носа вытекает? — спрашивает Клык.

— Не-а. Я не знаю, куда вода девается. Но воздух точно, из носа выходит.

Я смотрю на Клыка:

— Она выделяет из воды кислород.

— Ангел, а нам показать можешь?

Она поднимается на ноги и весело бежит к воде. Зайдя по пояс, плюхается лицом вниз. Я, на всякий случай, держу ее за руку, не дай Бог снова потерять, даже всего на секунду. Ангел уходит под воду, делает огромный глоток и выдыхает через нос. От удивления глаза у меня вылезают из орбит: капельки морской воды сочатся из невидимых пор по обеим сторонам ее шеи и стекают вниз тоненькими ручейками.

— Ни фига себе! — изумленно выдыхает Газман.

Надж в красках описала эту картинку Игги, и он только присвистнул.

— Я могу так делать и плыть под водой сколько хотите, — еще раз подтверждает Ангел и раскидывает крылья, чтобы просушить их на солнце.

— Зуб даю, я тоже так смогу, — подпрыгивает Газзи, — мы брат и сестра. Если она может, у меня тоже получится.

Он с размаху бултыхается в волну, набирает полный рот воды, глотает ее, стараясь выдуть воздух носом, из которого хлещет вода. Захлебывается, задыхается и судорожно кашляет до слез и чуть не до рвоты.

Проходит минут десять, прежде чем он приходит в себя и постепенно успокаивается с несчастным видом и зеленой физиономией.

— Игги, — прошу я, — пощупай у Ангела шею, может, ты почувствуешь что-нибудь. Например, у нее на выдохе вода из пор вытекает. Проверь, может отверстия какие-нибудь обнаружишь?

Легкими, как перышко, пальцами Игги скользит по нежной шее Ангела, внимательно задерживается к низу от ушей. Но в недоумении снимает руки:

— Нет, я ничего не чувствую. Вроде все, как у нормальных людей.

Чтобы окончательно удостовериться, мы по очереди проделываем тот же опыт, который только что чуть не удушил Газзи. Не знаю, удивит ли тебя, дорогой читатель, что никто из нас, кроме Ангела, под водой дышать не может. Я, так и быть, поберегу тебя от душераздирающих подробностей. Скажу только, что нырять после наших экспериментов я долго не полезу. Не уговаривай!

Итак, Ангел может дышать под водой! Какие еще обнаружатся у нас способности? Они словно запрограммированы проявиться в назначенный день и час. В шесть лет — то, в десять — это. Как инициация в первобытном племени. Обряд свершен — и ты сильнее и могущественнее, чем прежде.

Разве не странно?

Не странно, Макс, — неожиданно звенит в моем мозгу Голос, — не странно, а божественно. Божественно и прекрасно. Вы все шестеро — произведение искусства. Радуйся этому!

Ладно, ладно, как скажешь. Вот только перестану бегать от ирейзеров да от полицейских и сразу начну радоваться. Произведения искусства. Или уроды-мутанты. Это ведь как повернуть. Стакан наполовину пуст или наполовину полон. Ты что думаешь, я не отдам, не моргнув глазом, свои крылья за нормальную жизнь с нормальными родителями и нормальными друзьями?

В ответ голова моя булькает глуховатыми смешками: Да хватит тебе, Макс, ваньку валять. Мы оба знаем, что это неправда. Ты с тоски умрешь от нормальной жизни в нормальной семье.

— Тебя никто не спрашивает!

— Не спрашивает что? — удивленно трогает меня за плечо Надж.

— Ничего-ничего, это я так.

На вот тебе, пожалуйста. Одним классные способности чужие мысли читать и под водой дышать, а другим — от Голосов ни крестом, ни пестом не отделаться. Кому, спрашивается, повезло больше?

Макс, а теперь рассуди. Что бы ты сейчас сделала, если бы все, что ни пожелаешь, было в твоей власти?

Ммм… я об этом никогда не думала. Во-первых, летать я уже умею. Чужие мысли читать, как Ангел, было бы совсем неплохо. Но, с другой стороны, тогда всегда будешь знать, если тебя кто-то не любит. А поделать с этим все равно ничего не сможешь. Так что насчет чужих мыслей — не уверена.

Может быть, ты захочешь спасти мир? — говорит Голос. — Ты когда-нибудь на эту тему задумывалась?

Не буду я никакой мир спасать, оставь свое спасение мира взрослым. Пусть они этим спасением занимаются.

Нет, Макс. Взрослые мир только губят. Подумай-ка лучше про это.

116
Ночью меня разбудил низкий, бархатный, полный нескрываемой угрозы голос:

— Смотри-ка, кто пришел вас навестить! Встречайте гостей.

Я напряглась, будто натянутая тетива лука, и только приготовилась вскочить, как на горло мне встал грубый ботинок и намертво пригвоздил к земле.

Ари, вечный мой враг Ари.

Еще секунда — проснулись Клык и Игги, а я выбросила свободную пока руку толкнуть Надж.

В венах пульсирует адреналин, напружинивая мышцы в полную боевую готовность. Ангел проснулась и, к моему облегчению, не раздумывая, с места взмыла в воздух. Крепко прижимая к себе Селесту, зависла футах в двадцати над землей. Ясно вижу, как она смотрит вниз, и на ее лице застывает выражение неподдельного ужаса.

Из положения лежа оглянуться вокруг не так-то просто. Но мне все же как-то удается приподнять голову. Отчаянный крик сам собой вырывается у меня из груди. Мы окружены. Столько ирейзеров я в жизни не видела. Сотни и сотни. Они там в Школе зря времени не теряют. Видно, плодят их теперь пачками.

Ари наклоняется ко мне и шепчет:

— Ты, когда спишь и рот у тебя закрыт, прямо конфетка. Так бы и съел. Жаль только, что косы обстригла.

— Тебя не спрашивают. Заткнись! — яростно пытаюсь вырваться из-под его сапога.

Он ржет и, надавив ногой посильнее, игриво проводит когтем по моей щеке:

— Люблю бешеных девчонок!

— Ну-ка, прочь от нее! Убери, тебе говорят, руки! — Клык остервенело бросается на Ари. Он пудов на сто легче противника, но на его стороне внезапность нападения, холодная дикая злоба и жажда крови. Я пару раз видела его таким. В таком состоянии он поистине страшен.

Игги и я кинулись было ему на помощь, но в нас тут же вцепились ирейзеры. Только успеваю крикнуть:

— Надж, Газ! Вверх и прочь! Немедленно!

Они беспрекословно подчиняются и взвиваются в воздух. Несколько ирейзеров подпрыгивают ухватить их за ноги, но ребята мои оказались расторопными. И секунду спустя они уже вне досягаемости и хлопают крыльями рядом с Ангелом. Молодцы! Одной заботой у меня меньше!

Как могу стараюсь сопротивляться. Но трое здоровенных волчин держат меня за руки и за ноги, и троих мне не одолеть.

— Клык! — ору я что есть мочи. У него уже разодрана щека. Когти Ари разорвали ее в кровавые клочья. Они остервенело катаются по песку, и в пылу битвы Клык глух ко всему, и к моим воплям, и к своей боли.

Ни в каком боксерском поединке Клыка бы не поставили против Ари. Какова бы ни была наша нечеловеческая сила, она уступает простой мускульной массе обычного взрослого ирейзера. Но Клык сражается не на жизнь, а на смерть и, похоже, размозжил-таки Ари ключицу.

Тот взвизгнул, оскалил зубы, отступил на шаг, размахнулся, крутанул Клыка вниз головой и изо всех сил хряснул его о землю. Длинная черная челка бессильно мотнулась, глаза закрылись, и Клык безжизненно рухнул на песок.

Ари еще раз приподнял его за голову и снова звезданул ею о камень. И еще, и еще.

— Прекрати! Остановись! Перестань! — Исступленная ярость застилает мне сознание и, забыв обо всем на свете, атакую схвативших меня ирейзеров головой, локтями, чем попало, кусаюсь, царапаюсь, брыкаюсь. Наудачу дернув коленом, попадаю одному из них в пах. Он орет и выкручивает мне за спиной руку.

Клык немного приходит в себя, слабо приподнимает веки. Увидев нависшую над ним морду Ари, хватает полную горсть песка и швыряет Ари в глаза. Воспользовавшись выигранной передышкой, вскакивает, выбрасывает вперед поднятую ногу и с силой ударяет противнику в грудь. Пошатнувшись, Ари задыхается и складывается пополам. Но мгновенно выпрямляется, подпрыгивает и локтем шарахает Клыку в переносицу.

Сквозь слезы вижу фонтан крови и медленно оседающее тело Клыка. Плачу, но не могу выкрикнуть ни слова — рот у меня зажат когтистой лапой ирейзера.

Как в замедленной съемке, Ари наклоняется над поверженным Клыком, раскрывает ощеренную пасть. Его обнаженные клыки вот-вот кровожадно вопьются Клыку в горло.

— Тебе конец! — свирепый рык звучит как смертный приговор моему брату.

«Боже! Боже, спаси Клыка. Боже, не оставь Клыка на растерзание этому выродку», — молюсь я про себя.

— Ари!

Мать честная! Я хорошо знаю этот голос!

Джеб! Мой приемный отец! Мой злейший враг!

117
Джеб легко раздвигает толпу ирейзеров, и они покорно расступаются перед ним, словно он Моисей, а они дети Израилевы. В глазах у меня сверкает праведный лютый гнев. Мне по-прежнему странно видеть его. Тосковать по нему, а не презирать — вот привычное состояние моей смятенной души.

Клык лежит без сознания, но еще дышит. Ари, помедлив, отпускает его. Вонючие смертоносные челюсти все еще готовы сомкнуться на горле моего брата.

— Ари, — жестко повторяет Джеб. — Ты забылся. Тебе какие даны приказания?

Не спуская глаз с Ари, он неспешно движется ко мне. Нескончаемые секунды тянутся, как часы. Наконец медленно-медленно Ари отступает от Клыка, оставив его тело лежать на песке неестественно вздыбленной грудой.

И вот, лицом к лицу, я смотрю Джебу в глаза.

Он не раз спасал мне жизнь. Он не раз спасал жизни всей нашей стае-семье. Научил меня читать, научил делать яичницу, заводить с пол-оборота машину. Когда-то он был моей единственной константой, единственной точкой опоры. Было время, когда я не могла без него дышать, на могла жить без него.

— Макс, ты понимаешь теперь? — мягко обращается он ко мне. — Понимаешь всю поразительную красоту этой игры? Ни одному ребенку, ни одному взрослому, никому не дано испытать то, что чувствуешь сейчас ты. Ты понимаешь теперь, насколько необходимо все то, что кажется тебе досадными неприятностями?

Заткнувший мне рот ирейзер медленно отлепляет от моего лица свои когтистые пальцы. Мое первое движение — плюнуть, выплюнуть забившие мне рот грязь и слезы. Плевок падает на ботинок Джеба.

— Нет, — говорю я ровным голосом, хотя все мое существо кричит от негодования и с трудом сдерживаемого желания броситься к Клыку. — Нет и тысячу раз нет. Я не понимаю и не хочу понимать. Единственное, чего я хочу, это покончить с твоей зверской бессмысленной игрой.

Его до боли знакомое лицо напряжено, словно он вот-вот потеряет терпение. Хрен с ним!

— Сколько можно тебе повторять, что ты предназначена спасти мир. В этом цель и смысл твоей жизни. Думаешь, на это способен обычный нетренированный, необученный четырнадцатилетний подросток? Так вот я тебе говорю: не способен. Ты должна стать самой лучшей, самой сильной, самой умной. Исключительной. Чтобы все у тебя было по-максимуму. Слышишь ты меня, Максимум Райд?

Нарочито закатываю глаза и зеваю. Разозлить Джеба не трудно. Челюсти его ходят желваками плохо подавляемого гнева:

— Не вздумай провалить свою миссию, — мне хорошо слышны в его голосе стальные ноты. — В Нью-Йорке ты неплохо выступила, совсем неплохо. Но и ошибок наделала. Серьезных и глупых ошибок. А за ошибки всегда приходится расплачиваться. Пора тебе принимать более обдуманные решения.

Немного помедлив, я вкладываю в свои слова весь яд, на который только способна:

— Если припомнишь, имя я выбрала себе сама. Максимум Райд — это я, и никомууправлять мной не дано. Ты мне больше не отец. И ты мне больше не указ. Я поступаю так, как сама считаю нужным.

— Я всегда останусь тебе поводырем. И если ты думаешь, что живешь, как хочешь, по своим законам, я, по всей вероятности, ошибся в твоих умственных способностях.

— Ты, Джеб, решишь, наконец, или я «самая», или дура набитая. Давай, выбирай!

Он без слов махнул рукой, и ирейзеры освободили свою хватку. Игги и я отпущены на свободу. Ари лишь зыркнул на меня и, ерничая, послал мне воздушный поцелуй — увидимся еще, сестричка. Я только плюнула ему вслед и прошипела в его мгновенно помрачневшую от моих слов рожу:

— Папочка всегда любил меня больше.

Он уже готов был кинуться на меня с кулаками, но его относит волной отступающих за валуны ирейзеров. Джеб уходит с ними.

Нет, не с ними — один из них.

118
Вывихнутое плечо горит, как в огне, ноги не движутся, но я ковыляю по песку туда, где по-прежнему неподвижно лежит Клык. Перво-наперво ощупываю ему шею — не сломана ли. Вроде нет. Осторожно переворачиваю его лицом вверх. Изо рта у него тонкой струйкой сочится кровь.

— Клык, вставай, ты ДОЛЖЕН прийти в себя, — шепчу я ему.

Над нами уже стоит вся наша стайка, и Газзи озабоченно твердит:

— С ним плохо, совсем плохо. Ему надо к доктору.

Провожу по нему руками, пальпирую каждый сантиметр его избитого тела. Похоже, ничего не сломано, но он все равно не шевелится. Кладу его голову себе на колени, снимаю футболку и осторожно промокаю кровавые полосы, оставленные на щеках когтями Ари.

Пальцы Игги нежно скользят вдоль длинного тела Клыка, и мы вместе составляем длинный перечень синяков, ушибов, шишек и кровоподтеков.

— Мы можем вместе его перенести, — предлагает Игги.

— Перенести куда? — я сама слышу, сколько горечи в моем голосе. — Больниц для таких, как мы, еще не придумали.

— Не надо в больницу, — не открывая глаз, бормочет Клык, с трудом шевеля разбитыми губами.

— Клык, тебе очень плохо? Очень?

— Плоховато… — выдыхает он, старается пошевелиться и стонет.

— Не двигайся! — я пытаюсь остановить его, но он поворачивает голову и сплевывает кровь на песок. Открывает мутные глаза, подносит ко рту руку, что-то брезгливо выплевывает в кулак — зуб.

— Все болит, хоть в гроб ложись, — он пытается дотронуться до вздутых на затылке узлов, а я пробую изобразить улыбку и провожу рукой по его разрисованным Ари щекам:

— Ты на кота похож.

Но ему не до шуток.

— Клык, — голос у меня дрожит, — только живи, пожалуйста, Клык, только живи.

И вдруг, повинуясь какому-то мощному импульсу, я наклоняюсь и целую его в губы. По-взрослому. По-настоящему.

Он охает, ощупывает свой разбитый рот, и мы без слов — оба в шоке — смотрим друг на друга.

Кровь бросилась мне в лицо. Не понимаю, как это случилось? Что на меня нашло? По счастью, Игги слеп, а Ангел отправилась Клыку за водой. Но Газман и Надж остолбенело глазеют на нас. У Газа явно вышибло землю из-под ног. Похоже, я только что порушила все устои его и без того хрупкого мира.

Медленно Клык поднимается на локте. Поддерживаем его, помогая сесть. Даже от этого малого усилия на лбу у него выступает пот. От боли он скрежещет зубами.

— Хреново дело, — говорит он и кашляет на каждом слоге.

Больше мы от Клыка о его ранах и ушибах не услышим. Он, хотя и покачивается, но уже встал на ноги, взял у Ангела стакан воды, выполоскал рот и сплюнул в песок:

— Я Ари убью!

119
К моему удивлению, невзирая на крайнее истощение и многочисленные телесные повреждения, Клык и все остальные долетели до Манхэттена, ухитрившись не свалиться с небес. Приземлились в Центральном парке — наш всегдашний приют. Клык бледный, весь в поту, вот-вот упадет от усталости, но за весь долгий перелет никто не услышал от него ни звука, ни стона, ни единой жалобы. Как ни стесняюсь я нашего странного поцелуя, но восхищения сдержать не могу:

— Ну ты крут!

— Крутой — это я, — он пытается отшутиться, но его долгий пронзительный взгляд говорит мне: «Не думай, я отнюдь не забыл, как ты целовала меня там, на берегу океана. Даже не надейся». Краснею до корней волос. Одна надежда, что под прикрытием темноты да в тени деревьев никто не увидит, какого я цвета.

Надж тем временем заботливо пританцовывает вокруг Клыка:

— Тебе чего-нибудь дать? Тебе как-нибудь помочь? Хочешь, я тебе что-нибудь принесу? — Клык давно стал для Надж героем.

Почему только для Надж? Он и есть самый настоящий герой.

Выглядит Клык так, точно упал на камни со стометровой скалы: лицо почернело — один сплошной синяк; щеки чуть не насквозь разодраны когтями Ари; идет, с трудом передвигая негнущиеся ноги. Но бодрится:

— Нормально все, не дергайтесь. Мне полет здорово помог. Мышцы расслабил, взбодрил и все такое. Так что норма.

Ладно, норма так норма. Пора вернуться к нашим планам.

— Ребята, пора искать место на ночлег, передохнуть, поесть и сделать еще один заход в поисках Института. Нельзя же бросить наше дело на полпути. Согласны?

— Согласны, — вторит мне Надж. — Я хочу знать про свою маму. И хорошее, и плохое. Всю правду.

— И я тоже, — вступает Газ, — мне бы только найти родителей, встретиться с ними разок да сказать им, какие они паразиты. Что-нибудь в таком роде: «Здравствуйте, папочка и мамочка. Я наконец нашел вас, чтобы сказать вам, какое вы говно».

Решаю, что безопасней всего нам ночевать в туннеле. На станции метро спрыгиваем с платформы и бодро маршируем по путям, благо маршрут однажды уже испробован. Не прошло и десяти минут, а мы уже снова в знакомой огромной освещенной кострами пещере, полной отвергнутого Нью-Йорком бездомного люда. Здесь и нам место найдется. Чем мы лучше?

— До чего же уютно пахнет здесь гостеприимством, — потирает Клык руки.

Не будь он раненый, я бы его стукнула хорошенько. Но в глубине души радуюсь: приходит в норму, коли у него есть силы на подобные саркастические замечания.

Забравшись на обжитую в прошлый раз цементную приступку, вдруг чувствую, что устала донельзя и что нервы мои на пределе. Единственное, на что меня хватает, это выбросить кулак в основание нашей всегдашней пирамиды, проверить, что молодняк улегся на ночлег, что Клыку хватило места вытянуться во весь рост, что Ангел уютно устроилась у меня под боком. Ложусь и сразу отрубаюсь, как одеялом, укрытая отчаянием.

Спать мне долго не приходится. Подкоркой ощущаю приближение очередного полуночного взрыва в голове. И в этом полуобморочном состоянии, не открывая глаз и не понимая, что делаю, протягиваю руку и хватаю чье-то запястье.

Сон как рукой сняло. Не раздумывая и повинуясь мощному защитному инстинкту, закручиваю за спину руку злоумышленника.

— Охолонь, зараза, — негодующе шепчет мой пленник.

Дергаю его на себя и едва не выворачиваю руку из сустава.

Клык уже на ногах и рядом со мной. Зрачки его напряженно сузились, но движется он с явным усилием.

— Из-за тебя мой Мак опять с катушек слетел, — я узнаю голос давешнего хакера и отпускаю руку. Он замечает Клыка и не выдерживает:

— Мама дорогая! Кто это тебя так разукрасил?

— Побрился неудачно.

Хакер нахмурился и потер чуть не изувеченное мной плечо.

— Какого хрена вы обратно сюда приперлись? Как вы здесь, так у меня жесткий диск в ауте.

— Покажи, — прошу я, и он сердито открывает крышку ноута.

Как я того и ожидала, экран покрыт точной распечаткой картинок, мелькающих у меня в мозгу. Опять изображения, опять слова, карты, фотки, какие-то математические уравнения.

Хакер на сей раз не выглядит психом. Он скорее озадачен.

— Понимаете, братва, все это очень странно. У вас с собой компа случайно нет?

— Нет, — откликается Клык, — даже мобильника и того нет.

— А электронного навигатора?

— Нет, говорят тебе, нет. У нас с техникой плоховато. Мы отсталые. И бедные.

— И чипа никакого нигде нет? — не отстает пацан.

Я замираю. Почти против воли перевожу взгляд на Клыка.

— Это ты о чем? Что значит чип?

Интересно, слышит он дрожь у меня в голосе или все же мне удалось ее подавить?

— Да что угодно. Любое устройство, на котором информация или дата записана. Оно тоже легко может мне песню испортить.

— А если у нас такой чип есть, ты с него что-нибудь считать сможешь?

— Если знать, какой он, может быть. Попробую. Что там у вас?

— Он маленький, квадратный, — говорю я, не глядя на него.

— Такой? — пацан раздвинул пальцы инча на три.

— Меньше, много меньше.

Его пальцы показывают пол-инча:

— У вас чип ТАКОГО размера?

Я киваю.

— Покажи, дай посмотреть, где он?

Я задерживаю дыхание.

— Он внутри меня. Я видела его на рентгеновском снимке.

Он уставился на меня, и в глазах его застыл ужас.

Выключил Мак и с треском захлопнул крышку:

— В тебя имплантирован чип вот такого размера? — он точно ушам своим не верит.

Снова киваю.

Хакер отступает от меня на несколько шагов:

— Это плохой знак. Очень плохой, — он повторяет по слогам, как будто имбецилу. — Это может быть АНБ. Понимаешь, Агентство Национальной Безопасности. Я с ними связываться не буду. Давайте-ка, друзья, держитесь от меня подальше. Тут и глазом моргнуть не успеешь, как за тобой придут. Нет, я тут ни при чем.

Он попятился от нас прочь в темноту, подняв руки, словно защищаясь от невидимых демонов.

— Я их ненавижу, ненавижу, — и исчез в черном чреве туннеля.

Да, браток, тебе не позавидуешь.

Клык бросил на меня раздраженный взгляд:

— За здорово живешь добрых людей распугиваешь. Никуда тебя с собой взять нельзя!

Жаль, что он инвалид. А то я бы ему накостыляла.

120
Ночь. До рассвета еще далеко, если, конечно, в этом подземелье можно представить себе рассвет. Надо попробовать еще немного поспать. Одному Богу известно, как нужен нам хоть час живительного сна.

Проваливаюсь в полудрему. Точно знаю, что это не сон. Но и бодрствованием мое состояние назвать трудно.

Я словно существую в некоем третьем измерении. В какой-то степени чувствую свое тело и даже отчасти понимаю, где нахожусь. Но говорить или двигаться я бессильна. Я будто смотрю кино, где я, Макс, в главной роли. Иду по туннелю. Или наоборот, стою на месте, а туннель скользит мимо меня. По обе стороны проносятся поезда. Значит, это туннель подземки.

Ладно, думаю, пусть будет туннель подземки. Мне-то что с того?

Потом вижу название станции «Тридцать Третья улица» — здание Института должно находиться на Тридцать Третьей улице.

В темноте пригрезившегося мне туннеля грязная ржавая решетка. Вижу, как я ее поднимаю. Внизу подо мной булькает зловонная жижа. Бог мой! Это нью-йоркская канализационная система.

Под городом…

Значит…

Под радужным сводом…

Десятка, Макс! Бинго! — говорит Голос.

Глаза у меня широко открываются. Клык наблюдает за мной, и во взгляде его тревога:

— Что на этот раз случилось?

— Я знаю, что нам делать. Буди команду!

121
— Сюда! — я иду в темноте туннеля с такой уверенностью, как будто на сетчатке моего глазного яблока отпечатана подробная карта. Достаточно одного взгляда, чтоб совместить ее с реальностью и отыскать нужный маршрут. Вообще говоря, от такого «картографического видения» нетрудно и рехнуться. Но в данный момент пользы от него — хоть отбавляй.

Идти-то я иду уверенно, но должна тебе признаться, дорогой читатель, что теперь мне по-настоящему страшно. Очень-очень страшно. Так, как никогда еще не было. Может быть, я не хочу знать правду. Плюс в висках стучит, точно молотом кто колотит. И от этого тоже слегка едет крыша. Может, я приближаюсь ко дню своей аннигиляции? Или наступает мой смертный час?

Надж перебивает мои невеселые мысли:

— Макс, это тебе Голос дорогу подсказал?

— Более или менее.

— Слушай больше свой Голос! — ворчит Игги, но мне не до него. Хрен с ним, пускай иронизирует.

С каждым шагом Институт все ближе. Я это чувствую каждым нервом, каждой клеточкой мозга. Может быть, мы вот-вот вступим в последнюю, в самую важную в нашей жизни битву. Пусть ценой жизни, но узнаем ответы на самые важные вопросы, которые уже много лет не дают нам покоя. Кто мы? Как они убедили наших родителей от нас отказаться? Кто привил нам птичью ДНК?

Я лично гоню от себя мысли про своих родителей. Хватит ли у меня сил справиться с правдой? Что-то я не очень в этом уверена. Так что лучше вообще ничего не знать. Но всем своим существом я жажду ответов на остальные наши «как?» и «почему?». Мне нужны имена. Я хочу знать, кто в ответе за все эти «эксперименты». Я хочу знать, где и как найти этих извергов.

Стоп. Туннель разветвляется.

— Нам направо, туда, где сняты рельсы.

Ангел шлепает рядом, доверчиво сжимая мне руку; Газ, все еще сонный, то и дело спотыкается; Игги легко держит Клыка за ремень и уверенно следует за ним по пятам.

И все мы внимательно смотрим под ноги. Где-то здесь должна быть ржавая решетка люка. Я видела ее во сне на развилке туннеля. Значит, искать надо тут. Но никакого ржавого люка не видно. Останавливаюсь, и вместе со мной тормозит вся команда.

— Я ее именно здесь и видела. Она должна быть здесь, бормочу я себе под нос.

Макс, не думай о том, что должно быть. Думай о том, что есть.

— Как мне надоели твои вечные загадки! Почему по-простому не сказать: ищи там-то и там-то!

Ладно, надо хорошенько посмотреть, что же тут все-таки ЕСТЬ. Закрыв глаза, пытаюсь почувствовать, где я и что вокруг меня. Я словно впитываю в себя этот грязный туннель, со всеми его проводами по стенам, рытвинами да ухабами. Ничего.

Упрямо двигаюсь вперед. Глаз не открываю, иду ощупью. Надо перестать смотреть — надо начать чувствовать. Вдруг какой-то мощный инстинкт пригвоздил мои ноги к земле. Стоп! Это здесь! Опускаю вниз голову. Вот она! Под слоем грязи прямо у меня под ногами неясное очертание ржавой круглой крышки люка.

Значит, не обманули меня сны и предчувствия, значит, все-таки есть во мне какие-то дарования и таланты! Что, Джеб, ты теперь скажешь про мои интеллектуальные способности?

— Ребята, сюда! — зову я к себе стаю.

Крышка поднялась легко. Едва только Клык, Игги и я потянули ее на себя, проржавевшие винты рассыпались в прах. Отодвинув ее в сторону, заглянули в глубокий бетонный колодец.

Все, теперь поздно раздумывать. Решительно ставлю ногу на встроенную в бетон стальную ступеньку и берусь руками за поручень — первый шаг в самое чрево Нью-Йорка.

Это моя судьба!

Какая бы она ни была, я должна задать Голосу этот единственный вопрос:

— Скажи мне, я умру? Скажи мне, разве все это затеяно только ради моей смерти?

Наконец он отзывается: Да, Макс, умрешь. Как все когда-нибудь умрут. Умрешь и ты.

Спасибо тебе, Конфуций!

122
Не знаю, насколько тебя это удивит, дорогой читатель, но канализационная система восьмимиллионного города еще менее приятна глазу, обонянию и всем прочим чувствам, чем ты это можешь себе представить.

Один за другим, все ниже и ниже спускаемся в колодец. На скользком, выложенном плиткой уступе шириной фута в два, не больше — передышка. Вверху над головой свод туннеля, далеко внизу под нами — стремительные потоки нечистот.

— Фу, какая грязища, — брезгливо морщится Надж. — Мы когда отсюда вылезем, надо будет всех дезинфицировать. Где, интересно, на Манхэттене хлорку продают?

Ангел запихивает Селесту подальше под рубашку, а Газман теребит мне рукав:

— Макс, смотри, вон там! Это что, крысы?

Этого нам только не хватало… При слове «крысы» я готова завизжать, как самая обыкновенная девчонка-недотрога. Но я беру себя в руки:

— Ага, одно из двух, или крысы, или мыши на стероидах. Не задерживайтесь, пора двигаться дальше.

Еще несколько десятков метров вниз — и мы на перекрестке следующего слоя туннелей. Поколебавшись, сворачиваю налево и через несколько минут останавливаюсь в полном замешательстве.

Эй, Голос, не подбросишь ли подсказочку?

Никакой надежды на ответ у меня нет. Да и какой толк от его ответов, если он только загадками говорить умеет.

И тут взгляд мой падает вниз. У меня от страха и недоумения перехватывает дыхание. Что это, мираж, наваждение или я снова брежу?

Я стою на прозрачной платформе, висящей в воздухе над канализацией. Внизу в окружении стаи с видом загнанного зверя стоит еще одна Макс. Клык протягивает к ней руку. Я чувствую его прикосновение, но я одна. Со мной никого нет, они все — там, внизу.

Когда же ты, наконец, начнешь мне доверять, Макс? — говорит Голос. — И когда ты, наконец, начнешь доверять себе самой?

— Может быть, когда я, наконец, перестану думать, что совершенно спятила, — огрызаюсь я.

Беру себя в руки и снова смотрю вниз сквозь прозрачную платформу.

Там, где мы прошли, слабо прорисовываются едва заметные световые линии. Точно указывая путь, продолжают прорастать внутрь туннеля.

Смотрю наверх — никакого тебе стеклянного свода — только покрытая многолетней плесенью грязная арка желтого кирпича. Клык все еще держит меня за руку:

— Макс, мы что-то здесь застоялись. Куда теперь? Что с тобой происходит?

— Даже и объяснять не буду, — я вытираю со лба липкий пот. — Как вылезем, сдавай меня скорее в психушку.

Делаю шаг вперед и устремляюсь в туннель, увлекая за собой всю стаю. Какие-то отсеки трубы тускло освещены светом, сочащимся из люков, какие-то совершенно тонут в темноте. Но больше я ни разу не почувствовала себя потерянной, ни разу не утратила почву под ногами, ни разу не зашла в тупик. Пройдя многие мили, я останавливаюсь. Но на сей раз не потому, что потерялась, а потому, что знаю: пришла пора остановиться.

Встали. Озираемся вокруг в темноте, переминаемся с ноги на ногу, отпугивая крыс. И тут я понимаю, почему мы здесь.

Вот она! Глубоко утопленная в стену и почти совершенно скрытая омерзительными наслоениями грязи! Железная дверь!

Ребята! Мы у цели!

123
Подожди-подожди, дорогой читатель. Не слишком-то обольщайся. Дверь, конечно же, заперта.

— Так, кто из нас может открывать замки усилием воли? Так я и знала — никто! Тогда пусть Игги попробует свои механические методы.

Мягко подвожу Игги к двери. Его чувствительные пальцы ощупывают любую неровность, шероховатость и застывают над замочной скважиной.

Потом он деловито вытаскивает из кармана набор отмычек. Седьмое чувство подсказало мне, что они непременно найдутся в одном из его карманов. Хотя эти отмычки я НАВСЕГДА конфисковала у него несколько месяцев назад, когда он дома открыл ими дверь моего запертого шкафа.

Дом… Про дом пора забыть навсегда. У вас больше нет никакого дома. Вы теперь все без-дом-ны-е.

Игги тщательно подбирает нужный инструмент. Вытаскивает один, подумав, кладет его обратно и достает другой.

Ангел переминается с ноги на ногу и нервно ежится, глядя на крыс, которых собирается вокруг нас все больше и больше.

— Они сейчас на нас набросятся, — испуганно шепчет она мне на ухо, — я их мысли тоже читать могу.

— Нет, моя хорошая, они просто нас боятся. Они ведь никогда не видели таких огромных и уродливых существ, как мы.

Она награждает меня слабой улыбкой:

— Правда, мы для них уроды?

Замок занял у Игги три минуты — персональный рекорд. На полторы минуты меньше, чем потребовалось ему, чтобы совладать с тремя замками в моем шкафу.

Но замок — это полдела. На двери нет ручки, и ухватиться, чтобы ее открыть, не за что. Игги, Клык и я как могли зацепились за край ногтями. Медленно-медленно, сантиметр за сантиметром тяжеленная дверь поддается и ползет в сторону.

За ней темная, бесконечно длинная лестница, круто уходящая вниз. Куда же еще?

— Красота! Этого нам только не хватало! — присвистнул Клык. — Спуск в темное царство.

— Макс, ты первая?

Странный вопрос. Конечно, а кто же еще? И я делаю первый шаг.

Макс, теперь ты сама по себе. Я тебе больше не помощник, — говорит Голос. — До встречи!

124
Опять болит голова. Сильнее прежнего. Превозмогая стук в висках, подгоняю наших:

— Давайте, давайте! Смелей!

Если канализационный туннель еще освещали какие-то отблески света, то здесь мы оказались в кромешной темноте. По счастью, в темноте все мы неплохо видим, особенно Игги.

Ступеням нет ни конца, ни края. Спускаемся, будто в ад.

— Ты отдаешь себе отчет в том, что ты делаешь? — осторожно спрашивает Клык.

— Мы приближаемся к цели, мы приближаемся к ответам на вопросы, которые мучали нас всю жизнь.

— Ты понимаешь, что все мы вместе с тобой подчиняемся твоему Голосу, — все более решительно настаивает Клык.

— И что с того? До сих пор Голос ничего плохого нам не сделал.

Вот и конец ступеням. Дальше спускаться некуда. Пришли!

— Перед тобой стена, — замечает Игги.

Протягиваю руки в темноту и в нескольких футах от себя нашариваю стену, дверь в стене и дверную ручку.

— Дверь! Игги, иди сюда, без твоих талантов не обойдемся!

Но, тронув на авось ручку, понимаю, что дверь поддается.

Молчим, затаив дыхание. Дверь бесшумно широко открывается, и нас захлестывает поток чистого свежего воздуха. После ядовитой канализационной вони кажется, что заново родился.

Я, как Алиса в стране чудес, которая упала в кроличью нору.

Иду вперед, и мои грязные ботинки утопают в мягком ковре. Да-да, читатель, ты не ослышался, в мягком, пушистом ковре.

Над следующей дверью указующим знаком горит лампочка: «Вход».

Открываю ее, дрожа от напряжения. Как-то все это стало уж чересчур просто. Подозрительно просто. И от этого очень страшно.

Входим во вторую дверь и останавливаемся как вкопанные.

Мы в лаборатории, точно такой же, как та, что была в Школе, в Калифорнии, за тысячу миль отсюда.

— Это Институт, — нелепо констатирую я то, что всем и без меня понятно.

— И что в этом хорошего? — откликается Газ.

125
— Мать честная! — чуть не в один голос вырывается у каждого из нас.

Компьютеры высотой выше человеческого роста. Шкафы с первоклассным лабораторным оборудованием, операционные столы, оснащенные по последнему слову техники, доски с нарисованными диаграммами. Многие из них мне знакомы — я видела их во время своих приступов.

Лавируя между столами, стараемся зафиксировать все увиденное в памяти.

Никого нет. До рассвета еще далеко, и приборы тихо гудят в сонном режиме. Но времени у нас немного. Ирейзеры где-то рядом — я отчетливо ощущаю их присутствие.

Неожиданно вижу, что один из компов в углу работает вовсю, выплескивая на экран тонны информации. Вот он, наш шанс узнать и наше прошлое, и наших родителей, и правила их чертовой игры-выживалки, и всю нашу неимоверную историю.

— Ребята, быстро к дверям! Сторожите каждый шорох. А я пока попробую здесь порыться.

Секунда — и все на местах, а я перед экраном накрываю ладонью мышку.

Пароль.

Пароль? Блин, сто миллионов вариантов, попробуй найди нужный.

В раздумье щелкаю костяшками пальцев, забыв, как раздражается из-за этого Клык.

«Батчелдер», «Школа», «Ирейзер», «Стая» — все мимо.

Не буду, дорогой читатель, утомлять тебя длинным перечнем слов, отвергнутых компьютером. Одна радость — он не отключился после третьей попытки.

— Все бесполезно! — мне кажется, я только шепнула про себя, а оказывается, кричу чуть ли не во весь голос. Нервы у меня на пределе.

— Макс, успокойся. Что случилось? — Надж тихо встает у меня за плечом.

— Все бесполезно, все! Я вас притащила в это логово, а все впустую. Я ни на что не гожусь, никчемная, никудышная. У меня больше нет сил!

Надж наклоняется поближе и проводит пальцами по экрану. Вытягивая шею у меня из-за плеча и беззвучно шевеля губами, она как будто что-то читает. В слепом раздражении мне хочется отпихнуть ее, но я сдерживаюсь — зачем обижать девчонку?

Она словно впала в транс.

— Надж, — окликаю ее, но она не отзывается. Глаза у нее закрыты.

Ее рука зависла над монитором.

— Надж, — повторяю я, — что ты там колдуешь?

Она шепчет в ответ:

— Ммм… попробуй заглавную «Х», строчную «j», строчную «n», заглавную «Р», «семь» цифрой, заглавную «Н», снова строчную «j» и «четыре», опять цифрой.

Впиваюсь в нее взглядом. С другого конца комнаты Клык пристально наблюдает за нами. Наши глаза встречаются.

Быстро, пока не забыла, печатаю вслепую только что услышанную от Надж комбинацию. Точки заполняют отведенный под пароль прямоугольник. Нажимаю «энтер». Компьютер возвращается к жизни, и на левой стороне экрана выстраивается колонка иконок.

Мы в системе.

126
Надж медленно открывает глаза, и на лице у нее расцветает широкая улыбка:

— Получилось?

— Получилось. Только как у тебя это получилось?

— С компьютером-то? Не знаю. Я просто к нему прикоснулась, вот так, — она снова протягивает руку к монитору, — и увидела, кто за ним работает. Это женщина. Курчавая, рыжая. Она все время пьет кофе. Еще я увидела, как она печатает пароль. И сам пароль тоже увидела.

— Ништяк! А ну-ка дотронься еще до чего-нибудь.

Надж подходит к стоящему рядом стулу и кладет на него руку. Закрывает глаза. Уходит в себя и через минуту снова улыбается.

— Здесь сидит дядька. Лысый. Ногти кусает. А вчера пораньше ушел домой.

Надж довольна и чуть не хлопает в ладоши:

— Я научилась делать что-то новенькое. И к тому же особенное. Кроме меня этого никто не умеет. Я молодец, да?

— Надж, ты самая настоящая молодчина! Ты даже не представляешь, как ты нас всех выручила! Не выручила — спасла!

Все это, действительно, невероятно. Но мне пора собраться. У меня есть цель. Пора выполнять то, к чему я так долго стремилась.

Прошлась по иконкам-окошечкам. Вошла в поиск. Так… Какие у нас могут быть ключевые слова? Печатаю: «Птицы, Школа, генетика».

И вдруг… Боже мой! Монитор заполняют названия файлов.

Мои пальцы летают по клавиатуре, впечатывая имена, даты, ссылки.

Ну-ка, ну-ка, что это тут такое? «Происхождение». Похоже, это то, что нам нужно. Открываю файл и буквально пожираю глазами текст. Строчку за строчкой, страницу за страницей.

Горло сводит. Я в шоке.

Тут все: наши имена, названия родильных домов и городов, еще какие-то имена. Наших родителей? Кого же еще! А рядом фотографии. Тоже их? Господи, нашли. Нашли то, что искали, о чем допытывались столько лет.

Нажимаю кнопку «в печать», и принтер начинает выплевывать страницы.

— Что ты делаешь? — подходит ко мне Клык.

— По-моему, я что-то нашла. Только времени все это читать здесь нет. Сейчас все распечатаю, и надо отсюда мотать. Давай, собирай наших.

Принтер наконец останавливается. Не перечитывая, торопливо выдираю из принтера листы бумаги, распихиваю их по карманам, прячу за пазуху. Мне не терпится рассказать нашим о моей находке, но я прикусываю язык — не время и не место.

Что, видишь теперь, дорогой читатель, я все-таки неплохой лидер. Способна оценить ситуацию и прочее.

— Вперед, вперед, пошевеливайтесь!

— Макс, подожди минутку, — просит Газман, и голос его звучит очень-очень странно.

127
Газ стоит у стены, от угла до угла закрытой занавеской. Любопытство — не порок, особенно для Газзи. Немудрено, что занавеску он отодвинул. Медленно подходим к нему поближе, и наши шесть пар глаз округляются, как тарелки.

Сердце у меня вот-вот выскочит из груди. Чтобы не закричать, я зажимаю себе рот. Ангел маленькая, и ей не сдержаться. Она кричит, и только ладонь Клыка, легшая ей на лицо, приглушает ее вопль.

За занавеской стеклянная стена. Но это ничего, не велика важность. Суть в том, что за стеклянной стеной еще одна лаборатория: снова компьютеры, снова лабораторные столы и… клетки.

Клетки, со свернувшимися в них спящими телами. Телами человекообразных форм. Дети. Десятки детей.

Мутанты.

Совсем, как мы.

128
Я онемела.

Приглядываюсь к стене повнимательней. В центре на уровне глаз крошечная кнопка. Нажимаю, даже не успев сообразить, что делаю.

Стекло расходится в стороны, и мы на цыпочках входим в лабораторию. Нервы у каждого напряжены так, что вот-вот лопнут.

Клетки и собачьи контейнеры полны детскими телами. Все наше кошмарное, уму непостижимое детство вмиг оживает перед глазами, и меня охватывает безотчетная паника. Боль в голове, о которой я на минуту забыла, вновь пульсирует так, что, кажется, череп сейчас расколется надвое.

Ангел тоскливо смотрит на какую-то клетку. Шаг — и я рядом с ней созерцаю плоды очередного «научного» эксперимента. Насколько мне известно, генетические опыты удались только с нами шестерыми и с ирейзерами. Все остальные провалились. Но белохалатники продолжают свои дьявольские затеи. И вот перед нами два крошечных существа. Сердце, почки, кишечник — все снаружи. С первого взгляда понятно — они долго не протянут. Очередные отходы производства.

— Садизм какой-то, — шепчет рядом Клык. Поворачиваюсь к нему. Он смотрит на большую кошку за решеткой. Никогда раньше я не видела в лаборатории настоящих зверей. Но только я наклоняюсь посмотреть, как существо просыпается, поворачивается, сонно моргает и засыпает снова.

Я едва устояла на ногах. У ЭТОЙ кошки человеческие глаза. Пригляделась к лапке — пальчики тоже человеческие. Такого никакой Хичкок на придумает!

Поднимаю голову. Ангел читает табличку на следующей маленькой клетке. В ней повизгивает во сне зверек, похожий на собаку.

— Привет, песик, — ласково шепчет ему Ангел. — Ты похож на Тото из «Волшебника Изумрудного Города».

Подхожу к Надж. Она застыла перед контейнером средних размеров.

Там существо с крыльями.

Перехватываю взгляд Клыка. Он тоже видит нашего крылатого собрата, тяжело вздыхает и качает головой. В глазах его застыла печаль и нежность. Подойти бы к нему, прижаться, обнять… Не время…

— Ты же понимаешь, нам их всех не спасти. — Откуда он знает, что у меня на уме?

— Предполагается, что я спасу мир. Так что здесь и начнем мою спасательную миссию.

Вот и смотри, Макс. Теперь-то ты понимаешь, чем ты отличаешься от Клыка? — неожиданно вмешивается Голос.

«Не смей чернить его в моих глазах, — думаю я, — Клык обычно прав. Он, скорее всего, прав и сейчас».

А что важнее, быть правым или поступать по правде, как велит совесть? Это один из самых трудных вопросов.

«Отстань, мне не до твоих моралей. У меня есть дела поважнее».

— Открывай задвижки, — шепчу я Игги, и он передает нашим по цепочке мою команду.

Отпираю первую клетку и тихонько встряхиваю спящее в ней существо:

— Просыпайся, беги! Ты свободен.

Бедняга только непонимающе моргает в ответ.

Несколько пленников уже очнулись и, прижавшись к решеткам, издают странные звуки. Я никогда не слышала ничего подобного. Все мы быстро-быстро лавируем между контейнерами. Наконец почти все пленники свободны. Они вылезли из своих ящиков, и кто со страхом, кто с недоумением смотрят на дверь лаборатории.

Один крупный ребенок ухватился за прутья решетки. Похоже, это девочка. Мне видны ее аккуратно уложенные по бокам крылья. Она, видимо, постарше другого крылатого существа, которое первым обнаружила здесь Надж.

Я отпираю дверь ее клетки, и она шепчет:

— Кто вы? Зачем вы это делаете?

— Детям за решеткой не место, — так же шепотом отвечаю я ей. И потом громко, на всю лабораторию, командую во весь голос:

— Сматываем удочки, быстро!

129
— Сюда, сюда, за мной! — это Надж указывает дорогу освобожденным нами мутантам. — Идите сюда, не бойтесь, это не страшно.

— Как раз страшно, — говорит Игги, — я уже слышу голоса.

— Шевелитесь, скорей, скорей! — командую я и сама удивляюсь, как твердо звучит мой голос. Сердце бешено колотится. Что я делаю, как я справлюсь с этой толпой. О них обо всех надо будет заботиться, а я и со своей-то пятеркой едва могу совладать. Ладно, об этом после, утро вечера мудренее.

— Надж, Клык, Ангел, быстрей, быстрей, торопитесь!

Подгоняя остальных, они уже проскочили мимо. Позади первые двери, вторые, и вот, наконец, лестница.

Даже и без острого слуха Игги я всем существом ощущаю, что нас вот-вот обнаружат, всем своим существом чувствую неизбежную погоню.

Думай, Макс, соображай на ходу. Прикинь, рассчитай каждый шаг.

О'кей, Голос, о'кей! Без тебя знаю. Впереди лестница. Дальше трубы канализации. Практически заталкиваю освобожденных нами детей в темный лестничный пролет — один, другой, третий…

Один из малышей не выдерживает и, поскуливая, сворачивается калачиком прямо в проходе. Хватаю его на руки и через две ступеньки скачу с ним наверх. Шаг у меня уверенный — в голове уже готов план отступления.

Слышу, как вверху Клык ударом колена отворил стальную дверь в туннель. Не прошло и пары минут, как один за другим вся наша нестройная армия выскакивает наружу в липкую, вонючую духоту канализационных путей.

— Где это мы, — спрашивает давешняя крылатая девочка. На вид ей лет десять, и, одна из немногих, она умеет говорить.

— В канализационной системе. Под большим городом. Это наш путь к спасению.

— А вот со спасением-то тебе, милочка, придется подождать! — злобно шипит сзади Ари. — Дай-ка я, Максимум, задержу тебя на пару слов. Мы с тобой еще не все друг другу сказали.

130
Внутри у меня все оборвалось, а у девочки-птицы глаза расширились от ужаса. Она что, тоже знакома с Ари? Осторожно передаю ей хнычущего у меня на руках малыша и медленно поворачиваюсь к Ари лицом.

— Ты опять здесь? Что ты тут забыл? Я-то думала, папочка тебя на коротком поводке держит!

Он судорожно сжимает кулаки, а я стараюсь выиграть время. Надо дать нашим уйти подальше.

— Так что же с тобой случилось, Ари, когда Джеб увел нас в горы? Кто там в Школе за тобой присматривал? — заговариваю я ему зубы, отвлекая на себя его внимание.

Зрачки у него сужаются, а клыки отрастают прямо у меня на глазах.

— Белохалатники, кто же еще. Только что-то ты больно обо мне печешься. Не думай, я был в хороших руках. В самых лучших. Так что обо мне отлично и без него позаботились.

— А скажи мне, Ари, это Джеб велел им тебя в ирейзера превратить, или они сами… воспользовались его отсутствием?

Каждый мускул мощного тела Ари напрягся от ярости.

— Тебе-то что за дело? Это ты у нас безупречный экземпляр, единственно стопроцентный рекомбинант. А я никто, мальчишка, брошенный на произвол судьбы.

Странно… За то, что он сделал с Клыком у океана, я бы его с радостью измолотила. Но почему-то, несмотря на это и на все остальные его злодейства, во мне поднимается волна жалости. Он прав, едва мы вырвались из Школы, я про него и думать забыла. Не вспоминала, не задумывалась ни о том, почему его Джеб бросил, ни о том, что с ним без Джеба стало.

— Так что же получается, Ари, Джеба не было рядом, он не мог тебя защитить, и с тобой проделали этот ужасный опыт?

— Заткнись, — озверело рычит он, — много ты понимаешь, кретинка.

— Кому-то явно потребовался эксперимент на жизнестойкость ирейзера. Вот они тебя и использовали, чтобы вывести суперобразец.

Ари конвульсивно сжимает и разжимает кулаки. Его трясет от злости.

— Слушай, Ари. Не думаю, что я ошибаюсь. Вот она, твоя история: в три года тебе сделали прививку волчьей ДНК. Тебя, нормального ребенка, превратили в суперирейзера. Они рассчитали, что если мутанту дать нормальное человеческое детство, увеличится его жизнеспособность и продолжительность жизни. Тебе ведь все это хорошо известно. Скажи, я права? Права?

Внезапно он рванулся вперед, обрушив на меня кулаки-кувалды. Даже с моими молниеносными рефлексами мне не удается увернуться от него на все сто, и он достал-таки мою скулу. Удар, хоть и скользнул по касательной, но я оказалась хорошенько приплюснутой к стене туннеля.

Сейчас он сделает из меня котлету. Чему быть, того не миновать. Старина Джеб, какой он ни есть дьявол во плоти, вдолбил-таки в нас законы уличной драки. Никогда не дерись по правилам — по правилам не побеждают. Любой, даже самый грязный трюк, хорош для победы. Жди боли, жди, что тебя измолотят. Если боль застала тебя врасплох, это верный проигрыш.

Отлепляю себя от стены и, чувствуя привкус крови во рту, медленно поворачиваюсь обратно к Ари:

— В нормальной жизни ты бы ходил сейчас во второй класс. Если бы, конечно, Джеб в свое время тебя уберег.

— А тебя в нормальной жизни давно бы уже уничтожили. Паршивым мутантам, как ты, в нормальной жизни не место.

— А ты-то, позволь тебя спросить, кто? Пора признать, Ари, ты не просто волосатый семилетний переросток. Одного взгляда на тебя достаточно — и все твои генетические изменения налицо! К тому же твои мутации — дело рук твоего отца. Так что кто из нас мутант паршивее, это еще вопрос.

— Заткнись! — орет Ари в бешеной ярости.

Вопреки себе самой мне становится его жалко… на долю секунды.

Всего на долю секунды.

— Видишь ли, Ари… — продолжаю я заговаривать ему зубы и внезапно, ударом с разворота, бью ногой в грудь. У нормального человека ребра были бы всмятку. Но он только покачнулся.

От его ответного удара у меня посыпались искры из глаз. Новый удар — в живот. Боже, он силен, как стадо быков.

— Тебе конец, — рычит Ари, — это я тебе говорю, конец!

Он ринулся на меня — когти выпустил, клыки обнажены, и… поскользнулся. Оступившись на склизком, грязном цементе, со всего размаху рухнул на спину, только воздух булькнул, вырываясь из его легких.

— Уводи команду подальше отсюда! — успеваю крикнуть Клыку, не поворачивая головы, и прыгаю всем телом Ари на грудь.

С каждым ударом сердце накачивает в кровь адреналин и с каждым его ударом чувствую свою нарастающую суперсилу. Накручивая себя, вспоминаю, как Ари с азартом размазывал Клыка о камни у океана.

Задыхаясь, как загнанное животное, Ари пытается меня скинуть. С перекошенным от злобы лицом хватаю его двумя руками за голову.

Но он вырывается — он быстрее и сильнее.

Мгновенно мне в ребро впивается его каменный кулак, и оба мы слышим хруст моих костей. От этого звука он входит в раж и безостановочно молотит меня, еще и еще, и еще.

За что? За что он так меня ненавидит? За что так ненавидит нас все это ирейзерово отродье?

— Наконец-то, Максимум, я дам себе волю. Нет для меня слаще радости, чем разорвать тебя на части. Все эти годы я готовился к тому, чтобы насмерть тебя измочалить. Не было минуты, чтобы я не мечтал о том, как переломаю тебе все кости.

Но я его уже почти не слышу. Я уже не я, а безжизненная боксерская груша. Теперь любое сопротивление бесполезно.

Не буду, дорогой читатель, даже стараться описать словами ни свою боль, ни его ярость, с которой он меня метелит, — нет таких слов или я их не знаю.

Еще минута — и мне конец. Но внезапно меня снова спасает осклизлый цемент. Оступившись на скользкой гнили, Ари теряет равновесие. Видно, судьба дает мне последний шанс. Собрав оставшиеся силы, бью его ребром ладони по горлу. Отличный, увесистый, мощный удар.

Язык в удушье вываливается у Ари из пасти. Большой и тяжелый, лицом вниз, он оседает на пол. Я, как дикая кошка, бросаюсь ему на спину и намертво вцепляюсь в его волчьи космы. Бац! — мордой об пол! И снова, оттянув назад башку, долбаю ею о стену туннеля. Вдруг, во внезапно наступившей тишине, слышу страшный мертвенный хруст шейных позвонков, и, как в замедленной съемке, его шея съезжает набок, а в моих ладонях бессильно мотается голова. Оцепенев, мы смотрим друг другу в глаза.

— Ты мне очень больно сделала, — выдыхает он с детским удивлением. — Я бы так с тобой не поступил.

Глаза у него закатываются, голова падает, а тело безжизненно обмякает.

— Макс, что это было? — вырастает вдруг рядом со мной Игги.

— Я… я… — захлебнувшись отчаянием, я теряю дар речи.

Сижу рядом с Ари и по-прежнему держу его голову.

— Я, кажется, сломала ему шею.

Сейчас меня вырвет…

— Он, кажется, умер…

131
Вдалеке уже слышны разъяренные голоса и тяжелый топот шагов.

Сейчас не время размышлять о случившемся. Вскакиваю на ноги, хватаю Ангела за руку. Она, в свою очередь, цепляется за Игги, и мы бежим прочь, наступая на пятки Надж и Газману. На мне живого места нет. Все болит, но я несусь сломя голову. Не к месту сейчас это дурацкое выражение — «сломя голову». Вряд ли тот, кто его придумал, когда-нибудь кому-нибудь реально сломал голову. Как только что сломала ее я.

У двери в туннель ни Клыка, ни мутантов — их давно уже и след простыл.

— Лети, — кричу я Ангелу, выпускаю ее руку, и она мгновенно взлетает, даже не отряхнувшись от грязной канализационной воды. С кроссовок ее стекает вонючая жижа, но крылья уже раскрыты. Два сильных взмаха — и она летит вдоль туннеля, озаряя темноту белизной своих перьев. За ней, бледный и все еще не оправившийся от испуга, устремляется Газ. Следом за ним — Игги.

Позади себя слышу точно раскат грома:

— Он был моим сыном!

Полный гнева и отчаяния голос Джеба догоняет меня и обрушивается мне на голову эхом, отражающимся от каждого камня в туннеле. Сердце останавливается. «Был»? Неужели я, действительно, убила Ари? Неужели он и вправду умер? Все происшедшее кажется мне кошмарным сюрреальным бредом: канализация, наши досье, мутанты в клетках, Ари… Может, все это только страшный сон?

Нет, я безнадежно бодрствую. Я безнадежно в своем уме. И все случившееся — безнадежная реальность моей безнадежной жизни.

Оборачиваюсь взглянуть на Джеба, человека, бывшего некогда моим героем. Передо мной его красное искривленное лицо:

— Это все твоих рук дело. Это затеянная тобой жестокая игра! — надрываясь, ору ему я. — Зачем она тебе была нужна? Пожинай теперь плоды своих трудов!

Джеб не отрывает от меня глаз. Помню, как он заменил мне отца; помню, как доверяла ему одному. Кто он был тогда? И кто он есть теперь?

Внезапно он меняет тактику. Он больше не кричит:

— Макс, ты ищешь разгадку секретов жизни. У нее свои законы. Их никому не постичь. Даже тебе. Я твой друг. Запомни это навсегда!

— Запомнила, уже запомнила, — и, повернувшись, несусь прочь, оставляя Джеба далеко позади.

— Забирай вправо, — успеваю скомандовать Ангелу, и она плавно сворачивает в уходящий направо просторный туннель.

Следую за ней, но выруливаю слишком поздно и едва не врезаюсь в стену. Вслед мне несется гнетущий вопль Джеба:

— Ты убила собственного брата!

132
Ужасные слова Джеба снова и снова эхом отдаются в моем мозгу, и с каждым разом их смысл и значение становятся все яснее, страшнее и непоправимее.

— Ты убила собственного брата!

Это не может быть правдой. Как может ЭТО быть правдой? Как? Или это очередной поворот в его игре? Новаяроль? Еще один тест?

Каким-то образом — не помню как — мы выбрались на поверхность. Клык поджидал нас снаружи. Меня точно грузовиком переехало, но я через силу заставляю себя двигаться. К тому же, я хорошо помню, чем набиты мои карманы. Имена, адреса, фотографии… Скорее всего, наших родителей!

— А где остальные дети? Мутанты…

Господи, как же за всем уследишь — столько всего обрушилось на меня за последние несколько часов.

— Их увела девочка с крыльями. Не знаю куда. Она ни за что не хотела с нами оставаться. Ничем ее было не убедить. Кого-то она мне напоминает…

Отмахиваюсь от него. Мне не до шуток, не до объяснений. Я вообще ни о чем не хочу ни слышать, ни разговаривать. Ни о чем и ни с кем. Даже с Клыком.

Я все еще вижу, как закатились у Ари глаза. А в ушах все еще стоит хруст его позвонков.

«Иди, — приказываю себе, — просто иди и иди. И ни о чем не думай».

Проходит минуты две, прежде чем я вдруг осознаю, что Ангел несет не только Селесту. Что-то еще оттягивает ей руки.

— Ангел, — я останавливаюсь посреди тротуара, — что у тебя там?

Что-то маленькое, черное, пушистое возится у нее под мышкой.

— Это моя собачка, — отвечает Ангел, и я вижу, как напрягается ее подбородок. Верный признак ее непоколебимого упрямства.

— Твоя что? — не веря своим ушам, переспрашивает Клык.

Мы было окружили Ангела, но тут я понимаю, что наша стайка и без того привлекает к себе ненужное внимание, и командую:

— Не останавливайтесь, вперед!

И уже на ходу бросаю Ангелу:

— А с тобой разговор еще не окончен!

В Баттери Парке, в самой нижней оконечности Манхэттена, маленькая заброшенная эстрада почти полностью скрыта от людских глаз разросшимися рододендронами и кустами можжевельника. Под ее прикрытием мы и спрятались от чужих нескромных взоров и от дождя, смывавшего с города дневную пыль. Чувствую себя опустошенной, словно кровь у меня откачали до последней капли.

— Значит, так, — стараюсь расправить плечи и придать голосу хоть какое-то подобие авторитета, — Ангел, объясни, пожалуйста, историю с этой собакой.

— Это мой пес, — твердо отвечает Ангел, не глядя на меня, — из Института.

Клык бросает мне взгляд, который недвусмысленно означает: «Если ты разрешишь ей оставить собаку, тебе крышка».

— Ангел, мы не можем оставить собаку.

Высвободившись из рук, пес садится рядом с ней. Сколько я могу судить, он ничем не отличается от обычной нормальной собаки. Смотрит на меня круглыми приветливыми глазами-бусинами и дружелюбно виляет коротким хвостом. Его черный влажный нос радостно принюхивается к тысяче новых запахов свободного мира.

Ангел притягивает собаку к себе, и Газ с любопытством придвигается к ним поближе.

— К тому же у тебя есть Селеста.

— Я люблю Селесту, но не могла же я оставить Тотала в том зверинце.

— Тотал? Почему Тотал? — интересуется Игги.

— Так было написано на карточке у него на клетке.

— Тотальный мутант. Стоит нам уснуть, как он тут же перегрызет нам горло, — Клык за словом в карман не лезет. Он точно заранее знал, как объяснить собачью кличку.

На мгновение пес поник головой и поджал хвост. Но тут же забыл обиду.

Клык смотрит на меня, словно говоря: ладно, так уж и быть, готов взять на себя миссию домашнего тирана. Обрадовавшись отведенной мне второстепенной роли, начинаю ласковые уговоры:

— Ангел, мы, беглые и бездомные, и себя-то прокормить не всегда можем. Мы живем в вечной опасности. Посуди сама, куда нам еще собака?

Она упрямо выставляет вперед подбородок и смотрит на свои кроссовки:

— Он самый лучший пес на свете.

И что, скажите на милость, с ней теперь поделать?

Беспомощно поворачиваюсь к Клыку.

— Ангел, — сурово вступает он, а она смотрит на него невинными голубыми глазами, сияющими с неумытого усталого личика.

— Как только ты перестанешь за ним ухаживать, с первого же раза с ним распрощаешься. Понятно?

С лучезарной улыбкой она бросается обнимать Клыка, а я остолбенело смотрю, как он ласково гладит ее по голове.

Он, конечно, сразу усек выражение моего лица:

— Никогда не могу устоять перед ее умоляющим взглядом. Ты же знаешь, это моя всегдашняя слабость, — шепчет он мне на ухо.

— Тотал, тебе можно остаться! Нам разрешили! — и Ангел блаженно прижимает к себе его маленькое пушистое тельце. Счастливо взвизгнув в ответ, Тотал подпрыгивает от радости.

У нас у всех дружно отпадают челюсти. Взвившись вверх этак футов на шестнадцать, он чуть не пробил крышу нашего навеса.

— Ой! — только и смогла вымолвить Ангел, а пес уже плюхнулся обратно и снова подскочил лизнуть ее в щеку.

«Вот тебе, — думаю, — и „ой!“»

133
В ту ночь мы развели костер около воды в том районе Нью-Йорка, который называется Статен-Айленд. Сидим и зализываем раны. Особенно я. Все тело — один сплошной синяк, и болит нестерпимо. Но бумаги, распечатанные в Институте, не дают мне покоя.

— Ребята, стая, семья, я так рада, что мы все вместе, что мы в безопасности. — Перевожу дыхание и постепенно подбираюсь к сути дела. — Мы нашли Институт. И думаю, что я обнаружила там именно то, что мы искали. Имена, адреса и даже фотографии людей, которые вполне могут оказаться нашими родителями.

Уверяю тебя, уважаемый читатель, на лица моей команды стоит посмотреть! Говорят, на лице написано то-то и то-то. Но я никогда не видела, чтобы лица выражали сразу столько противоречивых чувств: шок и нетерпение, надежду и смятение, удивление и страх. Все то, что, наверное, будет написано на лице у человека, впервые узнавшего о своих родителях в шесть, восемь или в четырнадцать лет.

— Чего ты ждешь, давай открывай конверт, читайте, что там написано, и рассказывайте поскорее, — торопит меня Игги.

С замиранием сердца достаю рассованные в Институте по карманам страницы. Они скрывают секреты наших замысловатых и не очень-то счастливых жизней. Вся наша стая сгрудилась вокруг меня. Заглядывают через плечо, разглаживают смятые листы.

— Макс, помнишь, Джеб сказал, что ты убила своего брата. Как ты думаешь, что он имел в виду? — ни с того ни с сего выпаливает Надж. В этом вопросе она вся. Думает что-то свое, а потом вдруг раз — и ляпнет. — Он что, хотел сказать, что Ари твой брат? Это получается, что… Я хочу сказать… — Она теряется в догадках и путается в словах.

Стараюсь не закричать и не разорваться от переполняющих меня эмоций. Стараюсь взять себя в руки:

— Не знаю, Надж, пока не знаю. Я пока не могу на эту тему думать Давайте лучше читать документы. Когда найдете что-нибудь существенное, читайте вслух.

Раздаю пачки помятых листов. Но Газ не успокаивается:

— А кто твой отец и кто твоя мать?

134
Ангел начинает читать, медленно шевелит губами и шепчет каждое слово. Секунд через десять она бормочет:

— Что-то я тут ничего не понимаю.

Но ее уже перебивает возбужденный возглас Газа:

— Нашел! Нашел!

— Дай-ка, Газзи, посмотреть, — он передает мне свои страницы.

Нет никаких сомнений. Вот его имя: Ф2824бефф (Газман). У меня замирает дыхание.

— Смотрите, вот адрес, — мой палец скользит по строчкам, — где-то в Вирджинии!

— Я тоже нашел адрес, — тихо говорит Клык. — И несколько имен. Вот мое имя. Это мое имя. Мое!

— Дай посмотреть, дай посмотреть! — все дружно на него налетели, а наш непоколебимый, невозмутимый Клык дрожит в ознобе. Мы все дрожим, как будто в одну минуту похолодало градусов на пятнадцать. Меня тоже трясет.

Надж вытащила у Клыка из рук фотографию и пристально ее рассматривает: на ней мужчина и женщина, лет примерно тридцати.

— Клык, он на тебя похож. И она тоже. Однозначно, это твои родители. Ни дать ни взять!

Голос у нее прерывается, и я вдруг замечаю, что мы все плачем. Кроме, конечно, Клыка. Он только бормочет:

— Кто знает, может, родители, а может, и нет.

В наступившем молчании слышно только, как шелестят страницы. Проходит час. В гробовой тишине мы, не отрываясь, сосредоточенно штудируем распечатанную в Институте информацию. И вот…

— Вот они, мои мама с папой! — кричит Газзи. — Кортланд переулок, дом номер сто шестьдесят семь, город Александрия, штат Вирджиния! Ангел, смотри! Смотри, это они! Умереть и не встать! Они на меня похожи и на тебя. Прямо офигительно!

Ангел молча смотрит на фотографию. Лицо ее нелепо сморщилось, и она разрыдалась. Обнимаю ее, прижимаю к себе, глажу ее мягкие волосы. Ангел вообще-то не из слезливых. Но тем больше сжимается от ее рыданий мое сердце.

Доставай, доставай скорее, дорогой читатель, свой «Кодак» — самый момент для душераздирающих фоток.

— Тут еще много всего понапечатано. Куча каких-то номеров и всякой непонятной белиберды, — недоуменно замечает Клык, возвращая меня к реальности.

Мне отлично понятно, о чем он. Зачем шифровать часть информации? Почему не всю? И зачем шифровать вообще? Что-то я не вижу здесь никакой логики.

— Да хрен с ней, с этой белибердой. Кому она нужна. Главное, что я нашел своих родителей! Ура! Я на них, так и быть, больше не злюсь!

Ладно… Поиски Клыка, Газзи и Ангела уже попали в десятку. Но ни Игги, ни я еще ничего путного не отыскали. И Надж до сих пор не нашла подтверждения сведениям, которые прежде выудила из старых Джебовых файлов.

— Игги, Игги! Здесь твоя мама! Ооо… Тут написано, что твой папа умер. — Газман печально смотрит на Игги. — Мне очень, очень жалко, что с твоим папой такое несчастье случилось. Но мама у тебя красивая. И он вслух описывает Игги женщину на фотографии, глаза, волосы, фигуру, платье…

Вот и получается, что из нас шестерых только одна я ни пришей, ни пристегни. Только про меня одну в этих институтских файлах нет никакой информации. Ни про меня, ни про моих родителей. Только я одна оказалась без роду, без племени.

Хотелось бы сказать, я, мол, такая альтруистка, что важнее стаи для меня ничего нет. Хотелось бы сказать, что находка моих ребят — самое для меня главное. Хотелось бы сказать, что меня не сломил и не разбил полный провал моих поисков. Но вранью тоже надо знать меру. И сломил, и разбил. И я вдруг почувствовала себя всем чужой, посторонней, лишней и ненужной.

Но я надеваю маску, я улыбаюсь, охаю и ахаю и вместе со всеми перечитываю страницы, радуясь вместе с моей стаей-семьей, у которой — уж давай, дорогой читатель, смотреть правде в глаза — было доселе мало радости в трудной, короткой и странной жизни.

К тому же, как ни перегружен мой мозг, а его по-прежнему не оставляют заданные Клыком вопросы. Они по-прежнему требуют ответов. И потом, замечал ли ты когда-нибудь, дорогой читатель, что эмоции, особенно негативные, зачастую отступают перед логическими размышлениями? Вот и мне раздумья над новыми загадками помогают сейчас отвлечься от собственной боли.

Почему зашифрована половина страниц?

— Может быть, белохалатники зашифровали то, что хотели хорошенько ото всех скрыть, — голос Клыка звучит по-особому приглушенно. Этим его «ночным» голосом всегда обозначены самые странные и тревожные переплеты, в которые мы попадаем.

— Например, откуда идет финансирование, какие больницы поставляют младенцев, имена сотрудничающих с Институтом фанатиков-ученых. Все ключи к их империи зла, скорее всего, зашифрованы.

— Мать честная! Если все это расшифровать, мы же их с потрохами изничтожим! — Игги уже строит планы. — Это все можно в газеты послать. В Голливуд, пусть кино сделают!

— А меня это не волнует. Мне бы только разыскать мать и отца. Раз и навсегда. Подождите, подождите, вот здесь, наконец, обо мне. — Затаив дыхание, она несколько раз перечитывает страницу, начинающуюся с Н88034гнч (Моника). — Знаете что? Все адреса, которые здесь указаны, все в Вирджинии, Мэриленде и в Вашингтоне. Это все, по-моему, рядом. Правильно? И Вашингтон — это столица, где правительство? Так?

— У меня план. Слушайте, какой я план придумал. — С лица у Игги не сходит мечтательное выражение. Он и впрямь не на шутку разошелся со своими планами. — Сперва встречаемся со всеми родителями. Счастливое воссоединение, объятия, поцелуи и все такое. Потом уничтожаем Школу и Институт и всех этих с… я имею в виду шизиков, которые нам нагадили. Дальше ликвидируем всех ирейзеров. Всех подчистую!

— А что мы теперь будем делать? — неожиданно серьезно спрашивает Газман.

— Я буду делать, что Макс скажет, — заявляет Ангел, — вместе с Селестой и с Тоталом тоже.

Услышав свое имя, Тотал виляет хвостом и лижет Ангелу руку. Что бы там над ним в Институте ни учинили, это, похоже, не испортило его характера. После Ангела он заодно лизнул и Селесту.

Бедному медведю срочно нужна хорошая стирка. И всем нам тоже. Смотрю на свою команду, и меня захлестывает волна благодарности. Мы все вместе. Нам пока ничто не угрожает. Что еще надо от жизни!

— Отправляемся в Вашингтон, — объявляю я свое командирское решение. — Но сперва надо где-то помыться. Разыщем ваших родителей, у нас ведь теперь есть все адреса.

— Эгей! — лихо горланит Газ и хлопает Игги по плечу. Тот подпрыгивает от неожиданности, и я от души хохочу вместе со всеми.

Я так их всех люблю. И так хочу, чтобы они были счастливы. Наверное, это и есть моя путеводная звезда. Но в то же время меня гложет черная тоска. Я сегодня лишила жизни живое существо. Может быть, это был мой брат. Перед нами теперь открыт путь к нашему прошлому, возможно нам предстоит узнать смысл наших жизней. Но я совсем не уверена, что я хочу до всего этого докопаться. Копайся не копайся, а ведь я так и не знаю, кто мой отец и кто моя мать.

Но это все второстепенно. Главное — моя стая. Они моя семья, и я должна сделать все, чтобы их мечты стали явью.

Даже ценой моей жизни.

Поздно ночью, а может быть, уже ранним утром, пробую поговорить с Голосом. Вдруг он все-таки соизволит мне ответить?

У меня к тебе два вопроса. Всего два. Нет, скорее всего, три. О'кей, три. Где мои мать и отец? Почему только на меня одну не было в Институте никакой информации? Почему меня мучают эти ужасные мигрени? И кто ты? Ты мне враг или друг?

Чудеса да и только. Голос отзывается безо всякого промедления:

Это больше чем три вопроса, Макс. К тому же, видишь ли, кто твой друг и кто враг — зачастую вопрос точки зрения. Лично я считаю, что я твой друг, очень хороший друг, который крепко тебя любит. Никто на любит тебя, Максимум, больше, чем я. А теперь послушай. Послушай и запомни, что я тебе говорю. Тебе на роду написано приключение. — Голос закашлялся, точно смутившись. — Необыкновенное, неописуемое приключение. Приключение по-максимуму.

Эпилог

Шесть утра. Внизу разноцветные автомобили уже ползут в Манхэттен и из него по скоростной дороге Нью-Джерси Тернпайк.

Что может быть лучше полета под облаками ранним утром! Какое счастье во весь размах расправить в воздухе крылья, взмахнуть ими во всю силу, подняться в небо на пятнадцать тысяч футов и парить.

Летим нестройной группой, подныриваем друг под друга и беспричинно улыбаемся. Земной мир наших секретов и болей остался далеко внизу. Мы в родной стихии, и нам хорошо всем вместе. Тотал, похоже, тоже рад бьющему ему в мордочку ветру, и перепад высоты его пока не смущает.

Всем нашим не терпится повстречаться с родителями. Что бы я на эту тему ни думала, я знаю, что до победного конца пойду с ними по этой дороге.

Клык смотрит на меня. И хотя я вижу его по обыкновению сдержанное и невозмутимое лицо, его нервное предвкушение встречи, его напряженное ожидание передаются и мне. Улыбаюсь ему, и глаза его освещает какой-то новый внутренний свет.

Клык. О нем надо на досуге подумать.

Я. О самой себе тоже стоит потом поразмыслить.

Там, в Вашингтоне, нас ждет или величайший триумф, или непоправимая беда. Игги считает, что встреча с родителями — залог свободы, защищенности и счастья. Я далеко не так наивна. Я точно знаю, что это ошибка.

Знание, Макс, — тяжелый груз, — говорит Голос. Он все еще меня не оставил. — Оно — двоякоострый меч. Может спасти, а может подвергнуть такой опасности, какая тебе еще и не снилась.

«Хватит, знаю, к чему ты клонишь. Я все равно должна быть с ними».

Макс, тебе уготована миссия куда важнее поиска родителей стаи. Твоя помощь нужна не только твоим друзьям — ее ждет весь мир.

Раскидываю крылья, отдавшись потоку теплого воздуха. Неподвижно парю, точно плыву на облаке — чувство, лучше которого нет на свете. В следующий раз, дорогой читатель, обещаю взять тебя в полет.

Знаешь, уважаемый Голос, что я тебе скажу:

— Мои друзья — это мой мир.

Джеймс Паттерсон Школа выживания

Часть 1 Ни родителей, ни школы, ни правил

1
В бескрайнем чистом голубом небе мы одни на сотни миль вокруг. Свобода! Резвись — не хочу! Оседлал воздушную волну — и катись! Вверх — вниз — и снова взлет! Если тебе, мой дорогой читатель, вдруг захочется острых ощущений, настоятельно рекомендую сложить крылья и — у-у-ух! — головой вниз, в свободное падение. Пролетел милю-другую, раскрыл крылья, поймал поток ветра — и качайся себе на здоровье на воздушной подушке, отдыхай. Клянусь, лучше развлечения не найдешь. Потому что лучше не бывает!

Плевать на то, что мы безродные мутанты, плевать на то, что мы в бегах и за нами вечно гоняется всякая нечисть. Зато нам даны крылья и радость полета. Разве не об этом мечтало человечество всю свою историю?

— Ой, смотрите, смотрите! НЛО! — кричит Газ.

Молча считаю до десяти. Там, куда он показывает, полная пустота.

— Газзи, шутка стара. Смешно было только первые пятьдесят раз.

В ответ мне слышно его придушенное хихиканье: чувство юмора восьмилетнего мальчишки — явление исключительное, особенное и совершенно необъяснимое. По крайней мере, для меня.

— Макс, а нам еще сколько до Вашингтона лететь? — спрашивает Надж, пристраиваясь ко мне поближе.

— Не знаю точно, но примерно час-полтора.

Надж молчит. По всему видно, она устала. Этот длинный кошмарный день не прошел для нее даром. И почему только для нее? И почему только «этот»? Ничего в этом сегодняшнем дне нет особенного. Обычный кошмарный день в длинной череде таких же длинных кошмарных дней. Если мне теперь выпадет случайно один нормальный, легкий да беззаботный денек, я, наверное, испугаюсь и заподозрю какой-нибудь подвох.

Оборачиваюсь посмотреть, как там моя стая. Игги, Клык и я держимся хорошо. Никаких признаков усталости у нас пока не наблюдается. А вот молодняку потруднее приходится. Я совсем не хочу сказать, что они слабаки, или что-нибудь в этом роде. Они все только держись какие выносливые. Особенно по сравнению с такими малосильными хлюпиками, как человеческие детеныши. Но всему есть предел. И, похоже, предел силам наших младшеньких отнюдь не далек.

Так, пора, видно, вкратце обрисовать ситуацию для новеньких. Если ты, дорогой читатель, только что присоединился к нам в наших приключениях и еще с нами как следует не познакомился, позволь представить тебе нашу семью-стаю. Нас шестеро: Ангел, ей шесть лет; Газману — восемь; Игги — четырнадцать, он слепой; Надж — одиннадцать; мне и Клыку по четырнадцать, как и Игги. Мы все выращены — или, можно даже сказать, выведены — в лаборатории генетических исследований, где ученые белохалатники наделили нас крыльями и разными другими, мягко говоря, необычными способностями. Из лаборатории — мы ее окрестили Школой — мы сбежали. А белохалатники хотят нас вернуть. Очень хотят. И гоняются за нами. Но мы не вернемся. Ни за что!

Перекладываю Тотала в другую руку. Хорошо, что весу в нем всего двадцать фунтов. Он проснулся, но только чтобы пристроиться поудобнее. И снова уютно и сонно засопел. Теперь скажи мне, пожалуйста, мой догадливый читатель, хотела я брать эту собаку? Нет! Нужна она мне была? Тоже нет. Каждый день я недоумеваю, чем нас шестерых, пребывающих в вечных бегах, в следующий раз накормить. А собаку как кормить? Думаешь, я мечтала еще об этой головной боли? Честно скажу — не очень.

— Как мироощущение? — Клык кружит вокруг меня. Его темные крылья не шелохнутся. Он и сам такой. Темный, спокойный, почти неподвижный.

— В каком смысле?

Интересно, что он имеет в виду, мои бесконечные мигрени, сидящий во мне чип с отслеживателем, мой неотвязно меня донимающий внутренний Голос или мои подживающие пулевые раны на плече и на крыле?

— Нельзя ли, браток, поточнее?

— В том смысле, что ты убила Ари.

От его прямоты у меня перехватило дыхание. Только Клык может так. Бац! — и в самое яблочко. Только он знает меня как облупленную. Только он может говорить со мной в открытую.

Когда мы удирали из Института в Нью-Йорке, за нами гнались белохалатники и ирейзеры. Боже сохрани, чтобы нам беспрепятственно откуда-нибудь смотаться! Если ты, дорогой читатель, пока у нас новенький и не знаешь про ирейзеров, объясню тебе, что это полулюди-полуволки. Они-то нас и преследуют с тех самых пор, как мы из Школы сбежали. Ари, один из ирейзеров, — мой вечный враг. В тот раз в Нью-Йорке у нас с ним случилась наша обычная стычка: он на меня кинулся, я от него как могла отбивалась. Только вдруг оказалось, что я сижу на нем верхом, а шея у него сломана и клонится вбок под каким-то нелепым углом. И мутные глаза постепенно стекленеют.

Это случилось двадцать четыре часа назад.

— Ты же понимаешь, там выбор был простой: или он тебя, или ты его. Я рад, что ты решила вопрос в свою пользу.

В ответ я только глубоко вздыхаю. У ирейзеров, действительно, все просто. Убить им — раз плюнуть. Так что с волками жить — по-волчьи выть. Приходится и самим щепетильность свою поумерить. Но только Ари — случай особый. Я его знала еще маленьким мальчишкой со времен Школы.

Да плюс еще этот душераздирающий вопль Джеба, отца Ари. Вопль, догнавший меня в туннеле и отраженный там каждым камнем:

— Ты убила собственного брата!

2
Джеб, конечно, лгун и предатель. Очень может быть, то, что он там орал, — очередное вранье, и он просто пытался побольнее меня достать. Но, с другой стороны, когда он нашел мертвого Ари, я услышала в его крике неподдельные горе и горечь.

И, хотя я его ненавижу и презираю, мне от всего случившегося и тяжело, и больно.

Ты не могла этого не сделать! Ты предназначена для важнейшего. Никто и ничто не должно встать у тебя на пути. Никто и ничто не должно помешать тебе спасти мир.

Здрасьте пожалуйста! Опять Голос прорезался. Вот достал со своим спасением мира. От плохо сдерживаемого раздражения я чуть не скрежещу зубами.

— Скажи еще, что, не разбив яйца, не сделать яичницы.

Кстати, если ты, читатель, только что к нам присоединился, забыла предупредить тебя, что у меня в голове сидит внутренний Голос. Я имею в виду, посторонний, чуждый мне голос. Уверена, в толковом словаре рядом со словом «псих» вместо объяснения окажется моя фотография. Обычная такая фотка — простенькая иллюстрация моих мутантских «особенностей».

— Хочешь, я его понесу? — кивает Ангел на щенка, пристроившегося у меня на руках.

— Нет, не надо, он не тяжелый. — Тотал весит чуть не половину нашей девочки. Как она его до сих пор тащила, в голове у меня плохо укладывается. — Я его лучше Клыку отдам. Теперь его очередь.

Поднажав немножко, взлетаю повыше. Туда, где Клык, ото всех оторвавшись, парит в гордом одиночестве. Наши крылья сами собой попадают в слаженный отработанный ритм.

— Возьми, понеси пока пса немного, — протягиваю я ему собаку.

Похожий на скотчтерьера, Тотал с минуту поерзал и примостился у Клыка за пазухой. Попутно лизнул его в нос. Клыка передернуло, и я совсем развеселилась, глядя на его брезгливую физиономию.

Освободившись от своей ноши, припускаю еще быстрее. Радостное возбуждение пересиливает усталость и тяжелое бремя недавних событий. Мы держим путь в новые края. Там мы разыщем родителей. Обязательно разыщем — это я точно знаю. Мы в очередной раз смылись и от белохалатников, и от ирейзеров. От всех наших тюремщиков удрали. Мы все вместе, никто тяжело не ранен. Что мне еще от жизни надо? Да ничего! В данный конкретный момент, каким бы коротким он ни был, я чувствую себя свободной и сильной. Мне дано перевернуть страницу и начать новую историю сначала, с чистого листа.

Как бы это поточнее определить мое состояние? Вот оно — нужное слово: «оптимизм». Оптимизм несмотря ни на что, невзирая ни на какие трудности!

Макс, оптимизм сильно переоценен. Где оптимизм, там и розовые очки, — снова нудит мой Голос. — А правде надо смотреть в лицо.

Интересно, ему оттуда, изнутри, видно, какую я ему в ответ рожу состроила?

3
Стемнело уже много часов назад. Что же они, черти, до сих пор на связь не выходят? Огромный, устрашающего вида ирейзер нервно меряет шагами лесную поляну. Внезапно останавливается и прислушивается. В наушниках сплошные помехи. Он прижимает их поплотнее, замирает и наконец, с трудом разобрав сообщение, улыбается. Улыбается, несмотря на то что все у него болит, что лютая злоба разъедает его печенки.

Команда из девяти ирейзеров зорко следит за его мордой и мигом стихает.

— Понял, — кивает он в пустоту, выключает передатчик и оглядывает свою шайку.

— Теперь нам известны их координаты, — он плотоядно потирает руки в предвкушении заварухи. — Стая движется на юг — юго-восток. Тридцать минут назад пролетели над Филадельфией. Директор был совершенно прав — они направляются в Вашингтон.

— А информация эта надежна? — спрашивает один из ирейзеров.

— Абсолютно. Получена из первых рук. — Главный принимается проверять снаряжение. Сморщившись от острой рези в плечах, проглатывает болеутоляющую таблетку.

— Чьих рук? — допытывается бандит, вставляющий в глаз монокль ночного видения.

— Скажем так, информация получена из внутреннего источника. Назовем его резидентом, — довольно откликается командир ирейзеров и даже сам слышит ликование в собственном голосе. Нетерпение горячит кровь в его жилах, пальцы сами собой сжимаются, словно уже ощущают тощую шею девочки-птицы. Он смотрит на свои руки и начинает мутировать.

Тонкая человеческая кожа покрывается густой грубой шерстью, стремительно отросшие ногти отвердевают на глазах и превращаются в стальные когти. Процесс этот не из легких. Волчья ДНК не была у него, как у других ирейзеров, естественным компонентом генотипа. Искусственная, да к тому же поздняя, прививка даром ему не прошла. Приходится справляться с некоторыми весьма болезненными трудностями переходного периода мутации.

Но он не жалуется. Стоит потерпеть ради того, чтобы вонзить в Макс эти смертоносные когти, ради того, чтобы по капле выжать из нее жизнь до последнего вздоха. То-то она удивится. Уж теперь-то она точно такого сюрприза не ожидает. Вот и посмотрим, где ее хваленая боевая готовность. Он представляет себе, как мутнеют и медленно стекленеют ее большие карие глаза. Пусть теперь подумает, самая она крутая или есть кто покруче. Пусть попробует посмотреть на него свысока или, того хуже, проигнорировать его существование. А то больно много о себе понимает! Коли он не в стае их хреновой, так будто его и вовсе не существует! Ее только стая и заботит. И отца его, Джеба, тоже.

Вот сдохнет Макс, все сразу изменится.

И он, Ари, сразу станет сыном номер один. Ради такого и из мертвых восстать можно.

4
К тому времени, как опустились сумерки, мы уже покрыли солидную часть Пенсильвании, и под нами бултыхался океан, острым языком врезавшийся в сушу между Нью-Джерси и Делавером.

— Смотрите, дети, — ехидничает Клык, — перед вами наглядное учебное пособие по географии родной страны!

Шутки шутками, но надо напомнить тебе, дорогой читатель, что, поскольку мы никогда не ходили в школу — я имею в виду настоящую школу, — все, что мы знаем, мы знаем из телевизора и из интернета. А теперь у нас прибавился еще один «источник знаний» — мой всеведающий внутренний Голос.

Вашингтон уже совсем рядом. Дальше остановки в Вашингтоне планы мои не заходили. По крайней мере, пока. Все, что меня на сегодня интересует, это что и где поесть и где переночевать. Завтра найду время пересмотреть внимательнее информацию из Института. Помнишь, мой верный и давний читатель, как кайфово получилось, когда в Нью-Йорке мы проникли в этот долбаный Институт Высшей Жизни, и нам удалось влезть там в их систему. Я просто на седьмом небе была от счастья! Короче, Надж все пароли их как-то считала, а я нашла файлы с полной про нас информацией, и про родителей, и про все… Там, в Институте, я все только распечатала, чтоб смотаться поскорее, пока нас не застукали. Читали мы все это позже.

Как знать, может быть, завтра в это самое время мы будем стоять на чьем-то пороге и нам вот-вот откроют дверь родители, потерявшие одного из нас много лет назад. Как представлю себе такую картинку, все у меня внутри холодеет.

Я устала. Мы все устали. Тем громче и тем отчаянней я застонала, когда привычная 360-градусная проверка окрестностей выявила странное черное, неуклонно к нам приближающееся облако.

— Клык, смотри, что там? Позади, направление стрелки на десять часов.

Он прищурился, пристально вглядываясь вдаль:

— Для грозового облака — движется слишком быстро. На вертолеты тоже не похоже — шума моторов не слышно. Птицы? Тоже вряд ли — для птиц больно грузные и неуклюжие. — Он недоуменно смотрит на меня. — Сдаюсь! Что это?

— Беда! Ангел, сдай в сторону! Ребята, быстро собрались! За нами погоня!

Мгновенно перестраиваемся — опасность, какая бы она ни была, надо встречать лицом к лицу.

— Летающие обезьяны, — фантазирует Игги. — Как в «Волшебнике Изумрудного Города».

И тут до меня доходит:

— Хуже! Летающие ирейзеры!

5
Хочешь верь, дорогой читатель, а хочешь не верь. Действительно, летающие ирейзеры. С крыльями. Новая омерзительная модификация. Полуволк-получеловек. А теперь еще и полуптица? Хорошенькая у них комбинация получилась. Птеродактили какие-то. И приближаются к нам со скоростью восемьдесят миль в час.

— Ирейзер, модель 6.5, — заключает Клык.

Макс, разделяйтесь. Думай трехмерно, — реагирует на ситуацию мой Голос.

— Немедленно разлетаемся, — командую я. — Надж и Газ, вам по стрелке на девять. Ангел — давай вверх! Игги и Клык, ваша позиция сразу подо мной. Клык, бросай собаку!

— Клык, не надо! — верещит Ангел, а Клык быстро запихивает Тотала в рюкзак и закидывает себе за спину, освобождая руки.

Пока мы перестраиваемся, ирейзеры притормозили, взбивая воздух здоровенными тяжелыми крыльями. Вокруг кромешная тьма — ни луны сверху, ни городских огней внизу. Но мне хорошо видны их острые клыки, сияющие в нетерпеливом хищном оскале. Кровавая охота для них — настоящий праздник.

Толчки адреналина в крови ускоряют биение сердца. Раз! Два! Три! Вперед! Сгруппировавшись, живым снарядом бросаюсь на самого здорового ирейзера. Толчок ногами — хрясь его в грудь. Перекувыркнувшись через голову, он восстанавливает равновесие и через секунду уже на меня наседает.

Спружиниваю, увернувшись от его когтей, — они со свистом разрезают воздух в сантиметре от моей щеки. Резко разворачиваюсь, но на сей раз не успеваю вовремя вильнуть в сторону, и на голову мне кувалдой обрушивается его кулачище. Не удержавшись, кубарем падаю вниз футов на десять, но мгновенно прихожу в себя и снова взлетаю, опять готовая к наступлению.

Боковым зрением вижу, как Клык обеими руками выкручивает уши одного из ирейзеров. Тот вопит от боли и, обхватив голову руками, начинает терять высоту.

Убедившись, что Клыку ничего не грозит, переключаюсь на противника. Хук правой — прямо в оскаленную пасть. Захват с поворотом. Вывернуть руку в воздухе труднее, чем на земле. Но за правое дело стоит немного напрячься. Еще одно усилие — громкий хруст, ирейзер орет и валится головой вниз. С трудом выровняв крылья, с нелепо болтающейся рукой, он неуклюже ретируется от греха подальше.

Сражение в полном разгаре. Надо мной какой-то ирейзер набросился на Надж. Она ловко от него увильнула, и, готовый всем телом встретить ее сопротивление, наткнувшись на пустоту, он плашмя нелепо рухнул на живот и завис, неловко трепыхая крыльями.

Макс, помни, маленький да удаленький, — гудит у меня в голове Голос.

6
Дошло! Ирейзеры здоровые и тяжелые, и крылья у них вдвое длиннее наших. Но в воздухе это весьма сомнительные преимущества.

Задыхаясь, вильнула в сторону, и черный сапог ирейзера только слегка скользнул мне по ребрам. Короче, считай, что он промазал, и его тяжеленную тушу по инерции пронесло на несколько метров вперед. Не дав ему перегруппироваться, практикую на нем свои испытанные удары — в ухо и наотмашь в челюсть. Но только я оказываюсь от него на почтительном расстоянии, на меня справа и слева набрасываются двое. Стрелой взмываю вверх — и эти два амбала сталкиваются лбами. Смехота, да и только.

Похоже, не я одна смекнула, что в воздушном бою мы ирейзерам сто очков вперед дадим. Чуть поодаль Газзи с налета на крутом повороте вмазывает ирейзеру в нос. Ответный удар угодил ему в бедро. Газ поморщился, но размахнулся ногой и перешиб волчине лапу.

Сколько же здесь этих скотин? В пылу драки да еще в кромешной темноте понять трудно. Кажется, десять. Ничего, с десятью справимся.

Внимание, Надж, — предупреждает меня Голос, и в ту же секунду я слышу ее крик. Намертво сжатая, она бессильно болтается в волосатых руках ирейзера, и его клыки уже оскалились над ее шеей. Камнем падаю на него сверху. Захват шеи в правой. Свободной левой намертво затягиваю «петлю». Он начинает давиться в удушье, заходится судорожным кашлем и выпускает Надж их своих смертоносных объятий.

— Делай ноги! — кричу я ей, и она исчезает в темноте.

Мой ирейзер еще пытается сопротивляться, но слабеет с каждой секундой.

— Собирай свою шайку и валите, — шиплю я ему в ухо. — Мы вам и так уже хорошенько накостыляли, а еще добавим, мало не покажется.

— Ты сейчас упадешь, — говорит Ангел спокойным, ровным голосом.

Оборачиваюсь посмотреть, что происходит. Она пристально и мрачно уставилась на явно обескураженного и практически парализованного ирейзера. Ангел переводит взгляд вниз на бездонные воды океана. В глазах у ирейзера застывает ужас, крылья складываются, и он камнем летит вниз.

— А ты, моя девочка, не по дням, а по часам все страшнее становишься. Кто бы мог подумать, что можно так просто словом заставить ирейзера головой вниз ухнуть!

Пора Игги проверить! — нашептывает Голос, и я мчусь на помощь Игги, который прилип к ирейзеру в ближнем бою. Не слушая моих криков, он схватил верзилу за рубашку.

— Макс, вали отсюда, быстрее! — Он отпускает ирейзера и стремительно отпрыгивает подальше в сторону.

Секунда, другая… Взрыв! Это Игги, оказывается, опустил заряд ему за шиворот. Со здоровенной дырой в грудной клетке, дохлая туша ирейзера мгновенно срубается вниз.

Ума не приложу, откуда только у Игги эти неистощимые запасы распиханной по карманам взрывчатки!

Макс, сейчас же глубоко вдохни, — командует мне Голос. Беспрекословно подчиняюсь и в то же мгновение получаю короткий жесткий удар в спину между крыльев. Хорошо, что легкие полны кислорода, потому что вздохнуть еще раз уже невозможно. Пару раз перевернувшись от удара, я группируюсь, поджимаю ноги, готовая пружинисто выбросить их в морду ирейзера. Но тут замираю, как громом пораженная. Ари! В шоке, я вот-вот упаду в обморок.

Одновременно мы попятились друг от друга. Ари… Как же так?! Он же умер! Я же его убила!

Ари тем временем бросился на Клыка. Я едва успеваю просигналить опасность, как Ари выбрасывает вперед руку, и его стальные когти в клочья раздирают куртку у Клыка на боку.

Тяжело дыша, осматриваюсь и оцениваю ситуацию.

Несколько уцелевших ирейзеров пятятся назад и отступают. Точнее сказать, отлетают, опускаясь все ниже. Внизу на черной поверхности океана белый фонтан брызг. Это ирейзер, посланный Ангелом в свободное падение, достиг-таки своего места назначения. Разбился, поди, бедолага!

Против нас остался один Ари. Но и он, поразмыслив, разворачивается и присоединяется к своей шайке. Мы все шестеро смотрим, как тяжело, будто со скрипом, работают его огромные крылья, с трудом удерживая в воздухе стопудовое тело. Наконец он догоняет свою команду, и они все вместе летят прочь. Ни дать ни взять стая громадных уродов-ворон, поросших шерстью жертв генетических экспериментов.

— Мы еще вернемся! — кричит он, обернувшись.

У меня исчезают последние сомнения. Это действительно Ари. Мне хорошо знаком голос моего извечного врага Ари.

— Вот тебе и на! Совершенно невозможно никого как следует насмерть убить. Не то, что в добрые старые времена, — подает голос Клык.

7
Настороженно зависаем в воздухе. Надо переждать да посмотреть, не пойдут ли ирейзеры снова в атаку. Но, похоже, они свалили, и новых опасностей небо пока не таит. К тому же, прежде чем двигаться дальше, стоит оценить наши потери: нет ли раненых, и сильно ли изувечили нас эти подонки. Клык, например, очень меня беспокоит. Он как-то странно прижимает к боку руку и тяжело переваливается в воздухе из стороны в сторону. Заметив мой встревоженный взгляд, он коротко отмахивается:

— Не дрейфь. Я в порядке.

— Ребята, Ангел, Надж, Газзи! Немедленно докладывайте, раненые имеются?

— Чуток задета нога — переживу, — откликается Газман.

— У нас никаких повреждений, — рапортует Ангел. — Я, Тотал и Селеста в целости и сохранности.

Если кто не знает, дорогие читатели, Селеста — это плюшевый медвежонок в ангельском одеянии. Ее Ангелу… — как бы это поаккуратнее выразиться? — подарили в Нью-Йорке в игрушечном магазине. «Подарили», пожалуй, — самое безобидное слово для того вымогательства, которое учинила Ангел, внушив тетке, что та должна расплатиться за ее игрушку.

— Обо мне не волнуйтесь, — говорит Надж, но голос у нее такой понурый, что в ее положительное мироощущение мне не особенно верится.

— А у меня только нос… — Игги зажимает его рукой, пытаясь унять кровотечение. — Ничего, до свадьбы заживет.

— Ладно, раз все в порядке, пора двигаться дальше. Мы уже почти в Вашингтоне. Попробуем снова скрыться в большом городе. Готовы?

Стая дружно кивает, и, описав красивую дугу, мы разворачиваемся и продолжаем прерванный ирейзерами полет.

— Белохалатники, кажись, новый образец изобрели. Только, по-моему, это полный провал. Драться в полете они совершенно не в состоянии, — размышляю я вслух.

— Ага, они как будто в первый раз в воздух поднялись. Даже летать толком не умеют, — тараторит Надж. — Возьмем нас, к примеру. По сравнению с ястребами мы просто летающие табуретки какие-то. Но рядом с этими недоделками мы парим, как песня.

Улыбаясь ее красноречивым излияниям, втихаря пересчитываю собственные увечья.

— Правильно, Надж, — звенит в воздухе голосок Ангела. — Летать они, точно, не умеют. У них и мысли были совсем не те, что обычно. Того, чтоб «убьем этих птичьих мутантов», и в помине не было. Все только и думали: «Ой, сейчас крыльями махать забуду».

Она смешно передразнивает низкий грубый голос ирейзеров, а у меня на языке вертится не дающий мне покоя вопрос:

— А больше ты в их мыслях ничего не услышала?

— Ты имеешь в виду воскресение Ари из мертвых? — Газу, видно, тоже не терпится понять, откуда среди наших врагов снова взялся убитый мной Ари.

— Ага, — я расслабилась в потоке теплого воздуха и легко соглашаюсь с его простодушной постановкой вопроса.

— Не знаю. Странно только то, что ни один из них не показался мне знакомым. Как будто я их всех в первый раз видела. И его тоже, — задумчиво отвечает Ангел.

Вообще иметь в своих рядах шестилетнюю прорицательницу весьма полезно. Хотелось бы только, чтобы она была чуток поточнее. Или чтобы извлекала нужную информацию в нужное нам время. Может, тогда могла бы заранее предупреждать, когда ирейзеры соберутся нас в очередной раз проведать.

Но, если по правде, у меня от ее проделок порой мурашки по коже. Она у нас людей гипнотизирует. И не только ирейзеров — кого захочет, собственной воли лишает. Тут и до черной магии недалеко.

За всей этой болтовней я не сразу замечаю, что Клык что-то сильно поотстал. Он никогда особой разговорчивостью не отличался, так что я поначалу внимания не обратила. А как обратила, сразу поняла: дело неладно. Крылья у него работают плохо. Бледный как смерть, он и высоту теряет, и все время заваливается набок.

Резко снижаюсь к нему, сбросив скорость.

— Что тут происходит, скажи на милость? — моя нарочитая беззаботность никогда на него не действовала. Но попробовать все равно стоило. Кто не играет, тот не выигрывает.

— Ничего, — с усилием цедит он сквозь зубы.

— Клык, — начинаю было я, но тут вижу, что его сжимающая бок рука вся в крови. — Ты в руку ранен?

— Не в руку…

И тут глаза у него закрываются, и он начинает стремительно снижаться.

Точнее сказать, камнем падает вниз.

8
— Игги! Сюда-а-а-а! — В паническом ужасе забываю всех и все на свете. В мозгу бьется единственная мысль: «Только не это! Только не Клык!»

Потом вместе с Игги мы подхватываем Клыка и волочим его по небу. Всем телом чувствую, как он безжизненно обмяк, вижу его закрытые глаза и внезапно понимаю, что задыхаюсь от горя. Буквально не могу дышать.

— Скорей на посадку, надо понять, что с ним.

Игги согласен. С трудом долетаем до узкой скалистой полоски вдоль черного океана и тяжело и неловко приземляемся. У нас одна забота — не уронить Клыка. Уже на земле наши младшие подхватывают его, помогая дотащить до плоского песчаного пятачка.

Перво-наперво останови кровотечение, — руководит мной Голос.

— Что с ним случилось? — Надж встает на колени рядом с распростертым на песке телом Клыка. Я изо всех сил стараюсь сохранить спокойствие. Или хотя бы скрыть от стаи охватившую меня панику.

Первое, что я вижу: его куртка и рубашка насквозь пропитаны кровью. Быстро расстегиваю пуговицы. От рубашки остались одни лохмотья. И под ней в такие же лохмотья превратилось тело Клыка. Ари-таки удалось совершить еще одну непотребную гнусность.

Надж охает, застыв у меня за плечом.

— Надж, ты, Газзи и Ангел, снимайте рубашки и рвите их на широкие ленты. Нам нужны бинты.

Но Надж в шоке глядит на Клыка и не шевелится. Приходится прикрикнуть, и она наконец стряхивает оцепенение:

— Ребята, держите, у меня с собой запасная чистая рубашка. И нож, если кому надо.

Трое младших занялись делом, а Игги тем временем, едва касаясь Клыка тонкими чувствительными пальцами,обследует его рану:

— Все плохо. Похоже, все очень плохо. Рана глубоченная, и к тому же не одна. Сколько он потерял крови?

— Много, даже джинсы насквозь мокрые.

— Царапина… пустяки… — слабо бормочет Клык, приоткрыв мутные глаза.

— Ш-ш-ш… Молчи! Что же ты сразу не сказал?

Я же сказал тебе, срочно останови кровотечение. Что ты валандаешься! — снова командует Голос.

— Как?

— Как что? — недоуменно поворачивается ко мне Иг, — это ты мне?

Сильным давлением. Положи сверху какую-нибудь тряпицу и крепко двумя руками прижми рану. Не бойся, навались всем своим весом. И поднимите ему ноги.

— Игги, подними Клыку ноги, — транслирую инструкцию Голоса. — Ребята, бинты готовы?

Газман передает мне свернутый в трубочку бинт, и я складываю его в импровизированную подушечку. Остановить ею фонтан крови, хлещущий из раны Клыка, — все равно что затыкать шлюз пальцем. Но ничего другого у меня под рукой нет. Приходится обходиться подручными средствами. Как и велел Голос, кладу подушечку на рану, сверху — обе руки и, нажав, стараюсь держать стабильное давление.

Песок под боком Клыка продолжает темнеть от крови.

Занимается рассвет, и тучи чаек уже вовсю кружат и галдят над водой.

— Кто-то идет, — предупреждает Ангел.

Опять ирейзеры? Нет, не похоже. Просто нормальный ранний бегун. Заметив нас, человек замедляется и переходит на шаг. Вроде бы ничто в нем меня не настораживает — по виду обыкновенный чувак. Но внешность обманчива — мы давно в этом убедились на собственном опыте.

— Что у вас случилось, ребята? Что вы тут в такую рань делаете?

Увидев Клыка, он хмурится и тут же понимает, что за темное пятно расплывается по песку. По лицу у него пробегает волна страха.

Я и рта не успеваю раскрыть, а он уже вытащил мобильник и набирает 911.

9
Гляжу вниз на Клыка, на склонившееся над ним напряженное лицо Игги, на мою испуганную стайку и понимаю, что на этот раз нам самим не справиться. Надо смотреть правде в глаза: без посторонней помощи мы Клыка потеряем. Прятаться и бежать стало моей второй натурой, и меня так и подмывает схватить Клыка в охапку, свистнуть стае и валить отсюда к чертовой бабушке, подальше от незнакомцев, госпиталей и докторов. Но послушайся я этого вечного инстинкта, и Клык умрет.

— Макс, слышишь? — Голос у Газмана испуганный.

И правда, пронзительные завывания сирены «скорой помощи» все ближе и ближе. Как это я ухитрилась их не услышать?

— Надж, — командую я торопливой скороговоркой, — ты остаешься за старшую. Я еду с Клыком в госпиталь, а вы найдите здесь укромное местечко и спрячьтесь хорошенько. Как смогу, я за вами вернусь. Быстро, пока «скорая» не приехала.

— Нет, — твердо отвечает Газман, уставившись на Клыка.

— Что? Ну-ка повтори!

— Нет, — на его физиономии проступает выражение упрямого осла. — Мы и вас одних не отпустим, и сами тут одни не останемся.

— Что ты сказал? Я не ослышалась? — добавляю в голос металл и призываю на помощь свои самые «авторитетные» и строгие интонации. Кровь уже пропитала тряпки и сочится сквозь мои пальцы. — Я кому сказала, марш отсюда немедленно.

— Нет, — стоит на своем Газ, — плевать мне на то, что случится, — мы здесь без тебя не останемся. Один раз уже остались. Ничего хорошего из этого не получилось.

— Я с Газманом согласна, — Надж скрещивает на груди руки.

Ангел поддакивает ей и кивает. Даже Тотал, сидящий на песке у ее ног, согласно подрявкивает в такт ее кивкам.

От удивления у меня отвисает челюсть. Они никогда в жизни не сопротивлялись моим приказам.

Но, как ни хочется мне на них хорошенько наорать, уже поздно. Двое санитаров с носилками бегут к нам, увязая в песке. По нашим лицам бегают красные полосы света — «скорая» стоит в стороне, но мигалка продолжает крутиться.

— Сетьчярп! Седз онсапо. Етидоху, — этот наш тайный язык — мой последний шанс. В страродавние времена, еще за решеткой в лаборатории, чтобы нас никто не понял, мы использовали его в случаях крайней опасности.

— Нет, — говорит Газман, и его нижняя губа начинает дрожать. — Отч аз ин.

— Что здесь произошло? — Врач «скорой» уже наклонился над Клыком со стетоскопом.

— Несчастный случай, — отвечаю я ему, продолжая испепелять взглядом Газа, Надж и Ангела.

Неохотно снимаю с Клыка руки. Они у меня ярко-красные, как и все его тело. А лицо у него — белое и неподвижное.

— Какой такой «несчастный случай»? С бешеным медведем что ли повстречались?

— Примерно так, — коротко вру я сквозь зубы.

Санитар светит в глаза Клыку лучом маленького, но сильного фонарика. И до меня доходит, что Клык без сознания. Ужас и чувство опасности сплелись во мне воедино. Мы все вот-вот попадем в госпиталь. Одного этого уже будет достаточно, чтобы у всех нас крыша поехала. И сверх того, я наконец отчетливо осознаю, что все это может оказаться напрасным.

Потому что Клык все равно умрет.

10
«Скорая» внутри показалась мне настоящей тюрягой на колесах.

Знакомый запах антисептика вызвал перед глазами картины бредовых кошмаров Школы и лаборатории. От этих воспоминаний живот мне скрутило в тугой болезненный узел.

Сижу рядом с Клыком и держу его холодную руку, в вену которой ему уже вставлена игла капельницы. Сказать моим все равно ничего невозможно — какие там разговоры перед санитарами и врачом. Да и что мне им сказать — меня накрыли страх, горе и безумие, лишив способности сколько-нибудь здраво оценить ситуацию.

Скажи, ты все знаешь, Клык выживет? — спрашиваю я Голос.

На ответ я не слишком надеюсь. Когда мне надо, он ничего напрямую не скажет. Я и сейчас от него никакого ответа не получаю.

— Внимание, сердце! — один из медиков обеспокоенно достает кардиограф. Электрокардиограмма показывает бешеный ритм сердца.

— Делаем экстренную дефибрилляцию. — Они немедленно пристраивают к его груди лопаточки электродов.

— Не надо! — медики изумленно оборачиваются на мой громкий голос. — Не надо, у него сердце всегда так колотится. Очень быстро. Это для него нормально.

Послушали бы они меня или нет, мне так и не удалось узнать — в этот самый момент мы въехали в ворота больницы. И вокруг нас завертелась суетливая карусель.

Подъехали больничные санитары с каталкой. Команда «скорой» передает медсестрам бумаги со снятыми показаниями. Клыка тут же увозят куда-то по длинному коридору, и мы теряем его из виду. Пробую пройти за ним, но меня останавливает дежурная медсестра:

— Пусть его доктора сначала осмотрят. — И она переворачивает страницу в своем журнале записей. — А ты пока можешь дать мне некоторые сведения. Как его зовут? Кем он тебе приходится? Бойфренд?

— Его зовут… Ник. — Я вру и нервничаю. — Он мой брат.

Медсестра смотрит на мои белокурые волосы, на мою бледную кожу и недоверчиво сравнивает меня с темноглазым, темноволосым и смуглым Клыком. Ежу понятно, что она при этом думает.

— Он всей нас брат — поддерживает меня Надж, нарушив от волнения все правила грамматики.

Медсестра критически обозревает нашу шестерку. Никакого родства, глядя на нас, заподозрить нельзя. Надж негритянка. Игги блондин. Разве что Газзи и Ангел, единственные среди нас родные брат с сестрой, и вправду немного похожи друг на друга.

— Нас всех усыновили, — растолковываю я ей. — Наши приемные родители — миссионеры.

Молодец! Я мысленно повесила себе медаль «За вдохновенное вранье». Отличная залипуха. Родители миссионеры. Значит, уехали за… за… с миссией! А меня оставили в доме за старшую.

К нам торопливо подходит врач в зеленой больничной форме. Обращаясь ко мне, он внимательно оглядывает нас всех.

— Мисс, пройдемте, пожалуйста, со мной, прямо сейчас.

— Думаете, они уже обнаружили его крылья? — Игги практически не шевелит губами.

Дважды похлопала его по спине. Что означает: пока я не вернусь, остаешься старшим. Он кивает, а я следую за доктором, чувствуя себя входящей в камеру смертников.

11
На ходу врач оглядывает меня хорошо знакомым мне ощупывающим взглядом, оценивающим мои биологические параметры. Сердце мое опускается.

Самые страшные мои опасения становятся реальностью. Я уже вижу, как за мной снова захлопывается решетчатая дверь клетки. Проклятые ирейзеры. Как я их ненавижу! Вечно появятся, все испортят, всех изувечат… Ненавижу!

Врагов, Макс, надо уважать. Не следует их недооценивать — это большая ошибка. Стоит их недооценить — они тут же тебя и уничтожат. Уважай их способности. Уважай их возможности. Даже, если они не уважают твои.

Это снова мой Голос. Я тяжело вздыхаю. Хватит трундеть. Как скажешь!

Пройдя двойные двери, мы оказались в маленькой, выложенной кафелем и очень страшной комнате. Посередине каталка. На ней Клык.

В рот ему вставлена трубка. Разные другие трубки прикреплены к рукам. Зажимаю рот рукой. Я не боюсь крови, но в мозгу невольно мелькают яркие болезненные воспоминания об экспериментах, которые над нами проделывали в Школе. Пусть опять прорежется мой внутренний Голос. Пусть говорит, что хочет, только бы его нотации отвлекли меня от возвращения в прошлое.

Еще один врач и медсестра стоят рядом с Клыком. Они срезали с него рубашку и куртку. Весь бок у него разодран в клочья, и ужасные глубокие рваные раны по-прежнему кровоточат.

Доктор привел меня сюда, но теперь он, похоже, не знает, что сказать.

— Он… он выживет? — каждое слово застревает у меня в горле. Я не могу представить себе, как жить без Клыка.

— Гарантировать мы пока ничего не можем. — Оба врача выглядят очень обеспокоенными, а женщина спрашивает меня:

— Ты его хорошо знаешь?

— Он мой брат.

— Ты, как он? — продолжает допытываться она.

— Да. — Челюсти у меня крепко сжаты, и я не отвожу глаз от Клыка. Чувствую, как напрягается у меня каждый мускул и как нарастает возбуждение от неожиданного прилива адреналина. Перво-наперво толкай тележку на ногу тетке, потом…

— Это хорошо. Значит, ты сможешь нам помочь. — В голосе доктора, который меня сюда привел, звучит облегчение. — Потому что мы многих вещей не понимаем. У него, например, странный ритм сердца.

Смотрю на кардиограмму. Зубцы на ней очень частые и беспорядочные.

— Этот график недостаточно регулярный, но, по-моему, зубцам следует быть еще чаше. Нормальный ритм сердца у нас вот такой. И я несколько раз щелкаю пальцами в ритм ударам моего сердца.

— Можно, я… — доктор подходит ко мне со стетоскопом. Опасливо киваю.

Он слушает мое сердце и на лице его все отчетливее проступает полное недоумение.

Потом он передвигает стетоскоп к моему животу и внимательно исследует несколько разных точек.

— Ты можешь мне объяснить, почему я слышу вот здесь движение воздуха?

— У нас в этом месте находятся воздушные мешки.

Я терпеливо рассказываю им все, что сама про нас знаю. Но горло свело, а ладони уже давно сами собой сжались в кулаки.

— У нас есть легкие, но вдобавок к ним еще небольшие воздушные мешки. У нас желудки не такие, как у людей. И кости. И состав крови. В общем, более или менее, у нас все не как у людей.

— И у вас есть… крылья? — спрашивает второй доктор, понизив голос.

Я только молча киваю.

— Значит, получается, что вы — гибрид человека и птицы.

— Значит, получается. Хотите, назовите гибридом, хотите, мутантом, хотите выродком. Как вам будет угодно. Я лично предпочитаю «авиан американ».[16]

Смотрю на медсестру. Она явно напугана, и по всему видно, что она бы с удовольствием в этот момент оказалась бы где угодно, только не здесь. Я ее очень даже понимаю.

Но женщина-врач уже переходит к делу:

— В качестве противодействия шоку мы вводим ему сейчас через капельницу солевой раствор. Но ему необходимо переливание крови.

— Ему нельзя влить чело… обычную кровь. — Все те обрывочные сведения по анатомии, биологии, генетике, которые я узнала в Школе из рапортов и докладов, все это вдруг всплывает у меня в голове. — Наши красные кровяные тельца такие, как у птиц.

Врач кивает:

— Раздевайся. Готовься к переливанию крови. Ты дашь ему свою кровь.

12
Двадцать минут спустя, двумя пинтами легче, я, покачиваясь, добрела до комнаты ожидания. Они немного перебрали — так много крови мне бы сдавать не следовало. Но Клык сейчас в операционной и ему необходима вся кровь, какую только можно достать, а я переживу.

Комната ожидания полна родственниками пациентов. Но моей стаи нет.

Обошла ее по периметру, заглядывая под столы и стулья, вдруг они там спрятались — никого.

Бегаю из зала в зал; голова кружится, то ли от потери крови, то ли от волнения. Я и так ослабела, а мысль, что я могу потерять стаю, совсем сбивает меня с ног.

— Ты своих ребят ищешь? Они здесь. — Маленького роста темноволосая нянечка протягивает мне пакетик яблочного сока и булочку. — Ешь, голова меньше будет кружиться. А твои… братья и сестры в седьмой комнате, вон там, дальше по коридору.

— Спасибо. — Как я могу ей верить? В каждом лице, в каждом новом человеке таится возможный подвох. «А вдруг»…

В комнату номер семь ведет тяжелая солидная дверь. Открываю ее без стука. На меня смотрят четыре пары знакомых глаз. От облегчения — каким бы временным оно ни было — колени подгибаются, и я оседаю на пол.

— Ты, наверно, и есть Макс, — приветствует меня чей-то голос. Не мой всегдашний, внутренний, а внешний и совершенно посторонний.

Хорошо, что я уже сижу… Боже, за что, опять какая-то новая петрушка! Передо мной стоит чувак, коротко стриженный, в отличном темно-сером костюме, в ухо воткнут крошечный, почти невидимый наушник переговорного устройства. Ирейзер. Их с каждой новой моделью отличить все труднее. Но вроде у этого парня глаза не светятся тем хищным жадным светом, по которому мы узнаем наших врагов. Но кто бы он ни был, а мне отвечать за мою стаю.

— Пожалуйста, присаживайся к нам поближе, — радушно приглашает еще один голос.

13
Их трое. Двое мужчин и одна женщина. Все трое с уверенным официальным видом, как члены правительства, которых показывают по телевизору, сидят за столом.

Игги, Надж, Ангел и Газзи — за тем же столом, и перед каждым стоит поднос с едой и пластиковыми чашечками из больничного кафетерия. Приглядевшись, понимаю, что ни один из них до еды не дотронулся. Хотя все они, поди, голодные, как волки. Вот молодцы ребята. От гордости за их силу воли на глаза у меня набегают слезы.

— Вы кто? — спрашиваю я официальную троицу. К моему собственному удивлению, голос у меня ясный и твердый. Мысленно начисляю себе за это пару очков.

— Мы из Федерального бюро расследований, — говорит один из мужчин и наклоняется, протягивая мне свою визитку. На ней федеральный орел и все как полагается. — И мы на вашей стороне. Нам только что сообщили о ваших неприятностях, вот мы и приехали посмотреть, не можем ли вам чем-нибудь помочь.

Как же это ему удается такой искренний голос изображать.

— Спасибо вам огромное. — По стенке добираюсь до стола и, едва не теряя сознания, плюхаюсь в ближайшее кресло, — но мне кажется, что у большинства людей в больнице те или другие «неприятности». Сомнительно, что ФБР хочет помочь здесь каждому пациенту. Что вам от нас надо?

На мгновение они переглядываются, и в глазах одного из них я замечаю задавленную усмешку.

Тот первый, который дал мне свою визитку, Дин Михелсон, грустно улыбается:

— Макс, нам хорошо известно, как много трудностей выпало на вашу долю. И мы искренне сожалеем, что … Ник ранен. Но мы вам, действительно, можем помочь.

От усталости я плохо соображаю, а мне надо хорошенько подумать. Стая смотрит на меня во все глаза. К тому же запах стоящего перед ними на столе завтрака щекочет мне нос.

— Ангел, дай Тоталу немножко еды со своей тарелки. Пережди немного и смотри, в порядке ли он. Если с ним ничего не случится, всем можно поесть.

Тотал, будто откликнувшись на свое имя, запрыгнул на стул рядом с Ангелом и завилял хвостом. Но Ангел колеблется — рисковать Тоталом она не хочет.

— Смотрите, — женщина-агент встает со своего места, подходит к тарелке Ангела, поддевает вилкой кусочек ее яичницы и отправляет себе в рот.

Двое других агентов, следуя ее примеру, пробуют еду с трех других тарелок. В этот момент раздается стук в дверь, и еще один, самый младший агент, вносит пятый поднос, для меня. Отправив себе в рот кусок с моей тарелки, он ставит поднос на стол и спрашивает:

— Порядок?

Мы с интересом наблюдаем, не упадут ли они в конвульсиях под стол, не начнут ли задушенно давиться и хвататься за горло.

Нет. Как сидели, так и сидят себе и спокойно улыбаются.

— Порядок. Ребята, можете есть, — командую я наконец своей стае. И они с остервенением ирейзеров набрасываются на завтрак.

Газзи расправился с едой первым. Удивительно, что он не заглотнул все вместе с тарелкой и чашкой:

— А можно мне еще … два таких же подноса?

Дин немножко прибалдел, но кивнул и пошел отдавать указания принести добавку.

— Объясните нам, пожалуйста, как вы собираетесь нам помочь? — вежливо спрашиваю я. Я тоже ужасно голодная. Остановиться и разговаривать, когда передо мной стоит полная тарелка, неимоверно трудно. Но я очень стараюсь собой владеть.

— Мы ответим на все ваши вопросы, но нам тоже требуются ВАШИ ответы. Мы думаем, что разговор один на один будет более продуктивным — вам будет легче сосредоточиться. Если вы кончили завтракать, давайте пройдем вот сюда.

ФБРешник поднимается и открывает дверь у себя за спиной. За ней довольно большой конференц-зал, в котором без дела болтаются еще несколько агентов. Мы входим, и они сразу замолкают. Я протестую:

— Вы что, собираетесь нас разъединить? Мы на разные комнаты не согласны.

— Нет-нет. Все будете в одном помещении, только за разными столиками, — уверяет ФБРешная тетка.

Похоже, выбора у меня никакого нет. Я чуть не застонала. Когда мы последний раз спали? Не два ли дня назад мы драпали от белохалатников и ирейзеров через нью-йоркскую канализацию? А теперь Клык под ножом в операционной, а мы окружены бог знает какими людьми с непонятными темными намерениями. И я ума не приложу, как отсюда выбраться. Если, конечно, не бросить здесь Клыка одного. На что я, понятное дело, никогда не пойду.

Со вздохом отодвигаю тарелку и киваю своим:

— На допрос, так на допрос.

14
— Как тебя зовут, девочка?

— Ариель, — отвечает Ангел.

— Очень приятно, Ариель. Ты когда-нибудь слышала про человека по имени Джеб Батчелдер? — Агент протягивает ей фотографию. С нее Ангелу широко улыбается Джеб. Ей по-прежнему больно видеть его хорошо знакомое лицо.

— Нет.

— Гммм… Хорошо. А можешь мне сказать, какие у тебя отношения с Макс?

— Она моя сестра. Ну, понимаете, из-за миссионеров, наших родителей.

— Понятно. А откуда у тебя твоя собака?

— Я нашла его в парке. И подобрала.

Ангел поерзала на стуле, посмотрела в ту сторону, где Макс беседовала с теткой-агентшей, и подумала: «Хватит вопросов. Ариель, ты можешь идти».

Сидящий напротив нее агент отупело посмотрел в пространство, бессмысленно перелистал сделанные записи и сказал:

— Ммм… Думаю, на сей раз вопросов достаточно. Ариель, ты можешь идти.

— Спасибо, — Ангел слезла со стула, прищелкнула пальцами Тоталу, и он послушно засеменил за ней в сторонку.


— Как пишется твое имя?

— «Копетан», как «капитан корабля», — объясняет Газман, — а потом Террор, как «Т-Е-Р-О-Р».

Как ты думаешь, дорогой читатель, исправит ФБРовец Газзины орфографические ошибки или так оставит? Но мне, все равно, надо взять на заметку: выучить Газзи писать без ошибок.

— Значит, тебя зовут Капитан Террор?

— Так и зовут. — Газзи поерзал на стуле. Посмотрел, как Макс что-то тихо говорит своему агенту, и спросил: — А вы что, правда из ФБР?

Агент улыбнулся:

— Правда. Тебе сколько лет?

— Мне восемь. А вам?

Допрашивающий его дядька явно озадачился.

— Мда… для восьми-то лет ты высоковат будешь.

— Ага. Мы все высокие. И тощие. И едим много, когда, конечно, еда есть.

— Понятно… Скажи-ка ты мне, Капитан, ты когда-нибудь видел кого-нибудь, похожего вот на такое существо? — И он достает черно-белую фотографию с размытым изображением наполовину оволчившегося ирейзера.

— Ни фига себе рожа! Что это? — Голубые глаза Газмана округляются. — Нет, не видел. Никогда.

На этом агент, кажется, лишается дара речи.


— Ты слепой?

— Ага, — отвечает Игги, стараясь всем своим видом продемонстрировать скуку.

— Ты так и родился слепым?

— Нет.

— А ты помнишь, как ты ослеп? Джеф, правильно я твое имя запомнил?

— Ага, Джеф. Ну, в общем, я на солнце смотрел. Прямо на солнце, без защитных очков. Меня предупреждали, что от этого можно ослепнуть, но я не послушал. Кабы я только знал…


— А потом я съела целых три чизбургера. Такие вкусные, пальчики оближешь! И еще пирожки в масле, знаете, такие с яблоками. Тоже объедение! Вы пробовали когда-нибудь? — Надж смотрит прямо в глаза сидящей напротив нее женщине.

— Нет, не пробовала. Девочка, назови мне, пожалуйста, свое имя по буквам.

— К-Р-И-С-Т-А-Л. Мне мое имя нравится. По-моему, это красивое имя. А вас как зовут?

— Сара. Сара Макколей.

— Тоже нормальное имя. А вам хотелось бы другое имя иметь? Мне, например, хотелось бы, чтобы имя у меня позаковыристей было. Например, какая-нибудь Клеопатра. Или Мари-Софи-Тереза. Вы знаете, что у королевы Англии шесть имен. Она Елизавета Александра Мари. А фамилия у нее Виндзор. Но она такая знаменитая, что подписывается только «Елизавета Р». И все знают, что это она. Вот бы мне такой знаменитой когда-нибудь стать. Я бы тогда просто подписывалась: «Кристал».

Сначала поток красноречия Надж оглушил агентшу. Но она быстро оправилась и смогла наконец спросить:

— Ты когда-нибудь слышала про место, которое называется «Школа»? По нашим сведениям, она находится в Калифорнии.

Надж задумчиво изучает потолок:

— Калифорния, это где землетрясения, кинозвезды и серфинг? Нет. Вот бы туда поехать! Там красиво? — она невинно смотрит на агентшу большими карими глазами.


— Ты можешь звать меня «Агент Михельсон», — говорит он мне, широко улыбаясь. — А ты, как я понимаю, Макс. Полное имя у тебя так и будет Макс? Или Максин?

— Нет, Дин, просто, Макс.

Он моргает и сверяет что-то со своими бумагами.

— Понятно. Теперь. Макс, давай начистоту. Нам обоим хорошо известно, что родители у вас никакие не миссионеры.

Я делаю страшные глаза:

— Только, пожалуйста, им не говорите. Они ведь думают, что работают во славу Божию. Это их убьет!

Дин смотрит на меня с таким удивлением, будто безобидный хомяк только что злобно показал ему зубы. Чуть помедлив, он заходит с другого бока:

— Макс, мы ищем человека по имени Джеб Батчелдер. Ты знаешь что-нибудь о его местонахождении? — Агент вытащил карточку Джеба, и у меня сжалось сердце. На секунду меня раздирает противоречие: с одной стороны, было бы здорово выдать ФБР этого лгуна и предателя, но, с другой, вроде бы разумнее держать язык за зубами относительно чего бы то ни было важного.

Я с сожалением вздыхаю:

— Нет, никогда его не видела.

— Ты когда-нибудь была в Колорадо?

Сосредоточенно нахмуриваюсь. Это один из квадратной формы штатов в середине карты?

Вижу, как Дин, стараясь не сорваться, глубоко втягивает в себя воздух.

Воспользовавшись секундной паузой, оглядываюсь вокруг. Ангел около двери играет на полу с Тоталом, и оба едят мою булочку. Игги и Надж развалились на своих стульях, а допрашивавшие их агенты, прикрывшись бумагами, шепотом переговариваются друг с другом. Надж с интересом обозревает помещение. Надеюсь, ею руководит не праздное любопытство, и она намечает возможные пути побега. Газ поднимается с места, радостно прощается со своим агентом и направляется к Ангелу.

— Макс, мы хотим вам помочь, — тихо говорит мне Дин. — Но и вы тоже должны пойти нам навстречу. Баш на баш, по справедливости.

Впериваюсь в него. «Баш на баш?» — ничего смешнее не слыхала уже много дней.

— Вы надо мной смеетесь? Пожалуйста, найдите причину поубедительней. Ничто в жизни, Дин, никогда не бывает «по справедливости».

Голос мой крепчает, и я наклоняюсь поближе к бесстрастному лицу агента.

— Что за идиотское утверждение вы мне подсовываете? «По справедливости»! Ты мне — я тебе. Значит, я должна помочь вам, и тогда вы поможете мне. Так по вашей логике получается?

Давайте размышлять дальше. Давайте поищем альтернативную логику. «Я должна помочь себе, поэтому я не выдеру с мясом ваш позвоночник и не стану вас им хлестать до полусмерти». Вот на это я еще, может быть, клюну. Может быть. Пока не знаю. Надо подумать.

На скулах у Дина играют желваки, а на щеках выступили красные пятна. У меня возникает ощущение, что он зол на себя больше, чем на меня.

— Макс, — начал было он напряженно. Но тут его перебили.

— Спасибо, Дин, — раздается над нами женский голос. — Дальше я сама продолжу.

15
Дин выпрямился и, проведя рукой по лицу, стер с него раздражение. Вновь прибывшая женщина дружелюбно ему улыбается и терпеливо ждет, когда он освободит ей место напротив меня.

Она блондинка. Возраст на глаз определить трудно. Выглядит, как настоящая профи, с тем «глянцевым» видом, какой я видела только у ведущих официальные программы на главных телевизионных каналах. Ее даже можно назвать красивой.

Дин собрал бумаги, кивнул мне и пошел переговариваться с другими агентами. Наверное, сравнивать полученные от нас сведения.

— Они все, как бы это сказать точнее, чересчур много о себе думают, — говорит мне женщина, прикрыв рот рукой, чтоб ее никто из них не слышал.

Должна признаться тебе, дорогой читатель, что она меня изрядно-таки удивила. Я даже усмехнулась.

Она приветственно протягивает мне руку:

— Здравствуй. Меня зовут Анна Валкер. Не буду скрывать, я одна из них. Когда все летит в тартарары, меня призывают распутывать их неразберихи.

— А что, все уже полетело в тартарары?

Она коротко смеется.

— Примерно так. Когда нам звонят из больницы и сообщают, что поступил тяжело раненный образец жизненной формы с рекомбинантной ДНК, что он один из шести таких же образцов, что врачи готовы подтвердить наличие в больнице еще одного такого образца и, возможно, еще четырех, представляющих собой ту же рекомбинантную форму жизни, — это как раз та ситуация, которую я называю «Тартарары», с большой букбы «Т».

— Вот тебе и на! По-вашему, мы, оказывается, важные птицы!

В ответ вижу ее полуулыбку:

— Что ж в этом удивительного? Вам что, раньше никто не объяснил, какое вы значительное событие?

Джеб. Джеб когда-то наделил меня чувством собственной значимости. Он заставил меня почувствовать себя сильной и умной, способной, особенной. Какие там еще есть превосходные степени? Но с недавних пор, со времени нашего последнего визита в Школу, я чувствую к нему только слепую ненависть и всепоглощающую горечь от его предательства.

Все мои рецепторы напряглись, как по команде «Марш». Наглухо закрываюсь. Еще минута, и я готова была пуститься в длинные разглагольствования, как неосмысленная рекомбинантная форма жизни. Скажем прямо, я и есть эта самая «форма жизни». Но к «неосмысленным» я себя относить пока не хочу. Так что лучше на сей раз заткнуться и помалкивать в тряпочку.

— Послушайте, мы с вами зашли в тупик. Это очевидно и вам, и мне. Один из моей ст… один из моих братьев серьезно ранен. И без медицинской помощи нам не обойтись. Скажите мне, что нужно сделать, чтобы эта помощь была оказана на все сто процентов, а потом мы смотаемся, как будто нас и не было.

Бросаю короткий взгляд на стаю. Они сидят рядком, жуют бублики и наблюдают за мной. Газзи жизнерадостно помахал баранкой: я, мол, и для тебя одну приберег.

Анна смотрит на меня с пониманием, но я от этого только упрямее сжимаю губы. Она наклоняется ко мне через стол так, чтобы ее никто не услышал.

— Макс, я не собираюсь вешать тебе лапшу на уши. Вы тут намолотили языком всякого бреда про родителей-миссионеров. Но и ты, и я знаем, что это все трепотня. К тому же и ты, и я отлично знаем, что ФБР не помогает людям только потому, что они такие хорошие да особенные. Вот тебе мои карты: мы про вас слышали. До нас многие годы доходят слухи о существовании засекреченной генетической лаборатории по производству рекомбинантных форм жизни. Но эти слухи никто никогда ничем не мог подтвердить. Многие считают их просто современным мифом. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять важность любых сведений, эти слухи подтверждающих. У нас работают люди, собирающие любую информацию, слухи, косвенные факты, любые намеки на ваше существование. Твое и твоей семьи.

А я про себя думаю: «Подожди, ты еще про ирейзеров узнаешь».

Анна перевела дыхание и откинулась на стуле, продолжая наблюдать за мной.

— Понятно теперь, почему мы придаем тебе особую важность? Нам надо все про вас знать. Но самое важное: если все эти слухи — правда, то безопасность всей страны под угрозой. Стоит только тебе и твоей так называемой семье попасть в дурные руки… Ты сама не понимаешь, какой вы обладаете силой.

Она остановилась, давая мне время переварить услышанное и горько улыбаясь.

— Вот я и предлагаю тебе соглашение. Вы позволяете нам исследовать себя безболезненными и нетравматичными методами, а мы оказываем Нику всю необходимую медицинскую помощь и предоставляем вам безопасное место жизни. Где вы можете отдыхать, где вас будут кормить, где Ник сможет полностью поправиться. А там сами решите, что вы будете делать дальше.

Я чувствую себя голодной мышью, перед которой поставили огромную голову сыра. Но эта голова стоит в огромной мышеловке, специально построенной по размерам, снятым с Максимум Райд и ее команды.

На моем лице не дрогнул ни один мускул, и я начинаю безразличным тоном:

— И вы гарантируете мне…

— Макс, я бы рада предоставить тебе любые гарантии. Но у меня их нет. Или, по крайней мере, нет таких гарантий, в которые ты могла бы поверить. Теперь подумай, что мы можем тебе предложить? Письменный договор? Мое честное слово? Откровенные заверения главы ФБР?

Она права. Все это звучит совершенно нелепо. И мы обе смеемся.

— Макс, ты прости меня, но у тебя нет выбора. По крайней мере, в данный момент.

Уставившись в стол, размышляю. Самое ужасное, что она права. Притом, что Клык лежит в операционной, мы у нее на блюдечке с голубой каемочкой. Сидим и рыпнуться не можем. Единственно доступный мне сейчас вариант — это принять ее предложение убежища для нас и медицинской помощи для Клыка. И таким образом купить время на то, чтобы придумать, как смыться и что делать дальше. Поднимаю глаза:

— Хорошо, я принимаю ваше предложение. А что это за безопасное убежище, которое вы мне сулите?

Анна смотрит на меня в упор. Если она и удивлена моему решению, виду она не подает.

— Мой собственный дом. Устроит?

16
Почти два часа спустя Клыка вывезли из операционной. До самого конца операции, с нервами, скрученными в тугой узел, я дожидалась снаружи под дверью.

Врач, с которым я уже разговаривала раньше, вышел следом за каталкой, не сняв своей зеленой амуниции. Первое мое движение — схватить его за рубашку, прижать к стене и потребовать от него ответов. Но я стараюсь обуздать свою агрессию. Пора научиться мирным методам общения с людьми.

— Ты Макс, не правда ли?

— Да, Макс. — Я вся как натянутая струна. Если случилось непоправимое, надо немедленно хватать ребят и драпать отсюда.

— Твой брат Ник… Какое-то время он был на волосок от смерти. Мы ему влили несколько единиц кровезаместителя, и давление теперь восстановилось до нормального уровня.

Мои пальцы сами собой сжимаются и разжимаются. От меня ничего не зависит. Все, что я могу сделать, это стоять и слушать врача, стараясь сконцентрироваться на том, что он говорит.

— Сердце у него не останавливалось. Это большой плюс. Мы остановили кровотечение изо всех порванных артерий, откачали кровь из брюшной полости, зашили его хорошенько. Одна из главных артерий была задета и его… воздушные мешки.

— И как он теперь? — я изо всех сил пытаюсь глубоко дышать, пытаюсь сохранять спокойствие. Пытаюсь подавить свой «бей-и-лети» инстинкт.

— Он молодцом. Держится. Состояние стабильное. — Вид у доктора усталый и удивленный. — Если ничего непредвиденного не случится, он должен поправиться. Недельки три у нас полежит.

Что в нашем случае, при нашей необыкновенной способности к восстановлению тканей, означает дней шесть.

Но шесть дней — это бог знает какой срок.

— А можно к нему?

— Нет, его сейчас отвезли в реанимацию. Как переведут из реанимационной палаты в обычную, тогда пожалуйста. В лучшем случае минут через сорок. А ты пока, может, сообщишь мне некоторые физиологические подробности? Я, например, заметил…

— Спасибо, доктор, — вступает неведомо откуда появившаяся Анна Валкер.

— Я имею в виду… Я хотел бы узнать… — он поворачивается ко мне.

— Простите меня, но эти дети устали, им нужно отдохнуть. Один из моих коллег ответит на все ваши вопросы.

— Анна, вы, конечно, меня простите, но ваши коллеги ни хрена о нас не знают, — сдержанно замечаю я Анне сквозь зубы.

Врач, похоже, обозлился, но кивнул и пошел по коридору.

Анна улыбается:

— Наша задача не трубить о вас на весь мир. До тех пор, пока вы не находитесь в полной безопасности. Но про Ника новости, насколько я поняла, отличные.

Мы вернулись в комнату ожидания. Увидев меня, вся стая вскочила на ноги. Подмигиваю им и поднимаю сразу оба больших пальца. Надж от радости улюлюкает, Ангел бежит меня обнимать, а Игги хватает и кружит Газа.

— Порядок! Теперь все войдет в норму.

— А когда его можно увидеть? — спрашивает Игги.

— Игги, как ни неприятно мне тебе сообщать об этом, но ты, браток, слеп, — я так расслабилась, что даже позволяю себе подразнить его в нашей обычной манере. — Однако ты скоро сможешь услышать, как он дышит, и, может быть, даже с ним поговорить.

Игги у нас мастер на всякие саркастические мины, и в ответ он одаривает меня своей знаменитой полуулыбкой-полуоскалом.

— Здравствуйте, — Анна выходит у меня из-за спины. Я и забыла, что она здесь. — Макс, наверно, вам про меня немножко рассказала. Меня зовут Анна Валкер, я из ФБР. Думаю, Макс уже успела передать вам детали соглашения, к которому мы с ней пришли?

Умна она, ничего не скажешь. Даже если я им еще ничего не сказала, она уже представила дело решенным.

— Конечно-конечно, подтверждает Ангел. — Мы уже знаем, что мы немного поживем в твоем доме.

— Ну вот, значит, вы уже все знаете, — улыбается Анна.

— Только Тотал тоже с нами, хорошо? — забеспокоилась Ангел.

— Тотал?

— Это моя собака. — И Ангел показывает пальцем под стул, где Тотал уютно свернулся в клубочек и спит, положив голову на лапы. Глядя на него, Анна недоумевает:

— Как тебе удалось собаку с собой в больницу привести?

Мне не особенно хочется вдаваться на эту тему в подробности. К тому же мы еще не все обсудили.

— Как только К… Ника можно будет перевезти, мы все вместе поедем к Анне. И сами отдохнем, и Ник там поправится. Идет?

Все кивают, хотя и с разной степенью энтузиазма.

— Кник, — бормочет Игги, но я его игнорирую. Тем более что Анна, похоже, со мной не согласна:

— Ника нельзя будет перевозить еще как минимум целую неделю. Так что ко мне мы уедем сегодня, а он к вам присоединится, когда его врачи отпустят.

Я вижу, как помрачнели Надж и Газман.

— Нет, — возражаю я Анне, — я на это не соглашалась. Ника мы здесь одного ни за что не оставим.

— Почему одного? Здесь с ним и врачи, и медсестры, и двоих наших агентов мы у двери его охранять поставим. Круглосуточная охрана двадцать четыре часа в сутки.

Я скрестила руки на груди:

— Нет, для ирейзеров двое ваших охранников — детские игрушки.

Анна пропускает мое замечание мимо ушей. Не мудрено. Ирейзеры ей пока не встречались, вот она и не понимает всей серьезности положения.

— Вам у меня будет намного лучше.

— А Нику будет намного лучше, если мы останемся с ним.

— Но Ника нельзя перевозить. Вы что, собираетесь в его палате все это время торчать?

17
— Девчонкам отдадим кровать, — предлагает Газзи, — а мы с Игги можем спать на полу.

— Это что еще за сексуальная дискриминация? — я поднимаю брови. — Как насчет того, что койку делят двое самых младших, потому что только они могут вдвоем на ней уместиться. Эти двое — ты и Ангел.

— Конечно, — подпевает мне Надж, — я тоже могу на полу, я тебе, Газ, не принцесса на горошине какая-то, чтобы мне на кровати спать.

Упрямая мина на лице у Газмана предупреждает меня о приближающемся катаклизме, и я спешу разрешить назревающую «семейную сцену». Клык лежит в палате на двоих, но вторая койка пустует. Там и будут спать двое младших, а остальные как-нибудь устроятся, где и как придется.

— Принцу, конечно же, полагается отдельное собственное ложе. — Я нарочно стараюсь обращаться к Клыку. Пусть не думает, что он — пусть даже временно — лишен права голоса.

— Да уж, само собой разумеется. У принца в боку зияющая рана.

Он уже вполне в состоянии реагировать на наши разборки, но все еще бледный как смерть и язык у него шевелится с трудом. Есть он не может, и ему ставят внутривенную капельницу с питательным раствором. После операции Игги сдал для него еще пинту крови. Что, безусловно, здорово Клыку помогло.

— На данный момент тебя хорошенько заштопали. Так что хватит тебе прибедняться.

— Когда меня отсюда выпустят?

— Говорят, через недельку.

— Значит, примерно завтра?

— Я тоже так думаю.

В тот вечер мы все улеглись рано. Заснули как убитые. Если принять во внимание все, происшедшее за последние сутки, это совершенно не удивительно. К девяти часам мне слышно только дружное сонное сопение. Агенты откуда-то приволокли нам коврики для йоги. Из них получились вполне пристойные лежанки. А после каменного пола пещеры или бетонной скамьи в Нью-Йоркском туннеле — вообще образец комфорта.

Теперь, когда все затихли, и я стараюсь отключить мозги и перестать думать, хотя бы на ночь.

Голос, давай скорей, выступай со своими комментариями, пока я совсем не отрубилась.

Это ты сама выбрала остаться с Клыком.

Сама, я же не отпираюсь. Что Газзи тогда на берегу сказал, когда «скорая» приехала… Младший-то он младший, но ведь прав был. Даже если, на первый взгляд, безопаснее стаю разделить, делать этого нельзя. Все вместе, всей семьей, так или иначе, мы всегда уцелеем. А порознь — еще бабушка надвое сказала.

Семья для тебя на первом месте. Разве ты не сама мне об этом когда-то говорила?

Говорила. Поэтому, как выберемся отсюда, сразу будем родителей разыскивать.

Пробую глубоко дышать и расслабиться. Я совершенно на пределе. Сил никаких нет, но мозг мой не отключается, хоть плачь. Как закрою глаза, в голове всякие картинки встают: взрываются здания, какое-то грибоподобное облако, покрытые нефтяной пленкой дохлые утки, горы мусора, атомные станции. И ни конца этому кошмару нет, ни края.

Снова села. Глаза открыла. Но лучше мне все равно не стало. Хреново мне было где-то уже с середины дня. Только я об этом никому не говорила. Голова болела тошнотворно, но терпимо. Хорошо хоть не так, как в последнее время, — приступом, который черепушку надвое моментально раскалывает и мозги по стенкам размазывает. К счастью, такие приступы теперь у меня стали реже. Я даже теорию придумала: те мигрени просто означали, что мой мозг адаптировался к соседству с непрошеным гостем-грубияном — моим внутренним голосом. Он засел у меня в голове и там себе пространство отвоевывал. А теперь прижился, мозги к нему попривыкли, вот мигрени и утихомирились.

Но нынешняя моя хворь — совсем другая. Мне ужасно жарко. Я вся горю. Сердце бухает. И психоз нарастает так, что я на каждый шорох подскакиваю.

Может, это от того, что ирейзеры активировали чип-отслеживатель, который я у доктора Мартинез на своем рентгеновском снимке видела? Если не чип, то как они вечно ухитряются нас найти? Вот мой всегдашний вопрос.

Смотрю на Тотала, спящего на кровати в ногах у Газзи и Ангела. Лежит себе на спине, а лапы вверх поднял. Может, и он меченый? Может, они его к нам специально подослали и теперь по нему нас отслеживают?

Уф, жара. Вот бы покататься в снегу, втереть снег в руки, в ноги, в спину. Или просто открыть окно и вылететь в прохладное ночное небо. Я представила себе, как лечу назад к доктору Мартинез и к Элле, ее дочке. Среди людей они мои единственные друзья. Доктор Мартинез уж наверняка будет знать, что делать. Сердце бьется так часто, будто в груди кто-то наяривает бешеную барабанную дробь.

Встаю и осторожно пробираюсь среди спящих на полу тел к маленькой раковине на стене. Включаю холодную воду и подставляю под струю руки. Наклоняюсь и, стараясь унять жар, снова и снова плещу водой в лицо. Вот бы встать под ледяной душ! Совсем бы полегчало.

Не знаю, как долго я висела над раковиной, поливая себе лицо, руки и шею, обтирая тело мокрым полотенцем. Может, теперь мне удастся наконец заснуть. И я выпрямляюсь вытереть лицо.

От того, что я увидела в зеркале, я чуть не заорала на всю больницу.

Резко оборачиваюсь. В палате по-прежнему тихо. Все спят. Снова смотрю в зеркало. Откуда взялась там эта страшная рожа? Что тут, к чертовой бабушке, происходит?

Часто-часто моргаю — вдруг привиделось? Ирейзер моргает так же часто вместе со мной.

Ирейзер — это я сама.

18
Меня прошиб холодный пот.

Глотаю слюну — у ирейзера в зеркале по горлу пробегает судорога.

Открываю рот и вижу длинные, острые клыки. Трогаю свои зубы — проверка никаких клыков не обнаруживает. Палец нащупывает мои нормальные мелкие ровные зубы. Провожу рукой по лицу — кожа как кожа, нежная, мягкая, хотя в зеркале я вижу лохматую рожу, поросшую клочкастой шерстью.

Так вот, оказывается, от чего меня бросало в жар! Вот от чего так бешено колотилось сердце! Господи, что же это, новое «дарование» во мне открылось? Типа того, что Ангел чужие мысли читает, Газзи чужие голоса имитирует, Игги людей опознает, дотронувшись до отпечатков их пальцев? А я, получается, могу в ирейзера, в нашего худшего врага, превращаться? Хорошенькое мне досталось «дарование»!

Меня мутит от ужаса и отвращения. Виновато оглядываюсь вокруг. Надеюсь, что никто не видит эту мою новую, страшную рожу. Ладно, сейчасони спят, а что они увидят, когда проснутся? Я чувствую себя нормальной всегдашней Макс. Но выгляжу, как ирейзер. Чуток посимпатичнее и поблондинистей. Этакий ирейзер-пекинес.

Уважай и почитай своих врагов, — просыпается мой внутренний Голос. — Всегда. Познавай своих друзей, а врагов познавай еще глубже.

Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет какое угодно ужасное упражнение. Пожалуйста, спаси меня от превращения в ирейзера. Только бы эта рожа не стала моим истинным лицом. Обещаю, чем угодно клянусь, я все, что хочешь, про моих врагов узнаю. Только избавь меня от этого волчьего оскала.

Твоя величайшая сила есть твоя величайшая слабость, Макс! Твоя ненависть к ирейзерам дает тебе силу драться с ними не на жизнь, а на смерть. Но эта ненависть ослепляет тебя. Она скрывает от тебя общую картину твоей жизни, не дает тебе осмыслить большую проблему, подумать над тем, кто они и кто вы. Где и какие у вас точки пересечения.

Хорошо, дай мне подумать. Я тебе позже отвечу. Ладно?

Ох! Сжимаю пальцами виски, боль слегка отступает. Еще раз проверив свое лицо — удостовериться, что я это я, что меня не обезобразили ни волчьи клыки, ни вонючая шерсть, — подхожу взглянуть на Клыка.

Он по-прежнему спит. Вид у него получше, не такой серый. С ним все будет хорошо.

Стараюсь успокоиться, освободиться от страхов и душевной боли. Сворачиваюсь калачиком на своем мате рядом с Надж. Тихо лежу в темноте. Но никакой надежды заснуть у меня нет. Если что меня успокаивает, так это ровное, спокойное дыхание моей стаи.

19
— Ничего не понимаю, — задумчиво говорит доктор, рассматривая раны Клыка.

А я про себя думаю: «Еще бы вам понимать. Поди, в учебниках по медицине странности рекомбинантной ДНК еще не описаны».

Врач пришел утром сделать Клыку перевязку и обнаружил, что все его раны уже как следует затянулись. На их месте остались только тонкие розовые шрамы.

— Видите, я уже как огурчик. Значит, меня можно выписывать? — спрашивает Клык, пытаясь сесть. Быстрый, оживленный, он снова стал самим собой. Смотрю на него, и душа моя прямо-таки поет. А ведь как я вчера передрейфила!

— Подожди! — авторитетно вступает Анна Валкер. Ее никто на осмотр не приглашал. Но она сама тут как тут — без приглашения с утра пораньше заявилась. — Ник, о выписке говорить рано. Ты еще совершенно не готов ни к каким передвижениям. Пожалуйста, лежи и отдыхай.

Клык спокойно ее рассматривает. И я внутренне усмехаюсь. Если она считает меня упрямой и несговорчивой, посмотрим, как она с Клыком совладает. И если ты, дорогой читатель, думаешь, что она будет терять время, то ты ошибаешься. Анна уже снова взялась за свое:

— Ник, теперь, когда тебе стало получше, может, ты поможешь мне убедить твоих братьев и сестер поехать со мной. Я вас всех пригласила пожить у меня дома, отдохнуть, собраться с мыслями. Все уже решено, только вот Макс, — она слегка улыбается, качнув головой в мою сторону, — отказывается без тебя ехать. Но здесь одни сплошные неудобства. Ты же понимаешь, что им бессмысленно тут сидеть. А тебя здесь недельку подлечат, и ты к ним присоединишься.

Клык выжидательно молчит.

Я прислонилась к стене и тоже наблюдаю, чем закончится эта дискуссия.

— Так что, Ник? Что ты об этом думаешь?

Санитарка, пришедшая в палату с неотложной задачей измерить Клыку температуру, подняла нас всех в шесть часов утра. Тогда-то я и посвятила его в результаты всех наших переговоров.

Клык переводит глаза на меня.

— Как Макс говорит, так и будет. Она у нас за главную.

Молодец! Давай-давай, Клык, расскажи ей еще что-нибудь про то, кому принимать решения в нашей стае.

Анна поворачивается ко мне. И я снова всем своим видом изображаю искреннее сожаление:

— Я же сказала, что мы Ника одного оставить не можем.

— Если они все останутся, у врачей будет шанс провести медицинское обследование… — начинает было доктор, и Анна поворачивается к нему с таким удивленным видом, точно совершенно не понимает, что этот человек в белом халате забыл в нашей палате.

— Спасибо, доктор, вы нам уже очень помогли.

Как это она так может? Выгнала его взашей, не сказав ни малейшего резкого слова? Никаких тебе «Не лезь не в свое дело» или «Закрой дверь с той стороны». Я так не умею. Но доктор прекрасно ее понял. И хотя вид у него не особенно довольный, он послушно выходит и закрывает за собой дверь.

— У нас все очень быстро заживает, — объясняю я Анне.

Прошлой ночью Клык был похож на собственную тень, и у меня тоже, откуда ни возьмись, обнаружилась рожа ирейзера. Но сегодня утром наш нормальный человеческий облик вернулся к нам обоим. Так что все идет своим чередом.

Клык сел на постели:

— А как насчет завтрака? Здесь кормят?

— Тебе пока еще полагается капельница. Врачи не рекомендуют тебе обычную… — Глаза у Клыка сужаются, и она, не договорив, замолкает.

— Мы тебе тут кое-чего припасли, — я протягиваю ему поднос, на котором мы сложили по большому куску, сэкономленному каждым из нас от принесенного нам завтрака.

Анне явно хочется что-то возразить, но она сдерживается. И правильно делает. А Клык рьяно принимается за еду.

— Мне надо срочно отсюда убраться, — говорит он, едва проглотив первую порцию. — Здесь на стенку полезешь от одного этого больничного запаха.

Как я его понимаю! У нас у всех на больницу одна реакция: запах антисептика, все эти каталки, капельницы и белые халаты слишком напоминают годы, проведенные в Школе, и вызывают в памяти все те лабораторные эксперименты, которые мы стараемся вычеркнуть из прошлого.

Поворачиваюсь к Анне:

— По-моему, Ник вполне уже может ехать с нами.

Она смотрит на меня, явно что-то обдумывает и наконец соглашается:

— Хорошо. Мне нужно немного времени, чтобы заполнить здесь бумаги на выписку. Дорога ко мне займет час-полтора. Я живу в северной Виржинии.

Как я ни удивлена, но, надеюсь, на моем лице это не написано. Я только спокойно соглашаюсь:

— Ладно.

Анна уходит, и мы остаемся одни.

— Ребята, я не знаю, что будет дальше. Надо ко всему быть готовыми. Держите ухо востро. Ни на минуту не теряйте бдительности. Клык, ты уверен, что можешь двигаться?

Отодвинув от себя поднос, он пожимает плечами. Он снова выглядит усталым и слабым.

— Могу.

— Конечно, может. Кник у нас супермен, — ерничает Игги.

— Джеф, заткнись, — говорю я ему с улыбкой.

20
Виргиния — очень красивый штат. Плавно перекатывающиеся холмы, леса, на которые осень уже пролила свои яркие красно-желтые краски, лошади, пасущиеся на зеленых лугах.

Аннин огромный «Шевроле Субурбан» с легкостью вместил нас всех шестерых. В нем даже было достаточно места, чтобы Клык мог откинуться и вытянуть ноги. Он не жалуется, но я всю дорогу не спускаю с него глаз, замечая, как на каждой выбоине и каждом ухабе вздуваются желваками его скулы.

Со мной тоже творится та же петрушка, что и вчера ночью: бросает в жар, сердце колотится как сумасшедшее, дыхание неровное и прерывистое, и по всему телу ползут мурашки.

Тотал сидел у меня на коленях и смотрел в окно. Но теперь глянул своими черными блестящими глазами, нарочно поднялся и перебрался через Клыка на колени к Ангелу, всем своим видом показывая: коли ты такая, я с тобой рядом сидеть на буду.

— Ой, смотрите, смотрите, — кричит Надж, показывая пальцем в окно, — вон та лошадь совсем белая. Настоящая лошадь для ангелов. А что там за свернутые тюки?

— Это сено теперь так упаковывают, — объясняет ей Анна, — раньше его сгребали в стога, а теперь вот в такие тюки сворачивают. Они меньше места занимают.

— Здесь ужасно красиво, — Надж практически подпрыгивает на сиденье рядом с Анной. — Мне холмы прямо ужасно нравятся. А что там за дерево такое цветное, с листьями, как звезды?

— Клен. Клены осенью в самые яркие цвета окрашены.

— А какой у тебя дом? — продолжает допытываться Надж. — Весь белый, с колоннами? Как Тара? Ты видела этот фильм?

— «Унесенные ветром»? Нет, боюсь, мой дом совсем не такой. Тара — дом богатых плантаторов на юге, а у меня просто старая ферма. Но зато двадцать пять гектаров земли вокруг. Набегаетесь там вволю. Мы уже почти приехали.

Двадцать минут спустя Анна завернула на въезд на частную дорогу, щелкнула какой-то кнопкой, двустворчатые кованые железные ворота сами отворились, пропуская нашу машину. Едва мы проехали, они снова сами собой закрылись, от чего все мои сенсоры опасности автоматически переключились в состояние боевой готовности.

Чтобы доехать до дома, потребовалась целая минута. Проезд был усыпан битой ракушкой и петлял среди старых раскидистых деревьев. Сорванные ветром красно-желтые листья, плавно кружась, опускались на крышу машины.

— Приехали, вылезайте. — Анна заворачивает на парковку за угол дома. — Надеюсь, вам у меня понравится.

Не выходя из машины, мы застыли, глядя в окна. Ее дом похож на картинку. Нижняя часть из округлых речных камней, а верх обшит белой дранкой. Вход через большущую веранду. Кое-где на кустах, обрамляющих передний дворик, еще доцветает гортензия.

— Там за домом пруд. Он мелкий и прогревается быстро. Так что в солнечный день, может, еще покупаетесь.

Мы наконец высыпали из машины. Какое счастье снова оказаться на открытом пространстве!

— Здесь даже воздух особенный! — продолжает восхищаться Надж. Морщит нос и глубоко вдыхает. — А-а-а! Как хорошо пахнет.

Дом стоит на вершине невысокого холма, и по склону вниз плавно спускается газон, а дальше за ним — фруктовый сад. На деревьях полно большущих красных яблок. Чирикают птицы. Ни тебе запаха асфальта, ни вони резины машинных колес. Кроме птиц да шуршания листьев — ни единого звука.

Анна открыла дверь и смеется:

— Что вы стоите, проходите сюда. Пошли смотреть ваши комнаты.

Я киваю, и Надж и Ангел поворачивают в дом. Газзи спешит за ними.

Игги останавливается рядом со мной и шепотом спрашивает:

— На что это похоже?

— Это, Джеф, похоже на рай земной! — отвечает вместо меня Клык.

21
Шершавая кора дерева уже в кровь стерла ему ноги и руки. Но Ари не обращает внимания. После нестерпимой боли от вживления крыльев это все — детские игрушки. Он усмехнулся. Если уж совсем точно выражаться, так все, что он делает, это детские игрушки. Ему всего семь лет. Почти что восемь. Восемь будет в апреле. Не то чтобы это имело большое значение. Папаша вообще, поди, не вспомнит. Так что в день рождения торта и подарков он ни от кого не ждет.

Снова приставил к глазам бинокль и сцепил челюсти. Птичьи отродья вылезают из машины. Пока никого не было, он уже успел обойти территорию, заглянул в окна дома. Эти птички, кажись, сюда, как на курорт, завалятся. Все-то здесь для них устроено, по крайней мере, на время.

Несправедливо! У Ари даже слов нет, как несправедливо. Он с такой силой вцепился в ветку, что она треснула и загнала под кожу длинную тонкую щепку. На руке выступила ярко-красная капля крови.

Он смотрит на нее в ожидании, когда сигналы боли медленно доползут в мозг. Хватает занозу за торчащий хвост и выдергивает прежде, чем его неповоротливый мозг успевает зафиксировать повреждение.

Это дерево — его обзорная площадка. Остальная команда раскинула лагерь внизу в корнях. Похоже, они застряли здесь надолго. Вести дистанционное наблюдение за птичьим отродьем, видно, придется не день и не два.

Ему бы пробраться на территорию, подойти к Макс сзади, похлопать ее по плечу, подождать, пока она обернется, — и хрясь ее в нос! Но нет, она теперь будет жить в этих хоромах, думать, какая она совершенная да прекрасная, и что она лучше всех, лучше и важнее, чем он, Ари.

Но если что его обрадовало — это выражение ее лица, когда она увидела его живым. Шок и ужас. Он, Ари, ее лицо ясно видел. Это за последние сорок восемь часов главное событие. Если ему чего хочется в этой жизни, так чтобы она на него всегда так смотрела. В шоке и с ужасом.

Ладно, давай, Максимум, получай свой санаторий, пользуйся, коли тебе подфартило. Недолго тебе осталось радоваться. Я тут поджидаю тебя, от меня не уйдешь, не надейся.

Ненависть овладела всем его существом, скрутила ему кишки, и он почувствовал, как превращается в волка, как вытягивается у него морда, как плечи сходятся вперед. Он смотрит, как грубые волосы покрывают его руки, а из-под ногтей стремительно отрастают здоровенные когти. Боже, как бы ему хотелось вонзить их в совершенное лицо Макс. Выцарапать глаза, порвать щеки, разодрать рот.

Затмевая ему солнце, его душит дикая слепая злоба. Сам того не замечая, он вонзает клыки в собственную руку. Сжав челюсти, ждет приступа боли. Наконец, задыхаясь, с красной от крови пастью и онемевшей рукой он разжимает челюсти. Так-то лучше…

Часть 2 Тюрьма или рай

22
Знаешь, дорогой читатель, сколько спален у Анны в ее «старой ферме»? Семь! Одна для нее, и каждому из нас шестерых по собственной спальне. А сколько ванн? Целых пять. Пять ванн, и все в одном доме!

— Макс, — Газман стучит в дверь моей спальни. Волосы у меня уже мокрые после блаженно-долгого и блаженно-горячего душа. — Можно мне во дворе погулять?

— Вот это да! Я и забыла, какого ты цвета. Думала, веселенького серенького цвета грязи.

Газ смеется:

— Считай, что это был камуфляж. Можно мне на улицу?

— Ага, только давай подождем остальных. Пойдем все вместе. Игги надо ориентиры какие-нибудь дать.

Наконец мы все готовы. Отправившись на экскурсию, обозреваем окрестности и обнаруживаем вокруг много всего интересного.

— А что там? — любопытствует Надж. — Ангар для самолета?

За рощицей в стороне от дома спряталось большое красное кирпичное строение.

— Это амбар, — говорит Клык. Он пошел с нами, но я за ним присматриваю. Коли он снова сникнет, я его тут же отправлю обратно в дом.

— Амбар с животными? — встрепенулась Ангел.

В этот момент Тотал залаял, как будто взял чей-то след.

— Похоже на то, — я хватаю пса в охапку. — Послушай меня, Тотал. Здесь лаять нельзя. Того и гляди, напугаешь кого-нибудь.

Он, кажется, обиделся, но, пока я держу его на руках, сидит молча.

— Вот тот, первый с краю, его зовут Шугар, — Анна, показав нам наши комнаты, дала нам полную свободу, но здесь, видно, решила представить нас своим питомцам.

Мы стоим перед открытой дверью сарая и рассматриваем светло-серую лошадь, которая повернулась к нам и созерцает нас с интересом.

— Шугар, ты настоящая красавица, — шепчет в восторге Надж.

— Она большая, — кажется, для Газмана «большой» означает «красивый».

— Большая и очень ласковая. Я поэтому и назвала ее Шугар.[17] — Анна открывает коробку и достает из нее морковку. Вручив морковку Надж, она кивает в сторону лошади:

— Ты дай ей, не бойся, она морковку любит. Вытяни вот так ладошку и положи на нее морковку, она сама ее возьмет.

Надж опасливо делает шаг вперед. Вот тебе и героиня: легким ударом может мужчине ребро сломать, а при виде лошади дрожит, как осиновый лист.

Шугар аккуратно, одними губами взяла у нее с руки морковку и довольно ею хрупает.

Надж расцветает счастливой улыбкой, а у меня застрял ком в горле. Мы — как городские дети-лишенцы, вывезенные на село службой социальной опеки и впервые в жизни оказавшиеся на свежем воздухе и на природе.

— У вас, друзья, есть еще полчаса. Обед в шесть, — и Анна направляется к дому, оставив нас одних.

Против воли при слове «обед» представляю себе, как стол ломится от еды. Она ведь знает про наш аппетит.

Все это замечательно. Но где же ловушка? Я же знаю, без ловушек дело никогда не обходится.

23
— Ништяк! — Газман, кажется, мысленно уже влез в пруд.

Пруд этот размером с футбольное поле, а по берегу в хорошо продуманном беспорядке разбросаны камни и посажен рогоз и лилейник.

У меня лично пруд вызывает подозрения. А ну как восстанет из его глубин какое-нибудь пруднесское чудовище. Понимаю, дорогой читатель, что ты сейчас напомнишь мне про мою глубокую паранойю, но вся эта идиллия мне как-то подозрительна. Вот смотри, например, моя спальня. Очаровательная! Что я знаю такое, что можно назвать этим словом? Ничего! За всю мою жизнь мне и в голову не пришло его употребить.

А здесь, вот тебе здрасьте пожалуйста. И спальня очаровательная, и пруд очаровательный, и что там еще окажется очаровательным. Сдается мне, что это какой-то новый тест на мою долю выпал.

— Газ, у нас сейчас времени нет купаться, — я старательно прижимаю к ногтю свои нарастающие страхи. — Давай подождем до завтра.

— Здесь так красиво! — Надж не может оторвать взгляда от мягких холмов, за которыми я вижу новые опасности, от темнеющего в сумерках сада, скрывающего от меня свои черные секреты, от пруда (мою тираду о пруде, дорогой читатель, смотри выше), от бегущего в пруд булькающего ручейка. — Здесь настоящий Эдем.

— Вот-вот, — бормочу я себе под нос, — в Эдеме-то тоже все куда как прекрасно закончилось.

— Смотрите, там еще другие животные есть, — Ангел тянет меня за руку обратно в амбар.

Без всякого сомнения, там найдутся еще какие-нибудь чистопородные, в образцовом порядке проживающие в своих образцовых вольерах, обитых веселеньким ситчиком.

— Ладно, заглянем туда на обратном пути к дому. Не знаю как вы, а я до смерти проголодалась.

Обернувшись на Клыка, вижу, что он слегка побледнел. Надо попробовать после обеда уложить его в один из подозрительно комфортабельных шезлонгов около страшно уютного камина.

— Овечки! — восторженно верещит Ангел, завидев пушистый комочек коричневой шерсти.

— Анна у нас, оказывается, любительница домашних животных, — Клык идет следом за Ангелом и, видно, не может сдержать иронии. — Лошади, овцы, козы. Куры, поросята…

— Ага, интересно, кто сегодня на обед?

Он широко улыбается мне. Такая улыбка у него на вес золота — может, раз в год увидишь и целый год помнить будешь. У меня от радости и смущения к щекам приливает кровь, и я ускоряю шаг.

— Смотрите, поросята! Иг, иди сюда! — Газман проводит рукой Игги по затылку маленького коричневого поросенка, и Игги, расхрабрившись, чешет его между ушей, вызвав потоки оглушительного, счастливого поросячьего визга.

У меня перед глазами встают вызывающие обильное слюноотделение картинки подкопченного бекона, а Газман мечтает:

— Поросята такие счастливые, никого не волнует, чистые они или грязные, и никто не говорит им, что они живут в свинарнике.

— Это потому, что они свиньи, — резонно замечаю я в ответ. И тут, оцарапав меня, Тотал выпрыгивает из рук.

— Куда? — кричу я Тоталу и в этот момент замечаю сидящую на цепи большую черно-серую овчарку. Упершись передними ногами в землю, Тотал громко и задиристо лает, а здоровый пес отбрехивается ему в ответ.

— Тотал, прекрати! Это его двор! Ангел!

Ангел уже бежит к нам и хватает Тотала за ошейник.

— С каких это пор, — подозрительно спрашиваю я, — у Тотала появился ошейник?

— Тотал, успокойся, — увещевает его Ангел, гладя по голове.

Тотал перестал лаять, потряс с отвращением головой и сказал: «Болван».

От удивления у меня открылся рот, но тут Газзи, посвистывая, руки в карманы, прошествовал мимо этаким гоголем. Надул-таки меня мальчишка! Ни за что не покажу ему, что поверила, что это не он, а сам Тотал разговаривает.

— Эй, команда, вперед! Пора хорошенько подзаправиться.

24
— Давайте посмотрим, что у нас здесь такое имеется.

Мы все шестеро собрались в «моей» комнате. На кровати разложены распечатки файлов из Нью-Йоркского Института. Когда мы нашли и распечатали эти файлы, половина информации была записана текстом, нормальными словами. Мы даже ее бегло прочитали. Теперь эти страницы куда-то исчезли. Остались только строчки и строчки бесконечных цифр. Куда делся «читабельный» текст — ума не приложу. Опять очередной тест?

Короче, перед нами море цифр. Там и сям среди них выскакивают слова. Часть из них — имена, наши имена. Где-то здесь, в этом шифрованном потоке, сведения о наших родителях. Уж это-то мы точно знаем. Мы видели их в Нью-Йорке.

— Попробуем каждый взять по две-три страницы, — предлагаю я, — и прошерстить их как следует. Что-нибудь из них да выудим. Посмотрим, может, найдем какие-то знакомые цифры или комбинации. Или какой-то особый рисунок, систему вычислим.

— Похоже на план. Только для меня он не слишком годится, — подает голос Игги.

— Ничего, Иг, я тебе вслух цифры читать буду, — находит выход Клык.

Игги кивает, и я раздаю ребятам листочки.

Клык принимается шепотом, чтобы никому не мешать, читать цифры. Игги сосредоточенно слушает и время от времени кивает головой.

Я со своими страницами устраиваюсь за письменным столом. Весь следующий час мы пробуем все известные нам коды и шифры, все знакомые нам дешифровальные приемы и методы. Результат нулевой.

Еще час спустя я роняю голову на стол, готовая разрыдаться от бессилия.

— Это невозможно. Тут, скорее всего, компьютерная шифровка. А значит, нам никогда не разбить этот шифр.

— Разве не все на свете — тест? — подает голос Газман. Он устал, и лицо у него серое от напряжения. Уже десять вечера и ребятам пора спать. — Помнишь, в Школе, когда мы оттуда Ангела спасали, помнишь, Джеб тебе тогда сказал, что все на свете — это тест. А если и это тест, значит, он устроен специально, чтобы мы этот код взломали. Значит, в принципе, мы можем его взломать.

— Я уже об этом думала. Это-то больше всего и раздражает. Я уже испробовала все, что могла, все, что только ни пришло мне в голову. Так что считайте, этот тест я провалила.

Стук в дверь прерывает мою покаянную тираду. Анна просовывает голову в приоткрывшуюся дверь:

— Как вы тут поживаете? Еще не заснули? Кристал, ты не собираешься ложиться?

— Ага, я сейчас, — с готовностью отзывается Надж.

Газ вопросительно на меня смотрит, и я киваю.

— И я тоже, — говорит он Анне. — Мы уже сами все собирались на боковую.

— Вот и хорошо. Кому-нибудь что-нибудь перед сном надо?

— Нет, спасибо, у нас все есть. — Ангел выходит вслед за Анной, и я слышу, как в коридоре Анна предлагает:

— Ангел, ты не хочешь последний раз вывести Тотала?

— Хорошо, — соглашается Ангел.

Стою посередине комнаты. Меня одолевает препаршивое чувство, что кто-то чужой взял на себя заботу о моей стае.

25
День номер два в лагере федерального значения.

Он начался с завтрака. С настоящего, сытного завтрака до отвала, который приготовили мы с Игги. В то первое утро нашего пребывания у Анны Валкер мы обнаружили, что одинокая женщина считает приемлемой едой протеиновый брикет и спортивный энергетический напиток со слабым апельсиновым привкусом.

Мы еще могли бы с этим согласиться, если бы в нашем распоряжении была только помойка или пережившие срок годности вчерашние готовые обеды. Но раз уж нас занесло в этот Эдем со старой фермой в качестве пристанища, грех не воспользоваться благами здоровенного холодильника со всем его содержимым.

Вот мы ими и воспользовались. Результат — щедрая яичница с беконом, поджаренные хлебцы и т. д. и т. п. Для всех.

Потом на повестке дня возникли вопросы ведения домашнего хозяйства. Старые, как мир. Анна определила, что каждый из нас отвечает за порядок в своей комнате. Чтобы в любой момент хоть фотографов зови образцовую семью снимать. И ведь что самое обидное, все ее послушались.

Как ты думаешь, проницательный мой читатель, просила я их дома комнаты свои убирать? Да, просила. А убирали они? Нет, не убирали. А здесь, для этой чужой тетки — пожалуйста, и кровати убрали, и башмаки аккуратно поставили.

После завтрака и уборки согласно установленному Анной режиму дня — физические упражнения: летаем, играем, плаваем, ездим верхом.

12.30 — ланч. Искусство приготовления бутербродов выверено Анной до степени аптечной точности.

После ланча отдых и игры. Время от времени Анна поодиночке отводит нас в сторону — ответить на ее вопросы и продемонстрировать наши способности.

Ей вообще ужасно нравится смотреть, как мы летаем. Она часами наблюдает за нами в бинокль. С высоты тысячи футов мы прекрасно видим ее удивленное и восторженное лицо. И нам от этого кажется, что мы — чудо природы.

Обед в 6 вечера. К обеду Анна сильно устает. Ее обычный единственный источник калорий — расфасовка на одну персону, разогреваемая в микроволновке. А что там расфасовано — большого значения для нее не имеет. Но, посмотрев на наш завтрак, она привезла из супермаркета пятнадцать мешков с провизией и поваренную книгу. Не скажу, что результат получился блестящий. Но разве это главное? Главное, мой дорогой читатель, это то, что еда горячая и что кто-то ее для нас готовит. Значит, заботится. И ради этого можно есть и несоленое, и пересоленное, и даже горелое.

После нашего первого вечера в Эдеме я стараюсь сама укладывать свою стаю спать, не дожидаясь, пока этим займется Анна. Мне не нравится, что она раскомандовалась — за старшую у нас должна остаться я. Анна с ее удобным домом скоро уйдет в прошлое, станет только воспоминанием. Как Джеб. Как Доктор Мартинез и Элла. Как все в наших зыбких жизнях, в которых нет ничего постоянного.

Мы провели у Анны уже почти две недели. Как-то вечером, когда младшие уже спят, валяюсь на кровати в своей комнате и слушаю моего самого-самого любимого певца Лиама Руни. Вдруг в мою дверь чуть слышно постучали.

— Да?

Входит Клык.

— Что случилось?

— Смотри. — Он кладет мне на колени несколько закодированных листов институтской распечатки. А сверху бухает книжкой большого формата в мягком переплете.

— Мне этот код покоя не дает. Я все смотрел на него и думал. Похоже, что-то наклевывается. Сдается мне, что эта шифровка основана на координатах карты.

Я затаила дыхание. Он еще договорить не успел, а я уже вижу, что он совершенно прав. В самую точку попал.

— Эта книга — подробная карта Вашингтона. Улицы, площади и все такое. И все крупным планом. Я ее у Анны из машины стянул. Смотри, страницы пронумерованы, каждая карта — тоже со своим номером. И каждая карта размечена на квадраты. У каждой точки на карте две координаты: одна по вертикальной колонке, а другая по горизонтальному ряду. Теперь идем дальше. Вот здесь в файле имя Газзи. За именем комбинация: двадцать семь — восемь — Г — девять.

— Значит, что получается, надо смотреть страницу 27 и вот на этот район города?

— Именно это и получается. Здесь двенадцать карт крупного масштаба. Открываем восьмую. — Он перевернул страницы. — Теперь ищем колонку Г и идем по ней вниз на девятый ряд. — Его палец ползет вниз по карте. — Здесь всего-то две улицы.

Я обалдело вперилась в него:

— А с другими ты проверял?

Клык кивает.

— Проверял. Вот, например, Надж. С ней такая же петрушка. Я даже место определенное нашел.

— Клык, ты гений!

Он пожимает плечами и краснеет от смущения, хотя кто-кто, а Клык вообще никогда не краснеет.

— А я думала, Надж была почти уверена, что нашла родителей в Аризоне.

Он снова пожимает плечами:

— Не знаю. Женщина, которую мы там видели, была негритянкой. Но чтобы Надж была ее полная копия, я не поручусь. Думаешь, все это стоит проверить?

— Еще бы! — я уже вскочила с кровати. — Ты не заметил, уже все спят?

— Все. Как мертвые. Включая Анну-майстер.

— Ништяк. Подожди, я только джинсы натяну.

26
— Так-так, — мурлычу я себе под нос.

Клык пристроил книгу с картами на свернутом улиткой пожарном шланге и подпер ее коленом. Достал страницу шифровки. Я свечу ему маленьким карманным фонариком. Сверяем координаты, и я на каждом углу внимательно вглядываюсь в названия улиц.[18]

— Ты прав, это здесь. Если цифры — это запись координат, наш пункт назначения именно здесь.

Увы, дом напротив нас отнюдь не похож на хорошенькое уютное семейное гнездо с палисадником и аккуратненьким заборчиком, куда добропорядочные папочка и мамочка принесут из роддома ребеночка, которого потом психованные генетики превратят в птичьего мутанта. Нет, напротив нас забегаловка, где продают дешевую пиццу на вынос. По соседству — машинная мойка и химчистка. Через дорогу парк — никаких жилых домов и ничего похожего на мало-мальски пригодное место для жилья.

— Вот блин, — цедит сквозь зубы Клык.

— Не могу не согласиться с твоей оценкой ситуации. А вдруг на этом месте стоял какой-нибудь жилой дом, и его потом снесли?

Перейдя улицу, оказываемся перед темной витриной пиццерии. Если, прилипнув к стеклу, приглядеться, можно рассмотреть на стене внутри большую черно-белую фотографию: кучка народа перед только что отремонтированным входом вот в эту самую лавку. А под фоткой надпись: «Мы открылись здесь в 1954 году».

— Твоя теория явно потерпела крах.

— Кто из нас по этому поводу выругается? Ты или теперь моя очередь?

— Давай-давай, не стесняйся, облегчи душу, сестричка.

— Ладно, давай попробуем следующее место. Может, там повезет?

По следующему адресу нам и вправду повезло. Но только в том смысле, что там, действительно, был жилой дом.

Дом этот — полузаколоченная трущоба посреди квартала, куда и при дневном свете ходить не стоит, — квартала, населенного самым что ни на есть последним человеческим отребьем. Два часа ночи — самое горячее время в этой клоаке. Торговля наркотиками, главный здешний бизнес, в самом разгаре. Здесь же население, не таясь, справляет свои нехитрые нужды.

— Все равно, давай проверим, — говорю я и отодвигаюсь поглубже в тень.

Приземляемся на соседнюю крытую рубероидом крышу. Полчаса ожидания и зоркого наблюдения — и мы уже знаем, что в этой заброшенной развалюхе нелегально живут по крайней мере двое чуваков.

Через двадцать минут после того, как второй мужик ушел, решаю, что у нас есть время до их возвращения. Поднимаюсь на ноги:

— Готов?

— Готов.

И мы перепрыгиваем на соседнюю крышу.

27
— Ты что выберешь, нью-йоркскую канализацию или трущобу вашингтонских наркоманов?

Клык бесшумно скользит вдоль стены, стараясь не попадать в квадраты лунного света против пустых оконных проемов. Почесав в затылке, он выбирает нью-йоркскую канализацию.

Мы начали сверху, со второго этажа. Открываем двери, заглядываем в камины, проверяем дымоходы, в поисках тайника простукиваем стены.

Спустя два часа разгибаюсь и грязной рукой стираю со лба пот:

— Здесь ничего нет, но зато страшно воняет.

Клык в принципе согласен, но его дотошная пунктуальность берет свое:

— Ладно, сматываемся, только давай еще вон ту последнюю кладовку проверим.

Я киваю и открываю дверь, ведущую из прихожей в стенной шкаф. Пустота. Штукатурка на стене обвалилась, и в прорехи просвечивает дощатая перегородка.

Я уже собралась было закрыть дверь, но тут в глаза мне бросается тонкая белая полоска. Посветив фонариком, наклоняюсь посмотреть получше. Что-то застряло в щели между досками задней стенки.

— Что там? — шепотом спрашивает Клык.

— Да ничего, ерунда какая-нибудь. Подожди, вытащу посмотреть, на всякий случай.

Ногтями расколупываю щель пошире и извлекаю оттуда бумажку — квадрат, четыре на четыре. Фотография женщины. У нее на руках младенец, беленький, голубоглазый, пухленький, хохолок на макушке, на щечках ямочки.

Один в один маленький Газман!

28
— Мама дорогая! — выдохнула я.

И тут за входной дверью затопали тяжелые шаги.

Клык толкает меня к лестнице:

— Они вернулись! Давай наверх!

Одним духом взлетаем вверх, но лунный свет льется в пустые окна, и наши тела отбрасывают длинные тени.

Слышу, как внизу хлопает входная дверь.

— Эй, вы, какого хрена! — угрожающе кричит низкий хриплый голос.

Позади нас лестницу сотрясает гулкий топот, какой-то тяжелый предмет со свистом разрезает воздух — похоже, мужик метнул в стенку бейсбольную биту. Подтверждая мою догадку, тут же раздается глухой удар «бах» и слышится шелест осыпающейся штукатурки.

— Ща я те голову оторву! — орет мужик. — Ща ты у меня маму вспоминать будешь!

На верхней площадке ныряю направо. Хорошо помню — там окно, ведущее на спасительную крышу. Но, проскочив несколько комнат, понимаю, что Клыка рядом нет. Торможу с разбегу и замечаю его в другом конце коридора. Махнула ему, но чуть только он бросился ко мне, между нами вырастают два амбала, и оба явно под наркотой.

Один постукивает по ладони бейсбольной битой, а у другого в руке блестит отбитое горлышко бутылки.

— Значит, халявщики, думаете, хазу нашу себе оттяпать.

Они секунду помедлили, и рожи их расползлись омерзительными сальными улыбочками:

— Э, да тут к нам пташка-букашка в гости залетела.

Тот, который держал осколок бутылки, вытаскивает из-за ремня нож. Лезвие сверкает под лучом лунного света.

Клык, куда же ты подевался? Поддай им сейчас, а то поздно будет! Клык, где ты! Но он куда-то запропастился, и я совсем разнервничалась.

— Нам плевать, чья ты девчонка. На ближайшую пару часов ты — наша. — В предвкушении легкой добычи эти мордовороты уже распустили слюни и лыбятся, обнажив черные гнилые зубы.

— Мальчики, что ж вы так Бога гневите — совсем он вас не любит. — Клык вырастает у них за спиной.

Я в полном недоумении. Что? Что он еще такое придумал?

— Че, че ты вякаешь, — поворачиваются к нему эти уроды.

В этот момент Клык расправляет свои огромные крылья. Зажатый под подбородком фонарик отбрасывает резкие тени на его скулы, а в глазах зажигаются отсветы красной лампочки.

Ну и ну! Это не Клык, а прямо настоящий ангел смерти. Вот так придумал!

Его крылья заполнили чуть не всю комнату, до самого потолка. Клык ими слегка дрогнул, и их шорох прозвучал зловещим посвистом.

— Бог не любит плохих людей, — завывает он на низах.

— Что за чертовщина, — огорошенно бормочет один из недоносков. — Глаза выпучены, рот не закрывается — это глюк.

— Не глюк. Я его тоже вижу. У нас обоих глюк.

Тут и я разворачиваю свои крылья. Шутить так шутить.

— Мы к вам с проверочкой наведались. Выходит, вы, братцы, проверочки-то нашей и не выдержали..

— Гр-р-р! — рычит Клык и хлопает крыльями — истинный ангел мщения.

Я чуть не складываюсь пополам от хохота, но, сдержавшись, вторю Клыку:

— Гр-р-р!

— А-А-А! — в один голос вопят парни и быстро-быстро пятятся назад.

К несчастью, они стоят на верхней ступеньке, и отступать им некуда. Шаг назад — и они катятся вниз, цепляясь друг за друга и отчаянно воя.

Победа! Мы с Клыком подпрыгиваем от радости и выскакиваем в окно.

И тут дает о себе знать мой Голос: Рад, очень рад, Максимум, что ты наконец развеселилась. Мир в огне, а ты веселишься!

29
Обеими руками голосую за цивилизацию. Горячий душ творит со мной чудеса. Неохотно выключаю воду и заворачиваюсь в полотенце. Мое личное. Персональное. Свежее и благоухающее. Но, с другой стороны, эта же самая цивилизация накладывает на человека — то есть на меня — всякие дурацкие обязательства. Причесываться по нескольку раз в день. Носки и рубашки каждый день менять. Это безусловный минус — к таким глупостям я не привыкла.

— Макс, — это Игги стучит в дверь ванной. — Можно войти? Мне только зубы почистить.

— Подожди, я еще в полотенце — вытираюсь.

— Ну и что, я же слепой.

— Нет, тебе говорят. Ты что шутишь? А вдруг и не слепой вовсе?

С расческой в руке протираю зеркало, и крик ужаса застревает у меня в горле. Из замутненного паром стекла мое собственное отражение смотрит на меня звериной рожей ирейзера. Опять.

— Не смешно, — ворчит Иг. — И вообще, поторапливайся. Ты не одна. Очередь. К тому же прихорашивайся ты или нет — все равно толку чуть. Тебе не поможет.

Его босые ноги уже шлепают в конце коридора, а я так и не могу перевести дыхание.

Задыхаясь, дрожащими руками провожу по щеке — в зеркале когтистая волосатая лапа гладит волчью морду.

— Что же это со мной происходит, — шепчу я с содроганием.

Макс-ирейзер улыбается мне из зеркала:

— Не такие уж мы с тобой разные. Все на свете связано. Я часть тебя, ты часть меня. Как знать, может мы друг другу помочь можем.

— Ты не часть меня. Я никогда не буду такой, как ты!

— Макс, Макс, — увещевает меня мой двойник, — хочешь — не хочешь, а ты УЖЕ как я.

Отпрыгнув от зеркала, я, как ошпаренная, выскакиваю из ванны и, пока меня никто не увидел, прячусь в своей комнате. Села на кровать. Меня трясет. Снова и снова ощупываю лицо руками, стараясь убедиться, что я — это я.

Вот теперь-то я точно схожу с ума.

30
Короткий стук в дверь заставляет меня подскочить до потолка. Наверное, снова Игги.

— Я уже вышла из ванной, свободно! — кричу ему и на всякий случай отворачиваюсь от двери.

— Кто бы догадался! А я-то думал, что ты в душе, а голос твой в спальне.

— Чего тебе надо?

— Можно войти?

— Нет.

Конечно же, дверь отворяется, и Клык прислоняется к косяку. Он прекрасно видит, что я психую. Видит, что я бледнее простыни, мои дрожащие губы, мои лихорадочно блестящие глаза. Хорошо, что ничего другого он не видит. Автоматически подношу руку к лицу и смотрю себе на руки. Нет, не лапы. И когтей тоже нет.

Одна из его черных бровей вопросительно ползет вверх. Он входит и плотно закрывает за собой дверь.

— Что случилось?

— Не знаю. Со мной снова какая-то чума происходит, — шепчу я ему, как в лихорадке. — Но что именно, я не знаю.

Клык минуту выжидает, смотрит, какая я взъерошенная, мокрая, несчастная. И — как никогда раньше — очень-очень испуганная. А потом садится рядом со мной на кровать и обнимает за плечи:

— Все утрясется, не бойся.

— Ну откуда ты знаешь?

— Потому что я всегда все знаю. Сколько раз можно тебе это повторять.

У меня не хватает сил ему улыбнуться.

— Послушай, что бы «это» ни было, мы справимся. Вместе мы обязательно справимся. Справлялись же всегда.

Мне до смерти хочется рассказать ему про своего двойника, признаться, что в каждом зеркале превращаюсь в ирейзера. Но сказать такую ужасную правду мне и страшно, и стыдно.

— Клык… Если я… поменяюсь… если я превращусь в злобного монстра… ты примешь меры?..

Он молчит и долго смотрит мне прямо в глаза.

Не выдержав паузы, я решаюсь идти в открытую.

— Если я превращусь в ирейзера, ты разрешишь эту проблему раз и навсегда? Чтобы защитить наших?

Он знает, о чем я его прошу. Если я превращусь в ирейзера, он должен будет меня убить.

Проходит минута, другая. Клык разглядывает и разглядывает свои ботинки. Наконец он поднимает на меня решительный взгляд:

— Да, я сделаю все, что надо будет сделать.

У меня вырывается вздох облегчения:

— Спасибо, — шепчу я ему в самое ухо.

Клык встает и стискивает мое плечо:

— Не бойся, все утрясется, — снова повторяет он. А потом наклоняется и целует меня в лоб. — Я тебе обещаю, что утрясется.

Он ушел, а я так и осталась сидеть в полном недоумении.

31
— Расступись! — кричит у меня над головой Газман.

Опешив, глянула вверх и вижу: Газ сложил крылья, сгруппировался и с диким воем на сумасшедшей скорости летит вниз, головой в пруд. Я только моргнуть успела, а он уже обдал нас фонтаном брызг и поднял настоящее цунами.

Скоро его белая голова снова подпрыгивает на воде. Газ исчез. Осталась только его улыбка, от уха до уха.

— Ты видела? Ты видела! Это просто вообще. Щас еще один заход надо сделать!

— Давай, давай. Только не ушибись.

— И меня не убей! — вопит вслед выходящему из воды Газману Надж. — Смотреть надо, куда летишь. Ты чуть на меня не грохнулся!

— Извини, — покорно соглашается Газ.

Я рада, что ни Газа, ни Надж не подкосил рассказ о наших ночных поисках в Вашингтоне. Мы с Клыком рассказали им и о пиццерии, и о наркоманской трущобе. Что поделаешь, наши розыски зашли в очередной тупик.

Напечатав очередное ключевое слово компьютерного поиска, заслоняю экран от солнца, чтобы можно было читать. Ты, поди, дорогой читатель, думаешь, что я вытащила счастливый билет, что сижу себе в шезлонге на берегу частного прудика, лэптоп у Анны позаимствовала, Wi-fi в моем распоряжении, лимонад со льдом под рукой. Я, может, даже и соглашусь с тобой. Жизнь моя — копейка, но в целом я не жалуюсь.

Результаты поиска выскочили на экран. За последние четыре месяца в Вашингтоне пропали десять детей. Не замешаны ли тут белохалатники? Не они ли стащили детей для своих экспериментов? А что с семьями теперь происходит, даже представить себе невозможно! Может быть, так когда-то пропали и мы? Интересно, а наши родители нас искали, сбившись с ног и потеряв голову с горя? Искали?

Хм-м-м… На этот вопрос ответ мне, к несчастью, неизвестен.

Ангел вынырнула из воды и позвала:

— Макс!

Я видела, как десять минут назад она нырнула. Я хоть и знаю про ее способность дышать, как рыба, но мне стоит неимоверных усилий сидеть спокойно, а не ринуться вслед за ней в воду.

— Что, моя хорошая?

— Отгадай, какой самый лучший способ поймать рыбу?

— Наверно, смотря какая рыба?

— Нет, ты точно скажи.

— Сдаюсь, откуда мне знать — я не рыбак.

— Если кто-нибудь ее тебе бросит, — Ангел смеется, я вздыхаю, а рядом со мной Тотал хихикает:

— Хорошая шутка.

Закатив глаза, готовлюсь рассказать Газману, что я думаю про его фокусы. Но Газман взлетел футов на пятьдесят в высоту — чем выше взлетишь, тем круче получится плюх. Так что Газмана рядом нет.

Тотал как ни в чем не бывало протрусил мимо, вынюхивая кроликов, а я вопросительно смотрю на Ангела.

— Ангел?

— Да? — она — сама голубоглазая невинность, а я чувствую себя полной идиоткой. Попробуй, дорогой читатель, сам спросить у кого-нибудь, разговаривает ли его собака.

— А что, Тотал умеет… разговаривать?

— Ага, умеет, — отвечает она мне между делом, выжимая воду из волос.

Не верю своим ушам. Уставилась на Ангела и на всякий случай еще раз переспрашиваю:

— Тотал разговаривает, и ты до сих пор мне об этом не сказала.

— Понимаешь… — она убедилась, что Тотал отошел довольно далеко, и доверительно понижает голос. — Ты не говори ему, он не очень-то смышленый. Умного слова от него не дождешься.

Почему-то ее объяснение ничего мне не объясняет. Челюсть у меня продолжает отвисать, и рот приходится закрыть рукой, а то в него начинают залетать мухи. Ущипнув себя, поворачиваюсь посмотреть на собачку, мирно прогуливающуюся в Анниной клумбе.

— Тотал, поди скорей сюда, — подзываю я его к себе.

Высунув розовый язык, он радостно бежит на зов.

— Тотал, ты умеешь говорить?

Онбрякнулся на траву и перекатился на спину, задрав лапы вверх.

— Да, а что?

Ни хрена себе! Со всяческими мутантами я уже свыклась, но говорящая собака — это даже для меня чересчур.

— А что ж ты раньше не сказал?

— Я же не врал. Меня не спрашивали, я и молчал. — Он почесался задней лапой и закончил: — По правде сказать, я до сих пор не привык к этой вашей концепции летающих людей.

32
В ту ночь я лежала без сна в «своей» постели, глядя, как лунный свет отбрасывает тени на «мои» стены, когда «моя» дверь тихонько отворилась.

— Макс, — шепот Ангела едва уловим в тишине. — Макс, мне не спится. Можно, я пойду полетаю?

Я посмотрела на часы. Уже полночь. В доме мертвая тишина. Только чьи-то мягкие шаги почти беззвучно шлепают по коридору.

В дверь просовывается голова Газмана:

— Макс, мне не спится.

— Ладно. Так и быть. Бегите одевайтесь. А то мы и впрямь забудем, что значит ночное небо.

Дело кончилось тем, что вся наша шестерка — а точнее, включая Тотала, семерка — отправилась на ночную прогулку.

— Мне очень нравится с вами летать, — говорит он, запрыгивая на руки к Игги. — Только смотрите, не уроните меня.

И мы полетели.

Как это было здорово! Ни огней! Ни самолетов! И кажется, никаких ирейзеров.

Воздух прохладный, градусов 15, прозрачный, как будто чистый кислород льется в легкие.

Выписываем огромные круги, поймав потоки ветра, катаемся на воздушной волне, парим как в невесомости. В такие вот минуты я чувствую себя спокойной и почти нормальной. Как будто я часть большого мира, как будто я живу с этим миром в неразрывном единстве.

Ты и есть часть этого мира, Макс. Ты часть всего, и все — часть тебя, — говорит мой Голос. — Все, и хорошее, и плохое, должно существовать в единстве. И чем больше ты этому сопротивляешься, тем труднее и больнее тебе приходится. Отдайся потоку жизни, такой, как она есть. И ты обретешь величайшую гармонию.

Опять завел свою волынку. Ни к селу ни к городу мне твои проповеди.

Не сопротивляйся потоку жизни. Слейся с ним, Макс.

Поскольку я не имею ни малейшего понятия, о чем это он талдычит, я решаю отдаться потоку ветра и здесь и сейчас полетать вволю.

И тут Надж отчаянно кричит:

— Смотрите, летучие мыши!

33
Она едва показала, куда смотреть, и я сразу увидела их. Сотни, нет, тысячи трепещущих крыльями летучих мышей. Странные маленькие силуэты на фоне лилового ночного неба. У нас новая компания. С ястребами мы уже летали, а с летучими мышами еще не приходилось.

— Вы знаете, они млекопитающие. Они больше похожи на нас, чем на птиц. Хотя мы насекомыми не питаемся.

— У меня уши болят, — жалуется Тотал.

— Это их звукоулавливатели, — объясняет ему Игги. — А теперь помолчи, дай мне сосредоточиться.

Тотал вздохнул и притих. Надж, Ангел и я, соединив наши правые крылья, пошли кружить колесом, но Газзи разбил наш хоровод, хлопнув Надж по спине.

— Ты вода! — крикнул он и бросился от нее наутек.

Высоко в небе Клык практикует маневры и приемчики, перенятые когда-то у ястребов — круто уходит вниз, ныряет, а потом, выровнявшись, парит, застыв в воздухе без единого движения. Он так высоко, что в темноте его почти не видно, разве что когда он вдруг черным силуэтом мелькнет на фоне луны.

Вдруг, ни с того ни с сего, меня бросает в жар. Лицо горит огнем, дыханье участилось, а сердце колотится со скоростью света — все хорошо знакомые мне признаки моего «объирейзерования». Нервно ощупываю лицо обеими руками. Не дай бог, мои увидят меня с этой кошмарной рожей.

И в следующий момент — я даже не понимаю, как это случилось, — я обнаруживаю, что ракетой разрезаю небо. Встречный ветер режет глаза и полощет за спиной волосы. Несусь в высоту с головокружительной скоростью, но, как ни странно, мне даже не надо махать крыльями. «Господи, что же это происходит?» — едва успеваю подумать, видя, как внизу стремительно уменьшаются Аннин дом, сад и лес; и все, что осталось там, на земле, теряет ясные очертания.

Обычно и я, и вся наша стая с легкостью делаем в воздухе миль восемьдесят в час. Можем сделать рывок, развив скорость до ста двадцати. Сто восемьдесят, если в свободное падение нырнуть с высоты головой вниз.

А сейчас я без малейшего усилия лечу вверх, много-много быстрее этих ста восьмидесяти миль. Невероятно!

В безумной, необузданной радости хохочу как сумасшедшая, но смеха своего не слышу — звук его мгновенно уносится куда-то назад в темноту. В конце концов, прихожу в себя и чувствую, что замедляюсь.

Удивительно, я даже не запыхалась. Со счастливой улыбкой поворачиваю назад к дому. По моим расчетам всего за минуту я покрыла больше… тридцати миль.

Стая моя как кружила, так и кружит там, где я от них оторвалась. Я вижу их немного раньше, чем они снова меня заметили. Останавливаюсь и зависаю в воздухе рядом с ними. Все пять пар глаз впиваются в меня с немым вопросом. А если вместе с Тоталом, то шесть.

Газман первым снова обрел дар речи и удивленно выдохнул:

— Когда это в тебя ракетный двигатель вставить успели?

А у Тотала свой интерес:

— В следующий раз возьми меня прокатиться. Я хочу с тобой так быстро летать. — Он елозит на руках у Игги и норовит перепрыгнуть ко мне.

Смеясь, протягиваю к нему руки. Длинный прыжок — и он уже пристроился у меня за пазухой, от восторга лизнув на ходу меня в шею. Это уже лишнее, но ничего, на сей раз прощается.

— Макс, что это было? — завороженно спрашивает Ангел и смотрит на меня широко раскрытыми от удивления глазами.

— Мне кажется, — я не могу сдержать широченной улыбки, — у меня только что открылся новый талант.

34
Свинство! — хрясь! Гады — хрясь! Макс — хрясь! хрясь! — лютует Ари.

Значит, эта чертова Макс теперь еще и со скоростью света летать может! Ощерившись, Ари снова прыгнул вперед и снова с размаху опустил на спину своего противника палку, длиной в человеческий рост и толщиной в руку здорового мужика. Раздался глухой стук, ирейзер упал на мат и, тихонько подвывая, так и остался лежать, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

— Следующий! К бою! — рычит Ари.

На площадку выходит новый член команды. Морда его оволчьивается, палка наготове. Войдя в круг, спружинивает в коленях и занимает боевую позицию.

Широкими размахами палки Ари идет в атаку. Мышцы напряжены и от ярости, и от тяжести его орудия.

Он засек Макс, летящую со скоростью двести миль в час. Он видел восторг на ее лице, видел ее развевающиеся на лету волосы. Они светились вокруг ее головы, точно нимб.

Джеб подкидывает стае все новые и новые таланты. А что он дал ему, Ари? Тяжелые, уродливые, противоестественные крылья, которые к тому же причиняют ему ужасную боль. Он-то думал, что сможет летать, как они. Но его «пришивные» крылья, вставленные в тело ирейзера хирургическим путем, даже сравнить нельзя с легкими, воздушными и волшебными крыльями человеко-птиц. Гнев душит Ари, жжет его внутренности, и с диким ревом он обрушивает палку на голову своего противника.

Вот так, именно так он расправится с Макс. Ей четырнадцать лет, а ему только семь. Зато он в три раза ее больше. У него стальные мускулы и острые клыки волка. И характер у него тоже волчий.

Джеб сказал, что это необходимо. Джеб сказал, что ему надо верить. Ну и смотри, до чего это доверие довело? До пытки этими страшенными крыльями! А Макс потешается над ним, это уж точно. Ну ничего, подожди. Скоро ее песенка будет спета. Дни ее сочтены.

Скоро это он станет золотым мальчиком, а Макс и вся ее компания превратятся в отдаленное воспоминание о неудачном лабораторном эксперименте.

Все уже решено и подписано. Там, наверху.

И даже печать поставили.

— На ринг! Кто там у него следующая жертва?!

35
Первые два адреса у нас не сработали. Но ни к какой другой теории, кроме придуманной Клыком расшифровки кода с помощью координат карты Вашингтона, мы не пришли. Более того, в доме по второму адресу мы нашли фотографию маленького Газмана. Я, по крайней мере, практически уверена, что это он на той старой фотке. Так, может, мы все-таки стоим на правильном пути?

Так или иначе, но нам надо проверить еще два адреса. Обо мне никакой информации так и не обнаружилось. Стараюсь не принимать это близко к сердцу.

— Тотал, подожди, — я отстраняю нашего говорящего пса, чтобы натянуть новую куртку. У нее на спине два больших потайных разреза для крыльев, и меня разбирает любопытство, где Анна ее раздобыла. Ни за что бы не подумала, что кто-то уже открыл магазин готовой одежды для мутантов. Тотал продолжает подпрыгивать, изо всех сил стараясь забраться мне на руки, только бы мы его не оставили дома.

— Тотал, может быть, ты лучше здесь дом посторожишь?

Он встал как вкопанный и обиженно поджал хвост:

— Избавиться от меня хочешь?

— Не говори, пожалуйста, глупостей, Тотальчик, — обнимает его подоспевшая мне на выручку Ангел. — Макс просто хочет сказать, что лучше тебя сторожа и защитника нам не сыскать. Ты и смелый, и бдительный, и сильный. И зубы у тебя вон какие большущие и острые.

«Давай, давай, утешай его, — бурчу я про себя. — Нет, чтобы по-честному сказать, ты собака, значит, тебе не летать, а дом сторожить положено».

Тотал сел с таким же упрямым видом, какой бывает у Газмана, когда тот здорово на своем упрется:

— Нет, дома не останусь, хоть режьте. Я с вами. И все тут.

Клык незаметно подмигивает мне, и я тяжело вздыхаю.

— Так и быть.

Тотал одним прыжком взвивается ко мне на плечо и сползает оттуда через ворот под куртку. По щеке у меня проходится его шершавый язык. Даже если это он в благодарность, надо будет поговорить с ним о приемлемых способах ее выражения. Потом, когда вернемся.

Через пять минут мы уже в воздухе и держим путь к югу, на Вашингтон.

Сияющие в ночной темноте восьмифутовые белоснежные крылья Ангела похожи на голубиные.

— Ангел, давай поговорим. — Я пристраиваюсь рядом с ней, чтобы нам было удобнее. — Ты что-нибудь от Анны услышала? Уловила что-нибудь, что она от нас скрывает?

— Нет, не уловила. Мне кажется, что никаких особенных тайных мыслей у нее нет. Если я что просекаю, так то, что она работает на ФБР, но это мы от нее самой знаем. Она о нас беспокоится, и ей хочется, чтобы нам было хорошо. Вроде мы и сами это видим. А еще она думает, что мальчишки — страшные неряхи.

— Я вообще слепой, — Игги всегда все слышит. Никаких от него девичьих секретов никогда нет. — И как, скажите на милость, мне за чистоту бороться?

— Да уж, конечно, ты у нас такой слепенький инвалид, что ни бомбу сделать не можешь, ни в Монопольку отродясь не выигрывал. Готовить опять же тебе не по силам. Чего ты у нас еще делать не можешь? Вспомнила, ты не можешь различить нас, едва прикоснувшись к нашим крыльям.

Газзи хихикает рядом с Игги, а тот, надувшись, замолкает.

Я снова поворачиваюсь к Ангелу:

— Подумай, может быть, все-таки что-нибудь еще вспомнишь?

— Есть одна вещь, которую она нам не говорит. Но я не знаю, что это. И не только я не знаю. Она сама не очень понимает, что это такое. Просто что-то должно случиться.

Я напрягаюсь:

— Случиться что? Она собирается нас белохалатникам сдать?

— Я не уверена, что она про них что-нибудь толком знает. — Ангел говорит так задумчиво, как будто размышляет вслух. — Не похоже даже, что это точно что-нибудь плохое. Она как будто собирается с нами в цирк пойти. Или что-то в этом роде.

— Ну уж цирк — это совершенное излишество, — буркает себе под нос Клык.

— Так-так. Слушайте. Мы здесь совсем расслабились. Оно, конечно, не мудрено. Но давайте-ка держать ухо востро.

Тут, ни к селу ни к городу, голос подает Тотал:

— Мне холодно.

Прищурившись на него, я раздражаюсь:

— Сам напросился. Терпи. И вообще, у кого из нас лохматая шкура?

— На такой высоте температура здорово понизилась.

Ангел снимает с себя курточку:

— На, мне не холодно. Когда летишь, всегда жарко.

Накручивая на себя новый слой одежки, Тотал заелозил у меня за пазухой.

— Так-то лучше будет, — высунул он голову. — Спасибо.

— Эй, кончайте разговорчики, снижаемся, — Клык показывает вниз. — Первый адрес прямо под нами. Занавес поднимается. Представление начинается.

36
— Может, ее отец был парикмахером? — с надеждой спрашивает Надж.

Украдкой бросаю взгляд на Клыка. В институтском файле этот адрес — ближайший к его имени, а значит, по этому адресу, возможно, жила его мама. Отказавшаяся от него мать-одиночка, девочка-подросток. Но, как и по первым двум адресам, нас и здесь ждал полный провал. Ничего похожего на жилье здесь нет. Нужный нам дом — это одноэтажный домик мужской парикмахерской задавлен громадой офисного блока.

Клык пожимает плечами, делая вид, что ему все равно. Но я-то его знаю, и мне понятно, почему напрягаются у него скулы.

— Клык, не огорчайся, не надо, — я ласково пробую его утешить. На мгновение наши взгляды встречаются, и я вижу боль, застывшую в его глазах. Потом он отводит их в сторону и, когда снова смотрит на меня, прочитать в них уже ничего невозможно.

— Большое дело. Ну нашли бы мы ее? Что бы это изменило? Ни-че-го! Я всегда так говорил. И вообще, все это — пустая трата времени. Но уж, на всякий случай, давайте последний адрес проверим.

— Давайте, — поспешно соглашается Игги. Этот последний адрес был зашифрован рядом с его именем.

— Тогда вперед! — и, вопреки своей всегдашней привычке, Клык взлетает, не обернувшись посмотреть, следуем ли мы за ним.

Ангел дождалась, когда Надж и Газ поднялись в воздух, и шепчет мне на ухо:

— Он ужасно расстроен.

— Я знаю, мое солнышко.

— А мне все равно, кто мои родители и откуда я, — говорит она, искренне заглядывая мне в глаза. — Откуда бы я ни была родом, я туда не хочу возвращаться. Если тебя там не будет, мне там тоже делать нечего.

Я целую ее в лоб.

— Об этом думать пока рано. Нам вообще ни о ком ничего толком неизвестно. Ни про тебя, ни про меня. Ни про кого из нас. Вот дойдет до дела — там и посмотрим.

— Подождите, подождите, — пищит Тотал. — Мне еще пописать надо.

37
— Там над магазинами есть какие-нибудь жилые квартиры? — спрашивает Игги. Все, что он при этом думает, ясно написано у него на лице.

— Нет, — вздыхаю я. Иггин зашифрованный адрес оказался магазином китайских и корейских продуктов в длинной веренице дешевых лавчонок.

— А напротив что? На другой стороне?

— Продажа подержанных автомобилей.

— Это я, ребята, виноват. — Клык понуро опустил голову. — Я думал, я сломал этот код. Но, по всему видать, только воду замутил.

Надж на это совсем разволновалась:

— Ты, Клык, с ума сошел! При чем тут «виноват»? Во-первых, никто ничего другого не придумал, а, во-вторых, если ты ошибся, значит, нам нечего огорчаться, что родителей наших в трущобы занесло, и надо не отчаиваться, а продолжать искать дальше.

По-моему, она не просто утешает Клыка, а действительно, верит в то, что говорит.

— Да пошли вы все к черту! — неожиданно разорался Игги и изо всех сил саданул кулаком в телефонный столб. Сморщился от боли, а я увидела его содранные до крови костяшки пальцев.

— Игги, успокойся, не надо…

— Чего «не надо»-то? С какой стати мне успокаиваться? В могиле я вам успокоюсь. А сейчас мое спокойствие большого значения не имеет. А имеет значение только то, что мы перекати-полем живем. Без места своего, без корней! Я так больше не могу! Мне ответы нужны, определенность хоть какая-нибудь. — Он то кричит, размахивая руками, то, поддавая ногой поребрик, меряет шагами мостовую. — Вечно за нами погоня, вечно мы бежим от кого-то!

Голос у него прерывается и дрожит. Он окончательно распсиховался. Нашего Игги, Игги, который никогда не жалуется, никогда не плачет, абсолютно не узнать. И вся стая оторопело застыла в шоке, не в силах оторвать от него глаз.

Я подхожу и пытаюсь его обнять, но он резко меня отталкивает.

— Игги, нам всем ответы нужны. Нам всем тяжело от нашей неопределенности. То, что мы вместе, — единственное наше спасение, определенность и утешение. И я тебе обещаю, клянусь тебе, мы не перестанем искать твоих родителей.

— Это вы вместе, а я один. У вас все по-другому. Вам не понять. — Он больше не кричит. Но чем тише его голос, тем яснее слышны в нем неизбывная горечь и боль. — Я сам над своей слепотой смеюсь, мы все на эту тему шутим. Но это же не шутка. Я слепой. Как мы в каком новом месте окажемся, мне снова на все натыкаться, с поводырем всюду ходить. Мне каждый раз в каждом новом месте заново страшно! Понимаете вы это или нет?! Вам что! Потерялись, оглянулись, посмотрели направо-налево и выбрались. А я в своей вечной темноте — потерялся, так уж раз и навсегда!

Да что же это происходит! Никогда никому не признавался Игги в ЭТИХ своих страхах.

— Мы за тебя всегда-всегда смотреть будем. Считай, что мы — твои глаза. — Газмана не остановить в его детском наивном порыве. — Если мы с тобой, тебе глаза не нужны.

— А где гарантия, что мы навечно вместе? А что будет, если вас убьют? Кретин ты, Газ, полный кретин. — Каждое слово все громче и громче, и вот он уже снова кричит. — Мне нужно видеть. Мне нельзя не видеть! Я помню, как был зрячим. Знаю, что это такое. А теперь я слепой навсегда! И если в один прекрасный день я вас потеряю, то я потеряю… и себя тоже.

Гнев и отчаяние искажают его лицо. Он наклоняется, поднимает кусок асфальта и, размахнувшись, запускает им в витрину. Стекло разбивается вдребезги. И тут же взревела сирена сигнализации.

— Ребята, врассыпную! — командует Клык.

Ангел, Надж и Газман поднимаются в воздух. Тотал прыгает ко мне в куртку, и я наглухо застегиваю молнию.

— Игги, за мной!

Услышав его упрямое «нет», останавливаюсь на полном ходу.

— Спятил, что ли? Сирена!

— Сам знаю, что сирена. Я слепой, а не глухой. Мне плевать! Пусть меня повяжут, загребут, куда надо. Нас… мне на это с высокого дерева.

И, к моему ужасу, он садится на поребрик. Полицейские машины, между тем, завывают уже в соседнем квартале.

— Игги, бежим, поздно будет! — торопит Клык.

— Беги не беги, все равно… — и он уронил голову в колени.

Перебрасываю Тотала Клыку. Пес визжит, а я отдаю приказ:

— Клык, немедленно домой и уведи ребят.

Он взлетает, но я вижу, что стая, отлетев футов на сто, зависла в воздухе. Сирены все ближе.

Наклоняюсь к Игги:

— Послушай, Игги. Я все понимаю. Понимаю, как ты сегодняшним провалом расстроен. Мне самой хреново от того, что ты слепой. Я помню тебя зрячим, и мне не представить, что значит перестать видеть. Мне плохо от того, что мы мутанты, а не нормальные люди. Мне плохо от того, что у нас нет родителей. Мне плохо от того, что за нами вечно охотятся ирейзеры и что мы живем в вечной опасности. От того, что всякое г… хочет нас уничтожить.

Но если ты решил, что я дам тебе разнюниться и сдаться, тебе придется хорошенько подумать. Да, ты слепой мутант-урод. Но ты МОЙ слепой мутант-урод. И ты сейчас немедленно полетишь со мной, со всеми вместе. Сейчас же. Потому что иначе я буду пороть тебя по твоей тощей заднице. С этого момента и до середины следующей недели.

Игги поднял голову. Отблески мигалок напоминают мне, что времени на убеждения у меня больше нет.

— Игги, ты нужен мне. Я люблю тебя. Вы все мне нужны, все до единого. Если даже одного из вас рядом нет, мне не жизнь. А теперь поднимайся, пока я тебя не убила собственными руками.

Он поднимается на ноги:

— Ну, коли так…

Хватаю его за руку, мы стремглав несемся на задворки магазинов и, взяв разбег на стоянке, взмываем в ночное небо. Уже с высоты видим, как к китайско-корейской лавчонке подкатили две полицейские тачки.

Развернувшись, летим к дому Анны. И всю дорогу я слежу, чтобы на каждом взмахе мое крыло касалось крыла Игги.

— Мы — твоя семья, — говорю я ему. — Мы твоя семья навсегда!

— Я знаю, — откликается он и утирает рукавом слепые глаза.

— Что вы отстаете, давайте быстрее, — пищит у меня из-за пазухи Тотал.

38
— Это что? — спрашиваю я, не подумав. — Я имею в виду, пахнет вкусно, выглядит здорово. Я села за стол и подставила ей свою тарелку. — Это брокколи?

Анна накладывает мне какую-то тушеную бурду. В ней можно отыскать горошек, что-то похожее на морковку и коричневые куски, отдаленно напоминающие мясо. Беру вилку и делаю вежливую физиономию.

— Спасибо.

— Вижу-вижу, меня не обманешь, — она хитро смотрит на меня. — По крайней мере, тут на целую армию хватит. Я учусь, правда.

— Вкусно, вкусно, — уверяю я ее, теперь уже с набитым ртом. — Пальчики оближешь.

Клык передал Игги тарелку и постучал по столу рядом с его вилкой. Иг безошибочно ее находит и принимается есть. С прошлой ночи я все время за ним присматриваю. Но он вроде вошел в норму. По крайней мере, ничего не взорвал и ничего не поджег.

Тарелки у всех уже чистые. По второму разу. Мы слишком часто голодали, так что нам теперь не до разносолов.

В довершение картинки американской домашней идиллии Анна приносит яблочный пирог.

— Ужасно люблю яблочные пироги, — радуется Надж.

— Что, только один? — Газзи явно мысленно уже его разделил и явно сильно обеспокоен.

Анна приносит второй пирог:

— Я же говорю, что я понятливая и учусь быстро.

— Йесс! — Газзи предвкушает вторую порцию.

— Ребята, мне надо с вами поговорить. — Анна раздает пирог и переходит на серьезный тон. — Устроим семейный совет.

Стираю с лица всякое выражение. О какой-такой семье она заговорила?

— Вы все отлично здесь адаптировались. Много лучше, чем я думала. И мне с вами тоже очень хорошо. Я даже представить себе не могла, что мне с вами так здорово будет.

У меня возникают нехорошие подозрения. «Только вздумай сейчас сказать, что ты нас хочешь усыновить. Только не это», — думаю я. Ума не приложу, что я буду делать, если это произойдет.

— По-моему, мы готовы сделать следующий шаг, — продолжает Анна и оглядывает нас через стол.

Только не это, только не это. Пожалуйста, не надо!

— Я записала вас в школу.

— Что-о-о?

Клык расхохотался:

— Думаешь, мы туда будем ходить?

— Я не шучу. Здесь рядом отличная школа. Дорога в школу и из школы относительно безопасная. Познакомитесь со своими ровесниками, друзей найдете. К тому же, признайте, на сегодняшний день ваше образование оставляет желать много лучшего.

«Или просто отсутствует», — добавляю про себя я.

— Школа! — не верит своим ушам Надж. — Ты имеешь в виду нормальную школу?

— Вот это да, а с кем я днем гулять буду? — недовольно подает из-под стола голос Тотал.

— Начинаете в понедельник, — коротко бросает Анна. — Завтра принесу вам школьную форму.

Теперь еще и форму…

39
Не говоря ни слова, встаю из-за стола и хлопаю дверью. Подпрыгнув со ступенек крыльца, отрываюсь от земли. Пара сильных взмахов — и я в поднебесье. Хлопаю крыльями и чувствую, как потоки воздуха шлифуют мои перья. Аннин дом, Аннин фруктовый сад, ее амбар — все Аннино остается далеко внизу.

Набрав высоту, даю полную волю моему гневу и моей обиде. Глубоко вдохнув, пытаюсь вспомнить, как это у меня получилось вчера ночью развить такую сумасшедшую скорость. Вдруг понимаю, что способность эта ко мне вернулась. Вернее, никуда не исчезла. Лечу, а крылья сами знают, что им делать.

Посмотрим-посмотрим, как быстро я могу отсюда смотаться, — мстительно думаю я про себя, прибавляя обороты.

Бежать от проблем, Макс, — все равно, что прятать голову под крыло. Никогда не помогает, — резонирует у меня в голове мой внутренний Голос.

Хватит ему брюзжать. Его увещевания мне что мертвому припарка. Зато летать здорово помогает.

Когда я вернулась, Клык ждал меня у открытого окна. Залпом выпиваю протянутый им стакан воды.

— Где это ты болталась столько времени? В Ботсвану летала?

Я криво ему усмехаюсь:

— Ненадолго. Только поздороваться, туда и обратно.

— А скорость? Какую, ты думаешь, развила?

— Больше двухсот. Двести двадцать — двести сорок.

Он кивает.

— А здесь? Порядок? — и я направляюсь в свою комнату, скидывая на ходу ботинки. В доме темно и тихо. На часах час тридцать.

— Полный порядок. Запихал Газзи в ванну. Тотал сам случайно плюхнулся. Ангел была в своем репертуаре. Заставила Надж одну книгу отложить и приняться за другую. За что ей от меня здорово досталось.

— Выходит, у тебя все под контролем.

— Выходит. Стараемся…

Сажусь на кровать и не знаю, что ему сказать.

Клык присаживается рядом:

— Ты что, хочешь вот так все время и жить, вперед и вперед, ни к чему не возвращаясь, от всего отказываясь?

— Да, — едва слышно выдыхаю я.

— Макс, Анна тебя никогда не заменит. — Черные глубокие глаза Клыка, кажется, видят меня насквозь.

Я пожимаю плечами и боюсь посмотреть ему прямо в лицо.

— Анна — всего-навсего короткое пристанище. — У меня такое впечатление, что он в последнее время стал со мной откровеннее и свободнее. — Все наши это знают и понимают. Здесь мы можем отдохнуть, есть, спать нормально. И спокойно планировать наши следующие шаги. Ребята устали от вечных погонь. Они устали спать на бетонной скамейке туннеля подземки. Им хорошо от того, что они могут спать каждый день в одной и той же постели. И не только им. Мне тоже. И, признайся себе, — тебе тоже от этого хорошо.

Анна ко всем нам хорошо относится. И ребята к ней тоже. На нашу долю давно не перепадало никакой расслабухи. Дай всем порезвиться, Макс. А если не порезвиться, так, по крайней мере, расслабиться. Когда ребята смогут без этого обойтись, уже поздно будет. Значит, они уже так заморочены, что их ничто не спасет.

— Я знаю…

— Но, поверь мне, они прекрасно знают, кто им из огня каштаны таскает. Они прекрасно знают, кто их кормит и поит, кто их одевает и спасает от ночных кошмаров. Мы все помним, что если Джеб и вытащил нас из клетки, то только благодаря тебе мы живем на свободе.

Часть 3 Назад в школу (среднюю общеобразовательную)

40
У тебя, мой многоопытный читатель, есть, наверное, такие одноклассники: заранее предвкушают первый день школы. Форму нагладят за неделю, развесят. Портфельчик, пенальчик новенькие на видном месте разложат. Ты, конечно, встречал таких идиотов.

— А как насчет прогулять? — задумчиво предлагает Игги, разбивая нам яичницу.

Кладу в тостер несколько кусков хлеба и возражаю:

— Что-то я подозреваю, что там у них с этим делом строго. Сразу Анне позвонят.

Надж входит на кухню и причитает:

— Я похожа на Барби-приготовишку. — Но, взглянув на меня в моей новенькой с иголочки школьной форме, меняет песню: — Нет, это ты похожа на Барби-приготовишку, а я на ее подружку.

И хихикает в ответ на состроенную мной мстительную мину.

Форма каким-то таинственным образом сшита так, чтобы можно было вытащить и раскинуть крылья. Но это незаметно, потому что сейчас они плотно уложены вдоль спины. Короче, все мы выглядим, как олимпийская команда пловцов.

Ангел появляется, ужасно хорошенькая в своей плиссированной юбочке и белой рубашке. Но на нее что ни надень, она все равно будет хорошенькой. Кладет себе на тарелку яичницу с беконом, достает из тостера кусок хлеба и усаживается за стол завтракать.

Тотал прыгает на стул, устраивается поплотнее на стуле и выглядит почти как обычная собака.

— Ангел! — я протягиваю ей чашку кофе и понижаю голос. — Никаких фокусов с учителями, ты меня слышишь?

Она смотрит на меня невинными глазами:

— Понятно, — говорит она и заталкивает в рот кусок бекона, а я выжидательно продолжаю сверлить ее строгим взглядом. — Только в крайнем случае, если ситуация безвыходная.

— Ангел, прошу тебя… — Я присаживаюсь на корточки, заглядывая ей в лицо. — Понимаешь, мы ничем не должны отличаться. Главное, быть как все. О'кей?.. И вообще, это всех касается. — Поднимаюсь во весь рост, теперь уже обращаясь ко всей стае. — Для людей установлены правила, значит, будем играть по правилам. Слейтесь с толпой. Чтобы комар носа не подточил.

С разной степенью энтузиазма, но более или менее со мной все согласны.

— Боже мой, все уже встали! — Анна широко распахивает дверь на кухню.

Обозревает, как мы дружно уплетаем приготовленную Игги еду и виновато улыбается:

— Моим замороженным картофельным оладушкам ваши деликатесы сто очков вперед дадут. Спасибо за завтрак, Джеф. Ой, Джеф, я забыла тебе сказать, что ты и Ник будете в одном классе. Тебе так будет легче привыкнуть.

Игги краснеет.

— А Тоталу в школу можно? — спрашивает Ангел.

Анна подходит поправить ее воротничок и коротко отвечает:

— Нет!

Она подходит к буфету и достает чашку.

— Не волнуйся, я не буду скучать. Погоняю уток или что-нибудь в этом роде, — шепчет Тотал Ангелу в самое ухо, и она ласково треплет его по спине.

— Эта школьная форма такая противная! — решается Надж, но толку от ее слабого протеста никакого.

— Сочувствую. Но, к счастью, вы будете в окружении целого моря таких же «противных» форм.

Она поворачивается к Ангелу и хмурится:

— Ариель, кто тебе кофе пить разрешил?

Ангел прихлебывает кофе из большой кружки:

— Подготовка к первому школьному дню. Мне необходим энергетический заряд.

Тотал тем временем уже просверлил меня своими маленькими черными глазками. Если ему что-то надо, спасения от него никакого. Лучше сразу сдаться. Вздыхая, встаю и наливаю ему в миску кофе с молоком и двумя ложками сахара.

Анна с безнадежным видом смотрит на все это безобразие и явно решает до поры до времени сконцентрироваться на битве за школу. А кофе на сей раз спускает на тормозах:

— О'кей, — она ставит чашку в раковину. — Я подгоню машину к подъезду, а вы пока выходите. И не забудьте надеть куртки — сегодня прохладно.

41
Поездка в школу была короткой. Все молчали. Примерно так я представляю себе обстановочку в катафалке.

Анна подрулила к школе. Здание построено из светлого песчаника. По стенам вьется плющ. А еще у них точно работает садовник с синдромом навязчивых состояний. И они дали ему полную волю до умопомрачения стричь кусты, деревья и каждую травину, чистить и вылизывать территорию. Оглядевшись вокруг, понимаю, что это здание мы видели сверху, с воздуха. Но только думали, что это какой-то большой богатый частный дом.

Анна тормозит там, где все родители выкидывают из машин своих отпрысков.

— Вас ждут. Все бумаги заполнены. — Она оборачивается к нам, тихо сидящим на заднем сиденье. Живот у меня от страха совсем скрутило, и я до боли вжимаю в спину крылья.

— Я все понимаю. Не бойтесь. Все будет хорошо. Постарайтесь, попробуйте. А вечером, как придете из школы, у меня для вас будет сюрприз. Все помните, как домой возвращаться?

«Вот дурацкий вопрос. Через Бермуды, как же еще?» — думаю я про себя.

— Пешком минут десять. Дойдете?

Мы вылезаем из машины. Переведя дух, смотрю, как в огромные двойные двери школы, точно овцы на заклание, плетутся дети и подростки самого разного возраста.

— Вперед, — я беру за руки Надж и Ангела и сливаюсь с толпой.

42
— Прием! Стая обнаружена, — говорит Ари в маленький микрофон, прикрепленный к его воротнику. Он наводит цейсовский бинокль, но ненавистные мутанты уже вошли в здание и скрылись из виду.

Пора переключиться на термальный сенсор, одну из его любимых игрушек. Он надел прибор на голову и вставил линзы. Внутри школа сияет красным цветом. Это теплые человеческие тела заполнили помещение.

— Вот и они, — шесть оранжево-желтых силуэтов четко выделяются на красном фоне. Ари усмехается. Температура у человеко-птицы выше нормальной человеческой, выше, чем у ирейзеров. Термальный сенсор их без труда обнаруживает.

— Хочешь посмотреть? — Ари протягивает прибор сидящей рядом с ним девице. Она надевает его, выправляет волосы из-под закрепляющих ремней, и кудри рассыпаются у нее по плечам.

— Клево! А ты видел их форму? Кошмар! Я ни за что такую не надену. Ты думаешь, мне тоже надо будет ее носить?

— Может быть, не знаю. Ну, что ты об этих уродах думаешь? — нетерпеливо спрашивает Ари, глядя, как она продолжает наблюдение.

Девица пожимает плечами:

— Они ничего не подозревают. Конечно, это только начало. Надо подождать.

Злобная усмешка обнажает Арины волчьи клыки:

— Начало конца.

Они оба хохочут, и смех их отдается гулким эхом в лесной тишине.

— Ага, — говорит Макс-2, отправляя в рот пластик жвачки. — Теперь-то все станет ВДВОЙНЕ интересней.

43
Запаха хлорки я не почувствовала. Это обнадеживает. Внутри все здесь тоже выглядит совсем не так, как в Школе, бывшей когда-то нашей тюрьмой.

— Тебя зовут Зефир, правильно? — неуверенно улыбается нам наглухо запечатанная в твидовый костюм учительского вида женщина. И представляется:

— Меня зовут мисс Квелбар.

— Зефир — это я, — откликается Газзи.

Она расплывается широкой улыбкой и протягивает ему руку:

— Тогда пойдем со мной. Я твоя классная руководительница.

Легонько подталкиваю Газа, и он уходит вслед за учительницей. Он знает, что делать: запоминать все возможные пути побега, прикидывать количество людей в помещениях, внимательно следить за тем, как эти люди выглядят, насколько они крупные и здоровые и представляют ли они какую-нибудь угрозу (а именно, не похожи ли они на ирейзеров). Если он получает сигнал, он должен быть готов не больше чем за четыре секунды выпрыгнуть из любого окна.

— По крайней мере, он больше не Капитан Террор.

— Ага, Зефир — существенное изменение к лучшему, — бормочет Клык мне в ответ.

— Ник? И Джеф? Я миссис Читем. Рада приветствовать вас в нашей школе. Пойдемте со мной, я покажу вам ваш класс, — жизнерадостно чирикает следующая училка.

Я дважды похлопала Игги по спине, мол, вперед, не паникуй. Но смотреть, как они с Клыком уходят по коридору, мне тяжело.

Потом новые учителя пришли и увели Ангела и Надж, и я осталась одна. Стою и изо всех сил стараюсь преодолеть инстинктивное желание свалить отсюда поскорее.

Учителя выглядят нормально. Вернее, как обычные учителя. Ни один не похож на ирейзера — слишком старые. Ирейзеры едва до пяти лет доживают, так что если они не в волчьем, а в человечьем обличье, то похожи скорее на двадцатилетних журнальных моделей.

— Макс, давай знакомиться. Мисс Сегердал. Ты будешь в моем классе.

Она выглядит вполне приемлемо. Похоже, даже безвредная. А на остальное плевать. Пушка у нее под юбкой все равно не поместится.

Мне удается выдавить из себя улыбку, и она улыбается мне в ответ.

Наш первый школьный день начался.

44
— Кто-нибудь знает название этой территории?

Ангел поднимает руку. Ей кажется, что настало время проявить свои познания.

— Пожалуйста, Ариель.

— Это Юкатан. Часть Мексики.

— Очень хорошо. А что ты знаешь про Юкатан? — спрашивает мисс Соловски.

— Там есть популярный курорт Канкун. Руины индейского племени майя. И он близко к Белизу. Порты Юкатана — ближайшие к Америке. Поэтому оттуда удобно переправлять наркотики из Южной Америки в Луизиану, Техас и Флориду.

Учительница усиленно моргает. Открывает и снова закрывает рот.

— Да, да, конечно, — она неуверенно подтверждает сказанное Ангелом и отступает к большой карте мира, развернутой поверх доски. Потом откашливается:

— Давайте поговорим о руинах племени майя.


— Тиффани.

— Тиффани? Я думала, тебя зовут Кристал.

— Ага, Тиффани-Кристал, — пальцем в воздухе Надж рисует дефис.

— На прошлом уроке мы работали над правописанием иностранных слов. — Учительница показывает на список слов на доске. — Сегодня начнем с короткой проверочной работы на эти слова. Не беспокойтесь, это не контрольная.

— Хорошо, — соглашается Надж, размахивая в воздухе поднятой рукой. — Только я вообще с правописанием не в ладах.


— Ты знаешь, где словари лежат?

Клык смотрит на обратившуюся к нему девочку:

— Чего?

— Все наши справочные материалы вот здесь. В расписании стоит свободное время для самостоятельных занятий. Всегда можно сделать домашнюю работу. Если тебе нужно что-то посмотреть, компьютеры и энциклопедии вот здесь.

— О'кей, спасибо.

— Пожалуйста. — Девочка вздохнула и подошла к Клыку поближе. Она ниже его ростом, у нее длинные рыжие волосы и зеленые глаза. И нос в веснушках.

— Меня зовут Лиза. А ты Ник? Правильно?

«Интересно, что ей от меня надо?»

— Ага.

— Хорошо, что тебя записали в наш класс.

Она придвинулась еще ближе и кокетливо улыбнулась. Клыка окутал запах лавандового мыла.

— Почему?

— Почему бы ты думал?


— Смотри, я сейчас полечу!

Газман с интересом смотрит вверх. Какой-то болван из его класса, расставив руки, как крылья, с трудом балансирует на верхней перекладине металлической гимнастической конструкции.

«Надеюсь, у него не только руки, — думает Газман. — Может быть, у него крылья тоже есть. В конце концов, может быть, мы не единственные крылатые существа на свете. Откуда мне знать».

— Прыгай, — говорит он, прикрывая ладонью глаза от солнца. — Посмотрим, как ты летаешь!

Парнишка явно не ожидал такого поворота, но потом упрямо выставил вперед подбородок. Слегка присев, он подумал, решился и прыгнул.

О каком полете он трепался?! Пацан мгновенно рухнул на землю, как мешок с картошкой. Вслед за коротким молчанием раздался оглушительный вой.

— Рука! Я сломал руку! — гундит летающий тюфяк.

К ним на всех парах уже несется дежурный по игровой площадке учитель. Хватает пострадавшего в охапку и тащит его в медицинский кабинет. А Газзи ходит по площадке и собирает камни побольше. На случай, если понадобится оружие.

— Зачем ты это сделал? — раздается у него за спиной воинственный голос.

Газзи оборачивается:

— Чего?

Над ним наклонился большой сердитый мальчишка из старшего класса:

— Слушай меня, шкет. Ты что, совсем с дуба рухнул? Не видел что ли, что он свалится? Если кто-то говорит, что он будет летать или какую-нибудь подобную чушь, надо сказать, «слезай, разобьешься», а не «давай посмотрим, как ты летаешь».

Газ обиделся:

— Я не нарочно. Я не знал.

Парень смотрит на него, как будто Газ из психушки удрал:

— С луны ты свалился, что ли?

— Ни с какой не с луны. Я просто не знал.

Скорчив презрительную рожу, пацан уходит, а Газзи слышит, как он бормочет про себя: «Не знал он. Так я ему и поверил, недоносок несчастный».

Газман сощурился и намертво сжал кулаки.


— Ты где мелирование делала?

Я поворачиваюсь и вижу маленькую тощую улыбающуюся мне девочку. Подвигаю поднос вперед.

— В Вашингтон ездила?

Ничего не понимаю. О чем это она? Опять какой-то код? Что же это за наказание мне такое, что вечно мне непонятно, о чем люди со мной разговаривают.

Девочка смеется и кладет себе на поднос зеленое яблоко.

— Я имею в виду твои светлые пряди. Где ты волосы высветляла? В Вашингтоне в салоне где-нибудь? Классно! Тебе идет!

Светлые пряди? Я про них и забыла.

— Не-е, на солнце, наверное, выгорели.

— Счастливая, само собой редко так хорошо получается. Ой, смотри, сегодня банановый пудинг дают! Вкусный, очень рекомендую.

— Спасибо, — и я из вежливости взяла порцию.

— Меня зовут Джей Джей. — Девочку, кажется, ничего не смущает, и ей хочется познакомиться, а у меня от волнения вспотели ладони. — Джей Джей — это сокращенно от Дженнифер Джой. О чем, интересно, мои родители думали, когда меня так называли? А тебя как зовут?

— Меня — Макс.

— Макс — клевое имя, — говорит Джей Джей. — Мне нравится. Спортивное, необычное, изысканное.

— Вот именно, это все я, спортивная, необычная, изысканная, — подмигиваю я, и она звонко смеется.

— Смотри, вон там есть два места, — и она показывает на свободный столик. — Иначе придется сидеть с Чари и ее компанией. — Она понижает голос. — Смотри, будь с Чари поосторожней. Лучше вообще с ней не связываться.

Ланч длился уже полчаса, и до меня наконец дошло, что мы все это время разговариваем и она до сих пор не убежала от меня в испуге. У меня появилась подружка. Вторая за все четырнадцать лет моей жизни.

Похоже, жизнь начинает мне улыбаться?

45
— Назовите столицу Парагвая? — спрашивает учительница.

Асунцион. Населен главным образом индейцами гуарани. Открыт европейцами в 1518 году. Парагвай — внутриконтинентальная страна в Южной Америке. Население — шесть с небольшим миллионов.

Я поднимаю руку:

— Асунцион. Открыт европейцами в 1518 году. Населен, главным образом, индейцами гуарани.

— Совершенно правильно. Отлично. Сегодня дома, пожалуйста, прочтите главу о Парагвае в учебниках, а сейчас достаньте тетради для заданий по естественным наукам.

Как старательная отличница, аккуратно кладу на парту тетрадь для заданий. Какие еще сюрпризы преподнесет мне Голос? Пока что он отлично справляется со всеми предметами, которые учат в девятом классе. Очень удобно. Наконец от него какой-то прок появился.

Только было я принимаюсь за изучение скелета лягушки, раздается стук в дверь. Поговорив с кем-то шепотом у двери, учительница подходит ко мне. Что? Уже? Начинается какая-то канитель?

— Макс, тебя просят подойти в канцелярию. — Она ободряюще мне улыбается, но на меня это почему-то не действует.

Медленно поднимаюсь и иду на выход. Что там случилось? Зачем я им понадобилась? Кто сейчас повернется ко мне, оскалив ирейзерову пасть? Сердце бьется все чаще и чаще, а пальцы нервно теребят подол юбки.

Что я, дура, распсиховалась? Наверное, просто бумаги наши не в порядке. Какая-нибудь безобидная ерунда. Вот и все.

— Сюда, пожалуйста. — Секретарша открывает дверь маленькой приемной. На стульях сидят Игги и Газман, понуро на меня смотрят и слабо пытаются изобразить улыбку.

— Что, уже попались? — шепчу я им.

— Вас просит к себе директор, — и секретарша открывает следующую дверь.

46
Золотая табличка на просторном столе гласит: «Директор школы, Мистер Вильям Пруит». Не похоже, чтобы Вильям Пруит был особенно рад нас видеть. Это мягко сказано. На самом деле, по всему видать, что он сейчас лопнет от злости. Лицо красное от ярости. Губы толстые, мокрые, ярко-розовые. Редкие клочки волос стоят дыбом на блестящей лысой голове. Короче, ужасно мерзкая рожа. По-моему, любой его с первого взгляда возненавидит. По крайней мере, я уже возненавидела.

У меня к тому же возникло нехорошее предчувствие, что его внешность находится в полной гармонии с таким же мерзким нутром. Внутренняя сирена тревоги заорала мне в уши наполную мощность.

— Ты Максин Райд? — от его снобского британского акцента волосы у меня на затылке встают дыбом.

— Можно просто Макс, — отвечаю, с трудом удерживаясь от желания скрестить на груди руки и нахамить.

— А это твои братья, Джеф и …, — он заглядывает в бумаги, — и Зефир?

— Да.

— Твои братья подорвали в мужском туалете на втором этаже вонючую бомбу. — Директор сел в кресло и, переплетя толстые пальцы, уставился на меня своими холодными черными поросячьими глазками.

Я моргаю, стараясь не смотреть на Игги и Газмана, и отвечаю ему со всем спокойствием, на которое я только способна:

— Это невозможно. Мы только сегодня начали здесь учиться. Им просто-напросто негде было за такое короткое время достать материалы для такой бомбы…

— Достали. Я всех этих варваров знаю. Они что хочешь достанут. Из-под земли выкопают!

— Они хорошие, послушные мальчики, — я добавляю в голос проникновенности. — Всякие шалости не в их натуре.

— Они говорят, они этого не делали. А я утверждаю — лгут. Бесстыдно лгут.

Ему надо подстричь его кучковатые брови. Ой, и из носу волосы торчат… Брррр!

Изображаю на лице искреннее негодование:

— Мои братья никогда не врут!

Конечно, все мы по необходимости можем такой лапши на уши навесить — только держись. Но не признаваться же ему сразу во всех наших смертных грехах.

— Все дети лгут! — ощерился мистер Пруит. — Все дети рождаются с врожденным умением врать. Пока не попадут к нам в руки, они бесчестные, невоспитанные, ни к чему не пригодные создания.

В результате этой тирады его выбор профессии поставлен мной под серьезные сомнения. Хорошенькую школу выбрала для нас Анна.

Гордо поднимаю подбородок:

— К моим братьям это не относится. Наши родители миссионеры. Они Божье дело делают. В нашей семье грех врать.

Это на мгновение остановило красноречие мистера Пруита, а я поздравила себя с удачно придуманной историей нашего происхождения.

— А что, кто-нибудь видел, как они бомбу взрывали?

— Что вообще такое вонючая бомба? — вставляет Газман, глядя на директора широко раскрытыми невинными глазами.

— Вот видите, — подхватываю я, — они даже не знают, что это такое.

Маленькие глазки директора сузились еще больше, а голос сочится ядом:

— Вы меня не обманете. Я знаю, что это сделали твои братья. А ты их защищаешь. И я знаю, что это последний раз, что вы в моей школе выходите сухими из воды. Вы меня поняли?

В целом нет, но пора спускать на тормозах.

— Да, — коротко отвечаю я и подаю Газу знак вставать. Услышав заключительную тираду Пруита, Игги сам направляется к двери.

— Спасибо, — вежливо прощаюсь я, и мы выскальзываем за дверь.

Мы прокрались в холл, и я развожу мальчишек по классам.

— Мы еще с вами об этом поговорим, — обещаю я им не предвещающим ничего хорошего шепотом.

Проводив Игги, понимаю, что у меня страшно разболелась голова. Но, похоже, не от чипа, не от внедрения постороннего Голоса, не от того, что меня замучили белохалатники, а от нормальных человеческих неприятностей.

Уже прогресс.

47
— Вы маленькие невежественные вар-р-вары, — Газзи раздувает щеки и корчит страшную рожу. Как всегда, когда он кого-то передразнивает, директор — прямо как живой. Мне даже хочется повернуться и убедиться, что он не идет за нами по пятам.

Газ рассказывает о нашей встрече с Пруитом, и Ангел и Надж схватились за животики и сложились пополам от хохота.

— Злодеи, гнусные маленькие злодеи, — добавляет Газзи, и сам не может сдержаться и смеется.

— Но сэр, — продолжает он теперь уже моим голосом, — наши родители — миссионеры. Ложь запрещает десятая заповедь. Мои мальчики совершенно невинны и непорочны. И вообще, что такое вонючая бомба?

Теперь смеется даже Клык, который в белой школьной рубашке нисколько на себя не похож.

— А что, врать правда десятой заповедью запрещено? — интересуется Игги.

— Ни малейшего представления не имею. Давайте свернем в лес. Что-то мне на этой дороге беспокойно.

Пока школа не скрылась из виду, мы идем по главной дороге. Теперь взяли наискось через лес. Где-то здесь рядом мы должны выйти к Анниному саду.

— А на самом деле, кто бомбу взорвал? — спрашивает Надж.

Я закатила глаза:

— Они, конечно. Кто же еще?.. — Испепеляю Газзи взглядом и ужасно жалею, что на Игги это не действует. — Не знаю как, не знаю зачем, но точно знаю, что они.

— Ну… Взорвали… — признается Газ. Тот пацан обозвал меня всякими словами на площадке, а Игги кто-то засунул за шиворот записку «Стукни меня».

— Я же тебе сказал, я с этим разберусь, — поднимает голову Клык.

Тяжело вздыхаю:

— Ребята, вам всякая шваль на каждом углу будет встречаться. Всю оставшуюся жизнь. Какая бы длинная она ни была. Но вы же не будете вечно бороться с ними, выкидывая такие фортели, как сегодня. А сейчас мы себе этого совершенно позволить не можем. Наша задача стать незаметными, такими, как все. Так что сделать вонючую бомбу, взорвать ее и быть пойманными — не самый лучший способ слиться «с коллективом».

— Макс, прости нас, — по голосу слышу, что он действительно чувствует себя виноватым.

В глубине души я понимаю, почему они это сделали. Я бы даже с удовольствием посмотрела на лицо этого директора, любителя детей, когда он узнал о содеянном. Но в то же время, очевидно, что мальчишки выкинули неприемлемую и, более того, опасную штуку.

— Так, вы двое, — говорю я сурово. — Вы всех нас под монастырь чуть не подвели. С сегодняшнего дня будете в этой дурацкой школе тише воды, ниже травы. Или ответите мне сполна. Ясно?

— Чего же не ясно-то? — бормочет Газзи.

— Ясно, — неохотно подтверждает Игги. — С сегодняшнего дня превратимся в полных идиотов. И сольемся с массой.

На том и порешили.

48
Когда мы вернулись домой, Анна отнюдь не была в восторге.

— Мне звонили из школы, — это было первое, что мы от нее услышали еще в прихожей, вешая куртки. — Так-то вы, значит, приспосабливаетесь к новой жизни. Ну да ладно. Пошли на кухню. Я купила шоколад и печенье.

Вот какая ты у нас молодец, Анна. Все твои воспитательные способности — налицо. Я воспользовалась подходящим моментом и снова зыркнула на Газзи. От чего он сгорбился еще больше.

— Я вам только скажу, что вы меня разочаровали своим поведением. — И с этими словами Анна разлила по кружкам горячий шоколад. Она кладет мне сверху две зефирины, а я стараюсь не думать, как совсем еще недавно точно то же самое сделал Джеб во время нашего с ним разговора в Школе.

Анна открыла пачку печенья и выложила его на тарелку. Мы все на него набросились и вмиг расхватали. От школьного ланча у нас даже воспоминаний не осталось, тем более что о двойных порциях там даже речи быть не могло.

— Я могу показать тебе, как пирожки печь. — Я еще рот закрыть не успела, а уже удивилась тому, что же я такое сказала. Как это у меня только язык повернулся? Стая тоже смотрит на меня с удивлением. Ну и что такого! Я никогда не была с ней особо приветлива. Можно и перестать все время щетиниться. Она вон как старается. — У меня рецепт есть специальный.

— Спасибо, Макс. Надо попробовать. — Она улыбается мне ласково и отворачивается к раковине.

— Вонючая бомба! Отличная идея, — хрипит с полной пастью печенья Тотал. — Представляю себе результат!

49
«Нет. Идем играть на большую площадку». Ангел смотрит учительнице в глаза и постепенно подталкивает к ней свою мысль. По правилам предполагается, что младшие классы играют на перемене на своей отдельной площадке поменьше. Но Ангелу хотелось простора. К тому же она не видела никакой разумной причины не играть на большой.

— Я думаю, нет никаких обоснованных причин не играть сегодня на большой площадке, — медленно говорит учительница Ангелова класса.

— Ура! — кричат ее одноклассники и, дружно развернувшись, бегут к воротам.

— Ариель, будешь с нами играть!

Ангел присоединяется к Мередит, Кайле и Кортни и предлагает:

— Давайте в «Лебединое Озеро»?

Учительница в классе на уроке только что прочитала им эту историю. Ангелу ужасно понравилось. Вся ее жизнь была похожа на Лебединое Озеро. Она — лебедь. Клык и Макс — ястребы, большие и сильные. Надж — маленький фазан, блестящий, коричневый и очень красивый. Газзи должен быть чем-то солидным. Наверное, он сова.

Но она — точно лебедь. По крайней мере, сегодня.

— Давайте, давайте, — охотно соглашаются девчонки.

— Я буду Одеттой! — кричит Ангел.

— А я — второй лебедь, — говорит Кайла.

— Третий маленький лебеденок — это я. — Мередит поднимает школьную юбочку, чтобы сделать ее похожей на пачку.

Ангел закрывает глаза и пытается почувствовать себя лебедем. Когда она их снова открывает, весь мир кажется ей огромной сценой, а сама она превращается в самую прекрасную на свете балерину. Лучше лебедя еще не бывало. Она выписывает грациозные круги вокруг своих одноклассников, взлетает в воздух длинными прыжками, и, приземлившись, поднимает руки над головой и кружится на месте.

Все девочки танцевали, кружа на цыпочках на пожухлом осеннем газоне и плавно взмахивая руками, как лебедиными крыльями. Ангел кружилась и прыгала, чувствуя себя совершенной Одеттой, заколдованной Ротбаром и обреченной жить лебедем.

Еще одна арабеска, еще один поворот, еще один затяжной прыжок — Ангел на несколько минут застыла в воздухе. Как бы ей хотелось раскинуть сейчас крылья и станцевать Одетту, по-настоящему, как никто другой не может этого сделать! Но сейчас нельзя. Здесь, в школе, нельзя.

Может быть, будет можно, когда Макс спасет мир и большинство обыкновенных людей исчезнет. Так Джеб сказал Ангелу, когда они снова встретились в прошлом месяце в Школе. У них, мутантов, гораздо больше шансов выжить. Их специально создали, чтобы они спаслись при любых обстоятельствах. Так что, наверное, когда нормальных людей больше не останется, Ангел сможет, наконец, не прятать крылья, сможет спокойно летать, ни от кого не прячась, и сможет, когда захочет, быть настоящей Одеттой.

Скорей бы!

50
Кабинет для самостоятельных занятий — моя любимая комната в школе. Шесть компьютеров с выходом в Интернет для индивидуального поиска и огромная библиотека с бесконечными рядами книг.

Школьного библиотекаря, очень симпатичного и знающего, зовут Михаил Лазара. Его все любят. Он даже мне нравится. По крайней мере, пока.

У меня сегодня исследовательское настроение. А вдруг найду какие-нибудь специальные сайты для шифровальщиков и дешифровальщиков, и мне удастся обнаружить новый подход к раскодированию институтской информации о наших родителях?

Но мне не везет — все шесть компьютеров заняты. Помедлив минуту, думаю, как было бы хорошо кого-нибудь скинуть со стула — пусть место освобождают.

— Иди сюда, я уже заканчиваю.

Поднимаю глаза на говорящего парня:

— Что?

Он встает и собирает книги:

— Мне больше не нужен компьютер. Садись, я уже ухожу.

— Спасибо.

— Ты новенькая? Ты в моем классе по английскому.

— Ага. — Я уже узнала его. Годы паранойи отточили мою зрительную память, и я хорошо запоминаю лица. — Меня зовут Макс.

— Я знаю. А я Сэм. — Он приветливо улыбается, и я моргаю, потому что вдруг замечаю, какой он обаятельный. У меня в общем-то нет опыта замечать, симпатичные вокруг парни или не очень. Такой роскоши мне еще в жизни не выпадало. Смертельно опасный или просто опасный — вот более важные для меня различительные признаки. — Ты откуда приехала?

— М-м-м… Из Миссури.

— Со Среднего Запада, значит. Здесь для тебя, наверное, все в новинку.

— Да. Это правда.

— Ты домашнее задание делать собираешься или для себя что-то посмотреть хочешь? — он кивнул на компьютер. Больше всего мне хочется ему ответить, что это не его дело, но я притормозила. Может быть, это вовсе не допрос. Может быть, это просто так люди друг с другом общаются. Знакомятся, обмениваются информацией и все такое прочее. Решаюсь попробовать «слиться с массой»:

— Так, для себя кое-что посмотреть хочу.

Он опять улыбается:

— Я тоже для себя смотрел. Хочу каяк купить — цены сравнивал. Надеюсь, мне рождественских денег хватит.

Как бы это замаскировать, что я понятия не имею, что такое «рождественские деньги». Эй, Голос! Может, подскажешь? Но Голос молчит. Мысленно перебрав подходящие варианты ответов, выбираю:

— Здорово…

— Ну ладно, я пошел, — говорит Сэм с таким видом, как будто хочет еще что-то добавить. Я выжидательно на него смотрю, но он молча подбирает свои манатки и уходит, оставив меня с таким чувством, что я под микроскопом изучаю старинные и странные человеческие образцы.

Вздохнув, усаживаюсь за компьютер. Мне никогда не стать такой, как они. Никогда. Нигде.

51
Мы с Клыком проверили то, что нам казалось координатами адресов в институтских файлах. Но, кроме наших имен, там оставались еще некоторые незакодированные слова. Мое сегодняшнее задание — их проверить. Поискать в Гугле. Первая фраза больше похожа на опечатку — какие-то бессмысленные слова: «ter Borcht». Все равно, решаю впечатать ее в поисковое окошечко.

Краем глаза замечаю за окном странное движение. Смотрю, а это Ангел чуть ли не плывет НАД игровой площадкой. Вместе с другими девочками она явно играет в балерину. Но, кроме нее, больше никто не может взлететь на восемь футов вверх и висеть там, точно подвешенная на веревочке. Глядя на это безобразие, скриплю зубами. Интересно, какое из трех слов «слиться с массой» осталось непонятным моим охламонам?

Между тем, список результатов поиска высыпался на экран. Как странно… Оказывается, «ter Borcht» — не лабуда. Щелкаю мышкой на первую сноску.

Роланд Тер Борчт. Генетик. Лишен лицензии на медицинскую практику в 2001 году. В 2001 арестован за несанкционированные криминальные генетические эксперименты над людьми. Исключительно противоречивая фигура в мире генетики, Тер Борчт долгое время считался гениальным ученым и лидером генетических исследований человека. Однако в 2002 году суд признал его виновным в противозаконных действиях, направленных против интересов человечества, и он был принудительно помещен на пожизненное пребывание в отделении «Опасных и неизлечимых» в госпитале тюремного типа в Нидерландах.

Ни хрена себе! Вот и думай теперь… Я так психанула, что остальные незакодированные слова мигом вылетели у меня из головы.

— Прямо сидеть — развалились! — гремит у меня за спиной.

Поворачиваюсь и вижу, как мистер Пруит тиранит свою очередную жертву. Навис над каким-то насмерть перепуганным парнишкой — тот тут же выпрямился и сел по стойке смирно. Позади мистер Лазара смущенно смотрит в пол. По его виду безошибочно можно заключить, что даже он не любит директора. Не мудрено…

Меж тем, Пруит уже стучит палкой по ножке стола:

— Тут вам не ваша спальня! Расслабляться от безделья дома будете! А здесь образцовое учебное заведение. Я вам не позволю баклуши бить. Ну-ка всем по струнке выпрямиться!

Он, видно, завел свою шарманку надолго, но я быстро собрала книги, соскользнула со стула и прошмыгнула в боковую дверь.

Мне уже вчерашней дозы его нотаций хватило. Сегодня обойдусь и без них.

52
Быстро-быстро иду по коридору. Стараюсь не шуметь.

Выходит, существует некий генетик Тер Борчт, официально осужденный и признанный злодеем. В хорошую же мы попали компанию! И к бабке не ходи, он связан с Джебом, со Школой и с белохалатниками. В конце концов, сколько на свете может существовать независимых генетиков. Они наверняка обмениваются информацией, результатами, держат друг друга в курсе и, поди, организовывают совместные проекты по созданию новых мутантов.

В наших поисках это или семимильный рывок вперед, или очередной тупик. Но что бы это ни было, надо срочно рассказать стае о моем открытии. Проходя мимо пустого класса, замечаю Клыка. Отлично! До следующего урока у меня пять минут — успею вкратце обрисовать ему ситуацию. Но, приоткрыв дверь, замечаю, что он не один. С ним разговаривает девчонка. Клык стоит неподвижно, а она наседает и все норовит потереться об его плечо своими рыжими кудрями.

Я усмехаюсь. Бедный Клык. Предлагает она ему что-то, что ли? Например, предлагает вступить в Шахматный клуб?

Но в следующую секунду девчонка кладет обе руки Клыку на грудь и подталкивает его к стене. Я рванулась было вперед на защиту. Даже если это ирейзер, вдвоем мы с Клыком запросто сделаем из нее котлету.

И тут я замираю. Это не атака. Девчонка прилипает к Клыку всем телом, поднимается на цыпочки и целует его прямо в губы.

Клык сначала не шевелится, а потом его руки поднимаются, и он обхватывает ее за талию. Я думаю, что он сейчас ее оттолкнет. Только бы он смог это помягче сделать, только бы не обидел ее, поберег ее чувства.

Но вдруг я вижу, как руки его ползут вверх по ее спине и крепко ее прижимают. Клык наклоняет голову, чтобы им удобней было целоваться.

Ошеломленно отступаю назад. Дышать трудно. Меня вот-вот разорвет… От ярости? Нет. От гнева? Не похоже. Тогда от чего?

Боже мой!

Круто развернувшись, стрелой несусь в женский туалет. Запираюсь в кабинке и сажусь на закрытый стульчак. На лбу выступили капли холодного пота. Меня колотит, как после драки. Перед глазами неотступно стоит недавняя картинка целующейся парочки.

Хватит, хватит, успокойся.

Я задыхаюсь. Мне не хватает воздуха. Живот скрутило. В висках стучит.

Прекрати, охолонь.

С усилием заставляю себя сделать глубокий вдох. Вдох — выдох, вдох — выдох.

О'кей. Он там с кем-то целуется. Большое дело. Это меня совершенно не касается. Пусть он хоть всех девчонок в школе перецелует. Он мне как брат. Точнее, не брат, совсем не брат. Только КАК БУДТО брат. Пусть делает что хочет. Я только удивилась с непривычки, вот и все. А теперь я в полном порядке.

Выхожу из кабинки и умываю лицо холодной водой. Теперь-то точно все прошло. Меня это больше не заботит.

Может, ты к нему неравнодушна? — интересуется мой внутренний Голос. Ну не вредный ли он? Когда его просят, никогда не откликнется. Но чуть только у меня трудности, вечно не в свое дело с непрошеными советами и предположениями влезет.

Да оставишь ты меня, наконец, в покое? Сама разберусь. А, может, и не разберусь…

Вы не останетесь детьми навечно, — продолжает свое Голос. — Люди взрослеют, заводят детей. И вы не исключение. И вы взрослеете. Подумай об этом.

Усилием воли мне удается не завопить во все горло. Изо всех сил сжимаю край раковины, чтобы не расколотить себе башку об стену.

Как будто именно в этот момент мне больше и подумать не о чем.

53
— Ага! Вот и они. — Ари навел бинокль на маленькую группку на дороге, где-то в четверти мили от их лагеря. Идут в свой прекрасный дом из своей прекрасной школы. Просто идиллия. Он посмотрел в кузов грузовичка. Шестеро ирейзеров, уже совершенно оволчившихся и готовых к действию, ждут первой же его команды. Рядом с ними Макс-2. На голове у нее наушники. Она докладывает:

— Она опять свою оперу завела. «Будьте осторожны», «слейтесь с массой» и все такое.

Ари фыркает. Та настояшая Макс только о себе и думает. Только о себе. Я крутая, я сильная. А стаю свою гоняет, как рабов.

Рабы! Вот это идея! Ари представил себе, как птичьи мутанты оказались у него в рабстве, и эта картинка его здорово развеселила. Он заставит их все делать: еду ему готовить, сапоги чистить, таблетки приносить вовремя. А Макс будет массировать ему плечи и спину там, где они особенно болят из-за крыльев. Вот будет жизнь! Наручные часы Ари тихонько зажужжали. Он отправил в рот горсть таблеток и снова настроил таймер.

К сожалению, ему не суждено взять их в рабство. Но, к счастью, он сможет их убить.

— Клянусь, эта девчонка нигде не будет счастлива, — новая Макс не может сдержать осуждения и отвращения.

— Тогда надо дать ей хороший повод для страданий, — бросает Ари и, сев за руль, нажимает на газ.

Его сердце колотится в предвкушении встречи. Он ненавидит Макс, но не может жить без того, чтобы с ней не сражаться. Ни с кем ему так не интересно драться, как с ней. Даже с Клыком. И каждую драку он узнает что-то новенькое о том, как ее победить. В один прекрасный день он нанесет ей окончательный удар и увидит застывающее на ее лице последнее предсмертное удивление.

Несколько секунд спустя грузовик поравнялся со стаей, посторонившейся при звуке колес.

— Вас не подвезти, ребятки? — высунулся из окна на пассажирской стороне пока еще сохранивший человеческое лицо ирейзер.

— Пропыли отсюда, — ощетинилась настоящая Макс. И тут ее взгляд упал на водителя. Ари!

Дикий хохот рвется из его груди, и он жмет на тормоза. Наконец-то! Видеть, как страх и ненависть светятся в ее глазах. Вот он, смысл его жизни.

— Представление начинается! За дело, — командует он. — Оставьте Макс на меня.

Грузовик еще не остановился, а ирейзеры уже высыпали из него.

Занавес поднимается.

54
Так, значит, Ари жив. А раз жив, значит, вернулся. Надо это попозже обдумать.

— Ну что, теперь снова в родной стихии. Счастлива? — шипит мне Клык. На секунду отвлекаюсь показать ему зубы в ответ и набрасываюсь на ближайшего ко мне волчонка.

Самое неприятное, что Клык прав. Я действительно в своей стихии. Про «счастлива» не скажу, но я как-то лучше чувствую под ногами почву. Мальчишка из класса со мной разговаривает — все мимо. Зато поддать под зад громадному ирейзеру, особенно если у него сзади еще и крылья болтаются, — это я всегда пожалуйста.

Не прошло и минуты, а я уже сломала одному коленную чашечку резким боковым правой ногой. Он, как подкошенный, свалился на землю. К моему глубокому удовлетворению. Берегись, — предупреждает Голос. Поздно. Я уже получаю в челюсть чьим-то волосатым кулачищем — голова крутится, как на шарнире.

Плыви по течению. Как получится, так и получится, — снова наставляет Голос.

Слушаюсь и повинуюсь.

Делаю несколько оборотов в сторону приданного мне ускорения и с размаху наношу ответный хук в скулу. Взвыв от боли и зажав руками морду, ирейзер падает на колени. Секунда — он оправился и, с горящими от злобы глазами, снова на ногах. Как раз вовремя — оказавшийся рядом Газ вмазывает ему обеими руками сразу в оба уха. У него рвутся барабанные перепонки, и он с визгом отползает в сторону.

Клык уже одного вышиб и теперь работает над Ари. Мельком брошенный взгляд фиксирует Ангела, внушающую ирейзерихе, что та должна разогнаться и врезаться головой в дерево. Бам! Ангел победоносно мне улыбается, и я вспоминаю об отложенном разговоре об этике контроля чужого сознания.

Макс, соберись.

Страшенный апперкот в спину вышибает воздух из моих легких. Пытаясь вздохнуть, поворачиваюсь и вижу оскаленную пасть Ари и его целящий мне в голову кулак. Пригибаюсь. Он промазывает, а я всю силу вкладываю в аппель, который завертел его волчком и практически сбил с ног. Его шайка уже полностью выведена из строя. Через плечо замечаю, что Клык за деревьями собирает стаю, чтобы поднять их в воздух. Остались только мы с Ари, один на один. Медленно ходим по кругу. Глядя на ухмыляющуюся морду Ари, вскипаю от дикой ярости. Глаза застилает красным.

— Тебе очень идет школьная форма, — Ари скалит волчьи клыки. — Изменила тебя до неузнаваемости.

— А где ты крылья себе приобрел? В супермаркете Копейка? — Держу равновесие, в любой момент готовая и к атаке, и к обороне.

Его ирейзеры ковыляют к грузовику зализывать раны. Ари понимает, что я вижу их побитые рожи, и кричит им нарочито бодро:

— Выше голову, мужики! В следующий раз я отдам вам на растерзание самую младшенькую, цыпленочка беленького.

Ангел! Он сулит им мою девочку!

С ревом бросаюсь на Ари. Он отступает в сторону и контратакует. С легкостью уворачиваюсь снова. Отступив на пару шагов, коротко разбегаюсь и с налета шарахаю его в ребро, сначала одной ногой, потом другой. Он грузно валится на дорогу, с размаха ударяясь головой об асфальт.

Упираюсь каблуком ему в горло и наклоняюсь к нему поближе:

— Сколько раз мне тебя убивать? По твоим примерным оценкам?

Вижу его бешеные от ненависти глаза, и наконец что-то во мне окончательно рушится. Это больше не Ари. Тот маленький мальчик, издалека наблюдавший за нами в Школе, исчез без следа. Собственный отец превратил его в монстра. Этот новый Ари насквозь пропитан злобой и ядом. От отвращения отдергиваю даже ботинок и отхожу подальше. Надо скорее вытереть о траву подошвы.

Ловя губами воздух, Ари садится и растирает себе шею.

— На сей раз тебе очко, — голос у него хриплый, полузадушенный. — Но не надейся меня победить. — Он вскакивает на ноги. — Я просто с тобой играю. Как кошка с мышкой.

Я уже почти вошла в лес и расправила крылья, готовая взмыть в небо. Снова оглядываюсь на него:

— Уж конечно, — голос мой полон презрения, — неуклюжая мягкотелая кошка по кличке Франкенштейн против непобедимой, кровожадной, и, главное, хорошо сконструированной мышки.

Губы у него кривятся. И он делает рывок достать меня. Но я уже поднялась футов на пятнадцать. Зависнув над деревьями, смотрю, как Ари ковыляет к своему вэну и тяжело плюхается на водительское сиденье. Внутри рядом с ним замечаю чью-то белокурую голову.

Что-то я не видела раньше ирейзеров-блондинов…

55
— Что с вами стряслось? — закричала Анна.

Наши куртки здорово заляпаны кровью. Но дома мы автоматически повесили их в прихожей. Тотал бродит у наших ног, принюхивается к незнакомым враждебным запахам и рычит. Ангел наклоняется к нему, обнимает его и что-то шепчет ему на ухо. Слышу, как ей в ответ пес ворчит: «Вот паскуды!»

— Ирейзеры напали, — немногословно бросает через плечо Газман. — Я проголодался. Есть что-нибудь пожевать?

— Кто такие ирейзеры? — Анна, похоже, действительно, слышит про ирейзеров первый раз.

Как это получилось, что она ничего про них не знает? Или, может, она знает про них, но просто не знает такого слова «ирейзер». В конце концов, это внутреннее название. Их так в Школе называли.

— Анна, мы гибрид людей и птиц, — на запах кукурузы торопливо иду по коридору в кухню и стараюсь объяснить ей как можно доходчивее. — Но в Школе создали еще один гибрид — хомо-люпус. Это и есть ирейзеры.

— С кроликами что ли скрестили? — переспрашивает Анна, идя за мной по пятам.

Я захихикала:

— Кролик — это Lapin или, если совсем по-научному, leporid. А я говорю про lupiпов.

Она наконец понимает:

— Получается, это человеко-волки.

— Кукуруза! И горячий яблочный сидр! — радуется Газзи.

— Пойди сначала помой руки, — говорит Анна и оглядывает его с головы до ног.

У Газа пара синяков. Ангел и Надж, похоже, в порядке. Игги не повезло — у него страшно раскроена губа, а у Клыка из носа по-прежнему идет кровь. Я внезапно представляю себе, как он целуется с той рыжей, но гоню от себя это воспоминание.

— Идите все мойтесь, а я принесу пока пластырь. У кого-нибудь какие-то серьезные увечья есть?

— Нет, — Надж запускает руку в миску с кукурузой. — Но ирейзер порвал мне свитер. Гад!

— Вот еще молоко, — Анна достает из холодильника бутылку с молоком, ставит ее на стол и выходит принести аптечку первой помощи.

Наливаю Ангелу молока и обращаю внимание на бутылку. Какая-то новая фирма. Раньше Анна покупала молоко в картонной упаковке с фотографиями пропавших детей. А теперь это бутылка с идиотской улыбающейся коровой. Интересно, с чего это Анна изменила своим привычкам?

Когда все разошлись по своим комнатам, я уселась делать уроки. Домашние задания — это навязанная взрослыми самостоятельно исполняемая пытка. Сокращенно — НВСИП. Анна садится рядом.

— Макс, давай-ка вернемся к ирейзерам. Ты говоришь, это гибрид человека с волком. И они вас атаковали? Это первый раз случилось? Откуда они здесь взялись? Откуда они узнали, что вы здесь?

Смотрю на нее с удивлением:

— Разве всего этого нет в ваших рапортах-отчетах? Что тогда в них вообще понаписано? Конечно, ирейзеры на нас напали. Постоянно за нами охотятся. Они повсюду. Они для того и созданы, чтобы быть живым… оружием. Ну, или что-то вроде того. В Школе они служили охранниками. И палачами. С тех пор как мы из Школы сбежали, они всюду нас выслеживают. Здесь у тебя — это самое долгое время, что мы их не видели. Я и то все думала, когда же они снова объявятся?

— А что же ты мне все это раньше не сказала? — Анна явно и взволнована, и сильно озабочена.

— Да я ничего от тебя не скрывала. Я думала, ты знаешь. Тебе про нас много чего известно. Вот мне и казалось, что ты и про них тоже слышала.

Анна тяжело вздыхает:

— Кое-какие туманные слухи про них, конечно, ходили. Но они всем казались такими неправдоподобными, что никто им особенно не верил. Значит, ты говоришь, что они вас выслеживают? Можно понять, как?

Скорее всего, мой чип посылает сигналы. Чип, КЕМ-ТО имплантированный мне в руку.

Пожав плечами, я снова уставилась в учебник всемирной географии.

Или, я даже боюсь, что это мой чип. Полной уверенности у меня нет, но это, пожалуй, самая правдоподобная версия. Вот он мой шанс рассказать Анне про чип. Может, с ее ФБРовскими ресурсами мне помогут его вытащить? Но что-то меня удерживает. Я никак не могу заставить себя доверять ей на сто процентов. Может через пять лет, если мы все еще будем здесь жить… О Боже! Не нужен нам такой депресняк.

К тому же в последнее время я все чаще думаю, что, может, это не мой чип. Например, такой же передатчик может стоять у Тотала. Или даже у кого-то другого в стае. У Ангела например. Мы просто-напросто ничего не знаем.

Анна поднимается на ноги.

— Так… Пойду сделаю пару звонков. А ты уж мне поверь: это были последние ирейзеры, которых вы видели в своей жизни. Я тебе обещаю.

Я чуть не поперхнулась. Вот святая наивность!

56
— Спокойной ночи, Тиффани-Кристал, — усмехаюсь я. Надж смеется в ответ. Строим нашу заветную пирамиду — кулак на кулак, и я подтыкаю ей на ночь одеяло.

— Спокойной ночи, Макс, — говорит она, уютно устроившись в своих мягких подушках. — Макс, мы здесь еще немножко поживем? Мы ведь завтра еще не собираемся улетать?

— Нет, — уверяю я ее шепотом, — завтра не собираемся. Просто будь настороже. И старайся особо не выделяться. Хорошо?

— Я не выделяюсь. По-моему, я вполне стала в классе как все. У меня три подружки уже есть. Мы с ними все переменки проводим. И в ланч сидим вместе. И учительнице моей я, по-моему, нравлюсь.

— Конечно, ты ей нравишься. Как ты вообще можешь кому-то не нравиться. — И, поцеловав Надж в лоб и закрыв за собой дверь, направляюсь в комнату к Ангелу.

Вхожу и вижу — Анна уже там. Укрывает Ангела одеялом до подбородка.

— Спи, солнышко, у тебя сегодня был длинный день, — говорит она, отодвигая у девочки со лба белокурые кудряшки.

— Уже почти сплю.

— И еще, Ариель! Не разрешай, пожалуйста, Тоталу спать с тобой на кровати. У него есть своя подстилка.

— Ага, не буду, — послушно соглашается Ангел.

Ха-ха! Анна еще и пяти шагов по коридору сделать не успеет, а Тотал уже будет у Ангела под одеялом.

— Спокойной ночи, малышка, — и, ласково улыбнувшись, Анна выходит.

Тотал прыгает на кровать, и Ангел приоткрывает для него одеяло. Он залезает внутрь и устраивается, положив голову на краешек Ангеловой подушки. Я подтыкаю одеяло им обоим.

— Умрет она, что ли, если отопление включит побольше, — ворчит Тотал. — Этот дом — все равно что ледник. Мороженое не растает.

Мы с Ангелом смеемся.

— С тобой порядок? — спрашиваю я.

Она кивает:

— Мне так страшно было сегодня, когда на нас ирейзеры напали.

— Мне тоже. Мне от Ари ужасно не по себе становится. Ты какие-нибудь его мысли прочитала?

Ангел задумалась:

— Темные. Кроваво-красные. Злобные. Бессвязные. Он нас ненавидит.

Меня передергивает от этого безрадостного описания содержимого Ариной черепной коробки.

— И еще. Он тебя любит, — добавляет Ангел. — Очень крепко.

57
Попятилась из ее комнаты, стараясь скрыть от Ангела, насколько я остолбенела.

Мама дорогая! Ари меня любит? Как маленький мальчик или как взрослый ирейзер? Это поэтому он хочет меня убить? Ему надо почитать что-нибудь про то, как яснее выражать свои чувства.

Резко оборачиваюсь на звук шагов у себя за спиной и сталкиваюсь нос к носу с идущим по коридору Клыком.

— Все легли?

Я киваю:

— Они все устали. Все-таки школа с непривычки много сил у них отнимает. Ну и сегодняшние ирейзеры тоже даром не прошли.

— Да уж конечно…

Мы смотрим, как Анна выходит из комнаты Надж. Она улыбается нам одними губами, без звука желает нам спокойной ночи и спускается на первый этаж. Я думаю, что Анна — последний человек, кого видит Надж перед сном, и челюсть у меня играет желваками.

— Дай им порадоваться всему этому, пока есть возможность. — Как же меня раздражает эта вечная способность Клыка безошибочно прочитать мои мысли.

— Она хочет занять мое место, — выпаливаю я неожиданно для самой себя.

Клык пожимает плечами:

— Ты боец, а не мама.

Я чуть не задохнулась от обиды и возмущения:

— Почему это я не могу быть одновременно и бойцом, и мамой. Ты что, считаешь, что я им плохая мать? Хочешь сказать, что я недостаточно женственна? — Меня по-настоящему снесло с катушек. Все напряжение сегодняшнего дня выплеснуло через край. — Не то что твоя рыжая, которая к тебе намертво приклеилась.

Руки у меня сами собой поднялись, и я даже не заметила, как хорошенько его толкнула.

Клык манерам не обучен и не отошел в сторонку, как настоящий джентльмен. Он тут же дал мне сдачи так, что я отлетела в стенку. Вот светопреставление! Подралась с лучшим другом и в придачу предстала перед ним настоящей ревнивой идиоткой. Каковой я не являюсь.

Стою против Клыка. Тяжело дышу, кусаю губы, щеки горят от унижения и гнева. Пальцы судорожно сжимаются и разжимаются, и мне хочется провалиться сквозь землю.

Я чувствую на себе взгляд его темных глаз и жду, что он вот-вот обольет меня презрением. И за дело. Нечего психовать из-за каждой рыжей девчонки.

Он подходит ко мне поближе, так, что его лицо оказывается от моего всего в нескольких сантиметрах. Почти всю жизнь мы были одного роста. Но в последние два года он перерос меня примерно на голову. Теперь я макушкой упираюсь ему в подбородок.

— Не беспокойся, достаточно женственная, если мне не изменяет память.

Этого мне только не хватало. Теперь он еще будет мне напоминать, как несколько недель назад я сама поцеловала его на берегу океана. Получается, что ему от девиц отбою нет. Это он что ли хочет сказать?

Скрипнув зубами, молчу.

— И ты отличная мама. Но тебе всего четырнадцать лет, и тебе не надо пока быть мамой. Подожди еще лет десять.

И он проходит мимо, задев мое плечо, а я продолжаю стоять, как статуя. Так вот что он имел в виду! Моих собственных детей. А я-то считаю за детей нашу стаю. Выходит, Клык спелся с моим Голосом. Оба про моих будущих детей вдруг вздумали со мной беседовать.

Плевать мне на их разглагольствования. Я вдруг возненавидела свою жизнь с новой неожиданной силой.

— Кстати, — оборачивается ко мне Клык с другого конца коридора, — я начал блог. Со школьного компьютера. Это не особенно разрешено, но ты посмотри все-таки. Называется «Блог Клыка». Почитай на досуге, мамаша. — И он усмехнулся, как только один Клык умеет усмехаться.

58
Сегодня ночью сильно похолодало. Но Макс-2 этого совсем не чувствует. Она пристроилась на толстом суку и прислонилась спиной к шершавому стволу, прижав к груди колени и обняв их руками. С шеи свисает тяжелый бинокль. Она неотрывно наблюдает за Макс номер один. Наблюдает и учится. Но это трудно. Трудно и больно. По щеке у нее ползет непрошеная одинокая слеза.

— Макс, Макс, — чуть слышно шепчет она, глядя на настоящую Макс в далеком окне Анниного дома. — Я знаю, каково тебе. Я тебя так хорошо понимаю! Ты и я, мы всегда будем одни. Сколько бы людей вокруг нас ни было.

59
На следующее утро практически всю парковку перед школой заняли несколько больших автобусов. Стая уже потерялась в толпе, а ко мне, радостно размахивая руками, подбегает моя новая подружка Джей Джей:

— Это нам сюрприз. Нас всех везут на экскурсию.

— «Экх»-что? — стараюсь побыстрей запомнить новое трудное слово — не дай бог выдам свое невежество.

На мое счастье, Джей Джей продолжает тараторить:

— У нас экскурсия в Белый Дом. Нас везут в Вашингтон смотреть, где живет наш любимый Президент. Это значит уроков не будет. И, очень даже вероятно, домашнего задания тоже не зададут!

Мне нравится Джей Джей — не заносчивая, ничем не чванится. Веселая, всерьез особенно ничего не воспринимает, не то что некоторые. Я например.

— Отлично, экскурсия, так экскурсия. Я — за! — заражаюсь я ее энтузиазмом.


— Наш класс вот здесь сидит, — говорит какой-то певучий девичий голос.

Игги нахмурился. Любые посторонние крики — ему серьезная помеха. Он изо всех сил старается поймать еле слышное шарканье ботинок Клыка. Еще секунду назад Иг их прекрасно слышал, а тут вдруг в его уши хлынуло целое море звуков. И теперь он совершенно сбит с толку.

Чья-то рука осторожно дотронулась до его рукава:

— Наш класс вот здесь, — повторил тот же голос. На сей раз Игги его узнал. В классе эта девочка сидит в восьми футах от него на северо-восток. Но, узнав ее, он ужасно засмущался — стоит, как слепой идиот, и не знает, куда ему податься.

— Наша учительница поменяла места и никого не предупредила, — торопливо объясняет девочка. Игги даже вспомнил, что ее зовут Тесс.

— Угу, спасибо, — пробурчал он и подвинулся туда, куда она его мягко подталкивала.

— Не проблема. Знаешь, когда ты в нашем классе появился, мне сразу легче стало. А то я, как белая ворона, вечно торчу на общем фоне. А теперь нас двое.

«Ты что, тоже слепая мутантка?» — подумал про себя Игги, но вслух сказать этого не решился.

— Понимаешь, я для моего возраста очень длинная. Как ты. Все говорят, радоваться надо, такие только модели бывают, ты зато баскетболистка отличная. Но это только говорить легко. А когда тебе четырнадцать лет, а в тебе почти метр восемьдесят росту, жизнь совершенно не в радость. — Она на минуту замолчала и быстро и смущенно закончила: — Но теперь я не одна. Мы с тобой одного роста. Ты даже длиннее.

Игги счастливо рассмеялся. Он почти сразу услышал шаги Клыка и почувствовал, как тот легко коснулся его плеча — я здесь, не психуй.

— Тесс! — позвала учительница.

— Мне пора. Командир класса и все такое, — торопится Тесс. — Я тебя потом найду, когда нам будут все показывать. Не возражаешь?

— Идет!

Она убежала, а Игги остался совершенно сконфуженный. Что такое с ним только что случилось? Его как будто грузовиком расплющило, почище, чем ирейзеры. А тут еще и Клык масла в огонь подливает:

— Девчонки от тебя так голову и теряют. Смотри у меня, сердцеед!


— Конечно же, Вашингтон за один день не увидишь, — говорит один из учителей в микрофон, стоя перед учениками в автобусе. — Утром мы пойдем на экскурсию в Капитолий и увидим, где заседают Палата Представителей и Сенат. Потом проведем полчаса у Стены Мемориала Вьетнамской войне, а после ланча — Белый Дом.

Ангелу не терпится увидеть Белый Дом. Ее соседка по автобусу Каролина тоже охает и ахает от восторга. Она уже была в Вашингтоне с родителями и, воспользовавшись удобным моментом, делится с Ангелом опытом:

— А еще было бы здорово пойти в Музей естественной истории. Там скелеты динозавров и огромный кит с потолка свешивается. И метеориты, и алмазы с драгоценными камнями. Ты там была?

— Не-а. Но обязательно пойду.

«Надо будет попросить Анну нас туда свозить. Или можно заставить учительницу завернуть туда сегодня вместо Капитолия. Нет, лучше не надо. А то, если Макс узнает, трепку мне может задать — мало не покажется». Ангел погладила Селесту, заткнутую за пояс ее плиссированной юбки, и решила, что сегодня будет следовать уже готовой программе. На первый раз, а потом видно будет.

60
Если вы когда-нибудь почувствуете недостаток мужчин белой расы среднего возраста, сразу бегите в Капитолий. Только в Палату представителей не ходите. Там и цвету, и фактуры побольше будет. А вот Сенат! Батюшки светы! Нельзя ли, чтоб у руководства страной было чуть больше тестостерона?

В здании Капитолия мы смотрели фильм об отцах-основателях[19] и о том, как они хотели создать совершенное государство. Уж так они всем заливали про «совершенный союз» и про то, что «все люди созданы равными». Я вовсе не хочу добавлять ложку дегтя в эту бочку меда, но как насчет равенства тех, кто у них самих в рабстве был?

Но все равно они молодцы. Должна признать, вся эта история, и про Конституцию, и про остальное, очень даже впечатляет. Они хотели создать справедливость на земле. Скажи-ка мне, мой всеведущий читатель, какая еще другая страна пыталась придумать что-то похожее?

Короче, я — за демократию!

У Вьетнамского Мемориала был один сплошной кошмар. Огромная гладкая черная монолитная стена вся покрыта именами людей, погибших во Вьетнамской войне. Это просто ужасно. Надж случайно дотронулась до камня, так ее скрутило, она чуть не пополам от боли согнулась. Это все ее способность бесконтактно ощущать других людей через остаточную вибрацию. Хорошо, что новые подружки подхватили ее с обеих сторон, а то бы она упала. Надо будет поговорить с ней, чтобы была осторожнее с этими своими способностями.

Потом был Белый Дом.

Это прямо дворец. Но не замок. И не такой волшебный, как Тадж-Махал[20] или там Грейслэнд.[21] Но все равно, очень даже впечатляет.

Знаешь что, дорогой читатель, в Белом Доме, в окружении всех новомодных систем безопасности и маячащих на каждом шагу у всех на виду охранников, я впервые за до-о-олгое время каждым нервом ощутила, что мне ничто не угрожает. Должна тебе сказать, что это очень даже приятное чувство.

Нам показали попугайные комнаты — Красную, Голубую и Зеленую, огро-о-омный зал для Государственной Важности Приемов и Банкетов. Библиотека на меня особого впечатления не произвела, но зато ужасно развеселила комната, отданная под коллекцию президентского фарфора. А президентские консервы в кладовке нам, интересно, показать не собираются?

Спустя немного времени все комнаты, разноцветные или нет, слились в одну большую и очень скучную: антикварная мебель, пышныепортьеры, знаменитые портреты знаменитых людей — я некоторых даже могла узнать. Но если подумать про историю и о том, сколько всего здесь произошло, точно озноб пробирает. А может, это просто потому, что здесь плохо топят.

Но вообще, подумать только, вот она я, Максимум Райд, собственной персоной, на экскурсии в самом что ни на есть Белом Доме. Закачаешься! Я уже несколько недель хожу в школу — в первый раз в жизни. Я, выросшая в собачьей конуре. Я, с крыльями, не как у нормальных людей. А тут, вот тебе и на! По-нормальному на экскурсию приехала, как все порядочные люди. Иногда я просто на себя не нарадуюсь.

В конце концов, экскурсоводы согнали нас всех в центр для посетителей.

— Подождите, подождите, — волнуется Джей Джей. — А как же сувениры?

Мне сувениры покупать некому. И всякую всячину мы за собой таскать тоже не можем — к земле притянет. Нам налегке жить надо.

Грустно смотреть, как Надж и Газзи перелистывают в магазине книжки. Но они не унывают.

— Правда, тут здорово было? — восторженно щебечет Надж. — Мне даже не верится, что мы в Белом Доме побывали. Я теперь хочу быть Президентом.

— Ты только хочешь, а я обязательно им стану! — Газзи экскурсия явно наполнила уверенностью в светлом будущем.

— Не спорьте. Оба станете прекрасными президентами! — говорю я им вслух, а про себя думаю: «И будете баллотироваться от партии Выродков и Мутантов. Никаких проблем. Америка к этому уже давно готова».

Оглядываюсь по сторонам и вижу Клыка и его Рыжую, выписывающую вокруг него круги. Меня чуть не стошнило. Как он только может ее терпеть с ее бесконечными улыбками и приторно-сладкой физиономией? Убейте меня — не понимаю. Вижу, как Игги тоже разговаривает с девочкой. Она перебирает шелковые шарфы с эмблемой Госдепа, и оба они смеются. Похоже, она симпатичная. И на ирейзера не похожа.

А где же наша очаровательная-всеми-обожаемая — гипнотизерша по имени Ангел? Внимательно оглядываю толпу. Рядом с нашей школьной группой толкутся какие-то случайные туристы. Вот подошла еще одна группа туристов… Ангела здесь нет. Нигде. У этой малявки самый настоящий талант исчезать.

— Надж! Где Ангел?

Надж оглядывается:

— Не знаю. Я ее нигде здесь не вижу. Может, она в туалет пошла?

Направляюсь к Клыку.

— Извините меня, — перебиваю с поджатыми губами излияния Рыжей, — куда-то пропала Ан… Ариель.

Клык сканирует толпу, а девица поворачивает ко мне свою кукольную мордочку:

— А ты что, сестра Ника?

Спасите, спасите меня от нее скорее!

— Ага, — односложно цежу сквозь зубы.

— Я пойду ее поищу, — Клык явно обеспокоен. Мы оба торопливо устремляемся обратно к дверям, из которых вышли всего несколько минут назад. Только этого мне не хватало. Стараешься-стараешься слиться с массой, а эта пигалица возьми и потеряйся в Белом Доме. Нашла тоже место. Уж где-где, а здесь ей фурор гарантирован. Что же делать? Учительницу ее спросить? Охранников на уши поставить? Отстала она и заблудилась, или ее снова ирейзеры похитили? Опять? Вот тебе и чувство безопасности! Сглазила я!

В туристский центр ведут три двери. У каждой — по охраннику. С какого начать?

И тут по толпе потек восхищенный шепоток. Я ростом выше других ребят, так что мне виднее, что происходит. Толпа расступается, и ко мне шествует Ангел. На лице улыбка, Селеста волочится по полу, и я не к месту думаю, что медвежонка надо бы постирать поскорее.

И только потом вижу, КТО держит Ангела за другую руку.

Президент! Или его двойник.

Челюсть у меня отваливается. Несколько мужчин в черных костюмах и в наушниках вбегают в зал с очумелыми лицами.

— Макс, привет, — говорит Ангел ангельским голосом, — я заблудилась, и мистер Дэннинг привел меня назад.

— Привет… Ариэль, — бормочу я слабым голосом, пытаясь прочитать хоть что-нибудь на ее лице. Потом поднимаю глаза на президента. Он совсем как живой. Лучше, чем по телевизору.

— Спасибо, сэр.

Он тепло мне улыбается:

— Пожалуйста, мисс. Ваша сестренка очень боялась, что вы будете беспокоиться. Должен вам сказать, что у вас растет замечательная девочка.

Да уж конечно. Вы, господин Президент, имеете в виду ее крылышки или способность внедриться в ваше сознание? О Боже! У меня по этому поводу очень нехорошие подозрения. Но Ангела хоть насквозь просверли взглядом, она, как всегда, смотрит вокруг широко раскрытыми невинными глазами. Как будто этому можно верить!

— Полностью с вами согласна, господин Президент. Огромное вам спасибо, что разыскали мою сестренку и привели ко мне.

Учительница Ангела вне себя от восторга трясет Президенту руку. Рассыпается в благодарностях и извинениях.

— Ничего, ничего. Рад был вам помочь.

И тут у всех на глазах Президент, настоящий Президент Американских Соединенных Штатов, наклоняется к Ангелу.

— Ну, теперь будь здорова! Смотри, в другой раз не теряйся.

— Не буду. Спасибо, что меня нашли.

Мистер Дэннинг погладил Ангела по белокурой головке, помахал толпе и скрылся за дверью. За ним гурьбой, как муравьи, засеменили черные костюмы.

Как только они ушли, в зале не осталось ни одной пары глаз, которая намертво бы к нам не приклеилась.

Присев на корточки рядом с Ангелом, я насилу выдавила из себя сестринскую улыбку:

— Я поверить не могу в то, что с тобой приключилось.

Но Ангел, склонив головку набок, простодушно гнет свое:

— Я очень перепугалась. Я там засмотрелась на что-то, а потом глянула — никого нет. Вот я и пошла. Сначала в один коридор свернула, потом в другой. Там меня Президент и встретил. Но ничего плохого не случилось. Там ирейзеров не было.

— О'ке-е-ей… — Сердце у меня продолжает колотиться как бешеное: — Теперь, пожалуйста, держись ко мне поближе. Я совершенно не хочу тебя еще раз потерять.

— Хорошо, Макс. — И она берет меня за руку — просто сущий ангел, образцово-показательная младшая сестренка.

Сказать тебе по правде, дорогой читатель, если мне чего не хочется, так это чтобы она выкидывала свои штучки с лидером свободного мира.

Но об этом мы с ней поговорим попозже.

61
— А ну-ка увеличь. — Джеб наклонился ближе к черно-белому монитору.

Ари молча перемотал запись назад и увеличил изображение. Он уже по пятому разу смотрит, как возбужденно суетится толпа в зале для посетителей и как в левом верхнем углу экрана возникает улыбающееся лицо Президента. Ари еще раз увеличил и сфокусировал изображение на лице идущей рядом с главой государства белокурой девочки.

Джеб пристально изучает экран, дотрагиваясь до него пальцами, как будто гладит тех, кто попал в камеру. Ари видит, как глаза Джеба останавливаются на Макс, Ангеле и мельком скользят по Президенту. У него сводит скулы. Ну что, скажите на милость, надо сделать, чтобы его отец вот так же смотрел и на него? Отцу всегда было плевать на Ари — подумаешь, обыкновенный мальчишка. Но и потом, когда Ари превратили в мутанта, Джебу все равно до него никакого дела не было. А какая разница? Тех скрестили с птицами, а его — с волком. Но папаша так и не удостоил его своим вниманием. Что, что он должен сделать, если даже помереть и то не помогло. Уж этот-то последний козырь всегда для всех срабатывает. Только не для него, Ари.

Но теперь наконец настало время. Пора этих пташек изничтожить. Вот исчезнут они с лица земли, превратятся в примечание к статье по генетике, вот тогда Джеб поймет, как важен он, Ари.

Он видел на экране, как расширяются глаза у Макс. В этих куртках никаких крыльев не видно. Никто и не скажет, что имеет дело с мутантами. Его самого опознать легче легкого. Ари это прекрасно знает. Его недавно имплантированные крылья невозможно свернуть и плотно уложить вдоль позвоночника. Кожа жесткая от постоянных растяжек до размеров волчьей морды. А лицо… как бы это сказать… Он не мог точно определить, что именно было не так с его лицом. Пожалуй, странность заключалась в том, что черты семилетнего мальчика никак не совмещались с чертами взрослого здоровенного ирейзера.

Теперь на экране Макс нервно улыбается Президенту. Даже это маленькое черно-белое изображение не может скрыть, какая она красавица. Высокая, стройная, выбеленные солнцем пряди волос. Он знал, что рукава ее куртки скрывают стальные мускулы не по-девичьи сильных рук. У него все ребра по-прежнему раскрашены синяками, приобретенными ею в их последней драке. Он злобно оскалился.

А тут вот его папаша смотрит на ее изображение, как на обед в День Благодарения. Как будто это они — его дети, а не он, Ари. Как будто он ими горд до потери сознания и, чтобы их вернуть, готов на все.

Но он их не получит. Никогда и ни за что! Ари-то об этом позаботится. Все планы уже готовы. Его теперь не остановишь! Джеб, конечно, сперва психанет. Но ничего, как-нибудь смирится.

Ари потихоньку улыбнулся в кулак.

62
— Макс? — Надж переминается у моей двери, от возбуждения пританцовывая у косяка.

— Да?

— По-моему, я его разгадала, секрет нашего кода.

Срочно собираю стаю в своей комнате:

— Давай, выкладывай скорее.

— Я думаю, код взят из книги. Если, конечно, это компьютерный код, нам его ни в жизни не разгадать. Но они хотят, чтобы мы его разгадали. Чтобы ты, Макс, его расшифровала. Это часть их теста.

— Ага… И именно эту часть я благополучно заваливаю.

— Подожди, ничего ты еще не заваливаешь. Еще можно пару вещей испробовать. Например, цифры, связанные с книгой.

— С какой книгой-то? — спрашивает Игги.

— С большой, в которой ужасно много слов. Которую всюду можно легко найти. С такой, которая у всех есть.

— «Код Да Винчи»? — быстро догадывается Газман.

Игги болезненно скривился:

— Какой же ты, Газзи, урод! Это Библия. Она везде, в гостиницах, в школах, у людей дома. Найти ее нам — раз плюнуть. Правильно, Надж?

— Вот-вот, — подтверждает Надж. Ангел смотрит на нее озадаченно и хмурит брови:

— Я что-то все равно не понимаю.

— Вот смотри, — принимается Надж за объяснения, — и вы тоже все смотрите. Принцип примерно такой же, как у Клыка с картой. Только теперь одна цифра — это книга, следующая — глава, потом строфа, и последняя — слово в строфе. Потом надо собрать все слова вместе и посмотреть, что получится.

— Интересно, — размышляю я. — А Библия у нас здесь есть?

Надж наклоняется и вытаскивает толстенный том:

— Я у Анны одолжила — стараюсь укреплять свои отношения с Господом.

Четыре часа спустя мой мозг окончательно спекся. Анна прогнала младших спать, а Игги, Клык и я еще долго старались понять, сработают ли эти дурацкие цифры на Библии. Но как бы мы и их ни комбинировали, ничего путного у нас не складывается.

— Может быть, это не то издание? И версии тоже бывают разные.

— Это версия короля Джеймса, — Игги задумчиво растирает лоб, — самая популярная в обеих Америках.

— Что у нас там, в итоге, получилось? — у меня затекла шея, и я кручу головой из стороны в сторону.

Клык сморит в наши записи:

— «Ты», «поскольку», «поститься», «круг», «всегда», «душа», «жилище», «плод», «скорбь», «восторг», «еси» и опять «жилище».

От усталости и от отчаяния я чуть не плачу. Ничего, ни смысла, ни системы. Идея с Библией у Надж была замечательная, но мы явно что-то не так делаем.

— Ну что, пора распрощаться с нашими амбициями да поставить точку на всяческих бессмысленных поисках, — предлагает Клык, прервав затянувшуюся паузу.

— Если ты, Клычок, шутить изволишь, так шутки твои не смешные. Так и знай.

Клык чуть заметно улыбается и бормочет то ли мне, то ли себе под нос:

— Не знаю, не знаю. Некоторым дамам нравится.

Игги развеселился, а я негодую. Как он только может потешаться над такими вещами. Мне иногда кажется, что это не Клык, а какой-то незнакомый чужой человек.

Поднимаюсь, и мои страницы разлетаются по полу.

— Все. Сдаюсь. Я пошла спать. — Разворачиваюсь и выхожу, не глядя ни на Клыка, ни на Игги.

— Ты ведь мой блог еще не читала? — интересуется Клык мне вдогонку. Я не удостаиваю его ответа. Читала… Очень даже неплохо написано. С поэтическим чувством.

63
— Иг! Давай, подруливай сюда! — говорит Газ. — Хорошо, что мы с тобой встретились.

Его слова тонут в море звуков. Перемена. Вокруг гудит многоголосая толпа, шаркают ноги, шелестят страницы. Игги направлялся в библиотеку, когда Газ на него наткнулся.

— Надо запомнить: у нас с тобой перемены в одно время по… по… по пятницам.

Они поворачивают за угол. Толпа вокруг них редеет, а голоса стихают.

Игги слышит, как Газман открыл дверь, а по гулкому эху догадывается, что перед ними большое, пустое, уходящее вниз пространство:

— Это что? Подвал?

— Ага, я решил немного тут территорию поисследовать.

— Клево!

Газ слегка дотрагивается до его руки, и Игги концентрируется на едва различимых звуках. Снизу лестницы он ощущает потоки воздуха, и до него доносятся какие-то случайные шорохи.

— Что здесь такое? — спрашивает он Газа.

— Пусто. Подвал как подвал. Дверей много. Давай посмотрим, что за ними?

Дверная ручка со скрипом поворачивается. Дверь открывается совершенно бесшумно. О ее движении он догадывается только по легкому ветерку.

— Здесь сплошные канцелярские принадлежности, — комментирует Газ и делает пару шагов вперед. До Игги доносится скрип следующей двери:

— Спортивное оборудование.

— Что-нибудь приличное?

— Ничего себе, но только все большое — незаметно не унесешь.

— Возьми на заметку. В другой раз придем с рюкзаками.

— Не учи ученого.

И тут Игги выбросил руку Газзи на плечо — стой! Приложил палец к губам и прислушался. Шаги.

— Кто-то идет, — почти беззвучно выдохнул он.

Газ хватает его за рукав, и они быстро проходят несколько метров вперед. Юркнув за какую-то открытую дверь, осторожно ее за собой прикрывают.

— Где мы? — шепчет Иг.

— Похоже на какое-то хранилище документов.

Игги след в след движется за Газманом, ощущая по обе стороны какие-то высокие предметы. Дойдя до дальней от двери стены, Газ садится на корточки:

— Пригнись-ка, на всякий случай. У тебя голова из-за шкафов вылезает.

Игги пригибается, и тут они слышат, что где-то совсем рядом разговаривают двое.

— Но что вы хотите, чтобы я сделала, мистер Пруит, — женский голос звучит взволнованно и расстроенно.

— Я хочу, чтобы вы сделали все возможное, чтобы эти файлы потерялись, — гремит директор. — Уничтожить мы их не можем, но и отыскать их тоже не представляется возможным. Я что, неясно выражаюсь, или это вы совсем отупели?!

— Нет, но…

— Никаких но! — отрезал директор. — Я уверен, что такая простая задача даже вам, мисс Кокс, вполне по силам. Положите файлы туда, куда вы найдете нужным, но где никто другой даже и смотреть не подумает. Еще раз повторить, или уже дошло?

Игги потряс головой. Какая все-таки мерзкая скотина, этот директор. Давно пора его кому-нибудь проучить.

— Поняла, поняла, все будет исполнено, — слышит он и думает: «Такой голос бывает только у проигравших».

— Вот и приступайте.

Игги слышит скрежет каблуков мистера Пруита. Видно, он развернулся и, постукивая палкой, двинулся прочь, а мисс Кокс завздыхала прямо под их с Газом дверью. Потом дверь отворилась, слегка зажужжала над головой лампа дневного света, и Игги почувствовал, как напрягся рядом с ним Газ.

Загремел открывающийся металлический ящик. Зашелестели бумаги, и ящик с треском закрылся. «Ну, уходи же скорей», — молится про себя Иг. Но шаги только приближаются. «Немедленно повернись и выйди», — если бы он только мог воздействовать на людей, как Ангел. Рядом с ним застыл Газзи — не шевелится и почти не дышит.

Господи, если их найдут, мало им не покажется.

Щелчок выключателя, удаляющиеся шаги, и дверь закрывается снова.

Газ наконец выдохнул.

— Чуть не попались, — прошептал он пересохшим ртом. — Делаем ноги!

Мальчишки уже почти добрались до лестницы, когда наверху снова скрипнула дверь. Они замерли и прислушались. А в следующий момент снова зазвучали голоса в другом конце подвала. Они окружены.

— Черт! Ловушка! — паникует Газ.

— У тебя эта штучка с собой?

— Да, но Макс…

— Нас сейчас засекут, — перебил его Игги. — Давай, доставай нашу хреновину.

64
— Ну ты даешь! Жуть какая-то, — говорю я Надж. Мы с ней сидим в школьной библиотеке, и она, даже до него не дотрагиваясь, извлекает из компьютера нужную информацию. Нам и помощь мистера Лазара не понадобилась. Перво-наперво, мы вошли в блог Клыка — он каждый день добавляет туда комментарии. Что с нами ни случится, на все у него готова «заметка дня». А теперь он еще и рисунки добавлять стал. Потом Надж поискала новые упоминания о Тер Борчте и о детях, пропавших в те годы, когда мы родились. Точного месяца ни один из нас не знает, но в годе своего рождения мы все абсолютно уверены.

— Так, я думаю, что четырнадцать лет назад — самый вероятный год что-нибудь обнаружить. Вас тогда трое родилось. — Надж с головой влезла в компьютер. — На этот год и посмотрим. Правда, конечно, может случиться, что кто-то родился в конце одного года, а кто-то в начале следующего. — Она скользит вниз по списку интернетских ссылок. — Но в целом, мне кажется…

— Ваши изыскания какое имеют отношение к школьным занятиям? — Этот холодный, пропитанный ненавистью голос может принадлежать только одному директору.

— Мы смотрим газетные статьи, — не моргнув глазом, отвечает Надж. — Задание по гражданскому праву.

Вот это смекалка! Такое на ходу придумать! Врет и не краснеет!

— Значит, по гражданскому праву, — мистер Пруит обнажил зубы в зловещем оскале. — И к какой же теме, в какой части программы?

Это уже слишком! Без подготовки импровизация на эту тему не получится.

В библиотеке повисает мертвая пауза. Мистер Пруит и я смотрим друг на друга с удивлением, его клочкастые брови напряженно сходятся на переносице, и… Школу сотрясает пожарная сирена.

С минуту все остолбенело стоят как вкопанные. Но тут с потолка раздается громкое шипение, и безотказно сработавшая противопожарная поливалка включает над нами ледяной душ.

— Что? Что все это значит?! — орет не своим голосом директор.

Если это он меня спрашивает, то я ему все равно не скажу, что, на мой взгляд, это значит, что Игги и Газман только что скакнули на самую верхнюю строчку в моем списке первостатейных неприятностей.

Народ с воплями проталкивается к дверям. Мистер Лазара сложил ладони рупором и кричит:

— Дети, постройтесь. Соблюдайте очередность!

А мистер Пруит рванул к выходу, кося учеников палкой. Его главная задача — выйти сухим из воды.

Отряхивая по-собачьи мокрую курчавую голову, Надж весело смеется:

— Никогда не думала, что в школе будет такая развлекуха!

65
— У меня есть все основания исключить вас всех сию же минуту! — вопит мистер Пруит.

С интересом за ним наблюдаю и прикидываю, хватит его сейчас инфаркт или нет. Судя по налившейся кровью физиономии и вздувшейся на лбу вене, можно предположить, что 60–65 % в пользу инфаркта.

Мы все шестеро, насквозь мокрые, стоим у него в кабинете. Не прошло и полчаса с тех пор как от школы отъехала последняя пожарная машина, а Пруит уже всех нас вместе призвал к себе на судилище. Мы устали, нам холодно. И если чего и хочется, так это поскорее убраться восвояси.

Но не-е-ет!

Сначала надо перетерпеть директорскую экзекуцию. Насладиться отрадным его сердцу процессом стирания нас в порошок. По сравнению с нападением ирейзеров, его вопли — детские игрушки. Но противно ужасно. И день, считай, испорчен.

— Надо было давно от вас избавиться! Сразу после вонючей бомбы! Но я, дурак, по доброте душевной пожалел вас, дал вам шанс исправиться. А вы… вы… вы грязные крысы из уличной клоаки.

Вот это новость!

Мы уже были и злодеями, и негодяями, и пробирочным отродьем. А вот крысы из клоаки — это что-то новенькое.

Мистер Пруит остановился перевести дыхание, и я воспользовалась моментом:

— Мои братья к вонючей бомбе никакого отношения не имеют. Вы их вину никогда не доказали. И теперь ваши обвинения снова абсолютно безосновательны. Исключительно не по-американски. Так в нашей свободной демократической стране не делают.

Я думала, его сейчас кондрашка хватит. Но не хватила. Он даже на ногах устоял. Устоял и наклонился к Газзи. Хвать его за руку. Сжал, поднял и трясет газзиной рукой в воздухе как сумасшедший.

Сердце у меня упало — руки у Газмана черны от пороха, впитавшегося в кожу при взрыве бомбы.

— А еще чем докажете? — Хоть это и веский довод, но меня уже не унять.

Директор вот-вот лопнет от ярости. Но в этот момент секретарша вводит в кабинет Анну.

Все-таки она не напрасно в ФБР работает. Какими-то своими тайными ухищрениями она утихомиривает Пруита, а нас загоняет в машину.

С полмили едем в гробовой тишине, а потом она все-таки зарядила:

— У вас была уникальная возможность… Я-то надеялась…

Она трындит и трындит, но я отключилась и смотрю в окно на уже меркнущие осенние краски. Обрывочные слова прорываются в мое сознание: «под домашний арест», «сплошные неприятности», «разочарование-огорчение», «никакого телевизора». И так далее и тому подобное.

Мы молчим. Уже сто лет мы не давали отчета никаким взрослым. И теперь не собираемся.

66
Что до Анны так и не дошло, так это то, что всего каких-то несколько недель мы спали в туннеле метро и добывали себе еду где придется. Так что она не слишком нас напугала своим «никуда не пойдете» и «телевизор запрещаю».

— Все равно целый дом в нашем распоряжении, — констатирует Надж шепотом, — и книжек вагон, и еды полно.

— Да-а-а! Зато десерта не дадут… — гундит Тотал. — И мне не дадут, а я тут вообще ни при чем.

— Ага, еда едой, а сладкого ничего не будет, — вторит ему Газ.

Тут я не выдерживаю.

— Чья бы корова мычала, а твоя молчала! Кто виноват-то? Не ты, что ли? Вы с Игги опять облажались. Сколько можно просить вас не носить в школу взрывчатку!

— Мы зато слышали, как директор просил мисс Кокс файлы какие-то намертво спрятать, — напоминает мне Газ. — Если их найти, у нас, может, против него козыри какие появятся.

— А как насчет сидеть тише воды ниже травы, пока не смотаем отсюда удочки? Не мстим, никакой разведдеятельностью не занимаемся. Просто тихо-спокойно сидим остаток дней до отлета.

— А сколько мы еще здесь пробудем? Ты уже решила, когда мы отчалим? — спрашивает Ангел.

— Решила. Две недели назад.

— А можно остаться до после дня Благодарения? — Надж совершенно расканючилась. — Мы еще никогда не ели праздничного обеда. Пожалуйста…

Я неохотно соглашаюсь:

— Если никто еще какого-нибудь сюрприза не учинит.

Поднимаюсь наверх и направляюсь в свою комнату. Проходя мимо Анниной двери, слышу, как у нее работает телевизор. Услышав слова «пропавшие дети», останавливаюсь и прислушиваюсь:

— Сообщения о недавних исчезновениях детей в нескольких американских штатах вызвали горькие воспоминания у родителей, чьи дети пропали много лет назад. Мы беседуем с мистером и миссис Гриффитц, чей единственный сын исчез из местного роддома вскоре после рождения.

Я замерла. Гриффитц, по нашим сведениям, — фамилия Игги. По крайней мере, я помню, что эту фамилию мы прочитали в институтских бумагах, пока их еще можно было как-то разобрать. Но там же было написано и то, что отец Игги умер. Так кого же показывают по телевизору? Это Иггины родители или нет? Как загипнотизированная, придвигаюсь вплотную к двери, чтобы в приоткрытую щелку можно было посмотреть на экран. Слышу, как в ванне Анна чистит зубы.

— Вы думаете, что после четырнадцати лет становится легче? — грустно говорит женщина. — Уверяю вас, не становится. Душа и теперь болит, как в самый первый день.

Четырнадцать лет? Гриффитц… Может, Игги все-таки их сын?

Репортер исчез с экрана. Крупный план показывает только мужчину, обнимающего жену за плечи. У обоих на лицах написана глубокая печаль.

И еще.

Женщина ужасно похожа на Игги.

67
Сквозь занавесь волос, вечно свисающих у него на глаза, Клык пристально вглядывается в меня, а я лихорадочно шепчу ему:

— Они стояли перед домом. Я довольно хорошо его разглядела. Если увижу, думаю, узнаю.

Уже поздно, и все спят. Я нарочно долго дожидалась, чтобы рассказать Клыку, что я увидела:

— Их фамилия Гриффитц. Их ребенок пропал четырнадцать лет назад. У них был сын, мальчик. И женщина — просто вылитый Игги.

Клык в раздумье качает головой:

— Как-то не верится, что ты вот так все это случайно по телику увидела.

— Да понимаю, конечно, понимаю. Но подумай сам — не может же это быть подсадной уткой. Как это могли так подстроить. Нам ведь телик сегодня даже смотреть было запрещено. Я вот что думаю, давай слетаем проверить.

Но Клыка продолжают одолевать сомнения:

— Ты что, каждый жилой дом в Вашингтоне проверять собираешься? Отдаешь себе отчет, сколько их, домов-то?

— Позади того дома — большая мрачная церковь. Совсем рядом, как будто прямо у них во дворе. Старая. И шпиль очень высокий. Разве много таких церквей и таких домов?

Клык вздыхает:

— Под миллион наберется.

— Клык! Мы не можем это не проверить. Столько информации у нас еще никогда не было!

— Но мы же под домашним арестом, — пытается он возразить с недрогнувшим лицом.

Секунду молча смотрю на него — и мы оба складываемся пополам от хохота.

68
— Что с тобой? — Я беспокоюсь. Клык весь вечер ведет себя как-то не так. А теперь мы кружим над Вашингтоном, а он все вытирает и вытирает со лба пот и все время передергивает плечами.

— Мне жарко. Ничего не болит — только жарко очень.

— Как мне было? Помнишь, когда я скорость развила колоссальную? Подожди теперь. Через неделю полетишь, как Конкорд. Или ты умираешь — одно из двух. — Я ему широко улыбаюсь, но он не реагирует. — Что, тебе очень плохо?

— Нет, я просто кое о чем подумал. Во мне ведь есть твоя кровь.

Смотрю на него. В ночном небе его огромные темные крылья плавно движутся широкими взмахами.

— Ну и что. Это просто кровь.

— Какая-нибудь другая, та — просто кровь. А наша — нет. Вспомни, красные кровяные тельца содержат ДНК.

— Ну и…

Его передернуло нервным ознобом:

— Вот, может, потому меня в жар и бросает. Может, со мной такого вообще не должно происходить.

— Перестань паниковать. Мы же даже не знаем, хорошо это или плохо. Или вообще, ни то, ни другое.

— Узнаем, я думаю, рано или поздно.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что в Вашингтоне чертова прорва высоких церквей со шпилями. Так что крайне маловероятно, что нужная нам отыщется сегодня ночью. Но мы продолжаем кружить над погруженными в сон жилыми кварталами. Раз двадцать снижаемся чуть не на крыши домов. Я безрезультатно вглядываюсь в каждый дом. И мы снова взлетаем ввысь.

После трех часов подобных упражнений мы голодны как волки и устали как собаки. Да простит мне мой щепетильный читатель такие сравнения из мира ирейзеров. Нам даже говорить друг другу ничего не надо. Мы только переглядываемся и дружно поворачиваемся, направляясь обратно к Анниному дому.

Вернулись мы где-то в три ночи. Улетая, мы не заперли окно маленькой кладовки на втором этаже. Оно по-прежнему ждет нас чуть-чуть приоткрытым. Туда-то мы и целим. На подлете вижу, как в окне Анниной комнаты маячит ее силуэт.

— Клык, смотри. Она не спит. Похоже, нас с тобой караулит.

Шпионит она, что ли. Понять бы, на кого работает? Действительно на ФБР, или еще на кого-нибудь. Может, она вообще двойной агент?

Проскальзываем в наше потайное окошко, складываем поплотней крылья, на прощание строим нашу заветную кулачную пирамиду и на цыпочках шмыгаем по своим комнатам. Неожиданно понимаю, что устала так, что даже пошевелиться не могу. Сбрасываю ботинки и, не раздеваясь, валюсь на кровать. Не думаю, что Анна придет подоткнуть мне одеяло.

Она уже видела все, что хотела увидеть.

69
Сразу вслед за той ночью в нашей жизни начался полный сюр. Я говорю это с полным основанием. Поверь мне, дорогой читатель, это был сюр даже по сравнению с жизнью в клетке, с вечным драпаньем от кого ни попадя, с находкой других мутантов в подземной Нью-йоркской лаборатории, уж не говоря о простом наличии у нас крыльев.

Все, что случилось, далеко перекрывает все наши прошлые приключения и злоключения.

Но не беспокойся, ничего ужасного не произошло.

Мы, как ни в чем не бывало, вернулись в школу, и жизнь пошла своим нормальным чередом. Ненормальным в ней было только то, что Игги и Клык ухитрились обойтись без взрывов.

Мистер Пруит держится от нас подальше. Скорее всего, бережет здоровье, стараясь избежать апоплексического удара.

Учительница Ангела ничего из ряда вон выходящего не выкидывает, не ведет весь класс в игрушечный магазин и не скупает там все, чего ни пожелают ненасытные глаза ее учеников. Случись такое, у меня, непременно, возникли бы всякие домыслы.

Надж пригласили в гости на день рождения. Человеческий день рождения. Анна обещала найти ей наряд, который и крылья бы скрывал, и выглядел бы красиво.

А теперь, дорогой читатель, держись, а то сейчас упадешь — я самое интересное припасла напоследок.

Сэм, тот самый парень из библиотеки, позвал меня на свидание.

— Тебя что? — бессмысленно переспрашивает Игги.

— Позвал меня на свидание, — повторяю я, размазывая пюре по тарелке.

— Ой, Макс… — Надж мечтательно закатывает глаза, а Газ ржет, как конь:

— Врешь!

У него полный рот, и над всеми нами нависла опасность быть с головы до ног оплеванными картошкой с мясом.

— Вот болван! Надеюсь, ты ему за это врезала хорошенько! И что этот Сэм сказал, когда ты ему звезданула?

Я сосредоточенно режу на тарелке мясо.

— Макс, ты ведь согласилась? Скажи, что согласилась! — пристает Надж.

— Ништяк! А я-то думал, что мы из последних сил избегаем слез, драк и неразберихи. — Игги разводит руками в притворном недоумении.

Жаль, что слепого нельзя испепелить взглядом.

— Много вы все понимаете! Макс у нас смотрите, какая красивая. Ей только на свидания и ходить, — уверенно заявляет Ангел.

— А что ты наденешь? — Анна попала в точку, и я краснею, как вареный рак.

— Не знаю…

А заметил ты, дорогой читатель, кто во всей этой дискуссии не проронил ни слова?

Вот именно…

70
— Считай, что это боевое задание, — Клык прислонился к косяку в моей комнате и наблюдает, как я прихорашиваюсь перед зеркалом.

Достал со своими приколками:

— Не лезь не в свое дело.

Заправила внутрь рубашку и натянула объемную велюровую курточку с капюшоном, которая отлично замаскировала мои крылья. По крайней мере, я надеюсь, что замаскировала.

— Ха-ха! Тигрица готовится к прыжку!

— Кончай! — отбрехиваюсь я, поджав губы и стараясь глубоко дышать.

Что я в самом деле делаю? Зачем я вообще согласилась на это идиотское свидание? На кой дьявол оно мне вообще сдалось? Надо ему позвонить и отменить все на фиг. Скажу, что заболела… Скажу, что…

Но тут раздается звонок в дверь. Клык дьявольски усмехается и спускается вниз.

— Целых пять братьев и сестер! Как ты только с ними справляешься?

— Ничего, они сносные. А у тебя сколько?

— Три, и все сестры. Сущее наказание. Совсем от них никакой жизни нет. Хорошо, хоть две старшие уже в университет учиться уехали.

Я улыбаюсь. Напрасно я боялась. Оказалось, разговаривать с Сэмом совсем и не трудно.

Мы стоим в очереди за билетами в кино. Так что в следующие два часа и вовсе можно будет спокойно молчать.

Фильм, на который мы пошли, оказался детективом про войну — сплошные драки. Почти все два часа я просидела, анализируя боевые ситуации и надеясь, что Сэм не будет брать меня за руку. А вдруг у меня окажутся потные ладони? На всякий случай, вытерла их об джинсы.

Когда фильм кончился, мы решили еще немножко посидеть по соседству в мороженице. Стараюсь придумать, что сказать, а Сэм наклоняется ко мне через стол и берет меня за руку. Вот так, раз — и взял. И мы уже сидим и прямо у всех на виду держимся за руки.

Очень даже неплохо — наоборот, приятно.

Короче, заказали себе мороженое. Я про себя, конечно, на всякий случай прикидываю, тяжелый ли наш столик с мраморной столешницей, и как далеко смогу его швырнуть. А Сэм в это время и спрашивает:

— Ты что на День Благодарения делаешь?

— Анна, скорее всего, большой обед устроит.

— Как же в День Благодарения — и без родителей.

— Плохо! — я соглашаюсь и сосредоточенно выковыриваю орешки из одного из шариков.

— А у нас все родственники на обед соберутся. Каждый год приезжают. Просто кошмар какой-то! — говорит он и протягивает мне засахаренную вишенку. — Хочешь?

— Хочу… А почему кошмар?

Он скорчил страшную рожу:

— Сестры вернутся, значит, опять начнется вечная склока из-за ванны, из-за телефона, из-за телика. Дядя Тэд будет без остановки трепаться о своей фирме. Он страховкой занимается. Представляешь, какая скукотища.

Я сочувственно киваю.

— Мама будет все время отодвигать спиртное от тети Филис. Но та все равно наклюкается. Папаше приспичит смотреть футбол, и он будет орать в телик. — Сэм явно представил себе эту картинку, и его передергивает.

А я смотрю на него, и мне нравится, как его каштановые волосы падают ему на лоб. Нравятся его глаза. Светло-карие, цвета панциря у черепахи.

— Да, хреновая у тебя перспектива.

Это он мне что, обычную семейную картинку нарисовал? В каждой семье так, что ли? Я-то понятия не имею. Я День Благодарения только по телевизору видела. Интересно, как его доктор Мартинез и Элла празднуют?

— Противно, конечно. Но ничего, всего один день перетерпеть можно. А потом целых четыре недели свободы, до самого Рождества.

Нам весело. Так, без причины. Просто смешно, и все.

Отражение Сэма в темном стекле дрожит от смеха. Он сидит спиной к окну, и за его плечом я вдруг замечаю какое-то слабое движение. Кто-то проходит мимо мороженицы. Нет, не проходит. Остановился и стоит.

У меня засосало под ложечкой, а рука повисла в воздухе, не донеся мороженое до рта.

Снаружи стоит Ари, хищно усмехается и показывает мне поднятый вверх большой палец.

71
Вот тебе и свидание! А я-то расслабилась…

Быстро оглядываюсь вокруг. Позади прилавка запасной выход. И столик можно повалить прямо ему под ноги.

— Макс, ты что?

— Ничего, ничего, — бормочу я, впившись глазами в Ари. Он снова мне криво усмехается и проходит мимо. Рядом с ним мелькает грива какой-то блондинки. Улица за окном пустеет, и я вижу в стекле свое отражение.

Сэм поворачивается по направлению моего взгляда, но Ари уже скрылся из виду.

Сэм вопросительно на меня уставился, а я замерла. Жду, что ирейзеры вот-вот нагрянут сюда через окно или свалятся мне на голову вон с того люка на потолке.

— Что случилось?

— Ничего, все в порядке, — я очень старательно делаю вид, что ничего не происходит. Мне просто кое-что показалось.

Не верь глазам своим. Верь тому, что ты знаешь.

Как тебе это понравится, дорогой читатель, если не только ирейзеры тебе свидание испоганят, но и занудный Голос внутренний откуда ни возьмись со своими нравоучениями выскочит? Мне лично не очень.

— Ма-акс!

Я снова переключаюсь на Сэма:

— Извини, я отвлеклась. — И виновато ему улыбаюсь. Но напряжение не отпускает. Я по-прежнему настороже, в любой момент готовая к бою. Но все вроде спокойно. Ничего не происходит.

— Мне нравится, что ты все мороженое съела, — заявляет Сэм ни с того ни с сего, — а то другие девчонки кочевряжатся: мне только один шарик, обезжиренный. А ты вон все съела и глазом не моргнула.

Я обеспокоенно хихикаю. А вдруг и правда надо обезжиренное?

— Мне как-то по фене. Есть еда — хорошо, а нет — переживу.

— Мне такое отношение гораздо больше нравится, — говорит Сэм.

И я думаю: «А мне ты нравишься».

72
Третья сестра Сэма только-только получила права. Она-то и подвезла нас домой к Анне. Сэм вышел со мной из машины и довел меня до самого крыльца.

— Спасибо, — я снова вдруг засмущалась. — Очень хороший получился вечер. Мне понравилось.

— Мне тоже. Ты совсем не такая, как другие девчонки.

Вот новости. А я-то думала, что слилась с массой.

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо! Что за вопрос?

У Сэма, и вправду, очень хорошая улыбка. Он подвинулся ко мне поближе и положил руки мне на плечи. И… поцеловал… Глаза у меня расширились. Мы почти одного роста, и он не такой тощий, как Клык. Руки его скользнули мне на талию. Еще один поцелуй.

Знаешь, дорогой читатель, я про крылья даже не вспомнила. Закрыла глаза и забыла обо всем на свете. Знаешь, как клево было!

Плыви по течению, Макс.

И куда только подевались наши с Голосом вечные расхождения во взглядах?

Со стороны машины раздается раздраженный короткий гудок — сестре Сэма не терпится домой.

Мы наконец разъединяемся.

— О-о-о! — только и способен выдохнуть Сэм.

Я киваю.

— Ладно, ты иди, — тороплю я его. — И спасибо. За все! Все было очень здорово.

— Ага.

Похоже, что Сэм собирается меня снова поцеловать, но сестра его снова гудит. С явным сожалением он спускается по ступенькам.

— До завтра!

Они уезжают, а я остаюсь один на один со своими чувствами, для которых я даже и слов не знаю.

73
Анна поджидает меня в кухне:

— Ну и как?

— Спасибо, все в порядке. Спокойной ночи.

Поднимаюсь наверх. Не то чтобы меня это очень смущало, но я совершенно не хочу ее обижать. Я просто совсем не могу разговаривать с ней ни о чем, что для меня важно. Закрываюсь у себя в комнате, сажусь на кровать и снова и снова проживаю последние десять минут, проведенные с Сэмом.

Скрипнула дверь. Клык входит, прикрыв рукой глаза:

— Ого! Вот это излучение! Наша дама сияет от счастья. Так и ослепнуть недолго.

Скривив в ответ презрительную мину, скидываю куртку и повожу плечами. Теперь можно и крыльям свободы немножко дать, а то уж больно плотно они были свернуты весь вечер. Интересно, Сэм их хоть немного почувствовал? Он, когда меня обнимал, совершенно не вздрогнул. Так что, похоже, ничего не заметил.

Клык прикрывает дверь:

— Они все хотели тебя дожидаться, но Анна их уложила — никакие стоны не помогли.

— Нельзя не отдать ей должное — молодец Анна.

— Ну и как? — повторяет Клык ее вопрос и, скрестив на груди руки, присаживается на мой письменный стол.

Что-то в его голосе заставляет меня к нему приглядеться. По обыкновению, на лице у него ничего прочитать невозможно. Но я-то его хорошо знаю. Мне понятны и едва заметное подрагивание скул, и чуть прищуренные глаза.

— Я видел, как он — как бы это лучше выразиться — «к тебе намертво приклеился». По всему видать, вы спелись.

Он выдерживает паузу, а я стараюсь понять, что он такое имеет в виду.

— Да, — твердо заявляю я наконец. — Не мы одни спелись.

Клык, похоже, смутился. Скидываю кроссовки, и он пересаживается ко мне на кровать, оперевшись спиной на изголовье.

— Так и быть, если он тебе понравился, я его подожду убивать. — Голос у него звенит, а я пожимаю плечами.

— Ага, он очень симпатичный. Мы хорошо провели время…

— Но?..

Я потерла виски:

— Ну и что с того? Будь он хоть самым лучшим парнем на свете, это ничего не меняет. Я как была уродом-мутантом, так уродом-мутантом и осталась. Я что ни день ненавижу нашу жизнь все больше и больше. Верить никому нельзя. Файлы не расшифрованы. Родителей не найти. А и нашли бы — что с того?

Клык молчит.

— Я видела Ари. — Голова у него мгновенно поднимается. — Он стоял на улице возле мороженицы и мне улыбался. А с ним еще кто-то был. — Я замолчала, задумавшись о промелькнувшей блондинке. — Я видела….

И тут меня осеняет. Я-то думала, это мое отражение. Выходит, ошиблась.

Медленно поворачиваюсь и пристально смотрю на Клыка:

— Это я была с Ари. Там за окном…

Сказала, а сердце так и заныло.

Клык заморгал — на более сильное выражение удивления он просто не способен.

— А еще я видела светлые волосы в окне ирейзеровского вэна. Те же, что и сегодня с Ари. Я сначала подумала, это мое отражение. Но никакое это не отражение — я сама, собственной персоной.

Он даже не спросил, уверена ли я. Нам обоим ясно как божий день — уверена!

— Черт возьми! Макс на вражеской стороне — ничего хуже не придумаешь. Вот зараза! Макс-злодейка! Да пропади все пропадом!

— И это еще не все, — медленно продолжаю я. — Помнишь, я тебе сказала, что если я стану … не той, чтобы ты меня… сделал все, что можно, чтобы спасти стаю?

— Ну… — он поднимает на меня усталый взгляд.

— Я тогда неспроста об этом заговорила… — перевожу дыхание и смотрю в сторону. — Пару раз, глядя в зеркало, я видела, как превращаюсь в… ирейзера.

От Клыка — ни слова.

— Я лицо трогала-трогала — на ощупь — никаких изменений. Нормальное, гладкое, человеческое лицо. А из зеркала ирейзер смотрит. — Смотрю в пол и не верю, что я смогла-таки вслух во всем этом признаться.

Над нами повисло гробовое молчание. Часы тикают будто один раз в час. Наконец я слышу его голос:

— Ты, поди, не волком выглядела, а каким-нибудь пекинесом.

Для верности тряхнула головой — ослышалась я, что ли? Но он спокоен, как будто ничего особенного от меня не услышал.

— Что-что? Повтори?

— Да говорю тебе, ты, наверное, была щенком таким симпатичным. — Он корчит мне рожу, как будто обнажая клыки, тихонько притворно рычит — р-р-р! — и прикидывается, что сейчас на меня бросится.

Стукнув его по башке, вскакиваю на ноги, но он катается по кровати и хохочет. Наконец поднимает руки вверх — сдаюсь.

— Послушай, — он успокоился, и лицо его теперь совершенно серьезно. — Я знаю, что ты не ирейзер. Не знаю, почему ты видела в зеркале ирейзеровую морду, и не знаю, откуда взялась та другая Макс. Но я хорошо знаю, кто ты такая. Я тебя насквозь вижу и вижу, что ничего от ирейзера в тебе нет. И даже, если я увижу тебя с той собачьей мордой, я все равно тебя узнаю. Потому что в тебе нет ни капли их злобы и их чернушной гадости. Как бы ты ни выглядела.

Вспоминаю, как Голос советовал мне верить тому, что я знаю, а не тому, что вижу.

Забиваюсь под одеяло. Надо заснуть и ни о чем не думать.

— Спасибо, — голос у меня сел от волнения.

Он встал. Постояв секунду, погладил меня по голове и тихо сказал:

— Не паникуй, все будет в порядке.

— Только не вздумай ничего этого в свой блог выложить. Не смей об этом даже подумать!

— Много чести будет. — Он вышел и закрыл за собой дверь.

Часть 4 Дом — лучшее место на свете

74
— Ну пожалуйста…

— Еще не время, — Джеб не отрывает глаз от отчетов.

— Тебе всегда будет не время, — взорвался Ари. Он рассерженно меряет комнату шагами. — Ты вечно говоришь мне, что надо еще подождать. И никогда, никогда не разрешаешь мне это сделать. Сколько еще ждать можно?

Крылья его болят, и то место, куда их вживили, горит, как в огне. Ари достал из кармана таблетки, проглотил четыре, не запивая, и повернулся лицом к отцу.

— Терпение. Главное — терпение, — повторяет ему Джеб. — У нас есть план. Вот и действуй по плану. Ты руководствуешься эмоциями, а мы сколько раз с тобой говорили, что нельзя давать волю чувствам!

— Я! — бунтует Ари. — А сам-то ты что? Знаешь, почему ты ее бережешь? Знаешь? Потому что ты от нее без ума! Ты ее обожаешь, эту твою Макс. Вот и все! Поэтому и не даешь мне ее уничтожить.

Джеб молча смотрит на него. Ари прекрасно знает, что отец ужасно на него разозлился. Разозлился и из последних сил сдерживает гнев. Но ему уже все равно. Его понесло. Ему хочется, чтобы хоть раз при взгляде на него, Ари, на лице у Джеба вспыхнула та же любовь, как когда он думает про Макс. Только фотку ее ему покажи — сразу тает, как сахарный. А на Ари смотрит, как на пустое место.

И новую Макс Джеб ненавидит по той же самой причине. Ненавидит и избегает. Это, кому хочешь, сразу заметно. Ари назло ему только и делает, что вместе с Макс-2 болтается. Он на что хочешь пойдет, только бы Джебу досадить.

Наконец Джеб прервал молчание:

— Ты языком треплешь, а о чем, сам не понимаешь. Тебе отведена роль в большой игре. Но общей картины ты не знаешь. Поэтому, как я тебе приказываю, так и делай. А коли думаешь, тебе не справиться, я кого-нибудь другого найду.

Ари охватила ярость. Он даже руками вцепился себе в ляжки, чтобы случайно не наброситься на Джеба и не схватить его за горло. Схватить бы его и душить, душить. Пока папаша не поймет, что его, Ари, надо любить и уважать.

Но сейчас он уйдет. Ари повернулся и изо всех сил хлопнул дверью. На улице он забрался на трейлер, коротко разбежался и спрыгнул с крыши — ему все еще трудно взлетать прямо с земли — и, несуразно переваливаясь в воздухе, с видимым болезненным усилием поднялся ввысь и полетел к своему любимому месту. Там, на вершине огромного дуба, можно побыть одному.

Он неловко опустился на ветку и ухватился за ствол, чтобы не упасть. Исступленные слезы жгут ему щеки. Разворачивается и, закрыв глаза, прислоняется к шершавой растрескавшейся коре. Все, все причиняет ему нестерпимую боль: и эти крылья, и то, как Джеб трясется над своей Макс, и как Макс его, Ари, не замечает.

Он вспомнил, как она улыбалась вчера в мороженице тому тощему. А кто этот чувак? Да никто. Человек, замухрышка какая-то. Ари одной левой его в клочки раздерет — и не заметит.

Ари вспоминает, как она целовалась на крыльце с этим молокососом, и откуда-то из глубины горла у него поднимается низкий рык. Макс целовалась с ним! Как самая обыкновенная девчонка! Да если б он только знал, что она мутантка, он бы за сто миль от нее сломя голову убежал.

А может, и не убежал бы, кто его знает. Может, он влюбился бы в нее, даже если бы знал, что она урод и мутант. Что-то в ней есть, отчего люди ее любят. Мальчишки за ней бегают. Она такая красивая… Такая сильная и смелая…

Ари полузадушенно всхлипнул. Слезы бегут ручьем. Он вытирает глаза рукавом и вдруг понимает, что больше он терпеть не может. Чувствует, как лицо вытягивается в волчью морду, как оскаливается пасть, и, сдержав рыдания, он, разрывая кожу и мышцы, изо всей силы впивается клыками в стремительно порастающую густой шерстью руку. Рот заполняет кровь.

От ее вкуса ему становится легче. И он медленно приходит в себя.

75
Вот он! Ай да я! Ай да Макс! Нашла! Я-таки нашла этот дом! — выглядываю из-за можжевелового куста и еще раз смотрю на другую сторону улицы. Неудивительно, что все считают меня какой-то особенной!

Видать, непрухе моей пришел конец! Начинается светлая полоса.

Клык зыркнул на меня страдальческими глазами, и почему-то в его взгляде я особого восхищения не прочитала. Перед нами скромный пригородный кирпичный дом. Небольшой, старомодный, но все равно, видно, не дешевый. Где-то на полмиллиона баксов потянет, раз к Вашингтону близко.

Взять на заметку: Копить карманные деньги. Вложить в недвижимость в столице.

— Не ошибаешься? Церковь за ним — та самая?

Я киваю:

— И что теперь?

Клык посмотрел на меня:

— Ты командир. Вот ты и руководи.

Состроив ему рожу, хватаю его за плечо и, не отпуская, веду за собой через улицу. Звоню в звонок, не дожидаясь, пока меня остановит мой занудный здравый смысл.

Ждем. Слышу приближающиеся к двери шаги. Дверь открывается, и перед нами стоит женщина. Мать она Игги или не мать, но похожа она на него как две капли воды.

— Да? Что вы хотите? — спрашивает она. И знаешь, дорогой читатель, что при этом делает? — как настоящая мама, вытирает руки кухонным полотенцем. Она высокая, стройная, белокурая, с бледным веснушчатым лицом. С бледно-голубыми глазами. Совсем, как у Игги, только, конечно, зрячими, потому что, в отличие от Иггиных, над ними никакие психованные ученые опытов не проводили.

— Вам чем-нибудь помочь, ребята?

— Мадам, мы продаем подписку на газету «Wall Street Journal», — с места в карьер импровизирует Клык. — Не хотите подписаться?

Она улыбается:

— Нет, спасибо. Мы уже получаем «Пост».

— Тогда ладно. До свидания. — Клык разворачивается и поскорее оттуда отваливает.

Она абсолютно точно, на сто процентов может быть Иггиной мамой. Что нам теперь делать?

76
— Здесь до сих пор взрывчаткой пахнет. — Игги дергает Газмана за рукав.

Тот принюхивается:

— Ага, правда, приятный запах! До самых печенок пробирает! Бодрит!

— Видит Бог, мы в ту бомбу могли бы ее и побольше положить.

Газ почти бесшумно ступает по цементному полу, но Игги без труда движется за ним след в след. Он бы и сам, без Газмана, только по памяти, нашел дорогу в ту подвальную комнату с файлами. Он готов поспорить, что если его снова поставить в туннель нью-йоркской подземки, он с легкостью найдет дорогу в Институт. Его редкостная способность ориентироваться по памяти практически компенсировала полное отсутствие зрения. Если слепоту вообще можно чем-то компенсировать.

— Пришли. — Газ открывает дверь в кладовку, где хранятся документы, и Игги слышит щелчок выключателя. Вот теперь ему стоять без дела, как пугалу огородному, пока Газзи всю работу за двоих выполнит.

— Она их положила где-то поближе ко входу, — напоминает он Газману, — по правую руку. Есть там какой-нибудь металлический шкафчик? Я звук помню.

— Они тут все металлические.

Газ открывает один ящик, шелестит бумагами и быстро его захлопывает.

— Я даже не знаю, что мы ищем. Все документы совершенно одинаковые: заголовок — печать — подпись; заголовок — печать — подпись.

— И что, никакие не помечены грифом «Совершенно секретно»?

— Нет, никакие.

Игги терпеливо ждет, пока Газ несколько раз повторяет ту же бессмысленную процедуру — один за другим открывает и закрывает несколько ящиков.

— Эй! Вот… Погоди-ка, что это у нас тут такое? Здесь какая-то пачка бумаг резинкой перетянута и листы другого цвета. И все старые, пожелтевшие…

— А ты почитай.

Звук стягиваемой резинки, шорох страниц:

— Ни фига себе!

Такие вот «ни фига себе» раздражают Игги до умопомрачения. Кто видит, тот и информацию первым получает. И давай замечания отпускать. А он — терпи да жди, когда ему объяснить все соизволят. Как же он слепоту свою ненавидит!

— Это, кажись, дела пациентов, — говорит наконец Газман, — не школьников, а именно пациентов. Из какого-то заведения «Стандиш» для неизлечимо больных.

— Какой такой «Стандиш»? Не очень-то весело это название звучит.

— Да подожди ты, — отмахивается от него Газ, и Игги с горечью думает: «Подожди… Будто у меня выбор какой-нибудь есть?»

— Здесь что-то странное. Похоже, эта школа раньше психушкой была. Если верить тому, что здесь написано, ее всего только года два назад в школу переделали. А эти файлы — медицинские дела пациентов, которых здесь содержали. Но зачем директору понадобилось их хранить — убей меня бог — не знаю.

— Может, он и в психушке директором был? А может, он сам был пациентом? Всех убил — и больных, и докторов — и открыл школу.

— Не знаю. Здесь много всякого понаписано. Сразу не прочитать. Я их сейчас под рубашку спрячу. А потом надо Макс это все показать.

— Давай. Нам вообще уже сматываться отсюда пора.

Игги поднимается за Газманом по лестнице. Ага, уже почти большая перемена на ланч. Интересно, где сегодня Тесс сядет? Но тут Газ вдруг останавливается и Игги чуть не сбивает его с ног.

— Странно, — бормочет Газ, — здесь дверь какая-то. Как это я ее раньше не заметил?

Игги слышит, как он открывает дверь и делает шаг вперед. На них пахнуло сыростью и холодом.

— Это что?

— Туннель. — Голос Газмана звучит удивленно. Длинный темный туннель прямо под школу уходит. Ему ни конца ни края не видно.

77
Я боялась снова встретиться с Сэмом в школе. Вдруг он от меня отвернется? Вдруг растрепал по всему свету, что мы целовались? Вдруг меня начнут за это дразнить?

Но все было в полном порядке. Перед уроком он мне незаметно улыбнулся. Улыбка была особенной, мне одной предназначавшейся. И смысл ее был мне совершенно понятен. Никто за нами не подсматривал, никто не собирал про нас слухи и не распускал сплетни. В перерыв для самостоятельных занятий мы сидели друг напротив друга за одним столом. Разговаривали, читали учебник, делали домашнее задание. И даже директор оставил нас в полном покое.

Все было классно. Почти целый день я чувствовала себя нормальным человеком. И так продолжалось, пока я не вернулась. Домой к Анне. Так что, считай, я поставила новый рекорд полной нормальности.

— Туннель? — я в недоумении смотрю на Газа и Игги. — Под школой? Зачем под школой нужен туннель?

— Вот и я такой вопрос задаю, — кивает Игги. — Плюс еще секретные файлы.

Снова листаю раздобытые ими бумаги.

— Надж, проверь-ка сведения про эту школу в Интернете. По-моему, я где-то читала, что она уже двадцать лет существует.

И Клык подтверждает:

— Так во всех проспектах сказано. И на доске в актовом зале золотыми буквами написано: «Основана в 1985 году».

Надж включила лаптоп, который мы почти полностью экспроприировали у Анны. А я продолжаю изучать дела пациентов. Все они однажды раз и навсегда оказались в этом «заведении для неизлечимых». И никто из них из него никогда не вышел. Все дела датированы последними пятнадцатью годами. Но самая свежая дата два года назад. После этого — ничего.

Для нормального человека оказаться в школе, переделанной из психушки да еще с подземным туннелем, — факт, безусловно, любопытный, но вполне случайный.

Для нас — это сигнал тревоги, бешено вертящаяся огромная красная мигалка.

— На школьном сайте написано, что она здесь с 1985 года. — Надж с сомнением качает головой. — Но потом я ее еще гугольнула, и все результаты поиска только двухгодичной давности. Не раньше.

— Может, они название поменяли? — предположил Игги.

Но Клык с ним не согласен:

— Не думаю. Про это никаких упоминаний нигде нет.

Перепроверяю загадочные файлы.

— Адрес у интерната для неизлечимых «Стандиш» совершенно тот же, что у школы. И еще: посмотрите на гербовую бумагу. На ней даже картинка есть — здание школы — один в один.

Гляжу на стаю:

— Подозрительно мне все это. Не к добру.

Как тебе, дорогой читатель, нравится мое искусство ничего не усугублять и не драматизировать?

— Может, Анне рассказать? — спрашивает Игги.

На долю секунды наши с Клыком взгляды скрещиваются. Он едва заметно мотнул головой.

— Зачем? Она или сама обо всем знает, и тогда во всей этой петрушке замешана, и ей совершенно лишнее будет знать о том, что нам известно. Или она знает только то, что ей наплели в школе. А значит, помочь нам не может. — По-моему, мои аргументы звучат исключительно логично.

Какое-то время сидим в полном молчании. И каждый думает о своем. Слышу, как Анна включает в кухне телевизор, достает кастрюли и открывает холодильник. В новостях говорят про надвигающиеся холода и про команду, победительницу недавнего чемпионата по футболу. A потом диктор объявляет:

— В национальной столице Президент сделал неожиданное заявление, озадачившее многих политических деятелей. Всего за три дня до официального опубликования государственного бюджета на будущий год Президент Даннинг объявил о пересмотре уже практически готового главного финансового документа страны. Он собирается сделать крупное перераспределение средств: почти биллион долларов, предварительно предназначенный для военных целей, будет перенаправлен на государственное образование и на создание убежищ для бездомных женщин и детей.

Я замираю.

Мы с Клыком переглядываемся, и я поворачиваюсь к Ангелу. Она тихонько хихикает в ладошку, а Тотал заговорщически ей подмигивает.

Уронив голову в ладони, растираю себе виски. В них вдруг отчаянно застучало. Пора отсюда сматываться. А то в следующий раз Ангел заставит Президента отменить в школах домашние задания. Или еще что-нибудь в этом роде.

78
В ту ночь, ровно в 11.05, на втором этаже Анниного дома открылись шесть окон. Один за другим мы дружно повыпрыгивали наружу. Где-то за восемь футов от земли раскрыли крылья и взлетели.

Летим сквозь темную холодную ночь. На небе — ни облачка. Луна светит так ярко, что деревья внизу на земле отбрасывают длинные резкие тени. Нас ждет пещера летучих мышей. Клык обнаружил ее уже несколько недель назад примерно в двух милях от Анниного дома, там, где на горизонте мы видели гряду невысоких утесов. Песчаник легко выдувается ветром, так что пещеры в таких местах не редкость. Но эта была особенно удачной.

Выглядела она так, как будто именно ее снимали во всех фильмах ужасов. Вход, густо поросший диким виноградом, даже сейчас, когда все листья уже почти облетели, был хорошо замаскирован сорняками. Мы сами едва не запутались, и пришлось осторожно пробираться сквозь ветки. С потолка свисали, как зловещие клыки, сталактиты. Где-то в глубине капала невидимая вода. От этого гулкого и размеренного звука становилось жутковато. Поэтому, и чтобы не задохнуться, стараемся держаться поближе к входу — футах в тридцати от него в воздухе повисла точно стена какой-то кислой вони.

— На что хочешь поспорю, здесь никогда не ступала нога человека. — Газ сидит на краю и вертит головой во все стороны. — Чтобы сюда добраться, надо быть альпинистом.

— Вот бы посмотреть, что там, в глубине? — любопытствует Надж, которой тут же с энтузиазмом вторит Игги:

— Я бы слазал, поисследовал.

— Хватит. Давайте сосредоточимся на деле, — начинаю я серьезным тоном. — Я думаю, что нам давно пора отсюда улетать. Мы хорошо отдохнули, поднабрались сил, поправили здоровье. Настало нам время исчезнуть.

Заявление мое радостными возгласами отнюдь не было встречено.

— Вот вам мои доводы: Ари знает, что мы здесь. Наверно, давно уже настроил на Аннин дом свои камеры. Это раз. Два: найденные в школе файлы и особенно туннель очень меня беспокоят. Все это весьма серьезное дополнение к отвратной и хорошо нам знакомой общей картине заведений сомнительного назначения.

О возможности того, что всплывут последствия общения Ангела с Президентом, я умалчиваю. Но бросаю на Ангела суровый взгляд в надежде, что она читает мои мысли. Она радостно улыбается.

— Короче, надо отсюда убираться, пока эта выстроенная кем-то «волшебная комбинация» не обрушилась нам на головы.

Надж и Газзи переглядываются. Ангел прислонилась к Иггиному плечу, и он гладит ее по голове. Все молчат.

— Нам пора научиться продумывать каждый шаг на один ход вперед. Мы пока только и делаем, что бегаем, спасаясь, когда на нас нападают. По принципу, пока гром не грянет…

А может, настало время остаться, научиться жить на одном месте, научиться наладить жизнь?

Я оскалилась — вечно Голос лезет со своими советами: Твои прописные истины, Голос, может, еще к человеческим отношениям и применимы, а это совсем другое. Это ловушка или очередной тест. Или, в лучшем случае, халявный сюрреальный боковой проезд на большой дороге нашего безумного путешествия.

— Понимаешь, — неуверенно начинает Надж, глядя на Газзи. Он подбадривает ее коротким кивком, и она продолжает. — Смотри, в четверг у нас День Благодарения. В среду в школе всего полдня. А потом уже сразу праздник.

— Мы никогда не были на таком праздничном обеде, — вклинивается Ангел. — Анна собирается зажарить индейку и испечь тыквенный пирог.

Как известно, устоять перед моими саркастическими замечаниями невозможно. Сарказму я и даю от расстройства волю:

— Да уж, конечно. Аннина стряпня — это ровно то, ради чего стоит остаться подольше.

Наши младшие смущенно смотрят в пол, а я чувствую себя настоящей свиньей, испортившей всем праздник.

— Пожалуйста, поймите. Я дергаюсь от малейшего шороха и психую по любому поводу. Мне физически необходимо подняться в небо и заорать там во все горло. Просто, чтобы снять напряжение.

— Мы понимаем, — говорит Надж извиняющимся голосом. — Просто Анна обещала нам сладкую картошку с изюмом и маленькими зефирами сверху.

Ну, тогда конечно. Надо было раньше сказать. На что же еще можно променять свободу, если не на сладкую картошку с изюмом. Примерно такую тираду я с неимоверным трудом сдерживаю в себе, чуть ли не до крови прикусив губу. Только бы удержаться и не обрушить ее на мою стаю.

Но вместо этого я скроила старательную улыбку и отвернулась от них, будто бы изучая ночное небо или путаницу виноградной лозы. Наконец, овладев собой, снова обвожу стаю глазами.

— Так и быть. Останемся до Дня Благодарения. — Лица ребят прояснились, а я почувствовала, как на сердце мне лег тяжеленный камень. — Ho придется вам гарантировать мне, что у Анны не сгорят эти ваши сладкие картошки.

79
— Та штуковина уже выскочила? — через мое плечо Анна с беспокойством пытается заглянуть в духовку.

— Нет, пока не выскочила. Но, по-моему, все в порядке. — Я сравниваю нашу индейку с румяной и поджаристой птичкой на картинке рецепта. — Смотри, наша такого же цвета.

— Там написано, что когда эта штуковина выскочит, можно вынимать.

— Не бойся, я помню. — Я уже по пятидесятому разу слышу ее причитания, и успокаивать ее мне уже изрядно надоело. Но ради праздника все равно стараюсь.

— А что, если эта штуковина испорчена? — от беспокойства Анна не находит себе места. — Если сломана, она никогда не выскочит. Тогда индейка подгорит! Моя первая в жизни индейка! Это же наш первый День Благодарения, когда мы все вместе. А вдруг она пересохнет и никто ее есть не станет?

— Ну, значит, это будет символом нашей совместной жизни, — мрачным голосом я говорю ровно то, что думаю. Но не обижать же ее. Чтоб подсластить пилюлю, я корчу рожу — мол, как тебе моя шутка? И уж совсем миролюбивым тоном добавляю:

— Не волнуйся. Лучше пойди помоги Зефиру накрыть на стол. Он, по-моему, совсем в столовом серебре запутался.

Анна снова смотрит на меня, потом опять на духовку и послушно идет в столовую. А я тем временем спрашиваю Надж, не подошла ли уже начинка.

— Вот-вот будет готова. — Она взбивает начинку в кастрюле большой деревянной вилкой. Перечитывает рецепт и выносит приговор: — Теперь готова!

— Выглядит хорошо. Отложи ее пока в сторону.

На кухонном столе уже выстроилось добрых полдюжины кастрюль, ждущих своей очереди. Интересно, может кто-нибудь все эти бесчисленные компоненты синхронно готовить?

— Клюквенный соус можно подавать на стол. — Игги трясет консервной банкой, пока ее содержимое не падает с мокрым всхлюпом в соусницу. — Я бы сам лучше из живых ягод приготовил.

— Кто же сомневается, — я понижаю голос, — ты здесь вообще единственный, кто умеет готовить. Но в данный момент мы следуем ее программе.

— Хочу от индейки ножку, — вертится у меня под ногами Тотал.

— Брысь! За ножками очередь.

С минуту наблюдаю за Клыком. Он замечает мой взгляд и всем своим видом показывает, что мои комментарии не встретят его решительного отпора. Но я все равно отваживаюсь:

— Ты просто художник.

Он с гордостью смотрит на ровный ряд маленьких зефирин, выстроенный на пюре из сладкой картошки.

— Каждый из нас несет свой крест с достоинством, — парирует он и продолжает колдовать над картошкой.

Наклонившись к духовке, обнаруживаю, что маленькое устройство, определяющее готовность индейки, наконец-то выскочило из поджаристой жирной птицы наружу.

— Анна, — кричу ей в столовую, — штуковина выпрыгнула. Индейка готова.

— О Боже! — Анна на всех парах несется в кухню и сгребает сразу все прихватки. Но вдруг останавливается, и ее уже протянутая к духовке рука повисает в воздухе:

— А что, если эта штука все-таки сломана? Может, она выскочила раньше времени и птица еще сырая?

Все, что я на эту тему думаю, она без труда может прочитать на моем лице. Но вслух я только коротко бросаю:

— Достань индейку из духовки.

— Хорошо-хорошо. Сейчас достану.

Ш-ш-ш-ш-ш! Вот тебе и взрослые!

80
Пятнадцать минут спустя мы все сидим в столовой за празднично накрытым столом. Боже, какой выпендреж: белая скатерть, крахмальные салфетки, столовое серебро и парадный сервиз — прямо картинка из журнала по домоводству.

Газ, конечно, слегка подпортил антураж, вертикально зажав в кулаки нож и вилку. Но я вовремя на него сердито зыркнула, и он быстро поправился.

— А что если каждый из нас скажет вслух, кому и за что он хочет сказать спасибо? — предлагает Анна. — Давайте пойдем по кругу. Ариель, начинай.

— М-м-м, — мычит Ангел и вопросительно смотрит на меня.

Я слегка киваю ей. Давай, моя хорошая. У тебя получится. Только не проговорись случайно про наши планы.

— Я благодарна моей семье, — она показывает рукой на всех нас. — Я благодарна за то, что у меня есть собака. Я благодарна за то, что Макс обо мне заботится. — Наконец, вовремя вспомнив, что Анна тоже сидит здесь за столом, Ангел добавляет: — И я благодарна за то, как нам здесь хорошо. Мне очень нравится.

Анна улыбается.

— Теперь ты, Зефир.

— Э-э-э… Я благодарен за всю эту еду… — мямлит Газзи. — Ну и семье. И за то, что мы здесь.

— Кристал?

— Я благодарна за еду и моим братьям и сестрам, — тараторит Надж. — И я благодарна, что у меня большие карие глаза и длинные ресницы. Я благодарна, что мы можем здесь немного пожить. За МТВ и за мягкие леденцы.

— Спасибо, Надж. Джеф?

— Я, как Зефир. За что он благодарен, за то и я. — Длинные пальцы Игги барабанят по столу. — Теперь Кника очередь.

Клык выглядит так, будто кресло зубного врача представляется ему более желанным местом пребывания.

— И я, как все: семья, еда и кров над головой.

Мы встретились глазами, и он покраснел, точно внезапно оказался в бане. Моя очередь. Мне хочется сказать, как сильно и кому я благодарна. Но только не вслух, не перед Анной. Я благодарна нам всем за то, что мы вместе, и за то, что все мы живы и здоровы. Я так благодарна всем нам, что мы спасли Ангела от белохалатников, что все мы свободны и вырвались из Школы. Я благодарна, что в эту минуту нас не преследуют и не атакуют ирейзеры. С нами много всякой дряни уже успело случиться и наверняка случится еще больше. Но сейчас — тишина и покой, и я не так глупа, чтобы принимать это как должное.

— Я благодарна за время, которое мы здесь провели, — это и вправду замечательное время в нашей жизни. Ну и семье, и за такой обильный обед тоже.

Анна выдержала паузу, как будто хотела посмотреть, не захочет ли кто добавить еще что-нибудь. А потом встала:

— Теперь моя очередь. Спасибо вам всем за то, что помогли приготовить этот замечательный праздничный обед. У меня самой бы без вас ничего не получилось.

Хотя бы через розовые очки она на себя не смотрит.

— Для меня наше совместное приготовление обеда имеет особенный смысл. У меня никогда не было детей, и дом никогда не стоял у меня на первом месте. Но недели, проведенные с вами, показали мне, сколько всего важного я упустила в своей жизни. Мне теперь очень хорошо от того, что вы стали центром моего существования. Я сама себе удивляюсь, но мне нравится, что у меня дом полон детей.

Тотал лизнул мне под столом ногу, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

— В доме полный хаос, и куча всяких дел по хозяйству, и расходов прибавилось, и в школу меня вызывают, и каждый вечер я замертво валюсь в постель от усталости, зная, что наутро все начнется сызнова. — Она посмотрела на нас и радостно улыбнулась. — И теперь мне ничего другого не надо.

Нельзя не отдать ей должное — очень даже пристойная речь у нее получилась.

— Я искренне надеюсь, что это наш первый общий День Благодарения, и что впереди их будет еще много-много. — Анна снова улыбнулась, задержавшись глазами на Ангеле. — Потому что я хочу вас всех усыновить.

81
— Вот-вот. Давайте отчалим и тем отблагодарим за все, что она тут для нас делает, — бормочет Газман.

— Газзи, я же сказала тебе, если хочешь, можешь остаться. — Я что есть мочи стараюсь быть терпеливой и справедливой.

— У меня нет выбора. Я должен быть с вами, — его едва слышно. Он низко наклонился и завязывает шнурки новых, купленных Анной кроссовок.

— А мне вообще как-то в это не верится, — говорит Ангел, слегка подпрыгивая у меня на кровати.

— Это именно то, чего мы все ждали, — задумчиво говорит Надж. Она коротко взглядывает на Игги. — Я рада, Иг, что это случилось с тобой. Конечно, было бы хорошо, если бы так вышло с каждым из нас, но я очень рада, что ты первый. Я рада, что это было… — она остановилась, поняв, что сбилась с мысли.

— Спасибо. — Игги сидит с напряженной, прямой спиной, уже в ботинках и в пальто. Щеки его пылают нервным румянцем, а пальцы отбивают дробь по коленке.

Вчера за обедом мы, конечно, объелись вовсю. Но ночью, когда мы наконец смогли снова хоть немного дышать, мы с Клыком ошеломили ребят, рассказав, что, скорее всего, нашли Иггиных родителей.

— Хочешь их увидеть? — спрашиваю я Игги.

— Конечно, хочу, — выпалил он, но тут же его брови сошлись к переносице. — Не знаю. Я не уверен.

— Что? — Надж взвилась чуть ли не до потолка. — Как это ты не уверен?

— Мы уже говорили на эту тему. — От неуверенности в себе Игги сжался и даже как будто стал меньше ростом. — Я слепой. Да еще крылья. Они ничего похожего в жизни не видели. Может, они ищут сына такого, каким он родился. А что получат? Гибрида-мутанта.

Именно об этом и я неотрывно думаю. Для себя я уже почти стопроцентно решила: даже если найду информацию о своих родителях, торопиться звонить им в дверь не буду. Они, скорее всего, тоже не будут гореть желанием, чтобы я им на голову свалилась.

— Игги, мы понимаем. Как ты решишь, так и будет. Мы любое твое решение примем.

— Можно, я подумаю и вам утром скажу? Не напрасно же говорят, что утро вечера мудренее.

— Конечно, подумай. Какие проблемы!

Вот он и подумал. И решил попробовать. И теперь мы его провожаем.

Клык широко открыл окно в моей комнате. Надж вспрыгнула на подоконник и легко взлетела. Солнце осветило ее коричневые крылья, она поймала поток ветра и поднялась высоко в небо. Мы все, один за другим, последовали за ней. Я была замыкающей.

Летать средь бела дня нам непривычно. Но сегодня — день особенный. Сегодня мы летим на встречу с Иггиными родителями. Сегодня он увидит своих настоящих отца и маму.

Я понятия не имею, что из этого всего получится. Все может окончиться радостными объятиями, а может — слезами и разбитым сердцем. Но я точно знаю: даже если для Игги эта встреча — счастливое избавление от наших мытарств, нам придется навсегда с ним распрощаться. Для нас это будет непоправимая беда. Такую боль я даже представить себе не могу.

Предложение Анны нас усыновить мы даже не обсуждали. Спросить меня — тут и думать нечего. У младших, возможно, какое-то другое мнение. И рано или поздно они мне о нем сообщат. Скорее, рано…

Всего каких-то двадцать минут полета — и мы приземлились напротив дома, который мы с Клыком нашли несколько дней назад. Сегодня выходной — следующий день после Дня Благодарения. Надеюсь, что оба они дома.

— Ты готов? — я беру Игги за руку. Надо думать только о том, что происходит в настоящую минуту. Даже секунду. Представить себе общую картину последствий происходящего — подобно смерти.

Игги быстро кивает. Его слепые глаза пристально устремлены вперед, как будто, если очень напрячься, он вот-вот увидит дом своих родителей. Он наклоняется к моему уху и шепчет:

— Я боюсь…

Сжимаю покрепче его руку:

— На твоем месте только круглый дурак не боялся бы. Или полный псих. А ты у нас нормальный. И не дурак вовсе. Но бояться — это одно, а делать — другое. Спроси меня, и я тебе скажу, что ты всю жизнь будешь жалеть, если этого не сделаешь.

— Я знаю, я должен, но…

Ему ничего больше не надо мне говорить. И так все понятно. Четырнадцать лет назад его родители потеряли нормального здорового малыша. Теперь Игги — «генетический гибрид», почти метр девяносто ростом и вдобавок слеп…

Он потряс головой и расправил плечи:

— Все, не будем тянуть резину.

Мы все вместе переходим улицу.

Дует холодный ветер, а небо слегка затянуло облаками. Я подняла Ангелу воротник и поправила шарф. Она смотрит на меня большими грустными голубыми глазами, в которых написаны тот же страх и та же надежда, которые переполняют всех нас.

Подходим к двери. Звоню в звонок. Звук его, как звук оглушительного гонга, отдается в наших ушах. Проходит минута, и дверь открывается. На нас смотрит та самая женщина, которой мы с Клыком «продавали подписку». Она слегка прищуривается, как будто припоминает мое лицо, но где меня видела, понять не может.

— М-м-м… Здравствуйте, мэдам, — стараюсь особо не запинаться и вложить в слова всю вежливость, на какую только способна. — Я видела вас по телевизору. Вы говорили, что потеряли сына.

На ее лицо снова ложится горькая тень:

— Да…

Я отступаю на шаг, чтобы Игги оказался прямо перед ней:

— Я думаю, это он.

Прямо скажем, деликатные экивоки мне не удались.

С секунду она хмурится, готовая рассердиться на то, что снова всколыхнули ее боль. Но тут она смотрит на Игги, и гнев на ее лице сменяется недоумением.

Теперь, когда они оба стоят рядом, сходство их еще более поразительно. Тот же цвет глаз и волос, одинаковая бледность, фигура, тип лица, скулы, подбородок, они — точно слепок друг с друга. Женщина часто-часто моргает, рот у нее открывается, рука ложится на сердце. Но она не в состоянии произнести ни слова и только молча смотрит на Игги. Я снова сжимаю его руку. Он понятия не имеет, что происходит. И ждет в болезненном напряжении.

К двери подходит мужчина. Жена отступает и без слов показывает ему на Игги. Хотя Иг и похож на нее как две капли воды, в нем проглядывают и какие-то черты этого человека. Нос, рисунок рта. Мужчина разглядывает Игги, а потом переводит глаза на нас.

— Что… — только и успевает выдавить он из себя.

— Мы видели вас по телевизору, — снова объясняю я. — Мы думаем, вот этот мальчик может оказаться тем самым ребенком, которого вы потеряли четырнадцать лет назад.

Кладу руку на плечо Игги и слегка подталкиваю его вперед:

— Мы зовем его Игги. Но, насколько нам известно, его настоящая фамилия Гриффитц. Как ваша.

Игги заливается краской и опускает голову. Я практически чувствую, как бьется его сердце.

— Джеймс? — шепчет женщина, протягивая руки к Игги. Потом оборачивается к мужу и растерянно спрашивает:

— Том, это Джеймс?

Мужчина переводит дыхание:

— Заходите. Все входите, пожалуйста.

Я уже готова отказаться. Мы никогда не ходим в незнакомые места. Там опасно, и нас легко можно поймать. Но понимаю, что здесь Игги может остаться навсегда. Если это ловушка, надо проверить это на месте. И я решаюсь:

— Спасибо.

Мы входим в дом, а я внимательно наблюдаю за Ангелом. Вдруг она что-то просечет, вдруг что-то ее озаботит или напугает. Тогда надо делать ноги. Но она спокойно идет по коридору, и я с тяжелым сердцем прохожу за ней.

Внутри дом уютный и удобный. Но не такой большой и не такой навороченный, как у Анны. Я осматриваюсь и думаю: «Вот здесь мы навсегда оставляем Игги. Он будет здесь жить, есть за этим столом, слушать этот телевизор». Похоже, что мы, как Алиса, провалились в кроличью нору. Картинка «Игги, нашедшего свою семью» ничуть не менее странная, чем картинка жизни антиподов. От нее так же легко съезжает крыша.

— Садитесь, — приглашает женщина, неотрывно глядя на Игги.

Он продолжает стоять, пока не чувствует, что я опускаюсь на диван. И только тогда садится рядом со мной.

— Я даже не знаю, с чего начать. — Она сидит по другую сторону от Игги и, кажется, наконец замечает, что он не озирается вокруг и не поднимает на нее глаз.

— Я э-э-э… слепой, — говорит он, нервно пощипывая свитер. — Они э-э-э… ну, в общем, я больше не вижу…

— Боже мой! — женщина явно расстроена. Ее муж сидит от нас напротив, и я вижу, как лицо его болезненно передернулось.

— Мы не знаем, как это случилось, — говорит он, наклоняясь вперед. — Вашего… Нашего сына забрали из этого самого дома четырнадцать лет назад. Тебе было… Ему было всего четыре месяца. Он исчез без следа. Я нанял частных детективов. Мы… — Он остановился на полуслове, не в силах больше продолжать эти воспоминания.

Наступает моя очередь:

— Это долгая и странная история. И мы не уверены на все сто процентов. Но очень, очень вероятно, что Игги — ваш сын.

Женщина кивает и берет Игги за руку:

— Я чувствую, что это наш Джеймс. Вы, может, и не уверены, но я знаю, сердце меня не обманывает. Я точно знаю — это мой мальчик.

Я не верю своим глазам. Вот именно такую сцену мы представляли себе долгие годы. И теперь все это случилось с Игги наяву.

— Должен признаться, жена права. — Мужчина откашлялся. — Как ни нелепо это звучит, но он выглядит совершенно так же, как когда был ребенком.

В любой другой ситуации Клык и Газман не упустили бы такого потрясающего случая и насмерть бы задразнили Игги его младенческим видом. Но сейчас они оба сидят с каменными лицами.

До сих пор встреча с родителями была теорией, воздушной мечтой. До нас всех только теперь начинает доходить, что же именно происходит на наших глазах и что вот-вот в любую минуту за этим последует.

— Я знаю, — неожиданно вскричала миссис Гриффитц. — У Джеймса на боку, ближе к спине, была родинка. Я, помню, спрашивала об этом доктора, но он сказал, что это ничего страшного.

— И у Игги есть родинка, — медленно, как по складам, говорю я.

Я ее тысячу раз видела. Игги молча поднимает рубашку на левом боку. При виде его родинки миссис Грифитц покачнулась и прикрыла рот рукой. По щекам у нее потекли слезы:

— Боже мой, Боже мой, это Джеймс, мой Джеймс. И она притянула Игги к себе и накрепко обхватила его руками, точно боясь, что его кто-то снова у нее отнимет. Закрыв глаза, она прижалась лицом к его волосам. — Джеймс, Джеймс, мой мальчик!

У меня пересохло во рту. Посмотрев на Ангела и Надж, вижу, как обе они с трудом сдерживают слезы. Вот ужас. Сейчас начнется соревнование по пролитию слез, и я собираюсь с силами:

— Вот и хорошо. Значит, вы думаете, что это ваш пропавший сын Джеймс?

С полными слез глазами мужчина кивает:

— Это мой сын… — И голос у него прерывается.

Терпеть не могу подобных сцен — одни сплошные сантименты. Смотреть тошно.

Наконец женщина оторвалась от Игги и, слегка его от себя отодвинув, любуется его лицом. А мистер Гриффитц вопросительно смотрит на нас:

— А… а вы кто? — спрашивает он.

— Мы все друзья. Нас тоже всех детьми украли, и мы все теперь ищем родителей. А вас нашли первыми.

Господи, что же это со мной творится? Я же всегда держу язык за зубами. Что же это я вдруг разоткровенничалась? Я совершенно не собиралась ничего этого им выкладывать.

Теперь мистер и миссис Гриффитц выглядят еще более озабоченными и удивленными.

— И что мы теперь будем делать? — спрашиваю я коротко, вытирая о джинсы вспотевшие ладони.

Двое взрослых бросают друг на друга быстрые взгляды. Мистер Гриффитц чуть заметно кивает жене, и она поворачивается ко мне:

— Джеймс должен остаться с нами, — твердо говорит она. — Я думала, он потерян навсегда. Теперь, когда он нашелся, я ни за что не дам ему уйти. Вы слышите меня?

Она с каждым словом расходится все больше и больше, и я поднимаю руки, точно защищаясь от ее неожиданной агрессии:

— Никто и не собирается его у вас отнимать. Мы тоже думаем, что это Джеймс. Но подумайте хорошенько, он ведь слепой.

— Какая разница! — она с любовью смотрит на Игги. — Даже если у него еще миллион проблем. Они не имеют никакого значения. Мы со всем справимся. Главное, что он снова с нами.

Миллион проблем? Крылья сразу в список включать будем или только на второе место поставим?

— Игги, а что ТЫ на это скажешь?

Он снова краснеет. Он еще не до конца поверил своему счастью, но под его сдержанностью я чувствую, как оно уже захлестнуло его с головой. Сердце у меня опускается, и я с горечью думаю: «Я его теряю».

Игги медленно кивает:

— Здесь мои корни…

Я ласково похлопала его по плечу.

— Конечно…

— У тебя вещи с собой? — спрашивает миссис Гриффитц. — Мы поставим большую кровать в твою комнату. Я там ничего не меняла. На всякий случай, а вдруг ты вернешься. — Она нежно дотронулась до его лица. — Это просто чудо! Настоящее чудо. Если это сон, я ни за что не хочу просыпаться.

Игги слабо улыбается:

— У меня нет особенных вещей, — он показывает на небольшой рюкзачок, в который мы у Анны дома затолкали предметы первой необходимости.

— Ну и ладно. Мы сами купим тебе все, что тебе будет нужно.

И голос миссис Гриффитц уже звучит, как голос настоящей матери, заботливо и озабоченно.

82
Вот так один из нас и нашел настоящих родителей. Не буду утомлять тебя, дорогой читатель, живописанием сцены трогательного прощания. Достаточно сказать, что все мы пролили немало слез. А в детали вдаваться да нюни разводить нечего.

Ты, поди, и сам поймешь, каково нам было. Мы выросли вместе. Я Игги знаю всю его короткую и ужасную жизнь. Я знала его тогда, когда он еще мог видеть. Помогала ему учиться летать. Он не такой вредный, как Клык, и не такой суетливый, как Надж. И готовит лучше нас, всех вместе взятых. Он лучший друг Газзи. Конечно, друзья уходят. Это грустно, но потом привыкаешь. Но у меня-то на всем белом свете только и есть, что всего пятеро людей, которых я люблю и которым доверяю. И одного из них я только что потеряла. Я уходила, зная, что Игги стоит в дверях, точно смотрит нам вслед, точно видит, как мы навсегда оставляем его здесь одного.

Сердце мое растерзано в клочки. Как будто по нему пробежалась команда футболистов и каждый потоптался на нем своими шиповками.

Но хватит. Достаточно тебе жалостных излияний, дорогой читатель. Я же сказала, что не хочу на эту тему распространяться.

83
Анна ударилась в панику, как потерявшая цыпленка курица. Тем более что мы молчим, словно набрали в рот воды.

Все выходные она куда-то звонила в истерике и неотступно приставала к нам, то со слезами упрашивая и умоляя ей все рассказать, то угрожая тысячью небесных и земных кар за молчание. Но мы только сказали ей, что он ушел по собственному желанию, что ему ничто не угрожает и что он в полной безопасности. На этом наши объяснения закончились.

Хотелось бы сказать: был положен «конец дискуссии». Но это понятие срабатывает только в том случае, если ваш собеседник и сам, в конце концов, затыкается. Анна «конца дискуссии» не понимает, и ее не остановить.

К утру понедельника наше терпение иссякло. Точнее — мое.

Мне казалось, что с уходом Игги у меня отрезали левую руку. Я дважды находила Надж рыдающей в подушку. Газ чуть не катается по полу из-за отсутствия любимого сообщника. Ангел даже не пытается скрыть свое горе. Она то и дело залезает ко мне на колени и начинает всхлипывать. Не обходится и без Тотала, который жалобно ей подвывает.

Нас не так-то легко заставить плакать, но утрата Игги — слишком серьезная причина. И вот все эти слезы, моя головная боль и потом еще Анна, насевшая на меня и выпытывающая об Игги «всю правду», — все это привело к тому, что к утру понедельника я готова была взорваться.

Я за него счастлива. Очень счастлива. Но мне горько за нас. К тому же я прекрасно отдаю себе отчет в том, что вся эта эпопея сызнова может повториться с любым из нас. И от этого чувствую себя Титаником, прямиком направляющимся к роковому айсбергу.

— Я вынуждена сообщить в школу, что Джеф пропал, — оповещает нас Анна уже в машине по дороге в школу.

— Давай, действуй, — устало соглашаюсь я, зная, что это ни к чему не приведет.

— Я позвоню в полицию, — она многозначительно смотрит на меня в зеркало заднего вида.

— Да делай ты, что хочешь! — взрываюсь я. — Почему бы тебе не отослать его фотографию, чтоб ее на пакете для молока напечатали — «Дети в поиске»?! Этих пропавших детей здесь полно. Он же, в конце концов, только один из этих «пропавших». Не так ли?

Вижу в зеркале ее ошарашенное лицо. Даже, можно сказать, испуганное.

Любопытно, что после «молока» она заткнулась. Что бы это значило?

84
— Итак, у каждого свое задание, понятно? — хрипло пролаял Ари, поводя плечами под кожаным пальто. Он сидит на пассажирском месте. Рядом ирейзер-водила, и еще двенадцать ирейзеров теснятся в кузове вэна.

— Входим внутрь, хватаем мутантов и исчезаем. От каждого требуется точность, как в аптеке. Понятно?

— Понятно, — отозвались сразу несколько голосов.

— Мутантов брать живыми. И запомните, Макс никому не трогать. Она за мной!

Он подождал, не подаст ли кто-нибудь голос, но никому никаких дополнительных разъяснений не понадобилось.

Он радостно потирает руки в счастливом предвкушении, как обрушит на голову Макс свои здоровенные кулачищи. Отец, конечно, велел привести ее живой. Он-де еще что-то хочет в ней изучить. Но единственное, что его, Ари, в ней интересует, это какого размера потребуется для нее гроб. Он уже даже продумал, как он все это представит: один из его команды не подчинился приказу, слетел с катушек ипринялся убивать всех, кто ни попадет под руку. Прежде чем Ари успел его остановить, он разорвал Макс горло. Джеб за это убьет ирейзера. Макс будет мертва, а он, Ари, добившись своего, выйдет сухим из воды.

У его сценария не было минусов.

Но с другой стороны… что если Макс исчезнет? Что если он украдет ее и спрячет там, где ее никому не найти. И откуда ей ни за что не сбежать. Он даже знает такое местечко. Если у нее нет надежды на свободу, если он — единственное живое существо в ее жизни, да еще если это он ее кормит и поит, она ведь наверняка к нему привыкнет. Есть в этом логика? Есть!

Она даже будет ему благодарна. Они заживут вдвоем, и никто будет им не указ. Они подружатся. Он ей понравится. Они будут резаться в карты. Пусть она даже книжки ему читает. Они будут играть…

Вот это идея! Лучшая за последний год. Место, где можно ее спрятать, он знает. Оттуда ей никогда не сбежать. Тем более, когда он отрежет ей крылья.

85
— У меня еще одно объявление, — говорит мистер Пруит, злобно взирая на учеников.

Мы все в западне под названием школьная линейка. Эта процедура излияния директором желчи на школьников происходит по понедельникам в актовом зале. По крайней мере, его желчь размазана по всем тонким слоем, а не вылита полным ушатом только на нашу стаю. Он гундосит уже десять минут и успел просветить нас о том, какие мы неряхи и в какой грязи оставляем столовую после ланча, о том, какие мы гнусные воришки, похитившие школьные канцелярские принадлежности, и как он сомневается в нашей способности пользоваться туалетами, как все нормальные люди. У мужика явно завелись в голове тараканы.

— Один из наших учеников пропал, — говорит он, вперившись прямо в меня.

Надеюсь, скроенная мной невинная рожа выглядит убедительно.

— Джеф Валкер, — продолжает директор, — из девятого класса. Это новый в школе ученик, но, я уверен, вы все знаете, о ком идет речь. Мы вызвали специальную розыскную команду, — он опять буравит меня глазами, а я старательно сохраняю непроницаемую физиономию. — Но, если кто-нибудь из вас его видел или что-нибудь о нем знает, немедленно сообщите. Если вы этого не сделаете, а мы позднее узнаем, что у вас была какая-то информация, вам не поздоровится. Я доходчиво высказался?

Полшколы недоуменно кивает головами.

Многие повернулись ко мне, к Клыку и ко всем нам — все знают, что мы Иггины братья и сестры. До меня вдруг доходит, что надо принять озабоченный и расстроенный вид. Что я и делаю.

— Свободны! — рычит директор так, словно выносит смертный приговор.

Срываюсь с места. Мне не терпится отсюда вырваться. В коридоре меня с озабоченным видом останавливает моя подружка Джей Джей:

— Макс, что случилось? Как же вы теперь?

Как же это я не догадалась придумать какую-нибудь историю. В моем перевернутом извращенном мире люди, канувшие в Лету или возникшие ниоткуда, — обычное дело. И мне почему-то не пришло в голову, что кого-то, кроме Анны, озаботит его отсутствие.

Снять с меня очко — этот раунд я проиграла.

— М-м-м, — мычу я что-то нечленораздельно-горестное. У меня нет времени придумать какую-нибудь правдоподобную историю, не говоря уже о том, чтобы проанализировать в ней возможные несоответствия и пробелы. Вокруг нас уже собралась немаленькая толпа.

— Я не могу сейчас об этом говорить. — И, как нарочно, от мысли, что Игги больше нет рядом, настоящие, непритворные слезы брызнули у меня из глаз. — Я, правда, не могу… не в состоянии… — Завершаю картину моего страдания убедительным всхлипом и получаю в награду сострадательное понимание одноклассников.

— Оставьте ее пока все в покое, — Джей Джей размахивает руками, очищая вокруг нас пространство. — Она не может про это говорить. Ей трудно. Дайте ей немного прийти в себя.

— Спасибо, — говорю я ей, — я все еще не верю, что его со мной нет. (И это полная правда).

— Бедная ты, бедная. Как мне вас жалко! Лучше бы моего брата украли!

Она-таки меня рассмешила. Вот что значит настоящий друг.

— Увидимся в ланч, — она уже бежит на свой урок, — дай мне знать, если тебе что-нибудь нужно или чем-нибудь можно помочь.

Я киваю.

Но ребята по-прежнему на меня глазеют, и моя всегдашняя паранойя заставляет меня вздрогнуть. Сидеть в классе под вопросительными взглядами, отбиваться от бесконечных вопросов… Нет, мне с этим не справиться. От одной этой мысли у меня на затылке шевелятся волосы.

Я разворачиваюсь и иду в противоположном направлении. Но и в следующем коридоре ко мне подходят новые ребята, и на меня устремляются сотни глаз. Потом из-за угла выруливает директор. Он меня еще не видел и гавкает на кого-то другого. Еще минута, и он меня засечет. Перспектива не из приятных.

Снова меняю направление и поворачиваю в следующий холл. Вдруг вижу дверь с табличкой «Комната для учителей». Никогда там не была. Толкаю дверь и вхожу, на ходу сочиняя историю о том, как заблудилась и ищу свой класс. Закрыв за собой дверь, перевожу дыхание и оглядываюсь вокруг в поисках какого-нибудь знакомого учителя, к которому можно безобидно пристроиться.

Странно, урок-то уже начался. Почему же здесь так много народу? Знакомые учителя и еще вон те, которых я никогда раньше не видела. Один стоит впереди, как будто что-то рассказывает, а остальные слушают его за столами. Быстро окинув взглядом лица, замечаю мистера Лазара. Удача!

Но тут сердце у меня замирает.

Если это все учителя, почему же они достают тазеры?[22]

86
Потому что они подосланы белохалатниками и готовятся изловить мутанта.

Это только догадка, но мне и ее достаточно, чтобы в долю секунды пуститься наутек. Резко открываю дверь и врезаюсь прямо в… директора.

Его уродливое лицо расползается в непристойную улыбку, и он хватает меня в стальной захват.

— Уже уходишь? Разве наше гостеприимство тебе уже надоело? — рычит он.

Мне удается вырвать от него руки, но он пихает меня в грудь и толкает обратно в комнату.

— Что происходит? — беспокойно озирается мистер Лазара.

— Ну-ка, прочь с дороги! — рычит на него один из «учителей».

Я пячусь от Пруита, который достает из кармана веревку, без сомнения, предназначенную, чтобы связать мне руки. Это меня не удивляет, но сильно разочаровывает в его педагогических методах:

— Я всегда знала, что тебя есть за что ненавидеть. Помимо твоего гнусного характера.

Я подпрыгиваю в воздух, целя ногой ему в лоб. Он не ожидал нападения и отлетел на пару метров. Но быстро оправился и снова ринулся на меня. Вскакиваю на стол, хватаюсь за низко висящую люстру, раскачиваюсь, поддавая обеими ногами любому, кто отважится подойти, и думаю: «Ну что, Голос. На сей раз я верю в то, что вижу».

Пруит топчется на месте, пытаясь меня схватить:

— Ты от меня не уйдешь, поганка ты этакая, — шипит он на меня. — Ты моя награда за все мои ежедневные страдания, за то, что я изо дня в день должен терпеть всех этих вонючих грязных маленьких невежд.

— Мне и самой бы какой-нибудь призок получить, — походя бросаю ему и, размахнувшись как следует, поддаю ему ровно в тот момент, когда он влезает на стол. Он летит вниз, сбивая с ног учителей. Его шобла, включая и тех, что уже нацелили на меня свои тазеры, кубарем катится по полу.

Взять на заметку: Не забыть себя хорошенько похвалить потом, когда все это кончится.

Какие-то учителя с испуганным видом сбились в кучу у дальней стены. Похоже, мистер Лазара готов вступить в бой на стороне светлых сил. Но темные силы, наставив на меня свои тазеры, обступают со всех сторон. Не знаю, кто они, не знаю, на кого работают. Но знаю, что стоит руководствоваться верным правилом: от людей, вооруженных электрошоковым оружием, лучше держаться подальше.

Группируюсь. Прицельный прыжок. Несколько учителей валятся навзничь. Вышибаю на лету дверь. И вот я уже в коридоре. Не знаю точно, в каких классах сидит моя стая. Поэтому решаю орать на бегу во все горло:

— Атябер! Игон меалед! Си-часс! За мной! Скорей! Скорей!

87
С истошным криком пролетаю по всем коридорам. На мой вопль выскакивают из своих классов Клык и Надж. Я вне себя от возбуждения и от негодования. Какие им еще нужны подтверждения того, что нам давно пора было отсюда сматываться!

— Что случилось? В чем дело? — Народ с любопытством выглядывает из классов посмотреть, что происходит.

Ангел? Слава богу, вот и она! Выбежала в коридор прямо у меня перед носом. Оборачивается, кивает мне головой и на всех парусах несется к выходу.

В двадцати футах от меня вижу стоящего в дверях пустого класса Сэма:

— Макс, сюда, — он машет мне рукой, — скорей, скорей, ко мне!

Но мне вдруг кажется, что в нем проступает что-то от ирейзера: чуть длиннее зубы, чуть гуще волосы. Не начинает ли он слегка походить на волка? Нет, рисковать я не могу.

— Макс, поверь мне! — кричит Сэм, а я вижу, как Газман выскочил из класса и чуть не столкнулся с Надж.

Сэм делает шаг вперед. Он что, вздумал меня остановить? Не задумываясь, принимаю одно из своих знаменитых мгновенных решений: с размаха врезаюсь в него, и он, как подкошенный, падает на пол.

— Дело в том, Сэм, что верить я не могу никому.

— Макс, — сигналит Клык уже от двери выхода. Все четверо, мы подбегаем к нему чуть ли не одновременно и пробкой выскакиваем на школьную парковку. Позади нас в школе остался совершенный хаос: крики, вопли, бестолковая беготня.

Похоже, школе конец.

— Живо в воздух и мотаем отсюда! — командую я, слыша за собой урчанье мотора. Стая взлетает в воздух ровно в тот момент, как я понимаю, что дорогущая тачка директора несется на меня на полной скорости. Он задумал сбить меня насмерть. Ну что ж, пусть попробует!

Разбегаюсь навстречу машине. И прямо перед наезжающим на меня бампером взмываю в воздух. Ветер подхватывает крылья. Напоследок сильным ударом обеих ног разбиваю директору ветровое стекло. Секунда — и я уже в воздухе футов на пятнадцать-двадцать. Смотрю вниз. Пруит потерял управление, и его тачка виляет из стороны в сторону, врезаясь в припаркованные машины.

— Клево! — восхищается Газ моим маневром.

Пруит вываливается из машины, которую сам же только что изувечил. Рожа его посинела от безумной ярости.

— Я этого так не оставлю! — потрясает он в воздухе кулаком. — Вы ошибки природы, грязные пятна на человечестве! Мы до вас доберемся.

— Добирайтесь, добирайтесь! — Если бы каждый раз, как я это слышу, мне перепадала копейка, я бы уже давно была миллионером.

Мы поднимаемся выше и выше, а из школы высыпают учителя. Одни, очевидно, работали на Пруита. Другие просто обезумели от испуга. Но и те, и другие расталкивают учеников и пытаются хоть где-нибудь спрятаться.

И тут я вижу, как хорошо знакомый серый вэн, не сбавив скорости, заворачивает на школьную парковку. Давайте, давайте, добавьте к этому учительскому отродью еще и ирейзеров! Чем больше, тем лучше! Как ты думаешь, проницательный читатель, они заранее сговорились или это просто случайный поворот сюжета?

— Ребята, вперед! — и я стремительно набираю высоту. Ари и некоторые ирейзеры могут летать. Но у нас преимущество во времени. Ари выпрыгивает из вэна, выкрикивает приказы, ругается и безнадежно смотрит нам вслед.

Опоздал ты, парнишка!

Мы взлетаем прямо к тусклому осеннему солнцу.

88
— И куда мы теперь? — спрашивает Газман. Мы зависли в воздухе и редкими, но ритмичными взмахами крыльев удерживаем себя на одном месте. Все настороже, и все внимательно смотрят вокруг. Но пока, похоже, за нами никто не гонится.

— Надо вернуться к Анне, — говорит Ангел.

И Надж тут же подхватывает:

— Ага, только чтобы наши вещи забрать.

— Кстати, о вещах. Я собрала наши рюкзаки и пару дней назад отнесла их в пещеру летучих мышей. На случай, если какая-нибудь такая петрушка случится. Я даже не забыла прихватить вот эту штучку. — Я помахала в воздухе одной из Анниных бесчисленных кредитных карточек. У нее их миллион — она никогда в жизни не заметит, что одна пропала.

— Гениально, — Газман, по всей вероятности, очень беспокоился о наших обедах, и карточка его успокоила. — Отличный ход, Макс!

— Я свой хлеб даром не ем! — скромно заявляю я. Но на самом деле мне хочется заорать: «Я же вам давно говорила! Вы меня никогда не слушаете!» и что-нибудь еще в этом роде. Но сейчас не время. Потом, где-нибудь в полной безопасности, я им по первое число выдам. Уж тогда-то я им все скажу, что думаю.

— Нам все равно нужно к Анне, — настаивает Ангел.

— Ангел, мы не можем всем рисковать ради того, чтобы с ней попрощаться.

— Да не попрощаться! Как ты не понимаешь, там же Тотал остался!

О, черт! Прикидываю вероятность того, что Ангел оставит Тотала. Вероятности нет никакой. Мы с Клыком переглядываемся и вздыхаем.

— Так и быть. Попробуем…

— Макс, спасибо тебе, Макс, — она подлетает ко мне и норовит чмокнуть. — Мы быстренько. Обещаю.

До большого и удобного Анниного дома мы долетели за три минуты. Вот здесь мы прожили последние два месяца. В безопасности и в относительном покое. Здесь нам было хорошо. По крайней мере, некоторым из нас.

И здесь сейчас, как минимум, тридцать ирейзеров рыскают по саду, обыскивают амбар и шныряют в доме.

Вот это да! Они времени даром не теряют!

Господи! Только бы Тотал не спал у камина. Пусть он будет настороже на улице.

— Вон он! — кричит Ангел и показывает в сторону пруда. Маленький черный комочек катается вдоль берега, и за ним сломя голову носится ирейзер. Удивительно, как это Тотал на своих маленьких ножках так шустро уворачивается от волчины.

Ангел складывает крылья и ныряет вниз.

— Клык! — Мне можно не продолжать. Он и сам все понял и камнем падает за ней.

Оборачиваюсь на звук мотора. Это Арин серый вэн разбрызгивает гравий на подъезде к дому.

Заметив Ангела, ирейзеры кинулись ей наперерез и зовут подкрепление. Хорошо, что Клык пристроился у нее на хвосте, готовый в любую минуту броситься на защиту.

— Тотал! — раздается звонкий голос Ангела. — Ко мне!

Тотал мгновенно понесся к ней. Спружинив, он изо всех сил подпрыгивает и взвивается вверх, как будто им выстрелили из пушки. Ни одна собака так высоко не прыгает! Пятнадцать, двадцать, тридцать футов, чуть ли не на высоту трехэтажного дома. Ангел поймала его в подол, прижала к себе и снова точными изящными взмахами белых крыльев взмыла в небо.

Клык забрал Тотала от Ангела и брезгливо скривился, когда тот радостно лизнул его в щеку. Наконец они поравнялись со мной, Надж и Газманом.

— Что это вас так долго не было. Я уже думал, что мне придется кое-кого как следует покусать, — ворчит Тотал, пристраиваясь поудобней на руках у Клыка.

Сверху мне хорошо видно, как внизу на земле беснуются ирейзеры.

89
— Ребята, давно пора смываться. — Я уже сто лет дожидалась этого момента. Но Надж снова медлит:

— Подожди, — она внимательно наблюдает за происходящим во дворе.

— Нет, нам пора. Медлить больше нельзя. Еще немного, и Ари и его жлобы бросятся за нами в погоню. — Я даже повышаю голос. — Сколько можно вам одно и то же талдычить!

Ругаться так ругаться. Но вдруг я понимаю, почему Надж так медлит. Там внизу Анна, собственной персоной. Идет по газону, решительно направляясь к ирейзеру. Не каждый человек на такое отважится. Она сердито кричит на Ари и размахивает у него перед носом руками. Как это она его не боится?

К дому подъезжает неприметный черный седан. Один из миллиона скучных черных седанов, разъезжающих по улицам Вашингтона, и один из пары тысяч, за рулем которых сидит ФБРовец.

Дверь открывается, и из него выходит Джеб Батчелдер. Прекрасно! Его появление добавляет последний завершающий штрих в картину нашего пребывания у Анны.

Джеб подходит к Ари, который в свою очередь орет на Анну.

Анна, беги, думаю я, не в силах отвести глаз. Она, конечно, не сахар, но все равно не заслуживает, чтобы ей перегрызли горло. Однако, похоже, она в этой троице вполне на равных. Ругается и даже тычет пальцем Ари в грудь. С громким рыком он хватает Анну за руку и выкручивает за спину. Джеб коротким ударом отбрасывает Ари от Анны. Она делает шаг назад, потирая вывихнутое запястье.

Джеб толкает Ари, заставляя его отступить, Ари совсем обезумел от злобы — челюсти щелкают, глаза горят красным огнем. Он все время показывает вверх, на нас и, очевидно, яростно спорит с Джебом.

Меня раздирают противоречия. С одной стороны, хочется поскорее отсюда смотаться, улететь от ирейзеров как можно дальше. Но с другой — при виде Джеба во мне поднимается волна непрошеных эмоций. И гнев среди них — не последняя.

Джеб, Анна, ирейзеры, Пруит, учителя — все они, без сомнения, составляющие одной большой картинки. Но в этой картинке ничто не сходится, будто нарисована она какой-то пьяной обезьяной. По крайней мере, так мне сейчас кажется.

— Хватит, пора двигаться, — начала было я, но тут позади нас раздалось:

— Эй, вы!

Если тебя, дорогой читатель, интересует, можно ли от неожиданности подпрыгнуть на фут вверх, когда ты уже паришь в воздухе, я тебе с уверенностью заявляю — можно.

Хватая ртом воздух, с прыгающим сердцем, я дернулась назад и обмерла:

— Батюшки-светы! Игги!

90
— Игги! Игги! — с радостными воплями мы все разом бросились к нему. Он скорчил лукавую рожу, которую я перевела на нормальный язык как «не-приставайте-я-счастлив-снова-быть-с-вами». Подлетаю к нему поближе, стараясь не запутаться крыльями, и нам даже удается поцеловаться. Мальчишки на лету приветственно хлопают его по спине, а Надж и Ангел посылают ему по сотне воздушных поцелуев каждая.

— Я пролетал над школой. У них там что, какие-то неприятности?

Я хихикнула:

— Можно назвать это «неприятностями».

— А внизу — тоже шум и суетня?

— Тоже. — До меня наконец доходит, что Игги вернулся. — Игги, что случилось?

— Ну, как бы это сказать… — лицо его мрачнеет. — Против крыльев они не возражали. Они даже были от крыльев в восторге. Особенно, когда девять журналов стали наперебой предлагать им кругленькие суммы за эксклюзивную историю моей жизни. Аукцион настоящий устроили, кто больше даст, только бы права получить на фотографии и интервью с самим уродом.

Горечь в его голосе жжет мне душу.

— Они собирались все рассказать о тебе в прессе?

— Они собирались выставить меня напоказ. На потеху изумленной публики. Посмешище из меня хотели устроить. Вроде цирка или зоопарка!

Во мне борются безумная радость видеть его снова с нами, острая боль за него и сочувствие. И что сильнее, сказать невозможно.

— Игги, ничего, не расстраивайся. Какая жалость. — Я протягиваю руку погладить его по плечу. — А я-то думала, они по-настоящему хорошие люди.

— В том-то и дело. — Гнев искажает его лицо. — Может, были хорошие. Может, не были. Откуда мне знать? Все в них было настоящее, все казалось искренним. Только они искренне хотели сделать на мне настоящие деньги.

Не могу сдержаться и снова его не погладить:

— Игги, мне очень-очень жаль, что так вышло. Но я так рада, что ты вернулся, и мы снова все вместе.

— Я тоже. Даже когда они еще на деньгах и на прессе не свихнулись, я скучал без вас ужасно.

— Все это прекрасно, и мы непременно еще устроим групповые объятия, — вклинивается Клык, — но нельзя ли в данный момент обратить внимание на то, что происходит внизу?

Ладно, обратить, так обратить. Внизу Джеб, Ари и Анна по-прежнему орут друг на друга. Команды ирейзеров прибывают отчитаться, что мутанты не обнаружены ни в школе, ни на территории Анниного дома. Некоторые, прикрывая глаза от солнца, безуспешно пытаются разглядеть нас на высоте пятисот футов от земли.

— Хм-м-м! Чего-то там не хватает. Какого-то важного действующего лица. Как же я раньше не догадалась! Недостающее лицо — это я. Подождите меня. Я быстренько! Одна нога здесь, другая там!

И, сложив крылья, я нацеливаюсь к Анне во двор.

91
Устремляюсь к земле со скоростью двести миль в час. Несусь сломя голову. Какая-то доля секунды — и я уже торможу. Взмахивая крыльями, зависаю у самой земли на воздушной подушке. Ноги еще не достали до газона, а уже бегут и останавливаются как вкопанные в пятнадцати футах от Треклятой Троицы. Всем телом ощущая за спиной ирейзеров, подхожу поближе к Анне, Джебу и Ари, просто чтобы им было меня лучше слышно.

— Похоже, все в сборе, — начинаю я, скрестив руки на груди. — Знакомьтесь: Анна — Джеб; Джеб — Анна. Ой, простите, простите! Вы, кажется, уже и сами давно знакомы.

— Привет, моя хорошая, — говорит Джеб, глядя на меня, как будто я сосуд, в котором содержатся все тайны мира.

Почему как будто? Согласно Джебу, я тот самый сосуд и есть.

— Я не слишком хорошая и, уж тем более, не твоя.

— Нет, ты — моя, — пролаял Ари, переминаясь с ноги на ногу.

— Только в твоих ночных кошмарах. — Я отбрехиваюсь с притворной скукой, но он заводится и, оскалившись, дергается в мою сторону.

— Назад! — выбрасывает руку Джеб.

Анна озабоченно смотрит на меня:

— Что случилось? Мне звонили из школы…

— Да уж, конечно, звонили. Их планы экстренной эвакуации ни к черту не годятся. И сами они тоже не больно-то расторопны. — И я поворачиваюсь к Джебу:

— Что тебе надо? Каждый раз, как ты возникаешь в моей жизни, ВСЕ идет в тартарары. И поверь мне, уже практически все туда ушло. У меня мало чего осталось.

— Тут тебе в правоте не откажешь, — перебивает меня Ари.

— Молчи, щенок!

Мне жалко семилетнего Ари. Тот мальчонка — жертва. Но это хищное существо не имеет с ним ничего общего.

— Макс, я, как всегда, поспешил тебе на выручку. Этот… эксперимент пошел наперекосяк. И вот я здесь, помочь тебе добраться до следующей его стадии.

— Мистер Батчелдер, вы превышаете полномочия, — жестко обрезает его Анна. — Вы находитесь на моей территории. Буквально и фигурально.

Джеб вспыхнул:

— Вы не понимаете, что вы делаете. Макс — это многомиллионный, тонко настроенный инструмент. Вы его едва не испортили. Она вам не комнатная собачка. Она — воин. Самый лучший! Я сотворил ее такой как она есть, и я не позволю никому уничтожить мою работу.

— Ну и ну! Ситуация накаляется. Даже мне становится жарковато. У меня идея. Как насчет вам всем троим пойти прыгнуть с обрыва? Большинство проблем разрешатся на месте.

— Я с радостью, — рыкнул Ари. — Тогда только и останемся что ты да я. Меня устраивает.

— Не бреши. Куда тебе, с твоими-то крыльями. Костей внизу не соберешь!

— Все. Я ухожу. Раз и навсегда. И запомните, чтобы духу вашего рядом не было. Обнаружу — замочу. Это, между прочим, эвфемизм.[23]

Джеб вздохнул и покачал головой:

— Макс, все не так-то просто. Тебе некуда уйти. Все планета для тебя — один сплошной лабиринт, а ты — бегущая по нему лабораторная крыса.

Мои глаза злобно сузились:

— Это ты так думаешь. Разыгрывайте третье действие сами, ты и твои психи-белохалатники. А что касается меня, этот эксперимент, эти тренировочные упражнения закончены. Давно закончены. И не вздумайте снова пытаться меня в них вовлечь.

— К несчастью, решение этих вопросов от тебя мало зависит, — терпеливо повторяет Джеб. — Я тебе это уже много раз говорил. Но, если ты мне не веришь, спроси у моего начальства. Спроси у того, кто все рычаги управления вертит.

— Джеб… — никогда еще я не слышала, чтобы в голосе у Анны было столько угрозы.

— Ладно, давай, спрошу, — я решаюсь сыграть в его игру. — Давай, доставай мобильник, звони своему начальству. Я подожду.

— И звонить не надо. Вот она здесь, прямо перед тобой! — И Джеб слегка улыбается.

Кроме меня, здесь только одна «она». Анна.

Выходит, это она и есть Джебов босс. Выходит, это она нажимает на все кнопки!

Выходит, я у нее под колпаком.

92
Как же я раньше не догадалась!

Может быть, в глубине души я и знала. Может быть, поэтому я никогда не могла ей ни в чем доверять, не могла быть рядом с ней самой собой. А может, это моя всегдашняя паранойя не давала мне расслабиться. Сейчас уже сказать трудно.

— Значит, ты в этой шайке за главаря будешь? — спрашиваю я ее. — Не удивляюсь. Меня никакие ваши штучки больше не удивляют.

— А ну, давай проверим, — рычит на меня Ари. Тело его напряглось, глаза налились кровью, а когти судорожно впиваются в ладони.

— Лежать, волчонок, — я пренебрежительно отмахиваюсь от него, ожидая, что он в любой момент сорвется с цепи.

— Макс, зачем ты упрощаешь. — На лице у Анны написаны искренняя забота и беспокойство. — Я хотела стать частью твоей жизни, играть какую-то роль в твоем взрослении. Ты не просто эксперимент. Ты мне как дочь.

Глаза у нее теплые и ласковые. Я вспоминаю все те ночи, когда она подтыкала ребятам одеяла, ее подгоревшие обеды, как она покупала нам одежду, краски и книжки, как утешала плачущую Надж и как бинтовала Газзи разбитую коленку.

Но знаешь что, дорогой читатель, я и сама подтыкала, утешала, бинтовала. И даже много лучше Анны. Но главное мое достоинство? Молодец, догадался! Я не злодейка!

— Значит, говоришь, «роли в моем взрослении» тебе не хватало? Твоя роль — отвалить и не высовываться.

Я вдруг представила себе, как раздавлены будут Надж, Газзи и Ангел известием о том, что истинное исчадие ада — даже не Джеб, что есть предатели и похуже него и что Анна по самую макушку замешана в этой дьявольской игре.

Вот она, последняя капля. С меня достаточно. Качаю головой, а сама в это время расслабляю мышцы крыльев.

— У тебя даже стряпня ни к черту не годится, — и с этими словами подпрыгиваю и взлетаю с места. Не зря я до блеска сотни раз шлифовала этот маневр. Одно движение — и я уже у них над головами, раскрываю крылья и вкладываю всю свою силу в их тринадцатифутовый размах. Стремительно взмываю в поднебесье, где терпеливо дожидается меня моя стая.

— Дерепв! — кричу я им на нашем тайном языке. — Нам здесь терять нечего. Все мосты сожжены! В обен!

93
Не кажется ли тебе, дорогой читатель, что как-то все получилось подозрительно просто? Ты совершенно прав! Абсолютно гладкого отхода не получилось. Ари все-таки слегка нагадил.

Я еще не успела взлететь, а он уже слетел с катушек. Мне слышно, как он орет и отдает ирейзерам приказания. Обернувшись, вижу через плечо, как тяжелые неуклюжие ирейзеры с напрягом поднимаются в воздух. Только постойте-постойте, эти отнюдь не такие уж неуклюжие.

— Внимание, имеем дело с новой моделью с улучшенными летательными свойствами. Эти, похоже, летают по-настоящему! Наддай скорость, ребята!

Клык мгновенно сообразил:

— Снижаемся! Летим через лес!

Я киваю:

— Встречаемся в пещере. Только смотрите, чтобы ни за кем не было хвоста.

Все шестеро, мы кинулись врассыпную и нырнули в лес. Времени мы у Анны даром не теряли. В ее лесу прием лавирования между стволов виртуозно отточен каждым из нас, и теперь маневрируем с завидной легкостью. Похоже на компьютерную игру. Только лучше, потому что взаправду.

Не проходит и минуты, как за нами раздается оглушительный треск и не менее оглушительная ругань и стоны.

Сколько, интересно, ирейзеров не рассчитали размаха своих крыльев и, столкнувшись с неподатливым деревом, чуть не вырвали их себе с мясом?

И всегда-то они лезут, куда их не просят.

По лесу гулко разносится голос Ари:

— Макс никому не трогать. Она моя!

И я думаю: «О, брат мой».

За каждым из нас несется несколько ирейзеров, и каждый из нас придумывает им все более изощренные и более крутые повороты. Игги и Газ снова вместе и летят тандемом. Я даже за Игги не беспокоюсь — он с микронной точностью повторяет каждое движение Газа. Ангел белым облачком мелькает между стволами. Клык где-то с ней рядом, но его в темноте совершенно не видно.

— Вот здесь-то все для тебя и кончится, — злобное рычанье Ари раздается у меня за спиной на удивление близко. На мгновение оборачиваюсь — он всего в каких-то тридцати футах. Настало время наддать жару. Глубоко вздохнув, усилием воли перехожу на вновь обретенную мной скорость. Это первая проба в лесу. Деревья сами собой вырастают на пути. Какой у меня выбор? Или лбом в ствол, или в пасть к Ари? Что-то мне ни то, ни другое не нравится. Внимание, Макс, соберись. Держи реакцию. Сейчас все получится.

Предельно сконцентрировавшись, уворачиваюсь, виляю, подныриваю под ветки, скашиваю подлесок. Ничего не вижу и не слышу — только деревья, только точно рассчитанное каждое движение. Вверх — там шире; узкий проход — быстро набок; толчок, и крылья сложить. Не буду врать, пару раз я-таки здорово задела крылом несколько сучьев, и даже перья кое-где повыдернуло. Но от напряжения я и боли не заметила.

Главное, что Ари за мной на такой скорости не угнаться. Куда ему с его приставными крыльями. Замедляюсь, и время замедляется вместе со мной. Ко мне снова вернулись запахи, звуки и краски. Я слишком далеко ото всех оторвалась. Нехило бы и назад повернуть.

Ба! Вот и Ари, расселся на ветке и талдычит в переговорник:

— Говорю же тебе, она моя. Меня теперь ничто не остановит. Занимайтесь остальными. А я ее из-под земли достану.

Он разъединился и достал военный бинокль, приставил его с умным видом к глазам и поводит из стороны в сторону. Я чуть не покатываюсь со смеху. Наконец его стекляшки вплотную уткнулись в меня, и я без остатка заполнила собой все четыре его глаза.

— Ой! — вздрогнул он от неожиданности и выронил свои цейсы.

Тут-то я рассмеялась по настоящему, в голос:

— И какие же у тебя на меня планы, щенок?

Я жду, что он зарычит и, как водится, бросится на меня с диким оскалом. Но он подвинулся дальше на ветке, сидит и смотрит на меня почти спокойно и почти осмысленно.

— Планы? Мои планы? Я не хочу тебя убивать. Но мне придется, если ты мне не подчинишься.

— Подчинишься? Ты в своем уме? Ты хоть помнишь, с кем ты разговариваешь?

Ари повернулся и достал откуда-то сзади из рюкзака большой зловещего вида нож:

— Я тебя сейчас добром прошу. А что дальше — от тебя зависит.

О чем это он говорит?

— Ладно, давай, проси. А там посмотрим.

— Пойдем со мной. Давай мы вдвоем сбежим. Исчезнем, чтоб нам никогда больше не пришлось иметь дела ни с Джебом, ни с белохалатниками, ни с кем на свете.

— Исчезнем куда? — Ты слышал когда-нибудь, дорогой читатель, выражение «любопытство не порок»? Я с этим полностью согласна.

— Я знаю одно место. Нас там никто не найдет.

— И ты меня там запрешь и будешь сторожить? Должна тебе признаться, что в списке моих желаний это стоит далеко не на первом месте.

— Ты не поняла. Я не буду как сторож. Я буду друг.

Вспоминаю, как Ангел говорила мне про Арины подслушанные мысли. О том, что он меня любит. Только, конечно, своей извращенной, уродливой, ирейзерской любовью.

— Это твой последний шанс. Соглашайся.

Убей меня бог, не понимаю, как эта чушь пришла ему в голову? Если только не…

— Ари, пойми, я не могу бросить стаю. Ни ради тебя, ни ради Джеба, ни ради кого.

— Очень жаль, — произнес он ровным, бесстрастным голосом и бросился на меня с ножом.

Падаю с ветки назад, делаю в воздухе флипп и раскрываю крылья. Сорвавшись с места, я даже не обернулась, взяв направление через лес туда, где рассталась со своей стаей. Мне жалко Ари. Точнее, может, когда-нибудь мне будет его жалко, когда он перестанет пытаться меня убить.

94
— Макс!

Это Клык.

Сбивая макушки деревьев, одним духом взмываю вверх в открытое небо и вижу: он бьется один против двух ирейзеров.

Падаю сверху и с налету рублю одного ребром ладони туда, где шея сходится с плечами. Ирейзер вскрикивает, а я, поймав его за оба крыла, изо всех сил оттягиваю их назад. От боли он верещит как резаный, камнем падает вниз и навсегда исчезает среди деревьев. Этот простой приемчик мы выучили, еще когда только начали летать. Помню, я много сил потратила, запрещая ребятам практиковать его друг на друге.

— А где остальные? — снова подлетаю поближе к Клыку.

— Улетели. И Тотал с ними. И с ирейзерами расправились. Эти двое — последние остались.

Слегка набрав высоту, он делает правый поворот, ложится набок и в свободном полете резко опускается всем телом на крыло последнего противника. У ирейзеров крылья тяжелее наших, да еще вдобавок не слишком хорошо интегрированы с телом. С вывихнутым крылом этот тоже кубарем летит вниз. Уже у самых верхушек леса пытается выправить равновесие. Поздно. Не успел. Рухнул на раскидистую крону высоченной сосны. Мы хорошо слышали треск и его вопли, пока он до самого низа сучки пересчитывал.

— Синяков будет не сосчитать, — резонно комментирует Клык.

— Не пора ли нам… — начинаю я, но тут из леса вылетает Ари и на полной скорости врезается в Клыка. С поразительным проворством разворачивается мордой к нам и зависает в воздухе.

— Близок конец, — рычит он.

— Согласен, — коротко бросает Клык и со смертоносной решимостью кидается на Ари.

Я хорошо помню, чем кончилась их последняя драка на берегу, и в любой момент готова встать между ними, чтобы остановить побоище.

Но пока помощь моя не нужна. Клык ястребом промелькнул мимо, шибанул Ари в грудь так, что тот складывается надвое и заходится кашлем. А Клык тут же, не теряя преимущества, заходит сверху и еще раз поддает ему по шее, как нарочно удобно подставленной для удара. Ари забывает махать крыльями и падает футов на десять. Но быстро приходит в себя и с перекошенным от злобы лицом снова набирает высоту.

Представляю себе, как тяжело удерживать в воздухе тяжеленное тело мускулистого ирейзера. Не мудрено, что и крылья ему нужны здоровенные. Но с такими крыльями можно поставить крест на маневренности, и в воздухе ему с Клыком не совладать. Клык и от природы-то верткий, да еще у ястребов кое-чему научился. И вот, как в ястребином балете, он снова заходит на Ари малым кругом. Тот его даже заметить не успел, а уже получил полновесный удар в скулу. И тут же еще один — прямо в нос. Вижу хлынувшую носом кровь и понимаю, Клык тоже не забыл их прежнего боя.

А Ари, совсем обезумев, идет в контратаку. Выставленные когти рассекают воздух, глаза горят, пасть оскалена.

Это бой равных. Один движим ненавистью ирейзера — другого подогревает жажда мщения. На стороне одного тяжелая сила — другой берет быстротой реакции.

Хотелось вмешаться, помочь, но я понимаю: не стоит влезать в мужские разборки. Покуда с Клыком все сносно, лучше держаться в стороне. Кружу над ними в надежде, что ребята в безопасности и поджидают нас в пещере. Обозреваю горизонт, но, к моему удивлению, ирейзеры исчезли, а их вертушки не появились. Небо чисто — голая сцена, расчищенная для сражения мутанта с мутантом, один на один.

А сражение это Клык, похоже, выигрывает. Ари, конечно, сильнее. Но, видать, жажда мщения может и силу пересилить.

Я вздрогнула, услышав треск костяшек. Это Клык приложился кулаком в ухо Ари. Еще удар — сбоку в ребро — снова треск, теперь хрустнуло сломанное ребро ирейзера. Вижу, как передернулось от боли его лицо. Скорей бы это кончилось, а то Клык вот-вот его прикончит.

Он опять атакует. Хук левой. Ари поворачивается, и кулак Клыка впечатывается прямо ему в морду. Из волка Ари превращается в плоскомордого бульдога.

— Ты… — Клык пытается что-то крикнуть, но задыхается и только снова поддает Ари справа. Тот пытается отступать:

— Кончай… — Он неловко складывает крылья и падает на несколько футов вниз.

Но Клыка уже не сдержать. Он еще раз двинул Ари в ребро, и я слышу, как у того со свистом вылетает из легких воздух. Наконец, зайдя вниз, Клык с силой взмахивает крыльями, ногами вперед врезается Ари в живот, и тут же, развернувшись, отвешивает финальный апперкот. Ари волчком завертелся в воздухе.

Клык, практически без единой царапины, задыхается и обливается потом. С холодным удовлетворением он смотрит, как Ари летит вниз.

Его изувеченное и изуродованное яростью лицо мелькает все дальше, пока его, в конце концов, не скрывают деревья. Нам за шестьдесят футов слышно, как его тело с треском сокрушает ветви деревьев.

— Что, отдал наконец давний должок?

В ответ получаю только сухое молчание. А потом короткое:

— Пора искать наших.

95
По дороге к пещере мы с Клыком постоянно настороже. Откуда нам знать, какие на нас наведены телескопы, кто нас выслеживает и кто преследует. Из предосторожности выбрали самый запутанный, самый потаенный маршрут и, в конце концов, стремительно скользнули сквозь бурелом в пещеру.

— Макс, — радостно бросается обнять меня Надж. Потом вы все обнимаемся, а Тотал подпрыгивает вокруг, захлебываясь возбужденным лаем.

— Они свалили? — интересуется Газ.

— До поры до времени. Клык по первое число накостылял Ари, — коротко рапортую я, но Игги интересуют подробности:

— Как?

— Как-как? Вот так! — И Клык волтузит его, стараясь сдержать довольную улыбку.

— У них с Ари давние счеты, — многозначительно шепчет мне Надж, и я заливаюсь счастливым смехом.

— О'кей! Ребята, у нас возникли новые задачи. Забудьте про поиск родителей. С этим вопросом мы зашли в тупик, и на нем пора поставить точку. К тому же я не готова больше прощаться ни с кем из вас. Как насчет того, чтобы поставить на повестку дня спасение мира?

— Ага, давайте отсюда сваливать, — тявкнул Тотал, глядя на меня снизу вверх.

— Куда? — Надж вопросительно обводит нас всех глазами.

— Я думала на эту тему…

— Флорида, — перебивает меня Ангел.

— Что? Почему Флорида?

— Мне просто кажется, что нам надо во Флориду. — Ангел пожимает плечами. — К тому же там Диснейленд.

— Давайте полетим в Диснейленд, — подхватывает Газзи.

— Бассейны, солнце, тепло. Я уже мысленно там, — мечтательно закатил глаза Тотал.

Смотрю на Клыка. Он разводит руками. И знаешь что, дорогой читатель, у меня у самой нет никакого плана.

Макс, расслабься. Плыви по течению. Где течение, там и приключение.

С каких это пор мой Голос заделался агентом по продаже путешествий? Но его содержательный совет решает дело:

— Ладно. Пускай будет Флорида. Надевайте рюкзаки.

Часть 5 Спасение мира: новая повестка дня

96
— Понятно, значит, у тебя был план. — Джеб наливает себе чашку кофе.

— Был… — мрачно потупившись, подтверждает Ари. Он не очень понимает, сердится Джеб на него или нет. Иногда Джеб вроде спокоен, а потом раз — и взорвется. Ари ненавидит, когда так случается.

— И ты хотел выкрасть Макс для себя?

— Да.

Джеб прихлебывает кофе:

— Зачем же ты хотел это сделать?

Ари пожимает плечами:

— Не знаю. Я просто хочу, чтобы она была со мной. Я устал бегать за стаей. Мне на остальных плевать.

— Но на Макс тебе не плевать? Она-то для тебя важна? Сколько тебе теперь лет?

— Семь. — Еще и это! Джеб никогда не помнил про его день рождения. — Но я уже большой. Больше тебя.

— Да-да, — Джеб нарочно говорит так, как будто это не имеет никакого значения. — Ари, я тобой горжусь.

— Что-о-о?

Джеб поворачивается и широко ему улыбается:

— Горжусь тобой. Горжусь, что ты выбрал именно Макс. Горжусь, что сам придумал план.

Ари кажется, что солнце засветило для него ярче и льет свои теплые лучи только на его голову. А вдруг это ловушка? И он недоверчиво смотрит на Джеба:

— Правда, что ли?

— Конечно, правда! Тебе всего семь, а ты уже думаешь совсем как взрослый. Это удивительно интересно. Знаешь, что я тебе скажу, мне бы очень хотелось посмотреть, куда это нас приведет. Мы выясним, куда подевалась стая, и, как только ее найдем, ты сможешь привести свой план в исполнение.

— Мой план?

— Вот именно. Твой план похитить Макс. Я тебе помогу. Мы займемся остальной стаей, а ты сам, один, должен будешь справиться с Макс. Куда ты собирался ее запрятать?

— В одно место…

— Ну, эти детали мы разработаем позднее. А пока пойди отдохни. Отдыхай, ешь хорошенько, набирайся сил. Мои люди уже выслеживают стаю.

Ари медленно выходит из комнаты… Если это только все правда…

На него нахлынула исступленная радость. Отец ему поможет! Отец сказал, что он им гордится! И он совсем скоро заполучит Макс! Какой же сегодня все-таки особенный день! Как Рождество, день рождения и Хэллоуин вместе взятые!

97
Ты, дорогой читатель, когда-нибудь… Что, я напрасно спрашиваю? Думаю, что нет. Ты никогда не летал с ястребами. Значит, тебе трудно понять, что это такое. Разве что ты плавал вместе с акулами, и не в парке Мир Моря, а в открытом океане. Это еще с полетом с ястребами может как-то сравниться.

Смотрю на Надж, на ее безмятежное лицо, на развевающиеся за спиной волосы. Мы только что пересекли границу Виргинии и Северной Каролины. Под нами поднимаются Аппалачи, но здесь совсем нет остроконечных вершин, не то что в Скалистых Горах. Аппалачи — это старые-престарые горы, и их сровняло время. Видишь, дорогой читатель, я еще не забыла школьные уроки географии. И даже могу применить их на практике.

Мы летим на такой страшной высоте, что даже воздух здесь сильно разрежен. Близкое солнце печет наши спины и крылья, и куда ни кинешь взгляд, всюду вокруг бескрайнее синее небо. А лучше всего то, что мы примкнули к стае ширококрылых ястребов.

Они сперва разлетелись кто куда, недоумевая, что это за непрошеные уроды с крыльями, но потом осторожными кругами слетелись назад. И теперь мы парим вместе с ними. Нас шестеро, и их двенадцать. На всякий случай я уже нашипела на Тотала, сиди, мол, не высовывайся, и чтоб ни звука. Он забился к Игги подмышку, подрагивая черным носом и перебирая лапками в воображаемой погоне.

— Ништяк! — Газман наклоняет одно крыло, описывая вокруг нас огромный круг.

Душа у меня поет. Всего каких-то два часа назад мы с гиканьем удирали с Анниного двора от высыпавших из грузовиков ирейзеров. А теперь мы свободны, дышим чистым пьянящим воздухом, и летящие рядом с нами существа — их бесстрашие, гордая красота, изысканная грация, их мастерство полета — нам лучший пример для подражания. Пускай мы совсем другие, нельзя не стремиться хоть немного быть на них похожими.

После ирейзеров, неуклюжих, тяжелых хищных идиотов с крыльями, глаз отдыхает, и меня переполняет благодарность Создателю за существование этих птиц.

— Может быть, можно остаться жить с ними, — мечтает Надж.

— Ага, ты ведь у нас обожаешь сырых белок и свеженьких змей, — дразнит ее Газ.

— Ой, совсем забыла! Только не это!

— Так или иначе, друзья мои, с ними мы жить не можем, — я подаю голос авторитетного начдива, — у нас впереди дальняя дорога.

— Вы же говорили, что мы летим во Флориду, —высунулся Тотал.

Ястребы уже привыкли к нашему говору, но на голос Тотала насторожились. Некоторые из них, слегка опустив перья и тем самым изменив свое положение в потоке воздуха, подлетели поближе проверить, что происходит.

Поняв их прием, не могу удержаться и повторяю его до тех пор, пока наконец и мои перья не работают столь же эффективно.

Вылетаем за территорию их стаи, и они провожают нас громким гортанным клекотом. Один за другим мы отделяемся от них, поднимаясь вверх широкими симметричными кругами, а потом перестраиваемся своей короткой и ровной цепочкой.

— Похоже на синхронное плавание, — довольно замечает Газман.

— Нет, это как показательные выступления самолетов на аэросалоне, — возражает ему Игги. — За ними еще потом в небе тянутся разноцветные хвосты. Мы тоже так можем. Только нам для этого кое-чего достать нужно.

— Вот именно, — у Газа разбушевалось воображение. — Серу, например, и…

— И уж тогда-то вся наша «затихорись и не высовывайся» тактика полетит в тартарары. — Кому еще, кроме меня, возвращать их к реальности?!

— Ладно, не будем… — мычит Игги.

И вечно-то я должна их разочаровывать. Ненавижу свою командирскую роль.

— Может, когда-нибудь после… А пока перестройтесь-ка вертикальным строем. — И я первая начинаю маневр. Клык встает прямо подо мной, внимательно рассчитав положение моих ног. Это его персональная паранойя — он терпеть не может прикасаться к чему-нибудь в воздухе.

Под ним Игги, а дальше Газ, Надж и последняя, в самом низу, как белое облачко, — Ангел. И вот все мы шестеро летим совершенно синхронно, и на облака падает от нас одна единственная неделимая тень. Классно!

Не находишь ли ты, проницательный читатель, что кайф наш что-то подозрительно затянулся? Я имею в виду, что никто не позволит мне нежиться в этом неземном блаженстве больше двух минут. Так? Да уж конечно. Тогда слушай, что дальше произошло.

Газзи затеял повозиться и неожиданно дернулся вверх — выбить Игги из равновесия. Ничего нового в этом нет — обычные Газовы штучки и любимая всеми нами игра. Мы миллион раз в нее играли, и нам все не надоело. Мы бы все и сейчас с радостью ее подхватили, если бы Игги не держал в руках… ну, например… говорящего щенка-мутанта.

Но он держал.

И, когда Газ в него впился, пес пулей вылетел в открытое небо. И тут же с отчаянным визгом стал падать, как черный кусочек угля, вниз, сквозь облака, прочь из виду.

98
Ангел рванулась к Тоталу, но он пролетел мимо, и ее пальцы, едва коснувшись его шерсти, сжали пустоту.

— Тотал! — жалобно закричала она, и мы услышали его ответный удаляющийся горестный вой.

«О черт!» — бормочу я себе под нос и ныряю вниз, наказывая Клыку на лету:

— Если я не вернусь через две минуты, не разрешай Ангелу снова заводить собаку!

Плотно сложив крылья, перехожу в свободное падение.

— Макс, лови Тотала! — в панике кричит мне вдогонку Ангел.

Она что, думает, что я кубарем валюсь в облака для собственного удовольствия?

Люди вечно фантазируют о том, как можно прокатиться на облаке, посидеть на облаке, на облаке то, облако это. На самом деле, облако всегда означает сырость и почти всегда — холод. К тому же в облаке ничего не видно — сплошная серая муть. Так что по шкале развлечений я никакому облаку особенно много очков не дам.

Короче, лечу я себе на звук Тоталова воя. Внезапно серая муть проясняется, и я вижу внизу зелено-коричневую землю. И еще что-то белое.

— А-а-а! — с криком вылетаю из облака — и прямиком на планер, чуть не проломив ногами его тонкую обшивку. Стремительно поджимаю колени, резко раскрываю крылья и выруливаю в сторону, только слегка царапнув планеру крыло. Пара мощных взмахов, и я ухожу вверх, подальше от его траектории. Глайдеры практически бесшумны. А что, если бы я вылетела прямо перед его носом… Я-то думала, что всегда услышу свист ветра в крыльях самолета, пусть даже маленького, пусть даже самой обтекаемой формы. Но попробуй-ка уловить какие-нибудь звуки в свободном полете да еще на расстоянии. Вот мне и урок на сегодня — будь готова к любым неожиданностям.

Тотала больше не слышно. Вот непруха! Вглядываюсь вниз. Убираю крылья. Неужели я его упущу! Придаю себе дополнительное ускорение и на предельной скорости пикирую к земле. Внезапно в поле зрения оказывается черная точка. Она стремительно увеличивается до размеров… Тотала.

Он по-прежнему протяжно скулит. Нацеливаюсь на него. Последний рывок. Хватаю пса в охапку и круто выхожу из пике за каких-то двести футов от скалистого горного кряжа. От моих резких маневров крылья тяжелые, как каменные. Поднимаю лицо к солнцу. Проверяю, свободно ли надо мной небо, и только потом бросаю взгляд на Тотала.

Он плачет. Крупные слезы катятся по черной шерстке.

— Ты спасла меня, — захлебывается он. — Я же не умею летать. Я бы разбился. Но ты меня поймала.

— Не могла же я тебя упустить, — я бодро утешаю его и чешу за ушком. Все еще рыдая, он благодарно облизывает мне обе щеки. A вот это уже лишнее.

Вся моя стая кружит надо мной. Клык чуть ли не привязал к себе Ангела, которая беспокойно смотрит вниз. Едва завидев меня, она бросается навстречу.

— Ты его поймала! Тотал спасен!

Тотал ерзает у меня на руках, и я осторожно отдаю его Ангелу — пускай обнимутся. Он весит половину ее веса, и долго ей его не удержать. Но сейчас им совершенно необходимо пролить друг у друга на груди слезы облегчения. И пусть он лучше ЕЕ лижет. Я брезгливо вытираю щеки о свитер.

Про слезы я, дорогой читатель, для красного словца сказала, потому что из любого из нас слезу выдавить практически невозможно. И Ангел тоже на редкость стоически переносит любые беды. Тем более, для своих шести лет. Но сейчас она плачет. Плачет, потому что едва не потеряла существо, к которому крепко привязана. Не знаю, радоваться ли такой привязанности? Сомневаюсь… Он, конечно, ничего себе. Но что мы про него знаем? Я даже не до конца уверена, что ему доверять можно. Или мне самой. Точнее, моему чипу.

— Тотал, Тотальчик! — рыдает Ангел. — Ты даже не представляешь, как я перепугалась!

— Это ты перепугалась? — он глубже зарывается ей в руки, — я думал, от меня мокрого места не останется.

— Хватит вам нежничать. Давай его мне, не дай бог, уронишь. — Щенок боязливо переползает в протянутые руки Клыка и цепко пристраивается на сгибе его локтя:

— Мне нужны крылья, мои собственные. Тогда ничего подобного не случится.

Именно этого мне не хватает для полного счастья. Летающей говорящей генетически модифицированной собаки!

99
— Наконец-то, наконец-то! — Входя в двери «Бест-Марта»,[24] Ари чувствует себя большим и сильным. Отец разрешил ему заполучить себе Макс. Она достанется только ему. Он сделает все, чтобы ей понравиться. Он заставит ее полюбить себя. Он вспоминает, как они дрались в туннеле нью-йоркской канализации. Вот был ужас. Кажется, Макс тогда его ненавидела. Но теперь они станут друзьями. Скоро. Совсем скоро.

В «Бест-Марте» было полно народу. Атланта вообще большой многолюдный город. В ожидании темноты Ари и пара подразделений ирейзеров расположились в дешевой гостинице на шоссе в дальнем предместье. Ари решил воспользоваться случаем и отпраздновать свои достижения.

Он осмотрелся. Какой огромный универмаг. Здесь слишком ярко. Слишком жарко и слишком людно. Сбросить бы на такое местечко бомбу побольше. Вот бы костер получился! Это, конечно, вполне осуществимо. Но может окончиться неприятностями. Опять… И лекцией на тему: «Сколько можно привлекать к себе внимание». Очередной… Внимание ему, понимаешь, не привлекай! А крылья? А морда, которая то и дело превращается в волчью? Сам попробуй со всем этим «не привлекать внимания».

Ладно, местечко все равно неплохое. Добра всякого — завались! Он, Ари, вполне заслуживает что-нибудь покруче! Что здесь? Отдел одежды. — Скучища!

Дальше. Секция для автомобилистов? Посмотрим-посмотрим! — Скучища! — Одни масла да очистители для ветрового стекла.

А тут уж совсем… Отдел нижнего белья. И вон тетка! Стоит и лифчик у всех на виду держит! Совсем спятила, дура! Ари повернулся и чуть не бегом кинулся прочь.

И вот, наконец… Что же это лучший отдел в самый конец запихали? Электроника! При виде ряда теликов сердце у Ари быстро-быстро заколотилось. Тридцать или даже больше. И все настроены на один канал. Сиди и смотри себе целый день. Шикарно! Но это еще не все. Ряды аудиосистем, iPhопеов без счета, вокмены, МР3 плейеры. Можно музыку без конца слушать.

Но тут он увидел… Вот оно… Вот как раз то, что ему нужно — геймбой! Целых восемь цветов выставлено! И все к полке стальным шнуром присобачены. А рядом телик ролики для разных цветов крутит. На каждый цвет свои приключения. Голубой — серфинг; красный — как сбежать из телевизора; у серебряного — приключения с татуировкой. Классная вещь! Ничего лучше Ари в жизни не видел. Стоит и смотрит, как завороженный.

— Кхе-кхе, сэр! — Перед Ари стоит продавец в красном форменном жилете. — Вам помочь? Эти штучки так и летят с прилавка. Ходкий товар. Хотите посмотреть?

— Давай!

Продавец растерянно заморгал при звуке Ариного голоса, от бесконечных превращений в волка и обратно ставшего утробным и хриплым. Однако он быстро пришел в себя и изобразил на лице улыбку:

— Конечно-конечно. Сейчас. Вам какой цвет? У каждого свои достоинства. Так что цвет, пожалуйста, выбирайте на ваш вкус.

Он достал из кармана позвякивающую связку ключей.

— Мне красный. Там, где из телика удирают.

— Мне тоже красный нравится, — продавец позвенел ключами в поисках нужного и отсоединил красный геймбой от провода. — У него все усовершенствованные характеристики, включая… Эй, сэр, послушайте! Вы куда?

Но Ари уже шагает вдоль прохода к выходу.

— Сэр! Стойте! Выносить товар с витрины за пределы отдела строго запрещено. Если вы хотите купить, я сейчас позвоню, и вам вынесут товар со склада.

Его голос зудит над головой у Ари, как писк надоедливого комара. Но Ари уже открыл геймбой и нажал на кнопку. Экран проснулся к яркой разноцветной жизни, и Ари заулыбался.

Догнав его, продавец схватил его за руку, но мгновенно отлетел в сторону. Ари пробежался по игровому меню и выбрал себе игру. Перед ним вырос еще одни чувак, побольше. Встал у него на дороге и скрестил руки:

— Надеюсь, вы не собираетесь… — начал он, но Ари выбросил вперед кулак и, не глядя, ему врезал. Чувак выдохнул и сел на пол.

Ари вышел на улицу, послушно открыв дверь с надписью «Выход». Сигнал тревоги запел тоненьким голосом: «Вы активировали нашу сигнализа…» Больше с парковки перед универмагом Ари уже ничего не было слышно. К тому же он с головой ушел в геймбой, осваивая кнопку за кнопкой. Замечательный сегодня выдался день. На языке вдруг завертелась его любимая песенка, и он напевает себе под нос про то, как «мальчи-ишечке-е удало-о-о-му тетьки-дя-а-а-адьки не указ, эх-ма».

У него теперь есть Геймбой. Который он сам себе раздобыл. Ему никто не нужен. Он сам может о себе позаботиться.

Интересно, что это за суетня у него за спиной? Ари поворачивается и видит охранника с дубинкой и четырех сотрудников универмага в жилетах такого же красного цвета, как их лица. Ари вздыхает: Ну почему надо вечно все усложнять? Лично он сейчас все быстренько упростит.

Крутанувшись на месте, он оволчился. Как всегда, это было неприятно, как будто его растягивали в разные стороны, пока не выскочат все суставы. Челюсть вытянулась, глаза пожелтели, из десен вылезли длинные острые клыки. Он высоко поднял волосатые лапы, в одной из которых не к месту продолжал сжимать красный Геймбой.

— Р-р-р-р-р! — Он сто раз практиковал эту рожу перед зеркалом: выставленные вперед когти, звериный оскал, злобное выражение, устрашающий рык. Получалось убедительно. Вот и сейчас он вполне достиг желаемого результата: все замерли и в один голос ахнули от испуга.

Ари усмехнулся, прекрасно отдавая себе отчет в том, какой устрашающий эффект производит его волчья усмешка. Такая ужасная, что и в страшном сне не приснится.

— Р-р-р-р-р! — снова рыкнул он, еще дальше вытягивая страшные когти.

Дело было сделано. Служащие разбежались, а охранник схватился рукой за сердце и стал белым, как простыня.

Ари заржал и двинул с парковки. Отошел подальше, где никто его не увидит, развернул свои неуклюжие крылья и поднялся в воздух.

Отличный он раздобыл себе Геймбой!

100
В ту ночь мы сделали привал в штате Джорджия в Парке Генерала Коффе неподалеку от города Дуглас. Мы с Клыком обшарили окрестности и отыскали подходящее углубление в скале.

— Смотри, — говорит Клык, — это, конечно, не пещера, но на одну ночь сойдет.

Я согласна:

— Ветер нас здесь не достанет, а дождя, скорее всего, не будет. Вон небо какое ясное.

Я уже собралась пойти позвать ребят, но Клык кладет руку мне на плечо:

— Ты что-то не в себе. Что там у Анны случилось?

Вот так. Всего несколько слов — и весь этот трудный длинный день опять встает у меня перед глазами: ловушка в школе, полной врагов, учителя, Пруит; Сэм, смахивающий на ирейзера; побег из Анниного дома с сознанием того, что это она повинна в нашей исковерканной бесприютной жизни.

На меня вдруг навалилась ужасная усталость.

— Ничего особенного там не произошло. Все как всегда. — И это сущая правда.

— А во Флориде что? Чего это Ангелу вдруг туда потребовалось?

— Понятия не имею. Может, в Диснейленд захотелось. А ты думаешь, за этим что-то стоит?

Он нахмурился и покачал головой. Замечаю, что у него снова отросли волосы после хиповой нью-йоркской стрижки. С тех пор как будто сто лет прошло.

— Не знаю, — говорит он. — Не знаю, что и думать. И вообще, я устал все время размышлять на эти темы.

— Как я тебя понимаю. — Я растираю виски. — Искать родителей, пытаться распутать историю с белохалатниками. Опять же спасение мира и так далее. Я тоже от всего этого устала.

Клык на мгновение отводит глаза:

— Я готов обо всем забыть. Смотри, что с Игги получилось. Я теперь ничего знать не хочу. Я хочу только перестать все время бежать. И мне не хватает места, где можно было бы спокойно писать мой блог.

— Давай подумаем, можем ли мы где-то осесть и как это устроить? Смотри, Флорида неплохое место. Оттуда можно пересечь океан. Найти где-нибудь необитаемый остров… — Стоит этот вариант в деталях изучить — чем больше я про это думаю, тем гениальней кажется мне моя идея. — Мы будем в безопасности. Можно будет расслабляться и бездельничать на пляже. Кокосовых орехов будет вволю, а Ангел будет разговаривать с рыбами и убеждать их выпрыгнуть на берег нам на обед. Вот будет благодать!

Идиотка! Размечталась! Совсем забыла о реальной действительности. Наверное, это от отчаяния…

101
— Давай еще разок, — упрашивает Игги, но Газман упорно отказывается:

— Не буду.

— Последний разок.

— Нет, так неинтересно. Ты всегда выигрываешь с первого хода.

Переглядываюсь с Клыком:

— Игги вроде совсем оправился.

Клык согласно кивает. Из нас всех Игги в последнее время больше всех досталось. Мы взаправду нашли его родителей. Настоящих. А они оказались предателями. Все надежды, все Иггины мечты, что в один прекрасный день его родители примут его с распростертыми объятиями, примут таким, какой он есть, слепым, превращенным из человека в «генетически трансформированную форму жизни», все они будто стали реальностью. И сразу рассыпались в прах.

Если совсем не знать, что счастье возможно, — это еще ничего. А так, как у Игги, — много труднее. Он с тех пор, как вернулся, все молчал. Ничего не рассказывал и не жаловался. Только был как в воду опущенный. Поэтому его сегодняшние препирательства с Газом страшно меня радуют. Видно, Игги приходит в себя, и жизнь входит в нормальное русло.

— А сколько нам еще до Флориды лететь? — спрашивает Надж. — Мы правда в Диснейленд пойдем? А знаменитостей каких-нибудь увидим? А «Дом на дереве швейцарской семьи Робинсон»[25] посмотрим? А еще я хочу посмотреть Красавицу и Чудовище и взять у них автографы. Я очень-очень хочу в дом на дереве…

Я поднимаю руку:

— Хватит-хватит. Остановись. Я надеюсь, что мы пойдем в Диснейленд. Но нам сначала надо туда добраться и проверить, безопасно ли там. А пока мы только пересекли границу Джорджии и Флориды. Так что…

— Смотрите, океан! — кричит Газ и показывает на восток. Там, сколько хватает глаз, без конца и без края простирается серо-голубое пространство. — Давайте спустимся на берег. Пожалуйста! На одну минуточку!

Раздумываю на эту тему. Берег океана уже однажды стал для нас и большой радостью, и большим несчастьем. И теперь я пытаюсь слабо возразить:

— Но сейчас почти зима.

— Какая зима во Флориде! Здесь вода не холодная, — недавние противоречия отнюдь не мешают Игги поддержать Газа.

Вопросительно смотрю на Клыка. Что он скажет? Но он смущенно отворачивается, мол, как скажешь, так и будет.

Макс, не отвлекайся. Сосредоточься на достижении цели. — Приветствую тебя, мой внутренний Голос. Не могу удержаться и не возразить мысленно этому нахалу: «Это я-то не сосредоточена? Только и делаю, что сосредоточиваюсь!» В ответ он только вздыхает:

Если летишь во Флориду, так и лети во Флориду. Поставь себе цель — ей и следуй. Когда спасаешь мир, нельзя делать передышки на всякие развлечения.

Достал! Он меня совершенно достал. И это решило дело.

— Ребята! Все хотят на пляж?

— Все, все! — вопит Газзи, и ему счастливо подпевает Ангел:

— Все, все!

— Я — за, — тявкнул Тотал, сидя на руках у Клыка.

О Надж и Игги и говорить не стоит.

— Ну, значит, айда на пляж! — И я описываю большую плавную дугу, заходя на восток.

Макс, не будь ребенком. Ты бунтуешь, просто чтобы сделать мне назло. Нельзя восстать против собственной судьбы. Тебе предстоит свидание с роком. Нельзя на него опаздывать!

Откидываю с глаз прядь волос. Это что, цитата из фильма? Или меня ждет тайное свидание? Я как-то не припомню, чтобы какой-нибудь «рок» прислал мне приглашение. Я даже и телефончика своего ему не давала.

Голос никогда особо не выдает своих эмоций. Так что тайное раздражение в его тоне я, может быть, себе просто напридумывала: Макс, рано или поздно ты все это начнешь воспринимать всерьез. Если бы речь шла только о твоей жизни, никто бы и бровью не повел — делай, как хочешь. Но речь идет о спасении всех людей. О спасении жизни на земле.

Почему-то это меня проняло. Он, кажется, наступил на какую-то мою любимую мозоль. Подбородок у меня упрямо подался вперед. Замолчи! Ты у меня в печенках сидишь! Ты и твой так называемый рок! Я веду себя, как ребенок, потому что я и есть ребенок! Вернее, под-рос-ток! Вот и оставь меня в покое!

Глаза и так все время горят от ветра, а тут еще чувствую, как на них наворачиваются слезы. Я больше не могу! В кои веки раз выдался один сносный день, а этот проклятый Голос опять навалил на мои плечи все мировые проблемы и все испортил.

— Эй! — смотрю вверх и вижу, что Клык наблюдает за мной. — У тебя голова снова болит?

Киваю, вытирая глаза, и чувствую, что сейчас взорвусь:

— Ужасно, страшно болит! — Оказывается, я почти кричу, и ко мне поворачиваются сразу пять голов. Надо срочно от них отвалить, пока я совсем не разоралась без причины. Спасибо моей сверхзвуковой скорости. Я в мгновение ока скрываюсь из виду.

102
— Встретимся на берегу, — бормочу я Клыку, слегка ссутуливаюсь и набавляю скорость. Стая остается далеко позади, ветер хлещет в глаза. Смешно, но от такой скорости мне вдруг представилось, что я — настоящий супермен, и даже захотелось, как он, разрезая воздух, выставить вперед руки.

Ну и выставлю! Хрен с ним! Все равно меня никто не видит! Складываю руки перед собой и чувствую себя стрелой, пронзающей небеса.

Через четыре минуты я уже на пляже. Торможу, сбавляя скорость. Не рассчитав, врезаюсь в песок, бегу, увязая в нем ногами и, в конце концов, падаю лицом вниз. Медленно встаю, отплевываясь и отряхиваясь. Все тело горит, и я стягиваю свитер.

Остальные прилетят минут через двадцать — у меня еще есть время побыть одной и успокоиться. Бреду по берегу, не закрывая крыльев, — пусть охладятся немного. Меня переполняет дикая смесь отчаяния, гнева и страха.

— Я даже не знаю, КАК спасти мир, — говорю я вслух и слышу, как нелепо и жалко звучат мои слова.

Тем, что ты живешь. Своей силой. Тем, что тебя не сломить, — отвечает Голос.

Да замолчишь ты или нет? — я с такой силой поддаю ногой кусок выброшенного из воды дерева, что он, взлетев, исчезает из виду.

Все. Я на пределе. Окончательно на пределе. С меня хватит. Бегу к воде, шаря глазами по песку. Ага… Вот именно то, что мне нужно, — обломок раковины, острый с одного края, как хорошо заточенный нож.

Пора избавиться от чипа. Уверена, Голос сидит в чипе. Не будет чипа — не будет и Голоса. Иначе он никогда не даст мне покоя. До скрежета сжимаю зубы и начинаю разрезать себе предплечье в том месте, где я видела чип три жизни назад, на рентгене у доктора Мартинез.

С первым же надрезом из руки сильно хлынула кровь, а в глазах потемнело от боли. Стиснув зубы покрепче, врезаюсь глубже. Вся рука в крови. Чтобы вытащить чип, придется перерезать вены и сухожилия. Доктор Мартинез говорила, что если пытаться его достать, может перестать действовать вся рука.

Ну и пусть!

Позади меня раздается топот бегущих ног. Шуршит песок — кто-то резко затормозил. И вот надо мной задыхается Клык.

— Какого черта ты здесь делаешь? — орет он и, схватив меня за руку, выбивает из пальцев ракушку. — Совсем спятила?

Вперяюсь в него побелевшими от боли и гнева глазами, но тут вижу приближающуюся к нам стаю. И вдруг я вижу себя их глазами, сидящей на окровавленном песке, с окровавленной рукой и зияющей раной. Как же они перепугаются! Что я наделала?!

— Я просто хотела чип достать, — робко пытаюсь объяснить свои нелепые действия. Смотрю вниз под ноги, и мне кажется, что мне тысяча лет. Всего неделю назад я была четырнадцатилетней девчонкой, впервые поцеловавшейся на первом свидании. А теперь я снова мутант и бегу от судьбы, накрывшей меня своей сетью.

— Да ты хоть видишь, где ты режешь?! — продолжает орать Клык. — Идиотка, ты же сдохнешь от потери крови!

Он отбросил мою руку и полез в рюкзак. Секунда — и он безжалостно сыпет антисептик прямо мне в рану.

Уставившись на меня большими круглыми глазами, Надж опускается рядом со мной на песок:

— Макс, что ты хотела сделать? — как и все остальные, она ошарашена и испугана.

— Я только хотела свой чип достать, — шепчу я.

— Забудь про это думать, — сердится Клык, бинтуя мне руку. — Где сидит, там пусть и остается. Тебе так легко не отделаться. Умирать будем все вместе. И ты с нами.

Смотрю на него: лицо побледнело от гнева, на скулах ходят желваки. Я его напугала. Я их всех напугала. Я им для того нужна, чтобы решения находить, а не проблемы создавать. У меня нет никакого права осложнять положение.

— Простите меня, — с трудом выговорила я и… горько расплакалась.

103
По пальцам одной руки можно пересчитать, сколько раз ребята видели, как я плачу. Им нужна моя сила духа и воли — и я научилась прятать свои чувства и скрывать эмоции. Неуязвимая Макс, Макс — спасительница мира. Не думаю, что за все первые шесть лет своей жизни Ангел видела, как я плачу. А за последние месяцы? Только и делаю, что реву белугой.

У меня даже нет сил убежать от них и спрятаться. Так и сижу на песке, закрыв лицо руками. А боль в разрезанной руке совершенно нестерпима.

И вдруг меня обнимают сильные, ласковые руки и нежно прижимают к жесткому плечу. Клык. Складываю крылья и, уткнувшись ему в грудь, рыдаю до изнеможения. Следом за Клыком и все остальные принимаются гладить меня по голове, по спине, по плечам. Всхлипывая, слышу, как все они, кто как может, стараются меня успокоить:

— Тихо, тихо, не плачь.

— Не переживай, все в порядке.

Ничто в этом мире не в порядке. Кроме того, что все мы вместе.

Не знаю, сколько продолжается эта трогательная сцена. Но в конце концов мои рыдания стихают, слезы высыхают, и я понимаю, что насквозь промочила Клыку рубашку.

Господи, стыд-то какой. Командир называется. Разнюнилась, как ребенок. Кто меня теперь послушает, если я такая слабачка. Хлюпнув носом, выпрямляюсь. Я, поди, выгляжу, как после железнодорожного крушения. Клык молча меня отпускает. Медленно обвожу глазами стаю, но на него смотреть боюсь.

— Простите меня, ребята. — Голос у меня совсем охрип.

Тотал подошел, пристроил голову на колене и всепонимающе на меня смотрит.

— Макс, мы вполне могли бы обойтись и без пляжа. — Газман, похоже, почему-то чувствует себя виноватым. Я полузадушенно смеюсь и протягиваю руку потрепать его волосы.

— Пляж тут, Газзи, совершенно ни при чем. Меня всякие другие проблемы достали.

— Какие проблемы? — спрашивает Игги.

Я тяжело вздыхаю и вытираю глаза.

— Всякие. Например, Голос у меня в голове. Погони вечные. Школа. Анна. Ари. Джеб. Они все заладили, что я должна мир спасти. А как? От чего? Откуда мне знать…

Ангел наклоняется и гладит меня по коленке.

— Понимаешь, когда все взорвется, почти все люди погибнут. Мы тогда будем самыми сильными и сможем улететь, найти землю, которая не взорвана и не контани… комтаними…

— Контаминирована? — помогает ей Игги, и Ангел кивает.

— Ага, это самое, контаминирована. И тогда мы сможем жить, когда все остальные люди исчезнут.

104
Сказанное Ангелом производит эффект разорвавшейся бомбы. Воцаряется гробовое молчание. Мы все на нее уставились.

— А-а-а где ты это услышала, моя хорошая?

Ангел снова села на колени и водит пальцем по прохладному мокрому песку.

— В Школе. Я не должна была слышать, но ты же знаешь… Они все так думали. — Она, очевидно, не придает своим новостям особого значения и начинает копать ров для песочного замка.

— А кто это собирается мир взрывать? — с негодованием спрашивает Газ.

Ангел пожимает плечами:

— Ой, многие могут. Страны разные и тому подобное. У них есть большие бомбы. Но белохалатники в Школе думали, что взорвет по-настоящему только одна компания. Бизнес-компания. Они думают, что она почти весь мир взорвет. Но только случайно.

Очень интересный поворот событий.

— И что же это за компания? — осторожно спрашиваю Ангела.

Она напряженно всматривается вдаль и сводит брови.

— Нет, не помню. Что-то похожее на название оленя. Или газели. Можно, я пойду купаться?

Даже не понимая, о чем она просит, рассеянно разрешаю:

— Иди, иди.

Она довольно достает из рюкзака купальник и бежит за Тоталом в воду. Не проходит и двух секунд, а он уже вернулся и отряхивается, обрызгав всех нас:

— Вода холоднющая. — Он поднимает нос, нюхает воздух и идет исследовать прибрежные камни.

Газ, вопросительно посмотрев на меня и получив ответный кивок, рванулся к воде, на ходу сбрасывая одежду. Игги и Надж ушли подальше и сели на большой валун у самой воды. Покопавшись в рюкзаке, они выудили оттуда по паре протеиновых брикетов.

— Ну, и как тебе это нравится? — спрашиваю я Клыка, когда мы остались одни.

Он недоуменно трясет головой, запихивая остатки бинтов обратно в рюкзак.

— Да, это сюрприз!

— Интересно, как долго она про это молчала? И почему вся эта история не всплыла раньше?

— Потому что ей всего шесть лет, и ее главная забота — это ее плюшевый мишка и ее собака. Плюс, мы даже не можем точно сказать, понимает она вообще, что именно она там услышала. Велика вероятность, что она все напутала.

Я задумываюсь.

— Даже если она перепутала детали, сама идея, что мир может взлететь на воздух, вполне правдоподобна. И то, что нас создали как образец генотипа, способного пережить катастрофу. Все вполне сходится с тем, что твердит мне Джеб.

Клык глубоко вздыхает:

— И что нам теперь делать?

— Не знаю. Надо подумать.

Мы какое-то время молчим. Руку ужасно дергает.

— Ну а это ты с чего затеяла? — спрашивает наконец Клык.

Притворяться, что я не понимаю, о чем он, бесполезно:

— Я просто страшно устала. Голос мой совершенно меня достал. Трендел без конца про мою судьбу да про рок, и как я должна мир спасать. Вот меня и зашкалило.

Никому другому я бы ни за что в этом не призналась. Я стае все рассказываю. И про Голос, и про все. Но то, что я не знаю, как со всем этим справиться, — ни-за-что и ни-ко-му! Только Клыку.

— Я на одном адреналине, на одном возбуждении живу. У меня никакого плана и в помине нет. Каждый день только одна задача, чтобы мы все живы были и все вместе. А теперь на меня все эта обрывочная информация навалилась, все эти обрывки и обломки. И ничто не складывается. Никакой общей картины не получается. Мне одной все это не по силам.

— Ари, Джеб и Анна, и Голос? Их ты называешь обрывки и обломки?

— Вот именно. Их и все-все, что с нами случилось с тех пор, как мы оставили наш дом в горах. Я совсем не знаю, что делать. Совсем. И даже притворяться больше не могу.

— Давай бросим все к черту. Найдем остров. Отгородимся от мира.

— Звучит, конечно, заманчиво. Но ведь надо и остальных убедить. Младшие, скорее всего, все еще надеются родителей найти. А я теперь еще думаю, что это за компания такая, про которую Ангел слышала. Давай так: ты нам будешь остров подыскивать, справки наведешь, а я сосредоточусь на всем остальном?

Никогда я еще ни с кем не делила свои лидерские обязанности до такой степени. Но, знаешь что, дорогой читатель, мне такое разделение очень даже понравилось.

— Ладно, давай.

Потом мы смотрели, как Ангел и Газзи играют в прибое. Удивительно, как им только не холодно. Но они даже мурашками не покрылись. Игги и Надж бродят вдоль берега. Надж собирает разные ракушки и дает их Игги — потрогать и понять, какой они разной формы. Мне хочется, чтобы время замерло. Здесь и навсегда.

Мне еще кое-что надо сказать Клыку:

— Прости меня за это и за то, что раньше…

Он смотрит на меня исподлобья. Глаза у него такие же темные и такие же непроницаемые, как и всегда. … И отворачивается к воде. Никакой другой реакции я от него и не ожидаю. Клык никогда…

— У меня чуть инфаркт не случился, — говорит он тихо. — Когда я тебя увидел, всю в крови…

И он запустил камнем далеко-далеко вдоль берега.

— Я больше не буду.

— Пожалуйста, не делай никогда никаких глупостей.

— Не буду, не бойся.

Что-то резко изменилось в это мгновение. Только я еще не знаю, что.

— Эй, — кричит нам Ангел, стоя по колено в воде. — Я могу разговаривать с рыбами.

Еще и с рыбами? Это что-то новенькое.

105
— Ты можешь что? — Я поднимаюсь на ноги и иду к воде.

— Я могу разговаривать с рыбами! — Вода ручьями стекает с ее длинного тощего тела, и она радостно смеется.

К нам присоединяется Клык:

— Тогда пригласи парочку нам на обед.

А Газзи, как пес, трясет мокрой башкой:

— Врешь! Заливаешь!

— И ничего я не вру. Я вам всем сейчас покажу. Смотрите! — и она ныряет обратно в воду.

Тем временем подгребают и Надж с Игги. Так что мы все в сборе для демонстрации.

— Я издалека не ослышался? — переспрашивает Игги. — Она теперь и с рыбами еще что ли разговаривает?

Вдруг на поверхность воды у самого берега всплывает шестифутовая акула. Пасть разинута, и от Газа она — на расстоянии вытянутой руки. Никто из нас не издал ни звука — так уж мы запрограммированы, не вопить в опасности. Но в глазах у всех застыл ужас.

Прыгаю в воду, хватаю Газзи и тащу на берег. Он окаменел от страха и еле волочится. Меня преследует мысль, что мою ногу вот-вот оттяпают смертоносные челюсти.

Тут и Ангел выныривает. Там не глубоко — всего только по грудь — она вполне сможет взлететь. Сигналю ей молча, давай немедленно вверх. Но она только хохочет.

— Не бойтесь, мы с ней уже подружились. Она просто приплыла поздороваться.

Акула сделала круг и уже совсем близко к Ангелу. Сердце у меня в пятках. А вдруг она только думает, что может разговаривать с рыбами.

— Давай, покажи им! Помаши им плавником! — говорит Ангел акуле, и я готовлюсь взлететь и вырвать ее прямо из страшной зубастой пасти.

Но тут, прямо у нас на глазах, акула буквально ложится на бок, высовывается из воды и слегка шевелит плавником.

— Ни хрена себе! — выдыхает Газман. Решаю признать это выражение восторга вполне допустимым. На сей раз ради исключения.

— Будьте любезны, нельзя ли и меня посвятить в то, что там происходит? — сердится Игги.

— Ангел только что заставила акулу помахать нам плавником, — все еще задыхаясь, объясняет ему Надж.

— А… ка…?

Еще три акулы выплывают к Ангелу на мелководье. И все четыре разом встают на хвост и трясут плавниками.

Ангел веселится:

— Что, здорово? Поверили мне теперь?

Тотал скачет у моих ног, взрывая песок маленькими коготками:

— Ништяк! Клево! Пусть еще разок подпрыгнут.

Колени у меня ватные. Мне бы сесть.

— Очень даже интересно, моя девочка, — говорю я заплетающимся языком. Но стараясь казаться спокойной. — Только лучше попроси их теперь уплыть поскорее.

Ангел наклоняется, что-то говорит акулам, и они медленно разворачиваются мордами в океан.

— Ты гений, — говорит Тотал Ангелу. Она выходит из воды, он лижет ее коленку и тут же плюется:

— Фу, соленое.

— Значит, Ангел может разговаривать с рыбами, — подытоживает Игги. — Только скажите мне, какой в этом прок?

106
Пора двигаться дальше. Скоро уже стемнеет, а нам еще надо найти пристанище на ночлег. Большинство моих сверстников суетятся по поводу очередной контрольной по математике или из-за того, что папаша с мамашей не дают им вволю потрепаться по телефону. У меня другие заботы: пропитание да крыша над головой. Должен же кто-то обеспечивать стае маленькие радости жизни.

Летим над северной Флоридой. Вдоль всего побережья миллион мерцающих огоньков домов, магазинов, машин, движущихся по дорогам, как по венам красные кровяные тельца.

Но прямо под нами огромная неосвещенная территория. Общее золотое правило: где нет огней — нет людей. А значит, и опасности меньше. Переглядываюсь с Клыком — мы с полувзгляда понимаем друг друга, и я иду на снижение.

В результате недолгих изысканий обнаруживаем, что мы в Национальном лесном заповеднике Окала.[26] Похоже, место для ночевки подходящее, и в предзакатных сумерках мы осторожно спускаемся в проемы между густыми кронами громадных сосен. Думала, скажу «приземляемся», но на самом деле мы приводняемся.

— Бр-р-р! — я стою по щиколотку в мутной жиже. Вокруг высоченные сосны. Шлепаю по воде — до суши, кажется, всего несколько ярдов.

— Забирайте левее, — кричу подлетающим Надж и Игги.

Оглядываюсь вокруг в быстро опускающейся кромешной темноте. Мне здесь нравится. Взлететь легко, прямо вверх вдоль ровных, как мачты, стволов. И засечь нас здесь вроде бы трудновато.

— Болото, родное болото, — квакнул Газман.

Спустя час мы развели маленький костерок и поджариваем на палочках извлеченную из рюкзаков всякую всячину. А что, вполне нормальный способ приготовления пищи. Если представить себе невероятное, и я когда-нибудь стану нормальным взрослым, заведу нормальных среднестатистических детишек среднестатистическим числом 2,4, я все равно буду по-походному готовить им завтрак на разведенном в садике костре.

Короче, мы устроились на ночлег, и на костре готовится ужин. Клык вытащил из огня мясистый кусок и шлепнул его на пустой мешок, выполняющий у Надж функцию импровизированной тарелки:

— Дать тебе еще кусочек енотика?

Надж не доносит кусок до рта:

— Это не енот. Я знаю, ты в магазин ходил. — Но на всякий случай она пристально разглядывает кусок мяса.

Моя грозная мина Клыка совершенно не останавливает:

— Ты права. Енот вот здесь еще только жарится, а я тебе опоссума подкинул. Вкусно?

Надж поперхнулась и закашлялась.

— Клык, прекрати! — Я хлопаю Надж по спине и нарочито сердито толкаю Клыка в бок. Но он строит из себя святую невинность.

— Надж, он просто дразнится, — хихикает Газман. — Когда я последний раз проверял, «Оскар Майер»[27] не производил продуктов из дичи. — И он трясет у Надж под носом пустой упаковкой от сарделек.

Пытаюсь сдержать смех, но вдруг чувствую, как волосы у меня на затылке шевелятся. Озираюсь по сторонам с чувством, что за нами кто-то наблюдает. Я прекрасно вижу в темноте, но костер горит слишком ярко и слепит глаза. Может, мне показалось?

Ангел настороженно выпрямляется рядом со мной и шепчет:

— Здесь кто-то чужой… только не знаю, чужой ли…

107
Сегодня еще ни один ирейзер не сломал нам удовольствия. И если я, дорогой читатель, говорю «сломал», то имею в виду все, что эти гады реально крушат и ломают.

Дважды тихонько прищелкиваю пальцами, и ко мне мгновенно, напряженные и настороженные, оборачиваются все пять голов.

— Здесь кто-то чужой, — повторяет Ангел, приглушив голос.

Клык продолжает переворачивать на огне еду, но по его вытянувшейся в струнку спине мне понятно, что он сосредоточенно обдумывает планы побега.

— А еще ты что-нибудь просекаешь? — допытываюсь я у Ангела вполголоса.

Она серьезно сводит брови, а в ее белокурых волосах играют отблески огня:

— Это не ирейзеры, — склонив голову на бок, она внимательно вглядывается внутрь себя.

— Это… кажись, дети. — Она явно озадачена.

Медленно поднимаюсь на ноги и сантиметр за сантиметром ощупываю глазами темноту. Отодвинувшись подальше от огня, всматриваюсь в лесную чащу. Тут-то я их и заметила. Два маленьких, тоненьких тельца. Заморыши, да и только. Куда им до ирейзеров. К тому же обыкновенные люди. Ничего звериного в них и в помине нет.

— Вы кто? — я сурово повышаю голос. Стою, выпрямившись и расправив плечи, чтобы казаться еще выше и сильнее. Клык поднимается и встает рядом.

Существа прижались друг к другу, а я повторяю:

— Кто вы? Подойдите поближе, чтобы мы могли вас видеть.

Они подползли в освещенный костром круг. Это мальчик и девочка, оба грязные, кости торчат, большущие глаза навыкате. В нашей шестерке все длинные и тощие, особенно по сравнению с обычными людьми. Но кости у нас ни у кого не торчат. А у этих — хоть строение скелета изучай.

Они опасливо смотрят на нас, но, похоже, свет и тепло костра и запах еды совсем их заворожили. Девочка даже облизывается.

Хм-м-м… Как-то не верится, что эти замухрышки могут представлять какую-нибудь опасность. Наклоняюсь, кладу пару сосисок на бумажный мешок перед ними.

Фу! Игги и Газ не отличаются безупречными манерами за столом. Если честно сказать, смотреть, как они едят, бывает ужасно противно. Но эти… Набросились на сосиски и буквально затолкали их себе в рот. Глядя на них, тут же вспоминаю, как в рекламе по телику гиены раздирали свою добычу.

Взять на заметку: Не допускать, чтобы мои ребята обезумели от голода.

Даю им по куску хлеба, потом еще и еще. Потом добавляю еще две сосиски. Все это исчезает в мгновение ока. Напоследок протягиваю по конфете, и глаза у них ползут на лоб. В конце концов эти дикари начинают хотя бы жевать, а не заглатывать куски целиком. Теперь они, кажется, даже могут почувствовать вкус того, что у них во рту. Клык дает им канистру воды, и они ее осушают залпом.

Покончив с едой, дети подвинулись вплотную к огню. На лицах у них нет ни тени страха — только сонная усталость. Как будто теперь, в тепле и сытости, они даже умереть будут рады.

— А теперь рассказывайте. — Прежде чем эти двое отрубятся, мне нужны ответы на все вопросы.

— Нас похитили, — говорит девочка.

Такой поворот дела для меня полная неожиданность.

— Похитили?

Мальчик изможденно кивает:

— На юге Джерси. Из двух разных семей. Мы друг другу не брат и сестра.

— Но оказались в одном месте, — продолжает девочка, зевая.

— И где же это?

— Здесь. Мы пару раз сбегали. Даже до полиции добирались. Но наши похитители оба раза уже там были и формы всякие заполняли на розыск пропавших детей.

Девочка тяжело вздыхает и сворачивается клубочком у огня:

— От них никуда не убежать — везде найдут.

Язык у нее сонно заплетается. Похоже, сегодня мы от них больше ничего путного не добьемся.

— И кто же были эти ваши похитители? — делает последнюю попытку Клык.

— Они на докторов похожи, в белых халатах, — и с этими словами мальчик полностью отрубается.

Оба они заснули мертвым сном, оставив всех нас в полном ужасе и оцепенении. Сон у нас сняло как рукой, и мы сидим и смотрим на них, будто на зачумленных.

108
Клык остался сторожить первым, а я пододвигаюсь к огню и стараюсь расслабиться. Что так же мало вероятно, как то, что Флорида покроется снегом. Ангел прижалась ко мне с одного боку, а Тотал свернулся у нее в ногах.

— Ты что-нибудь могла прочитать в их мыслях? — шепчу я, поглаживая ей спинку.

— Какие-то странные картинки, — так же шепотом отвечает она мне. — Они не как нормальные дети, не как те, что с нами в школе учились. У них в головах какие-то вспышки: то взрослые, то темнота, то вода…

— Вполне вероятно. Если их и вправду похитили белохалатники для своих экспериментов, ничего странного в этом нет.

Приподнявшись на локте, замечаю на себе взгляд Клыка. Без слов, нашим условным языком жестов, напоминаю ему, чтобы присматривал за этими странными детьми. Так же жестами он отвечает:

— Отстань, и без тебя знаю.

Последовавший за этим обмен любезностями тоже обходится без слов.

— Ты думаешь, они мутанты? — снова спрашиваю я Ангела в самое ухо. — Они вроде выглядят вполне по-человечески.

Она пожимает плечами:

— Это не ирейзеры. Но то, что они не нормальные дети, это я гарантирую. Больше я, Макс, про них ничего понять не могу.

— Ладно, все остальное выясним завтра. Постарайся заснуть. Вон Тотал уже храпит.

Ангел счастливо улыбается и притягивает к себе свою любимую собаку.

Мой дозор с четырех утра до семи, или, точнее, до тех пор, пока все не проснутся. Мы так привыкли ко всяким неожиданностям, что обычно просыпаемся мгновенно, сразу же готовые ко всему. Поэтому мне не приходится расталкивать ребят по сорок минут. Я и сама тоже проснулась, чуть только Игги коснулся моей руки.

Почему, спросишь ты, дорогой читатель, слепому мальчишке доверили сторожить наш покой и сон? Да потому, что лучше караульщика не найти. Даже таракан не подползет на пятьдесят футов без того, чтобы Игги егоне услышал. Когда он на посту, я могу абсолютно расслабиться. Ну «абсолютно» — это, прямо скажем, преувеличение. Абсолютно расслабиться я просто не способна.

В пять часов утра я подложила в огонь дров. Слабый дымок хорошо отгоняет комаров, а во Флориде их полно, даже в ноябре. Разобравшись с костром, обхожу нашу поляну, вглядываясь в тень деревьев. Все спокойно.

Над вершинами сосен занимается день. Сижу и разглядываю деревья. Они, оказывается, ничуть не менее интересные, чем горы Колорадо. Дозор — время совершенно особенное. Но не для разрешения проблем. И не для сотворения проникновенных стихов. Стоит только чем-нибудь подобным заняться, внимание улетучивается, как его и не бывало. Надо просто сидеть, растворившись с землей, с травой, с деревьями, с небом. Со всем, что вокруг. Войти в Зен.

Короче, только было я растворилась, как увидела, что один из приблудных детей просыпается и садится. Мгновенно прикрываю глаза, оставив незаметные щелочки, и дышу спокойно и ровно. Сплю, да и только. Скажи после этого, дорогой читатель, что Макс не первоклассная актриса.

Девчонка озирается и внимательно разглядывает каждого из нас. Газман разметался, откинув руку на свой рюкзак; Клык вытянулся на боку; Надж и Ангел свернулись вокруг Тотала — он посередине, а они, сердечком, по сторонам.

Тихо-тихо девочка потрясла мальчишку за плечо. Он тоже моментально вскочил, напряженный и настороженный. Так просыпаются, только когда пробуждение не сулит ничего хорошего. Тоже осмотрелся. Я так притворяюсь, что сплю, что вот-вот сама поверю, что все это сон. Тем не менее, вижу, как оба они скользнули в лес так бесшумно, что даже Игги бровью не повел.

Выждав несколько секунд и дав им убедиться, что никто их не преследует, так же бесшумно, как они, иду за ними по следу.

Прячась за стволами, перебегаю от дерева к дереву. Хотя они пару раз и оглянулись, все равно меня не заметили. Наконец футов за триста от нашего лагеря оба опускаются на колени. Девчонка достает что-то из кармана грязных джинсов. Это «что-то» было бы похоже на авторучку, если бы она не начала в нее говорить. Значит, передатчик.

Всего один сильный прыжок — и я коротким ударом выбиваю приборчик у пигалицы из рук и хватаю их обоих за шиворот. Они не сопротивляются — только остолбенело и испуганно на меня смотрят. Рывком поднимаю их в воздух:

— Пиццу заказываем на завтрак?

109
Забавно, насколько все-таки люди разные. Если бы на меня кто-нибудь оскалился со словами «Пиццу заказываем», я бы, не задумываясь, отбрехнулась: «Ага, тебе пеперони?».

Но девчонка с ужасом посмотрела на меня снизу вверх и тут же, закрыв лицо руками, ударилась в слезы. Пацан тоже плюхнулся рядом с ней на колени и тоже заплакал.

— Прости нас! Прости нас, — захлебывается девочка, и я ставлю ее обратно на землю.

Скрестив на груди руки, я грозно уставилась на нее:

— За что простить? Выкладывай подробности.

Она молча показывает на передатчик и смотрит в землю.

— Я не сама! Я не хотела! Они нас заставили. Насильно заставили это сделать…

Поднимаю передатчик и зашвыриваю его подальше в болото. Он с плеском плюхается в воду и тонет.

— Кто вас заставил? — настаиваю я, с полным сознанием, что теперь времени на разговоры у нас в обрез.

В ответ дети только рыдают. Подпихиваю девчонку носком кроссовки:

— Кончайте нюни распускать.

Я знаю, я их запугиваю. Не то чтобы мне было их не жалко — жалко. Но жизнь стаи мне важнее, чем их жалкие жизнишки. Знаю, знаю, дорогой читатель, найдутся люди, и не мало, которые на это запоют, что все жизни одинаково ценны. И, возможно, они даже будут правы. Но эта правда хороша в сказках. А я живу в реальном мире, где и я, и мои ребята — добыча, а эти заморыши помогают нас выследить. Вот и получается простой расклад: или мы, или они. Так что не удивительно, что в моей жизни этот простой расклад — единственное, что имеет значение.

— Они заставили, — продолжает рыдать девчонка.

Тем временем шум разбудил всю стаю. Ребята поднялись и подтягиваются к нам сквозь деревья.

Опускаюсь перед ней на колени и беру за руки:

— Скажи мне! Кто? — я слегка сжимаю ей запястье, и глаза ее округляются.

— Они… — бессмысленно повторяет она и начинает икать. — Те, которые нас украли. Они нас месяцы взаперти держали. Меня — с августа.

— И меня тоже, — говорит мальчик, поднимая голову. Слезы оставляют светлые полосы на его грязных щеках, и он похож на полосатую зебру. — Это они нас к вам подослали. Они нас целых два дня совсем не кормили, чтобы мы лучше старались вас найти. Вот мы и старались. И нашли. И вы нас накормили. — Он снова начинает плакать.

— Они сказали, что если мы вас не найдем, они никогда за нами не придут. И что мы тогда навсегда останемся здесь в болоте, пока нас не разорвут дикие звери. — Девочка уже не так сильно вздрагивает, но слезы продолжают капать у нее с подбородка. — Простите меня. Мы не могли отказаться. — Ее лицо снова сморщивается.

Я понимаю. Они просто пытались выжить. Так же, как мы. Их выбор такой же простой, как у нас: или мы, или они. Они выбрали себя. Я бы сделала то же самое.

Поворачиваюсь к Клыку.

— Принеси наши шмотки. Сматываемся.

Стая бросилась торопливо сворачивать наш бивуак. А я взяла девчонку за подбородок и подняла его, чтобы она могла меня видеть:

— Я все понимаю, — говорю я ровным голосом. — Сидите здесь. Их сюда приведет передатчик. Так что вас найдут. Но нас здесь уже не будет. И вам про нас особо сказать будет нечего. А теперь я вас последний раз спрашиваю: как называется место, где вас держат? Мне нужно имя, название, логотип, все равно что. От вашего ответа зависит, найдут вас целых и невредимых или ваши бездыханные тела. Понятно?

Ее глаза снова вылезают из орбит. Она секунду молчит, чуть заметно кивает и переглядывается с пацаном. Наконец она шепчет:

— ИТАКС, — и опускается на мокрую землю. — Я только знаю, что это большая компания и что она так называется. А больше ничего не знаю.

Поднимаюсь на ноги. Наверняка передатчик вот-вот приведет сюда погоню. Пора сваливать, пока целы. А эти двое пусть остаются лежать здесь, изможденные и грязные. Сунула руку в карман. Извлекаю протеиновый брикет и леденец и бросаю перед ними на землю. Они изумленно поднимают головы, но я уже сорвалась с места и мелькаю среди светлых сосновых стволов. Догоняю стаю, и мы поднимаемся в воздух и удираем.

Опять.

110
За час мы покрыли почти сто миль. Понятия не имею, что теперь сделают с теми детьми.

— Значит, ИТАКС, — говорю я Клыку.

— Я же вам сказала, что что-то вроде оленя, — перебивает меня Ангел, и Надж ее поправляет.

— Ты думала «ибекс». Только это не олень, а горный козел.

— Какая разница!

— Не знаю я никакого ИТАКСа, — размышляет Клык.

— У них длинные кривые рога и они живут в горах, — продолжает объяснять Надж.

— Надж, не путай нас. Они сказали ИТАКС и что это большая компания. Но я про такую никогда не слышал. Что, конечно, ничего не значит, но…

— Уж в твоем-то образовании, безусловно, имеются изрядные пробелы, — констатирую я. Напрасно я Клыка подкалываю. За исключением последних двух месяцев, мы никогда не ходили в нормальную школу. Так что спасибо телику — из него все наши познания.

— А где-нибудь можно ее гугольнуть? — спрашивает Игги. — В библиотеке например. Есть поблизости какой-нибудь город?

Смотрю вниз. Земля под нами поразительно плоская. До крошечных домиков маленького городка минут пятнадцать лету.

— Можно. Отличный план. Всем внимание! Берем двенадцать градусов на запад.

Короче, выясняется, что ИТАКС владеет чуть ли не полмиром. Это не просто компания. Это колоссальный международный конгломерат. Он повсюду. Куда ни плюнь, какой бизнес ни возьми: еда, лекарства, медицина, риэлторы, компьютерные технологии и даже книгоиздательство — всего даже не перечислить.

И чем больше мы в Интернете читаем, тем отчетливее я начинаю припоминать эмблему ИТАКСа на миллионе когда-либо окружавших меня предметов. В Школе, например, где мы созданы, он стоял на пробирках, на коробочках для раздачи пилюль, на всем лабораторном оборудовании.

Я выключаю компьютер и встаю:

— Хватит. Пошли!

Я по горло сыта этой информацией.

111
— Нет!

— Макс, пожалуйста, — канючит Надж.

Мы в воздухе и летим на юг. В Интернете нашли адрес главного отделения ИТАКСа, примерно на полдороге от Майами к Национальному Парку Эверглейд.

— Ни под каким видом! Там все загорожено. И людей миллион. Толпы всюду — не выберешься!

— Клык, — меняет Надж направление главного удара.

Клык пожимает плечами, насколько это возможно в воздухе, и разводит руками, мол, разговаривай с начальством. Я тут ни при чем и решений не принимаю.

Вот отщепенец.

— Ма-а-акс! Ну пожа-а-а-алуйста, — присоединившийся к Надж Газман укрепляет позицию нападения.

Непоколебимо продолжаю движение вперед, отказываясь смотреть вниз на высоченную водонапорную башню с укрепленными сверху мышиными ушами. Надо было сделать петлю и обогнуть это мышиное место, подальше от всех соблазнов.

— Макс! — ноет Надж.

Я не реагирую. Я знаю, что она пытается сделать.

— Да прекратите вы, — тявкнул Тотал на руках у Игги. — Пусть ей самой стыдно будет. В волшебное королевство не залететь из трусости! Какой позор!

Я зыркнула на него, что совершенно не смутило этого нахального пса.

— Только пару раз прокатимся, — мечтательно вступает Ангел. — На Горе Всплесков.

— Ма-а-акс! — снова зовет Надж.

И тут я совершаю непоправимую ошибку — я поворачиваюсь на нее посмотреть. Черт! Моргнула и сразу же отвернулась, но поздно. Она-таки меня достала, состроив мне умоляющие оленьи глаза. Теперь у меня нет выбора.

Скрипнув зубами, вынужденно соглашаюсь.

— Так и быть. Пара аттракционов, по одной сахарной вате на брата и вперед.

Под счастливые возгласы стаи Клык с укоризной смотрит на меня. И взгляд его подтверждает то, что я и сама хорошо знаю:

— Дура!

— А кто разрешил собаку заводить?

Он поперхнулся. Видать, мой аргумент сработал.

И мы идем на снижение, опускаясь в страну Мышей.

112
— Диснейленд? — Ари чувствует, что голова его вот-вот взорвется. — Диснейленд? — его замогильный голос срывается на хриплый визг. — Они что, думают, на каникулы приехали? Они от погони спасаются. Ноги уносят. Сама смерть неотступно у них по пятам идет. А они по Железной дороге Большой Громовой горы вздумали разъезжать!

Он с такой силой щелкнул челюстями, что мозги вздрогнули в черепушке.

Пусть теперь сами на себя пеняют.

Теперь-то он им покажет кузькину мать. Все сокрушит. Камня на камне от Главной Улицы США[28] не оставит!

113
Диснейленд! Ты там, наверное, был дорогой читатель. Думаю, вся Америка там побывала. Потому что вся Америка уж точно была в Диснейленде в тот день, когда мы туда заявились.

Как только открылись ворота, вся огромная толпа — и мы вместе с ней — хлынула на Главную Улицу США. Это было классно. Заявляю авторитетно. Старомодные витрины магазинчиков, мороженица, как в стародавние времена, трамвайные пути посередине улицы, и все выкрашено в яркие, жизнерадостные краски. Всюду чистота и все идеально.

— Вот бы в каждый магазинчик заглянуть, — трещит восхищенная Надж, — я все-все хочу посмотреть.

— Эти люди, что, не работают? — ворчит Клык. — И почему, интересно, дети не в школе?

Я не обращаю на него внимания. Если бы он меня поддержал, фиг бы мы здесь оказались. Так что пусть теперь терпит.

— Времени у нас мало. Надо выбрать самые важные пункты, — говорю я, направляясь к Замку Золушки, — всюду все равно не успеть.

— Голосую за Пиратов Карибского Моря, — первым подал голос Тотал. На нем маленькая сбруя и специальный жилет с надписью «Собака-поводырь. Просим не гладить. Спасибо». Игги мы купили солнечные очки. Так что вдвоем они составляют прекрасно костюмированную пару.

— О-о-о! — хором поют Газ и Ангел и единодушно выбирают Дом на дереве Швейцарской семьи Робинсон.

Надж останавливается, мечтательно созерцая замок:

— Какой… красивый!

— Конечно, красивый. — Внутри у меня все дрожит от напряжения. Народищу — до умопомрачения! Мы на глазах у всех, зажаты со всех сторон — не шелохнуться. Так что я подпрыгиваю, как жареный гусь на сковородке.

Пытаясь вынырнуть из толпы, поворачиваем в Страну Приключений.

— Ура! К Пиратам идем! — кричит Тотал. Жаль, что он не может для полноты картины встать и идти на задних лапах.

Оказаться в темном, мокром замкнутом пространстве, да еще среди людей — для меня сущее наказание. Но, как всегда, я и мой здравый смысл оказываемся в меньшинстве. Тем более что у здравого смысла права голоса нет. Встаем в очередь, которая подходит на диво быстро. И вот мы в лодке. Стараюсь не паниковать. Пошла у младших на поводу — теперь терпи. Но сердце бьется как сумасшедшее, а на лбу проступает холодный пот. Одного взгляда на Клыка достаточно, чтобы понять, — он так же весь на нервах. Только мы двое в этой компании хоть немножко думаем о безопасности.

Пожалуйста, Господи, не допусти, чтобы в мои последние минуты на земле меня запихали в крошечную посудину. Не дай помереть в кромешной темноте среди пиратов, распевающих, как испорченная пластинка.

Да, это будет уж слишком жестоко, — неожиданно язвит Голос.

Пускай язвит. Мне на него наплевать.

114
— Я хочу такой дом на дереве! — рот у Газзи слипся от сахарной ваты, так что совершенно непонятно, как он может сказать что-то членораздельное. — Я имею в виду, для всех нас. Вот было бы клево!

— Точно! — У Ангела все пальцы в мороженом. — А можно, мы еще раз в дом на дереве пойдем?

Протягиваю ей салфетку:

— Посмотрим. Может быть, после ланча.

Откусив от своего мороженого, осуществляю 360-градусный обзор местности. Никаких ирейзеров. А вот поручиться, что мы единственные здесь мутанты, конечно, трудно. Потому что, сами понимаете, это все-таки Диснейленд. Но пока никто ни в кого на наших глазах не превращался.

— Дом на дереве — это нетрудно, — заявляет вдруг Игги. — Мы и сами можем построить. Только надо дерево подходящее повыше найти.

— Ага, мы с тобой точно сможем. — Газман запихивает в рот очередную порцию сахарной ваты. — Надо попробовать.

— Ладно. Так и запишем в список неотложных дел: «построить дом на дереве». Газзи, пожалуйста, постарайся не съесть все сладости в Диснейленде. Нам совершенно не нужно, чтобы тебя тошнило на Горе Всплесков.

Он в ответ только усмехается той беззаботной мальчишеской усмешкой, от которой у меня щемит сердце. Кабы только у него всегда такую улыбку видеть.

— В Страну Первопроходцев — туда, — Клык показывает на указатель.

Еще раз отсканировав толпу, смотрю на карту:

— Тогда сначала — в Страну Первопроходцев, а дальше, похоже, единственно интересное место на площади Свободы — это Дом с Привидениями.

— А я хочу в поместье Микки-Мауса, — просит Ангел.

— Пойдем, туда тоже пойдем. Только это в другой стороне. Мы сначала здесь все посмотрим.

Она посылает мне широкую невинную улыбку, и я стараюсь выкинуть из головы ненужные мысли о правительстве Соединенных Штатов.

Одну за другой Надж бросает в рот сладкую кукурузу:

— Знаете, кто по-настоящему страшный? Вот такой здоровенный бурундук, — она показывает в сторону актера в костюме бурундука. Он расхаживает взад и вперед и размахивает руками перед носом у каждого, кто к нему приблизится.

— Это кто? Чип или Дейл? — интересуется Тотал.

— Понятия не имею. Пока он не превращается в громадного бурундукообразного ирейзера, мне без разницы. Смотрите, смотрите, Гора Всплесков. И очередь небольшая.

— Скажите, пожалуйста, это ваша собака разговаривает?

Поворачиваюсь. Какая-то обгоревшая на солнце пигалица подозрительно уставилась на Тотала.

Я притворно расхохоталась:

— Наша собака? Разговаривает? Эк ты, девочка, напридумывала? А ТВОЯ собака разговаривает? Фантазерка! — и я покровительственно ей улыбаюсь.

— А я думала, разговаривает, — разочарованно бормочет девчонка, продолжая разглядывать Тотала, а я оборачиваюсь к Газману:

— Джейсон, ты опять практикуешь свое чревовещание?

Газ хитро подмигивает и кивает с подобающей скромностью.

— Ой, — она краснеет и смущенно отворачивается.

Представляешь, дорогой читатель, какой грозный взгляд достался от меня Тоталу. На сей раз он даже застеснялся и, поджав губы, виновато улыбнулся.

Краем глаза вижу, что Клык созерцает наши препирательства и накаты и улыбается. И от этого у меня теплеет на сердце.

115
Попались! Наконец-то он их нашел. Ари откусывает мороженое, смакуя треск тонкой шоколадной корочки.

Он проследил, как они пошли на Гору Всплесков, уселся на скамейку у выхода и теперь терпеливо их поджидает. Чтобы их здесь отыскать, пришлось хорошенько потрудиться. Во-первых, здесь не разлетаешься; во вторых, ирейзеров сюда не нагонишь — суету поднимут.

Но теперь-то он до них доберется. Они вот-вот должны выйти. Он уже дал команду шести запасным подразделениям. Все они наготове и ждут его сигнала в пяти минутах от главного входа. Ари улыбается. Солнце светит, погода прекрасная, он ест третье мороженое, и все его мечты скоро сбудутся.

Мимо проходит небольшая группа людей, и Ари пододвинулся на своей скамейке, чтобы лучше видеть выход. Он знает, что люди на него глазеют. На обычного человека он не похож. И от ирейзеров тоже отличается. Не такая безукоризненная модель. Они, когда не оволчиваются, совершенно от людей неотличимы. Не то что он — ему не хватает их человекообразия. Когда на него ни посмотришь, всегда в лице что-то волчье заметно. Свое настоящее человеческое лицо он уже давно позабыл.

— А я знаю, кто ты.

Ари так и подпрыгнул от неожиданности. Он совершенно не заметил, как к нему подсел какой-то пацаненок, и нахмурился, глядя на маленькое открытое личико.

— Что тебе надо? — рыкнул он.

Сейчас мальчонка испугается, сорвется с места и побежит сломя голову. Так, по крайней мере, всегда случается.

Но парнишка только продолжает улыбаться и снова радостно тычет в Ари пальцем:

— А я знаю, кто ты.

Ари оскалил на него зубы, и мальчонка от восторга заерзал на месте:

— Ты Вольверин!

Ари смотрит на него с полным недоумением.

— Ты такой красавец! Ты мой самый-самый любимый герой! Ты самый сильный и самый крутой. Я бы больше всего на свете хотел быть, как ты.

Ари чуть не поперхнулся. Такого ему еще никто не говорил! Всю свою жизнь его все кому не лень за последнее отребье держат. Он бы любил Макс, но ей плевать, жив он или давно подох. Раньше, еще совсем ребенком, он преклонялся перед детьми-птицами. А те его даже не замечали. Просвет наступил, когда они наконец исчезли. Беда только, что вместе с ними исчез и его отец. Ари до сих пор помнит горький привкус во рту, когда он понял, что его собственный папаша предпочел ему этих мутантов. И бросил его, собственного сына, на чужих людей.

Тогда-то они и стали по-всякому его усовершенствовать. Сначала он радовался. Он станет, как ирейзеры, станет одним из них. Но он не стал. Слишком уж он отличался. Все в нем было заплаткой на заплатке. Тех-то ирейзерами с младенчества делали. Или, еще того круче, с зародышей. Вот и получалось, что остальные ирейзеры люди, когда люди, и волки, когда волки. А он, Ари, застрял в своем недооволчьившемся обличье, недочеловек и недоволк. Нигде он своим не был.

— Ты прямо настоящая знаменитость! — продолжает изливать свое восхищение парнишка. — Кому нужны все эти Микки-Маусы и гномы. Я сижу здесь с самим Вольверином.

Ари неуверенно ему улыбнулся. Неважно, что парнишка его с кем-то перепутал — это он, Ари, кажется ему крутым. Это на него, Ари, он хочет быть похожим.

Как же это, оказывается, классно. Приятно до невозможности.

— Ой, чуть не забыл. А можно взять у тебя автограф? — просит мальчишка и роется по карманам в поисках листа бумаги. — Мама хотела, чтобы я у Гуфи автограф взял. Но разве можно тебя с Гуфи сравнить. Вот, придумал, распишись мне на футболке.

Он вытащил черный фломастер и растянул футболку, чтобы удобней было на ней писать.

Ари засомневался.

Парнишка сник:

— Простите, я знаю. Мама всегда говорит, что я как разойдусь, так меня не остановить. Я знаю, вы знаменитость, так, может, я чего лишнего наговорил?

— Нормально все. Надеюсь, твоя мама не будет против, — рыкнул Ари. Он взял фломастер в свою лапищу, подписался «Вольверин» и поставил лихой росчерк.

Его поклонник совершенно обалдел:

— Вот спасибо, мистер. Я никогда эту футболку стирать не буду. Вы самый лучший. Как приеду обратно в школу, всем скажу, что я самого Вольверина встретил и что он мне футболку подписал. Это лучший день моей жизни.

У Ари даже горло разболелось и нос начал подергиваться. Он провел рукой по глазам:

— Никаких проблем. Беги теперь, догоняй родителей.

— Спасибо! Не забуду! Никогда! Навсегда! — Парнишка подпрыгнул, победоносно взвизгнул и дернул вперед.

Ари секунду посидел, откинувшись на спинку скамейки и совершенно ошалев от неожиданно нахлынувших эмоций. И вдруг вскочил. Стая! Макс! Где они? Он прочесывает глазами тощий ручеек последних людей, выходящих из Горы Всплесков. Стая, которую он столько времени вынюхивал-выслеживал, пропала без следа. Ари смотрит на часы. Он трепался с этим шкетом целых шесть минут. И они за это время успели смыться. Пропустил!

Вот чертов шкет!

Тебе следует концентрироваться, Ари. Поставил задачу, не отвлекайся, — говорит ЕГО внутренний Голос. — Держи ухо востро!

Ари встал и уныло поплелся навстречу поджидающим его у ворот Диснейленда командам подкрепления. Конечно, он знает и про «концентрацию», и про «внимание», и про «фокус». А что толку?

Но в глубине души, в самом дальнем ее тайнике, он бережет улыбку и новое, теплое, радостное чувство.

116
— Боже, я до нитки промокла!

Мокрые волосы залепили все лицо, а свитер прилип к телу. Стягиваю его — с него ручьями стекает вода.

— Ништяк! — Газзи на седьмом небе.

— Да уж! Гора Всплесков — один бо-о-о-льшущий всплеск, — отряхивается Надж.

— Омерзительный аттракцион.

Чего Тотал-то ворчит? Он вообще за пазухой у Игги сидел и, считай, сухим из воды вышел.

— Давайте еще разок прокатимся, — предлагает Игги.

Мы уже почти дошли до выхода, когда я его увидела. Ари сидит на скамейке и с ним возбужденно болтает какой-то маленький мальчик. Я замерла на месте. Не успев затормозить, ребята от неожиданности чуть не сбили меня с ног.

— Поворачиваем, мигом! — только и могу выдохнуть я.

— Нет! Нет! Что же это за непруха нам такая… — шепчет Газ. — И почему обязательно сейчас! Почему этому гаду надо вечно нам кайф поломать?

Но я уже толкаю их обратно навстречу выходящей толпе.

— Ребята, извините, — загораживает нам дорогу смотритель, — выход только с этой стороны.

— Пожалуйста, мы нашу цифровую камеру там оставили. Нас мама за нее убьет. Мы только сбегаем ее забрать. Туда и обратно…

Смотритель на секунду задумался. На ту самую секунду, которой я воспользовалась, чтобы протиснуть нас всех мимо него.

— Извините, простите, разрешите пройти…

Вот мы и внутри, но нас уже догоняет голос смотрителя. Стремглав несемся вдоль стены вниз по проходу, перепрыгивая маскирующие его бутафорские камни и пластиковые кусты.

— Сюда! — Клык неожиданно останавливается. Молодец! Дверь в стене хорошо замаскирована, и я ее проскочила. Секунда — и мы скользнули в длинный, тускло освещенный коридор. Остальное — детские игрушки. В два прыжка достигаем запасного выхода. И вот мы уже снаружи, под прикрытием буйно разросшихся рододендронов. Оглядев территорию, мрачно командую:

— Вперед! Взлетаем вот с той бетонной горы.

Три минуты спустя мы уже в воздухе. Летим на заходящее солнце, оставляя Диснейленд позади.

У Надж по щекам текут слезы, а Ангел и Газ, хоть и крепятся, но — по всему видно — тоже чуть не плачут.

— Я… — начинает Газ.

— Что? — я наклоняю одно крыло и подруливаю к нему поближе.

— Мне так хотелось в Дом с Привидениями. Я всегда про него мечтал…

Я вздыхаю:

— Ребята, я все понимаю. — Они насупленно молчат, держат скорость, и на лицах у всех написано горькое разочарование. — Что вы думаете, мне не хотелось на все аттракционы сходить? — а про себя думаю: главным образом за ворота, чтобы увидеть эти мышиные уши в зеркале заднего обзора. Если бы оно у меня, конечно, было.

— Вы же понимаете, что остаться было невозможно. Зато мы сегодня выиграли: один — ноль в пользу стаи.

— Ненавижу этого поганого Ари, — как невидимую боксерскую грушу, Газ молотит перед собой кулаками воздух. — Вечно он все испортит. За что он только нас ненавидит. Мы же не виноваты, что его в ирейзера превратили!

— Не все так просто, мой хороший, — пытаюсь я его успокоить.

— Его отец бросил, — с горечью замечает Игги. Так же, как всех нас родители бросили. Вот его белохалатники и ирейзифицировали. Это втройне опасно. Он теперь как бомба замедленного действия.

— Вот бы узнать, как он нас так легко каждый раз выслеживает? — Ангел попала в самую точку. Еще час назад в Замке Золушки она так светилась от счастья, будто вся соткана из солнечного света. Она еще маленькая — не мудрено, что вся эта маркетинговая мишура ей в радость.

— Ума не приложу, Анджи. Я и сама про это все время думаю.

Внизу под нами расстилается сплошной зеленый лесной ковер. И вдруг его как обрезали. Лес кончился, и за деревьями выросли какие-то огромные нефтеочистительные сооружения. По крайней мере, так я себе всегда нефтеочистительные сооружения представляла.

Где-то неподалеку раздается монотонное жужжание мотора, и перед нами из-за деревьев выскакивает вертолет. Он сначала вроде смотрел носом чуть в сторону, но на самом деле, как любопытный жук, подбирался к нам все ближе и ближе.

— Ребята, давай врассыпную! Направление держим старое. Встречаемся через пятнадцать минут. — Отдав приказания, резко наклоняю крыло и отделяюсь от стаи. Краем глаза замечаю, что стая рассыпалась, и все поодиночке бросились кто куда.

Вертушка зависла в воздухе. У нее на боку красуется надпись: «Новости-14. Флорида». Так что может это и не ирейзеры. Может, и правда новости.

Но они нас засекли. В новости нам тоже попадать не светит. Выгибаю дугой спину, группируюсь и ухожу в пике, устремляясь к земле на скорости двести миль в час. Что означает, что ровно через минуту из пике надо выходить, а не то меня расплющит, как комара о ветровое стекло мира.

Ой! Что-то я, дорогой читатель, загнула с метафорами. Но ты, я думаю, понял, что если по-простому, так я имела в виду «разобьюсь вдребезги».

Когда я наконец посмотрела назад, никакого вертолета не было и в помине. А еще через несколько минут с разных сторон ко мне устремились все увеличивающиеся темные точки. Моя стая!

Клык подлетел первым. Так что у меня есть минута поделиться с ним моей новой идеей: небо для нас закрыто. Пора спускаться с небес на землю.

117
— Черный Рейнджер — Крылу Один. Прием… — тихо говорит Тотал в сжатый кулачок. — Береговая линия свободна. Крыло Один — на посадку. Прием.

— Тотал, я здесь. У нас нет никаких переговорных устройств.

— Нет, но должны быть. Нам больше всего подходят СПУ, самолетные переговорные устройства, — уверенно заявляет Тотал, — у меня такое СПУ точно должно быть. Тогда я…

Я затыкаю ему рот и печально смотрю на горы ржавого металла, древних холодильников и стиральных машин, выпотрошенных автомобильных каркасов. Вокруг нас простирается бескрайняя свалка. Через плечо сигналю своим. Клык, Газзи и Надж сбегаются ко мне и присаживаются на корточки перед рядом полностью раздолбанных холодильников.

Сколько мы могли обнаружить, эти необъятные просторы ржавчины и рухляди охраняет только один полусонный сторож. Такой же древний, как это старье. К тому же он остался далеко позади, в кособокой хибаре-конторе у самых ворот этой гигантской мастерской по разборке автомашин на детали. О свойствах основного здешнего бизнеса я заключила, заметив здоровенный ангар, под навесом которого припаркованы хоть сколько-нибудь пристойные машины.

Ровно это нам и нужно.

— Слушай, последний раз мы сидели в машине, когда… — шепчет Клык мне на ухо.

— Тогда было другое дело, — я раздраженно его перебиваю. — А теперь мы не собираемся красть никаких грузовичков.

— А что мы на этот раз собираемся спереть? — интересуется Игги. — Можно, я попробую порулить?

— Чего заранее-то загадывать. Еще ни коня, ни воза. — Надеюсь, я не слишком резко его обрезала.

— Вон та, — мой палец упирается в низкую, обтекаемой формы спортивную тачку.

У которой, при ближайшем рассмотрении, отсутствует мотор.

И вообще, при ближайшем рассмотрении оказывается, что у всех этих престарелых красавиц отсутствует что-нибудь существенное: то руль, то колеса, то сиденья, то приборная панель. Час поисков — и я от расстройства готова крушить здесь все подряд.

— Что теперь? — Клык присаживается рядом со мной на ржавую газовую плиту. — Общественный транспорт?

Я огорченно молчу.

— Макс? — Надж отводит с лица длинные пряди волос и зовет меня неожиданно тихим и задумчивым голосом. — Я тут хожу и думаю…

— Снова здорово, она, видишь ли, думает… — устало бормочу я себе под нос, но встаю и подхожу к ней поближе.

— Смотри, вон та «Тойота-Эко». Мотор у нее уже есть, только надо новый воздушный фильтр присобачить. Сиденья можно взять от той красной «тойоты», руль от «ниссана», батарею вытащим у этого «кадиллака». Если все это вместе собрать, у нас вполне классная тачка получится. — И она вопросительно смотрит на меня большими карими глазами. — Ты как думаешь, попробуем?

— Вот это да! — Тотал даже присел от восхищения, а я от удивления лишилась дара речи и только мычу что-то нечленораздельное.

— А воздушный фильтр вон там лежит, как новенький, — добавляет Надж последнюю решающую деталь.

Наконец ко мне вернулась способность связать вместе пару слов:

— С каких пор ты про это все знаешь?

— Ой, я машины очень люблю. Давно. Я еще у Джеба всегда читала все его журналы про машины. И картинки смотрела, даже схемы. Помнишь, у него всегда кипы этих журналов были.

— Помню. Короче, похоже, у нас есть план. Ребята, все слышали, что Надж говорила? Что делать, поняли?

Рев нашего мотора кого хочешь из мертвых поднимет. Поэтому, чтобы не разбудить охранника, толкаем нашего «Франкенштейна» через ворота свалки и даже еще пару сотен футов подальше. Только тогда можно наконец спокойно убедиться, сработало ли наше творение.

Вытолкав наш лимузин на почтительное расстояние, Клык садится за руль, а я применяю на практике свой талант заводить мотор без ключа.

Победа! Он, конечно, хрипловат, и тачка поначалу тарахтит и стреляет из выхлопной трубы, как из пушки. Но ведь едет! Едет голубушка!

— Все по местам, — командую я.

Тогда-то мы и обнаружили нашу последнюю проблему.

Маленькая «Тойота-Эко» не рассчитана на шестерых крупногабаритных подростков.

С крыльями.

И с собакой.

— Клоунская какая-то у вас машина, — ворчит Тотал, сидя у меня на коленях на переднем сиденье.

— Что это собака к тебе на колени уселась? — жалобно гундит Газзи, которого — как, правда, и всех остальных, — подбрасывает и трясет на каждом ухабе, — почему ребенка вперед не посадить?

— Потому что собаке здесь много удобней, — Тотал находит наконец светлую сторону в своем существовании.

— Потому что людям на переднем сиденье запрещено сидеть на коленях — это опасно. К тому же полицейский увидит — обязательно остановит. Хотите забрать Тотала к себе назад?

Заднее сиденье единодушно завопило «нет».

У меня бездонное терпение, согласись, дорогой читатель.

— Придется потерпеть, ребята. Надеюсь, недолго. Как найдем подходящее место для ночевки, сразу сделаем привал.

— Собака… Тоже нашли собаку… — ворчит все еще обиженный Тотал.

— Ш-ш-ш! — потрепала я его по загривку.

— Ты что, хочешь сказать, что ты не собака? — спрашивает сзади Газман.

Он устал. Мы все устали. Все голодные. И все немножко прибалдели.

— Хватит вам, — я сердито поднимаю голос. — Сидите спокойно.

Клык смотрит в зеркало заднего вида:

— Кто-нибудь знает песенку про разбитые бутылки?

— Не-е-ет! — кричим мы все в один голос.

118
В ту ночь мы остановились на заброшенной ферме. Спрятали машину в разросшемся кустарнике, а сами забрались спать на высоченные старые деревья, слегка покачивающиеся под ласковым ветерком. Никто на нас не нападал, никто за нами не гнался. Ночь выдалась на редкость удачная.

Наутро мы снова все влезли в нашу крошечную машинку. Слышишь, мой сострадательный читатель, ударение на «крошечную».

— Нам на всех привязных ремней не хватает, — жалуется Газзи с заднего сиденья.

Они там и правда, как селедки в бочке понапиханы.

— Видит Бог, Газзи, вся наша жизнь — сплошная забота о мерах безопасности. — И я, преступно проигнорировав тему привязных ремней, уставилась в карту.

— Я только говорю, — бурчит Газ. — Ой! Клык! Поосторожней нельзя?

На сей раз даже Клык поморщился на ТАКОЕ переключение скоростей. Я прикусила язык, удерживаясь от комментариев и невинно глядя на нашего новоиспеченного водилу. Да-да, хотите верьте — хотите нет, но я проглотила все имеющиеся у меня скептические комментарии по поводу его вождения. Однако я хорошо помню, что именно он отпускал в мой адрес, когда я была за рулем. Это потому, что я хороший человек, чуткий и внимательный. Надеюсь, ты, дорогой читатель, со мной согласен?

— Эй, песья твоя душа, — говорю я Тоталу, — убери свои лапы с болота.

Тотал немного подвинулся, чтобы мне удобнее было читать карту. Клык переключил скорость, и мы с ревом рванулись к нашей следующей цели — головному отделению компании ИТАКС.

Если считать, что Ангел поставила нам точные разведывательные сведения, самое время подумать про ИТАКС, и что именно мне нужно предпринять, чтобы предотвратить катастрофу и спасти от него мир.

Я устала уклоняться от этих вопросов. Я устала их задавать. Я готова найти ответы.

119
Интересно, успел ли ты подумать, мой сметливый читатель, что будет, если какой-нибудь полицейский наряд заприметит несущуюся по шоссе И-95 странную заплатанную «Тойоту-Эко», в которой к тому же иммигрирует в США все население некоей небольшой страны. Вряд ли ты думаешь, что у этого наряда не возникнет желания данную «тойоту» остановить. Молодец. Правильно! Непременно возникнет.

В целом все мы шестеро старательно избегаем любых полицейских нарядов и всяких других правоохранительных органов. Особенно потому, что никогда нельзя гарантировать, что люди в форме не превратятся внезапно в ирейзеров. Умение отличить одних от других — одна из неизбежных трудностей нашей экспериментальной и вечно тестируемой жизни.

— Притормозить? — спрашивает Клык, глядя на полицейскую мигалку позади нас.

— Другого выхода, кажется, нет. — Растирая лоб, стараюсь собрать силы и приготовиться к любому повороту событий. Поворачиваюсь назад к стае:

— Так, мы останавливаемся. Если кто почует неладное, немедленно из машины, на взлет и валите подальше.

Ребята мрачно кивают.

— Я с Игги, — Тотал стремительно перепрыгивает на заднее сиденье.

Клык неловко подруливает к обочине, подняв столб пыли и разметав гравий. Мы переглядываемся, видя, как женщина в полицейской форме выходит из машины и направляется к нам. Отпираем все двери и спружиниваем наизготовку.

Полицейская тетка наклоняется в водительское окно. Широкие поля форменной шляпы скрывают ее лицо.

— Доброе утро, сэр, — голос ее не звучит особенно дружелюбно. — Вы знаете, с какой скоростью вы сейчас ехали?

Клык смотрит на спидометр, стрелка которого не шевелилась с тех пор, как мы вчера загнали нашу тачку на ночевку.

— Не знаю, — честно признается Клык.

— Мои приборы показали 70 миль в час, — она достает блокнот.

Я восторженно присвистнула:

— Вот уж не ожидала, что эта таратайка сможет так быстро бегать.

Клык пихает меня локтем в бок, и я смущенно прикрываю рот ладонью.

— Будьте добры, ваши водительские права, свидетельство на регистрацию машины и страховой полис, — переходит тетка к делу.

Нас припекло. Время взлетать. Но это значит, что мы теряем машинку, что она увидит наши крылья и что, скорее всего, известит по цепочке власти — а какая длинная эта цепочка — одному Богу известно. И все это вместе взятое будет настоящим несчастьем. Как будто все остальные были не настоящие.

— Здравствуйте, — высовывается Ангел с заднего сиденья.

Полицейская смотрит на нее сквозь стекло. И только тогда замечает, сколько народу набилось на заднем сиденье. К тому же до нее вдруг доходит наш возраст. Переводит взгляд на Клыка и понимает, что он еще не дорос до водительских прав.

— А вы местная? — спрашивает Ангел. — Флорида — такой плоский штат. — Она изо всех сил старается привлечь к себе теткино внимание.

— Сэр, выйдите, пожалуйста, из машины, — приказывает полицейская Клыку.

— Уже осень, а здесь все еще очень тепло, — продолжает Ангел, — даже купаться можно.

Тетка снова смотрит на Ангела, но на этот раз что-то мешает ей отвернуться. Посмотреть назад на Ангела я не решаюсь. Передо мной снова встает дилемма Ангела, творящего зло во спасение. Что с этим делать, я не знаю.

На этот раз решаю и рыбку скушать, и радио послушать. То есть дать ей сейчас волю, а потом прочитать нотацию.

— Видите ли, мы торопимся, — вежливо говорит Ангел.

— Вы торопитесь, — повторяет полицейская. Глаза у нее слегка стекленеют, а Ангел продолжает гнуть свое:

— Может быть, вы позволите нам двинуться дальше и … забудете, что нас когда-либо видели.

— Я, пожалуй, могла бы вас отпустить, — соглашается полицейская. У меня по спине бегут мурашки.

— Вы никогда не видели ни нас, ни нашей машины, — настаивает Ангел. — Где-то на дороге возникли проблемы, и вам надо туда, совершенно срочно. Без-от-ла-га-тель-но!

Полицейская смотрит на свою машину:

— Мне пора, — говорит она, — там на дороге проблемы…

— Хорошо, поезжайте, — отпускает ее Ангел. — Спасибо.

И мы уезжаем в собранной из спертых деталей развалюхе, с шестилеткой-гипнотизеркой, подчиняющей себе сознание человека. Я бы не назвала эту ситуацию особенно приятной.

Мы проехали пару миль, и Ангел снова заговорила:

— У меня предложение, ребята. Я думаю, что мне стоит стать командиром. Что вы на это скажете?

— А я тогда буду помощником командира, — соглашается с ней Тотал.

— Ты-то, конечно! — потешается над ним Газзи. — Само внимание и самоотречение… до первого кролика.

— Думай, что говоришь, — огрызнулся на него Тотал.

— Прекратите! Послушай, Андж, спасибо тебе за предложение, но пост командира, права, обязанности и все такое прочее мы, скорее всего, будем пересматривать. Так что ты пока не волнуйся.

— Я подумаю, — Ангел хмурится. Отнюдь не похоже, что я убедила ее на сто процентов.

Что с ней такое происходит?

120
По-моему, я уже рассуждала про то, что машина уступает крыльям. Летать в сто раз быстрее, чем ездить. В воздухе светофоров нет, красного света нет. И, на удивление, мало других летающих мутантов. Но, с другой стороны, машина — хорошее укрытие. И даже известного рода камуфляж.

— Приехали, — объявляет Клык, остановившись перед колоссальными воротами.

— Приехали, — с ним невозможно не согласиться.

После трех часов медленной, но все равно вытряхивающей печенки езды и короткой остановки на ланч мы прибыли к главному зданию компании ИТАКС. Наш всепроникающий инстинкт и неоспоримые дедуктивные способности привели нас в то единственное на земле место, где, возможно, найдутся ответы на наши вопросы.

Под неоспоримыми дедуктивными способностями я понимаю способность читать на шоссе знаки, крупно гласящие «На ИТАКС 398 съезд».

И вот теперь мы созерцаем высокие чугунные ворота и тщательно ухоженный ландшафт за ними.

— Зато никакой колючей проволоки, — резонно замечает Клык.

— И никаких вооруженных охранников, — подхватывает Надж. — И домик у охраны очень мирный и симпатичный.

Но что-то тут ненормально. И это «что-то» запускает у меня в мозгу красную мигалку. Что же это получается, здесь и будет спасен мир? Здесь свершится моя судьба?

И пока я так размышляю, из дверей домика охранников выходит… охранник. В форме, но без пистолета. На нем вообще никакого оружия не видно. По крайней мере, нам.

— Вы приехали на экскурсию? — спрашивает он нас вежливо.

— М-м-м… на экскурсию, — соглашается Клык, крепко сжимая руль.

— К сожалению, последняя ушла в четыре часа, — смотрит на часы благодушный страж. — Но завтра приходите снова. Начало от главного холла, каждый час. Первая экскурсия в десять утра. — И он показывает на одно из самых больших зданий за воротами.

— Спасибо, тогда до завтра, — прощается Клык и переходит на заднюю скорость.

Пока он отъезжает, мы не спускаем глаз с охранника. Он ни с кем не переговаривается, никому не звонит по вертушке, не набирает никакого номера. Все это очень странно. И снова я чувствую, как на мои плечи наваливается стопудовый непонятный груз. Я не дура. Что же я не понимаю, что тех детей специально к нам подослали — передать информацию. Заманить нас в ИТАКС. И наверняка для нас уже здесь миллион ловушек расставлено. Только вот каких именно? Рано или поздно мы узнаем, что именно нам тут приготовили. Только мне сердце вещует, что ничего хорошего ждать не приходится.

Мой Голос что-то давно помалкивает. Я, конечно, грубила ему здорово в последнее время. Но теперь я была бы не против его послушать. Может, какие-нибудь намеки подбросит про наши ИТАКСовые цели и задачи.

Но спрашивать его напрямую все равно бесполезно.

121
— Игги, теперь твоя очередь. И не придуривайся! — Я выжимаю ему на ладонь маленькую бутылочку шампуня. — Ты хоть и слепой, но грязь с себя отмыть ты вполне в состоянии.

Сложив ладонь лодочкой и слегка подталкиваемый Газманом, Игги движется в сторону ванной.

Волосы у меня еще не просохли и намочили на плечах футболку. Мы обосновались в дешевой гостинице под названием «Сумеречная». Вполне подходящее для нее название: по всем признакам темные делишки здесь в каждомномере творятся.

Мы толком не умывались с тех пор, как улетели от Анны, а одежда наша просто уже заскорузла от грязи. У «Сумеречной» гостиницы было неоспоримое преимущество платной прачечной, и я только что вернулась оттуда с полной охапкой наших еще горячих после сушилки сухих и чистых штанов и футболок.

Свалив все на двойную кровать, я после душа чувствую себя почти человеком.

Это шутка. Заметил ее, мой внимательный читатель?

Надж, Газзи, Ангел и Тотал — все расселись на второй кровати и смотрят телик. Крылья слегка раскинуты и сохнут.

— Идиот! Ты, мужик, настоящий кретин! — кричит в телевизор Тотал. — Это красная, я тебе говорю, красная!

Я села и подтолкнула какие-то шмотки поближе к Клыку.

— Значит, ИТАКС, — сказал он и принялся складывать одежду в рюкзак.

— Угу. Догадайся с трех раз, кто производит стиральный порошок? Догадайся, на какой заправке мы покупали бензин? Кто делает содовую, которую мы пьем?

Теперь мне всюду бросается в глаза эмблема ИТАКСа. Получается, что бы мы ни делали, куда бы ни шли, что бы ни трогали — без ИТАКСа не обойтись. Как же раньше мы об этом не думали и ничего подобного не замечали.

Не говоря ни слова, Клык поднял Газзины джинсы. На лейбле сзади на поясе написано «ИТАКС».

— Все это очень плохо, — говорю я, понизив голос. — Они, действительно, повсюду. И что хуже всего, это не вчера началось. Сколько я себя и всех нас помню, мы живем, окруженные ИТАКСом. Я помню, как Ангела кормили искусственным молоком ИТАКС из бутылочки ИТАКС и надевали ей памперсы ИТАКС. Как будто они захватили весь мир и никто не заметил.

— Кто-то заметил, — чуть не по складам выговаривает Клык, сворачивая Иггину рубашку. — Кто-то в Школе заметил как минимум четырнадцать лет назад. И создал тебя, пытаясь их остановить.

Вот она, моя судьба, снова хлещет меня по щекам.

— Создал НАС.

— Главным образом, тебя. Мы все — второстепенные, в этом я уверен. — Голос Клыка звучит совершенно обыденно, как будто он говорит о погоде.

— Для меня вы не второстепенные, — я в запале запихиваю в рюкзак шорты, а Клык дарит мне в ответ одну из своих редких мимолетных улыбок.

В тот вечер мы рано выключили свет. Я долго лежала на полу без сна, размышляя об ИТАКСе и о том, как эта компания может взорвать мир. Моя задача — мир спасти. Значит, мне здесь надо что-то предпринять, что-то выяснить и что-то предотвратить.

Насколько мне известно, предначертания судьбы обычно гораздо более определенные, чем все эти «что-то». А меня как будто послали подняться на Эверест без карты и без снаряжения. Да еще ответственностью за стаю нагрузили… Чувствую себя подавленной и, несмотря на то что мы здесь все вместе, ужасно одинокой. Наконец засыпаю. Утро вечера мудренее. Завтра что-нибудь придумаю.

Но мое «завтра» началось в кромешной темноте, со связанными руками и ногами и ртом, залепленным липкой лентой.

122
Вырваться любой ценой! Мозг мгновенно включился на полные обороты, но его тут же накрыло сметающей все на своем пути волной паники. Изо всех сил выгибаю спину, пытаясь оторваться от пола. Неимоверным усилием стараюсь порвать веревки на руках и ногах — впустую. Думай, Макс, думай! Ты можешь отсюда вырваться. Им тебя так легко не заполучить!

Мои вопли прорываются сквозь липкую ленту только слабым мычанием. Катаюсь по полу в надежде что-нибудь свалить, разбить, наткнуться на что-нибудь, издать какой-нибудь шум. Не может быть, чтобы наши ничего не слышали. Обычно любой из нас проснется от малейшего шума. Значит, какая-то беда случилась со всей стаей.

Надо мной нависают, пытаясь оторвать меня от пола две темные большие фигуры, но я что есть мочи сопротивляюсь. Одному из них мне даже удается заехать коленом в живот. Но это ничего не меняет — другой попросту сел на меня верхом, выжал из меня весь воздух, и я задохнулась под его тяжестью.

Давно я не была так беспомощна. Совершенно, стопроцентно беспомощна. От одного этого у меня едет крыша. Мысли меня покинули, я лишилась какой-либо способности думать и рассуждать. От меня остался один только животный инстинкт.

Я жива, но мои крики не покидают мой заклеенный рот; стянутые пластиковыми путами руки и ноги не шевелятся. Я жива, но черный капюшон закрывает глаза, и мне не сдвинуть его никакими силами. Я не могу не вдыхать какой-то сладкий запах, стараюсь, очень стараюсь, но все равно не могу удержать себя и не поддаться засасывающей меня черной холодной пустоте, где нет ни боли, ни страха — одно только черное ничто.

И еще одна неприятность. Серьезная и, по-моему, очень крупная неприятность. Когда они меня тащили из гостиничного номера, я видела в комнате другую Макс.

Мне кажется, она там осталась.

123
Ирейзеры уволокли дефектную Макс из мотеля, а я быстро шмыгнула на ее место и натянула на себя одеяло. Закрыла глаза в полной уверенности, что не смогу заснуть ни на секунду.

Я не нахожу себе места. Наконец происходит все, что задумано. Наконец-то все пошло по плану. Как же можно спать, когда такое происходит. Долой старую Макс! Да здравствует Макс, новая, усовершенствованная!

Ой! Просыпаюсь, размахивая руками и все еще продолжая сражаться с захватившими меня в плен во сне инопланетянами.

Рука уткнулась во что-то мягкое и теплое, и от меня отскакивает черный меховой клубок. Только тут вспоминаю, что у них есть пес. Он, наверно, меня облизывал. Фу, гадость какая!

Протираю глаза и осматриваюсь. В утреннем свете грязный, заплеванный гостиничный номер выглядит еще хуже, чем ночью.

— Макс? — Надо мной наклонился маленький блондинистый парнишка. Хорошо помню, его зовут Газман — ну и имечком его наградили!

— Чего?

— Я есть хочу.

Представление начинается. Вот теперь и посмотрим, по зубам ли мне эта роль? Увидим, какая из меня получится Максимум Райд!

— Так-так, — поднимаюсь, и все тело ноет от проведенной на полу ночи. Теперь, глядя на них вблизи, я с трудом удерживаюсь, чтобы не выпучить глаза. Что же они такие страшные-то? Совсем на ирейзеров или даже на Ари не похожи. Как они с такими рожами живут только?

— Завтрак! — бодро потираю руки, стараясь вспомнить заученную инструкцию. — С собакой гулять нужно?

— Мы уже погуляли, — откликается самая маленькая. Ангел, если не ошибаюсь. Она наклоняет голову в сторону и внимательно на меня смотрит. Я тоже смотрю на нее и широко улыбаюсь. Вот чудище-то! Убей меня бог, не пойму, зачем Макс с этими недоносками якшается. Ей давно пора было послать их к чертовой бабушке. Но это-то и есть ее главная слабость. Публику ей подавай, восхищенных поклонников. Чтоб за руку ее кто-нибудь все время держал, восхищенно в глаза смотрел и рассказывал, какая она самая лучшая на свете. Изъян. Безусловно, серьезный изъян в ее модели.

Ладно, пора приступать к делу. В углу номера примостилась крохотная кухонька. Подхожу и ставлю на конфорку сковородку:

— Как насчет яичницы? — и заглядываю в холодильник.

— Ты что, готовить собираешься?

Повернувшись, вижу в упор уставившегося на меня старшего темноволосого парня. Это Клык.

— А ты что, есть не хочешь?

— Ну не настолько же… — бормочет себе под нос Газман.

Кажется, тут какая-то закавыка, и я чего-то не понимаю. Еще один старший мальчишка, блондин, которого зовут Игги, поднимается с места и говорит:

— Дай я приготовлю. Газ, разливай сок. Надж, доставай тарелки.

— Но ты же слепой!

Что, скажите на милость, может он приготовить? Издеваются они надо мной что ли?

— Да что ты говоришь? А я и не знал. — Игги отодвигает меня плечом и встает к плите. — Кому глазунью, кому болтунью?

— Мне болтунью, — кричит Надж, вытаскивает из шкафчика бумажные тарелки и ставит их на колченогий стол.

Это новость. Может, коли я командир, мне не положено готовить или вообще всякими домашними делами заниматься? Может, если командир, надо только командовать? А заботу как тогда демонстрировать?

— Надж, пойди ко мне, я тебя причешу, — и я шарю на дне рюкзака в поисках щетки. — Давай косички заплетем или хвост. А то тебе волосы в глаза лезут.

Надж — вот еще одно кретинское имя — смотрит на меня как баран на новые ворота:

— Ты меня причесать хочешь?

— Хочу.

Да чем же эта Макс целыми днями занимается? Задницу она хоть когда-нибудь отрывает? Или только приказы выкрикивает?

— Эй, ты! Ну-ка прочь с кровати! — замахиваюсь на разлегшегося на одеяле Тотала. Но он только смотрит на меня не мигая и шевелиться не собирается.

— А почему ему на кровати нельзя? — спрашивает Ангел.

Спокойно расчесываю Надж ее курчавую гриву:

— Потому что я так сказала. Нельзя и все.

Молчание. Четверо мутантов уставились на меня. A тот, который слепой, он, конечно, ничего не видит, но все равно повернулся ко мне лицом. Как будто глазеет. Даже жутко.

— Что вы на меня так смотрите?

124
Последнее, что я помню, это как меня тащат из гостиничного номера. Нет, самое последнее, это как в комнату входит другая Макс. Что случилось? Она что, меня заменила? Зачем?

Не понимаю, явь это или сон, сплю я или брежу, жива я или уже нет. Моргаю, еще и еще. Но вокруг абсолютная тьма. Даже не тьма — чернота. Ни теней, ни силуэтов, ни намека на существование света. Темнота никогда не была мне помехой — мы все, кроме, конечно, Игги, прекрасно видим в темноте. Поэтому от этой кромешной черноты кровь стынет у меня в жилах.

Получается, я ослепла. Как Игги? Они над моими глазами эксперимент какой-то поставили?

Где я? Я слабо помню, как меня связали и заткнули мне рот. Я помню, как потеряла сознание. А теперь я здесь. Но что это за «здесь», понять совершенно невозможно.

И главное, где моя стая? Как так получилось, что никто из них не проснулся, когда меня украли? Нас что, всех одурманили? Или что-нибудь еще того хуже? Живы ли они? Пробую сесть, но мое тело меня не слушается. Я как будто подвешена в воздухе — ноги не опустить, опереться не на что. Единственное, что я чувствую, это сырость. У меня мокрые волосы. Пряди упали на лицо. Протягиваю руку и… ничего не чувствую. Вокруг меня вода. Или что-то еще. Нет, это не обыкновенная вода — иначе я бы утонула.

Снова моргаю и судорожно втягиваю воздух. И снова меня захлестывает паника. Где моя стая? И где я? Что происходит? Я что, умерла? Если умерла, это ужасно. Значит, так теперь будет всегда. Я и часа-то не могу просидеть в абсолютной пустоте и неподвижности. А уж о вечности и говорить нечего. Надо заранее предупреждать, что смерть — такая кошмарно скучная штука.

Сердце бьется с сумасшедшей скоростью, дыхание частое и неглубокое, кровь прилила к коже и ко всем внутренним органам. Состояние, как перед битвой. Сражаться или лететь. Лететь… А что, собственно, с моими крыльями происходит? Напрягаю мускулы, необходимые, чтобы расправить крылья, и … опять ничего не чувствую. В дикой панике протягиваю назад руку. Мышцы на месте, впадина на спине для крыльев на месте, шишак соединения крыла с плечом на месте. Крылья у меня никуда не делись. Но я их не чувствую. Не чувствую, и точка.

Мне что, ввели анестетики? К операции готовят? Изо всех сил стараюсь двигаться, бросаюсь в этом черном бульоне из стороны в сторону. Ничего! Никакого результата.

Все это — сущий кошмар.

Да скажет мне кто-нибудь, в конце концов, куда меня засадили?

Постарайся успокоиться. Соберись. Подумай. Если ты умерла, значит с этим уже ничего нельзя поделать. Но если жива, тебе надо поднапрячься и придумать, как самой отсюда бежать, как остальных спасти и как вытрясти душу из тех, кто тебя сюда запрятал.

Я в полном одиночестве. Такого одиночества я вообще не помню. Если сидеть одной в гамаке на пляже и прихлебывать напитки из стаканчика, в котором болтается маленький зонтик, и если при этом знать, что твоя стая в целости и сохранности резвится неподалеку, одиночество означает отдых и отсутствие обязанностей. О таком одиночестве можно только мечтать.

Но на мою долю выпало одиночество кромешной тьмы, страха и полной неизвестности.

И где я, в конце концов, нахожусь?

Ты уверена, что хочешь это знать?

Голос! Мой Голос. Значит, я не совсем одна. Хоть Голос меня не оставил.

— Ты знаешь, где я? — спрашиваю вслух и специально стараюсь говорить четко и громко. Но звук моего голоса сходит на нет, едва слетев с губ.

— Да.

— Тогда говори, говори немедленно.

— Ты уверена, что хочешь это знать?

— Нет, я предпочитаю полное неведение, — вспылила я. — Не хочешь говорить, тогда убирайся к черту, псих ненормальный!

— Ты в изоляторе. В изоляционном бункере. В камере полного лишения сенсорных ощущений. Но где этот бункер находится, я не знаю.

В изоляционном бункере. И никого, кроме меня, моего и без того изувеченного сознания. И моего внутреннего Голоса. Минут десять это еще можно выдержать. А потом — кранты. Полные кранты.

Белохалатники, поди, планировали засадить меня сюда год или даже два назад. Уж я их знаю. И теперь наверняка снимают показания, регистрируют патологические изменения…

Почему же я не могу умереть! Прямо сейчас, на месте.

125
Потому что я Максимум Райд. Значит, на легкий исход и надеяться нечего. Ничего легкого в моей жизни нет, не было и не будет. Не запланировано.

Никогда моя жизнь не пойдет по плану, продуманному, удобному, гарантирующему отсутствие боли. Да и зачем, если можно растянуть любую проблему до размеров нескончаемой пытки и неопределенности.

Не знаю, сколько времени я оставалась в бункере. Возможно, десять минут. Мне кажется, десять лет. Всю жизнь. Может быть, я заснула. Снова и снова я просыпалась, и стая была рядом, то в нашем старом доме в Колорадо, то в туннелях Нью-Йоркской подземки, то в «Сумеречной» гостинице. Я снова видела, как Элла Мартинез и ее мама машут мне на прощание. Точно знаю, это у меня галлюцинации.

Кажется, я немного поплакала.

Снова передумала все свои мысли. Все, что всю жизнь не давало мне покоя, что занимало и удивляло меня, вернулось ко мне, как будто я быстро-быстро просматривала старую пленку. Воспоминания, мечты, надежды, цвета, звуки, каждый запах или вкус бесконечной цепочкой по нескольку раз проносились по кругу в моем воспаленном сознании. Пока, в конце концов, реальность и бред, прочитанные книжки, виденные фильмы не слились в сплошную неразличимую круговерть. Я уже не знаю, кто я, Макс или кто-то еще? Были ли у меня крылья, и кто мне те дети-птицы, про которых я почему-то думаю, что это моя семья.

Все стало зыбко, все превратилось в химеру. Все, кроме бункера. Но даже и в этом я потеряла уверенность.

Какое-то время я пела. По-моему… С кем-то разговаривала. Потом у меня пропал голос. Как ни странно, но я не чувствовала ни голода, ни жажды, ни боли. Ничто не раздражало и не огорчало.

Когда наконец бункер открылся и в люк хлынул свет, мне показалось, что ничего страшнее со мной еще не случалось.

126
Я закричала, но пронзительный звук моего собственного голоса так ударил по барабанным перепонкам, что я мгновенно замолчала. Плотно закрываю глаза — только бы защитить их от слепящего, режущего света. Сворачиваюсь на полу в клубок, но чьи-то ручищи хватают меня и снова пытаются поставить вертикально. Не говорю о том, что мне не удержать равновесия, одно прикосновение к моей коже окончательно лишает меня рассудка.

Меня кладут на кровать и закрывают одеялом. Чувствовать его на себе — настоящая пытка. Снова сворачиваюсь в клубок и стараюсь не шевелиться. Долго-долго. Наконец боль уходит. Пробую приоткрыть глаза. Свет, хоть и яркий, не скребет больше наждаком глазное яблоко.

— Макс, — приглушенный шепот ударил по каждому нерву и пронзил позвоночник. Я содрогнулась всем телом и снова в отчаянии зажмурилась. Я больше не знаю, как бежать, сражаться и летать. Я ХОЧУ обратно в бункер, в его благословенную темноту, молчание и пустоту.

— Макс, как ты себя чувствуешь?

Лучше не бывает…

— Макс, тебе что-нибудь нужно?

Эти идиотские вопросы не могут не рассмешить даже такой живой труп, как я. Правда, «рассмешить» в моем случае означает слабую кривую ухмылку.

— Мне надо задать тебе несколько вопросов, — настаивает голос. — Во-первых, куда направляется стая. И мне совершенно необходимо знать, что случилось в Виргинии.

Бог с ними, с дурацкими вопросами, но ЭТИМ он меня окончательно достал так, что я даже вновь обрела дар речи. Отодвигаю одеяло и приоткрываю щелочки глаз:

— Ты сам знаешь, что случилось в Виргинии, — голос мой скрипит, как несмазанная телега. — Ты там был, Джеб.

— Только под самый конец, моя девочка, — тихо откликается Джеб, стоя на коленях рядом с моей кроватью. — Я не знаю, что случилось до моего появления. Я ума не приложу, как все могло пойти прахом. И никакого понятия не имею, ни куда сейчас направляется стая, ни какие у тебя планы.

Слушать его тошно. Одно хорошо, я чувствую, что он так выводит меня из себя, что постепенно я снова становлюсь самой собой, Максимум Райд.

— Боюсь, Джеб, тебе придется смириться с пробелами в твоих познаниях. — Я закашлялась, как придушенная кошка.

— Ай да Макс, — в голосе Джеба звучит искреннее восхищение. — Не сдается до конца. Даже одиночка тебя не сломила. Редко кто способен и в бункере не потерять формы. Но сколько можно тебе говорить, пора приняться за спасение мира. Это твоя главная цель.

— Постараюсь взять на заметку, — хриплю я и понимаю, что от негодования снова почти пришла в себя.

Джеб наклоняется ближе ко мне. Широко раскрытыми глазами смотрю ему прямо в лицо, такое знакомое, когда-то означавшее для меня счастье, семью и покой. Теперь оно для меня — сгусток зла.

— Макс, пожалуйста, — шепчет он, — пожалуйста, играй по правилам. Делай, как надо. Они хотят с тобой покончить. Думают, что на тебя только время зря тратят.

Еще одна неожиданная неприятность.

— Кто?

— ИТАКС. Они держат тебя здесь, пока идут испытания новой усовершенствованной модели. Ее считают величайшим изобретением. Они хотели, чтобы ты руководствовалась головой, а не сердцем. Макс, я так старался тебя этому научить. Но, наверное, у меня ничего не получилось. Они пытаются здесь лишить тебя сердца. Но нам с тобой, Макс, важны люди, и ты не можешь быть безразличной, не можешь жить без сердца. Пожалуйста, не дай им возможности перечеркнуть всю твою жизнь. Не дай им вычеркнуть тебя и начать с нуля с кем-то другим. Докажи им, что они ошибаются, что ты многого стоишь и ни перед чем не постоишь.

— Я докажу им, что я ни перед чем не постою, чтобы вытащить из тебя кишки через нос, — слабо возражаю ему и вдруг слышу громкий низкий голос:

— Батчелдер, что вы здесь делаете? У вас нет допуска к этому объекту!

И потом свет снова вырубается, с меня стягивают одеяло, и все те же здоровенные ручищи снова бросают меня в ужасный бункер.

127
Стараясь держаться в тени, я провела пятерых психованных мутантов в ИТАКС.

— Сюда! — придерживаю кусты и даю им знак, — пролезайте.

Уже темно. Наконец-то. Я думала, что скучно смотреть весь день, как ирейзеры режутся в карты. Как же я ошибалась! По сравнению с сегодняшним днем их карты были просто цветочки.

Как только настоящая Макс это выдерживает? Я сбилась со счета, сколько раз за сегодняшний день мне хотелось на них наорать, чтоб заткнулись, чтобы от меня отстали. Вот бы послать их всех к черту. Надж без передышки молотит языком. Газман — просто доверчивый идиот. И ему все равно, о чем по любому поводу спорить с Ангелом, голубое ли небо, понедельник сегодня или вторник. Ангел, кстати, меня здорово напрягает. Она совершенно неуравновешенна, и предсказать ее невозможно. Когда вернусь, обязательно доложу об этом наверх. Зато Игги — вообще балласт, правда, может готовить. Только как, убей меня бог, не пойму. В броне Клыка я пока не нашла никаких изъянов. Но это только дело времени.

Да еще они с собакой разговаривают так, точно это человек. Не надо тебе того, не хочешь этого? Какого хрена! Собака и есть собака.

Но теперь всему этому безобразию пришел конец и настало долгожданное время. Еще утром на экскурсии в ИТАКСе я всячески подчеркивала пробелы и слабые точки. Теперь под покровом темноты мы «крадемся» и вот-вот проберемся внутрь. Всячески делаю вид, что держусь настороже.

Должна сказать, что представление мое безукоризненно. Они ничего не подозревают. Вся моя тренировка, уроки, зубрежка — все себя вполне оправдало. И, естественно, еще раз подтвердило, что моя модель старой Макс сто очков вперед даст. Даже странно, что эти олухи с такой охотой и так безропотно всюду за мной следуют, подчиняются моим приказам. Только предложила «залезем в ИТАКС» — они уже построились маршировать в ИТАКС. Вместе со своей идиотской собакой. Выходя из гостиницы, я попыталась его запереть в номере, но Надж выпустила.

— На прорыв с собакой? — удивленно подняла я брови.

— Конечно, — Надж не понимает, почему это вообще нужно объяснять. — Он же всегда с нами.

Как хотите, думаю я. Не мудрено, что с вами запланировано покончить.

Короче, если не считать собаки, в остальном они полностью мне подчинялись. Привела их на поросший травой холм. Оглядываюсь постоянно, точно за нами кто по пятам гонится. Держи карман шире! Холм этот рядом с главным зданием, и на газон выходит его отопительно-вентиляционная система. Быстро отвинтили люк и заклинили палкой вентилятор. Пролезть между его огромными лопастями не составило никакого труда. Жаль, собака первой шмыгнула, а то я думала вытащить палку и снова запустить вентилятор, оставив пса снаружи. Так или иначе, лопасти опять вертятся, а мы уже внутри.

— Отличная была с вентилятором идея, — говорит Клык. Это ровно на пять слов больше, чем я слышала от него за весь день.

Я скромно пожимаю плечами. Что идея отличная, я и сама знаю. Но зачем педалировать. Я не Макс, чтобы себя нахваливать. Если она только о себе и думает, это отнюдь не значит, что я должна следовать ее примеру.

Веду стаю по воздуховоду. Время от времени нервно вздрагиваю. Когда, конечно, не забываю. Останавливаюсь на каждой развилке, как будто не знаю, куда поворачивать. А иногда замираю, приложив палец к губам, точно прислушиваюсь к приближающимся шагам. Представление — обхохочешься. Настоящий цирк.

Выходим в главный воздуховод, и я притворяюсь, что последний поворот, который должен вывести нас в подвал, результат внезапного озарения. Еще несколько минут, всего несколько сот ярдов — и моя миссия завершится.

И с ними тоже будет покончено.

128
После встречи с Джебом бункер показался мне истинным облегчением. Принимаюсь думать о том, что я в ответе за стаю, вспоминаю, что я непобедимая Макс, а белохалатники, заставляющие меня носиться, как белка в колесе, — просто кучка дуроломов.

Следовательно, сам собой напрашивается вопрос, как отсюда выбраться?

Я по-прежнему не могу сесть, по-прежнему ничего не чувствую. Меня по-прежнему одолевают галлюцинации. По-прежнему практически невозможно ни на чем сконцентрироваться.

Отличная стартовая позиция для побега.

Думай, Макс, думай!

И тут я вспоминаю про свой внутренний Голос: Голос, у тебя есть какие-нибудь идеи?

— Подумай, что именно от тебя хотят? — Как это он прорезался по первому зову? Сколько его помню, он ни разу не отвечал на мои вопросы, а тут ни с того ни с сего откликнулся.

— Значит, спрашиваешь, чего они от меня хотят? Хотят, чтобы я их подопытным кроликом оставалась. Или, если угодно, лабораторной крысой. Хотят, чтоб я продолжала плясать под их дудку.

— А что случится, если ты откажешься это делать?

— От злости, поди, лопнут — я просияла от одной мысли. — Только как, интересно знать, я могу от чего-то отказаться, если я закупорена в этой консервной банке.

— Вот на эту тему и подумай.

Как мне и велено, раскидываю мозгами. Шансов это мне не прибавляет. Их у меня раз, два и обчелся. Ни физическая сила, ни скорость, ни умение быстро и четко соображать мне здесь не помогут. Что же остается? От отсутствия надежды впадаю в глухое отчаяние. Я теряю сознание, теряю голову и вот-вот потеряю себя …

Они не хотят меня потерять. Им тогда некого будет дергать за нитки, не на ком будет ставить эксперименты.

Подожди-ка, Макс, подожди…

Потерять меня они могут только двумя способами: или я сбегу, или умру.

Сбежать мне отсюда исключено. Во-первых, банка закупорена наглухо, а во-вторых, мне ни ногой, ни рукой не пошевелить.

А что если…

Есть ведь еще и второй способ. А что если мне умереть? Хорошенькую я им тогда подложу свинью. Правда, мне и самой помирать особого резона нет. Но, может быть, их обдурить получится?

Голову даю на отсечение, здесь мониторов и скрытых камер на каждом сантиметре понатыкано. Если крысу в банку посадить и воздух ей перекрыть, то непременно следует фиксировать, как она будет мучиться, и пульс ей все время мерить. Они, поди, тут уже каждый мой всхлип записали.

Как бы мне теперь умереть поубедительней?

Упругая жидкость сама держит мое тело. Не надо голову поддерживать, не надо ни рукой, ни ногой шевелить. Ложусь на спину и полностью расслабляюсь. Дыхание замедлилось. Вдох — раз, два, три, четыре — выдох. Каждый мускул точно растворился. Я, как будто… ушла в себя. Похоже на аппарат, у которого один за другим поворачивают рычаги выключения. Только на сей раз не «поворачивают», а я сама щелкаю выключателями. По собственной воле замедляю все мои биологические системы.

В абсолютной тишине удары моего сердца все глуше и все реже. Глаза закрыты, вокруг полная неподвижность. А вдруг мне суждено навеки остаться в этой жидкой гробнице?

Замерло и время, и сознание.

Надеюсь, я все-таки не умерла.

Мертвой мне трудновато будет искать наших родителей, а спасать мир — и того труднее.

129
Не буду вдаваться в мелкие подробности. В конце концов, мы нашли дорогу в компьютерную лабораторию ИТАКСа. И пока все идет по плану.

Шуганула их всех в самый темный угол — они опять послушались. Включаю ближайший комп. Он бесшумно загружается. Надж, как я помню, хорошо разбирается в компьютерах. Я знаком подзываю ее к себе и шепчу:

— Посмотри-ка, что ты тут об ИТАКСе выудишь. Только быстрей, я не знаю, как долго мы здесь можем оставаться.

Ха-ха! По моим часам оставаться мы здесь можем ровно шесть минут сорок семь секунд.

— Ладно, — шепчет мне в ответ Надж и через секунду уже сидит перед экраном, просматривая список программ. Потом на строке поиска печатает какую-то ахинею.

Тяжело вздыхаю. Ее сейчас заклинит, и мне придется перехватить инициативу. Я готова — меня всему научили. Всему, что только может потребоваться для достижения поставленной цели.

— Нашла, — выдыхает Надж, и я оторопело смотрю, как страница за страницей заполняют экран листы с грифом «совершенно секретно». Хм-м-м… А ведь не скажешь, что у этой мутанточки хоть одна извилина в мозгу имеется. Похоже, эксперимент с ней дал некоторые положительные результаты.

Заглядываю к ней через плечо:

— Отлично! Постарайся прочитать, о чем там идет речь.

А про себя думаю: читай, читай, не торопись. А там, глядишь, время ваше и истечет.

130
Я, Максимум Райд, умерла, но этого никто не заметил.

А вдруг я и вправду умерла? Чем дальше эта бодяга тянется, тем мне безразличнее. Умерла, не умерла — одна малина.

Наконец мои тюремщики осознали, что вместо занимательной суетливой лабораторной крыски у них на руках оказалось дохлое и совершенно неинтересное безжизненное тело.

Крышка люка на потолке отскакивает, и у меня нет даже сотой доли секунды, чтобы приготовиться к хлынувшему потоку резкого света. Ты, дорогой читатель, даже не представляешь, чего мне стоило не выдать себя, оставаясь тем же обмякшим бесчувственным телом.

Чей-то голос орет:

— Что случилось? Кто вел за ней наблюдение? Уши оборву! Уволю!

Меня снова подхватывают какие-то руки и вытаскивают из бункера. Как и в прошлый раз, свет, прикосновение, звуки — все причиняет мне мучительную боль. Только теперь у меня откуда-то взялись силы широко открыть глаза, вскочить на ноги и зарычать.

Колени подо мной подогнулись, но я раскидываю крылья, стряхивая с них влагу. На мгновение передо мной мелькают рассерженные лица. Снова рычу, низким и хриплым голосом, хотя и отнюдь не столь устрашающим, как мне бы хотелось, и неуверенно подаюсь вверх.

Вижу впереди размытые очертания окна и бегу туда, едва удерживая равновесие и не чуя под собой ног. Десятки рук тянутся к моей мокрой одежде и к распростертым крыльям — меня вот-вот схватят. Но я уже совсем близко к окну и бросаюсь грудью на стекло.

Господи, дай мне его разбить, пошли мне обычное бьющееся стекло, без затей и ухищрений, типа впаянной металлической сетки. Молитва моя, похоже, услышана. Тело сокрушает страшный удар — меня как будто в лепешку раздавил грузовик. Тут же влажный воздух коснулся моих щек. И я начала падать.

Стараюсь пошевелить крыльями, стараюсь вспомнить хорошо знакомое чувство пойманного крыльями ветра. Но вместо былого их единства с каждой мышцей, с каждым суставом я ватная и помертвелая. Меня точно в новокаин обмакнули.

«Да будете вы наконец работать или нет!» — думаю я, и представляю себе на земле безжизненную груду костей, мяса и перьев.

Снаружи темно, и глазам не так больно. Открываю их и вижу, как мелькают мимо меня окна этажей — один, другой, третий. Выпав из окна пятого или шестого этажа, я стремительно падаю вниз. Снова отчаянно стараюсь расправить крылья в надежде, что они удержат и опять подбросят меня в воздух.

Так и случилось. Мои босые ноги уже практически коснулись травы, но я вдруг спружинила и подлетела немного вверх. Мускулы, кажется, поймали этот внезапный импульс, шевельнулись — и крылья пошли вниз. Еще движение — в работу включились плечевые суставы. Взмах вверх. Опустить крылья вниз. И снова, и снова, вверх — вниз. Сначала неловко и неуклюже, но с каждым взмахом движения все уверенней. Постепенно ко мне возвращается былая свобода. Оставляю позади разбитое окно, в котором маячат разъяренные лица. И только на одном лице я не вижу гнева. Джеб. Он вытянул руку сквозь осколки и показывает мне большой палец.

Взмываю в небо. Ветер раздувает мои сырые волосы.

— Скоро увидимся! — кричит он мне вдогонку.

Что это с ним случилось?

131
— Ни хрена себе, сколько здесь всего понаписано, — шепчет Газман, читая с экрана у Надж через плечо.

Вот именно, могли бы и надежнее свои файлы запрятать. Я совершенно не ожидала такого количества информации об ИТАКСе. Они, видать, не думали, что малограмотная мутантка-малолетка в их систему влезет.

Надж быстро просматривает страницу за страницей, а я слежу за минутной стрелкой на часах, готовая тащить всех к следующей, заключительной части сегодняшней шарады.

— Как вы думаете, — Надж внезапно прекращает и читать, и печатать и застывает на стуле, — как, по-вашему, мог сюда Джеб заявиться? Мне кажется, я его чувствую.

От ее слов мне становится не по себе, и я ее резко обрываю:

— При чем тут Джеб? Он никакого отношения к ИТАКСу не имеет.

— Макс, я же говорю, что я его чувствую. Он тут точно был. Или, в крайнем случае, про него есть информация в этих ИТАКСовых файлах. А значит, и про нас тоже.

Ее руки снова взлетают на клавиатуру. Почему-то это меня ужасно раздражает:

— Что ты там делаешь? Не вздумай вносить изменения в программу.

Буркнув на Надж, быстро отворачиваюсь проверить, что делают остальные. Газман и Игги сидят под столом и что-то там изучают. Клык стоит у двери. Рядом с ним на стуле неподвижно сидит с закрытыми глазами Ангел, а возле нее ее блохастое чучело. Нашла, когда спать! Не успела я это подумать, как она очнулась и в упор на меня уставилась. Эта девчонка ужасно действует мне на нервы, но я все равно ей улыбаюсь.

— Боже мой, Боже мой, — шепчет Надж, снова глядя, как экран заполняется текстом. — Смотрите, смотрите. Нахмурившись, наблюдаю, как перед нами снова одна за другой ползут страницы документов. На последней из них фотка младенца с белым больничным браслетом на запястье. На браслете напечатано: «Я девочка. Меня зовут …» А дальше от руки вписано «Моник».

— Это я! Это моя фотография. — Надж чуть ли не кричит от возбуждения. С чего она только это взяла — не пойму. А она все продолжает просматривать страницу за страницей и останавливается на разделе с чертежами, схемами и диаграммами. Приглядевшись, понимаю, что она изучает план своей рекомбинации, план прививки птичьего генома на ДНК человеческого младенца.

— Макс, Макс, смотри. — И она тыкает пальцем туда, где внизу страницы красуется подпись Джеба Батчелдера.

— Макс, Клык, я глазам своим не верю. Клык, посмотри хоть ты.

Клык подходит и молча читает. Мне хорошо видно, как у него от гнева сужаются зрачки.

Ума не приложу, откуда Джеб взялся в этих ИТАКСовых файлах. И вообще, нам по плану предполагается найти информацию об ИТАКСе и всех его прегрешениях перед человечеством, а отнюдь не про генетические исследования в школе.

Надж нажала на ссылку, и на экран выскочило окошечко показа фильма. В заголовке стоит: «Родители. Два дня спустя». Начинается мутный клип. Черная пара. Женщина плачет, лицо мужчины перекошено. Женщина причитает:

— Моя малышка. Мы назвали ее Моник… Кто отнял у меня мою девочку! Если вы знаете что-нибудь про мою крошку, прошу вас, верните ее мне. В ней смысл моей жизни. — Она плачет и больше не произносит ни слова.

Для нас все это явно не предназначено. Нам положено наткнуться на файлы об экологическом загрязнении планеты, о загрязнении окружающей среды, об эксплуатации детского труда и т. п. и т. д. Но самое интересное, что мне от находок Надж не оторваться. Я, помимо собственной воли, включаюсь в распутывание этого клубка:

— Ничего не понимаю. Мы же всего несколько страниц назад видели формы согласия родителей?

Надж молча хлюпнула носом и пролистала пару страниц назад. Вот и форма. Внизу подписи обоих родителей, дающие разрешение некоему Роланду тер Борчту на «проведение ребенку процедур».

Но теперь с первого взгляда видно, что обе подписи, как две капли воды, похожи на подписи Джеба. Не знаю, что и думать. Мне в Школе совсем все по-другому рассказывали. Где же правда?

Тихо плачущая Надж продолжает читать файл. На следующей странице еще одна фотография. Это прежняя женщина. И по-прежнему ужасно грустная. Только на новой фотке она ужасно постарела. Через все лицо из угла в угол большими красными буквами написано: «ликвидирована».

Неожиданно Игги высовывает голову из-под стола:

— Кто-то идет!

В руке он держит какие-то проволочки.

132
Свобода есть свобода, даже если ты насквозь мокрая, если почти что съехала крыша, и если тебя едва слушаются руки и ноги. Я уж не говорю про крылья.

Первая моя остановка «Сумеречная» гостиница. Наша ржавая «тойота» все еще припаркована на стоянке, все шмотки — в номере. Но ребят нет — исчезли. Или меня ищут?

Проглотила что-то из холодильника, даже сама не заметила, что. Наскоро побросала в рюкзаки барахлишко. На стоянке разбежалась и сиганула в небо.

Еще минута — и ветер подхватил мои широко раскинутые крылья.

Держусь настороже. Как бы ни появились снова летающие ирейзеры. Но вроде пока все спокойно. Единственное неудобство — рюкзаки. Тянут меня к земле: тяжелые, и к тому же шесть баулов для меня одной — многовато. Надо как-то от них избавиться. Тогда и руки будут свободны. Припрятываю манатки в кроне высокой приметной сосны и дальше лечу налегке.

Ты, наверное, удивишься, дорогой мой читатель, но я поворачиваю назад. Туда, откуда только что вырвалась. Чем больше я прихожу в себя, тем больше жажда мщения превращает меня чуть ли не в убийцу-маньяка. Гневно разрываю крыльями воздух, а ярость, как пот, катит с меня ручьями. Всю жизнь белохалатники портили мне кровь, мотали нервы и крутили из меня веревки. И не только из меня — из всей стаи. Совсем недавно похитили у нас Ангела. Но теперь, после того как они запихали меня в бункер, терпение мое лопнуло.

Удивительно, что я после всего этого вообще могу связать два слова. Чудо, что не разучилась летать.

Держусь в тени подальше от людских глаз. Под прикрытием деревьев петляю между сосен. Вылетев из леса, делаю здоровенный круг вокруг всего комплекса, всех семи огромных зданий ИТАКСа.

Я как будто перематываю назад фильм, возвращаюсь по собственным следам в поисках разбитого окна. Мне совершенно необходимо подтверждение, что бункер, моя смерть, утрата сознания, онемелые руки, ноги, крылья — что все это был не сон. И если не сон, то разбитое мной окно — лучший вещдок, что за этим реальным кошмаром стоят одной веревочкой повязанные ИТАКС и Джеб.

Вот и оно, мое подтверждение. На шестом этаже, там, где должно блестеть стекло, зияет черная дыра пустой оконной рамы. Теперь пора искать стаю. Но сначала я возвращаюсь в лес и там от души ору во все горло — выпускаю пар. Потом легко опускаюсь на землю и хорошенько отряхиваю крылья. Кажется, я в полном порядке. Как будто болела гриппом, а теперь поправляюсь. У меня даже снова чешутся руки хорошенько накостылять какому-нибудь ирейзеру.

Складываю и убираю крылья и крадучись подбираюсь к главному зданию. Пригнулась и двигаюсь чуть не ползком. Но глаз от светящихся впереди окон не отвожу. Вдруг что-то, висящее на ветке, скользнуло у меня по щеке. Рассеянно отмахиваюсь и дотрагиваюсь до гладкого, холодного и… живого.

Содрогнувшись от отвращения, отдергиваю руку, но «оно» плюхается на меня сверху. Змея!

Хочу закричать, но вместо крика у меня изо рта вырывается только задушенный хрип.

133
А потом змеи заполонили все. Шести-семифутовые черные гады падают на меня сверху, ползут по ногам снизу, обвивают мое тело. Я завертелась в бешеной пляске — только бы скинуть их, только бы стряхнуть с себя эту нечисть. Но попытки мои бесплодны — змей все больше и больше.

Откуда? Что это? Атака или нашествие? Если есть что-то, что я ненавижу больше, чем темные тесные пространства, — это змеи.

Черт побери! Господи, спаси! Задыхаясь, срываю с себя гадину за гадиной и чувствую, как теряю под ногами почву. Батюшки светы! Мама дорогая! Меня захлестывает истерика.

Присев на корточки, собираю в комок все мускулы и резко, как разворачивающаяся пружина, выпрыгиваю в воздух. Так же резко вырываю из-под куртки крылья и содрогаюсь от того, что и по ним ползут змеи. Господи, спаси! Господи, спаси! В воздухе переключаю скорость и перехожу на сверхзвуковую. Черные ползучие гадины начинают отваливаться и падать с меня в темноту. Дрожу такой крупной дрожью, что едва могу лететь. Наконец избавляюсь от последней.

Змеи! Кошмарные змеи! Откуда они все-таки появились? Боже, как я боюсь змей!

Говоришь, боишься? — мой внутренний Голос. И, как всегда, бесстрастен.

Еще как боюсь! — мысленно кричу я ему.

Страх — это твоя слабость. Пора начать побеждать свои слабости.

Что это, очередной тест? Моя больная фантазия. Череп у меня сейчас лопнет от напряжения и от количества неразрешимых вопросов.

А как же стая? Где моя стая?

Правильно, Макс. Пора продолжать поиски. Вперед!

Иди к черту! Расправляю плечи, упрямо выставляю вперед подбородок, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов — назад к ИТАКС.

Отлично, Макс. Иногда я на тебя не нарадуюсь.

134
Откуда этому слепому Игги знать, что кто-то идет? Он что, летучая мышь? Хотя, кто знает, может, ему и добавили ДНК летучей мыши.

Хрясь!

Ари врывается в компьютерную лабораторию.

— Тикайте! — орет Клык, набрасываясь на волчонка.

Что здесь забыл этот остолоп? Я жду не убийц-любителей, а профи, запланированную ликвидационную команду ИТАКСа. Где же они? Смотрю на часы, но отвлекаюсь на исключительно занимательное зрелище катающихся по полу и убивающих друг друга мутантов мужского пола.

И тут Газман вопит:

— Пауки!

Из-под двери на него катится черная шевелящаяся лавина членистоногих.

Ари неожиданно оторвался от Клыка, видимо, чтобы исследовать альтернативные съедобные объекты.

— Сюда! — я хватаю тощую руку Ангела и крепко ее держу. Она старается подпихнуть меня к выходу. Куда ей! Я упираюсь, и меня не сдвинуть.

Довольно ухмыляясь, Ари подскакивает к нам и, вонзив клыки Ангелу в руку, выдирает у нее из предплечья кусок мяса. От ее крика лопаются барабанные перепонки.

— Не сме-е-ей! — Клык одним прыжком перемахнул через комнату. Но в последнюю минуту его накрывает неизвестно откуда взявшейся клеткой.

— Крысы! Крысы! — визжит Надж, вскочив на стол. Прыгая от них с одного стола на другой, она все ближе продвигается к двери, но ее осаждает туча пищащих розовохвостых грызунов. Ей некуда ступить, и с десяток крыс уже карабкается вверх по ее джинсам. В конце концов, она останавливается и истошно визжит, закрыв лицо руками.

Теперь все они вопят что есть мочи — сумасшедший дом какой-то. Каждый из них переживает свой самый страшный кошмар. У каждого этот кошмар свой, даже у пса, который забрался под стул и оттуда в ужасе смотрит на миску сухой собачьей еды.

Я все еще прижимаю Ангела к стене. Она, надо сказать, сопротивляется много сильнее, чем я от нее ожидала. И хотя из зияющей на ее предплечье раны хлещет кровь, и мне, и Ари здорово от нее досталось. Одобряю: девчонка — крепкий орешек.

Краем глаза вижу, что Клык в упор уставился на меня. Он явно не верит своим глазам.

— Ребята, ребята, — кричит он, и его низкий голос перекрывает стоящий в комнате вой, — так наяву не бывает. Это нам только кажется. Не бойтесь, это все только сон.

Как бы не так, болван. Держи карман шире.

135
Представь себе, дорогой читатель, я чуяла их запах. Не уверена, то ли это мой новый дар, то ли у них повысилась секреция и они все сильно вспотели. Главное, что теперь я могу их найти. По запаху.

Они проникли в ИТАКС через воздуховод системы кондиционирования. Влезаю туда же и иду по их следу. Не пойму, зачем они там петляли, но я петляю вместе с ними. Наконец чую — они где-то рядом. И не только чую — слышу. В отдалении и только сильно сосредоточившись, я безошибочно различаю их приглушенные голоса. А вот и вентиляционная решетка. Очень кстати. Прямо над компьютерной лабораторией. Почти такой же, как в Институте. Наверное, есть где-то фирма «Интерьерный дизайн для ученых-извращенцев». Надо будет поискать в Желтых страницах.

Приникаю к решетке и всех их вижу. Вижу! Вон Клык, стоит у двери на стреме. Ангел утихомиривает Тотала. Чуть-чуть передвигаюсь в сторону. Поменяла угол зрения — и теперь подо мной Надж. Сидит за компьютером, что-то читает и горько плачет. У меня сжимаетсясердце. Но тут я вижу ее.

Другую Макс.

— Макс, Макс, смотри, — говорит Надж, поворачиваясь к ней. И в жилах у меня стынет кровь.

Она — точная моя копия. Мне даже видно, как она раздраженно откидывает с лица надоевшие волосы — один в один мой жест.

Новый прилив лютой злобы закипает у меня в груди так, что даже дышать тяжело. Выходит, они, действительно, сделали подставную Макс. Значит, меня в бункер, а ее на мое место. По шкале вероломства от одного до десяти, им за это полагается семнадцать очков.

Я эту подсадную утку, эту волчицу в моей шкуре убью. А стая? Как только они могли не распознать фальшивку! Не может быть, чтобы она была абсолютной моей копией. Но смотрю на нее и не могу не признаться, я и сама бы нас спутала. Будто меня с Надж на фильм засняли, и теперь мне его показывают.

Снова перевожу взгляд на Ангела. Она поднимает глаза кверху — и сквозь решетку смотрит прямо на меня.

Сразу отодвигаюсь — на всякий случай, чтобы Ангел ненароком меня не выдала. И тут меня прошибает холодный пот. Что, если Ангел за самозванку меня примет? Что, если поддельная Макс их в конец задурила?

Что же делать? Где же выход?

Решительно отвинчиваю решетку и в этот момент замечаю своего любимого противника, прямиком направляющегося к компьютерной комнате. Ари. Уж на сей раз его надо прихлопнуть раз и навсегда. Но кого первого? Его или ее. Ее? Но где я и где она? А может, она это я и есть?

136
Весь этот хаос, вопли, крики в самом разгаре. Вдруг, как по команде, все головы поворачиваются на страшный треск. Не верю! Не верю, что старая Макс, я имею в виду Максимум Райд, свалилась на мою голову через вентиляционную дыру в потолке. Как она сюда попала? О ней ведь должны были позаботиться. Может, теперь настала очередь моего кошмара?

Но она здесь. И о-о-очень злая.

— Что же это меня не пригласили? Или почта не работает? — я еще никогда не слышала столько яда ни у кого в голосе. — Но я не возражаю, могу присоединиться экспромтом. Я ваш праздник случайно не испорчу?

Чуть только она появилась, пауки, крысы и клетка — все исчезло, как их и не бывало. Все озираются по сторонам и тупо моргают. Если я говорю «тупо», значит читай «Т-У-П-О!» и умножай на два. Как я про себя чертыхаюсь, даже представить невозможно. Давно пора все голографические виртуальные реальности моих боссов спустить в мусоропровод. Никогда они, на фиг, не работают толком. А я теперь расхлебывай и появление моей очаровательной предшественницы и их «технические неполадки».

— Макс? — Ари смотрит на другую Макс.

— Макс! — Кричит Надж.

— Да, — откликаемся мы обе хором.

Другая Макс смотрит на меня в упор и агрессивно прищуривается:

— Где-то я слыхала, что большей лести, чем подражание, не бывает. — Ну зачем опять столько яда?

— Ты кто? — делаю я круглые глаза. — Самозванка!

— Неправда. — Ангел вперилась в меня своим жутким потусторонним взглядом. Рука у нее по-прежнему кровоточит. — Не она самозванка, а ты!

Вот тебе и пилюля. Точнее, мне. Что она выступает? Много о себе думает. И о своем блохастом чучеле тоже. Но придется пока ей это спустить:

— Ангел, — голос у меня просто мед, сахар и сама искренность, — как же ты можешь меня не узнать? Ты-то меня хорошо знаешь.

— Я хорошо себя знаю. Я Ангел. И собака моя не блохастое чучело. А если есть среди нас чучело — это ты. Только с соломенными мозгами можно было подумать, что ты нас обманешь. Я мысли читать умею, идиотка.

137
У меня подкосились ноги. Что же они мне не сказали…

— Идиотка, — тявкнул пес.

Я остолбенела. Он что, говорящий? Что за фокусы?

Максимум Райд осматривает своих мутантов. Одного за другим их общупывает, обнюхивает, обнимает. Ну, и они ее тоже. Смотрю на нее с ненавистью. Надо же было ей тут появиться и все испортить.

— Короче. Пора разрешить проблему раздвоения личности. — С побелевшим лицом и сжатыми кулаками она поворачивается ко мне и, почитай что, рычит.

— Полностью к тебе присоединяюсь, — рычу в ответ, готовясь к драке. — Руки прочь от моей стаи!

— Отлично, вот вы сами и познакомились. — Мы обе поворачиваемся и видим стоящих в дверях белохалатников.

— Макс, как дела? — выступает вперед Джеб Батчелдер.

Я открыла было рот, но тут замечаю, что он на меня и не смотрит. Его ДРУГАЯ Макс занимает. Это о ней он вечно печется. А меня можно в расход.

Как бы не так! Я такая же Макс. Я Макс и есть. Я лучше нее. В сто раз. Но никому здесь до меня нет дела. Отходы производства.

Постой-ка, постой. Кажется, нечего причитать. Кажется, и обо мне кто-то подумал. Один из ученых уверенно выступает вперед и приказывает мне не терпящим возражений голосом:

— Немедленно разберись со старой моделью. Она дефектная и с ограниченным сроком годности.

Без размышлений кидаюсь на моего двойника. Прямо через стол. Головой вперед.

Другая Макс готова к отпору, но безумная ярость и ревность придают мне сил. Врезавшись ей в живот, припечатываю ее к стенке. Она мгновенно восстанавливает равновесие.

— Согласись, ты не по своей воле в этом цирке участвуешь. — Она понижает голос. — Тебе самой это ни к чему.

— Ошибаешься. Очень даже к чему, — злобно шиплю ей в ответ.

— Эй, Макс, — влезает Газман, — мне надо тебе что-то ска…

— Заткнись! — Я рявкнула на него и снова ринулась на Максимум Райд.

Вцепившись друг в друга мертвой хваткой, мы катаемся по полу, сметая все на своем пути. Джеб и генетики благоразумно вжимаются в стенку. Изловчившись, она хорошенько звезданула меня по голове. От звука собственного крика я зверею еще круче. Ответная серия коротких ударов в живот, и меня воодушевляет вырвавшийся у нее стон.

Наша драка — на равных. Если совсем по-честному, слишком на равных. Кулаком, головой, ногой. Атака — контратака. В поддых, в бок, по шее. Короткая дистанция, пара шагов назад, и мы снова ходим кругами, выжидая удобного момента прыгнуть на противника.

— Двух Макс быть не может, — ненавязчиво напоминает нам Джеб. И тут же ему подпевает Ари:

— Вот-вот. Останется только настоящая.

Ученый с голосом главного начальника складывает руки на груди:

— Посмотрим, Батчелдер, насколько оправданно ваше о ней мнение.

С диким воинственным криком сбиваю Макс с ног.

Она рванула меня за волосы и тут же — головой в нос. Только искры из глаз посыпались. Подожди у меня, подружка! Я всаживаю ей кулаком в бок. Один раз, и — пока она не опомнилась — другой, третий. Хрясь! Клянусь, это у нее трещат ребра. Воистину, волшебные звуки.

— Мне все равно, какая из них выживет. Решайте сами, — небрежно роняет Джеб. — Пусть остается сильнейшая.

138
— Заткнись, гад! — послала его подальше Максимум.

Я выразилась примерно так же, только загнула покруче. Мы обе подпрыгнули от неожиданности и уставились друг на друга. Странно как-то, как в зеркало на себя смотришь.

Но с ней пора кончать. Одна из нас лишняя. И уж точно не я. Снова иду в атаку. Боковой, хук — и она снова валяется на полу. Навалившись на нее всем телом, звезданула ей хорошенько в нос. Я собиралась ей юшку пустить, вот и пустила.

— Думаешь, непобедимая! Думаешь, такая крутая! — шиплю я ей. Она что есть сил подо мной извивается, но куда там — ей не вырваться. Коленями прижимаю ей руки к бокам и хватаю ее за горло.

Исход нашей драки давно предрешен. Я создана выжить и не могу не победить. У меня в генах, в программе моей заложено: все, что слабее меня, — уничтожить. Предназначение у меня такое. Макс о всякой ерунде печется, о стае своей, о родителях их идиотских. Предательство Джеба ее, понимаешь, волнует. И потому она слабее. Такая она нелепая да жалкая, смешно даже.

Я уже готова ее прикончить. Но она вдруг резко выгнулась, сбросила меня — и опять на ногах. Теперь уже мне не устоять под ее напором. Удар под подбородок чудом не снес мне голову. В глазах черно. Не помню, как оказалась на полу. И теперь уже это она меня оседлала и вот-вот задушит. Один ее глаз заплыл, но другой кровожадно горит, лицо и руки в крови. Ее ничто не остановит. Хватаю ее за руки, стараюсь оторвать их от себя — безуспешно.

— Макс, — как в тумане слышу голос Газмана, но нам обеим не до него. — Макс, это важно…

О Боже, кажется, она выигрывает… Мне даже в голову не могло прийти, что такое может случиться. Какой бы сценарий мы на тренировках ни прорабатывали, не было случая, чтобы я не одержала верх. Нельзя было действовать на стереотипах. Я еще пока сопротивляюсь. Стараюсь стряхнуть ее с себя. Но она сильнее.

«Двух Макс быть не может», — голос Джеба доносится откуда-то издалека и как будто витает у меня над головой. Мысли путаются, и ясно только одно:

— Все… Это… конец. Мне конец…

Вдруг шею больше ничего не давит. Макс отпускает меня и отходит в сторону. Задыхаюсь, кашляю, судорожно ловлю ртом воздух, и он со свистом заполняет мне легкие. Я снова вижу свет, но сесть еще не могу.

— Я сильнее, — кричит Максимум ученым. — Я сильнее вас. И поэтому я не собираюсь убивать вам на потеху эту девчонку. Такая низость — не для меня. Только вы на такое способны.

139
— Макс, — голос Джеба звучит удивленно, — я же сказал, что двух Макс быть не может.

На полу, как выкинутая из воды рыба, задыхается и хватает ртом воздух Макс номер два. Еще секунду назад я вплотную видела ее сузившиеся в булавочную головку зрачки. Я готова была ее прикончить — она была на волосок от смерти. Но и этот подопытный кролик выскочит сейчас из лабиринта.

— Так на кой хрен вы тогда двоих сделали, если двух быть не может? Раз сделали, сами и расхлебывайте. Это ваши проблемы.

— Ты не понимаешь, — выступает один из белохалатников, — вашу миссию, ваше великое предназначение может осуществить только одна из вас.

Интересно, он хоть понимает, что порядочные люди не разговаривают так по-идиотски помпезно?

Не спуская глаз с самозванки, отступаю туда, где сбилась в углу моя стая, готовая в зависимости от обстоятельств и драться, и удирать. Но сначала не помешает разъяснить белохалатникам, что к чему.

— Знаете что, похоже, вы всю эту петрушку до конца не додумали. Вы решили, что мы — пешки, вставили нас в свои формулы и считали, что получили ответы. Как бы не так, накося — выкуси.

С ненавистью смотрю на Джеба, на стоящих рядом с ним людей в белых халатах, на Ари. Я по-прежнему на взводе, кровь как текла из носа, так и течет, и мне все еще хочется кому-нибудь хорошенько накостылять.

— А теперь послушайте меня хорошенько и зарубите на носу — мы не тупые пешки. — Я гневно выплевываю на них каждое слово. — Если вы, психи, чего не понимаете, так это то, что я — личность. И она тоже. — Я тыкаю пальцем в поддельную Макс. Стоя на четвереньках, она пытается подняться на ноги. — Она тоже личность, отдельная от вас, независимая от вашей воли. Так же, как и все мы! И мне надоело плясать под вашу дудку. НА-ДО-Е-ЛО! Вы думаете, вы все это устроили во имя человечества? Для спасения мира? Врите себе на здоровье, сколько влезет. Вы просто-напросто психопаты, которым нравится дергать за ниточки ваших марионеток. Идите-ка лучше в цирк работать. Или в кукольный театр.

Я здорово завелась. Со лба течет пот и здорово щиплет разодранную этой шалавой щеку.

Непонятно, с чего вдруг заорала сирена и с лестницы доносятся крики и топот.

Джеб переглядывается со своими белохалатниками. Я ничего не понимаю. Концы с концами у меня не сходятся. Какое они имеют отношение к ИТАКСу?

— Макс, — снова вмешивается Газман.

— Пора срочно сматываться, — оглядываюсь, пытаясь определить пути отступления. И тут вспоминаю. Черт побери! Мы же под землей. Веселенькое дельце!

Джеб и белохалатники пододвинулись поближе к ирейзерам. На защиту их надеются? Поддельная Макс не знает, с кем она и к кому ей прибиться. Мне ее даже жалко.

— Макс, да послушай меня скорее…

— Чего тебе, — обозлилась я наконец на Гази. — Мы в полной ж…, если ты еще не заметил. Что тебе надо?

Он уставился на меня огромными голубыми глазами, совсем такими же, как у Ангела:

— Ложись!

140
В считанные доли секунды бросаюсь на пол. Кувырок — и я распласталась под столом, закрыв голову руками.

Скажу тебе по секрету, дорогой читатель, когда нормальный восьмилетний мальчонка кричит тебе «Ложись!», тебя, скорее всего, ждет струя из водяного пистолета. Но когда Газзи кричит «Ложись!», лучше готовиться к тому, что под тобой разверзнется земля. И меры принимать поскорее соответствующие.

ТРАХ!

Барабанные перепонки чуть не лопнули от мощного взрыва. Мгновенно рот забит пылью, обрывками ковра и еще чем-то мокрым, о чем лучше не думать. Взрывной волной меня швырнуло фута на четыре. Еще один взрыв, поменьше, — и меня накрывает чем-то, свалившимся сверху и отдавившим все печенки. Но едва кончило бухать, пытаюсь подняться на ноги. Надрываясь, разгребаю дебри.

— Где вы? — ору я. Рот и нос тут же забивает пылью, и я захожусь кашлем. Скидываю со спины обломки потолка и стола. Будет чудо, если ребра не сломаны. По мне как будто трактор проехал. Или даже два.

Неловко, и все еще задыхаясь от кашля, поднимаюсь во весь рост и снова кричу.

— Ребята, вы где?!!!

141
В комнате столбом клубится пыль. Картина полного разрушения окрашена в кровавые адские цвета красной лампочкой сигнала тревоги.

Никто не откликается, и я ору, надрывая глотку:

— Немедленно отзовитесь!

Начинаю постепенно ориентироваться в обломках. С первого взгляда ясно, что несколько белохалатников оказались в ненужном месте в неправильное время и теперь здорово изувеченные валяются на полу в бессознательном состоянии. Ари нигде не видно, но из-под обломков торчат чьи-то ботинки. На наши они не похожи.

На другом конце комнаты медленно поднимается на ноги Джеб, весь серый от пыли и с окровавленным подбородком.

— Я здесь! — подает голос Ангел, и у меня появляется искра надежды.

— Цела! — хрипит Надж, закашливается на первом же слове и выползает из-под вдрызг раздолбанного письменного стола.

— Я здесь, — пискнул Тотал из-под перевернутого стула. Поддав ногой под сиденье, вижу, что наш пес из черного стал серым. Только глаза и нос сверкают, как черные стеклянные бусины.

— Позволь мне быть с тобой откровенным, — ворчливо заявляет он, — мне эти беспорядки очень не нравятся.

— Порядок, — раздается тихий, спокойный голос Клыка. Он выбирается из стены, оставляя за собой клыкообразную нишу. Здорово же его, бедолагу, в стенку припечатало!

— Ништяк! — Газзи весело вскакивает на ноги, подпрыгивает и с него сыплются щепки разбомбленной столешницы.

— Десятка. Полновесная десятка, — довольно заявляет Игги, выбираясь из-под предмета, прежнее назначение которого теперь даже определить трудно. — На основании звуковых эффектов — десятка. А реально не мне судить — может, и больше.

С минуту стоит гробовая напряженная тишина. Потом из-под обломков раздается чей-то стон, а снаружи к разбомбленной лаборатории приближаются голоса: выкрикивают команды, клацает оружие, топочут сапоги.

При ближайшем рассмотрении моя стая в целости и сохранности и готова сматываться. К тому же ближайшее рассмотрение выявляет…

…зияющую в стене дыру. Такую огромную, что сюда без труда въедет грузовик. А уж в том, что мы теперь с легкостью вылезем наружу в предрассветную прохладу, нет никаких сомнений.

— Клево! Этот лаз — в самый раз, — неожиданно в рифму говорит Надж.

Я и смеюсь и плачу. В очередной раз победа за стаей. В очередной раз нас загоняли в тупик, в очередной раз наставили нам ловушек и капканов. А мы в очередной раз доказали — наша шестерка непобедима. До чего же я нами горжусь! И до чего же — теперь наконец можно в этом признаться — у меня все болит.

— Молодцы, ребята! На славу сработали, — я уже торопливо подталкиваю наших к пролому, но, подойдя к Газу, благодарно хлопаю его по спине. — И вовремя, и масштабно!

— Макс? — Ангела точно серой мукой обсыпали.

— Да, мое солнышко?

— Нам не пора уходить?

— Пора, пора…

— …покончить с этим навсегда! — весело орем мы все хором.

— Тотал! — я хлопаю в ладоши, и Тотал одним прыжком оказывается у меня на руках. Он уже готов на радостях меня облизать, даже язык высунул. Но увидел мое лицо и передумал.

И вот уже все шестеро — семеро, если посчитать хорошенько, — выскользнули наружу и взмыли в поднебесье.

И небо нам — как песня!

Эпилог

142
Не буду описывать тебе, дорогой читатель, ни все наши объятия и поцелуи, ни то, как мы по сто раз рассказывали и пересказывали друг другу наши истории, и про самозванку, и про бункер. Не буду живописать в красках, как обмывали и перевязывали друг другу каждую рану и царапину.

Мы подобрали рюкзаки там, где я их припрятала, и летим навстречу восходящему солнцу. Приземлившись в Еверглейд,[29] нашли сухой пятачок — сделать привал и поспать. Утро, но от усталости все валятся с ног. Точнее будет сказать — с крыльев. Усталость — это пустяки. Мы счастливы от того, что все вместе. От того, что снова победили.

Игги, младшие и Тотал отрубились мгновенно. Улеглись вповалку, как щенки, прижались друг к другу, грязные, оборванные, и я так счастлива снова видеть их мирно сопящих всех вместе, что из глаз по моим расцарапанным щекам сами собой текут непрошеные слезы.

Клык садится рядом со мной, и мы распиваем на двоих последнюю теплую колу.

— Завтрак для чемпионов! — поднимает он банку.

— Ты видел, что случилось с той, другой Макс?

— Нет, точно не видел. Но, сдается мне, она удрала.

Ни за что бы не подумала, что теплая кола доставит мне несказанное удовольствие. Но у меня так пересохло в горле, что каждая капля — настоящее наслаждение.

Никогда не встречаться с ней больше — единственное мое желание. На самом деле, «никогда» — это мягко сказано. А вот уничтожить ее я не могла. Убить ее — было бы то же самое, что уничтожить смотревшее на меня порой из зеркала отражение Макс-ирейзера. И кроме того — стереть ее с лица земли было бы просто нечестно.

Я устала так, что усталостью мое состояние уже даже назвать невозможно. Но закрывать глаза я все равно опасаюсь. Я еще не оправилась от своего последнего пробуждения с заклеенным ртом и на пути в бункер.

Бункер. Я содрогнулась от одной мысли о нем.

— Так было плохо? — тихо спрашивает Клык, даже не глядя на меня.

— Ага, — я тоже смотрю в пространство и еще раз отхлебываю колы.

Солнце уже высоко. И без того тяжелый и теплый воздух накаляется с каждой минутой. Декабрь. Прошло сто лет, как мы улетели из дома. Сто лет нас гоняют по всей стране. Не знаю, сколько я еще это выдержу. Тело мое на пределе, нервы вконец разболтаны. А после «волшебной» комбинации общения с внутренним Голосом и недавнего эксперимента в бункере я не слишком уверена в стабильности своей психики. Мне по-прежнему неизвестно, как выслеживают нас ирейзеры. Вспоминаю, как Ангел заявила претензии на лидерство, и не знаю, что и думать.

— Ты знал, что это была не я?

— Знал.

— С каких пор?

— С самого начала.

— Откуда? Мы же абсолютно одинаковые. Вплоть до последнего шрама. До последней царапины. И одежду она мою носила. Как же ты мог нас различить?

Клык оборачивается ко мне, расплывается в улыбке, и солнце светит мне еще ярче:

— Она предложила приготовить завтрак.

Мы оба хохочем. До слез. Хохочем так долго, что, в конце концов, в изнеможении валимся друг на друга.

Документы


Визитная карточка Вальтера Э. Пауэрса, сотрудника Института высшей аэронавтики (на ней надпись от руки: «Срочно позвоните. Надо поговорить об ИТАКСе») и письмо директору школы В. Пруиту из Института Высшей Жизни

Карточка в картотеке с телефоном М. Джонсона, сотрудника корпорации ИТАКС (отмечена штампом «секретно») и посадочный талон на авиарейс из Нидерландов в Долину Смерти, США, на имя Роланда Тер Борчта

Видеокассета с результатами эксперимента 10086 (опыт 3: Хомо/Авиан), проводимого международной корпорацией ИТАКС

Документ на итальянском языке с логотипом корпорации ИТАКС

Газетная статья, в которой идет речь о том, что во время ежегодной регаты колледжей Вашингтона в Потомаке было обнаружено тело сотрудника лаборатории корпорации ИТАКС

Статья из газеты «Вашингтон Экземинер» о закрытом приеме в честь знаменитого генетика Роланда Тер Борчта, который проводит эксперименты на людях. Отмечается, что спонсор исследований Тер Борчта — корпорация ИТАКС показала прекрасные результаты и принесла своим акционерам высокие дивиденды

Джеймс Паттерсон Проект «Омега»

Пролог Отставить ошибки

Компания Итаксикон, Американское Головное отделение, Флорида, США


— Мы тщательно выработали основу нашего нового мира, — провозглашает Директор с громадного телевизионного экрана в конференц-зале. — Части нашей конструкции разбросаны по всей планете. Настало время соединить их в единое целое. Как единое целое мы свершим правое дело ре-эволюции!

Мобильный телефон завибрировал в кармане ее белого лабораторного халата. Нахмурившись, Директор сделала паузу и проверила поступившее сообщение. Ситуация в третьем блоке стала критической.

— Пора, — она решительно посмотрела на коллег где-то за пределами видимости телекамер. — Закрыть третье здание. Загерметизировать окна, входы и выходы! Внутрь пустить газ!

Роланд тер Борчт заулыбался на другом конце длинного стола заседаний. Но поскольку Директор снова повернулась к камере, Джеб Батчелдер его проигнорировал.

— Все готово к исполнению задуманных планов. Начало операции «Одна Вторая» завтра в семь ноль-ноль. Как вам прекрасно известно, Джеб, единственная прореха, единственное слабое звено, позорная брешь, досадный прокол в наших планах — это ваши неуправляемые, никчемные, злостные, летающие недоделки.

Тер Борчт мрачно покачал головой и поднял глаза на Джеба.

— Вы убеждали нас дождаться, когда вступит в действие запрограммированный лимит жизнеспособности детей-птиц, — продолжает Директор звенящим от напряжения голосом. — Больше мы вам такой роскоши позволить не можем, как бы ни был близок срок их естественной ликвидации. Приказываю вам, доктор Батчелдер, немедленно приступить к истреблению этого вредоносного элемента.

Джеб кивнул:

— Понятно. Будет исполнено!

Его короткое заверение не прозвучало для Директора достаточно убедительно.

— К семи утра завтрашнего дня представите мне доказательства ликвидации ваших бракованных мутантов. В противном случае вы сами будете подлежать ликвидации. Надеюсь, на этих условиях мы легко придем к взаимопониманию.

— Слушаюсь. — Джеб нервно откашлялся. — Все необходимые механизмы уже наготове, Госпожа Директор. И будут немедленно запущены по моему сигналу.

— Вот и подавайте немедленно свой сигнал, — рыкнула на него Директор. — К вашему прибытию в Германию со всеми этими глупостями должно быть покончено. Впереди судьбоносный день… Рассвет новой эры человечества… Мы не имеем права попусту тратить время и энергию. У нас еще невпроворот дел для осуществления сокращения наполовину населения планеты.

Часть первая В поисках пирожков с яблоками

1

Я растираю лоб:

— Оставь клаксон в покое!

— Извини. Понимаешь, ужасно соблазнительно погудеть. Как на уличном карнавале! — Надж отпускает руль и усаживается на место.

Сдерживая раздражение, выглядываю из окна вэна.

Кажется, только вчера мы совершили невозможное — вырвались из ИТАКСа, этого зловещего, чудовищного осиного гнезда во Флориде.

На самом же деле с тех пор прошло уже четыре дня. Четыре дня, как Газ и Игги, взорвав компьютерную лабораторию и пробив огромную дыру в стене здания Головного отделения международной корпорации ИТАКС, спасли нас от неминуемого заключения в этой дьявольской тюряге.

И теперь мы опять пустились в бега. Драпать, дорогой читатель, — наше призвание.

Однако на сей раз мы поменяли способ передвижения. Полеты на время отставлены — мы пересели на колеса. Приняв это мудрое решение, мы позаимствовали восьмиместный пассажирский вэн, горячо любимую всей Америкой модель счастливых 80-х годов: ковер, темные стекла и прочие роскошества. Правда, неоновую обводку на номере мы сразу отключили — нечего привлекать к себе лишнее внимание.

Наконец, в кои веки раз, места хватает всей нашей шестерке: мне — я Макс; Клыку — он за рулем; Игги, который безуспешно убеждает меня дать ему порулить, но я не разрешаю, потому что он слепой; Надж, надо и не надо клаксонящей со своего переднего сиденья рядом с Клыком; Газману, он же Газзи; и последней — моей маленькой любимице Ангелу.

А про Тотала, говорящую собаку Ангела, и не говорю. Тотал — это длинная история. Может, потом как-нибудь ее расскажу.

Газзи распевает песню Странного Ала. На что хочешь спорю, его никто не отличит от настоящего Ала Янковича.[30] У него, я имею в виду нашего Газа, поразительная способность всех передразнивать. Он чьим угодно голосом запеть и заговорить может. И при этом отличается особым интересом ко всевозможным функциям нашего бренного тела, что, по слухам, свойственно и вышеупомянутой знаменитости.

— Ты перестанешь когда-нибудь про запоры горланить! Сколько можно! — взмолилась Надж, когда Газзи перешел ко второму куплету.

— А мы скоро остановку сделаем? — спрашивает Тотал. — У меня мочевой пузырь не резиновый!

Поблескивая бусинами глаз, он поводит черным носом в мою сторону. Я командир, и это в моей власти решения об остановках и привалах. Как и о многом, многом другом.

Я глянула на карту на экране лэптопа у меня на коленях — где еще быть лэптопу, как не на коленях[31] — и открыла окно, чтобы по звездам ночного неба определить, где мы.

— Могли бы взять машину и с навигатором, — Тотал, как всегда, вылезает со своими полезными советами.

— Или могли бы завести собаку, у которой язык покороче. А лучше — вообще не говорящую. — Я бросаю на Ангела многозначительный взгляд, и она в ответ только улыбается мне… ангельски.

Тотал обиженно пыхтит, забирается к ней на колени, и они утешаются взаимными поцелуями.

Всего час назад мы пересекли границу Луизианы. Согласно нашему блестяще задуманному плану, мы неуклонно движемся на запад, подальше от высокохудожественного представления, учиненного нами на юге Флориды. Наша главная задача остается по-прежнему скромной: защитить мир от ИТАКСа, Школы, Института и всех тех, кто за нами охотится. Не дать уничтожить мир тем, кто стремится уничтожить нас.

То ли на выбоине, то ли на ухабе, но нас в очередной раз хорошенько тряхануло, и я в очередной раз не удерживаю сердитого брюзжания:

— Они ремонтируют когда-нибудь свои дороги? Или в Луизиане не существует понятия поддержания дорог в пристойном состоянии?

Не знаю, сколько я еще могу выдержать тряски в этой мыльнице. Дорога от Эверглейда до Луизианы заняла целую вечность — не то что на крыльях. Вот если бы можно было лететь, мы бы в два счета здесь оказались…

Но, с другой стороны, даже роскошный любимец 80-х не так привлекает к себе внимание, как шестеро летающих детей с говорящей собакой.

Такие вот дела…

2

Не думай, дорогой читатель, я не шучу ни про летающих детей, ни про говорящих собак. Если ты наш старый и верный друг и уже давно носишься по Америке вместе со мной, умопомрачительной Макс, и с моей неутомимой, неунывающей, неустрашимой стаей-семьей, то спокойно перелистни пару страниц. А я пока введу в курс дела наших новых сторонников. Новеньких прошу войти в положение: мы уже дошли до третьей книги, поэтому времени подробно пересказывать предыдущие две у меня нет. Изложу только краткое содержание.

Итак.

Кучка психованных генетиков производит всякие эксперименты с рекомбинантными формами жизни, скрещивая ДНК людей и разных животных. Большинство их опытов заканчиваются или чудовищным провалом, либо тем либо иным чудовищем. Но пара мутантных типов оказались жизнеспособны. Во-первых, это мы, птице-люди. В основе мы люди, но с прививкой птичьей ДНК. Нас шестеро, и мы вместе уже много лет. Клыка, Игги и меня считай старейшинами — нам по четырнадцать лет отроду. Болтушке Надж — одиннадцать, Газману — восемь, а Ангелу — шесть.

Другой успех их экспериментов — под успехом я подразумеваю способность вполне пристойно функционировать дольше, чем пару дней, — это хомо-лупины, или гибрид человека с волком. Их называют ирейзеры и их средняя продолжительность жизни шесть лет. Это тип сильный, кровожадный, но плохо контролирующий свои импульсы. Ученые белохалатники выводят ирейзеров как специальную силу, натренированную на убийства, погони и уничтожение.

Наша шестерка сбежала от белохалатников, и теперь мы пытаемся сорвать их планы уничтожить и нас, и большую часть человечества. Что приводит их в полное бешенство. Чего только они ни предпринимают, чтобы нас изловить.

Вот такая, в общих чертах, чертовщина. Оцени каламбур, дорогой читатель.

Если твое воображение не заработало до сих пор на полную катушку, добавлю тебе еще одну маленькую подробность. Клык начал блог (http: maximumride.blogspot.com). Не думай, там никакого нарциссизма: он не хвастает своими геройствами и не обмусоливает свои драмы. Клык на такое не способен.

Драпая из ИТАКСа, мы «позаимствовали» лэптоп. И, представь себе, у него еще и постоянный выход в Интернет через Wi-Fi. Так что мы все время на связи. Но ты не беспокойся. У ИТАКСа куча секретов, секреты свои он охраняет, как Цербер, и техники у них всякой наворочено — до дуры. Так что в лэптопе у нас все коды и пароли постоянно меняются. И нас поэтому ни за что не отследить. Зато у нас любая информация — на блюдечке с голубой каемочкой. Не говоря о том, где, когда и какие фильмы показывают, и где и в какие рестораны ходить стоит. Как ни открою эти страницы — покатываюсь от хохота. Они для нас, конечно, самые нужные.

Но, так или иначе, все, что нам удалось раскопать о нашем прошлом, о Школе, об Институте, об ИТАКСе и т. д., Клык выкладывает в Интернет. Кто знает, может, кто-нибудь с нами свяжется и поможет нам разрешить загадку нашего существования.

А пока мы за секунду находим ближайший Данкин Донатс.

3

Наконец мне совершенно осточертела возня с чтением карты и трясучка по ухабам и колдобинам, и я уговорила стаю забыть про колеса и вернуться к нормальному способу передвижения — по воздуху.

Назад к природе!

К полуночи мы покинули воздушное пространство Луизианы, перелетели в Техас и приближаемся к громадному мутному пятну света. Это Даллас. Нацелившись на самое темное пространство, сбрасываем высоту и медленными, плавными кругами опускаемся ниже и ниже.

Приземляемся в парке. Отыскать здесь подходящее гостеприимное дерево совсем не трудно. Не проходит и минуты, как мы уже устроились на ночлег в его раскидистых ветвях. Ты не ослышался, дорогой читатель. Я, действительно, сказала «в ветвях», а не «под ветвями». Во-первых, «под ветвями» не звучит, лучше бы сказать «под деревом». А во-вторых, какая-нибудь ветка, повыше и потолще, — лучшее для нас пристанище. Поэтому прошу тебя присоединиться к моему воззванию к государственным органам финансирования: Увеличьте бюджет на национальные парки! Они — важный природный ресурс, по крайней мере, для предоставления крова летающим детям-мутантам.

Ладно, хватит митинговать. Настало время строить пирамиду из кулаков: все шесть, один на другой — наш прощальный ритуал перед сном. Младшие тут же вырубились от усталости, а я распласталась на толстенной ветке, болтая ногами и мечтая о горячем душе.

Клык подсаживается ко мне поближе и интересуется:

— Появился у тебя теперь какой-нибудь план?

— Понимаешь, в сотый раз складываю два и два и получаю тридцать семь. Смотри. Наши слагаемые — это Школа, плюс Институт, плюс ИТАКС. Прибавь еще нас и ирейзеров. Потом Джеба и Анну. И в конце еще эксперименты, которые мы в Нью-Йорке видели. Но все это только составляющие. А где общая картина — не пойму. И что я должна делать, чтобы мир спасти? Понятия не имею…

В собственном бессилии могу признаться только Клыку. Младшим я бы ни за что ничего подобного не сказала. Потому что детям нужен уверенный лидер. Им нужно знать, что кто-то за все в ответе. Жаль, что я уже из детского возраста вышла…

— Седьмое чувство подсказывает мне, что начинать распутывать этот клубок надо в Школе. — Голос у меня уверенный, но при одной мысли о Школе сердце сжимается, а в глазах темнеет. Но это просто нервишки пошаливают и инстинкты давние играют. А я sapience, и инстинкты отодвигаю в сторону.

— Помнишь, Ангел рассказывала, что подслушала, как белохалатники думают про надвигающуюся ужасную катастрофу. И что тогда почти все люди или погибнут, или вымрут.

И опять ты, дорогой читатель, не ослышался: Ангел слышит, что люди думают. И не только слышит. Как тебе понравится, если я скажу, что она еще и внушать свои мысли может? Согласись, нет среди нас заурядных, обычных, нормальных.

Клык между тем кивает:

— Мы вроде выживем, потому что у нас крылья есть. Улетим от всех катаклизмов подальше.

Я замолчала и думаю так напряженно, что даже голова разболелась.

— У меня к тебе два вопроса, — продолжает Клык. — Во-первых, куда подевался твой Голос? А во-вторых, куда запропастились ирейзеры?

— В самую точку ты, Клык, попал. Я и сама об этом все время думаю.

Нетрудно предугадать, что, если кто предыдущих двух книжек не читал, тут-то он как раз и спросит, что же это за голос такой? Объясняю: у меня в голове сидит Голос. Отдельный от меня. Независимый. Но поскольку он внутри, я и зову его «внутренним». Если у тебя, читатель, такого нет, я тебе очень завидую. Мой Голос здорово мне надоедает. Точнее, надоедал. Что-то он давно не прорезывается. Надеяться, что он совсем сгинет, было бы слишком большой роскошью. Но, с другой стороны, что-то я без него затосковала. Одиноко без него как-то. Не думаю, что он совсем исчез. Скорее всего, с ним какая-то временная техническая неполадка.

— Голос, наверно, мне на какой-то определенной частоте транслирует, а мы из зоны досягаемости вышли.

Клык молча пожимает плечами.

— Может… Кто знает? А насчет ирейзеров тоже точно сказать трудно. Я и не припомню, чтоб они так надолго пропадали.

Едва подумав об ирейзерах, немедленно сканирую небо. Микрочип, имплантированный в мое предплечье, никуда не делся. Как сидел во мне, так и сидит. Я уверена, это он подает сигналы и наводит на нас погоню. Иначе откуда бы ирейзерам взяться — в любое время дня и ночи, где бы мы ни были и что бы ни делали? Обычно они как снег на голову валятся. Но почему-то вот уже четыре дня ни одного ирейзера мы не видели. Их как корова языком слизнула. Такое затишье только перед бурей бывает. Только я про бурю подумала, как Клык меня как будто озвучивает:

— Знаешь, что мне это напоминает, — задумчиво говорит он, — все звери как-то всегда чувствуют, когда ураган приближается, знают, когда им прятаться. И вокруг вдруг ни птицы, ни звука, ни шороха. А черная воронка по небу прямо на тебя несется.

Я нахмурилась:

— Думаешь, катастрофа вот-вот разразится и ирейзеры от нее попрятались?

— Думаю…

Облокотившись спиной на ствол, снова смотрю в небо. До города больше десяти миль, но даже отсюда огни Далласа затмевают небо. Нет у меня ответов ни на какие мои вопросы. И мне вдруг кажется, что я вообще ничего не знаю, ничего на свете не понимаю и что все в моей жизни зыбко и нереально. Единственная хорошо мне знакомая реальность, единственная почва под ногами — это моя стая, пятеро моих крылатых собратьев. Только в них я уверена. Только на них могу положиться и только им могу верить.

— Иди спать, — говорит Клык. — Я пока посторожу. Я все равно хочу блог проверить.

Глаза у меня сами закрываются, и последнее, что я вижу, это как он достает из рюкзака лэптоп.

4

— Что, поклонники каждое твое слово обмусоливают? — сонно спрашивает Макс спустя какое-то время.

Клык отрывается от блога. Он понятия не имеет, сколько прошло времени. Горизонт уже слегка розовеет, но от этого намека на рассвет мир вокруг кажется только чернее. Однако Клык и в темноте отчетливо видит каждую веснушку на усталом лице Макс.

— Еще бы, конечно обмусоливают.

Макс проснулась — и он быстренько захлопнул лэптоп. Макс потрясла головой, как будто пытаясь стряхнуть с себя сон, но тут же опять опустилась на ветку. И снова закрыла глаза. Он знает, она уже почти проснулась — чувствует, как напрягаются ее мышцы и как подобралось все ее тело, готовясь во всеоружии встретить новый день.

Ей вообще трудно расслабиться. Оно и понятно. Груз, который судьба на нее взвалила, тяжел даже для ее генетически усовершенствованных плеч. Но она молоток — справляется.

А совершенство? Да разве оно есть на свете, совершенство-то?

Клык снова открывает компьютер.

Блог его привлекает все больше и больше внимания. Похоже, молва о нем ширится и растет. За последние три дня число посещений выросло с двадцати больше чем до тысячи. Тысяча людей прочитала им написанное. А завтра, может, прочтет новая тысяча.

Благодарю тебя, Господи, за автоматическую проверку орфографии.

Одного движения пальца достаточно — и экран ожил бегущими по нему словами. Но послание, заполнившее теперь экран, было на редкость странным. Ни отправителя проследить, ни ответную реплику на него послать не получается. Даже просто стереть не выходит. Что с ним ни делай, оно через секунду выскакивает снова и снова. Точно такое же послание пришло и вчера. Клык перечитал его. Откуда же оно взялось? И что оно вообще значит?

Светает, и с каждой минутой становится все светлее. Посмотрел вокруг на спящую на ближних деревьях стаю.

Игги висит на двух ветках сразу — крылья полураскрыты, нога покачивается, а губы сонно причмокивают.

Надж и Ангел прижались друг к другу, свернувшись клубочком в расщелине огромного дуба. Тотал примостился у Ангела в коленях, и она даже во сне придерживает его одной рукой. Можно не беспокоиться — с такой грелкой не замерзнет.

Газмана вообще едва видно — нашел себе дупло, выжженное сто лет назад молнией. Там и заснул. Ему сейчас даже его восьми лет не дашь, таким он кажется маленьким, чумазым и чуть живым от усталости.

Ну и, наконец, Макс. Она-таки снова задремала, но и во сне брови ее упрямо сведены, а пальцы сами собой сжались в кулаки.

Клык опять переводит взгляд на экран. Там все так же отчетливо светится уже хорошо знакомое ему послание:

«Один из вас предатель. В стае завелся изменник».

5

В Далласе мы никогда прежде не бывали. И на следующий день стая решила отправиться посмотреть мемориал Кеннеди. Они, видишь ли, разработали программу «Достопримечательности Техаса». Оказалось, что мое любимое хитроумное предложение сидеть и не высовываться шло вразрез с их познавательными целями и задачами. И посему большинством голосов было отклонено.

И вот теперь мы бродим вокруг мемориала. Должна сказать тебе, дорогой читатель, что мне бы не помешала пара табличек — пусть хоть что-нибудь объяснят таким невеждам, как я.

Тотал подозрительно обозревает обступившие нас четыре бетонные стены:

— Эта громадина сейчас обрушится нам на головы.

— Здесь про Кеннеди ничего не написано, — разочарованно тянет Газман.

— Надо было заранее прочитать. Например, в Википедии. — Игги старше и берет на себя воспитательные функции.

— Кеннеди был американский президент. — Надж ведет смуглой рукой по белой стене. — По-моему, считается, что он был хороший. Но его убили.

— А я считаю, что там двое стреляли, — Тотал понюхал траву и брякнулся на газон на спину, задрав лапы кверху.

— Давайте уже пойдем, наконец, отсюда, — прошу я. — А то сейчас школьников нагонят на экскурсию — к выходу будет не протолкнуться.

— Пошли, — соглашается Игги. — Только теперь куда? Надо где-нибудь хорошенько развлечься.

Развлечений им, понимаешь, мало! Как будто удирать от ирейзеров и психованных белохалатников — недостаточное развлечение. Как же все-таки нынешние дети испорчены!

— Здесь музей женщин-ковбоев есть, — говорит Надж.

Ума не приложу, откуда она только всего понахваталась, и про Кеннеди, и про женщин-ковбоев!

Клык открывает лэптоп и рассматривает карту достопримечательностей Далласа.

— Предлагается Музей изобразительных искусств… — в голосе его не слышно большого энтузиазма. — И аквариум.

Ангел терпеливо сидит на земле и гладит своего некогда плюшевого медвежонка Селесту. Может, если его хорошенько выстирать, он еще придет в относительно приемлемое состояние?

— Пошли в женщин-ковбоев, — поддерживает она Надж.

Я прикусила губу.

— Почему нельзя смотать отсюда удочки, найти себе спокойное местечко, затихориться там и посидеть, обмозговать на досуге ситуацию? Почему только мне одной необходимо во всем разобраться и понять, что вообще происходит, куда, наконец, идти?

— Как куда, на футбол! — предлагает Клык.

— Что-о-о-о!!!? — Игги на глазах расцветает.

— Сегодня на техасском Главном стадионе футбол! — Клык захлопнул лэптоп и поднялся. — По-моему, стоит сходить!

Я выкатила на него глаза:

— Спятил что ли. На футбол не пойдем!

Я, конечно, сама тактичность и деликатность, но пусть не забывает, кто у нас за главного.

— Там народищу вокруг будет туча, камеры повсюду, сплошной кошмар. Ты хоть головой-то подумай!

— Техасский стадион — под открытым небом. Всегда взлететь можно. И потом, сегодня Ковбои играют с Чикаго Беарс.

— Раз мы и так уже здесь, такую игру пропускать — преступление. — Игги даже подпрыгивает от восторга.

— Клык, можно тебя на минуточку? — Я отзываю его в сторонку ничего хорошего не предвещающим тоном.

Через узкий проход между бетонными стенами выходим за пределы мемориала. Я даже отхожу еще подальше — а то, недай Бог, нашу разборку стая услышит. И уж тут терпению моему приходит конец:

— С каких это пор ты решения принимаешь? Ты рассудка лишился! Нас там как миленьких поймают. А не поймают, так на камеры заснимут. А мне потом за стаю отвечать да всю петрушку расхлебывать! О чем ты только думаешь?!

Клык серьезно на меня смотрит. Лицо непроницаемое — ни за что не догадаешься, что он на самом деле думает:

— Во-первых, игра будет классная. Во-вторых, жизнь надо ловить за хвост, а не прятаться от нее в темный угол. И, наконец, три: там, действительно, всюду будут камеры. Нас заметят. В Школе да в Институте наверняка мониторы каждую камеру по всей Америке отслеживают. Вот они и узнают, где мы находимся.

От злости на него я сейчас лопну:

— Странно. Ты, когда сегодня утром проснулся, вроде на сумасшедшего похож не был. Когда ты чокнуться-то успел?

— Они узнают, где мы, и тут же примчатся нас ловить, — Клык спокойно и терпеливо гнет свою линию. — Вот затишье перед бурей и кончится, и не надо будет больше ждать урагана.

Наконец, меня осеняет:

— Ты что, хочешь сам сделать первый ход?

— Я больше не могу жить в неведении.

Так-так. Похоже, настало мне время взвесить, что важнее, светлый ум Клыка или моя решимость сохранить за собой лидерство. Наконец я вздыхаю и понуро киваю:

— Ладно, согласна. Давай, организовывай свою заваруху. Но только помни. За футбол за тобой — должок.

6

Вас, наверное, удивит, но в Техасе подозрительно много народа увлекаются контактными видами борьбы. По крайней мере, вокруг полно детей в ковбойских комбинезонах. Я напряжена хуже, чем удавка на ротвейлере. Ненавижу этот футбол, этот стадион и все с ними связанное. 60 тысяч жующих попкорн футбольных фанатов — это уже само по себе сущее наказание. Я уж не говорю, что каждый из них в любую минуту может, мягко говоря, оказаться источником крупных неприятностей.

У Надж глаза размером с тарелку, а в руках огромное облако голубой сахарной ваты:

— Я хочу вон такую большую прическу! — она в экстазе тянет меня за рубашку.

— Это все из-за тебя, — бурчу я сердито Клыку, и он в ответ почти что улыбается.

Наши места довольно низко и практически посередине поля. Короче, дальше от выхода даже придумать трудно. Я была бы гораздо счастливее, точнее, гораздо менее несчастной, где-нибудь на самой верхотуре, поближе к открытому небу. Здесь, внизу, несмотря на отсутствие крыши, я все равно чувствую себя посаженной в мышеловку.

— Напомни мне еще разок, что мы здесь делаем? — спрашиваю я уже в сотый раз и в сотый же раз пристально оглядываю окрестности.

Клык забросил в рот горсть соленой кукурузы:

— Собираемся смотреть, как настоящие мужчины играют в игру для настоящих мужчин.

Между тем я смотрю, куда направлен его взгляд. Он пялится на группу танцевальной поддержки Ковбоев Далласа.[32] Даже если хорошенько напрячься, этих длинноногих девиц не заподозришь в том, что они играют в игру для настоящих мужчин.

— Что происходит? — спрашивает Игги. В отличие от всех остальных, он нервничает не меньше меня. В непривычном странном шумном месте Игги не в состоянии самостоятельно сориентироваться. Не удивлюсь, если он не выдержит и психанет на полную катушку.

— Чуть что случится, — говорю ему тихо, — вставай на стул и взлетай с места. Направление вперед, ярдов на десять, и дальше — вертикально вверх. Понял?

— Понял, — он нервно вертит головой и вытирает о драные джинсы вспотевшие ладони.

— Вот бы мне выступать в группе танцевальной поддержки, — мечтательно шепчет Надж.

— Прекрати, пожалуйста, свои пустые… — обрезала я ее раздраженно, но остановилась на полуслове — Клык полоснул меня таким ледяным взглядом, мол, не порть людям праздник, что я решила не продолжать. Но внутри у меня все бурлит. Не надо было на это соглашаться. Дура я, дура, что дала Клыку себя уговорить. А теперь, когда он распустил слюни, глядя на голенастых бедовых танцовщиц, я и вообще готова взорваться.

— Все девчонки в коротеньких шортах, а у одной длинные рыжие волосы, — Клык со смаком живописует Игги происходящее на поле, и тот уже забыл свои страхи и с увлечением просит все новых и новых подробностей.

«Всем прекрасно известна твоя слабость к рыжим», — думаю я, вспоминая, как он целовался со своей рыжей в Вирджинии. По-моему, от этих «счастливых» воспоминаний у меня вместо слюны начинает вырабатываться яд.

— Макс? — Ангел пододвигается ко мне вплотную, и мне вдруг бросаются в глаза ее грязные кудряшки. Надо придумать, как их всех помыть поскорее.

— Что, моя девочка? Проголодалась?

Я уже готова махнуть рукой разносчику запеченных в тесте сосисок.

— Нет, я хотела тебе сказать… Я имею в виду, пара сосисок мне не помешает, и еще две — Тоталу. Я просто хотела тебе сказать, что психовать тебе совершенно нечего… Все в порядке.

— Что в порядке?

— Все. Ничего страшного с нами не случится. До сих пор каких только с нами ужасов ни происходило, а мы вон все целые и невредимые. Мы все уцелеем, что бы ни случилось. Мы предназначены уцелеть. А ты еще и мир спасешь, потому что это — твое предназначение.

Не хватает, чтобы мне еще шестилетняя пигалица напоминала о моем предназначении.

— Мне просто не нравится здесь, на стадионе, — я то ли оправдываюсь, то ли пытаюсь сохранить видимость спокойствия.

— Я знаю. И еще тебе не нравится, что Клык смотрит на тех девчонок. Но это просто такое развлечение. Клык тебя любит, и ты все равно мир спасешь. Понятно?

У меня отвисла челюсть, а мозг зашкалило. Я лихорадочно пытаюсь понять, на какое из ее заявлений реагировать сначала, что Клык меня любит или…

И тут за спиной я слышу чей-то шепот: «Смотри, это те самые дети-птицы. По крайней мере, похожи…»

7

Мы с Ангелом переглянулись. Как может шестилетний ребенок иметь такие всепонимающие глаза?!

Пара секунд — и уже вся стая просекает, что народ вокруг нас перешептывается о крылатых детях и что шепот растет, как цунами, и уже охватил практически весь стадион.

— Мама, смотри, вон там дети-птицы, которых мы в газете на фотографии видели.

— Джейсон! Джейсон! Те ребята, как на фотках в журнале.

— Батюшки-светы! Неужто вправду они!

— Ребекка! Иди сюда, гляди! Да нет, правее! Вон они, вон!

И так далее, и снова, и еще. И теперь уже весь стадион гудит.

Первый раз наши фотографии появились в газетах после скандала в нью-йоркском ресторане. Но это было уже давно. Думаю, на сей раз какой-то фотограф заснял, как мы драпали из Диснейленда. И наши портреты, поди, снова заполонили первые газетные полосы.

Боже сохрани, дать нам в кои веки раз спокойно посмотреть треклятый футбольный матч без каких-либо непрошеных осложнений!

Краем глаза вижу пробирающегося к нам охранника. Но на ирейзера он не похож. Равно, как не выявляет в округе ни одного ирейзера и тщательное трехсотшестидесятиградусное сканирование. Зато народ, похоже, забыл обо всем на свете, кроме нашего существования. Отвесив челюсти, на нас глазеет весь стадион.

— Пора делать ноги? — нервно спрашивает Газ, внимательно обозревая толпу, намечая оптимальные пути отступления к выходам. Молодец — точно следует моим указаниям. Но, с другой стороны, при чем тут мои указания. Все мы этому жизнью обучены.

— Нет, «делать ноги» будет слишком медленно. Скорее, придется «делать крылья».

— Еще даже игра не началась, — жалобно скулит Тотал из-под Иггиного сиденья. — Я на Медведей поставил.

— Пожалуйста, оставайся здесь. Никто тебе не мешает досидеть до конца игры и дождаться результата. — Я встаю, сгребаю рюкзаки, пересчитываю стаю. Все как обычно.

Тотал неохотно вылез и запрыгнул к Игги на руки.

Дважды похлопала Игги по спине и вскочила на сиденье. Вслед за мной, как по команде, мгновенно повскакивала вся стая. Гул толпы нарастает. Даже девчонки-танцовщицы, хоть и продолжают выкидывать свои коленца, не спускают с нас глаз. Люди повставали на ноги, и в следующую минуту наши лица крупным планом заполнили здоровенные экраны, поднятые над стадионом футов на двадцать. Все, как Клык и планировал. Надеюсь, он теперь счастлив.

— На счет три все вверх! — командую я, глядя, как еще двое охранников торопливо направляются к нам. Теперь уже справа.

Народ на всякий случай отодвигается от нас подальше. Наше счастье, что на стадионе действует жесткая политика запрета на огнестрельное оружие.

— Раз! — Я только начала отсчет, а мы все уже через головы людей стремительно сиганули вверх.

У-у-ух! Резко раскрываю крылья. У меня их размах составляет тринадцать футов, а у Клыка и Игги — и того больше.

Клянусь, поднявшись над той жаждущей увеселений толпой, мы похожи на Ангелов Мщения. Только изрядно потрепанных и грязных. Особенно Ангел. Ее, с ее белыми перьями, точно надо помыть, в первую очередь.

— Пошевеливайтесь! — тороплю я ребят, поглядывая, не выскочат ли из публики ирейзеры. Белохалатники их усовершенствовали специально для погони за нами, последняя их модель вполне сносно держится в воздухе. Но вроде бы, кроме нас, в воздух никто не поднялся.

Пара мощных взмахов, и, поравнявшись с открытым к небу верхним уровнем стадиона, мы уже смотрим с высоты на ярко освещенное футбольное поле и крошечные задранные к небу лица людей. Одни радостно нам улыбаются и выкидывают вперед руки в победоносном салюте. Большинство сильно напугано, и кто-то даже закрыл лицо руками. Но есть и такие, у кого физиономии искривились от злости.

Хорошо, хоть никто не порастает шерстью, ни у кого челюсти не поддаются вперед и не вытягиваются волчьими пастями, обнажая длинные кровожадные клыки. Болельщики на стадионе как были людьми, так людьми и остаются.

Ровным строем, как военные самолеты, мы летим в ночное небо, а я про себя думаю: «Куда же, в конце концов, подевались ирейзеры?»

8

— Непруха нам с футболом вышла, — сетует Газзи. — Но, с другой стороны, взмывать в небо у всех на виду, как эскадрон Голубых Ангелов! все равно клево!

— С той только маленькой разницей, что Голубые Ангелы отлично профинансированы, прекрасно обучены, накормлены и, уж вообще никаких сомнений в том, что до блеска намыты. — Стая определенно слышит в моих непритязательных замечаниях если не зависть, то, по меньшей мере, досаду. — А мы неорганизованная кучка бедных, никак не вооруженных, недоучившихся, не слишком сытых, но зато, бесспорно, очень грязных homo-avian гибридов мутантов. В остальном сходство несомненное.

При всем моем сарказме я знаю, что Газман имеет в виду. Как бы я ни сетовала на нашу судьбу вечно преследуемых, вечно гонимых, как бы ни психовала от того, что нам опять надо удирать, и как бы ни были мы ранимы после нашей последней крупной заварухи, это настоящее наслаждение — лететь, широко раскинув прекрасные, сильные крылья, с чувством слаженности движений всей нашей шестерки.

Газзи мне нерешительно улыбается. Чутье безошибочно подсказывает ему, что это мой психоз, но он не очень понимает, то ли я шучу, то ли ужасно нервничаю.

Присев, я вытягиваю через соломинку содержимое пакетика с соком. Мы нашли себе убежище в техасских горах, почти на границе с Мексикой. Глубокий узкий каньон хорошо защищает нас от ветра, и теперь, на самом его дне, мы уютно устроились у костра. Давно — по сути дела, никогда — я так на Клыка не злилась. Конечно, сама виновата — поддалась на его идиотские уговоры. Но теперь, задним числом, я понимаю, что идея его была в сто раз более безумной, чем я изначально предполагала.

— Так-так, — бурчит он себе под нос, глядя в свой лэптоп. — Мы повсюду, в теленовостях, во всех газетах, на радио. Пишут, обсуждают, фоток тьма. Похоже, куча людей успели нас сфотографировать.

— Не врешь? Я бы сама ни за что не подумала. С чего бы это им нами интересоваться? — желчно шиплю я в ответ. — Теперь понятно, отчего над нами вертолеты все время кружат.

— Макс, ты чего? Не злись… — робко подает голос Надж.

Я почти что искренне улыбаюсь:

— Ничего-ничего. Ты за меня не волнуйся. Я просто… устала.

Но совсем сдержать себя все-таки не могу и свирепо зыркаю на Клыка.

Он, как ни в чем не бывало, поднимает на меня глаза:

— Мой блог сегодня прочитали сто двадцать одна тысяча человек.

— Врешь? Не может быть!

С ума сойти! Как это наш Клык собрал такую аудиторию? Он даже писать без ошибок не умеет!

— Может. Многие пишут, что хотят нам помочь. Информацию для нас собирают.

Игги нахмурился:

— А что, если их засекут? Вдруг их самих белохалатники поймают?

— А что ты там такое пишешь? — Надо признаться, я уже давно его блог не читала. Слишком много на меня в последнее время навалилось.

— Про нас. Про все составные этого чертового ребуса. Может, найдется кто-нибудь, поумнее нас, и сложит их в одну большую общую картинку. Мы же с тобой только и говорим о том, как нам ее не хватает.

— Отлично ты, Клык, придумал, — Ангел одобрительно кивает головой и переворачивает над огнем свою сардельку. — Нам необходимо сообщество. Связи во внешнем мире.

Интересно, что она хочет этим сказать?

Связи, Макс, — дело чрезвычайной важности.

Вот и Голос мой вернулся. Сколько лет, сколько зим.

9

Внезапное возвращение Голоса так меня ошарашило, что я подпрыгнула на месте и чуть не сокрушила приютившую нас скалу.

Бессознательно, сама того не замечая, прижимаю пальцы к вискам, как будто Голос можно почувствовать в бьющихся на висках венах.

— Что случилось? — Игги почувствовал, как я подпрыгнула, и кладет руку мне на колено.

— Все в порядке. Это я так… — растерянно бормочу я, поднимаюсь на ноги и отхожу в темноту подальше от стаи. Чувствую на себе их вопросительные взгляды, но объяснять ничего не хочу.

Здравствуй, Голос! Давненько ты не совал нос в мои дела.

Ты и без меня неплохо справлялась.

Разговор наш пока течет во вполне миролюбивом русле. Как и раньше, совершенно невозможно понять, молодой он или старый, мужской или женский, человеческий или механический. Как же все-таки я непоследовательна. С одной стороны, я из-за него раздражаюсь. От его непрошеных советов нет никакого спасения. Всюду влезет, в самые мои сокровенные тайны проникнет. Да и можно ли ему доверять? Откуда он все про меня знает? И кому и когда он меня заложит? Всех моих подозрений не перечислить. Но это только с одной стороны. С другой, я, наконец, вздыхаю с облегчением. Одиночество с ним мне не так страшно. С ним я не одна.

Если вдуматься, дорогой читатель, логики тут никакой нет. Рядом со мной всегда пятеро моих лучших друзей. (Про собаку пока умолчу). Они моя семья, моя жизнь. О каком одиночестве я вообще говорю?

Макс, каждый человек всегда, по большому счету, один. — Жизнерадостности моему Голосу, как всегда, не занимать. — Отсюда и важность связей и сообществ.

— Ты что, опять начитался тривиальных надписей на открытках?

Я дошла до конца каньона. Вдруг оказалось, что он отвесно обрывается в еще одну бездонную пропасть, и я стою почти на краю нового обрыва.

Связи, Макс. Помнишь свой сон?

О чем это он? Какой еще сон? Мало что ли у меня было снов, и все, по большей части, кошмарных. Так что я, не сдержавшись, съязвила:

— Это тот, где я первой крылатой Мисс Америкой стала?

— Нет, тот, где тебе снилось, как за тобой гонятся ирейзеры, а ты бежишь через лес и оказываешься на краю пропасти. Падаешь в нее, но летишь и спасаешься.

У меня замирает сердце. Откуда он знает? Я не видела этот сон с тех пор, как… как этот сон стал явью, куда кошмарнее самого сна. Голоса со мной тогда и в помине не было.

— Ну, и что в этом такого? — я даже не заметила, что разговариваю с ним вслух.

А то, что этот каньон почти такой, как в том сне. Считай, что ты сделала полный круг.

Ума не приложу, что он такое мелет.

Связи. Соединения составных частей воедино. Твой сон, лэптоп Клыка, люди, которых ты повстречала, места, где побывала. ИТАКС, Школа, Институт. Разве они все не связаны?

— Ну, связаны. Только как? — я практически кричу.

Мне кажется, Голос тяжело вздыхает. А может, мне померещилось.

Увидишь. Уже совсем скоро все станет тебе ясно. Пока не поздно…

— Вот спасибо, — думаю, — успокоил.

Но тут меня осенило. Надо его спросить…

— Голос? А куда ирейзеры подевались?

Никогда он на прямой вопрос не даст прямого ответа. Он в простые игры не играет. Ему больше подавай такие, где бы ходов побольше, да похитрей.

Так что ответа я от него не жду. Пожав плечами, я поворачиваюсь. Пора возвращаться к стае.

Умерли, Макс. Все сдохли, — говорит Голос. — Их… деятельность приостановили.

Я замерла. Застыла в шоке как вкопанная. Голос всегда увиливает, всякие околичности изобретает. Но, насколько мне известно, он еще никогда мне не врал. Может, мне, конечно, чего не известно. Но все-таки…

— Ты имеешь в виду, что они все подохли?

Я же сказал: их деятельность была приостановлена. По всему миру каждое отделение известной организации остановило рекомбинантные эксперименты с ДНК. И результаты экспериментов уже все ликвидированы. Вы остались последними. Теперь настала ваша очередь.

— Ну, ты меня напугал! Они за нами уже четыре года охотятся. И пока что ни хрена у них не вышло.

10

— Полный порядок? — спрашивает Клык, когда я возвращаюсь к стае.

Киваю, но потом вспоминаю, что я на него злюсь, демонстративно сажусь рядом с Надж под противоположной стеной каньона и, не глядя на Клыка, сообщаю:

— Мой Голос подал голос.

— И что сказал? — интересуется Надж, запихивая в рот кусок колбасы.

Ангел с Тоталом выжидательно на меня уставились, а Клык даже перестал печатать.

Я без всяких экивоков напрямую сообщаю им свою сногсшибательную новость:

— Он сказал, что все ирейзеры сдохли.

Глаза у ребят расширяются.

— Так и сказал «сдохли»? — переспрашивает Надж. — Что он имеет в виду?

— Не знаю. Я и сама досконально всего не пойму. Но, если он меня не надрал, они все в ящик сыграли и копыта откинули.

Вспоминаю об Ари, ирейзефицированном сыне Джеба, и чувствую острый укол боли. Бедный Ари, за что ему такая хреновая жизнь досталась! И такая короткая…

— А кто их убил? — Клык, как водится, попал в самую точку.

— Голос сказал: «Их деятельность приостановлена». Что по всему миру каждое отделение известной организации остановило рекомбинантные эксперименты с ДНК. Что результаты экспериментов уже все ликвидированы. И что мы остались последними.

До меня только сейчас начинает доходить значение всего, сказанного Голосом, и по спине от ужаса бегут мурашки.

С минуту стоит гробовое молчание. Ребята явно обмозговывают услышанное.

Первым очнулся Тотал.

— Давайте договоримся. Если кто спросит, я разговаривать не умею.

— Так они нам и поверят.

— A что же нам теперь делать? — Газман так страшно испуган, что даже пересаживается ко мне поближе. Обняв его, ерошу его отросший со времен нью-йоркской стрижки гребень.

— У нас есть главная задача, — начинаю я свою знакомую всем песню о нашем призвании разгадать поставленные нам жизнью загадки. И, по возможности, угробить попутно пару белохалатников. Но досказать у меня не получается. А получается так, что одновременно со мной Газману, мне и всей стае уверенно отвечает Клык:

— Нам нужен дом.

— Чего-чего? — мне кажется, что я ослышалась.

— Нам нужен постоянный дом. — На полном серьезе повторяет Клык. — Мы не можем вечно жить в бегах. К чёртовой бабушке наши задачи, миссии и призвания. Пусть себе что хотят взрывают, хоть мир, хоть что. Найдем себе место. Такое, чтоб ни одна зараза нас не отыскала. Чтобы можно было там просто… жить.

11

Мы все уставились на Клыка. Это самая длинная речь в его жизни. По крайней мере, ничего длиннее мы от него не слышали.

— Мы не можем забыть нашу главную… — начала было я, но договорить опять не успела. На сей раз потому, что в разговор решительно вклинилась Ангел:

— Это точно! Нам точно нужен дом.

Заколдованное это слово, что ли. У всех как будто плотину прорвало.

— Дом, дом, — восторженно повторяет Газман.

— Настоящий дом, — радостно соглашается Надж, — и не такой, как у Анны, а чтобы без взрослых, и чтоб никакой школы и никакой школьной формы.

— И чтоб рядом с домом были сад и мягкий зеленый газон. Уговор, чтоб ни гальки, ни камушков. — У Тотала, понятное дело, свои приоритеты.

Ну почему только мне одной обязательно нужно докапываться до сути? Почему всем остальным по фигу, что и почему с нами происходит? Как они только могут, сначала огонь, воду и медные трубы пройти — и теперь на всем этом крест поставить? Ангела спасли, по нью-йоркской канализации в поисках Института лазали, Клыка с того света вытащили, потом Анна с ее ФБР и школой общеобразовательной… И что же, прикажете теперь наплевать на все это?

Ну ладно, предположим, они устали от страха, боли и неустроенности. Но все-таки…

— Игги, а ты что скажешь? — как могу стараюсь приглушить в голосе умоляющие ноты.

— Вот смотри, — его раскрытые ладони, как две чаши весов. — С одной стороны, бесконечные погони, кровавые драки, вечное незнание, что день грядущий нам готовит, и даже доживем мы до вечера или нет.

Все понятно, к чему он клонит. Может дальше не продолжать. Но он продолжает:

— А с другой — дом, покой, безопасность, просыпаешься каждое утро в собственной кровати. И не надо вскакивать, чтобы не на жизнь, а на смерть с кем-то драться.

— Ладно, ладно. Хватит соль на раны-то сыпать.

Они все смотрят на меня и ждут.

Что случилось с Клыком? Зачем ему понадобилось мой авторитет подрывать? Мы же с ним всегда и во всем заодно были. Он мне такой друг, что лучше на свете и не бывает. И не было случая, чтобы я его плеча рядом не чувствовала. А теперь его вдруг будто подменили.

Пожимаю плечами.

— Дом, так дом. Как хотите.

И так-то тошно, а от их восторженного улюлюканья мне совсем стало паршиво.

12

— Но от миссии своей я все равно не отказываюсь. — Я специально говорю это громко, чтобы Клык и на расстоянии меня слышал.

Мы летим высоко над землей, восемь тысяч футов, не меньше. Температура ниже нуля. Холодно страшно. Глаза слезятся от встречного ветра.

— Я знаю.

— То, чего ты добиваешься — глупо, — говорю я, глядя, как внизу тонкой блестящей змеей вьется через западный Техас река Пекос.

— Их надежды и мечты — не глупость.

Чувствую, как от его слов к щекам приливает кровь.

— Я вовсе этого в виду не имела. Просто у нас был путь. А теперь мы с него сошли. Получается, вчера мне мир спасать, а сегодня недвижимость присматривать. Что-то я такого недопонимаю. Плюс, как ты хитроумно это запланировал, мы теперь даже чихнуть не можем без того, чтобы нас на каждом углу не узнали. О чем я только думала, когда с тобой соглашалась?

Клык пытается что-то возразить, но я наседаю и не даю ему даже рта открыть:

— Плюс, теперь еще вдобавок ко всему, мы оставили младших одних, под присмотром слепого и говорящей собаки. Ты только вдумайся в это! А я-то совсем спятила, на поводу у тебя пойти! Все, я возвращаюсь!

Наклоняю крыло, заходя на плавный поворот на сто восемьдесят градусов. Но Клык решительно преграждает мою траекторию.

— Ты обещала! Ты сказала, что подумаешь, и что мы посмотрим, найдется ли что-нибудь приличное.

Я скривилась — вот настырный! Никуда от его приставаний не деться! Не знаю, что он там читает на моем лице, Слава Богу, он, по крайней мере, не говорит мне, что недовольные гримасы мне не к лицу.

— Пусть себе, на фиг, взрывают мир, пусть загрязняют воду и воздух, пусть ускоряют глобальное потепление, — настаивает Клык. — Ты, я и все наши устроимся где-нибудь в безопасности, где нас никто не достанет. И вылезем, только когда с этими их играми за мировое господство будет покончено, потому что они сами в тартарары провалятся.

Чтобы Клык когда-нибудь раньше такое красноречие развивал — никогда этого не бывало. Уж не подменили ли его? Я постепенно завожусь:

— Отличный план. А что, если озоновый слой спалят? Придется сидеть в твоем доме взаперти, потому что снаружи спечемся, как курицы в духовке. Или, например, как насчет ртутного заражения всех продуктов? А насчет радиации что скажешь? Может, надеешься, что мы тогда обратно в людей мутировать сможем?

Узнаю на его лице хорошо мне знакомую мину преувеличенного терпения и от этого вхожу в раж еще больше:

— И никакого тебе телика, потому что телевизионщики перемрут и все их зрители тоже. Так что развлекаться будете песенками Газа про запоры. И никаких аттракционов, музеев, зоопарков и библиотек. И туфельки для Надж делать будет некому. Ты нас всех в пещерных жителей превратить хочешь. Чтоб мы при лучине пряли да ткали. А все потому, что тебе на мягком диване валяться хочется в исторический момент существования человечества.

У меня чуть не пена изо рта идет.

Клык спокойно смотрит на меня:

— Чего горячиться? Давай тебя лучше на прядильные курсы запишем. Или на ткачество?

Смотрю на него и вижу, что от моего красочного описания апокалипсиса он вот-вот лопнет от смеха.

Что-то во мне оборвалось. Весь мой мир за последние двадцать четыре часа перевернулся с ног на голову — прежде все было плохо, а теперь стало в сто раз хуже.

— Я тебя ненавижу! — ору я Клыку, и, сложив крылья, на полной скорости миль в двести в час ныряю вниз к земле.

— Ну и катись! — Высоко надо мной голос Клыка удаляется все дальше и дальше в никуда.

Внутри у меня в голове прицокивает едва различимый за свистом ветра в ушах Голос:

Вы, ребята, совсем без ума друг от друга.

13

— Ура, можно ложиться спать, когда хочешь! — пританцовывает довольный Газзи.

— Газ, а совесть у тебя осталась? Если Макс нет, не значит, что кто-то отменил все наши правила. — Игги поворачивается к нему, с трудом сдерживая улыбку. — Макс меня за старшего оставила. Меня слушаться надо… Я… мне… — Он не выдерживает и хохочет, согнувшись пополам и хватаясь за живот.

Надж и Ангел переглядываются, состроив друг другу понимающую мину. Надж берет в руки горсть камушков и раскладывает их по маленьким кучкам.

— В манкалу[33] что ли играете? — интересуется Тотал, подвигаясь поближе к девчонкам. — В следующий раз, когда в магазин пойдем, надо будет картишки подтибрить. В подкидного я вас всех обштопаю. — Он следит за игрой, подрагивая черным мокрым носом.

— Отлично придумал. — Ангел тасует свои камешки, а Надж тем временем размышляет, как Тотал будет держать карты. Может, у него, конечно, на каждой лапе под мехом спрятан большой палец. Кто знает, какие у него еще есть таланты да скрытые возможности. Проверив, сколько позади места, она слегка раскрывает крылья, потряхивает ими и потягивается — благодать!

— Я тоже хочу крылья, — канючит Тотал уже не в первый раз. — Если бы у меня были крылья, никому бы не надо было меня на руках таскать. Если они даже ирейзерам могли крылья пришить, мне уж наверняка можно парочку подобрать.

— Это больно, Тотал, — откликается Ангел, не отрываясь от манкалы.

— Думаете, ирейзеры вправду окочурились? — спрашивает Надж ни с того ни с сего.

У нее за спиной Игги полушепотом что-то обсуждает с Газманом:

— Нет, здесь необходима искра — иначе не загорится. Надо где-то кремень достать.

— А может, отбеливатель попробовать…

И, чем-то сосредоточенно шурша, они снова затихают.

Надж вздыхает. Без Макс и Клыка они совсем распоясались. Только о своих кремнях, искрах да взрывах и думают. Никакого сладу с ними нет. Вот были бы здесь Макс с Клыком…

— Эй, вы! — неожиданно зовет Игги. — Может, полетаем немного? Покружим по-ястребиному и снова назад?

— Давайте. — Ангел с готовностью откладывает игру и поднимает глаза на Надж. — Ты все равно выигрываешь.

— Вижу, что выигрываю! — Надж сияет. — Значит, три-ноль в мою пользу.

Она встает, отряхивает джинсы и складывает крылья, чтобы не мешали идти по узкому каньону. Один за другим дети-птицы спрыгивают с обрыва. Секунда свободного падения — и подхваченные ветром распростертые сильные крылья поднимают их в небеса.

Надж обожает это ощущение своей силы, легкости и свободы. Стоит только захотеть, и она, как ангелы, может воспарить над землей. Она улыбается Ангелу через плечо. И видит, как счастливые глаза Ангела вдруг округляются от ужаса, а лицо белеет как простыня. Зловещая черная тень закрывает полнеба.

Прямо на них надвигается огромная туча ирейзеров. Они вернулись!

14

— Послушай, нам, наконец, надо серьезно поговорить, — увещевает меня Клык.

Я вздыхаю и смотрю в небо:

— Это все равно, что дельфины переговариваются, — печально говорю я сама себе. — Звуки слышу, а смысла никакого.

Уперев руки в бока и стоя на уступе скалы, обозреваю с высоты окрестности:

— Здесь воды нет — айда отсюда.

Не дожидаясь Клыка, прыгаю с невысокого обрыва. Мощно взмахиваю крыльями и поднимаюсь к солнцу. Мы останавливались уже дважды, но ни в одном, ни в другом месте не было всех жизненно необходимых нам составляющих. То не хватало воды или источников пропитания, то было опасно.

Эти поиски — занятие абсолютно бесполезное. В отличие от моего плана, нужного, важного и необходимого человечеству.

Не поворачивая головы, спиной чувствую крылья Клыка. Он вообще ведет себя как-то странно. Не думаю, правда, что он клоном подменен. Я в этом деле разбираюсь — как-никак меня саму подменяли. Да-да, дорогой читатель, не думай, что я накручиваю. Клоны, подмены и двойники — это печальная реальность нашей жизни. Так что радуйся, что у тебя этих заморочек нету.

А ты не думаешь, что ему на самом деле хочется с тобой поговорить? — снова прорезывается Голос.

«Да уж, конечно. Можно подумать, что Клык всю жизнь только и мечтает, что обмусолить свои чувства, — думаю я. — Нет, он от меня что-то скрывает. Вот я это „что-то“ из него и вытяну. Пусть даже не вытяну, а просто-напросто выколочу».

По крайней мере, одну загадку я разрешить в состоянии. Вот только долетим до следующей остановки.

15

— Я знал, я знал! Нечего было и надеяться. Нам вообще никакой прухи никогда не бывает, а уж такой, чтоб все ирейзеры сдохли, — и подавно!

— Как же я не почувствовала их приближения? — явно смущена Ангел.

Сердце у Надж вот-вот выскочит из груди, а в ушах шумит. Ирейзеры движутся синхронно, совсем не так, как те, что нападали на них в воздухе прежде. Но все равно, что-то в них есть странное. Не скажешь, что неуклюжие — они, скорее, как заводные.

Надж еще раз взглянула на Ангела и взмыла вверх. В тот самый момент, как на них обрушились ирейзеры.

— Соберись! Как Макс всегда учит… Соберись немедленно.

До предела сконцентрировав внимание на враге, Надж камнем упала с высоты на ирейзера, изо всех сил саданула ему по голове пяткой и тут же добавила ребром ладони по горлу. Ирейзер издал резкий, странно-металлический звук и начал терять высоту.

— Надж, осторожно! — слышит она крик Газмана.

Пух-х! — железный кулак крушит ей ребра и выбивает из легких воздух. По счастью, волшебные крылья сами держат ее на лету. Стараясь не поддаваться панике, она медленно восстанавливает дыхание. Но времени у нее — секунды. Ирейзер снова в атаке, и на нее уже снова нацелены его смертоносные кулаки. Внезапно Надж ныряет вниз, и огромная ручища, промазав, ударяет в пустоту.

— Будешь знать у меня, поганец! — задыхается Надж.

Теперь быстро вверх. Вверх и вперед. В живот ему! На полной скорости — и головой. На сей раз промазывает Надж. И попадает не в живот, а ниже. Без звука ирейзер складывается пополам, а она, сложив топориком руки, отвешивает ему полной меркой сверху по шее.

— А-а-а! — Ангел кричит от боли. Надж оборачивается. Черное чудище схватило их младшенькую за обе руки, и она, тщетно стараясь вырваться, беспомощно барахтается в его стальных клешнях.

Надж бросается на помощь. Игги уже там. Ринулся на голос и подоспел первым. Надж, не разбирая куда, молотит ирейзера сзади. А Иг тем временем обеими ногами прыгнул ему прямо на руки. Отлично сработано! Ангел на свободе, а ирейзер с диким ревом отскочил футов на двадцать.

Отскочить-то он отскочил, но все равно придушенно воет. Это Тотал, впившись ему в ногу, по-прежнему яростно терзает его щиколотку, болтаясь в воздухе. Без крыльев, без страховки и без поддержки.

— Подхвати его быстренько, — шепнула Надж Ангелу. Та кивнула и упала футов на десять вровень с Тоталом. Ирейзер как сумасшедший трясет ногами. Но пес озверело рычит и, закрыв глаза, намертво сцепил челюсти. А по каким-то остаточным нечленораздельным звукам Надж догадывается, что он еще и ругается по-черному, как заправский матрос.

— Эй! Внимание! — вопит Газман. — Огонь!

16

Бок нестерпимо болит, и она почти теряет сознание от недостатка кислорода. Но опыт подсказывает, что, когда Газман или Игги кричат «Огонь!», нужно немедленно пригнуться и как минимум прикрыть голову руками. Поэтому, сложив крылья, Надж камнем падает вниз.

Пролетев по меньшей мере тридцать футов и снова развернув крылья, она отскакивает в сторону. У-уф! — это Газ отлетает от ирейзера. Ангел на лету ловит Тотала, Игги подхватывает Ангела, и все они разом взмывают вверх.

Внизу остаются пятеро ирейзеров. Надж прикинула, что с половиной они уже расправились. Ребра у нее, похоже, сломаны, и больше всего на свете ей хочется, чтобы Макс и Клык были рядом. И она ломает голову над…

Бабах! — в нее летят останки ирейзера.

— Крутняк! — кричит она. — Блеск! Классно! Ну, Газ, вы даете!

Надж передвинулась поближе к Игги. Сверху сыпется настоящий дождь из костей и праха взорванных ирейзеров, а внизу резко теряют высоту еще двое здорово изувеченных — одному недостает крыла, а другому ноги.

Но все это как-то странно…

— Мы ликвидированы, — непонятно откуда доносится до стаи механический голос. — Вы нас устранили. Но мы одни из многих. Нас тьма.

— Это роботы! — осеняет Игги. Он подхватывает слишком тяжелого для Ангела Тотала.

— Одни из многих. Нас тьма. Одни из многих. Нас тьма. Одни из многих. Нас тьма-тьмущая, — эхом откликаются снизу покалеченные ирейзеры.

Теперь и Надж видит, как постепенно затухают красные лампочки их глаз.

— Прикольно! — лихо сплевывает Газман. — Нам только дай. Мы любых гадов взорвем! Гадов взорвем! Гадов взорвем!

Уцелевшие ирейзеры сами, как запрограммированные, сложили крылья и скрылись из виду. Спустя изрядное время стая увидела внизу всплески пыли — это они, в конце концов, рухнули на дно каньона.

— Перемена тактики! Не дай Бог, мы соскучимся! — говорит Игги.

— Какая гадость! — Надж брезгливо стряхивает с себя осколки робота.

17

— Ты о чем думаешь? — сквозь потрескивание костра я едва слышу тихий голос Клыка.

«О том, что все было намного легче и проще, когда вы подчинялись моим командам», — уныло думаю я про себя.

— О том, как там ребята одни справляются…

— Не бойся, тот каньон никому не отыскать, ни с земли, ни с воздуха. А в случае чего, там и обороняться легко. Да и вообще, если все ирейзеры ликвидированы…

Клык вытащил из огня палку с нанизанным куском поджаристого кролика.

Правильно, догадливый мой читатель, мы поймали кролика и теперь собираемся его съесть. Ты, надеюсь, уже нарисовал себе эту картинку. И, надеюсь, можно не вдаваться в подробности и не описывать промежуточные — от поимки до съедения — детали. Видишь ли, если выживать, то выживать — и привередничать не приходится. Надеюсь, ты только в книжках будешь про это читать. А на собственной шкуре испытать тебе этого не придется.

Клык протянул мне палку, и я вгрызлась в горячее мясо. С довольной улыбкой размышляю, как быстро исчезают здесь всякие ненужные этикеты и правила. Меня даже смех разобрал.

— Ты чего?

— Помнишь, у Анны. Сиди прямо. Локти на стол не клади, зато салфетку клади на колени. Дождись, когда всем на тарелку положат. Помолиться не забудь и помногу в рот не запихивай. Что там еще было? Не рыгай и вилку держи в левой руке, а нож в правой.

Я обвела рукой пыльную пещеру, где, сидя у костра на корточках, мы зубами разрываем кролика.

По лицу Клыка пробегает тень улыбки:

— Все-таки кролик. А могла бы быть и пустынная крыса.

Ты, дорогой читатель, надеюсь, не недотрога и не привереда. А то давай, попробуй три дня без еды продержаться, особенно если ты биологическая аномалия, которой требуется три тысячи калорий в день как минимум. А потом посмотрим, что ты скажешь, если тебе предложат горяченькую, в собственном соку, крыску! Уверена, ты ее с потрохами и хвостом проглотишь. И даже без кетчупа.

Смотрю, как тени от костра играют на острых скулах Клыка, и думаю: мы выросли вместе. Никому я больше, чем ему, не доверяю. Мы одной веревочкой связаны. Почему же между нами вдруг какая-то трещина пролегла? Почему мы вдруг как чужие?

Отодвигаюсь от огня и прислоняюсь спиной к стене пещеры. Клык вытирает о джинсы руки и подсаживается ко мне поближе. Снаружи ночь, и звезды стерты с неба тяжелыми, медленно ползущими облаками. Дождь в этих краях бывает хорошо если три-четыре раза в год. Похоже, нам достался один из таких редких подарков. Где-то там моя стая? Тепло ли им? Не грозит ли им какая-нибудь опасность?

— Клык… Что мы с тобой здесь делаем?

— Ребята хотят, чтоб мы с тобой нашли место, где нам всем поселиться.

— А как насчет Школы и спасения человечества? — Мой вопрос — отличный пример моих всегдашних методов избежания конфронтаций и конфликтов.

— Нам надо эти игры забросить к чертовой бабушке, — мягко отвечает Клык. — Пора в этом уравнении вынести себя за скобки.

— Я не могу, — расстроенно признаюсь я. — Я просто должна докопаться до сути.

— Макс, ты можешь изменить свой образ мыслей. Я тебя уверяю, что можешь!

Его голос шелестит, как шелестят под ногами сухие осенние листья.

— Я не знаю как.

Горло у меня сжало, а в глазах начинает щипать. Обняв руками колени, прячу от Клыка лицо и понимаю, что плечи у меня начинают вздрагивать. Хочу назад, в стаю…

Клык ласково гладит меня по голове и откидывает с шеи волосы. У меня перехватывает дыхание, и каждой клеточкой я чувствую движение его руки. Осторожно и нежно он ведет пальцами по моей шее и медленно движется вниз вдоль спины. Я замираю от удовольствия.

Наконец, немного очнувшись, нахожу в себе силы спросить:

— Что ты такое делаешь?

— Помогаю тебе изменить образ мыслей, — шепчет он прямо мне в ухо. А потом наклоняется, поднимает мне голову и целует.

18

В тот момент я не могу изменить или не изменить образ мыслей. У меня просто нет никаких мыслей. Как только губы Клыка коснулись моих губ, меня замкнуло, и все мысли разом испарились. Губы у него теплые и упругие, а рука нежно поддерживает мне шею.

Однажды раньше, на берегу океана, я его поцеловала. Но тогда я думала, что он умирает. И тот поцелуй был мгновенным. Всего какая-то секунда. А этот… длится и длится.

У меня кружится голова, и дыхание не перевести. Кажется, прошел час, пока мы, наконец, смогли друг от друга оторваться. Оба судорожно хватаем ртом воздух, и я пристально смотрю ему в глаза, как будто надеюсь найти в них ответы сразу на все вопросы.

Чего, конечно же, не произойдет. Все, что я в них увидела, это отблески пламени нашего костра.

Клык смущенно закашлялся. Похоже, что он удивлен не меньше меня. ЭТО застало нас обоих врасплох.

— Забудь о своем предназначении, — голос его еле слышен. — Давай просто жить вместе, и чтоб стае было тепло и безопасно.

Какая же все-таки это заманчивая идея. Или, по крайней мере, какой заманчивой она мне сейчас кажется. Можно жить, как Тарзан и Джейн, слившись с природой — ла-ла-ла — раскачиваясь на лианах, срывая бананы и кокосы…

Тарзан, Джейн и их команда мутантов!

Клык чертит у меня между крыльев медленные теплые круги. И от этого, от мерного потрескивания огня, от вдруг свалившегося с плеч дневного напряжения я совсем теряю голову и ни о чем не могу думать.

Что он от меня хочет? — спрашиваю я себя. Я почти что уверена — сейчас загундосит мой Голос, который наверняка не постеснялся подслушать и подсмотреть всю эту неловкую и конфузную сцену.

Клык растирает мне шею. Я устала до бесконечности и в то же время до предела возбуждена. И как только он наклоняется меня снова поцеловать, я вскакиваю на ноги.

Он вопросительно на меня смотрит.

— Я… я не уверена… что… — смущенно бормочу я.

Как тебе, дорогой читатель, нравится моя способность отчетливо и остроумно сформулировать мысль?

Явно перегнув палку, я выбегаю из пещеры и стрелой несусь вперед, в ночь, раскрывая крылья и чувствуя, как ветер жжет мне лицо.

Клык не бросился мне вдогонку. Но, обернувшись назад, в проеме пещеры я вижу его высокий, стройный черный силуэт, четко очерченный на фоне огня.

Неподалеку я наткнулась на неглубокую укромную выемку в скале. Упала в нее в слезах, в смущении, совершенно сбитая с толку. И в то же время потрясенная и окрыленная надеждой.

Вот тебе, дорогой читатель, полный перечень подростковых радостей мутанта в бегах!

19

Что теперь будет делать Клык? Не писать же в блог о том, как Макс бросилась со скалы, только бы с ним еще раз не поцеловаться? Он звезданул кулаком в каменную стену и, глядя на свои мгновенно вспухшие и содранные в кровь костяшки пальцев, скорчился от боли и досады на собственную глупость.

Он присыпал костер, оставив только горсть тлеющих красных углей на случай, если она вернется и не сможет найти вход в пещеру. Впрочем, и то, и другое маловероятно.

Клык разбросал камни, расчистил на полу площадку по своему росту и улегся, слегка почесывая крылья о мягкий песчаник.

Ему не хотелось проверять блог — когда он смотрел в последний раз, его прочитали уже почти миллион человек. Точнее, восемьсот тысяч. Ему сейчас вообще ничего не хотелось. Только лежать и думать.

Про Макс.

Боже, до чего же она упрямая! И крепкий орешек. И зажатая. И от всех закрывшаяся. Разве что когда онаобнимает Ангела или ерошит волосы Газману. Или, когда так осторожно пододвигает к Игги поближе ровно то, чего ему не хватает, что он никогда о ее помощи даже и не догадывается. Или, когда она заботливо расчесывает Надж ее спутавшуюся гриву. Или, разве что иногда, когда она на него, Клыка, смотрит…

Он крутится с боку на бок на жестком каменном полу, и яркие картинки воспоминаний проносятся у него перед глазами: Макс смотрит на него и смеется, Макс прыгает с обрыва, раскрывает крылья и взмывает в небо. Такая сильная, такая красивая, что у него дух захватывает.

Макс с каменным лицом дает в морду ирейзеру.

Макс, целующаяся на крыльце Анниного дома с Сэмом.

Скрипнув зубами, Клык снова перевернулся на спину.

Макс, целующая его, до полусмерти избитого Ари на берегу океана.

И вот только сейчас, здесь, всего какой-то час назад, ее губы, мягкие и нежные, прижатые к его губам.

Как бы ему хотелось, чтобы она была сейчас рядом! Если не близко-близко к нему, то хотя бы просто здесь, в пещере, чтобы он мог слышать, как она дышит.

Заснуть без этого ему сегодня будет трудно.

20

Надж порядком надоели жаренные на костре сосиски и топленый зефир. Поэтому, пока Клык не забрал с собой компьютер и пока их чуть не забили насмерть ирейзеры-роботы, она читала в Интернете туристские кулинарные рецепты.

Там-то Надж и выяснила, что на костре можно приготовить удивительные вещи, например запечь в фольге на углях полный обед. В следующий раз, как только представится возможность, надо непременно раздобыть маленькую сковородку. Не займет же она слишком много места. Вот будет у них сковородка, Игги тогда что угодно приготовить сможет. В животе у Надж заурчало при одной мысли о кулинарных талантах Игги и о нескончаемых возможностях сковородки.

— Что это так вкусно пахнет? — любопытствует Ангел, подойдя поближе к костру и наклонившись над огнем. — Ты для этого фольгу раздобыть хотела?

— Угу, — Надж сосредоточенно тыкает острой палкой в завернутый в фольгу пакет.

В следующую минуту солнце погасло.

Они обе задрали головы к небу, а Игги и Газ даже перестали играть в трик-трак.

Ангел так быстро втянула в себя воздух, что было похоже, будто засвистел паровоз. А Надж, наоборот, окаменела — ни охнуть, ни вздохнуть. Ни слова вымолвить, ни пошевелиться.

Сотни тех летающих роботов, которых с легкой руки Газзи они прозвали флайбоями, закрыли небо над их каньоном и уже заходят на них с двух сторон. «Те, что спаслись в прошлый раз, наверное, привели подкрепление», — думает Ангел. И на этот раз их в десять раз больше.

Стая попала в западню.

— Обед готов, — говорит Ангел. — Обед — это мы.

21

— Вверх и вперед? — спрашивает Игги, а Газ мрачно откликается:

— Бесполезно. Они прямо над нами. Они повсюду!

Уши Надж затопило страшным монотонным гудом — точно жужжит рой каких-то гигантских пчел. А когда флайбои подлетели поближе, она отчетливо расслышала, как они воинственно скандируют:

— Нас тьма и тьма. Непобедимы мы! Нас тьма и тьма. Непобедимы мы!

— Непобедимы? Это мы сейчас проверим, — упрямо кричит им Газман. Наклоняется к костру, одну за другой выхватывает оттуда горящие ветки и так же одну за другой подбрасывает их в воздух. Несколько флайбоев загорелись. Отлично! Значит, они легко воспламенимы.

Надж подбежала к костру и тоже выхватила из него пару головешек. Но эти уже почти догорели, и она сильно обожгла пальцы. Она все-таки подбросила головни как можно выше и с восторгом и изумлением поняла, что и сама спалила пару ирейзеров.

— Прикольно! — радуется Газ, даже забыв про страх. — Похоже их перед полетом всех в бензине искупали.

— У них нет рассудка, — говорит Ангел.

Надж явно не понимает, о чем это она.

— У них нет рассудка, — еще раз повторяет Ангел и расстроенно поясняет, — они не размышляют, не думают. Я ничего с ними не могу поделать.

— А я зато могу их покусать, — воинственно кричит Тотал. Он бегает кругами, подпрыгивает и щелкает зубами. — А ну я их сейчас! Клыки вонжу!

— Тотал! — зовет его Ангел. — Поосторожней! Вернись немедленно!

— Я их сейчас проучу! — продолжает вопить разбушевавшийся пес, не слушая ее.

Конечно, стая сражалась не на жизнь, а на смерть. Макс всегда их учила стоять до последнего. Никогда не сдаваться без боя. Если только не разумнее взять ноги в руки и бежать.

«Бежать было бы здорово, — думает Надж. — Только некуда. Флайбои заполонили весь каньон».

Похоже, они металлические. От ирейзеров у них только наружный верхний слой. От тех, что сгорели, остался один металл, к которому кое-где приварились остатки расплавленной и кошмарно смердящей шкуры.

Игги использовал уже все бомбы, какие у него только были в запасе. Надж понятия не имеет, где он их прячет. Макс наверняка тоже не в курсе. Но что бомбы! Пятнадцати, максимум двадцати флайбоев как не бывало — разорвало на кусочки. А что толку — это же капля в море.

Короче, стая в ловушке. Скорее всего, даже если бы Макс и Клык были с ними, флайбоям потребовалась бы всего пара лишних минут, чтобы совладать и с ними. Такая вот безнадега…

Не прошло и двадцати минут, как всю стаю повязали, скрутили по рукам и ногам, превратив в неподвижные тюки. Даже Тотала. Подхватив свою добычу, флайбои поднялись в воздух.

Надж видела, как всем им залепляли рты: Игги, Газу, Ангелу, Тоталу. А ей самой — чуть не в первую очередь.

«Не бойтесь, — послала Ангел каждому из них мысленное напутствие. — Не бойтесь! Макс и Клык вернутся. Они найдут нас. Они, знаете, какие злые будут».

Надж старалась не думать. Только бы не напугать Ангела еще больше. Но полностью выключить мозг ей не удавалось. Так что Ангел без труда могла слышать, как она думает: «Ни Макс, ни Клык нас не спасут. Нас теперь никто не спасет. Это конец».

22

На следующее утро, как ни в чем не бывало, я вернулась в пещеру к Клыку. Сделала вид, что мое генетически улучшенное сердце вчера не трепетало и что я ни на секунду не представляла себя в кринолине спускающейся вниз по лестнице, как Скарлет О'Хара.

Нет, трепет в сердце и прочие дамские штучки — это не мой стиль. Я просто с разгону приземлилась, подняв фонтан гравия и пыли, и скомандовала:

— Вперед!

Но делать вид — одно, а трезво оценивать ситуацию — другое. Поэтому, дорогой читатель, привожу нынешний перечень заноз, сидящих в чувствительных местах и мешающих мне жить:

1. Натянутые отношения с Клыком.

2. Беспокойство за оставленную стаю.

3. Навязчивое стремление вернуться к исполнению нашей миссии.

4. Всегдашнее: пропитание, кров, ожидаемая продолжительность жизни и т. д.

5. Спасение мира.

Со всем этим и по отдельности-то язву желудка наживешь. Так что поди теперь, расставь в приоритетном порядке, о чем беспокоиться в первую очередь.

— Ты что притихла? — вклинивается Клык в мои мысли.

Мы летим высоко над землей. Под нами нескончаемые мили голых скалистых гор, бесплодных равнин, индейских резерваций, пустыни, похожей на неглаженую грязную скатерть.

Я посмотрела на него.

— Пользуйся моментом. Радуйся, пока есть возможность.

— Макс… — он ждет, когда я снова на него посмотрю. — Кроме друг друга у нас никого нет. Только друг на друга мы можем положиться, что бы ни случилось. Нам необходимо… поговорить.

Чем с Клыком отношения выяснять, лучше бросьте меня на растерзание в клетку к тиграм!

— Мне больше нравилось твое загадочное молчание. Нечего попусту подробности обмусоливать.

— Что ты имеешь в виду? — он, очевидно, постепенно заводится. — Предлагаешь сделать вид, что ничего не происходит? Это идиотизм! Надо обсудить все в открытую — и дело с концом.

— Ток-шоу для домохозяек насмотрелся, что ли?

Я его в конце концов разозлила, и он заткнулся. У меня отлегло, но я не дура, чтобы не понять: это только временная отсрочка. Вдруг мне в глаза бросилось некое место, над которым мы в тот момент пролетали. Трудно сказать, в Аризоне мы еще или уже в Калифорнии. Нет, чтобы на земле рисовать те же разделительные линии между штатами, что и на карте. Тогда бы можно было сразу сказать, где мы. Но, так ли, иначе, я то место узнала.

— Снижаемся, — коротко, без объяснений бросаю Клыку через плечо, меняю градус наклона тела и уменьшаю угол раскрытия крыльев.

Не задавая лишних вопросов, Клык следует за мной. И, по всему видно, только и мечтает, что свернуть мне шею. Можно подумать, я испугаюсь: он злится на меня не в первый раз. И уж, конечно, не в последний.

Приземляюсь на краю леса около крошечного городка в Аризоне, уверенно направляюсь на запад и две минуты спустя останавливаюсь перед маленьким аккуратным домом, окруженным разросшимся неухоженным садом.

Макс, ты делаешь непоправимую ошибку, — вмешивается Голос. — Уходи отсюда немедленно. Вернись к исполнению своей миссии. Я тебе серьезно это говорю.

Я не обращаю на него ни малейшего внимания. Меня захлестывают воспоминания.

— Где мы? — шепчет Клык.

— У дома Эллы и доктора Мартинез.

Я и сама с трудом в это верю.

23

— Что же это вы нашими летательными способностями пренебрегаете? Что мы тут в кузове грузовика делаем? — шепчет Игги.

В ответ один из флайбоев крепко вмазывает ему под ребро — у-ух!

Надж сморщилась, точно это ее саму ударили. Ей изо всех сил хочется сделать что-нибудь, чтобы Игги поддержать, дать ему понять, что он не один, что они все заодно. Но он слеп и даже не может прочитать написанное на ее лице сострадание.

Все болит. Связанные руки и ноги затекли, и она их больше не чувствует. Надж не знает, как долго они лежат на грязном полу огромного грузовика, всем телом содрогаясь от каждой колдобины на дороге. Всякий раз, как грузовик подскакивает на ухабе, их тела подбрасывает вверх, как колоды. Надж уверена, на ней уже живого места не осталось. Все тело — один сплошной синяк.

Когда флайбои изловили стаю, им всем на головы натянули мешки. Надж какое-то время чувствовала тошнотворный приторно-сладкий запах. Потом голова стала кружиться, и она потеряла сознание. Теперь вот опять очнулась. Куда их везут? Скорее всего, в Школу или в Институт.

В любом случае путь не близкий. А значит, лежать ей теперь здесь и много-много долгих часов размышлять об ожидающем их всех кошмаре.

Что у них впереди? Клетка? Страшные, ужасно болезненные эксперименты? Иглы, скальпели? Надж из последних сил старается не завыть в голос. Запах химикатов, белохалатники, день и ночь мигающие лампочки и попискивание подключенных к ним приборов. Сознание, что страдает вся стая. И Макс, и Клык.

И все это еще не самое страшное. Быть связанной, видеть всю стаю побитой и бессильной, скрученной по рукам и ногам, отсутствие Макс и Клыка — все это ни в какое сравнение не идет с тем, что она обнаружила, когда очнулась.

Самое страшное — это то, что, очнувшись и пересчитав головы на полу грузовика, она увидела только троих.

Ангел исчезла.

24

Когда-то давно доктор Мартинез и Элла, скорее всего, спасли мне жизнь. Может быть, я бы и без них выжила — теперь сказать трудно. Но все равно это не главное. Самое главное — они показали мне, какой может быть Нормальная Жизнь с большой буквы. И с тех самых пор это знание и этот опыт неотступно меня преследуют.

Какой сегодня день недели? Убей меня Бог — не знаю. На работе сегодня доктор Мартинез или нет?

Концентрируюсь на этих простых вопросах, только бы не думать о другом, большом и страшном: захотят ли они меня снова видеть?

И еще один вопрос, которого я так же старательно избегаю: а вдруг с ними что-нибудь случилось за то, что они меня защитили и спрятали?

Как и в первый раз, я как вкопанная стою за их калиткой, не в силах заставить себя сделать ни шага вперед, не в силах подойти и просто постучать в дверь.

Макс, — начинает Голос. Но я обрываю его и мысленно парирую его еще не прозвучавшие доводы: «Не ты ли говорил мне о важности связей с миром, связей в мире и связанности всего в мире. Так вот я теперь здесь для установления связей. Понял?»

— Что мы, в конце концов, здесь делаем? — едва слышные ноты любопытства в голосе Клыка означают, что он так ошарашен, что едва держится на ногах.

Надо ему отвечать. А что я ему отвечу, если у меня и самой себе нет ответа.

И тут, как и в первый раз, судьба сама все решила. Точнее, судьбой оказалась доктор Мартинез. Она вышла на порог. Сощурилась на яркое солнце. Повернулась запереть за собой дверь. Помедлила, словно к чему-то прислушиваясь.

За моей спиной Клык инстинктивно попятился обратно в лес, туда, где его не видно в тени деревьев. Меня трясет и колотит, но я продолжаю стоять, ухватившись за забор.

Доктор Мартинез медленно поворачивается. Ее темные карие глаза внимательно оглядывают двор. Останавливаются. И она почти беззвучно шепчет:

— Макс!

25

Мы бежим навстречу друг другу, и мне кажется, что это происходит в замедленной съемке. Думала, я подойду и между делом как ни в чем не бывало скажу: «Привет! Что новенького?» Но что я думала — это одно. А что сучилось — со-о-овсем другое. Никаких «между делом» не вышло. Я крепко прижалась к ней всем телом, стараясь не плакать и как можно дольше стоять неподвижно — только бы она продолжала меня обнимать подольше.

Она гладит меня по голове и шепчет:

— Макс, Макс, ты вернулась.

Голос у нее осел от волнения, а я вообще не могу говорить: и слов нет, и вот-вот расплачусь.

Потом я вспоминаю, что весь этот постыдный выплеск эмоций происходит прямо на глазах у Клыка. И неизвестно еще, что он на эту тему думает. Поворачиваюсь и смотрю в лес. Только с моей птичьей зоркостью можно различить его смутные очертания.

Я поднимаю руку подать ему знак, и доктор Мартинез настороженно всматривается в направлении моего жеста, не понимая, почему я вдруг от нее отшатнулась.

— Макс, что-нибудь случилось?

Я в полном замешательстве:

— Ничего. Все в порядке. Я просто… не собиралась возвращаться. Но я… мы… были неподалеку…

Глаза у доктора Мартинез расширяются. Из леса с напряженным лицом выходит Клык. Как будто тень ожила, обретя форму тела. Как тебе, дорогой читатель, нравится мощь моих поэтических сравнений? Скажи теперь, что у меня недюжинный дар слова.

— Это мой… брат, Клык, — бормочу я и почему-то спотыкаюсь на слове «брат». Наверно, потому что мы целовались.

— Клык? — переспрашивает доктор Мартинез и широко ему улыбается. От этой улыбки у меня гора с плеч свалилась. Она протягивает ему руку. Он подходит к ней, такой же прямой, такой же напряженный, каким, я знаю, делают его непонятные, незнакомые ситуации. Его как будто на аркане тянут.

Останавливается в двух-трех шагах от нас и не берет протянутую ему руку.

— Клык, ты такой же, как Макс? — спрашивает его Эллина мама.

— Нет, я умный, — отвечает он и наигранно зевает от скуки.

Если бы только могла, я бы его сейчас с удовольствием хорошенько треснула.

— Что же мы здесь стоим? Заходите, заходите оба скорее! — зовет нас в дом доктор Мартинез. Она и рада, и возбуждена, и удивлена… Все сразу. — Я собиралась за продуктами съездить, пока Элла из школы не пришла. Но это подождет.

Внутри я сразу узнала дом. Как, оказывается, я его хорошо помню, лучше, чем дом Анны Валкер. Хотя у Анны я прожила два месяца, а здесь давным-давно провела всего два коротких дня. Наверно, потому я так его хорошо помню, что это первый увиденный мной в жизни настоящий дом.

За моей спиной Клык стоит вплотную к двери, регистрируя каждую деталь, отмечая входы и, главное, все возможные выходы. Составляя планы действий на любые сценарии развития событий. С нами они обычно развиваются только по одной схеме: нападение — защита.

— Ребята, вы голодные? — спрашивает доктор Мартинез, снимая кофту и откладывая в сторону сумку. — Есть хотите? Могу быстренько сделать вам бутерброды.

— Хотим, голодные! — оглушительно бурчит мой живот, а я даже забываю сказать «спасибо».

Клык принюхивается:

— Что это… так вкусно пахнет?

Мы с доктором Мартинез переглядываемся и смеемся:

— Это пирожки с яблоками… — хором отвечаем мы Клыку.

26

— Значит, и тебя можно купить, — задираю я Клыка. — Душу продал за пирожок с яблоками?

Убедившись, что доктор Мартинез отвернулась, Клык шутя дает мне по носу и снова от души кусает пирожок, смакуя ванильный вкус теста и привкус корицы в хорошо пропеченных яблоках.

Доктор Мартинез налила себе кофе, тоже отрезала пирога и села с нами за стол.

— Макс, я ужасно рада тебя снова видеть! — Она так ласково гладит меня по руке и говорит так искренне, что я от смущения краснею. — Вы знаете, что в последнее время в газетах много писали о летающих детях-мутантах?

Я киваю:

— Ага, мы все время забываем приводить в исполнение наш план сидеть тихо и не высовываться.

— А еще какой-нибудь план у вас есть? — спрашивает она обеспокоенно. — Что вы теперь делаете? Сколько вас всего? Вас ведь больше, чем двое?

Какого хрена она задает лишние вопросы? Все мои в плоть и в кровь въевшиеся инстинкты самосохранения резко приходят в действие. Чувствую, что лицо у меня резко напряглось и внутри что-то захлопнулось. Рядом со мной точно так же, даже не успев проглотить пирог, напружинился Клык.

Доктор Мартинез прекрасно понимает выражение наших лиц:

— Это я напрасно спросила. Не хотите, не отвечайте. Считайте, что я вам вопросов никаких не задавала. Я только… помочь вам хочу как-нибудь…

Доктор Мартинез ветеринар. Когда-то в своей клинике она лечила мои пулевые ранения. Тогда-то она сделала тот рентген, который обнаружил вшитый мне в предплечье чип.

— Я думаю, ты вполне можешь кое-что сделать… — нерешительно начинаю я. — Помнишь мой чип?

— У тебя в руке? — доктор Мартинез нахмурилась. — Он еще там сидит?

— Сидит. И я по-прежнему хочу от него избавиться.

Мне невооруженным глазом видно, как, допивая кофе и доедая пирог, она сосредоточенно размышляет:

— Знаешь, с тех пор, как ты улетела, я сотни раз возвращалась к твоему снимку. — Она улыбнулась. — Не потому что надеялась, что ты когда-нибудь вернешься. Просто он не давал мне покоя. Хотелось понять, что же это такое. И еще хотелось выяснить, возможно ли его вытащить, не повредив нервов и не лишив тебя руки.

— Ну… ты нашла какое-нибудь решение? — я прямо дрожу от нетерпения.

Она слегка ссутулилась:

— Не знаю. Я не уверена. Может быть, можно достать его микрохирургическим путем. Но…

— Сделай! Пожалуйста, сделай это!

Я чувствую, что Клык на меня пристально смотрит, но нарочно не свожу глаз с доктора Мартинез.

— Я не могу больше с этим чипом жить. Мне необходимо от него избавиться! — Я ненавижу свой умоляющий голос. — А на последствия мне плевать.

Ты совсем с ума сошла! Не понимаешь что ли, что рукой рисковать нельзя, — в панике вмешивается Голос.

До чего же меня раздражают его вечные непрошеные вторжения. А сегодня — особенно. Интересно, можно ли голову затопить ядом, чтобы он в нем захлебнулся.

Думаешь, одной рукой мир не спасти?

Доктор Мартинез явно колеблется. Осторожность в ней вот-вот возьмет верх. Ей тоже не хочется рисковать.

Внезапно Клык хватает мою левую руку и, засучив мне рукав, кладет ее на стол. Острая ракушка, которой я пыталась себя разрезать, чтобы выколупать чип, оставила красные уродливые рубцы. Кровь бросилась мне в лицо. Стараюсь вырваться, убрать руку, спрятать шрамы.

— Это ничего… Я только так… — смущенно лопочу я, глядя на перепуганные глаза Эллиной мамы.

— Она пыталась сама его вырезать, — коротко отрезает Клык. — Чуть от потери крови не померла. Достаньте чип. А то она, того и гляди, еще что-нибудь в этом духе выкинет. Выкрутасам ее и так конца-краю не видно. Но хоть не это, — закончил он свое прошение в своей обычной реалистической манере.

Я сурово на него набычилась. Очень надо было все это доктору Мартинез выкладывать. Наконец решаюсь посмотреть на нее — пусть только попробует меня пожалеть! Клянусь, я их обоих головами столкну, если…

— Ладно, я постараюсь.

27

— Где Ангел? — Шепот Газзи почти неотличим от легкого дуновения ветра.

— Не знаю, — выдыхает в ответ Надж.

Грузовик останавливается. Задняя дверь открылась, и ехавшие вместе с ними в кузове флайбои выскочили наружу. Тяжелая дверь снова сразу захлопывается, и ее грохот еще долго звенит у Надж в ушах.

Оказывается, уже день…

Спустя некоторое время дверь опять приоткрывается. Один из флайбоев бросает на пол несколько кусков черствого хлеба и пару полусгнивших яблок. И снова чернота. Только снаружи доносится зловещий хохот.

Как бы темно здесь ни было, и Надж, и Газзи в темноте хорошо видят. Извиваясь, они подползают к хлебу. У Надж от голода свело живот и к горлу подступила противная тошнота. Даже со связанными за спиной руками они ухитрились проглотить весь хлеб до последней крошки, а от яблок остались только самые гнилые куски.

— Дай мне только отсюда выбраться — я каждого из этих роботов так искусаю… — хорохорится Тотал. Лапы его накрепко связаны липкой лентой.

— Нам отсюда никогда не выбраться, — говорит Игги. — От роботов этих вырваться невозможно.

Надж не помнила, чтобы Игги когда-нибудь так отчаивался. Он один из старших, наравне с Макс и Клыком. Он отличный боец, сильный и ловкий. Она даже забывает, что он слепой. Слышать сейчас, что он потерял надежду, совершенно нестерпимо. Будто сердце ей сжали холодной беспощадной рукой.

В сотый раз Надж представляет, как двери открываются и им победоносно улыбаются Макс и Клык.

— А я говорю, выберемся.

Игги понуро молчит.

— И надо найти Ангела, — шепчет Газман. — Нельзя же позволить им делать с ней… то, что они делали в прошлый раз.

В прошлый раз, когда они вырвали Ангела из Школы, их младшенькая несколько недель была не в себе, изможденная, дерганая. Она и до сих пор какая-то не такая. Безрадостнее, печальней, тише.

— Нам нужен план, — тихо настаивает на своем Надж. — Макс и Клык обязательно бы придумали план. Давайте думать.

— Думай, не думай, ничего не выйдет. А про план лучше Санта-Клауса спросить. Или Микки-Мауса, — горько язвит Игги.

— Я же говорю, их надо искусать, — настаивает Тотал. — Они откроют дверь. Тут я на них наброшусь, клыками, когтями… И тому подобное. Или я кинусь им под ноги. А наброситесь вы.

— У нас нет клыков, — терпеливо объясняет ему Газ усталым и безнадежным голосом.

— Зато у нас есть зубы, — говорит Надж. — Надо было не тратить времени, а сразу перегрызть веревки. Поздно я додумалась. Ладно, лучше поздно, чем никогда. Смотрите, Тотал перегрызет их мне, я — Газзи, а Газ — Игги. Тогда еще можно будет хоть одного флайбоя угробить.

С новым приливом надежды Надж поползла к Тоталу по грязному железному полу, чтобы он мог достать ее связанные за спиной руки.

Но едва она почувствовала прикосновение его усатой мордочки, как дверь снова загромыхала, и пятеро флайбоев влезли в кузов. Они тяжело топают через головы пленников вперед поближе к кабине, и им плевать, на кого они наступают.

Надж замерла, вжавшись в пол. Похоже, ее плану конец.

28

— Он что, твой бойфренд? — увидев меня, Элла страшно обрадовалась. Мы долго обнимались, пока Клык не потерял терпение и не начал демонстративно тяжело вздыхать. Зато теперь мы, наконец, уединились в Эллиной комнате под предлогом того, что ей надо переодеться из футбольной формы в нормальную одежду. А Клык внизу в гостиной ведет неуклюжий, неловкий разговор с доктором Мартинез. Так ему и надо.

— Что? Клык? Нет, нет, нет, — я торопливо отнекиваюсь. — Нет. Я имею в виду, мы выросли вместе, он, скорее, мне как… брат… и все такое.

— Он ужасно симпатичный, — замечает Элла как бы невзначай. Она скинула футболку и натягивает джинсы и кофту с капюшоном.

Спины обыкновенных людей без крыльев выглядят совершенно голыми и… плоскими. Это так, наблюдение к слову.

Я все еще раздумываю, как мне на «бойфренда» реагировать, а она уже улыбается и снова тараторит:

— Но не такой симпатичный, как Шо Акерс в моем классе.

Она прыгает на кровать рядом со мной. Мы похожи на двух сестер или лучших подружек. И все это так «нормально», обыденно, обыкновенно, что в горле у меня встает комок.

— Шо удивительный! Он настоящий красавчик. Но нисколько не зазнается. — Глаза у Эллы мечтательно поднимаются к потолку. — Он меня на рождественскую дискотеку пригласил. Но я уже другому обещала. Ну, ничего, там потом весенний бал будет. — Она кокетливо повела плечами, и мы обе расхохотались.

— Давай, давай, не теряйся.

В моей книжке свиданий нет ни дискотеки, ни бала. Там, главным образом, написано: «поддать ирейзеру», «взорвать Школу», «спасти мир и человечество» и всякое такое прочее.

Но тут осторожный стук отвлек нас от размышлений о танцах и наших бойфрендах.

— Ты готова? — Эллина мама открывает дверь и смотрит на меня. И я бодро отзываюсь:

— Готова! Я всегда ко всему готова.

29

Доктор Мартинез отвезла нас в свою клинику. Прием пациентов уже кончился, персонал разошелся по домам, и она сказала, что никто не узнает, что мы там и что там делаем. Чтобы не привлекать внимания, она даже припарковалась на заднем дворе за клиникой, а не на общей парковке.

Мы входим, и она, не зажигая света, запирает за нами двери.

— Мы животных на ночь не оставляем, так что у нас даже ночного дежурного нет, — объясняет она и ведет нас в операционную.

Напомню тебе, дорогой читатель, клиника эта ветеринарная. Поэтому операционный стол предназначен для животных. Размером он приблизительно с большого сенбернара, и мои ноги с него свешиваются. Стол металлический, и спине холодно. От слишком яркого света я закрываю глаза.

Макс, я запрещаю тебе извлекать чип. — Мой внутренний Голос звучит необычно сурово.

«Давай-давай, запрещай, — устало думаю я. — Запреты со мной всегда проходят особенно успешно».

— Сначала я введу тебе валиума, чтобы ты расслабилась, — говорит доктор Мартинез и ставит мне капельницу в правую руку, ту, где нет чипа. — Еще сделаем рентген грудной клетки и возьмем анализ крови. На всякий случай, чтобы убедиться, что ты совершенно здорова.

Сам знаешь, дорогой читатель, как пахнет в поликлинике или в больнице. В результате моего малопривлекательного детства, проведенного в руках живодеров-белохалатников, у меня исключительно острая реакция на все медицинские и лабораторные запахи. Мне даже пластиковые трубочки воняют, а уж от спирта и дезинфекторов просто тошнит по-черному. Когда доктор Мартинез поставила мне капельницу, я только неимоверным усилием воли удержалась, чтобы не сорваться, не побежать прочь и не звездануть по дороге первого встречного.

Сердце бьется как сумасшедшее, дыхание сбитое и неглубокое, в глазах всполохи света. Но знаешь, дорогой читатель, как только валиум начал действовать, все как рукой сняло.

— Клево, — бормочу я в счастливом опьянении, — мне так… спокойно.

— Все хорошо, Макс, — гладит меня по плечу Элла.

— Ты все еще хочешь от него избавиться? — снова спрашивает Клык. — Если «да», гавкни один раз.

Я показываю ему язык. Мол, сам дурак.

Если повезет чуть-чуть и я избавлюсь от чипа, кто бы ни заменил ирейзеров, им нас больше не выследить. Может, даже Голос навсегда сгинет. Очень было бы неплохо от него избавиться. Не уверена, что Голос и чип как-то связаны, но полностью такой возможности я не исключаю. Он, конечно, временами давал вполне полезные советы, но я все равно не хочу никого лишнего в моей голове.

Согласись, дорогой читатель, это последнее предложение звучит абсолютно нелепо и ужасно абсурдно. Но что поделать, если это моя жизнь такая, нелепая и абсурдная.

И тут доктор Мартинез вытягивает мою «очипленную» руку и закрепляет ее на операционном столе.

30

Итак, доктор Мартинез закрепляет мне руку на операционном столе. Что повергает меня в панику. Ничего не поделаешь, инстинкт. Но — спасибо валиуму — паника быстро проходит.

Кто-то берет мою правую руку в свою, мозолистую и сильную. Клык.

— Как хорошо, что ты здесь, — язык у меня заплетается, но у меня еще достало сил сонно ему улыбнуться. Вижу, как нервно подергивается его лицо, но это неважно. — Клык, если ты рядом, все будет в порядке.

По-моему, он покраснел. Но теперь я уже больше ни в чем не уверена. Пара едва ощутимых уколов в руку все-таки заставляет меня вяло вздрогнуть:

— Больно.

— Не волнуйся. Теперь немного подождем. Это местная анестезия, — объясняет доктор Мартинез. — Она скоро подействует.

Мечтательно улыбаюсь, глядя, как у меня над головой танцуют розовые, желтые и голубые огоньки. Как это я их раньше не заметила?

— Ой, смотрите, какие огни красивые, — сонно бормочу я, чувствуя, как что-то давит мне на левую руку. Надо бы посмотреть, что там происходит. Но и эта мысль быстро растворяется в блаженном пофигизме. Как таблетка аспирина в стакане воды — одни пузырьки остались.

— Клык?

— Я здесь.

С трудом концентрирую на нем взгляд:

— Я так рада, что ты здесь…

— Хорошо-хорошо, я уже слышал.

— Не знаю, что бы я без тебя делала? — Стараюсь разглядеть его лицо. Зачем здесь этот яркий свет? Он мешает мне смотреть на Клыка.

— Не бойся. С тобой все будет в порядке.

— Не будет. — Мне вдруг становится отчетливо ясно, что ничего хорошего меня не ждет. — Клык, ты понимаешь, со мной все будет в полном беспорядке. Все будет ужасно. Абсолютно ужасно.

Мне категорически необходимо, чтобы он все это понял.

В руке опять что-то тянет. Что же это такое? Когда же Эллина мама, в конце концов, начнет делать мне операцию?

— Успокойся… расслабься… Ничего страшного. — Голос Клыка звенит, как натянутая струна. — Постарайся пока помолчать немного.

— Не нужен мне больше этот чип, понимаете, не нужен, — убеждаю я их, но слова меня не слушаются и язык едва шевелится. — Он мне вообще никогда не был нужен. Я не просила его в меня вживлять.

— Мы знаем, — говорит голос Клыка, — мы знаем. Мы его сейчас вынем.

— Только ты держи меня за руку. Не отпускай меня…

— Я держу, чувствуешь, как я тебя держу?

— Чувствую, чуссв… — и я отключаюсь. Какое-то время я совсем не понимаю, что происходит. Все, что осталось, — это теплая рука Клыка.

— У вас диван где-нибудь есть? — мне обязательно нужно знать про диван. Но каждое слово, как неподъемная гиря.

— Нет, дивана нет, — отвечает девочка Эллиным голосом, почему-то у меня из-за головы.

— Я бы очень хотела, чтобы был диван, — мечтаю я, и глаза у меня снова закрываются. — Клык, не уходи.

— Я не уйду, я здесь, рядом.

— Останься, не бросай меня.

— Куда же я без тебя.

— Клык… Клык… Клык… — меня переполняет любовь. — Клык, я тебя так люблю. Вот та-а-ак сильно люблю…

Пытаюсь широко развести руки в стороны, чтобы показать ему, как сильно я его люблю. Только руки у меня не шевелятся.

— Вот это да! — ошеломленно шепчет Клык.

— Готово, — наконец, сообщает доктор Мартинез. — Достала твой чип. Сейчас, Макс, отстегну руку, a ты подвигай-ка теперь кистью.

— Вот так? — я пошевелила пальцами, все еще зажатыми в руке Клыка.

— Не правой, левой шевели, — подсказывает он мне.

— Пожалуйста, — и я шевелю пальцами левой руки.

— Давай-давай, Макс, не ленись, — просит доктор Мартинез.

— Я и не ленюсь. Смотрите, — и я снова двигаю пальцами.

— Боже мой! — восклицает доктор Мартинез. — Что я наделала!

31

Что, дорогие, многоуважаемые читатели! Надеюсь, вас привели в восторг мои новые достижения? На такое только я способна. В один день а) пуститься в самые что ни на есть позорные и унизительные признания; б) потерять левую руку. Вернее, рука-то на месте. Но толку от нее — чуть. Она теперь болтается с чисто декоративными целями. Типа фигового листа.

Равно, как и моя гордость.

Содрогаюсь каждый раз, когда в моей мутной памяти всплывает бессвязное «я тебя так сильно лю-ю-блю-у-у!». Одного этого достаточно, чтобы гарантировать, что никакого валиума или прочей подобной дряни я больше в жизни в рот не возьму.

А доктор Мартинез просто в отчаянии. То плачет, то извиняется. Никакие мои утешения на нее не действуют:

— Кончай. Я сама уговорила тебя это сделать.

— Никто меня не заставлял. Не надо было браться, коли была не уверена, — всхлипывает она.

— Какая разница. Я все равно рада, что от этого чипа избавилась. Честно, рада.

На следующий день, освободившись от Голоса, принимаюсь учиться делать все одной правой рукой. Ни хрена сначала не получается. Но постепенно привыкаю. Снова и снова пробую шевелить пальцами левой, но как ни стараюсь — ни намека на успех. Только рука болит.

Зато опять и опять чувствую на себе черный, как ночь, взгляд Клыка. И от этого готова лезть на стенку. Улучив момент, когда Элла с мамой куда-то вышли, прижимаю его в угол.

— Я там вчера наговорила всякого. Даже не думай — это ничего не значит. Я всю нашу стаю люблю. К тому же это валиум мне мозги замутил.

На обычно бесстрастном лице Клыка проступает нестерпимо самодовольное выражение:

— Ой-йой-йой! Только себе не ври. На самом деле ты меня во-о-от как крепко любишь.

Замахиваюсь на него, но он отпрыгивает в сторону, и я врезаюсь в стену. Прямо больной рукой.

А ему, дураку, весело. Издевается надо мной почем зря:

— Поди там в лесу выбери дерево, — тычет он на лес за окном. — Я на любом заветную формулу вырежу: «М + К =».

Едва подавив яростный вопль, я пулей выскакиваю из гостиной, стремглав несусь в ванну и с треском захлопываю за собой дверь. Но его гогот достает меня даже там. Обхватив голову правой рукой, я раскачиваюсь из стороны в сторону и причитаю:

— За что мне такое наказание?! Господи, прошу тебя, помоги мне!

Поздно теперь, Макс, просить помощи, — тихо откликается мой внутренний Голос. — Теперь пеняй на себя. Кроме тебя самой никто тебе не поможет.

Нет, только не это!

Получается, что Голос и чип никак не связаны. Получается, что от Голоса я так и не избавилась и он по-прежнему сидит у меня в голове.

Итак, подобьем бабки под моими последними успехами:

1) Левой руки все равно что нет.

2) Клык считает, что я в него влюблена. Считает, заметьте, безосновательно.

3) Голос сидит где сидел.

Принимая во внимание вышеописанную дрянную ситуацию, мне остается только одно: сесть в ванну, высунуть забинтованную левую руку из-за душевой занавески, включить воду и реветь белугой.

32

— Не думаю, что тебе стоит улетать, пока не зажила рука, — по всему видать, доктор Мартинез здорово нервничает. — Это я тебе как врач говорю.

— Мы и так их надолго одних оставили. И потом, ты же знаешь мой генетически усовершенствованный организм. На мне в два счета все заживает. Через двадцать минут от раны и следа не останется.

Я преувеличиваю. Это нам обеим понятно. Но она достаточно хорошо со мной знакома, чтобы смотреть правде в глаза: мелочи, типа незаживших ран и здравого смысла, обычно в моих решениях существенной роли не играют.

— Знаешь, как мне не хочется, чтобы вы улетали, — грустно говорит Элла. — Вот бы вы оба остались…

— Эл, чего ты душу травишь. Нам пора. Не можем же мы здесь вечно прохлаждаться.

— Макс, подумай, может, я могу что-нибудь сделать? Помочь тебе чем-то?

В ее глазах столько невысказанных чувств, что я не знаю, куда спрятаться от смущения. Но не поручать же ей спасение человечества.

— Нет, спасибо, не думаю, — по-моему я, наконец, научилась быть вежливой.

Позади Клык переминается с ноги на ногу, и я спиной чувствую, как неуютно ему стоять на всеобщем обозрении на открытом нескромным взорам дворе. Он вообще все утро был какой-то странный. С чего бы это? Его что, моя «декоративная» рука смущает? Или мои бредовые признания покоя не дают? Так или иначе — ежу понятно, ему не терпится отчалить. И мне, в какой-то степени, тоже.

Но только в какой-то степени.

А потом, конечно, на прощание были объятия. Почему это люди шагу ступить не могут без того, чтобы кого-нибудь не стиснуть? К тому же одной правой рукой не слишком наобнимаешься. Левая, хоть и поднимается, но от локтя вниз — совсем мертвая. Ужасно неудобно.

Доктор Мартинез делает шаг навстречу Клыку. Руки развела в стороны — вот-вот и его обнимет. Но с первого взгляда понимает, это лишнее. Останавливается, тепло ему улыбается и протягивает пожать руку. Клык с благодарностью оценил ее понятливость, мне это ясно видно.

— Я так рада, так рада, что мы познакомились. — У нее такой голос, что я начинаю подозревать, что она сейчас не выдержит и все-таки кинется к нему обниматься. Он замер. Стоит прямой и неподвижный, как жердь. И молчит.

— Пожалуйста, береги Макс. Позаботься о ней.

Он кивает, но губы съезжают в кривой усмешке. Он, видно, не сильно понимает, как можно обо мне позаботиться, а самому при этом уцелеть и не пасть смертью храбрых от моей недрогнувшей руки. Чувствую, что ему еще приспичит развернуть обсуждения на эту тему.

— Пока, — прощается он с доктором Мартинез и с Эллой в своей обычной мелодраматической и суперэмоциональной манере.

Разбегается по двору и уже на опушке леса легко взмывает в небо. Они только ахнули, глядя на четырнадцатифутовый размах его крыльев, иссиня-черных, сверкающих в лучах солнца.

На прощание я в последний раз улыбаюсь Элле и ее маме. Мне грустно. Но, несмотря на мою изувеченную руку, совсем не так грустно, как было в прошлый раз.

Я нашла их. Вернулась. А значит, вернусь опять. Теперь я уверена, что вернусь. Когда закончится наша эпопея.

Если только она когда-нибудь закончится.

33

Лететь — это так же прекрасно, как жить. Точнее, лететь — это и есть жить. И всего-то я пару-тройку дней провела на земле, но после перерыва это чувство у меня и острее, и ярче. Мы с Клыком молчим минут, наверное, сорок, уверенно и споро направляясь туда, где остались наши. Мне беспокойно, и я начинаю думать, что, может быть, стоит завести мобильники. Идея, конечно, безумная, но в экстренных случаях, типа этого, возможно, и не такая уж дурацкая.

Наконец, я не выдерживаю:

— Что с тобой происходит?

Клык как будто ждал моего вопроса. Поднявшись на несколько футов выше, пристраивается прямо надо мной и держит ровную скорость. Самый верный способ на лету передать что-то из рук в руки. Протягиваю ему вверх руку, он наклоняется и вкладывает мне в ладонь маленький бумажный квадратик.

Пока я его рассматриваю, Клык снова перестраивается и мы опять летим крыло к крылу.

Я ее сразу узнала. Это фотография маленького Газмана, найденная нами миллион лет назад в облюбованном наркоманами заброшенном доме. Она осталась спрятанной у меня в рюкзаке. А рюкзак мы оставили в каньоне со стаей.

— Зачем ты ее с собой взял?

— Я ее не брал. — Голос у него, как всегда, спокоен. Но я вижу, как он напряжен. — Я ее нашел.

— Что? — Чепуха какая-то. Ничего не понимаю. — Нашел где?

— Среди книг доктора Мартинез, у нее дома, в ее кабинете. — Он внимательно на меня смотрит. — Между книг о птицах и о… теории рекомбинирования ДНК.

34

Если бы информация обладала физической силой, голову мне разнесло бы в клочки. И на парковке далеко под нами не осталось бы ни одной тачки, не заляпанной моими растекшимися мозгами.

Короче, поскольку голова у меня осталась цела, скажу просто: меня поразило как громом. Эффект не слишком легко достижимый. Челюсть отвалилась, и закрывать ее пришлось с усилием здоровой правой рукой.

Не случайно я в стае командир. Я имею в виду, что я старше всех, всех сильнее, всех быстрее и целеустремленнее. Я хочу быть командиром. Я готова принимать решения. И теперь, со своей всегдашней проницательностью, я сложила два и два и пришла к единственно возможному, целящему в самую суть дела вопросу:

— Чего-о-о?

— Я нашел фотографию в кабинете доктора Мартинез, — снова начинает Клык, но я тут же замахала на него рукой, чтоб он заткнулся.

— Ты что, ее кабинет обыскивал?

Мне самой ни за что не пришло бы это в голову. Ни в первый раз, ни теперь.

Лицо у Клыка абсолютно непроницаемо:

— Мне нужны были скрепки.

— Получается, что у нее есть книги по генетике и генетическим экспериментам?

— И про птиц.

— Но она ветеринар.

— Кто спорит-то, конечно ветеринар. Но анатомия птиц, плюс теории рекомбинантной ДНК, плюс фотография Газмана…

— Ни хрена себе. Подожди, у меня мозги заклинило. — Растираю себе лоб правой рукой.

Макс, перед тобой разложены фрагменты общей большой картины. Тебе остается только собрать ее воедино.

Ты уже догадался, проницательный читатель, что мой внутренний Голос не может избежать такого удобного случая и не дать мне очередной полезный совет. Как только не стыдно пичкать меня такой бездарной чухней! Этакую галиматью любая уличная цыганка-гадалка наплетет.

— Что ты говоришь! Всего-навсего собрать их воедино? Отлично! Премного благодарна за твои указания. А раньше ты мне этого сказать не мог? Ты…

Вдруг понимаю, что препираюсь с ним вслух и замолкаю.

Не знаю, что и думать. И Клык — единственное живое существо на свете, кому я могу в этом признаться. Для всех остальных в стае я обязательно придумала бы что-нибудь для отвода глаз.

С сомнением качаю головой:

— Не знаю, что тут за фокус. Знаю, что она помогла мне. Теперь уже дважды.

Он молчит. Что, как всегда, меня страшно раздражает.

Мы практически уже на месте. Вот каньон, в котором мы оставили стаю. Сканирую каждый камень, каждый уступ. Нигде никаких следов дыма от их костра. Молодцы. Хоть на сей раз сидят тихо. Хоть на сей раз…

Мы с Клыком приземлились в каньоне. Но нам уже все понятно. Мы поняли все еще с высоты двухсот футов. Ворошить пепел или разыскивать следы бесполезно. Хотя мы, конечно, и ворошим, и разыскиваем.

Правда ужасно простая и просто ужасная: стаи здесь нет уже как минимум два дня. А полный разгром на дне каньона — это однозначное свидетельство, что их утащили отсюда силой.

Пока я прохлаждалась да набивала себе пузо пирожками, мою семьюизловили и повязали. Со всеми вытекающими последствиями.

— Черт!

На самом деле я обозначила ситуацию гораздо круче.

35

Надж, наконец, открывает глаза. Грузовик все еще едет. Последние несколько часов совершенно выпали из памяти. Значит, она спала.

Газ и Игги тоже, кажется, спят. Лежат, скорчившись, и глаза закрыты. А совершенно изможденный Тотал свернулся на боку и почти не дышит.

Ангел исчезла. Клык и Макс неизвестно где и вовсе не подозревают, какая со стаей случилась беда. Игги, похоже, сдался.

Газман молчит. Но Надж знает, он даже себе боится признаться в том, как ему страшно. Его грязные щеки исполосованы высохшими дорожками слез, и от этого он похож на маленького беззащитного мальчика. Таким она его никогда не видела.

Надж слегка подвинулась. Теперь ей видно всех пятерых флайбоев. Расселись впереди на полу у самой кабины — точь-в-точь ирейзеры. В полумраке и на расстоянии — не отличить. Но приглядись хорошенько, и сразу окажется, что шерсть не такая густая. Что шкура тоньше. Что под ней проступает металлический костяк. Что их стопроцентно волчьи морды никогда не знали человеческого обличья.

Она снова закрывает глаза. Сил нет. Все тело болит. Она слишком устала, чтобы о чем-то думать. Только бы был план. Только бы понять, что делать, чтобы кончился этот ужасный кошмар.

Скрежет тормозов резанул по барабанным перепонкам. Грузовик содрогнулся и встал. Рывком двинулся снова. Похоже, он слетел с шоссе, и теперь его несет по бездорожью. Их и без того избитые тела подбрасывает, как дрова. Надж закусила губу — только бы не закричать. Еще ухаб, еще колдобина. Мотор заглох — стоп. Газ, Игги и Тотал очнулись от сотрясения. Ребята стараются сесть. Но как тут сядешь, если руки связаны за спиной.

Снаружи доносятся крики. Сотрясая мозги грохотом стали, открывается задняя дверь, и флайбои громыхают сапожищами к выходу. Хлынувший в кузов солнечный свет нестерпимо слепит и режет глаза.

Новые крики, новые грозные возгласы, теперь уже от кабины. Глаза у Надж немного привыкли к свету. Она больше не старается отвернуться. Но ей ничего не видно, только пустынная проселочная дорога и низкие кусты по обочине. Ни домов, ни даже электрических проводов. Вокруг ни души. Помочь им некому, и бежать некуда. И крылья намертво прикручены к спинам.

— Что происходит? — Иггин шепот едва слышен, но флайбой сильно пинает его сапогом.

— Заткнись, — рычит он голосом телефонного автоответчика.

Добрая дюжина тяжелых сапог топает по земле от кабины к дверям кузова. Надж слышит их тяжелое буханье и готовится к худшему.

Только кто бы мог подумать, в каком страшном сне и кому могло присниться, что случится ТАКОЕ!

Плотная толпа флайбоев прилипла к грузовику. Их злобные морды одинаково искривлены неподвижным неживым оскалом. Надж старается глубоко дышать, притвориться, что она храбрая, и внушает себе самой, что ей не так уж и страшно.

Вдруг эта черная колышащаяся масса, как по команде, распадается пополам. В проходе видна чья-то фигура, но кто это, Надж разобрать не может. А вдруг Макс? При одной мысли, что Макс может сейчас оказаться рядом, сердце у нее отчаянно забилось. Если Макс сейчас затолкают к ним в кузов, пусть даже избитую, пусть совсем отчаявшуюся, какое это будет облегчение! И ей самой, и Газу, и Игги — им всем Макс все равно будет поддержкой.

Но это не Макс.

Это Джеб!

Сердце Надж как иглой пронзили. Его лицо — лицо человека, спасшего их из Школы, лицо, бывшее частью ее детства. А потом он умер. Или, вернее, это они думали, что он умер. Потому что он появился снова. Только теперь Джеб уже был с ТЕМИ. Одним из ТЕХ.

Она знает, Макс его ненавидит. И она, Надж, его ненавидит тоже.

Ее зрачки сужаются от гнева.

Из-за спины Джеба выступает ирейзер. Настоящий, не робот. Джебов сын, Ари, плечом к плечу встает рядом с отцом. Ари тоже однажды умер. А потом оказалось — живой. Или вообще не умирал, или воскрес. Этого так никто и не понял. Он повсюду гонялся за стаей. Только и мечтал, как бы их всех уничтожить. Теперь это первый ирейзер, которого они видят за много-много дней.

Надж скроила скучающую мину. Она сто раз видела, как Макс и Клык смотрят на них так, точно Джеб и Ари пустое место. Ну Джеб, ну Ари, эка невидаль! Хоть бы что-нибудь новенькое показали.

Ари делает шаг в сторону, и Надж видит, что между ним и Джебом стоит белокурая девочка.

Глаза у нее вот-вот выскочат из орбит. Дыхание перехватило. Хочется крикнуть, но крик застревает в горле. Только губы беззвучно шевелятся:

— Ангел…

Она пытается заглянуть Ангелу в глаза, голубые, светлые, такие родные, до боли знакомые. Но теперь — совсем чужие, холодные и пустые. Надж никогда ее такой не видела.

— Ангел! — радостно кричит Газзи, но тут же обрывает себя на полуслове.

— Ангел, — наконец выдыхает Надж, и страх ледяной струйкой стекает у нее по позвоночнику.

— Настало время вам умирать, — говорит Ангел своим нежным детским голосом.

36

— Все это как-то подозрительно просто, — бурчит Клык себе под нос, глядя на землю с высоты двух тысяч футов.

Я и сама только об этом и думаю. Там, внизу, разве что огромных желтых стрелок, как на летном поле, не начертили: сюда! На посадку!

И часа не прошло, как, сделав огромный круг, мы обнаруживаем следы здоровенных шин. Толстые, по паре колес в ряд. Похоже, от мощного грузовика. Почти что на полмили за ним по шоссе тянется след красного песка пустыни. С чего бы это кому-то потребовалось сначала спрятать грузовик в пустыне, а потом снова возвращать на дорогу. Если только это не собиратели кактусов. Или не коллекционеры песка. Или не киношники.

Здесь Ее Величество сама Американская глушь. Здесь на многие мили вокруг никаких дорог. Только эта одна. Так что, дорогой сметливый читатель, только круглому дураку непонятно, чьих это рук дело.

Я готова рвать на себе волосы:

— Некого винить… Эта западня — наших собственных рук дело. Сами себя в нее загнали, из-за своей небывалой, неописуемой тупости.

Клык мрачно кивает:

— А теперь мы еще глубже себе могилу роем. Потому что у нас нет выбора.

Еще три часа полета — и вот наконец и они: здоровущий восемнадцатиколесник съехал с дороги в самом что ни на есть глухом, самом забытом Богом пятачке Аризоны. Отсюда не позвонишь по 911,[34] ни в скорую, ни в полицию. И за подмогой бежать некуда. Можно сигнальные ракеты хоть каждые полчаса пускать — никто не увидит.

— Подходящее местечко… — вздыхаю я. — Смотри, какая там рядом с ним толпища! Я думала, ирейзеры полностью ликвидированы.

— Значит, наврал тебе твой Голос?

— Нет, — размышляю я вслух, вписавшись в воздушный поток, — он никогда мне не врал. Так что, если это не ирейзеры, это ирейзеро-заменители. Блин!

— Ага. Пять баксов ставлю, они покруче оригиналов будут! У них, поди, еще и пушки окажутся.

— Не сомневаюсь.

— Наверняка нас поджидают.

— И мы как раз тут как тут. На блюдечке с голубой каемочкой. Встречайте!

— Что за непруха! Дело дрянь! — Клык нарочно смотрит куда угодно, только не на мою бесполезную левую руку.

— Как это ты догадался? Ни за что бы не подумала, что с тобой такое просветление случится.

Захожу на большой круг, стараясь собраться и подготовить себя к большому побоищу. У них численный перевес один к сотне. И сотня кого-то, кто похлеще ирейзеров будет. А что с остальной стаей, одному Богу известно. И смогут ли они помочь, я ума не приложу.

Короче, начинаем миссию под кодовым названием «самоубийство».

Очередную.

— А светлую сторону медали забыла? — говорит Клык.

— Ну? Это какую же? Что новые, импровизированные ирейзеры сначала живьем разорвут нас на части? И только потом порешат?

— Ты меня лю-у-убишь, — он усмехнулся так неожиданно, что я забыла взмахнуть крыльями и рухнула вниз на несколько футов.

Широко разведя руки в стороны, он повторяет:

— Ты любишь меня вот так сильно.

Мой страшный, яростный вопль, наверное, потряс Калифорнию. Или Гаваи. И уж, конечно, его тем, внизу, слышно. Всей этой армии. Плевать! Прижимаю крылья к бокам и стрелой несусь вниз — только бы подальше от Клыка как можно скорее. Он меня так разозлил, что теперь я готова порешить хоть тысячу ирейзеро-заменителей. Кто бы они ни были.

Думаю, он того и добивался.

К моему удивлению, нам удается приземлиться на крыше трейлера целыми и невредимыми. Нас не изрешетили аэродинамическими пулями и не поразили тайзерами.

Тысячеглавая черная гидра разом задрала к нам все свои головы. Головы оволчившихся ирейзеров. Но что-то в них не то. Чем-то они на ирейзеров не похожи. Только трудно сказать, чем именно.

— Игги! — зову я.

— Макс! — доносится до меня его задушенный крик из конца трейлера.

Прыгаю вниз в кузов:

— Не бойтесь! Сейчас мы здесь наведем поря…

И тут на земле рядом с грузовиком я вижу Джеба, Ари и Ангела.

— Ангел! Что они с тобой делали? Били? Я их сейчас на куски разорву!

И застываю под ее ледяным взглядом.

— Я же сказала тебе, Макс, что это я должна быть командиром, — говорит она устрашающе ровным голосом. — Настало время тебе умирать. Последние рекомбинантные лабораторные образцы уже ликвидированы. Теперь твоя очередь.

— Правильно? — поворачивается она к Джебу.

Джеб торжественно кивает. И весь мой мир проваливается в бездну.

Часть вторая Снова школа… навсегда

37

Моей головой как будто играли в футбол, пинали ее весь матч шиповками, и уже раздался финальный свисток.

Сердце прыгает, дыхание рваное, и каждая мышца болит нестерпимо. Что происходит, не понимаю. Одно ясно — дело плохо.

Открыла глаза.

«Плохо» — в данной ситуации такое чудовищно неадекватное слово, что, считай, дорогой читатель, оно из другого языка. Языка наивных идиотов.

Я пристегнута к металлической кровати десятком кожаных ремней. Запястья, щиколотки, и по всему телу.

А рядом еще кровати.

С усилием поднимаю голову, подавив накативший приступ тошноты и давясь собственной рвотой.

Слева от меня так же пристегнут к железной койке Газман. Неровно дышит и дергается во сне.

Дальше, рядом с его койкой, постанывая, начинает просыпаться Надж.

Поворачиваю голову направо. Там Игги. Лежит без единого движения и невидящими глазами смотрит в потолок.

За ним Клык. Молча, с упрямым и злым лицом, напрягается всем телом, стараясь ослабить ремни. Замечает на себе мой взгляд. На долю секунды лицо его чуть смягчается и по губам пробегает слабая улыбка.

— Ты живой?

Он коротко кивает и, слегка мотнув головой, переводит взгляд на стаю.

На мгновение опускаю веки, мол, вижу и понимаю. Но ситуация хреновая. Едва заметным движением головы он показывает мне на койку через проход напротив. Тотал! Даже его эти гады привязали. Маленькие лапки в ремнях, в теле ни признака жизни. Если бы не редкие судорожные подергивания, я бы сказала, что он умер. Шкурка в парше, а вокруг носа и пасти грязные проплешины.

Осторожно перекатывая голову — только бы не встряхнуть и без того воспаленный мозг — пытаюсь осмотреть помещение. Это палата или камера? Белые кафельные стены. Без окон. По-моему, за койкой Надж дверь. Но я не уверена.

Игги, Клык, Газман, Надж, Тотал и я.

Ангела здесь нет.

Затаив дыхание, напрягаю мышцы и силюсь разболтать ремни. И тут до меня доходит: запах! Химический, лабораторный запах антисептика, спирта, пластиковых трубочек и металла, запах, преследовавший меня каждый день все первые десять лет моей жизни.

В ужасе смотрю на Клыка. Он вопросительно поднимает брови.

В бесплодной, против всякого здравого смысла, надежде, что это не так, но с отчаянно ясным осознанием того, что иначе и быть не может, я одними губами произношу:

— Это Школа.

Он обводит взглядом глухие стены, потолок, кровати, принюхивается, и я понимаю — он тоже узнал. В его лице я читаю наш приговор.

Мы снова в Школе.

38

Школа — страшное, дьявольское место. Четыре последних года мы только и делали, что пытались отсюда выбраться, сбежать, освободиться. Пытались вычеркнуть ее из своих жизней, из памяти. Школа, место, где над нами ставили эксперименты и проводили опыты, где нас приучали сидеть в клетке и плясать под их дудку. После проведенных здесь лет я никогда не смогу спокойно видеть людей в белых халатах, буду вечно содрогаться при виде собачьего контейнера в витрине зоомагазина, а мой мозг будет входить в штопор от одного вида учебника по химии.

— Макс? — через силу сипит Газзи.

— Что, мой мальчик? — я из последних сил стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно.

— Где мы? Что происходит?

Мне не хочется говорить ему правду. Но пока я подыскиваю какую-нибудь правдоподобную ложь, реальность прорывается в его сознание, и он потрясенно на меня смотрит. Вижу, в глазах у него написано: «Школа». Единственное, что мне теперь остается, это утвердительно кивнуть. Он бессильно падает головой на плоскую железную койку. Его некогда пушистый белокурый хохол теперь похож на пыльный свалявшийся клок шерсти.

— Эй! — очнулся Тотал и робко и нелепо пытается негодовать. — Я требую адвоката!

Но это только слабая тень его всегдашней воинственности. Невысказанная тоска и боль — вот что звучит теперь в его голосе.

— Какой у нас теперь запасной вариант? План Б? Или В, или даже Я? — спрашивает Игги. Он, скорее, безжизненно шелестит, чем говорит. И я понимаю: он уже сдался, поставил на своей жизни крест. И теперь только ждет конца.

Откашливаюсь, прочищая горло и призывая на помощь жалкие остатки своего былого авторитета:

— Конечно, есть. План всегда есть. Во-первых, освободиться из этих ремней.

Чутье подсказывает мне, что Надж тоже очнулась, и я перевожу на нее взгляд. Ее большие карие глаза исполнены горечи. Сжав зубы, она из последних сил сдерживает дрожь. Здоровый фиолетовый синяк раскрасил ей щеку, а на руках просто нет живого места — сплошные следы побоев. Почему я всегда думала о ней как о ребенке? Как о Газзи или Ангеле. Почему она всегда была для меня «младшенькой»?

Она ЗНАЕТ, и это знание написано в ее глазах. Это от него она вдруг сразу на десять лет повзрослела.

Она знает, что мы кубарем летим в пропасть, что у меня нет никакого плана. И что у нас нет надежды.

Такая вот петрушка.

39

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем открылась дверь. Руки уже затекли и онемели, а ноги еще пока только покалывает горячими иголками.

С подносом в руках входит маленькая седая женщина в белом халате — чья-то бабка-злодейка.

Новые ароматы заглушают лабораторно-больничный запах хлорки.

Кабы только было возможно не дышать! Но благоухание бьет в нос, и от него никуда не деться.

Старушонка сладко улыбается и направляется прямиком к моей койке.

Макс, возьми себя в руки.

Не подумай, дорогой читатель, это не Голос — это я сама с собой разговариваю. Голос исчез после схватки в пустыне. Дезертир проклятый!

Стараюсь напустить на себя беспечный вид, подходящий четырнадцатилетнему подростку-мутанту, намертво прикрученному к железному топчану в адской садистской клинике.

— Классное изобретение, — спокойно отпускаю я ей. — Пытка домашними пирожками с яблоками. Это ты сама придумала? Премию тебе уже выписали?

Она заметно смущается, но очень старается скрыть свое замешательство:

— Мы просто думали, может, вы проголодались? Смотри, горяченькие, только-только из духовки.

Она слегка повела подносом из стороны в сторону. Понюхайте, мол, все, как сладко, ванилью и корицей, пахнут разложенные на подносе пирожки.

— Значит, психованные злобные генетики заделались заботливыми родственничками и решили поделиться с мутантами объедками с барского стола? Постыдились бы лучше!

Тетка, похоже, удивилась моему напору, а я чувствую, как от гнева кровь быстрее потекла у меня в жилах.

— Начислю вам, так и быть, очков за этот карцер. И за койку железную, и за ремни, которыми вы нас к ним прикрутили. Но с пирожками — уж не обессудьте — промашка у вас вышла. Придется очки с вас снять. Экзамен по принципам оптимального обращения с заложниками вы провалили.

Щеки ее покрываются красными пятнами, и она начинает пятиться к двери.

— Чтоб вам подавиться вашими чертовыми пирожками. И тебе, и всей вашей шайке. — С радостью чувствую, как крепчает у меня голос, как нарастают в нем ноты грозного негодования. — Что бы вы, изверги, для нас ни приготовили, давайте, действуйте. А то только время свое и наше понапрасну тратите.

Лицо у старухи вконец одеревенело, она развернулась и решительно двинулась к двери.

«Вот и план готов, — думаю я. — Они придут забирать нас отсюда, пусть даже на казнь. Тут-то и будет наш последний шанс врезать им напоследок».

Тетка уже почти скрылась за дверью, но вдруг встрепенулся Тотал:

— Эй, постой-постой, старая. Брось-ка мне парочку своих пирожков. Я не гордый.

Мы с Клыком переглядываемся — вот шелудивый штрейкбрехер!

А она обескураженно обернулась на Тотала, не зная, что и думать о говорящей собаке. Видно, решила, что лучше свалить отсюда поскорее. Захлопнула за собой дверь с такой силой, что меня на койке подбросило чуть не на полметра.

40

— Значит, так. Как только они отстегнут нам ремни, надо такой погром им устроить, чтоб до гробовой доски своей помнили. Что угодно делайте: крушите, бейте, давите, — инструктирую я стаю, когда все проснулись на следующее утро. По крайней мере, я решила, что это утро, потому что кто-то опять зажег лампы дневного света.

Ребята согласно кивают. Но я не вижу в их лицах той яростной жажды мщения, без которой вырваться нам отсюда будет невозможно.

— Выше головы! Сколько раз нас уже загоняли в угол? — пытаюсь подбодрить стаю. — Эти олухи всегда в чем-нибудь облажаются. Где-нибудь у них прокол да будет. Сколько раз они нас прижимали к стенке, столько раз мы их обставляли. Поверьте мне, мы и теперь их надерем.

У ребят — ноль эмоций. Хоть бы бровью повели. Похоже, я напрасно распинаюсь.

— Что вы себя прежде смерти хороните! — я утраиваю свои усилия. — Разлеглись, разнюнились! Им только того и надо, что вас сломать! Да хоть разозлитесь вы наконец!

Надж слабо улыбается, но все остальные ушли в себя и только изредка слегка потряхивают своими ремнями. Клык посылает мне понимающий взгляд, а мне от безысходности так тошно, что хочется выть.

Внезапно дверь с грохотом открывается, и я молниеносно одним взглядом подаю всем решительный сигнал: Готовьтесь! Момент настал.

Это Джеб. За ним Анна Валкер. Сколько лет, сколько зим. Мы не видали ее с тех пор, как драпанули из ее дизайнерского дома в Вирджинии. Святую троицу дополняет золотоволосая маленькая девочка: Ангел. Она жует пирожок с яблоками и спокойно смотрит на меня своими огромными голубыми глазами.

— Ангел! — голос у Газзи дрожит. До него, наконец, дошло, что его сестра переметнулась на сторону врага. — Ангел, как же ты могла нас предать!

— Здравствуй, Макс! — подходит ко мне Анна Валкер. Ее фальшивых улыбок как не бывало. И заботливой приемной мамашей она тоже больше не прикидывается.

Тяжело вздыхаю и впериваюсь в потолок. Только не реветь! Ни единой слезинки им не показать.

Джеб выходит вперед и встает вплотную к моей кровати. Так близко, что мне в нос ударяет запах его одеколона. Вместе с этим запахом на меня накатывают воспоминания детства. С десяти до двенадцати лет — самые счастливые годы моей жизни.

— Привет, Макс, — тихо говорит он, заглядывая мне в лицо. — Как дела?

По шкале идиотизма его вопрос заслуживает как минимум десятки.

— О чем речь, Джеб. Прекрасно! — Надеюсь, он оценил мою радостную улыбку. — А ты как поживаешь?

— Тошнота есть? Головной боли нет?

— Есть! И тошнота, и головная боль присутствуют. Вот здесь, рядом со мной стоят.

Через покрывающую меня простыню он дотронулся до моего колена. Взяв себя в руки, я подавила судорогу отвращения.

— Тебе не кажется, что с тобой много чего за последнее время случилось? — еще один идиотский вопрос. Он, видимо, решил побить все рекорды своего кретинизма.

— Кажется. Вроде того. Что-то случилось. И, к сожалению, до сих пор происходит.

Джеб повернулся к Анне Валкер и многозначительно ей кивнул. Но в ответ она только скроила равнодушную мину.

До меня начинает доходить, что здесь что-то происходит, чего я пока до конца не понимаю. Одно хорошо, я давно уже привыкла чего-нибудь недопонимать.

— Макс, я должен тебе кое-что сообщить. Я знаю, в это трудно будет поверить, — говорит Джеб. — Но ты постарайся.

— В то, что ты не исчадие ада? Что не самый большой лжец, предатель и подлец, какого только можно представить?

Он грустно улыбается:

— Дело в том, Макс, что все совершенно не так, как кажется.

— Давай-давай, заливай. Тебе, поди, инопланетяне параллельную реальность внушили.

Теперь Анна оттеснила его плечом. Джеб было воспротивился, я-де сам доведу дело до конца, но она властно его остановила:

— Дело в том, Макс, что и ты, и твои друзья — все находитесь в Школе.

— Да что ты говоришь! Ни за что бы не догадалась! Скажи еще, что я мутант, гибрид человека и птицы. Что я пристегнута к больничной койке. Может, у меня даже крылья имеются? Я не ошибаюсь?

— Макс, ты не понимаешь, — жестко перебивает меня Анна. — Ты находишься в Школе, потому что ты никогда не покидала ее пределы. Никогда! Все, что, как тебе кажется, случилось с тобой за последние пять месяцев, никогда ни с тобой, ни с твоими друзьями не происходило. Все это — только сон.

41

Я вперилась в Анну с истинным восхищением:

— Вот это да! Наконец-то вы придумали что-то новенькое. Должна признаться, такого поворота я совершенно не ожидала.

Поворачиваюсь к стае и спрашиваю:

— Кто-нибудь из вас предвидел такой поворот дела?

Они тревожно мотают головами. А я киваю Анне:

— Молодец, достала меня. Один — ноль в твою пользу.

— Все, что ты говоришь, — правда, — продолжает она. — Ты, конечно же, знаешь, что вы — экспериментальная форма жизни, искусственно выведенная посредством генетических экспериментов. Ты знаешь, что вас создали с ограниченным «сроком годности» с исследовательскими целями: в течение ограниченного периода вашего существования подвергать тестированию и проводить над вами опыты. Но, что тебе неизвестно, так это то, что одной из исследовательских задач являлась проверка способности мутировавшего мозга к воображению, а также испытания того, в какой степени точно можно манипулировать памятью и даже создавать фиктивные воспоминания. Нам разрешено было применять целый ряд опытных лекарственных препаратов, которые, по сути дела, позволяют наделить вас памятью о событиях, никогда в реальности с вами не происходивших.

Что она, собственно, так распинается? Чего вдается в эти тягомотные объяснения?

— А теперь ответь мне на следующие вопросы:

Считаешь ли ты, что жила в Колорадо с Джебом?

Что Ангела украли ирейзеры?

Что вы вернули ее в стаю?

Что вы летали в Нью-Йорк?

Что ты убила Ари?

Что вы жили со мной в Вирджинии?

Прищурившись, я упрямо молчу. Мне совершенно очевидно, что остальная стая с замиранием сердца ловит каждое ее слово.

— Макс, это мы заложили все эти события в память тебе и всей вашей стае. Мы наблюдали за ритмами сердца и дыхания, когда вы воображали себя ожесточенно дерущимися с ирейзерами. Это мы выбирали Нью-Йорк, Аризону и Флориду как места вашего назначения. Помнишь, Макс, доктора Мартинез и Эллу? С помощью этих вымышленных конструктов мы изучали твои психологические и физиологические реакции на комфортную и живительную семейную среду.

Кровь застыла у меня в жилах. Они знают об Элле и докторе Мартинез. Как? Что они с ними сделали? Они их поймали? Пытали? Убили?

Изо всех сил стараюсь сохранять на лице спокойствие. Подавить панику. Дышать глубоко и размеренно. Любой ценой нельзя давать им понять, что они вот-вот добьются своего, вот-вот меня сломают и подчинят своей воле. Ничего худшего еще со мной не случалось.

— А твой дом и жизнь с тобой помогали вам тестировать реакцию на какую среду? — сорвалась я. — Реакцию условных и безусловных рефлексов на присутствие двуличной диктаторши, в которой нет ничего материнского?

Анна вся пошла красными пятнами. Молодец Макс! Одно очко отыграла.

— Голубушка, как ты не можешь понять, что пора, наконец, нам поверить.

— Вам? Поверить? Я что, с дуба рухнула? — я задыхаюсь. Меня как будто бы придушили.

Джеб берет в руки мое левое запястье. Инстинктивно пытаюсь отдернуть руку. Напрасно! Она привязана. Не ослабляя ремней, он осторожно поворачивает мою руку внутренней стороной наверх.

— Смотри, — говорит он мягко. — Я же говорю тебе, что вы все это время оставались в Школе. Что ничего из того, что ты воображаешь, не происходило. Все это вам только привиделось.

Помнишь, дорогой читатель, я рассказывала про рваный красный толстый шрам на руке. Я пыталась сама вырезать чип раковиной. А потом операция несколько дней назад. От нее тоже шрам остался. Тонкая прямая линия. Может, длиной с инч, не больше.

Джеб закатывает мне рукав так, чтобы мне было видно предплечье.

Ни того, ни другого шрама там нет. На руке никаких отметок. Пробую пошевелить пальцами. Они шевелятся. Моя левая рука в полном порядке. Никаких двигательных нарушений.

Рядом со мной Газзи изумленно втягивает в себя воздух.

А я, наоборот, стараюсь вовсе не дышать. Стараюсь скрыть, в каком я шоке. Потом меня осеняет: Тотал! Уж его-то мы точно нашли в Нью-Йорке!

— А как насчет Тотала? — победоносно выпаливаю в лицо Джебу. — Он что, тоже сон?

Джеб смотрит на меня почти что с нежностью.

— Да, моя девочка. И он тоже был сном. Говорящей собаки Тотала не существует.

Он отступает в сторону так, что нам всем видна кровать напротив. Она пуста. Белоснежные простыни туго натянуты и не смяты. Тотал там никогда не лежал. Не может быть!

42

Так… Как мне из этой путаницы выпутаться? Они мне мозги или пудрят, или прочищают.

Быстро мысленно перебираю возможные варианты:

1) Они врут (без сомнения):

а) врут, что мы все это время оставались в Школе;

б) не врут, что мы все это время оставались в Школе.

2) То, что происходит, даже сейчас, сию секунду, — еще одна галлюцинация.

3) Все, что до сих пор происходило, было болезненными кошмарами и галлюцинациями, вызванными наркотическими препаратами (возможно, но крайне маловероятно).

4) Врут они или нет, во сне это все происходило или наяву, надо вырваться отсюда любой ценой. Накостылять им как следует. А там — будь что будет.

Откинулась обратно на свою тощую подушку. Посмотрела по сторонам. Вот моя стая. Я видела, как они росли, как прибавляли в росте, как волосы становились длиннее. Не могли они оставаться здесь, годами привязанными к койкам. Разве что нас сразу создали нашего нынешнего возраста и мы всегда были нынешнего роста?

Смотрю на Ангела в надежде, что она пошлет мне какую-нибудь обнадеживающую мысль. Но ее ледяные глаза и каменное лицо ничего не излучают.

Больше думать я не могу. Меня мучают голод и боль. Стараюсь не дать воли нарастающей панике. Закрываю глаза и делаю усилие несколько раз глубоко вздохнуть.

— Ну, и что вы теперь собираетесь делать? — спрашиваю их нарочито спокойно.

— Мы тебе сейчас что-нибудь дадим, — откликается Джеб.

— Последний предсмертный обед, — вторит ему Ангел ангельским голоском.

Глаза у меня широко открываются.

— Ты уж прости нас, Макс, — вступает Анна Валкер, — но тебе наверняка известно, что мы закрываем все рекомбинантные эксперименты. Все образцы рекомбинантов по типу человеко-волк на сегодня уже «отправлены на покой». Теперь настало ваше время.

Понятно теперь, почему ирейзеров в последнее время как корова языком слизала. Газзи уже объяснил нам с Клыком ситуацию с роботами-флайбоями.

— «Отправлены на покой» в том смысле, что уничтожены. Убиты? — переспрашиваю я ровным голосом. — Как же вы после всего этого сами-то жить будете? Куда совесть свою денете? Думаете, если словам «смерть» и «убийство» подобрать изрядное число эвфемизмов, так и совесть обмануть сможете? Как, например, на ваш слух прозвучит такое объявление: «По сообщениям местной полиции, семь человек отправились на покой в результате аварии на шоссе номер семнадцать». Или такие вот мамашкины сыночку увещевания: «Джимми, не надо отправлять птичку на покой из рогатки». А вот еще вариант: «Сэр, прошу вас, не отправляйте меня на покой. Возьмите лучше мой бумажник».

Я уставилась на Анну и Джеба, чувствуя, как холодная ярость превращает мое лицо в ледяную маску:

— Как вам такой наборчик, нравится? Можете теперь посмотреть на себя в зеркало. А ночью как, заснете? Спать спокойно будете?

— Мы сейчас принесем вам что-нибудь поесть, — говорит Анна и быстро-быстро выходит из комнаты.

— Макс… — начинает Джеб.

— Не смей со мной разговаривать. Забирай свою маленькую ренегатку и убирайтесь оба к чертовой матери из нашей камеры смертников!

Лицо Ангела не дрогнуло. Она только равнодушно переводит глаза с меня на Джеба. Джеб берет ее за руку, вздыхает и вместе с ней выходит из комнаты.

Меня колотит от возбуждения. В последнем порыве, сверхчеловеческим усилием пытаюсь разорвать ремни.

Безрезультатно.

Обмякнув, падаю обратно на койку. Глаза переполняют слезы. Какой позор, что их видит вся стая. Шевелю пальцами левой руки. Пытаюсь найти свои шрамы. Их нет.

— Встреча прошла на высоком дипломатическом уровне, — не дрогнув, заключает Клык.

43

О'кей, вот тебе, дорогой читатель, пара-тройка запутанных вопросиков: будешь ли ты считать бредом, если тебе, прикованному психованными генетиками-белохалатниками к койке в секретной экспериментальной лаборатории, снится, что ты спишь и видишь сон о том, как психованные генетики-белохалатники приковали тебя к койке в секретной экспериментальной лаборатории? Что именно тебе снится? Где сон, а где явь? Как отличить сон от реальности?

Я мучаю себя этими бессмысленными вопросами и гоняюсь по одному и тому же заколдованному кругу, как белка в колесе.

Отсюда вытекает еще один интересный вопросик: если я мучаю себя и свои мозги, пытаясь понять, что есть что, кто меня мучает? ОНИ или я сама? Можно ли считать, что раз они меня создали, раз они все это завертели, то ОНИ и есть мои мучители?

Так или иначе, но в какой-то момент я заснула. Точнее, напрочь вырубилась. Я поняла это только потому, что вдруг почувствовала, как чья-то рука трясет меня за плечо, возвращая в сознательное состояние.

Как всегда, прихожу в себя на полных оборотах, инстинктивно готовая к бою. Правда, это чистая метафора. К какому бою можно быть готовой, будучи намертво связанной по рукам и ногам.

Я отлично вижу в темноте. Так что в мгновение ока различаю нависшую надо мной знакомую неповоротливую тяжелую фигуру.

— Ари! — шепчу почти беззвучно.

— Здравствуй, Макс, — говорит Ари, и в первый раз за долгое время мне не кажется, что он тронутый. За последние пару месяцев каждый раз, как я видела этого шизика, было похоже, что он стоит на краю пропасти под названием «безумие» и не видит банановой кожуры под ногами.

Но теперь он кажется не то чтобы нормальным, но, по крайней мере, хоть пена у него изо рта не идет.

Жду первого всплеска яда.

Странно. Ари пока не отпускает ни злобных, ни язвительных комментариев и ничем мне не угрожает. Зато он отстегивает ремни у меня на одной руке, перекладывает ее на ручку кресла-каталки и снова там пристегивает.

Так-так… Интересно, смогу ли я взлететь пристегнутая к креслу? Может быть, и смогу. Сейчас посмотрим, что из этого получится. В общем-то, если хорошенько в этой штуковине разогнаться, это только здорово облегчит мне взлет.

Я пересаживаюсь в кресло, и Ари пристегивает мне щиколотки к штангам кресла у правого и левого колеса. Только было я напряглась, всем телом пытаясь рвануться вперед, он шепчет мне в самое ухо:

— Не трать сил понапрасну. Они специально утяжелили кресло свинцом. Оно весит больше ста семидесяти пяти фунтов.

Вот черт! Хотя роста я высокого, из-за всяких генетических модификаций костей вешу никак не больше ста фунтов. К тому же я практически всю жизнь живу впроголодь. Вот и получается, какой бы я ни была сильной, такой тяжести мне от земли не оторвать.

Гляжу на Ари с омерзением:

— Ну что теперь, гигант? Куда ты теперь меня волочишь?

Но он на мои приколки не поддается:

— Я просто подумал, что, может быть, я с тобой чуток погуляю. Прокачу тебя по окрестностям. Вот и все.

44

— Ну и ну. Экскурсия по местам генетических экспериментов. С высококвалифицированным экскурсоводом ирейзером Ари.

Но вдруг в голову мне приходит занимательная мысль:

— Они известили меня о выходе всех ирейзеров на заслуженный отдых. И если бы ты не привязал меня накрепко к этой хреновине, я бы показала тебе, что означает этот их «выход на заслуженный отдых».

— Все правильно. Я последний. Они всех остальных… убили, — грустно подтверждает мой извечный враг.

По какой-то не понятной мне причине от его спокойного, тоскливого заверения этого ужасного факта кровь стынет у меня в жилах. Каким бы мерзавцем он ни был, в нем все равно временами проглядывает маленький мальчик, которым я знала его много лет назад. Они его поздно мутировали. Ему тогда уже три года исполнилось. Результат оказался для него весьма плачевным. Не повезло бедняге.

Ладно. Что-то я рассиропилась. Сколько раз этот «бедняга» старался меня укокошить? Без счету. Так что нечего его жалеть.

— Стаю тоже хотят на тот свет отправить, — меняю я тон, злобно сощурившись. — Я что, первая? Это затем тебя прислали меня «покатать»?

Он отрицательно трясет головой:

— Я просто получил разрешение вывезти тебя на прогулку. Я знаю, что вас всех тоже собираются… на покой отправить. Я только не знаю, когда.

У меня возникает идея.

— Послушай, Ари, — я пытаюсь изменить тактику. Вот только не знаю, как у меня это получается. Язвить или угрожать — на это я мастер. А насчет уговорить, в этом я не уверена. — Может, нам попробовать всем вместе свалить отсюда к чертовой бабушке? Не знаю, что наплел тебе Джеб, но ты ведь, поди, тоже в списке «вымирающих пород».

Меня захлестывает вдохновение, и я готова развивать тему. Но он печально меня останавливает.

— Я знаю. Я тоже. — Он толкает кресло-каталку вперед через двойные двери, и мы оказываемся в длинном зале, освещенном мерцающими лампами дневного света. Линолеумный пол надраен до блеска. Неожиданно он опускается передо мной на колени и оттягивает от шеи воротник рубашки.

Я отшатываюсь, но он тихо говорит:

— Смотри. Видишь вот здесь дату? Это мой «срок годности». У нас у всех есть «срок годности».

Во мне просыпается нездоровый мрачный интерес, и я наклоняюсь вперед посмотреть, что у него там. На шее, у первого позвонка, под самыми волосами похожий на татуировку ряд цифр. Действительно, вроде бы дата. Год — нынешний, и месяц вроде тоже нынешний. Но я не уверена. В тюряге время тянется месяц за два. Так что поди разбери.

Я думаю: «И вправду, бедняга. Бедный, бедный Ари». Но сострадание тут же отступает: «Не может быть. Это просто их очередной трюк. Они опять дергают мою цепь».

— Что это значит «у нас у всех есть „срок годности“»? — подозрительно спрашиваю его.

Он смотрит на меня открытыми глазами давно забытого Ари, Ари-ребенка:

— Все мы, каждый экспериментальный образец, созданы с изначально заложенной датой аннигиляции. Когда этот срок подходит, дата проступает сзади на шее. Моя проявилась несколько дней назад. Так что я скоро… того…

Смотрю на него в ужасе:

— И что происходит в тот день?

Ари пожимает плечами и поднимается на ноги снова везти меня дальше.

— Я умру. Они сначала хотели меня вместе с остальными уничтожить. Но потом решили, что мой естественный срок годности все равно близко. Вот и дали мне поблажку. Потому что я… сын Джеба.

Голос у него дрогнул. А я слепо смотрю прямо перед собой, упершись взглядом в глухую стену.

На мой взгляд, такая низость даже для гадов белохалатников — перебор.

45

Не знаю, мой дорогой читатель, был ли ты когда-нибудь на экскурсии по сверхсекретной генетической лаборатории? Например, с классом вас туда возили или что-то в этом роде. Но мне Ари в тот день показал Школу от А до Я. Если мне теперь придется писать сочинение на тему об увиденном, я назову его «Ужаснее и много хуже, чем можно представить в страшном сне, даже если у вас абсолютно извращенное воображение».

Мы здесь выросли (или, по крайней мере, я так думаю). Плюс, в Нью-Йорке мы видели кое-какие кошмарные «научные достижения». (Или опять же, по крайней мере, так мне кажется). Поэтому новичком меня в отношении знакомства со сногсшибательными патологиями и аномалиями назвать трудно. Но на сей раз Ари показал мне такие лаборатории на верхних этажах и в подвалах, о существовании которых в Школе я даже не подозревала. И должна тебе сказать, дорогой читатель, по сравнению с тем, что я там увидела, и я, и моя стая, и даже ирейзеры — все мы просто невинные персонажи из Диснейленда.

Отнюдь не все они были рекомбинантными образцами. Некоторые, даже скорее, большинство — «усовершенствованные формы».

Я, скажем, видела человеческого ребенка. Обычный бутуз. Не ходит еще даже. Сидит себе на полу и резиновую лягушку грызет. Перед ним белохалатник пишет мелом на огромной, во всю стену доске длинное сложное математическое уравнение.

Стоящий рядом его коллега спрашивает:

— Сколько времени потребовалось Фейнману[35] для решения этой задачи?

— Четыре месяца.

Младенец — это, похоже, девочка — бросает лягушку и подползает к доске. Белохалатник вкладывает мел ей в руку. И она тут же пишет что-то круто навороченное, уму непостижимое, что-то с большим количеством извилистых греческих буковок. А потом отползает на место, смотрит на белохалатника и тянет в рот мел. Белохалатник, который про Фейнмана спрашивал, проверяет результат и удовлетворенно кивает.

Его коллега говорит:

— Молодец, девочка. — И дает ей печенье.

В другой комнате — плексигласовые прозрачные кубы с какой-то живой материей. Мозгообразные образования тканей плавают в разноцветной жидкости. От каждого из кубов тянутся провода к компьютеру. Белохалатник печатает на компьютере команды, и мозг немедленно выдает ответы.

— По-моему, они здесь проверяют, нужно ли человеку тело, или мозг может существовать сам по себе, — объясняет Ари.

В следующем помещении полно ирейзерозаменителей, флайбоев. Развешены на крюках длинными рядами. Как старые поношенные пальто.

Красные глаза потушены и закрыты. В ногу у каждого воткнут провод. Тонкая волосатая шкура туго натянута на металлическом каркасе. В прорехи вылезают сочленения, шестеренки и платы. Эффект, должна сказать, омерзительный.

— Они заряжаются, — говорит Ари почему-то механическим голосом.

Мне постепенно становится невмоготу.

— А это, смотри, называется «Мозг на палочке», — показывает Ари за прозрачную стену.

Две металлические ноги прикреплены к металлическому позвоночнику. Конструкция движется мягко, плавно, как человек. А сверху на позвоночнике надета опять-таки плексигласовая коробка с огромным мозгообразным сгустком. Он проходит мимо нас, и мне даже из-за стекла слышно, как из коробки доносятся нечленораздельные звуки, точно он что-то лопочет и сам с собой разговаривает.

Еще одна комната — еще один человеческий детеныш. Я бы сказала, лет двух отроду. У него странно накаченное тельце. И все мышцы выступают, как у бодибилдера. Он лежа качает штангу больше чем в две сотни фунтов весом.

Все, я, наконец, не выдерживаю. Больше я этого терпеть не могу.

— И что будет теперь, Ари?

— Я тебя отвезу обратно.

В полном молчании мы возвращаемся назад, снова проезжая всю череду этой выставки достижений кошмарного хозяйства. Ари меня везет, а я пытаюсь представить себе, что он чувствует. Если дата у него на шее, действительно, дата «истечения его срока годности», каково ему знать, что его жизнь минута за минутой неуклонно подходит к концу? И с каждой секундой он все ближе и ближе к смерти. Вместе со стаей я тысячу раз смотрела смерти в лицо. Но у нас всегда была надежда: может быть, в этот раз пронесет.

Но иметь на шее татуировку со скорой датой смерти — все равно что стоять на путях лицом к несущемуся на тебя поезду. И понимать, что ноги приросли к земле, а шаг в сторону сделать невозможно. Скорее бы проверить, чистые ли у ребят шеи…

— Макс, — Ари остановился у дверей нашей камеры.

Жду, что он скажет.

— Я бы хотел… мне бы хотелось… — говорит он, но голос у него дрожит, срывается и докончить он не может.

Я не знаю, что он хочет сказать. Но мне и не надо знать. Я просто глажу его по руке, навечно обырейзеровавшейся, поросшей серой свалявшейся волчьей шерстью.

— Ничего, Ари… Мы бы все хотели…

46

На следующий день они нас отвязали.

— Нам что, уже умирать время настало? — спрашивает Надж. Она пододвинулась ко мне поближе, и я обнимаю ее за плечи.

— Не знаю, моя родная. Но если даже настало, я сделаю все что могу, чтобы прихватить с собой на тот свет, по крайней мере, десяток.

— И я тоже, — храбрится Газзи. Спасибо ему за поддержку.

Клык прислонился к стене, и я чувствую на себе его пристальный взгляд. С тех пор как мы попали в эту ловушку, у нас с ним не было ни времени, ни возможности поговорить один на один. Но, встретившись с ним глазами, я смотрю на него так, чтобы он мог понять все, что я думаю. Он взрослый человек. Ничего, стерпит даже грязную брань.

Дверь нашей камеры широко отворяется. В нее врывается поток свежего воздуха. Входит высокий светловолосый человек. Походка уверенная, властная. Идет как хозяин. Или даже царь. За ним семенит Анна Валкер и еще один белохалатник, которого я раньше не видела.

— Это ест они? — спрашивает «царь» голосом Арнолда Терминатора.

Он меня ужеразозлил.

— Это есть мы, — съязвила я, и его водянистые пустые голубые глаза пронизывают меня будто лазером.

— Это будет один с именем Макс? — вопрошает он ассистента, точно я пустое место.

— Не только «будет» Макс — я есть Макс, — не даю я раскрыть ассистенту рта для ответа. — Более того, я всегда была Макс и всегда Макс останусь.

Его зрачки сузились от гнева. Так же, как и мои.

— Я могу тепер понимайт причин экстерминироват этот стай, — замечает он как бы между делом, в то время как ассистент старательно записывает в блокнот каждое его слово.

— А я теперь понимаю, почему тебя в классе всегда ненавидели, — в тон ему подхватываю я. — Так что, считай, мы квиты. А вы, мистер ассистент, так, пожалуйста, и запишите.

«Царь» меня игнорирует, но я замечаю, что у него раздраженно подергивается рот.

Следующая у него на очереди Надж:

— Это ест тот, который не может контроль свой рот, а значит, и свой мозги. Неудачный результат с ее мыслительная процесс.

Надж стоит ко мне вплотную, и я чувствую, как она напрягается всем телом:

— Сам ты «неудачный результат». Ты сейчас у меня получишь!

Вот молодец девчонка! Так его!

— Унд этот один, — он поворачивается к Газзи. — Непоправимый нарушений пищеварительной систем, — «царь» потряс головой. — Я думай, энзимный дисбаланс.

Анна Валкер внимательно его слушает. Ни единая мысль, ни единое чувство не отражаются на ее лице.

— Этот один. Про он и так все понятен. — «Царь» брезгливо махнул рукой в сторону Игги. — Множественный дефект. Полный неудач.

— Конечно-конечно, вы правы, господин доктор тер Борчт, — лопочет ассистент, лихорадочно строча в блокноте.

Мы с Клыком моментально переглядываемся. Имя тер Борчта упоминалось в файлах, которые мы украли из института в Нью-Йорке.

Почуяв, что тер Борчт говорит о нем, Игги огрызается:

— Это мы еще посмотрим, кто здесь «множественный дефект».

— Высокий, черный — в нем ничего особенный нет. — Тер Борчт презрительно оглядывает Клыка.

— Зато одевается хорошо и со вкусом, — парирую я и вижу, как губы Клыка дрогнули в улыбке.

— Унд ты, — тер Борчт снова поворачивается ко мне. — У тебя есть чип с плохой функций. У тебя есть от него сильный головной боль. И твой лидерский способность развит ниже уровень ожиданий.

— А у тебя есть задница, по которой я могу молотить отсюда и до вторника.

Он на секунду прикрывает глаза, и у меня закрадывается отчетливое подозрение, что он с трудом держит себя в руках.

Хоть один талант у меня не подлежит сомнению — доставать всяких негодяев по первое число.

47

Тер Борчт посмотрел на ассистента и коротко скомандовал:

— Надо продолжай допрос. — Потом повернулся ко мне. — Мы собирайт окончательный информаций. Потом мы вас экстерминируй.

— Ой-йой-йой! Боюсь, боюсь. Прямо вся дрожу от ужаса. Держите меня, сейчас упаду! — и я картинно затряслась всем телом.

Он гневно стрельнул в меня глазами.

— Нет, я серьезно дрожу. Ты очень страшный человек.

По правде сказать, дорогой читатель, не могу сказать, что мне надо сильно притворяться. Если в каждой шутке есть доля правды, то в моих словах правды, по меньшей мере, девяносто пять процентов.

— Ты сначал, — рявкает тер Борчт и внезапно тыкает пальцем в Газзи. От неожиданности и от испуга Газзи даже чуть-чуть подпрыгнул. Пытаясь подбодрить, подмигиваю ему и с радостью и гордостью за него вижу, что его по-мальчишечьи узкие плечи гордо выпрямились.

— Какой твой есть особенный способность? — рычит тер Борчт. Карандаш его помощника повис над блокнотом.

На пару секунд Газзи задумывается:

— У меня рентгеновское зрение, — отвечает он. Взгляд его упирается тер Брочту в грудь, туда, где у нормальных людей и даже у большинства мутантов расположено сердце. Газ недоуменно мигает и тут же начинает тревожно оглядываться по сторонам.

На сей раз тер Борчт, очевидно, сильно обеспокоен:

— Это не записывайт, — нахмурившись, раздраженно велит он ассистенту. И тот покорно опускает карандаш, не дописав предложения.

Готовый испепелить Газмана, тер Борчт шипит:

— Твой время ест конченый. Ты ест жалкий неудач эксперимента. Тебя быть помнить, что ты сейчас сказать.

Голубые глаза Газзи сверкают:

— Тогда пусть все помнят, что я послал тебя в задницу и…

— Достаточный! — обрезает его тер Борчт и резко переходит к Надж. — Какие твой отличительный качеств и талант?

Надж покусывает ноготь:

— Ты имеешь в виду еще что-то, помимо крыльев? — Она слегка поводит плечами, и ее прекрасные, кофейного цвета крылья чуть-чуть раскрываются.

Он краснеет, и мне хочется расцеловать ее прямо сейчас в обе щеки.

— Так. Я имей в виду помимо крылья.

— Надо подумать… — Надж постукивает пальцем по подбородку. Секунда — и лицо у нее расцветает. — Я однажды слопала девять сникерсов в один присест. И не блеванула. Это рекорд!

— Едва ли это ест специальный талант, — тер Борчт отмахивается от нее, как от надоедливой мухи.

Надж состроила обиженную мину:

— А ты сам попробуй!

— Я буду сейчас съем девять сникерсы, — говорит Газ точь-в-точь голосом тер Борчта. — И блевануть не буду.

Тер Борчт уставился на него как баран на новые ворота, а я чуть не подавилась от смеха. Когда Газзи меня передразнивает, это совсем не так смешно. Но, когда других, — животики надорвешь.

— Мимикрий. Он имейт способност к мимикрий, — говорит «царь» ассистенту, — так и запишит.

Подойдя к Игги, он надменно пинает его носком ботинка:

— А у тебя работайт ли что-либо в твой организм?

Игги в задумчивости растирает лоб:

— У меня сильно развито чувство смешного. Мой талант — ирония.

Тер Борчт цокает языком:

— Ты ест балласт. Я думай, ты вечный держаться за чью-то рубашка. Чтобы не потеряйся. Так?

— Правильно, но только, если я хочу у них что-нибудь спереть, — честно признается Игги.

— Записат этот признаний. Он ест вор.

Тер Борчт уже стоит перед Клыком и исследует его, как невиданного раньше зверя в зоопарке. Клык прямо смотрит ему в глаза, и, похоже, только мне заметны его напряжение и переполняющая его ярость.

— Ты много не говорит? — тер Борчт медленно обходит его по кругу.

Клык молчит, что только подтверждает его устоявшуюся репутацию.

— Почему ты допускайт лидер быть девчонка? — «царь», очевидно, не может представить себе, что кто-то, кроме него, вообще может быть лидером.

— Потому что она самая сильная духом, — спокойно отвечает ему Клык, и я с гордостью думаю: «Спасибо тебе, дружище».

— Что у тебя ест особенный? За что ты ест достоин спасений?

Уставившись в потолок, Клык притворно раздумывает над вопросом:

— Если помимо хорошего вкуса и умения одеваться, я хорошо играю на гармошке.

Тер Борчт снова подходит ко мне и сверлит меня ледяными глазами:

— Почему ты научил их такой глупый себя вести?

Ничему я их не учила. Они не глупые. Они просто привыкли выживать, несмотря ни на что.

— А почему тебя до сих пор одевает мамаша, пуговицы застегивает и шнурки завязывает? — язвительно отбрехиваюсь я.

Ассистент начинает было деловито записывать в блокнот мой ответ, но в испуге замирает под грозным взглядом своего босса.

«Гениальный» злодей угрожающе делает шаг вплотную ко мне:

— Ест такой поговорк: «Я тебя породил, я тебя и убью». Это не есть поговорк. Это ест правда.

— Я тепер уничтожайт все сникерс в мир! — рявкает Газзи.

Мы все пятеро весело смеемся смерти в лицо. Буквально.

48

— Прокол! — говорю я, чуть только мы опять остались одни. — Прокол у них вышел. Забыли запрограммировать в нас почтение к властям.

— Какие они все идиоты! — босым пальцем ноги Газман чертит круги по полу.

Они ушли. Мы все единодушно чувствуем: наш враг бежал наголову разбитый. В этой битве мы победили. Но мы все равно в плену, и все козырные карты в игре под названием «наша жизнь» все равно в руках у белохалатников.

— Жаль, что Тотал пропал. Я по нему скучаю, — говорит Надж.

Я вздыхаю:

— Если он вообще когда-нибудь существовал.

— Не приснились же нам ястребы… или летучие мыши. Им такого не придумать, — размышляет вслух Надж, и Игги согласно подхватывает:

— И те жуткие туннели Нью-Йоркской подземки.

— А помните толстого, красного Пруита? Им бы и в голову не пришло, что такие директора школы бывают, — вспоминает Газзи своего врага.

— Конечно. Конечно, не приснилось, — на словах я с ними соглашаюсь, но на самом деле я по-прежнему страшно мучаюсь этими вопросами. И стопроцентной уверенности, что они правы, у меня отнюдь нет.

В тот день, после полудня, Ари снова пришел за мной. И даже без кресла-каталки. На сей раз мне позволено идти рядом с ним самой! Ура!

— Я ему не доверяю, — шепчет мне Клык прежде, чем мы уходим. — Держи с ним ухо востро!

— Думаешь, это очередная ловушка? — мне хорошо понятны его сомнения. А вот разделяю ли я их, это еще вопрос.

Мы проходим мимо белохалатников, провожающих нас удивленными взглядами, и я решаюсь спросить его напрямую:

— Ари, что все это значит? Почему нам разрешают эти «маленькие экскурсии»? Заведение ведь сверхсекретное?

Теперь я больше не пристегнута намертво к свинцовому креслу. Когда идешь своими ногами, легче запоминать дорогу. И я примечаю и регистрирую в памяти каждое помещение. Каждый коридор, каждую дверь, каждое окно.

Ари сильно подавлен и тих, по крайней мере, на волверина он теперь не тянет.

— Не знаю. Я и сам не понимаю. Они просто говорят мне: пойди с ней погуляй. Вот и все.

— Выходит, они хотят, чтобы я здесь что-то увидела. Я имею в виду, помимо мозга на палочке и супер-младенцев?

Он пожимает плечами:

— Говорю же, не знаю. Они мне ничего не говорят и не объясняют.

Как раз в этот момент мы проходим двойные двери. Белохалатник торопливо выносит что-то в другую комнату. Двери широко раскрываются, и я успеваю заглянуть внутрь большого зала.

На огромном, во всю стену, видеоэкране — карта мира. Мое птичье зрение мгновенно схватывает сразу миллион деталей.

Если обычный человек видит общую картину и едва замечает подробности, наше мутантское зрение работает совсем иначе. Мы, как птицы, фиксируем и то, и другое. Большая картинка соединяется с малейшими частностями и мелочами. Мы с Ари в молчании проходим вперед, а я продолжаю осмысливать увиденное.

Каждая страна четко очерчена. В каждой стране высвечен один город. Над картой заглавие: ПЛАН «ОДНА ВТОРАЯ». Звучит страшно знакомо. Где-то я с этим уже встречалась.

На всякий случай, без особой надежды на ответ спрашиваю Ари, не знает ли он что-нибудь, что это за план такой. К моему удивлению, он дает четкий и на редкость мрачный ответ:

— Они собираются сократить население земного шара наполовину.

Я практически врастаю в пол, но вовремя спохватываюсь и стараюсь согнать с лица какой-либо серьезный интерес:

— Вот это да! Наполовину? Это что же, три миллиарда людей хотят порешить, что ли? У них, однако, крутые замашки.

В голове у меня не вмещается возможность геноцида такого масштаба. По сравнению с ними Сталин и Гитлер — просто детский сад. Преступный, бандитский, но все равно только детский сад.

Ари равнодушно пожимает плечами. Хочу возмутиться таким бездушием, но потом понимаю: он и сам вот-вот в любой день умрет. Он думает о своей смерти. Она оттеснила мировые проблемы на второй план. Ему трудно от нее отрешиться.

Я замолкаю и продолжаю думать, что же я еще видела на той карте. Внезапно меня как молнией поразило: я ее, эту карту, уже видела. В кино? Во сне? Или… во время приступов моей безумной мигрени, раскалывавших мне пополам череп? Тогда тьма бессвязных образов, картинок, звуков, слов захлестывала мой мозг. И тогда ничто не имело никакого смысла, никак не складывалось и мучило меня своей болезненной навязчивой абсурдностью. Теперь я понимаю: здесь и сейчас я наяву вижу, говорю и делаю то, что тогда казалось бредом.

Тогда, в бреду, я уже пережила нынешнюю реальность.

Думай, Макс. Думай.

Похоже, я полностью ушла в себя. Так что, когда мы поворачиваем за угол, я с размаху в кого-то врезаюсь. Этих «кого-то» двое.

Джеб и Ангел.

49

— Макс! Девочка моя хорошая! — радуется Джеб. — Как я рад, что тебе разрешают размять ноги.

— Чтобы, не дай Бог, не захромать, поднимаясь на эшафот. Конечно, смерть надо встречать в наилучшей форме.

Он смущенно моргает и откашливается.

— Привет, Макс, — говорит Ангел.

Я едва удостаиваю ее взгляда. Она за обе щеки уплетает пирожок с предательством. Иуда!

— Тебе точно надо попробовать здешних пирожков с яблоками. Они здесь первоклассные.

— Спасибо, я учту. Предательница!

— Макс. Пора понять, я приняла единственно правильное решение, — заводит она свою ренегатскую песню. — Ты перестала действовать разумно, предпринимала бессмысленные, бесполезные шаги.

— Конечно, бессмысленные и неразумные. Например, тащиться в эту преисподню, чтобы вызволить отсюда твою неблагодарную задницу.

Ее маленькие плечи ссутуливаются, а по лицу пробегает тень печали.

«Макс, будь сильной, — говорю я себе. — Ты знаешь, что тебе делать».

— У меня множество необыкновенных способностей. Ни ты, ни Клык со мной не сравнятся. Я достойна стать лидером. Я достойна быть спасенной.

— Вот и продолжай так думать, — холодно отвечаю ей. — А на мою поддержку не надейся.

— Мне твоя поддержка не требуется. Оставь ее при себе, — в голосе у нее зазвенели стальные ноты. Им она от меня научилась. Чему еще она от меня научилась? — Поддерживаешь ты или нет, это реальность. Причем неизбежная. У нас с тобой разные судьбы: тебе — на заслуженный отдых, а мне — жить и становиться лидером.

И она сердито откусила большой кусок пирога.

— Пускай ты права. Но я вернусь и буду преследовать тебя до последнего дня твоей ничтожной предательской жизни. Так и запомни.

С широко раскрытыми глазами она отступает Джебу за спину.

— Хватит, хватит вам обеим препираться, — останавливает он нас так, как разнимал наши детские споры когда-то давно, в нашей другой, прошедшей, счастливой жизни.

Я обхожу их подальше стороной, стараясь не дотронуться даже до края их одежды. Как будто прикосновение их ядовито. Не оборачиваясь, иду вперед по коридору. Сердце бешено прыгает в груди, а щеки пылают огнем.

Ари догнал меня через минуту. Он какое-то время молча идет рядом, а потом вроде бы даже пытается меня утешить:

— Знаешь, они тут целую армию строят.

«Еще бы, — думаю. — Чтобы столько людей угробить им даже одной армии будет мало». А вслух говорю:

— Откуда ты знаешь?

— Я видел. Здоровый ангар построили специально для флайбоев. Висят там и заряжаются. Их там тысячи. И новых каждый день делают. А в лабораториях ирейзеровые шкуры изготовляют.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

Он нахмурился и замялся:

— Если честно, не знаю. Сколько я тебя знаю, ты никогда не сдаешься, ты всегда сражаешься. Я знаю, тебе отсюда не выбраться… Но мне все равно хочется, чтобы ты знала своего противника.

— Ты меня подставишь? Ты заодно с ними мне ловушку готовишь?

Ты, дорогой читатель, наверно, думаешь, что мой прямой вопрос звучит крайне нелепо. Какая еще может быть ловушка, если сидишь в тюряге в камере смертников? Ты, конечно, прав. Но мой опыт подсказывает мне, что в Школе и от белохалатников можно ждать чего угодно.

Ари отчаянно трясет головой:

— Нет… Просто… Мое время истекло, и моя жизнь кончена. Я уже никогда отсюда не выйду. Наверно, я надеюсь… мне хочется… чтоб хоть у тебя еще был шанс…

Его слова имеют мрачный и печальный смысл.

— Не сомневайся, я выберусь отсюда. Я тебе обещаю.

И, может быть, — хоть шансов совсем мало — но, может быть, мне все-таки удастся его вытащить отсюда вместе со стаей.

50

Общее заглавие — «Пытка мутантов-подростков».

Повествование в нескольких частях.

Помнишь, дорогой читатель, ты уже прочитал раньше часть первую про пытку яблочными пирожками.

Теперь начинается часть вторая. И начинается она нынешним вечером. Белохалатник вносит в нашу палату-камеру картонную коробку.

Осторожно ее открываем, ожидая, что коробка в любой момент взорвется у нас в руках. Но она не взрывается.

Внутри плоский, завернутый в бумагу предмет. Не книга. Это электронная рамка для фотографий. Конечно же, Газзи первым нажал на красную кнопку включения.

Рамка ожила. На экран выплыла та самая картинка, которую мы с Клыком нашли в Вашингтоне в заброшенном доме с наркоманами и копию которой Клык потом еще раз обнаружил в кабинете доктора Мартинез. Вспомнив о ней, я тяжело вздыхаю. Настоящая он была, или на самом деле ни ее, ни Эллы никогда не существовало? Как они там? Живы? Здоровы? С кем она, на чьей стороне?

На картинке Газзи-младенец. И хохолок его, и глаза. Усталая, уже не очень молодая женщина держит его на руках. Но сам он пухленький и веселый.

Потом картинка начинает двигаться. Объяснить это трудно. Не как в кино. Просто она сначала увеличивается, а потом поворачивается вокруг своей оси, как будто мы обходим вокруг этой женщины с ребенком. И Газзи все время виден крупным планом. Совершив полный оборот, изображение снова уменьшается. Зато теперь видно всю комнату. Ужасную. Окна мутные, грязные. Стены в трещинах. Кажется, это тот самый притон в Вашингтоне. Только до того, как его заселили бездомные наркоманы.

Вместо людей теперь в фокусе камеры деревянный стол. На столе маленький бумажный четырехугольник, меньше конверта. На него наезжает камера. Он становится резче и крупнее. Теперь можно понять, что это такое.

Это чек. На чье имя выписан — непонятно — строчка замазана. Зато ясно видна сумма — $10,000. И от кого. От ИТАКСа.

Газзи закашлялся, и я вижу, как он старается держаться и не расплакаться.

Его мать продала его в Школу белохалатникам за десять тысяч долларов.

51

Не знаю, почему нам послали только Газзину историю в картинках. Почему не показывают никого другого. Видно, белохалатникам нравится играть с нами то в кошки-мышки, то в угадайку.

Мы теперь все время проверяем, не выступит ли у кого из нас на шее «срок годности». Но пока ни у кого ничего. Все чисто. Повторяю, пока. Но, с другой стороны, если смотреть в лицо смерти так часто, как смотрим мы, смерть превращается просто в надоедливую занудную старуху.

В нашей камере нет ни одного окна. Поэтому у нас нет и никакой точки отсчета времени. Скука теперь — наш главный враг. И мы сражаемся с ней, строя планы побега. Реальные и не очень. Стараюсь держать ребят в узде, а то они все время норовят занестись в облака. Как настоящий лидер, заставляю стаю перебрать все возможные сценарии развития событий, развиваю стратегию и тактику действий.

— Теперь смотрите. Они приходят за нами… — начинаю я уже в сотый раз.

— …Но дорогу им преграждает стадо слонов, — Игги предсказывает следующий поворот.

— А потом в камеру влетает миллион воздушных шаров и им нас не найти. — Это новый ход, предложенный Газманом.

— И тут на них сыпятся котлеты и забивают им рты так, что они дышать не могут. — Надж явно проголодалась, если у нее на уме котлетная стратегия.

— Вот-вот, — развивает ситуацию Игги. — Я вскакиваю на слона. Воздушные шары надуты Газзиным газом, так что, когда они один за другим лопаются, белохалатники задыхаются насмерть. А оставшиеся в живых от девятой котлеты начинают блевать и тонут в собственной рвоте. По-моему, отличный план!

Надж, Игги и Газ хохочут, и даже Клык улыбается, переводя глаза с них на мою кислую физиономию.

— Сколько можно вам говорить, нам надо приготовиться.

— Приготовиться помирать? — Игги мгновенно перестает смеяться и печально на меня смотрит.

— Кто здесь собирается помирать? Я лично не собираюсь. Ни сейчас, ни в скором будущем.

— А как насчет «истечения срока годности»? — Газзи тоже посерьезнел. — В любой момент проступит на шее — и все твои планы в тартарары полетят. Или что ты, например, скажешь про Ангела, про эту чертову предательницу?

По его последнему пункту я много чего могу ему сказать. Но для этого пока не время.

Открываю рот полить их всяческой ложью во спасение и поддержание духа, но тут дверь неожиданно открывается.

Мы напряглись при виде надвигающегося на нас белохалатника с блокнотом в руках. Он проверяет свои записи и поправляет на носу очки:

— Слушайте меня. Мне нужны слепой и тот, у которого способности к мимикрии.

И он выжидательно смотрит на нас.

— Ты что, белены, парень, объелся! — откровенно хамлю я ему.

— Я? Нет, — опешил он от моего нахальства. Но опомнившись, застучал карандашом по блокноту. — Нам нужно провести последние тесты.

Скрестив на груди руки, мы с Клыком инстинктивно делаем шаг вперед и заслоняем собой стаю.

— Я вовсе не уверена в необходимости ваших тестов.

Белохалатник по-новой удивляется нашей несговорчивости. Он, видно, не прочитал как следует нашу «историю болезни».

— Перестаньте, пошли со мной. — Он изо всех сил старается придать своему голосу грозные интонации. Но, в лучшем случае, ему удается жалобное нытье.

— Ты, дружок, шутишь? У тебя под халатом, часом, пулемет не припрятан? Без пулемета тебе их отсюда не вытащить. Так что считай, не повезло тебе моих ребят от нас уволочь.

Он грозно сводит брови:

— Слушайте, давайте подобру-поздорову миром разберемся. Эти двое сейчас со мной пойдут и никакого шума. Идет?

— Дай подумать… А что, если… НЕТ! НЕ ИДЕТ!

— А какой шум ты имеешь в виду? — вклинивается в разговор старших плохо воспитанный Газ. — Я на любой шум готов, а то скучно очень стало.

Белохалатник, видно, и сам понимает, что проигрывает, но все еще старается напустить на себя важность и строгость:

— Мы пытаемся найти альтернативные способы вашего… «выхода на заслуженный отдых». Вы можете еще быть нам полезны. Только по-настоящему полезные существа переживут план «Одна Вторая». Я бы даже уточнил, что реально это «Один из Тысячи» план. Новому человечеству нужны будут только люди с истинно полезными навыками и способностями. С ними мы осуществим нашу ре-эволюцию. Вы должны хотеть помочь нам выяснить, может ли быть от вас живых какая-нибудь польза, или нет.

— В любом случае, от мертвых нас никакой пользы не будет, — задумчиво вступает в нашу содержательную беседу Надж.

— Не будет, — соглашаюсь с ней я. — Разве только подпорками для дверей пригодимся.

Белохалатник терпеливо переминается с ноги на ногу.

— Или теми хреновинами на парковках, которые показывают, где машине остановиться. Типа барьеров, что ли. Запамятовал, как они называются, — напрягает память Игги. Он закрывает глаза и застывает в странной позе, демонстрируя парковочный барьер.

— Согласна. Тоже вариант, — потешаюсь я над отшатнувшимся в ужасе белохалатником.

Он, видимо, так обалдел от нашего напора, что бессознательно выложил нам истинные планы нашего предназначения:

— Китай интересуется возможностями использования вас в качестве оружия массового поражения.

Очень интересно.

— Скажите Китаю, чтобы шел в ж… А теперь вали отсюда, пока мы тебя самого не превратили в подпорку для двери.

— Указанные экземпляры должны пройти на анализы, — еще раз принимается он за свое.

— Вернись на землю и подумай, с кем ты разговариваешь. Сказано тебе, проваливай.

Он разворачивается и, сердито топая, направляется к двери. Газзи вопросительно смотрит на меня, точно молчаливо спрашивает: оттолкнуть его? Рвануть отсюда, пока дверь открыта?

Я так же молча качаю головой. Нет, пока не время.

— Вы за это еще расплатитесь! — угрожающе шипит белохалатник, размахивая карточкой электронного ключа.

— Если бы все, такие как ты, давали нам по десять центов вместе с каждой угрозой, у нас бы давно миллион лежал в банке.

52

Если ты, дорогой читатель, можешь себе представить, что ты вонючий психованный генетик с неограниченным финансированием, то ты понимаешь, что у тебя есть и желание, и возможности пустить газ в камеру, где сидят мутанты-смертники.

И что вышеназванные птице-человеки вырубятся, даже не поняв, что происходит. И очнутся в металлической клетке посреди чистого поля.

Ночью.

Боже сохрани, я совсем не хочу сказать ничего плохого про моих читателей. Уверена, никому из них и в голову такое изуверство не придет. Зато многие светлые головы уже, поди, подпрыгнули на месте, догадавшись, что ровно это с нами и произошло. Правильно. Произошло. Так что отбросим сослагательное наклонение и всевозможные «если» и «коли».

— О-о-о! — стонет Газзи и начинает шевелиться.

Я с усилием заставляю себя сесть. Нигде ни огонька. Даже луна и звезды скрыты низкими тяжелыми облаками.

— Ты проснулась, — говорит голос со страшно знакомым акцентом.

— Ага… — растираю себе виски, и до меня медленно доходит, где мы, и кого я вижу стоящим перед нашей клеткой. — А ты как был задницей, так задницей и остался.

— Настал время вас элиминируй. Ты понимайт, время капут, — жизнерадостно говорит тер Борчт. — Вы не кооперируйт с проведений тесты. Вы ест нам бесполезные.

Помогаю Надж сесть и, пока она прокашливается, прочищая горло, растираю ей спину.

— Как же это с нами случилось? — недоумевает Клык. Но, невзирая на ситуацию, расправляет плечи и оглядывает клетку.

Она достаточно велика, чтобы вместить нас всех. При условии, что мы не будем делать таких глупостей, как, например, вставать или шевелиться.

— Случилсь так, что сегодня ночь великий ре-эволюция. Когда мы ее осуществлять, в мире осталсь меньше миллиард людь. Все стран будут под наш контрол. Не будет болезн. Не будет слабост. Новый, сильный населений спасет этот планет и пойдет вперед в двадцат второй век.

— Поди проверь толковый словарь. Как там «манию величия» толкуют? Не твоя ли фотография в конце статьи среди примеров и иллюстраций? Давно ты ее послал составителям?

— Ничто, что ты говорит, мене не беспокойт. Вас сейчас элиминируем. Вы провалил все тест. Вы ест бесполезный.

— Зато очень симпатичные, — пытаюсь разогреть мозги и быстро сообразить, что теперь делать. Сколько это позволяет мне тесная клетка, сканирую небо и поле. Но ничего обнадеживающего не вижу. Давай, давай, Макс. Соображай скорей.

— Макс, — шепчет Надж. Она пододвинулась ко мне поближе и взяла меня за руку. Обнадеживающе сжимаю ее пальцы, но про себя думаю, может, и вправду настало время нам умирать. Все мы пятеро спина к спине сидим сгорбившись в клетке и смотрим на мир сквозь решетки.

Какая-то черная масса катится по полю и, неуклонно надвигаясь на нас, растет на глазах. В следующую минуту я понимаю, что это толпа людей. Интересно, они зрелищем нашей казни прельстились? Теперь в этой черной массе можно различить разрозненные фигуры в белых халатах. И вот, наконец, мои по-птичьи зоркие глаза выхватывают из толпы фигуры Джеба и Анны Валкер.

— Макс, можно отсюда сбежать или нет? — шепчет Газман. Тот же вопрос лихорадочно бьется в моем мозгу.

Джеб и Анна уже стоят вплотную к нашей клетке.

— Дети, — говорит Джеб. — Все еще может быть по-другому. Такой конец никому не нужен.

— Прекрасно, тогда давай по-другому. Выпусти нас отсюда, и дело с концом.

В ответ он только поджимает губы и чуть заметно качает головой. От нервного напряжения нас трясет так, что клетка чуть ли не подпрыгивает на месте.

Теперь настала очередь Анны:

— Знаете, дети, что во всем этом самое печальное?

— Твой деловой брючный костюм в мелкую полоску? Или удобные туфли без каблука? — иронизирую я, до последнего не теряя присутствия духа.

— То, что мы предоставили вам все возможности, — перебивает меня Анна.

— Нет, видишь ли, «предоставить нам все возможности» означает открыть клетку и выпустить нас отсюда. А если оставить нас сидеть здесь за решеткой, честно будет сказать только, что у нас были «некоторые возможности». Надеюсь, ты видишь разницу?

— Достаточный, — рявкнул у нас над ухом тер Борчт. — С ними бесполезный разговаривать. Осталось дожидайсь исполнители экстерминирования. Прощайтесь.

— Прощай, — пропел где-то рядом ангельский девичий голосок.

И блестящий металлический шест, сверкнув, просвистел в воздухе и обрушился на голову тер Борчта.

53

Мягко говоря, последующие события развивались с нарастающей скоростью и с неоспоримым эффектом.

— Ангел! — кричит Надж.

— Ангел! — вторит ей Газзи.

Мы с Клыком бросаемся на прутья решетки, сотрясая и раскачивая их в надежде, что они поддадутся.

Ангел стремительно носится в воздухе, и крылья ее трепещут, как мое сердце. Живым снарядом она кидается в толпу белохалатников, в мгновение ока разметав их по полю. Они мечутся в панике, призывая на помощь флайбоев.

— Мне их не сломать! — Клык в отчаянии с размаху ударяет кулаком о решетку.

— Зато я могу! — мрачный, низкий голос заставляет нас всех разом обернуться. У нас на глазах Ари оволчивается в доброго старого ирейзера. Я и забыла, как быстро он превращается в волка, как страшен его волчий оскал и какими смертоносными выглядят его острые желтые клыки.

— Назад! — кричу я стае, оттесняя ребят от него и заслоняя их своим телом. Ари всей тушей навалился на решетку, а его когтистые лапы вцепились в стальные прутья. Рывок, еще один. Но клетка выдерживает напор.

Вдруг он прижимается мордой к решетке, и совсем рядом с моим лицом щелкают его челюсти. У меня перехватывает дыхание, когда его клыки со страшным скрежетом захрустели металлом.

Ангел, как истинный Ангел Мщения, носится кругами вокруг клетки, размахивая, как карающим мечом, своей сверкающей штангой. Никто не может пробиться к нам сквозь ее заслон.

— Она сейчас даст ему нас сожрать! — кричит Надж. Она прижалась к стене и сжала кулаки. — Но я не буду ему легкой добычей!

Все. Пора расколоться. Настало время сказать правду:

— Ангел не предатель. Мы с ней условились, что она переметнется на их сторону, чтобы оттуда, изнутри, ей было легче предпринять что-нибудь в случае экстренных катаклизмов. Ангел — наш резидент в тылу врага.

Время остановило свой бег, когда на меня уставились четверо совершенно ошарашенных мутантов.

— Этот план мы придумали давно, но берегли его на самый черный день, какой только можно придумать. Как видите, этот черный день настал. Так что, поверьте мне, никакой она не предатель. И никогда им не была.

Бабах! — время опять устремилось вперед, когда Ари неимоверным усилием удалось разгрызть один из прутьев решетки. Жутко смотреть, как острые клочья металла рвут ему губы и щеки и как кровь, смешанная со зловонной слюной ирейзера, брызжет на пол клетки.

Трах! — еще один белохалатник, поверженный наземь карающей рукой нашего Ангела, падает как подкошенный рядом с тер Борчтом. И оба катаются по земле и вопят от ужаса и боли.

Джж! — скрежещут и, наконец, гнутся стальные прутья под напором мощных лапищ Ари. Его лицо — кошмарный кровавый сгусток, содрогающийся от нечеловеческих усилий.

— Я возьму его на себя, — шепчет мне Клык. — А ты хватай ребят — и в воздух.

Легко коснувшись руки каждого, даю им знать — готовьсь. Они все понимают без слов и напряженно ждут первого же движения Клыка.

С последним окончательным скрежетом решетка поддается и прутья ее расходятся.

— Вперед! — посреди хаоса, воплей и криков вокруг голос Клыка звучит со смертельным спокойствием.

Мы напрягаемся, готовые рвануться на свободу, как только Клык отбросит Ари в сторону. Но вместо того, чтобы наброситься на нас с оскаленной пастью, Ари быстро отступает в сторону.

— Скорей! — кричит он. — Бегите, летите! Я вас здесь пока прикрою.

— Он с нами, он наш! — кричит сверху Ангел. — Он со мной. Он вас освободил. Ари! Выпускай секретное оружие!

Ари шарит в кармане, оттуда выпрыгивает маленький черный комок и с оглушительным лаем кидается рвать и кусать вражеские ноги.

Не может быть! Откуда?

— Враг не пройдет! Победа будет за нами! — кричит Тотал. — Вперед, вперед!

54

Клык подхватил Тотала, рванул в проем между прутьев и в два счета взвился в воздух. Невероятно, но Ари остался в стороне и его не тронул.

Пропихиваю Надж вон из клетки. Два шага короткого разбега — и она тоже в воздухе. Потеряв на секунду равновесие, взмахивает крыльями, быстро выравнивается и уверенно взлетает следом за Клыком.

Ари по-прежнему стоит без намека на какую-либо агрессию.

Не спуская с него глаз, толкаю на волю Игги, успев шепнуть ему в ухо:

— Четыре шага и круто вверх. Понял? Угол по стрелке на десять часов.

Он кивает и действует строго по инструкции.

— Давай, Газ, ты последний, — и я практически выкидываю его из клетки. Сломанный стальной прут оставляет у него на руке яркую красную полосу. Газман, кажется, даже не почувствовал боли. Не беда, до свадьбы заживет.

Ари только смотрит на взлетающего мальчишку. Наверно, думает, что они с Газом почти ровесники…

Ангел меж тем, направо и налево размахивая штангой, удерживает белохалатников на почтительном расстоянии. Спасибо ей — расчищает мне путь. Я осталась последней.

У меня с Ари сложная и давняя история. Мы много раз пытались убить друг друга. И однажды я даже его грохнула. Но сейчас об этом времени размышлять нет. Пулей выскакиваю из-за решетки и, едва ощутив под ногами землю, распахиваю крылья и на одном дыхании взмываю в небо.

Небо — это настоящее счастье! Это возможность оставить позади земной мир, с его вечной угрозой смерти и боли.

— Как здорово, что мы снова вместе, — голос у Тотала задушенный и хриплый, что не мешает ему тарахтеть без остановки. — А я думал, вас кокнули. Все думал, как же я без вас жить буду.

— Мы тоже рады тебя снова видеть и слышать. И даже тащить. — Слышу себя и сама удивляюсь: я ведь и вправду ему рада. Вот чудеса!

Внизу Ангел бросила свой металлический прут и, как ракета, несется ввысь. Ее прекрасное маленькое личико сияет неземным покоем. Любимая моя белокурая шпионка и заговорщица. Шлю ей воздушный поцелуй, и она счастливо смеется мне в ответ.

А на земле под нами к месту нашей казни прибыли палачи. Расстрелять нас в клетке уже невозможно. Но еще пока можно шлепнуть в воздухе. Поднимают автоматы и пускают по нам длинную прицельную очередь. С высоты мне хорошо видно, как Джеб, в надежде помешать и сбить с прицела, пихнул одного из них под руку. Но убийца только саданул его наотмашь прикладом и снова открыл огонь.

Поздно. Нас уже не достать. На нас теперь уже только дальнобойка нужна. А у них такой поворот не предусмотрен.

— Мазилы! Пентюхи! — лениво буркаю я, глядя вниз. Вдыхаю полные легкие сладкого ночного воздуха, пересчитываю свою стаю и застываю, подхваченная потоком ветра. Пора сориентироваться в пространстве. Подумать, где мы, где север, где юг, куда взять направление.

И тут я вижу, что Ари по-прежнему обреченно стоит рядом с нашей пустой клеткой, а к нему бегут люди с автоматами.

— Ари! — неожиданно для себя самой кричу я. — Беги! Срочно взлетай! Давай к нам!

— Что-о-о?! — взрывается Клык. — Спятила? Ты чем думаешь?

Ари, скорее всего, меня не слышит. Но он видит, как я размахиваю руками и понимает: я его зову. Тяжело разбежавшись, он неуклюже взлетает, переваливаясь из стороны в сторону. Семилетний шкет с телом здоровенного громилы. Пуля скользнула по его громоздкому крылу, но он продолжает набирать высоту, медленно, но верно.

Клык побелел от ярости:

— Макс, ты преступаешь свои полномочия. — Он рывком перебросил Тотала Газзи. Газ взвизгнул от неожиданности, но собаку поймал. — Этот урод полетит с нами только через мой труп.

— Он спас нам всем жизнь. Они теперь его за это убьют.

— Вот и отлично! Туда ему и дорога, — рычит Клык со зверской рожей. — Он сам тысячу раз пытался нас убить.

Я никогда Клыка еще таким не видела.

— Макс, как ты не понимаешь, Ари негодяй, — вторит Клыку Надж. — Вспомни, сколько раз он хотел тебя убить, вспомни, как он за нами гонялся. Он нам не нужен. Я не хочу его в стае.

— И я не хочу, — соглашается с ними Газман. — Он один из них.

— По-моему, он изменился, — говорю я и вижу, что еще немного, и Ари поравняется с нами.

— Он помог вам сбежать, — вступается за него Ангел. — А мне Тотала нашел.

Клык бросает на меня взгляд, исполненный отвращения и гнева и, прежде чем Ари успевает подлететь к стае, срывается вперед.

Хоть и нехотя, за ним устремляются Надж и Газзи. Игги слышит хлопанье их крыльев и припускает следом.

Оставив только меня, Ангела и Ари.

55

— Спасибо, Макс. — Ари подлетел совсем близко. — Ты об этом не пожалеешь. Я тебя охранять буду.

В ответ я лишь нахмурилась, стараясь не смотреть на его изувеченное кровавое лицо.

— Мы все будем друг друга охранять, — коротко бросаю я ему и круто заворачиваю вправо. Там Газзи и остальные кружат над просторной стоянкой возле Школы, откуда вход ведет во вместительный подземный гараж.

— А где Игги?

Газман показывает пальцем вниз, и я вижу, как Игги склонился над открытым капотом машины.

— Боже, что он там забыл! Какого хрена? — недоумеваю я.

Игги захлопывает капот и толкает тачку по скату вниз в гараж.

«Что он сейчас там выкинет? Там же опасно!» — я чувствую, что меня захлестывает паника.

Машина медленно и плавно закатывается под землю и исчезает.

Игги мгновенно взмывает вверх. Он сияет довольной счастливой улыбкой и, поравнявшись со мной, лихо подмигивает:

— Теперь держись! И-раз, и-два, и-тр…

Тарарах! Сильнейший взрыв сносит верх подземного гаража.

— Вверх! Быстро! — решительно командует Игги.

В ночное небо поднимается красный столб пламени, взлетают глыбы развороченного асфальта, осколки стекла и бетона.

Поднимаемся выше — необходимо срочно уйти из зоны досягаемости. Так, на всякий случай.

Оглушительно орет сирена. Как бешеные крутятся мигалки огней тревоги.

— Вот это жизнь! — Газ победоносно вскидывает сжатую в кулак руку. — Так бы всегда.

— Вот-вот, — ворчу я, — так бы всегда заявлять о своем присутствии, скромно и ненавязчиво.

— Ништяк! Ты, Игги, гений пиротехники! — от восхищения Тотал не может закрыть рта.

Под нами адское пламя, Клык испепеляет меня глазами, а я леденею от его адресованной мне злобы.

Ари держится в стороне.

На меня опять навалились вопросы. Новые, но не менее трудные. Мне нужно подумать. Почему я позвала за собой Ари? По-моему, это было правильное решение, но все на меня взъелись. Почему им не видно того, что я в нем теперь вижу? С другой стороны, с чего я взяла, что он вдруг не возьмет да снова сердцем не обырейзерится? Не телом, не мордой, а именно сердцем. Могу я ему доверять? Не знаю. У меня с доверием всегда было плоховато.

А с третьей стороны (сколько их, сторон-то?), Ари вообще скоро умрет.

Разворачиваюсь навстречу стае. Их тела, их прекрасные крылья четко очерчены на фоне красного огненного шара под нами.

Тарарах! Новый взрыв, еще сильнее первого, камня на камне не оставил от следующего гаражного отсека. Вопросительно перевожу взгляд на Игги. Он как будто чувствует, что я на него смотрю, и пожимает плечами:

— Все очень просто. Гараж большой, на много машин. У больших машин большой бензобак. Большой бензобак — большой взрыв.

Понятно…

— Ребята, все, насмотрелись, кончайте. Теперь вперед, на север, — махнула я стае.

Не знаю, почему на север, не знаю, зачем. На север меня тянет инстинкт, как магнит стрелку компаса.

Надо уметь прислушиваться к своим инстинктам. Бывает, что инстинкт и чутье — твой главный ресурс.

Я чуть не застонала вслух. Батюшки-светы! Смотрите, кто у нас опять появился. Привет, Голос. Где пропадал?

Привет, Максимум. Рад видеть тебя целой и невредимой.

«Твоей в этом заслуги нет», — думаю я и устремляюсь на север.

Мне не хватало наших с тобой бесед.

Что касается меня, я бы о себе такого не сказала… Может разве только чуть-чуть.

Я вернулся.

Слышу.

И знаешь, дорогой читатель, что еще вернулось вместе с Голосом? Ни за что не догадаешься.

Махнув рукой позвать за собой свою стаю, я увидела у себя на предплечье… мои шрамы.

Рваный уродливый рубец от раковины, которой я отчаянно сама выковыривала чип. И тонкую бледную полоску — память о том, как меня от него избавила доктор Мартинез.

Часть третья Разрыв — дело тяжелое

56

И что это все подтверждает? Бредовая реальность все-таки, действительно, была реальностью. А не бредом, как пытались втюхать мне поганые белохалатники. Они, конечно, здорово надо мной поизмывались, но зато я в выигрыше — рука отлично работает.

Первым делом возвращаемся в каньон, где еще до того, как флайбои поймали нас в пустыне, мы с Клыком припрятали наши пожитки. Подхватив нехитрое имущество, летим на север и северо-восток. Холодный ночной воздух обжигает лицо.

Трудно сказать, откуда я знаю, где север, где юг. У меня внутри как будто компас встроен. Вернее, не встроен. Встроен мне был чип. А это у нас от природы, как у птиц. Еще в Школе, когда мы были маленькими, белохалатники миллион экспериментов над нами проводили — пытались наши магнитные сенсоры обнаружить. Ничего у них не получилось.

Чем дальше мы летим на север, тем выше горы, тем больше на земле снега. Что у нас сейчас, все еще декабрь? Январь? Интересно, прошло уже Рождество? Вот прилетим в следующий раз в цивилизацию, надо будет в газете дату проверить.

Клык все еще источает яд, пышет злобой и на меня не смотрит. Летит один, впереди, в полном молчании. Надж, Газзи и Игги тоже избегают и меня, и Ари, и даже Ангела.

Длинные перелеты — самое время все хорошенько обдумать да обмозговать. Если в самолете долго лететь, тоже, наверно, хорошо думается. Я давно уже перешла на автопилот — легкие мерно качают воздух, и крылья сами мощно несут меня через ночь. Время от времени отдыхаем, попав в попутный воздушный поток. Он сам тебя понесет, надо только чуть изменить наклон крыльев и сдаться на милость природе.

Я рождена для полета. Знаю, знаю. И до меня куча людей так думали иговорили.

Но я-то буквально рождена, чтобы летать, создана летать, специально сконструирована с целью перемещаться в воздухе посредством крыльев. Легко и плавно, как птица.

И без ложной скромности скажу тебе, дорогой читатель, так я и летаю, легко и плавно.

— Макс! — Надж притормозила и поравнялась со мной. Но в глаза по-прежнему не смотрит. И от Ари держится как можно дальше.

— Да?

— Я есть хочу. Мы уже все запасы съели, в рюкзаках больше ни крошки нет. И все остальные тоже, по-моему, голодные. И Тотал нудит. Ты же знаешь, какой он.

— М-м-м.

— У тебя есть какой-нибудь план… привал где-нибудь сделать… еды раздобыть…

— План есть всегда, — я смотрю на нее и…

И тут как раз, откуда ни возьмись, у меня, действительно, появляется план.

57

В общем-то не слишком давно, хотя чувство такое, что с тех пор прошло уже несколько жизней, Клык, Надж и я наткнулись в Колорадо на коттедж горнолыжников. Тогда, несколько месяцев назад, он пустовал и, казалось, был совсем заброшен. Но теперь снегу полно и лыжный сезон в самом разгаре. Все равно надо проверить, вдруг повезет?

Стая давно меня обогнала, и я прибавила оборотов. Встав во главе, слегка меняю направление. Я отлично помню, как туда добраться. Интересно, понимает Клык, куда я клоню?

Только было я рискнула на него посмотреть, как он перехватывает мой взгляд:

— Ты куда? По Ариной наводке в укромную ловушку, только ему одному известную? — на каждом слове Клыка наросло по здоровой сосульке.

— Помнишь хибару для лыжников, которую мы когда-то нашли и в которой проспали чуть не целые сутки. Может, там никого? Всем отдохнуть надо.

Он как сумасшедший трясет головой:

— Спятила! Если там никого с тех пор не было, мы всю жрачку еще в первый раз подчистили. А коли хозяева туда после нас наведались, они сразу же взлом обнаружили. И сигнализации понаставили. Первое правило безопасности: на место преступления не возвращаться.

Господи, как он меня логикой своей достает. Ведь и к доводам его не подкопаешься. Это-то меня больше всего и бесит.

— Я на эту тему подумала, — спокойно отвечаю Клыку. — Но все устали. И других вариантов нет.

— Есть! Каньон какой-нибудь надо найти, пещеру, ложбину. Там и залечь.

— В печенках у меня уже сидят и пещеры, и ложбины! — Я сорвалась, и не знаю, кто этим срывом удивлен больше, я сама или Клык. — Мне надоели бифштексы из крыс. Мне нужна крыша, кровать и еда. Такая, которую не надо сперва душить руками да зубами шкуру сдирать.

Он молча смотрит на меня, и мне мгновенно становится стыдно. Получается, я опять ему в своей слабости призналась.

Да еще в какой!

Оставив позади и Клыка, и ребят, я резко рванула вперед. Прямиком к горнолыжной хибаре.

58

Представь себе, дорогой читатель, слегка покосившуюся, не слишком обжитую халупу. Таких всюду полно, совсем не обязательно только на горнолыжном курорте. Так что уверена, ты сотни таких дачек видел.

Для тех из нас, у кого никакой халупы нету, идея дачки, пусть даже покосившейся и требующей капитального ремонта, кажется маловероятной и запредельной роскошью.

Как и в прошлый раз, мы приземлились в лесу в стороне от дома и, крадучись, не скрипнув ни одной веткой, подобрались поближе. Отсюда, с опушки, хорошо слышны голоса и урчание мотора. Клык зыркнул на меня:

— Я тебе говорил! С чего ты взяла, что здесь будет пусто?

— Ты все заперла? — доносится голос из машины.

— Заперла-заперла. И камин потушила, — женщина на крыльце трясет связкой ключей.

— Спасибо. У нас какие планы на следующие выходные?

— Как какие, мы же сюда опять собирались.

Женщина захлопывает за собой дверь машины, и, о чем они говорят, нам больше не разобрать. Вжимаемся в стволы деревьев и стараемся не дышать, чтобы нас не выдали облачка морозного пара.

Они уезжают. Что может быть лучше!

Теперь моя очередь трясти на Клыка головой. Оборачиваюсь и брови у меня победоносно ползут вверх.

Переждав минут десять-пятнадцать, мы вламываемся в дом нераскаявшимися малолетними преступниками.

Не думай, дорогой читатель, мы нигде ничего не ломаем, не крушим и не гадим. Мы же не воры и не бандиты. А мне еще, видно, генетики в свое время лишнюю порцию совестливости ненароком вкатили.

— Тепло! — довольно вздыхает и потягивается Ангел.

А Надж, наоборот, торопится и деловито направляется в кухню:

— Пошли посмотрим, что там в холодильнике осталось.

— Благодать, — тянет Ари. Клык злобно на него сощурился и по-вольчи показал мне зубы. Плевать. Пусть смотрит на кого хочет и как хочет. Я вслед за Надж ухожу на кухню. Крыша на сегодня у нас есть. Пора подумать о пропитании.

— Везуха, они не вегетарианцы, — радуется Надж, вытаскивая банки с тушенкой.

— Есть еще какие-то, которые еще хуже вегетарианцев. Я только слово забыл, как они называются, — морщит нос Газзи.

— Виган,[36] — я шарю по ящикам в поисках открывашки.

— Смотрите, у них тут собачья еда, — Газман откуда-то тянет бумажный мешок с сухим кормом.

Тотал уставился на него в ужасе и кричит:

— Спрячь! Немедленно убери! Чтоб глаза мои этого безобразия не видели.

Не скажу, что холодильник у них забит, но масло, джем, сыр. Пара яблок… Все, как полагается.

— Ка-а-айф, — выдыхает Надж.

Ари есть трудно: рот его совершенно изорван железом. И губы, и язык тоже. Я молчу. Мы все делаем свой выбор. И все за него расплачиваемся.

А ты, Макс, когда последний раз думала о том, какой выбор ты сама делаешь? И чье благо твоим выбором движет? Твое? Стаи? Мира?

Голос… Я его к столу не приглашала. Почему ему обязательно надо мне аппетит испортить?

«Знаешь, что… Если бы я о себе пеклась, я бы давно с книжечкой в гамаке на солнышке качалась. В теплых краях».

— Кто-нибудь понял, что тот чувак про Китай говорил? Помните, что Китай хочет нас как оружие купить? — спрашивает Игги, высыпая себе в тарелку полкоробки кукурузных хлопьев. И ничего не просыпает.

— Не знаю. Может, как шпионов. Явно не как ракетоносителей. Но, с другой стороны, кто знает, что этим ослам военным может прийти в голову. Можно к нам, например, бомбу привязать… с программным управлением. А может, про твои и Газовы пиротехнические способности слава до Китая докатилась.

Газ смеется, а я смотрю вокруг и умиротворенно думаю: «Стая моя в тепле, в сытости, и мы все вместе. Что еще надо».

Надо, например, чтобы стая хоть немного примирилась с Ари, чтобы Тотал не ныл, когда не надо. Но ничего, переживу… Бывает и хуже…

— Можно тебя на минуточку… — Клык возвышается надо мной прямой, как жердь. От его подчеркнутой вежливости мурашки бегут по коже.

— Прямо сейчас? А подождать нельзя? — Я доела остатки консервированных равиолей и выскребла вилкой банку.

— Нет, нельзя.

Я немного с ним попрепиралась. Но если Клык на взводе, послать его подальше, даже на время, вряд ли у кого получится. Даже у меня. Вздыхаю, выхожу на крыльцо и принимаю женскую боевую позицию руки в боки.

— Давай, выкладывай, — я очень стараюсь не показать ему, как все это меня достает и расстраивает.

— Выбирай! — рыкнул он, испепеляя меня глазами. — Или я, или он.

59

— Клык! Не стыдно тебе! — Вот уж чего-чего, а ревности я от него не ожидала. — Ревность, Клычок, — это низменное чувство, основанное на неуверенности в себе. К тому же недавно ученые открыли, что это патологическое заболевание и посоветовали лечить его на ранних стадиях. — Я пытаюсь иронизировать в надежде его образумить.

Он раздраженно фыркает, но почему-то не выглядит при этом полным идиотом.

— При чем тут ревность, болванка! Я тебе не бойфренд, а член стаи. И нарциссизм свой лучше спрячь подальше. Я не собираюсь оставаться рядом с тем, кто миллион раз пытался убить и тебя, и меня. Так что выбирай. Хочешь, чтобы он остался, — пожалуйста. Только без меня. Решай, кто тебе больше нужен!

— Я подумаю, выбор не очевиден. Не надейся. — Понимаю, что сорвалась, и, охладев, стараюсь воззвать к его разуму. — Но если всерьез, то имей, пожалуйста, в виду: люди меняются. Почему ты не хочешь взглянуть правде в глаза? Он спас наши жизни. Он помог Ангелу. Он рисковал собой. И к тому же, пока мы были в Школе, он показал мне все, что там происходит. О чем мы сами никогда в жизни не узнали бы.

— Уверен, все это он делал без всякой задней мысли. Уверен, он ни с кем ни в каком заговоре не состоит, ни за кем не следит и никому не докладывает о том, где мы, и что делаем вот в этот самый момент. Уверен, семь лет промывания мозгов и армейской муштры скатились с него как с гуся вода. Стоило только тебе ему подмигнуть.

— Ты гад! Ему всего семь лет. И я никому не подмигивала и не собираюсь. Ни тебе, ни ему. В отличие от тебя, у него и в мыслях этого нет.

Я никогда не видела Клыка таким злым. Губы побелели и плотно сжались в узкую полоску.

— Уверен, ты делаешь самую большую ошибку в жизни. Ари — убийца. Он ядовитая гадина. Он раз и навсегда изувечен так, как тебе даже в страшном сне не приснится. — Клык захлебывается от ярости. Но годы жизни под надзором, в подполье, вечные погони и преследования научили нас не повышать голос. Мы не орем даже сейчас, готовые испепелить друг друга. — Он нас всех под монастырь подведет и глазом не моргнет. И ты совершенно из ума выжила, если думаешь, что ему среди нас есть место.

Я заколебалась. Клык — моя правая рука, мой лучший друг. Надежней опоры у меня нет, не было и не будет. Он сам умрет, а меня спасет. И я, не задумываясь, хоть под поезд за него брошусь.

— Послушай, — медленно говорю я, растирая виски. — Я, действительно, думаю, что он изменился. К тому же он скоро умрет. Как эти сволочи говорят, срок годности ему выйдет. Но я не слепая, чтобы не видеть: его присутствие в стае всех наших заводит.

— Да неужто понимаешь? Ты, как я погляжу, догадлива.

Я снова вспылила:

— Я стараюсь найти компромисс. Дай мне подумать. А пока я глаз с него не спущу. Малейшее подозрение — и я сама собственными руками его порешу. Идет?

Клык вперился в меня в полном негодовании:

— С ума сошла. Он больше ни секунды с нами не останется. От него необходимо немедленно избавляться.

— Ему некуда больше деться. Вспомни, он нас спас и ради нас от всего отказался. Не возвращаться же ему назад на верную смерть. И потом, ему всего семь лет. Каким бы здоровым он ни казался. Он же погибнет.

— Плевать мне на это с высокого дерева. Собаке собачья смерть. «Вспомни»! Что еще ты мне вспомнить предложишь? А вот это ты сама-то помнишь? — Он рванул вверх рубаху, обнажив розовые полоски шрамов, оставленные когтями Ари. Клык тогда от потери крови чуть концы не отдал.

Я содрогаюсь от одного напоминания о том кошмарном дне.

— Я помню, — тихо отвечаю Клыку. — Но я не могу выкинуть его из стаи на верную смерть. Его или мороз убьет, или белохалатники порешат. Подожди, всего-то осталось совсем недолго до его… окончания срока годности.

Язык с трудом поворачивается эти слова произнести. «Выход на покой», «истечение срока годности» — лицемерное прикрытие простого и жестокого слова «смерть». Которое означает, что этот ребенок семи лет от роду не доживет до следующего дня рождения. А за те семь лет, что были ему отпущены, его только и делали что корежили и увечили.

Клык сильно толкает меня в грудь.

— Потише там!

Он нагибается. Лицо его вплотную приближается к моему. Но на этот раз поцелуи — последнее, что у него на уме:

— Ты совершаешь ошибку. Непоправимую ошибку. И ты за нее горько поплатишься. Увидишь…

И с этими словами Клык спрыгнул с крыльца. Он даже не коснулся ногами земли — его могучие темные крылья раскрылись и понесли в ночное небо.

60

Добро пожаловать в Блог Клыка!

Сегодняшнее число: уже слишком поздно. Кто не успел, тот опоздал.

Вы посетитель номер: 28772461.


ВСЕМ И ПОВСЮДУ!

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!

ВНИМАНИЕ, ПРИЗЫВ К ПРОТЕСТУ!

ПРЕСТУПНЫЕ УЧЕНЫЕ СОБИРАЮТСЯ ПРЕКРАТИТЬ ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ, ТАКУЮ, КАКОЙ МЫ ЕЕ ЗНАЕМ


И даже такую, какой не знаем.

Теперь, товарищи, мне известно, как они это называют: ре-эволюция. Или план «Одна вторая». Мы драпанули из Школы (если кому охота ее разбомбить — милости прошу, не стесняйтесь). И ушли в подполье. Ха-ха. Сидя в Школе за решеткой, мы пронюхали, что план их состоит в том, чтобы порешить всех больных и слабых. И оставить только стопроцентно здоровых. Например, если у вас течет из носа, лезьте в щель и сидите там до скончания века. Но не думайте, что одного здоровья вам будет достаточно. Ни фига! Чтобы спастись, надо еще чего-то уметь делать. Так что немедленно учитесь чему-нибудь полезному. Или прячьтесь.

Интересуетесь полезными профессиями? Пожалуйста, привожу ниже списочек.


Полезные профессии:

Водопроводчик

Плотник

Кораблестроитель

Фермер

Пастух

Ученый

Военный

Медицинский работник


Бесполезные профессии:

Политик

Историк искусств

Знаменитый повар, ведущий телевизионной программы

Дизайнер интерьеров

Психолог домашних животных

Знаменитость/рок/поп/хип-хоп звезда

Пиарщик/ Журналист


Прочитали? Подумали? Считайте, самое время пересмотреть карьеру.

Когда я последний раз проверял, на мой блог зашли больше 28 миллионов человек. Значит, все они в курсе событий. Короче, кого мог, я предупредил. Спасайтесь. Спасайте своих сестер и братьев. Не дайте белохалатникам лишить вас жизни.

И если вы где заметите летающих детей и подростков, держите язык за зубами.

Клык, где-то в Америке (ищи-свищи ветра в поле).

61

После нашей стычки с Клыком меня колотит. Не то чтобы мы никогда не ссорились и не препирались. Наоборот, мы только и делаем, что ругаемся. Но не так. В этот раз у него совсем тормоза отказали. Он улетел, а я осталась стоять на крыльце до тех пор, пока не смогла кое-как нацепить на физиономию фальшивую улыбку. Нечего ребятам нервы портить. Им и так достается.

Наконец я вернулась в дом. Стая, Ари и Тотал устроились кто где: на диванах, на креслах, на полу. Разлеглись с таким осоловелым видом, какой бывает, только когда после долгой голодухи натрескаешься до отвала. Внимательно приглядываюсь к Ари. Сидит полулежа на стуле, облокотился на спинку, вытянул ноги. Рядом с ним — никого. Куртка у него заскорузла от запекшейся крови.

Порывшись в шкафу, бросаю ему хозяйскую фланелевую рубаху. Он удивленно на меня смотрит:

— Спасибо.

— Ребята, за кем первый сторожевой пост?

Не ответив на мой вопрос, Газзи настороженно спрашивает:

— А где Клык?

— Пошел проветриться. Скоро вернется.

Конечно же, вернется. Куда он от нас денется?

— Давай я первым посторожу, — предлагает Ари.

Вздохнув и избегая смотреть Ари в глаза, принимаю командирское решение:

— Спасибо, не надо. Первый пост за мной. А вы — быстро спать!

Пока они спят, я прошлась по всем полкам в холодильнике и в кладовке собрать нам с собой побольше еды. Оставила только все скоропортящиеся и совсем тяжелые банки. Перепаковала рюкзаки и сложила их поближе к выходу. Погасив за собой свет, тихонько выхожу за дверь и взлетаю на заснеженную крышу.

Прислоняюсь к теплой кирпичной трубе.

Вокруг тишина.

Время тянется как резиновое. Наконец он вернулся. Стараюсь сдержать вздох облегчения. Но, в общем-то, я и не беспокоилась совсем. Так, только свежим воздухом подышать вышла. Он подлетел поближе, увидел меня и приземлился рядом, хлопая крыльями, чтобы удержать равновесие.

Ни один из нас не горазд ни на извинения, ни на покаянные объятия. Я только глянула на него и продолжаю сканировать небо и вслушиваться в тишину. И ждать, что он скажет.

— Двадцать восемь миллионов человек зашли на мой блог.

Вот это да!

— Я пишу все, что знаю об этом чертовом плане. Может, если куча людей поднимет протест, они смогут остановить ре-эволюцию.

— Я думала, это наша задача остановить белохалатников.

— И как ты себе это представляешь? У тебя план действий имеется? — он снова набычился. — Тебе, Макс, не надо одной спасать мир, что бы они тебе ни внушали.

Он что, думает, мне не под силу? Думает, я девчонка никчемная? А мне-то казалось, он со мной во всем и всегда заодно будет…

— Скажи еще, что теперь ты со своим блогом мир спасешь. А мне теперь, по-твоему, можно на боковую? — Вся эта тирада вырывается у меня, можно сказать, помимо моей воли. По крайней мере, такого яда я совершенно от себя не ожидала.

Клык только искоса полоснул меня взглядом. Но на лице его прочитать, как всегда, ничего невозможно. Потом пожал плечами и отвернулся.

Короче, меня снова явно заносит. Ненавижу, когда мы с Клыком ругаемся. Но еще больше ненавижу, когда он думает, что одной мне мир не спасти.

Уверена, дорогие читательницы, у многих из вас, девчонок, те же проблемы. Правильно?

— Не хватает еще, чтобы ты мне заявил, что у тебя в голове тоже Голос завелся, — съязвила я и поднялась на ноги.

— Может, и завелся, — спокойно парирует Клык, не глядя в мою сторону.

Я онемела. Что, как тебе, дорогой читатель, хорошо известно, случается крайне редко.

— Пока! Твоя очередь сторожить, — раздраженно бросаю я ему и, спрыгнув с крыши, приземляюсь в мягкий глубокий снег.

В доме все спят, но Ари пока глотки никому во сне не перегрыз. Мне приходит в голову, что Ангел, как классный телепат, обязательно бы просекла, если б он какие-нибудь пакости задумал.

Но я в любом случае в нем уверена.

Проверила, все ли на месте, и устраиваюсь в кресле прямо над растянувшимся на полу и забывшимся тяжелым сном Ари. Так я мигом проснусь, коли он пошевелится.

Какой все же Клык гад! И сколько о себе думает! О себе и о своем блоге. Отлично, пусть себе спасает мир. У меня своя миссия.

Макс, вам обоим предстоит принимать трудные решения. Решения, от которых зависят судьбы мира и ваше будущее. Всеобщее будущее.

Боже, опять ты, Голос, давишь! Хорошенько стукнула кулаком по подушке кресла, взбивая ее помягче, свернулась калачиком и закрыла глаза.

Заснуть мне явно не удастся.

62

Наутро мы с Клыком расстались.

Абсолютная достоверность, дорогой читатель, — главное достоинство моего повествования. Поэтому давай аккуратно зафиксируем: это я его бросила. Через секунду после того, как он от меня ушел.

Он сказал, что у него своя дорога и свое, как он выразился, предназначение. Блог-де связывает его с людьми. И он, понимаешь ли, собирается следовать их наводкам.

Я вылупила на него глаза:

— Ты не с ума ли сошел, мир спасать по и-мейлу?

— Посмотрим еще, что лучше, мой и-мейл или твой Голос. А скажи-ка ты мне на милость, ты хоть знаешь, от чьего лица он вещает?

Клыку, как всегда, в логике не откажешь. Нельзя не признаться, крыть мне его доводы нечем…

Но, по большому счету, что между нами происходит, в голове у меня не укладывается.

А потом нам еще надо сказать все ребятам. Мысленно прокручиваю тысячу первый вариант разговора. То так поверну, то сяк. Как объяснить им наш разрыв? Что они скажут? Как среагируют?

— Я решил пойти своим путем, — коротко заявил Клык стае. Он мельком бросил взгляд на Ари и закончил: — Если кто хочет пойти за мной, я почти всем буду рад.

Отпустить их за ним!? Через мой труп.

— По-моему, пока Клык не вернется, нам всем надо держаться друг за друга, — говорю я с ледяным спокойствием. Потому что того, кто предпочтет мне Клыка, тут же ждет верная смерть от моей недрогнувшей руки.

Стая, собака и Ари медленно переводят глаза с Клыка на меня, с меня обратно на Клыка. И так несколько раз.

— Что за чертовщина! — всполошился, наконец, Тотал.

— Как же вы? Что вы затеяли? Кому это нужно? — Надж в полном смятении. — Не надо этого делать, пожалуйста.

Молча пожимаю плечами. Лицо у меня пылает. Причем тут я? Это все Клык завел, а мне теперь расхлебывать.

— Спятили! Они оба совершенно спятили, — бурчит себе под нос Тотал, нервно семеня на своих коротеньких ножках из угла в угол. Потом подходит к Ангелу и как будто найдя точку опоры, усаживается ей на ноги. Она рассеянно наклоняется и гладит его по голове.

До Газзи, в конце концов, доходит.

— Нам что теперь, выбирать между вами придется? — Взгляд его медленно переползает с Клыка на меня, с меня на Ари.

На что я, понятное дело, мысленно ругнулась.

— Я пойду за Клыком, — Игги первым всадил мне нож в сердце. Хорошо, что он не видит мое лицо.

Лишившись дара речи, стараюсь сохранять хоть видимость спокойствия.

— Я остаюсь с Макс, — понуро говорит Надж и берет меня за руку. Благодарно сжимаю ей пальцы, но вижу, как она при этом настороженно косится на Ари. Она сомневается в нем, не верит ему и не хочет, чтоб он оставался с нами.

Выбор Тотала предсказать нетрудно:

— А я с Ангелом. Куда она, туда и я. — Не больно много он мне в своих размышлениях места отвел.

Газман и Ангел молчат. По всему видать, Ангел читает его мысли и без единого слова, силой воли, старается ему что-то внушить. Он трясет головой и на лице его застывает маска упрямства.

В конце концов, Ангел решительно встряхивает кудряшками, сталкивает Тотала со своих ног, подходит и встает рядом со мной:

— Я пойду с Макс. Хоть на край света.

— Как знаешь, — недовольно ворчит Тотал и снова плюхается на ее ботинки.

— А я — с Клыком, — заявляет Газман, и мне ничего не остается, как остолбенело смотреть, как он отходит от сестры.

— А мне и думать нечего, — Ари пододвигается ко мне еще ближе. На его полуволчьей морде раны почти уже затянулись. У него, видать, как и у нас, все быстро заживает.

Господи, не дай мне пожалеть о моем выборе. Я имею в виду, не дай мне пожалеть еще больше, чем я уже жалею.

— Ладно, — говорит Клык и оттесняет от меня в сторону свою команду.

— Ладно, — вторю я ему и независимо выставляю вперед подбородок. Больше всего на свете я хочу, чтоб он остался. И меньше всего на свете — чтобы догадался, чего я хочу на самом деле.

Это, дорогой читатель, подробный тебе отчет о том, как стая раскололась надвое.

Вот и выходит, что мы расстались. И, может быть, навсегда.

63

Знаешь, дорогой читатель, что есть признак настоящего лидера? Найти в себе силы повернуться к остаткам стаи со спокойным лицом и уверенным видом, даже тогда, когда нервы и отчаяние скрутили кишки тугим узлом.

От меня отказалась половина моей стаи. От меня отвернулся Клык. Как он, моя правая рука, только мог на такое пойти? Разве я ему не нужна?

Гордо расправляю плечи. Это он мне не нужен. Больше не нужен…

— Ну что, жизнь продолжается, — стараюсь подбодрить Надж, Ангела и Ари. И Тотала, конечно, тоже. Вижу, как у девочек дрожат и кривятся губы. Про Ари с Тоталом сказать труднее, но, на мой взгляд, они тоже не в себе.

— Не могу поверить, что они нас бросили… — Надж, как всегда, выпаливает ровно то, что я думаю, но тщательно скрываю. — Нам нельзя друг без друга. Мы же обещали всегда быть вместе. Мы ведь друг без друга ни выжить, ни жить не можем.

Она бы лучше Клыку про это сказала.

— Я надеялась, что ничего подобного не случится. Но, уверяю вас, мы вполне проживем и без них. — Я пытаюсь вложить в свою тираду все остатки своего авторитета. Да и должен же кто-то не скулить, а вести себя по-взрослому, уверенно и разумно. Даже в экстренных ситуациях.

— А что мы теперь будем делать? — спрашивает Ангел. — У нас есть какой-нибудь план?

Одариваю ее исполненным достоинства взглядом:

— Сколько можно вам повторять, план есть всегда.

Давай, Макс, давай, изобретай скорее какой-нибудь план.

Летите в Европу.

Слава тебе, Господи! Наконец-то! Наконец-то Голос перестал играть со мной в шарады и разродился чем-то конструктивным и однозначным. И я твердо повторяю за ним:

— Мы отправляемся в Европу.

Раздаю рюкзаки и только теперь понимаю, что Тотала придется тащить или мне, или Ари. Он слишком тяжелый и для Надж, и, тем более, для Ангела.

Так… Остается надеяться, что Ари не сожрет Тотала с потрохами.

— Европа! Я всю жизнь мечтала побывать в Европе. — У Надж вдохновенно загорелись глаза. — А куда полетим, в Париж? На Вафелевую Башню полезем?

— Эйфелева башня, Эй-фе-ле-ва. Что это ты про Парижи размечталась? Мы направляемся… направляемся…

В Англию. Начните с Англии. И ищите Школы.

— Мы направляемся в Англию, — решительно заканчиваю я и протягиваю руки за Тоталом. Он подпрыгивает и мгновенно оказывается у меня за пазухой. Из куртки торчит только его маленькая черная мордочка. После всех наших недавних злоключений он все еще изрядно паршивый. Но шерсть у него уже начала отрастать. Так что можно надеяться, он скоро приобретет пристойный вид.

— Необходимо разыскать все английские Школы, собрать про них полную информацию и разузнать все, что только возможно, про план ре-эволюции. И времени терять нельзя.

— Я с вами. Я честно, на вашей стороне, — в голосе Ари столько искренности, что не поверить ему нельзя. — Я буду вас защищать, что бы ни случилось, до конца… — Он потупился, и я вдруг вижу в нем испуганного семилетнего ребенка. — По крайней мере, до истечения срока годности.

Я сухо киваю, не позволяя себе ненужных сантиментов.

— Если все согласны, тогда вперед, в Европу! — Разбегаюсь и еще на земле набираю скорость. — Направление на восток.

Полет на большой высоте всегда приводит меня в чувство. Вот и сейчас я немного прихожу в себя. Земля внизу под нами похожа на нестираное зелено-коричневое лоскутное одеяло, с прошивками серебристых рек и грязными серыми пятнами городов. Холодно. Глаза слезятся от ветра. Но в воздухе я успокаиваюсь и, фигурально выражаясь, начинаю чувствовать под ногами почву. «Абсурд какой-то, разве можно в воздухе чувствовать почву под ногами?» — скажешь ты, дорогой читатель. Выходит, можно. К тому же, что, скажи на милость, не абсурдно в моей жизни?

Мне, наконец, приходит в голову, что Англия далеко. И не просто далеко, а за океаном. Значит, лететь туда надо над нескончаемым водным пространством. И посадку в Атлантике сделать негде. Нам прежде доводилось совершать долгие беспосадочные перелеты. Но скажу честно, каждый раз это было смерти подобно. А теперь к тому же с нами Ари, и летун из него, видит Бог, еще тот. Куда ему в трансатлантический перелет с его приставными крыльями.

Летите в Вашингтон. В аэропорту «Вашингтон Даллес» сядете на прямой рейс.

В смысле на самолет?

Именно на самолет. И не в смысле, а в серебристой стальной обшивке.

Интересно, мой Голос хорошо подумал, прежде чем подавать голос? Мы и самолет? Как-то не вяжется. Даже звучит дико. Не про нас.

Плюс, еще надо добавить маленькую неувязочку. А как насчет нашей клаустрофобии?

Обойдется. Не дрейфь.

— Берем направление на Вашингтон, — сообщаю я своей мини-стае. — Там садимся на самолет.

У всех глаза на лоб полезли, а я при этом еще думаю, как нам Ари в самолет провести. С его-то вольверинской рожей.

— Я не ослышалась? Мы на самолете полетим? — переспрашивает Надж дрожащим голосом.

— А свои крылья вам на что? — недовольно бурчит Тотал.

Ему-то что? Чего лезет…

В ответ я только вздыхаю.

64

«Лететь, когда рядом нет Макс, — все равно, что лететь на одном крыле», — мрачно думает Клык. У него перед глазами все время стоит ее лицо. Сердитое, недоумевающее и даже испуганное, хотя она в этом никогда не признается.

Все четырнадцать лет своей жизни он каждый день видел это лицо. Видел его залепленным грязью и запекшейся кровью, все в синяках; злобно оскаленным и от души хохочущим; бодрым и сонным; искренним и правдивым, когда она заливала на полную катушку; озаренным каким-то внутренним светом, когда на него, Клыка, смотрела… И всегда между ними была необъяснимая внутренняя связь.

Но на этот раз она прижала его в угол. Что, она думала, он будет делать? Смирится и примет Ари? Забудет, сколько раз Ари пытался его пришить? И не только его, ее тоже. И всю стаю. Забудет почти стопроцентную вероятность, что Ари, если даже не шпион, то слепой механизм по их отслеживанию, и если не стучит регулярно куда надо, то к нему какой-нибудь чип присобачен? Клык даже не говорит, что этот Ари просто недоделка, наскоро сляпанная и изуродованная вечными усовершенствованиями и вконец изувеченная годами психологических пыток. Настоящая ходячая бомба замедленного действия, которая вот-вот взорвется.

Он, Клык, так ситуацию понимает: если знаешь, что тебе все равно крышка скоро, какая разница, как именно в ящик сыграть? Можно на все законы плевать, кого хочешь грохнуть. Хрен с ним, чего церемониться, коли пара дней — и ты труп бездыханный. Друзья? В баню друзей! Верность? Какая, к черту, верность? Сжигай мосты — и дело с концом!

Вот кого Макс себе в напарники выбрала! Вот кому позволила рядом с младшими находиться!

Клык бы за Макс на край света пошел, где бы этот край света ни был, когда бы ей ни пришло в голову туда отправиться. Если бы ей в горящее жерло вулкана взбрендило сунуться, он бы с ней и туда, не задумываясь, ринулся.

Но с Ари он смириться не может. Только не с ним.

— Клык? — Голос у Газмана подавленный и, как бывает всегда, когда он сильно расстроен, совсем детский. Им всем троим не в кайф от этого разрыва! И, коли им кажется, что каждый из них надвое разодран, это потому, что и вправду, ровно половину от каждого из них оторвали.

Клык поворачивается к Газу и вопросительно поднимает брови.

— Куда мы летим?

— На Западный Берег.

Клык как нарочно выбрал направление, прямо противоположное тому, куда двинулась Макс.

— А что там? — интересуется Игги.

— Ну ты спросил! Не знаешь, что ли: самый большой в мире информационный центр. Место, откуда информация по всей планете распространяется в два счета.

Газман усиленно морщит лоб.

— Что, компьютерное что-то? Башня какая-нибудь или что?

Клык покачал головой:

— Нет, редакция журнала «People».[37]

— Это что, часть нашего плана «сиди и не высовывайся»? — источает сарказм Игги.

— Нет, — Клык чуток меняет угол крыльев, заходя на поворот в двадцать три градуса. — Это часть плана «Труби во все трубы, развивай блог, оповести мир».

— Тогда понятно…

Вот-вот! Надо всегда делать вид, что у тебя есть план. Уж этой науке Макс его хорошо обучила.

65

— Я вас ненавижу, гады! — бесится Игги с перекошенным лицом. — Вы настоящие гады!

Клык скорчил ему рожу, но потом вспомнил и говорит:

— Игги, я скорчил тебе рожу.

— А я пожал плечами, — говорит Газман, откусывая огромный кусок сосиски. — Что ты такое несешь? Совсем сбрендил?

— Опишите мне народ на пляже, — снова заводится Игги. — Мы же в Лос-Анджелесе, городе главного университета для психов. И к тому же на знаменитом пляже «Венеция».[38] А вы, дураки, в карту смотрите.

— А правда, есть такой университет для психов? — Газзи, видимо, загорелся идеей высшего образования.

— Нет, он пошутил, — безжалостно растоптав мечту ребенка об университете, Клык расправил на дощатой скамейке карту и прикидывает возможный маршрут.

До тех пор, пока Игги не пнул хорошенько его в бок.

— Да что ты завелся-то так. Покоя от тебя нет. Видишь, я делом занят.

Но от Игги уже не отделаться. Он возбужденно хватает Клыка за рубаху и нос к носу притягивает его к себе:

— Говорю тебе человеческим языком: опиши. Мне. Людей.

— Точно рехнулся. Здесь людей — миллион. Тебе зачем? У тебя что, встреча здесь с кем-то назначена что ли? Прикажешь искать человека с красной розой в зубах и газетой «Нью-Йорк Таймс»?

— Это пляж «Венеция», здесь дискотеки на роликах. Я чую запах кокосового масла на нежной коже. Я слышу заливистый женский смех. Уверен, тут вокруг толпы пляжных птичек прогуливаются. А ты в карту уткнулся!

Ох! Ребенка бы постеснялся, что ли.

— А что такое «пляжная птичка»? — спрашивает Газман с набитым ртом.

Клык обозревает окрестности.

— Пляжная птичка — важная-вальяжная птичка. Какая разница, главное, чтоб флайбоев не было.

Игги застонал так громко, что народ вокруг заоборачивался. Клык слегка долбанул его ногой, мол, охолонь маленько.

— Плевал я на них. Пусть смотрят, — возмущенно шипит Игги. — «Какая разница» — очень даже простая! Ты их видишь, а я нет. И, видит Бог, на ощупь мне с ними тоже вряд ли удастся познакомиться. Так что сделай мне одолжение.

«Что, интересно, Макс бы сейчас сделала?» — думает Клык. С другой стороны, Игги бы вообще при Макс от таких вопросов воздержался. Тут мы дело имеем с чисто мужской ситуацией.

Вздохнув, Клык поглядел вокруг:

— Ладно, так и быть. Вон там две девчонки. На одной белое бикини. У другой через всю попку написано «Утопия». У обеих длинные волосы, и обе блондинки. Вон там китаянка на роликах и с собакой. Типа борзой. Собака рядом с ней бежит. Ой, чуть прохожего не сбила, я имею в виду, девчонка.

— А что на ней надето?

— Полосатое бикини.

— И наколенники, — уточняет Газ.

Игги присвистнул:

— Кайф! Еще, еще давайте!

«Вот была бы здесь Макс, он бы точно никого со своей сексуальной озабоченностью не доставал, — думает Клык. — Она бы ему такое „еще“ показала, он бы навеки забыл кокосовое масло нюхать».

Но Макс здесь нет. Здесь одни мужики…

— Ммм… Вон там еще одна… Со своим бойфрендом, — продолжает Клык свой красочный репортаж. — Он дает ей мороженое, трубочку. Трубочка течет. Прямо ей на… грудь.

Игги шумно втягивает воздух.

— У нее пятно будет. Непременно, — волнуется за девчонкину футболку Газзи. — Оно же шоколадное.

— Ммм… — мычит Клык, с интересом наблюдая, как девчонка промакивает на груди мороженое бумажной салфеткой.

— А что это за звук? — вдруг забеспокоился Газман.

— Что?

— Ну, звук, послушай… — настаивает Газман. — Вон оттуда. Клык, да послушай же ты…

Клык рассеянно моргает и наклоняется отцепить Газзи, который все сильнее теребит его за рукав:

— Что ты говоришь, звук?

И тут Клык его услышал. Низкий, монотонный гул. Заунывный и зловещий хор металлических голосов.

О черт!

— Воздух! Делаем ноги! — командует он. — Флайбои. Мы обнаружены.

66

Добро пожаловать в Блог Клыка!

Сегодняшнее число: уже слишком поздно. Кто не успел, тот опоздал.

Вы посетитель номер: 972361007.


Голливуд разнесен на части!

Если кто из вас живет в Эл Эй, должен сразу покаяться: это мы разнесли главную вывеску Голливуда. Ту, огромную, на скале. Для миллионов мечтающих о киношной карьере эти здоровенные буквы многие годы были символом их счастливого актерского звездного будущего. Поэтому начну с искренних извинений и покаянных признаний.

Но мы не виноваты.

Газман, Игги и я мирно занимались своим делом в Лос-Анджелесе — сами знаете, он тянется и тянется вдоль океана, как вдруг ни с того ни с сего на нас свалилась сотня-другая флайбоев. Как они нас засекли, ума не приложу. Я всегда думал, что наводка идет или через Максовый чип, или через Тотала.

Но вы, наверно, уже в курсе, что чип изъят, и ни Макс, ни Тотала с нами нет и в помине.

Откуда же они знали, где нас искать?

Если только один из нас троих им не стучит. Что я тоже исключаю на сто процентов. Если не на все двести.

Короче, помните, я писал, что Макс в Школе видела тысячи флайбоев, висящих на зарядке длинными рядами. Сегодня их, видно, спустили на испытательный полет. Должен вам честно сказать, эти хреновины — быстрые. И мощные. И лететь могут долго без остановки.

А вот насчет мозгов — промашка.

Газ, Игги и я бросили наши невинные развлечения и рванули оттуда что есть мочи. Мы всегда в воздухе сильнее. Само собой, как мы в небо взмыли и крылья расправили, у населения челюсти отвисли, глаза из орбит повылезали, младенцы вопят, старики причитают и т. д. Думаю, даже для Эл Эй мы в диковинку.

Значит, расклад был такой. Нас трое — флайбоев двести. Шестьдесят на троих — еще туда-сюда. Ну максимум, восемьдесят. Но не двести. Даже если бы Макс была с нами.

Ммм. Ну, может, вместе с Макс можно и двести. Но Макс отвалила.

Короче, Газ, Игги и я инстинктивно применили план «Дельта», в деталях отработанный на практике и доведенный до полного совершенства. В общих чертах, план «Дельта» означает «беги сломя голову». Или, точнее, «лети сломя голову».

Значит, мы драпанули. Рванули оттуда, как молния. У флайбоев нет проблем с высотой. Они легко поднялись за нами на высоту полета 747 боинга, а там даже у меня перехватывает дыхание. Так же, как ирейзеры, они не слишком поворотливы. Но, как я уже говорил, быстрые и сильные до чертиков.

Одно из Иггиных взрывчатых новшеств скосило зараз штук пятьдесят. Прошу прощения у всех, кого на пляже осыпало сверху дождем флайбойских обломков и покареженных железок. Особенно извиняюсь за беспокойство, причиненное мероприятию МТВ.

Остальные погнались за нами, и оторваться от них не было никакой надежды.

И тут я увидел Голливудский утес. Я повел нас прямо на вывеску и в самый последний момент взял вертикально вверх. Пряжка ремня даже чиркнула по буквам — это к слову, чтоб вам легче было себе представить, что значит «последний момент».

Короче, мы, как три ракеты, ушли вверх.

А вот флайбоям не повезло.

Один за другим врезались в буквы. Сами понимаете, буквы электрические. Короткое замыкание, искра… Много ли флайбоям надо! В итоге какие разбились, какие сгорели, какие взорвались. Треск стоял, как от попкорна, а вонища — не описать. По-моему, только шесть или семь уцелело. Но что с ними потом случилось, я не знаю.

Подведем итоги по очкам:

Мутанты — 200 (примерно, не будем мелочиться).

Флайбои — 0.

Мы выиграли. Получите, вонючие белохалатники! Ваша продукция ни к черту не годится. Так что должок у вас перед Голливудом: буковки-то вам восстанавливать придется. Короче, мы над ними поржали от души и улетели. И теперь скрываемся. Опять.

Клык, где-то на западе (ищи-свищи ветра в поле).

67

Блог Клыка. Комментарии

Голливуд разнесен на части

108 комментариев


Пижон 326 сказал…

Клево, братаны. Молотки! Здорово вы этим флаям врезали. Я с вами! Так держать!

Сан Диего 11.51 утра


Шугаргерл сказала…

Дорогой Клык, я очень рада, что вы спаслись. Я ненавижу флайбоев и всех ваших врагов. И надеюсь, что они все разобьются или сломаются. Если вам надо будет остановиться в Роаноук в Вирджинии, дайте знать.

12:14 дня


Хетер сказала…

Мы должны все вместе искать всюду Школы и лаборатории, и вообще. На планете миллионы и миллионы детей, и мы можем вместе исправить все, что взрослые напакостили и испортили. Свалки, протечки нефти, вымирающие звери, исчезающие леса, транспорт на газовом топливе — это только малая часть их преступлений. Надо запретить им все разрушать. Время объединяться в партию Зеленого молодняка.

Зеленый молодняк всех стран, объединяйтесь!

Хетер Шмидт

Президент. www.ЗеленыйМолоднякзаЗеленуюПланету. орг

12.57 дня


Уличный боец сказал…

Мы дети надо брать инициатив. Взрослые уничтожайыт весь планет и весь портят. Они хочит чтобы мы молчал. Но мы не должен больше молчат! Вся власть дети и подростки!

Бруклин

1:20 дня


Чен Вей сказала…

Клык, я хотела у тебя спросить, у тебя есть подружка?

ГонКонг

PS: Мне 15 лет, но я выгляжу моложе.

2:40 дня


Карлос сказал…

Я за то, чтобы все лаборатории пожечь и всех взрослых взять в рабство.

Техас

3:07 дня


Аноним сказал…

Карлос, сжечь все лаборатории глупо. Наука, сама по себе, — вещь полезная. Она плоха только в руках плохих людей. Наука может разрешить важные проблемы. Например, помочь накормить человечество. Я не хочу, чтобы все взрослые были рабами. Мои родители — взрослые, и вполне нормальные.

Озабоченный будущий ученый.

Луизиана

4:21 дня


Адид сказал…

Боюсь, взрослые уничтожат нашу планету. Я хочу их остановить. Я хочу, чтобы наука помогала поднять урожайность и сделала, чтобы было больше дождей. Вместо бомб пусть делают больше учебников для детей.

Уганда

4:26 дня


Кобра сказала…

Клык я думайу йа видила, как ты и тваи рибята лители над магазинам майего дяди в линкольнпарке

Чикаго

5:27 вечера


Дита сказала…

Я до сих пор не верю, что вы с Макс расстались. Вам надо держаться друг за друга. Я теперь еще больше за вас всех беспокоюсь. Будьте экстраосторожны.

Бомбей

6:08 вечера


Шон сказал…

Клык, я хочу быть хомо-авиан, как вы. Чего бы это ни стоило. Я через все готов пройти, только бы вы приняли меня в стаю. Скажите, где с вами встретиться. Присоединюсь к вам в любое время в любом месте.

Манчестер, Англия

6:35


Сью П сказала…

Я тоже хочу к вам присоединиться. Я тоже хочу крылья. Но мне уже поздно. Но я буду за вас сражаться на земле. Только скажите, где и когда.

Палм Бич

6:38 вечера

Клык прочитал тысячи подобных посланий и комментариев и выключил компьютер. Когда он начинал блог, он не думал, что это как-то может ему помочь. Но теперь он точно знал — может. Он может с легкостью поднять сотни тысяч… обыкновенных ребят. Они будут смелы и без остатка преданы делу. Но боевой подготовки у них — ноль, и их, попросту сказать, быстро пустят на мыло. Это не вариант…

Он вздохнул и откинулся назад, положив голову на руку. Похоже, лидер из него получается хреновый…

68

Спасибо Ангелу, моя мини-стая пока справляется со всеми трудностями. Вот тебе, дорогой читатель, на будущее несколько примеров того, что можно предпринять с помощью шестилетней генетической аномалии, способной на расстоянии читать и контролировать, а точнее, подчинять себе сознание окружающих ее людей:

1) взять билет в бизнес-класс на Британские авиалинии для всех четверых генетических аномалий и для собаки;

2) убедить службу охраны аэропорта, что наш говорящийСкотти — собака-поводырь, и поэтому ей можно пройти всюду, включая женский туалет (что не слишком приводит меня в восторг);

3) заставить людей не замечать огромного страшилу ирейзера, который тащится за вами по пятам;

4) на борту самолета заставить людей считать, что совершенно в порядке вещей, чтобы собаке было предоставлено отдельное место и подан собственный обед;

5) устроить нам всем по три обеда на каждого. И не тех дурацких обедов экономкласса. А первоклассных, вернее, бизнес-классных, свежих и изысканных…

— Тотал, — шепчу я, — когда людям надо в туалет, они не могут не пройти мимо нас. Поэтому прекрати рычать.

— Прости, — бормочет он в ответ. — Они слишком близко оказываются к моему стейку. Кстати, не можешь его мне на маленькие куски разрезать?

Наклоняюсь разрезать у него на тарелке кусок мяса, вижу, как весело улыбается мне Ангел, и сама не могу ей не улыбнуться. Половина моей семьи восстала и отщепилась, и в результате стая разбилась пополам. Как всегда, мы бездомные и в бегах. Держим путь в странную страну и понятия не имеем, что мы там будем делать. Мы впихнуты в здоровенную намертво закупоренную консервную банку с кучей незнакомцев, любой из которых может оказаться ирейзером или белохалатником.

И все-таки…

— Клевые кресла, — Ари похлопывает по подлокотникам огромными когтистыми лапищами.

— И мне здесь нравится, — говорит Ангел. Она подпрыгивает на сиденье и начинает просматривать меню предлагаемых фильмов по заказу.

— Макс, — шепчет мне Надж через проход и кивает на пассажиров, — думаешь, здесь все нормальные?

— Надеюсь, нормальные.

Сказать по правде, полной уверенности у меня нет. Но не буду же я говорить ребятам, что все это ловушка и что мы вполне можем быть окружены белохалатниками, которые в любую минуту на нас накинутся. С другой стороны, Ангел не уловила ничего подозрительного. Ни от кого в самолете не идет к ней никаких злокозненных флюидов. Так что у моей надежды даже есть некоторые основания.

— Я никогда не летала на самолете, — говорит Надж.

— Почему только ты? Никто не летал. Странно даже, мы и самолет…

— А как удобно! Кресла можно в постель превратить. Я уже выяснила. И маленький телевизор, и журналы, и еда, и стюардессы тебе приносят всего.

Я с ней согласна. Здесь нам настоящая лафа. Особенно по сравнению с роскошествами ночевок в туннелях Нью-Йоркской подземки и помоечных обедов.

— Но все равно странно быть в воздухе и не… снаружи… И мне не хватает… я скучаю… — Надж прикусила губу.

— Я тоже. Ничего… Уверена, с ними все в порядке и мы скоро встретимся.

Когда моя миссия будет окончена, я всю землю носом пророю, а их найду. Привяжу себя к Клыку намертво. Или стальными цепями прикую. Чтоб ему от меня было никуда не деться.

— Думаешь, с самолетом ничего не случится? Думаешь, не упадет? Неестественно как-то тяжеленной такой махине лететь. Непонятно даже, как она в воздухе держится.

— У нее моторы мощнейшие, — даю я ей исчерпывающее объяснение со всей убедительностью настоящего лидера. — Но знаешь что. Если с этим самолетом что-нибудь случится, мы, четверо, видимо, будем единственные, кто выйдет сухим из воды.

Лицо у Надж посветлело:

— Ой, конечно, как же я не подумала?

— Хватит болтать. Спи теперь. Готовься к захвату Британской империи.

69

Семь часов самолетного комфорта подошли к концу, мы приземлились в Хитроу, и настало время переходить к делу. За весь перелет никто не превратился в атакующего нас ирейзера, и самолет не брякнулся камнем с небес на землю. Так что, можно считать, начало делу положено.

Выйдя из аэропорта, какое-то время жду, не прорежется ли Голос и не будет ли мне от него каких-нибудь четких и полезных указаний.

Куда там. Голос ушел в подполье, бросив нас на произвол судьбы. Ну и хрен с ним. Голос мой — явление относительно новое. Я и сама без него долго справлялась. Так что пусть катится подальше, и без него обойдемся.

— Так, ребята, — я хлопнула в ладоши, собирая вокруг себя стаю. — Перво-наперво надо найти Интернет-кафе и поискать в Гугле ИТАКС в Великобритании. Даже если мы саму корпорацию не найдем, может, какие-то полезные ссылки вылезут.

— Але, потише, — влезает Тотал. — Мы в Лондоне. Ты что же, хочешь сказать, что мы не пойдем смотреть на королевские драгоценности?

— И в Тауэр, — добавляет Ангел.

— Ой, смотрите, «Мадам Тюссо»! — Надж уставилась на афишу в окне киоска. — Туда тоже надо пойти.

Уже в который раз у меня не укладывается в голове способность моей стаи совершенно забыть или полностью игнорировать первостепенные задачи, забыть, что мы спасаем свои жизни, а заодно и все человечество.

Нахмурившись, продолжаю, точно не заметив их «лирического отступления»:

— Думаю, главный офис ИТАКСа будет где-то в окрестностях, не в центре.

— А Буккингемский дворец? — ошарашивает меня Ари. — Там, где еще дядьки в меховых шапках на карауле стоят.

— Конечно, — подхватывает Надж, — как это я про Буккингемский дворец забыла.

Я открываю рот, готовая начать отдавать приказания.

Ты сама знаешь, когда ты права, ничего другого не надо, — вещает Голос.

— Что ты хочешь этим сказать? — раздражаюсь я, плохо понимая, с кем разговариваю, с Надж или с Голосом.

— Ты что, обалдела? Говорят тебе, Буккингемский дворец, — объясняет Надж. — Где Королева живет и мистер Королева.

«Нет, нет, только не ты». Прислоняюсь к стене, на минуту прикрыв глаза. «Нельзя ли объяснений каких-нибудь прибавить? Или прикажешь мне пойти и на вершине горы тридцать лет размышлять над твоими сентенциями?»

— Макс? — встревоженно спрашивает Ангел. — У тебя голова опять болит?

— Нет, я в порядке. Дайте мне минуточку. И смотрите по сторонам повнимательней. На всякий случай.

В отличие от меня, стая терпеливо стоит и ждет. А я готова ногтями скрести стену.

Ты должна исполнять свою миссию. — Поразительно, но Голос на сей раз соизволил откликнуться. — Но ты так и не научилась быть лидером. Надо не только вести за собой, но и уметь слушать.

Прикажешь на поводу у них идти? Что им в голову придет, то и делать?

Макс, они всего-навсего дети. Им покататься хочется. Сильный лидер — тот, кто уступать умеет.

Я открываю глаза.

— Ладно. Уговорили. Сейчас сядем на автобус и все посмотрим — и дворец, и Тауэр. Ангел, давай-ка, устрой нам тур вон на том двухэтажнике.

— Будет исполнено, товарищ командир, — радостно соглашается Ангел, Надж победоносно вскидывает кулак, и мы движемся по знаку, указывающему направление «К наземному транспорту».

— Я хочу ехать на втором этаже, — канючит Тотал, семенящий рядом с Ангелом. — Но только в Максовой куртке. А то холодно.

«Эй, ты, — тихонько говорю я. — Ты, Голос, не прав. Они, конечно, дети, но мы сюда не покататься приехали. Мне нужен каждый из них. Без их помощи у меня ничего не получится».

70

— Они не настоящие. — В этом я уверена. Как можно выставлять в хлипкой стеклянной витрине настоящие бриллианты из Английской короны? Стекло кто хочет разобьет и все это добро стащит.

— Какие красивые, — еле дышит Надж, чуть ли не упершись носом в стекло. — Вот это да! Большая Государственная Корона! Хотела бы я, чтоб у меня такая корона была.

Уж в чем-в чем, а в этом я уверена. У нее обязательно будет такая корона. Потому что экземпляры, полученные в результате генетических экспериментов, непременно становятся коронованными главами государств.

— Вон, смотрите, какой скипетр, — шепчет Тотал. — А какой в нем бриллиант вставлен — размером с булыжник.

— Тут написано, они все настоящие, — говорит Ангел, показывая на плакат с объяснениями. — Вон тот — алмаз Куллинан.[39] Но мне скипетр не очень нравится. Держава, по-моему, лучше.

— А что, значит, королева просто приходит сюда, открывает витрины и забирает все эти штуковины, когда едет в Парламент? — я поворачиваюсь к Ари. — А что вот на том плакате написано, с твоей стороны?

Ари смотрит на меня, и всего на одно мгновение в его лице отчетливо видны черты маленького мальчика, каким я его знала в детстве, много-много лет назад. Он покраснел, и от этого на щеках выступили шрамы от недавних, но уже заживших ран:

— Не знаю. Я читать не умею.

— Пошли теперь в Тюссо, — торопит нас Тотал. — Туда обязательно тоже надо сходить.

Придя в Тюссо, мы обходим одну за другой тысячу восковых фигур, и, наконец, Ангел в растерянности признается:

— Понятия не имею, кто такие все эти «знаменитости».

Давно бы так. На мой взгляд, ничего хуже Тюссо придумать невозможно. Разве только запихать мне в ботинок пару камней. Можно и не драгоценных.

Положим, они все восковые. А вдруг не все? Вдруг какой-то из этих мужиков окажется белохалатником и на нас кинется? Публика, конечно, такого себе и представить не может. Но те из нас, кого за лабораторной решеткой взрастили и из пробирки молоком поили, вполне такую возможность в виду имеют.

Поэтому я орлиным взором в каждую фигуру всматриваюсь: не дернется ли у кого из этих восковых болванов веко, не колыхнется ли грудь от сдержанного вздоха. Пока все тихо. Повторяю, пока.

— Я тоже никого из них не знаю, — с чувством глубокого морального удовлетворения улавливаю в голосе Надж сильное разочарование.

— А я и подавно, — с готовностью подхватывает Ари. Рядом с гладкими отполированными румяными восковыми личиками его грубые, точно топором вырубленные черты выделяются, как кирпич в шкатулке для драгоценностей.

— Ммм, похоже, вот этот — Брэд Питт. Кто бы мог подумать, что он такой высокий.

— А кто такой Брэд Питт? — спрашивает Ангел.

Остервенело почесав за ухом задней лапой, Тотал разочарованно цыкает на нее:

— Хоть бы ты газеты иногда читала, что ли. Всего-навсего всемирно известная кинозвезда.

— Вы уж простите, ребята, я очень стараюсь вашу туристическую программу выполнить. Но как-то мне здесь неуютно. Боюсь, покажется, что кто-то из них шевельнулся, так я всю экспозицию ненароком разнесу. Пошли-ка мы лучше отсюда.

— Пошли, пошли. Нам тут тоже не нравится, — соглашаются хором Надж и Ангел.

— Эх вы, — Тотал явно в нас разочарован. — Не понимаете вы ничего. Это же современная культура.

71

Следующий пункт на повестке дня — индустриальный гигант, корпорация ИТАКС. По всей вероятности, стоящий за всеми рекомбинантными генетическими экспериментами. План «Ре-эволюция», известный еще под названием «Одна вторая», — тоже, кажется, их рук дело. И, кто знает, какие еще они готовят миру бедствия и разрушения.

В общем, это последнее место, куда нам охота по доброй воле идти своими ногами.

И куда нам НЕОБХОДИМО идти своими ногами по доброй воле.

Офис ИТАКСа находится в…

— Тред-гилл-на-Тэй-ме-зе, — читает по складам Надж.

— Тред-гилл-на-Тэй-ме-зе — звучит, как парк аттракционов на английскую тематику, — повторяет за ней Ангел.

— Не «Тэй-ме-зе», а Темзе. Произносится «Тред-гилл-на-Тем-зе», — поправляет девочек Тотал и облизывает лапу. — Дайте-ка мне еще одну жареную картошку.

Передаю ему свернутый конусом пакетик жареной рыбы с картошкой. Эти сумасшедшие англичане называют картошку по-французски чипсами, печенье бисквитами, а бисквит вообще неизвестно чем называют.

— А уксусом поливать дядя будет? — требует Тотал.

Покорно побрызгала ему на картошку уксусом и снова смотрю в карту. Все интернет-кафе, которые мы здесь отыскали, обслуживают людей со своими компьютерами. А мы — бескомпьютерные. Клык забрал наш единственный лэптоп. Так что сперва нам опять пришлось разыскивать библиотеку.

Конечно же, отделения ИТАКСа и здесь повсюду понатыканы. В Соединенном Королевстве мы нашли четырнадцать городов, где ИТАКС раскинул свои щупальца. Но головное отделение — в этом самом Тредгилле-на-Темзе. Туда от Лондона на юго-восток — тридцать минут лету.

— Мне нравится жареная рыба с картошкой, — облизывается Ари. — Вкуснятина!

— Так-так-так, — я деловито прочерчиваю пальцем по карте линию полета — мне не до их аппетитов и кулинарных предпочтений.

До сих пор не могу поверить, что мне теперь одной без Клыка сражаться с этим стоглавым драконом. Он бросил меня. Бросил не только меня — Надж и Ангела тоже на произвол судьбы кинул. Что же это получается, он так на меня за Ари разозлился, что ему наплевать стало, выживем мы или умрем? Он что, размечтался, что его блог — решение всех мировых проблем? Что соберет армию ребятишек с вилами и факелами, поведет их на ИТАКС и со своей зеленой гвардией покончит с ИТАКСовой эпохой террора?

Слово «террор» вдруг напомнило мне, как Газзи назвался фебеэровцам «Капитаном Терор». Тут же дыхание перехватило, a в глазах защипало. Газзи, Игги… Как мне их не хватает! Они мне каждую ночь снятся. Просыпаюсь в уверенности, что с ними что-то случилось, а помочь им ничем не могу.

Убью Клыка. Точно убью. Это пункт два в моем списке неотложных заданий. Сразу после спасения мира.

Псих! Кретин! Господи, он же часть меня. Он у меня в крови. У него же в жилах моя кровь течет. Буквально. Как же он посмел от нас отколоться? Стаю разбить?

Я бросаю взгляд в сторону Ари. Куском жареной картошки — или, если по-английски, то чипсом, зажатым в его огромной лапище, он размазывает по тарелке кетчуп. Вот уже много дней как я внимательно за ним слежу. Но ничего подозрительного в нем не заметно. Он искреннен и, по всем признакам, верен стае. Но вдруг я все-таки совершила непоправимую ошибку?

Знаю, знаю, преданный мой читатель, ты сейчас скажешь мне, что это не я, что это Клык совершил ошибку. Спасибо тебе за поддержку. К тому же, нам-то с тобой хорошо известно, что мои ошибки — страшная редкость. Почти что невероятная редкость.

Но все-таки…

Надо все-таки продолжать наблюдать за Ари.

— Макс! — Надж пристально смотрит на меня. — Макс, ты что там размечталась! Вернись на землю.

— А? Что?

— Мы туда опять полетим, да? — спрашивает Надж, тыкая пальцем в карту туда, где обозначен кружок Тредгилла-на-Темзе. — Полетим, в смысле, по-нормальному полетим, не на самолете?

— По-нормальному, — я выглядываю за окно рыбной забегаловки. — Вот стемнеет — и сразу туда. А пока кому чаю?

— Мне! Мне чаю, с сахаром. И чтоб сахару побольше!

Как ты думаешь, дорогой читатель, кому это надо побольше сахару? Угадал, Тоталу!

72

— Местечко здесь, прямо скажем, хоть куда! — вздыхаю я, заглядывая поверх высокой зеленой изгороди. — Они даже не удосужились хоть как-то это заведение закамуфлировать, хоть чуток приукрасить.

— Да, мрачновато тут как-то… — утвердительно кивает Надж. — Не хотелось бы мне здесь работать.

— Работать? А как насчет быть подопытной лабораторной крысой? Подходящее местечко для извращенцев-генетиков и их диких безжалостных экспериментов типа немыслимых прививок волчьей ДНК невинным младенцам.

— Типа того… — Надж морщится от страха и отвращения.

— А что мы здесь будем делать? — спрашивает Ари.

Мы трое, с нашим птичьим костяком, — легкие и тонкие. Рядом с нами он — мясная неуклюжая туша. И здесь, в темноте, под стенами здания английской головной корпорации ИТАКС, это почему-то особенно заметно: он горой возвышается над нами.

Здание это переделано из тюрьмы. Лучшего прежнего назначения не придумать. Согласен ты с этим, дорогой читатель? Видать, британцы и здесь своим знаменитым чувством юмора руководствовались. Сооружение источает очевидную ауру тюряги. Целый квартал построенных квадратами зданий грязного кроваво-красного кирпича.

Если среди читателей найдется хоть один руководитель английского ИТАКСА, послушайте моего совета: наймите садовника. Хоть цветочки вокруг посадите.

Весь квартал окружен высоченным, футов двенадцать вышиной, железным электрифицированным забором. А наверху еще, как бритва острая, колючая проволока. На случай, если кому напряжение в пятьсот вольт — недостаточное средство устрашения.

Нам-то плевать: перелетели — и дело в шляпе.

Слышу, как Ангел судорожно пытается проглотить застрявший в горле комок, и опускаю на нее глаза. Зрачки у нее расширены, а лицо — бледное как простыня.

— Что случилось? — внутри меня забил оглушительный сигнал тревоги.

Она беспомощно хватает меня за руку. И я присаживаюсь перед ней на корточки.

— Ко мне оттуда текут мысли, — говорит она дрожащим голосом. — От белохалатников… И от… не знаю, как объяснить… как будто мозг без тела.

У меня в памяти встают экскурсии с Ари по Школе и увиденные там мозг на палочке и мозги в плексигласовых кубах.

— Они про всякие ужасы думают. И все мысли у них одна другой чернее. Лютые и кровожадные. Они хотят свой план исполнить. Все равно какой ценой. И людей убить. И зверей.

«А о всяческих комбинациях одних с другими и говорить не приходится», — мысленно добавляю я.

— А там еще какие-нибудь дети-птицы есть? Или другие рекомбинантные формы жизни? Ирейзеры, например?

Она отрицательно трясет головой, и ее кудряшки сияют в лунном свете:

— Нет, нету. Они их всех убили.

73

Безусловно, нам надо туда проникнуть. И почему бы нам не воспользоваться удобным случаем и не влезть туда, где спятившие убийцы планируют укокошить всех нам подобных? А точнее, именно нас. Какой смысл избегать столь удачно сложившейся ситуации? Почему бы, напротив, не получить от нее максимум удовольствия?

— Ты уверена, что нам туда надо? — спрашивает Надж.

Конечно, надо… Если по-честному, то мне самой туда неохота… Я бы лучше отвалила отсюда куда подальше.

Я улыбаюсь ей и ласково приглаживаю ее буйную шевелюру:

— Мы с тобой, моя хорошая, еще дети. Но у меня есть задача — спасти человечество. И мне а) от нее не отвертеться и б) с ней одной не справиться. Вот я тебя и спрашиваю: пойдешь со мной?

Она кивает. Без особого энтузиазма, но с упрямым и злым выражением на лице.

— Я готова! С тобой — хоть к дьяволу в пасть, только бы этих гадов уничтожить!

— И я с тобой! — выступает вперед Ангел. — Эти люди — злодеи. Нельзя позволить им уничтожить человечество. Если не мы, их остановить некому.

— Мы должны прекратить их существование. Здесь и сейчас! — басит Ари.

— Вот и хорошо, — я выставляю кулак, первый в нашей традиционной пирамиде братства. — Давайте спалим это осиное гнездо. Чтоб от него ни следа грязного не осталось.

Макс, помнишь про Гидру?

Я чуть не подпрыгнула. Интересно, я когда-нибудь привыкну к непрошеным комментариям, которыми Голос забивает мне голову? Нетрудно догадаться, что вряд ли.

«Гидра… Гидра… — напряженно думаю я. — Это что-то с водой связанное…»

Да нет же. Лернейская Гидра, один из двенадцати подвигов Геракла. Вспомни, каждый раз, как Геракл отрубал Гидре одну голову, на ее месте вырастали две новые.

А, теперь понимаю, о чем ты. Я однажды мультфильм такой видела. Ну и при чем тут Гидра?

Подумай, подумай, Макс, хорошенько. Сразу все поймешь.

Я страшно на него разозлилась: сколько можно кормить меня никчемными непрошеными метафорами? Умрешь ты что ли, если раз в жизни прямо скажешь, что думаешь?

Молчание.

Ничего другого я от него и не ожидала.

— Макс? — тянет меня за рукав Ангел.

— Подожди минуточку. Мне Голос выдает неожиданную информацию.

Тотал шлепнулся на траву и терпеливо пристраивает голову на передних лапах.

Та-ак, значит Гидра… Вспоминаю мультфильм, где большая мускулистая мышь, одетая в львиную шкуру, пыталась снести кошкообразные головы гигантского дракона.

Но не нахожу никакой связи между нами, ИТАКСом и этой дребеденью.

Подождите, подождите… Одну голову срубили — две на ее месте выросли…

Мы собирались уничтожить английский ИТАКС…

Он что, имеет в виду, что на его месте два других вырастут? Или что один новый вдвойне накрутит себе мощностей? Мммм…

Надо не голову, Макс, рубить, а саму Гидру уничтожать. Всю целиком. Найди сердце Гидры. Тогда ее и убьешь.

Усиленно размышляю. Вспоминаю промелькнувшую в дверях лаборатории карту во время одной из наших с Ари «прогулок» по Школе. Это была карта мира. На каждой стране была пришлепнута эмблема ИТАКСА. А на некоторых странах и понескольку.

Как рекомбинантный образец с неоспоримыми незаурядными интеллектуальными способностями, понимаю, что в поисках сердца чудища надо проверить отделения ИТАКСа хотя бы в нескольких других странах. Спасибо, уважаемый Голос, надоумил. Нельзя ли поточнее задать нам маршрут? Взял бы да сказал: сначала в Англию, потом, скажем, во Францию, дальше в Германию и т. д. и т. п. Я же тебя всегда слушаюсь. А так, со всеми этими «поди туда — не знаю куда» туристическими прогулками, когда изволишь мир спасать?

Короче, я снова взялась за дело и просигналила всем собраться в кучу:

— Граждане стая, по-моему, труба зовет нас во Францию!

— Прямо так именно и зовут хомо-авиан мутантов? — недоверчиво переспрашивает Надж.

— Прямо так и зовут. — Я поднимаюсь в полный рост, даю Тоталу знак прыгать мне на руки. — Кто-нибудь может что-нибудь сказать по-французски?

— Я знаю, как в баре Шабли заказать, — подает голос Тотал из моей куртки.

Готовая на взлет, разворачиваю крылья на полный размах.

— Я немножко по-испански могу, — говорит Надж, — «cerrado» — открытая и «abierto» — ограда. Ну и еще, может, парочку слов вспомню.

— Это для Испании сгодится. А во Франции, видимо, придется на Ангела полагаться. Если, конечно, она умеет читать мысли по-французски.

Ангел встряхнула крыльями, и в глазах у нее загорелись искры надежды:

— Не знаю. Попробую. Но, в чем я стопроцентно уверена, это в том, что французские кондитерские очень даже стоит исследовать.

— Я тебя полностью поддерживаю, — с энтузиазмом поддакивает ей Тотал.

Когда, в конце концов, они образумятся! Похоже, уроки «Мадам Тюссо» не пошли им на пользу. Я взмываю в небо, чувствуя себя, как Гарри Поттер, улизнувший от Дурсли. Разве что в нашем мире Дурслей — как собак нерезаных, и все с отличным финансированием, с первоклассным оборудованием и с серьезным научным уклоном.

74

— Настало время проверить познания криминального мира. Начнем с бандитов Лос-Анджелеса, — настороженно говорит Клык.

— Они или Крипсы, или Бладсы,[40] — на полном серьезе утверждает Игги.

— Тише. — Клык кладет ему на плечо руку. — Не буди в них зверя. К тому же, это Духи. У них у всех на каждой куртке крупными буквами написано.

— Как же это я пропустил, что у них на куртках написано! — огрызается Игги, и Клык мысленно хлопает себя по лбу. Думать надо, что со слепым разговариваешь, а потом ляпать.

— Эй! — окликает их, подходя со спины, чувак по имени Киз.

В то утро, когда мальчишки залегли на пустыре в восточном Лос-Анджелесе, их внезапно окружила огромная банда. Настоящая уличная банда Духов. Ребята напряглись было, готовые кинуться в драку, но Киз узнал Клыка, а за ним и Газа, и Игги. Видел их в новостях. И блог Клыка тоже читал. Так что криминальный мир встретил наших крылатых героев с распростертыми объятиями. Эта часть города была под контролем Духов, и Киз предложил Клыку хазу:

— Давай, паря, за мной.

— Смотри-ка, а мы оказывается пользуемся успехом, — шепчет Игги так тихо, что даже Клык с трудом его слышит.

Киз направляется к заброшенному дому в центре Лос-Анджелесской трущобы. Крылатая троица беспрекословно следует за ним по пятам. Прохожие с удивлением пялят на них глаза, но одного движения руки бандита достаточно, чтоб любой, самый здоровый мужик, скромно потупившись, заторопился прочь.

— Вот бы мне такую куртку, как у Духов, — шепчет Газман. Он поднял было руку ухватиться за Клыка, но тут же ее опускает. С тех пор как стая раскололась пополам, Газ изо всех сил храбрится: я-де самый крутой, мне-де все по фигу. Клыку приходится постоянно напоминать себе, что Газзи всего лишь восьмилетний мальчонка.

И как только Макс ухитряется быть им всем мамкой-нянькой? Она сама кремень-девка. По крайней мере, он, Клык, ни одного чувака не встречал, кто покруче нее будет. Но она горазда и носы подтереть, и царапины промыть, и малышню успокоить. Откуда у нее на это душевные силы берутся? Непонятно. Никогда раньше Клык не понимал, чего эта ежедневная забота стоит. Пока теперь самому не пришлось на собственной шкуре испробовать.

Поднимаясь за Кизом по выщербленным заплеванным ступеням, Клык потянулся и взял Газа за руку. Тот посмотрел на него удивленно, но в следующую секунду вцепился в него маленькими пальцами. Значит, правильно Клык его за руку взял.

Двое амбалов стоят на секе у входной двери, но по знаку Киза мгновенно расступаются, пропустив внутрь и главаря, и нашу троицу. Внутри хаза — один в один тот наркоманский притон, который исследовали Макс с Клыком в Вашингтоне. Только еще более заплеванный и обветшалый. Зато с гарантией, что сюда к бандитам никто не сунется. И значит, относительно безопасный.

— Располагайтесь, — Киз гостеприимно открывает им дверь в комнату. Точнее, в развалину, где как будто совсем недавно Игги взорвал одно из своих новейших изобретений.

— Ништяк, выручил ты нас, кореш, — искренне благодарит его Клык. Игги и Газ с облегчением укладываются на полу. А Клык углубляется в разработку плана.

75

— Что, это и есть твой план? — не верит своим ушам Игги.

— Ага. Давай, хватай монатки, пошли.

Газман молчит, но Клыку кажется, он жалеет, что не остался в стае с Макс вместе с девчонками. Первый день было еще ничего. Казалось, это их мужское приключение. Но теперь ситуация накаляется. И обратной дороги нет. Клык назад не пойдет. По крайней мере, до тех пор, пока она не избавится от того кретина.

Офис журнала «People» занимает этажа четыре колоссального небоскреба в центре Лос-Анджелеса. Клык уверен: была бы с ним Ангел — их бы без проблем под белы руки провели к президенту компании. И он бы сам предложил Клыку сделать специальный выпуск с громким названием «Злодеяния корпорации ИТАКС».

Но Ангела под рукой нет, и он, Клык, должен действовать своим умом. Ничего, он и сам не лыком шит. Клык поднимает мешок с сэндвичами. Охранник в вестибюле протягивает ему временный пропуск и лениво бросает:

— Лифты доставки и обслуги сзади.

— Давай по лестнице пойдем, — умоляюще смотрит на него Газман.

— Какая лестница, нам на двадцать седьмой этаж.

В общем-то Газ прав. Войти в лифт — все равно, что добровольно подвергнуть себя пытке. Маленькое замкнутое пространство, битком набитое людьми. Которые, к тому же, все хорошо одеты и чисто вымыты и смотрят на вас как на зачумленных.

На двадцать седьмом этаже троица пулей выскочила в модерновую приемную, кишмя кишащую народом. Клык бодро шагнул к справочной стойке.

Молокосос, лет двадцати от силы, в хиповых квадратных очках, презрительно смотрит на них как на пустое место:

— Чем могу помочь? — цедит он сквозь губу.

— Мне срочно нужно переговорить с вашим лучшим корреспондентом, — вежливо просит Клык, — по поводу истории с возможными последствиями мирового значения. Напечатайте ее — и ваш журнал войдет в историю.

Молокосос за стойкой и глазом не моргнул:

— Вы записаны на прием? Хоть с кем-нибудь?

Конечно, нет. В такой степени Клык принципы работы масс-медиа еще не освоил, чтоб заранее на прием записываться. Похоже, с бутербродами дальше приемной не пройдешь.

— Мне необходимо срочно с кем-нибудь поговорить.

Парень скептически хмыкает:

— Не уверен.

— Когда выяснится, что ты не дал им мою историю выслушать, тебя так спрессуют, что ты, как тунец в банке, в собственном соку законсервируешься.

На этой изысканной метафоре молокосос жмет на кнопку вызова охраны.

Клык мгновенно хлопает Игги по плечу:

— Делаем ноги! Шевелись!

76

Завидев, как Клык, Игги и Газ ринулись к лестничному пролету, двое грузных охранников набирают скорость. Клыку как дважды два ясно, что в случае погони лифт исключается, двадцать семь этажей под тобой или нет. Лифт можно остановить между этажей. А то можно поставить заслон на выходе. Так что лестница — единственный путь к отступлению.

Он дернул дверь и все трое рванули вниз, перескакивая через четыре ступеньки. Отпихнули на лестничной клетке ошеломленных служащих, чуть не сбили разносчика сэндвичей. За спинами хлопают двери и разносятся свистки и вопли охраны. На каком-то из этажей дверь на лестницу распахнулась прямо перед его носом и, едва проскочив, Клык почувствовал, как кто-то хватает его за куртку. Вырвавшись, он несется вниз, краем глаза следя, рядом ли Газман и Игги. Жаль, что на лестнице ни одного окна, и отступление через воздух отпадает.

Лестница чертовски длинная. В узком пролете то и делай, что вправо-влево поворачивай. У Клыка даже голова закружилась. «Держись! Возьми себя в руки, — повторяет он себе. — С тобой ребенок и слепец. Ты за них в ответе».

— К выходу готов? — предупреждает он Игги после бесконечной череды ступенек. — Последние восемь прыжков, и сразу — резко влево.

Игги быстро откликается:

— Схвачено!

Вот они и внизу. Если только смогут прорваться к выходу…

Восемь дюжих охранников поджидают их на выходе в вестибюль. Клык развернулся было обратно наверх, но ближайшая к ним дверь отворилась, и в ней выросли еще четверо амбалов.

Пытаясь прорваться, троица детей-птиц кинулась на заградительную цепь в вестибюле.

Безуспешно.

— Мы и так выходим, — рявкает Клык. Но охранник сгребает его в охапку, подводит к стеклянной двери, распахивает ее ногой и пинком скидывает Клыка вниз со ступеней.

Рядом на тротуар приземляются Игги и Газман, и все трое быстро вскакивают на ноги.

— И чтоб не совались тут! Шваль всякая только воздух портит! — орут им вслед стражи порядка.

После переплетов с ирейзерами и с флайбоями быть вышвырнутыми на тротуар с десяти ступенек — не велика беда. Проблема только в том, что план Клыка с треском провалился.

Клык отряхивает джинсы, открывает мешок с сэндвичами, и они за обе щеки уплетают бутерброды по пути в Духову хазу. «ЧБНМММС: Что бы на моем месте Макс сделала? — размышляет Клык. — Оставим пока в стороне, что она пустила в стаю того убийцу».

— Что, непруха? — Киз вострит финку на вертящемся колесе-точиле.

— Полный прокол.

— Надо было там крылья свои им в зенки тыкнуть. У вас крылья-то на месте еще? — запоздало советует Киз. — Я вас по телику однажды видел — во отпад! Они бы на месте за раз окочурились!

— Я не хотел прибегать к дешевым эффектам, — бормочет Клык.

Но, если честно, про крылья-то он и не подумал. А жаль! Есть, видать, сермяжная правда в словах бандита. Крылья и вправду должны были бы подействовать. Вот черт, промахнулся!

Переходим к плану Б.

77

— План Б — это булки с сосисками, — Газман с энтузиазмом уплетает уже вторую булку (или вторую сосиску. Это как тебе, дорогой читатель, больше нравится). — По-моему, План Б — это классный план.

Клык сканирует окрестность на 360 градусов, но в этой округе Эл Прадо обитает только стандартный контингент бездомных бродяг, наркодиллеров да Духов. Беспокоиться особо нечего.

— План с сосисками не имеет ничего общего. — Клык вытирает руки об джинсы. — Мы просто убиваем время, пока не придет момент его осуществлять.

Конечно, никакого плана нет и в помине. Пока. Но Клык в этой стае лидер. А лидерам положено олицетворять уверенность, даже в провальных ситуациях. Спасибо Макс за преподанные ему уроки — Клык их хорошо запомнил.

— Порядок, мужик, — Киз трясет руку уличному продавцу булок с сосисками.

До Клыка внезапно доходит, что чувака только что раскошелили на двенадцать сосисок в обмен на пару часов крыши на этой разбойничьей улице. Интересно…

Тут Клык с тревогой замечает, что четвертая сосиска застревает в горле у Игги, а на лице появляется выражение напряженного вслушивания.

— Что там?

Игги бросает недожеванную снедь:

— Флайбои!

— Вы, мужики, тикайте, — резко оборачивается Клык к Кизу. — У нас неприятность маленькая вышла. За нами охота. Но вы тут ни при чем.

— Как они нас только находят? — скулит Газман, напоследок отправляя в рот остатки сосиски.

— Не дрейфь. Мы остаемся. — Киз достает из кармана мобильник.

— Не, кореш, ты не понима… — только и успевает проговорить Клык, прежде чем монотонный гул начинает звучать прямо у них над головами. И тут уж благородство демонстрировать поздно.

Их где-то около восьмидесяти, и они, как рой гигантских ос-убийц, клубятся над соседней крышей.

— Чо за хрень такая? — спрашивает Киз, к которому по звонку из всех щелей сбегаются его Духи.

— Роботы! Вам лучше отсюда убраться. — Клык разворачивает крылья и слышит, как банда ахает в один голос. И кто-то в остолбенении шепчет:

— Святая Мария, пресвятая Богородица!

— Сказано тебе, Духи остаются. — Киз достает финку и сигналит своей команде боевую готовность.

— Восемьдесят флайбоев. Направление стрелки на десять часов, — предупреждает Клык Игги. Игги и Газман раскрывают крылья, вызвав новый прилив восхищенного шелеста в рядах Духов.

— На земле Духи помогут. А нам в воздухе поднапрячься придется.

Игги кивает, и Киз вкладывает ему в руки увесистый стальной ломик. Едва успев благодарно ухмыльнуться и ненароком задев крылом потрясенного Духа, Игги взмывает в воздух.

По расчетам Клыка до рукопашной остается четыре секунды. Достаточно для последних инструкций союзникам:

— Они металлические. Покрытые тонкой шкурой. Ножи бесполезны. На них нужны бейсбольные биты и ломы.

— Имеются. И кой-какой сюрпризик в запасе найдется.

Клык видит, как трое Духов тащат пятифутовую базуку.[41] Но сейчас не время спрашивать, откуда они ее взяли. Три шага разбега — и он практически вертикально взлетает вверх, надеясь увести за собой флайбоев подальше от приютившей их банды.

С бешено прыгающим сердцем Клык целит в центр роя флайбоев.

78

— Вам нет спасения. Мы вас уничтожим, — завывают флайбои.

— Держи карман шире, — бормочет про себя Клык. — Что, эти собаки белохалатники ничего более оригинального не придумали, как запрограммировать эти набившие оскомину угрозы?

Как по команде, к нему разворачиваются механические головы и нацеливаются горящие красными лазерами глаза. Пятерка-другая роботов откалывается от основной массы, заходя на него справа и слева. Клык размахнулся металлической бейсбольной битой. Внезапный ноющий, на высокой ноте свистящий звук заставил его круто отвернуть в сторону. Ракета типа земля-воздух просвистела в каких-то пятидесяти футах прямо в гущу флайбоев. Нацеленная неопытной рукой, она взрывается слишком поздно. И все равно пятнадцати металлических голов — как не бывало. На секунду Клык даже помедлил подумать, не порадовался ли Газ на чудеса пиротехники.

Но дальше все закрутилось в большую драку. Клык молнией носится среди флайбоев. Бита летает вверх-вниз, направо-налево — только рука от ударов немеет. Минута — и он понимает, как бить в плечо, чтобы стопроцентно выбить сустав, и как вдарить по железной флайбойской башке, чтоб подчистую снести ее с плеч.

Вонь стоит страшная — горячий металл, расплавленные провода, тлеющая шкура. Вот уж точно, флайбои — псы смердячие.

У-уф! — удар под дых чуть из Клыка дух не вышиб.

Драться с флайбоями — совсем не то, что с ирейзерами. Ирейзеры в бою много неповоротливее, но зато обмануть их было труднее — на обманки не поддавались. Флайбои сильнее и точнее ударом, но движения их предсказуемы и реакция слабовата.

Газмана Клык не видит, но Игги только что пронесся мимо, как мечом размахивая ломом. Нос в крови, глаз подбит, но громит и крушит флайбоев так, что только держись. Молодец! Орел!

Снизу, с земли, доносится звук выстрелов и череда частых взрывов. Клыку остается только надеяться, что Газман успел оттуда слинять.

Флайбой на подходе — блокировка удара — скрежет биты по стальной черепушке. Вот черт, шуму много, а толку мало! Уцелел, паскуда.

Новый робот заходит справа. Клык обрушивает на него биту. Конец флайбою.

Следующее металлическое чудовище таранит Клыка в самую почку. Охнув от боли, он складывает крылья и камнем летит вниз. Летит ровно столько, сколько нужно, чтоб оклематься. Придя в себя, выходит из пике и, раскрутив биту над головой, взвивается вверх, сшибая пару-тройку зависших над ним флайбоев. Еще один попадает под искру короткого замыкания, и шкура на нем начинает дымиться. Пах! — точечный взрыв, и флайбой кувырком валится вниз, оставляя за собой извилистый шлейф черного дыма.

В одну минуту битва окончена. Оставшиеся штук пятнадцать роботов разворачиваются, выстраиваются в колонну по двое и улетают ровным строем. Клык подлетает туда, где парит Игги, прислушиваясь к их удаляющемуся гулу.

— Конец, давай на посадку!

Между тем, на земле завывают сирены — со всего Лос-Анджелеса к Эль Прадо гонят полицейские тачки. Улица завалена разбитыми вдребезги металлическими частями и тлеющими шкурами флайбоев.

Газман стоит рядом с Кизом. Оба изрядно побиты, но оба твердо стоят на ногах и победоносно ухмыляются.

— Полиция! Пора всем драпать, — коротко бросает Клык.

— Вот теперь ты, мужик, прав! — Киз протягивает ему распухшую, окровавленную руку. — Клевая получилась драчка. А шкет твой — что надо. Он одного десятка моих пацанов стоит.

Газман гордо выпячивает грудь.

— Спасибо. Спасибо вам за все. — Голос у Клыка чуть заметно дрогнул, и вся троица разом взмыла в небо. С высоты им видно, как Духи мгновенно испарились: рассыпались по трущобам, нырнули в темные пролеты дверей, вскочили по машинам и умчались на предельной скорости.

Прибывшая на место полиция обнаружила только совершенно необъяснимые горы деталей стальных механизмов, перекрученных проводов и меховых лохмотьев.

79

Тотал свернулся у меня за пазухой. Летим на страшной высоте над Францией, внимательно следя за самолетными потоками. Мы оставили в покое английский ИТАКС — это только одна из голов Гидры. Нам известно о четырех отделениях, включая головное предприятие ИТАКСа в Германии. Туда-то мы и направляемся. Но эта черная псина совершенно выводит меня из себя.

Он снова елозит у меня в куртке, и я с трудом подавляю желание расстегнуть молнию и дать ему еще раз изведать радость свободного падения. Он вздыхает и поводит носом.

Начинается… Тотал, и вправду, снова заводит свою песню:

— Ты совершенно бездушная…

— Тотал, мы все это уже тысячу раз обсудили, — раздраженно обрываю я его. — Мы проверили отделение ИТАКСа в Сен-Жен-Дё-Севр. — Тотал морщится от моего произношения, провоцируя мои ответные агрессивные действия. — И теперь наша миссия ведет нас к головному отделению в Германию. В Париже никаких ИТАКСов нет. Следовательно, останавливаться в столице Франции не имеет никакого смысла.

— Это всего-навсего центр мировой культуры, — зудит Тотал. — Город лучшей кухни на планете. Моды, искусства, архитектуры. Лувр, Версаль, Елисейские Поля… — Он вот-вот зарыдает в голос.

— И, тем не менее, никакого ИТАКСа.

— Я бы совершенно не возражала сделать небольшую остановку в Париже, — осторожно начинает подпевать Тоталу Надж. — Я в библиотеке видела путеводитель. Там такие кораблики на Сене есть. Сядешь и катишь себе по воде через весь Париж. И парки тоже, и Лувер-музей, и дворцы, и все-все. — Она с надеждой заглядывает мне в глаза.

— Не Лувер, а… — но мне даже не удается закончить свои наставления.

Тотал обучил обеих девчонок лить крокодиловы слезы, и теперь очередь Ангела смотреть на меня сквозь влажную поволоку. Собрав волю в кулак, жду, когда она начнет инфильтрироваться ко мне в сознание. Но она не начинает. Очень с ее стороны разумно. Вместо этого она пускается в причитания:

— Жизнь так коротка. Так коротка и так тяжела. Увидеть город огней единственный раз в жизни…

— Да прекратится это безобразие когда-нибудь или нет!

— … бесконечно облегчит наши муки и страдания… — заканчивает Ангел свой трагический монолог.

— Безусловно! Ибо жизнь в деградации и пытке — ничто по сравнению со столиком в кафе на Елисейских полях! — каждое мое слово источает яд сарказма. Как они все еще только живы?

— Вот именно! — Ангел не замечает ни яда, ни сарказма. — И я об этом говорю. Все отступает на второй план, когда стоишь на Монмартрском холме перед красавицей Сакре Кер.

Я знаю, что они меня додолбали. Если я сейчас не сдамся, мне придется всю дорогу до Германии слушать двух бесконечно нудящих девиц и нотации оскорбленной в лучших чувствах собаки. Так что невозможно будет сконцентрироваться на выполнении поставленной главной задачи. Плюс, велика вероятность того, что в любую секунду прорежется Голос со своими метафорами и загадками. Типа: Триумфальная Арка подскажет тебе ответы на мучающие тебя вопросы. Или: подумай о воспитательном и образовательном значении Парижа для молодого поколения американцев…

Я глянула вниз. Далеко под нами столица Франции сияет миллиардом огней, переливаясь, как огромный драгоценный брильянт. Неимоверно дорогой, совершенно бесполезный, но такой притягательный и заманчивый.

Сосредоточенно потерев лоб, неохотно соглашаюсь:

— Так уж и быть. Ваша взяла. Заскочим в Париж на пару часов.

Стараюсь не замечать буйных криков восторга. Смотрю на Ари и понимаю, что он единственный не подал голоса. Он вообще редко высказывается, как будто у него нет права на свое мнение. Надж и Ангел особо с ним не общаются и даже его сторонятся. И еще я знаю, что Париж будет одним из последних событий его жизни.

— Надо найти место переночевать, — говорю я, поворачивая на посадку.

80

Вот смотри, дорогой читатель, какая странность получается: с тех пор, как мы с Клыком и остальной стаей расстались, ни от ирейзеров, ни от белохалатников, ни от флайбоев — ни слуху ни духу. Меня, Ангела, Надж, Ари и Тотала по-прежнему можно выследить. Но ведь не выслеживают! Нас, похоже, оставили в покое, и здесь, в веселом, как говорится, Париже мы все равно чтона каникулах.

В чем, получается, разница? С нами нет Клыка, Игги и Газа. Абсурд какой-то.

Чем они без нас занимаются? На пляже где-нибудь прохлаждаются? Забыли о нас совсем и даже не скучают?

С одной стороны, мне до смерти хочется найти Интернет-кафе и прочитать, что там Клык пишет в своем блоге. Может, из него хоть что-то можно будет о них выудить, хоть какое-то представление получить, где и что они делают. Но с другой, я права, а он нет. Это он меня бросил, это он стаю расколол, а мне, выходит, теперь после всего этого признаваться, что мне без него плохо!

— Смотрите, какой хорошенький! — постанывает от восторга Надж, накручивая на шею тонкий газовый шарф. — Ужасно красиво!

Как ей только в голову не приходит, что любой ирейзер за него дернет и враз ей шею свернет. Я только плечами пожимаю, с трудом воздерживаясь от очевидного комментария. Надеюсь, она оценит мой такт и сама поймет причины отсутствия моего энтузиазма.

— Вот что я называю цивилизацией, — Тотал довольно облокотился о мраморную столешницу и придвинул к себе поближе шоколадное пирожное. — Сиди себе тут, посиживай, кондитерские изыски отведывай, и чтоб Ангелу ничье сознание контролировать не нужно было! Говорил вам, здесь центр мировой цивилизации!

Если ты, дорогой читатель, еще сам не просек, собак пускают почти во все парижские рестораны. Мы сидим в уличном кафе, за маленьким мраморным столиком, мимо проплывают толпы народу, и никому и в голову не приходит превращаться ни в ирейзеров, ни в какую другую биологическую или технологическую усовершенствованную модель убийц-террористов.

— До чего же вкусно! — Надж заправляет шарфик, чтоб ненароком не искупать его в чашке с кофе. — А сколько этих пирожных съесть можно?

Для справки: она доедает уже третье.

— Сколько влезет, столько и ешь. Смотри только, чтоб не стошнило.

Не могу не признать: мои родительские принципы относительно нетрадиционны. Но нельзя не принять во внимание, что самой-то мне всего только четырнадцать лет, и к тому же никого из моих подопечных я сама не рожала.

— Как бы мне… — начинает Ангел, но сама прерывает себя на полуслове и молча прихлебывает стоящий передней cafe au lait.[42]

«Как бы мне хотелось, чтобы мы были здесь все вместе», — звучит у меня в голове. Но это явно не Голос. Киваю Ангелу, молчаливо с ней соглашаясь: «И мне тоже».

— А что мы дальше будем делать? — нетерпеливо спрашивает Надж. — Может, в Лувер заскочим?

— Во-первых, не «Лувер», а «Лувр». А во-вторых, там слишком много народу, секьюрити на каждом углу и камер в каждом зале навалом. Не произвели еще столько валиума, чтоб меня туда спокойно затащить можно было.

— Зато Эйфелева башня открытая. И высоко там, — логично предлагает Ангел.

— Вот это вариант. — Смотрю на часы. — Вам, друзья мои, на развлечения четыре часа. И ни минутой больше. Через четыре часа мы отсюда сваливаем.

— Яволь, — Надж вскидывает мне руку в салюте, Тотал давится от смеха, и даже Ари криво усмехается.

Нет, наверное, на свете человека, который не знал бы, как выглядит Эйфелева башня. На картинках ее каждый видел. Но если прямо перед ней встать — она така-а-а-я огромная. И прямо в небо летит. И все железки просто как кружевные! Как ты думаешь, дорогой читатель, чего там, у подножия башни, нам больше всего хотелось? Правильно! Раскинуть крылья да взлететь на самую маковку. Но вместо этого, как все нормальные люди, мы выстояли в длиннющей очереди и поехали наверх в битком набитом лифте. Можешь себе представить, какое нам всем это удовольствие доставило.

Но зато наверху — глаз не оторвешь. Внизу Сена с корабликами и весь Париж как на ладони: и Триумфальная Арка, и Лувр, и все-все.

Какой все-таки красивый город! Здания все старые, изысканные, не как в Америке. Вот бы мальчишки его увидели… И ты, дорогой читатель, тоже его непременно когда-нибудь увидишь. Если, конечно, он устоит, когда белохалатники мир уничтожат.

Само собой разумеется, Надж заставила нас все лавчонки обсмотреть. Но, по крайней мере, посчастливилось избежать клаустрофобии — Надж удалось уломать ограничиться уличными лотками. Благо их вдоль Сены полно. Старые книги продают, цветы. Как будто мы в фильме с субтитрами оказались. Я с ангельским терпением дожидалась, пока Ангел и Надж все футболки, все шляпки перемеряют и все книжки на французском пересмотрят. Какой толк смотреть, если мы их все равно ни унести, ни, тем более, прочитать не можем.

Ари примерил кожаную куртку. Его старая давным-давно превратилась в лохмотья. И от запекшейся крови колом стоит. Торговец было выпялился на него с беспокойством, но Ангел мужика отвлекла, и он про Ари даже думать забыл.

— Тебе очень идет. Удобно? Не жмет?

Он скривился:

— Все будет жать, коли туша такая, — Ари сконфуженно показывает на свои неестественно выпяченные мускулы и выпирающие на спине крылья.

Отступив на полшага, поправляю ему воротник на шее и снова вижу ее, зловещую татуировку. Его срок близок. Очень близок.

Знаешь что, дорогой мой читатель! Хорошо, что я показала ему Париж…

81

Знаете, что еще в Европе странно? Она крошечная. Только глазом моргнешь, и ты уже в Бельгии. Возьмем Америку к востоку от Миссисипи — там вся Западная Европа поместится. Мы из Англии во Францию за тридцать минут перепорхнули. Францию — за шесть часов пересекли. А дома над одним Техасом восемь часов летели.

Ладно, короче. Вот вам мое мнение о немцах: они чистюли. Такая облизанная страна, будьте-нате, не то что Франция.

— Извольте здесь свои носки не разбрасывать, — строго инструктирую я свою команду, заходя на посадку неподалеку от маленького городишки под названием Лендехейм. — Здесь нерях не потерпят.

Лендехейм построили как будто специально для немецкой секции Диснейленда. Я только и жду, что сейчас Бемби из-за куста выпрыгнет. А наличники и балки на домах — все в резьбе. Как пряниками увешаны. У меня даже слюнки потекли.

Единственная в городке дорога идет в гору, к невообразимому средневековому замку. Догадался уже, сметливый мой читатель? Он самый, ИТАКС. Царит здесь самым что ни на есть средневековым манером.

— Что-то этот ИТАКС какой-то игрушечный, — Тотал подпрыгивает у меня на руках, а Надж развела широко руки и затянула:

— The hiiiills are aliiiive with the sound of muuuusic…[43]

— Значит, так, — прерываю я ее самодеятельность, — замок там, за деревьями. Сначала разведаем быстренько, что к чему, а там решим, как дальше поступать.

Вхожу в лес, разводя руками ухоженный немецкий кустарник.

— Подождите-подождите, — семенит за мной Тотал. — Вы что, хотите сказать, что мы сейчас туда вломимся, стырим особо важные секреты, покрушим, чего надо, окажемся на краю гибели, а потом улизнем каким-нибудь исключительно высокохудожественным образом?

Сцепив челюсти, с суровым видом стараюсь не замечать, как заразительно хихикает Надж:

— Может быть, и хотим. А у тебя что, лучше план есть?

Он на секунду растерялся:

— Нет, нету…

Вы, конечно, уважаемые читатели, можете мне не поверить, но пробираться через иностранный европейский лес глухой ночью, с бывшим ирейзером, говорящей собакой и двумя малолетками, жизнь которых полностью от тебя зависит, — удовольствие ниже среднего. Но, с другой стороны, пока все в норме, и это просто во мне пессимизм голову поднял.

В общем, по лесу идти — радости мало. Лететь было бы много проще. Но нарываться не стоит. Мне вовсе не хочется, чтоб нас у подножия замка заметили. Они, поди, и радарами, и с наблюдательных вышек, и прожекторами каждый сантиметр округи прощупывают.

Наконец мы у цели. Стоим на опушке леса и смотрим через широченный ров на высокую толстую каменную стену замка. Это, похоже, самый замковый из всех виденных мной замков: сплошные шпили, башенки, узкие бойницы для стрел Робин Гуда и окошки, в которых поблескивают маленькие стеклышки. Сторожевые прожекторы и колючая проволока по верху стены очарования слегка убавляют, но если немного прищуриться, то можно их и проигнорировать.

— Смотрите, там ворота железные, — шепчет Надж. — Можно внутрь через решетку заглянуть.

Стараясь держаться в темноте и тщательно прошаривая землю на предмет капканов и ловушек, ползком пробираемся к замку. Футах в тридцати от ворот замираем. Мерный топот ног заставляет нас вжаться в землю.

С моим ястребиным зрением я ясно вижу марширующую по внутреннему двору команду электронного поколения ирейзеров. А следом за ними строй людей с воинственно-жесткими лицами. Но в их лицах не просто жестокость — у них всех какое-то странное нечеловеческое выражение.

И тут я вижу мою старую знакомую. Это ее попытка подменить меня закончилась полным провалом. Это ее убить пытался уговорить меня Джеб. Макс-2, мой клон-двойник, снова выходит на сцену.

82

Чувствую, как рядом со мной цепенеет Ари. Глаза его прикованы к Макс-клону. Одного этого мне достаточно, чтобы тут же вспомнить, как они вдвоем против меня сражались, и мои подозрения по поводу Ари подскочили сразу на десять градусов.

Обмозговываю данный поворот дела, и вдруг Надж толкает меня локтем в ребро.

— Мама дорогая! Видишь?

— Вижу, — отвечаю ей шепотом, — вот и снова встретились.

— Что ты имеешь в виду? Мы ее никогда раньше не видели.

Я недоуменно поворачиваюсь к Надж:

— Ты что, забыла тот сумасшедший день, когда «я» готовила завтрак и заплетала тебе косички?

— Помню, конечно. Это была Макс-2. Я совсем не об этом. Посмотри, четвертый ряд позади нее.

Смотрю и не верю своим глазам. Ну и дела…

Там, куда показывает Надж, в четвертом ряду марширует Надж-2. Единственная разница — каменное выражение лица. А так — как две капли воды.

— Ой! Ой! — тихо говорит Ангел. Проглотив стон, на мгновение роняю голову в руки.

Красота. Только этого человечеству и не хватало. Второго Ангела! Будто мало одной шестилетней крылатой гипнотизерши.

— Они что же, еще одну меня сотворили? — возмущается Надж.

— И меня, — вторит ей Ангел.

Что там все колонна — из одних клонов, не поручусь. Но то, что все они мутанты — это точно.

— Что же получается, я один не удостоился клона, — обиженно бухтит Тотал. — Поди, рассудили, что нечего на собачьего клона средства расходовать.

Я почесала ему за ухом, но это не помогло. Он все равно поджал хвост и, надувшись, брякнулся на траву.

— У меня там тоже нет двойника, — говорит Ари. — Джеб, выходит, решил не клонировать себе еще одного сына. Ему и одного меня достаточно.

— Похоже, они собираются заменить всех нас. Как когда-то, Макс, тебя заменить пытались. Правильно я думаю? — допытывается Надж.

— Ты, вроде, права. Но нам-то сразу будет понятно, кто есть кто, когда новая Надж будет помалкивать в тряпочку, а новая Ангел поведет себя, как нормальный шестилетний ребенок.

Они улыбаются, а я прибавляю себе очко за способность сохранять присутствие духа в таких вот кошмарных ситуациях.

— Я серьезно. Давайте-ка придумаем пароль, слово или фразу. Чтобы в любом случае этих самозванцев можно было отличить от нас.

— Отличная идея.

— Придумала! — Ангел сигналит нам наклониться к ней поближе и каждому шепчет пароль на ухо.

Губы Надж растягиваются в хитрую улыбку. Я смеюсь втихомолку и показываю Ангелу большой палец, а Ари ухмыляется и кивает. Даже с Тоталовой мордочки, похоже, соскочила его недавняя обида.

Ты, любопытный мой читатель, может, хочешь знать наш пароль?

Так я тебе и сказала. Держи карман шире.

83

За всем этим топотом и маршевым скандированием ни флайбои, ни клоны, ни другие мутанты не услышали, что мы как могли тихо перелетели через стену. Пристроившись в хвосте колонны, маршируем вместе со всеми, этакий арьергард фанатиков, нетерпеливо жаждущих провозгласить начало ре-эволюции.

Короче, всех перехитрив, мы строем, печатая шаг и с синхронной отмашкой, вошли в замок. Интересно, когда же они нас засекут? Думаю, ждать осталось недолго. Наверное, это предчувствие.

Проходим сквозь двойные железные двери. Они тут же захлопываются за нами со зловещим скрежетом. Внутри вся эта милитаризированная банда мутантов в мгновение ока рассеивается кто куда. Флайбои зарулили куда-то в тускло освещенные каменные коридоры, а все остальные, разбившись на несколько потоков, рассосались по разным направлениям нескончаемого замкового лабиринта.

Присоединились к одной из групп и молча следуем за ними. Проходим еще одни двери. Но, куда движемся, в полумраке даже понять трудно. Полный сюр. Такой, что было бы страшно смешно, если бы не было так страшно.

Никто по-прежнему не замечает нашего вторжения, и мы, совершенно не замеченные, все глубже и глубже погружаемся в недра самого главного ИТАКСового логова.

Смотрю на Ангела и, практически не раскрывая рта, спрашиваю:

— Ловушка?

Она кивает:

— Ловушка.

84

— Сека, — выдыхаю я, и тут мы вдруг оказываемся в огромном помещении, типа самолетного ангара.

Потолок здесь высотой футов под тридцать, а вместо окошек под самым потолком — узкие горизонтальные щели. На каменных стенах, по нескольку на каждой, развешены гигантские телеэкраны. На полу — ряды серых железных, в два этажа, коек. На них без единой морщинки, по-солдатски, натянуты грубые коричневые одеяла.

Нельзя не отдать им должное, уютное они свили здесь гнездышко.

Мутанты разбрелись по своим койкам, и мы остались у двери в полном одиночестве. Инстинктивно сгрудились спина к спине — в позицию круговой обороны.

— Мне лично здесь нравится, — бодрится Тотал. — Давайте дома, если у нас будет когда-нибудь свой дом, тоже такую красоту устроим.

— Ш-ш-ш… Держите уши и глаза востро. Примечайте выходы. Не расслабляйтесь. Того и гляди, что-то начнется.

Движение вокруг нас, на первый взгляд, хаотичное, на самом деле, четко определено розданными каждому заданиями: продукты высококлассных научных экспериментов деловито намывают полы, полируют спинки коек, надраивают до блеска ботинки.

Мы с Надж, не сговариваясь, переглядываемся, а Ангел безошибочно читает наши мысли. Украдкой пригнувшись, в следующий момент каждая из нас выуживает из-под кроватей бутсы себе по размеру. Ари тоже не растерялся, быстро смекнул, что к чему, и извлек откуда-то здоровенные сапожищи. Секунда — и мы обуты, а наши грязные и драные кроссовки пинками загнаны с глаз долой в самый темный угол.

— Вот это я понимаю! Что называется, слились с окружающей средой, — завистливо комментирует Тотал, которому явно тоже охота поживиться на дармовщинку.

Скорчив ему рожу, концентрируюсь на телеэкранах. Кабы там футбол показывали, я бы считала, что мы в раю.

Как бы не так. С каждого их двенадцати экранов, по три на стенке, смотрит на нас честными глазами светловолосая тетка и вещает по очереди на нескольких языках: сперва на немецком, потом на французском, итальянском, испанском, пока, наконец, не переходит на японский. То и дело секундные паузы в ее речи заполняются дружным хором одобрительных возгласов обитателей здешнего концлагеря.

Надж морщит лоб:

— Кого-то она мне напоминает, не пойму. Как будто я ее где-то раньше видела?

— Понятия не имею. Мы с ней раньше не встречались.

В конце концов, белохалатница переходит на английский:

— Пришла пора ре-эволюции! — выкрикивает она с энтузиазмом, и несколько голосов энергично подхватывают:

— Пришла! Пришла!

— План «Одна Вторая» запущен в действие. Даже сейчас, когда вы меня слушаете, все слабые, все бесполезные, все лишние существа, на которых человечество до сих пор бессмысленно разбазаривало столь необходимые ресурсы, подвергаются уничтожению!

85

Под новые приветственные восклицания мы пятеро в ужасе смотрим друг на друга. Быстро вспоминаем о необходимости притворяться и тоже вяло подаем голос.

Женщина таращится с экрана с рвением полоумной фанатички:

— Мы создаем новый мир! Мир, где не будет ни болезней, ни голода, ни слабостей.

— Конечно, порешите все человечество, вот вам и не будет никаких слабостей, — бурчу я себе под нос.

— Не будет больше причин для войн, — искренне продолжает тетка, — всем будет вволю воздуха и пространства. Люди перестанут сражаться за собственность, за пищу, за деньги и энергоресурсы.

Мутанты дружно рукоплещут ее изображениям.

«А что вы с религией будете делать? — думаю про себя. — Считаете, что все сытые да здоровые про веру свою и думать забудут? Что-то я в этом не уверена…»

Время от времени мимо проходит то один, то другой мутант, но никто не удостаивает нас ни единым взглядом. Стараемся слиться с толпой и то аплодируем вместе со всеми телевизионной агитаторше, то деловито принимаемся разглаживать и без того туго натянутые одеяла или ставить ровными рядами ботинки.

— Помните, — белохалатница переходит к следующему пункту, — вы, избранные, вы необходимое звено в ре-эволюционной цепочке. Без вас ре-эволюция не состоится. Новый режим должен быть чист и не запятнан. Все расы — равны, все гендеры равноправны. Но ни больным, ни слабым в новом обществе места нет и не будет.

— Все гендеры? — шепчет удивленно Надж. — Я всегда думала, что есть только два пола, мужской и женский. Они, наверное, еще какой-то третий создали.

Нас всех пятерых скривило от этого омерзительного, но вполне правдоподобного предположения.

— Я обращаюсь к вам! Если вам известен тот, кто достоин мученической смерти во имя будущего общественного рая, немедленно доложите старшему по званию, — призывает тетка с экрана. — Вы будете замечены, отмечены и поощрены.

Смотрю на наших с нескрываемым негодованием:

— Это что же, она призывает стучать на слабых, закладывать несовершенных? — тихо переспрашиваю я свою стаю в надежде, что ослышалась. — Но тогда получается, всех, кто несовершенен, надо в бойню! Ведь совершенных на свете нет! Значит, она хочет покончить со всем человечеством до единого.

Это ты, Макс, здорово сказала. Точнее выразиться я бы и сам не мог!

Голос. Снова он. Что ему теперь надо?

Ты там, где тебе быть и положено. И делаешь то, для чего предназначена, — продолжает Голос. Он так редко меня хвалит, что я оторопела. — Но скажи-ка ты мне на милость, ты уверена, что ты с ЭТИМ справишься в одиночку?

«Почему в одиночку, — думаю я. — Со мной Ангел и Надж, и Тотал, и Ари».

Тебе недостает половины твоей семьи, — говорит Голос. — Это же половина твоей армии.

«Хочешь сказать, что я в этом виновата? При чем тут я? Это все он!»

А хоть бы и он. Это не значит, что проблема теперь не твоя. Решать-то ее тебе!

Я подозрительно прищурилась. На телеэкране белохалатница снова перешла на немецкий.

«И что ты теперь хочешь сказать?» — думаю я.

Я не хочу сказать. Я тебе ГОВОРЮ, что тебе необходима вторая половина стаи. Тебе нужно больше бойцов. Их необходимо срочно вернуть.

Похоже, я застонала вслух.

86

— Из нас получатся классные шпионы, — шепчет мне на ухо Надж. — Правда?

В поисках компьютера мы все пятеро ползем по вентиляционной трубе. Миновали еще один барак. Потом кафетерий, туалеты — отхожее место, видать, даже совершенным существам порой необходимо. Дальше несколько офисов, где корпят служащие.

Нам срочно необходима пустая комната с компьютером. И стол с горячим обедом. И каждому по удобной кровати! Мне кажется, мы уже не одну милю проползли по холодному железу. И вот, наконец, под нами кабинет, тускло освещенный мигающим компьютерным монитором. А в кабинете — никого.

Тихо-тихо отвинчиваем вентиляционную решетку и по одному спрыгиваем вниз. Сейчас заорет сигнализация. Нет… Пока все тихо.

— Давай быстрее, — командую я Надж. — У них, может, какая-нибудь беззвучная сигнализация установлена, ультразвуковая. И инфракрасные камеры скрытого наблюдения. Минута у нас есть. Но не больше.

Надж кивает и садится перед компьютером. Кладет руки на клавиши и расслабленно откидывается на спинку кресла. С каждой секундой я дергаюсь и психую все сильнее. Что она, заснула, что ли!

Вдруг она открывает глаза, мельком бросает взгляд на клавиатуру и принимается печатать.

На экране открывается и-мейл программа.

— Как у нее это только получается! — восхищенно шепчу я.

— Порядок. Я на связи, — рапортует Надж.

— Молодчина! — сердце у меня прыгает. И не только от страха, что нас вот-вот засекут и схватят. — Скажи Клыку, чтобы они все немедленно летели в Лейденхейм. Скажи ему, что дело плохо. Очень плохо.

Надж быстро печатает.

— Пиши еще, что они уже начали свое страшное дело. И, чтобы бросить им палки в колеса, у нас есть максимум пара дней, а скорее, пара часов.

— «Колеса» пишется через «о», а не через «а» — ко-ле-са, — занудствует не к месту Тотал.

— Да замолчи ты, — шиплю я на него и снова наклоняюсь к Надж. — Скажи ему, чтобы быстрее ветра сюда летел.

Надж кивает, печатает и нажимает на окошко «Послать». Готово. Будем надеяться, что наше послание вот-вот опустится в почтовый ящик Клыка.

Он, конечно, получает миллион и-мейлов в день. Что с того? Но не может же он пропустить наш заголовок «ЭТО ОТ МАКС! ПРОЧЕСТЬ НЕМЕДЛЕННО!!!» Притом все заглавными буквами.

— Все. Дело сделано. Теперь остается только надеяться, что наш СОС до него дойдет.

Монитор мигнул, и с него прямо на нас уставилась тетка, раньше вещавшая с экранов телевизоров:

— Прекрасно, Макс, — говорит она, и от ее голоса по позвоночнику у меня бегут мурашки. — Не ожидала я, что ты так далеко продвинешься. Я тебя явно недооценила.

Отчаянными жестами за спиной пытаюсь просигналить своим: «Быстро вверх. Валите отсюда».

— Бесполезно, — говорит тетка с экрана. — Посмотри вверх.

Я послушно поднимаю глаза. От флайбоев на потолке ни единого свободного сантиметра. Их там, наверное, штук пятьдесят. Зависли черными волосатыми гигантскими жуками. Красные глаза горят в готовности номер один.

— Блин!

— Мне нравится, Макс, твое красноречие, — язвит белохалатница. Поднимает к потолку голову и командует:

— Хватайте их!

87

Дальше ничего хорошего не произошло. Нам удалось порешить шестерых флайбоев. Но, когда улеглась пыль, оставшиеся повалили нас на пол, усыпанный пружинами, гайками, клочками шкур и прочими флайбойскими останками. Повалили и повязали: руки в браслетах, ноги в кандалах.

Из носа у меня хлещет кровь, а разодранная щека горит, как в огне. Ари похож на черта — оба глаза подбиты, и от побоев на лице снова лопнули его еще свежие, недавно поджившие рубцы. Ангел и Надж раскрашены синяками почище индейцев. Но кости у обеих, кажись, целы. Уже хорошо. Тотал, конечно, носился во время драки как угорелый, гавкал, кусал флайбоев. Шкуры он им порвать порвал, да толку — чуть: им без разницы, целая у них шкура или нет.

Пока флайбои тащат нас через нескончаемую череду туннелей, стараюсь запоминать дорогу: сначала вверх, потом сразу вниз по лестнице — круглая башня. A дальше — буквально сквозь стену. Огромная каменная плита оказалась секретной дверью. За ней офис. Современный, как из другой жизни. Модерновый деревянный стол, лампы дневного света. И никаких средневековых орудий пытки.

Флайбои с размаху швыряют нас на каменный пол, но совсем не там, где он покрыт восточным ковром, а на голые плиты. Как только колени на месте остались? Руки-то в наручниках — не подставишь. Так что громыхнули мы — будьте нате. Но никто не пискнул. Поднявшись на ноги, встаем спиной к спине. Вижу, что, не сговариваясь, все обшариваем глазами комнату: где выход, сколько стражников, что схватить такое, чтобы для защиты сгодилось.

На просторном столе блеснуло что-то металлическое, а значит, наверное, тяжелое. Ага… Табличка. На ней четкие буквы: ДИРЕКТОР.

Наконец-то. Наикрупнейшая шишка. Важняк. Его-то мне и надо. Того, кто за все нитки сразу дергает. Подайте мне сюда этого полного психопата, мечтающего стереть с лица земли почти все население. Вот и повстречаемся. Кабы смогла, зубами бы его разодрала.

Локтем подталкиваю своих и киваю на стол, а Ангелу выдыхаю тихо в самое ухо:

— Ты знаешь, что делать. Попробуй на этом директоре свои штучки.

Тяжелая каменная плита опять отъезжает в сторону, и в кабинет входит светловолосая женщина. Та самая, из телика. За ней толпа белохалатников, одни стетоскопами обвешаны, у других манжетки для измерения кровяного давления из карманов торчат. Клянусь, начинается развлечение. Из цикла «Комната ужасов».

— Привет, Макс, — говорит женщина. Она стройная и примерно моего роста. Мельком глянула на остальных и добавила:

— Ангел, Надж, Ари и собака.

Тотал, поди, страшно оскорбился. Но, по крайней мере, хоть выступать не стал.

— Давно я ждала нашей встречи. Наконец-то у нас появилась уникальная возможность поговорить лицом к лицу. Согласись, что она никогда не мешает.

— Главное, что ТЫ так считаешь.

В глазах ее сверкнули недобрые искры, но она спокойно продолжает:

— Меня зовут Мариан Янсен. Я директор ИТАКСа и его компаний по исследовательским разработкам и их внедрению.

Надеюсь, на лице у меня ничего не написано. Она директор? Директор — женщина? Странно, но почему-то меня особенно достало, что за всеми этими разрушениями стоит женщина. Как-то мне такое и в голову прийти не могло. Мне всегда казалось, что разорения и катастрофы — больше по мужской части.

— И не только Директор. Я, Макс, еще и твоя мать.

Часть четвертая Ошибка слуха?

88

Если честно, меня не так-то легко удивить. Считай, что в этом я трудноподдающаяся. Но, должна тебе признаться, мой дорогой читатель, такого я услышать не ожидала.

— Кто? Да ты, как я погляжу, совсем сбрендила. — Я очень собой горда: голос у меня не дрогнул. Почти.

Директор подошла к своему необъятному столу и достала несколько компьютерных дисков.

— Я знаю. В это трудно поверить. Но посмотри на меня внимательнее: мы с тобой — одно лицо. Только мое лицо старше.

Я внимательно ее оглядываю: блондинка с карими глазами. Вспоминаю, как Надж сказала, что тетка ей кого-то напоминает…

— Ну! И где же твои крылья?

Она улыбается. У меня нет avian ДНК. Но ты наша самая большая удача. Наш неоспоримый успех.

Я еще не оправилась от шока. В таком зыбком состоянии надежнее сидеть в глухой обороне:

— Чего же тогда вы с тер Борчтом постоянно стараетесь нас шлепнуть?

— Вы устарели, Макс, — терпеливо объясняет «моя мать». — У вас ограниченный срок годности. В новом мире нет места ошибкам.

От ее слов я совсем обалдела. Эк она сказанула!

— Знаешь, что я тебе скажу, мамаша. Твой материнский инстинкт явно подкачал.

— Макс! Хоть я и твоя мать, но я еще и ученый. И поверь мне, видеть, как ты растешь вдали от меня, придумывать все ходы и перестановки в этой игре, ставить все новые эксперименты — куда как непросто. Мне порой казалось, что я не выдержу.

— Смотри-ка, как мы с тобой неожиданно спелись. Мне тоже казалось, что я не выдержу. Только «выдерживать» нам с тобой приходилось разное. К тому же у тебя был выбор.

— Во имя будущего всего человечества я иду на страшные, непреложные жертвы. Я приношу единственного ребенка на алтарь создания нового мира.

— И ты думаешь, что это называется «страшными жертвами»? — я по-настоящему взбеленилась. — Непреложная жертва — это когда ты себя саму «на алтарь» принесешь. А если меня, то это так, детские игрушки. Смекаешь, в чем разница?

Она грустно улыбается:

— Макс, я тобой по-настоящему горжусь. У тебя прекрасная логика.

— Увы, я про тебя этого сказать не могу. Сама посуди, если тобой гордиться, то в школе, например, придется гордо перед всем классом вставать и говорить: «А моя мать — психопат-злодей-генетик. Она планирует стереть с лица земли половину человечества». Согласись, классно звучит.

Она отвернулась и села за письменный стол в кресло:

— Это все Джеб. Его надо винить за то, что он позволил тебе столько о себе возомнить. Распустил тебя вконец!

— А тебя надо винить за изменение моей ДНК. Я про крылья мои говорю, мамаша. Что ты на это мне скажешь?

— Я думала, что человечество себя уничтожает, — отвечает она, и в голосе у нее звенит металл. Я эти интонации прекрасно знаю. По собственному голосу… — Я думала, что кому-то надо принимать решительные меры прежде, чем жизнь на этой планете перестанет быть возможной. Да, ты моя дочь. Но ты еще и маленькая составляющая большой картины мира, только малая величина в большом уравнении. Я думала, что готова на все, лишь бы человечество выжило. Даже если сегодня задуманное мной звучит ужасно, история провозгласит меня спасителем человечества.

Класс! Стоило четырнадцать лет мечтать о встрече с дорогой родительницей, чтобы, в конце концов, обрести полную психичку. Удачный сегодня выдался денек, ничего не скажешь.

— У тебя ярко выраженная мания величия.

Директор махнула рукой флайбоям, подпирающим стенки комнаты:

— Отведите их в предназначенное им помещение. Далее действуйте по инструкции.

89

— Не хочу тебя огорчать еще сильнее, — говорит Тотал, — но твою мамашу я не перевариваю.

Не могу с ним не согласиться. С языка психованых генетиков на обыкновенный английский «предназначенное им помещение» переводится как «мрачный, темный каземат». Для справки: каземат — это именно то место, где мы оказались в здешнем сказочном замке. А если ты, дорогой читатель, составляешь словарь языка психованых генетиков, то еще добавь туда на букву «Д»: «действовать по инструкции». Это означает «приковать к стене цепями, как средневековых узников».

— По крайней мере, с моими родителями не приходится выискивать поводов для подростковых протестов.

Ладно, перехожу ближе к делу. Каземат был огромный. Противоположной стены не видать. Но мы тут совсем одни. И чтобы тем, кто намертво здесь закован в железки, жизнь медом не казалась, высоко на стенах громкоговорители вещают директорские пропагандистские лозунги. Что само по себе — настоящая пытка. Кого хочешь, с ума сведет. Или в могилу…

Понятно, что на цепи в подземелье сидеть никому не охота. Но нам, крылатым и для неба созданным, — просто сущий ад!

И все это сделано по указаниям моей «драгоценной мамочки».

На меня накатила страшная депрессия.

— Ну за что мне такая родительница досталась. Почему она не могла оказаться, как у Клыка например, какой-нибудь нормальной наркоманкой. Или дамочкой легкого поведения, — причитаю я, обхватив голову руками.

— Кстати, о Клыке, — перебивает Надж мое нытье. — Он, наверное, уже летит к нам на выручку.

Луч надежды промелькнул, но тут же погас:

— Может, и летит, если… А знаете, сколько этих если? А. Если наш и-мейл до него дошел. Б. Если он перестал вставать на рога по поводу Ари, в чем я лично сомневаюсь. В. Если они каким-то образом смогут добраться до Европы. Г. Если до Европы они смогут добраться немедленно.

— Макс! — укоризненно смотрит на меня Ангел. — Ты себя накручиваешь. Не усугубляй.

Согласна. Накручиваю и усугубляю. Я полная идиотка и слюнтяйка. Вот останусь одна, тогда и буду плакать над своей горькой судьбиной. А сейчас нечего на ребят эмоции свои выливать.

— Ты права, — говорю я, насилу сдержав слезы. — Простите меня, ребята. Это я так, себя пожалела. А вообще-то я верю, что и-мейл наш прошел. Потому что айтишника лучше нашей Надж на всем белом свете не найти. А раз и-мейл прошел, наш Клык не может не прилететь. Умрет, но примчится быстрее ветра.

Все молчат.

— Ты здорово, Макс, врешь! — одобрительно бросает Надж. — Ставим тебе пятерку.

Я смеюсь:

— В этом деле главное — практика. Но я серьезно. Я, правда, верю, что он прилетит.

— А как они через океан перелетят? — спрашивает Ари. Но не подкалывает, а искренне недоумевает.

Вопрос законный, и, видимо, он пришел в голову не одному Ари. Ангел считает, что они смогут как-нибудь раздобыть билеты. А Надж — что в багажное отделение заберутся.

— А я думаю, они взлетят высоко в небо. Дождутся, когда самолет мимо пролетать будет, прыгнут на него сверху, оседлают и полетят верхом на воздушном лайнере. — Я так удачно передразнила Клыка, уцепившегося за самолет, что стайка моя даже рассмеялась.

И от их смеха как будто даже тьма, хоть немного, да рассеялась, и каменные своды уже не так давят.

Громкоговорители особенно раздражают, когда мозги чистят по-английски. На других языках — еще ничего, а на английском — совершенно невмоготу. Директор, или МУМ (мамаша-убийца-маньячка, как я ее мысленно прозвала), опять поливает нас своим бредом про счастливое грядущее, без пороков и слабостей.

— Какая она все-таки страшная баба, — говорю я.

— Конечно. Такая мамаша тебе даже в страшном сне присниться не могла, — сочувственно кивает головой Надж, и я через силу улыбаюсь:

— Ага. МУМ, мамаша-убийца-маньячка, в списке кандидатов у меня точно не значилась.

В горле снова встает ком и хочется завыть от отчаяния. Но я креплюсь. Пока… Потому что это и вправду непереносимо: всю жизнь мечтать о матери и получить вот такую гадину. И уж совсем тошно от того, что Надж старается меня утешить. Утешать всех — моя роль. А меня только Клык мог когда-то утешить. Но он меня бросил.

Слабый шорох в самом дальнем и темном углу заставил нас всех насторожиться.

— Крысы! — в ужасе шепчет Надж.

Но это не крысы. Из-под сумеречных сводов в отдалении начинает вырисовываться чья-то высокая фигура.

Не сговариваясь, принимаем позицию «к бою». Поскольку позиция «на взлет» в данный момент нам категорически недоступна.

Тишину разрывает голос.

— Макс! — говорит Джеб.

Вот он, завершающий кадр сегодняшнего фильма ужасов.

90

— Какие люди! Вот это встреча! — собрав остатки воли в кулак, я жизнерадостно приветствую Джеба. — И часто ты сюда наведываешься? Обеды здесь классные?

Джеб пододвигается поближе и вступает в пятно света, отбрасываемое тусклой аварийной лампочкой. Он ничуть не изменился. Разве что выглядит чуть более усталым. Все-таки мучить детей даром никому не проходит.

Он одаривает меня своей «фирменной» грустной улыбкой:

— Что я здесь, никому не известно.

В ответ я тоже делаю ему свои «фирменные» круглые глаза:

— Не бойся, я никому не скажу. Твоя тайна останется здесь за семью замками.

— Слыхал, у тебя уже состоялась встреча с директором.

Фасады моей защитной бравады рушатся, и я из последних сил пытаюсь держать себя в руках:

— Она оказалась сущим ягненком. Настоящий подарочек! На этой планете три миллиарда женщин детородного возраста. Почему мне должна была достаться в матери та единственная, которая единодушно избрана безумной психопаткой?

Джеб встает передо мной на колени на грязный каменный пол. Чувствую, как напрягается рядом со мной Ангел. Не от того ли, что она читает в его мыслях? Джеб ни на кого не смотрит и никого, кроме меня, не удостаивает своим вниманием. Даже Ари.

— Макс, ты все еще можешь спасти мир.

Меня захлестнуло волной полного и глубокого бессилия. Мне хочется прямо здесь на полу свернуться клубочком и так и лежать до конца жизни. Которого, надеюсь, ждать придется недолго. Я так долго и так много боролась. Я отдала этой борьбе все, что у меня было. Все. У меня больше нет никаких сил.

Закрываю глаза и сижу, привалившись спиной к каменной стене.

— И как же прикажешь его спасать? Вступать в ряды ре-эволюционеров? Приводить в исполнение план «Одна вторая»? Нет уж, спасибо. На вашем паровозе, летящем в светлое будущее и по дороге сокрушающем все живое, мне не место.

Макс, поверь мне, — говорит мой внутренний Голос. — Ты создана, чтобы спасти мир. И ты еще можешь это сделать.

«Голос, оставь меня в покое. Я устала», — думаю я.

Макс! — снова зовет меня Голос. — Макс!

И тут до меня доходит, что это никакой не внутренний Голос. Он доносится до меня извне.

Боже мой!

Открываю глаза.

Джеб по-прежнему стоит передо мной на коленях.

Макс, ты проделала долгий и трудный путь, — говорит Голос, но почему-то эти слова срываются с шевелящихся губ Джеба. — Ты уже почти у цели. У тебя все получится. Стоит только еще чуть-чуть постараться. И снова мне довериться.

Голос, которому я послушно внимала все эти последние месяцы, был голосом Джеба.

Джеб был моим Голосом.

91

Руки Клыка на секунду повисли над клавиатурой лэптопа. Рядом с ним в интернет-кафе Игги и Газман прихлебывают кофе с такой жадностью, как будто это их последняя в жизни чашка любимого напитка.

Что ж, очень даже может быть и последняя.

— Меня сейчас хоть в космос запускай — куда хочешь долечу! — энтузиазма у Газмана через край.

— Хватит тебе, браток, кофеином накачиваться. — Клык с беспокойством оглядывается, не дай Бог, кто-нибудь Газа услышал. — И вообще, прекрати так орать, куда ты лететь собираешься.

Но рядом с ними никого нет. В этом обшарпанном Интернет-кафе народу вообще не густо.

Игги залпом осушил свою чашку и слизнул с губы усы от молочной пены.

— На юге-то получше будет, — нудит он. — Солнце, пляжные пташки… А здесь сплошной туман, сырость и холод.

— Зато красиво. Горы, океан. И люди тоже на людей похожи, а не на манекенов, в цвет загара раскрашенных.

Игги взглядывает на Клыка:

— Что, читает братва твой блог?

Клык кивает:

— Еще как.

Он быстро скользит по странице, проверяя отклики. Вдруг по спине у него пробежал холодок. Почувствовав на себе чей-то взгляд, он поежился. Сканирует кофейню из угла в угол справа налево, вверх — вниз. Вот в такие моменты ему больше всего не хватает Макс. Она бы тут же насторожилась. Они бы безмолвно обменялись взглядами и сразу бы поняли, что делать.

А теперь он здесь на побережье один. А она где-то там, непонятно где, да еще с этим кретином в придачу.

Вроде никого. Клык снова оглядывается. На сей раз медленнее и внимательнее. Ага… Вот он, вон тот чувак. Чего ему от них понадобилось?

Клык захлопнул лэптоп и похлопал Игги по плечу. Газман уже и сам настороже: кулаки сжаты, мышцы напряжены — полная боевая готовность.

Чувак поднимается из-за столика и направляется к ним. Он подходит поближе, и Клык начинает что-то припоминать:

— Мы его, кажись, уже раньше встречали, — бормочет он. — Только не припомню, где…

Газман как бы ненароком поворачивается и смотрит через плечо:

— Ммм… Рожа вроде знакомая.

— И походка… — соглашается Игги, прислушивается и словно уходит в себя. — Шаги… Я их раньше слышал… слышал… В Нью-Йоркской подземке!

Клык стукнул себя по лбу.

— Конечно! Как это я сам не вспомнил! Ну да там такая темень была!

Парень останавливается совсем рядом. Это и вправду тот бездомный сумасшедший айтишник. Клык никогда раньше не видел его при дневном свете. Только в мутном мерцании масляных факелов туннеля. К нему был как-то хитро привязан его Мак, и он ругался, что Максов чип вышибает у него жесткий диск. Помнится, когда они его стали про чип расспрашивать, он совсем с катушек слетел и удрал. Какого хрена он сюда заявился?

— Это вы? — Чувак наклонился к ним и понизил голос, чтоб его никто, кроме них, не услышал. — Что вы здесь забыли?

— Присаживайся. — Клык ногой подпихнул ему стул.

Айтишник подозрительно оглянулся:

— А где твоя подружка? Та, что с чипом?

— Слиняла.

Чувак заметно расслабился. Присел на краешек стула и уже спокойнее посмотрел на нашу троицу. Наконец-то рядом с ними оказался кто-то, еще более ненормальный, чем они сами. Это обнадеживало.

— Ты сам-то что здесь забыл? — спрашивает Клык, мотнув головой в сторону кафешки. — На поверхность вылез? Да еще на Западном побережье?

Парень пожал плечами:

— Так, болтаюсь. Встречи разные, то с тем, то с этим… А в Нью-Йорке я в основном обретаюсь, потому что там с толпой слиться плевое дело.

— Ага, — соглашается Клык.

Взгляд айтишника падает на закрытый лэптоп Клыка, и в глазах его тут же загораются тревожные мигалки паранойи:

— Клевая у вас машинка.

— Не жалуюсь, — Клык в свою очередь тоже насторожился.

— Таких здесь раз два и обчелся.

— Я думаю.

Чувак задумался и, похоже, принял какое-то решение:

— Где ты его достал? Или мне лучше об этом не знать?

Клык усмехается:

— Лучше не знать.

Айтишник понимающе потряс головой:

— Вы, кореша, кажись, в переплет попали.

— Попали, — с тяжелым вздохом соглашается Клык и задумчиво поднимает глаза: — Ты можешь послать и-мейл всем ребятам на планете? Всем, кто когда-нибудь в Интернете сидел.

92

Айтишник в раздумье смотрит на Клыка:

— Может быть… Попробую… Зависит от того, что ты там написать хочешь.

— Тебе что, точный текст знать надо? — На лбу у Клыка залегла напряженная морщина.

Парень подумал и говорит:

— Надо.

— Вот тебе и секретность. Так, кажется, наш план назывался? — вклинивается Игги, прихлебывая очередной кофе-латте.

Воспользовавшись паузой, Газ дергает Клыка за рукав:

— А можно мне плюшку?

Клык вытряхивает на стол кучку монет. Газман сгребает их в кулак и идет к прилавку. Но, по всему видать, держится настороже и расслабляться себе не позволяет.

— Как тебя звать-то? — спрашивает Клык.

Длинная пауза. Чувак явно соображает, прикидывает, что можно сказать, а что лучше оставить при себе.

— Ты, браток, еще почище нас будешь, — говорит Игги. — А мы-то думали, таких психов, как мы, больше нет.

Айтишник поднимает на него глаза и как будто в первый раз замечает, что Игги слеп. Поворачивается к Клыку и говорит:

— Майк. А вас?

— Я Клык. Он Игги. А маленький — это Газман. А почему он Газман, лучше не спрашивай.

— Посиди с нами еще чуток и сам поймешь, — бормочет Игги себе под нос.

Зрачки у Майка расширились, и он нервно заерзал на стуле. Клык и Игги настороженно выпрямляются.

— Так это твой блог в Интернете висит? — шепотом спрашивает Майк.

— Мой.

Газ возвращается с полной тарелкой плюшек, чует царящее за столиком напряжение и замирает. Но, поскольку никто не достает ни финок, ни пушек, опускается на стул, берет булочку ипододвигает остальным тарелку.

— Что, ты хочешь сказать, что у тебя есть эти… типа крыльев? — Майк заговорщически наклоняется к ним поближе.

— Почему это «типа крыльев»? — у Игги полный рот, и даже трудно понять, что он там говорит. — Самые настоящие крылья.

До него вдруг доходит, что Клык промолчал и на вопрос Майка не ответил:

— Клык, это разве секрет?

— Теперь не секрет, — сухо рявкает Клык.

— Так вы, получается, птице-люди, о которых трубят повсюду?

Клык пожимает плечами:

— Ты можешь мне помочь или нет?

— Могу. Но только, если вы и есть те самые крылатые… создания. Докажи.

Клык прикидывает размеры кафешки:

— Здесь не могу — тесно.

Майк ведет их наверх, куда-то над кафетерием, и достает ключи. Клыка бьет нервная дрожь. Если бы здесь была Ангел, было бы понятно, чего от этого айтишника можно ждать. Она бы его на на все сто просветила.

— Сюда, — Майк отпирает дверь в огромную комнату. Здесь явно какой-то склад. Вдоль одной стены штабелем сложены большие картонные коробки. Но по центру пусто.

— Хватит вам здесь места?

Клык кивает и сбрасывает куртку. Он мысленно примечает расположение окон и прикидывает размеры оконных проемов на случай, если придется драпать.

Он медленно раскрывает крылья. Они так долго и так плотно были сложены у него на спине, что, расправляя плечи, он потягивается с очевидным наслаждением. Развел крылья во всю ширь и встряхнул ими, выравнивая перья. Крылья его заполняют чуть не всю комнату, от стенки до стенки. Вот бы сейчас взлететь и кружить долго-долго в открытом небе!

У Майка отвисла челюсть:

— Ништяк! Клево! Ну вы, ребята, даете! — он смотрит на Газмана и Игги. — У вас тоже такие? И у тех троих пташек, что с вами раньше были?

— У всех такие. Так как насчет и-мейла?

93

Пальцы Майка летают над клавиатурой лэптопа Клыка.

— Ща вот тут еще код один напишем. Чтоб нам в обход антиспамов пробраться. А то понаставили себе всяких заслонок, — бормочет он себе под нос. — Но ничего, мы до них все равно доберемся. С моим кодом — все стены порушим. На то я вам и хакер. Я свое дело знаю.

Он открыл блог Клыка и быстро его просмотрел:

— Так у тебя нет и-мейлов большинства твоих корреспондентов. Значит, надо попробовать через IP-адреса.[44] Не могу сказать, что это так просто. Гарантии пока тоже никакой не дам. Но попытка — не пытка.

— Ну ты асс, — восхищенно тянет Газман.

— Стараемся.

— Подожди-ка. — Клык смотрит на экран через плечо у Майка. — Перейди на минуточку в мой и-мейл. Там в углу, похоже, сигнал срочной почты мелькнул.

— Ага, вон смотри, первостепенной важности — целых три красных флажка.

Сердце у Клыка бешено застучало.

«Мы в Германии. Город Лейденчейм. Большой замок. Главный мировой штаб ИТАКСА. С нами по-настоящему большая беда. Летите сюда как можно скорее. (Клык, привет. Я по тебе скучаю. Надж). Клык, не подведи. Давайте скорее. Времени совсем нет. Дни остались, но, скорее, часы. Это точно. Торопитесь. Макс».

Клык сел на место и кивком дал Майку знак продолжать.

Значит, Макс его зовет. Значит, он ей понадобился. Про своего крылатого Франкенштейна[45] она помалкивает. Коли он еще там, Клыку там не место.

Но, с другой стороны, она явно наступила на горло своей гордости. Ей это, поди, дорогого стоило. И блог-то его она всерьез никогда не воспринимала. Но теперь, видать, ее совсем приперло, раз она через блог с ним связалась и умоляет вернуться. Может, умоляет, конечно, не то слово, но и-мейл этот — максимум, на что Макс способна.

Что их в Германию понесло? Что они там делают? Каким образом они там оказались? И как ему с мальчишками до Европы добираться?

Он посмотрел на дату и-мейла. Он пришел сегодня рано утром. Германия часов на десять впереди…

И что Макс называет «по-настоящему большой бедой»? Как будто бывают не по-настоящему большие беды. Какой же понадобилось случиться беде, чтобы заставить ее забыть свою гордость и позвать его на подмогу.

Похоже, дело там у нее, действительно, хреново. Только как именно хреново, ему даже не представить.

— О'кей, готово, — говорит Майк, откидываясь на стуле. На лице его играет гордая удовлетворенная улыбка. — Сработает, как вирус. Но пойдет к народу в почту, как и-мейл. И не беспокойся, пожалуйста, вирус — только в смысле распространения. Никакого вреда от него не будет. Никакие компы не гигнутся.

Потом подумал-подумал и добавил:

— Я, по крайней мере, так думаю. Короче, давай, печатай свой текст и жми вот сюда в это окошко. Я тут специальную клавишу тебе нарисовал. А там видно будет.

Клык замер. Вот он, его шанс рассказать всю правду всем ребятам на свете. По всей планете они прочтут его послание.

Вот он, ЕГО шанс спасти мир.

Он садится и начинает писать.

94

Кому: закрытый список корреспондентов

Отправитель: Клык

Тема: СРОЧНО! Вернуть нашу планету!


Привет! Если вы получили это письмо, значит, у нас еще есть надежда. У мира еще есть надежда.

Короче, перехожу к делу. Взрослые разносят нашу прекрасную голубую планету на части. Громят ее ради наживы. Не слишком-то это разумно, но факт остается фактом. Они предпочитают деньги чистому воздуху и чистой воде. Им плевать на нас, на тех, кому наследовать то, что останется от планеты Земля после их злодеяний.

Группа ученых хочет вернуть планету, спасти ее, пока не поздно. Не согласиться с ними трудно. Беда только в том, что они собираются для этого уничтожить половину населения. Вот и получается, что выбор такой: спасай Землю от загрязнения, чтобы не вымерли люди или… сразу убей всех подряд и не трать времени понапрасну.

Это порочная логика. Что хотите, про меня думайте, но я с этим планом категорически не согласен.

У ученых, о которых я говорю, есть еще один вариант. Они пытаются создать нового человека. Особо устойчивый тип, который сможет пережить ядерную зиму и тому подобные катастрофы. Я не буду сейчас вдаваться в подробности. Поверьте мне пока на слово. Эта затея ничуть не менее безумная, чем их план уничтожения половины населения.

Что я хочу здесь сказать? Дело за нами. За тобой и за мной. За мной и моей стаей, за тобой и твоими друзьями. Нам нужна чистая и безопасная планета. На которой нет злодеяний и разрушений. Со всеми на ней живущими. Всеми до единого. Все дети, все подростки, наше поколение, мы спасем Землю, мы сохраним всех живущих на ней людей. Мы сохраним на ней все живое!

Нас много. Нам это вполне по силам. Но нам необходимо объединиться. Необходимо активно взяться за дело. Выйти на улицу. А не сидеть перед теликом и не играть в экс-бокс. То, о чем я говорю, — не игра. Этого врага, реального врага, пультом дистанционного управления не победить.

Вернем себе нашу планету! Наше — важное и нужное — поколение, соединяйтесь! Наше будущее — будущее всей планеты!

Я, Клык, призываю вас: ВСТАВАЙТЕ ПОД МОИ ЗНАМЕНА!

95

Через плечо Клыка Газман дочитал последнюю строчку:

— А я бы от экс-бокс вовсе даже не отказался.

— Классное послание, кореш, — говорит Майк. — Я хоть сейчас на демонстрацию готов выйти. А что ты теперь делать будешь?

— Теперь, — нахмурился Клык и сосредоточился на новом и-мейле, — теперь мы отправляемся в Германию.

На то, как скачет его сердце при одной мысли, что он увидит ее снова — всех их увидит, — Клык старается не обращать внимания. Он, конечно психанет, если этот ее кретин по-прежнему с ней. Но есть кретин или его нет, раскалывать стаю было нельзя. Если настает конец света, в последний час им надо быть вместе.

Кому: Макс

Отправитель: Клык

Тема: Здорово

Здорово, Макс. Летим. Надеюсь, это не шутка.

Клык.
И он нажал на клавишу отправления.

96

Помнишь, дорогой читатель, старинное выражение: в каждой шутке есть доля правды. А теперь рассуди, пожалуйста, где шутка, а где правда. И, главное, где доля чего?

Вот смотри: мы в подземелье в Германии, прикованные в каземате. Моя мать — патологическая ледышка с каменным сердцем. Да еще псих ненормальный, обуреваемый манией величия. А лучший друг с половиной моей стаи откололся и ударился в бега.

Так где тут получается шутка, дорогой читатель? И если есть во всей этой катавасии доля правды, то какая она, эта правда?

— Макс, ты опять что-то бормочешь, — голос у Надж совсем усталый.

— Прости, — я вздыхаю и поднимаюсь на ноги.

Все мы за одну ногу прикованы цепями к каменной стене. Цепи длиной футов восемь. Так что можно немного ходить. Видишь, мамашка-то у меня оказалась мягкосердечная. Могла бы ведь и за обе руки приковать, и на короткую цепь посадить. Ан нет, пожалела.

Я имею в виду, что, коли мне подай доказательство ее материнской любви, так вот оно и есть, доказательство это. Правильно я говорю?

Тотал подтянулся и, когда я мимо него проходила, ласково и нежно ткнулся мне мордой в ногу и тихонько укоризненно тявкнул:

— Опять бормочешь.

— Больше не буду.

Отодвигаюсь от них подальше, сколько моя цепь мне позволяет.

Вот тебе, пожалуйста, дорогой читатель, картинка. От моего отчаяния и горя даже моя стая с ума сходит. Я не могу быть им поддержкой — только хуже делаю. А помощи у Клыка кто попросил? Кто его вернуться умолял? Я написала ему, потому что не могу без него больше. Он мне нужен. Так что, дорогой читатель, твоя несгибаемая Максимум Райд оказалась на поверку просто слезливой и бессильной дамочкой.

Что, удивлен? Не видел меня еще в такой «отличной форме»? Я и сама себя еще такой не видела. Мне и самой все это в новинку.

— Ты раньше не бормотала себе под нос все время. Что с тобой? — Ари подползает ко мне поближе.

— Я раньше была в своем уме, а теперь чуток сбрендила.

— А-а-а, понятно…

Смотрю, как он водит пальцем по полу и неожиданно вспоминаю, как он сказал мне, что не умеет читать.

Я знаю, он пристально за мной наблюдает, и медленно рисую по грязи большую букву «А». Потом «Р». И еще «И».

— Смотри, так пишется «АРИ». — И снова пишу, теперь уже все буквы вместе. — Давай теперь ты.

Он начинает медленно выводить «А», но останавливается, не дописав перекладины:

— Зачем мне теперь это?

Он прав, зачем? Срок его вот-вот истечет. Какая теперь разница, умеет он писать или нет?

— Имя свое писать всегда надо уметь. В любых обстоятельствах. — Голос у меня крепнет и, как ни странно, звучит вполне убедительно. И я снова подталкиваю его руку к полу. — Давай, сначала «А».

Сосредоточенно, неуклюжей лапой Ари выводит корявое асимметричное «А».

— У пьяной обезьяны лучше получится. Но ничего, на первый раз сойдет. Давай теперь «Р».

Он принимается за «Р». Но сначала рисует ее задом наперед.

Понятия не имею, нормально ли это в его возрасте на первом этапе обучения, или его мозг совсем изувечили все те эксперименты, которым его подвергли. Стираю и снова показываю ему букву «Р».

Джеб научил читать меня и Клыка. Я научила Газзи, Надж и Ангела. Грамматика и орфография у нас временами хромают, но любую подпись каждый из нас подделает вполне профессионально. Что же он сына своего ничему не научил?

— Ты зачем это делаешь? — вопрос Ари застал меня врасплох.

— Ммм… чтобы загладить то, что я тебя в Нью-Йорке чуть не убила.

Ари от меня отвернулся:

— Ты меня тогда убила. По-настоящему. Но они меня воскресили. Какие-то кости мне в шею вживили, нервы сшивали… — Он проводит по шее мясистой лапой, как будто ему до сих пор больно.

— Прости меня. Прости меня, пожалуйста.

По пальцам одной руки можно пересчитать, сколько раз в жизни я произнесла эти слова. Трижды из них — за последние пять минут.

— Ты и сам старался меня кокнуть.

Он согласно кивает:

— Старался. Я тебя ненавидел, — говорит он спокойно. — Папаша чего только тебе ни давал. И любил тебя очень… А на меня, на сына, ему плевать было с высокого дерева. Я для него ничего не значил. Ты была всегда такой сильной, смелой, красивой. Само совершенство. И за это я тебя ненавидел. И хотел, чтобы ты умерла. А он этим пользовался. Я ему как инструмент был нужен. Чтобы тебя тестировать.

Я потрясена. Ари говорит обо всем этом как бы между делом. А ведь это история его жизни.

— Не надо так… Он тобой гордился, — я вызываю в памяти давно прошедшие времена. — Пока еще Джеб не украл меня и всю стаю из Школы, он всегда любил, когда ты за ним по лаборатории шлепал.

— А ты меня никогда не замечала, — говорит Ари, водя пальцем по нарисованной мной букве «И».

— Не говори глупостей, конечно, замечала, — мне и самой нелегко вспоминать то время. — Ты был славный маленький пацаненок. И мне было завидно, что ты сын Джеба. Ты был с ним связан. А я, я была совсем одна. Без всяких связей, без всяких привязанностей. Мне так хотелось быть совершенной, только бы его любовь заслужить.

Все это правда. Но, хотя я всегда в глубине души ее знала, только сейчас, впервые высказанная и впервые облеченная в слова, она ударила меня, как молния.

Ари смотрит на меня с удивлением.

— Я знала, что я не нормальная, что у меня крылья. Я жила в собачьей конуре. А ты был обыкновенный свободный ребенок. И настоящий сын Джеба. И я все время думала, если я буду сильной, если буду делать все, что он мне говорит, если я во всем буду самой-самой лучшей, может, Джеб меня тоже полюбит. — Смотрю вниз на свои покрытые пылью и грязью ботинки. Продолжать мне мешает застрявший в горле комок. — Я так была счастлива, когда он украл нас из лаборатории. Я не знала, сколько это все продлится. Думала, что недолго. Мне было страшно. Но я была счастлива, что умру на свободе, а не в собачьей конуре. А потом нас никто не нашел, и жизнь наладилась. И Джеб о нас заботился, учил выживать и просто учил. Все было почти что как у людей. И знаешь что, Ари, я так была счастлива, что обо всем забыла, и о тебе тоже. Забыла про маленького мальчика, оставшегося в прошлой жизни. Наверно, я думала, что ты с мамой остался, или что-нибудь в этом роде.

Ари кивнул, по горлу у него пробежала судорога, и он сказал:

— У меня нет мамы.

— А вот у меня, как видишь, есть. — На сей раз мне даже удалось пошутить на больную тему. Ари заулыбался.

— Я понимаю, — тихо шепчет он. — Ты была такой же ребенок, как я. И ты ни в чем не виновата. Ни ты, ни я — мы оба не виноваты, что все так по-дурацки у нас получилось.

Я намертво сжимаю зубы. Только бы слезы не оставили жалостных следов на моем, без сомнения, грязном лице.

— Я однажды видела по телику фильм, Шекспира что ли, не помню. Так там было сказано: «Тот, кто сегодня в битву со мной идет, мой брат».[46] Или что-то в этом роде. Вот и получается, мы теперь с тобой вместе сражаемся, на одной стороне…

Ари снова улыбнулся и понимающе кивнул. Мы обнялись. Потому что кто же обойдется без объятий в такой чувствительный момент.

97

Вскоре после сцены наших с Ари чувствительных признаний к нам в каземат заявились несколько флайбоев, чтобы перетащить нас в следующее «хорошенькое местечко».

— Красота! — радостно восклицаю я, всем видом излучая искренность. — Я без ума от преображений в волшебном замке всемогущего ИТАКСА.

Видишь ли, дорогой читатель, с сарказмом всего одна беда — он совершенно не присущ роботам. Таким, например, как флайбои. У меня только одна надежда, что у них где-нибудь встроены диктофоны. Так что все сказанное в их присутствии потом будет прослушано моей мамашей-убийцей-маньячкой.

Доставив нас к месту назначения, флайбои развернулись на сто восемьдесят градусов, включили моторы на полные обороты и улетели. Никакого у них чувства юмора.

Надж, Ангел, Тотал, Ари и я обозреваем перемену декораций.

— Посмотрим-посмотрим, — говорю я. — Значит, так, высокие стены — это раз. Безжизненная щебенка на земле — это два. Мутанты, марширующие строем, — три. Мммм. Не знаю, как вам, но мне кажется, что это похоже на тюремный двор. Какие еще будут мнения?

— Тюремный двор прекрасно определяет обстановочку, — соглашается Тотал и трусит к стене поднять на нее лапу.

— А по-моему, тюремный двор — это мягко сказано, — возражает Надж. — Я бы определила это местечко как равнину отчаяния и полного высасывания жизненных соков.

Смотрю на нее с глубоким восхищением:

— Здорово сказано! Где ты, Надж, здесь толковый словарь отыскала?

Надж довольно краснеет.

— Смотрите, смотрите! — толкает нас Ангел. — Вон я иду.

На расстоянии двадцати ярдов от нас волочит ноги ее клон. Двойник больше похож на Ангела, чем сама Ангел. Здесь, на территории бывших конюшен (или, по крайней мере, мне кажется, что это бывшие конюшни), собрали больше двухсот мутантов. Все молчат и только, как слепые лошади, ходят по кругу, шаркая ботинками по пыльному гравию. Это, похоже, дневная порция «упражнений на свежем воздухе». Все они так напоминают мне стадо послушных, покорных овец, что хочется подбежать, заорать на них и посмотреть, разбегутся они с блеянием или нет.

— А меня вы видите? — Надж, вытянув шею, всматривается в толпу.

— До сих пор не могу поверить, что у меня нет клона, — горько вздыхает вернувшийся Тотал.

— Это потому что ты неповторим.

Но он отказывается принять мое обнадеживающее объяснение:

— А по-моему, им на меня просто наплевать. А то, что бы им стоило сделать какого-нибудь, хоть захудаленького. Пусть бы говорить не умел, пусть бы даже не гавкал.

Голос Надж заглушает мое утешительное «гав».

— Ой, вон, вон она я. — Надж стоит на цыпочках и показывает в середину толпы. — У Надж-2 тоже проблемы с волосами. Дыбом стоят, как мои.

— Зачем им понадобилось наши клоны делать? — размышляю я вслух.

— Эй, вы! — окликает нас металлический бесстрастный голос. Оборачиваемся и видим непонятно откуда выросшего у нас за спиной флайбоя.

— Да, господин Трипио,[47] — я немедленно откликаюсь с преувеличенным почтением.

— Ходить! — флайбой показывает на толпу и угрожающе делает еще один шаг в нашу сторону.

Но нам не надо говорить дважды. Зачем лишний раз нарываться? Мы торопливо направляемся к стаду и сливаемся с пейзажем, понуро маршируя вместе с остальными.

Я не свожу глаз с Макс-2. В последнюю нашу встречу она очень старалась меня замочить. Но в итоге только чудом сама избежала смерти от моей руки. Готовлюсь к худшему, на случай, если она вдруг окажется злопамятной.

— Значит, вот так будет выглядеть тюрьма послере-эволюционного периода? — спрашивает Ангел и берет меня за руку. — С ошейниками и прочим.

Она потерла у себя на шее мерцающую зловещим зеленым светом удавку.

— Думаю, так, — я с трудом сдерживаю желание попытаться содрать с себя такой же ошейник. — Зуб даю, эти хреновины бьют током, чуть только кто драпануть дернется. К тому же в них еще, поди, и отслеживатели встроены.

Потому-то мы даже попытки удрать отсюда не сделали.

— Одного не пойму, — вступает Надж, — зачем им нужны будут тюрьмы, когда они половину населения, того… на тот свет отправят. Сами же говорят, люди перестанут делить, воровать и прочее… Я думала, люди грядущего будут чистые, светлые и беспорочные. Зачем тогда совершенным людям тюряга? Совершенные-то никаких преступлений совершать не будут. Разве не так?

— Так-так. Вот тебе, пожалуйста, одиннадцатилетняя пигалица в три секунды порушила десятилетия логических построений этих психопатов. Вот тебе и современная социология.[48]

Вернемся, однако, к естественнонаучным достижениям. Я вот-вот нос к носу столкнусь с одной из последних побед генетики. Или последних ее бед. Зависит от того, с какой точки зрения на это дело глянуть.

— Макс!

Резко оборачиваюсь на чересчур знакомый голос. И вот она, я. Хорошенькая — до невозможности. Глаза карие, моська слегка веснушками присыпана, одета, конечно, не ах, ну да Бог с ним. И, само собой, проблема гордыни на лице написана. Передо мной — Макс-2.

98

Я тут же откликаюсь:

— Боже, с тобой разговаривать все равно что с зеркалом.

— Ага, разница только в одном: я недавно была в душе.

— Touché. Не могу с тобой не согласиться. Что, какие новости?

— Что ты тут делаешь?

— Не видишь, домашними булочками торгую. В пользу скаутов. Хочешь попробовать?

Макс-2 пристраивается шагать рядом с нами. Мы все вместе слились с серой массой, уныло кружащей по здоровенному пустынному двору. Держусь здорово настороже на случай, если ей взбредет в голову на меня напасть.

— Бее, — блеет Надж, — бее-е-е.

Я смеюсь, а Макс-2 выпятилась на меня в недоумении:

— Как ты можешь здесь смеяться?

Она сердито обводит рукой каменные стены, сторожевые вышки и вооруженных флайбоев, стоящих по сторонам, как заводные куклы с дистанционным управлением.

— Как-как? Она блеет, как овца, — смешно, — я потрепала Надж по голове, — особенно потому, что у нее такие вот овечьи космы. Буду отныне звать ее овечкой.

Надж усмехается, а Макс-2 только злится еще больше:

— Ты что, не понимаешь, что происходит? Не видишь что ли, где мы?

— Вижу. Кошмарный замок в Германии. Бандитское гнездо ИТАКСА. Как тебе мои заключения?

Макс-2 оглянулась убедиться, что нас никто не подслушивает. Чего она суетится? Плечом к плечу с нами шагает человек двести. Кто-нибудь да обязательно наш разговор слышит.

— Тут последняя остановка, — выдыхает она прямо мне в ухо. — Посмотри, мы все здесь смертники. Они пытались из нас армию сделать, а потом изобрели флайбоев. Вот мы и оказались не нужны. Каждый день сотня-другая отсюда исчезает.

Я придирчиво ее изучаю:

— Скажи-ка ты мне на милость, я что, упустила что-то? Последний раз ты здорово старалась меня кокнуть. С каких это пор ты в друзья ко мне записалась да меня просвещаешь безостановочно?

— Если ты против них, мы по одну сторону баррикад, — твердо говорит Макс-2.

Она, конечно, может врать мне с три короба. И, наверное, даже имеет смысл предполагать, что так оно и есть. Но слова ее как-то больше смахивают на правду.

— А ты здесь давно?

Она отвернулась:

— С Флориды. Они… они страшно разозлились, что ты тогда меня одолела. Их план был такой, чтобы я тебя прикончила. Они даже мысли не допускали, что я тебе проиграю. И вдобавок еще ты меня убивать отказалась. Это был просто тихий ужас.

Чувствую, как во мне поднимается новая волна раздражения:

— Постараюсь в следующий раз порешить тебя насмерть и тем спасти от унижения.

Она грустно на меня смотрит. Мне от этого просто жутко. Точно перед зеркалом стоишь. Я даже чувствую, что мое лицо невольно повторяет ее выражение и складывается в ту же тоскливую мину.

— Следующего раза не будет. Я же тебе говорю, что это край. Они собрали нас здесь, чтобы убить.

— Да слышала я уже. Сказала бы что-нибудь новенькое.

— Ты не понимаешь, — она все сильнее и сильнее выходит из себя. — Каждый день исчезает все больше и больше народу. Я когда здесь оказалась, нас были тысячи. На этом дворе яблоку упасть было негде. Пошевелиться было невозможно. Нас посменно выводили. А теперь это все, кто остались.

— Мммм…

— Значит, наша очередь… — она озирается, мысленно подсчитывая число шаркающих по двору мутантов, — …не позже, чем завтра.

Согласна. Ничего обнадеживающего в ее подсчетах нет. Я-то думала, у нас есть еще пара дней, чтоб собраться с мыслями. Но если Макс-2 не врет, надо здорово торопиться. А если врет, у меня все равно торчать здесь нет никакого желания.

Мы продолжаем выписывать круг за кругом. Теперь к Надж присоединился Тотал, и оба время от времени блеют. Я полностью ушла в себя, пытаясь хоть что-то придумать, хоть какой-нибудь захудалый планчик сообразить. Внезапно в меня врезался малышка-мутант. Всего на долю секунды. И тут же исчез.

Но что-то осталось у меня в руке.

Кусок бумаги.

Очень-очень осторожно разворачиваю его и опускаю глаза. Это записка. В ней написано: «Клык на пути сюда. Вместе с остальными. Говорит, надеется, что это не шутка».

Я даже не знала, что была вся узлом скручена. Но тут этот узел вдруг ослаб. Господи! Клык скоро прилетит. Я бы этому не поверила, если бы не приписка про шутку. Такое никому не придумать. Только Клык на такую приписку способен.

Он скоро будет здесь. С Игги и Газзи. Мы скоро снова будем все вместе.

— Макс, что случилось? — Надж озабоченно на меня смотрит. — Ты почему плачешь?

Дотрагиваюсь до своей щеки. Мокрая. Я, действительно, реву, и слезы ручьем катятся у меня по лицу. Вытираю их рукавом и всхлипываю. От счастья я совершенно лишилась дара речи.

— Клык летит на помощь, — говорю, наконец, проглотив слезы. — Он скоро будет здесь.

99

Мы бродили по Двору Отчаяния еще с полчаса. Мой мозг с бешеной скоростью прокручивает мысли и планы. Теперь, когда я знаю, что Клык скоро будет здесь, энергии и надежды у меня прибавилось. Когда и как, интересно знать, они улетели из Америки? А что, если записка фальшивая, что если это еще один «тест» моей злобной мамаши? Такой тест мне не пережить.

Но, с другой стороны, прекрасный обман все-таки лучше мрачной и беспросветной реальности.

А пока я крошечными шагами двигаюсь за вяло бредущим передо мной маленьким мутантом, рука Ангела в моей руке, бок семенящего рядом Тотала то и дело трется о мою ногу.

Попривыкнув к перемене декораций, начинаю внимательнее прислушиваться и приглядываться к происходящему вокруг. Мне казалось, мутанты молчат, но теперь начинаю разбирать обрывки слов, фраз, коротких разговоров, едва слышных за хрустом тяжелых сапог по щебенке двора.

Похлопав Надж по руке, я мотнула головой на толпу. Ангел тоже поняла, о чем я, и обе они навострили глаза и уши.

В воздухе носится слабое бормотание сотен отчаявшихся: мы здесь как в тюрьме… несправедливо, нас обманули… столько уже исчезли… я не хочу на тот свет, что делать?.. их так много, они страшные… это тюряга, за что?.. это концлагерь, мы смертники… бесчестно, я ничего дурного не делал — только существовал…

Медленно продвигаюсь в толпе, прислушиваясь к голосам. А Ангел читает мысли. Вижу, как от страха расширяются ее зрачки и как сникло ее маленькое личико, не в силах справиться с этим новым знанием.

Когда пронзительная электронная сирена просигналила конец «упражнений на свежем воздухе», эмоциональный настрой мутантов был мне практически ясен: страх и отчаяние, что их ожидает та же горькая участь, как и тысячи тех, кто прошли через эти стены, — вот главная, чуть не единственная мысль, владеющая здесь всеми. Похоже, генетики стерли из их ДНК инстинкт борьбы. У кого-то еще остается надежда, что можно что-то сделать и как-то отсюда вырваться. Немногие, но есть и такие, хотят сражаться. Да только не знают как. А главным образом, в толпе царят уныние и полное отсутствие воли.

Значит, здесь есть место для настоящего лидера. Не подумать ли мне, дорогой читатель, о том, чтобы выдвинуть свою кандидатуру?

На пути обратно в казематы психованых белохалатников мои планы начинают принимать очертания. Пусть пока неотчетливые, но это уже что-то. От сознания, что можно еще что-то предпринять и что Клык летит на подмогу, надежда расправляет крылья.

До тех пор, пока четверо флайбоев не преграждают мне дорогу. Их пушки нацелены на меня, Надж, Ангела и Ари. Я застонала:

— Что еще?

— Следуйте за нами, следуйте за нами, — монотонно бубнят они в один голос.

— Зачем? — мне не удается смирить свой воинственный тон даже под дулами их пистолетов.

— Потому шта я хочет с вам говорит один последний раз, — из-за их спин выступает наш старый приятель тер Борчт.

100

Под конвоем флайбоев движемся сквозь вереницу извилистых каменных коридоров в чреве замка. Случайно спотыкаясь о щербины в древнем каменном полу, неизменно получаем в спины тычок стволом. Холод пробирает здесь до костей, и я пытаюсь тайком растирать руки Надж и Ангелу, оберегая их от промозглой вековой стыни.

— Я этого тер Борчта ненавижу, — чуть слышно говорит Ари, опустив голову.

— Добро пожаловать в клуб Ненавистников тер Борчта. Членские взносы можно не платить.

В конце концов нас затолкали в… — давай-давай, дорогой читатель, напрягись, догадывайся, — в белое стерильное помещение типа лаборатории, до отказа набитое оборудованием по последнему слову техники, которое, будь у меня в руках бейсбольная бита, я с большим удовольствием начала бы крушить направо и налево.

Чуть только мы вошли внутрь, дверь за нами с треском захлопнулась и перед ней плечом к плечу, с пушками наготове, выстроились флайбои.

— Заседание клуба Ненавистников тер Борчта считаю открытым, — шепнула я нашим.

Надж хлюпнула носом, а Ангел послала мне мысленную усмешку. В ответ я так же мысленно напрямую ее спрашиваю:

— Ты можешь на него как-нибудь воздействовать?

— Нет, не могу. Мысли его я читаю, жестокие, злобные, омерзительные мысли, но воздействовать на него не получается. От него все отскакивает, как от глухой стенки.

Вот и конец плану А.

Тер Борчт выходит вперед:

— Я очень есть разочарованный, что вы еще пока есть живой. Вы должен все быть теперь мертвый.

— Мы тоже есть очень разочарованный. — Я скрестила на груди руки и цежу ему в ответ сквозь зубы. — Тебе давно пора окочуриться и прекратить творить свои мерзкие злодейства.

Похоже, я здорово его разозлила. Он злобно сощурился:

— Не думай, что я буду теперь долго ждать ваш смерт. К обед с вами будет покончен. А пока с вами хочет поговорит важный люди.

— Интересно, кому и что от нас понадобилось? — шепчу я своим.

— Ставлю пятерку баксов — это генетики, — откликается Тотал.

— Шутить изволишь!

Но тут дверь отворяется, и в лабораторию входят пятеро. Похоже, китайцы, но я не уверена.

— Халатики-то у них устарели! — на мордочке Тотала написано глубокое презрение.

— Откуда ты знаешь? — я даже не утруждаю себя понизить голос.

— В этом году в моде большие лацканы и маленькие карманы. А у этих… Я даже слов не найду. Только зануды так одеваются.

Все пятеро азиатских ученых явно смущены, а у тер Борчта из ушей от злобы практически дым валит.

— Прекращайт! — рявкает он, в раздражении с силой хлопнув в ладоши. — Они будут вас спрашивайт вопросы. А вы будет отвечайт. Понятно?

— Как дважды два.

Если бы тер Борчт мог меня треснуть, по всему видать, он бы мне с удовольствием врезал. Наверно, постеснялся иностранным гостям истинную свою рожу показывать. Уселся за стол и начал злобно швырять бумаги с одного края на другой.

Азиатская команда подошла к нам поближе и с любопытством принялась нас во все глаза оглядывать. Как зверей в зоопарке. Этак на нас еще пока никто не смотрел.

Мы все внешне присмирели и стоим молча. Но внешность обманчива. Внутри у меня нарастает дикая злоба. Этих пятерых я сама одной левой прикончу. И тер Борчта впридачу. Флайбоев тоже немного — справиться можно. Чего же я стою, как покорный баран? Что меня останавливает? Ошейник. Как я понимаю, ему стоит только кнопку нажать, меня так током шибанет, что дух из меня враз вышибет.

Азиатские ученые что-то между собой тихо лопочут, а я вспоминаю, что какая-то страна хотела купить нас как оружие. Массового поражения, что ли? Мне-то понятно, дорогой читатель, что затея эта совершенно идиотская. Младенец бессмысленный, и тот поймет. Но ты же знаешь, что военные — просто полные кретины. Так что не удивляйся.

Один за другим иностранные белохалатники медленно обходят вокруг меня, потом вокруг Надж и Ангела и, очевидно, восхищаются, как поразительно мы похожи на живые существа. Тотала они совершенно игнорируют — он их не интересует. А на Ари смотрят с нескрываемым отвращением. Я уже так к нему привыкла, что не замечаю никаких его уродств. Но здесь, чужими глазами, ясно вижу: он не похож ни на человека, ни на ирейзера. Он похож на… неудавшийся генетический опыт.

Заметив, как азиаты на него смотрят, Ари краснеет до корней волос. Как же мне его жалко! И всего-то за коротких четыре года эти гады превратили славного трехлетнего пацаненка в гору плохо упакованных в грубую шкуру неестественно накаченых мускулов, да еще с приставными крыльями. Он знает, что похож на монстра, знает, что умирает, но не понимает, за что ему выпала такая доля.

101

— Да вы фотографируйте, не стесняйтесь. Потом еще дома налюбуетесь, — радушно предлагаю я иностранцам. От удивления, что я еще и говорить могу, они чуть не подпрыгнули. Любопытство их теперь совсем зашкалило.

— Сдрасдвуй, — смог, наконец, выдавить из себя один из них. — Мы спросим тибя нескилька фапросиф, — говорит он по-английски, но с сильным акцентом.

В ответ я закатила глаза и состроила им рожу, на что они в восхищении снова что-то залопотали друг другу.

— У типя ессь имя? — спрашивает самый резвый из них. И карандаши в руках у всех пятерых повисли над блокнотами.

— Да, меня зовут семь-пять-девять-три-три-девять-х/один, — слышу, как зашипел за столом тер Борчт, но, видно, решил не вмешиваться.

Иностранный белохалатник смотрит на меня в замешательстве и поворачивается к Надж:

— Как типя совут?

Надж чуток поразмыслила:

— Джессика-Миранда-Алисия-Мандарин-Бабочка, — она, похоже, очень довольна своей изобретательностью и гордо мне улыбается.

Белохалатники снова о чем-то переговариваются, и я слышу, как один из них удивленно повторяет: «папошка?»

Дальше очередь Ангела. Они все смотрят на нее:

— Ми путим сфать типя Малинькайа дефачка, — говорит их начальник, видимо, решив не напрягать свое серое вещество очередным странным именем.

— Ладно, — соглашается Ангел. — А я тогда буду звать тебя Белый-лабораторный-халат.

— Похоже на индейское имя, — говорю я.

Теперь в нашу содержательную беседу вступает новый белохалатник:

— Расскашите нам про фаш инстинкт напрафления. Как он рапотает?

— Как будто внутри меня встроена Система Глобального Позиционирования, Джи Пи Эс,[49] — честно отвечаю я им и начинаю развивать мысль дальше, — говорящая система. Я ей говорю, куда мне надо лететь, а она мной руководит: сделай двадцать миль, поверни налево, съезд девяносто четвертый и так далее. Очень командовать любит.

— Правта? — доверчиво округляют они глаза.

— Конечно, неправда, идиоты, — рассердилась я на такую редкостную тупость. — Откуда мне знать, как она работает. Я только знаю, что она безошибочно посылает меня в прямо противоположную сторону от таких тупиц, как вы.

Теперь даже азиаты, кажется, раздражены. Еще пять минут, максимум, и они больше не выдержат и закончат наш высокоинформативный разговор.

— Как фысако фы мошете летать?

— Не знаю точно, дайте мне проверить мой желудочный альтиметр.[50] — Опускаю глаза вниз и на пару инчей поднимаю на животе футболку. — Где же он? С утра вроде был на месте.

— Так высоко, как самолет? — нетерпеливо допытывается Белый-лабораторный-халат.

— Выше, — уверенно говорит Надж.

— Высе, тем самалет? — восхищенно вступает третий член группы.

Надж убежденно кивает:

— Мы так высоко можем залететь, что там даже не слышно, как резинка вокруг пальца вертится — бз-бз-бз. — Она сделала несколько вращательных движений пальцем и насупилась. — Вы имеете в виду игрушечный самолет?

Тер Борчт не выдерживает и вскакивает на ноги.

— Хфатит! Вы ничего не добейтесь от этих недоделки!

— Ну что ты, Борчтик, не нервничай. Такие хорошие люди пришли с нами поговорить. Они знают, мы можем летать очень высоко. Они знают, мы можем всюду найти дорогу, даже в темноте. Они знают, что мы летаем со средней скоростью сто миль в час. Я уверена, они хотят узнать о нас поподробнее.

Ну-ка, думаю, дай я этой морковкой у них перед носом помашу, вот и посмотрим, что они дальше будут делать. Проведем и сами маленький научный эксперимент.

Похоже, клюнули на мою морковку. Пятеро иностранцев как сумасшедшие записывают каждое мое слово. А тер Борчт, скрипнув зубами, тяжело опустился на место.

— Тебе бы, Борчтик, надо было прекратить есть жареное. — Похлопав себя по животу, показываю ему на его массивное брюхо. Подмигиваю ему и с серьезным видом поворачиваюсь к азиатам-белохалатникам:

— Вам, может быть, будет интересно узнать, что нам требуется значительное количество топлива. Каждые два часа плюшки, молочный коктейль, куриные котлетки, стейк, сосиска и…

— Гамбургеры, — подсказывает Ангел, — морковный торт и пастрами, и жареная картошка, и…

— Вафли, — вступает Надж, — и французский батон, и картошка, запеченная с сыром и беконом. Бекон можно даже так, без картошки. В случае чего, сойдет просто хлеб с ореховым маслом и сникерс.

— Многослойный бутерброд, — рыкнул вдруг Ари хриплым голосом. Они совсем обалдели, как будто совершенно не ожидали от него дара речи.

Иностранцы сгрудились и давай наперебой что-то возбужденно лепетать. А я многозначительно повела нашим бровями, мол, сейчас нам и подфартить может. Глядишь, поесть дадут.

— Вам не нужен есть, — тер Борчт, очевидно, слегка успокоился. — Вы все равно скоро умирайт.

Главный азиат подходит к нему, что-то говорит, и тер Борчт снова заводится. Слышу, как он отвечает:

— Нет, уже поздно!

— Почему ты не можешь залезть в их головы? — шепчу я Ангелу. — Сделай, чтобы они везде муравьев увидели или что-нибудь в этом роде.

— Не получается у меня ничего. Я пробовала. Только начинаю пробираться — меня как будто выпихивает кто. Словно заслонка какая-то стоит с пружиной.

— Не надо было в красках еду расписывать. Я теперь точно проголодалась, — шепотом жалуется Надж. И Ари тут же подхватывает:

— Я тоже.

— И я, и я, — пищит Тотал, — я готов одного из них живьем сожрать.

Мы скривились от отвращения. Есть этих иностранцев даже с голодухи никому из нас неохота.

Но тут все присутствующие, включая тер Борчта, азиатов-белохалатников, нас и даже флайбоев, поворачиваются на звук открывающейся двери.

В комнате стоит МУМ. И, если честно, при виде меня на ее лице не заметно большого счастья.

102

МУМ, Мариан Янсен, так тепло приветствовала китайских ученых, что я без труда заключила, что они предлагают ей за нас изрядную кучу денег, в случае если мы годимся на вооружение их славной державы.

— Ну как, вы получили необходимую вам информацию? — громко и жизнерадостно спрашивает она иностранных белохалатников.

Тер Борчт сердито сопит, сидя за своим столом. Она бросает на него вопросительный взгляд, кивает в нашу сторону и справляется у всех присутствующих (нас, разумеется, она не спрашивает):

— Они пошли на взаимодействие?

— А как ты думаешь? — отвечаю я ей вопросом на вопрос в ту же секунду, как Белый-лабораторный-халат говорит:

— Нет.

Мариан достает из кармана персональный микрокомпьютер:

— Я же говорила, что у меня на них собрана доскональная информация. Но насколько я поняла, вы хотели войти с ними в интерактивный контакт. Теперь я с радостью предоставлю вам всю необходимую информацию. Так, значит, какие были у вас вопросы?

— Их скорость полета?

Мариан щелкнула персональным электронным органайзером:

— Вот эта — Макс, — показывает она на меня, — с легкостью превышает скорость двести миль в час в горизонтальном и вертикальном полете вверх. Скорость в полете вниз — больше двухсот шестидесяти миль.

Цифры явно произвели на иностранных гостей большое впечатление. По шее у меня начинают бегать мурашки.

— Как высоко они могут летать?

— Документированы полеты Макс на высоте примерно тридцати одной тысячи футов над землей. Но там она может оставаться ограниченное время. Ее потребность в кислороде в состоянии гибко меняться в зависимости от высоты полета. Нормальная комфортная для нее высота обычно между пятнадцатью и двадцатью двумя тысячами футов.

Белохалатники восхищенно переглядываются и записывают все это в блокноты. Один вносит цифры в калькулятор, что-то подсчитывает и показывает остальным результат.

Чувствую устремленные на меня взгляды Надж и Ангела. Но мне на них смотреть тяжело. Клянусь, эта шпионка выудила все цифры из моего чипа, который я заставила доктора Мартинез любой ценой достать у меня из руки.

Между тем главный иностранец, очевидно, что-то прикидывает:

— А какой вес она может поднять?

— По моим сведениям, в течение часа они могут нести до четырех пятых собственного веса, — отвечает ему Мариан, — а половину собственного веса могут нести неограниченное время.

Она что, наши рюкзаки взвешивала?

— Какой у них процент жира по отношению к мускульной массе? Хорошо ли они плавают?

Не думаю, что стоит им сообщать о способности Ангела дышать под водой.

— Я полагаю, они обладают нормальной среднестатистической способностью плавать, но с повышенной выносливостью. Процент жира по отношению к мускульной массе низок. Возьмите, к примеру, Макс. При тонкокостной структуре главная составляющая ее конструкции — это мышцы.

«Главная составляющая ее конструкции…» — как будто я по схеме на конвейере собрана.

— Но вы гарантируете, что они могут плавать? И не тонут?

Мариан трясет головой:

— Пористая структура костей делает их исключительно легкими. К тому же легкие у них снабжены дополнительными воздушными пазухами. Поэтому они просто не в состоянии утонуть.

— Сколько можно бездарно тратить время! — перебила я их скучающим голосом. — Какой смысл все это обсуждать, если не требует доказательств, что мы ни под каким видом ни для кого не будем оружием.

— Правильно, — подхватывает Надж, — я не собираюсь быть ни бомбоносителем, ни живым снарядом.

Молодец девчонка. Пусть знают, что у нас есть принципы!

— Вы будете делать, что вам будет приказано, — холодно пытается обрезать нас МУМ. — Я уверена, мы найдем средства мотивировать вас к исполнению приказов.

Мне тут же приходит в голову, что если они начнут мучать мою стаю, я буду на все готова, только бы они моих ребят не трогали.

Но здесь опять-таки лучше держать язык за зубами.

— Должнавас заранее предупредить. Мы задарма работать не будем. Нам извольте брильянты, каникулы на Гавайях, телики с плазменными экранами и лучшие на свете чизбургеры. И это только для начала.

Азиаты с готовностью закивали, обнадеженные всеми признаками того, что мы сдаемся. Бедняги, у них в Китае, наверное, совсем нет чувства юмора. Особенно черного юмора. Или они просто тупицы.

103

— Достаточно, — резко оборвала меня Директор и вежливо повернулась к китайцам. — Мы с удовольствием предоставим любую необходимую вам дополнительную информацию, а тем временем займемся серьезной корректировкой дисциплины.

— Чего корректировать-то. У меня два рычага: рычаг агрессии и рычаг уверенности в себе. Верти — не верти, ничего не изменится. А из этих двух, пожалуйста, выбирайте на здоровье.

Не обращая на меня никакого внимания, МУМ выпроваживает иностранцев за дверь.

— Могла бы быть и поумнее, — набрасывается она на меня, вернувшись назад. — Твоя жизнь зависит от твоей покладистости и сговорчивости. От готовности сотрудничать с властями.

— Ни о какая жизнь и речи не быть может! — орет тер Борчт. — Они все считай есть уже мертвые.

Но на него МУМ тоже не обращает внимания.

— Мы конструировали тебя, Макс, так, чтобы твой интеллект был на чрезвычайно высоком уровне. Пока твой мозг развивался, стимулировали электричеством синаптические нервные окончания.

— Почему же я тогда не могу телик запрограммировать?

Мне показалось, что Тотал тяжело вздохнул, но я решаю пока глаз на него не опускать.

— Настало время пошевелить, наконец, мозгами, — продолжает она, поджав губы. — Доктор тер Борчт — далеко не единственный человек, желающий вам смерти. У вас есть только одна возможность продолжать жить — это сотрудничество с китайцами.

Я уставилась на нее в глубоком изумлении:

— Как ты только жить можешь? Где твоя совесть? Ты готова продать детей, чтобы иностранное государство использовало их как оружие. Возможно, оружие против Америки и американцев. У меня в голове не укладывается. Ты, наверно, все уроки этики и морали в школе прогуляла. И потом, как тебе только достало наглости называть себя матерью. Да в тебя хоть бочку эстрогена[51] закачай, ты все равно никогда матерью не станешь. А как насчет их матерей? — Я махнула рукой в сторону стаи. — Пожалуйста, скажи мне, что их матери на тебя не похожи.

— Их матери — никто. Яйцедоноры. Лабораторные ассистенты, дворничихи, кто под руку попадался — всех брали. В том-то и задача была, чтобы из всякой дряни суперрасу создать. Слышишь, из мусора!

Чувствую, как в голову бросилась волна крови.

— Уверяю тебя, вы преуспели. Потому что мы и есть суперраса. И, если ты, не дай Бог, действительно мне мать, лично я произошла именно от дряни и из мусора.

Директор хлопает в ладоши, и флайбои у двери делают шаг вперед. Ари и остальные тут же подтянулись, и по их лицам я вижу: они внутренне приготовились к драке.

— Макс, ты еще ребенок, точнее, подросток, — она, по всей вероятности, очень старается контролировать свой гнев. — Немудрено, что ты не видишь большой картины. Ты по-прежнему ставишь себя в центр вселенной. Пора понять, ты только малая песчинка, и в общей картине жизни ты ничего не значишь.

— И что с того? Разве это значит, что я не человек, что со мной можно делать все, что тебе взбредет в голову? Нельзя! Нет у тебя такого права. Но ты и в другом ошибаешься: я не песчинка. Я, Максимум Райд, и я много значу и для людей, и для мира. Это ты — жалкая, холодная, никому не нужная каменная баба. Ты состаришься и умрешь в одиночестве и будешь гореть в аду вечным огнем.

Не могу себя не похвалить: моя обвинительная тирада прозвучала куда как мощно. Особенно, если учесть, что я не особенно уверена в существовании ада. Но если не в ад, то во что я точно верю, это в ведьм. Тем более, что одна из них стоит здесь прямо передо мной.

— Вот-вот, именно такое отношение я и имею в виду. Учти, твои детские оскорбления меня ничуть не задевают. Или ты будешь делать, что я тебе приказываю, или умрешь. Такой вот простой у тебя выбор.

— А я тебе говорю, что у меня достаточно интеллекта, чтобы понимать, что так просто никогда ничего не бывает. И в этом только одно из миллиона различий между нами. К тому же я с охотой сделаю все еще более сложно, чем ты себе это можешь представить.

В моем голосе звучит нескрываемая угроза, кулаки сжаты, глаза сверкают. Она даже отшатнулась.

— Видишь ли, мамаша. То, что ты меня сделала, отнюдь не означает, что ты обо мне хоть какое-то представление имеешь. Ты обо мне ни хрена не знаешь. Ты себе даже представить не можешь, на что я способна и чего я уже достигла. И вот тебе короткая информация: чипа больше нет. Так что все свои датчики и передатчики, локаторы и радары можешь спокойно нести на помойку.

Ее взгляд быстро скользнул по моей руке. Я понизила голос и уставилась ей прямо в глаза. По всему видно — она из последних сил старается не отвернуться. Я такая злая, что, подойди она сейчас ко мне, я ее на части разорву.

— Но учти, мамаша, ты еще узнаешь, на что я способна. — Я уже больше не кричу, а говорю мягким и чуть ли не нежным голосом. — И тебе до скончания дней твоих от этого будут сниться кошмары.

На скулах у нее гуляют желваки, и она судорожно дышит. Постепенно она берет себя в руки:

— Макс, ты напрасно тратишь время. Ты не можешь причинить мне боль.

В ответ я только усмехаюсь. И подождав, пока наступит полная тишина, коротко бросаю ей:

— Ошибаешься, могу.

104

Уверена, дорогой читатель, родители не раз отправляли тебя в твою комнату «подумать о своем поведении». В следующий раз, когда это случится и когда ты уляжешься на кровать лицом в подушку и начнешь оплакивать свою горькую судьбину, представь себе, что я стою рядом, готовая дать тебе хорошенько по башке. Потому что, когда меня посылают в мою комнату, то это чертов каземат. Без кровати и подушки, но с крысами.

Плюс, кого из вас, моих читателей, родители приковывают к стенке? Я не очень представляю себе жизнь в нормальной семье. У меня, понимаешь ли, ограниченный опыт. Но все равно, зуб даю — не многих. Ну, разве пару-тройку на миллион.

— Ну ты ей и накостыляла! — восхищается Тотал, зализывая лапу там, где ее натерли кандалы.

— А как иначе. Она же ведьма.

— Ничего, мы и не в таких передрягах бывали. Как-нибудь выберемся, — бодрится Надж.

— Не знаю, не знаю, — мрачно бурчу я, отвергая ее утешения. — Я только знаю, что грузовик Петсмарта[52] уже доставил сюда и разгружает тысячу собачьих контейнеров.

Присобаченные к стенке громкоговорители с треском оживают, и я принимаюсь стонать под новые потоки пропаганды, обрушившиеся на наши уши.

Подвигаюсь поближе к Надж и Ангелу. Цепь у меня достаточно длинная, чтобы мне сесть между ними. Раскрываю крылья и покрываю ими девочек, закутывая их в теплый кокон моих перьев. Ари спит поодаль. Или притворяется, что спит. Но Тотал не может остаться в стороне и, гремя цепью, вскакивает ко мне на колени.

Здесь тихо, полумрак. Каменные плиты просто ледяные, и холод быстро просачивается сквозь джинсы. Меня начинает бить озноб. Еще час или два, и никакие перья не спасут. Как долго еще нам ждать Клыка? Да и как он сюда доберется?

Тотал поднял уши и насторожился. Вглядевшись в темноту, вижу приближающуюся к нам длинную серую тень. Моментально узнаю походку, фигуру, движения. Джеб. Он, как навязчивый мотивчик, выплывает в самые неподходящие моменты. Когда же он, наконец, оставит нас в покое?

У меня больше нет сил ни с кем препираться.

Он подходит совсем близко. Все, на что хватает у меня энергии, это попросить его:

— Пожалуйста, скажи мне, что эта стерва наврала, будто она моя мать.

Он встает перед нами на колени, и я прижимаю девчонок к себе поближе.

— Директор — блестящий ученый. С прекрасной концепцией мира.

— Ага. Как бы этот мир разрушить.

— Она исключительно талантлива.

— Могла бы использовать свои таланты во имя созидания, на пользу человечеству. Придумать, как рак излечить или что-нибудь в этом роде. Только убить всех, кто болен раком, не считается.

— Доктор Янсен исключительной силы стратег и политик, — говорит Джеб. — Она лидер мирового масштаба. Может случиться так, что в один прекрасный день она станет самым могущественным человеком на земле. У тебя, как у ее дочери, появятся неоспоримые преимущества.

— Например, мне придется поменять фамилию, перекрасить волосы и жить инкогнито, чтобы избежать позора состоять в кровном родстве с жестокой тиранкой-франкенштейнихой. Это ты называешь «неоспоримыми преимуществами»?!

— Но когда она станет править миром, у тебя, ее дочери, тоже будет практически неограниченная власть. Разве тебе этого не хочется?

— Если бы у меня была хоть какая-нибудь власть, первое, что я бы сделала, это ее саму в тюрягу засадила.

— А что бы ты еще сделала, будь у тебя власть?

— Посадила бы ее в тюрьму, — повторяю я еще раз. — И всех тех, кто приложил руку к этому преступному плану господства над миром. И еще я бы приказала, чтобы, если бы и были войны, то воевали бы только мечами. Я бы даже стрелы запретила. И конницу запретила бы тоже. Пехота с мечами. И никаких гвоздей! — Мне постепенно начинает нравиться идея повелительницы мира Императрицы Макс-1. — И еще я закрою все офшорные счета[53] и отберу все деньги у тех компаний, которые загрязняют Землю. И на эти деньги организую для всех бесплатную медицинскую помощь и образование. Всех-всех. И для таких, как мы, тоже.

Чувствую, как, прислонившись с обеих сторон к моим плечам, улыбаются моим планам мирового господства Надж и Ангел. Поднимаю голову выше:

— И еще, чтобы у всех были еда и жилье. А компании, которые загрязняют Землю, совсем закрою. Политиков, которым плевать на окружающую среду и которые за войну, выгоню к чертовой бабушке и пошлю пахать землю. И еще…

Подняв руку, Джеб меня останавливает:

— Макс, ты только что выдержала еще один тест!

105

— Прекрасненько, — во мне снова поднимается волна раздражения. — Тогда вызволи нас из этой вонючей тюряги.

— А какой тест она выдержала? — интересуется Надж, приподняв голову.

Джеб поворачивается к ней:

— Наша Макс неподкупна. Она не поддается коррупции, ее нельзя купить.

— На власть нельзя, — подтверждаю я. — Попробуй на сникерсы или на туфельки. Может, получится.

Джеб улыбается в ответ. При виде его улыбки у меня до сих пор щемит сердце.

— Значит, какую бы неограниченную власть тебе ни сулили, ты все равно не хочешь быть дочерью Директора.

— Я ни себе не хочу ее в матери и никому другому ее в матери не пожелаю, потому что она ведьма психованая.

Его улыбка расплывается во всю физиономию, от уха до уха, и я с трудом подавляю желание съездить ему по роже.

— Директор тебе не мать.

Я не ослышалась? Или он мне мозги пудрит? Чувствую, как под моими крыльями напрягаются Надж и Ангел, а Ари просыпается, неуклюже садится и трет глаза. Завидев Джеба, он часто-часто заморгал, но не проронил в его адрес ни слова.

— Что ты имеешь в виду? — в голове у меня роится туча подозрений. — Очередные испытания, что ли? Сколько можно дергать меня, то туда, то сюда? То мать, то не мать. Может, наконец, остановишься на чем-нибудь одном?

— Директор Янсен была автором твоей модели, она тебя сконструировала и руководила развитием проекта. Она вообще всю программу возглавляла. Для нее этот опыт и эти переживания вполне сравнимы с эмоциями, обычно связанными с материнством.

— Слава тебе, Господи. То-то я вижу, что она инвалидка недоделанная.

Я вздыхаю с истинным облегчением. Это же настоящее счастье, что во мне нет ни грамма ДНК этого монстра в юбке. Но на всякий случай еще раз переспрашиваю:

— Ты уверен, что она не давала свою яйцеклетку? Не может так случиться, что это она была донором?

Джеб отрицательно качает головой:

— Доктор Янсен не имеет с тобой общего генетического материала.

Тут-то я вся обмякла и только и смогла выдохнуть:

— Какое счастье…

Конечно, я осталась при всех своих прежних вопросах. Кто моя мать, как было загадкой, так загадкой и остается. Но теперь я точно знаю: кто угодно будет лучше, чем эта… Только как же это получается, что Джеб может так легко мне все это выкладывать. Вроде бы даже между делом. Никто лучше него не знает, что вопрос о родителях, матери — самый большой вопрос моей жизни. Смотрю ему прямо в глаза:

— Какими еще сюрпризами ты нас наградишь, прежде чем смотаешь удочки? Какое еще вранье у тебя для меня наготове?

Он колеблется:

— Помнишь, в Нью-Йорке, когда ты убила Ари, я кричал тебе, что ты убила своего брата?

Устало гляжу на него, но вижу Ари. Он напрягся и впился глазами в Джеба.

— Помню. Твое счастье, что его не так-то просто убить.

Ари ухмыляется и даже мне подмигивает.

— Он твой брат, Макс. По крайней мере, наполовину. Ари твой сводный брат.

У меня свело дыхание. Что он… Что…

— Я, Макс, твой отец.

106

Все для меня исчезло. Все, кроме лица Джеба.

Я даже не слышу больше пропагандистского рева из репродукторов. Чувствую в своей руке мокрую, горячую ладошку Надж, чувствую, как при каждом моем вздохе перья крыльев поднимают пыль на грязном каменном полу. Слова Джеба прыгают у меня в мозгу, а я не могу ни пошевелиться, ни выдавить из себя ни слова. Только бессмысленно гляжу на него в полном шоке.

Наконец, замечаю рядом Ари. Он потрясен, но не выглядит ни рассерженным, ни огорченным. Это немного приводит меня в чувство:

— Что ты такое несешь?

Как видишь, дорогой читатель, я еще пытаюсь слабо сопротивляться тому, что эти гады вышибают у меня из-под ног остатки почвы. Согласись, это их любимое занятие и они в нем изрядно поднаторели.

— Я твой отец, Макс, — повторяет Джеб. — Я не был женат на твоей матери, но мы вместе приняли решение тебя создать.

Я даже смотреть на него не могу. Годы, долгие годы я мечтала, чтобы он был моим отцом. Втайне от всех представляла себя его дочерью. Я хотела этого больше всего на свете. Когда он исчез, я горевала о нем, нет, не просто горевала, скорбела, всем сердцем.

А потом он снова появился, только теперь на стороне этих преступников и инквизиторов. И снова разбил мне сердце: от его воскресения было горше, чем от его потери.

И вот теперь он говорит мне, что он, действительно, мой настоящий отец. Что все, о чем я мечтала, — правда. Только теперь я ему больше не верю, не восхищаюсь им больше, больше его не люблю.

— Хм-м-м…

Он потянулся и легонько дотрагивается до моего колена:

— Я знаю, в это трудно поверить, особенно после последних шести месяцев. Я только хочу тебе сказать, что надеюсь когда-нибудь все тебе объяснить. Ты этого заслуживаешь. Ты много большего заслуживаешь. Но сейчас просто знай: я твой отец. И еще… Я знаю, это трудно, но прошу тебя, доверься мне как своему отцу.

— Уверяю тебя, вряд ли это случится в ближайшем будущем. И вообще вряд ли случится, — медленно, чуть ли не по складам отвечаю я Джебу.

Он кивает:

— Я понимаю. Но я очень тебя прошу, попробуй.

— Хм-м-м…

— Выходит, я ее сводный брат? — раздается вдруг голос Ари.

Джеб, наконец, переводит на него глаза:

— Да. У вас разные матери. Твоя мама была моей женой. Она умерла вскоре после твоего рождения.

Пока Ари сосредоточенно пытается все это осмыслить, я спрашиваю:

— Но я родилась раньше Ари. Кто была МОЯ мать?

— У нас не было никаких интимных отношений. Это не была любовь. — Джеб говорит медленно, как будто вспоминает на ходу. — Это было соглашение двух единомышленников. Мы оба решили встать у твоих истоков. Мы хотели, чтобы ты унаследовала наши гены. Это была грандиозная идея, судьбоносное решение. Мы…

— Я не хочу ничего этого знать! — кричу я, складывая крылья. Я готова его убить. Здесь, сейчас, на этом самом месте. — Плевать мне на вашу «прекрасную науку». Сию секунду говори мне, кто моя мать! Немедленно, пока я тебе глаза не выцарапала.

Джеб смотрит на меня невозмутимым взором:

— Она очень хорошая женщина. И ты мне ее очень напоминаешь.

От ярости и напряжения меня колотит крупной дрожью:

— Сей-час-же-го-во-ри…

Руки сжаты в кулаки. Ангел и Надж поднялись на ноги и встали от меня по обе стороны. Тотал, маленький, но грозный, как ротвейлер, угрожающе рычит у ног.

— Твоя мать, Макс, — Доктор Мартинез. Валенсия Мартинез. Ты встречала ее в Аризоне.

107

Я чуть не упала. На мгновение показалось — теряю сознание. Лоб в холодном поту и как будто в трубу валюсь. В пустынном холодном подземелье не раздается ни звука.

Перед глазами мелькает тысяча картинок: ее веселое лицо, ее теплые, ласковые карие глаза. Я улетаю, а она вместе с Эллой смотрит мне вслед, заслонив рукой глаза от солнца. Завтрак на кухне. Запах горячих пирожков, только что вынутых ею из духовки… Если могла я представить себе настоящую маму, то только такую, как она.

— Доктор Мартинез… моя… мать? — шепчу я осипшим голосом.

Он серьезно кивает.

— Она была необычайно способным ученым, специализировавшимся на генетике птиц. Но как только твой зародыш признали жизнеспособным, ее немедленно выжали из проекта. Считай, что уволили. Смею тебя заверить, помимо моей воли. И она с разбитым сердцем вернулась в Аризону. Но донором была она. Ты выросла из ее яйцеклетки.

Мой мозг работает на полных оборотах. Ищет в его истории несовпадения и прорехи. Я должна быть абсолютно уверена. Потому что я вряд ли переживу, если сначала ему поверить, а потом оказаться у разбитого корыта.

— У доктора Мартинез испанская кровь. Я на нее ничуть не похожа.

— У тебя ее глаза.

Это правда, глаза у меня карие…

— А в детстве я была совсем блондинка. И Ари тоже, когда был младенцем. Это-то ты должен помнить.

Мельком взглянула на Ари: он теперь то ли серый, то ли бурый. Как волк. Но он БЫЛ белокурым ребенком.

Впиваюсь в Джеба острым, как игла, взглядом:

— Если это тест, если это какое-то очередное твое испытание — тебе не жить.

Он ухмыляется:

— Это, рад тебе сообщить, — не тест. Ничего более правдивого я тебе никогда не говорил. Доктор Мартинез и я — твои родители, отец и мать.

Я по-прежнему зла на него за все, что случилось с нами за те два года, что он исчез. Мне хочется причинить ему ту же боль, нет, в десять раз сильнее, чем причинил он мне и моей стае.

— У меня нет отца, — холодно бросаю я ему и замечаю, как страдальчески передернулось его лицо. Со странным чувством удовлетворения и вины отвожу от него глаза, отворачиваюсь и, все еще дрожа от только что пережитого, отступаю так далеко, как только позволяет мне цепь.

Когда Джеб снова заговорил, он заговорил Голосом. Тем самым, который сидел у меня в голове, к которому я привыкла и которого не слышала с тех пор, как Джеб признался мне, что Голосом был он сам:

— Макс, ты здесь, чтобы спасти мир. Ты рождена это сделать. В этом твоя миссия и твое высокое предназначение. Никому другому эта задача не под силу. В тебе спасение человечества. Я верю в это всем сердцем. Поверь мне, это не тест. Я говорю с тобой начистоту. Ты должна это сделать. Не было в человеческой истории ничего важнее. НИКОГДА.

108

На несколько минут в подземелье воцарилось гробовое молчание. Эмоции мои зашкалило, словно на меня высыпалась гора невообразимых рождественских подарков, от которых почему-то нестерпимо больно и горько.

— А наши родители, — спрашивает Ангел, — мои, Газмана, Надж, Клыка? А они где?

Джеб встает на ноги и будто нехотя отвечает:

— Не знаю. О ком-то мы вообще никогда ничего не знали, даже имени — только номер. О ком-то забыли, кого-то все следы затерялись. Они никогда большой роли не играли.

— А как же информация, которую мы разыскали, — настаивает Надж, — имена, адреса и прочее?

Джеб качает головой:

— Не знаю, что вы нашли. Скорее всего, вы что-нибудь перепутали или неправильно поняли. А, может быть, Директор подбросила. Я то и дело натыкаюсь на следы того, что ею сделано и о чем мне неизвестно.

Конечно, будет она тебе обо всем докладывать. Держи карман шире.

Смотрю на Надж и Ангела и вижу, как в глазах у них гаснет надежда, а губы начинают дрожать. Тотал тоже замечает, что они вот-вот разревутся, и забивается к нам в ноги. Обнимаю их, прижимаю к себе обеими руками:

— Не плачьте. Важность родителей вообще преувеличена. Мы друг другу семья и поддержка. Зачем нам еще кто-то нужен. Правильно?

— Мы просто… так долго старались их… найти, — тихонько вздыхает Надж.

— А я хочу знать всю правду, — сердится Ангел.

Я ее понимаю:

— Когда-нибудь мы всю правду узнаем, до всего докопаемся. Но сейчас я просто рада, что вы у меня есть. Вы моя семья.

Они обе только грустно мне улыбнулись и прильнули ко мне еще тесней.

Джеб здесь среди нас лишний. Бросаю на него через плечо угрюмый взгляд:

— Что ты тут стоишь? Можешь теперь идти. Если, конечно, у тебя нет еще каких-нибудь душераздирающих откровений.

Он с сожалением смотрит на меня, и я сразу начинаю нервничать:

— Вам теперь положено идти на митинг. А после митинга тебе устроено последнее испытание.

Голос его странно дрожит, и он отводит глаза. Уверена, дорогой читатель, ты уже заподозрил что-то неладное. И правильно сделал.

109

Вы читаете Блог Клыка. Добро пожаловать.

Сегодняшнее число: уже слишком поздно. Кто не успел, тот опоздал.

Вы посетитель номер: Счетчик отказал вследствие перегруза.


Друзья! Вместе мы непобедимы!

Короткая сводка событий. Значит, так, мы на Восточном побережье. Между Майами и Истпортом, штат Мейн. Где именно, по понятным причинам уточнять не буду. Мы на пути к Макс. Возможности вдаваться в подробности нет. Напомню вам только, что мы решили: стая должна быть вместе. Любой ценой.

Мы получили столько писем, что, боюсь, даже мой компьютер не справляется. Так что спасибо вам за поддержку. Времени у меня в обрез. Поэтому пока отвечу только немногим. И сразу вперед.

Адвону 777 из Юты: Не знаю, где ты раздобыл ракетную установку. И знать не хочу. Это, конечно, штука полезная. Но думаю, это тебе не игрушки. Отнеси-ка ее лучше туда, где взял. Целее все будем.

Фелисити из Милана, Италия: Спасибо за предложение, но я очень занят. Отношения с девушками все отложил на потом. По-моему, у тебя… прекрасно развито воображение и есть… интересные идеи. Но для них сейчас не время.

Джеймсу Л из Онтарио: Спасибо, мужик! Помощь всегда нужна. Поэтому ты не торопись. Закончи сначала второй класс. Буду ждать.

ПДМ 1223: Отлично! Это ровно то, о чем я всегда говорил. Передавай информацию по цепочке. Дай всем знать, что происходит. Организовывайте протесты. Пикетируйте гигантские фармацевтические корпорации типа ИТАКСа. Я хакернул их файлы и обнаружил, что следующие компании являются филиалами ИТАКСа, действующими в разных странах под альтернативными названиями: «Стелла Корпорейшн», «Дивестра», «Мофонго Ресерч», «Даланей Минкер Принс». Ближайшая к тебе в Англии — «Стелла Корпорейшн». Полный список компаний — в Приложении Т (толстосумы).

Всем! Всем! Всем! Читайте послание ПДМ1223. Этот парень стопроцентно наш и все до тютельки просек. Полностью разделяю его план действий.

Всем в окрестностях Сиэтла: протест организован на субботу. Сверьтесь с расписанием, составленным БигБойБлю (БББ, спасибо, дружище). Время и место — см. в Приложении Г.

Друзья в других городах! Волна протеста растет стремительно, как цунами. Это ваш вклад в общее дело. Мы спасем мир. На нас вся надежда!

Клык
Клык набрал последние слова, откинулся и потер глаза. Было два часа ночи.

Все готово к завтрашней (точнее, уже сегодняшней) операции: Он, Игги и Газман пробираются в грузовой самолет, вылетающий в Германию в 6.10 утра. Но пока Игги и Газ спят, пристроившись в огромном складском ангаре на мешках с посевным зерном. А он, Клык, остался всю ночь на посту. Все равно ему надо посидеть в блоге. Да и силы у него вроде еще есть, а мальчишек перелет через всю Америку практически без остановок совсем измотал.

Клык захлопывает компьютер. Надо беречь батарею. К тому же с погашенным экраном в ночной темноте ему как-то безопаснее и спокойнее.

Похоже, он достиг своего. Трудно поверить, но его блог наэлектризовал всю планету. Подпольное анти-ИТАКСовое движение растет по всему миру. В самых отдаленных местах, в Казахстане и на Тайване его сверстники полны гнева и решимости. В их письмах сквозит решимость погибнуть за правое дело. Клык очень надеется, что обойдется без кровопролития.

Он устало привалился к мешку с пшеницей, прислушиваясь к сонному дыханию мальчишек. Теперь, когда все уже решено, ждать встречи с Макс для него пытка. Сначала — до шести утра, потом весь длинный перелет через Атлантику. И еще в Германии ее сначала придется разыскивать. Он бы что угодно отдал, только бы можно было щелкнуть пальцами — и в два счета оказаться рядом с ней. Жаль, что фанатикам-белохалатникам не пришло в голову заложить в их ДНК способность к телепортации.[54]

Напрасно только Макс никогда его блог всерьез не принимала. Сам-то он убежден, что их поколение — решающая сила в мире. Но, самое главное, что в этом убеждены его сверстники.

Заложив руки за голову, Клык потянулся и усмехнулся. Макс всегда донимала его тем, что, по ее словам, он рожден быть Культовым Лидером.

Пусть так. Может, начатое им движение — единственная сила на земле, способная спасти планету.

110

— Это что, пеп ралли?[55] — тихонько спрашивает Тотал, пока мы плетемся вверх по бесконечным ступеням замковой лестницы. — И танцовщицы будут? Обожаю девчонок из команд поддержки.

— Не думаю, что нас ожидает пеп ралли. Что-то мне не кажется, что команда Сумасшедших белохалатников собирается вступить в честный спортивный поединок с Командой Борцов за Свободу.

— А что такое Джеб говорил про окончательное испытание? — Надж, очевидно, опасается, что нам опять уготована какая-то ловушка.

Я вздыхаю:

— Глупость какая-нибудь. Возможно, связанная с угрозой для жизни. И уж точно такая, которую я до конца дней своих буду вспоминать с неизменным раздражением.

Ангел смотрит на меня с опасением:

— Думаешь, Клык поспеет сюда вовремя?

— Конечно, не бойся. Как наш Клык может не поспеть, если он нам так нужен.

Я пытаюсь ее успокоить, но про себя все больше и больше сомневаюсь. Поздно. Уже поздно. Как-то мне не верится, что он успеет спасти меня от их митингов и последних тестов. Инстинктивно начинаю дышать глубже и реже. Неизвестно, что нам предстоит. Надо попробовать успокоиться и собраться. Разминаю на ходу еще не зажившие после последней стычки с флайбоями костяшки пальцев. Как бы ни было больно в новой схватке, эту боль придется забыть и преодолеть.

Вот мы и наверху, снова на тюремном дворе. Снова среди согнанных сюда пленников. Под бледным зимним северным солнцем небо и воздух так же мертвы, как щебенка у нас под ногами. Я думаю про доктора Мартинез и о том, что она может быть моей настоящей мамой. А Элла — сестрой. Если не считать стаю, это мои самые любимые люди на свете. Вот бы сейчас остаться где-нибудь одной, посидеть пару часов и вволю о них спокойно подумать и помечтать. Ведь я могу скоро умереть и никогда их больше не увидеть.

Еще оставшиеся в живых мутанты и всяческие их подобия построены во дворе ровными рядами. Прикидываю на глаз: нас, похоже, осталось меньше, чем в прошлый раз. Значит, права была Макс-2, когда говорила о ежедневных исчезновениях.

И еще… Что за «последний тест» они мне приготовили? Новая драка с Макс-2? Они что, хотят, чтоб я ее все-таки на сей раз прикончила? Или, не дай Бог, заставят меня с Ари опять драться. Могут ведь и заставить. С них, подонков, станется.

— Стоять! Здесь ждите, — командует флайбой металлическим голосом.

«Конечно-конечно, — думаю я. — Как скажешь. Обожаю, когда мне приказывают».

Вокруг нас с ружьями наизготовку выстроилась целая рота флайбоев. Стволы у них, похоже, часть конструкции и припаяны к телу. Новая усовершенствованная модель не может бросить оружие. И отобрать его теперь тоже невозможно. Нет предела совершенству! Когда только эти ИТАКСовые любители прогресса прекратят в своих новшествах изощряться.

Наконец, экс-мамаша выводит меня из задумчивости.

— Позвольте мне приветствовать всех собравшихся! — провозглашает она, забравшись на подиум. Ее огромное изображение мгновенно выскакивает на доброй полудюжине развешенных по периметру двора широкоформатных экранов.

Она радушно раскидывает руки, словно готовая обнять всех присутствующих. Мутантов, что ли? И тут я замечаю построенные по одной стене трибуны для зрителей. Они до отказа забиты, и на роже каждого там стоящего крупными буквами написано: «Я правительственная скотина». Нетрудно догадаться, что их сюда созвали, чтобы поразить, польстить или подкупить. Порядок «…ить» — произвольный: хочешь «польстить» на первое место поставь, а хочешь — «подкупить».

— Добро пожаловать, дорогие представители… — и она пускается в бесконечный перечень стран, тех, о которых я когда-либо слышала, и тех, о которых ни сном, ни духом не подозревала. Все они прислали своих послов-гонцов поучаствовать в устроенном ИТАКСом безумном Апокалипсисе. Покончив с чтением названий с политической карты мира, Директор продолжает:

— Дорогие гости, мы счастливы продемонстрировать вам сегодня наши поразительные, невероятные достижения. Прошу гостей приготовиться к невиданному по размаху зрелищу.

Она нажимает кнопку, отворяя обитую железом дверь.

Отлично. Час от часу не легче. Она сейчас совсем меня доконает.

Если вдуматься, дорогой читатель, это само по себе будет одним из их «поразительных достижений».

111

— Они меня наповал сразили, — шепчет Тотал. — Считайте меня трупом.

Ангел, Надж и я молча киваем и только круглыми, как тарелки, глазами смотрим на происходящее.

Не буду описывать все те ужасы, которые нам довелось увидеть этим утром. Зачем лишний раз расстраивать тебя, мой ранимый читатель. Скажу только, что если бы эти ученые пустили свой талант во благо человечеству, машины ездили бы на воде и из выхлопной трубы разбрасывали бы по обочинам свежий компост. Не было бы на свете ни больных, ни голодных. Ни землетрясения, ни наводнения, ни бомбежки не могли бы разрушить ни одного здания на планете. Деньги бы канули в тартарары, и в основу новой мировой экономики легла бы неоспоримая ценность шоколада.

Однако, поскольку они не ученые, а бандиты, то что предстало нашим глазам на митинге на тюремном дворе ИТАКСа, будет мучить человечество страшными ночными кошмарами все следующие пятьсот лет.

— Макс, если ты выживешь в своем финальном испытании, сможешь спереть у них для меня вот тот волшебный наряд? — спрашивает Ангел, прижимаясь ко мне плечом.

— Я всем нам по волшебному наряду у них оторву. — Я даже не успеваю закончить свое обещание, как до меня доходит, что собственно Ангел только что сказала.

Она на меня так серьезно смотрит, что мне остается только надеяться, что в ней здесь и сейчас не развилась вдруг способность предсказывать будущее:

— Численный перевес, несомненно, на их стороне. И я сомневаюсь, что они будут играть в честную игру.

Я крепко сжимаю ее руку:

— Разве они когда-нибудь играли в честную игру? Но я обязательно выживу. И обязательно стащу для тебя все их волшебные причиндалы.

Она улыбается, и на душе у меня светлеет от ее улыбки.

— Прошу вас обратить внимание на наш патентованный процесс выращивания замены утраченных конечностей, — вещает у микрофона Директор.

На подиум выходит мужчина и правой рукой отстегивает от плеча левую руку. Подняв ее, демонстрирует всем, что рука-замена сделана из костей и мускулов и прикреплена к плечу с помощью электронных пластин.

— Во страсти, — ужасается Надж.

— На базе его собственной биогенетической матрицы мы создали руку-замену, — комментирует Директор. — Она действует совершенно так же, как потерянная рука, и даже еще лучше. Мы врастили титановые молекулы в костный материал, и устойчивость кости к стрессам повысилась на четыреста процентов.

— Зато ему теперь гарантирована куча неприятностей с секьюрити в каждом аэропорту мира, — бормочу я себе под нос.

Дядька с рукой исчез, а доктор Янсен продолжает свою демонстрацию:

— Следующий образец, который я хочу представить вашему вниманию, один из наших наиболее удачных гибридных типов человека.

Выходит женщина, с виду совершенно нормальная. Может, у нее крылья спрятаны? Или, может, она ирейзер?

— Знакомьтесь, это Мара. Она создана путем прививки на человеческую ДНК генетического материала биологического типа Panthera pardus.[56] В результате данный образец обладает целым рядом исключительных свойств.

— Каких еще свойств? — шепотом интересуется Ангел.

— Понятия не имею.

— Наверно, что-то кошачье, — предполагает Ари.

Он прав. Женщина на подиуме открывает рот и обнажает колоссальные острые, как кинжалы, клыки. А я-то думала, нет ничего страшнее оскала ирейзеров! Потом она присаживается на корточки, изгибается, спружинивает, прыгает футов на пятнадцать и повисает вертикально на высоком фонарном столбе.

Даже те, кто смогли удержать крик ужаса при виде ее клыков, ахнули и в страхе позакрывали руками глаза и лица.

Директор гордо ухмыльнулась, явно довольная произведенным эффектом, и жестами приказала Маре спуститься:

— Как всегда, гены крупного хищника из семейства кошачьих дают о себе знать самым непредвиденным образом.

Иными словами, они сами не знают, что делают. По крайней мере, лично я не вижу возможности иначе перевести ее заявление на нормальный человеческий язык.

Мара повернулась спиной к именитой публике. Директор расстегнула у нее на спине молнию, и восхищенный ропот пробежал по рядам гостей: вдоль всего позвоночника у нее рассыпаны крупные коричневые леопардовые пятна.

— Увы, есть гарантия, что они не нарисованные, — комментирую я нашим.

— Мара — самый простой образец. Для затравки аппетита, — раззадоривает Директор любопытство всемирной общественности.

112

Мы выросли в лаборатории в Школе, в окружении контейнеров, полных «генетических экспериментов», и перевидали, кажется, любые уму непостижимые комбинации живых организмов. Практически на каждом из них сразу можно было ставить крест. На языке белохалатников это называется «нежизнеспособные образцы». Эмбриональную, или зародышевую, стадию переживал только очень небольшой процент. Еще меньше протягивали год или два. А потом погибали от генетических дефектов и — опять-таки, по выражению белохалатников, — «дефицита жизненно важных функций». Насколько мне известно, наша стая оказалась одним из самых удачных гибридов. Мы и ирейзеры. Правда, у ирейзеров был ограниченный срок годности — шесть лет, не больше. Мне, Клыку и Игги уже четырнадцать. Так что по сравнению с ними мы уже древние старцы.

И вот сегодня оказывается, что есть и другие удачные мутанты. Например, Мара. Следом за пятнистой теткой Директор вытаскивает на всеобщее обозрение новую пару. Они могут контролировать цвет своей кожи: о каком цвете ни подумают, такого и становятся.

— Значит, они могут стать голубыми? — восхищается Надж. — Или фиолетовыми?

— Откуда мне знать? — отмахиваюсь я от ее неуместных восторгов. Меня тошнит, потому что голая парочка на сцене прямо на наших глазах окрашивается в цвета камуфляжа. Представаляю себе, как, глядя на них, разыгрывается воображение у всех бесчисленных иностранных военпредов, собравшихся на трибунах.

Далее демонстрируются образцы, рост которых увеличивается мысленным контролем мускульного и скелетного материала. Надо непременно подать им идею скрестить их с хамелеонами. Выйдет не поддающийся опознаванию образец «грабитель-банков-Делюкс».

Потом на подиум вышли люди с твердой чешуйчатой кожей. Если верить Директору, пуленепробиваемой. Мы тут же окрестили их бронированными аллигаторами. Дальше была тетка, которая орала на таких высоких нотах, что человеческое ухо ее вопли не воспринимало. Тотал от боли катался по земле, едва сдерживая поток грязной брани. Согласно Янсенихе, от голоса этой дивы лопается стекло. Здесь, в глухих стенах двора, проверить это невозможно. В принципе, тут нет ничего нового — способность бить стекла голосом давно известна. Но данный образец демонстрирует следующий шаг: ее голос в состоянии сокрушить металл и всякого рода стальные и железобетонные конструкции.

— Смотри, за возможность купить эту тетку держиморды в военных формах сейчас начнут на трибунах если не третью мировую войну, то изрядную драчку, — я пихаю Ари локтем. Он старается улыбнуться в ответ, но у него это не получается. Он какого-то серого цвета и уже несколько часов как-то подозрительно тих. Не потому ли это, что подходит его смертный час?

— Макс! — дергает меня за рукав Надж. — Тебе не кажется, что все они похожи на солдат? Как будто специально сделаны для разных военных действий?

— Точно! Так и есть. Получается, белохалатники создают армию.

— Как будто им больше нечего делать, — с отвращением говорит Тотал. — Как будто мировое господство — единственное, о чем они в состоянии думать.

— Макс? Что там? — Ангел обеспокоенно показывает мне на подиум.

Директор взяла в руки пульт дистанционного управления, и вокруг нее замелькали сияющие цвета надраенной меди, точки. Жуки? Они что, еще и жуков производить стали? До чего только они ни додумаются эти изверги!

Директор махнула кому-то из своих помощников. Он открывает большой пластиковый куб, из которого вылетает сотня ярких бабочек. Как будто кто-то плеснул краску в это серое тусклое пространство.

Сияющие точки над ее головой были далеко не жуками. Это были живые пули со встроенным механизмом дистанционного управления — последнее слово нанотехнологии.

Не прошло и секунды, как каждая такая нанопуля прилипла к своей бабочке, и в воздухе, медленно опадая в пыль, закружились рваные обрывки крылышек.

Надж, Ангел, Ари, Тотал и я в ужасе уставились друг на друга.

113

— Чем им бабочки-то не угодили? — сердится Надж.

— По-моему, бабочки — только пример. Мне кажется, они просто хотели показать, что эти хреновины а) крошечные, б) смертоносные и в) отыщут и уничтожат что и где хочешь, хоть иголку в биогенетически модифицированном стоге сена.

Тотал покачал головой, улегся на землю и в отчаянии закрыл глаза лапами:

— Я больше не могу! Это уже чересчур, — стонет он. — Мой чувствительный организм такого не выдержит.

— И наконец, гвоздь программы! — трубят репродукторы голосом директора. — Наш шедевр, краса и гордость наших разработок! Позвольте представить вам… Поколение Омега!

На подиум выходит мальчик. На вид он моего возраста, может, на пару инчей пониже и потяжелее фунтов на сорок. У него светло-каштановые волосы и серебристо-голубые глаза. Его костюм, один из тех, о которых мечтала недавно Ангел, меняет по приказу цвет и форму.

— Хорошенький ему генотип подобрали. Очень даже симпатичный парнишка, — хихикают Надж и Ангел.

Директор гордо улыбается парню. А он смотрит на толпу, и в глазах у него не видно ни единой мысли, ни единой эмоции.

— Смею заверить вас, дорогие гости: Омега — истинный шедевр. Результат шестидесятилетних исследований. Он — безусловный успех наших гениальных ученых и далеко превосходит любой доселе произведенный нами гибрид.

— Чего она заливает? — недоверчиво брюзжит Тотал.

— Омега — надежда и мечта человечества. Он залог развития человека, образец биологического типа завтрашнего дня. В нем — будущее нашей планеты. У него иммунитет практически ко всем известным болезням. Его рефлексы отточены до последней степени, а реакция стремительна. Он не знает себе равных по силе. Его результаты всех тестов на интеллект превосходят любые мыслимые достижения. В довершение, его поразительная память удерживает малейшие подробности сколь угодно далекого прошлого. Позвольте представить вашему вниманию истинного супермена.

— И впридачу он готовит как бог, а свободное от работы время посвящает цветочным оранжировкам. — Это уже мой комментарий. Но я думаю, дорогой читатель, ты и сам это понял.

— Здесь и сейчас вы собственными глазами убедитесь, как он силен, как приспособлен вынести любые нагрузки и как идеально устроен для новой жизни в прекрасном обществе светлого будущего.

«Новое, светлое, прекрасное будущее» явно переводится с языка белохалатников как «построенное на костях половины человечества».

— Для начала вы увидите, как Омега побеждает относительно успешную, но уже устаревшую модель гибрида птице-человека, — провозглашает Директор. — Это будет символическая победа дня завтрашнего над днем вчерашним.

Напрягаюсь и пристально смотрю на нее.

В ответ она бросает на меня злобный пронзительный взгляд:

— Согласна ты с этим, Макс?

114

Не помню, упоминала я уже, как ненавижу деспотических психопаток? Наверняка упоминала. Пару сотен раз.

И у меня на это есть все основания.

— Макс, — шепчет испуганная Надж.

Ари хватает меня за руку и делает шаг вперед для защиты. Я отрицательно качаю головой, и, сердито нахмурившись, он встает на место.

— Макс, этот чувак хочет тебя убить, — Ангел даже дрожит от ужаса. — Он с рождения запрограммирован тебя убить. Его всю жизнь тренировали…

Конечно, упаси Господи, они дали своему «шедевру» пожить спокойно, телик посмотреть, сникерсы пожевать и т. п.

Как стадо тупых баранов, мутанты разом поворачивают головы в мою сторону. А потом расступаются, будто Моисей махнул над ними своим посохом. Омега делает высоченное двойное сальто, спрыгивает с подиума и бесшумно, даже не качнувшись, приземляется на серую щебенку.

— Ангел,если, конечно, получится, самое время тебе внедриться в его сознание. Может, тебе удастся навести там свои порядки, — тихо прошу Ангела.

Но ее ответ почему-то звучит не очень обнадеживающе.

— Уже пробую.

Сердце у меня начинает колотиться с бешеной скоростью. Кулаки сжаты, толчки адреналина в крови напрягли и напружинили каждый мускул.

Легко подпрыгивая, пружиня руками и снова так же легко опускаясь на ноги, Омега пошел на меня колесом. Молнией проносится он по образованному мутантами коридору и через секунду вырастает прямо передо мной, уверенно расставив ноги.

Встает в боевую позицию, и его холодные металлические глаза сосредоточенно останавливаются на мне. Он, очевидно, высчитывает мои возможности.

Пусть подумает. А я пока буду действовать.

Прежде чем он сообразил, что происходит, я едва заметно завела руку назад для размаха и изо всей силы вмазала ему в левый глаз.

Он покачнулся, но, сгруппировавшись, использовал силу толчка для раскрутки и вывернул обратно ко мне лицом, готовый снести мне голову ударом в шею. Не буду распространяться про свои бойцовские способности и скорость реакции. Скажу только, что удар его пришелся в пустоту. К его контратаке я была готова. Стремительно пригибаюсь и хватаю его за ботинок. Рывок влево — он теряет равновесие и заваливается на спину в пыль и грязь. Эгей!

Доля секунды — и он снова на ногах. Блокирую его удар в голову, но пропускаю хук в бок. Прямо в почку. Резануло, как ножом. Боль такая, что хочется опуститься на колени и блевануть.

Но не так я воспитана.

Это всего-навсего боль. Боль — это только знак. А знак можно и проигнорировать.

Поэтому остаюсь стоять на ногах, глубоко вдыхаю и раскрытой ладонью со всей силы въезжаю ему в ухо. Лицо у него сморщивается, а рот открывается в безмолвном крике. Надеюсь, у него лопнула барабанная перепонка. Но радоваться мне довелось недолго. Он уже выпрямился и снова на меня наседает. Серия ударов под дых — я сложилась пополам, а он сверху добавляет ребром ладони по шее.

Боль — это только знак. В данный момент эти знаки обступили меня со всех сторон: неоновые, здоровенные красные и зеленые буквы и восклицательные знаки прыгают перед глазами.

Ухитряюсь раскрутиться, с размаху врезаться ему в бок и добавить прямо в позвоночник. Был бы он обычным человеком, этот удар сломал бы ему спину. Но Омега только покачнулся. Моментально выпрямившись, он с утроенной энергией бросается в атаку.

В общем я не агрессивна. Даже, можно сказать, добренькая. В драке убить — никогда не является моей главной целью. Ари был исключением, да и его я убила случайно. Но здесь я решила: раз эксмамаша сказала, что этот бой не на жизнь, а на смерть, у меня есть ее высочайшее соизволение прикончить этого красавчика. Сейчас главная моя задача остаться в живых. А беспокоиться о своей душе и карме буду потом. Даже если мне в новой жизни быть тараканом, я обещаю себе выжить в этом побоище.

Подпрыгнув на месте, взвиваюсь в воздух. Верчусь волчком. Ноги ножницами. Раз — и ему попадает в спину. Два — он качнулся вперед. Пытаясь сблокировать третий удар, старается схватить меня за ногу. Где же у него, дурака, его интеллект хваленый? Только сам подставился. Его совершенная голова оказывается вровень с моим каблуком. Размашистый резкий удар — он валяется на земле, а я сижу верхом у него на спине. Хватаю его за одну руку. Завожу ее назад. Рывок вверх и влево. Тошнотворный хруст. И рука выскакивает из сустава.

Мордой в пыли он только охнул, а я шепчу ему в самое ухо:

— Не поменять ли тебе имя на Тета? Или на Эпсилон?

Надо сказать, что вывих плеча для большинства нормальных людей означает конец всякой способности действовать.

— Я Омега! — мычит он сквозь зубы, делает рывок вперед и сбрасывает меня с плеч. С громким щелчком его сустав встает на место. И с налитыми кровью глазами он ринулся на меня снова.

115

Вы читаете Блог Клыка. Добро пожаловать.

Сегодняшнее число: уже слишком поздно. Кто не успел, тот опоздал.

Вы посетитель номер: Счетчик все еще сломан.


Мы на пути!

Сейчас около пяти утра. Еще немного, и пора будет пробираться на самолет. Сидел караулил всю ночь. Хотел дать мальчишкам как следует выспаться. Теперь от усталости мозги у меня совсем набекрень. Постараюсь выспаться в самолете. Только бы туда влезть.

Надеюсь, Макс в порядке. Ребята, если среди вас есть кто в Германии, в окрестностях Ленденхейма, все туда! Идите к замку и устройте там заваруху. Чем сильней, тем лучше! ОК?

Клык
Слабый шорох заставил Клыка насторожиться. Он перестал печатать и прислушался. Еще не рассвело, и сквозь окна ангара ему виден мерцающий свет огней безопасности. Может, грузчики пораньше заявились?

А может, Клык родился вчера и все еще остается доверчивым тупарем?

Молча закрыл лэптоп и засунул его в рюкзак. Пододвинулся к Игги и Газу и осторожно тронул их за ноги. Мальчишки мгновенно проснулись и без звука настороженно сели, приученные годами тренировки и Максовой муштры просыпаться в любой момент готовыми ко всему.

Газман вопросительно взглянул на Клыка. Тот приложил палец к губам, и Газ кивнул.

Дотянувшись до Игги, Клык дважды похлопал его по плечу. Игги тоже все понял и встревоженно выпрямился наизготовку.

В следующую минуту их мир был взорван. Огромные металлические двери ангара открылись с душераздирающим скрипом. Стекло в окне кладовщика-учетчика разлетелось вдребезги, как и два окна под самым потолком. И отовсюду, как злые осы, полезли внутрь черные флайбои.

— Выбирайтесь наружу. Игги, открытые двери прямо перед тобой. Стрелка на 12 часов.

«Жаль, что дети становятся послушными только под страхом смерти», — подумал Клык и бросился в гущу флайбоев.

Их здесь тьма-тьмущая. Одни бегут с ружьями наизготовку. Другие, как омерзительные насекомые, висят в воздухе, в любую минуту готовые ринуться вниз. Мгновение — и они открывают огонь. Пули рикошетом отскакивают от металлических стен ангара, от грузопогрузочных машин и от всяческого оборудования.

Клык вклинился прямо в их скопище, обрушивающее на него свои смертоносные удары. Внезапно пуля скользнула по его плечу. Нестрашно — царапина. Закусив губу и даже не ввязываясь в драку, он продирается вперед, наружу. Отлично, Игги и Газ уже там. Теперь надо как-то оторваться от преследования. Только как?

Клык вертко бросается из стороны в сторону. Крылья, как у ястребов, плотно прижаты к туловищу. Маневрирует резко, точно и быстро. Куда до него тяжелым металлическим флайбоям.

Клык все еще слышит отголоски выстрелов из ангара. На секунду в голове у него проносится мысль: не стоило бы им стрелять в такой близости от самолетного бака с горючим. И в ту же секунду раздается взрыв. Крыша ангара чуть не целиком взлетает в воздух, и над стенами поднимается красный огненный шар. В разные стороны летят искореженные куски железа, и Клык видит, как горячим осколком мазнуло по щеке Газа. Он ойкнул, приложил руку к лицу и все-таки нашел в себе силы обеими ногами пихнуть флайбоя в грудь, перевернув его на бок. Потеряв равновесие, черный жук грохнулся наземь.

Считай, этому повезло. Он, по крайней мере, не взорвался и не расплавился. А от тех, кто был в ангаре, только дождем сыпятся разрозненные части. Клык пикирует, подбирает брошенное оружие и снова взмывает в небо. На лету разобравшись с пушкой, дает прицельную автоматную очередь по цепочке из десятка надвигающихся на него флайбоев. Их срезает как подкошенных, и Клык ставит под вопрос введенное Макс правило не иметь огнестрельного оружия.

— Вы сегодня умрете, — обещают оставшиеся флайбои своими странными металлическими голосами. — Мы здесь! Наша задача тебя убить. Тебя и остальных. Макс и все, кто с ней, уже мертвы. Теперь твоя очередь.

116

Клыка кольнуло в сердце, но он решил — вранье. Макс жива. Он бы знал, почувствовал бы, если бы с ней что-нибудь случилось. Но раз мир для Клыка никак не изменился, значит, Макс — его часть.

— Мы прилетели тебя убить, — скандируют флайбои хором.

— Значит, не повезло вам, ребята, — ощерился Клык и снова открыл огонь. Новая десятка флайбоев полетела на землю с тошнотворным треском и шипением.

— Ты не умрешь легкой смертью, — зудит очередной флайбой.

— Я вообще не собираюсь помирать.

Он никогда не видел столько флайбоев сразу. Три сотни как минимум. Газман и Игги пока держатся. Флайбои, похоже, пытаются их поймать живьем. Какой интерес их хозяевам убивать их на месте. Поймать и помучать — совсем другое дело.

— Мы разорвем тебя на части, — грозит флайбой, — и фотки поместим в твой блог. Пусть все знают, чем кончается сопротивление ИТАКСу. А потом мы заставим тебя отказаться от всего, сказанного тобой в блоге.

Клык усмехнулся. Его спасают от флайбоев только внезапные пятнадцатифутовые скачки вверх и вниз.

— Ха-ха! Значит, сначала вы меня разорвете на части? А потом заставите отказываться. Или вы, или ваши хозяева явно провалили экзамен по основам биологии.

— Тебя ждут пытки, — наседают флайбои.

— Не думаю, — и Клык пустил еще одну пулеметную очередь. Боже! Огнестрельное оружие — настоящая находка. Что только Макс против него имеет? Работает безотказно. И как эффективно!

— Мы всему миру покажем, как ты возьмешь назад свои безосновательные заявления про ИТАКС! — новая когорта флайбоев продолжает недопетую прежними песню.

— Не хотите ли моего совета послушать? Пусть кто-нибудь там у вас головой подумает! Народ сначала увидит, как вы меня пытаете. Младенцу после этого будет понятно, что от своих слов я отказываюсь не по доброй воле.

— Тебя ждут пытки, — тупо повторяют свои угрозы флайбои.

— Вы мне надоели, — и Клык нажимает на курок. Но выстрелов не последовало. Наверное, кончились патроны. Клык ныряет вниз — надо срочно оторвать новый автомат от какого-нибудь изувеченного робота. Но ближайший ствол намертво вделан в конструкцию. Тащить за собой тяжеленного флайбоя не вариант. Он уворачивается от бросившихся за ним роботов и, наконец, подхватывает подходящее оружие.

Крутнувшись, Клык пускает длинную очередь — флайбои вокруг него валятся вниз. Он резко меняет угол и палит прямо в небо. Довольный собой, замечает, что те, кто готов был рухнуть на него сверху, дымясь и кувыркаясь, валятся вниз.

— Эй, там, поосторожней! — кричит Газман и показывает Клыку на огнестрельные дырки на своих джинсах. Клык, кажись, прострелил ему штаны. Счастье, что не задел самого Газа.

— Виноват! Ошибочка вышла!

Да… выходит пулемет — далеко не идеальный вариант: и своих подстрелить можно, и мощности ограничены. Надо что-то помасштабней придумать. Вот были бы у Игги и Газа сейчас их бомбы, они бы их давно в ход пустили.

Ведя более прицельный огонь по флайбоям, Клык снова пошел вверх. С высоты пятисот футов ему открывается внизу огромное серое пространство. И где-то далеко-далеко с краю — полоска огня.

Океан. И из-за горизонта встает солнце.

— Настало время тебе умирать, — хором бубнит преследующая его рота флайбоев.

— Я один из многих! — во все горло орет Клык, беря направление на восток, прочь от ангара. — Я один из многих! Вам не понять!

117

Готовая снова наброситься на Омегу, слышу, как гремит приказ Директора:

— Стоять!

Но когти мои уже нацелены на его трахею, и в данный конкретный момент я совершенно не расположена ей подчиняться. Спружиниваю для прыжка вперед и…

Металлический обод вокруг моей шеи бьет меня током с такой силой, что я как подкошенная валюсь на землю.

Какое-то время назад меня одолевали мигрени, разрывавшие мне череп внезапными приступами головных болей. И даже когда они проходили, после них меня еще долго мучили тошнота и слабость. Этот удар тока ничем от тех приступов не отличался. Когда мой воспаленный мозг слегка пришел в себя и снова вошел в контакт с остальными нервными рецепторами, я увидела мою мини-стаю, в ужасе глядящую, как я валяюсь на земле, поверженная на спину.

Стремительно вскакиваю на ноги. Или мне только кажется, что стремительно? Меня еще качает, и трудно восстановить равновесие. Омега стоит в стороне, как солдат, вытянувшись по струнке. На меня он даже не смотрит.

Бросаю на Надж вопросительный взгляд, но она в ответ только пожимает плечами.

— Урррок на будущее. Команды Диррректоррра выполнять беспрррекословно, — рычит экс-мамаша.

Открываю рот, сказать, что я тут ни при чем и что подчиняюсь каждому ее слову. Но тут вспоминаю свою готовность разорвать Омеге горло и на сей раз воздерживаюсь от комментариев.

— Первый раунд — состязание на скорость, — провозглашает Янсениха, и мутанты расступаются, предвкушая гонку. — От нынешней позиции до противоположной стены замка и обратно. Четыре раза. Да победит быстрейший!

Вот свинья! До стены ярдов шестьсот, не меньше. Да еще умножить это на восемь!

Кто-то чертит ногой линию старта. Ничего не остается, как встать на нее рядом с Омегой. Я еще не пришла в себя от электрошока. Принимая во внимание обстоятельства, уклониться от состязания на основании принципиального несогласия с Директором вряд ли возможно.

Омега спокоен. Лицо его совершенно непроницаемо, и совсем непохоже, что он только что вставил на место свое вывихнутое плечо.

— Считай, что ты проиграла, — бросает он мне через плечо. — Не создано еще на свете существа, которое бы меня обогнало.

— Посмотрим. — Я нагибаюсь в низкий старт. — Смотри, как бы пыль за мной не застлала тебе глаза.

— Марш! — кричит Директор, и мы срываемся с места.

Не могу не признать: он несется быстрее ветра. Первый раз он дотрагивается до стены секунды за две до меня, а на третьем круге обгоняет уже ярдов на двести. Дело тут не в дыхании. Я могу дышать и на огромной высоте, так что дыхание у меня пока не сбито. Но у него нет эмоций. Им не владеет ярость. Он не думает о победе любой ценой. Он, похоже, вообще ни о чем не думает.

Вот вам и разница между нами.

Наконец, последний, четвертый круг. Он впереди. Мутанты молчат — кто же решится поддержать меня под страхом смерти? В мертвой тишине двора раздается только наше дыхание и скрежет щебенки у нас под ногами.

Омеге до финиша всего ярдов тридцать. Точно помимо собственной воли, я распростерла крылья и рванулась вверх и вперед. Слышу, как ахает толпа внизу.

Спасибо, Макс-2 предупредила о натянутой поверху сети. Помня о ней, я ринулась к финишу, держась у поверхности земли. Супербой остается позади. Чуть наклоняюсь, чтоб не снести ему голову на обгоне. А как бы мне этого хотелось!

Пересекаю финишную прямую — он в десяти футах у меня за спиной. Уже на земле торможу, стараясь не врезаться с разгона в серую массу зрительской толпы.

Тяжело дыша, победоносно выбрасываю в воздух сжатый кулак:

— Один ноль в пользу Макс!

118

— Ты дисквалифицирована за применение запрещенных приемов, — злобно объявляет в микрофон Директор.

— Я никаких запрещенных приемов не применяла. Никто не говорил, что летать запрещено. Надо предупреждать заранее.

— Это была гонка на земле.

— Такого объявлено не было. Мои возможности предполагают способность действовать и на земле, и в воздухе. Если ваше «чудо науки и техники» не может оторвать от земли свою задницу, это не значит, что я не должна использовать все свои данные.

Под сотнями устремленных на меня глаз складываю крылья. По двору прокатывается волна неясного ропота и топота ног по гравию.

Директор совсем слетает с катушек от злости:

— Ты дисквалифицирована. Победил Омега.

— Как знаешь, — отвечаю я, преодолев отвращение. Потом искоса взглядываю на Омегу:

— Она тебе шнурки тоже завязывает?

Его четко очерченные соболиные брови мрачно сведены, но он молчит.

Надж и Ангел встают вплотную ко мне по обе стороны и берут меня за руки. А за спиной чувствую горячее дыхание Ари — он прикрывает меня с тылу. На душе светлеет от их присутствия. Было бы еще лучше, кабы Клык был рядом, как всегда готовый встать на защиту.

— Раунд два — состязание в силе, — вещает Директор. — Мускулы Омеги примерно в четыре раза мощнее, чем у обыкновенного человека. Внесите грузы!

Я необычайно сильна. Не только для девочки. Не только для моего возраста. Я сильнее любого взрослого, как женщины, так и мужчины. Мы все в стае такие сильные. Но у меня попросту нет мышечной массы супербоя. Я создана быть подвижной и стремительной в полете. А не состязаться с трактором-тягачом.

Про трактор-тягач я не для красного словца вспомнила. Так и было задумано их состязание. На деревянную платформу навалили стальные грузы. Мне и Омеге дали по толстенной цепи. Задача — тянуть по земле платформу с грузом, кто дальше. Пока вес не превысил пятисот фунтов, мы шли наравне. Потом супербой стал меня обгонять. Шесть с половиной сотен фунтов я едва смогла сдвинуть с места. А он проволок фута три.

Теперь на платформе восемьсот фунтов. Разве можно проиграть мальчишке? Ни-за-что!

Скрипнула зубами. Затрещала костяшками пальцев. Поправила цепь на плече. Кинула взгляд на Омегу. Директор свистит в свисток. По-бычьи опускаю голову, врастаю ногами в землю и тяну изо всех сил. Пот крупными каплями покрывает мне лоб. Цепь глубоко врезается мне в плечо, воздух со свистом вырывается сквозь сцепленные зубы.

Платформа слегка дрогнула и сдвинулась, может, на четверть инча.

Омега проволок свою почти что на фут.

Когда Директор провозгласила его победителем, он только мельком глянул на меня своими пустыми глазами. Не думаю, что он робот. Но из его ДНК эмоции, безусловно, стерты. С другой стороны, про эмоции у парней вообще судить невозможно.

Ладно, замнем для ясности…

Ты, дорогой читатель, уже давно про меня знаешь, я ненавижу проигрывать. И в принципе, а сейчас и подавно. И я ненавижу Омегу за то, что ему проиграла. Это ему даром не пройдет. Понятия не имею как и не знаю когда, но я ему еще отомщу. Здесь ты, дорогой читатель, можешь мне точно поверить.

— Следующий раунд — состязание на интеллект, — на лице у Директора написана крайняя степень самодовольства.

Боже! Ты же знаешь, мой верный читатель, я очень, очень смышленая. Но образование мое оставляет желать много большего. Что я знаю, я знаю или от Джеба, или из телика. У меня изрядные познания в том, как драться и как выживать. Из журнала «Найшенал Джеографик» я имею кое-какие представления о Монголии и о Египте. Но меня же ничему не учили как следует. За два месяца, проведенные в той чертовой школе в Вирджинии, я хорошо поняла, что по сравнению с нормальными людьми моего возраста я абсолютная невежда. По крайней мере, в том, что касается книжных премудростей. А не в том, что важно для жизни.

— Первый вопрос, — говорит Директор, и толпа замирает в предвкушении дуэли познаний. — Стены замка имеют высоту восемнадцать футов и толщину семь футов. Их длина сто двадцать семь футов. Один кубический ярд камней и цемента весит тысячу сто двадцать футов, или полтонны. Требуется вычислить вес стены замка, или, другими словами, сколько тонн камней и цемента содержится в стенах замка.

Омега уставился в пространство, явно начав вычисления.

— Ты смеешься надо мной! Какого лешего мне когда-нибудь нужно будет это знать?

— А вдруг их придется чинить, — предполагает Надж.

— А строительные компании на что? Взял да нанял, если уж так эту тюрягу чинить потребуется. А по мне, пусть бы она рассыпалась на веки вечные.

— Это элементарное вычисление, — с прежним гонором вещает Директор.

— Раз элементарное, так сама и вычисляй. Ну-ка, попробуй!

Ее щеки заливает краской, и она нарочито распрямляет плечи:

— Ты признаешь свое поражение?

— Я ничего не признаю. Я просто говорю, что эти вычисления совершенно бесполезны. Как насчет разобрать и собрать замок? На скорость. Вот и посмотрим, кто быстрее, я или Омега.

— Две тысячи триста девяносто шесть и три десятых тонны, — высчитал, наконец, Омега.

— Давай, умник, теперь скажи мне, если ты летишь на высоте восемнадцать тысяч футов над землей со скоростью, скажем, сто сорок миль в час. Встречный юго-западный ветер — семь узлов. Как быстро ты долетишь из Филадельфии в Биллинг в Монтане?

Омега сосредоточенно свел брови и начал расчеты.

— Ты хочешь сказать, что в состоянии произвести это вычисление? — спрашивает в микрофон Директор.

— Я хочу сказать, что я окажусь там своевременно, а, может быть, и ранее, — кричу я ей. — Твои вопросы тупые. В них никакого прока. Они не имеют никакого отношения к способности выживать.

— В нашем новом мире — имеют, — говорит Директор. — В твоем — не имеют. Но с твоим миром покончено.

119

День сегодня, определенно, не задался. Эти состязания — пустая трата времени. В любой момент можно ожидать удара током. Я проигрываю мальчишке. И последнее, что мне остается, это сражение не на жизнь, а на смерть.

И Клыка все еще нет рядом.

Я знаю, ему просто не хватило времени сюда долететь. Можно еще надеяться, что он будет здесь часов через шесть. Но это минимум. А у меня шести часов нет. Мой решающий час — сейчас и ни минутой позже.

Смотрю на Надж и Ангела. Надж молча психует. Пальцы судорожно щиплют бока свитера. Лицо у Ангела сосредоточено так, как бывает, когда она пытается что-то внушить первому встречному. Внезапно вспоминаю, что доктор Мартинез моя настоящая мама. Мне за мою жизнь столько врали, что поверить во что-нибудь окончательно практически невозможно. Но ведь она МОЖЕТ быть моей мамой.

Мне надо ее увидеть. Ее и Эллу. Мою сестру.

А раз так, мне необходимо отсюда вырваться. Любой ценой.

Мутант, стоящий рядом с Ангелом, нахмурился в явном недоумении. Вижу, как Ангел пристально на него смотрит. Что-то тут неладно. Потом мутант наклоняется к соседке и шепчет ей на ухо так тихо, что слов мне не разобрать.

Но Ангел, похоже, довольна, и у меня перехватывает дыхание.

— Что происходит, моя девочка? — шепчу я ей сквозь зубы.

— Сейчас начнется что-то интересное, — на лице у нее сияет удовлетворенная улыбка.

— Поясни, что ты имеешь в виду под «интересное»?

— Сейчас все сойдут с ума.

— В каком смысле?

— В потрясающем, — она обводит глазами толпу.

— Настало время решающей схватки! — вещает в рупор Директор.

И тут небеса разверзлись… Как бы тебе это описать, мой дорогой читатель? Представь себе, что мутанты наглотались веселящего газа и спустили все тормоза. Повсюду завязались мелкие и крупные драчки. Мутанты колотят кого ни попадя. Многие хорошо натренированы на рукопашный бой, но даже они попросту пустили в ход когти и зубы. Короче, дубасят друг друга, кто во что горазд.

— Внимание! Стоять! Что происходит? — орет вне себя Директор.

— Они просто больше не хотят здесь находиться. Им надоело тебя слушать, — спокойно комментирует Ангел, обозревая происходящее.

— Мы больше не хотим здесь находиться! — вопит многоголосая толпа мутантов.

— Им надоело быть «образцами под номером Х». Они заслуживают человеческого отношения, — тихо поясняет Ангел.

— Нам надоело быть «образцами под номером Х»! Мы заслуживаем человеческого отношения! — вторят ей все как один мутанты.

Так-так… Я внимательно оглядываюсь вокруг, оценивая возможности побега.

— Они не пешки. Не результаты ваших экспериментов, — продолжает Ангел.

— Мы не пешки! Не результаты ваших экспериментов! — ревет толпа.

— Они люди, клоны или мутанты, не имеет никакого значения. Они все, в первую очередь, люди. — Ангел пододвигается ко мне вплотную и берет меня за руку.

— Мы люди, мы тоже люди! — грозно гремит по двору.

— О'ке-е-ей! — я собираю вокруг себя Надж, Ангела, Ари и Тотала. — Делаем ноги. Сначала все к стене, пробирайтесь вдоль нее, а там посмотрим, может, найдем где-нибудь лазейку.

Они кивают, и мы начинаем пробираться сквозь царящий всюду хаос, отражая на ходу тычки и удары и распихивая всех попавших под руку.

— Роботы! — командует Директор, и флайбои мгновенно передергивают затворы. — Немедленно взять толпу под контроль!

120

Как будто мало того, что все вокруг молотят направо и налево. Теперь еще на нас накинулись кровожадные роботы. С пушками.

Продолжаем пробираться сквозь толпу к замковой стене. Вижу, как флайбои вклинились в бушующее на тюремном дворе море. Никому от них нет пощады.

— Почему они все дерутся друг с другом? — удивляется Надж у меня за плечом. — Им бы логичнее было всем объединиться против флайбоев.

— Правильно! Как же я сразу не додумалась, — Ангел на секунду останавливается. Брови ее напряженно сплетены.

И тут, один за другим, мутанты вокруг нас прекращают драки, оглядываются по сторонам и обрушиваются на флайбоев.

Хватаю Ангела за руку и, пригнувшись, снова проталкиваюсь сквозь царящую повсюду сутолоку.

— Ты очень, очень опасный ребенок, известно тебе это? — ласково укоряю я ее.

Она довольно улыбается.

Я даже не заметила, как чуть не врезалась в плотный строй флайбоев. Взгляд вверх — надо мной нависла черная механическая харя ирейзера, светящаяся красными лампочками электронных глаз.

— Вам приказано стоять! — монотонно нудит флайбой.

— А колесо от троллейбуса не хочешь? — бросившись на него, сбиваю его с ног. Это предпоследняя модель, и мне удается вырвать у него автомат.

Но увернуться от его соседа уже не удается. Второй флайбой так огрел меня прикладом по голове, что только искры из глаз посыпались. С трудом устояв на ногах, чувствую, как кровь хлынула из раны, и за воротником становится горячо.

А стая уже работает вовсю. Надж высоко подпрыгнула и с места взвилась в воздух. Хлопает крыльями над двором, но высоко не поднимается, зависла под электрифицированной сетью. Тотал впился в щиколотку флайбоя, и мне слышно, как клацнули по металлическому каркасу, прорвав тонкую шкуру, его зубы.

— Бей в основание позвоночника! — раздается у меня за спиной.

Разворачиваюсь и вижу пробирающегося к нам Джеба. Руками и ногами он отражает сыпящиеся на него со всех сторон удары.

— Бей их в основание спинного хребта, — подсказывает он. — Там изъян в конструкции.

Какие, спрашивается, у меня причины ему верить? Ну, вешал он мне лапшу на уши, что он мой отец. И что с того? Но, с другой стороны, терять мне нечего. Почему не попробовать?

Увильнув от только что звезданувшего меня флайбоя, захожу ему с тыла и изо всей силы сбоку поддаю ему ногой прямо по копчику. Хрясь! Ноги у него подгибаются, и все его туловище, как на шарнирах, складывается от бедра пополам. Он валится в пыль, и через секунду полностью гаснут лампочки его глаз.

Ура! Вот что значит знание — сила!

121

Дальше все было как во сне. Как будто мне снится, что мне одиннадцать лет и я сражаюсь плечом к плечу с Джебом. Это он учил нас драться. Он учил побеждать любой ценой. Это Джеб научил тысяче трюков и приемчиков, научил забывать боль и всегда идти вперед. Теперь рядом со мной он разит флайбоев, и мне кажется, будто вернулись старые дни: он меня учит, а я снова ребенок и притворяюсь, что он мой отец.

— Ставь блокировку! — крик Джеба вывел меня из неуместной задумчивости. Инстинктивно подчиняясь, выбрасываю вперед руку, как раз вовремя, чтобы защититься от удара в челюсть.

— Надж, Ангел, бейте их пониже спины! — ору я своим. — Это их наповал косит.

Постепенно удача начинает нам улыбаться. Если только удается зайти флайбою за спину, процентов восемьдесят за то, что роботу конец.

Неприятность только в том, что последние инструкции Ангела прошли мимо части мутантов, и они продолжают молотить друг друга, а заодно и нам достается. У меня за спиной Ари, не глядя, швыряет их одного за другим через голову туда, где двор усеян трупами и изувеченными, но еще живыми телами. Он видит, как я переламываю флайбоя ударом в спину, и разворачивается повторить мой прием. Флайбой ухитряется задержать его ударом в челюсть, и я вижу, как голова Ари дергается вверх.

Рыча от ярости и восстановив равновесие, Ари группируется и бросается на противника… но внезапно, с по-детски удивленным лицом, начинает медленно оседать на колени.

— Прикройте меня! — кричу я Надж, Ангелу и Тоталу и бросаюсь к Ари. Хватаю его под руки и пытаюсь помочь ему снова подняться на ноги. Впустую. Мне его не поднять.

— Макс? — голос у него недоуменный и беспомощный.

— Ты ранен? Больно? Где? — бессвязно допытываюсь я.

Он опускает глаза себе на грудь. Но там не расцветает красных пятен крови. Он качает головой:

— Я только…

Он снова поднимает на меня глаза. Я ясно вижу его взгляд, взгляд семилетнего парнишки, такого же маленького, как и тот, который когда-то всюду таскался за мной по пятам.

— Я только… Ой, Макс… — выдыхает Ари и всей тяжестью рушится мне под ноги. Он такой тяжелый, что тянет к земле и меня, и я падаю рядом с ним на колени. Глаза у него еще открыты. Я смотрю ему в лицо, трясу за плечи.

— Ари, Ари! Давай, вставай, сейчас все пройдет! Ари, пожалуйста…

Вокруг нас гудит побоище. Но Ари молчит.

— Ари! — Я в ужасе прижимаю два пальца к артерии у него на шее, стараюсь нащупать пульс.

Ему пришел срок. Здесь и сейчас. В пылу боя. Прямо у меня на руках.

122

О Боже! Меня как будто вывернули наизнанку и вынули из меня душу. Несколько секунд я в оцепенении смотрю на его изуродованное лицо, на его невидящие глаза. Горло мне сдавило судорогой. С горькой нежностью закрываю ему веки.

Глаза мне обжигают горячие слезы, и я с трудом сдерживаю рыдания. Бедный, несчастный ребенок. Куда бы он от меня ни ушел, хочется верить, что там не ждут его ни страдания, ни боль. Что там он будет любим и нужен и так же прекрасен, как его душа.

Тяжело вздыхаю, оглядываюсь и вижу, что вокруг по-прежнему кипит смертный бой. Времени ни у кого нет ни на слезы, ни на проводы друга. Просвистевшая мимо пуля напоминает, что я сама в любой момент могу расстаться с жизнью, и, подняв глаза, вижу занесенный у меня над головой приклад — еще один флайбой вот-вот размозжит мне череп.

Меня захлестнул гнев. Осторожно опускаю Ари на землю.

— Я вернусь за тобой, — шепотом обещаю я ему и в ярости хватаю первого попавшегося под руку флайбоя. Изо всех сил сворачиваю ему шею. Когда тот падает, я уже занята следующим. От удара в спину он валится вниз, как мешок гнилой картошки. С оглушительным ревом вырываю у него автомат и, раскрутив его над головой, сбиваю с ног еще трех роботов. Ударом в хребет их приканчивают Джеб и Надж.

Ари умер… За что? Ради чего? Почему ему выпала такая горькая доля? Почему в его короткой жизни он не видел ничего, кроме одиночества и боли?

— Ари! — Джеб, наконец, увидел своего сына. Бросился к нему и упал рядом с ним на колени. Пораженный, он подхватывает на руки огромное мертвое тело и прижимает его к груди. Забыв о своей безопасности, он склоняется над Ари:

— Прости меня. Прости. Я так виноват… — За шумом боя я Джеба совсем не слышу, но отчетливо вижу, как его губы складываются в эти скорбные слова.

Потом Джеб поднимает голову и перехватывает мой взгляд. В глазах его стоят слезы. Я никогда раньше не видела, чтобы Джеб плакал. Он повышает голос так, чтобы я наверняка его услышала:

— Омега не может уследить за быстро движущимися предметами.

Жду, может, он еще что-нибудь к этому добавит. Но это все, чем Джеб может мне помочь.

Спасибо, Джеб. Значит, и у Омеги есть слабости и недостатки. Отлично! Примем к сведению. Сказал бы еще, что у него есть кнопка выключения…

Но вообще-то, кто знает, где сейчас Омега. Скорее всего, на подиуме под директорской юбкой прячется.

Разворачиваюсь и устремляюсь обратно в битву с единственной извечной мыслью воина: «или ты, или противник. Главное — победить!» Каждый мой удар гулко отдается по всему телу. Но в сумасшедшем приливе энергии не замечаю ни синяков, ни усталости. Как бейсбольной битой размахиваю автоматом из стороны в сторону: хлобысть — флайбою в плечо; хрясь — в спину, и ему конец.

— Она сказала, что нам надо драться, — оборачиваюсь на спокойный голос, раздавшийся у меня за спиной. Передо мной… Омега. Чистенький, ни царапины, точно сошел с рекламной обложки какого-нибудь ИТАКСового журнальчика.

— Совсем не обязательно делать все так, как «она сказала», — бросила я ему на ходу и звезданула нападающего флайбоя с такой силой, что от удара автомат вышибло у меня из рук.

Омега командует склубившимся вокруг флайбоям:

— Отставить. Она — моя.

В глазах у меня побелело:

— Я… не… твоя… Я… ничья… Заруби это себе на носу!

От того, что флайбои покорно остановились и, сделав механический поворот, тут же наметили себе другие мишени, мной овладело лютое исступленное бешенство. Увы, не самое полезное состояние в сражении с расчетливым противником.

— Нам надо драться, — безучастно повторяет Омега.

Как же мне надоело быть марионеткой в чьей-то жестокой игре…

— Ты можешь принять решение послать эту драку к черту, — твердо говорю я ему.

Он на секунду задумался:

— Я не знаю, как это сделать.

«Вот козел», — думаю я и, размахнувшись и нацелив ему в висок, вкладываю в удар всю свою злобу.

123

Ой-йой-йой! — что-то у меня в руке треснуло, как будто сломалась кость. Господи! Какая боль! Закусив губу, сдерживаю крик. Я вам не девчонка-неженка.

Омега пошатнулся, но, мгновенно обретя равновесие, крутанулся и врезал мне ногой в колено. Вильнув, боковым ударом с маху вонзаю ему каблук в бедро. Прижимаю к телу сломанную руку и концентрируюсь на работе ногами. Мечу ему в голову, пружиня, ухожу от его ударов. Его металлические глаза спокойно и точно фиксируют любое движение. Ему удается блокировать чуть ли не каждую мою атаку.

Он не может уследить за быстро движущимися предметами…

Что бы это значило?

В попытке найти ответ на этот вопрос потрясла сломанной рукой у него перед носом из стороны в сторону, будто удары вот-вот посыпятся на него с разных направлений. Глаза Омеги в растерянности останавливаются, и на секунду он замирает, пытаясь сконцентрироваться.

Воспользовавшись его замешательством, выбрасываю вперед кулак здоровой руки — прямо ему в нос.

По всей вероятности, его носяра далеко не в четыре раза прочнее обычного. Откуда мне это известно? Да оттуда, что я его сломала. Омега часто-часто оторопело моргает и отступает на шаг. Кровь потоком хлынула ему на грудь. С беспокойством, и, явно не понимая, как это могло случиться, он трогает свой нос.

— Не бойсь, паря, раны на голове всегда обильно кровоточат, — и я опять размахиваю перед ним руками: вверх — вниз, справа-налево. И снова, точно помимо своей воли, он напряженно в оцепенении следит за моими движениями.

Подпрыгиваю повыше в воздух и делаю ножницы у него на шее — задушенно кашляя, он валится на колени. Сызнова трясу руками, как будто гипнотизирую кошку. Наконец, сцепив обе руки и морщась от боли, топориком наотмашь обрушиваю на него всю свою силу и посылаю его в нокаут. Один… два… три… — он неподвижно валяется в грязи лицом вниз.

Мне, понятное дело, это тоже даром не проходит: звезданув его сломанной рукой, взвизгиваю от боли и чуть не теряю сознание. Еще немного, и я рухну рядом с ним на щебенку двора.

Но я не недотрога. Я все выдержу. Осталось совсем чуть-чуть.

Сверху вниз смотрю на Омегу: шедевр, созданный белохалатниками, совершенное достижение ИТАКСа. Я победила его, потому что от него ускользают быстрые движения. Я победила, потому что Джеб подсказал мне, в чем его слабость. Поднимаю глаза на Директора. Она выпучилась на меня с холодной ненавистью: низкосортная устаревшая модель одолела ее гениальное творение. Как я только посмела!

Но это еще не конец.

Омега повержен, но все еще жив. Жив, хотя в планах Янсенихи — у этой драки смертельный исход. Если бы я была на его месте, если бы это я валялась на земле мордой в пыли, он бы давно уже меня прикончил. Раз велено — выполняй. Ничего другого он и представить себе не может. Но мне она не указ. Мне сейчас ничего не стоит, подпрыгнув, наступить ему на шею. Хрясь — и позвоночник у него будет сломан.

Но я не убийца. Оставив Омегу поверженным в грязи, поворачиваюсь и направляюсь туда, где лежит мой мертвый сводный брат.

С высоко поднятой головой бросаю на эксмамашу надменный взгляд:

— Вот теперь, идиотка, сама суди, на чьей стороне превосходство!

124

Любопытно, что натянутая над замковыми стенами электрифицированная сеть не пропускает ничего ИЗ замка, но оказывается, что снаружи В замок сквозь нее проходит изрядное количество всякой всячины.

Протискиваюсь сквозь толпу туда, где лежит Ари, продолжая отражать сыпящиеся со всех сторон тычки и зуботычины. Вдруг внезапно через стену замка перелетает здоровенный булыжник. Попадает по башке какому-то мутанту. Тот как подкошенный брякается на землю.

Поднимаю глаза. Над головой, как в кино, пролетает горящая стрела. Пробивает сеть и вонзается во флайбоя, и он тут же на месте загорается ярким пламенем.

Если ты, дорогой читатель, припомнишь всякие фильмы, приключенческие или фильмы ужасов, там, когда загорается человек, он тут же принимается орать и бегать как сумасшедший. Или, в зависимости от режиссера, бросается на землю и начинает кататься по земле, стараясь потушить пламя. А теперь представь себе загоревшегося флайбоя. Он просто тупо стоит, пока не превращается в огненный столб. Оказывается, от высоких температур все их внутренние лебедки и шестеренки плавятся и прекращают движение. Посему огонь полностью парализует флайбоев.

Взять на заметку на будущее: огонь — безотказное оружие против флайбоев.

Сверху теперь уже валится настоящий камнепад.

Ари придется подождать. Главная сейчас забота — оставшиеся в живых.

— Ангел! — кричу я. — Надж! Тотал! Все быстро к стене!

Я уже давно не видела Тотала и ужасно рада, что он пулей несется ко мне, продираясь сквозь толпу. Пес хромает, и одна лапа у него поджата, но это не мешает ему стремительно скакнуть прямо мне на руки и тут же лизнуть в лицо:

— Бе-е-е! Кровь, — он брезгливо отворачивает морду.

— Погоди у меня. Я тебе покажу «Бе-е-е».

— Откуда валятся все эти камни? — недоумевает Надж, когда мы прижались к стене.

Откуда мне знать. Но, похоже, Ангелом овладели какие-то догадки:

— Это ребята!

— Какие еще «ребята»? — спрашиваю я, глядя, как сеть пробивает новый поток камней и горящих стрел.

— По-моему, там снаружи собрались ребята. По крайней мере, так я это чувствую. Это точно не взрослые.

Прямо перед нами булыжник сбивает флайбоя с ног. На него тут же набрасываются с десяток мутантов и разрывают его на части.

И в этот момент из-за стен доносится дружное скандирование:

Спасем стаю! Убьем флайбоев! Долой ИТАКС!

Брови у меня удивленно взлетают вверх, а рев голосов за стенами замка нарастает с неумолимой силой. Камни и стрелы сыпятся отовсюду. Замок в осаде.

Спасем стаю! Убьем флайбоев! Долой ИТАКС!

Смотрю на Ангела и Надж, и меня осеняет:

— Это читатели блога! Клык послал к нам на помощь своих читателей.

— Немедленно разогнать нежелательные элементы! — орет в микрофон Директор. Ее огромное перекошенное злобой лицо нервно дергается на экранах, развешенных по стенам замка. Какие-то из них уже вдребезги разбиты, а какие-то густо заляпаны кровью и грязью. Плакали их капиталовложения.

— Немедленно их разогнать! Чтоб духу их не было сию же минуту! — снова вопит она во все горло. — Это грязные паразиты! Вредители! Разрушители! Варвары и вандалы!

Как всегда, флайбои без размышлений повинуются команде. Их осталось чуть больше шести десятков. У всех моментально механически раскрываются крылья, и флайбои поднимаются в воздух.

— Ой, — взвизгивает Надж от неожиданности.

Вот именно, «ой!» Никто не отключил напряжение от сети над замком. Шестьдесят флайбоев поднялись вверх. Все шестьдесят попали под ток высокого напряжения. И все шестьдесят, как один, безжизненно рухнули на землю.

— Очень даже с ее стороны недальновидно, — замечает Тотал.

Бам! Бам! Бам! Из-за стен доносится буханье мощного автомобильного мотора и визг металла кованых стальных ворот. Толпа снаружи вот-вот прорвется в замок.

125

Вестфилд, Англия


Региональный директор Английской лаборатории-Школы глянул поверх очков:

— Холловей, что это там за шум на улице?

Его ассистент выглядывает в окно. По лицу помощника пробегает тревога:

— Похоже, какая-то демонстрация, сэр.

— Демонстрация? Какая еще, к дьяволу, демонстрация? — региональный директор пододвинулся к окну. От того, что он там увидел, у него отвисла челюсть: многосотенная, может быть, даже тысячная толпа протестантов собралась у ворот Школы. Они все выглядели как… дети. Или подростки. Что за чепуха?!

— Что, какая-то демонстрация против атомных станций? — спрашивает он Холловея. — Посмотрите-ка повнимательней, что там у них на транспарантах? Может быть, стоит вызвать наряд службы безопасности?

Холловей прислушался. Рев толпы за окном становится громче и сильнее.

Спасем стаю! Убьем флайбоев! Долой ИТАКС!

Двое мужчин недоуменно уставились друг на друга:

— Откуда они знают, что мы — отделение ИТАКСа? — не верит своим ушам Директор.

Трах!!! В окно, осыпав их ливнем осколков, влетает камень размером с футбольный мяч.

Теперь скандирование за воротами слышно им еще отчетливее.

Верните нам планету!

Вам место за решеткой!

ИТАКС — позор человечества!

Молодое поколение протестует!

Дети всей планеты, объединяйтесь!

Региональный директор поворачивается к Холловею, который оттирает кровь с оцарапанной щеки:

— Вызывайте службу безопасности. Срочно!


Мартинслийн, Нидерланды


Эдда Энгельс поднимает глаза от лабораторных приборов и прислушивается. С улицы доносится какой-то странный шум. Встает посмотреть, что происходит, и едва успевает увернуться от летящей в нее тяжелой стеклянной бутылки, заткнутой грязной тряпкой. Что это? Коктейль Молотова?[57]

Бооом! Бутылкаразорвалась, едва Эдда успела нырнуть под стол. Что происходит? Снаружи около ее лаборатории столпились сотни людей. Что они там орут?

Вы загрязняете воздух и воду!

От вас нет житья простому народу!

Клык прав!

Вашему произволу

пришло

время

открутить

голову!

«Кто такой этот Клык?» — думает Эдда. И самое главное, как ей отсюда выбраться? Пламя охватывает лабораторию.


Воетенс, Австралия


— Что там за пыль? — Главный управляющий Австралийской группы компании «Деланей Минкер» высовывается из окна. На мили и мили вокруг простирается красная песчаная пустыня, и из-за горизонта на них надвигается пыльная буря.

— Сэм, будьте любезны, дайте мне, пожалуйста, бинокль, — просит начальница своего помощника.

Посмотрев в бинокль, она недоверчиво перелистывает календарь:

— У нас что, на сегодня школьные экскурсии запланированы?

— Здесь не бывает школьных экскурсий. Это сверхсекретная лаборатория. А почему вы спрашиваете?

— Там, кажется, школьники… на скутерах. И еще на чем-то четырехколесном…

— Мотоциклы-внедорожники? — переспрашивает Сэм и забирает у нее бинокль.

Линия разнокалиберных средств передвижения растянулась по пустыне по меньшей мере на милю. И все приближающиеся к лаборатории, действительно, похожи на школьников. Что здесь забыли члены клуба юных натуралистов? Он прищурился и подкрутил бинокль. В руках у них транспаранты. Еще чуть-чуть — и он сможет прочитать, что на них написано.

«Деланей Минкер» — скунс и стинкер![58]

И еще один:

Планета — наша. Вам на ней не место!

— Думаю, нам стоит включить системы экстренной безопасности, — говорит Сэм, стараясь не выдать охватившей его паники.

126

— Игги! — кричит Клык. — Газман! За мной!

Мощно взмахивая крыльями, Клык несется над серым океаном к линии горизонта. На мгновение обернувшись, видит, что Игги и Газ уже его догнали и следуют за ним по пятам.

— Ныряем головой вниз, — командует он. — На счет три.

Газман смотрит вниз, хмурится, тяжело вздыхает, но кивает.

— О Боже! Там же холодно! — ежится Игги.

— Мы вас уничтожим… Мы вас уничтожим, — разносится по небу механическое монотонное жужжание флайбоев.

— Раз! — выкрикивает Клык, удаляясь как можно дальше от берега. Главная его надежда на глубину.

— Два!

— Мы заставим вас отречься! Вы отречетесь! — бубнят у них за спиной флайбои.

— Три! — командует Клык и плотно-плотно прижимает крылья к телу. Он летит вертикально головой вниз, прямо в воду. С этой высоты и на этой скорости удариться о воду все равно, что долбануться о цементную плиту. Но это единственный выход.

Он слышит, как полощутся на ветру куртки Газа и Игги. Значит, рядом и они пикируют вниз.

— Сейчас случится кошмар, — Игги перекрикивает на лету свист ветра.

— Случится, — соглашается Клык, но ветер относит его голос.

— Спасенья нет, — талдычут на одной ноте флайбои. Они, конечно же, ринулись вниз по пятам за мальчишками.

— Это правда. Спасенья нет. Только кому? — успевает подумать Клык.

Плюх!

Клык был прав: удар о воду мало чем отличался от удара о цемент. Но он так хорошо сгруппировался, что вошел в воду чисто и ровно, как стрела. Пусть ему кажется, что он получил оплеуху по физиономии от самого Господа Бога. Зато он в сознании, руки-ноги целы.

Под водой где-то рядом ему слышны два громких всплеска. Это нырнули Игги и Газман. Клык пытается рассмотреть их, но ничего не видит в серой водной мути. Хотя доносящееся до него энергичное бульканье обнадеживает. Они, видать, тоже в порядке и уже пошли вверх.

Практически вынырнув на поверхность, они видят, слышат и чувствуют, как в воду обрушились сотни и сотни флайбоев.

Во-первых, роботы не могут плавать.

Во-вторых, их системы полностью отказывают в воде. Короткое замыкание — немедленная реакция на первое же к ней прикосновение. От сотен электрических разрядов по коже у Клыка побежали мурашки, и он немедленно просигналил Игги и Газу как можно скорее выбираться отсюда подальше. Газ схватил Игги за руку, и они быстро и слаженно поплыли за Клыком.

Наконец футах в восьмидесяти все трое вынырнули на поверхность и притормозили, чтобы посмотреть на умопомрачительное зрелище светящихся над и под водой искр. Флайбои видят, как десятки им подобных взрываются и без следа исчезают в пучине, но все новые и новые их когорты продолжают нырять с высоты в океан.

Некоторые, видимо, самая последняя модель с наиболее усовершенствованными сенсорными механизмами, пытаются сдать назад. Но устройство крыльев не позволяет это сделать. К тому же задние ряды увлекают их за собой, и вскоре океан поглощает всю эту черную зловещую армию.

— Ништяк! — радостно вопит Газман, победоносно выбрасывая кулак в воздух. — Игги, старик, кабы ты только мог это видеть!

— Я ЭТО слышу, — счастливо откликается Игги. — И о-бо-ня-ю! Нет на свете запаха слаще, чем запах короткого замыкания в системе электронного Франкенштейна.

— Ну что, мужики, — подплывает к ним Клык, — удачный план я придумал?

— Класс! План что надо! Ровно то, что доктор прописал, — в один голос отвечают ему Газ и Игги.

127

С грохотом и душераздирающим скрежетом огромные ворота замка поддались и распахнулись внутрь. Остатки мутантов тут же сиганули кто куда, в разные стороны.

Огромный желтый Хамфри вползает в ворота с изрядно помятым носом. Водительская дверь открывается, и из нее высовывается счастливая девчонка:

— Я только что сдала на права! — хвастает она с сильным немецким акцентом.

Вслед за ней и ее Хамфри сотни подростков устремляются в сломанные ворота замка, но замирают, увидев двор, усеянный трупами мутантов и останками флайбоев.

Директор с мертвенно бледным лицом продолжает стоять на подиуме. Это ее приказ покончил с последними остатками охраны. Не припрятаны ли у нее запасные подразделения где-то в глубине, в казематах и катакомбах замка? Так или иначе, она поворачивается и устремляется к ведущей внутрь едва заметной железной двери.

Перекидываю Тотала на руки Ангелу и тяну Надж за рукав:

— Айда!

Вдвоем мы устремляемся вверх. Спасибо флайбоям. Сеть над замком теперь полностью выведена из строя, и путь открыт.

— Помоги мне ее поймать, — прошу я Надж.

Директор уже у самой двери. Сейчас повернет ручку и ее откроет. Надж и я прыгаем вниз и крепко хватаем ее под обе руки:

— Куда это ты так торопишься, мамашка?

128

Ухватив ее под руки, мы с Надж поднимаемся в воздух. Она отнюдь не пушинка, но вдвоем мы вполне справляемся и поднимаем ее над замком все выше и выше. Она вопит от ужаса, смотрит вниз, дрыгает ногами и теряет обе туфли.

— Немедленно опустите меня на землю! — блажит она.

— А то что? Ты засадишь меня обратно в подземелье?

Она молча смотрит на меня с презрением.

— Между прочим, ты видела, как я накостыляла твоему Омеге? Но, как знать, может, тебе когда-нибудь и удастся превратить его в настоящего мужчину.

— Омега по всем качествам далеко тебя превосходит.

— Как же так получилось, что он там валяется мордой в грязи, а я тут тебя в поднебесье катаю?

— Что тебе от меня надо? — она, наконец, не выдерживает напряжения. — Куда ты меня тащишь?

— По большей части вверх. Не видишь что ли? И мне бы хотелось получить у тебя ответы на кое-какие вопросы.

— Никаких ответов ты от меня не дождешься.

Я серьезно смотрю на нее. Отбеленные перекисью волосы развеваются у нее за плечами.

— В любом случае я собираюсь бросить тебя во-о-он оттуда. И посмотреть, как ты превратишься из трехмерного тела в двухмерную фигуру. Мы в стае называем этот процесс геометрическими преобразованиями.

Неподдельный страх мелькнул в ее холодных глазах. Что меня чуть-чуть развеселило.

— Что ты хочешь знать? — осторожно спрашивает она, стараясь не смотреть вниз.

— Кто моя настоящая мать. Технический дизайн в зачет материнства не идет. — Я хорошо помню, что сказал мне Джеб. Но мне нужны подтверждения.

— Я не знаю.

— Ой, выпустила! — Я отпускаю ее руку, и она истошно вопит. Надж одной с ней не справиться и обе они кубарем валятся вниз.

— Скажу, скажу, сейчас все скажу! — кричит она, задрав на меня вверх голову.

Подлетаю к ней и снова ее подхватываю:

— Так что ты тут такое говорила?

Бледная как полотно, она старается выровнять дыхание:

— Научная сотрудница. Она птицами занималась. Она предложила дать свою яйцеклетку. Неважно, кто она была такая.

Сердце у меня подпрыгнуло:

— Имя, немедленно скажи ее имя.

— Я не помню… Подожди, — шепчет она, чувствуя, как я ослабляю пальцы на ее руке. — Вот. Какое-то испанское имя. Германез? Мартинез? Что-то в этом роде.

Я с трудом могу дышать. И это не потому, что мы на высоте пяти тысяч футов. А потому, что доктор Мартинез моя настоящая мама. Теперь это знание для меня как спасательный круг.

— Ты не единственный удачный гибрид.

— Знаю. Еще твой любезный Омега, потом Леопардиха…

— И я, — заканчивает Директор, — я сама.

Я присвистнула:

— И кого же это намешали в человека, чтобы такое получилось? Ты наполовину… Гиена? Стервятник? Какая-нибудь глубоководная форма жизни…

— Галапагосская черепаха, — говорит она. — Мне сто семь лет.

— И ты не выглядишь ни на день старше.

Она злобно смотрит на меня, а я спокойно гляжу вниз. Замок окружен немецкими полицейскими машинами. День закончен. Мы спасли сегодняшний день. Но спасли ли мы сегодня мир?

— Пока, — говорю я ей и отпускаю ее руку.

Надж ее не удерживает, и Директор летит вниз, крича от ужаса и удивления.

Макс, это не ты, — говорит Голос.

Голос… я уже очень давно его не слыхала.

— Джеб, почему не я. Ты меня не такой хотел сотворить?

Нет, потому что ты не такой человек. Можно сотворить твое тело. Но как личность тебя никто не творил. Это не ты, потому что ты не убийца. Ты не единожды это доказала. И ничем я не горжусь в тебе больше, чем этим.

Я тяжело вздыхаю. Это правда. Ты, Голос, не можешь не согласиться, что я просто замечательная. Бравада бравадой, но в глубине души, совсем по секрету, я могу собой немного гордиться. Совсем чуть-чуть.

— Ладно, давай ее поймаем, пока не поздно, — предлагаю я Надж. И мы пикируем вниз и ловим Директора за верных двести футов над землей.

129

Когда все, кроме охов и ахов, кончилось, единственное, чего мне хотелось, это поскорей отправиться домой в Америку. Но, конечно, они оказались в большинстве. Три против одного. Даже когда я настояла, что каждый из их голосов равен половине голоса, я все равно осталась в меньшинстве.

Не прошло и пары часов, как мы оказались в ИХ любимом месте.

— Пустите, пустите меня поближе к экрану, — Ангел наклоняется поближе.

Догадался, мой догадливый читатель? Мы во Франции в интернет-кафе. Пардон, в cyber-кафе. Почему во Франции? Потому что здесь еда, туфельки. Потому что здесь Тотал может пойти в ресторан и по магазинчикам.

— Теперь мне не видно, — жалуется Тотал. Он почти залез на стол и положил голову на передние лапы.

— Ура! Кофе! — Надж довольно прихлебывает из стоящей перед ней чашки. — Вкуснота-а-а!

— Надеюсь, без кофеина? — без особой надежды спрашиваю я.

Наконец экран замигал и в нем появилось лицо Клыка. И Газзи. И Игги. Все они сгрудились у компьютера где-то в Штатах.

Клык! Кажется, я сто лет его не видела, сто лет с ним не разговаривала. В последние три дня я по сотне раз прокрутила в мозгу каждое мое о нем воспоминание. В каземате я только мыслью о нем и держалась. А потом эта переданная мутантом в Лендехейме записка о том, что он летит на помощь, — лучший момент моей жизни.

— Где вы, к черту, пропадаете? Я думала, вы на пути сюда.

— Маленькие осложнения с флайбоями, — говорит Клык ужасно смешным компьютерным голосом. — Знаете, что флайбои не умеют плавать? Тонут, как утюги. Совсем не любят воду.

Смотрю на его серьезное лицо, на до боли знакомые глаза и думаю, что в моем мире снова все встало на свои места. Обе половины во мне снова слились в одно целое, и я засмеялась от счастья. И стая теперь ни за что не расколется. Мы теперь навсегда будем вместе, что бы ни случилось.

— Сидите на месте. Мы к вам летим, — кричу я в экран.

— Ты отлично поняла мои ценные руководящие указания, — отвечает Клык, и сердце мое тает.

— Принесите мне что-нибудь из Франции, — размахивает руками Газман.

— Привезем!

— И мне тоже, — вставляет Игги, — девчонку какую-нибудь посимпатичней с собой прихватите.

Вот озабоченный! Ну у пусть. Лишь бы он был со мной. И я его скоро увижу. Всех их увижу. Господи, скорей бы!

Эпилог Мы чемпионы — по крайней мере, сейчас!

130

Увидев их наконец на острове у берегов Северной Каролины, я почти потеряла дар речи. Надж, Ангел, Тотал и я, прошуршав ногами по песку, приземлились на самой кромке суши у океана.

Чуть поодаль, вдоль полоски песчаного пляжа, раскинули ветви старые дубы. Вглядываюсь в сумрак дубовой рощи и смотрю на часы.

Они опаздывают.

Но в это самое мгновение Клык выходит из тени. В руках недоеденное яблоко, как всегда, весь в черном. Лицо цвета сливового пирога. Но его сияющие обращенные ко мне глаза исполнены радости. Срываюсь с места и бегу к нему навстречу. Только крылья полощатся по ветру — я их даже сложить не успела.

Мы неловко столкнулись. Клык на миг застыл на месте. Но потом руки его медленно поднимаются и он крепко-крепко меня обнимает. С зажмуренными глазами прижимаюсь к нему всем телом, кладу голову ему на плечо и стараюсь проглотить застрявший в горле комок.

— Никогда, никогда больше не оставляй меня, — жалобно шепчу я ему в самое ухо.

— Не буду, — обещает он мне таким голосом, какого я у Клыка раньше никогда не слышала. — Я ни за что, никогда тебя не оставлю.

И в одно мгновение холодный ледяной осколок, который сидел у меня в сердце с тех пор как мы расстались, бесследно исчезает, как его и не бывало. И на меня снисходит такой блаженный покой, какого я вообще за всю жизнь не припомню.

Дует холодный ветер. Но солнце светит ярко и вся моя стая вместе. И Клык со мной рядом.

— Простите? Я тоже живой! — обиженный голос Игги заставляет меня оторваться от Клыка. Вытираю глаза рукавом и поворачиваюсь обнять Игги и Газмана. И через секунду, навалившись друг на друга, мы все обнимаемся и обещаем друг другу никогда-никогда больше не расставаться.

Потом здесь же, рассевшись на песке, мы обмениваемся нашими приключениями и за обе щеки уплетаем пышки и яблоки, которые мальчишки предусмотрительно притащили с собой накормить нас после долгого перелета.

— Ну, и что теперь? — спрашивает Газзи, пока я безуспешно приглаживаю его отросшие волосы.

Набравшись храбрости, выдыхаю и уверенно смотрю на мою стаю:

— Мне нужно лететь в Аризону.

131

Джеб был уже там, в доме у доктора Мартинез. В общем-то я этого ожидала.

Стая приземлилась в лесочке рядом с домом, и, хорошенько оглядевшись вокруг, мы входим во двор. Их собака бассет по кличке Магнолия вылетает из-под веранды и оглушительно нас облаивает. А завидев Тотала, просто заходится в заливистой истерике.

— Боже, оставь эти дамские кривляния, — ворчит на нее Тотал.

Входная дверь открывается, и из нее выскакивает сияющая Элла. Увидев, что я не одна, она замирает и восторженно смотрит на стаю.

— Ничего себе! Вот это да! — выдыхает она. — Вы все здесь.

Ее лицо расплывается в неописуемой широченной улыбке, и она несется ко мне, раскинув длинные тонкие руки.

— Ты моя сестра! Я все знаю! — кричит она. — Я всегда мечтала, чтобы мы были сестрами. Теперь ты на самом деле моя сестра.

Вдосталь наобнимавшись, мы не можем оторвать друг от друга глаз и продолжаем радостно улыбаться. Если честно говорить о сестринских чувствах, Надж мне гораздо ближе. Но кровное родство с Эллой значит для меня очень-очень много. Как бы глупо или странно это ни звучало, но сознание того, что мы родня, придает мне уверенность и силу.

— Макс, — доктор Мартинез стоит на веранде, прижимая руки к лицу. За ее спиной вырастает Джеб. Глаза у него понурые и печальные. Но он улыбается и по всему видно, что он рад нас видеть. Вспоминаю его лицо, когда умер Ари. Я ничего про него не понимаю. В моем сознании перепуталось все, что я о нем знаю. Так что от одной мысли о том, кто он, начинает болеть голова.

— Привет! — робко говорю я. К несчастью, информация о моих настоящих родителях не слишком улучшила мои манеры. С этим у меня, прямо скажем, незадача.

Доктор Мартинез — мне как-то неловко называть ее как-нибудь иначе — торопливо спускается со ступенек и подбегает ко мне. Я цепенею, но она не обращает на это никакого внимания и по-матерински нежно меня обнимает, как будто заворачивает в самое мягкое, самое теплое и пушистое на свете одеяло.

— Макс, девочка моя! — она гладит мои спутавшиеся волосы. — Мне никак не верилось в это, когда я тебя впервые увидела. Надеялась, а поверить не могла. Но это была ты, ты…

Я киваю, но мне все равно становится страшно, потому что по щекам у нее бегут слезы:

— Ага… — мне стыдно за овладевшее мной косноязычие, за то, что я такая неуклюжая и не могу сказать ничего того, что чувствую. Вот моя мама. Это о ней я мечтала всю жизнь. И не только это. Она просто лучшая мама на свете. И, если бы можно было выбирать, я бы именно ее и выбрала. А я тут стою и молчу, как настоящее чучело.

Я, наконец, собираюсь с силами и пристально изучаю свои ботинки:

— Я очень рада, что это была ты, — выдавливаю я из себя и… какой кошмар… уткнувшись в ее свитер, громко рыдаю.

132

После четвертой домашней плюшки начинаю звать ее мамой. Все мы, вся стая, плюс Элла, мама и Джеб взяли тайм аут. Стая и я, как все наши, долго стояли под восхитительно горячим душем, а мама выдала нам всем чистую, пахнущую утюгом и домом одежду. По-моему, все уже влюблены в нее без памяти. По крайней мере, они бросают на меня завистливые, но счастливые взгляды. А меня просто распирает от гордости за нее.

Странно только видеть, что она вроде бы абсолютно доверяет Джебу. И он тоже выглядит вполне нормальным. Таким, каким он был, когда мы жили с ним в детстве. Но мы все равно держимся с ним настороже и невольно уклоняемся от его попыток сломать лед. Может, со временем мы и научимся снова ему верить. Но боюсь, ждать этого придется еще долго. Он как мог объяснил нам свои поступки. Говорил, что отчасти и вправду верил, что это была для меня лучшая подготовка к спасению мира. Отчасти, он пытался подстроить так, чтобы наши злоключения казались всем, и нам в том числе, более опасными, чем были на самом деле. И что в каждой ловушке он запрограммировал выход. Тут с ним не поспоришь, он ведь на самом деле не раз помогал мне выпутаться из самых непоправимых ситуаций. А еще Джеб говорил, что он и сам был себе не хозяин. Что многое делал помимо своей воли, что его заставляли, а он, чтобы его не раскусили, плясал под дудку Директора — только бы оставаться в центре событий и сохранить возможность нам помогать.

Я рада выслушивать его объяснения и оправдания. Скажу тебе честно, мой проницательный читатель, мне и самой в глубине души охота его выгородить. Но только в глубине души. Не скажу, что я вот так сразу растаяла и все забыла. Отнюдь…

— Ребята! — мама выходит из кухни, вытирая о передник руки. — Все к столу. Обед готов.

Нас так много, что и стол, и кухня сразу точно уменьшились размером. Но в тесноте — не в обиде. Тем более, что никаких готовых обедов на вынос мама на стол не поставила, а САМА приготовила настоящие мексиканские блюда. Да сколько! И все потому, что ей не надо объяснять, сколько калорий нужно потреблять нашим растущим летающим организмам.

— Боже, как вкусно пахнет! — постанывает Игги.

Он ни крошки не уронит, безошибочно протягивая руку к тарелкам. Элла смотрит на него во все глаза и завороженно тянет:

— Прямо удиви-и-ительно, как у тебя это получа-а-ается?

— Практика, подружка, практика.

— Все равно, по-моему, ты удивительный! — говорит Элла, заставляя Игги покраснеть до корней волос.

Смотрю через стол на Газзи и Ангела. Они сидят рядком, тихие, спокойные и такие довольные, что сердце у меня не нарадуется.

— Макс, кстати, — замечает мама между делом, — я там для вашей собачки все остатки сложила в миску. Она на полу, у задней двери.

Стая цепенеет. «Ох-о-хо, — думаю я. — Что-то сейчас будет!»

Тотал, сердито сверкая глазами, чешет ко мне через кухню:

— Значит, миска моя на полу! Почему бы уж сразу не посадить меня во дворе на цепь и не бросить мне кость на землю!

Мама ошеломленно уставилась на него, а глаза у Эллы вообще вот-вот выскочат из орбит.

— Ты прости… они не думали…

— Ничего, я стерплю. Разве я возражаю? Покормили, и на том спасибо. Поспать только бросьте теперь тряпку на пол. А я пока пойду потренируюсь гавкать. Как там, гав-гав или тяф-тяф? Что-то я не припомню.

Вопросительно смотрю на маму:

— Э-э-э, а можно мы Тоталу на стол тарелку поставим? — я чуть-чуть пододвигаюсь, освобождая рядом с собой немного места. — Он любит есть за столом.

— Потому что я не такой варвар, как некоторые обо мне думают.

— Конечно-конечно. Извини меня, Тотал, — говорит мама как ни в чем не бывало. — Присаживайся.

Мимоходом замечаю, что Клык, состроив рожу и закатив на Тотала глаза, тянется за добавкой. Разговор снова входит в нормальное русло. Мы все довольно лопаем, и наша кухня как с картинки Нормана Роквелла.[59] Он, конечно, не рисовал крылатых мутантов и говорящих собак. Но все равно, похоже.

133

— Вы же только что прилетели, — мама даже не пытается скрыть текущие по щекам слезы.

— Знаю… Но ты не расстраивайся. Мы еще вернемся. Обещаю.

— Зачем вам обязательно надо куда-то лететь? — горько рыдает Элла.

— Поймите, пожалуйста, поймите… У меня есть… обязательства. Ну… мир спасать и все такое…

Мы все обнимаем маму и Эллу уже, наверное, по сотому разу. Зато Тотал, мстительно зыркнув на Магнолию, пописал на их зеленую изгородь.

Наконец мы с Джебом остановились лицом к лицу. Я знаю, он хочет меня обнять. И еще я знаю, что мои объятия дорого стоят.

— Джеб, скажи мне, почему я? Скажи, почему это я должна мир спасать? Я ведь даже не самый продвинутый образец.

— Перестань, пожалуйста. Ты достаточно продвинутый, и не образец, а человек. — Он проглотил комок в горле. — Макс, ты последний гибрид, у которого есть… душа.

Вспоминаю, какие пустые и холодные были глаза у Омеги. Так-так.

— Ты что, какой у нее соул танец?[60] — фыркнул Газзи. — Ты вообще видел когда-нибудь, чтобы она танцевала?

— Газзи, не соул, а душа.

— Тогда понятно, — тянет вконец сбитый с толку Газ.

Снова прощаемся, в самый-самый последний раз. И вот мы с Клыком переглядываемся и, не сговариваясь, хором торопим отлет:

— Хватит. Долгие проводы — горькие слезы. Вверх и вперед!

И вот мы уже поднимаемся все выше и выше. Сумасшедшая, путаная и полная проблем земля все удаляется. А нас обнимает чистое, ясное, совершенное голубое небо, где все прекрасно и исполнено смысла.

— Знаете что, — замечает как бы между делом Тотал.

Игги несет его в заплечной шлейке, которую мама отыскала где-то на чердаке. Нести в ней Тотала много удобнее. И даже если ты, дорогой читатель, и сам догадался, что это шлейка для младенцев, умоляю тебя, не проговорись об этом Тоталу.

— Что? — спрашиваю я его.

— Если вдуматься, твоя мамаша — классная тетка!

— Ну спасибо, одобрил! — Я обиженно поджимаю губы, но вся моя стая весело смеется.

И последнее…

Мы летим на закат, и мне остается добавить только одно: надеюсь, мы еще вернемся.

Джеймс Паттерсон Последнее предупреждение

Пролог Поимка выродков-птиц — задача, по меньшей мере, хлопотная

1

Национальный Виндзорский Лес, Массачусетс


Сссс…

Солдатская броня издает странный свист. Если бы не этот монотонный звук легкого трения металлических пластин, военизированное подразделение двигалось бы по лесу совершенно бесшумно. Оно все ближе и ближе к намеченной цели.

Слабый, чуть слышный, гудок заставляет командира опустить глаза. По закрепленному на запястье мини-экрану бегут красные заглавные буквы:

АТАКА ЧЕРЕЗ 12 СЕКУНД… 11… 10…

Командир нажал на кнопку, и на экран выскочило изображение высокой стройной девочки с копной темных спутанных волос. Ее чумазое лицо в упор уставилось на него, а поверх загорелась надпись: ЦЕЛЬ НОМЕР 1.

… 9… 8…

Наручный экран снова загудел. На нем появился темноволосый черноглазый угрюмый парень. ЦЕЛЬ НОМЕР 2.

И так далее. Семь раз картинка не экране меняется каждые полсекунды. Наконец мелькание прекращается, и последней в камеру удивленно смотрит черная морда потрепанной собачонки.

Значит, цель номер 7 — животное. Это странно. Но понимания от командира отряда не требуется. Единственное, что ему надо знать, это что все семь живых существ, обозначенных словом «цель», должны быть пойманы. Остальное — не его ума дело.

… 3… 2… 1…

Командир издал свист такой высокой частоты, что он слышен только его команде. Впереди за деревьями уже видна окруженная его подразделением маленькая развалюха. Он махнул рукой вперед, и все восемь членов его команды слаженно и синхронно, как автоматы, вскидывают на плечо портативные ракетницы и берут развалюху на прицел.

У-ух — восемь огромных кевларовых[61] сетей вылетают из жерла пушек, разворачиваются в воздухе и с геометрической точностью, практически намертво оплетают хибару.

Командир победоносно улыбается.

2

— Сэр, разрешите доложить, операция проведена успешно. Цель достигнута. Намеченные к захвату объекты пойманы, — рапортует командир на одной ноте. Гордость в его организации не приветствуется.

— На чем, собственно, основано ваше заявление? — елейно спрашивает Обер-директор, существо, составленное из плексигласовых кубов, скрепленных искусственным позвоночником, с подвижно зафиксированной сверху человеческой головой.

— Строение захвачено.

— Вы преувеличиваете, — биомотор, направляющий потоки воздуха к голосовым связкам в гортани Обер-директора, позволяет ему тяжело вздохнуть. — Вы упустили из виду печную трубу и окна на крыше.

Командир сосредоточенно нахмурился:

— По трубе выбраться невозможно, — отвечает он, мгновенно проанализировав информацию, заложенную в его встроенной энциклопедии. На его ручном экране замелькали изображения объектов захвата. Внезапно некая важная деталь бросается ему в глаза, и он застывает на месте. В углу одной из фотографий зафиксировано покрытое перьями крыло. Командир увеличивает изображение детали, прежде ускользнувшей от его внимания. Крыло оказывается частью объекта.

Следовательно, объект является летающим.

Следовательно, он оставил открытыми ходы к отступлению и побегу.

Следовательно, он провалил операцию.

Обер-директор закрывает глаза и посылает мысленный сигнал в нанопроцессор, встроенный в его мозг. Снова открывает глаза как раз в тот момент, как на настенном экране командир вместе со всем подразделением искрит, скрежещет и самоаннигилируется. Секунда — и от девятки захвата остался только тошнотворный запах горелого мяса и машинного масла.

Но телетрансляция до Обер-директора запахов не доносит.

Часть первая Еще одна составляющая общей картины

3

Еще один лес. Какой — не скажу.

Значит так, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что похороны — дело печальное. Даже если ты, дорогой читатель, не был знаком с умершим. А если был, то и подавно. Скажем, много хуже, чем боль в сломанных ребрах. А теперь представь, что ты к тому же прямо перед смертью узнал, что умерший — твой кровный брат. Каково тебе будет на похоронах? То-то…

Ари. Мой кровный брат. У нас общий отец, Джеб Батчелдер. «Отец» — в данном случае не метафора. Тут мне может поверить даже самый недоверчивый читатель.

Я знала Ари еще ребенком. Маленький симпатичный шкет хвостом ходил за мной по пятам в Школе. Школа — это страшное учреждение, лаборатория-тюряга, в которой я выросла. Потом Джеб помог мне и моей крылатой команде оттуда сбежать, и, сказать по правде, я об Ари и думать забыла.

До тех пор, пока он снова не объявился, ирейзефицированный получеловек-полуволк, семи лет от роду. Насквозь — внешне и внутренне — исковерканный, искусственно накаченный, с генетически модифицированным мозгом. Результаты этих «усовершенствований» были и непредсказуемы, и ужасны. Его попросту превратили в чудовище, специально предназначенное для охоты за нами.

Потом я его убила. В драке в подземном туннеле под Манхэттеном. Вмазала ему по башке, шея у него ударилась о край каменной платформы, и… внезапно он умер. По крайней мере, временно.

Пока я думала, что его укокошила, меня страшно напрягали противоречивые эмоции: с одной стороны, шок, вина, жалость, раскаяние. С другой — облегчение. Живой, он только и делал, что за нами гонялся. Ненавидел и стремился всех нас на тот свет отправить, меня и всю мою великолепную шестерку, семью-стаю. Значит, коли он умер, одним преследователем меньше. Сами понимаете, как тут не вздохнуть с облегчением.

Но все равно я чувствовала себя кошмарно. Быть убийцей, пусть хоть и поневоле, я никому, даже врагу не пожелаю. Видно, такая уж я мягкосердечная.

Короче, мне и без этой эмоциональной сумятицы жить несладко. Представьте себе, дорогие читатели, жизнь четырнадцатилетней девчонки, мало того что бездомной, да еще с крыльями.

Теперь Ари умер по-настоящему. Правда, на сей раз я его не убивала.

— Дайте мне платок, — это наша собака Тотал хлюпает носом и трется о мои ноги, как будто платок спрятан у меня в кроссовках.

Надж прижимается ко мне всем телом и берет меня за руку. А другой закрывает себе рот — старается сдержать рыдания. В ее больших карих глазах стоят слезы.

Я бы сказала, что вообще-то из нас слезы выдавить практически невозможно. Даже шестилетняя Ангел или Газман, которому только восемь, никогда особо не плачут. Надж уже одиннадцать, а мне, Игги и Клыку — по четырнадцать лет. Формально мы по-прежнему дети.

И, как я уже сказала, чтобы вышибить из нас слезу, надо сильно постараться. Очень сильно. Я имею в виду, что когда кости нам в драке ломают, мы и то не плачем. Но сегодня — просто всемирный потоп какой-то. Ной уже, поди, ковчег строит. Только я креплюсь, хотя от непролитых слез у меня все лицо окаменело.

Ангел делает шаг вперед и осторожно бросает горсть земли на простой деревянный короб на дне глубокой ямы. Мы все вместе ее три часа рыли.

— Прощай, Ари, — говорит Ангел, — я тебя недолго знала. А пока знала, большую часть времени очень не любила. Только под конец и узнала, и полюбила. Ты нам помог… Спас… Нам теперь будет тебя не хватать. И мне все равно, есть у тебя клыки или нет…

Голос у нее прерывается, и она отворачивается от могилы и зарывается в меня лицом.

Я глажу ее по голове и проглатываю подступивший к горлу ком.

Следующим к краю ямы подходит Газман. Луч солнца упал на его белокурые волосы, и в лесу словно стало светлее.

— Мне ужасно жалко, что они над тобой так измывались, — тихо шепчет он. — Ты не виноват в том, что они с тобой сделали.

Бросаю быстрый взгляд на Джеба. На скулах у него ходят желваки, а в глазах застыла безысходная боль. Его единственный сын лежит в земле в гробу. Скрыть от самого себя, что в этом есть и его вина, он не может.

Надж храбро подходит к могиле. Старается что-то сказать, но начинает плакать. Притягиваю ее к себе, обняв за плечи.

Перевожу глаза на Игги. Точно почувствовав это, он как-то неловко дергается и говорит осипшим голосом:

— Мне нечего сказать.

Теперь очередь Клыка. Но он отступает назад, знаком пропуская меня вперед. Тотал рыдает у меня в ногах. Осторожно переступаю через него и подхожу к краю могилы. В руках у меня две лилии. Я бросаю их на гроб моего сводного брата. Я в стае главная, и они все ждут моей прощальной речи. Но как я могу высказать все, что чувствую? Ари, однажды убитый мной, в конце концов, стал защищать меня и стаю. Во второй раз он умер прямо у меня на глазах. Я знала его мальчонкой, я знала его здоровенным ирейзером. Я сражалась с ним буквально не на жизнь, а на смерть, а закончила тем, что, в конце концов, предпочла его своему лучшему другу. Я ненавидела в нем абсолютно все, а потом обнаружила, что половина человеческой ДНК у нас общая.

Несмотря на мое всегдашнее красноречие, для всего этого у меня нет слов. Я кому угодно зубы заговорю, но какие, к черту, слова найдутся для прощания навеки с семилетним ребенком, который был обречен с рождения?!

Клык подходит ко мне и легко проводит рукой по моей спине. Пытаюсь хоть что-то прочесть в его черных глазах. Безрезультатно. Он кивает, гладит меня по волосам, делает еще один шаг вперед и бросает на гроб горсть земли.

— Ари, прости. Жаль, что все так печально кончилось, — даже с моим сверхчутким слухом его едва слышно. — Ты был славным малым, а потом настоящим чудовищем. Я не доверял тебе до самого конца. Я тебя не знал и знать не хотел. — Клык останавливается и откидывает со лба упавшие на глаза слишком длинные волосы. — Теперь я об этом очень жалею. Страшнее трагедии, чем твоя жизнь, не представишь!

Что же это получается, наш кремень-парень расчувствовался? Эмоции свои выплеснул? И от этого во мне точно плотину прорвало. Из глаз хлынули слезы. Я даже не пытаюсь их больше сдерживать. Зажав себе рот обеими руками, я только стараюсь не рыдать вслух. Надж и Ангел крепко обнимают меня с двух сторон, и обе чувствуют, как вздрагивают мои плечи. Все мы сбились в одну тесную кучу, все обнялись крепко-крепко. А я кладу голову на плечо Клыку и горько-прегорько плачу.

4

Ты, дорогой читатель, прекрасно знаешь, что покой нам только снится.

Как только наши слезы немного поутихли, как только мы смогли оторваться друг от друга, и когда Ари был, наконец, похоронен, Джеб говорит:

— Нам пора! — Лицо у него бледное и несчастное. — Доктор Мартинез и я уже говорили тебе о поездке в Вашингтон. Нам обоим кажется, что ваше участие в этой встрече имеет чрезвычайное значение.

Он вздыхает и старается не смотреть на свежую могилу.

— Напомни-ка мне, в чем там такая важность? А то я вроде бы запамятовала. — Я очень стараюсь переключиться на насущные вопросы нашей жизни. — Ты говорил, там что-то с правительством связано и все такое?

Джеб зашагал из леса. Я с ним рядом, впереди. Стая настороженно следует за нами по пятам. Клык идет замыкающим.

— После того, что случилось в Германии, — начинает Джеб, — с нами вошли в контакт исключительно влиятельные люди из правительства. Люди, которые понимают всю серьезность положения. Я тебе гарантирую, они на нашей стороне.

Я чуть было не ляпнула: «Какая-такая „наша сторона“? Сам-то ты на чьей?» — но удержалась и промолчала.

— Они с нетерпением ждут встречи с вами, — продолжает Джеб свои уговоры. — Если честно, эти люди могли бы стать могущественными и важными союзниками. Могли бы предложить и поддержку, и защиту. Но они привыкли ничему не верить на слово, привыкли держать все под своим контролем. Поэтому они хотят увидеть чудесных детей-птиц своими глазами, — закончил он с извиняющейся улыбкой.

— Если под «чудесными детьми» ты подразумеваешь невинных младенцев, зачатых в пробирке, у которых спираль ДНК была искусственно развернута и смешана с двумя процентами птичьего генотипа, тогда это мы и есть, — отвечаю я ему. — Поскольку это, действительно, чудо, что мы не совершенные уроды и не мутировали в какие-нибудь полные отходы генетического производства.

Джеб поморщился и коротко кивнул, по всей вероятности, принимая ответственность за ту роль, которую он сыграл в нашей короткой и трудной жизни.

— Значит, ты меня поняла. Они хотят с вами встретиться. Твоя мать, доктор Мартинез, и я настоятельно рекомендуем вам согласиться на эту встречу.

Тем временем мы уже вышли на опушку леса. В чащу царапиной врезается тонкая длинная взлетная полоса. На ней в ожидании застыл индивидуальный самолет обтекаемой формы, а по обе стороны трапа вытянулись по струнке двое секретных агентов-охранников.

Лихорадочно соображая, я замираю на месте в десяти ярдах от самолета. Ничего не поделаешь, привычка никому не доверять берет свое. Но в нас никто не стреляет. Из леса не бегут наперерез ни толпы ирейзеров, ни когорты флайбоев.

— Не знаю, — я озадаченно смотрю на самолет. — Как-то странно, что никто мешки на головы нам не набрасывает.

Клык стоит рядом со мной и усмехается.

Джеб уже ушел вперед и, повернувшись, торопит:

— Макс, мы же с тобой обо всем договорились. Самолетом до Вашингтона много быстрее, чем на собственных крыльях.

Ты, дорогой читатель, может, собираешься спросить, не учимся ли мы в летной школе. Особенно, если ты новенький и еще не знаешь про нас всех подробностей. Пожалуйста, не стесняйся, спрашивай. А я тебе в ответ расскажу про те два процента птичьей ДНК, о которых только что напомнила Джебу: мы на 98 процентов люди, а на два — птицы. У нас у всех есть крылья. И мы умеем летать. А теперь продолжай читать. Скоро тебе все станет совершенно ясно.

— Ага… — Меня по-прежнему гложут сомнения. Больше всего на свете мне хочется сейчас развернуться, побежать и взмыть в небо. Со всепоглощающим чувством свободы ощутить, как меня отрывают от земли мои собственные мощные крылья…

А Джеб вместо этого стремится затолкать нас всех в железную мыльницу, как сардины в банку.

— Макс, — Джеб добавляет нежных тонов в свой регистр, и я автоматически настораживаюсь еще больше. — Ты что, мне не доверяешь?

Шесть пар глаз разом нацелились на него. Если вместе с Тоталом, то семь.

Я мысленно перебираю возможные ответы:

а) сардонически рассмеяться — всегда полезно;

б) закатить глаза и презрительно фыркнуть;

в) бросить саркастическое «ты, дружок, наверное, шутишь».

В данной ситуации любой из подобных ответов будет вполне уместен. Но за последнее время я, кажется, слегка повзрослела. Причины? Отчасти, разбитое сердце. Отчасти, пережитая смерть Ари. Отчасти, обретение родителей. В целом, скажу тебе честно, все это, дорогой читатель, способствует взрослению.

Поэтому я серьезно смотрю на Джеба и говорю:

— Нет, тебе не верю. Но верю своей маме. А она почему-то на тебя полагается. Так что не волнуйся, мы загружаемся в самолет.

Уверенным шагом направляюсь к трапу, но успеваю заметить в глазах у Джеба боль и сожаление. Интересно, смогу я когда-нибудь забыть все его предательства и все несчастья, причиненные им и мне, и всей стае. Пусть у него были причины и оправдания. Пусть он считал, что на стороне наших врагов он мог втихаря нам помочь, пусть думал, что все, что он ни творит, делается во имя благой цели и моей высокой миссии.

Я все равно так легко никого не прощаю.

И никогда никому ничего не забываю.

5

В этом самолете не было обычных рядов сидений. Внутри он был больше похож на жилую комнату, гостиную, с диванами, креслами и журнальными столиками. Там нас встретили еще несколько агентов секретной службы, и, сказать по правде, они меня не на шутку напугали. Пускай мне даже известно, что это те самые люди, которые временами охраняют самого президента, но что-то есть нездоровое в мужиках, одетых в строгие черные костюмы, с солнечными очками на носу и с крошечными переговорными устройствами на лацканах. Лично меня от них передергивает.

Да еще в придачу на меня обрушился приступ неизбежной клаустрофобии, от которой в тесных замкнутых пространствах начинает бешено колотиться сердце. Поэтому я сейчас готова наброситься и разорвать на куски первого, кто приблизится ко мне с разговорами.

Одно утешение, случись с самолетом что рискованное, нас крылья спасут, и мы шестеро явно выйдем сухими из воды.

На триста шестьдесят градусов обозреваю салон самолета. Ангел с Тоталом уже свернулись на одном из диванчиков и мгновенно заснули. Газман и Клык играют в покер, Игги растянулся в шезлонге и слушает подаренный ему моей мамой айпод.

— Здравствуйте, я ваш стюард. Меня зовут Кевин Окум. Хотите содовой? Могу предложить и другие напитки. — Рядом со мной стоит красивый молодой человек и держит в руке уставленный бутылками поднос.

— Спасибо, Кевин. Мне, пожалуйста, диетическую колу. Только чтоб банку прямо при мне открыть.

Осторожность нигде не помешает. Даже в индивидуальном правительственном самолете.

Он протягивает мне закрытую банку и стаканчик со льдом. Надж — она сидит напротив меня — нетерпеливо спрашивает:

— А безалкогольное пиво из кореньев у вас есть? Я его в Новом Орлеане пробовала — та-а-акое вкусное!

— Извините, но пива из кореньев нет.

— Жа-а-аль, — разочарованно тянет Надж, — а хоть Джолт есть?

— Там очень большое содержание кофеина, — пытается возразить ей Кевин.

Мы с Надж переглядываемся:

— Уж конечно, после всего того что мы пережили, высокое содержание кофеина — самая страшная опасность, угрожающая нашим жизням.

Надж развеселилась. Ее смуглое личико точно светится изнутри. Стюард не выдерживает и ставит банку Джолта на столик между нами.

— Спасибо, — вежливо благодарит Надж быстро удаляющегося от нас молодого человека и протягивает за напитком руку. Вдруг банка сама въезжает прямо в ее раскрытую ладонь.

Что бы это значило? Похоже, мы одновременно задаемся одним и тем же вопросом.

— Самолет наклонился, — говорит Надж.

— Ага, наклонился. Но все-таки давай проверим. Просто так, шутки ради. Давай…

Я отбираю от нее банку и ставлю обратно на стол. Протягиваю к ней руку — банка стоит неподвижно.

Надж тянется к банке — банка сновавскакивает ей в пальцы.

Широко раскрытыми от удивления глазами недоуменно смотрим друг на друга.

— Это самолет опять наклонился.

— Ммм… не уверена. — Я еще раз забираю у нее банку и заставляю Надж потянуться к ней с другой стороны. Банка снова подъезжает к ее руке.

— Я магнитная, — шепчет Надж с восторгом и ужасом.

— Надеюсь, ты не начнешь намертво прилипать к холодильникам и разным другим железякам.

— Что происходит? — интересуется Клык. Почуяв новости, он плюхается рядом со мной, а за ним и Газ втискивается в кресло Надж.

— Я намагничена, — отвечает Надж с гордостью. Она, видно, уже освоилась с мыслью о своих новых возможностях.

В ответ Клык удивленно поднял брови, взял металлическую ручку, поднес ее к руке Надж и отпустил. Ручка упала на пол.

Надж нахмурилась. Наклонилась ее поднять — ручка сама прыгнула ей в руку.

Газзи присвистнул:

— Ты, правда, магнитная… местами.

— Нет, не думаю. Тут, Надж, дело не в магните, — размышляет Клык. Скорее, ты можешь притягивать к себе металл. Если захочешь.

Весь остаток полета мы экспериментировали с вновь открытыми способностями Надж и даже не заметили, как на горизонте показался Вашингтон. О его приближении нам возвестило только появление Джеба. Едва он глянул на наши возбужденные лица, как глаза его сразу подозрительно сузились:

— В чем дело? — этот его родительский тон нам хорошо знаком. Мол, я вас и ваши закидоны насквозь вижу, не придуривайтесь. Мы когда-то много лет назад жили с ним в нашем секретном доме в горах в Колорадо. Именно такой голос — и лицо тоже соответствующее — был у него, когда он нашел в туалете лягушек. Я тот случай отлично помню. Только, кажется, что все это происходило давным-давно, в позапрошлой жизни.

Я только открыла рот сказать: «ни в чем», как Надж брякнула:

— Я могу притягивать к себе металлические предметы.

Джеб присел, и она стала демонстрировать ему свои достижения.

— Не знаю, откуда у тебя эти способности, — медленно, точно думает вслух, говорит Джеб. — Сколько я знаю, ничего похожего никогда ни в ком из вас запрограммировано не было. Хотя… хотя, возможно, ребята, что ваши мутации начали развиваться собственными независимыми и незапланированными путями.

6

Вы читаете блог Клыка. Добро пожаловать!

Вы посетитель номер 4792.

Что бы этот счетчик ни насчитал, ваш посетительский номер в действительности много выше. Эта хреновина сломалась, и теперь, когда мы ее, наконец, починили, она начала отсчет по новой, с нуля. Короче, спасибо, что зашли глянуть, что происходит.

С нами — порядок. Правда, мы только что похоронили друга. Кое-кому из вас, наверное, случилось терять родных. Теперь и я понимаю, что это значит. Парня, который умер, я знал давно, но не близко. А последние шесть месяцев — и вовсе ненавидел до смерти. Потом вдруг ненавидеть его перестал. Но тут-то он и умер. Тяжелее, чем сама его смерть, мне было видеть, что эта потеря сделала с нашей стаей. Когда больно Макс или кому-нибудь из наших, я просто не знаю, что делать, и совсем теряю голову. Если они злятся или сердятся, это нормально. Значит, у них все боевые инстинкты на месте. А вот если плачут, жалуются, расстраиваются и тому подобное, это меня просто убивает. К тому же, я знаю, вышибить из Макс слезу труднее, чем вышибить из нее жизнь. Так что судите сами, как тяжело мне видеть ее горе.

Ладно, хватит нытья. Мой блог — не место для чувствительных излияний. Главное, что на данный момент все мы живы-здоровы. Все шестеро. Наша стая — моя семья и моя жизнь. Даже когда Макс превращается в упертую диктаторшу и упрямо настаивает на своих идиотских идеях, мне все равно охота быть с ней заодно. И дело не в том, что спорить с ней — то же самое, что заведомо соглашаться поседеть до времени да помереть от язвы желудка.

Короче, на данный момент ситуация такова: мы в пути на важную секретную встречу. С крупными вашингтонскими шишками. Вот именно. Вчера сражались с ИТАКСОМ не на жизнь, а на смерть, а сегодня прихлебываем прохладительные напитки в навороченном частном правительственном самолете. Кто хочешь свихнется от таких контрастов.

Больше новостей на сегодня нет. Поэтому пока отвечу на вопросы.

Дилан из Омахи спрашивает:

Клево, что вы умеете летать. А есть у вас еще какие суперспособности?

Значит так, Дилан. Суперспособности есть. Игги что хочешь с ходу в уме сложит-перемножит да посчитает. Только надо ему цифры вслух прочесть. Газзи, как Бог, лимонные меренги взбивает. А если всерьез, то пара-тройка трюков у нас за душой имеется. Но раскрыть их я ни тебе, ни кому другому не могу. Чем больше о нас широкой публике известно, тем больше у наших врагов против нас козырей. Не обессудь, кореш. Тут не вопрос личного недоверия.

Клык.
Свитмэри420 из Гайнесвиля пишет:

Ребята, когда вы вырастете, вы будете яйца нести или детей рожать?

Если чуть-чуть повезет, я лично не собираюсь делать ни то, ни другое. Про Макс, Надж и Ангела не знаю. И в ближайшем будущем узнавать не собираюсь.

Клык.
Зероланд из Тупело интересуется:

Мне б с вами, братки, в ту клевую махаловку. Я б там всех разметелил будьте-нате!!!

Приятель, тебе надо срочно переосмыслить понятие «клевой махаловки». Никому не пожелаю ввязываться в наши разборки. Даже самому себе. К несчастью, мне эти свиньи выбора не дают.

Клык.
МелисаБ из Булдера пишет:

Я знаю, что вам часто приходится скрываться. Я туринструктор в горах Колорадо в окрестностях Булдера. Могу помочь в поисках надежного убежища.

Спасибо, МелисаБ. Горы Колорадо мы все любим с детства. Но твоим предложением воспользоваться не можем. Если ты с НИМИ, то это засада. А если ты не с ними, помощь нам ставит тебя под угрозу. Мы твоей жизнью рисковать не имеем права. Но за предложение спасибо.

Клык.
Все. На сегодня конец. Мне пора.

Пока. Клык.

7

С моей мамой, доктором Мартинез, мы расстались всего несколько дней назад. Но увидеть ее снова — большая радость. И всем нашим, и мне особенно.

Элла, моя единокровная сестра, осталась в Аризоне, но мама прилетела в Вашингтон на нашу важную встречу. Сначала я с ней вволю наобнималась, а стая терпеливо ждала своей очереди. Потом мама по очереди обняла Клыка, Надж, Игги, Газа и Ангела. Тотал многозначительно закашлял у ее ног, и она наклонилась и тоже покрепче его стиснула.

Отдохнуть и собраться с мыслями перед ответственной встречей мама и Джеб отвели нас на секретную явочную квартиру. Как они ее назвали, «дом безопасного проживания». Но я в этот «дом безопасного проживания» на фиг не верю. Такая же чухня, как «гигантские креветки». Как креветок гигантских еще Боженька не создал, так и места, где бы мы себя в безопасности чувствовали, еще на земле не появилось. Если только на Марсе, да и то ракеты уже и туда запускать повадились.

Но я брюзжу, а и на этой явочной квартире есть свои радости. Например, восхитительно горячий душ. Я долго и с наслаждением стояла под сильной, чуть не обжигающей, струей. Потом надела все чистое — откуда только мама знает все наши размеры? — распутала и расчесала волосы. Несколько месяцев назад я в Нью-Йорке их коротко остригла. Но они уже снова изрядно отросли. Гляжу не себя в зеркало. Радуюсь, что мое отражение не глазеет на меня рожей ирейзера. К сведению недавно присоединившихся читателей, это прежде случалось со мной пару раз, и у меня тогда совершенно сносило крышу.

Значит так, вернемся к моему отражению в зеркале. Выгляжу я теперь старше. Ребенком меня больше никто не назовет. Подросток, да и только. А если причесаться, то, глядишь, и девушкой звать станут.

— Что ты там делаешь? — орет Игги и колошматит в дверь ванной. — Усы себе фабришь?

Рывком открываю дверь и с силой пихаю его в грудь — не хрен соваться:

— Нет у меня никаких усов, кретин!

Игги хихикает, но на всякий случай поднимает руки защититься, коли мне взбредет в голову его стукнуть. А я ехидно добавляю:

— И у тебя, между прочим, тоже никаких усов нет. Может, года через два появятся, если повезет. Так что ты надейся.

Захлопываю дверь, а он остается в коридоре обеспокоенно ощупывать свою верхнюю губу.

Спустя какое-то время вся стая собралась в гостиной. Противоестественно чистые, ребята сидят принужденно прямо, и лица у всех натянутые и напряженные. Едва я вошла, ко мне с жалобами кинулся Тотал:

— Меня помы-ы-ыли…

Действительно, его черная шерсть сияет и кучерявится.

— Ты прекрасно выглядишь! — я глажу его по спине. — Пушистый и мягкий, тебе очень идет.

Тотал остается раздумывать, польстила я ему или подкалываю. Пока он решает, я от греха подальше отхожу в сторону.

Клык, стоя перед окном, украдкой выглядывает из-за плотной занавески.

— Что там происходит?

Он бегло окидывает меня взглядом и как-то без особого значения пожимает плечами. Потом поворачивается и вперяется в меня широко раскрытыми глазами:

— Что случилось с твоим загаром?

— Это был не загар.

Он поднимает брови. Приходится объяснять прямо:

— Это была грязь.

Он улыбается той улыбкой, от которой земля уходит у меня из-под ног. Будто невольно он протягивает руку и дотрагивается до упавших мне на плечи волос.

— Ты похожа на… девочку. — В голосе у него звучит нескрываемое удивление.

— Этому есть веские причины.

— Да нет, я имею в виду, настоящую… — он, похоже, поймал себя за язык, спохватился и снова уставился в окно.

Я агрессивно уперла руки в боки:

— Настоящую кого? Договаривай! — А про себя думаю: «Ты бы, Клык, поосторожней в выражениях. А то хуже будет!»

Пока он размышляет, как выпутаться из самому себе расставленной ловушки, Надж подлетает ко мне со своим всегдашним тарахтением:

— Макс, Макс, ты смотрелась в зеркало? Ты такая красивая! А кофточка у тебя — класс! Последняя модель! Тебе меньше шестнадцати ни за что не дашь!

Я смущаюсь и сконфуженно бормочу:

— Спасибо.

Мой всегдашний прикид — заляпанные грязью древние джинсы и футболки с неизбежно запекшимися пятнами крови. Так что не мудрено, что они вылупились на мои обновы.

Макс, ты меня слышишь?

Я вздрогнула, заслышав Голос у себя в голове. (У тебя, дорогой читатель, есть в голове посторонний внутренний Голос? Если нет, советую приобрести в супермаркете. Или по Интернету заказать, с доставкой на дом и с установкой).

Эта встреча чрезвычайной важности. Пожалуйста, не вздумай выкинуть никаких фортелей. Помни свою задачу, не зацикливайся на своих страхах, слушай, что они тебе скажут, и будь готова рассмотреть их предложения.

«Как скажешь, Джеб, — думаю я. — Сколько можно одно и то же мне твердить про миссии да спасение мира… бла, бла, бла… Давай, проваливай поскорее».

Я не Джеб, — говорит Голос, — тут ты ошибаешься.

Чего-чего?

Тебе, Макс, известна только часть картины, — продолжает Голос. — Но это далеко не все. Зачастую, когда ты в чем-то абсолютно уверена, это «что-то» оказывается ошибкой. Причем такой, которая все, совершенно все, что тебе известно, переворачивает вверх тормашками.

О Господи, только не это! Мне хочется вопить во все горло. Всю жизнь только два шага сделаю, хоть на один шаг, но опять отступать приходится. Смогу я когда-нибудь двигаться все прямо и прямо?

Не паникуй! Ты на верном пути. Ты уверенно движешься вперед, — успокаивает меня Голос.

В этот момент Джеб входит в комнату. Потирает руки, будто пришел с мороза:

— Пора. Время идти на встречу.

8

Дорогие читатели, надеюсь, вы все видели здание Капитолия в Вашингтоне. Если не на самом деле, то на открытках. Большое, белое, с куполом наверху. Видели? Но не Белый Дом, а другое, ко-лос-саль-но-е!!! Туда-то нас и доставили в черном лимузине, как настоящих знаменитостей. Внутри, после нескончаемой череды коридоров, холлов и лестниц, мы, наконец, оказались в большом конференц-зале с видом на ухоженный сад за огромными окнами.

Человек двадцать, если не больше, расселись за длинным столом заседаний. Некоторые — в военной форме. Когда мы вошли, окруженные агентами секретной службы, все выпрямились, и головы как по команде повернулись в нашу сторону. Пока мама не переплела свои пальцы с моими и не сжала мне ладонь, я даже не подозревала, что мне нужно взять кого-нибудь за руку. Но от ее пожатия внезапно стало легче.

— Добро пожаловать в Капитолий. Спасибо, что пришли. — Высокий мужчина в форме цвета хаки встал из-за стола, подошел к нам и торжественно пожал руки сначала Джебу и маме, а потом всем нам. — Пожалуйста, садитесь. Не хотите ли чаю? Кофе? Содовой? Воды со льдом? О, я вижу вы собаку с собой привели. Очень симпатичный скотти.

Он неуверенно улыбнулся, недоумевая, кто это позволил привести собаку в правительственное здание. Я прикусила губу, опасаясь, что Тотал сейчас возникнет на тему «симпатичного скотти». Но он, по счастью, смолчал. Только едва слышно зашипел и уселся на стул рядом с Ангелом.

Весь следующий час прошел под заголовком: «Обзор жизни летающих детей-мутантов». О нашем детстве, проведенном в собачьих клетках в лаборатории в Школе, у них не было никаких сведений, фотографий или фильмов. Но про последние шесть месяцев — документов хоть отбавляй: съемки наших полетов на разной высоте, документальные репортажи сражений с людьми, с ирейзерами и даже с последним электронным поколением наших преследователей, с флайбоями. Они даже каким-то образом засняли наши забавы у Анны Валкер в ее доме в Северной Вирджинии. Глядя на ее газоны и диваны, я снова психанула и разозлилась.

Напоследок нам прокрутили прерывистую и местами мутную трехминутную хронику недавних событий внутри немецкого главного штаба ИТАКСа. Сначала мое состязание с Омегой, суперусовершенствованным, суперсильным, супербыстрым, суперумным, которого я, несмотря на все его «суперы», сравняла с землей. Потом пошли кадры поднятого клонами восстания и съемки рассерженных подростков, ворвавшихся в замок нам на выручку.

И кадры смерти Ари.

Фильм кончился, притушенные лампочки сами собой загорелись на полную мощность, и автоматически открылись и поднялись жалюзи.

Настроение у меня вконец испортилось. Мало того, что меня разодели в пух и прах, точно я им модель какая-то. Ладно, это бы еще полбеды. Можно перетерпеть. Но они снова заставили меня пережить смерть Ари. Только мне удалось отвлечься немного и хоть на пять минут перестать думать об этом, как они опять на меня все вывалили и кадр за кадром показали, как он умирал у меня на руках. Искоса смотрю на Джеба. Он сидит с белым лицом, уставился в стол и вот-вот сломает карандаш, который судорожно вертит в руке.

— Вы просто удивительная шестерка, — женщина в строгом деловом костюме поднимается со своего места, наливает себе стакан воды и улыбается. Но улыбка только едва трогает ее губы, а глаза как были сосредоточенно недружелюбные, так такими и остались.

— Мы попросили вас всех сюда прийти сегодня, потому что нас очень интересует ваше будущее, — говорит пожилой солидный дядька. — Мы, американское правительство, до недавнего времени не подозревали о вашем существовании. Теперь, когда нам о вас известно, мы хотим взять вас под защиту и изучить возможности взаимовыгодного сотрудничества.

Он, кажись, выложил все карты на стол. Обычно все они начинают распинаться про то, какие мы удивительные да необычайные. Но про истинную подоплеку — как бы заставить нас плясать под их дудку — обычно нет ни слова. А этот взял да и сообщил сразу про «взаимовыгодное сотрудничество».

Таких, как он, мы всегда однозначно готовы послать «к лешему»!

Оглядывая нас одного за другим, дядька остановился в ожидании ответа. Но ответа ни от кого не последовало.

— На наш взгляд, самое лучшее, что мы могли бы для вас сделать, это создать для вас школу, место, где вы могли бы спокойно жить, — моложавая женщина делает вид, что разговаривает с нами, но на самом деле обращается к Джебу и маме. Ей, видно, не слишком хорошо известно, кто принимает у нас решения. — У вас замечательный талант выживания, но в вашем образовании имеются серьезные пробелы. Обучение в специально созданной для вас школе поможет вам полностью реализовать ваш потенциал.

Новая пауза. Правительственные чиновники, похоже, ждут, что мы сейчас начнем скакать от восторга при одной мысли о школе. Они только упустили из виду, что слово «школа» в нашем случае не самое удачное и привлекательное.

— А вам какой прок от нашего «потенциала»? — голос у меня спокойный и ясный. И совсем не дрожит.

— Простите? — только что говорившая женщина оборачивается на меня.

— Что ВЫ с нашего «потенциала» иметь будете? — спрашиваю. — Помимо, конечно, удовольствия от наших сногсшибательных достижений.

— Откровенно говоря, у нас будет возможность вас изучать, — подает голос высокий стройный человек, который, поверь мне, дорогой читатель, на слово, выглядит совершенно как Билл Ней,[62] человек науки. — Вы явление, доселе невиданное и неизученное. Идея детей-птиц — потрясающая, вдохновляющая идея. Пока вы учитесь в школе, мы будем исследовать способности, позволяющие вам летать, и ваши физические и биологические свойства.

— Зачем? — снова спрашиваю я. — Чтобы сделать побольше таких, как мы?

Длинный искренне удивлен:

— Нет, просто, чтобы понять.

Решаю, что он мне нравится. Жаль, что он в этой шайке.

— Ладно, положим, вы будете нас изучать, — я принимаю более сговорчивую позицию. — Но вам надо как-то нас убедить, что процесс изучения не обещает нам никаких кошмаров: что мы не будем вечно привешены к сенсорам и датчикам, что не надо будет повторять по сотне раз одни и те же опыты на беговой дорожке, пока нам измеряют дыхание, давление, сердцебиение и т. д. и т. п. Что не надо будет лезть в аэродинамическую трубу, чтобы вы могли экспериментировать с нашими летательными свойствами. Что вы на это скажете?

Молчание.

9

Следующим вступает седовласый военный с генеральскими звездами:

— Что ты имеешь в виду? Будь любезна, поясни нам свои сомнения.

— Сомнения? Я что-то в толк не возьму, чего вы еще от нас хотите? Ну, изучите вы нас, ну, согреет вас чувство глубокого морального удовлетворения от помощи бедным мутантам с реализацией их потенциала. А еще что?

Умные холодные глаза светятся на румяном холеном лице генерала:

— С чего ты взяла, что должно быть что-то еще?

— Наверное, потому что я не полная идиотка. Потому что еще ни один взрослый не был с нами правдив и откровенен. Потому что я ни на секунду не поверила в то, что вы изложили нам все факты и раскрыли свои намерения. Говорите, ваша цель — изучить наши свойства? Даже наша самая младшая, шестилетка Ангел, в это не поверит. И вы, и я прекрасно знаем, что у вас есть корыстный интерес. Вопрос только в том, когда вы его раскроете.

Правительственные представители остолбенели. Если честно, очень грустно наблюдать, как взрослые теряются, когда дети по первому щелчку не прыгают без вопросов на указанную высоту. Спрашивается, с какими детьми они прежде имели дело?

Немного пережидаю, пока они соберутся с мыслями. Мама под столом украдкой сжимает мне руку. Быстро окидываю взором стаю, встречаюсь глазами с каждым из моих ребят. Клык встревожен. Игги, хоть и слеп, но глаза его прямо устремлены на меня. У Надж на лице написано безграничное доверие. Газман хитренько сощурился, и меня на секунду охватила паника, пока я не поняла, что пронести в Капитолий взрывчатку вряд ли удастся даже нашему Газу. Ангел смотрит на меня спокойно и улыбается. Тотал положил лапы на стол и шумно пьет из стакана воду. Собравшиеся здесь чиновники воззрились на него с нескрываемым ужасом. Вот смехотура!

— Какие у вас еще к нам будут вопросы? — спрашиваю я, решив, что настало время завершить дискуссию.

— Почему вы не хотите нашей защиты? — искренне удивляется очередная женщина. Она, похоже, здесь совсем недавно работает.

— Цена у вашей защиты слишком высока. И условий много поставлено.

— Вы всего-навсего дети, — вступает мужчина в синем костюме. — Разве вам не нужны дом и семья?

— Дом с витаминизированными овсяными хлопьями и образовательными телеканалами? — зрачки у меня расширились от гнева, а голос окреп и зазвенел. — Вы не предложили нам ни дома, ни семьи. Вы предложили нам школу, где нас будут изучать и исследовать. Какие еще вопросы?

— Где ваш патриотизм? Помочь своей стране — честь для каждого гражданина, — твердо заявляет блондинистая тетка.

— Весьма любопытен внезапный переход от вашего интереса изучить наши свойства к нашему желанию помочь Соединенным Штатам. Следующий вопрос?

Тетка краснеет, и я замечаю, что несколько ее коллег посмотрели на нее так, точно она села в лужу.

— Если честно, мы рассматриваем вас как национальный ресурс, — заявляет женщина в военной форме, — если хотите, как национальное достояние. — Она фальшиво улыбается. — Как Декларацию Прав Независимости.

Я вздыхаю:

— Которая хранится за семью замками и вокруг которой выставлена вооруженная охрана. Нет, спасибо. Нам такого не надо. Еще какие вопросы?

Снова заговорил генерал с ледяными глазами:

— Факт остается фактом. Вы несовершеннолетние. И, как несовершеннолетние, должны оставаться под надзором и под опекой взрослых. Таков закон этого государства. Мы предлагаем вам и надзор, и опеку. И вдобавок существенные выгоды и привилегии. Существует много других возможных вариантов, и, смею вас заверить, гораздо менее привлекательных.

Он сел на место с таким довольным видом, будто только что сокрушил вражеский броненосец.

Я часто-часто заморгала и недоуменно огляделась вокруг:

— Вы шутите? Мы сбежали из сверхохраняемой тюрьмы, перенесли физические и нравственные пытки, много лет жили сами по себе, без особого труда обдурили кучу ученых и псевдоученых взрослых, питались в пустыне крысами без соуса, а вы говорите нам, что мы несовершеннолетние и что нам нужна опека?

Я покачала головой и пристально поглядела ему в глаза:

— Послушай, дедок! Я выросла в долбаной клетке; я перевидала, как сотни мутантов, полу-и недо-человеков померли мученической смертью; сколько я себя помню, люди, мутанты и роботы пытались меня убивать двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году без перерыва. A ты думаешь, я трухну от одного упоминания «закона этого государства»? Не спятил ли ты, дружище?

Мой голос гремит по всему конференц-залу. Все замерли и в шоке затихли.

Наконец, дядька, который нас здесь первым приветствовал, смущенно прочистил горло:

— Кхе-кхе… Я думаю, нам всем стоит сейчас сделать перерыв, а завтра возобновить переговоры.

Его слова звучат, словно предложение положить пластырь на разворотившую полчерепа зияющую рану. А завтра посмотреть, зажила ли она.

Как только мы снова оказались в лимузине, мама потрепала меня по руке:

— Хорошенькая у нас вышла встреча!

Я фыркнула, а все наши радостно засмеялись. Как же мне хочется, чтобы так было всегда: мы все вместе и весело смеемся.

Мечты, мечты!

10

В тот вечер, как все нормальные люди, мы решили заказать пиццу.

Мама взяла меню из местного ресторанчика, и каждый из нас шестерых выбрал себе целую здоровенную пиццу. Если еды вволю, я всегда удивляюсь. Мне, наверное, никогда не привыкнуть к изобилию и не поверить, что такое удовольствие может долго продлиться. Так что надо радоваться, пока есть возможность.

Пока мы дожидаемся доставки на дом нашего роскошного заказа, я возвращаюсь к теме переговоров на высшем уровне:

— Вся эта петрушка с программой правительственной защиты как-то мне не слишком нравится.

— Мне было бы спокойнее, если бы у вас была хоть какая-то защита, — озабоченно смотрит на меня мама.

Видишь, дорогой читатель, какая она у меня: ничего не приказывает, не подкалывает. Только носки не разбрасывай, где попало, — и дело в шляпе.

— Их защита — одно название, — резонно возражает ей Газзи, — сплошная фикция. А на самом деле оказывается то ловушкой, то экспериментом, то кошмаром каким-нибудь. Не помните, я заказал себе двойную порцию ананаса?

— Заказал, заказал, не волнуйся, — дружно киваем мы.

— А я к тому же не хочу ни в какую школу, — заявляет Надж, оторвавшись от телика. — Разве что в школу для модельеров или в музыкальную, где рок-звезд готовят. А если математику или орфографию каждый день — ни-за-что!

— Не думаю, что эти люди знают, что они хотят, — по-взрослому размышляет вслух Ангел.

— А чесночные лепешки мы заказали? — беспокоится Тотал, и мы снова дружно киваем, мол, заказали.

— А какие-нибудь мерзости у них на уме есть? Ты ничего не почувствовала? — допытываюсь я у Ангела.

Согласись, дорогой читатель, полезно иметь в своих рядах шестилетку, умеющую проникать людям в черепушки и читать их мысли.

— Кому-нибудь лимонаду подлить? — спрашивает Джеб, открывая новую бутылку.

— Мне, мне, — тянет к нему Газзи кружку.

Но тут Игги вдруг запротестовал:

— Синяя кружка — моя!

Газ подвигает к нему синюю кружку, помедлив, смотрит на него, и тут до всех нас доходит, что никто из нас никаких цветов не упоминал. Игги между тем берет свою синюю кружку и пьет из нее как ни в чем не бывало.

— Игги, кружка темно-синяя или голубая? — осторожно спрашиваю я его.

— Скорее, голубая.

В комнате воцаряется молчание. Наконец, Игги и сам нахмурился:

— Эй, мне кто-нибудь говорил, какого цвета у нас кружки?

— Нет, — тихо отвечаю я ему.

Раздумывая, он уставился в стол. Потом поднял голову и часто-часто заморгал:

— Нет, ни хрена не вижу. Ничегошечки… — Снова протянул руку и дотронулся до чашки. — Но каким-то образом я точно знаю — она голубая.

Газзи пододвинул ему другую кружку:

— А эта?

Игги берет ее в обе руки:

— Эта желтая. Правильно?

— Желтая, — подтверждает Клык. — Ну-ка вот это попробуй, — и он вкладывает в руки Игги меню из пиццерии.

— На ощупь… оно… зеленое.

В ответ никто не проронил ни слова. Сидим, остолбенело переваривая новость.

Вспоминаю, как Джеб предположил недавно, что мы начали мутировать в незапрограммированных направлениях. Надж, кажется, тоже про это думает. Она робко тянет руку к вилке, которая тут же начинает скользить к ней по столу.

— Вы, друзья мои, видно, опять наигрались на свалке токсичных отходов, — притворно сурово рычит Клык.

Надж захихикала:

— Нет, последняя свалка на нашем жизненном пути — та, где мы тачку стянули. Помнишь? А с тех пор — ни-ни.

— Тогда, значит, вас укусил радиоактивный паук. Было? Или молнией ударило? Или коктейля какого-нибудь суперменского наглотались? Живо признавайтесь!

— Нет, нет и еще раз нет, — протестует Игги, ощупывая все подряд. Опустив руку, натыкается на Тотала: — Ты черный!

— Я предпочитаю, чтобы обо мне говорили «canine-American». Когда, в конце концов, пиццу привезут? Я голодный как волк!

— А я какого цвета? — Надж кладет Иггину руку себе на лицо.

Он улыбается:

— Ты цвета кофе с молоком. Или шоколада с молоком. Смотря кому какой напиток больше нравится.

Вот тебе и на! У Игги новые дарования. У Надж новые таланты. Кто следующий? Не может быть, чтобы у Ангела какие-нибудь еще секретные возможности открылись — ей их и так уже с лихвой отмерено.

А мне с Клыком и Газом придется подождать. Там видно будет, на что мы еще окажемся способны.

В этот момент раздается звонок в дверь. Ура! Обед доставлен — кушать подано!

11

Стая притаилась в гостиной — не дай Бог, кто нас заметит, пока Джеб открывает дверь.

В дверном проеме стоит невысокого роста парень в красной рубашке с эмблемой ресторана. На вытянутых руках у него высоченная стопка коробок — девять пицц. Джеб расплачивается, и парень торопливо уходит — у подъезда вовсю тарахтит его мотоцикл, нагруженный целым штабелем таких же коробок. Мама забирает у Джеба пиццы, а он снова тщательно запирает двери на все засовы. Мы выскакиваем из укрытия, и челюсти у нас уже сами собой движутся, точно мы живуны, приплясывающие вокруг доброй волшебницы Глинды.[63]

— Дай-мне, дай-мне, дай-мне, — нетерпеливо подпрыгивает Надж.

Комнату заполнил волшебный аромат пиццы. Мама кладет коробки на стол и открывает верхнюю:

— Кому экстра папперони с грибами?

— Мне, мне, мне! — кричу я, перекрикивая оглушительное бурчание в животе.

Мама уже готова переложить мою пиццу из коробки в тарелку, как вдруг Газзи хватает ее за рукав:

— Подожди!

— Не трогай! Это моя пицца, — нападаю я на него. — Жди своей очереди!

— Да нет же! Смотрите! — На лице у Газзи застыли то ли испуг, то ли удивление. Он показывает на коробку, и, приглядевшись, я вижу торчащий из толстой сицилианской горбушки крошечный хвостик зеленой проволоки.

— В укрытие! — успеваю крикнуть я, и мы все ныряем кто куда.

В следующую секунду глаза слепят белые всполохи, и оглушительный тарарах! чуть не разрывает мне барабанные перепонки.

Закрыв лицо руками, лежу на полу за диваном. Рядом со мной Клык, практически заслонивший меня своим телом. Что-то где-то потрескивает, а потом наступает странная тишина. Такая громкая тишина бывает только после взрыва. В ней кажется громом даже легкое трепетание воздуха от порхающих обрывков бумаги.

— Ты цела? — спрашивает Клык. Уши мне заложило, и голос его звучит, точно сквозь подушку. Я киваю и поднимаюсь на ноги.

— Кто, где? Рапортуйте! — говорю я и мгновенно давлюсь, глотнув пыли. Закашливаюсь, слезы текут ручьем. Каждое дыхание означает очередной глоток пыли и новый приступ кашля.

— Я в порядке, — Надж, спасшаяся в коридоре, выползает оттуда на четвереньках.

— И я цел, — слышу я Иггин голос, но самого его не вижу. Но тут на полу шевелится куча пыли и всяких обломков и превращается в запорошенного, как рождественская елка, Игги.

— Я здесь, — подает голос Газман и тоже заходится кашлем.

— Что это было? — ошарашенно спрашивает мама, а Джеб деловито отряхивает с плеч мусор и бодро оповещает:

— Кажется, все целы!

Поразительно, но все мы, действительно, целы и отделались легкими царапинами, неглубокими порезами и синяками. Тотала словно в сухарях обваляли и вот-вот поджарят. Если бы Газзи вовремя не заметил проволоку, мы бы уже и сами были похожи на плоскую свежеиспеченную пиццу. С большим количеством красного соуса. Только томатного ли?

— Что, что это было? — снова и снова повторяет мама. Она совершенно обалдела и только и делает, что ощупывает нас по очереди, проверяя, целы ли кости.

— Приветственный салют! — отвечаю я, подхватывая на ходу наши скудные манатки. — Стая, ноги в руки, и вперед. Того и гляди, сюда менты нагрянут!

12

Мы разделились. Мама и Джеб какое-то время оставались на нашей «безопасной» явочной квартире, а мы побыстрее смылись. Минут через тридцать встретились в неприметном мотеле на хайвее на подъезде к городу. Они ехали на машине, а мы летели над ними, следя, нет ли за ними хвоста. Но вроде все было тихо — никакого преследования. Думаю, тот, кто подложил нам бомбу, решил, что она взорвалась у нас в руках, и все мы уже уничтожены. Нас уже давненько никто не взрывал и не преследовал. Судя по тому, как мы все среагировали, мы, видно, отвыкли от таких напрягов и расслабились. А напрасно. Пора запомнить: опасность подстерегает за каждым углом.

После того как мы отряхнулись и почистились, так что стало можно показаться людям на глаза, не вызывая лишних вопросов, мама и Джеб сняли два номера рядом. Мы подождали, пока путь был свободен, и вся стая пробралась внутрь. Может, повезет, и хоть здесь мы ненадолго окажемся в безопасности.

В ту ночь, когда все заснули, мы с мамой долго разговаривали в темноте. Я свернулась на диване калачиком у нее под боком и изо всех сил старалась не представлять себе, как прекрасна была бы жизнь, если бы всегда можно было с ней так болтать.

— Как ты думаешь, кто бы мог такое устроить? — она никак не успокоится и все еще здорово нервничает.

Пожимаю плечами:

— Да кто угодно. Любые из наших врагов, любые из наших друзей, которые только притворяются друзьями. Или те, кто работает на одних или на других. А может, правительственной шайке не понравились наши ответы.

Она затрясла головой:

— Вот в это я не верю. Они, конечно, давили и явно ситуацию до конца не понимают, но до такого не опустятся. Уверена, правительство за этим нападением не стоит.

— А Джебу ты абсолютно доверяешь?

— Доверяю… — задумчиво отвечает она. — Но вам все равно надо быть настороже. Всегда и со всеми.

Я киваю:

— Прямо не знаю, что мы теперь после всего этого будем делать?

— А как насчет правительственного предложения определить вас в школу? — улыбается мама. — Может, в свете сегодняшнего происшествия к нему стоит вернуться?

— Нет.

— Я всегда буду рада вам дома. Место найдется, — она берет меня за руку.

Я снова мотаю головой:

— Это рискованно. Зачем же я тебя подставлять буду! И Эллу тоже! То есть, даже если буду, то все же не очень часто. Раз ты нам помогаешь, значит, и ты в опасности. Например, хоть сегодня.

— Но все равно ты знай, что у тебя и у стаи всегда есть приют.

— Ладно, буду знать. Мне бы только хотелось, чтобы мы с тобой почаще вместе были.

— И мне. Мне очень о многом хочется с тобой поговорить. Я ведь так мало о тебе знаю. — Она в нерешительности помедлила. — У тебя с Клыком что-то есть?

Глаза мои округлились, а к щекам прилила кровь, и я неубедительно забормотала:

— Нет… Что ты имеешь в виду?

Мама погладила меня по голове и постаралась стереть с лица беспокойство.

— Ничего. Просто будь осторожна. — Она целует меня в лоб. — Есть всякая боль. И не только от ударов и синяков.

Как будто я этого сама уже не знаю.

13

— Эй, Макс! — Это Клык. Его голос.

Я сразу проснулась и села, натягивая на себя простыню:

— Что? Что случилось?

— Ничего. Пойдем полетаем. — Клык мотнул головой. Я огляделась. Девочки спят в этой комнате с мамой. Наша мужская половина — в соседней. За окном глухая ночь, но от лунного света светло.

— Почему? — шепчу я.

Он неожиданно улыбается, и мое сердце счастливо прыгает в груди.

— Нипочему. Потому что мы можем.

Летать я всегда готова. Особых аргументов или уговоров мне не нужно. Клык выскользнул наружу в едва приоткрытую дверь, а я наспех натягиваю джинсы и куртку. Выйдя вслед за ним, бегу в самый темный угол парковки и прямо с разгона взмываю в небо.

Прорези в куртке крыльев совершенно не стесняют. И крылья раскрываются, сильные и надежные. Набрав высоту, ныряю пару раз вниз, наконец ловлю поток воздуха, и наполненные ветром крылья, как паруса, мощно поднимают меня над крышами тихо спящего вашингтонского предместья. Улыбаюсь, разрезая ночное небо. Клык уже взвился в самое поднебесье. Где-то там, на тысячефутовой высоте, в лунном свете мерцает его очертание. Поднажав, нагоняю его в пару секунд. Меня подхлестывает счастливое возбуждение от свободного полета. Полета без всякой цели, просто для удовольствия, радуясь, что не надо лететь сломя голову, спасаясь от погони.

Молча кружим, обдуваемые прохладным ночным воздухом. Город вскоре остается позади. Под нами залив Чезпик. И совсем близко слышится могучее дыхание океана. Снижаемся широкими кругами. Под нами в воду врезается старая заброшенная пристань. Не сговариваясь, спускаемся все ниже и ниже и, в конце концов, на полной скорости, сжигая подметки, тормозим на самом краю причала.

Даже не запыхавшись, садимся и свешиваем ноги к воде. Распластанные за спинами крылья остывают в ночной прохладе. Но пристань узкая, и правое крыло Клыка сплелось с моим левым.

— Красиво, — тихонько говорю я, болтая ногами в ярде от воды.

— Ага… Спокойно. — Клык смотрит куда угодно, только не на меня. — Мы с тобой вернулись на прежние позиции?

Недоуменно поднимаю на него глаза:

— Какие позиции? Ты о чем?

— Ну… Ты и я… Мы же расстались.

— А… Ты об этом… — я смущенно созерцаю черно-серую рябь залива.

— Я хочу снова быть вместе, — говорит Клык.

— Я тоже.

— Макс…

В темноте по его лицу ничего не понять. Я только чувствую на своем крыле его, горячее, упругое и мягкое. Что он от меня хочет? Почему не может оставить все как есть?

— Что ты от меня хочешь? — вдруг спрашивает он.

— Я хочу? Что ты имеешь в виду? Хочу, чтобы все было как всегда.

Ненавижу подобные разговоры. Всей душой, дорогой читатель, ненавижу все эти обсуждения чувств да эмоций. Если я злая, слова бьют из меня фонтаном. Но чуть дело доходит до сердечных излияний, совсем немею. Просто какой-то тихий ужас.

Он пристально на меня смотрит:

— Послушай, ты ведь страшно разозлилась тогда в Вирджинии, когда меня с той девчонкой в школе увидела.

Это правда. Я его застала целующимся с его рыжим «чудом природы», и у меня тогда случилось настоящее разлитие желчи. Вспоминаю и молчу.

— Я тоже не был в восторге от твоего Сэма. Никакой гарантии нет, что он не был там в Вирджинии подсадной уткой. Я и до сих пор почти уверен, что с ним дело было нечисто.

— Да уж, в Вирджинии было мало хорошего, — соглашаюсь я.

— А теперь скажи-ка ты мне, почему тебе не нравится, когда я с кем-то другим, а мне — когда ты?

Господи помилуй! Куда его несет?! Даже если у нас с ним что-то большее, чем у брата с сестрой, я и себе-то боюсь в этом признаться. А уж ему и подавно.

— Потому что мы мелкие, себялюбивые эгоисты, — начинаю я, надеясь, что он на этом остановится.

Но Клык криво усмехается и берет меня за руку. Ладонь у него жесткая, мозолистая, вся в старых шрамах. А рука сильная и мускулистая. Ночь накрыла нас своим черным одеялом. Слышу, как внизу под досками причала плещется вода. Мы совсем одни.

— Ты такая… — он останавливается, а я замираю. Только сердце колотится где-то в горле. — … Такая поганка.

— Чего?! — пытаюсь возмутиться, но не успеваю, потому что он наклоняется и закрывает мне рот поцелуем. Пробую еще что-то сказать, но Клык, поддерживая мне затылок, не только плотнее прижимает свои губы к моим и целует меня нежно и ласково, но с решимостью, на которую только он один способен.

«Боже! — думаю я рассеянно. — Клык, я и…» Он целует и целует меня, и в голове у меня все идет кругом. Потом я вспоминаю, что надо дышать носом. Это помогает. Туман немного проясняется. Каким-то образом мы теперь тесно прижались друг к другу. Руки Клыка крепко меня обнимают и, нырнув под мои крылья, нежно и осторожно скользят вдоль спины.

Боже! Как мне хорошо. Как мне хорошо с ним. Как я его люблю.

Это чистая катастрофа.

Судорожно хватая ртом воздух, вырываюсь от него:

— Я э-э-э… — Куда только подевалось мое всегдашнее красноречие? Вскакиваю на ноги, едва не столкнув его в воду, несусь вдоль причала и взлетаю стремительно, как ракета.

14

Клык был холоден, Игги трогал все подряд и как сумасшедший выкрикивал цвета, Надж забавлялась с первым попавшимся металлическим предметом, заставляя каждый из них приклеиваться к ее телу. За Ангелом и Газзи всегда глаз да глаз нужен. Одно хорошо, Тотал присмирел и притих, свернувшись на диване калачиком.

Наши вашингтонские приключения отнюдь не закончились. Мама и Джеб все-таки уговорили нас отправиться на новую встречу в Капитолий. На сей раз нас должны были продемонстрировать какому-то специальному комитету Конгресса. Что-то вроде Комитета по делам трудновоспитуемых мутантов.

Короче, все входят, мы рассаживаемся, и давешний седовласый генерал жизнерадостно оповещает:

— У нас замечательная новость! Нам выделены средства на создание для вас специальной школы. Где она будет находиться и будете ли вы учиться вместе с обычными школьниками, пока не определено.

Он сияет, точно только что объявил, что мы выиграли сто миллионов в лотерею.

Я в ответ тяжело вздыхаю.

— Послушайте, господа. Я все-таки не понимаю, почему дети не могут просто спокойно жить под защитой где-нибудь в секретном месте? — вступает мама.

Молодец! Пусть объяснит этим недоумкам все от А до Я.

— Видите ли, мисс Мартинез, — начинает одна из комитетских теток…

— Доктор. Я не мисс, а доктор Мартинез.

— Простите, доктор Мартинез…

— Существуют, например, программы защиты свидетелей. Правительство тратит миллионы долларов, время, ресурсы, силы, защищая свидетелей, которые зачастую сами являются преступниками. Почему вы не можете с той же энергией защитить невинных детей?

Надж сжимает мне руку. Мы все всю жизнь мечтали о настоящих родителях, искали их повсюду, рисковали всем на свете. Пара попыток закончилась, мягко говоря, неудачно. Но, в конце концов, я нашла своих отца и маму. Главное, маму. Она лучшая мама на свете. Правда, по-моему, с «невинными детьми» она сейчас слегка перегнула палку. Не знает она ни про череду спертых нами тачек, ни про опустошенный коттедж, в который мы дважды наведывались непрошеными гостями.

Но я отвлеклась. Слушайте, что случилось дальше.

Пожилая мымра в темно-синем костюме наклоняется вперед:

— Программа защиты свидетелей имеет строго ограниченные рамки и для детей не предназначена. Мы полагаем, что школа-интернат — гораздо более подходящее решение вопроса, обеспечивающее квалифицированных опекунов и педагогов. — Она холодно и надменно улыбнулась. — Уверяю вас, там условия для детей, о которых идет здесь речь, будут гораздо более благоприятными.

A темноволосая тут же добавляет:

— Никто из нас никогда ни в малейшей степени не был связан с ИТАКСом. Но мы глубоко изучили вопрос, положение этих детей и различные реабилитационные системы, приемлемые в данной ситуации. Мы понимаем, что значит детская психика, — у многих из нас есть дети.

— Но вы не их родители, — протестует мама, a Джеб сидит красный как рак. Видать, тетка его ИТАКСОМ здорово достала.

— Смею вам заметить, доктор Мартинез, ни вы, ни ДжебБатчелдер также не являетесь их родителями, — блестит стеклами очков лысеющий дядька. — Генетический компонент вашего участия нам хорошо понятен. Но факт остается фактом: эти дети, по сути дела, выросли в отсутствие человека, который исполнял бы по отношению к ним родительские функции.

Джеб опять заливается краской. Надеюсь, он чувствует себя перед стаей изрядно виноватым.

Всем телом ощущаю, как мама рядом со мной напряглась и выпрямилась.

— Макс, я не могу этого больше терпеть, — звучит у меня в голове голос Ангела. Поворачиваюсь и вижу устремленные на меня ее голубые глаза. А в придачу, поверх ее головы меня буравит взглядом Клык. Незаметно киваю ему — мы, как всегда, понимаем друг друга без слов.

Я поднимаю руку, и на лицах присутствующих чиновников брови удивленно ползут вверх. Чему, спрашивается, удивляются? Давно пора понять, с кем они имеют дело.

— Разрешите мне вам кое-что сказать.

15

— Вы говорите о нас, будто нас здесь нет и в помине. Заседаете, решаете нашу судьбу, а нас самих ни о чем не спрашиваете.

— Максимум, детей зачастую просят высказать свое мнение или рассказать об их предпочтениях, но решения принимают взрослые. Взрослые лучше знают, что нужно детям. У детей нет ни жизненного опыта, ни необходимого образования, чтобы увидеть общую картину и понять, что для них важно, — закончил свою речь седой сенатор и обнадеживающе мне улыбнулся.

Считай, дорогой читатель, что у меня паранойя, но никакой надежды мне ни его речь, ни его улыбка не вселили.

Любой журнал для подростков советует в ситуациях сомнения и неуверенности прислушиваться к своим чувствам. Вот я и прислушалась. И очень даже внимательно. Мои чувства в один голос громко орут, что всем этим чинушам надо срочно дать в морду. Видать, советы подростковых журналов к моей жизни неприменимы.

— Жизненный опыт? — повторяю я за ним звенящим от негодования голосом. — Общая картина мира? Да за мои четырнадцать лет у меня жизненного опыта накопилось больше, чем у вас за ваше 100-летнее безбедное прозябание.

Сенатор краснеет.

— Если кому не хватает жизненного опыта, так это вам. Вы когда-нибудь просыпались с кляпом во рту, не зная, ни где вы, ни куда пропала ваша семья? Живете вы в страхе перед всеми и вся? Приходится вам рыскать за жратвой по помойкам? Спите с открытыми глазами, потому что вас в любой момент может кто-нибудь кокнуть? Вы когда-нибудь открывали коробку с пиццей, чтобы найти в ней бомбу? Нет? Вы, господа, ни хрена в жизни не видели и ни хрена в ней не понимаете.

Некоторые члены комитета мутантов в ужасе прикрыли глаза рукой. Похоже, я пополнила их досье на стаю парой-тройкой доселе неизвестных им пунктов.

— Ангелу всего шесть лет, — продолжаю я, — но ставлю десять баксов, что она смотрела смерти в глаза чаще, чем вы все, вместе взятые. У вас превратные о нас представления. Все ваши фантазии о нашем будущем бесплодны. Дети, для которых вы придумали свою школу, скорее всего, чистые, послушные, благодарные, хорошо воспитанные и всегда со всем согласные. К сожалению, мы не такие.

Стая поднялась со своих мест и сгрудилась у меня за спиной. Догадываюсь, что они там сейчас строят свои самые суровые рожи. Хорошо, что мне не видно, а то я бы со смеху покатилась.

— Нам не нужно никакой вашей реабилитации. Мы созданы, чтобы выживать. Боюсь, что с этим не слишком совместимы хорошие манеры, терпение или страстное желание угодить. Ваша выпендрежная школа, равно как и все остальные ваши планы, не имеет к нам и к нашей жизни никакого отношения. Давайте, продолжайте заседать, если вам это так нравится. Но за нами закройте дверь с той стороны.

Я поднялась и прошествовала вдоль длинного стола и мимо всех сидящих за ним чиновников, заседателей и комитетчиков, стараясь на ходу придумать сногсшибательную заключительную фразу. Так и не найдя ничего подходящего, выскочила за дверь, готовая врезать любому, кто попробовал бы меня остановить. Но никаких попыток меня вернуть не последовало. Мельком оглянувшись, вижу, как за мной торопливо следуют стая, Тотал и мама с Джебом. В конце коридора открыты двери в очередной конференц-зал с огромными приоткрытыми окнами.

Не раздумывая и не планируя никаких эффектов, другими словами, моим всегдашним спонтанным манером, быстро и крепко обняв маму и набросив куртку, выпрыгиваю из окна. Мама вскрикнула, а может, мне только показалось — шум воздуха в резко распахнутых крыльях заглушил все звуки. Поднявшись в небо и удобно устроившись в потоке воздуха, радостно улыбаюсь — меня снова переполняет чувство свободы.

Само собой разумеется, что стая парит рядом. И все они такие же, как я, счастливые и довольные, что вырвались из этого пыльного серого бюрократического мешка.

— Куда мы теперь, Макс? — спрашивает Газзи.

— Какая разница! Главное, мы свободны.

Однако сама я в этом далеко не уверена.

16

— Ой, смотрите, Пентагон! — Газзи махнул рукой вниз, резко свернул влево и взял направление на здание пятиугольной формы. — Мне всегда хотелось посмотреть на него поближе!

— Мне тоже, — саркастически заметил Игги, который всегда следует за Газманом по пятам.

— Ага, потрогай его, убедись в том, какого он цвета.

Мы все повернули за Газом, и всем было хорошо и весело.

— Ныряй! — кричит Газзи, складывая крылья и целя прямо на Пентагон.

— Газ! Стой! Нельзя! Это правительственное здание. У них паранойя еще покруче нашей!

Выкрикивая от счастья всякую несусветицу, Газзи пикирует вниз, делает круг где-то в пятнадцати футах над крышей Пентагона и снова поднимается вверх. Вслед за ним мы все выписываем в воздухе фигуры высшего пилотажа. Большинству этих трюков мы когда-то научились от ястребов и летучих мышей и теперь едва заметным движением крыльев с легкостью перестраиваемся, разворачиваемся, кувыркаемся через голову. Словом, выписываем всевозможные кренделя.

— Все, ребята, хватит. Кончай резвиться, — командую я в конце концов.

Вдруг небо сотрясается от рева моторов. Поворачиваю голову и вижу несущиеся на нас два истребителя. Их острые нацеленные на нас носы не предвещают ничего хорошего.

— Чего они, спятили!? — кричит Надж, подлетая ко мне вплотную.

— Мы, наверное, нарушили воздушное пространство над Пентагоном, — предполагает Клык.

Тотал у него на руках кивает:

— Надо было вас сразу остановить. Тем более, что я-то знал, чем дело кончится.

Истребители ревут уже совсем близко и приближаются с сумасшедшей скоростью.

— Пора тикать! — кричу я, и, развернувшись, мы несемся прочь от Пентагона.

Не знаю, будут они нас преследовать или нет, не знаю, есть ли у них приказ на поражение, не знаю, посланы они кем-то, или это автоматическая реакция на любые объекты, зафиксированные над Пентагоном. А может, это Комитет по делам трудновоспитуемых мутантов решил нас усмирить доступными им методами.

Но болтаться здесь и выяснять все неизвестные в этих уравнениях ни времени, ни желания у нас нет.

— Ребята, давай в лес! — показываю своим на несколько гектаров деревьев, которые и лесом толком не назовешь. Плотно прижав крылья к спине, мы камнем падаем вниз. В кронах деревьев едва заметна пара прогалин — туда-то я и целю. Утонув в кронах деревьев, сразу же раскрываем крылья и на высоте человеческого роста от земли виляем боком между стволов. Здесь с истребителей нас не видно. Если только у них нет приборов инфракрасного видения. Иначе нам крышка.

— Охо-хо! — кряхтит Газман. Лететь боком и ему, и всем нам трудновато. Но в принципе, мы за последние полгода эту технику прилично освоили. Просто давно не практиковались. Истребители тоже летают вертикально боком, я когда-то по телику видела. Но так низко над землей им слабо, и между деревьев им тоже не проскользнуть. Пусть только попробуют — сразу взорвутся здоровущим огненным шаром. Так что считай, дорогой читатель, что здесь у нас преимущество перед наисовременнейшей военной техникой.

Лесок, в котором мы укрылись, такой крошечный, что за двадцать минут мы нарезали по нему кругов двадцать, пока, наконец, не начал стихать рев моторов. Когда он и вовсе заглох, мы осторожно выбрались на опушку и приземлились, найдя укромное место.

— Клево мы их надрали! — подпрыгивает от восторга Газман.

— Ништяк полетик вышел! — Игги победоносно хлопает его по протянутой руке.

Как только он никогда не промажет? Их дурацким восторгам нет конца.

— Все вам, дуракам, «ништяк» да «клево», — ворчу я, стараясь образумить их со свойственной мне рассудительностью. — Подумайте головой, идиотская вышла ситуация. И сами же в ней виноваты. Все. Теперь тихо сидим. Носа не высовываем, голоса не подаем.

— Угу, — мычит Газзи. Ежу понятно, что он не слышал ни одного моего слова. — Здоровски полетали.

Вот тебе, дорогой читатель, причина номер 52, почему Газзи не годится в командиры.

17

Вот так в одно мгновение мы снова стали свободны. Точнее, настолько свободны, насколько могут быть свободны бездомные мутанты.

Через три часа, выискивая себе пристанище, мы уже кружим над Горами Поконо[64] в восьми тысячах миль от Вашингтона. Национальные парки не раз давали нам приют. Парк Поконо спас нас и на этот раз. Огромный зеленый массив выглядит сверху очень заманчиво, и мы с высоты тихо скользнули в него неподалеку от главного въезда. Солнце уже садится, и надо срочно найти место для ночлега. Но у меня остается еще одно важное дело.

Поэтому перво-наперво звоню маме сказать, что все в порядке. Ничего подобного мне раньше даже в голову прийти не могло.

— Макс! Это ты? Как вы там? — ее голос раздался в телефоне, по-моему, еще до того как я позвонила.

— Не волнуйся, все хорошо. — От тоски по ней у меня засосало под ложечкой. Я из другого теста, чем нормальные «будь дома не позже пяти» дочки. Я знаю, мне рядом с ней все время не быть. Но зачем от себя скрывать: этого мне хочется больше всего на свете. — Мы удрали, потому что они были страшные зануды.

— Я понимаю. Они были такие надменные, такие важные. И не думаю, что их планы — это то, что вам нужно. — Она замолчала, и я чувствую, что она из последних сил сдерживается, чтобы не спросить, где мы и куда направляемся. Хорошо, что она не задает лишних вопросов, потому что, как обычно, у меня нет никакого плана. Ответить ей что-нибудь осмысленное я бы все равно не смогла.

— Согласна. В гробу я видала их планы. Обними за меня Эллу.

— Хорошо-хорошо, обниму. Послушай, — говорит мама, — тут Джеб рядом. Он хочет с тобой поговорить.

Я скривилась, и Клык вопросительно поднял брови.

— Макс?

— Я тебя слушаю, — холодно откликаюсь в телефон.

— Вы в безопасности? — его голос звучит тепло и заботливо — настоящий голос отца.

— Да.

— Это хорошо.

— Значит, ты не мой внутренний Голос? — спрашиваю я его. — Мне казалось, что Голос — это ты.

— Я могу быть Голосом, но только могу. Голос — это не я, — темнит Джеб. — Хотя и он, и я — это часть общей картины.

Отлично. Только новых загадок мне не хватало. Хорошо, что отсутствие общей картины моей жизни заводит меня на новые подвиги, а не повергает в беспросветную депрессию.

— Как скажешь, — говорю я, зная, что этот ответ для него все равно, что красная тряпка для быка.

— Послушай, Макс! Доктор Мартинез, твоя мама, и я хотим, чтобы ты знала, что мы тебе доверяем. До сих пор твое чутье и твои инстинкты тебя не подводили. Благодаря им и ты, и стая живы. Нам кажется, мы уверены, что, осознанно или нет, но ты идешь по правильному пути.

Мммм… Комплименты всегда вселяют в меня подозрения.

— И что с того?

— Ты тот, кто должен вести за собой стаю. Для этого ты и была создана. В этом твое призвание. Ты отлично справляешься с ролью лидера. Ты всегда находишь нужные решения. Мы оба верим, что ты и сейчас сделаешь все как надо.

Если бы я ему доверяла, все, что он мне сейчас говорит, согрело бы мне сердце. Если бы… Может, надо, в конце концов, ему поверить? Может, надо забыть про все мои подозрения? В конце концов, мама там с ним рядом. Она слышит, что он мне говорит. И уж ей-то я верю.

— Ладно…

Повисшая в телефоне пауза явно выдает его надежду услышать от меня что-то большее.

— В общем, верь себе и будь осторожна, — он, наконец, снова подает голос. — Звони маме, как будет возможность, а мы здесь, с нашей стороны кое-что тоже попробуем придумать.

— Что вы там еще придумываете?

— Потом, мне пора. Не стоит висеть на телефоне слишком долго — вдруг он прослушивается. Передавай всем привет.

Телефон щелкнул пару раз и заглох.

Поднимаю глаза. Клык в упор смотрит на меня. Мы еще не говорили с ним о событиях прошлой ночи. Надж переминается с ноги на ногу. Она всегда топчется на месте, когда голодная. Тотал отправился в кусты пописать. Все устали, и нам еще надо где-то раздобыть еды.

Джеб сказал, что они с мамой мне доверяют, что я со всем справляюсь. Он сказал, чтобы я верила своим инстинктам.

А, между тем, мои инстинкты ставят его под сомнение.

18

После скудного помоечного обеда мы расположились в ветвях пары высоченных раскидистых деревьев. Ты, дорогой читатель, может, спросишь меня, часто ли мы спим на деревьях? Скажу тебе честно — часто. А часто ли мы с них падаем во сне? Как ни странно, никогда.

Я ужасно устала и по-прежнему голодна. К тому же у меня ни малейшего понятия о том, что принесет завтрашний день. Но прежде чем дать себе расслабиться, все равно надо проверить стаю. Ангел и Тотал, обнявшись, устроились в развилке огромного дуба. Игги и Газзи на том же дубу устроились неподалеку друг от друга. Надж растянулась на толстом суку. Лежит и болтает свесившейся рукой.

Клык…

Оглядываюсь вокруг. Где Клык? Он секунду назад был вот здесь, прямо передо мной. А теперь пропал.

— Ребята, вы не видели, куда Клык запропастился? — стараюсь как могу скрыть тревогу. Паника — последнее дело. Но пропавшие члены стаи — мой вечный кошмар, и от этого постоянного страха, мне, видно, уже никогда не избавиться.

Ангел и Газзи внимательно обшаривают глазами дерево. И тут Клык удивленно откликается:

— Я здесь!

Он и вправду здесь. Сидит верхом на ветке, прислонившись спиной к стволу.

Я моргаю:

— Я смотрела — тебя здесь не было.

— Не говори глупостей, был.

— Не было, — поддерживает меня Надж. — Я тоже там смотрела. Прятался, наверно, за стволом. Дуришь нас, что ли?

— Я все время сидел здесь. И пальцем не пошевелил, — настаивает Клык.

— Я тебя тоже не видал, — с серьезным лицом вступает Игги.

На что я скорчила рожу и сказала:

— Игги, я скорчила тебе рожу.

— Короче, — говорит Клык, пожимая плечами. — Хватит препираться. Я тут все время был.

Через пять минут он снова исчез.

— Клык! Клык, ты где? — Я вглядываюсь в темноту.

Темно. Тут, дорогой читатель, против фактов не попрешь. Но у меня острое птичье зрение. Мы все довольно хорошо видим, даже ночью. Все члены стаи на месте. Я вижу их не хуже, чем при дневном свете.

— Я здесь, — откликается Клык.

Там, откуда доносится его голос, ничего нет.

— Ты что, за деревом? — раздраженно спрашиваю я.

— Слепая ты, что ли? Вот он я, здесь, прямо перед тобой!

И он возник из темноты прямо у меня под носом. Он и его благоприобретенное новое дарование.

Давай, дорогой читатель, отнесем его за счет спонтанных мутаций.

19

Нет, собственно говоря, Клык не мог сделаться полностью невидимым. Скорее, как бы это объяснить?.. Он темный, волосы черные, крылья черные, одежду носит только черную. Теперь прибавьте-ка к этому его врожденную неподвижность. Получается, что если он не шевелится, то полностью сливается с тем, что вокруг. Стоит ему снова пошевелиться, и вы его снова видите. Замрет снова — хоть час его ищи, прямо под носом взгляд будет скользить по нему, как по пустому месту.

— Я тоже так хочу попробовать, — говорит Газзи и замирает, даже не дышит.

— Ничего у тебя не выходит, — трясет головой Надж. — Ты как колонна на пустой площади торчишь.

— А я? — интересуется Игги, складывает крылья и встает в позу статуи.

— Не, тебя тоже видно, — говорю я ему.

— Меня не видно, — настаивает он.

Бросаю в него большущую шишку. Она с громким стуком ударяется ему в грудь, и он вопит от боли.

— Ну что, могла бы я в тебя попасть, если бы не видела, где ты стоишь? — не знаю, что убедительнее, мои резоны или синяк от шишки.

— Вы что, серьезно, меня не видите? — Клык явно собой доволен.

— Сказано же тебе, если ты молчишь и не шевелишься, не видим, — в сотый раз повторяю я ему.

Он улыбается во весь рот. Ему весело, а нам жутко: на фоне шершавой коры сияют его белоснежные зубы. И больше ни-че-го. Он потряс головой — бам — снова весь Клык. У меня закрадывается подозрение, что эти его новоявленные таланты будут меня здорово раздражать.

— Совсем забыла, мне надо пару вещей вам сказать, пока мы все спать не легли, — я вдруг вспомнила о наших неотложных вопросах. Слышу, что Тотал начал что-то недовольно бормотать. Фиг с ним, пусть бормочет.

Игги притворился, что спит, и нарочито громко захрапел. Швыряю в него еще одной шишкой.

— Хватит меня тиранить, — он трет руку.

— Зато ты теперь можешь к нам присоединиться. Теперь послушайте все. Мы с вами снова в пути. Ирейзеров больше не существует, и флайбоев мы тоже давненько не видели. Но не мне вам говорить, что остатки ИТАКСа перегруппировываются и собирают силы для новой войны. К тому же кто-то пытался нас взорвать. Поэтому не будут лишними пара правил, так сказать, руководство к действию. Во-первых, нам больше двух дней на одном месте оставаться нельзя. Сорок восемь часов — максимальная продолжительность одной стоянки. Движение — залог нашей безопасности.

— Угу, — согласно бормочет Тотал, сонно уткнувшись Ангелу в колени.

— Правило номер два, — продолжаю я, загибая пальцы. — Никаких дружб с людьми не заводим. По крайней мере, до окончания Апокалипсиса.

— А что такое Апокалипсис? — интересуется Газман.

— Главным образом, полное разрушение мира, каким мы его знаем. А доверять людям не будем даже и после Апокалипсиса.

Как же так, Макс! Ты сама человек… по большей части, — говорит Голос.

Ирейзеры тоже были «по большей части» людьми, что не помешало им быть ирейзерами. К тому же, ты знаешь, что я имею в виду.

— Однако, — продолжаю я свое капитанское обращение к стае, — нельзя не отдать должное тому доброму и хорошему, что встречается нам на пути. Например, моя мама. И Элла. И домашние пирожки. Нельзя позволить нашим врагам превратить нас в злобных, подозрительных, угрюмых человеконенавистников.

Делаю паузу в ожидании, что стая сейчас заклеймит меня позором за лозунги и директивы.

— Раз, два — левой! Раз, два — правой, — многозначительно скандирует Клык, а Игги добавляет:

— Тебя что, подменили?

— Ха-ха, — не смутившись, продолжаю я. — Давайте по очереди назовем три хороших, положительных, жизнеутверждающих момента сегодняшнего дня. С кого начнем?

Молчание.

— Надж?

— Ммм…

— Ну-у… Обед был пальчики оближешь, — говорит Тотал. Оставшись в живых после моего испепеляющего взгляда, он примирительно добавляет: — Ладно, ладно, нас сегодня никто убить не пытался.

— Молодец, это, действительно, положительный момент.

— И мы все вместе, — продолжает Тотал.

— Два. У тебя прекрасный, оптимистичный взгляд на мир. Давай, Тотал, продолжай.

— У меня нет блох.

Я опешила:

— Ээээ… Наверное, это и вправду хорошо. Не буду отрицать, что это еще один плюс.

Тотал, довольный собой, гордо выпятил грудь.

— У меня тоже нет блох, — заявляет Игги.

— Спорим, у тебя есть, — встревает Газзи.

Я вздыхаю. Тема блохи вырастает до размеров слона, и дискуссия переходит в острые формы. Завтра снова попробую провести жизнеутверждающую пятиминутку. Лидерство это у меня уже в печенках сидит.

20

Подземное


Соляной купол, находящийся на четверть мили под землей, с легкостью вместил бы несколько футбольных полей. Подобные геологические образования встречаются в разных местах на планете. Но это находится под некоей страной средней Европы. Во время первой и второй мировых войн здесь сберегли от бомбежек союзников многие национальные сокровища. В наши дни речь идет о превращении этой гигантской системы подземных пещер и туннелей, многие из которых шириной в четырехполосное шоссе, в герметически закупоренное хранилище радиоактивных отходов.

— Нельзя сказать, чтобы это была такая уж нелепая идея. Тем более, что идиоты-люди продолжают производить атомную энергию без малейшей мысли о том, что делать потом с отравляющими среду побочными продуктами, — бурчит себе под нос Обер-директор.

Его маленькое моторизированное кресло бесшумно движется по каменному полу. Возможно, когда этот подземный мир будет в конце концов продан, ему, Обер-директору придется переносить свою штаб-квартиру в какое-то новое место. Но пока это исключительно удобный, исключительно надежный и безопасный центр его операций.

Толстенные кишки кабеля, некоторые чуть ли не с фут диаметром, змеятся с поверхности земли вниз по сводам. Они несут свежий воздух, воду и электричество. К тому же здесь установлены воздухоочистители, непрерывно поглощающие углекислый газ и выделяющие кислород. Они чуть слышно гудят, переезжая из помещения в помещение. Доедут до барьера, повернут и продолжают движение в другом направлении.

Самому Обер-директору кислород особенно не нужен — только 23 процента его организма зависят от поглощения кислорода. Но затхлый воздух неприятен и плохо пахнет.

Конференц-зал Обер-директора расположен в стороне от центрального туннеля. Он примыкает к директорскому кабинету, со столом розового дерева и стеной, покрытой двадцатью экранами, по четыре в высоту и по пять в длину.

— Сэр? — Ассистент-человек остановился на почтительном расстоянии и уважительно склонил голову.

— Вы закончили все приготовления? — спрашивает Обер-директор.

— Да, сэр, все готово. Предаукционный показ может начаться по вашему сигналу.

— Отлично. Все интересующие нас участники приняли приглашение?

Ассистент гордо выпрямился:

— Да, сэр, абсолютно все, до единого.

— Тогда начнем.

21

Подземное


Электронные реле четко отреагировали на сигналы, поданные Обер-директором глазами. Загорелись плазменные экраны, и на каждом появилось лицо лидера страны или крупной международной корпорации. Поняв, что трансляция включена, мужчины и женщины на экранах слегка заерзали и поправили установленные перед ними крошечные микрофоны. Даже если кто-нибудь из них и был поражен необычной и, попросту скажем, гротескной внешностью Обер-директора, виду никто не подал. Всех их заранее информировали и подготовили.

— Приветствую вас, — открыл заседание Обер-директор странным механическим голосом.

Он быстро прервал доносящиеся со всех экранов ответные приветствия.

— Хочу для начала пояснить наши сегодняшние цели и задачи. Поэтому позвольте мне осветить некоторые существенные пункты. — Он слегка развернул свое кресло и глянул на большой экран справа от него. Экран загорелся, и на нем ожили изображения шести оборванных тощих детей.

— Это экспонаты нашего аукциона. Они продаются в комплекте. Теоретически комплект можно разбить и продать их поодиночке. Но я не рекомендую вам это делать, поскольку с уверенностью могу сказать, что подобное решение подорвет успех вашей миссии.

— Поясните в деталях, что именно нам показывают, — настойчиво прерывает Обер-директора диктатор, недавно провозглашенный Си-Эн-Эн одним из десяти худших нарушителей прав человека. — До сих пор вся информация о них ограничивалась только слухами.

— Перед вами шесть образцов, полученных в результате экспериментов рекомбинантной генетики. Данным образцам была сделана прививка птичьей ДНК на человеческую. Из всех привитых данные образцы оказались наиболее жизнестойкими. Прививка птичьих генов наделила образцы способностью летать, как птицы.

Обер-директор моргнул дважды, и на экране за его спиной пошел короткий фильм — съемки шестерых летающих детей. Хоть и не показав виду, Обер-директор остался доволен реакцией — восхищенные ахи, вздохи и восклицания донеслись до него с каждого экрана.

— Все они отлично летают, — продолжил он. — У них удивительное чувство направления. Их ткани обладают редкостной регенеративной способностью, и раны у них заживают исключительно быстро. У них хорошо развитый интеллект, они быстро соображают и устойчивы к трудным условиям.

— Ваши слова звучат так, словно вы ими восхищаетесь, — наклоняется вперед женщина, прозванная «железная леди силиконовой долины».[65]

— Восхищаюсь? — переспрашивает Обер-директор. — Отнюдь. Я ими не восхищаюсь. На мой взгляд, они генетическая случайность или даже ошибка.

Никто не посмел упомянуть его собственную, мягко говоря, странную форму.

— Но я не так глуп, чтобы недооценить их, как недооценили мои предшественники.

В последовавшие за этим несколько секунд молчания клиенты оценивали как Обер-директора, так и возможности выставленного им на продажу продукта. Потом Обер-директор моргнул, и экран за ним погас.

— Каждому из вас выдан пакет с полной информацией, — оповестил он потенциальных покупателей. — Больше ни на какие вопросы я отвечать не буду. Я извещу вас, когда и где будут происходить торги. Примите во внимание, что стартовая цена — пятьсот миллионов долларов.

Экранизированная стена перед Обер-директором зашелестела неясным бормотанием «собравшихся».

Обер-директор соизволил слегка улыбнуться:

— Но, в конце концов, трудно назначить цену за возможность править миром.

22

Надземное


— Все готово к демонстрации, сэр. — Ассистент, как всегда, стоит с опущенной головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сказать «Мой господин» или даже «Ваше Преосвященство». Что поделаешь с этими людишками: ими правят эмоции, и запугать их ничего не стоит. В новой жизни им места не будет.

Едва моргнув глазом, Обер-директор дал знак начинать.

На высоте десяти ярдов над его головой легкая тень выдавала наличие пещеры. По сведениям его шпионов, дети-птицы часто выбирают пещеры под свои привалы. И Обер-директор надеялся, что настоящая демонстрация будет успешнее предыдущей.

— Почему они не начи… — грозно начал он, но в тот же момент его глаза зафиксировали едва уловимое движение сверху на скале. Он пристально уставился на отвесную каменную стену, но ничего не заметил. Нет, вон там что-то движется. Отличный камуфляж. Солдат, как краб, движется по скале вбок, на нем чуть заметно одно-единственное крошечное пятно кожи. Только полностью сосредоточившись и в четыре раза увеличив масштаб изображения в своих встроенных внутренних рецепторах, Обер-директор замечает, что тьма-тьмущая солдат движется по скале ко входу в пещеру.

Один из них набрасывает на входное отверстие тонкую, почти невидимую сеть. Обер-директор улыбается. Даже с таким увеличением ему надо изо всех сил вглядываться, чтобы различить на скале какое-либо движение. А его ассистент хмурится, щурится и вообще ничего не видит. Глазу обыкновенного человека просто-напросто не под силу заметить солдат-хамелеонов со встроенным в клетки кожи механизмом мимикрии и камуфляжа.

Размышляя об этих новейших изобретениях, их внедрении и массовом применении, Обер-директор подключился к каналу прослушивания закодированных сообщений, которыми обмениваются солдаты группы захвата. Это новое поколение, поколение Джей, снабжено способностью мыслить и только рудиментарными эмоциональными способностями. Но опыт показывает, что на практике применение заложенных в них возможностей проходит гораздо эффективнее, чем у предшествующих поколений.

Их легче контролировать, чем ирейзеров и летающих роботов. Но при этом мыслительные способности позволяют им анализировать приказы и принимать решения соответственно обстоятельствам. Роботы были в состоянии только механически исполнять приказы. У них полностью отсутствовали механизмы размышления, независимых действий и адаптации к меняющимся обстоятельствам.

У следующей за роботами модели Джей обнаружились свои минусы. И главный из них — эмоциональность: с одной стороны, кровожадность делала их полностью неконтролируемыми, чуть только они выходили на след добычи. Но с другой, если что-то вызывало их сочувствие, никто не был в состоянии заставить их перешагнуть через себя и убить намеченную жертву.

Так что на данный момент новое поколение Джей — самое эффективное.

Солдаты на стене на мгновение остановились, повинуясь единому импульсу, исходящему из всеобщей команды. Потом, быстро подняв сеть над входом, все, как один, ринулись в пещеру. Кто бы там ни сидел, слаженные действия группы захвата полностью исключали возможность побега.

Несколько подразделений высунулись из темного жерла пещеры и швырнули с высоты шесть набитых гамбургерами манекенов. Ни один гамбургер не был съеден. Солдаты в точности выполнили приказ по захвату цели и теперь победоносно вскинули руки.

Обер-директор моргнул ассистенту, завороженно, с явным отвращением смотрящему на манекены.

— Слушаю вас, сэр? — ассистент открывает маленький черный чемодан с высокоэффективным электрическим генератором.

Обер-директор посылает солдатам шифровку, и они стремительно слезают со скалы, легко и уверенно, как пауки, точно попадая ногами в выбоины и незаметные глазу щербины и даже не помогая себе руками.

Ассистент их боится, но хорошо понимает, что показывать страх нельзя. Солдаты окружают его. Ни единой эмоции не отражается на их лицах.

— Подходите сюда, — нервно бормочет ассистент.

Первый солдат делает шаг вперед и поворачивается вполоборота, подставляя ассистенту плечо. Ассистент дрожащими руками прикрепляет идущие от генератора провода и включает ток. От быстрого и сильного разряда солдат заметно дергается, напрягается, потом расслабляется. Лицо его обмякает. Следующий солдат делает шаг вперед.

Наркотическое действие электрического разряда на поколение Джей хорошо известно: он их одновременно и стимулирует, и успокаивает. Использование электричества в качестве поощрения усугубляет наркотическую зависимость. Солдаты его жаждут. Не получающие электростимуляции становятся непредсказуемыми и агрессивными. Это безусловный недостаток дизайна.

Но над ним уже работают.

23

— Макс, куда мы теперь направляемся? — Надж аккуратно переворачивает сосиску над небольшим костерком.

Именно об этом я думала сегодня весь день.

— Может, в Чили? — чисто обструганной палкой помешиваю содержимое консервной банки, пристроенной на горячих углях.

Газзи достает из огня свою сосиску и бухает на нее перец чили. Сейчас начнет кашлять и плакать.

— Давайте полетим обратно во Францию, — просит Надж. — Мне там ужасно понравилось.

— Ага, во Франции было хорошо, — соглашаюсь я. — Но четыре французских отделения ИТАКСа несколько портят дело.

Мы недавно совершили стремительное путешествие по Европе. В нашем туристическом фокусе были различные места заключения и нарушения человеческих прав и свобод, управляемые психованными дядьками и тетками под эгидой Корпорации ИТАКСИКОН. Дополнительно мы уделяли внимание кондитерским выпечным изделиям и последним достижениям европейской моды. Согласись, дорогой читатель, наша жизнь куда как эклектична.

— А может, подадимся в Канаду? — предлагает Игги. — Канада вроде здоровское местечко.

— Хммм… Не знаю.

Сказать по правде, я еще не решила, куда нам податься. Мне хочется уйти подальше от всех и вся. Но, похоже, нам нигде нет укрытия от всех тех, кто задался целью нас или уничтожить, или использовать в своих целях. Всюду нас поджидает то Школа, то Институт, то какое-нибудь безликое, но не менее злонамеренное заведение.

Игги шарит по земле руками в поисках мусора. Собирает его и заталкивает в пластиковый мешок. Мне слышно, как, дотрагиваясь до разных оберток, бутылок и банок, он бормочет:

— Белый. Коричневый. О-о-о… Странно… прозрачный. Опять коричневый… Голубой…

— Как ты думаешь, что я хочу тебе сказать? — Ангел только что откусила здоровущий кусок сосиски, и понять, что она хочет сказать с набитым ртом, у меня нет никакой надежды. Но зато есть нехорошее подозрение, что она сейчас заявит что-нибудь типа: «У меня открылась новая способность». Так и есть:

— У меня открылась новая способность.

Клык и я с отвращением переглядываемся через ее голову.

— Ты имеешь в виду что-то новенькое? Помимо способности разговаривать с рыбами?

Она кивает.

Господи, спаси и помоги… Надеюсь, запускать глазами молнии она пока не научилась.

— И что же это такое? — интересно, упаду я в обморок от ее ответа, или все-таки выдержу?

— Смотрите. — Она поднимает голову и смотрит мне в лицо. Вся стая заинтригованно придвинулась ближе. Я пристально вглядываюсь в Ангела в надежде, что рога не отрастут у нее на голове прямо у нас на глазах. Рога не отрастают, и я уже готова спросить, что именно за способность она в себе обнаружила.

И тут все становится ясно.

— Видишь? — Она вопросительно поднимает брови.

— Вижу, — отвечаю я, вперившись в ее темную кожу, карие глаза, прямые каштановые волосы…

— Я могу менять свою внешность, — вдается Ангел в ненужные объяснения.

— Я не слепая…

— Покажи им девочку-птицу, — говорит Тотал. — По-моему, она у тебя самая клевая.

Мы ждем, затаив дыхание. Ангел улыбается и снова начинает меняться. Спустя две минуты перед нами стоит райская птица с глазами ангела. Точнее, тело ее по-прежнему сохраняет человеческую форму, но голова и лицо покрыты нежными бирюзовыми перышками и два восхитительных длинных пера поднимаются вверх. Ничего более странного я в жизни не видала. А уж ты поверь мне, дорогой читатель, я на своем веку странностей навидалась изрядно.

Она вытянула тонкие покрытые перьями руки и пошевелила пальцами.

— Ну ничего себе! Во ты даешь! — восхищенно выдыхает Надж.

Ангел смеется и снова быстро превращается в саму себя:

— Я пока только в этих двух могу превращаться. Но, наверное, если потренироваться, я еще кого-нибудь освою.

— Ох-ох-ох, — грехи наши тяжкие… — я только тяжело вздыхаю.

— Интересно, как это получается, что она может делать то, чего я не могу, — Газман не то восхищается, не то возмущается способностями сестры.

— Вы же не двойняшки, а просто брат и сестра, — объясняю я, мысленно благодаря Бога, что подобных сюрпризов можно ждать только от Ангела. Двое для моей ранимой психики был бы уже явный перебор.

— Мне кажется, что в последнее время мы все сильно меняемся, — в голосе у Надж звучит тревога. — Они такие перемены не планировали и в наш генотип не закладывали.

— Ага, — веселится Игги. — В конце недели мы станем головастиками.

— Игги, перестань, — обрывает его Надж, — я серьезно говорю. Откуда нам знать, что с нами может случиться.

Оглядываю стаю. Клык, как всегда, сдержан, но все остальные, каждый по-своему, нервничают. Пора исполнять мои командирские обязанности.

— Послушайте меня, — говорю я спокойно и уверенно. С моим актерским дарованием мне бы на Бродвее выступать. — Это правда, что мы меняемся. И меняемся непредсказуемым образом. Это правда, мы не знаем, что с нами дальше случится. Но знаете что? Предвидеть будущее не может никто. Хоть в этом мы ничем не отличаемся от обычных людей. Никому никогда не известно, что случится завтра. Люди все время меняются. Когда дети нормальных людей растут, никто не знает, чем все это закончится. Одни будут высокими, другие вырастут толстыми. Одни смогут играть на пианино, другие — нет. У кого-то окажутся материнские глаза, а у кого-то нос отца или дядькина лысина. Конечный результат — всегда загадка. Неизвестность — единственная константа в мире. Везде и для всех. С нами все так же. Только еще интересней, клевее, чем у всех остальных!

Ну что, дорогой читатель, как тебе моя взвешенная и убедительная речуга? Давай-давай, не стесняйся, хвали меня напропалую.

Похвалишь ты меня или нет, но стая, похоже, успокоилась. Ребята согласно закивали и заулыбались.

— Ладно, хватит трепаться. Пора спать. — Я выбросила кулак под нашу ритуальную пирамиду. Один за другим ребята построили сверху свои кулаки — прощание на ночь. А потом все разлетелись по своим ветвям и заснули сном невинных младенцев.

Про невинных я, конечно, для красного словца загнула, но то, что моей стае угрызения совести спать не мешают, это точно.

24

Вы читаете блог Клыка. Добро пожаловать!

Вы посетитель номер 98345.

Приветствую вас, верные читатели моего блога.

На этом блоге перебывали больше 600 000 человек. Что совершенно невероятно. Я не бросаю ментос в бутылку с колой — здесь нет никаких трюков. Я просто пишу о нас. Поэтому вдвойне спасибо, что вы заходите на мою страницу.

Главная сегодняшняя новость — мы решили осесть на одном месте и пойти в нормальную школу. А студия Фокс будет делать о нас реалити-шоу по телику. Они уже даже название придумали «Дом детей-птиц». Они расставят повсюду сотни камер и будут снимать, как Игги готовит, как Ангел выкидывает свои штучки, а Тотал слушает i-pod.

А Макс нами руководит.

Ха-ха! Шутка! Поверили? Никакого реалити-шоу не будет. По-моему, наши жизни чересчур реальны — по телику такая близость к действительности непопулярна. Но если кто из Фокса читает мой блог, не стесняйтесь, выдвигайте предложения — мы их с удовольствием рассмотрим.

Не знаю, что дальше с нами случится. После сюрреальной встречи в Вашингтоне нам нужно больше свежего воздуха и меньше государственных чиновников. Но я все больше начинаю думать, что стае было бы неплохо заняться чем-то полезным, помимо ежедневной заботы о пропитании. Долгое время нашей путеводной звездой был поиск родителей. Сами знаете, чем все закончилось. Короче, поиск родителей остался в прошлом. Теперь никаких целей нет, и, по-моему, без них скучновато. Я имею в виду, если нам не воевать против всяких психов, стремящихся уничтожить мир, какой тогда смысл наших жизней? Что мы в ней делаем?

Не могу не признать, что при том, сколько людей стремятся нас кокнуть или даже хуже, имеющийся у нас выбор осмысленных занятий, в общем и целом, ограничен. Плюс, сколько мне известно, все эти занудные законы о детском трудоустройстве тоже ставят у нас на пути всяческие препоны и рогатки. К тому же, если по-честному, хоть мы и способны на всяческие классные штучки, квалификации или там профподготовки у нас ни-ка-кой. Соответственно, делать что бы то ни было, для чего необходимо мало-мальское образование, мы не можем. Остается индустрия развлечений.

Вот я и думаю… Может, нам стать спикерами? Или мутантами-ораторами? Пропагандировать разумное, доброе, вечное — во всех его ипостасях. Например, мы можем быть «лицом кампании» за права детей и одновременно «лицом кампании» против нарушения прав животных.

Если у вас есть ответы на мои сомнения и вопросы, прошу, черкните пару слов.

Клык

Часть вторая Снежные королевы и короли

25

Макс, лети на эти координаты.

Протираю глаза в надежде, что это сон. Голос еще не закончил со своими инструкциями, а топографическая карта уже мелькает у меня перед глазами. Мысленно стенаю — может, Голос услышит мои жалобы. Конец нашей расслабухе. Я наблюдаю за просыпающейся стаей, а Голос продолжает давать мне свои ценные руководящие указания.

В заключение он говорит нечто совершенно поразительное:

Тебя там ждет твоя мама.

— Значит, так! Стая, подъем! — Я хлопаю в ладоши. — Проснись и пой, приветствуя новый день!

— Я есть хочу, — зевая, нудит Надж. — Знаете, от чего бы я сейчас не отказалась? От сардельки пожирнее, типа Мак-Инфаркт. И печенья побольше. Например, штук восемь я бы легко съела. — Она встала и балансирует на ветке, вытирая руки о джинсы, давно перешедшие за грань «кризиса сальности».

— Поедим где-нибудь по дороге, — оповещаю я стаю. — Голос говорит, что мы должны куда-то лететь встречаться с моей мамой.

— Может, это ловушка? — беспокоится Ангел.

— Ловушка, моя милая, может быть на каждом шагу, — бросаю я ей, уже набирая высоту.

Ловушка-бомбушка, а счастье полета остается счастьем полета. Сегодняшнее утро холодное, сверкающее, залитое солнцем. Летим над облаками почти час. Один только раз остановились по-быстрому на заправку в фастфуд-ресторане. Была бы я мультимиллионершей, я бы открыла такую цепочку ресторанов фастфуд, где бы кормили здоровой и вкусной едой. Всякие там фруктовые коктейли, пельмени домашние, сырники какие-нибудь…

Но я отвлеклась.

Утро сегодня такое красивое, что мы забываем все волнения о подстерегающих нас ловушках или о нестиранной одежде. Здесь и сейчас нет ничего, кроме нас и неба. Мы парим и, подхваченные ветром, катаемся на воздушных потоках. Пусть на короткое мгновение, но нам сейчас кажется, что все рваные куски пазла под названием «наша жизнь» здесь и сейчас сошлись, нашли свое место и составили общую прекрасную картинку.

Вы сошли с курса. Возьми на три градуса на юго-запад.

Слегка меняю угол наклона крыла и поправляю курс. Стая следует за мной. Проходит еще час — и мы на указанном месте с заданными Голосом координатами.

Похоже, Голос послал нас на очередную частную взлетно-посадочную полосу, вырезанную в густой чащобе неподалеку от Питсбурга. На ней одиноко поблескивает маленький белый блестящий самолетик. Двое мужчин в оранжевых комбинезонах с желтыми флагами, зажатыми под мышкой, передвигают пластиковые конусы указателей движения. Короче, картинка выглядит подозрительно знакомой.

Сколько таких взлетно-посадочных полос разбросано по укромным местам по всей Америке. Кто-нибудь их сосчитал и учел? Почему бы не последить, что на них делается, кто взлетает,кто приземляется?

Останавливаюсь в воздухе и повисаю, готовая развернуться на сто восемьдесят градусов. Зрачки сужаются от гнева. Но потом вижу маму. Она выходит из самолета и смотрит в небо, прикрыв глаза от солнца.

— Не очень на ловушку похоже, — резонно замечает Надж.

— Не очень. Но все равно расслабляться не стоит, — осторожничает Клык.

Киваю, складываю крылья вдоль спины и резко теряю высоту. Не знаю, что нас ждет на земле. Но это скоро выяснится.

26

— Макс!

Никогда не привыкну к маминой радости меня видеть. Каждый раз думаю, за что мне такое счастье.

— Что происходит? Мне казалось, мы с тобой теперь какое-то время не увидимся.

— Мне тоже. Но мы с Джебом сочинили для вас кое-что необычное, и нам нужно спросить вас, что вы на эту тему думаете.

— В каком смысле «необычное»? — допытывается у нее Клык.

— Ну, что-то типа научного путешествия. Вы будете работать с учеными в некоем отдаленном месте. По-моему, вам должно быть интересно. Плюс, ученым поможете. Плюс, место это такое далекое, что я думаю, там вам будет безопаснее, чем где бы то ни было.

— Хммм…

Идея ничего себе, интересная. Только было я озаботилась, что нам дальше делать, а тут на тебе, на блюдечке с голубой каемочкой решение предлагают. Да не кто-то, а мама. И если ее не подменили клоном, что, хотя и возможно, но маловероятно, то значит, скорее всего, предложение это хорошее.

— А где это отдаленное место? — продолжает допрашивать ее Клык.

Мама улыбается:

— Я бы лучше оставила это в тайне до тех пор, пока вы там не окажетесь. Или почти что там. Чтобы у вас не возникло никаких предубеждений. А сейчас я с удовольствием представлю вам одного из ученых.

Мама повернулась и показала рукой на девушку, стоящую у самого входа в самолет. Она чуть ниже меня ростом, белокурая, длинная коса свешивается вдоль спины. Она не улыбается, и ее глаза жадно и беспокойно рассматривают нас: дети-птицы, ненормальные мутанты — такого ей еще видеть не доводилось. Игги наклонился и поставил Тотала на землю. Она заморгала, и у меня возникло впечатление, что она не знает, чего от нас ожидать.

Но если вдуматься, кого мы ни встретим, никто не знает. Так что она не исключение.

— Меня зовут доктор Бриджит Двайер, — девушка шагнула вперед и протянула руку. По-моему, для доктора она еще совсем желторотая.

— А я Макс, — я пожимаю ее протянутую руку. Клянусь, она при этом смотрит на меня, как ребенок на сахарную вату. Но моя рука оказывается самой обыкновенной мозолистой рукой, и восхищение в ее глазах гаснет. — А что это за научное путешествие?

Она кивнула на самолет:

— Я вам в полете все расскажу.

Э-э-э. Так не пойдет.

— Нельзя ли рассказать ДО полета, — вежливо прошу я. Конечно, мамины рекомендации и все такое, но это отнюдь не значит, что у меня началось размягчение мозгов и я на все согласна без вопросов.

Поскольку это наше первое общение с доктором Двайер, даю ей время немного попривыкнуть к тому, с кем ей пришлось иметь дело.

— А то мы можем здесь и расстаться.

— Доктор Мартинез, — она кивнула в мамину сторону, — порекомендовала вас для участия в спасательной операции.

— Пожалуйста, поясните, — я скрестила руки на груди, чувствуя, как за моей спиной стая внимательно сканирует территорию на предмет неожиданных опасностей и нападений. — Что или кого мы с вами будем спасать?

— Мир.

27

Не знаю, дорогие мои читатели, кто из вас летал когда-нибудь на частном самолете. Клянусь вам, частный самолет — редкостная роскошь.

— Это самолет-младенец, — шепчет мне на ухо Ангел, едва мы вошли внутрь. Здесь и вправду все похоже на кукольный дом. — Когда он вырастет, он станет боингом семьсот сорок семь.

Маленький-то он маленький, но ужасно комфортабельный. Здесь все так же удобно, как и в том самолете, в котором нас доставили в Вашингтон. Большой, плоский телеэкран, мягкие диваны и кресла, под ногами пушистый ковер, на окнах настоящие занавески. Никакого сравнения с нашей обычной «средой обитания».

Мама осталась на земле. Прощаться с ней снова было трудно. Никак мне не привыкнуть к нашим расставаниям.

Клык сперва вошел в салон, все проверил и дал мне знать:

— Заходите. Полный порядок.

Газ и Игги рванули вперед и первым делом ринулись в кабину пилота. Открыли дверь показать мне ошеломленных капитана, его помощника и штурмана. Ни один из них не показался мне подозрительным. Тотал забегал вокруг, обнюхивая все подряд. Считай, дорогой читатель, меня полной идиоткой, но мне от этого на душе стало спокойнее.

Макс, не психуй, — говорит Голос, — все это часть общей картины мира. Вас будут использовать. Но на сей раз во имя доброго дела.

«Раз „во имя доброго“, это меняет ситуацию, — думаю я саркастически. — Быть использованной во имя доброго дела, несомненно, много лучше, чем во имя злого. Беда только, что центральное словосочетание „быть использованной“ остается без изменений».

На это Голос молчит, оставляя мой сарказм без внимания.

— Пожалуйста, садитесь, располагайтесь, — говорит доктор Двайер. Как будто можно остаться стоять на взлете. — Пристегните привязные ремни. Но только на время взлета. Как только мы наберем высоту, можно будет поесть.

Стая пристегивается. Так же пристегивается и доктор Двайер.

— А чей это самолет? — спрашиваю я.

Она поднимает глаза:

— Нино Пиерпонта.

Я присвистнула. Всем известно, что Нино Пиерпонт — самый богатый человек на свете, богаче, чем многие страны, чем любая компания-корпорация, чем любая другая семья в мире. А значит, мы или в хороших руках, или в полной ж… Третьего не дано. Ладно, теперь отступать некуда, а дальше — время покажет. Надеюсь, мама знала, во что она нас впутывает.

Тотал прыгнул на диван, и Ангел пристегнула на нем ремень. Доктор Двайер внимательно за ней наблюдает, и я вижу, что глаза ее остановились на оттопыренной на спине куртке Ангела. Точно она надеется, что крылья ее вот-вот распахнутся.

— Ну и куда же мы направляемся? — осторожно интересуюсь я. — Пожалуйста, скажите, что в теплые края. За последнюю зиму холода нам хватило на всю оставшуюся жизнь.

— В Южную Америку, — отвечает доктор Двайер, старательно отводя от меня глаза. — В Аргентину.

— В джунгли? — гадаю я. — В Аргентине, по-моему, тепло?

Вот где немного образования, пусть даже и самого среднего, вполне могло бы мне пригодиться. Как-то мне в последнее время все чаще становится неуютно от моего невежества.

— Нет, — говорит доктор Двайер. — В Аргентине мы пересядем на корабль.

— На корабль? И дальше куда? — ошарашенно спрашивает Клык.

— Как насчет пообедать? — не отвечая, она отстегивает ремень и поднимается на ноги.

Мы с Клыком переглядываемся и согласно друг другу киваем.

Внимание. Надо быть настороже.

28

— Мы что, уже прилетели? — брюзжит Тотал, когда я беру его на руки.

В Аргентине ночь. Запереть на много часов шестерых детей-птиц в крошечном самолетике было большой ошибкой. С каждым следующим часом этого длинного перелета все мы дергаемся и психуем все больше и больше. Наконец, едва только мы опустились в Сан Джулиане, как Газзи так дернул через запасной выход, что надувной трап пришел в действие, а все сирены заорали как сумасшедшие.

Потом мы всячески противились тому, чтобы нас снова запихали в машину. Хоть мы и подписались спасать мир, это совершенно не значит, что мы готовы провести лишний час в замкнутом пространстве.

Поэтому мы договорились лететь над джипом доктора Двайер, держась в стороне от редких автомобилистов на извилистой узкой дороге. Было темно, холодно и ветрено. Может быть, где-нибудь на севере Аргентины и будет тепло, но здесь, на самом южном ее окончании, ужасный холод. Только этого мне и не хватало.

Полет наш был совсем недолгий. Минут десять — и мы оказались на берегу океана. Того же самого океана, в котором мы купались на восточном побережье Америки. Но то был Северный Атлантический океан, а это — Южный. В Южном Атлантическом океане плавают здоровенные глыбы льда. Я скрипнула зубами: теперь понятно, почему мама держала от меня в секрете место нашего назначения.

Доктор Двайер завела свой джип в широкий док. На самом конце его пришвартован то ли очень большой катер, то ли средних размеров корабль. Джип останавливается, доктор Двайер выходит и смотрит в небо — нас ищет. А мы, в свою очередь, ищем любые приметы возможной опасности и кружим высоко над землей. Но все вокруг спокойно, и мы, наконец, приземляемся от нее футах в тридцати. Тотал немедленно прыгает на землю и начинает обнюхивать док, джип и все на свете.

— А вы и вправду летаете, — замечает доктор Двайер чуть слышно, точно сама с собой разговаривает.

Я встряхиваю крыльями, чувствуя, как они разогрелись от полета:

— А разве мы кого-нибудь когда-нибудь обманывали?

— Это очень… красиво, — говорит она и, похоже, сама удивляется сказанному. — Вы простите меня. Я знаю, вы не выбирали умение летать, и мне немного известно, что вам пришлось из-за этого пережить. Но я — человек со стороны. Все, что я вижу, — это то, как прекрасен ваш полет. И мне даже… завидно.

Такого нам еще никто никогда не говорил. Я растерялась и не знаю, что ей ответить. В двух словах у нее уместились и плюсы и минусы нашей мутантской жизни. А их не то что высказать, а даже понять мало кто может.

Тряхнув косой и улыбаясь, она, наконец, направляется к лодке:

— Добро пожаловать на наше научно-исследовательское судно. Мы из Международного Фонда Научного Изучения Земли.

Честно говоря, «научно-исследовательское судно» — это громко сказано. Как рублевое имя для копеечной посудины. Корабль был большим, наверное, футов сто пятьдесят в длину, но старым и видавшим виды. Огромные ржавые пятна расползлись по его голубым бокам. И даже съели чуток от имени: «Венди К». Сзади у него кран, а спереди кабина-надстройка с тьмой разномастных антенн на крыше.

Интересно, где был Нино Пиерпонт, когда требовалось профинансировать оснащенный по последнему слову техники научно-исследовательский корабль?

— Мы купили списанный рыбацкий траулер и переделали его для своих целей, — объясняет доктор Двайер. Между тем, на палубу выходит человек и машет нам рукой. — Привет, Майкл.

— Хелло, Бриджит! — кричит он, улыбается, и я чувствую, что он разглядывает нас с нетерпеливым возбужденным любопытством.

— Мы оборудовали эту посудину в основном на средства спонсоров, и теперь это одна из лучших исследовательских плавучих станций.

Доктор Двайер подошла к краю дока, вытащила легкую металлическую лестницу и перекинула ее на борт «Венди К». Она полезла по ней на корабль. Уверена, когда она долезет наверх, руки у нее будут все в ржавчине.

— Идите сюда, не бойтесь. Трап абсолютно надежный, — бросает она нам через плечо.

Ага… значит, лестница называется трапом.

— Может, и безопасная, — пробормотал Газзи, встряхнул крыльями, подпрыгнул и взлетел на палубу, поднявшись у нас над головами футов на восемнадцать.

Доктор Двайер и Майкл уставились на него, потом переглянулись и радостно заулыбались, точно только что обнаружили доселе неведомую науке форму жизни.

Тотал прыгнул мне на руки, и все мы один за другим перелетели на палубу.

— Вот это да! — восхищается Майкл. — Выходит, все правда!

— Они никого никогда не обманывали, — говорит доктор Двайер. — Майкл, знакомься, это Макс, Клык, Игги, Газман, Надж и Ангел. Ребята, знакомьтесь, Майкл Папа, один из наших ведущих ученых.

Тотал сердито заворчал, и Бриджит быстро спохватилась:

— Ой, это Тотал, их собака.

Тотал презрительно отвернулся.

— Очень рад, что вы приехали, — сказал просто доктор Папа и по очереди пожал нам всем руки. Очень официально, но в то же время очень тепло, искренне и по-дружески. Совершенно не похоже, чтобы у него было желание запереть нас в клетку и натолкать в нас побольше иголок.

— Мы все еще не знаем, зачем мы здесь, — напоминаю я ему, что нам бы хотелось получить несколько немаловажных ответов на наши вопросы.

— Что же вам Бриджит не сказала? — удивляется Майкл. — Вы здесь, чтобы помочь нам собрать данные для нашего исследовательского проекта о глобальном потеплении и его влиянии на Антарктику. — Он улыбнулся, и зубы его сверкнули в темноте. — Вы здесь, чтобы помочь спасти мир.

29

— Это же настоящий Моби Дик,[66] — хлопает в ладоши Надж, подпрыгивая на своей узкой койке, которая здесь называется «банкой». — Там был рыбацкий корабль — и у нас рыбацкий корабль. Только там был деревянный, а наш железный. И на нашем парусов нет. Зато всякие компьютеры-локаторы есть. А еще здесь есть матросы настоящие, банки — я уже знаю, что койка банкой называется. Я еще много новых слов выучила: мы едим в кубрике, а ванна — это гальюн по-тутошнему. И вообще, здесь все, как на настоящем корабле.

— Доктор Двайер и доктор Папа, похоже, хорошие, — задумчиво говорит Ангел, выглядывая в иллюминатор у нас над головами.

Если хорошенько по нему стукнуть, думаю, можно стекло разбить и в дырку эту круглую просочиться. Но это я так, к слову. На всякий случай, пути к отступлению примечаю.

— По-моему, они честные, и что думают, то и говорят, — все более уверенно заканчивает Ангел.

От рокота корабельных моторов пол дрожит у нас под ногами.

— Мы направляемся к Южному полюсу, — Газзи уже тут как тут. Мальчишек поселили по соседству, но Газзи перепрыгнул низкий порожек нашей каюты и принес свежие новости. — Это так далеко на юг, что, считай, там самое дно мира.

Стараюсь сдержать стон: я не-на-ви-жу холод. И сто одежек натягивать на себя тоже ненавижу. Мне бы лучше пляжи и солнышко.

— Какое дно? — рассудительно замечает Надж. — Если земля круглая, значит у нее нет ни дна, ни верхушки. Переверни все вверх тормашками, вот и получится, что Южный полюс окажется крышей мира.

— Не трави душу, — жалобно скулит Тотал.

Вслед за Газзи входят Игги с Клыком. Игги осторожно дотрагивается до каждой поверхности, запоминая окружающие его новые предметы, ощупывает мебель, внимательно пересчитывает ступеньки — осваивается с новой средой обитания и недовольно бухтит:

— Здесь тесно, как в подводной лодке. Можно, я буду спать в гамаке на палубе?

— Там слишком холодно. — Надеюсь, что мой неизменно жизнеутверждающий тон перевесит очевидные минусы тесноты и холода.

— Честно говоря, я бы лучше на Гавайи отправился, — зудит Тотал, и я мысленно не могу с ним не согласиться. (Повторяю, только мысленно). — Попробуй, уговори свой Голос нас на Гавайи заслать. Там можно на пляже лежать и коктейли из соломинки посасывать. Не то что здесь дрожжи продавать. А чем нас кормить здесь будут, это еще посмотреть надо. — Он неодобрительно трясет головой. — Не нравятся мне эти планы. Так и знайте, не нравятся.

И вдруг с выпученными глазами он замирает на полуслове.

Доктор Папа — согласись, мой смешливый читатель, хорошенькое у него имечко — стоит в дверях, а рядом с ним белоснежная маламутка[67] обмеривает нас привычным оценивающим взглядом сторожевой собаки.

Лишившийся дара речи Тотал остолбенело не может оторвать от нее глаз.

— Я знаю, это не Хилтон, но, поверьте мне, здесь совсем не так плохо, — говорит доктор Папа с улыбкой. — Мы вас поудобнее устроим, со всяческим комфортом, как почетных гостей. А теперь, коли вы разместились, пошли со мной в конференц-зал. Познакомитесь со всеми, а мы на ваши вопросы ответим. — Доктор Папа почесал маламутку за маленьким, торчком стоящим треугольным ухом. — Это Акела, наша ангел-хранитель и официальный член нашей комнады, собака-спасатель.

Тотал по-прежнему стоит с отвисшей челюстью.

— А она говорить умеет? — задает Ангел вполне резонный вопрос.

Теперь остолбенеть настала очередь доктора Папы.

— Ммм… Нет, не умеет, а что? — Он неуверенно посмотрел на Ангела и заторопился. — Пошли-пошли. Нам наверх, на палубу, а там в люк в носовой кабине.

Он быстро вышел, и Акела послушно потрусила за ним.

— Заметили, какая она хорошенькая, — говорит Ангел, — как белый медвежонок.

— Сама ты «хорошенькая». Скажешь тоже. Она богиня! — восхищенно сипит Тотал, потерявший от восторга голос.

— Тотал, у тебя слюни текут прямо Ангелу на кровать, — укоряет его Газ, у которого вдруг проснулась неожиданная для него любовь к гигиене.

Тотал судорожно сглотнул:

— Боже… Да она само совершенство! Вы видели ее высокие скулы? А ее мех? Он сияет ярче солнца.

Игги закатил глаза, а я пробую урезонить нашего разошедшегося скотти:

— Тотал, она очень симпатичная, но, видишь ли, это обыкновенная собака, и…

Он подпрыгнул до потолка:

— Обыкновенная собака? Да что ты в этом понимаешь?! Не смей называть ее «обыкновенной»! Я не позволю! Скажи еще, что Венера Милосская обыкновенная статуя. Или Мона Лиза — обыкновенная картина. Или что Лувр — обыкновенный музей!

— Наш Тотал не на шутку раздухорился, — констатирует Надж прискорбный и совершенно очевидный факт, и я тяжело вздыхаю.

Пора быстро замять для ясности тему новоявленной Венеры Милосской:

— Ладно, успокойся. Пошли пока выясним, чего они от нас хотят. Может, повезет чуть-чуть, мы быстренько мир спасем и еще в Нью-Мексико успеем на фестиваль воздушных шаров. Мне туда всегда хотелось.

«К тому же в Нью-Мексико теплее», — заканчиваю я про себя.

— Стая, вперед, — махнул рукой Клык, и мы отправились узнавать, какая нам предназначена миссия.

30

Увы, «Венди К» — не туристический лайнер. Но, думаю, мой смышленый читатель, ты уже и без меня догадался, что здесь нет ни казино, ни бассейна, ни первоклассных магазинов, где все стоит втридорога. Поэтому не буду перечислять, чего еще здесь нет. Лучше скажу, что есть: маленькая, выкрашенная в серый цвет кухня-столовая, маленькая, выкрашенная в серый цвет гостиная с парой колченогих диванов, и маленький, выкрашенный в… белый цвет конференц-зал с несколькими щерблеными столами, доской на стене и с книжными полками, в которых книги закреплены перекладинами, чтобы не слетали в шторм. Залом ЭТО, конечно, назвать трудно, но все так называют.

Все — это семь взрослых, которые уже здесь собрались и с любопытством нас поджидают.

— Добро пожаловать, — приглашает нас рассаживаться доктор Папа. Акела спокойно возлежит у его стула. Тотал на секунду остановился у входа, выпятил грудь и прошествовал по комнате, будто он, по меньшей мере, русская борзая. Надо будет ему объяснить при случае, что маленький черный скотти на крупные породы, увы, не тянет.

Пристальное внимание взрослых слегка раздражает, но, в общем, мы к такой реакции на нас привыкли.

— Пожалуйста, садитесь, — повторяет Майкл свое приглашение. — Мы уже познакомились. Я доктор Майкл Папа, но вы зовите меня просто Майкл. Доктора Бриджит Двайер…

— А можно звать вас просто Бриджит? — перебивает его Надж. — Бриджит — классное имя.

— Конечно, можно, — улыбается Бриджит. — Мы здесь обходимся без формальностей.

— Я Мелани Боун, — представляется еще одна женщина. — Я специалист по связи, или попросту связистка.

Лицо и руки у нее загорелые и обветренные, как у человека, который много времени проводит на улице.

Остальные четверо — это Брайен Карей, водолаз-аквалангист, Эмили Робертсон, эко-палеонтолог,[68] Сью-Энн Вонг, специалист по льду (интересно, что бы это могло значить), и Поль Карей, капитан, брат Брайена, штурман и эксперт по вопросам животного мира Южного полюса. Все они кажутся вполне славными ребятами, но все с жадным научным любопытством буравят нас глазами, как будто ходят сделать из нас швейцарский сыр.

— Значит так. — Я встаю и прикидываю на глаз размеры комнаты. Футов пятнадцать будет. Только-только. — Давайте сразу проясним ситуацию.

Оглядываюсь, хватит ли мне сзади места, повожу плечами и медленно разворачиваю крылья, стараясь никого случайно не звездануть по башке. Ученый народ с замиранием сердца наблюдает, как мои крылья раскрываются все больше и больше. Надж, едва увернувшись, быстро пригнулась, когда, наконец, — во весь размах — они заполнили комнату на все четырнадцать футов.

Нельзя не сказать, хоть, вполне возможно, я уже хвасталась — крылья у меня очень хороши, коричневые, чуть светлее, чем мои волосы, но не такие светлые, как у Надж. Главные, самые большие перья по нижнему внешнему краю словно обрызганы черной и белой краской; те, что поменьше и потоньше, — с белыми и темно-коричневыми кончиками. А основное крыло блестящее, сильное, с шоколадного цвета перьями, покрывающими внутренние, так сказать, потайные перышки цвета слоновой кости. Короче, закачаешься!

— Выходит, они не соединены у тебя с руками? — глупо переспрашивает Мелани Боун.

— Нет, считайте, что у нас шесть конечностей.

— Как у драконов, — подсказывает Надж.

Я не выдерживаю и хихикаю.

— Или у насекомых, — вторит ей Газман.

— Они такие большие… — восхищается Эмили Робертсон, — и такие красивые!

— Спасибо, — она меня здорово смутила, и я торопливо объясняю, — они должны быть большими, соразмерно тому, что мы и больше, и тяжелее птиц.

— А сколько вы весите? — Поль Карей вот-вот вытащит блокнот и начнет заносить в него данные. — Ой, простите, я не сдержался.

— Чуть меньше ста фунтов, — терпеливо объясняю я. — Никто из нас не похож на скелет, потому что наши кости и мышцы имеют иную консистенцию, чем у людей. Поэтому, хоть росту во мне пять футов и восемь инчей, при весе в девяносто семь фунтов я выгляжу просто стройной, а не уродливо тощей.

Они кивают.

— А ты считаешь себя человеком или птицей? — спрашивает Бриджит.

Такого вопроса мне еще не задавали. Начинаю отвечать и думаю на ходу:

— Не знаю. Когда я смотрю на себя в зеркало, то вижу девочку, с руками и ногами. А когда я в воздухе и земля далеко внизу, я чувствую, как работают крылья, и знаю, что могу дышать в разреженном высотном воздухе… то это… как-то не очень по-человечески.

Что, интересно, меня за язык дернуло так разоткровенничаться. В жизни ни с кем в такие излияния не пускалась, а тут как прорвало. Складываю крылья, покраснев до корней волос. Дура набитая. Надо было язык за зубами держать. С пылающими щеками, ни на кого не глядя, плюхаюсь на свое место.

— А я, по-моему, больше человек, чем птица, — радостно заявляет Надж. — Мне нравится одежда модная, прически… Вообще, что людям и детям нравится, то и мне. Музыку слушать, кино смотреть, книжки читать. А гнезд никаких вить совершенно не хочется.

Все рассмеялись, а я вздохнула с облегчением. В кои веки раз мне от Наджевой болтовни полегчало.

Вдруг Ангел говорит, задумчиво глядя в потолок:

— А я себя человеком совсем не чувствую.

Клык пихнул меня ногой под столом, мол, кто бы мог подумать!

— Я даже не знаю, кого я в зеркале вижу, — продолжает наша младшенькая. Забывчивым читателям напомню, ей всего шесть лет. — Я, когда о себе думаю, то не как о человеке и даже не как о птице. Я для себя — существо с крыльями. Я знаю, я не как все. Таких, как я, больше нет, и мне не с кем играть. Кроме нашей стаи, конечно. Но они не в счет. Я знаю, мне нигде нет места. — Она повернулась к Майклу, который пристально на нее смотрит. — И вообще, этот мир для таких, как мы, не создан. — Она обводит глазами стаю. — Для нас ничто не приспособлено. Нам везде неудобно. Надо нам это или не надо, мы всегда выделяемся. Нас все или использовать хотят, или убить. Но и тем, и другим неважно, кто мы. Они только видят, что мы — другие. Мне от этого плохо.

В комнате наступила гробовая тишина. Взрослые сидят с понурыми лицами. Похоже, она их здорово проняла. Но, если подумать, дорогой читатель, как не пронять-то. Ужасно грустно, что у маленького ребенка такие безрадостные мысли.

Вот никто и не знает, что теперь сказать.

Никто, кроме Тотала:

— Не хочу, уважаемые господа, ни на чем настаивать, но скажите, пожалуйста, на милость, здесь чем-нибудь кормят? Я страшно проголодался.

31

Оказывается, полученные ими инструкции не содержали никакой информации о говорящей собаке. Поэтому даже Акела оторопело подняла голову и уставилась на Тотала.

Мы-то привычные — к несчастью, он постоянно трындит нам всякую чепуху. Поэтому мы просто сидим и наблюдаем за происходящим.

В конце концов, Надж не выдерживает и нарушает молчание:

— Бутербродик какой-нибудь точно не помешает.

— Конечно-конечно, — Мелани Боун кое-как оправилась от шока.

Спустя двадцать минут мы с энтузиазмом поглощаем бутерброды и слушаем коллективный иллюстрированный доклад про глобальное потепление.

— Глобальное потепление — это одна из главных катастроф современного общества, — начинает Сью-Энн Вонг.

— Не видела она сапог на платформе, которые в этом сезоне в моде. Вот где катастрофа, — бухтит Тотал, и я втихаря пихаю его локтем.

— Если человечество будет продолжать потреблять энергию на нынешнем уровне, велика вероятность, что в течение следующего столетия уровень моря поднимется на двадцать футов, — добавляет Эмили Робертсон.

— Получается, что тогда все будут жить в пляжных хатках на сваях? — любопытствует Газ. — Клево! Я бы не отказался.

Пол Карей энергично замотал головой:

— Ничего клевого тут нет. Многие страны потеряют большую часть своих прибрежных территорий. Плюс, в этих затопленных районах будет уничтожен растительный и животный мир. Нарушится экосистема. Многие страны станут меньше. США лишатся значительной части Флориды, Луизианы, Техаса и многих земель на Восточном побережье. Все они окажутся под водой. Людям придется переселяться в глубь континента. Миллионы потеряют жилье и работу.

Ничего себе! Неужто дела обстоят так плохо? Может, они все-таки преувеличивают? Ну что, правда, плохого в том, что земля станет на один градус теплее? Может, тогда весь мир будет, как Гавайи или Багамы. Вот где хорошо-то! И потом, если будет теплее, можно будет больше еды выращивать. Может, в Сибири пшеница будет расти?

— А что, собственно, такое, это глобальное потепление? — интересуется Игги.

— Если обобщить, то это аккумуляция в атмосфере определенных газов, например углекислого газа, — объясняет Мелани. — Они скапливаются вокруг земли и окутывают ее, как одеялом. От этого средняя температура воды в океане и воздуха в атмосфере медленно поднимается.

— Газовое одеяло? Тебе, Газ, такое явление, поди, хорошо знакомо? — среагировал на полученную информацию Игги.

Газ усмехнулся, но нисколечки не смутился:

— А по-моему, было бы очень неплохо, если бы на свете стало потеплее. Ненавижу холод! И курток зимних больше было бы не нужно, никаких обморожений ни у кого бы не было, машины бы на обледенелых дорогах не разбивались. Люди бы деньги экономили на отоплении, а мы могли бы носить всегда только шорты. Вот сколько преимуществ!

Если бы меня кто спросил, я бы сказала, что устами младенца глаголет истина. Но меня никто не спрашивает, а, наоборот, Эмили ему возражает:

— Если бы все было так, как ты описываешь, — она улыбается, — все было бы отнюдь не так плохо. Хотя лично я люблю зиму и кататься на лыжах. Но проблема в том, что даже маленькая перемена в температуре не происходит сама по себе. За ней сразу начинаются другие. Видели когда-нибудь, как падают выстроенные в ряд кости домино? Одна упадет, и все по цепочке валятся. Так и называется: эффект домино.

— Вот и получается, — вступает Поль, — что, помимо катастрофической потери суши, даже небольшое повышение температуры вызывает экстремальные погодные явления. Уже и сейчас ураганы, цунами, землетрясения, ливни случаются много чаще, чем раньше. А все потому, что за последние сто лет температура поднялась чуть больше, чем на один градус. И засухи тоже случаются чаще, и лесные пожары.

На экране замелькали кадры, снятые в Индонезии после цунами, побережья Луизианы и Миссисипи после урагана Катрина. Нам показали фотографии пустыни, где раньше были поля, животных, умерших от того, что пересохли реки. Но, по-моему, такое случается в каждом веке. В конце концов, земля никогда не была тихой и спокойной. Испокон веку людям угрожали ураганы, наводнения и засухи. Еще до всех этих новоявленных глобальных потеплений.

— Повышение температуры повсюду влияет на растения и на урожаи, — продолжает Бриджит Двайер. — Семена всходят в среднем на десять дней раньше, цветение тоже начинается до срока. Растения, которым нужны более умеренные условия, постепенно передвигаются на север. А те, которым нужна жара, размножаются все быстрее и вытесняют остальные виды.

Я снова не вижу большой проблемы: десять дней — не бог весть какой срок. Ну и что с того?

— И что плохого в том, что?..

Тут Тотал положил лапы на стол:

— Дайте-ка мне какой-нибудь колы.

— Не давайте ему ничего газированного, — я быстро перебиваю его. — Он потом всю ночь икать будет.

— А мы никакой газировки вообще не держим, — улыбается Майкл с извиняющимся видом, — у нас только вода, молоко, чай и кофе.

— Проблема в том, что растения влияют на животных, животные в свою очередь влияют на растения, и вся мировая экосистема идет наперекосяк, — возвращается Мелани к разговору о глобальном потеплении.

— Крутится-вертится шар голубо-о-ой, — пропел Игги.

Но никто не замечает его ехидных выпадов, и Сью-Энн подхватывает вслед за Мелани:

— По оценкам ученых, по меньшей мере, двести шестьдесят видов животного и растительного мира уже начали реагировать на климатические перемены изменением миграционных ритмов и ритмов воспроизводства. Даже сегодня трудно недооценить, какой урон терпит от этого наша планета.

Клык, который все это время внимательно молча слушал, вдруг подает голос:

— Хорошо, даже если все это так, как вы говорите, какое отношение это имеет к НАМ?

Молодец, попал в самую точку. При чем тут мы?

32

Бриджит первой решилась ответить на этот заданный в лоб вопрос:

— Если честно, у вас имеются уникальные способности. Антарктика — непредсказуемое и опасное место. Но тот, кто может летать, может продвинуться дальше и рисковать больше, потому что ему легче выбраться.

— Но мы ничего не смыслим в вашей науке, — я слабо пытаюсь ей возразить. — Компьютер хакернуть — это пожалуйста. Вмазать кому хорошенько — это тоже по нашей части. Но об Антарктике мы ничего не знаем. И о глобальном потеплении тоже. И все, чему учат в школе, — тоже для нас тайна за семью замками.

Бриджит улыбается, и я опять думаю, что она больно молодо выглядит. Тоже мне, ученый! Когда она только доктором наук стать успела?

— Ничего страшного, — говорит она. — Никто не просит вас стать экспертами в одночасье. У нас есть целый ряд специальных задач и заданий, которые мы научим вас выполнять.

— Но это не единственная причина, почему вы здесь оказались. — Браен Карей до сих пор молчал и сейчас заговорил в первый раз. — Дело в том, ребята, что за вами следит пресса. Чуть только о вас где-нибудь заходит речь, люди сразу навостряют уши: читают, смотрят, следят. Если о наших исследованиях заговорите вы, все услышат.

— И что же вы хотите, что бы мы сказали? — тихо спрашивает Клык, глядя на Бриджит.

Она прямо смотрит ему в глаза:

— Что правительство должно всерьез воспринять проблему глобального потепления. Что необходимо немедленно начать развивать альтернативные источники топлива и выработать меры по сокращению выбросов газов, вызывающих парниковый эффект. Что надо предпринять все возможное, чтобы замедлить вымирание более миллиона видов животных, насекомых и растений.

— А что, если мы во все это не верим? — спрашиваю я, и Мелани от неожиданности отшатывается и часто-часто моргает. Не читала, что ли, в моей характеристике никаких замечаний про мой «трудный характер»?

— Мы никогда не попросим вас говорить ни о чем, во что вы не верите, — с жаром заявляет она. — Если вы, поработав с нами, решите, что не согласны с нашими идеями, насильно вас держать никто не будет.

— Если хотите, вы вообще можете в любой момент улететь, — торопливо добавляет Бриджит. — Единственное, почему мы решили с вами работать, это потому, что вас рекомендовала доктор Валенсия Мартинез. Я училась у нее, когда писала докторскую диссертацию. Мы после этого поддерживали контакт. И несколько дней назад она мне насчёт вас позвонила.

Теперь понятно. От каждого напоминания о маме мне становится теплее. Как это можно спокойно слышать ее имя и считать, что нет ничего особенного в том, что я ее дочка!

— Ладно, — говорю. — Нам надо подумать и обо всем переговорить. Я имею в виду, теперь всей стае решать, что нам делать.

— Конечно, подумайте. Дайте нам знать, нужна ли вам еще какая-нибудь информация. А теперь скажите-ка лучше, вы еще есть хотите? — широко улыбается Майкл.

— Мы всегда есть хотим, — честно признается Надж, а я объясняю:

— Нам нужно от трех до четырех тысяч калорий в день. И это когда тепло.

Должна сказать прямо, ученым не удалось скрыть удивление.

— Дайте подумать… Сейчас что-нибудь быстренько соорудим, — Бриджит встает и направляется к кухне.

— Спасибо, — неожиданно рассыпается Клык в благодарностях.

Смотрю, как он провожает ее до двери, возвышаясь над ней минимум на голову. Она оборачивается и весело ему улыбается. Тут-то у меня мурашки по спине и побежали.

33

Должна тебе сказать, мой все понимающий читатель, что в крошечной кухне было так тесно, что Клык едва-едва протиснулся на лавку рядом с Бриджит. В итоге они чуть не на коленях друг у друга уселись. По-моему, это уже слишком.

Надж и Газзи громко и возбужденно о чем-то болтают, но я их не слышу, потому что помимо воли прислушиваюсь к «давай-знакомиться» воркотне тех двоих голубков.

— Как это ты такая молодая, а уже доктор наук? — заглядывает ей в глаза Клык, жуя четвертый бутерброд.

С каких это, интересно, пор они перешли «на ты»?

— Мне двадцать один год. Я очень быстро кончила ЭМАЙТИ, два года за один проходила. А потом написала диссертацию в Аризонском университете. — Она задумчиво остановилась. — Я в какой-то степени понимаю, как трудно быть белой вороной. Я кончила школу в двенадцать лет. Представляешь, каково было учиться в последних классах, где все на шесть лет тебя старше. — Бриджит смущено хихикнула. — Все меня за какого-то выродка принимали. Даже родители не знали, что со мной делать.

— Да… видать, трудновато тебе приходилось, — сочувственно качает головой Клык, а мои глаза расширяются все больше и больше.

— Макс? — Мелани протягивает мне пакет с молоком. — Молока хочешь?

— Какое, к черту, молоко? — автоматически вырывается у меня. — Ой, извините… Я хотела сказать, нет, спасибо. Может, Газзи хочет — он молоко любит.

— А тебе сколько лет? — спрашивает Бриджит Клыка.

Я чуть не подавилась своей картофелиной.

— Думаю, четырнадцать. Никто из нас своего дня рождения точно не знает. Но нам кажется, что Макс, Игги и мне — примерно четырнадцать.

— А ты старше выглядишь, — пробормотала Бриджит.

Не в силах сносить это ни минутой дольше, вскакиваю на ноги. Пулей вылетаю за дверь, ухитрившись на ходу из себя выдавить:

— Мне не хватает воздуха. Пойду подышу.

Все удивленно уставились на мои лихорадочные телодвижения, и тринадцать пар глаз, включая Тотала и Акелу, не отрываются от меня до тех пор, пока я не скрываюсь из виду, выскочив по трапу на палубу.

— Макс, что случилось? — кричит мне вдогонку Сью-Энн.

Но я ее игнорирую. Несусь по палубе, дрожащей у меня под ногами от работающих внизу моторов. Едва не врезавшись в перила, в последний момент вскакиваю на узкий стальной парапет и прыгаю. В метре от воды раскрываю крылья. Отчаянно работая ими — вверх-вниз, вверх-вниз — уношусь в холодное ночное небо. Десять-двадцать секунд, и «Венди К» превращается в крошечную точку с белым завитком пара на черной поверхности океана. Становится легче. По крайней мере, хоть дышать можно.

Макс, Макс, послушай. Что происходит? В кои веки раз голос внутри моей головы — мой собственный внутренний голос. Но я себе не отвечаю. Только ловлю потоки воздуха и, оседлав их, качу на автопилоте. Глубоко дышу и думаю про глобальное потепление и про то, что делают ученые, про Клыка и Бриджит, про Клыка и про меня, про меня и про стаю.

Я даже совсем потеряла бдительность. Почти совсем.

Где-то с месяц назад мама сделала мне операцию (Она ветеринар. Согласитесь, очень уместная профессия для мамы человека-птицы). И вынула у меня из руки вживленный туда в детстве чип отслеживания. Обезумев от анестезии, я наболтала Клыку всякой ерунды. Он после этой ерундой мне пару раз в нос тыкал. Потом пару раз поцеловал. Убей меня Бог, не пойму, к чему он клонил. У меня от всего этого голова шла кругом: с одной стороны, хотелось дать волю своим эмоциям, будь что будет. Пусть бы все шло, как идет, а там видно будет. С другой — всего боюсь: с ним плохо, а без него еще хуже.

А он теперь еще строит глазки этой ученой докторше, которая на семь лет его старше.

И еще кое-что всплыло в моем сознании, пока я устало, все сокращающимися кругами возвращалась вниз, на корабль: Клык никогда, ни разу не сказал мне того, что я наговорила ему под наркозом.

34

Когда я вернулась на корабль, на палубе меня ждали все семеро ученых. У троих в руках зажаты наведенные на меня бинокли ночного наблюдения. Короткая пробежка, и я торможу на корме. Подхожу к ним. Крылья пока остывают и еще раскрыты.

— Что случилось? — спрашиваю со внезапно сжавшимся от недоброго предчувствия сердцем.

Без меня что-то произошло? Корабль атаковали? Стая? Кто-то заболел? Ранен? Я вроде старалась не выпускать их из виду, но так ушла в мысли о своей мыльной опере, что вполне могла не заметить даже выпрыгнувшего из воды на корабль громадного кита-убийцу.

— Мы просто… смотрели, — спокойно объясняет Поль Карей.

— Я вас спрашиваю, со стаей все в порядке?

— Да ничего не случилось, успокойся. Просто мы никогда не видели, чтобы кто-то летал.

— Еще бы, конечно, не видели.

— А это… приятно? — любопытствует Мелани.

Опять они пристают со своими вопросами. Еще немного и опять нос не в свои дела сунут. Я уже насторожилась и готова ощетиниться, но пока способна ответить им по-человечески:

— Очень. Лучше, чем летать, ничего в жизни нет.

Может, это, конечно, только в нашей жизни. Но мне и думать не приходится, у нас сильно ограниченное поле для сравнения: расти в собачьей конуре, подвергаться кошмарным экспериментам, удирать от погонь, быть атакованными всюду, куда не приткнешься.

— Хотела бы я… — Бриджит остановилась на полуслове и покачала головой.

— Что?

Она сильно смутилась.

— Я зоолог, как Поль. Я здесь изучаю животный мир Южного полюса. Как ученый я ужасно хочу задать тебе сотню вопросов, чтобы понять, что отличает тебя от человека. Но как человек я понимаю, как тяжело тебе будет эти вопросы слышать, не говоря о том, чтобы на них отвечать.

Я прикусила язык, чтоб не нахамить и не сказать ей что-нибудь вроде: «Почему бы тебе не спросить Клыка?»

А она, между тем, продолжает:

— Ты человек, разумный, смелый, глубоко чувствующий. Я не могу спросить птицу, что она чувствует в полете. А тебя могу. Но сам факт того, что ты можешь ответить, проанализировать свои чувства, означает, что мои вопросы будут ужасно бестактны, что я могу причинить ими боль. Так что ты прости меня заранее, а я постараюсь попридержать свое естественнонаучное любопытство.

— Желаю успеха, — усмехается Поль. — Коли ты ученый, любопытство у тебя в крови. Сомневаюсь, что его «попридержать» можно. У таких, как ты, оно все равно прорвется, придерживай его или нет.

Бриджит кивает, но по глазам видно: ей стыдно.

С такими людьми я еще не встречалась. Ученые, с которыми нас до сих пор сводила жизнь, все хотели засадить нас в клетки и понавтыкать в нас иголок. А эти, хотя и нисколько не менее любопытны, чем остальные, — совсем другие. С любопытством у них соседствует уважение к нам, они признают в каждом из нас человека и знают, что у нас, как у каждого, есть своя больная мозоль. По крайней мере, пока… Интересно, как долго это продлится?

— Я пошла в трюм, — коротко бросаю я Бриджит и направляюсь к кормовому трапу. (Заметь, мой внимательный читатель, я уже и словечки морские подцепила: «трап», «корма».)

Едва занеся ногу на первую ступеньку — лестницы здесь, надо сказать, все крутые, а ступеньки узкие, — замечаю, что Клык поджидает меня внизу.

— Что с тобой происходит? Унеслась как ошпаренная…

Он что, думает, я ему все сейчас как на духу выложу? Держи карман шире!

— Подышать захотелось, — я стараюсь протиснуться мимо него. Но он берет меня за обе руки и не дает двинуться с места. Начинать драку неохота. Поэтому я спускаю на тормозах.

— А ну говори, чего ты с ума сходишь, — он наклонился ко мне вплотную и чуть не упирается в меня лбом.

— Кто тебе сказал? Говорю же, ничего не происходит. Отстань от меня, пожалуйста.

Уж кому-кому, а Клыку пора помнить про мое упрямство.

— Макс, если бы ты мне что-нибудь объяснила…

— Что мне тебе объяснять? Про нас? Какое такое «нас», когда ты гоняешься за каждой юбкой?! — идиотка, что я такое опять ему смолола? Глаза у Клыка расширились. Какого хрена я себя выдала! К тому же Бриджит Двайер не носит юбки.

Вырываю от него руки и чувствую, что щеки у меня пылают. Мне тошно, и в голове у меня полная неразбериха. Самое любимое мое состояние.

— Макс, ты не права. — Голос у Клыка низкий и теплый, такой, от которого у меня всегда бегают мурашки. — «Ты и я», «мы», «нас» — это прочно и нерушимо, что бы ты ни думала и ни говорила.

С силой его оттолкнув, протискиваюсь мимо него и стараюсь не побежать в комнату, которую мы делим с Надж и Ангелом.

35

— Макс!

Только я переступила порог, на меня набросились взбудораженные крылатые дети. Игги и Газзи сидят на моей банке. Кроме меня и Клыка, все в сборе. Наша кабина точно бурлит энергией — хоть моторы к ней подсоединяй.

— Ну что вам? — стараюсь унять свои разгулявшиеся нервы.

— Макс, — елозит на месте Надж. — Здесь классно! Это лучше, чем ходить в школу. И уж точно лучше, чем вечно удирать от кого-то. И есть чем заняться, и занятие это интересное, и защитить нас есть кому, кормят, крыша над головой есть. Все вместе. Одним словом, здесь клево.

— Еда и крыша — это, точно, большой плюс, — соглашаюсь я.

— И дело у нас есть! Важное дело, — добавляет Газзи. — У тебя-то всегда была цель в жизни. А теперь у нас тоже будет цель. По-моему, они правильное дело делают, нужное.

— Ты думаешь? — я оглядываюсь, куда бы пристроиться. Единственное свободное место — колченогий стул у крошечного встроенного стола. Тотал растянулся на койке Ангела. Спать не спит, только время от времени тяжело вздыхает.

— Уверен!

— Мне тоже здесь нравится, — соглашается с ним Игги. — Хоть мы и набиты здесь как сельди в бочке, а все равно хорошо. И все, что они говорят, похоже, имеет смысл. К тому же мне хочется делать что-то полезное, а не просто всяких гадов молотить все время.

— Он что, заболел? — я махнула рукой в сторону Тотала.

Ангел потрепала его по черной грустно склоненной голове и сочувственно прошептала мне в ухо:

— Кажись, это все из-за Акелы.

Вдруг чувствую, что щеки у меня опять запылали — Клык входит, и я изо всех сил стараюсь не смотреть в его сторону. Но злюсь ужасно — когда только я научусь скрывать свои эмоции.

— Женщины, точнее, суки, — сама жестокость, — стонет Тотал.

— Она отказывается с ним разговаривать, — объясняет мне Газман.

— Тотал, подумай, она же вообще не разговаривает, — урезониваю я его.

— Она не только по-человечески не хочет. По-собачьи тоже не желает. И даже на универсальном языке жестов не соизволит. Она меня иг-но-о-о-ри-ру-ет!

— Любовь — это болезнь, — словно сам себе говорит Клык.

— А тебе бы лучше вообще заткнуться, — срываюсь я.

Все пять голов разом поворачиваются в мою сторону, и мне хочется провалиться сквозь землю.

— Давайте лучше о чем-нибудь интересном поговорим, — предлагаю я, делая многозначительное ударение на «интересном».

Лично я могу предложить следующий выбор тем:

a) Клык плюс Бриджит равно «болезненная заноза»;

б) Клык плюс я равно «полное недоумение» плюс «страх» плюс «болезненная заноза»;

в) миссия по спасению человечества — страшная, непонятная, трудновыполнимая и, скорее всего, важная и необходимая.

Эти, пожалуй, обсуждать пока не стоит.

д) Тотал, влюбленный в Маламутку. Это еще туда-сюда.

— Какие проблемы, Тотал?

— Она на меня не смотрит, — жалуется пес. — Я даже ее понять могу. Посмотрите, она чистопородная красавица, важная, изысканная, высокая. А я коротышка беспаспортная. Вечно в бегах, со всякими сомнительными элементами якшаюсь…

— Эй, попридержи язык! — рыкнула я на него.

— Вы сперли три тачки, — напоминает Тотал. — В чужие дома вламывались. Это на моих глазах. Про то, чего не видел, я не говорю. Плюс, нападения на…

— Ладно, хватит, — я раздраженно прерываю его перечень наших прегрешений. — Ты, главное, дружище, скажи, когда больше наших преступлений выносить не сможешь, мы тебя сразу…

Ангел обвила его шею руками, а он гордо выпятил грудь:

— Что, предлагаешь мне вас бросить на произвол судьбы? Я не предатель! Я вам еще пригожусь.

Я уже готова отбрехнуться, мол, зачем ты нам нужен. Но Надж меня перебила:

— Тотал, ты, главное, не воображай перед Акелой. Будь самим собой, но только внимательным и вежливым. Будь настоящим псом, знаешь, таким сильным и молчаливым.

Тотал, похоже, внял ее советам и задумчиво закивал.

— А теперь о деле, — Надж решительно возвращается к старой теме разговора. — Мне эти люди нравятся. И занятие их тоже нравится. Здесь, конечно, холодновато, но мое мнение такое, что надо остаться, по крайней мере, на время.

— Согласен! — орет Газ.

Они все смотрят на меня и ждут, как я на это отреагирую.

Спорить с ними о присоединении к рядам борцов с мировым потеплением мне не хочется. Да и какая разница. Крыша над головой есть, кормежка есть, и на том спасибо.

— Ладно, — говорю, — остаемся.

Они разражаются счастливыми воплями.

— Пока остаемся. А там видно будет.

36

— Тебе нужна куртка, — говорю я Тоталу на следующий день. Мы стоим на верхней палубе, и он дрожит от холода. Для нас у ученых была вся экипировка — парки, носки, сапоги, перчатки. Они даже не возражали, чтобы мы на спине сделали в куртках длинные прорези для крыльев.

Тотал печально смотрит слезящимися от ветра глазами на бескрайнее море.

— Акела не носит куртку, — говорит он, стуча зубами.

— Тогда иди вниз, пока не пришлось сбивать у тебя с носа сосульки.

С достоинством повернувшись, он неторопливо трусит к трапу и… прыгает вниз через три ступеньки.

— Никак не могу привыкнуть к вашей говорящей собаке. — Ко мне подходит Мелани. — И даже к тому, что вы летаете.

Она дружелюбно улыбается и возвращается к своему журналу наблюдений.

— Что это у тебя?

— Запись ежедневных метеонаблюдений. Температура воздуха, атмосферное давление, температура воды. Направление и скорость ветра. Волнение моря.

Она листает журнал, показывая мне месяц за месяцем тщательные записи и старательно расчерченные графики погодных условий. Хорошо, конечно, что кто-то за всем этим следит, но меня бы на четвертый день можно было бы выносить.

— Ты бы посмотрела на их компьютеры, — подбегает Надж. — Классные. Просто ништяк! Там можно посмотреть, какой станет Земля через пятьдесят лет. Или что случится, если будет землетрясение. Газзи только что смоделировал цунами в Лос-Анджелесе.

— Здорово! А что делают Клык с Игги?

— Обыгрывают Брайена и Бриджит в покер, — отвечает Надж, как будто резаться в покер — самое нормальное дело на исследовательском судне в Антарктике.

Но у Мелани брови лезут вверх.

— А Ангел?

— Она уже тридцать баксов выиграла.

Прошу принять во внимание небольшую подсказочку: не стоит играть в покер с ребенком, который умеет читать мысли. Ничего, проиграют ей пару раз и быстро научатся.

— А ты здесь давно? — спрашиваю я Мелани от скуки.

Вообще-то, обычно я к людям с вопросами не особенно лезу, потому что а) не слишком им доверяю, б) мы обычно слишком быстро сматываемся, чтобы тратить время на расспросы и в) они чаще всего стараются нас укокошить. Так что чего с ними разговаривать? Единственные люди, которых я люблю, это моя мама и моя сводная сестра Элла.

— Пять лет. Я стала членом этой Антарктической команды пять лет назад. — Зажав маленькую пластиковую бутылку в железной клешне, Мелани опускает ее на веревке за борт. — Но только не постоянно. У нас частное финансирование. Случается, что деньги кончаются, и приходится выкручиваться.

Теперь ее очередь расспрашивать:

— А вы давно в бегах? Доктор Мартинез предупреждала, что надо быть особенно осторожными и следить за вашей безопасностью.

Решаю, что не будет особого греха, если я скажу ей всю правду:

— Мы живем сами по себе уже два года. А бегаем от преследования… где-то месяцев шесть… Не знаю точно, кажется, что уже сто лет.

Она сочувственно качает головой.

В этот момент на палубу вылезает Ангел, распихивая по карманам пачку купюр:

— Смотрите, киты!

37

— Чего?

Ангел кивает на океан:

— Киты! Мне всегда хотелось на них посмотреть.

Мелани достает образец воды:

— Ага, думаю, они тут могут скоро появиться. В этом регионе восемь различных разновидностей китов.

— Не скоро, а сейчас. Мы их сейчас увидим! — Ангел перевешивается через перила.

Мелани улыбается:

— Потерпи, они обязательно скоро появятся.

— Да нет же. Они уже здесь, — показывает Ангел на воду. — Им любопытно, что такое наш корабль. И еще они думают, что он ужасно воняет.

— Что… — не успевает спросить Мелани, как из воды выпрыгивает громадина, какой я в жизни не видала.

От неожиданности я ойкнула. Передо мной близко-близко, может, футов сорок от корабля, встала серо-черная кожистая стена, практически полностью закрывшая мне горизонт. Тело кита выросло из воды где-то на две трети и тут же плюхнулось обратно в океан со страшным плеском, чуть не перевернувшим нашу посудину.

Ангел улыбнулась.

— Это был горбатый кит. Горбатые киты — самые энергичные из китов. Они акробаты — ужасно любят попрыгать. Значит, ты думаешь, он любопытствует, кто мы такие?

— Это ОНА. — Ангел рассеянно поправляет Мелани. — ЕЙ любопытно. Но их там в глубине много.

Поль Карей сходит с капитанского мостика:

— Вокруг нас стая горбатых китов. Я только что засек их эхолотом.

Ангел с сожалением на него посмотрела, но промолчала.

— Как-то не верится, что они такие огромные. Сколько же их там? — спрашиваю я ее.

— Трудно сказать, — она задумалась. — Они все думают одновременно. Может быть, двадцать пять.

Мелани недоверчиво морщит лоб, а Поль только пожимает плечами.

— Там есть маленькие китята, — говорит Ангел. — Они хотят подплыть поближе, но их мамы не пускают. Взрослые киты знают, что кораблю здесь не место, потому что он сделанный, а не природный. Но они не сердятся. Им просто любопытно.

Поль посмотрел на Ангела:

— Ты любишь придумывать истории о том, что видишь? — Голос у него дружелюбный, и он совсем не пытается ее обидеть.

Ангел серьезно на него смотрит:

— Я ничего не придумываю. Ой! — Она поворачивается, и две секунды спустя еще один кит выпрыгивает из воды, даже выше и ближе предыдущего. И снова плюхается в воду. Смотреть на это ужасно интересно.

— Он перед нами воображает, — комментирует Ангел. — Настоящий подросток.

Мелани трогает ее за плечо:

— Похоже, мы чего-то не понимаем.

— Я не просто странная маленькая девочка, — говорит Ангел Полю, у которого слегка отвисла челюсть. — Вернее, я и есть странная девочка, но совсем не в том смысле, в котором вы думаете.

— Я не думаю, — начинает было Поль, но Ангел его останавливает.

— Вам должны были сказать или в каких-нибудь моих файлах должно было быть написано, что я слышу, что люди вокруг меня думают.

Ангел с сожалением похлопала себя по карману с выигранными в покер деньгами. Видимо, ей стало или совестно, или жалко, что больше покерный трюк с этой командой не пройдет.

— И не только люди, звери тоже. Я услышала, что думают киты, и вышла на них посмотреть.

Поль и Мелани потеряли дар речи.

Пора привыкать, с кем имеете дело, уважаемые коллеги.

38

Плыть три дня на «Венди К» из Аргентины в Антарктику было трудно. Сами на крыльях мы бы долетели часов за пять. Пару раз в день мы отправлялись в долгие полеты над океаном. Воздух был холодным, но не холоднее, чем на высоте в двадцать пять тысяч футов. Там тоже много ниже нуля. Оказалось, что холод в полете нам нипочем. А вот стоять на палубе — мороз до костей пробирает.

Тотал в конце концов сломался и согласился на маленькую пуховую куртку. Акела, когда была щенком, носила ее в холода ниже восьмидесяти градусов по Фаренгейту.

— Вижу землю! — вопит Газман с пятисотфутовой высоты. Там вдали, куда он показывает, виден как будто плывущий в океане белый остров.

Майкл Папа прищурился, вглядываясь за горизонт:

— Его скоро должно стать видно. Здесь воздух чистый и видимость отличная.

— Нам он уже и сейчас виден, — объясняю я ему. — У нас очень хорошее зрение, по-настоящему орлиное.

Он кивает, переваривая новую информацию, и я снова замечаю тот почти что завистливый взгляд, который время от времени бросают на нас все ученые. Раньше нашим способностям никто не завидовал. Оказывается, это даже приятно. Наверное, примерно так чувствует себя капитан победившей футбольной команды или королева красоты.

— Только почему-то мне кажется, что он серый. Странно, я думала, что все покрыто снегом? — спрашиваю я Майкла.

— Практически все. Но вдоль берега и на некоторых островах в океане есть тонкие полосы голых скал — там ледник оторвался от основной массы. А потом здесь ведь сейчас лето — в Южном полушарии все наоборот — поэтому льда и снега не так много, как обычно зимой.

— Я еще вижу красные дома.

— А я пока ничегошечки не вижу, — с сожалением качает головой Майкл. — Но ты права. Дома здесь обычно красят в красный или в ярко-зеленый цвет, чтобы они выделялись как можно больше.

— Чтобы их в снегопад, что ли, можно было заметить?

— Примерно так. Только снегопад здесь — это когда ураганный ветер носит по земле снег и лед. А новый снег здесь почти никогда не выпадает.

— Ужасно странно.

— Что странно? — спрашивает Клык, и я подпрыгиваю, неожиданно услышав его голос. Я обычно всегда слышу его шаги, а тут совсем не заметила, как он подошел. Последние два дня я его избегала. Держусь от него подальше и только со стороны наблюдаю, как он и Бриджит Двайер создают свое «общество взаимного восхищения». Если честно, она с ним не кокетничает, но они все время что-то делают вместе, и я только и вижу, как они то перед компьютером вместе усядутся, то над одной картой наклонились. И от этих идиллических картинок у меня в животе начинаются колики и сжимаются зубы и кулаки.

— Странно то, что здесь не идет снег, — спокойно отвечаю я ему, — и вообще мало осадков.

Клык кивает:

— Бриджит говорит, что здесь очень сухой воздух. Что практически нигде на земле суше не бывает.

— А как вам понравится предложение сойти с корабля? — спрашивает вдруг Майкл. — Рады, наверно, будете? Те красные дома — это станция Лусир. Мы там собираемся сделать остановку. К ним даже туристы каждый год приезжают.

— Я не знала, что нам еще с кем-то придется встречаться. — Не скажу, что совсем расслабилась на «Венди К» с нашими учеными, но я уже к ним привыкла. Думаю, что более спокойно я ни с кем и нигде себя чувствовать не буду. Поэтому начинать все по новой с какими-то новыми людьми мне совершенно не хочется. Особенно после взрывной пиццы в Вашингтоне.

— На Лусире постоянно живут и работают двенадцать семей, — успокаивает меня Майкл. — Всего сорок человек.

Мы с Клыком переглядываемся. Пора снова быть настороже.

39

Стихотворение, написанное Максимум Райд

Белый цвет — цвет маленьких кроликов
с розовыми носами;
Белый — цвет облаков в голубом небе;
Белый цвет — цвет мороженого в вафельной трубочке
И цвет ангельских крыльев и крыльев Ангела.
Белый цвет — цвет новых носков,
никем никогда не надеванных,
Только что вынутых из упаковки;
Белый — цвет хрустящих простынь в дорогущем отеле.
Белый цвет — цвет всего, что только видит глаз
на необъятные мили вокруг,
Если ты оказался случайно в Антарктике, спасая мир,
но не уверен, что справишься с этим.
Потому что, если увидеть еще хоть что-нибудь белое —
даже белый хлеб или чужое белье на веревке,
или даже счастливую белозубую улыбку,
то совершенно лишишься рассудка и начнешь
вечно толкать по Нью-Йорку тележку из супермаркета,
полную пустых консервных банок,
тихо что-то себе под нос напевая.
Это мое первое в жизни стихотворение.

Не Шекспир, конечно, но лично мне нравится.

Мы причалили на станции Лусир рядом с несколькими другими кораблями и буксирами. Прямо перед пристанью красные металлические здания на сваях.

— Они нас ждут, — говорит Сью-Энн, показывая на ближайшую конструкцию. — Пошли, познакомимся, и они покажут нам гостевые комнаты.

— Ладно, пошли, — я скрипнула зубами, и хлынувший в кровь адреналин запускает в душе и теле боевую готовность.

Здесь никакой зелени: ни деревьев, ни кустов, ни травы, ни сорняков. Здесь нет ни тротуаров, ни мусора, ни небоскребов, никаких машин. Этот населенный пункт совершенно не такой, как те людские поселения, которые мы видели когда-либо прежде. Внезапно выражение «полярная противоположность» обретает новый смысл.

— Здесь все равно что на Луне, — восхищенно говорит Надж. — Так чисто, просто стерильно.

— Мы исследователи! Мы увидим то, чего никто никогда не видел!

Что приводит Газзи в такой восторг, и что он надеется здесь увидеть — ума не приложу.

Гляжу на свою стаю. Все они немножко нервничают и сильно возбуждены. На корабле с командой ученых они чувствуют, что в их жизни есть настоящая цель. Важнее и нужнее, чем убирать свою комнату, нести дозор или добывать пропитание. И не важно, сочинили ученые эту цель, чтобы посеять у населения ненужную панику, или нет. Мои ребята считали, что они могут помочь человечеству. Совершенно очевидно, им необходимо навсегда забыть, что еще три недели назад мы сражались за свои жизни. Не понимаю, почему дети хотят ТАКОЕ забыть?

И вот еще, что меня беспокоит: если им здесь так хорошо, очень-очень хорошо, пойдут они снова за мной, когда придет время улетать? Потому что, что бы здесь ни происходило, как бы мы ни были здесь полезны, нам, в конце концов, все равно придется улетать. Мы всегда отовсюду улетаем.

Такой вот, дорогой читатель, у Макс трезвый взгляд на мир. Нравится тебе он или не нравится, это другое дело.

Игги с Клыком отвернулись от станции и смотрят на бесконечное белое пространство. На фоне белого снега Клык похож на статую, высеченную из черного мрамора. Он поворачивается и подзывает меня кивком головы.

— Господи, все совсем белое, куда ни глянь, — я прыгаю на месте, стараясь согреться.

— Ага, — откликается Игги странным голосом.

— Твоя слепота, Иг, здесь большого значения не имеет, — говорю я ему. — Здесь смотреть все равно не на что. Все белое — сплошные острые белые зубцы.

Клык дотронулся до моей руки, я гляжу на него, а он кивает на Игги.

— Я знаю, — говорит Игги. — Я вижу.

40

Смотрите, у меня есть теория. Может, это, конечно, абсолютная ерунда, но мне кажется, что полное отсутствие цвета имеет какое-то отношение к тому, что слепой парень вдруг стал видеть.

То, что он видит, это точно. Я помахала рукой у него перед носом, и он заморгал и дернулся назад.

— Ты что, спятила? — накинулся он на меня.

Челюсть у меня отвисла. Я недоуменно перевожу глаза с него на Клыка и обратно — с Клыка на него. Потом вижу, как Иг улыбается как никогда широко, от уха до уха. Мне хочется запрыгать от радости, взвиться в воздух и закружиться балериной, чего — уверяю тебя, дорогой читатель, — я никогда не делаю.

— Что происходит? Какие новости? — к нам подруливает Газзи.

— Игги видит, — говорю я, сама не веря своим словам.

Игги радостно поворачивается посмотреть на Газмана, мгновенно нахмурившись, замирает и как сумасшедший начинает тереть глаза.

— Прошло… Ушло… — признается он упавшим голосом.

— Что?

— Ты мог видеть? — спрашивает Газ.

С низко опущенной головой Игги отворачивается. Тяжело вздыхает и тут же выпрямляется:

— Нет! Я опять вижу! Я снова вижу белые горы!

Вот и получается, что Игги может видеть БЕЛИЗНУ. Очертания утесов и льдин, редкие серые скалы, торчащие из-под снега. Линию горизонта, где белая земля сливается с небом. А когда он поворачивается к серому океану и скалистому берегу — все разом исчезает.

Так мы стоим и глазеем, как Игги смотрит на белое пространство. В конце концов я совершенно окоченела:

— Мне холодно. Пошли внутрь.

Станция Лусир — это примерно пятнадцать металлических строений на стальных сваях. Некоторые из них, те, что один за другим взбираются на прибрежный холм, соединены друг с другом, как ступени гигантской лестницы. Другие поодиночке стоят на отшибе. Почти под каждым припаркованы мотосани и снегоходы.

Взбираемся по лестнице, и Игги снова приходится держаться за край моей куртки и сосредоточенно прислушиваться к звуку шагов и малейшему шороху вокруг. Я спиной чувствую его разочарование.

Входная дверь этого строения ведет в предбанник, или сени. Там мы снимаем куртки и только тогда проходим дальше в следующие двери, ведущие в саму станцию.

Знакомимся с новыми учеными, которые здесь живут и работают. На их любопытные взгляды и немые вопросы стараемся не обращать никакого внимания.

Нам показали гостевое помещение. Оно в отдельном строении. Маленьком, но удобном и уютном. В одной комнате сплошные койки в четыре этажа, крошечная гостиная, кухня, еще меньше, и ванна.

— Эй, — Бриджит стучит в нашу дверь. — Хотите посмотреть на пингвинов?

— Мы-то, конечно, хотим, — с горечью откликается Игги. — Только скажи им, пусть встанут на белом фоне.

Мы с Клыком переглядываемся. У нас почти у всех недавно проявились новые способности. Может, настала очередь Игги? Может, вернувшееся зрение будет его новой способностью?

И еще один вопросик: Когда начнется наше хваленое спасение мира?

41

Ассистент Обер-директора отрывается от компьютерного монитора:

— Мутанты прибыли на станцию. Все идет по плану.

Обер-директор кивнуть не может — вместо этого он моргает:

— Они все вместе? Вы уверены, что никто из них не остался на корабле?

— Никто, сэр. — Ассистент показывает на экран и нажимает кнопку. На мониторе тут же появляется несколько мутное изображение шестерых крылатых детей, гуськом марширующих по ледяной равнине к домикам станции Лусир. Потом экран разделяется пополам и на второй половине возникает фотография, снятая в камбузе «Венди К». Ассистент быстро увеличивает изображение детей, идущих к станции, и сравнивает их с лицами на фотографии. Совпадение стопроцентное.

— Все шестеро на месте, сэр.

— Прекрасно, — говорит Обер-директор. — Пошлите сообщение нашему резиденту, чтобы действовал согласно существующим указаниям.

— Слушаюсь, сэр. Будет исполнено. — Ассистент поворачивается обратно к компьютеру.

Обер-директор посылает мысленный приказ, и мгновение спустя открывается дверь. В кабинет вваливается колоссальное существо, чуть ли не семи футов ростом и трехсот пудов весом.

— Это ты, Гозен? — спрашивает Обер-директор.

Ассистент в своем кресле одеревенел от страха. Если от присутствия солдат его просто мутило, то этот монстр неизменно приводит его в содрогание. Он не только нечеловечески огромен, его человеческое лицо приляпано на тело Франкенштейна. Сияющая изогнутая металлическая пластина покрывает верхушку голого черепа там, где не удалось нарастить кожу. Одна рука на фут длиннее другой, а в пальцы на ней вставлены стальные шипы. Другая рука, серо-зелено-синяя, как будто в нее никогда как следует не поступала кровь, неимоверно жилистая и мускулистая — результат введения гормона человеческого роста прямо в мышечную ткань.

Лицо у него вполне человеческое, но стоит только этому чудищу заговорить, как на челюстях под кожей четко проступают винты и болты. Всего пару дней назад ассистент видел, как Гозен схватил на лету птицу, свернул ей шею, просто так, от нечего делать, и отбросил прочь легкое, пестрое тельце. Совершенно непонятно, есть ли у него какое-нибудь, пусть хоть слабое, понятие о добре и зле. Кажется, единственное, чем он наделен, это неимоверной силой. Больше ничего в него не заложили и не запрограммировали.

— Гозен, — чудовище подходит к креслу, внимательно и почтительно внимает словам Обер-директора. — Пора готовить твои отряды. Подходит время начинать операцию захвата.

— Есть, мой повелитель, — откликается Гозен, не двигаясь с места, голосом диктофона, у которого садятся батарейки.

Ассистента бросает в холод.

42

Как выяснилось, спасение мира началось сразу на следующий день.

Если ты, дорогой читатель, сомневаешься, что игра с пингвинами может иметь какое-то отношение к предотвращению апокалипсиса, нестрашно. Я тебе сейчас все объясню.

— Смотрите, смотрите! Я пингвин, — кричит Ангел. Валится на живот и стремительно несется вниз по крутому снежному склону. Внизу ее поджидают двадцать хлопающих крыльями императорских пингвинов.

— Теперь я! — Газзи не дожидается, когда Ангел отойдет в сторону, и с безумным кудахтаньем бросается съезжать с горы. Врезается в Ангела, Ангел врезается в пингвинов, которым, конечно же, следовало бы быть повнимательнее. Две большие тяжелые птицы валятся как подкошенные, и одна из них наваливается прямо на Газзи. Из него мигом вышибает дух — мне слышно это даже там, где я делаю записи моих научных наблюдений.

Приведу здесь, к слову, образец моего вклада в науку.

Место: Станция Лусир, Антарктика.

Дата: Напомните мне заполнить эту графу позже.

Время: Трудно сказать. Здесь сейчас полярный день, солнце не заходит, а свои часы я сто лет назад отдала в заклад.

Объект наблюдения: императорские пингвины.

Количество: Двадцать семь взрослых птиц. Самцов от самок на глаз не отличишь, а брюшные складки у них рассматривать я не полезу. Двенадцать здоровых активных птенцов. Пять детей породы Авиан-Американ.

Размер: Пингвины на удивление большие, высотой примерно четыре фута. Плотные и, судя по тому как Газзи крякнул, когда один из них на него шлепнулся, тяжелые. На мой взгляд, взрослые крупные птицы весят пудов шестьдесят.

Состояние птиц: Здоровые и здоровенные. Крупные и тяжелые. Им-то, точно, холод не страшен — жирненькие.

Занятия и активность: Катаются с горок, развлекаются. Время от времени ныряют в ледяную воду и выпрыгивают, как хлеб из тостера. Вынырнув, пахнут рыбой. Один отрыгнул кусок кальмара прямо на Иггин ботинок. Хорошо, что Игги пока опять не видит. А меня чуть не стошнило.

— Как продвигаются записи? — интересуется Брайен Карей, подъехав к нам на мотосанях. Сегодня ужасно холодно, и он и Сью-Энн собирали данные экстремальных метеоусловий. Кстати о холоде, спасибо, мамуля, удружила.

Сью-Энн смотрит на выпрыгивающих из воды пингвинов и хохочет — один за другим вся стая, как по команде, солдатиками навытяжку стремительно выскакивает из воды.

Внезапно из-под воды вылезает огромное существо, хватает Сью-Энн за щиколотку и снова, вместе с ней, ныряет в ледяные глубины.

43

— Морской леопард! — кричит Брайен, побросав журнал и все свои измерительные инструменты, он рванулся к воде. — Бегите за помощью! Ведите Поля и остальных! Скорей!

Голова Сью-Энн на мгновение показалась над водой, дикий крик, как ножом, резанул морозную тишину, но леопард тут же уволок ее обратно под воду. Тюлень был огромный — одна голова размером с арбуз. А голова у морских леопардов, по сравнению с телом, просто крошечная. Челюсти с острющими зубами намертво ухватили ногу Сью-Энн.

— Ну-ка, быстро, бегом! — командую я Газзи. Он в оцепенении уставился в воду. Там внизу барахтается что-то темное, а ледяные края проруби медленно розовеют.

Я еще раз кричу:

— Не зевать! Бегом, все вместе, быстро на станцию!

Немедленно, без разговоров, Газзи хватает Игги, и вместе с Надж и Ангелом они припускают на станцию, скользя и спотыкаясь на снегу. Мне слышно, как Газзи отчаянно зовет на помощь.

— Он будет ее молотить под водой об лед, пока она не умрет, — в отчаянии говорит Брайен, наклоняясь над острым краем проруби.

— Сью, держись! — кричит он ей, когда в следующий раз она показывается над водой, судорожно глотая воздух.

Брайен беспомощно оглядывается на станцию и тут же принимается орать и махать руками на снова всплывшего морского леопарда. Самому ему прыгать в прорубь на выручку бесполезно. Его или безвозвратно затянет под лед, или тюлень прикончит вместе со Сью-Энн.

— Клык, давай вверх! — Я разбегаюсь и раскрываю крылья. Клык у меня за спиной, и мы зависаем над водой, стараясь поймать нужный момент. По темной, почти десятифутовой тени определяем, что тюлень пока еще близко к поверхности.

— Хватай ее, как только она снова покажется над водой, — кричу я Клыку, и он решительно кивает в ответ.

Готовые в любой момент броситься вниз, кружим в шести футах над прорубью. Спасательная команда — во главе Поль с гарпуном — уже несется на выручку.

— Давай! — показываю вниз. Тень становится темнее, и тюлень всплывает на поверхность. Сью-Энн у него в зубах. Глаза у нее закрыты, а тело обмякло. Мы с Клыком обрушиваемся на прорубь.

Клык изо всех сил поддает тюленю ногой по змееобразной голове, а я обеими ногами пинаю его гладкую выгнутую спину. Он в удивлении распрямляется и задирает голову глянуть, велика ли опасность сверху. На секунду разжав челюсти, морское чудище издает громоподобный рев. Воспользовавшись моментом, мы с Клыком, один за мокрую куртку, другой за руку, подхватываем Сью-Энн и отчаянно бьем крыльями, стараясь подняться с ней в воздух. Тюлень снова ревет и щелкает зубами в инче от моей ноги. Поздно — опоздал.

Мы уже вне опасности. Под нами земля. Крепко держим Сью-Энн, проносимся над головами ошеломленных спасателей и летим на станцию, прямо к зданию станционной больнички. При посадке неуклюже скользим по снегу. Куртка Сью-Энн уже заледенела и обросла сосульками. Ее рваные брюки насквозь пропитаны кровью. Не знаю, жива ли она, или мы вырвали у морского леопарда только ее мертвое тело.

Двое мужчин бегут к нам из больнички с носилками и опускают их на лед рядом со Сью-Энн. Один из них, нащупывая пульс, прикладывает палец к ее шее. Другой готовится переложить ее на носилки. Вдруг он хмурится:

— Что? Что это?

Тем временем часть команды уже собралась вокруг. Один из санитаров осторожно дотрагивается до ноги Сью-Энн там, где ее разодрал тюлень, и отодвигает в сторону лохмотья штанины. Поль с сипом судорожно заглатывает воздух, а мои зрачки сужаются. Из рваной окровавленной раны торчит путаница вживленных глубоко в мышцы тончайших проводов.

— Что это такое, может мне кто-нибудь сказать или нет? — настойчиво допытывается Поль. — Кто-нибудь что-нибудь об этом знает?

Второй санитар поднимает голову:

— Командир, у нее пропал пульс. Я констатирую смерть.

С криками: «Она жива? Жива?» — подбегает остальная команда, и все благодарят нас на разные голоса:

— Вы просто герои!

— Молодцы!

— Даже не верится, что вы вырвали ее от тюленя!

— Спасибо вам!

Но, глядя на наши лица, все постепенно затихают. Мы с Клыком отступаем на шаг, чтобы всем было видно Сью-Энн. В глазах у каждого шок и недоумение. Вряд ли они тут все первоклассные актеры. А значит, никто из них не подозревал, что Сью-Энн — подсадная утка. Здесь все думали, что она — одна из нас. А оказалось — одна из ТЕХ.

Поль виновато смотрит на нас и в негодовании приказывает своей команде:

— Брайен, немедленно просмотреть компьютер Сью-Энн. Все файлы. Обыщите ее комнату.

Слезы текут по щекам у Мелани.

— А вы все, — поворачивается к нам Поль, — быстро в дом и подальше от чужих взоров. Остальным обыскать гостевые помещения на станции и «Венди К» прочесать до нитки. Смотреть, где могут быть установлены скрытые видеокамеры. В наших рядах был предатель.

44

Как и предполагалось, добавка антифриза к смазке суставов оказалась эффективной. Гозен просигналил своему подразделению команду «на выход», одновременно включая внутренний счетчик, определяющий наличие каждого солдата.

Один за другим по металлическому скату, приставленному к брюху самолета, солдаты мерным шагом сошли на плотно утрамбованный ветром и временем снег. Их ноги мгновенно акклиматизировались в условиях новой поверхности — пружины и балансировочные грузы автоматически скомпенсировали скользкое и проседающее покрытие.

Все подразделения в наличии.

Перво-наперво следует построить укрытие. Команда самолета сбросила на снег их снаряжение, сходни убрали, люк закрылся, и моторы взревели, готовые поднять самолет в обратный перелет.

— Немедленно найти тент-укрытие, — командует Гозен трем солдатам. — Идентифицировать среди снаряжения и установить в надлежащем месте.

Подразделение беспрекословно повинуется и мгновенно определяет большой ящик, накрепко обвязанный пластиковой веревкой. Развязав его, солдаты достают из него самонадувающуюся теплоизолированную палатку. Дергают за пару веревок, и вместительная полярная палатка вырастает как из-под земли.

Беззвучно солдаты находят трехфутовые болты, чтобы закрепить конструкцию ко льду. Так ее не снесет даже ураганными порывами ветра. Внутри ни обогревателя, ни коек. Но это не проблема. Все равно солдаты — не только не люди, но даже не являются живыми организмами.

Первое задание выполнено.

Следующая пара солдат готовится отрапортовать.

— Да? — Голос Гозена гораздо менее механический, чем у его предшественников из предыдущего поколения. Запрограммированные человеческие интонации сильно его смягчили.

— Командир, возникла проблема. За последние пять часов от одной из связных не поступило ни одного сигнала. Камеры наблюдения показывают, что она была атакована. Считаем, что связная демонтирована и погибла.

Гозен остановился и включил внутренний анализатор. Результат анализа показал:

а) операция может продолжаться на основе уже имеющейся информации;

б) необходимо доложить Обер-директору обо всем, что известно о данной связной;

в) следующие шаги определятся согласно новым возможностям.

Проявление новых возможностей, очевидно, не заставит себя долго ждать.

Его задача — уничтожить опасных мутантов. Обер-директор не пояснил, ни как именно, ни каковы временные рамки задания, ни должно ли выполнение задания доставить ему удовольствие.

Иначе говоря, задание поставлено максимально широко.

— Немедленно всем в укрытие! — командует Гозен солдатам.

Теперь надо только ждать.

45

Вы читаете блог Клыка. Добро пожаловать!

Вы посетитель номер 545,422.

Сегодняшняя тема — странности мира внизу.

Вы все знаете про странности нашей жизни: крылья, побеги-погони и все такое прочее. Поэтому, думаю, вам трудно представить себе, что в ней еще может найтись место чему-то удивительному. Мы и сами не перестаем дивиться происходящему.

Вот короткий перечень всяких недавних любопытных явлений и событий.

1) Игги может видеть. Точнее, то может, то нет. Он видит только, когда все нормальные люди слепнут от снега. Макс решила на всякий случай причесываться почаще, а то он увидел ее и ругался.

2) Мы летали со снежными куропатками. Это очень красивые белые птицы, размером не больше голубя. Их здесь очень много. Они сама чистота (не смейтесь, я не впал в пафосный тон). Если бы Ангел была стопроцентной птицей, она была бы такой снежной куропаткой. А Газман был бы страусом эму.

3) Забавные столкновения с пингвинами произошли во время катания со снежных гор на пузе. Известно ли вам, что, если пингвина внезапно напугать, он начинает рыгать. Мне теперь известно. И еще мне известно, как отвратительно выглядят и воняют наполовину переваренная в пингвиньем желудке рыба, криль и кальмары.

4) Макс и я совершили рискованную спасательную операцию. К несчастью, спасенный человек оказался подсадной уткой. Не перепутайте с утками, ни с дикими, ни с домашними. Во-первых, они здесь не водятся, а во-вторых, обидите птичек, причислив к ним шпиона. По всей вероятности, он висел у нас на хвосте всю последнюю неделю. Так что теперь мы находимся в смертельной опасности. Как и всегда.

К счастью, спасенный шпион не выжил. Думаю, что теперь доносы его прекратились. Но пока что, если кто строит против нас свои зловредные козни, знайте, вы за это еще поплатитесь.

Теперь хочу вам сказать, что мы в Антарктике. Работаем с учеными, ведем наблюдения за признаками глобального потепления. Если «глобальное потепление» звучит для вас обнадеживающе, мол, пальто больше носить не надо, то вы ошибаетесь. Земле и всему живому на ней абсолютно необходимо, чтобы климат не изменялся. Иначе — кранты. Придется смиряться с неизбежными потопами и наводнениями, цунами, вымиранием животных и растений в неслыханных масштабах, засухами, голодом и другими неимоверными бедами.

Однако, если вы предпочитаете, чтобы все это происходило пореже, очевидно, что мы должны что-то делать, изменить наши привычки, нашу зависимость от нефти, газа, угля и от мясных продуктов тоже.

Какие вопросы?

Али, Ю-ю, Ариель и Робин Бернстейн из Палм-Бич пишут:

Чего плохого в мясе? Что, гамбургеры тоже нельзя?

Значит так, Али, Ю-ю, Ариель и Робин Бернстейн. Спасибо, что спросили. Вопрос хороший.

Лично я обеими руками голосую за гамбургеры. И за стейк, и кебаб, и тушенку. Говядины мне всегда давай да побольше.

Но вот что рассказала мне одна очень клевая ученая, и даже доктор наук Бриджит Двайер. Она говорит, что скот наносит климату даже больший урон, чем машины. Во-первых, скот выделяет огромное количество метана и других газов, вызывающих парниковый эффект. Даже больше, чем наш Газман. А это, согласитесь, что-то. Плюс, для производства одного пуда мяса требуется скормить скоту примерно четырнадцать пудов зерна. Это энергетически невыгодно. Не говоря уже о вырубке лесов под пастбища, про воду и т. д. и т. п. Пожалуй, если все это сложить вместе, придется задуматься про гамбургеры и стейки. Что скажете на это, Али, Ю-ю, Ариель и Робин Бернстейн?

Клык
БиттерГамми из Хоншу пишет:

Кончай проповеди, мужик. Если мне охота лекцию послушать, я пойду в школу.

Похоже, БиттерГамми, тебе срочно надо в школу. Постарайся там не спать.

Клык
МинкиПудин из Сиднея пишет:

Клык, я очень скучаю в пресе пра вас давно нечаво нет я даже валнуюсь. Ваш поклонник номер 1.

МинкиПудин, за нас не волнуйся. У нас все хорошо. На самом деле, так хорошо давно не было.

Клык
Скромная девчонка из Сиэтла пишет:

Дорогой Клык,

Я писала тебе в прошлом месяце. У тебя есть подружка?

Скромная девчонка, советую тебе обращать внимание на представителей одного с тобой биологического вида. Но все равно спасибо.

Клык
На сегодня все. Мне пора. Меня ждут документы о глобальных катастрофах, беседы с учеными и обед. Не думаю, что из говядины.

Клык

46

— А куда мы теперь направляемся? — спрашивает Надж.

Мы летим, разрезая чистый холодный воздух.

— Никуда. Просто посмотреть на местность, — объясняю я. — Получить, так сказать, общую картину.

С тех пор как оказалось, что Сью-Энн шпионка и предательница, я снова стала экстраосторожной. Вот и решила оглядеться да посмотреть, не окажется ли где рядом трейлер с надписью «Гады» на крыше.

Клык молчит. Летит немного в стороне, сам по себе. Слегка накреняю крыло и подруливаю к нему поближе. Отношения наши теперь странные. Мне жалко тех прошедших дней, когда все было просто, когда мы друг друга поддерживали без оглядки, без вопросов и споров. Когда все между нами было понятно без обсуждений.

— Надо полагать, что Сью-Энн посылала кому надо донесения о нашем местонахождении?

Он согласно кивает:

— Бриджит старается залезть в ее компьютер за более подробной информацией.

Опять эта Бриджит. Сколько можно.

— Лучше бы Надж попробовала. — Я стараюсь не показывать раздражения.

— Ага, если у Бриджит не получится, попросим Надж.

— Давайте полетим вон там, над островами, — кричит на лету Газзи. — Там на одном острове вулкан в середине. Вообще-то весь остров — вулкан.

— Давайте.

Мы плавно заворачиваем по большому кругу налево и оставляем позади огромную ледяную пустыню континента. Снова размять крылья и вдохнуть свежий морозный воздух — настоящее блаженство.

— Я опять ничего не вижу, — огорченно жалуется Игги, и Тотал нервно заелозил у него на руках:

— Может, мне лучше с Клыком лететь?

— Чего ты паникуешь? — раздражается Иг. — Я летаю не хуже, а направление чувствую даже получше, чем некоторые.

— Смотрите, как вон там классно! — показывает Газман вниз, на остров под нами.

Материк остался позади. Теперь мы над круглым островом. Кажется, что у него посередине дырка, а сбоку маленький надрез бухты. Начинаем серию витков на снижение. Я, конечно, не теряю бдительности, но, похоже, там никого.

— Там в середине вода. Это где вулкан извергался, — объясняет Газзи.

Спускаемся все ниже и ниже. Никакой опасности не видно. По крайней мере, здесь не опасней, чем где бы то ни было в другом месте.

— Термальные воды! — я влетаю в столб теплого плотного воздуха. Представьте себе, оазис летнего блаженства среди антарктической стужи.

— Там внизу что-то булькает, — смотрит вниз Ангел.

— Айда проверим, — предлагаю я как настоящий лидер-исследователь.

Спускаемся ниже — никого — и, наконец, приземляемся в лунном пейзаже серой гальки, маленьких камушков, пары каких-то оставленных человеческой цивилизацией знаков и каким-то странным полем, покрытым обломками чего-то, похожего на бочки. Ничего подобного я до сих пор не видала.

А скоро все это может вообще исчезнуть.

«Ага, значит, ты не пропал, — думаю я Голосу в ответ. — Рада, что ты к нам, наконец, присоединился. Ну, положим, „рада“ — не то слово, но…»

Макс, смотри внимательно. Запоминай, что ты видишь. Это место может скоро исчезнуть.

Получается, что мой Голос заодно со всей нашей ученой командой и против глобального потепления.

— Ребята, осторожно. Смотрите, не ошпарьтесь в каком-нибудь гейзере, — предупреждаю я стаю на всякий случай.

— Здесь нет никаких гейзеров, — говорит Надж, — просто пар булькает в воде.

— Сюда, видно, тьма людей приезжает. — Клык стоит перед одним из знаков на восьми языках, призывающих нас вместе с населением всего земного шара быть осторожными, смотреть под ноги, не уничтожать мох, не мусорить и так далее, и тому подобное. Другой знак оповещает нас, что этот остров охраняется «Группой управления Обманного Острова».

Я улыбаюсь:

— «Обманный остров» — какое смешное название. Очень для нас подходящее. Нам бы тут и поселиться, на Обманном острове. — Оглядываюсь вокруг на сюрреальный неземной пейзаж. — Если,конечно, нам охота жить на голой пустынной земле.

— Она не голая и не пустынная, — горячо возражает мне Ангел, а Надж тем временем скидывает ботинки.

— Ты что делаешь?

Она показывает на воду, от которой поднимается вверх густой белый пар:

— Собираюсь принять горячую ванну. Душ на станции по капле капает — никакого проку с него нет.

— Смотрите, — Ангел показывает вверх. Прежде чем их увидеть, я их услышала. Где-то примерно в четверти мили с утеса слетела стая больших сильных птиц. С такими я еще не встречалась.

— Это кто?

— Альбатросы, — откликается Надж, которая уже успела сбросить куртку, шарф и свитер и теперь сдирает с себя последние слои нашей многослойной одежды. — Есть такая морская легенда, что в альбатросов переселяются души утонувших моряков. О-о-о!!! Здесь кайфово. — Она медленно погружается в воду, совершенно утопая в клубах белого пара.

— Осторожно, смотри, сваришься ненароком.

— Я тоже пойду искупаюсь. — Тотал бодро семенит в воду.

Альбатросы кружат над нами. У самых крупных размах крыльев больше, чем у Ангела, футов, наверное, девять. Смотреть на них — с ума сойти можно. Они вообще крыльями не шевелят — точно лежат и греются на теплой воздушной подушке. У нас так, скорее всего, не получится — слишком велика масса тела. Крылья не удержат, и нас вниз потянет.

— Боже мой, — кажись, Надж что-то встревожило.

Я крутанулась на месте, быстро окидывая глазами остров:

— Что? Где? В чем дело?

Позади меня Клык сканирует небо, море и землю — откуда ждать нападения? В два прыжка оказываюсь у кромки воды и торможу, разбрызгивая вокруг себя гальку.

— Что случилось?

Надж показывает на Тотала. Он лежит в воде по самый нос. Таким счастливым, по-моему, он еще никогда нигде не был. Черная шерсть блестит и колышется на серой воде. Внимательно всматриваюсь туда, куда показывает Надж.

— Что вы на меня уставились, — сонно бормочет Тотал, совершенно расслабившись в теплой ванне. — Рай! Настоящий рай земной. Лапы… Мои лапы блаженствуют. Хоть сейчас отогреются от этого вечного холода. Мне бы ботиночки…

Все мы теперь собрались у края воды и вылупились на Тотала. Он вяло моргает:

— Попробуйте сами. Кайф! Мне бы сейчас только мартини. И тогда можно остаться здесь навечно…

И тут до меня, в конце концов, доходит, что именно я вижу. Непонятно только, почему мне потребовалось на это столько времени — я же сотни раз все это видела. И не у нас одних. Поди, я просто не ожидала, что такое произойдет и с ним.

У Клыка тоже глаза на лбу.

— Что? Да что с вами со всеми такое? — Тотал, наконец, выходит из своей нирваны, и я собираюсь с духом:

— Тотал, у тебя прорезались крылья.

Я всегда знал, что с этим псом что-то неладно, — гудит у меня в голове Голос.

47

— Значит так, — говорит наутро Майкл Папа. — Давайте обсудим пару вопросов.

Мы обеспокоенно оторвались от завтрака. Мне все время было немного неловко за то, сколько мы едим. Пока комендант станции не сообщил между делом, что они выделяют по четыре-пять тысяч калорий на человека в день. Столько-де нужно человеку в полярных условиях Антарктиды. Наше потребление калорий из-за холода не увеличилось. Получается, мы здесь с людьми и сравнялись. Но все, что дают, как всегда, съедаем в один присест.

Однако самое удивительное вот что. Тотал попросил положить ему завтрак в миску. И поставить ее на пол, рядом с миской Акелы. Правда, вопрос о том, чтобы дать ему специально калорийную Акелину собачью еду, не стоял. Он все равно соглашался есть только картофельные вафли с сиропом и беконом и потом еще миску кофе с молоком и сахаром.

— Несмотря на предательство Сью-Энн, нам надо продолжать работу, — начал Майкл. — Сегодня вы, ребята, пойдете на разведочное задание с нашими учеными. Но, прошу вас, будьте предельно бдительны.

Я киваю.

— Прежде чем морской леопард атаковал Сью-Энн, вы фиксировали состояние местной колонии пингвинов. Сегодня пойдете с Эмили и Бриджит делать замеры разных слоев льда. Концентрация химических веществ во льду — важный показатель истории состава атмосферы в данном регионе.

Майкл закончил, и Бриджит подхватывает инструктаж:

— Но прежде, чем мы двинемся, давайте пройдемся по пунктам техники безопасности.

Стараюсь не смотреть на Клыка, но это невозможно.

Он не отрывает глаз от Бриджит. А лицо у него при этом мягкое и спокойное. Чувствую, что желудок у меня завязывается в узел. И злюсь на себя больше, чем на него.

— Сами понимаете, мы находимся в экстремальных условиях, — продолжает Бриджит, — и сами видите, что здесь опасно. Сколько глаз хватает, зрительные ориентиры практически отсутствуют. Поэтому заблудиться здесь проще пареной репы. Скажите, что вы будете делать, если поймете, что заблудились?

— Взлечу вверх, пока не увижу станцию. Туда и поверну, — отвечаю я.

Ученые смотрят на меня ошарашенно. Такого решения проблемы они, очевидно, не ожидали.

— Ладно, — соглашается Бриджит, медленно кивая. — Пожалуй, это решит проблему. Следующая опасность — трещины и пропасти в залежах снега. Их немного, но те, что есть, очень опасны. Что будете делать, если упадете в такую снежную расщелину?

— Вылечу из нее вверх.

— Мммм… Возможно, — Бриджит героически переходит к новым задачам. — Вы знаете, что пингвины не опасны и что крупные хищные птицы здесь не водятся. Однако, пожалуйста, помните, что к гнездам подходить нельзя. Следующий пункт — хищники. Здесь нет полярных медведей.

Мы киваем, хотя понятно, что отсутствием белых медведей Надж, Ангел и я страшно разочарованы.

— Зато вы видели, что морской леопард может порой оказаться агрессивным. Не рекомендуем подходить к ним ближе, чем на двадцать метров. Но если вы снова окажетесь под угрозой нападения со стороны тюленя, совету…

— Улететь от него подальше. — Мне даже неловко за ее дурацкую технику безопасности.

— Перейдем к пурге, — гнет свое Бриджит. — Ураганные ветры, случается, превышают восемьдесят миль в час. Они несут частицы льда, и ветер буквально режет лицо. — Она помедлила, словно ждала, как я сейчас скажу, что вылечу из пурги.

Чего я, понятное дело, не говорю. Только полный кретин будет летать в такой ветер. Бриджит вздыхает с облегчением. Наконец-то она может дать дельный совет:

— Не старайтесь никуда идти одни. Окопайтесь и ждите помощи. Выкопайте себе нору в снегу. Держитесь вместе. Даже если хотите пить, не ешьте снег. От этого температура вашего тела упадет еще больше. Главное, не теряйте уверенности, что вас найдут.

В завершение Бриджит обнадеживающе улыбнулась, и мы пошли собираться. Брайен Карей наблюдает, как мы увязываем снаряжение. Сам он остается на станции печатать какие-то отчеты.

Прежде Сью-Энн анализировала образцы льда, которые мы ей приносили. Теперь это делает Мелани. Она следит за концентрацией во льду углекислого газа и других химических веществ. Оказывается, лед здесь такой старый, что можно увидеть изменения в нем от века к веку. Ты, мой образованный читатель, думаю, удивишься, если я скажу тебе, что концентрация углекислого газа в верхних современных слоях льда во много-много раз больше, чем она была за последние восемьсот тысяч лет. Но что ж тут удивительного: углекислый газ — побочный продукт сжигания растительного топлива. А топлива-то этого мы сколько теперь жжем?

48

Стоим на льду на коленях и помогаем Мелани и Бриджит управиться с тяжелым непослушным буром, чтобы взять ледяные пробы.

— Ужасно, конечно, что на свете есть компании-кровопийцы, которые готовы потратить несусветные миллиарды долларов, чтобы уничтожить летающих детей-мутантов, но все-таки еще ужасней, что на свете есть компании-кровопийцы, готовые сознательно уничтожить нашу планету, только чтобы сделать новые несусветные миллиарды долларов, — сокрушенно вздыхает Надж.

Согласна, эти гнусные корпорации совсем загадили землю. С этим я спорить не буду. Но я по-прежнему не уверена ни в том, что мировое потепление — это их вина, ни в том, что подъем температуры на пару градусов — такое уж непоправимое несчастье.

— Я вообще не пойму, зачем им нужны эти миллионы.

Это правда. Зачем? Получается, деньги дают контроль над миром, странами, армиями и правительствами, а контроль над миром дает возможность делать новые деньги, чтобы контролировать мир, армии и т. д. Дурацкий заколдованный круг какой-то. Как тебе моя логика, дорогой читатель?

Я никому не судья и приговоров никому выносить не хочу. Но кто же скажет правду? Кто вынесет приговор этим хапугам и дуболомам? Даже если я в мировом потеплении сомневаюсь, совершенно не значит, что я против загрязнения планеты не выступлю. Выступлю, да еще как! Без колебаний и сомнений. Только держись!

— Ма-а-акс! — дергает меня за рукав Ангел. — Я хочу пингвиненка.

Мои экологические размышления как ветром сдуло.

— Нет, — говорю, еще даже не поняв хорошенько, чего она такого хочет.

На лице у нее проступает то упрямое выражение, которое всегда приводит меня в содрогание.

— Нет, — в голосе у меня зазвенел металл. — Хватит с тебя Селесты и Тотала. А пингвинов за собой таскать мы не можем. Особенно потому, что эти пушистые малыши вырастают в мясистые тушки ростом и весом с упитанного третьеклассника.

Ангел обиженно выпятила губу:

— Они такие хорошенькие… И ужасно смешно чирикают. Смотри, их здесь сколько. И денег никаких тратить не надо. Мы можем просто…

— Ангел! Ты видела, чем родители кормят своих пингвинят? Прожуют рыбу и всякий криль, проглотят, попереваривают, а потом все это прямо в клюв птенцам отрыгнут. Ты что, хочешь все время жевать сырую рыбу и в клювик своему пингвиненку каждый час сплевывать?

Ай да я! Нашла-таки правильные аргументы. Ангел поджала губы, гордо расправила плечи и, отвернувшись от меня, отошла в сторону.

А я избежала очередных неприятностей.

Будто мало мне Клык со своей ненаглядной Бриджит нервы треплет.

Смотрю искоса, как они идут рядком, головы друг к другу склоняют, наклоняются вместе и в снегу ковыряются. В какой-то момент эта умница ученая не может отвинтить крышку своей специальной камеры и протягивает ее Клыку. Ты, мол, такой сильный, помоги мне, крылатый парнишка. И уж как ему улыбается, ослепительней сверкающего на солнце снега.

Но тут, к счастью, от дальнейших наблюдений меня отвлекает Акела. Она торопится туда, где работает Майкл, а за ней вприпрыжку чешет запыхавшийся Тотал. Он так пыхтит, что я едва разбираю, как он перед ней выкаблучивается:

— Меня восхищают целеустремленные женщины! Я в этом отношении, видите ли, очень современный. Сильная женщина — это моя мечта…

Вдруг волосы у меня на затылке сами собой зашевелились. Быстро встаю. Оглядываюсь, заслоняя глаза рукой от слепящего солнца. Снег и лед отражают солнце, и оно от этого здесь в сто раз ярче. Так что без темных очков в два счета ослепнешь. Мы их вообще не снимаем. Даже Игги постоянно носит.

— Макс! Возьми, проверь этот образец, — ко мне бегут Надж и Газман.

— Подождите… — я настороженно поднимаю руку.

Что-то здесь не так. Горизонт абсолютно чист. Небо вокруг и над нами совершенно пустынно. Даже с моей птичьей зоркостью ничего не могу заметить. Нигде никакого движения. Снова и снова вглядываюсь в океан, в небо, в снежную равнину вокруг. Здесь любое движение, любое существо за три версты в глаза бросятся.

Нет, все тихо. Ни-че-го-шеч-ки.

А все-таки что-то не так, и я каждой клеткой чую опасность.

Теперь уже то, что я насторожилась, заметно всей стае. Даже Клык отвлекся от своей зазнобы, торопливо поднялся на ноги и заозирался по сторонам. Игги инстинктивно подошел к нам поближе, безошибочно минуя ледяные глыбы.

Клык, похоже, тоже ничего не заметил, повернулся ко мне и вопросительно поднял брови. Я пожимаю плечами. Мы оба замерли, напряженно оценивая ситуацию.

— Клык, — позвала его Бриджит.

Он еще раз бросил на меня взгляд, подумал и снова вернулся к ней.

Может, мне показалось? Стараюсь отвлечься и сосредоточиться на обледенелых раковинах, принесенных Надж и Газманом.

Но внутренняя тревога не отпускает. Нас явно подстерегает какая-то опасность. И рано или поздно нам придется повстречаться с ней лицом к лицу.

49

Вы читаете блог Клыка. Добро пожаловать!

Вы посетитель номер 723989.

Приветствую моих верных читателей! Я уже здесь писал про свою детскую мечту не жить в собачьей конуре. Видать, не больно-то многого мне тогда хотелось. Среди вас наверняка есть такие, у кого мечты покруче будут. А для тех, у кого амбиции еще не проснулись, я вот что надумал. Как насчет того, чтобы стать ученым?

Знаю-знаю, сейчас кто-нибудь скривится и скажет, что в гробу видал всяких Биллов Найев. Скажите еще, что Маппет доктор Бунсен Бурнер[69] тоже вас не слишком вдохновляет. Но, поверьте мне, быть ученым, не психом-генетиком, с которыми мы раньше дело имели, а нормальным, человеческим — просто классно. Я точно знаю, потому что недавно повстречал совершенно здоровских ученых.

Мы сейчас с ними работаем, и они ничего не боятся: ни корпораций, ни правительства. А все потому, что в дело свое верят и хотят спасти нашу планету. А еще у них есть одна девчонка — закачаешься. Хоть всего немного меня старше, а уже доктор наук. Умная — ужасно, но совсем не зануда и не зазнается. Я вам честно должен признаться, когда встретится такая суперкрошка, и суперумная, и суперсмелая, которая хочет и людям помочь, и мир спасти, — устоять совершенно невозможно.

Так что, коли у вас мозги шевелятся, подумайте, может, решите в ученые податься. И нам ваша помощь здорово пригодится: планету спасать — дело сложное. Помните, я раньше список полезных профессий в блоге вывесил. Там было много профессий, для будущего полезных. Прошу вас, оставьте свои гитары, хватит о модельном подиуме мечтать. Посмотрите еще разок в мой список. Глядишь, приглянется вам какая дельная работа!

Слимфан3 из Джаксонвиля пишет:

А что там с теми, которые за вами вечно гонялись?

Не знаю точно, Слимфан3, или они нас пока не нашли, или их уже всех стерли с лица земли. Но так или иначе, последнюю неделю мы блаженствуем — считай, что у нас каникулы. Только очень зимние.

Клык
МиссЛоло ис Талсы пишет:

Вы с Макс скоро собираетесь пожениться? (я краснею)

МиссЛоло, подумай головой. Нам по четырнадцать лет. По крайней мере, нам так кажется. Кто знает, сколько мы еще проживем и куда нас еще занесет. Мы больше чем на день вперед не планируем.

Клык
Гуглеблоб из Холи Оук, что в Калифорнии, пишет:

Клычище,

Мужик, ты крутой. Мне охота, чтоб у меня на спине были крылья, как у тебя.

А широка ли у тебя, Гуглеблоб, спина? Развивай плечи, а то крыльям места не будет.

Клык. Просто Клык.
С. Хаартер из Йоханесбурга пишет:

Пиши больше про вашу работу по спасению планеты. Ты мой идеал. Посылаю тебе свою фотку (фотка стерта). Я слежу за твоим блогом для занятий по биологии и географии. И еще у меня сочинение по экологии. Пиши.

Поклонник номер 1.

50

— «Клычище», — хихикнула я.

Сердито зыркнув на меня, он продолжает зашнуровывать ботинки-снегоступы.

Как он мог! Как он посмел целый блог изливать восторги по поводу своей ученой красотки и ее экологических подвигов во имя спасения мира! Не запамятовал ли он, кто здесь мир спасает последние полгода? Сдается мне, что я. А пишет он обо мне восхищенные излияния? Нет. Кто Омегу вчистую вышиб в Германии? Ученая красотка? Ничуть не бывало.

— Ты просто злишься, что я написал про Бриджит, — говорит он, затягивая шнурки потуже.

Я подпрыгиваю как ужаленная.

— Я? Спятил, что ли? Я твой блог вообще не читаю. Больно он мне сдался. О чем хочешь, о том и пиши себе на здоровье.

— Макс, когда ты, наконец, поймешь, что и рыбку скушать, и радио послушать у тебя не выйдет. Ты сначала отпихиваешь меня что есть силы, а потом с ума сходишь, когда я с кем-то другим разговариваю.

— Я не… — с жаром начинаю я, но тут-то до меня доходит, что именно это я и делаю. Залившись краской, я затыкаюсь. Не понимаю, чего мы вообще все время отношения выясняем.

— Ты так говоришь, будто я преступница какая-то.

— Я тебе сказал однажды, что мы никогда не расстанемся, — тон его не предвещает ничего хорошего. Я его слушаю, и сердце у меня замирает от ужаса. — И я тебе еще раз это повторяю. Никогда. Чтобы выжить, стая должна быть вместе. Но, Бога ради, дай мне, в конце концов, покой.

Чувствую, что он опять на меня долго и пронзительно смотрит, но сама поднять глаза на него боюсь — мне, которая никогда ничего не боится, страшно того, что я могу прочитать не его лице.

Он постоял-постоял, развернулся и уже готов нырнуть в низкую дверь на выход, как на него налетает запыхавшийся Газман:

— Ангел пропала! — захлебывается он. — Я ее ищу-ищу, а ее нигде нет.

— Она, наверное, пошла полетать, — я пытаюсь его успокоить.

— Да нет же! Она бы обязательно кому-нибудь сказала. И Тотала тоже нет. Может, они пошли пройтись, но ты послушай, какой ветер свистит. Там пурга совсем разбушевалась.

Газ махнул рукой на окно, и я вдруг понимаю, что снаружи настоящая буря. А мне-то казалось, что это от паники-истерики у меня свистит в ушах и гудит в голове.

— Акела! Акела! — доносится из коридора озабоченный голос Майкла, и секунду спустя он просовывает голову в нашу дверь: — Акела случайно не у вас? Я последний раз ее видел на улице с Ангелом и Тоталом. Но это было уже с час назад. Ангел ничего не сказала вам про свои планы?

Все наши ссоры и «личные» дрязги мигом улетучились, и мы с Клыком встревоженно переглядываемся.

— Зови наших, — коротко бросаю я ему, — и скажи, чтоб теплее одевались.

51

— Да… Крутая непруха вышла… — жалобно вздыхает Тотал.

На сей раз с ним не поспоришь. Ангел проглатывает вставший в горле ком и старается успокоиться.

— Если бы Макс была на моем месте, что бы она сделала? — Ангел всхлипнула. — Макс бы на моем месте никогда не оказалась.

— Не бойся, — тихо шепчет Тотал Акеле, — нас обязательно спасут. Или мы сами спасемся. — Он поворачивает голову к Ангелу. — Скажи ей, что все будет хорошо. Скажи.

Ангел мысленно передает Акеле слова Тотала. Она чувствует ее страх и смятение. Но вместе с тем Акела излучает решимость бороться. Здесь умирать она не собирается и сделает все, чтобы выбраться.

— Мы тоже на все готовы, — мысленно говорит ей Ангел. — Все обойдется. Мы выберемся. Макс придет на помощь. Макс нас всех всегда выручает.

Про себя Ангел думает: «Когда же я, наконец, перестану попадать в переплеты, из которых одной без Макс мне не выбраться».

Акела немного успокоилась и, по крайней мере, перестала судорожно перебирать лапами по снегу.

От станции Лусир они отошли не больше чем на милю. Ангел хорошо помнила каждый их шаг и с воздуха с легкостью бы определила точку, в которой они находятся. Ничто не предвещало никаких злоключений. До захода солнца было еще далеко, Тотал и Акела шли с ней рядом по четкому следу пингвиньей стаи. Все, чего Ангелу хотелось, это подойти поближе к какому-нибудь пингвиненку. Может быть, даже погладить. Не будут же взрослые пингвины возражать, если она их уверит, что ни она, ни собаки малышей не обидят. Они только погладят и сразу быстро уйдут.

Пингвиньи следы вели их по снегу и льду. Птицы даже дорожку протоптали. Так что идти за ними было совсем нетрудно. До тех пор, пока вместе с собаками Ангел не провалилась в запорошенную снегом расщелину. Как пингвины ее проскочили, непонятно. Взрослые птицы много тяжелее Ангела. Но они прошли, а Ангел, чуть только ступила, снег просел, и она ухнула в пропасть. Крылья у нее сами собой раскрылись, но они не спасли, а только больно-пребольно задрались вверх. Вслед за Ангелом полетели вниз Тотал с Акелой. Как они ни барахтались, отчаянно стараясь удержаться на поверхности, расселина засосала и их.

Теперь все втроем они застряли в узком горлышке воронки изо льда и из спрессованного в камень снега. Крылья у Ангела, казалось, выдирают с мясом. И от боли хотелось плакать. Она попыталась было их сложить, но ни единым пером пошевелить не могла — крылья застряли намертво. А страшнее всего было то, что одна нога у нее угодила в дырку бутылочного горла и болтается теперь там в ледяной пустоте. Получается, что дальше внизу расщелина снова расходится и под ними бездонная пропасть. Может, сама Ангел еще как-нибудь бы выкарабкалась. Но спасти Тотала и Акелу ей ни за что не удастся. Это она знает точно.

— Сколько же мы пролетели? — спрашивает Тотал.

Ангел задирает голову:

— Мммм… футов, наверное, восемнадцать. Или двадцать.

— Как ты думаешь, если я растяну лапы и упрусь в разные стороны, смогу я вскарабкаться вверх? Нет, пожалуй, наверху лап не хватит — слишком широко. Вот черт!

Его загоревшиеся было надеждой черные круглые глаза мгновенно потухли.

— Это все из-за меня, — Ангел и так-то чуть не плачет, а чувство вины окончательно приводит ее в отчаяние. Надо попробовать телепатировать Макс, вдруг она поймет, где их искать? Нет, не поймет. На большом расстоянии внушать мысли у Ангела никогда не получается.

Акела опять заскулила и начала царапать лапами снег, стараясь зацепиться лапами за лед и вскарабкаться повыше. Увы, все бесполезно — она только срывается глубже вниз, всей тяжестью обрушивается на Ангела и сталкивает ее еще глубже в пропасть. Застрявшие крылья рвут Ангелу спину еще сильнее, а нога уходит в пустоту все дальше.

— Акела, пожалуйста, перестань. Постарайся успокоиться и не шевелиться, — мысленно внушает Ангел маламутке. — Сейчас главное не суетиться, а собраться с мыслями.

Акела вздыхает, и Ангел чувствует, что она дрожит всем телом.

Хуже всего то, что их не увидеть с воздуха. При одной мысли об этом у Ангела кровь застыла в жилах. А может, это от неподвижности и ужасного холода, который уже проник ей под парку и хватает под брюками за колени? Глянув на Тотала и Акелу, она со страхом видит, что от инея у них поседели морды. Вдруг они уже оледенели?

Нет, нет, только не это. Но и сама она совсем перестала чувствовать в варежках свои пальцы. Наверное, они уже превратились в ледышки. Нет, они не могут замерзнуть тут насмерть. Макс обязательно их разыщет. Надо только во что бы то ни стало ее дождаться. И пока Макс их ищет, надо держаться до последнего. Только как? Что можно поделать в этой ледяной ловушке? Никакие ее способности и таланты здесь не применимы. Что толку от ее силы, если они намертво застряли и как она ни старается, крылья не шевелятся — они совершенно окоченели. Какой прок от ее возможности развить сумасшедшую скорость? Способность читать мысли, пожалуй, немножко помогла успокоить Акелу. Но спасти их это все равно не спасет. На что еще она способна? Менять свою внешность? А вдруг, если она превратится в птицу, она станет такой маленькой, что сможет оттуда вылететь наружу?

Ангел закрыла глаза и сконцентрировалась. Ей стало теплее и она снова ощутила свои руки, ноги и крылья. Их кололо тысячью крошечных раскаленных иголок. На лице и руках отрастают перья — она чувствует их шевеление. Ей ужасно нравится быть голубой райской птицей. Она даже не против остаться ею навсегда. Но такие превращения — дело непростое, они требуют максимальной сосредоточенности и огромных усилий.

— О-о-о! Какая красота, — Тотал от восхищения очнулся из своего полуобморока, но Акела, похоже, только испугалась неожиданной метаморфозы. Пришлось Ангелу ее опять успокаивать:

— Не бойся, не бойся. Это я, просто я немножко изменилась.

Она снова подтянулась на руках, но, хотя ее покрытое перьями тело стало чуть-чуть меньше, это нисколько не помогло. Во-первых, лед под ногами может начать крошиться, и тогда она рухнет в страшную дыру, в которой уже болтается ее нога. А во-вторых, на нее по-прежнему давит Акела.

Вот и получается, что от способности превращаться в птицу тоже нет никакого толку. А значит, эта ледяная щель похоронит их заживо. Сколько бы раз Макс ни спасала ее прежде, теперь даже она бессильна. И это она, Ангел, сама во всем виновата. Нечего было гоняться за дурацкими пингвинами. Слезы навернулись ей на глаза, но, едва скатившись, замерзли на щеках.

Вот и все. Это конец.

52

В конце концов, как они ни сопротивлялись, мне удалось уломать Игги и Газмана остаться на станции. «Уломать» — это, пожалуй, самое правильное слово. «Будете спорить, убью» — таков был мой последний решающий аргумент, сломивший их ожесточенные протесты. Они останутся с учеными и будут прочесывать окрестности станции. На случай, если Ангел и собаки вернулись на «Венди К», Надж с Майклом и Бриджит направятся обыскать корабль.

— Не надо бы вам лететь в такую бурю, — беспокоится Поль Карей. — Сейчас еще ничего, но ветер крепчает и скоро станет совсем опасно. Боюсь, придется потом разыскивать и вас тоже.

Натягиваю вторую пару носков и заталкиваю ноги в ботинки, а Клык закидывает на плечо моток спасательной альпинистской веревки.

— Макс, — пытается остановить меня Брайен. — Не смей никуда двигаться. Я приказываю тебе остаться.

Голос его звучит так сурово, что я невольно поднимаю на него глаза. Он, бедняга, даже посерел от страха.

— Послушайте, бесполезно меня уговаривать, — говорю я ему, застегивая молнию на парке и надевая капюшон. — Я умру, а свою семью в беде не брошу.

Поль скрестил на груди руки и вспоминает, что он капитан корабля:

— Макс, я приказываю тебе и Клыку не покидать пределы станции в такой шторм.

Не сдержавшись, я рассмеялась ему в лицо. Резко разворачиваюсь. Мы с Клыком уже готовы выйти наружу, как вдруг Брайен встает у нас на пути:

— Макс, ты не понимаешь…

Это уже слишком. Придется его утихомирить. Слегка поддаю ему и посылаю в нокаут.

Ошеломленный, он валяется на полу. Одной рукой трет скулу, растерянно таращится, явно не понимая, что произошло.

По крайней мере, так мне кажется. Выяснять подробности недосуг — мы с Клыком быстро перешагиваем через Брайена и хлопаем за собой дверью.

53

Сильный ветер в полете может быть настоящей радостью: подставил крылья ветру, меняй слегка угол разворота, чтобы не потерять воздушного потока, и пари себе на здоровье. Все равно что виндсерфинг на волнах. Только ни волн не нужно, ни пляжа, ни доски.

А теперь, мой внимательный читатель, обрати внимание на маленькое словечко «может». Потому что именно в нем — главная заковыка. «Может», если время не поджимает, если дел никаких срочных и если у тебя других забот нет, кроме как слиться с матерью-природой. А если тебе срочно требуется лететь против ветра, тогда кранты.

У нас с Клыком сила, считай, богатырская, а крылья… как бы это правильное слово найти… не суперменские, а суперавианские. Но что наша сила, если ветер сейчас такой умопомрачительной скорости, что сносит все подчистую. А вдобавок еще чертовски холодно. Имей в виду, дорогой читатель, что все слова в этом абзаце тщательно подобраны, чтобы только, не дай Бог, для малолеток редактировать не пришлось.

Короче, Клык и я из последних сил боремся с ветром. Попробовали взлететь над бурей, но поняли, что с такой высоты даже с нашим орлиным зрением ничего не увидим. Пришлось снова пойти на снижение. Держимся друг к другу поближе, от холода зуб на зуб не попадает, ветер вышибает из глаз слезы. Выписываем круги, все шире и шире, все дальше и дальше от станции. Но ничего не видим. Ничего, кроме белой пустыни. Льда. Валунов. Снега. Может, глобальное потепление все-таки не такая уж плохая перспектива?

— Гипотермия! — Клык перекрикивает ветер, я киваю и нервно кусаю себе губы. Одно дело, нам бороться с холодом. На лету и в движении это еще возможно. Но застрянь где-то, где не пошевелиться, тогда совсем труба. Упаси Господи, Ангел попала куда-нибудь в ледяную щель или ее занесло снегом — часа не пройдет, как насмерть замерзнет. А Тотал маленький, ему вообще получаса хватит.

Кружим-кружим — ни Ангела, ни собак, ни следов никаких. До меня доходит, что, скорее всего, все следы уже давно занесло снегом. Одно хорошо, Клык рядом, и мы с ним в одной связке. Смотрю на его внимательное, сосредоточенное лицо и чувствую укол в сердце. А от чего, не знаю. Наверно, от тоски по нем? Или от жалости к себе…

Он ощущает на себе мой взгляд и тоже глядит на меня. Я знаю, он видит меня насквозь, все мои мысли и чувства. Ничего я от него не могу скрыть. А уж свое смятение и подавно. Вдруг лицо у него стало мягче, он улыбается мне своей чуть удивленной, но, как всегда, кривой «Клыковой» улыбкой, и горести мои улетучиваются. Остается только одно и самое главное: найти Ангела.

— Не бойся, мы ее разыщем, — успокаивает меня Клык. — Мы ведь всегда ее, в конце концов, находим.

В воздух мы поднялись всего каких-то пятнадцать минут назад, но от холода, ветра и ужасной тревоги за Ангела кажется, что с тех пор как я врезала Брайену, прошла, по крайней мере, неделя.

И вдруг… Что там?.. Я даже больно себя ущипнула, дабы убедиться, что не брежу.

— Смотри, смотри! Вон там, видишь вон те следы? — прямо под нами слабый сероватый намек на утоптанную в снегу дорожку.

— Похоже, это пингвинья тропа, — предполагает Клык.

Ее заносит ветром прямо у нас на глазах. Прочерчиваю взглядом по снегу линию следов, и действительно, где-то в полумиле глаз упирается в черно-белую кучку плотно сбившихся вместе пингвинов.

— Правда, пингвины… — от разочарования хочется плакать.

И тут меня осеняет: пингвины…

— Пингвины! — ору я Клыку во все горло. Во рту от волнения пересохло.

— Что ты орешь. Я тебе и говорю, что пингвины, — ветер уносит его слова, и хотя он летит прямо надо мной, мне его едва слышно.

— Ангел хотела пингвина, — кричу я ему в ответ в сложенные рупором ладони. — Иду на посадку.

Он дает знак, что понял. Оба синхронно наклоняем крылья, и земля несется нам навстречу.

Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы Ангел оказалась в центре этой теплой пингвиньей сутолоки.

54

Гибель основного информанта — весьма прискорбное и усложняющее задачу событие. Ho, по крайней мере, она успела установить на каждой цели отслеживающие устройства. Гозен смотрит, как на его наручном экране движутся по снежной равнине зеленые маячки-сигналы. Он и его команда уже готовы были отправиться на розыски объекта, чей сигнал вдруг остановился и почти погас, как вдруг на снегу замелькали еще пять зеленых огней. Значит, все намеченные к захвату мутанты покинули станцию. Он дождется, когда они остановятся, и тогда выйдет к ним навстречу.

Наклонив голову к могучему плечу, Гозен прислушивается к ветру. Буря крепчает. По счастью, ни ему, ни его солдатам она нипочем. Вьюга им даже на руку.

Он поворачивается к отряду:

— К захвату готовьсь!

55

Нет, найти Ангела среди пингвинов было бы слишком просто.

Едва мы с Клыком приземлились, нас практически сбило с ног. Быстро складываю крылья и, наклонившись вперед всем телом, стараюсь преодолеть ветер. Лицо будто кто наждаком трет, и кажется, что со щек уже заживо содрали кожу.

Встаем на колени и ползком движемся по исчезающему пингвиньему следу. Чуть ли ни обнюхиваем на снегу каждую метку. Кажется, вот тот отпечаток похож на след маленького ботинка. Но собачьих лап что-то не видно. Хотя что-либо точно сказать вообще невозможно. Ветер и снег спутали все карты. Решаю, что пойду по пингвиньей тропе, пока не дойду до стаи. Зачем, сама не знаю, не для того же, чтобы их про Ангела и собак расспрашивать.

Я махнула Клыку рукой, и он, как всегда, с легкостью прочитал мои мысли. Не так, как Ангел обычно их читает, точно я ей письмо подробное написала, а по-своему, по-клыковски, типа того что «я-то-тебя-милочку-как-облупленную-знаю». Поднимаясь на ноги, он споткнулся, и я схватила его за руку поддержать. Да так, пока мы за пингвинами шли, и не отпустила.

Взявшись за руки, мы ковыляем против ветра, нагнувшись вперед и разрезая головами воздух. Нормальный человек нашего возраста, даже взрослый, ни шагу сделать не сможет — сразу снесет. А чтоб не снесло, надо лечь и ползти. Но тогда поземкой заносит. Ветер режет глаза, и видеть становится все трудней и трудней. Заблудиться я не боюсь — наш внутренний навигатор нас всегда и всюду выведет, даже в кромешной тьме. Но как мы найдем Ангела?

Сколько же мы ее уже ищем? Кажется, много часов. Я окоченела насквозь, дрожу так, что стучат зубы. Откуда-то из глубины живота поднимается волна паники, и уже кажется, что все наши усилия бесполезны. Как вдруг, прямо на ровном месте, моя правая нога проваливается под землю. Я вскрикнула и осела. Хорошо, что Клык держал мою руку. Ухватив покрепче, он изо всех сил дернул меня вверх, вытащил и снова поставил на ноги.

— Помогите!

— Ангел! — кричу я, не понимая, откуда доносится ее голос. Оглядываюсь, но вокруг ни бугорка, ни сугроба, который мог бы спрятать даже Тотала.

— Макс! Где ты? Спасай!

— Мы здесь! Сейчас! — Клык держит меня двумя руками, а я пытаюсь перекричать ветер, сложив ладони рупором. — Где ты?

— Здесь, внизу. Ты только что на меня снегу насыпала.

Мы с Клыком ложимся на животы и осторожно ползем вперед к дыре, пробитой моей ногой. Слегка разгребаю вокруг нее снег, и дыра быстро превращается в здоровенную щель.

— Ты нас снегом посыпаешь, — кричит Ангел.

— Прости. Надо же вас отыскать сначала. Нам даже не понять, где вы и как провалились.

Наконец мы разрыли снег. Под ним глубокая трещина во льду. На поверхности она шириной примерно в ярд, но видно, что, уходя отвесно вниз, она быстро сужается. Теперь понятно: вылететь оттуда Ангел не могла и не сможет. И нам тоже туда залететь не получится. Вспоминаю мой нахальный ответ Бриджит, когда она про расщелину спросила, а я гордо брякнула, что оттуда вылечу. Какая же я все-таки была идиотка! Там такая теснота, что хорошо, если руку поднять можно, не то что крылья расправить.

— Давай веревку, — говорю я Клыку. Но он уже ее и сам развернул. — Ангел, мы тебе бросим веревку. Ты держись за нее, и мы тебя вытянем.

— М-м-м… — Голос у нее усталый и слабый.

— Что такое? — беспокоится Клык.

— У меня нога застряла. — Она явно испугана. — И со мной здесь еще Тотал и Акела. Они за веревку держаться не могут.

56

Кабы не Ангел, я бы выругалась сейчас по-черному. Но приходится воздержаться — вдруг она прочитает мои мысли.

Мы с Клыком переглянулись:

— Этого нам только не хватало.

Лежим плашмя на жестком спрессованном годами снегу. Глаза, рот, нос, уши забивает ледяным крошевом.

— Это все я. Я во всем виновата, — чуть не плачет внизу Ангел.

— Не бойся, все обойдется. — За годы утешительного вранья я так поднаторела в убедительности, что даже сама удивляюсь, как уверенно звучит мой голос. — Держись. Потерпи еще чуточку.

План… Надо придумать план.

— Мне холодно… А Тотал и Акела заснули и не просыпаются.

На это мне остается только мысленно чертыхнуться.

— Ангел, — кричу я, — собак можно вытащить, только если ты обвяжешь их веревкой, и мы сначала вытянем их. Тебе придется какое-то время побыть там внизу одной. Но мы тебя обязательно тоже достанем.

— Значит, сначала их?.. — по голосу слышно, что остаться там в ледяном одиночестве ей страшно.

— Ты сама сказала, что они за веревку не могут держаться. Но тогда тебе придется подождать. С другой стороны, если ты больше терпеть не можешь, мы можем сразу тянуть тебя… — Даже решившись сказать ей про оба варианта, я не могу докончить. Но Ангел не маленькая. Она не может сама не понять, что случится с Тоталом и Акелой, если мы ее вытянем, а их оставим. Если они еще живы, то мы оставим их на верную смерть.

Ангел молчит недолго:

— Я сначала обвяжу Тотала, — откликается она, и мое сердце переполняет гордость.

Тотал легкий. Вытянуть его наружу совсем нетрудно. Когда мы поставили его на ноги под жестокие порывы ветра, он недоуменно заморгал и слегка встряхнулся. Клык быстро затолкал его к себе под парку и наглухо застегнул молнию. Вот молодец! Он и сам-то дрожит от холода, а еще сосульку эту себе за пазуху запихнул.

Бросаем веревку в пропасть по второму разу. На сей раз пришлось изрядно подождать, пока Ангел обвяжет ее вокруг большущей Акелы.

— Акела очень тяжелая, — кричит, наконец, снизу Ангел. — Я как могла крепко узел завязала.

Вдвоем мы с Клыком потянули и без труда вытащили наружу сорокакилограммовую собаку. Так же, как и Тотала, ледяной ветер привел ее в чувство. Пока Клык снова закидывает веревку в расщелину, растираю Акеле бока и спину, чтоб разогнать ей кровь.

Из-под куртки Клыка доносится сонный голос Тотала:

— Ангел… Акела…

— Давай-давай, грейся. С ними все в порядке, — успокаивает его Клык.

— Ангел! Собаки живые. Не волнуйся, мое солнышко. Я тобой так горжусь. Теперь сама держись крепко-крепко. Еще минутка, и мы тебя вытянем.

— Я держусь. Только ногу мне не вытянуть. Она застряла. Мне отсюда не выбраться.

В ужасе смотрю на Клыка. Гипотермия — наша главная опасность. Мы вот-вот все замерзнем. На меня уже накатывает сонливость, и мне странно тепло. А голос у Ангела все слабее и слабее. К тому же, даже если мы вытянем Ангела, как мы до станции доберемся? А вдруг она лететь не сможет? А Акела? Как мы ее понесем в воздухе, если весу в ней не меньше, чем во мне?

57

— Но у меня…

— Я знаю, моя девочка. Все знаю. Ты веревку под мышками обвяжи вокруг груди. Попробовать все равно надо.

У нас с Клыком достанет силы тянуть так, что ее щиколотка сломается. Хоть не целой и не невредимой, но зато мы ее вытащим. При такой боли удержать веревку она не сможет. Потому я и попросила Ангела обвязать веревку вокруг туловища. Хотя сказать я ей об этом не смогла. Зачем ребенка пугать — ей и так страшно.

Про то, как домой добираться, думать будем после.

— Я готова, — раздается снизу ее слабый голос.

Клык и я согласно кивнули друг другу и на счет три резко потянули веревку. Слышу, как Ангел вскрикнула от боли, но веревка, если и поддалась, то совсем немного. Продолжаем тянуть, сильнее, еще сильнее. Внезапно Ангел закричала, и мы чуть не упали от того, что веревка резко ослабла.

— Ангел?

— Нога выскочила, — откликается она страдальческим голосом.

Не прошло и минуты, как мы оба одновременно кинулись ее обнимать.

Ангел смотрит на меня. Лицо у нее белее снега:

— Нам не вернуться на станцию. В такую пургу туда ни дойти, ни долететь.

— Она права, — Клык задумчиво оглядывается по сторонам. — Надо выкопать в снегу яму, зарыться в нее и там переждать, пока пурга стихнет.

Меня долго убеждать не пришлось — я и сама об этом думала. Тщательно нащупывая снег перед каждым шагом, осторожно отходим от трещины. Где бы теперь укрыться? Ярдах в десяти из снега выступают верхушки обледенелых каменных глыб. Медленно, с трудом, шаг за шагом продвигаемся к ним, крепко держа Ангела за руку и Акелу на коротком поводке.

Ангел и собаки сели на снег, пока мы с Клыком торопливо выкапываем пещеру между камнями. Руки у нас давно превратились в ледышки, мы их совершенно не чувствуем, и дело продвигается медленно. Наконец пещера достаточно глубока: тесно прижавшись друг к другу, мы все можем туда поместиться. С трудом, но все-таки можем. Хватаем Ангела, Тотала и Акелу и буквально запихиваем их поглубже в укрытие. Сами садимся спиной к выходу. Не проходит и пяти минут, как его заметает пургой, и мы оказываемся закупоренными в «снежном карцере» без окон и без дверей. Свист ветра не проходит через снежную стену, и на нас вдруг обрушивается оглушающая тишина.

Теперь есть время осмотреться и проверить мою команду. Ангел по-прежнему бледная как смерть. Ее колотит от холода. Клык изо всех сил старается сдержать озноб, но и ему явно не по себе. Тотал пытается встать на ноги, однако ему это не удается. Акела боязливо прижимается к задней стене пещеры. Она вся в снегу и в сосульках, и я обеими руками быстро их с нее стряхиваю.

— Ангел, как твоя щиколотка? — спрашиваю я.

— Болит. Но, кажется, не сломана. Хотя точно я не знаю. Болит. — Видно, что она с трудом выдавливает из себя каждое слово.

— Ребята, не кукситесь. Быстро разотрите себе руки, а потом хлопайте ими по груди и по ногам, — я отдаю свои руководящие указания, а сама изо всех сил борюсь с желанием свернуться на боку калачиком и уснуть. Здесь так тихо, почти что уютно и даже, по-моему, тепло. Хотя, может, это мне только кажется. — Все время шевелитесь. Не засыпайте.

Дотянувшись до Тотала, растираю ему спину:

— Что, замерз?

— Я бы полжизни отдал за тот горячий источник на острове. Помнишь? — голос у него дрожит и то и дело прерывается.

— Еще бы не помнить. Конечно, помню.

Глянула на Клыка:

— Жаль, что с нами нет Бриджит. Она бы знала, что делать.

Я это вполне искренно говорю… на 40 процентов.

Клык даже глазом не моргнул:

— Уверен, она рано или поздно найдет наши замерзшие тела.

— Вы что, думаете, мы тут до смерти замерзнем? — вдруг расплакалась Ангел. — Правда, умрем?

Я тут же жалею, что и здесь не сдержалась и начала подкалывать Клыка. Но что я могу с собой поделать? Как разозлюсь, так мне теплее от злости становится.

— Ну что ты, моя девочка. Как мы можем замерзнуть, если мы друг друга греем и у нас вон какое теперь укрытие надежное. Мы переждем, когда пурга кончится, и скоро вернемся на станцию.

А еще я думаю про то, что с остальными случилось? Где их снежная буря застала? Больше никого спасать у меня сил нет.

58

Хочешь, дорогой читатель, я дам тебе один совет? Если ты когда-нибудь застрянешь в ледяной пещере с двумя крылатыми мутантами и двумя собаками, одной говорящей, а другой обыкновенной, хоть и очень симпатичной, сделай одолжение, не забудь прихватить с собой книжку. Не обязательно эту, бери любую. Потому что, как только вы поймете, что не умрете, в следующую минуту тебе неизбежно станет ужасно скучно. Лично я уже готова выбросить Тотала обратнов пургу, если он еще хоть раз запоет какую-нибудь песню из «Моей Прекрасной Леди».

— Мне холодно, — жалуется Ангел, но ей тут же становится стыдно за свою плаксивость, она выпрямляется и быстро поправляется. — Уже не очень.

Такой вот она у меня стойкий солдатик.

— И нога у меня совсем не сильно болит. Так холодно, что я совсем боли не чувствую. — Она даже находит в себе силы улыбнуться.

Надо бы поскорее доставить ее на станцию, чтобы ей там щиколотку посмотрели. У нас хоть и заживает все необычайно быстро, но если кость сломана и срастется неправильно, ее снова ломать придется.

Если приложить ухо к снежной стенке и прислушаться, слышно, что ветер снаружи по-прежнему ревет и стонет. Мы набились в наше укрытие как селедки в бочку, но почему-то даже в такой тесноте друг друга не согреваем. А вот двигаться, чтобы согреться, абсолютно невозможно. В пещере стало совсем темно. Наверное, это потому, что пургой намело вокруг здоровенные сугробы. Меня опять клонит в сон — верный признак гипотермии.

Применяю свой испытанный прием: надо разогнать кровь гневными мыслями и хорошенько разозлиться. Но гнев требует слишком много энергии, а ее у меня нет.

— Это конец, — говорит Тотал.

— Что ты мелешь? Какой конец? — Мне хочется сказать длинную речь о том, что надежда умирает последней, но говорить трудно. — Конец наступит тогда, когда Я скажу, что это конец. — Язык во рту опух и совсем не шевелится. Помнится, Бриджит говорила, что если хочется пить, снег все равно есть нельзя. Но меня мучает жажда и страшно подмывает пососать ледышку.

— Не бери на себя слишком много, Макс. Взять под контроль смерть даже тебе не под силу, — говорит Клык. Ангел сонно привалилась к нему, и он нежно гладит ее волосы.

Прав он или не прав, мы еще посмотрим.

— Мне выпала большая честь служить с вами миру, — мрачно заявляет Тотал. Я пытаюсь его перебить, но он поднимает лапу. — Не мешай мне. Есть вещи, которые надо сказать вслух. Я всегда хотел встретить смерть с достоинством.

— Врешь! Ты всегда хотел сражаться с ней до последнего. Я помню, ты хвалился, что сойдешь в могилу только с разодранным противником в пасти.

В ответ Тотал хмурится и продолжает, не обращая на меня никакого внимания:

— Жизнь мимолетна, как первый проблеск зари. Мой жизненный путь был и странен и краток. Я был чем-то большим, чем простая собака. — Он с любовью смотрит на Акелу. — И так же, как ты, моя красавица, моя королева, служил высшей благородной цели.

Оказывается, у меня еще достаточно сил, чтобы скорчить страшную рожу.

— А теперь конец застанет меня здесь, — Тотал обводит лапой нашу тесную темную пещеру. — У меня было столько мечтаний и столько надежд. Мир так велик. Я хотел стать космонавтом, а теперь мне даже не удастся испытать мои крылья.

В тусклом свете пещеры мне видно, как подрагивают его крошечные крылышки, и ком застревает у меня в горле. Думаю, это из-за гипотермии и близкой смерти.

— Скольких вин мне не довелось попробовать! — вздыхает Тотал. — Скольких я не увидел прекрасных городов! А Великая Китайская стена? А пирамиды Египта? А меловые утесы старушки Англии? Все это навсегда для меня потеряно.

— Скорей бы настал конец, — бормочет про себя Клык, — и его причитаниям, и моим мучениям.

Кислород! — меня внезапно осеняет, что нам не хватает кислорода. Мы наглухо закупорены в маленьком пространстве и уже использовали весь кислород. Потому-то мы такие квелые. Разворачиваюсь и изо всех сил бью кулаком в снежную стену. Рука так онемела, что кажется орудовать ею все равно что палкой. Порыв свежего ледяного воздуха врывается в нашу нору и заполняет нам легкие.

— Что, буря уже кончилась? — бормочет Ангел.

— Не кончилась, — доносится до нас снаружи низкий странный голос.

Глаза у меня вылезают из орбит. И у Клыка тоже. Была бы я в нормальном состоянии, от подобных неожиданностей адреналин бы стремительно хлынул в кровь, мгновенно приведя меня в полную боевую готовность. Но сейчас я с трудом могу руку поднять.

— Настоящая буря только начинается, — низкий зловещий хохот сотрясает снежную стену, и секунду спустя она обрушивается нам на головы.

59

Это духи. Снежные духи, — вяло реагирует мой заледенелый мозг.

Только каким образом духи могут вытащить нас на мороз? Даже полумертвые от холода, мы с Клыком умудряемся собрать оставшиеся силы и, схватив Ангела за руки, мгновенно подняться в воздух.

— Ой! — Тонкая сеть хлестнула меня по лицу с такой силой, что я снова брякнулась о землю, да так, что перехватило дыхание.

— Макс! — испуганно кричит Ангел.

Приподнявшись на окоченелых руках, лихорадочно соображаю, как нам выбраться и кто наши враги. Пурга немного стихла, так что, хоть и с трудом, но на пару футов вокруг можно что-то рассмотреть. Выглядываю из-под сети и вижу, что мы в плену у каких-то роботов. Они слегка напоминают усовершенствованных флайбоев, но только без крыльев. К тому же никто не позаботился придать им хотя бы отчасти человекообразный вид.

Эти гады никак не могут оставить нас в покое.

Разогревая мне кровь, ярость придает силы. Оскаливаюсь и стараюсь подняться на ноги. Но сеть только плотнее опутывает нас и снова валит меня на снег.

До меня доносится злобный хохот, и я верчу головой: кого это тут так развеселило наше новое несчастье?

Взявшие нас в плен существа росточком всего фута четыре, не больше. Но одно возвышается над ними, как гора.

— Не трогайте их, — трубит он низким мрачным голосом. — Еще раз напоминаю: наша задача взять и доставить их Обер-директору живьем.

— Ты, свинья, — я в очередной раз пытаюсь встать на ноги, — «доставить живьем» — означает заживо отдать нас на растерзание. Немедленно отпустите нас.

Существо снова заржало. Смотреть на него жутко: смеется он или нет, его лицо не меняет выражения и остается неподвижным. Прищуриваюсь, стараясь разглядеть его получше. Боже! Он настоящий Франкенштейн! Огромный, футов семь ростом, тяжеленный. Руки, толщиной с рею на корабле, да к тому же неимоверной длины — чуть не до колен болтаются, а в концы пальцев вместо ногтей вставлены металлические шипы. Его как будто составили из несовместимых друг с другом кусков каких-то инопланетных существ, так что приставные крылья Ари по сравнению с ними — просто детские игрушки.

— Мы вас спасаем. Мы вас спасаем не от пурги. Мы вас спасаем от дальнейшего развития событий, — говорит он металлическим голосом автоответчика.

— Отлично. Наконец-то мы нашли лучшую гарантию от всех неприятностей, — шепчет Клык мне на ухо.

Что-то дернуло сеть, и мы повисли в ней в футе над землей. Ангел в шоке, заледенела и до смерти испугана. Тотал старается взять себя в руки, а Акела грозно рычит, несмотря на то что не может подняться на ноги.

— Я Гозен, — трубит громадина. — Я не хочу, чтобы вы замерзли насмерть в этой ледяной пустыне. Я хочу видеть, как вы будете потом умирать под рукоплескания толпы.

— Найди себе другое развлечение, — рычу я ему в ответ.

— Вечно за нами идет охота. Не одни, так другие, — ворчит Тотал.

— Убивать — это не развлечение, — монотонно отвечает Гозен, и мне кажется, если бы он мог, он бы улыбнулся. — Это моя жизнь. Меня для этого создали. Я могу убивать тысячью разных способов.

Вот ужас! Его запрограммировали получать удовольствие от убийства. Даже по голосу слышно — он об убийстве говорит, как ребенок о кондитерской лавке.

— Мы тоже умеем убивать множеством разных способов, — говорю я, добавляя в голос побольше металла на случай, если он запрограммирован реагировать на тон непоколебимой уверенности. — Например, мы горазды ломать механические предметы.

Я перевожу взгляд на ближайшего солдата. Если мы все разом бросимся в его сторону, может, мне удастся ударом ноги из-под сети снести ему голову.

— Значит, у нас есть общие интересы. — Я и глазом не успела моргнуть, как Гозен выбросил вперед свою клешню и схватил Ангела за руку. — Вы так ломать любите?

Леденящий кровь хруст и душераздирающий крик Ангела не оставили ни у кого никаких сомнений — он сломал ей руку. Сердце у меня зашлось, и я кинулась на Гозена. Но, напоровшись на его стальное тело, отлетаю назад с вывихнутым плечом.

Гозен отпускает Ангела и я стремительно хватаю ее, прижимаю к груди, чувствую, как она дрожит, всхлипывает и пытается сдержать слезы. Мы продолжаем болтаться в воздухе, и ледяной ветер по-прежнему бьет нам в лицо и рвет наши парки.

— Несите их, — командует Гозен.

Не знаю, какая сила перемещает нас, но чувствую, что мы начинаем медленно двигаться по льду. Мне кажется, что с рождения я знаю только стужу и что ветер всю мою жизнь воет мне в уши. Гляжу в черные глаза Клыка — единственные две черные точки в бесконечной кружащейся снежной белизне.

— Подожди, — кажется, хочет сказать мне Клык. — Подожди, наступит и на нашей улице праздник. Надо только его дождаться.

Часть третья Луна над Майами, или что-то вроде того

60

Оказаться опутанными металлической сетью — все равно что снова очутиться запертыми в собачьей конуре. Разницы, считай, никакой. Мы можем слегка сдвинуть сеть своим весом, но это, пожалуй, и все. Короче, мы снова абсолютно беспомощны.

Немного спустя перестаем дрожать и на нас опять наваливается гипотермическая дремота. Я уже начинаю дебатировать сама с собой о преимуществах смерти от холода перед растерзанием заживо. Потом наша сеть опускается и волочится по заснеженной земле. Глаза жжет, на ресницах нарос иней, и я усиленно моргаю и прищуриваюсь. Нас затянули в какое-то… здание. Большое круглое белое строение.

Внутри массивный тяжелый военный грузовой самолет для перевозки военных, танков, пушек и всего такого прочего. Значит, нас сейчас снова куда-то повезут.

— Макс…

Что это за голос такой знакомый?

Нас с размаху вытряхивают из сети на пол. Ангел охнула, но, по счастью, она и так уже почти без сознания, так что новой боли почти не заметила.

Вскакиваю на ноги, стряхивая с себя отмороженную сонливость и приходя в сознание. Люк захлопнулся, и в тусклом свете ничего рассмотреть невозможно. После яркого снега я почти ослепла.

— Макс!

Душа у меня ушла в пятки. Из полумрака мне навстречу ползет Газзи.

61

Через полчаса мы оттаяли, воссоединились со стаей, снова могли видеть и страшно разозлились на то, что в очередной раз попали в плен. Одним словом, наша жизнь вернулась в свое обычное русло.

— Куда нас теперь волокут? — спрашивает Игги. — Есть у вас какое-нибудь представление?

— Нет, нету. — Я оглядываю грузовой отсек самолета. Здесь ни одного иллюминатора. Зачем? Коробам да ящикам по фене, куда их переправляют. Хорошо хоть топят немного. И на том спасибо.

— А что там за громила такой был здоровенный, вы поняли? — Надж обхватила руками колени и положила на них голову.

Всех наших одного за другим изловили на станции. Кое-кто из ученых пытался их защищать. Они расплатились за это изрядными увечьями, а некоторые были даже опасно ранены. Я им сочувствую. Связались с нами себе на голову и ни за что ни про что впутались в историю.

— Не знаю, Франкенштейн какой-то. — Поначалу я в самолете была на стреме. Но теперь адреналин мой угомонился и я впала в унылую прострацию.

— Эти… существа… такие странные, — тянет Газзи.

Все солдаты, которые нас изловили, и еще несколько им подобных сидят здесь же с нами в грузовом отсеке. Когда люк захлопнулся, громила отдал им приказ построиться. Солдаты вытянулись в три ряда вдоль стенки да так и остались стоять как вкопанные. Не пойму, им питание отключили или что?

Газзи попробовал до одного из них дотронуться, и его так шибануло током, что он отлетел в сторону фута на полтора. Пара-тройка солдат вокруг снова ожили, повернулись в нашу сторону, направили на нас свои сенсоры и сделали шаг вперед. Мы замерли на месте.

— Назад! Газзи, медленно-медленно отходи назад к стене и постепенно опускайся на пол.

Потирая ударенную током руку, Газ начинает тихонько пятиться и вдруг подпрыгивает — внезапно нацеленный на него лазерный луч прожигает дыру в его ботинках.

— Ничего себе!

— Тебя задело? — я не спускаю с солдат глаз.

— Не, только дыру прожгло. Даже пальцы не задело. Хорошо, что мне ботинки великоваты.

— Все, братва. Сидим смирно, — приказываю я. — Никаких резких движений. А то эти обломы не только ботинки продырявят, но и кое-что поважнее. Например, головы.

Через пятнадцать минут становится ясно, что сидеть без движения никто из нас не в состоянии. Но, с другой стороны, если двигаться плавно и не приближаться к солдатам, шевелиться все-таки можно.

— Ладно, я понимаю, что я с вами заодно. Но за что они Акелу-то изловили? — в сотый раз повторяет Тотал. — Она-то им что плохого сделала?

— Послушай, — я в сотый раз готова его задушить, — если бы они ее вместе с нами не поймали, она бы уже давно околела от холода.

— Хммм, — по всему видно, что я не слишком убедила Тотала в благополучном исходе дела для Акелы. Я, конечно, рада видеть, что его возлюбленная цела и невредима, но меня страшно раздражает его подход к делу. Почему это он считает, что для нас плен, побои и вся эта канитель — нормальное явление, а для маламутки в плену наступит конец света.

Ладно, Бог с ним. Я и сама не живодерка. И собак люблю, особенно тех, которых генетики модифицировать не успели.

Пододвигаюсь пересесть поближе к Клыку. Где он? С минуту растерянно его ищу — он опять слился со стеной и, кажется, совершенно исчез. По своей ученой красавице, что ли, тоскует? Мне тут же становится стыдно, что я и здесь не могу избавиться от ревности. К тому же Надж рассказала мне, как храбро Бриджит сражалась на станции с этими Гоботами.

Ангел, наконец, заснула, положив голову Клыку на колени. Мы привязали ей сломанную руку шарфом, чтобы не шевелила. Но все-таки неплохо будет, если кто-нибудь как следует наложит ей гипс. И хорошо бы, этот «кто-нибудь» была бы моя мама.

Железная дверь грузового отсека открывается, и к нам вваливается тот здоровый амбал. По его тяжелым шагам я определяю, что весит он примерно триста пудов, а ростом будет все семь футов.

На секунду отвлекаюсь, представив себе, как он проглатывает одну из Газмановых бомб, но быстро собираюсь, готовая воспользоваться первым же удобным случаем выбраться из этой западни.

Как только нас заперли, мы первым делом пробовали открыть люк самолета — всех бы тогда вместе с нами выбросило наружу. Нас бы это вполне устроило. Увы, мы потерпели неудачу. Люк был плотно задраен и нам не поддался. Так что надо дожидаться следующей подходящей возможности.

— Ты кто? — храбро спрашивает Надж.

— Я Гозен.

Нос у Надж смешливо сморщился:

— Как японские пельмени, что ли?

62

— Японские пельмени называются гедза, — шипит Клык.

— Откуда ты такой взялся, Гозен? — во мне поднимается новый приступ ярости за то, что он сделал с Ангелом. — На кого ты работаешь? Кто тебя в наемные убийцы нанял?

Гозен повернул в мою сторону свою огромную голову и посмотрел на меня своими нечеловеческими, сияющими голубым светом глазами:

— Я Гозен. Я командир. Ты сиди тихо. Ты молчи.

— Давай, давай приказывай ей, — бурчит себе под нос Игги.

— Мы приземлимся через четырнадцать часов тридцать девять минут, — объявляет Гозен.

Так… Что у нас в пятнадцати часах лету от Антарктики? Увы, большая часть мира. Не Канада и не северная Европа. И не Арктика. Но в остальном, можно в любое место карты тыкать.

— Куда мы летим? — я пробую расспросить нашего тюремщика.

— Не твое дело.

— Как же так, не мое, ваше тролльство. Очень даже мое. Мы беспокоимся. У нас дела. Нас люди ждут. Говори немедленно, куда вы нас везете?

С быстротой молнии, быстрее, чем я смогла засечь даже с моим орлиным зрением и стремительной реакцией, он пинком вышиб у меня из-под ног землю.

Только я оперлась на руки, как он обрушил на меня новый удар и чуть душу из меня не вытряс, оставив меня валяться на полу с исключительно привлекательным видом вынутой из воды рыбы.

Кроме Ангела, вся стая вскочила было на ноги, но я жестом приказала им сидеть. И вовремя — потому что солдаты уже двинулись вперед. Медленно втягивая в себя воздух и лелея надежду, что они не начнут сейчас лазарить все вокруг направо и налево, осторожно произвожу перечень нанесенных мне увечий: ноги — целы, ребра — сильный ушиб или даже перелом. Боже, больно-то как! Видать, с непривычки. Давненько мне не ломали кости. Пора освежить бойцовские навыки.

— Ты здесь приказаний не отдаешь, — говорит Гозен странным, почти человеческим — но только почти — голосом. — Ты здесь повинуешься МОИМ приказаниям.

Прикусываю себе язык, так что мне удается удержаться и не сказать ему, чтоб подавился своими приказаниями. Оказывается, его раздражает, если ему нахамить. С такими, как Гозен, мы еще не встречались. Он не просто больше, и реакция у него не просто быстрее, чем у всех его предшественников. В нем даже есть какие-то свойственные человеку эмоции. Но он — робот, и главное, чего у него нет, — это совести. А еще я про него думаю, что он слишком тяжел и ему не поднять свою тушу в воздух.

Подбираю под себя ноги и упрямо не разрешаю себе морщиться от боли. Не спуская глаз с Гозена, осторожно поднимаюсь и жестами показываю своим, чтобы держались у меня за спиной, подальше от его длинных рук. Хотя это, конечно, не спасет, если он в состоянии палить из глаз, как из пушки. С него и такое станется.

— Мы против глобального потепления, — ни с того ни с сего монотонно сообщает вдруг Гозен.

Это что, утверждение или вопрос? И, может, все-таки можно уточнить, кто такие «мы»?

— Ага, — я пячусь назад, подальше от него. — Это хорошо.

— Поэтому мы против вас, — продолжает Гозен.

Совсем нехорошо.

Я быстро понимаю, что глобальное потепление — абсолютная реальность.

— Но мы тоже против глобального потепления. Мы потому и оказались в Антарктике, чтобы помочь его остановить. — Я внимательно смотрю, куда нацелены его ботинки-трансформаторы.

— Нет. Эту проблему создали люди. Люди уничтожают землю. Вы уничтожаете жизнь.

— Гозен, послушай, ты допускаешь много ошибок. Во-первых, мы не совсем люди. Ты что, наших крыльев не видел? Плюс, я же тебе сказала, что мы против, на все сто процентов против глобального потепления.

— Конечно, против, — говорит у меня из-за спины Газзи. — Мы хотим спасти мир. Это наша высокая миссия.

Гозен медленно поворачивается в его сторону, и сердце у меня замирает, когда глаза его останавливаются на Газзи. Немного передвигаюсь, чтобы заслонить его своим телом.

— Вы часть проблемы, — талдычит свое Гозен с той жесткой механической логикой, которая никогда не срабатывает, потому что в заданных условиях какой-нибудь один существенный компонент обязательно отсутствует. — Я буду рад видеть, как вы умрете.

И с этими словами он выходит в дверь в начале грузового отсека. Надо было бы попробовать проскочить туда, если выдастся такая возможность.

Но зловещее клацанье замка явственно возвещает нам, что возможность упущена.

— У этого амбала напрочь отсутствует чувство юмора, — замечает Клык.

— Полностью, — соглашаюсь я, сажусь и с величайшими предосторожностями прислоняюсь к стене, чтобы поберечь свои ребра. — Но есть еще кое-что похуже отсутствия у него чувства юмора.

— Что? — интересуется Надж.

— Нам лететь еще четырнадцать часов. И сомневаюсь, что на борту этого самолета можно ждать горячих обедов или бесплатных развлечений.

63

Значит так, давай, дорогой читатель, обобщим вкратце: нас похитили из Антарктики. Там был холод собачий, не в обиду нашим собакам будет сказано. Сплошной снег, лед и ветер. Никаких фруктов. Купальник ни к черту не нужен. Телика нет. Кофе выпить негде.

А куда нас теперь эти поганцы доставили?

В Майами.

Любой нормальный человек решит, что, если хотеть напакостить, логичнее было бы делать наоборот. Перенести нас из Майами в Антарктику. Там, как в Сибири, только с пингвинами.

Ан нет.

Эти денежные мешки и всемогущие психи делают, что их задней ноге захочется. А нам остается только просить: мы к золотой молодежи никакого отношения не имеем, так что, пожалуйста, не тащите нас из ледяной Антарктики в развлекаловку богатеев и знаменитостей.

Почему? Да потому, что в Антарктике у нас свобода и полная смысла работа, которой мы можем гордиться. А на Майами мы пленники, охраняемые бездушными роботами-убийцами.

Согласись, дорогой читатель, ситуация — обхохочешься.

Не буду утомлять тебя описанием извечных деталей наших многочисленных похищений: скрученные липкой лентой руки и ноги, связанные крылья, запихнутые в черные пластиковые мешки для мусора, и так далее, и тому подобное. Короче, старая история, такая надоевшая, что у меня даже не хватает энтузиазма сопротивляться в полную силу. В результате, помимо ребра, сломанного в самолете, единственные последствия — фонарь под глазом да вывихнутая кисть.

Даже скучно.

Когда они развязали наши мешки и сорвали липкую ленту, которой мы были повязаны, выяснилось, что нас притащили на последний этаж высоченного здания. Вокруг целый лес таких же небоскребов. Внизу один из пляжей Флориды: белый мягкий песочек и океан. Я бы полжизни отдала, чтобы туда нырнуть. Правда, не сейчас, а когда прекратится этот страшенный ливень. Но сейчас все небо в тяжелых серых облаках и из них хлещет, как из брандспойта. Даже слышно, как дребезжит стекло под напором.

Я поначалу удивилась. В комнате полно окон, а они нас развязали. Не знают, что ли, про нашу привычку выпрыгивать из них при первой попавшейся возможности. Но Гозен быстро разъяснил причины такой беспечности:

— Эти окна выдерживают ураган силой до ста двадцати миль в час.

Он подошел к одному из окон и, с размаху навалившись всей тушей, поддал в стекло плечом. Мы было решили, что под страшный звон вот-вот с ним распрощаемся, но он только отлетел в сторону, а стекло даже не треснуло. «Черт побери!» — думаю я про себя. На самом деле, то, что я думаю, в печати не пропустят, поэтому условно давай, дорогой читатель, считать, что «черт побери» примерно отражает суть моей реакции на его наглядную демонстрацию.

— Через час начало аукциона, — оповещает нас Гозен. — Вас накормят.

Он выходит, и я не могу не выразить восхищение его пониманием наших срочных потребностей.

— О каком таком аукционе он мелет? — интересуется Газзи.

— Понятия не имею.

Я обхожу комнату. На двойных стальных дверях полно замков и запоров. Они явно считают, что лишние меры предосторожности с нами не помешают. Горжусь нашей репутацией. Но, с другой стороны, как из-под запоров вырваться, совершенно не понимаю.

— И что теперь? — Ангел, бледная и несчастная, с черными кругами под глазами, едва стоит на ногах. Держу ее под мышки и тащу к одному из стульев, расставленных вокруг стола.

— Поди сюда, пожалуйста, — прошу Игги. Он подходит и поразительно чутко и внимательно легкими движениями ощупывает ее руку. — Ты можешь что-нибудь сделать?

— Рука сильно распухла, но, похоже, перелом чистый. Ни осколков, ни смещений. — Он на секунду остановился. — Дай-ка я еще подумаю. — Нежно и аккуратно он поворачивает ей руку.

Лицо у Ангела сереет, но она не издает ни звука. Ласково, но крепко держу ее за плечи и стараюсь мысленно успокоить. Вдруг раздается какой-то скрежет и щелчок, и Ангел облегченно вздыхает:

— Теперь, кажется, отпустило. Болит, конечно, но стало полегче. Спасибо, Игги.

Игги гордо улыбается. Он у нас в стае настоящий костоправ. И, видит Бог, без его способности жизнь наша была бы много труднее. Снимаю парку и отрываю от нее подкладку — парка во Флориде мне вряд ли понадобится — и крепко прибинтовываю Ангелу руку.

— И что теперь? — повторяет Газзи ее вопрос.

— Проверьте стены по всему периметру. Нет ли каких скрытых отверстий?

Через пять минут все рапортуют, что ни дыр, ни потайных лазов нигде не обнаружено. В вентиляционные отверстия не пролезть даже кошке. Про замки на единственной двери я уже упоминала, не говоря о демонстрации прочности стекол.

— Дайте-ка мне попробовать, — Надж садится на корточки перед дверью. Подносит руку к одному из замков и закрывает глаза. — Если я смогу сдвинуть болты…

— Ты моя умница, — я опускаюсь на пол рядом с ней. — Что? Ты их чувствуешь?

— Мне кажется, чувствую. Если мой магнетизм… Ой! — Дверь искрит, и Надж отбрасывает от нее почти что на фут. Она валяется на спине на полу, потирая ударенную током руку, а у меня на голове от остаточного электрического разряда волосы поднимаются дыбом. — Мне с этими замками ничего не сделать, — говорит Надж.

Значит, никакие наши способности, ни новые, ни старые, здесь ни к черту не годятся. Что бы Надж и Ангел ни умели, все бесполезно.

— А я и вовсе снова ослеп, потому что никакого снега здесь нет и в помине, — горько шепчет Игги, но вдруг веселеет. — Зато я знаю, что здесь красивый ковер, бежевый с шоколадной полоской по краю.

Гляжу на Клыка — в ярком свете на светлой стене — ему никуда не деться. Он только пожимает плечами.

— Значит, пока надо переждать, — подытоживаю я ситуацию.

Думаю, ты, дорогой читатель, прекрасно знаешь, что ждать и терпеть — мои самые главные способности.

64

Сидеть на последнем этаже небоскреба оказалось неожиданно интересно: вроде высоко, а не летим. Снаружи дикая буря. Ха-ха! Из одной бури в другую попали. Никакой разницы. Только там окопались, а здесь вознеслись. Оглушительные раскаты грома и молнии через все небо — вот тебе и солнечный штат. Сумасшедшие порывы ветра разбиваются о стену небоскреба. Поверь мне, мой недоверчивый читатель, я не преувеличу, если скажу, что здание раскачивается.

— Хорошо, хоть он сказал, что небоскребы здесь ураганоустойчивы, — Надж нервозно выглядывает из окна. — А то вон как задувает.

Нас накормили. Я надеялась, что еду принесут настоящие люди. Люди слабее и на них напасть легче. Если только они не вооружены, мы бы с ними справились одной левой.

Но мечты мои так и остались мечтами. Обед принесли роботы, да еще под бдительным лазерным оком Гозена. Подали нам всякой всячины: сэндвичей, овсянку, хлеб, полную чашку собачьего корма, которую Тотал подтолкнул Акеле и…

— Батюшки светы, — заверещала Надж, подняв крышку с одной из мисок. — Мама дорогая!

— Что? Что там? — подскакиваю я, надеясь на шоколад.

Никакого шоколада нет и в помине. Передо мной полная миска… птичьего корма.

— Семечки для птиц! — констатирует Надж. — Даже не мюсли. Самые настоящие семечки, какими птиц кормят.

Мы с минуту переглядываемся и вдруг все разом заходимся хохотом.

Я только за ребра хватаюсь:

— Перестаньте вы! Я не могу смеяться.

— Вкуснотища! — Газзи обмакивает палец в семечки. — Можно мне еще червей в придачу?

— Хватит, хватит, не смешите меня, — умоляю я стаю.

Даже Клык, от которого, как всем известно, максимум что кривой усмешки дождешься, и тот ржет как конь, согнувшись и уперши руки в колени.

— Что, семечки нам поклевать принесли? — Игги ощупывает содержимое миски. — О птичках позаботились!

От смеха слезы катятся у меня по щекам:

— А на десерт сейчас гусениц притащат.

И мы заливаемся по новой.

— А бутербродики, между прочим, очень хороши, — кладет Тотал лапы на стол. Пока мы тут веселимся, он, видно, времени не теряет.

— А перышек и соломинок что же не дали — мы бы тут гнездышко свили, — Газзи по-новому освещает тему, и мы снова катаемся от смеха по полу. Ангел даже чуть на больную руку не упала.


Тут дверь открывается. Мы стараемся принять позицию «к бою», но терпим полную неудачу. Если нашим врагам чего никогда не удастся, так это задушить наше чувство юмора. Я с трудом подавила хихиканье. Остальные продолжают задушенно фыркать. Только Акела немедленно вскочила на ноги, прижала уши, опустила голову и грозно зарычала.

Гозен стоит в дверях, наставив на нас голубые лампочки глаз:

— Следуйте за мной. Вряд ли вы сохраните свою жизнерадостность при дальнейшем развитии событий. Сейчас начнется аукцион. И ураган.

Мы с Клыком переглядываемся. Какой еще ураган?

— Можно один вопросик? — я поднимаю руку. — О каком аукционе идет речь? И что за ураган был сейчас упомянут?

Гозен, который уже готов отворить дверь, поворачивается к нам:

— Обер-директор продает вас с аукциона. Кто больше предложит, тому вы и достанетесь. Обер-директор ожидает, что за вас заплатят изрядный куш.

— Это очень лестно. А как покупатели собираются нас использовать?

— Как им в голову придет, так и будут.

Ладно, посмотрим, что у них получится.

— А что там с ураганом? Какой сейчас ураган, если сезон ураганов кончается в ноябре?

— На Майами вот-вот обрушится ураган четвертой категории, — ровным голосом отвечает Гозен. И я прихожу к выводу, что беспокойство в его программу намеренно не введено.

— А-а-а… Кого-нибудь это вообще беспокоит? Четвертая категория — вроде по силе и разрушительности предпоследняя. Так ведь?

— Город уже эвакуировали.

— А нас оставили?

— Чего вас-то эвакуировать? Кому вы нужны! — Гозен открывает дверь и жестом велит нам выходить.

Клык идет первым, остальные за ним следом, а я выхожу замыкающей. Уже занеся ногу через порог, я снова вижу миску с птичьим кормом и снова начинаю смеяться вслух.

65

Хоть я и не самый молодой на свете генеральный директор, я на своем веку перевидала изрядное количество конференц-залов, особенно за последнее время. Все они более или менее одинаковые: большие окна, громадные, во всю комнату, столы, овальные или прямоугольные пальмы в горшках, толстый ковер, кресла на колесиках.

А здесь еще в придачу стена плоских телеэкранов. И нечто, чего я доселе не видала. Прозрачное существо, со всеми внутренними органами, разложенными по плексигласовым кубам, к верхнему из которых прикреплена голова, насаженная на практически голый позвоночник. Существо сидит в специальном кресле. Точнее будет сказать, в специальном кресле сложены одна на другую его плексигласовые коробки.

Приглядевшись, замечаю, что все его внутренности присоединены проводами и трубочками к электронным насосам. Редкостно мерзостная картинка, скажу я тебе, дорогой читатель. Если бы я в своей жизни не насмотрелась на тысячи разных мерзостей, меня бы сразу стошнило.

Увидев, что мы на него вылупились, нечто бесшумно подъезжает к нам по мягкому ковру.

— Я Обер-директор, — его голос похож на голос Гозена, те же странные, слегка нечеловеческие интонации и едва различимые механические обертоны. Интонации эти не оставляют сомнения, что я лицезрею Наполеона нового поколения, которого распирает мания величия. Как только от нее его короба не взорвутся?

Мы молчим. Ни тебе притворно радушных улыбок, ни протянутых для пожатия рук. Видно, нас плохо воспитали. Выдержав паузу, плексигласовый Обер-директор продолжает:

— Ваше существование меня изрядно беспокоит. С научной точки зрения я нахожу вас весьма любопытным явлением.

— Вот-вот, я и сама страдаю от излишней научной любознательности. Скажи мне на милость, как они коробки твои чистят? Как аквариумы, что ли?

Он, оказывается, наделен многочисленными способностями. В том числе улыбаться и хмуриться. Или даже краснеть от злости. Поэтому его восковые щеки покрываются противными синеватыми пятнами, которые теперь на всю жизнь отвратят меня от соблазна даже мельком глянуть на сливовый пирог.

Плексигласовый воззрился на Гозена. Гозен делает ко мне несколько шагов, поднимая свою колоссальную ручищу. Вскакиваю на стол, готовая подняться к потолку и повиснуть там, как летучая мышь. Снаружи страшный ветрило бьет в окна, и за потоками дождя уже не видно даже соседних небоскребов. Громыхает каждую минуту, и молнии то и дело разрезают черное небо. Настоящий ураган.

Гозен замер на месте.

Обер-директор смотрит на меня со смесью негодования и… жадного желания сожрать на месте.

— Что с тобой, ОД? Можно, я буду звать тебя ОД? — перевожу взгляд на Гозена. — Что с ним? Ему что, какой-нибудь питательный раствор нужен?

Гозен подался вперед, но, наученная опытом, я стремительно отпрыгиваю. Его увесистый кулачина обрушивается на стол, и меня слегка подбрасывает вверх. Стол трещит, а я заблаговременно перемещаюсь на дальний край. Я знаю, что стая настороже и у меня есть время оглянуться на плексигласового. Голова у него свесилась набок, как будто он устал. Были бы у него руки, уверена, он бы начал растирать себе переносицу.

— Гозен, перестань, — мягко говорит плексигласовый.

Гозен вытягивается по струнке и пятится назад к стене. Вот бы Газман и Игги меня так слушались.

— А ты слезай со стола, живо! — приказывает мне ОД. — Пора начинать аукцион. Как только включатся мониторы, не смейте подавать голос.

Слышу, как Газзи придушенно хихикает.

ОД переводит глаза на меня:

— Ты хочешь что-нибудь сказать, пока мы не вышли в живой эфир?

— Ага, хочу. Тебе звонил хомяк. Велел передать, что он просит вернуть дома, и ему, и его родичам.

66

Кто бы этой игрой ни заправлял, надо отдать им должное, догадались-таки обходиться без людей. Людей мы всегда обхитрим и обыграем. Потому-то нам и достались на сей раз этот плексигласовый, амбал с лазерными глазами да куча солдат-роботов.

С легким электронным потрескиванием на стене оживают экраны телевизоров. Один за другим на них появляются мужчины и женщины в самых разнообразных интерьерах. Единственное, чем они все похожи, это выражением сознания собственного могущества и власти. Очевидно, перед каждым из них тоже стоит экран — я вижу, как все они метнули на ОД слегка брезгливый взгляд и сразу перевели глаза на нас.

— Что ж ты через Интернет-магазин нас продать не хочешь? Думаешь, так больше дадут? — шиплю я плексигласовому.

Если бы он мог представить себе кривую рожу Игги, ему бы и в голову не пришло вытащить его перед камерой. Ничего, век живи — век учись.

— Вам здесь представлены объекты, выставленные на аукцион, — голос у ОД, на удивление, сильный и не терпящий возражений. — Все в относительно хорошей форме. Легкие временные повреждения у одного экземпляра.

Это он о сломанной руке Ангела. Меня снова захлестывает злоба.

— У них есть какие-нибудь… вредные привычки? — спрашивает черноволосая черноглазая женщина в строгом темно-синем костюме.

— Помимо нашего ужасного вкуса в одежде? — вклиниваюсь я прежде, чем ОД успел открыть рот.

Лица на каждом экране вытянулись от неожиданности. Никто не ждал, что мы подадим голос.

— Или полного отсутствия навыков личной гигиены?

— Замолчишь ты, наконец, или нет! — шипит на меня ОД.

Но, поскольку Гозен не движется с места, я его особо всерьез не воспринимаю.

Поднимаю брови и гляжу прямо в глаза экранным покупателям:

— Все зависит от того, считаете ли вы вредной привычкой полную неспособность подчиняться приказам.

— Молчать! — уже громче говорит ОД, а экранные люди принимаются перешептываться со своими закадровыми партнерами. — Как видите, они стопроцентно функциональны, с ограниченным, но исключительно практическим мышлением.

— Это у нас ограниченное мышление? — я по-настоящему возмущена. — Кто бы говорил об ограничениях, но только не ты. По крайней мере, я и плавать могу, и летать, и пищу самостоятельно переваривать.

— Ага, а как насчет вот этого? — Газман взрывается… своим новым талантом. Я-то все думала, когда и какое именно у него новое умение прорежется. Мысли читать, как Ангел? Летать, как я, на сверхзвуковой скорости? Цвета на ощупь различать, как Игги? Предсказать это было невозможно.

Так ли уж невозможно, в этом я теперь сомневаюсь.

Клянусь вам, из него буквально вырвалось зеленое грибообразное облако. У Газа всегда было неладно с пищеварением. Хотя многие мальчишки в состоянии довести до совершенства способность пукнуть по команде, но окажитесь вы с Газзи в маленькой комнате — у вас быстро слезы из глаз потекут.

Но ЭТО было совсем из другой оперы.

Вижу, что глаза на экранах расширились. ОД, повернувшись, видит, как стая быстро пятится подальше от Газмана, который окутан облаком ядовитого желто-зеленого газа.

— Лучше снаружи, чем внутри, — усмехается виновник нового развлекательного аттракциона.

— Пресвятая Дева Богородица, — хрипит Тотал и пулей бросается под стол.

— Чем ты таким наелся? — давлюсь я. — Криптонитом[70] или ядерными отходами?

— Что это? Кто это сделал? Что это значит? — наперебой вопрошают экранные голоса. А ОД, если бы мог, от злости на месте испепелил бы Газзи взглядом.

Прижимаю ладонь к носу и рту и продолжаю отодвигаться от Газмана в самый дальний угол. Подойдя чуть не вплотную к экранам, говорю, не отнимая руки от лица:

— Понимаете теперь, как широко понятие вредных привычек.

— Это мой новый талант! — Газ явно горд достигнутым.

— Мама дорогая, — причитает Надж, — почему здесь окна не открываются!

— Ну ты, мужик, даешь! — Игги восхищенно хлопает Газа по плечу. — Настоящий крутняк.

Тон аукциону задан что надо.

Игги ковыряет в носу, Клык сливается с висящим на стене абстрактным художеством черных подтеков на черном фоне. Надж без умолку треплется о преимуществах зеленого лака для ногтей над темно-вишневым и об уместности блесток на повседневной одежде. Однако голос ее все сильнее заглушают завывания урагана за окном.

Считайте меня паникершей, но то, что я вижу снаружи, мне ОЧЕНЬ не нравится. Ураган четвертой категории с обязательной эвакуацией не представляется мне наиболее вдохновляющей картинкой. Нам доводилось летать в достаточно экстремальных условиях. Но окажись мы сейчас за окном, нас, как мух, расплющит о первую же стенку.

В прочности этих окон у меня нет оснований сомневаться, но все равно свист ветра вселяет в меня изрядное беспокойство. Знаками велю нашим отойти от окон подальше. Так, на всякий случай.

— Внимание! — физиономия плексигласового опять покрылась яркими сливового цвета пятнами. — Давайте, господа, вернемся к делу. Первая ставка пятьсот миллионов долларов. Повышаем до трех четвертей миллиарда.

Правда, почему бы и не повысить. Пятьсот миллионов в последнее время значительно обесценились. Глядишь, недостаток средств обнаружится.

— Подождите! — я повышаю голос, чтобы меня лучше было слышно экранникам. — У нас у всех есть срок годности. Коли вы нас покупаете, вам должно быть известно, что берете товар одноразового действия.

— Одноразовое действие, — это ровно то, что от вас требуется, — елейно заявляет Обер-директор и возвращается к торгам.

В этот самый момент суперустойчивые, урагано-прочные, испытанные амбалом Гозеном окна взрываются миллионом осколков.

67

Коли вы не знаете, должна вам сказать, что закаленное стекло бьется не хуже обычного. Только разваливается не на иглообразные осколки, такие, что не дотронься, a на осколки-кубики. Согласись, дорогой читатель, полезная информация.

В разбитые окна в конференц-зал ворвался ураганный ветер, и нас всех разметало по стенам.

— Гозен! — орет ОД. Интересно, у него имеется кнопка регуляции звука или он может сам повышать голос? Как бы там ни было, Гозен ухитрился подобраться к директорской каталке и, заградив ОД, подставил ветру свою необъятную спину.

— Стая, — командую я. — Ложись! Быстрей!

Наши кубарем закатились под стол. Я кинулась за ними, ухватив Акелу за ошейник. Стулья уже все завертело и повыкидывало из окон.

— Может, мы сможем отсюда вылететь? — Газзи пытается перекричать ураган.

Мы с Клыком только отрицательно качаем головами, и Клык предлагает:

— Ветер слишком силен. Но надо попробовать выбраться в коридор.

Ангел выглядывает из-под стола и на что-то смотрит. Пульт управления одного из теликов закружился в воздухе и стукнулся об пол. В результате экран переключился на другой канал.

— Ангел, что там?

— Там про ураган докладывают. Говорят, что он почти достиг пятой категории. Говорят, вызван глобальным потеплением.

Опять это глобальное потепление на мою голову.

— Ураганы всегда были.

— Но не в это время года. К тому же они участились, стали сильнее и разрушительнее, — образовывает меня Клык.

— Ладно, уговорил. Глобальное потепление — это мировое зло.

Скорчив мне в ответ назидательную рожу, он продолжает лекцию:

— При урагане пятой категории ветер достигает скорости в сто пятьдесят пять миль в час. Другими словами, в клочки разорвет все, что ни попадется ему на пути, включая нас.

— Кончай пугать. Договорились же. Ползем в коридор. А там посмотрим, где переждать, пока он стихнет. Присмотри лучше за Акелой.

— Мы ведь ее не бросим? — забеспокоился Тотал.

— Конечно, не бросим. Газзи, Надж, Ангел, Игги, беритесь за руки и держитесь поближе ко мне. Готовы?

Вижу их полные решимости глаза.

— Где наше не пропадало. На счет три — вперед!

68

План у нас был такой: выкатиться из-под стола и проползти к дверям, по возможности избежав Гозена и ОД. Пока я препиралась с покупателями, Клык и Игги времени не теряли. Разодрали пару наших антарктических парок и связали из них длинные веревки. Теперь Клык одной из них привязал за ошейник Акелу, а Игги обмотал другую вокруг живота Тотала. Тот было запротестовал, но я грозно на него прикрикнула:

— Это не поводок. Не ной! Улететь захотелось?

В конференц-зале давно отключилось электричество. Экраны на стенке разбиты вдребезги. Половину стульев вынесло ураганом в окно, а обломки оставшихся швыряет по комнате от стенки к стенке.

— Гозен! — орет плексигласовый. — Приказываю тебе задержать мутантов!

Гозен неуклюже двинулся в нашу сторону. С его весом не совладать даже ураганному ветру. Но как только он отпустил кресло-каталку ОД, ее вихрем завертело по полу. Была бы я на месте плексигласового, я бы с ума сошла от страха, что мои кубики сейчас рассыпятся и расплескают драгоценное содержимое.

— Раз, два, три — вперед! — крикнулая, и мы поползли к дверям. Понятия не имею, как мы их откроем.

Как выяснилось, мать-природа пришла к нам на помощь. Только помощь все же весьма сомнительная. С матерью-природой всегда так. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Когда мы подползли к дверям футов на семь, ураганом вышибло дверную раму. Полностью. Мгновение — и мы в воздухе, даже не раскрыв крыльев.

В нормальной ситуации поток воздуха из окна в дверь назовут сквозняком. Но в нашем случае я не знаю слова для той страшной силы, которая подняла нас кверху и распластала по потолку. Зато Гозену нас не достать. К тому же у него теперь другая забота. Он навис над ОД и судорожно держит его кресло, несмотря на то что взлетевший горшок с пальмой здорово треснул его по башке. Из раскроенного черепа вылезла омерзительная мешанина проводов, блоков питания и чего-то похожего на человеческий мозг.

Но заглядываться на эту гадость нам недосуг. Надо отсюда выбираться.

— Плывем по течению! — я перекрикиваю бурю, вспомнив давнишние наставления Голоса сливаться с природой.

Я намертво прижала к себе Тотала, а Клык хватает Акелу. Ему намного труднее будет совладать с тяжелой, крупной маламуткой.

Убедившись, что все наши на месте, слегка расправляю крылья, и у-у-у-ух! Ветрило подхватил меня и реактивной ракетой понес по коридору.

— Ой! Ай! О черт! — Меня бросает как щепку от стенке к стенке, и я сметаю на своем пути светильники, доски объявлений и таблички указателей и кабинетов.

Вслед за мной всю стаю вынесло в коридор, но, оглянувшись, вижу, что ни Гозена, ни Обер-директора, ни даже его кресла нет и в помине.

— Плывем по течению! — снова ору стае и тут вижу, куда нас сейчас это самое течение вынесет. Коридор упирается прямо в балкон. А перед ним стекло во всю стену. Закаленное. Урагано-устойчивое. И нас вот-вот раздавит как мошкару о ветровое стекло.

— Отставить течение! Все назад! — Я отчаянно пытаюсь во что-нибудь упереться.

Поздно!

69

Надеюсь, плексигласовый не заплатил пока строительной фирме. Потому что его надрали. По крайней мере, хваленые урагано-упорные окна оказались полной чухней. Так что, коли он уже по счетам расплатился, пусть теперь требует гарантийного ремонта и неустойку.

Короче. Ни о какое стекло нас не сплющило — прямо на наших глазах оно разлетелось вдребезги. И в зияющую дыру нас выбросило наружу на растерзание бушующей стихии.

Нас крутит и вертит в воздухе вместе с корзинами для мусора, цветочными горшками, стульями, компьютерами и даже письменными столами. Будто Господь затолкал всякого хлама в колоссальную стиральную машину и включил ее на отжим на полные обороты. Прижимаю к себе Тотала. Нас так спрессовало ветром, что ни охнуть, ни вздохнуть. Вымокли до нитки — в секунду. И вдобавок еще град во всю силу лупит, точно кто крупнокалиберной дробью палит не переставая. Плотно прижимаю к спине крылья. Раскрой я их в полный размах — тут же с мясом вырвет. Поэтому, если и выпускаю их, то только чуть-чуть, в тщетных попытках хоть немножко лавировать среди летающего особо крупногабаритного хлама.

Оглядываюсь назад — все пятеро наших упрямо сражаются с ураганом. Клык и Игги вдвоем держат Акелу. Надж, Газзи и Ангел летят в одной связке. Молодцы, это они здорово придумали обвязать себя вокруг пояса одной веревкой. Только, наверное, веревка им в животы и в бока больно врезается.

— Хреново дело, — шепчет мне в самое ухо Тотал.

Не уверена, что его утверждение требует ответа. Удивляюсь только, что впервые в жизни Тотал так сильно постеснялся в выражениях. А еще удивительнее, что мы до сих пор живы. Вряд ли кто в этой катавасии уцелеть может. У нас что, какие-то очередные суперспособности прорезались? Но, с другой стороны, удивляться пока рано — пропасть мы еще сто раз успеем.

Я почти без сознания, кожу с лица и рук, похоже, содрало уже полностью. Вдруг в уши ударила полная тишина. Внезапно все стихло, ветер больше никуда не волочит, и я резко ухожу вниз. Челюсть отвисает от удивления — вверху голубое небо и легкие белые облачка, никакого тебе дождя или града. Меня все еще несет по громадному кругу. Но это даже приятно — все равно что на аттракционах.

— Мы падаем, — между делом замечает Тотал.

И правда, падаем. Осторожно расправляю крылья, постепенно подставляя их ветру. Поймав поток, поднимаюсь в высоту и вижу, как один за другим вся моя стая выныривает из стены черного облака.

— Мы попали в глаз урагана,[71] — кричу я и показываю ребятам вниз.

Не знаю, велик ли он, может, пару десятков миль. Но случаем нельзя не воспользоваться. Внимательно слежу за небом, за ветром, звуком, светом — за всем, за чем только можно следить, стараясь не попасть в очередную передрягу. Иду на снижение и приземляюсь на разрушенный мост над хайвеем. Оба конца моста затоплены. Как глубоко — одному Богу известно.

Прикрывая глаза от солнца, смотрю, как, потрепанные и измученные, снижаются Ангел, Надж и Газзи. Наконец, они нескладно плюхаются рядом, и Ангел, защищая сломанную руку, падает на колени.

Бросаюсь к ним, распутываю на них веревку, ощупываю, целы ли, и крепко-крепко обнимаю.

Вскоре приземляются Клык и Игги.

— Где? — я открываю было рот, но тут вижу лицо Клыка. Поворачиваюсь к Игги — он стоит с тем же потерянным и безнадежным видом. Акела оказалась слишком тяжелой, и удержать ее у них не хватило сил.

Сердце у меня горько сжалось. Что же мы скажем Тоталу? Он в обмороке лежит на траве и тяжело дышит. Но, более или менее, с ним все в порядке, он сейчас очухается и тут же поймет, что любовь всей его жизни безвозвратно пропала. Боже… он этого не переживет.

— Гозен! — Клык выбросил руку вверх, и я автоматически задираю голову. Высоко-высоко над нами Гозен и Обер-директор крутятся в безумном вихре прямо на самой кромке глаза. Внезапно меня захлестывает ярость — за смерть Акелы, за сломанную руку Ангела, за аукционные торги и за все те мерзости, которые они и им подобные когда-либо учинили над нами. Не буду приводить тебе, дорогой читатель, этого длинного списка. Скажу только, что в ту же секунду я уже была в воздухе.

70

Гозен обеими руками обхватил Обер-директора, прижал его к себе как родного, и всем телом поддерживал его и сверху, и снизу, и сбоку, и где только мог. Иначе плексигласовый бы точно рассыпался на части. Но даже издали нетрудно заметить, что Гозену и самому скоро придется хреново. Их кружит по самой бровке стены урагана. За свистом ветра голосов не разобрать, но вижу, как ОД кричит:

— Не отпускай!

Но ничего изменить он уже не в силах. Гозен здорово изувечен. Видно, его изрядно поколотило о стены на вылете и побило летающим в воздухе хламом. Пальцы его то и дело соскальзывают и разжимаются, и, по всему видать, долго он не продержится.

Подлетаю поближе, и глаза наши встречаются:

— Помоги мне.

— С какой стати!

И я пинаю его ногой в руку. Не сильно, но чтобы помнил сломанное предплечье Ангела. Гозен выпускает плексигласового. На лице его застывает единственно свойственное ему выражение — выражение ужаса, и он валится вниз.

Гозен отпал. Теперь за кресло плексигласового уцепилась я. Все его короба текут, а человеческие глаза на человеческом лице по-человечески напуганы:

— Мне подвластно больше, чем ты можешь себе представить. Я могу осыпать тебя миллионами. Я возьму тебя под свою защиту. Будешь жить в довольстве и безопасности. Только спаси меня.

Будь он человеком, я бы заколебалась. Ты меня, дорогой читатель, знаешь. Я намеренно никого никогда не убивала. Я не убийца. Но он машина, созданная какими-то извращенцами. К тому же он и сам полный извращенец.

— Тебе нет места в этом мире, — выношу я ему свой приговор и отпускаю кресло.

Вслед ему я не смотрю — неинтересно видеть, как рассыпаются его короба и как смерч крутит обломки. Обер-директор исчезает навеки.

Выбираюсь из смерча обратно в центр глаза, подальше от ливня и града. Надо как-то отсюда сматываться, прежде чем на нас не обрушилась противоположная стена. Лечу вниз и с высоты вижу, как стая сгрудилась вокруг Тотала. Я еще не приземлилась, а уже слышу его рыдания и стоны. Ангел плачет и гладит его здоровой рукой. Его маленькие черные крылышки, еще не изведавшие полета, но подрастающие с каждым днем, жалобно подрагивают.

И вот я уже на земле. Встаю на ноги. Все еще не верится, что я избавилась от Гозена и ОД. Несчастная Акела. Бедный Тотал. Как же мне его жалко. Ангел глянула вверх:

— Акела!

— Я все понимаю, моя девочка. Не плачь.

— Да нет же! Смотри, Акела, — Ангел показывает на небо.

— Что? — больше я ничего сказать не успеваю. Восьмидесятипудовая маламутка свалилась прямо на меня, сбив с ног и повалив на мою не слишком-то мягкую задницу. Я уже устала считать, который раз за сегодняшний день меня сплющивает в лепешку.

— А-а-а-кела, — я судорожно хватаю ртом воздух.

Ребята разом нависли над нами. Клык раздвигает ей веки и прикладывает ухо к боку — проверяет, реагируют ли зрачки и бьется ли сердце.

— Жива! — по-клыковски коротко констатирует он и… расплывается в счастливой улыбке.

Ho все мы уже и сами видим, что подружка Тотала приходит в себя, моргает и слабо пытается стряхнуть с себя грязь, хотя пошевелиться она пока не в силах.

Мне кажется, что меня придавило теплым, мягким, мохнатым… мешком цемента, и я задушенно прошу:

— Она меня совсем раздавила. Снимите ее с меня, пожалуйста.

— Акела!!!! — вопит обезумевший Тотал. — Любовь моя! Я думал, я навеки тебя потерял.

Он истово лижет ее в морду. При виде его шершавого мокрого языка меня передергивает. Но ей, похоже, нравится, и она поворачивает голову подставить ему другую щеку.

Другими словами, мы снова все вместе. В полном составе.

71

Передвигаясь вместе с ураганом, мы ухитрились оставаться внутри его глаза до тех пор, пока он не ослабел и пока не стало безопасно подняться в воздух. Пролетая над искореженной, развороченной землей, разрушенными домами и вывернутыми с корнями деревьями, я, наконец, поняла, что несет миру глобальное потепление.

— Ты был прав, — говорю я Клыку. — Надо помочь остановить эту мировую катастрофу.

Он подлетает ко мне вплотную и прикладывает рупором руку к уху:

— Что ты там сказала? Я не расслышал. Повтори-ка еще разок хорошенько.

Кисло смотрю на него:

— На фиг ты выкаблучиваешься. Что сказала, то и сказала. Но возвращаться в Антарктику мне не светит. Чем там, лучше жить в морозильнике.

— А я думаю… надо бы найти чего-нибудь поесть, а потом позвонить доктору Мартинез.

Такой вот у нас нелепый разговор: кто в лес — кто по дрова. Я улыбаюсь ему первой настоящей улыбкой за много-много дней:

— Это ты здорово придумал.

72

Вашингтон


— Меня сейчас стошнит, — шепчу я Клыку, вытирая о джинсы потные ладони.

— Ничего с тобой не случится. Ты всегда отовсюду сухой из воды выйдешь. Не дрейфь.

Но я продолжаю стонать:

— Я сейчас умру-у-у.

— Хватит ныть, не умрешь. Тебя ничем не пронять. Ты у нас из породы пуленепробиваемых.

— Но мне никогда ничего труднее делать не доводилось!

Если ты, мой строгий читатель, думаешь, что я разнюнилась, ты ошибаешься. Я просто не боюсь продемонстрировать свои слабости. Потому что это — показатель силы.

— Макс! — мама стоит в дверях и ласково и ободряюще на меня смотрит. Одетая с иголочки, накрашенная. Такая красивая — глаз не отвести. Вот бы мне вырасти и стать такой же. Хотя не думаю, что мне это светит — слишком уж я не люблю всякие «дамские штучки».

Оглядываю свою чистую футболку и джинсы. Я даже сейчас не смогла себя пересилить. Мама — она всегда обо всем заранее подумает — принесла мне платье. Очень даже красивое. Все в один голос разохались, как, мол, оно мне идет. Даже Клык… Но я его надела — точно меня в смирительную рубашку запихнули. Двигаться — и то толком не могу. А уж о том, чтоб драться, и речи быть не может. У нас у всех, как видите, свои проблемы.

Ничего. По крайней мере, на мне все чистое. А что на футболке реклама Мексиканского ресторана в Остине — не страшно. К тому же поверх я надела свою всегдашнюю ветровку, на три размера больше — незачем всему американскому Конгрессу на мои крылья пялиться.

Да-да, Конгрессу. Ты, дорогой читатель, не ослышался. Просто такая уж у меня жизнь нескладная. То убить меня стараются, то продать незнамо кому и незнамо с какими целями. То на следующий день, будь любезна, давай Американскому Конгрессу речь о глобальном потеплении толкай. Нет, чтобы рамки какие-нибудь соблюдать. Или одно, или другое.

— Макс, ты не забыла заметки к своему выступлению? — Бриджит Двайер стряхивает у меня с плеча пылинку. Будто пылинка сейчас что-нибудь изменит.

— Не забыла. — Я помахала у нее перед носом стопкой исписанной бумаги.

Речь мне помогали составить все ученые с «Венди К»: Бриджит, Майкл и все остальные. Кроме Брайена. Оказалось, он тоже за нами шпионил, и теперь его посадили. Без паршивой овцы нигде не обходится. Только на «Венди К» их двое было. На мой взгляд, две паршивые овцы — это уже перебор.

— Макс! Тебя, кажется, уже зовут. — Мама показывает мне на открывшуюся дверь.

До меня доносится гул голосов, и я думаю, что хорошо бы у здания Капитолия не было крыши. Тогда, в случае чего, можно было бы удрать через верх.

— Вот она, твоя миссия, — Джеб хлопает меня по плечу и широко улыбается. — Здесь и сейчас ты исполнишь свое предназначение.

Я киваю, глубоко втягиваю в себя воздух и бросаю последний взгляд на свою стаю.

Все наши, с до блеска намытыми шеями, стоят вдоль стенки и смотрят по сторонам восторженно и немного растерянно. Ангел напутственно машет мне рукой, и я, решительно тряхнув головой, вхожу в зал Конгресса.

Представление начинается.

73

Руки у меня дрожат. На меня вот-вот упадет микрофон. По-моему, он слишком велик. Только я рот открыла первое слово сказать — он заверещал как резаный. Оказывается, от него надо держаться подальше.

Я откашлялась и уткнулась носом в свои бумажки.

— Спасибо за приглашение выступить здесь перед вами. — Я не узнаю своего голоса. — Я хочу рассказать вам о том, что я видела и что пережила на собственном опыте. Человек сегодня могущественнее, чем когда бы то ни было. Мы полетели на Луну. Мы сделали растения устойчивыми к вредителям и болезням. Научились останавливать и снова запускать сердце. Мы вырабатываем огромное количество энергии, чтобы освещать ночь и летать на трансатлантических самолетах. Человек даже научился создавать новых людей, таких, как я. Но даром ничто не дается. За все, созданное людьми, нам всем придется дорого расплачиваться.

Слышу, как в зале кашляют, как начинают скрипеть стулья и шуршать по полу ботинки. Все маленькие черные слова на странице поплыли и слились в одно большое пятно. Мне с моей речью не совладать. Надо что-то делать…

Откладываю свои записки, беру микрофон в руки и выхожу вперед к краю сцены:

— Послушайте, я могу привести вам кучу официальных цифр и цитат. Но какой в них толк? Все, что вам надо знать, это то, что мы губим нашу планету. Что грядущая катастрофа — наших рук дело. Что мы сами роем себе могилу и даже не думаем о последствиях. Я хочу вам сказать, что я видела наш мир, видела его с земли и с неба. Он прекрасен. Горы и водопады, горячие источники в снегу и во льду, желтые пустыни и зеленые леса, сколько хватает глаз. Белые, как сахарные, песчаные пляжи на побережьях. Цветущие луга на мили и мили вокруг. Океан, разбивающийся о скалы сегодня, как разбивался многие тысячи лет до нас. А еще я видела серые бетонные города, где нет ни травинки. Реки, переливающиеся радужной пленкой вылитой в них нефти. Вымирающих зверей. Я только что сама пережила ураган, сильнее которого человечество вряд ли помнит. И знаете что, не говорите мне, что ураганы были всегда. В это время года ураганов никогда прежде не случалось. Этот ураган мы сотворили сами, потому что мы, люди, — причина климатических изменений.

Внезапно и не по делу вспоминаю песенку из детского мультика, который всегда крутили по субботам. Того самого, из которого мелкотня впервые узнает про Конституцию. Из которой в песенку хитро вплели вступительные слова:

— Мы, народ Соединенных Штатов, дабы образовать более совершенный Союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать общему благоденствию и закрепить блага свободы за нами и потомством нашим, провозглашаем и учреждаем настоящую Конституцию для Соединенных Штатов Америки.

Зал молчит. Слышно, как пролетит муха. Останавливаюсь и обвожу взглядом чуть не каждого здесь сидящего.

— О каком совершенном Союзе можно говорить, если громадные корпорации делают, что им захочется, там, где им выгодно, в то время, как люди живут в туннелях подземки? Где и какую вы видите в этом справедливость? Здесь, в Америке, дети каждую ночь ложатся спать голодными, тогда как кто-то проводит бесконечные часы в салонах, чтоб их подстригли за полтыщи баксов. О каком содействии общему благоденствию идет здесь речь? Где оно, «общее благоденствие» при нынешних масштабах открытой добычи угля, уровне использования пестицидов, сливания в реки и озера индустриальных растворителей? Мы же этим уничтожаем весь мир подчистую! Тут вот еще о спокойствии упомянуто. А вы когда-нибудь рядом с лесоповалом заснуть пытались? Я вам скажу, что я пыталась. Так вот не только там не заснешь, рев пил многие месяцы потом мозг сотрясает. И никуда от него не деться. В Конституции, конечно, все слова правильные. В теории. На практике я только в одном не сомневаюсь: «в благах свободы и нам, и потомству нашему». Потому что мне, действительно, дана свобода слова, одна из самых главных свобод. И поскольку эта свобода у меня есть, я здесь и сейчас стою перед вами, которые издают в нашей стране законы. Стою, чтобы сказать вам, что дом, в котором вы живете, и дети, которым на ночь подтыкаете одеяла, находятся в неминуемой смертельной опасности.

Перевожу дыхание и дотрагиваюсь рукой до своих пылающих щек. Рядом со мной стоит стая. Мама и Джеб — в стороне чуть поодаль. Глянула на маму и вижу, как в глазах ее сияет гордость. Надеюсь, наши не выкинут мне в Конгрессе никаких штучек. Лучше бы сейчас обойтись без Ангеловых птичьих голов или летающих к Надж металлических предметов. И уж, упаси Господи, от демонстрации новых Газзиных талантов.

— Подумайте про выхлопные газы ваших автомобилей. Подумайте про фабрики и заводы, двадцать четыре часа в сутки плюющие в атмосферу токсичные отходы. Подумайте о вырубленных тропических лесах Амазонки. И о том, что там, где был лес, дожди теперь смывают почву. А значит, гибнут растения и звери, возникают пожары и наводнения, разрушается береговая линия. От всех наших новшеств и изобретений повысилась температура в атмосфере. Но у нас только одна атмосфера. Что мы будем делать, когда сами же ее и уничтожим? Перестанем дышать до тех пор, пока не образуется новая?

Ответа от них не последовало.

— Перед нами стоит неотложная проблема. Решать ее надо прямо сейчас. Девять из десяти зарегистрированных самых жарких летних сезонов выпали на мою жизнь. А мне всего четырнадцать. Плюс-минус. На моем веку уже случились самые сильные смерчи, ураганы и тайфуны, засухи, лесные пожары и цунами. Мы разогреваем планету. Из-за нас тает ледниковый покров Арктики и Антарктики. Если он сократится наполовину, бесчисленное число рек сначала выйдет из берегов, а потом пересохнет. Сотни тысяч людей погибнут от болезней и голода. Уровень воды в океане поднимется от четырех до двадцати футов. Куда вы тогда будете в отпуск ездить, коли ваши любимые курорты затопит? А города? Что с ними станет? На лодке будете макушку Эйфелевой башни осматривать? Вы, поди, из тех, кто дач себе на побережьях понастроили? Что с ними будет, подумайте! Придется вам с ними проститься. И не через двести лет — скоро, совсем скоро. Двадцать-тридцать лет — и конец вашей летней недвижимости.

Остановилась перевести дух. Вот бы мне сейчас антарктическую сосульку за шиворот!

— Нам этой катастрофы уже не предотвратить. Даже если мы сейчас всем миром навалимся. Чего, согласитесь, тоже не случится. Малая часть людей будет что-то делать. А большинство зароют голову в песок, притворяясь, что проблемы не существует и что на их век планеты хватит, а там — хоть потоп. Но кое-что все-таки можно предпринять. И, уверяю вас, польза от этого будет большая. США может ратифицировать Киотский протокол.[72] Его ратифицировали практически все страны мира, кроме нас и Австралии. Почему, скажите на милость, мы такие упертые? Ладно, не отвечайте. А то времени на дебаты нам здесь не отпущено. Необходимо в целом думать, что мы покупаем и у кого? Использовать флюоресцентные лампочки. Если каждый откажется от обыкновенных, это будет все равно, что сократить на миллион число автомобилей. И что, скажите, разве это так трудно сделать? Даже я посчитать могу, сколько мы этим энергии сбережем. А я и в школу-то никогда не ходила.

Теперь давайте посмотрим, есть ли альтернативные источники энергии. Ветряные и водяные мельницы? Солнечные батареи? Корпорации тратят миллиарды долларов на то, чтобы избежать штрафов за загрязнение окружающей среды. Пусть бы хоть маленький процент от этих миллиардов потратили на создание и внедрение новых источников энергии.

Подумайте, как мир видит нашу страну? Недальновидная, упертая, агрессивная, жадная, грязная. А Швеция, наоборот, прогрессивная и чистая. Где ваша национальная гордость? Почему МЫ не можем стать прогрессивными и чистыми? И показать пример всему миру, как очистить воду и воздух. Почему нельзя перестать тратить государственные деньги на войны и не пустить эти средства на создание экологически чистых источников энергии?

Я только подросток. Я даже не нормальный подросток. Но если мне доступно понимание этих проблем, почему вы не хотите их понять? Ждете, когда вода у вас здесь в зале заседаний заплещется?

Я резко остановилась. Сказать по правде, я могла бы еще продолжать и продолжать. Могла бы весь день поливать их цифрами и фактами. Но зачем? Надеюсь, хоть малая часть всего уже сказанного застрянет в их правительственных головах. Заставит их хоть немножко задуматься.

Вот все, что я могла сделать для спасения человечества.

Эпилог Что может быть хуже

74

— Боже! Очередная выпендрежная школа в Северной Вирджинии, — бурчит Игги. — Что может быть хуже.

— Уверяю тебя, ничего ужасного с нами здесь не случится. И жизни нашей ничто здесь не угрожает.

Как ты думаешь, дорогой читатель, с чего это я такая доверчивая стала?

Мы прибыли в Академию Традиционного Обучения Мутантов и Нормальных Учеников. Для краткости — в АТОМНУ. Вскоре после моей триумфальной речи в Конгрессе мама сказала, что какие-то важные шишки создали для нас школу. Если честно, мы бы с большим удовольствием расслабились где-нибудь на пляже, где ни ураганов, ни Гозенов. Но мама и Джеб уговорили-таки нас сдаться в школу.

Там, конечно, развели церемонии и торжественные открытия. Ленточки разрезать, речи толкать и все такое прочее. Правительственных лимузинов понаехало, шишек всяких понабежало, журналистов. Выходит, нам почет оказывают и уважение.

К тому же мама, моя сестра сводная — Элла, Джеб и ученые с «Венди К» тоже на открытие школы приехали. Кто руки нам жмет, кто целует, кто обнимает. Короче, суета.

Уж не знаю, кто эту школу придумал, но по-настоящему она называется «Школа Лернера для Одаренных Детей». Ни про какого Лернера я никогда слыхом не слыхивала. Вроде, говорят, толстосум какой-то, который на школу раскошелился. К тому же, как и кому могло прийти в голову, что мы на одном месте долго задержимся, ума не приложу. Но попытка — не пытка. Почему бы разочек и это заведение не попробовать? Тем более что мы здесь в полном составе.

Рука у Ангела заживает. Акела совершенно поправилась. К несчастью, она как весила восемьдесят пудов, так и весит. Так что таскать ее за собой по небу — удовольствие ниже среднего. Между тем крылья у Тотала подрастают. И вчера он уже оторвал от земли передние лапы.

Я почти что скучаю по… Антарктиде. Не по холоду, конечно, а по ее пустынной белизне. По чувству безопасности (пока нас не изловили, мы вполне вольготно себя там чувствовали) и по сознанию смысла и цели в работе и в жизни. И по пингвинам я тоже скучаю. А вот по морским леопардам — не очень.

Мы все намыты до блеска. Я потому только про это говорю, что такая чистота и постоянная гигиена — для нас в новинку. Вокруг нас то и дело щелкают камеры. Нашему старому правилу «сиди тихо и не высовывайся», похоже, настал конец.

Накануне я отлично съездила к маме и повидала Эллу. И последняя моя радость: Клык со мной, здесь, в школе, а Бриджит остается в Антарктике. Узнав про это, я вздохнула с облегчением. Только ты не говори об этом никому, мой верный читатель.

Интересно, соберут они сюда других мутантов? Тех, с которыми пересеклись наши пути в Институте и в ИТАКСе? Мне всегда было их жалко. Одинокие они какие-то. У них ведь ни стаи нет, ни семьи, ни смысла в жизни.

— Позвольте мне без долгих речей торжественно открыть двери новой школы. Школы Лернера для Одаренных Детей! — мэр здешнего маленького городка перерезает большущими ножницами ленточку, натянутую через дверной проем. Под всеобщие аплодисменты широкая лента красиво падает на пол, и камеры щелкают с новой силой.

Макс?

Я какое-то время не обращаю внимания. Но вдруг до меня доходит, что это мой Голос. Тот, что сидит у меня в голове. Ты, дорогой читатель, уже привык к такому его описанию, или оно по-прежнему звучит для тебя диковато?

Что тебе?

Я понимаю, что ты занята, что у тебя тут дела. Мне бы очень не хотелось тебя отрывать. Но у меня для тебя есть новая миссия.

Опять ты за свое? О чем ты, собственно, говоришь? Я только что выполнила свою миссию и пару раз чуть в ящик при этом не сыграла.

Макс, Макс, Макс!

До чего же меня раздражает его вечная манера максать.

Мир еще далеко не спасен. Тебе еще многое надо сделать. Давай, сматывай отсюда удочки. Я назову тебе координаты, куда лететь.

В общем, я взвешиваю все «за» и «против». С одной стороны, незнамо какая миссия, скорее всего, опасная, наверняка трудная. Куда лететь — непонятно, что надо делать — неизвестно. А с другой — сияющее здание школы, новенькие парты, Макинтошей в каждом классе понаставлено.

Но никто еще никогда не сказал, что Максимум Райд уклоняется от своих обязанностей.

— Ребята! Пора! Мир еще не спасен. А учебники от нас никогда не убегут.

Надж вздыхает с облегчением, а Газзи не выдерживает и кричит:

— Ура! Свобода!

— Макс? — поворачивается ко мне мама.

Наскоро ее обнимаю и целую. И Эллу тоже.

— Простите. Труба зовет! Я дам знать, где мы. Спасибо за все.

— Помни, что я тебя люблю, — говорит на прощание моя лучшая мама на всем свете.

Камеры просто посходили с ума, когда мы шестеро, подхватив Тотала и Акелу, которую я наградила титулом Самой Тяжелой Маламутки, разбегаемся, разворачиваем крылья и взмываем в воздух.

Сердце мое переполняет свобода. Как оно только не разорвется!


Спасите Мир

Крылья не требуются


Знаете ли вы, что:

1. Каждые три месяца американцы выбрасывают на помойку столько алюминия, что из него можно заново построить все американские самолеты.

2. Каждую секунду американцы выбрасывают 700 пластиковых бутылок. Из них можно каждый день сделать 2 миллиона свитеров.

3. Кран, из которого течет вода по капле в секунду, за месяц истратит без толку 825 литров воды.

4. Энергии, сэкономленной от переработки одной алюминиевой банки, достаточно, чтобы ваш телевизор работал три часа.

5. Пластиковые мешки запрещены в нескольких странах мира. Американцы используют почти сто биллионов пластиковых мешков в год.

Чего вы ждете?

Макс

Джеймс Паттерсон Макс

Пролог Безумие без конца

Неподалеку от Лос-Анджелеса, Калифорния


Вот они.

Девин поднял правую руку и сфокусировал зрение точно над кистью. В тысячную долю секунды вычислил траекторию. Компьютер в него не встроен, но с его интеллектом (ай кью 220[73] — это вам не хухры мухры) компьютер ему нужен, как собаке пятая нога.

Медленный вдох — такой же медленный выдох. Готовясь нажать курок, он ловит ритм дыхания и биения сердца. Беда только, что с каждым вдохом висящий над Лос-Анджелесом смог забивает ему легкие, а его сверхчувствительный нос морщится, и хочется чихнуть. А уж о том, как вся эта отрава разрушает клетки его мозга, он и думать боится. Но чему быть, того не миновать.

Попались, голубчики! Его глаза привычно и четко отслеживают летящие высоко в небе объекты. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Семь? Что за чушь? Откуда здесь седьмой? Но Девин мгновенно понимает, что непонятно откуда взявшийся маленький седьмой объект существенного значения не имеет. В принципе, реально никто из них большого значения не имеет. Кроме одного. Объекта номер один, того, что впереди.

Об их орлином зрении ему хорошо известно. Даже его экстраординарному зрению они сто очков вперед дадут. Поэтому носа наружу он не высовывает. Но глаз у него — алмаз, и для его целей ему вполне достаточно. Так или иначе, но с таким прицелом, как тот, что закреплен на его правой кисти, промазать просто невозможно. Не было еще случая, чтобы он промахнулся.

Потому-то и ставят его на особо важные задания. Как, например, это.

Сколько недотеп его уже провалили! Он, Девин, этих росомах просто презирает. Что может быть трудного в том, чтобы убить единственного ребенка-птицу? Ничего в ней сверхъестественного нет. Пули от нее не отскакивают. Обычное хрупкое бренное тело.

Девин еще раз поднял руку, наблюдая за своей добычей в окуляр прицела, точно готовясь вбить гвоздь в перекрестье волосков и приколотить девчонку к небесам. Вся стая летит в вышине в образцовом порядке. Впереди та самая Максимум, его объект номер один. По флангам у нее два крупных образца мужского пола; за ними образец женского пола поменьше, следом мальчик и последняя — маленькая девочка. Позади нее безнадежно отстает крошечный черный объект. Брифинг Девина черного не включал. Да и к стае его отнести весьма трудно — форма у него другая. Похоже, будто какой-то кретин пересадил крылья на тело собаки. Что вообще-то маловероятно. Но, в конце концов, что это такое, совершенно не важно. Единственная, кто его интересует, — это Макс. Это ее убить — его задача. Это ее он отслеживает сейчас в окуляр прицела.


Девин вздохнул и опустил руку. Тут все слишком просто. Ему по душе охота, преследование, тот краткий волшебный момент, когда сходятся воедино мастерство и везение. Тот мимолетный миг совершенства и полной невозможности промахнуться.

Он глянул вниз на то, что было когда-то его правой кистью. Привыкнуть к ее отсутствию оказалось совсем не трудно. К тому же эта чудная пушка не в пример лучше его бывшей руки. Оружие поистине стало частью его самого. Операцию ему сделали виртуозно — совершенно не то, что грубая пересадка ствола на культю. Идея, дизайн, исполнение — все было беспредельно элегантно и исключительно остроумно. Контактная пластина между его телом и металлом передает малейшее движение нервных окончаний, отчего оружие реагирует на самую мимолетную мысль. Он теперь истинное произведение искусства. Не чета этим, в воздухе. Какие бы кренделя они ни выписывали, отследить их ничего не стоит. Тем более что они вон как выставляются.

Наивные доброхоты-идиоты из «Коалиции по Прекращению Безумия» организовали воздушный парад, демонстрацию этих, якобы эволюционировавших человеческих экземпляров. Девин сам афиши и объявления видел.

Чухня это все. Дети-птицы — случайность, полученная в результате плохо продуманного эксперимента. Он, Девин, — вот кто истинный продукт человеческой эволюции.

Одержимые КППБисты просчитались. Использовать детей-птиц для пропаганды своих идей — типичная тактика близоруких эгоистов. Манипулировать в своих целях малоразвитыми существами, чтобы, как они выражаются, «спасти» человечество. То есть совсем недоразвитых дебилов. Это полный маразм.

Но если стаи не будет и нечего будет демонстрировать, этот маразм будет остановлен. А стаи не будет, если не будет у них командира.

Девин снова поднял руку и закрыл левый глаз, беря объект на прицел. Наклонил «Глок»[74] на миллиметр влево и мягко повел дуло вслед за целью, прочерчивающей по небу широкую дугу.

Вдох, выдох, удар сердца, еще один и…

Часть первая Психи и робиоты-з

1

— И раз, и два, — командует Надж и наклоняет крылья на точно выверенный угол в сорок пять градусов. Ее кофейное оперение сверкает в лучах яркого послеполуденного солнца.

Позади нее Газман издает скрежещущий звук изношенных тормозов, резко замедляется и встает вертикально. Сложив крылья и превратившись в неаэродинамического восьмилетку, с криком «Гравитация в действии!» и со вставшими дыбом белокурыми волосами, солдатиком ныряет вниз.

Закатываю глаза на его очередную выходку и ору во все горло, перекрикивая все увеличивающееся расстояние:

— Газзи, хореографией это не предусмотрено. Испортишь нам шоу к чертовой бабушке. Нам же за работу платят.

Умолчу, что платят нам главным образом пышками. Но не будем мелочиться.

Даже с такой высоты мне слышны испуганные, удивленные и восторженные охи и ахи — публика явно заметила камнем устремившегося к земле артиста.

Дам ему пять секунд и нырну следом. Раз… Два…

Идея этого воздушного шоу особенно меня никогда не вдохновляла. Но разве я могла отказать маме? После наших последних «рабочих каникул» в Ант — треклятой — Арктике она вместе с группой ученых создала организацию под названием «Коалиция по Прекращению Безумия», или КППБ. В задачи коалиции входит предостеречь мир от опасностей загрязнения окружающей среды, газов, образующих парниковый эффект в атмосфере, зависимости от экспорта нефти. И так далее и тому подобное. Короче, картина должна быть понятна.

Теперь в КППБ вступило уже больше тысячи ученых, учителей, сенаторов и просто самых обыкновенных людей. Один из членов — учителей — подал идею организовывать пропагандистские воздушные шоу-парады типа тех, что проводят «Голубые Ангелы»,[75] только круче. Разве могут «Голубые Ангелы»-шмангелы сравниться с летающими детьми-мутантами. Ни один дурак нашего шоу не пропустит.

И вот вам, пожалуйста, о-ля-ля, все шестеро — а вместе с Тоталом, у которого наконец сформировались крылья, семеро, — мы уже парим в идеальном строе, кувыркаемся, выписываем кренделя и выкидываем в воздухе коленца. Да-да! Тотал вполне пристойно держится в воздухе, хотя, конечно, пока не Барышников, даже если бы Барышников и был маленьким черным скотти.

Когда я досчитала до четырех, Газман остановил свое свободное падение и уже, сияя от радости, снова взлетает вверх.

Компания КППБешников имеет свои преимущества: главным образом приличная еда и сносное место для ночлега. А уж о том, что можно быть вместе с мамой, я просто и не говорю. После прожитых без нее четырнадцати лет, когда я даже не подозревала о ее существовании, мне каждая минута с ней нужна, как воздух. (Обо всем этом читайте в предыдущих книгах.)

— Эй! — Клык завис в воздухе рядом со мной.

Смотрю, как солнце сияет на его черных как смоль крыльях, как отблески лучей играют в его черных глубоких глазах, и сердце у меня дрогнуло.

— Тебе нравится выкаблучиваться на этих парадах?

Он пожал плечами:

— Работа как работа.

— Угу. Пока они не зачесались по поводу законодательства о детском трудоустройстве.

В принципе, я с ним согласна. Но члены моей стаи — странная маленькая команда. Игги, Клыку и мне по четырнадцать лет, плюс-минус. Так что формально, с юридической точки зрения, мы несовершеннолетние. Но, с другой стороны, мы уже много лет живем сами по себе, и нормальные законы об охране детства не кажутся в нашем случае особо применимыми. А если вдуматься, и все остальные нормальные законы, применимые к жизни взрослых, в нашем случае тоже особо не действуют.

Надж — приблизительно одиннадцать. Газману — в районе восьми. Ангелу — где-то шесть или около того. Понятия не имею, сколько Тоталу. К тому же мне не до пересчета собачьих лет на человеческий возраст.

Внезапно Ангел обрушилась на меня всей тяжестью своих сорока с хвостиком пудов.

— Ой! Что ты творишь? — взвизгнула я, осев на фут или два. И тут я его услышала: хорошо знакомый высокий вой пули, просвистевшей в миллиметре от моего уха и срезавшей прядь развевающихся на ветру волос.

В следующую секунду Тотал пронзительно заверещал и завертелся волчком на месте, хлопая обвислыми ушами. Стремительная реакция Ангела спасла мне жизнь, но Тоталу, похоже, здорово досталось.

2

В мгновение ока я перекувырнулась на триста шестьдесят градусов, крутанувшись так, чтобы и Тотала подхватить, и от снайпера увернуться — прием, к сожалению, мной слишком хорошо освоенный и сотни раз проверенный на практике.

— Разлетаемся в стороны! — кричу я нашим. — Срочно вверх, из поля досягаемости!

Мы рассыпались, быстро и мощно взмахивая крыльями и стремительно набирая высоту. Слышу доносящиеся снизу аплодисменты — зрители, видно, решили, что это очередной пируэт. Опускаю глаза на обмякшего черного пса у меня на руках.

— Тотал! — Прижимаю к груди его маленькое кургузое тельце. — Тотал!

Он моргает и стонет:

— Макс, я ранен. Они меня прищучили. Мне не дано жить долго. Я рожден умереть в расцвете лет, молодым и прекрасным.

Значит так: насколько мне известно по опыту, коли кто действительно серьезно ранен, так распинаться не будет. Может, пару крепких слов процедит, но на жалостливые тирады просто-напросто сил не хватит.

Переворачиваю его на лету так и сяк — ищу рану. Уши в порядке, морда и голова тоже. Провожу рукой вдоль крыльев. Они пока для настоящих перелетов коротковаты. Ярко-красное кровавое пятно расползается у меня по рукаву, но Тотал, похоже, на части пока не разваливается.

— Передайте Акеле, — стонет он, закатив глаза, — скажите ей, что она всегда была для меня единственной и неповторимой.

Акела — лайка-маламутка. Тотал сходит от нее с ума с тех пор, как встретил ее на «Венди К», корабле, на котором мы плыли в Антарктику с группой ученых, исследователей глобального потепления.

— Тихо, не вертись. Дай мне осмотреть тебя и найти рану.

— Я ни о чем не жалею, — продолжает слабо поскуливать Тотал. — Я думал, если у наших с вами приключений когда-нибудь наметится конец, я обрету сценическую славу. Знаю, эта мечта была безумной, но кто мог запретить мне мечтать сыграть дога прежде, чем меня настигнет смерть?

— Сыграть кого? — рассеянно переспрашиваю я, ощупывая его ребра. — У тебя все кости целы. Ты что, придуриваешься?

Тотал стонет, и глаза у него закрываются.

Наконец я нахожу ее, его страшную рану, из которой по капле сочится кровь.

— Тотал? — В ответ раздается новый душераздирающий стон. — У тебя ссадина на хвосте.

— Что? — Он извернулся посмотреть на короткий завиток у себя на попе. Попробовал им махнуть и на самом кончике обнаружил вырванный пулей клок.

— О боже! Я ранен! Я истекаю кровью! Эти подлецы еще поплатятся за мои страдания!

— Тотал! Тебя спасет пластырь. — Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться.

К нам подруливает Клык, большой, сильный, ловкий и прекрасный, как крылатая пантера.

Господи, что я за идиотка! Что это такое я говорю. Считайте, вы от меня этого не слышали.

— Ну, что там с ним? — спрашивает Клык, кивая на Тотала.

— Ему надо царапину пластырем заклеить.

Мы обмениваемся взглядами. Чего только в них нет — облегчение, взаимопонимание, ирония, любовь…

Забудьте про «любовь»! Забудьте! Я не в своем уме, совершенно точно, я спятила.

— Вон твой снайпер, вон там, видишь? — Клык показывает вниз.

Мгновенно переключаюсь на боевую готовность:

— Один или целая армия?

— Я только одного вижу.

Удивленно поднимаю брови:

— Получается, целой армии мы больше не стоим?

Глянула на Тотала:

— Давай-давай, раненый, раскрывай крылья. Ты и сам лететь можешь.

Он сжал волю в кулак и неловко спрыгнул у меня с рук. Отчаянно захлопал крыльями, но постепенно успокоился и почти что уверенно стал набирать высоту.

— В чем дело? — Игги, еще несколько минут назад кайфовавший на воздушной подушке, теперь вместе с остальной стаей придвинулся ко мне вплотную.

— Тотал в порядке. Внизу всего один снайпер. Надо его разоружать, пока не поздно.

Ангел потерлась об меня своим белоснежным крылом, улыбнулась, и на сердце у меня потеплело. Нельзя забывать, сколько в каждом из нас противоречий наворочено. Одних телячьих нежностей от моих ребят ожидать не приходится. Но зато если уж обласкают, так от всей души.

— Спасибо тебе, мое солнышко.

— Ох, мне кажется, сейчас что-то нехорошее случится. Давай поскорее с тем чуваком разберемся.

Долго меня уговаривать не надо — я уже и сама забираю вниз.

Создавшие нас психи-генетики помимо всяких других птичьих свойств наделили нас орлиным зрением. Так что прочесать землю даже больше чем с километровой высоты большого труда мне не составляет.

Я вижу его. Одинокий мужик отслеживает нас из окна здания совсем рядом с авиабазой. Виляем из стороны в сторону, резко перестраиваемся, то вниз бросимся, то круто вверх поддадим. Нам от всяческих охотников уходить не впервой — поднаторели.

— Прицельно вниз? — спрашивает Клык.

Кивнув ему, кратко через плечо инструктирую Игги:

— Игги, давай прицельно вниз. Угол примерно тридцать пять градусов. И сразу по стрелке на шесть часов.

Почему, спрашивается, Игги нужен дополнительный инструктаж? Если кто новенький и пока не в курсе, то запомните — он слепой.

Стремительно несемся вниз. На такой скорости, чтобы влететь вснайперское окно, восьми секунд за глаза хватит. Практики у нас достаточно — прием влетать в окно ногами вперед освоен нами досконально. Тысячу раз его повторить — любой дурак виртуозом станет. Бам-бам-бам, один за другим — и мы на месте. Коли вы видите в этом какие-то драмы и смертельные опасности, вы глубоко ошибаетесь. Считайте, лучше, что мы так развлекаемся. Или, точнее, жизнь наша такая: где развлечение, а где смертельная опасность, мы и сами-то разобраться толком не можем.

«Семь, шесть, пять», — отсчитываю я про себя. Дохожу до четырех — вдребезги разнесший окно взрыв подбрасывает меня вверх футов на десять.

3

ТРИ ДНЯ СПУСТЯ…

Привожу ниже список, неполный и обрывочный, того, от чего я неизбежно начинаю дергаться. Порядок произвольный.

1. Пребывание в закрытых помещениях и замкнутых пространствах.

2. Пребывание там, откуда не видно выхода.

3. Люди, которые обещают мне массу преимуществ и выгод и не догадываются, что я вижу их насквозь и отлично секу, что на самом деле они хотят, чтобы я плясала под их дудку.

4. Когда на меня напяливают выпендрежные шмотки.

Интересно, можете ли вы вообразить теперь, как я отреагировала на приглашение прийти в голливудское агентство молодых талантов?

— Проходите, ребята, проходите, — говорит такая красавица, каких я еще отродясь не видала. Сверкнув белоснежными зубами и тряхнув каштановыми кудрями, она открывает перед нами тяжелые дубовые двери. — Меня зовут Шэрон. Здравствуйте.

Вижу, как она изо всех сил отводит глаза от наших синяков и кровоподтеков. Если в шести футах под вами взрывается здание, трудно избежать целого ряда несущественных повреждений. Такова суровая правда жизни.

Мы в огромном офисе одного из голливудских зданий. Если вы в курсе наших залихватских приключений, вам не надо рассказывать, что до сих пор нам не очень везло с офисами — мы, видать, в интерьеры не больно вписываемся. Считайте меня полной идиоткой, но на шкале моих «любимых» мест офисы, хоть и стоят выше собачьих клеток и генетических лабораторий, сильно уступают больницам и тюрьмам.

Спроси теперь, как мы здесь оказались? Все очень просто. У одного из членов КППБ есть приятель, у этого приятеля двоюродный брат, жена которого знакома с какой-то крупной шишкой в этом огромном агентстве молодых талантов. И вот они сговорились и, не спросив нас, позвали нас на собеседование. КППБешники вообще считают, что наши пропагандистские выступления обладают потрясающей взрывной силой. В справедливости им, пожалуй, не откажешь. Принимая во внимание самоубийство снайпера, можно, действительно, с полным основанием говорить и о потрясающей, и о взрывной силе. Но к этому я лучше вернусь попозже.

— Проходите, проходите. — Невысокий лысеющий дядька в пижонском костюме приветственно махнул нам рукой и широко улыбнулся. А моя внутренняя лампочка боевой готовности переключается с желтого на оранжевый цвет. Хотя на красный «тревога» пока не тянет. — Я Стив Блэкман.

Всего их собралось четверо, трое мужиков и Шэрон. Она было дернулась, когда вслед за нами с красующейся на кончике хвоста аккуратной повязкой протрусил Тотал. Он со своей царапиной как с писаной торбой носится, только что пенсию по инвалидности не требует.

— Боже мой, боже мой, — бормочет он, глянув на Шэрон, — неужто она настоящая? Такие красотки только на картинках да в кино бывают.

— Макс! — Стив протягивает мне руку. — Можно я буду называть тебя Макс?

— Нет. — Я насупилась и уставилась на его руку. Так она и повисла в воздухе, пока он ее не убрал.

Двое других чуваков представились, а мы только хмуро стоим, молча подпирая стену. Правда, Надж им заулыбалась. Ей вообще этот выпендреж нравится. Она даже юбку надела. Не буду скрывать, Ангел тоже вырядилась: натянула поверх джинсов розовую балетную пачку. А я только футболку и джинсы на чистые поменяла — а то в заскорузлых от крови как-то неловко на люди показываться.

— Ну что же, присаживайтесь, располагайтесь. Давайте знакомиться. Чай, кофе, сок будете? Может, есть хотите?

— Мы всегда есть хотим, — серьезно сообщает ему Газман.

Стив слегка опешил:

— Конечно-конечно, молодой растущий организм. Я понимаю. — Он очень старается не смотреть на наши крылья. Другое дело, что у него это не особенно получается. Он потянулся и нажал у себя на столе кнопку, такую здоровую, что хоть вертолет на нее сажай.

— Джеф, сообрази нам, пожалуйста, напитков и закуски какой-нибудь. Спасибо.

— Да вы садитесь, не стесняйтесь, — приглашает Шэрон, снова тряхнув волосами. Когда в следующий раз увижу зеркало, надо будет потренироваться. Приемчик, похоже, классный. Глядишь, при случае пригодится.

Мы рассаживаемся, убедившись, что за спиной у нас никого и что никто позади нас не просочится. Но нервишки у меня все же пошаливают.

Молоденький паренек в полосатой фиолетовой рубашке вносит поднос с содовой, стаканами со льдом и крошечными бутербродиками на малюсеньких тарелочках:

— Угощайтесь. Вот этот с кальмарами, а этот…

— Огромное спасибо, Джеф, — обрезает его Стив с улыбочкой. Джеф выпрямляется, пятится задом и тихо закрывает за собой дверь. Мы набрасываемся на миниатюрную снедь, а Стив снова поворачивается к нам с таким энтузиазмом, что меня разбирает любопытство, сколько же он выпил сегодня с утра чашек кофе?

— Ну что, ребятки, хотите стать звездами мировой величины?

— Зачем же звездами? Нам этого не надо! — Я чуть не подавилась крошками.

Как ни странно, но мое заявление совершенно сбило их с панталыку.

4

Шэрон, Стив и двое других агентов обалдело на нас уставились.

Первым пришел в себя Стив.

— Тогда что, моделями хотите? — Он явно заметил, что все мы не по возрасту длинные и тощие.

Я фыркнула, чуть не пустив из носа фонтан спрайта:

— Ага, чтоб во всех журналах писали, что «крылья в нынешнем сезоне носят широко распахнутыми», с непременной рекомендацией на вечеринки и дискотеки окрашивать основные перья в яркие розовые и зеленые цвета. Так вы это себе представляете? Не думаю, что мы в модели годимся.

Краем глаза замечаю у Надж на лице разочарованную мину.

— Может, тогда в актеры? В театр или кино? — предлагает Шэрон.

Тотал мгновенно выпятил грудь, спешно дожевывая кальмара. Кстати, посмотрите в словаре значение слова «кальмар». По-итальянски «кальмар» означает «круглая резинка».

— Нет, и в актеры не надо. — На мой взгляд, это собеседование заходит в тупик. Надо быстро дожевывать принесенную снедь.

— Макс! — Я хоть и запретила Стиву звать меня Макс, но как, интересно знать, он еще может ко мне обращаться? Никакого другого имени для меня он не знает. — Макс, зачем вы так дешево себя продаете? Вам все двери открыты. Вы можете, фигурально выражаясь, любых высот достичь. Вам с легкостью полнометражный фильм дадут, хоть приключенческий, хоть про любовь. Компьютерную игру про вас сочиним. Половина населения Америки вырядится в футболки с вашими фотографиями. Только скажите, что вам надо, — я все устрою.

— Меня, пожалуйста, в компьютерную игру, — заявляет Газзи с полным ртом, набитым целой горстью бутербродиков.

— Согласен! — Игги лихо хлопает его по плечу. — Компьютерная игра — это клево!

Стив улыбается. Он, похоже, наконец расслабился:

— Прекрасненько. Я не всех вас по именам запомнил. Тебя, милочка, как зовут? — тыкнул он пальцем в Ангела.

— Изабелла фон Франкенштейн-Ротшильд, — отвечает Ангел, рассеянно ковыряя в зубах. У нее недавно выпал передний молочный зуб, и ее усмешка сияет здоровенной дырой.

— А ты свои туфли на и-бее[76] купила. — Она кивает на офигенные туфли Шэрон, у которой глаза округляются от ужаса. — Но я с тобой совершенно согласна. Не может честная девушка в бутиках шиковать, если этот сквалыга Стив жалкие копейки платит, а прикид на работу на миллион требует.

Вот вам, пожалуйста, в действии Ангельское умение мысли читать. Молодец девчонка!

На минуту в офисе воцарилось гробовое молчание. Шэрон до ушей залилась краской и смотрит куда угодно, только не на Стива. Один из агентов нервно кашлянул.

— А… ммм… как насчет тебя, сынок? — Стив бодро повернулся к Газзи, который, видимо, представляется ему более надежным собеседником. — Ты, значит, хочешь стать героем компьютерной игры? Тебя как зовут?

Газ охотно ему кивает, и я мысленно обещаю себе наподдать ему потом хорошенько.

— Меня зовут Шаркалатор.

— Шаркалатор? — растерянно повторяет Стив. Энтузиазма в его голосе заметно поубавилось.

Что тут поделаешь, такой уж мы производим эффект на взрослых. И даже на наших сверстников, только нормальных ребят. Да чего там говорить, кто с нами ни столкнется, у всех челюсти отвисают. А все потому, что нас выживать создали, а не для того, чтобы душой компании быть.

— А я Корица, — объявляет Надж, облизывая пальцы, — Корица-Специя Ля Февер. Эти ваши креветки — настоящая вкуснятина.

Стив, похоже, начинает впадать в депресняк.

— А меня прозвали Белым Рыцарем, — вступает Игги, искусно нашаривая чуткими пальцами остатки бутербродов.

— Правда? Как интересно! — Шэрон пытается спасти ситуацию. — Это почему же?

Игги поворачивается к ней и проводит руками по своей белокурой голове и бледному лицу:

— Потому что никакой дурак не назовет меня Черным Рыцарем.

Клык молча сидит так неподвижно, что практически исчез на фоне модернового дивана. За четыре минуты он выпил четыре бутылки колы и уверенно уничтожает поджаристые тосты со стоящей перед ним тарелки. Почувствовав, что все взгляды устремились на него, он поднимает глаза с таким выражением, что у меня по спине побежали мурашки.

Никто лучше Клыка не может нацепить на себя устрашающую маску, мрачную, непроницаемую и спокойно-вызывающую. Я-то знаю, что это — только маска. Я знаю его лицо, когда он смотрит на лежащую у него на руках Ангела. Или когда спит, или когда вплотную приближает его к моим глазам… Знаю, каким оно сияет тогда глубоким и мягким светом.

Но Стив видит только грозную маску. Я часто-часто моргаю и залпом допиваю свой спрайт, а Клык вздыхает и вытирает руки о черные джинсы. Обводит глазами комнату, четырех агентов, стаю, от души потешающуюся над происходящим, Тотала, лакающего фанту из миски, стоящей у меня на коленях. Меня, напряженно сидящую на краешке стула.

— Меня зовут Клык, — чеканит он каждый слог и поднимается с дивана. — Пойду-ка я отсюда. А то у меня что-то кулаки чешутся…

Он подходит к раздвижным дверям на балкон, повисший на высоте двадцать второго этажа.

Я махнула стае и дважды похлопала Игги по руке. Он тоже встает и идет на чуть слышный звук шагов Клыка, ловко лавируя между столиками и горшками с пальмами и фикусами.

Клык открывает двери — на балконе ветрено — и подставляет лицо солнцу. Я поторапливаю стаю к выходу, поворачиваюсь и лениво машу рукой голливудским шишкам:

— Спасибо за гостеприимство. — Балансирую на перилах, дожидаясь, пока наши, развернув, как паруса, крылья, один за другим взмоют в воздух. — Нам от вас ничего не надо.

Наконец и я бросаюсь в открытое небо, с наслаждением чувствуя, как ветер ласкает мне волосы и оперение, подхватывает меня в свои объятия, а крылья с каждым взмахом поднимают меня на двенадцать футов.

Нет, не созданы мы для циркачества в современной индустрии развлечений.

Но это всем и так прекрасно известно.

5

— Я тебя спрашиваю, конец света, что ли, наступит, если мы один-единственный раз на «Шоу Опры Уинфри»[77] сходим? — Надж грозно скрестила на груди руки и в упор смотрит на меня исподлобья. Поскольку Надж нежнейшая и мягчайшая из всех известных мне рекомбинантных форм жизни, дело пахнет керосином.

— Нет, не наступит. — Я тщательно подбираю слова. — Но конец света обязательно наступит, если МЫ его не предотвратим.

Для тех, кто еще пока не совсем в курсе, сообщаю: мне было сказано, что моя миссия — спасти мир. Давления на меня никто не оказывает, но твердят мне про эту самую миссию чуть не на каждом шагу и при первом удобном случае.

— А я хочу быть героем компьютерной игры, — обиженно нудит Газзи.

Я нервно растираю виски:

— Послушайте, вы что, забыли, как четыре дня назад мимо свистели пули? Или как снайпер взорвал себя, потому что промазал?

— Уж я-то не забыл, — тявкнул Тотал и многозначительно поглядел на свой хвост.

Терпения у меня и в лучшие времена далеко не бездонная бочка, а тут оно и вовсе, считай, иссякло.

— Я хочу сказать, что кому-то мы явно мешаем и этот кто-то на нас продолжает охотиться. Не обольщайтесь популярностью нашего авиашоу для КППБ, не обольщайтесь тем, что некоторые готовы признать нас за своих, только слегка… отличных от нормы. Этих людей малая горстка, и мы по-прежнему в опасности. Мы ВСЕГДА будем в опасности.

— Мне надоело жить в опасности. Надоело всегда чего-то бояться! — кричит Надж. — Ненавижу нашу жизнь! Мне хочется всего-навсего…

Она остановилась на полуслове. Она и сама понимает, что продолжать бессмысленно. Сдерживая слезы, Надж плюхнулась на гостиничную кровать. Сажусь рядом с ней и массирую ей спину между крыльев.

— Мы все эту жизнь ненавидим, — тихо говорю я ей. — Но до тех пор, пока мне кто-нибудь на двести процентов не докажет, что нам ничто не угрожает, я должна принимать решения, которые хоть немного оградят нас от всяких неожиданностей. И не думай, пожалуйста, что я сама от этого кайф ловлю.

— Кстати, о ловле кайфа, — спокойно подает голос Клык, — я вообще считаю, что с авиашоу пора завязывать.

— А мне наши авиашоу нравятся, — гундит Газзи. Он лежит на полу, ноги под журнальным столиком, а голова снаружи. Мама подарила ему набор электрических машинок, и он жужжит, как мотор, и катает их по полу. Да-да, наш Газзи, который любого здорового мужика в рукопашном бою на обе лопатки положит и из ничего бомбу смастрячит, всего-навсего восьмилетний (или что-то около того) мальчонка, для которого ничего нет лучшего, как в машинки играть.

Как же я всегда об этом забываю?

— Мне тоже авиашоу нравятся, — поддакивает ему Надж, у которой спутанные курчавые волосы стоят дыбом. — Когда мы выступаем, я всегда чувствую себя кинозвездой.

— Продолжать шоу опасно, — ровным голосом настаивает Клык.

Меня раздирают противоречия. Оказалось, что снайпер был новой моделью кибер-гуманоида. Так, по крайней мере, решили мы сами, когда на месте взрыва нашли остатки его правой руки. Вместо кисти, с нервами и мускулами, к ней был приделан автоматический пистолет. Помните, я рассказывала вам о взрыве? Так вот, выяснилось, что само здание, где прятался снайпер, вовсе не взорвалось. Взорвался сам снайпер. Такую дорогую цену заплатил он за то, чтобы не сдаться властям и даже просто не быть обнаруженным.

Такую вот он проявил образцовую верность хозяевам. Только хозяева-то его кто были?

Пистолет сам снайперу в руку не врастал. Кто-то сделал ему эту операцию. Этот кто-то разгуливает на свободе и наверняка создал, а может, до сих пор продолжает создавать таких же снайперов.

Но, с другой стороны… КППБ на нас рассчитывает. Им необходимо, чтобы мы продолжили агитацию. Наши шоу запланированы в самых загрязненных городах планеты: в Лос-Анджелесе и в Сан-Паоло, в Москве, в Пекине. Успех у нас до сих пор был небывалый. Во время шоу КППБ раздали тонны листовок, объясняя населению проблемы загрязнения окружающей среды и парникового эффекта.

Моя мама — член КППБ. Она много раз спасала мне жизнь, как могла помогала стае. И никогда ни о чем меня не просила. Ей ни за что не захочется подвергать нас опасности. А теперь, получается, я ее подведу. Попробуй в такой ситуации скажи, что мы сворачиваем лавочку.

— Может, мы будем продолжать, но попросим их усилить охрану? — нерешительно предлагаю я.

— Нет, — отрезал Клык.

Ладно же… Я, конечно, замечательная во всех отношениях, но даже у меня найдется парочка недостатков. Например, я не слишком адекватно реагирую, когда кто-либо по какому-либо поводу говорит мне «нет».

Думаете, Клык это давно просек? Не знаю, не знаю. Не уверена. Даже если и просек, то выводов не сделал.

Задираю подбородок и упрямо гляжу ему прямо в глаза. Вся стая быстро соображает, что к чему, и напряженно замирает.

Медленно поднимаюсь на ноги и подхожу к Клыку вплотную. Краем глаза замечаю, что Тотал лезет под кровать, а Газзи тянет Игги за руку в соседнюю комнату, где поселились мальчишки.

До прошлого года я была выше и Клыка, и Игги. Теперь оба они меня не только догнали, но и на пару инчей переросли. Что страшно меня раздражает. Поэтому Клык теперь смотрит на меня сверху вниз. Глаза у него такие черные, что мне даже не понять, где у него зрачки.

— Что-что? — переспрашиваю я притворно спокойно. В двери стремительно мелькает розовая пачка — это Ангел и Надж беззвучно юркнули вон из номера.

— Авиашоу слишком опасны, — так же спокойно повторяет Клык. Слышу, как осторожно захлопывается дверь из нашего номера в мальчишечий.

— Я не могу подвести маму.

Мы стоим лицом к лицу так близко, что мне видны его густые ресницы и странные золотые искры в глазах.

Он медленно вздохнул и сцепил руки.

— Еще одно последнее шоу. — Я пытаюсь пойти на мировую.

Расцепив пальцы, он словно взвешивает в ладонях все «за» и «против».

— Ладно, — соглашается он, к моему удивлению. — Ты права, не стоит подводить КППБ.

Смотрю на него вприщур. Что-то он больно легко согласился — тут явно какой-то подвох. И тут меня осеняет: доктор Бриджит Двайер, восьмое чудо света, член КППБ. Она собиралась встретиться с нами на нашем следующем выступлении в Мехико.

Так вот почему Клык согласился на еще одно представление. Ради того, чтобы встретиться со своей любезной, ненаглядной, гениальной биологиней.

На деревянных ногах шествую в ванную, запираю дверь, включаю душ на полную катушку, зарываюсь лицом в пушистое полотенце и реву белугой.

6

Меня постоянно донимает бессонница. Ничего удивительного тут нет. Если жить, как я, под постоянной угрозой боли и смерти, не больно расслабишься в объятиях Морфея. Вот и в эту ночь я часами верчусь без сна с боку на бок.

Спросите еще, как же мы спим, с крыльями-то? Объясняю: крылья довольно плотно укладываются у нас на спине вдоль позвоночника. Но все равно, на спине спать не слишком удобно. Мы больше любим на боку или на животе.

Я и сейчас валяюсь на пузе, свесив голову с кровати, которую мы делим с Ангелом. Надж в прошлом году выиграла титул Наиболее Опасно Брыкающегося Во Сне Члена Стаи. Поэтому в целях самосохранения мы всегда выделяем ей отдельную койку.

Мои крылья слегка развернуты, и я потянулась достать застрявшую в подкрылках соломинку. Мысленно уже в сотый раз прокручиваю следующие вопросы:

1) Кто на нас опять охотится?

2) Авиашоу в Мехико?

3) Бриджит?

4) Моя мама и сводная сестра Элла?

5) Как заставить Тотала перестать спекулировать своей царапиной? Я уже его нытьем сыта по горло.

6) Клык?

7) Клык!

8) Клык…

Мы с Клыком с детства росли вместе. В экспериментальной лаборатории генетических ужасов, которую мы прозвали Школа, наши клетки стояли рядом. Такая вот у меня обыкновенная история любви с соседским мальчишкой, разве что с небольшими модификациями в силу специфики ситуации.

Потом нас спас из Школы один чувак. Сначала мы думали, что он генетик-злодей. Затем оказалось, что не злодей, затем опять, что злодей, наконец — снова не злодей. В общем, с ним сам черт ногу сломит, а я и подавно совершенно запуталась. Короче, он вытащил нас в секретное убежище в горах Колорадо, и там мы с Клыком, как брат с сестрой, прожили несколько лет. Он, я и вся остальная стая.

Кстати, чувака того зовут Джеб. Он потом исчез, и я оказалась в стае главной. То ли потому, что я самая старшая, то ли потому, что самая храбрая. Или самая организованная. В общем, я и сама толком не пойму, как так вышло. Вышло и все. А Клык стал моей правой рукой.

Но в последний год все пошло наперекосяк. Клык завел шашни с одной девчонкой (смотри во второй книге историю про Рыжее Чудо). Сказать по правде, я от этого в восторге отнюдь не была. Зато в отместку пошла на первое в жизни свидание с парнем. Он, может, и был подсадной уткой, но я в это не слишком верю. Клык, в свою очередь, на эту тему тоже изрядно психанул. А недавно, в прошлом месяце, он закрутил с двадцатилетней ученой красоткой доктором Бриджит Двайер, участницей научно-исследовательской экспедиции в страну вечного снега, льда и тюленей-убийц. И представьте себе, она с ним, несовершеннолетним, вовсю флиртует! Ужас какой-то!

Посреди всей этой свистопляски Клык меня поцеловал. И не один раз. Теперь я пребываю в полном недоумении. Что дальше будет, боюсь ужасно, хочу быть только с ним, хочу быть с ним все время и страшно злюсь на него за то, что он заварил всю эту кашу. Но каша уже заварена, и отыграть назад невозможно. В чем тоже на сто процентов виноват Клык и только Клык.

Теперь я причесываюсь и где только можно смотрюсь в зеркало — красивая ли я. Красивая… Скажете тоже! Год назад, когда волосы у меня отрастали и начинали лезть в глаза, я их ножом отчекрыживала. А в одежде самое главное было, чтобы она не заскорузла от грязи и чтобы в драке движения не стесняла.

В общем, все теперь наперекосяк идет.

— Макс, ты очень красивая, — прошелестел у меня над ухом тоненький голосок.

Зарываюсь головой в подушку и с трудом проглатываю пару колоритных выражений. Никакой личной жизни. Ладно, что уж там личная жизнь, даже подумать ни о чем сокровенном невозможно, особенно если лежишь рядом с маленькой телепаткой.

К сведению новеньких: создавшие нас психованные генетики, помимо крыльев и птичьего зрения, заложили в наш генетический код способность неожиданно развивать всякие непредсказуемые свойства. Например, слепой Игги распознает цвета. Надж умеет притягивать металлические предметы и хакернуть любой компьютер. Клык может слиться с любой окружающей средой, считай, полностью раствориться так, что никто его не заметит. А Газзи стопроцентно, не отличишь, имитирует голоса и звуки. О других его способностях лучше умолчать. Что касается меня, я летаю быстрее всех и у меня в голове живет Голос. О котором я сейчас, уж не обессудьте, говорить не хочу.

Но если кого генетики (или Бог) наградили, так это Ангела. Она и под водой дышать может, и с рыбами разговаривает, и человеческие мысли читает. Напомню, здесь о шестилетнем ребенке речь идет. А шестилетки, как известно, особо отличаются здравым смыслом и умением принять взвешенное решение.

— У тебя красивые волосы и глаза, — искренне говорит Ангел.

Поворачиваюсь к ней:

— Кому нужны такие карие глаза и темные волосы?

Не помню, я говорила, как любит Клык рыжих? По-моему, говорила.

— Да нет же, у тебя в каштановых волосах золотые пряди, — продолжает гнуть свое Ангел, — а глаза… как шоколад. Помнишь, мы во Франции такой шоколад ели? С тянучкой в серединке и с чем-то алкогольным. Только про алкоголь мы не знали, и Газзи их миллион слопал, а потом всю ночь блевал. Помнишь тот шоколад?

Как я ни старалась стереть тот случай из памяти, он в красках предстал у меня перед глазами.

— Ты что, имеешь в виду, что у меня глаза цвета непереваренного выблеванного шоколада?

Мной овладело глухое отчаяние. У меня ни на что нет никакой надежды.

— Да нет же! Цвета шоколада ДО того, как его съели, — поясняет Ангел.

Вот вам, пожалуйста, степень моего очарования: волосы цвета бурого медведя и глаза, как шоколад, от которого всю ночь рвать будет. Скажите после этого, что я везучая.

— Макс, ну что ты, спрашивается, паникуешь? Ты же знаешь, Клык лучший на свете парень. И любит тебя крепко. Потому что ты лучшая на свете девчонка.

Был бы на месте Ангела кто-нибудь другой, я бы, во-первых, потребовала неопровержимых доказательств по каждому из этих заявлений. А во-вторых, разбила бы их в пух и прах. Но с Ангелом спорить бесполезно. Она, коли что говорит, точно знает, потому что мысли прочитала.

— Ангел, мы все друг друга любим, — раздраженно отмахиваюсь я от нее.

— Любим, да не так, — уперлась она. — Клык ТЕБЯ любит.

Для тех, кто еще пока не сообразил, скажу прямо: я ненавижу слюнявые эмоции. Как восторги, так и драмы. Ненавижу рыдания и меланхолию. Даже когда счастье фонтаном через край брызжет, мне тоже не особо нравится. Честно говоря, я бы только вздохнула с облегчением, если бы все мои любовные горести и страдания сгинули бы куда-нибудь подальше. Раз и навсегда. Я бы с радостью все это даже оперативным путем удалила, как мой чип мне мама когда-то вырезала (про чип читайте в третьей книге. Все предыдущие истории пересказать уже невозможно. Так что, коли я о них обо всех написала, вы уж, пожалуйста, теперь сами читайте).

Но в настоящий момент мне больше всего хочется, чтобы Ангел заткнулась.

— Ладно, я на эту тему еще подумаю. — Я отодвигаюсь от нее и закрываю глаза.

— И думать нечего, пора вам обоим определяться, — настаивает Ангел.

У меня отвисает челюсть, и я даже подумать боюсь про то, что она имеет в виду под своим «определяться».

— Он может стать твоим парнем, ну… бойфрендом, понимаешь? — продолжает она с назойливым упрямством. — Вы вообще даже пожениться могли бы. Я бы тогда стала младшей подружкой невесты. А Тотал — собакой, несущей невестин букет.

— Я еще несовершеннолетняя. Я не могу выйти замуж.

— В Нью-Гэмпшире в четырнадцать лет уже можно.

Тут я совсем обалдела. Уж это-то откуда ей известно?

— Хватит трепаться! Никто здесь жениться не собирается, — шиплю я. — И ни здесь, ни в Нью-Гэмпшире. Все! Спи, пока я тебе не накостыляла хорошенько.

Заснет она или нет, но мне после ее разговорчиков теперь точно глаз не сомкнуть.

7

Вам не понять, что такое мегаполис, если вы не видели Мехико. Может, где-нибудь, например в Китае, и есть города побольше, но, клянусь, у Мехико нет ни конца, ни краю.

Так или иначе, но, можно сказать, ценой собственной жизни я согласилась на еще одно авиашоу. И, конечно же, именно там, где нас ждет доктор Прекрасно-Премудрая.

В результате мы очутились над колоссальным — на сто четырнадцать тысяч людей — открытым стадионом Эстадио Ацтека. Народу битком. Свободных мест нет. Со времени последнего шоу мы поменяли и хореографию, и порядок трюков. Так что, если кто и планирует в нас пальнуть, придется им хорошенько поднапрячься. Вокруг под нами, на сколько хватает глаз, миля за милей простираются плотно застроенные кварталы. А уж мы-то видим далеко.

— Мне нужен скафандр, — говорит Надж. — И маска тоже не помешает.

Она летит надо мной, заткнув одной рукой нос, кашляет, со слезящимися глазами и трясет головой.

— Ты, кажется, недовольна небольшой проблемой воздушного загрязнения? — Я повышаю голос, перекрикивая ветер и нескончаемые восторженные крики публики. Люди внизу сидят, задрав головы, и следят за нашими четкими силуэтами на фоне серого неба. Это, однако, совсем не означает, что сегодня облачно. Просто дело в том, что при населении в четырнадцать с хвостиком миллионов человек, с четырьмя миллионами машин и изрядным числом фабрик и заводов, Мехико невообразимо, нестерпимо, невозможно загрязненный город.

Потому-то КППБешники и хотели, чтобы мы здесь выступали. Они надеются, что это поможет привлечь к проблеме внимание всего мира. Когда доктор Прекрасно-Премудрая инструктировала нас перед шоу, она рассказала, что только за один прошлый год с болезнями, вызванными загрязнением окружающей среды, в больницу попали полмиллиона людей.

Интересно, пополним ли мы полумиллионные ряды пациентов?

— У меня голова разболелась, — жалуется Игги, кружа надо мной. В последней фигуре мы построились шестиконечной звездой, в центре которой висел Тотал. До нас в поднебесье докатывается волна мощного рева толпы. Внизу скандируют:

— Мы — сила! Будущее начинается сегодня. Вся власть детям и подросткам!

— Удивленно поднимаю глаза на Клыка:

— Детям? Подросткам?

Он пожимает плечами:

— Я что, могу контролировать, что они там цитируют из моего блога. Или ты мне прикажешь писать, чтобы взрослым еще больше власти дали? Что-то я в этом не уверен.

— А сколько у тебя теперь читателей?

Клык начал блог несколько месяцев тому назад, когда мы сперли у генетиков классный, до предела навороченный комп. В Интернете уже возник клуб его поклонников. Девчонки — дуры набитые! — шлют ему восторженные имейлы. Читать их — и смех, и грех!

— Около шестисот тысяч каждый день читают, — откликается Клык, автоматически сканируя пространство над и под нами.

Стоя вертикально лицом друг к другу на расстоянии вытянутой руки, мы с ним стремительно набираем высоту. Толпа внизу ахает, но я и сама знаю, что наш трюк выглядит вполне клево. Секунду спустя к нам присоединяется Игги. Вместе с ним мы перестраиваемся в треугольник и зависаем, слаженно работая крыльями. Тотал порхает над нами, как звезда на верхушке рождественской елки.

В сотне футов под нами Надж, Газзи и Ангел парят друг над другом, вытянувшись по нитке в ровную линию. Их крылья синхронно поднимаются вверх и опускаются вниз. Газзи дает сигнал, и они разом, не нарушая строя, падают к земле.

Сосчитав до десяти, Клык, Игги и я тоже ныряем вниз, сохраняя наш треугольник. Но поскольку мы старше, больше и тяжелее, мы все шестеро должны приземлиться в центре стадиона одновременно.

Нам что-то такое говорили про какие-то награды после шоу. Или что-то вроде того.

— Вы здесь просто настоящие национальные герои, — говорила доктор Прекрасно-Премудрая, откидывая с глаз рыжую, да-да, именно рыжую, челку. Клык смотрит на нее с интересом. — И не только здесь, в других странах тоже. Вам так мало лет, а вы уже столько успели сделать. Столько зла разоблачили. Вы помогли рассказать всему миру о таянии арктических льдов. Вы выступали в американском Конгрессе. Вы просто удивительные.

Кому это она так лучезарно улыбается? Конечно, Клыку.

А кто, спрашивается, невзирая на трясущиеся поджилки, в Конгрессе выступал? Мне кажется, я.

Но, если судить по глубоко непрофессиональному восхищению Бриджит Двайер, Клык сам по себе, одной левой весь мир спас. Да к тому же еще на одном крыле.

С трудом удерживаюсь от того, чтобы не врезать ей по первое число. Но с какой стати я так взбесилась? Не все ли равно? Плевать мне на ее восхищение двадцать раз.

Нас ждет зеленое поле стадиона. Здесь хоть чемпионат мира устраивай, хоть Олимпийские игры. Все равно что, все равно ради чего. Только бы сто четырнадцать тысяч людей одновременно вместе собрались.

По периметру выстроилась линия охранников в форме. Их наняла КППБ, чтобы нас защищать.

Вижу, как Надж, Газзи и Ангел четко и безошибочно приземляются под щелканье и вспышки фотоаппаратов. К несчастью, отличить вспышку камеры от вспышки перед дулом выстреливающего пистолета абсолютно невозможно. Поэтому я касаюсь ногами травы совершенно издерганная, накаченная адреналином и готовая к бою.

На зеленом газоне стадиона мы автоматически становимся в круг, спинами друг к другу, лицами к трибунам. Толпа беснуется от восторга и орет так громко, что хоть из пушки стреляй — все равно никто не услышит. Даже если вертолет сейчас рядом приземлится, и его прошляпим. Большего кошмара я и представить себе не могу. Разве что собачью конуру в лаборатории.

Догадываетесь, что происходит в следующую минуту?

Вот именно! Начинается настоящий кошмар.

8

Декорации: До невозможности открытый стадион в удивительном, но сильно загрязненном городе Мехико.

Действующие лица и исполнители: Стая, Тотал, доктор Прекрасно-Премудрая и несколько официальных представителей, собирающихся вручить нам награды. Плюс телевизионщики.

Сюжет: Подождите минуточку, сейчас все начнется, сами и увидите.

— Как я все это ненавижу. Поскорее бы отсюда убраться, — говорю я Клыку, но улыбочку все равно держу. Приветственно машем толпе. От вспышек фотоаппаратов я вот-вот ослепну.

— Согласен. Мне тоже это не больно нравится. — Клык нервно озирается по сторонам.

Тотал, Игги, Газзи и Надж купаются в лучах славы. Раскланиваются направо и налево, обрабатывают публику, как заправские циркачи. Газзи расправил крылья и легонько подпрыгивает на месте футов на шесть вверх. И с каждым прыжком стадион вопит громче и громче.

Наконец один из представителей стучит в микрофон, установленный в центре поля. Бриджит Двайер становится рядом с ним, готовая начать речь про КППБ и про их всемирные достижения.

Представитель что-то говорит по-испански, и толпа приветственно аплодирует, скандируя лозунги из клыковского блога. Бриджит берет микрофон в руки и дожидается, пока наступит относительная тишина.

— Buenos dias, seňors and seňoras, — говорит Бриджит, и стадион откликается:

— Hoy nosotros![78]

В это мгновение пронзительный визг заглушает гул толпы и прерывает едва начатую речь нашей ученой красотки. Первым их увидел Газзи. Существа, похожие на ниндзя, спрыгивают с верхнего края стадиона и кубарем скатываются вниз на поле.

— Готовсь! — командует Клык. В ту единственную секунду, которая нам осталась, мы переглядываемся. У каждого мелькает одна и та же мысль: откуда они взялись? Еще минуту назад при посадке от них ни слуху ни духу не было.

— Вперед и вверх! — крикнула я стае и тут же поняла, что у нас проблема. Бриджит. Она не может лететь с нами, а мы не можем оставить ее на милость ниндзя. Скорее на полное отсутствие милости. Нельзя бросить ни ее, ни всех здесь собравшихся.

Официальные представители, Бриджит и телевизионщики, раскрыв рот, глазеют, как шестьдесят, если не больше, стройных существ, закутанных в черные одеяния, поднялись на ноги на траве и двинулись на нас. Я в мгновение ока оцениваю ситуацию: а) стоит им открыть огонь, будут ранены или даже убиты сотни тысяч ни в чем не повинных людей; б) нас семеро против шестидесяти, и мы даже не знаем, чего можно ожидать от этих новых головорезов.

Все как в недобрые старые времена.

— Отставить «вперед и вверх», — кричу я. — Готовьтесь к бою.

Я в стае вместо мамы. Моя задача — обеспечить ребятам наибольшую безопасность. Но, надо признаться, сердце мое наполнилось гордостью от мгновенно загоревшегося в глазах у Газзи боевого огня. Как и от того, что маленькая Ангел моментально собралась и готова дать отпор самому грозному противнику. Нет для меня большей радости, чем видеть стаю в полной боевой готовности.

Боюсь, однако, мы потеряли кое-какие навыки. Вот уже несколько недель, как я никого не разносила на части. Но, с другой стороны, однажды освоив жестокую науку уличной драки, вряд ли забудешь сногсшибательные приемы школы Макс-бей. Прошу заметить буквальное значение слова «сногсшибательный».

— Стая, вперед!

Черные фигуры уже несутся к нам со всех сторон. Адреналин гонит кровь у меня по венам, разогревая мне мускулы и наддавая жару.

Один черный приблизился на расстояние рукопашного боя. Подпрыгиваю и резко посылаю обе ноги вперед ему в солнечное сплетение. Он складывается пополам, но тут же выпрямляется. Его капюшон падает от резкого толчка, и под ним открывается странное человекообразное лицо. Точнее, в нем нет ничего странного, кроме светящихся зеленым лазером глаз.

Опустившись на землю, крутанулась на одной пятке и со всего размаха вмазываю ему в плечо. Слышу хруст — значит, в нем что-то сломалось.

Неповрежденной рукой он бьет мне в голову и стремительнее, и сильнее, чем нормальный человек. Вовремя отпрыгиваю назад, так что он только слегка достал меня по скуле костяшками сжатого кулака.

Тут подскакивают еще двое. Один из них у меня за спиной. Хватает за куртку — мамин подарок, новенькую, с иголочки, а не из секонд-хенд лавчонки или даже с помойки. Он же ее разорвет. Гад!

В глазах у меня побелело от ярости. Оглянувшись, в долю секунды вижу, что ребята в порядке, каждый занят тем делом, в котором все мы профи, — бить и крушить врага. Помощь никому не нужна — можно спокойно сосредоточиться на противнике, и я сжимаю кулаки и по-бычьи опускаю голову.

Эти разборки всегда кажутся длиннее, чем они есть на самом деле. Бью руками, колочу ногами, утюжу, молочу, тараню, дубашу, бодаю, лягаю, даю и в морду, и пенделя. Ни конца этой драке нет, ни краю. Но прошло всего минут шесть, не больше. За это время мне удается вычислить парочку слабых мест у нового нападающего элемента. Во-первых, если, сложив обе руки топориком, стукнуть их по башке, их головы раскалываются на металлические секции, по принципу апельсиновых долек. С апельсином они, конечно, ничего общего не имеют, но, думаю, идея понятна. Во-вторых, у них хрупкие щиколотки. Одного хорошего пинка достаточно, чтобы они сломались, как спички.

За десять минут мы с помощью нанятых КППБ охранников превратили зеленое поле стадиона в нечто среднее между армейским полевым госпиталем и мастерской по разборке на запчасти старых автомобилей. Бриджит и чиновники, с белыми от страха лицами, как овцы, сгрудились возле подиума. Быстрый осмотр стаи выявил всегдашние синяки, кровоточащие носы, фонари под глазами. Но, в целом, ничего серьезного. Все наши более или менее в порядке.

Клык подходит ко мне. Лицо мрачное, костяшки пальцев содраны в кровь.

Я знаю, что он мне сейчас скажет. Но я и сама готова это сказать первой:

— Все. С авиашоу завязано.

9

Доктор Двайер и КППБ организовали для нас секретную квартиру. Точнее говоря, их было пять, четыре из них — подложные. Нас доставляли только в одну из них, и истинный адрес нашего пребывания до последнего момента оставался никому не известным.

— С непривычки на драку смотреть страшно, — успокаивает Клык Бриджит, глядя на ее бледное, как простыня, лицо. Она напряженно кивает и очень старается держать себя в руках. На ней ни царапины, но Бриджит была неподалеку, когда я с удовлетворением обнаружила апельсинообразные свойства голов наших противников. Так что ее официальный прикид теперь весь в крови и напрочь испорчен.

— Радости в них мало, даже для тех, кто привычен и к зрелищу, и к непосредственному участию, — сердито буркаю я.

Игги потирает синяки и ушибы:

— А вы поняли, что это за создания такие?

— Не знаю, не уверена. — Я и сама все пытаюсь в этом разобраться. Это не ирейзеры, полуволки-полулюди, охотившиеся за нами последние четыре года. Не флайбои, ирейзероподобные летающие роботы. Но и не роботы как таковые. Больше всего они похожи на роботов, на каркас которых нарастили биологические мускулы. К тому же очевидно, что они не летают.

— Здесь какая-то загадка. — Я решаю, что на эту тему надо будет отдельно подумать попозже. Сейчас я для этого слишком голодная, а от резкого падения адреналина в крови на меня напала ужасная слабость.

Отбрасываю с глаз волосы и вдруг замечаю, что доктор Прекрасно-Премудрая шикарно подстриглась. Я один-единственный раз в жизни стриглась у настоящего парикмахера, да и то с тех пор много воды утекло.

Рядом с ней я кажусь себе каким-то водилой грузовика: лохмы колтуном, глаз подбит, вокруг носа засохшая кровь, драная куртка тоже в крови. Ничего необычного для меня в этом нет, но вдруг я чувствую… Я чувствую… Короче, я не знаю, что я такое чувствую. Знаю только, что что-то очень неприятное.

— Приехали, — объявляет Бриджит, когда мы заезжаем на стоянку небольшого белого домика.

Дома здесь построены близко друг к другу. На улице полно собак, машин, а в палисадниках протянуты веревки с развешенным стираным бельем.

Непроизвольно отмечаю окна, деревья и все возможные укрытия. Равно как и потенциальные места, откуда можно ждать нападения. Клык первым выходит из машины, прочесывает взглядом округу и решает, что здесь безопасно.

Стая быстро выгружается следом и моментально исчезает на заднем дворе дома. Я устала, раздражена и, что хуже всего, постоянно вижу, как Бриджит не сводит с Клыка глаз. Больше всего на свете мне хочется проглотить три банана и завалиться спать.

Мягкий теплый желтый свет падает на траву из окна косым четырехугольником. Только мы подошли к задней двери, она широко распахивается. Я останавливаюсь так резко, что сзади в меня врезается Ангел. Обе мы снова готовы врезать любому, кто осмелится встать у нас на пути.

Сначала я вижу только темный силуэт. Но одновременно теплый ночной ветерок пахнул на меня сладким знакомым ароматом.

Домашние пирожки с яблоками, свеженькие, только что из духовки.

Темный силуэт — это моя мама, доктор Валенсия Мартинез. Теперь я уже вижу ее улыбающееся лицо.

И на душе сразу становится светлее.

10

— Классно! Жизнь прекрасна! — мурлычет Газзи час спустя. Он откинулся на стуле и потирает живот, полный энчиладос, такос, салсы,[79] чипсов и пирожков с яблоками. — Обожаю Мексику, обожаю мексиканскую еду!

— Я так рада снова вас всех видеть, — мягко говорит мама и целует меня в щеку.

Я сияю в ответ:

— А уж я-то как рада. И тебя, и Эллу.

— Мне столько всего хочется тебе рассказать! Столько всего! — тарахтит Элла. Она быстро отправляет в рот пару тортилл и с набитым ртом и круглыми глазами продолжает: — У нас в школе была дискотека. Помнишь, я тебе про нее говорила.

Мама гордо и устало улыбается, глядя на нее:

— Да-да, ты не поверишь, но только чтобы я пошла с ней в школу, даже Элла пожертвовала своим драгоценным временем. Мы с ней каждую свободную минуту делали для КППБ почтовые рассылки и звонили людям по телефону.

На мгновение на меня накатывает волна зависти. Элла столько времени проводит с мамой. Постоянно, всю свою жизнь. Но мне сразу становится стыдно. Во-первых, Элла того заслуживает. А во-вторых, не ее вина, что я не могу быть с мамой столько, сколько мне хочется. Дело в том, что мама родила Эллу нормальным человеческим путем. А я произошла из пробирки. Но для этого мама дала свою яйцеклетку, которую искусственно оплодотворили. И до прошлого года ни я, ни она друг о друге ничего не знали. А теперь, как бы мы ни любили друг друга, мне опасно оставаться на одном месте долгое время. К тому же я и на нее, и на Эллу навлеку всякие неприятности. Вот и посудите сами, могу я жить вместе с мамой?

Как ни странно,но я не такая эгоистка. Пока…

— Ты и сама, моя ласточка, здорово помогла КППБ. И ты, и вся стая, — хвалит меня мама. — Но я согласна, ваши авиашоу надо отменить. Никто не в состоянии обеспечить вашу безопасность.

Джеб Батчелдер выдвинул стул, сел и, переплетя пальцы, поставил локти на стол:

— Ну что, все наелись?

У меня даже дыхание замерло. Смотреть на него я не могу — после всего, что между нами произошло, мне трудно смириться с его присутствием. Многие годы я думала, что он умер. А за последние — сколько там? — восемь месяцев он кучу всяких пакостей и мне, и всей стае сделал. Как же можно теперь считать, что он на нашей стороне?

Правда, почему-то мама ему доверяет. А я доверяю маме. Но сдвинуться с этой мертвой точки все равно не могу. Даже несмотря на то, что знаю: он мой биологический отец — тот пробирочный коктейль, из которого я произошла, был приготовлен и с его участием. Но я никогда не думаю про него как про отца. НИ-КОГ-ДА.

— Сейчас КППБ — не единственная наша забота, — говорит Джеб. Волосы у него начинают седеть. Надеюсь, я хоть отчасти тому причиной. — Нам надо обсудить следующие шаги.

Я тут же чувствую, как у меня каменеет лицо. На Клыка я не смотрю, но знаю, он тоже сидит с ледяной физиономией. Никто из нас никогда особо не приветствует вмешательство взрослых в наши планы. Мягко говоря, не стоит им лезть в то, что, где и когда нам делать.

— Ммм, — мычу я ему в ответ таким тоном, что большинство нормальных людей сразу все поймет и заткнется. Только не Джеб.

Он, видать, уже привык к моему скептическому мычанию — слышал его от меня лет с трех. Так что смутить его мне не удается.

— Значит так, недавно создали новую школу, круглосуточную. Эта школа для одаренных детей. Каждый там учится по индивидуальной программе, основанной на естественном ритме обучения. Другой такой школы на свете нет, и это как раз то, что вам нужно. Вы там прекрасно приживетесь.

— Уж конечно, — я саркастически скривилась, — прижиться на одном месте, особенно в школе, — это именно то, для чего мы созданы.

— А где она? — Распознаю в голосе Надж нетерпеливое желание оказаться там поскорее и мысленно издаю грозный стон.

— Она в очень красивом и уединенном месте в Юте, — продолжает соблазнять нас Джеб. — Там горы и озеро. Купаться можно. И лошади для верховой езды.

— Ооо! — карие глаза Надж округляются до размеров блюдец. — Лошади — это здорово! Я лошадей ужа-а-асно люблю! Школа… — лицо у нее мечтательно затуманилось, — школа — это значит куча книжек… Ребята всякие… С ними можно дружить… тусоваться…

— Надж, об этом и речи быть не может, — отрезала я.

Мне очень не хочется портить ей праздник, но она и сама знает, что школа — это полное безумие. А если думает, что мы можем пойти где бы то ни было в какую-либо школу, значит, Надж совсем спятила. Она что, забыла, что вышло из нашей предыдущей попытки ходить в школу? Сплошной кошмар. Плюс домашние задания.

Надж переводит на меня умоляющие глаза:

— Ну пожалуйста… Так будет здорово пожить на одном месте хоть какое-то время. А заодно и поучиться чему-нибудь.

— А я люблю школу, — говорит Элла. Хотя там тоже полно всяких козлов и дуболомов.

— Наши проблемы обычно пострашнее школьных козлов и дуболомов. — Я стараюсь подавить нарастающее раздражение. — Надж, ты же понимаешь, что мы на одном месте оставаться не можем. Вспомни хотя бы недавнего снайпера-самоубийцу. Нас тут же найдут и кокнут.

— На сей раз мы вполне можем гарантировать вам безопасность, — снова вступает Джеб. — В этом отношении там все всерьез устроено.

— Всерьез, говоришь? — Я просто истекаю ядом. — Значит, все предыдущие были не всерьез. Говоришь, безопасность нам гарантируешь? Да как тебе только не стыдно! Врешь и не краснеешь.

— Макс, послушай, я сама все проверяла, — пытается успокоить меня мама. — Я тебе честно скажу, лично мне эта школа кажется очень надежным и подходящим местом. A директор школы — моя университетская подруга.

Приди ко мне во сне сам Будда и скажи, что их план — это то, что нам нужно, я все равно с ним не соглашусь. Потому что, как до дела доходит, и когда меня совсем к стенке припрут, и когда у меня все разумные аргументы на исходе, верю я только себе.

И правоту моего подхода к делу жизнь многократно мне доказала.

И еще я верю Клыку.

И никому больше. Не потому, что не люблю стаю или маму, но Клыка я знаю почти так же хорошо, как саму себя. Более того, он единственный, кто вынесет столько, сколько вынесу я. Под пыткой и то не сломается. И меня ни за что не продаст.

После Клыка в разной степени я доверяю стае, маме и Элле. Джеб в список не входит.

— Школа не обсуждается, — жестко заявляю я. — У кого еще какие вопросы?

11

Знаете, когда чувствуешь себя всемогущим? Когда летишь один в ночном небе. Что, безусловно, очень рискованно. Вокруг ничего и никого. Только ты и ветер. Вознесшись над миром, как мечом, рассекаешь воздух. Выше и выше, пока не кажется, что сейчас сорвешь с неба звезду и спрячешь ее, маленькую и лучистую, у себя на груди.

Вот она, поэзия моей мутантской жизни. Напомните мне как-нибудь собрать все мои подобные излияния в полное собрание чувствительных сочинений и издать его под подходящим лирическим псевдонимом, типа Габриэль Шарбоне Эннуи.[80] Я это абсолютно серьезно. Я однажды на обложке одной книжки такое имя видела. Надо же, не повезло кому-то с фамилией.

Кружу по небу на моей максимальной скорости. Крылья работают, мощные и упругие. Вверх-вниз; вдох-выдох. Вверх-вниз; вдох-выдох. Чувствую волну теплого воздуха посреди ночной прохлады, опускаю туда крылья и кайфую, пока меня несет огромными кругами.

В доме все спят. По крайней мере, я на это надеюсь. Я вернусь и тихо проскользну назад, пока никто не заметил, что меня нет, и, не дай бог, не подумал, что меня украли. Но пока мне надо побыть одной. Спокойно вздохнуть и спокойно подумать.

Судьба стаи снова в моих руках, и снова я оказалась единственной, кто ясно видит, что выбора у нас нет. Как только этого остальная стая не видит и не понимает?

Мы стая. Мы последняя оставшаяся в живых рекомбинантная форма жизни, созданная в школе докторами-франкенштейнами. Что само по себе обрекает нас на единственно возможную и неизбежную судьбу вечных беглецов.

Почему все наши только и делают, что обманывают себя, считая, что для нас возможен какой-то другой путь. Все их мечты — сплошная трата времени. Живут своими иллюзиями, а я, получается, жестокая и бессердечная, вечно им все порчу да надежды их разрушаю. Можно подумать, мне это удовольствие доставляет.

Вдох — выдох; вдох — выдох.

А Клык… Он всегда меня поддерживал. Что мне очень важно и нужно. Но последнее время он только и делает, что настаивает: нам необходимо найти где-нибудь необитаемый остров, там поселиться, питаться кокосами и жить в тишине и покое. И чтобы никто не знал о нашем существовании.

Иногда эта картинка даже меня соблазняет.

Но сколько такая идиллия может продлиться? Рано или поздно Надж захочется новые туфли, Газзи надоедят его старые комиксы, Ангел решит, что ей охота править миром. И что мы тогда будем делать?

Вот-вот. Опять придется всем говорить «нет».

А Клык? О чем он только думает, сначала целуя меня, а потом кокетничая вовсю со своей Прекрасно-Премудрой и тут же снова глядя на меня жарким взором.

Одного этого достаточно, чтобы и не такой крепкой девчонке, как я, умом тронуться.

Зззззззз…

Потребовалось несколько секунд, чтобы мой одурманенный мозг воспринял сигнал боли, посланный нейронами клеток правого крыла. Я запрограммирована не вопить от удивления и боли — таков уж наш механизм выживания. Поэтому, неуклюже скособочившись и стремительно теряя высоту, я только тупо гляжу на странную огромную дыру на своем крыле.

Меня подстрелили. Я падаю на землю. И ничего не могу с этим поделать.

12

К сведению изучающих физиологию птиц, подтверждаю, что два крыла необходимы по весьма существенной причине — на одном крыле далеко не улетишь.

К тому времени как я осознала наконец, что же именно со мной стряслось, до смерти мне оставалось секунд десять, не больше. Десять секунд — и я разобьюсь в лепешку. Изо всех, какие только у меня еще были, сил напрягаю здоровое крыло, стараясь набрать высоту. Поднимаюсь на несколько футов и снова валюсь вниз, точно сломанный игрушечный вертолет.

Вот такая получается история. Пройти все, что я испытала, а закончить внезапной смертью в полном одиночестве. И нечего теперь вспоминать о моей выносливости. В тридцати футах от асфальта безымянной парковки закрываю глаза.

Мне жаль того, кто меня найдет. Надеюсь, стае как-нибудь станет известно, что я умерла. Хоть не будут терять времени на мои поиски и на бесплодные надежды. Я вспомнила всех, с кем не успела договорить, кому не успела сказать все, что было у меня на душе или на уме. Только не успела додумать, хорошо ли…

Бах!

Аййййй!

А я-то думала, пусть в меня стреляют, пусть меня ранят, я не издам ни звука. Оказалось, что я ору, как девчонка-недотрога, когда в предчувствии неминуемой гибели приземляюсь на батут, с которого меня подбрасывает высоко в воздух…

От удара и сотрясения дыхание у меня замирает, и я от боли до крови прикусываю губу. Меня подбрасывает снова и снова, но на сей раз не так высоко. Подбираю к спине раненое крыло и чувствую, как перья на нем слиплись от крови.

Еще пара прыжков, и я ухитряюсь встать на ноги, дико озираясь по сторонам. Вокруг батута стоят и глазеют на меня около сотни солдат Новой Угрозы. Как будто я мышь в окружении армии котов, ждущих, когда можно будет прыгнуть, а пока в предвкушении поживы пожирающих меня глазами.

— Тебя хочет видеть мистер Чу, — прогундел один из них голосом механического телефонного оператора.

Они сняли меня с батута и немедленно плотным строем взяли в кольцо, не оставив ни малейшей лазейки. Подняться в воздух и улететь невозможно. Шансов одолеть их нет никаких. На меня одну их слишком много… Выхода нет. Короче, дело швах!

13

Вооруженные охранники затолкали меня в кузов грузовика и обступили там такой плотной стеной, что я вообще ничего не вижу.

Подведем итоги:

— Семья понятия не имеет, где я и что со мной.

— В правом крыле здоровенная дыра, и я подозреваю, что пара костей в нем сломана.

— У солдат Новой Угрозы безусловное численное преимущество, и они волокут меня незнамо куда, на встречу с таинственным врагом мистером Чу.

Взвесив все «за» и «против», решаю немного вздремнуть.

— Простите, извините, — бормочу я, опускаясь на колени.

Охранники, кажись, ждут, что я дерзко проскользну у них под ногами. Поэтому мгновенно скрючиваются и усаживаются на пол ко мне вплотную.

Но бежать я никуда не собираюсь, а только расталкиваю их пинками и тычками в надежде освободить себе на полу пятачок и свернуться на левом боку, тщательно оберегая правое раненое крыло.

Болит оно смертельно. Пульсирующая обжигающая боль тем нестерпимее, что не дает забыть — в воздух мне не подняться.

Стражники явно ломают голову, пытаясь истолковать мои действия, и перебирают у себя в компьютерной памяти все возможные варианты моей реакции. Но недоуменное пожатие плечами и обреченное «будь что будет» в их программу, видно, не заложили.

Они не ирейзеры и не флайбои. Они не похожи на последнюю солдатскую модель, созданную преступным мозгом на палочке, известным под именем Обер-директор.

Вот черт! Никак не могу определить, кто же они такие. Просто-напросто автоматы-убийцы, с хрупкими головами и щиколотками и с металлическим костяком, обросшим биотканью. И к тому же зануды. Робиоты какие-то. Вот именно, робиоты-з.

Отлично! По крайней мере, имя им найдено.

Усталая до предела, проваливаюсь в сон.

14

— Я тебе говорю, что это нельзя убивать!

Грубый голос с сильным акцентом просачивается в мой практически полностью отключившийся слух. Немного прихожу в себя, и тут же мозг снова обжигает боль в крыле. Еще немного — и не сдержусь, начну криком кричать или, как минимум, завою.

— Смотри, оно живое, — говорит робиот-з, — только низкоэнергетическое.

Ничего себе им словарный запас заложили.

— И окровавленное.

— Конечно, окровавленное. Мы же это подстрелили, чтобы с неба достать.

Да уж, стихами они не говорят, но хотя бы общаются. По сравнению с шахматным компьютером — уже прогресс.

Как бы мне ни нравилось слушать, как они меня обсуждают, решаю, что это пустая трата времени. Открываю глаза и покашливаю.

Я лежу на полу на одеяле. Пол знакомо покачивается, и память сразу сигнализирует: я на корабле. Сдерживая стон, поднимаюсь на ноги.

Передо мной стоит человек с раскосыми узкими глазами и высокими скулами, то ли китаец, то ли кореец. Он на пару инчей ниже меня ростом, но я очень длинная, и коротышкой его не назовешь. Он плотно сбит, в очках, одет, как в старых фильмах, в простой френч китайского флота. Густые черные волосы гладко зачесаны назад.

— Максимум Райд, я мистер Чу. — Он почти что вежливо представляется, но руки мне не подает.

— Что вы от меня хотите, мистер Чу? — Я решаю, что нечего попусту тянуть резину, и беру быка за рога.

— Я хочу объяснить тебе, что ты должна немедленно порвать все связи с «Коалицией по Прекращению Безумия». — Он пристально смотрит мне прямо в глаза.

Не может быть, чтобы это было его единственное желание.

— Ну и…

— Ты не знаешь их настоящих планов. Они используют тебя в своих корыстных целях.

Мне почему-то зудит ввести его в курс дела.

— Они платят нам за работу. Пышками.

— Я представляю группу очень влиятельных и очень богатых бизнесменов всего мира, — оповещает меня мистер Чу.

— Конечно-конечно, кто бы сомневался. — Он не может не отметить покладистых интонаций в моем голосе. Но, надеюсь, не замечает, что я оглядываю помещение в поисках выхода.

— Мы единственные, кто знает реальную картину происходящего.

— Безусловно.

В потолке маленькое окно. Смогу я… Куда там! Макс теперь прикована к земле… О, черт!

— Приближается время Апокалипсиса. — Мистер Чу заводится все больше и больше.

— Вы не первый мне об этом говорите.

— Это правда. Но наша группа переживет и Апокалипсис. Мы единственные, кто выживет на планете, уничтоженной современными мировыми лидерами.

— А самому-то вам не хочется стать мировым лидером? — участливо интересуюсь у него.

Хлоп!

Он бросился вперед, но с моим молниеносным инстинктом я стремительно мотнула головой. Что, бесспорно, меня спасло. Но он все равно дал мне увесистую оплеуху. Медленно выпрямляюсь, чувствуя, как горит щека и нарастает волна ярости.

— Ты тупая, зазнавшаяся девчонка. — Он брызжет слюной (или ядом). — Присоединись к нам со своей стаей, и я гарантирую тебе, что охота на вас закончится. Сотрудничество с нами означает жизнь. Но если ты хочешь продолжать настаивать на ваших идиотских идеях, вдолбленных вам в головы вашей КППБ, готовься к худшему. Вас уничтожат. Места вам в новом мире не будет.

— Скажи лучше что-нибудь новенькое. — Я оскалилась, а кулаки у меня непроизвольно сжались. — Ни я, ни моя стая не продаемся. Заруби себе на носу. Раз и навсегда. Так что давай, торопись, действуй, Чу-чело.

Сейчас он даст сигнал, и на меня бросятся его робиоты. Посмотрим, добавят ли их стальные кулачищи убедительности его слабоватым аргументам.

— Жаль, конечно, что вы умрете, но мои ученые с радостью разберут вас на части, посмотреть, как работает ваша механика.

— Подумай головой, если твои ученые разберут меня на части, механика моя работать перестанет. Это и ребенок малый поймет.

Мистер Чу вот-вот взорвется, но пока продолжает трындеть свое, как по писаному:

— Ты думаешь, это все мои фантазии. Ошибаешься! Все, что я тебе сказал, реальность такая же очевидная, как боль в твоем правом крыле или синяк от моей пощечины. Кстати, раз уж речь зашла о боли, ты, Максимум, должна знать, что мы в совершенстве овладели искусством убеждения.

— Боль проходит, — медленно говорю я. — А упрямство остается. Вот и подумай, сломит ли сила солому?

Последнее, что я помню, это красное от ярости лицо мистера Чу.

15

Я прирожденный боец, закаленный в тысяче передряг. Тем более унизительно быть выброшенной из машины на полной скорости в полумиле от дома. Плюс я, конечно же, приземлилась на раненое крыло — а-а-а-а!!! — и кубарем скатилась в придорожную канаву. Со связанными за спиной руками скриплю от боли зубами, то и дело заваливаюсь, медленно встаю на карачки и наконец неуклюже поднимаюсь на ноги. Колени дрожат и подкашиваются. В голове туман. Крыло заскорузло от запекшейся крови. На физиономии живого места нет, и щека пылает огнем.

У меня, как и у всех в стае, природное чувство направления. С минуту поозиравшись, я уверенно поворачиваю на восток и ковыляю к дому. Как и следовало ожидать, задняя дверь надежно заперта. А как иначе? Когда я поздно вечером, несколько часов назад, вылетела из окна второго этажа, я и не думала возвращаться через дверь. Там, наверху, меня до сих пор ждет открытое окно, хоть снизу это и незаметно. Но теперь все мои планы тихонько проскользнуть назад полетели в тартарары.

Тяжело вздыхаю, разворачиваюсь и ковыляю к парадной двери. Но как в нее позвонишь, со связанными-то руками? Хоть носом в кнопку звонка тычь. Поразмыслив, наваливаюсь на звонок плечом. Тотал внутри лает, как настоящая собака. Колышется занавеска, и мама с круглыми от удивления глазами открывает мне дверь.

Моя мама — ветеринар. Подходящая профессия для родительницы человеко-птицы. Она-то и залатала мое крыло, одновременно вместе с Джебом безуспешно допытываясь у меня о том, что со мной случилось. Мне хочется обо всем сначала самой хорошенько поразмыслить. Может быть, в Интернете поискать какую-нибудь информацию про то Чу-дище. Поэтому я бормочу что-то нечленораздельное о случайной пуле, задевшей меня в нелепой перепалке.

— Тебе нельзя летать как минимум неделю, — сурово говорит мама.

Я делаю мысленную поправку: не неделю, а дня три.

— И если я сказала неделю, значит, неделю будешь сидеть дома. — Она строго смотрит на меня. — И ни на какие три дня не рассчитывай.

Похоже, она уже хорошенько меня изучила.

В тот же день после обеда КППБ переселили нас на другую тайную квартиру. На сей раз на Юкатане, в той части Мексики, которая сплошь покрыта джунглями. Люди там почти не живут, и воздух гораздо чище. Даже дышать легче.

Но чистота воздуха мне теперь по фигу — все равно летать не могу. Невозможность подняться в небо — для меня чистое наказание. И не только для меня — для всех вокруг. Потому что я становлюсь раздражительной и колючей. Не подойди — не тронь.

К полудню первого дня стая меня уже избегает. Они высыпали во двор и занялись своими обычными «стайными» делами. Тотал, например, практикует взлеты и посадки. Он в них до сих пор слабоват.

Предупреждаю наших, чтоб были осторожны, чтоб держались настороже, чтоб далеко не уходили… И т. д. и т. п. Но с ними полный порядок. В них никто не стреляет, их никто не крадет и не волочит на аудиенцию со злобными Чу-челами и Чу-дищами.

А я сижу дома и, умирая от скуки, лечу раненое крыло.

— Джеб. — Впервые за долгое время я заговорила с ним по собственной инициативе. Он улыбается и удивленно поднимает на меня брови. — Джеб, ты слышал когда-нибудь о таком дядьке по имени мистер Чу?

Джеб мгновенно побледнел как полотно, и я вижу, что он с трудом держит себя в руках.

— Нет, не думаю, — неуверенно тянет он. — А ты откуда о нем слышала?

Я пожала плечами и вышла. Все, что мне надо было от него узнать, я уже знаю.

Села к окну и с тоской наблюдаю, как стая резвится без меня в воздухе.

— Макс?

— Чего еще?

В дверях стоит мама, и мне сразу же становится стыдно за прорвавшееся раздражение.

— Пошли, я тебе покажу, как готовить пучеро юкатеко. — Она ласково тянет меня за рукав.

Не дай бог, сейчас какое-нибудь рукоделие достанет.

— Пучеро — что?

Боже, спаси и сохрани меня от вязаний и вышиваний!

Как выяснилось, пучеро юкатеко — это блюдо из трех разных сортов тушеного мяса.

Вместе с мамой и Эллой я провела день на кухне, стругая, смешивая и помешивая. Мама научила нас с Эллой, как распознать, когда лук поджарился и потерял горечь, как узнать, что мясо готово. Мы режем перец хабанеро, и я ухитряюсь, невзирая на предупреждения, потереть рукой нос. Скажу вам прямо, если вы про этот хабанеро ничего не знаете, что нос мой тут же запылал огнем, из глаз полились слезы, я сама заплясала на кухне такую чечетку, что Элла, глядя на меня, повалилась под стол от хохота.

Вот так по-семейному мы и проводили время, с человеческой семьей, а не с моей всегдашней семьей-стаей.

— А чем это Макс на кухне занимается? — Газ засунул голову в приоткрытую дверь. Лицо у него раскраснелось от ветра, а волосы встали дыбом. По всему видать, он вволю покайфовал, катаясь над миром на воздушной подушке.

— Мы готовим обед, — отвечает мама.

— Она ведь тут с вами за компанию болтается? — Газзи нервно поежился. Надж, Клык, Ангел и Игги — все вдруг набились в кухню и выпучились на деревянную ложку у меня в руке.

— Во-первых, не болтается, а во-вторых, не за компанию. Я же сказала, что она, я и Элла вместе готовим обед. — Мама сдерживает улыбку, а стая мгновенно обменивается встревоженными взглядами.

— Готовит? Обед? Макс? — ошарашенно переспрашивает Надж, и я слышу, как кто-то из наших шепотом предлагает заказать пиццу.

— Да. Вы слышали, что вам говорят, олухи! — отрезала я. — Я готовлю, мне это нравится, а вы будете есть МОЮ стряпню.

Так время текло день за днем — все три дня моего домашнего ареста. Стая повидала все индейские чудеса Юкатана, а я научилась готовить что-то, помимо холодных мюслей. Что, в своем роде, не меньшее чудо, чем останки цивилизации майя.

Каждому, как говорится, свое.

Крыло мое зажило, и настало время улетать. Я начала подумывать о том, чтобы двинуть в Южную Америку.

Но у стаи были другие идеи. Пока я лечилась, они проголосовали…

В пользу Джебовой круглосуточной школы.

16

— В течение трех последних дней появление Максимум Райд ни разу не было зарегистрировано, — докладывает скаут.

Командир отрывается от разложенных на столе распечаток, полученных со слайдов изображений:

— А остальные?

— Остальные отслеживались все три дня. Треугольник их местонахождения определен с точностью до полумили.

Командир поднимает глаза, но грозное выражение его лица полностью ускользает от боевого робота. Усовершенствований этой модели для восприятия эмоций еще не достаточно.

— Какова максимальная зафиксированная скорость?

— Тот, что крупный и темный, достигает более двухсот пятидесяти миль в час. При полете вертикально вниз все они приближаются к трехсотпятидесятимильному пределу.

Командир кивает, но про себя думает, почему солдатам не установлена программа метрической системы мер и весов. Он вздыхает. История всех этих технических и генетических изобретений — всего-навсего длинный список постыдных ошибок и провалов. Даже Итексикон, с его необозримыми всемирными ресурсами, десятилетиями исследовательской работы, триллионами потраченных долларов, в конце концов оказался бессилен против шестерки несовершеннолетних мутантов. Более того, сам Итексикон против этих детей не устоял — они чуть не с землей сравняли главный штаб всемогущей мировой корпорации.

А уж про ирейзеров он и говорить не будет. Над ними до сих пор все кому не лень потешаются. Когда он впервые услышал про ирейзеров, он думал, это просто-напросто забавный эксперимент. Каких только преимуществ у них не было: скорость — раз; два — интеллект, хоть и ограниченный, но все равно вполне существенный; плюс безусловная кровожадность. А результат — нулевой! В итоге было решено отказаться от биологической базы и начать разработку роботов, покрытых мускулами и кожей. По необъяснимым причинам их сделали похожими на ирейзеров. Первой моделью были флайбои. По сути дела, летающие ирейзеры-роботы. Если бы не крылья, от ирейзеров их отличить было невозможно. С ними со всеми дети-мутанты уже давным-давно разделались.

За ними последовали поколение за поколением роботов индивидуального преследования и уничтожения. Сколько их ни усовершенствовали, помимо изощренных имен, друг от друга они мало чем отличались. И ни одна модель не достигла никакого результата.

Даже Девин провалил операцию. Как так получилось, совершенно непонятно — Девин никогда ни разу не потерпел ни единого поражения. Он, командир, даже сотню баксов на него тогда поставил, так в нем был уверен. Плакали его зеленые.

Пятая модель была изготовлена в таком количестве, что, если не умением, то числом могла сдерживать детей-птиц, пока не появится тот, кто и умнее, и опытнее, кто, в отличие от остальных, умеет добиваться цели.

Такой, как он.

— Прикажете их уничтожить? — спрашивает робот.

Командир покачал головой:

— Нет, пока только наблюдайте.

Он уже потерял отличных бойцов в Мехико. И жаждет мести.

Вместе с мистером Чу.

17

МОЙ ДЕНЬ

1) Мы снова в Америке, в одном из западных штатов.

2) Крыло по-прежнему изувечено. Видно, надо было больше трех дней, чтобы его привести в порядок.

3) Опять пришлось прощаться с мамой и Эллой. Слез пролили — потоки. Наобнимались, чуть до смерти друг друга не намяли.

4) Не могу избавиться от чувства, что своим согласием на школу-интернат стая фактически меня предала. Но инвалидское крыло не дает мне взмыть в небо и хоть немного выпустить пар.

5) Клык со мной все три дня даже пары слов не сказал. Но мне кажется, он не злится. Скорее, о чем-то думает. И наблюдает за мной искоса. Интересно, что у него на уме?

— Школа-школа-школа-а-а-а, — распевает Надж, собираясь утром. Мама купила ей какие-то средства для волос, и теперь нежные каштановые кудри, как картинку, обрамляют ее лицо.

«Нежные каштановые кудри»… С чего это я вдруг так распинаюсь? Не заболела ли я?

Ладно. Перейду лучше к делу. На нас на всех чистая одежда, и с разной степенью энтузиазма мы отправляемся в школу.

Школа — это длинное низкое здание, покрашенное в пыльно-пастельные цвета. Она отлично вписывается в здешний пустынный пейзаж. Вокруг школы никакого забора, и на открытом пространстве, куда ни глянь, отовсюду есть место взлететь, а в случае надобности и драпануть.

Джеб остановился у машины. Кто-кто, а он хорошо знает, что с прощальными объятиями к нам лучше не приставать. Я уже почти закрыла за собой дверь школы, когда он меня окликает:

— Макс!

Я возвращаюсь к нему:

— Только, пожалуйста, не грузи меня своими мудрыми советами. Я только что поела. Не дай бог, стошнит.

Он покачал головой:

— Я только хотел тебе сказать: мистера Чу надо всерьез опасаться. По сравнению с ним ИТЕКС — детские игрушки.

Я удивленно уставилась на него, но он молча садится в машину и уезжает по направлению к Калифорнии. Настроение у меня поднимается, но только отчасти.

Внутри, сразу за дверьми школы, нас встречает женщина с большим блокнотом в руках:

— Здравствуйте! — Она приветственно нам улыбается. Улыбаются не только ее губы, но — что важно — улыбаются ее глаза. — Я мисс Гамильтон. Макс, рада наконец с тобой встретиться. Мы с твоей мамой вместе учились в университете. Добро пожаловать в мою школу-интернат. Надеюсь, вам здесь понравится.

Она помедлила, на секунду оторопев при виде Тотала, семенящего вслед за Ангелом.

«Ты слишком-то не обольщайся», — думаю я про себя. И вдруг спохватываюсь: когда я в последний раз слышала свой Голос? Что-то я не припомню. Кажется, он последний раз проявился сто лет назад. Уж, по крайней мере, не меньше недели. Неделя в моей жизни — срок ужасно длинный. Что ж это получается, кончилось мое раздвоение личности? Что-то не верится.

— Нам надо сначала понять, какие у вас сильные и слабые стороны и где в ваших знаниях есть пробелы. Поэтому начнем с тестов, — жизнерадостно продолжает мисс Гамильтон. Это поможет определить, какие предметы вам больше всего подходят, и составить для вас индивидуальную программу.

Возле нее Надж прыгает на месте и смотрит на меня счастливыми глазами. Я с трудом корчу ей в ответ довольную рожу. Мы проходим по нескольким холлам. Через регулярные интервалы над дверями четко обозначены выходы. Не могу не признать, это меня обнадеживает. Через стеклянные двери классов в больших светлых комнатах видны маленькие группы учеников. И все они кажутся довольными жизнью. Один-ноль в пользу мисс Гамильтон.

Она ведет нас в пустой класс. Рассаживаемся на стульях, не предназначенных для крылатых. Обвожу наших глазами, пытаясь каждому из них дать понять, что такое времяпрепровождение мне отнюдь не по сердцу.

Как они только могли на это согласиться? Получается, мои планы нашей жизни их больше не устраивают. Получается, они считают, что здесь им будет лучше. Само собой при этом разумеется, что я им больше не нужна. По крайней мере, в качестве командира.

От этих мыслей меня придавило черной тучей и разболелся живот.

— Сначала давайте посмотрим, как у вас с математикой.

Стараюсь не застонать вслух. Нас уже тысячу раз тестировали. И результат у всех был один: мы смышленые, но не обученные. Сколько еще нужно тестов, чтобы раз и навсегда зарубить это на любом интересующемся нами носу.

— Математика, говоришь? — Тотал вскакивает на стул. — А калькуляторами можно пользоваться? У вас есть такие, чтобы лапой было можно кнопки нажимать?

Мисс Гамильтон застывает на месте как вкопанная, а я давлюсь от смеха. Давай, Тотал, подразни ее как следует. А то я и забыла, какая это развлекуха. Повеселев, я даже села попрямее.

Но мисс Гамильтон быстро приходит в себя и опять улыбается:

— Нет, у нас калькуляторов для лап нет. Но для наших вопросов калькуляторы вообще не понадобятся.

Вот так, без всякой подготовки, в одно мгновение эта взрослая тетка смирилась с существованием и присутствием говорящей собаки.

Четыре часа спустя мисс Гамильтон сообщает нам, что чтение у нас на уровне от первого до двенадцатого класса и что у нас поразительно большой словарный запас. Для тех из моих читателей, кого интересуют подробности, сообщаю: это не Ангел, кто читает на уровне первого класса. И не Игги, я или Клык, кто читает на уровне двенадцатого. Грамотность у нас у всех, как у четырехлетнего ребенка, но зато зрительная память так сильно развита, что такой шкалы измерения, которую можно было бы к нам применить, просто-напросто не существует. Мы все не в ладу с математикой, но почему-то это не сказывается на нахождении правильных ответов чуть ли не каждой задачки.

Короче, вердикт, вынесенный нам мисс Гамильтон, таков:

— Вы очень-очень умные дети, которых просто ничему никогда не учили.

Я могла бы ей это сказать и без того, чтобы убить впустую четыре часа на бесплодные тесты. К тому же она еще не знает про все остальные наши таланты. Например, про способность влезть в любой компьютер, завести ржавую тачку или проникнуть в самое укрепленное здание.

— Ангел, а ты вообще ни в одну шкалу не вписываешься. Пришлось изобрести для тебя индивидуальные параметры оценки, — добродушно смеется директриса.

— Я так и думала, — без ложной скромности согласно кивает ей Ангел.

Странно… Я здесь уже пять часов, а до сих пор мне не пришло в голову желание разорвать кого-нибудь на части.

Хотя это совсем не значит, что я хочу остаться в этом интернате.

Я-то не хочу, а как насчет остальных?

18

— Южная Америка… только подумайте, — уговариваю я Надж. — Там тепло. Там ламы. Вы же любите лам.

Она упрямо скрещивает на груди руки:

— Я хочу остаться здесь.

Мы сидим в ее комнате в нашем секретном жилище на территории интерната. В целом здесь очень неплохо. Видит Бог, мы жили в условиях и похуже. Но, по большому счету, это все равно заключение, или, если мягче сказать, ограничение. Только поставленные нам рамки шире. Поэтому мне не по себе.

— И сколько, ты думаешь, потребуется времени очередному снайперу-самоубийце, чтобы нас выследить?

Надж пожимает плечами:

— Здесь голая пустыня. Чужаков за десятки миль видно. А мисс Гамильтон рассказала про все их меры предосторожности: сигнализации, сирены, прожекторы и радары. Я давно хотела оказаться в таком месте, как это.

Еще год назад я бы не задумываясь проигнорировала все, что Надж тут трендит, и попросту заставила бы ее собрать манатки и свалить вместе со мной. И дело было бы в шляпе. Но теперь мы прошли вместе огонь, воду и медные трубы. Пару раз стая чуть не раскололась. В результате приходится пересматривать все мои действия, которые прежде гарантировали наше выживание, когда они были маленькими. Пора придумать, как подчинить их моей воле в новой ситуации.

Проблема только в том, что я ума не приложу как. К тому же Надж теперь хочет того, что ей важнее, чем я, важнее, чем стая. Она хочет этого даже больше, чем хочет выжить.

Она хочет учиться.

— Макс, я устала жить в вечном страхе. — Ее огромные, кофейного цвета глаза смотрят на меня умоляюще.

— Мы все устали. Я тебе обещаю, жить станет много легче и проще, как только мы исполним свое предназначение.

Обратите внимание, в разговоре опять вылезло мое «предназначение». А за ним тянется все то, о чем шла речь и раньше: спасение мира, апокалипсис, конец света и т. д. и т. п. Короче, я предназначена «спасти мир». Да-да, вы не ослышались: спасти весь наш чертов мир. Джеб говорил, что все, что со мной до сих пор произошло, все, что случилось со всей стаей, все это имеет одну цель: закалить меня, научить выживать в любых условиях. Честно говоря, даже для меня все наши приключения начинают складываться в одну большую картину, обретают общую перспективу. Смотрите, что получается: кто-то хочет нас уничтожить, потому что нас считают генетической ошибкой, результатом опасных экспериментов. Но есть и другие, те, чьи барыши пострадают и чьи прибыли уменьшатся, если мне удастся спасти мир. Эти тоже против нас и тоже за нами охотятся.

Я понимаю, я должна продолжать искать связи, должна стараться сложить все в «большую картину». Понимаю, что когда-нибудь мне откроется «главная правда». Но если этой главной правды нет, я готова отправиться в психушку. Мне и самой-то трудно со всеми этими мыслями справиться. А каково остальным? Особенно тем, кто помладше?

— Я хочу стать как все, — тихо говорит Надж и внимательно разглядывает на новеньком ковре носки своих туфель. — Я хочу ничем не отличаться от других ребят.

Я глубоко вдыхаю, подбирая взвешенные слова:

— Надж, большинство из тех, кого мы здесь встретили, — доверчивые слабаки. Они и дня сами по себе без опеки да заботы не проживут.

— В том-то и дело. Им это не нужно. Они в одиночку с миром не сражаются. О них люди заботятся.

— Я всегда буду о тебе заботиться. О тебе и обо всей остальной стае. Я все, что могу, для вас сделаю.

Глаза у Надж потеплели.

— Но ты и сама — только подросток. — Она затыкает за уши свои пушистые волосы. — Макс, я хочу остаться здесь.

Настало время проявить твердость.

— Надж, мы не можем здесь оставаться. — Я резко поднимаюсь на ноги. — Ты и сама это прекрасно знаешь. Нам пора улетать. Здесь, конечно, вполне сносно. Но с этим местом покончено. Пора отбросить пустые мечтания и вернуться к реальности нашей жизни. Какой бы паскудной она ни была.

— Как хочешь. Но я остаюсь.

Я что, ослышалась? Надж всегда была со мной заодно. У нее всегда был такой покладистый характер. Что с того, что она треплется без конца и любит шмотки и моду. Она всегда была моей Надж. Всегда веселая, никогда ни с кем не пререкается…

— Что-что? Повтори!

— Я хочу нормальной жизни. Я хочу быть как все. Я устала быть белой вороной. Устала вечно от кого-то бегать. Мне нужен дом. И я теперь знаю, как его найти.

Сердце у меня упало, и я с трудом выдавила из себя:

— Как?

Надж что-то промямлила. Ее лицо скрыли от меня упавшие ей на глаза волосы.

— Что-что? — переспрашиваю я.

— Дом есть, если нет крыльев… — выдохнула она.

На сей раз то, что она сказала, я услышала. Но сказанное ею до меня не доходит.

— Надж, но ты родилась с крыльями. Другой, бескрылой, Надж быть не может.

Она снова что-то мямлит. Что-то вроде:

— Значит, надо от них избавиться.

Она горько расплакалась. Снова сажусь с ней рядом и обнимаю. От ее слез рубашка у меня сразу промокла, а волосы щекочут мне лицо и приходится их тихонько сдувать. Ее слова так меня напугали, что я даже не сразу нашлась, что ей сказать.

— Надж, предположим, ты избавишься от своих крыльев, но ты все равно не перестанешь быть человеко-птицей. — Я в таких ситуациях совсем не сильна. Мне проще наподдать да наорать что-то вроде «кончай выкаблучиваться». Так что сами понимаете, чего мне этот разговор стоит. — Быть в стае — это больше, чем иметь крылья. Ты отличаешься от людей всем, каждой клеткой своих костей, каждой молекулой своей крови.

Она рыдает еще горше, и я стараюсь подсластить пилюлю:

— Я имею в виду — ты особенная. Все в тебе особенное. Ты чудеснее любого ребенка в мире. Даже тех, на кого тебе так хочется быть похожей. Посмотри, какая ты красивая, какая сильная. Ты уникальная. Откуда тем, у кого нет крыльев, взять твою силу, твой ум, твою целеустремленность? Помнишь того чувака на свалке, когда мы кабель сперли? Чья идея была запереть его во внедорожнике? Твоя!

Надж всхлипывает.

— А помнишь, когда Газзи только начал всех передразнивать и без остановки пугал нас полицейской сиреной? Кто заклеил ему во сне рот липкой лентой? Ты!

Она потерлась о мое мокрое от ее слез плечо.

— А «Волмарт» помнишь? Мы тогда пошли туда пару трусов стянуть, а продавец за нами погнался. Помнишь, как ты огнетушитель со стены сорвала и под ноги ему кинула? Он свалился как подкошенный, а мы унесли ноги. И все благодаря тебе.

Надж молчит, и я уже готова поздравить себя с успешным предотвращением опасности, как она говорит мне почти в самое ухо:

— Быть особенной и быть абсолютным чучелом и белой вороной — большая разница. Я изгой, и я остаюсь здесь.

19

— Представляешь, она сказала, что она белая ворона и полный изгой и что она остается здесь. Что бы я ей ни говорила, как бы я ее ни убеждала, она все равно хочет остаться.

В полной ночной тишине мой голос звучит неестественно громко, хотя самой мне кажется, что я говорю шепотом. Рядом со мной Клык привалился к огромному валуну, еще теплому от дневного солнца. После рыданий и моего полного фиаско в комнате Надж мы с Клыком улетели в пустыню, нашли там совершенно голое место, где любую опасность за сотню миль разглядишь.

Клык хмурится и озабоченно трет себе лоб.

— Ты помни: она еще ребенок. И сама не знает, что ей нужно.

— Зато я знаю, что нам пора отсюда сматываться. Что, если она и вправду с нами не полетит?

Луна освещает его профиль. Глаза у него такие же черные, как небо. И такие же глубокие.

— И ты что, хочешь сказать, что мы можем ее заставить?

От его «мы» мне становится легче. Но, честно говоря, сделать с ней мы ничего не можем.

— Даже если мы ее заставим, — соглашаюсь я с Клыком, — она только разозлится и нам этого не простит.

— Вот именно. Она не хочет быть с нами. И, значит, что мы ни делай, ничего хорошего из этого не выйдет. Каждый должен сам выбирать.

Я пристально вглядываюсь в его лицо, стараясь понять, о ком он говорит. О Надж или?..

— Это правда… — Я собираюсь добавить что-то важное про Надж, но тут же забываю что. — Ммм… она… — Я растеряла все слова, глядя на сосредоточенное, серьезное лицо Клыка.

Он наклоняется ближе ко мне. Когда он успел так вырасти? Четыре года назад он был тощей жердью. А теперь…

— Макс, я выбрал тебя, — мягко произносит он.

Его жесткая, мозолистая рука нежно берет меня за подбородок, и внезапно его рот покрывает мне губы. Мозг мой полностью отключается.

Мы пару раз целовались и раньше. Но теперь все по-другому. На сей раз я подавила желание сорваться с места и с криком дернуть от него подальше. Закрываю глаза и, невзирая на страх, обвиваю его руками. Потом мы каким-то образом заваливаемся на бок на прохладный песок. Я обнимаю его крепко-крепко. А он так же крепко меня целует. И мне очень, очень-очень хорошо. Стоило только забыть мой всегдашний ужас, как меня стремительно понесло в сладкую, мягкую пустоту, в которой ничего нет, кроме Клыка, где я ничего не слышу, кроме его дыхания. И в которой мне ничего больше не надо, только чтобы ЭТО продлилось подольше.

Постепенно наши поцелуи из жадных становятся нежными. Мы больше не сжимаем друг друга так судорожно. Дыхание становится ровнее, и мысли снова соединяются в осознанные цепочки. А вместе с ними возвращается моя истерическая трусость. Только я стараюсь не выпустить ее за пределы моей черепушки. Потому что мне совсем не хочется испортить то, что только что между нами случилось. Как я обычно это делаю.

Я покосилась на Клыка. Он лежит на спине, прижимает меня к себе и смотрит в небо. На миллиарды звезд, которые видишь только в пустыне. О существовании которых даже не подозреваешь. Клык улыбается, и лицо у него мягкое и совсем не замкнутое.

У меня на языке вертятся мои всегдашние колкости. Но я плотно прикусила язык — не фиг трепаться попусту. Надо просто лежать и беречь охватившее меня чувство хрупкости, и думать о том, что между нами произошло и происходит, и размышлять о том, с каких пор я его так мучительно люблю, и удивляться тому, как страшна и как чудесна моя любовь.

И как остро чувствует ее каждая клеточка моего тела.

Ничего хуже с девчонкой произойти не может.

Я искренне рекомендую ЭТО каждой девчонке.

Когда Клык спрашивает, не пора ли возвращаться назад, я совершенно не понимаю, назад к чему?

Вот мой мозг: «О».

Вот мой мозг после случившегося между нами: «.».

Скажите, печальная перемена.

Вдруг парочка моих нейронов оживает, и я сразу вспоминаю. Пора возвращаться назад к нашей семье-стае. Назад к Надж, которая хочет избавиться от своих крыльев.

Мы поднимаемся в небо. Лечу, мощно взмахивая крыльями. Толькочуть-чуть морщусь от недавней, почти зажившей раны. Еще пара дней, и она совсем заживет.

— Оооо! — шепотом кричит Клык.

И я тоже все сразу вижу. Звезды показывают два часа ночи.

Посреди пустыни наш новенький, с иголочки, дом-убежище сияет каждым окном, каждым дверным проемом.

Дурной признак.

20

Мгновенно мои романтические мечтания сменяются душераздирающим страхом и чувством вины. С кем-то из наших случилось что-то ужасное, а я в это время с Клыком всякой ерундой в пустыне занималась. Идиотка! Вот еще одна из причин, по которой нельзя целоваться.

Стремительно снижаемся и резко тормозим, поднимая столб пыли. Передняя дверь широко распахивается, и из дома выбегает Газ.

Хватаю его за руку:

— Что? Что случилось?

— Макс! Клык! — вопит Газзи. — Я думал, вы пропали. Я думал, они вас украли!

— Нет, нет, мой мальчик. Вот же мы, мы здесь. Мы просто полетать решили, — бормочу я все еще заплетающимся языком. — Что происходит? Почему все проснулись?

Во дворе появляются Игги и Надж. А где Ангел? Я вздыхаю с облегчением, видя, как она выходит из дома. Позади нее плетется недовольный Тотал. Слава богу, все на месте.

Вдруг наступает мертвая тишина. Какая бывает только в полночь в пустыне, когда все вокруг внезапно одновременно замолкают. Надж, Игги, Ангел, Тотал и Газзи пристально смотрят на нас с Клыком. Лица у всех тоскливые.

Перевожу взгляд с одного на другого. Похоже, они все здорово напуганы. Но они ни от кого не убегают. Ни на одном их них нет ни царапины, ни капли крови. Значит, в последние двадцать минут они ни с кем не дрались.

— Что происходит? — Я внимательно заглядываю каждому из них в глаза.

— Ммм… Они… — начинает Надж, но принимается задушенно кашлять. Потом смотрит на остальных и начинает сызнова, храбро поднимая на меня взгляд. — Макс. С твоей мамой беда. Похищена доктор Мартинез. Она пропала.

21

Я в стае лидер. Я быстрая. Я выносливая. Я могу на бегу соображать, а могу в полете. Не сосчитать, сколько раз мои стремительные и неожиданные решения спасали нам жизнь. Так и сейчас, мозг мой заработал на полные обороты.

— Аааа! — вырывается у меня, как будто мне только что хорошенько вмазали под дых.

— Нам по телефону сказали, — объясняет Игги.

— Элла звонила, — добавляет Надж. — Она белугой ревет. Твоя мама сегодня пропала в аэропорту. Они делали пересадку. Твоя мама пошла в туалет и не вернулась. Элла сейчас у тети. Не думаю, что Джеб знает. После нас Элла собиралась ему позвонить.

Надж переводит дыхание. В кои веки я не возражаю против ее красноречия — сейчас каждая деталь важна. Чем их больше, тем лучше.

— А в полицию они заявили? Или в ФБР? — Я спрашиваю, а про себя уже вычисляю, сколько у меня займет долететь до моей сводной сестры.

— Мы не знаем, — успевает ответить Надж, и в это время в доме раздается телефонный звонок. Несусь к аппарату и хватаю трубку.

— Макс? Макс! Але! Это Доктор Абейт, коллега твоей мамы по КППБ. Макс, вы в порядке? Все живы?

— Да, живы, — отвечаю я в трубку и жестом показываю нашим, чтобы заперли двери и погасили всюду свет. Мы вполне можем оказаться следующей мишенью. — Вы знаете, что произошло с мамой?

— В офис КППБ только что пришел факс, — говорит доктор Абейт. — Обычно в это время здесь никого нет. Но сегодня как раз пара человек составляла отчет для прессы. Короче, в факсе сказано, что доктор Мартинез похищена.

— Я знаю, мне Элла звонила. — Я хожу из угла в угол и кусаю ногти. — А факс от кого?

— В том-то и дело, что мы не знаем. Похоже, что номер отправителя оказался отрезанным в распечатке. Но в факсе написано, что доктор Мартинез похищена и будет оставаться в заключении, пока КППБ не прекратит давление на крупный бизнес.

У меня помутилось в глазах. Вспоминаю, как мистер Чу говорил мне, что он найдет способ заставить меня перестать сотрудничать с КППБ. Кажись, он уже осуществил свой план.

— А что-нибудь еще там есть?

— Да, есть. Пока мы с тобой разговариваем, пришел новый факс. В нем фотография Валенсии. Когда ее снимали, она была жива. Но непонятно, когда сделана фотография. Ее прямо сейчас у меня на глазах увеличили. Знаешь, что странно? Там на заднем плане — море. Валенсию, кажется, держат на корабле.

— На корабле?

Я ничего не пойму. Хотя подождите, подождите… Когда робиоты доставили меня к Чу-дищу, они приволокли меня на корабль. Я помню, как пол качало. Вот черт!

— Мы, конечно, позвонили в ФБР, — говорит Джон. — Они уже начали расследование. Сотрудник отправлен к Элле в Аризону — она, возможно, помнит какие-нибудь важные подробности. Но я хотел убедиться, что с вами все в порядке.

— Не волнуйтесь. С нами все о'кей, — кричу я в трубку. Если, конечно, «о'кей» означает, что из груди вырвали и растоптали твое сердце.

Насколько же было проще жить, когда нас было всего шестеро и у меня было всего пять членов стаи-семьи, о которых надо было волноваться, заботиться и защищать. Сначала прибавился Тотал — даже не помню, как он к нам прибился и как я, будучи в здравом уме, могла согласиться взять собаку. Теперь еще мама и Элла. Круг мой растет, и защитить всех я не в состоянии. С мамой я точно дров наломала. Это все я виновата. Надо было всех сразу предупредить про мистера Чу. А я никому ничего не сказала. Теперь маме это жизни может стоить.

— Макс, ты меня слышишь? — кричит в трубку доктор Абейт.

— Слышу.

— Здесь ФБР звонит. Я должен им ответить. Они, наверное, и с тобой потом поговорить захотят. Ты видела Валенсию одной из последних. Так что вы сидите на месте и ждите звонка. Договорились?

Это как раз то, чего мне бы очень не хотелось ему обещать.

— Вы там окопайтесь хорошенько и носа никуда не суйте. Дайте я сначала хоть что-то проясню, прежде чем вы очертя головы рванете.

— Я никогда очертя голову ничего не делаю, — обиженно цежу ему сквозь зубы.

— Делаешь! — отрезал Джон на другом конце провода ровно в тот момент, когда моя стая хором говорит то же самое у меня под носом.

— Делаешь-делаешь-делаешь, — шипит Тотал, к счастью для себя находящийся вне досягаемости от моей ноги.

— Ну все, мне пора, — прощается Джон. — Мы постараемся по фотографии вычислить, где находится этот корабль. Будут какие-нибудь известия — я тебе сразу позвоню. Жди у телефона.

— Ладно.

Я вешаю трубку. Клык поворачивается ко мне от окна:

— Должен вам сказать, что мы окружены. Теми же самыми существами, что и в Мехико.

22

Сидеть смирно? Дожидаться ответов? Ничего не предпринимать?

Это все то, в чем я особенно не сильна.

А вот готовить массированную атаку на робиотов — пожалуйста. Особенно если меня и так уже распирает от ярости и руки чешутся размозжить кому-нибудь голову.

Поднимаю голову и вижу, что на меня устремлены пять пар глаз. Взгляд Игги направлен инчей на пять выше моих бровей. Чутье его все-таки иногда подводит.

— Что? — Я вопросительно поднимаю брови.

— Доктор Абейт сказал сидеть и ничего не предпринимать, — говорит Надж.

— Не кажется ли тебе, что доктор Абейт не знает, что нас посланы уничтожить роботы-убийцы?

— Они нас пока не атакуют, — констатирует Игги.

— Ну раз пока не атакуют, значит, они на экскурсию сюда приехали. Кстати, Клык, сколько их там?

— Я бы сказал, штук… восемьдесят. — Клык прикинул расклад сил и кивнул. — Думаю, справимся.

Начинаю придумывать план атаки.

— Махимум Райд! — доносится снаружи металлический громкий голос. Который к тому же неправильно произносит мое имя: Махимум. Вот долдоны.

Газзи сидит на корточках под окном. Проделал щелку в складках занавески и ведет наблюдение:

— Вот это да! Похоже, у них УЗИ в руки встроены. Знаете, УЗИ, автоматы такие израильские?

Он смотрит на меня, проверяя, дошло ли до меня, что нас ждет отнюдь не рукопашный бой. Да-а-а! Восемьдесят с хвостом автоматов, поливающих огнем шестерых детей-мутантов, — такое удовольствие ни в какое сравнение не идет с нарисованной было мной картинкой разбитых кулаком железных черепушек и перебитых пинком щиколоток.

— Охо-хо… — ошарашенно чешу я в затылке.

— Махимум Райд, — продолжает гундеть голос из-за окна.

Я выдыхаю и командую стае:

— Немедленно все наверх, туда, где нет никаких окон. Сидите тихо, на лестницу не высовывайтесь. Но будьте готовы делать ноги, если услышите звон разбитого стекла.

Смотрю на Клыка. Не верится, что с тех пор, как мы целовались в пустыне, прошло не больше часа. Сейчас мне кажется, что это было в прошлой жизни. Или даже в позапрошлой.

— Что, ты думаешь, мне ему ответить?

— Я думаю, тебе стоит на него глянуть.

Что-то в голосе Клыка заставляет меня нахмуриться.

Стая уже сиганула наверх. Сажусь на корточки и подползаю к окну. Хоть Газзи и канючит беспрестанно и просит купить бинокль ночного видения, он нам совершенно не нужен — мы и сами прекрасно видим в темноте. Так что рассмотреть стоящего впереди и выкрикивающего мое имя командира мне раз плюнуть.

Когда я в него вгляделась, на меня как будто ушат холодной воды вылили.

Смотрю, как Клык в темноте сел на корточки и ждет.

— Но он же умер… — говорю я дрожащим голосом. — Умер уже во второй раз.

— Они просто сделали его похожим, чтобы тебя напугать.

Я медленно киваю:

— Им это удалось.

Головной робиот был очень похож на человека. Но самое главное, он был точь-в-точь Ари, мой кровный брат, которого я однажды сама убила, который потом во второй раз умер у меня на руках и которого мы совсем недавно похоронили.

23

Это дело рук Джеба — вот первое, что пришло мне в голову. Он один раз уже создал Ари. У него вполне могла остаться его ДНК, чтобы сотворить его заново. Но я тут же вспоминаю его горестное лицо на похоронах Ари. Нет, это не Джеб.

Пригляделась повнимательней.

Изгиб бровей, волосы. Видно, все же генетический код у него не Ари. Тот, за окном, — другой. Клык прав: эти гады сделали копию, чтобы нагнать на меня страху.

— Что это за боевики такие? — Клык сидит на полу рядом со мной. — Сначала в Мехико, теперь здесь… Есть у тебя какие-то мысли на эту тему? Что им от нас надо?

— Они хотят, чтобы я, мы все, перестали сотрудничать с КППБ. Помнишь, я вернулась домой с простреленным крылом? Это их рук дело. Они меня тогда изловили и отволокли к чуваку по имени мистер Чу. Он, по-моему, китаец. И важная шишка в бизнесе. Мистер Чу пригрозил мне, что найдет способ заставить меня бросить работать с КППБ.

— А ты что?

— Не думаю, что ему понравился мой ответ.

Снова выглядываю из окна. Боевики подошли еще ближе. До дома им осталось всего ярдов двадцать. Командир по-прежнему впереди, и я чувствую, что он готовится снова выкрикнуть мое имя.

— И ты никому ничего не сказала, потому что?.. — У Клыка всегда бывает такой терпеливый спокойный голос, когда он хочет дать мне понять, что знает: я сваляла большого дурака.

— Я хотела сначала проверить. — Я начинаю оправдываться, из чего он сразу понимает: я осознала, что выбрала не самое лучшее решение проблемы. А наоборот, самое худшее. — Я потом сказала об этом Джебу, и он побелел, как будто из него сразу всю кровь откачали. А затем сказал, что ничего ни о каком мистере Чу не слыхал. Будто я тупарь какой безмозглый и ему поверю.

В ответ Клык молчит. Значит, думает. Он вообще мало говорит и много думает.

— Махимум Райд! — кричит со двора двойник Ари.

— Трудно, что ли, было запрограммировать его правильно произносить мое имя? — злобно шиплю я.

— Приказываю вам покинуть территорию здания, — продолжает псевдо-Ари.

Высовываю нос из-за занавески. Он стоит совсем близко, ярко освещенный большой, полной, низкой луной. Рассматриваю его повнимательней и от того, что я вижу, кровь у меня холодеет. И не потому, что он похож на Ари.

— Клык, посмотри. Кажется, это не робиот.

Клык слегка приподнялся и внимательно поглядел в щель:

— Хммм…

Считайте, что за его «хммм» стоит целый параграф, да еще кое-что между строк прочесть можно.

Снова смотрю наружу. Бойцоботы стоят друг к другу плечом к плечу. Их плотный строй образовал правильный круг вокруг дома. Колени полусогнуты, руки подняты на уровень груди и «Узи» на взводе. Они в любую секунду готовы к действию.

Но их главный не просто стоит на отшибе. Он совершенно не такой, как остальные, и, несмотря на механические резкие движения, несмотря на металлический монотонный голос, он странно и болезненно напоминает человека.

Меня вдруг осеняет:

— Эй, Клык! Помнишь, в ИТЕКСе на роботов натягивали кожу, чтоб они были похожи на ирейзеров или просто на гуманоидов. С этим, кажись, все наоборот: понимаешь, не просто механику прикрыли, а будто настоящего человека взяли и встроили ему внутрь робота. Вот мерзость!

Клык несколько секунд молча на меня смотрит.

— Тяжело быть Максимум Райд.

— В этом я полностью с тобой согласна. Так и запиши. А то потом будешь говорить, что я всегда с тобой про все спорю. Но ты мне скажи: ты считаешь, что то, о чем я говорю, невозможно? Считаешь, что никто не расценит это как извращение, что в живого человека врастили кибера? Я и сама не могу в это поверить. Это почти так же невероятно, как и подсадка птичьей ДНК на человеческую. Это все из области научной фантастики, а в реальной жизни такого не бывает!

— Ты чего так орешь? — шепчет Газзи, спустившись с лестницы.

— Я не ору, — говорю я, понижая голос. — Я просто оцениваю врага.

— Ну-ну, продолжай оценивать. Пока они не взорвались.

24

Запри Газмана в одиночестве, дай ему пачку зубочисток и миску желе — он, как не фиг делать, сочинит вам из них взрывчатку.

От окна меня как ветром сдуло, и я стремительно закатилась за диван.

— Взорвались? — переспрашиваю его. С нашим Газзи всегда так. Сначала меры предосторожности принимай, а потом уж задавай вопросы.

— Когда вы покинете территорию дома, вы будете ликвидированы по всем правилам военных действий, — талдычит снаружи голос командира.

Газзи хихикнул:

— Вот долдон! Подожди, сейчас увидишь у меня в действии свои «правила военных действий».

Я глянула на Клыка, который быстро заполз под стол.

— Ты куда положил пламясбивающие одеяла?

Он пожимает плечами:

— Не помню.

Темнота в комнате вдруг сгустилась до предела. Исчез падавший из-за занавески отблеск луны. Потом откуда-то издалека донеслись громовые раскаты. Откуда бы здесь быть грозе? Мы в середине пустыни. Не больно-то здесь часто грозы случаются.

— Господи боже мой! Газ что, грозой управлять может? — обеспокоенно справляюсь я у Клыка.

Он в ответ только стонет, уронив голову в ладони.

— Махимум Райд!

— Максимум, болван, Максимум! — не выдержав, огрызаюсь я. Клык втянул голову в плечи.

Новые раскаты грома. Окна дрожат. Из-за спинки дивана выглядываю в приоткрытую занавеску. У командира такое же недоуменное лицо, какое было у Ари.

— Сейчас, сейчас начнется, — доносится с лестницы голос Газзи.

— Это ты подстроил? — спрашивает его Игги.

— Я.

— А ты не можешь направить ЭТО в сторону, подальше ОТ нашего дома?

«Да, да, пожалуйста. Что бы ЭТО ни было, пусть оно „действует“ в другую сторону», — лихорадочно думаю я про себя.

Газзи только хихикает:

— Сейчас начнется!

Внезапно всю округу освещает здоровенная молния. Невзирая на ставни и занавески, в комнате становится светло как днем. Одновременно раздается зловещий шипящий, свистящий звук, и в доме полностью вырубается все электричество. Потом громыхает адский раскат грома, и внутри у меня холодеет.

Воздух содрогается, барабанные перепонки чуть не лопаются от мощного взрыва. И все мгновенно стихает.

Наступает гробовая тишина.

— Классно! Классно все получилось! — возбужденно орет сверху Газман.

Слышу, как наверху наши ему аплодируют.

— Расскажи, ну-ка говори, как там все получилось! — просит Игги. — Ну что вы молчите! Ладно, я даже отсюда горелый запах чую.

— Я же говорю, класс! Вершина наших пиротехнических достижений! — Газ никак не может угомониться и вприпрыжку врывается в комнату.

Мы с Клыком осторожно поднимаемся на ноги.

— Макс, послушай. — Газзи подбегает ко мне. — Мы увидели в отдалении грозовые тучи. Зуб даю, здесь это первая гроза за сто лет. Смотри, что дальше было. На крыше дома — громоотвод, металлический прут, посылающий разряд молнии в землю. Мы его отсоединили, нацелили на боевиков, ну и, само собой, немного над ним поколдовали, чтобы разряд чуток усилить. Какая у нас логика была? Ты же знаешь: они а) хрупкие, б) металлические. А самое важное, они так близко друг к другу стояли, что заряд от одного к другому передался и всех по цепочке их и поджарил.

Он подпрыгивает на месте, торжествующе размахивая руками:

— Я гений! Я герой! Я могу весь мир взорвать!

Брови у меня ползут вверх.

— Но мир взрывать я, конечно, не хочу. — Газ смущенно закашлялся.

— А давайте наружу глянем. — Тотала, очевидно, мучает любопытство, но первому ему высовываться неохота.

Клык уже стоит у окна, отодвигая пальцем занавеску:

— Ага, здорово ты их поджарил. Расплавились как миленькие. Металла даже на консервную открывашку не хватит.

Игги счастливо дубасит Газзи по спине:

— Молоток!

Трах!

— Ас!

Трах!

Как он только сослепу не промахнется и кого другого не пристукнет!

Медленно открываю парадную дверь. Вокруг дома очерчен четкий черный круг — обгорелые, расплавленные, дымящиеся боевики-робиоты, где стояли, там и полегли.

— Посмотрите, можно ли сохранить какое-нибудь оружие, — командую я стае.

Тело командира, двойника Ари, лежит внутри круга, почти что у самой двери.

Подхожу к нему ближе и содрогаюсь. Смотреть на его лежащие на земле останки тяжело. Одна рука оторвана, нога почернела, но глаза открыты и он медленно поводит ими из стороны в сторону, следя за моим приближением. Вблизи я теперь хорошо вижу — он ужасно похож на Ари, но это только слабая копия.

Я могу прикончить сотню роботов и глазом не моргнуть. Перешагну через них и дальше пойду, посвистывая. Но этот — совсем другое дело. Этот больше похож на жертву, и у меня просыпается к нему жалость.

Но потом вспоминаю, что его главное предназначение ликвидировать мою семью-стаю, вспоминаю, что только что похищена моя мама, что его бойцы только что держали ребят под дулами восьмидесяти нацеленных на них «Узи». Я наклоняюсь, чтобы ему было лучше слышно, и говорю:

— Ну, как поживает это г… мистер Чу?

Его голова дернулась, и свет в глазах погас.

— Передавай ему привет, если, конечно, тебя здесь подберут.

Поворачиваюсь к стае и отдаю приказ:

— Собирайтесь. Вещей брать по минимуму. Сматываемся.

25

Только мы входим обратно в дом, раздается телефонный звонок.

— Обыкновенный проводной телефон от электрической сети не зависит, — объясняет Игги, каким-то образом понимая, чему мы все удивляемся.

Хватаю трубку.

— Что?

— Макс, хорошо, что я до тебя дозвонился, — говорит Джон Абейт. — Поступили новые сведения об исчезновении Валенсии, но я бы не хотел обсуждать их по телефону. Нас известили, что за вашим домом ведется наблюдение.

— Думаю, уже не ведется. — Я смотрю на груды мусора за окном.

— Так или иначе, я высылаю за вами машину. Как говорится, береженого Бог бережет. Она будет у вас в течение часа.

— Через час уже рассветет, — ни к селу ни к городу говорю я ему. Меня вновь накрывает волной отчаяния от того, что случилось с мамой. Голова раскалывается, и я вдруг от усталости оседаю на пол. — Присылайте лучше броневик.

26

Рассвет, чуть забрезживший на горизонте и медленно расцветающий в темноте нежными розовыми и кремовыми проблесками, вселяет веру в жизнь и рождает у людей желание радостно встретить новый день.

Я вам сразу скажу: или эти люди совершенные психи, или просто мы знаем другие рассветы.

Такие, как, например, этот: разрушения по всей округе, обугленная земля, вывернутые с корнями и поваленные на землю кактусы, почерневшие обломки металла, расплавленные провода, плюс искалеченные останки бедняги-получеловека, созданного быть слепым оружием в чужой войне.

Когда, подняв облако пыли, за нами приехал бронированный «хаммер», мы все ждали его в гостиной. Ангел и Газзи спят. Надж притихла и сидит в углу, подперев кулаком подбородок. Игги и Тотал дружно храпят на втором диване.

На Клыка я даже не смотрю. Ума не приложу, как это я позволила себе так расслабиться? После некоторого, так сказать, прогресса в наших отношениях все мои защитные механизмы снова пришли в действие. Когда я сказала ему, что все, что между нами было, — это ошибка, он меня чуть не убил. И правильно бы сделал.

Когда у подъезда зашуршали шины «хаммера», я сначала из-за занавески внимательно его осмотрела. Из машины вышел доктор Абейт и испуганно воззрился на следы недавнего побоища. Открываю ему дверь:

— Здравствуйте!

Мы с ним несколько раз встречались, и он вроде бы ничего себе мужик. Я про него знаю, что он один из лучших маминых друзей, поэтому не мудрено, что на лице у него написано страшное беспокойство.

Увидев нас всех в целости и сохранности, он немного успокаивается.

— Этим тут у вас здорово досталось. — Он кивает на груду останков за окном.

— Как всегда, — устало откликаюсь я.

— Макс!

Я замираю, услышав еще один голос. Только этого мне и не хватало после сегодняшних ночных ужасов. Из «хаммера» выходит Бриджит Двайер и, широко улыбаясь и тряся рыжей гривой, торопливо подходит ко мне.

Даю ей себя обнять.

— Какой кошмар! То, что случилось с твоей мамой, — просто тихий ужас, — искренне говорит она. — Я тебе обещаю, что мы ее вытащим. Обещаю!

Киваю и стою, как истукан, пока Бриджит по очереди обнимает всю мою стаю.

Похоже, «защитные механизмы» надо снова переосмыслить.

— Давайте скорей, — торопит нас Джон Абейт. — Нас ждет самолет. Новостями обменяемся по дороге.

— Макс, — начинает Надж, и я нервно сжимаюсь в комок. Сейчас она что-нибудь выкинет. Но я стоически притворяюсь, что ничего не подозреваю:

— Садись скорей в машину, моя девочка.

Она судорожно сглатывает:

— Я остаюсь.

— Тебе нельзя оставаться. Здесь опасно.

— В школе вместе со всеми ребятами не опасно. — Она вяло машет рукой в сторону пожарища. — Я так больше жить не могу. Я хочу ходить в школу и быть, как все нормальные дети. Хотя бы ненадолго.

У меня есть миллион убедительнейших аргументов. Я готова красноречиво доказывать ей, что она не права и делает самую большую ошибку в жизни. Я уже открываю рот, чтобы начать свои доказательства, как вдруг до меня доходит: все это бесполезно. Надж уже не ребенок. Ей не пять и не шесть лет — ей одиннадцать. Еще годик, и она станет выше меня ростом. И сейчас, если она говорит, что она больше не может жить, как живет стая, значит, она действительно так жить не может.

Если она не может или не хочет больше бороться, ее неминуемо, рано или поздно, ранят. Или того хуже… Моя стая должна быть маленькой бесстрашной и отчаянной армией. А раз у Надж не лежит больше к этому сердце, на нее нельзя будет положиться в драке. И изменить это не в моих силах.

Я выпрямляюсь, поднимаю голову и выставляю вперед подбородок. Я в стае командир, потому что я готова на любую тяжелую работу.

— Чтобы «быть, как все нормальные дети», тебе вовсе не нужно избавляться от твоих крыльев, — отвечаю я ей сурово.

Не понимая, что означает мой ответ, она растерянно моргает глазами. Наконец ее осеняет, и она расплывается в счастливой улыбке, бросается меня обнимать и так сильно сжимает в объятиях, что я вот-вот задохнусь от недостатка воздуха.

— Можешь проколоть себе уши, можешь проколоть нос, пуп, что хочешь, — хриплю я, стараясь вздохнуть. — Но ты категорически, никогда, ни за что не имеешь никакого права избавляться от своих крыльев. А не то, клянусь тебе, я такими узорами разрисую твою тощую попу, что…

Докончить я не успела. Надж снова кинулась на меня с поцелуями и объятиями:

— Спасибо! Спасибо тебе большое. Я тебя так люблю! Так люблю!

Замечали вы когда-нибудь, как часто говорят люди про любовь, прежде чем сказать «прощай»?

Часть вторая Есть подлодка страшная у нас, страшная у нас, страшная у нас[81]

27

Больше часа мы едем в броневике по пустыне, пока наконец «хаммер» не зарычал перед воротами военного аэродрома. Скажу вам честно, за оградой, опутанной поверху колючей проволокой, любая девчонка почувствует себя в полной безопасности. Только я не «любая девчонка», и потому начинаю сильно дергаться. Но, по крайней мере, здесь мы с любого места можем подняться в воздух. Хотя… Мою уверенность слегка поколебали бросившиеся мне в глаза ракеты противовоздушной обороны на крутящихся лафетах. Остается только надеяться, что высокое начальство не будет тратить дорогостоящее вооружение на детей-мутантов.

Хоть мы и валились с ног от усталости, хоть и были до полусмерти голодны, и несмотря на то, что в голове у меня помутилось от смертельного беспокойства за маму, мы рассказали Джону и Бриджит все, что произошло в школе ночью. Джон в свою очередь показал нам оба полученных КППБ факса. Как только я увидела маму на фотографии, кровь у меня в жилах так и застыла. Нестерпимо видеть, как она испуганно смотрит прямо в камеру, а какой-то убийца приставил к ее голове дуло пистолета.

Клянусь, даже если придется прочесать все корабли на свете, я все равно найду этих подонков.

— Мы сейчас сядем на военный самолет до Сан Диего, — говорит Джон. — ФБР ждет нас там на военной базе. Посмотрим всю имеющуюся у них информацию и вместе подумаем, что на ее основе можно сделать.

Мимо снуют солдаты, и каждый знает, куда и зачем направляется. Я оцепенело киваю, а сама тупо слежу за их деловыми движениями или думаю про то, сидит ли уже Надж на уроке. Наверное, сидит.

Броневик подвозит нас прямо к маленькому военному самолету. Трап уже спущен. Все готово.

— Обещайте мне, что нас там накормят, — волнуется Игги.

— Накормят, накормят, не беспокойся, — успокаивает его Джон с усталой улыбкой. — Бриджит мне уже рассказала, какие вы были на «Венди К» прожорливые. Я вдруг вспоминаю, как мы жили с учеными в Антарктике на «Венди К».

Поворачиваюсь к Бриджит — она что-то увлеченно говорит Клыку. Он ее внимательно слушает, но частенько останавливает на мне задумчивый и серьезный взгляд. Что за чертовщину мы с ним устроили. Ненавижу эту ситуацию.

А Клыка люблю. Думаю, вся эта путаница из-за любви и случилась.

— Макс, все будет хорошо. — Ангел подошла ко мне и ласково погладила по руке.

О чем это она, интересно, о маме, о Надж или о Клыке?

— ВСЕ будет хорошо. ВСЕ.

Я насилу выдавила из себя улыбку, мы вылезли из «хаммера» и, с трудом отдирая ноги от горячего плавящегося асфальта, зашагали к самолету.

Вздрагиваю от заливистого счастливого лая. На верхней ступеньке трапа стоит Акела.

— Боже мой! — выдыхает Тотал и врастает в землю. Он уставился на нее, как голодающий на сникерс. Наконец затряс головой, стряхивая оцепенение:

— Мне снова воссияло солнце счастья! — Он глубоко вздохнул. — Воздух снова наполнился ароматами…

— … самолетного топлива, смолы, грязных мутантов и маламутки, — заканчиваю я за него, подталкивая его ногой вверх по ступенькам. — Давай, давай, лезь. Нечего по всякому поводу бродвейское шоу устраивать.

Тотал злобно на меня зыркнул и полез по трапу. Наверху они с Акелой минут пять друг друга облизывали и виляли хвостами. Не скрою, если забыть про мою нелюбовь к телячьим нежностям, картина эта была в общем трогательной.

Стоим и терпеливо дожидаемся, когда они закончат свои излияния и войдут наконец внутрь. Не тут-то было. Тотал отступает на шаг назад и гордо распахивает свои маленькие черные крылышки. Если собака может выглядеть ошеломленно, то именно такое выражение застывает на морде у Акелы.

— Это все в твою честь, моя королева! — восклицает Тотал, трепеща крыльями. — Наконец я достоин твоей красоты. Он встает перед ней на колени и целует ей переднюю лапу. А она благосклонно лижет его в склоненную макушку. Оглядываюсь вокруг — народ умиленно улыбается.

Вот она, волшебная сила любви!

28

Моряк в крахмальном белом кителе заметил нас, едва мы прошли в дверь. Мы на самой большой американской военно-морской базе Западного побережья. Честно говоря, я бы лучше осталась в Сан-Диего, но зато здесь всюду кондиционеры.

Сижу в конференц-зале, куда вот-вот придет толпа фэбээровцев, и думаю, сколько раз мы уже в эти игры играли. Что вы думаете, хоть одна из них чем-нибудь хорошим закончилась? Правильно! Ни-од-на.

Однако, всеми правдами и неправдами, а также чипсами, содовой и другими запрещенными приемами манипулирования хрупким детским сознанием, нас снова заманили на очередное заседание.

Входит начальственного вида дядька — тот самый, в белом крахмальном кителе, — и все головы сразу поворачиваются к нему. Поправив толстую пачку бумаг под мышкой и нахмурившись, он посмотрел в сторону женщины в синем пиджаке и с кучей звезд на погонах. С ней мы уже чуть раньше познакомились. Ее зовут адмирал Беллоуз.

— Почему здесь дети присутствуют? — рычит крахмальный.

— Спасибо, что вы к нам присоединились, господин командующий флотом, — отвечает адмирал Беллоуз. У нее седые короткие волосы, и выглядит она строго и деловито. — Эти дети — ключ к нашему расследованию. Более того, Макс — дочь доктора Мартинез.

Так-так. Она называет нас детьми, а не выродками-мутантами. Уже хорошо. А я к тому же еще и дочь, а не просто результат оплодотворения донорской яйцеклетки в процессе эксперимента. Удивительно, но адмиральша, похоже, нормальная тетка.

— Раз дочь, ей здесь тем более быть не положено, — отрезал командующий флотом.

— Мы, видите ли, очень чувствительные, — подает голос Игги.

Командующий полоснул его суровым взглядом, который, конечно же, на Игги никакого воздействия не оказал — напрасно потраченные усилия.

— Эти дети особенные, — говорит адмиральша. — Пожалуйста, господин командующий, поделитесь с нами вашими сведениями. Нам сейчас ни в коем случае нельзя терять ни минуты.

Решаю, что она мне даже нравится.

Командующий остановился было, подыскивая новые аргументы, но его отвлек положивший обе лапы на стол Тотал:

— Простите, — одной лапой он смахнул с морды крошки начо, — будьте любезны, нельзя ли попросить закусить, что-нибудь типа Guac или, скажем, pico de gallo. На худой конец, принесите, пожалуйста, воды Evian для моей дамы. — Он показал на Акелу, горделиво сидящую рядом со стулом доктора Абейта.

Стая ухитрилась сохранить серьезные лица.

— Не волнуйтесь, господин командующий, — нарушаю я оглушительное молчание. — Адмирал вам правильно объяснила, что мы особенные. Я сбросила ветровку и на все тринадцать футов распахнула свои крылья во всей их шоколадной красе. А они у меня потрясающие, даже несмотря на чуть заметную болячку на правом…

Все в зале, кроме Бриджит и доктора Абейта, прямо скажу, обалдели, а у командующего даже челюсть отвисла. Я слегка пошелестела перьями и предложила:

— Давайте все-таки перейдем к делу. Речь идет о моей маме.

Не зная, какое из двух зол меньше, говорящая собака или девчонка с крыльями, командующий, ни слова не говоря, отдал дискету моряку, сидящему перед компьютером. На стене позади стола замелькали слайды Power Point презентации.

Первый из них гласил: ПТИЦЫ ЗА РАБОТОЙ.

29

«Птицы за работой»? Что бы это значило? И какое отношение это имеет к моей маме?

Уместно будет напомнить, меня саму пару раз похищали. И если вы думаете, что состояние похищенного можно описать выражением «полный швах», должна вас разочаровать — вы ошибаетесь. А теперь с моей мамой происходит тот же кошмар, который я сама уже испытала. Одна мысль об этом приводит меня в содрогание.

За первым слайдом замелькали мутноватые кадры фильма.

— Съемка проводилась вчера вечером в девятнадцать ноль-ноль. Координаты места съемки: двадцать один градус, тридцать минут северной широты; сто пятьдесят семь градусов сорок семь минут восточной долготы, — сообщает крахмальный Командующий, а адмиральша поясняет для нас, невежд, ничего не смыслящих в военно-морских расчетах:

— Это в Тихом Океане, неподалеку от Гавайских островов.

На экране меж тем появляется общая картина с воздуха, точно съемку ведут с вертолета. Постепенно она увеличивается и увеличивается, точно камера снижается все ближе и ближе к воде. Непонятное мелькание и мельтешение постепенно превращается в зрелище птичьего столпотворения. Сотни тысяч чаек, альбатросов и еще всяких других морских птиц, о которых я никакого понятия не имею, зависли в двух футах над морем. Да так плотно друг к другу, что даже воды не видно. То и дело ныряют вниз — то ли кормятся, то ли бешено атакуют кого-то. По фильму понять трудно.

— Похоже на раздачу бесплатных креветок, — обалдело комментирует Газ.

— Что там происходит? — Мне не сдержать нетерпения. — Не пора ли наконец перейти к тому, где моя мама.

— Нам о ней пока ничего не известно, — отвечает крахмальный. — Смотрите дальше.

Камера сдвигается, и в кадр попадает небольшой рыбацкий корабль, примерно в сотне ярдов от птичьей суматохи. Команда высыпала на палубу, и все смотрят на птиц. На лицах людей написано полное изумление. А кое у кого — страх. Читаю на борту название корабля: Nani Moku.

Вдруг мощный толчок из-под воды — корабль переворачивается, раскалывается пополам и в мгновение ока тонет. Матросы отчаянно барахтаются, стараясь уцепиться за обломки. Те, что выносливее, пытаются помочь теряющим силы. Один моряк из последних сил держит товарища на плаву, но внезапно понимает: он мертв.

— Командующий, вы полагаете, это был кит? — спрашивает адмиральша.

— Неизвестно. Возможно, кит, а возможно, подводная лодка. Судить трудно. Мы сотни раз прокручивали эти кадры, но так и не пришли ни к какому заключению.

Он снова поворачивается к экрану.

Фильм закончился, и на экране проступило зеленоватое мутное изображение. Я чуть не закричала:

— Мама!

Она смотрит прямо перед собой. Карие глаза испуганы, но полны решимости. Рук не видно. Похоже, они связаны за спиной. Рядом с ней человек в маске держит газету «Нью-Йорк Таймс» и показывает на вчерашнее число. Хотелось бы знать, где они взяли эту газету?

Меня замутило. Клык под столом придвигает свою ногу к моей — мол, держись. В нормальной ситуации — я имею в виду наши повседневные преследования и погони, потому что ничего нормального в нашей жизни нет, — так вот, в нормальной жизни меня бы его поддержка вполне успокоила. Но сейчас от его прикосновения стало только больнее. Я вдруг понимаю, как помогает мне в трудную минуту Надж. A ее-то рядом как раз и нет.

— Обратите внимание, камера жестко сфокусирована на докторе Мартинез, — продолжает командующий. — Задний план практически неразличим. Разве что вот здесь.

Он кивает техническому ассистенту, и изображение увеличивается. Мамин локоть становится белым пятном, и в конце концов рассмотреть на экране вообще ничего невозможно.

— Смотрите сюда. — Командующий ведет по экрану красным пятнышком лазерной указки. — Нам кажется, что вот здесь просматривается отверстие окна. — Он показывает на какую-то совершенно неразличимую серую муть. — А точнее сказать, не окна, а иллюминатора. А теперь смотрите вот здесь, видите?

Он взмахивает лазерным лучом, и я замечаю, как болезненно дернулась голова у Тотала. Мысленно даю себе обещание ни за что не давать в руки Газзи и Игги лазерных указок.

Красная лазерная точка соскользнула внутрь того, что командующий называет иллюминатором, на расплывчатое пятно потемнее.

— Будьте добры, увеличьте резкость на сто процентов.

В следующую секунду все в зале замерли. Мутные и расплывчатые, но все же вполне отчетливые, внутри иллюминатора видны слова: Nani Moku.

Свет зажигается, и командующий поднимается во весь рост:

— Мы полагаем, этот снимок сделан на подводной лодке. По всей вероятности, это она перевернула рыбацкий траулер, хотя полной уверенности у нас в этом нет. Единственный достоверный факт — это то, что фотография зафиксировала под водой обломок траулера. Следовательно, преступники держат доктора Мартинез под водой. Далее. Поскольку нам известно, что место кораблекрушения — в Тихом океане, в районе Гавайских островов, значит, доктор Мартинез находится где-то неподалеку.

Я уже готова вскочить и сорваться лететь на Гавайи. Мгновенно вычисляю: от Сан Диего это займет у меня часов шесть-семь.

— А почему ваш первый слайд дает это странное заглавие «Птицы за работой»? Что это значит? — интересуется адмиральша.

— Это пока непонятно. Но у нас имеется видеозапись с поверхности воды. Вы видели ее в начале презентации. Именно эту фразу мы услышали, прокрутив пленку с пятисотпроцентным ускорением.

— Макс, сядь, пожалуйста, — тихо просит меня доктор Абейт.

Поворачиваю к нему голову и только тут понимаю, что я уже поднялась со своего места. Однако командующий не обращает на меня никакого внимания и продолжает:

— Мы разработали план, и нам требуется ваша помощь. Правда, это отнюдь не означает, что кому-то надо срочно срываться с места и нестись туда сломя голову.

Я вспылила:

— Я вовсе не срываюсь и никуда не несусь.

— Максимум Райд срывается вперед по-максимуму, — бормочет себе под нос Тотал.[82]

Скрипнув зубами, сажусь на свое место:

— Давайте скорей. Излагайте свой план. В вашем распоряжении минута.

30

Привожу список того, что в настоящий момент отравляет мне жизнь.

1. Мы сидим в самолете, предоставленном нашим старым приятелем Нино Пьерпоинтом, или, иначе говоря, самым большим толстосумом из всех мировых толстосумов. Т. е. нас доставляют самолетом на Гавайи.

2. Я никого не трахаю по башке и ни из кого не вытрясаю никакую информацию.

3. Клыковская красавица по-прежнему ошивается с нами, и она по-прежнему рыжая.

4. Надж по-прежнему торчит в своей долбаной школе.

5. Мама по-прежнему в плену.

6. Клык как был Клыком, так Клыком и остается.

Джон Абейт присел со мной рядом. А я, развалившись в шикарном кожаном кресле, небезуспешно пытаюсь вздремнуть. Совсем недавно моей койкой была бетонная лавка в заброшенном туннеле Нью-Йоркской подземки. А теперь вот растянулась в роскоши частного самолета, укрытая мягким мохеровым пледом. А толку? Если выбирать, так, может, и у подземки свои преимущества найдутся.

Главное из них, что на бетонной лавке я спала как убитая. И стая была вместе. Мамы у меня тогда не было. А уж тем более такой, которую я люблю до смерти. Не говоря уже о такой маме, которую похитили, так что теперь «любовь до смерти» — никакая не метафора, а реальность нашей с ней жизни. Потому что и ей грозит гибель, и я готова спасти ее даже ценой собственной смерти.

Открываю один глаз:

— Мы что, собираемся торпедировать подводную лодку с воздуха? А подводные противолодочные ракеты у нас имеются?

По губам Джона пробегает слабая улыбка:

— Нет, мы летим на другую военную базу, на Гавайи. Командование военно-морского флота согласилось помочь нам с освобождением Валенсии.

— А КППБ согласилась оставить в покое крупные корпорации? — в лоб спрашиваю я у него. Именно это условие ставил мне мистер Чу. Если они согласились, может, тогда он и сам освободит мою маму?

Джон отводит глаза:

— Нет. Как узнали о похищении Валенсии, в партии только это и обсуждается. Мы уверены, что Валенсия нас не простит, если узнает, что мы сдались и отступились. Особенно из-за нее. Ведь она один из основателей КППБ. Вот и получается, распусти мы партию ради ее свободы — погибнет дело всей ее жизни.

Я задумалась и в конце концов вынуждена была признать:

— Да, ты, наверное, прав.

— Джон? — По соседству с нами Газзи прижался носом к стеклу. — А что случится, если большая птица, типа гуся, влетит в мотор самолета?

С чего это Газзи гуси так озаботили?

— Думаю, хорошего будет мало.

— А что будет, если кто-нибудь прямо перед взлетом запихает в мотор самолета футбольный мяч? — подозрительно задумчиво продолжает допытываться Газ.

— Что-то ты больно странные задаешь вопросы.

— Нет, это я так… Интересуюсь… — Голубые глаза Газмана принимают исключительно невинное выражение. Я даже не подозревала, что он на такую мину способен.

— Ни за что бы не подумал, но мне ужасно не хватает трепотни Надж. — Игги неожиданно меняет тему разговора.

— Я тоже без нее скучаю. Мы всегда с ней хихикали. — Ангел играет с Бриджит в покер и поднимает голову от зажатых в руке карт. Бриджит, видно, не научил ее горький опыт, что с Ангелом в карты играть бесполезно, — все равно ни за что не выиграть.

— Она у нас настоящая шоколадка. — Игги смотрит в иллюминатор невидящими глазами.

— Да что вы завелись, честное слово! Перестаньте. Уверена, что с ней все в порядке. — Я бодрюсь, стараясь заглушить боль в сердце. — Она же сама захотела остаться.

— И смеется она заразительно… — грустно добавляет Газзи, явно игнорируя мой притворный оптимизм. — И ее закидоны девчоночьи тоже очень смешные.

Да уж, всем известно, что за девчонку меня никто не считает. На мне в этом отношении давно жирный крест поставлен. Надж мне даст сто очков вперед. А уж по сравнению с Бриджит я просто какая-то груша боксерская.

Тут к нам подходит Клык. Джон улыбается, встает, уступает ему место, а сам пересаживается к Ангелу и Бриджит.

Клык откидывается в кресле, как бы невзначай глянув вокруг, пробирается рукой ко мне под одеяло и сжимает мою руку. Чувствую, как щеки у меня становятся пунцового цвета. Надеюсь, на меня никто не смотрит.

— Жаль, что с твоей мамой все так хреново. — Голос у него такой тихий, что кроме меня его никому не слышно. Я киваю и чувствую под одеялом его сильную руку, каждый ее мускул, каждый шрам, каждую мозоль. — И с Надж тоже фигня какая-то получилась.

Я снова киваю и вспоминаю ночь с Клыком в пустыне,когда мы, вернувшись домой, застали там разорение, скандал и хаос. А на следующее утро Надж от нас откололась… Внезапно чувствую, как у мне пересохло в горле, а веки отяжелели.

— Я здесь, с тобой. — Голос у него такой мягкий, что я не уверена, будто его слышу. Или, может, я ослышалась? Вроде нет.

Вот так всего в четырех словах Клык сказал все, что я думала и что чувствовала. Все, что между нами было и еще только будет.

Он твой родной человек.

Глаза у меня сами собой раскрылись. Голос? Ты? Вернулся?

31

— Думаю, это займет у вас по крайней мере семь дней. — Тетка в хорошо пригнанной форме цвета хаки равнодушно смотрит мимо нас.

— Нет, — запротестовала я, угрожающе скрестив на груди руки, а Бриджит чуть не хором со мной пытается ей объяснить:

— Но у нас такого времени нет.

— Тогда они вообще никуда не поедут, — отрезала тетка.

Значит так. Мы на Гавайях. Вот мои первые впечатления: прибыли на рассвете. Выходим из самолета — как будто попали на киностудию, с искусственными пластиковыми пальмами и невозможно красивой голубой водой. Я сразу вспомнила, как Клык хотел найти для нас необитаемый остров, где бы мы жили спокойно и счастливо. И чтоб никакого спасения мира и никаких сражений с подводными лодками. Только мы, мягкий желтый песок и синее-пресинее море.

А здесь нас приветствовал нежный морской бриз, экзотические ароматы неведомых растений, пальмы с настоящими кокосами и… этот бульдог в юбке, которая уже успела здорово меня завести.

Джон и Бриджит предостерегающе на меня смотрят.

— Это мы еще поглядим, кто поедет, а кто нет. — Надеюсь, все слышат в моем голосе стальную решимость и волю, потому что тон, которым я это произношу, я обычно приберегаю для исключительных обстоятельств. Как, например, когда Газзи оставил в кармане коробку с фломастерами, в один из тех редких случаев, когда я запихнула все наши шмотки в стиральную машину, так что нам потом пришлось несколько месяцев ходить раскрашенными во все цвета радуги.

Но бульдог в юбке, видать, не напрасно была военной закалки. Она встретилась со мной глазами. Надо сказать, когда ее взгляд скрестился с моим, поединок был практически на равных. Судите сами, что написано на ее лице, если я готова хорошенько разутюжить ее танком.

— Присутствие на любом корабле флота Соединенных Штатов запрещено всем, не прошедшим с удовлетворительным результатом БТКНС, базовый тренировочный курс навыков самообороны. — Лейтенант Хаки чуть ли не оскалилась. — Этот курс обычно занимает три недели. Учитывая ваши исключительные обстоятельства, мы согласились провести недельную ускоренную интенсивную подготовку. Весьма маловероятно, что вы эту неделю выдержите. Но если выдержите, через неделю будете допущены на корабль военно-морского флота США для попытки обнаружения местонахождения доктора Мартинез, а при благоприятных обстоятельствах и ее спасения под руководством, наблюдением и командой военно-морского флота США.

Боже! Как у нее только дыхания хватило всю эту тираду без остановки выпалить!

— Вам, кажись, нравится произносить эти слова: «военно-морского флота США». Нравится, да? — жизнерадостно спрашивает Газзи.

Ее серые глаза злобно сверкнули в его сторону.

— Лейтенант, я очень надеюсь, вы понимаете, что поиск жизненно необходимо начать как можно скорее, — твердо заявляет Джон. — Адмирал Беллоуз уверила нас, что нам будут предоставлены все возможные ресурсы.

— Никто вам в ресурсах не отказывает. Как только вы пройдете БТ…

— Мы уже слышали про ваш БТ, — перебиваю ее я. — У нас есть все необходимые навыки самообороны. И не только необходимые. Поверьте мне, ничему новому вы нас не научите.

На секунду всем показалось, что бульдожица сейчас рассмеется. Но вместо этого она как-то странно хрюкнула и махнула стоящему в дверях рядовому, тоже с головы до ног облаченному в хаки:

— Рядовой, проводите наших посетителей и их собак в отведенное им помещение.

— Слушаюсь, мэм! — Здоровенный солдат вытянулся в струнку и лихо приложил руку к пилотке.

Тотал глухо зарычал в негодовании, а я посмотрела на Джона. Он выглядит ужасно расстроенным, усталым и угнетенным — сразу понятно, как важно ему спасти маму. Жестом он подозвал нас поближе:

— Ребята, делайте пока, что вам велят, а я пойду попробую кое-кому позвонить. Что бы мы ни делали, а жизнь или смерть Валенсии зависит от их согласия нам помочь.

Жизнь или смерть моей мамы.

— Без их ресурсов у нас совершенно связаны руки, — продолжает Джон, — и, скажу вам честно, у нас недостаточно связей и влияния. Так что, боюсь, нам вряд ли удастся заставить их изменить правила. Но я все же попробую кое с кем связаться.

Во мне эмоции борются с разумом. Вот только какого хрена мой чертов Голос вечно пропадает как раз тогда, когда он мне больше всего нужен? Вроде он недавно в самолете опять прорезался. А может, это был не он? Может, это Ангел свои мысли мне в голову натолкала. Или, может, это я сама с собой разговаривала и желаемое за действительное выдавала?

Так или иначе, но никакой Голос мне сейчас не помог. И правильное решение опять оказалось на моей ответственности.

Как же я это все ненавижу! В какую гадость ни вляпаемся, мне всегда приходится самой нас из нее вытаскивать. Никогда в жизни я еще ни одному чиновнику не позволила в наши проблемы вмешаться. Но здесь — другое дело. То, что мне самой, даже с помощью стаи, маму не вызволить, это мне как дважды два ясно. Тихий океан слишком велик и слишком глубок.

От этой удручающей реальности у меня происходит раздвоение личности — очевидный признак моей полной неспособности к командной игре. Где они, те золотые дни, когда все, что от меня требовалось, — это спасти мир. Ни о чем другом мне думать было не нужно. Мир спасать — дело пустяковое. Не то что маму.

Минуту подумав, я напряженно кивнула:

— Ладно. Но пусть только попробуют не взять нас на корабль, как только мы их курс пройдем. Даже если нам на него меньше недели потребуется.

Джон облегченно кивает. Скрежеща зубами, с головной болью, поворачиваюсь идти за солдатом.

— А где здесь столовая? А танк нас водить научат? А оружие ваше посмотреть можно? А взрывчатки у вас здесь много? — теребит его Газман.

Солдат уже смотрит на него совершенно затравленно:

— Столовая есть. К оружию доступ строго запрещен. Никаких танков. А про взрывчатку вообще думать забудь. Все понял, шкет?

Газзи страшно разочарован.

Ни к черту этот военный рай не годится.

32

Зная нашу историю, нетрудно предположить, что всяческие ужасы, катастрофы и катаклизмы в нашей жизни — дело обычное. И все же, когда на следующее утро будильник настойчиво зазвонил в пять утра, я поняла, что перед нами разверзлась новая, еще неизведанная страшная бездна.

Ночь мы провели в здоровенной перевернутой трубе, распиленной вдоль на две половины. Джон объяснил, что это называется Куонсет Хат.[83] Внутри было похоже на длинный гостиничный номер с низким потолком. В одном конце стояли восемь узких железных коек. Тотал мгновенно облюбовал одну из них для себя и Акелы. Я только отвернулась. Пускай. Все равно Надж теперь ее койка не потребуется.

Мы только-только спустили с кроватей ноги, как железная дверь загромыхала под чьими-то кулаками и тут же раздался басовитый крик:

— Рядовой Чад Воркман прибыл для исполнения обязанностей.

Раздраженно открываю дверь:

— Что надо?

На меня ошарашенно смотрит молодой, стриженный под горшок солдатик, проверяет номер на двери и так же бодро повторяет:

— Рядовой Чад Воркман прибыл для исполнения обязанностей. — И, подумав, решается объяснить. — Здесь должны находиться временные призывники. Мне велено отвести их в столовую, к кастеляну, а потом в комплекс БТКНС.

— Ребята, пора на БТ, — кричу я в темноту и бросаю через плечо рядовому Воркману: — В столовую мы готовы, а с БТ сам разбирайся.

— Вы голодные? — не понял он. — Столовая уже открыта.

Стая кое-как приковыляла к двери, и один за другим, взъерошенные и заспанные, ребята построились за мной. Бриджит и Джона приходится дожидаться: с их старомодными понятиями о том, что нельзя спать в одежде, они еще минут пять натягивают на себя штаны и рубашки.

— Тотал, не волнуйся, мы сюда принесем тебе поесть, — успокаиваю я пса, глядя, как он понуро семенит от двери.

— Да уж… Здесь тебе не Франция, — вздыхает он в ответ и вертит головой в поисках подходящего места пописать.

Тотал у нас стал завзятым франкофилом по той простой причине, что собак во Франции чуть ли не в каждый ресторан пускают.

Рядовой Воркман выпучил на него глаза, но смолчал и, нервно закашлявшись, повернулся ко мне:

— Форму вам выдадут после завтрака.

Игги ощупывает материал своих форменных штанов:

— Хаки мне не идет. Я лучше выгляжу в холодных тонах.

Если честно, хаки никому из нас не идет. А на Клыка вообще смотреть странно — он всегда только черное носит. Я даже рада, что с нами Надж нету. Она бы непременно стала ко всем приставать, выясняя, есть ли у них розовая форма или не найдется ли подходящей ленты для волос цвета хаки.

Рядовой Воркман громко ахнул, когда я достала перочинный нож и принялась делать длинные разрезы на наших новых рубашках.

— По уставу строго запрещается нанесение ущерба имуществу военно-морского флота Соединенных Штатов.

— Ты, паря, не волнуйся. Нам иначе крылья из-под рубашки не вытащить, — объясняет ему Игги. А Газман без всякого понимания ранимой души рядового Воркмана тут же демонстрирует сказанное: просовывает крылья в прорези и раскрывает их на все девять футов. А потом еще, для пущей убедительности, встряхивает перьями.

Рядовой Воркман становится серого цвета, от чего, как нетрудно себе представить, форма уродует его еще больше.

Построенный из металлических цепей забор высотой в семь футов отделяет БТ-комплекс от остальной территории базы. У ворот хмуро стоит с блокнотом высокий тощий солдат с рублеными чертами лица. Рядовой Воркман передает нас ему с рук на руки и моментально испаряется, без сомнения, моля Бога никогда нас больше не видеть. Ну и фиг с ним — он не единственный, кто не пылает к нам вечной любовью.

— Классные комнаты — за теми деревьями. Марш! — рявкнул нам вахтенный.

Вас, наверное, удивит, но мы не слишком сильны в маршировке. И строй мы тоже не больно умело держим. А если вы хотя бы мельком просмотрели все мои предыдущие рассказы, вам легко догадаться, как мы реагируем на приказания.

Причем на любые.

33

К тому времени как мы вошли в маленькую классную комнату с застланным линолеумом полом, я была уже на пределе. Классную комнату. Вечно меня стараются засунуть в какую-нибудь классную комнату. Это стало уже столь же предсказуемо, как то, что меня стараются кокнуть. И толку от этого так же мало, но кайфу мне в результате несравнимо меньше.

Я взрываюсь:

— Это просто свинство! Я тут за партой прохлаждаюсь, а моя мама, связанная, брошена в подлодке на дно моря! Черт знает что!

— Садись! — орет на меня инструктор.

С трудом заставляю себя опуститься на пластиковый стул, прикрепленный к металлической парте. Вычисляю, сколько силы потребуется, чтобы метнуть такую парту в окно, но в это время входят несколько других призывников. Все они, парни и девушки, с полными наивного ожидания и надежды лицами, молча рассаживаются по местам. Им явно уже вдолбили кучу ахинеи про дисциплину в военно-морском флоте Соединенных Штатов, и они старательно нас игнорируют. Но я все равно то и дело чувствую на себе их брошенные исподтишка взгляды.

Дядька в форме плюхает на стол стопку папок и выводит на доске мелом: «КЛТ Палмер».

Повернувшись, он презрительно оглядывает класс и замечает поднятую Ангелом руку.

— Простите, пожалуйста. Что значит «КЛТ»?

Она невинно хлопает глазами. Всем прекрасно известно, что Ангел — это непередаваемая смесь очаровательного белокурого херувима, сущего дьяволенка и еще чего-то совершенно необъяснимого. Но от этого только еще больше пугающего. Большинство видит в ней только славную маленькую девчушку. Их счастье — в полном неведении. До поры до времени.

— Кротость, любовь, теплота, — догадывается Газзи.

У нашего инструктора глаза — все равно что лазерные пушки. Такие же, как у флайбоев или у наших недавних врагов, последней модели робиотов типа Зануды. Кабы ему было позволено, он бы Газа тут же лазером на части разрезал.

— КЛТ означает «капитан-лейтенант», — цедит он сквозь зубы. — Ты, парнишка, здесь для того, чтобы научиться приемам самообороны. Зачем, меня не касается. Но моя работа — им тебя научить. Урок номер один: заруби себе на носу, отвечаешь, только когда тебя спрашивают. Понятно?

Ладно, признаюсь, я захихикала. Ужасно все-таки смешно, когда взрослые начинают командовать. Капитан-лейтенант моментально перевел на меня грозный взгляд. Пришлось задавить смех и опустить глаза на ботинки. Он поворачивается к Газзи:

— Понятно?

— Угу, понятно.

— Надо отвечать: «Есть, сэр!»

— О'кей. — На лице Газзи проступает недоумение.

— Отвечай, как положено.

— Ох… О'кей… Есть, сэр. — Газзи наконец сообразил, что от него требуется, и, похоже, очень собой доволен.

Меня уже давно мучает один вопрос, и я поднимаю руку:

— А почему название Пёрл-Харбор звучит так знакомо?

Глаза лейтенанта-полковника снова сужаются:

— Пёрл-Харбор — самая знаменитая американская военная база. Со времен Войны за независимость[84] это единственное место на территории Соединенных Штатов, подвергшееся военной атаке.[85]

Первый раз обо всем этом слышу. Но не буду повторять лишний раз, — я страшно, постыдно необразованна.

Газзи наклоняется ко мне и шепчет:

— Про это еще кино такое было с Беном Аффлеком.

Вот оно что! Теперь вспомнила.

Лейтенант-полковник повернулся обратно к доске и пишет:

«Основы:

— персональная самооборона;

— использование оружия;

— принципы сохранения жизни в экстремальных условиях;

— скрытые военные операции».

Давайте вернемся немного назад. Что касается самообороны, скажем без ложной скромности, моя стая изрядно талантлива. «Использование оружия?» Какое только мы уже ни испробовали. Хотя я не откажусь от тренировки по запуску ракет типа земля-воздух. «Сохранение жизни в экстремальных условиях?» За последние два года каждый день мы только этим и занимаемся. Коктейли из кактусового сока, пустынные крысы, поиски съестного на помойках. Думаю, тут мы хорошо подкованы. Что там у них следующее? «Скрытые военные операции?» Жду не дождусь. То-то мы развлечемся, когда Клык пропадет прямо у них на глазах.

Думаю, сегодня часам к четырем мы с этим курсом разделаемся. Надо будет только ланч побыстрее съесть. А там уже можно и на корабль загрузиться и наконец маме на выручку отправиться.

Как найдем мистера Чу, я его заживо собственными руками на куски разорву и морским птицам скормлю. Даром они, что ли, с таким энтузиазмом над морем кружат.

34

Обеспокоенно наклоняюсь над инструктором, заглядывая ему в лицо:

— Простите, извините меня, пожалуйста. Я не нарочно. У меня только случайно получилось вас так здорово к стенке припечатать. Я вам нос не сломала? Слава богу!

Мужик в белом костюме для карате и с черным поясом с восемью полосками хватает ртом воздух, стараясь поймать дыхание. Он попробовал было вскочить на ноги, но в мозг тут же поступил сигнал отсутствия кислорода в легких, и он снова завалился на бок.

Его обступила стая и остальные призывники, которые выпучились теперь на нас, как на ненормальных. Подождите, подождите, почему «как»? Мы и есть ненормальные.

Занятие началось с того, что все минут десять смотрели, как инструктор крошит, переворачивает, бросает, пинает и пихает всех, находящихся в классе. На нас он не обращал никакого внимания до тех пор, пока, дождавшись своей очереди, я не встала прямо перед ним.

— Не торопись, девочка. Посмотри пока, понаблюдай.

Он уже готов отодвинуть меня в сторону, но я решительно затрясла головой:

— Давайте уж поскорей покончим с этим раз и навсегда.

Насилу согласившись, он объяснил, что собирается делать и как я должна ставить ему блокировку или уходить от удара. Но мне уже не терпелось побежать проглотить ланч, и я его не особенно слушала. Потом он на меня пошел. Я нырнула, ушла вниз ему под руку, сделала сзади кик ему под колено, и он осел на землю.

Только он начал подниматься вращательным движением, я сложила руки топориком, рубанула его по плечу, очень стараясь не сломать ему ключицу, подпрыгнула и, закрутившись, дала ему ногой в грудь. Тогда-то он и отлетел в стену и стек по ней вниз, как дождевая капля.

Минут через семь он слегка оклемался и смог сесть, но все еще задыхается и дышит со свистом.

— Я же говорила капитан-лейтенанту, что у нас с боевыми единоборствами все в порядке. Наверно, он мне не поверил, — оправдываюсь я извиняющимся голосом.

Глаза у инструктора сверкнули. Он медленно встал на ноги и навис надо мной. Во мне пять футов — восемь, а он инчей на шесть повыше меня будет. И пудов на сто сорок потяжелее.

— Попытка не засчитывается, — говорит он. — Я тебе поблажку дал. Думал, ты ребенок. Но если хочешь по-взрослому, давай по-взрослому.

Даже если в моей анкете мне сейчас переправят пол с женского на мужской, я все равно признаюсь, что сердце у меня подскочило от радости. Я уже бог знает сколько не дралась и в глубине души начала беспокоиться, что размякла и что мои отточенные до блеска бойцовские навыки потеряли остроту. А теперь этот славный морячок по доброй воле собирается помочь мне тряхнуть стариной.

— Конечно хочу, спрашиваешь. Давай по-взрослому, — говорю я, стараясь подавить возбуждение. Слышу, как позади меня Клык задушенно хрюкает, и вижу, что Газ и Игги готовятся делать ставки на победителя.

— Макс, только ты его слишком-то уж не бей, — просит Ангел и прячет улыбку, видя, что лицо инструктора перекашивается от гнева.

Он расправляет плечи, делает десять шагов назад и вперед и хрустит костяшками пальцев. Будущие моряки нервно озираются и отодвигаются от нас подальше, a к выходу поближе.

Инструктор глядит на меня с холодной решимостью, принимает позицию «к бою» и, вытянув руку, подзывает меня последовать его примеру.

— Я такое в кино видела, — говорю я ему. — Клевое было кино…

Но он не слушает и бросается на меня, не дав рассказать про фильм…

Именно с этого момента день его можно считать вконец испорченным.

Наш бой длился совсем недолго. Минуты, наверное, четыре. Но и четыре минуты могут показаться бесконечными, если тебя молотят. Не хочу сказать ничего плохого про американский флот и подготовку его состава, но бедняга не нанес мне ни единого удара. Может, он мысленно уже взял увольнительную или просто о чем-то своем задумался. В конце концов мы пришли к исходной позиции: я прижимаю его к полу, а он хватает ртом воздух.

— Слушай, ты не расстраивайся. Ты тут не виноват, — успокаиваю я его, даже не запыхавшись. — Я генетически усовершенствована. И… как бы это сказать… свирепая. И злая, как волчица. Ты там как, живой?

После долгого молчания он молча кивает.

Я показываю ему пальцем на мою стаю:

— Может, хочешь с кем-нибудь из них попробовать?

За исключением Клыка, всем им не терпится поразмяться. Но инструктор трясет головой, мол, не хочу.

— Правильно. Очень мудрое решение. Как насчет того, чтоб поставить нам всем зачет и удостоверить вышестоящих товарищей, что все мы с успехом прошли курс самообороны? Что ты на это скажешь?

Инструктор опять кивает.

Я махнула ребятам:

— На ланч еще не пора? Я что-то проголодалась.

Игги нащупывает свои часы:

— Сейчас девять с маленьким хвостиком. — И поясняет: — Утра.

Я застонала:

— Ладно, тогда пойдем поищем автоматы с шоколадками и чипсами. Мне срочно необходим миллион сникерсов.

Похоже, мы действительно развяжемся с этой бодягой не позже четырех.

35

Вопрос. Перед вами гладкая деревянная стена высотой восемь метров. Ваша задача — оказаться по другую ее сторону, чтобы спасти товарищей. Как вы будете выполнять свою задачу?

Ответ. Сделайте разбег, обопритесь о стену одной ногой, перебросьте руку через верх, старайтесь провисеть как можно дольше, чтобы или товарищ на другой стороне перетянул вас за руку, или товарищ с вашей стороны снизу подтолкнул вас наверх. Данная задача выполняется только командным методом.

ОДП (ответ детей-птиц). Возьмите да перелетите на другую сторону. И дело в шляпе.


Вопрос. Вам нужно проползти по грязи двадцать ярдов. Проблема: в восемнадцати инчей над землей натянута колючая проволока. Как вы преодолеете препятствие?

Ответ. Ползите по-пластунски. Ни в коем случае не поднимайте ни задницу, ни плечи, ни голову.

ОДП. Что тут говорить? Мы годами ползали, как крысы, и извивались, как змеи. А как иначе спрячешься под кроватью, чтобы незаметно схватить Игги за щиколотку, когда он встанет попить воды. Вдобавок мы все очень тощие. Так что только крылья подоткни поплотнее — и никаких проблем.


Вопрос. Чего не могут дети-птицы?

Ответ. Они все могут.

ОДП. У нас, к вашему сведению, слабовато с манерами.


Перепрыгивать на веревке через зыбучие пески, переходить через реку, держа оружие над головой, балансировать на крутящемся бревне, взбираться по канату, бегать спринт, проползать в тесных туннелях — наша тренировочная группа рядом с нами начинает впадать в крутой депресняк. А они все старше нас, и муштруют их уже не первую неделю.

Как мы ни стараемся им объяснить, что мы специально созданы быть сильными, быстрыми и легкими, это их мало успокаивает. Они только видят, что несовершеннолетняя мелкота дает им сто очков вперед. Они уже на карачки свалились и блюют от усталости, а мы только едва запыхались. Высота нам нипочем. Схваток не на жизнь, а на смерть на нашем веку не счесть. На цепи и в казематах и клетках насиделись — каждый за троих. Экспериментам всяческим подвергались. По канализационным трубам и трубам систем кондиционирования ползали. Доходили до пределов физических, эмоциональных и психологических возможностей. Поэтому теперь вся эта БТ-тренировка для нас — пикник да и только.

Говорил же мне Джеб, что все, что со мной происходит, есть тренировка на будущее. Наверное, он именно это имел в виду.

— Класс, мне тут клево! — говорит Газзи, поглощая в перерыв ланч в столовке. — Помните, как мы тогда на свалке ржавую тачку стибрили. Тогда тоже надо было через всякие горы перелезть, да еще не издать ни звука. Как на этом курсе преодоления препятствий. Тогда даже труднее было. Передайте-ка мне бутылку с кетчупом.

Толкаю к нему кетчуп.

— Надо этим флотским отдать должное. Они в жрачке толк знают. — Игги в четвертый раз идет за добавкой, легко пробирается между столами, раздвигает толпу и с новым подносом встает в очередь на раздачу.

— Долго мы еще будем здесь болтаться? — спрашиваю я Клыка. — Мама уже почти два дня в подводной лодке сидит связанная. Нечего прохлаждаться — нам каждая минута дорога.

— Значит, что нам теперь осталось? Самооборону — сдали, препятствия — сдали, экстремальные условия — сдали. Осталось применение оружия. — Клык уверенно заключает, что к пяти мы весь курс кончим.

— Теперь у нас что? — Ангел дожевывает третий гамбургер.

Клык проверил расписание:

— Следующее — тайные операции.

Ангел удовлетворенно улыбается.

36

— Ты во́да! — Газзи стукнул морячка по плечу, и тот с криком подпрыгнул чуть не на фут.

Должна признаться, я от этого тренинга здоровский кайф словила. Нас завезли непонятно куда, в какой-то густой пальмовый лес. Велели добраться обратно на базу и незамеченными шмыгнуть мимо постов охраны.

Игги и мне пришлось прижиматься к деревьям и нырять за огромные вулканические валуны. Но все равно, хоть охранники из морской пехоты во все глаза бдели, проскочить мимо них оказалось не так уж и трудно.

Газзи взял их на пушку — обычные его штучки. Сперва — он у нас кого хочешь передразнить может — засвистел по-птичьи. Охранник задрал голову. Стоит и вверх смотрит. А Газ как выскочил, тут его и запятнал. Олухи те опомнились, бросились за ним в погоню, а он еще другой свой талант применил. Сами знаете какой. Хотя лично я талантом ЭТО не назову. На самом деле это недостаток дизайна Газзи. Мальчишки, конечно, от этого животики надрывают, но мы с Надж и Ангелом — существа более развитые и постоянно отговариваем его от демонстрации этих самых, с позволения сказать, «газообразных талантов».

Короче, скажу только, что Газзи полностью демобилизовал охранников, оставив их со слезящимися глазами задыхаться и кататься по земле в приступах кашля. А сам с победоносными воплями дернул через лес и дальше, на открытую поляну, где с секундомером дожидался капитан-лейтенант.

Игги и Клык бросились жать Газу руку, а капитан-лейтенант повел носом в сторону леса и подозрительно нахмурился.

— Да вы не беспокойтесь, — говорю я, падая на траву, — еще пара минут, и все развеется. Оно никогда долго не держится.

— Не положено! — набросился Палмер на Газзи. — Кто разрешил использовать газовое оружие? Я тебя сейчас…

— В том-то и дело, что он ничего не использовал. Вы же сами знаете, его зовут Газман. Думаете, мы его от фонаря так назвали?

Тут из леса появляется Ангел:

— Я что, последняя, что ли? Простите, я отвлеклась — там такие дикие орхидеи красивые! — И она протягивает мне букетик желтых цветов.

— Спасибо, мое солнышко. — Я вдыхаю их нежный аромат и поворачиваюсь к КЛТ Палмеру. — Теперь «Использование оружия»?

Капитан-лейтенант зыркнул сначала на меня, потом на Ангела. Из леса показались двое морских пехотинцев охраны. Винтовки в руках, но шлемы скособочены, а камуфляж за ними по земле волочится.

— Рядовые Бейкер и Киповский, — пролаял Палмер. — Все пятеро курсантов выбрались из леса в течение пяти минут. Вы их видели?

Рядовые пытаются выпрямиться и собрать свои мутные глаза в кучу. Один из них откашливается:

— Сэр, мы не видели ни того длинного черного, ни этого высокого блондинистого, ни старшей девчонки. Мы видели только младшего мальчишку, но он нас… вывел из строя.

Палмер готов их испепелить.

Газзи сделал серьезную мину.

— Бурритос на обед — вот в чем проблема, — шепнул он Игги и Клыку, и те задушенно фыркнули.

— А эту? — Палмер тыкнул пальцем в Ангела, которая тут же одарила его лучезарной улыбкой.

Рядовые только глянули на нее, как на их лицах проступило полное недоумение.

Стараюсь сдержать стон.

— Я думаю, я ее видел, — медленно говорит один из них. — Но я точно не помню.

— Как это не помнишь? — Палмер, похоже, вот-вот лишится дара речи.

— Возможно, и я ее видел. — Второй солдатик понуро опустил глаза на свои ботинки. — Не знаю… Не помню… Не уверен… Это так вообще…

Встаю, отряхиваю свою попу цвета хаки и многозначительно намекаю:

— По-моему, нам пора на занятия по использованию оружия.

Палмер продолжает испепелять ни в чем не повинных рядовых. Я подошла к нему и говорю:

— Капитан-лейтенант, можно вас называть просто К? Нет? Ладно, все равно, послушайте, что я вам скажу. Они не виноваты. Они, скорее всего, кого хочешь другого поймают. Но у нас особые способности. Я же вам уже много раз объясняла.

— Она ребенок, а их вокруг пальца обвела. — Палмер тычет в Ангела толстым пальцем.

— Ребенок, да не обычный. Она страшно хитрая. К тому же, я думаю, она вашим солдатикам мозги задурила. Потому что она у нас может чужие мысли читать и даже их контролировать. Я понимаю, это странно и даже страшно. Но поделать-то с этим ничего невозможно. Рядовые ваши в заранее проигрышной позиции были.

Если вы думаете, что я капитан-лейтенанта нашего успокоила, то вы глубоко ошибаетесь. Но он все-таки опустил свой планшет, предварительно поставив в нем против всех наших имен — «зачтено».

— Ладно, идите на «оружие», — бурчит он. Но по всему видно, что душа у него к тренингу больше не лежит.

37

Все еще подавленный глубоко деморализующими результатами наших «тайных операций», капитан-лейтенант Палмер стоит в классе перед курсантами. Он открывает ящик у себя на столе и достает из него пистолет, как будто только что конфискованный у Джеймса Бонда.

— Посмотрите, это Beretta M9 — самозарядный пистолет девятимиллиметрового калибра, модель, созданная на основе итальянского пистолета Beretta 92. — Он поворачивает его дулом в сторону, чтобы не дай бог ни в кого не пальнуть ненароком. — Одна из лучших и наиболее надежных в мире, она состоит на вооружении армии США.

Газзи поднимает руку.

Капитан-лейтенант слегка бледнеет, но продолжает, сделав вид, что руки Газзи не видит:

— Автоматика «Беретты» действует за счет отдачи при коротком ходе ствола. Пистолет состоит из 65-ти деталей.

Магазин двухрядный. Перезарядить оружие передергиванием затвора можно как при выключенном, так и при включенном предохранителе. При включенном предохранителе курок останется невзведенным. Пистолет имеет небольшую отдачу для пистолета калибра 9 мм и хорошую…

Газзи трясет рукой и подпрыгивает на стуле так, что игнорировать его больше невозможно.

Палмер делает суровую мину и цедит сквозь зубы:

— Спрашивай что-нибудь толковое, пацан, а не то…

— «Беретта», конечно, здоровский пистолет, но я слыхал, что военные модели часто заклинивает. Говорят, это из-за какого-то странного способа обработки ствола. А еще говорят, что он очень тяжелый и к тому же слишком большой. Поди попробуй такую бандуру спрячь под курткой. Например, модель М1911 полностью сделана из стали. Масса и габариты затрудняют скрытое ношение. А еще у них курок слишком далеко. Даже если рука большая, все равно неудобно. К тому же и рукоятка толстая…

Наш КЛТ совсем растерялся. В который уже раз?

Газзи сочувственно на него смотрит:

— Да вы не расстраивайтесь сильно-то. Никто же не спорит, что это все равно хороший пистолет. У него и плюсов тоже много. Большая спусковая скоба и наличие флажков предохранителя с двух сторон позволяют стрелять не только правой, но и левой рукой, удерживая пистолет двумя руками, а также в перчатках. И «по-македонски» стрелять удобно, с двух рук двумя пистолетами.

— И для левшей хорошо, — вступает Игги, — потому что кнопка фиксатора магазина может ставиться как на правую, так и на левую сторону. Вы нашего критикана не слушайте, это совершенно классная игрушка: большая дульная энергия, это раз. Высокое останавливающее и пробивное действие пули — это два. Удобные форма и угол наклона рукоятки, мягкий спуск — три. Длинная прицельная линия и хорошая балансировка обеспечивают высокую точность и кучность стрельбы. Чего еще от пистолета надо-то? А тебе, Газ, нечего привередничать.

КЛТ постоял-постоял еще минуту, потер устало глаза и говорит:

— Все свободны.

38

Лейтенант Хаки, которую на самом деле зовут лейтенант Морган, сидит за столом и читает рапорт капитан-лейтенанта Палмера. Она то и дело поглядывает на нас, как будто не верит написанному. Наконец она откладывает бумаги, откидывается на стуле и, скрестив руки на груди, спрашивает:

— Вы что, хотите сказать, что эти младенцы могут пробежать четыре мили с полной выкладкой?

— Так точно, мэм. — КЛТ вытянулся в струнку и смотрит прямо перед собой, в сторону от стены, вдоль которой построили стаю.

— И они по каждой дисциплине оказались лучше всех остальных курсантов?

— Так точно, мэм.

— И восьмилетний шкет положил в рукопашной на обе лопатки вашего лучшего курсанта?

— И не только он. Вон та шестилетняя пигалица — тоже. К тому же она еще и инструктора одолела.

Я давлюсь от смеха. Инструктор самообороны быстро нам всем зачет поставил. А вот инструктор рукопашного боя решил заупрямиться. Временно.

— Значит… Мы это… Хотим поблагодарить вас за приятно проведенное с вами время, — начинаю я, переминаясь с ноги на ногу. Но теперь мы уже прошли все ваши БТ. Можно нам наконец отправляться спасать мою маму?

— Можно. — Лейтенант пристально посмотрела на меня, и сердце у меня подпрыгнуло от радости. — Завтра.

— Что?!

— Для выполнения миссии по спасению доктора Мартинез мы предоставляем в ваше распоряжение подводную лодку «Миннесота», — продолжает она как ни в чем не бывало. — Это первоклассно оснащенное судно класса Вирджиния, со множеством новейших средств защиты и нападения. Она сейчас идет сюда из Сан-Диего и прибудет в Перл-Харбор в три часа ноль-ноль минут сегодня ночью. Ей дано три часа на заправку, и завтра в шесть утра «Миннесота» отойдет с базы. Будете ждать ее без четверти шесть на причале. Опоздаете на две минуты — подлодка уйдет без вас. Далее: на борту «Миннесоты» вы будете а) беспрекословно подчиняться каждому офицеру, б) вести себя как подобает взрослым разумным существам, в) ничем не подвергнете опасности судно, его состав и груз на борту.

Открываю рот вставить словечко, но лейтенантша продолжает зудеть:

— В случае нарушения правил вас при первой возможности высадят на берег и вся миссия будет немедленно отменена. Я достаточно ясно все объяснила?

Одного за другим она обследовала нас ледяным взглядом. Молю Бога, чтобы ребята попридержали языки и не выкинули какой-нибудь наш обычный залипон из цикла «достали вы нас со своими правилами и распоряжениями». Пусть себе командуют, сейчас можно все стерпеть. В конце концов, мамина жизнь на волоске висит.

Чудо! Случилось настоящее чудо. Никто из наших не произнес ни слова. Слышу, как тяжело дышат ребята, чувствую, как все они нервно кусают губы, изо всех сил стараясь обуздать нашу строптивую природу.

«Пожалуйста, только отпусти нас поскорее, — молю я про себя лейтенантшу. — А то, не дай бог, фигня какая против воли прорвется».

— В шесть часов отплытие, — коротко бросает лейтенантша. — Свободны!

39

Теперь скажите на милость, как вы убьете тринадцать часов, прежде чем отправиться спасать свою маму? Если вы такие сорвиголовы, как моя стая, — пойдете купаться.

Перл-Харбор — залив на побережье Оаху, чуть в стороне от Гонолулу. Кто сказал, что с нами ничему не научишься? Еще могу сообщить, что Гонолулу вообще переводится как «защищенная бухта». Так, по крайней мере, написано на плакате в столовке. Только с какого языка — не написано.

Около базы почти вся береговая линия закрыта для прохода. Но кое-где к океану подойти все-таки можно. Опускается вечер, тепло, как в раю, и вода, как парное молоко. На пляже народу не много, но с десяток людей купаются, и еще пара-тройка собирают ракушки. Видно, все же есть сермяжная правда в планах Клыка поселиться на острове и послать этот безумный мир к чертовой бабушке.

— Не снимай, пожалуйста, ветровку, — прошу я Ангела, которая спешно скидывает с себя обмундирование. — Купальники еще для таких, как ты, не изобрели.

Она скроила мне в ответ недовольную рожицу, но все-таки промолчала, а потом мотнула головой в сторону моря.

— Тут, кажись, дельфины водятся. Я из-под воды мысли слышу, но на людей не похоже.

Я забеспокоилась:

— Не люди? А они злобные? Может, какие ирейзеры с плавниками?

Ангел захихикала:

— Нет, это не ирейзеры. И чтоб они злобными были, тоже не скажу. Все. Пока.

И она побежала от меня по песку и бросилась в воду. Смотрю, как ее белокурая головка ушла под воду, вынырнула и снова исчезла. Я вздохнула и опустилась на песок рядом с Акелой и Тоталом.

Клык садится рядом со мной. Я все еще не могу привыкнуть видеть его в форме, а не в его всегдашнем черном одеянии.

— Прикид у тебя хоть куда, — подкалываю я его, не сдержавшись.

Он насмешливо смотрит на меня:

— А у самой-то тоже причесочка что надо.

Туше![86] Я нервно провожу руками по своей тугой французской косичке, заплетенной по всем правилам суровой армейской моды.

Газзи и Игги уже переоделись в плавки, бегут в воду, дико орут и подныривают под волну.

Клык скользит глазами по поверхности океана, от берега к горизонту и обратно. Понимаю, что он так же, как я, пересчитывает головы. Надж с нами нет, и я не могу избавиться от постоянного беспокойства и одолевающих меня страхов.

— Как давно она сидит под водой? — спрашивает Клык, недосчитавшись Ангела.

— Уже больше пяти минут. Она сказала, там стая дельфинов или еще кто-то в этом роде.

Мы молча сидим рядом. Газ и Игги вопят и брызгаются в воде. Ангел все еще не вынырнула, и я старательно гоню от себя опасения, что ей не хватило воздуха, что она захлебнулась и утонула. В конце концов, вся эта идея с жабрами никак у меня в голове не укладывается.

Внезапно из воды, как поплавок, выпрыгивает ее улыбающаяся физиономия.

— Здесь классно! Вода такая голубая и такая прозрачная — здесь все-все видно, — кричит она, отфыркиваясь.

— А дельфины там правда есть?

— Ага! Только они все сердитые очень. Эй, Тотал, давай ко мне! Потренируешься под водой дышать.

Тотал опасливо морщится:

— У меня жабр нет. И вообще, я и к крыльям-то еще не привык.

Но их препирательств я не слышу — меня заклинило на сердитых дельфинах. Но Ангел настаивает на своем:

— Да-да, и не только Тоталу, тебе, Макс, и Клыку тоже давно пора научиться дышать под водой. Это страшно важно, чтобы вы научились. Чего вы там расселись? Практикуйтесь лучше давайте!

— Солнышко, не думаю, что кроме тебя кому-нибудь это удастся, — мягко — пока мягко — возражаю я. — Помнишь, Газзи попробовал? Помнишь, сколько мы его потом вчетвером откачивали? А что значит «дельфины сердитые»?

— А я уверена, что вам надо попробовать, — твердит свое Ангел с хорошо мне знакомым выражением лица. С тем самым, «вы от меня так легко не отделаетесь», от которого меня всегда озноб пробирает. — Может, у вас уже тоже жабры проклюнулись.

— Про жабры я не уверена, а ты нам лучше про сердитых дельфинов объя…

Закончить мне не дал пронзительный женский крик. Мы с Клыком тут же вскочили на ноги.

Женщина мечется у самого края воды, в ужасе показывая на маленького мальчика, которого все дальше и дальше уносит в океан.

— Его чудище схватило! Помогите! Спасите! Звоните девять-один-один!

Она бросилась было в воду, но споткнулась, упала на колени и поняла, что все равно ничего сделать не может.

Газзи и Игги рванули вслед за малышом, но отлив за какую-то пару секунд утащил его на удивление далеко. Мы с Клыком переглянулись и, не сговариваясь, одновременно сбросили ветровки. Не обращая никакого внимания на прохожих зевак, несемся по песку. Едва замочив ноги, распахиваем крылья и отрываемся от земли.

Летим, едва не касаясь воды, но мощными взмахами стремительно разрезаем соленый воздух. Я уже совсем потеряла надежду снова пустить в ход крылья, а вот, глядишь, и мы снова в полете.

Но даже наши крылья, как бы сильны они ни были, мальчонку, похоже, не спасут. Мы было его догнали, но он ушел под воду, и только его вытянутая вверх рука безнадежно хватает воздух. Мгновенно прижимаем к спине крылья, круто забираем вниз и штопором врезаемся в воду.

Море такое прозрачное, что нам сразу видно пацана в красной рубашке. Глаза у него закрыты, а лицо неподвижное и бледное. Хватаем его за руки, пробкой вылетаем из воды и отчаянно работаем крыльями в надежде, что перья не успели отяжелеть и нам удастся подняться в воздух.

Ура! Получилось! Наши крылья зацепились друг за друга, но мы кое-как взлетели и понеслись обратно к берегу. Правда, приземление наше не назовешь грациозным — как-никак с мальчуганом в руках особых пируэтов не сделаешь. Но нам все-таки удалось приземлиться, не зарывшись мордой в песок, а устоять на ногах и даже аккуратно опустить пацаненка.

— Я знаю, как откачивать и искусственное дыхание могу сделать, — кричит на бегу мужчина и падает на колени рядом с мальцом.

Меньше чем через минуту у мальчишки изо рта и из носа бьет фонтан, он давится, потом начинает хватать ртом воздух и наконец сипит:

— Мама!

Женщина хватает его в объятия, они оба плачут, а мы с Клыком быстро пятимся туда, где нас поджидают стая и Тотал с Акелой.

Ангел укоризненно качает головой:

— Напрасно вы не попробовали дышать под водой. Когда вы только меня будете слушать!

40

Какого черта! Все равно все и так уже наши крылья видели. Так чего нам теперь от кого-то маскироваться и стоять до потери пульса на трамвайной остановке, дожидаясь нужного номера, чтоб доставил нас до центральной военно-морской базы. Короче, мы все шестеро взмыли в небо, наслаждаясь нежным теплым бризом. Тотал летит рядом со мной. Он с каждым днем летает все лучше, но грацией особой не отличается. Правда, справедливости ради надо сказать, что он и на земле у нас увалень. Игги и Клык по очереди несут Акелу. Восемьдесят фунтов горячего меха — это вам не фунт изюму — долго не протащишь. Тотал ее то и дело подбадривает, но она явно к любительницам высоты не относится — даже рычит тихонько.

Две минуты — и мы на базе. Ловко и изящно приземляемся на тренировочном плацу прямо на глазах у сотни оторопелых новобранцев. И тут же к нам несутся Джон Абейт, Бриджит Двайер и капитан-лейтенант Палмер.

— Вы настоящие герои, — жмет нам по очереди руки Джон. — Мы только что узнали, как вы мальчонке тому жизнь спасли. Это же настоящий подвиг. Горжусь!

Я оторопела:

— Откуда? Кто вам сказал? Да еще так скоро?

— За вами установлено наблюдение. В целях безопасности, — сурово оповещает нас капитан-лейтенант. Палмер вообще другим тоном разговаривать не может. Так что отныне и навеки давайте договоримся: если о нем идет речь, вы мысленно вставляете прилагательное «суровый» или соответствующее наречие, а я их буду пропускать. В целях экономии бумаги. И чтоб не повторяться все время. А то скучно. Договорились?

— Этого нам только не хватало! — простонала я, направляясь к нашему бараку переодеться.

— Клык! — рванулась мимо меня Бриджит. — Ты жизнью своей жертвовал, чтобы ребенка спасти!Какой ты… необыкновенный!

С отвисшей челюстью смотрю, как она кинулась к нему обниматься, руками обхватила и чуть не намертво к нему прилипла. Мне хотелось сказать, что я тоже рисковала жизнью, но испугалась, что она и ко мне обниматься полезет. И потом — чего мелочиться. Да и вообще… Честно говоря, парнишку того из воды достать было совсем плевое дело. Не то что когда Ангел с собаками в Антарктике в снежную расщелину провалились. Или когда нас всех в одну клетку засадили и мой кровный брат Ари, чтобы нас освободить, стальные прутья буквально зубами перегрыз. Но это я так, примеры для сравнения привожу.

А сегодня мы ничем не рисковали. Разве что джинсы наши новые намокнут и сядут. Так что от ее излияний меня совсем скривило, а глядя, как она на Клыка наседает, прямо-таки затошнило от отвращения.

— Обязательно приходи перед отплытием с нами обедать в офицерскую столовую, — не унимается Бриджит.

— Я занят, — бормочет Клык.

Глаза у меня расширились, но я продолжаю идти своей дорогой, сжав волю в кулак — только бы не обернуться. Такая вот я гордая стала. Зовите меня теперь Гордая Макс.

— Эй, — догоняет меня Клык. — Пора чего-нибудь схавать. Давай пойдем в город. Ты и я. Я угощаю. Найдем где-нибудь местечко с настоящей гавайской кухней.

Сердце у меня в груди колотится — вот-вот выпрыгнет. Интересно, Клыку слышно, как оно бьется?

— Ты со всей стаей пойти хочешь? — переспрашиваю я звенящим от напряжения голосом.

— Не. Пусть они лучше пойдут в офицерской столовке поедят вместе с Бриджит и Джоном.

Я остановилась и смотрю ему прямо в глаза, но, как всегда, в них ничего, кроме моего отражения, не видно.

— Только ты и я? — Похоже, я повторяю это несколько раз. Куда только гордость моя подевалась — ума не приложу.

По глазам его понять ничего невозможно.

— Ага.

— В гавайский ресторан?

— Ага.

Я все еще размышляю, может, стоит отомстить ему за Бриджитовые объятия, с высоко поднятой головой пройти мимо и небрежно бросить через плечо: «Я подумаю». Но возможность провести с ним вечер наедине, да еще поесть хорошенько, стремительно вытесняют последние остатки моей хваленой гордости.

Но вдруг я вспоминаю:

— Когда мы последний раз… оставили стаю без надзора, считай, что земля разверзлась.

Он усмехается одной из тех своих усмешек, от которых лицо его озаряется, а солнце останавливается и неподвижно зависает на небе.

— На сей раз они под защитой Военного флота Соединенных Штатов.

Я заливаюсь счастливым смехом:

— Ладно, так и быть. Сдаюсь.

Боже мой! Ведь и вправду сдалась… С потрохами.

41

Это что, свидание? Этот вопрос снова и снова вертится у меня в мозгу. Я дошла до того, что мысленно изо всех сил призываю свой Голос. Только бы остановить эти навязчивые прогоны и послушать кого-нибудь, хоть со слабым намеком на здравый смысл.

Какового у меня, понятное дело, не наблюдается. Вся наша затея похожа на сон. Единственное, что я знаю, это что я в Гонолулу. Повсюду праздничные огни, сияющие витрины, толпы людей, матросы в форме…

…И мы с Клыком. Держимся за руки и едим мороженое.

И стая в безопасности под прикрытием военно-морской базы, где плюнуть некуда без того, чтобы не натолкнуться на ракеты противовоздушной обороны.

Жизнь прекрасна, лучше не бывает!

Мне страшно хочется остановиться и замереть. Не так, будто кто-то всадил мне в мозг наркоту и я намертво лишилась рассудка и впала в ступор, а так, чтобы застыть и впитывать в себя каждую секунду. Потому что все вокруг меня изменилось: краски ярче, люди красивее, музыка громче, море сине́е, звезды больше. А мороженое холоднее и слаще.

В моей руке, сжимающей руку Клыка, сенсорных рецепторов, кажется, вдруг стало в три раза больше. Надеюсь, это не новые мои способности прорезываются. Не надо мне, пожалуйста, никаких новых способностей. А то, того и гляди, жабры прорежутся.

Короче, этот вечер был абсолютно похож на свидание.

И что еще чудесно, что Клык предпочел меня этой дурацкой Прекрасно-Премудрой. Он ее отверг и послал, а все ради того, чтобы с замарашкой Макс есть мороженое и кимчи.

— Макс! — Я неожиданно понимаю, что Клык окликает меня уже в третий раз. А теперь он совсем остановился и озадаченно на меня смотрит. — Ты что, не в себе? Голос твой, что ли, вернулся? Инструкции его слушаешь?

— Ага, мы с ним кроссворд разгадываем.

Он улыбается и идет дальше.

— Не, никакого Голоса не прорезалось. Просто я совершенно в осадок выпала.

Я облизываю свое мороженое. Два шарика, один — апельсиновый шербет, а другой — мятное с шоколадной крошкой. И порознь, и вместе — вкус обалденный.

— Завтра наконец за дело принимаемся. А сегодня можно и в осадок повыпадать.

— Ага. Надеюсь…

— Понимаю. Не бойся, с ней наверняка все в порядке. Обещаю, я тебе дам ее похитителей собственными руками на части разодрать.

Клык видит меня насквозь. Он так хорошо меня знает, что с полувзгляда и полуслова понимает, что мне нужно.

— Спасибо. Понимаешь, я так все время психую. Где Надж? Что с ней? Все ли наши на месте, не случилось ли чего с ними? Но круг наш становится все шире — мама, Элла… Не то что меня на всех не хватает, но кажется, еще немного — и голова лопнет. Да что я тебе объясняю? Ты и сам все знаешь…

Он кивает:

— Только ты знай, что ты не одна. Мы снова вместе, и я с тобой.

На мгновение я онемела. Только судорожно вздохнула и облизала каплю растаявшего мороженого, стекающую по вафельной трубочке.

— Спасибо. — Я наконец пришла в себя. — Я знаю.

Вдруг мы снова оказываемся у металлической ограды у воды.

— Смотри, мы, кажется, снова к океану вышли.

— Точно. Здесь океан повсюду. Куда ни пойдешь, со всеми этими островами и островочками, везде к нему выйдешь.

Клык отпустил мою руку, но только чтобы обнять меня за плечи. И я чувствую его тепло даже сквозь куртку. Очень надеюсь, что у меня не появился миллион новых нервных окончаний. С ними, конечно, острее чувствуешь счастье. Но ведь есть и оборотная сторона медали: любая боль тоже будет острее. Вот теперь и подумайте, чего в моей жизни больше?

Я доела мороженое, высосала сладкие остатки из дырки в трубочке и тут же сообразила, как это уродливо, неряшливо и что ни одна порядочная девчонка так не делает. Опять у меня с манерами промашка вышла. Вытираю руки о джинсы и смотрю на глубокую черно-синюю воду, мерцающую в лунном свете. Где-то там в глубине держат в плену мою маму.

И вдруг понимаю, что, несмотря ни на что, я… Счастлива? На седьмом небе? Умиротворена? Что жизнь полна и обрела смысл? Я не знаю, как описать ЭТО словами. Со мной такого еще никогда не случалось, и слов для ЭТОГО я не знаю. Легче всего сказать, что я просто не хочу, чтобы этот вечер кончался.

Вернее, хочу. Хочу, конечно.

Потому что, когда кончится вечер, когда вслед за ним кончится ночь, мы наконец отправимся спасать мою маму.

Но если оставить это в стороне, пусть лучше сегодняшний вечер длится без конца.

— Макс. — Клык берет мое лицо в обе руки и ласково поворачивает к себе. Хоть бы оно только от мороженого липким не было. — В каких облаках ты витаешь?

— Ой, прости.

Это все Джеб виноват. Нет чтобы какой-нибудь ген болтовни мне привить.

— Ты что, про маму беспокоишься? Хочешь, домой пойдем?

— Нет, домой не надо. — Я взглянула ему в глаза и закашлялась от смущения. — Правда, все в порядке. Это я просто от счастья. Я хочу быть с тобой.

Что-то зажглось в глубине его глаз.

— Со мной?

Я киваю.

— Значит… ты выбираешь меня?

Так вон оно что значит влюбиться: слишком много эмоций, слишком много счастья, слишком много желаний и, кажется, слишком много мороженого…

Изо всех сил цепляюсь за стальной парапет — только бы устоять на ногах и не свалиться в океан. Или не рвануть от Клыка в небо, под защиту знакомой и привычной ночной темноты.

«Макс, возьми себя в руки», — говорю я себе. А может, это говорит мой внутренний Голос. Какая разница кто. Потому что в следующую минуту Клык наклоняется ко мне и целует. А я обнимаю его и прижимаюсь к нему крепко-крепко, прямо здесь, на глазах у всех. И целую его, забыв обо всем на свете, долго-долго.

До тех пор пока не… разверзаются небеса.

А как же иначе? Иначе со мной не бывает.

42

— Я без нее скучаю, но все-таки иногда хорошо, что ее нет. А то она всегда такая паинька, что получается, я самый плохой, — тихонько шепчет Газзи, прикрывая за собой дверь барака.

— Да как тебе только не стыдно. Мне ее так не хватает, — укоризненно смотрит на него Ангел. — Ой, впереди охрана. Давайте в обход.

Игги, Газзи и Ангел юркнули в тень, пережидая, когда пройдет стража морских пехотинцев. Когда те скрылись из виду, крылатая троица дернула к тренировочному плацу, перелетела через него и взяла направление к пляжу, прижимаясь к земле и оставаясь вне досягаемости любых радаров.

Когда они опустились на песок, Газзи вернулся к прерванному разговору:

— Конечно, мне тоже ее не хватает. Но помните, она никогда ничего без спросу не делала. Всегда ей надо было Макс обо всем докладывать: то того нельзя, то это Макс не разрешит. — Газ так похоже передразнил Надж, что на секунду Игги и Ангел решили: их «шоколадка» сейчас собственной персоной из-за его плеча перед ними предстанет.

— Все-таки жаль, что ее с нами нет, хоть в ней и есть что-то занудное, — подытожил Игги, скидывая ботинки и хитро улыбаясь. — А раз мы тут одни, можно опробовать наше кислородное снаряжение.

Он достал пару самодельных приспособлений, смастряченных из подводной маски, шланга от пылесоса, моторчика от миксера и пары угольных брикетов.

— Давай сюда, — протянул руку Газман, и оба они начали натягивать свои приспособы.

— Вы бы лучше просто научились под водой дышать, — уперла Ангел руки в боки. — Это очень важно. Попробуйте.

— Последний раз, когда я попробовал, я полчаса оклематься не мог. — Голос Газмана звучит из маски, как с того света. — Макс до сих пор про ту бухту на Восточном Побережье слышать ничего не хочет. Нет! Лично я предпочитаю последнее изобретение крылатых инженеров-конструкторов. Прошу любить и жаловать: молодые гении, Игги и Газман.

В лунном свете даже сквозь ее подводные очки мальчишкам прекрасно видно, как Ангел закатила глаза. Но чего с ними препираться. Она высоко подпрыгнула, раскрыла свои белоснежные крылья и полетела над водой. Газ и Игги припустили за ней вдогонку.

В четверти мили от берега они сложили крылья и плавно ушли под воду.

Темнота им не помеха. С их двухсотпроцентным зрением исследовать подводный мир даже ночью — не проблема. Тем более что кислородные приспособления действуют согласно гениальному замыслу: качают морскую воду сквозь фильтры, выделяют кислород и направляют его прямо мальчишкам в рот. Дыши — не хочу! Газзи под водой победоносно показывает Игги большой палец, а тот в ответ что-то довольно булькает.

— Смотрите! Акулы! — Мысль Ангела отчетливо звучит в голове у Газзи, и на секунду ему становится завидно: родной сестре всяких талантов отпущено, а его обделили. Но Игги тут же дернул его за руку, показывая пальцем налево. Сердце Газа упало. Прямо на них, лениво разрезая воду, плывет громадная молотоголовая акула.

Игги снял дыхательный аппарат:

— Я здесь даже видеть могу. Ну… или что-то в этом роде. — Его булькающие слова звучат неотчетливо, но Газ понимает по губам. — Скорее, это не зрение, а сверхчувствительные эхолокаторы. — Он широко улыбается и снова натягивает на лицо дыхательный аппарат. — Во акулы какие здоровенные.

Газзи повернулся и видит еще несколько медленно приближающихся к ним молотоголовых. Они уже так близко, что ему хорошо видны их странно мертвые глаза. У него по спине пробегает озноб. Встретившись взглядом с Ангелом, он мысленно просит ее: сделай так, чтобы они ушли. Она разочарованно кивает — ей что, поиграть с ними приспичило? — и пристально вперивается в самую крупную хищницу.

Газзи кажется, что секунды превратились в часы. Он понятия не имеет, что Ангел говорит акулам, но они, подождав и словно поразмыслив, постепенно разворачиваются и уплывают. С громким бульканьем Газ облегченно вздыхает и плывет к коралловому рифу. Вот бы всегда жить под водой. Здесь так мирно и спокойно. И столько всяких невиданных чудес. Вон морская звезда прилипла к рифу, вон миллион разноцветных маленьких рыбок, вон…

— Оооо! — орет Газ сквозь дыхательный аппарат. Прямо рядом с ним, раза в три больше, чем он сам, висит огромная серебряная рыбина, плоская, как гигантский доллар в обрамлении оранжевых плавников.

Рыбина смотрит на Газзи и боится повернуть голову. Газзи смотрит на рыбину и боится вздохнуть. Оба замерли в недоумении.

Но тут подплывает Ангел, протягивает к рыбине руку и гладит ее по серебристому боку. Рыбе это, похоже, нравится, и она поворачивается к Ангелу. Ангел щекочет ее под подбородком. (Подбородка у рыбы, конечно, нет, но, безусловно, нетрудно догадаться, что имеется в виду нежное местечко подо ртом, которое, видно, у всех живых существ одинаково чувствительно к ласке.) Газзи готов поклясться, что рыбина заулыбалась. Постепенно и он сам решается вытянуть руку и тоже погладить морское создание. Рыбий бок гладкий и прохладный, весь в крошечных чешуйках. Она ведет себя, как большущая рыба-собака — чуть ли не хвостом виляет от радости.

Но радости на этом кончаются: что-то внезапно обжигает Газзи лицо и руки, он отчаянно вопит от боли и только чудом не теряет свой дыхательный аппарат. И тут же Игги кричит:

— Акулы, акулы! У них пасти в крови!

Сознание у Газзи помутилось от боли, а вода помутнела от крови. Но сквозь всю эту муть он все равно видит, как в пастях молотоголовых исчезает что-то большое и белое.

И в этот момент внимание огромных хищников обращается к Игги, Газзи и Ангелу. И на сей раз они выглядят не спокойными и равнодушными, а быстрыми, жадными и агрессивными. Оскаленные челюсти сверкают несколькими рядами острых, как бритва, зубов. Хвосты бьют из стороны в сторону, и с каждым толчком акулы все ближе подступают к крылатой троице.

43

Признаюсь, когда в ушах у меня глухо загудело, а перед глазами замелькали всполохи молний, я решила, что это все из-за Клыка. Типа того что «он перевернул мой мир до основания». Или как в журналах для подростков пишут: «Не горят ли звезды ярче, когда он с тобой?» Или: «Не замирает ли у тебя сердце? Не уходит ли в его присутствии земля из-под ног?»

На все журнальные вопросы я без колебаний отвечу: да, да, и еще раз да. Да, уходит, да, замирает, да, конечно, горят.

Вот я и подумала сначала, что все это со мной происходит из-за Клыка. Но быстро смекнула, что Клык тут не больно-то и при чем. А дело все в робиотах-з и их автоматах.

Если вы решили, что история эта про чувствительную влюбленную девчонку подросткового возраста, с шелковистыми локонами, с белозубой улыбкой и БЕЗ крыльев, — ошибаетесь. Это история про меня. А поэтому нельзя и двух глав пролистнуть без того, чтоб на слова «пули» или «стрельба» не наткнуться.

И вот вокруг нас трассирующие пули опять со свистом разрезают воздух.

— Ложись, — кричит Клык, прижимая меня к земле и заталкивая под цементную скамью. На ней уже щербин без счету, и пули бьют рикошетом. Один из цементных осколков задел мне щеку — здорово, наверное, меня разукрасил.

— Так я и знала. Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой, — шепчу я. В ответ Клык только сжимает мне руку.

— Думаешь, они знают, что мы отсюда отправляемся маму спасать? Думаешь, считают, что мы слишком близко к цели подошли?

Высовываемся из-за скамейки. Команда робиотов медленно движется к нам, смыкая вокруг полукольцо. Их всего штук двадцать, но, глядя на них, невольно переосмысливаешь выражение «тяжеловооруженные». Народ на набережной с воплями несется врассыпную. Между нами и робиотами, механически нажимающими на курок вживленных им «Узи», осталась одна только полуразваленная ими скамейка, и они вот-вот, как говорится, прижмут нас к стенке. Вернее, к парапету набережной.

И тут голос подает Макс, военный стратег и лидер:

— Значит так. За нами металлические перила. За ними обрыв и океан. Пятимся назад, ныряем под перила и прыгаем с обрыва. Там сразу вверх, делаем круг и заходим им в спину.

— Отличный план, — шепчет Клык. — А что потом?

— Понятия не имею. Давай, отползай.

Клык в мгновение ока выкатился из-под скамейки и бросился под откос. Я за ним. Кувырок — и я падаю вниз, не раскрывая крыльев. Только бы успеть их раскрыть у самой земли. Только бы мое свободное падение не закончилось на острых прибрежных скалах.

Носок кроссовки чиркнул по валуну и задымился. Но в ту же секунду крылья резко подбросили меня вверх. Идем над океаном на бреющем полете. Делаем круг, заходя назад к концу причала. Лихорадочно перебираю варианты дальнейших шагов.

— Надо столкнуть их с утеса, — говорит Клык, когда мы заходим робиотам в тыл.

Они продолжают надвигаться на скамейку, пуская в нее очередь за очередью, так что бетон уже похож на швейцарский сыр. Стоящая рядом урна изрешечена насквозь, а вывеску, которая прежде о чем-то оповещала, прочитать невозможно. Поэтому я вам даже не скажу, что на ней было когда-то написано и зачем ее здесь поставили. Но что самое главное, железные перила тоже насквозь прострелены и дышат на ладан. По всему видно, что должны рухнуть при первом же прикосновении.

— Надо, — соглашаюсь я с Клыком. — Постой, они почему-то не чувствуют, что нас нет под скамейкой. Разве у них не включены тепловые сенсоры?

— Может, этих запрограммировали только наступать и стрелять. А может, их поставили на дистанционное управление. И тому, кто там кнопки на расстоянии жмет, в жизни не понять, что нас и след простыл.

Все это очень странно. Какого-то звена в этой загадке явно не хватает. A какого, убей меня бог, не пойму. Но пока важно, чтобы эти робиоты свалились в тартарары.

И вот мы у них за спиной. Поднимаемся выше и выше и обрушиваемся на бойцов со скоростью 200 миль в час. Обожаю этот приемчик. Будто в компьютерной игре, где траекторию рассчитываешь десять раз в секунду. А то промахнешься и в здание какое-нибудь врежешься.

Прежде чем по ним долбануть, переворачиваемся ногами вперед и — бабах!

Я впилилась в одного с такой силой, что у меня даже челюсти клацнули. Его подбросило от земли фута на два, и он с размаху впахался в робиота, стоящего перед ним. А дальше пошел работать эффект домино.

Мы с Клыком стремительно снова поднялись в небо и пошли по второму заходу. Не успели они просчитать в своих компьютерных башках, что происходит, как первый ряд уже свалил изрешеченные перила и полетел с тридцатифутовой высоты вниз прямо на острые скалы. Бабах!

Только один из них исхитрился извернуться и прицелиться. Вот-вот пальнет. Но, спикировав к самой земле, я долбанула его в щиколотку и заскользила по асфальту, раздирая в клочья мои лучшие джинсы. Робиот качнулся и, поливая скалы пулеметными очередями, полетел с обрыва.

Переждав пару секунд, осторожно высовываемся посмотреть, что происходит внизу. Останки робиотов кое-где еще искрят. Но это всего-навсего куча дотлевающих обломков. Коли уж потратили миллиарды на этих уродов, могли бы придумать какую-нибудь удароустойчивую технологию. А так — только вагон денег извели, а толку чуть.

За углом уже слепят мигалками, скрежещут тормозами и завывают сиренами полицейские машины и фургоны пожарной команды. Болтаться здесь дольше смысла нет. Пора сматываться. Мы, не сговариваясь, дернули вдоль набережной и спрыгнули с обрыва чуть в стороне от того места, где свалились робиоты.

Снова распахнули крылья и взмыли над морем. Резко снизившись, летим у самой воды, все набавляя и набавляя скорость. Пьянящий ночной воздух бьет мне в лицо и треплет волосы.

Итак, не пора ли подвести итоги прошедшего вечера? Каковы наши «pro» и «contra»?

Pro:

Отличный ужин в ресторане гавайской кухни.

Мороженое — пальчики оближешь.

Полный кайф с Клыком, мир, совет да любовь — ура! Наконец-то!

Победа над свирепыми кровожадными убийцами робиотами.

Contra:

Свирепые кровожадные убийцы робиоты не дали нам вволю нацеловаться.

Моим лучшим джинсам пришел безвременный конец. И вообще, мой прикид ни к черту не годился, даже пока был в целости и сохранности. Вечно я какую-то дрянь на себя нацеплю.

И последнее. Прямо на нас стремительно летит что-то темное и, похоже, здорово неприятное. Ракета? Снаряд? Наши ночные приключения, кажись, еще не закончились.

44

Газман выплюнул дыхательную трубку и закричал:

— Ангел!

Его лицо и руки горят, как в огне. Кажется, от боли его сейчас стошнит. Прямо под водой. Как это может стошнить под водой — непонятно.

И тут же рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, тянутся к нему и клацают челюстями акулы. Их широко раскрытые пасти окровавлены, и из них вываливаются клочья чего-то белого. Они все ближе. Их зубы вот-вот рванут…

Ничего они не рванут, потому что Ангел поднимает скрещенные руки — всемирно известный жест, означающий «Немедленно остановить нападение акул». Грозно выставив голову вперед, она сурово вперилась в молотоголовых.

— Не сметь! — громко булькает она прямо в морду трем хищникам-людоедам.

Они тормозят так резко, что будь они на земле, их бы занесло и развернуло. Но здесь, в воде, они только зависают на месте в паре инчей от крылатой троицы. Ангел сердито тычет в них пальцем — очередной универсальный жест: «Вы гадкие, мерзкие акулы!»

«Газ, Игги, отплывайте, сдавайте назад. Только медленно-медленно».

Эту мысленную команду Ангелу словами повторять не пришлось — Газзи мгновенно все понял, незаметно похлопал Игги по спине и осторожно попятился. Чувствуя, что легкие готовы разорваться от отсутствия воздуха, он снова берет в рот трубку дыхательного аппарата.

Между тем с пристыженным видом акулы медленно разворачиваются, ударяют хвостами и отправляются восвояси, туда, где их акулье стадо продолжает кровавое пиршество.

«Батюшки-светы, вроде пронесло», — думает Ангел, направляя мысли Газзи и Игги.

Газзи кивает, стараясь не кричать от боли.

— Надо тебя срочно отсюда эвакуировать, — сочувственно продолжает Ангел. — Тебя кто-то ужалил. Как ты? Сможешь выпрыгнуть из воды и взлететь?

Кто-кто, а Газзи хорошо знает, что такое боль. Но сейчас ему кажется, что такой он еще никогда не испытывал. Точно с него заживо кожу сдирают. Или в кипящую смолу ему руки и лицо запихали. Но он храбро кивает Ангелу, а про себя думает: «Только бы от теплого воздуха совсем сознание не потерять».

Но времени испугаться у него нет, потому что Ангел уже скомандовала:

— Тогда вперед! Сгруппируйся, соберись с силами и выпрыгивай из воды, как будто тобой выстрелили. Только крылья раньше времени в воде не раскрывай. Понял?

При любых других обстоятельствах Газзи непременно огрызнулся бы: «Кто это тебя вместо Макс командовать тут поставил?» Или: «Ты что, меня совсем за идиота считаешь?». Но, взвесив все «за» и «против», понял, что Ангел в целом права и что сам он как-то туго соображает, что и когда ему делать. Поэтому он послушно кивает и, следуя совету Ангела, концентрируется на работе своих мышц.

Раз! Два! Три!

Маску Газа заливают слезы, но он группируется и толчком посылает свое тело вверх. Выскочив из воды, расправляет крылья и изо всех сил заставляет их работать на полную мощность.

Сначала медленно и с трудом, но все увереннее набирая скорость.

Вздохнув с облегчением — ничего, на воздухе даже не так больно, — он уходит в себя, прислушиваясь к тому, как стихает жжение. И…

…врезается во что-то большое, летящее прямо над ним.

— Ойййй! — взвизгивает Газзи, чувствуя, что лицо и руки точно опять кипятком облили. Переворачивается через голову и кубарем валится вниз.

Вряд ли на этот раз он снова выйдет сухим из воды.

45

Стоит ли повторять, что с нашим орлиным зрением нам не составляет никакого труда рассмотреть мельчайшие детали, даже с большой высоты и в темноте. Детали, которые нормальный человек и при дневном свете на расстоянии вытянутой руки не заметит. Но сейчас, убей меня бог, не пойму, что это там несется на нас с бешеной скоростью.

— Если оно направляется тепловыми сенсорами, стоит уйти под воду, — напряженно шепчет Клык. — Велика вероятность, что оно нас и там достанет, но, с другой стороны, вместо нас может влипнуть какой-нибудь несчастный кит или дельфин. Авось перепутают.

Вот сказанул! Перспективка хоть куда! Прищуриваюсь. Больно уж некстати черные облака совершенно луну закрыли. Подожди-ка, подожди…

— Клык, ЭТО, похоже, крыльями машет. Альбатрос, что ли? Что-то я раньше таких здоровых альбатросов не видела.

Клык нахмурился и наклонил голову:

— А как насчет альбатросов в школьной форме?

Перевожу взгляд на Клыка и обратно на приближающееся ЭТО, и глаза у меня расширяются:

— Боже! Школьная форма. И лента розовая. Да это же Надж! Каких вы еще крылатых мутантов в школьной форме и с лентами в волосах найдете? Надж! Она самая!

На всякий случай внимательно обозревая небо на все триста шестьдесят градусов, мы с Клыком поднажали хорошенько навстречу Надж. Моей Надж. За ней вроде никто не гонится. А сама она летит быстро, но без паники, размеренно и мощно взмахивая крыльями. Она уже так близко, что нам видно, как развеваются у нее за спиной ее каштановые кудряшки, а на счастливой мордочке сияет довольная белозубая улыбка.

Сердце у меня замерло — как же мне ее нехватало! Как скучала я без нее и как волновалась! И как же больно мне было от того, что она выбрала не нас, ее семью-стаю, а безопасность, покой и школу.

— Надж! — радостно ору я во все горло, и она улыбается еще шире и машет нам рукой.

И тут…

…что-то огромное выпрыгивает из воды и впиливается прямо Надж в живот. Ее переворачивает в воздухе, но она быстро восстанавливает равновесие. Мы с Клыком бросаемся вперед, переходя в боевой режим. Из-под воды вырываются еще двое. Нет ли там в глубине на подводной лодке пусковой установки? Не пуляют ли в нас из нее чем-то большим, мокрым и очень-очень знакомым.

— Макс!

— Ангел?!

— Ловите Газзи. Ему плохо! Ой, Надж? Ты?

— Привет, Ангел!

Клык пикирует вниз и подхватывает на руки Газзи, у которого с головы свисает какая-то нелепая хреновина. Глаза у него закрыты, и выглядит он так, точно по нему только что проехал бульдозер.

— Газзи плохо! — повторяет Ангел. — Надж! Надженька! Ты вернулась! Вот здорово!

Значит так, подведем итоги. Закончу эту главу коротким перечнем того, что я в данный момент чувствую:

— Я счастлива снова видеть Надж. Счастлива от того, что она вернулась целой и невредимой.

— Я страшно беспокоюсь за Газзи. Он потерял сознание, и мы несемся на базу срочно найти ему доктора.

— Я потеряла голову от нашей с Клыком новой близости (когда-то мы опять окажемся наедине друг с другом?), но одновременно чувствую себя виноватой.

— Я ужасно волнуюсь за маму.

— Мы снова все вместе, все шестеро. Моя стая и моя семья. И от этого в душе у меня полный покой.

Не многовато ли эмоций для Макс, которая ненавидит эмоции? Что вы на это скажете?

46

Оказалось, что Газзи ужалила медуза под названием «португальская галера», или, по-научному, как объяснил нам врач на базе, «сифонофора физалия». А еще он сказал, что Газу повезло. Яд ее сильнее яда кобры, и у ныряльщиков, попавших вдали от берега в сеть португалки, шансов выжить практически нет.

— Строго говоря, «галера» не является классической медузой, это плавучая колония сотен и тысяч полипов с разными функциями. Поэтому лечить от этого надо специальным образом, — терпеливо информирует нас доктор.

— Я предложил на Газа пописать, — говорит Игги, сильно разочарованный отказом от его услуг.

Но военный врач улыбается:

— Это раньше считали, что такое средство может помочь. Или еще уксусом обожженное место поливали. На самом деле самое главное — полностью удалить с поверхности кожи оставшиеся от контакта клетки медузы. Потому что они продолжают выделять в организм жертвы смертельные токсины. Сейчас мы этим и займемся. Промоем вашего приятеля хорошенько соленой водой.

В жизни каждого из нас немало дней, когда мы и выглядим, и чувствуем себя, точно нас через мясорубку пропустили. Со всеми нашими заварухами да приключениями хоть у одного из нас обязательно или фонарь под глазом здоровенный, или ребро сломано.

Но Газзи сегодня что-то уж слишком плох. Надев латексные перчатки, доктор удалил у него с лица и с рук остатки щупальцев, чуть не до костей вымочил его в соленой воде, густо намазал какой-то вонючей мазилкой и сделал ему добрую дюжину уколов, а Газ по-прежнему выглядит так, точно его из могилы вытащили.

Конечно, увидев его крылья, медкоманда здорово оторопела. Но оклемались быстро. Недаром эти доктора на военной базе работают — всякого здесь, поди, навидались. Даже Тоталу, которого Ангел в госпиталь из барака вызвала, особенно не удивились.

— Теперь ему надо день поспать, — улыбается военврач. — Этот яд, прямо скажем, душу из человека вынимает.

Я глянула на часы:

— Мы должны через шесть часов быть на подводной лодке.

— Ты в своем уме, девочка? Куда ему в таком виде? Поверь мне, он даже, когда в себя придет, пальцем пошевелить не сможет. Ни о какой подводной лодке и речи нет.

Хотите верьте, хотите нет, но я уже научилась не вступать в пустые пререкания, особенно по поводу решений и приказов, которые все равно выполнять не собираюсь. Наука эта мне трудно далась. Но я ее таки одолела.

Поэтому я с доктором спорить не стала. А начала собираться. Послала Клыка и Игги раздобыть на завтрак еды. Потребовала у Ангела отчета о том, как они оказались под водой, а не сладко посапывающими в постели под одеялами, и наконец устроилась поудобнее в кресле с Надж слушать ее рассказы про школьное житье-бытье.

— Там классно было. Мне все нравилось. Я за несколько дней столько всего узнала. В сто раз больше, чем за всю жизнь из телика.

— Это хорошо, — с трудом выдавила из себя я. И поскольку врать и притворяться мне учиться не надо, считайте, что прозвучало это вполне убедительно. — Тем более здорово, что ты решила вернуться в ряды крылатых.

По всему видно, Надж смутилась:

— Понимаешь, я ужасно без вас скучала. И за маму твою ужасно боялась. И потом, не могу же я вас бросить. А вдруг вам помощь моя понадобится?

Обнимаю ее и крепко-крепко прижимаю к себе.

Потом стая докладывает ей о наших достижениях в военно-морской подготовке, а я наклоняюсь проверить Газзи. Врач сказал, что он проспит целый день. По моим прикидкам это означает часа четыре. Значит, проснется где-то в четыре тридцать.

Нам вот-вот пора будет отправляться на пристань. Маму похитили, кажется, чуть ли не месяц назад. Кто знает, как она там теперь. Поэтому пропустить подводную лодку совершенно невозможно.

Решаюсь разбудить Газзи и ерошу его слипшиеся от соленой воды и от мази волосы:

— Газзи, ты как, подняться можешь?

Он сонно ворочает глазами, не понимая, где находится, но быстро приходит в себя:

— Ага. Мне, конечно, хреновасто, но ничего, сейчас очухаюсь.

— Спасибо тебе. Ты просто герой!

Мы улыбаемся друг другу. Он — еще пока слабо, а я по-настоящему, восхищенно.

— Значит так, команда! Быстро собираемся.

Все мы слегка ошалели от недосыпа. Сами понимаете, недосып — это мягко сказано. Хорошо, если мы часок вздремнули. Но ничего, пара чашек кофе — и мы быстро придем в себя.

— Эй, куда это вы собрались? — В дверях стоит врач, держа в руках историю болезни Газзи.

— Простите, но нам пора на подлодку. — Надеюсь, мой железный тон не обманывает его относительно нашей готовности свалить из госпиталя, невзирая на его предписания.

— Он отсюда никуда не пойдет. — Упорства врачу тоже, видно, не занимать. — Люди после встречи с португалкой неделями встать не могут.

— У нас все быстро заживает, — скромно вставляет Газзи.

— Мы надеялись понаблюдать за тобой и изучить ваш восстановительный процесс, — честно признается доктор.

Я вздыхаю:

— Платили бы нам копейку каждый раз, как мы это слышим… Ладно, ребята, айда отсюда!

Врач скрестил руки, расставил ноги и загородил собой дверь в коридор:

— Простите, но здесь командую я. И я еще раз повторяю, что никуда он отсюда не пойдет.

— Охо-хо. — Я поворачиваюсь к Клыку. Он мгновенно подскакивает к окну, открывает раму и выпрыгивает наружу. За ним — Ангел с Тоталом.

Проходящая по коридору медсестра заглядывает через плечо доктора в нашу палату, взвизгивает, и из рук у нее сыпется целая кипа историй болезней.

Газзи меж тем уже вспрыгнул на подоконник.

— Спасибо за все, док, — искренне благодарит он врача и бросается из окна. На секунду скрывается из виду, но тут же, раскрыв крылья, бодро взмывает вверх.

Снизу кто-то кричит:

— Смотрите, вот еще один!

А я тем временем сначала выпихиваю из окна Игги и Надж. Наконец и сама стою в оконном проеме.

— Спасибо вам. Большущее спасибо! Но я же сказала, что нас ждет подлодка. — И с этими словами я выпадаю из окна.

Подо мной шесть этажей. Взмахиваю крыльями и чувствую, как ветер подхватывает меня и несет вверх, все ближе и ближе к моей стае. Темное небо еще только слегка тронуто предчувствием рассвета, а ветер по-ночному прохладный.

Наконец-то настало время.

Мама! Не бойся! Я уже спешу тебе на помощь.

47

Знаете, о чем я совершенно не подумала, когда настаивала, чтоб нас взяли на подводную лодку?

Во-первых, о клаустрофобии, которой вся моя стая страдает больше, чем любое другое живое существо на свете. А во-вторых, о том, что мы окажемся в маленьком замкнутом невентилируемом пространстве с Газманом.

И теперь я стою, с ужасом уставившись на открытый люк и круто уходящую вниз узкую лестницу.

Еще недавно мы провели изрядное время в Антарктике на исследовательском судне «Венди К». Так что маленькие и тесные корабельные пространства нам не в новинку. Но тесноту на подводной лодке даже представить себе было невозможно.

По масштабу подводных лодок, «Миннесота» — большое судно. Но ее не сравнить с Диснейлендом. Или пляжем. Или с пустыней. Или с открытым небом.

— Эй, Макс, ты спускаешься или нет? — торопит меня Надж.

Нас уже дожидаются два офицера, а секундная стрелка неумолимо бежит вперед.

Выглядит все это так, точно мне предстоит залезть в огромный гроб.

И ощущение то же.

Но не могу же я осрамиться перед всеми моряками. И перед стаей. Перед стаей особенно.

Глянула на Клыка. На его лице написано, что он прекрасно меня понимает. Но оба мы, как дважды два, знаем, что я сейчас соберусь с силами и спущусь в душное чрево подлодки.

За шиворот мне стекает холодный пот. Во рту пересохло, горло свело. Перед глазами лихорадочно мелькают картинки: вот я под водой дико ору в темноте. Вот я в отчаянии скребу по металлическим стенам ногтями. Боже! Зачем я только выпила третью чашку эспрессо?

Собираю волю в кулак. Глубоко дышу. Раз, другой, третий. Думаю, что все это ради того, чтобы вызволить из плена мою маму, которая уже не раз спасала мне жизнь. Что мама сама сейчас брошена на дно океана в подводной лодке, которая, скорее всего, еще меньше и еще теснее, чем наша «Миннесота».

— Макс, это только подлодка, а не котел с кипящим маслом — пихает меня в спину Тотал. Сам он тоскливо скулит от расставания с Акелой. — Давай, поторапливайся, да посмотрим скорее, есть ли у них круассаны на завтрак. А то у меня уже живот подводит.

Делаю решительный шаг вперед. С причала — на металлический пандус, перекинутый на бронированный корпус субмарины. И дальше, стараясь не думать о том ужасе, который неминуемо на меня сейчас обрушится, прямо к открытому на носу люку. Спускаюсь вниз по трапу и, прежде чем скрыться от надводного мира, изображаю бравую улыбку и лихой прощальный взмах руки. За мной следуют Газзи, Тотал, а там и вся стая. Теперь обратной дороги нет.

Все бы еще ничего, если бы там, внутри, было пусто. В конце концов оказалось, что «Миннесота» и вправду огромная посудина. Но там полно моряков-подводников, напихано приборов, всяких светящихся панелей, выключателей, трубок, пучков проводов и толстенных кабелей. Короче, и пройти места не хватает. Даже нам, при том что мы все страшно тощие.

Жаль, я не додумалась — надо было запастись успокоительной музыкой.

Но тут сзади ко мне подходит Клык и кладет мне руку на талию. Всего на секунду. И мне сразу становится легче.

Двое офицеров скатываются по трапу внутрь, и один их них отдает приказ задраить люки. Потом он с сомнением переводит глаза на нас, шестерых диковатых, длинных, здорово потрепанных, да еще в сопровождении вот-вот готовой заговорить собаки, и распоряжается:

— Идите за мной. Птицы опять взялись за дело.

48

Пробираться по тесным переходам субмарины — все равно что по внутренностям гигантской рыбины. Я наотрез отказываюсь думать, что мы сидим в наглухо задраенной, погружающейся в глубины океана штуковине. Вместо этого я постоянно повторяю себе: мы спасаем маму; мы спасаем маму.

Офицер останавливается у двери. Если кто считает, что дверь — это деревянная панель прямоугольной формы, позвольте вас разуверить. Здесь двери, во-первых, металлические, а во-вторых, имеют форму сильно вытянутого овала. У каждой по краю шестидюймовая резина. На случай, если в одном отсеке появится течь или пробоина, чтобы можно было задраить другие. Господи, спаси и сохрани!

Перешагиваем порог и оказываемся в крошечном конференц-зале лицом к лицу с высоким моряком с коротко стриженным седым бобриком и карими улыбчивыми глазами:

— Будем знакомы, я капитан Джошуа Перри. — Он по очереди жмет нам всем руки. — Насколько я понимаю, перед нами стоит важная задача.

Такого я не ожидала.

Реальность — результат твоих ожиданий. Открой свое сознание — тебе откроется тьма возможностей и перспектив. А представь себе всякие ужасы — ужасы и случатся.

Мой Голос! Не Ангел, внушающая мне всякую белиберду, и не я сама, ведущая с собой нескончаемые беседы про «за» и «против». Это самый настоящий Голос, громкий и ясный. И, кажись, пока он неизвестно где болтался, он опять по телику всяких ток-шоу насмотрелся.

Голос, привет! Я тебе, в общем-то, даже рада. Но пойми, пожалуйста, здесь, на подлодке, страшно тесно. И в голове у меня тоже кошмарная толчея мыслей. Так что, может, не время…

— Макс, — окликает меня капитан.

— Ой, извините?

— У нас не было никакой прямой информации о твоей маме. Однако прошлой ночью камеры скрытого наблюдения засняли следующий фильм в той же зоне, где велись предыдущие съемки. Ты ведь старую пленку видела? Посмотри, что в этот раз получилось. Имей в виду, съемка ночная.

Кто-то погасил свет, и на белом настенном экране замелькали зеленоватые кадры. Все как и в прошлый раз: необъятная монотонная поверхность океана. На сколько хватает глаз, дохлая рыба плавает вверх животами, и тысячи галдящих морских птиц, явно прослышав о раздаче бесплатных обедов, жадно хватают дармовую добычу.

— Нам неизвестно, от чего погибла рыба, — говорит капитан. — Несколько образцов было выловлено. Тесты не выявили ни следов травматических повреждений, ни бактерий, ни паразитов. Ни истощения, ни микробов, ни болезней, ни рака. Рыба просто вымирает без всякой причины.

— Массовое самоубийство? — бормочет себе под нос Тотал, до предела расстроенный разлукой с Акелой.

— Теперь посмотрите вот на это. — Капитан включает лазерную указку. Картинка отодвигается — съемка, очевидно, ведется с набирающего высоту вертолета. Он поднимается, разворачивается и берет направление в сторону суши.

Внезапно где-то в самом углу кадра огромный темный предмет вырывается из воды, распугав птиц и во все стороны разметав дохлую рыбу. Камера мгновенно на нем концентрируется, а вертолет идет на снижение. Но секунду спустя темный предмет снова бесследно исчезает.

— Мы сотни раз прокручивали эту пленку, но так и не поняли, что же это такое, — недоуменно разводит руками капитан Перри. — Похоже на гору, которая вырвалась на поверхность океана и тут же скрылась назад. Но эхолоты не зафиксировали в данном районе никакого движения донных пластов.

Когда свет снова включился, я спрашиваю:

— А какое отношение все это имеет к моей маме?

Капитан Перри, похоже, сильно расстроен.

— Не знаем. На предыдущей пленке видны были обломки рыбацкого траулера, того самого, который случайно оказался в кадре фотографии взятой в заложники доктора Мартинез. То крушение произошло в том же самом районе, где велась эта съемка. В обоих случаях наблюдаются одинаково крупные скопления дохлой рыбы и одинаковая повышенная активность морских птиц. И в обоих случаях на водную поверхность поднимается исключительно крупный предмет. Но больше нам ничего не известно, и объяснения всем этим явлениям мы не находим.

Все со всем связано, Макс, — вещает Голос. — Особенно в океане. Ищи причины и следствия.

Я раздраженно скрипнула зубами. Я и забыла, как меня Голос бесит своими тривиальными советами да предсказаниями.

— Все это взаимосвязано, капитан, — неожиданно для себя повторяю я за Голосом. — Скажите, а мы именно в тот регион направляемся?

Капитан Перри кивает:

— У нас статус судна чрезвычайного назначения, и мы идем с полным включением всех радаров и эхолотов. Надеюсь, эта гора не взбухнет прямо у нас перед носом. Или, того хуже, под брюхом. И не расколет нас надвое.

Глаза у меня округляются. Про вероятность столкновения я даже и не подумала. Что же нам никто об этом заранее не сказал? И вообще, почему мы на этой подлодке оказались?! Лучшее средство вывести меня из равновесия — это посадить в бронированный гроб, из которого я не могу пробить себе и стае выход.

«Макс, не психуй. Все в порядке. — Я не сразу поняла, что на сей раз это мне Ангел вещает и что Голос здесь абсолютно ни при чем. — Если что случится, помни, мы все сможем дышать под водой. Никакой разницы с самолетом: самолет развалится — мы полетим. Так и здесь. Развалится субмарина, поверь мне, мы все шестеро сможем дышать через жабры».

Держи карман шире, как бы не так, где они, твои хваленыежабры?

49

Начальник смотрит на подчиненного. Подчиненный начальника смотрит на своего подчиненного. А подчиненный подчиненного в свою очередь смотрит на своего подчиненного. Который ни на кого не смотрит. Ему смотреть не на кого — он крайний. И только на начальника никто не смотрит. Он главный и очень страшный.

— Значит, они… сбежали?

Подчиненный подчиненного звезданул сапогом своего подчиненного, который и без того стоит на коленях, уперев повинную голову в холодный металл пола.

— Так точно, сэр!

Все присутствующие знают, какова цена такому признанию. Но еще лучше они знают, как возрастет цена, если они начнут отпираться.

— Виноваты, господин начальник, упустили. Но мутанты бросились с утеса, а у нас была установлена программа «преследование любой ценой». Что означает «только вперед». Наши продолжали атаковать и тоже шагнули вниз.

— Вы послали бескрылую модель, не так ли, Зу Тсо?

— Так точно, сэр.

— В погоню за крылатыми?

— Так точно, сэр.

Мистер Чу подумал секунду, хотя он и без того прекрасно знает, какие ему принять меры. Слабейшее звено в цепи должно быть ликвидировано. Никакого другого решения совет директоров не потерпит.

Мистер Чу снова поднимает глаза на подчиненного. Крайний провалил операцию. Виноват был в этом его начальник. Это он его нанял; это он его обучил. Значит, не того нанял и не тому обучил. Бездарь! Нанятый и обученный стоящей над ним бездарью, в свою очередь, нанят и обучен им самим, мистером Чу. Таким образом, провал операции — на его, мистера Чу, ответственности. Так посмотрит на дело совет директоров. И все присутствующие это понимают.

Мистер Чу вздохнул и махнул рукой своей подчиненной. Она быстро кивнула и пролаяла соответствующие инструкции стоящим у двери охранникам. Крайний завыл и стал молить о пощаде, но ему в рот был немедленно вставлен кляп, и охранники выволокли его вон из кабинета.

Мистер Чу снова тяжело вздохнул. Ох, если бы эта девчонка переметнулась на его сторону. Жизнь стала бы снова прекрасна и удивительна. Но она не переметнулась. Напротив, с каждым днем от нее все больше и больше неприятностей. И они, неприятности эти, все крупнее и крупнее. По счастью, у него в руках козырная карта — ее мамаша, доктор Валенсия Мартинез.

Заложив руки за спину, мистер Чу заглянул в толстое стекло маленького иллюминатора. Он знал, что покончить с «проблемой крайнего» займет несколько минут.

— Итак… теперь мутанты находятся на подводной лодке военно-морского флота США? — осведомился он, глядя в мутную темноту.

— Так точно, сэр. — Дуэт оставшихся подчиненных звучит исключительно понуро.

Мистер Чу поворачивается и встречается взглядом со своей подчиненной:

— Атаковать американскую субмарину, вооруженную ядерными боеголовками, — верное самоубийство. И убийство в мировом масштабе. Погибнем и мы, и те, кого мы представляем.

Подчиненная поколебалась, но вынуждена была признать правоту мистера Чу.

— Так точно, — выдавила она из себя.

— Но если что-либо случится с мутантами в то время, как они находятся вне территории субмарины… — Мистер Чу делает многозначительную паузу и поворачивается обратно, в темноту иллюминатора. На такую глубину не пробьется никакой луч света.

Один из охранников волочит в кабинет доктора Мартинез.

— О! Доктор Мартинез! Добро пожаловать, — радушно распростер руки мистер Чу. — Рад вас видеть. Хочу вас кое-чем поразвлечь. Посмотрите-ка сюда. Если КППБ не покончит со своей деятельностью, вас ожидает та же участь.

Легкая вибрация за стеклом иллюминатора заставила мистера Чу напрячь зрение. Открывается люк торпедоносителя. Взрыв пузырей. Неясный бледный объект вылетает в черноту донных вод, расплескивает в темноте голубизну форменного костюма и в следующую секунду расплющивается в неузнаваемый бесформенный сгусток.

Давление воды на такой глубине равно нескольким тоннам на квадратный дюйм.

Смерть крайнего наступила мгновенно. Он даже не успел захлебнуться, прежде чем была раздроблена каждая кость в его теле.

И снова мистер Чу и его подчиненная встретились взглядами.

— Видите ли, не стоит недооценивать степень опасности за бортом подводной лодки.

Подчиненная мистера Чу с трудом подавила дрожь отвращения и страха и кивнула:

— Вы совершенно правы, сэр, не стоит, — говорит она, краем глаза следя за уплывающим в темноту бледным сгустком. — Там исключительно опасно.

50

Как выяснилось, острова в океане не плавают, и проплыть под ними невозможно даже на навороченной по первому разряду подводной лодке. То-то я удивилась такому открытию. Но оказывается, ничего странного в этом нет. Просто наше образование оставляет желать много лучшего. Бриджит теперь изо всех сил старается срочно заполнить пробелы в наших познаниях и терпеливо объясняет:

— Острова образовываются множеством разных способов.

А она множеством разных способов выводит меня из себя. Например, как сейчас, тыча нас носом в топографическую (читай «пупырчатую») карту Гавайских островов и окружающего их океана.

— Гавайские острова образовались в результате извержения вулкана, выплеснувшего горячую магму из земного чрева. Вот как это происходит: поток раскаленной магмы поднимается из недр, неподвижно залегает в верхнем слое земли и в течение длительного времени нагревает снизу определенное место земной поверхности. В один прекрасный день горячая жидкая магма, шипя и клокоча, вылетает наверх и там, остывая, превращается в горную породу.

Всего островов двадцать четыре. Самый большой остров, Гавайи, дал название всему архипелагу. Он еще называется Большим островом. Но он не только самый большой, но и самый молодой и все еще продолжает формироваться. Не исключено, что в этой горячей точке нашей планеты через десять миллионов лет появится следующий остров.

— Понятно, — вздыхаю я, с новой силой чувствуя, что попала в западню.

Мы сидим в субмарине уже битых восемь часов и изучили здесь уже чуть ли не каждый квадратный дюйм. Хуже всего, что мне нечем дышать — первый признак приступа клаустрофобии. Здрасьте-пожалуйста, давно у меня ее припадков не было. А вдобавок надо следить за работой мощного серого вещества Премудрой докторицы. И смотреть, как Клык внимает каждому ее слову.

Но тут, слава богу, ее перебивает капитан Перри:

— Сейчас у нас справа по борту кратер Молокини. Из-за того что на острове нет ни крупинки грунта, воды здесь самые чистые на всех Гавайских островах. А внутри выступающего из-под воды скалистого полумесяца водятся редкие породы рыб и кораллов. Таких больше во всем Тихом океане не встретишь. Получается, что это естественный морской заповедник.

— Понятно…

Честно говоря, мне сейчас все заповедники по фигу. Сижу под водой в консервной банке, из которой не рыпнешься. Голова кружится, начинает мутить. И воздух, кажись, здесь уже на исходе. Откуда он вообще в подлодке берется? Наверное, уже весь выдышали. Вон народу здесь сколько. Срочно пора всплывать! Что же не скажет никто капитану, что всплывать надо немедленно, а то…

Макс, поди ляг. У тебя паника. Паника и истерика.

Что-что?

Я тебе говорю, что у тебя паника и истерика, — спокойно продолжает Голос. — Пойди в каюту, ляг и глубоко дыши.

Спорить с ним у меня нет ни желания, ни сил.

— Ммм… Я устала. Пойду полежу. Можно?

И я поковыляла из капитанской рубки. Насилу протискиваюсь по узкому коридору. Ноги не держат — вот-вот упаду. Каждая клетка моего измученного существа отчаянно требует, чтобы меня отсюда выпустили. Я, конечно, понимаю, маму можно спасти, только оставаясь в этой душегубке. Но легче мне от этого понимания не становится. А почему, спрашивается? Ведь и в клетках насиделась, и в тюрягах, и в камерах. Но в жизни я так, как сейчас, не паниковала.

Все в порядке. Не психуй, — снова успокаивает меня Голос. — Я же сказал тебе, поди ляг и глубоко дыши. Воздуха здесь больше, чем достаточно.

Слава богу! Наконец-то я добрела до нашей конуры. Это бывшая кладовка, которую для нас наскоро переоборудовали под каюту. Только вошла — и сразу рухнула на нижнюю банку. Секунду спустя скрипнула дверь.

— Надж, это ты?

— Нет.

К койке семенит Тотал и несет в зубах мокрое холодное полотенце. Запрыгнув лапами на подушку, опускает его мне на лицо. Ловко подтягивается и устраивается у меня в ногах.

Прижимаю полотенце ко лбу, к щекам, к шее. Стараюсь глубоко дышать, как велел Голос: вдох полной грудью — выдох, снова медленный вдох. То ли от истощения, то ли от усталости, а может, и от облегчения на выдохе я застонала.

— Да подожди ты стонать. Стонать будешь, когда морская болезнь начнется. А то хочешь, я тебе валиума принесу? Глядишь, успокоишься.

— Не надо мне никакого валиума.

Валиум я принимала один раз в жизни. Помните, когда мама мне операцию делала и чип из руки вытаскивала? В общем, про чип это отдельная история. Короче, мама дала мне валиум, и я, то ли в тумане, то ли в ступоре, такой галиматьи наговорила, что теперь лучше помру, а в рот его не возьму.

— Ну, как знаешь. — Тотал подвинул мою ногу, освобождая себе побольше места. — Слушай, Макс, раз уж мы с тобой один на один…

— Лицом к лицу с моей истерикой?

— Да хоть бы и с истерикой. Дело в том, что я с тобой поговорить хотел.

Ой, чует мое сердце. Сейчас он что-нибудь выкинет. Поди, жаловаться сейчас начнет. Или еда ему не по нраву, или обнаружил какую-нибудь дискриминацию собачьей породы.

— Я об Акеле…

Отодвигаю слегка полотенце и приоткрываю один глаз.

— Что? Соскучился без нее?

— И это тоже. — Он лизнул себе лапу, собираясь с мыслями. — Ты же знаешь, я от нее без ума.

— Знаю.

Ладно, Тотал от Акелы без ума. А у меня-то куда ум делся?

— Понимаешь, какая странность, она от меня тоже. Ну, и мы того… Мы вот о чем думаем… Мы, значит, решили… — он наконец отважился, — жениться.

Я сразу так и села, а глаза у меня стали круглые, как блюдца. И даже смешок проглотила. Потому что это не смешно. Хоть и мило, но совсем не смешно.

— Жениться?

— Вот именно. — Он плюхнулся мне на колени. — Ты что, думаешь, я не понимаю, что мы с ней совсем спятили? А где выход, разрази меня гром, не пойму. Она настоящая служебная собака. У нее карьера. Не могу же я заставить ее все бросить и сидеть дома щенков воспитывать. Да и потом, сам-то я кто? Говорящая летающая собака. Хорош гусь. Я ей только жизнь испорчу. Как ни поверни, испорчу, и все.

Как же я его понимаю. Он, поди, даже представить себе этого не может. Дотянувшись до него, чешу ему за ухом так, как он всегда любит.

— А если жениться, как же я вас оставлю? — Он проникновенно на меня смотрит. — Совсем без меня, непутевые, пропадете.

— Ммм… — Я пытаюсь найти тактичные выражения, чтобы его утешить, но он меня перебивает:

— К тому же она летать не умеет. Да и весу в ней пудов восемьдесят. Вот ведь и красавица, и чистопородная, и длинноногая. А крыльев Бог не дал. Вам ее за собой тяжело таскать будет. — Голос у него дрогнул. — Я из-за этого, Макс, ночами не сплю. И толком уже много дней не ел.

Я только вчера слышала, как он храпел себе преспокойно, пока мы субмарину дожидались. А уж чтоб обед или ужин пропустил, такого еще не случалось. Но я все равно понимаю, о чем он.

И на сей раз, хотите верьте, хотите не верьте, но ответить мне ему нечего. Я и на свои-то вопросы ответов найти не могу. Где уж мне другим советы давать!

— Тотал, если ты считаешь, что тебе лучше остаться с Акелой… Ты сам видел, как Надж решила в школе остаться… Я однажды на футболке надпись такую видела: «Отпусти, что любишь, коль вернется — так твое». Если нам, я имею в виду, стае, придется с тобой расстаться, мы принесем себя в жертву, лишь бы ты был счастлив.

— Нет, Макс! Только не это. Как бы мне хотелось, чтобы в жизни все было радостно и чтоб любить было просто.

Тотал горестно вздохнул.

— Ой, Тотал-Тотал, а уж мне бы этого как хотелось!

Но детских иллюзий у меня больше нет. Ни особые радости в жизни, ни простая любовь не ожидают ни меня, ни Тотала.

51

Туда, куда на своих двоих мы долетели бы за шесть минут, подлодка добиралась целых двенадцать часов. За нашу птичью ДНК психованным генетикам можно только спасибо сказать. Ведь могли бы и какого-нибудь кальмара-осьминога нам подмешать.

Короче, наша субмарина обошла острова Мауи и Гавайи и всплыла ровно против Национального парка Халекала. Почти все время я промучалась в койке. Наконец откуда-то доносится команда: «К всплытию готовьсь!» Само собой разумеется, меня тут же подкинуло с места и я рванула к трапу. На поверхность раньше меня вылез только один матрос. И то только потому, что ему по штату полагалось быть первым. Боже, какое счастье наполнить легкие прохладным свежим соленым воздухом.

— Ну, и что мы здесь делаем? — Я поворачиваюсь к капитану Перри. Он вместе с Джоном Абейтом и Бриджит Двайер практически сразу ко мне присоединился.

— Нам надо взять на борт морского биолога.

И Джон тут же подхватывает:

— Она специалист по глубоководным рыбам. Они-то как раз и гибнут. Надеюсь, она разберется, в чем там дело. А вот и она.

По причалу торопливо идет маленькая смуглая женщина с заплетенными в длинную седую косу волосами, а на берегу толпа ребятишек выскочила из школьного автобуса с надписью «Средняя Школа Фремонта» и глазеет на атомную подлодку, всплывшую у входа в национальный парк.

— Привет, — говорит женщина. — Алоха!

— Алоха! — почтительно здоровается капитан Перри.

— Ноелани! Рад тебя снова видеть, — обнимает ее Джон. — Макс, знакомься, это доктор Ноелани Акана. Она эти воды как свои пять пальцев знает. Доктор Акана в подводном мире — все равно что ты в небе. Уверен, она нам поможет.

— Так вот ты, оказывается, какая. — Доктор Акана пристально смотрит на меня пронзительными глазами. Но во взгляде ее нет никакой враждебности. Голос у нее приятный и певучий, и по легкому акценту легко догадаться, что она родилась и выросла на Гавайях. — Чудесная девочка-птица Макс.

— Да, меня так зовут, — неловко подтверждаю я, ужасно смутившись.

Доктор Акана широко улыбается:

— Жду не дождусь, когда же я наконец и с остальной стаей встречусь. — Она легко перебрасывает нам дорожную сумку и так же легко прыгает с причала на подлодку.

— Капитан, давайте погружаться.

С довольным видом Джон нырнул за ней вниз. Капитан Перри смотрит на меня и кивает на люк, мол, спускайся.

— Можно я полечу над водой, а в точке назначения вы меня подберете?

— Можно. — Как же это он так на диво легко со мной согласился? — А как долго ты можешь быть в воздухе без посадки?

— Ну-у-у-у… Думаю, часов около восьми продержусь.

Конечно, восемь часов — это, мягко говоря, преувеличение. Через восемь часов без еды и отдыха от меня останутся рожки да ножки.

Капитан Перри молчит.

— Ладно, так уж и быть. — Я поплелась к люку.

Ненавижу, когда взрослые меня на блефе ловят. К счастью, просечь мое вранье не каждому удается. Точнее, капитан Перри вообще первый. Так что я не слишком часто с такими умниками встречаюсь.

— Хочешь валиума? Поможет.

— Не надо мне вашего валиума.

Почему, интересно, все кому не лень стараются накачать ребенка всякой наркотой? Я скрипнула зубами и полезла вниз.

У трапа внизу ждет доктор Акана. Она хлопает в ладоши, будто начинает веселую игру:

— Значит, так, подходим к месту, где происходили атаки. Там заляжем на шестидесятиметровой глубине и совершим небольшую экскурсию. А пока я брошу свои вещи и кое-что соберу. — И она направляется в отсек женской части команды.

Сердце у меня подпрыгнуло. Наконец-то мы движемся к цели. Пора и самой готовиться к бою, и ребят мобилизовать. Эти флотские нас самообороне обучить пытались. Пусть-ка теперь посмотрят, чего мы в атаке стоим.

В первый раз в жизни я засомневалась, а хватит ли у нас сил и сноровки? С мистером Чу и с его робиотской гвардией справиться — не проблема. А вот насчет морских чудищ — не уверена. А горы, из воды вылезающие и рыбу стаями уничтожающие, — еще того хуже. Срочно нужен план «Б».

И, нахмурившись, я пробираюсь в чрево подлодки в поисках Газзи.

52

— Туда больше трех человек не влезет, — возражаю я Ангелу, на лице которой появляется зверское выражение.

— Без меня ничего не получится. Кто тогда будет подслушивать? — упирается она рогом.

Под «подслушивать» она имеет в виду телепатически воспринимать информацию, исходящую от любых живых существ. Например рыб, радостно булькающих при виде планктона.

— Там опасно. — Я твердо стою на своем. При том, в каких смертельных передрягах мы оказываемся чуть ли не ежедневно, я могла бы найти аргумент и получше.

— Макс! — Она смотрит на меня, и я сразу же вспоминаю, что читать чужие мысли — далеко не единственная ее способность. Она с таким же успехом вклинивается в чужое сознание и вкладывает свои дурацкие детские соображения в головы ни в чем не повинным людям.

— Ангел! Не заставляй меня надевать в разговоре с тобой стальную каску. Послушай, без пилота никак нельзя — кто батискафом управлять будет? Без доктора Аканы — тоже нельзя. Кроме нее, никому не понять, на что мы там смотреть будем. А я должна быть там, потому что я а) главная в стае. Так? б) спасаем-то мы мою маму и в) потому что я так сказала. Понятно?

Уперев руки в боки, злобно прищуриваюсь на нее. Что раньше всегда действовало безотказно. Не знаю, долго ли это продлится.

— Ангел, миленькая, тебе же всего шесть лет, — ласковым голосом поддерживает меня доктор Акана.

— Семь!

— С каких это пор тебе семь? — Я начинаю терять терпение. Никто из нас точно не знает своего дня рождения — мы его сами себе назначаем. Пару лет назад Газзи с требованием подарков перешел все рамки приличия, так что мне пришлось чуть ли не насильно ограничить число дней рождения на человека одним-единственным днем.

— Мне уже семь, — настаивает Ангел с таким видом, точно ее и бульдозер с места не сдвинет.

— Тогда мне семнадцать. Шесть или семь, но ты все равно останешься на подлодке.

Батискаф, о котором идет спор, — считай, игрушечная хреновина на трех человек. Больше всего она похожа на надувной плот с пузырем сверху. Хреновина эта может опускаться на сто метров. Сравни с тысячей метров, на которые погружается наша большая субмарина. Не удивлюсь, если у этого батискафа велосипедные педали по бокам торчат. Единственно, почему я готова туда полезть, это потому, что верхний плексигласовый пузырь прозрачный — из него наружу смотреть можно. А в нашей большой субмарине ни одного окна. Повторяю, ни одного. Ноль. Зеро. Нуль. Потому что пространство между корпусом и обшивкой заполняется водой, когда субмарина опускается, и воздухом, когда всплывает. А значит, стекло иллюминатора, чтобы выдержать давление, должно быть по меньшей мере толщиной в фут. И раз такого стекла не бывает, вместо иллюминаторов на обшивке установлены телекамеры. Они-то и транслируют происходящее снаружи на маленькие экраны внутри подлодки.

Но теперь представляется случай вылезти из субмарины и увидеть своими глазами, что там снаружи происходит — всё лучше, чем в плавающем гробу сидеть.

Я потираю руки:

— Давайте, давайте, пошли уже.

Десять минут спустя отворяется нижний транспортный люк подлодки и нас выбрасывает в океанские глубины. Вода вокруг Гавайев такая чистая и прозрачная, что даже здесь, на глубине шестидесяти метров, не так-то уж и темно.

А потом пилот включает передние огни и начинается подводное шоу. Над нами висит огромная субмарина военно-морского флота США. Из-под которой мы, слава богу, медленно, но верно выползаем. А вокруг — как в замедленной съемке, плавно качается в воде рыба! Батюшки-светы! Сколько ее! Всевозможных цветов, форм и размеров.

— Вон там, смотрите, — желтоперый тунец. Он может вырастать до трех с половиной метров, — объясняет доктор Акана.

— А вон там кто? — Я показываю ей на огромную серебристую рыбину с оранжевыми плавниками.

— Это опах, — вступает пилот. — Отлично на обед идет.

— Она больше меня, — удивляюсь я, а доктор Акана смешливо щурится:

— Весу в ней точно больше. Смотри, смотри! Черепаха!

И вправду. Мимо, совершенно не смущаясь нашим присутствием, проплывает черепаха размером со среднего пуделя. Наш батискаф оставляет ее совершенно равнодушной.

Помимо здоровенных рыбин размером с диван, нас окружает облако из сотен тысяч рыбешек мал мала меньше, всех возможных и невозможных цветов.

— Как здесь под водой все медленно движется!

— Совсем не все. Все эти рыбешки, почуяв опасность, разлетятся в стороны — глазом моргнуть не успеешь. — Доктор Акана вдруг переходит к делу. — Мы в шести милях от первого места массового истребления рыбы, но я сначала хотела проверить…

Она вскрикивает на полуслове:

— Боже мой, что там такое?

Мою голову автоматически мотнуло туда, куда приклеился ее взгляд.

Нет! Только не это!

53

Срочно входите в контакт с «Миннесотой», — командует доктор Акана. — Немедленно шлите SOS!

— Да подождите вы! — Я ее останавливаю, как завороженная, пялясь сквозь плексигласовый купол. В тридцати футах плывет по направлению к нам… сюрприз. Как же это я так промахнулась?! Почему не подумала про ЭТО раньше?!

— Срочно свяжитесь с субмариной! — кричит Акана.

— Не паникуйте, — я сейчас с ней сама разберусь.

— Макс! Она же тонет.

— Ничего она не тонет. Она плывет. — Теперь моя очередь давать объяснения. — Плывет и вредничает. И зарабатывает себе крупные неприятности. — Я скроила Ангелу грозную физиономию. До батискафа ей осталось футов десять, и она широко улыбается и машет нам рукой.

«Знаешь, как ты от меня сейчас получишь? Уверяю тебя, мало не покажется!» — Это мягкая интерпретация моего гораздо более развернутого мысленного послания Ангелу. Должна с удовлетворением заметить, что, несмотря на плексигласовый барьер и глубоководные условия, оно благополучно дошло до моей адресатки. Ее шкодливая рожица понуро вытягивается. Но секунду спустя снова расцветает, и она пускается выписывать над батискафом кренделя.

— У нее же никакого снаряжения. Ей не хватит воздуха! Она задохнется! — в отчаянии шепчет доктор Акана.

Подумав, я решаюсь признаться:

— Снаряжения нет, зато есть жабры.

Пусть она хоть о воздухе не беспокоится. В океане полно и других опасностей, включая ту страшную и таинственную, которая имеет непонятное отношение к похищению моей мамы. А Ангел, как полная идиотка, плавает там, явно считая, что увернется и от пули, и от акулы, и от вражеской подлодки.

— Жа…

— Вот именно, жабры, — говорю я, глядя, как Ангел оседлала морскую черепаху размером с двуспальную кровать. — Видите ли, у нас у всех есть… э-э-э… как бы это сказать… индивидуальные особенности. Ангел, например, может разговаривать с рыбами и читать чужие мысли. Так что, пожалуйста, не играйте с ней в покер.

Пилот тихонько выругался:

— Вот черт! Эта пигалица уже выудила из меня сорок баксов.

Ангел спрыгнула с черепахи и прилипла к пузырю батискафа. Я скроила ей свою самую грозную рожу, а она расплющила о плексиглас нос и губы и хохочет-заливается, сотрясая наш купол и пуская вверх фонтан пузырей.

— Но там же давление огромное. Без водолазного костюма расплющит в два счета, — принимается за свое доктор Акана.

— Ничего ее не расплющит, — злобно шиплю я ей в ответ. — Я ее скорее сама о колено расплющу!

Прямо у нас под носом в лучах подводного прожектора Ангел выкидывает коленца. Сперва с черепахой, потом со скатом, а дальше заводит хоровод с дюжиной пестрых рыбок махимахи. Увы, в грации и изяществе ей не откажешь: Ангел повторяет их движения и тут же разукрашивает их изысканными пируэтами. Крылья ее, чтоб не мешали в воде, плотно сложены вдоль спины — испытанный прием всей стаи. Короче, развлекается она вовсю. Достану ее — убью!

К доктору Акане возвращается чувство юмора:

— Не вижу здесь ничего необычного, кроме крылатого ребенка с жабрами. Флора и фауна подводного мира в полном порядке. Никаких свидетельств планктона или разложения коралловых рифов. Количество мертвой рыбы не превышает нормы.

— А сколько нам до того места осталось? Мы ведь еще далеко?

— Пока да. Я считаю, нам надо начать отсюда и по мере приближения к отмеченной точке периодически делать замеры и проверки.

Ангел постучала по куполу у меня над головой, и я подпрыгиваю на месте. Что бы ни было написано на моем лице, она как ни в чем не бывало тычет в меня пальцем и показывает сначала на мою шею, а потом наружу.

— Что она хочет сказать? — интересуется доктор Акана.

— Зовет меня к себе. Считает, что у меня тоже жабры сформировались. — Только увидев, как округлились глаза у пилота, понимаю, как дико звучит то, что я сейчас произнесла. Ну и что? У меня уже есть крылья и воздушные мешки в дополнение к легким, ростом я под метр восемьдесят, а вешу меньше пятидесяти килограммов. А этот чувак все еще удивляется. Пора привыкнуть к тому, с кем он имеет дело. Зато у доктора Аканы проснулся научный интерес:

— А что, все эти… дополнительные органы сами собой у вас развиваются?

Я киваю:

— Не все время, конечно. — Я почему-то засмущалась. Видно, пилот слишком сильно старается не показывать, что от нашего разговора у него крыша едет. — Просто время от времени у одного из нас вдруг обнаруживается какое-нибудь новшество. Как будто нас запрограммировали постоянно эволюционировать.

— Поразительно! — мягко, точно про себя, замечает доктор Акана. — Вы и вправду чудо природы.

Чувствую, как у меня начинают пылать щеки, и я готова привычно взъесться: она что, нас за цирковое шоу держит? Но в это время краем глаза замечаю какое-то быстрое движение снаружи. Оборачиваюсь — на нас плывет здоровенная акула. Хвост ходит из стороны в сторону, а на морде написано целеустремленное желание выбрать себе подходящую жертву.

— Охо-хо… Девчонку-то надо бы оттуда срочно убрать, — озабоченно замечает пилот.

— Эй, Ангел. Акула справа по курсу. — К сожалению, все мои мысли сейчас посылать ей не место и не время, и я усиленно шлю ей только сигналы опасности. Но Ангел обычно и сама хорошо следит за происходящим.

Она на секунду застыла, не закончив пируэта. Оглянулась. Ангел и акула заметили друг друга одновременно. Акула тут же смекнула — объект съедобен. Секунда — и ее челюсти перекусят Ангела пополам.

— Пилот, заградите ребенка «Тритоном» — примем атаку на себя, — не растерялась доктор Акана.

Пилот маневрирует батискафом, но при этом бормочет, что отнюдь не уверен, выдержит ли натиск его хлипкая посудина.

Ангел застыла лицом к акуле, пристально смотрит ей в глаза и поднимает руку. Доктор Акана зажмуривается, предчувствуя неизбежное. Я окоченела от страха.

Акула останавливается. Ангел подплывает к самой ее пасти. Пилот задерживает дыхание. Доктор Акана шепчет молитвы. Акула не шевелится. Ангел ласково гладит ее по голове. Акула трется о нее, как огромная зубастая сторожевая собака. Ангел поворачивается к нам и смеется.

— Все. Конец. Представление окончено, — говорю я. — Пора назад на «Миннесоту».

54

— Пора перестать думать только о себе! — Ангел обиженно выпятила губу, а я, честно признаюсь, читаю ей нотацию.

А тебе пора обращать на нее больше внимания. И прислушиваться к тому, что она тебе говорит, — читает нотацию МНЕ мой внутренний Голос.

— А то я не прислушиваюсь, — заорала я на него вслух, и Ангел в испуге шарахнулась в сторону.

— Ничего-ничего. Не обращай внимания. Я просто чуть не умерла там со страху за тебя.

— Макс! Почему ты вечно не о том беспокоишься? Сколько можно говорить, что тебе давно пора попробовать дышать под водой. Нечего за меня бояться. Позаботься лучше о себе.

— Бояться за тебя — у меня в крови. Я всю жизнь за тебя боюсь. Работа у меня такая.

Ангелу было всего два года, когда Джеб выкрал нас из Школы. Что делать с ней, он не знал. Кто ее, спрашивается, тогда поил-кормил, умывал-одевал? Конечно я.

Ангел запротестовала:

— Макс, мы семья, а я не работа.

— Что ты к словам придираешься? Ты же знаешь, что я имею в виду.

— Все. Хватит вам препираться, — рявкнул Клык у меня за спиной. Он подошел так неслышно, что от неожиданности я подпрыгнула. — Ангел, ты еще ребенок. А Макс у нас главная. Не забывай ни того, ни другого.

Она потупилась:

— Ладно. Пойду переоденусь в сухое. Пошли, Тотал, я тебе расскажу, что я там видела.

— Давай лучше про что-нибудь другое поговорим. Например, про современное искусство. — Тотал перепрыгивает за ней через порог. — Или мой журнал «Вина мира» посмотрим. А к рыбе у меня душа не лежит. Это больше по кошачьей части.

Смотрю на них и думаю, что жить было много проще, когда нас всего шестеро было, только наша семья-стая, и никого чужого.

— Клык, ты просто чудесно разрешил эту трудную ситуацию.

Догадались, кто в «ситуацию» встрял? Конечно Бриджит. И не просто со своими комментариями лезет, но еще и Клыка по спине одобрительно хлопает. Фамильярничает. Меня чуть не стошнило. А Клык прекрасно понимает, что у меня сейчас от злости давление подпрыгнет, довольно на меня смотрит, и я чувствую, как заливаюсь краской.

— Клык, не пора ли нам со стаей собраться да кое о чем переговорить?

Он кивает.

— Отличная идея, — снова влезает Бриджит. Я, ребята, как раз хотела вас всех расспросить…

— Это наше внутреннее дело. Кроме стаи, мы никого не приглашаем, — жестко отрезала я.

— Но мы же одна команда.

— Никто не спорит. И я искренне благодарна всем за помощь в спасении мамы. Но есть вещи, которые касаются только стаи. Так всегда было, и так всегда будет. Мы семья, и у нас есть свои семейные дела и вопросы.

Бриджит разочарованно отошла в сторону, а мы с Клыком направились в нашу крошечную кладовку-каюту. Открываем дверь — перед нами всегдашняя картинка. Ангел и Тотал забрались вместе на нары — матросы их банкой называют — и листают журнал «Вина мира». Где только Тотал его раскопал? Надж распорола свою форму и теперь вовсю орудует иголкой — что-то перешивает. Видно, ей больно было смотреть на изыски военно-морских фасонов, вот она и решила кой-чего усовершенствовать.

Едва я вошла, Газзи что-то под подушку пихнул. А Игги скроил свою самую невинную физиономию. Должна вам сказать, что чем невиннее у него мина, тем громче орет у меня в голове сирена тревоги.

— Макс, смотри, — хвастается счастливая Надж. — Смотри, я воротник отпорола, совсем по-другому теперь выглядит. Вот сейчас еще пуговицы переставлю — даже надеть будет не стыдно.

Я хочу ей сказать, что от перестановки пуговиц хаки свои «волшебные» свойства не изменит, но решаю, что мои логически непогрешимые возражения только настроение ей испортят. К тому же мне глаз не оторвать от проволочек и проводков, вылезающих из-под подушки Газмана.

— Газзи, коли тебе взбредет в голову ядерную боеголовку спереть, я тебе голову оторву.

— Не, это не ядерная.

Сажусь на ближайшую нижнюю банку и откидываю с лица волосы. А сама осторожно подбираю слова. Приказы отдавать и команды выкрикивать — это я хоть сейчас. А вот с нежностями да осторожностями, типа «давайте, друзья мои, установим взаимопонимание», — с этим у меня похуже будет. Лидер должен прессовать. Даже когда это ему не нравится. Работа такая.

— Ребята, — мягко начинаю я. Пока все идет по плану. Но у меня складывается ощущение, что мы сбились с пути.

— Что ты имеешь в виду? — Глаза у Надж удивленно расширились.

— Мы болтаемся на подлодке уже много дней, а спасением мамы даже не пахнет. Поначалу мне казалось, это имеет какой-то смысл. Но теперь я начинаю задаваться вопросом, а есть ли у них какой-нибудь план? Я вот что думаю: рубить с плеча не надо. Поэтому дадим им еще двенадцать часов. А там, если никакого реального прогресса не будет, надо послать морячков подальше и действовать самостоятельно.

Ко мне устремлены шесть пар глаз. Верят они мне по-прежнему? Или по первому слову побегут исполнять указания взрослых? Не бросят ли они меня размышлять о моей правоте в гордом одиночестве?

Горло у меня свело, а во рту пересохло. Жду, что они мне ответят.

Клык первым выставил вперед кулак. Следом Надж быстро выбросила свой. А за ней Ангел, Игги и Газ. Последним, свесившись с верхней нары, кладет лапу Тотал.

— Один за всех и все за одного! — говорит Клык, и сердце у меня прыгает, как сумасшедшее. — Это в каком-то фильме было!

Кладу свой кулак поверх лапы Тотала и улыбаюсь так широко, что даже челюсти сводит.

— Спасибо, ребята, — говорю. — А теперь давайте посмотрим, можно ли здесь с мертвой точки что сдвинуть?

Ну и, конечно же, в этот самый момент субмарину так тряхануло, что вырубило свет, а мы посыпались с коек.

55

Обобщу вкратце: это ловушка. Страдающие клаустрофобией и манией преследования дети-птицы оказались в железном гробу на глубине сотен футов под водой. Для полного счастья не хватало только грохота, скрежета и вырубленного света.

Скажите, хорошенькая картинка! Теперь еще подкачай адреналина процентов на четыреста, подбавь чуток ужаса. И перемешай хорошенько.

Что-то мне это не нравится. Каждая клетка во мне вопит, что я сейчас захлебнусь и умру страшной смертью, но я сохраняю спокойствие настоящего лидера.

Мигалка тревоги отбрасывает тусклый желтоватый свет. Дребезжит сирена. Все, как в старых фильмах про подводную лодку на войне, когда следующие кадры неизбежно покажут геройскую гибель экипажа.

И металл, и вода отлично передают все звуки, и нам прекрасно слышно, как что-то бьет и колотит по обшивке субмарины. Открываю дверь и вижу, как мимо проносятся матросы — у каждого своя четкая антиаварийная или оборонная задача.

— А могли бы отправиться во Францию, — скулит Тотал.

В коридоре сирена тревоги орет еще громче. Самое ужасное во всей этой ситуации, что я понятия не имею, что делать. А я ВСЕГДА знаю, что делать. Доселе, во что мы ни вляпайся, мне любая катастрофа по плечу. Кому надо — врежем, от кого надо — увернемся, что надо — выдержим. В итоге до сих пор мы всегда на коне оставались.

Не могу же я теперь признаться, что здесь бессильна. Вот и начинаю отдавать нашим команды, по крайней мере, чтобы свое реноме поддержать:

— Продвигаемся на нос к главному люку. Если потребуется, эвакуироваться будем оттуда.

Дождавшись, пока пробегут все матросы, вылезаем в проход и начинаем медленно продвигаться вперед. В темноте кажется, что это не подводная лодка, а дебри какие-то: то через высокие пороги приходится перепрыгивать, то через провода и кабель.

А матросы меж тем задраивают отсек за отсеком.

Вдруг Ангел застыла как вкопанная.

— Ты с ума сошла! Мы же чуть в тебя не врезались и не свалились! — в один голос зашипели идущие за ней следом Газ, Надж и Игги. А я подгоняю ее спереди:

— Ангел, вперед, ты что встала?

— Подождите. — Она стоит, как будто к чему-то прислушивается.

— Ждать у нас времени нет. Надо срочно к люку пробираться. Шевелись!

— А я говорю, подождите. Там робиоты.

— Чего-о-о?

— Сказано вам, робиоты, те самые. Они стараются в лодку залезть.

Прекрасно. Лучше не бывает. Снаружи, в воздухе, я на любую схватку готова. Там я буквально в своей стихии. Чего никто из наших врагов о себе сказать не может. Но здесь, под водой, неуемное воображение рисует мне в ярких красках картинки робиотов, сверлящих обшивку субмарины, хлынувшего в подлодку смертоносного потока. И нас здесь внутри…

— Надо немедленно их остановить. — Я преисполнена решимости. — Отставить люк! Выводим «Тритон»!

— А он вооружен? — осторожно интересуется Игги.

— Нет, но у него рычаги-«руки» с огромными клешнями. Может, можно будет робиотов надвое перекусить. Или что-нибудь в этом роде. Соображу как-нибудь.

— На, возьми вот это. Может пригодиться. — Газзи протягивает мне маленькую металлическую коробочку аптечки первой помощи. — Держи. Вложи ее в клешню. Она водонепроницаемая. А это пульт дистанционного управления. Смотри, не сядь на него ненароком. Нажми кнопку «Пуск» и сразу же клешней швырни коробку в робиотов. Главное, пошевеливайся.

— Ладно. Вы, ребята, давайте вперед, а я сейчас.

— Я с тобой. — Клык бросается за мной.

Я смотрю на него с благодарностью:

— Нет. Придется мне одной этим заняться. Кому-то надо о стае позаботиться. Нельзя их одних здесь оставлять.

Подумав, он кивает.

— Макс! Давай лучше я с тобой. — Газзи делает шаг вперед. — Я этой штуковиной займусь.

Как ни хочется мне оставить его под присмотром Клыка, но он прав. Он на «Тритоне» мне здорово пригодится.

— Я с вами! — Голос Ангела звучит в темноте угрожающе.

— Ангел! Ты остаешься с Клыком.

— Газу можно, а мне нельзя?

Клык берет ее за руку:

— Ангел, пошли. Надж, Игги, вперед.

И он двинулся вперед по темному проходу, волоча за собой Ангела. Гляжу им вслед, стараясь не думать, что, может быть, вижу их в последний раз. Поворачиваюсь к Газману и возвращаю ему коробку:

— На, держи. Пора выводить «Тритон». И вперед на робиотов.

56

Помните парочку спертых нами тачек, заведенных мной без ключа. А про школьный автобус и танк я, по-моему, не рассказывала. Если память мне не изменяет, автобус с трудом дает задний ход, а танк внутри страшно воняет грязными носками. «Тритон» в моей биографии — что-то новенькое. Но я видела, как пилот с ним управляется. Так что, надеюсь, как-нибудь и я с ним справлюсь.

В суматохе никто на нас с Газзи внимания не обратил, и никто не остановил, когда мы рванули по коридору в транспортный отсек. «Тритон» стоит там, точно специально нас дожидается.

— Классная штука, — восхищенно пялится на батискаф Газзи. — А ключ у тебя есть?

Я усмехаюсь:

— Ключа не надо. Здесь просто кнопку жми — и вперед!

Газ кладет свою железную коробку рядом с одной из тритоновых клешней, и мы забираемся в плексигласовый пузырь. Плюхнувшись на сиденье, принимаюсь жать все кнопки подряд. Я всего один раз видела, как это делается. Ничего, авось Бог не выдаст — свинья не съест. Газзи задраил люк, и все как одна панели «Тритона» замерцали в темноте разноцветными огнями. Газ счастлив, но мне от этих лампочек лучше не стало.

Сирена оглушает, огни слепят, дробь по обшивке все громче и громче. Вдруг кровь застыла у меня в жилах, а рука замерла на рычаге управления: я сижу в крошечном герметически закупоренном пузыре вместе с… Газманом.

Я не слишком полагаюсь на молитвы. Но что еще мне сейчас остается, как не молить всех известных и неизвестных мне богов: спасите и сохраните меня от Газмановой газовой атаки. Умоляю.

Вдруг прорезывается мой Голос: Макс, поторапливайся!

Значит так… Что у нас тут?

— Газ, перед тобой кнопки управления внешними «руками». — Я видела в прошлый раз, как доктор Акана делала ими заборы воды для тестирования. — Возьми коробку правой верхней клешней.

Газу долго объяснять ничего не надо. Мигом разобрался в кнопках и рычажках и тут же схватил свою железку.

Хватаю пульт дистанционного управления, открывающий наружную дверь транспортного отсека. Я еще и нажать ничего не успела, а «Тритон» уже неуклюже скользит вниз по скату в открытый океан. Стараюсь держать равновесие — теперь бы только не перевернуться плексигласовым пузырем вниз.

Вокруг полная темнота, но включать лобовой фонарь опасно. Нам бы лучше сейчас не ярко-желтый пузырь игрушечной субмаринки, а стелс с пониженной обнаружимостью.[87]

— Что-то я не пойму, откуда стук, — говорит Газзи. — Придется всю субмарину вокруг обходить.

Согласна, хотя перспектива меня совсем не прельщает.

— Дай я порулю. — Газ тянется к рычагу управления.

— Отвали.

Мы стремительно уходим вниз, и я лихорадочно соображаю, какой из рычагов стабилизирует глубину погружения. Ненавижу этот «Тритон», ненавижу все эти кнопки и мигалки. Лучше бы поберечь мою ненависть для мистера Чу, но совладать с собой я не могу.

На лбу у меня выступили капли холодного пота, а рука на рычаге управления одеревенела — так крепко я его сжала. Но я ухитряюсь поднять батискаф и вывести его из-под брюха «Миннесоты». Теперь, как и запланировано, мы движемся вдоль ее борта от носа к корме.

Газ тренируется управлять «руками». От одной из них здорово досталось по башке встречной рыбине. Пострадавшая юркнула вниз, а он бормочет:

— Простите, извините, я не нарочно!

— Газ, ты что-нибудь видишь?

— Ты имеешь в виду что-нибудь, кроме субмарины размером с футбольный стадион и тучи рыб? Нет, не вижу.

Я немного приноровилась управлять батискафом. Можно даже сказать, что «Тритон» начинает меня слушаться. Одной проблемой меньше. Но что происходит в субмарине? Добрались ли наши к носовому люку? Готовы ли эвакуироваться?

Тук-тук! Кто-то стучит в плексигласовый купол у нас над головами.

А-а-а-ааа! Робиоты? Атака? Они захватят «Тритон», как не фиг дать…

А-а-а-ааа! На нас сверху смотрит улыбающаяся мордочка Ангела. Глаза у меня чуть не выскочили из орбит. Как она посмела? Что мне с ней делать? Все мои наставления и увещевания пошли псу под хвост. Я страшно разоралась, но она игнорирует мои вопли и показывает в сторону кормы «Миннесоты».

Рванув рычаг скоростей, секунды через две вижу, о чем она меня предупреждает: восемь робиотов прилипли к корпусу субмарины. Один из них аппаратом подводной металлорезки пытается вспороть обшивку борта.

— Ангел, заходи нам в тыл! — ору я изо всех сил. Она послушно отрывается от пузыря и… несется стрелой в сторону робиотов.

Я снова дергаю за рычаг скоростей. У меня зреет план схватить Ангела клешней «Тритона», благо Газзи уже отлично с ними управляется. Но пока я размышляю, Ангел подплывает к робиотам вплотную и похлопывает одного из них по плечу.

Они мгновенно прекратили работу, крутанулись к Ангелу и взяли ее в кольцо.

— Газзи, ты ее видишь?

— Не вижу. — Слова застряли у него в горле. — Они ее окружили. Я теперь даже бомбу не могу туда бросить.

Осторожно подаю «Тритона» вперед. В лучах нашего фонаря робиоты сияют металлическими частями, оружием и множеством подводныхпричендалов. Но Ангела нет и следа.

57

— Я их сейчас о борт расплющу.

— Ты что! Ангела раздавишь.

— Ладно, тогда просто пока раскидаю их в стороны, а там посмотрим. — Я пододвигаю «Тритон» поближе.

— Макс, осторожно!

— А какой выход? Ты что, хочешь, чтобы я открыла люк и проверила, отросли у нас с тобой жабры или нет? Нам же надо как-то ее оттуда вызволить?

«Тритон» все ближе подходит к робиотам, и нервы у меня натянуты до предела. Где-то там, в гуще нечеловеческой агрессии и злобы, пропадает моя малышка, мой Ангел. Даже если ей в голову взбрело, что она в состоянии править миром, она все равно не перестала быть шести-пусть даже семилетним ребенком из плоти и крови. Которого надо спасать. Срочно.

— Давай, оперируй клешнями, — шепчу я Газману. — Попробуй хоть одного отодвинуть.

Газзи кивает. С посеревшим лицом он склоняется над пультом контроля.

— Действуй по счету «три». Раз, два, т…

Неожиданно робиоты расступаются. Ангел стоит к нам лицом и, по всей вероятности, о чем-то с ними по душам беседует, разводя руками и пуская изо рта вверх тонюсенькую дорожку пузыриков.

Я глазею на нее, потом поворачиваюсь к Газзи, у которого от удивления отвисла челюсть.

Потом прямо у нас на глазах робиоты отодвигаются от Ангела и склоняются друг к другу головами — похоже, что-то обсуждают. Еще минута — и они один за другим скрываются в глубоководной темноте. Только пена, взбитая их вентиляторообразными моторчиками, напоминает о схватке, еще минуту назад казавшейся такой неизбежной. Ангел машет им рукой, стучит в купол «Тритона» и начинает длинную пантомиму на тему «что-я-вам-говорила-надо-было-меня-сразу-слушать».

Она держится за батискаф, а я разворачиваю «Тритон» обратно к люку транспортного отсека «Миннесоты». Меня захлестывает непередаваемая смесь облегчения, остаточного напряжения и страшного раздражения.

Ангел наверняка читает на моем лице — даже не в мыслях, а отчетливо написанное на моей физиономии — грозное послание: «Подожди у меня! Вернемся на борт, я еще с тобой поговорю!» Почему же тогда у меня возникло серьезное ощущение, что она его игнорирует? Не понимаю.

Вдруг глаза у нее расширяются, и она всем телом вжимается в плексигласовый купол.

— Что? Что с тобой? Что случилось?

Она только смотрит на меня, и сердце мое леденеет от написанного в ее глазах ужаса.

В следующий момент непонятно откуда взявшаяся подводная волна подкидывает «Тритон» резко вверх и тут же бросает вниз, изо всех сил долбанув о борт «Миннесоты». Ангел намертво вцепилась в поручень батискафа — даже костяшки пальцев у нее от напряжения побелели.

— Что за черт! Таких волн на такой глубине не бывает. Нас опять здорово шибануло о корпус подлодки. О прочности плексигласового пузыря даже подумать страшно.

— Мама дорогая! — кричит Газзи и тычет во что-то пальцем.

Под нами из темной глубины поднимается гора, вспучивая воду с такой силой, что «Миннесота» кренится на бок. Нас колотит об обшивку корабля. Я рванула рычаг на себя. Если мне не удастся удержать «Тритон», Ангела раздавит в лепешку между нами и подлодкой. Всем телом наваливаюсь на рычаг управления, отчаянно стараясь направить батискаф обратно, в люк транспортного отсека.

Чуть в стороне от нас поднимается к поверхности океана нечто горообразное. Теперь я вижу, что до Эвереста ЭТОМУ далеко. У него есть начало и конец. Но иначе как огроменным ЭТО не назовешь.

— Люк! — кричит Газзи и жмет на кнопку, открывающую нам вход обратно в брюхо «Миннесоты». Следующей волной нас вносит внутрь. Как раз в тот момент, как у Ангела иссякают силы и она отпускает поручень.

— Срочно закрывай люк, — командую я Газзи.

Как только люк захлопнулся, насосы автоматически начали откачивать из отсека воду. Еще двадцать секунд — и мы с Газом поднимаем купол, вдыхая влажный воздух. Чуть ли не одновременно выскакиваем наружу и хватаем Ангела. Она дрожит, как осиновый лист, и с нее потоками стекает вода. Крепко-крепко прижав к себе, я глажу ее по голове.

— Что случилось с робиотами? — спрашиваю я ее.

— Я просто попросила их уйти восвояси. Они и согласились.

— О'ке-е-е-ей… А что это была за плавучая гора?

Ангел еще теснее прижимается ко мне:

— Не знаю, Макс, не знаю. Я такого никогда раньше не видела. Это не человек, не инопланетянин и не мутант. Но ОНО думало. Это разумное существо. Не в том смысле, что разумное, а в том, что у него разум есть. С разумностью как раз проблема. Вернее, ОНО — убийца. Понимаешь, оно всех убить хотело.

И тут что-то трахнуло субмарину и сбило нас с ног, а подлодка задрожала каждым винтом. Снова заорали сирены и закричали люди. Потом раздался душераздирающий звук скрежещущего металла, моторы заглохли, и «Миннесота» легла набок.

Нам настал конец.

58

Вот теперь и скажите мне: не нелепо ли это? Сколько раз мы избежали смерти? На земле, в воздухе и под землей. И все только для того, чтоб погибнуть на дне океана.

Я читала в газетах о сотне русских подводников. Они были заживо похоронены на глубине двухсот футов. И все умерли. Наше положение может быть много хуже: морское чудовище может в любой момент вернуться. Неясно, ушли ли робиоты. Непонятно, погружаемся ли мы все дальше в темные холодные глубины океана. Моторы заглохли окончательно, и даже на малой скорости нам теперь до базы не доковылять. А на такой глубине давление воды на поверхность подлодки такое сильное, что все люки заклинило, и их никакими силами теперь не откроешь. Выхода нет.

Но командир не может скулить о безвыходном положении. Командиру положено вести за собой.

— Значит так, ребята! — Я само воплощение энергии и решимости. — Во-первых, надо…

Дверь транспортного отсека отворилась, и в нее просунул голову Тотал.

— Эй вы, что вы там валандаетесь? Идите сюда! — Мигалки тревоги каждые тридцать секунд загораются у него в глазах красными лампочками. — Дело швах! «Миннесота» начинает экстренное всплытие.

Вскочив на четвереньки, Газ, Ангел и я, то и дело соскальзывая, ползем вверх по наклонной плоскости пола. Дверь широко открыта. За Тоталом стоит Клык и протягивает к нам руки. За ним Надж и Игги. Они нас нашли. Мы все снова вместе.

— Дело, конечно, хреново. — Клык сначала вытягивает через порог Газзи, потом помогает Ангелу, а я кое-как выбираюсь сама. — Но ты, Макс, не психуй. Здесь, оказывается, до хрена систем экстренной защиты. Мы сейчас сбрасываем балласт и закачиваем воздух. Всплыть на поверхность должны через полчаса.

Да здравствуют предусмотрительные конструкторы подводных лодок!

В конце концов, на ощупь пробравшись на нос «Миннесоты», когда она поднялась на поверхность, мы были у люка чуть ли не самыми первыми. Сначала в открытый люк спустили на воду надувной спасательный плот. Но плот не главное — главное воздух. В жизни я так не радовалась глотку свежего воздуха.

На плотах мы долго бултыхались в шестифутовых волнах в открытом океане. Пока нас не подобрали военные вертолеты. Они сбросили нам веревочные лестницы, и несколько моряков спасательной команды спрыгнули на воду. Наверное, чтобы «подать нам руку помощи». Спасательная операция проходила спокойно и без шума. Как и положено военно-морским силам США.

— Первыми поднимаются дети! — командует морячок-спасатель, широко расставив ноги и твердо стоя на раскачивающемся плоту, держа веревочную лестницу. — Вперед, шкеты! Шевелитесь.

На нашем плоту восемнадцать человек: Джон, Бриджит и матросы-подводники. И все ждут, когда мы полезем.

— А можно мы вас где-нибудь встретим, — спрашиваю я Джона Абейта. — Мы в вертолете только место занимать будем. К тому же я сейчас умру, если крылья не расправлю и не почувствую себя в воздухе человеком.

Джон кивает и быстро объясняет мне направление на станцию морских исследований, примерно в тридцати милях от места нашей катастрофы. Там мы и встретимся.

Хлопаю в ладоши:

— Эй, стая! Вверх и вперед! Готовы?

— Вставайте на лестницу. Нечего тянуть кота за хвост, — орет на нас спасатель.

— Ни на какую лестницу мы не встанем. Так что вы не кричите, пожалуйста. Спасибо вам за все. Вы молодцы. Но мы теперь как-нибудь сами.

Подпрыгнуть в воздух с плота было трудновато. Он качнулся и ушел в воду больше чем на фут. Но мы все равно взлетели. Наконец-то мы в воздухе. В родной стихии. Крылья распахнуты, ветер в лицо. Это и есть настоящий рай.

Внизу обалделые моряки смотрят в небо. Они о наших полетах только слышали. Может, даже не слишком верили. Оказалось, мы и вправду летать умеем.

Джон и Бриджит машут нам вслед. Не знаю, кажется мне это или нет, но Бриджит, похоже, завидно. Ей, кажись, тоже охота отрастить крылья.

Взлетаем все выше и выше, пока плоты не превратились в крохотные точки на темной серо-синей воде.

Ангел пристально смотрит вниз:

— Я хочу рассмотреть то подводное чудище. С высоты-то его всего видно будет.

Мы все вглядываемся в океан — там только акулы, киты, скаты и полчища рыб. Но ничто не напоминает гору, поднявшуюся со дна океана и перевернувшую нашу субмарину.

По большой дуге мы плавно поворачиваем на тридцать градусов назад в сторону Большого острова.

— Ребята, теперь наша новая задача — выяснить, что перевернуло «Миннесоту». Что это было? Чует мое сердце, это проделки мистера Чу. Уверена, они связаны с похищением мамы.

Но пока мы летим на базу исследований морской флоры и фауны, еще одна неприятная мысль приходит мне в голову: что такое сказала Ангел под водой робиотам? Почему они на нее не напали? Они же не люди. Не думаю, что она может влиять на роботов так же, как на людей.

И что такое Ангел знает про мистера Чу, что мне неизвестно?

59

Морская научно-исследовательская станция в целом оказалась похожа на Антарктическую. Только без снега, тюленей-людоедов и снежных расщелин. Часть ее построена на воде, и пол там сделан стеклянный, чтобы можно было наблюдать за акулами, скатами и всякой плавающей внизу рыбешкой.

Мы всей стаей улеглись на этот стеклянный пол и глядим на рыбу, счастливые, что снова находимся на суше, а не на чертовой субмарине. Но долго наше развлечение не продлилось. За нами пришел ассистент:

— Присоединяйтесь к нам в комнате заседаний.

Я вскакиваю на ноги:

— Обожаю комнаты заседаний. Лучшее время моей жизни прошло в конференц-залах.

Ассистент странно на меня смотрит, но мы уже следуем за ним по пятам.

Клык, проходя, задевает меня плечом, и я вспоминаю, что мы не были вместе уже сто лет. Я имею в виду наедине, только он и я. Конечно, мне не больно-то и хотелось. Но все-таки…

В комнате заседаний состав вполне предсказуемый: Джон, Бриджит, доктор Акана. Несколько типов в морской форме и пара-тройка ученого вида господ, которые глаз от нас оторвать не могут.

Я за свою жизнь вполне привыкла к психованным ученым-генетикам в лабораторных халатах, которые только и делали, что мучали нас своими шприцами да электродами. А вот к ученым, которые глядят на нас с восторженным удивлением, но признают за нами и права, и человеческое достоинство, к таким, убей меня бог, до сих пор не привыкну.

— У меня возникла теория. — Бриджит поднимается со своего места и идет к кафедре докладчика.

Сижу на месте и стараюсь на нее не смотреть. У меня тоже возникла теория. Построенная на томных взглядах, которые она бросает на Клыка своими оленьими глазами. Она наверняка готовит специальную миссию под названием «Бриджит-и-Клык-a-там-хоть-трава-не-расти». Еще раз посмотрит на Клыка — я ей потом накостыляю хорошенько.

Меж тем Бриджит уверенно обращается к собравшимся:

— Испокон веку, с тех пор как люди стали ходить в море, у разных народов появились рассказы о морских чудовищах. Сейчас в этих рассказах можно узнать обыкновенных китов, акул или осьминогов.

— А как насчет Лохнесского чудовища? — перебивает ее Газман. Он обожает эти страшилки.

— Лохнесское чудовище — это миф, — отвечает ему кто-то из присутствующих.

— С Лохнесским чудовищем доказательств нет, — вступает доктор Акана. — Ни «за», ни «против». Одни считают, что это последний существующий плеозавр. Другие, что это реальное животное, которое стало легендой. А третьи убеждены, что это все чушь и бабушкины сказки.

— Явление, с которым мы сейчас имеем дело, — не миф и не плеозавр. И уж тем более не бабушкины сказки. По словам нашей маленькой телепатки, оно исполнено ярости и желания убивать все живое.

Мы всей стаей дружно заозирались вокруг, не сразу поняв, что «маленькая телепатка» — это наша Ангел. Я решаю, что «телепатка» — вполне подходящее слово. Звучит солидно и по-научному. Надо будет взять на вооружение.

— Но как по-вашему, доктор Двайер, что, вы думаете, это такое?

— Я думаю, это искусственно созданная форма жизни. Или существо, при жизни искусственно подверженное изменениям и мутациям. Например, в результате радиации.

— Искусственно созданная форма жизни? — нахмурился один из ученых.

— А мы-то, по-вашему, кто? Правильно! — поднимаюсь я с места. — Девяносто восемь процентов — от человека, два процента — от птицы. Комбинации могут быть разные, но принцип тот же. Так что вы не стесняйтесь, называйте вещи своими именами. Даже пальцем можно показывать. Для наглядности.

— Ты права, Макс. Примерно так. — Бриджит старательно отводит от меня глаза. — Только результат не такой успешный. К тому же я склонна думать, что в данном случае радиации и мутации подвергли уже существующий живой организм.

— Радиации? Это как в микроволновке? — интересуется Надж.

— Не совсем, — терпеливо объясняет Бриджит. — Существует масса источников радиации. Как природных, так и созданных человеком. Я думаю о мутациях типа тех, что имели место после Хиросимы и Чернобыля.

— Я эти названия уже где-то раньше слышала. — Вспоминаю какую-то передачу по телику.

— Хиросима — город в Японии, — говорит Джон. — На него в конце второй мировой войны Америка сбросила атомную бомбу. При взрыве сразу погибли сто тысяч человек. И еще десятки тысяч умерли потом в результате болезней, вызванных радиацией. С течением времени стало ясно, что радиация вызывает мутации некоторых человеческих генов, что проявляется во врожденных дефектах, выкидышах при беременности или в раковых опухолях.

— Хорошенькое дельце, — бормочу я себе под нос.

— А Чернобыль — это атомная станция в бывшем Советском Союзе. Там взорвался ядерный реактор, — продолжает Джон. — Самая страшная ядерная катастрофа в истории человечества. Территория вокруг Чернобыля до сих пор заражена. И непонятно, смогут ли люди там когда-нибудь снова поселиться. Даже в таких отдаленных странах, как Англия или Швеция, выброшенная в атмосферу радиация вызвала заражение молока и мяса. Беда в том, что радиация приводит к непредсказуемым, и для живых существ часто фатальным последствиям.

— Вы что, считаете, что в океане имеется источник радиации? Вы хотите сказать, доктор Двайер, что он вызвал мутации живых существ, превратив их в убийц-монстров? — спрашивает один из ученых.

Бриджит кивает:

— Именно это я и хочу сказать. Наша задача теперь — найти этот источник.

60

Корабль в сто раз лучше подводной лодки — я смотрю на пенистую дорожку, остающуюся у нас за кормой, и не перестаю радоваться, глубоко вдыхая свежий соленый воздух. Наш корабль — сорокачетырехфутовый и трехпалубный — самый большой исследовательский корабль станции, легко режет океанские воды.

— Мы сейчас устанавливаем радиационные детекторы, — говорит Бриджит. — Клык, хочешь посмотреть? Ужасно интересный процесс.

Я чуть не до крови закусила губы — только бы не разораться. Клык искоса на меня глянул и пошел за Бриджит спускаться в отсек с оборудованием.

Через полчаса берега уже почти совсем не видно, даже с нашим острым птичьим зрением. Моторы выключены, но здесь слишком глубоко, чтобы встать на якорь.

А мне совершенно невозможно удержаться и не взлететь в небо.

Разбегаюсь по палубе и, взмахнув крыльями, спрыгиваю через парапет. Теплый морской ветер сам уносит меня вверх, и ленивыми кругами я поднимаюсь все выше и выше к солнцу. Ангел, Игги, Газман, Надж и Тотал следуют за мной. Все, кроме Клыка. Он там, поди, воркует вместе со своей Премудрой над океанскими картами. Но я стараюсь о нем не думать — не буду портить себе праздник, и все тут!

Еще шесть месяцев назад мы часами летали чуть ли не каждый день. Крылья, сильные и не знающие усталости, были нашим главным средством передвижения. Случалось, ходить и то было странно. Но в последнее время мы только и делаем, что путешествуем на самолетах, грузовиках, машинах, кораблях и даже подводных лодках. Как же мне надоели все эти транспортные средства! Хоть сегодня полетаю в свое удовольствие, наслаждаясь солнечными лучами, ласкающими мне крылья и обливающими теплом каждое перышко.

— Благодать, — урчит в лад моим мыслям Игги.

— Кайф, — вторит ему Газзи.

— Никогда, ни за что больше хаки не надену, — твердо заявляет Надж, выписывая огромный круг.

Было время, мы жили бок о бок с ястребами, а потом с летучими мышами. Они-то и научили нас паре-тройке всевозможных маневров. С тех пор каждый раз, как вижу, что кто-то из наших летает по-ястребиному, сердце у меня подпрыгивает от радости.

Но вернемся к тем блаженным временам, когда я не слишком чувствовала себя человеком. А значит, когда у меня особенных человеческих проблем не было. Не было похищенной мамы. Клык был братом и другом, а вовсе не проблемой и занозой. Бриджит не было тогда и в помине. Или Голоса, который то здесь, то там. А теперь я могу…

— Ой!

Что-то твердое и мокрое взорвалось у моего плеча и до нитки промочило мне рубашку. Оглядываюсь в надежде, что не увижу никакой крови. Похоже… Похоже, что это…

Поднимаю глаза вверх — Газзи практически сложился пополам и чуть не хрюкает от хохота. Чуток успокоившись, выуживает из-под куртки еще один шар с водой. Бах! Надж верещит, выжимая на лету свои кудри. Как она ни уворачивалась, он заехал ей прямо в лоб.

— Моя прическа! Гад ты, Газзи! — Вода стекает у нее по лицу. — Я их выпрямляла-выпрямляла! Ты что, не знаешь, от сырости все опять в мочалку превратится.

Игги хихикает и вытаскивает свой арсенал. Они с Газманом почем зря разбомбили меня, Надж и Ангела. Как они только на такую высоту поднялись с этаким грузом воды в шарах? И откуда шары взяли? Не припомню, чтоб у них было время по магазинам шастать.

— Прекратите немедленно! — протестую я. — Я вам такого веселья задам! Попадитесь мне только!

Потом мы поиграли в ныряй-вертикально-вниз, в догонялки, в дерни-за-перо и снова в войну водяными шарами. Я поймала Газа за ногу, подвесила его вверх ногами и трясла, пока все шары из него не вытрясла. Ангел и Надж висели внизу и ловили «вражеское» вооружение. Так что Игги и Газу от нас тоже прилично досталось.

Короче, как в добрые старые времена, как и полагается детям-птицам, все мы здорово повеселились. То есть все, кроме Клыка.

Наконец идем на снижение. Скулы свело от смеха, мокрые, потные, красные, взлохмаченные ветром.

На палубе неподвижно стоит Клык. Ждет. Несколько ученых наблюдают за нами в бинокли. Где-то футов за шестьдесят от корабля Ангел внезапно закричала:

— Смотрите, смотрите! Вон там! Что-то громадное, но не кит!

Смотрю вниз. Правда, там что-то огромное, странной неправильной формы, похоже, уходит под воду. Секунда — и оно совершенно скрылось из виду.

Я опускаюсь на палубу. Грациозно, без единого звука, как какая-нибудь волшебная фея. Пусть-ка его красавица Бриджит так попробует.

— Мы только что видели что-то в воде, — сообщаю я, все еще слегка запыхавшись. — Оно ушло слишком глубоко вниз, и разобрать, что это, было невозможно. Но оно здесь, и совсем неподалеку.

— Надо нырнуть и хорошенько рассмотреть. — Ангел решительно забирается на поручень, готовая нырнуть в любую секунду.

— Эй, подожди нырять! Надо сперва план составить.

— Макс права, — соглашается со мной Бриджит. — Наши приборы зарегистрировали повышенный уровень радиации. Но мы не можем понять, где ее источник. Так что мы к визуальным наблюдениям пока не готовы, и я бы хотела провести еще кое-какие тесты.

— Понятно… — Ангел кивает, и у меня вырывается вздох облегчения. Такой сговорчивой я ее давно не припомню. — Но я-то уже готова!

Мой вздох облегчения явно был преждевременным. Потому что с этими словами Ангел легко подпрыгнула и головой вперед ушла под воду.

Я этого ребенка убью. Так и запишите: убью.

61

Позвольте обратить ваше внимание на тот незамысловатый факт, что под водой людям необходимы ласты, маска, дыхательный аппарат и баллон со сжатым воздухом. В небе мне ничего не нужно. Какой отсюда следует вывод? Для подводного обитания я категорически не предназначена.

Чтобы облачиться в перечисленное выше подводное снаряжение, мне, доктору Акане, Клыку и Джону потребовалось восемь минут. А казалось, целый месяц. Но в конце концов, спиной вперед и прижимая маску к лицу, я выпала с корабля. Груз и тяжеленный баллон сразу потянули меня вниз.

Еще три всплеска, и наша маленькая команда в полном составе делает круговой обзор, без всяких оснований лелея надежду, что Ангел дожидается нас поблизости.

Что, все-таки думаете, дожидается? Думаете, мы ее сразу же заметили? Думаете, она охотно согласится оставаться с нами, пока мы исследуем происходящее под водой?

Ошибаетесь. У этой шести-(пусть даже семи-) летней нахалки ослиное упрямство и способность к рациональному мышлению, как у спятившей белки. Одного этого, не говоря уже о ее периодических утверждениях, будто она способна править миром, достаточно, чтобы нажить кучу неприятностей.

Джон и доктор Акана разворачиваются и плывут, показывая нам куда-то вдаль. Мы с Клыком следуем за ними, потому что сами понятия не имеем ни на что смотреть, ни куда двигаться. Прямо перед нами коралловый риф и миллиарды рыбок, то спокойно висящих без малейшего видимого движения, то шныряющих туда-сюда между кораллов. Чуть дальше — черная страшная дыра, мимо которой даже проплывать жутковато. Кто его знает, что оттуда в любой момент выскочит. Похоже, это одна из тех подводных вулканических пещер, о которых рассказывала доктор Акана. Она говорила, что их на Гавайях полно.

У каждого из нас по мощнейшему подводному фонарю, и мы по очереди светим в каждую пещеру, в каждую щель, распугивая ни в чем не повинную рыбу. Но Ангела и след простыл. Даже пузырей нигде не видно. Лангусты — пожалуйста, кораллы — сколько угодно, губки, морские звезды, угри, высовывающие из кораллов свои змеиные головы — не перечесть. Но Ангела — и в помине нет.

Я начинаю понемногу сходить с ума. Да еще этот баллон у меня на спине — он тоже радости не прибавляет. Когда мы жили только вшестером, Ангел от меня ни на шаг не отходила и слушалась по первому моему слову. А теперь вокруг полно взрослых. Кормят нас, повсюду за собой таскают. Вот и получается, что я Ангелу не больно-то и нужна. Обидно.

Я внутри пещеры. Вожу фонарем по стенам. Никого похожего на девочку-птицу. Поворачиваю назад и понимаю, что я совершенно одна.

Глубоко-глубоко в пещере.

Задумавшись, я, видно, не заметила, как остальная группа повернула в другую сторону. Быстро отступаю, шарю глазами вправо и влево в поисках отсвета подводных огней. Ни-ко-го. Но самое ужасное, я не только никого не вижу, я не вижу даже выхода из пещеры. Надо было следить, куда поворачиваю.

Вот черт!

Нарочно замедляю дыхание. Стараюсь успокоиться. Если я вошла в пещеру, я смогу из нее выйти. Воздуха в баллоне, по моим расчетам, должно хватить примерно на час.

Конечно, идти назад всегда легче, когда есть следы. Или какие-то ориентиры. А если позади тебя остается только пузырчатая дорожка, и если одна стена треклятой темной, страшной пещеры как две капли воды похожа на другую, а спросить дорогу, кроме перепуганных рыб, вообще не у кого, тогда… а-а-а-а!

Оказывается, кричать под водой, да еще через дыхательный аппарат, безумно неудобно. И совершенно бесполезно.

Воображаю себе, как Клык выуживает мое взбухшее от воды мертвое тело, и осторожно плыву обратно туда, откуда, как мне кажется, я приплыла. Все вокруг выглядит незнакомым. Точнее говоря, все вокруг совершенно одно и то же.

Нигде не видно даже тусклого отблеска фонаря моих ныряльщиков. В воображении встают мои похороны. Вот Надж задохнулась от рыданий и бросает на мой гроб букет цветов. Горло у меня сводит, а на глаза набегают слезы. От чего сразу же запотевает визор маски.

Выругавшись вслух в дыхательный аппарат, очищаю маску, как меня учили. Теперь хотя бы можно что-то видеть. Снова выравниваю дыхание и пытаюсь подвести какую-то, пусть и слабую, логическую базу под свое местонахождение.

Вот тогда-то я и понимаю, что передо мной сразу две пещеры: одна ответвляется от другой. В какую из них мне теперь податься? Какая из них ведет наружу? По какой я сюда приплыла?

Позвольте теперь поставить те же вопросы по-другому. Если считать, что моя жизнь — дурацкий фильм ужасов, в котором героиня заблудилась, потерялась, одна-одинешенька в подводной пещере, как вы думаете, что должно случиться?

Если ответ «Она роняет фонарь, он разбивается о камень, и она остается в полной темноте», ответ засчитывается.

Но спорим, нападение гигантского осьминога вам даже в голову прийти не могло.

62

— Подпишите, и мы положим всему конец. — Подчиненная мистера Чу через стол пододвигает бумаги.

Доктор Валенсия Мартинез прямо смотрит на женщину. Руки у нее снова скованы за спиной наручниками. Она очень, очень устала. Но, по крайней мере, после четырех дней без пищи она больше не чувствует голода. Теперь она просто очень слаба, ее тошнит, и хочется долго-долго спать.

— Нет.

Подчиненная мистера Чу откидывается на стуле:

— Все, что вам требуется сделать, это подписать заявление, а потом выступить перед камерой, публично отказавшись от вашей работы с «Коалицией по Прекращению Безумия». После этого вам дадут есть и пить и вернут вас вашей семье.

От одной мысли про еду доктора Мартинез затошнило.

— Я сказала, что не подпишу. Я верю в дело КППБ. Мы губим планету. Кто-то должен это остановить.

Подчиненная мистера Чу старательно сдерживает раздражение и гнев. Она молча кивает стоящему у двери охраннику-робиоту. Он плавно и бесшумно подкатывает к Валенсии, протягивает к ней руку, из которой вырастает длинная тонкая стальная спица. Дотрагивается ею до доктора Мартинез и пускает электрический разряд.

Валенсия подпрыгивает от боли, но сдерживает крик. Спица оставляет у нее на руке маленький красный след. Рядом с другими маленькими красными точками-следами. «Руки у меня выглядят так, будто у меня корь», — истерически думает она. Но тут же старается взять себя в руки: думай о чем-нибудь другом. Представь себя в каком-нибудь другом месте.

Она смотрит мимо подчиненной мистера Чу сквозь круглое толстое стекло крошечного иллюминатора. Тесная душная комната бледнеет и постепенно расплывается. Вода снаружи темная. Свет сюда с поверхности не доходит, и единственный его источник — мощные лучи прожектора этой подводной станции. Если бы они выстрелили ею, как выстрелили недавно помощником помощника, все было бы много проще. Там, снаружи, было бы тихо, прохладно и спокойно. И все бы кончилось, едва только она бы там оказалась. Она бы больше ничего не боялась. И больше никакой боли они причинить ей не могли бы. И можно было бы спать.

Нечто огромное и темное движется мимо в луче станционного прожектора. Валенсия заморгала, поняв, что это не кит. Но что? Это живое существо — не машина, не робот. Но ничего похожего Валенсия в жизни еще не видывала. Это какое-то недоразумение. Страшная ошибка.

Внезапно все встало на свои места. Все обрело смысл. Она поняла, зачем они ее похитили, почему держат ее здесь и почему им непременно требуется, чтобы КППБ прекратила свои протесты.

— Если вам безразлична ваша собственная жизнь, может, вам захочется спасти вашу старшую дочь?

— Что? — Валенсия встречается глазами со своей тюремщицей.

— Максимум Райд взята нами под стражу. — В голосе подчиненной мистера Чу звучат победоносные ноты. Подпишите вот здесь, и мы ее отпустим.

Сухой сдавленный смешок сорвался с растрескавшихся губ доктора Мартинез, и она на мгновение забыла и о боли, и о слабости.

— Если Макс взята вами под стражу, я вам не завидую.

Она снова засмеялась, но посланный робиотом новый удар тока оказался много сильнее. В глазах у нее помутилось, и она потеряла сознание.

63

Я не биолог и не зоолог и морскую фауну не изучаю. Поэтому осьминог на меня накинулся или кальмар, я понятия не имею. Все, что я могу про него сказать, это что размером он был больше меня, скользкий, склизкий, и ухватить его было совершенно невозможно. И еще, что у него был миллион длиннющих щупальцев с миллиардом присосок. И еще помню, что он обвил их вокруг меня с такой силой, что мне не то что пошевелиться — вздохнуть невозможно.

Помнится, чтобы съесть добычу, кальмары и осьминоги присасываются к двум половинам ракушки, раскрывают ее и щупальцами отправляют содержимое в клювообразный рот.

Этот осьминог, или кто он там, явно принял меня за ракушку и пытается расколоть надвое.

В панике судорожно засасываю воздух из дыхательного аппарата, извиваюсь всем телом, безуспешно стараясь вырваться.

Напомню: силу в воде не собрать — это раз. Два — в воде не подпрыгнешь, чтобы дать здорового пинка ногой. И всем телом на врага не навалишься — это три. В воде можно только извиваться и молотить, по мере сил и возможностей, руками и ногами, пытаясь оттолкнуть-отпихнуть склизкие, липучие, тянущиеся к тебе щупальца.

Можно еще постараться дотянуться до охотничьего ножа, который предусмотрительно прихвачен со станции и крепко-накрепко прикручен на бедре. Но до моего ножа мне не дотянуться. Такая уж мне сегодня непруха.

А раз непруха, то непруха во всем. И осьминог сдирает с меня маску. Холодная соленая вода залила мне глаза и хлынула в нос. А склизкая бестия продолжает свое гнусное дело и вырывает у меня изо рта дыхательный аппарат. Изо всех сил стараюсь схватить его зубами — так он мне чуть все зубы не высадил.

Короче, воздуха мне больше глотнуть негде.

Крепко-накрепко сжимаю губы — только бы не нахлебаться соленой воды. У нас, мутантов, исключительно мощные легкие, да еще есть воздушные мешки в придачу. Но дышать нам все равно нужно.

А коли я дышать не могу, утону — глазом моргнуть не успею. И останусь здесь, навсегда погребенной в темной подводной пещере.

И больше никогда Клыка не поцелую.

Слезы в океане ни воды, ни соли не прибавят. Зачем они тогда мне на глаза навернулись?

64

Глаза намертво зажмурены, рот накрепко закрыт — я сопротивляюсь из последних сил.

Если бы только моим противником был добрый старый ирейзер. Или флайбой. Или робиот, или вообще любой другой дурацкий продукт извращенного человеческого ума и воображения.

Неожиданно щупальцы ослабляют свои смертельные объятия. Снова борюсь, опять сопротивляюсь с новой силой. Щупальцы ослабевают еще больше. Внезапно осьминог меня совсем отпускает. Протягиваю руку за дыхательным аппаратом, открываю глаза и вижу, что пещера залита светом.

Это подоспели мне на помощь Джон, доктор Акана и Клык. Ровно в ту минуту, как я открыла глаза, Клык нанес решающий удар осьминогу-кальмару-цефалоподу прямо в его круглый глаз.

Хватаю аппарат — не тут-то было. Шланг безнадежно разорван, и в здоровенную дыру с оглушительным бульканьем вырываются остатки моего воздушного запаса.

Еще пара увесистых тычков — и осьминог ретируется восвояси и скрывается в темноте. Только его и видели. Клык подплывает ко мне вплотную, видит мой рваный шланг и наверняка уже посиневшее лицо. Джон и Акана тоже совсем рядом и сигналят, в какую сторону выбираться из пещеры.

В следующую секунду замечаю, что глаза у Клыка под маской сощурились в улыбке.

В улыбке? Жить мне осталось всего пару секунд — я вот-вот задохнусь, умру у него на руках страшной смертью. А он улыбается! Видно, последним моим словам суждено быть не словами любви, а словами гнева: Клык предатель! А я-то думала, ты меня любишь.

И тут он берет мою руку и осторожно проводит моими пальцами сбоку у меня по шее.

Вот это да! Я отчетливо чувствую, как пальцы мне щекочет ровный поток мельчайших пузырьков.

И легкие не разрываются от отсутствия воздуха. И я не теряю сознания от отсутствия кислорода.

От уха до уха расплываюсь в счастливой улыбке.

У меня образовались полноценные жабры.

65

Помню, как Ангел хвасталась своим новым талантом: заберет ртом воду и показывает, как вода сочится из ее практически невидимых жабр. Пробую сделать то же самое, только очень осторожно — боюсь, как бы не захлебнуться.

Но, видно, внутри меня срабатывает какой-то потайной механизм — рот закрыт, а вода вытекает обратно, не попадая мне в горло.

Честно скажу, это клево! Усмехаясь, отстегиваю жилет с баллоном и со всеми тяжеленными прибамбасами и наворотами. Счастливо отпускаю его, он идет ко дну и исчезает в темноте. Как же без него классно! Я сразу чувствую себя легкой, подвижной и маневренной.

Потом, прильнув сзади к Клыку, вглядываюсь в его шею — даже здесь, на глубине, видно, какая она загорелая — и легко пробегаю по ней сморщенными от воды пальцами. Две такие же, как у меня, пузырчатые дорожки поднимаются вверх по бокам его шеи. Заглядываю ему в лицо:

— У тебя тоже.

Он выплевывает дыхательную трубку. Подоспевшие к нам встревоженные Джон и доктор Акана хватают его баллон и всеми силами стараются удержать тяжелую железяку у Клыка на спине. Но он показывает им себе на шею и набирает в рот воды. Кажется, у наших ученых не то что глаза, даже маски, и те округляются от удивления. Совершенно ошарашенные, они машут в сторону выхода из пещеры.

А как вы думаете, кто нас там поджидает? Совершенно верно, Ангел, шкодливая русалка с белокурыми локонами, мирно покачивающимися в воде вокруг ее довольного личика. Заметив, что мы избавились от амуниции, она строит нам свою самую противную рожу, типа «Я же вам говорила. Надо было меня сразу слушать». Вредина!

Пока мы к ней подплываем, ко мне приходит весь новый ритм дыхания жабрами: набираешь в рот воды — как бы ее проглатываешь — чувствуешь, как она выходит через жабры, и снова набираешь полный рот.

Сперва каждое следующее движение держу под контролем. Сначала слежу за губами, за ртом, за глоткой. Отсчитываю ритм, как будто вальс танцевать учусь: раз, два, три, раз, два, три. Но проходит минута — и больше считать не надо. А через пару следующих вздохов я чуть ли не забываю, что можно дышать иначе. Так-так, теперь-то мы разгуляемся! Все мои помыслы направлены на применение нового дара как в условиях боевых действий, так и в сугубо развлекательных целях. Но всем прекрасно известно, что в каждой бочке меда есть ложка дегтя, и я вдруг пугаюсь: а что если вслед за жабрами у меня плавники отрастут? Или я чешуей покроюсь?

Нет-нет, только не это!

Но Ангел права: классно плавать под водой без тяжеленного огромного баллона и без тошнотворной резинки во рту, от которой вся челюсть ноет. Не сравнишь, конечно, с подставленными лучам солнца распростертыми в небе крыльями, но в целом тоже неплохо.

Мы все пятеро сдаем назад к кораблю. Следующая на повестке дня — длинная лекция Ангелу. Мысленно подбираю крепкие слова и веские выражения — пора наконец хорошенько прочистить ей мозги и вдолбить, что ее закидонам и фортелям не время и не место.

Но в этот самый момент, без всякого предупреждения, что-то огрело меня с такой бешеной силой, что, в чем бы моя душа ни держалась, она мигом отлетела, покинув меня на произвол судьбы.

66

С чем бы сравнить полученный мной удар? Считайте, что на меня налетел поезд. Меня отшвырнуло от нашей подводной команды, завертело, закрутило, раз двадцать перекинуло через голову. От неожиданности и от боли я здорово нахлебалась.

Но без тяжелого обмундирования довольно быстро восстановила равновесие и встала в боевую стойку. Наши футах в двадцати от меня и, по всему видать, тоже в опасности.

Но что же ЭТО такое? Ударив меня, ОНО в мгновение ока развернулось и с умопомрачительной скоростью бросилось на остальную команду. Кидаюсь следом, прижимая к спине крылья и снова отсчитывая ритмы дыхания.

Похоже, ОНО — это множество странных необыкновенно подвижных, разворотливых и стремительных существ. Если они что напоминают, то змей или угрей, и к тому же — всевозможных размеров, от «Фольксвагена-Жук» до семьсот сорок седьмого «Боинга». Подозреваю, они-то и атаковали и рыболовный траулер, и нашу подводную лодку. Но даже почти вплотную разобрать, что ЭТО такое, абсолютно невозможно.

Со всего размаху накинулась одному из них на спину. Оседлала, стараюсь удержаться и одновременно молочу изо всех сил. Шкура у него грубая и корявая, местами точно расплавленная, с огромными язвами, из которых выглядывало сырое мясо. Я их как увидела, меня чуть наизнанку не вывернуло. Пытаюсь нащупать глаза или какое-нибудь другое уязвимое место, чтобы тыкнуть туда посильнее. Но разобрать ничего невозможно: напавшее на меня существо — одна сплошная мешанина без какой-либо внятной формы, структуры или даже определенных очертаний.

Резко извернувшись, существо сбросило меня и рванулось туда, где мелькали руки и ноги Клыка, схватившегося с другим монстром. Похожим, но только с ластами. Надбавляю скорость, кидаюсь туда же и на сей раз замечаю крошечный красный глаз. Единственный глаз где-то сбоку. Выставив ноги вперед, бью в него сколько хватает сил.

Оборачиваюсь. Мгновенно вижу, что Джон и доктор Акана при последнем издыхании бессильно бултыхаются и уже практически даже не пытаются отражать сыпящиеся на них со всех сторон удары.

Нападение произошло совсем рядом с поверхностью воды. Здесь почти светло, и более или менее можно рассмотреть, что происходит над водой. Но нашего корабля нет и в помине. Убей меня бог, не пойму ни где мы, ни как позвать на помощь.

Ангел тоже в опасности — похоже, воздействие на эти существа не под силу даже ее мощному мыслительному полю.

Макс! Немедленно уносите отсюда ноги! — внезапно командует Голос. — Прочь отсюда! Живо!

Хватаю Ангела за плечи и выпихиваю ее на поверхность. Уф! Успела. За ней гонится один из монстров, которому я на ходу здорово влепила обеими ногами.

И сразу же — на подходе следующий. Сложив руки топориком, бью его по морде. Я и тут подоспела в критическую минуту — он совсем было одолел Джона, которого я сразу же толкаю наверх. Клык и сам вырвался от своего чудища, хотя оно вот-вот оклемается и кинется на него по новой. Ничего, справится. А вот доктору Акане без нас не обойтись. Она потеряла сознание. Вдвоем с Клыком лупим, бьем и колотим, не разбирая, во что и куда, — только бы дать ей возможность передохнуть и хоть чуток оправиться.

Вдруг у меня за спиной раздается тонкий высокий свист. Оборачиваюсь — прямо в нас летит длинная, темная, острая штуковина. Смертоноснее любого монстра — торпеда. Видно, флот подоспел. Хорошенькая у них «выручка» получается.

— Вверх! — ору я Клыку, и изо рта у меня вырываются здоровые пузыри.

Стряхнув с себя морских чудищ, хватаем доктора Акану и сломя голову несемся вверх. Они — за нами. Клык вцепляется мне в руку и тянет за собой. Отрываемся от погони футов на тридцать. В ушах страшно ломит от стремительно меняющегося давления.

Секунда — и торпеда пронесется мимо. Не тут-то было. Прямо под нами она врезается в самую гущу наших преследователей. Взрыв сотрясает океан до дна. А взрывной волной неимоверной силы нас вышвыривает из воды и катапультирует в воздух, примерно на двадцать футов в высоту. Будто издалека слышу свой дикий крик и вдруг понимаю, что я в воздухе. Стремительно распахиваю крылья. С них стекают потоки воды, они отяжелели, но все равно исправно поднимают меня ввысь. Вижу рядом черное крыло. Значит, Клык тоже взлетел. Минуту спустя оба мы парим высоко над океаном, глядя, как клочья морского чудовища всплывают на поверхность. Запустившую торпеду субмарину нигде не видно — она, поди, слишком далеко.

Что я точно знаю, это что я оглохла. Уши болят, будто стальная спица проткнула мне барабанные перепонки, войдя в одно ухо и выйдя из другого. Даже дышать и глотать больно, и слезы текут ручьем.

Примерно в четверти мили наше судно, кажется, заводит моторы. Все в синяках и кровоподтеках мы с Клыком приземляемся на палубу. Меня мучает жажда. Голова кружится, ноги подгибаются. Короче, хреново. Но явно не так, как доктору Акане. Ее выудили из воды с переломанными костями, и теперь она лежит привязанная к доске, чтобы не пошевелилась.

Задыхаясь, я привалилась к борту и гляжу на Клыка.

— Что, флот-таки пришел к нам на выручку. — Мой собственный голос доносится до меня глухо, как из бочки. — Получается, люди нас все-таки спасли. Своим обычным идиотским способом, но какая теперь разница.

В нашей жизни это что-то новенькое. Так что сам этот факт еще надо будет переварить и осмыслить. Потом, после… И вообще, главное, что мы живы.

А вот вопрос, что за монстры на нас напали и откуда они взялись, остается главным вопросом.

67

Макс, ба! Никак ты вернулась? Милости просим, — приветствует меня капитан Перри. Клянусь, он едва-едва сдерживается, чтобы не усмехнуться.

Я оскаливаюсь и прохожу мимо. Набираю в легкие побольше воздуха и спускаюсь по трапу в трюм субмарины.

Да-да, вы не ослышались, мы снова на субмарине. Эта будет поменьше «Миннесоты», но тоже выделена военно-морским флотом. И под командой все того же капитана Джошуа Перри.

Как выяснилось, у меня лопнула только одна барабанная перепонка. Заживет, конечно, но пока что я ковыляю, как глухая пьяная обезьяна.

Доктора Акану осмотрел врач. Все тело у нее — один сплошной синяк. Но после рентгена оказалось, что у нее сломаны только ребро, рука и ключица, и ее сразу отправили на вертолете обратно на морскую исследовательскую базу. Джон Абейт тоже здорово избит и тоже весь в синяках. Но он по-прежнему с нами и полон решимости довести дело до концаи спасти мою маму. Начинаю подозревать, что он к ней неровно дышит. Я имею в виду, что они не просто друзья и соратники.

Боже, сколько вокруг всяких сложностей.

Не буду пока в них вдаваться, а лучше кратко изложу нынешнюю диспозицию.

Мы провели ночь на исследовательской морской станции. По сто раз перебрали все происшедшее, но картина от этого яснее не стала. Понятно одно: эти создания неимоверных размеров. А кто они — непонятно.

Мне удалось прочитать Ангелу запланированную лекцию практически до конца. Но с нее все как с гуся вода. В одно ухо впустила — в другое выпустила. Надо попросить Клыка. Пусть он с ней теперь разговаривает.

Газзи, Игги и Надж кинулись проверять в теплой прозрачной воде залива, не прорезались ли у них жабры. Не прорезались — никто из них пока ничего рыбообразного не отрастил.

Тотал решил остаться на морской базе с Акелой. Он терпеть не может подлодки (я с ним в этом совершенно согласна); терпеть не может воды, жабр у него и в помине нет, и к тому же, по его собственным словам, ему совершенно необходимо решить парочку вопросов с его возлюбленной. Идея брачных уз по-прежнему не дает ему покоя.

Команда новой подлодки, без сомнения, привычна к выполнению сверхсекретных заданий. Приказы исполняют, вопросов не задают. Но как увидели входящих на борт шестерых детей и двух ученых, глаза у них округлились.

И вот наконец мы склонились над освещенной картой в тесной каюте в среднем отсеке подлодки. Новая субмарина такая маленькая, что на ней всего тридцать человек помещается. Зато у нее есть два толстенных иллюминатора. Я сначала решила, что эта подлодка больно хлипкая, но оказывается, она торпедами, так сказать, до зубов вооружена. Так что я чуток успокоилась.

— Смотрите, все атаки монстров происходили в радиусе двадцати миль, вот здесь, здесь и здесь. — Капитан Перри показывает красные точки на карте. — Все. Сегодня наша задача избороздить этот треугольник вдоль и поперек, пока чего-нибудь не найдем.

— А я продолжаю думать, что эти монстры — плод вызванных радиацией мутаций, — говорит Бриджит. — Приборы однозначно регистрировали в этом треугольнике повышенную радиацию. Только источник ее почему-то обнаружить не удалось.

— А можно я вылезу наружу, повисну на лодке и оттуда за всем следить буду?

Как вы думаете, кто такой дурацкий вопрос задает? Конечно она, Ангел.

— Нет! — отрезали хором Джон, я и капитан Перри.

Она нахмурилась, но я не обращаю внимания и докладываю:

— У тех, которых я видела, на коже были нарывы размером с кратер. Из них кровь и гной сочились — прямо кошмар какой-то. Как будто они заживо гнили.

— Ангел, а ты какие-нибудь мысли у них прочитала? — допытывается у Ангела Бриджит. — Помнишь, когда ты их в первый раз увидела, ты почувствовала их ярость и стремление убивать. А вчера ты ничего нового не заметила?

— Как бы это сказать… — раздумывает Ангел. — Они были такие же злобные. И такие же кровожадные. Но они мучаются от боли. И еще они очень смышленые. Могут переговариваться, планы строить, атаковать вместе. Я их лучше китов или дельфинов понимаю. Киты, конечно, классные, но ужасно медлительные. Им чтобы одну мысль передать, сто лет нужно. А дельфины… они легкомысленные. Им бы все только развлекаться. Ни на чем сосредоточиться не могут. Если только у них под носом рыбу не держать. Лишь на подачки и реагируют.

— Поня-я-ятно, — недоуменно тянет Джон, видимо, полагая, что Ангел слишком сурова к китам и дельфинам.

В эту минуту один из приборов начинает прерывисто попискивать. Бриджит бросается снимать показания.

— Как раз в этой точке зашкалили показатели радиации, — возбужденно оповещает она собравшихся. Срочно включите прожекторы.

Капитан Перри отдает команду, и подводный мир вокруг нас заливает ярким светом. Мы прилипаем к иллюминаторам и внимательно следим, как мощные лучи обшаривают подводное пространство.

— А вот и оно, — говорит Джон. Я еще не видела, чтобы он был так подавлен. Даже когда маму похитили. — Одной загадкой меньше.

68

— Что, что там такое? — нетерпеливо допытывается Газзи.

— Рыба, конечно? Чему там еще быть-то? — Игги, похоже, скучает.

— Там, мальчишки, свалка контейнеров, — объясняю я им. — Ну и рыба — это уж само собой разумеется.

— А мы глубоко? — Надж расплющила нос о стекло иллюминатора.

— Над нами почти тысяча метров, — отвечает капитан Перри, — или иначе, больше трех тысяч футов. Место в океане не самое глубокое, но большинство подлодок на такую глубину не погружается.

— Значит, кто бы эти контейнеры сюда ни сбросил, рассчитывает, что их здесь никто никогда не найдет.

— Вот именно, Клык, — бормочет Бриджит, даже без свойственного ей энтузиазма по поводу Клыка. — Это называется «похоронить радиоактивные отходы».

Субмарина подходит поближе к куче железных бочек, и, присмотревшись повнимательней, я замечаю, что на них что-то написано:

— Глядите, там каракули какие-то.

— Дайте свет на контейнеры, — приказывает капитан Перри.

Бочкообразные контейнеры почти что у нас под носом, и в ярком свете прожекторов по бокам теперь хорошо видны полустертые надписи. Радиационный детектор Бриджит захлебывается в истерике, и мне хочется стукнуть по нему хорошенько: «Заткнись, хватит орать. Всем уже давно понятно, что здесь радиация».

— Это китайские иероглифы, — замечает Джон.

Действительно. То, что я сначала приняла за каракули, — это иероглифы. Но рядом на крышках — надписи на английском: «Не подходить. Опасно для жизни!» И дальше буквы поменьше: «Собственность корпорации Чу».

Ага… Значит, здесь замешан мой старый знакомый, мистер Чу-довище!

— Смотрите! А вон там черно-желтый знак. Это же клеймо радиоактивных отходов, — замечает Бриджит.

Газзи глянул и всполошился:

— Да у них же там у половины крышки проржавели и отвалились!

— Получается, Бриджит права, — вздыхает Надж, — где радиация, там и морские монстры.

— Нет, — неожиданно возражает Бриджит. — Ученым нужны неоспоримые доказательства. А их у нас пока нет. Но вероятность этой взаимосвязи действительно велика.

— Я бы тем не менее сказал, что ситуация проясняется, — вступает Джон. — Все кусочки пазла встают на свои места. Корпорация Чу сбрасывает в океан радиоактивные отходы. Это раз. Делают они это под охраной армии специально созданных робиотов. Это два. Теперь — КППБ. Мы ведем большую работу по привлечению внимания к загрязнению мирового океана и стали для них серьезной угрозой. — Он снял очки и устало потер глаза.

— Ну и что вы теперь будете делать? Кто вам поможет? — Игги сегодня почему-то настроен слишком скептически.

— Знаете что? Может, теперь лучше всплывать будем? — Я надеюсь, что никто не просечет дрожи у меня в голосе. Сознание, что я могу дышать под водой, конечно, слегка успокаивает, но на такой глубине, окажись я в воде, меня мигом в лепешку расплющит. — А про отходы можно сообщить Агентству по Защите Окружающей Среды, а в КППБ подробный отчет напишем.

Макс, все далеко не так просто. Уж тебе-то это должно быть хорошо известно.

Так… Опять Голос прорезался. Кто бы мог подумать, что он снова явится.

— Охо-хо! — пригорюнилась Ангел.

— Дважды «охо-хо» — показывает в иллюминатор Газман.

Кидаюсь к стеклу и, сложив руки биноклем, вглядываюсь в воду. Она шевелится. Подождите-подождите… Это не вода.

Это армия водонепроницаемых вездеходов-убийц мистера Чу плотно окружила нашу подлодку.

Настало время хорошенькой драчки.

69

Капитан Перри нажал кнопку интеркома.

— К бою! Готовность номер один! Это не учебная тревога! Привести орудия в боевую готовность. Повторяю, это не учебная тревога! Маневрируем на отступление!

В мгновение ока команда заняла боевые позиции.

Первые ряды робиотов ударили в борт лодки — и мы все уцепились кто за что ни попадя. А я — за Клыка. Вылезти наружу и сражаться с робиотами на такой глубине и под таким давлением невозможно. Так что, если мне суждено умереть страшной смертью на дне океана, одной мне из субмарины вылезать неохота. Чему быть — того не миновать, но последний свой час я хочу встретить вместе с Клыком и со всей стаей.

Сквозь вой сирен и крики команды снаружи доносится грохот и скрежет. Робиоты, как выразился капитан Перри, «действуют на потопление». А я бы по-простому сказала: долбят дыру. Хотя смысл от этого не меняется. Кто только эти субмарины придумал! С прочностью и надежностью явно ошибочка вышла. Но это я так, к слову.

— Ребята, вы здесь оставайтесь, — командует капитан Перри, направляясь в рубку.

— Э-э-э… У меня предложение, — останавливает его Газзи.

— Подожди, не до тебя сейчас. — Капитан Перри уже занес ногу через порог.

— Нет, вы послушайте! — В голосе Игги столько железной решимости, а незрячие голубые глаза смотрят так настойчиво, что капитан останавливается.

— Ну что вам?

— У нас однажды случай такой был. Нас робиоты окружили, и как раз тогда гроза надвигалась. А мы, значит, в доме сидели. Там еще громоотвод был. Ну, мы его, само собой, отсоединили, кое что к нему присобачили, чтоб заряд усиливало, и на боевиков нацелили. Когда молния ударила, их всех наизнанку вывернуло и хорошенько поджарило. Классно тогда получилось. — Газ даже сейчас просиял при одном воспоминании.

— Вы, сынок, тогда ловко придумали, — отмахивается от него капитан Перри. — Только я связи никакой не вижу. Под водой грозы никакой не бывает.

— У вас же торпеды имеются, — говорит Газзи так, будто теперь-то все стало яснее ясного.

— Торпеды хороши, чтобы единичную крупную цель поражать. И на расстоянии. А этих, во-первых, много, во вторых, они мелкие, а в-третьих, и это самое главное, они вплотную к лодке находятся. Мы вместе с ними и себя подорвем.

Я чуть не застонала. Вечно эти взрослые упрутся, слушать как следует не хотят, да еще разговаривают с нами, как с младенцами. И никак в толк не возьмут, что восьмилетний Газзи и четырнадцатилетний Игги знают про взрывчатку, взрывные устройства и всяческие способы разрушения столько, сколько убеленному сединами вояке Перри даже и присниться не может.

— Да нет же. Вы детонаторы выньте, посадите их прямо на корпус. А если хотите жару поддать побольше, то саму взрывчатку, нитрат аммония какой-нибудь или что там у вас есть, высыпьте прямо в воду, — предлагает Газзи. — Тут же даете разряд на корпус, он передается в воду, но недалеко. Робиоты на нас вплотную насели, поэтому мы их и ликвидируем. А рыбе вокруг вреда не будет — они ее и так уже давно распугали.

Капитан Перри посмотрел на Газа, перевел взгляд на Игги и часто-часто заморгал.

— Да вы не думайте, они у нас по части взрывов большие мастаки, — из-за скрежета и грохота моего голоса уже почти совсем не слышно. — Они очень это дело любят.

И Газзи с энтузиазмом подтверждает:

— Если что взорвать надо, мы миллион разных способов знаем.

Секунду обождав, капитан Перри берет интерком:

— Лейтенант Юнгвель, срочно явиться в средний отсек. — И, обернувшись к нам, добавляет: — Она у нас специалист по взрывам.

Вбежавшая в отсек коротко стриженная молодая женщина торопливо отдает салют.

— Вольно! — командует ей капитан Перри. — Молодой человек, объясните лейтенанту Юнгвель свою идею. Быстро!

Выслушав мальчишек, лейтенант Юнгвель задумалась. Помолчав немного, она медленно кивает:

— Ты, паренек, оказывается, настоящий дьяволенок. И гений пиротехники.

Газзи скромно краснеет.

— Отличная идея. Так и сделаем.

И она выбегает из комнаты.

Минуты три спустя нашу маленькую каюту озаряет сильнейшая вспышка. Похоже на молнию, только кажется, что длится она много-много дольше. Сидим молча, слушаем скрежет снаружи. Сработает или нет? Спекутся ли робиоты? Наконец вода заискрила. Ждем. Только ерзаем нервно.

Еще секунда — череда взрывных хлопков. Это электрические заряды, по-прежнему танцующие на бронированном корпусе подлодки, сдетонировали взрывчатку. Газзи подпрыгнул на месте и кинулся обнимать капитана Перри.

— Да смотрите же. Они, как кукуруза, лопаются. — Игги прилип к иллюминатору.

Газ аж танцует на месте.

Отпихивая друг друга, стараемся рассмотреть, что происходит. За бортом слышно гулкое буханье: бух, бух, бух, а потом все чаще и чаще, точно в огромный барабан бьют. Всполохи взрывов озаряют наш отсек. И вдруг наступает полная тишина.

— Похоже, сработало, — просовывает в дверь голову лейтенант Юнгвель. — Капитан, предлагаю представить их к званию «почетный взрывник военно-морского флота США».

70

— Мы возвращаемся на базу. Необходимо срочно по всей форме доложить о радиоактивных отходах, — придя в себя, сообщает нам капитан Перри.

— Как же так? Нам ведь надо маму спасать? — забеспокоилась я, и Джон сразу же встает на мою сторону:

— Она должна быть где-то рядом. Нельзя ли подождать с докладом и сначала тщательно прочесать этот район?

— Радиоактивные отходы требуют неотложных действий. Кто знает, как далеко и как быстро распространяется заражение. Они должны быть срочно ликвидированы.

— Но задача нашей экспедиции — спасение члена КППБ.

— Моя работа — защита интересов Соединенных Штатов. — Капитан Перри вперил в Джона ледяной взгляд. — Водное пространство Гавайских островов — часть американской территории. Его охрана входит в мои непосредственные обязанности.

Прикидываю шансы на успех восстания мутантов с целью захвата подводной лодки, но Надж неожиданно спрашивает:

— Кто-нибудь знает, где Ангел?

И если от этих слов ваше сердце не разорвалось от ужаса, значит, вы перелистнули в этой книжке добрую сотню страниц.

Срочно обыскали субмарину. Инженер-механик обнаружил, что ровно четыре минуты назад кто-то открывал водолазный люк.

— Не могла же она выйти в океан на такой глубине. Здесь давление — тонны на квадратный сантиметр. Ее расплющит в одну секунду.

— Нет… Боже, только не это! — Я в отчаянии вглядываюсь в иллюминатор. Вода за бортом мутная — даже в лучах прожекторов подлодки мало что видно. Вокруг полно медленно оседающих на дно робиотских обломков, металлические части которых то здесь, то там посверкивают, попадая в луч прожектора. К тому же взрывами взбаламутило все, что веками оседало на дно.

И что вы думаете, от меня ускользнул ореол ее белокурых волос? Думаете, я не вижу за всем этим мусором светлый спортивный костюмчик Ангела? Она по-собачьи плывет ОТ субмарины, и притом абсолютно не расплющенная и совершенно трехмерная.

— Невероятно… Неслыханно… Неправдоподобно… — ошалело бормочет капитан Перри.

— Фантастика какая-то… — вторит ему Джон, уставившись в стекло иллюминатора. — Без водолазного костюма на такой глубине уцелеть невозможно.

— Эй, вы, кажись, забыли, с кем имеете дело. А дети с крыльями — правдоподобно? А с жабрами? Летающие, беседующие с рыбами, чувствующие цвет, притягивающие металл? Это, скажете, возможно? Реально? Чего ж вы теперь удивляетесь?

Джон кивает, но на лице у него написано, что он в полном шоке:

— Это противоречит всему, что мы знаем о биологии позвоночных видов. Это совершенно в голове не укладывается.

— Ты хочешь сказать, что крылья укладываются?

Капитан Перри серьезно смотрит на меня:

— Вот именно. Это гораздо более невероятно, гораздо более невозможно.

— Ладно, замнем для ясности. — Я перехожу к делу. — Возможно или нет, но ее надо вернуть. У вас есть какие-нибудь наружные хваталки?

— Боюсь, что нет, — отвечает Перри.

— Макс! Смотри! — Надж поворачивается от иллюминатора с круглыми от ужаса глазами.

От того, что я вижу в мутной воде за стеклом, душа у меня уходит в пятки… и ниже.

Ангел, будучи Ангелом, то есть упрямой ослицей, полной идиоткой, не признающей никаких правил, плывет прямо к стаду морских чудовищ, неумолимо приближающихся к субмарине со скоростью света.

— Они ее убьют, — выдохнул бледный как полотно Газзи.

«Убьют, — мрачно думаю я. — А потом я ее воскрешу и за все ее проделки убью снова».

Одно из чудищ заметило Ангела. Притормозило, повернулось и двинулось в ее сторону.

— Боже! — взвизгнула Надж, закрыв глаза руками. — Макс! Сделай же что-нибудь!

Я уже у двери:

— Иду!

71

С размаху ударяю кулаком по кнопке, разгерметизирующей выход в камеру водолазного выхода. У меня за спиной капитан Перри и все остальные затаили дыхание. Будто напряженно ждут, когда вслед за мной их выкинет в открытый океан.

А перед глазами стоит картинка, десять секунд назад впечатавшаяся мне в мозг: морское чудище несется на Ангела. И меня мутит от страха. После всего того, что мы пережили, после всех наших приключений и злоключений, как она могла, как посмела пойти на такое самоубийство.

Дверь в водолазный отсек беззвучно открылась. Внутри здесь все еще мокро после ее побега.

Бриджит хватает меня за руку:

— Макс, не надо. Даже если твое тело выдержит давление воды, ты же понимаешь, что тебе не справиться с монстрами. Единственное, что мы можем сделать, это немедленно уйти отсюда прежде, чем они нападут на подлодку. Вспомни, что они сделали с «Миннесотой». А эта куда как меньше.

— Я иду на выручку Ангелу. — Надеюсь, мой очаровательный оскал поставит ее на место.

— Макс, ты ей не поможешь. — Бриджит чуть не плачет.

— Я ее одну не брошу. — Думаю, она не глухая и хорошо слышит угрозу в моем голосе. — Если будет поздно, хотя бы тело ее отобью и принесу. Так или иначе, я без нее не вернусь. Так что отойдите все отсюда.

Джон внимательно и долго смотрит на меня. Кивает и перешагивает обратно за порог водолазной камеры. Слегка коснувшись плеча капитана Перри, кивает ему, и тот, нахмурившись, следует за Джоном.

По щекам Бриджит в три ручья текут слезы.

— Бриджит, — зовет ее Джон, она отпускает мою руку и выходит из камеры. Мрачная стая — за ней.

Все, кроме Клыка.

Я сверкнула на него глазами:

— Попробуй только меня остановить!

Руки у меня сами собой сжимаются в кулаки, как когда-то в старые добрые времена, когда мы друг друга от души волтузили.

— Я просто хотел тебе сказать, будь осторожна. И что я тебя страхую. — Он откинул у меня со лба прядь волос и мотнул головой в сторону торпедного отсека.

Меня точно цунами захлестнуло: господи боже мой! Лучше него никого нет и быть не может! Не может быть для меня лучшего друга, бойфренда и — кто знает — может быть, и больше. Он для меня — все! Теперь это уже решено.

Я очень, очень его люблю. Новой любовью, которой я еще никогда не знала. По сравнению с ней померкли мои прежние маленькие любвишки. Я люблю его каждой клеточкой моего тела, каждой мыслью моего мозга, каждым перышком моих крыльев, каждым дыханием моих легких. И воздушных мешков.

Жаль только, что я стою на пороге верной гибели. Почти что верной…

И чуть ли не на глазах у всех я обнимаю его за шею и целую прямо в губы. Он на секунду замер, но тут же обхватил меня крепко-прекрепко, так, что даже дышать трудно стало.

— Ни фига себе, — шепчет Надж, но мы с Клыком никак не можем оторваться друг от друга. Была бы моя воля, я бы так и стояла здесь и счастливо целовалась с ним все следующее тысячелетие. Но Ангел, или — страшно сказать — то, что от нее осталось, все еще там, в холодном и темном океане.

— Клык… иди.

Я делаю шаг вперед.

— Все, мне пора, — тихо говорю я ему.

Его губы дрогнули в полуулыбке:

— Иди. Возвращайся скорей.

Я киваю. Не отрывая от меня глаз, он отступает и нажимает кнопку герметизатора. Двери шипят, наглухо закрываются и, кажется, навсегда отделяют меня от Клыка. Сердце стучит так, что вот-вот под его ударами у меня сломаются ребра.

Мне страшно.

Я безумно, невероятно счастлива и ужасно влюблена.

Впереди меня ждет верная смерть.

Чтобы не взорваться от распирающих меня эмоций, отжимаю клапан, открывающий выходной люк. За ним океан. Как же мне хочется оказаться такой же стойкой, как Ангел. Стойкой и выносливой.

Люк открывается, и я вижу первый темный отблеск ледяной воды.

Представление начинается.

72

Искусственное давление в водолазной камере вытолкнуло меня наружу. Знаете, что самое смешное? Инстинктивно в последний момент я стараюсь вдохнуть поглубже — весь воздух с собой унести, что ли? И только потом вспоминаю: воздух мне не нужен.

А может, не вспоминаю, а просто из меня вышибло мысли, все до единой. Потому что как раз в этот момент до меня доходит, что значит холод на такой глубине. Обожженная холодом, ору что есть мочи, но, сами понимаете, изо рта рвется одно только бульканье. Зато в следующий момент осознаю, что меня пока не раздавило, и устремляюсь на свет.

Я что, уже умерла и плыву к райским огням? Или это лучи прожекторов субмарины растворились в толще воды? Ответ приходит сам собой. Если бы я умерла, я бы не превратилась в сосульку и подводный холод не пробирал бы меня до костей. Данное умозаключение слегка обнадеживает.

Но даже если я пока жива, плыть на такой глубине страшно трудно, точно в замедленной съемке бессильно барахтаешься в застывающем желе — ни вперед, ни назад. Радости от этого мало, и я пытаюсь прикинуть, на сколько меня хватит?

В мутной воде все еще плавает густая взвесь, поднятая со дна взрывами. Моргаю, напрягая глаза. Дура я дура, надо было надеть маску, а не скакать очертя голову на белом морском коне. И тут я вижу его, морское чудище. Ох, да оно не одно — их здесь тьма тьмущая, сгрудившихся вокруг самого страшного и самого здорового, ничуть не меньше нашей подлодки. Оно вперило в меня свой красный глаз и слегка развернулось.

Птицы за работой, — говорит мой Голос.

— Чего? — Я так оторопела, что даже остановилась.

Птицы за работой, — повторяет Голос.

До чудища мне остается каких-то двадцать футов. Как и в прошлый раз, вижу его страшные тошнотворные кошмарно раздутые нарывы и красные язвы. Все в нем перекошено, точно двухлетний ребенок сикось-накось собирал его из конструктора для малолеток.

Птицы за работой, — еще раз повторяет Голос. — Они нам помогут.

В этот момент чудище пошевелилось и выпустило Ангела.

Я рванула вперед изо всех сил со скоростью… улитки. Глаза у Ангела закрыты, и она не плывет, а неподвижно висит в воде. Сердце у меня сжимается. Я изо всех сил руками и ногами взбиваю воду.

Ангел моргает, улыбается чудищу, поворачивается и видит меня. Лицо у нее расцветает, она протягивает ко мне руки и плывет мне навстречу. Хватаю ее, прижимаю к груди и, счастливая, наконец понимаю, что она жива и что я смогу еще ей хорошенько наподдать.

— Макс! — Она обхватывает меня за шею. Ее булькающие слова доносятся до меня как с того света. — Макс, я тут Гору все объяснила. — Она показывает в сторону громадного чудища.

— Чего? Кому?

— Они не виноваты, — булькает Ангел. — Они генетические выродки. Такие же, как мы. Они разумные. И очень умные. Они атаковали рыбацкие траулеры, потому что длинные сети калечат их детенышей.

Челюсть у меня отвисает, но я тут же ее захлопываю, потому что мне в рот норовит вплыть прозрачная креветка.

— Они созданы в результате генетических мутаций, вызванных радиацией. Но та же радиация их убивает, — торопливо объясняет мне Ангел, и крошечные пузырики поднимаются у нее вдоль шеи. — Они ненавидят мистера Чу, и я им сказала, что он наш главный враг. Так что мы теперь заодно. А главное, — ее голубые глаза сияют даже на дне океана, — главное, они знают, где доктор Мартинез.

73

— Гор говорит, это совсем недалеко. — Ангел, все еще с мокрыми волосами, сидит завернутая в полотенце и прихлебывает горячий чай. Я сижу рядом с ней, тоже мокрая, тоже в полотенце, тоже с дымящейся чашкой чая в руках. С той только разницей, что я не разговаривала с морскими чудищами-убийцами. Что ж, у каждого свой потолок.

Медленно движемся в темноте. Лобовые огни потушены. Как иначе подкрадешься на шестисоттонной субмарине к подводному бункеру мистера Чу.

Взгляд Ангела уходит куда-то в себя:

— Это близко. Берите левее. Теперь медленно. Двигайтесь совсем медленно.

Капитан отдает команду и берет очки ночного видения. Те самые, которые Газзи клянчит уже сто лет. Если бы капитан был попрозорливее, он бы все их хорошенько пересчитал, прежде чем нас на субмарину пускать.

— Здесь, — говорит Ангел.

Чуть в стороне вырастает огромный прозрачный купол. Точно кто-то покрыл им футбольный стадион и бросил в океан на глубину тысячи футов. Как из фильма про Джеймса Бонда. Надо сказать, конструкция эта очень умная. Ее, видно, так делали, чтоб она с морским дном сливалась. Если бы мы не знали, что Чу где-то здесь прячется, да если бы у нас биноклей и очков ночного видения не было, мы бы прошли рядом и ничего не заметили.

Подходим ближе. Мне теперь видно, что он вовсе не весь прозрачный. Сверху металлический, а в середине — ряд стеклянных окон. Три герметических входа могут впускать и выпускать подводные лодки. Значит, у мистера Чу имеется глубоководная флотилия. Он что, с каким-то морским флотом связан или сам так богат, что свой собственный флот держит?

— Отсюда Гора почти не слышно, — расстроенно говорит Ангел. Она поднимается и сбрасывает полотенце. — Мне надо снова выйти наружу.

У меня имеется миллион тонн доводов, почему ей никуда не надо выходить. Но мы полностью зависим от наводки морских монстров. Они, кстати, зовут себя крелпами.

В итоге приходится смириться с неизбежным. Включая и то, что мне самой неминуемо придется вылезать в океан вместе с Ангелом.

— Ладно. — Я тоже снимаю полотенце. — Я с тобой.

— Ой, Макс, спасибо. — Ангел хватает меня за руку и вприпрыжку бежит со мной рядом к гермокамере водолазного люка. Все как в добрые старые времена. За исключением того, что мы на дне океана, собираемся на переговоры с морскими монстрами и готовимся спасать мою похищенную маму. А так — все как всегда.

На сей раз никто не протестует. Никто нас не останавливает. Клык смотрит на меня, и глаза его полны надежды. Я криво ему улыбаюсь. Сцены душераздирающих эмоций лучше получаются на пороге неизбежной смерти. Так что сейчас им не время.

Надеюсь. Я очень-очень надеюсь.

74

К сожалению, вода в океане не потеплела градусов этак на пятнадцать-двадцать. Как была кошмарно холодной, так и осталась. И пока мы с Ангелом медленно плывем к огромному куполу, я ее обгоняю и даю волю самым нелицеприятным словам и выражениям. И про температуру, и про давление, и про многое-многое другое.

Мы покрыли уже сотню ярдов. Темную подлодку позади в черной воде совершенно не видно. Я знаю, наши следят за нами в бинокли, очки и все перископы ночного и подводного видения. Хочешь не хочешь, а надо держать гордое лицо, даже зубами особо не постучишь.

Купол освещен и внутри разделен на комнаты. Какое бы стекло они ни использовали для окон, оно никак не тоньше пары футов. Так что внутрь заглянуть хоть и можно, четко ничего не увидишь — все в полутьме и искажено.

Решаем осторожно проплыть вокруг. Вот комната, до отказа набитая компьютерами и всякими приборами. Вот еще одна. Здесь столько спящих робиотов, что яблоку негде упасть. Вот еще несколько — они больше на жилые помещения похожи.

Наконец, когда мы уже сделали почти полный круг, я хватаю Ангела за руку — гляди!

Несколько маленьких серых камер-отсеков отделены от основного массива обитаемого пространства. В одной из них лежит на боку маленькая хрупкая фигурка. По полу разметались длинные черные кудрявые волосы. Это мама! Моя мама! Она жива?

Зависнув в воде, Ангел не сводит с нее круглых испуганных глаз.

«Стекло слишком толстое — нам его не разбить», — думаю я, и Ангел кивает.

«Торпеду тоже нельзя — она маму убьет». — Ангел снова кивает.

«Может, на субмарине у нас какое-то сверхмощное сверло найдется? Или, может, попробовать купол через люк штурмом взять?» Ангел с сомнением нахмурилась.

И тут я замечаю нечто странное. Более странное, чем сам купол. Нигде поблизости нет ни одной рыбешки. Ни единой. На такой глубине вообще не скажешь, что живность кишмя кишит. Но некоторые безумные выродки и уроды все равно водятся. И не только монстры-мутанты, порожденные радиацией. Но вокруг купола — ни-ко-го. Даже морские звезды и ежи, и те к куполу не приклеиваются.

И как только я это понимаю, загадка сама собой разрешается: мимо проплывает какое-то змееподобное создание и направляется ближе к куполу. Вдруг раз… Некая невидимая сила бьет его током. Насмерть. Вдоль всего тела пробегает яркая искра, создание пару раз конвульсивно дергается и медленно идет ко дну.

Мы с Ангелом пятимся на несколько ярдов.

Значит, штурм исключается. Мама здесь, рядом, а мне до нее не добраться. Вот она там лежит, обессиленная, неподвижная. Она, конечно, жива. Не может быть, чтобы они ее убили. Не может! Не может?

С озабоченным и озадаченным видом Ангел поворачивает голову и всматривается в темноту. Чуть в стороне, напрягши острое зрение, вижу смутные корявые и кособокие очертания крелпов. Ангел наклонила голову и смотрит на них, точно прислушивается. Спустя минуту она кивает:

— Крелпы говорят, что хотят помочь.

— Как?

— Пока не знаю.

Меня с силой толкает вздувшейся массой ледяной воды, и громадный крелп, тот самый, которого Ангел называет Гором, проносится мимо, чуть не перевернув нас вверх тормашками. Он подплывает к куполу, его снова и снова бьет током, но ему защитное электрическое поле нипочем.

— Давай за ним, скорее! — командует Ангел. — Он замкнул электрическую сеть.

Мы устремляемся за Гором, стараясь двигаться за ним след в след. Готовлюсь к тому, что меня сейчас страшно ударит током. Уф! Пронесло! Как могу быстро подплываю к окну маминой камеры. Стучу в него изо всех сил, но мама не шевелится.

Чуть в стороне Гор прижался к стеклу окна. Представляю себе, какую кошмарную картинку увидят те, кто сидит внутри. И вправду, кто-то заметил ужасную рожу монстра, и даже через толстое стекло видно, как рот человека исказился в истошном крике. Люди забегали как ошпаренные, кто-то открывает дверь в комнату спящих робиотов.

Мама по-прежнему не шевелится.

Сердце у меня от отчаяния остановилось. Неужто мы опоздали? Неужто все наши усилия теперь напрасны?

Люди в ужасе уставились на прилипшее к стеклу чудовище невероятных размеров.

— Смотри! — Ангел чем-то страшно возбуждена и показывает на окно. — Макс! Смотри!

Ничего себе! Густой черный гной сочится из язв Гора и стекает вниз по стеклу. И каждый подтек буравит глубокую борозду.

— Он плавит стекло своим гноем.

— То-то бы Газ позавидовал. Он бы за такой «талант» что угодно отдал, — радостно булькает Ангел.

— Пожалуйста, не рассказывай ему.

Стекло продолжает медленно плавиться. Вдруг меня осеняет. Внезапно я понимаю, что случится, как только стекло лопнет. Вода хлынет внутрь и раздавит купол и все внутри. Все и всех.

Если мама еще жива, смерть вот-вот неизбежно ее настигнет.

75

— Ангел! — заорала я во все горло. И хотя изо рта у меня вырвалось только истерическое бульканье, она меня услышала, и голова ее резко мотнулась в мою сторону. — Нам срочно нужна субмарина. Здесь! Вплотную! С открытым водолазным отсеком! Повторяю, срочно!

Ангел испуганно кивнула. Взгляд у нее рассеялся, она ушла в себя, мысленно призывая команду подлодки скорее подойти к нам. Не прошло и секунды, как я почувствовала вибрацию бесшумно работающих моторов. А Ангел сжала пальцами виски. У нее от напряжения разболелась голова.

Чуть только первые струйки воды начинают сочиться в купол, меня окружают крелпы.

В куполе кто носится в панике из отсека в отсек, кто истерически орет, кто оцепенело застыл на месте. Там, внутри, по всему видно, и в помине нет ни жесткой военной дисциплины, ни ясно обозначенных инструкций на случай экстренной опасности. Смотрю, не видно ли где мистера Чу. Нашла бы его — собственными руками на части разорвала бы. Увы, его нигде нет. Прячется, что ли? Или втихаря от всех в одиночку драпает?

Меж тем крелпы, от мала до велика, от тех, что размером с детеныша кита, до громадин величиной с 747-й «Боинг», взяли меня в кольцо. Надеюсь, они не считают меня врагом. Надеюсь, они не только с Ангелом, но и со мной заодно. Надеюсь, у них есть какой-то план. Я много на что надеюсь…

Но откуда же мне наверняка знать, что у них на уме.

И тут купол треснул. Сметая все на своем пути, ледяные воды океана хлынули в проломы. Только было, в надежде на защиту робиотов, кто-то их активировал, как их отсек затопило. Вояк расплющило о потолок и о все еще стоящие стены и смыло куда-то дальше по коридору — от них и следа не осталось.

Внимание, опасность! Трещит и раскалывается секция, где без памяти лежит моя мама. Ее окатило фонтаном воды, хлынувшей в первую же щель. Она пошевелилась и открыла глаза.

ОНА ЖИВА! Пока жива… Что же делать? Достану ее живой или мертвой — вот и весь мой план. Какая же я идиотка! Что с ней теперь будет?

В следующее мгновение потолок над ней раскалывается. Камера затоплена. Помертвев от безнадежности и страха, смотрю, как напор воды с силой швыряет ее в пробоину в потолке. Бросаюсь в пролом, хватаю ее за плечи, вытягивая наружу.

Крелпы зависли над нами. И я вдруг замечаю, как на коже у них выступает омерзительная слизь, и из нее вздувается здоровенный, прикрепленный к их телам пузырь. Похоже на мыльные пузыри, которыми даже мы развлекались в свое время в детстве. Только этот — огромный и совсем не мыльный. Не успеваю подумать, что меня сейчас вырвет, как Ангел хватается за меня, а крелп поддает по всем нам троим хвостом и пихает внутрь пузыря. Он наполнен воздухом и сдерживает напор воды.

Случилось чудо. И я, и Ангел, и мама — все мы обязаны жизнью радиоактивным подводным мутантам и их фантастической способности производить сверхпрочные защитные пленки.

Крелпы поднимаются выше, подтягивая наш пузырь все ближе к подводной лодке. Люк отворяется, и они осторожно вталкивают нас внутрь. В уши мне ударяет сирена, люк автоматически закрывается, мощные насосы стремительно откачивают воду, и одновременно в отсек со свистом поступает воздух.

Проходит тридцать секунд. Наш пузырь лопается, наружный люк загерметизирован, входное отверстие в субмарину открыто.

— Срочно! Маме нужен врач! — кричу я стоящему передо мной наготове военному доктору.

Ко мне подбегает Клык, встает на колени, и когда я поднимаю глаза, вижу перед собой всю стаю.

Еще пара секунд, и мама принимается хрипеть и кашлять, давясь и захлебываясь выходящей из нее соленой водой. Я стою рядом, глажу ее по руке и молю Бога, чтобы она выжила. Она страшно худая — кожа да кости, бледная, слабая и избита так, что живого места нет. Как только эти гады ее мучали! Смотрю на нее, и меня захлестывает волна лютой ярости.

— Мам! Это я. Не бойся, все уже кончилось. Ты теперь в безопасности. Ты с нами, на подводной лодке. И мы возвращаемся на Гавайи.

Я снова и снова повторяю себе: мы снова все вместе, мама жива, мы нашли ее вовремя. Спасли. Жива. Вместе. Но все это пока не укладывается у меня в голове, и я все еще не могу поверить, что кончился весь кошмар последних недель.

Мама несколько раз слабо и бессмысленно приоткрыла глаза. Поморщилась, когда медик ставил ей капельницу. И вдруг прохрипела:

— Макс…

Держу ее за руку. Глаза щиплет от слез:

— Я здесь. Я здесь, мамуля…

Она с трудом снова поднимает веки и с явным усилием пытается сконцентрировать взгляд:

— Я… знала… что ты придешь…

Мне свело горло, но я умудрилась проговорить:

— Я тебя никогда не брошу. Никогда.

Губы у нее тронула тень улыбки, и она снова потеряла сознание.

Клык кладет мне руки на плечи:

— Ты ее спасла.

Вот теперь-то самое время заплясать от радости, закружиться на месте и, выкрикивая победоносную бессмыслицу, рвануть по коридору в ванну, где можно переодеться в сухую одежду.

Но вместо этого я закрываю лицо руками, утыкаюсь Клыку в грудь и начинаю плакать, как ребенок, отчаянно всхлипывая и сотрясаясь всем телом. Клык меня крепко обнимает, а я от этого только пуще заливаюсь горькими слезами.

Что за чушь? Ничего я в себе никогда не пойму.

76

Нетрудно понять, что с подводной лодкой я готова была распрощаться при первой возможности. Не «готова» — я была счастлива. Я не с подводной лодки сошла на сушу, а прямо через люк на седьмое небо взлетела. Короче. Мы пришли на базу, к причалу, маму, конечно, медики первой вынесли на носилках. Но я была следующая. Пулей вылетела наверх, выскочила на причал и потом…

На причале ноги у меня подкосились, я закачалась и грохнулась на четвереньки, глядя, как носилки с мамой ставят в «скорую помощь». А я туда даже дойти не могу — ползти надо.

Капитан Перри проходит мимо. Наклонился и утешает:

— Ничего страшного. Это с тобой с отвычки. Привыкла уже качаться в лодке, вот ноги тебе на суше и отказали. Не бойся — скоро пройдет.

Вот тебе и на! Крылья есть, жабры есть. А ноги отказали.

В общем, замнем пока пару следующих моментов. Насколько мне известно, в книжках подобные пропуски обычно обозначаются словами: «Прошло немного времени…» А что уж за это «время» случилось — понимайте, как знаете.

Значит, так: прошло немного времени, и я со всей моей стаей сижу за столиком и попиваю фанту.

Мама в больнице. Ее обследовали, выяснили, что у нее хроническое обезвоживание организма, отбиты внутренние органы, требуется капельница и так далее, и тому подобное — длинный список повреждений и необходимого лечения. Но при мысли, что мы ее оттуда вытащили и что она жива, на сердце становится тепло и светло.

К тому же вся стая вместе. Клык под столом держит меня за руку. Надж, Ангел и Игги едят уже по четвертому мороженому.

Газзи сползает со стула в отчаянии от неудачных попыток выдуть пузырь из слюней и соплей. Простите меня за физиологические подробности. Но если вы помните, я честно просила Ангела не рассказывать ему про пузыри крелпов. Выходит, она меня не послушалась.

— Макс! — Тотал с разбегу запрыгивает на стул рядом со мной. Он в экстазе лижет меня в лицо. Посидев в пузыре из слизи крелпов, я гораздо спокойнее реагирую на его телячьи нежности. — Я страшно без вас скучал! А вы просто герои. Особенно ты, Макс, и Ангел. Классно вы маму твою спасли. Мир бы не пережил утраты этой чудесной женщины. О-о-о, фанта!

Наливаю ему в миску фанты. Решив, что приличнее посасывать ее через соломинку, чем, сидя за столом, лакать из миски, он требует соломинку.

— Здесь столько всего без вас произошло! — Он счастливо виляет хвостом. — Мне сто-о-олько всего надо тебе рассказать!

Если Тотал считает, что у него без нас много чего случилось, что тогда говорить о наших приключениях.

Акела бежит к нашему столику и тащит за собой Джона и Бриджит. Она пару раз радостно тявкнула, и Тотал заторопился:

— Ну, мне пора. Труба зовет.

Он подмигнул мне и потрусил за Акелой.

— Макс! Макс! Макс! Макс! Макс! Ма-а-а-акс!!!!!

— Элла! — На сей раз ноги меня не подвели и мне удалось, не осрамившись, вскочить и побежать навстречу моей сестренке. Мы обхватили друг друга, стоим, раскачиваемся и хлопаем друг друга по спинам. В общем, делаем все те странные и нелепые движения, которые делают люди, когда обнимаются.

— Привет, Макс.

Останавливаю качания и похлопывания. Этот голос не узнать невозможно. Я его даже во сне узнаю. Отлипаю от Эллы.

— Здравствуй, Джеб.

— Где мама? — настойчиво спрашивает Элла.

— Пойдем, я тебя к ней отведу.

Не обращая на Джеба никакого внимания, я беру Эллу за руку и веду ее по коридору больницы. Останавливаюсь у двери маминой палаты, не удерживаюсь и заглядываю через стекло — еще раз убедиться, что она там и что с ней все в порядке. Элла и Джеб входят в палату, а я решаю остаться за дверью. Так я и знала, они уже обе плачут. Как только Джеб не понимает, что Элле надо дать побыть один на один с мамой?

Довольная, счастливая, в тепле и в сухой одежде, с чувством сравнительной безопасности направляюсь обратно в кафетерий. Краем глаза замечаю резкое движение чего-то темного. Вот оно что! Бриджит с напряженным лицом стремительно юркнула за поворот.

Знаю-знаю. Шпионить нехорошо. Это полное нарушение персональной свободы. Но мне по фигу. Незаметно иду за Бриджит и осторожно высовываю нос из-за угла.

Она вполголоса беседует с какими-то двумя мужиками в черных костюмах и, наседая на них, размахивает руками. Отступаю назад. Мужики в черных костюмах никогда большого доверия мне не вселяют.

О чем они разговаривают, мне не слышно, и я уже совсем было собралась развернуться и пойти назад. Но тут к ним подходит новый дядька и пожимает всем руки. Бриджит расплывается ему в широкой улыбке, а мужики с достоинством кивают головами.

Это мистер Чу.

Будь осторожна с мистером Чу, — бухает у меня в голове Голос. — И, кажется, с Бриджит тоже.

— Кажется? Ты, Голос, не с ума ли сошел? Лучше бы сказал: а с Бриджит — особенно.

Эпилог Райская жизнь

Ветер треплет мне волосы, а солнце ласкает лицо и перья. Я пристроилась на теплом потоке воздуха и закрыла глаза — расслабилась и кайфую.

Клык летит прямо надо мной, и мы, слаженно взмахивая крыльями, держимся за руки — он опустил руку, а я подняла свою.

Под нами стая плещется в мелкой бухточке на берегу острова Оаху, и нам слышно, как ребята хохочут, прыгая в волнах с весело чирикающими дельфинами. Видно, Ангел заманила их поиграть.

— Хорошо, что мама и Элла снова дома и в безопасности. Как ты думаешь, где теперь Джеб?

Я до сих пор не знаю, на чьей стороне Джеб. То одно подумаю, то другое. Вечно он меня путает. Так я, наверное, никогда и не пойму, с кем он и кто он вообще такой.

— Слышала, Тотал задумал на Акеле жениться? — переводит Клык разговор на более приятную тему. — А тебя он вроде в подружки невесты позвал. То-то мы над твоими рюшечками на свадьбе посмеемся.

Плевать мне на его дурацкие подколки.

— У меня более интересная информация: Бриджит на пресс-конференции выступать собралась. Когда я ее с мистером Чу застукала, напрямую про него спросила. А она говорит, мол, на чистую воду его вывести хочет.

— Там видно будет, — равнодушно откликаетсяКлык. Ему, к моему полному восторгу, похоже, совершенно безразлично, что там с Бриджит происходит. Едва заметная улыбка тронула его губы. — Кажется, мы наконец в одиночестве. На ближайшее время.

В ответ я мычу что-то нечленораздельное, а сердце у меня прыгает, как раскидайчик.

Очень-очень осторожно Клык снижается еще ближе ко мне. Я даже чувствую его дыхание, и по спине у меня бегут мурашки. Мы никогда еще не летали так близко друг к другу.

Внизу белокурая головка прыгает на волнах. Я так люблю смотреть на Ангела. Вижу ее счастливой и беззаботной — и все мои печали как рукой снимает.

— Скажи, она необыкновенная.

— Это точно.

Мы меняем руки, а то затекли сильно.

— Может быть, в ней и есть ключ к разгадке всего. Что бы это «все» ни было. Может, не напрасно она говорит, что дело в ней и в ее способности править миром?

— Макс! — Клык отпускает мою руку. — Сейчас, в данный конкретный момент, все дело в НАС.

Он рванул вперед, развернулся большим полукругом и оказался со мной лицом к лицу. Медленно взмываем вверх и почти вертикально устремляемся к солнцу.

Приладившись к взмахам моих крыльев, Клык прижимается ко мне и, поддерживая мне шею руками, целует меня в губы. Думаю, я попала в рай. Где же еще может быть так хорошо, радостно и спокойно. Закрываю глаза, забыв обо всем на свете, кроме чувства полета, теплого солнца, нежных губ Клыка и нераздельности с тем единственным существом, которому абсолютно доверяешь.

Оторвавшись наконец друг от друга, глянули вниз. Там, далеко-далеко, наша стая. Ангел оседлала дельфина, которому надо бы сказать, чтобы не слишком позволял ей вольничать. А то сядет ему на шею.

Она задрала голову, с улыбкой от уха до уха, приложила ладонь козырьком к глазам и весело наблюдает за нами. А потом поднимает вверх оба больших пальца.

— Она нас одобряет, — довольно говорит Клык.

— Так-то оно так. Но к добру ли это?

Джеймс Паттерсон Клык

Слава богу, люди не могут летать. А то бы они загадили небо так же, как землю.

Генри Дэвид Торо[88]

Книга первая Встреча с профессором Богом

1

Нет во мне ничего среднего, ничего умеренного — сплошные крайности. Коли что люблю — не оберешься щенячьих восторгов (правда, без облизываний). Коли психую — оса, или даже целый осиный рой. А в гневе — разъяренная медведица, охраняющая своих медвежат.

Я это к тому, что в последнее время вся моя жизнь — сплошные крайности. Например, сейчас. Лечу над землей на высоте двадцати тысяч футов. Все пятеро, кого я больше всего на свете люблю, со мной рядом. Мы не в самолете, не в корзине воздушного шара и даже не на параглайдерах — нам больше по душе добрые старые крылья, технология, испытанная и природой, и временем.

Если вы когда-нибудь мечтали полететь, мечты ваши абсолютно оправданы. Ощущение именно такое, какое вам грезится, только умножьте как минимум на сто.

Даже если, спасая жизнь, летишь в туннеле подземки, все равно кайфово. А сегодняшний полет над Африкой вообще ни с чем не сравнишь. Может, самое лучшее в этом полете то, что в первый раз за тысячу лет мы не драпаем от всяких психов, которые на нас охотятся, а летим на задание. Творить добро!

— Макс! — зовет меня Игги. — Почему они себя Чадом назвали? Все равно что целую страну Бифом[89] или Треем[90] назвать. У меня лично это в голове не укладывается.

— Иг, прекрати говорить глупости. Ты прекрасно знаешь, люди себя так сами не называют.

— Откуда ты знаешь? Мы-то себя сами назвали, — встряла Надж.

Как будто мы без нее не помним, как росли в лаборатории и как измывались над нами психованные генетики.

— Это потому, что мы особенные. — Я махнула рукой на ее крылья в двенадцать футов размахом. И, заметив в отдалении марсианские голые скалы, скомандовала стае:

— Внимание! Проверьте-ка вот те камешки.

Клык повернул голову и одарил меня одной из своих классических полуулыбок. Как у Моны Лизы. Была бы Мона Лиза парнем, подростком с длинными волосами, черными глазами и в кожаной куртке — о-о-о-о! — она бы именно так улыбалась.

И наше путешествие такое же классное, как клыковские улыбки. Хотя мили и мили загадочных зыбучих песков пустыни там, внизу. Вообще-то нас удивить трудно. Кто-кто, а мы завзятые путешественники. Нас носит по свету от Долины Смерти до Антарктики. Но пустыня — это нечто! Ее ни с чем не сравнишь! А все те страны, над которыми мы пролетали… О черт! Опять забыла, какие мы пролетали страны.

— Мавритания, Алжир, Мали, Нигерия и Чад. Пустыня составляет шестьдесят процентов территории этих стран, — как по писаному декламирует Ангел, прочтя мои невысказанные вопросы. Вот она у нас какая! Мысли чужие читает, как не фиг делать. И географию где-то выучить успела!

— А по мне, так больно много этой треклятой пустыни, — причитает Газзи, брат Ангела. — По мне, пусть бы лучше внизу коровки паслись и травку зеленую жевали.

— Ангел, тебе за географию пятерка с плюсом. Газзи и Игги, отставить критиканство и скулеж.

Скажите, чудеса: родителей у нас нет, откуда только я, спрашивается, всех этих воспитательных штучек поднабралась? Но должна честно признаться, без них командиру не обойтись.

— Я, ребята, прекрасно понимаю, перелет у нас был долгий, и вы от него немного… того… прибалдели. Но теперь нам представился случай помочь людям. Настоящим живым людям. Подчеркиваю, на-сто-я-щим.

Настоящим, в смысле того, что не тем, которые за стеклом в теплице выросли, типа нас. Если, конечно, собачью конуру в лаборатории можно считать теплицей. А Клык уточняет:

— И не разным там ученым фанатикам.

— Вот именно. Вам, друзья мои, когда-нибудь приходило в голову, — с пафосом продолжаю я, — что наше предназначение спасти мир, вполне вероятно, означает спасти конкретных людей, всех по одному. Оповестить мир о людях в беде — дело, безусловно, важное и благородное. Но реально накормить одного за другим, конкретных голодающих мужчин, детей и женщин, доставить им лекарства и прочее — это совсем другое дело. Ничего такого раньше нам делать не доводилось. И я хочу вам сказать, что, возможно, в этом и состоит наша великая миссия.

— Макс права, — соглашается Ангел. Что на нее совершенно не похоже, особенно в последнее время. Мы с ней давненько уже с глазу на глаз как следует не беседовали, и я — хоть убей — не пойму, что у нее теперь на уме.

— Знаешь что, Макс. Ходят слухи, что мир спасать — это твоя задача, — продолжает гундеть Игги. — А про нас я ничего такого не слышал.

Вот трус. Вечно он норовит легкие пути искать. Одно спасение, Клык не такой. Хоть на него положиться можно.

— Макс, я за тобой хоть на край света пойду, где бы ты ни вздумала мир спасать… — Клык снова улыбнулся мне своей неотразимой улыбкой. — Мать Тереза[91] ты наша.

Сердце у меня екнуло, будто, сложив крылья, я в свободном падении ухнула вниз. Да здравствуют щенячьи восторги!

Но на наслаждение моей праведностью мне было отпущено ровно пять секунд. Потому что через пять секунд на горизонте появились три черные точки. И они надвигались прямо на нас.

Похоже, медвежата снова в опасности. Не буду лишний раз объяснять, что это значит: отставить щенячьи восторги! Пора просыпаться грозной медведице.

2

Неопознанный объект идет на сближение. Немедленно все вниз!

Быстро приближающиеся к стае объекты обычно принадлежат к одной из трех категорий:

А. Пули.

Б. Мутанты с нездоровыми намерениями убить детей-птиц.

В. Транспортные средства, зафрахтованные злодеями, страдающими манией величия, с целью нас похитить и использовать наши способности, чтобы подчинить себе человечество.

Потому-то я и действую, исходя из предположения, что три черные приближающиеся точки означают единственно возможное, а именно — неизбежную смерть.

— Макс, расслабься! — Клык ухитрился остановить меня прежде, чем я нырнула головой вниз. — По-моему, это грузовые самолеты КППБ.

КППБ — это Коалиция по Прекращению Безумия, партия, в которой состоит моя некрылатая мама. Это по просьбе КППБ мы отправились в Африку с гуманитарной миссией помочь распространению информации о деятельности партии в республике Чад. Это КППБ своими заданиями медленно, но верно превращает нас из грязных помоечных отщепенцев в благородных Робин Гудов. Мы уже участвовали в их борьбе с глобальным потеплением и загрязнением океана радиоактивными отходами. И вот теперь у нас новая задача и новое место назначения. К тому же никто не отменял стоящего у меня на повестке дня спасения мира. Господи, я совсем закрутилась — ни дня свободного нет. И не предвидится.

Короче, Клык прав. У меня совершенно из головы выскочило, что где-то в этом районе мы должны встретиться с самолетами КППБ и лететь с ними вместе дальше в лагерь беженцев.

Бросаю Клыку благодарный взгляд, мол, спасибо тебе, хоть у одного из нас голова на плечах. Наши глаза встречаются, и меня пробирает озноб. Это любовь.

Меж тем Газзи орет мне во все горло:

— Макс! Где? Я ничего не вижу!

— И я ничего не вижу! — вторит ему Игги.

— Иг! Прекрати паясничать! — Как ему только не надоест спекулировать своей слепотой. Но, если честно, Игги, хоть и слепой, но с нами совершенно на равных. Так что это наша семейная шутка.

— Да нет же, я тебе правду говорю, что ничего не вижу, — настаивает на своем Газзи. — Посмотри, какое внизу пыльное облако.

Я глянула вниз. Мутная в жарком мареве поверхность пустыни затуманилась еще больше.

— На пыльную бурю как-то не похоже, — говорит Клык, у которого перья потускнели от пыли, а вокруг рта нарисовались черно-серые усы.

— Не похоже, — соглашаюсь я.

И в ту же секунду Ангел бормочет:

— Ох-хо-хо…

От ее «ох-хо-хо» кровь обычно стынет у меня в жилах. Еще раз внимательно поглядев вниз, замечаю перед пыльным облаком несколько черных точек. Над одной из них вертикально вырастает крошечный восклицательный знак.

Уж теперь-то я не паникую.

— Пушки! — ору я. — Они вооружены!

3

В воздухе вокруг меня зловеще запели пули, и Клык командует:

— Быстро все вверх!

Забираю вверх, чуть не врезаюсь в брюхо КППБешного самолета. Посадочная полоса где-то совсем рядом, самолеты пошли на посадку.

— Вниз, быстро все вниз, — ору я во все горло. Наши практически вертикально пошли вверх, а самолеты резко сдали вниз и чуть не на голову нам сели. Моторы прямо в уши ревут — оглохнуть можно. Вот нас и прижало, так сказать, между молотом и наковальней.

— Берегись! — дернула я Игги вниз за ногу, отпихнув его от вылезающих шасси. — Вниз, давай вниз!

В пуле, конечно, мало приятного. Но пуля — дура. Промажет, и дело в шляпе. А вот рядом с самолетом, пусть даже союзным, нас вот-вот раздавит в лепешку, поджарит раскаленными выхлопными газами или засосет в мотор. Согласитесь, перспективы не из приятных.

Мне уже видны на земле почерневшие от солнца лица мужчин. Боже… Да они на верблюдах! И продолжают в нас целиться. Мне пулей только что прядь волос срезало. В полсекунды мой мозг обрабатывает имеющуюся информацию:

1) попадание пули в бензобак самолета — хреново;

2) сбросить скорость и затормозить — хреново. Затормозить — значит упасть камнем вниз;

3) прибавить скорость — хреново. Прибавить скорость — значит оказаться впереди самолета. Того и гляди расплющит.

Выход один: переходить в наступление.

К счастью, атака и наступление — мое призвание. В атаке я в родной стихии. По крайней мере, в тех нередких ситуациях, когда обстреливают мою стаю.

— Ныряйте! — кричу я. — Валите их с верблюдов!

Прижимаю крылья плотнее к спине и ракетой лечу вниз. На такой скорости им в меня ни за что не попасть. Радар нужен или тепловой прицел. Да и то промажут. Ошеломленно задрав головы, стрелки подняли на меня округлившиеся от неожиданности глаза.

— Иййа-а-а-а! — лихо взвизгиваю я и с налету вбуравливаюсь пятками наезднику в спину. Его винтовка летит в небо в одну сторону, а сам он — в другую. Пусть испытает радость полета, пока через три секунды не плюхнется прямо под ноги ошалевшим верблюдам.

— Валите остальных, — командую я стае. — Свобода верблюдам!

На шестерых порядком разозлившихся детей-птиц десять стрелков — дело плевое. Тем более что мы к пулям привыкли, а им стремительные летающие мутанты — в диковинку и в новинку. А о преимуществах нападения с воздуха я и говорить не буду: нет ничего проще, чем, зайдя сверху из-за спины, выхватить винтовку у обалдевшего мужика.

Но у каждого из нас свои излюбленные приемчики. Игги нападает сбоку. Газ хлопает крыльями прямо вояке по роже. Результат у обоих блестящий — потерявшие своих седоков верблюды радостно уносятся в пустыню. Подбираю выпавшую винтовку и, как бейсбольной битой, впиливаю ею очередному всаднику под дых. Он кубарем летит с верблюда, но я — увы — не успеваю вовремя взмыть вверх.

И это означает, что я — стыд мне и позор — оказываюсь под копытами у верблюда, изрядно психанувшего и начисто лишенного чувства юмора. Пригнув голову, он бодает меня в живот, как тряпичную куклу, подкидывает в воздух, и я, пару раз перекувырнувшись, неизвестно каким образом оказываюсь в седле.

— Ты, Макс, молоток! Эк ты его ловко оседлала! — восхищенно комментирует Надж откуда-то у меня из-за спины. Чего она без толку глазеет? Нет чтобы противника атаковать.

Не успела я вскинуть руку в победоносном салюте, как сумасшедшая верблюдица, взбрыкнув, выкидывает меня из седла и оголтело несется вскачь. Едва мои кроссовки чиркнули по песку, я обеими руками хватаюсь за повод и вишу на нем, из последних сил подтягивая ноги наверх. Крылья в моем плачевном «висячем» положении — увы — бесполезны. Главное сейчас — подоткнуть их поплотнее, только бы по земле не волочились.

Постепенно забираюсь обратно в седло и, накрепко сжав его коленями, подхлестываю верблюдицу вожжами:

— Эгей, милая. Чья теперь взяла? Ну-ка пошла! Вперед!

— Макс! — кричит сверху Клык. — Кончай вольтижировку![92] Вверх и вперед!

Бросаю поводья, вскакиваю в седле на ноги, пружиню, подпрыгиваю и резко распахиваю крылья. И в один миг становлюсь легче воздуха, тверже стали и быстрее, чем… обезумевшая верблюдица.

Гляжу, как она чешет к ближайшей деревне. Кому-то сейчас достанется спятившее животное. Дела…

Классно начинается наша африканская миссия.

4

— Итак, стая! — Я бинтую свои обожженные о песок колени. — Кто из вас готов к спасению мира? Не мира вообще, а каждого человека в отдельности, одного за другим.

— Я готова! — бодро откликается Надж, сделав последний глоток воды из стакана.

Двадцать минут назад мы приземлились перед толпой изумленных местных жителей. Стая еще не отдышалась после освобождения верблюдов от их всадников, поэтому особого энтузиазма в их голосе не слышно. Оптимизм не изменил только Надж и Клыку, который молча поднимает вверх оба больших пальца.

Патрик Руни Третий, член КППБ, с которым нам здесь предстоит работать, ведет нас в лагерь беженцев, через нескончаемые гектары потрепанных палаток и глинобитных хижин. Ничего подобного я в жизни своей не видела.

— Нам туда, — показывает он на два самых больших тента — медицинский и для хранения продуктов.

Надж и Игги поручают распаковать доставленные ящики и разобрать их содержимое; Клык помогает устраивать походную лабораторию для анализов крови. Правда, походная лаборатория — это громко сказано. На самом деле он просто по четырем углам ставит ящики один на другой, а между этими колоннами со всех сторон натягивает занавески.

Газзи и Ангел развлекают собравшихся. От их белокурых волос и голубых глаз здешние дети просто с ума посходили. А уж о крыльях и говорить не приходится. Ребятня помладше бегает вокруг них кругами и машет разведенными в стороны руками, мол, смотрите, мы тоже летаем. И на всех черных рожицах восторженно сияют белозубые улыбки.

Но лично я особенных поводов для восторгов не вижу. Уж на что мы, стая, всякого на своем веку навидались, из помоек еду таскали, крыс и мышей на обед ловили, но у здешних людей совсем ничего нет. Абсолютно, совершенно ни-че-го. Все тощие — не передать. У нас кожа да кости, но здесь никого с нами даже сравнить нельзя!

— Вот здесь будет вход. Здесь будут делать прививки от гепатита, от столбняка, от кори, скарлатины и множества других болезней, — объясняет нам медбрат по имени Роджер. — Предупреждаю вас, многие взрослые относятся к прививкам с большим подозрением. Само собой, дети будут плакать. Так что вы приготовьтесь.

Это ничего, с этим я справлюсь. Никто нам легкой жизни не обещал, а Матерью Терезой и подавно быть нелегко.

— Вон там, смотри, — Роджер показывает в другую сторону, — мешки с рисом. Каждый по шестьдесят фунтов. Пойди найди кого-нибудь, пусть тебе помогут передвинуть их поближе к пункту раздачи.

— Не нужно мне ничьей помощи. Щас все сама быстренько перекидаю.

Даром, что ли, я в генетической лаборатории сработана. Нас там всех так усовершенствовали, что шестьдесят фунтов для нас — детские игрушки. Но Роджер, видать, брифинга никакого не получал и с сомнением окидывает меня оценивающим взглядом с головы до ног.

— Как знаешь. На, держи. — Он протягивает мне мерный ковшик. — Взрослым будешь выдавать по две чашки сухого риса. А детям в придачу полагается по пакетику сушеных фруктовых трубочек. Только не забудь объяснять, что их можно есть, а то местная ребятня ничего подобного никогда не видела. Кстати, ты по-французски говоришь?

— Не-е-е… — Как это он так быстро обнаружил очередной прокол в моем образовании? — И по-африкански тоже не говорю.

Роджер улыбается:

— В Африке тысяча языков. Только в одном Чаде двести различных языковых групп. Но Франция когда-то владела Чадом. Вот и получилось, что французский язык здесь государственный. И арабский тоже.

Я насупилась:

— Как это «владела»? Они же так далеко друг от друга?

— Да так же, как Англия владела Америкой.

Терпения Роджеру не занимать, а мне страшно стыдно. Чувствую себя круглой дурой, что, уверяю вас, случается со мной крайне редко.

Пару минут спустя Клык стоит рядом со мной на раздаче, и мы бесконечно отмеряем по две чашки риса. Спина сразу заныла, рука скоро отвалится, но знаете, что в этом самое трудное? Не давать больше двух мисок. Если бы могла, я бы им все-все отдала. Мы с Клыком переглядываемся.

— Знаешь, на что это похоже? Давно-давно, еще до того, как Джеб нас из лаборатории увел и мы в собачьих конурах жили… — Горло у меня свело, но Клык кивает. Он и так знает, о чем я. У нас с ним общее прошлое.

Но мне сейчас не от воспоминаний больно — больно видеть, как столько людей живут, точно в клетках, и без всякой надежды из них выйти. Получается, что какие бы трудности и горести нам в жизни ни выпали, мы намного счастливее, чем беженцы в этом лагере.

Когда Ангел подводит ко мне маленькую девочку, от протянутых рук, голодных глаз, от постоянных наклонов и от жары голова у меня идет кругом.

— Привет, — говорит Ангел. Лицо у нее — плотная серая пыльная маска, а золотистые кудрявые волосы встали дыбом так, что вокруг потемневшего лица светится золотистый ореол. Но им меня не обманешь — кроме этого нимба ничего ангельского в ней нет и в помине. — Знакомьтесь, это Жанет. Жанет, это Макс и Клык.

В глазах у Ангела я читаю нечто, от чего на ум мне сразу же приходят самые решительные выражения, наиболее доступно и безоговорочно объясняющие ей, почему мы никогда и ни при каких обстоятельствах не сможем удочерить эту очаровательную кроху. Напомню, двух псов мы уже усыновили (только на сей раз Тотал и Акела остались в Аризоне с моей мамой, доктором Валенсией Мартинез). Но, честно скажу, Жанет такая славная, что, боюсь, сердце у меня вот-вот дрогнет — так и быть, пусть остается с нами.

Девочка улыбается:

— Merci pour tout les aides.[93]

Она подходит и крепко меня обнимает. Шершавой ручкой она нежно гладит мне плечо, лицо и шею, а потом так же ластится к Ангелу.

— У Жанет есть дар. — Ангел серьезно смотрит на меня. — Как у нас. Она необыкновенная. Жанет, давай покажем Макс, что ты умеешь!

Жанет улыбается и протягивает мне руку ладонью вверх. Наверное, ждет, что я что-нибудь ей сейчас в нее положу. Еще один отчаянно голодный ребенок, на все готовый ради еды.

Ангел достает из кармана шорт камень, похожий на наконечник стрелы. И уж точно такой же острый.

— Ангел, ты с ума со…

— Макс, да не кричи ты. Лучше смотри. — И она полоснула острием по раскрытой ладони Жанет.

Из раны закапала кровь.

5

— Прекрати! — взвизгнула я, бросилась на Ангела и изо всех сил стукнула ее по руке. Камень взлетел в воздух, закрутился, упал и затерялся в пыли. — Ангел! Ты совсем ума лишилась!

— Да ничего страшного, — уверяет меня Ангел. Она потрясла рукой, но даже не надулась. А Жанет кивает:

— Oui, oui. Да, да.

Встаю на колени, беру ее руку и, пока Жанет сосет палец на здоровой руке, осматриваю ее глубокую рану как минимум в инч длиной.

— Подожди. Потерпи немножко. Я сейчас быстро сгоняю, аптечку принесу, — говорю я ей, задыхаясь.

Нераненой рукой Жанет схватила меня за запястье:

— Non, Non! Вот! — Она показывает на свою кровоточащую ладонь.

— Я знаю, знаю. Прости нас, Жанет. Прости Ангела. У нее, у нас немного… того… не все дома… — бормочу я в полной растерянности. — Я сейчас тебе все забинтую. Я тебе обещаю. Честное слово. Ладошка у тебя заживет.

— Вот и я говорю, что заживет, — спокойно возражает Ангел.

Все. Чаша моего терпения переполнилась. Уж я ей наподдам по первое число!

Жанет приложила обслюнявленный палец к надрезу и прижала его к ране.

— Ой! Не трогай! Микробов занесешь! Заражение крови будет! — лихорадочно верчу головой. — Есть здесь кто-нибудь, кто по-французски говорит? Скажите ей, что…

И тут я лишаюсь дара речи. Чего я только в жизни не перевидала, но такого даже представить себе не могла. Прямо у меня на глазах происходит чудо.

Прижимая палец к кровавому надрезу, Жанет медленно ведет им вдоль раны. Которая тут же закрывается, точно ее и не было.

Она себя сама исцелила.

6

Так-так-так… Теперь в любой момент… — В обрывках слов слышен сильный акцент. Мистер Чу навис над ассистентом, нетерпеливо глядя на пустой экран компьютера. Монитор замигал, разделился пополам, и на обеих половинах засветились две таблицы. Указательные стрелки запрыгали по клеткам двух крайних левых колонок, перескакивая со строки на строку: числа ударов сердца в секунду; температура; содержание кислорода в крови и т. д. и т. п.

Ассистент с минуту поразмышлял, уставившись на таблицы, и напечатал на одной стороне «Максимум», а на другой — «Ангел». Мистер Чу с головой ушел в цифры и выкладки биологических показателей.

— Мистер Чу, к вам посетитель. — Второй ассистент вырос в дверях трейлера, как и полагается по уставу, положив руку на кобуру пистолета.

Два шага по короткому узкому коридору, и мистер Чу входит в крошечную приемную. Перед ним маленькая девочка в желтом платье нервно теребит тощую косичку.

— Здравствуй, Жанет, — улыбаясь, говорит мистер Чу. — Молодец, ты хорошо справилась со своим заданием.

Жанет с трудом выдавливает из себя слабую ответную улыбку:

— Les filles oiseaux sont tres belles.[94]

Кивком головы мистер Чу подзывает ассистента.

— На, вот тебе награда за труды. — Чу берет у ассистента леденец и протягивает его девчушке. Глаза у нее расширяются от восторга, она торопливо срывает обертку, засовывает леденец в рот и блаженно закрывает глаза.

Мистер Чу снова кивает, и ассистент несколько раз проводит по руке Жанет проспиртованной салфеткой. Рука у нее по всей длине испещрена чуть заметными красными точками — доброй сотней следов от уколов. Новый укол не заставил себя ждать — ассистент вводит содержимое шприца в практически несуществующую мышцу Жанет. В следующие двадцать четыре часа ее ожидает еще дюжина таких же уколов.

Жанет к ним давно привыкла, как смирилась и с капельницами, и с таблетками. Уж лучше они, чем мучительные побочные явления ее способности к самоисцелению. К тому же леденцы — вполне достойное вознаграждение.

Игла вошла под кожу, ее опущенные веки слегка дрогнули, но она перекатила во рту леденец и не сказала ни слова.

7

Мы проработали весь день до темноты. В целом мы необыкновенно выносливы. При одном условии: нам вынь да положь три-четыре тысячи калорий в день. А где их здесь возьмешь? Поэтому к шести вечера мы все здорово приуныли.

— Макс. — Патрик волочет ко мне набитые чем-то жестким мешки из рогожи. — Вот ваши постели. Боюсь, роскошными их не назовешь, но уж не обессудьте. Чем богаты. Вон там, видишь, справа, мы вам палатку поставили. Идите, располагайтесь. У вас до обеда есть минут десять.

— Спасибо. Кстати, Патрик, не знаешь, что это за чуваки на верблюдах на нас напали?

— Точно не скажу. Многие местные на американцев большой зуб имеют. В здешней политике сам черт ногу сломит. Так что это длинный разговор. Если хочешь, можем потом на эту тему отдельно побеседовать. А сейчас иди быстренько обустройся…

— Ладно, ладно, иду.

Беру у него тюки и оглядываю мою стаю:

— Вы ребята, оставайтесь здесь. Похоже, сейчас хавку раздавать будут. И пейте воды побольше.

— Давай я тебе помогу. — Клык берет у меня половину тюков и поворачивает к нашей палатке.

— Давай, — откликаюсь я походя, но сердце у меня подпрыгивает от радости.

Ныряем под изношенный нейлон тента, бросаем мешки на землю и, забыв о жаре, пыли и песке на губах, о том, какие мы оба липкие, потные и грязные, всем телом приникаем друг к другу.

— Классный был перелет, но я хотел быть только с тобой… — шепчет мне на ухо Клык.

Он пытается погладить меня по волосам, и его пальцы застревают в моих колтунах.

— Я тоже. Только вряд ли нам с тобой здесь куда-нибудь вдвоем удрать удастся. Сдается мне, это наш единственный шанс.

— Я чуть не умер от страха, когда в тебя сегодня стреляли, — говорит Клык, целуя мне шею.

Я чуть не подпрыгнула от удивления:

— Ты же миллион раз видел, как в меня стреляли.

Он щекотно проводит пальцами мне по спине между крыльев, так что у меня побежали мурашки:

— Раньше было по-другому. А теперь мне за тебя страшно.

— А мне за тебя.

Я беру его лицо обеими руками и целую его в губы, медленно и долго. Кажется, что время остановилось. Кажется, на всей земле никого, кроме нас с Клыком, нет. И я никак не пойму, отчего я вся горю в этой сорокапятиградусной жаре.

— Макс! Клык! Обедать!

Я вскочила и отпрянула от Клыка. Но в палатку никто не входит, и, пока мы безуспешно пытаемся сделать нормальные безразличные лица, Клык продолжает ласкать мне руки и плечи. Вот бы остаться здесь навсегда, целоваться с ним бесконечно и забыть обо всем на свете. Но меня тут же кольнуло жало вины: а как же стая? Они там ждут нас снаружи. Они же моя семья. Я же за них в ответе.

8

— Передай мне вот ту… шамовку, — минуты спустя говорит Игги, протягивая ко мне руку.

— Желтую или коричневую? — Щеки у меня все еще пылают после нашего с Клыком короткого «свидания». Что, надеюсь, никому не заметно.

— Без разницы. — Игги пытается пригладить свои рыжеватые волосы, но они слиплись от пыли и пота и упрямо стоят дыбом. Надо будет после обеда отвести стаю к единственной в лагере колонке, накачать пару галлонов воды и попробовать их отмыть, если это, конечно, возможно. Что бы вы ни говорили про относительность наших гигиенических стандартов, я их свято соблюдаю.

— Вы, ребята, здорово нам сегодня помогли, — хвалит нас Патрик. — Поди, с непривычки совсем из сил выбились?

— Мммм… — мычу я с полным ртом, пытаясь проглотить бесцветную просяную лепешку. Вымоченная в арахисово-козьем соусе, она на моей шкале кулинарных изысков обогнала жареную пустынную крысу и шашлык из ящерицы, но существенно уступает ростбифу.

Медбрат Роджер вручает Игги маленькую гнутую жестяную миску:

— Вот, держи, сушеная рыба со… всякой всячиной. Угощайся.

Чем мы только ни кормились! Нам, бездомным, не до разносолов. К тому же мы сжигаем калории, как гоночная машина бензин. Поэтому нам без еды никак не прожить — что под руку ни попадет, все подметем.

Рядом в темноте заиграли языки пламени. Красиво, уютно. Но вонища такая, ни в сказке сказать, ни пером описать! И не мудрено — костер развели из верблюжьих лепешек. Должна сказать, и сам-то верблюд розами не пахнет, а уж лепешки его воняют — страшное дело. Особенно когда горят. Единственный, кто не морщит нос, это Газзи. Но без костра пропадем: только солнце село, температура опустилась градусов на тридцать. Пусть уж лучше воняет.

Ем, стараясь не вспоминать про шоколад. Чувствую, как под покровом темноты Клык прижимает ко мне свою ногу, и по третьему разу прокручиваю картинки нашего недавнего уединения в палатке. Когда-то мы теперь с ним снова один на один останемся? Последнее время я что-то невероятно часто мечтаю о Клыке. И о том, как мы с ним удерем ото всех. На целый день…

— Вы ведь сегодня уже с Жанет познакомились? — спрашивает Патрик. — Помните, маленькая девочка в желтом платье?

— Познакомились, — серьезно отвечает Ангел. — Она совершенно необыкновенная.

— Это точно. — Патрик качает головой. — У нее когда-то были отец и четверо братьев. Они все за последние два года умерли. Кто от спида, кто от голода, а кого местные банды убили. Теперь только Жанет с мамой остались. Но ее мама тоже больна спидом.

— Вот горе какое! — На глаза у Надж навернулись слезы. — Выходит, она скоро сиротой останется?

Патрик печально кивает:

— Скорее всего. В других странах люди могут довольно долго со спидом прожить. Там лекарства новые есть. Но здесь — все по-другому. А самое ужасное, что таких детей, как Жанет, страшно много.

Я подавилась очередной просяной лепешкой (не забыть: НЕ брать рецепт) и оглядела мою любимую стаю, мирно рассевшуюся в кружок вокруг костра. Игги не мигая смотрит прямо на огонь. Газзи и пальцем, и языком исследует каждую миску — вдруг пропустил где последнюю оставшуюся крошку. Надж положила подбородок на руки и задумчиво смотрит в землю. Я знаю, она размышляет о горестях здешней жизни. Без каждого из них жизнь моя совершенно лишится смысла.

Мельком глянула на Клыка. Он пристально смотрит на меня черными блестящими в темноте глазами, и щеки у меня снова заливает краской. Может, получится тихонько шмыгнуть куда-нибудь подальше, где бы нас никто не увидел. Хоть на минуточку!

Вот теперь-то лицо у меня по-настоящему пылает. Я размечталась, как стая пребывает в полной безопасности, Тотал и Акела у мамы, никто нас без конца не тормошит. У меня нет ни забот, ни хлопот, и можно просто расслабиться на все сто.

Ладно, ладно… Только не надо напоминать мне, что я расслабляться не умею. У меня просто практики нет.

— Ничто, Макс, вечно не длится. — Это Ангел, царапающая по грязи косточкой какого-то давно съеденного животного, мрачно перебивает мои мысли. — Мне очень не хочется тебя расстраивать, но должна тебе все-таки сказать, что Клык умрет первым. И случится это совсем скоро.

9

Головы детей-птиц разом мотнулись в сторону Ангела. У Надж отвисла челюсть, у Газзи глаза вот-вот вылезут из орбит. Мальчишеское лицо Игги сморщилось от слез. Только мой темный, таинственный Клык даже бровью не повел, будто Ангел между делом сказала что-то о предстоящем дожде.

А я… мне показалось, что Ангел изо всех сил врезала мне под дых, и я едва прохрипела:

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Я? Что? Я только говорю, что знаю. — Ангел продолжает играть с костью. — Ты всегда хочешь, чтоб все оставалось, как было. Но так не бывает. Мы все становимся старше, взрослеем. У тебя теперь есть мама. Вы с Клыком сейчас только и делаете, что друг на друга любуетесь. Все меняется. И мы не предназначены жить вечно. Так уж получилось: я знаю, что Клык умрет первым. А тебе придется научиться жить без него. Ты уж прости меня за правду.

Глаза у меня сузились, я поднялась на ноги и прошипела:

— Откуда ты это знаешь?

Стая напряженно наблюдает за нами. Один Клык по-прежнему спокоен.

— Макс, ничего страшного не произошло. — Он погладил меня по коленке. — Успокойся, пожалуйста. Не психуй.

Ангел, качая головой, грустно на него смотрит. И тут внутри у меня что-то оборвалось. Я вцепилась в ее рубашку, с силой встряхиваю и ставлю на ноги:

— Что. Ты. Имеешь. В виду.

Клык бросается ко мне, пытаясь схватить за руки. Надж старается оттащить меня от Ангела. Но, впившись глазами в эту белокурую бестию, я едва их замечаю.

— Немедленно объясни, откуда тебе это известно. А не то я тебя сейчас… — Что бы такое с ней сделать? Не убить, конечно, но что-нибудь почти такое же ужасное? — Я тебе во сне все твои распрекрасные кудри наголо обстригу.

— Макс! Прекрати! — шипит мне Клык, продолжая оттаскивать от Ангела, которую я тряхонула с новой силой.

— Перестань. Макс, перестань, — умоляет Надж, чуть не плача. — Пожалуйста, не надо.

— Ребята, что происходит? — В мое помутненное сознание просачивается голос Патрика, и я постепенно начинаю отдавать себе отчет, что я такое делаю. Ни разу в жизни я никого в моей стае пальцем не тронула. Быстро отпускаю Ангела. Она, помертвев, стоит с белым как снег лицом.

— Макс, не надо так. — Надж обнимает Ангела за плечи.

Я задыхаюсь, а Клык осторожно оттесняет меня от Ангела. Как? Как она могла сказать ТАКОЕ и ничего никому не объяснить!

— Макс, хватит, остановись, — говорит Клык.

Только было я хотела открыть рот, чтобы сказать им всем, что я на эту тему думаю, как замечаю, что к нашему костру приближаются двое чужаков. Ладно, пока отложим.

10

— Добро пожаловать к нашему костерку, — радушно приветствует незнакомцев Патрик. Они подходят поближе, и пламя освещает две высокие фигуры, мужчины и мальчика-подростка.

— Добрый вечер, — церемонно и с заметным иностранным акцентом отвечает старший гость. Как только ему пришло в голову надеть в этой грязище такой безукоризненный тщательно отглаженный полотняный костюм?

— Чем могу вам помочь? — спрашивает Патрик.

— Разрешите представиться. Я профессор Ханс Гюнтер-Хаген. Одна из моих компаний проводит здесь исследовательскую работу, и я спонсировал поставку вакцины, препараты которой вы используете.

Патрик торопливо вскочил на ноги и прежде, чем протянуть руку, втихаря вытер ее о шорты.

— Спасибо, огромное вам спасибо. Важность вашей помощи совершенно невозможно описать словами. Мы вам все исключительно благодарны.

Профессор сдержанно улыбнулся:

— Рад быть полезен. Я воистину счастлив иметь финансовую возможность облегчить положение страждущего населения.

Роджер наклоняется к моему уху:

— Это крупнейший миллиардер. Владеет сотней, если не больше, фармацевтических компаний.

Очередной миллиардер на мою голову. Один, богатейший миллиардер Нино Пиерпонт, время от времени уже финансирует наши маленькие приключения. Интересно, они знакомы? Думаю, все миллиардеры мира собираются где-нибудь вместе и обсуждают что-нибудь типа того, какие страны на корню сразу купить, а какие постепенно к рукам прибрать. Или что-нибудь в этом роде.

— Я слышал, с вами здесь дети-птицы работают?

Брови у меня поползли вверх, а Патрик в растерянности неловко отводит глаза и смотрит в сторону:

— Э-э-э-э…

— Да вы не беспокойтесь. — Голос профессора звучит исключительно дружелюбно и чрезвычайно заинтересованно. — Я бы очень хотел с ними познакомиться. Слава о них по всему миру гремит. Я бы с удовольствием пригласил завтра их командира позавтракать с нами в моей палатке.

Патрик и Роджер напряженно молчат. Время остановилось.

Я встаю и делаю шаг вперед:

— Будем знакомы. Я командир.

И в ту же секунду из-за моего плеча раздается голос Ангела:

— Спасибо за приглашение. Рады воспользоваться вашим гостеприимством.

На скулах у меня заиграли желваки. Мало того что она дрянь всякую пророчит, она теперь еще в командиры поперла. «Ты, подружка, неподходящее время для своих игр выбрала», — мысленно костерю я ее, а она в ответ так и полоснула меня взглядом.

— Вот и прекрасно. — Профессор Гюнтер-Хаген довольно потирает руки. — Так и договоримся. Мы вас обеих завтра будем ждать. А сейчас позвольте мне представить вам моего… протеже.[95] Знакомьтесь, Дилан. — И он тихонько подталкивает поближе к костру пришедшего с ним длинного парня.

Я заморгала. Хотела бы я знать, с обложки какого журнала для подростков вытащил он сюда этого чувака? Ростом Дилан не ниже Клыка или Игги. Его густые белокурые волосы небрежно откинуты назад с загорелого лба, а выразительные темно-голубые глаза смотрят на нас с затаенным любопытством. На нем потертые джинсы, заправленные в грубые запыленные ботинки. Видавшая виды замшевая куртка прикрывает белоснежную футболку. Если он не сошел с журнальной обложки, то его хоть сейчас отправляй на съемки первой двадцатки самых клевых парней младше двадцати.

Само собой разумеется, Клык не в двадцатку, а в десятку входит.

— Привет. — Голос у меня совершенно осип. Я киваю, но что бы еще сказать путное, придумать никак не могу. И почему-то это выводит меня из равновесия.

— Мне особенно хотелось познакомить Дилана с вами, — говорит доктор. — Он, бедняга, вынужден терпеть мое общество. Ему необходима компания таких же, как он, молодых людей.

Я закатила глаза. Вот сказанул — «такие, как он»! Гусь свинье не товарищ.

— Давай, Дилан, не стесняйся, покажи им. — Доктор ободряюще треплет чувака по плечу.

Дилан смущенно переминается с ноги на ногу, но медленно стягивает куртку, обнажая широкие плечи и мускулистые руки. Он тяжелее Клыка, шире, больше. Может быть, он старше? А может, его просто лучше кормят?

Не помню теперь, какие еще у меня в голове завертелись мысли, потому что Дилан повел плечами и распахнул свои крылья. Во весь их пятнадцатифутовый размах.

11

Незачем лишний раз напоминать о моей выносливости. Но все-таки больше чем с одной умопомрачительной ситуацией в час мне совладать трудновато. А тут они, эти самые умопомрачительные ситуации, одна за другой как снег на голову посыпались. Что вместе с просяными лепешками вот-вот вызовет у меня несварение желудка.

— Дилан, откуда ты такой взялся? — Ровный, спокойный голос Клыка не выдал ни малейшего удивления.

Клык пододвинулся ко мне поближе и отхлебнул из бурдючка с водой.

Дилан кривовато ухмыльнулся:

— Из лабораторной пробирки.

Профессор Гюнтер-Хаген улыбнулся и радостно хлопнул в ладоши.

— Вам есть о чем друг с другом побеседовать. Но уже поздно, и мы все устали. — Он отвешивает старомодный поклон. — Будем с нетерпением ждать вашего завтрашнего визита.

Они уходят, а мы остаемся сидеть, не произнося ни слова. Пока темные силуэты не скрываются за палатками, мне не оторвать глаз от наших посетителей.

— Так-так. — Патрик наконец прерывает молчание. — Вот уж чего не ожидал. А вы знали, что есть еще подобные вам?

— Нет, — категорически отрезала я.

Что за чушь Ангел молола про Клыка? Жаль, что ничего от нее не скроешь. Надо попробовать оттащить ее в сторону и вытрясти из нее подробности. Глянула на ошеломленную стаю. Им вовсе не надо все это слышать. Только лишний раз расстроятся.

Но теперь Ангел намертво прилипла к Газману — не оттащишь. А через двадцать минут все перебрались в палатку и начали устраиваться спать. Ангел рядом с Газзи заснула первой. Или, по крайней мере, притворилась, что заснула. Посмотришь на нее, так сама невинность.

Игги — он бесконечно вертится — устроился отдельно в сторонке.

Надж, Клык и я улеглись вместе, натянув над собой сетку, защиту от малярийных комаров.

— Забудь про то, что сказала Ангел, — шепчет Клык мне на ухо. — Она же еще совсем ребенок. Ляпнула всякие глупости, не подумав.

— Что-то мне этот ребенок стал больно подозрителен.

Мы уютно прижались друг к другу.

— К тому же… — начинает Клык, — даже если она права… Я рад, что я… Что ты меня переживешь.

— Клык, что ты мелешь!

— Спи. Завтра длинный и трудный день. И завтрак у тебя ранний.

Если б не мое «усовершенствованное» зрение, я бы в темноте ни за что не разглядела его усмешки.

Через пару минут он уже тихонько сладко посапывает — заснул, как и все остальные. А я никак не могу успокоиться. Вроде спать хочу до смерти, а вся на взводе и по сто раз прокручиваю в мозгу Ангелово пророчество.

Клык умрет! Об этом даже подумать страшно. Год назад ничего хуже представить себе было невозможно. А теперь, когда я знаю, что значит обнимать и целовать его, пока у обоих у нас не перехватит дыхание… Да я теперь просто жить без него не смогу.

И самое ужасное во всем этом то, что Ангел еще ни разу ни в чем не ошибалась.

12

Пару часов спустя я все еще не сплю. От чуть слышного шороха глаза у меня широко раскрылись и взгляд стремительно скользнул вверх по тонкой нейлоновой стене палатки. По ней медленно-медленно движется расплывшаяся тень, человеческий силуэт, едва различимый на фоне догорающего костра.

Я вздохнула с облегчением. Слава богу, не лев. Если там человек, значит, кто-то начинает какую-то новую игру. И в игры я с удовольствием поиграю. Вам ли не знать, что счет в любой из них в конце концов оказывается в мою пользу. А вот голодного льва, честно скажу, я здорово опасаюсь. При одной мысли о здешнем животном мире у меня разыгралось воображение, рисуя самые кровавые ужастики. Пуля — пожалуйста, сколько хочешь, а рваные раны от львиных зубов — нет уж, пожалуйста, увольте.

Пока я размышляю про таинственные опасности, которые сулит нам африканская фауна, человек останавливается и поворачивает к нашей палатке. Коренастая невысокая тучная фигура. Заметьте, средиместных я не видела еще ни одного толстого. Внимательно наблюдаю за силуэтом. Одна рука поднимается. Похоже, человек в ней что-то держит. Но пистолет это или нет, разглядеть невозможно.

Каждый нерв во мне напрягается. Я готова поднять тревогу и немедленно разбудить стаю.

Осторожно высвобождаюсь из объятий Клыка и снимаю со своего плеча руку Надж. Сажусь на корточки, не сводя глаз с силуэта, резко расстегиваю молнию входа в палатку и выскакиваю наружу.

Никого.

Осмотревшись, подпрыгиваю, распахиваю крылья. Пара мощных взмахов — и я поднимаюсь в воздух футов на пятнадцать.

Ага-а-а! Вот и он! Тучная низкорослая фигура прячется в тени пары худосочных деревьев. С моим орлиным зрением мне пара пустяков рассмотреть в темноте каждую деталь. Не может быть! Я не верю своим глазам.

Чу?

Он настоящий мерзавец. Я миллион гадов на своем веку перевидала, но таких, как он, — раз, два и обчелся. Это я вам гарантирую. Совсем недавно мы выяснили, что он сбрасывает в океан радиоактивные отходы. Это все на Гавайях случилось. А что он теперь здесь, спрашивается, делает?

Как могу бесшумно опускаюсь на ближайшее дерево. Чу тихо с кем-то разговаривает. Похоже, по мобильнику.

— Да… Собираю новые экземпляры… Приблизительно через пятнадцать минут… — И он исчезает в неприметной палатке со стоящим перед ней знаком ПУНКТ ПЕРВОЙ ПОМОЩИ. Больше десяти человек там не поместится.

Так что представьте мое удивление, когда в следующие пятнадцать минут за ее пологом скрывается не меньше пары дюжин молодых беженцев.

И ни один не выходит.

Любопытство не дает мне усидеть на дереве. Тихонько слезаю и подкрадываюсь вплотную к задней стенке. В палатке ни звука. Даже дыхания ничьего не слышно. Осторожно озираясь вокруг, на цыпочках подхожу ко входу. По-прежнему ни звука.

Ничего не остается, как заглянуть внутрь. Встаю в позу нападения в стиле кунг-фу и ногой отодвигаю полог тента.

Пустота.

Вывод: или у меня галлюцинации, или отсюда ведет туннель в ад. Должна признаться, что ни тот, ни другой вывод меня в данный момент не устраивает.

Нахмурившись, возвращаюсь обратно в нашу палатку, изо всех сил стараюсь не наступить на раскинутые руки, ноги и крылья, устраиваюсь на своем месте между Клыком и Надж и снова беру Клыка за руку.

Он открывает глаза:

— Все в порядке?

— Мммм… — мычу я. — Спи.

Соврать Клыку я не в состоянии.

13

Представьте себе палаточную трущобу, разросшуюся на десятки километров. Теперь представьте себе, что вы поворачиваете налево и прямо перед вами вырастает купол нью-йоркского цирка. Только это не цирк, а палатка профессора Г-Х. Разукрашенная до невозможности, с окнами, с крытой верандой и с зеленой ковровой дорожкой, расстеленной на песке перед входом.

Мельком глянула на Ангела, и она вяло мне улыбнулась. Мы обе хорошо помним, как я вчера вышла из себя. И радости нам обеим это не прибавляет. Сегодня утром Клык велел мне не приставать к ней с расспросами. А, если честно, хорошенько обдумав ситуацию за ночь, я и сама решила, что мне не больно хочется знать подробности. Делаю вид, что ничего не произошло. Надеюсь, все это были ее детские бредни и все само собой рассосется.

Дверь палатки-дворца открывает… чувак в белой форме. Он здесь привратником, что ли, подвизается?

Внутри все залито светом, бьющим в громадные окна, мощные вентиляторы гоняют теплый воздух. Наши ноги утонули в толстом шелковистом ворсе плотно застилающих пол восточных ковров, и я, не сдержавшись, чуть не мурлычу от удовольствия.

Доктор выходит из-за перегородки и встречает нас с распростертыми объятиями:

— Проходите, дорогие гости, располагайтесь. — Как и вчера, его безукоризненный дорогущий полотняный костюм сияет свежестью. — Вы, наверное, проголодались. Я бесконечно рад наконец с вами познакомиться. Я так давно следил за вашей деятельностью. Ни одной статьи не пропустил, в какой бы стране о вас в прессе ни писали.

Осмотревшись по сторонам и приметив все возможные выходы и пути к отступлению, присаживаюсь на край кожаного стула около низкого столика. Ангел садится напротив. Похоже, ей хочется быть от меня подальше. Стараюсь (безуспешно) не придавать этому большого значения.

Следил за нашей деятельностью? Надо его хорошенько прощупать.

— А Джеба Батчелдера вы знаете?

Он недоумевающе на меня смотрит:

— Ааа… Нет… Не имел чести. Он что, ваш друг?

— Нет.

Входит слуга с серебряным подносом в руках. Как он только его не уронит? Столько на нем наставлено всяких вкусностей: пирожки, кувшин со свежевыжатым апельсиновым соком, нарезанные фрукты, яйца, бекон. Никакого сравнения с той шамовкой, которая ждет стаю. А уж о том, что едят беженцы в лагере, и говорить не приходится. Стараюсь (опять безуспешно) чувствовать себя виноватой.

— Пожалуйста, не стесняйтесь. Ешьте от души. Если не ошибаюсь, вашему организму нужно очень много калорий. Так ведь?

Я молча киваю.

Входит Дилан, и голова у меня невольно поворачивается в его сторону. Его медового цвета волосы еще не высохли — наверное, после душа. Боже, какой же он чистый! Не то что мы с Ангелом. Можно подумать, сейчас из-за занавески выскочит фотограф и начнет щелкать камерой для очередной фотосессии.

— Привет, Макс. Привет, Ангел! — Дилан садится рядом со мной. — Наша вчерашняя встреча — это что-то невероятное! Я как во сне был. Пока вас не увидел, до конца поверить не мог, что вы настоящие. А теперь вы здесь. И, значит, я не одинок.

Кажется, он не врет. Лицо у него открытое и честное, и на меня прямо устремлены его ясные глаза. Чувствую, как медленно краснеют мои щеки. Это от первоклассного кофе, который я только что отхлебнула из фарфоровой чашки.

— Берите клубнику, не стесняйтесь. — Профессор Г-Х с улыбкой подталкивает ко мне серебряную миску с красными сочными ягодами. — Не беспокойтесь, на всех хватит. В случае чего еще принесут.

Кто ему сказал, что мы стесняемся? Плохо же он за нами «следил». Тяну время, делая вид, что полностью занята завтраком и калориями: намазываю булочку маслом, кладу сверху полную ложку мармелада и откусываю кусок побольше. Повисает неловкое молчание.

— А ты из какой лаборатории? — коротко спрашиваю Дилана с набитым ртом.

Никому в голову не придет присвоить мне титул «Мисс манеры», но доктор Г-Х и Дилан со мной еще не так хорошо знакомы, чтоб об этом заранее подумать.

Веки у Дилана слегка дрогнули.

— Да так, одна из лабораторий в Канаде. Я был… Меня… клонировали от другого Дилана. Он в автокатастрофе погиб. Или что-то в этом роде. — Он сконфуженно кусает pain au chocolat.[96]

Так-так… Клоны, которых я раньше видела, все были роботами, типа неудачных спецэффектов в плохих фильмах. Но Дилан на них нисколько не похож.

— А сколько тебе лет?

— Ммм… думаю, около восьми месяцев. — Он вопросительно смотрит на профессора Гюнтер-Хагена в ожидании подтверждения. Тот кивает. — Мне столькому еще надо учиться. Я, видишь ли, очень плохо летаю. Я вообще много чего плохо делаю.

От смущения он поперхнулся, уставился в пол, и мне становится его жалко.

Но тут же поднимается волна гнева и подозрительности. Кто он такой? Нам о нем ничего не известно. Кто мне сказал, что это не очередная изощренная ловушка?

Макс, это не ловушка.

Булочка чуть не выпала у меня изо рта. Опять Голос. Сто лет молчал, а тут снова прорезался. Вечно встрянет, когда не надо! До чего же он мне на нервы действует!

Успокойся. Расслабься и радуйся. Видишь ли, Дилан специально для тебя создан. Он — твоя идеальная половинка.

14

Делаю глубокий вдох и… крошки попадают не в то горло. Я захожусь от душераздирающего кашля. Профессор Г-Х бросается ко мне и заботливо хлопает по спине.

«Специально для меня создан? Моя идеальная половинка? Ты что, с дуба рухнул?» — мысленно ору я Голосу и до слез кашляю и кашляю, не в силах избавиться от мучительного царапанья в горле.

— На, глотни. — Ангел протягивает мне стакан сока.

— Ты можешь дышать? — обеспокоенно зудит над ухом профессор. — Будем спасать жизнь по методу Хелмлиха?

— Лучше сразу придушите. Дайте мне умереть спокойно, — насилу прохрипела я, пытаясь отхлебнуть из стакана.

Дилан застыл на месте, не донеся до рта зажатых в руке красных виноградин. Он смотрит на меня широко раскрытыми испуганными глазами, будто ему не по фигу, что со мной происходит.

Я и раньше подозревала, что профессором руководят корыстные интересы — просто за то, что мы такие распрекрасные, никто никогда ничего нам на блюдечке с золотой каемочкой не приносил. Но теперь, даже сквозь приступы удушливого кашля, я отчетливо вижу, что его «корыстный интерес» сидит прямо передо мной, точно вырезанный из обложки журнала «Пипл», спецвыпуск самых горячих парней планеты, и спрашивает дрожащим голосом:

— Тебе можно как-то помочь?

Пора сваливать. Я киваю и наконец, ухитрившись сделать глубокий вдох, готовлюсь встать на ноги.

Макс, останься! Это твой шанс. Воспользуйся им. Не трусь.

Я снова чуть не подавилась. Какой же он идиот, этот мой Голос.

— Ну, если тебе всего восемь месяцев, — разочарованно тянет Ангел, — тебе еще учиться и учиться.

Она от души накладывает себе на тарелку яичницы болтушки, а я радуюсь, что она не стала облизывать сервировочную ложку.

Дилан опять перевел на меня глаза цвета синего Карибского моря. По-моему, температура в шатре профессора Г-Х поднялась до сорока пяти градусов, и я залпом опрокидываю в себя полный стакан сока со льдом. Надо бы съесть еще один круассан.

— Может, вы меня немного поучите?

— Макс отличный наставник, — с убеждением заявляет Ангел, и мне снова становится стыдно, что я вчера спустила на нее всех собак. Она же никогда не сочиняет свои пророчества. Она их просто «транслирует».

— Чудесная идея, — ухватился за ее слова Г-Х. — Макс, Дилан, для тебя самый подходящий учитель.

«Макс, не вздумай впутаться в эту свистопляску», — напоминаю я себе, а вслух отвечаю:

— Я не знаю… Чему я такому могу его научить? Я ничего особенного и сама не умею. И вообще, образование у меня — ниже среднего.

— А можно я посмотрю… — робко начинает Дилан, но на его лице вдруг проступает решимость, — …можно я посмотрю на твои крылья? Я никогда ничьих крыльев не видел.

Хочу сказать ему, чтобы сначала свои показал, но вспоминаю, что вчера вечером он уже это сделал. Запихиваю в рот пару клубничин и поднимаюсь со стула. Убедившись, что я ничего не порушу — судите сами о размерах этой «палатки», если для моих крыльев места здесь больше чем достаточно, — я слегка повожу плечами и раскрываю крылья.

И Дилан, и профессор застывают от изумления.

— Какие красивые! — не выдерживает Дилан. Голос у него сел, и он едва шевелит губами. — Значит, у тебя тоже есть крылья…

Складываю крылья и сажусь на свое место. Вдруг понимаю, что я смутилась, только вот почему — не понимаю.

— Видишь ли, Дил. Дело в том, что это не у меня ТОЖЕ есть крылья, а у ТЕБЯ. Тебя еще даже в проекте не было, когда у меня уже четырнадцать лет как крылья были. Ну, или около того…

На совершенном лице Дилана играет счастливая улыбка.

— Ты права. Но главное — твои крылья прекрасны. Они само совершенство.

Вот теперь-то я окончательно сконфузилась и принялась намазывать масло на четвертый круассан. Мне резко захотелось исчезнуть отсюда и немедленно оказаться вместе со стаей. Я уже давно загружала карманы всяческой снедью, и куртка моя, кажись, уже потяжелела килограмма на три. Кладу в рот последний кусок и в очередной раз поднимаюсь на ноги. Теперь уже окончательно.

— Спсиба за госсеприимсва. — С полным ртом много не скажешь. — Все очень вкусно. — Я наконец прожевала, проглотила и могу произнести развернутое предложение. — Но нам пора. У нас важная гуманитарная миссия, и наши уже давно работают.

— Пожалуйста, останьтесь, — умоляющим голосом просит Дилан. Но я категорически отказываюсь:

— Простите, нам пора.

— Макс, нам еще много о чем надо поговорить, — настаивает полотняный профессор.

— Труба зовет, — вторит мне Ангел.

Едва уловимым движением Полотняный оказывается между нами и входом, а в руке у него сверкает иголка шприца:

— Минуточку, Макс. Не все так просто.

15

На физиономии у меня расцветает моя любимая ухмылка, типа «мне не терпится хорошенько накостылять тебе, голубчик». Жаль только, в карманах полно бекона — высыпется — грязищу разведу. Прислуге его сто лет ковры чистить придется.

— Макс, не горячись. — Ангел пытается схватить меня за руку. — Он ничего плохого нам делать не собирается.

— Ты это точно зна… — ядовито начинаю я и тут понимаю, что она-то уж точно знает. Примечаю у Дилана хорошо мне знакомое мгновенное напряжение каждого мускула и лихорадочно соображаю, насколько он тренирован в боевых единоборствах. Видать, сейчас мы этого малолетку проверим в действии.

— Ангел права, — быстро подтверждает ее слова профессор Г-Х. — Мои демонстрации страшно неловки.

— Демонстрации чего? — Я с трудом подавляю сарказм. — Того, как с минимальными усилиями быть посланным в нокаут?

— Нет, демонстрации чуда современной науки. Смотри.

И с этими словами он мгновенно закатывает рукав и делает себе укол. Ученый, экспериментирующий на себе самом, — это в моей практике что-то новенькое. Мне это даже нравится.

Проходит секунда, и он с расширившимися зрачками начинает жадно хватать ртом воздух. Чуть слышно застонав и слегка покачнувшись, он хватается за горло и оседает на стул.

Ангел ест банан и с интересом наблюдает за происходящим. «Что это?» — посылаю я ей мысленный вопрос.

Она оглядывается на меня и пожимает плечами: «Понятия не имею».

Похоже, придется здесь задержаться. Я в очередной раз усаживаюсь на место, наливаю себе очередную чашку кофе и кладу на блюдце сто двадцать пятую булочку.

Несколько минут Г-Х корчится и очумело раскачивается из стороны в сторону. Наконец ему удается выдавить из себя со свистом:

— Я сделал себе инъекцию редкого вируса. Приготовьтесь к экстремальной реакции моего организма.

— Чем только не развлекается это ученое племя, — замечаю я с притворной жизнерадостностью.

Со времен нашего лабораторного детства слова «редкий вирус» ассоциируются у меня с защитным костюмом индустриальной прочности. Так что, если честно, первое мое движение — уносить отсюда ноги, да побыстрее.

Г-Х нахмурился:

— Развлечение тут ни при чем. Все это делается во имя прогресса. А прогресс — вещь трудная и болезненная. Смотри.

На лбу у него выступили капли пота. Лицо стало красным, как помидор, но самое ужасное — на коже повсюду высыпали здоровенные гнойники — живого места не осталось.

Я рванула к двери:

— Ребята, делаем ноги!

— Макс, подожди, — хрипит Г-Х, — сейчас начнется чудо.

Почему я не взвиваюсь в воздух, это потому, что, во-первых, в шатре больно высоко не взлетишь. И, во-вторых, потому что, развернувшись, замечаю, что его язвы на глазах уменьшаются.

Такого я даже представить себе не могла.

Теперь он уже не хватает ртом воздух и потому более или менее в состоянии пуститься в объяснения:

— Попросту говоря, целый ряд моих органов и биологических систем, включая кожу, мозг, клетки крови, щитовидную железу и всю иммунную систему, начинают работать синхронно, анализируя вирус, вырабатывая белые кровяные тельца, и перестраивают работу желез внутренней секреции, чтобы ликвидировать вирус. Все это происходит практически мгновенно.

Я вспоминаю про тысячи больных беженцев в перенаселенном лагере.

— Ладно. Я понимаю, что все это может быть весьма полезно. В конце концов, доктора будут не нужны. Оно и к лучшему. Я докторам не больно-то верю. Особенно таким, как вы.

Г-Х улыбается:

— Вот именно. Ты, Макс, похоже, все схватываешь на лету. Когда начнется апокалипсис, докторов не будет. Как не будет ни больниц, ни поликлиник. Каждый останется один на один с темными силами природы. У которых будет только одна задача — истребить человечество. Ты понимаешь, Макс, что я имею в виду? Дай приведу тебе еще один примерчик.

И он хватает со стола нож для разрезания мяса.

16

Не дав мне опомниться, профессор Гюнтер-Хаген оттяпывает себе половину левого мизинца. Да-да, вы не ослышались — он самому себе отчекрыжил палец.

Ангел верещит, я ору, и даже сам этот сумасшедший вопит от боли. Потом он приходит в себя и рычит:

— Дети, не беспокойтесь, мои биологические восстановительные системы активизировали действие стволовых клеток,[97] и я могу приставить палец на место. — Сморщившись, он прижал отрубленный мизинец обратно на место. — Или — что еще более невероятно, — если вы останетесь здесь на несколько дней, вы увидите, что на месте отрубленного у меня отрастет новый палец.

— Вот это да! — только и могу выдохнуть я.

Дилан смотрит на все это чуть ли не со скукой. Видно, заново отрастающие конечности для него привычное дело, и там, откуда он явился, это происходит на каждом шагу.

Минуту спустя доктор поднимает левую руку и как ни в чем не бывало шевелит всей пятерней. Этот псих начинает меня всерьез беспокоить, и я осторожно принимаюсь пятиться к двери, пока ему не пришло в голову ринуться со шприцом или ножом на меня или Ангела.

Глаза у Ангела сияют от возбуждения. Вечно ей нужны острые ощущения. Вот в чем наша противоположность.

— О'кей, все понятно. Но как-то мне все это кажется не слишком правдоподобным. Зато чересчур подозрительно.

— Это почему же? — Г-Х с удовлетворением исследует свой заново приросший палец.

— Да потому что вы показали нам действие некоей супер-мега-мощной реакции. Если она может в одну секунду убить вирус, она и вас в одну секунду убить может? Случайно… Или не получится ли так, что вместо пальца у вас отрастет, скажем… ухо? Или звериный коготь?

Профессор нетерпеливо замахал руками:

— Конечно, есть еще всякие мелочи. Кое-что еще придется слегка усовершенствовать. Сверхактивный самоиммунный процесс — вещь рискованная. Ну… и другие есть тонкости. Не беспокойся, мы над ними работаем. А пока фармакология вполне справляется с побочными эффектами. Главное, как только мы разберемся со всякой несущественной мелочовкой, человечеству откроется мир небывалых возможностей.

«И невообразимого хаоса», — добавляю я про себя.

— Когда наступит апокалипсис, люди, возможно, снова будут жить в пещерах, — не может угомониться Г-Х. — За нами будут охотиться мутанты-людоеды. Мы даже представить себе не можем, что может тогда случиться. Человечеству необходима будет любая возможная защита, придется использовать все ресурсы, любой внутренний потенциал. Вот, Макс, что самое важное. Запомни, именно ВНУТРЕННИЙ потенциал. Спасение человека в его собственных внутренних возможностях.

Он буквально впивается в меня глазами. Скажите мне на милость, что во мне, как магнитом, притягивает каждого алчущего власти психа?

— Повторяю тебе еще раз: самое главное — собственные внутренние возможности. Ты и твоя стая можете летать. У вас масса природных дарований. Дилан тоже богато одарен, иначе, чем вы, но ничуть не меньше. Но от способности организма к самовосстановлению в самом ближайшем будущем будет зависеть вопрос жизни и смерти.

— Вот это да! — снова повторяю я. При любых других обстоятельствах я бы отпустила какую-нибудь колкость, но, честно признаюсь, в присутствии этого Полотняного я уже давно начала сильно нервничать. И беда в том, что в какой-то степени я даже согласна с его безумными выкладками. Вот и пусть понимает меня как хочет.

— Все это очень интересно. Только не вижу, при чем тут я? При чем тут моя стая?

Профессор Г-Х расправил плечи:

— Я пригласил вас сюда, чтобы официально предложить и обсудить с вами возможности взаимовыгодного партнерства. Подумай: ты, стая, я, мои компании и Дилан. Ваши природные данные и высвобожденные мной из оков невежества силы науки спасут человечество.

— Что, будем действовать с ним заодно? — спрашивает Ангел.

— Нет, не будем, — жестко отвечаю я ей, но, похоже, она полностью игнорирует мой настороженный тон и предупреждающий взгляд.

Я снова продвигаюсь к выходу.

— Вы шестеро — самая успешная когда-либо созданная рекомбинантная форма жизни, — искренне продолжает Г-Х и, махнув в сторону Дилана, гордо добавляет, — по крайней мере, до недавнего времени.

Вот хвастун! Хотя бы у Дилана хватает скромности покраснеть и смутиться.

— Научные разработки моих компаний — самые передовые в мире. Объединив усилия, мы сможем выполнить великую миссию по спасению человечества.

Круто развернувшись, оказываюсь с ним лицом к лицу. Откуда у него информация о моей миссии? Как он про нее разнюхал?

— Простите. Спасибо за предложение, но мы действуем самостоятельно. — Я чувствую на себе пристальный взгляд Дилана и его напряженное внимание к Г-Х.

— Кстати, спасибо за завтрак, — подвожу я итог «встречи на высшем уровне». — Царское угощение. И ваши научные достижения тоже очень впечатляют. Но я не думаю, что мы для вас подходящие партнеры.

О-о-о!.. Согласитесь, что мой ответ — высший пилотаж дипломатии. Ничего более высокохудожественного я за всю жизнь не произносила.

— Мы не прощаемся, Макс. Так и запомни, не прощаемся, — несется мне вдогонку голос доктора. — Считай, что окончательного ответа ты мне еще не дала.

17

Не помню, говорила я про то, как я ненавижу шприцы и иглы? Это у меня наследие тяжелого лабораторного детства. По сравнению со шприцом сегодняшний нож для мяса — просто детские игрушки.

Мысли по-прежнему лихорадочно крутятся в мозгу. Выдирая ноги из песка и мертвой хваткой вцепившись в руку Ангела, я направляюсь обратно в лагерь. Ангел насилу за мной поспевает. От несусветной жары трудно дышать.

Мне очень хочется помочь КППБ, но, похоже, Матери Терезы из меня не получится. Неожиданно оказалось, что оставаться здесь дольше стае опасно. Суди сам, мой дорогой читатель. Предсказания Ангела — это раз. Глупости, которые Голос несет про Дилана, — два. Потом еще Чу и беженцы, бесследно пропавшие среди ночи. А теперь этот профессор Ханс с его безумным пристрастием к ножам и шприцам с незнамо какими патогенными препаратами. Не многовато ли? На мой взгляд, больше чем достаточно, чтобы наша гуманитарная миссия обернулась настоящим кошмаром.

Не разумнее ли отсюда убраться подобру-поздорову? Подальше от доктора. И поскорее.

— Как тебе понравился Дилан? — спрашивает Ангел.

— Тряпка! — Я стараюсь не думать о Дилане. Не стоит Ангелу читать мои мысли о нем.

— А может, нам лучше остаться и помочь ему?

— Помочь в чем?

— Помочь поучиться. Он ведь новенький. И у него никого нет. Не думаю, что этот доктор Ханс научит его чему-нибудь путному. Мы, по крайней мере, друг на друга положиться можем. — Она робко мне улыбается.

Останавливаюсь и поворачиваю ее к себе лицом.

— Считаешь, что можем? — Я в упор смотрю в ее голубые невинные глаза. Ее улыбка мгновенно увяла. — Ты уверена, что никто из наших не держит камень за пазухой?

Ангел понуро молчит. Вот и наша потрепанная палатка. Перед ней стоит Газзи и машет нам рукой. Я припустила вперед и знаками показываю, чтобы все собирались внутри. На жаре в нейлоновой духоте долго не высидишь, но я постараюсь высказаться побыстрее.

— Итак, начнем с самого главного. — Я вываливаю из карманов смятые листики бекона, сплющенные булочки, маффины, раздавленные фрукты, короче, все, что я затолкала в свои бездонные карманы. Задним числом понимаю, что с яичницей я погорячилась, но ребята набросились на еду, как шакалы. Моей изголодавшейся стае не до гигиенических изысков. Газзи, набив рот беконом, постанывает от наслаждения.

— Теперь послушайте. Пора сматывать удочки. Быстро собирайтесь, а я пойду договорюсь с Патриком. Скажу ему, что мы отчаливаем. Берем отсюда на север и северо-восток. Окажемся в Италии. Из Италии — в Ирландию, а оттуда в Нью-Йорк. С маршрутом согласны?

Они недоуменно на меня смотрят.

— Я все объясню по дороге. Но нам надо отсюда сматываться. И поскорее. — Я резко оглядываюсь через плечо. Как будто доктор Г-Х вот-вот просунет голову в нашу палатку.

— Но мы же должны здесь беженцам помогать, — пытается возразить мне Надж, с сожалением облизывая пальцы.

— Мы помогли. Нас сфотографировали для прессы. — Я уже засовываю свои шмотки в рюкзак. — От того, что мы останемся, большого проку не будет.

— А мы опять летим на КППБешное задание? — продолжает допытываться Надж.

— Нет. Пора отдохнуть. Мы направляемся… направляемся… в новое незнакомое место.

Клык смотрит на меня и широко улыбается. Время открыть наш секрет.

— Пора возвращаться домой.

Книга вторая Дом. Место, где разбиваются сердца

18

Прошло меньше недели. Жизнь переменилась. Игги хлопочет на кухне, стряпает нам обед из настоящих продуктов, которые мы притащили из настоящего магазина. Он вырастает в дверях в высоченном поварском колпаке и громадных рукавицах для духовки:

— Эй, стая! Обед готов.

Газзи первым рванул к столу:

— Ура! Лазанья!

Я стою у открытого окна и смотрю, как потрясающий закат заливает каньон кроваво-красным светом. Мы дома в Колорадо. Здесь мы жили в послеконурный период нашей жизни, но до наступления эры спасения человечества. Она началась с того, что наш старый дом взорвали ирейзеры и мы пустились в бега. Но все это случилось уже давным-давно, чуть ли не год назад. Этот дом новый. Его, совсем близко от старого, в благодарность за нашу помощь в Антарктике и на Гавайях, отстроила нам КППБ. Как же, оказывается, я скучала по здешним горным вершинам и ущельям. Примерно пять лет назад Джеб украл нас из Школы и привел сюда, чтоб спасти от психованных генетиков. Надеюсь, новый полотняный знакомый, профессор Гюнтер-Хаген, нас здесь не достанет. Нечего сюжет по кругу гонять: таких, как он, мы уже проходили.

В ноги мне тычется маленькая черная голова. Смотрю вниз и вижу, как радостно улыбается мне Тотал. Опускаюсь на колени и крепко обнимаю лохматого скотти:

— Что, хорошо вам с мамой жилось?

— Классно, — говорит Тотал. — Я помогал ей в клинике. Акела очень мои занятия одобряла.

Короткое объяснение для тех, кто пока не в курсе.

Во-первых, моя мама ветеринар. Это ее работа. А кроме того, она решает глобальные мировые проблемы. Для чего она создала партию КППБ — Коалицию по Прекращению Безумия. Про Тотала вы тоже не ослышались. Он действительно говорит. Генетически усовершенствованным собакам, случается, выпадает «говорящий» ген. И, наконец, Акела — подружка Тотала. Точнее, его горячо любимая лайка-маламутка. Не говорящая, а вполне нормальная. Мы встретили ее в Антарктике на нашем первом полученном от КППБ задании. Они с Тоталом парочка — нарочно не придумаешь. Но главное, они счастливы.

— Маме помогал? Не может быть! А что делал?

Тотал выпятил колесом грудь:

— Консультировал пациентов. Мой дар говорить с ними на одном языке оказался просто незаменим.

— Еще бы. Пошли, пока Газзи не съел всю лазанью.

— Пошли, я страшно голоден. Слышишь, как в животе урчит? — Тотал повел черным блестящим носом, и мы оба затрусили к кухне, откуда вырываются и щекочут наши носы умопомрачительные ароматы.

Клык садится рядом со мной, и мы незаметно под столом переплетаем ноги. А Тотал прыгает на стул между Клыком и Надж.

От первого же куска лазаньи я забываю обо всем на свете. Это не лазанья, а настоящая амброзия. Если, конечно, бывает амброзия с перцем, сыром и остреньким соусом. По Иггиному рецепту.

Счастливыми глазами смотрю на мою семью. Все мы шестеро дома. Все вместе. А теперь еще с нами Тотал с Акелой. Никаких тебе тут врагов. Никаких полотняных профессоров. И Клык здесь в безопасности. И никаких Диланов. Благодать — да и только.

Долго такое продлиться не может. Это я по опыту знаю.

19

Ночной ветер шелестит занавеской на окне. Лежу и смотрю в потолок. Меня мучают тяжелые воспоминания.

О том, как мы жили здесь раньше, о том, как Джеб научил нас всему, что мы только ни умеем, а затем внезапно исчез, и мы думали, он умер. Как потом мы два года жили сами по себе, пока не появились ирейзеры, помесь человека и волка. Они напали на нас, разорили наш дом и похитили Ангела. Теперь мы вернулись в Колорадо. Но мне беспокойно. У меня все время такое чувство, что за мной днем и ночью кто-то следит. Этот кто-то и сейчас наблюдает за мной в ночной телескоп.

Я потрясла головой. Нет. Это просто моя паранойя. Надо ее стряхнуть. Необходимо любой ценой от нее избавиться. Иначе и с ума сойти недолго.

Будто нарочно, ровно в этот момент раздался какой-то шорох. Кто-то царапается снаружи. Выскочив из-под одеяла, подползаю к окну и осторожно высовываю нос из-под подоконника.

Никого. Небо чистое. Никто не карабкается по стене вверх, никто не спускается с крыши.

Но звук повторяется. Где-то совсем близко. Дыхание у меня учащается, и руки сами собой сжимаются в кулаки. И тут я вижу, что ручка двери начинает поворачиваться. Медленно-медленно. Вот черт!

Все тело напряглось — я готова к прыжку. В щель двери просовывается рука и осторожно открывает ее все шире и шире. Крик застывает у меня в горле. Это не рука. Это лапа ирейзера. Громадная, волосатая, с острыми длинными когтями. Вот такие же когти оставили у меня на ноге глубокие шрамы. Их до сих пор хорошо видно. Передвинувшись поближе к двери, я притаилась за письменным столом.

Темная лохматая голова просовывается в дверь. Я бросаюсь вперед и… замираю.

— Клык, — шепчу я. — Ты?

Мои глаза скользят вниз к его руке. Рука как рука. Никаких когтей.

— Прости. Я хотел осторожно. Чтобы тебя не напугать.

Я плюхнулась на кровать. Сердце колотится как сумасшедшее.

— Ты что? — Клык бесшумно закрывает дверь и садится рядом со мной. — Что ты такая бледная? Как будто привидение увидела.

Лишившись дара речи, я только трясу головой.

— Ты почему не спишь? — шепчет Клык и берет мою руку своей не-лапой.

Я пожала плечами:

— Бессонница. Мне все кажется, что за нами следят. Постоянно.

— Думаешь, Г-Х пронюхал, где мы?

— Не знаю. Он меня предупреждал. Сказал, что еще добьется от меня окончательного ответа. У меня такое чувство, что он вот-вот снова объявится и начнет выколачивать из меня согласие с ним работать.

— Через мой труп, — говорит Клык, и я дергаюсь, как под током.

Мне хочется сказать ему, чтобы он лучше меня поберег. Что не стоит больше про «его труп» всуе упоминать. Но я смолчала и вместо этого продолжаю:

— И еще я все время думаю про Жанет. Он ведь над ней экспериментировал. Это точно. А значит, он над любым беженцем в том лагере может эксперименты ставить. И Чу тоже как-то в этом во всем завязан. Я видела, как он, по его выражению, «образцы собирал». Ночью. В палатке первой помощи. Это просто нацизм какой-то. Подумай, что если в лагере начнется эпидемия какого-нибудь из вирусов Полотняного?

— Да уж. Мало не покажется… — соглашается со мной Клык.

— Но это не все. Клык, там ведь люди в безвыходном положении. Они за миску баланды на все согласятся. А сколько там детей-сирот? Кто их хватится, если что-нибудь с ними случится?

— Думаешь, нам надо туда вернуться?

— Нет! — Я как-то слишком поторопилась с ответом. — Думаешь, я не понимаю, что я размазня? То в Матери Терезы записываюсь, то в кусты ухожу, лишь бы меня не трогали. Я имею в виду, нас не трогали. — Клык кивает, а я вздыхаю. — Я понятия не имею, как тем беженцам помочь можно. Этот Полотняный — гениальный злодей. Большинство из тех, с кем мы доселе имели дело, злодеи, но не гениальные. А этот из тех, чей гений может весь мир уничтожить. Убей меня бог, не пойму, как с ним совладать?

— Может, сообщить о нем КППБ? Или президенту? Или давай в «Нью-Йорк Таймс» о нем напишем?

— Не знаю. Я всю неделю только об этом и думаю. Каких только вариантов не перебрала. Знаешь, как я от всего этого устала. — Я и вправду чувствую, что силы у меня на исходе. — А ты чего пришел-то?

Длинная челка упала Клыку на глаза.

— Да так, проведать… Как ты… Видно же, как ты себя накручиваешь.

— Наверное, накручиваю. Я просто совсем запуталась. Что делать — не знаю, и как понять, что делать, — тоже не знаю.

— Поймешь. Оно само придет. — В голосе Клыка слышна абсолютная уверенность. — Ты лучше пока спи. А я тут посижу, пока ты не заснешь. Ладно?

— Посиди. Это мне здорово поможет. Мне с тобой всегда спокойно.

Сворачиваюсь калачиком и натягиваю на себя одеяло. Клык сидит рядом, держит меня за руку и гладит спину между крыльев.

20

Клык был прав. Решение пришло ко мне само собой, и на следующий день я объявила его стае.

— Ты хочешь, чтобы мы… Чтобы мы что? — Газзи смотрит на меня в ужасе.

— Я хочу, чтобы мы учились. Как мы из Африки вернулись, я все время об этом думаю. Мы кое-что знаем и кое-что умеем. Можем хакернуть любой компьютер, любой замок взломаем и т. д. и т. п. Но в наших познаниях колоссальные пробелы. Можно даже сказать, мы совершенно необразованны. И вот вам, пожалуйста. Мы живем себе дома, тихо и спокойно. У нас куча свободного времени. Надо это время с толком использовать. Нам нужен большой проект.

— И чему ты хочешь, чтобы мы учились? — спрашивает Игги.

— Ну… Я не знаю. Например, почему такая бедность в Чаде? Или почему местные не любят американцев. — Я меряю нашу гостиную шагами из угла в угол. — Или куда девались древние римляне, и каким образом им на смену пришли итальянцы. Греков-то никто не сменил, как были греки, так греками и остались. — Энтузиазма у меня все прибавляется и прибавляется. — Столько всего надо узнать. Я раньше никогда об этом не задумывалась. Мы всегда знали достаточно. Я имею в виду, того, что мы знали, хватало для того, что мы делали. Но теперь я вдруг поняла: как можно победить злодеев-ученых, если мы ничего не понимаем в их науке? Как можно спасти мир, о котором мы ничего не знаем?

— Зачем знать-то, спасай и все, — возражает мне Игги. Он уже перекинул одну ногу через подоконник и вот-вот выпрыгнет в окно. — Я хочу сказать, мы хорошо знакомы со всякими учеными-психопатами. Но спасать-то их мы вовсе не собираемся.

— Твой пример не имеет никакого смысла. Подумай лучше о тех заданиях, на которые нас посылала КППБ. Сами мы ничего там сделать не могли. Нам всегда нужно было, чтобы кто-то другой давал нам инструкции, объяснял, что делать. Ладно. КППБешникам мы хоть доверять могли. А что, если кто-то нам мозги начнет пудрить? По-моему, лучше самим во всем разбираться. Тогда можно независимо ни от кого действовать.

Клык потирает себе подбородок. Он всегда так делает, когда думает. Надж вперилась в меня и бросила в меня подушкой:

— А что ты думала, когда нам в школу предлагали пойти? Сколько раз нас убеждали, то в одну школу записывали, то в другую. Нееет! Ты вечно школу ненавидела. Вечно твердила, что «дурацкие школьные премудрости нужны нам как собаке пятая нога». Это я тебя, Макс, цитирую, тебя!

— А кто говорит, что я теперь школу полюбила? Я говорю, что нам надо самим учиться. Мы сами можем учебные экскурсии устраивать. Сами можем опыты ставить. Интернет-курсов знаешь сколько? У нас есть компьютер. Надо его использовать. — Я ткнула пальцем в наш навороченный супермощный комп, спертый из какой-то правительственной конторы.

— Я решительно против твоих планов. — Игги упрямо скрестил на груди руки и уставился в какую-то точку около моего левого уха.

— Я тоже против. — Газзи тоже скрещивает руки.

Ангел задумчиво на меня смотрит, но молчит.

— Ребята, послушайте! Поверьте мне. То, что я предлагаю, нам совершенно необходимо. Мы от скуки помрем, если будем бездельничать.

— Лично я совершенно не против наконец побездельничать. И от скуки я никогда не помру.

— Те, кто не хочет учиться, будут драить кухню и туалеты. Каждый день. До блеска. Какие будут вопросы?

На меня устремились пять пар глаз. Какие с гневом, какие с сомнением, какие с негодованием.

Но вопросов никаких не последовало.

21

Дилан уставился на меня — глаза в глаза. И тянется ко мне.

— Дилан, кончай!

Его руки лежат у меня на плечах. Он тянет меня к себе:

— Макс, останься. Я знаю, тебе это трудно понять. Или согласиться с этим. Но мы созданы друг для друга. Я тебе необходим.

Я отодвигаюсь, но глаз оторвать от него не в состоянии.

— Все, кто мне нужен, у меня уже есть. Больше мне никого не надо. — Стараюсь придать своему голосу побольше уверенности. Как дважды два ясно, что Дилана не обманешь.

— Да нет же, — мягко, чуть ли не грустно, говорит Дилан, будто осторожно меня убеждает. — Я тебе очень нужен. Я могу помочь тебе как никто другой.

— Что? — Голос у меня дрогнул. В эту минуту мне кажется, что невозможно не утонуть в его синих глазах. Его сильные руки соскользнули с моих плеч и сцепились у меня за спиной. Никто никогда не был со мной так близко. Кроме Клыка. Мне тесно и очень неудобно. Но по спине бегут мурашки.

— Я нужен тебе, потому что… я вижу то, что никто не видит, — признается Дилан. — Я могу видеть людей на другом конце света, через океан. Я могу видеть будущее. Я могу тебя защитить.

— Ты меня совсем не знаешь. — Я пытаюсь изобразить свои самые решительные интонации, но чувствую, что его взгляд меня полностью обезоружил. — Мне никогда не требовалась ничья защита.

Дилан меня даже не слышит. Он гладит мои крылья, нежно проводя руками по каждому перышку.

— Я вижу, что мы будем вместе. — На его по-неземному прекрасном лице нет ни тени улыбки. — Навсегда.

22

— Нет! Нет! Этого не может быть. Я не готова…

— Мне плевать, готова ты или нет! — Мне в сознание наконец проникает сердитый голос Газзи. — Ты сама все это затеяла.

Я растерянно заморгала. Вскакиваю. Сажусь. Гляжу на Газзи и боюсь осмотреться вокруг. Вдруг где-то рядом сидит, загадочно улыбаясь, Дилан.

Вот стыд-то! Выходит, я заснула на диване. И мое подсознание снова шутки со мной шутит. По крайней мере, я надеюсь, что это только мое подсознание.

— Иду-иду, — застонала я, поднимаясь с дивана. Идет третий день нашего домашнего обучения. В данный момент у меня такое чувство, будто меня кинули в бездонную яму, из которой я тщетно пытаюсь выбраться. Так что сегодня я решаю немного поразмяться. Пора отправиться на учебную экскурсию.

И вот через сорок пять минут мы снижаемся над парком ближайшего к нам большого города. Какого, я не скажу. Сами понимаете, надо соблюдать меры предосторожности.

— Давайте пойдем на автодром «НАСКАР»?[98] — нудит Газзи. — Там столькому можно научиться.

Клык кивает:

— Я с Газзи согласен. Там и физика, и геометрия. Маркетинг, реклама, социология.

— Радуйтесь лучше, что я вас в зоопарк не послала. Идем в Музей изобразительных искусств. И дело с концом. Попробуйте только сказать, что вам там не понравится!

— Не понимаю, что мы забыли в твоем Музее изобразительных искусств? — сердито ворчит Игги.

Ладно, с Игги я, пожалуй, еще соглашусь. Слепому в музее, где одни картины, пожалуй, будет трудновато.

— Значит, так. Я вам честно скажу, я и сама не больно понимаю, что такого особенного в художественном музее. Но в этом-то вся и закавыка. Если люди туда толпами валят, значит, в этих бесполезных картинках и статуях что-то есть. И, значит, надо в этом «что-то» самим разобраться. Что мы сейчас и собираемся сделать.

Мы приземляемся на большой зеленой лужайке в стороне от пешеходных дорожек, каждая из которых ведет к музею.

— А ты не боишься, что нас здесь засекут? — Надж настороженно озирается на школьные автобусы, въезжающие на парковку.

— Не паникуй! Сама подумай, кому придет в голову искать мутантов в художественном музее.

Спросите почему? Да потому, что нам и самим прежде в голову не пришло бы сюда нос сунуть. Не то место, в котором можно искать убежища. Но теперь, когда мы здесь оказались, я, пожалуй, признаюсь, что ошибалась.

Чистые туалеты. Классный кафетерий. За каждым поворотом — укромный уголок. Пустынные галереи, коридоры, задние лестницы. Короче, есть, где спрятаться. Здесь, похоже, можно не один день провести, и ни одна живая душа тебя не заметит. А в музейном дворе, просторной четырехугольной площади, можно и крылья размять. А то — внутри полетать. Там такие огромные, в два этажа, залы, что есть где в высоту подняться. На случай опасности, опять же, оружие средневековое выставлено. В центре музейного образования компьютеров полно и книжек. А в магазине — всякой всячины для нашего молодняка. Пазлы разные, игры, поделки и прочее.

Клык останавливает мои восхищенные наблюдения:

— Ну, и какой у нас теперь будет план?

— Разбиваемся на пары. — Я бодро принимаюсь раздавать указания. — Надж с Ангелом. Газман с Игги и…

— И Макс с Клыком, — хихикает Игги.

Я его полностью игнорирую:

— Встречаемся через полтора часа у билетной кассы. Все возвращаются с ответами на вопросы. — И я достаю из кармана листочки с вопросами, которые я составила еще утром. — Значит, так. Каждый из вас расскажет нам, что нового он узнал здесь об истории, о самом себе и об одном из нас.

Стая смотрит на меня обескураженно.

— Ты что, хочешь, чтобы мы за полтора часа здесь смысл жизни нашли? — решается наконец Клык.

— А почему бы и нет? Мы, чтобы выжить, и более трудные задачи выполняли. К тому же, никогда не знаешь, сколько времени нужно, чтоб смысл жизни понять. Бывает, за секунду озарение придет. Так я в одной книжке вычитала.

23

Невероятно, но Клык, еще двадцать минут назад настаивавший на посещении автодрома, с головой ушел в созерцание экспонатов художественного музея.

— Ты что, в прошлой жизни Индианой Джонсом[99] был? — не выдерживаю я, когда он тянет меня за собой в пятый или шестой зал всяческих древностей.

— Возможно, — отвечает Клык отсутствующим голосом, разглядывая птицеобразную маску племени… племени… — я медленно читаю плакат сразъяснениями — племени сенуфо.[100] Мы уже прошли Египет, греков вместе с этрусками, древних римлян, американских индейцев и теперь медленно продираемся сквозь искусство народов Африки.

— Ты еще не обалдел от битых горшков и сломанных топориков? — снова спрашиваю я его.

— А у тебя что, пожар? Или ты думаешь, если что-то не имеет прямого отношения к спасению мира, то и времени на это тратить не надо?

— Послушай, я должна найти ответы на мои собственные вопросы. Иначе я как лидер потеряю всякий авторитет. А тут я на свои вопросы ответов никаких не вижу. Думаю, может, мне к Леонардо да Винчи двинуть. Вроде, я слышала, он был крутой.

— Да ты много-то не думай. Тут чувствовать надо, а не ответы на вопросы искать.

Я случайно не ослышалась? С чего это вдруг Клык о чувствах заговорил?

Видать, здесь какие-то особые флюиды действуют.

* * *
Я знала, что Надж и Ангел перво-наперво отправились в залы исторической одежды. Там такая прорва костюмов восемнадцатого века и викторианских бальных нарядов, что думала, они оттуда никуда дальше не двинутся. Представьте мое удивление, когда мы наткнулись на них в отделе импрессионизма.

— Чему ты удивляешься? — шепчет Клык мне на ухо. — Здесь все предсказуемо. Цвета пастельные, балеринки, цветочки. Вот нашим девчонкам и нравится.

Наша парочка чуть не носом по картинам водит. Совсем обо всем на свете забыли. Мы с Клыком на всякий случай идем мимо них на цыпочках, но они ничего вокруг не видят и не слышат. Интересно все-таки, чем это они так увлеклись? Я глянула на ходу в объяснения — хоть имя художника запомню. Мэри Кассат.[101] Идем мимо — сплошные нежные матери с трогательными детьми. Картина за картиной. И все как одна теплые, ласковые, уютные. И тут я вспоминаю, как Ангел стояла перед картиной и по щеке у нее катилась слеза.

* * *
А где, вы думаете, мы встретили Газзи и Игги? Ни за что не догадаетесь! В галерее, где по стенам развешаны огромные полотна с дикими гневными цветами. И каждое из них… ну прямо… как бы это сказать… взрывное. Служитель сказал мне, что это зал абстрактного экспрессионизма!

— Игги, Газзи? Что вы здесь делаете? — спрашиваю я мальчишек. — Я думала, вы в оружейном отделе застрянете.

— Мне здесь проще всего рассказать Игги, что я вижу, — объясняет Газ.

Теперь удивляться настала очередь Клыка:

— Шутишь, что ли? — Он показывает на картину с невообразимыми пятнами и линиями. Точно художник макнул кисть в ведро с краской и стряхнул ее на полотно. А потом еще сверху вдоль и поперек его исчеркал. — Что ж тут описывать? Здесь же ничего не нарисовано.

— Ты лучше вспомни, что я цветовые поля чувствую, — напоминает Игги. — А Газ потом детали добавляет.

— Вот именно. Например, посмотрите, вон та картина. — Газ показывает на разноцветные всплески краски и спирали, петляющие вокруг двух желтых кругов. — Там написано, что это «Композиция номер 5. Без названия». Но лично я эту картину назвал «Счастливый завтрак». Возьмите два большущих яйца, разбейте их на полотно, как для яичницы, растопчите желтки, спляшите вокруг них вприсядку с бутылкой кетчупа в одной руке и машинного масла в другой. Вот и получится картина. Чем не «Счастливый завтрак»?

Игги согласно кивает. Похоже, описание Газзи имеет для него полный смысл.

Классно они на современном искусстве спелись. И Газу в убедительности не откажешь. Но все же как было бы здорово, если бы Игги сам мог все это видеть собственными глазами.

* * *
— Итак, время подводить итоги.

Как и договаривались, все наши собрались у кассы. Я так и не нашла ответов на заданные самой себе вопросы. Но у командира все-таки есть некоторые преимущества. Можно руководить, а своей работы не делать. Не всегда, конечно, но время от времени — можно. Главное — не злоупотреблять.

Надж, моя всегдашняя палочка-выручалочка, вызывается докладывать первой:

— На выставке одежды мы узнали про корсеты. Макс, представляешь, ими, оказывается, человека до смерти стиснуть можно было. — (Хмм… надо было исключить нижнее белье из учебного задания). — Еще я узнала, что Ангел не может смотреть ни на какие картинки, где нарисовано что-то плохое или грустное. Например, где дьявол нарисован или как людей или зверей убивают. Ей даже драконов жалко. А про себя я узнала, что мне больше всего нравится фотография. Фантазия — это, конечно, важно и все такое. Но лично мне больше всего нравится смотреть на настоящих людей. Вот.

— Пятерка с плюсом тебе, Надж. Молодец! И дополнительные очки за важное наблюдение об Ангеле. — Ангел сердито на меня зыркнула. Наверное, обиделась, что я и сама про нее этого не знала. Может, правильно она на меня обижается? — Теперь очередь Газзи.

— В залах оружия мы узнали про порох. Про то, из чего его делали, когда только изобрели. Представляете, это было в 1044 году. И оказывается, состав того пороха точно известен. Его прямо тогда и записали. Короче, чтобы получить первый порох, смешивали уголь, соль, перец и серу.

Сдается мне, что Газзи мухлюет. Уверена, они с Игги и раньше знали все составы всех взрывчатых веществ всех времен и народов. Ладно, нехай. Звучит убедительно.

— А про Игги я выяснил, что он не признается, что ничего не видит. Ну, или скрывает, как ему трудно. А про себя я узнал, что у меня фантазия и воображение работают на все сто!

— Что ж в этом нового? — Я готова снять с Газа баллы. — Твое самонаблюдение не засчитывается. Мы всегда про тебя это знали.

— Нечестно! — разозлился Газ. — Вы-то знали! А мне-то никто об этом не говорил. А теперь очки снимать хочешь. Я буду жаловаться!

Опять моя промашка. С себя, что ли, теперь очки снимать? Надо взять на заметку, чтобы хвалить стаю почаще.

— Клык? А ты что нам скажешь, премудрейший из мудрых?

— Значит так. Во-первых, оказалось, что Розетта Стоун — это не просто компьютерная программа для изучения иностранных языков. Это Розеттский камень,[102] в честь которого назвали саму программу. Так вот, это классный кусок гранита, по которому расшифровали древнеегипетские иероглифы. А про стаю я узнал, что, если бы еще сто лет назад мы, дети-птицы, приземлились в некоторых частях земного шара, нас бы приняли за богов. По-моему, это классно. Теперь про себя… Про себя я понял, что я бы хотел путешествовать по миру. Видеть разные страны. Пожить в каком-нибудь племени, где-нибудь в Папуа-Новой Гвинее.

— Правда? — Брови у меня ползут вверх. — Желаю тебе успехов. На мой взгляд, стая уже и так напутешествовалась. Не мешало бы теперь и остановиться.

— Ты, Макс, меня оцениваешь или мое задание? — В голосе Клыка слышно нескрываемое раздражение. — В следующий раз напомни, чтоб я держал язык за зубами. Плевать мне на двойку. Главное тебя, моя дорогая, не рассердить.

Так-так. Получается, что трое о своих заданиях доложили и все трое мне оплеух поотвешивали.

— Ребята, простите мои комментарии. Просто мне завидно, что вы столько всего интересного обнаружили, а мне… даже сказать нечего.

— Ладно, училка, — сердито откликается Игги, — если тебя случайно интересует, что я тут выяснил, я кое-что про себя понял.

— Конечно интересует, Игги, — торопливо уверяю его я. — Давай, говори.

— Я понял, что я хочу видеть.

Мы все притихли.

Игги никогда нам такого не говорил. Мы все привыкли, что он слепой. И постепенно уверились, что с его необыкновенными экстрасенсорными способностями он может все, что все нормальные люди могут, и живет ничуть не хуже нас. Если не лучше.

Я растерялась и не нашла ничего лучшего, чем тихонько промямлить:

— Игги, мне ужасно хотелось бы тебе помочь.

— Макс! А что же ты меня не спрашиваешь? — подала голос Ангел.

Что мне с ее комплексами и обидами делать — ума не приложу.

— Я как раз собиралась сказать, что теперь твоя очередь.

— Ну, раз так, то я заметила, что здешняя африканская коллекция взята напрокат у фонда Х. Гюнтер-Хагена. Я не знала, что полотняный профессор — поклонник искусства. А тебе это было известно?

Вот теперь мой день окончательно испорчен.

24

После нашей прогулки в Музей изобразительных искусств решаю временно ограничиться обычными уроками дома. В конце концов, лучше избегать всяких ненужных сюрпризов. Например, невозможности выполнить собственное задание, невозможности контролировать мои собственные реакции на новые непредсказуемые ситуации.

Но даже обычные уроки оборачиваются всякими неприятностями. Рассмотрим, к примеру, такую ситуацию. Все, связанное с математикой (кроме простого сложения, вычитания, умножения и деления), — гарантия настоящей трагедии. Надж рыдает из-за натуральных и ненатуральных чисел, и напряжение в доме опять зашкаливает.

— Ребята, кто спорит, что учиться трудно. Но мы же никогда ничего не бросаем только потому, что нам над чем-то попотеть приходится.

Надж нахмурилась:

— Нет, бросаем! Все время бросаем.

Клык закрывает рот рукой и смотрит в стол — явно прячет улыбку.

Приходится соглашаться:

— Ну ладно, иногда бросаем. Но на сей раз я отказываться от наших планов не собираюсь. Будем грызть гранит науки, даже если это долбаное образование нас прикончит.

— Макс! — Ангел устремляет на меня свои невинные голубые глаза. — Смотри, здесь кое-что интересное и полезное. Но лучше ты это сама прочитай. — Она достает и протягивает мне книгу.

Я глянула на название, и у меня в голове вовсю забили колокола тревоги: «Искусство выживания». Автор — профессор Ханс Гюнтер-Хаген.

Беру у нее книгу и начинаю перелистывать:

— Где ты ее взяла?

— Профессор Ханс дал мне ее в Африке. По-моему, очень интересно.

— О'кей! — Глаза у меня сами собой суживаются от гнева. Когда это она нашла время якшаться в Африке с Полотняным? — Все свободны. Урок окончен.

Весь остаток дня я валяюсь в гамаке на веранде и, заткнув уши, чтобы не слышать телика из гостиной, читаю сочинения ХГХ.

Клык выходит на веранду и садится в гамаке у меня в ногах. Он дотрагивается до меня, и я принимаюсь вспоминать, когда же мы последний раз оставались с ним наедине. Тот раз, когда он пришел ко мне ночью и я приняла его за ирейзера, не считается. Той ночью ничего хорошего не случилось. Я краснею. Вот бы нам было по двадцать лет. Вот бы нам не грозило никаких опасностей и не надо было думать о всяких там Полотняных. Вот бы можно было спокойно жить, как нам хочется.

— Чо поделываешь?

— Да вот, книжку читаю. Мне ее Ангел дала. А она у нее от самого Гюнтер-Хагена. Боюсь, он ей мозги пудрит.

— И как книжка? Не оторваться?

— Ужасная. Один сплошной кошмар. Он, вроде, начинает с того, как человечество землю загадило, как ее спасти и как все исправить. Но читаешь дальше, и получается, что единственное спасение в радикальных изменениях. Чтобы люди превратились в сверхлюдей. Он называет это «эволюционный прыжок». Хочет, чтобы каждый человек мутировал. И придумывает технологии такой сверхскоростной эволюции. Получается, дай ему волю, стопроцентных людей не останется. Все будут гибридами и мутантами. И всем в гены будут чего-то намешивать, чтоб сверхчеловеков создать.

— Но нам-то нравится уметь больше, чем обыкновенные люди, — возражает мне Клык.

— Но мы не сверхлюди. Нас просто мало. А представь себе, что будет, если все будут, как мы. Или эволюционируют в разных направлениях. Представь себе, что все человечество — это одни мутанты!

— Хммм… Ну и куда Полотняный со своими планами клонит?

Я наморщила лоб:

— Он просит помощи. Ученых и волонтеров. Ищет людей, которые хотят, как он выражается, «быть на переднем фронте нового мира». А пока он сидит в Африке и делает инъекции бог знает чего. Или даже хуже. К тому же не все его эксперименты заканчиваются успехом. Есть так называемые «ошибки». Но его провалы — это ведь тоже люди. Что с ними происходит?

— Ежу понятно, он их никому показывать не собирается. А точнее, он сделает все возможное, чтобы их никто не увидел. Он от них избавится.

Я киваю. Меня изрядно мутит.

— Думаешь, нам надо его остановить? — спрашивает Клык.

— Я думаю, надо начать кое-что исследовать.

25

На ключевые слова «профессор Кошмарик» Гугл выкинул триста тысяч ссылок. Принимаемся в них копаться. Натыкаюсь на школьную выпускную фотку Полотняного. Ха-ха! Он, оказывается, тогда был волосатым и лохматым. Много же с тех пор воды утекло.

Но на этом развлечение заканчивается. Дальше все пошло хуже.

Где-то на тридцатой странице гугольных результатов сидит ссылка, похожая на полную абракадабру. Но, нажав на нее, я замираю от ужаса. Вверху экрана стоит логотип Института Высшей Жизни. Больше на экране ничего нет, кроме трех прямоугольников, где надо впечатать имя пользователя и два пароля.

Про Институт я давным-давно ничего не слыхала. Мы когда-то давно проникли в одно из его отделений и освободили оттуда толпу мутантов. Кстати, именно там мы подобрали Тотала.

Мы с Клыком переглядываемся. Надо как-то прорваться в этот сайт.

— Надж! — зову я, и она тут же вырастает у меня за плечом.

Напомню, что у Надж имеется сверхъестественная способность: она любой компьютер хакернет. Она из нас единственная, кто в нашем высоколобом спертом из правительственной конторы компе все прибамбасы знает.

Я даже уследить не могу за нескончаемым щелканьем мышки и клавиш, за мельканием экранных страниц, диалоговых окон и за длиннющими сериями бессмысленных букв и цифр, которые Надж в них впечатывает. Чтобы пробраться на сайт Института, Надж потребовалось целых десять минут — по ее меркам, это долго. И еще двадцать минут мы с Клыком блуждаем со страницы на страницу, пока не находим список лабораторных отчетов, один из которых, возможно, содержит следы Кошмарика. Повторяю: возможно. Повторяю: один из них.

Смертоносное воздействие аутоантител[103] на грызунов

Аутоиммунная токсичность в системном вирусном экспериментировании над шимпанзе

Аномальное дифференцирование клетки в результате экспериментов с индуцированными плюрипотентными стволовыми клетками

Канцерогенное воздействие вирусного репрограммирования индуцированных плюрипотентных стволовых клеток взрослого человека

Деффектные апоптотические процессы и процессы клеточного размножения у детей в результате экспериментов с индуцированными плюрипотентными стволовыми клетками.

Значение большинства этих терминов мне неизвестно. Но я точно знаю, «канцерогенные» — это значит «раковые», про «аномальные» — тоже понятно. Уже оба эти слова действуют на меня, как на быка красная тряпка. Но от последнего названия про эксперименты на детях мне совсем становится тошно. Дальше даже читать противно. Но я беру себя в руки и принимаюсь за первую статью.

Минут пятнадцать мы с Клыком дружно пялимся в экран. И у нас у обоих от напряжения волосы на голове встали дыбом. Наконец Клык не выдерживает:

— Интересно, это я чего-то недопонимаю или здесь по-латыни написано?

Я застонала:

— По-латыни — это бы еще полбеды. Может, еще что-нибудь можно было бы понять. Подожди-ка, подожди. Смотри, вон там ссылки в скобках: «рис 1», «рис 2», «рис 3». Значит, там где-то к этой статье картинки есть. А как всем известно…

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз… прочитать, — хором подводим мы итог нашим трудам.

— Слушай, давай мы все-таки быстренько текстик перелистаем, — предлагаю я Клыку. — Может, что-нибудь вразумительное в глаза бросится.

Надо отдать мне должное. В паре пунктов я худо-бедно разобралась. Правильно, выходит, говорят: терпение и труд все перетрут.

Оцените, сколько всего я поняла и через сколько терминов продралась.

Во-первых, аутоантитела атакуют свой собственный организм и действуют как вражеские агенты, поворачивая против него действие иммунной системы этого самого организма.

Во-вторых, аномальный рост клеток означает слишком быстрое и плохо запрограммированное размножение клеток. Что означает раковые заболевания. Что там еще? Апоптоз, оказывается, — это программируемая клеточная смерть, регулируемый процесс самоликвидации на клеточном уровне. Вот, значит, о чем речь шла, когда Ари у меня на руках умирал.

Я все быстрее перещелкиваю со страницы на страницу. Ну, где там эти картинки?

Душераздирающая экскурсия по галерее жутких ошибок профессора Ханса Гюнтер-Хагена заняла не меньше двух часов.

Чего мы только ни навидались: черные веки, выкаченные из орбит глаза размером с бейсбольный мяч, гланды на шее, распухшие так, будто внутри сидит инопланетянин. Настолько искореженные и вывернутые тела, что представить себе — и то страшно. А с кожей что делается! Чесотки, нарывы, язвы, полное разложение заживо. Я с трудом удерживаю себя перед экраном. Хочется встать и убежать подальше.

Все! Хватит! Мне достаточно. Я уже начиталась и насмотрелась. Никакие научные термины не прикроют того, что тут написано: опыты по перепрограммированию клеток методами генетической инженерии чреваты токсической катастрофой и нестерпимой физической и душевной болью.

— Смотри, там дальше про регенерацию идет. — Клык перещелкивает интернет-страницы.

Ничего не поделаешь, раз взялись, надо идти до конца. И мы снова погружаемся в этот каталог рукотворных ужасов, страница за страницей, отчет за отчетом, изображение за изображением.

Не стану перечислять все, чего мы насмотрелись: это будет длинный список гниющих ран, деформированных конечностей, жутких опухолей всевозможных форм и размеров.

— Я знала, я так и знала. Он ни перед чем не остановится, лишь бы производить свои опыты над людьми.

То, что мы называем ошибкой, профессор ХГХ зовет прогрессом.

26

Прошло несколько часов, прежде чем Игги выдернул нас с Клыком из Дворца Ужасов профессора Кошмарика:

— Эй, чем вы тут занимаетесь все это время? В покер по Интернету играете?

— Не, в компьютерные игры. — Клык быстро закрывает файл на экране. Стая, конечно, всякого на своем веку насмотрелась. Но мы все равно инстинктивно прячем от них всякие ужасы. Нечего им лишний раз мерзости показывать.

— Клык, ты врешь и не краснеешь, — огрызается Игги.

Клык пытается состроить невинную рожу, но ничто «невинное» с Клыком не вяжется. Это даже младенцу ясно.

— Кстати, о компьютерных играх. — Заслышав наши пререкания, Ангел вскакивает с дивана в гостиной и бежит к нам. — Макс, у меня для тебя какое-то видео.

Она поскакала к себе в спальню, притащила рюкзачок и тут же вывернула его наизнанку. Оттуда посыпались складная щетка для волос, айпод и блестящий диск в прозрачной обложке.

— Когда мы вернулись из Африки, я его у себя в сумке нашла, а потом про него забыла. Макс, на нем даже имя твое написано. Только я не знаю, как он ко мне попал. Честное слово.

У меня возникают нехорошие предчувствия по поводу этого диска. Но любопытство берет верх, и я вставляю его в компьютер. Надо будет потом потрясти Ангела — пусть раскалывается на тему всех своих «забыла».

Как только я щелкнула строку «Проигрыш», мое нехорошее предчувствие превратилось в очень-очень дурную реальность.

Мой новый враг, мой незабвенный отрубатель конечностей улыбается мне с экрана.

— Здравствуй, Макс, — начинает профессор Гюнтер-Хаген. Я стискиваю зубы, а Клык встает у меня за спиной и успокаивающе кладет руки мне на плечи.

Ты слишком быстро сегодня убежала. А я так увлекся демонстрацией своей работы, что совсем забыл изложить тебе пару важных причин, по которым, уверен, наше сотрудничество тебя непременно заинтересует.

Увиденное тобой восстановление конечностей должно было убедить тебя, Макс, в том, что я ведущий мировой эксперт по исследованиям в области стволовых клеток. По сравнению с регенерацией утраченных конечностей вырастить в колбе человеческий орган и вживить его пациенту — дело совершенно пустяковое. Вот уже в течение нескольких лет я успешно выращиваю и печень, и легкие, и другие органы из собственных клеток объектов. Если мы объединим наши усилия, и тебе, и членам твоей стаи откроются новые возможности, о которых кое-кто из вас только и мечтает.

Он сделал драматическую паузу.

— Вот, например, посмотри. Не захочет ли один из твоих молодых людей чего-нибудь подобного… — он протянул руку в сторону и подвинул вперед стеклянную банку, — …вот этому.

Поднял банку повыше, так, что она оказалась в фокусе камеры. И стало отчетливо видно, что…

…внутри плавают два человеческих глазных яблока.

27

На следующее утро я усадила ребят за всегдашние самостоятельные задания, а сама с головой ушла в изучение интернет-материалов о генной инженерии, биотехнологиях и исследованиях в области стволовых клеток. Что я поняла, это что новейшие открытия могут быть исключительно полезны человечеству. Но изучение вопроса подтвердило мои опасения относительно того, что полотняный Кошмарик слишком рано переключился на опыты на людях. В результате я страшно расстроилась.

Полезла под душ, чтобы хоть чуток успокоиться.

И вот теперь я вылезаю из-под душа и принимаюсь расчесывать свои колтуны. И все-то у меня запутано. И отовсюду-то приходится выпутываться. А теперь еще эта новая заморочка: профессор Ханс и Игги. И возможность новых здоровых глаз для одного из тех, кого я люблю больше всех на свете. Нещадно деру свои космы расческой, и туманная поволока на зеркале медленно начинает испаряться.

Вот тогда-то и глянула на меня из зеркала мутная от пара рожа ирейзера.

Со скоростью света я крутанулась на сто восемьдесят градусов. Готовый к удару кулак выброшен вперед… Никого. Передо мной пустая стена. Я здесь совершенно одна.

Сажусь на край ванны. Сердце колотится, как сумасшедшее.

Со мной такое однажды уже случалось. Давным-давно. Я тогда смотрела на себя в зеркало, а на меня оттуда глядела ирейзероподобная Макс. Но ирейзеров больше нет. Их всех отправили на тот свет на «заслуженный отдых».

Я украдкой взглянула на край зеркала. Пар развеялся. На меня смотрит мое человеческое лицо, мои ясные карие глаза.

Боже, что со мной происходит?

28

Страшно ругаясь, обшариваю ванную комнату, открываю шкафы, залезаю под раковину, исследую каждый квадратный инч стен и даже провожу пальцами по оконным рамам.

От стука в дверь подпрыгиваю до потолка, как горная коза.

— Кто там?

— Это я.

Открываю дверь и впускаю Клыка. Усмехаясь, он закрывает ее за собой на задвижку. И наконец видит мое лицо.

— Что случилось? У тебя опять физиономия, как у покойника.

Я выдыхаю:

— Ничего.

— Тогда почему у тебя в волосах щетка застряла?

Черт! Медленно вытаскиваю ее из кудрей, стараясь не выдрать себе все волосы.

Снизу из коридора доносятся громкие сердитые голоса и грохот чего-то, видно, свалившегося от удара. Я вздрагиваю и напрягаюсь.

— Ничего страшного. У ребят перемена, — успокаивает меня Клык.

— Ты уверен, что там внизу все в порядке? — Стараюсь, чтобы голос мой звучал как ни в чем не бывало.

Он пожимает плечами:

— По-моему, у них негативная реакция на пребывание в четырех стенах.

Он делает шаг вперед, протягивает ко мне руки и обнимает за талию:

— Что ты все только о них да о них. Давай лучше про нас.

Я теряю дар речи. Мне хочется забыть обо всем на свете и раствориться в его поцелуе. Не думай — живи чувством.

— А где Макс? — доносится снизу голос Газа.

— Где-где? Где Клык, там и Макс, — отвечает ему Игги, и они оба хохочут.

Отодвигаюсь от Клыка. Испортили нам все, поганцы.

— Да не обращай внимания. — Клык снова наклоняет голову и тянется ко мне губами.

Но через секунду я совершенно выхожу из себя.

— Клык, ты такой краси-и-и-вый, — слышу я из-за двери. Голос совсем как мой, не отличишь.

Понятное дело, это Газ. Он голоса имитирует, как Бог.

— Макс, от всех этих горестей я уведу тебя далеко-далеко. Пойдем со мной на край света, моя дорогая.

Если бы я не держала Клыка за руки и не смотрела ему в лицо, и, конечно, если бы я не знала, что он таких пошлостей никогда не скажет, я бы поклясться могла, что это его голос.

Мы с Клыком уперлись друг в друга лбами.

— Смотри, как я им сейчас всыплю!

Чуть не вмазав Клыка в стену, с треском открываю дверь и скатываюсь по лестнице.

— Что происходит? — Я стою руки в боки.

— Здесь — ничего. — Газман хитро щурится. — А вот что там у вас происходит, это еще вопрос. — Он многозначительно повел бровью, и меня бросило в жар.

И тут я вижу груду битых тарелок и разбросанные по полу объедки.

— Чья это работа?

— Это я уронила, — отвечает Газ голосом Надж.

— Не ври, — вступает настоящая Надж. — Они с Игги стали бороться и все повалили.

— А уроки учить дядя будет? — зарычала я.

— Это пока ты с Клыком целуешься да милуешься в ванной? — подкалывает меня Игги. — Пусть дядя уроки учит!

Я онемела. Нахалы! Наглецы! Такого еще не бывало. Придя в себя, топаю ногой:

— Немедленно возвращайтесь к работе! Я кому сказала!

У меня совершенно отказали тормоза. Что, естественно, было большой ошибкой.

29

После секундного молчания лицо Игги исказилось от гнева. Он содрал с головы наушники и вместе с айподом с размаху швырнул их в дальний угол комнаты:

— Все! Я больше так не могу. Надоело!

— Эй! Они денег стоят! — крикнула на него я.

— Это выше моих сил! — орет он в ответ. — Я часами слушаю про падение Римской империи. Могла бы развалиться и побыстрее. Это все, что я могу про нее сказать.

— У нас первый отдых за сто лет, — бухтит Газзи, упрямо скрестив на груди руки. — А ты из нас все соки выпиваешь. Никакой радости!

Даже Надж, моя всегдашняя надежда и опора, смотрит на меня исподлобья:

— У меня голова раскалывается. А все от твоей истории Франции. Одни сплошные армии, генералы да завоевания. Я знаю, что надо учиться. Я даже люблю учиться. Но есть же какой-то лучший способ это делать. Например, в школу ходить.

Кранты! Если даже Надж против, значит, точно кранты.

Я этого не потерплю! Кто тут главный? Надо переделать планы уроков. Внедрить систему поощрений и наказаний. Стимулы какие-нибудь придумать. Надо…

Надо перестать упираться. Может, надо перестать командовать?

Ага! Идея! Надеюсь, это моя собственная. А не подсказка от Голоса и не ангеловы телепатические внушения.

— Знаете что? — медленно начинаю я. — У меня завтра день рождения. Мне завтра полтора десятка стукнет.

В ответ — недоуменные взгляды. Скажите, я ловко поменяла тему?

— Чо? — обалдело переспрашивает Игги.

— Что слышали. Мне завтра исполняется пятнадцать лет. — Постепенно идея мне и самой начинает нравиться. — А что? Давно пора. Не припомню, когда мое четырнадцатилетие справляли. Надо начать такие вещи записывать. А то скоро со счету собьемся. Ладно, так или иначе, но мне завтра пятнадцать. Объявляю завтра праздник!

— Если тебе завтра пятнадцать, то и мне завтра пятнадцать. — Игги никак не может проститься со своим негодованием.

Я перевожу взгляд на Клыка:

— Хочешь, и тебе исполнится пятнадцать?

Его улыбка растопила мое сердце:

— Хочу.

— А мне тогда пусть будет двенадцать, — радостно подхватывает Надж.

Отталкивая ее, Газман нетерпеливо подпрыгивает на месте:

— А мне девять! А мне девять!

— А мне уже исполнилось семь, но у меня дня рождения не было, — грустно жалуется Ангел.

— Тогда решено. Завтра мы все коллективно становимся на один год старше. И по такому важному случаю завтрашний день объявляется величайшим мировым праздником.

Стая одобрительно загудела в предвкушении веселья, а я счастливо и облегченно вздыхаю.

Два шага вперед — шаг назад. Вот незаменимая тактика мудрого командира. Так себе это и запишите.

30

«Придумала тоже на свою голову!» — бормочу я себе под нос, оглядывая комнату. День рождения, конечно, — идея прекрасная. А всеобщий день рождения — тем более. Но что я с подарками буду делать?

Иметь или не иметь, такой проблемы перед нами шестерыми никогда не стояло. Сами понимаете, коли вечно в бегах живешь, имущество лучше свести до минимума. Или вообще к нулю. Но какой же день рождения без подарков?

Значит так. У меня остается двадцать часов. Время импровизировать. Пора напрячься. Открываю окно. Сажусь на подоконник и задумчиво смотрю в каньон. Внезапно меня осеняет.

Что бы я больше всего на свете хотела подарить Игги — это ясно.

И я знаю, где мне это взять.

Только… только цена тому подарку будет больно высока.

Наклоняюсь вперед. Вот-вот выпаду из окна, предвкушая, как в свободном падении сейчас распахну крылья, как меня подхватит ветер и снова поднимет вверх.

Посмотрим-посмотрим, доктор, кто из нас сможет достать рукой до неба!

* * *
— Как ты думаешь, ей свою собственную бомбу хочется? — озабоченно спрашивает у Игги Газман.

Игги задумался.

— Не… Думаю, не хочется. Что касается бомб, она здесь обычно на нас полагается.

— А что же я ей тогда подарю? — Газзи огорченно ерошит себе волосы. — Я же, кроме бомбы, ничего сам делать не умею.

— Идея! — Игги наклоняется и что-то таинственно шепчет Газзи в самое ухо.

Лицо у Газмана медленно расцветает широченной улыбкой, и он потирает руки:

— Ништяк! Классно придумано!

* * *
Надж тихонько напевает, с головой уйдя в работу. Она была абсолютно права! Таскать за собой из Европы да из Нью-Йорка все это добро, конечно, было тяжеловато, но оно того стоило. Стопроцентно стоило. Самое трудное было, чтоб никто не заметил ее до отказа набитого рюкзака. Особенно Макс. Уж Макс-то непременно заставила бы выкинуть как минимум три четверти ее покупок. Да, в бою с таким грузом не разбежишься, скорость в полете теряешь. Зато вон как все это сейчас пригодилось.

Два подарка уже готово. Осталось еще три. Надж улыбнулась и протянула руку за тюбиком с клеем.

* * *
Ангел выпрямилась и прислушалась. Там, в вышине над головой, кричит ястреб. Она приложила к глазам ладонь козырьком и глядит, как он кружит высоко в небе. Как же она сама любит летать с ястребами! Вся стая у них многому научилась. Может, кто думает, что раз мы крылатыми родились, так для нас летать так же естественно, как ходить. В чем-то это, конечно, так. Но летать — это умение. А умение всегда можно усовершенствовать.

Здесь, кроме нее и ястребов, — никого. Она уже нашла все, что ей нужно. Еще пара штуковин — и домой. Ничто не укроется от ее зоркого взгляда. Что там, вон под тем кустом? А вон там, в тени того большого валуна?

Ага! Вот как раз то, что она ищет. Прекрасно. Поразительно, до чего же чисто птицы каждую косточку обглодали.

Можно спокойно возвращаться назад — подарки для всей стаи теперь гарантированы.

* * *
За углом на улице Клык увидел знакомую каштановую шевелюру и быстро отступил в тень навеса над витриной универмага. Что она тут делает, больше чем за сотню миль от дома? Что-что? Клык сам себе улыбнулся. То же самое, что и он.

У него лично все пока идет по плану. Он купил кровавый детектив — аудиокнигу для Игги. С надписью «после восемнадцати лет» через всю заднюю обложку. Игги точно понравится. Для Надж у него уже есть изрядная стопка журналов — прически, мода, косметика и все такое прочее. Он так и представляет, как она взвизгивает от восторга и скрывается на неделю где-нибудь в укромном месте изучать каждую страницу. Для Газзи? Толстый том тысячелетней истории взрывчатых веществ и их применения в военных операциях. Оно, конечно, можно ненароком и на свою голову парочку взрывов навлечь, если Газу экспериментировать вдруг взбредет в голову, но все равно лучше для Газа подарка не найти.

С Ангелом потруднее было. Куклы и игры она уже, очевидно, переросла. Она так за последний год изменилась. Даже Селесту спать с собой укладывать перестала. А ведь всеми правдами и неправдами этого плюшевого медвежонка в Нью-Йорке заполучила. Но, с другой стороны, она ведь еще совсем ребенок.

В конце концов он остановился на фотокамере. Надо только надеяться, что Ангел ее не по делу использовать не будет. Коли он засечет ее щелкающей около мальчишечьего туалета, он эту камеру собственными руками бейсбольной битой в порошок раскрошит.

А для Макс… Клык снова заулыбался, и сердце его забилось быстрее. Только бы ей понравилось, что он ей купил. Только бы не сказала, что это не практично или что-нибудь в этом роде. Но с Макс никогда ничего предсказать нельзя.

За это-то он ее больше всего и любит.

31

— Иг, ты превзошел себя, — говорю я, облизывая перемазанные тортом пальцы.

Игги ухмыляется и отрезает себе второй кусок. После чего от торта остается только два квадратных метра и полный таз сахарной глазури.

— Здесь главное — пропорция торта и мороженого, — наставительно объясняет Газзи. — Смотрите, на каждый укус торта надо добавить ложку глазури и ложку мороженого. Иначе вкус не тот.

Он ухитряется отправить в рот с верхом нагруженную ложку, прежде чем она вывалится ему на грудь. Прогресс! Предыдущая оказалась размазанной у него по рубашке — от воротника до штанов.

— А тебе, Клык, спасибо за мороженое. — Я киваю в его сторону. — И за шары.

— Слава Клыку! Слава Клыку! — подхватывает стая, а Клык церемонно раскланивается.


Моя счастливая, перемазанная шоколадом стая совершенно расслабилась. Ребята от души бесятся, вовсю хохочут, и, в целом, лучшего праздника у нас еще не бывало. Классное празднование всей стаи, нашего нового дома и нашей новой жизни.

— Подарки! Подарки! Подарки! — Надж подпрыгивает на месте. — Сколько можно ждать подарков!

— Ладно, давайте подарки, — соглашаюсь я, и стая дружно кричит «ура».

Вот и посудите сами, праздник, торт, сладости, подарки — и все от меня без ума. А заведи я разговор об учении, домашних заданиях, образовании — так хуже меня никого не сыскать. Никакой справедливости.

— Кто первый?

— Я-я-я-я-я! — Ангел вскакивает на ноги и, пошебуршав в бумажном мешке из универсама, вытаскивает маленькие кулечки из пестрых комиксов воскресных газет — по одному для каждого.

Я быстро разворачиваю свой сверток. Мне на колени падает что-то маленькое — бусы, нанизанные на тонкую черную шелковую ленту.

— Это ожерелье на счастье, — говорит Ангел. — Я их все сама сделала. И все для них сама собирала.

Мое ожерелье — и чудное, и прекрасное, такое же, как сама Ангел.

— Это что, змеиные зубы? — спрашиваю я ее.

Ангел кивает. Маленькие белые острые змеиные клыки посверкивают среди орлиных перьев, обкатанных стеклянных камешков, каких-то древних колец от жестяных банок из-под соды.

— Смотри, оно совсем как ты. Здесь все вместе: и опасность, и красота, и сила. Видишь?

Солнечный луч упал на кусочки стекла, и они засияли, как драгоценные камни.

Я растрогалась:

— Спасибо. Спасибо тебе большое-пребольшое! — И я обнимаю ее, прижав к себе, как в добрые старые времена.

Каждому из нас досталось похожее ожерелье. Но все они были разные. И в каждом можно узнать того, кому Ангел сделала его особенный, неповторимый подарок. У Клыка, например, оно было из черных обсидиановых бусин, из змеиных зубов и орлиных перьев. Как же долго наша Ангел над подарками колдовала!

— Теперь моя очередь! — Надж вытаскивает свои свертки.

Мне никогда столько подарков сразу не дарили. И хотя мне уже целых пятнадцать лет и я уже совсем взрослая, пальцы у меня все равно дрожат от возбуждения, когда я срываю с них обертки.

Надж наклеила на фоторамку всякие камушки и ракушки. Здорово у нее получилось. Непрактично, конечно. И носить с собой тяжело, и никакой драки не выдержит. Но все равно здорово.

— Надж! Красота какая!

Она повисла у меня на шее, и я вдруг вижу, что она выросла на пару инчей. Как же это я раньше не заметила!

— О-о-о-о!!!!

Я поднимаю голову на восторженный возглас Ангела. Она завороженно держит в руках маленькую блестящую цифровую камеру.

— Это тебе от кого?

Ангел просияла:

— От Клыка! Вы себе не представляете, как давно я мечтала о камере! Давайте я нас всех сразу сфотографирую.

— А я фотографию сразу в рамку вставлю, — подхватываю я, и Надж сияет.

— А я для всех тянучки сделал. Только у меня времени их завернуть не было. — Игги поднимает полотенце с огромного блюда шоколадно-сливочных, в мраморных прожилках, домашних тянучек.

Так-так… Еще минут сорок — и у нас у всех наступит гипергликемийная кома.

— Макс! — визжит от восторга Газзи. — Во, круто! Класс! Ништяк! Макс! Ну ты даешь! — Он размахивает сертификатом на татуировку в татуировочной студии в одном из ближайших городков. (Не будем уточнять, в каком.)

— И у меня! У меня тоже татуировка! — верещит счастливая Надж. — Я сделаю единорога. Или сердечко. Или радугу!

— А я — взрыв. На руке. Или на плече. — Газзи мечтательно закатил глаза.

О'кей! Соглашусь, это не самый изобретательный подарок. Но я точно знала, что нет в стае человека, который не мечтал бы о татуировке. Похоже, я не ошиблась.

Клык подходит ко мне и встает рядом:

— А это тебе.

Он протягивает мне маленькую коробочку, перевязанную шелковой лентой. Сердце у меня вот-вот выскочит из груди. Как после драки. Дрожащими пальцами развязываю ленту и открываю футляр.

32

Я глянула внутрь, и на минуту у меня перехватило дыхание. Старинное, тонкое, легкое колечко с камушком нынешнего месяца.

Кто бы на него ни посмотрел, не задумываясь сказал бы, что такой подарок не для Макс. Что Макс девчоночьи штучки презирает. Но оно такое женственное! Такое красивое. Из титана и черной кожи! И кто бы что ни говорил, мне оно ужасно нравится.

Быстро надеваю его на безымянный палец правой руки. Тот, на котором всегда девушки кольца носят. (Откуда я, спрашивается, про это знаю?)

Колечко пришлось мне как раз впору — будто специально для меня сделано. (Как это Клык размер угадал?) Стою, молчу и глаз от кольца оторвать не могу.

Вдруг понимаю, что Клык ждет, что я скажу, и охрипшим голосом выдавливаю из себя:

— Спасибо. Оно… оно… само совершенство.

— Это ты само совершенство, — шепчет Клык мне в самое ухо. — Такая, какая ты есть.

Я опять теряю дар речи и только через пять минут понимаю, что я, как идиотка, глазею на него с блаженной улыбкой. Трясу головой, стараясь стряхнуть с себя магическое притяжение его глаз.

— Все, харэ! — Газзи хлопает в ладоши. — Теперь все айда на крышу! Мои подарки в интерьеры не вписываются. Того и гляди что-нибудь подожжем.

У меня в груди что-то екнуло от мгновенного беспокойства. Но на крыше сразу же отпустило. Солнце только что село, и горы вдали залиты нежным розовым светом.

Мы все усаживаемся, свесив ноги с крыши. Камушек у меня на кольце мерцает даже в этом сумеречном свете, и я то так поверну правую руку, то эдак. И чувство у меня такое, будто я сама изнутри засветилась.

Надж сидит рядом со мной и снова меня обнимает:

— Татуировка! Они нынче в такой моде, ты себе даже не представляешь! Только я никак не могу решить, какую выбрать.

От ее радости на душе у меня тепло и светло.

— Не торопись. Придумаешь что-нибудь.

— Теперь все сидите смирно, — командует Газзи, перебирая что-то в большой картонной коробке. Клык садится за мной и ласково притягивает к себе за плечи. Я откидываюсь назад, прислоняясь к его груди, и от счастья и волнения едва дышу. К тому же мне страшно неловко, потому что стая и так нас все время дразнит. Но Клык явно не собирается от них ни скрывать, что мы вместе, ни притворяться, что нам хочется каждую минуту быть рядом.

— Макс будет первой, — торжественно объявляет Газзи. — Потому что это ее идея всехний день рождения устроить.

Мы все хором заорали «ура», и Газ щелкает зажигалкой. Что-то воспламеняется в темноте и после секундного шипенья и треска — вжжж — устремляется в чернеющее небо. Еще три секунды — взрыв, и в небе загорается голубой огненный офигительный шар.

— Ах! — выдыхает стая.

И тут шар рассыпается, и синие мерцающие блестки складываются в огромную сияющую букву «М».

— Газ! Ты гений! Умереть — не встать! Как же ты это смастрячил?

Газзи скромно опускает глаза:

— Секрет фирмы — залог успеха. Теперь Клык!

Огненный шар Клыка похож на апельсин и зажигает небо ярко-оранжевыми огнями. Он такой яркий, что на многие мили освещает всю округу. Где-то далеко-далеко внизу под нами по уступам горной гряды вьется полузаброшенная дорога. И в оранжевых отсветах мелькает черный джип, движущийся по ней вдоль отвесного склона.

Я вскакиваю на ноги, как только в небе загорается рыжая буква «К».

— Ребята! К нам едут гости!

33

Сажусь на корточки, стараясь держаться в тени. Над головами взошла яркая полная луна, и наши орлиные глаза легко различают очертания неумолимо приближающегося к нашему убежищу джипа.

— Может, кто-то заблудился? Или куда-то мимо едет? — безнадежно предполагает Клык.

— Как же! Держи карман шире. — Я едва сдерживаю самые черные ругательства. — Скажи еще, пасхальный кролик скачет или Санта-Клаус Северный полюс потерял.

Праздничное настроение мгновенно улетучилось, и я уже готова к бою.

Вот оно, начинается. Я чувствовала, что в воздухе что-то неладное носится. Не зря я от каждого шороха до потолка последние дни подпрыгиваю. Выходит, никакой паранойи у меня нет. А есть интуиция и дежавю: место то же, дом почти тот же. А значит, и лапа, и рожа ирейзера тоже мне не пригрезились. Даже черный джип — как год назад, когда ирейзеры на наш старый дом напали. С тех самых пор мы и живем в бегах.

Похоже, наши самые кошмарные кошмары начинаются сызнова.

— Значит так, ребята! Разлетаемся. Прячьтесь в кронах деревьев. Следите, есть ли в небе вертушки. Не открывается ли люк на крыше джипа. Атакуем по моему сигналу. Бейте прицельно по стеклам машины.

— Так точно, — с решительным видом козырнул Газзи.

Почти бесшумно, пригнувшись, перебегаем на другую сторону крыши, ту, что дальше от дороги. Я все еще не могу поверить в происходящее. В новом доме мы едва неделю прожили…

Каждая мышца у менянапряжена — я готова к прыжку. И вдруг Ангел склоняет на бок голову:

— Макс, подожди. По-моему, это… это Джеб.

— Как Джеб? — недоверчиво переспрашивает Надж.

Ангел выпрямляется и кивает:

— Наш Джеб. Его что, тоже атаковать?

Я мысленно застонала. Как бы Джеб теперь ни клялся и ни божился, что он помогает стае и мне тоже, я ему больше не верю. Он то с нами, то против нас. Получается, как будто он говорит: «По вторникам я злодей, а по пятницам — ангел-хранитель». У меня от его предательств голова кругом идет.

— А он один?

Ангел на секунду задумалась.

— Нет.

— Так-так, — вздыхаю я. — Нет, не надо его атаковать. Но держите ухо востро, особенно с тем, кто там с ним едет. Это, случайно, не моя мама? — загорелась я внезапной надеждой.

Ангел мотает головой:

— К сожалению, не мама.

Джип припарковался между сваями, на которых стоит наш дом. Я спрыгиваю вниз поздороваться. Вы, поди, спросите, почему дом на земле не построить? Объясняю. К нам в дом можно только влететь или забраться по длинной приставной лестнице, которую мы убираем. Или не убираем. Это я придумала такую маленькую архитектурную хитрость. Для безопасности.

Открывается водительская дверь, и из нее появляется Джеб. Когда-то он был моим спасителем, моим героем, моим учителем. Теперь он тот, кого надо опасаться. И вдобавок мой биологический отец. Но если он сдал свою сперму, чтобы зачать меня в пробирке, отнюдь не значит, что я должна смотреть на него восторженными оленьими глазами и прощать ему все на свете. Он больше никогда не будет мне настоящим отцом. С этим теперь навсегда покончено.

— Джеб, — говорю я ровным голосом, — это что, мама тебе рассказала, где нас искать?

Непостижимым для меня образом мама почему-то ему до сих пор доверяет. А я доверяю маме. И это единственная причина, по которой Газзи до сих пор не лезет под джип и не крепит к его шасси детонатор.

— Да, мама. Она собирает команду для нового задания КППБ. Я тебе потом обо всем расскажу.

И тут открывается другая, с пассажирской стороны, дверь джипа. Я напрягаюсь. Но вместо мистера Чу или робота-убийцы оттуда появляется некто намного страшнее — Дилан.

Моя идеальная половина.

34

Между нами говоря, Дилан для любой девчонки «идеальной половиной» окажется. Если бы у меня самой ее уже не было, а мне бы предложили в подарок такого обалденного мутанта, я бы очень даже не отказалась.

В его белокурых волосах сверкают отблески лунного света, и челка волной падает на глаза. Дилан снял куртку, и мне видны его крылья, теплого шоколадного цвета, темнее, чем у меня и у Надж.

Без всякой видимой причины сердце у меня почему-то подпрыгнуло и на мгновение замерло. Что бы мне Голос ни трындел, я навсегда распрощалась с ним в Африке и новой встречи совершенно не ожидала. А вот, пожалуйста, он явился. И не куда-нибудь, а прямо ко мне домой. И пристально на меня смотрит.

Точно я его жертва.

Один за другим стая спрыгивает с крыши и встает рядом со мной.

— Что ты здесь делаешь, — сурово спрашиваю я Джеба. — И откуда у тебя этот? — Я мотнула головой в сторону Дилана. — Ты что, с профессором Кошмариком скорешковался?

— Дa так… Хотел на вас посмотреть, как вы на новом месте обосновались. Убедиться, что здесь все в порядке, что вам ничто не угрожает. Что ты стоишь, иди к нам поближе! — подзывает он Дилана. — А с профессором Гюнтер-Хагеном мы в одной области работаем. Так что наши пути пересекались.

Вспоминаю, как Полотняный врал мне, что ни о каком Джебе слыхом не слыхивал. Кажись, правды больше ни от кого никогда не дождешься.

— Привет, Джеб! Привет, Дилан! — Ангел выступает вперед, и вслед за ней все здороваются с нашими самозванцами. Без особой теплоты и радости. Но очень даже цивильно. А Ангел так и вообще улыбается. Прошу заметить, что я из себя никаких приветствий выжать не сподобилась.

Не нравится мне вторжение Джеба. Не нравится, и все тут. Никто его в нашу жизнь не приглашал. А он за собой еще этого мутанта нового поколения притащил.

Макс, не стоит бояться новых возможностей. — Это мой Голос талдычит и, понятное дело, злит меня невероятно. — Не стоит закрывать себе пути к отступлению.

Что за чушь? Какое такое отступление, и при чем тут Дилан?

— Дилан, ты помнишь стаю? — спрашивает Джеб и заново представляет ему нас всех по очереди. — Это Ангел, Газман, Надж, Игги, Клык и Макс.

Дилан кивает:

— Я очень рад снова с вами встретиться. Вы единственные… на меня похожи.

Он снова уставился на меня, и я отворачиваюсь в сторону.

— Может, мы зайдем? — спрашивает Джеб. — Новостями обменяемся.

Ни за что не пущу их в дом. НИ-ЗА-ЧТО. Хотя это не значит, что я автоматически записала Дилана в мерзавцы. Пока ни суда не было, ни обвинительный приговор не вынесен. Я просто не понимаю, что он здесь забыл.

К тому же он меня нервирует. И очень даже изрядно.

— Ты уж, Джеб, извини, но…

Но договорить я не успеваю.

— Конечно, что за вопрос, заходите, — перебивает меня Клык.

Глянув на Клыка, я поймала на себе его вопросительный взгляд.

— О'кей, так и быть. — Все во мне напряжено, как натянутая тетива лука, а на лице написано именно то, что я думаю. То есть, как бы мне поскорее от них избавиться.

— Дилан, — говорит Клык, — тебе, наверное, лестница не нужна. Давай, взлетай вместе с нами. А Джебу мы сейчас лестницу спустим.

Дилан глянул вверх и нахмурился.

Пара взмахов крыльями — и Ангел и Надж впорхнули в открытую дверь. Дилан снова посмотрел на меня, перевел глаза на Джеба и наконец без энтузиазма согласился:

— Ладно, попробую.

Он стиснул зубы, повел плечами, присел, подпрыгнул, отчаянно забил крыльями. Увы, безуспешно. Рухнул обратно на землю и скривился от боли, всем своим весом подмяв под себя крылья.

Краем уха слышу сдавленное хихиканье Газа и Игги. Но смешки сразу заглушает хлопанье их крыльев. Раз, два — и они уже наверху.

Точеное лицо Дилана становится густо-малиновым. Но он старается глубоко вдохнуть, поднимается на ноги и качает головой:

— Не так-то это легко, как кажется. Я старался…

— Макс в стае всех младших летать научила, — говорит Джеб. — Макс, покажи Дилану парочку движений.

У меня даже челюсть отвисла.

— Да ничего, он сам всему быстро научится. — И я бросаю на Джеба испепеляющий взгляд.

— Конечно, конечно, — как ни в чем не бывало соглашается Дилан. — Это дело практики. Не стоит Макс на меня время тратить.

Поди, не хочет, чтоб его девчонка учила.

И если кто уже запамятовал, что коли кому-то не хочется, чтобы я чего-то делала, напомню, это, как дважды два, означает, что я именно этим тут же и займусь. И к тому же должна признаться, что мне все ж таки жаль его, бедолагу. Одно дело, когда учится летать трехлетний ребенок с еще не отросшими крылышками. И совсем другое, когда беспомощно хлопает здоровенными крыльями этакий детина… почти мужчина. Убогий какой-то, прямо пришибленный.

— Что мне, времени жалко, что ли, — слышу я собственный голос.

— Поучишь? — Дилан вопросительно поднимает брови, но старается сдержать нетерпение.

— Почему не поучить, поучу, — отвечаю ему, мысленно примечая, что надо бы воспользоваться случаем и рассмотреть его крылья получше. Спросите меня, так на мой взгляд, они ему наскоро присобачены и с дистанционного пульта управляются.

— Смотри в оба, — бросает мне Клык через плечо и единым взмахом своих шикарных вороненых, точно Ангела Смерти, крыльев взмывает вверх.

— Вот и хорошо, Макс. — Джеб карабкается вверх по лестнице, сброшенной ему Клыком. Я на секунду представляю, как кто-то из наших пошутил и плюхнул ему по башке крышкой люка.

А потом мы с Диланом остаемся в каньоне одни. В ночной тишине под яркой луной. И я чувствую, что мне не по себе.

— Значит так, — говорю я ему каким-то странным голосом и закашливаюсь, — теперь повторяй за мной.

35

Пару секунд мы с Диланом стоим в неловком молчании. Ночь внезапно стала темнее и глуше. Меня, как облаком, окутал чистый, свежий запах Дилана — запах горного воздуха и душистого мыла.

— Я думал, возьму и полечу. Думал, это от природы дано. — Он медленно раскрывает крылья и сосредоточенно сводит брови, как будто опасается их опробовать.

— Это все равно что ходить или на велике кататься, — объясняю я. — И от природы, и от практики.

Я вспоминаю Ари, сына Джеба, маленького семилетнего пацаненка. Потом кто-то привил ему волчью ДНК и превратил в ирейзера. Но им этого показалось мало. Ему еще крылья потом пересадили. Результат получился кошмарный — настоящий Франкенштейн.

Похоже, они наконец довели свои фокусы до совершенства. Дилана никто за Франкенштейна не примет.

Ловлю себя на том, куда несет мои мысли, и стараюсь отогнать от себя эту чепуху.

— Ну и… ты как… — Я начинаю бездарно заикаться. — Ты сюда из Африки… это… прилетел? На самолете?

— Да, а вы?

— Мы прилетели. Я имею в виду, сами прилетели, на своих двоих. Мы под конец совершенно измочалены были. Атлантический океан — это тебе не шутки.

— Поразительно! Вы такие невероятно сильные. Даже не верится.

Мой сон про Дилана в ярких красках встал у меня перед глазами.

— А тебе было трудно так быстро вырасти? — Я старательно меняю тему. Согласитесь, трепаться попусту я не больно горазда. — Это я к тому, что ты, похоже, вырос ужасно быстро.

Он покачал головой:

— Я всегда был таким. Я себя другим вообще не помню. Они… меня сразу таким сделали. — Он на секунду заколебался. — Я не помню, чтобы я был маленьким. Мне всего-то восемь месяцев отроду. Но знаешь, мне и того хватило, чтобы понять, что я… урод. — У него вырывается смущенный и грустный смешок.

— Ну и что. — Я начинаю сдаваться перед его беззащитностью. — Мы тоже. Не забывай, что это не твоя вина. Не ты же себя сам таким сотворил. Никто из нас не просил, чтоб они нас такими сделали. Это они. Они нас за лабораторных крыс держали. Они над нами измывались. Так что это они монстры, а не мы.

— А ты что, все еще на это злишься? — У него в глазах зажглось любопытство, а мне странно, что парень спрашивает меня про мои чувства.

— Не знаю… Что мне жизнь подбрасывает, с тем я обычно и живу. Я сильно подробности не обмусоливаю. Мне вперед идти надо. Чего про всякое думать-то. Как есть, так и есть. И я такая, какая есть. Мне этого достаточно, и так хорошо.

Он улыбнулся, и в темноте сверкнули его ослепительно белые зубы.

— И мне тоже хорошо.

— А тебя не спрашивают, — рявкнула я. Ой, чего это я? Иногда я сама себе удивляюсь. — Извини, — бормочу я.

— Да что ты извиняешься? Все правильно, — примирительно откликается Дилан. — Ты же меня не спрашивала. И что я думаю, и вправду, значения никакого не имеет. Я же еще совсем зеленый.

— Конечно. Мы годами, всю жизнь, обо всем этом думали. И привыкали, и понять старались. А тебя во всю эту дребедень бросили. Вообще непонятно, как ты еще не свихнулся.

Макс, вы можете друг другу помочь, — непрошено вклинивается Голос. — Вы идеально друг другу подходите.

— Заткнись, — злобно прошипела я, и Дилан удивляется:

— Я же ничего не говорю.

Я скрипнула зубами:

— Я знаю. Я не тебе. У меня просто… — И я решаюсь рискнуть. — Понимаешь, я Голос слышу. Коли ты здесь собираешься оставаться, придется тебе к этому привыкнуть. Или лучше держись от меня подальше.

Даже если я его напугать пытаюсь, ничего у меня не получается. Он сохраняет полное спокойствие:

— Понятно. Привыкну.

— Ладно, переходим к полетам. — Делаю глубокий вздох и сосредоточиваюсь на том, что люблю больше всего на свете. — Летать очень клево. В воздухе совершенно кайфово. Свобода без конца и без края. На свете нет ничего лучше.

Дилан улыбается медленной широкой улыбкой, от которой все его лицо засветилось.

— Поэтому первое, что мы сделаем, это столкнем тебя с крыши.

36

— Ну, как прошел первый урок? — любопытствует Джеб, когда мы возвращаемся через полчаса.

— Здорово! — восторженно докладывает Дилан. — У меня все получилось. И Макс отличный учитель. — И прежде чем я успеваю увернуться, он кладет руку мне на плечо.

— Он прирожденный летун. — Я смотрю на Джеба и высвобождаюсь от руки Дилана. — Все на лету схватывает. Ему моя помощь больше не потребуется. — Я ухожу к столу и отрезаю себе кусок торта.

— Мне стая уже все рассказала. И про торт, и про салют. Вы сегодня все стали на год старше.

— Ага. — Я пристроилась на подлокотнике дивана и занялась тортом.

Когда-то давным-давно это он организовывал наши праздники. Покупал подарки и приносил мороженое. Теперь Джеб, ясное дело, уже все просек: и шары, и остатки нашего пиршества. Надеюсь, он своими глазами убедился, что он нам больше не нужен. Что больше у него нет права участвовать в нашей жизни. Надеюсь, это разбило его сердце.

— Что ты, Джеб, здесь забыл?

— Я по вам соскучился, — врет Джеб. Я слишком хорошо его знаю, чтобы этого не понять. — И я хотел рассказать про КППБ, и чтоб Дилан вас снова повидал. А вы Дилана. Ему совершенно необходимо побыть со стаей. Он с вами за полчаса уже научился большему, чем за все восемь месяцев своей жизни.

— Ты лучше скажи, как он с тобой оказался? Я думала, он с Полотняным. Ты что, так просто пришел и попросил Кошмарика одолжить его тебе? На экскурсию его взять предложил? Или как?

— Я, кажется, тут стою. — В голосе Дилана слышится плохо сдерживаемое раздражение. — Но ничего, вы давайте, продолжайте говорить обо мне, как будто я пустое место. — Он скрестил на груди руки, а Джеб поднял на него изумленные глаза.

— Согласись, Джеб, вот это сюрприз! — Надеюсь, я подпустила достаточно яду. — Не пойму только, почему вы всегда удивляетесь, когда ваши маленькие творения, результаты ваших «научных проектов», свой собственный голос обретают. Когда предначертанные вами для них планы в тартарары проваливаются. — Я махнула рукой в сторону Дилана. — Он человек! Живой человек. Он не просто функционирующий сгусток генов, который вы слепили в своих лабораториях. Когда только вы прекратите изображать из себя Господа Бога!

— Я Дилана не создавал! — горячо протестует Джеб.

— Но ты его сюда притащил, чтобы он здесь с нами пообтерся. Чтоб и ему кое-что от наших способностей перепало. Так? Или я ошибаюсь? А как насчет способности протестовать? Способности быть независимыми? Неспособности жить в клетке? — Голос мой крепчает все больше, и я вдруг замечаю, что все остальные притихли и стоят, как пришибленные. — Что если ему и от этих способностей кое-что перепадет?

Джеб поднимается во весь рост:

— Это я вас из клеток вытащил!

— Но не сам ли ты нас туда сперва засадил? — В глазах у меня побелело от ярости. — Почему-то эту часть истории ты всегда забываешь!

— А ты всегда забываешь, что я вас спас! — орет на меня Джеб. Никогда я еще не видела, чтоб он так из себя выходил. Никто из нас такого не видел. — И не единожды. А снова и снова. Я уже со счету сбился, сколько раз вы мне жизнью были обязаны. Если б не я, вы давно бы все уже на том свете были! Если б не я, вас вообще бы никогда на свете не существовало.

Стая замерла в шоке. Кажется, я вконец испортила наш маленький праздник.

— И кто из нас, интересно знать, об этом больше сожалеет?

И с этими словами я хлопаю за собой дверью и прыгаю вниз.

37

Я распахнула крылья, не дожидаясь, когда мои ноги шаркнут по земле, и взмыла в быстро остывающую ночную высь. Голова у меня идет кругом. И не только от четырех кусков торта, хотя я уже раскаиваюсь в своем обжорстве.

Мне необходимы ответы. Мне необходимо, чтобы кто-нибудь сказал мне: «Оставь всякие сомнения. Дело обстоит так-то и так-то». Только кому я поверю? Кому доверять можно?

Поверь мне, Макс.

Я застонала и закатила глаза. Красота! Только моего сладкозвучного Голоса мне не хватает, чтоб у меня совсем почва из-под ног ушла.

Макс, не драматизируй. Если у тебя земля из-под ног уйдет, ты… полетишь. Не правда ли?

Ненавижу, когда Голос меня моими же словами кроет.

«Ты, дорогой, как всегда, прав», — мысленно прорычала я ему в ответ. Если только можно мысленно рыкнуть. Хотя я уверена, что можно. — «Но, раз уж ты здесь, у меня к тебе вопрос: что Джебу у нас понадобилось? И зачем он приволок к нам Дилана?»

Голос молчит, и я продолжаю свой мысленный разговор. С ним? С самой собой?

«Может, он приехал исполнить предсказание Ангела? Убить Клыка?

Он принес нас в этот мир. А значит, и унести из него так же легко может.

А Дилана приволок, чтоб Клыка заменить…

И коли Дилан здесь, чтобы Клыка можно было кокнуть, предупреждаю, я сейчас же начинаю Третью мировую войну. Не меньше».

Сжимаю змеиное ожерелье, подарок Ангела. Это он, Клык, моя идеальная половина.

Я все понимаю. Ты очень Клыка любишь, — говорит Голос, не отвечая на мои вопросы. — Он совершенно удивительный парень. Но вы слишком долго прожили вместе. У вас слишком общее прошлое. За Диланом будущее. Большое будущее.

«Ни за что! — Я чуть ли не в полный голос заорала. — Клянусь, я их обоих сейчас же из дома вышвырну. Вернусь и коленом под зад… И Джеба, и твоего ненаглядного Дилана».

У Джеба свои отдельные причины к вам приехать. А что касается Дилана, я бы хотел, чтобы ты хорошенько о нем поразмыслила. И о связанных с ним возможностях. Он может тебе помочь.

Да уж, конечно. Мне его помощь, как собаке пятая нога, нужна. И вообще, какой от него прок может быть — он даже летать как следует не умеет.

У него фантастическое, феноменальное зрение. Он этого еще не знает, но он может видеть, что происходит за тысячи миль от него, через океан, на другом конце земного шара. И не только в пространстве, но и во времени тоже.

Я замерла. Даже крыльями двигать перестала. И только ветер, ударивший мне под крыло, удержал меня на лету. Не то бы обязательно вниз повалилась. Я же именно это во сне слышала. Ровно это во сне говорил мне сам Дилан.

Макс, если вы с Клыком вместе, на свете есть только одна стая. Но если ты с Диланом, а Клык — предводитель другой стаи… у вас гораздо больше шансов выжить, если наступит конец света.

Мой воспаленный мозг тщетно старается переварить все это. С кем будет Клык? Какая другая стая? Что, разве есть еще и другие диланы?

Голос в очередной раз игнорирует мои вопросы. Кто бы мог подумать!

Вы с Клыком слишком похожи. Слишком независимы. Вы оба решаете проблемы силой. У Дилана другой характер. У него к решению проблем другой подход. Он увеличит твои возможности. Твои и твоей стаи.

Голос точно под дых меня ударил. И от того, что он терпеливо меня убеждает, мне только хуже. До чего же коварная тактика! И я обрушиваю на него всю силу моего негодования: «Глупость! Полный идиотизм! В том, что ты говоришь, нет никакой логики!»

Макс, пора посмотреть своим страхам в лицо, — говорит Голос и многозначительно замолкает.

38

Мили за полторы до дома я почувствовала запах гари. Прибавляю скорость, и сердце у меня падает: из окон дома вырываются языки пламени. К несчастью, мне эта картина слишком хорошо знакома. С налета ныряю в окно и на полном ходу торможу в коридоре. В гостиной горит диван.

Джеб бежит из кухни с полным тазом воды, за ним Ангел с кувшином из-под сока. Но от воды огонь лишь на секунду притих и тут же взвился к потолку с утроенной силой.

— Что происходит? — ору я, перекрикивая их вой и визги. Несусь на кухню и хватаю в углу красный цилиндр. — Из вас кто-нибудь про огнетушитель когда-нибудь слышал? — Мое шипение покрывает свист вырвавшейся на диван пены.

И тут почему-то все на меня заорали. Опять я в чем-то виновата.

— Где Клык?

Надж со слезами на глазах уперла руки в бока:

— Он что, не с тобой разве? Он всегда с тобой ошивается.

И в этот момент — лучше поздно, чем никогда — срабатывает автоматическая система огнетушения на потолке. Все и всех на свете окатывает холодный душ. Так я и стою, насквозь мокрая, волосы сосульками, черный диван дымится и наполняет комнату запахом горелой обивки.

Бросаю на Газзи «а с тобой мы еще разберемся» взгляд и в поисках Клыка выскакиваю на заднюю террасу. Вспрыгнув на парапет, балансирую, составляя мысленный план поиска. Но не проходит и минуты, как из-под свай, на которых стоит дом, раздается голос Дилана.

На землю я опускаюсь практически бесшумно. Сперва вижу Дилана, а за его плечом, к моему облегчению, виднеется черный силуэт Клыка. Оба стоят нос к носу, и что-то в их позах есть такое, от чего с первого взгляда понятно, что мальчишки не свежим воздухом подышать вышли.

— Как ты не понимаешь, это больше и важнее и тебя, и того, что ты хочешь, — холодно говорит Дилан. Я в первый раз слышу у него такой голос. И он меня беспокоит. — Говорят же тебе, то, что я сегодня видел, — это реальная серьезная опасность.

В тоне Клыка звенит металл:

— А почему я должен тебе верить? Мы о тебе ничего не знаем.

— Что обо мне вы ничего не знаете, это понятно. Но важно не то, что вы обо мне знаете, а то, что мне о НЕЙ много чего известно. Возможно, даже больше, чем тебе.

Лицо Клыка исказилось от ярости. Если бы, хрустя гравием, я не рванулась вперед, на моих глазах немедленно разыгралась бы первая в истории драка крылатых мальчишек.

— Клык!

Они оба дернулись, одновременно увидев меня. Дилан от неожиданности смутился, а Клык злобно замкнулся.

— К вашему сведению, в доме был пожар.

Оба как по команде подняли головы, будто убедиться, что дом все еще стоит на месте. Клык втягивает воздух, чувствует запах гари, и в глазах у него мелькает беспокойство.

— Уже погасили?

Я только молча на него зыркнула.

— Ребята все целы? — подает голос Дилан.

— Уверена, у вас имеются неотложные и сверхважные причины здесь прохлаждаться. А дом и стая пусть горят ясным пламенем… прямо у вас над головами.

— Макс, все вроде было в полном ажуре. — Клык разжимает кулаки и засовывает руки в карманы.

— Мы тут как раз о тебе разговаривали, — выпалил Дилан. Он, видно, еще не смекнул, что честность — не лучший способ разрулить напряженную ситуацию.

Вижу, что Клык снова вот-вот бросится на него с кулаками, и готова столкнуть двух этих баранов лбами.

— Дилан, первое правило стаи: безопасность младших — дело первостепенной важности. Невзирая ни на что. Точка.

— Понятно. Но, Макс, я должен тебе сказать… — настаивает на своем Дилан.

— А правило номер два: не спорь с Макс — себе дороже.

Я круто разворачиваюсь. Пора навести в доме порядок. И напоследок кинув взгляд на Дилана, бросаю ему через плечо:

— И заруби себе на носу: никто не знает меня лучше, чем Клык. А ты и подавно.

И с этими словами я взлетаю обратно на террасу.

Тоже мне, высокоразвитые формы жизни. Козлы. Оба.

39

По моей разъяренной физиономии стая в два счета смекнула, что на глаза мне лучше не попадаться. Все тут же засуетились и принялись мыть, скрести и драить гостиную. А я мотаюсь из угла в угол и подсчитываю урон.

— Макс?

Я дернулась от неожиданности, увидев прижавшегося к стене Джеба. Красные глаза все еще слезятся от дыма, лицо перемазано сажей.

— Как ты могла дверью хлопнуть? Ты понимаешь, что ты их одних оставила? Нельзя же убегать от проблем, едва только тебя против шерсти погладили.

— Иди к… — Я готова вышвырнуть его из окна. — Не смей меня судить! Ты сам нас всех бросил. А мы тогда совсем малолетки были. Забыл что ли, подонок.

— С тех пор много воды утекло. Конечно, у нас с тобой есть разногласия. Но это нормально. Давай забудем обиды. Ради стаи. — Он кивнул головой на пожарище. — Невооруженным глазом видно, как тебе трудно с ними справляться. Тебе явно нужна помощь. Думаю, мне снова пора с вами поселиться. Как ты на это посмотришь?

— И думать забудь! Я категорически против. Считай, что ты с нами поселишься только через мой труп. Даже если б ты был последней спасательной лодкой Титаника, я бы и то в нее не полезла.

— Думаешь, у тебя из твоего командирства что-нибудь хорошее получается? Смотри, чем все это чревато! Я уж не говорю, какими покинутыми ребята себя чувствуют оттого, что вы с Клыком свою отдельную стаю образовали. — Я краснею до ушей. На это мне ему даже ответить нечего. — Мы такого для вас не планировали.

Что он такое несет! Он что, хочет сказать, что они нам расписание на всю жизнь составили и таблицы расчертили, когда мы еще из пробирок вылупились? Все! Это последняя капля.

— Знаешь что! — заорала я. — Не тебе выбирать, какие мне носки надевать. А уж о прочем я не говорю. Вали отсюда! Чтоб я тебя больше ни рядом с собой, ни рядом со стаей не видела!

Джеб вперил в меня ледяной взгляд:

— Не думаю, Макс, что ты хорошо обо всем подумала. Не думаю, что это лучшее из твоих решений. Тобой руководят эмоции, а не разум. Я тебя так не воспитывал.

Меня вот-вот разорвет от возмущения, но я изо всех сил стараюсь взять себя в руки.

— Ты меня в собачьей конуре воспитывал! И тому времени пришел конец. Навсегда.

40

В ту ночь меня мучали кошмары. Мне снилось, что я так звезданула Ангела, что ее голова раскололась, лицо съехало в сторону, открыв сидящего внутри моего извечного врага мистера Чу. Мне снилось наше с Клыком венчание. Мы, разодетые, идем к алтарю в церкви, и я, обернувшись, вижу, что у него голова ирейзера. Мне снилось, что на лице у нашего новенького фарфорового мальчика красуются страшные гниющие язвы. Думаю, мое подсознание трубит мне во все трубы, что внешность обманчива.

Проснулась я поздно и с таким чувством, точно меня если не наркотиками, то какой-то отравой накачали. Отодвигаю занавеску: солнце так высоко, что время, видно, уже подходит к полудню. Шлепаю босыми ногами по коридору. Запах дыма и обгорелого дивана становится все сильнее. Открываю дверь в гостиную и замираю от удивления.

Она почти пустая. Обгорелую мебель вынесли, пол отдраили. Надж стоит на стуле с прыскалкой очистителя в руках и моет потолок. Я молча разворачиваюсь и иду в кухню чего-нибудь перехватить.

За мной по пятам Газзи и Игги тащат грязные шмотки и стопки тарелок, оставшихся от вчерашнего пира. Игги бросает одежду около стиральной машины. С каких это пор в них трудолюбие проснулось? Они что, вчера все переродились, что ли?

— Что это с вами случилось?

— Так, ничего, — говорит Ангел. — Я просто сказала им, чтоб свинарник вычистили. Газ, положи тарелки в раковину. Игги, загружай стиральную машину. Не забудь, что белое надо стирать отдельно.

Кажись, мой ночной кошмар продолжается наяву. С чего это Ангел вдруг раскомандовалась?

Открываю холодильник. Там пустота. Посмотрела вокруг — пара пустых коробок из-под мюсли и пустая обертка от буханки хлеба.

— У нас есть нечего?

— Нечего. — Ангел постукивает карандашом по блокноту. — Я тут прикидываю, что купить. Составляю Джебу список. Он сказал, что отвезет нашу рухлядь на свалку и на обратном пути в магазин заедет.

— Что бы мы без него делали? — не выдержав, съязвила я. — Насколько мне помнится, за продукты всегда я отвечала. Вы, похоже, решили, что меня здесь не стояло? — Говорю, а сама чувствую, как слезы начинают предательски щипать глаза.

А теперь прикиньте. Когда у меня ребра сломаны, я не плачу. А когда стая сама по себе без меня что-то организовывает, реветь готова.

Ангел уставилась на меня — только бы слез моих не заметила.

— Дай мне список. — Я стараюсь взять себя в руки и не рвануть у нее листок. — Я все сейчас сама сделаю. Я быстрее управлюсь.

Ангел со злостью пихнула ко мне блокнот. Наливаю себе чашку кофе и иду на веранду.

Гляжу вниз, и у меня сводит горло. Джеб привез открытый грузовичок, и вместе с Клыком они грузят на него остатки нашей развороченной рухляди.

Дилан тоже с ними, бросает в прицеп одну за другой мокрые книги. И он, и Клык старательно отводят друг от друга глаза.

— Дилан, неси лампу, — командует Джеб, проверяя крепление прицепа. Дилан бежит с лампой и кладет ее на почерневшее кресло. — На свалке сказали, что они все принимают.

— Так-таки и все? — кричу я им вниз. — А как насчет никчемных мутантов и ненужных ученых? — Я, конечно, хамлю, но и Джеб, и Дилан пропускают мои подколки мимо ушей.

Они в нашей семье лишние. Они нам не нужны.

Хватаю куртку и выпрыгиваю в каньон.

41

Газ набирает полный рот воздуха. Щеки надуты, живот выпячен, руки прижаты к бокам.

— Круглая рыба-капля, — гадает Ангел.

Газзи отрицательно трясет головой.

— Вздувшаяся мозоль. — Игги тыкает его пальцем в щеку.

— Кныш? — выкрикивает Тотал.

Снова мимо.

— Сдаемся, — смеется Надж. — Кто ты?

Газ шумно выпускает воздух:

— Рисовое зерно в кипящей воде. Дураки. Я же сперва был маленький, а потом раздувался все больше и больше!

Дилан хохочет:

— Ни за что бы не догадался…

Его прерывает ворвавшийся в комнату высокий резкий свист. Дымящийся на полу шар взорвался, едва ребята его заметили.

Взрыв несильный — просто световая вспышка, но комнату сразу затопило удушливым тошнотворным розовым дымом. Вся стая зашлась диким кашлем, чуть не до рвоты.

В следующую минуту сверху с крыши донесся страшный грохот.

— Ребя! Врассыпную! — успел крикнуть Газзи, и стая метнулась по углам.

Ангел показала Дилану, чтобы он прижался спиной к стене.

— Господи, да что же там такое? — стонет Надж, кашляя в рукав.

Газовая атака совершенно вывела крылатых из строя. А теперь еще потолок над ними треснул с оглушительным хрустом, и показавшаяся в пробоине невообразимых размеров волосатая лапища с желтыми длиннющими загнутыми когтями одним движением содрала потолочную панель.

— Мама дорогая! — выдохнула в ужасе Надж. — Никак ирейзер?

— Прыгаем наружу, — командует Ангел.

Драться всегда лучше снаружи, чем внутри. К тому же на воздухе можно будет очухаться от отравляющих газов. Но едва ребята рванулись к дверям и окнам, там выросли огромные, страшные и слишком хорошо им знакомые туши ирейзеров.

Кошмар прошлого начался сызнова.

— Настало время нам птичками поживиться! — осклабился один из ирейзеров под оглушительное ржание всей банды. Сколько раз стая уже слышала этот дикий гогот и видела эти волчьи клыки и маленькие злобные глаза, горящие жадным, хищным огнем.

Ирейзеров было штук десять. И каждый — чуть не в две сотни пудов весом.

Собаки сразу кинулись в бой. Акела первой пролила вражью кровь: вцепилась одному волчине в щиколотку и, прежде чем он ее с себя стряхнул, до кости разодрала ему ногу. Тотал взвился в воздух. Злобно оскалившись, он стрелой носился от одного ирейзера к другому, щелкал зубами и то одного тяпнул, то другого. То клок шерсти выдрал, то до мяса шкуру прокусил.

Ирейзеры опешили, а стая, воспользовавшись отсрочкой, собралась с силами. Едва крылатые оклемались от удушья, взыграл боевой инстинкт, и ребята бросились в атаку.

— Эти так же смердят, как и предыдущие, — орет Газзи. Он уже на славу поработал кулаками, но его, похоже, вот-вот вывернет от вони ирейзеров.

— Ну теперь-то я им задам! — звенит злобой голос Игги.

Ангел поворачивается и видит, как у него из носа брызнула струя крови. Но ей и самой не до размышлений — на нее уже накинулся здоровенный ирейзер. Она взвизгивает, юркнув между его ног, уворачивается, хватает обеими руками лампу и с размаху опускает ее ему на голову.

Дилана по-прежнему не отпускает кашель, но его кулаки мелькают со скоростью света, и он беспощадно молотит ирейзера. Волчина уже сложился пополам, пытаясь заслониться от ударов. Куда там! Видать, новенький хорошо запрограммирован драться до победного.

Боевого опыта у стаи хоть отбавляй. Но газовая атака даром им не прошла — они начинают выдыхаться. Силы у них на исходе.

Один из громил схватил Надж. Она отчаянно вопит и брыкается изо всех сил. Но на помощь ирейзеру подскакивает второй головорез и впивается в ее крылья.

Секунда — и он их оторвет!

42

Солнце греет мне плечи, волосы за спиной струятся по ветру. Вокруг тишина. Я лечу и блаженствую. Внизу змеятся реки сквозь каньоны, скалы, обдуваемые тысячелетними ветрами, и моя крошечная тень, едва различимая на голой земле.

И еще одна четкая черная тень, все ближе и ближе, следует за мной по пятам. Вот она уже надо мной.

Набираю полные легкие воздуха, складываю крылья, принимаю вертикальное положение и выкидываю вверх крепко сжатый кулак. Отлично сработано, а главное вовремя. Он приходится ровно в физиономию моего преследователя.

Слышу свистящее дыхание, чувствую треснувшую от удара кожу, ныряю вниз, делаю кувырок через голову и захожу на атаку снизу.

— Ты что, спятила? — кричит мне Клык, растирая скулу под правым глазом.

— Клык! — Выравниваю положение тела и подлетаю к нему вплотную, на расстоянии вытянутого крыла. — Прости! Прости меня! Я случайно. Я не знала, что это ты. Ты зачем за мной следишь?

— Кому еще-то быть? — Голос у него сердитый, и он не отрывает руки от лица.

— Да кому хочешь. Может, ирейзер, может, флайбой или…

— Нет больше никаких ирейзеров. — Он удивленно на меня смотрит. — Их на покой отправили. Забыла, что ли. И не думаю, что флайбои где-нибудь еще остались. От них уже тыщу лет ни слуху, ни духу. Кто еще за тобой полетит, кроме кого-то из наших?

Мы оба одновременно вспоминаем про Дилана.

— Я же сказала, прости… Я от неожиданности.

Скула у него красная и уже распухает. Вот красота-то завтра будет!

— Смотри, там внизу дерево. Давай сядем посидим немного, — предлагает Клык.

На самом обрыве скалы несколько молодых сосенок. И одна высоченная, старая и раскидистая. Минута — и мы, резко сбросив скорость, опускаемся в развилку ее толстых ветвей.

— А ты прости меня за вчерашнее. — Клык прислоняется спиной к мощному ровному стволу. — Дилан меня вчера совсем достал. Не надо было так заводиться. Ну и, понимаешь, в запале я все проворонил. Даже что дом горит, не заметил. — Он криво усмехается.

— Да ладно, с домом все в порядке. Только диван сгорел. Это Газ с Игги новую взрывчатку изобретали. Вот искра и упала. А так все ничего…

Клык покачал головой, вздохнул и посмотрел мне прямо в глаза. У меня опять побежали по спине мурашки, и мне опять захотелось прижаться к нему и забыть обо всем на свете. Но что-то все-таки изменилось, что-то внутри меня стало иным.

Не пойму почему, но передо мной вдруг встает лицо Дилана. И теперь их как будто со мной рядом двое: Клык и Дилан. Ночь и день. Лицо Дилана открытое и ясное. Он точно вот-вот задаст вопросы, начнет обсуждать и разговаривать. А Клык похож на самую интересную на свете загадку: он закрыт, полон тайн и непонятной внутренней силы.

— Джеб говорит, стая на нас жалуется, — говорю я ему.

Свежий, благоухающий сосновой смолой ветер треплет мне волосы, и я заправляю их за уши.

— Ничего. Мы все привыкаем к… переменам. — Он потянулся ко мне, взял прядь волос, и пальцы у него тут же запутались в колтунах. — Какие у тебя волосы красивые, особенно на солнце, смотри, кажется, они коричневые, а сколько в них рыжих и золотых проблесков…

Но мне не до цвета моих кудрей.

— Нет, все-таки нам надо подумать…

— И думать нечего, — шепчет Клык и наклоняет голову. Я даже вздохнуть не успела, как к моим губам прижались его теплые, мягкие губы. Он обхватывает меня руками и прижимает к себе.

Мне знакома каждая его черточка, и я снова замечаю, как вздувается его скула. Мне даже смотреть на него не надо. Коснись я его — сразу узнаю. Ведь мы всегда были вместе. Буквально всегда, всю мою жизнь. Он всегда был моим лучшим другом, моим первым помощником. Я даже не заметила, как наши чувства поменялись. И все, что я знаю, это то, что лучше, чем он, для меня никого нет.

Он все теснее и теснее притягивает меня к себе, пока мы не сливаемся друг с другом. Не помню, как долго мы там в ветвях сосны с ним шептались и целовались. Наконец у меня заурчало в животе, и, расхохотавшись, мы оторвались друг от друга.

— Ладно, мне пора в магазин, — говорю я с таким чувством, что в моем мире все снова встало на места и все печали ушли в прошлое. — Полетишь со мной?

Клык кивает, но только мы приготовились взлетать, небо наполнилось низким гудением, точно где-то рядом пчелиный рой возвращается в улей. Выглядываем из-под веток. Нет, не пчелы, — где-то высоко-высоко в небе, там, куда даже мы обычно не залетаем, четыре черных вертолета. Мы еще кое-как заметили, а нормальному человеческому глазу их вовсе не различить.

Но нам с Клыком ясно: это вертушки, и они движутся к нашему дому.

Не сговариваясь срываемся с ветки и раскрываем крылья у самого дна каньона.

Время возвращаться с небес на землю.

43

Дилан еще и девяти месяцев на свете не прожил и многого о стае не знает. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: крылья у ребят — самое уязвимое место.

А Надж ирейзеры их вот-вот переломят и потом швырнут ее из окна в ущелье.

— Не смей! — кричит Дилан, бросаясь на ирейзера.

Осклабившись, громила выставляет вверх ногу и ударом кованого сапога в грудь с размаху размазывает Дилана по стенке.

Газ в пылу боя выскользнул в кухню в надежде схватить один из остро наточенных ножей Игги. Но там среди грязных кастрюль и тарелок сам черт ногу сломит — ничего впопыхах не найдешь. Газман хватает что под руку попало и стремглав несется обратно в гостиную на воняющее газом и ирейзерами поле боя, где Надж все еще болтается в лапах ирейзера. Рот ее зажат волосатой волчьей лапой, страшные когти впились в щеку. Газ нажимает кнопку своего оружия и приставляет его к спине насильника.

— В атаку пошли кухонные приборы! Ура! — орет он охрипшим голосом.

Завертевшиеся лопасти миксера вбуравливаются в грязную жирную шкуру ирейзера. Газман жмет на третью скорость и дергает миксер на себя. Вместе с клоками шерсти.

Волчина взвыл и крутанулся в сторону нового противника. Но хватка его ослабла, и Надж, дернувшись посильнее, высвобождает одну руку. Откачнувшись назад и сразу всем телом подавшись вперед, она метко всаживает кулаком в солнечное сплетение второму схватившему ее ирейзеру. Скорчившись, он тоже разжимает когти. Надж соскальзывает вниз на пол, мгновенно хватает его за щиколотки и что есть мочи дергает их на себя. Тут же, обнажив клыки и грозно рыча, на ирейзера кидается Акела. Он теряет равновесие и летит в окно на самое дно каньона.

Газ вовсю орудует миксером, вырывая все новые и новые клочья шерсти из шкуры. Ирейзер воет от боли, пытаясь отпихнуть миксер. Но шерсть намертво запуталась в лопастях, и отодрать миксер можно только полностью спустив с него шкуру.

Носу Игги здорово досталось. Но его сверхчувствительные рецепторы все равно страдают от страшной вони грязных бандитов. Хотя, с другой стороны, так легче целить: откуда несет, туда и бей. Он размахнулся и метнул что-то, сверкнувшее сталью, в извивающегося под лопастями миксера волчину. Лезвие кухонного комбайна, пробив шкуру, впиявилось в спину.

— Пора тебе, серый, проветриться! — хрипит Газзи, хватая врага за ноги.

— Давай, подыши воздухом, — кашляет Надж, подпихивая вместе с Газом брыкающиеся в окне ноги.

— Пока! — кричат они в один голос вдогонку кубарем летящей вниз туше.

Жить становится легче. Теперь стая, Акела, Тотал и Дилан — двое на одного — вполне в состоянии совладать с оставшимися бандитами. Десять минут — и они умудряются грохнуть, ухнуть, сбросить и всеми правдами и неправдами вытряхнуть на дно ущелья всех до единого непрошеных гостей.

Вдруг наступившую зловещую тишину нарушает только свистящее дыхание и редкие покашливания.

Ангел выскакивает на веранду и взмывает в воздух, проверить, не грозит ли еще откуда-нибудь какая-либо опасность.

— Включите все вентиляторы, — стонет Дилан, перегнувшись через подоконник. Он без остановки молотил ирейзеров с той самой секунды, как они ворвались в дом. Но теперь его отчаянно рвет, прямо наизнанку выворачивает.

Ангел возвращается, растирая на руках здоровенные черные синяки:

— Похоже, мы всех прикончили. Больше никого. Рапортуйте.

Она расхаживает по комнате, оценивая ущерб от побоища. Только вчера после пожара Макс вот так же ходила от стенки к стенке. Ангел хорошо запомнила, какое у Макс тогда было лицо.

— Хорошенькое мы здесь побоище устроили, — удовлетворенно подытоживает Газзи.

— Разбитый нос и красная кровь, — нажимает на цветовую сторону вопроса Игги.

Слегка отдышавшись, Дилан обследует глубокие кровавые борозды на плече.

— Со мной полный порядок. Давайте лучше Надж проверим.

Надж сидит на полу, неловко вывернувшись и стараясь через плечо заглянуть себе за спину:

— Я не уверена, но, по-моему, у меня что-то с одним крылом неладно. Как вы думаете, можно крыло вывихнуть?

— А я защемила мизинец. — Ангел, скрипнув зубами, дернула мизинец и вправила его на место.

Акела тяжело дышит. Они с Тоталом коснулись друг друга носами.

— С нами все в норме, — докладывает Тотал. — От мерзкого вкуса ирейзера в пасти сто лет не избавишься.

Ангел поднимает руку:

— Тихо! Похоже, новые гости.

Все замерли, прислушиваясь к звукам снаружи.

Приземлившиеся Макс и Клык перепрыгивают на веранде через осколки стекла и оставшиеся после побоища дебри. С округлившимися от испуга глазами Макс врывается в комнату. Клык за ней.

— Добро пожаловать. Рады вас видеть, — язвит Ангел сладким голосом.

Пропустив мимо ушей ее приветствие, Клык интересуется:

— Газзи, браток, это ты, что ли, всякой дряни наелся?

— Не. Это газовая бомба. Даже мне весь дом такой вонищей не наполнить.

44

— Что у вас тут стряслось? — Мне в глаза бросается окровавленный нос Игги и перекошенное от боли лицо Надж.

— Ирейзеры, — гневно рявкает Игги. — Ирейзеры, вот что у нас здесь стряслось. Но что мы все про нас да про нас. Ваша-то прогулочка как?

— Мы услышали вертолеты и сразу вернулись. — Я никак не могу поверить, что я не ослышалась и что он действительно говорит про ирейзеров.

— Какая разница. — Игги сердито тряхнул головой. — Главное, чтобы тебе и Клыку все было в кайф. А на нас наплевать, живы мы или сдохли. Это дело десятое.

— Эй! — раздается снизу голос Джеба. — Спустите мне лестницу!

Онтолько что вернулся со свалки и ошарашенно уставился на стаю и на новый погром в гостиной. Сценка — хоть на плакат рекламы страховки домашнего имущества. Которой — я имею в виду, страховки — у нас, конечно, нет.

— Атака ирейзеров, — говорю я ему. — Пока я в магазин летала.

Джеб нахмурился:

— Вы уверены, что это были ирейзеры? Может, роботы?

— Нет, стопроцентно ирейзеры, — уверенно подтверждает Газман. — Ты сам-то нюхни — до сих пор ими воняет.

— Смотрите, что я во дворе нашел. — Он бросил на пол матерчатую сумку. — Может, она что-нибудь объяснит.

Мы все притихли. Джеб опускается на корточки и вытряхивает из сумки содержимое: черные маски, прозрачные склянки с какой-то жидкостью, сернокислый натрий в коробочках и черные пластиковые мешки для покойников.

— Мешки — это для нас, — комментирует Газман. — Кажись, нас хотели отравить газом.

— Ирейзеры таких вещей не используют, — замечает Джеб. — Они только грубой силой действуют. Думаю, здесь кто-то еще побывал.

— Но разве не всех ирейзеров ликвидировали? — спрашиваю я Джеба. Кто-кто, а он про человеко-волков все знать должен.

Джеб медленно кивает:

— Все первое поколение и четыре следующих… на покой отправили. Но, может быть, когда школу распустили и генетики, те, что в живых остались, кто куда разъехались, пара-тройка из них свою лавочку где-то на новом месте открыла?

— А где теперь ирейзеры? Вы знаете? — как бы между делом спокойно интересуется Клык у ребят.

— Мы их в каньон сбросили, в окна, — говорит Ангел, растирая руки.

— Молодцы, правильно, — одобряю я и стараюсь улыбнуться. — Только они там теперь вонять будут, пока стервятники их кости добела не обглодают.

Клык выскочил на веранду, вспрыгнул на перила и соскользнул вниз посмотреть на останки. А я краем глаза заметила восхищение на лице у Дилана. Интересно, как он с ирейзерами сражался?

— Ну что, Дилан, как тебе боевое крещение?

— Он молодец. — Тотал будто читает мои мысли. — Дилан — боец хоть куда. Не какой-нибудь там ручной миксер, а настоящий первоклассный Квизинарт. — Тотал у нас известный гастроном, но мне его сравнения — совершенно мимо.

Дилан пожимает плечами, мол, ничего я такого особенного не делал. Но на плече у него зияют рваные раны. И рубаха вся разодрана в клочья.

— Хммм… Не пора ли на раны твои посмотреть? — Голос у меня звучит чересчур озабоченно. Гораздо озабоченнее, чем мне бы того хотелось. Видно, опять мой материнский инстинкт сработал. Пора наконец от него избавляться.

— Не беспокойся, Макс, на мне все в мгновение ока заживет, — говорит Дилан, снимая рубашку, чтоб посмотреть на раны, и я стараюсь отвести глаза от мускулистого торса. Но его исполосованное плечо не дает мне покоя. Раны — в палец глубиной, а он даже бровью не поведет.

— Джеб! Сделай же что-нибудь наконец! У тебя ведь медицинское образование.

— Макс, я же сказал, что ничего страшного. Я сам справлюсь. — Дилан спокойно стянул рваные концы раны и сжал их вместе.

Вы наверняка помните, что у всех нас в стае раны заживают быстрее, чем у обычных людей. Но то, что на наших глазах проделал Дилан, ни одному из моих крылатых даже в голову не пришло бы попробовать. Он повернул голову к изувеченному плечу и плюнул прямо на раны.

— Бее, — скривилась от отвращения Надж. Но мне глаз не оторвать. От восхищения и от ужаса.

— Меня этому фокусу профессор Гюнтер-Хаген научил, — говорит Дилан, и его рана мгновенно бесследно исчезает. Ее как и не бывало.

45

Времени расспрашивать Дилана об экспериментах над ним профессора Г-Х у меня нет, потому что в этот самый момент Клык приземляется на веранду и входит в гостиную:

— Там ничего нет.

— Как нет? — ошеломленно переспрашивает Надж.

— Так, нет. Несколько кровавых пятен, клочки шерсти, миксер Игги. И все, — поясняет Клык. — Никаких останков.

— Значит, их подобрали те, кто их послал, — предполагает Тотал. — Чтоб мусора не оставлять.

— Кстати, Газ, что ты с моим миксером сделал? — начал было Игги.

— Газ, при чем тут миксер? — Я вопросительно поднимаю брови.

— Что-что? Я его приспособил к обстоятельствам. — Газзи, набычившись, скрещивает на груди руки.

— Так-так… — Я начинаю мерить шагами комнату. — Значит, что получается? Во-первых, ирейзеры вернулись. Во-вторых, кто-то подобрал то, что от них осталось. В-третьих, как они здесь оказались, никто не видел. Неизвестно, связаны ли со всем этим вертолеты. — Я задумчиво потираю себе подбородок, стараясь сложить вместе куски этого пазла.

— Рад, что тебя наконец все это так заботит, — перебивает мои мысли Игги.

— Что ты хочешь этим сказать? — Выпрямившись, я встаю перед ним руки в боки.

— А что скрывать!? Думаешь, я тебе все в глаза не скажу? Когда вы были нужны, ни тебя, ни Клыка здесь и в помине не было. Вы вдвоем где-то прохлаждались. Потому что — давайте уж посмотрим правде в лицо — вас только ваша ЛЮБОВЬ и заботит. А на нас вам наплевать с высокого дерева.

— Что ты мелешь? Это случайность! С таким же успехом я могла улететь с Надж. Или тебя с Клыком послать. Совершенно не значит, что все это случилось оттого, что нас с Клыком здесь не было.

— Если только никто не следит за домом и не ждет, пока двух лучших бойцов дома не окажется, — вступает Ангел.

Какая страшная мысль. И очень даже правдоподобная. Слова Ангела меня точно под дых ударили, и в голове сразу все помутилось.

— Чего там, — продолжает гнуть свое Игги, — мы все понимаем. Вы подростки. Сейчас весна. Мысли у вас только о птичках, пчелках и бабочках.

— Никто ни о каких бабочках не думает! — Я слышу, как голос Клыка звенит от гнева.

— Игги прав, — заявляет Ангел. — Мы вам больше не нужны. Вы только друг о друге печетесь. И мы только что убедились, как это опасно. Для нас.

Я так обалдела, что мне даже возразить ей нечего.

— Макс, настало время. — Ангел расставила ноги пошире и обвела взглядом стаю. — Ты, Макс, отлично это сама понимаешь. Настало время вам с Клыком отвалить от нас подальше.

46

— Отвалить подальше? — Стараюсь не обращать внимания на мой дрожащий голос. — Ты что, выхлопными газами Газзи надышалась? Ты о чем говоришь?

— Мы были единой стаей, — Ангел окинула меня ледяным взором, — а теперь у нас две стаи. Наша четверка и ваша парочка. Так что не лучше ли будет, если вы окончательно отделитесь. Создавайте себе свою стаю — на двоих.

— Послушай, подружка. — Я даю волю яду. — Я все еще здесь. Я изо дня в день тружусь на благо стаи. Так что не смей говорить мне…

— Чего говорить-то! — взорвалась Ангел. — У всех свои глаза есть. Все сами все видят. Ты, кроме Клыка, больше ни о ком не думаешь. Тебе все по фигу, только бы с ним уединиться. Вот и уединяйтесь! Навсегда!

— А кто день рождения устроил?! И, между прочим, для всех! Кто дом этот помог организовать? Тоже, между прочим, для всех!

Смотрю на стаю: кто заведен, кто не в себе, на ком от волнения лица нет. Дилан слегка нахмурился, но держит себя в руках. Не его ли это рук дело?

— Ангел! — Джеб выходит вперед. — Не горячись. Согласен, что, возможно, стае нужны перемены. Не лучше ли будет мне вернуться, и мы вместе, общими усили…

— Макс. — Тихим, спокойным голосом Ангел перебивает Джеба, будто он пустое место. — Я тебя люблю. И зла тебе не желаю. Но ты сама однажды сказала, что стая сильна настолько, насколько силен слабейший из нас. А на сегодняшний день стая из-за тебя ослабла. И продолжает слабеть. Потому что ни разум твой, ни сердце не с нами. Настало время тебе уйти. Настало время мне быть командиром.

— Тебе? — ошарашенно переспрашивает Джеб. Он, понятно, пропустил ее первые восемнадцать попыток захвата власти.

— Опять ты за свое! Могу я хоть раз отвернуться, чтоб не получить от тебя удар в спину?

Ангел побледнела, но стоит на своем:

— Макс, это все не вчера началось. Ты хочешь всего сразу. А так не бывает. Хватит рассуждать! Давайте проголосуем. Макс отваливает. Кто за, поднимите руки.

Я готова кричать и топать ногами, но сердце мое падает. Игги медленно поднимает руку. Кровь запеклась у него под носом, и лицо под глазами раскрашено здоровенными синяками.

Следом за ним голосует Надж. Моя Надж. Щеки у нее расцарапаны. Воротник рубашки густо забрызган кровью. Карие глаза полны слез. Она вот-вот разревется. Как сделать этот невозможный выбор? Но рука ее слабо ползет вверх. Надж голосует против меня.

Отведя глаза, Газзи поднимает руку. Костяшки его пальцев ободраны и вспухли. Остается Ангел. Само собой, она решительно вскидывает руку.

— Клык? — Я поворачиваюсь к нему. Он на меня не смотрит. Его испепеляющий взгляд устремлен на Дилана, который чуть заметно качает головой. Точно они ведут какой-то одним им понятный мужской разговор.

— Клык! Скажи им, что они хватили через край.

— Здесь все хватили через край. Включая тебя.

На мгновение я онемела. Получается, от меня отвернулся даже Клык. Это Дилан. Это его работа. Он наверняка в состоянии контролировать чужие мысли. Как Ангел. Не удивлюсь, если он выкидывает здесь над Клыком свои фокусы.

А почему бы и нет?

— Вы моя семья, — начинаю я. Голос у меня дрожит, и я замолкаю. Откашливаюсь и начинаю снова. — Помните, когда последний раз стая раскололась, я поклялась себе, что сделаю все, чтоб мы были вместе. Навсегда. Поклялась, что сделаю все, чего бы мне это ни стоило. Но, как бы я ни старалась, если «вместе» — значит, хотеть этого должны все. — Слезы сдавили мне горло. Макс, возьми себя в руки. Медленный вдох — медленный выдох. — Вы делаете ошибку. Большую ошибку.

В гостиной стоит оглушительная тишина.

— Но я не могу заставить вас хотеть, чтобы я осталась. — Я закрыла глаза. Вот открою их — и все изменится, все снова встанет на свои места… Или… Или войдет какой-нибудь незнакомец и выколет мне глаза — избавит от той ужасной картины, которая стоит сейчас передо мной.

— Вы уверены, что хотите, чтобы я ушла?

Губы у Надж мелко дрожат. Облегчения ни у кого на лице не написано. Но и решения своего они не меняют.

На Клыка я просто смотреть на могу. Если бы и он поднял руку, я бы тут же бросилась в каньон, не раскрывая крыльев. Даже нарочно бы их поплотнее к спине прижала.

— Ладно. — Я киваю и проглатываю ком, застрявший в горле. — Тогда пока.

Разворачиваюсь, выскакиваю через разбитые двери, пружиню на перилах и взмываю в небо. Никогда еще не было оно таким широким и таким бездонным.

Книга третья Дела голливудские…

47

От горя, боли и потоков слез я совсем ослепла. Даже не вижу, куда лечу.

Горло раздирает дикий вопль: «Боооожееезааачтооомнееетааакоооееенесчааастьеее!» Ветер рвет крик у меня из груди, и наконец я захлебываюсь рыданиями.

На экстреме мне сделать три тысячи миль в час — плевое дело. Так что через полчаса я пересекаю границу соседнего штата. Вокруг чуждая мне Юта. Сбавляю скорость и опускаюсь на вершину одинокого дерева. Надо передохнуть. Надо остановить мою новую жизнь хоть на час, чтобы как следует оплакать жизнь прошлую. Дать волю слезам, поплакать о ней горько-горько, как плачут дети. Меня попеременно охватывают то ярость, то боль, то горечь изгнанника, то какое-то непонятное чувство, которое больше всего похоже на нестерпимую потребность в… мороженом.

И вдруг… По небу несется нестерпимо знакомая черная тень. И движется прямо на меня. Он что, последнее «прости» мне хочет сказать?

Боже! Боже! Сделай так, чтоб он не слышал моих воплей. Эмоции и без того зашкаливают. Не хватало еще больше нюни распустить.

— Эй! Поосторожнее нельзя? — хриплю я, когда он садится на соседнюю ветку, сильно качнув дерево. Быстро вытираю лицо рукавом. Я наверняка на черта похожа: нос, поди, распух, глаза красные.

— Ба! Какая встреча! — Его губы кривятся едва заметной неотразимой усмешкой, и я готова сызнова удариться в слезы.

Видно, в глазах у меня полно вопросов, потому что Клык с места в карьер докладывает:

— Не беспокойся. Все под контролем. Джеб хочет снова взять стаю под опеку. Вот я и решил, пусть они с Ангелом сами разбираются.

Скажите, что я храбрая, что храбрее меня нет на свете. Я сама вам об этом сотни раз говорила. Но самой себе доказать это куда как труднее. А ну, Макс, бери себя в руки.

— Ты возвращаться к ним собираешься?

— Не. — Он откидывает упавшие мне на лицо волосы. — Я лучше с тобой.

Лицо у меня загорелось надеждой, и скрыть ее я даже не пытаюсь.

— Ты же знаешь, что я про нас с тобой думаю. — И он, держась за ветку, наклоняется ко мне и целует в губы.

Мне кажется, что нас закружил ветер. Клык выбрал меня. Он здесь, со мной. А вдвоем с ним — и горе не беда. То есть, конечно, беда, но хоть не такая ужасная.

— Ну, и что нам теперь делать? — Мы в конце концов оторвались друг от друга, и я, затаив дыхание, жду его ответа. Доселе я всегда была лидером. Куда лететь, где и что делать — все это были мои решения. Но оказывается, гораздо проще спросить Клыка. Пусть теперь он решает.

— Я думаю… в Вегас. Давай в Лас-Вегас рванем.

— В Лас-Вегас? — тупо переспрашиваю я его. — Что мы там забыли?

— А чего? — Он ведет пальцем у меня по щеке, точно чертит след еще не просохшей слезы. — Недалеко, с толпой сольемся в два счета — там психов и уродов полно. Никто нас не заметит. И развлечений всяких куча.

Я улыбнулась и впервые за много часов вздохнула с облегчением:

— Вот и отлично. Давай в Лас-Вегас!

48

— Вы сохранили копию снятой информации? — Закончив просматривать записи, сделанные лаборанткой, прикрепленной к восьмой секции, начальник информационного отдела наклонился и посмотрел на экран. — Данные Объекта двадцать два выходят за пределы нормы. Его программа таких показателей не предусматривает. Давайте-ка хорошенько посмотрим на изображения.

Лаборантка быстро защелкала мышкой, и на экране замелькали неподвижные картинки. Пустая гостиная с одиноко горящей лампой сменилась кухней в полном беспорядке. Повсюду грязные тарелки, кастрюли, стаканы. Коробки с едой, которые никто не потрудился убрать в холодильник. Следующая картинка — длинный коридор с окнами по одной стене. Потом спальня.

— Это Объект двадцать два. Он спит в постели Объекта номер один, — поясняет лаборантка. — Объект номер один отсутствует. Объект двадцать два весь день тренировал крылья. Но ночью спит плохо. Сон неглубокий, прерывистый. Возможно, его циркадные ритмы[104] еще плохо отлажены. Судя по его физиологическим показателям, он или беспокоен, или несчастен.

— Возможно. Главный предмет его внимания отсутствует.

— Тогда понятно. Прежде чем лечь спать, он ходил по комнате, все в комнате перетрогал. Даже нюхал.

— Он перерабатывает информацию. Это хорошо. Но в ваших записях отмечено, что он не сделал попытки последовать за Объектом номер один. Вы можете это подтвердить стопроцентно?

— Его летные навыки непрерывно улучшаются. Но в настоящий момент на длинные перелеты он пока не способен.

— Это не имеет значения, — пренебрежительно перебивает ее начальник. — В его программе заложен императив следования за Объектом номер один. Он должен был использовать любые возможные средства. — Не исключено, что это только небольшое отклонение от нормы. — Он бросил заметки на стол. — А может быть, серьезный сбой программы. Держите эту сферу его показателей под особым наблюдением.

И начальник, резко крутанувшись на каблуках, стремительно выходит из лаборатории.

Лаборантка кусает губы. Как бы ни хорошо начальство разбиралось в деталях творческого и научного процесса, вечно оно забывает, что объекты — это не роботы.

Никаких сбоев программы она не видит. Душу-то не запрограммируешь.

49

Мы с Клыком продираемся сквозь уличную толпу, и я с энтузиазмом облизываю трубочку с итальянским спумони.[105] Для тех из вас, кто не бывал в Лас-Вегасе, объясняю: это странное место. Смесь Диснейленда и сомнительного типа американской трущобы. Только с морем спиртного, и все в клубах табачного дыма. Этакие аттракционы для взрослых.

— Я до смерти хочу в казино, — признаюсь я Клыку. — Пошли, а?

— Сначала придется еще три дня рождения устроить. Несовершеннолетним вход воспрещен.

Я удивленно поворачиваюсь:

— И когда это нас останавливало? Они просто боятся, что сумасшедшие дети профукают все родительские денежки. А мы, во-первых, не сумасшедшие, а во-вторых, денежки у нас не родительские, а собственным непосильным трудом заработанные. С риском для жизни, на КППБешных авиашоу.

— Денежки, между прочим, уже на исходе. Ты что, хочешь последние спустить?

— Чо ты нудишь, как взрослый. Это мы только в стае взрослые. А здесь мы в отпуске. Давай в казино!

Я оглядываю поразительно пошлый пейзаж.

— Вон, тогда пошли туда, — отваживается наконец Клык и машет рукой в сторону здания в форме… коня. Ни одна шкала архитектурных излишеств его явно не выдержит. Над входом красуется неоновая вывеска: «Троянский конь».

Внезапно меня одолевают сомнения:

— Троянский конь? Сдается мне, это скульптура, набитая вражескими солдатами. По истории, вроде?

— Не знаю. Я, видать, в домашней школе Максимум Райд прогулял эту тему. — Клык берет меня за руку. — Давай-давай. Раз решили, нечего теперь на попятный идти.

Входим внутрь. Уверенно шагаем по такому пестрому ковру, что под ноги посмотришь — голова сразу кружится. Барбиобразные тетки расхаживают с подносами спиртного — нарочно, поди, народ подпаивают, чтоб с пьяных глаз денег больше потратили. Но мне и без всякого алкоголя здесь через две минуты нездоровый азарт в голову ударил.

Клык наклоняется к моему уху и шепчет:

— Только не психуй, но здесь в потолке через каждые полметра камеры понатыканы.

Была бы я в здравом уме и трезвой памяти, у меня бы от такой информации сразу паранойя взыграла. А тут — ничего.

— А вот там, смотри, обломы в черных костюмах, как ястребы, за всеми следят. Но ты не бойся, они только жуликов выслеживают.

— Ну, если только жуликов, — я хихикнула, — тогда нам не страшно.

Никто никогда никому в стае наших лет не даст. Не зря мы чудо ускоренной генетической эволюции — все выглядим старше своего возраста. Но мне все равно странно, что нас с Клыком никто отсюда немедленно пинком под зад не шуганул. Похоже, деньги здесь главнее закона.

Мы разменяли себе изрядную кучку четвертаков и припарковались у игрового автомата «Остров сокровищ». Опускаю четвертак в щель для монет и тяну на себя ручку. Колесики стремительно завертелись и, наконец остановившись, выкинули вишню, гантели и цифру семь.

Зрачки у меня сузились, и я толкнула в щель новый четвертак.

Снова по нулям.

Я разозлилась:

— Этот чертов автомат-хапуга меня обирает! — рявкнула я Клыку. — Я щa ему отомщу. Клык, вставай за соседний аппарат. Держи. — И я отсыпала ему в пластиковое ведерко половину моих монет.

Дальше все замелькало, как в автомобильных гонках. Честно говорю, от круговерти этих картинок крыша в пять минут съедет. Опять-таки, уверена, это нарочно так сделано. Но минут пятнадцать я все-таки продержалась. А дальше и у меня рассудок помутился.

Потому что вместо вишен, полосок и цифр мне выскочила карикатурная волчья рожа.

И еще одна.

И еще.

Джекпот?[106]

— Джекпот, Макс! — раздается у меня за спиной голос профессора Гюнтер-Хагена.

50

Я крутанулась на сто восемьдесят — никаких психованных ученых.

— Джекпот, Макс! Джекпот! — Это истерически хихикает Клык.

Если вы случайно запамятовали, напомню, что Клык вообще никогда не хихикает. Тем более истерически.

Так что на секунду вся эта картинка кажется мне продолжением одного из моих недавних снов, из тех, особенно странных. Клык схватил меня за плечи и хорошенько тряхонул:

— Макс, а ну-ка проверь.

Внезапно до моего сознания доходит звон монет, сыпящихся из автомата Клыка. Зато сам Клык теперь превращается в безумного маньяка, лихорадочно сгребающего монеты сначала в свой ковш, а потом в мой.

— Тащи еще ведра! Быстро! — командует он, и я хватаю по соседству два оставленных без надзора ковшика.

Пока Клык управляется с наличными, сканирую окрестности на все триста шестьдесят. Меня прошибает холодный пот. Интересно, какие зафиксированы негативные побочные явления джекпота? Например, всеобщее внимание. И в нашем случае оно совершенно не означает ни поздравлений, ни дружеских похлопываний по плечу. Скорее: «А кто вы, собственно, такие?» «Как вы тут оказались?» «А лет-то вам сколько? Поди, еще восемнадцати нету».

Гляжу на приближающиеся фигуры и вижу войска, высыпающие из троянского коня и насмерть топчущие противника.

— Клык! Делаем ноги! Живо! — командую я безошибочно узнаваемым командирским не-рассуждай-не-вздумай-со-мной-спорить голосом.

Схватив все четыре переполненных до краев ведра, мы, двое азартных идиотов, вскочили в лифт, который спускает нас вниз по ноге коня обратно на грешную землю.

— Клык, напомни мне никогда больше не соваться в место под названием «Троянский Конь».

— Ты что. Нам же здесь такая пруха привалила, — возражает Клык.

— Сомневаюсь, — говорю я. И ровно в этот момент стеклянная дверь открывается и полотняный профессор Г-Х приветственно тянет к нам руки.

51

Вы, конечно, скажете, что у меня тут же колени полусогнуты, кулаки сжаты — полная боевая готовность. Или, думаете, я как ни в чем не бывало прохожу мимо, точно в глаза его прежде никогда не видела?

Правильно! Ни то ни другое. Наоборот, я дернулась и рассыпала ведро монет — долларов двести, если не больше. В результате Клык больше озабочен потерей, чем надвигающейся опасностью.

— Макс, Клык! Приветствую вас! — расплылся в улыбке доктор Гюнтер-Хаген, глядя, как Клык ерзает на карачках по полу и собирает нашу добычу. — Вот не ожидал вас здесь увидеть! Кто бы мог подумать, что в вас сидит ген азартной игры.

— Не сидит, — буркнула я. — Клык, оставь деньги тому, кому они нужнее. — Во мне опять проснулась Мать Тереза. Правда, второе ведро я крепко прижимаю к груди.

Выхожу из лифта и щурюсь от яркого света.

— А сам-то ты что здесь делаешь? — Отсутствие манер и пренебрежение к условностям — вещь порой крайне полезная. Можно взять — и в лоб, что думаешь, брякнуть и со всякими политесами не суетиться.

Брови у Полотняного ползут вверх:

— Я? На профессиональной конференции. Здесь неподалеку, на одном из ближних курортов устроена. А вы тут какими судьбами? И где остальная стая?

— Стая-то? В Рипли.[107] А ты, значит, увидел нас и решил поздороваться?

— Конечно! Я так рад встрече! — любезничает профессор Кошмарик. — А Дилан с вами? Как у него дела? Прогрессирует?

— Еще как, — заливаю я. — Мы его вон там, за карточным столом оставили. Пусть парнишка развлечется. — И я показываю рукой наверх и на кнопки лифта. — Уверена, он как тебя увидит — сразу от радости обалдеет.

— Макс, нам пора. — Клык тянет меня за рукав.

— Куда же вы? Подождите! Я так счастлив вас снова видеть. К тому же я с удовольствием повторю свое старое предложение о сотрудничестве. А кстати, Макс, ты получила мое письмо о новых возможностях для Игги? Согласись, у тебя есть восхитительный шанс подарить ему зрение. И всего-то в обмен за твое небольшое содействие в моей работе. Ты окажешь мне совершенно неоценимую помощь. Потому что ты… — настоящее чудо. Совершенное чудо.

Так-таки уж и чудо. Меня чудом уже сто лет никто не называл.

— Ты что же это, негодяй, планируешь превратить Макс в одну из своих ОШИБОК? — спрашивает Клык с каменным лицом, не предвещающим профессору ничего хорошего.

Г-Х оглядывается, точно до него вдруг доходит, что мы стоим на самом людном пятачке Лас-Вегаса, и боком движется к уединенной скамейке подальше от сияющих огней вестибюля.

— Поймите же вы! Надвигается апокалипсис! И ваша задача спасти мир. А знаете вы, что для этого надо сделать?

Не могу не согласиться, особой ясности у меня по этому вопросу не имеется. Но признаваться Кошмарику я в этом совершенно не собираюсь.

— Хочешь, что ли, отчекрыжить одно из моих крыльев и посмотреть, отрастет ли оно заново? Вряд ли это человечеству чем поможет.

Но Полотняного не остановить:

— Макс, клянусь тебе, никто ничего отрезать у тебя не собирается. Мои исследования помогут людям приспособиться к жизни в абсолютно иных условиях. По нашим оценкам, во всемирной катастрофе погибнет половина человечества. А я нашел способ, который позволит человечеству выжить. Благодаря мне человеческая раса не исчезнет с лица земли. Ты просто обязана мне помочь. — Голос у него дрожит умоляюще, а лицо — сама честность.

— Ты просто герой. Но я уже дала тебе мой ответ. Еще в Африке. Все. Разговор окончен, — отрезала я.

Он помолчал секунду, а потом продолжил:

— Я понимаю, что моя работа вполне может людей испугать. Большинство из них не в состоянии понять, что я делаю и чего хочу достичь. Но если ты будешь о ней рассказывать, если ты на своем примере покажешь, как замечательно и даже необходимо быть такой… такой другой, такой непохожей, многие поймут и оценят мои исследования.

Кем этот псих себя считает? Спасителем человечества? И в кого он хочет меня превратить? В живой говорящий летающий рекламный ролик?

— Ты мне очень пристойное занятие придумал. — Чувствую, как напряглись у Клыка мускулы. — И знаешь, что я тебе скажу, я, пожалуй, вступлю в твою безумную затею. Убедил.

Глаза у Кошмарика загорелись, а лицо озарила улыбка.

— Макс! Восхитительно! Чуде…

— За миллион долларов. — Коварству моему нет предела. Это я точно знаю.

— Моя дорогая… — Г-Х в изумлении смотрит на наши с Клыком ведра с монетами. — Но, по-моему, ты только что говорила, что вам не нужны деньги?

— Я сказала, что мы на деньги не играем. А тут тебе, профессор, не азартные игры, а бизнес. И я тебе всерьез говорю, миллион долларов — стартовая цена. А дальше я еще подумаю.

Вижу, как в голове у него закрутились шарики-ролики, и Г-Х медленно выговаривает:

— Хорошо. Я согласен на миллион долларов.

Ой, как же это я забыла, что он миллиардер, коллекционер и владелец десятка фармацевтических компаний.

— Я имею в виду, миллион долларов в день, — на ходу пересматриваю я центральный пункт контракта. Скажите, я отлично торгуюсь.

— Макс, это не шутки, — холодно отвечает Полотняный. — Подумай как следует. Ты мне сегодня уже наврала. Я знаю, что стаи с тобой нет. Я знаю, что Дилана с тобой нет. Хотя он-то как раз должен быть. — Клыка от этих слов явно передернуло. — Ты сознательно игнорируешь мои советы. Ты об этом пожалеешь. В моем распоряжении неисчислимые ресурсы. Если я захочу, я могу тебе быть очень полезен. И пока я еще на это готов. Но ведь могу и наоборот…

— Так я и знала. Негодяй ты и есть негодяй, пусть даже и ученый. Даже еще хуже от того, что ученый. Мне с тобой не по дороге.

И, отвернувшись от профессора Бога, мы с Клыком спокойно и уверенно пошли к выходу. До полудня еще далеко, а я уже заработала себе очередного смертельного врага.

Здорово у меня это получается.

52

— Ладно, теперь вот эту попробуй, — говорит Газман, протягивая Игги журнал «Хот Род»,[108] и проводит его пальцем по фотографии на обложке.

— В основном — красный. Я чувствую вот эту часть. Но дай я попробую, не прикасаясь. — Он концентрируется. — Мммм… классный. Кажись, обтекаемый. Но на «порш» не похоже. Подожди-ка, подожди. Низкий, очень низкий, но не «ламборгини». Как насчет… Можно я здесь слегка смухлюю… — Он снова дотрагивается до картинки. — Ладно, была не была. Это «бугатти»?[109]

Газзи подпрыгивает на месте:

— Не может быть! Как у тебя получилось?

— Эй, ребята, идите скорее сюда! — Дилан зовет стаю на веранду.

— Чего там такое? — Надж неохотно вытаскивает из ушей наушники. Она терпеть не может, когда ее отрывают от любимых передач, a программа «Что не носить» началась всего двадцать минут назад.

— Очередная атака ирейзеров, — лениво откликается Игги.

Ангел выскочила из темноты, готовая в случае надобности раздать указания.

— Могли бы дать мне дослушать передачу, — стонет Надж. — Вечно вы все испортите.

— Вы лучше посмотрите! — настаивает Дилан. — Небо-то сегодня какое. Красота!

— Скажешь тоже, «красота», — ощетинился Игги, но тут же смягчился. — Газ, иди посмотри. Я что-то от наших с тобой упражнений совсем приустал.

Один за другим крылатые отрываются от своих занятий и подгребают на веранду в мягкую ночную прохладу. Даже Игги долго в одиночестве не просидел. Дилан во весь рост вытянулся на дощатом полу. Лежит на спине и смотрит на звезды.

— Ложитесь рядом. Так лучше видно, и голову задирать не надо. — Никто почему-то не жалуется, что он всю веранду занял и «рядом» места им почти не осталось. — Как бы мне хотелось знать, что там такое происходит!

— Джеб нам про созвездия всегда рассказывал, — задумчиво откликается Ангел, — давным-давно…

— Созвездия? Это что такое?

— Ты, Дилан, наверное, с дуба рухнул. Тебе еще учиться и учиться, — не выдерживает Газзи. — Вот кому бы домашняя школа Макс пригодилась.

Дилан поперхнулся:

— Теперь об этом вспоминать поздновато.

— Для начала смотри, вон там Малая Медведица, — раздался голос Джеба. Никто не слышал, как он подошел к дверям гостиной. — Видите? Во-о-н там? Помните?

— Помню, я ее еще поварешкой называл, — ударился в воспоминания Газзи.

— А я и про Орион помню, — хвастается Надж. — Вон там пояс Ориона, по стрелке на два часа.

— Джеб, покажи нам все созвездия снова, — просит Ангел. Она опять похожа на ту давнишнюю невинную кудрявую девчушку, которая, казалось, уже навсегда исчезла. — Кассиопея, Андромеда, Рак. А то я забыла, где они все.

— А я вообще не пойму, о чем вы тут говорите, — произносит Дилан.

— Вот в этом, Дил, я с тобой полностью согласен. — Игги валяется на спине, задрав ноги на перила, и смотрит в небо незрячими глазами.

— Вон там метеор, видите? — чуть не подпрыгнул Дилан. — Смотрите, с зеленым хвостом. Вот это да! Он совсем близко. Неужели не видите?

Игги ткнул его в бок:

— Болван. Даже я знаю, что падающие звезды видно не больше секунды.

— О-о-о! — только и смогла вымолвить Ангел, глядя на огненный хвост, как молния разрезающий черное небо.

— Здорово! — кричит Надж. — Дилан, откуда ты знал, что она сейчас упадет?

— Не знаю. Я просто ее увидел. Не пойму, как это вы сразу не заметили? Ой! Вон еще одна! Почти над нами. — Дилан уверенно вытягивает руку чуть влево.

Все молчат. Наконец Игги нарушает молчание:

— Ага, скажи еще, летающая тарелка. Я тоже ее вижу.

Проходит еще несколько секунд, и черноту неба разрывает еще одна вспышка.

— Наверное, звездопад, — говорит Джеб. — Его еще метеорным потоком называют.

Дилан кивает:

— Вон, вон их сколько! Раз, два, три… Смотрите!

Джеб открывает дверь нараспашку, выходит на веранду и завороженно смотрит в небо.

— Раз… — считает он загорающиеся несколько секунд спустя звезды, — два, три.

Газзи присвистнул, а Ангел поворачивается к Дилану и тихим таким голосом спрашивает:

— Дилан, ты что, можешь в будущее заглянуть?

Он глубоко вздохнул.

— Не знаю… Я… Думаю, я просто очень хорошо вижу. — Он прищурился. — И должен сказать, Игги, что я действительно вижу летающую тарелку.

— Классно! А у тебя, Дил, для меня запасного глаза не найдется?

— Сейчас поищу, — смеется Дилан.

— Слушай, Дилан, — любопытствует Ангел. — А если ты так хорошо видишь, как же ты тогда ирейзеров не рассмотрел?

На этот вопрос у Дилана ответа нет.

53

— Их наверняка генетическим мутациям подвергли, — говорю я, бросая в рот очередную горсть воздушной кукурузы.

Мы в городе, который никогда не спит. И, хотя уже поздний вечер, мы, понятное дело, тоже не спим, а пошли на Сирк дю солей[110] и смотрим, как крошечные китаянки, завязывая себя в узел, крутят носком ноги тарелки, а головой перебрасывают друг другу блестящие мячи.

— Нормальному человеку такого не сделать, — соглашается со мной Клык. — То, что они вытворяют, противоречит человеческой природе.

— Значит, они мутанты, такие же выродки, как мы. А смотри-ка, какая у них работа здоровская. Выходит, и у нас есть надежда. — Не в силах оторвать глаз от циркачей, я нащупываю очередную порцию кукурузы.

Мы только что вернулись с Дня Зверят в отеле «ЭмДжиЭм Гранд»,[111] где двое очень симпатичных львят играли в огромной стеклянной клетке.

— Вот бы нам подмешали еще парочку львиных генов. Я бы не отказалась.

Клык застонал:

— Этого нам только не хватало. И так уже адская смесь получилась.

— Ну и что. Мы бы еще сильнее были. И… грациозней.

— Ты и так слишком сильная. И даже грациозная… иногда бываешь. Тебе что, лохматых ушей не хватает?

Я замолкаю. Но зрелище невообразимо гибких и ловких артистов наводит меня на мысль о том, что моя усовершенствованная биология далеко не предел совершенства.

— У них, наверное, два позвоночника, — шепчу я Клыку.

— Не жадничай. Ты и так хороша. Девяносто восемь к двум — самая подходящая тебе пропорция. А то подсадят тебе ген какого-нибудь морского льва. Или, еще того лучше, медведя. Стая станет тебя искать, а ты в спячку впадешь.

Я только что глотнула колы и, фыркнув с прирожденной мне грацией, окатила ею как минимум три передних ряда.

Макс!

Что? Господи, опять Голос! «Чо надо?»

Сматывайтесь отсюда! Срочно!

Без размышлений вскакиваю на ноги. Клык удивленно на меня смотрит, но, увидев мое лицо, стремительно поднимается с места. Беглое сканирование регистрирует двоих охранников, по одному у каждого выхода. Но мы их, вроде, не интересуем.

Куда теперь…

Макс, вверх!

Я спружинила, готовая подпрыгнуть и взмыть в воздух при первых признаках опасности. Поздно. Меня уже сцапали чьи-то здоровенные лапищи.

54

— Не пытайся сопротивляться, — гудит мне басом в ухо Русский супермен. Это он держит меня сзади стальной хваткой. Он все представление, как заводной, носился над зрителями на здоровенной резинке. Теперь он выдернул меня под самый купол цирка. Резину подтянули покороче, и мы висим на самом верху четырехсотфутового шатра.

Зрители внизу рукоплещут и вопят от зависти к девчонке, которой выпало счастье полетать с Русским суперменом. На нас направлены все прожекторы, народ беснуется и сходит с ума.

— Ты на кого работаешь? — рычу я, высчитывая свои шансы.

— Это для твоей же пользы, — отвечает мне Супермен. Это, как вы понимаете, ответ неправильный.

Пора сбросить маску нормального подростка. Поднимаю колено — чтобы посильнее размахнуться — и резким движением ноги назад вмазываю ему в коленную чашечку. Слышу глухой треск, сдавленный вопль, и объятия Супермена чуток ослабевают.

Но мне и «чуток» достаточно. Рывок локтями в стороны, лапищи пытаются меня заграбастать, но хватают воздух. Я камнем ухнула вниз. Публика в ужасе верещит. Девчонка вот-вот грохнется на арену.

Раскрываю крылья. Делаю мощный взмах и снова взмываю под купол. Бешеные аплодисменты, восторженные визги, оглушительный свист публики. Туш.

Чудесная крылатая девчонка — гвоздь программы Сирк дю солей.

Ho, пока Русский супермен еще не оклемался, «чудесной крылатой девчонке» срочно надо на выход. Прикрыв глаза козырьком ладони, стараюсь отыскать Клыка. Вдруг в публике новый всплеск помешательства — это он летит ко мне в лучах прожекторов.

Но не можем же мы вечно порхать под куполом. Делаю маленький круг в поисках пути к отступлению, старательно огибая стальные платформы и виляя между стропил.

На бреющем полете Клык обошел арену и снова взмыл вверх. Поравнявшись со мной, он сверкнул вынутым из кармана лезвием складного швейцарского ножа и с размаху врезался в туго натянутую стену тента. Я выписываю вокруг него круги и вижу, как, ухватившись одной рукой за веревку, он другой с силой кромсает индустриальный нейлон циркового шатра.

Публика продолжает рукоплескать. Мы имеем бешеный успех. Народ, наверное, уже все ладони отбил. Но тут над ухом раздается чересчур хорошо знакомый свист. Резко падаю на пару метров, делаю кувырок и приклеиваюсь к Клыку.

— Скорее! Они стреляют. У них глушители.

Последний взмах ножа, и крестообразный разрез готов выпустить нас наружу. Очередная пуля звякнула о соседнюю стальную платформу. Клык складывает крылья и ныряет в прореху.

Протискиваясь следом, мельком оборачиваюсь через плечо. И вот вам, пожалуйста, завершающий штрих представления: блуждающий прожектор выхватывает из толпы профессора Кошмарика.

Вот это встреча!

55

— А больно будет? — робко спрашивает Надж, надевая ботинки.

Утренний свет пробивается сквозь густую листву, и солнце уже обрызгало комнату. Стая собирается на очередную «экскурсию».

— Там видно будет, — уклоняется от ответа Ангел и шарит в рюкзаке в поисках сертификата на татуировку. — Уверена, не хуже, чем удар ирейзера. Или вывихнутое крыло.

— Вот утешила, сестричка. — Игги чешет в затылке. — На мой взгляд, идея прекрасная. Но Газзи, по-моему, не горит.

Все уже готовы спрыгнуть во двор, и Игги отправляется посмотреть, куда запропастился Газман.

— Ангел, ты уверена, что всем хочется этих острых ощущений? — осторожно справляется Дилан. — Не все же, в конце концов, от игл в восторге. Наша лабораторная предыстория… Дурные ассоциации и все такое…

— Нечего рассусоливать, вперед. Если бы Макс была здесь, вы бы все уже давно вперед рванули, — ворчит Ангел. — И вообще, в конце концов, татуировки нам Макс на день рождения подарила.

На что Дилан только вздыхает:

— Всем. Но не мне.

— Мама дорогая! Ангел, я не ослышался? — Джеб, похоже, только что вылез из постели и спросонья не верит своим ушам. — Что ты такое говоришь?

— Мы идем в салон татуировок. Нам Макс всем на день рождения по ваучеру на одну татуировку подарила.

— Ни в какой салон вы не пойдете. — Голос у Джеба такой же строгий, как много лет назад. — Вы несовершеннолетние! Это противозаконно. Я не позволю!

— Джеб! У тебя нет никаких оснований нами командовать, — спокойно напоминает ему Ангел. — Теперь командир в стае я.

Неожиданно Надж встает на сторону Джеба:

— Зато Джеб взрослый.

У Ангела суживаются глаза:

— Мне кажется, вы сами меня командиром избирали. Не так ли?

— Хммм, — с сомнением мычит Надж. — Я бы сказала, скорее, мы избирали Макс НЕ-командиром. Интересно, что она сейчас делает?

— Помимо того, что о нас не беспокоится? — Ангел явно начинает злиться. — Я тебе щас скажу, что она делает. Прохлаждается где-нибудь со своим Клыком. А про нас и думать забыла. Милуются и целуются, наглядеться друг на друга не могут. Поди, нас теперь и в лицо не узнают.

— Врешь ты все! — сердится Надж.

Входят Игги с Газманом.

— Хватит вам ссориться. Послушайте лучше, что я вам скажу. У меня для вас важное сообщение, — говорит Джеб. — В будущем может случиться так, что каждому из вас придется вести за собой свою стаю. Вполне возможно, что каждый из вас станет командиром.

Ребята непонимающе переглядываются. Джеб усаживается на пол и приглашает всех к нему присоединиться. Похоже, он готов пуститься в длинные объяснения.

— Макс, должен вам сказать, была очень хорошим командиром. Благодаря ей вы все живы и здоровы. Благодаря ей вы научились выживать. Я в курсе, у вас с ней в последнее время были проблемы. У меня они тоже были. — Джеб коротко рассмеялся. — Но в данный момент дело обстоит так. Вы стая. И стае нужен вожак. Ангел говорит, что командир теперь она. Мне кажется, вы с этим согласны. У меня по этому поводу к Ангелу несколько вопросов:

Что ты будешь делать не так, как Макс?

Что это изменит к лучшему?

Что ты будешь делать в случае новой атаки ирейзеров?

Как вы будете вместе жить, взрослеть и приспосабливаться к обстоятельствам, чтобы увеличить шансы выжить?

Ангел подумала, послушала свой внутренний голос, снова подумала.

— Джеб, значит так. Я на эту тему много размышляла. И готова сказать и тебе, и всем. — Она сделала многозначительную паузу, и один за другим ребята затихли и внимательно уставились на нее. — Не думаете ли вы, что жить — намного важнее, чем выживать?

56

— Это вот здесь, сэр. — Главный геолог сверила GPS-навигатор со снятой из космоса картой. — И спутник, и радар подтверждают наши данные. Этот ручей течет к подземному источнику, из которого вода поступает в жилище объектов.

— Надеюсь, в ваших показателях нет никакой ошибки. — Профессор Гюнтер-Хаген холоден и суров. Он все еще раздражен провалом операции в цирке, устал после бессонной ночи, и ему не терпится сдвинуть ситуацию с мертвой точки. — До сих пор ваша непростительная халатность сводила на нет все мои усилия. Радуйтесь, что я пока что более к вам снисходителен, чем мистер Чу.

Геологиня вздрогнула и еще раз слегка дрожащими пальцами прошлась по кнопкам приборов:

— Нет, я все проверила, никакой ошибки. — Она изо всех сил старается всем своим видом продемонстрировать полную уверенность. — Все точно.

— Это результаты покажут. Выливайте реактив, — командует доктор.

Еще один агент открывает пенопластовый охладитель. Вырвавшийся из него пар сухого льда окутывает присутствующих прохладным облаком. Агент натягивает плотные резиновые защитные перчатки, закрывшие ему руки до самого локтя, и быстро надевает противогаз. Остальные собравшиеся отходят подальше в сторону. Агент щипцами достает изо льда пробирку, открывает ее и, чуть поколебавшись, выливает бледно-розовую жидкость в горный ручей.

— Теперь, что бы ни вошло в контакт с реактивом, все подвергнется его пагубному воздействию, — бормочет он себе под нос и про себя молит Бога, чтобы профессор Гюнтер-Хагенотдавал себе отчет в своих действиях.

— Вы, мой друг, ошибаетесь. Вовсе не обязательно, что все. Этот препарат разработан для воздействия на специальные типы рецепторов. На те, которые есть только у мутантов. Большинство естественных форм жизни этих рецепторов не имеют.

Команда молчит. Реактив моментально растворился в прозрачном ручье. Через тридцать минут он попадет в естественный подземный резервуар, питающий водой дом стаи.

Профессор Гюнтер-Хаген вне себя от восторга. Наконец-то начинается настоящий эксперимент.

57

Всеобщие взоры устремлены на Ангела, и сама она чуть не дрожит, предчувствуя реакцию стаи. Макс никогда ни за что на свете не могла бы этого сделать. И не хотела. Предложи ей кто-нибудь такое, Макс тут же пригрозила бы запереть их всех по комнатам.

А теперь Ангел стучит карандашом по столу:

— Внимание! Все слушайте меня! Я вас всех позвала, чтобы сделать важное заявление. Приготовьтесь, потому что это большой сюрприз!

— Как будто нам и без того сюрпризов не хватает, — ехидничает Игги.

— Не перебивай. Я лидер стаи, и я хочу объявить о предстоящих изменениях к лучшему.

— Каких таких «изменениях к лучшему»? — Игги застыл со шваброй в руке.

— Во-первых, я отменяю время отбоя, — решительно заявляет Ангел.

На что Надж резонно замечает, что время отбоя никогда особенно не существовало.

Ангел сердито на нее зыркнула:

— Я имею в виду, что теперь можно спать, когда и сколько хотим. Разрешается даже спать весь день, а бодрствовать ночью.

Газзи пожал плечами:

— Ничего в этом особенно хорошего я не вижу.

— Отменяется домашнее обучение, — продолжает Ангел.

Игги радостно захлопал в ладоши и уронил швабру.

— А я все равно буду учиться, — недовольно бурчит Надж. Я уже дошла до половины первого уровня курса французского. Не бросать же теперь.

— Хочешь учиться, учись. Никто тебе не запрещает, — милостиво соглашается Ангел. — Но сейчас я объявлю о начале самого лучшего проекта в нашей жизни!

Газман нетерпеливо заелозил на месте:

— Мы покупаем собственную машину?

— Ты вводишь еженедельные обязательные дни рождения? — гадает Надж.

— Как насчет немножко порядка и немножко занятий каким-нибудь делом? — интересуется Тотал, семеня по комнате из угла в угол. — Вот это будет настоящий сюрприз.

Ангел не обращает на него внимания.

Это она вытащила Тотала из Нью-Йоркской лаборатории, но теперь ей все больше кажется, что он переметнулся на сторону Макс. Предатель.

— Значит так. Слушайте меня внимательно. Пора собираться. — Она сияет. — Нам предстоит длинный перелет.

— Куда? — Надж подпрыгнула от неожиданности.

— На концерт! В Голливуде. Я подписала соглашение прибыть туда в качестве почетных знаменитых гостей.

Ребята тупо захлопали глазами.

— Шутишь, что ли?

— Нисколечко. Я все классно устроила, — объясняет Ангел. — Этот концерт благотворительный, в пользу ремонта бульвара Санта-Моника. Туда знаменитостей куча приедет. И они хотят, чтобы мы помогли немножко. Они объявят, что стая примет участие, и народ валом повалит.

— И уж точно найдется кто-нибудь с пушкой. Или чипом каким-нибудь, чтоб мозги нам замутить. Или, на худой конец, с колчаном отравленных стрел. Такого добра на нашу долю всегда хватает. — Игги с сомнением покачал головой. — Не напрасно же мы в многотысячные мероприятия не суемся.

— А КППБ толк какой-нибудь от этого будет? — интересуется Надж. — Я имею в виду, от бульвара этого, от Санта-Моники?

— Нет. Зато там будет клево. Вы уж мне поверьте. Я разговаривала с агентами…

— С кем, с кем? С какими еще агентами? — нервно перебивает ее Надж.

— С теми, с которыми я проводила собеседование. — Ангела так и распирает от гордости. — С теми, которые нам лучший контракт предложили. Они нам и денег кучу отвалят, и безопасность гарантируют. Надо будет им позвонить, когда мы на виллу д'Арбанвиль прилетим.

— Вилла д'Арбанвиль? Что-то я про нее слышала, — восторженно зашептала Надж. — Там, вроде, все кинозвезды обретаются. А в журнале «Суперстар» писали, что вестибюль этой виллы — лучшее место порвать с возлюбленным.

Наконец дошла и до Дилана очередь высказаться:

— Все это, конечно, звучит очень заманчиво, но я лучше здесь останусь.

Все воззрились на него круглыми глазами.

— Ты что?! Нечего киснуть! Давай, как все. Ты же мужик! — Игги только-только привык к Дилану.

— Не уверен, что я могу позволить себе тратить время на развлечения. — Дилан старательно избегает смотреть ребятам в глаза. — Мне бы надо еще над техникой полета поработать.

Аргумент он, конечно, нашел не слишком сильный, но Ангелу начхать, какой довод проигнорировать.

— Решено. Ты, Дилан, летишь с нами. — Она чувствует себя настоящим решительным лидером. — Перелет нам предстоит долгий, восемьсот миль, вот и попрактикуешься.

Даже если ее телепатические таланты на Дилана не действуют, спорить с ней все равно бесполезно.

— Тогда и я постараюсь на ближайший рейс на самолет сесть, — говорит Джеб. — Тотал и Акела, присоединяйтесь ко мне. И ты, Дилан, тоже, если пока в своих силах не уверен.

Дилан трясет головой так, что пушистые волосы падают ему на голубые глаза:

— Нет, я лучше вместе со стаей.

Голос у него решительный, а вид грустный.

Ангел смотрит на него и в первый раз читает его мысли: он надеялся, что Макс вернется домой.

58

— Это самая лучшая на свете гостиница! — верещит Надж, кидаясь поперек на трехспальную кровать.

Ангел старательно расчесывает спутавшиеся белокурые кудряшки, все еще мокрые после душа. Через открытую дверь слышно, как Газзи в соседней комнате заказывает по телефону обед в номер. Который, интересно знать, по счету? На кухне, наверное, уже в супермаркет гонца за продуктами послали.

Надж скатилась с кровати и подошла к зеркалу:

— Мне уже двенадцать. Ничего во мне не изменилось, а чувствую я себя по-другому. С чего бы это?

Она встряхнула крыльями, и перышки заискрились всеми оттенками коричневого, от темно-шоколадного до нежно-кремового.

— Да нет же, ты и выглядишь по-другому, — говорит Ангел. — Мы все теперь выше ростом. Ты на ребенка больше совсем не похожа. Скорее на подростка. А вот кто уже совсем взрослые, так это Игги и… другие.

— Можно войти? — Дилан прислонился к косяку двери между комнатами стаи.

— Входи-входи. — Надж широко ему улыбается. — Ты уже оклемался? Скажи, длинный перелет был?

— Я и сам поверить не могу, что в Гранд Каньон камнем не свалился. Крылья теперь совсем не шевелятся.

— Чего там! Не прибедняйся! Ты просто молодец! — подбадривает его Ангел (настоящий вожак всегда должен вселять в стаю уверенность в своих силах). — Скажи, что ты рад, что с нами полетел!

Дилан пожал плечами и откинул со лба челку. Какой же он все-таки красавчик — настоящая звезда. Когда они в гостинице регистрировались, девчонки в фойе все время перешептывались и все глаза на него проглядели.

И в стаю он вполне вписался. Ничего никогда не требует, всех всегда выслушает. И дерется тоже классно. Ангел очень любит Клыка. Но с Диланом как-то… проще. Теплее. И поговорить можно. Он как будто специально для них создан.

Раздался стук в дверь из коридора, и Надж молниеносно сложила крылья.

Ангел подбегает к двери и смотрит в замочную скважину.

— Хорошие или плохие? — интересуется Надж.

Ангел усмехается:

— Конечно, плохие. — И открывает дверь.

С любопытством оглядываясь по сторонам, входят четверо дуболомов. Все как один загорелые, одеты офигенно, все в куртках. Один жует жвачку.

— Кто вы такие? — интересуется Дилан.

— Джо Харкинс. — Один из них — который без жвачки — протягивает загорелую крепкую руку. — Будем знакомы. Мы из агентства «Таланты Анлимитед». Вот моя визитка.

Чуваки принялись жать стае руки — чуть не отрывают, громко выкликают имена — представляются, словом, суетятся так, что следующий стук в дверь едва-едва слышен. Газзи открывает и впускает Джеба, Тотала и Акелу.

— О! Вы и собачек с собой прихватили! — радостно выкрикивает один из «Талантов».

Ангел мысленно молит Бога, чтоб Тотал за это не цапнул его за щиколотку.

— Привет, сынок. — Очередной «Талант» не может оторвать взгляда от Дилана. — В тебе есть все, что нам нужно. Ты первоклассный звездный материал. — Он резко спохватывается. — Все вы, конечно, истинные звезды… Будем рады представлять ваши интересы на любом уровне.

— Значит, вы из «Талантов Анлимитед»? — переспрашивает их Джеб.

— Из них самых. Ваши дети — чистое золото. Я бы даже сказал, золотое дно. — Джо Харкинс буквально потирает руки. — Давайте-ка лучше обсудим цифры. Ребятки, пойдите поплескайтесь внизу в бассейне, пока мы с папашей дела обсудим.

Ангел слышит, как Тотал задушенно всхлипнул, из последних сил сдерживая смех. Пора показать этим лохам, кто в стае начальник.

— Во-первых, он нам не папаша. — Она серьезно снизу вверх смотрит на Джо. — Во-вторых, никаких дел он за нас не обсуждает. И уж тем более никаких решений не принимает.

Не сводя глаз с агентов, она раскрывает крылья.

У мужиков отвисают челюсти.

— Все контракты будете обсуждать со мной лично, — мрачно заявляет Ангел. — Присядем.

Наступает гробовое молчание. «Таланты» явно не верят своим ушам. Но никто Ангелу не противоречит и никто не уверяет их, что услышанное — шутка. Ангел снова кивает в сторону стола, приготовленного для переговоров.

Мужики по-прежнему стоят как громом пораженные.

— Насколько мне известно, пятнадцать процентов — стандартная доля агентства. — Ангел с головой погрузилась в разложенные на столе бумаги. — Но мы требуем себе не восемьдесят пять процентов, а девяносто пять.

«Таланты» радостно захихикали на заявление шутницы, расслабились и передвинулись к столу.

Вот дураки! С чего они вдруг решили, что Ангел шутит? Спустя час все четверо поднялись на ноги, бледные, выжатые, как лимоны, и вконец лишившиеся рассудка. Они смотрят на копии контрактов на столе, совершенно не понимая, как они их только что подписали.

— Чао-какао! — лучезарно улыбается Ангел и широко открывает им дверь. У чуваков, пулей выскочивших из номера, такое чувство, что они только что чудом спаслись из страшной автокатастрофы.

— Что ты с ними сделала? — осторожно интересуется Джеб.

— Как что? Убедила. — Невинная физиономия Ангела не обманет даже первоклашку. — Разве не в этом заключается роль настоящего лидера?

— Ангел, мы же с тобой… — начинает Джеб.

— Все на выход! К бассейну, — кричит Ангел. — Пора на пресс-конференцию.

59

— Журналисты? Папарацци? — волнуется Газман. — Макс нас убьет, если узнает.

— Это теперь не ее дело, — холодно напоминает ему Ангел. — Человечеству пора наконец узнать о наших исключительных способностях.

— Что-то я себя особо исключительным сейчас не чувствую. — Игги скрючился в кресле. — Мне вообще целый день хреново.

Надж нахмурилась:

— Мне тоже. Не то чтобы что-нибудь болело, но странно как-то. Мурашки по всему телу бегут. И как будто колет повсюду.

Джеб обеспокоенно уставился ей в лицо:

— Колет? По коже или внутри?

— Везде.

— И меня тоже колет, — жалуется Газзи. — Уже давно что-то не так, только что, непонятно было. Пока вы об этом не заговорили. Я думал, это от волнения. Адреналин и все такое прочее.

— Давайте с пресс-конференцией сначала покончим, — говорит Ангел, — а там разберемся, какие у нас хвори.

Она и сама не больно хорошо себя чувствует. Но это дело десятое. Потому что фасон держать надо. И перед стаей, и вообще.

Через десять минут стая уже растянулась в шезлонгах у бассейна.

— Вы не видели официанта? Где наш официант? — Ангел снимает с носа розовые звездообразные очки. — Нам нужно еще чаю со льдом.

Дилан встает:

— Я как раз собирался сходить принести себе стаканчик. Давай я и тебе захвачу.

— Ой, смотрите, репортеры! — Ангел показывает на суетливую группу людей, которых только что начали запускать за огораживающий бассейн заборчик. Пара охранников на входе тщательно обыскивает каждого и сверяет со списком имена на нагрудных значках.

Дилан возвращается со стаканами чая, и народ при виде его принимается ахать. Ангел усмехается. Кому нужен Клык, если у них есть Дилан. Когда он с ними, на всю стаю теперь посмотреть приятно.

Она махнула охранникам, чтоб дали журналистам подойти поближе. Репортеров собралось человек десять, кто с микрофонами, кто с видеокамерами.

— Здравствуйте. — Ангел корчит свою «официальную» рожу. — Спасибо, что пришли. В следующие десять минут мы ответим на ваши вопросы. Потом фотосессия. Кто первый?

— Где ваши родители? — перекричал посыпавшиеся вопросы один из репортеров. — У них есть крылья?

— Наши родители — это пробирка и пипетка. Крыльев нет. Следующий.

Следующий репортер выставил вперед видеокамеру:

— Вы действительно можете летать или это рекламный трюк?

В ответ Газзи с мороженым в руке залез на трамплин, пару раз качнулся, подпрыгнул и взвился в воздух над бассейном. С каждым новым взмахом его крыльев пресса ахает, охает, ухает и просто стонет от восторга. Наконец, отправив в рот остатки мороженого, Газман складывает крылья и камнем падает в воду, окатив репортеров с головы до ног. Ангел подводит итог:

— Вы удовлетворены ответом?

— Сколько вам лет? Вы родственники? — Тетка буквально вставляет микрофон Надж в рот.

— Нам… пятнадцать, двенадцать, девять и семь. — Надж пока не привыкла произносить вслух их новый возраст. Но ничего, отрапортовала без запинки. — Настоящие брат с сестрой только Газзи и Ангел.

— Значит, вы, так сказать, не из одного яйца? — спрашивает очередной репортер под всеобщий смех.

Надж окинула его презрительным взглядом.

— Мы что, по-вашему, на однояйцовых похожи? — Проведя рукой по своей темной щеке, она показывает на белокожего Игги и на смуглых, но блондинистых Ангела и Газзи.

— А где Максимум и высокий темненький мальчик? В газетах были их снимки.

— Они заняты и не смогли приехать, — не моргнув глазом, врет Ангел.

— А вон тот у вас новенький? — показывает на Дилана тетка с телевидения.

— Я друг семьи. У нас есть некоторые общие признаки, — спокойно отвечает ей Дилан с улыбкой. Он тут же чуть не ослеп, потому что камеры защелкали, как сумасшедшие.

— У вас есть какие-нибудь еще необыкновенные способности?

— Нет, никаких других необыкновенных способностей нет. А вам что, мало? — Ангел в упор смотрит на репортера.

— Ангел, это же неправда! — начинает было Дилан, но тут же замолкает под испепеляющим взглядом Ангела.

Надо было это предвидеть. Надо было его хорошенько проинструктировать. Придется теперь разруливать ситуацию.

60

— Дилан, — оборвала его Ангел.

— Дилан. — С озабоченным лицом Джеб кладет руку ему на плечо.

— …вы забыли, что я хорошо пою, — нашелся Дилан.

— О боже, спаси меня от сеанса караоке! — ворчит себе под нос Тотал, семеня в тенечек под стол.

— Ты иде-e-ешь под дожде-е-ем. Я смотрю на тебя-а-а-а… — пропел Дилан.

Ангел узнает песенку, которую бесконечно крутят по радио.

— Мои поцелуи-и-и-и стряхнут с твоих во-о-олос капли дождя-а-а-а и твою печа-а-аль…

— Черт побери! — удивленно бормочет Тотал. — Этому щенку медведь на ухо и не думал наступать. И голосок у него ничего.

Ангел откидывается в шезлонге и усмехается. Репортеры строчат в блокнотах, щелкают камерами, ползают на брюхе, снимая Дилана в разных ракурсах. Надо будет повысить ставки. Газзи шагнул к Дилану, вступая с ритмическим аккомпанементом:

— Бэм-бам, бэм-бам, бэм-бам.

Игги забарабанил по ручкам шезлонга, а Надж на ходу добавила второй голос, точно так, как Ангел слышала это миллион раз по радио.

— Отдай мне свою бо-о-оль. Я выдержу все-о-о… — Дилан вскакивает на скамейку у бассейна и распахивает крылья. — Отдай мне твое сердце-е-е-е. Я взлелею его-о-о.

— Я-а-а взле-е-елею его-о-о, — эхом откликается Надж, и у них получается классный дуэт.

Высунув голову из-под стола, Тотал начинает тихонько подвывать, но Ангел носком ноги загоняет его обратно «в тенечек». Он обиженно поджимает хвост.

— Не стоит, Тоталчик, — шепчет ему Ангел. — Пусть на сей раз все лавры достанутся им.

Тотал на секунду задумался и снисходительно закивал.

«Одной проблемой меньше. А они, оказывается, классно поют, — думает Ангел. — А что если… нам создать семейную группу. Как… в „Звуках музыки“».

Ангел представила себе, как они становятся богатыми и знаменитыми. И не потому, что они выродки-мутанты. Может, прав был ее Голос, может, их и вправду ждет, как он выразился, «новая эра покоя и благоденствия».

Но если это такая клевая идея, почему же ей так хреново?

Она посмотрела на ребят. Замирают последние ноты песни. Стая раскланивается перед восторженной толпой. Но лицо у Надж посерело.

— Джеб, ты не можешь как-нибудь спровадить репортеров? Нам надо отдохнуть перед концертом.

Ангел очень собой довольна. Истинный лидер умеет поручать. Она все-таки настоящий вожак. Не то что Макс. Та только и знает, что командовать.

— Достаточно, господа! Достаточно. — Широко расставив руки, Джеб вместе с охраной начинает теснить прессу к выходу.

— Я сейчас умру, — скулит Газзи. — Это не живот, это что-то другое.

— А у меня голова кружится. — Надж рухнула в шезлонг и закрыла глаза.

— А я как будто гнилого аспарагуса наелся. Надо было в ресторан идти, а не в номер заказывать, — причитает Тотал, привалившись к Акеле и положив голову ей на лапы.

— Только отойдите все от бассейна. А то еще стошнит в воду, — беспокоится Ангел, которую и саму здорово мутит. — Надо все-таки соблюдать приличия.

Как когда-то давно, когда они были маленькими, Джеб озабоченно трогает их лбы:

— Нет, вроде температуры ни у кого нет. Вам всем нездоровится? Что вы на ланч ели? Все одинаковое заказывали?

— О-о-о! — стонет Газман.

Но Ангел так вдруг ослабела, что даже не смогла вовремя ни отскочить на безопасное расстояние, ни противогаз схватить.

— Бррршшшшттт!

— Мама дорогая! — Тотал стремительно перекатился к бассейну и плюхнулся в воду. — Ты же говорил, у тебя живот не болит, — кричит он, хлопая мокрыми ушами.

— Что? Что это было? — Дилан заткнул нос и закрыл рот ладонью. — Очередная газовая атака?

— Простите, — понуро извиняется Газман. Но губы у него все же дергаются в чуть заметной улыбке.

Надж ползет к стопке полотенец и закрывает голову.

— Ништяк, Газ, — говорит слабым голосом Игги. — Знаете, о чем я сейчас подумал? Почему-то только нам плохо, только мутантам. А с нормальными все в порядке. Вон, и Джебу, и Акеле — хоть бы хны.

— Погодите! Это что, Газзи учинил? Так вот, оказывается, почему вы его Газманом зовете. Ой-йой-ой! — в полубеспамятстве шепчет Дилан.

Ангел поднимается на ноги, но тут же теряет равновесие.

— Я думаю, нам всем надо… — начала она. Но тут в глазах у нее помутилось, мир перевернулся вверх тормашками и исчез.

61

В буфете «Завтрак-Целый-День» официантка принесла еще четыре блина и глянула на меня с сомнением.

— Спасибо. — Я освобождаю место на тарелке и предлагаю Клыку. — Хочешь последнюю колбаску?

Он отодвигает ее обратно ко мне.

— Что случилось? Ты не заболела?

Я прекратила жевать.

— С чего ты взял?

— Ты ночью почти не спала. Ты летишь сикось-накось и уже после двенадцатого блина готова со мной поделиться. Что у тебя на уме?

— Хорошо же ты меня все-таки изучил. Только с чего ты взял, что я летаю сикось-накось? Ничего подобного!

Клык усмехается. Вы, конечно, не забыли, как у меня от его улыбки всегда замирает сердце.

— Так и быть, смотри. — Я наливаю в тарелку озеро кленового сиропа и принимаюсь купать в нем разодранный на клочки блин. — Я вот что думаю. Сначала Ангел говорит, что ты умрешь. Потом появляется этот мистер-само-совершенство Дилан. К тому же возвращается Джеб. Дальше Ангел вышвыривает меня из стаи. Полотняный Господь-Кошмарик ошивается вокруг нас с тобой, устраивая пальбу. Что, если Ангел и Г-Х работают вместе? Или он каким-то образом ее контролирует?

Клык непонимающе смотрит на меня и сразу переводит взгляд за окно.

— Что, если все это составные одного плана, — продолжаю я, стараясь не поднимать голос. — Похоже, кто-то нарочно старается разбить стаю. Или Джеб снова пытается захватить власть, но не может, пока я вместе со всеми. И ты тоже, — быстро поправилась я.

На безупречную теорию выводы мои пока не похожи.

Клык размазал еду по тарелке.

— Значит, говоришь, мистер-само-совершенство? — Больше никакой реакции от него не последовало.

— Что? Ох! — Сердце у меня ушло в пятки. — Да нет же. Я хотела сказать, он вылитый кукольный Кен. Кен-мутант с приставными крыльями. Как будто его нарочно…

— Значит, «само-совершенство»? — Клык смотрит на меня непроницаемыми глазами.

— Совершенная конструкция. Чья-то идея совершенства. А я тут ни при чем.

— Тогда конечно… — Повисает нелепое молчание. — Или просто все это происходит безо всякой причины. А как насчет идеи «отсутствия заговора»: профессор Господь-Бог просто-напросто маньяк с манией величия. Ангел — маньяк начинающий. Джеб и Дилан — пара лузеров-одиночек в поисках семейства, к которому можно прибиться. А ты — заноза, которой дали коленом под зад, потому что ты до полусмерти затерроризировала стаю своим авторитетом.

Брови у меня ползут вверх, и Клык примирительно улыбается, предотвращая кровопролитие.

— А может, я не прав. Может, надо им позвонить. Проверим, как они там?

Я вздыхаю:

— Знаешь, я все-таки чувствую, что я за них в ответе. Хотя они все неблагодарные твари.

Клык кивает, и шелковистая челка черной тенью падает ему на глаза.

Все. Решено. Звоню Надж. Она все-таки не такая предательница.

Дрожащими руками набираю ее номер. Вдруг она повесит трубку или скажет, чтобы я ей больше не звонила? Я этого не переживу. Мой палец повисает в воздухе.

— Набрала? Жми скорей на звонок, — торопит меня Клык.

Нажимаю кнопку звонка. Гудки, снова гудки, бесконечные гудки. Что они там де…

— Але? — Голос Надж звучит как ни в чем не бывало, и я едва не плачу.

— Эй, Надж! Это я. — Откашливаюсь и беру себя в руки. В трубке на том конце разноголосый шум и какая-то суета. Телек орет. Слышу, как Газзи хохочет и спрашивает:

— Кто еще там?

— Макс! — Похоже, Надж рада меня слышать. — Макс, привет. Ты где?

Странно. Она же знает, что я по телефону ни на какое «где» не отвечу.

— Вы сами-то где? — на всякий случай отвечаю я вопросом на вопрос.

— В Лос-Анджелесе. Мы сейчас идем на пати со всякими знаменитостями.

— Вот это да! Мммм… У вас все о'кей?

— У нас у всех был какой-то грипп. Но уже все прошло. Я по тебе соскучилась! Ой, нам уже лимузин подали! Мне пора. Я тебя люблю. Я потом перезвоню.

И она вешает трубку.

Я посмотрела на Клыка:

— Там все в порядке. Идут на вечеринку с какими-то знаменитостями. В Лос-Анджелесе. Там за ними лимузин приехал.

Клык поднимает на меня глаза:

— Западня?

— То-то и оно, что, скорее всего, западня, — киваю я.

62

Лимузин остановился около «Фуриозо», самого фешенебельного, самого модного ресторана в Лос-Анджелесе. Само собой разумеется, что собакам туда вход заказан. Так что четвероногим пришлось остаться в гостинице.

Стая выглядывает наружу из-за затемненных окон. На тротуаре в ожидании знаменитостей клубится толпа.

Происходит именно то, что от «а» до «я» перечислено у Макс в списке запретных и опасных ситуаций. Они окружены, закупорены в машине, с одному черту известным водителем. Народищу — миллион, и все только и делают, что щелкают камерами.

— Вы уверены, что это разумно? — непрозрачно намекает Джеб.

Ангелу этого больше чем достаточно, чтоб принять окончательное решение:

— Уверены. Представление начинается. — И она открывает дверцу лимузина.

Снаружи доносится рокот толпы, народ вовсю орудует локтями, продираясь поближе и стараясь разглядеть вновь прибывших.

— Это дети-птицы! Это крылатые, — раздаются восхищенные вопли, и стаю ослепляют вспышки фотоаппаратов.

Надж широко улыбается:

— Здравствуйте, здравствуйте. Приветствую вас, — раскланивается она в разные стороны, и то одним боком повернется, то другим, позируя окружившим их фотографам. Дилан сначала смущенно смотрит в пол, но в конце концов не выдерживает и тоже расплывается в улыбке сходящим с ума поклонникам. Газзи подпрыгивает и, как заводной, размахивает руками.

— Заберите меня отсюда, — брюзжит Игги. С его обычно повышенной чувствительностью любой хаос и любая сутолока ему нипочем. Но тут его, похоже, зашкалило. — Говорю же, заберите. У меня от всего этого крыша едет.

Ангел строго на него уставилась:

— Нечего ныть! Все в норме. Пошли внутрь.

Она поворачивается к двери ресторана, и толпа расступается, как по мановению волшебной палочки. Уже стемнело, но ее бдительный орлиный глаз не пропускает ни единой детали.

— Ребятки! Приехали! Как я вам рада! — Навстречу им, раскинув руки, выбегает хозяйка ток-шоу Мадлен Хаммонд. — Эй, нельзя ли не напирать, — кричит она в толпу, и народ слегка подает назад. — Добро пожаловать, ребятки, на пати перед пати. «Харрелс» будут играть попозже, но «Данкрафт» и «Кохран» уже здесь. — Ее взгляд падает на Дилана. Она придвигается к нему поближе и заглядывает в его ярко-синие глаза.

— Боже мой, — вздыхает Мадлен. — Откуда ж ты с такой неземной красотой взялся?

— Меня зовут Дилан. Я в стае новенький.

С полминуты Мадлен приходит в себя и наконец, обернувшись к народу, жизнерадостно кричит в толпу:

— Давайте поприветствуем крылатых! Скажите, что вот тот парнишка обалденный красавчик!

Толпа с диким ревом подтверждает, что красавчик, а Мадлен поворачивается к стае и с заметно поубавившимся энтузиазмом добавляет:

— Вы все классные ребята.

Надж взвизгивает от восторга и еще раз машет фотографам.

— Давайте-ка я вас кое-кому представлю, — говорит Мадлен, и Ангел на двадцать минут с головой погружается в поцелуи, улыбки и рукопожатия. Но с каждой секундой шум у нее в ушах становится все оглушительнее, свет и краски все сильнее и сильнее режут глаза, зуд все нестерпимее и нестерпимее жжет ее тело, а кожа натягивается, как на барабане.

Она смотрит на Надж, которая сияет, стоя перед парнишкой из последней соуп-оперы. На вид ему лет шестнадцать, и Ангел с усмешкой размышляет, не сообщить ли ему, что Надж всего только один… двенадцать.

— А как ты научился летать? — пристает к Дилану репортер «Лос-Анджелес Таймс».

— Меня столкнули с крыши, — честно признается Дилан. Стоящие вокруг хохочут, сверля Дилана глазами.

Игги с Газманом пристроились в темноте за стойкой бара, и Ангелу видно, как они по очереди пуляют друг другу в стаканы миндальные орешки. Пара-тройка голливудских продюсеров пристроились к мальчишкам и, кажется, впадают в детство, пытаясь сравняться с ними в меткости, но нещадно мажут.

Дилана облепили смазливые девчонки, и кое-кого из них Ангел видела раньше по телеку. Он разговорился — звезда да и только. Но Ангелу кажется, что щеки у него побледнели, а глаза ввалились.

Бледный Дилан? Что-то тут не вяжется. И тут до нее доходит. Дилан всегда выглядит только что умытым и сияющим бодростью и свежестью. Даже после драки с ирейзерами.

Получается, раз он бледный, с ним что-то не то. С ними со всеми что-то не то.

Ангел опустила глаза и, несмотря на тусклый свет, ясно увидела свои руки. Боже, как же она заорала!

63

— Мэм, мэм, посмотрите сюда скорее. — Лаборант испуганно подзывает начальницу к экрану наблюдения.

Начальница информационного отдела уставилась на лицо Объекта номер шесть. Оно все в огромных водяных волдырях, будто его кипятком обварили. Объект рыдает и изо всех сил старается не чесаться. Остальные объекты сгрудились вокруг шестого номера, а вокруг поднялась невообразимая суета.

— А двадцать второго вы не видели? — спрашивает начальница.

— Видели, вот он, — камера наползает на Объект номер двадцать два, и лаборант, помрачнев, настраивает окуляры ночного видения.

Двадцать второй тоже весь в огромных чумных язвах.

— Что, еще одна неполадка? Уму непостижимо! — шепчет начальница. — Исключено! Реактант не мог вызвать у него такие последствия. Мы сотни раз проверяли. Нам досконально известны все возможные последствия. Абсолютно исключено. Я точно помню, мы именно на двадцать втором препарат испытывали. Ему тогда шесть месяцев едва исполнилось. Проверьте лабораторные записи, прежде чем я профессору доложу.

Лаборант кивает.

— И поскорее, — подгоняет его начальница. — Профессор страшно будет огорчен.

Она отодвинулась от экрана, на котором взад и вперед с криками толкаются и мельтешат люди.

— Что происходит, вы понимаете?

Лаборант увеличивает громкость и пытается сфокусировать камеру.

— Кажется, один из объектов потерял сознание. Не уверен. Позвольте, я настрою…

— Нам срочно необходимы данные с места событий, — кричит начальница и хватает телефонную трубку, чтобы вызвать на место происшествия команду прямого наблюдения. — Это грозит перерасти в катастрофу. В мою смену нельзя потерять ни единого объекта.

64

Я не телепатка и мыслей чужих, как Ангел, не читаю. Зато я просто читаю. Вот на том неоновом табло: «Сегодня! Дети-птицы! Встреча со стаей! Билеты в Тикетс Плюс!» Показываю Клыку:

— Намек ясен. Будем действовать согласно неоновым указаниям.

Меняем угол наклона крыльев и идем на посадку. Затыкаем нос от смога. Его здесь, в Лос-Анджелесе, можно ножом резать и на бутерброд толстым слоем намазывать. Если, конечно, найдутся любители подобных деликатесов.

Неоновое табло, то самое, про детей-птиц, взгромоздили на крышу четырехэтажного здания. Оно, похоже, было раньше кинотеатром, а теперь в нижнем этаже ресторан. Называется «Фуриозо». Перед входом плакаты крупными буквами оповещают: «Чудо природы! Только у нас! Только сегодня!»

— Какая, к лешему, природа! Природа к этому чуду никакого отношения не имеет, — бормочу я себе под нос, а Клык невозмутимо комментирует:

— Хорошо хоть без нас ребята тихо сидят и носа лишний раз не высовывают.

Только было мы подлетели к этому самому «Фуриозо», как из его дверей с воплями и криками повалила обезумевшая толпа. Широко расставив руки и ноги, вышибалы из последних сил ее сдерживают, но устоять против озверевших теток никак не могут. Высоченные шпильки Джимми Чу[112] — стоит только посильнее топнуть — любой кирзач пробьют. Так что, кто слабый пол, еще надо хорошенько подумать.

Мы понаблюдали немного это побоище, но стаи в нем не обнаружилось. Значит, они внутри, и раздумывать больше нечего. Пригнувшись, штопором ввинчиваюсь в месиво расфуфыренных тел.

— Вход воспрещен. — Передо мной вырастает здоровенный амбал. — Идет эвакуация.

— У нас эксклюзивные приглашения. — Мы с Клыком распахиваем крылья, взмываем вверх и оставляем его ошалело хлопать глазами.

Короче, найти открытое окно большого труда не составляет.

Внутри полумрак и царство вечной молодости. В такой темноте ни морщин, ни подтяжек даже нашим орлиным взором не заметишь. Зато сразу видно стаю — где единственный освещенный пятачок в зале, там и они. И рядом с ними — соломенная копна Джеба.

И еще мне бросается в глаза черная троица, все ближе и ближе подгребающая к стае. Что-то мне эти господа не нравятся. Дружелюбия у них на лицах не написано. Клыку ничего объяснять не надо. Толкаю его в бок, и ему с одного взгляда все ясно. Он мгновенно отделяется и заходит черным в спину, а я отступаю в тень.

Надж всхлипнула, подняла глаза, и взгляды наши встретились. Боже! С чего это у нее так лицо-то распухло? От глаз одни щелки остались. И не у нее одной! У всех наших не физиономии, а один сплошной волдырь. Нарыв на нарыве, язва на язве.

Прикладываю палец к губам — «молчи», — а глазами обвожу стаю. Надж едва заметно кивает и, отступив на полшага, похлопывает Игги по руке. Игги в свою очередь дважды хлопает по плечу Газа. Смахнув слезы, Газ напряженно замирает.

Таким образом, почти все наши уже на стреме. И тут самый здоровый из черной троицы, подойдя вплотную к Джебу, выхватывает из кармана пистолет и приставляет его Джебу в бок.

— Стоять! — рычит он. — Стрелять буду! Следуйте за нами. Вас хочет видеть важная особа.

— Кому же мы с такими рожами понравимся? — съязвил Дилан.

Черная тетка, словно случайно стоящая рядом с ним, дернула рукой, и у нее из-под полы выглянул ствол. Но не успела она ойкнуть, как Дилан вышиб у нее пушку и завернул руки за спину, да так легко и профессионально, точно только и ждал, когда она даст ему повод продемонстрировать его таланты.

Моя стремительная подсечка третьему члену банды, хотя его с ног и не сбила, здорово его обескуражила. А я, воспользовавшись замешательством, обеими руками стукнула его хорошенько по ушам — излюбленный мой приемчик, гарантирующий лопнувшие барабанные перепонки. Черный валится с ног и визжит от боли, а я наступаю ему ногой на горло. Пусть только попробует пошевелиться!

Между тем…

Как в замедленной съемке…

Пистолет его летит на пол и, закружившись волчком, попадает прямо в руки…

Как вы думаете, кто первый ринулся схватить смертоносное оружие в нежные детские ручки?

Правильно! Угадали! Наводящая ужас и жаждущая власти семилетка.

На нашем коротком веку в нас столько раз стреляли (и столько же и промазывали), что ни у кого из нас к огнестрельному оружию душа не лежит. Нам всем не то что использовать, нам даже трогать его противно. Да и веры в него у нас особенной тоже нет.

Так что видеть Ангела с пистолетом в руке — настоящая трагедия. Что же это с нами случилось? И как же мы дошли до жизни такой!

Моя маленькая славная девчушка в розовой юбочке и с лицом заядлого убийцы.

Это какой-то кошмар! Может, вам кажется, что я это слишком часто повторяю? Но, даже если вы правы, на сей раз это действительно кошмар. Самый настоящий кошмар.

И конца-края ему нет.

Потому что дальше становится еще хуже.

Потому что дальше Ангел поднимает пистолет и…

…целится в меня.

65

— Не двигаться! Никому не двигаться без моего приказа, — спокойно приказывает Ангел, как будто она всю жизнь только и делала, что держала толпу под дулом пистолета. Или по меньшей мере смотрела кровавые — детям до шестнадцати — фильмы про мафиози.

Не могу не признать, шоковая тактика и эффект неожиданности сработали отлично. Все остолбенели, не веря своим глазам. На секунду даже показалось, что все мы, здесь присутствующие, заодно, что у всех у нас одна задача — чтобы этот безумный ребенок выпустил из рук пистолет.

Страшно только то, что на ребенка она больше совсем не похожа. Она спокойна и крайне сосредоточена. И я тоже крайне сосредоточена на дуле ее пистолета.

— Опусти пистолет, — говорит ей бандит, который сам держит под прицелом Джеба. — Ты не знаешь, что делаешь.

— Как не знает? Прекрасно она все знает, — возражает Дилан.

— Раз знает, будь уж так любезен, скажи нам, что там у нее на уме? — шипит сквозь зубы тетка, которой он заломил за спину руки.

— Значит так! Я кому сказала? Молчать! Говорить здесь буду я! — топнула ногой Ангел.

Всем известно, что со мной все всегда наоборот — велите мне замолчать, у меня тут же словесный фонтан прорывает.

— Давай, Ангел, высказывайся. Я тебя внимательно и с нетерпением слушаю.

Она обожгла меня взглядом.

— Слушай меня, Макс. Слушай и подчиняйся. Все взрослые разворачиваются на сто восемьдесят градусов, — начинает Ангел, — и в затылок по одному покидают помещение, не причинив никому из нас никакого вреда. Одно подозрительное движение — и я стреляю. Что тогда будет?

— Ты же Макс убьешь. — Голос у Клыка совершенно сел.

— Убью. — Пистолет в ее руке даже не дрогнул. — Потому что вам, почтенные взрослые, только одна добыча нужна, только Макс. Никто другой вашего босса не интересует. И кого я имею в виду, вы тоже прекрасно знаете. Умри Макс, и к тому же по вашей вине, — гнев его будет ужасен. Вам прекрасно известно, что никому из вас мало не покажется. Согласны?

— Ты никогда не убьешь члена собственной стаи, — хрипит мужик из-под моего башмака.

— Это ты так думаешь. А у тебя, Макс, есть на этот счет собственное мнение?

Долго на эту тему думать не приходится. Посмотри на нее — сразу все ясно.

— Не вопрос. Убьет и глазом не моргнет.

— С чего бы это мы вам поверили? Приведите хоть один веский аргумент, — шипит пленница Дилана.

— Вы, друзья мои, последнюю серию пропустили. Она меня из стаи позавчера выгнала, — оповещаю я бандитов. Голос у меня при этих словах дрогнул. Ну и пусть. Пусть слышат. — Нас с ней больше ничего не связывает. И во-вторых, если вы еще каких предыдущих серий не видели, Ангел, к вашему сведению, слегка… Как бы это поточнее выразиться? Не в себе.

— Ненадежная она, — уточняет Клык, а Джеб добавляет:

— Непредсказуемая.

— Опасная, — вторит ему Дилан.

К счастью, остальная стая слишком напугана, чтобы подбирать синонимы.

— Вот именно, и я говорю, что опасная, — чеканит каждый слог Ангел. — Но это, думаю, все и сами уже поняли. Дилан, а теперь отпусти дамочку. Она под контролем. Спокойно, мадам. Поворачивайтесь и идите себе с миром.

Дилан ослабляет захват, и тетка, как зомби со стеклянными глазами, послушно шагает из ресторана. Ангел снова переводит на меня холодный и непроницаемый взгляд.

— Макс, думаю, господин у тебя под башмаком тоже готов на выход. Чао! Бай! Пошел вон! И не вздумайте снова нас доставать! — гаркнула на него Ангел.

Уж сколько я всего от нее на своем веку перевидала, чего она только на моих глазах ни вытворяла, а все равно я, как завороженная, наблюдаю, как чувак, высвободившись из-под моей ноги, подчиняется ей, медленно отлипает от пола и ковыляет к выходу.

— И наконец вы. Это я вам говорю, господин с пистолетом. Вы сейчас опустите свою пушку и пойдете своей дорогой. И чтоб детей-птиц у меня не трогал! Все! Иди домой и там все забудь. Понял?

— Понял, — отвечает мужик со странным выражением на лице.

И спускает курок.

Раздается глухой хлопок, и Джеб падает на пол.

Ребята в ужасе только охнули.

— Я никого из стаи не тронул, — бесстрастным голосом говорит бандит. — Именно как ты велела.

И он с помутившимся взором роняет пистолет на пол и выскакивает на улицу.

66

Джеб всегда говорил, что готов за нас умереть. Придется теперь поверить ему на слово — вдруг он действительно помрет? Вот и получается, что опять надо правды доискиваться. Послушайте моего совета: если у вас с кем разборки, особенно с родственником каким-нибудь, не ждите, когда его подстрелят, прежде чем отношения окончательно выяснить.

По счастью, оказалось, что пуля миновала жизненно важные органы. Но Джеб потерял много крови, так что злосчастного госпиталя избежать не удастся. По мне, так лучше в зоопарк, чем в госпиталь. Но делать нечего. И вот я околачиваюсь в больничном коридоре, вымещая зло на сломанном автомате. Он, по идее, должен за мою опущенную монету выплюнуть мне шоколадку, но только деньги сожрал, а шоколадку я от него фиг дождалась.

Вдруг позади меня раздается знакомый голос:

— Макс!

Внутри у меня все перевернулось.

— Мама! — Бегу к ней и попадаю прямо в ее широко расставленные руки. Всем прекрасно известно, что обниматься я не горазда. Но, когда мама обнимает, это не в счет. Когда мама обнимет — это совсем другое.

— Операция кончилась, — говорит она. — Врачи сказали, все обойдется.

Мы с Клыком отвели маму в палату к стае. Ребята там «под наблюдением» лежат. Под чьим, хотелось бы знать, наблюдением. Агентство, которое Ангел наняла, выставило в коридоре охрану. Только что-то мне кажется, что они не стаю охраняют, а стоят там на всякий случай, чтоб пресса к нам не прорвалась. Плакали теперь агентские денежки — у ребят так физиономии разукрашены, что их и за цент не продашь.

— Доктор Мартинез. — Надж пытается слабо улыбнуться.

Но маме не до улыбок. Лицо у Надж похоже на кофейный крем, булькающий в кастрюле. Да и остальные не лучше — все в волдырях, точно их в таз с кислотой окунули.

— Ты моя бедная. — Мама отводит со лба Надж крутой завиток. — Что же это с вами со всеми приключилось?

Доктора и мазки сделали, и кровь на анализ взяли, и температуру мерили, а никаких отклонений от нормы не обнаружили.

Мама идет от одной койки к другой.

— Здравствуйте, я Дилан, — представляется ей Дилан, когда она в недоумении остановилась у его кровати.

— Он наше новое приобретение. — Я осторожно подбираю слова. Его даже болячки не испортили — такой же красавчик. Ему так даже больше идет — нежные детские щеки больше не видно, и получился настоящий мужчина.

— Здравствуй, Дилан, — отвечает мама. — А я Валенсия Мартинез, мама Макс.

Заплывшие глаза Дилана округляются:

— У тебя есть настоящая мама? Вот здорово! Что ж ты мне сразу не сказала? Значит, и папа тоже есть?

Логика, конечно, железная, но лучше бы он про это не спрашивал. Мама все отлично понимает и тут же меняет тему:

— Знаете, я недавно читала в газете, что одного шпиона отравили радиоактивными веществами. И вместе со статьей его фотографии напечатали. До и после отравления. Мне кажется, ваши симптомы очень похожи. Хотя по фотографии судить трудно.

— Блин. — Я зажимаю рот рукой — то ли от ужаса, то ли чтоб чего покруче не вырвалось.

— Нет, это не радиоактивное отравление, — раздается голос с порога.

— Джеб! — Мама быстро закрывает за ним дверь поплотнее.

— Откуда ты знаешь? — Я снова начинаю его подозревать. — Ты что, и в этом грязном деле замешан?

— Не замешан. — Джеб укоризненно смотрит на меня. В лице у него ни кровинки. Оно еще белее, чем белая длинная рубаха, по-больничному надетая на нем задом наперед и схваченная тесемками на спине (наверное, чтобзадница проветривалась). Он волочит ногу и от слабости опирается на капельницу на колесиках, от которой длинная пластиковая трубка тянется к вставленной в вену толстенной игле. Короче, зрелище удручающее. Может, напрасно я вечно его подозреваю и обвиняю. Может, пора бы ему поверить?

— Нет, — повторяет Джеб. — Это не отравление, и тем более не радиоактивное. Я бы сказал, это похоже на какой-то… генетический акселерат.

— Генетический ак-се-ле-что? — дергает его за подол рубахи Газзи.

Джеб с минуту подыскивает слова.

— По всей вероятности, с вами происходит реакция на какое-то вещество, которое вступило во взаимодействие с вашими генами. Оно усиливает уже происшедшие мутации и вызывает новые. Кажется, нам всем досталась изрядная доза. Всем, кроме Макс и Клыка. Их ведь с нами в последнее время не было. Но вещество реагирует только с уже модифицированной ДНК. Поэтому оно воздействует на вас, а Акеле и мне хоть бы хны.

В палате наступает удрученное молчание. Два дня меня с ними не было, а уже все наперекосяк пошло и черт знает что случилось.

— Не вижу в этом ничего ужасного. Может, мы теперь еще лучше станем, — заявляет Ангел с леденящим душу оптимизмом. Ее хорошенькое личико похоже сейчас на облитую томатом пиццу с голубыми глазами. — Может, мы теперь все в суперменов превратимся.

— Вот-вот. То-то оно и видно. Все признаки суперменства у вас всех налицо. А чьих бы это могло быть рук де… — Я даже договорить не успела, как меня осенило. — Это же Полотняный постарался.

Ангел садится на кровати.

— Профессор Гюнтер-Хаген — блестящий ученый.

— Если тебе охота, чтобы тебя акселерировали, пожалуйста, никто тебе не мешает. Но что с тобой дальше произойдет — одному Богу известно. Зато мне прекрасно известны всевозможные устрашающие побочные эффекты его регенеративных опытов.

Ангел насупилась, а Дилан выглядит озабоченно. Я совсем забыла про его тканевосстанавливающую слюну.

Мама поворачивается к Джебу, который совсем посерел, то ли от потери крови, то ли от нервотрепки.

— А есть какая-нибудь возможность понять, что теперь с ними будет? А умереть они могут? И насколько это вещество ядовито? И можно ли его как-нибудь вывести из организма?

— Нет, нельзя, сомневаюсь, не думаю, не уверен. — Джеб пытается ответить сразу на все ее вопросы. — Могу только предположить, что то, что сейчас происходит, — это первая шоковая реакция и что эти побочные эффекты исчезнут, когда организм попривыкнет к присутствию реагента.

— Тот, кто ставил эксперимент над стаей, — сурово сдвинув брови и медленно проговаривая каждое слово, Клык в упор смотрит на Джеба, — хотел собственными глазами увидеть его результаты.

Джеб, словно защищаясь, выставил вперед свободную от капельницы руку.

— Клык, подумай сам. Акселерат должен был поступить в организм через какой-то общий источник. Например, через воздух или воду. И, скорее всего, это произошло еще дома, до нашего отлета. Я там и дышал, и воду пил вместе со всеми.

— Ты сейчас только что сам сказал, что на нормальных людей он не действует.

— Это только моя теория, — устало возражает ему Джеб. — И вообще, я тут ни при чем.

Мама вмешивается в их перепалку:

— Перестаньте. Давайте лучше на важном сосредоточимся. Можно найти какое-нибудь противодействие?

Джеб покачал головой:

— Если мои предположения верны, вещество создано так, чтобы сразу же в момент его поступления в организм энзимы и аминокислоты начали воздействовать на хромосомы, вызвав необратимую реакцию с ДНК.

Я сползла в кресле.

— Боже мой! Что же теперь будет?

— Вдруг мы теперь раком заболеем? — бормочет сквозь слезы Надж.

— Или в птеродактилей каких-нибудь превратимся. — Газзи стоически старается пошутить. — Нам ведь для этого много не надо.

Джеб вздыхает:

— Надо войти в контакт с доктором Гюнтер-Хагеном. Может, он признает, что это его рук дело. Или даже, если не признает, может, удастся что-нибудь из него выудить?

На мой взгляд, спрашивать о чем-либо Кошмарика — идея совершенно безумная. Джеб что, забыл, что его подстрелили наемники этого самого Полотняного?

— А я считаю, что отсюда надо поскорее отчалить на какую-нибудь безопасную явочную квартиру. Сидеть там тихо по меньшей мере двадцать четыре часа и внимательно за вами следить.

Мама, кажется, со мной согласна.

— Сейчас свяжусь кое с кем из КППБ. — Она достает из кармана телефон. — Думаю, с квартирой нам помогут.

Но, честно говоря, у меня только одно желание — немедленно вернуться в Колорадо и выпить в нашем доме воды. То, что происходит с моей стаей, должно произойти и со мной.

Книга четвертая Совершенно стопроцентно немыслимая

67

Тотал нам очень обрадовался. Хотя черный мех скрывает его ужасные язвы, ему так же хреново, как всем остальным.

— Я умираю, — заскулил он, едва мы водворились на явочной квартире. — Я думал, это какой-то креветочный соус, но что-то мне слишком худо для простого отравления.

— А как Акела? — спрашиваю я. — Она в порядке?

— Она, слава богу, в порядке. — Его маленькие черные глазки заискрились счастливым светом. — Кстати, у меня важная новость…

— Макс, иди сюда, смотри, какой закат, — зовет меня Дилан.

С тех пор как мы прилетели, чуть только Дилан и я окажемся в одной комнате, я все время чувствую на себе его неотступный взгляд. Но сама старательно его избегаю. Судя по рассказам Надж, он отличный боец, отличный певец, и вообще, стопроцентная звезда. И к тому же в стаю вписался, будто всегда жил с нами.

Совершенно случайно — или, может, подсознательно — я взглянула на Клыка. Он в дальнем углу треплется с Газманом и Игги и исподлобья прямо-таки буравит меня глазами.

— Да-да, конечно, красиво, — отвечаю я Дилану, не трогаясь с места.

В большом, во всю стену, окне чернеют далекие горы, а если немного перегнуться через перила балкона, то видно краешек океана.

— Пропустишь все, солнце сейчас уйдет. — С грустной улыбкой Дилан делает новый заход. — Не беспокойся, я понимаю, тебе, наверное, лучше держаться подальше от этого… месива. — Он слегка дотронулся до своего лица.

— А ты не можешь поплевать и растереть? — шучу я, намекая на его восстановительную слюну.

— Не получается. Я уже пробовал. — Он закашлялся от смущения. — Я обречен. Видно, против подростковых прыщей даже профессорские штучки бессильны.

Смешно, что Дилан из-за прыщей переживает. Я захихикала, но тут же взяла себя в руки. Лучше все-таки держаться от него подальше.

В целом, как Джеб и предсказывал, ребята выглядят теперь получше. Воспаление на лицах постепенно спадает, и у них заметно прибавилось энергии. Если Джеб прав и их организм ассимилирует реактив, скоро внешне все встанет на свои места. Но их генотип изменится. Этого нам только не хватало! Что же теперь, ждать, когда у них рога отрастут? Или, может, они Акелу понимать начнут? Что теперь с ними будет?

На следующий день язв и нарывов и след простыл. Но этого мы даже не заметили. Потому что как не бывало и кое-чего поважнее. Точнее, кое-кого.

Ангела.

Но на сей раз все по-другому. Не так, как раньше, когда мы в панике искали ее следы и взмывали в небо в погоню за ее похитителями.

На сей раз мы читаем записку:

«Дорогая стая и Макс и доктор Мартинез и Джеб и Дилан

Вы ошибаетесь Доктор Ханс хороший Он хочет нам помочь и сделать нас еще лучше Вы не верите ему потому что вы никому не верите А я хочу быть еще сильнее и еще могущественнее Я хочу знать над чем он работает Я хочу быть частью его дела Я улетаю к нему Пожалуйста не старайтесь меня вернуть Ничего хорошего из этого не получится

С любовью
Ваша Ангел
PS. Хочу напомнить что срок отпущенный Клыку на исходе Если он с вами стая в опасности Клык прости, но это правда».

68

— Надо было ее в гараж запирать. — Газзи ерошит себе волосы, и они сразу встают дыбом.

Я с ним совершенно согласна:

— Правда. Надо было ее как-нибудь привязывать. Хотя бы на ночь.

— А может, ее все-таки похитили? — сомневается мама.

Мы быстро оглядываемся вокруг. Никаких следов ничьего вторжения. Все заперто. Все на своих местах. И на записке почерк Ангела. И знаки препинания только она не ставит.

— Не думаю. По-моему, как это ни печально, но она сама все решила.

— А что это там в записке про отпущенный Клыку срок? — недоуменно спрашивает Джеб.

— Это она с Африки твердит, — объясняет Надж. — Она говорит, что Клык скоро умрет.

— Умрет? — У мамы в ужасе округляются глаза.

— Да что вы на всякие детские выкрутасы внимание обращаете! — отмахнулся Клык. — Ей просто хотелось, чтоб на нее побольше внимания обращали.

И тут ко мне закралась ужасная мысль. Я изо всех сил гоню ее от себя. Но она из тех, от которых, раз влезли в голову, никакими силами не избавишься. Сердце у меня изо всех сил колотится — вот-вот выпрыгнет.

— Клык. — Выпрямившись и стараясь твердо стоять на ногах, я делаю к нему шаг. — Дай-ка я на твою шею гляну.

Если помните, у тех из нас, кто прошел через Школу, имеется срок годности. Типа того, что на молоке. Мы сначала заметили его у ирейзеров. Когда они вдруг ни с того ни с сего стали выходить из строя. Где-то за неделю до истечения срока годности дата, похожая на татуировку, выступала сзади на шее. Но пока она не появится, дата эта никому не известна. Никто не знает, какой срок нам отпущен. Так что лично я о пенсии думать не собираюсь.

Клык поднимается со стула. За последний год он здорово меня перерос, и мне приходится встать на цыпочки. Я не хочу смотреть на его шею. Я не хочу ничего знать. И даже если я там что-нибудь увижу, я не хочу понимать, что это значит.

Но я не струшу даже перед лицом смерти. Со мной такого еще не бывало. Поэтому я поднимаю наверх его черные шелковистые волосы, открываю его шею, которую я еще так недавно целовала, вдыхаю его чистый свежий запах и решаюсь открыть глаза.

Вижу загорелую сильную шею. И никакой татуировки.

— Нет там никакой даты. — Уфф! Напряжение спало, и я обмякла, как сдутый воздушный шар.

Наши тоже расслабились.

— А у меня тоже есть срок годности? — От тихого голоса Дилана я чуть не подпрыгнула. Его присутствие совершенно вылетело у меня из головы.

— Не знаю. Тебя кто-то другой сделал. У них, может, своя система.

Он подходит ко мне вплотную и поворачивается спиной. Волосы у него покороче, чем у Клыка. Но их все равно приходится приподнять. И слегка отодвинуть ворот вишневой футболки. Я никогда не была к нему так близко. У него, оказывается, совсем другой, чем у Клыка, запах. Тоже приятный, но совсем другой.

Поняв, о чем я думаю, я заливаюсь краской. Мельком глянув ему на шею, тут же отдергиваю руки.

— Никакой даты. Но я понятия не имею, значит это что-нибудь или нет.

— Вот и хорошо, — говорит мама. — Никому, конечно, неизвестно, что это Ангел имеет в виду. Но было бы хуже, если бы ты там что-нибудь увидела.

Так или иначе, но успокоиться я не могу, как ни пытаюсь зарыть свои страхи поглубже. А вдруг это Клык — главная мишень всех недавних на нас нападений? Атака новых ирейзеров, стрелок в цирке, бандиты в Фуриозо? Может, это его хотят убить? Вспоминаю, как в ресторане Дилан выбил пистолет из рук тетки.

Похоже, он вчера Клыку жизнь спас.

69

— Кто-нибудь знает, где этот профессор Господь Бог обитает? И куда именно отправилась Ангел? И откуда она знает, где его искать? — Вопросы сыпятся из меня, как из рога изобилия.

Надж направляется к компьютеру.

— Подожди, сейчас посмотрим.

— Я с тобой. — Клык начинает загружать в карманы куртки перочинные ножи и сникерсы.

— Нет. Ты оставайся. — Стараюсь, чтобы голос у меня не дрогнул. — Я одна.

Он выпрямился и посмотрел на меня. Вы себе даже не представляете, чего мне стоит не сдаться и не начать его умолять лететь со мной. Если он рядом, мне никакая драка не страшна. А если радость, то с ним вместе радости в сто раз больше. Но что, если все это подстроено, чтобы его шлепнуть? Кому это известно? За себя мне не страшно, но от одной мысли, что с ним что-то случится, я чуть не в обморок падаю. Рисковать им я не могу.

В своей обычной манере Клык не тиранит меня вопросами. Он только молча смотрит и, слегка наклонив голову, задумывается.

— Думаешь, без меня у тебя шансов на успех больше? — мягко спрашивает он.

— Нет, конечно же нет! — честно отвечаю я. — Просто собой я рисковать могу, а тобой — нет.

Он открыл было рот, и я вижу, что он сейчас обрушит на меня лавину бесполезных доводов. Но я поднимаю руку:

— Клык, никто не знает, что значит, что срок Клыка подходит к концу. Но если окажется, что предупреждения Ангела — часть ИХ заговора, зачем облегчать им задачу? Ты меня понимаешь?

Я поворачиваюсь к Джебу. После его ранения недоверия к нему у меня сильно поубавилось.

— Ты здесь еще немного побудешь?

Он кивает.

— Макс, ты не можешь лететь в одиночку, — говорит Дилан.

Я даже опешила. Даже те, кого я люблю, — мне не указ. А уж те, кого я едва знаю, и подавно.

— Эй, смотрите. — Надж отрывается от компьютера. — Я нашла адрес. Это в Малибу.

— В Малибу? — Я нахмурилась. — Это же совсем рядом.

— Макс! А вдруг с тобой что-то случится? — уперся Дилан. Заладил свое и талдычит, как попугай.

Пропускаю его гундеж мимо ушей и подхожу к Джебу.

— Если в мое отсутствие с Клыком что-нибудь случится, тебе конец. Ты меня понял?

Клык скрестил на груди руки:

— Ты в своем уме? С каких это пор мне нянька нужна?

— Не нянька, а страховка. Игги, Газ и Надж тоже уже не маленькие. За безопасность тут все отвечают. Но, думаю, я ненадолго.

Только я двинулась к двери, как Дилан схватил меня за плечо. Я так удивилась, что даже не сообразила, что надо бы ему хорошенько вмазать.

— Я не хочу, чтобы ты подвергалась опасности, — настойчиво повторяет он.

— Твои желания — это твое личное дело, и особого значения здесь они не имеют.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы прочитать на моем лице, что, если он от меня сейчас не отстанет, от него только мокрое место останется.

Он убирает руки. Клык злобно щурится на него из своего угла. Но на их разборки у меня времени нет.

— Пока! — бросаю я уже из-за двери. Пора снова спасать ситуацию.

70

Профессор Ханс Гюнтер-Хаген оторвал глаза от монитора, поднялся из-за стола и вышел на террасу над океаном.

— Макс уже на пути. Быстро же она вычислила, где нас искать.

— Не, — Ангел макает клубничину в пенный молочный коктейль, — у них с интернет-поиском все будьте-нате налажено, особенно с тем новым правительственным компьютером.

— Каким правительственным компьютером?

— Да с тем, который мы из ЦРУ прихватили. Не помню точно, из ЦРУ или еще откуда. — Ангел откинулась в шезлонге и поправила на носу солнечные очки. Ее белоснежные крылья распростерты на девять футов по обе стороны от шезлонга. Солнце ласкает перья и пропитывает теплом каждую клеточку. Благодать!

— Думаю, она вот-вот появится. — Профессор Ханс козырьком прикладывает к глазам руку и всматривается в небо, точно надеется увидеть в голубой дали крошечный крылатый силуэт.

— Я же тебе говорила. — Ангел ставит на пол коктейль и прикрывает глаза.

Она слышит, как доктор уходит с террасы, и прислушивается к его удаляющимся шагам. На лице ее мелькает довольная улыбка, но Ангел тут же тщательно ее стирает и думает: «Вот почему Макс любит быть командиром. Классно придумать какой-то план, a потом сидеть и смотреть, чтобы все действовали, как им предписано. Даже лучше, чем игра в шахматы. Потому что с живыми людьми».

И теперь ее игра в самом разгаре.

71

Малибу построено на холмах на берегу Тихого океана. Тонкая полоска бурого песка, потом вытянутые в линию виллы, тихоокеанское прибрежное шоссе, и над ним скалистые утесы, тут и там усеянные горсткой домов. Должна сказать, что картинка эта вызывает у меня только одну мысль — про землетрясение. Здесь проходит разлом Сан Андреас.[113] Тряхони тут чуточек — от всех домов одни крошки останутся.

Вилла Полотняного Кошмарика выходит прямо на пляж. Я ее по спутниковым фотографиям узнала, которые мне Надж в Интернете нарыла.

В надежде, что всеобщее внимание приковано к захватывающим дух океанским волнам и к еще более захватывающему дух женскому пляжному волейболу, я складываю крылья и опускаюсь на террасу. Бегло примечаю охрану, камеры наблюдения, колючую проволоку и прочую мутату. И Ангела, валяющуюся в шезлонге.

— Привет, Макс. — Она поднимает солнечные очки на золотые кудряшки.

— Ты бы намазалась солнцезащитным кремом, — не здороваясь, говорю я ей. — Смотри, к десяти годам морщины появятся.

— Коктейля хочешь? — Она показывает на блендер.

— Нет, у него вкус предательский.

Ангел вздыхает и садится в шезлонге. Входит профессор Ханс Гюнтер-Хаген, как всегда, в сияющем белом полотняном костюме и с широченной улыбкой протягивает ко мне руки.

— Максимум! Как я рад. Заходи, располагайся, присоединяйся к нам.

— Вот что, Хансик. Давай сначала уточним цель моего визита. Я здесь, чтобы ответы от тебя получить. И ни к кому я тут не присоединяюсь.

— Максимум, пожалуйста, присаживайся. — Профессор Г-Х кивает мне на свободный шезлонг.

Я складываю на груди руки и остаюсь стоять, широко расставив ноги.

— Что ты делаешь с Ангелом? В каких целях ее используешь? И при чем тут Клык?

— Макс, — говорит Ангел. — Миру, таким, каким мы его знаем, не так долго осталось. Если мы хотим выжить, нам надо объединиться с профессором. Объединиться и с ним работать.

— Я уж рискну и как-нибудь без него выживать буду. Ты разве не читала инструкции ученым негодяям?

— Макс, не шути, пожалуйста, на эту тему, — искренне просит Ангел. — У тебя свой Голос. Ты же его слушаешь? У меня тоже мой Голос имеется. Я к нему тоже прислушиваюсь.

— Не знаю, какой такой у тебя Голос и кто тебя этим Голосом на что науськивает. Но ты все-таки запомни, что прислушиваться — это одно, особенно если не похоже, что с тобой совершенный псих разговаривает. Но решения принимать — совсем другое. И делать это надо самостоятельно. Ты уж поверь мне, своей головой лучше думать.

— Макс, мир ждет неминуемая катастрофа, — перебивает меня Полотняный. Нам придется жить в ситуации, которую сейчас даже представить себе невозможно. В ужасной, совершенно примитивной ситуации. Но у вас еще есть время спастись. И у тебя, и у всей стаи. Еще не поздно.

— И все, что мне для этого надо сделать, это забыть все мои принципы и полностью потерять совесть. Спасибо за приглашение, но мне оно не подходит.

— Единственное, что тебе надо сделать, это отказаться от Клыка, — говорит Г-Х. — Сделай это, и все выживут.

— Нет, нет и еще раз нет. Вопрос обсуждению не подлежит.

— Ты что, хочешь сказать, пусть и Клык, и все остальные умрут только потому, что ты уперлась на своем и не согласна поменять Клыка на Дилана? Чем тебе Дилан плох? Или скажешь, он нашей красотке Максимум Райд не годится?

Что за иезуит этот Полотняный. Какое ему дело, что я про Дилана думаю?!

— Он слишком… чистенький, — выдавила я из себя неуверенным голосом.

Г-Х похож на огорченного родителя.

— А мы-то, Макс, так старались, столько сил потратили, чтоб сделать его тебе в пару. А ты… Ты даже близко его не подпускаешь, чтобы убедиться, что лучше него для тебя никого никогда не сыщешь.

Что он имеет в виду, интересно знать?

Я примолкла. Стою, молчу. Зачем ему все это надо?

— Ладно, чао-какао. Мне пора.

— Макс, пожалуйста. — Ангел пытается меня остановить. — Ну почему ты не хочешь ни себя спасти, ни всех остальных?

— Вставай, собирайся. Летим домой. Даю тебе две секунды, — говорю я ей. — Если скоро наступит конец света, я хочу последние дни провести вместе с моей семьей.

— Я остаюсь здесь, — грустно отвечает она.

Вот и конец. Что же это получается? Я теряю ее? Навсегда?

Какое это все-таки странное чувство. Еще недавно я прижимала ее к себе, когда она пугалась грозы. А всего пару дней назад она целила в меня из пистолета. Я больше не знаю, кто она такая. Мне хочется верить, что моя прежняя Ангел никуда не делась, что, кто бы ни пудрил ей мозги, она еще вырвется из-под их темной власти.

Проглотив комок в горле, я киваю.

— Макс, у меня достаточно способов оставить тебя здесь силой. — В голосе Кошмарика вдруг зазвучали стальные ноты. Он подал кому-то знак, и на террасе вдруг как из-под земли выросли четверо вооруженных амбалов. И все четверо взяли меня на прицел.

Ангел сидит и кусает губы.

Вот так сюрприз.

Я скорчила Полотняному рожу.

— Давай, давай. Только какой тебе с этого прок будет? Адье. Счастливого апокалипсиса.

Короткий разбег на террасе, я подпрыгиваю и раскрываю крылья. Мимо не просвистела ни одна пуля. Вперед. Меня ждет моя стая.

72

— Ты что, правда, в опасности? — Клык наконец стряхнул свои тайные мысли, услышал голос Дилана и глянул на новенького. Дилан на пару инчей его выше и чуть поплотнее. Но такой же гибкий и легкий, как и вся стая.

— Не знаю. Возможно, и в опасности.

— Как же ты тогда можешь здесь оставаться?

Клык спокойно встал и взял стакан.

— Что ты имеешь в виду?

— Если ты в опасности, значит, за тобой кто-то охотится. Не так ли? И если ты стоишь рядом с Газзи, значит, и Газзи тогда тоже в опасности. Так?

— Ты это к чему?

— А к тому, что ты всю стаю опасности подвергаешь, — мрачно бросает Дилан. — И Макс, между прочим, тоже. Это тебя не беспокоит?

— Я с тобой свои чувства обсуждать не собираюсь, — отрезал Клык. — У меня для тебя новость. В жизни Макс не было дня, чтобы ей опасность не угрожала. Пара исключений не в счет. И она прекрасно с опасностями справляется. Как и все мы.

— Напрасно ты, Клык, считаешь, что она неуязвима. Мы все уязвимы. Все из плоти и крови. И на рожон лезть вовсе не стоит.

Молчание повисло между парнями, как грозовое облако.

— Будь я на твоем месте, — не выдерживает наконец Дилан, — я бы что угодно сделал, только бы Макс уберечь. — Какая-то мысль пробежала у него по лицу, но какая, Клык так и не понял. — Но дело не только в Макс. Безопасность Макс означает безопасность стаи. Без нее стая не выживет. Ангел пару дней побыла командиром. Она девочка сильная и с характером. Но ты же сам понимаешь, ей до Макс далеко. Макс необходима стае больше, чем Макс нужна тебе.

— Не дурак, — разозлился Клык. — Без тебя знаю.

— Любого из нас заменить можно. — Дилан точно не слышит никакого раздражения. — Если я исчезну, никто и не вспомнит. Если ты исчезнешь, Макс будет плакать и рыдать, а стая потеряет классного бойца. Но стая все равно останется стаей. А без Макс? Подумай сам, долго ли стая без Макс протянет? Даже если ты вожаком будешь? Думаешь, доктор Мартинез будет по-прежнему о вас заботиться? А КППБ убежище вам по первому требованию предоставлять? У тебя хоть какие-то мысли есть, что ты со стаей без Макс делать будешь?

Голос Дилана звучит все крепче и все уверенней. Он смотрит Клыку прямо в глаза, и каждое слово больнее, чем удар хлыста.

«В общем-то, он прав, — думает Клык. — И говорит он вроде искренне, и о себе не печется. Не похоже, чтоб он одеяло на себя тянул. Но, с другой стороны, если я, Клык, отвалю ради стаи и ради самой Макс, Дилану полный простор действий достанется».

— Поступай, как считаешь нужным, — говорит Дилан, сбавляя обороты. — Прости, что я так разошелся. Это я так только. Я просто за Макс очень боюсь. Мне даже подумать страшно, что с ней что-то случится. — Их глаза встречаются. — Я ничего с собой не могу поделать. Так уж меня запрограммировали.

Клык кивает. Этот парень не врун и интриг никаких не плетет. Если б у него какие-нибудь тайные мысли и были, он бы их даже спрятать не смог. Сосунок. Он просто теленок и, наверное, долго не протянет.

— Пойду поем. — Оставив Дилана в одиночестве на веранде, Клык уходит в дом. В душе у него полное смятение. Но никто об этом в жизни не догадается.

73

Дилан стоит, спокойно облокотившись на перила. Едва я появилась на горизонте, он сразу меня увидел, точно знал, когда и с какой стороны я прилечу.

— Макс! — кричит он. — Прилетела! Цела!

Я опускаюсь на балкон, и он пододвигает ко мне стул и стоящую на столе тарелку с горячими пирожками с яблоками.

— Хочешь? Я и молока принес. Ты, наверное, устала?

Откуда он знает, как я люблю пирожки с яблоками? Я просияла:

— Спасибо, я потом. — И я гордо прохожу мимо пирожков, из последних сил не замечая обдавшего меня сладкого ванильного горячего аромата.

В гостиной все как всегда. Газзи и Игги играют в какую-то видеоигру. Надж свернулась на диване калачиком рядом с мамой и листает дамский журнал, Джеб сидит в Интернете. Тотал и Акела греются во дворе на солнышке. А Клык…

— Макс, ты нашла Ангела? — спрашивает мама.

— Нашла. — Я горько вздыхаю. — Она отказалась со мной возвращаться. Решила с Полотняным остаться и работать с ним над его экспериментами. Считает, ей так лучше будет.

— А с ней все в порядке?

Я киваю:

— Что с ней случится? Маленькая бестия! Она свой выбор сделала.

Все подавленно молчат. Пока они переваривают новости, оглядываюсь вокруг:

— А где Клык?

— Он у нас в комнате. — Газ махнул рукой в сторону коридора. — Он сказал, что потом с победителем сыграет. То есть со мной.

— Напрасно ты в этом так уверен, — бухтит Игги. Его сенсорные тренировки, видно, дали новые результаты.

Иду по коридору к мальчишкам в комнату. Никто мне сейчас не поможет. Никто, кроме Клыка, не поймет, как мне из-за Ангела хреново.

Стучу в дверь. Открываю. В комнате никого. На кровати никого. Дверь в ванну настежь. Там тоже пусто. Окно широко распахнуто.

На его кровати лежит записка. Сердце у меня останавливается.

74

«Отдать Макс в собственные руки», — торопливо написано на свернутом пополам листке бумаги. Узнаю почерк Клыка, колючую стремительную скоропись. Разворачиваю страничку.

Привет. Не знаю, что происходит, но собираюсь выяснить. Не волнуйся. Будь осторожна и не делай глупостей. За мной не лети и не разыскивай. Тебе сейчас лучше будет без меня. До встречи. К.

Опускаюсь на край кровати, зажав записку в руке.

Клык явно упражнялся в сочинении на тему «Туманный, неопределенный, уклончивый». Из его послания можно вычитать все, что угодно. Только почему-то сердце у меня замирает от страха.

В комнату входит Надж.

— Значит, Ангел от нас совсем ушла? Не может этого быть. Я уверена, она еще вернется. — И тут она замечает мое лицо. — Что случилось? Еще что-то стряслось?

Протягиваю ей записку.

Она читает и хмурится:

— Клык улетел? И он тоже? А когда он вернется?

Я с трудом выдавливаю из себя:

— Откуда мне знать?

Значит так, после всех наших приключений всем прекрасно известно, что даже в минуты самой страшной, самой неотвратимой опасности я держу себя в руках. Даже съязвить могу, что бы нам ни угрожало. Ничего не поделаешь, командиру на части никак нельзя рассыпаться.

Но от этой записки земля уходит у меня из-под ног. Сколько можно!? Достали меня своими прощальными записками. И что он хочет сказать своим «Тебе сейчас лучше будет без меня»? Он что, совсем спятил? И кто он вообще такой, чтоб решения без меня принимать?

Я заледенела. Только горячие слезы обжигают мне щеки.

— Макс? — Надж опускается рядом со мной на кровать. Глаза у нее круглые от испуга и удивления. Я для всех опора. Все думают, что я сильная. Что все вынесу. Надж привыкла, что чуть у нас какие проблемы, я верчусь и кручусь, как уж на сковородке, пока все не разрулится. Ей странно видеть, как я сникла и опустила руки. А уж мои слезы, видно, совсем ее обескуражили.

А я между тем как-то боком сползаю все ниже и ниже на кровать, и комната все больше наклоняется и скособочивается.

Чувствую, как Надж вскакивает на ноги и выносится из комнаты в коридор:

— Доктор Мартинез! Доктор Мартинез! Скорее! Макс плохо!

Еще пара секунд — и я чувствую мамину прохладную руку на своем пылающем лбу:

— Макс, девочка моя, что с тобой?

Потом комната заполняется народом и приглушенными голосами. Мама отводит у меня с лица волосы, и я морщусь, когда ее пальцы запутываются в моих колтунах.

— Макс, — говорит Надж, — смотри, Игги печенье испек. Хочешь попробовать?

Она прижимает печенье к моим губам. Вдыхаю шоколадный запах. Открываю глаза и вижу вокруг остатки моей стаи, маму, Дилана и Джеба. Все они столпились вокруг постели.

— Макс, что с тобой? — повторяет дрожащим голосом Надж.

— Мы прочитали его записку, — говорит мама.

Смотрит на меня внимательно, потом переводит взгляд на всех остальных:

— Дайте нам с Макс минутку одним поговорить.

Все выходят, и Игги, последний, закрывает за собой дверь.

— Ты его так любишь, что тебе кажется, будто жизнь без него кончилась.

Наши глаза встречаются. Я никогда и никому, даже самой себе, не признавалась, как сильно я его люблю. Но мама все понимает. Она берет меня за руку:

— Тебе кажется, ты без него умрешь.

Стараюсь проглотить застрявший в горле ком, но у меня ничего не получается.

Мама ласково приподнимает на подушке мою голову, чтобы мне было лучше ее видно.

— А теперь давай подумаем, что нам со всем этим делать?

75

Клык размышляет, нашла Макс уже его записку или пока не нашла. Она теперь его убьет. Когда… если он ее снова увидит. Но о встрече он думать не может. Этот сосунок Дилан прав. Нечего ему стаю подставлять. Надо держаться от них подальше. Только куда ему теперь податься? В Монтану? В Канаду? В Папуа-Новую Гвинею?

Но об этом он подумает после. Для начала у него к Полотняному есть кое-какие вопросы. Пора наведаться к нему за ответами.

Вот и дом. Надж всем показала спутниковые фотографии. На террасе никого, только пара пустых шезлонгов. В бассейне тоже никого. Клык бесшумно приземлился.

В следующую секунду что-то обожгло его руку, чуть пониже плеча. Из рукава торчит маленькая стрела.

Клык тихо выругался, огляделся в поисках стрелка и выдернул стрелу. Потом колени у него подкосились, и мир пошел колесом. Единственное, что он может разобрать в этой круговерти, это что к нему с улыбкой идет профессор Ханс, а за ним едва поспевают четверо здоровенных охранников в форме.

— Клык! — говорит Г-Х, — я знал, что или ты, или Макс не заставите себя ждать. И, как видишь, приготовился к твоему визиту.

Клык упал, сильно стукнувшись головой о плиты террасы, но даже не смог вскрикнуть. Он весит целую тонну. Руки какие-то стопудовые — их не поднять. Веки тоже слишком тяжелые — сами собой опускаются. Он теряет сознание. Последнее, что он видит, — лицо Ангела и ее открытый от удивления рот.

И темнота.

76

Все болит.

Голова раскалывается. Он дотрагивается до виска — пальцы прилипают к полузастывшей крови. На затылке огромный шишак и волосы слиплись, тоже от крови. Разбитая губа распухла. Пошевелить пальцами левой руки невозможно — их точно окунули в бензин и подожгли.

Дышать больно — сломана пара ребер. Эта боль ему хорошо знакома. Где он? Клык напрягает память. Что с ним?

— Клык? — Голос Ангела постепенно проникает сквозь густую туманную пелену.

— Мммм…

Он пытается проглотить слюну, и рот затопляет вкус крови. Нос, похоже, тоже сломан. В конце концов страшным напряжением воли ему удается открыть один глаз. Другой — безнадежно заплыл.

Он пару раз моргнул. Мир вокруг расплывчатый и мутный, со слабыми вспышками света. В уши ударяет приглушенное гудение и тонкий писк приборов. Черт! Он в Школе!

— Школа… — хрипит он. Писк датчиков и мониторов становится быстрее и громче — они безотказно реагируют на хлынувший в кровь адреналин.

— Нет, нет, Клык. Это не Школа. Все в порядке. — Маленькая ручка Ангела гладит его по плечу.

Он чувствует, как еще кто-то осторожно, но твердо опускает его руки вниз, укладывает их вдоль тела, и как сразу же пара тяжелых толстых наручников пристегивает его запястья к боковым поручням койки. Неимоверным усилием он чуть-чуть поворачивает голову и видит существо в медицинском халате. Существо проверяет, крепко ли привязаны его ноги.

Клык поискал глазами Ангела. Она стоит совсем рядом. Лицо у нее озабочено, но она пытается улыбнуться.

— Хорошо, что ты пришел в себя.

— Штпроисходи? Де я?

— Ты в доме профессора Ханса в Малибу, — объясняет Ангел. — Тебе дали… успокаивающее, чтоб ты не расстраивался, но организм среагировал непредсказуемым образом, и ты потерял сознание. А когда пришел в себя, начал все крушить. Стулья кидал, стекла бил, на людей кидался. Тебя пытались… утихомирить. Но слегка стукнули и повредили, — заканчивает она шепотом и отводит глаза. Щеки у нее пылают.

Ничего такого Клык не помнит и напрягает память, пытаясь понять, что же все-таки случилось на самом деле? Медленно, преодолевая боль, он поворачивает голову к другой руке. От нее тянутся к капельнице прозрачные пластиковые трубки.

— А этэшто?

Ангел облизнула пересохшие губы.

— Это… лекарство. Помочь тебе…

— О! Наш гость уже очнулся?

Клык повернул голову, чувствуя, как в черепе перекатываются железобетонные шары. К нему подходит Гюнтер-Хаген, такой же сверкающий чистотой и такой же крахмальный, как всегда.

— Что вы со мной сделали? — Все остатки сил Клык вложил в эти пять слов.

— Клык, я очень рад, что ты к нам присоединился. Ангел уже приняла единственно правильное решение: помочь мне в моей работе. А теперь и ты с нами. Ты, Клык, прекрасно знаешь, что мир скоро непоправимо и безвозвратно изменится. Выживут лишь немногие. Только те, у кого повышенная адаптационная способность.

— Дай мне встать, — требует Клык, но про себя сомневается, сможет ли он сесть. — Выпустите меня отсюда.

— Нет. Для этого еще не время. — Кошмарик показывает на капельницу. — Мы разработали препарат. Назовем его вакциной. У обычных людей она вызывает повышение приспособляемости к новой экстремальной окружающей среде и увеличивает их шансы выжить. Я с нетерпением жду результатов ее воздействия на уже усовершенствованную форму жизни. Например, на тебя.

Если бы мог, Клык испепелил бы его взглядом. Но с одним глазом это трудновато. Грозный тон в его положении тоже особо не получается. Но Клык напрягся изо всех сил:

— Немедленно меня отсюда выпусти.

— Тебе придется еще десять минут полежать под капельницей, — говорит доктор. — Реактант вступит во взаимодействие с твоей ДНК и вызовет ускоренные мутации. Твоя индивидуальная эволюция пойдет семимильными шагами.

«Та-а-ак. Что еще хорошего он мне скажет», — думает Клык в отчаянии и осторожно пробует, прочно ли он привязан. Что теперь с ним станет? В разъяренного дикого борова будет превращаться? В том-то и проблема с этими учеными фанатиками, что они обожают свои эксперименты, а те, на ком эти эксперименты ставят, никакого значения для них не имеют.

— Ты же сам видел, — продолжает профессор, — какой прекрасный образец получился из Дилана. Его прогресс поразителен. Не пройдет и пары дней, как он будет и сильнее, и быстрее, и гораздо более психологически развит, чем вся стая.

Г-Х чрезвычайно собой доволен. Он практически дрожит от возбуждения.

— Этот биологический материал, который мы тебе вводим, поможет тебе сравняться с Диланом. Правда, когда ты достигнешь его уровня, Дилан с Макс уже создадут устойчивую пару. Возможно, даже во всех смыслах. Их эволюция пойдет параллельно.

Клык почувствовал в груди страшную тяжесть. Как будто на него наступил слон.

А Полотняный все распинается:

— Ты будешь готов повести за собой свою собственную стаю. Найдешь собственную пару, более подходящую к совместному выживанию.

Голова у Клыка начала кружиться.

— Сердце… — прошептал он. — Я не могу дышать.

— Все в порядке. Не волнуйся. — Уверенности в голосе Г-Х нисколько не поубавилось. — Кстати, ты знаешь, когда Макс к нам сегодня заглянула, она отказалась от моего предложения спасти тебе жизнь.

Нет! Он старается сделать вдох, но боль в груди такая ужасная, что у него ничего не получается. Голова его запрокинулась, и он услышал, как где-то вдалеке писк прибора превратился в мерный ровный гуд. А потом, совсем уж издалека, Клык услышал отчаянный крик Ангела.

— Боже мой! Клык! Профессор!

77

Ангел в ужасе смотрит на монитор. Еще минуту назад ровные частые зигзаги показывали нормальный ритм сердца Клыка: 140 ударов в минуту. Теперь на экране ровная прямая линия.

Клык лежит неподвижно. Глаз, тот, что не совсем заплыл, полуоткрыт. Ангел хватает его за руку:

— Клык, очнись! Клык!

— Промашка вышла, — огорченно констатирует доктор Ханс. — Незапланированный сбой эксперимента. Очень странно. Препарат испытывали на сотне образцов.

— Но он не такой, как все!

— Да, но в большинстве своем…

Гудение монитора буравит Ангелу мозг. Она с размаху стукнула кулаком по койке Клыка:

— Сделай же что-нибудь! Ты обещал мне, что с ним ничего не случится! — кричит она Полотняному. — Обещал! Сделай же что-нибудь поскорей!

— Поздно! Теперь уже поздно. Ему уже не поможешь.

Ангел закружилась на месте, оглядывая лабораторию в поисках телефона. Но телефона там нет. Выскочила из комнаты — в холле телефона тоже не обнаружилось. Через три ступеньки Ангел понеслась вниз. И там никакого телефона. Рывком открыла дверь на террасу и закрыла глаза. Глубоко вдохнула и прижала пальцы к вискам. «Макс, приди, — мысленно зовет она Макс. — Немедленно лети сюда. Клыку нужна твоя помощь! Скорее!»

Она открывает глаза и смотрит в небо, хотя понимает: Макс немедленно не появится. Ангел даже не знает, услышала ее Макс или нет, ведь она никогда не посылала мысли на такое большое расстояние. Но лететь за подмогой на явочную квартиру времени нет. Все, что она может сейчас сделать, это слать Макс мысленные сигналы SOS.

Даже если теперь уже поздно.

78

«Макс, приди! Немедленно лети сюда. Клыку нужна твоя помощь! Скорее!»

Я замерла.

— Надж, ты слышишь?

— Что? Нет. — Она трясет головой.

— Ангел шлет мне сигнал SOS. Говорит, с Клыком беда. Говорит, ему нужна моя помощь. Срочно! И чтоб я немедленно туда летела.

— Он что, тоже там? — спрашивает Надж, раскрывая крылья, готовая прыгнуть с балкона вслед за мной. А что случилось, она не сказала?

Я на минуту остановилась. Надо подумать. Я не доверяю Ангелу. И тем более не доверяю Кошмарику. Но если Клык действительно там, если ему действительно нужна моя помощь…

Прыгаю с балкона и взмываю в небо.

Все наши высыпали из дома на балкон.

— Я не могу рисковать! — кричу им на лету. — Надж, объясни им все. Если бы речь шла только об Ангеле, я бы еще подумала. Но Клык — совсем другое дело. Если с ним беда, я лечу.

Решаю снять все тормоза. Прижимаю руки к бокам, беру прицел на Малибу и перехожу на сверхскоростной режим. Пятнадцать секунд — и я вспарываю небо со скоростью больше двухсот пятидесяти миль в час. Только не паниковать. Пара-тройка минут — и я там.

В одном я абсолютно уверена. Если что-то случилось с Клыком и в этом виновата Ангел, клянусь, нам с ней в одной стае теперь не быть.

79

Между тем профессор суетится в лаборатории. Он схватил шприц с каким-то лекарством и колет Клыку в вену. Ангел сама держала Клыку руку, пристально глядя на монитор. На экране никаких изменений.

— Каррамба! — крикнул Г-Х и побежал в соседнюю комнату, где хранятся медикаменты.

Ангел в шоке. Когда ее Голос предупредил ее о смерти Клыка, она просто передала сообщение. Она не знала ни где, ни когда, ни почему это может случиться. К тому же ей почему-то казалось, что, если Макс и другие об этом узнают, предсказание не сбудется.

Потом появился Дилан, и она решила, что он — решение всех проблем. Голос сказал ей, что две стаи — лучший способ для всех выжить. Макс соединится с Диланом, а Клык объединит усилия с Ангелом. Она будет командиром, а Клык ее помощником. Когда Макс и Клык в одной стае — это нерациональное использование ресурсов.

Доктор Ханс обещал ей, что, если Клык прилетит к ним, все исполнится, как задумано, и начнется новая прекрасная жизнь. Но потом его варвары избили Клыка до полусмерти, а сам доктор поставил ему капельницу под тем предлогом, что препарат сделает Клыка еще лучше, сильнее и умнее. Наврал!

Ангел почувствовала приближение Макс. Спина у нее выпрямилась и напряглась. Она тихонько отошла от Клыка и отперла дверь лаборатории. Оглянулась, нет ли вокруг охраны Полотняного. Вроде нет. Тишина. Она снова села рядом с Клыком и взяла его руку.

Кажется ей это или правда, что рука его уже похолодела?

80

Ястребом падаю на террасу. Едва мои кроссовки коснулись твердой поверхности, я рванулась в открытую дверь и сразу вниз по ступенькам. Каким-то образом я знаю про эти ступени, про двери справа и слева. Как будто в мысленном послании Ангела весь план дома был нарисован как на ладони.

— Клык! Ангел! — Я кричу, даже не пытаясь скрываться. Зачем скрываться? Я иду на приступ крепости, а не влезаю в окно украсть бриллианты.

Наконец за баррикадой лабораторных столов, металлических и стеклянных полок, всяческих приборов и медицинского оборудования я вижу на больничной койке Клыка, избитого, всего в синяках. Слишком неподвижного. Слишком бледного. Со стула рядом с койкой поднимается похожая на привидение Ангел и медленно движется в мою сторону.

— Макс, я…

— Ангел! Что…

Я одним прыжком подскочила к Клыку. Хватаю его за руку. Она ледяная. Один глаз приоткрыт, но в нем нет ни искры жизни.

Клык будет первым, кто…

Я не разрешаю себе об этом думать. Этого слова я не скажу, даже мысленно, даже про себя. Но он и вправду выглядит как… Кажется, он…

В этот момент в дверях боковой комнаты появляется Полотняный. В руках у него коробки с лекарствами.

— Похоже, ты, Макс, пожалела о своем решении?

В ответ ярычу:

— Грязный мясник, что ты с ним сделал? Ты что, через мясорубку его пропустил?

— У него оказалась неадекватная реакция на успокоительные средства, — врет Полотняный. — У него была травма.

В мозг мне ворвался монотонный гуд, и мой взгляд падает на монитор рядом с койкой Клыка. И на прорезавшую экран прямую линию.

— У него сердце остановилось! — ору я, хватая Полотняного за грудки. — Сделай же что-нибудь!

— Чему удивляться, Макс. Я тебя предупреждал. Говорил, что ничего хорошего из вашей «любви» не выйдет. Но ты не слушала. Тебе только одного хотелось. Я давал тебе шанс защитить всех, кого любишь. Ты сама от него отказалась.

Он убил Клыка? Как он мог?

— Теперь уже поздно. Никто ему не поможет. Сожалею.

Он. Убил. Клыка. Какая бессмыслица. Всего три слова, но мне никак не сложить их в связное предложение.

Мне хочется схватить и трясти Клыка за плечи, плеснуть ему в лицо холодной водой, таскать его за волосы — только бы он проснулся. Я смотрю на него, на его сине-серое лицо. Я не понимаю, я не хочу понимать, куда ушла из него жизнь.

Какая-то отдаленная часть моего сознания фиксирует хлопанье крыльев на террасе. Значит, прилетела стая. Но все, что я вижу, все, что я чувствую, — это холодная безжизненная рука Клыка в моей руке.

Мой мозг никак не может включиться. Сознание не работает. Оно застыло в мертвой, не постижимой уму точке.

Клык — после всего того, что мы с ним пережили, через что прошли…

Ушел?

81

Та малая часть моего сознания, которая еще на что-то способна, регистрирует двери по обе стороны лаборатории. В одни врывается стая. В другие хлынула охрана.

Знакомая злобная физиономия моего старого врага мистера Чу на мгновение выводит меня из оцепенения.

— Круши их! — крикнула я. — Бей без пощады!

— Вперед! На врага! — откликнулся Игги.

Ребята знают, мне от Клыка не отойти, но я никогда еще не видела их такими уверенными и такими полными решимости и отваги. Может, это оттого, что мы в лаборатории, и нигде наша ярость и наши природные боевые инстинкты не срабатывают лучше, чем в белых кафельных лабораторных стенах?

Игги вихрем пронесся по комнате, сметая с каждой поверхности банки и пробирки, переворачивая столы и роняя стеллажи.

Треск, звон и хаос дали стае мгновенное преимущество. Охранники было прицелились, но стая рассыпалась по всем углам комнаты. Мозги у взрослых все-таки страшно неповоротливые.

— Скейтборд! — подсказывает Игги Газману.

Газ подлетает к потолку, повисает на трубе, качнувшись разок, катит по ней через весь потолок, поддавая охранникам пятками направо и налево, спрыгивает на каталку и несется на ней через всю лабораторию, сбивая с ног вооруженных амбалов. Доезжает до стены и, оттолкнувшись, несется обратно, пока каталка не переворачивается, врезавшись в особо мясистую задницу. Газ катапультируется, точно им выстрелили из гигантской рогатки, и — коленом в лоб — валит на пол очередного громилу.

Надж схватила стальную стойку капельницы и вертит ею покруче всякого жонглера. Вовсю раскрученная металлическая штанга в лепешку сплющивает жирную морду зазевавшегося телохранителя. Победа? Увы, в ту же секунду еще один увесистый кулак раскроил ей скулу.

Никто в стае никогда не стеснялся хорошенько вмазать противнику промеж ног, и обозленная Надж с диким ревом всаживает неприятелю ботинком в самое чувствительное место. Хорошо, если он минут через двадцать чуток оклемается.

— Пардон, — извиняется она, подбавляет ему по шее и вместе с Игги, не тратя времени, заталкивает его и еще парочку ему подобных в здоровенные контейнеры для подопытных животных.

— Да здравствует справедливость! — победоносно кричит Надж и с треском захлопывает дверцу клетки.

Минус пятеро охранников. Четверо пока на ногах. Плюс мистер Чу, плюс Кошмарик. Враги еще могли бы одержать верх, если бы не секретное оружие стаи. Дилан. Самый молодой, но самый сильный, он, не переводя дыхания, с холодной яростью крушит противника направо и налево. На него даже смотреть страшно. Куда девалась его всегдашняя спокойная легкость. В нос, в ухо, в глаз, в солнечное сплетение, под ребро, в живот, кулаком, коленом, ногой, головой. Когда только он успел так отточить и отработать боевые приемы? Перед ним не устоит ни один здоровый мужик. Один скорчился у него в ногах, другой отлетел на восемь футов и сползает по стенке, третий ошалело сдирает с головы стул.

Правду мне Тотал про Дилана говорил. В бою он не крылатый мутант, а оружие массового поражения.

Между тем профессор Г-Х нашел себе угол побезопаснее, загородился стеллажом и спокойно наблюдает за подопытными животными. В пылу сражения никто не заметил, что Ангел куда-то исчезла. Теперь она появляется из склада медикаментов, нагруженная шестью или семью разнокалиберными контейнерами:

— Газ! Есть здесь что-нибудь подходящее?

На языке стаи это означает: «Сгодится здесь что-нибудь под взрывчатку?» Газ, только-только очухавшийся от своего же собственного убойного воздействия, подбегает к Ангелу и быстрее всякого сканера оценивает ее добычу.

— Нет, взрывчатого ничего. Но вот здесь кислота. — Он отодвинул в стороны три канистры. — Мало никому не покажется.

— Что это вы тут, ребятки, затеяли, — вырастает перед ними одетый с иголочки мистер Чу. Он доселе отсиживался под столом, то ли драки избегая, то ли костюмчик боясь попортить.

— Чу! — ахнул Газзи.

— Уж кто-кто, а ты, насколько я помню, отлично в химических веществах разбираешься, — оскалилась на него Ангел. — Может, поможешь?

Не успела она договорить, как Игги прицельно рухнул на Чу с потолка. Тот повалился на пол, и с оглушительным «уххх» воздух вырвался у него из груди. А Игги стальной хваткой сцепил пальцы у него на шее.

— Ни хрена себе! — У Газзи глаза полезли на лоб, а Ангел оцепенела на месте.

Лицо сползло с мистера Чу и, как омерзительная кожаная маска, повисло в руках у Игги.

— Что? Что случилось? — подбегает Надж.

Рядом с Игги на полу распростерто тело Чу с головой… урода. На детском, покрытом зеленой чешуей лице выкатились из орбит круглые водянистые глаза.

— Вот те и на! — выдохнула Надж.

— Только не убивайте меня, — умоляет урод.

— Немедленно отпустите Роберта! — приказывает профессор Кошмарик из своего угла.

— Роберт? — чуть ли не визжит Игги. — Да он зеленый!

— Ребята! Сека! — предупреждает Дилан. — Пара охранников почти что пришли в себя и подбираются к стае. Но Надж, Ангел и Газзи успевают открыть канистры и пускают в ход химикаты, которые никогда не должны попадать в руки детям.

— Обработайте их хорошенько, — приказывает Дилан, переводя дыхание. — А я пока займусь профессором.

82

Побоище гудит на заднем плане. Ровным, мерным уверенным гудом. Но это где-то далеко. А передо мной только мертвенно-серое лицо Клыка, и мои пальцы перебирают его сразу потускневшие волосы.

Но я все равно вижу его живого.

Вот он пытается меня рассмешить и из соседней клетки в Школе рассказывает мне дурацкие детские анекдоты.

Вот он дрыхнет в нашем давнишнем доме, который устроил нам Джеб. Я прыгаю на его кровать, трясу его, бужу, а он притворяется, что спит. Я хохочу и «случайно» пихаю его коленкой, где понежнее. И он сердито вскакивает и сбрасывает меня на пол.

Вот после исчезновения Джеба он потешается над моей первой попыткой приготовить обед и выплевывает котлету и сыр. А я за это опрокидываю ему на голову полную кастрюлю с моей стряпней.

Вот Клык, тяжело раненный, на берегу океана. И я смотрю на него и понимаю, что люблю его.

Клык, целующий меня, и мы так близко друг к другу, что я больше не вижу его черных глаз. А он целует меня снова и снова.

Как я могу все это забыть. Я всегда буду его помнить.

Клык.

Не.

Мертв.

83

Потом что-то внутри меня щелкнуло. Я словно разморозилась.

— Клык! Вернись! — Я дергаю его за волосы. Трясу изо всех сил за плечи. — Проснись! Вставай! Кончай ваньку валять. Придурок. Попробуй мне умереть, я тебя сразу убью!

Прикладываю рот к его уху и ору что есть мочи:

— Ты слышишь меня? Смерть не стоит у нас на повестке дня. Она в мои планы не входит!

Ничего не действует. Наваливаюсь ему на грудь:

— Вставай, я тебе говорю. Мы огонь, воду и медные трубы прошли. Как ты можешь после всего этого сдаться! Что же ты за трус такой окаянный! Ты нам нужен! Ты мне нужен. Клык! Я… Я тебя люблю!

Я захлебываюсь от бесслезных рыданий:

— Ты слышишь меня! Почему только я тебе раньше этого не сказала? Ты не можешь умереть, пока ты от меня этого не услышал! Не можешь. Не имеешь права!

Задыхаясь, я дико оглядываюсь по сторонам, будто под рукой сейчас окажутся склянки с живой и мертвой водой. И с надписью «Доза ограничена». Но вижу только охранников, валяющихся в беспамятстве, горстку окровавленных детей-птиц да мальчика-ящерицу.

И — на тумбочке около кровати Клыка, вместе со всяческими медицинскими штуковинами — огромный одноразовый шприц. На баллончике надпись: «Адреналин. Опасно для жизни».

Рука сама собой тянется к шприцу. Я однажды видела в кино…

— Я уже пробовал, — придушенно шепчет намертво зажатый в руках Дилана Полотняный. — Я сделал ему укол в вену. Это не дало никаких результатов.

В мгновение ока хватаю шприц и с размаха колю Клыка в грудь, прямо в сердце. Нажимая поршень, слежу, как исчезает из баллончика все его содержимое.

А вдруг?

Вдруг у Клыка еще есть шанс?

84

Время тянется, как резина. Секунды превратились в часы. Все очертания расплываются. Все движутся, как в замедленной съемке. Кто и что говорит — понять невозможно. Мне кажется, что Игги и Газман держат Роберта и безуспешно стараются снять с него его новое лицо. Мне кажется, я вижу, как Надж обнимает Ангела, а Ангел плачет. Один за другим они поворачиваются и смотрят на нас с Клыком. И лица у них кривятся от горя и слез.

Я опускаю глаза на то место, где на сильной загорелой шее Клыка должен биться пульс. Я изо всех сил сжимаю его холодную руку и изо всех сил приказываю ему сжать мои пальцы в ответ. Я кладу голову ему на грудь и закрываю глаза — только бы не видеть ровной прямой линии на мониторе.

— Клык, миленький, ну пожалуйста, — упрашиваю я его. — Ты же обещал, что никогда меня не бросишь. Ты обещал.

Я снова всхлипываю. И как ни прижимаю я ухо к его груди, я ничего не слышу.

Этого не может быть. Не может. Не может. Господи, да помоги же ты мне.

Мой мозг уже совсем отключился — только бы не чувствовать этой невыносимой боли, — когда я вдруг услышала писк монитора.

Потом еще один.

Потом почувствовала, как поднимается грудь Клыка, как он вздохнул, как начало под моей щекой биться его сердце. Я онемела. Я совершенно лишилась дара речи. Я могу только молча смотреть на его избитое посиневшее лицо, которое я так люблю.

Клык заморгал и снова вздохнул.

— Клык, — выдохнула я.

Он еще раз моргает. Его незаплывший глаз широко открывается и смотрит на меня. Клык силится что-то сказать:

— Шштако?

Вообще-то я стоик. Это все давно поняли. Но сейчас во мне будто плотину прорвало. Я опять уронила голову ему на грудь и зарыдала.

85

— Пусти меня, немедленно отпусти! Я тебе приказываю! — Это вопит профессор Гюнтер-Хаген. — Ты совсем рассудок потерял? Забыл, кто я такой?

Я оглянулась и вижу, как Дилан схватил Полотняного со спины и держит так, что тому не рыпнуться. На его лице, забрызганном кровью, с чернеющим подбитым глазом, горят ярость и ненависть.

— Нет, это ты забыл, кто я такой. — Дилан еще сильнее заламывает Кошмарику руки. — Я не робот. У меня собственный разум есть.

— Но ты… ты мне жизнью обязан, — заикается Г-Х.

— Не уверен, что мне эта жизнь нужна, — грустно говорит Дилан и смотрит на нас с Клыком.

Профессор наконец замечает, что Клык жив и даже пришел в сознание, и глаза у него вылезают из орбит:

— Не понимаю. Как это произошло? Это вопреки всякому здравому смыслу!

— Это ты «вопреки всякому здравому смыслу», — кричу я ему сквозь слезы. — Мы тебе не подопытные кролики или, как ты выражаешься, «объекты». Когда только вы, люди, это наконец поймете?

— Мне теперь все ясно. — Голос у Дилана странно ровный и подозрительно спокойный. — Мне теперь все ясно — и кто ты такой, и каким ты меня создал, и чем я стану.

Он оглянулся через плечо. Чуть в стороне стоит больничная каталка.

— Игги, помоги-ка мне. Держи его за ноги.

Вдвоем они подняли брыкающегося доктора на каталку.

— Надж, Газзи, Ангел, давайте с нами. Привязывайте его покрепче.

Я оторопела, глядя, как моя стая пристегивает ремнями к каталке этого ученого убийцу. Ровно так, как пристегивали к таким же каталкам каждого из нас большую часть наших недлинных жизней.

Но то, что я увидела в следующий момент, ошарашило меня еще больше.

Дилан берет еще один полный адреналина шприц — на тумбочке у койки Клыка их несколько.

— Отлично. Как раз то, что нам нужно. — Как заправская медсестра, он нажал поршень, выдавив из шприца остатки воздуха. Сразу видно, он на уколах вырос.

Доктор Гюнтер-Хаген вытянул шею взглянуть на свою разоренную лабораторию: охранники, полностью выведенные из строя, Клык, «объект» его смертоносного эксперимента, оживший непостижимым образом. И его гениальное творение, Дилан, который вот-вот его прикончит.

— Вот, оказывается, что называется зеркальным отображением, — шепчет Газзи. — Лекарство-то, видать, на всех одно.

— Дилан, ты не отдаешь себе отчета в том, что творишь, — делает Кошмарик последнюю попытку.

— Ребята, подержите ему, пожалуйста, руку. — Дилан отдает стае ясные и четкие указания и приставляет иглу к голубой вене профессора. Он похож на прекрасного Ангела Мщения.

Только как же он мне страшен!

Надж кусает губы. Ангел не поднимает от пола глаз.

Внезапно в моем сознании встает воспоминание. «Наступит день, и в считаные доли секунды мы поймем смысл жизни». Кажется, эти слова были сказаны давным-давно. Неожиданно для самой себя я прошу его:

— О боже! Дилан, не надо! Хватит! Достаточно!

Дилан поднимает шприц в воздух. Беспрекословно, по первому моему слову.

— Хорошо, Макс.

Он смотрит на меня, потом на Клыка. Потом переводит взгляд на Г-Х.

И всаживает иглу себе в руку.

Эпилог

Послушайте теперь, до чего мы дожили, пройдя огонь, воду и медные трубы.

В моем нарядном платье я совершенно деревянная. Но даже я не могу не признать — оно совершенно потрясающее. Смотрю на свое кремовое одеяние и думаю, как бы не замазать его кровью или грязью, пока все это не кончится. Сегодня утром пришла парикмахер и сделала нам всем прически. Никогда еще ореол Ангеловых кудряшек не был таким совершенным. И таким сияющим чистотой. Надж, с длинными каштановыми локонами, падающими ей на плечи, стала еще больше похожа на фотомодель. На них обеих одинаковые платья из шуршащего шелка. А в руках у нас букеты полевых цветов, которые мы сами собрали сегодня утром в горах Колорадо.

Надж подходит ко мне. Мы обе стоим у двери тента, подглядывая в щелку. День сегодня неописуемой красоты! Солнце яркое, небо синее, а трава и деревья, точно каждый листок только что с мылом вымыли. Прямо перед нами под аркой из ветвей два ряда белых стульев, и между ними раскатан длинный красный ковер.

Надж смотрит на меня и улыбается:

— Какая ты сегодня красивая!

На что я могу только нервно хихикнуть.

Утром я до блеска надраила себя в душе мочалкой. А парикмахер убрала у меня со лба волосы и заплела вокруг головы французскую косичку, вплетя по цветку в каждую прядь — не отличишь, где прическа, а где венок.

Наши многочисленные синяки и ссадины совершенно зажили. От увечий Клыка остались одни дурные воспоминания, как и от неудавшейся попытки самоубийства Дилана. Препарат на его организм не оказал вообще никакого действия. По крайней мере, пока. Доктора Кошмарика мы больше не видели. В тот день, прежде чем улететь из его логова, мы пинками затолкали его в лабораторный холодильник. Но я уверена, один из его прихвостней очухался и выпустил его оттуда раньше, чем он превратился в сосульку.

— А там что, свадебный церемониймейстер? — шепчет Надж.

— Ага, она мамина подруга.

Мама и моя сводная сестра Элла сидят во втором ряду и смотрят на полог тента — ждут, когда мы выйдем. Рядом с ними Джеб и Дилан и еще несколько наших друзей из КППБ. Дилан, кстати сказать, тогда в берлоге Кошмарика ужасно меня удивил. Видно, надо за ним хорошенько приглядывать.

— Все! Музыка начинается, — говорит Ангел.

— Тогда давай, ты первая, — подталкиваю я ее к выходу.

Мы с ней еще отношений как следует не выясняли. Я понимаю, для сохранения стаи без этого не обойтись. После всего происшедшего нам еще придется с ней как следует во всем разобраться. Но с выяснением отношений я решила чуток обождать. Нечего сегодняшний праздник портить. Так что сегодня обойдемся без разборок.

Ангел выскользнула из двери. Все заохали и заахали, какая она хорошенькая. Она медленно идет по красному ковру, рассыпая вокруг розовые лепестки. Посмотришь на нее, так сама невинность. И хотя мне хорошо известно, что внешность обманчива, все равно, от того, как она похожа сейчас на мою прежнюю Ангела, на душе становится и спокойнее, и теплее.

— Надж, теперь твоя очередь.

Она весело подмигивает мне, ступает на ковер и медленно идет в такт музыке. Я тайком высовываю нос и вижу, как Газзи шагнул вперед прямо перед церемониймейстером и взял Ангела за руку. Вместе они делают несколько шагов, снова разъединяются и встают по обе стороны от разукрашенного подиума.

Я жду, когда Надж дойдет до половины ковровой дорожки, и тоже выхожу из тента, стараясь твердо стоять на ногах и не спотыкаться от волнения. Все головы, как по команде, поворачиваются ко мне, и по рядам катится волна восхищенного шепота. Стараюсь улыбнуться, но я так нервничаю, что у меня получается только какая-то жалкая кривая усмешка. Передо мной Игги делает шаг к Надж и, ни секунды не помедлив, безошибочно берет ее за руку. Они, как и Ангел с Газзи, тоже вместе подходят к подиуму и, расцепив руки, встают по разные от него стороны.

А потом я вижу Клыка. Его черные глаза горят огнем и неотрывно устремлены на меня. Стараюсь проглотить застрявший в горле ком и не могу. Я так крепко сжимаю свой букет, что стебли вот-вот сломаются. Все остальные куда-то исчезли — я никого, кроме него, не вижу. Ему слегка подстригли волосы, на нем темно-синий костюм и настоящий галстук. Уверена, он уже вычислил по меньшей мере пятнадцать различных способов, как использовать его в драке.

Мне кажется, прошло столетие, прежде чем я наконец подошла к Клыку, и даже ни разу не споткнулась в моих страшно неудобных, но страшно красивых туфлях. Он протягивает мне руку, и я беру ее, глядя ему в глаза. Мы подходим к церемониймейстеру и разделяемся, чтобы встать каждый по свою сторону.

И тут народ изо всех сил вытягивает головы, посмотреть, как Акела легкой походкой выходит из тента. Между ее остреньких ушей красуется такой же венок, как у меня, и от синих ирландских розочек ее умные глаза стали еще более синими.

Она неторопливо и грациозно ступает по ковровой дорожке, точно так, как научила ее мама. Вчера они где-то спрятались и тренировались весь вечер.

Она останавливается перед свадебным церемониймейстером, и к ней подходит Тотал. На шее у него красно-коричневая бабочка, и черный расчесанный мех блестит на солнце. Выхоленными кажутся даже его гордо распушенные крылья.

Он поворачивает ко мне голову, и я ободряюще улыбаюсь ему в ответ. Не имеет никакого значения, что он ниже Акелы ростом, что она тяжелее его фунтов на шестьдесят, что он безродный мутант, а она стопроцентно чистопородная маламутка. Была бы я предрасположена к дамским сантиментам, от того, как они друг на друга смотрят, у меня на глаза навернулись бы слезы.

Тотал прекрасно знает, сколько их ожидает трудностей. Сам он теперь отличный летун. Как и все мы в стае, в любой момент готов взвиться в небо. А Акела навечно привязана к стандартным транспортным средствам. Тотал может общаться с нами, любое свое желание может высказать (видит бог, еще как может), а Акеле всегда будет необходим переводчик.

Но им плевать на трудности. Они твердо решили быть вместе. Тотал с первого взгляда знал, что Акела — это любовь на всю жизнь. А ведь она сначала на него даже смотреть не хотела. Но он не отступил, он добился ее взаимности. И теперь они вместе клянутся друг другу в верности. И их слышат все, кто им дорог.

Церемония начинается. Я слышу, как Тотал дрогнувшим от волнения и избытка чувств голосом произносит: «Люблю. Готов». Рядом с ним Акела тоже согласно кивает головой.

Взгляд мой сам собой устремляется к Клыку. Послеполуденное солнце озаряет его лицо теплым золотым светом. И от этого он сейчас невообразимо красив. Он тоже смотрит на меня, и на его лице такое выражение, что у меня по спине бегут мурашки. В его глазах я читаю обещание нашего с ним будущего. Будущего, полного опасностей, радостей, преследований, побед и многотрудных опытов.

Но мы будем вместе, и нам будет все по плечу.

Еще один эпилог

Как выяснилось, я ошиблась.

Торжественный обед был настоящим гвоздем программы, особенно потому, что мне не надо было ничего ни готовить, ни убирать после ухода гостей. Потом мы вернулись на нашу нынешнюю явочную квартиру. Клык улетел примерно на час раньше, но настоял, чтобы я осталась — предстояло разрезать свадебный пирог, и танцы все еще были в разгаре.

Уговаривать меня не пришлось. Почему не воспользоваться случаем! Неизвестно, когда еще я надену такое платье и такие туфли. Про прическу я просто молчу. Не больно-то поносишь все это в хорошо знакомых нам туннелях Нью-Йоркской подземки. Зуб даю, прохлаждаться нам недолго осталось.

Но сегодня такой классный вечер. Все, кого я люблю, — рядом, и я все время думаю, как буду расписывать Клыку, как поседела от сахарной пудры мордочка у Тотала.

Но всему наступает конец, и вот мы с Надж летим домой, а за нами тянутся Ангел, Газзи и Игги. Должна сказать, что в моем роскошном прикиде не больно-то полетаешь. В джинсах и свитере куда приятней. Так что я не слишком буду тосковать по своему платью и туфлям.

Бесшумно опускаемся на террасу. В доме горит свет. Ноги у меня огнем горят, и я первым делом сбрасываю туфли. И сразу бегу искать Клыка. Я принесла ему кусок свадебного торта. Он, конечно, чуток помялся, но ничего, сплющенный или нет, торт остается тортом.

Стою в коридоре перед дверью мальчишечьей спальни. Стучу. Тишина. Заснул он уже, что ли?

Открываю дверь и просовываю голову внутрь. Темнота.

— Клык?

Включаю свет. Никого. Постель его стоит нетронутой. В ванной тоже темно и пусто.

— Клык! — кричу я в полный голос. — Мы дома!

Надо пойти спросить наших. Может, они его видели. Разворачиваюсь на выход и… вижу записку.

На комоде рядом с дверью лежит белый конверт. На нем колючим почерком Клыка — мое имя.

Сердце у меня падает и застревает где-то в животе, руки и ноги леденеют, а по спине ручьем катится холодный пот. Как в замедленной съемке, делаю шаг, протягиваю руку к конверту, верчу его в пальцах, открываю, достаю несколько мелко исписанных страниц.

— Макс, что ты тут делаешь? Пойдем еще пару фоток щелкнем. — Надж распахивает дверь. — Когда мы еще все вместе будем такими чистыми? Надо для истории зафиксировать.

Я проглатываю застрявший в горле комок:

— А Клык где-нибудь с вами?

— Нет, я думала, он здесь, с тобой.

— Смотри, что я нашла. — Я показываю ей письмо, и глаза у нее расширяются.

— Что это? — голос у нее мгновенно охрип.

Медленно втягивая воздух, я разворачиваю страницы. Не надо их читать. Если не читать, значит, ничего не случилось.

Но я не трус. Даже сейчас. И поэтому я начинаю читать вслух.

Макс, любимая моя,

ты сегодня была безумно красивой. Такой я запомню тебя на всю жизнь.

Надж закрывает рот ладонью.

Хочется верить, что ты тоже будешь помнить меня таким — ха-ха — чистым. Как хорошо, что мы были так счастливы в наш последний день вместе.

Но сегодня вечером я улетаю. Я ухожу из стаи. И на сей раз это навсегда. Не знаю, увижу ли я тебя еще когда-нибудь. Дело в том, Макс, что, кто бы что ни говорил, все немного правы.

Дилан прав в том, что, пока я с вами, стая в опасности. Может, этой опасностью был только профессор Ханс. Но откуда нам знать, вдруг найдется еще сотня таких же психов. С Ангелом трудно не согласиться, что у двух стай шансы выжить удваиваются. И потом, когда мы с тобой вместе, мы никого вокруг не видим — тут с ребятами не поспоришь. Но с этим мы с тобой ничего поделать не можем.

А все потому, что я тебя люблю. И, когда ты рядом, никто и ничто для меня не существует. Я вижу, слышу и чувствую тебя одну. А если тебя рядом нет — только о тебе и думаю. Только с тобой я хочу говорить. Только твоя опора нужна мне в бою. Когда мы вместе, солнце светит ярче. Когда тебя нет — мир покрывается пылью.

Прости меня — если не сейчас, то когда-нибудь после, — что из-за меня наш светлый мир превращается в серый, тусклый и пыльный. Может быть, пройдет время и радость вернется.

Я отрываюсь на минуту, стараюсь глотнуть воздуха. Один за другим ребята подгребли в комнату и теперь, с посеревшими лицами, сгрудились вокруг Надж.

И ты тоже, когда я рядом, не в лучшей форме. Вернее, я неправильно выразился. Со мной ты, Макс, — по-максимуму, и ласковее, и нежнее, и — хочешь верь, хочешь не верь — женственнее. Но, когда ты со мной, вожак в тебе отступает на задний план. А стае нужен вожак. Ангел, если ты, малышка, слышишь эти слова, не обижайся, но до вожака тебе пока расти и расти.

Я глянула на Ангела и вижу, как щеки ее заливает краской.

Еще как минимум пару лет стае без вожака не выжить, как бы ни были сильны наши ребята, все вместе и каждый в отдельности. А я чем хочешь клянусь, ты и есть тот самый лучший, самый необходимый стае вожак. Лидер. Командир. За это я тебя и люблю. За это и многое, многое другое.

Но чем больше я об этом думаю, тем больше я уверен, что решение мое — единственно возможное и что поступаю я сейчас правильно. Может быть, не для нас с тобой, моя любимая. Не для тебя и не для меня — для всех нас вместе, для стаи.

Пожалуйста, не старайся меня искать. Не старайся меня вернуть. Ничего труднее мне в жизни делать не приходилось (стерпеть сегодня на себе целый день этот чертов костюм и галстук — не в счет). И как бы мне этого ни хотелось, увидеть тебя еще раз будет чистым адом. Ты будешь просить, чтобы я вернулся. Я не смогу сказать тебе «нет». Никакие проблемы не разрешатся, мне снова придется уходить, и мы снова должны будем пережить всю эту муку.

Милая, ты сильная, прошу тебя, сделай так, чтобы мы смогли разрубить этот узел раз и навсегда.

В горле у меня пересохло, и каждое слово дерет его чуть не до крови. Врет, врет. Я помню, он тысячу раз говорил мне «нет». Надж кладет мне руку на плечо — то ли меня поддерживает, то ли сама за меня держится.

Я люблю тебя. Люблю твою улыбку, твою кривую усмешку. Твой злобный оскал люблю. Я люблю смотреть на твое сонное лицо. Люблю смотреть, как в полете развеваются у тебя за плечами волосы. И как сияет в них солнце, если, конечно, они не заскорузли от крови и грязи. Люблю смотреть на твои распростертые крылья, белые, коричневые, кремовые. И — по самому краю плеча — крошечные мягкие перышки. Я люблю твои глаза, то холодные, внимательные, настороженные и подозрительные, то смеющиеся, теплые и нежные. Лишь бы только ты на меня смотрела.

Стою и реву, как последняя идиотка. Слезы текут ручьем, и я вытираю глаза и нос рукавом платья.

Ты лучший на свете боец. И лучший командир. И ты нам всем мама, которая утешит и успокоит. Ты совершенная, абсолютная, неописуемая балда и бестолочь, никудышный водила и хреновый повар. Ты, что бы ни случилось, нас охраняешь и о нас заботишься. Ты мой лучший друг, моя первая и единственная любовь. И красивее тебя на свете девчонки нет, с крыльями или без.

Теперь уже плачут все, даже Игги. Мы все всхлипываем, хлюпаем носами и отчаянно трем глаза. Так я и знала: я читаю его письмо вслух, и его уход становится реальностью. И не только для меня — для каждого из нас.

Я вот что скажу тебе, моя радость. Помнишь тот утес, на котором мы учились летать с ястребами? Если через двадцать лет не истечет наш срок годности и если мир не развалится на части, я буду ждать тебя на том утесе. Ты ведь найдешь туда дорогу? Так и договоримся. Через двадцать лет. И сегодня же начинаем отсчет. Буду жив — буду тебя там ждать. Клык даю.

Прощай, моя любовь.
Клык
PS. Скажи всем, мне будет их не хватать.

В комнате гробовое молчание. Письмо у меня в руках промокло от слез. Кое-где даже чернила расплылись.

Мой Клык, всегда такой суровый, выплеснул в этом письме весь многолетний запас любви. Я окаменела. Точно меня кто изо всех сил звезданул по башке.

— Я в это не верю, — шепчет Газман.

— Вот кретин, — выругался Игги, — настоящий кретин.

— Это все из-за меня. — Плечи у Ангела вздрагивают от рыданий.

— Нет, ты много чего натворила, — горько говорю я ей, — но тут никакой твоей вины нет.

Я очень устала. Свадьба Тотала и Акелы превратилась в смутное воспоминание. Надж положила мне голову на плечо. Кладу письмо и обнимаю ее.

Слезы капают мне на подол, но изо рта не вырывается ни звука. Нет таких слов, чтобы выразить мою боль.

Я не хочу и не могу двигаться. Руку не поднять, ногой не пошевелить. Да и зачем? Клык не сидит на кухне и не ждет меня за столом. И завтра утром я проснусь в опустевшем без него доме.


Меня тошнит. Мне плохо. Болит живот. Я ни крошки в рот взять не могу. Я даже не могу слезть с кровати, не могу выйти из комнаты. Боже, дай мне собрать остаток сил, чтобы измолотить Клыка, пока он не запросит пощады. Когда-нибудь…

На самом деле все, чего мне сейчас хочется, это тупо смотреть видео по Интернету. Все подряд. Но, оказывается, разбитое сердце — вовсе не повод, чтоб Надж отдала мне новый комп. Приходится довольствоваться старым лэптопом.

Но только я его открываю, во что, вы думаете, я впериваюсь на десктопе?

Что сделал этот тупой предатель, этот гад, бывший бойфренд и бывший первый кореш, этот козел, чмо, отпетый дурак, простуженный на голову, этот пень с глазами… Какие у него красивые глаза… Уходя из моей жизни, бросая меня на произвол судьбы, он забыл стереть с десктопа свои кретинские файлы.

Открыть?

Не открыть?

Открыть?

Не открыть?

Какой, к черту, вопрос, конечно открыть!!!!

***МаксПроиКонтра. doc
Макс

***Неотправленныеблоги. com
Чад, Африка

Потный от жары, голодный. Хорошо-что-не-болен-СПИДом

Мы в Африке. Наши проблемы здесь никакого значения не имеют. Главное здесь — невообразимая несправедливость, царящая в мире. ВНП («валовой национальный продукт» — не спрашивай меня, что это такое, поищи сам в Интернете) Чада составляет 16 миллиардов долларов. ВНП США — 14,3 триллиона долларов. Вот теперь и чеши в репе.

От того, что мы здесь увидели, голова идет кругом. Что здесь за одну мою короткую жизнь изменишь? И разве могу я один изменить мир, всерьез и навсегда? Я, человеко-птица и в некотором роде знаменитость… По крайней мере, на сегодняшний день. Но я только песчинка, и что бы я ни делал — это капля в море.

Настроение у меня сегодня хреновое, поэтому я и затрындел здесь, как балаболка Надж. Макс спит. Все наши тоже спят. Странно. Для всех нормальных людей сон — дело обычное. А для нас — нет. Время от времени наша жизнь входит в относительно приемлемую колею. Но или ненадолго, или колея эта быстро оказывается в колдобинах. Спасение наше только в том, что мы попросту привыкли к полному безумию вокруг нас.

Ладно, перейду лучше к сути дела: то, что сказала сегодня Ангел, до смерти меня испугало. Вот я и выдавил из себя признание. Хоть здесь смог это честно сказать.

Я умру «первым» и «скоро». Так, кажется, она выразилась. Темнит, головы нам морочит — могла бы и объяснить, что это значит. Я бы эту маленькую чертовку вниз головой подвесил. Но, кажись, Макс с ней покруче меня разберется.

Одно хорошо: мне, видать, в свое время привили какой-то «ген эмоциональной атрофии». Или, точнее, атрофии способности выражать эмоции. Поэтому, когда Ангел про мою смерть трепанула, никто не заметил, как кровь у меня в жилах застыла и как все кости заломило.

Надо еще разобраться, что она там мелет? И откуда она все это взяла? Говорит, Голос какой-то ей нашептал. У нее что, тоже, как у Макс, внутренний Голос прорезался? Может, они брешут, и Ангел, и этот ее Голос новоявленный. Нам только кажется, что Голоса эти все точно предсказывают. С чего бы иначе им к порядочным мутантам в черепушку влезать да мозги пудрить. Так я им и поверил! Не верю — и все.

Что-то я себя слишком сильно уговариваю. Мы все когда-нибудь умрем. И, может, смерть наша долго себя ждать не заставит. Вообще странно, что мы еще живы, что нас, к примеру, двенадцать часов назад в пустыне какие-то психи из автоматов не кокнули. Просто жизнь наша такая.

Все, хватит ныть.

Вперед и вверх.
Клык

Колорадо

День перед днем рождения

Список подарков:

Игги — чернушная аудиокнига (СD), чтоб побольше крови и ужасов — купил

Надж — модные журналы, выпуски 589, 395, 004, 981 — купил

Газзи — иллюстрированная история взрывных устройств — купил

Ангел — Ангел? Фотоаппарат — самый подходящий подарок для ребенка с бурно развитым воображением — купил

Макс — …

Подарок для Макс — большой вопрос.

Макс — … розы? Завянут — отлуп

Макс — … стихи? Она меня за них поколотит… — отлуп

Макс — … кольцо? Украшение? В драке — на фиг не нужно?

Макс — настоящая кобра. Должен признаться, когда мы первый раз целовались, я был уверен, что она — кобра. К тому же зубы не разжимала. Хорошо, у нее хоть никаких скобок металлических нет, а то бы мне все губы в фарш превратила. Но, честно сказать, мне на это плевать. Хрен с ним, что она целоваться не умеет. Даже если хуже нее никто на всей планете не целуется. Я ее за это только больше люблю.

Что же все-таки ей подарить? Ломаю-ломаю себе голову — никак не придумаю. Лучший подарок — это… Лучший подарок — это… Мужику всего пятнадцать (завтра). Так откуда мне знать, что такое лучший подарок? Я курсы ухажеров не кончал.

А все-таки, думаю, лучший подарок — это когда думаешь о том, кому даришь. Когда можешь внутрь человека заглянуть и понять, что он такое любит. (Правда, понять, что ОНА такое любит, совершенно невозможно.) Скоро у меня мозги из черепушки вылезут.

Я решил. Куплю то кольцо. Со значением будет подарок.

Ну и пусть она скажет, что я самый сентиментальный чувак на свете.

Вперед и вверх,
Клык

Лас-Вегас, Невада

Мы сорвали джекпот и выиграли солидный куш. Если, конечно, джекпот и изгнание — это одно и то же.

Добро пожаловать в мир развлекухи. Вы в обалденном Лас-Вегасе, в самом генетически трансформированном городе на свете. Внешность обманчива — здесь это ясно как дважды два: обманчивый свет и обманчивый блеск, обманчивые дамы и обманчивые господа, обманчивые улыбки. Обманчивый рай.

Вчера вечером мы с Макс прибыли в страну вечных каникул и немедленно принялись за мороженое, пирожные, суши, жареные орехи, сырные палочки, буррито и горошки васаби.

Если вы в Лас-Вегасе или от нас с Макс романтику ждете, уверяю вас — романтики было хоть отбавляй. Погода — шепчет. Градусов двадцать пять, сухо, небо ясное. Идешь по улице, облизываешь спумони, город, как неоновый рай, сияет.

Только я-то думал, прилетим сюда, с толпой сольемся, исчезнем, растворимся. Но, должен сказать, все в Лас-Вегасе такое дутое, липовое, такое поддельное, что ни на минуту забыть об этом невозможно. Ну какая, скажите, радость от бутафорского Парижа?

Вот мне и кажется, что наши с Макс каникулы и все наши здешние радости тоже поддельные. И, как мыльный пузырь, вот-вот лопнут.

A ведь и вправду лопнули. Сколько Кошмарику потребовалось, чтобы нас отыскать? Меньше двадцати четырех часов? Вот именно.

У Макс по глазам тоже видно: дольше, чем в Школе Макс, мы в этой стране вакаций не задержимся.

Я честно скажу, жизнь — это вам не Лас-Вегас. И не Диснейленд. Нам, полуптицам, Долина Смерти больше подходит.

Вперед и вверх,
Клык
***Дилану. doc
Никогда я еще никого так сильно не ненавидел, как тебя. Разве только паршивых генетиков в Школе. Но они не в счет. Ты — совсем другое дело. Эта ненависть сильнее меня. Она не поддается ни моему разуму, ни контролю. Мне плевать, что ты мутант и тебя так запрограммировали. Мне плевать, что ты в общем-то вполне пристойный чувак, совсем не дурак и даже поешь вполне сносно. Макс — моя. Моя, и точка. Не смей до нее дотрагиваться. У тебя на это нет никакого права. Мы с ней с рождения были вместе. Так что я тебе повторяю, мне плевать с высокого дерева, что эти психи тебя так смастрячили, что ты от нее глаз оторвать не можешь.

Но мне невозможно с ней оставаться. Ты меня так злишь, что я теряю голову. Я от ярости не понимаю, что делать. И в ком причина, в Макс или в тебе?

***Клыквопр. doc
Хей!

Придется ей отвечать. Выхода нет. Почему? Да потому что смешно. Бывает, что смех — сильнее всего на свете.


От Джесс:

Клык,

Я уже сто лет пишу в твой блог. А ты мне не отвечаешь. Всем на их дурацкие вопросы отвечаешь, а мне — нет. Считай, что сам напросился, дружок. Буду к тебе приставать, пока не ответишь хоть на один мой вопрос.


У ТЕБЯ ЕСТЬ ЯМАЙСКИЙ АКЦЕНТ?

Ня, mon.


КАКОЙ ТВОЙ ЗНАК ЗОДИАКА?

Не знаю. «Ангел, какой у меня знак зодиака?» Ангел говорит, Скорпион.


ТЫ УЖЕ СКАЗАЛ ДЖЕБУ, ЧТО Я В НЕГО ВЛЮБЛЕНА?

Нет.


ТЫ ОТ БЕССИЛИЯ ЗЛИШЬСЯ?

Как сказать… Не злюсь…


ТЫ, КАК РЭПЕРЫ, УМЕЕШЬ?

Ты что, можешь представить меня рэпером?


А ИГГИ УМЕЕТ?

Газ умеет.


ТЫ ПОЛЬЗУЕШЬСЯ ЛАКОМ ДЛЯ ВОЛОС? ИЛИ БАЛЬЗАМОМ?

Нет, нет и еще раз нет.


А ДЛЯ ПЕРЬЕВ?

А что, для перьев уже выпускают?


КАКОЙ ТВОЙ ЛЮБИМЫЙ ФИЛЬМ?

У меня много любимых.


КАКАЯ ТВОЯ ЛЮБИМАЯ ПЕСНЯ?

У меня нет любимых. Зачем себя ограничивать?


КАКОЙ ТВОЙ ЛЮБИМЫЙ ЗАПАХ?

Макс после душа.


ТЫ ЗЛИШЬСЯ НА МЕНЯ ЗА МОИ ВОПРОСЫ?

Не особенно.


ЕСЛИ Я К ТЕБЕ НА УЛИЦЕ ПОДОЙДУ И ОБНИМУ, ТЫ МЕНЯ УБЬЕШЬ?

Убить не убью, но стукнуть могу здорово.


А ТЫ ВТАЙНЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ТЕБЯ ОБНИМАЛИ?

Кто же не хочет?


ТЫ В ЭМО[114] ПОДАЛСЯ, ПОТОМУ ЧТО АНГЕЛ ЗАХВАТЫВАЕТ В СТАЕ ВЛАСТЬ (У МАКС И У ТЕБЯ ТОЖЕ)?

Ни в какие эмо я не подавался.


КАКОЕ ТВОЕ ЛЮБИМОЕ БЛЮДО?

Все острое, особенно если Игги готовил.


А ЧТО ТЫ ЕЛ СЕГОДНЯ НА ЗАВТРАК?

Три яйца всмятку. Бекон. Еще бекон. И жареный хлеб.


ТЫ ВООБЩЕ ЕЛ СЕГОДНЯ ЗАВТРАК?

См. выше.


ТЫ ПОТЕРЯЛ ГОЛОВУ, КОГДА МАКС ПРЕДПОЧЛА ТЕБЕ АРИ?

Такие крутые парни, как я, головы не теряют.


ТЕБЕ НРАВИТСЯ МАКС?

Да.


А Я ТЕБЕ НРАВЛЮСЬ?

По-моему, ты смешная.


А ИГГИ Я НРАВЛЮСЬ?

Еще бы.


ТЫ ПИШЕШЬ ГРУСТНЫЕ СТИХИ?

Нет.


ОНИ ПРО МАКС?

Ммм… Нет.


ОНИ ПРО АРИ?

С чего ты вообще взяла, что я пишу грустные стихи?


ПРО ДЖЕБА?

Ааааа!!!!!!!!!!!!!


ТЫ МЕНЯ СЕЙЧАС ИЗ БЛОГА ВЫШВЫРНЕШЬ ИЛИ ПОПОЗЖЕ?

Там видно будет.


А ЧТО НА ТЕБЕ СЕЙЧАС НАДЕТО?

Грязные джинсы и футболка.


ТЫ КАКИЕ ТРУСЫ НОСИШЬ, СЕМЕЙНИКИ, БОКСЕРЫ ИЛИ ПЛАВКИ?

На дурацкие вопросы не отвечаю.


ТЫ ЧТО, ОБИДЕЛСЯ?

На дураков не обижаюсь.


ТЫ СОЛНЕЧНЫЕ ОЧКИ НОСИШЬ?

Ношу, те, что подешевле.


И НОЧЬЮ НОСИШЬ?

Ночью в них ничего не видно.


ТЕБЕ КТО БОЛЬШЕ НРАВЯТСЯ, БРЮНЕТКИ ИЛИ БЛОНДИНКИ?

Мне без разницы.


ТЕБЕ КТО БОЛЬШЕ НРАВЯТСЯ, ВАМПИРЫ, УПЫРИ ИЛИ ОБОРОТНИ?

По мне, так любые клыкастые.


МОЖЕТ, ТЫ ГЕЙ И ТОЛЬКО ПРИТВОРЯЕШЬСЯ, ЧТО НЕ ГЕЙ

Ох, достала.


А БЫЛ БЫ ГЕЙ, ТЫ БЫ ПРИЗНАЛСЯ?

Признался.


ТЕБЕ НРАВИТСЯ, КОГДА ТЕБЯ НАЗЫВАЮТ ЭМО?

Нет.


А ТЫ ЭМО?

Эмо, не эмо, какая разница?


ТЫ ЛЮБИШЬ ЯЙЦА?

Люблю, сказал же, на завтрак три съел.


А ТЫ ОБЖОРА?

Не обжора, но поесть люблю. Хобби у меня такое, поесть.


ТЫ ДУМАЕШЬ ПРО СЕБЯ, ЧТО ТЫ САМЫЙ СЕКСУАЛЬНЫЙ ПАРЕНЬ НА СВЕТЕ?

А ты думаешь про меня, что я самый сексуальный парень на свете?


А ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ДУМАЕШЬ ПРО ЭТО С МАКС?

Мммм.


А АНГЕЛ КОГДА-НИБУДЬ ПРОЧЛА ТВОИ МЫСЛИ, КОГДА ТЫ ДУМАЛ ПРО ЭТО С МАКС? И СКАЗАЛА «ОГО»? А ТЫ СКАЗАЛ «БЛИН»?

хахахахахахахахахаха


ТЫ ЛЮБИШЬ СПАНЧ БОБА?[115]

Ничего себе, не очень.


А ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ДУМАЕШЬ ПРО ЭТО СО СПАНЧ БОБОМ?

С ним-то? Конечно.


ТЫ УМЕЕШЬ ГОТОВИТЬ?

Игги умеет.


ТЫ ЛЮБИШЬ ГОТОВИТЬ?

Я люблю есть.


ТЫ ПОХОЖ НА ДОМОХОЗЯЙКУ?

С какой стати мне быть похожим на домохозяйку?


ТЫ ВТАЙНЕ СТРАДАЕШЬ ОТ ДУШЕВНОГО НЕУСТРОЙСТВА?

А разве это не очевидно?


ПО-ТВОЕМУ, ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО, ИЛИ КТО НЕ УСПЕЛ, ТОТ ОПОЗДАЛ?

Еще не поздно.


ГДЕ ТЫ УЧИЛСЯ ИГРАТЬ В ПОКЕР?

По телеку.


А ТВОЕ ЛИЦО — ЛИЦО НАСТОЯЩЕГО ИГРОКА В ПОКЕР?

Стопроцентного.


КОНЕЧНО, НЕЧЕГО БЫЛО И СПРАШИВАТЬ. А У ИГГИ?

И у него тоже.


А ОН В ПОКЕР ИГРАЕТ?

И даже иногда у меня выигрывает.


А ТЕБЕ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА ПОКЕРНУТЬ ПРИКОЛЬНО?

Не слишком.


А ТЫ КЛЫКУЛЕЧНЫЙ?

Мне никогда не быть таким клыкулечным, как тебе того хочется.

***Максчерновик. doc
Макс, любимая моя,

Ты сегодня была безумно красивой. Такой я запомню тебя на всю жизнь.

Хочется верить, что ты тоже будешь помнить меня таким — ха-ха— чистым. Как хорошо, что мы были так счастливы в наш последний день вместе.

Но сегодня вечером я улетаю. Я ухожу из стаи. И на сей раз это навсегда. Не знаю, увижу ли я тебя еще когда-нибудь. Дело в том, Макс, что, кто бы что ни говорил, все немного правы.

Дилан прав в том, что, пока я с вами, стая в опасности. Может, этой опасностью был только профессор Ханс. Но откуда нам знать, вдруг найдется еще сотня таких же психов. С Ангелом трудно не согласиться, что у двух стай шансы выжить удваиваются. И потом, когда мы с тобой вместе, мы никого вокруг не видим — тут с ребятами не поспоришь. Но с этим мы с тобой ничего поделать не можем.

Даже Джеб и Ханс немного по-своему правы. Джеб — своими странными непредсказуемыми появлениями и своими непредсказуемыми, но в какой-то степени полезными советами. Доктор Ханс — в том, что он говорит, что будущее принадлежит мутантам и что нам надо понять самих себя. Хотя лично мне не хотелось бы, чтобы в меня еще хоть раз впрыскивали какую-нибудь гадость. Но мир меняется. В нем наверняка где-то есть такие, как мы. Не могу тебе сказать, откуда я это знаю. Знаю, и все. И как нам спасти мир — это тоже большой вопрос. Большой и очень трудный, Макс. Он такой важный, что

А все потому, что я тебя люблю. И, когда ты рядом, никто и ничто для меня не существует. Я вижу, слышу и чувствую тебя одну. А если тебя рядом нет — только о тебе и думаю. Только с тобой я хочу говорить. Только твоя опора нужна мне в бою. Когда мы вместе, солнце светит ярче. Когда тебя нет — мир покрывается пылью.

Прости меня — если не сейчас, то когда-нибудь после, — что из-за меня наш светлый мир превращается в серый, тусклый и пыльный. Может быть, пройдет время и радость вернется. Нам нельзя быть вместе. Вместе мы слишком многим рискуем. Не говоря уже о тысяче других причин. Я не должен быть эгоистом.

И ты тоже, когда я рядом, не в лучшей форме. Вернее, я неправильно выразился. Со мной ты, Макс, — по-максимуму, и ласковее, и нежнее, и — хочешь верь, хочешь не верь — женственнее. Но, когда ты со мной, вожак в тебе отступает на задний план. А стае нужен вожак. Ангел, если ты, малышка, слышишь эти слова, не обижайся, но до вожака тебе пока расти и расти.

Еще как минимум пару лет стае без вожака не выжить, как бы ни были сильны наши ребята, все вместе и каждый в отдельности. А я чем хочешь клянусь, ты и есть тот самый лучший, самый необходимый стае вожак. Лидер. Командир. Всему, что я умею, я научился от тебя. За это я тебя и люблю. За это и многое, многое другое.

Но чем больше я об этом думаю, тем больше я уверен, что решение мое — единственно возможное и что поступаю я сейчас правильно. Может быть, не для нас с тобой, моя любимая. Не для тебя и не для меня — для всех нас вместе, для стаи.

Я знаю, куда лежит мой путь, но, пожалуйста, не старайся меня искать. Не старайся меня вернуть. Ничего труднее мне в жизни делать не приходилось (стерпеть сегодня на себе целый день этот чертов костюм и галстук — не в счет). И, как бы мне этого ни хотелось, увидеть тебя еще раз будет чистым адом. Не думай, я понимаю, как тебе трудно. Пойми и ты, мне тоже ужасно тяжело. Если я тебя снова увижу ты будешь просить, чтобы я вернулся. Я не смогу сказать тебе «нет». Никакие проблемы не разрешатся, мне снова придется уходить, и мы снова должны будем пережить всю эту муку.

Милая, ты сильная, прошу тебя, сделай так, чтобы мы смогли разрубить этот узел раз и навсегда. Мы должны это пережить, порознь, каждый один на один с собой.

Я люблю тебя. Люблю твою улыбку, твою кривую усмешку. Твой злобный оскал люблю. Я люблю смотреть на твое сонное лицо. Люблю смотреть, как в полете развеваются у тебя за плечами волосы. И как сияет в них солнце, если, конечно, они не заскорузли от крови и грязи. Люблю смотреть на твои распростертые крылья, белые, коричневые, кремовые. И — по самому краю плеча — крошечные мягкие перышки. Я люблю твои глаза, то холодные, внимательные, настороженные и подозрительные, то смеющиеся, теплые и нежные. Лишь бы только ты на меня смотрела.

Ты лучший на свете боец. И лучший командир. И ты нам всем мама, которая утешит и успокоит. Ты совершенная, абсолютная, неописуемая балда и бестолочь, никудышный водила и хреновый повар. Ты, что бы ни случилось, нас охраняешь и о нас заботишься. Ты мой лучший друг, моя первая и единственная любовь. И красивее тебя на свете девчонки нет, с крыльями или без.

Я вот что скажу тебе, моя радость. Помнишь тот утес, на котором мы учились летать с ястребами? Если через двадцать лет не истечет наш срок годности и если мир не развалится на части, я буду ждать тебя на том утесе. Ты ведь найдешь туда дорогу? Так и договоримся. Через двадцать лет. И сегодня же начинаем отсчет. Буду жив — буду тебя там ждать. Клык даю.

Прощай, моя любовь.
Клык
PS. Скажи всем нашим, мне будет их не хватать.

PPS Передай Дилану, что он — один из нас. Скажи ему, что он настоящий член стаи.

***объявлениетребуютсямутанты. doc
Требуются: Gen77 и/или гибридные формы жизни по типу «человек-животное»

Хей!

Ты не такой, как все?

Чувствуешь себя белой вороной? Можешь то, что не может никто другой?

Мир меняется, и, если ты понимаешь, о чем идет речь, мне нужна твоя помощь.

Напиши о себе и скажи, как тебя найти.

Жду. Буду на связи.

http://www.max-dan-wiz.com/profi le/ Клык4


Вперед и вверх.
Клык

Джеймс Паттерсон Спасти Ангела

Книга первая Небо обрушилось

1

Он прилетит. Прилетит и спасет меня. Он не может не прилететь. Клык не даст мне здесь погибнуть.

Я уже много дней заперта в клетке. Не помню, когда я последний раз ела, не помню, чтобы меня сморил сон. Крыша едет от анализов, тестов, воткнутых в меня игл и больничного запаха хлорки. Вернулся кошмар моего детства, когда я подопытным кроликом росла в лаборатории психованных генетиков. Дикая ярость заливает мой мозг.

Но Клык не прилетел мне на выручку. Придется спасать себя самостоятельно.

— Эй, назад! — Чуть только я прижимаюсь к прутьям решетки, лаборант лупит по ним здоровенной дубиной, и с каждым ударом петли двери гнутся все больше и больше. Все идет по плану.

Подавив страх, снова хватаюсь за прутья и прижимаюсь к ним носом. Главное — рассчитать время. Помедли я лишнюю секунду — эта горилла размозжит мне руки, лицо или голову.

— Кому говорят, назад! — Дубина обрушивается на ослабевшие петли. Мгновенно отпрыгнув назад, я стремительно выбросила вперед ногу и, собрав все оставшиеся силы, ломанулась в дверь.

— Эй! — Ошеломленный вопль лаборанта замер у него на губах. Выскакиваю из клетки и со всей яростью озверевшего мутанта, крутанувшись, с размаху вмазываю ему по башке. Еще один поворот — и я вскакиваю на стол.

Уже вовсю орет сирена, из коридора доносятся крики и топот тяжелых сапог. Подпрыгиваю вверх к змеящейся по потолку трубе, повисаю на ней и, хорошенько качнувшись, поддаю обеими ногами по облаченной в белый халат могучей груди. Не в силах вздохнуть, амбал тут же оседает на колени. Воспользовавшись секундной передышкой, разбегаюсь по столу, прыгаю и распахиваю крылья.

Вступает в силу закон врожденного преимущества мутанта.

Ко мне уже протянулись волосатые ручищи, но я успеваю взмыть под самый потолок к маленькому окошку. Стоит только садануть в стекло — и я на свободе. Вдруг…

Я отпрянула от окна, увидев за стеклом знакомый темный силуэт.

Клык!

Он сидит на крыше и наблюдает за побоищем. Моя правая рука, мое надежное крыло. Я знала, что он придет. Без него я бы уже тысячу раз на тот свет отправилась. Но мы с ним друг на друга всегда можем положиться, и не было случая, чтобы он не пришел мне на помощь. Облегченно вздыхаю и нацеливаюсь прыгнуть в окно.

Комната внизу полна вопящих белохалатников. Давайте, давайте, надрывайтесь, лузеры.

Сколько окон я за свою пятнадцатилетнюю жизнь поразбивала! Так что я прекрасно знаю, крови и боли не миновать. Но ради свободы все можно выдержать.

Врезаюсь правым плечом в стекло — оно не поддается. Меня отбросило в сторону, и я камнем рухнула вниз. Время остановилось. Раздался хлопок, и в ногу мне впилась капсула с транквилизатором.

Валяюсь на полу. Сверху на меня смотрят безразличные глаза Клыка.

Обалдело понимаю: он не собирается разбивать стекло, не собирается меня спасать. Сворачиваюсь в комочек на сияющем линолеуме и теряю сознание.

Клык меня предал.

Кажется, я снова падаю вниз. Инстинктивно хватаюсь за то, что попалось под руку.

Пальцы цепляются за ветку, лихорадочно втягиваю ртом воздух. Глаза у меня широко открываются, и я понимаю, что ни в какой я не в клетке, не в лаборатории в Школе, а на вершине высокой сосны. И все случившееся — просто очередной страшный сон.

Тяжело вздыхаю. Кровь все еще стынет в жилах.

Стараясь успокоиться, смахиваю выступившие на лбу бисерины холодного пота.

Кошмар кончился. Я свободна. Я на свободе.

Пора его забыть. Нечего мусолить всякие ужасы. Но он не уходит. Кошмар продолжает меня мучить. И самое ужасное в нем то, от чего меня полностью парализовало…

Клык не пришел мне на помощь. Не выручил, не спас. И никогда больше не спасет.

2

Уже неделю я сижу в Аризоне. Неделю живу с мамой и сводной сестрой Эллой. Неделю моя стая резвится в полной безопасности. Мама кормит нас до отвала. Постели мягкие, и Газзи ухитрился выиграть у мамы в покер сорок баксов, пока она окончательно не оставила надежду отыграться. Даже сейчас из окна кухни на верхушку моей девяностофутовой сосны несется соблазнительный запах домашних пирожков с яблоками. И не каких-нибудь полуфабрикатных, а только что вынутых мамой из духовки.

Все здесь счастливы и здоровы. Все, кроме меня. Вернее, я тоже здорова. Ни тебе подбитого глаза, ни раны от шальной пули. Ребра в кои веки раз целы. А счастье? Счастье — это совсем другое дело. Про счастье я и не помышляю.

Всего каких-то восемь дней назад я была счастлива, как может быть счастлива любая нормальная пятнадцатилетняя крылатая девчонка. Пока Клык, мой лучший друг, мой единомышленник, моя первая, моя единственная любовь, не взял да и не отвалил, не сказав ни слова. Только записку идиотскую оставил. Лучше бы он мне крылья отрезал.

Он решил, что лучше будет, если мы расстанемся. Один, сам решил. Со мной не посоветовался. И кто ему только дал право за меня решать, что мне лучше? Лучше бы я без сознания умирала, лучше бы он действовал по инструкции. Зря я, что ли, ее составляла.

Короче, я двадцать четыре часа пролежала, отвернувшись к стене. И тогда-то Надж позвонила маме. Стыд какой!

Даже когда меня подстрелили, меня не нужно было срочно спасать. А теперь вся моя стая — Игги (ему тоже пятнадцать), Надж (ей двенадцать), Газзи (девять, умолчу пока, почему мы его так называем), семилетняя Ангел и я, Максимум Райд, или просто Макс, — прилетела в Аризону. И вот теперь все они там прохлаждаются, пирожки с мамой пекут, в картишки перекидываются, а я сижу на макушке сосны, и мне так хреново, что я даже плакать и то не могу.

Простите, дорогие читатели, что я все свое горе на вас выплеснула. Вы, наверное, книжку открыли в надежде прочитать про драки и побоища, про невероятные, но очень даже возможные сценарии конца света, а вместо того нашли меня скулящей на верхушке сосны. Зрелище не из приятных, вы уж простите меня за такое разочарование.

И поверьте, если бы я могла с этим что-нибудь поделать, все было бы по-другому. Но теперь я сама не своя. Макс без Клыка — не Макс. То и дело поглядываю на прекрасное старое кольцо. Это Клык подарил мне его еще совсем недавно. Он отвалил, и я выбросила кольцо в помойку, а потом сто лет ползала на коленях, разгребая груду мусора, пока оно не нашлось в грязной консервной банке.

— Хорошо, ты хоть в унитаз его не спустила, — съязвил Газман, глядя, как я роюсь в мусорном бачке.

Это могла бы быть лучшая неделя моей жизни. Но теперь тоска обволокла меня плотным коконом.

Без всякого предупреждения позади меня раздается:

— Бу!

«Вот спасибо! Хоть двинуть кого-то можно!» — думаю я и, подавив испуганный крик, прыгаю вниз.

3

Разворачиваюсь на ветке. Готовые к драке, мышцы напряжены. В бою я асс. Кому хочешь отпор дам, хоть во сне. Врасплох меня не застанешь и в плен за здорово живешь не возьмешь. Перехитрю врага — только так. А вот с разбитым сердцем дело обстоит хуже. Но это всем и так известно.

Короче, развернувшись, кого, вы думаете, я вижу? Мой крест, мое наказание Господне номер два.

Номер один, понятное дело, Клык.

А номер два — Дилан.

Глаза у меня тут же сузились. Кулаки сжались. Горячий сухой ветер Аризоны шевелит мне волосы и шуршит вокруг нас сосновыми иглами.

Меньше чем в двух футах от меня Дилан со своей ветки криво мне усмехается.

— Попалась!

Он неслышно ко мне подкрался. Слух у меня чуткий — никому ко мне втихаря не подобраться. Никому, кроме Клы…

— Чего надо? — оскалилась я на него.

— Чего-чего, совсем без своего ненаглядного разнюнилась.

— Тебя не спрашивают. Без твоих комментариев обойдусь. — Он и глазом моргнуть не успел, как я, звезданув ему правым боковым, сшибла его с ветки. Еще неделю назад ничего подобного мне бы и в голову не пришло. Но неделю назад Дилан был умирающим от любви сосунком-несмышленышем, который и летать-то толком не умел. Но потом, когда Клык улетел, а я по-прежнему не хотела иметь с ним ничего общего, Дилан сменил тактику. Летные навыки отшлифовал до блеска. Мачизма на себя напустил, сарказму прибавил.

Что бы Дилан про себя ни думал, что бы он кому ни говорил, а к моей стае он никакого отношения не имеет. Все мы в стае созданы в пробирках. Добавили птичью ДНК к человечьей, вот и получились у нас крылья и всякие другие любопытные свойства. Но он, хоть и крылатый, как мы, но все равно другая рекомбинантная форма жизни. Клон с какого-то чувака, который погиб неизвестно как и неизвестно где.

В метре от земли Дилан успел-таки раскрыть крылья. Пара мощных взмахов — и он взмывает ввысь. Соломенные волосы откинуты с лица, на лбу между бровей упрямая складка. Не станет он, не посмеет, думаю я, но он с налету изо всей силы врезается в меня и сталкивает с моего насеста.

Перекувыркнувшись от неожиданности и побелев от злости, я, как мельница, размахиваю руками и кубарем лечу вниз, едва-едва расправляя крылья. Внезапно Дилан оказывается подо мной и подхватывает меня под мышки.

— Немедленно убери от меня ру… — Договорить я не успеваю. В следующую секунду он притягивает меня к себе и целует. Крепко-крепко.

Мороз пробежал у меня по коже, а кровь застыла в жилах. В голове ни единой мысли.

Внезапно он меня отпускает и стрелой мчится вверх, а на меня со скоростью света несется земля.

На могиле моей напишут: «Она умерла от любви».

4

Но до могильной плиты пока далеко. И если я от чего умирать пока не готова, так это от любви. Так что увольте.

Крылья в стороны — я выровнялась. Кроссовки слегка шаркнули по пыльной красной глиняной земле, и я взмываю в небо, твердо решив, что убить Дилана — самое подходящее время и место.

Его уже едва видно — он кружит в поднебесье, футов за тысячу над землей. Ракетой взлетаю за ним следом.

— Признайся, ушло у тебя сердце в пятки? — кричит он мне, когда я с ним поравнялась.

— Подумаешь, это было тривиальное свободное падение. — Я выписываю вокруг него круги, примериваясь, откуда удобнее пойти на него в атаку.

— Погляди на себя! — насмехается он. — Нюни распустила, жалобные песни с вершины деревьев заводит. — Он развернулся ко мне лицом, синхронно со мной взмахивая крыльями. — О я, несчастная и покинутая. Где ты, где ты, мой любимый, — пищит он противным тонким голосом, ничего общего с моим не имеющим. — О!!! Что мне теперь делать? Как мне без него жить? О! Я умираю от несчастной любви!

В глазах у меня помутилось от ярости. Я пулей рванулась накостылять ему хорошенько. Никто не смел и не смеет так мне хамить. И впредь никто никогда не посмеет. А он и подавно, для этого рылом не вышел.

— Заткнись! — Ничего лучшего мой воспламененный адреналином мозг выдать не смог. — Не тебе знать, что я думаю и что чувствую.

Я подлетела вплотную и выбросила вперед руку для удара. Он поставил блокировку, и меня отбросило в сторону.

— Да уж, конечно, ты там на дереве уселась, просто чтобы пейзажем романтическим насладиться. — Его совершенное лицо пылает, а голубые глаза мечут молнии. — Я не слепой! И это Максимум Райд, покорительница тиранов, первоклассный боец, опора и надежда всей стаи. Для полноты жалостливой картины разбитого сердца не хватает только мороженого и коробки шоколадных конфет. Позор! Глаза бы мои на тебя не смотрели.

Ну вот что! Как меня только ни обзывали! И хамкой! И нахалкой! И агрессором, и черт знает чем. Но я скорее умру, чем позволю кому-нибудь сказать, что я жалость вызываю. Не может быть, чтоб это было правдой.

— Я? Жалость? Да ты в зеркало давно ли смотрел, сосунок! — взвиваюсь я. — Да я тебя видеть не могу, а ты все с меня своих телячьих глаз не сводишь.

И прямо ему в грудь выбрасываю с размаху вперед обе ноги. Точно так, как во сне белохалатнику вмазала. Воздух с сипом вырвался из его легких, и, не в силах перевести дыхание, он валится футов на двадцать вниз.

Наконец, оклемавшись, он бросился на меня. От давнишнего прилизанного вежливого паиньки, который еще недавно только и думал, как бы всем угодить, и следа не осталось. Где он только драться-то научился?

Могучим крылом он так двинул меня в бок, что я волчком закрутилась на месте. Это что-то новенькое. Оказывается, и крыло можно в бою в дело пустить. И очень даже эффективно. Такой приемчик мы еще не опробовали. Надо будет взять на вооружение.

— Значит, ты смотреть на меня не можешь? — орет мне Дилан, увидев, что я наконец выровнялась в воздухе. — Еще как можешь! Только боишься!

— У тебя галлюцинации. — Я набираю высоту, чтобы рухнуть на него сверху и дать ему по башке посильнее. Но он уходит влево, внезапно встает вертикально и, схватив меня за щиколотку, резко дергает вниз. Крылья у меня болезненно задрались. Однако, превозмогая боль, я делаю кувырок вниз и бью его по ушам. Он непроизвольно всхлипывает, и мне удается добавить ему хорошенько ударом кулака в плечо.

Наконец до меня доходит: он же у меня самой все мои приемы драки слизал. Он у меня драться научился. Я взвыла:

— Да когда же ты в конце концов уберешься отсюда и оставишь меня в покое?

— Я не могу! — кричит Дилан в ответ с таким перекошенным от гнева лицом, какого я у него прежде никогда не видела.

— Еще как можешь, — скриплю я зубами. — Помаши крылышками. Вверх-вниз, вверх-вниз — и вали.

— Я тебе честно говорю, что не могу. — Тень смущения и растерянности пробежала по его чересчур красивому лицу. Внезапно он совершенно остыл, и гнев его улетучился, как и не бывало. Теперь он просто парит рядом со мной, уверенно и спокойно работая крыльями. Он смотрит вниз на землю и одной рукой задумчиво потирает лоб.

— Я правда не могу. И ты сама прекрасно знаешь почему. И не заставляй меня лишний раз говорить об этом. — Голос у него звучит огорченно, а лицо становится по-детски беззащитным.

Множество разных людей, тех, кому я верю, и тех, кому не верю, не раз сообщали мне, что Дилан создан для меня. Я имею в виду, буквально. Его сделали мне в пару, чтобы он был «моей идеальной половиной». Должна сказать, что если Дилан моя идеальная половина, то лучше мне посмотреть на себя повнимательнее. Видно, с моей собственной половиной не все в порядке. В любом случае вся эта история про половины — сплошная чухня.

— Послушай, Дилан. Все это только потому, что тебе никакой другой крылатой девчонки подходящего возраста не попадалось. Подожди немного, вот начнут белохалатники массовое производство, выбор появится. Они к тому же все огрехи в следующих моделях исправят.

Я нахмурилась, представив себе, как Клык находит новую Макс без огрехов.

— Никогда, Макс! Меня запрограммировали под тебя. Ты же знаешь. Потому-то я и не могу сопротивляться стремлению быть с тобой рядом, что бы ни случилось, что бы ты сама про это ни думала.

— Так вот почему ты ко мне прилип насмерть. Потому что тебе дядей прописано.

На лбу у Дилана залегла сосредоточенная морщина:

— Наверно, так и есть.

Внезапно его взгляд стал пронзительным и жестким:

— Но мне кажется, я бы хотел быть с тобой, даже если б программа моя была написана с обратным знаком.

На это мне ответить ему нечего, и я, не задумываясь, складываю крылья и стремительно несусь обратно на землю.

5

Где они, добрые старые времена, когда стая бегала от погони, искала еду по помойкам, чуть не каждый день дралась с врагами не на жизнь, а на смерть и никому не верила…

Все это кончилось тем, что я отыскала мою маму, женщину-донора моей второй Х-хромосомы. Жить с ней я, конечно, не стала. Стая всегда будет моей главной и первой семьей, и уж только потом я назову себя дочерью Валенсии Мартинез. Как ни странно, но мама это понимает и не обижается, а мне хорошо от того, что она есть, и на сердце тепло от ее заботы. Но, едва я переступила порог ее дома, на меня почему-то напала ностальгия по давно прошедшим временам опасностей и бескрайней свободы.

— Попробуй. — Надж сует мне в рот еще теплое свеженькое печенье.

В животе у меня еще крутит от возбуждения после битвы в поднебесье с моим клонированным красавчиком, и никакого печенья мне не хочется. Но едва я раскрываю рот, чтобы сказать «нет», она впихивает в меня теплый пахучий кругляшок.

— Меня твоя мама учит, — тараторит Надж, пока я стараюсь не подавиться. — Что, пересушила? Шоколада много?

— Много шоколада не бывает. Печенье шоколадом, как и кашу маслом, не испортишь. Это я тебе авторитетно заявляю, — подает Игги голос с дивана, где он уютно примостился с моей сводной сестрой Эллой. — Давай дальше. Ты остановилась на том, как Тарзан убил огромную злобную обезьяну.

Элла хитренько мне усмехается, находит на странице место, где остановилась, и продолжает читать Игги вслух. Сам он читать не может. Неудачный лабораторный опыт в детстве — и он ослеп навсегда.

Иметь маму — удивительно. Но еще удивительнее иметь сводную сестру. Всю последнюю неделю мы спим с ней в одной спальне. Ночью треплемся чуть ли не до утра, и от нашей болтовни я становлюсь нормальным, обыкновенным подростком. Вернее, так я чувствовала. До тех пор пока Элла не стала трындеть, что влюбилась в Игги. Теперь у меня такое чувство, что она признается мне в любви к моему собственному сыну, которому столько же лет, сколько и мне…

Нормального в моей жизни мало. Но сейчас в гостиной тишина и покой. Газзи и Ангел устроились на полу за самым что ни на есть безопасным занятием — собирают пазл и улыбаются мне одинаково лучезарными улыбками. Из всех пяти членов стаи (а в прошлом шести) только они — настоящие брат с сестрой. Потому-то у меня глаза карие и темные волосы, у Клыка и глаза, и волосы совершенно черные, как вороново крыло, Игги — длинный, тощий рыжеватый блондин, Газзи и Ангел — оба сущие ангелочки, а Надж, наша «шоколадка», с африканской кровью, но кожа у нее светло-коричневая, волосы закручены в штопор, а глаза цвета растопленного шоколада.

При виде этой семейной идиллии я тяжело вздыхаю.

— Здравствуй, моя девочка, — говорит мама, подходит и ласково отводит волосы мне за плечи. Стараюсь припомнить, когда я их в последний раз расчесывала. Дня два назад вроде. Нет, точно не помню.

— Привет.

— Пошла бы ты приняла хороший горячий душ. Всегда помогает, — предлагает мама.

— Ага… Помогает.

В другом конце гостиной Ангел неожиданно наклоняет голову — меня от этого жеста всегда в жар и в холод бросает.

— Кто-то идет, — говорит она.

— Кто бы это мог быть? — брови у мамы ползут вверх.

Ангел сосредоточенно сдвигает брови:

— Это Джеб и профессор Ханс. Ханс Гюнтер-Хаген.

Вы, может быть, спросите, откуда она это знает? Она у нас телепатка. С любого расстояния чужие мысли и чувства читает. А уж вблизи — и подавно. Рядом с ней — никакой личной жизни. Ничего утаить невозможно.

— Как они догадались? — начинаю я и смотрю на маму. — Ты что, сказала им, что мы здесь? Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда Джеб появляется. А профессор Ханс вообще в последний раз чуть Клыка не убил. Не знаю, случайно или нарочно.

— Знаю-знаю, мое золотко. — Мама спокойно смотрит на меня. — Но Джеб позвонил. Он сказал, что ему с тобой надо поговорить. Что-то срочное. Он очень настаивал.

Смотрю в ее ласковые карие глаза. Такие же, как мои. Но волосы у нее темнее моих и вьются больше. Не больно-то мы с ней похожи.

— Я не собираюсь с ним разговаривать! — И я направляюсь в ванную.

— Если Макс не хочет, чтобы Джеб пришел, ему здесь не место.

Я оборачиваюсь на голос Дилана и вижу, как он грациозно влетает в большое распахнутое настежь окно. Кто его просил мне поддакивать? Все было бы много проще, если бы мы с ним во враждующих лагерях были. Тогда бы сразу было понятно, где черное, а где белое.

— Не беспокойся, Макс. — Ангел подходит ко мне и берет меня за руку. — Что бы Джеб ни говорил, мы с тобой заодно. Мы твоя стая.

С трудом подавляю тяжелый вздох. Каково мне слышать это от моей крохи? Она то супернадежна, то предаст ни за что ни про что. То опора мне на все сто, а то, чуть отвернешься, нож в спину всадит. Уж и не знаю, могу я ей теперь верить или не могу.

Оглядываюсь вокруг. Я в стае командир, и все ждут моего решения. Появись здесь Джеб — не миновать хаоса, неопределенности и, может быть, даже опасности.

Это меня подбодрит. Вот и повеселимся.

Я передергиваю плечами:

— Ладно уж, впустите его.

6

Мы все услышали его, мерный гул маленького самолета, приземлившегося на ровном выгоревшем поле за маминым домом. Газзи всегда втайне надеется на взрыв. Он был явно разочарован тем, что самолет не врезался в ближайшие деревья или не сорвался с соседнего обрыва.

Минуту спустя Джеб уже стоит в дверях, а рядом с ним профессор Ханс. Когда я в последний раз сверялась со списком моих смертельных врагов, имя Г-Х красовалось там в первых строках. Да-да, к несчастью, список врагов — печальная реальность моей жизни. Без него и со счета сбиться — раз плюнуть.

Джеб и Ханс еще и в дом войти не успели, а меня уже замутило от ненависти. Джеб и Ханс вместе. Неувязочка получается по всем статьям. Это тот самый Джеб, который бросил нас маленьких на произвол судьбы в горах Колорадо. Выживайте, мол, крылатые, как знаете. С тех самых пор мои с ним отношения и отношениями-то назвать трудно. Все равно что отношения паука с мухой. И муха, между прочим, это я.

Искоса взглядываю на Г-Х и перехватываю на себе его такой же осторожный взгляд. Он недавно Клыка чуть не убил. Пришлось мне самой полный шприц адреналина Клыку прямо в сердце всадить. Не то бы он умер. До сих пор как вспомню, так вздрогну.

Оба они, и Джеб, и Ханс, возможно, гениальные ученые, возможно, исследования их полезны для человечества, возможно, ими движет идея служения миру. А возможно, они продали душу дьяволу. Возможно, только и думают, что о воцарении над миром. Или даже хуже: хотят заставить меня действовать против моей воли.

— Вот и кончились мои каникулы, — цежу я сквозь зубы, уперев руки в боки. К моему удивлению, Ангел в той же самой угрожающей позе встает со мной плечом к плечу. Один за другим к нам подстраивается вся моя стая. И Дилан. Мы с Ангелом в последнее время не раз оказывались по разные стороны баррикад. Не раз и даже не два. Но не могу не признать, с тех пор как Клык отвалил, она со мной слаще меда. Вот и сейчас от ее поддержки у меня на глаза слезы навернулись.

О боже! Опять слезы! Прав был Дилан. Я, видно, и впрямь являю собой жалкое зрелище.

— Каникулы — это громко сказано. Я бы назвал это передышкулы. — Газзи, видать, решил испробовать свои силы в словотворчестве.

— Простите за беспокойство, — начинает Джеб, — но нам очень надо переговорить со всеми вами. И особенно с Макс.

— Давайте, валяйте! — милостиво разрешаю я. — Мы что, теперь потребовались для экспедиции на Северный полюс?

— Нет! — говорит Джеб. — Эта миссия важнее, чем ты, важнее, чем стая, важнее всех нас вместе взятых. Выслушай нас спокойно. Надеюсь, ты сможешь взглянуть на дело без всякого предубеждения.

— Что-то мне кажется, я недавно пыталась тебя послушать — так ты гипнозом со мной стал заниматься. Иначе откуда бы у меня галлюцинации взялись? — ядовито напоминаю Джебу. Я ничего не забываю. И ничего не прощаю. Пусть на мой счет не заблуждается. — Что, опять какой-нибудь маньяк в подводной пещере засел и радиоактивными мутациями занялся? Новых морских чудищ вывели?

— Не вывели. — В голосе Джеба начинает проскальзывать раздражение.

— Да уж, конечно. Теперь, когда мы то логово разворошили, у вас это вряд ли получится.

— Хватит ерунду молоть. Послушай лучше меня. Эволюционная революция уже во всем мире идет.

— И что именно это значит? — спрашиваю я без особого энтузиазма.

— В разных концах мира, — вступает профессор Г-Х, — появилось новое поколение детей со сверхъестественными возможностями.

— Это мы уже проходили. Считай, что пока тебе не удалось захватить мое внимание.

— Макс, ты знаешь, что по всей планете рассеяны школы-лаборатории, задача которых ускорить процесс эволюции человека, — снова подает голос Джеб.

— Ну, знаю. И что с того?

— Люди, посвятившие себя служению науке, пытаются найти пути к спасению человечества. И их работа идет успешно. Более того, впервые за всю историю развития генетики они добились исключительных результатов.

У меня по спине побежали мурашки. И я, и вся моя стая созданы в одной из лабораторий, в кошмарном месте, названном Школой. И это над нами экспериментировали так называемые «люди, посвятившие себя служению науке», а я бы сказала, жаждущие власти маньяки-белохалатники, без стыда и совести.

— Ты знаешь и то, что исторически вы были одной из самых успешных рекомбинантных форм жизни, — продолжает Джеб. — Вы были пятьдесят четвертым поколением генетических экспериментов.

Вот-вот, и я об этом. Каких-то детей зовут «мое солнышко», каких-то — «светик мой», каких-то — «подарком судьбы» называют. А мы — «пятьдесят четвертое поколение генетических экспериментов». Что-то мне в этих словах не слышится особого тепла и умиления. Но, может, я чего недопонимаю. Или у меня чувствительность атрофирована.

— Ирейзеры были семнадцатым поколением, — говорит Джеб, и мы все невольно поежились. (Если кто из читателей новенький, любопытную информацию о гибриде по типу человеко-волк найдете в предыдущих томах моей хроники.)

— Только ты, Джеб, не подумай, что здесь эти экскурсы в прошлое кому-нибудь удовольствие доставляют, — обрываю я его ностальгические порывы. — Боюсь, твои «лирические отступления» никакого света на цель вашего с Хансом визита не проливают. Наоборот, лично меня раздражают до бесконечности. К тому же лишний раз напоминают, почему мне с тобой разговаривать противно.

Джеб смотрит на Г-Х, потом переводит взгляд на маму. На лице у нее явственно написано: «Что заслужил, то и расхлебывай». Наконец он откашливается:

— Я к тому, что вы — наша гордость. Хотя вы, конечно, помните и результаты неудачных опытов.

— Не беспокойся, уж что-что, а эти катастрофические картины до гробовой доски у меня в мозгу отпечатались. — Терпение мое подходит к концу. — Ты закончил?

— Нет, — делает шаг вперед профессор Кошмарик. — Когда вы спасете мир, эти новые дети — то новое поколение, которое вам предстоит повести за собой. Настало время становиться истинными лидерами. Сейчас, сегодня, безотлагательно.

7

Так-так. Крупицу интереса им все же удалось во мне заронить. Эти штучки со спасением мира мне давно хорошо знакомы. Я ими уже изрядное время занимаюсь. Только уж больно мир по кусочкам спасать хлопотно. А здесь, похоже, «общей картиной мира» запахло. Посмотрим-посмотрим.

— О чем это вы? — нарушает молчание мамин вопрос.

— Что ж это, выходит, вы уже тьму новых мутантов настрогали? — Глаза у Надж округлились от удивления.

— Слово «мутанты» устарело. Мы его больше не используем, — поправляет ее профессор Ханс.

— Это новое поколение, — поясняет Джеб. — Дети, продукты генной инженерии и многомиллионное число индивидов с самопроизвольными генетическими изменениями…

— Скажи лучше честно, мутациями, — обрываю я Джеба, но он не обращает внимания.

— Мы называем их детьми поколения GEN77. Они семьдесят седьмое поколение генетически усовершенствованных людей. И, можете мне поверить, их очень и очень много. Профессор Гюнтер-Хаген правильно говорит, пора вам, Макс, взять на себя бремя ответственности. Более чем вероятно, что среди выживших в апокалипсисе останутся главным образом генетически усовершенствованные люди. То самое поколение GEN77.

— Дети по субботам мультики смотрят. Про апокалипсис по телику в детское время особо не распространяются. Так что я на эту тему не слишком осведомлена. — Я пытаюсь увильнуть от навязшей в зубах темы, но мне не удается.

— Ты, Макс, давно уже не ребенок. И сама прекрасно об этом знаешь, — парирует Джеб.

— А что это за новое поколение детей? Они какие? — спрашивает мама. Она и сама — человек науки. Ветеринар. Вот смех-то, согласитесь. Самая подходящая для МОЕЙ мамы профессия.

— Они совершенно непредсказуемы, — сыплет информацией Ханселатор. — Одни под водой дышать умеют, другие — летать. Телепаты, телекинетики, короче, огромный спектр способностей.

Эка невидаль, все эти хваленые таланты и у нас имеются. Хотя и не у всех в полном наборе. Но Ангел классная телепатка, Надж металлические предметы только так притягивает, даже не дотрагивается.

— Некоторые просто гениальные, — продолжает профессор Кошмарик, — у кого-то теплоизоляционная кожа и рецепторы, воспринимающие тепловое излучение живых существ.

О'кей! Давай-давай, распинайся.

— Но самое главное, — Джеб многозначительно повышает голос, — это то, что их несметное число.

— Макс, ты исключительный лидер, — добавляет профессор. — Мы ведем тщательное наблюдение за поразительным прогрессом этого нового поколения. Теперь объединить их всех под командованием единого лидера — задача первостепенной важности. И этот жизненно необходимый лидер — это, Макс, ты! Какие бы опасности ни сулило человечеству будущее, Макс, соединив наши усилия, мы сможем подготовить GEN77 к любым неожиданностям.

— До сих пор, Макс, ты отлично прогрессировала. Ты и вся твоя стая успешно прошла все тесты. — Джеб склонил голову набок. — Но это только начало длинного пути. Чтобы спасти человечество, еще многое предстоит сделать.

— Все человечество? — вступает в разговор молчавший до сих пор Дилан. — Многие люди считают, что мутантам в жизни не место. Я уж не говорю о том, чтоб спаслись только мутанты.

— Давайте забудем слово «мутанты», — напоминает ему Джеб. — Конечно, нет правил без исключений. И среди нового поколения окажутся те, кто не заслуживает места в будущем. Тем более важно, чтобы Макс именно сейчас стала лидером. Важно, чтобы именно она заложила основы Нового Мира. Тогда наша сила и наш вес небывало возрастут с появлением этого нового поколения.

— Но это, Макс, еще не все. — Чем дольше мы разговариваем, тем больше профессор ХГХ нервничает. И вот теперь он устремляет на меня свои горящие нетерпением глаза. — Развитие дошло до кульминационной фазы…

— Ханс! — резко обрывает его Джеб. — Я же сказал тебе, она еще к этому не готова.

— К чему не готова? — ползут вверх мои брови. У Ангела отвисает челюсть, и она падает с ручки дивана на пол.

— Нет! Нет! Только не это! — Она всплескивает руками и хватается за голову. — Вы с ума сошли!

Я, по-моему, уже говорила про всю эту петрушку с ее чтением мыслей. Похоже, она уже просекла намерения парочки наших визитеров.

8

— Только не что? — Я уперла локти на стол и вперилась в Кошмарика.

Джеб и Ханс пристально смотрят друг на друга, будто ведут ожесточенный мысленный спор. Неизвестно, сколько бы они еще препирались, если бы Ангел наконец не выдержала:

— Да скажите же вы ей, в конце концов!

— Не стоит вдаваться сейчас в ненужные дебаты, — уклончиво мямлит Джеб.

— Но время-то уходит, — настаивает Кошмарик.

— Ей всего четырнадцать!

— Пятнадцать, — поправляю я Джеба. Мог бы и сам запомнить, что совсем недавно у всей стаи был день рождения и мы все сразу стали на год старше.

— Не вмешивайся, когда старшие разговаривают, — огрызнулся Джеб. — Пятнадцать, четырнадцать — какая разница. Все равно ты еще до этого не доросла.

— До чего это я еще не доросла?

Ханс снова поворачивается и смотрит на меня в упор:

— Макс, ты знаешь, мы считаем, что землю ждет неминуемая катастрофа. Очень и очень скоро. И что выживут в ней только лишь немногие.

— Да слышала я уже это, слышала, — раздражаюсь я. Чего повторять-то по тыще раз одно и то же.

— Ну, и что потом произойдет, это ты понимаешь? — Г-Х пристально на меня уставился.

— Дальше мы все будем жить долго и счастливо и умрем в один день. Так, что ли?

— Нет. Скажем так. Ты станешь лидером. Но мы же не знаем, сколько ты проживешь…

Вот это да! С каких это пор Г-Х правду-матку в глаза резать стал. У рекомбинантных форм жизни имеется срок годности. Хотя когда он у кого наступает, не знает никто. Все это мы уже давно проходили. Так что мы все уверены, что этот самый срок годности и у нас тоже имеется.

— Ну и что с того?

— А что случится, когда ты умрешь? Хаос начнется? Или война? Группировки образуются, за власть сражаться начнут? Об этом ты подумала?

Кто, к черту, вообще так надолго вперед задумывает? Уж точно не я. Я пока что застряла на верхней строчке списка намеченных действий. На той, где спасение мира обозначено. Мне остается только неуверенно предполагать:

— Может, выборы учредят?

— Выборы действенны только в устойчивых обществах, — начинает ликбез профессор Ханс. — История показывает, что на стадии формирования общества гораздо эффективнее линейная последовательность наследственной власти правящей верхушки. Потому-то короли и королевы играли такую важную роль в истории человечества. Вождей начали избирать совсем недавно, да и то, по сути дела, только в небольшой горстке стран, и далеко не всегда это приводит к успеху.

— Ну и что ты хочешь сказать? — настаиваю я. — Что я буду королевой?

Боже, спаси и сохрани меня от всяких тиар и корон. Сами посудите, какая корона, если я вечно в джинсах и куртке с капюшоном.

— Что-то вроде того. — Профессор помолчал немного и наконец решился. — Главное, мы хотим, чтобы ты основала династию. Династию, которая бы правила миром до тех пор, пока общество не разовьется настолько, что оно будет в состоянии…

— Свергнуть династию путем кровавого революционного переворота, — бодро подхватывает Игги.

Все как один удивленно смотрят на него, и он смущенно принимается жевать печенье.

— Это я так, к слову… Я по истории учил…

— Слушайте, что-то вы, по-моему, ушли в сторону. — Мама нервно поднимается со своего места и начинает ходить по комнате. — Скажите лучше прямо, к чему вы клоните?

— Все очень просто, доктор Мартинез, — продолжает Г-Х как ни в чем не бывало. — Мы хотим, чтобы Макс произвела потомство. Наследников, которые будут править миром, когда она умрет.

В комнате воцаряется гробовое молчание. С отвисшими в разной степени челюстями все мы уставились на профессора. Что еще нам прикажут делать по команде?

Кровь бросилась мне в лицо. Еще недавно где-то в глубине души я надеялась, что, если мы с Клыком проживем долго, мы поженимся. Может, заведем нашу собственную маленькую стайку. Но это даже планами не назовешь. Так, мечты… А теперь он вообще улетел. Какой теперь может быть разговор о…

Мои глаза непроизвольно натолкнулись на лицо Дилана. По всему видно, как он смутился.

— Нет, только не это! — вскрикнула я в испуге.

— Вот именно, это, — подтверждает мою догадку Ангел. — Хотите верьте, хотите нет.

У меня голова идет кругом, а профессор Кошмарик продолжает:

— Макс, ты пойми. Это самый оптимальный вариант. Вы буквально созданы друг для друга. Вы идеальная пара. Я бы хотел, чтобы ты и Дилан полетели со мной в Германию. Там для вас приготовлено уютное гнездышко. Хотите — женитесь, хотите — так живите. Все от вас зависит. Только со временем, будьте любезны, произведите на свет потомство, наследников правящей династии. Чтобы они подхватили знамя вашего лидерства.

— Вы что, шутите, что ли? — Мама даже не замечает, что она кричит. — Через мой труп, Ханс.

— Спасибо, ма. Слава богу, не только мне одной это дико слышать.

— Этот ваш план — сплошное безумие. — Мама подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. — Макс только-только пятнадцать лет исполнилось. Мало того что вы девочку спасением мира нагрузили. А теперь еще хотите, чтоб она с ребенком на руках этим занималась! Вы совсем спятили!

Молодец мама. Как я ее за это люблю!

— Я же не говорю, что она должна этим заняться прямо сейчас, — стоит на своем Гюнтер-Хаген. — Даже не завтра. Но скоро. Мы уверены, продолжение ее рода — это единственный залог сохранения всего человечества.

— Нет и все. Закрыли тему. Мы этот вопрос больше не обсуждаем! — вне себя от гнева кричит мама. — Джеб, как ты посмел! Я больше вообще не хочу ничего подобного слышать! Ни о каком продолжении рода, ни о каких наследниках! Ни о какой династии! Или сейчас же убирайтесь вон из моего дома! Оба!

Похоже, Ханс хочет что-то еще сказать, но вовремя закрывает рот.

А знаете, что самое ужасное? Я исподтишка бросила взгляд на Дилана. В его небесно-голубых глазах сквозь смущение и стыд сверкнул проблеск надежды.

9

Вот он подходит, первый объект Клыка.

Клык ушел в тень и вжался в стену. Он уже много часов ждал, когда разойдется банда и его чувак останется в одиночестве. В шайке стреляли в цель, играли в кости, пили и курили. До Клыка доносился звон разбитых бутылок и ругань вперемешку схохотом.

Было поздно, уже давно за полночь. В воздухе похолодало. Он сидел на корточках, привалившись спиной к стене заброшенного сгоревшего, с выбитыми окнами дома. Вокруг свалка: древняя тачка без колес и сидений, на боку которой красуется яркое граффити; старый матрас с торчащими пружинами, половина детской кроватки, разломанной и размалеванной краской.

В молчании и полной неподвижности Клык просидел здесь почти всю ночь. Вот для чего он бросил стаю. Макс этого никогда не поймет.

Наконец раздались шаги. Клык уверен, это его чувак. Пустая бутылка ударилась о стену и разбилась с оглушительным звоном, удесятеренным ночной тишиной.

Три, два, один…

Точно рассчитав каждое движение, Клык выскочил из темноты.

Никого. Что за черт!

Прежде чем он понял, что происходит, парень вмял его в стену, приставив нож к горлу.

— Шпионишь за мной, друган? — прошептал в ухо Клыку бандит. Из-под низко надвинутого капюшона даже вплотную не видать ни лица, ни глаз. — А я тебя поджидал. И, насколько я слышал, ты меня тоже уже давненько караулишь.

По лицу Клыка никогда ничего не разберешь. Но тут он не выдержал и улыбнулся. Чувак был хоть куда. Быстрый, сильный и страшный. Именно такой в его новой команде и пригодится. Но слабину сейчас ни в коем случае дать нельзя. И уж не сопляку кандидату, да к тому же еще и первому, самому лучшему. Пусть сразу просечет, кто в новой команде босяра.

Неуловимым движением Клык схватил держащую нож руку и завернул ее за спину, а свободной рукой тут же зажал парню рот.

— Молчи, Рэчет! Твои друганы не должны про меня пронюхать.

Рэчет прищурился в темноте, точно сверяя лицо Клыка с лицом парня из блога. Чуть заметным кивком Рэчет подтвердил готовность к мирным переговорам. По крайней мере, пока.

— Говори, но учти, один неверный шаг или звук, — прошелестел Клык, — у тебя ни одного зуба не останется.

Ему было странно угрожать парню, но у него есть цель, та, для которой он предназначен. И рисковать нельзя.

Рэчет слабо булькнул под его мощной ладонью, и Клык ослабил хватку.

— Пароль?

— Максимум, — пробормотал Рэчет.

Когда Клык его отпустил, чувак встряхнулся и, напуская на себя форсу, надел темные очки:

— Ладно, кореш, давай без выпендрежа.

Начало положено. Первый член новой стаи принят.

10

— Нет, нет и еще раз нет, — повторяю я.

Короче, точно так, как потребовала моя мама, разговор об этой безумной затее с продолжением пухового рода был закончен, и мы принялись за ланч. Но Джеб и профессор Гюнтер-Хаген выложили пока далеко не все. У них в запасе еще оставался последний трюк.

— Макс, пожалуйста, — снова занудел Джеб.

— То, что мы просим, тебе самой пойдет только на пользу, — подпевает ему Г-Х.

— Эта ваша «моя польза» смердит за три версты. Я же сказала, нет!

— Мой самолет в вашем распоряжении, — уперся Джеб. — А хочешь, летите одни. Я только прошу, чтобы ты сама оценила ситуацию.

— Нет. — Я беру с тарелки еще один сэндвич с ореховым маслом. У мамы даже обычные сэндвичи с ореховым маслом — и то гораздо вкуснее, чем где бы то ни было. Очень рекомендую вам иметь маму.

— Это недалеко, всего каких-то двадцать минут лету. — Джеб старается подпустить металлических ноток.

— Плевать. — С набитым ртом на более красноречивую тираду я не способна.

— Макс, у тебя нет выбора, — жестко заявляет профессор. — В Школе для одаренных детей Рока Лаури учатся те, кого в свое время тебе предстоит повести за собой. Вы должны знать друг друга в лицо. Они тебя, а ты — их.

Я ткнула в него сэндвичем:

— А с тобой я вообще не разговариваю.

И поворачиваюсь к нашей записной предсказательнице:

— А ты, Ангел, что на эту тему думаешь? — Если честно, я ждала, что Ангел давно уже выступит и предложит себя в Царицы Мира. Она этого уже сто лет добивалась. Хотела командовать стаей, место мое занять. Власти хотела. — Как насчет взглянуть на команду GEN77 и познакомиться с будущими подданными?

Но, как ни странно, Ангел никакого энтузиазма не проявляет. Может, следующий свой ход рассчитывает?

— Пора кончать притворяться, что ничего не происходит, и делать вид, что у тебя нет высшего предназначения. — По голосу Джеба ясно слышно, что он расстроен. Вот и хорошо. Так ему и надо. — Признаешь ты новое поколение или нет, ты нужна детям GEN77. Подумай, будет только лучше, если ты их увидишь. Увидишь и узнаешь.

Ангел поднимается на ноги. Вот оно, начинается.

— Джеб, ты что, не слышишь, Макс не хочет. И, значит, мы никуда не полетим.

Что? Я не ослышалась? Она и вправду сказала, что мы никуда не полетим? Смотрю на нее — она в ответ одаривает меня одной из своих нежнейших улыбок. Все как в добрые старые времена.

— Вот именно. — Дилан вырастает у меня за спиной. — Макс в стае вожак. Если она говорит «нет», мы с места не сдвинемся.

Думаю, сейчас не самое лучшее время напоминать, что Дилан к стае никакого отношения не имеет.

Похоже, что Джеб и Г-Х от отчаяния сейчас начнут рвать на себе волосы.

— А я бы очень даже была не против взглянуть на детей GEN77. — Я ушам своим не верю. И это говорит моя мама! — Только посмотреть. — Она прекрасно видит, как перекосилось мое лицо от ее слов, и голос у нее извиняющийся. — Макс, я все понимаю, тебе тяжело будет их увидеть. Я тебя за это не виню. Но я — ученый и хочу знать о GEN77 как ученый. К тому же я считаю, что, будешь ты у них лидером или нет, тебе все же стоит на них посмотреть. Нам бы все-таки было лучше знать, что там происходит. И мне, и тебе тоже.

Один — ноль. Сдаюсь. Разве могу я в чем-нибудь отказать моей маме?

11

Ничто не прочищает мозги лучше полета. В небе чувствуешь себя сильной и свободной, и все проблемы и горести сразу становятся относительными. К тому же те, кто особо меня раздражают, обычно остаются далеко внизу. Что неизбежно радует.

Вот и сегодня я оставила наших непрошеных надоедливых посетителей закупоренными в жестянке Джебова самолета, а сама футов на двести впереди полетела на свободе, наслаждаясь наполняющим мне легкие прохладным воздухом. Стая, мама, блондинистый красавчик, уготованный мне в доноры ДНК, и, само собой, Джеб и Кошмарик решили перемещаться с минимальным напряжением в роскошном навороченном корпоративном самолете.

Однако, должна признаться, сегодняшний полет мозгов мне абсолютно не прочистил. Лечу низко над горами Аризоны, а в голове у меня одни сомнения. Никакому поколению GEN77 я вожаком становиться не обещала. И вообще, мы летим взглянуть на них из простого любопытства. Кто я, скажите на милость, такая, чтобы меня в святые Иоанны Стайные записывать. Мне и своих хлопот хватает. В моей собственной стае малолеток полно, да к тому же эти мои романтические сложности. Так и лезет в голову, что все это Джеб и Г-Х специально подстроили. Надеются, что мы сперва только полюбопытствуем, а там, глядишь, и перейдем на их сторону. Не знаю, права я или нет, но, во-первых, такая уж я подозрительная уродилась. А во-вторых, как без навязчивых подозрений обойдешься, коли дело с такими врунами имеешь, как эти двое.

— Эй, Макс! Я кое-что вижу, — посылает мне Ангел мысленный сигнал. Она единственная из нас может передавать мысли на расстоянии. — Внимание, впереди по курсу стрелка на два часа.

Прищурившись, всматриваюсь в указанном направлении и вижу укрытые камуфляжной сеткой здания. В коричнево-зеленых пятнах, они практически полностью слились с пейзажем. С воздуха и не заметишь, если, конечно, не иметь мутантского орлиного зрения.

«Понятненько, — думаю я. — Давай-ка, подружка, спустимся пониже да поглядим, что там такого понастроили». Но в глубине души таится мысль, что лучше над этим «образовательным учреждением» сделать пару кругов с высоты птичьего полета, держаться от него подальше да быть настороже и особо не ввязываться.

Потом вспоминаю, что Ангел читает мысли даже на расстоянии. И что я — ничуть не лучше других и утаить от нее ничего не могу, как ни старайся.

Вот черт!

Я прибавила скорость и, оставив самолет далеко позади, внимательно сканирую с высоты местность. Транспортных средств — никаких. Никаких…

Не знаю, что заставило меня внезапно поднять глаза от земли, только футах в пятидесяти от меня прямо передо мной вдруг выросла огромная прозрачная медуза. Тормозить поздно, и я врезаюсь в нее на скорости трех тысяч миль в час.

12

Чувство такое, что я с налету врезалась в упругий здоровенный воздушный шар типа надувного дирижабля. Или в летающий надувной замок. Головой прямо в скользкую гладкую пленку. На несколько кошмарных мгновений показалось, что меня расплющило в лепешку, а крылья вывернуло с мясом. Но тут же — бац! — пружинисто отбросило. Руки и ноги беспомощно распластаны в стороны, крылья сами собой сложились, и я кубарем рухнула вниз. Но довольно быстро собралась, раскрыла крылья и снова выровнялась.

Что за дьявольские штучки!

Меня отнесло футов на шестьдесят. Зависнув, с этого расстояния можно хорошенько рассмотреть эту здоровенную прозрачную хреновину. Она практически совсем незаметна. «Подожди-ка, подожди! Да она тут не одна». В шоке я замечаю вокруг сотни прозрачных дирижаблей, и каждый размером с автобус. И от каждого к земле тянутся тончайшие, не толще волоса, сверкающие металлические проволочки.

Осторожно приближаюсь поближе. Жжик — кончик крыла коснулся проволоки, и крайних больших перьев как не бывало. Хорошо, хоть кожу и кости не задело, но перья проволокой срезало, точно это папиросная бумага.

Похоже, проволока обсыпана алмазной крошкой. Ба! Да она специально сделана, чтоб кромсать и крушить.

Разворачиваюсь и изо всех сил машу самолету. Он стремительно приближается, но я все еще надеюсь, что Ангел поймает мое предупреждение:

— Ангел, скажи Джебу, чтоб уходил в сторону. Сворачивайте немедленно. Здесь западня.

Ангел смотрит на меня из иллюминатора и с перекошенным от страха лицом бросается в кабину пилота.

Увы! Поздно. Самолет уже врезался в паутину проволоки. «Медузу» мгновенно засосало в один из моторов. Раздался взрыв, и самолет заволокло огнем и дымом. С опаленным лицом и крыльями меня снова отбросило взрывной волной. Стремительно даю задний ход, потому что «медузы» вокруг рвутся одна за другой, и самолет бросает из стороны в сторону, словно детскую игрушку. Но самое страшное, что тут же вступают в действие натянутые алмазные нити. Как горячий нож проходит сквозь масло, они уже прошли сквозь оба крыла самолета.

Побитый и обгорелый, он бы еще кое-как летел. А куда улетишь без крыльев?

13

Ужас сжал мне сердце. Моторы валятся вниз. Пару секунд самолет по инерции летит вперед, а потом беззвучный бескрылый гроб уходит в штопор…

Ангел прижимается испуганным личиком к иллюминатору, но вместе с остальными ее тут же бросает в хвост. Практически все, кого я люблю, замурованы в этой смертельной ловушке.

Падаю вслед за самолетом и, с грохотом опустившись на металл, ухитряюсь оседлать кургузый обрубок. Цепляюсь за дверную ручку на боку и, уперев ноги в корпус, изо всех сил дергаю ее на себя. Куда там! Снаружи мне дверь не открыть. Видно, как в кабине пилота Джеб и Кошмарик лихорадочно выкрикивают приказания.

У них остались считаные секунды. Дилан в салоне хватается за спинки кресел и от одного к другому силится добраться до двери.

— Ангел! Послушай! — мысленно ору я. — Если дверь откроется, всех мгновенно выбросит наружу. Сделай, чтобы стая очутилась у двери первой!

Внутри самолета Дилан промахивается мимо кресла и летит на пол. Потом в иллюминаторе, с расширившимися от ужаса глазами, мелькает вверх тормашками испуганное лицо Надж.

— Скажи нашим, чтоб дали воздушному потоку отнести их чуть в сторону от самолета. Потом пусть Игги и Надж стараются поймать Джеба. Дилан и Газзи будут ловить Ханса. А мы с тобой подхватим маму. Не бойся, все обойдется. У нас все получится!

Боже! Какое счастье, что Элла осталась в школе.

Слышу, как кто-то колотит в дверь изнутри. Вдруг она открывается, и ее сразу отрывает от фюзеляжа и уносит в неизвестном направлении. Тут же из самолета на сумасшедшей скорости вырывается поток книг, подушек с кресел, чашек, одеял, всего, что не привязано и не закреплено. Подушкой от сиденья меня здорово садануло в лоб, с силой толкнув голову назад. Кто бы мог подумать, что подушка может оказаться смертоносным оружием. Но я только чуть дернулась и удержалась, не оторвавшись от самолета.

До земли остается всего каких-то три тысячи футов. Вижу, как Надж, Ангел, Газман, а за ним и Игги выпрыгивают из дверного проема, и сердце у меня скачет где-то в горле.

Дилан, уперши ноги по сторонам дверного проема, со всей своей генетически усовершенствованной мощью держит всех, помогая противостоять диким порывам воздуха, прежде чем выпрыгнуть наружу.

— Забирайте к югу! По стрелке на три часа, — надрываюсь я.

Боже, спаси и сохрани. Моя стая уже в воздухе, и, в случае чего, они теперь приземлятся. Но мама… Вижу, как она подбирается к выходу. Дилан что-то кричит ей, и она кивает с белым как полотно лицом.

— Помогите! — взвизгнула Надж.

Крутанулась и вижу, как ее и Игги завертело мощным хвостовым потоком воздуха и бросило прямо на проволоку. На крыльях у обоих огромные раны, и за ними стелется шлейф кровавых брызг.

— Валите оттуда как можно быстрее! — кричу я, будто они и сами этого не понимают. Понимать-то они понимают, но сделать ничего не могут. Надж и Игги полностью потеряли контроль и кубарем валятся вниз. От боли крылья у них сами собой складываются, а воздух, бьющий в раны, раздирает их все шире и шире. Но если они окончательно сложат крылья, то совсем потеряют управление телом, и тогда — верная смерть.

— Надж, Игги! Держитесь! Мы вам сейчас поможем! — Я готова к ним кинуться. И тут…

— Макс! — вскрикивает мама и выпрыгивает из самолета. Мы с Ангелом бросаемся к ней, подхватываем под руки и, подобрав точную дистанцию, чтоб не зацепиться друг за друга крыльями, синхронизируем взмахи.

Ветер и встречные потоки воздуха разносят нас в стороны. Преодолевая их, я внимательно слежу за движениями Ангела. Она напрягает последние силенки, но мужественно машет крыльями. Мой стойкий оловянный солдатик!

Под нами Надж и Игги едва держатся в воздухе, трепеща изувеченными крыльями. Я принимаю решение и отдаю команду:

— Ангел, давай, помоги Надж и Игги.

Она смотрит на меня, и я знаю, мы обе думаем одно и то же: смогу ли я удержать маму? Сможет ли Ангел помочь Надж и Игги? И где Газзи, Дилан, Джеб и Г-Х? Я ни за что не отпущу маму. Но все во мне вопит, что первым делом надо спасать стаю.

Это не вопрос выбора — это категорический императив.

14

— Ну и как? Ты за? — спрашивает Клык, встретив взгляд парня.

Скрытое огромными, размером с авиационные, очками от солнца, лицо Рэчета совершенно непроницаемо, а низко надвинутый капюшон скрывает громадные звукоизолирующие наушники. Кожа его точно поглощает свет, и он весь ушел в тень загончика. Клык нарочно выбрал самый дальний и темный закут в столовке, но чувак все равно считает, что они нарываются.

Наконец Рэчет кивает:

— Сказал же, что за. Но нам надо отсюда канать. И поскорее. Банда моему исчезновению не обрадуется. Я у них вроде самого ценного кадра был. Сечешь? Коли что не так, я завсегда их вовремя стреману.

Парень, видать, сильно дергается, но Клык по-прежнему невозмутим:

— Да ты не паникуй. В случае чего я тебя украл. Если даже кто что видел, подумают, что я тебя против воли увел. Под ножом.

Рэчет нервно елозит на стуле:

— Да и шумно тут очень. Может, двинем, где потише.

Клык огляделся, и брови его недоуменно поползли вверх. В столовке, кроме них, всего двое: пожилая официантка, лет шестидесяти, мурлычет себе что-то под нос, и водила грузовика шумно прихлебывает горячий кофе.

— Я бы с удовольствием, но я еще одного кадра поджидаю. А ты лучше скажи, как ты в эту уличную шайку затесался?

Рэчет вздохнул и передернул плечами:

— Меня мамаша из дома вышвырнула. Я все слышал, где бы она в доме что ни сказала, даже шепотом. Вот и решила, что я за ней шпионю. А еще ей взбрендило, что в меня бесы вселились, потому что я мысли ее читал. Ну и все такое…

Клык кивает, а сам думает про Ангела.

— Я неделю на улице болтался. Должен тебе сказать, радости в этом мало. Это только дома под родительским надзором кажется, что улица — это свобода. Я как голодная бездомная шавка был, когда меня банда подобрала и под защиту взяла. Им плевать было, псих я или не псих. Им главное, чтоб на шухере кто-то все время стоял.

— И долго ты с ними кантовался?

Рэчет снова пожал плечами:

— Да вроде около пяти месяцев, а потом ты… — Внезапно он дернулся, чуть не подпрыгнул. — Кто там? Вон та? — И он вытянул шею из-за плеча Клыка.

Клык повернулся и выглянул в грязное окно столовки. Никого.

— Кто?

Рэчет вздыхает, будто Клык у себя под носом слона не приметил:

— Да вон та телка, блондинистая. У нее на записке твое имя написано.

Клык снова высунулся из окна и прищурился. Чуть ли не за три квартала смутно видно приближающуюся фигуру. Даже не различишь, парень это или чувиха.

Надо признать, такого мастерства он не ожидал!

15

Преодолевая страх и выровнявшись в воздухе, Газзи огляделся и с ужасом увидел, что Джеб стоит в дверном проеме падающего и дымящегося самолета.

Следующим быстрым взглядом мгновенно оценил ситуацию: рядом ни Дилана, ни профессора. Макс несет доктора Мартинез. Ангел, как может, поддерживает Надж и Игги. Значит, остается он один…

Он сложил крылья, изменил угол наклона тела и ринулся вниз. Джеб выпрыгнул и падает, беспомощно размахивая руками. Газ рванулся к нему и в тот же миг принял Джеба себе на спину. Тот развернулся, как утопающий за соломинку, схватил Газзи за руки и повис на нем тяжеленным тюком.

— Распластай руки и ноги! — кричит ему Газман. — Это замедлит падение.

— Я слишком тяжелый! — орет Джеб ему в ухо. — Ты меня не удержишь.

— Ух-х-х! — только и смог сказать Газзи. Ему хочется возразить Джебу, но он понимает, что тот прав.

— Газзи, послушай. Ты должен знать. — Газ почувствовал, что Джеб ослабил хватку. — Человеческая раса должна погибнуть, чтобы спасти Землю.

Газа передернуло от страха. Он в ужасе видит стремительно надвигающуюся на них землю, и сердце у него замирает.

— Так же, как я должен сейчас погибнуть, чтобы спасти тебя.

И, прежде чем Газзи успел сказать хоть слово, Джеб отпустил руки. Инстинктивно Газ потянулся снова поймать Джеба, но тот удаляется все дальше и дальше. Десять, двадцать, тридцать футов.

— Джеб! Прости меня! — кричит Газзи. — Прости!

Под ним, внизу, перекошенное от страха серое лицо Джеба стало уже совсем крошечным.

И тут Газман понимает, что больше он никогда Джеба живым не увидит.

И что в смерти его виноват он, Газзи.

16

Звезда с отвращением смотрит на суши. И на все остальное. Ее холодные голубые глаза скользят с Клыка на Рэчета и обратно, и Клык опасается, как бы она не сорвалась и не испортила ему песню. Она чуть не вышла из себя, когда официантка сказала ей, что здесь нет гамбургеров и молочного коктейля.

Рэчет с подозрением оглядел школьную форму девицы, ее сумку с лэйблом знаменитого дизайнера, ее безукоризненно накрашенные ногти и оскалился:

— У нас, подружка, с тобой мало общего, но суши — это точно дрянь. Тут я с тобой, пожалуй, соглашусь.

— Не понимаю, как можно не любить суши. — Клык подцепил очередной калифорнийский рол и старательно пытается снять напряжение: — Васаби — это же настоящий нектар и амброзия.

Звезда спокойно откинулась в кресле и изящным движением руки отбросила за плечи легкие белокурые волосы:

— Да вы, мальчики, не поняли. Я вовсе не говорю, что не люблю суши. Мне просто их мало. Мне нужно больше. Много больше.

— А-а-а! Значит, папочкиной дочке надо больше! — Голос Рэчета звенит воинственной насмешкой. — Тебе, значит, размер важен.

Звезда метнула на него такой ледяной взгляд, что Клыку показалось, будто температура в забегаловке упала градусов на двадцать ниже нуля. Если кто еще сомневается, что об ученице католической школы вообще можно сказать: «Вот прирожденный хладнокровный убийца», то Звезда мгновенно рассеет всякие сомнения.

Она поворачивается к Клыку и заявляет:

— Я с ним работать не буду.

Она берет палочки и со скоростью света принимается загружать в рот суши. Клык только охнул. Вот это да. Девчонка тощая, как жердь, а трескает больше, чем они с Макс вместе взятые. А они тоже особо не стесняются.

— А еще кто-нибудь в нашей команде будет? — спрашивает наконец Звезда, отложив палочки.

За тридцать секунд она умудрилась смести половину меню и при этом не посадить ни единого пятна на крахмальную ослепительно белую кофточку.

— Да, они нас в гостинице ждут. И ты еще про свою подружку говорила.

Звезда кивнула:

— Кейт. Мы с ней в одной школе. Она попозже подойдет. Она сильная, а я быстрая.

— Я так и подумал. Я вообще не ожидал, что ты так быстро придешь. — Клык прикинул что-то в уме. — Ты ведь отсюда миль двадцать на север живешь?

Звезда передернула плечами:

— Да, я немножко пробежалась.

Рэчет хмыкнул:

— Пробежалась? В этих твоих туфлях? Заливай больше!

Клык промолчал, но про себя усомнился. В конце концов, после двадцатимильного пробега на лбу не может не выступить хотя бы капля пота. Или по меньшей мере хоть волосы растреплются. А Звезду хоть сейчас на фотосессию отправляй.

— Покажи. — Губы Клыка чуть дрогнули в улыбке.

До раннего утра они гонялись за Звездой. Клык — на крыльях, а Рэчет на угнанном (временно одолженном у спящего владельца) спортивном «Шевроле Camaro». В конце концов после двенадцатой попытки Звезде так надоело выигрывать, что она разрешила мальчишкам стартовать на двадцать минут раньше. И чем больше они ей проигрывали, тем больше им хотелось ее обставить. Рэчет сдался первым — не вынес позора.

— Сдаюсь! — рявкнул он, вылезая из тачки и сердито хлопая дверью.

— Я тоже. — Запыхавшись, Клык приземляется и смахивает со лба капли пота.

— Ну что, кореша? Какой у меня проходной балл? Или еще собеседование мне устроите? — удовлетворенно хмыкает даже не раскрасневшаяся Звезда.

— Балл достаточный. Только-только, — усмехается Клык. — Так и быть, надо взять девчонке еще телегу суши. Она, поди, проголодалась.

17

Внизу под нами на земле с грохотом взорвался бескрылый фюзеляж самолета, и мне предстала картина моего неизбежного и близкого будущего. Силы мои на исходе. Страшно подумать, что мне не удержать нас обеих в воздухе. Крылья горят, каждый мускул дрожит от напряжения. Мы вот-вот рухнем на землю. И вряд ли это можно будет назвать приземлением.

— Макс! — Мама в ужасе глянула вниз. Хорошо хоть ей Джеба не рассмотреть. Камнем падая вниз, он уже почти скрылся у нее из виду. Только мои орлиные глаза по-прежнему отчетливо видят выражение смертного ужаса на его лице.

— Газзи не мог его удержать… — начинаю было я, но тут мимо нас проносится какое-то крупное тело. Оно шаркнуло меня по крыльям и стукнуло по ногам. И только тут я понимаю, что это Дилан пытается спасти Джеба.

— Газзи! — крикнула я. — Быстро! Лети помоги Ангелу.

Газ выгнулся, вильнул и всего за пару взмахов догнал нашу троицу. Широко распластав крылья, он практически лег на воздух, подставив Надж спину и приняв на себя чуть не всю ее тяжесть. Скорость ее упала. Трагедия предотвращена: они оба, хоть и треснулись о землю плашмя, но в лепешку их не расплющило. Ангел сосредоточилась на Игги. Сейчас они достигнут земли. Главное — самортизировать его падение.

— Когда опустимся, — я стараюсь найти осторожные слова, от которых мама не потеряет голову, — постарайся упасть набок.

Обычно я приземляюсь в разбег. Но могу и солдатиком — просто упал с неба и встал в стойку. Хотя никому не советую это пробовать — колени враз из коленных чашечек выскочат. Но в этот раз я повернулась боком, чтобы из этой позиции мама смогла с меня соскользнуть. Боюсь только, не слишком ли жестко она упала. Лежит и не шевелится. А я между тем, несколько раз перекувырнувшись, через пару секунд затормозила на всех четырех костях и встала на карачки, как какой-то зеленый сосунок-любитель.

Сразу за моей спиной Дилан и Джеб проделали тот же маневр. И оба остались живы. И то ладно — на большее мы и не надеялись.

Футах в двадцати в стороне, подняв столб красной аризонской пыли, на землю свалился клубок: Надж, Игги, Ангел и Газман. Руки-ноги-крылья переплелись, катится кубарем через голову. Кто где, не поймешь. Если учесть, что я всерьез опасалась, что их раздавит в лепешку, дело обстоит не так плохо. Жить можно.

На четвереньках подползаю к маме:

— Мам, ты как?

Она осторожно перекатывается на спину и рукой прикрывает глаза от палящего солнца Аризоны:

— Ничего. Только, по-моему, у меня сломана рука.

Мой взгляд сам собой скользнул на ее руку, завернутую за спину под странным противоестественным углом. На нее даже смотреть — и то больно.

Как могу, нежно пробую высвободить руку из-под тела. Мама скрипит зубами, а на лбу у нее выступает испарина.

— Нога… нога… — стонет Джеб.

— Надж? Игги? Вы живы? — окликаю я ребят.

— Не знаю, что с крыльями… Ими не шевельнуть… Кровь… — едва ворочает языком Игги.

— У меня тоже крылья, — всхлипывает Надж.

— У меня полный порядок, — бодро рапортует Дилан.

Я только глянула на него — сразу увидела: лицо — вся правая половина — в клочья разодрано галькой, а из разорванной губы на рубашку капает кровь.

— Значит так! Нам необходима помощь. Срочно!

Такое вы от меня нечасто услышите.

18

Поклонников больниц среди нас нет. Маме это прекрасно известно. Поэтому она предлагает:

— У меня в клинике можно сделать рентген и наложить гипс. Там и крылья объяснять никому не придется, и анализы крови я сама посмотрю. И клиника тоже недалеко. Давайте я вызову своих коллег.

Отцепляю от ремня мобильник и протягиваю его маме.

Пока мы ждем машину, я нервничаю, потому что у Надж и Игги никак не останавливается кровотечение. Отвожу с исцарапанного лица Надж кудряшки, и пальцы у меня трясутся мелкой дрожью. Да и сама я всем телом вздрагиваю при одной мысли, что мы только-только были на волосок от смерти. У Газзи множество растяжений и вывихов. Локти и колени — кровавое месиво. По всему видно, он и изнурен, и страшно подавлен. У меня ноют грудь и спина, и сильно дергает крыло там, где проволокой перья отчекрыжило. Но терпеть можно. В целом, надо сказать, лично я отделалась легким испугом.

— А что с профессором случилось, кто-нибудь видел? — поинтересовалась я.

Ребята отрицательно качают головами, и я поворачиваюсь к Дилану:

— А ты где был? Почему сразу вслед за Джебом из самолета не прыгнул? И где был Ханс, когда ты выскочил?

Дилан сделал шаг вперед и сморщился от боли. Ногу он немножко приволакивает, но вроде идти может. У него даже раны на лице и на губе уже начали затягиваться. Вот где пригодилась его генетически заданная способность к самоисцелению.

— Когда Джеб выпрыгнул, самолет снова понесло в паутину проволоки. Прыгни я сразу за ним, от меня тут же только бы стружка осталась. Потом я крикнул Хансу, чтобы прыгал, но он вытолкнул меня первым. Тогда-то я его последний раз и видел, у себя за спиной в самолете. Но, похоже, он так и не прыгнул. Я не очень рассмотрел — я, когда сам прыгал, о борт самолета головой ударился.

— Вот слабак, — ощетинилась я, но мне тут же стало совестно. Рискуя собственной жизнью, Дилан помог всем остальным выбраться из обреченного самолета. Так что надо отдать ему должное, а не цепляться к чему ни попадя. Получается, я из последних сил изъяны в нем найти стараюсь, а он на самом деле герой. Не передать, как это меня раздражает.

— Говоришь, головой ударился. — Мама озабоченно смотрит на Дилана, но голос у нее такой слабый, что ее едва слышно. — Приедем, надо проверить, чтобы у тебя контузии не было.

Дилан качает головой:

— Вы уж простите, но я с вами не поеду. Я думал, вы уедете, а я поищу профессора… Останки самолета попробую разыскать.

— Мне будет спокойнее, если тебе сначала рентген сделают, — возражает мама.

— Потом, — обещает ей Дилан. — Потом рентген сделаем. Сейчас я должен найти Ханса. Даже если просто для того, чтобы отправить его тело в Германию.

Я его понимаю. В нашей жизни столько неопределенности, что легче становится от каждой разрешенной загадки. Даже если решением окажутся бренные останки этого ученого маньяка.

— Макс! А ты с нами поедешь? — спрашивает мама с перекошенным от боли ртом.

Я уже готова ответить, что, конечно, поеду, но слова почему-то застревают у меня в горле. Я секунду помедлила, задумалась и вдруг поняла — как ни неприятно мне в этом признаться даже самой себе, мне совершенно не хочется оставлять Дилана одного.

И хоть бы тому причина была какая-нибудь веская. Скажем, что я ему не доверяю или что хочу убедиться, что он с Г-Х не в одной шайке.

Нет! Я не хочу оставлять его одного просто потому, что не хочу. А наоборот, хочу быть с ним.

И сразу вслед за этим в мозг впиявливаются две мысли:

«Почему???» «Маразм!!!»

Дилан говорит, его запрограммировали хотеть быть со мной. А не может случиться так, что и меня под него запрограммировали? Не может этого быть! Никак не может! Мы же с Клыком столько друг для друга значим!

Видно, у меня что на уме, то и на физиономии написано. Мама смотрит на меня и спрашивает:

— Что? У тебя что-нибудь болит?

— Нет, не болит. Просто… Просто я думаю, может, мне лучше… с Диланом остаться.

Слышу свои слова. Кажется, это чей-то чужой голос. Уж больно он звучит по-предательски. Как я могу оставить мою раненую, изувеченную стаю? Но мама за ними присмотрит. И Джеб тоже, если, конечно, он не решит вдруг всадить кому-нибудь из них нож в спину.

Взглянула на Дилана. Его удивленное лицо медленно расплывается в счастливой улыбке. И на душе у меня… светлеет.

19

— Не бойся, — успокаивает меня Ангел, когда менеджер маминой клиники садится за руль минигрузовичка. — С нами все будет в порядке. Ты делай, как считаешь нужным.

У меня возникает смутное и очень неприятное подозрение, что Ангел говорит не только о поисках Хансика. Грузовичок уносит мою искалеченную стаю по выжженной земле, и, когда поднятый им хвост пыли медленно оседает и грузовик исчезает из виду, мы с Диланом остаемся вдвоем.

Теперь, один на один, я снова распсиховалась. Дернул же меня черт остаться! Если меня вправду запрограммировали быть с Диланом, уверяю вас, я этого так не оставлю.

— Думаю, — спокойно говорит Дилан, — самолет упал отсюда где-то в миле на юго-запад. По крайней мере, когда я из него выпрыгнул, он летел в ту сторону.

— Похоже, ты прав. — От облегчения, что он не начал с места в карьер уговаривать меня сбежать с ним на край света и там свить уютное гнездышко, я готова согласиться с чем угодно.

— Значит, там давай и поищем. — Он с разбегу взлетает, а я смотрю и любуюсь. Всего каких-то несколько недель назад я сама научила его подниматься в небо. Прямо поразительно, как с тех пор он каждое движение отточил. Выше и крепче Клыка, Дилан мощными взмахами взмыл в вышину. Солнце сверкает в его волосах и переливается в оперении. Крылья у него чуть короче, чем у Клыка, но зато шире — настоящие крылья ястреба, олицетворение высоты и силы.

У всех нас в стае крылья у́же и устроены с бо́льшим наклоном. Я бы сказала, наши крылья — скоростные. Мне впервые приходит в голову, что создавшие нас генетики для каждого из нас использовали ДНК разных птичьих пород.

Раньше я ни о чем таком не думала. Мне всегда казалось, что они просто набрали ДНК какой-то птицы в одну пипетку и капали из нее в сотню разных пробирок. Странно теперь думать, что мы происходим от разных птиц. По крайней мере, ни фламинго, ни пингвинов среди нас вроде бы не наблюдается. Хоть за это спасибо.

— Что ты там копаешься? — кричит Дилан мне сверху.

Я разбегаюсь, набираю скорость и футов через тридцать взмываю в небо, раскрыв крылья. Ровными мерными взмахами поднимаюсь все выше и выше. Солнце светит мне в лицо, ветер полощет за спиной спутанную гриву, и во мне поднимается волна радости полета и гордости за мою силу.

Дилан, похоже, читает мои мысли. Он улыбается, его лицо, в синяках и кровоподтеках, расцветает:

— Это правда! Нет на свете ничего лучше!

Я кивнула, секунду подумала, и — вот странность — оба мы одновременно добавляем: «Кроме кофе мокко с белым шоколадом из кафе „Кофейное Безумие“».

Мы уставились друг на друга. Было бы еще терпимо, если б это какой-то навязший в зубах рекламный куплет был. Но как это длинное предложение, откуда ни возьмись, ни с того ни с сего одновременно взбрело нам обоим в голову?

«Ты что, мысли мои читаешь?» — думаю я. Но даже если он и читает, ему достало ума про это не распространяться. Вместо этого он нахмурился:

— Ты что, мысли мои читаешь?

Тоже хороший ход. Нападение — лучший способ защиты.

— Нет! — бормочу я.

Все это очень странно. И даже страшновато. И все-таки… я осталась.

20

— Хэллоу-у-у, Кейт! — присвистнул Рэчет. — Смотрю на тебя, и все у меня внутри обмирает.

Клыка передернуло. Свою новую команду он собирал из ребят постарше — чтоб лишние силы на мелкотню не тратить. Может, промахнулся? Теперь придется весь этот несносный флирт терпеть.

Кейт Тан Вей Йинг прибыла наконец к месту событий. И, надо вам сразу сказать, она оказалась совершенно сногсшибательной красавицей. Густые блестящие черные волосы, никак не желающие оставаться за ушами и непослушно и кокетливо падающие на лицо, высокие скулы супермодели и легкая счастливая улыбка.

У нее тоже оказались свои странности.

— Ты что? — в ужасе переспрашивает Рэчет.

Кейт смеется и откидывает волосы за спину.

— Я веган, — повторяет она как по-писаному. — Я не ем мяса, рыбы и никаких продуктов животного происхождения. Например, молока, масла или яиц.

Рэчет воззрился на Клыка, точно хочет сказать: «Опять бабские штучки. Сначала та про суши плела, теперь и эта выпендривается».

Клык только плечами пожимает:

— Хорошо, что я нам клевый отель заказал. — Он плюхнулся на одну из широченных кроватей и принялся щелкать пультом от телика. — Говорят, здесь и харч классный.

— Да вы, мальчики, не стесняйтесь. Заказывайте еду в номер. Я себе тофу[116] с собой прихватила.

Острой на язык Звезде Кейт оказалась полной противоположностью. Глядя на суровые взгляды, которые бросает на китаянку подруга, в дружбу девчонок как-то мало верится. Но, с другой стороны, видно, все выродки и психи друг к другу тянутся и в стаю сбиваются. А то, что и Кейт, и Звезда выродки, — это точно. Даже по сравнению с Рэчетом. Рэчет — он всего-навсего уличный мальчишка-экстрасенс. Но девчонки — это совсем другой класс. Высший!

Клык тяжело вздохнул. Надо было одних парней набирать — с ними никакой головной боли. Он старается сконцентрироваться на мелькающих в телике новостях и не думать о том, что вот-вот прилетит ОНА.

— Смотрите новости часа на седьмом канале, — объявляет ведущий, и экран заполняют две говорящие головы.

— Внимание всего мира привлекла к себе новая группа борцов за окружающую среду. — Женщина с озабоченным взглядом и безукоризненной прической энергично подалась вперед. — Но я, Дэн, хотела бы тебя сначала спросить, что означает их название «Группа Конца Света».

Клык так и подпрыгнул на месте. Сел, выпрямившись, прибавил громкости и махнул ребятам, чтоб заткнулись.

В телевизоре Дэн мрачно покачал головой:

— У нас, Шила, пока очень мало сведений про эту группу. Ни на наши звонки, ни на оставленные сообщения эта организация не отвечает. Я бы хотел подчеркнуть, что пока никаких обвинений к ней не предъявляется. Но название ее, безусловно, и внимание привлекает, и настораживает.

Шила бросила беглый взгляд на свои заметки на столе:

— Наш европейский корреспондент сообщает из Парижа, где сегодня утром Группа Конца Света провела свой митинг. Может быть, она прольет какой-то свет на мотивировки и цели этой организации. София, расскажите, пожалуйста, телезрителям о ваших впечатлениях.

Камера наезжает на женщину, стоящую перед Эйфелевой башней. Полы ее плаща цвета хаки полощатся на ветру.

— Здравствуйте, Шила, — вступает София. Ее сильный французский акцент — подтверждение сообщаемых ею фактов. — София Табернилла ведет репортаж из Парижа, где сегодня наблюдается особенно бурная активность так называемой Группы Конца Света.

На заднем плане Клыку хорошо видны улыбающиеся люди, заговаривающие с прохожими и направо и налево раздающие им листовки.

— София, — спрашивает Шила, прижимая пальцы к наушникам, — не могли бы вы рассказать нам, что раздают населению участники группы?

София сосредоточенно свела брови:

— Это листовки и оповещения. — Она берет одну из бумажек и читает. — Здесь на французском, немецком, английском и голландском напечатан лозунг Группы: «Земля или мы». Со мной рядом находится Бэт, одна из организаторов группы, хотя организация декларирует, что формального лидера у нее нет. Бэт, не могли бы вы разъяснить пропагандируемую вами идею и цели и задачи Группы Конца Света.

София протягивает микрофон девушке лет девятнадцати.

— Наша цель — привести человечество к Единому Свету. — Голос у нее нежный и мелодичный, но Клык почему-то не может оторваться от ее глаз, горящих каким-то особенным светом. — Мы предлагаем людям изменить мир. Мы хотим взять под контроль движение за обновление нашей планеты. Мы хотим повести человечество к совершенству на Земле.

— Взять под контроль? — спрашивает София и лучезарно улыбается Бэт. Та в свою очередь сияет, кивая в ответ корреспондентше.

— Представьте себе полное очищение Земли. Это будет прекрасно. Следуйте за нами и будьте свободны. — Она посмотрела прямо в камеру, и Клык завороженно думает: в этой группе его спасение. Бэт его спасет. Она поможет ему забыть все тяго…

Звезда щелкнула пультом, и Клык чуть не подскочил от заезженного мотивчика группы «Побег».

В голове у него шумит, но на него снизошло счастье и полный покой. Ему кажется, впереди его ждет светлый путь.

Наваждение какое-то. Он потряс головой. Что-то тут не так. Явно у него в башке случился какой-то крутой сбой. И вообще, все это нечисто.

С чего бы это неизвестно откуда взявшаяся группка освещалась международной прессой? Да еще на весь мир вещает о взятии контроля и об очистке Земли. Все его существо вдруг завибрировало от оглушительной, раздавшейся где-то внутри сирены тревоги.

Интернет-поиск на ключевые слова «Группа Конца Света» выбросил на удивление мало ссылок. Как будто движение не росло постепенно, а сразу предстало миру во всей красе и мощи. Еще два месяца назад о группе не было ни одного упоминания. А теперь у нее многие тысячи сторонников.

Клык задумался. Кто-то должен понять, кто они такие, выяснить, чего добиваются. А главное, серьезную ли они представляют опасность. У него внезапно появилась цель. Настало его время. Пора ему взять на себя ответственность. Пора вести за собой. Стать таким, как Макс.

Знакомая боль затопила сердце, но Клык быстро ее заглушил. У него теперь слишком много дел. Она не единственная, кто должен спасти мир.

Вопрос только в том, кто сделает это первым.

21

— Я ничего не вижу, — говорит Дилан двадцать минут спустя. — То есть я вижу проволоку и место, где мы упали. И крылья самолета, вернее, обломки крыльев. Я даже дверь нашел, которую оторвало. Но чего я не вижу, так это…

— Ханса. И фюзеляжа самолета, — перебиваю я его.

— Опять мысли мои читаешь? — прищуривается Дилан.

Я сердито на него зыркнула:

— Ты за дуру меня, что ли, держишь? Я что, сама посмотреть не могу? Или собственными мозгами пошевелить?

— Ну что ты взъелась? Конечно, можешь. Уж и поддеть тебя нельзя.

Теперь-то я уж точно чувствую себя полной дурой. Повела плечами, чтобы чуток расслабиться.

— Ну и куда, ты думаешь, он свалился? — Как известно, я всегда изысканно перевожу тему разговора. Что я сейчас лишний раз и продемонстрировала.

— Когда я выпрыгнул, самолет дымился и вошел в штопор. Здесь где-то должен быть — куда ему деться?

— Смотри, там наверху те самые дирижабли, а внизу от них — точно тень от облака. Давай там проверим.

Дилан с моим предложением вполне согласен, и мы по большой плавной дуге уходим вверх.

— А покажи мне, как лететь боком, — просит Дилан. — У тебя это здорово получается.

— Мы этому от ястребов научились. Тут ничего особенно трудного нет. Смотри. Поворачиваешься на бок, чтоб крыло вертикально вниз смотрело. Только крыльями взмахивать не прекращай. Видишь? Как это ни странно, ты продолжаешь двигаться вперед.

Дилан попробовал маневр. Первые пару раз он неуклюже переваливается с боку на бок, но, когда мы подлетели к паутине смерти, он уже был настоящим профи, легко и уверенно маневрируя боком сквозь проволочную сетку. Он, надо признать, учится с совершенно потрясающей скоростью.

— Ни хрена себе! Проволока-то четырехугольная. Как кинжал! — замечает он, проскользнув между смертоносными нитями.

— Ты что, эти грани видишь? — удивляюсь я.

— Вижу. Я и далеко вижу, и вблизи, и даже насквозь.

Он с ухмылкой обернулся ко мне, а я думаю, что же он такое «насквозь» может видеть?

— Ты, видать, моя усовершенствованная модель. У меня орлиное зрение. Но до тебя мне далеко. Я там внизу школу вижу. Но никаких граней проволоки мне не рассмотреть.

Дилан смущенно улыбается в ответ:

— У каждого свои сильные и слабые стороны.

Как же меня все-таки его скромность раздражает. Лично я до сих пор никаких слабых сторон у него не обнаружила. Но об этом я пока умолчу.

— Короче, кроме школы, там внизу ничего. Но про школу мы и так знали. Давай лучше расширим ареал поиска.

— Давай, — соглашается Дилан, и через десять секунд мы уже парим высоко в открытом голубом небе. Глубоко вдыхаю прохладный воздух и радуюсь ласкающемулицо солнцу. Несколько минут молчание нарушает только редкое хлопанье крыльев редкой залетевшей на такую высоту птицы. Но и расширив ареал поиска, Ханса мы отыскать не смогли.

Наконец я признаю неудачу:

— Может, все-таки школу проверим?

Хотя мы не сговаривались, предложение поступает дуэтом.

Опять…

22

— Я думала, этот конец света никаких отлагательств не терпит. Что за девчонку-то мы теперь дожидаемся? — спрашивает Звезда, засунув в рот очередную сардельку. Это уже третья порция, доставленная ей в номер. Кейт с отвращением взирает на ее пиршество.

— И чего мы телок-то одних подобрали? — Рэчет поднял глаза на Клыка. — Хотя лично я не жалуюсь. — Он снял солнечные очки и уставился на Кейт.

— Чтобы я больше ни о каких «телках» не слышала! — Она сердито топает ногой.

Рэчет усмехается и игриво подмигивает:

— Ладно, не гоношись. — И снова, повернувшись к Клыку, повторяет:

— Чего у нас киски-то одни в команде?

— С той девчонкой мы давно знакомы, — откликается Клык из-за компьютера ровным голосом. — Там потом еще один чувак подгребет. Он последний. Они оба уже совсем скоро должны появиться. Ты, Рэчет, пока отдыхай, расслабься.

Не проходит и пяти минут, как его снова отрывает от экрана рассерженный вопль Звезды. Она грозно нависла над распластавшимся поперек двуспальной кровати Рэчетом:

— Ты с какой стати мой канал переключил? Я фильм смотрю!

— Здесь игра классная. А фильмец свой можешь в соседнем номере посмотреть.

— Там телик сломан, — рявкнула Звезда. — И вообще, что ты там в своих солнечных очках-то видишь? Да еще наушники нацепил. Отдай немедленно пульт!

Рэчет со скучающим видом убавил громкость.

— Ты, панк доморощенный. — Звезда надвинулась на него разъяренной физиономией. — Думаешь, раз ты мужик, да на пару инчей меня выше, да на сорок пудов тяжелее, так мне с тобой не справиться? Ой, забыла! Ты у нас еще и бандитскую выучку прошел. Так вот знай, плевать мне на твою бандитскую выучку. У меня у самой десять лет католической школы за плечами. И я тебе ноги укорочу — глазом не моргну. Усек?

Она вырвала у него пульт и в тысячную долю секунды одолела половину гостиничного коридора.

— Сколько папочка за твое воспитание выложил? — орет ей Рэчет вдогонку.

Дальше все понеслось со скоростью света. Клык даже спросить, что происходит, не успел, как Звезда снова ворвалась в номер, готовая кинуться на Рэчета. Но из-за его обостренной чувствительности застать его врасплох ей не удалось. Он ее уже поджидал. Однако сцепиться они не успели: секунда — и Кейт одной рукой схватила Звезду, а другой кинула Рэчета на пол и коленом намертво пригвоздила его к полу.

— Я же сказала, не терплю насилия, — тихо и спокойно проговорила она. — Так что вы уж, приятели, охолоньте маленько.

Рэчет опять осклабился:

— Кейт — это грейт,[117] классная девчонка. Я от нее без ума.

— Эй, чуваки! — Клык повышает голос. — Кейт права. Умерьте свой пыл. Мы здесь с вами не для того собрались, чтобы силами меряться и крутизну свою демонстрировать. Мы все разные. Пора понять, я потому вас и выбрал из всех, кто в блоге в команду просился. Кто одолеет Рэчета, не осилит Звезду. И наоборот.

Звезда ухмыльнулась, а Клык откашлялся. Он терпеть не может лишних разговоров. А оказывается, без Максовых речей командиру не обойтись. Он вообще в последнее время про Макс многое понимать начал.

— Это значит, нам вместе труднее работать. Но придется вам друг к другу приспособиться. И ко всем членам команды относиться с уважением. А коли вы этого сделать не можете или не хотите — милости прошу, на выход. Не обижайтесь, но здесь такие не ко двору.

Ребята опешили. Клык это нутром чует. Он переводит глаза с одного лица на другое. Никто не шевельнулся.

— Значит, братство Клыка? — подает Рэчет голос с пола. — Я за, браток!

Девчонки тоже согласно кивают.

— Вот и порядок! — умиротворенно подытоживает Клык.

— Какой еще порядок? — послышался за его спиной голос Макс.

И сердце у Клыка чуть не остановилось.

23

Резко обернувшись, Клык увидел в дверях ЕЕ. На губах играет хорошо знакомая сардоническая усмешка.

— Порядок… С некоторыми деталями, необходимыми для совместной работы. — Он с трудом ворочает языком. В груди защемило. Сердце остановилось. Но он взял себя в руки.

— Ты откуда прилетела?

Макс сощурилась и махнула рукой на небо. Повела плечами, видно, поправляя крылья под большой, размера на три великоватой ветровкой.

— Мы ведь здесь договаривались встретиться? — Она оценивающе обвела глазами новую «стаю» Клыка.

— Здесь. — Клык перевел дыхание. Господи, спаси и сохрани! У нее даже запах знакомый. — Сколько лет — сколько зим.

— И сколько же? — Макс наклонила голову набок и смерила его взглядом. — Мне лично кажется, будто вчера расстались.

Клык вздохнул. Может, он просчитался? Недооценил, как он на нее среагирует? Да… Похоже, здорово недооценил…

Макс перекинула за плечи каштановые кудри. Клыку бросились в глаза красные мелированные пряди. Если бы не они, Макс была бы точно такой же.

Такой же, как Макс, с которой он всего неделю назад расстался в Колорадо. Интересно, что она сейчас делает? И что бы она сказала про его союз с… этой? С ее вторым «я»? С ее клоном, Макс-2?

— Привет, я Кейт. — Кейт протягивает руку.

Макс взглянула на нее. Медленно взяла руку и пожала. Ее губы снова тронула кривая усмешка. Губы Макс, губы, столько раз целованные Клыком. В висках у него застучало. Надо проветриться. Надо снова взять ситуацию под контроль. Самое неприятное — эта Макс прекрасно знает, что он думает. Мысли его читает. И, кажись, над ним потешается.

— А это Звезда. — Кейт показывает на подругу. — А там — Рэчет.

Рэчет поцокал языком и поднялся с пола, однако рук из карманов куртки не вынул.

— Грива у тебя — что надо. Ты ее в крови, что ль, искупала? Если в крови — круто.

Макс оставляет его комментарии без внимания.

— А тебя как зовут? — вежливо интересуется Звезда. Но за проведенные с ней двадцать четыре часа Клык уже научился под ее вежливостью распознавать нотки угрозы.

— Ее зовут… — начал было Клык, но Макс-2 его перебила:

— Меня зовут Майя.

Она сунула руки в карманы и уселась на кровать. Клык вытаращил на нее глаза. Значит, она имя сменила? И правильно сделала.

— Ты что, кореш? — Рэчет ткнул его локтем вбок. — Что-то ты, брат, позеленел маленько.

Клык кивнул, избегая взгляда Майи.

— Порядок. Просто мы давно друг друга знаем.

Рэчет глазеет на кончики ее крыльев, вылезающих из-под ветровки.

— Можешь не объяснять. — Он присвистнул. — Просек. Вы, видно, прежде в «Лебедином Озере» танец любви вытанцовывали. А теперь озерцо-то ваше подмерзло. Я и сам, — он глянул на Кейт, — от чудо-женщин голову теряю.

Краска бросилась Кейт в лицо, а Звезда с презрением фыркнула:

— Не придавить ли его еще разок коленкой, да посильнее?

Майя рассмеялась:

— Хорошенькую ты собрал себе компашку.

Клык выдавил из себя улыбку и кивнул. Его затея обернулась ошибкой. Огромной ошибкой.

Книга вторая Мир, любовь и разрушение человечества. Это совсем не смешно

24

— Ты каких-нибудь охранников видишь? — спрашиваю я Дилана. Я все еще не оправилась от очередного совпадения наших мыслей. Но ему об этом знать лишнее…

— Нет пока. Но не может же быть, чтоб охраны совсем не было. Они наверняка где-то там. У нас какие планы? Сразу на крышу сесть или сначала в пустыне приземлиться, а потом по земле в Школу проникнуть?

— Давай сразу на крышу.

Он кивает, и я в очередной раз раздражаюсь из-за его покладистости.

Но кто же нам позволит свалиться с небес на крышу засекреченного учреждения? Не случалось еще со мной такого, чтобы мне что-нибудь на блюдечке с голубой каемочкой преподносили. И нечего было губу раскатывать.

Мы всего-то до трехсот футов опуститься успели, как люк на крыше открылся и наружу выскочил отряд ниндзя. Как и положено, все в черном, и лица капюшонами закрыты. Все как один вскинули на плечо винтовки и прицелились.

— Уклоняемся, но не отступаем, — успела крикнуть я Дилану, взвиваясь в небо. Но его и предупреждать не надо — он уже один в один повторяет все мои зигзаги.

Пуля просвистела над ухом. Видно, винтовки у них дальнобойные.

— Макс, опасность! — Дилан дернул меня за руку, круто отбросив влево. Спасибо ему — спас мою голову от следующей пули. Что не мешает мне ощетиниться. Он робко отпускает мою руку и бормочет извиняющимся голосом:

— Я просто видел, как один в тебя целился.

С этой высоты охранники на крыше похожи на едва различимые черточки. Еще сотня футов вверх — и для меня они и вовсе станут неразличимы.

— Чертовы белохалатники! — заорала я, хотя те, кто на крыше, все в черном. — Думаете, вы можете жизнь создавать, так вам ее и разрушать дозволено?!

Дилан, прищурившись, смотрит вниз:

— Подожди-ка. Это не белохалатники. Это даже не взрослые. Похоже, это дети…

— Да прекрати, — запротестовала я. — Они, может, просто коротышки какие-то…

— Да нет же. Я их вижу! — Дилан заводится все больше и больше. — Я их под масками вижу. Это дети, Макс. Я абсолютно уверен. Но хуже того… Они безглазые.

— Чего? — выдохнула я.

Мы поднялись на такую высоту, где нас уже никакой винтовкой не достать. Земля отсюда похожа на лоскутное одеяло, сшитое выжившей из ума старухой.

Дилан посерел от страха:

— Я тебе говорю, у них глаз нет.

— Класс! Слепым кутятам оружие вручили. — Надеюсь, он успокоится от моего шутливого тона. — Я даже Игги к огнестрельному оружию не подпускаю. За редким исключением…

Оглядываюсь на Дилана, но на лице у него нет ни тени улыбки.

— Но они все равно прицельно стреляли. Они все равно откуда-то знали, где мы. Только не пойму как!

— Значит, у них какая-то альтернативная сенсорная система. Интересно, у них специально глаз нет, или это очередной неудачный эксперимент? Типа того, что они с Игги проделали. — И я объясняю Дилану, что Игги ослеп в результате неудачной операции по усовершенствованию его ночного видения.

— Что? Правда, что ли?

— Что, я тебе врать буду? Мог бы и сам уже расчухать. — Мне не сдержать горечи. — Мы для этих психованных ученых не люди. Мы — опытные образцы. И те дети безглазые — тоже.

— И никогда ничем другим нам не стать. Правильно? — Дилан горестно покачал головой. — Подопытные кролики. Лабораторные крысы. Белохалатники на нас свои теории проверяют. Пока следующим улучшенным поколением не заменят. Что они уже и сделали.

Он выглядит таким подавленным, на лице его написано столько отчаяния, что, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я беру его за руку. Ладонь у него мягкая и нежная. И пальцы пока в драках не изуродованы.

И потом я произношу нечто такое, чего от меня с трудом дождешься. Нечто такое, что я говорю даже реже, чем «я тебя люблю»:

— Прости меня.

25

Дилан слегка сжал мне руку и чуть заметно улыбнулся. Ни с того ни с сего я представила, как целую его нежные, красиво очерченные губы. И тут же перед глазами встает лицо Клыка. На меня нападает дикий кашель, и я мгновенно выпускаю руку Дилана, точно в пальцы мне попала лягушка.

— Что с тобой? — озабоченно спрашивает он, но потом ему хватает ума поменять тему.

— Уже поздно, давай пока заночуем в пустыне, — предлагает он, — понаблюдаем за Школой издали. А завтра с утра, может, придумаем, как в нее пробраться.

— Мммм, — мычу я. Я и сама бы, скорее всего, такой же план придумала. Но сейчас меня заклинило на словах «заночуем в пустыне». Вдвоем. Один на один. В висках от волнения застучало.

Примерно в миле от Школы GEN77 пустыню разрывают каньоны полосатого красного, розового и кремового камня. К одному из них, к тому, что поглубже, мы и полетели. И совсем недалеко от края нашли отличную пещеру с отличным обзором Школы. И вот мы с Диланом остались вдвоем. Он и я.

Пусть только полезет ко мне. Останется без зубов.

Не забывай: вы созданы друг для друга, — внезапно загудел у меня в голове Голос. Я застонала так громко, что Дилан даже испугался.

— Ничего-ничего. Все в порядке, — успокоила я его.

— Ну раз ничего, значит, ничего, — вопросительно тянет он, и мне снова хочется ему хорошенько накостылять.

— Проголодалась? — Он достает из кармана пару протеиновых брикетов. Выбираю шоколадный. Вкус у него, как у опилок с шоколадной крошкой. Но и на том спасибо. Мой вклад в нашу трапезу — бутылка теплой воды. Мы распиваем ее в полном молчании.

— Надеюсь, наши о нас с тобой не беспокоятся. — Я пробую завести пустой разговор ни о чем, но мой голос в ночной тишине звучит странно громко.

— Они же прекрасно знают, что ты о себе позаботишься, — говорит Дилан. В этом с ним не поспоришь.

Мы долго лежим на животе на краю обрыва и наблюдаем за Школой. Молчать с Клыком уютно. А с Диланом — ужасно неловко. Немного погодя Дилан переворачивается на спину, трогает меня за плечо и показывает в черное звездное небо:

— Смотри! Вон Большая Медведица. А вон Пегас, крылатый конь. Что-то вроде нас.

Я слежу за его пальцем, прочерчивающим контуры созвездий. Звезды на небе яркие. Их без счета. Как будто кто-то по черному бархату рассыпал пригоршни брильянтов.

— А вон там, Макс, ты. Королева Кассиопея.

— Тоже мне, королеву нашел! Прекрати сейчас же! — Я хлопнула его по плечу. Он в притворном испуге закрывает голову руками и смеется. А я чувствую, как у меня горят щеки.

— Ты когда про созвездия-то выучил? — спрашиваю я уже на полном серьезе.

Дилан пожимает плечами:

— Да в Колорадо. Пока ты… тебя не было. — Он поперхнулся и закашлялся.

Он имеет в виду, когда я с Клыком была…

— Ребята на звезды смотрели. Сказали, Джеб раньше, давно еще, вам всем про созвездия рассказывал. Ты, наверное, и сама это помнишь.

Теперь моя очередь плечами пожимать. Я давно постаралась стереть из памяти все, что связано с Джебом. Точнее, все хорошие детские воспоминания.

— Ну, в общем, мне интересно стало. И времени там было — вагон. Вот я и прочитал потом про созвездия. Мне вообще многое интересно. И запоминаю я все легко. Так что оно вроде все само в голову западает.

Он говорит, а я думаю про нашу домашнюю школу Макс и про то, как все меня шпыняли за то, что мне хотелось, чтобы они чему-то сами учились. Думать-то думаю, а сама все время со школьного здания глаз не свожу.

— А ты меня сможешь чему-нибудь научить? — С чего это вдруг голос у меня стал таким тоненьким. Фу, господи, пошлость какая!

Но Дилан не засмеялся.

— Конечно смогу, Макс. Только попроси. В любое время. — Он говорит, и я чувствую, что его голубые глаза видят меня насквозь.

— Спасибо, — шепчу я и снова концентрирую внимание на Школе.

Во всех окнах горит свет. Но никаких машин или грузовиков к ней не подъезжало. И, похоже, никто не входил и не выходил оттуда. Стараюсь не замечать ни тепла тела Дилана, ни того, что время от времени он задевает меня носком своей кроссовки.

— Мне больше повезло, чем тебе, — неожиданно изрекает Дилан.

— С чего это ты взял? — Я пытаюсь рассмотреть его лицо, но в темноте видно только смутное светлое пятно.

— Я знаю, что ты разрываешься между мной и Клыком. — Меня передергивает. — С этим все понятно. Клык улетел, и все меня к тебе толкают. И я сам все время напрашиваюсь.

Щеки у меня пылают. Чего он пристает. Я только и делаю, что избегаю как раз этих, «по душам», разговоров. Может, если рассказать ему, как крысу пустыни освежевать, он заткнется или сменит свою романтическую пластинку?

— А для меня — ты единственная, — продолжает он, глядя в темноту. — Мне никаких решений принимать не надо и думать ни о чем не надо. Мне нужна только ты, и никто другой. У меня все просто.

Кажется, в моем вдруг пересохшем горле застрял огромный кирпич.

— Ты меня совсем не знаешь, а с Клыком у вас все общее. Общие слова, общие воспоминания, общее прошлое. Общий взгляд на мир. А мы с тобой — взрывная смесь какая-то.

Мне глаз на него не поднять. Кажется, взгляни я на него — и все барьеры, которые я между нами понастроила, сразу рухнут. У меня никаких сомнений нет, я люблю Клыка. Но Дилан попал в самую точку: мы с ним — взрывная смесь. Я схожу с ума по Клыку из упрямства, назло всем, кто навязывает мне Дилана. По Дилану я тоже схожу с ума. Но здесь мной движет настоящая, добела раскаленная ярость.

Кто я? Девчонка, всю жизнь обуздывающая свои эмоции. У меня это до сих пор даже всегда получалось. Но это совершенно не значит, что у меня этих эмоций нет. И почему-то с Диланом обуздать их не получается. Он все время меня провоцирует. В его присутствии меня до костей пробирает. И теперь мне кажется, что моя защитная броня дала опасную трещину. Ему даже усилий никаких прикладывать больше не надо — она вот-вот вконец лопнет, и все мои чувства хлынут потоком.

Такие вот мне в голову лезут страшные мысли.

Я спрятала лицо в ладонях и закрыла глаза, не в силах произнести ни слова. День сегодня был длинный и трудный. Чувствую его прикосновение к своим волосам и замираю. Немного помедлив, его пальцы тихонько двинулись вниз, словно он хочет прочертить линию моего позвоночника. Я молчу, и он подвигается ко мне вплотную и тихо обнимает меня за плечи.

Он тоже молчит, и постепенно напряжение мое спадает, а тело расслабляется от его тепла. И тут я замечаю, как хорошо подходят друг к другу наши тела. Точно кусочки пазла.

Как будто нас создали друг для друга.

Я засыпаю в теплом и мягком коконе его объятий и сплю сладко, как не спала уже много-много лет.

Пока кто-то не пинает меня с криком: «Попалась!»

26

Стремительно вскакиваю на ноги. Колени пружинят, кулаки наготове.

Передо мной — руки в боки, рот до ушей — стоит Ангел.

— Ой страшно! Ой, спасите-помогите! Было бы еще страшней, если б не видела, как вы тут спите-сопите.

Она многозначительно поднимает одну бровь, а я старательно избегаю смотреть на уже стоящего рядом со мной Дилана. Уши у меня горят при одном воспоминании о том, как мы заснули в обнимку.

— Привет, — говорю я не к месту и откидываю упавшие на глаза волосы.

— Вот именно, привет, — сухо откликается Ангел. — Наши вернулись домой, их подлатали, вот я и решила вас проведать. Посмотреть, все ли с вами в порядке.

— Со мной всегда все в порядке.

— Вот и хорошо. А у твоей мамы рука в гипсе. А у Джеба — нога. Игги и Надж все в заплатах. Надж восемьдесят семь швов наложили, а Игги — сто три. У Газзи два ребра сломаны.

Глаза вылезают у меня из орбит. Как же это я их в таком виде оставила…

— Но это не страшно, — продолжает Ангел. — До свадьбы, как говорится, заживет. А здесь что?

Я вкратце рассказала ей про охраняющих Школу безглазых детей, и она по-взрослому вздыхает, качая головой:

— Когда только все эти эксперименты закончатся. Бедные дети!

— Да ты их особенно-то не жалей. Они и без глаз очень даже метко стреляют. Ты лучше послушай, может, оттуда мысли какие-нибудь перехватишь.

Ангел села и, закрыв глаза, замерла. Мы с Диланом тоже опустились на землю. Но смотреть на него мне как-то неохота. Через пару минут Ангел хмуро на нас глянула:

— Ничего. Никаких мыслей мне оттуда не идет. Вы уверены, что там не гуманоиды? Или, может, роботы? Дилан рассмеялся:

— Скажи еще, роботы, покрытые кожей. Фантастики, что ли, начиталась?

Я разозлилась.

— Жизни ты, кузнечик, не знаешь. Тебе еще учиться и учиться, — обрываю я его.

А что, если… У меня возникает план, и я поворачиваюсь к Ангелу:

— Что если мы снова туда полетим? Они выскочат, ты их увидишь и внушишь, чтобы они оружие бросили. Попробуем?

— Попробуем. — Ангел встает и отряхивает руки о джинсы.

Чтобы подобраться к Школе, нам снова приходится пробираться сквозь смертельную проволочную паутину. При мысли о том, как она искромсала Надж и Игги и что их по кусочкам сшивать пришлось, в глазах у меня темнеет. Но опыта нашей троице не занимать, и мы с легкостью проскакиваем сквозь сеть.

Вот и Школа внизу. Пара-другая минут, и на крышу выскакивают трое черных стрелков с поднятыми наизготовку винтовками. Ангел пристально смотрит на них, мысленно убеждая бросить оружие. Один или два раза мы видим, как двое в нерешительности то поднимут, то опустят винтовки, но вдруг стражи выпрямляются и решительно вскидывают их на плечо.

— Им здорово мозги промыли, — ворчит Ангел. — Промыли, а потом так же здорово замусорили. Я с трудом к ним в черепушку проникла. Да и то всего на пару секунд только. А потом их программа опять срабатывает.

— А они люди? — спрашивает Дилан.

— Да, почти на сто процентов. Им, конечно, тоже что-то подмешали, только мне не понять что. Зато я поняла, как они видят. Мы им кажемся светящимися небесными объектами. Очень-очень яркими.

— Понятно теперь, почему они такой прицельный огонь по нам открыли.

И вдруг у меня возникла идея:

— Если мы — светящиеся объекты, почему бы нам не стать падающими звездами?

И с этими словами я складываю крылья и падаю на крышу, только в последний момент снова их распластав, чтобы смягчить посадку. Маленькие ниндзя заколебались, но быстро пришли в себя и вскинули ружья, целясь в меня в упор.

Я подняла руки во всемирно известном жесте: я, мол, безоружна, и стрелять в меня — гнусная подлость.

Но жест мой остался непонятым, и в ответ я услышала только щелканье передернутых затворов.

— Действуем по плану Б! — крикнула я, падая на бок и поджимая ноги.

План Б означает: «Деремся не на жизнь, а на смерть, как разъяренные волки». Резко с силой выбрасываю ногу — ниндзя валится навзничь.

И драка завертелась с сумасшедшей скоростью.

27

Ангел взвивается в воздух, и в ту же секунду в нее стреляет ниндзя. Она, увильнув от пули, опускается у него за спиной. Выбросив ногу назад, ниндзя вмазал ей в живот. Ангел отчаянно кашляет, но вот-вот вцепится в винтовку. Предчувствуя ее ход, ниндзя наотмашь бьет ее по костяшкам пальцев.

В решительную минуту Ангел всегда действует стремительно. С ней мало кто сравнится. Но ниндзя неизбежно ее опережает.

Что за хреновина ему поставлена?

Поднимаюсь на ноги на помощь Ангелу, но один из безглазых ринулся на меня, выполняя сальто назад. Уворачиваюсь от него, уйдя в последний момент в сторону. Он молнией метнулся следом — от могучего удара под подбородок я едва не лишаюсь пары зубов. Нелепо размахивая руками, валюсь с крыши спиной вперед.

Повиснув на трубе, вижу, как Дилан в ярости бросается на скинувшего меня безглазого. Но я и без рыцарей обойдусь. Подтянувшись, я уже снова на крыше, но стоит мне высунуть нос, меня ослепляет предназначенный мне выстрел.

В голове звенит, зубы стучат, во рту привкус крови.

Так! Достали вы меня! Сейчас я вам покажу! У меня в запасе еще пара-тройка классных апперкотов, и ярость рвется наружу. Ну-ка, безглазые, выходи! Хотите по одному, а то и все трое зараз. Я кинулась в нападение. Ниндзя берет меня на прицел. Краем глаза примечаю Дилана. Он машет мне руками, мол, остановись.

— Что, мальчик, ты разве не понял еще, кто рядом с тобой сражается?

Он показывает на небо и что-то мямлит на тему о том, что они видят, а что нет. Я зыркнула на него:

— Скажи лучше что-нибудь новенькое.

Поверх голов коротышек ниндзя он кричит:

— Наверх! Давай наверх! Прямо над головой они ничего не видят.

Я глянула на Ангела. Она порхает над обескураженным безглазым, а он крутится на месте, но никак не просечет, где же она и как от нее избавиться.

Понятненько!

Мы с Диланом следуем ее примеру, стремительно перелетая от одного к другому, чтобы не дать им прицелиться. Не проходит и минуты, как обезумевшие охранники крутятся волчком, программы их, видно, полностью пошли прахом.

Картинка могла бы быть изрядно смешной, если бы не место — крыша дьявольского учреждения, и если бы кокнуть нас не было главной задачей безглазых. И почему-то мне не кажется, что эта дикая пляска — кульминационная точка нашей драчки.

Только я собралась провозгласить переход к плану В, как один из ниндзя — как раз тот, что вертится подо мной — хлопнулся на спину. Следующим упал тот, что под Диланом. У обоих словно что-то замкнуло. Когда упал и третий, мы накрепко связали им руки.

И вот, пока Дилан пересчитывает огнестрельное и прочее оружие и относит его подальше на другую сторону крыши, я сижу, пытаюсь отдышаться, устало слежу, чтобы безглазые каким-нибудь таинственным образом не выпутались.

Ангел наклоняется и сдергивает у одного из них капюшон.

Нам открывается чудовищное зрелище.

Перед нами обычный ребенок. Но над переносицей у него тонкий горизонтальный надрез. Надрез, идущий по всей окружности головы, точно на лоб ему низко надвинут тонкий металлический обруч. И в этом разрезе видны… сотни бусинок крошечных глаз, злобно стреляющих из стороны в сторону. Он отнюдь не слеп. Наоборот, у него полный круговой обзор. Получается, их врасплох не застать и со спины не подобраться. Разве что сверху. Что мы только что и проверили.

Дилан подавленно молчит.

— А я-то думала, это у нас паранойя, — тихо заметила Ангел, и я согласно киваю:

— Видно, здесь случай покруче нашего. Мне-то казалось, ошибки генетических экспериментов — настоящий кошмар. А оказывается, нет ничего страшнее успеха белохалатников.

Вот, например, эти…

28

— Кто вас такими сделал? — шепчу я в ужасе. — И зачем?

Они — самые обыкновенные дети. Дети, которых резали и сшивали снова, над которыми экспериментировали, их программировали… Программировали убивать, и убивать именно нас.

Но это — дело десятое.

Ноид, которого мы разглядывали, беспокойно заерзал, и враз забегали все сотни его глаз. На вид ему лет девять-десять, не больше.

— Нас создали такими, чтобы дать нам преимущество над людьми, испоганившими Землю, и над такими, как вы, предыдущими поколениями усовершенствованных. Вот кончится мир, и после конца света придет наше время. Тогда-то мы и возьмем верх.

Мда-а-а… Правильно Ангел сказала. Здорово им мозги промыли. И запудрили тоже здорово.

— Послушай, Паучий Глаз, мы знаем, что мир нынче не в лучшей форме. Мы даже кое-какие шаги предпринимаем, чтобы его улучшить. Зачем нам работу усложнять? А вы палите без толку и дело делать мешаете.

— Вы, ребята, просто не понимаете, что с вами сделали, — перебивает меня Ангел. — Макс — классный вожак. Она хочет вам сказать, чтобы вы с нами объединялись. Давайте вместе. Вы поможете нам остановить тех, кто ставит над детьми безобразные эксперименты. Этим мы вместе мир и спасем.

Он захихикал, и у меня по спине пробежал холодок.

То, что дети — цветы жизни, — это сущая ложь. Потому что когда дети — исчадие ада, тогда-то и наступает сущий ад на земле.

— Вы думаете, мы чего-то там не понимаем? Это сами вы ни хрена не сечете, — сипит ноид. — А про естественный отбор забыли? Придет время, у вас ни на что ваших жалких силенок не хватит.

Я ощетинилась:

— Послушай, молокосос. Не хочешь нашей помощи — не надо. Но про то, на что у меня сил хватит, лучше помалкивай.

Идея спасения мира, как известно, зачастую вызывает у меня здоровый скепсис, но уж больно меня этот шкет своим заявлением о «жалких силенках» разозлил.

— Да на вас посмотришь, сразу скажешь: GEN54. У вас это на лбу написано, — осклабился ноид. — Модель устарелая. Вы и ваши крылатые, и профессора ваши, и эта беззубая Коалиция по Прекращению Безумия — вы все мир спасаете. — Его маленькие глазки так туда-сюда и шныряют. — А в голову вам не приходит, что, может, его и спасать-то нечего. Потому что дело это провальное. Все равно не спасете.

— А по-моему, и один человек много пользы принести может. И ситуацию изменить к лучшему. — Я почему-то и сама усомнилась в убедительности своих слов.

— Давайте-давайте. Ты еще расскажи мне про единорога да про клады, которые по концам радуги зарыты, — облил меня презрением GEN77. — Ты мне сказочки все рассказываешь, а я тебе правду режу.

— А сам-то ты откуда эту правду знаешь? — Дилан встает у меня за плечом.

— Апокалипсис приближается. Никто не спасется, — вещает ребенок с пугающим убеждением. — А люди все до единого вымрут. И вы вместе с ними. Мир без людей будет благословенным местом.

Меня колотит от негодования и гнева. Все, даже моя мама, убеждали меня встретиться с этим новым поколением. Встретиться, чтоб повести его за собой. Какого хрена! Они в моей помощи не нуждаются.

Я все еще подыскиваю какой-нибудь последний довод, заключительный аккорд нашей «встречи на высшем уровне», когда неожиданно раздается череда приглушенных хлопков-выстрелов. С криком «пора» ноиды разрывают путы и бросаются на нас.

И без всякого промедления Дилан, Ангел и я спрыгиваем с крыши.

29

Мы летим назад, к маминому дому, к моей стае.

— А мне не все равно, спасешь ты мир или нет, — мягко говорит Дилан. Он летит рядом. Его крыло коснулось моего, и меня точно током ударило.

— Теперь и ты про спасение мира заладил. — Мне неохота обсуждать с ним эту тему.

Взгляд мой падает на какую-то точку, которую носит по земле из стороны в сторону. Зверь, что ли, какой-то раненный?

— Что там этот чувак делает? — От Дилана с его поразительным зрением ни одна деталь не ускользает — сразу разглядел человека.

— Аквапарк в пустыне ищет.

Но если со зрением у Дилана все классно, то с чувством юмора всегда было плоховато, и к моему сарказму он никак привыкнуть не может.

— Нет, не думаю. По-моему, у него солнечный удар.

Оглядываюсь вокруг. Ему до ближайшего жилья миль пять, не меньше. Сомневаюсь, что он туда живым доберется.

— Никто в здешних местах никакого спасения не хочет. Может, мы и этого помирать бросим? — бормочу я себе под нос.

После Школы и интервью с паукоглазым GEN77 настроение у меня хреновое и оптимизма никакого. Но, подняв глаза, я вижу улыбку Дилана и неожиданно для себя самой улыбаюсь ему в ответ.

— Спасать его все равно надо. И плевать нам, хочет он спасаться или не хочет.

Короче, так или иначе, а к тому чуваку мы спустились. Если бы это я брела по пустыне, обессиленная, опаленная до черноты солнцем, без всякой надежды на спасение, а передо мной с небес вдруг спустились бы трое крылатых, я бы непременно решила, что или я брежу, или за мной сама смерть явилась.

Но парень только вяло глянул на нас, моргнул и говорит:

— Опять вы?

У меня глаза на лоб полезли. Напрягаюсь, выуживая его лицо из самых глубин памяти.

— Это ты?

— Откуда ты его знаешь? — удивляется Дилан. — Мы же в самом центре пустыни.

— Встречались. Было дело. Сто лет назад (если уж совсем точно, шесть книг тому назад) в туннелях нью-йоркской подземки.

— А где твой комп? — Когда мы встречались в Нью-Йорке, он, помнится, обвинял нас, что мы норовим хакернуть его драгоценный Мак. А Мак этот он, по всей вероятности, считал своим единственным другом.

— Он мне больше не нужен. — У парня на губах блуждает потусторонняя улыбка.

— Как так? Он у тебя вроде внутреннего органа был, сердца там или печенки. Не буквально, конечно. Хотя в наше время, как это ни печально, вполне могло бы быть, что и буквально.

— Теперь я свободен. Конец близок. Скоро мы все будем свободны! — выкрикивает он, собрав остаток сил, и вскидывает руку в салюте.

— И этот про конец света заладил, — бормочу я. Кореш всегда не в себе был. Но теперь, похоже, жара его совсем доконала.

Ангел протягивает ему бутылку с водой, но он отводит ее руку:

— Мой комп все предсказал. И все, что он предсказал, сбывается. Потому-то он мне больше и не нужен. Мне больше ничего не нужно. И в этом истинное счастье. — Глаза его подернулись мечтательной поволокой. — Мы уничтожим людей, и мир обретет совершенство. Сама увидишь. Разве ты не чувствуешь приближение благодати? — Он снова взглянул на меня по-детски ясным взором.

Похоже, этот психоз слишком широко распространился. Что-то вроде пандемии чумы или холеры.

— И что теперь? Что дальше-то будет? — спрашиваю своего давнего знакомого.

— Люди Землю погубили. Как только они исчезнут, мы начнем все сначала. Только надо сперва с корнем весь людской род извести.

— Но… ты сам человек, — пытается возразить ему Ангел.

Веки у него дрогнули:

— Не совсем.

— Послушай, — вмешиваюсь я. — Тебе надо срочно убраться с палящего солнца. И как можно больше жидкости выпить. Тогда ты прекратишь нести околесицу.

— Нет. — Он нахмурился и с неожиданной энергией затряс головой. — Вы не понимаете. И не хотите понять. Мне ничего не нужно. Все, что мне нужно, у меня есть. Обо мне уже позаботились. — Он посмотрел куда-то в пространство. — Они уже обо всем позаботились.

— Пожалуйста, дай нам тебе помочь, — умоляю я его и беру за руку.

— Уйди! — Он вырвал руку и, спотыкаясь, побежал по сухой выжженной земле. — Не нужна мне твоя помощь! Сказано тебе, обо мне уже позаботились.

Мы все втроем смотрим ковыляющему прочь психу, и я вот-вот разревусь. Я уже и спасти никого не могу. Я вообще больше никуда и ни на что не гожусь. Совсем кранты.

— Пора домой. — Я устало махнула рукой и, разбежавшись, раскинула крылья.

30

— Расскажи-ка ты мне лучше, где ты компашку-то свою, сбор по сосенке, отыскал? — спрашивает Майя, отхлебнув чуть не полстакана шоколадного коктейля.

Только этого не хватало. Ладно бы она просто была на Макс как две капли воды похожа, ладно бы голос у нее был точно такой же, чуть с хрипотцой, от которого Клыку дрожь в коленях никак не унять, но откуда у нее еще и сарказм тот же, та же манера поддеть его с едва заметной издевкой?

— Через блог.

Его разношерстная, по ее выражению, «сбор по сосенке» компания собралась наконец в полном составе. Ребята вроде бы даже между собой поладили. Последним к ним в гостинице присоединился Холден Сквиб, и теперь Кейт рассказывает этому бледному, тощему заморышу, как ее и Звезду во время школьной экскурсии похитили двое вполне приличного вида господ в белых халатах.

Клык снова поворачивается к Майе:

— Мне начали приходить письма от ребят, которые чувствовали себя белыми воронами. Короче, от тех, кто не вписывается. У них, понятное дело, были вопросы, и они хотели найти ответы. Я тоже хочу ответов. И примерно на те же вопросы. Вот я и решил, что ответы лучше искать вместе, сообща.

На слове «вместе» Майя подняла на него глаза, и у него застучало в висках. Она пододвинулась поближе, оперлась ему на плечо и наклонилась к монитору компьютера.

— И что, выяснил ты про них что-нибудь интересное?

Он чувствует ее тепло, а ее волосы почти что касаются его лица. Собрав волю в кулак, он старается смотреть только перед собой, только на экран лэптопа.

Какой же он идиот! Не надо было ее звать. Но ему необходим был классный боец, ведь никаких гарантий по остальной четверке у него не было. И потом, ему хотелось, чтобы в новой стае был кто-то… знакомый. Вот и напоролся! Какой же он все же кретин. Самый настоящий стопроцентный болван! Поди попробуй теперь разберись…

— Похоже, никто из ребят не родился и не рос с мутациями. В этом они от нас с тобой отличаются. Над ними, видимо, экспериментировали относительно недавно. А до этого они все были обычными нормальными подростками. — Клык понижает голос. — И кое-кому из них досталось круче, чем остальным. Он посмотрел на Холдена и нахмурился. — Так или иначе, но мы думаем, что опыты, которые над ними ставили, все имеют отношение вот к этому. Смотри. — Он щелкнул мышкой и открыл новое окно.

На экране мгновенно выскочил баннер: «Спасите планету. Уничтожьте людей!»

Майя присвистнула:

— Ништяк! Кажись, кто-то ва-банк пошел.

Она жарко шепчет ему в самое ухо, и каждый вздох дается ему со все большим и большим трудом.

— Можно и так сказать. Но, с другой стороны, они, похоже, делают ставку на генетически усовершенствованных детей. Что им в голову не приходит, так это то, что не всем хочется быть генетически усовершенствованными. — Клык кивнул в сторону Рэчета, Кейт, Звезды и Холдена. — Кажется, каждому в нашей, как ты выражаешься, компашке есть что сказать экспериментаторам. Только бы выяснить, что это за «концесветники» и что они затевают.

Майя скептически хмыкнула:

— Мы с тобой летаем, это понятно. А эти-то на что особенное способны? Вон, смотри! Те двое только что встретились, а Рэчет того и гляди Холдену башку открутит.

— У Рэчета совершенно сверхъестественная сенсорика. Телепат, экстрасенс, видит и слышит все чуть ли не за десять километров. — Клык еще даже имя Рэчета выговорить не успел, а Рэчет уже согласно кивает, будто подтверждая его слова. — У Холдена любая рана заживает — глазом моргнуть не успеешь. Ему, видно, привили способность к самовосстановлению тканей. Если, скажем, палец ему оттяпает, у него сам по себе новый палец отрасти может.

— Вроде как хвост у ящерицы! — восхищается Майя. — Класс!

— Примерно так. Только ты подумай, сколько раз его кромсали, пока все их снадобья и химия стали действовать. — Клык с содроганием кивает на покрытые шрамами руки Холдена. — А девчонки, Кейт и Звезда, модифицированы одновременно. Только дрянью их накачали разной. Похоже, белохалатники с их ДНК экспериментировали так же, как с нашей, только на другой стадии.

— Вон Кейт, на нее посмотришь — девчонка как девчонка. Ни за что не подумаешь, что она силачка. А силищи у нее на сотню здоровых мужиков хватит.

— Что там Звезде намешали, убей меня бог не пойму. — Клык махнул рукой в сторону Звезды, которая, запрокинув голову, высыпает себе в рот сразу полный кулек чипсов. — Но бегает она быстрее ветра. Только вот калорий при этом сжигает немерено. То ли в результате модификации ее генома у нее нейроны оказались сверхреактивными, то ли сжатие мышечных волокон в два раза быстрее, чем у нас.

— Где только ты слов таких умных понахватался, — захихикала Майя. — Клево ты из себя ученого строишь.

Клык невольно и сам развеселился. Он вообще-то не любитель беседы вести. Но с Майей у него как-то само собой получается. А вдруг она станет для него как Макс? Может, с ней получится, как прежде… До того как у них с Макс все усложнилось…

Хорошо бы все стало «как прежде».

31

— Макс! Максище! Максюшечка! Макстер! — Это ко мне несется Тотал, и хвост у него сейчас отвалится от переизбытка активности. (К слову, напомню, что мы живем в мире, где генетики и собак в белых ворон превращают. Поэтому и Тотал у нас — собака говорящая. Правда, других таких я пока не встречала. И, надеюсь, не встречу. Пусть лучше Тотал остается единственным и неповторимым.)

— Привет. Как твой медовый месяц?

Я ужасно рада его видеть. Без него как-то скучно было.

— Ба! Что я вижу! Мистер Само Совершенство по-прежнему рядом с тобой околачивается! — хихикает Тотал, сдвигая на макушке остренькие, как у всякого нормального скотти, ушки.

Я краснею и пячусь от Дилана подальше.

— А вот и Ангелочек!

Ангел села на корточки и гладит Тотала по спине обеими руками, а он поставил лапы ей на колени и любовно облизывает лицо.

— Приветик, Тотал! О-о-о! Крылья-то у тебя как отросли.

Тотал гордо раскинул крылья и запорхал с места на место:

— Еще бы не отросли! И медовый месяц прошел, как сказал бы Газзи, ништякиссимо! А я просто скажу: très bien. — Глаза у него затуманились. — Перед вами счастливейший из псов. Я с моей Акелой — просто на верху блаженства. Жаль, что она родственников навещать уехала. Боже мой! Как я по вам всем соскучился!

Вдруг он нахмурился и недовольно на меня посмотрел:

— Но, конечно, стоило мне на недельку уехать, как у вас здесь черт знает что происходит. За вами глаз да глаз нужен. Должен тебе сказать, ваши выглядят просто ужасно!

— Слушай, я страшно голодная. — Я быстрым шагом направилась к дому. — Потом ваши с Акелой фотки покажешь?

— И фотки покажу, и видео у меня есть. — Тотал довольно трусит рядом. По-моему, я здорово перевела тему.

Вхожу в дом. Вид у наших и вправду ужасный. Руки-ноги в гипсе, крылья залатаны. Не лица, а один сплошной синяк. И никто на меня не смотрит.

— Что происходит? — шепчет мне Дилан.

— Вот и я говорю, они что, белены объелись? — вторит ему Тотал. — Что-то с ними со всеми странное.

— Эй! Всем привет! Поправляетесь? — Мое жизнерадостное восклицание повисает в воздухе.

Никто не шевельнулся, даже мама. Уж кто-кто, а она-то всегда встречает меня с распростертыми объятиями, всегда готова и приветить, и приголубить. Но сейчас она лежит на диване и даже голову в мою сторону не повернет.

— Мам, — я подхожу к ней, — как твоя рука?

Ее глаза мельком скользнули по мне, как по пустому месту. Что за чертовщина? Ведь это мама научила меня, что, если любишь, взгляд сияет любовью. Может, конечно, мне это только кажется, но у нее даже лицо переменилось.

— Рука? Нормально. А ты, Макс, как? — говорит она совершенно отсутствующим голосом.

— Спасибо. — Наверное, надо извиниться, что я их, таких изувеченных, одних домой отправила. Может, перестанут на меня обижаться. — Вы простите, что меня всю ночь не было. Мы просто решили за Школой GEN77 последить и…

Но мама не дослушала и рассеянно перебивает:

— А останки Ханса нашли?

— Нет, не нашли. Мы долго искали. Там ничего не было. Зато мы обнаружили паукоглазых ноидов. Это дети такие. Они…

— Очень интересно, милочка. Подвинься немножко — ты мне весь экран загораживаешь. Я хочу новости посмотреть.

Ангел, Дилан и я переглянулись. И тут я наконец начинаю понимать, что же именно мы видим.

Надж, вся в бинтах, скорчилась на полу в стороне от всех.

Газзи за столом играет в старый лего Эллы. И, представьте себе, мастерит из конструктора одного за другим крошечных человечков. Не строит дома или мосты и потом взрывает их, а в полном молчании выстраивает армию из совершенно одинаковых человечков. За ним из угла мрачно наблюдает Джеб. Джеба, так и быть, оставлю пока в покое — все-таки его вчера чуть в лепешку не расплющило.

Элла и Игги сидят на кухне и намазывают на крекеры ореховое масло и желе. Элла трещит без остановки, а Иг с идиотской улыбкой кивает ей, как китайский болванчик. И оба даже не замечают моегоприсутствия.

Сердце у меня останавливается. Видно, стая считает, что я их предала. Бросила на произвол судьбы, а сама слиняла. Дилан чувствует мое молчание и подходит ко мне, подставляя плечо. Вот бы сейчас на него опереться. Почувствовать его тепло.

Но вместо этого я неожиданно для себя полоснула его раздраженным взглядом, мол, дотронься только до меня сейчас — мало не покажется.

— Андж, пойдем выйдем, — поворачиваюсь я к Ангелу.

Она кивнула, и мы молча выходим на веранду. Дилан стоит как в воду опущенный, и мне становится его жалко и совестно, зачем я его зря обидела.

Но какие бы меня ни обуревали чувства, стая — моя первая забота.

— Ангел, что ж ты меня не предупредила. Они же совсем от меня отвернулись. Наказывают меня, да?

Ангел трясет головой:

— Да не психуй ты, Макс, на эту тему. Они поймут, разберутся. Они все устали и в шоке. Между Газом и Джебом, похоже, черная кошка пробежала, и Газзи до сих пор кипятится. Но ты не переживай. Они, в общем, в порядке.

— Но даже мама…

Ангел наклоняет голову, точно ей прекрасно известно нечто, что для меня тайна.

— Тут я, пожалуй, с тобой соглашусь. С твоей мамой и правда что-то не так. — Я вздрагиваю, но Ангел невозмутимо продолжает: — Лично меня гораздо больше Элла и Игги беспокоят.

— Да уж. Они, конечно, здорово раздражают своими телячьими нежностями. Тоже мне, нашли время ворковать.

— Да нет! Если бы они ворковали, это бы еще полбеды было. Тут что-то похуже. Только вот что, я никак не пойму. — Ангел задумалась. — Ты же знаешь, я всегда могла их мысли читать. Само собой разумеется, я свой нос в чужие дела не сую, но…

— Конечно-конечно. Совсем не суешь. Никогда.

— Но сейчас они не свои. Не скажу, чтобы их роботами или клонами подменили. То, что это Игги и Элла, — это точно. Но что-то у них обоих с головой… того…

— Ладно. Давай-ка выясним, что происходит со стаей.

32

— А моего друга сегодня по телику показывали, — хвастается Элла.

Она облизывает перепачканные ореховым маслом пальцы, а Игги протягивает бумажное полотенце.

— Правда? — Я пытаюсь успокоиться и всячески демонстрирую интерес. — Это кого же?

— Да из школы. У нас сегодня был огромный митинг. Все школы района собрались. Говорили про нашу планету, про то, сколько вреда ей принесло человечество, и про то, какие нужны перемены. — Она слегка задыхается от восторга. — Тебе бы, Макс, там очень понравилось. А потом мы все принесли клятву активно бороться за нашу Землю. И я тоже клялась. А потом мы разговаривали с нашими новыми друзьями, и мой друг был самый лучший. Он говорил, что у нас впереди светлое и прекрасное будущее. Надо только следовать за ним и ему верить. И я ему сразу поверила. Я теперь знаю, что все плохое скоро останется в прошлом.

— Конечно. Ты же знаешь, когда надо спасать Землю, я всегда «за».

Как-то этот митинг меня настораживает. Откуда у Эллы вдруг такой фанатичный блеск в глазах?

Мама поднимает глаза:

— Это что, тот друг, который листовки принес?

— Какие листовки? — интересуется Дилан.

— С призывом к переменам. — Элле искренне хочется заразить меня своим энтузиазмом.

— Да я вижу, ты уже встала под знамена. — Я пристально смотрю на нее и пытаюсь понять, что же все-таки с ней происходит.

— Макс, это воистину удивительный призыв! — Игги размахивает у меня перед носом пестрыми бумажками. — Ты не можешь не проникнуться этим идеями. Ты не можешь оставаться в стороне. Надо раздать листовки всем, кого мы знаем. Чтоб и они встали под наши знамена.

Брови у меня ползут вверх. Наш вечный скептик Игги хочет встать под чьи-то знамена? Видно, дело нечисто.

Дилан, Ангел и я недоуменно смотрим друг на друга. Увы, спорить с ними бесполезно, и я с трудом изображаю заинтересованность:

— Дай-ка я посмотрю.

— Вот, держи, тебе все сразу дать?

Разворачиваю красный листок. С него смотрит на меня улыбающееся детское лицо. А внизу короткий текст: «Мы знаем, вы — дети особого склада. Мы с вами — одной крови. О вас — наша забота. Вставайте в наши ряды. Группа Конца Света с любовью несет вам идею Единого Света».

— Не кажется ли тебе, что слова «любовь», «забота» не слишком хорошо сочетаются со словами «Группа Конца Света»? — Дилан заглядывает в листовку мне через плечо, и у меня по шее бегут мурашки. — Что за группа такая? Они что, конец света возвещают?

— Не знаю. Все это похоже на хор «Новые Горизонты»,[118] только с экологической тематикой. И с подозрительно фанатичным напором.

Надж, с совершенно измученным видом, поднимается на ноги и чуть ли не ползком подвигается к нам.

— Элла только о них и твердит сегодня, — лихорадочно шепчет она. — Я сперва думала, Игги ей просто поддакивает, заигрывает и все такое, но с тех пор, как тот псих листовки принес и у двери с ним побеседовал, Игги тоже совсем свихнулся.

— Эта группа для нас, для детей! Она несет нам свободу! — выкрикнула Элла у меня над ухом. Я подпрыгнула от неожиданности. Заглянула в ее остекленелые глаза и содрогнулась. Мне становится страшно — я все это уже слышала. Главное, держать себя в руках. Но я все равно срываюсь:

— Только для детей? Вы уверены?

Элла с Игги надвигаются на меня вплотную, и я чувствую себя прижатой к стенке.

— Уверены. Потому что верить можно только детям. — Глаза у нее горят нездоровым огнем. — У нас в школе завтра снова митинг. Вам всем надо пойти. Непременно! Макс, скажи, что ты пойдешь. Скажи! — Она на меня чуть ли не кричит.

— Там видно будет. Время сейчас для стаи не слишком подходящее. Сама видишь, как все покалечены, Ханс исчез бесследно. А мы с Диланом нашли засекреченную школу паукоглазых мутантов.

Не сдержавшись, взглядываю на Дилана, и сама собой всплывает в памяти наша ночь в обнимку в пещере…

— Макс, ты не можешь не пойти. Ты просто обязана быть там, — настаивает Игги. Даже то, как он произносит мое имя, звучит теперь зловеще. Элла берет его за руку:

— Единый Свет несет нам свободу.

Я решаю попытаться еще разок:

— И что вы собираетесь вместе с этой группой делать?

Совершенно одинаковыми голосами, с совершенно одинаковой интонацией и абсолютно одновременно они отвечают хором:

— Мы спасем мир!

И они снова надвигаются на нас вплотную.

33

— По моему, я кое-что обнаружила. — Майя внимательно смотрит на экран лэптопа.

Стая отправилась поесть, а Клык решил остаться и поискать информацию о Группе Конца Света и кое-кому в блоге ответить. Сведения о ГКС плодятся в Интернете не по дням, а по часам. Кто только ни пишет о новейшей «группе очистителей земного шара», и эфир буквально взрывается от сообщений.

Как ни удивительно, Майя вызвалась остаться ему помочь.

— Клык, проверь-ка. Там, кажется, никакими белохалатниками не пахнет — одни дети.

— Не может быть. — Клык придвинулся к ней поближе, забыв свои намерения держать дистанцию. Но, в конце концов, они только собирают информацию, и он совершенно не собирается думать о ее улыбке или о звуке ее голоса.

— Смотри, — она заскользила по странице, — ссылки на Группу Конца Света со всего мира. Со вчерашнего дня — в тысячу раз больше. А в блоги посмотри! Ребята только и пишут, что о новом усовершенствованном поколении. И о том, что будущее — за клонами. Безумие просто какое-то!

— Согласен, — Клык чуть тряхнул крыльями, — я тебя понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. — Майя отворачивается от него. — Ты думаешь, мы одинаковые, потому что оба из пробирки в генетической лаборатории родились. Потому что оба крылатые. — Она поднялась на ноги и заходила по комнате из угла в угол. — Но я-то клон. Ты себе даже представить не можешь, что это значит — быть копией кого-то другого.

У Клыка пересохло во рту. Что он может ей на это сказать?

— Майя! Ты другая! Ты вовсе не полная копия, — бормочет он. Но она в ответ только горько смеется. Не надо было ему этого говорить.

— Ты имеешь в виду, что я — ее копия. — Он пытается протестовать. Безуспешно. — Ты классный парень. — Сердце у Клыка скакнуло. — Я же вижу, как ты на меня смотришь. Но, думаешь, я не понимаю почему? Ты хочешь, чтобы я была ею. Все всегда хотели от меня только чтобы я ЕЮ была. Но я не могу. Я — это я.

Она подняла на него глаза. Как странно сочетаются в ней удивительная сила и полная беззащитность. Но ведь она права, и для него, Клыка, она всегда будет немножко Макс. Разбитое сердце — разбитым сердцем, но он с трудом удержался, чтобы не поцеловать Майю. По счастью, испортить все на полную катушку ему не удалось — с воплями и криками его команда ввалилась в комнату, вооруженная…

Сырным соусом Чиз-Виз.

34

Я отступила и буквально уперлась в стену.

— Эй, погодите! — Поднимаю руку, как полицейский дорожной полиции. Роботообразная Эл и роботообразный Иг останавливаются. — Не наседайте. Дайте мне хотя бы прочитать, что тут написано. — Я переворачиваю листовку, и они делают шаг назад.

— Мы на минутку выйдем, а вам пока, может, лучше с Газзи о спасении мира поговорить.

Элла кивает:

— Это правда, он не слишком убежден в правоте наших идей.

Мне немножко совестно, что я их на Газмана натравила. Но если он до сих пор не поддался их пропаганде, думаю, он в безопасности.

Выйдя из дома, смотрю в окно, как они направляются в гостиную. Колени у меня дрожат, а сердце колотится с бешеной скоростью.

— Ну что? Все согласны, что наших пташек запрограммировали?

— Никаких сомнений, — соглашается Тотал.

Я раздраженно сжимаю кулаки:

— Выходит, посреди всей остальной круговерти надо еще что-то делать с «дружком» Эллы. Попадись мне этот пропагандист — у меня с ним разговор короткий будет. Мерзавец! Нечего мозги моей семье пачкать!

— Согласен, — кивает Дилан.

— Значит, надо идти завтра в школу? — вопросительно смотрит на нас Ангел. — Элла говорит, там Группа Конца Света соберется.

— Придется идти.

По собственной воле ни в какую школу меня не затащишь. А переться туда, чтобы встретиться с психами, которые мою семью совсем заморочили, и вовсе радости никакой не представляет.

— Макс! Тут еще кое-что… — говорит Ангел. Почему, интересно, я уверена, что она ничего радостного мне не расскажет?

— Еще кое-что? — Что еще сейчас свалится на мою бедную голову и что еще я смогу выдержать?

— Это ты про то видео? — вырвалось у Тотала, и Ангел так и резанула его рассерженным взглядом.

— Какое еще видео? — вздрогнула я.

— Блог… Клыка… — шепчет Тотал и в замешательстве лижет себе лапы.

У меня отвисла челюсть:

— Ну-ка, рассказывайте!

35

— Какое еще видео? — сверлю я их глазами.

Тотал улегся на землю, грустно положив голову на лапы.

— Ангел? Да говори же!

— Я кое-что в блоге Клыка обнаружила, — неохотно признается она.

— А мне не сказала?

— Ты же нам сама не велела его имя произносить! — Ангел обиженно надулась. Господи! До чего же они меня достают своими напоминаниями!

Дилан с горестным лицом отходит в сторону, а мне стоит немалых усилий не схватить его и не притянуть назад. Мало мне, что ли, достается? Теперь еще и эти проблемы — сердце мне будто через мясорубку пропускают.

Я скрипнула зубами:

— Ну-ка, покажи.

Ангел пошла в дом, притащила лэптоп, открыла блог Клыка и щелкнула мышкой на сноску ВИДЕО. Напряженно наблюдаю за каждым ее движением. На экране появляется и оживает мутная картинка. Я стою едва дыша. Изображение — отвратное, будто мобильным телефоном снято: гостиничный номер, в нем несколько подростков смотрят новости по телику. Пристально вглядываюсь в их лица. Ни одного знакомого.

Потом появляется Клык и кто-то еще. Камера замедляется на ее лице. В глазах у меня помутилось. Вот она, я, в том странном номере, в той странной компании. Клык улыбается своей всегдашней полуулыбкой, от которой у меня перехватывает дыхание. А я ухмыляюсь ему в ответ и целюсь в него банкой сырного соуса Чиз-Виз. Он открывает рот, и его компашка хохочет. Потом мы еще немножко поржали, а после этого я отправляю Чиз-Виз себе в рот.

Только ничего этого со мной не происходило. Я не помню ни той гостиницы, ни тех ребят, а от Чиз-Виз меня вообще всегда мутит. К тому же на экране их телика отчетливо видна сегодняшняя дата. И время. Всего каких-то пару часов назад.

Я уставилась на Ангела:

— Это полный бред. Ничего подобного я не помню…

Она еще и рта открыть не успела, а меня вдруг осеняет, и колени у меня подгибаются:

— Это Макс-2.

Ангел кивает и останавливает видео.

С застывшими глазами я смотрю на экран, на смеющееся лицо Клыка. А он смотрит на нее так же, как когда-то смотрел на меня. Никогда бы не подумала, что мне может быть так больно. Как же я ошибалась!

Он не только бросил меня. Он меня заменил. Причем немедленно. Заменил меня точной моей копией. Где справедливость?! Даже если бы я и могла ЕГО заменить на кого-то похожего, только поумнее, я бы…

— А что там такое? — показывает вдруг Дилан на монитор.

Моргаю, точно пытаюсь избавиться от наваждения. Взгляд мой механически следует за его пальцем к телевизору на заднем плане комнаты.

— Ты о чем? — Я с трудом ворочаю языком. Все, что мне хочется, это остаться одной в ванне, встать под горячий душ и ни о чем не думать.

— Смотрите! — показывает Дилан.

— Боже мой! — всплескивает руками Ангел и снова запускает видео.

Пытаюсь сконцентрироваться на происходящем на экране. И тут я наконец вижу, на что показывает Дилан: в теленовостях в комнате Клыка идет репортаж о митинге. А внизу бегущая строка сообщает: «Группа Конца Света. Планета Земля или мы. Выбор за вами».

Клык показывает на экран и что-то говорит. Что именно, мне не разобрать. Его ребята кивают.

Дилан, Ангел и я переглядываемся, и мне кажется, что всем миром овладело полное безумие, и мы — последние здравомыслящие люди на этой безумной Земле. А значит, опасность повсюду. И это очень и очень страшно.

— Что происходит? — спрашиваю я в отчаянии.

— Что бы это ни было, это значит, что Клык тоже пытается выяснить, что это за Группа Конца Света, — откликается Ангел.

— Решено! Завтра отправляемся прямо в Школу, — решительно отрезала я, скрипнув зубами.

36

— Почему это нам нельзя, а вам можно туда идти? — в третий раз спрашивает Надж.

Я прикрываю глаза руками, пытаясь унять стучащую в висках боль. Голова раскалывается. Я всю ночь не сомкнула глаз — проворочалась без сна, раздумывая о зомби, в которых превратились люди вокруг меня, о Клыке, нашедшем себе максозаменитель и оповестившем об этом весь мир. К тому же Тотал настоял, что ляжет у меня в ногах, и всю ночь бормотал во сне про свой медовый месяц. Сами посудите, какой уж тут сон?!

— Надж, ты сама прекрасно понимаешь почему. Мне надо сначала самой разобраться, от чего у нормальных людей крыша едет, и понять, что это еще за новый культ. — Вижу, что Элла внимательно наблюдает за мной из угла комнаты, и симулирую неиссякаемый энтузиазм — лично мне очень интересно узнать побольше об идеях группы.

Должна честно признаться, энтузиазм дается мне с большим трудом.

— Но Ангел и Дилан с тобой идут! Почему мне нельзя?

— Ангел может читать мысли, — говорю я шепотом. — В данной ситуации это может быть крайне полезно. Вдруг без этого до сути не докопаешься? Она даже в стан врага поможет нам проникнуть. А Дилан мне там нужен… для поддержки.

Услышав мои слова, он просиял. Я в один присест заглотнула банан, игнорируя неодобрительный взгляд Надж.

— Надж тоже должна пойти, — трубит зомби Элла. — Все должны пойти с нами! Группа Конца Света нам всем несет свободу!

— Конечно, конечно! Мы понимаем. Все будет прекрасно! Они остаются дома. — Я оборачиваюсь к Надж и понижаю голос: — Посмотри, что они сделали с Эллой и с Игги. И с вами то же самое могут сотворить. Вам туда идти опасно.

— Но ты уже однажды от нас улетела, — чуть не плачет Надж. — А Газзи никак не оправится от шока. Он все переживает, что Джеб из-за него чуть не умер. Видишь, он сидит и только бессмысленно смотрит в пространство. А мне здесь одной страшно. Пожалуйста, Макс! Я не могу без тебя.

Она отлично умеет разорвать мне сердце. Где она только этому научилась?

— Не думай, моя девочка, я все понимаю. — Голос у меня дрогнул. — Вы за последнюю пару дней совсем измотались. Но ты ведь не одна останешься. Мама здесь, и Джеб тоже. И Газзи…

— И я тоже здесь, — прыгнул к нам Тотал и тут же надулся. — Что, я уже совсем не в счет?

— Смотри, и Тотал с тобой остается, — утешаю я Надж. — А мы скоро вернемся. Ребята, вперед!

Элла ходит в местную школу. Несколько выкрашенных в белый цвет одноэтажных зданий построены четырехугольником вокруг большого двора, расчерченного дорожками от одного учебного корпуса к другому. В целом, на вид очень приличная школа. Я даже удивилась. Правда, если вспомнить все наши предыдущие школьные опыты, удивить меня совсем не трудно.

Пару минут постояли перед главным входом, мысленно запоминая расположение зданий, а главное, возможных путей к отступлению. Элла и Игги держатся за руки. Со стороны посмотришь — загляденье. Но какое уж там «загляденье», если глаза у них стеклянные, а на лицах выражение абсолютных зомби. Наконец дверь одного из корпусов открывается. Приготовиться!

Я глянула на Дилана.

— Я тебя страхую, — хором, не сговариваясь, шепчем мы друг другу. Он смеется, а я только криво усмехаюсь. Ho от нашей близости у меня опять мурашки по всему телу побежали.

Из дверей во двор потекли ученики. Между ними кое-где видны учителя. Никто не шумит, и на лицах у всех написано глубокое спокойствие. Все улыбаются. Правда, среди этих блаженных улыбок в глаза бросаются гиеноподобные ухмыляющиеся рожи. В основном подростков постарше. Ужас!

— Значит так, — шепчу я Дилану и Ангелу. — Пора разъединиться. Следите, чтоб и вас в зомби не превратили. Главное — сохранить рассудок.

Школьники собираются маленькими группками или стоят парами. Отовсюду до меня доносятся разговоры о спасении мира, о заботе о нашей планете. Но что в этом особенного?

— Привет! — Какая-то девчонка хватает меня за обе руки. Никто еще никогда меня так не цапал.

— Привет! — эхом откликаюсь я с такой же жизнерадостностью. Нетрудно догадаться, что жизнерадостность моя вряд ли убедительна.

— Здорово, что ты пришла на собрание, — сияя, говорит девчонка.

— Какие проблемы? — Я, считай, специалист по концу света.

Она наклонила голову и буравит меня глазами:

— Хочешь стать моей подружкой? Я с удовольствием буду с тобой дружить. Следуй за нами к Единому Свету. Нам нужны такие, как ты. Мы очистим Землю и станем свободны. Поверь нашим идеям — присоединяйся к нам. Ты веришь нашим призывам?

Она часто-часто захлопала глазами, как фарфоровая кукла. Я оглядываюсь. Где Ангел? Где Дилан?

— Подожди-ка, подожди. Давай сперва уточним, каким именно идеям?

— Наши идеи…

— Макс! — окликнул меня Дилан.

— Подожди секунду, я сейчас. — Я вырвалась от девчонки и подбежала к нему. Он беседует с парнем с улыбкой кинозвезды.

— Джош, знакомься. Это Макс. Макс, Джош хочет дать нам свежие листовки, чтобы раздать в соседнем городе. — Глаза у Дилана остекленели. Голова чуть склонилась набок. Белозубая улыбка сияет на лице. Он похож на жутковатое отражение Джоша. Он что, уже…

Я беспокойно переминаюсь с ноги на ногу. Вдруг, улучив момент, когда Джош отвернулся взять для нас пачку листовок, Дилан скосил глаза к переносице и показал мне язык. Вот дурак! Мне бы покрутить ему пальцем у виска в ответ. Но, с другой стороны, он все-таки чертовски обаятелен. «Все, хватит! Макс, прекрати отвлекаться на всякие глупости! А ну, немедленно соберись!» — приказываю я себе. Не время сейчас расслабляться.

— Вот, ребята, держите. — Джош нагрузил нас пачками листовок. В голосе у него звенит неподдельный энтузиазм. — И помните, чем больше людей к нам присоединится, тем быстрее мы спасем Землю.

Митинг постепенно набирает обороты. Одни скандируют лозунги, другие выкрикивают что-то о красоте и свободе. Если забыть про лица зомби, то, о чем здесь идет речь, в принципе, имеет смысл. И в целом совершенно справедливо. И не в этом ли долгие годы заключалась цель моей собственной жизни?

— Джош, а ты не знаешь, откуда листовки сюда присылают? — спрашиваю я красавчика. — И вообще, кто здесь за главного?

— Их присылает Единый Свет. Я думал, тебе известно.

— Да-да, конечно, — бормочу я. Надо как можно скорее разобраться. Немедленно понять, что это за Единый Свет.

«Здесь нет ни одного нормального, — несутся ко мне через двор мысли Ангела. — Со всех сторон ловлю их мысли. И все хаотичные, агрессивные, путаные. — Она смотрит на меня. В глазах у нее паника. — Макс! Ты не можешь себе представить масштабы всего этого. Это хуже, чем геноцид. Они хотят полного, тотального уничтожения человечества».

Я поискала глазами наших «семейных» зомби. Элла распевает какую-то маршеподобную песню и вдруг вскидывает кулак высоко вверх. Подхватив припев, сотня ребят так же вскидывает руки в салюте. Пытаюсь подойти к ней, но Джош хватает меня за плечо и надвигается на меня, сверкая безумными глазами.

— Эй, приятель, боюсь, тебе придется сейчас извиниться. — Дилан рычит так, что и полный кретин поймет: еще секунда — и он бросится на чувака с кулаками. Все с той же мертвенной улыбкой Джош снимает у меня с плеча руку. Разворачиваюсь к толпе, разыскиваю глазами Эллу. Куда она подевалась? Я чуть не на голову выше большинства ребят, но, даже встав на цыпочки, нигде не вижу черноволосой головки моей сводной сестры. Она как сквозь землю провалилась.

Зато совсем рядом я заприметила Игги. До него — рукой подать. Киваю Дилану, мол, давай, пробирайся к нему.

— Группа Конца Света — надежда планеты! — выкрикивает кто-то у меня за спиной. Толпа вокруг одобрительно загудела. Чей-то высокий восторженный голос взвивается над школьным двором:

— Спасем планету! Спасем планету!

И вдруг кто-то так же громко и звонко добавляет:

— Убьем людей!

В голове у меня раздается щелчок, и вдруг все становится кристально ясно. Паукообразные ноиды в Школе в пустыне. Спятивший чувак в бреду, отказавшийся от нашей помощи. Лозунг «Планета или мы — выбор за вами». И теперь эти вот ребята в Эллиной школе. Прав был тот кореш в пустыне, конец близок.

— Убьем людей! — вопит во весь голос Игги, распахивая свои гигантские крылья.

— Игги, — шепчу я в отчаянии. — Только не это!

37

— Надо срочно отсюда сматываться, — шепчет Дилан.

Но вокруг Игги уже беснуется толпа.

— Вот наше новое поколение, — раздается чей-то голос. — Вот наше будущее!

Похоже, толпа нашла своего кумира. И через пару секунд уже весь школьный двор скандирует:

— Иг-ги! Иг-ги!

Толпа сомкнулась вокруг нас плотным кольцом. Бесчисленные руки пытаются дотронуться до его крыльев, тянутся к его лицу.

— Игги — наше будущее!

Кое-где девчонки рыдают в голос:

— Я хочу стать такой, как ты!

Парадоксальным образом из глаз текут слезы, а улыбки как были приклеенными, так намертво приклеенными и остались. И от этого становится еще страшнее.

— Игги, подпиши мою листовку, дай мне автограф!

— Я выколю себе глаза! — бьется в истерике какой-то псих. — Я хочу ослепнуть, как Игги!

— Макс, дело плохо. — Ангел замерла рядом со мной. — Дело очень и очень плохо. Просто ужасно.

Мое всегдашнее правило: никого из крылатых или членов семьи позади не оставлять. Еще немного — и Элла тоже выколет себе глаза. Но меня сдавила толпа безумных устрашающих зомби, во всю орущих о спасении мира и уничтожении семи миллиардов людей для сохранения планеты.

Принимаю мгновенное решение, идущее вразрез со всеми моими принципами.

— На счет три хватаем Игги и делаем ноги. К черту это сборище! — ору я нашим. — Раз! Два! Три!

Дилан, Ангел и я оторвались от толпы и побежали по двору туда, где нашлось немного места как следует разбежаться и подняться в воздух. Школьный двор под нами загудел хорошо знакомым гудом. Правда, на сей раз столь привычные ноты восхищения почему-то показались нам гораздо менее отчетливыми.

Мы с Диланом, сделав круг над Игги, пошли на снижение, подхватили его под руки и потащили вверх, как летающие обезьяны в стране Оз тащили Дороти.

— Пустите! Я — надежда будущего, — изо всех сил брыкается Игги. Но я только ухватила его покрепче. Он высокий, но очень тощий. Так что нести его совсем не тяжело.

Я вздыхаю:

— Карты, Иг, сегодня тебе выпали не те. Предсказано, что стая спасет тебя от массового психоза.

Ангел с воздуха исследует школьный двор:

— Что-то Эллы нигде не видно.

— Как же мы ее там одну оставили, — мучается сомнениями Дилан. Надеюсь, он заткнется от моего многозначительного взгляда. В конце концов, в стае командир — я. Я знаю, что в данной ситуации я приняла единственно правильное решение. И лучше нам обойтись без его сомнений и колебаний. Нечего ему душу мне травить. И так тошно.

— Может быть, есть шанс, что мы уговорим маму и Джеба сходить за ней в школу. Но сначала надо вытащить Игги из этого сумасшедшего дома.

— Никакой там не сумасшедший дом, — сопротивляется Игги. — Они хотят после конца света построить светлое будущее, справедливое общество. И все, что для этого надо сделать, это человечество уничтожить.

И при этих словах он снова счастливо улыбается.

— Слушай, Иг, на мой непросвещенный взгляд, здесь пара неувязок имеется. Во-первых, что это за утверждения про «после конца света», а во-вторых, про «уничтожить человечество»? Давай разберемся.

— Нет здесь никаких неувязок.

— Надо его срочно перепрограммировать, — волнуется Ангел.

Игги тупо моргает и с невозмутимо благостным лицом продолжает бормотать свою несусветицу об убийстве всех людей на земле.

Я не узнаю своего Игги. Боже! Как это страшно!

Мы спасем тебя, Игги! Мы спасем тебя во что бы то ни стало!

38

Игги мешком висит между мной и Диланом, точно забыл, как летать. Наконец внизу показался мамин дом, и мы пошли на снижение. Завидев Тотала, поджидающего нас у ворот, я почуяла неладное.

Мы еще приземлиться не успели, а он уже кричит:

— Где Элла?

— Она потерялась в школе в толпе зомби. Надо, чтобы мама и Джеб срочно бежали ее оттуда вытаскивать. А мы пока попробуем Игги перепрограммировать.

Тотал потряс черной кудлатой головой:

— Мама и Джеб исчезли. Почти сразу, как вы улетели. Надж и Газзи здесь, но они не заметили, как взрослые вышли из дома.

— Ушли? Куда же они направились? — Я не верю своим ушам. — Они на машине уехали?

— То-то и оно, что нет, — говорит Тотал. — Просто ушли. Я все ждал, что вернутся, пару раз проверял, за ворота выходил. Даже над домом покружил, чтоб сверху всю округу лучше видеть. Нет их нигде, как сквозь землю провалились. Может, их межпланетный корабль унес?

В глазах у Тотала тревога.

— Вот черт! Непруха какая! — Я вхожу в дом. В гостиной Надж и Газзи смотрят на диване телик. Как вы думаете, что показывают в новостях? Правильно! Группу Конца Света. Вчера о ней было одно короткое упоминание. А сегодня — по всем каналам только про нее и талдычат.

— Единый Свет, — блаженно бормочет Игги и прилипает к телевизору.

— Ангел, давай попробуем вернуть его из этой страны дураков. — Вся моя надежда теперь только на нее. — Ты можешь проникнуть в его мысли? Думаешь, сможешь его мозги прочистить?

Ангел понуро опускает глаза:

— Я же сказала тебе. Я уже залезала в его черепушку. Там полная мешанина. Такая же путаница, как у всех тех ребят в школе. Никакой ниточки не найти, за которую можно потянуть, чтоб в этой галиматье разобраться.

— А ты можешь понять, что это за галиматья? Какого она рода? — спрашивает Дилан.

— У них все в картинках. Как будто кадры отдельные мелькают. Я бы сказала, на сон похоже. Но как только я пытаюсь их вместе соединить, картинки от меня ускользают и все расползается.

— Убьем всех людей на Земле! — кричит вдруг Игги.

— Он совсем невменяемый. — Я готова впасть в полное отчаяние, но вдруг меня осеняет. — Я в разных фильмах видела: чтобы нервное перевозбуждение погасить, людей под холодный душ ставят. Может, попробуем? Вдруг поможет?

На лице Ангела проступает глубокое сомнение:

— Макс, сама посуди. Можно Игги когда-нибудь было под душ загнать? Только палкой.

Она, конечно, права. Но попробовать все равно надо. Другого-то плана у нас все равно нет.

Зрелище вышло ужасное. Все втроем мы затолкали-таки Игги в ванну и включили холодную воду. С него мгновенно все тормоза слетели. Он рванулся, как дикий бизон, и мы с Диланом вдвоем насели на него изо всех сил, скрутили и запихали обратно под душ.

— Что вы делаете? За что? — орет Игги таким душераздирающим голосом, точно из душа не вода, а кислота льется. — Гады! Мучители!

Обезумев от ужаса, он бьется у нас в руках. Но мы не сдаемся и продолжаем его держать под струей. Понятное дело, все мы промокли до нитки.

— Прекратите! Немедленно остановитесь! — По лицу у него рекой текут слезы, щеки пылают, а к вискам прилипли рыжеватые волосы. — Что происходит?

— Не знаю! — кричу я ему в ответ.

— Вы же меня убиваете! — Вой Игги похож скорее на рев загнанного зверя. Он то кричит, то стонет. — Умираю! Погибаю! — Вцепившись в края ванны, он раскачивается из стороны в сторону.

Я не на шутку испугалась. Никто из наших особенно душ и ванну не жалует, но такого я еще никогда не видела.

Вдруг Игги неожиданно обмяк и осел на дно. Глаза у него закрылись.

— Боже мой! Беда! — У меня началась паника. — Дилан, включай скорее теплую воду. Сейчас же!

Вода теплеет, и тут же раздается шепот Ангела:

— Контакт установлен. Коммуникационные пути открыты. Тема смерти… Тема смерти блокировала мыслительные процессы. Попробую снять блоки. Сейчас… Сейчас… Вот мы до него и достучимся. Он продолжает сопротивляться. Но противодействие его слабеет.

Игги дернулся.

— Игги, — зову я его.

Он заморгал и протер глаза.

— Что… Что вы делаете? — Голос у него, как у пьяного. Или, точнее, просто как будто он замечтался и позабыл, где он и что с ним. Нормальное состояние нашего Игги.

У меня вновь затеплилась надежда. И, судя по лицам, Дилан и Ангел тоже увидели свет в конце туннеля.

— Игги, — еще раз позвала я его.

— Да? — Он замотал головой. То ли воду с себя стряхивает, то ли наваждение. — Совсем спятили, что ли? Заплатили бы мне, как всегда, десять баксов, я бы и сам помылся. Пожадничали? — И он проводит рукой по мокрым волосам.

Я с облегчением перевела дыхание и взглянула на Ангела. Она сияет и мысленно сигнализирует:

— Полный порядок. Игги снова вошел в норму.

— Да скажет мне кто-нибудь наконец, что здесь происходит? — Игги уселся в ванне.

— Как ты себя чувствуешь? — ласково спрашиваю я.

— Как-как? Как пес, мокрый до нитки, — ворчит Игги. — Как я еще могу себя чувствовать? Вы что, рехнулись?

39

— Не буду. Сказала, не буду, и все, — скандалит Звезда, а Клык терпеливо ее убеждает:

— Значит, все мы никогда не сможем доверять друг другу.

Его компашка вроде вполне притерлась, и все классно сегодня вместе повеселились. Клык уже давно забыл, какой клевой бывает игра с сырным соусом. Как только они друг друга не перемазали. Но игра кончилась, и проблемы начались сызнова. Ребята снова принялись переругиваться, кто просто так, для острастки, а кто всерьез задирается.

Макс в стае командные методы чуть не насильно внедряла. Но ее силовой подход перестал действовать задолго до отлета Клыка. Так что ему самому теперь надо что-то другое придумать. Нечто более эффективное.

Потому-то он и начал копаться в Интернете. Главная его задача — создание команды. Попробовал поискать эти ключевые слова в Гугле — нашел некую игру. Называется «Я никогда в жизни не…»

— Да я даже, как играть, не знаю, — сопротивляется вслед за Звездой Холден Сквиб.

Рэчет захихикал:

— А что ты вообще знаешь, младенец. Сколько тебе годочков-то? Двенадцать? Только конечности отращивать и умеешь, ящерка ты наша недоношенная.

Холден злобно зыркнул на Рэчета.

— Кончайте препираться! — Клык старается сдержать раздражение. — Нас шестеро. Мы все разные. Но если мы не научимся работать командой, нам всем крышка! Перемрем, как мухи.

Он видит, как у ребят вытягиваются лица. Может, это он зря про смерть заговорил? Но ведь он-то знает, это он не для красного словца сказал. Это сущая правда.

— Правила у этой игры простые, — гнет Клык свою линию. — Каждый должен сказать «Я никогда в жизни не…» и закончить предложение по своему усмотрению тем, чего он никогда в жизни не делал. А потом, если кто-то из нас именно это уже делал, он поднимает руку. Включая самого говорящего. Если вы хотите в чем-то признаться, про это и говорите. А если хотите о себе скрыть, говорите о том, что, по-вашему, кто-то другой в команде вполне мог делать. Идет?

Клык вздыхает. Как ему все-таки надоело чувствовать себя подростковым психологом или скаутским вожатым!

Кое-кто корчит рожи, но, к своему удивлению, он видит, как ребята усаживаются в кружок.

— Ладно, я начинаю, — вызывается Клык. Раз он затеял, ему и первый ход. Приходится быть лидером. Он никак не поймет, почему Ангел вечно в командиры рвется. Что она только в этом нашла? — Никогда в жизни я не… играл в такую идиотскую игру для создания команды.

Майя улыбается, но, когда он поднял руку, все остальные метнули на него сердитые взгляды.

— Никогда в жизни мне не… давали десять лет, когда мне на самом деле было пятнадцать, — выкрикивает Рэчет. Никто не шевельнулся.

Звезда подпихнула Холдена в центр круга:

— Эй, кореш, это, кажись, про тебя.

— Никогда в жизни у меня не… было сумки от дизайнера, — огрызается Холден. Звезда краснеет и поднимает руку.

Полуприкрыв глаза, Клык прячет довольную улыбку.

— Никогда в жизни я не… была перемазана с ног до головы в сырном соусе, — говорит Майя под общий смех, и шесть рук разом взвиваются вверх.

— Никогда в жизни я не… скрывала свою силу, чтобы только на меня не смотрели как на полного выродка. — Едва закончив свое признание, Кейт поднимает руку.

— Никогда в жизни я не… была все время голодной, — нерешительно начинает Звезда, но, собравшись с духом, решительно продолжает: — потому что мне постоянно не хватает калорий для восстановления потраченной энергии. — Она поднимает руку и видит рядом поднятые руки Клыка и Майи.

— Никогда в жизни я не… отрубал себе случайно палец и не видел, как он отрастает у меня на глазах. — Хакет рубанул ребром ладони себе по руке, а Рэчет снова захихикал и буркнул:

— Ящерица и есть ящерица.

Майя снова заговорила, устремив глаза на Клыка:

— Никогда в жизни я не… чувствовала, как на тысячефутовой высоте ветер треплет мне волосы и меня несут вперед мои крылья.

И оба они дружно тянут вверх руки.

— Никогда в жизни меня не… вышвыривали из дома за то, что я белая ворона, — грустно говорит Рэчет и поднимает руку. Напротив него руку поднимает Звезда, и оба они несколько секунд оторопело смотрят друг на друга.

— Никогда в жизни я не… сидел в клетке и меня не накачивали всякой дрянью, то уколами, то капельницами. — Прежде чем Клык договорил, вверх опять поднимаются все шесть рук.

Впервые с момента встречи ребята начинают по-настоящему понимать друг друга. Все они были подопытными кроликами. Всем им изуродовали жизни. Всем им нужна помощь.

— Никогда в жизни я не… получала сообщения о том, что для спасения мира необходима моя помощь, — говорит Майя, пристально глядя в глаза Клыку. Он смотрит на нее, и она едва заметно кивает ему головой. Медленно-медленно его рука идет вверх.

Об этом никто никогда не знал, даже Макс… Клыка пробирает нервный озноб.

— Ну и что… Ты собираешься с Группой Конца Света что-то делать? — осторожно интересуется Холден.

Клык кивает:

— Я прочитал, что с завтрашнего дня они проводят серию крупных митингов в Сан-Диего. Во время фестиваля Comic-Con. Знаете, тот, где комиксы, телесериалы и фантастика всякая? Уж не знаю, как ГКС в фестивальную программу вклинилась, но, думаю, первым делом надо туда отправиться и все самолично выяснить.

— Если это поможет нам добраться до мясников, которые нас изувечили, я — за, — соглашается Кейт.

— И я — за. — Холден потирает свои искромсанные, все в шрамах руки.

Рэчет похлопал его по плечу:

— Так или иначе, мы их непременно достанем!

И даже Звезда улыбается.

— Значит, в Сан-Диего? — спрашивает для верности Клык.

— В Сан-Диего, — хором соглашается его команда.

40

День подходит к концу. День, оглушивший меня фанатичными прокламациями, скандированием лозунгов об уничтожении человечества и безумными воплями Игги, когда мы боролись за его рассудок. За этот день я постарела лет на пять. Клянусь, за сегодняшний день у меня появились первые седые волосы.

Однако стая более или менее пришла в норму. Мы снова вернулись в свое обычное состояние: шестеро крылатых ребят, одного из которых пришлось сегодня де-программировать под ледяным душем, и черный пес, счастливый тем, что это не его запихнули в ванну. Все вместе, слегка ошалелые от происшедшего, мы уселись вокруг стола обсудить, что делать дальше.

— Ни доктора Мартинез, ни Джеба, ни Эллы. Они пропали, — констатирует Дилан.

— Вот и я говорю, запропастились куда-то, — откликается Газзи, и я вздыхаю с облегчением.

Наконец-то он снова заговорил. А то два дня молчал как в воду опущенный, а у меня даже времени с ним разобраться не было. Но Дилану не до Газзи — его сейчас больше заботит Элла:

— Макс, не хочешь вернуться в школу поискать Эллу?

— В принципе, хочу. Но мне ничто в голову не идет — все время думаю об этих, из Группы Конца Света. Боюсь, это слишком серьезно. Они, как чума, распространяются. Настоящая пандемия. Надо их остановить срочно.

— Знаете, что странно… — начала было Надж, но тут же осеклась под ледяным взглядом Ангела.

— Что странно? — встрепенулась я.

Надж сжала губы и смотрит в пол. Тотал многозначительно кашляет.

Я вздохнула и устало потерла виски:

— Да говорите уж. И так ясно, что про Клыка что-то.

Как ни удивительно, я смогла произнести его имя и не съежиться, не окаменеть душой и телом.

— Ну… странно то, что мы здесь с Группой Конца Света столкнулись, а Клык в Калифорнию собирается, выяснять, что они собой представляют, — выпалила Надж.

В том тошнотворном видео, где Клык с Макс-2 разыгрался и где телик в их комнате видно было, я обратила внимание на репортаж о ГКС на экране. Но вот уж не думала, что за этим стоит что-то большее.

— Клык что, о них в своем блоге пишет?

— Пишет, — кивает Надж.

Я открываю лэптоп и выхожу в его блог. Первый раз с тех пор, как он улетел. Видеть написанные им слова до сих пор горько. Краем глаза замечаю, что Дилан ушел в другой конец комнаты и мрачно уселся на диване, щелкая телепультом с канала на канал.

«Итак, мы отправляемся на Comic-Con, — читаю я, а Тотал переползает ко мне на колени, поддерживает, наверное. — Мне всегда хотелось там побывать. Выходит, теперь-то как раз и случай представился — Группа Конца Света устраивает там огромный митинг. Почему там, не знаю, но Команда Клыка уже в пути. Не стесняйтесь, присоединяйтесь. Подходите потрогать — крылья у меня не приставные, а самые что ни на есть настоящие».

Поднимаю глаза от экрана:

— Вы все молчали, потому что…

Надж покраснела:

— Но ты же сама сказала, чтобы мы при тебе не смели его имя произносить.

Что правда, то правда. Выходит, это я — круглая идиотка и опять сама во всем виновата.

— К тому же ты занята была. С Игги разбиралась, и вообще… — шепчет чуть слышно Надж.

— Значит, ГКС в Comic-Cone сборище устраивает. — Я в раздумье качаюсь на стуле.

— Чего ждать-то, давайте туда рванем. Я у Тришии Хелфер[119] как раз автограф возьму, — встрепенулся вдруг Тотал. Мы все разом оторопело уставились на него.

— Чего? Она очень даже классная тетка. Я имею в виду, по человеческим меркам.

— Согласен, если у ГКС там сборище, не вредно бы и нам там оказаться, — подает Дилан голос с дивана.

Вот это да! Он же знает, что там Клык будет. А все равно готов лететь. Вот молодец! Ценю.

При мысли о том, что я увижу Клыка, сердце у меня бешено запрыгало. Он хотя бы понимает, что мне больно видеть, как он свою новую команду пропагандирует? А уж о том, что он видео в блог выложил и по всему свету разнес, как он со своей максозаменительницей резвится, я вообще молчу. Откуда в нем такая жестокость? Он что, нарочно хочет мне досадить?

Все это на Клыка совсем не похоже. Но что еще мне остается думать?

— Вы уже совсем собрались? А как же мама, Джеб и Элла? — вдруг спохватываюсь я.

— Я все время о них думаю. — У Газмана такой серьезный голос, что я вдруг замечаю, как он повзрослел.

— Ты что-то о них знаешь? — волнуется Надж.

— Помните, когда самолет разбился, я старался удержать Джеба, а он взял и отпустил руки. Помните? — Лицо у Газзи начинает предательски кривиться от слез. — И когда я уже понял, что дольше его мне не удержать, он крикнул мне самое последнее, самое важное, что хотел сказать перед смертью.

— И что он тебе тогда крикнул? — Что бы я про Джеба ни думала, как бы я его ни ненавидела, не могу не признаться, мне очень хочется знать, что за слова такие последние он мог сказать, думая, что сейчас умрет.

— Он сказал: «Все люди должны умереть, чтобы спасти Землю. Как я сейчас умру, чтобы спасти вас». — И Газзи поднял на нас свои голубые расширенные от ужаса глаза. — Мне кажется, Джеб с ними, с этими, из Конца Света. И мама твоя — тоже.

41

— Да что ты мелешь? — ощетинилась я. — Моя мама? В этом гнусном заговоре?

— Не кипятись. Я все понимаю. Ты же знаешь, что я думаю про доктора Мартинез. Она — самая лучшая! Думаешь, мне хочется верить, что она с ГКС связалась?

— Ладно, про Джеба я еще понимаю. Он двуличная шкура и вечно врет. Но мама моя тут ни при чем. Она хорошая, и нам всегда только хорошее делала. Нечего ее сейчас к этой швали приплетать.

— Но ведь онадоверяет Джебу, — сопротивляется Газзи. — Даже когда ты поняла, что он нас предал, и совсем с ним порвала, — даже тогда она не прекратила с ним контактов.

Газ прав. Ее странное доверие к Джебу всегда мне жизнь отравляло. Но потом я решила, что у нее должны быть свои веские причины. Может, она его исправить хотела. И не теряла надежды. А может, он ей просто нравился. Я имею в виду, как мужчина.

— И еще кое-что. — В голосе Дилана слышится сомнение. — Доктор Мартинез совершенно замечательная. Она все время нам помогает. Даже в доме у себя нас приютила. Но… почему она позволила Джебу привести сюда профессора и даже никого не предупредила? Ты же ведь все ей про Ханса рассказала, как он чуть Клыка не убил. Но она все равно его к себе в дом пустила. Тебя ЭТО не беспокоит?

Я резко развернулась:

— Да кто тебе право такое дал маму мою в предательстве обвинять? В стае без году неделя, а что городишь! Ты хоть понимаешь, о ком говоришь?

Он опускает руку мне на плечо, и я деревенею. Я готова снова спустить на него всех собак, защищая маму. Мама-то у меня одна и другой никогда не будет. Не сносить же молча его нападки. Но в глубине души я все время чувствую — он таки разбудил мои самые тяжелые подозрения. Проницательность у Дилана обычно срабатывает на все сто. И он всегда мне плечо подставит и поддержит. Мы до сих пор с ним во всем соглашались. Разве что Эллу он не хотел одну оставлять. А так — мы никогда не спорим.

Поднимаю на него глаза. Но он не обижается и не злится, хотя, честно говоря, именно этого я от него и ждала. Он просто страшно огорчен. И озабочен, и, сразу видно, за меня расстроился. И мне от этого становится стыдно. Что, надо признаться, случается со мной крайне редко.

Смотрю на озабоченные лица моей стаи. Сколько же раз я пропускала мимо ушей все их предупреждения и опасения! Сколько раз я никого не слушала и делала все по-своему. И сколько раз на этом обжигалась! Так и сейчас. Ведь они ни мозги мне замутить не хотят, ни обидеть не собираются. Поэтому я заткнулась. Нечего варежку разевать, если сама ни в чем не уверена.

— По-моему, это твоя мама в то утро убедила нас лететь GEN77 в пустыне искать, — осторожно напоминает Ангел. — Ты, кажется, лететь не хотела, и мы все на твоей стороне были. Мы согласились в самолет Джеба полезть, только когда твоя мама сказала, что она бы на них посмотрела. И чуть не умерли в результате.

Мне как будто под дых изо всей силы ударили. Хочется крикнуть, что они ошибаются. Но, с другой стороны, давно ли я маму знаю? Всего ничего! И к тому же она из лагеря взрослых, а, если правде в глаза смотреть, у нас со взрослыми никогда особо ничего не клеится. Особенно с учеными, биологами да генетиками. А значит, как бы ни было мне больно, нужно слушать стаю и только стае верить.

Надо посидеть да все обмозговать, а не рваться вперед очертя голову.

Как знать, может, и вправду я становлюсь старше и, кажется, даже чуточку мудрее.

— Но ведь мама и Джеб тоже в самолет сели?

— А ты не думаешь, что они вычислили, — возражает мне Дилан, — коли все мы вместе, ни ты, ни я погибнуть им не дадим. Если авария эта была запланирована, если Ханс сказал им, что заранее заготовил себе какой-то путь к спасению, они, скорее всего, на наши крылья и полагались.

Главное — глубоко дышать. Вдох-выдох, еще вдох — и снова выдох. Главное — успокоиться. Поверить в то, что мама уговорила стаю сесть в самолет, зная, что он обречен, невозможно. Но стая права. Концы с концами тут, как ни крути, не сходятся. В груди давит, живот разболелся. Короче, полный психоз.

— А может, Джеб маму силой заставил, — хватаюсь я за последнюю соломинку.

— Макс, мама тебя любит. — Ангел подходит ко мне и ласково обнимает. — Я это чувствую. Беда только в том, что все, кто с Группой Конца Света связан, ради идеи и любовь, и все человеческое от себя подальше отодвигают. Конец Света им важнее, чем кто кого любит. Может, и твоя мама, и все они думают, что они благое дело творят?

Мне не сдержать стона. Закрываю глаза руками, и мне мерещатся непроницаемые лица зомби с пустыми стеклянными глазами.

— Нет никого опаснее тех, кто действует во имя благого дела.

Я снова считаю до трех и сосредоточенно дышу, пытаясь унять разгулявшиеся нервы. Смотрю в пол, в потолок, но только не ребятам в глаза. Вот бы залезть сейчас в нору поглубже, затаиться и ни о чем не думать.

Вдруг на меня накатывает волна гнева. Это я сама во всем виновата. Нечего людям доверять. Нечего подпускать их к себе и уж тем более к стае. Мама — мое самое уязвимое место. А я — наивная идиотка. О чем я только думала!

Полная решимости, поднимаюсь на ноги:

— Может, вы, ребята, правы. А, может, мы все ошибаемся. Но пока мы не узнаем хоть что-то наверняка, пока я не удостоверюсь, что информация наша стопроцентно надежная, наша главная задача — защитить стаю от всех и вся.

— Чего-то я не пойму, что ты имеешь в виду? — дергает меня за рукав Надж.

— А то, что мы сейчас же немедленно все поклянемся никогда никому из взрослых не верить ни при каких обстоятельствах.

Глаза у Надж становятся размером с блюдца, и даже Дилан удивленно поднимает брови.

Выбрасываю вперед кулак. Один за другим Игги, Надж, Дилан, Ангел и Газзи строят нашу всегдашнюю кулачную пирамиду. И, наконец, Тотал, вспорхнув в воздух, кладет свою лапу на кулак Газмана. Вот он, символ нашего братства, нашей верности друг другу, что бы ни случилось, какие бы горести и беды нас ни подстерегали. А горестей и бед нам нынче не занимать.

42

— Ладно, без взрослых еще и лучше. — Газзи беспокойно ерзает на стуле. — А что теперь?

— Теперь Элла! Элла к взрослым никакого отношения не имеет. Если она во всем этом сознательно замешана, надо из нее побольше информации вытряхнуть. А если она — просто жертва этих фанатиков, ее срочно спасать надо.

— Конечно, спасать. Элла не виновата, — вступается за нее Игги, а я вспоминаю, как последние две недели он за Эллой, как слепой кутенок, хвостом ходил.

— Конечно, не виновата. — Надеюсь, он поймет, что я перед ним извиняюсь. — Но на всякий случай надо хорошенько дом обыскать. Вдруг найдем какие-нибудь улики. Стая, за дело! — командую я.

Все разбежались по комнатам и с энтузиазмом принялись обшаривать все углы и закоулки дома. Будто лучшего развлечения, чем копаться в чужом добре, и представить себе невозможно. Час спустя мы собрались в кухне, но никаких ответов на наши вопросы нигде, ни в доме, ни в мамином, ни в Эллином имуществе мы не нашли.

— Зато я вот что обнаружил. — Газзи подпрыгивает на месте и достает зеленую коробочку. — Газ-В! «В» — значит «для взрывов». Я вот что придумал: присобачу детонатор и…

— Ты это в аптечке нашел? — интересуется Дилан.

— В аптечке, а что?

— Это лекарство от живота. — Губы у Дилана дергаются в с трудом сдерживаемой улыбке. — Вон, читай, — показывает он на этикетку, — «От газов в кишечнике. Внутренне. Не взрывоопасно».

Газ сник, а Игги ржет, как конь:

— Давай, Газзи. Давай всю коробку сразу глотай!

— Я за! — хихикает тихонько Тотал. — Глотай скорей!

— Так! — Я грозно нахмурилась. — Проехали. Кто-нибудь еще что-нибудь нашел?

Игги понуро смотрит в пол.

— Я вот что нашел. — И он кладет на стол мобильник. — Это Эллин. Не больно-то приятно было в ее шмотках рыться. Но если с его помощью мы сможем ее отыскать, может, это ничего.

Надж с минуту возится с мобильником, снимая блоки защиты.

— Ну? И где твои хваленые хакерские таланты? — торопит ее Газ. — Все порастеряла? Чего ты копаешься?

— Ничего я не порастеряла. Здесь просто кодов и блокировок куча. Я ничего подобного раньше не видела. Подождите-подождите. По-моему, я в него влезла. — Надж берет тоненький провод и подсоединяет мобильник к лэптопу. — Вот так. Теперь всем будет видно, что в телефоне загружено.

На экран хлынул поток всяческой галиматьи. Одни сплошные загогулины и закорючки. Я сразу вспомнила того компьютерного психа, который в пустыне от нас ушел. Мы когда первый раз его видели, еще сто лет назад, в туннеле подземки, у него в Маке такая же чушь на экране бегала.

Пальцы Надж летают по клавишам.

— Эй, Надж, можно помедленнее? — прошу я.

Мелькание картинок вдруг останавливается, и Надж заскользила вниз по экрану.

— Смотрите! Смотрите сюда! — Дилан показывает на фотографии Школы GEN77, куда мы с ним и с Ангелом наведались всего два дня назад.

На мониторе теперь полная картина этого таинственного заведения: планы здания, где все комнаты помечены, фотографии фасада, двора, внутренних помещений…

— Что? Что это? — спрашивает Игги.

— Эта та странная Школа, куда мы с Макс в пустыне после аварии слетали. А это, — он показывает на фотографию паукоглазых, — те самые мутанты, которых мы там видели. Помните? Новое поколение GEN77.

Смотрю, как палец Дилана движется на портрет крупным планом одного из тех чуваков, с которым мы схватились на крыше. А рядом фотография столовки. Видно, даже новое поколение калории потребляет не из тюбика.

Дальше, один за другим, пошел текст эсэмэсок. И все на фоне баннеров, многократно повторяющих одно и то же: «Уничтожим людей!», «Земля или Мы!» В ее телефоне даже пропагандистский фильм записан, на котором все эти прокламации произносит гипнотическим голосом девчонка с потрясающе красивыми глазами.

— Давайте дальше, — прошу я. — Какими еще пропагандистскими перлами они Эллу заморочили?

Надж профессионально вытряхнула из мобильника Эллы все до последней буквы. Там еще нашлась какая-то научная заумь про разворачиваемость спирали ДНК и внедрение в нее альтернативных ДНК и РНК. Песня эта, как вы понимаете, нам хорошо знакома: «Нам-привили-птичью-ДНК-и вырастили-в-клетках». И припев: «Мы-из-пробирки-мы-из-пробирки». Согласитесь, звучит жутко.

Ангел читает мои мысли и мрачно сводит брови, а я вспоминаю, как она отправила мне в школе Эллы паническое послание о готовящемся геноциде.

Отодвигаюсь от компьютера и тяжело вздыхаю:

— Похоже, нам предстоит свидание с Его Величеством Роком.

— Что ты имеешь в виду? — Мой мелодраматизм явно сбил Дилана с панталыку.

— По всем признакам Элла в том заведении. Она спелась с Группой Конца Света, и ее надо срочно спасать, даже если она нам за это все мозги проест. Все, кончайте разговоры! Вам на сборы — пять минут. Через пять минут вылетаем.

43

— Ничего себе! — присвистнул Дилан. — Что это там внизу? — Он показывает на крошечную, но яркую точку пламени в миле под нами.

Уже начало темнеть, когда мы все шестеро плюс Тотал вылетели из маминого дома и взяли курс на юго-восток. Теперь мы уже в пяти-шести милях от заведения GEN77.

Из последних сил всматриваюсь в светящуюся точку, но вдруг вспоминаю, что его зрение в сто раз лучше моего.

— Это ты МЕНЯ спрашиваешь?

— Похоже на костер, — щурится Дилан. — И группа людей вокруг.

— Хутенанни[120] Хеллионов.[121]

— Ху что? — Дилан закашлялся и затряс головой. Даже в темноте видно, какой он красавчик. Улыбка, глаза и все такое прочее. — Ладно тебе чушь молоть. Полетели, посмотрим.

Мы пошли на снижение. Остальные за нами.

Любой, стоит только взглянуть вверх, без труда бы нас заметил — семь черных силуэтов на фоне огромной ясной луны. Но тем, внизу, ни до чего нет дела, ни до луны, ни до нас. Они сгрудились вокруг костра, распевают песни и поджаривают над огнем зефир на палочках. Мы молча кружим у них над головами, постепенно опускаясь все ниже и ниже. По-моему, мы все заметили ее одновременно.

— Элла! — крикнул Тотал. Я хорошенько двинула локтем в его лохматую грудь, и он сразу заткнулся. По счастью, фанатики ушли в себя и больше вообще ничего не видят и не слышат.

Моя сводная сестра сидит там с ними, вертит зефир на палочке и распевает громким голосом вместе со всеми. Песню я не узнаю. Они сочинили новые слова на какой-то популярный мотив, и я не сразу разобрала припев.

Вспыхнет в небе огненный венец,
Мы все вместе с дымом уйдем,
с дымом уйдем, с дымом уйдем.
Миру и свету наступит конец,
Мы все вместе с дымом уйдем,
с дымом уйдем, с дымом уйдем.
— Может, я, конечно, от жизни отстал, — бормочет Тотал, — но добрая старая песенка про горки да лошадок[122] мне как-то больше нравится.

— Мда-а-а… — мрачновато у них получилось.

Мы снова взлетели на тысячефутовую высоту, так что теперь опять можно разговаривать в полный голос.

— Игги, не помню, я сказала тебе, как у меня сразу на душе полегчало, когда мы тебя из этой психушки вытащили?

Он через силу улыбается мне в ответ — на лице у него написан ужас. Ему страшно за Эллу.

— Стая? Какие будут предложения?

— Внезапный удар и атака! — У Газмана уже готов план. — Я отвлеку их внимание, а вы резко падайте вниз и хватайте ее…

Но я его перебила:

— До заведения GEN77 довольно далеко. Но все равно камеры дальнего наблюдения засечь могут. Лучше бы без этого обойтись.

— Обычная драка со случайно забредшими хулиганами? — предлагает Дилан.

— Нет, это тоже не подходит. Мы получим кучу избитой ребятни, а они — страшную историю про представителей паскудного людского рода, не заслуживающего права на существование. Короче, подтверждение своей правоты.

И тут голову поднимает Игги:

— Постойте, у меня идея!

44

Вот так и получилось, что путникам в пустыне явился Великий Белый Дух.

В свете костра, овеваемый клубами дыма, Игги плывет в воздухе над землей. Будь у Господа Бога чувство юмора, он бы создал себе побольше таких слегка потрепанных ангелов.

Судите сами, роста Игги как минимум метр восемьдесят пять, длинный и страшно тощий. Чуть рыжеватый блондин. Сам бледный-пребледный, и глаза светло-светло голубые, почти бесцветные. Только это сразу не увидишь, потому что он почти никогда темных очков не снимает. Он и без крыльев кого хочешь ошеломит. А уж в пустыне его увидишь сошедшим из тьмы на землю — и вовсе во что хочешь поверишь.

Концесветники повскакивали на ноги и уставились на Игги, как на светоч надежды. Принимая во внимание их основательно промытые мозги, он и есть их единственная надежда.

— Игги, мы счастливы снова видеть тебя в наших рядах. Я безумно боялся, что тебя похитила твоя семья, — несколько чопорно приветствует его парень, по всей вероятности, заправляющий этой безумной командой. Приглядевшись, узнаю в нем того, который в школе Эллы на митинге нагружал нас с Диланом листовками. По-моему, его Джошем зовут.

— Да они совсем ничего в жизни не смыслят, — импровизирует Игги, явно получая от происходящего и от своей роли массу удовольствия.

Мы все притаились в темноте в нескольких шагах от сборища. Надж зажала рот обеими руками и содрогается от молчаливого хохота. На всякий случай показываю ей кулак, мол, выдашь нас — убью.

— Игги, ты будущее человечества! — распинается Джош. — Ты адаптирован к трудностям жизни в новом, суровом мире. Мы тоже поколение будущего. Вставай под наши знамена.

Все его стадо, бессмысленно улыбаясь, теснится вокруг Игги, и каждый тянется дотронуться до его крыльев, даже Элла. Она-то чего не видела?

— Я — будущее! — трубит Игги. — Я — надежда!

— Он — будущее! Он — надежда! — эхом вторят ему концесветники.

— Да здравствует вера в Единый Свет! — наддает Игги пафоса. Спросить меня, так, на мой вкус, он хватил через край. — Хотите стать, как Игстер?

— Хо-тим! Хо-тим! — скандируют безумцы, а я содрогаюсь, вспомнив, как некоторые из них еще в школе кричали, что выколят себе глаза, только бы ослепнуть, как он.

Игги нагнулся, зачерпнул полную горсть красной пустынной пыли, плюнул и растер. И вдруг шагнул к оторопевшему Джошу и вывел у него на лбу жирные красные буквы «ИГ». Один за другим все стадо обмакивает в грязь обслюнявленные пальцы, и все — кто на лбу, кто на щеках — выводят «ИГ». Смотреть на это жутко и дико.

Потом концесветники все разом заголосили и замахали руками, как будто захлопали крыльями. Воспользовавшись всеобщим ажиотажем, Игги оттесняет Эллу в сторону, поближе к тому месту, где мы притаились.

— Игги? — Она вопросительно смотрит на него. — Как ты нас нашел?

— М-м-м… меня привело сюда… сердце, — нашелся Игги. — Осталось только убедить стаю вступить в Группу. О! Смотри-ка, вот и они!

И с этими его словами я выхожу к Элле из темноты. Увидев меня, она удивляется. Следом за мной появляется Дилан и встает по другую от нее сторону. Она, понятное дело, совсем ошарашена. Но тут же снова срабатывает вкрученная ей в мозги программа ГКС и включается пропагандистский ролик:

— Давайте все вместе пойдем к Единому Свету. Единый Свет примет стаю в свои объятия.

— Единый Свет? — переспрашиваю я. — Расскажи-ка мне про его величие!

— Единый Свет укажет нам, как стать меньше, дабы стать больше, — убежденно внушает мне Элла.

— Что за околесицу она несет? — шепчу я Дилану.

— Может, их генетический код был стерт и заменен на новый? — гадает он. Наши взгляды встретились, я ему киваю и… скорее отворачиваюсь — только бы он не заметил, как я вдруг до ушей краснею. Мне почему-то вспоминается наша ночь в пустыне.

Опять я на свои сердечные дела отвлеклась. А Игги меж тем, похоже, расколол Эллу.

— Так-так… И когда же это случится?

— Через пять дней. — Глаза у нее горят. — Тогда со всех концов земли Группа Конца Света призовет нас в наш духовный дом. Мир погибнет, но мы останемся жить.

Смотрю на нее круглыми глазами. Вот это новость!

— Эл! Все это крайне интересно. — Я придвигаюсь к ней вплотную. — Только давай сначала кое-куда слетаем. На распрограммирование.

— Нет! — Элла мрачнеет и готова поднять шум. — Никуда с вами не пойду. Я здесь останусь. Все здесь должны оставаться!

Но Дилан уже схватил ее под одну руку, а Игги под другую, и оба синхронно взмыли в воздух. Элла болтается между ними и вопит во все горло, а концесветники внизу плещут руками, то ли в восторге, то ли в панике.

Теперь уже непонятно, да и не важно.

45

Первых же пяти минут в выставочном комплексе, где открыт КомиКон, Клыку хватило, чтобы увидеть все:

• Посетителей-фанатов, от девяти лет до девяноста, но всех как один накрутивших на себя всякую механику. Шевелящиеся усы, приставные крылья, которые, однако, и котенка в небо не поднимут, шевелящиеся антенны, которые ничего не улавливают, и даже одного — с шевелящимися глазами на затылке.

• Девиц в коротющих юбчонках — все точно из одного инкубатора, где выводят девчонок для мультиков, комиксов и компьютерных игр. Одни сплошные Лары Крофт да Харухи.

• Миллион треккеров.[123]

• Людей в костюмах Клыка, Макс и всей стаи.

• Людей, просящих у него автографы.

• И хуже всего, на каждом углу на каждом стенде разложенные магны[124] про стаю, где в центре они с Макс, то ли целуются, то ли обнимаются (в подробности ему вглядываться неохота).

— Что, семейный альбом разглядываешь? Воспоминания замучили? — говорит у него за плечом Майя, и он быстро захлопывает комикс.

Но она только смеется и берет его за руку:

— Пошли дальше.

Главное выставочное помещение комплекса размером с несколько футбольных полей, с тридцатифутовым потолком и громадными окнами. По периметру — изысканные витрины крупнейших издательств комиксов, где на переднем плане красуются Марвел Комикс[125] и Лукасфильм.[126] В центре голубые ковровые дорожки устилают лабиринт ходов и проходов между бесчисленными стендами и киосками.

У Клыка начинается приступ клаустрофобии. Он чувствует себя зайцем, на которого вот-вот спустят собак. Но от того, что Майя рядом, становится легче. Не так, как с Макс. Макс и жестче, и выносливее. А Майя мягкая, она нежнее. Она совсем другая. И Клыку это очень нравится.

Вращающиеся двери крутятся со скоростью включенных на полную мощность вентиляторов. В них течет нескончаемая толпа. Команда Клыка сгрудилась плотным кольцом вокруг своего вожака.

— Здесь, похоже, классно, — восхищенно шепчет Холден, провожая глазами двух девчонок в платьях в облипку.

Народу — что сельдей в бочке — не пошевелишься. Какой-то громадный хвост, типа такого, как у ящериц, пребольно саданул Клыка по ноге. У Рэчета глаза на лоб полезли, когда мимо, звеня и сверкая браслетами, продефилировала какая-то грудастая дива.

— С чего это, интересно, Группа Конца Света затеяла проводить здесь свой митинг? — Клык и сам понимает, ответ совершенно очевиден. В Интернете он прочитал, что в этом году на выставке за четыре дня ожидается больше ста тысяч посетителей. И все эти люди уже здесь, вокруг него. Это же самый настоящий кошмар. О чем он только раньше думал!

— Может, у них здесь просто стенд на выставке? — гадает Холден.

Мимо снует тьма людей. Разодеты кто кем: кинозвезды, герои телесериалов, комиксов и мультфильмов, старых и всем известных и самых что ни на есть новомодных.

Единственные, кого не видно, это… Правильно, концесветники.

«Подожди-ка, подожди! — думает Клык. — Ведь и вправду, лучше КомиКона места ГКС не найти. Никаких мутантов здесь никто не заметит. Любые генетические модификации за маскарадный костюм сойдут. Хоть один глаз, хоть сто, хоть хвост, хоть крылья — никто ни глазом не моргнет, ни бровью не поведет».

Мимо марширует, бряцая оружием, отряд стормтруперов, и Кейт со Звездой нервно переглядываются, а у Клыка волосы встают дыбом при одной мысли о том, что может случиться, будь их оружие настоящим.

А уж о том, что все это могут быть шпионы, он и не говорит. Весь КомиКон вполне может оказаться для них ловушкой, западней, в которую он шагнул сам по собственной воле. И команду свою привел. Но ведь это была его единственная наводка. Никаких других следов у него не было.

«Черт побери!» — Клык озабоченно трет подбородок и незаметно оглядывает свою новую стаю. Все они необыкновенные, у всех потрясающие способности и возможности. Но он же не знает, каковы они в бою. А в отступлении? Смогут ли уйти от преследования? Вдруг он ошибся и их подставил? Вдруг это самая большая его промашка?

— Так! Всем любой ценой держаться вместе, — командует он, понизив голос. — Друг от друга не отходить. И следите за любыми признаками ГКС. Любая странная надпись на футболке, стикеры, значки, любое упоминание — все примечайте и немедленно докладывайте мне. Понятно?

— Понятно, — лаконично соглашается Звезда.

Клык начинает понимать, почему ему здесь так жутко. В этой разодетой, костюмированной, выпендривающейся толпе он, Майя и его ребята — единственные нормальные, обыкновенные существа. Всем остальным подавай крайности. Экстремальные ситуации и из ряда вон выходящие характеры. Не этого ли добиваются концесветники — модифицировать всех до единого, чтобы ни одного нормального человека не осталось?

Но… если всех и каждого модифицировать, не значит ли это, что люди, такие, как они есть от природы, не имеют никакой ценности?

46

— Может, просто те, кто говорил о митинге в КомиКоне, на самом деле никакого понятия не имели, о чем речь идет? — рассуждает вслух Рэчет, когда они выходят из выставочного павильона. — Я ко всему всюду прислушивался. Сами знаете, какой у меня слух, а я так ничего и не…

Внезапно он замирает, настороженно прислушивается и поднимает руку поправить наушники. Ребята напряженно следят за каждым его движением. Он закрывает глаза и слегка поворачивается влево. Клык молчит и только пожимает плечами в ответ на вопросительно поднятые брови Майи.

Рэчет открывает глаза и показывает на северо-запад:

— Это там.

Клык оглядывается. На другой стороне улицы еще один павильон.

— Там? — показывает он на вход.

Рэчет энергично затряс головой:

— Нет. На горе, за городом. Я только что слышал разговор о ГКС. Примерно в миле отсюда. — И он победоносно улыбается, гордый своим суперслухом. — Скажите, я классный слухач!

«Классный-то классный, — думает Клык, — и исключительно нам полезный. Но лучше бы обойтись без всех этих экспериментов, операций и вмешательств в человеческую природу. Был бы мир нормальным, и экстраординарные способности, может, и не нужны были бы».

Уже начало темнеть, когда они прибыли к месту митинга. Сотни детей и подростков — и ни одного взрослого — толпятся на огромной открытой арене. Отряды охраны, сформированные из ребят постарше, стоят у входов, пропуская на стадион вновь прибывших.

— Добро пожаловать, друзья, — приветствует команду один из них. — Спасибо, что пришли, спасибо, что решили присоединиться к нашему делу. Все вместе мы найдем выход.

Внутри в центре арены построена просторная сцена, а ряды сидений круто поднимаются вверх. Клык и его команда садятся на первый ряд с краю, поближе к выходу.

На помост выходит девочка-подросток. Стадион хлопает, она поднимает руку, аплодисменты смолкают, и наступает тишина.

— Спасибо вам, что пришли, — звонко начинает девчонка, и Клык мгновенно узнает ее вкрадчивый, убедительный голос.

— Это та, помнишь, в новостях, — шепчет он на ухо Майе, — которая по телику мозги народу пудрила.

Вид у девчонки цветущий и счастливый, и она выглядит не по годам взрослой. И очень даже симпатичной.

— Все мы здесь собрались на митинг, посвященный концу света. — Девица стремительно набирает обороты. — Если вы думаете, что вас ждет концерт звезд поп-эстрады, вы ошибаетесь. — Она улыбается, и по стадиону прокатывается волна сдержанных смешков. — Итак, перво-наперво давайте знакомиться. Меня зовут Бет. Но, в принципе, мое имя большого значения не имеет. А что имеет, так это то, что я верю в Единый Свет.

Публика вокруг Клыка подалась вперед, и многие, как эхом, отозвались:

— Единый Свет! Единый Свет!

— Те из вас, кто с нами впервые, могут спросить, что это за Единый Свет? — Новый смешок катится по рядам, будто собравшиеся даже представить не могут, как можно не знать про Единый Свет. — Так вот, тем, кто с нами впервые, я рада поведать, что Единый Свет — наша надежда!

— Надежда, надежда, — одновременно разнеслось эхо с разных концов стадиона.

— А птичка-то ничего себе, — комментирует Рэчет вполголоса.

Клык сердито повернулся к нему:

— Держи язык за зубами. Ни с кем не разговаривай. Если кто вперится в тебя безумными глазами, срывайся с места и беги. И сразу скажи мне, если вдруг почувствуешь прилив… необъяснимого счастья.

— Уж какое там счастье, — бормочет сквозь зубы Звезда.

Рэчет придвигается к ней. Но ледяной взгляд Клыка и тычок локтем в бок останавливают их препирательства.

— Да не гоношись ты, Клык! Я что? Я ничего. Просто говорю, что я пока ничего такого криминального здесь не слышу.

На сцене Бет улыбается и поднимает руки. За ней на массивном экране запестрели картинки: дети бегут по цветущему лугу, олень пьет воду из прозрачного родника, золотая пшеница качается под ветром, счастливая семья за круглым столом, глядя в камеру, поднимает бокалы, женщина ткет, а крошечная девчушка держит на коленях крошечного ягненка. На экране одна идиллия сменяет другую.

— Чему учит нас Единый Свет? — спрашивает Бет стадион. — Единый Свет учит нас любви. Любви друг к другу. Любви к матери-земле, к зверям, к растениям.

— Любви! — орет стадион.

Бет щелкает пультом, и на экране возникает новая череда картинок. Только теперь картинки совсем другие: черные жирные пятна нефти на воде океана, столбы дыма над трубами фабрик, пробки сотен машин на дорогах, атомные электростанции, тысячи цыплят, спрессованные в тесноте индустриального инкубатора.

Стадион застонал от негодования. Клык видит, как по щеке Кейт катится слеза.

— Вот и я все время об этих проблемах твержу, — шепчет она.

На экране мелькают все более и более страшные картинки. Люди, истощенные от голода, в последней степени дистрофии, разоренные деревни, пересохшие озера, превращенные в свалки, фабрики, сбрасывающие химические отходы в реки.

И с каждым изображением на стадионе нарастает возмущенный гул.

— По-моему, Рэчет и Кейт правы, — спокойно замечает Майя. — То, о чем она говорит, совершенно справедливо.

— Все равно, здесь дело нечисто, — задумчиво возражает Клык. — Подумай, мы не видели ни одного нормального члена ГКС.

— Кто виноват во всех этих ужасах?! Кто уродует нашу землю?! — вопрошает Бет со сцены. Вы? Я?

— Нет! Не мы! — ревет стадион.

— Вот именно! — улыбается Бет. — Люди, которые это творят, о деле своих рук и знать ничего не хотят. Надо стереть их с лица земли. Надо построить новый мир. Мы собрались здесь, чтобы сказать им: «Долой! Вы причинили достаточно зла. Теперь и вам пришел конец!»

— Долой! — дружно подхватывает толпа.

— Нам нужен новый незагрязненный мир. Да здравствует чистый воздух, здоровая еда, здоровые животные!

— Да здравствует новый мир! — хором отзывается стадион.

Майя смотрит на Клыка:

— Больные они, что ли? Настоящие фанатики. Ты, похоже, прав.

— Подожди, то ли еще будет. Давай дальше посмотрим, куда она клонит.

— И все, что мы должны теперь сделать… — Бет выпрямилась и выбросила вперед руку, — это уничтожить весь людской род! Всех людей до единого!

Клык даже покраснел от гнева:

— Вот она и раскололась.

47

— Остановитесь! Прекратите! — кричит Элла. — Вы меня сейчас убьете! Пожалуйста, перестаньте!

Слезы ручьем текут у нее по щекам, она вопит во все горло, бьется в руках у Дилана и Игги, пытаясь ударить их то рукой, то ногой, то головой.

Мне никогда к этому не привыкнуть.

То ли от того, что холодный душ слишком травмировал Игги, то ли от того, что Ангел превзошла себя в понимании того, что нужно именно Элле, а может, просто потому что в пустыне ледяного ручья днем с огнем не найти, мы решили макнуть Эллу в горячий источник. И теперь Дилан и Игги, с красными от напряжения лицами, мокрые с головы до ног, изо всех сил держат ее, готовые окунуть в воду. Я ее сперва сама попробовала, чтоб не дай бог не ошпарить мою сестричку. И сварить ее, как яйцо вкрутую, в наши задачи тоже не входит. Но вода-то изрядно горячая — это я точно знаю.

— Давайте скорей! — торопит Игги. — Она совсем не пушинка. У меня сейчас руки отвалятся.

— Секундочку. Я уже почти готова. — Ангел сосредоточенно хмурит брови и в упор смотрит на Эллу. По всему видно, что она и сама вот-вот упадет от усталости.

Внезапно Элла обмякла и бессильно повисла в руках у мальчишек.

— Вот и наша Элла. — Я не спускаю с нее глаз.

Медленно она поднимает голову, моргает и отряхивается. Я делаю Дилану знак, и они с Игги тащат ее к разведенному нами костру.

— Что вы делаете? Вы что, с ума сошли? — спрашивает Элла. Промокшая до нитки, с прилипшими к спине темными длинными волосами, она недоуменно протирает глаза и ошарашенно на меня смотрит. Мы все не спускаем с нее напряженных взглядов.

Элла моргает и вдруг спрашивает:

— А где мы?

— В пустыне, — говорю я, кусая яблоко.

Она снова непонимающе моргает и вглядывается в наши лица.

— Игги? Может, хоть ты скажешь мне, что происходит.

— Прости, что вода была такая горячая. — Он обнимает ее за плечи и, ласково подтолкнув к костру, выжимает ей волосы. По всему видно, она растеряна, расстроена, но пришла в себя. Теперь это наша нормальная Элла, и можно попробовать рассказать ей, что произошло.

— А где мама? — спрашивает она наконец.

Я тяжело вздыхаю. Мы переглядываемся с Диланом, и он делает шаг вперед и садится перед ней на корточки:

— Пока мы с Макс были в пустыне, мама с Джебом ушли. Они никому не сказали, куда направились, не взяли машину — просто ушли. И найти их мы не смогли.

— Их украли?

— Возможно. Но, скорее всего, на них воздействовали так же, как на тебя и на остальных. — Дилан говорит мягко и медленно, давая Элле время осмыслить его слова. Вот молодец! У меня бы так ни за что не получилось.

— Спасибо тебе, ты настоящий друг, — одними губами беззвучно говорю я ему.

Элла расплакалась. Теперь моя очередь обнимать ее и утешать.

Дилан улыбается мне. Не так, как Клык, чуть кривовато и намеком, а широко и открыто. И сердце у меня екает.

— Элла, Эллочка. — Я глажу ее по спине. — Я знаю, как это трудно. Как трудно не знать, кому верить и на кого положиться. Моя жизнь такая странная, что я всегда все время ко всему готова и от любого человека жду предательства. Но тебе все это, конечно, должно быть и дико, и ужасно больно.

— Я не верю, я не верю, — рыдает Элла.

Игги гладит ее по голове. В тепле костра волосы у нее уже начали подсыхать.

— Послушай, — предлагаю я ей. — Я вот что думаю. Давай мы сперва хорошенько дома отдохнем и выспимся, а завтра доставим тебя к твоей тете. Поживи у нее, пока мы маму разыщем. Я уверена, Тиа Чита не будет против. Обещаю тебе, мы и маму найдем, и Джеба, и обязательно разберемся, что с ними случилось. Может, их спасать надо, может… Короче, я пока ничего сказать не могу.

— Нет! — протестует Элла. — Я с вами. С тобой и с Игги.

Я качаю головой:

— Элла, подумай сама. Я бы не возражала. Но ведь мы полетим. А ты как? Обещаю тебе, мы обязательно к тебе вернемся.

Ей ничего не остается, как согласиться.

Светит луна. Мы сидим у костра и поджариваем прихваченную у друзей Эллы еду. Почти все, кого я люблю, вместе.

За небольшим, но важным исключением.

48

Стадион так заорал от восторга, что Клык даже подпрыгнул. Все повскакивали на ноги, и он кивнул своим, чтобы тоже встали. С тяжелым сердцем, нехотя и вполсилы ребята присоединились к воплям фанатиков:

— Спасем планету, убьем людей.

— Ни хрена себе! — Холден хлопнул Клыка по плечу. — Когда мы сюда пришли, народ здесь был странноватый и как-то тупо счастливый, но относительно нормальный. А теперь глянь. — И он слегка кивнул головой.

Клык украдкой осмотрелся.

— Боже мой! — Глаза у Майи вылезли на лоб. Откуда такой ужас?

— Думаю, это эффект толпы, — говорит Клык. — Это, наверное, с них наконец маски слетели и настоящее лицо обнаружилось. Типа как мы с Майей крылья иногда до поры до времени прячем.

— Я понимаю, мы другие, не такие, как все. Но мы ведь нормальные. Правда, нормальные? — Звезда нервно теребит подол юбки. — А эти?..

— Что с ними случилось? — вторит ей Кейт. — Неужто и с нами такое же будет?

Как минимум один из десяти собравшихся на стадионе был… генетически модифицирован. Клык, как и вся стая, вырос в Школе, в клетках, где генетики держали подопытные «образцы». Он за свою жизнь немало насмотрелся на «результаты экспериментов», и далеко не такие удачные, как его крылатая шестерка. Здесь, на стадионе, он словно снова оказался среди тех, кому выпало стать жертвами науки.

Они совсем не обязательно оказались уродами или инвалидами — могли ходить, дышать и говорить. Некоторые даже выглядели вполне по-человечески. Разве что кожа была чешуйчатая, или когти на пальцах выросли, или глаза были какие-то, то ли рыбьи, то ли змеиные. Но были там и полные чудища, у которых на одном теле существовали порознь два искусственно соединенных вида.

— А теперь давайте споем, — перекрикивает Бет беснующуюся толпу. Она становится в центр сцены и запевает звенящим голосом. Постепенно крик толпы стихает и стадион подхватывает слова песни:

Я не знал, откуда пришел.
Я не знал, куда я иду.
Но высший голос мне велел
Спасти мир.
Единый Свет мне путь указал.
Единый Свет мне правду открыл.
И мне, и всем, кто здесь, кто со мной,
Мы — GEN77.
Мы сделаем небо синей и светлей,
Мы сделаем море синей, солоней,
И чтоб мир очистить, прольем поскорей
Людскую красную кровь.
Спасем мир! Прольем кровь! Мы — GEN77.
— Хорошенькая у них получилась песенка. Очень жизнерадостная, — не сдержался Клык.

Майя кивает ему, нехотя подпевая. Вдруг над головами раздается гул вертолета. Клык поднимает голову и видит, как из него на стадион сыпятся разноцветные листовки. Одна из них кружится совсем рядом и словно сама летит ему в руки.

Это «Манифест усовершенствованного поколения».

А вокруг него толпа снова скандирует:

— Спасем землю! Убьем людей! Спасем землю! Убьем людей!

И Бет радостно улыбается всем со сцены.

49

Вернувшись в гостиницу, Клык склонился над манифестом.

— Не верится, что такое можно писать черным по белому, — возмущается Кейт.

— Как их только за это не арестуют? — вторит ей Холден.

Клык нахмурился:

— Понятия не имею. Может, они говорят, что это детская игра и никакой реальной опасности они не представляют. Ведь нет никакого подтверждения, что они и вправду собираются затеять что-то серьезное.

Майя помахала манифестом у него перед носом:

— А это что? Какое тебе еще подтверждение нужно, если они здесь так прямо и заявляют, что всех убить собираются.

— Ну что ты на меня нападаешь? Я спорю с тобой, что ли?

Манифест уместился на одной странице. Но чего только там ни сказано!

Что ГКС собирается взять власть в нескольких странах, уничтожить их население и поселить там новое усовершенствованное поколение, то самое, GEN77.

Что грядет апокалипсис (старая песня), и перечислены инструкции, что делать, когда он начнется.

В нем говорится о периоде хаоса, мрака и страдания, вслед за которым на очищенной земле наступит рай и новые усовершенствованные люди будут жить в мире и гармонии.

— Конечно будут, — саркастически комментирует Майя. — Особенно если всем сначала сделать лоботомию. Или транквилизаторов побольше постоянно вкалывать.

— Тебе бы все шуточки, — остерегает ее Клык. — С них станется. Раз они всех тех обработали, не удивлюсь, если они всем поголовную лоботомию произведут. Например, всем младше восемнадцати. Вот тебе и новое поколение получится.

— Смотрите сюда. — Звезда перечитывает текст листовки. — Они ведь только мутантов имеют в виду. Например, вот здесь сказано, что те, кто летает, во время апокалипсиса не должны опускаться на крыши зданий.

— А вот здесь, — продолжает Кейт, — сказано: «Если вы несете яйца, подготовьте заранее безопасные инкубационные контейнеры. Инструкции по изготовлению можно скачать на нашем вебсайте». Сумасшедший дом какой-то.

— Здесь на митинге тьма-тьмущая всякого рода выродков собралась. Это и есть, что ли, GEN77? — переспрашивает Рэчет. — Никогда столько уродов вместе не видел.

— И как, теперь на всю жизнь нагляделся? — Клык печально усмехнулся. — Слушайте. Нам надо срочно раздобыть про них побольше информации. Например, где и когда они запланировали свои действия? Как далеко зашли их планы?

Майя уронила голову на стол:

— А не может Армагеддон подождать до утра? Я совсем с ног валюсь, и глаза сами собой закрываются.

С опущенными ресницами и разметавшимися по плечам волосами Майя больше чем когда-либо похожа сейчас на Макс. Но чем больше Клык ее знает, тем больше он видит между Майей и Макс мельчайших различий. Голову Майя наклоняет иначе. Голос у нее идет вниз там, где у Макс поднимается вверх. Это правда, они похожи. Но теперь Клык видит в Майе не просто копию, не просто клона, а самостоятельного, отдельного человека, со своими мыслями и своими чувствами. И это ему странно, даже чуть-чуть диковато. Он так давно любит Макс, что о какой-то другой девчонке даже думать неловко.

На него навалилась усталость, и он на секунду закрывает лицо руками. Казалось, свалить ГКС — отличное дело для его новой команды. И в этом он был прав. Но после сегодняшнего дня, как бы тяжело ему ни было, надо признаться себе: в одиночку ему не справиться. Предотвратить гибель всего человечества — эта задача слишком велика, и ему одному и его пятерым новобранцам она не по плечу. Тем более что реальный бойцовский опыт есть только у одной Майи.

Выбора у него нет.

Клык открыл помутневшие от усталости глаза и посмотрел на часы. Время за полночь. Лучше подождать. Пусть лучше Макс на него с утра наорет.

50

Я проснулась. Один бок теплый, а другой совсем замерз. Теплый бок прижимается к Дилану, а с холодного бока — пустыня, розовеющая в лучах восходящего солнца.

Решаю подняться и развести огонь. Чувствуя обычное смущение, выбираюсь из-под руки Дилана. Но мне всегда с успехом удается задвинуть в дальний угол всякую там любовь-морковь. Что я с успехом и делаю. Поднимаю голову и автоматически пересчитываю свою семью-стаю. Сколько себя помню, я каждый день это делаю.

Газзи, Надж, Дилан, Ангел, Игги, Тотал… Элла?

Где Элла? Куда она запропастилась?

Нет Эллы.

Я мгновенно вскочила на ноги. Ее следы ведут от нашей стоянки в пустыню, но ветер уже почти занес их пылью. Вот уж воистину ее и след простыл.

— Макс. — Ангел проснулась и быстро поняла, в чем дело. — Смотри, что это?

Она показывает на нацарапанные прямо перед костром на земле слова: «Я должна иметь крылья. Элла».

— Надо было ей ноги спутать. Или по крайней мере шнурки связать, — сетует Тотал, отряхиваясь спросонок.

И тут до меня доходит:

— О боже! Она отправилась обратно в то заведение для мутантов. Собирайтесь быстрее. Может, удастся ее перехватить, пока она до концесветников не добралась или не заблудилась в пустыне и не померла от солнечного удара. Скорее! Вперед!

Стая засобиралась. Вдруг у меня в кармане завибрировал телефон.

— Наверное, это она!

— Макс? — раздается из трубки голос, и у меня перехватывает дыхание. — Только не вешай трубку!

Кровь застыла у меня в жилах. Я опускаю руку с телефоном, онемелыми пальцами захлопываю его и без сил опускаюсь на камень.

— Макс? Что? — бросается ко мне Надж.

Дилан подходит и кладет руку мне на колено. Я резко ее сбрасываю. Снова звонит телефон, и его глухой гудок кажется мне оглушительным звоном электропилы, разрезавшим утреннюю тишину пустыни.

— Макс? Кто это? Что случилось? — трясет меня Надж.

— Я думаю, это Клык, — догадался Дилан. Голос у него совсем упавший.

Надж, Ангел, Игги и Газ смотрят на меня с состраданием.По-моему, они боятся, что я сейчас упаду в обморок.

Телефон снова вибрирует у меня в руке.

Скрипнув зубами, нажимаю кнопку ответа:

— Чего тебе?

— Только не вешай трубку, — быстро говорит Клык.

— Я занята. Дел по горло. У тебя что-нибудь важное?

— Обычно конец света — для тебя дело важное. Не думаю, что ты изменила приоритеты.

Я молчу.

— Послушай, я в Сан-Диего, — говорит Клык. — Очень нужно, чтоб вы сюда прилетели.

Челюсть у меня совершенно отвалилась, но я продолжаю молчать.

В трубке раздается тяжелый вздох Клыка:

— Макс, я понимаю, что ты злишься. Я понимаю, как между нами все сложно. Я понимаю, что у тебя нет оснований ни верить мне, ни лететь сюда. Но, поверь мне, я ничего не хочу усложнять еще больше. Я не хочу делать тебе больно. Я не играю ни в какие игры. Я просто наткнулся на нечто огромное и ужасное. И, по-моему, чтобы предотвратить это, у нас есть всего пара дней. И одному, как бы я этого ни хотел, мне с этим не совладать. Поверь мне, я очень не хотел просить твоей помощи, но это мой единственный выход. На тебя вся надежда. Прошу тебя, летите в Сан-Диего.

Как он только посмел снова меня доставать! Слушаю его, и мне кажется, что мое и без того раненое сердце натирают солью.

Что я ему отвечу? На ум не идет ни одно слово. Никто не может меня достать так, как он. Только он. С ужасом чувствую, что в глазах начинает щипать — верный признак навернувшихся слез.

За все предыдущие четырнадцать лет своей жизни я не плакала столько, сколько в этот последний год. Боже, как же я устала от слез! Как я устала реветь из-за Клыка!

Рядом Дилан нервно переминается с ноги на ногу. На лице у него написаны и гнев, и боль, и беспокойное ожидание. И все из-за меня. Почему же так получается, что Дилан реагирует на каждое мое слово, на каждое движение, а Клыку плевать, что я думаю и что чувствую? Почему против Клыка я бессильна?

Пытаюсь проглотить застрявший в горле ком.

— Ты шутишь? — По-моему, голос у меня даже не дрогнул.

В телефоне повисла пауза. Не может быть, чтобы Клык лишился дара речи!

— Ну что? Ты прилетишь? Ты приведешь сюда стаю? Я в гостинице Кресент-Бэй, в центре города на Маркет-стрит. Я все объясню, когда ты сюда доберешься.

— У нас дела.

— Макс, необходимо срочно остановить Группу Конца Света.

— Что? Что ты сказал? Группу Конца Света?!

Волосы у меня поднимаются дыбом.

Книга третья Париж в огне

51

Стая проголосовала лететь к Клыку в Сан-Диего, а не оставаться искать Эллу. На это решение своего командирского вето я не наложила. В принципе, их мнение совершенно оправдано: важнее извести корень зла и избавиться от самого монстра, чем пытаться спасать из его лап крошечную песчинку. Но меня трясет от мысли, что Элла снова попадет в сети к этим фанатикам или что и ее подвергнут страшным экспериментам, или будут пересаживать ей крылья.

Весь перелет до Сан-Диего я твержу про себя проклятия всем подряд: Клыку, концесветникам, Джебу, белохалатникам… Сама не знаю кому.

До Сан-Диего мы долетели к концу дня. Клык снова позвонил мне и предложил встретиться в ресторане его гостиницы. Что всей стаей было встречено радостными криками, поскольку после перелета мои крылатые клацают зубами от голода.

В гостинице я сразу отправилась в туалет. Ни за что не догадаетесь зачем. Я и сама от себя ничего подобного не ожидала: достала щетку и, как могла, причесала свои патлы. Вымыла лицо и руки. Даже шею помыла. И надела относительно чистую рубашку, прибереженную на дне рюкзака на экстренный случай.

Выхожу в ресторан — и стая смотрит на меня круглыми глазами, будто я не я, а какой-то инопланетянин.

— Чего вылупились?

— Ты очень похорошела, — улыбается мне Надж.

— Это ты о чем? — Я холодно ее обрезаю.

Понятия не имею, кого я жду увидеть. Старого доброго, всю жизнь знакомого Клыка, в старых потрепанных черных джинсах, с нестриженой лохматой головой, с притаившейся в углах губ кривой усмешкой… Того Клыка, который разбил мне сердце.

Первым делом произвожу свой извечный круговой обзор, на случай, если ирейзеры, робиоты и всякая прочая нечисть проигнорировали отданные сверху указания отправляться на вечный покой. Никого. Только из-за одного из столиков поднимается высокая темная фигура и движется прямо на меня. Сжимаю челюсти, натягиваю на лицо безразличную мину и делаю стае знак следовать за мной.

И тут я вижу, что он не один. Из-за его столика на нас пристально и беспокойно уставились четверо подростков. Поди, это члены его новоявленного клуба Поклонников Клыка…

— Макс. — Клык протягивает мне руку, но быстро ее опускает. На всякий случай… — Спасибо. Спасибо, что вы прилетели.

Долгую минуту мы смотрим друг другу в глаза, точно пытаясь влезть друг другу в мозги, прочитать невысказанные мысли и услышать несказанные слова. Тут у меня из-за спины раздается раздраженное покашливание, и Клык переводит взгляд на Дилана. У Клыка между бровей ложится едва заметная суровая морщина.

— Дилан! Как видно, ты все еще болтаешься вместе со стаей?

— Как видишь. Я в стае, — жестко бросает Дилан.

— Привет, ребята. — Клык перевел глаза на наших, и лицо у него смягчается. — Как хорошо, что вы прилетели.

Спиной чувствую, что ребята мои растерялись и нерешительно переминаются с ноги на ногу. Поворачиваюсь к Надж и Ангелу и с вымученной улыбкой пытаюсь их подбодрить:

— Да не стесняйтесь вы. Обнимите его, если хотите.

А сама плюхаюсь на свободный стул и принимаюсь изучать его новобранцев, которых он нам на замену выискал. Крошечная недружелюбного вида блондинка; очень симпатичная китаянка с такими волосами, за которые даже я отдала бы полжизни (а ведь я никакими дамскими комплексами не страдаю); чувак в наушниках и темных очках; парнишка с открытой улыбкой, но страшно худой и, видно, здорово истощенный. Не хватает только последнего члена его команды.

— Макс, — раздается у меня за спиной мой голос. Резко разворачиваюсь — и вижу себя и мою собственную, хорошо знакомую мне усмешку. — Ба! Давненько мы с тобой не виделись. Кажись, с тех самых пор, когда ты пыталась меня шлепнуть. — Она ядовито улыбается, и я вижу, как напряженно выпрямляются за столиками клыковцы.

Само собой разумеется, Дилан, как завороженный, переводит взгляд с меня на Макс-2 и обратно, с нее на меня. Клык сверлит его глазами, а Макс-2 намертво вперилась в меня.

Согласитесь, интересная ситуация.

52

Если, конечно, «интересная» трактуется как неловкая, раздражающая, действующая на нервы, кошмарная и невыносимая. Тогда конечно.

Я холодно смотрю на нее:

— Я отчетливо помню, что Я тебя убивать не собиралась.

Это невозможно. Я так убивалась по нему, плакала в ванной, рыдала на деревьях, не спала, худела. Стая даже меня к маме отправила за утешением. А он взял да в одночасье меня заменил, всем нам замену нашел, подстригся, приоделся и ходит гоголем. Я сжала под столом кулаки.

— Ладно. Лучше меню мне дайте.

Следующие полчаса Клык рассказывает нам все, что они выяснили про Группу Конца Света, про митинг, про Бет и про Единый Свет. А мы рассказали им, как быстро чума ГКС распространяется по Аризоне. Про заведение в пустыне, про паукоглазых и про спятившего чувака, нашего старого знакомого из Нью-Йорка.

— Получается, они говорят про массовое уничтожение и уже модифицировали черт знает сколько народу, — Дилан кивает в сторону Клыковцев, — и миллионам мозги замутить успели. Но откуда они взялись, это кто-нибудь понимает?

— Сказано же, неизвестно, — односложно отвечает Клык, не глядя на Дилана.

Вижу, как у него на скулах перекатываются желваки.

— Я прослушал. Слишком много было ненужных подробностей.

Эй, что это они за разборку начали. И вообще, что Дилан-то в наши с Клыком дела лезет.

— Ты нас на помощь позвал? — продолжает Дилан. — Вот и давай, излагай. Какой у тебя план? Какие у вас задачи и какие у нас?

Глаза у Клыка горят. Если бы он мог, он бы Дилана точно испепелил. Но красавчик тоже в долгу не остается. Между ними искрит так, что сосиска точно поджарится. Вечно эти самцы выясняют, кто круче.

— Я согласна, — встревает Макс-2, и у меня возникает подозрение, что и она не в свое дело лезет. — Пора обсудить, как мы объединим усилия.

— Конечно, Макс, как мы только без тебя не догадались, — не удержалась я от подколки. — Два счастливых дружественных семейства действуют сообща, пока над их головами не взовьется победоносный салют.

Она искоса глянула на меня:

— Меня зовут не Макс, а Майя.

— Майя? Это с каких пор, интересно знать. — Я не говорю, что я не язва. Потому что на самом деле я, конечно, язва и есть. Но обычно я все-таки не слишком задираюсь. По крайней мере, если передо мной не белохалатники или не зарвавшиеся и жадные до власти взрослые.

Макс/Майя краснеет до ушей. Зуб даю, что костяшки пальцев под столом у нее побелели.

— Заткнись! — срывается она. — Кто тебя просит…

Я вскочила так резко, что мой стул качнулся и упал. Вторая Макс — я имею в виду Майя — тоже уже на ногах. И я готова ей как следует врезать.

— Бабья драка подобна стихии! — хмыкнул тот, что в очках. Злобная блондинка саданула ему локтем под ребро, но сама захихикала.

Не сводя с нас глаз, Дилан с грохотом отодвинул свой стул. Газзи застыл, не донеся до рта вилку, будто сидит и соображает, сколько раз он еще сможет укусить, прежде чем разразится побоище.

— Макс! — решительно говорит Клык. — Не гоношись! Выяснять отношения не время и не место.

Дилан вскочил:

— Не смей командовать! Тем более что все это из-за тебя.

Клык смотрит на Дилана с тем же выражением лица, с каким я смотрю на Майю.

— Макс. — Клык бросает салфетку на стол. — Если кому разбираться, так нам с тобой. Пошли выйдем, поговорим.

— Пошли, — я стремительно направляюсь к двери. — Давно пора!

53

В небольшом сквере около гостиницы ни души. Я сразу нашла дорожку, чтоб разбежаться и взлететь. Взмываю в небо, и сердце у меня колотится, как сумасшедшее. Я на таком взводе, что самое время слегка спустить пары и сжечь немного энергии. Через пару минут я уже поднялась на тысячу футов над землей, в бескрайний голубой простор — ни препятствий на пути, ни оков на ногах. Вокруг полная тишина, только ветер свистит в ушах.

Я даже не оглянулась посмотреть, летит ли за мной Клык. Думаю, он остался со своей бескрылой шайкой. И к тому же во мне так кипят злоба и раздражение, что я все равно не знаю, что мне ему сказать. Мы, конечно, и прежде ругались и даже дрались. Но это было давно, по крайней мере до того, как мы…

— Ну, и на чем мы сойдемся, — раздается позади голос Клыка.

Торможу, делаю сальто и оказываюсь с ним лицом к лицу, как некогда, синхронно с ним поднимая и опуская крылья.

— Это ты меня спрашиваешь? Я-то думала, все под ТВОЮ дудку пляшут! Ты решаешь, когда тебе стаю бросить, ты решаешь, когда меня назад позвать. Ты решаешь, когда нам отношения выяснять. А я только слушаюсь и повинуюсь.

— Ты никогда не будешь «только слушаться и повиноваться», — рычит Клык. — Сама знаешь, что я правильно сделал, когда улетел. Ты просто такая упертая, что не хочешь это признать. А теперь ты прекрасно понимаешь, что нам надо против концесветников объединиться, но со своими сердечными ранами, как с писаной торбой, носишься. К тому же сама знаешь, что надо было твоего Дилана в Аризоне оставить, а ты его сюда притащила, чтоб в нос мне им тыкнуть.

Я так опешила, что даже дара речи лишилась. Нет, я не согласна, что Клык правильно сделал, когда улетел. И никогда в жизни я со своими сердечными ранами не носилась. И с чего бы это Дилану в Аризоне оставаться? Во-первых, я ему не указ, во-вторых, он все равно от меня ни на шаг ни отходит. Наконец я пришла в себя:

— В нос им тебе тыкнуть? Да он намертво ко мне прилип. К тому же кто из нас в Интернет видео выкладывает? Про свои игрища с моей заместительницей. Это что, не мне в лицо своей Майей тыкать?!

— Она не твоя заместительница! — разорался Клык. — Она сама по себе. Независимый человек! Она не виновата, что на тебя похожа!

Не помню, чтоб за всю жизнь я так на кого-нибудь злилась, если только не на врагов. У меня чуть яд с языка не капает и искры из глаз не сыпятся.

— А мы с Диланом что, виноваты, что ли, что ему в гены любовь ко мне затолкали? И знаешь что? Он, по крайней мере, меня не бросил! Почему бы мне его не ценить за это?

Клык побледнел, а я сама не понимаю, как у меня вырвалось то, что я сейчас сказала. Мы оба разом вдруг замолчали и замерли, и только воздушный поток мерно покачивает нас, как на волнах.

Клык тяжело дышит, зубы у него сцеплены так, что даже плотно сжатые губы побелели. А меня от расстройства и от нервного возбуждения тошнит, прямо наизнанку выворачивает. Не позавидуешь тому, кто подо мной внизу окажется…

Не знаю, сколько прошло времени, пока Клык опомнился, проглотил комок в горле, откашлялся и сказал:

— Группа Конца Света важнее, чем все наши разборки. Ты согласна, что мы должны сообща с ней бороться?

Голос у него осип, но, по крайней мере, он теперь немного спокойнее и ровнее.

Я пару раз глубоко вздохнула.

— Думаю, без этого не обойдешься. У нас только один выход — объединиться.

Клык кивает.

— Пожалуйста, попроси Дилана вернуться в Аризону. Это сражение не для новичков.

Меня снова снесло с катушек:

— Ты в своем уме?! Ты это о каких новичках говоришь? Не о тех ли школьничках, которых ты в свою шайку набрал? Они даже летать не могут. А уж об остальном я и вовсе молчу! На Дилана хотя бы в драке вполне положиться можно. Я, если кому доверюсь, так ему, а не твоим сосункам.

Клык открыл было рот, готовый снова выкрикнуть очередную глупость, но, хотя и с усилием, вовремя одумался:

— Майя хороший боец.

— Это я хороший боец, — злобно бросила я. — Еще бы ей быть плохим.

И снова глаза его полыхнули холодным злым огнем. Он снова открывает рот, но снова берет себя в руки и только спокойно парирует:

— Она — не ты. Она действительно самостоятельный человек.

Я скрестила на груди руки:

— Дилан остается с нами.

Клык сжал кулаки:

— Нам нужна Майя.

Не знаю, сколько длится наше молчание. Были бы мы на земле, мы бы слышали, как стрекочут кузнечики. Глядим друг другу в глаза, точно впервые встретились.

— Ну, так на чем мы сойдемся? — спрашивает наконец Клык.

— На том, что и Дилан, и Майя остаются с нами и все мы вместе сражаемся с ГКС. Как бы противно мне ни было от присутствия твоей…

Клык сдержанно кивает и протягивает мне руку.

Скрепя сердце я ее пожимаю. Соглашение достигнуто.

Мы летим обратно к ресторану, и у меня в голове вертится только один вопрос: «Что с нами произошло?»

54

Обратно в ресторан я вернулась потная, красная, со спутанными волосами. Напрасно только, как дура, прихорашивалась перед встречей. Мы подходим к столику, и я вижу, что наши две группы сидят порознь. Друг с другом не разговаривают, друг на друга не смотрят. Только настороженно исподтишка друг за другом наблюдают.

Еще за несколько шагов слышу, как Газзи замечает между прочим:

— А мы — в воздухе асы.

— Мы тоже. — Майя вопросительно смотрит на приближающегося Клыка. — По крайней мере, некоторые.

— А я далеко вижу, миль за пятьдесят как минимум. — Дилан пытается хоть в чем-то заткнуть Клыка за пояс.

— И я тоже. — Чувак в черных очках поправляет наушники. — И слышу тоже. Даже шепот за пару миль все равно услышу.

— А мы зато можем под водой дышать, — выступает Ангел, но пока скромно умалчивает, что она и мысли читать может.

— Я тоже могу, — говорит бледный заморыш. — И еще у меня восстановительные способности — все раны в одну минуту заживают.

— Ты не один такой. И у меня тоже заживают, — парирует Дилан. — И сила у нас недюжинная.

— Ну-ка, давай, кто сильнее, — подначивает его китаянка. — Кто кому руку пережмет.

— Я любой комп хакерну, — скромно замечает Надж.

— Подумаешь, — фыркает блондинка. — А я так быстро бегаю, что любой комп откуда хотите сопру.

Газзи не растерялся:

— Такая быстрая, что и вот от этого увернешься? — И, набрав полную вилку пюре, он прицельно пальнул через стол.

Она таки увернулась, но Газзи понесло. Снова зачерпнув пюре, он палит влево, и желтый картофельный сгусток летит прямо в глаз… Кому бы, вы думали, Газ влепил в физиономию полную вилку картошки? Конечно, Майе. Я не верю своим глазам. Боюсь, сейчас начнется третья мировая война.

— Ой! — подпрыгнул он на стуле. — Ошибочка вышла, извиняюсь.

Майя вытерла щеки и поднялась на ноги с таким видом, что всем понятно — Газзи в смертельной опасности. Потом она хватает корзинку с хлебцами и мечет ими в Газзи, как из пулемета.

Он хохочет и лезет под стол:

— Ура! Начинается битва продуктами питания!

Мгновенно как с крылатых, так и с бескрылых слетают остатки и без того тонких культурных наслоений. Надж метнула в блондинку свой молочный коктейль, тщедушный шкет раздавил гамбургер у Игги на затылке, и, когда остатки котлеты посыпались на пол, на них тигром накинулся Тотал. Ангел методично макает чипсы в кетчуп и пуляет ими в кого попало. Мы с Клыком машем руками и орем, чтобы они прекратили. Но все наши усилия напрасны. Они не доступны голосу разума. Краем глаза замечаю, как охранники начинают пробираться к нашему столику. Все как в добрые старые времена.

И тут меня осеняет. Пока мы с Клыком были врозь, как я ни скулю и ни плачу, но вокруг была тишь, гладь, божья благодать. А тут мы снова в одном пространстве, и опять начался дурдом. Может, все же нам лучше подальше друг от друга держаться? Может, и миру так безопасней?

— Эй, стая! — крикнула я, готовая, не дожидаясь, пока нас арестуют, скомандовать «Воздух!». Но тут Дилан внезапно вскочил на стул.

И запел.

55

Я и прежде не раз убеждалась в том, что волшебная сила пения Дилана и бешеную собаку остановит. Что, собственно, сейчас и происходит.

«Небо усыпано звездами», — тянет он, и летающие продукты сами собой плавно оседают на стол.

Небо усыпано звездами,
Мы друг для друга созданы,
Прошу тебя, мне пове-е-е-ерь.
Наши сердца стучат в унисо-о-он,
Ты моя мечта, ты мой со-о-он,
Прошу тебя, мне пове-е-е-ерь.
Оглядываюсь и вижу, что ребята застыли на месте, точно статуи дискоболов. Охранники тоже остановились и с разинутыми ртами слушают чарующий голос Дилана. Посетители ресторана, еще секунду назад спасавшиеся от охватившего зал хаоса, повернули назад и осторожно, чтобы не шуметь, возвращаются за свои столики.

А Дилан, не отрываясь, смотрит мне в глаза:

Ты моя явь, мой счастливый день,
Без тебя я только те-е-ень.
Прошу тебя, мне пове-е-е-ерь.
Небо усыпано звездами,
Мы друг для друга созданы,
Прошу тебя, мне пове-е-е-ерь.
От его голоса все мои проблемы куда-то отступают, растворяются, и мне становится спокойно и хорошо. А народ вокруг хлопает ему, забыв недавнее возмущение непотребным поведением диких подростков, суровые охранники сияют, точно ждут, что он вот-вот достанет кольцо и, встав на одно колено, задаст самый важный вопрос.

Единственный человек в зале, не поддавшийся чарам Дилана, это, понятное дело, Клык. Он сидит и наблюдает за ним без гнева, без напряжения, но и без малейших эмоций на мрачном лице.

Дилан между тем спрыгивает со стула, вынимает из вазочки на столе розу и, ослепительно улыбаясь, протягивает ее мне:

— Давай уйдем отсюда.

Я совсем все слова от неожиданности растеряла. Беру у него из рук цветок и начинаю пробираться вслед за ним между столиками. Народ снова хлопает, как сумасшедший, а я даже не оглядываюсь посмотреть, идет ли кто из стаи за нами.

Дилан толкает дверь-вертушку, и нам в лицо ударяет теплый, мягкий, душистый воздух ночного Сан-Диего. Я поворачиваюсь к Дилану:

— Спасибо…

Но он не дает мне договорить — ласково кладет мне руку на шею, наклоняется и целует.

— Я для тебя на что хочешь готов, — говорит он, глядя мне прямо в глаза.

И я ему верю.

56

Я устало опустила голову на подушку. В ушах стоит гуд самолетных моторов. Прошло всего несколько коротких часов, а куски разгадываемого нами пазла начали вставать на места: Клык обнаружил, что главный штаб ГКС находится в Париже, городе, который я так люблю. Мы позвонили нашему давнишнему спонсору Нино Пьерпонту — он, кстати, один из самых богатых людей в мире. И вот теперь в одном из его персональных самолетов мы летим через океан в Европу. Вообще-то моя стая могла бы и сама полететь. Но, во-первых, на самолете и проще, и быстрее. А во-вторых, нельзя же было бросить команду Клыка — кроме него самого и его ненаглядной Майи, они-то летать не могут.

Я устроилась в уголочке, взяла одеяло и подушку и свернулась калачиком, стараясь не слушать болтовни наших объединенных «боевых бригад». Хотя про себя радуюсь, что они вроде бы пока поладили. Правда, не знаю, долго ли продлится мир между ними, потому что Газзи только что предложил сыграть партию в покер и продолжает трещать без остановки. И вдруг из дремоты меня вырывает его звонкий детский голос:

— Представляете, он говорил, что Макс и Дилан должны поселиться в Германии и там нарожать кучу детей.

Меня словно током дернуло. Одеяло и подушка летят в сторону, я вскакиваю с выпученными от возмущения глазами, а Клык переспрашивает ледяным голосом:

— Что ты сказал?

— Газзи! — только и могу крикнуть я.

Он смущенно хлопает невинными голубыми глазами. То на меня посмотрит, то на Клыка, замершего с каменным лицом.

— Ой! Я что, что-то не то ляпнул?

— Что он тут заливает! — настаивает Клык, глядя на нас с Диланом побелевшими от ярости глазами.

— Да ничего особенного. Просто Ханс прилетел к нам и порол всякую околесицу. Мы за его бред не в ответе, — прищурилась я.

— Поселиться в какой-то немецкой дыре и наплодить деток, — распаляется Клык.

— Ага, — как ни в чем не бывало говорит Дилан, подливая масло в огонь.

— Клык, — взмолилась я, — ну что ты на дыбы встаешь? Какие дети, подумай головой. У меня даже рыбки в аквариуме — и то дохнут.

Но он не унимается:

— Ты и Дилан? И куча детишек?

Такого лица, как сейчас, у него еще не бывало. Я видела Клыка обозленным, испуганным, сгорающим от нетерпения, удивленным, короче, всяким. Но лицо его всегда оставалось непроницаемой маской. Всегда, но не сейчас. Считайте меня глухой эгоисткой, но, если честно, я втихаря радуюсь, что он так из-за меня из себя выходит. Но вслух отчаянно протестую:

— Кончай наезжать! Сказано же, это Ханса идея, а мы тут ни при чем.

А Дилану хоть бы что. Сидит себе развалясь и громко похрустывает костяшками пальцев. Болван!

Зато у Клыка чуть дым из ноздрей не валит:

— Что ж ты об этом мне раньше не сказала?

Представьте себе, я даже не заорала. От моего ледяного спокойствия температура в салоне упала на несколько градусов.

— И когда же, скажи на милость, я должна была тебе это доложить? После того как ты предложил мне никогда тебя не искать? Когда ты написал мне, чтобы я прекратила с тобой любые контакты? Или когда прочитала, что ты хочешь, чтобы я о тебе забыла?

Не помню, когда последний раз Клык от моих слов лишался дара речи. А сейчас стоит и молчит, как истукан. Так что, считайте, настал час моего торжества.

Клык провел рукой по своим стриженым волосам и смотрит на меня, будто дыру просверлить хочет.

Я коротко оглянулась на онемевшую публику и вижу, что и стая, и клыковская шайка уставились на нас, будто перед ними схватка мангуста с коброй.

Как же все-таки противно, что мы с Клыком сцепились, да еще у всех на виду.

— Я же говорила тебе, не надо было с ней связываться, — нарушает молчание Майя.

И тут меня понесло.

57

Меня совсем снесло с катушек.

— А ты не лезь не в свое дело! — рявкнула я ей.

Она вскочила на ноги. Спружинила, и ее готовые к атаке руки, полуприкрыв лицо, пошли вперед.

— Ну-ка, давай, попробуй тронь! Ты просто психуешь, что ты больше Клыку не нужна.

Кровь ударила мне в голову.

— Заливай! Не потому ли он заменил меня моим же клоном?

Она залилась краской и шагнула ближе ко мне. По правде говоря, измолотить эту подлюку прямо здесь на месте — именно то, что мне сейчас нужно. Надо же как-то выплеснуть распирающие меня эмоции. Сейчас я ей…

Внезапно какой-то неведомой силой меня отбросило на пару шагов назад. Майю тоже отшвырнуло от меня подальше, и мы обе стоим и ошарашенно мигаем, не понимая, что произошло.

Девчонка, которую в шайке Клыка все зовут Звездой, подает голос со своего места:

— Значит так! Всем известно, что близняшки вечно между собой дерутся. Но вам бы лучше быть исключением из этого правила. Лично я бы много дала, чтобы у меня сестра была.

— Мы тебе не близ… — в один голос отвечаем мы с Майей. И обе, нахмурившись, одновременно останавливаемся на полуслове. Скорее всего, мы не двойняшки. Но, с другой стороны, кому ж это точно известно? Может, двойняшки, а может, она — мой клон. Какая вообще-то разница между клоном и близнецом? Надо будет покопаться в Интернете на досуге.

— Понятно, что вы все друг на друга злитесь. — Ангел выходит на середину прохода. — Только непонятно почему. — Она внимательно на нас смотрит. — Вы отдаете себе отчет в том, что вы тут делаете? У вас обоих по своей стае, у Клыка своя, у Макс своя. Ты, Клык, сам решил от нас уйти. Поэтому что теперь Макс делает, тебя особенно касаться не должно. А если у тебя на этот счет какое-то мнение есть, надо было раньше высказываться. Я имею в виду, пока ты был в нашей стае.

Слушать Ангела мне удивительно, и Клык, как я вижу, тоже порядком обомлел.

— А что она… — пытается возразить Клык, но Ангел поднимает руку с таким суровым видом, который напустить на себя может только ангелоподобная семилетняя крошка.

— Я сказала, Макс может поступать так, как ей заблагорассудится. А у тебя, если ты не в стае, права голоса нет. Повторяю, в стае — есть, а коли из стаи ушел — нет. Третьего не дано.

Челюсть у Клыка отвисла. Вид у него такой, как будто она семь лет молчала и наконец заговорила. Потом, отвернувшись от нее, он упал в кресло. Видно, что он дрожит от гнева.

Я в шоке. Все то, что она сказала, было у меня на уме. Только ТАКИХ слов, какие нашла она, мне никогда не найти. Мне на ум ничего, кроме «Ты, Клык, гад, ты, Клык, гад» не приходит.

— А ты, Макс, — Ангел поворачивается ко мне, — ты у нас командир. Не стыдно тебе так гоношиться? Пора научиться себя в руках держать.

Я обалдела.

— В стае Клык или не в стае, значения не имеет. Ты как была командиром, так командиром и остаешься. И нечего позволять, чтобы он или Майя тебя рассудка лишали. Или чтоб вся эта история с Диланом тебя с панталыку сбивала, будто ты лодка без руля и ветрил. Ты, Макс, — большой океанский лайнер. Вот и следуй своим курсом.

— Я что? Океанский лайнер? — переспрашиваю я. Дальше слова «Майя» я уже ничего не слышала.

— Вот именно, — не моргнув глазом, продолжает Ангел. — Ты — командир, лидер. И нельзя, чтобы чужими чувствами тебя, как щепку, из стороны в сторону бросало. Надо, чтобы для тебя были важны только твои чувства. Чтобы только они тобой руководили. Твои и ничьи больше.

— Нельзя же не принимать во внимание того, что другие чувствуют, — пытаюсь возразить я Ангелу. Сами же меня обвиняли, что я к другим людям бесчувственная.

— Все это так, — соглашается Ангел. — Но только это про другое. Про то, когда надо решать за всех. Когда решение принимается о том, как всей стае быть. А когда речь только о тебе самой идет, тогда только к себе самой прислушиваться надо. Это тебе решать, любишь ты Клыка или нет. Это тебе решать, как ты к Дилану относишься. Тебе и никому больше.

Интересно, это белохалатники накачали Ангела какой-нибудь экспериментальной ДНК, от которой она толкает речи, как сорокалетняя тетка? Мне даже, как сквозь сон, кажется, что ее личико детскую округлость потеряло. Но, честно говоря, слова ее здорово мне мозги просветили и прочистили. Вот уж, воистину, устами младенца глаголет истина.

— Реши наконец, с которым из них ты останешься. Или обоих пошли подальше, — завершает свою тираду Ангел. — Только реши раз и навсегда и прекрати ныть и метаться.

Мне очень хочется возразить, что я не нытик. Что я здоровенный воз на себе тащу и не ною. Но, едва открыв рот, прикусываю язык. Может, все-таки есть сермяжная правда в ее словах?

Может, очень даже много правды…

— А я знаю одну японскую поговорку: ныть — все равно что слабость выблевывать, — не к месту демонстрирует образованность Тотал.

Несколько минут сижу и думаю. Нельзя сейчас сгоряча чего-нибудь ляпнуть. Пусть все, что Ангел сказала, хоть немного в мозгу и в душе осядет. Зато, когда я наконец решаюсь взять слово, чувствую себя собранной и спокойной. Такой спокойной, какой уже долгие недели себя не помню.

— Наша общая главная задача — свалить Группу Конца Света. И действовать мы должны сообща. Но когда мы с Клыком вместе, ничего хорошего из этого не получается. Поэтому, я считаю, нам надо разделиться. Чтобы у каждой группы было свое задание. Только сначала надо выработать общий план действий. — Оглядываюсь вокруг. Надж согласно кивает. Тотал вместо большого пальца поднял вверх хвост. И даже Клык слегка наклонил голову, мол, согласен.

Боже, как же все-таки трудно быть взрослой!

58

— Сюда! Все сюда! Перед вами группа необычайных суперподростков! — Клык бьет в бубен, зазывая прохожих.

Позади него Кейт жонглирует горящими факелами, запертым стальным сейфом и мраморной статуей.

— Ну-ка, кто отыщет неподъемную тяжесть для нашей красотки?! Подходи! — кричит Клык на всю улицу. — Что ей ни дайте, ей все нипочем — подкинет, поймает и снова подкинет, и все одной левой!

Первые четырнадцать лет своей жизни чего только Клык ни делал, чтобы не дай бог из толпы не выделяться. Даже полной неподвижности научился — застынет и сольется с пространством. Пройдешь — под носом его не заметишь.

Так что новая роль — для него не фунт изюма.

Рэчет слушает голоса в толпе и за сотни футов в округе. И мысли читает у тех, кто подходит поближе поглазеть на невиданное зрелище.

Звезда молнией носится между зевак — народ только обалдело глаза трет.

А Холден? Вокруг щуплого мальчишки-самоцелителя целое столпотворение. Толпа визжит, глядя на новоявленного огнеглотателя. Он пышет огнем и, надо сказать, весьма удачно — пока только пару деревьев ненароком поджег.

— Клык! Подай-ка народ назад! — бросил он скороговоркой, набрал полный рот самовоспламеняющейся жидкости и давай выдувать огненный алфавит. Секунда — и в воздухе над головами парижан и туристов поплыли горящие буквы А, Б, В.

Не прошло и получаса, как площадь вокруг стеклянной пирамиды Лувра, где команда Клыка устроила свое представление, до отказа запружена народом.

Как только они приземлились в аэропорту Орли, Макс со стаей отправилась на свое задание. А перед Клыком стоит задача взять на крючок как можно больше болтающихся по Парижу концесветников. После митинга в Сан-Диего ясно, что они собирают под свое крыло всех GEN77. А значит, рано или поздно и к Клыковской команде подберутся. Надо только как можно громче рекламировать свои невероятные способности и всем заявить о себе как о GEN77.

Клык с Майей, держась за руки, разбегаются по площади и синхронно взлетают в воздух. Народ ахает и щелкает фотокамерами. Рэчет и Холден на земле пускают по толпе шапку, а крылатая парочка выписывает в воздухе акробатические трюки, кувыркается, уходит в пике. Короче, всеми силами развлекает публику.

В конце концов они приземляются под восторженные вопли толпы и оглушительные аплодисменты.

Шапка, полная монет и купюр, отяжелела.

— Merci! Спасибо! Thank you. Приходите еще. Мы здесь всю неделю выступаем, — лучезарно улыбается Клык, раскланиваясь направо и налево.

Может, им даже не придется больше в супермаркете продукты тырить. Честно заработанных денег на еду на всю неделю хватит.

Клык отрывает глаза от шапки с деньгами и видит перед собой улыбчивую девчонку своего возраста.

— Классное шоу вы забацали! Здорово у вас получается, — говорит она по-английски.

— Спасибо.

— А я хочу пригласить тебя и твоих друзей совсем на другое представление. Послезавтра. На Площади Согласия. Знаете, где это?

— Найдем, конечно.

— Вот и отлично. — И девчонка протягивает ему листовку. — Вот, держи, тут все написано. Там и увидимся.

— Пока, до встречи. — Клык машет ей вслед зажатой в руке бумажкой, а его команда уже рвет у него из рук листовку.

— Дай прочитать!

— Что тут написано?

«Да исчезнут ваши темные дни в лучах Единого Света! Присоединяйтесь к нам на Площади Согласия — и Единый Свет дарует вам свою любовь. Вступайте в ряды нашедших выход из тьмы! Спасем нашу планету! Да здравствует радость и счастье!

С любовью, ваши друзья, Группа Конца Света!»

— Йес! Клюнули! — Клык рубанул ладонью воздух.

59

— Что мы здесь забыли? — спрашиваю я. — У нас в таких заведениях всегда одни неприятности.

По какой-то уму непостижимой причине Клык и его команда назначили нам встречу в одном из самых дорогих ресторанов одного из самых фешенебельных отелей Парижа George V, в двух шагах от Елисейских Полей. От роскошного, серого с золотом, интерьера у кого хочешь голова кругом пойдет. Но, на мой взгляд, нам он ничего хорошего не сулит. Я как могла настаивала на МакБургере за углом на соседней улице, но Клык уперся:

— Мои ребята в Париже первый раз. И, может, последний. Пусть посмотрят, как люди живут. К тому же мы, похоже, на кое-какой след напали…

— Мы тоже кое-что обнаружили, — перебиваю я его. — Страшно важное. Ладно, давайте уж, так и быть, рассаживаться.

Ненавижу пыль в глаза пускать. Чего я перед ним выкаблучиваюсь! Тем более что ничего особенного у нас нет. Слухи кое-какие, да и те мы толком понять не можем.

Здешний метрдотель, видать, ко всему привык — к рок-звездам и к кинозвездам всех возрастов и мастей. На нас он даже глазом не повел. Просто провел к длинному банкетному столу в дальнем углу. Мы — все тринадцать — чинно рассаживаемся по местам. Тотал, само собой, вне себя от счастья. Не нарадуется на цивилизацию, где собакам в лучшие рестораны вход открыт.

— Боже! Я уже чувствую волшебные ароматы vichyssoise, — бурно радуется он, поводя носом.

— Ароматы чего? — Газзи смотрит в меню, как баран на новые ворота. — Здесь все по-французски. Мне бы гамбургер…

— Попробуй лучше Boeuf Hachè, — советует Майя, и я сразу вспоминаю, как Ангел говорила, что, когда ее в Нью-Йорке из клетки освободили, она потом почти все время в Европе жила.

Мы уже заказали напитки, и Клык приступает к делу:

— Ну, что вы там раскопали?

— Мы-то? — Я чувствую на себе пристальный взгляд Майи. — Дилан подался вперед, готовый в любую минуту прийти мне на помощь. — Да так, ничего особенного. — Я откашлялась. — Мы просто слышали повсюду про День-А, типа того что День Апокалипсиса. Но народ о нем особо не распространяется. Так что понять трудно, когда вся эта петрушка произойти должна.

— И еще мы немножко по Парижику прокатились, — распинается Тотал, игнорируя мои многозначительные грозные взгляды. — Двенадцать кондитерских-патиссери, три парка и четыре музея… — Он кладет лапы на крахмальную скатерть стола и отхлебывает воды из стакана.

— Да неужто?! — не сдержался Клык.

Я чуть притормозила, пытаясь на ходу придумать, как бы повернуть наши занятия в более выгодном для нас свете.

— Мы просто бродили там, где больше всего народу, где люди встречаются и болтают, где подростки тусуются…

— Кондитерских, по-моему, было тринадцать, — не к месту уточняет Дилан. — Но мы еще и кучу школ обошли, по крайней мере, двух директоров видели. Как они, из окна свесившись, школьников пасли.

— Это я предложил по школам пройтись. Концесветники ведь детей и подростков окучивают. — Газзи усердно намазывает маслом хлеб. Во Франции самый обычный хлеб с маслом — самое лучшее лакомство на свете. — А кондитерские-патиссери — это Макс идея была.

— Да уж конечно, — снова съязвил Клык, но я предусмотрительно промолчала.

— Эй, кореш, кончай ее подначивать, — вмешался Рэчет. — Сам-то ты собираешься им рассказать, какой у нас улов, или нет?

Клык состроил многозначительную мину, от которой я чуть не оскалилась.

Майя вытащила из кармана листовку и расправила ее на столе:

— Вот, читайте. Мы про День-А тоже наслышаны. Только у нас более подробная информация.

Клык победоносно ухмыльнулся. Еще немного, и я его тресну.

Но, взяв себя в руки, читаю листовку.

— Значит, послезавтра? — оторопело переспрашиваю я. — Так… скоро?

Мрачно опустив головы, мы размышляем о прочитанном. Пока Газзи в конце концов не прерывает молчания:

— Ни хрена себе!

— Надо придумать план… — начал было Клык. Но закончить он не успел.

Бабах!

60

Бабах! С потолка грохнулась здоровенная золоченая хрустальная люстра. Стены треснули. По залу разметало столы и стулья. Похоже, рвануло где-то под самыми нашими ногами. Свет погас, люди орут в темноте.

— Держитесь друг за друга! — крикнула я нашим. — Быстро продвигаемся к выходу.

Осторожно лавируем мимо мечущихся в истерике людей. В темноте и в дыму ничего не видно. Если б не Игги, мы бы совсем пропали.

Но он, со своим врожденным чутьем, каким-то образом безошибочно отыскал пролом в стене, и все мы, след в след, пробираемся за ним наружу. Защищаясь от пыли, я натянула на голову рубашку, благо все равно иду вслепую, и двумя руками крепко держу и волоку за собой Надж и Ангела, которая громко кричит через плечо:

— Спокойно! Следуйте за нами! Мы вас выведем! Не толкайтесь! Идите гуськом, проходите по очереди!

Не знаю, подействуют ли ее команды, потому что народ в панике. Кто на стол влез, кто под стол. Но крики и вопли перекрикивает знакомый голос:

— Макс!

И в тот же миг чувствую его дыхание у себя на щеке.

— Все в порядке, Дилан. Не суетись! — Я сбрасываю его руки со своего плеча. Но по крайней мере ему не все равно, где я и что со мной. А некоторым наплевать.

Наконец один за другим мы выбрались через дыру из развалин. На улице ревут сирены пожарных и скорых. Я быстро пересчитываю стаю. Все здесь. Клык по очереди окликает свою команду, и у меня кольнуло под сердцем — они теперь главная его забота.

Но, по большому счету, это не важно. Главное, что все целы.

Газзи втянул в себя воздух и принюхался:

— Это взрывчатка. Пахнет, как в Рождество.

Хорошенькое у него о Рождестве представление! Я бы сказала, нетрадиционное.

Вдруг где-то в глубине здания снова тряхануло с такой силой, что взрывной волной нас садануло о стену на другой стороне улицы.

Чуть в стороне, сбивая друг друга с ног, народ в ужасе повалил из всех трех дверей главного входа.

— Пошли-ка отсюда поскорей, — тормошит нас Дилан. — Сейчас все здание рухнет.

И тут раздался отчаянный вопль:

— Au secours!

— Это значит «помогите», — объясняет Надж и оглядывается по сторонам. — Вон там!

В тридцати футах от нас женщину придавило обломком стены. Она кричит от боли и страха, бьется, но ноги у нее завалены, и силы ее вот-вот оставят. Рванулась к ней, толкаю огромную тяжеленную каменную плиту. Куда там! Мне ее даже с места не сдвинуть! Ко мне на подмогу бежит Кейт, девчонка из команды Клыка, похожая на супермодель.

— Тут кран нужен, у нас не получится, — говорю я ей.

— Подожди. — Кейт присела и попрочней захватила край плиты. Ладно, пусть попробует — сама убедится.

Где-то в стороне слышу новые крики. Еще один женский голос чуть не разрывает барабанные перепонки. Но всем сразу помочь невозможно.

— Послушай, здесь правда нужна какая-то техника, — начинаю я, но тут же застываю от удивления. Она сдвигает плиту, даже не охнув и не поморщившись.

— Макс! — окликает меня Надж. Я оборачиваюсь.

— Давай сюда! Помоги-ка мне поскорей!

Вдвоем с Кейт мы осторожно поднимаем женщину и выносим ее из-под обломков.

— Ну ты даешь! Класс! — восхищенно шепчу я силачке-красотке.

Она только пожимает плечами:

— Обычные модификации ДНК. Попроси, они и тебе такое сделают.

— Макс! — снова трясет меня Надж, но я все еще не могу прийти в себя и пялюсь на Кейт.

— Макс! Сколько можно тебя звать? Ангел в гостинице!

61

— Не пори чушь, она с нами была!

Надж трясет головой:

— Да нет же! Она кого-то спасти старается. Вот только сейчас взлетела, села вон на тот балкон, и больше я ее не видела.

— Mon fils![127] — кричит женщина рядом с нами.

Я только охнула, а Надж уже тянет меня обратно в отель и показывает мне на Газзи. Задрав голову вверх, он неотрывно смотрит на окно предпоследнего этажа. Оно широко распахнуто, и из него наполовину свесился кудрявый мальчонка. Над ним из разбитых окон рвется пламя, жадно пожирающее дорогущие шелковые занавеси. Мальчонка рыдает, надрываясь, зовет маму и вот-вот упадет с подоконника.

— Aidez mon fils,[128] — надрывается мать на тротуаре.

— Ангел! — кричит Газзи.

Клык и Майя уже зависли в воздухе возле окна. Ангел пробралась в комнату. Мне видно ее белокурую головку рядом с мальчуганом. Но он так напуган, что ничего не видит и не слышит.

— Она что, не может его загипнотизировать? — Газзи нервно переступает с ноги на ногу.

— В таком состоянии это может не получиться. — Я не свожу глаз с Ангела.

Мальчишке на вид года четыре. Рядом с ним Ангел машет руками и что-то ему все время повторяет. И тут в комнату врывается пламя. Огненные языки лижут потолок.

— Ангел! Прыгай в окно! Лети оттуда! — ору я.

Клык и Майя машут Ангелу и протягивают к ней руки. В этот момент с воем сирены подъезжает пожарная машина. Поздно! Пламя уже вплотную к Ангелу и мальчишке. Их головы скрылись в клубах дыма. Женщина на улице рыдает и заламывает руки.

С перекошенным от ужаса лицом распахиваю крылья и взмываю вверх кокну.

Задохнувшись от дыма, Майя с Клыком заходятся кашлем.

Вдруг из окна выпрыгивают две фигурки.

— Ангел! — кричу я.

Ее некогда белоснежные крылья посерели от сажи и дыма. Она крепко прижимает к себе мальчишку, сгибаясь под его тяжестью. Оба судорожно хватают ртом воздух и отчаянно кашляют.

Клык и Майя подлетели к ней вплотную. Она смотрит на них, кивает. И вдруг одним мощным взмахом крыльев она рванулась в сторону от здания. В ту же секунду в комнате раздается взрыв и из окна выбрасывает обломки мебели и осколки стекла.

Лечу прямо под Ангелом — страхую ее снизу. А Клык и Майя — по обе стороны. Наконец все мы четверо приземляемся на углу соседнего квартала, и Ангел мягко опускает мальчонку на землю. Его мама со всех ног кидается нам навстречу, кричит что-то по-французски и хватает сына в объятия. Он хлюпает носом, кашляет, но умудряется сквозь слезы улыбнуться Ангелу. Женщина плачет, Ангел кивает и подходит ко мне.

— Ты у меня настоящий герой! — Я прижимаю ее к себе.

— А ты думала! — Она сияет, и на черном от сажи лице ее ослепительно белые зубы кажутся еще белей. — Ты, поди, прилетела, чтоб выдернуть меня оттуда?

Я счастливо рассмеялась:

— Что ты спрашиваешь? Ты же меня знаешь. Я чуть с ума не сошла.

Ангел снова мне улыбается и берет меня за руку. Как в добрые старые времена.

62

С минуту я пребываю в нирване, но это быстро проходит.

Вижу, как Клык собирает свою шайку. Майя что-то ему говорит, и он улыбается ей в ответ. И тут, прямо у меня на глазах, он отводит с ее лица упавшую на глаза прядь. Ровно так, как он миллион раз убирал кудри с моего лица.

У меня перехватывает дыхание, как будто мне дали под дых. Все это похоже на мой личный День-А, когда «Макс-Клык» нашли свой окончательный и бесповоротный конец.

Чувствую, что больше не выдержу. Надо немедленно скрыться от стаи, от его команды, от всех на свете. Сказала Ангелу и Надж, что скоро вернусь, и сдобрила свои неубедительные объяснения кривой и еще более неубедительной улыбкой. Разбегаюсь по тротуару, взмываю в воздух и стремительно поднимаюсь в небо над Парижем. Лечу вдоль Елисейских полей к Триумфальной Арке, от которой расходятся двенадцать прямых, как стрела, улиц.

Кружу над городом. Достаточно высоко, чтоб меня не было видно, но не слишком — хочется все-таки и Париж видеть: и Эйфелеву башню, и Собор Парижской Богоматери у реки, и Сакре-Кёр на холме. В сумерках зажглись уличные фонари. Заморосил частый дождь. Мне стало совсем грустно.

Наконец решаю опуститься на верху Триумфальной Арки. На смотровой площадке уже никого. Я одна. Похолодало, я насквозь промокла, волосы прилипли к лицу. Отсюда весь город виден. Какой же он красивый!

Я вздохнула и прижалась головой к холодным чугунным перилам.

Я думала, больше никогда Клыка не увижу — но вот мы снова вместе. Или, по крайней мере, в одном городе. Думала, мы всегда будем вместе — снова ошибка. Потом думала, мы всегда будем врозь — опять промахнулась. От этих перемен голова идет кругом. Только я к чему-то привыкну — ситуация меняется. И снова, и снова, и снова. Хоть плачь! Разве это справедливо?!

Думаю про то, что Ангел сказала, мол, надо сначала самой понять, кто из них мне нужен, Клык или Дилан. Так-то оно так, но откуда мне знать? Я и сама ничего не понимаю. Ладно, утро вечера мудренее. Потом разберусь. Хватит здесь кваситься да мокнуть. Бесполезно это.

Я снова вздохнула. Пора назад. А то стая распсихуется.

Но тут мне на плечо ложится чья-то рука. Напружинилась, развернулась, готовая ко всему. Я даже не сразу узнала Дилана. Не сразу заметила его не сложенные еще крылья, его встревоженное лицо.

— Шпионишь за мной? — съязвила я, но сердце у меня отчаянно забилось.

Он улыбнулся:

— По крайней мере, я теперь подкрасться тихо могу. Не хуже тебя. Мне десять очков.

— Вот уж не знала, что мы с тобой очки подсчитываем, — бормочу я и отворачиваюсь. Небо над городом совсем потемнело. — С нашими все в порядке?

— У Ангела несколько перьев слегка обгорели. И лицо какое-то красное. Но ничего, обойдется. Все остальные в порядке. Мы сняли номер в той же гостинице, что и Клык. Только на другом этаже.

— Отлично. — Я стараюсь подавить иронию. Дилан стоит рядом и молчит. Наконец я не выдерживаю дурацкого молчания. — Так ты затем и прилетел, чтобы сказать мне, в какой гостинице мы остановились?

Он нахмурился, а мне бросились в глаза капли воды, стекающие у него по лицу.

— Нет… Не затем… Я полетел за тобой, потому что ты расстроилась. Потому что я хотел быть с тобой.

Вот уж воистину душа нараспашку. Что мне делать с его обезоруживающей искренностью. И с голубыми глазами, сияющими нежностью и любовью? У Клыка глаза черные, даже зрачков не видно — тайна за семью печатями, да и только. А у Дилана — ясные, светлые… Лучше о них не думать.

К тому же это Дилан за мной прилетел, а не Клык. Что, правда, еще не повод, чтобы я… перед ним растаяла.

— С чего это тебе быть со мной хочется? Потому что тебе ген «хочу-быть-с-Макс» всадили? Так вот, заруби себе на носу, я любые мутации в гробу видала. И любовные тоже. Они всех остальных ничем не лучше.

Он так пристально на меня смотрит, что я уже не уверена, кто из нас преследуемый, а кто преследователь.

— Что? Молчишь? Нечего сказать? Ты даже не знаешь, почему я тебе нравлюсь.

Он мечтательно улыбается и берет меня за руку.

— Для начала… потому что ты красивая.

Вот тебе и на! Этого я не ожидала. Спасение мира не оставляет мне особого времени в зеркало смотреться. За последний год я, может, полдюжины раз в него заглянула, да и то чтоб или кровь с лица стереть, или ссадины да раны проверить.

Не может быть, чтобы он это всерьез сказал.

— Ты даже не понимаешь, какую глупость сморозил. — Я вырвала у него руку. — Только такие сосунки, как ты, в красоток влюбляются. Нормальному человеку в девушке душа нужна, голова, сердце.

Дилан дернулся:

— Я же сказал «для начала», а ты сама меня перебила.

— Давай тогда, продолжай. — Я поигрываю пальцами по перилам, а он сверлит меня глазами. — Ну, сколько можно ждать?

Что бы я ни говорила, как бы его ни подкалывала, я начинаю нервничать. Дилан нерешительно придвигается ко мне, словно давая возможность отступить, ускользнуть.

Я стою как вкопанная.

— Давай лучше потом об этом поговорим. Мне как-то с мыслями не собраться.

Врет он все. Я же вижу. С мыслями он, видишь ли, не собрался. Отговорки одни.

Я не двигаюсь, прислонившись спиной к перилам. Он дотрагивается до моей мокрой, холодной щеки, отводит с лица висящие сосульками волосы и медленно проводит пальцами по моей гриве, точно это драгоценные шелка.

Когда, слегка наклонив голову, он заглядывает мне в глаза, меня пробирает озноб.

Еще один шаг — и он, не отрывая от меня глаз, стоит ко мне вплотную. Я замерла, точно окоченела. А он наклоняется, и его губы касаются моих. Он сильный и теплый. Надежный. Он обнимает меня за плечи, за талию. И прижимает к себе крепко-крепко. Не помню, чтобы я приняла какое-то осознанное решение. Помню только, как мои руки обхватывают его за шею, а он целует меня все жарче и жарче.

И долго-долго наш неподвижный силуэт чернеет на фоне парижских огней, а ночь вокруг нас становится все темнее и темнее.

И все это кажется правильным и прекрасным.

63

Не скажу, что я крупный спец в делах сердечных. У меня вообще всего один роман в жизни был. С Клыком. Да и то, надо признать, что влюбилась-то я в того, с кем выросла и кого всю жизнь знала. Поэтому теперь у меня совсем крыша поехала.

В конце концов мы поняли, что страшно проголодались, и полетели вместе обратно в гостиницу. Но уже за квартал увидели всю нашу стаю, дружно шествующую плечом к плечу с командой Клыка в соседнюю блинную.

Мы все расселись, и я замечаю, что мрачный взгляд Клыка скользит с меня на Дилана и обратно. А под столом чувствую, как к моей ноге прижимается теплая нога Дилана. Начинаю беспокойно ерзать, но потом вспоминаю слова Ангела: нет у Клыка права голоса. Раз он нас бросил, я вольна делать все, что мне угодно. Вот и пусть помалкивает. Выпрямляюсь и весело гляжу на Ангела:

— Ангел, передай мне, пожалуйста, хлеба.

Убей меня бог не пойму, что бы это все значило и к чему все это приведет. Но, по крайней мере, мне не хочется ни с места сорваться, ни дверью хлопнуть, ни в темную ночь улететь. А это уже прогресс.

После обеда — он, кстати, был вкуснейшим, блинчики с ветчиной, сыром и картошкой — все вместе возвращаемся в гостиницу. Мы с Ангелом отстали и разговариваем. Я вполуха слушаю ее щебет, а про себя вспоминаю, как мы целовались с Диланом на Триумфальной Арке.

Как вы думаете, о чем я напрочь забыла? О том, что Ангел читает чужие мысли. И совершенно непредсказуемо, чьи и когда.

Она берет меня за руку. Гляжу на нее и вдруг замечаю, что за последние пару месяцев она вымахала инча на три.

— Макс, конечно, тебе очень трудно. Конечно, все перепуталось. — Она сострадательно на меня смотрит. — Я же знаю, как ты любишь Клыка. Но пойми, у вас больше ничего не получится. Думаю, ты и сама это знаешь.

Я задушенно всхлипнула. Здрасьте-пожалуйста. Дожила. Семилетняя пигалица дает мне советы в любовных делах.

— Макс, ты столько для нас всего сделала. Столько всего нам принесла в жертву, — продолжает она, и голова у меня идет кругом. — Ты жизнью ради нас столько раз рисковала. Я знаю, позволить Дилану тебя любить — это еще одна жертва. Но ведь эта жертва не только ради нас — ради будущего всего мира.

Так-так. Я начинаю по-настоящему заводиться. Она что, хочет меня в Германию с ним отправить, чтоб там гнездо с ним вить и яйца нести?

— И к тому же, — Ангел притормозила перед входом в гостиницу, — эта жертва когда-нибудь и тебе самой принесет радость. Дилан — классный парень. И если он и вправду для тебя создан, жить будет намного проще. Ты же ему страшно нравишься. Подпусти его чуть-чуть поближе — и он тебя на всю жизнь полюбит.

От всех этих разговоров мне совсем тошно. Если она не остановится, меня или стошнит, или я упаду в обморок. Смотрю в ее голубые глаза, и она улыбается:

— Макс, мне бы так хотелось тебе помочь. Кабы только я сама знала ответы на все вопросы. Но я знаю только то, что ты должна верить собственным чувствам. И не беспокойся, что Клык или кто другой думает. Что бы ты ни решила, я с тобой. Я любое твое решение и пойму, и поддержу. Так и знай.

Как же мне хочется ей верить. Верить, что ей не хочется выжить меня из стаи, не хочется стать командиром.

— Верь мне, Макс, — шепнула она мне в самое ухо.

64

В Америке все большое. Например, Биг Мак. Или машины. Или штаны на резинке. В Европе все по-другому. Масштаб в Европе совсем другой. Там все поменьше. Как бы это сказать, в Европе все по человеческим меркам сделано. И так, по-моему, очень даже уютно.

Есть только одно исключение — лифт. Размером метр на метр, и такой медленный, как будто его белка в колесе тянет, а ты стоишь там, как дура, вплотную к тому, кто недавно разбил тебе сердце. А все из-за того, что лень одолела и не хватило ума подниматься пешком по лестнице.

Вжалась в угол — только бы от Клыка подальше. И упорно разглядываю свои кроссовки. Зрелище, надо сказать, не из приятных. На одном шнурки порвались, и я прихватила их чем под руку попалось — вставила в дырочки скрепки для бумаги.

— Похоже, Группа Конца Света становится все опасней и опасней, — осторожно начинает Клык.

Лифт шипит и скрипит. Хотелось бы знать, когда его последний раз проверяли? Здание построено в семнадцатом веке. Интересно, тросы-то хоть с тех пор заменяли?

— Макс? — снова окликает меня Клык.

Голова у меня дернулась. Избежать разговора больше не удастся. Набираю полную грудь воздуха:

— Еще бы. С их-то разговорами о том, что все умереть должны.

Клык тяжело вздыхает, и я безуспешно пытаюсь еще чуть-чуть от него отодвинуться.

— Стая, кажись, в отличной форме, — говорит он, чуть помедлив. — Ты, понятное дело, о маме и Элле волнуешься.

Кто-то, похоже, рассказал ему обо всем происшедшем. Кто бы это мог быть? Уж точно не я.

Я киваю. Наш разговор ни о чем — сущая пытка. И это человек, с которым я часами целовалась. Сердце ему нараспашку открывала, самыми сокровенными мыслями делилась. Как же так получилось, что Клык стал мне совсем чужим, а Дилана я, кажется, всю жизнь знаю?

Мне давно известно, жизнь мутанта — не сахар. Но что для мутанта-подростка она не сахар вдвойне, этого я не ожидала.

— Ты что, не хочешь со мной разговаривать? — Клык явно разозлился.

И тут что-то во мне лопнуло.

— Как ты мог меня разлюбить?!

Вот идиотка! Зачем только я это ляпнула?! Хочется тут же раствориться, исчезнуть. Надо же было так подставиться. Смотрю в сторону, пожимаю плечами, мол, что тут говорить. Но уже поздно. Слово не воробей: вылетит — не поймаешь.

Клык саданул ладонью по стенке лифта. Кабина дрогнула и поползла еще медленнее — тянущая его бедная белка в колесе, поди, чуть с ума от страха не сошла.

— Ты так думаешь? А как тебе кажется, легко мне видеть тебя с этим… «экспериментом»?

Это Дилан-то «эксперимент»? А сам-то он кто?

— А как ТЕБЕ кажется, легко МНЕ видеть тебя с этой… с моим клоном?

— Но это ты так решила!

— Я?! Это ты все решил! Ты улетел! Ты нас бросил! Ты немедленно всем нам замену нашел! И мне в первую очередь!

— Никакая она тебе не замена. — Его лицо на мгновение смягчилось. — Никто тебя заменить не может. Мне просто нужен был еще один хороший боец. К тому же… она совсем другая. Совсем не такая, как ты. Почти во всем.

— Значит, она особенная, — огрызнулась я. — Рада слышать! Что еще скажешь?

— А как насчет твоего суперкрасавчика? Думаешь, я не понимаю, что между вами происходит?

— Ну, объясни мне скорее, что же именно между нами происходит? Потому что самой мне ни хрена не понятно.

В крошечном лифте стоит страшный ор. Мы кричим все громче и громче и даже не заметили, как лифт наконец остановился, двери вдруг открылись и наши голоса выплеснулись наружу. Я вижу перед собой Ангела. И ее решительное лицо.

Она скрестила на груди руки и, очевидно, нас поджидает.

— Что происходит? Ссориться будете после. Послушайте лучше меня. У меня есть план.

Так, дождались. Если есть что-то, от чего у меня сердце уходит в пятки, так это когда Ангел заводит подобные речи.

Я вздыхаю:

— Давай, выкладывай.

65

Хорошо бы Клыка с нами не было. Мне хочется сказать ему: «Твоя команда — этажом ниже. Тебе — туда». Но у нас общий враг — ГКС. А значит, надо действовать сообща. Поэтому, скрипнув зубами, я сдержалась, а он собрал своих, и все вместе мы забились в наш с Ангелом и Надж номер.

— Но ей всего семь, — слышу я шепот Звезды. — Какого плана можно ждать от такого младенца?

Вдаваться с ней в объяснения я не потрудилась.

— Значит так, — начинает Ангел, расхаживая из угла в угол. — Мы все видели, что большинство членов ГКС — дети и подростки. Скорее подростки. Но я в целом по возрасту подхожу.

— Ты хочешь вступить в члены? — удивляется Надж. — Как?

— Пусть они меня завербуют. — Ангел облокотилась на одну из кроватей. — От маленькой, невинного вида девчонки они никакого подвоха ожидать не будут. Подростки всегда подозрительнее. Короче, я вступлю в члены, и изнутри мне станет понятно гораздо больше.

— Но… — Холден огляделся вокруг. — Может все-таки это лучше сделать кому-то постарше? Это, наверное, опасно.

Я тактично умолчала, что сам-то он выглядит лет на десять, не больше.

— Подумаешь, опасно. Эка невидаль, — отмахнулась Ангел, и клыковцы удивленно переглянулись.

Сижу, молчу, в споры не вступаю. Что, согласитесь, только подтверждает: человек может повзрослеть и измениться. Но, по правде говоря, внутри у меня все перевернулось. Для меня по-прежнему главное — уберечь стаю, никем не рисковать, предотвратить все сомнительные операции. Такие, например, как та, что предлагает сейчас Ангел. Мне очень хочется ее остановить. Очень.

Но делать этого я не буду.

Если б я была такой, какой я была раньше, если бы Ангел была такой, какой она была раньше, я бы наверняка ее остановила. И у меня были бы для этого весьма серьезные основания. Но… Я изменилась. И Ангел тоже. Теперь мне кажется, что надо дать ей поступать так, как она считает нужным. И я верю, что она под меня не подкапывается. Последнее время между нами все как в добрые старые времена. Никаких ударов в спину или внезапных подножек. И полное взаимопонимание. И, может, она хочет лишний раз мне это доказать. А я, может, хочу тому лишнее подтверждение получить.

Я медленно киваю, с трудом подбирая слова.

— По-моему, это ты хорошо придумала. — Народ вздрогнул. Такого от меня никто не ожидал. — ГКС особенно интересуют ребята с неокрепшим сознанием. И твой возраст легко их обманет. А ты, понятное дело, много чего от них выведать сможешь. А с опасностью ты, конечно, справишься. Трудно будет, но справишься.

Ангел смотрит на меня сияющими глазами, и у меня теплеет на душе.

— Подождите-подождите, — подает голос Рэчет. — Она совсем малявка. А те психи из ГКС ни перед чем не остановятся. Нельзя ей туда соваться.

— Я согласна, — говорит Кейт.

— Да вы просто меня не знаете, — отбивается Ангел. — Я очень даже крепкий орешек.

— Все равно, — настаивает Кейт.

— А по-моему, Ангел права, — вступает Майя, хотя ее мнения никто не спрашивал. Совершенно никто. — У тебя, Ангел, все получится.

Ангел вопросительно глядит на Клыка. Ей не требуется ни его согласие, ни его одобрение. Но они оба знают, его мнение ей важно.

— Верно. — Он провел рукой по непривычно коротко остриженным волосам. — Очень неплохой план. Будь только поосторожнее. О'кей?

— Ладно, — просияла Ангел. Сначала взглянув на него, потом — на меня.

— Не знаю, — продолжает протестовать Холден, — не уверен.

— Послушай, Холден, — говорю я. — У тебя есть исключительные способности. Как и у меня, как и у всех в этой комнате. Эта девчонка, — я показываю на Ангела, — летает, дышит под водой, читает чужие мысли, может подчинять людей своей воле и сражается, как Чак Норрис.[129] Она со всем справится.

Не знаю, убедила я его или нет, но Холден замолкает.

И странное дело: убеждая его, я убедила саму себя, и у меня отлегло от сердца.

Теперь, если только она не предаст нас всех, дело пойдет как по маслу.

66

— Тебе сколько лет? — спрашивает Ангела подросток лет пятнадцати с темными коротко стриженными волосами, меряя ее глазами с головы до ног.

— Семь. — Ангел застенчиво переминается с ноги на ногу, но смотрит на него прямо и открыто, полными надежды глазами.

— Мы ее в парке у фонтана видели, — подсказывает стоящая рядом с парнем девчонка.

— Как тебя зовут? Где твои родители? — недоверчиво спрашивает он.

— Анжелика, — отвечает Ангел, потупившись. — Родители в Америке, а я здесь на экскурсии, со школой. — Не меняя выражения лица, Ангел сосредоточилась, настроила свое сознание на их мысли и внимательно прислушалась к происходящему в головах у парочки из ГКС.

Если бы она не владела собой так хорошо, то наверняка содрогнулась бы от того, как замусорены их мозги: обрывочные жестокие мысли вперемешку с жуткими картинками языков пламени, взметающихся в воздух, рек крови, затопивших улицы. Но главное — страх, стремление сбиться в стадо, глубоко зарытые истинные чувства. Усилием воли Ангел отключилась от их сознания. Сердце у нее колотится как сумасшедшее, но она старается дышать ровно и безмятежно.

Они встретились в бедном квартале Парижа. Никаких красот здесь нет и в помине — просто темный тупик в узком глухом переулке. Эти двое преградили ей путь к отступлению, а над головой она с беспокойством увидела наглухо закрывшие небо строительные леса. В нее закрадывается нехорошее чувство: засада!

— Значит, ты говоришь, что хочешь спасти мир. Правильно мы тебя, Анжелика, поняли? — спрашивает девица ласковым голосом, но буравит Ангела недружелюбным взглядом. Глаза у нее почти такие же бесцветные, как у Игги. Но пристальный взгляд гипнотизирует. Ангел кивает и смотрит в сторону. Девица жестко берет ее за подбородок и заставляет смотреть ей прямо в глаза. Ангелу становится страшно. В школе у Эллы она уже влезала в черепушки членов секты и совсем не ожидала, что ей будет так трудно. Видно, ГКС не только растет, но и крепнет.

— Ага! Так вот ты, оказывается, где!

Ангел оборачивается и видит Газзи. Он идет по переулку, со смаком облизывая мороженое. Ангел спешно посылает ему две мысли:

— Меня зовут Анжелика. Мы здесь со школой на экскурсии.

Газ моргнул и еще раз лизнул трубочку:

— Я тебя потерял.

«Что ты здесь делаешь? — мысленно орет на него Ангел. — Я о себе и сама могу позаботиться!»

Газзи пожал плечами:

— Не понимаешь, что ли, Анжелика. Я волнуюсь.

— А это еще кто? — холодно интересуется парень, и Ангел перехватывает очередную порцию его агрессивных мыслей.

— Это мой брат, Андрю, — отвечает Ангел.

«Газзи, только не смотри им в глаза. И срочно ставь блокиратор на их слова». — Она видит, как на лице у Газзи мелькает испуг, и ей становится не по себе.

— Кто-нибудь знает, что вы здесь? — притворно спокойно спрашивает девица.

— Не-а, не знает, — опустив глаза, трясет головой Газ. — Они все в какой-то музей пошли.

Парень кивнул своей напарнице. Они схватили Ангела и Газзи за руки и потащили в глубь переулка, мимо перевернутых мусорных бачков — только крысы шмыгнули у них из-под ног.

Девица отодвигает прилепленный к стене черный блокнот и нажимает на скрытую им кнопку. В тишине переулка грохот замков похож на пушечную канонаду. Ангел из последних сил старается сохранить спокойствие. Она не помнит, когда в последний раз ей было так страшно. Ее противница напрягается и тянет на себя тяжелую, обитую ржавым железом дверь.

— Входите, — приказывает девица.

Ангела переполняет непонятная ей самой смесь страха, волнения и энергии. Ей вдруг приходит в голову, что она никогда отсюда не выйдет. Да еще и Газзи в это дело впутался. На пороге она уперлась.

Но темноволосый парень уже подталкивает их обоих в спины:

— Сказано вам, идите!

Они оказываются в узком сыром коридоре, освещенном резким светом флюоресцентных лампочек. Едва за ними захлопнулась дверь, на Ангела с лаем набрасываются сразу несколько здоровенных ощерившихся доберманов. Она мысленно убеждает псов, что они не враги, и злобные зверюги тут же утихомириваются.

Ангел поднимает голову и видит стоящих перед ней все тех же подростков из переулка и взрослого дядьку.

— Кто твои новые друзья, Тони? — спрашивает дядька девицу, и Ангел чувствует его подозрительность.

— Анжелика и ее брат Андрю. Они хотят вступить в члены.

— Тони, не сейчас. Все уже решено! — разорался дядька. — Нам больше новенькие не нужны.

— Мы не хотим назад, — взмолилась Ангел. — Разрешите нам остаться с вами.

— И зачем нам это надо? — оскалился дядька.

— Мы не можем с ними больше жить. С нормальными людьми. Сил уже никаких больше нет.

И Ангел медленно расправляет крылья.

67

— Так вы что, из тех? Крылатые дети? — Мужик явно подобрел. Но Ангел нутром чует, что он притворяется. — Наслышаны о вас, наслышаны. Отведите их наверх к Марку, — приказывает дядька Тони, совершенно игнорируя Газзи. Ангел сладко ему улыбается, и они с Газманом следуют за Тони по узкому коридору.

Здание, в котором они оказались, — типичный старый парижский жилой дом. Они пробираются по узким извилистым коридорам. Низкие дверные проемы перегорожены стальными решетками. Что-что, а защищено оно отлично.

Тони вытаскивает связку массивных ключей и одну за другой отпирает череду дверей в бесконечном лабиринте. Все эти ключи и запоры слишком похожи на клетки их детства, и Ангел чувствует, как Газзи, идущего у нее за спиной, захлестывает волна паники. Надо как-то его успокоить.

Вместе с Тони они идут вперед, и Ангел слышит доносящееся из-за запертых дверей пение:

Единый Свет льет на нас счастья лучи,
Единый Свет дарит к свободе ключи…
Наконец они выходят в большое помещение, похожее на заброшенную фабрику. Несколько свисающих с потолка лампочек слабо освещают огромное пустое пространство.

Около копировального автомата собралась группа ребят разного возраста. Одни вынимают вылетающие из ксерокса листы. Другие устроились на полу, перегибая их пополам. Третьи складывают стопками готовые листовки. Лица у всех серые, и вид изможденный, но глаза сияют. Только один парнишка чуть в стороне все бьется и бьется головой о кирпичную стену, и со лба уже падают жирные алые капли крови.

— Чт-т-то с ним т-т-такое? — Газзи вдруг стал заикаться.

— Не обращай внимания, — улыбается Тони. — Ему просто надо научиться доверять Единому Свету.

Ангел пытается прислушаться к бессвязным паническим мыслям, подключиться к фанатическому сознанию. Но, кроме «стремись к совершенству, стремись к совершенству, стремись к совершенству», она ничего не слышит.

Как же ей все-таки не по себе.

Тони останавливается возле черной двери, около которой стоит похожий на охранника мальчишка постарше. Он кивает, и она стучит.

— Входите, — гудит бас из-за двери.

Тони открывает дверь, и на Ангела обрушивается шквал злобы, жадности и жажды власти. И притворного добродушия. Подавив дрожь в коленках, взяв Газзи за руку и собрав волю в кулак, она переступает порог. «Не забудь про невинный взгляд, не забудь про невинный взгляд», — твердит она себе, но в горле у нее пересохло, а от затхлого пыльного воздуха не вздохнуть.

Мимо высоких стопок пожелтевших газет Тони вытолкнула ее вперед в тускло освещенное пространство в глубине комнаты. В центре его, заложив руки за спину, стоит человек и внимательно изучает прикнопленные к стене газетные вырезки и карту мира, на которой черным фломастером жирно обведены несколько городов. Он только что бросил смятую газету в пышущую жаром открытую печную дверцу.

— Тони! — Человек повернулся, злобно сощурившись. — Ты прекрасно знаешь, необходимая нам квота уже достигнута. Ты понимаешь, что действуешь вопреки моим приказаниям?

— Что ты, Марк! Как можно! — быстро затараторила она. — Это Роб послал меня к тебе с этими двумя. Я никогда ни за что вопреки приказаниям не поступаю. Клянусь!

Человек поворачивается и в упор смотрит на Ангела. Он кажется очень-очень старым, хотя лицо у него гладкое и совсем без морщин. Но в этом лице нет и следа той улыбчивой пустоты, которая так знакома Ангелу по лицам других концесветников. Ангел чувствует исходящее от него зло такой силы, что ее чуть не сбивает с ног.

— Конечно, конечно, Тони, — говорит человек, лыбясь, как чеширский кот. — Ты же веришь в Единый Свет. Ты хочешь быть частью общего дела. Ты не хочешь создавать никаких проблем. Не правда ли, Тони?

— Да, Марк, ты прав, Марк, — поспешно отвечает Тони. Ангел чувствует ее ужас и видит, как у нее в голове зажигается зловещий красный огонь. — Я верю в Единый Свет! Я верю в Единый Свет.

— Вот и молодец.

Тони чуть не разрыдалась от облегчения. Она повернулась к Ангелу и Газзи и пихнула их ближе к Марку:

— Покажите ему.

— Газ, стой у меня за спиной, не двигайся, — просит Ангел Газзи и, собрав всю свою храбрость, делает шаг вперед и раскрывает крылья.

— О-о-о! Прекрасно, — мурлычет Марк. — Прекрасно! Твои крылья придадут силы нашим отрядам.

«Что бы это могло значить?» — думает Ангел, глядя, как он вытаскивает из печки раскаленную добела кочергу.

— А теперь посмотрим, можно ли тебе доверять? — говорит Марк и надвигается на нее.

68

Плакаты Группы Конца Света возвещают, что День-А близок и что после конца света наступит новое правление.

Почему это всяким психам мало захватить один город? Почему им вечно весь мир подавай? Ну пусть бы собрали себе команду человек в двадцать и ими правили. Нет, им весь мир нужен. И богатства их им мало — они всех на свете сокровищ жаждут. И свои генетические эксперименты они хотят ставить не над жалкой горсткой, а раскидывают свои сети и в воде, и в воздухе. Подай им всех и каждого.

Как же я от этого устала!

Но если то, что они сулят, правда, ничего хуже этого мы еще не встречали. А значит, рисковать нельзя.

И больше всего меня беспокоит, что, с тех пор как Ангел и Газзи ушли вчера к концесветникам, от них ни слуху ни духу.

Только бы они были целы. Воображаю себе всякие ужасы. Но, с другой стороны, если бы с ними что-то случилось, я бы наверняка почувствовала. Только тем себя и утешаю.

— Когда там все начинается? — спрашивает Дилан.

— Ты же видел, там на плакате все написано. — Я психую и срываюсь.

Мельком глянув на него, по глазам вижу, он понимает и не обижается. А еще вдруг вспоминаю, как мы целовались над городом на Триумфальной Арке. Как он держал меня, как согревал. Вот бы и сейчас так же… Опять я готова рассиропиться. Я разозлилась на себя и сердито отвернулась.

— Надо туда пораньше прийти, — ерзает Надж на стуле.

Сколько бы опасностей мы ни преодолели, в каких бы передрягах и катастрофах ни побывали, сейчас нам всем почему-то особенно не по себе. Мы все на пределе.

— Позавтракаем и сразу пойдем, — соглашаюсь я. — Постарайтесь в какие-то их действия добровольцами вписаться.

На митинге это задача стаи. У команды Клыка — роль другая.

К десяти утра на Площадь Согласия начинают стекаться толпы народа. Площадь огромная — на ней четверть всего населения Парижа уместится. К тому же концесветники каким-то образом получили разрешение перекрыть дорогу вокруг высокого обелиска розового мрамора, два века назад привезенного из Египта.

Каждый фонарь, каждый камень ГКС облепила листовками и плакатами. Крупные буквы обещают, что этот фантастический митинг принесет парижанам правду, свет и начало новой эры счастья и просвещения.

— Тоже мне, «счастье и просвещение»… Как насчет массового уничтожения и геноцида? — шипит Дилан.

Продолжаю внимательно обозревать площадь. Пока никаких зловещих признаков. Но ни Ангела, ни Газзи тоже не видно. Что сулит нам этот День-А? Бомбу? Смертоносные лучи? Падение метеорита? Поди попробуй догадайся. Каждый нерв у меня напряжен, живот скрутило. Тошнит. А может, это все-таки большой блеф? Может, концесветники попросту раздули свое значение?

А вдруг нет?

Вокруг главной сцены ребята ставят железные барьеры. По крайней мере шесть телевизионных каналов разгружают с грузовиков свое оборудование. Что бы ни произошло — сенсационные новости им сегодня обеспечены.

— Почему мы до сих пор ничего ни от Ангела, ни от Газзи не слышали? — спрашиваю я, почти не разжимая губ. — Мне от нее ничего не доходит.

— Только ты не волнуйся. — Дилан кладет руку мне на плечо.

Интересно, привыкну я к нему когда-нибудь? Сейчас и мир спасать, и в чувствах наших разбираться, по-моему, как-то многовато будет.

Наконец у самого барьера мы дождались ответственного представителя ГКС. К нам подходит симпатичная девчонка моего возраста.

— Вам помочь? — Выглядит она стопроцентно нормальной. Но это еще ничего не значит.

— Мы хотим принять в митинге активное участие. Не просто стоять и слушать, — прошу я ее. — Дайте нам, пожалуйста, какие-нибудь поручения. Все это так прекрасно.

— Сегодня и вправду восхитительный день. Это великая честь — служить Единому Свету, — сияет девица. — Только у нас уже все задания распределены, и помощь нам больше не нужна. Так что вы выберите себе местечко получше и ждите, когда начнется митинг. Мы будем транслировать его на все главные города мира. А в конце будет салют.

— Я ужасно люблю салют, — радостно заявляет Надж.

— Обещаю вам, он будет прекрасен! — Глаза у ответственной девицы сияют. — Марк приготовил потрясающее сообщение.

— Вот именно. Понимаешь, — я стараюсь накрутить искреннего энтузиазма, хотя не знаю, что у меня из этого получается, — мы специально из Америки прилетели, чтобы помочь вам. Не стоять же теперь без дела.

Она разводит руками:

— Да мы уже все сделали.

— А может, воздушное шоу устроить? Знаешь какая реклама отличная получится, — придумываю я на ходу. — Все сразу увидят, как здорово быть генетически усовершенствованным.

Дилан делает шаг назад и открывает крылья — все пятнадцать футов отточенной конструкции костей, мускулов, перьев и абсолютной мощи. Девица едва на ногах устояла и сразу согласилась:

— Ништяк! Воздушное шоу — это отличная мысль!

69

Полчаса спустя мы парим и кувыркаемся над Площадью Согласия. Утро солнечное, воздух прозрачный. Если бы мы не пытались остановить преступных фанатиков, ничего лучше придумать было бы невозможно.

Чем ближе к полудню и чем больше народу стекается на площадь, тем страшнее мне становится при мысли о том, что от нас зависит жизнь стольких людей. Если мы не поймем, что задумали концесветники, если их не остановим, все эти люди могут погибнуть.

И вот мы четверо, Дилан, я, Надж и Игги, забавляем публику как можем: выписываем спирали вокруг обелиска, взлетаем стаей голубей, синхронно ныряем с высоты вниз головой и солдатиком. Толпа внизу только охает и ахает и не отрывает от нас глаз. Но тем легче нам заметить с высоты любые подозрительные действия.

Плюс я зорко выглядываю, не видно ли где Ангела с Газзи, и держу под контролем сцену и каждого концесветника. Клык и его команда тоже там — раздают народу Манифест Усовершенствованного Населения, продают футболки и просто снуют туда-сюда, собирая информацию. Только Звезда носится по площади с такой скоростью, что за ней уследить невозможно.

Ведущий выходит на сцену и принимается накачивать публику: объявляет программу, выступающих звезд попсы, обещает фейерверк и все такое прочее.

Ни Газзи, ни Ангела по-прежнему не видать.

Мы с Диланом в слаженной паре выписываем кренделя, держа дистанцию с миллиметровой точностью. Интересно, Клык нас заметил? Лично мне Майя до сих пор поперек горла стоит. Как вижу ее, мне каждый раз как ножом по сердцу.

Вдруг замечаю, что Дилан перемещается и летит в двух футах надо мной, повторяя каждое мое движение.

— Что ты делаешь?

— Мне отсюда тебя лучше видно. Какая ты сильная. Как летишь красиво. И как волосы у тебя на ветру развеваются. И солнце в каждом перышке отражается. Мне просто хорошо быть здесь с тобой. Даже несмотря на то, что нам надо тех психопатов срочно остановить.

Лицо у меня горит. И вечно-то он мое самое уязвимое место достанет. Откуда он всегда знает, что мне больше всего хочется услышать?

— Ты мысли мои, что ли, читаешь?

— Не читаю. Но даже если бы и читал, все равно бы не признался. — Он весело мне подмигивает и легко взлетает еще выше.

До чего же все перепуталось!

«Макс!»

Оглядываюсь вокруг, и вдруг до меня доходит, что никто меня не зовет. Что это в голове у меня звучит голос Ангела.

«Ангел? Ты где? — думаю я. — Что с вами? Что происходит?»

«Макс, опасность! Страшная опасность! — передает она мне. — Такая ужасная, я даже описать не могу. Мы в канализации. Под городом. Никогда ничего подобного я еще не видела. Мне страшно, Макс».

Сердце выпрыгнуло у меня из груди. Сканирую улицы подо мной — весь город — как на ладони.

«Где ты?»

«Под Площадью Согласия», — сообщает Ангел, но мысли ее смутные и запутанные.

И в этот момент в глаза мне бросается маленькая черная точка, совсем рядом с пирамидой, — открытый люк, диаметром фута в полтора.

Ангел там! Я в этом уверена.

Направляю туда голову, складываю крылья на спине и на скорости сто миль в час ныряю в дыру.

«Не бойся, Ангел! Иду на подмогу!»

70

Попасть в отверстие такого размера, да еще с высоты, — все равно что плевать в копеечную монетку с верхушки Эйфелевой Башни. Но мне не впервой. Не сомневаюсь, я не промахнусь. Надо только хорошенько собраться. И чтоб никого на пути не попалось.

«Макс! Не надо тебе сюда! По моему, все бесполезно, — летят мне навстречу путаные мысли Ангела. — Нам с этим не справиться. Это конец…»

Я не размышляю. Только бы попасть в люк. Крылья плотно прижаты к спине, руки вытянуты вперед. Ныряю в темноту.

Попала! Мгновенно сворачиваюсь в клубок и раскидываю крылья в стороны. Пару раз перелетаю через голову, ударившись о цементный пол и пропахав его лицом и руками. К счастью, кроссовки и крылья — отличный тормоз, и я вовремя остановилась у самой бровки сточной канавы.

— Уф-ф-ф! — облегченно вздохнула я.

Но тут в меня врезается что-то большое и тяжелое и сталкивает в воду. Над ухом у меня раздается всплеск — атаковавшее меня тело валится в канаву вслед за мной.

— Эй! Кто тут? — Не успела я закрыть рот, вижу Дилана.

— Вот спасибо! Мне только сточной канавы не хватает!

Он подтянулся на бровке, выбрался из воды и протянул мне руку. Которую я, ясное дело, игнорирую. Я и сама прекрасно выберусь.

Мы смотрим друг на друга и хором спрашиваем:

— Что ты здесь делаешь?

Он отвечает первым:

— Я за тобой полетел. Увидел, что ты вниз пошла, и тоже нырнул.

Стараюсь хоть немножко отжать воду.

— Мне от Ангела сообщение пришло, — говорю я и вглядываюсь в глубину туннеля. — Она говорит, здесь страшная опасность. Такая огромная, что нам с ней не справиться.

— А ты, конечно же, очертя голову ринулась на помощь.

— А как иначе? Это закон стаи. А ты, между прочим, только что оставил одних Надж, Игги и Тотала.

— Нет. Клык и Майя с ними. Увидели, что ты в пике ушла, — и сразу в воздух поднялись. Обещали мне за ребятами приглядеть.

«Макс?» — звенит у меня в голове голос Ангела.

Озираюсь направо и налево, как будто смогу засечь, откуда идет голос:

«Ты где?»

Долгая пауза. Наконец до меня доносится едва различимая мысль: «Сюда».

Напряженно пытаюсь почувствовать направление. Ага, теперь понятно, и я уверенно сворачиваю налево.

— Какая опасность? Что она говорит? — шепчет мне в спину Дилан.

Я только рукой махнула, мол, помолчи, а сама настороженно вслушиваюсь в тишину. Вода журчит, где-то в отдалении шаркают ноги, жужжат насекомые. И больше ничего.

«Сюда».

— По-моему, она где-то здесь, — тихо бросаю я через плечо Дилану. — Только где точно, непонятно. Она не говорит.

— Макс! — Дилан схватил меня за руку. — А ты уверена, что ты Ангела слышишь?

Я встала как вкопанная.

Подумала-подумала и кивнула:

— Похоже, она. К тому же кто еще может мысли на расстоянии посылать?

Дилан заколебался:

— Просто… просто, если это ловушка, ничего хуже не придумаешь.

«Макс!» Никогда я не чувствовала, чтобы Ангел была так напугана.

«Где ты? — думаю я. — Что происходит?»

«Я тебе не могу сказать. Только я теперь знаю, они ни перед чем не остановятся».

71

«Идем, Анджи, уже идем». Я потом расспрошу ее, что они с ними сделали.

Цементный пол гладкий и скользкий, так что ступать надо осторожно. Сердце у меня прыгает, и я вздрагиваю от каждого шороха.

Сперва мне показалось, что глухой рев в отдалении — это сильный поток воды. Я не сразу поняла, что это отзвуки рева толпы над нами. Значит, митинг набрал обороты.

И, следовательно, времени у нас уже почти не осталось.

— Надеюсь, своды туннеля надежные, — шепчет Дилан. — Там тысячи людей. Если не больше.

Трудно сказать, что там наверху происходит. Но гул все нарастает и нарастает. Видно, накачанную лозунгами концесветников толпу охватило полнейшее безумие.

Дилан кладет руку мне на плечо, наклоняется и почти беззвучно шелестит в самое ухо:

— Впереди слева. Они вон за той стеной.

Обернулась взглянуть ему в глаза. В них — ни тени сомнения. Осторожность — да. Сомнения — нет.

Прильнув к стене, бесшумно скользим вперед. Даже дышим одновременно. Еще пять ярдов вперед. И тут мне кажется, я слышу голос Газзи:

— Только десять.

— Нет, — отвечает ему Ангел.

— Пять.

— Нет.

Глянула на Дилана — нашли! Но радоваться рано. Их вполне могли засадить в клетки. Все что угодно может случиться. Это по-прежнему может оказаться ловушкой. А Ангел и Газзи в ней — приманка.

Осторожно выглядываю из-за угла, прислушиваясь так, что даже уши заболели. Туннель затопило топотом и ревом беснующейся у нас над головами толпы. Опускаюсь на колени и, опираясь на руки, вытягиваюсь вперед посмотреть, что там.

Газзи и Ангел одни в сводчатом, похожем на пещеру пространстве. Оно сильно напоминает мне туннель нью-йоркской подземки. На входе — ворота из толстенных стальных прутьев. Но они открыты, будто кто-то выходил второпях и забыл их запереть. Поднимаюсь на ноги и делаю шаг вперед.

Ангел увидела меня первой:

— Макс!

В глазах у нее облегчение, но она как сидела, так и сидит, совершенно неподвижно. И я сразу понимаю почему.

Вокруг нее навалена взрывчатка.

72

— Макс, смотри! — Газзи глазами обводит пространство, заваленное крупными брикетами пластилина. Только никакой это не пластилин. И по всем брикетам протянута проволока. А на стене электронные часы с большими красными цифрами отсчитывают время до начала новой эры.

Теперь понятно, каким будет это начало.

Канализационные туннели под Площадью Согласия, где сотни тысяч людей ожидают начала новой эры, начинены таким количеством взрывчатки, что на месте всей Франции скоро образуется кратер размером с Техас. Который, к вашему сведению, больше Франции.

— Андж, Газзи! Вы живы! Какое счастье! Они вас пытали?

— Я тебе потом расскажу, — быстро отвечает Ангел. — Время уходит. Мы с Газзи пробрались сюда проверить кое-что из подслушанного в штабе ГКС и…

— Макс! — Газзи дрожит от возбуждения. — Ты когда-нибудь видела столько взрывчатки?!

— Никогда! По крайней мере, не так близко.

— Так вот какой фейерверк они, оказывается, обещали, — ошарашенно говорит Дилан.

— Это точно! — раздается вдруг из темноты голос.

Разворачиваемся, готовые к бою. Но я мгновенно соображаю, что, во-первых, в драке в помещении, до отказа забитом взрывчаткой, вряд ли окажутся победители. А во-вторых, это Клык.

— Ты откуда? — голос у меня дребезжит.

— Увидел, как вы в люк нырнули. Вот и отправился по вашему следу. — Я было вспылила. Но вовремя опомнилась. Не буду же я ему пыль в глаза пускать, что и сама справлюсь. Прошли времена, когда я готова была сражаться на честном слове и на одном крыле. Здесь все, какие только есть, силы нужны.

— Можно, когда мы выбираться отсюда будем, я брикетов десять с собой прихвачу? — умоляюще смотрит на меня Газзи.

— Нет! — хором отрезали все втроем: Клык, Дилан и я.

— Значит так, — перехожу я к делу. — Перед нами большой объем пластидов Си фор,[130] подсоединенных к детонатору. Сам по себе Си фор достаточно стабилен. Взрыв вызывается поджиганием. А что это вон там в углу за металлические баллоны?

— На них написано «БХ — токсичный газ»,[131] — читает Ангел.

— Как любезно с их стороны предупредить, что нас ожидает не только взрыв, но еще и нервно-паралитический газ.

Так-так. Внимательный осмотр показывает, что баллонов с газом здесь не меньше, чем взрывчатки. Дилан ужасается:

— Как только произойдет взрыв, газ вырвется на поверхность!

— Но это же верная смерть. Что случится с Парижем?!

— Если бы только с Парижем, — мрачно поясняет Газзи. — Канализационная система единая практически на всю Францию. А трубы в океан выходят. И в Бельгию, и в Германию тоже ведут. Газ страшно далеко по ним уйдет и из вентиляционных решеток по всей Европе на поверхность выйдет.

— А есть возможность таймер отсоединить? — спрашивает Клык.

— Сложно. Я только один раз видел, как это делают, — вздыхает Газ. — Вот был бы здесь Игги…

— Давай я за ним быстро сгоняю, — предлагаю я, но Клык меня останавливает:

— Не успеть. Он вместе с Надж и Майей мою команду собирать полетел.

— А сколько минут осталось?

Газзи поднял глаза:

— Семь.

— Тебе хватит времени с ним разобраться? — Клык с надеждой смотрит на Газмана.

— Попробую. — Он проследил разноцветную проволоку, бегущую к таймеру. — Надеюсь, пяти минут хватит. Мне всегда хотелось с таким зверем повозиться.

Меня разрывают противоречия, и я нерешительно смотрю на Клыка. Он понимает. Или Газзи пытается всех спасти, возможно, жертвуя при этом собой. Или я приказываю ему немедленно отсюда сматываться, спасая всю стаю, но обрекая на верную гибель тьму невинных людей.

Никто за меня этого решения не примет. Потому что командир в стае — я.

А решать надо быстро. Никто не скажет, что я обычно долго раздумываю. Другое дело, взвешены ли мои решительные поступки. Но сейчас дело идет о жизни и смерти. Медлить нельзя. Но и с плеча рубить тоже невозможно. А время неумолимо движется вперед, и красные цифры зловеще мерцают в полумраке сводов.

Дилан мягко дотрагивается до моей спины, точно хочет сказать: «Тебе трудно. Но я понимаю. И приму любое твое решение». По крайней мере, мне кажется, что он хочет это сказать.

— По-моему, Газзи должен остаться, — тихо говорит Ангел, в упор глядя на меня. — Я, конечно, не Игги, но я останусь помочь ему, как могу. Что он скажет, то я и буду делать.

— Нет, тебе нельзя, — бесповоротно отрезала я.

— Я останусь, — вызывается Клык. — Втроем мы быстро управимся. — Он поворачивается к Газзи. — Давай, действуй. Только осторожно.

— Клык прав, — соглашается Дилан.

Я понимаю, что теперь уже ничего изменить нельзя. Идеального решения, которое спасет всех, не существует. Надо на них положиться. А самой сделать все от меня зависящее.

— Надо предупредить народ на площади. — Мой мозг заработал со скоростью света. — Надо срочно их вывести с площади…

Я не договорила. Но все и так поняли: «вывести на всякий случай…»

Ангел кивает:

— Идите. Давайте скорее. — Она на прощание еще раз на меня посмотрела. — Не бойся, Макс. Все будет в порядке. Что бы ни случилось, я всегда останусь с тобой. Всегда. И помни, я в тебя верю.

73

Мы с Диланом со всех ног бросились обратно по туннелю к лучу света, падающему из открытого люка.

— Но отсюда не вылететь. Слишком узко, — волнуется Дилан, когда мы на полном ходу тормозим по цементу.

— Тут лестница есть. — Я хватаюсь за ползущие вверх по стене стальные перекладины.

Снаружи при виде дневного света, голубого неба и полной народу площади то, что мы только что видели внизу, кажется еще более невероятным и еще более безумным. Наплевав на то, кто нас видит и кто за нами следит, мы взмываем в воздух и стрелой летим прямо к сцене.

Игги и Надж — Майи нигде не видно — по-прежнему кружат над толпой, развлекая публику. По сцене расхаживает девушка лет восемнадцати и, улыбаясь, говорит в микрофон:

— Вы все жаждете спасения? Не так ли?

— Жаждем! — орет толпа.

— Вы и ваши дети, и дети ваших детей будут спасены навеки. И все потому, что сегодня вы сделали правильный выбор. — Девушка серьезно оглядывает народ на площади. Потом снова светло улыбается. — И что поведет нас всех в счастливому будущему?

— Единый Свет! — визжит в экстазе толпа. Народ практически бьется в истерике, и мне кажется, что их всех накачали какой-то наркотой. Лица сияют, кулаки вскинуты в воздух. Чуть не половина поснимали футболки с надписью «Убьем людей» и размахивают ими, как флагами.

У нас пять с половиной минут. Пора приниматься за дело.

Я опускаюсь все ниже к сцене. Девица меня заметила и с утроенным энтузиазмом крикнула в микрофон:

— Смотрите! Смотрите все! Перед вами будущее человечества. Новый усовершенствованный человек. Вот живой пример того, что обещает вам Единый Свет!

Толпа приветствует меня восторженными воплями и несмолкающими аплодисментами.

Я опускаюсь все ниже и ниже, и лицо у девицы меняется: от восторга к недоумению, от недоумения к беспокойству. И вот я уже стою на сцене к ней вплотную и выхватываю микрофон у нее из рук.

— Всем! Всем! Всем! Внимание! Площадь заминирована! До взрыва остались считанные минуты. Спасайтесь! Немедленно покиньте митинг! Под нами в канализационной системе бомбы и отравляющие газы!

Я посмотрела на девушку. Она сейчас закричит! Затопает в гневе ногами. Начнет придумывать извинения и отговорки. Постарается удержать толпу на площади. Ничуть не бывало. Она по-прежнему спокойна и невозмутима. А на лице у нее все та же блаженная улыбка. Она знала о грядущей катастрофе, знала о неминуемой гибели всех этих людей. Знала о своей собственной смерти. Знала — и приняла как должное.

И от ее безмятежной улыбки мне становится неописуемо жутко.

А при виде толпы на площади я и вовсе коченею. Я думала, люди сломя голову и, снося на пути все барьеры, ринутся с площади. Или по крайней мере по толпе пробежит испуганный шепоток. Я снова ошиблась. Они кивают мне, как куклы-марионетки с застывшими на лицах нарисованными улыбками.

— Это ловушка! — кричу я во все горло. — Там бомбы под площадью. Бомбы и отравляющие газы! Вы слышите меня? Бегите! Спасайтесь!

Но площадь только скандирует мне в ответ:

— Спасем планету! Убьем людей! Да здравствует новое усовершенствованное поколение нового справедливого общества!

Дилан приземлился у меня за спиной и взял у меня микрофон:

— Подумайте, вас сейчас разнесет в клочки! О каком усовершенствовании идет речь?

Народ приветственно машет ему руками!

Из меня как будто бы всю кровь выкачали. Во мне ни капли энергии не осталось. Если все эти безумцы хотят взлететь на воздух, откуда мне взять силы их остановить? Но тут на сцену приземляются Надж и Игги. Смотрю на крылатую троицу у себя за плечом, и от их решимости у меня снова прибавляется сил. Я опять вспоминаю, что я — командир, что это мне вести их за собой.

Пусть эти психи думают, что спасут мир. Но спасение мира — задача моя. Вот и пусть следуют моим правилам. А в них отнюдь не входит никакая галиматья про уничтожение людского рода.

К бою!

74

И тут разразилась драка. Но совсем не то возмущенное — мы-не-хотим-умирать — восстание, на которое мы надеялись. Концесветники полезли на сцену и наседают на нас с истерическими воплями:

— Сольемся с будущим, прикоснемся к новому совершенству!

Ужас!

Надж и Игги отбиваются от охранников ГКС, мускулистых, мясистых, будто их уже тоже «усовершенствовали». Но эта малая драчка — детские игрушки. Моя стая — профи. Вмазали мясистым пару раз, рубанули ребром ладони — и мясистые спеклись в одночасье.

Наша главная проблема — дети, ребята, замороченные до потери сознания, обработанные концесветниками, превращенные в зомби, с мертвыми глазами и нарисованными ангельскими улыбками. Им всем подай к нам прикоснуться. Дотронуться до наших крыльев, оторвать себе перышко, потрогать лица, потереться о руки, дернуть за штанину, унести хоть лоскуток, хоть нитку.

В истерике они окружают нас со всех сторон, все наседают и наседают, смыкая кольцо все плотнее. Они вот-вот разорвут нас на части. И как ты победишь рой психопатов, которые жаждут отправиться на тот свет и тебя с собой заодно прихватить?

А время между тем все идет, неумолимо приближая Апокалипсис Единого Света.

У меня началась паника. Оглядываюсь на свою стаю — лица Дилана, Надж и Игги радости тоже не прибавляют.

Наконец, должна сказать, очень вовремя подоспела Майя с клыковцами. Сектанты не ожидали, что и они тоже «усовершенствованные», и им удалось продраться сквозь толпу. Кейт в авангарде: подхватит одной рукой четверых или пятерых концесветников и метнет в сторону. И опять, и еще. И новую пятерку с дороги отбросит. Так и расчистила нам дорогу. А под конец наклонилась, схватила за ноги в каждую руку по охраннику и подвесила их повыше, как боксерские груши, чтоб Надж удобнее было им физиономии разукрасить. На расчищенном пятачке достаточно места, чтоб распахнуть крылья. Мы, трое крылатых, взлетаем и продолжаем действовать с воздуха.

Рэчет между тем каждого, кто к нему приближается, за милю чует и каким-то старомодным приемчиком всех, одного за другим, в штабель укладывает. Игги тоже направо и налево молотит и лупцует — он у нас в этом деле мастер. Вот они с Рэчетом и скорешковались. Действуют на пару, и оба сияют, счастливые и довольные своими победами.

А Звезда, блондиночка хрупкая, случайно самых серьезных результатов добилась. Она, как угорелая, выписывает круги между охранниками. У тех, видно, голова совсем кругом идет. По крайней мере, глаза уже совсем сошлись к переносице.

Но самое главное, она носится с тонким таким визгом «Айааааа!!!». И этот резкий, пронзительный звук так бьет по ушам, что, похоже, пробивает в головах концесветников многопудовые слои мусорной пропаганды, и к ним понемногу возвращается здравый смысл. Получается, Звезда в десять секунд добилась того, на что Ангелу потребовались часы муторного влезания в мозги Игги и Эллы. Да и то, заметьте, Ангел их по одному обрабатывала.

Короче, гимны во славу уничтожения человечества стихают, а приведенные в чувство концесветники один за другим со всех ног бросаются бежать к выходам.

Жаль, мы раньше до этого не додумались.

Не пора ли нам по такому случаю свернуть лавочку и попробовать убедиться, что Ангел и Газзи в целости и сохранности. Хотя, если Клык там с ними, они наверняка в порядке. Не бросил же он их там одних…

— Эй! Але! — кричит мне Рэчет. Дилан — он, понятное дело, рядом — замечает у края сцены что-то, чего мне в суматохе не разглядеть. Лицо у него перекашивается от ярости. Бац — он с силой отпихивает меня в сторону.

— Смотри… — Он не договорил. Голос у него прерывается, и я вижу, как он вдруг волчком закружился на месте.

Что это за красные пятна расплываются у него на куртке? И почему вдруг краснеет под ним деревянный помост?

75

— Дилан! — вскрикнула я.

Опускаюсь рядом с ним на колени. В голове туман, дыхание сдавило. Скорчившись от боли, он прижимает к груди бессильно повисшую руку, и между пальцев сочится алая кровь.

— Ничего страшного. — Он скрипнул зубами. — Пуля прошла навылет. Кость, кажется, не задета.

«Хорошо-что-ты-жив-потому-что-ты-мне-нравишься-больше-чем-я-думала-и-больше-чем-готова-себе-самой-признаться», — хочу сказать я ему, но не успеваю. Потому что…

— Макс! Осторожно! — кричит Дилан и снова толкает меня на пол. Справа от сцены какой-то старик с буйной лохматой шевелюрой и пластиковым лицом открыл по нам огонь.

— Марк! Не надо! — взвизгнула Бет. Она у них, кажись, за королеву. Спасибо ей, заступнице.

Старик оттолкнул ее и снова прицелился. Пуля просвистела у меня над крылом и срезала пару перьев. Пытаюсь оттащить Дилана в сторону, но лохматый палит и палит не переставая.

— Макс, беги. Не думай сейчас обо мне! — сопротивляется Дилан. — Беги!

Тут откуда ни возьмись Холден, тот самый заморыш из клыковской команды, встал во весь рост и кинулся на вооруженного маньяка. Он что, самоубийца?

Марк изрешетил его насквозь, и Холден похож на швейцарский сыр. Постойте-постойте… Удивительное дело — раны у Холдена затягиваются на глазах. А у лохматого кончились патроны. Сейчас ему не поздоровится — это уж точно. Все наши, и стая, и клыковцы, сгрудились вместе и двинулись на него, сомкнув ряды. Лохматый посерел от страха и, как заяц, сиганул со сцены.

Я, все еще стоя на коленях, склоняюсь над Диланом. Но кровь у него уже остановилась, края пулевого отверстия сами собой сошлись, и губы снова порозовели. Видно, Ханс в свое время над ним не напрасно трудился.

— Помочь не надо?

Поднимаю глаза — Клык протягивает Дилану руку, а мне бросает:

— Что ты смотришь? Учусь командной игре.

Дилан поднимается на здоровом локте, устало вздыхает, а потом, опершись на руку Клыка, поднимается на ноги. И вдруг широко улыбается и — да-да, я не вру — дружески хлопает Клыка по плечу.

Все еще не веря своим глазам, боком двигаюсь в другой конец сцены. Пора выпроводить отсюда подальше совершенно сбитых с толку бывших концесветников. Хотя, если честно, смотреть, как дерутся плечом к плечу два парня, ближе которых у меня никого нет на свете, сплошное удовольствие. Клык прикрывает раненую сторону Дилана — они как будто созданы, чтобы сражаться бок о бок.

— Мда… Прогресс. Лед тронулся… — мурлычу я себе под нос.

Но вдруг получаю страшный удар в спину. И две чугунные клешни сжимают мне горло.

76

— Ты могла бы править целой страной! — рычит бесноватый Марк прямо мне в ухо.

Вот вам и урок: маньяка никакими силами не остановишь.

Пытаюсь приподняться на локтях и коленях, но он навалился на меня всей тушей, а весит он тонну.

— Че? — кашляю я, задыхаясь и хватая ртом воздух, как выброшенная на лед рыба. — Чем тебя усовершенствовали-то? Окорока, что ль, нарастили?

— Ты могла бы быть принцессой Нового Мира! Но теперь ты умрешь, как последняя человеческая шваль! — Он отхаркнулся последними двумя словами. Хотя и сам лохматый вполне смахивает на человека, пусть и накачанного стероидными коктейлями и ботоксом,[132] но все равно. Ему срочно необходим курс аутотренинга по преодолению отвращения к собственной персоне.

— Кстати, о принцессах, — хриплю я, стараясь высвободиться из-под лохматого, — принцессам слишком много — кхе-кхе — лягушек целовать — кхе-кхе — приходится.

Ничего не скажешь, он силен. Я впилась в его пальцы, но толку никакого. Мне их не разжать. Где-то в животе нарастает волна паники. Слышу, как кровь шумит в ушах, а удары сердца становятся все реже и глуше. Мда… Хорошего мало.

Не думала я, что все закончится так печально.

— Ты — черная туча, которая застит Единый Свет, — доносится до меня его голос, точно издалека. — Я не позволю тебе разрушить все, что я создавал долгие годы!

Вдруг голову мне мотнуло в сторону, а мертвая хватка на горле чуток ослабла. Воспользовавшись моментом, нечеловеческим усилием отодрала его пальцы. Его голос, исполненный ярости и злобы, пробивается в мое сознание сквозь бульканье воздуха, с сипом и свистом ринувшегося мне в легкие. И вдруг я слышу собственные слова:

— Подлюка, не думаешь ли ты, что нас вот так, одной левой, свалишь?

Поднимаюсь на четвереньки. Туман в голове рассеивается.

Но голос-то, оказывается, не мой, а Майи. Отодрав от барьера стальную перекладину, она с размаху саданула Марка по затылку.

Вопреки всякому здравому смыслу копыта он не отбросил — видно, сработала его незнамо какая накачка. Со зверским воем лохматый вскочил на ноги. Откатываюсь в сторону, а Майя отступает на шаг, размахивается своей жердиной и снова обрушивает ее на голову Марка. От раздавшегося страшного хруста я совершенно прихожу в себя. Вскакиваю на ноги рядом с Майей.

— Не слишком ли высоко ты, Марк, вознестись решил? — хриплю я и тоже хватаюсь за палку.

— Не слишком ли больно падать придется? — заканчивает Майя, и мы сообща еще один раз саданули его железякой.

Он удивленно глянул, будто не понимая, как такое могло с ним случиться, покачнулся, лицо у него перекосилось, и, размахивая руками, он рухнул со сцены вверх тормашками.

Приземлился в десяти футах от сцены с оглушительным грохотом и скрежетом. Как бы его ни усовершенствовали, а сгруппироваться, отскочить, подпрыгнуть и снова рвануться вперед ему слабо. Плоховато над ним генетики потрудились. Брак в работе.

Мы с Майей переглядываемся, и до меня доходит, что она только что спасла мне жизнь. Какой депресняк! Я не к тому, что мне жизнь не нужна. А к тому, что это ОНА ее мне сохранила.

— Макс! — подскочил ко мне Дилан.

Я оглянулась. Охранников обезвредили. Моя стая, или, вернее, что от нее осталось, стоит стеной. От митинга на площади только флаги да листовки мельтешат.

Дело, считай, сделано. Теперь надо срочно Ангела с Газзи разыскивать.

Тут мой взгляд падает на распростертое на земле тело Марка.

Что это? Он весь оплетен проводками. Но я точно знаю — к робиотам он никакого отношения не имеет. Значит, он…

И в этот момент Город Огней с адским грохотом взлетает на воздух.

77

В следующие несколько мгновений сбылось предсказание не только профессора Ханса, но и самой Группы Конца Света. Мутанты, мы, крылатые, и все остальные, с прививкой ДНК диких животных, спаслись. Кто улетел, кто удрал, оставив развалины, опасность и хаос далеко позади. А вот обыкновенным нормальным людям не повезло. Кого подкинуло взрывом в воздух, кого раздавило обломками зданий.

Сквозь дым и столбы пыли в нескольких милях от площади вижу команду Клыка. Наверно, Рэчет почувствовал предстоящую катастрофу, и все они, сильные и быстрые, немедленно смылись.

— Наши в порядке? — пересчитываю я свою стаю.

Майя у меня за плечом собирает их всех вместе. Но как мы обе ни напрягаем зрение, как ни оглядываемся по сторонам, ни Клыка, ни Газзи, ни Ангела нигде нет. В крови у меня поднимается уровень адреналина.

— Как же так? Не было еще случая, чтобы взрывные механизмы оказались Газману не по плечу.

— Но я никакого газа не чувствую, — принюхивается Дилан. — Правда, это ничего не значит. У него вполне может не оказаться ни запаха, ни вкуса.

Делаю несколько быстрых кругов над площадью. Дым оседает, и я опускаюсь все ниже и ниже. Там, где семь минут назад мы вынырнули из люка, зияет здоровенный развороченный… кратер. Да, да. Именно кратер, футов примерно в тридцать глубиной и столько же в диаметре. Сердце у меня остановилось. Где Ангел? Где Газзи? Где Клык?

Вдруг вижу крошечное крылатое существо, взмывающее в небо, и как раз в тот же момент окрестные улицы сотрясает новый мощнейший взрыв. Даже на такой высоте взрывной волной меня подбрасывает на несколько футов вверх, а нос забивает пылью.

— Макс? — Лицо у Газзи почернело от грязи, а глаза переполнены ужасом.

— Газ! Цел? Что с Ангелом? Где Клык?

Газзи задыхается так, что даже крылья его не держат. Поддерживая его, опускаюсь с ним на развороченные гранитные плиты. Он хочет что-то сказать, открыл было рот, но снова зашелся кашлем. По щекам его текут слезы.

— Газзи! Что? Что случилось?

Он только трясет головой и дико кашляет.

Земля под нами вибрирует. Новый взрыв в отдалении? Подземная взрывная волна? Заставляю Газзи подняться в воздух. Он летит или, по крайней мере, держится в воздухе, но все давится пылью, и вид у него пришибленный и несчастный.

А у меня в мозгу бьется только два вопроса: «Где Ангел? Где Клык?» В панике оборачиваюсь на Дилана. Он без слов все понимает и тут же ныряет в кратер.

Не может быть, чтобы они погибли. Голова раскалывается при одной мысли об этом. А Газзи все хрипит и говорить по-прежнему не может. Мне и раньше случалось думать, что я теряю Ангела или Клыка. Скажем, совсем недавно, когда Клык улетел, я была уверена, что больше никогда его не увижу. Но тогда я хотя бы знала, что он жив. А теперь? Что будет со мной, если он…

Я тщетно гоню от себя страшные мысли. Но они засели в голове и, точно битое стекло, на части рвут мой мозг.

Не успел Дилан приземлиться на краю кратера, Клык, черный от сажи, в разодранной в клочья рубашке, вырвался из клубов дыма и пыли.

— Газзи! Живой!

— Ангел! Она летела за мной, — в отчаянии всхлипывает Газзи. — Понимаете, прямо за мной. — Он смотрит на нас, озирается вокруг, точно все еще надеется, что Ангел где-то спряталась и вот-вот вынырнет у кого-нибудь из нас из-за плеча.

Подлетаю к Клыку вплотную, хватаю его за плечи, будто чтобы убедиться, что это он, что он живой.

Мгновенная вспышка острой радости тут же погасла. Мои руки сами собой упали с его плеч. Я отпрянула:

— Где она?

— Не знаю…

— Как ты посмел ее бросить? — взвизгнула я.

— Макс! Газ сказал, что он почти все закончил. Я думал, Ангел сказала…

Смотрю Клыку прямо в лицо. Оно совсем серое, а в глазах, обычно таких непроницаемых, стоят слезы. Я попятилась от него в воздухе. В груди клокочет отчаянный вопль. Клык молчит. Но его молчание яснее ясного говорит мне: он не знает, где она. Он боится, что случилось непоправимое.

Кровь стынет у меня в жилах. Горло свело. Может, ее завалило повторным взрывом? Но это маловероятно. Я вспоминаю ее нежное открытое личико. Вспоминаю, как она храбро сказала, что ей нипочем любая опасность.

— Ангел, где ты, — белугой ревет Газзи, размазывая по щекам грязь, сажу и слезы. Мой отважный специалист по взрывчатым веществам на самом деле просто девятилетний мальчонка, только что потерявший свою сестру.

А я потеряла свою кроху.

78

— Макс, прошло уже пять часов. — Тихий голос Дилана для меня точно скрежет ножа по тарелке.

— А я все равно не верю. Не может быть, чтобы она там погибла. — Я стою на своем и снова и снова вместе с Кейт переворачиваю развороченные плиты и камни на месте взрыва.

Мы с Диланом даже отыскали место, где был когда-то люк. И попробовали пробраться сквозь развалины обратно в канализационную систему. Но туннель обрушился, от него остались одни руины. Газзи рыдает без остановки. Говорит, что это он во всем виноват. Что пропустил какие-то провода, что не все разминировал, что их там очень много было, что там еще отравляющие газы остались. И опять плачет и снова твердит про бомбы, взрывчатку и про то, что он не справился, не спас и что это из-за него Ангел теперь пропала.

Я глажу его по голове, прижимаю к груди, вытираю ему слезы, но ничего не помогает. Он только пуще ревмя ревет.

А у меня в голове одно — последние слова, которые сказала мне Ангел: «Макс, что бы ни случилось, все будет в порядке. Не бойся, Макс, я в тебя верю». Что она хотела мне сказать? Она что, предчувствовала, что оттуда не выберется? В жертву себя принесла? Может, недаром она обо всех моих жертвах говорила? Вдруг она сама решила себя принести в жертву?

Кейт села рядом со мной на камень. Звезда принесла ей откуда-то бутылку тепловатой воды, и Кейт сидит и молча, запрокинув голову, пьет. От усталости на ней лица нет. Вздыхаю и наклоняюсь оттащить очередную гранитную плиту.

Полиция оцепила весь район. На Площади Согласия разгребают руины. Из каждого еще стоящего в округе здания эвакуируют людей. Одно могу сказать — команду Клык собрал классную. Они человек двадцать вытащили из-под развалин, детей помогали в больницы доставить. За пять часов ни на минуту не остановились и только сейчас свалились, совершенно обессиленные. А рядом с ними такие же изможденные и опустошенные Надж, Газзи и Игги. Одни мы с Диланом и Клыком еще держимся. Да и то едва-едва.

Поднялись в воздух, покружили над площадью — вдруг сверху что-нибудь увидим. Ничего. Еще часа через два в двух кварталах от площади нашли розовую кроссовку Ангела. Точнее, остатки ее кроссовки. И хуже всего, что на ней следы крови.

Тут-то я и сломалась.

— Я их все старался разминировать, — всхлипывает Газзи. — Я думал, там больше их не осталось. Там, может, где-то еще взрывчатка была. Может, где-то еще, в каком-то другом отсеке. Я не знал…

Перед глазами у меня встает опутанная проводами фигура Марка. Меня колотит. Что мне сделать, чтобы Газзи перестал себя винить? Ведь это я приняла решение, я разрешила ему попробовать. Это мне надо было настоять, чтобы мы оттуда ушли все вместе.

И пусть бы концесветники… Если б не я…

Если б не я, стая бы выжила, но погибла бы тьма людей. Париж, Лувр были бы уничтожены. То, что случилось, показалось бы детскими игрушками.

Говорят, лидер принимает решения. Говорят, лидер спасет мир. Но как быть, когда правильных решений не существует? Когда кровь проливается, что бы ты ни решил? Это-то и есть для меня самое непереносимое.

Стемнело. Пора признать, что больше нам ничего не найти. Ребята плачут. То успокоятся, то снова слезы текут по щекам. Держатся только Клык и Дилан. Откуда у них только силы берутся весь день плечом к плечу со мной развалины разгребать да еще в руках себя держать?

Стою на краю котлована и не понимаю, какой безумец это затеял? Как мог Марк годами вынашивать эту идею?

Все. У меня наступил полный перегруз. Ни голова, ни сердце больше ничего не воспринимают. Хочу домой. Но где он, наш дом? И где моя мама, Джеб, Элла? Я о них ничего не знаю. А ведь они тоже во всем этом как-то замешаны. Как? Я уже больше ни в чем не уверена. Ни в чем и ни в ком. На кого положиться? Кому верить? Нет в моей жизни ни одной надежной опоры. Ни одной.

Я почти полностью от всего отключилась. Вдруг кто-то ласково берет меня за плечи и прижимает к себе. Клык. Моя щека прижимается к его груди, и его драная рубашка намокает от моих молчаливых слез. Он такой теплый и такой сильный. И до боли знакомый. Но разве могу я на него положиться?

Нет, на него — меньше, чем на кого бы то ни было. Клык мне тоже не опора.

79

Что бы с тобой ни происходило, какие бы страшные катастрофы с тобой ни случались, жизнь идет вперед. И это самое странное. Ты замер, окоченел от горя. Больше жить невозможно. Но земля продолжает вращаться, и секунды по-прежнему бегут вперед.

Прошло всего несколько часов с того момента, как Ангел исчезла, а мне с каждой минутой становится только больнее. Но Париж уже понемногу приходит в себя. На Площадь Согласия нагнали очистительные машины. Какие-то люди в форме меряют уровень радиации. Клык сообщил им про бомбы, взрывчатку и отравляющие газы под площадью, и теперь сюда съехалась целая армия военных и бесчисленные отряды саперов. А утром Газзи был один. У него было только пять минут. И ему всего-навсего девять лет.

Мы прочесали все госпитали и все отделения травмы. Врывались в каждую палату. Отодвигали каждую занавеску в надежде, что с какой-нибудь койки на нас глянет чумазое, все в синяках и ссадинах личико Ангела. Но ее нигде нет.

Закат уже окрасил город кроваво-красным светом. На улицах появились люди. Мне хочется хватать за грудки каждого встречного, трясти как следует и кричать: «Вы понимаете, что случилось!» Только зачем? Бесполезно. Я вполне отдаю себе отчет, мне просто нужно выплеснуть на кого-то свое горе.

Я без сил упала около котлована. Не помню, сколько я там пролежала. Помню только, что в конце концов Клык меня там нашел.

— Если мы до сих пор не нашли ее тело, — говорю я ему, — значит, она жива.

Он опускается рядом со мной на камень и медленно качает головой. Лицо у него осунулось, и глаза потускнели. За последние двадцать четыре часа он словно на десять лет повзрослел. Клык берет меня за руку:

— Нет, Макс. Скорее всего, нет.

Я готова закричать: «Это все ты виноват! Это ты ее там бросил!»

Но он не виноват. Я… Я сама бросила там под землей их всех троих.

— …Нам пора…

Я знаю, физиономия у меня опухла от слез, я вся в крови, грязи и саже, а волосы — один сплошной колтун.

— Что? — не понимаю я.

Надж дремлет у меня на плече, но от звука его голоса просыпается и бессмысленно хлопает глазами.

Клык махнул в сторону своей команды. Все как один, замученные и грязные, они теперь воочию убедились, какие ужасы могут случиться в мире. Как ни странно, при виде его команды на душе у меня теплеет.

— Нам пора. Полиция арестовала нескольких организаторов ГКС. Не похоже, чтоб во главе был Марк — он был под началом Единого Света. Но кто работал под этой кличкой, полиция пока не доискалась. Газзи рассказал мне все, что они разузнали в штабе. Мы попробуем пойти по его наводкам.

— Ммм… — никакой другой реакции у меня нет.

— Надо убить заразу на корню, — продолжает Клык, как будто оправдывается. — Не то она расплодится снова.

В лице у него ни кровинки. Глаза мертвые. Ангел всегда была его любимицей.

— Конечно…

Я устало поднимаюсь на ноги. Чувствую себя опустошенной и старой. Как будто мне никогда больше не быть счастливой. Мы с Клыком наскоро и неловко обнялись. Я приникла к нему, впитывая в себя его прикосновение, будто чтобы сохранить навсегда.

— Вот и все, — бессвязно бормочу я.

— Все, — соглашается Клык, и сердце у меня падает. Я все еще на что-то надеялась… — Береги себя. — Он оборачивается к Дилану и серьезно смотрит на него: — И ты ее береги. Это теперь твоя задача.

Майя ждет в стороне вместе со всей его командой. Я помню, я обязана ей жизнью. Подхожу к ней и смотрю ей прямо в глаза:

— Спасибо тебе.

Она кивает. И больше — ни слова. Но мне больше ничего и не надо. Мы слишком похожи, чтоб словами разбрасываться.

— Пока, ребята, — прощается Клык со стаей. — Если чего узнаю, все напишу в блоге.

Вот и все. Они улетели. Ком застрял у меня в горле, в глаза будто песком сыпанули. Или даже солью. Я помолчала, собираясь с силами.

— Надо найти Эллу. И маму, и, может быть, даже Джеба.

Один за другим они медленно кивают, а я про себя думаю, смогу я подняться в воздух или не смогу.

Ко мне подходит Дилан, обнимает за плечи и берет за руку. Руки у него большие, сильные, и от их прикосновения делается легче и спокойней. Горячие слезы снова обжигают мне глаза и текут по щекам, прочерчивая по грязи и крови светлые полосы. Ну и пусть.

Я смотрю на Дилана. Мы готовы. Пора в полет.

Эпилог Последние слова

— Ангел, ты особенная. Ты сверхчеловек, — раздается у нее в голове Голос.

Она слышит и голос, и еще другие приглушенные звуки. Но глаз открыть она не может. Руки и ноги ее не слушаются. Она старается задавить поднимающуюся панику. Главное — понять, что происходит, и — что еще важнее — где она.

Голова у нее раскалывается. Волосы слиплись от крови. Босым ногам холодно. По всему телу налеплены электроды — и ее охватывает ужас. Сердце забилось сильнее, и она услышала, как тут же загудел один из приборов. Опять! Ей не выдержать этого снова.

— Не бойся, Ангел, — говорит Голос. Мужчина это или женщина, Ангел разобрать не может. Похоже, он доносится до нее точно через много слоев ваты. — Ты среди друзей. Мы о тебе позаботимся.

Ангел старается заговорить, но ни звука не срывается с ее запекшихся губ. Да и дышит ли она? Похоже, что дышит. Запястье саднит. Кажется, это капельница. Ситуация до боли знакома: полная беспомощность, запах хлорки, приглушенный гуд лабораторных приборов, измеряющих каждое движение ее тела и органов.

Больше всего на свете ей хочется оказаться дома, быть с Макс и со стаей. Свернуться калачиком у Макс под боком и смотреть телевизор. И чтоб Игги и Элла пекли на кухне печенье. Она ведь только ребенок…

— Видишь ли, Ангел, — гудит Голос, — совершенно необходимо, чтоб ты осознала свою мощь и силу. Поняла, что ты необыкновенная. Потому что это твоя судьба. Сознание собственного величия придаст тебе силы.

Голову ей обдало ледяной струей. Наверно, они смывают кровь.

— Как только ты это поймешь, ты сможешь раз и навсегда отбросить остатки человеческого. Новому миру не нужны люди — ему нужны сверхлюди. Ему нужны существа, которые больше и лучше, чем люди. Ты меня понимаешь?

Ангел старается проникнуть мыслью к тем, кто вокруг нее. Но она точно в пластиковой коробке. Ни единой мысли не пробиться сквозь прозрачную стену, ни наружу, ни внутрь. Никогда еще она не чувствовала себя в такой полной изоляции. Где Макс? Она, наверное, с ума сходит. Вся стая, поди, с ног сбилась, ее разыскивая…

Она с трудом проглотила слюну и чуть не подавилась от трубки в горле.

И в этот момент она вспомнила: заваленный взрывчаткой туннель, она бежит за Газзи. Страшной силы взрыв. Дальше она ничего не помнит. Она не помнит, спасли ли они с Газзи сотни тысяч людей. Она даже не помнит, осталась ли в живых ее стая.

Она думает о людях, которые потеряли жизни, потому что они с Газзи не справились с задачей. «Это я во всем виновата. Я и никто другой. Макс! Прости меня, Макс!» — думает она, уверенная, что Макс ее не слышит.

Медленно-медленно одинокая слезинка скатывается из-под ее закрытого тяжелого века.

— Не бойся, Ангел! — повторяет Голос. — Ты необыкновенная. Мы о тебе позаботимся.

Ангел плачет. По крайней мере, человеческих слез они у нее не отняли.

Джеймс Паттерсон Возрождение

Великий разлом Пролог После

Ночь. Распластав позади себя крылья и болтая в пустоте разодранными в кровь ногами, Ангел примостилась на горячем камне опаленного огнем утеса. Она напряженно вслушивается в странную новую тишину.

Безмолвие ее ошеломило. Разве не должен оглушать ее рокот рушащегося вокруг мира? Грохот рассыпающихся зданий? Безутешный вопль об утраченном? Но от того, что старый знакомый мир исчез беззвучно, бесшумно растворился, рассыпался в прах без остатка, ей еще страшнее.

Где громоподобные раскаты апокалипсиса? Где хаос разрушения?

Но хаос был. Это Ангел точно помнит. Только он был «до». И крики, и адское пекло, и языки пламени, и паника — все это было. Было. И ей никогда не забыть пережитого ужаса.

Ангел обхватила руками колени и, как в кокон, завернулась в свои белые крылья. Провела пальцем по шрамам и постаралась отодвинуть от себя воспоминания.

Грозные предупреждения о землетрясениях и цунами, усилия ученых — Ангел поморщилась, вспоминая скальпели, лампы дневного света и ослепительно белые простыни в операционных и лабораториях — все это было напрасно. Природа властно и жестоко потребовала Землю назад в свои владения.

Как бы ни старалась Макс исполнить свою великую миссию, как бы ни приготовлялась стая к грядущему, они все равно были захвачены врасплох.

Но кто, в самом деле, может подготовиться к светопреставлению?

«Ты, — шепнула сама себе Ангел. — Ты была готова».

Она прищурилась в темноту. Ее утес плотно обступила ночная темень. Но даже и днем горизонт являл собой странную, чужую, непонятную картину. Вместо ровной линии ей открывались рваные просветы в другие миры.

Она вспомнила, как падала и умерла Макс, вспомнила, как перед ней самой простерлось тогда бесконечное горе, как бескрайний мрак затопил ее душу и как обступила ее черная беззвездная ночь, ночь без надежды и без конца. И это было страшнее, чем предчувствие Армагеддона.

Теперь ее больше ничто не пугает. Пугает только сознание собственной силы. Пугает только то, что она все предвидела, знала, как все это случится. И что никому об этом не сказала.

Ангел откинула назад голову, подставляя лицо прохладному ветру, шелестящему в ее некогда белокурых кудряшках. Теперь от грязи они отяжелели и распрямились. Она снова прислушивается к тишине. Нет больше белохалатников. Больше некому мучить ее и отдавать ей команды. Вокруг ни единого голоса.

Кажется, она осталась совершенно одна. В полном, абсолютном одиночестве. Почти в одиночестве.

Ангел подумала о стае. Вспомнила, как они парили в воздухе, как ныряли стройным клином к земле. Как Макс рассекала воздух во главе их клина. Вспомнила, как Макс держала ее за руку и называла своей малышкой и крохой. Больше она, Ангел, уже не малышка.

Где еще найдешь семилетнего ребенка, который пережил бы конец света?

Она крепко закрыла глаза. Она ждала тех видений, с которыми годами боролась, к которым привыкала, с которыми наконец свыклась и даже стала их ждать. Но никаких видений будущего к ней не явилось.

Впервые за всю ее короткую, но до отказа переполненную событиями жизнь Ангел понятия не имела, что случится дальше.

Книга первая До

1

«Смотрите сегодня в утренних новостях: разрушенные деревни на Филиппинах. Сотни людей погибли, сотни пропали без вести. Вызванные тайфуном оползни продолжают сметать все на своем пути».

Я сижу на кухонном прилавке, уставившись в маленький экран телевизора. Диктор с телеэкрана смотрит на меня с видимым упреком. Типичное утро понедельника, да и только.

«Внутри страны в нескольких крупных городах растет движение хулиганствующих банд. Полицейские отряды брошены на обуздание беспорядков». Камера выхватывает из толпы фанатика со стеклянными глазами, орущего о развитом обществе и o том, как сохранить чистоту планеты. Он держит плакат с надписью «99 % — это будущее». Я невольно вздрагиваю. Диктор поднимает продуманно нарисованную бровь: «Хотелось бы знать, кто или что такое эти Девяносто Девять Процентов?»

Потом лицо диктора замирает в хорошо отрепетированном выражении беспокойства, а по экрану бегут черные полосы помех. Я разозлилась и саданула по телеку кулаком. Но он только громко и жалобно загудел. Утро сегодня явно не предвещает ничего путного.

У меня за спиной в кухне начинается обычная кутерьма. Газзи и Тотал, широко открыв рты, ловят поджаристые вафли, которые бросает им Игги. Тоже мне, птенчики нашлись!

— У меня носки к юбке не подходят! — ноет Надж, волоча за собой груду пестрых тряпок. В нее летит вафля. С реакцией, отточенной годами практики, Надж стремительно разворачивается, на лету ее ловит и с силой посылает обратно Игги прямо в лоб. Вафля разлетается на куски, и крошки застревают в его рыжеватых волосах.

— Не смей! Я одеваюсь!

Газзи выбрасывает кулак в воздух. Его ангельское детское личико расплывается в счастливой улыбке, на которую способен только невинный девятилетний шкода.

— Битва продуктами питани… — Не договорив, он замирает под моим ледяным взглядом.

— Попробуй только! Немедленно прекратите кидаться вафлями! — крикнула я и выхватила у Игги бутылку с сиропом. — И возьмите наконец тарелки, ножи и вилки!

— Что, и я тоже? — возмущенно протестует Тотал. — У меня и пальцев-то нормальных нет. Думаешь, раз я говорить могу, так я человеком стал? Ошибаешься!

Не слишком ли много позволяет себе этот маленький черный скотти?

— Ты, кажется, забыл, что мы тоже не стопроцентные люди, — парирую я, слегка раскрывая крылья.

Да, да, друзья, именно крылья. Если вы только-только присоединились к нам, сразу оказавшись в самой гуще событий, я вам скажу — вы имеете дело с крылатыми.

Тотал закатил глаза:

— И вовсе я ничего не забыл.

Он затрепыхал своими собственными маленькими крылышками. К несчастью, у Акелы, его подружки и любви на всю жизнь, крыльев нет. Поэтому с нами ей трудновато, и эта чистопородная маламутка, не изувеченная генетическими мутациями, большую часть года проводит со своим хозяином, стопроцентным человеком.

Я пожала плечами:

— Тогда возьми собачью миску.

Тотал брезгливо скривил нос.

— Мне не найти… — снова начинает Надж, но я быстро затыкаю ей рот. Надж могла бы и сама знать, что в вопросах моды советчик из меня никудышный. Она обиженно разворачивается и демонстративно уходит прихорашиваться в ванную. Ее всегдашние утомительные манипуляции с мазями, лосьонами и притираниями выше моего понимания. У меня никак в голове не укладывается, зачем все это нужно такой красивой двенадцатилетней девчонке.

Игги, который телек вообще смотреть не может — он, к вашему сведению, слепой, — тем не менее одной рукой профессионально манипулирует хитрым переплетением проводочков внутри нашего антикварного телевизора, а другой так же профессионально переворачивает вафли на сковородке. Изображение наконец приходит в норму, противное гудение замолкает, и Игги, гордо подняв голову, слушает, как говорящая голова с редкостным энтузиазмом несет в мир утреннюю порцию чернухи: «В новом докладе сообщается, что резко возросший уровень загрязнения окружающей среды в Китае привел в этом году к вымиранию рекордного количества видов растений.

В последние годы число метеоритных дождей сильно возросло. Ученые задаются вопросом, не следует ли ввести на Земле централизованную систему их отражения? Доктор Эмили Элерт предлагает несколько решений данной проблемы».

— Не кажется ли вам, — скептически бурчит Игги, — что все это похоже на добрые старые вести о приближающемся конце света?

— Старая песня, — улыбаюсь я. — Давно у всех в зубах навязла.

«В следующей программе „Хочу все знать“ Шерон Шаттук раскроет секретную информацию о растущем числе усовершенствованных людей и рассмотрит все „за“ и „против“ этого нового явления. Хотите узнать, окажутся ли новые существа, созданные генетиками с благой целью, будущим человечества или источником непредсказуемых рисков, хотите узнать о неудачных результатах экспериментов, о героях науки и о том, чего стоит опасаться? Обо всем этом и многом другом смотрите программу Шерон Шаттук „Хочу все знать“».

Меня перекосило от раздражения. Я наклонилась выключить телевизор. И вообще, пора двигаться. Какого лешего я опять на все это согласилась?

За последний год многое изменилось в нашей жизни. Но если что осталось для меня неизменным, так это моя глубокая неприязнь копределенного рода занятиям, обязательным для всех «нормальных» детей, живущих под «нормальным» родительским кровом, с «нормальными» родителями и с абсолютным отсутствием каких-либо генетических мутаций.

— Товарищи члены стаи! В школу все собрались? — Пытаясь изобразить хотя бы слабый энтузиазм, я энергично потираю руки.

Внимательно изучаю лица моих ребят. Надж вне себя от восторга. Игги скучает. Газзи, как всегда, готов выкинуть очередной непредсказуемый фортель. Тотал в ярости.

Кого не хватает? Того, кто сам же все это затеял. Того, кто подписал меня на это идиотское хождение в школу.

— Где..?

— Я здесь, — раздается у меня за спиной бодрый голос.

Развернувшись, оказываюсь лицом к лицу с Диланом. Правда, он на полголовы меня выше, и мне приходится смотреть на него снизу вверх. Он широко мне улыбается, а я — уже в который раз — удивляюсь, как ему удается всегда так безукоризненно выглядеть. Особенно сейчас, ни свет ни заря, перед выходом в школу.

— Отлично, значит, ты уже встал. — Я гоню от себя неуместные мысли, которые как белки в колесе вертятся у меня в башке. — Давно пора. Все уже готовы. Мы собирались без тебя выходить.

— Макс? — Дилан макает вафлю в лужицу сиропа на тарелке. Глянув в его синие, как Карибское море, глаза, стараюсь не думать о том, как еще совсем недавно просыпалась рядом с ним, и слишком сурово бросаю ему:

— Чего тебе?

— Макс, ты сама все еще в пижаме.

2

— Мы что, пешком пойдем? — жалобно стонет Газзи.

— Мы идем пешком, потому что все нормальные дети ходят в школу пешком. — Эту песню мы с Газманом всю прошлую неделю каждый день исполняли. Так что теперь она у нас как по нотам разучена. — Хотели быть нормальными, вот и трюхайте ножками.

Дилан жизнерадостно улыбается рядом со мной:

— Ценю ваши жертвы.

Стараюсь не обращать внимания на его кинозвездную красу. Безуспешно. Время от времени он касается меня рукой, и от этого меня точно током дергает. Наверное, выработка электричества — это его новое свойство. Типа электрического угря. И, пожалуйста, не смейтесь. С нами, крылатыми мутантами, еще не такое случалось. Мы, например, все в один прекрасный день под водой дышать научились.

— Знаете, как я рада, что мы в школу идем! — опять зарядила Надж.

Как видите, у нас у всех уже есть своя песня. Недолго же нам потребовалось, чтоб ритуалами обзавестись. Только лично я назвала бы это рутиной: сегодня, как вчера, вчера, как завтра. Тошнит просто.

— Я тоже рад, потому что для меня школа — это в первый раз, — подхватывает за Надж Дилан.

С тех пор как Дилан пристал к стае, для него много что «в первый раз» случилось. Но многое многому рознь. В школу он сам рвался — просто помешался на ученье, особенно на точных науках. Всякой там биологии, физике, химии. Только и твердил: «Хочу учиться, хочу учиться». А по-моему, это все просто ужас. Где биология да химия, там и психи белохалатники. А уж от них недалеко и до ужасов моей мутантской жизни.

— Ну, коли наш Дилан в первый раз в школу пошел, школа непременно должна быть самой что ни на есть первоклассной, — каламбурит Газман. — Типа этой, Ньютоновской.

Надо признать, первая неделя учения прошла без особых катастроф. Пошла я туда по доброй воле? Конечно нет. Хотела бы я дома остаться? Еще бы. Я еще не совсем спятила, чтобы самой в школу напрашиваться. Но когда таинственный миллиардер Нино Пьерпонт — его кое-кто нашим благодетелем называет — предложил платить за наше обучение в школе имени Ньютона, Дилан на меня три дня не отрываясь смотрел оленьими глазами, и я в конце концов сдалась.

Почему? Да потому что помимо регулярных приступов вины перед Надж, которой вечно охота жить как все нормальные люди, я чувствую себя за Дилана… в ответе. Он еще столько всего не знает. Как выживать, и вообще… Он, может, и выглядит как обычный подросток, с которого его клонировали, может, и боец он классный, но живет-то он на свете всего каких-то два года. О чем я все время забываю.

И потом, есть еще один маленький вопросик: он вроде бы специально для меня создан, как моя «идеальная половина».

Вот и подумайте после этого…

По-моему, я ему нравлюсь больше, чем он мне. Но все-таки, если кто-то вас целовал на закате под дождем в Париже на вершине Триумфальной Арки, просто так от этого уже не отмахнешься.

Короче, в целом согласие какое-то время походить в школу великой жертвой для меня не было. По крайней мере, пропорция моего дискомфорта и радости Дилана оказалась вполне приемлемой. И поскольку Дилан — само совершенство, он сразу вписался, и с первого дня за ним девчонки табуном бегать стали. В этом мы с ним здорово отличаемся. Вы меня знаете, я никогда особой популярностью в школах не пользовалась. Вернее, про популярность даже говорить не приходится: меня и замечать-то всегда едва замечают. Но это я так, к слову.

— Спасибо тебе, — тихо говорит мне Дилан. Искренне говорит, прочувствованно.

Я глянула на него — и мое лицо залило горячей краской смущения:

— Подожди, рано еще благодарить. Посмотрим, сколько я это выдержу.

Он ухмыльнулся. Ему, похоже, плевать, что у меня никаких девчоночьих замашек нет и что я ни в одну компанию не слишком вписываюсь. Я теперь, конечно, стараюсь лишний раз причесаться. Но что и куда надеть, где и как повернуться, что, кому и когда сказать, для меня по-прежнему тайна за семью печатями.

И вообще, с чего это я вдруг обо всем этом размышляю. Рано или поздно он ко мне охладеет. Так ведь? И мы вернемся к… — как бы это поточнее выразиться? — к «нормальному» положению вещей.

И чуть только я об этом подумала, мою готовность с ним соглашаться как корова языком слизала, и я категорично отрезала:

— Смысл жизни не в том, чтобы быть «нормальным». — Брови Дилана поползли вверх. — Смысл жизни в том, чтобы быть счастливым. И если что меня сделает сейчас счастливой, так это возможность подняться в небо.

И, не говоря больше ни слова, я разбегаюсь, раскрываю крылья и взлетаю высоко-высоко, в самое поднебесье.

С каждым взмахом меня охватывает знакомая радость полета. И я знаю, вся остальная пятерка крылатых здесь рядом, у меня за спиной. Вернее, четверка.

Я все время забываю, нас теперь только пятеро. Всегда шестеро было (плюс Тотал). Но с недавних пор многое переменилось. Сначала появился Дилан. Потом улетел Клык. Почему, об этом меня лучше не спрашивать. А совсем недавно… случилось еще кое-что. И теперь нас только пятеро.

О том, что такое с нами случилось, я пока говорить не хочу. Не могу. Пока не могу.

— Ты вóда! — Дилан дернул меня за ногу и обогнал, мощно взмахивая сияющими в лучах утреннего солнца пятнадцатифутовыми крыльями.

Я сощурилась, глубоко вздохнула, деревья подо мной стали еще меньше, а горькие воспоминания отступили.

— Давай, черепаха, догоняй! — кричит он мне сверху.

Я припустила за ним, переполненная гордостью: не напрасно я учила его летать. Пусть теперь попробует обставить своего учителя.

Так мы гонялись друг за другом, то поднимаясь на головокружительную высоту, то ныряя чуть ли не до земли, пока не остановились почти у самой школы, глядя друг на друга. Что-то зажглось в его глазах:

— Ты права, значение нормальности явно преувеличено.

3

Клык настороженно открыл один глаз и увидел, что небо над пустыней посветлело на горизонте.

«Подъем, — загудели все его инстинкты. — Пора. Надо срочно сматываться».

Но он чувствует, как ее теплое тело сонно ворочается в лежащем рядом с ним спальном мешке, и понимает, почему ему так трудно дышать. Потому что рядом — она. Мда-а-а… Ситуация.

Он, как впервые, исследует ее спящее лицо: знакомые скулы, крутые дуги бровей. От них она во сне кажется удивленной. Такого удивления он за ней, бодрствующей, никогда не замечал. Пухлые губы, которые он так хорошо знал, которые ему так хочется теперь поцеловать, но он не будет… По крайней мере, не теперь. Она все-таки ужасно похожа на Макс. Клык слегка поморщился.

Он высвободился из кокона своего спальника и наклонился над ней. Осторожно дотронулся до ее коротко стриженного ежика. Она вздохнула.

— Пора вставать, — ласково шепнул он ей на ухо. — Нам надо лететь.

— Подожди, — замурлыкала она спросонок и, выпростав руку, обхватила его за шею.

Клык проглотил застрявший в горле ком. Даже сквозь спальник он чувствует тепло ее тела, улавливает его очертания.

И ему становится совестно.

Клык никогда и представить себе не мог, что когда-нибудь будет спать рядом с какой-то другой девчонкой. И вот, пожалуйста, лежит рядом с Майей, клоном Макс. Правда, короткая залихватская стрижка — два дня назад Майя подстриглась — здорово ее изменила. «Чтоб на лету не путались — расчесать невозможно». Но Клык-то знает истинную причину, зачем ей эта стрижка понадобилась. Она на что угодно пойдет, лишь бы на Макс быть меньше похожей.

Но она и так не похожа. Она другая. Выносливая, но не такая на все обозленная. Ей плевать, Ген54 она или нет. Ей, в отличие от Макс, это по фигу. И улыбается она чаще. И рядом с ней ему проще, легче, чем с Макс. Только от этого он чувствует, что он Макс предал.

Осторожно, едва заметным движением он выбрался из-под руки Майи. Ему необходимо было… больше не лежать здесь, с ней рядом. А то не дай бог разыграется воображение, совсем неловко станет.

Одного беглого взгляда Клыку хватило, чтобы увидеть, что вся его маленькая команда — Майя, Рэчет, Звезда и Кейт — все еще крепко спит. Он кого похлопал по спальникам, кого потряс за плечи — реакции никакой, только раздраженные стоны и громкий храп. Его новеньких не добудишься, не то что стая, чуть что — и сразу вскочат. Клык вздохнул. Первое дело — топливо.

Разведенный прошлой ночью костер они предусмотрительно притушили. Теперь Клык разворошил уголья и добавил хвороста. Через пять минут он уже раскрыл крылья, грея их в тепле снова разгоревшегося огня. На горизонте солнце только-только облило верхушки гор розовой глазурью. Он попробовал подавить нарастающее внутри чувство срочности безотлагательных действий. С чего бы им вдруг суетиться, ведь за ними никто не гонится и он вроде бы все под контролем держит.

За годы скитаний Клык научился что угодно превращать в съестное: пустынных крыс, голубей, кактусы, одуванчики, равно как и все, что можно извлечь из ресторанных помоек. Но сегодня в его распоряжении кое-что получше. Он водрузил над костром складной гриль и достал из рюкзака легкую металлическую миску и небольшую сковородку.

Макс была… Макс. С ней было непросто. С ней было беспокойно. Но с каких это пор он гоняется за простотой? С каких пор ищет покоя? Тем более что ни покой, ни простота в их жизнь не больно-то вписываются. Они с Макс были одной крови. Между ними существовало родство душ. Родство ли? Она его как никто другой знала.

Он разбил яйца в миску, стукнув их сильнее, чем нужно, и принялся взбивать складной вилкой. Они с Макс через столько всего прошли вместе: через потери, через предательства, через счастливые воссоединения. Через смертельные раны, пулевые ранения и переломанные кости. Через новогодние праздники и дни рождения, через Ангеловы выкрутасы…

Он замер от острой, почти физически ощутимой боли. Нож, которым он крошил ветчину для яичницы, выпал у него из рук. «Не надо, только не думай об этом», — приказал он себе.

Макс. Макс ему так знакома. Он знает каждое ее движение, каждую мысль. Может быть, даже слишком хорошо знает.

Откуда только это пришло ему в голову? Ведь, в конце концов, она все равно не перестает его удивлять. Просто Майю он совсем не знает. Что, как и когда она скажет, совершенно непредсказуемо. Все в ней… ново и непривычно.

Он думал: уйдет из стаи — и все проблемы сами собой разрешатся. Думал, все сразу станет проще. А что оказалось? Все только еще больше запуталось. И проблем прибавилось.

Он вздрогнул, когда Майя обхватила его сзади за пояс. Если бы не годы почитай что военной тренировки, он бы до небес подпрыгнул. Как она ухитрилась так бесшумно к нему подкрасться?

— Мммм… — Она прижалась щекой к его спине и мычит, еще не совсем проснувшись. — Завтраком вкусно пахнет. Когда ты готовить-то научился?

Клык передернул плечами:

— Да так, стряпаю по мере сил и возможностей.

Майя встает с ним рядом, все еще обнимая его одной рукой. И стрижка у нее просто классная. Он даже головой затряс от изумления. С каких это пор он на стрижки внимание обращает? Такого с ним еще не случалось.

Насупив брови, он смотрит на Майю, и она улыбается в ответ. Поднимается на цыпочки и звонко чмокает его в щеку. Губы у нее мягкие и прохладные.

— Спасибо за… завтрак, — говорит она, а Клыку кажется, что он попал в водоворот.

И он совсем не уверен, что ему хочется из него выбраться.

4

У меня всегда было одно золотое правило: обычные люди не должны видеть, как мы летаем. Чего я только ни делала, чтоб соблюдать эту жизненно необходимую меру предосторожности. Но секрет наш давно уже обнародован, и теперь мы почти не остерегаемся и особо ни от кого не скрываемся.

Потому-то мы и приземлились на парковке прямо на крыши школьных автобусов под приветственные ахи и охи уставившихся на нас круглыми глазами школьников.

Заправляю выбившуюся из джинсов рубашку и расстегиваю свою неизменную ветровку. Звонок еще не прозвенел, перед школой куча народу, и все уставились на нас — глаз не сводят. Начинаю чувствовать себя зверем в зоопарке. Выпрямляюсь и независимо отвожу назад плечи. Мне не впервой иметь дело с людским удивлением, страхом и — не побоюсь этого слова — восхищением.

Только вдруг до меня доходит, что на меня никто не смотрит.

— Дилан! — Какая-то девица отделилась от стада и рванулась к Дилану, чуть не сбив меня с ног.

— Это неописуемо…

— Невообразимо! — перебивает ее еще одна. Глаза у нее горят нескрываемым восторгом.

На них обеих коротющие юбчонки и майки на тонких лямочках. И у обеих длинные, блестящие на солнце волосы. Из открытых носков модных шлепок виден разноцветный, голубой, зеленый и розовый педикюр.

В детали моего прикида лучше не вдаваться.

Если бы со мной рядом был Клык, при виде этих див он бы напрягся, попятился и исчез прежде, чем они поняли бы, в чем дело.

Но рядом не Клык, а Дилан.

— Приветствую вас, девушки, — рассыпается он, и от его белозубой улыбки у них явно перехватывает дыхание. Я и понятия не имела, что можно хлопать ресницами с такой скоростью. Правда, мне вообще невдомек, зачем ресницами хлопать.

— Класс! Даже лучше, чем загоревшийся диван на последней вечеринке у Анди. — К ним подходит третья телка и отточенным жестом откидывает на спину волосы.

— Диван случайно загорелся. — Та, которую зовут Анди, втихомолку оттесняет подружку плечом.

Дилан улыбается еще шире. По-моему, девицы сейчас упадут на колени и начнут разбивать себе лоб об асфальт, благодаря Бога за чудо, ниспосланное им, недостойным.

Однако, по всем признакам, недостойными они себя не считают. Очень даже наоборот. Каждый их жест говорит: «Мы избранные, единственные и неповторимые». И в этой уверенности их, по всей вероятности, ничто никогда не поколеблет.

Первая девица постучала Дилана по плечу ярко накрашенным ногтем. Я засунула руки поглубже в карманы, повернулась и пошла в школу вместе со стаей.

— Ты сегодня на ланч со мной рядом садись, — безапелляционно заявляет Анди.

— И со мной, — присоединяется к ней вторая.

— Со всеми нами, — хором повторяют все трое, наседая на Дилана, и у меня перед глазами встает картинка трех гиен, взявших в кольцо свою жертву.

— Надо бы и мне раздобыть себе крылышки, — бормочет рядом со мной парень, завистливо провожая глазами Дилана и облепивших его девчонок.

— Пересаженные крылья — настоящее несчастье, — ядовито замечаю я сквозь зубы, вспомнив кошмарные крылья моего незадачливого, теперь уже умершего, единокровного брата Ари.

Парень отшатывается, и до меня с запозданием доходит, что он совершенно не собирается пересаживать себе крылья. Увы, в башке у меня намертво засел только один сценарий — неудачные эксперименты по улучшению человеческого рода. Здорово же меня извращенцы от науки задолбали.

— Слоан!

Оборачиваюсь на восторженный вопль Надж и вижу, как по направлению к нам трусит рысцой какой-то чернявый пацан. Его многочисленные дреды[133] слабо схвачены на затылке в хвост. Он ужасно симпатичный. Надж пока крепится, но, боюсь, еще секунда — и она не сдержит восторженного вопля.

— Привет, подружка, — откликается Слоан. Его широченная улыбка сияет всеми тридцатью двумя зубами.

— Сколько ему лет? — прошипела я.

Надж ростом под метр семьдесят пять, но ей только двенадцать. По-моему, она слишком торопится повзрослеть.

— Понятия не имею, — беззаботно откликается она и прибавляет шагу, догоняя парня. На нем куртка Варсити.[134] Но клубняк можно носить только с десятого класса. Значит, ему как минимум лет пятнадцать, а то и все шестнадцать будет. Вот черт! О чем она только думает?

Кто-то легко коснулся моей руки. Оборачиваюсь — вплотную ко мне стоит Дилан:

— Увидимся.

Он смотрит на меня, и его синие, как море, глаза пробирают меня до печенок. Я снова вспоминаю, как мы целовались на вершине Триумфальной Арки. И еще в паре разных мест. А теперь на него, будто стадо разъяренных акул, накинулась толпа обезумевших красавиц. Вот и пусть получают его с потрохами. Посмотрим-посмотрим, как он будет барахтаться в этих новых «водах».

Я провожу пальцем по своей руке там, где ладонь Дилана оставила все еще теплый след.

На фиг он мне сдался!

5

— Пора в дорогу, — торопит Клык свою команду. — Нас ждет Сан-Франциско.

— Мы готовы. — Майя легонько похлопала его по ноге и улыбнулась. Ему сразу полегчало — беспокойство куда-то отступило.

— Быстрей, быстрей, быстрей! Вечно ты нас торопишь, — сердито протестует Звезда. — Только сюда прибыли, и снова давай вперед. Черти тебя, что ли, гонят? Дайте мне хотя бы завтрак доесть.

Она завязала хвост и одним махом отправила в рот сразу весь омлет. Глядя на нее, Клык вспомнил, как Газзи, чавкая и причмокивая, мог в одну секунду уничтожить жареного кролика, добела очистив каждую косточку. Но Газзи — это Газзи, а как это получается у Звезды, со всеми ее повадками образцовой ученицы католической школы, у Клыка до сих пор в голове не укладывается.

— Что глазеешь? — окрысилась Звезда на Холдена Сквиба. Он тоже, как завороженный, вылупился на нее из-под громадных очков. — Пора понять, у меня сердце в пять раз быстрее твоего бьется. А где скорость — там и заправка нужна соответствующая.

Холден — самый младший и самый странный в новой клыковской команде. Похоже, его главный талант мгновенного самовосстановления организма страшно Звезду раздражает. И, видимо, не ее одну, в школе его травили так, что только держись.

— Чего тебе Сан-Франциско-то сдался? — Рэчет исподлобья наблюдает за Клыком. С его невероятными экстрасенсорными способностями и с опытом жизни на улице и в бандитской шайке он всяческие неприятности за три версты чует.

— Вот именно. Какого лешего нас туда понесет? — Кейт нервно откидывает упавшую на глаза челку. С такой недюжинной силищей, как у этой красотки, ей бы как мамонт быть спокойной. Чего она вечно психует, Клыку совершенно непонятно.

— Смотрите. — Он открывает крышку лэптопа. — Я все время слежу за международными репортажами. Новая угроза растет с такой скоростью, какая Группе Конца Света и не снилась. Три дня назад о ней было всего пять упоминаний. Два дня назад — пять тысяч. Вчера о ней написали сто тысяч самых разных источников: на сайтах, в газетах, в блогах и т. д. А сегодня вон, видите цифру: число ссылок — больше миллиона.

— Ты лучше скажи, что это за опасность. А цифры мы сами видим. — Холден навис над Клыком, посыпая крошками его плечо и клавиатуру лэптопа.

— Они сами зовут себя Апокалиптами. — Клык скользит по ссылкам и наконец открывает главную страницу их собственного сайта. — В народе также известны под названием «Девяносто девять процентов». Я весь Интернет излазал и выяснил, что одна из их базовых точек находится в Сан-Франциско.

— «Девяносто девять процентов». — Звезда вытягивает шею, читая с экрана. — Дурацкое какое-то название. И совершенно безобидное. А «Апокалипты» — и того чище. Я бы так рок-группу назвала.

— Не знаю, не знаю. — Клык повернулся к Звезде и обвел взглядом всю команду. — Напрасно ты их так легко сливаешь. Вы же помните Группу Конца Света?

Команда мрачно закивала в ответ.

— Так вот с Апокалиптами, я уверен, надо забирать выше. Концесветники по сравнению с ними — любительский школьный хор. Как говорится, «то, что вы не допели, мы допоем». Да не просто допоем, но и разовьем до предела. Апокалипты хотят уничтожить девяносто девять процентов населения земного шара, а именно, не оставить ни одного неусовершенствованного.

«Усовершенствованные»… Для Клыка и его стаи любые «усовершенствованные», включая и их самих, всегда были просто мутанты и выродки.

— Совсем все с ума посходили.

Экран отражается в здоровенных темных очках Рэчета, которые он никогда, даже в темноте, не снимает.

— Но мы-то, по крайней мере, в безопасности, — неуверенно начинает Кейт. — Мы-то усовершенствованные. Значит, с нами они ничего делать не собираются. Может, нам… Не знаю даже… Может, нам лучше в эти игры больше не ввязываться. Зачем нам их разыскивать. Вспомните лучше, что в Париже произошло.

Сердце у Клыка снова чуть не остановилось. Кто-кто, а он-то вряд ли забудет, что случилось в Париже. Он резко выпрямился и бросил на Кейт гневный взгляд:

— Не ты ли у нас виган? Не ты ли вечно проповеди читаешь о бедных созданиях, которых на заклание отправляют? Не ты ли вечно твердишь о том, как вместе мы изменим мир к лучшему? Что ж ты теперь, когда ситуация чуток усложнилась, в кусты уйти норовишь?!

— Да я что, я так только… — потупилась Кейт.

— Нам бы о себе побеспокоиться. А твои Девяносто Девять — не наше дело, — вступилась за подругу Звезда.

Эта парочка всегда друг за друга горой стоит. Так еще с их частной школы пошло — они там единственные «усовершенствованные» белые вороны были. Только Звезда похрабрее будет. Потому-то что у Кейт на уме, то у Звезды на языке.

— Что значит «не наше дело»? — Клык чеканит каждый слог. — Ты хоть понимаешь, что здесь речь об Апокалипсисе идет?

— Кончай, Клык. — Звезда расставила ноги и уперла руки в боки. — Ты что, никогда не думал, что миру пошло бы на пользу, если б людей хоть капельку усовершенствовали?

Клык от неожиданности даже отшатнулся. Но Звезду уже понесло:

— Вот хоть Майю возьми. Она все равно что твоя бывшая подружка, только усовершенствованная. Скажем, следующее поколение. Не так ли?

Холден присвистнул.

А у Майи сузились глаза:

— А ну-ка объясни, что ты имеешь в виду?

Звезда спокойно и пренебрежительно пожала плечами:

— А то и имею, что Клыку улучшенная модель потребовалась. Он, видать, на апгрейд пошел. Значит, Клыку можно, а всему миру нельзя. Короче, я с Кейт совершенно согласна, они нам ничем не угрожают.

— Значит так. Вас здесь, девушки, никто не держит. — Клык чуть не дрожит от ярости. — Можете немедленно убираться восвояси. Когда вам потребовалась защита, я вам эту защиту дал. Я вполне понимаю, что теперь вы в полной безопасности и вам на все и на всех наплевать. Я бы так жить не смог. Но это я, и своей позиции я вам навязывать не собираюсь. Так что валите отсюда на здоровье.

— Эй-йей-йей! Охолонь маленько, — вступает Рэчет, откидывая закрывающий лицо капюшон и наклоняя голову.

— А ты отвали. Я и сама за себя могу постоять! — Звезда отодвигает Рэчета плечом. — Я и не знала, что всем членам команды Клыка положено без разговоров идти за ним, как агнцам на заклание.

— Клык, послушай. — Кейт снова подает голос, пытаясь разрядить накалившуюся ситуацию. — Ты же знаешь, нам тоже этих маньяков остановить важно. Мы просто… после Парижа… никак оправиться не можем. Нам непривычно, что за нами охотятся постоянно.

— Да уж конечно, без роскоши да привилегий частной снобской школы да без родительских мягких диванов вам теперь трудновато приходится, — ледяным голосом отрезала Майя.

Физиономия у Кейт вытянулась, а Звезда, глотнув воздуха, только крикнула:

— Не смей!

— Да заткнетесь вы все наконец? — рявкнул Рэчет, глубоко вздохнул и прислушался. — Кто-то сюда идет.

Клык мгновенно вскочил на ноги. Как бы ни был серьезен их спор, надо его до поры до времени отложить.

— Рэчет, заводи ван, — командует он. — Майя, немедленно в воздух — будешь с высоты за ситуацией следить.

Он глянул на небо и чертыхнулся. Семь часов. Надо было час назад отсюда свалить.

— Да что вы паникуете? — Кейт даже не тронулась с места. — Мы посреди пустыни. Здесь зверья всякого полно. Рэчет, может, услышал, как койот какой-то пробежал или варан прошмыгнул. А вы уже в истерике бьетесь. Давайте лучше обсудим все хорошенько да решение найдем, чтобы…

Рэчет качает головой:

— Что ты думаешь, я лисицу или ящерицу от ЭТОГО не отличу? Этот гад побольше волка или даже медведя будет. И кровищей от него за три версты несет. Слышите, что я говорю, КРО-ВИ-ЩЕЙ!

6

— Я чую КРОООВЬ — передразнивает его Звезда. — Много крови!

Рэчет оскалился:

— Давай, давай, подружка. Ты повтори, а я посмотрю, что с тобой дальше будет. Сказано тебе, я что-то ужасное чую.

— По крайней мере, хоть не Апокалипты, — хихикнула Кейт.

Клык быстро глянул в зеркало заднего вида. Единственное, что они с Майей обнаружили с воздуха, — это коршуны, терзавшие в кустах свою добычу.

— Да уж, конечно, Рэч, — мрачно завывает Звезда. — Варан решил нас всех сожрать. Или крыса-мутантка собралась кормить детенышей сердцами «усовершенствованных».

Холден и Кейт, не сдержавшись, расхохотались. Клык снова вспомнил стаю. Сколько раз они так друг друга подкалывали, сколько раз спорили. Теперь у него новая «стая». Только споры почему-то кажутся жестче, а подколки скорее похожи на злобные склоки.

Стаи с ним рядом нет. Зато есть Майя. Она вздыхает, будто, как и он, чувствует, что команда сама по себе, а они с Клыком совсем другие. Да на то и причин достаточно. Они двое на крыльях могли бы в Сан-Франциско за сорок пять минут оказаться. Но не могут же они одни улететь. Вот и приходится шесть часов со всеми вместе в «одолженном» грузовичке трястись.

Майя положила голову ему на плечо. На сплошном переднем сиденье она прижата к нему практически вплотную.

Близко-близко.

А он вдыхает ее запах, и оба они совершенно забыли о возне на заднем сиденье. Между ними полное молчаливое понимание. Но не только крылья отделяют их от остальной команды. Им неловко с ребятами, потому что так легко и просто друг с другом.

Все совсем как с Макс…

Но додумать эту неприятную мысль Клык не успел. Майя вдруг выпрямилась и нахмурилась:

— Что это там за облако на дороге?

Клык прищурился. Впереди шоссе как будто преградило какое-то плотное марево.

— Рэчет?

— Чо Рэчет-то? Вы же мне больше не верите.

Клык тяжело вздохнул. Как же они достали его со своим вечным гонором да выпендрежем. Сначала девицы, а теперь еще и Рэчет.

— Рэчет, пожалуйста…

Рэчет надвинул поглубже солнечные очки и, пристально всматриваясь в ветровое стекло, вытянул шею у Клыка из-за плеча. Когда он заговорил, голос у него сел и осип:

— Похоже, нас поджидают. Транспортный конвой загородил обе полосы.

Клык мгновенно нажал на тормоз, поставив ван на дыбы. Резко развернулся на сто восемьдесят градусов и дал газ в обратном направлении.

— Простите, если кого тряхонуло. Не думаю, что нам имеет смысл готовить приветственные речи, — бросает Клык через плечо и снова всматривается в дорогу в поисках недавно промелькнувшего поворота.

Есть, конечно, некоторый шанс, что он перегнул палку. Что это дальнобойщики перекурить решили или что-нибудь в этом роде. Но по всему видать, что шанс этот в лучшем случае равен одной сотой процента.

Он еще наддал газу. Мотор начинает чихать. На внедорожник их тачка точно не тянет. В зеркало заднего обзора ему хорошо видно несущееся на них пыльное облако. Клык чувствует рядом с собой напряжение Майи, чувствует, как чуть позади переплелись их крылья. Вот бы оторваться от всех, взлететь и… Нет, об этом нельзя даже думать. Они ребят одних не оставят.

Вот она, та дорога, которую он ищет. Чуть впереди он увидел тонкую уходящую влево полоску. Сейчас они повернут, и можно будет бросить ван и драпануть в лес. А уж там, что бы ни случилось, будет легче.

У него вырвался вздох облегчения:

— Мы почти у цели.

Еще полмили… осталась пара секунд…

Бабах!

7

От удара ван с оглушительным скрежетом бросило на другую сторону дороги. Левую дверь смяло и напрочь заклинило, все стекла повылетали. Кейт визжит. Рэчет грязно ругается. В них на полном ходу врезался трак, вылетевший с той самой грунтовой дороги, на которую собирался сворачивать Клык.

Клык посмотрел направо. При виде кровавой раны, безвольно открытого рта и ее помутневших закатившихся глаз сердце у него сжалось.

— Майя? — трясет он ее за руку.

— Ничего-ничего. Все в порядке. — Майя медленно открыла, закрыла и снова открыла глаза. Так же медленно поднесла руку к виску и удивленно вытерла текущую тонкой струйкой кровь. — Не страшно — это просто шишка.

Клык быстро кивнул и полез в дыру от вылетевшего ветрового стекла, на всякий случай протягивая Майе руку. Чего он нервничает? Она и сама о себе позаботится.

— Выбирайтесь из вана и срочно врассыпную! — командует он своим. Ребята быстро очухались и один за другим стали вылезать с правой стороны, кто в дверь, а кто прямо в разбитые окна. Клык взлетел на крышу. Круговой обзор мгновенно дал ему полную и весьма удручающую картину: два здоровых трака наглухо блокировали боковую дорогу, еще четыре такие же громадины закрыли дорогу вперед. А конвою, летевшему за ними по пятам, осталось всего четверть мили.

Они окружены.

Клык оглядел команду. Рэчет сжимает стальной домкрат, Холден стоит в боевой стойке. Кейт и Звезда, скорость и мощь, тоже готовы за себя постоять. А Майя… Он видел ее в бою и знает, на что она способна. На нее он полагается как на самого себя.

Не прошло и пары секунд, как конвой, заскрежетав тормозами, остановился вплотную к их искореженному вану.

«Начинается», — подумал Клык и почувствовал, как вздулся каждый его мускул. Он готов к неизбежному.

Вдруг наступила мертвая тишина.

— Да вылезайте же, гады. Посмотрим, кому я первому башку проломлю, — слышит Клык, как чертыхнулся сквозь зубы Рэчет.

Дверь одного из траков медленно открывается. Что теперь? Пули? Клык готов к пулеметной очереди. Но то, что он увидел в следующую секунду, оказалось куда круче. Челюсть у него отвисла, а глаза вылезли из орбит.

— Привет, Клычок! — рыкнул Ари.

Ари, злобный (по большей части) кровный брат Макс, усовершенствованный волчьей ДНК, как и все остальные ирейзеры. Тот самый Ари, который дважды умирал на глазах у Клыка и которого Клык вместе со стаей хоронил. Но теперь этот самый Ари стоит перед ним, балансируя на накачанном плече направленный на Клыка гранатомет.

— Ари, — только и выдавил из себя Клык.

— Ходят слухи, что ты первым в ящик сыграешь, — говорит Ари, и удивленный голос никак не вяжется с диким хищным блеском его глаз. Клык поежился, вспоминая зловещее предсказание Ангела. — Не хотелось пропустить погребальные почести. — Ари как следует нацелил гранатомет Клыку в голову и улыбнулся, обнажив длинные желтые зубы. — Ну что, ты уже приготовился помирать? — Он наклонил голову и глянул в прицел.

Впервые в жизни Клык понял, что значит совершенно оцепенеть.

8

— Идите сюда!

Дилан, плотно зажатый между психичкой номер один и помешанной номер два, машет мне, Газзи, Игги и Надж из-за столика, где обедает школьный крутняк.

Я нацелилась было пристроиться в сторонке, вместе с остальными белыми воронами и серенькими мышками, но Надж радостно взвизгнула, побежала вприпрыжку к Дилану и уверенно втиснулась между девчонок, явно не проявивших никакого восторга по поводу ее появления.

Это решило дело.

— Прикрой меня, — бросила я Игги и повернула вслед за Надж.

— Не беспокойся, тылы прочны.

— До скорого, пока. — Газзи круто повернулся на пятках и пошел, чтобы сесть с ребятами из его класса.

Я его понимаю. Мне бы тоже компания третьеклашек доставила куда больше радости, чем размалеванные дивы, выкаблучивающиеся перед Диланом.

— Макс! Иди скорей, — снова махнул мне Дилан. — Сара, подвинься немножко, пожалуйста.

Сара скроила такую физиономию, будто ей лучше лягушку проглотить, чем для меня место освободить. Но Дилан одарил ее своей неотразимой улыбкой, и ей ничего не осталось, как сдвинуться с места. Она даже похлопала по скамейке, мол, не стесняйся, присаживайся.

На эффект, который Дилан производит на девиц, даже смотреть страшно. Слава богу, ему самому это не понятно. Я уселась, поставила на стол свою до отказа наполненную тарелку, и за столиком воцарилось гробовое молчание. Дилан его даже не заметил — сидит и продолжает радостно стрекотать с Надж.

— Ты, наверно… голодная? — осторожно намекает девица, которую, по-моему, зовут Бетан.

Я не собираюсь особо распространяться по поводу наших потребностей в калориях, улыбаюсь и коротко отвечаю:

— Мне просто за весом следить не надо.

Что, получили?

Надж открывает бутылку сока:

— Вы вчера вечером видели на Табите те брючки капри, что в программе «Смени свой имидж»? Скажите, они на тарелку с фруктовым салатом похожи?

Все головы дружно повернулись к ней и радостно закивали.

— Никогда более кошмарных штанов не видела, — соглашается Сара.

А я между тем занялась мясным рулетом. Все равно в их разговоре мне ничего не понятно. Штаны — понятно. Фруктовый салат — понятно. Даже про Капри я слыхала, что это такой остров. Но как это все вместе сложить, убей меня бог не пойму. И тут до меня доходит: Надж и вправду вполне в этот мир вписывается. Она и сама мне об этом сто раз говорила. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

А теперь я и увидела, и услышала, как она треплется с нормальными девчонками на нормальные темы, на нормальном общем языке. Единственное, что не вписывается в общую картину, — это ее крылья.

— Как прошло утро? — повернулся ко мне Дилан, игнорируя разгоревшееся вокруг нас обсуждение «смены имиджа».

Я не спеша проглотила рулет, наслаждаясь изобилием у меня на тарелке. Если кто считает, что в школьной столовке есть невозможно, рекомендую месяцок попитаться из помоек. Сразу все на свои места встанет, и школьные фрикадельки в нектар и амброзию превратятся.

— Школа как школа, — пожала я плечами, купаясь в его восхищенных синих глазах. — А ты, похоже, на коне. — Я многозначительно скосила глаза на девиц.

Он усмехнулся:

— Все как всегда, все как всегда.

— Вот-вот. Поди, трудновато, когда все девчонки перед тобой так и падают и сами собой в штабеля складываются.

Он тронул меня за коленку:

— Так-таки уж и все?

По всему видно, он страшно собой доволен. Вот дура, что я опять ляпнула. Смутившись, я занялась соком, но, набравшись храбрости, подняла глаза:

— Не знаю-не знаю. Может, только избранные.

Он радостно мне улыбнулся, и у меня по спине, как всегда, побежали мурашки. Я знаю, что играю с огнем. Но до чего же затягивает эта веселая игривая перепалка. Флирт, оказывается, дело весьма увлекательное.

— Я прямо ушам своим не поверила, когда Терри сказала, что оранжевый — это новый черный, — тарахтит рядом со мной Надж.

— Вот именно, — соглашается с ней предполагаемая Мелинда. — Новый черный — это черный.

Надж решительно рубанула воздух:

— И я говорю, нечего новый черный искать. Черный всегда останется черным. Не старым, не новым, — вечным черным.

Наш столик одобрительно загудел. Что за галиматью они такую несут? Старый черный? Новый черный? Фигня какая-то да и только.

— А я считаю, что новый черный — это слепой, — вступает вдруг в разговор Игги, явно решив слегка сменить тему разговора.

— Что-что? — оторопело переспрашивает девчонка, которую все называют Медисон.

— Я имею в виду, что никогда бы не подумал, что здесь так много слепых учится — в этой школе, похоже, только черное и видят.

Молчание. Надж поджала губы: и кто только просил Игги в разговор встревать — все так хорошо до сих пор шло.

Я усердно принялась за пирожное.

— Мммм… — мычит Бетани.

— Я-то, понятно, слепой, — не смущается Игги, — а вам-то что все только черное да черное? — И он помахал в воздухе рукой, «случайно» опрокинув на соседок миску с зеленым горошком. Надж покраснела до ушей и с отчаянием смотрит на меня, мол, останови его немедленно.

Ладно, останови так останови. Попробую.

Игги поворачивается к Медисон:

— Это у тебя врожденное или несчастный случай?

Народ за столиком переглядывается в неловком молчании.

— Я зрячая, — отзывается Медисон.

Игги притворяется, что он совсем сбит с толку, а потом на его лице складывается мина заботливого соучастия:

— Знаешь, лучше все-таки смотреть правде в лицо. Зачем отрицать свою слепоту? Это не недостаток и не слабость — это твое «я».

— Да говорю же, я не слепая. — Медисон совсем опешила.

Надж только зубами скрипнула и уставилась в тарелку.

Ай да мы — здорово народ повеселили!

9

Проверила, кто из наших что делает. У Газзи сегодня, естественно, научный кружок. Пусть только попробует взорвать что-нибудь, я его лично ремнем выпорю. Надж отправилась домой в одиночестве — лишь бы ее ни с кем из нас не видели. А Игги на футболе.

— Я его вчера на поле видел, — говорит Дилан. — Он классно играет.

— Он всегда был отличным игроком, — объясняю я Дилану. Его слепота каким-то образом все остальные чувства обострила. У него такая координация, которая никому из нас и не снилась. И в пространстве он ориентируется лучше любого зрячего.

— Долго нам еще нормальными прикидываться? Может, все-таки полетим домой? — вопросительно смотрю я на Дилана.

— У меня кое-что получше для тебя заготовлено, сладкая моя, — подмигивает он и тянет меня за собой на парковку возле школы.

— Еще раз меня так назовешь, я с тебя заживо три шкуры спущу. Чтобы я этих пошлостей больше не слышала! — Я на него ругаюсь, пока он не притаскивает меня к огромному красному мотоциклу. — Это еще что?

— Я его одолжил. — Дилан заносит ногу в седло и похлопывает по заднему сиденью. — Давай, садись.

У меня нет никаких, ни врожденных, ни папой-мамой воспитанных предубеждений против «одолженных» предметов частной собственности. Поэтому долго уговаривать меня не приходится. Дилан заводит мотор, и мы срываемся с места.

Не знаю, ездили вы когда-нибудь на мотоцикле или нет (если родители об этом не знают, не стоит им сейчас всю правду выкладывать), но должна честно признаться, если бы у меня не было крыльев и если бы мотоцикл не был по сути крайне опасной ловушкой и смертельной угрозой, ничего лучше мотоцикла я бы и придумать не могла. Это все равно что летишь — только на земле: ветер треплет волосы, чувство свободы, мошкара забивается в рот. Восторг!

Как нетрудно догадаться, домой мы не отправились. Я обняла Дилана за пояс, прижалась к его спине и закрыла глаза. Он передо мной, такой большой и надежный. Я всегда все сама да сама под контролем держу. А тут в кои веки раз можно ничего не делать. Просто сидишь себе и кайф ловишь. Мне даже страшно немного стало.

Наконец я почувствовала, как мотоцикл тормозит, замедляется и через несколько метров застывает как вкопанный. Неохотно открываю глаза:

— Где мы?

Дилан слезает и держит мотоцикл, пока я с него не спрыгнула. Мы на шоссе, которое тянется вдоль побережья. По одну сторону океан, а по другую — отвесные скалы. Серо-синюю воду корежат ветер и волны, а температура упала градусов на пять. Чайки кружат и кричат над волнами, и мне хочется быть там, рядом с ними.

Пододвинулась к перилам, готовая прыгнуть.

— Макс, подожди.

Внезапно улыбка с лица Дилана исчезает. Он помрачнел, и глаза у него потемнели. На мгновение мне показалось, что он почувствовал, разглядел опасность, готовую вот-вот обрушиться на нас со скалы. Потому что у Дилана не глаза, а два Хаббл телескопа.[135] Его способность видеть все за тридевять земель, чуть не в космосе, — один из маленьких подарков, которыми наградил его безумный создатель-генетик, клонировавший его с какого-то погибшего парня.

— Я недавно здесь пролетал и нашел это место. Ближе к облакам, чем здесь, я нигде на земле не был. И еще… — Голос у него дрогнул. — Я здесь к… Ангелу ближе.

От неожиданности я отшатнулась. Ангел, наша младшенькая. Моя маленькая птаха. На меня нахлынули воспоминания: Ангел ласково гладит Тотала. Ее нежное личико в ореоле белокурых волос. Ее не по-детски серьезные, всепонимающие глаза. Ангел, которую я всегда так любила. А потом… Потом она исчезла в облаке поднятой взрывом пыли. При мысли о взрыве в Париже я содрогнулась.

— Не надо об этом, Дилан.

Он грустно улыбнулся и повел рукой на бескрайний океан, на скалы над нашими головами. Мы одни. Вокруг ни души. Только вода, камни и небо. И мое от горя рвущееся на части сердце.

— Макс, нельзя притворяться, что ее никогда с нами не было.

Внутри меня кто-то словно нажал мою главную кнопку защиты — кнопку ярости и гнева. Я уже готова закричать на него, но он мягко, настойчиво продолжает:

— Нельзя продолжать делать вид, что она никогда не умирала.

Я охнула. Он как будто кинжалом ударил мне в самое сердце. «Все будет хорошо, Макс, все будет хорошо. — Это были последние слова, которые сказала мне Ангел. — Я всегда буду с тобой». Но на самом-то деле все плохо. И ее со мной нет и больше никогда не будет.

— Заткнись, — прохрипела я.

Дилан положил мне руку на плечо. Я отталкиваю его, стараясь вырваться. Но он только сильнее меня держит, только крепче обнимает.

— Нам всем ее нехватает, — шепчет он мне, — намвсегда будет ее нехватать.

И тут меня оглушил дикий, безумный вопль. Я даже не сразу поняла, что это мой собственный голос. Не сразу поняла, что обеими руками сжимаю рубашку Дилана, что прижимаюсь лицом к его груди и отчаянно рыдаю. А он гладит мне лицо и волосы и снова и снова повторяет:

— Я понимаю. Я все знаю. Ты поплачь, поплачь. Мы здесь одни. Тебя никто не увидит и не услышит. Поплачь здесь вволю. Может, легче станет.

Я почти никогда не плачу. За долгие годы я давно приучилась держать эмоции под контролем. Но сейчас во мне словно плотину прорвало. И я реву и реву, пока не заболели наконец от слез глаза и горло. И пока не промокла до нитки рубашка Дилана.

Нет больше моей девочки. Мы пережили с ней и любовь, и предательства, пережили гнев и прощение. И, когда к нам снова вернулась любовь, она ушла от меня. Навсегда. Спасая тысячи людей, она принесла себя в жертву. Больше она никогда-никогда не вернется назад.

И до сих пор я отказывалась в это поверить.

10

Постепенно мои рыдания стихают и всхлипывания становятся все реже и реже. Мне надо оплакать Ангела. И многое, многое другое. Меня покинули моя мама и сводная сестра. И тот, кто называл себя моим отцом. И парень, с которым, казалось, нас навсегда связывало родство душ.

Потому-то я и дала себе волю, потому-то и вывернули меня наизнанку мои слезы. И теперь внутри меня ничего не осталось. Пустота. И все мое горе, всю мою боль я вылила на Дилана.

Я неуклюже от него отодвинулась. При мысли о моем унижении мне становится дурно. Он теперь эти слезы будет мне всю жизнь вспоминать. Истерикой моей попрекать, мол, помнишь, как ты белугой ревела. Больше всего мне хочется сейчас убежать, забраться с головой под одеяло, чтобы никто меня никогда больше не трогал.

Но Дилан по-прежнему смотрит на мое распухшее от слез лицо:

— Помнишь, как Ангел того парнишку из огня в отеле вытащила?

Еще бы мне об этом не помнить. Я как сейчас вижу ее победоносно сияющее чумазое личико. Вижу, как она изо всех сил прижимает к себе мальчонку, как заботливо прикрывает его своими посеревшими от гари крыльями. Моя Ангел, восставшая тогда из пепла.

Я шмыгнула носом.

— Давай пока больше о ней не будем.

Дилан кивает. С минуту он молчит, глядя на океан. В лучах предзакатного солнца его волосы больше не кажутся золотыми.

— Я не знаю, что мне делать с этим горем, — тяжко вздыхает он.

Я удивленно поднимаю на него глаза. Как это он так может все напрямую высказать?

— Почему же ты тогда говоришь об этом? — Я так вымотана, что у меня даже нет сил на него сердиться.

— Я просто не знаю, что еще можно сделать. Внутри меня как узлом все связали. Вот я и думаю, если об этом вслух сказать, может, тогда полегчает? И еще… Я не хочу Ангела… забывать. Я все время боюсь, что если мы о ней не говорим, значит, ее вроде как и не существовало.

Я его понимаю. У меня тоже внутри ком. И он все растет и растет.

— Макс, я никого не знаю, кто бы сильнее тебя был, — говорит вдруг Дилан.

Я мычу и кусаю ногти. Тоже мне, нашел силачку. Я вообще в похвалы обычно не верю. И чем они искреннее, тем больше меня удивляют.

— Честно. Я учусь быть сильным, даже когда просто смотрю на тебя. — Он положил руки мне на плечи. — Но никто не может быть сильным все время. Это я точно знаю. Вот я тебе и хотел сказать, если ты больше не можешь, если тебе когда-нибудь надо стать слабой, ты знай, я за нас двоих сильным буду. По крайней мере, на время.

И он смущенно улыбнулся. Он смотрит мне в глаза с таким доверием, с такой прямотой и надеждой, что я не выдерживаю и отворачиваюсь к океану. Волны внизу разбиваются об утесы, и в воздухе стоит холодная мелкая водяная пыль. Меня начинает знобить.

Пока Клык был рядом, я точно знала: он в нужную минуту всегда мне плечо подставит. Пока он был рядом… Ему никогда не нужно было об этом говорить. А с Диланом все по-другому. У него вечно душа нараспашку. Ни от кого он ничего не скрывает. Самые свои уязвимые места, и те вечно на всеобщее обозрение выставит. И от его честности да прямоты постепенно рушатся все мои годами выстраиваемые защитные бастионы сарказма.

А без них мне и страшно, и неловко.

— Полетели, что ли?

У него в глазах загораются смешливые огоньки. Он прячет ключ зажигания под седло мотоцикла, берет меня за руку и вспрыгивает на парапет.

Я набираю полные легкие воздуха, и мы взлетаем.

11

Внезапно солнце закрыли тяжелые темные облака. Кажется, на всей земле, кроме нас с Диланом, нет ни одной живой души. Крылья поднимают нас все выше и выше, до тех пор пока машины на шоссе не превращаются в крошечных серебристых жуков.

Мы парим в воздухе, ныряем вместе с чайками вниз, туда, где у поверхности воды косяками ходит рыба. Воздух снова наполняет мне грудь. Сердце стучит с новой силой. На руки мне оседает холодная соленая морось, и я снова чувствую себя легкой и живой. Будто с плеч у меня свалился тяжелый груз.

Это Дилан. Не могу не признать, он все-таки здорово мне иногда помогает.

— Что? — перекрикивает он ветер.

— Что, что?

— Ты чего улыбаешься?

Я трясу головой:

— Не знаю. Так просто.

— Знаешь, Макс… — Он опять замолчал.

Описав широкую дугу, мы поворачиваем к дому.

Я вопросительно смотрю на него.

— Знаешь, Макс, я тебя люблю.

Я чуть не упала с небес на землю. Честно, я буквально забыла, что нужно махать крыльями, и бухнулась вниз футов на пятнадцать, пока крылья сами не заработали, помимо моей воли.

— Я знаю только то, что ты запрограммирован меня любить. — Набрав высоту, я снова поравнялась с Диланом.

— Запрограммирован или нет, не важно. А важно, что люблю. И я не верю в любовь без взаимности. Ты, может, сейчас меня еще пока не любишь. Но со временем, я уверен, обязательно полюбишь. Я подожду. Я буду терпеливо тебя ждать.

Я молчу. Так без слов мы и летим, все выше и выше, точно сейчас достанем до самого неба.

12

Больше нет ни дней, ни ночей. Есть только пластиковые трубки, слепящие лампы и приглушенный гул голосов. И боль. Нескончаемая, постоянная боль.

Когда Ангела наконец бросили в конуру, она застонала от облегчения. По крайней мере, здесь нет ни скальпелей, ни склоненных над ней лиц в масках, ни тянущихся к ее телу рук в резиновых перчатках. Она содрогнулась при одной мысли об этих холодных жестоких руках. Только бы ее больше никто никогда не трогал.

Конура ее явно предназначалась для большой собаки. Но подняться в ней в полный рост Ангел все равно не может. Она проводит руками по всем прутьям железной решетки, на ощупь исследуя в темноте клетку, проверяя, нет ли где в углу бутылки с водой. Ее мучают жажда и голод — ее всю неделю не кормили. Только через вставленную в гортань трубку питательный раствор вливали. И горло от этой трубки теперь горит, как в огне. Она забилась в угол клетки. Одного этого слабого движения хватило, чтоб заныло все ее измученное тело. На нем ни единого живого места нет — сплошные синяки да свежие рубцы грубо наложенных швов.

Из коридора до Ангела доносятся неясные голоса, шарканье шагов по линолеуму и скрип колес железных каталок — те самые, невинные вроде бы звуки, которые издавна преследовали ее в ночных кошмарах. Разница только в том, что прежде она от них просыпалась с криком, а теперь все это снова происходит с ней наяву. И кричать она больше уже не может.

Первые дни она вопила, во все горло неустанно и безуспешно звала на помощь. Потом, когда стало ясно, что помощи ждать не от кого, она только, задыхаясь, слабо хрипела: «За что?», «Почему?» В конце концов у нее и на это сил не стало, и она совсем затихла. А они все тыкали и тыкали ее своими иголками.

Ангел всегда про себя знала: она и сильнее, и выносливее, и способнее остальной стаи. Или, по крайней мере, сильнее и выносливее, чем думала про нее Макс. Но ведь она всего-навсего ребенок. Ребенок, у которого вот-вот хрустнут кости. У которого еще немного — и разлетится, разобьется на мелкие кусочки сердце.

Да и сама она, Ангел, совсем разбита. И безнадежно одинока.

Долгое безмолвное рыдание застыло у нее в груди. Подложив под голову какую-то рваную тряпку, Ангел сжалась в комочек в углу конуры.

Но только она заснула, чей-то грубый голос рявкнул у нее над ухом:

— Просыпайся!

Ангела захлестнул дикий ужас. Значит, они снова сейчас ее туда потащат.

Сердце ее отчаянно заколотилось, и она задрожала всем телом. Но усилием воли постаралась взять себя в руки. Не открывая глаз, заставила себя представить, что она дома, что рядом вся ее стая и что это Макс будит ее и сейчас поцелует и обнимет. Ну и что, что Макс вечно командует. Ну и что, что стая вечно в бегах. Любые самые страшные пройденные ими передряги лучше, чем то, что она увидит, стоит ей только открыть глаза.

— Хватит притворяться! Ты не спишь. Тебя выдают показатели твоего мозга!

Не успела Ангел открыть глаза, как ей на голову выплеснули ведро ледяной воды. Взвизгнув, она еще сильнее забилась в угол. Но никакой угол ей не поможет. Она и сама это прекрасно знает.

От холода у нее нестерпимо ломит затылок. Ангел осторожно подносит к нему руку. Там, сзади, пальцы нащупывают маленький выстриженный квадратик и тонкую полоску свежего шрама. С губ у нее срывается жалобный крик: эти гады залезли ей в мозг.

«Макс! Макс! — отчаянно думает Ангел. — На помощь!»

13

— Смотри сюда! Внимательней! — командует ей голос.

Ангел стерла с глаз капли воды, выжала волосы и почувствовала, как по спине с затылка побежали холодные струйки.

Вокруг ее клетки полная темнота. Но Ангел и в темноте все прекрасно видит.

Вдруг в нескольких футах на стене загорается ярко освещенный экран. Беспорядочно замелькавшие на нем кадры внезапно замедлились, и Ангел ясно видит маленького бледного мальчонку со светлыми, почти бесцветными волосами. Он неподвижно лежит на столе, закрытый ослепительно-белой простыней. Он в операционной, понимает Ангел. От этой мучительно знакомой картины она невольно вздрогнула, и каждый шрам на ее собственном теле заболел с новой силой.

Камера наезжает на лицо мальчика. Его рот и нос закрыты маской. Видны только широко открытые глаза. Закрыть их он не может — веки закреплены операционными зажимами.

В глазах его застыл ужас. Тот же ужас, который обуревает сейчас Ангела. Лоб у нее покрылся испариной. Лицо парнишки крупным планом заполняет весь экран. И тут Ангел похолодела: на виске у него она видит три хорошо знакомые ей родинки.

Игги.

Этот ребенок — Игги. До…

Не в силах оторвать взгляд от экрана, она пытается проглотить застрявший в горле ком. Теперь на экране над Игги включили операционные лампы, а вокруг столпились белохалатники. Один из них, в закрывающих пол-лица хирургических линзах, вещает перед камерой:

— Сегодня мы проводим эпохальный эксперимент. Недавно разработанная технология будет применена для хирургической стимуляции сетчатки глазного яблока мутанта. Мы предсказываем, что в результате данной процедуры способность подопытного образца видеть в темноте возрастет по меньшей мере в четыре раза.

Голубые глаза Игги заполняют весь экран.

Ангел лихорадочно трясет головой. Она не может, не в силах на это смотреть. Не хотят же они, в самом деле, заставить ее видеть этот ужас!

Но фильм продолжается, и она как завороженная продолжает смотреть на экран, на то, как скальпель вонзается в Иггин глаз и взрезает его, будто это вареное яйцо, как потом в надрез погружают иглу, как отсасывают кровь…

Эти мясники кромсают Игги, а он стонет все громче, все отчаянней. Мгновение — и его стоны становятся диким животным воплем, разрывающим ей барабанные перепонки.

Его даже не усыпили…

Ангел руками зажала себе глаза. Она больше не может видеть, как ослепляют Игги психованные белохалатники.

— Нет! — кричит она, и ее голос сливается с голосом Игги. — Нет! Нет! Нет!

По экрану пробегает еще несколько скомканных кадров, и в комнате включается свет.

— Это все происходило тринадцать лет назад, — произносит кто-то, кого Ангел не видит. — Техника тогда была примитивной, потому и результаты оказались отнюдь не такими успешными, как мы ожидали.

«Не такими успешными?» — содрогается Ангел. — Полная слепота для них всего-навсего «не такие успешные результаты».

Она в очередной раз пытается прочитать хоть чьи-нибудь мысли в этой камере пыток. Но пространство как будто заполнено ватой, сквозь которую ей не пробиться.

— Видишь ли, Ангел, — вкрадчиво продолжает голос, — наука с тех пор продвигалась семимильными шагами, и те пещерные времена остались далеко позади. Мы освоили новые блистательные технологии, достигли поразительных результатов. На сей раз мы добьемся поставленных целей.

— Нет! — шепчет Ангел. — Ей кажется, она кричит, но голос ее совсем не слушается. — Не надо! Только не это!

Рука в резиновой перчатке схватила дверь ее клетки.

Настала очередь Ангела. Это ее глаза они решили теперь усовершенствовать.

14

— Ари, что ты говоришь? — настороженно поднимает брови Клык. — Разве мы в конце концов не оказались по одну сторону баррикад? Помнишь, как ты спас Макс?

— Времена меняются. — Ари осклабился и снова глянул в прицел гранатомета, будто точнее определяет расстояние до Клыка. А Клык в свою очередь, готовый к прыжку, напружинил ноги. — И вообще, кто сказал, что коли у нас цели общие, мы с тобой союзниками окажемся.

— Что? — начал Клык, но его оборвало дружное басовитое рычание. Четверо амбалов вылезают из грузовика и выстраиваются у Ари за спиной. Смотреть на всех пятерых рядом дико — так поразительно похожи они на Ари: тот же волчий блеск в глазах, те же противоестественно растянутые черты лица, тот же волчий оскал. Кто они? Клоны или просто тщательно сработанные копии? Но выяснять эти подробности Клыку особо неохота. Не лучше ли поскорее смотаться?

— Клык, это кто? — шипит Звезда. Она отступила поближе к Кейт, и лицо у нее совершенно каменное. Еще хуже обычного. За ней топчется Холден, а за плечом у него возвышается Рэчет. Он в упор разглядывает уродливых незнакомцев и постукивает по ладони домкратом. Клык, даже не глядя, чувствует стоящую у его левого крыла Майю и вспоминает, что она с Ари уже встречалась.

— Это ирейзеры, смесь человека и волка. Правда, я думал, они давно вымерли, — тихо отвечает Клык и думает: «А Ари-то каким образом живым оказался? И, что еще важнее, как получилось, что он снова гадом заделался?»

Майя незаметно толкает его локтем:

— Вверх или в атаку?

— Ладно, кончай лясы точить, — лениво тянет Ари. — Давай-ка лучше сыграем партийку.

Вот и ответ: в атаку!

15

Прежде чем Клык успел что-либо сообразить, Ари нажал курок.

Оцепенение Клыка как рукой сняло, и все до единого защитные инстинкты включились на полные обороты.

— Ложись! — успел крикнуть он, на сотую долю секунды опередив просвистевшую у него над ухом гранату, бросился с крыши вана и откатился в сторону.

И тут же его оглушил взрыв. Ван разнесло в клочья. Он превратился в огненный шар, из которого с грохотом вырывались обломки металла и черный столб дыма. Осколок стекла раскроил Кейт щеку, но ее истошный визг потонул в реве огня.

Клык вскочил на ноги. В ушах стоит звон. На земле вокруг дымятся раскореженные двери, расплавленные сиденья и колеса.

Холден, весь в пыли, с круглыми от испуга глазами, с трудом поднимается на четвереньки. Кейт размазывает рукавом кровь на щеке. Рэчета в дыму совсем не видать, но, заслышав его злобную ругань, Клык облегченно вздыхает — жив.

— Вот сволочи! У меня из-за них чуть барабанные перепонки не лопнули.

— Все равно драндулет старый был! Я всегда говорила, что он ни к черту не годится, — некстати комментирует Звезда. И, хоть голос у нее слегка дрожит, в отличие от остальных, на ней ни царапины, ни пылинки. Видно, это как раз тот случай, когда ее способность в мгновение ока за тридевять земель удрать оказалась незаменимой.

Короче, как бы ни была потрепана команда Клыка, каждый уже стоит в боевой стойке. Правда, Клыку здорово не по себе. От Ари всего можно ожидать, а своих ребят он в бою еще ни разу не видел. И сколько бы он их ни тренировал, как бы ни были они усовершенствованы, положиться на них, как он мог положиться на стаю, он не может. Ни на одного из них. Кроме разве…

В клубах дыма Клык видит пробирающуюся к нему Майю. Вернее, только ее силуэт. И мощные распахнутые за спиной крылья.

— Ой, промахнулся, — лыбится Ари, оскалившись, как тигр, загоняющий в ловушку свою добычу. — Что, напугал я вас? Давай теперь, Клык, всерьез. Ты да я. А там видно будет, что мне с твоими сопляками делать.

— Идет! — оскалился Клык. Но, к его удивлению, Майя делает шаг вперед:

— Эй! Постой. Мы с тобой — заодно. Так что если драться, так вместе. Понятно?

Клык кивает. Он уже давно понял, что спорить с ней бесполезно.

Кого-то она ему напоминает. Он с такими упрямыми не первый год дело имеет.

— А тебе, Макс, обязательно надо во все свой нос сунуть. Неймется тебе, что ли? — Ари неодобрительно покачал головой. — И видок у тебя тоже, того… Волосы-то зачем обкарнала?

— Я тебе не Макс. Я Майя. — Она проводит рукой по своему торчащему в разные стороны стриженому ежику.

Ари заржал, обнажая желтые клыки:

— А! Так ты у нас Макс-2. Тогда все понятно, почему у тебя реакция замедленная, а гонору зато хоть отбавляй. Скажи, трудно быть клоном? — Ари скроил сочувственную мину, а у Майи от гнева зрачки сузились в крошечные точки. — Уж кому-кому, а нам твои печали ох как понятны. Правильно я говорю, мальчики? — Четверо ирейзеров за ним нетерпеливо загудели. — Но должен тебе сказать, милашка, ты больше смахиваешь на дешевую подделку, а не на полноценного клона. Клык тебя, видать, в отделе уцененных товаров приобрел. Так ведь?

— Я тебе не милашка. — У Майи на скулах перекатываются желваки.

— Все одно, милашка, не милашка. Нам без разницы, из чего отбивную делать.

И прежде чем Клык успел глазом моргнуть, началось светопреставление.

С горящими от ярости глазами Майя врезалась в Ари. Удар ногой — и гранатомет вылетает у него из рук.

Клык бросился к Ари, пытаясь оттеснить Майю. Нечего ей соваться. В конце концов, Ари — его противник. Но тут вперед рванулись амбалы Ари. К Клыку подоспели его ребята. Закипела драка.

А Ари и Майя остались один на один.

16

Клык снова в своей стихии. Молотить ирейзеров — дело ему хорошо знакомое.

«Надо из этой мясорубки выбираться, надо срочно лететь к Майе на помощь», — думает он, сбрасывая с себя бездыханную тушу. Майя, конечно, крепкий орешек, но он-то на собственной шкуре испытал, чем грозит схватка с Ари. А этот новый образец наверняка еще как-нибудь «усовершенствовали».

Расправившись с очередным качком и даже не оттерев брызнувшей ему на крылья крови, он оттолкнулся от пыльной земли, взмыл в небо и с высоты быстро определил ситуацию.

Около догорающего вана Майя сражается не на жизнь, а на смерть. Улыбки на морде Ари как не бывало. Он побелел от злости и, похоже, перешел в глухую оборону. Клык загляделся на Майю, так она ловко, бесстрашно и безжалостно наносит Ари удар за ударом.

Зато Холдену туго приходится. Техники у него никакой, да к тому же он от страха совсем потерял голову. Нелепо бьет куда попало, и в результате нависший над ним ирейзер окончательно прижал его к стенке. Он впился Холдену в руку и совсем уже занес над ним когтистую лапищу для последнего удара. Клык ринулся вниз.

Ирейзер так и не понял, откуда обрушился на него стремительный и внезапный, как молния, смертельный удар.

Наскоро проверив, затягивается ли рана Холдена, Клык обернулся на Рэчета. Тот вот-вот обрушит на голову ирейзера свой смертоносный домкрат. Как вдруг Кейт отвлеклась от своего противника и походя левой рукой саданула Рэчету в челюсть. Он качнулся, и его отбросило на пару метров назад.

— Кейт! — крикнул Клык. — Ты что делаешь?

Рэчет уже снова твердо стоит на ногах и снова готов ринуться в бой. Но тут откуда ни возьмись Звезда крутанула его в другую сторону так, что он не устоял и отлетел прямо на дожидающийся его кулак Кейт. Ребра у Рэчета хрустнули, он сложился пополам и повалился на колени. Клык остолбенел, увидев быстрый, едва заметный кивок ирейзера.

В глазах у него потемнело. Ему вдруг все стало ясно — и как нашел их конвой Ари, и почему девицы упорно не сводили с него глаз.

Они вовсе не боялись драки — они боялись, что раскроется их предательство.

— Продажные шкуры! — зарычал он, наступая на них.

Кейт тут же вжала голову в плечи, мол, виновата:

— Клык, прости. Мы сначала хотели тебе помочь. Просто…

— Нам за тебя помирать неохота, — отрезала Звезда.

Прежде чем он успел ответить, на него кинулись двое ирейзеров. Дальше включился автопилот, и он ничего не помнил. Помнил только мешанину тел и хруст костей: бей, мочи, лупи, громи. Внутри у него — пустота, и движет им только дикое, злобное бешенство. А Кейт и Звезда стоят в стороне и смотрят, чем кончится дело.

Наконец в последнем приливе ярости Клык сжал горло еще стоящего на ногах ирейзера. Тот захрипел, и побоище прекратилось.

Наступила зловещая тишина. Ни единый звук не напоминал о только что кипевшей схватке.

— Холден, — окликнул парнишку Клык, — ты живой?

— Живой, живой, — бормочет тот в ответ и морщась разглядывает красные рубцы у себя на руке.

Только тут Клык почувствовал, как болит у него бок, как отнимаются руки. Только тут понял, что глаза заливает кровь, ручьем текущая из раны на лбу. Но хуже всего, что, кажется, сломано крыло. И сердце разбито вдребезги. Пока кипел бой, пока главное было одолеть врага, ничего этого он не видел и не чувствовал. А теперь как-то придется справляться и с ранами, и с увечьями.

Но как с предательством справишься?

17

Кулаки сжаты, дыхание с хрипом вырывается из груди, Клык лицом к лицу повернулся к Кейт и Звезде. В теле его вздулся каждый мускул. Кто бы знал, как чешутся у него по ним руки.

Кейт опасливо отодвинулась подальше. Она здорово боится. Его, Клыка, боится.

А вот Звезде — хоть бы что. На физиономии у нее ни страха, ни раскаяния. Готовая ответить ударом на удар, она надменно подняла на него ледяные глаза.

Холден с замиранием сердца ждет сигнала Клыка. Он нервно переминается с ноги на ногу, но, по всему видно, в его верности сомневаться не приходится. На Холдена Клык может положиться.

Ударить или нет? Впервые в жизни Клык не знает, что ему делать. Наорать, развернуться и уйти? Или убить их на месте? Вопрос этот точно повис в воздухе, и от нарастающего напряжения воздух словно сгустился. У Клыка начало дергаться веко.

Таким обескураженным и растерянным, таким разбитым он чувствовал себя только однажды. Он оглянулся. Где она?

Где Майя?

И где Ари?

— Клык! — Холден схватил его за рукав. — Вон там, — показывает он в небо.

Клык глянул вверх, и сердце у него остановилось.

Там, в вышине, футах в пятистах над землей, Майя сражается с Ари не на жизнь, а на смерть.

18

Ее отчаянный вопль пронзил воздух. Даже на земле у каждого из них от этого крика зазвенело в ушах. По голубому небу словно кто-то плеснул красной краской. Майя начала падать.

Клык оцепенел, глядя, как она, будто в замедленной съемке, неподвижно повисла в пустоте, как раскинула руки и ноги, как медленно складываются ее крылья, и тело, головой к земле, зависает в воздухе.

«Вверх!» — кричит каждая клетка в мозгу у Клыка. Но время остановилось, и ноги его вросли в землю.

Стоп-кадр. Она будто парит в невесомости. Будто какой-то безумный художник нарисовал мучивший его ночью кошмар и пригвоздил к необъятной стене неба нелепо перевернутое изображение. В груди Клыка поднимается отчаяние, но он не в состоянии связать его с тем, что стоит у него перед глазами.

Крылья ее четко очерчены на фоне сияющего солнечного диска. Они как крылья ястреба, такие же острые, как ее чутье, такие же сильные, как она сама. Клык с закрытыми глазами назовет каждый оттенок каждого перышка. Он как сейчас чувствует их прикосновение к своей щеке.

Но она вдруг обмякла, все ее очертания утратили напряженную угловатость и бессильно, безвольно поникли.

У Клыка перехватило дыхание.

Там, в синем мареве, ее лицо, рот, открытый на полуслове, точно она хочет сказать ему все, что было недосказано прежде. Что она всегда будет с ним, что они никогда не расстанутся. Что он не должен был уходить от нее и от стаи.

Что она его любит.

Клык чувствует, как из него самого уходят и сила воли, и желание жить. Она сейчас упадет, разобьется, и это убьет их обоих.

Он встряхнулся, и она снова пришла в движение. Руки и ноги беспомощно дрыгаются, как будто кто-то дергает за веревочки марионетку, заставляя ее плясать нелепый танец под безумную музыку, которую ему, Клыку, не услышать.

Она все ниже и ниже.

Ему уже отчетливо видно ее лицо. Только теперь он видит, что оно искривлено ужасом. Что крылья беспомощно полощатся на ветру. Что коротко стриженные волосы слиплись от крови. Его вдруг оглушил рвущийся у нее изо рта страшный крик. Он все громче и все ближе, и вот уже в ней не осталось ни капли света. Вот уже она превращается в тень, в черный, тяжелый камень, который сейчас врежется в летящую на него землю.

Макс, нет, не Макс, Майя сейчас встретит свою неизбежную смерть.

Стремглав, вопреки всем законам земного притяжения, Клык взвился в небо. Протянул к ней руки. Чудом подхватил и сам чуть не рухнул вниз под тяжестью ее помертвевшего тела.

Выровнявшись в воздухе, он с трудом балансирует крыльями. Едва Клык прижал ее к себе, в глаза ему бросилась зияющая рана у нее на шее, из которой неудержимо хлещет фонтан крови. Он до боли стиснул челюсти. «Значит, теперь, как когда-то его, когти Ари располосовали и Майю».

— Клык, — шепчет Майя.

— Не бойся, я поймал тебя, не бойся. — Клык даже не знает, кого он пытается убедить, себя или Майю. — Теперь все будет хорошо.

Он держит на руках ее окровавленное помертвевшее тело, а видит перед собой ту Майю, которая еще недавно весело смеялась, заботливо на него смотрела мягкими, теплыми карими глазами. Видит, как она вернулась из парикмахерской, изменившаяся, счастливая, в новой уверенности, что теперь начнет все сначала. Он и сам, хотя и боялся себе в этом признаться, надеялся, что теперь они вместе смогут начать все сначала.

Сдерживая крик, он скрипнул зубами.

— Клык, я тебя люблю, — говорит Майя и плачет. Слезы стекают у нее по щекам и падают прямо в кровавое месиво раны на шее.

Где-то далеко, словно в туннеле, захлопали крылья. Но мозг Клыка отказывается фиксировать этот непонятный шум.

— Я знаю, молчи, — ласково шепчет он Майе.

Вдруг от странного движения воздуха у Клыка по спине побежали мурашки. Но в руках у него драгоценная ноша, и ни увернуться, ни защититься Клык не может. Ари выныривает у него из-за плеча и обрушивает на Майю последний смертельный удар. Ее ребра хрустят под его локтем, и она, брызгая кровавой слюной, заходится страшным кашлем.

— Нет! — кричит в отчаянии Клык, беспомощно глядя, как Ари стремительно превращается в крошечную точку в небе. Клык с трудом удерживает Майю на руках, а уж о том, чтобы дать отпор, и речи быть не может.

Он и представить себе не мог, что будет когда-нибудь таким беззащитным.

Клык приземлился, стараясь спружинить как можно мягче, только бы лишний раз не тряхнуть Майю, и, поддерживая ей голову, опустился на колени.

К нему прихромал уже совсем почти оклемавшийся Рэчет:

— Хреново дело. Я видел, как Ари ее саданул. Но не думал, что все так кончится.

— Дай мне что-нибудь, кровь остановить, — коротко бросил ему Клык.

Рэчет оглянулся, схватил за шкирку Холдена, стянул с него рубашку и бросил Клыку. Прижатая к шее тряпка сразу намокла и стала ярко-красной.

Клык чувствует, как у него за спиной Кейт и Звезда ошарашенно жмутся друг к другу. Такого оборота дела они явно не ожидали. Ладно, с ними он после разберется.

Рэчет и Холден молча склонились над Майей. Как и самому Клыку, им ясно, это конец. И поделать уже ничего невозможно.

— Простите меня, — жалобно стонет Майя. Она снова закашлялась, и дыхание у нее совсем ослабело.

— Тихо, Майя, тихо, — снова и снова повторяет Клык. — Ты молчи. Старайся только дышать глубже. Ты справишься. Мы вместе с этим справимся.

Майя с усилием концентрирует взгляд на его лице:

— Прости… Я, оказывается, совсем не такая с-с-сильная…

— Майя, не говори глупостей. Ты сильная. Ты очень-очень сильная. Самая сильная на свете.

— Но Макс сильнее? — Она пытается улыбнуться.

Рубашка Холдена уже насквозь промокла, и кровь сочится с нее на землю.

Клык ожесточенно затряс головой.

— Ничего подобного. Вы с ней на равных.

— Спасибо, — слабо шепчет Майя.

Глаза ее вдруг остановились на какой-то точке у него на щеке, и голова упала.

Клык не шевелится.

Он сидит в пыли и неподвижным взглядом смотрит на мертвую девочку. Мертвую Майю. Мертвую Макс. Словно умерло все, что было ему дорого. Ему кажется, что его раздавил товарный поезд.

Сознание его едва фиксирует приближающиеся шаги. Рэчет и Холден напряглись у него за спиной:

— Клык? Ирейзер вернулся.

Но Клык по-прежнему не шевелится и по-прежнему не выпускает из рук голову Майи.

Голос Ари, жесткий и наглый, врезается ему в мозг:

— Хрен с ней, Клычина. Чему быть — того не миновать. Она же клон, а их за десятку зеленых тебе сотню настругают.

Клык наконец очнулся.

— Мы с тобой еще разберемся, — прошипел он сквозь зубы.

Ари осклабился:

— Не сомневаюсь. Буду ждать с нетерпением. — Он круто развернулся и рявкнул в сторону валяющихся на земле изувеченных ирейзеров: — Эй, вы, дохлятина, чего разлеглись?

Со стонами и завываниями здоровенные туши зашевелились и, кто ползком, кто на карачках, потащились к грузовику.

— Трус! — заорал Рэчет и запустил вслед Ари свой окровавленный домкрат. Тот отскочил в сторону, и железяка звякнула о борт машины. Хохот Ари эхом пронесся по пустыне. Потом взревели моторы, и не прошло и минуты, как весь конвой умчался, оставив за собой облако красной пыли.

Они остались одни. Клык погладил лицо Майи, стер с него кровь и закрыл ей глаза. Он заставил себя выпустить из рук ее уже остывающее тело и насилу поднялся на ноги. Ему кажется, что это он умер.

«Смерть за смерть! Ари недолго жить осталось», — клянется себе Клык.

19

Как только я вошла в класс биологии, в нос мне шибанул тошнотворный запах формальдегида. Да здравствуют кошмары моего детства! Сегодняшний школьный день обещает еще больше радостей, чем обычно!

— Здравствуй, Макс! Рад тебя видеть на своем уроке, — приветствует меня доктор Вильямс.

Ну подумаешь, опоздала. Уже и в туалете нельзя задержаться. Я мрачно киваю ему в ответ и на зависть всем ревнивым девицам в классе плюхаюсь за парту рядом с Диланом.

Вонючие препараты мгновенно меня достали. Иными словами, мне хочется вскочить и с диким криком пуститься со всех ног бежать отсюда подальше. Мельком глянула на Игги, сидящего от нас через два стола. Он белее простыни. Зуб даю, его уже тоже совсем с катушек снесло.

Доктор Вильямс проходит по рядам и раздает пачки бумаги:

— Сегодня у нас практическая лабораторная работа. Будем препарировать. Для некоторых из вас это первое вскрытие. Не беспокойтесь, ничего сложного в этом нет, но если кого-то затошнит, вон там в углу специальный таз поставлен. Прошу вас, постарайтесь до него добежать.

Препарировать! Этого мне только не хватало.

Глянула на мои листки с заданием, и живот мне тут же скрутило: «Лабораторная работа: Расчленение цыпленка».

А как же иначе! Со мной иначе никогда не бывает! Со мной вечно так: чем хуже, тем лучше. Почему именно нам надо препарировать существо с крыльями? Лягушку там или червя — еще куда ни шло. За что нам с Диланом цыпленок достался?

Одноклассники шумят вокруг. Кое-кому не терпится начать, и они возбужденно гремят скальпелями и зажимами. Другие настороженно и опасливо шушукаются. Помалкиваем только мы с Игги и Диланом.

Доктор Вильямс подходит к нашему столу, протягивая мне полиэтиленовый мешочек с упакованной в нем тушкой цыпленка. Изо всех сил стараюсь подавить тошноту и справиться с паникой. Отложив в сторону… пакет, концентрируюсь на напечатанном задании. В глаза мне сразу бросаются фразы типа «пересчитайте основные перья», «выньте сердце», «изучите воздушные мешки».

Где справедливость в этом чертовом мире? Боже, не дай мне свалиться в обморок перед всем классом!

Доктор Вильямс пододвигает цыпленка прямо мне под нос. Но ни мне, ни Дилану не хочется протягивать к нему руку.

— Давайте-давайте, берите защитные очки, надевайте перчатки, — энергично подгоняет нас Вильямс. — Вот инструменты. В инструкции все написано. Будут вопросы — подходите ко мне. Успехов!

20

Надеваю защитные очки, а Дилан пододвигает к нам инструменты для препарирования: скальпель, двое маленьких ножниц, пару пинцетов, зажимы и еще какие-то зловеще блестящие непонятного назначения штуковины.

— Ну, ты готов резать? — Голос у меня дрожит.

— Если хочешь, давай уйдем, — откликается Дилан. — Мне тоже не больно-то хочется этой вивисекцией заниматься.

Я стиснула зубы, расправила плечи и затрясла головой:

— Нет уж, давай, как все нормальные люди. У всех лабораторка по препарированию, значит, пусть и у нас тоже.

Его синие, как море, глаза смотрят на меня в упор.

Но, как только мы разложили цыпленка на препарировальном подносе, я тут же пожалела, что уперлась.

Почти без перьев, со сморщенной розовой кожей, он нелепо распластан на стальной подставке. Меня пробирает озноб и начинает потряхивать.

На маленьких крылышках там и сям до сих пор остались клочки пуха.

Белого.

Такого же, как у Ангела.

— Первый этап, — читает вслух Дилан охрипшим голосом. — Разложите цыпленка на спине. Закрепите оба бедра и ведите надрез вверх от тазовых костей.

В любой другой ситуации на слова «тазовые кости» я бы хихикнула, как любой нормальный подросток. Но сейчас я могу только тупо следовать инструкции, стараясь ни о чем не думать, только бы не вспоминать лабораторию, с ее с детства знакомыми запахами и звуками.

Вот и меня создали, чтобы быть таким же цыпленком. Его, как меня, растили в железной клетке. Его, как меня, генетически изменяли, чтоб достичь стандартной пропорции жира и мяса и чтоб мозги были поменьше, только бы он не понимал, что загнан в угол.

Может, и для меня так все кончится, как для этого цыпленка, среди скальпелей, игл и банок с формальдегидом.

Где я, в школьной лаборатории на уроке биологии или в Школе, в лаборатории белохалатников? Среди одноклассников или среди психованных фанатиков-генетиков? Голова у меня идет кругом.

Надо мной вырастает лицо доктора Вильямса:

— Макс, Дилан? Как вы, справляетесь?

До меня вдруг доходит, что я задыхаюсь. Пытаюсь выровнять дыхание и киваю:

— Все нормально. — Я поднимаю взгляд и невольно разглядываю морщины у него на лбу, жесткий оценивающий взгляд его зеленых глаз.

Кого-то он мне напоминает?

В мозгу у меня забили колокола тревоги. Опасность! Опасность! Вдруг он — один из белохалатников?

— Если честно, меня здорово тошнит, — бормочу я невнятной скороговоркой. — Игги, Дилан, пошли.

Игги дернулся на стуле и повернулся на мой голос.

— Пошли, Иг, — повторяю я, не обращая внимания на вопросительные взгляды Дилана. — Нам пора.

— Макс, по-моему, с мальчиками полный порядок, — пытается возразить доктор Вильямс. Никак не пойму, что слышится мне в его голосе, беспокойство или угроза.

— Нет, меня тоже тошнит, — говорит Дилан. — Просто я стараюсь держаться.

А Игги уже лавирует между столов к стоящему у двери тазу.

— Ой, не могу, сейчас вырвет, — бросает он на ходу Вильямсу.

Я за ним. Скорей бы закрыть за собой дверь и забыть об этом лабораторном кошмаре.

— Макс, сядь сейчас же на место! — командует доктор Вильямс ледяным тоном.

«Вот оно, начинается», — вздыхаю я.

Я спружиниваю, готовая припустить что есть мочи. Дилан без слов все понимает. Он слегка меня обгоняет, и по его напряженной спине понятно: он готов отразить нападение. Поравнявшись с Игги, дважды похлопываю его по плечу:

— Шесть футов вперед. Цель в самый центр.

Едва заметный кивок в ответ — Игги все понял. Не думаю, что кроме него и Дилана кто-нибудь разберет, о чем мы.

Вильямс прошаркал мимо коробки с цыплячьими тушками обратно к учительскому столу. Сел и что-то пишет на листе бумаги. Слежу за каждым его движением. Если он на нас сейчас кинется, пихну Дилана с Игги влево, сама перекачусь через свободную парту, а там и дверь. А если он вытащит из кармана пистолет, нырнем под стол и будем пробираться к двери под партами. Надо бы только прихватить парочку скальпелей на всякий случай.

— Признайтесь, доктор, вы с ними в заговоре? — Я скрестила на груди руки. Весь класс оторвался от лабораторки и уставился на нас во все глаза. — Похоже, вы только и думаете, как бы отравить нам жизнь. Или даже как нас уничтожить.

Он сложил тонкие губы в улыбку:

— О чем это ты, Макс? Не знаешь разве, что ходить по школе без письменного разрешения учителя во время уроков запрещено? Зачем вам неприятности? — И он протягивает нам три подписанных пропуска.

Так-так… Этого я не ожидала. Прищуриваюсь на него с подозрением, но он не дрогнул.

Забираю у него бумаги:

— Пошли, ребята.

Мы выходим из класса.

Но моя тревога не унимается. Наоборот — растет.

21

— Жизнь Макс в опасности.

Дилан прерывисто задышал. Так-так… Вот и попался, цыпленок.

— Но ты, Дилан, можешь ее спасти. Это совсем не трудно. Тебе только надо с нами сотрудничать.

Они благополучно слиняли с лабораторки, но Дилан вдруг вспомнил, что оставил в классе учебник. Пришлось ему возвращаться.

Ошибка.

Звонок с урока давно прозвенел, все уже разошлись, и в классе, кроме доктора Вильямса, никого. Теперь Дилан с ним один на один. С ним и с цыплячьими тушками. Ситуация, похоже, как сказала бы Макс, хоть в петлю лезь.

Дилан облокотился на стол и мрачно глянул на учителя:

— Что вы хотите?

Он вертит в руках забытый кем-то на парте скальпель, но в большей безопасности себя от этого не чувствует.

Вильямс улыбнулся, и вокруг рта и глаз у него побежали морщинки.

— Дилан, я тебе не враг. У меня для тебе жизненно важная информация от самого профессора Гюнтер-Хагена.

— Это невозможно. — Дилан напрягся при упоминании имени создавшего его, одержимого всеми бесами гениального ученого. Человека, приведшего Макс в его жизнь. — Профессор Гюнтер-Хаген мертв.

— Нет-нет, ошибаешься. Он жив и совершенно здоров. Я недавно видел его собственными глазами.

Дилан пристально посмотрел на Вильямса, но промолчал. Он помнил, с каким подозрением, недоверием и отвращением Макс смотрела на учителя. Он и сам ни единому его слову не верит.

— У профессора на тебя особые планы, — продолжает доктор Вильямс. — Я бы даже сказал, он уготовил тебе высокую миссию.

— Какую еще миссию?

— Я же сказал, особую миссию. Но от Макс ее исключительно важно хранить в тайне. Иначе Макс окажется в опасности.

Дилан попытался было ему возразить. Но доктор Вильямс его оборвал:

— Речь идет о Клыке.

Дилан поежился. С какой стати ему обсуждать свою личную жизнь с этим биологом? Он все больше и больше чувствует себя загнанным в угол. Сейчас на него со всех сторон обрушатся коробки с оборудованием, учебными фильмами, старыми учебниками и контрольными работами.

— Клык представляет собой куда большую опасность, чем ты думаешь. Никто из нас до сих пор не понимал, как он опасен. — Доктор Вильямс с довольной улыбкой пододвинулся к Дилану вплотную. — Тебе я могу раскрыть эту тайну. В тебе мы все уверены, тебе доверяем.

Дилану уже давно не нравится, куда зашел этот разговор. Очень и очень не нравится. Но слова «Макс» и «тайна» заставляют его подсознательно наклониться вперед.

— Оказалось, что у Клыка совершенно другая ДНК. Опасная. В том смысле, что криминальные элементы могут использовать ее в своих преступных целях. Ведь ты же, Дилан, не хочешь потворствовать их намерениям.

Дилан выпрямился и отступил на пару шагов:

— Не думайте только, что я поверю вам на слово и без всяких объяснений.

Весь следующий урок доктор Вильямс рассказывал ему об экспериментах, тестах и странных аномалиях в ДНК Клыка. За свою короткую жизнь Дилан наслышался, перевидал и даже на собственной шкуре испытал немало патологий и извращений, не говоря уже о том, что сам он — клон и мутант и что собственной слюной он себе любую рану залечит. Но сейчас от странной, абсолютно невообразимой информации о ДНК Клыка мозг его заработал со скоростью света. Все это может привести к самому важному открытию в истории человечества.

Но он далеко не уверен, что Вильямс ему не врет. Зато он точно знает, что снисходительный тон Вильямса его страшно настораживает.

— Видишь ли, Дилан, главное, чтобы источник опасности оказался в наших руках. Это единственная гарантия, что никто не воспользуется им в своих преступных целях. И здесь мы полагаемся на тебя. Ты должен доставить нам Клыка. Профессор говорит, ты сильнее его. — Вильямс дотронулся до бицепса на руке Дилана, и того передернуло от отвращения. — И не просто сильнее, совершеннее во всех отношениях. Ты создан для этой благородной цели. Ты призван ее исполнить — ты окажешь миру неоценимую услугу.

Глаза Дилана скользнули по подставке с наполовину препарированным цыпленком. Крылышки так и остались распластанными между стальными спицами. Кто-то так и не доделал предписанные заданием опыты.

Они и Клыка хотят снова превратить в такой вот подопытный образец. Дилан вспомнил рассказы Макс о ее детстве, о тестах в лаборатории, о клетках, в которых сидела стая, о белохалатниках, иглах и бесконечных уколах, вливаниях и мучительных процедурах. Он затряс головой. Как же нужно ненавидеть соперника, чтобы согласиться помочь им снова вернуть его в лабораторию. Что бы ни случилось между ними прежде, какую быопасность ни представляла ДНК Клыка, такой ненависти у Дилана к нему нет.

— Нет, — говорит он и решительно направляется прочь из класса, где воздух, кажется, сгустился от лжи, шантажа и запаха формальдегида. — Ищите кого-нибудь другого для своих грязных целей. И скажите Г-Х, пусть подавится своими…

— Погоди-ка, погоди… перебил его доктор Вильямс. — Тут, Дилан, есть еще один маленький нюанс. — Вильямс перехватил его у самой двери. — Если ты не станешь с нами сотрудничать, мы вынуждены будем убить Макс.

22

Ангел открыла глаза. В ужасе хватая ртом воздух, вцепилась обеими руками в прутья решетки.

Все это ей только привиделось. Это только ночной кошмар.

Она растянулась вдоль пластиковой стенки собачьей конуры. Руки и ноги ослабели. Все тело болит. С тех пор как ее схватили белохалатники, ее до потери сознания гоняли на тренажерах, били и оперировали, она потеряла счет ударам электрошока и прижиганиям. Хуже этого кошмара еще ничего не было.

Но этого произойти не могло. Такого в жизни случиться не может.

Едва она закрывает глаза, кошмар возвращается и в мозгу пульсируют страшные образы: Макс с окровавленной шеей, мутным взором и мертвенно-бледным лицом падает с неба на землю. Но Макс умереть не может. Это абсурд. Так ведь?

Паника захлестнула Ангела. Ее сны, ее видения всегда сбываются. Она всего один раз ошиблась. Когда думала, что Клык умрет. Но этого не случилось… пока.

Она кусает губы. Лежа на спине, сквозь полуприкрытые веки смотрит в потолок клетки. Напрягает последние силы — надо во что бы то ни стало постараться установить связь. И вот сквозь пелену тумана медленно начинают обозначаться знакомые очертания.

Клык!

Ангел от радости чувствует себя на седьмом небе. Пока… Пока до нее не доходит, что Клыка рядом нет. Это всего-навсего очередной мираж. Клык стоит по колено в красной пыли. Небо над ним вымазано кровью и грязью. Да и сам он совсем на Клыка не похож. Он похож на злобного обезумевшего пса, готового броситься и растерзать первого встречного.

— Она мертва, — произносит Клык, и у Ангела останавливается сердце. Она дрожит крупной дрожью. И все равно не верит, что это правда.

Лицо Клыка перекошено. Ему не сдержать отчаяния. Он делает шаг к двум девчонкам из его команды. Ангел видела их в Париже. Это Звезда и Кейт.

— Вы виновны в смерти Майи.

Это не Макс — это Майя! Макс-2. Ангел с облегчением переводит дух. Макс жива! Но тут же ее переполняет чувство вины. Майя погибла.

— Мы же не знали, — рыдает Кейт, размазывая по щекам маскару. Ангел помнит, Кейт была настоящей силачкой. Но сейчас на это совсем не похоже. — Ари не собирался… — Она захлебнулась слезами и не смогла закончить. Клык стиснул челюсти.

Ангел видит, как сжимаются у него кулаки, и в ужасе ждет, что случится дальше. Ей слишком хорошо знаком его тяжелый суровый безжалостный взгляд. Тому, кто разозлит Клыка, вряд ли поздоровится. «Валите оттуда» — мысленно советует она девицам.

Звезда обняла подругу за плечи, и ее холодное непроницаемое лицо смягчилось:

— Клык. Нам ужасно жаль, что все так вышло с Майей. Но мы не виноваты. Она нам всегда нравилась.

— Врешь! — Клык не то рассмеялся, не то пролаял ей в лицо. — Скажи еще, вы были друзьями! Да вы ее ненавидели! — кричит он.

Глаза у него сверкают. Звезда отступила на шаг и заправила за ухо белокурую прядь.

— Я никогда не хотела ей смерти, — тихо говорит она.

— Клык, прошу тебя, послушай, — вклинивается Кейт, чувствуя, что он сейчас сорвется. — Нам было так страшно в твоей команде. С тобой мы все время в опасности. Ни минуты покоя не было. Джеб не сказал нам, что они убьют…

— Откуда вы знаете Джеба? — В голосе Клыка перекатываются громовые раскаты. При имени Джеба Батчелдера на висках его вздулись синие вены. Джеб, человек, когда-то заменивший стае отца, но оказавшийся самым грязным и мерзким предателем. — Каким образом он с этим связан?

— Он обещал обеспечить нам безопасность, — переходит в наступление Звезда. — Тебе-то нас защитить слабо.

Клык зарычал, бросился на нее и с диким ревом раненого зверя схватил за горло.

— Клык! Не надо! — взмолился Холден.

Рэчет, подскочив к нему сзади, схватил Клыка за руки:

— Охолонь маленько, браток. Охолонь. Они того не стоят.

— Тебе лучше, чем кому бы то ни было, должно быть известно, что главное — выжить, — продолжает выступать Звезда. Но гонор ее пропадает, едва только Клык стряхивает с себя Рэчета, двинув ему локтем в зубы.

Но он тут же разжимает кулаки.

Ангел знает, никакой Рэчет не удержит Клыка, коли он захочет покончить с Кейт и Звездой. Ей совершенно ясно: он сам решил их пощадить.

— Предательницы! — кричит он вслед девицам, быстро удаляющимся по пустынной дороге. — Давайте, уносите ноги, пока я не передумал. Спасайте свои поганые шкуры. И зарубите себе на носу, если вы еще когда-нибудь мне попадетесь, я вас собственными руками в клочки разорву. Валите!

И тут видение исчезает. Сцена в пустыне медленно пропадает. Только полные ярости и отчаяния глаза Клыка еще долго жгут Ангелу и без того изможденный мозг.

По крайней мере, Макс жива, но все рушится в щепки. Ангел съежилась в углу клетки. Густое зловоние химикатов наглухо забило ей нос, а все тело ноет от боли.

Как плохо ей без ее стаи.

Если бы только Макс и Клык были с ней рядом.

23

Ты что, совсем с дуба рухнул! — рассерженно орет Рэчет, нависая над Клыком. — Собираешься от нас отделаться? А с тем клыкастым волчиной, спрашивается, кто расправится? Не выйдет, паря!

Клык молча уставился на угли потухающего костра и раскачивается из стороны в сторону. Все у него болит, и душа, и тело, а на рубашке еще не засохла кровь Майи.

— Простите.

— Ты это из-за Кейт и Звезды? — продолжает Рэчет. — Думаешь, мы такие же стукачи, как эти две дряни? За кого ты меня принимаешь? — Как бы Рэчет ни орал, Клык понимает, это он не от злости. Ему больно. — А это что? Смотри! Откуда у меня эти раны? — Он рывком засучил рукав. Даже в темноте видны свежие рваные раны. Драка с ирейзерами не прошла Рэчету даром.

— Да никто не говорит, что вы стукачи. Просто… Мне это не под силу. Майи больше нет. Нас всего трое осталось… Все развалилось. И вообще… Команда Клыка была идиотской фантазией. Лучше я один…

От промелькнувшей мысли о стае у Клыка сжалось сердце.

— Один в поле не воин, — робко вякнул Холден.

Клык на него даже не обернулся.

— Заткнись, сосунок! — огрызнулся Рэчет и поддал ногой пустую банку из-под колы.

Холден откинул со лба светлые волосы и рассеянно потянул за только что отросшую мочку уха, откушенную одним из ирейзеров. Помолчав минуту, он все же отважился:

— И куда нам теперь деваться?

Клык тяжело вздохнул:

— Идите домой.

— Какой, к черту, «домой»? Нет у нас никакого дома! — взорвался Рэчет. — Моя банда видела, как я с тобой ушел. Не больно-то они теперь меня назад возьмут. И что, скажи на милость, мне теперь остается? У меня ничего не осталось! НИ-ЧЕ-ГО!

— Мне тоже идти некуда, — тихо вторит ему Холден. — Родителям я не нужен. Они меня… боятся.

— Я все понимаю. Простите меня. Простите. Мне нечего вам сказать. И оправдаться нечем. — Клык растирает переносицу. Он совсем измучен. Он устал строить планы, устал искать решения проблем. Как только Макс постоянно все это выдерживает?! — Как-нибудь образуется.

— Значит, конец, — начинает Рэчет ледяным голосом. — Значит, после всего того, что мы с тобой пережили, ты теперь делаешь нам ручкой. Мол, пока, мальчики, классно повеселились!

— Прости. Веселого со мной было, конечно, мало.

Клык встает на ноги и, не оглянувшись, хромая, уходит в укрытую ночной темнотой пустыню.

24

Чьи-то холодные пальцы легли на лоб Ангела. Кто-то снимает с ее глаз повязку.

Она даже не сопротивляется, просто лежит неподвижно. Какой смысл теперь бунтовать?

— Эй, солнышко, — слышит она знакомый голос и вздрагивает.

Джеб.

Джеб здесь, в Школе. Снимает с нее бинты после операции.

— Ты? — выдохнула она и дернулась в сторону от его прикосновения. — Не смей меня трогать! Ты снова нас предал. Это из-за тебя меня здесь мучают!

— Я знаю, моя хорошая. Прости меня. — Голос у него виноватый. — Ангел, ты даже представить себе не можешь, как я виноват. Прошу тебя, выслушай меня, дай мне тебе все объяснить.

— Не хочу я никаких твоих объяснений, — шипит на него Ангел и чувствует, как у Джеба начинают дрожать руки. — Мне на них с высокого дерева плевать. ТЕПЕРЬ никакие твои объяснения не помогут. — Она дотронулась до своего распухшего лица.

— Девочка моя…

— И называть меня тоже так не смей! — вышла из себя Ангел. — Сказано тебе, мне на тебя наплевать. На тебя! И на твои объяснения. И на человечество. — Она сама слышит свой жесткий и непримиримый голос. — Люди друг другу только и делают, что гадости. Вот и пусть погибают, — продолжает она с горечью. Пусть теперь хоть апокалипсис наступает, хоть конец света. Мне все равно. Меня это не касается.

Джеб гладит ее грязные, слипшиеся, потные кудряшки. Но Ангел ожесточенно впилась ему в руку.

— Ангел, послушай меня, пожалуйста. Я все устрою… Никто тебя больше не тронет…

— Сказано тебе, заткнись! — взвизгнула она, дрожа всем телом. — С Игги это тоже ты все «устроил»? Признайся, ты?

— Ангел? О чем ты? — В голосе Джеба отчетливо слышен испуг.

— О чем? А сам-то ты как думаешь? — бьется в истерике Ангел, неуклюже нащупывая стенки клетки. — Я ослепла!

25

Клык облокотился на холодный шершавый могильный камень.

В предрассветных сумерках небо над кладбищем цвета разбавленных водой чернил. Легкий ветерок шуршит листвой деревьев, но пока не слышно ни птиц, ни стрекота насекомых. Клык совсем один.

Кость сломанного крыла вышла наружу, и рана до сих пор кровоточит. Пока он пытался спасти Майю, он не замечал ни раны, ни боли. А теперь тупо пульсирующая боль в крыле отдается по всему телу.

Но это и к лучшему. Лучше такая боль, чем нестерпимая боль в его сердце.

К тому же он ее заслужил. Во всем, что случилось, виноват он сам.

Надо было следить за дракой, нельзя было выпускать ее из виду. Надо было глаз с нее не спускать. Нельзя было оставлять ее один на один с Ари. Если бы не он, она бы не умерла в пустыне у него на руках. Она была бы живой и веселой, похожей на Макс и не похожей на Макс. Если бы она осталась жить… что бы ни случилось, когда самому ему больше не справиться, он бы всегда чувствовал ее плечо.

А самому ему больше не справиться. Именно теперь.

Сначала Ангел. Теперь Майя. Обе умерли. За что? Почему?

Это он во всем виноват.

Это он убийца.

Он без сил уронил голову в ладони и крепко закрыл глаза. По крайней мере, Холдену и Рэчету теперь ничто не угрожает. Одни, без него, они в безопасности. Теперь они как-нибудь справятся. Хотя бы им он не принесет смерть. Хреновый из него оказался командир. Это всем ясно. Ему жизни доверили. А он… А еще собирался мир спасать! Какой мир, если он тех, кто рядом, кого любит, спасти не смог?

Проглотив ком в горле, Клык огляделся. Вокруг него только смерть: частокол могильных камней. Эпитафия за эпитафией. Пара слов — вот тебе и прошедшая человеческая жизнь. А о нем, Клыке, что напишут?

КЛЫК: ВЫРОС В СОБАЧЬЕЙ КОНУРЕ. ВЛЮБИЛСЯ. ВСЕМ ЖИЗНЬ ИСПОРТИЛ. ВО ВСЕМ ПОТЕРПЕЛ ПОЛНОЕ ПОРАЖЕНИЕ.

Подожди-подожди… Что это там такое?

Он поднялся на ноги и подошел к могиле. Две строчки — имя и даты:

ДЖУЛИЯ ЭВАНС. 1955–2010.

И ниже какие-то слова. Клык встал на колени и потер камень:

ПОКА НАХОДИШЬ СИЛЫ НАЧАТЬ СЫЗНОВА — ТЫ ПОБЕДИТЕЛЬ.

Это что? Знак свыше? Видно, он совсем до ручки дошел, если на кладбище стал знаки судьбы выискивать.

Так или иначе, он еще не совсем сдался. Ему еще надо выполнить свое предназначение. Да, он потерял двоих. Но больше это не повторится.

Клык еще раз коснулся выбитых в камне букв. Пружинисто оттолкнулся от земли и взмыл в небо.

26

Парк тысячелетия в Чикаго. Остановка. Привал. Один из многих за последние несколько дней. Клык стоит перед огромной стальной скульптурой под названием Боб. Точно кривое зеркало, полированная сталь отражает его перекошенное лицо. На заднем плане пляшут косые небоскребы и искривленная линия горизонта.

Слова на камне словно возродили Клыка к новой жизни. Словно придали ему новую решимость.

Он обязательно разберется теперь, что это за План Девяносто Девять Процентов.

Крыло его по-прежнему ни к черту. Лететь он не может и пересаживается с автобуса на поезд, с поезда на автобус. Даже рискнул, голосовал, ловил попутные тачки. Через всю страну проехал, из затянутой серым туманом Южной Флориды до золотых равнин Оклахомы. Видел яркие краски закатов над Аризоной и волны, омывающие берега озера Эри.

И где бы он ни оказался, всюду полно слухов, следов и знаков. По всей Америке люди живут в предчувствии грядущих событий. Даже воздух как будто сгустился. Точно затишье перед бурей.

Но эта буря, эта революция не похожа на те, что пережило человечество прежде. Эта буря и темнее, и зловещее. Это буря полного разрушения.

На пути Клык видел сотни демонстраций. Кое-где они кончались погромами. Читал написанное в Твите: «Я с 99. Земля моя». Видел, как где-то девяностодевятники бегали вокруг родильного дома с намалеванными крупными буквами на простынях лозунгами: «Положим конец размножению. Чем меньше, тем лучше». Он видел, как забросали камнями бездомного безногого инвалида — План Девяносто Девять провозгласил инвалидов балластом. И это всего лишь немногие примеры виденного им нарастающего насилия.

Не было крупного города, где бы не видел он митингов возле университетов и правительственных зданий. И на этих митингах слушал, как блаженно улыбающиеся эксперты с железной логикой доказывали преимущества «отбора»: один сильный на 99 слабых.

И, к ужасу Клыка, никто не протестует. Кто впадает в панику, кто радостно приветствует новые идеи.

«Кабы они знали масштаб Плана Девяносто Девять Процентов, они бы по-другому запели», — думает Клык. А уж он-то теперь точно знает, остатки Группы Конца Света объединились с Партией Одна Вторая, и, согласно их новому плану, в живых останутся только «усовершенствованные».

А значит, все человечество подлежит уничтожению.

Но этого он и сам осознать не может. Те безумцы остались безумцами. И даже если они стали еще безумнее, ничего удивительного в этом нет.

Но как получилось, что вся Америка пошла за ними? Вот чего он понять не может.

Клык сжал кулаки. Земля, которую он видел, люди, которых встречал. Их повседневные заботы… Их любовь… Красота. История.

Как можно стремиться это уничтожить?!

Книга вторая Начинается

27

Ангел слышит, как Джеб охнул:

— Не может быть! Как же так? Что они с тобой сделали? Твои глаза!

— Что, жалко, что твой лучший образец испортили? — шипит Ангел, отталкивая его руки и отодвигаясь от него еще дальше в глубь клетки.

Джеб схватился за дверь конуры и так ее тряхонул, что звякнули прутья решетки.

— Бедная моя Ангел…

— Молчал бы уж лучше.

— Повторяется история Ари. Одни потери, сплошные ошибки. Боже! Как же мне тяжело, Ангел…

«Сам во всем виноват, нечего теперь причитать», — думает Ангел. Но, если честно, слезы в его голосе ей слышать странно. Она не помнит, чтоб Джеб когда-нибудь плакал.

— Я был ему плохим отцом, — мрачно продолжает Джеб.

Ангела передернуло. Происшедшее с Ари, конечно, было ужасно. Но Ари мертв. А она жива, и это ее глаза теперь навсегда ослепли. Извинения его ей не нужны. Они все равно не помогут. Но его исповеди и откровения про Ари — это уж слишком.

Но Джеба не унять:

— Когда Ари умер, я не мог не попробовать снова. Мне это было просто необходимо. Я должен был еще раз стать отцом, снова заботиться о сыне. Потому-то я и стал работать с профессором Гюнтер-Хагеном.

— Что? Что ты говоришь? — Превозмогая боль, Ангел села в клетке. Она даже злиться на него на мгновение перестала. — Вы что, нового Ари создали?

— Я поклялся себе, что на этот раз буду хорошим отцом. Выращу сына, — голос Джеба дрожит, — хорошего, доброго мальчика. Что брошу работу в Школе, что буду растить его, учить. И любить…

Вот он стоит перед ней, взрослый дядька, и рыдает об утраченном сыне. Сколько всяких гадостей Джеб им сделал, но почему-то жалость к нему все равно скребется у Ангела в сердце.

— Пойми меня, Ангел, прошу тебя, пойми, — умоляет ее Джеб. — Я всегда как лучше хотел. Я только хотел нового Ари, чтобы с ним все ошибки свои исправить. И чтобы потом раз и навсегда с этим покончить.

— Но ведь не покончил. С ЭТИМ нельзя покончить, — шепчет Ангел, думая обо всех мутантах, которых стая встречала, с которыми они еще совсем недавно сражались.

— Конечно, результаты изрядного числа попыток были далеки от совершенства, — вынужден признать Джеб. — Но профессор Гюнтер-Хаген — гениальный генетик. С его помощью мой Ари получился больше, сильнее и лучше прежнего. Понимаешь, я вернул себе сына. — Ангел безошибочно узнает победоносные ноты в голосе Джеба.

И не только победоносные.

Джеб вроде бы даже собой гордится. Ей становится совсем тошно.

— Те, неудачные образцы, они тоже пригодились, — продолжает Джеб. — В сыновья они мне не годились. А вот бойцы из них получились первоклассные. Созданные с одной единственной целью.

— С какой целью?

Услышав холодный и спокойный ответ Джеба, Ангел потеряла сознание.

— Ликвидировать Клыка.

28

Спустя мгновение она пришла в себя. Но в мозг ей будто игл напихали, руки онемели, а воздух вокруг нее вибрирует. Ангел без сил привалилась к пластиковой стенке клетки и тяжело дышит.

Теперь, когда мир поглотила слепота, она не видит лица Джеба. Зато хорошо его помнит: улыбчивые морщинки вокруг рта, небрежно выбритые щеки, умные, внимательные глаза, которым она привыкла верить. Им даже Макс когда-то верила. Даже когда Джеб творил зло, в глазах его зла никогда не было.

Наверное, она в нем ошибалась. Или, может, она ослышалась?

— Что? Что ты сказал? — Ангел старается стряхнуть с себя наваждение. — Ликвидировать Клыка? Ты хочешь сказать… убить?

— В этом и состоит План Девяносто Девять Процентов, — не дрогнув, заявляет Джеб.

Он совершенно спокоен. Зловеще спокоен. Такое спокойствие бывает только от абсолютной уверенности. Какая жуткая уверенность. От нее даже кровь в жилах стынет.

— Разве План Девяносто Девять не в том состоит, чтоб мутантам жизнь сохранить? — Ангела трясет, но она изо всех сил старается, чтобы хоть голос ее не дрожал, чтобы не выдал ее паники. — Клык же мутант? Зачем его убивать?

— Этот план, Ангел, заключается в том, чтобы на первое место интересы планеты, а не людей поставить, — терпеливо принимается объяснять Джеб, будто они мирно беседуют о том, зачем беречь электричество или воду. — Ты же знаешь, я Клыка как родного сына люблю.

Это правда, Ангел всегда думала, что Джеб Клыка любит. Но как он кого-то любить может, если в нем ничего человеческого не осталось? Он же монстр!

— Говоришь, любишь? Что ж ты тогда делаешь? — Она даже не заметила, что кричит. — Я тебе все прощу, Джеб, все! — Ангел дотронулась до своих век и проглотила слезы. — Я тебя прощу и за себя, и за Ари. Оставим все в прошлом. И то, что случилось с Ари, больше не будет иметь никакого значения. Ты еще все изменить можешь. Только не делай этого!

Умоляя его, она придвинулась к двери и схватилась за прутья решетки.

Джеб молчит. Молчит долго. Ангел затаила дыхание. У нее вдруг появилась надежда.

Но Джеб тяжело вздыхает:

— Нет. Он теперь слишком опасен. Если он останется жить, жизнь его станет сущим адом.

— Да почему? — настаивает Ангел.

— Ханс его в покое не оставит. Помнишь, как Клык в его лаборатории чуть не умер?

Ангел кивает. Это одно из самых страшных ее воспоминаний. Даже страшнее, чем кошмары ее искалеченного белохалатниками детства.

— Профессор тогда ему много анализов сделал. Так вот, он обнаружил, что ДНК у Клыка обладает чрезвычайно важными свойствами.

— Чрезвычайно важными свойствами? — мрачно переспрашивает Ангел.

Но никаких внятных ответов она от Джеба не ждет. Он никогда ничего толком не скажет. Только темнит и виляет. И вечно находит новые оправдания своей подлости.

— Представляешь, это нечто совершенно удивительное. — Джеб пускается в объяснения с таким неподдельным энтузиазмом, что Ангелу хочется размахнуться и что есть силы засветить ему в глаз. Он что, забыл, что речь идет о смерти Клыка? — Его ДНК содержит нечто, что кардинально изменит мир.

Внезапно Ангел услышала мягко ступающие по линолеуму шаги. К ним кто-то идет.

— Да-да, Ангел, нечто, что изменит жизнь на земле, — произносит мягкий женский голос. — И теперь, моя хорошая, нам надо проверить, нет ли и у тебя подобного… дефекта.

Ангелу кажется, что наступил конец света.

Она хорошо знает этот голос.

Голос мамы Макс, доктора Мартинез.

29

— Помни, главное — первое впечатление. — Тотал не умолкая подает мне мудрые советы.

Я вылупилась на него:

— Ты в своем уме? Какое «первое впечатление»? Я с парнем в одном доме уже три месяца живу.

Он захлопал крылышками и обиженно фыркнул:

— Ну извини. Если тебе не нужна помощь, тогда я пошел. Только позволь тебе напомнить, что это твое первое свидание с Диланом.

Я закатила глаза — тоже мне, свидание. Но кудри свои все-таки расчесываю. Уже, наверно, раз сто щеткой провела. И вообще, какое это свидание? Вот у Надж и вправду свидание со Слоаном. А мы с Диланом ее просто сопровождаем.

— Надж мне бы только спасибо сказала.

— Ах, так! Прекрасно! Вот и иди к своей Надж.

— В отличие от некоторых, она и сама прекрасно знает, что делают нормальные подростки, — брюзжит Тотал. — Здесь только одна ты ненормальная.

— Ладно, выкладывай свои советы.

— А ты попроси как следует.

— Тотал!

— Ну что ты распсиховалась? — Он ворчит, как может ворчать только говорящий скотти. — Главное, помни, никому не нравится, когда говорят только о себе. Всегда переводи разговор на собеседника.

— Я и так уже все знаю про своего… собеседника. — Я закручиваю на боку кичку и пытаюсь закрепить это хлипкое сооружение двумя палочками, типа тех, что дают в китайском ресторане. Их мне Надж на вечер одолжила.

Что, дамы и господа, не ожидали, что Максимум Райд будет себе крендебоберы на голове наверчивать?

— И не забудь про чистоту и аккуратность. — Мы оба опускаем глаза на мои стоптанные кроссовки и вытертые до дыр джинсы, а Тотал продолжает зудеть: — Пойду к Надж, попрошу ее подыскать тебе что-нибудь поприличнее.

Смотрю на свое отражение в зеркале и стараюсь не паниковать. Думаю, не надо никому повторять, что я совершенно безнадежна. Все эти бабские штучки мне по барабану.

Но Слоану уже пятнадцать. Какой бы он распрекрасный ни был, ничего хорошего я от этого свидания не жду. Взыграют гормоны — и пиши пропало. За парнями в этом возрасте глаз да глаз нужен. Не отпускать же Надж с ним одну без надзора. Вот и приходится за ними тащиться. А чтобы не было так очевидно, что я нашу шоколадную красотку караулю, мы с Диланом и придумали это «двойное свидание».

— А что вы смотреть будете? — допытывается Тотал.

— «Кровавый город 3: Бойня».

Я прочитала краткое содержание: честно говоря, похоже, что фильм этот про мою жизнь снимали.

— Класс! — Тотал восторженно машет хвостом. — Фильм ужасов. Можно во всех страшных местах к Дилану покрепче прижиматься.

Я в шоке:

— Грязная сексистская свинья! Что ты еще сказанешь? Я тебе что, принцесса на горошине? Да я твоему Дилану шкуру десятки раз спасала!

Всплеск моих эмоций Тотал полностью игнорирует. Прыгнув на прилавок, открывает носом аптечку, достает маленькую коробочку и подталкивает ее ко мне.

— Что это?

Он невинно моргает:

— Мятные пастилки — гарантия свежего дыхания.

30

— Нееет! — во все горло орет на экране тетка с выпученными от ужаса глазами, и я сама еле сдерживаю крик.

Я имею в виду — крик раздражения. Прямо перед ней стоит безоружный убийца. Чего вопит-то, круглая идиотка? Лучше бы прыгнула на него головой вперед, дала бы ему хорошенько в челюсть — и дело в шляпе. Тогда вся эта галиматья сразу кончится, и можно будет скорей домой идти.

Ладно, не буду больше причитать. В конце концов, вовсе не так уж и плохо сидеть в киношке рядом с Диланом. Мы устроились сразу позади Надж и Слоана. Отчасти чтобы, на всякий случай, всем вместе держаться. Отчасти чтобы, если Слоан какие-нибудь каверзы затеет, накостылять ему было удобней. Поэтому, когда свет погас, я, честно говоря, здорово расслабилась.

На свой, конечно, лад. То есть расслабиться-то я расслабилась, но в любую минуту готова сорваться с места.

Короче, свет погас, и на экране огромными буквами засветилось название фильма. Тут-то Дилан и взял меня за руку.

Выдергивать ее я не стала.

В итоге что происходит? Темный кинотеатр, теплые руки, кошмарный кровавый фильм и такое напряжение между ним и мной, что, кажется, между нами искры летят. А в голове у меня вот-вот случится короткое замыкание.

Кто бы мне сказал, что делать? Забыть все на свете и, как нормальный человек, получать удовольствие? Или запаниковать, как ненормальный мутант, и броситься отсюда без оглядки куда подальше? Утешая себя тем, что в любой момент можно снова свернуть на наезженную мутантскую дорогу, я пока что пошла по человеческому пути. Смотрю, как маньяк-убийца всадил на экране нож в истошно вопящую тетку. Кто бы удивлялся! Я скроила презрительную мину и повернулась к Дилану.

— Ладно тебе привередничать, — говорит он, сияя в темноте синими глазами. — Не всем же, как ты, не на жизнь, а на смерть сражаться. Она, поди, в первый раз с убийцей столкнулась.

— Ты просто из вредности со мной споришь. Она там сидела и дожидалась, когда он ее кокнет, — толкаю я его локтем. — По-моему, так ей и надо. Нечего было нюни разводить.

Дилан тихонько хихикнул:

— Ты, наверное, единственный человек, кто жертву обвиняет, а не убийцу.

Мы улыбаемся друг другу. Но тут я опомнилась. Нечего глупостями заниматься, краснеть да разглагольствовать. Лучше проверить, как там у Надж дела обстоят. И за выходами следить — пути к отступлению надо постоянно под контролем держать.

Согласитесь, с моими бойцовскими инстинктами трудно получать удовольствие.

До конца фильма я просидела неподвижно с прямой напряженной спиной. Даже когда Дилан стал нежно водить пальцем у меня по ладони. Даже когда сердце у меня от этого так запрыгало, что на его стук народ чуть не за шесть рядов стал оборачиваться. «Прекрати, — внушаю я себе. — Спокойствие, только спокойствие. Войди в дзен. Стань Буддой».

Мне, правда, с трудом верится, что у Будды когда-нибудь по спине так мурашки бегали, как у меня. А все потому, что Дилан рядом. Вот бы кто-нибудь напялил на меня смирительную рубашку — все проблемы сразу бы решились.

Наконец, к моему облегчению, фильм кончился, и по экрану побежали строчки титров. Отталкиваю руку Дилана, будто это горячая картофелина, и вскакиваю на ноги:

— Класс. Клевый фильмец. Пора домой!

— С ума сошла? — нахмурилась Надж. — Еще только девять часов.

— Рано еще, Макс. — Слоан отвернулся от меня и с ухмылкой прижал к себе Надж. — Пойдем лучше ко мне. Только вдвоем, ты и я.

Я поперхнулась, сама не знаю почему, то ли от удивления, то ли от возмущения. Зато я точно знаю: если этот наглец думает, что я позволю ему лапать мою девочку, он глубоко ошибается. И потом, куда это он ее зовет? У него что, родителей нет? Не может же быть, чтобы все, как мы, сиротами были.

— Нет, мы лучше домой пойдем, — прорычала я и, схватив Дилана за руку, буквально насильно потащила его по проходу. — Пойдем, Надж.

Она насупилась, но послушно пошла за мной следом. За ней плетется оторопелый Слоан. И мне плевать, что он при этом обо мне думает. Не он первый меня, мягко говоря, недолюбливает.

Едва мы вышли из кино, едва я вдохнула прохладный ночной воздух, меня отпустило. Сколько бы красавчиков ни таскали меня на свидания, сколько бы ни держали меня за руку, по-настоящему я счастлива, только если в любую секунду взлететь можно.

Если, конечно, не топчутся на пути трое здоровенных амбалов.

— Приветствую вас. Давненько мы вас здесь поджидаем, — хлопает меня по плечу Ари.

31

На мгновение я онемела. Стою и тупо смотрю на существо, которое умерло у меня на руках. Дважды.

Ари!

К тому же он не один. У него по бокам, оскалившись, стоят двое злобных ирейзеров. Почему они так похожи на своего главаря?

— Ты почему… живой? — неуверенно выговариваю я. Слоан заметно напрягается от моего вопроса, и я вспоминаю, что, хотя он и пошлый кретин, он сравнительно невинный представитель нормальной человеческой породы.

Не уверена, что получу удовольствие, если сейчас начнется побоище.

— Не беспокойся, я не привидение, — осклабился Ари. — Я всего-навсего улучшенный образец самого себя.

Я напружинилась и сжала кулаки. Я и от предыдущих образцов никогда ничего особенно хорошего не ожидала.

— Да ты не психуй, Макс. Мой дружеский визит не к тебе вовсе, — ерничает Ари и многозначительно смотрит на Дилана. — Привет, Дил.

— Не думаю, что мы знакомы. — Дилан озадаченно наклонил голову. Вижу, как ему не по себе. Еще бы! — Макс, это кто?

Что я ему скажу? Что это человеко-волк, он и сам видит. Мы с Ари были смертельными врагами. Первый раз он умер, когда я его случайно убила в нью-йоркской подземке. Шею ему в драке сломала. Потом мы неожиданно подружились. А потом он снова умер. Так что кто это, даже мне не понять. Еще один Ари? Новый?

У меня есть одно золотое правило. Раз есть сомнения, значит, есть и опасность. Я прищурилась:

— Правда, Ари. Расскажи-ка нам, кто ты на сей раз такой? Друг? Враг? Или все еще размышляешь, на чью сторону тебе метнуться?

— Расслабься, сеструха. Я ваш кореш. Я в третий раз с миром в мир пришел. Я тебе уже даже кое-какое одолжение сделал. — От его волчьего оскала у меня в крови подскочил адреналин.

— Какое еще одолжение?

Ари гордо выпятил грудь:

— Я убил твоего клона.

— Клона? — пронзительно крикнул Слоан, но на него никто не обратил внимания.

У меня сдавило дыхание:

— Ты… что?

Но он может ничего не объяснять. Я и так знаю, что это правда.

— Убил, сеструха. Кокнул. Порешил, угробил. Чирик по горлышку, шмяк под ребрышко — вот тебе Макс-2 и готова. Так, как тебе всегда этого и хотелось.

Не буду врать — хотелось. Но ведь не всерьез. Я так растерялась, что даже возразить ему ничего не смогла. А он уже посерьезнел:

— Ладно, хва трепаться. Давай к делу. — И снова смотрит на Дилана. Тот только мельком на меня глянул, сразу все понял и готов хоть к атаке, хоть к обороне. — Джеб просил меня тебе передать, Дил, чтобы ты больше не беспокоился о профессоре Г-Х и о твоем маленьком задании.

— Джеб? — Дилан искренне удивлен.

— Джеб? — Сама слышу, как звенит мой голос. — Какое Джеб имеет отношение к…

— Мы уже сами со всем разобрались. — Ари буравит Дилана глазами. Рот у него кривится в усмешке, но во взгляде — нескрываемая угроза.

— Дилан, что он говорит? О чем он? — нетерпеливо допытываюсь я.

Дилан качает головой. Замечаю, что он почти незаметно встает в боевую стойку. Похоже, прикидывает, когда лучше прыгнуть.

— Да объяснит мне кто-нибудь, что все это значит?! — сорвалась я на крик. — Ну-ка, немедленно говорите! Сейчас же!

— Не гоношись. Я хочу сказать, что я скоро клыки твоему Клыку повыдергиваю. — Ари наконец с довольной улыбкой перевел на меня взгляд.

Надж охнула.

— Что? — Кровь у меня похолодела, но лицо обдало жаром.

— А по пути я решил к вам завернуть, убедиться, надо ли Дилана в список моих неотложных дел добавить, — как бы между делом замечает Ари. — Ты же знаешь, Макси, я как разгон возьму, остановиться мне трудно. — И он заговорщически мне подмигивает. — Так что лучше дело закрыть заранее.

Мы все с подозрением меряем друг друга глазами. Чтобы я что-нибудь понимала: Ари хочет убить Клыка. Но зачем он предупреждает об этом Дилана, который Клыка ненавидит? И при чем тут Джеб? Во мне поднимается волна ярости.

— Что это за Клык? А что значит, ты ему клыки повыдергиваешь? — нервно елозит Слоан. — Ты что, ему зубы драть будешь?

Ари поворачивается к нему и потрескивает костяшками пальцев.

— Не, кутенок. Это значит, что я его на части разорву и сердце из груди выцарапаю.

— Достал! — Я рванулась вперед, но Ари и его прихвостни раскрыли крылья и, как по команде, дружно поднялись в воздух.

Пытаюсь скинуть куртку — и дернуть за ними. Но Дилан кладет руку мне на плечо:

— Не ввязывайся сейчас. Смотри, сколько народа.

Оглядываюсь вокруг.

— Чттто ттаккое… — заикается Слоан, прижавшись к Надж. А рядом толпа зевак, запрокинув головы, фотографирует повисшую в небе зловещую троицу.

Скрипнув зубами, соглашаюсь с Диланом. Перевожу дыхание и разжимаю кулаки. Клык о себе и сам позаботится. Я в этом уверена.

— Приятно было побеседовать, Макси, — орет мне сверху Ари. — Дилан, помни, что я сказал, дело закрыто.

И с этими словами он взмывает в ночную темень и исчезает.

32

Я верчусь без сна уже третий час. Вдруг — скрип. Дверь в комнату приоткрылась.

Мгновенно вскакиваю и хватаю с тумбочки лампу. Думаете, это слишком? Нисколечко. Особенно если на вас столько раз ночью нападали.

— Кто там? — шепчу. — Надж, это ты?

Она весь вечер прорыдала о своем кретине Слоане. После Ари он обозвал ее выродком и рванул от киношки, как ошпаренный. Как я ее ни успокаивала, ничего не помогало. Не удивлюсь, если и ее бессонница мучает. Я, конечно, не самый лучший утешитель, но к кому же ей еще пойти?

— Нет, это я.

Не пойму, откуда здесь этот знакомый голос. Слишком знакомый.

Поставила лампу и включила свет. В дверях стоит Дилан, понурый и, мягко говоря, смущенный. Я не верю своим глазам.

— Какого черта ты забыл в моей комнате? Время за полночь. Я сплю. Стараюсь заснуть.

Мы так и не обсудили визит Ари. То, что он сказал про Клыка, совсем выбило меня из колеи. Потом Надж не отпускала весь вечер, а потом я скрылась в свою комнату, пытаясь сама во всем разобраться. Что, ясное дело, у меня не получилось.

Дилан, как дурак, топчется у двери.

— Я хотел спросить… Можно я… у тебя сегодня ночью… останусь? — невнятно бормочет он себе под нос.

Вырвавшиеся у меня в ответ нечленораздельные звуки можно сравнить только с воплем умирающей кошки.

— Я не могу сейчас оставаться один. — У меня отвисает челюсть. — Я знаю, это глупо, и ты скажешь, что я трус. Ну и пусть. Я не такой, как ты. Я и пятнадцати лет еще на свете не прожил.

Это правда. Я все время забываю, что его всего два года назад сделали. На вид-то ему столько же лет, сколько мне.

— За последнее время столько всего случилось, — торопливо объясняет Дилан. — Я так старался сам со всем этим справиться. Лежал, ворочался, думал обо всем, что Ари наговорил и… я ничего не понимаю…

Мы с ним, похоже, одинаково сегодня вечером время провели.

Он посмотрел на меня с надеждой:

— Можно я с тобой останусь? Только сегодня? Я на полу могу спать.

Еще секунду поколебавшись, я вздохнула и кивнула.

На лице у него мелькнуло облегчение. Он входит, точно маленький мальчик, волоча за собой одеяло, и, от стыда красный как рак, тихонько прикрывает за собой дверь. Вот вам и красавчик!

— Спасибо.

Если б я хотела, я б, как не фиг делать, его сейчас с землей сровняла. Только зачем? Не буду я этого делать. Всем известно, как трепетно я к чужим чувствам отношусь.

— Ничего, располагайся. На полу места много.

Он встряхнул одеяло, плотно сложил на спине крылья и, легким грациозным движением завернувшись в одеяло, как в кокон, улегся на бок. Понятно, что никто из нас на спине не спит. Вытащив наружу сильные руки, он еще что-то там поправляет. А я смотрю на него и стараюсь не думать, как эти руки касались меня в кино всего несколько часов назад.

Он большой и сильный, и сконфуженный. И очень-очень симпатичный.

Выключаю свет и бросаю ему подушку. Она падает прямо ему на голову.

— Спасибо. — Он запихивает подушку под голову и все не может остановиться со своими благодарностями. — Я только сегодня.

— Еще бы не только… — бормочу я себе под нос, отворачиваюсь к стене и возвращаюсь к своим мыслям. В темноте и в тишине все сказанное Ари грохочет у меня в ушах.

— Дилан? — решаюсь я наконец спросить.

— Мммм…?

— Что он имел в виду, когда говорил «дело закрыто»? Почему он хотел тебе это сказать, если ты его никогда раньше даже не видел?

Дилан молчит так долго, что я решаю: он заснул. Но тут до меня доносится его вздох:

— Я и сам ничего не понимаю. Мне никогда не понять, почему меня вечно во все впутывают.

Боже, опять он себя жалеет. Была бы у меня еще одна подушка, я бы ее в него так метнула — сразу бы нюни разводить перестал.

— Он сказал, не беспокойся про профессора Гюнтер-Хагена, — настаиваю я звенящим голосом. — Может, он хотел сказать, чтобы ты забыл, что я твоя идеальная половина? Может, Г-Х хотел тебе передать, чтоб ты от меня отстал?

— Может… — задумчиво отвечает Дилан. Сердце у меня прыгает, как сумасшедшее, и я рада, что в темноте Дилану не видно моего лица. — Какая разница. Ты же знаешь, я все равно не могу от тебя отстать.

Мы снова замолчали. Лежим и слушаем, как другой дышит. В конце концов Дилан разочарованно протянул:

— Спокойной ночи, Макс.

Старательно не думаю о его сильном теле, старательно не прислушиваюсь к его дыханию.

— Спокойной ночи, Дилан.

33

КЛЫК
Лучше его меня никто не знает (это и хорошо, и плохо)

Стопроцентно ему доверяю (более или менее)

Помогает вынести любые трудности

Ему, как и мне, плевать на вежливость. Мы оба некоммуникабельные

Насквозь меня видит. Это плохо

Раздражает меня — не то слово как

Он мне почти как брат

Замкнутый и скрытный

Убей меня бог не знаю, как с ним себя вести

Ни разу не сказал, что меня любит. Прощальное письмо — не в счет. Трус, мог бы и в лицо сказать

Сильный, сосредоточенный. Движется так, что мне хочется до него дотронуться

Все время вспоминаю, как мы целовались

Не знаю, где он сейчас, потому что он отвалил к чертовой бабушке

ДИЛАН
Только недавно со мной встретился (меньше возможности меня шантажировать)

Кажется, ему можно доверять (пока)

Помогает признать, что мне не под силу любые трудности

Вежливый до потери сознания. Отвешивает мне комплименты даже за мою некоммуникабельность

Рядом с ним я ничего не вижу. Это плохо

Еще как меня раздражает

Он мне совсем не брат

Вываливает на меня все свои эмоции

С ним легко

Любит меня и постоянно об этом твердит. Совсем достал

Сильный, красивый. Смотрит на меня так, что я краснею

Все время вспоминаю, как мы целовались

Рядом со мной. Сейчас, всегда


Это более или менее полный список. Когда не спится, такие списки сами собой в мозгу вертятся. Кладу блокнот, поворачиваюсь на бок и нахожу на полу точку, чтоб уставиться в нее и думать.

Дилан тоже повернулся на бок. Только лицом в другую сторону. Он все время во сне елозит, и одеяло у него в ногах совсем сбилось. Не то что Клык. Клык спит — всю ночь ни разу не шелохнется. Может, добавить в мой список про сон? Нет, не стоит. Это не важно.

Дилан опять шевелится. Раскинул в стороны руки. Ему, наверное, неудобно… Может, ему холодно?

— Эй, ты не замерз? — шепчу я, свесившись с кровати.

Он молчит. Смотрю, как он спит. Слышу, как дышит, ровно и глубоко. Футболка на животе задралась, и видно, как мышцы поднимаются в такт дыханию. Стараюсь подстроить под него и свое дыхание. Куда там! Самой противно слушать мои судорожные вдохи-выдохи.

Не понимаю, какой черт меня дернул, но я вдруг, завернувшись в одеяло, спрыгиваю с постели. Наверно, мне его жалко. Вот именно, жалко. Чего он там на полу валяется и мерзнет? Любой нормальный человек пожалеет.

Пол под ногами — просто ледяной. Прошлепала пару шагов к Дилану и осторожно пристраиваюсь у него под боком. Он зашевелился, закашлялся. Я замерла. Подождала две минуты, убедилась, что он спит, и снова прижалась к нему потеснее, закрыв нас обоих своим одеялом. Чувствую его тепло, его дыхание, и волосы у меня на шее тихонько шевелятся.

Мы сложились, как кусочки пазла. Как нам это и предназначено. Что за устройство с половинками…

Поди разберись…

Но знаете что? Думаю, все мои страхи, страсти и страдания по поводу любых половинок надо сейчас задвинуть подальше. Не лучше ли попросту порадоваться, что сейчас мне тепло и спокойно? Прямо с ума сойти, как тепло.

И с этой мыслью я закрываю глаза и медленно-медленно погружаюсь в сон. Не помню, когда я в последний раз спала так сладко.

Я совсем не уверена, что когда-нибудь хочу проснуться.

34

Как и следовало ожидать, на следующий день в школе разразился сущий кошмар.

Но на сей раз не связанный со мной. В кои веки раз у меня все нормально. А вот Надж досталось. Ее насмерть затравил Слоан — перед всеми девицами над ней потешался. Не прошло и минуты, как и Фейсбук,[136] и Твиттер захлебывались от новой сплетни.

Восемь часов спустя я колочу в ее дверь кулаками. Едва мы пришли из школы, Надж заперлась у себя в комнате и даже обедать не вышла. Я ее понимаю, мне бы тоже никого видеть не хотелось.

Надо было вчера сразу накостылять этому кретину, чтобы неповадно было слухи про нас распускать.

— Надж! Открой! Давай воздушную кукурузу сделаем.

— Уходи, — раздается из-за двери ее слабый голос. — Не хочу на эту тему ни с кем разговаривать.

— А мы и не будем разговаривать. Обещаю. Я просто хочу на тебя посмотреть. Как ты там? Я тебя очень-очень прошу. Я тебе какао сделаю.

После минутного молчания слышу шарканье ног по комнате. Дверь открывается.

Лицо у нее опухло от слез. Она целый день в школесдерживалась, а дома теперь весь вечер рыдает. Глаза красные, по щекам реки туши размазаны.

Ума не приложу, что с ней делать. Кукурузу и какао я уже предлагала. На большее фантазии у меня не хватает.

— В школе с каждой минутой все хуже и хуже становилось, — стонет Надж. — Утром все началось с дурацкой сплетни. А к концу дня я в какую-то парию превратилась. Они теперь говорят, что мне только в цирке выступать. Или в зоопарке меня показывать!

— Не обращай внимания, — бормочу я и обнимаю ее. — Я понимаю, противно, когда все нас, мягко говоря, за уродов держат. Но они же круглые дураки. У них одни сплошные предрассудки. А своего ума нет. Мы все это уже сто раз слышали. — Кладу ее голову себе на плечо. Надо было бы сначала полотенце подстелить. Но ничего, потом просохну. — Жалко, конечно, что Слоан таким кретином оказался, — утешаю я ее. — Зачем он тебе сдался! Ты себе лучше найдешь. Того, кто тебя с крыльями любить будет, такую, какая ты есть.

В глазах у нее такая тоска, что мне даже не описать.

— Да-а-а… Тебе легко говорить. Тебя сразу двое любят. — Она смотрит на меня вопросительно, а мне и сказать ей в ответ нечего. — А меня никто не любит. Никто.

Я почему-то чувствую себя ужасно виноватой.

— Это неправда. Мы тебя любим, вся стая. — Только сказала, как сама поняла, какую я чушь сморозила. Какая бы стая расчудесная ни была, какое тут может быть сравнение! Когда на тебя парень дышать боится, ходит за тобой по пятам, глаз с тебя не сводит — это… совсем другое дело.

Быстро стараюсь прогнать мурашки, вдруг побежавшие по спине при мысли о проведенной рядом с Диланом ночи.

— Послушай, мы отсюда скоро свалим, и ты этих кретинов больше ни разу в жизни не увидишь. До тех пор пока мы не станем богатыми и знаменитыми и они не прибегут к тебе просить у тебя автографы. А ты им жирную фигу покажешь. Тогда и посмотрим, кто над кем посмеется. — Я улыбаюсь и снова притягиваю ее к себе.

Но Надж моя идея явно не позабавила.

— Да когда ты наконец поймешь, что я никуда не хочу отсюда «сваливать». И «фигу им жирную» тоже не хочу показывать. — Она в воздухе рисует кавычки и сердито кричит: — Когда ж ты это поймешь наконец! Я только хочу… Хочу… — Голос у нее дрожит, и она снова захлебывается слезами. — Я только хочу им нравиться. — И, отвернувшись к стенке, она безутешно рыдает.

Опять. Что за черт!

— Солнышко мое. — Я сама понимаю, что сказать мне ей нечего. Я-то никогда никому не старалась нравиться. — Перестань, успокойся, все образуется. Сядь, посидим тихонько. — Я пытаюсь ее обнять и тут замечаю, что вся ее кровать усеяна обрезками смятой бумаги. Добрая половина ее глянцевых журналов для подростков искромсана, а рядом лежат раскрытые ножницы.

— Надж, это что?

Она хлюпнула носом и показала на стопку вырезанных фигурок:

— Это для моего альбома.

Беру несколько и рассматриваю — сплошные картинки смазливых моделей, лучезарно улыбающихся в камеру. И каждая в каком-то блестящем наряде и меховых сапогах. Фу! Перебрала всю стопку — модель за моделью, — и все-все одинаковые. Как она их только различает?

— Что ты такое в своем альбоме делаешь? — осторожно допытываюсь у нее.

Верхняя губа у нее предательски задрожала:

— Я хочу быть, как они, как эти девочки…

Я поднимаю брови:

— Ты хочешь стать моделью?

— Нет, я еще не совсем спятила. — Она смотрит на меня, как на сумасшедшую. — Я просто хочу быть нормальной. Я хочу быть как все. Мне надоело быть выродком.

— Надж, ничего хорошего в том, чтобы быть как все, нет, — начинаю я. Сдается мне, мы с ней на эту тему уже не раз беседовали.

— Скажи еще раз, что это слабость, хотеть иметь друзей, хотеть, чтобы тебя целовали, хотеть обычной человеческой жизни. — Она горько рассмеялась. — Что-то мне твои речи белохалатников напоминают. Думаешь, от того, что над нами в лаборатории экспериментировали, нас усовершенствовали? Ошибаешься. Никакие мы не усовершенствованные — мы мутанты-уроды. Вот и все.

Вот это да! Где та послушная славная Надж, с которой у меня никаких проблем никогда не было? Почти никогда. Передо мной фурия, разъяренная предательством понравившегося ей мальчишки и затравленная сворой размалеванных девиц подросткового возраста. Хорошо, она хоть в огнедышащего дракона не превратилась.

— К тому же были бы мы нормальными, никто бы за нами не гонялся и не пытался убить.

— Тут, скорее всего, ты права, — соглашаюсь я. — Но я тебе гарантирую, в школе все равно кого-то обязательно будут травить без всякой причины. Так уж жизнь устроена.

Надж отчаянно трясет головой.

— Нет! Не будут! Я знаю! У всех этих проблем только одно решение.

Ничего хорошего она сейчас не скажет.

— Какое же?

Она молча хватает ножницы с таким отчаянным видом, что меня захлестывает паника.

— Надж! Ты что?

Она отворачивается от меня и упирается взглядом в афишу на стене — вся стая с распростертыми крыльями кружит в воздухе. Надж хранит ее со времен наших авиашоу. Стремительно, будто перед ней свора ирейзеров, она метнула в постер ножницы. С глухим стуком ножницы вспороли ее крыло на картинке и пригвоздили его к стене.

В горле у меня застрял ком, а крылья под курткой дрогнули.

Надж схватила вырезанную из журнала стопку бумажных девчонок и прижала ее к груди.

— Выход только один: избавиться от крыльев, — говорит она подозрительно спокойным голосом. — Избавиться от них, раз и навсегда. Клянусь тебе, Макс, я это сделаю.

35

Клык открыл мутные глаза. Над ним чистое высокое ночное небо, усеянное миллионом крошечных сияющих звезд.

Вокруг тишина и покой. Почему же он проснулся? Звук какой-нибудь его разбудил или какой-то угрожающий шорох?

Он сел и настороженно огляделся.

Ничего.

Ему все еще странно просыпаться в полном одиночестве. До недавнего времени, едва он проснется, на него тут же обрушивались сутолока и хаос, поднятые стаей.

Стая… Клык думал, со временем привыкнет жить без них. Получается, он ошибся. Думал, они без него обойдутся, думал, им даже лучше без него будет, а ему самому, если не надо о них беспокоиться, будет проще достичь цели, какую бы он себе ни поставил. Похоже, он и тут промахнулся.

А потом случилась эта свистопляска с его командой. Клык вздохнул и бесшумно улегся на спину на мокрую от росы траву. С чего он, спрашивается, взял, что с командой что-то получится? Зачем взялся за это дело? Из-за него Майя погибла.

Клык закрыл глаза. Майя умерла. Она не Ари. Это только Ари по сто раз воскресать может. А Майя, он уверен, ушла навсегда.

Он и остальных подвел, Холдена, Рэчета. Клык нахмурился, поплотнее запахнул на себе куртку и повернулся на бок. Раньше oн никогда никого не подводил. Наоборот, всегда кого-то выручал. Он думал, коли он будет один, он за все сам будет в ответе. И не понадобится вечно за Макс следовать. А что вышло? Оказывается, самая большая проблема, если не с кем решение обсудить.

«Признайся себе, идиот. Дело не только в этом. Признайся, тебе ее не хватает», — думает Клык.

Он вздыхает и опять поворачивается на спину. От всех этих мыслей силы у него совершенно иссякли. Но заснуть снова все равно не удается.

«Ты ей не нужен, — твердит он себе. — У нее теперь есть этот Крылатый Красавчик. A ты просто не справился с одиночеством».

«Гнать надо от себя эти мы…»

— Клык.

Клык дернулся, вскочил и уставился в темноту, всматриваясь в черные кусты.

— Клык, там никого нет.

Господи! Это не чей-то нормальный голос. Это Голос.

Его собственный внутренний Голос.

Интересно, это тот же самый голос, который у Макс, или другой? Откуда он взялся? И почему именно сейчас? Наверняка у них у всех время от времени внутренний Голос прорезается. Но ему совершенно неохота, чтобы этот непрошеный гость задерживался с ним надолго.

«Ладно, послушаем пока, что он нам скажет», — думает Клык.

— Чего тебе?

— Клык, пора возвращаться, — отвечает Голос. — Ты ей сейчас нужен больше, чем когда бы то ни было раньше.

— Кому я нужен? — спрашивает Клык. Но ответ ему и так ясен.

— Пора домой, к Макс.

36

— Она в опасности? С ними беда? — сыпет вопросами Клык. Он сел в темноте и словно сам с собой, в полном одиночестве, разговаривает. — Что происходит? Скажешь ты мне наконец или нет?

Но Голос молчит. Клык помнит, как Макс всегда злилась, когда Голос в самый нужный момент пропадал. Вот и его Голос пропал, и когда снова появится, никому не известно.

— Иди домой к Макс, — наконец повторяет он спустя вечность.

Клык понятия не имеет, что произошло. Но игнорировать Голос он тоже не может. Макс советы Голоса более или менее всегда слушала. А теперь Голос сказал ему, что он, Клык, ей нужен.

При одной мысли о возвращении сердце у него стучит со скоростью света от возбуждения и от беспокойства. Но Клык старательно делает вид, что все нормально, что ничего не происходит.

Заменивший его Крылатый Красавчик наверняка все еще там, со всеми своими диллинизмами. И наверняка будет бросать на Клыка испепеляющие взгляды. Плевать. Разве у Клыка есть выбор? Нет! Выбора у него нет. Ему охота с места в карьер вскочить и броситься назад, к стае. К Макс. Собственными глазами удостовериться, что с ними все в порядке. Но крыло у него болит все больше и больше. Приходится признать, в воздух ему не подняться.

Значит, надо набраться терпения. Надо найти ближайший город и там отыскать Интернет. Надо не лететь сломя голову к той, от кого он столько раз старался уйти, а поискать о ней хоть какую-то информацию.

Спустя два часа, когда солнце только-только начало подниматься над вершинами деревьев, Клык уже сидел в интернет-кафе, прихлебывая кофе из пластикового стаканчика.

Дождавшись, когда загрузится Гугл, он впечатал в поисковое окошко: «Максимум Райд».

37

За сорок три сотые секунды Гугл выкинул миллион семьсот четыре тысячи восемьсот девяносто результатов поиска. Самая первая сноска отправила Клыка к статье под названием «Крылатые дети посещают частную школу». Так-так. Похоже, их всегдашняя тактика сидеть тихо и не высовываться осталась в далеком прошлом.

Клык кликнул на сноску и погрузился в чтение статьи из школьной интернет-газеты Ньютон Ньюс. Ничего особенного в ней не было — обычные преувеличенные и приукрашенные описания крылатых, страшно пошлая фотка всей стаи перед школой под вывешенным над входом транспарантом «Ньютонцы приветствуют Максин и Ко». Клыка чуть не стошнило от отвращения. И тут он увидел, что на фотке Дилан небрежно положил руку на плечо Макс.

Поразительно, как, оказывается, ему тяжело это видеть. Особенно после того, как Газзи в Париже известил его, что Дилана специально для Макс «сконструировали», чтобы в конце концов они с Макс свили гнездо и вывели там маленьких Максят и Диланчиков. Идея эта до сих пор у него поперек горла стоит. И до сих пор от нее во рту горький привкус.

Клык вышел из сети, выключил компьютер и выбросил в урну стакан с недопитым кофе. Дурацкая статья все же оказалась полезной. По крайней мере, теперь он знает, где искать стаю.

Голос приказал ему возвращаться к Макс, хотя, судя по Ньютон Ньюс, не похоже, чтобы она в нем особо нуждалась. Школка-то вроде ничего, безопасная. И Красавчик ее при ней. Неужто Голос не знает, как тяжело ему ее видеть? Неужто Голосу не понятно, сколько боли Клык причинял ей каждый раз, когда от нее улетал?

Может, и знает. Может, это сейчас не важно. Может, что-то должно случиться, рядом с чем померкнут все их личные драмы и страдания.

Так или иначе, но Голосу Клык перечить не станет.

Он вернется к Макс. Хочет она этого или нет.

38

Даже самому себе Клык не хочет признаться, что при одной мысли о возвращении на душе у него теплеет. К стае. Домой. Он так долго старался выкинуть Макс из головы. Не думать о ней. Забыть. Но «дом» для него всегда будет там, где Макс.

Утро только занимается. Ему муторно от того, что лететь он все еще не может, от того, что придется опять тащиться на шоссе и там голосовать.

Тут же вспомнился Ари и его прихлебатели. Он не удивится, если за его голову уже назначили огромную цену, если заморочили мозги всей средней Америке. Любой водила в любой тачке может оказаться смертельно опасен. Клык понимает: голосуя, он страшно и глупо рискует. Но с изувеченным крылом выбора у него нет. Потому что он в страшной глуши — здесь ни самолетов, ни даже автобусов. Тачку спереть — и то негде. A ему надо к Макс. И точка. Вот и получается, надо голосовать. Размышлять тут нечего.

Полтора часа он топчется на обочине с поднятой рукой. Редкие машины проносятся мимо. Наконец вдалеке по асфальту снова зашуршали колеса. Навстречу ему несется грохочущая тяжелым роком желтая гоночная машина.

На сей раз тачка, рыкнув тормозами, остановилась прямо рядом с ним. Трое чуваков с мясистыми затылками и одинаково бритыми головами глянули на него из-за опущенных стекол, и у Клыка заныло под ложечкой.

«Не делай глупостей», — слышит он внутренний голос. Но невозможно разобрать, который из них его предостерегает, его собственный голос разума или тот, другой, недавний Голос.

— Тебя подвезти, кореш? — Водила перекрикивает несущийся из колонок грохот ударников.

Клык глянул на пустую дорогу:

— А вы куда? B западном направлении?

— В западном, в западном.

Клык вздохнул. До ближайшего города миль двадцать. Или ему здесь еще незнамо сколько торчать, или придется рискнуть.

— Раз в западном, то спасибо. — И он залезает на заднее сиденье.

Он еще даже дверь закрыть не успел, а водила уже газанул на пятой скорости. Клыка отбросило назад, и он всем телом впилился в больное крыло.

— Эй, потише нельзя? — вспылил он, но водиле хоть бы хны: скривил плотно сжатые губы и продолжает себе жать на газ.

Оба других чувака пристально смотрят на Клыка. Тот, что на переднем сиденье, обернулся к нему всем корпусом. Оба поигрывают бицепсами под туго обтягивающими руки футболками, а лица у обоих застыли в какой-то странно зловещей маске.

В глазах у них горит голод и нетерпеливая жадность. Такие же, как у… У Клыка в голове промелькнуло воспоминание об ирейзерах. Но он его быстро прогнал. Может, ему все это только кажется. Он теперь вообще ничего не понимает. После предательства Кейт и Звезды ему все и вся подозрительны.

Он внимательно вгляделся в прыщавое лицо соседа и украдкой перевел взгляд на мощную шею, едва прикрытую круглым вырезом футболки.

Нет, никаких волчьих признаков он не заметил. На ирейзеров они не похожи. Эти чуваки, конечно, уроды, но наверняка человечьей породы. Хотя все-таки в них есть что-то странное. Тестостероном, наверное, накачались, вот и все. А страхи его — просто обычная паранойя.

«При чем тут паранойя? Нормальная осторожность. — Клык представил себе урезонивающую его Макс. — Инстинкт никогда не обманет. А паранойя — наше нормальное состояние».

Но крыло у него болит, он вымотался до предела, и в данный момент эти трое амбалов — единственный его выход. В конце концов, они просто люди. И, коли дойдет до драки, с людьми он как-нибудь справится.

Прошло пять минут, и тачка взвизгнула тормозами.

— Гляньте! Клевая смотровая площадка! — завопил водила с наигранным энтузиазмом. — Как насчет остановочки? Полюбуемся окрестностями?

Клык открыл глаза. Дело нечисто. Эта троица не больно похожа на любителей живописных пейзажей.

39

Парни высыпали из машины и шагнули к щиту с плакатом, кричащему восклицательными знаками, что подходить к краю опасно.

— А ну, братки, проверьте-ка утесик. Что за опасность такая, что уж нормальному человеку и ножки с обрыва свесить нельзя, — бросил водила своим ухмыляющимся дружкам.

Они заржали, словно перед ними всемирно известный юморист выкаблучивается.

— Эй, кореш, — подзывает чувак Клыка, — присоединяйся. Смотри, красота-то какая. Тебе наверняка понравится. Чем ближе к краю, тем красивше.

Клык облокотился на тачку и замотал головой:

— Не, мне и здесь нормально.

Он спружинил колени в боевой стойке и скрестил на груди руки. Но даже от этого слабого движения боль в крыле запульсировала с новой силой. Что-то с ним явно не то.

Водила осклабился:

— Что, Клычок? Крылышко беспокоит? Видно, тебе хреново, коль ты тачки на шоссе ловишь?

— Простите? Мы разве с вами знакомы?

Выходит, не обманул его инстинкт. Теперь главное — держать себя в руках. Главное — не показывать им своего страха. Они его знают. Они именно за ним и охотились. Но он их одолеет. Ему даже трое ирейзеров не проблема, не то что эти качки.

— Мы что, Клычок. Мы так, пешки. Мелкие исполнители великого плана. Вот ты у нас — настоящая знаменитость. — Он шагнул к Клыку. — В конце концов, ты должен стать первым.

— Хочешь сказать, что я первым умереть должен? — Глаза у Клыка сузились.

Парни бросились на него, и, не размышляя, а повинуясь боевому инстинкту, Клык распахнул крылья. Сейчас он поднимется в воздух, зайдет им в тыл, сверху и сзади столкнет амбалов посильнее лбами и оставит валяться здесь на асфальте.

Но — увы — все случилось совершенно иначе.

Резкое движение — и обломки кости в сломанном крыле зацепили нерв. От резанувшей все тело боли Клык вскрикнул и невольно сложился пополам.

На том все и кончилось.

В следующую секунду громилы навалились на него, заломили ему руки за спину, надавали ему локтями по шее, а водила в придачу вывернул ему сломанное крыло так, что у Клыка почернело в глазах и земля ушла из-под ног. И вот уже трое амбалов волокут его к краю обрыва.

Клыку остается только выругаться сквозь зубы. Он клянет этих качков, клянет свое одиночество, клянет Голос — это из-за него он оказался в такой жопе.

А троица уже слаженно подтащила его к перилам и выпихнула за барьер. Он глянул вниз, и его захлестнула волна паники. Он, Клык, в такие минуты всегда сам приходит на помощь. Может, и ему сейчас кто-нибудь поможет?

Надежды, пустые надежды. Вокруг никого, и помочь ему некому. Это как божий день ясно. Он одинок как никогда в жизни.

Со страшной руганью он пытается вырываться, но парни уже пинками подпихнули его к самому краю обрыва. Еще секунда — и случится неизбежное.

Клык еще раз рванулся в последней попытке высвободиться от их хватки, и тут они… его отпускают.

Он свободен.

Точнее, он в свободном падении, избитый, с переломанным крылом, летит с обрыва в пустоту. Навстречу бьющимся о скалы волнам озера Мичиган.

40

Кажется, Ангел кричит уже целую вечность, до тех пор пока голова у нее не раскалывается от этого бесконечного вопля. Горло дерет, а глаза саднит, словно в них песка накидали. Она по-прежнему ничего не видит.

Ее мучает очередной кошмар. На этот раз погибает Клык. Она видит, как он кубарем падает вниз. Так же, как всего пару дней назад падала Майя.

Майя теперь мертва.

Ангел болезненно скривилась и прижала пальцы к пульсирующим вискам. Наяву ее окружает кошмар ее собственной жизни. А стоит ей заснуть — она оказывается в чужих кошмарах. И спасения нет ниоткуда. НИ-ОТ-КУ-ДА!

Клык…

Ангел изо всех сил сосредоточилась. Что стало с Клыком дальше? Чем закончилось его падение? Ей необходимо увидеть, что случилось с Клыком. Пусть это даже самое страшное, то, что она боится себе представить.

Но, как она ни старается, понять ничего не может. Все попытки напрасны.

В ее кошмаре ей привиделось, что Клык больше не в красной пустыне. Это какое-то новое место, по виду туманное и холодное. Рядом с Клыком вместо двух девиц из его команды трое парней. Ангел никогда их прежде не видела, но от одного взгляда на них ее переполняет необъяснимая ненависть. Возле — желтая спортивная машина.

И утес, резко и безнадежно обрывающийся вниз.

Ангел чувствует, как из глаз у нее катятся слезы. И самое страшное — то, как лыбятся эти уроды, столкнув Клыка с обрыва и с вытянутыми шеями глядя, как он валится вниз.

Она ждет, что Клык вот-вот раскроет крылья и взмоет под облака, победоносно улюлюкая человекообразным кретинам, которые вздумали уничтожить крылатого, бросив его в воздух. Вот вам! Выкусите! Дебилы!

Но ничего этого не происходит.

Клык не распахнул крылья. Не поднялся в небо. Не крикнул ничего тем ненавистным качкам.

Он только падает и падает, беспомощно кувыркаясь в воздухе.

Ей кажется, будто его сломали.

От собственного крика Ангел проснулась прежде, чем Клык упал на камни.

А вдруг… Ее не оставляет навязчивая мысль. А вдруг это не страшный сон? Вдруг она УВИДЕЛА то, что случилось на самом деле?

Нет! Только не это. Она плотно зажмурила глаза и гонит от себя эту ужасную мысль.

«Ничего этого не случилось. Не верь! Такого не может быть! Это был только страшный сон, — убеждает она себя. — Все вокруг — сплошной кошмар. Вот мне и привиделось».

Какой-то скрежещущий звук вклинивается в ее мысли. Она все еще повторяет: «Это был сон. Это был сон», но инстинктивно вжимается в дальнюю стенку клетки.

Спустя секунду дверь контейнера с грохотом открывается. Ангел готова царапаться, кусаться, орать и брыкаться — на этот раз она им без боя не дастся.

Она ждет, что сейчас ее схватят человеческие руки, но вместо живого прикосновения ощущает металлический холод. Две огромные пластины заполнили всю клетку. Ангел мечется из угла в угол, но от них никуда не деться. Стальные клешни плотно ухватили ее, взяли в тиски, так что даже дышать трудно, и, громыхая, потащили наружу. Она чувствует, что висит в воздухе, будто какая-то грузоподъемная машина подцепила ее и вот-вот сбросит на свалку в контейнер для мусора. И тут клешни ее отпускают и она падает на что-то жесткое. Ноги ее коснулись хрустящей простыни, и она чуть не плачет от отчаяния.

Она на операционном столе.

Опять.

Сопротивляться у нее больше нет сил. Какой смысл? Они сильнее. Они заставят ее подчиниться их воле.

И слезы она тоже уже все пролила. Так и лежит, обмякшая, помертвелая, пока ее переворачивают на столе лицом вниз и ремнями пристегивают к столу руки и ноги.

— Это для твоей же пользы, — говорит кто-то, видно, очередной белохалатник, голоса которого она не знает. — Эти тесты мы должны проделать любой ценой.

Сердце у Ангела остановилось. Новые тесты. Что еще они собираются с ней делать? Разве не брали они уже образцы ее кожи, костей, крови и перьев? Разве не изучили они ее уже до последней клетки?

Она чувствует, как по лопаткам у нее ползет еще она пара холодных стальных щипцов. Вот они касаются ее крыльев, с силой их разворачивают и тоже пристегивают к краям стола.

Ангел старается подавить тошноту, но чувствует во рту горький привкус желчи.

До ЭТОГО дело еще не доходило. Крыльев ее пока что никто не трогал.

От нового, еще неизведанного ужаса кровь стынет у нее в жилах. Она понимает, что именно сейчас случится. Мгновение спустя в мозг ей проникает звук щелкающих ножниц, а в крыльях от главных перьев поднимается пощипывающая боль.

— Готово, — говорит белохалатник. — С этой маленькой мутанткой мы покончили.

Ангел слышит шаркающие по линолеуму шаги и скрип закрывающейся двери. В полном одиночестве, пристегнутая к столу, онемев от ужаса, она остается в шоке лежать на операционном столе.

Они подрезали ей крылья.

41

Скоро все изменится, — говорит Голос. — Готовьтесь к переменам.

Нет в стае того, кто бы его не услышал.

Твоя задача фиксировать все происходящее.

Надж ойкнула и уронила бутылку с клеем, растекшимся по ее альбому блестящей лужей.

— Что? — спросила было она, но Голос ее останавливает:

Записывай, снимай на видео, веди блог. Неважно как, главное — фиксируй каждое событие до малейших деталей. Помни, все, абсолютно все должно быть сохранено для истории.

Голос у нее в голове. Тот самый. Еще одно подтверждение, что она выродок. Надж хочется кричать и плакать, орать, чтоб Голос оставил ее в покое, дал ей хотя бы притвориться, что она нормальная. Она упрямо сжимает челюсти и как ни в чем не бывало продолжает клеить свой альбом обыкновенной бескрылой девчонки.

Надж, речь идет о будущем. В будущем ты будешь нормальной. В будущем тебе, возможно, даже надоест быть самой обычной и заурядной. Но сейчас ты нужна миру. — Голос звучит необычно мягко и вкрадчиво. — Важнее для человечества ты ничего сделать не сможешь. Это самая главная твоя задача. Вставай, поднимайся, бери мобильник, снимай, фотографируй, записывай — это твой вклад в будущее.

Надж заколебалась. Голос замолк, но его слова продолжают звучать у нее в голове. К тому же она хорошо знает: Голосу Макс никогда не перечит. Надж вздыхает. Плечи у нее поникли. Похоже, на сегодня о нормальной жизни придется забыть.

Ладно, — говорит она вслух. — Так и быть…


Не спускай глаз с Макс.

Игги и Газман — Газ у себя в комнате, a Игги на кухне — одновременно выпрямились и внимательно прислушались. Голос. Они его прежде всего только пару раз слышали. И так же, как раньше, им совершенно ясно: нет ничего важнее того, что он им сейчас скажет.

Любой ценой ты должен защитить Макс. Даже ценой собственной жизни, — говорит Голос. — Макс должна выжить. Она должна остаться лидером. Затишье кончилось. Поднимается буря. Скоро разверзнутся небеса. Тебе понятно?

«Не очень», — думает Газзи, выглядывая в окно на ясное голубое небо. Ни единого облака он не видит. Вокруг тишь, гладь, Божья благодать. Но он знает, в одном Голос прав: ему жизненно необходимо, чтоб Макс вела его за собой. И, если ее жизнь в опасности, он готов защищать ее и от белохалатников, и от бури, и от чего бы то ни было.

Газзи поднялся на ноги, готовый кинуться разыскивать Макс. Но вдруг заколебался. Голос сказал, чтобы он с Макс глаз не спускал. Он что, хочет сказать, что надо всегда быть с ней рядом? Что, даже в туалете? Голос сказал: «Ценой собственной жизни». Значит, им скоро понадобится взрывчатка. Но…

В кухне Игги вытащил миксер из теста и не замечает, как сладкая жижа течет ему на рубашку. Он должен защитить Макс? Ценой собственной жизни? Он наклонил голову и навострил уши. Все тихо. Ни вертолетов, ни машин, ни гула толпы, ни полицейской или пожарной сирены. Даже Тотал не лает. Правда, Тотал никогда не лает. Чего же Голос психует? «Ща все брошу, пирога не допеку и побегу Макс спасать, — ворчит Игги себе под нос. — И вообще, ничего с ней не сделается. Она слишком упрямая, чтоб погибать ни с того ни с сего. Но, так и быть, я все равно ее защищать буду».

Вот и хорошо. Так держать.


Ожесточи свое сердце, соберись с силами.

«Привет, Голос, — ядовито думаю я. — Добро пожаловать. Тебя-то нам и не хватало. Какие новые фокусы выкинешь?»

Не время для шуток, Максимум. Время на исходе. Скоро настанет конец. Уже настал. Пойми это, Макс!

Я перестала делать прорези для крыльев в новой куртке и нахмурилась:

Конец? В смысле, апокалипсис? Не обижайся, но если б мне пенни давали каждый раз, когда про апокалипсис говорят, я бы давно миллионером стала.

Макс, ты расслабилась. Ты всякую осторожность забыла. Ты утратила свою былую силу.

«Ничего я не забыла, — защищаюсь я. — Просто в кои веки мы здесь спокойно пожить можем. Не все же нам драпать да гоняться по свету».

Макс, послушай меня внимательно. Теперь, под конец, твоя главная задача — ожесточить свое сердце.

Ожесточить сердце? Куда уж дальше? А я-то думала, что все кому не лень на мое жестокосердие жалуются.

Люди погибнут. Погибнет больше людей, чем ты можешь себе представить. Чтобы выжить, ты должна забыть про их страдания. Забыть эмоции, доброту и сострадание. Снова стать бесстрашным командиром.

Вот тебе и на! Значит, он не считает меня больше «бесстрашным командиром». Хрен с ним. Потом отношения выяснять будем. А пока, должна признаться, слова его здорово меня тряхонули. Я всегда его слушала. Хотела я того или не хотела, всегда делала, как он велел. А теперь он говорит, что настал конец света. Он, который всегда говорил мне, что я должна мир спасти, приказывает забыть про всех и себя во главу угла поставить? Что-то у меня совсем oт его суровости крыша едет.

И от его уверенности в каждом сказанном слове.

Стою и молчу. Жду, что он еще скажет. Но он молчит. Исчез, что ли? Мой мозг, как бы он ни был сбит с панталыку, снова принадлежит только мне самой.

Но меня обуял ужас. Что же нам всем предстоит, если надо ожесточать сердца?..

42

Скоро все изменится.

Дилан остановил свою компьютерную игру и огляделся. Вокруг ни души.

Готовьтесь к переменам.

Это что, Голос? Его Голос? Он знает, Голос есть у Макс. И у других членов стаи тоже. Иногда. Но с ним самим такое впервые.

«Ммм… Что ты хочешь?» — думает он. На мгновение Дилан даже обрадовался. Значит, он теперь как все. Такой же, как все в стае. Теперь, когда у него тоже есть Голос, он стал еще ближе к Макс.

Но радость быстро погасла.

Дилан, перед тобой стоит важная задача. Задача, которую только ты один можешь исполнить. Ты понимаешь, о чем идет речь?

Где-то он уже что-то похожее слышал. Он невольно вспоминает доктора Вильямса, но старается взять себя в руки. Тот тоже говорил, что перед ним стоит важная задача — поймать Клыка, отдать его на пытку белохалатникам. А теперь этот странный Голос требует у него еще чего-то, от чего он не сможет отказаться.

— Какая еще задача?

Меньше всего он ожидал последовавшего ответа.

Ты должен покорить сердце Макс. От этого зависит спасение мира.

Дилан застонал и закрыл лицо руками.

— А то будто я не пытался, — устало выговорил он. — И это все? Может, лучше драконов каких победить прикажешь?

Ну почему нельзя поставить перед ним нормальную, достижимую задачу? В силах своих он уверен, уверен в своих крыльях, в том, что он отличный боец, быстрый, смелый, ловкий. Скажи ему, чтоб любого врага одолел — он глазом не моргнет.

Но сердце Макс… Макс — загадка в квадрате или даже в кубе. Он пытается завоевать ее любовь с тех пор, как в стаю попал. Ему даже порой кажется, что он на полшага продвинулся. Дилан покраснел, вспомнив, как они пару раз целовались.

А потом она снова от него отворачивается, отдаляется, будто между ними никогда ничего не было. И он без конца размышляет, что же он такое сделал, какую совершил ошибку.

Вот и выполняй после этого приказы Голоса, завоевывай ее сердце. Да еще ради спасения целого мира. Дилана охватила паника. Можно подумать, он и сам об этом не мечтает.

Но до сих пор он никогда не задумывался, что будет, если у него ничего не получится.

43

«Свидание — не лучший способ „ожесточить сердце“», — говорю я себе, вспоминая мрачные пророчества Голоса. Но, видно, придется отсрочить все его «ожесточительные» планы. Разберусь с ними как-нибудь после.

Потом. Сегодня у меня совершенно другие намерения.

Я никогда и ни от кого не скрывала, свидания, охи, ахи, глазки, вздохи и прочие дамские штучки страшно меня раздражают. Но сегодня я почему-то вся на нервах и то и дело смотрю на часы. Когда же наконец придет время? Ничего не могу с собой поделать. Видно, все же и у меня есть свои «девичьи» слабости.

Свидание.

В отличие от большинства нормальных людей, мои представления о свидании ограничиваются походом куда-нибудь, где не надо жарить на костре совместно изловленных ящериц или, глядя друг другу в глаза, выуживать из помойки остатки вчерашних обедов. Но мое сегодняшнее первое свидание с Диланом (если не считать наш недавний поход в кино, который лично я за свидание считать отказываюсь) сулит мне нечто совсем другое.

Честно говоря, я от него жду многого.

Так вот. Челюсть у меня отвисла, а глаза выскочили из орбит, когда Дилан наконец подошел ко мне после школы и говорит:

— Следуй за мной.

Что, думаю, за черт, не бывало еще, чтобы я за кем-то следовала. Но потом все-таки решила, ладно, так и быть. Пусть покажет мне, какие у него такие умопомрачительные новости и открытия. Думала, он мне где-нибудь на просторе покажет, как он задом наперед летать научился. Или на какие-нибудь скалы необыкновенные за собой потащит.

Но такого, надо вам честно сказать, я совершенно не ожидала.

— К-к-как ты эт-т-то… — заикаюсь я.

Мы примостились в тридцати футах над землей в ветвях огромной старой ели. От изумления я вот-вот полечу вниз и все сучья пересчитаю. Но Дилан меня поддерживает — положил мне руку на спину, и от нее тепло разливается у меня по всему телу. А я все не налюбуюсь. И с той стороны посмотрю, и с этой. До чего же красивый у меня дом.

— Мы как сюда прибыли, так я его и начал строить, — говорит Дилан, смущенно улыбаясь на мою полную потерю дара речи. — Облетел округу, нашел это дерево. Я же знаю, ты любишь дома на деревьях…

Я обалдело смотрю в его чудное лицо, в мягкие, вопросительно устремленные на меня глаза и глупо сияю. Он знает, что я люблю дома на деревьях. Значит, слушал, замечал, запоминал, что мне нравится, что меня радует. Значит, ему это важно.

Но это… Это больше, чем дом на дереве. Это настоящий дворец. Прямо как дом семьи Робинсон, только не в Диснейленде, а здесь, в Орегоне. Пол, стены, окна, крыша. Крепкий, надежный, красивый. И плющом и еловыми лапами замаскированный. Если с земли смотреть, ни за что не увидишь. Но отсюда, с ветки, на которой я сижу, — просто чудо. А вон там — дверь. И даже гардина ее прикрывает зеленая.

— Пошли. — Дилан берет меня за руку.

В один прыжок мы вместе перемахнули футов пятнадцать и оказались на балконе, идущем по периметру дома. Дилан отодвинул гардину на входе. Внутри тепло и уютно мерцают свечи. Да-да, именно свечи. Все, как полагается в самых что ни на есть романтических историях.

С замершим от восторга сердцем вхожу в дом. Он закрывает дверь, и весь мир исчезает. Мы одни, только он и я. А вокруг горы, поросшие густым лесом. И все это в каких-то пяти минутах от нашей стаи и от частной школы имени Ньютона.

Дилан пристально смотрит на меня, будто пытается прочитать мои мысли. Чувствую, что щеки у меня пылают, а сердце колотится, точно в груди молотком отбойным работают. И глаз мне от Дилана не оторвать, потому что он в синем сумеречном свете да в мерцании свечей еще красивее, чем всегда.

Усилием воли отворачиваюсь и провожу руками по каждой стенке. Мне хочется погладить здесь каждую дощечку, каждый косяк, каждый наличник. Как умно он тут все устроил! А просторно-то как!

Интересно, на какие шиши он дом построил?

— Я доски, гвозди и все прочее из школьной мастерской стянул, — отвечает Дилан на мой незаданный вопрос. — Тебе здесь нравится?

— Классно! Я здесь навсегда оста… — бормочу я почему-то с тоской в голосе.

— Навсегда что?

— Пахнет чем-то вкусным? Едой? — Тоска у меня в голосе мгновенно улетучилась.

— А ты думала! Цыпленок табака, спагетти, чесночный хлеб и…

— Шоколадный торт? — простонала я.

В центре комнаты низенький столик. По обе стороны от него большие мягкие подушки. А слева широкая полка уставлена всеми теми яствами, которые уже учуял мой сверхчувствительный ко всяческой снеди нос. И даже теми, которые не учуял.

Глаза у Дилана возбужденно блестят, и он широким жестом показывает на подушки. Опускаюсь, как на облако, и начинаю подозревать, что все это — глюки, коварно смастряченные моим разыгравшимся болезненным подсознанием. Таких сюрпризов мне никто никогда не делал. Никто никогда для меня так не старался. Я даже нервничать потихоньку начинаю. Поднимаю глаза на Дилана с чувством… С чувством? С каким таким чувством?

С чувством благодарности. И полного неописуемого счастья. Здесь и сейчас мне кажется, что лучше его нет на свете.

Дилан сел по другую сторону стола и передал мне тарелку. Я имею в виду, не бумажную, а самую что ни на есть настоящую. И стакан шипящего ситро. И все это так церемонно да изысканно, что я даже чуть не пожалела, что на мне нет платья с оборками и туфель на каблуках. Заметьте, «чуть». Джинсы и кроссовки все-таки куда лучше.

— Я так рад, что мы сегодня можем вместе пообедать, — тихо говорит Дилан, и в глазах у него отражается горящая между нами свеча.

— Я тоже. — Надеюсь, мой голос заглушит и бешеный стук моего сердца, и голодное бурчание в животе. — Передай мне цыпленка.

Следующие пять минут мы проводим в полном молчании, деловито расправляясь со всеми вкусностями, как могут делать это только здорово недобравшие калорий мутанты, избегающие излишних сантиментов и неуклонно нарастающего любовного накала. Я запихиваю в рот последний кусок третьего куска шоколадного торта, когда Дилан высовывает в окно голову. Темноту прорезает его свист, сильный и долгий, похожий на сигнал вождя индейского племени.

Что он еще на мою голову затеял?

И тут в дверях появляется Игги с серебряным подносом и — вы не поверите — при бабочке. Честное слово. Неважно, что бабочка у него повязана на голую шею. Потому что даже над видавшей виды замурзанной футболкой бабочка все равно остается бабочкой.

— Игги, ты?

Чего спрашивать? И так ясно, что он. Я вдруг заерзала на своей подушке и порадовалась, что на мне все-таки не платье, а добрые старые потертые джинсы. Так и представляю себе, как здесь сейчас соберется вся стая и загорланит хором «тили-тили тесто, жених и невеста». Похоже, свидание у нас совсем не столь уединенное. Не уверена, что я от этого в восторге.

— Спасибо, дружище. — Дилан подходит к Игги и забирает у него поднос. — С чего ты вдруг решил бабочку нацепить?

— Видишь ли, по особо важному случаю не грех и принарядиться. — Игги гордо скрещивает на груди руки. — Я полагаю, мы имеем сейчас именно такой особо важный случай.

— Ценю. Ты настоящий друг, — кивает Дилан, загораживая от меня таинственный поднос. — Еще раз благодарю. Ты помнишь свою дальнейшую задачу?

— Задача развлекать-Газзи-и-Надж-чтоб-им-не-дай-бог-не-стало-скучно-и-чтоб-они-никакой-погром-нигде-не-учинили выполняется успешно. У вас с Макс полно времени.

— Полно времени для чего? — спрашиваю я. Но Игги только многозначительно поднимает бровь.

Отдав приветственный салют и поправив бабочку (хотела бы я знать, где он ее раздобыл), Игги поднырнул под гардину и исчез в темноте. Дилан возвращается и снова садится напротив. Ставит между нами поднос и снимает с него салфетку. Под ней обнаруживаются горки крекеров, шоколадок и зефира.

— Мне всегда хотелось поджарить зефир на свечке. Давай попробуем.

— Чего только ты ни напридумывал! — Я растроганно заталкиваю одной рукой в рот крекер, а другой тянусь к ближайшей зефирине.

— Я старался, — потупился Дилан. Он вдруг посерьезнел. — Клянусь тебе, Макс. Чем хочешь клянусь, я в конце концов завоюю твое сердце.

Я поперхнулась крошками от крекера и залилась краской. И начала лихорадочно заправлять волосы за уши. Меня бросило в жар, будто в меня натолкали целый котелок горячих углей.

Но, если честно, это вовсе не такое уж и неприятное чувство.

44

— Что-то у нас с тобой зефир на свечке не больно жарится, — говорю я. — Смотри, я уже целый час держу свою зефирину над огнем, а она плавиться даже не думает.

В мягком и прохладном вечернем воздухе пахнет розмарином, свечками и сосновой смолой. За окном глухая темень. А в доме уютный золотой свет, и по стенам качаются наши тени. Короче, романтичнее не придумаешь.

— Придется есть сырой зефир, — мрачно соглашается Дилан, но я-то вижу, как дергаются у него губы от смеха.

До меня вдруг доходит, как близко мы сидим друг к другу.

— Некоторые, между прочим, сырой зефир очень даже любят, — бормочу я, облизывая липкие пальцы.

И тут, прежде чем я успела сообразить, что делаю, я бросаю зефирину на стол, наклоняюсь вперед и целую Дилана.

Прямо в губы. Специально. И не говорите мне, что вы не верите только что прочитанному.

На секунду он остолбенел. Но придя в себя, протянул ко мне руки и взял в ладони мое лицо. Его мягкие губы чуть-чуть приоткрылись, и он отвечает мне нежным, тихим, ласковым поцелуем. Оказывается, поцелуй может быть и осторожным, и невинным. Он как будто знает, чего я хочу, будто знает, как сделать так, чтобы мне невозможно было от него оторваться.

А я и вправду хочу, чтобы поцелуй этот никогда не кончался.

Я пододвигаюсь к нему еще ближе, обхватываю его за шею, запускаю пальцы в его шелковистые волосы, чувствую шоколадный вкус его губ. Они слились воедино с моими и дви…

— Ой-ой! Что это!

Мы с Диланом на секунду замерли, но тут же отпрыгнули друг от друга, как ошпаренные.

— Это Надж. — Голос у меня сел. Чтобы хоть слово сказать, приходится сначала откашляться.

Лицо у меня горит, руки дрожат. А губы щиплет, как от лимонного сока. Мысленно я продолжаю целоваться с Диланом.

— Надж? Что-то случилось? — Дилан мгновенно насторожился.

Медленно и с опаской Надж высовывает нос из-за зеленой гардины.

— Простите, я случайно… — Она поперхнулась, но глаза у нее горят от любопытства. — Все в порядке. Я просто удивилась. Я, понимаете, э-ээ… с ветки упала. Считайте, меня тут не было.

Пылая от злости, я поднялась на ноги. Мало того что я едва решилась наконец поцеловать Дилана, так теперь она об этом на весь свет растрезвонит.

— Ты что, шпионишь за мной? За нами… — прищурилась я на нее.

— Думаешь, я одна? — робко сопротивляется Надж. Подожди, я тебе что покажу. — Она подлезла под гардину и крикнула в ночную тишину: — Газзи, Иг! Идите сюда. Кончайте прятаться!

— Кончайте прятаться! — загремела я. — Газзи? Игги?

Дилан встал рядом и положил теплую руку мне на спину. Стараюсь не думать, что между нами происходило всего минуту назад. Расставив ноги пошире, упираю руки в боки.

— Нда-а-а, — доносится снаружи голос Газмана. — Заложила ты нас, Надженька. — И Газ и Игги просачиваются в дом за спиной у Надж.

Они все трое переминаются с ноги на ногу и смотрят куда угодно, только не на нас с Диланом.

Начинаю допрос с классического приема: перво-наперво надо ударить по самому слабому звену. Надж никогда толком врать не умела.

— Надж, — я ткнула в нее пальцем, — ну-ка объясни сейчас же, что происходит? Я думала, вы все дома сидите.

Она мнется.

— Надж, — наседаю я. Пора пустить в ход мои командирские замашки. А то я совсем рассиропилась. Похоже, вся эта романтическая канитель сейчас не ко времени.

— М-м-м… — Онавытаскивает руки из-за спины. В одной из них она крепко сжимает серебристую коробочку…

Камера! Видеокамера!

Глаза у меня на лоб полезли, ноги подкашиваются, а на голову как будто ушат холодной воды вылили.

— Вы нас на видео снимаете?

Надж смущенно кивает.

Делаю шаг вперед, останавливаюсь нос к носу с маленькими негодяями и шиплю вне себя от ярости:

— И зачем же вам это понадобилось, скажите мне на милость?

— Для Ю-тьюба… — ляпнул Игги. Считаю до десяти, чтоб взять себя в руки.

— Мне вообще все снимать велено, — бормочет Надж.

— Что? Зачем? Ты о чем говоришь?

Она молчит, а я набрасываюсь на Игги с Газом:

— А вы что тут делаете?

— Просто на деревьях сидим. Рядом, — шепчет Газман. — На всякий случай.

— Какой еще случай!

— А вдруг на вас нападут? — мямлит Газ.

У меня вырывается какой-то полузадушенный крик:

— С каких это пор, спрашивается, я сама о себе не могу позаботиться? К тому же я здесь с Диланом. Мы тут… — я запнулась, — обедаем. О чем вы только думаете?

Они все трое молчат.

— Я прямо глазам своим не верю! Надж! Ну-ка, давай сюда свою камеру немедленно!

Надж не шевельнулась.

— Надж! Я кому сказала!

— Не могу! — кричит она и быстро прячет камеру за спину. — Это моя работа! Я должна!

И тут я сорвалась на все сто. С диким ревом без размышления размахнулась ногой и… К счастью, никому из наших пинка от меня не досталось. К несчастью, нога моя со всего размаху угодила в стол.

На котором по-прежнему горят свечи.

Я не успела глазом моргнуть, как все полетело в тартарары.

Высокие подсвечники падают. Горячий воск течет по столу на пол.

И загорается.

Горящие восковые ручейки разбегаются по углам.

Пламя молниеносно охватывает весь дом, вырывается наружу, перекидывается на колючие смолянистые еловые ветки, и через секунду горит уже все дерево, и мы оказываемся в самой сердцевине громадного горящего факела.

— Непруха, — только и могу вымолвить я в горьком недоумении. Точнее, давайте считать, что ни нa какое другое столь же эмоциональное высказывание я не способна.

— Канай отсюда, ребята! — кричит Дилан, и все мы разом выпрыгиваем из двери, раскрываем крылья и, разрезая холодный ночной воздух, взмываем в черное небо высоко над горами.

Беспомощно гляжу на Дилана. Внизу под нами пламя пожирает его прекрасное творение, дом на дереве, на который он специально для меня потратил бог знает сколько трудов и времени.

Уничтоженный мной лучший на свете подарок по случаю лучшего на свете свидания.

— Дилан, прости меня, пожалуйста, — шепчу я ему, и голос у меня дрожит. — Он был такой красивый. Я не хотела… Я ничего лучше твоего дома не видела.

Он улыбается, и мы синхронно взмахиваем крыльями.

— А я никого красивее тебя не видел.

У меня отлегло от сердца, и я немного приободрилась. Но в тот же миг раздался страшный треск — это рухнуло спаленное дотла дерево. Гляжу на поднимающийся в небо столб дыма, и в голове у меня эхом отдаются мрачные предсказания Голоса.

Не окажется ли это горящее дерево страшным предзнаменованием неизбежной надвигающейся катастрофы?

45

Итак, подведем итоги сегодняшнего дня. Самый романтический вечер в моей жизни — это раз. Спаленные дотла мечты — это два. Если вы думаете, что развлечений мне на сегодня было вполне достаточно, должна сказать прямо: вы заблуждаетесь.

Посреди ночи заорала сирена тревоги, и я как ошпаренная вскочила с постели. Не спрашивайте меня, из чего Игги и Газ соорудили сигнализацию, откуда взяли провода, платы и сенсоры и когда успели протянуть эту механику по всему дому. Сколько с ними живу, столько задаю себе одни и те же вопросы. Но ответов до сих пор не нашла. Короче, сигнализация орет, я выпрыгнула из постели, сон как рукой сняло, и я в полной боевой готовности.

В коридоре натыкаюсь на выкатившегося из спальни в пижаме Газзи.

— Чеприссодит? — бурчит он спросонья, трет заспанные глаза и зевает. — Опять, что ль, на нас напал кто-то?

— Не знаю. Возможно, — резко бросаю я ему. — Все на перекличку! Игги? Надж? Тотал?.. Дилан?

Надо взять на заметку: перестань краснеть при любом упоминании Дилана. Нечего себя выдавать.

— Игги, Игги… Чо всем опять от Игги надо. Здесь я, — брюзжит Игги, пробираясь в темноте по коридору и не задевая ни одного угла. За ним плетется сонная Надж. Игги вытаскивает из кармана халата маленький черный пульт, нажимает на кнопку, и сирена смолкает.

К этому времени подгребает Дилан. На нем даже пижама как фрак выглядит. Мы обмениваемся быстрыми взглядами. Но я тут же пугаюсь и отвожу глаза. Чего пугаюсь, спрашивается? Дело, видно, совсем дрянь, если перспектива нападения неизвестно какого противника и неизвестно чем чреватого побоища представляется мне более приемлемой, чем оказаться лицом к лицу с парнем, с которым у меня всего пару часов назад было свидание.

Тотал притрусил как раз вовремя. Я сделала вид, что внимательно смотрю под ноги, чтобы на него не наступить.

— Опять разбудили, — бурчит он и бесцеремонно снова укладывается посреди коридора. — Только мне сон про Акелу приснился. Что там? Белохалатники? Ирейзеры? Мистер Чу со своими чудищами?

Я все-таки пнула его ногой. А вот случайно или нарочно — думайте сами.

— Игги, а где сигнализацию замкнуло, понять можно?

Игги пожимает плечами:

— Она по периметру дома идет. На мелкую живность, белку какую-нибудь, не среагирует. Тут наверняка какой-то зверь покрупнее будет.

Надж встала на четвереньки и подползла к окну. Вытянув шею, прищурилась:

— Тьма кромешная, ничего не видно.

— Готовность номер один, — мрачно командую я. — Противник неизвестен. Ждем тридцать секунд и взлетаем на разведку.

— Значит, еще есть время сгонять за оружием. — И Игги припустил в свою комнату.

У окна Надж, по-прежнему приложив к глазам руки биноклем, вглядывается в темноту. Подползаю к ней поближе:

— Ты что-нибудь видишь?

— Ага. Похоже… Вон там, — шепчет она. — По стрелке на семь часов. Видишь тень? По-моему, там кто-то есть. Ой, он к дому идет.

— Кто там? — Газ тоже встает на четвереньки и направляется к нам. — Джеб?

— Не… — Надж прерывисто задышала. — Ничего не понимаю. Не может быть! О боже!

— Да кто там? — Я готова наброситься из окна на незваного посетителя. Прилипаю носом к холодному стеклу. Но даже с моим орлиным зрением ничего разглядеть не могу. Что она там видит?

— Что «не может быть»? Да говори скорей! Кто?

Надж отодвинулась от окна. По всему видать, она в шоке.

— Это Клык.

46

Если бы Надж дала мне под дых, я и то бы не так осела. Из меня как будто воздух выпустили.

— Клык? — переспрашиваю ее с сомнением и снова приникаю к стеклу. — Не может быть. С чего бы это Клык пешком шел. У него что, крыльев нет?

Задушенный звук моего собственного голоса гудит у меня в ушах.

— Я тебе точно говорю. Я в лунном свете его лицо видела, когда он из тени вышел. Там или Клык, или его клон.

«Клон. Вот именно. Вот тебе и разгадка. Белохалатники на все способны, только бы нас уничтожить. Не может быть, чтобы Клык назад в стаю вернулся, — убеждаю я себя. — С Ари сделали клона, значит, и Клыка тоже клонировали». Я с облегчением перевела дух. Все же легче сразиться с очередным белохалатниковым сюрпризом, чем разбираться с возможными последствиями возврата Клыка.

— Он почему-то хромает.

— Хромает? — Я на секунду застыла на месте, но тут же сорвалась и понеслась по коридору на лестницу. Стая рванула за мной по пятам.

Обогнав меня на полшага, Газзи распахнул дверь и включил свет на крыльце. Я затаила дыхание. Сердце у меня вот-вот разорвется.

Ошибиться невозможно. В десяти шагах от нас стоит Клык. Никто другой это быть не может.

Но что с ним такое? На него даже смотреть больно — он точно из мертвых восстал. Едва держится на ногах, лицо серое, осунувшееся, плечи ссутулились, весь в грязи. Одна рука бессильно повисла вдоль туловища, а перья на крыле слиплись от запекшейся крови.

— Клык! — взвизгнула Надж и, игнорируя все правила безопасности, которые я годами вдалбливала стае, забыв про его раны и увечья, она одним прыжком повисла у него на шее. Только розовая ночнушка мелькнула.

Я шагнула на крыльцо. Сканирую окрестности на предмет неприятных неожиданностей и нежелательных сюрпризов. Но вокруг все тихо. И Клык — никакой не клон, а наш, самый настоящий, свой в доску. Не пойму только, с чего я напряглась, как натянутая струна. Даже волосы на шее, кажется, торчком встали.

Дилан у меня за спиной. Чувствую на талии его руку и пытаюсь деликатно отодвинуться. Правда, деликатностью я никогда особой не отличалась, и Дилан тяжело вздыхает.

— Клык! Клык! — Игги и Газман, не сговариваясь, следом за Надж соскочили с крыльца, и вот уже все трое парней уперлись друг в друга лбами и приветственно хлопают друг друга по спинам. Даже Тотал вертится у всех между ног, прыгает на Клыка и отчаянно машет хвостом.

— Чего ты стоишь? Ясно же, что тебе тоже охота… — говорит Дилан. Куда только подевался нежный вкрадчивый шепоток, который я слышала от него в доме на дереве. В голосе у него столько горечи и невысказанных упреков, что даже противно. И я медленно отхожу и от него, и от двери.

Клык осторожно поставил Надж на землю и поднял глаза. Наши взгляды встретились. Ноги у меня сами собой оторвались от земли. Сама не понимаю, как я оказалась рядом с ним, крепко обнимая его и прижимаясь к нему всем телом.

— Ты вернулся, — шепчу я и сама слышу, как дрожит у меня голос.

— А ты думала, я с концами отчалил? — Его полуулыбка, как всегда, не выдает ни того, что он думает, ни того, что он чувствует. И, как всегда, меня бесит. И, как всегда, я не могу отвести от нее глаз.

Знакомая мне с детства улыбка…

И Клык, которого я всю жизнь знаю.

Зарываюсь лицом в его грязные окровавленные волосы. Чувствую, что Дилан вот-вот просверлит мне спину и изо всех сил гоню от себя прочь чувство вины.

47

Вкусная еда — лучшее средство от всех превратностей судьбы. Поэтому Игги пришла в голову отличная мысль отпраздновать возвращение Клыка большим праздничным пирогом. Если бы не он и не его светлая мысль, когда я наконец оторвалась от запыленного потного Клыка, над всеми нами нависло бы неловкое тяжелое молчание.

Интересно, удивитесь вы или нет, если узнаете, что Дилан от приветственного пиршества уклонился. Сказал, у него домашняя работа на завтра еще не сделана. Он ушел к себе, а мы сидим в кухне и ведем натянутые разговоры, притворяясь, что нового члена стаи не существует. И я не могу не чувствовать, как по всему дому звенит исходящее от него напряжение.

Чтобы не дай бог не думать о том, кто, где и как, а главное, почему и зачем заставил Клыка вернуться, я убедила Игги дать мне самой испечь пирог. Впервые в жизни. Подавая его на стол, автоматически соскребаю с куска Клыка всю сахарную глазурь. Он ее никогда не любил, зато любил шоколадное молоко. Вот я и ставлю перед ним к пирогу еще непочатый пакет. Как будто он все еще маленький мальчик.

Он смотрит на меня с мрачной ухмылкой:

— Обратно в семью меня принимаешь?

Я заливаюсь краской. Он что, хочет сказать, что ему ничего этого больше не нужно? Или, наоборот, что именно это ему и надо и что я знаю и всегда буду знать все его привычки?

Уже сорок пять минут я, как тигрица, хожу по кухне из угла в угол, избегая даже мельком на него глянуть. Наконец, собрав волю в кулак, усаживаюсь за стол напротив Клыка и принимаюсь разглядывать синяки у него на лице. Волосы у него отросли и свалялись в колтуны. За пару месяцев, что я его не видела, он постарел на несколько лет.

И стал мужчиной.

Сперва мне от этого сделалось грустно. Потом я испугалась. А еще чуть-чуть погодя это меня восхитило.

«А что с тобой, Максимум Райд, стало за это время? — спрашиваю я себя. — Взрослой я уж точно не стала. Спасителя никакого из меня не вышло. И командир я тоже оказалась так себе. Короче, бездарь».

— Ты, Клычина, только не обижайся, но чего ты вернулся-то? — спрашивает Игги. Рот у него набит пирогом, и он всех нас оплевал шоколадными крошками. — Ты команду свою, что ли, бросил?

Клык отправил в рот здоровый кусок, глянул на Игги и пожал плечами. Как и в добрые старые времена, ответа от него не дождешься.

— Че ты молчишь-то? — настаивает Иг.

— С командой покончено, — отрезал Клык и запил пирог. На его лицо легла тень, и я вспомнила, что Ари сказал про Майю. — А как поживает Дилан?

Дилан… Клык мне на больную мозоль наступил. Стая выжидательно на меня смотрит, Игги присвистнул, а Газзи предательски издает поцелуйные звуки.

— А ну, марш отсюда, — крикнула я. Они быстро свалили, заодно прихватив с собой весь оставшийся пирог.

— Дилан в порядке, — отвечаю как можно спокойнее. — Летает отлично, боец из него получился прекрасный. И к нам ко всем приспособился…

— Так-так. — Клык пристально смотрит на меня. Черные глаза горят, а в углах губ играет едва заметная улыбка. — А ты, Макс, изменилась. Легче, спокойнее. Или, может, счастливее?

Может.

— Это как, комплиментом считать прикажешь? — презрительно хмыкаю я. Но сердце радостно дрогнуло. Он, кажется, хочет сказать, что я хорошо выгляжу. Может даже, что я красивая?

— Видно, общество Дилана тебе на пользу пошло, — продолжает Клык, отводит глаза и с размаху втыкает вилку в пирог у себя на тарелке.

Я закашлялась:

— Ладно, спасибо тебе на добром слове. Сам-то ты почему на черта похож? Что случилось?

Он снова на меня уставился, от чего по спине у меня прошел холодок.

— Считай, Макс, что я с того света вернулся. И готов двигаться дальше. Вот тебе и весь сказ.

Мало мне того, что еще час назад в голове у меня ничему места не было — она до отказа забита подробностями проведенного с Диланом на дереве вечера, так теперь еще перед глазами встала картинка, как мы с Клыком целовались.

Все эти воспоминания кружатся в моем воспаленном мозгу, как головастики в мутном пруду, в глазах начинает рябить, и сказать, кто где, совершенно невозможно.

И о котором из двух красавчиков я мечтаю?

48

Клык и Дилан стоят друг против друга. Оба молчат и оба скрестили на груди руки. Дилан слегка выставил вперед ногу, перенес на нее вес и рассеянно потер висок. Глядя на него, не скажешь, что перед ним бывший-или-по-большей-части-бывший-но-точно-сказать-трудно бойфренд девчонки, в которую он без памяти влюблен. Или что-то вроде того.

— Ты о чем-то со мной поговорить хотел? — спрашивает в конце концов Дилан, проклиная беспокойство, которое сам у себя в голосе слышит, и завидуя непроницаемому виду Клыка. А у того в лице, и правда, ни один мускул не дрогнет.

— Хотел, — тихо откликнулся Клык. Но в этом единственном слове столько враждебности, что Дилану не по себе.

За время отлучки черты Клыка заострились. Прибавьте к этому подживающие синяки, шрамы да раздраженный оскал — картинка получится вполне зловещая.

Правда, это совсем не значит, что Дилан в случае чего не может ему накостылять хорошенько. Еще как сможет. Но сейчас лучше все же обойтись без драки.

— Ну..? — выдавил наконец из себя Дилан после очередной минуты неловкого молчания. — Хотел говорить — говори.

— Ходят слухи, — Клык прищурился, — ты ночь у Макс в комнате провел.

«Так вот он, оказывается, о чем, — думает Дилан. — Выходит, не напрасно Макс зовет Надж трещоткой-заткни-фонтан. Она все видит, все слышит и треплется об этом направо и налево кому ни попадя».

— Ну спал. И что с того? — Дилан напустил на себя безразличный вид. Даже ногти поковырял.

— И? — Клык подался вперед. — Не кажется ли тебе, что это уже слишком?

— Слишком или нет, это мое дело, — запальчиво начал Дилан, но тут же умерил пыл. Что бы между ним и Клыком ни происходило, морду он ему бить не собирается. Тем более дома и на глазах у всей стаи. Тем более после того, как Макс на него наконец другими глазами смотреть стала. — Мне так больше нравится. И вообще, это ничего не значит. Между нами ничего такого не происходит.

Он еще рта закрыть не успел, а уже пожалел о сказанном.

— Ничего такого, говоришь, не происходит? — Клык смерил его презрительным взглядом. — А что такое между вами может произойти? Тоже мне Казанова нашелся. У Макс, между прочим, принципы есть. Она на таких, как ты, и смотреть не станет.

Дилан покраснел от унижения. Он уже готов изложить этому психу подробности про то, какие именно у Макс принципы и как они проявились в действии всего несколько часов назад в доме, который он для нее построил. Готов в красках описать каждую деталь их недавнего свидания — ее рот, мягкий и упругий под его губами, ее нежную кожу и мягкие перья, словно специально созданные для его прикосновения. Но в ту же секунду он представил себе, что будет с Макс, если он все это сейчас выложит. Увидел ее обиженное лицо, ее померкший осуждающий взгляд. Представил — и тут же заткнулся.

— Слушай! Ты, может, думаешь, что ты ее от кого-то защищаешь? — наседает Клык. — Так ты не беспокойся. С ней стая. Она в безопасности. Не нужно ей, чтобы ты у ее койки на цепи сторожевым псом сидел. Лишнее это. Теперь я вернулся. И стая снова вся в сборе. — Он запнулся на мгновение. Дилан точно знает, о ком Клык сейчас подумал, — о белокурой крохе с белыми, как снег, крыльями. — Я сказал, Макс в твоих услугах больше не нуждается. Понял?

Теперь настала очередь Дилана смерить Клыка с головы до ног:

— Что ты несешь? Значит, ты считаешь, как только ты здесь появился, так сразу тишь, гладь да Божья благодать настала. Кому ты лапшу на уши вешаешь? Себе? К твоему сведению, едва ты порог переступил, все только хуже стало.

— Что ты имеешь в виду? Уж твоим-то мечтам точно конец настал. Хуже от моего возвращения только тебе. А больше никому.

Дилан пропустил его слова мимо ушей.

— Хочешь сказать, что ты сюда ради Макс заявился? Так? — перешел он в наступление. Клык кивнул и прислонился к косяку. — Должен тебя огорчить. Твое появление — риск и опасность для Макс и для всей стаи. — Дилан опустился на кровать и упер локти в колени.

В комнате воцарилось долгое молчание. Наконец Клык процедил:

— Еще что скажешь?

Дилан сурово на него смотрит:

— Ты сам-то не видишь, белохалатники по всему свету за ТОБОЙ гоняются.

Клык переступил с ноги на ногу и снова подпер плечом дверь:

— Чего это «за мной»? Они за всеми нами гоняются. Всю жизнь гонялись.

Клык едва заметно нахмурился.

— Ты слепой, что ли?! Или тупой? Им, кроме тебя, никто не нужен! Ни Макс, ни стая. — Дилан даже сам не заметил, что кричит. — Ты! Слышишь, ты один. Им твоя ДНК понадобилась.

— Врешь!

— Не вру.

— Моя ДНК? — Клык попытался рассмеяться, но смех у него получился какой-то искусственный. — Что особенного в моей ДНК? Она давно устарела. Я нулевое поколение.

— Не нулевое, а пятьдесят четвертое, — уточняет Дилан. — Уверяю тебя, они нашли нечто, от чего теперь все белохалатники на ушах стоять будут, пока тебя не изловят.

— Так я тебе и поверил. — Клык с оттяжкой плюнул на пол. Но в глазах у него Дилан увидел промелькнувшую неуверенность и даже страх. — Что такого они во мне могли обнаружить, чего я сам про себя уже сто лет не знаю.

Дилан вздохнул:

— Этого я тебе сказать не могу.

Клык в один прыжок перемахнул через всю комнату и вплотную приблизился к Дилану. Кулаки сжаты, вены на шее вздулись.

— Значит, не можешь сказать? Почему бы это? Потому что наврал с три короба? Или потому что это они тебя сюда подослали? Лучше скажи: ты на чьей стороне?

— Я на той стороне, на которой Макс в безопасности. Это раз. Ничего я не наврал — это два. Но сказать я тебе ничего не могу, если только…

— Только что?

— Если только ты не поклянешься немедленно отсюда свалить подальше, раз и навсегда.

Глаза в глаза, синие против черных, ночь и день, они стоят друг против друга.

— Вот этого я тебе обещать не могу, — процедил Клык сквозь зубы.

Дилан сцепил челюсти:

— Ну тогда не обессудь. У меня теперь руки развязаны. Ты своим присутствием ее подставляешь. Ты всю стаю подставляешь. Тебе на всех с высокого дерева наплевать.

— Мой Голос сказал мне, что я должен быть рядом с Макс. — Голос у Клыка не дрогнул. — И я больше никогда ее не оставлю.

49

— Лапы прочь, воришка, — рыкнула я, отпихнув руки Газмана от моего куска пирога. — Ты и так уже половину торта один съел. Хватит с тебя.

— Лапы прочь? — надулся Тотал и уставился в свою тарелку. — Ты что, хочешь сказать, что у нормальных людей руки, а у воров — лапы? Так, что ли?

— Тотал, расслабься. — Я и забыла, что он тут сидит. — Это просто так, к слову пришлось.

— Тоже мне, к слову, — ворчит он.

— А тебе сказано, — я поворачиваюсь к Газзи, — отвали. От. Моего. Пирога.

— Жадина. Все вы жадины. Со мной ни Дилан, ни Иг не поделятся, Надж тоже не допросишься.

— И какой ты из этого сделаешь вывод? — спрашиваю я, вопросительно поднимая бровь.

Газзи бессмысленно водит пальцем по столу:

— Что всем им надо ммм… научиться делиться.

— Неверно. Вывод простой: если ты уже половину пирога один стрескал, значит, нечего приставать к тем, кто и первого куска не доел. Понял?

Вот и скажите теперь, что мне материнские инстинкты чужды.

Газман хотел было возразить, но замер на полуслове, потому что в эту минуту в кухню вошел Клык. Вернее, не вошел, а просочился черной тенью.

Все как в добрые старые времена.

Только… только что же он такой бледный? У него и всегда-то лицо, как маска. А тут оно и вовсе окаменело. И губы в ниточку сжались.

— Что случилось? — Я машинально окидываю стаю взглядом — первый шаг моей обычной боевой готовности.

Заталкиваю в рот остатки торта и иду за Клыком по коридору. Мимо комнаты Надж, мимо спальни Игги, спальни Газзи, моей, потом Дилана и, наконец, Тотала. Да-да, вы не ослышались. Собаке тоже свою комнату выделили.

Клык открыл дверь спальни для гостей и пропустил меня вперед. Его открытый лэптоп работает на кровати, и в глаза мне бросается страница его блога.

— Погоди! Ты мне блог свой прочитать хочешь? — Я готова разозлиться, что он меня опять не по делу заводит. Но, с другой стороны, у меня отлегло от сердца. Раз блог на повестке дня, значит, ничего особо страшного не случилось. — У тебя такое лицо, что можно подумать, конец света уже настал.

Он сел и мотнул головой в сторону лэптопа:

— Прочти лучше вон то послание, самое верхнее.

Класс. Опять какая-нибудь поклонница распинается про его кррррасотищщщу неописуемую. Вздыхаю и сажусь рядом с ним на кровать.


2.35: Мазин Нурахмед сказал:

Клык, я слышал, стая потеряла одного члена, вашу самую младшую. Так? Блондиночку с белыми крыльями?

Слушай! Ты можешь мне, конечно, не поверить, но мой отец работает в исследовательской конторе. Он говорит, они недавно поймали образец — вылитая Ангел, крылатый ребенок. Она здесь, в Калифорнии.


Не может быть! Сердце у меня остановилось. A к горлу подкатил ком.

«Главное, ни на что не надеяться», — убеждаю я себя, нажимая на значок приложенного к сообщению изображения. Затаив дыхание, мы с Клыком молча ждем, пока загружается фотка.

Мутная картинка, явно сделана древним мобильником. На заднем плане так темно, что вообще ничего не разберешь, разве только пару каких-то черных прямоугольников, похожих на больничные приборы. На переднем плане посветлее, и видно копну спутанных белокурых волос и кипу грязно-белых перьев.

И маленькая хрупкая ручка, которую я столько раз держала в своих ладонях.

— Боже! — выдохнула я. — Господи, как же так?

Клык наклонился над экраном, напряженно разглядывая фотографию.

— Ты уверена, что это она? — осторожно спрашивает он. Но в его глазах я ловлю безумное, дикое, совсем не свойственное Клыку возбуждение.

— Уверена. — Я сперва с трудом сама себе верю. — Да, уверена, — повторяю я и все больше и больше убеждаюсь, что это действительно Ангел. — Клык, я думаю, это она.

— Не может быть!

Мы оба оборачиваемся и видим замерших в дверях с расширившимися от ужаса глазами Газзи и Надж. Газзи держит в руках еще один пирог, а Надж притащила две вилки. В любой другой момент я готова была бы им наподдать хорошенько, чтоб не подслушивали чужих разговоров под предлогом пирогов. Но сейчас я могу только лихорадочно перебирать в уме планы, идеи, возможности, а остаток сил пустить на то, чтоб подавить улыбку надежды, от которой мое лицо невольно расплывется от уха до уха.

— Ангел! — говорит Клык. — Возможно, Ангел жива.

Газзи охнул и выронил пирог из рук. Никто из нас даже глазом не повел на разлетевшиеся по всей комнате жалкие остатки моего и Игги кулинарного творения.

— Как жива? Ангел? Откуда вы знаете? — бормочет Газзи.

— Смотрите. — Я мотнула головой на экран, и Газзи с Надж кинулись к кровати.

Впились в экран и снова и снова перечитывают сообщение Мазина Нурахмеда и разглядывают фотку.

— Приманка, что ли? Западню нам устраивают? — тут же спрашивает Надж. Вот молодец. Не зря я ее учила.

— Возможно, — откликнулась я и с горечью добавила: — Может, и западня.

— Да какая разница, западня или нет! — вспылил Газзи. Я знаю: он что угодно сделает, только бы сестренку свою еще раз увидеть.

— Никакой, — в один голос соглашаемся мы с Клыком, даже не глядя друг на друга.

Все вчетвером мы сидим на кровати, осмысливая ситуацию.

Вдруг Газман вскакивает с криком:

— Игги! Дилан! Срочно к Клыку в комнату!

— Боже! Господи! Ангел! — запрыгала на месте Надж.

— Я не ослышался? Кто сказал «Ангел»? — Дилан просунул голову в дверь.

— Что? Что случилось? — Игги с разбегу тормозит в коридоре за порогом за спиной у Дилана.

Газзи снова, на сей раз вслух, читает послание в блоге. Как и в первый раз, поначалу все затихли, переваривая услышанное.

Вдруг, не сговариваясь, все вскакивают на ноги и вопят, и галдят, и обнимаются, как сумасшедшие. Надж рыдает, Игги хохочет, Газ только и делает, что повторяет бессчетное число раз:

— Моя сестра жива, моя сестра жива.

Дилан стоит рядом со мной, глядя на мою стоическую реакцию настоящего лидера, а именно, рыдания почище рыданий Надж. И среди всего этого сумасшедшего дома Клык улыбается такой блаженной улыбкой, какой я у него никогда прежде не видела. Как никогда прежде я не видела у него на глазах слез.

Он сжимает мне руку, и во мне растет глубокая уверенность: какая бы ни ждала нас впереди западня или засада, как бы ни пришлось нам рисковать, все будет хорошо. Мы все снова будем вместе.

Наша девочка скоро вернется домой.

50

На следующее утро мы все шестеро, Игги, Газзи, Надж, Клык, Дилан и я, встали ни свет ни заря. Нас ожидает первая спасательная операция за… За сколько месяцев? Три? Четыре? Ни фига себе! Давненько мы никого не спасали. С тех пор как Джеб украл нас из Школы, никогда нам так долго не жилось в тишине и покое.

Незначительный факт нашей отлучки в Калифорнию и возможного расставания навеки с ненаглядными детьми-птицами до сведения учителей школы имени Ньютона мы решили не доносить. В конце концов, никогда еще взрослые не контролировали нашу жизнь. С чего бы мы сейчас вдруг стали грузить их подобными мелочами?

— Так-так, — бормочу я себе под нос, заталкивая в рюкзак пакеты вяленого мяса. — Провизию — положила, шмотки — положила. Взрывчатка — тут. — Запасы Газзи и Игги вполне могут представлять реальную угрозу любой небольшой стране. — Карта? Карта на месте. — Я проверила, куда засунула отпечатанный листок с картой, присланной Мазином Нурахмедом. Засада там или нет, после разберемся.

На полу передо мной лежат шесть рюкзаков, для каждого из нас. Обычно я и Тоталу маленький тючок собираю. Но в этот раз я уговорила его отпустить нас одних и отправиться к Акеле. Жаль будет оставить ее вдовой, коли операция наша провалится с треском.

— Готова? — Клык, глядя на меня, закидывает поклажу на спину. В его взгляде столько тепла и чувства, сколько я от него ни за что бы не ожидала.

— Ага. Вперед и с песнями! — Я подмигнула улыбающимся Надж и Газзи. Жизнь возвращается в прежнее нормальное русло, и мы все одинаково возбуждены предстоящей миссией. Да здравствуют добрые старые времена!

Правда, дело не только в этом. Главное — у нас появилась надежда спасти Ангела. Хотя — вдруг это ловушка и они просто-напросто взяли нас на живца? Вдруг, даже если мы ее отыщем, они ее уже так изувечили, что нам и в страшном сне не приснится. В руках белохалатников с маленькой семилетней девчушкой всякое может случиться.

Я тяжело вздохнула, и руки у меня задрожали, с трудом справляясь с молнией на моем рюкзаке. «Прекрати паниковать прежде времени. Она жива», — убеждаю я себя.

— Все в порядке, — произносит у меня за спиной знакомый голос. Дилан. — Не бойся, мы ее разыщем.

Оборачиваюсь к нему, в упор глядя в его прямое, искреннее лицо. B горле встает ком, и мне страшно хочется ему поверить, прижаться к нему и крепко-крепко обнять. Но за нами уже стоит Клык. И поэтому я только киваю. Я знаю, Дилан все понял.

Закрепляю рюкзак на спине так, чтоб не мешал в полете, пересчитываю стаю и бросаю через плечо мимолетный взгляд на Клыка.

— Все готовы? — спрашивает он ребят.

— Готовы! — хором кричит стая. Мы разбегаемся и — Клык впереди, все за ним — взмываем в яркое голубое небо.

Ангел! Потерпи немножко. Мы идем на помощь.

51

Это было начало конца. Но не такого конца, какого ожидала Ангел.

Когда она проснулась, легкие ее разрывались от боли. В ослепших глазах что-то мелькает, в сознании встает картинка огромного вздувшегося огненного шара. Шар тут же взрывается, и она кричит в ужасе.

Апокалипсис. Хаос, огонь, запах серы. Треск, грохот, завывания, скрежет. Разбушевавшаяся природа требует у людей назад Землю. Ей привиделся апокалипсис. Ничто другое не повергает ее в такой панический ужас.

«Но так не должно быть, — думает Ангел. — Это неправильно. Когда наступит конец, я должна быть вместе с Макс. Вместе со стаей».

Когда настанет время умирать, мы должны умереть вместе.

Вздохнув, она глотнула горячий, резко пахнущий дым и поняла, что она по-прежнему в лаборатории, по-прежнему привязана к операционному столу, что ее руки и ноги по-прежнему распластаны на нем, как крылья засушенной бабочки. Сознание затопило воспоминание о шуршащем звуке падающих на пол перьев, и на мгновение безумие ее видения померкло перед этой душераздирающей картинкой. Она горько заплакала и потеряла сознание.

Придя в себя, Ангел закашлялась. Ей не хватает воздуха, а из-под двери в комнату ползет удушающий дым.

Она совершенно одна, но снаружи до нее доносятся приглушенные голоса и лихорадочное шарканье торопливых шагов.

— Пора. Настало время! — кричит там какая-то женщина. — Начинается! Предсказание сбывается!

Где-то начинает завывать сирена, и в тонком заунывном вое тонут звуки хаоса, овладевшего миром за запертой дверью. Потом дверь в лабораторию распахивается. Какие-то люди принимаются хлопать дверьми шкафов, шуршать бумагами и греметь стальными инструментами.

На нее они не обращают никакого внимания.

— Помогите! — хрипит Ангел. — Доктор Мартинез, на помощь!

— Забирайте все! — командует чей-то незнакомый Ангелу голос. — План Девяносто Девять Процентов приведен в действие.

Впервые после операции Ангел в состоянии различить какое-то движение, но у нее нет времени подумать о том, возвращается ли к ней зрение. Главное сейчас — выжить, сосредоточиться и понять, кто находится в комнате и что они делают. Она яростно извивается на столе, пытаясь сообразить, как можно вырваться из привязывающих ее ремней. Мгновенные проблески света тонут в заполняющем комнату дыму.

— Помогите! — слабо вскрикнула она снова и снова зашлась в приступе кашля.

Но ей никто не ответил. Вой сирены заглушает все голоса и звук удаляющихся прочь шагов. От удушливого дыма она больше не может дышать.

Нет! Ее мозг восстает против неизбежного. Нет! Я не хочу умирать. Не хочу погибать в полном одиночестве и темноте. Разве напрасно я прошла огонь, воду и медные трубы?

Откуда только взялись у нее силы? И, хотя каждый мускул, каждая кость ее тела разрываются от боли, она отчаянно сражается с ремнями.

— Как вы можете бросить меня здесь! — вопит она в ярости во весь голос. — Я же человек! Вы слышите меня? Я человек! Мне больно!

Она рыдает и бьется на столе, а ремни только глубже врезаются ей в руки и ноги. И, как бы она ни сопротивлялась, теперь ей ничто не поможет.

Легкие заполнены дымом, а мозг сотрясает рев сирены.

«Конец», — обреченно думает Ангел. На нее надвигаются огромные волны, и в ее медленно угасающем сознании проносится последняя мысль: «Все-таки правы были эти психи. Это конец».

Книга третья Конец

52

— Сколько нам еще лететь? — запыхавшись, спрашивает Газзи. Он поймал поток воздуха, забирает влево и подлетает вплотную ко мне. На лице у него отражается полная сумятица чувств: усталость, напряжение, нетерпение и такая решимость, какой я за ним прежде не наблюдала.

— Всего немножко. Потерпи чуть-чуть.

Пять часов назад мы покинули Орегон и теперь приближаемся к искомому учреждению. Согласно нашим сведениям, оно находится в Долине Смерти, той самой, где стояла Школа. Та самая, из которой в свое время вытащил нас Джеб. От страшного совпадения у меня начинается паника.

— Сколько «немножко»? День? Час? Минуты? — не отстает Газзи.

— По моим расчетам, мы минут через пятнадцать окажемся в миле от назначенного места. Выберем, где приземлиться, а там подумаем, как действовать дальше.

— И потом найдем Ангела? — беспокоится Газзи. — И вытащим ее оттуда? И убьем тех, кто ее туда запрятал?

Я сморщилась:

— Газ…

— Знаю. Я все знаю, — упорствует Газман. — Это может быть ловушкой. Ее там может не оказаться. Я все понимаю. Но все-таки… Макс, ведь она, может, еще жива!

— Конечно, мой мальчик, — обнадеживающе улыбаюсь я ему. — Конечно жива.

Я случайно глянула на Дилана. Наши взгляды встретились. Понимаю, что на меня неотрывно устремлены его глаза, голубые, как небо вокруг нас. Он с утра молчит. Если вдуматься, он молчит с тех пор, как в стаю вернулся Клык, хотя раньше только и делал, что изливал свои чувства. А Клык, наоборот, постоянно твердит о своих эмоциях. Кого, спрашивается, кем подменили?

— Внимание, прямо по курсу, — внезапно оповещает нас Клык.

Надж возбужденно закивала:

— Там какие-то здания.

Все мы, кроме Игги, конечно, пристально вглядываемся вниз. Наши по-птичьи острые глаза различают впереди группу стоящих буквой Т зданий. Одни из скучного тусклого серо-черного камня, другие кирпичные, и несколько совсем новых, из темного стекла. Честно говоря, на лабораторию или Школу они совсем не похожи. Там может быть что угодно, хоть фабрика по изготовлению вешалок.

Только с чего бы фабрике по изготовлению вешалок находиться в этой забытой Богом и людьми долине, где ни городов, ни поселков, ни даже крошечных деревушек днем с огнем не сыщешь? К тому же строения эти находятся как раз в той точке, которая обозначена на распечатанной мной с блога карте.

— Вот и лаборатория, — бормочет Клык, a вслух уверенно командует: — Ребята! Снижаемся.

Пока мы заходим на посадку, Дилан придвигается ко мне поближе:

— Ну как, готова снова сражаться с белохалатниками? — перекрикивает он шум ветра.

— Всегда готова, — отвечаю я, радуясь, что он рядом.

Мы все разом приземляемся в бескрайнем низкорослом кустарнике и тут же, пригнувшись, ныряем в заросли. Береженого Бог бережет: мало ли откуда и какая охрана наблюдает за местностью. Не медля, в тысячный раз принимаемся составлять план действий.

— Перво-наперво мы с Макс исследуем окрестности, — говорит Клык, — поищем лазейки, разведаем уязвимые места. Если мы через полчаса не вернемся…

— …мы полетим в ущелье Бэдуотер, — перебивает его Игги, — и там будем ждать три дня. Потом, если вы и после этого не появитесь…

— …мы ни за что не полетим вас спасать, — как заученную молитву подхватывает Надж, — а будем действовать как разумные мутанты, руководствующиеся чувством самосохранения. Соваться никуда не будем, а полетим назад в Орегон.

Видно, не напрасно я весь полет вдалбливала им по одному и всем вместе наш план действий. Похоже, все вникли.

— Отлично, — похвалила я стаю. — У кого-нибудь есть по плану какие-то вопросы?

Все дружно покачали головами. Все, кроме Дилана. Я-то понимаю, он хочет лететь со мной. Понимаю, что он обиделся или даже, может, разозлился, что я попросила его остаться со стаей. Он не мог не согласиться, что ребятам в случае чего нужен будет еще один классный боец и что он, Дилан, особенно ценный кадр, потому что его, единственного из нас, не знают все на свете белохалатники. Согласиться-то он согласился. Но радости ему это не добавило.

Я глянула на Клыка:

— Готов?

Он кивнул. Пронизывая меня, его глаза точно огнем горят. Он все обо мне знает, всю мою подноготную. Нам и слов-то много не надо, потому что он насквозь меня видит и мысли мои читает.

Мы оба уже спружинили, готовые без разбега оторваться от земли, как вдруг Игги крикнул:

— Подождите!

Поворачиваемся к нему как по команде.

— Что-то горит! Я чую дым.

— Дым? — Осматриваюсь вокруг, принюхиваюсь, но ничего не вижу, кроме зданий вдали и ясного солнечного неба над ними. — Где горит?

Иг без слов вытягивает руку в направлении заведения, в которое мы с Клыком собираемся пробраться. И тут порыв ветра доносит до меня запах дыма. Тошнотворную нестерпимую удушливую гарь.

Но о том, что План Девяносто Девять Процентов досрочно приведен в исполнение, нам ничего не известно.

53

Идем на запах дыма и оказываемся прямо у горящего здания. В зловещей тишине чуть потрескивает догорающее пламя. На первый взгляд, нигде ни признака жизни. Ни спасающихся в панике людей, ни пожарных. Только раскаленные докрасна стены.

Когда огонь наконец потух, мы осторожно полезли исследовать обгоревшие руины. Вокруг ни звука.

Мне здорово не по себе.

На стенах, вернее, на том, что от них осталось, черно-серые следы пламени. Вонь такая — не вздохнуть. В куче опаленного, искореженного огнем металла с трудом можно распознать полурасплавленные черные коробки с детства знакомых приборов для тестирования мутантов.

Стараюсь подавить страх и приступ тошноты. Макс, пора становиться лидером.

— Значит так! — выдавливаю я из себя, задыхаясь от зловония. — Надо обыскать пожарище.

В эту минуту со страшным треском обвалился кусок потолка и сверху рухнул здоровенный лабораторный прибор. Если бы мы вовремя не отскочили, он расплющил бы нас в лепешку. Газзи нервно хихикнул. Как бы он ни нервничал, по всему видно, что в этом царстве разрушения он как у себя дома.

— Только осторожно, — продолжаю я, придя в себя от неожиданности. — Крыша может в любой момент обвалиться. Обращайте особое внимание на уцелевшую часть здания, восточный корпус. Ангел может быть все еще там.

Может. Только на это я и надеюсь. О боже, а что если ее держали в той части, где мы сейчас стоим?.. «Все равно я хочу ее найти, — думаю я с мрачной решимостью. — Хотя бы для того, чтоб принести домой ее тело».

Через дверные проемы с выгоревшими дверьми осторожно пробираемся в восточный корпус.

Меня чуть не вырвало, когда под ноги мне попался расплавленный собачий контейнер. Мы что, опоздали? Что же это получается, нам какого-то часа не хватило, чтоб спасти Ангела от этой ужасной смерти?

Сердце у меня едва бьется, но я упрямо продолжаю прокладывать себе путь сквозь руины, заглядывая в каждый проем, проверяя каждый закуток, поворачивая в каждый черный, пахнущий гарью и разлитыми химикатами закоулок.

И больше, чем с дымом, борюсь с висящим в воздухе страхом.

Не буду описывать, что мы увидели. Результаты неудачных экспериментов над… какими-то живыми существами… Даже если они когда-то и были живы, теперь все здесь умерли, сгорели или задохнулись дымом. Включая двух белохалатников.

— Не понимаю, как получилось, что все сгорело так быстро? — спрашивает Дилан.

Мы обыскиваем лабораторию, до отказа забитую операционными столами и большими приборами. Меня мутит от зрелища всех этих до боли знакомых предметов.

— Я все об этом думаю, — продолжает он. — И десяти минут не прошло, как огонь все пожрал. А ведь это была научная лаборатория. У них же наверняка какие-то противопожарные меры должны были существовать.

— Может, они НЕ ХОТЕЛИ тушить пожар, — откликается Клык с другого конца комнаты. Он показывает на кучу перевернутых металлических канистр в кладовке. Оттуда несет газовыми парами.

Слышу, как у дверного проема вскрикивает Надж, и со всех ног несусь к ней.

— Макс, почему они вот так в кружок поставлены? — шепчет она дрожащими губами.

У меня изо рта вырывается задушенный стон — в соседней лаборатории все еще дымятся десятки тел, плечом к плечу в кружок привалившихся друг к другу. Будто они уселись чайку попить или в испорченный телефон поиграть. И так все вместе и умерли.

В горле у меня пересохло, а в голове полная мешанина.

Мы попробовали прорваться в здание, едва завидев пожар. Но все двери были заперты.

То, что казалось обезлюдевшим пространством, на самом деле было полно людей. Получается, мы сейчас видим не следы несчастного случая, а результаты намеренного уничтожения..

Мы были здесь во время пожара. Все происходило у нас на глазах. Но никто не выбежал наружу.

Они хотели такой смерти. Я содрогнулась от сознания происшедшего.

— Макс! — услышала я доносящийся из коридора голос Дилана.

— Да? — Я с трудом оторвала взгляд от ужасного зрелища в соседней комнате. — Ты что-то нашел?

— Я… по-моему… Нашел.

Что бы это ни было, голос его сулит только очередные ужасы.

Я проглотила застрявший в горле ком. Потери Ангела мне не выдержать. После всех наших надежд я будто сызнова ее теряю.

Против воли подхожу к Дилану. Взгляд мой падает туда, куда устремлены его глаза, на стоящий прямо перед ним металлический операционный стол. На концах обеих длинных сторон — крепежи для рук иног.

В одном из них застряли два белых мягких перышка.

— Нет! — вскрикнула я, и у меня подогнулись колени.

Как сквозь сон слышу собравшуюся у меня за спиной стаю. Надж громко и сосредоточенно дышит, Газзи стонет, Игги шипит, а Клык скрипит зубами.

Думаете, это самое худшее, что могло случиться? Думаете, хуже не бывает?

Бывает. Конечно бывает.

Потому что в следующую минуту мы услышали приторно-сладкий голос, который будет всю оставшуюся жизнь слышаться мне в самых страшных кошмарах:

— Чем могу служить, молодые люди?

54

Мне потребовалось ноль и три десятых секунды, чтоб узнать стоящего передо мной человека: Марк. Маньяк, некогда бывший лидером Группы Конца Света. Последний раз я видела его в Париже, в тот день, когда пропала Ангел. Уверена, это он устроил светопреставление и тогда, во Франции, и здесь, сейчас.

— Приветствую вас, молодое поколение, — вяло процедил он. Тело у него покрыто ужасными ожогами, а одежда висит обгорелыми лохмотьями.

— Ты? — выдохнул Газзи. Голос у него дрожит. — Ты оттуда, из туннелей. Ты мою сестру изувечил!

Мы уставились на Марка. Ожоги наверняка причиняют ему ужасающую боль, но на лице у него сияет счастливое блаженство. Оно-то меня больше всего и напугало, от него-то у меня встали дыбом волосы, а кровь похолодела. Если мой противник в ярости, это мне нипочем. Только драться интересней. А вот что с безумцами и с психами делать — ума не приложу. Что у них на уме, заранее ни за что не догадаться.

— Подай знак, если что, — шепнул Клык, не разжимая рта.

Чувствую, как Дилан встает рядом со мной.

Кулаки у меня сами собой сжались. Я готова убить этого гада, забравшего у нас нашу девочку. Броситься на него и на куски разорвать.

— Я вам ничем не угрожаю, дети, — говорит Марк с тем же безумным блаженным выражением на лице. Он шагнул вперед, и мы все шестеро инстинктивно отступаем на шаг назад. — Все это ради вас же и делалось. По крайней мере, поначалу. — Марк остановился, удивленно глядя вокруг на пожарище и разрушение. Как будто не понимает, что же тут произошло. — Началось… — Он снова расплылся в благостной улыбке. — Здесь мое дело теперь сделано. Я спас мир. Спас его для немногих избранных. И вы, друзья мои, среди них.

— О чем ты говоришь? — Я топнула ногой. Нет ничего опаснее психопата, который считает, что творимое им зло он творит во имя добра. — Каким образом все это, — я махнула рукой на руины, — спасло мир?! Каким образом спасло мир все то, что ты учинил в Париже? — ору я прямо ему в рожу, и каждое мое слово сочится ядом.

Его взгляд не дрогнул, ни один мускул не дернулся у него на лице.

— Увидишь.

Он опустил глаза на свои обожженные до мяса руки. Но совсем не похоже, что ему больно. Он перевел взгляд на развороченное окно. Специальное стекло укреплено впаянной в него проволочной сеткой. Марк с любопытством оглядывает техническое новшество: силой какого-то взрыва стекло выгнуло наружу.

— Увидишь, — повторяет он. — Зверь выпущен из клетки. Теперь все придет в движение. И вы мне за это еще спасибо скажете…

— Вряд ли, — говорю я, надвигаясь на него. — Единственный известный мне «зверь» — это ты и твой безумный культ. Если ты сейчас же не скажешь мне, куда ты дел…

— Позаботьтесь о Земле, дети, — перебил Марк, по-прежнему улыбаясь.

И с этими словами выбросился в окно.

Даже с нашими молниеносными рефлексами мы опоздали. Никто из нас не успел задержать его вовремя. В ужасе высовываемся из окна. Здесь не слишком высоко, но он упал на кучу искореженных бетонных блоков. Ржавые прутья торчат из них в разные стороны, и один из них проткнул Марку горло.

Он все еще блаженно улыбается, но застывшие глаза неподвижно смотрят в пустоту.

— Ммммм, — застонала Надж, и ее тут же вырвало на пол.

Растираю ей спину и вдруг чувствую, как сзади мне на плечи легли чьи-то теплые руки. Мгновение не понимаю, кто это, Клык или Дилан? Но Клык промелькнул впереди. Значит, за спиной у меня Дилан.

Гляжу вниз на тело Марка, чувствую во рту горький привкус желчи и брезгливо отворачиваюсь от окна:

— Вот с ним и покончено.

— Продолжаем искать Ангела? — тихо спрашивает Дилан.

Я киваю:

— Мы ВСЕГДА продолжаем искать Ангела.

55

Мы обыскали все, все углы и закоулки, и в каждой следующей комнате сердце у меня падает все больше и больше. Лаборатории полны окровавленных операционных столов, шкафов с устрашающими инструментами, склянок, от которых у меня внутри все переворачивается, — все это можно представить себе только в самом страшном кошмаре, и все это навеки отпечатается у всех нас в мозгу. Одного только Игги миновала такая незавидная участь.

Надж взяла меня за руку и крепко ее сжимает. Мы обе как завороженные смотрим на огромную банку с заспиртованным «опытным образцом». Боже мой!

— Господи! Какое ужасное злодейство… — шепчу я, чувствуя, что у меня вот-вот разорвется сердце.

В этом ужасном месте Ангела держали взаперти уже целых три месяца… с тех пор как в Париже похитили. Я никому ничего не сказала, но душу мне заволокло черным туманом. Как она могла все это вынести? Даже если она здесь выжила, как она когда-нибудь оправиться сможет? Я имею в виду не телом, а душой. Мы и так перенесли больше, чем кто бы то ни было в состоянии вынести. Что, если она уже перешла ту грань, из-за которой не возвращаются?

Наконец после очередного кошмарного зрелища я не выдерживаю и, привалившись к стене, принимаюсь тереть глаза, слезящиеся от висящего в воздухе дыма и химических паров. В пересохшем горле застрял крик ужаса.

— Ее здесь нет, — безнадежно говорит Газзи, сев на сломанную балку. — А если она здесь, от нее остался только пепел. — В голосе его звенят слезы.

— Надо начать все сначала, с самого первого блока. — Дилан положил Газзи руку на плечо. Он выглядит усталым, но держится и не сдается.

— Нет, — возражает Клык. — Я считаю, что надо подняться в воздух и посмотреть сверху, нет ли каких следов. Может, поймем, куда двинулись те, кто отсюда спасся. Может, Ангел с ними.

— Думаешь, кто-нибудь смог отсюда вырваться? — На Надж нет лица.

Клык кивает:

— Всегда кто-нибудь да спасается.

Все бесполезно. Моя девочка бесследно исчезла.

Макс, нельзя сдаваться!

Никогда прежде мой Голос не звучал так слабо, как будто из невозможного далека, будто с Луны. Будто он мне только чудится.

И тут в пыли и пепле на полу что-то блеснуло. Разгребаю обгорелые балки. Это люк, размером два на два фута. Запертый на замок снаружи.

— Надж, — тихонько позвала я.

Закрыв глаза, она несколько раз проводит по замку своими волшебно чувствительными пальцами. Не знаю, что происходит от ее прикосновения с металлом, но что-то происходит, это точно. Пальцы у нее дрожат от напряжения и от волнения, а мы все столпились над ней в надежде. Это последнее место, куда мы еще не заглядывали.

Замок у нее в руке щелкнул, и мы рванули крышку люка.

Вниз в темноту ведет узкая железная лестница.

Спускаюсь первой. Каждый нерв, как струна, натянут.

Через пару секунд, когда глаза привыкают к темноте, вижу, что мы очутились в крошечной каморке.

Она пуста.

Чувствую страшную боль в груди. Сердце вот-вот разорвется от горя. Ангела здесь искать бесполезно. Она или мертва, или ее отправили в новую секретную лабораторию. Теперь-то я точно знаю, ей больше не пережить этих пыток, не дождаться, пока мы ее снова разыщем.

До сих пор сдерживаемые слезы потоком хлынули у меня по щекам. Я задыхаюсь. Я умру, если немедленно не улечу отсюда навсегда. Пусть кто хочет решает мировые проблемы. Я больше сделать ничего не в силах.

Поворачиваюсь подняться назад, и взгляд мой падает на дверь под лестницей. Рванувшись, в один прыжок оказываюсь рядом и дергаю на себя ручку.

В дальнем углу к столу привязана грязная куча перьев.

— Ангел? — шепчу я и сама не верю, что это она. Здесь вполне могут быть еще какие-то крылатые мутанты.

Еще пара шагов — и я падаю на пол рядом со знакомой фигуркой. Где угодно, как бы ни были они изуродованы, я узнаю это личико, эти волосы.

Поверьте мне, невозможно описать, что происходит, когда в одно мгновение отчаяние утраты сменяется надеждой, когда начинаешь верить, что пережитые ужасы были только бредовым кошмаром.

— Ангел! — кричу я во все горло и, рыдая, отодвигаю с грязного личика ее спутанные кудряшки. Клык мгновенно принимается расстегивать ремни у нее на запястьях и щиколотках. — Ангел! Мы здесь! Мы пришли за тобой. Ангел, проснись!

Я нежно прижимаю к себе ее безжизненно запрокинутую голову.

Ангел не откликается. Как только Клык отстегнул ее от стола, беру ее на руки. Ее тело совершенно невесомое, точно сделанное из пенопласта, точно она с самого Парижа ни крошки в рот не брала. А на обеих руках бесчисленные следы уколов.

Захлестнувшей меня минуту назад волны счастья как не бывало.

— Ангел, пожалуйста, Ангел, я тебя умоляю, очнись, — упрашиваю я ее. — Мы все с тобой, Макс, Клык, Игги, Надж, Газзи, Дилан… Мы все здесь. Мы все теперь вместе. Пожалуйста, мое солнышко, проснись. — Я всхлипываю на каждом слове.

Вдруг… или мне это только показалось? Похоже, ее слабенькое тело слегка шевельнулось?

Веки дрогнули, а с губ слетает слабый стон.

— Она жива! — Газзи изо всех сил сдерживается, чтобы не закричать от радости.

Жива! Жива! Ликует во мне каждая клеточка. Ангел жива и будет жива, пока я существую на этой планете. Что бы ни случилось, я никогда ни за что с ней не расстанусь. Ничто на свете не сможет нас разлучить.

56

Мои мысли кружатся в пьяной круговерти: радость — шок — восторг — горестное недоумение.

Вот она, моя девочка. Моя Ангел снова со мной…

Стая теснится вокруг нас, ребята тянут руки дотронуться до нее, обнять. Им тоже необходимо поверить в то, что лихорадочно пытается осознать и мой мозг. Но я закрываю ее своим телом. Мне от нее не оторваться.

— Надо срочно вытащить ее отсюда. — Дилан осторожно протискивается поближе ко мне, чтобы помочь отнести ее наверх. Ловлю на себе раздраженный взгляд Клыка. Плевать мне сейчас на все их разборки. Меня только одно волнует, что Ангел со мной, что она в безопасности.

Несу ее вверх по лестнице к свету, прочь из этой тюряги. Ей отсюда было бы ни за что самой не выбраться. Кто-то запер ее в подземелье. Кто-то оставил ее здесь умирать.

— Макс… — Шелест ее голоса едва отличим от дыхания.

— Да, моя ласточка. — Стараюсь, чтоб слезы не капали ей на лицо. — Я здесь, я с тобой. Мы сейчас вытащим тебя отсюда, залатаем, подлечим. Не бойся, ты у нас будешь как новенькая.

Она покачала головой:

— Макс, я никогда не буду как новенькая, — слабо шепчет она. — Они изувечили мне глаза. И крылья купировали…

— Не может быть!

— Я больше никогда не смогу летать. — Плечи ее вздрагивают от рыданий, а слезы оставляют на щеках светлые дорожки.

Я быстро провожу рукой по ее крыльям, осторожно расправляя главные перья. Вроде бы все на месте. На первый взгляд все в полном порядке.

— Тебе показалось, моя хорошая. Крылья твои на месте, — уверяю я ее. Мне прекрасно известно, как может замутить мозги химия белохалатников. — Обещаю тебе, все будет хорошо. За пару дней оправишься и полетишь, как раньше. Мы тебе все поможем.

Она приоткрыла глаза и посмотрела на небо:

— Они проводили опыты над моими глазами.

Сердце мне будто холодной рукой сжали:

— Что?

— Как с Игги, — еще раз повторяет она, и у меня в глазах темнеет от ужаса. — Джеб был здесь. Он сказал, это для моей же пользы.

Голос у нее такой слабый, что я с трудом разбираю слова.

— Ангел, скажи мне, — я подтолкнула к себе Газзи, — скажи мне, кто стоит рядом со мной? Не может быть, чтобы ты ослепла.

— Я… я… — Она моргает. Снова моргает, a мы все стоим, затаив дыхание. — Мой брат, Газзи, — выдыхает она. — Газзи, это ты?

Газзи обхватил ее за плечи и заплакал.

— Я вижу, но все так размыто, — шепчет Ангел.

— Шшшш… Тихо, моя девочка, — успокаиваю я ее. — Не надо ничего говорить. Помолчи пока. У тебя был бред от их препаратов. Он пройдет. Все будет хорошо. Мы тебя сейчас домой отнесем.

Она снова покачала головой, открыла глаза и со страхом посмотрела на меня, с трудом концентрируя взгляд:

— Макс, здесь была твоя мама. Я ее видела. Это была доктор Мартинез. Она… она на их стороне.

Поднимаю глаза и вижу, что стая в ужасе отшатнулась.

— Солнышко мое, успокойся. Это все галлюцинации. Крылья у тебя в порядке, и мама моя вовсе не с белохалатниками. У тебя был болезненный бред. Он скоро пройдет.

Ангел снова упрямо качает головой:

— Твоя мама была здесь. Она им помогает. Доктор Мартинез тоже с белохалатниками.

57

Мы летим домой. Я стараюсь держать себя в руках, но от слез почти ничего не вижу. Дилан, Игги, Клык и я, чередуясь, несем Ангела. Она почти ничего не весит, и лететь, держа ее на руках, совсем не трудно. По дороге домой мы завернули за Тоталом. Он ошалел от радости и лаял и прыгал вокруг Ангела, как самый обыкновенный пес.

Дома мы вымыли Ангела и положили спать. Она так слаба, что сон для нее сейчас — главное лекарство. Тотал свернулся калачиком у нее в ногах, а Газзи и Надж каждые полчаса заходят проверить, как она. А мне надо побыть одной. И я лечу в лес, чтоб собраться с силами и взять себя в руки. Иначе Ангел проснется, начнет рассказывать, что с ней произошло, а я буду только выть белугой. Какой прок от меня тогда будет?

А Клык нашел далеко не самое подходящее время, чтобы, по своему обыкновению, незаметно подкрасться ко мне, напугав меня до полусмерти:

— Надо поговорить. Про тебя. И про меня. Про нас.

Чувствую, как краска заливает мне щеки.

— Ты сам сказал, что «нас» больше не существует. — Я стиснула зубы.

— Не знаю, не уверен.

— Хватит. Ты ушел и меня бросил. Дважды. — Я начинаю заводиться. — То «мы», которое у нас было, ты послал к чертовой бабушке. И к тому же решил, что нашел Майю. — Не надо было про нее заикаться. Не надо было не подумав ляпать. Меня передернуло при воспоминании о том, что сказал о ней Ари.

— Майя погибла. — Про смерть ее я и так знаю. Но боль в голосе Клыка здорово меня задевает. — К тому же речь не о ней. Речь о том, что мы с тобой навсегда связаны. И нашу с тобой связь не разорвать, что бы ни случилось.

Я открыла было рот, чтоб ему возразить, но не смогла сказать ни слова. А Клык продолжает терзать меня своей искренностью:

— Макс, со мной говорил мой Голос. — Он схватил меня за руку и притянул к себе. — Он сказал мне, что я должен вернуться, что я должен быть с тобой. И я вернулся. Мне пришлось пешком пройти почти всю дорогу. Хотя я в пути сам чуть не умер. Но я все равно к тебе вернулся. И я хотел сказать тебе… Может, я тебе этого никогда раньше не говорил…

Сердце у меня бьется с такой скоростью, что мне кажется, у меня сейчас случится инфаркт.

— Я хотел сказать тебе, что я…

— Перестань! — крикнула я, закрыв уши руками. — Помолчи, пожалуйста.

Но если Клык что решил, его не остановишь. Поэтому выход у меня только один — сорваться с места и улететь.

В полете скорость в триста миль в час для меня не проблема. Это выше, чем у любой другой известной мне рекомбинантной формы жизни. Никакой другой живой организм такую скорость развить не может. Кроме Клыка.

Короче, сорвавшись с места, я в мгновение ока оказалась за пару миль от места нашего разговора. Вдруг чувствую, кто-то схватил меня за кроссовку. Клык следует за мной по пятам, синхронно со мной взмахивает крыльями и мертвой хваткой держит за щиколотку.

В конце концов мне стало трудно держать равновесие. Приходится затормозить. Резко останавливаюсь, встаю вертикально в воздухе и разворачиваюсь к нему лицом.

— Клык! Я сейчас ничего этого не могу слышать! Понимаешь, НЕ МОГУ! — кричу я ему. — Мне и так жить трудно. А ты все еще трудней делаешь. Ты что, не видишь, как все запутано.

Я умолкаю, задумавшись про все сложности в моей жизни.

— Я ничего не хочу усложнять. Я совершенно не хочу ничего запутывать еще больше, — тихо говорит Клык, и в углах губ играет его всегдашняя кривая усмешка. В его черных глазах столько тепла, что на мгновение мне приходится всерьез взять себя в руки, чтобы не полететь кубарем вниз. — Я только хочу сказать тебе то, что ты и без меня сама знаешь. Ты мне нужна. Мы нужны друг другу.

— Но я ничего не могу с этим поделать. — Я развожу руками, пытаясь показать все бескрайнее море моих проблем. «Это» — вся наша жизнь. — Я не знаю, что мне с тобой делать. И даже думать не могу. Не сегодня, не сейчас, не после того, как мы нашли Ангела в таком состоянии. Пожалуйста… — Я проглотила ком в горле, стараясь не обращать внимания на свое глупое сердце. — Пожалуйста, не надо сейчас об этом, — шепчу я чуть ли не умоляющим голосом. — Прошу тебя.

Но я и сама слышу, как меня выдает голос. И понимаю, что от Клыка мне ничего не скрыть.

Он пододвинулся ко мне еще ближе. Наши лица касаются друг друга. Наши крылья слились воедино. C каждым взмахом мы поднимаемся на десять футов вверх и потом так же плавно опускаемся на те же десять футов вниз. Общий ритм полета у нас в крови — мы всю жизнь вместе летаем. Я скрестила руки перед собой, так что локти упираются Клыку в грудь. А он взял меня за плечи, и я чувствую, как он вспоминает наши прежние прикосновения и объятия.

Я тоже их вспоминаю, и по спине у меня бегут мурашки. Сколько раз все это повторялось? Сколько раз еще повторится? Прошлое и настоящее, все перемешалось. Где воспоминания, где сегодняшние чувства? Кто в них разберется? Я знаю только одно: мы повзрослели и изменились. Он теперь будто другой человек. Я теперь тоже новая, другая Макс. Может, мы больше… не подходим друг другу?

— Макс. — Он произносит мое имя, будто оно — слово молитвы, будто оно — соломинка для утопающего. Его теплые пальцы гладят мои плечи.

— Что, — шепчу я в ответ. Я не знаю ни что отвечать, ни что делать. Поэтому я просто смотрю ему в глаза. Я не хочу отводить взгляд первой.

Потом я тоже кладу руки ему на плечи. И чувствую его сильные мощные мускулы. И вспоминаю слова, некогда вырезанные им на кактусе:


МАКС + КЛЫК = НАВСЕГДА

58

Слезы катятся у Дилана по щекам. Он сердито стирает их рукавом и с силой взмахивает крыльями — только бы как можно дальше улететь от тех двоих поскорее.

Он сидел на дереве не больше чем в полумиле от Макс и Клыка. Нет, он ни в коем случае за ними не шпионил. Просто… наблюдал. Наблюдал, как рушится его прошлое, как исчезает его будущее. Он совершенно не собирался ошиваться вокруг, чтоб засвидетельствовать, как Макс и Клык, выяснив отношения, решают снова вернуться друг к другу.

А он-то думал, что между ним и Макс начинает возникать что-то… настоящее. Ведь разрешила же она ему спать в своей комнате. А тот вечер на дереве в построенном им доме… Он помнил, как его пальцы дотрагивались до ее кожи, как ее спутанные волосы касались его щеки. Помнил, как она посмотрела на него прежде, чем встретились их губы.

В том ее взгляде таился секрет его жизни и его смерти.

Дилан потряс головой и сильнее захлопал крыльями. Быстрее, скорее смотаться отсюда. Он слишком круто развернулся, крылья потеряли контроль над телом, и он камнем полетел вниз. Пролетел футов сто и только чудом выровнялся над самыми верхушками деревьев. Под ним густой лес. Высокие деревья теснятся одно к другому. Дилан сощурился и нырнул вниз.

На сумасшедшей скорости он носится между стволами. Распугал птиц. Разогнал оленей. И все кружит и кружит по лесу так, что от встречного ветра слезы сами высыхают на лице. Проскальзывает между стволами, до крови обдирая о кору руки. Ветви хлещут его по лицу и вырывают перья из крыльев. Но он не чувствует боли.

Вернее, от этой простой физической боли ему становится легче. Пусть будет даже еще больнее.

Он так старался. Он так старался заслужить ее любовь. Какие бы она ни придумывала правила, что бы она от него ни хотела, он все выполнял и следовал ее правилам. Научился летать и драться. Научился следовать за ней тенью. Научился оставлять ее в покое, но угадывать, когда ей хочется, чтобы он был рядом. Он думал, если он достигнет совершенства, Макс его полюбит.

Но она любит Клыка. И ей плевать, что тому закон не писан, что нет такого правила, которое бы он не нарушил. Дилан скрипнул зубами. «Ладно же, — думает он. — Если ей нужен хулиган, я тоже могу быть хулиганом».

Бах!

Он с размаху вмазал ногой в крышу тачки, движущейся по направлению к городу. Класс!

Бах! Бах! Бах! Клевые получились вмятины на следующих трех машинах, а Дилана захлестнул азарт. С тех пор как Клык вернулся в стаю, он еще не испытывал такой радости.

На очередную машину Дилан обрушился с еще большим остервенением. Хрясь — полетело боковое зеркало. Хрясь — заднее стекло разлетелось вдребезги.

Он чувствует такую силу, какая прежде была ему не знакома.

Дилан поднялся в воздух и забрал слегка вбок. Внизу гудят клаксоны и орут и ругаются люди. Влетев в городок, он спикировал на первую попавшуюся угловую лавчонку, схватил вывеску, вырвал ее вместе с винтами и изо всех сил швырнул вниз на дорогу. Вывеска плашмя грохнулась на машину, водитель потерял управление и врезался в телефонный столб.

Но Дилан уже на другой улице. Срывает вывески и дорожные знаки и пуляет ими в белый свет, как в копеечку. Вслед ему несется страшная ругань, и в отдалении уже завывают полицейские сирены. Кто-то метнул в небо бейсбольную биту, просвистевшую над самым его ухом.

А он продолжает крушить все на своем пути. Спикирует вниз — и сдернет с места почтовый ящик, еще раз — перевернет урну. Снова вниз — выдрана с корнем садовая ограда. Но притупившаяся было боль в груди снова сжимает ему сердце. Он рванул электрические провода, протянутые вдоль улицы от столба к столбу. Посыпались искры, загорелись сваленные вдоль поребрика мешки с мусором.

Наконец до Дилана дошло, что он снова плачет. Слезы застилают ему глаза. Что с ним происходит? Что он творит? Все потеряло смысл.

Сильными взмахами крыльев он уверенно поднялся в небо, оставив позади себя охваченную огнем улицу.

Это не решение проблемы, Дилан, — говорит его Голос. — Ты знаешь свою задачу. Ты знаешь, что тебе надо делать.

Дилан отчаянно замотал головой, будто в надежде вытряхнуть из нее Голос и избавиться от него раз и навсегда.

В мозг ему закралась непрошеная мысль. Он медленно развернулся и почувствовал во рту привкус желчи.

Нет… Этого сделать он не может. Скорее всего, не может.

Если бы он только мог сделать то, что потребовал от него учитель биологии на той безумной лабораторке в школе, это бы сразу решило столько проблем… Но не может он сдать Клыка белохалатникам для их зверских экспериментов. Не может — и точка. Как бы он его сейчас ни ненавидел.

Но если не он, кто-нибудь другой непременно Клыка выдаст. А вдруг доктор Вильямс правду тогда сказал, и они убьют Макс за то, что он на них отказался работать?

Вот этого он уж точно ни за что не допустит.

Голова у Дилана закружилась. Может, эта ужасная мысль… Может, в конце концов, так надо и сделать? Может, он к тому же спасет Клыка от страшной жизни подопытного кролика, от вечной пытки, от скальпелей и игл?

И тем самым спасет жизнь Макс. Она будет ему благодарна. И даже полюбит его… Когда-нибудь.

Дилан, как выброшенная из воды рыба, хватает ртом воздух. Голос его прав. Он знает, что ему делать. Он всегда знал, что ему делать.

Ему надо убить Клыка.

59

— Ну ни хрена себе! Это же Дилан!

Я резко обернулась на прилипшего к телевизору Газзи.

— Что еще за «ни хрена себе»? Что Дилан-то? — Я одним махом перескочила к нему на диван.

— Он совсем… того, с катушек долой. — Газ ошалело тычет в телек.

Переключаю внимание на новости, где показывают мутную съемку с дрожащего мобильного телефона: крылатый подросток громит город. Челюсть у меня отвисает. Это Дилан. Это точно он, ошибиться невозможно. Я вижу, как он бьет стекла, срывает вывески, переворачивает почтовые ящики и урны.

— Это на нашего пай-мальчика совсем не похоже, — недоумевает Газзи. — Может, с него клона сделали?

— Вряд ли, — бормочу я, нервно вперившись в телек. — Нет, думаю, это точно он. Только почему у него крышу-то так снесло?

Лихорадочно пытаюсь сообразить, с чего бы он так психанул. Ведь еще пару часов назад вполне нормальным был — он со мной чуть не весь день провел. До тех пор пока… Господи! Внезапно мне все становится совершенно ясно, и меня начинает мутить. Дилан стоял около двери, когда я улетела проветриться. Он, скорее всего, увидел, как Клык полетел за мной следом. Он что, решил, что мы вместе улетели?

Что он еще видел?

— Это все из-за меня, — простонала я, хватая куртку. — Надо срочно его разыскать.

И прежде чем Газзи успел опомниться, я спрыгиваю с балкона и набираю скорость по направлению к городу.

60

Только на окраине ближайшего к нам городка я сообразила, что даже не знаю, что я скажу Дилану, если его разыщу.

Когда мне неоткуда было ждать помощи, он всегда был мне опорой. Меньше всего на свете мне хочется его обидеть или причинить ему боль. Он был… Он отличный парень. И я прекрасно знаю, как он ко мне относится. У него со мной всегда душа нараспашку. С ним можно быть только предельно честной.

Но что я ему скажу? Что я могу ему обещать? Ведь я и сама не знаю, с кем из них мне хочется быть.

Господи, спаси и сохрани.

Лечу высоко в небе, чтобы с земли меня особенно не было сразу заметно. Но самой мне прекрасно внизу все видно. Увидев, какой разгром учинил в городке Дилан, я чуть не рухнула от возмущения.

Городок в полной панике. По нему точно тайфун пронесся, все на своем пути сметая. Главную улицу перегородили смятые машины, лавочники разъяренно жестикулируют, показывая полицейским на разбитые витрины, народ заново привешивает вывески, подметает осколки и мусор из перевернутых бачков.

Пытаюсь успокоиться: вдох — выдох, вдох — выдох. Дилан страдает, это понятно. И чем хуже ему, чем больнее, тем больший он учинил погром.

А больно-то ему из-за меня. Выходит, и в погроме я виновата.

Затаив дыхание, одну за другой сканирую улицы. Но Дилана нигде нет. Поднимаюсь выше, потом еще выше — так обзор лучше и большее пространство видно. По-прежнему на него ни намека. Всматриваюсь в кроны деревьев, разглядываю крыши, исследую любое место, где он мог бы спрятаться. Дилан как сквозь землю провалился.

Что будет, когда он вернется? Если вообще вернется? Будет ли это все тот же Дилан, мягкий, покладистый, на которого я уже так привыкла во всем полагаться? Который мне даже нравился?

Даже больше, чем нравился. Я и сама-то не признаюсь себе, что за чувства он во мне вызывает. Знаю только, что в глубине души растет что-то важное и серьезное.

Я так долго старалась не замечать его обожающие взгляды, так долго пыталась его отталкивать.

И если у меня это в конце концов получилось, почему мне теперь так больно?

61

Он дома.

Это была моя первая мысль, когда я проснулась от сотрясающей стены дома сирены. Второй раз за последние две недели сигнализация Игги сбрасывает нас с кроватей среди ночи.

«Только не скрывай от него, как ты разозлилась, — убеждаю я себя, наскоро накидывая на себя какие-то шмотки. — Кто ему давал право так с цепи срываться? Кто давал ему право громить все направо и налево? У тебя есть полное право по первое число ему врезать». Но помимо воли я радуюсь его возвращению и со всех ног бегу к входной двери.

— Что? Кто? Атака? — выскакивает из своей комнаты Газзи. — Бомбы нужны?

— Макс? — Завернув за угол, я едва не налетела на Ангела, и она сонно шарахается у меня с дороги.

— Не бойся, Ангел. Ничего страшного не случилось. Ребята, все в порядке! — крикнула я через плечо и принялась отпирать замки. — Игги, выключи сигнализацию! Это Ди…

Запыхавшись, открываю дверь. Сквозь замершую темноту прямо передо мной море зловеще мерцающих красных глаз.

Надж охнула у меня за спиной. Устремленные на нас глаза горят диким кровожадным огнем. Ирейзеры!

Слова замерли на губах. «Здрасте-пожалуйста», — бормочу я, стараясь не выдать своего испуга перед неисчислимой армией убийц, стараясь не показать, что они застали нас врасплох. Я собственными руками, совершенно безоружная и без всякого плана действий, открыла дверь этим уродам. Считай, я сама их в дом пригласила.

Делать нечего. Откашлявшись, делаю решительный шаг на крыльцо. От пахнувшего на меня в темноте зловонного их дыхания, от шарканья неисчислимых ног по спине побежал холодок. Только не думайте, что к этому можно привыкнуть.

— Чо явились, блохастые? — громко спрашиваю я. — Какая-то причина особая? Или мне сегодня просто повезло?

— Просто повезло, сеструха.

Мне хорошо знаком этот голос. Язвительный, низкий, будто горсть камней в жестяной банке перекатывают. Ари.

Толпа ирейзеров расступилась, давая ему пройти, и он останавливается в десяти шагах от крыльца. Меня замутило — он, кажется, стал еще больше и еще — как бы это сказать? — волчее. Наверное, его еще раз «усовершенствовали».

— Это конец, Макс. — Ари делает еще шаг вперед, и свет фонаря освещает его обнаженные желтые клыки. — Я тебе обещаю, что это конец.

— Я твоим обещаниям давно уже не верю.

Мне почему-то грустно смотреть на него. Куда подевался мой сводный брат? Тот, кого я до сих пор помню маленьким милым шкетом.

Его армия медленно придвигается к крыльцу. И глаза у всех до единого неотрывно устремлены в одном направлении. На одного-единственного человека.

И этот человек не я.

— Мы пришли за тобой, Клык! — рычит Ари, глядя сквозь меня в глубину дверного проема, обнажив в хищной усмешке пасть и пощелкивая волосатыми пальцами. — Мы пришли покончить с тобой. И поверь, на сей раз вам, крылатым, нас не одолеть.

Клык выходит из дома на крыльцо и встает рядом со мной. Кулаки сжаты, лицо побелело от гнева:

— Это мы еще посмотрим.

— Заказывай себе гроб, Клычок. — Ари надменно передернул плечами. Он вот-вот готов отдать приказ своей армии.

Я напружинилась, готовая ринуться с крыльца вперед. В темноте трудно сказать, летают эти ирейзеры или нет, но, так или иначе, этот бой надо начинать сверху. Я готова. К этому бою я давно готова. План у меня простой: плевать на всякую боль, не обращать внимание ни на какие раны до тех пор, пока дышит хоть один ирейзер.

Но, как известно, ситуация всегда может обернуться к худшему.

— Отец, скажи им! — крикнул Ари.

Вот тебе и на!

62

Из темноты вышел Джеб, единственный и неповторимый негодяй этакого масштаба. И, представьте себе, на нем даже белый лабораторный халат надет.

— Подожди, сын, — жестко останавливает он Ари. — Мне сперва кое-что надо им объяснить.

В первое мгновение мне показалось, что Ари сейчас наплюет на его команду и бросится на нас без всякого промедления. Еще несколько месяцев назад он бы именно так и сделал. Ведь он тогда и Джеба, и нас одинаково ненавидел.

Но, слегка поколебавшись, Ари кивает и медленно опускает кулаки. Правда, горящих глаз с Клыка он при этом не сводит.

Джеб подошел поближе к крыльцу. Надеюсь, мне удается сдержаться. Надеюсь, мое лицо так и осталось непроницаемой маской. Надеюсь, ему не видно, что я про него думаю. Продолжаю стоять в боевой стойке. Напряжена, как струна, сердце бешено бьется. Короче, готовность номер один. А за спиной у меня моя стая. И все они, даже Ангел, слабенькая и еще не оправившаяся, собрали все силы и всю волю в кулак и во всеоружии стоят плечом к плечу. Так, как я их учила. Так, как когда-то учил меня сам Джеб.

— Макс, Клык, — прессингует Джеб. — Вы должны понять.

За его плечом Ари переминается с ноги на ногу. А следом за ним сдвинулась с места и вся его шобла. Красные глаза ирейзеров дернулись в темноте, под ногами захрустели сухие ветки, а по рядам прокатился рык плохо сдерживаемого нетерпеливого недовольства. Не уверена, что Ари и Джебу удастся их долго держать под контролем.

— Заткнись. — Я скрестила на груди руки. — Надоело твою брехню слушать.

— Макс, вам необходимо знать правду. Ты должна знать, почему Клык неизбежно погибнет.

Я холодно рассмеялась:

— Вот именно этого мне знать совершенно не нужно. Что бы ты ни сказал, все будет полной чухней. Потому что Клык погибать не собирается. Ты, Джеб, может, нас и создал когда-то. Но не тебе назначать день нашей смерти. А вот если у кого срок годности истекает, так это у тебя. Попробуй только к Клыку приблизься, я тебя тут же на покой отправлю.

Краем глаза замечаю, что вся моя стая вышла на крыльцо, а Игги, оттеснив плечом Клыка, встал перед ним, защищая его грудью.

— Макс, ты не понимаешь. — Джеб окинул меня долгим взглядом. — Я так же, как ты, не хочу, чтобы Клык умирал. Но его смерть совершенно необходима. Чтобы сохранилась Земля, должен погибнуть Клык. Ты слышишь меня? Или Земля, или он.

Клык вышел под свет фонаря и глубоко вздохнул.

— Давай, продолжай, — говорит он, пристально глядя на Джеба.

Я беру его за руку и крепко ее сжимаю.

— Когда ты был у профессора Гюнтер-Хагена, — начинает Джеб, — профессор взял пробы твоих клеток. Он проделал массу экспериментов и тщательно исследовал твою кожу, мускулы и внутренние органы. В результате он совершил умопомрачительное открытие: твоя ДНК не поддается уничтожению. Она бесконечно самовосстанавливается.

— У нас у всех раны быстро заживают, — вступаю я.

— Нет, Макс, нет, моя девочка. — Джеб медленно покачал головой, игнорируя то, как я скривилась от его сюсюканья. — У Клыка все иначе. В его ДНК — секрет бессмертия.

Вот это да! Такого поворота я не ожидала.

63

— Мне ужасно жаль, — искренне заявляет Джеб. — Но теперь-то вы понимаете, почему Клык должен быть уничтожен?

Я оскалилась:

— Нет, не понимаю. И никогда не пойму.

— Если моя ДНК такая особенная, не будет ли логичнее оставить меня живым? — сухо возражает Клык. — Скажем, для тех же научных исследований?

— В этом ты прав, — соглашается Джеб. — Ханс именно поэтому стремится сохранить тебе жизнь. Он спит и видит, как бы запереть тебя в лаборатории и погрузить в кóму. Ты, надеюсь, понимаешь, что это значит? Ты будешь просто телом. Телом, не способным ни двигаться, ни есть, ни пить, ни разговаривать. Телом, над которым Ханс будет вечно продолжать свои эксперименты.

Я в шоке смотрю на Джеба. Меня тошнит от одной мысли о том, что Ханс хочет учинить с Клыком.

Джеб помедлил, и на глазах у него сверкнули слезы.

— Клык, я собственными руками готов тебя убить, только бы спасти тебя от подобного нескончаемого кошмара. Я создал тебя, Клык. Я не могу позволить, чтобы тебя такой пытке подвергли, чтобы так над тобой измывались.

— Никто его никакой пытке не подвергнет, — решительно заявляю я. — Мы его защитим. И если ты нас любишь, ты тоже встанешь на нашу сторону. Ты можешь увести нас туда, где никакой Ханс Клыка не достанет. Мы всю жизнь с успехом удираем от всяких психов. Ты сам, Джеб, это прекрасно знаешь.

Джеб закашлялся и уставился в землю. Минуту спустя он снова поднял на меня извиняющийся умоляющий взгляд:

— Если бы, Макс, это был только Ханс. Новости в научном мире распространяются со скоростью света. Тем более новости такой невероятной важности. Поверь мне, я не единственный знаю об этом открытии. За Клыком теперь будут охотиться сотни, тысячи Хансов. И вечно защищать его никому не удастся. — Губы Джеба искривились в горькой усмешке. — А защищать его придется теперь бесконечно. И что будет, когда ты умрешь, Максимум? Об этом ты подумала? Кто его тогда спасать будет?

Меня точно наизнанку вывернули. Во рту пересохло. Стою и молча сжимаю кулаки.

— Я сам могу о себе позаботиться, — пробормотал Клык. — Тем более коли я бессмертный.

Джеб печально покачал головой:

— Увы, Клык, ты не бессмертен, хотя и установлено, что твоя ДНК содержит секрет бессмертия. Тут есть большая разница. Ты — решающее звено в открытии следующего этапа человеческой эволюции. — Джеб прочистил горло. — И речь здесь не только о тебе, дружище. Речь о спасении всего человечества. — Джеб мельком глянул на меня. — Речь о том, к чему ты, Макс, всю жизнь готовилась.

— Подожди! Что? — хором переспрашиваем мы с Клыком.

Я лихорадочно соображаю, куда он клонит и что делать дальше. Ари и его ирейзерам явно ждать больше невмоготу. С их куриными мозгами, даже если они поначалу и понимали, о чем идет речь, то давно уже потеряли нить разговора и теперь, сгорая от нетерпения, с капающей с клыков слюной, ждут не дождутся, когда наконец можно будет броситься и разорвать Клыка на части.

Позади меня Надж, Игги, Газзи и Ангел, слегка расступившись, раскрывают крылья, готовясь по первому движению ирейзеров подняться в воздух. Похоже, ждать им осталось недолго.

А Джеб между тем продолжает:

— Бессмертие, на первый взгляд, кажется отличной штукой. Но бессмертие, достигнутое путем генетических изменений, — это верная катастрофа. Население земного шара будет увеличиваться с такой же скоростью, с какой размножаются раковые клетки, — искренне сетует Джеб. — Потому-то я и верю всей душой в План Девяносто Девять Процентов. Планету можно спасти, только если вынести людей за скобки.

— Сколько можно, пристал со своим планом, — скривилась я. Но Джеб уже смотрит на Ари, передвинувшегося вплотную к армии ирейзеров.

— Не паникуй. — Клык хлопнул меня по плечу. — Ничего они со мной не сделают. Я уже обманул смерть однажды. Считай, я воскрес после того, как меня со скалы сбросили.

— Скромнее надо быть, кореш, — оскалился Ари. — Когда мы с тобой разделаемся, воскресать будет нечему.

— Я создал тебя, Клык. Я создал… чудовище, — снова вступает Джеб. — И теперь мой долг — уничтожить тебя прежде, чем Ханс и ему подобные обрекут тебя на вечную пытку. Прежде, чем твоя ДНК погубит нашу планету. Прости меня, Клык!

И он махнул рукой Ари:

— Взять его!

64

Трах!

Я крутанулась назад и вижу, как Газзи одну за другой достает из карманов пижамы свои самодельные бомбы и методично швыряет их в красноглазую клыкастую толпу. Три бомбы уже взорвались, и каждая уложила как минимум с полдюжины ирейзеров.

Молоток, Газзи! Я с гордостью на него загляделась…

… И дорого за это поплатилась. Потому что в этот самый момент мои бедные мозги сотряс впиливший мне в челюсть огромный волосатый кулак. Даже не успев сообразить, что произошло, инстинктивно взмываю в воздух. Челюсть вроде цела, но из разбитой губы кровь вовсю хлещет на землю.

Сотня на шестерых. Кажется, никогда нам еще не доводилось бывать в такой передряге. Но все равно, меня численным перевесом напугать трудно. Равно как и Клыка. Сжав зубы, бросаюсь сверху в волосатую волчью орду.

— Макс, в сторону!

Я мгновенно увернулась, а мимо меня пронесся наш крылатый и с размаху вмазал накинувшемуся было на меня ирейзеру. Я на мгновение остолбенела от промелькнувшей в воздухе золотой копны волос и от молнией ослепивших меня синих глаз, но в пылу сражения времени размышлять о них нет. Я только крикнула:

— Дилан! — И тут же стукнула ладонями по ушам ирейзеру. Его барабанные перепонки лопнули, он взвыл от боли и закрутился на месте. — Дилан, ты что, спятил?

— Потом, после. Прости меня!

«За что?» — подумала я и схватила очередного ирейзера за мускулистое запястье. Вывернула ему руку, дернула — и ирейзер готов. Он так и не успел наброситься на Надж, которая и без того с тремя волчинами одна сражается. И на меня снова уже трое навалились. Стремительно увернувшись, с разворота врезала одному ногой в живот, а второй сам подставил мне в тиски лохматую шею.

Вдруг откуда-то сверху доносится бешеный рев: Ари и Клык сцепились мертвой хваткой. Ари — он фунтов на сто тяжелее — всей тушей навалился на Клыка, того и гляди раздавит его всмятку.

Распахиваю крылья взлететь на подмогу, но тут мне в ногу впивается коготь. Не успела я вскрикнуть, как десяток лап хватают меня за щиколотку и тянут вниз. Ноги мои шваркнули о землю, и с дикими воплями я начинаю с бешеной скоростью рубить, молотить руками и ногами направо и налево. А как иначе? Эта битва не на жизнь, а на смерть. И ставка в ней — жизнь Клыка.

Краем уха слышу новый боевой клич. Это Дилан бросился на Ари, оттаскивая его от Клыка. Сердце у меня щемит от благодарности.

Дилан взмывает в черное небо. За ним с разъяренным рыком, со сверкающими ненавистью глазами несется Ари.

В горле у меня встает ком. Я знаю, одному из них в этой схватке суждена смерть. Кому?

65

Я бессознательно дернулась лететь вслед за Диланом, но на плечо мне ложится тяжелая рука. Разворачиваюсь, готовая к атаке.

Джеб быстро поднимает вверх руки.

— Не смей до меня дотрагиваться! — зашипела я.

Лицо у него поникло, а у меня в голове пронеслась тысяча воспоминаний: мы еще совсем маленькие, и Джеб заботливо склоняется над нами. Джеб покидает нас, не сказав ни слова. Лицо Джеба в холодном свете лабораторных ламп в Школе. Джеб похищает Ангела. Джеб предает нас.

Джеб хочет убить Клыка.

Макс, сердце твое должно быть бесчувственнее камня, — звенит у меня в голове Голос.

Поднимаю кулаки и прищуриваюсь.

— Макс, пожалуйста. Прошу тебя, пойми. — Боже! До чего же хорошо знаком мне голос Джеба. — Клык должен умереть. Если ставка сделана на спасение человечества, жизнь одного — невелика цена, моя девочка.

Какая я ему «моя девочка»!..

— Не смей меня так называть, мерзавец! — взвизгнула я и шарахнула ему, человеку, вырастившему меня, прямо в грудь с такой силой, что слышно, как хрустнули у него ребра.

— О-о-о! — вырывается у него стон боли и удивления. Он качнулся назад, лицо у него побелело, и он замертво рухнул со ступеней веранды, с глухим стуком долбанув головой о землю.

Мне чуть не стало стыдно. Я чуть не бросилась ему на помощь. Чуть. Но тут я напоминаю себе, что он явился сюда, чтобы убить Клыка.

Я отвернулась от него и, не оглянувшись, ринулась в самую гущу боя.

От сотни ирейзеров осталось всего сорок. Плюс Ари. Остальных мы здорово отметелили. Но все мы шестеро при последнем издыхании. Все дошли до предела. Все окровавлены, укаждого по фонарю под глазом, носы сломаны, губы разбиты. Руки у меня болят, то ли от того, что меня били, то ли от того, что била я. Поганый ирейзер так разодрал мне ногу когтями, что она горит, как в огне, и ступить на нее невозможно. Короче, долго мы не продержимся.

Игги кружит в воздухе. Вокруг него четверо клыкастых. Похоже, у него сломана нога, потому что он только руками от врага отмахивается. Была бы нога в целости и сохранности, он бы непременно и ногами вовсю орудовал. Но он героически оттягивает на себя ту четверку в надежде, что как-нибудь справится.

Газзи изо всех сил старается увести ирейзеров подальше от дома. С полдюжины ирейзеров прижали его к дереву на опушке леса. Хуже всего, что у него что-то с крылом — оно волочится по земле, и в воздух ему не подняться.

Надж орет как резаная и в азарте звезданула пяткой волчине в самую переносицу. Но сзади к ней подкрадываются еще двое.

Ума не приложу, кому помогать первому. К тому же за мной и самой добрый десяток ирейзеров гонится. Выбрасываю кулак в очередную поганую морду и вижу, что за спиной у меня оборону держит Ангел.

Отлично, молодец, крошка.

Боюсь, я вот-вот кого-то из них потеряю. Или даже всю стаю.

66

Оглушенная криками и захлебывающимся хрипом, поднимаю голову. Надо мной Дилан и Ари. Как и все мы, оба они в крови, оба почернели от синяков. Кто побеждает, сказать невозможно.

Дилан молниеносно наносит Ари пять ударов в живот. Тот задыхается, складывается пополам и харкает кровью. Вдруг, как пружина, Ари моментально выпрямляется и выбрасывает вперед когтистую лапу. Я содрогнулась. Бок у Дилана разодран в клочья, кровь фонтаном поливает вытоптанную вокруг дома землю.

Ари однажды так же исполосовал Клыка. Тот после этого чуть не умер.

Затаив дыхание, смотрю, как Дилан круто развернулся и бросился к дереву, сломал толстенный сук, точно это тонкая ветка, и, высоко подняв его в руке, снова ринулся в бой. Раскрутил смертоносный сук над головой и… что-то садануло меня по голове. Я охнула, покачнулась и осела на траву. По щеке потекла кровь.

Видать, зазевалась я, наблюдая воздушную битву.

Резко вскочила на ноги и едва не упала снова. Голова кружится, в глазах темно. Наскоро стерев кровь со лба, я, как мельница, размахиваю руками. Кулаки сжаты — куда и кому попадет. От ударов ноет плечо. Чуть оторвавшись от земли, выбрасываю ноги взад и вперед: кому не досталось кулаком — получит пяткой или коленом. И снова кулаком, и еще ногой. Будут знать, что Макс никакой силой не сломить. Очнулась я только от резкого звука — кто-то вдалеке кричит от боли. Или это призыв о помощи? Стая? Я им нужна!

Ударом ребром ладони вышибаю из строя уже двадцатого ирейзера и тут же подбадриваю стаю:

— Надж, не сдавайся! Клык! Помоги Газзи и Игги!

Я и сама ни за что не сдамся, и им погибнуть не дам. Взмыв в воздух, сверху орлицей бросаюсь на нового ирейзера. Уложив его наповал, кинулась на крыльцо, где еще трое головорезов пытаются вломиться в дом.

Справа от себя слышу вой, от которого кровь стынет в жилах. Дилан снова размахнулся своей дубиной. Глухой удар. Кровь брызнула во все стороны. Ари заорал в озлоблении. В голосе его слышна готовность растерзать заживо. Он кинулся на Дилана. Промашка. Дорого она ему будет стоить.

Сердце у меня вот-вот выпрыгнет из груди. Дилан еще раз взмахивает веткой. На его изуродованном лице застыла холодная, жестокая маска. Сук опускается на голову Ари. Крылья его складываются, он летит вниз и брякается о землю, ломая кости.

Застыв в оцепенении, гляжу на тело Ари. Оно лежит на земле в такой нелепой, неуклюжей позе, в какой живое существо лежать не может.

А Дилан, целый и невредимый, плавно опускается в паре футов от меня прямо на крыльцо дома. Правда, глаза у него мутные, как пьяные, а рубашка так залита кровью, что невозможно сказать, какого она была цвета. Лицо его, черное и изувеченное, не узнать — я признала его только по копне золотых волос. Он изможден. Я бы даже сказала, постарел.

— Макс, — начал он, закашлялся и упал у моих ног.

— Он мертв! — крикнул кто-то, в ужасе от всего происшедшего.

Но тут случилось нечто невозможное и необъяснимое.

Еще остававшиеся в живых ирейзеры, а их вокруг вовсе не мало, все вдруг обмякли, скукожились и один за другим повалились на землю.

67

Глаза полуоткрыты, тело распростерто на крыльце, словно отделенное от него. Дилан наблюдает за происходящим. «Игра закончена. Батарейки кончились», — думает он. Голова у него кружится. Бредит он или нет? Схватка с Ари дорого ему стоила.

— Что за черт! — кулак Игги, нацеленный на ирейзера, влетает в пустоту.

— Че это они все вдруг скопытились? — устало бормочет Газзи. — Померли все, что ли?

— Что происходит? — Надж слегка покачивается.

Никогда еще такой изможденной Дилан крылатую стаю-семью не видел.

— Кажись, они все… одной цепочкой повязаны. И жизнь всех как-то от командира зависит, — хрипит Клык, размазывая рукавом текущую из носа кровь. Оба глаза у него почернели и заплыли. — Так что, если сдох Ари…

— …они тоже в ящик сыграли, — радостно заканчивает за него Макс. По голосу слышно, что она чуть ли не хихикает и что ей плевать, сдохли ирейзеры или нет. В отличие от остальных, ее это совершенно не заботит.

А заботит ее он, Дилан. Она стоит над ним на коленях и смотрит ему в лицо со страхом, благодарностью и нежностью. Сердце у Дилана замирает. Значит, он ей не безразличен. Значит, он ей все-таки нужен.

— Дилан, ты меня слышишь? — шепчет она ему в самое ухо. Потом видит его полуоткрытые глаза и облегченно вздыхает. — Я так испугалась, что ты умер.

Она отводит его руку от раны.

Он остолбенело смотрит туда, где темная кровь все еще сочится из разодранного до ребер бока.

— Сейчас промоем, перевяжем…

Он наблюдает, как она ловко отрывает рукав от своей рубашки и сноровисто раздирает ее на бинты. Но даже ее осторожное прикосновение заставляет его поморщиться.

— По крайней мере, все кончилось. — Надж с трудом улыбается разбитыми вспухшими губами. — Или почти кончилось.

Она устало глядит на Джеба, валяющегося у крыльца на земле и тихо постанывающего в беспамятстве. Но стая пропускает ее замечание мимо ушей — им пока не до Джеба.

— Кончилось, кончилось. — Газзи со вздохом облегчения неуклюже плюхается рядом с ней на ступеньку. И тут же взвизгивает — видно, забылся на радостях и неловким движением защемил вывихнутую ногу.

Но для Дилана… ничего не кончилось. Далеко не кончилось. Его задача еще не достигнута.

Хотя цель у Джеба и Ари была одна, Джебу Дилан доверял не особо. Он вовсе не был уверен, что дикие опьяненные кровью ирейзеры, убив Клыка, не накинутся следом за ним и на стаю. Ему, Дилану, нужно было во что бы то ни стало обезопасить Макс, а уж потом приниматься за дело. А то, что от своего решения он не откажется, это он точно знает.

«Теперь, — думает он, — все зависит от меня одного».

Теперь убить Клыка может только он.

Он с трудом поднимается на ноги, ощущая на себе ласковый, озабоченный взгляд Макс.

— Прости меня, Макс, — шепчет он так тихо, что только она одна различает его слова.

И, резко развернувшись, он с силой бьет Клыка прямо в уже расплющенный нос.

68

Настал час, для которого он, Дилан, создан.

Обалделая физиономия Клыка придала ему сил продолжать задуманное.

Несколько мощных взмахов крыльями — и он взмыл в воздух, только ветер в ушах засвистел. В гневе и изумлении, с лицом, перекошенным от боли, с хлещущей из носа кровью, Клык бросился от него прочь. Но Дилан в одно мгновение поравнялся с ним крыло в крыло. Он, Дилан, настоящий охотник, сильный и уверенный, точно преследование и погоня у него в крови.

Прав был доктор Вильямс: Клыку не сравниться с ним ни в мощи, ни в выносливости. Потому что…

И конец этой схватки давно предрешен.

Мысленным взором Дилан словно наблюдает за ней с высоты: гигантский орел, оглашая небо неистовым клекотом, рассекает крыльями воздух. С единственной мыслью — о крови врага — он готов наброситься и впиться в противника когтями и терзать его плоть клювом, пока тот не рухнет замертво.

Дилан видит, как тяжело уворачивается от орла медведь, как поднимается, пытаясь защититься, мощная лапа, как хлещет из свежих ран кровь на свалявшуюся черную шкуру. Видит знаменитые клыки, обнаженные в зловещем оскале.

Потом он видит, как орел, распахнув крылья и выставив вперед когти, пикирует на свою жертву.

Целя ей прямо в горло.

Готовясь убить.

И прежде, чем он успевает понять, что происходит, перед ним вырастает Макс.

Живая, во всей красе, Макс оказывается между Диланом и Клыком. Она изо всех сил вцепилась Дилану в лицо, рвет его волосы, царапает глаза, но при этом просит его и молит, умоляет сохранить Клыку жизнь. И слова ее жгут его, как каленым железом.

— Дилан! — кричит она, заслоняя собой Клыка, обхватив его руками, поддерживая всем своим телом. — Дилан! Если ты когда-нибудь меня любил, если я хоть сколько-нибудь тебе дорога, пожалуйста… — Голос изменяет ей, и из груди у нее рвутся неудержимые рыдания. — Не делай этого!

Будто очнувшись от ночного кошмара, он встряхнул головой и, задыхаясь, перевел глаза с грязного, окровавленного, в светлых дорожках слез, лица Макс на руки, клещами намертво сжавшие горло Клыка.

Это его руки, в ужасе понимает Дилан. Его собственные руки.

«Я же только хотел защитить Макс», — думает он в отчаянии и вдруг понимает, что смерть Клыка убьет ее быстрее, чем любой белохалатник.

И он понимает, что бессилен.

Дилан любит ее. Макс нужна ему больше всего на свете.

Даже больше, чем спасение мира.

69

Жизнь Клыка висит на волоске, и мне уже кажется, что Дилан вот-вот навсегда оборвет эту тонкую нить. Но короткое слово «мы» вдруг решило дело совсем иначе.

— Дилан! Не делай этого! Ты не такой. Ты лучше! Ты не хочешь убивать Клыка! Это не ты — это они хотят убить его твоими руками. Отпусти его. Сделай это для себя. Для меня. Сделай это для НАС!

Когда я уже уверена, что Клык больше не дышит, что сердце мое сейчас безвозвратно разорвется от горя, Дилан вдруг отпускает горло Клыка и кидается от нас прочь.

Рыдая, с Клыком на руках, опускаюсь на землю.

— Клык… — вопросительно смотрит на меня Надж. Губы у нее дрожат.

Но мне нечего ей сказать. Я и сама пока что не знаю ответа. И даже боюсь этот ответ представить. Я с усилием поднимаю Клыка, ковыляю к дому и невнятно бормочу:

— Давай пока отнесем его в комнату.

Вся стая тут же сгрудилась у меня за спиной. Кладу Клыка на диван. Не к месту вдруг думаю: будет у нас когда-нибудь мебель, не измазанная кровью? Надж бежит за одеялом и осторожно укутывает им Клыка. Гляжу на ребят, таких сильных, таких смелых и таких надежных, и бесслезным рыданием мне сводит скулы.

Сажусь рядом с Клыком и беру его холодную руку, пытаясь ее согреть. Глажу его слипшиеся от засохшей крови волосы. Тонкие венки у него на веках и на щеках лопнули, и от этого бледное его лицо словно покрыто тонкой красной паутиной. Глажу лицо, каждую черточку которого я знаю с детства. Каждую черточку которого я так люблю. Шея у него в лиловых пятнах, и кажется, что Дилан все еще сжимает на ней пальцы, продолжая его душить.

— Он же должен быть бессмертным? Так ведь? — слышу я рядом за плечом голос Игги. Поворачиваюсь и вижу, как крепко он сжал губы. Игги изо всех сил крепится, но страха ему все равно не скрыть. — Макс! Скажи, что он бессмертный.

Я качаю головой. Игги так и не понял всех наукообразных рассуждений Джеба, но объяснять ему детали у меня нет ни слов, ни сил. Я вообще онемела. И в голове у меня вертятся только давние слова Ангела: «Клык умрет первым».

Затаив дыхание, прикладываю ухо к его груди. Стук сердца беспорядочный и слабый. Но оно бьется! Бьется!

— Он жив, — выдыхаю я. От вдруг отпустившего меня нечеловеческого напряжения тело становится ватным.

Газзи запрыгал, как сумасшедший, а Ангел разрыдалась в голос.

— Не бойтесь, он теперь оправится. Он просто потерял сознание, — обнадеживаю я их мгновенно окрепшим голосом. — Все обойдется.

Сосредоточиваю на Клыке все свои силы — только бы вернуть его к жизни.

— Может, ему переливание крови нужно? Или рентген?.. — начинает Игги и вдруг замирает со странным выражением на лице.

Сейчас все изменится, — слышу я Голос. — Готовьтесь. В этой битве вы одержали победу. Но истинная опасность впереди. Демоны зла выпущены из-под контроля. Знай, начинается страшная война.

Вижу, как Газзи побледнел как полотно, а глаза Надж померкли от отчаяния, и понимаю, что на сей раз не я одна слышу Голос. Он звучит в голове каждого члена моей стаи.

Готовьтесь, — снова трубит Голос. — План Девяносто Девять Процентов приведен в действие.

70

Я не успела даже запаниковать как следует, как в уши мне хлынуло отчетливое тарахтение. Стремительно приближаясь, звук становился все громче и громче.

— Вертолет? — вскрикнула Надж и высунулась в окно.

Вертолет висит практически над нашей крышей, и, как бы мне ни трудно было оставить Клыка, вскакиваю на ноги и бросаюсь к окну. Деревья перед домом согнулись чуть ли не пополам, и по двору кружит облако сорванных с веток сухих листьев. По всему дому задребезжали стекла, но гул пропеллеров вдруг стихает.

— Этого нам только не хватало, — пробормотала я. Впервые в жизни я не уверена, что у нас достанет сил на новую схватку. Стая побита и изранена, Клык по-прежнему без сознания, Дилан свалил. Если это новая угроза, никакого запасного плана Б у меня не имеется. А если честно, то и плана А — тоже.

Мне необходима пауза. Но командирам перерывов не дано.

— Значит так, — говорю я. Внутри у меня все ноет, но я решительно распрямляю плечи и откидываю с глаз грязную, потную прядь. — Я вылезу посмотреть, что происходит. Если меня через десять минут не будет, я или померла, или заснула от усталости. Сидите все здесь с Клыком. Берегите его как зеницу ока. И ни за что, слышите, ни в коем случае не высовывайте из дома носа.

И с этими словами я на деревянных ногах выхожу за порог. Рассвело, и солнце сияет вовсю. Перешагиваю через валяющиеся повсюду трупы ирейзеров, прохожу мимо все еще лежащего у крыльца без сознания Джеба. Сил что-нибудь почувствовать, глядя на человека, вырастившего меня, а потом столько раз подло предававшего, у меня нет. Я не сплю с трех часов ночи и с тех пор чуть ли не все время провела в жесточайшей схватке. Кроме отчаяния, никаких эмоций во мне не осталось.

Вертолет приземлился на плоской поляне рядом с домом. Прищурилась, но, кто в нем, через затемненные стекла разглядеть невозможно. Останавливаюсь и жду, какую он сулит мне новую напасть.

Открывается маленькая дверь.

Стою. Смотрю, кто из нее появится.

Из вертолета выходит моя мама, Валенсия Мартинез.

И тут у меня сдают нервы. Колени подкашиваются, и я неуклюже валюсь на вытоптанную траву.

71

— Макс! — кричит мама, и голос ее ласкает меня, как теплый ветерок. С перепуганным лицом она бежит ко мне, раскинув руки.

— Это ты? Не может быть! — удивляюсь я, подняв на нее помутившийся взгляд. Она наклоняется, поднимает меня на ноги, кивает и улыбается своей всегдашней нежной, ласковой улыбкой.

Наскоро меня обняв, она слегка отодвигается и кладет руки мне на плечи. Я вижу, что она озабоченно разглядывает мою заляпанную кровью рубашку и почерневшее то ли от грязи, то ли от синяков лицо.

— Дай-ка я на тебя посмотрю хорошенько, — приговаривает она. — Что же с тобой такое приключилось?

— Джеб со мной приключился, — мрачно отвечаю я. — И Ари. И его ирейзеры. И Дилан… Он на Клыка напал. Они все хотели Клыка убить и… — Мне не сдержать подступивших рыданий.

— Милая моя. — Мама крепко меня к себе прижимает. — Прости меня. Я пыталась раньше прилететь…

— Ты не виновата. — Я всхлипываю и обнимаю ее, вдыхая ее знакомый домашний запах.

— Не знаю, Макс. Не уверена, — тихо откликается она, и голос у нее дрожит от волнения и боли.

Я отступаю назад, вытираю нос грязным рукавом и тупо на нее выпячиваюсь. Что она имеет в виду, до меня не доходит. Мне хорошо от того, что она рядом, и больше я ни о чем не могу думать.

Мама тяжело вздыхает, явно готовясь к худшему:

— А где Клык? Он жив?

Киваю, показывая на дом, и она стремглав несется туда.

Весь следующий час прошел в лихорадке. Мама осматривает Клыка. Мама перевязывает раны стае. Оказалось, что Газзи и Надж нужно наложить швы. Хорошо, что мама доктор, а что ветеринар — неважно.

— Думаю, Клык в порядке, — говорит мама, и я начинаю верить, что все и вправду обойдется. — У него сильная контузия. Так что ему бы полежать пару дней. Но он скоро очнется. А остальные его раны только выглядят страшно. До свадьбы заживет.

Я счастливо улыбаюсь и почему-то краснею.

Теперь за Клыка можно не бояться, и я наконец решаюсь спросить о том, что давно уже не дает мне покоя:

— Мам, а что с тобой тогда случилось? Помнишь, в Аризоне? Где ты пропадала все это время?

Она кинула быстрый взгляд на Ангела. Только мне не понять, что в этом взгляде.

— Это… долгая история, — нерешительно отвечает она, и я вдруг понимаю, что ей стыдно. Ангел смотрит в пол и молчит.

Сердце у меня упало — я вспоминаю, как она мне сказала: «Макс, твоя мама была там. Я видела ее. Доктор Мартинез с белохалатниками».

Тогда я ей не поверила. Но теперь по маминому лицу понимаю, что ничего этого Ангелу не померещилось и все, что она мне сказала, — сущая правда.

— Мама! Нет! Как ты могла? — Я точно ледышки проглотить пытаюсь.

— Макс, пожалуйста, поверь мне, — настороженно оправдывается мама. — Мне все это помимо моей воли внушили. Джеб внушил. Он меня обработал точно так же, как Группа Конца Света замутила мозги Элле и Игги. Ты же помнишь, как быстро распространялся этот культ. Как чума. Настоящая эпидемия. Я… я никогда не думала, что попаду в их сети. И по сей день не понимаю, как это могло случиться. Я же ведь врач. У меня свой разум есть. Я же не какой-то там слепой фанатик. Мне этого никогда не забыть — я до конца жизни эту загадку разгадывать буду. Но, если честно, сейчас на это нет времени. Сейчас главное — отправить вас туда, где вы будете в безопасности.

— Подожди, подожди, — перебила ее я. — Куда ты так торопишься? — Меня захлестнула волна недоверия. Я даже попятилась. — Если они тебя, как ты выражаешься, «обработали», откуда мне знать, что теперь ты не находишься больше ни под чьим влиянием?

Она пристально посмотрела на меня умоляющими глазами:

— Макс! Я понимаю, в это трудно поверить. Но, как только Джеб исчез, вместе с ним исчезли и его… как бы это сказать… чары. Испарились. Не знаю. Не могу этого точно тебе объяснить. Просто он чересчур хорошо меня знает. Он необыкновенно умный человек. И к тому же наделенный страшной силой. Вот он и вычислил, каким образом меня контролировать. А я почему-то снова поверила человеку, про которого когда-то думала, что он изменит мир. Я, как слепая, не раздумывая, пошла за ним… в темноту…

Как странно! Я всегда думала, что мама — само совершенство. Но, оказывается, и у нее есть свои изъяны и слабости. Как у всякого нормального человека.

— Когда Джеб исчез из лаборатории, — торопливо продолжала мама, — я вдруг поняла, какой меня там окружает ужас. Тогда-то я и поняла, что Джеб безумец. Но, с другой стороны, я там кое-какую важную информацию раздобыла. У меня ведь был доступ… внутренний. Я знала, что Девяносто Девять Процентов вот-вот запустят в действие. Сбежала из лаборатории, немедленно все Пьерпонту рассказала и убедила его сразу же полететь за вами. Чтобы наконец завершить исполнение плана, который мы с ним давным-давно задумали.

Стая сгрудилась вокруг меня. Ребята молчат в шоке, а я слушаю ее с каменным лицом. И ее слова про «исполнение плана, который мы с ним давным-давно задумали» не вызывают у меня ни особого доверия, ни особого восторга. Похоже, в ход пошли новая ложь и новые секреты. Можно подумать, мало было в моей жизни вранья и тайных заговоров.

— Уверяю тебя, Макс. Это я. Самая настоящая. Твоя мама. — Она прямо смотрит мне в глаза. — Обещаю и тебе, и всей стае, я вернулась. С ними у меня все покончено. Я теперь твердо знаю, где правда, а где ложь. И я с вами. Я навсегда с вами.

Никто из нас не проронил ни слова. Но я чувствую выжидательно устремленные на меня глаза моей стаи и понимаю: слово за мной. И что бы я ни решила, они мое решение примут.

— Ангел, проверь-ка, что у нее в голове? — прошу я, готовая ко всему. Даже к самому худшему. — Проверь, врет она сейчас или не врет?

Мама закрыла глаза, словно соглашаясь на проверку. «Пожалуйста, — молюсь я, — пусть будет, что она не врет».

Мне кажется, что проходит вечность. Наконец Ангел выносит свой приговор:

— Она говорит правду. Доктор Мартинез больше никакого отношения к Плану Девяносто Девять Процентов не имеет. Она за нас.

72

— Недалеко от города нас ждет личный самолет Нино, — говорит мама. — Долетим туда на вертушке — в ней все поместимся. Здесь вам оставаться опасно. Во-первых, План Девяносто Девять вот-вот запустят, а во-вторых, бог знает, сколько генетиков за ДНК Клыка охотятся. Пора вам начинать новую жизнь на новом месте.

Четыре пары умоляющих глаз устремлены на меня. Стая ждет моего решения.

— Ничего не имею против, — устало соглашаюсь я. — Похоже, смотаться отсюда самое время.

Стая довольна. Уже много недель я не видела у ребят таких широких улыбок.

Но пока мы носимся по дому, наскоро собирая пожитки, пока Тотал вертится у меня под ногами, выкрикивая указания, как надо упаковывать рюкзаки, меня мучают два вопроса: где Дилан? Как быть с Джебом?

Почему Дилан пытался убить Клыка и куда он исчез, мне ничего не известно. А значит, как бы горько мне ни было, как бы ни было больно, ничего с этим поделать я не в силах. Но Джеб-то здесь. И в беспамятстве лежит у крыльца под небом Орегона с переломанными мной ребрами. Оставь мы его здесь, он насмерть ночью замерзнет.

Помогаю Ангелу и Надж тащить рюкзаки к вертолету и наконец решаю. Мама уже гасит в комнатах свет. Секунда — и она запрет дверь.

— Подожди, — торопливо останавливаю я ее, боясь передумать. — Подожди. Надо внести Джеба.

— Что? — шипит Ангел, ошеломленно отшатываясь от меня.

Игги вышел из себя:

— Макс! Ты в своем уме? Он же Клыка убить хотел. На фиг его-то спа…

— Нельзя его на верную смерть оставлять, — обрезала я его. — Однажды он наши жизни спас. И что бы он после ни сделал, грешно забывать об этом.

Тяжелое это дело — быть командиром. И самое трудное — поступать по правде и совести, а не авторитет свой всем доказывать.

— Мы его там запрем. Или даже под арест посадим, — соглашается мама и поворачивается ко мне. И смотрит так, будто сейчас медаль мне даст. Значит, все-таки правильно я поступила, раз она одобряет. — Он болен. Он вовсе не мерзавец, просто у него с головой не в порядке.

Она тут же принимается связывать Джебу руки и ноги, а мы на скорую руку смастерили из одеяла и палок носилки, чтобы перетащить в вертушку Клыка. Тотал орет во все горло — сопротивляется, боится, что с возлюбленной Акелой больше не увидится. Пришлось его в вертолет насильно запихивать. Мама его насилу успокоила, сказала, что там, куда мы летим, Акела его уже дожидается. Но в дальнейшие подробности вдаваться не стала, как мы ее ни упрашивали.

Пилот заводит мотор, и в уши нам ударяет низкий гул вертящихся лопастей.

Вертолет поднимается вверх, а я смотрю на землю, на все, что мы оставляем позади: Ари, сотню мертвых ирейзеров, опустевший дом Ньютоновской школы… «Интересно, что скажут соседи по поводу оставленной нами свалки?» — думаю я и тихонько хихикаю про себя.

73

В комфортабельном самолете Нино перелет нам, видать, предстоит долгий. К исходу пятого часа в воздухе Клык наконец открывает глаза.

— Клык! — не сдержалась я. Я так счастлива, что едва не кинулась целовать его прямо у всех на глазах. Но сдержалась и только крепко-прекрепко его обняла. Вот болванка! Нет бы про его раны подумать.

— Макс? — хрипит он. — Что… случилось?

Собираюсь с силами и рассказываю ему, как он был ранен в бою, как потерял сознание. Говорю, что Ари пришел конец. Но про Дилана молчу как рыба. Рассказываю, как прилетела за нами мама, как выяснилось, что Джеб в конце концов оказался просто еще одним свихнувшимся идиотом-белохалатником. Задыхаясь, трещу как из пулемета — только бы не останавливаться. Как остановлюсь, обязательно разревусь снова.

— Ты чего? — Клык улыбается, протягивает руку, гладит меня по лицу и по волосам. — Помолчи лучше немного и послушай, как я скажу тебе, что классно проснуться и увидеть твое лицо. Будешь слушать?

Вот это да! Ничего подобного он мне никогда раньше не говорил. К горлу у меня предательски подкатывается ком.

— Буду, — шмыгаю я носом.

— Значит так… классно проснуться и увидеть твое лицо. — Он захлопал глазами, пытаясь сфокусировать взгляд. — Это просто… прекрасно. Потому что ты такая красивая.

Ком у меня в горле растет. И опять растет.

— Я думала… — шепчу я, и слезы текут у меня по щекам. — Я думала… Я боялась… ты никогда не очнешься.

— Да брось ты! Думала, я тебя одну в самый интересный момент оставлю? — Его короткий смешок больше похож на задушенный кашель. — Да ни за что на свете! — Его глаза посерьезнели, он берет мою руку и подносит ее к своим распухшим губам. — Я тебя больше никогда не оставлю. Никогда.

Сердце у меня подпрыгнуло. Сжимаю его руку и киваю:

— И я тоже.

Так до конца полета я рядом с Клыком и просидела. То просто смотрела, как он спит, то сама засыпала, а очнувшись, ловила на себе внимательный взгляд его черных глаз. Будто он впервые в жизни меня видит. И все это время, и спящий, и бодрствующий, Клык ни разу не выпустил мою руку.

И самое странное, несмотря на все те ужасы, которые с нами произошли и, возможно, еще не остались в прошлом, я совершенно успокоилась. Я счастлива. Я нашла свою половинку.

И мне больше ничего не страшно. Со мной Клык, со мной моя стая. Теперь мне все по плечу. Что бы ни случилось.

— А куда мы теперь направляемся? — спрашивает Клык, зевая, и поворачивает голову к иллюминатору.

— Туда, где вы будете в безопасности, — откликается мама из мягкого низкого кресла в трех рядах от нас, — в рай.

Книга четвертая Рай

74

Шестеро крылатых и одна совершенно ошалевшая от дальнего перелета собака выползли из самолета Нино Пьерпонта в тропическую жару под восхитительно сияющее солнце.

Джеба мы оставили в самолете. Мама сказала, что здесь есть больничка и что медики с ним сами разберутся. Их уже предупредили, что за ним глаз да глаз нужен. А лучше бы и вовсе под замок посадить, по крайней мере, на время.

— До вашего дома отсюда рукой подать, — говорит мама, и через десять минут мы гуськом тянемся за ней в спасительной тени джунглей.

Оглядываюсь вокруг и немею от восхищения: лианы змеятся по высоченным, как небоскребы, деревьям. Стволы поросли мерцающим, точно неоновым мхом. Птицы наперебой чирикают или такие трели запустят — только держись! В прорехах ветвей виднеются далекие утесы, выросшие над белым песчаным берегом и голубой водой.

Мама права, здесь настоящий рай (см. картинки к слову «рай» в иллюстрированном словаре).

— Ну и ничего ж себе! — выдыхаю я.

— Да здравствует наша новая жизнь! — Клык берет меня за руку и сплетает наши пальцы, а улыбка его говорит больше, чем мы за всю жизнь сказали друг другу словами. Но я и так эти слова знаю: «Вместе». «НАША новая жизнь».

Я развеселилась, и голова у меня мгновенно закружилась от миллиарда всяческих новых возможностей. Чего только ни обещают нам эти волшебные края!

— Смотрите, смотрите! — Надж вертит головой по сторонам. — Игги, ты только потрогай, какой мох на деревьях мягкий! Красота-то какая! Я никогда не видела такого яркого зеленого цвета. А попугаи! Вон! — визжит она от восторга. — Да вон же, наверху! Послушайте, слышите, странный такой клекот? Ой! Их здесь сотни. Голубые, красные, желтые. А здоровые какие!

Газзи взлетел вверх к попугаям, схватился за лиану и, как Тарзан, раскачивается и прыгает с дерева на дерево. Игги за ним. Ума не приложу, как он между деревьями лавирует и башку себе не разбивает?!

— Отгадайте, какой лучший способ испортить нам первый день в раю? Усесться в смолу покрытой пухом задницей! — вопит Тотал. И Газзи, повиснув на одной ноге вниз головой, как сумасшедший, заливается хохотом.

— Здесь наверняка и водопады есть, — продолжает трещать Надж, не обращая на мальчишек никакого внимания. — В тропическом раю всегда водопады есть. Это я точно знаю. Правильно?

Мама довольно улыбается:

— Конечно есть.

— Здесь и дома на деревьях построены! — Газзи чуть не выпустил из рук лиану. Ништяк! Класс! Целых три дома! Глядите!

И вправду, три дома так замаскированы, что, уж на что у меня глаз острый, я их даже сначала не разглядела. Но стоило Газзи пальцем тыкнуть, сразу сообразила: в кронах деревьев, на самых верхушках, настоящая маленькая деревня построена.

Для нас.

— Тут имена наши на дверях написаны! — кричит во все горло Газзи. — Надж, вон твой домик.

— Не может быть! — Надж со всех ног (хотя правильнее будет сказать, со всех крыльев) кинулась на вершину.

Из трех наших домов дом Надж самый хипповый: суперсовременный. Дизайн минималистский. Все белое, простое, но ужасно изысканное. Гвоздей никаких не видно. Как оно только все вместе скреплено? Чудеса.

— Здесь кровать с балдахином! — доносится до нас ее восторженный визг. И тут же вслед несется: — Газзи! Ну-ка слезай! Немедленно!

Я только хихикаю молча.

— Тотал, по-моему, вон там и твой дом, — говорит мама, показывая на построенный на дереве настоящий дворец.

— Мой? — не верит своим ушам Тотал и тут же взлетает вверх. — О!!! Доктор М! Какие великолепные арки! А колонны-то! Колонны! Просто как в греческом храме! А бархат-то, бархат! Вот что значит изысканный вкус. Абсолютно как у меня. Элегантно! Очарова…

Не успел он закончить с восторгами, как неподалеку раздался заливистый радостный лай, и в просвет в густом кустарнике высунулся мокрый черный нос.

— Акела! — Тотал кубарем скатился с дерева, чуть не упав на свою возлюбленную.

Ничего себе! Они действительно все продумали. Ни о чем не забыли.

Клык, Ангел и я смеемся и бодро шествуем по тропинке за мамой.

— Макс, тебе туда. — Мама показывает на огромный бенгальский фикус баньян.[137]

Если про него не знать, мой новый дом разглядеть практически невозможно — укрытие они мне приготовили просто на славу. Ствол — настоящая башня, и густая раскидистая крона темно-зеленых листьев тянется к солнцу.

— Как краси-и-иво! — восторженно протянула я.

— Твой дом очень тебе подходит, — говорит Клык позади меня, и от его дыхания у меня по шее бегут мурашки.

Гляжу на толстые узловатые корни, густо падающие с ветвей настоящей защитной стены вокруг ствола. Интересно, что Клык имеет в виду, говоря, что мой дом похож на меня?

— А как туда войти? — спрашиваю маму.

Она улыбается:

— Взлететь.

75

«Вот здорово! Тут летать можно», — восхищенно думаю я. Представляете! Собственный дом, в котором летать можно!

Внутри дерево совершенно пустое — настоящее сквозное дупло. Потолок из стекла, но он высоко-высоко, на самом верху. Сквозь крону широких кожистых листьев бьют лучи света, и мне кажется, что мое дупло похоже на старые пыльные церкви, где под стрехой летают ласточки.

Клык куда-то ушел с мамой. Наверное, она увела его в местную райскую больничку снимать бинты с его быстро заживающих ран. А Ангел осталась со мной исследовать дом. Мы все излазали и все обсмотрели, каждый закуток, каждую попавшуюся нам на глаза деталь. Например, мебель. Ее вроде бы даже специально не делали. Похоже, что дерево само, самым естественным образом разрослось так, что в извивах висячих корней получились стулья, а главное пространство оказалось окружено балкончиками с удобными гамаками. На первый взгляд здесь нет ни системы, ни порядка. Но приглядишься — все под рукой, все удобно и обустроено, и очень-очень красиво.

Похоже, тот, кто все это придумал, хорошо меня знает.

Нажимаю кнопку на стене и откуда-то сверху на землю, как по мановению волшебной палочки, бесшумно сползает железная винтовая лестница. Тут уж не чудо природы, а чудо техники.

Но мне лестница ни к чему — недаром же мне крылья даны. Взлетаю, но кажется, что это не я лечу, а дерево само меня закружило и по спирали поднимает вверх, туда, где в стеклянном потолке открывается люк на крышу. А там — смотровая площадка, прикрытая густой листвой. И оттуда весь остров видно. На одном краю — обрывающиеся в море утесы, на другом — море ласкает пологий песчаный берег. Ну и, конечно, нет лучшего места, чтобы следить за моей шебутной стаей.

Короче, ничего офигеннее и придумать невозможно. Мы с Ангелом на минутку присели.

Я размечталась об ожидающих нас впереди долгих счастливых беспечных днях. О том, как мы будем плескаться в волнах, прыгать с утесов, кувыркаться в небе над нашим прекрасным островом. Только вдруг замечаю, что Ангел чем-то озабочена. Странно… С чего бы это?

— Ты что хмуришься?

Она нервно вцепилась мне в руку:

— Я хочу остаться здесь навсегда. Макс, я никуда не хочу отсюда улетать.

— Не волнуйся, мое солнышко. Мы же сюда навсегда прилетели, — обещаю я ей. Снова счастливо оглядываю свой дом. Он здесь словно целую вечность стоял и еще целую вечность стоять будет. — Мы здесь теперь навсегда поселились.

Вы когда-нибудь замечали, пока что-то вслух не скажешь, пока только про себя думаешь, мысли эти — все равно что мечта. А стоит их вслух высказать — и мечта становится реальностью.

Но Ангел по-прежнему пристально на меня во все глаза смотрит. И глаза у нее огромные и почему-то сильно испуганные.

— Ангел. — Я сильно забеспокоилась. — Что с тобой?

— Так… ничего, — с усилием откликается она. — Ничего. Мне, наверное, показалось.

Обнимаю ее за плечи:

— Ты не волнуйся. Просто на твою долю столько всего недавно выпало. Но теперь все уже позади. Тебе отдохнуть нужно, оправиться. И маме моей поверить. Нечего нам здесь бояться. Мучителям твоим сюда ни за что не добраться. Да и как они прознают о том, где мы. Мы здесь в безопасности.

Ангел напряженно повела плечами и улыбнулась вымученной улыбкой.

— Спасибо тебе, Макс. — Она встала и направилась к двери. — Пойду к себе. Приходи, когда захочешь.

Целую ее на прощание и вдруг замечаю толстую ветку, как будто специально переброшенную от моего дома к соседнему. Интересно, с кем мне по утрам воевать придется? Если там Надж, мне явно светит перспектива просыпаться под ее слащавую попсу. А вдруг там Газзи? Надо срочно здешнюю розу ветров проверить. Если ветер с его стороны дуть будет, тоже мало хорошего.

Как же я сразу не заметила? На двери табличка. И с нее на меня черные жирные буквы смотрят. «ДИЛАН». Челюсть у меня отвисает, а из груди вырывается задушенный крик.

Не. Понимаю. Ни-че-го.

Имя на табличке — как удар под дых. На меня обрушивается все, чего я до сих пор почему-то не замечала. На что глаза закрывала. А теперь прозрела. Этот подлец у нас на глазах пытался Клыка убить, а я-то, идиотка, от каждого взгляда его замирала. Стыд какой! Что я только в его голубых глазах нашла? Какая он мне, к черту, идеальная половина? Чувствую, что меня сейчас от отвращения ко всей его слюнявой романтике вырвет.

Поэтому, когда на плечо мне вдруг сзади ложится чья-то рука, я чуть не до самого стеклянного потолка подпрыгиваю. Пусть только попробует сюда заявиться…

— Макс, это я, — говорит мама.

Уффф. Я же забыла убрать лестницу.

Секунда — и она понимает, с чего это я побледнела. Быстрым и ловким движением скользнув по ветке к соседнему дому, срывает табличку с двери и швыряет ее подальше, как ненужный мусор.

— Не беспокойся, Макс. Мы табличку теперь заменим.

Я даже застонала от облегчения — ни на какую другую реакцию я не способна. Стискиваю зубы, стараясь отогнать от себя подальше любые мысли о Дилане.

— Клык! Иди сюда! Дом твой тебя давно заждался! — кричит мама Клыку с балкона. И, обернувшись ко мне, смотрит на меня с… жалостью.

— Прости меня, моя девочка. — Мама стискивает мне руку. — Клыка здесь не ждали.

76

— Вам надо еще кое-что знать, — сказала мама, когда мы наконец снова собрались все вместе, и мы с Клыком озабоченно переглянулись.

Слишком уж все пока гладко идет. Поди, она нам сейчас что-нибудь неприятное преподнесет.

— Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Пока мы недолго, быстрым шагом продираемся сквозь заросли, беспокойство мое стремительно растет. В конце концов выныриваем из джунглей к тем умопомрачительной красоты утесам, которые сверху, с моей крыши, казались гораздо дальше. Сердце у меня так и подскочило. Вот бы скорее спрыгнуть с обрыва, покружить между скалами, почувствовать ветер в крыльях.

Но нырнуть вниз я не успела. Мама внезапно вложила два пальца в рот и лихо, пронзительно свистнула. А мы как стояли, так и стоим в полном ошеломлении. Во-первых, даже я так не умею. Тут с ней, пожалуй, только наши мальчишки посостязаются. А во-вторых, кому она свистит-то? Нам ведь казалось, что на острове нет никого.

Из зарослей, из расщелин, медленно, один за другим, начинают появляться люди. Вспоминаю, что Ангел по-прежнему маме не верит. Кто эти люди? Враги?

Стая встает в боевую стойку, и я вдруг ловлю себя на том, что это у меня мгновенно рефлексы сработали, колени сами собой спружинили, кулаки сжались. А ребята просто следуют моему примеру.

А приглядевшись, я и еще что-то понимаю: это же все дети. Среди них ни одного взрослого нет. Напряжение мое постепенно спадает.

Все они спокойно и даже счастливо улыбаются. А когда подходят поближе, у кого хвосты становится видно, у кого чешую, а у кого металлические руки или ноги.

— Мутанты… — шепчет Газзи и берет Игги за руку.

— Так и есть, — кивает мама. — Все эти дети такие же, как вы, «усовершенствованные».

И точно, в подтверждение ее слов девчонка, на вид лет восьми, распахивает пестрые черно-серые крылышки и весело смеется СВОЕЙ стае. Все они взлетают футов на двадцать-тридцать над землей и, похоже, принимаются играть в пятнашки.

— Точно, на нас похоже… — задумчиво тянет Надж.

Глядя на них, даже Клык улыбается. Да и как не улыбаться? После экспериментов и опытов, которые ставили над нами долгие годы, после того, как за нами все кому не лень гонялись, а мы только и делали, что снова и снова ото всех удирали, мы наконец очутились в родной стихии.

— Макс, — снова начинает мама, и я смотрю туда, куда в джунгли, за спины моей стаи, устремлен ее взгляд.

Из зарослей, с широченной, от уха до уха, улыбкой выскочила Элла, моя сводная сестричка.

— Элла, — взвизгнула я, а она с разбегу врезается в меня и, чуть не сбив с ног, повисает у меня на шее. Мы не виделись с тех самых пор, как Группа Конца Света массированно промывала ей мозги. Еще до того, как Ангел исчезла в Париже.

Мы все еще не можем оторваться друг от друга, тормошим, разглядываем и обнимаемся, когда за плечом у нее вырастает Игги, красный от смущения и совершенно влюбленный.

Она расцветает и, привстав на цыпочки, целует его прямо у всех на глазах, а он под разнесшееся с утеса на весь остров веселое улюлюканье мутантов прижимает ее к себе, нежно и долго-долго.

Глядя на них, я буквально опьянела от любви, радости и надежды. Рядом со мной стоит Клык, молчаливый, сильный и надежный. Его пальцы нащупывают мою руку, и улыбка говорит все, что я не могу выразить словами.

Мы наконец дома.

77

А потом начался пир горой.

Мама привела нас в зеленый грот из лиан и листьев, с удивительным водопадом. Именно такой, о котором мечтала Надж и который ей обещала мама. Сказка! Так и кажется, что сейчас единорог прискачет и эльфы всякие распевать начнут.

Надж бултыхается в озерцо перед водопадом, а стайка девчонок болтает с ней с берега. Она совершенно счастлива — наконец-то она в родной стихии. Во всех отношениях.

Игги вот какой трюк выкинул: нырнул с утеса, сделал безукоризненное двойное сальто и ушел под воду в полуметре от Эллы. Да так, что ни одной капли на нее не упало. Но все равно она чуть в обморок не грохнулась, то ли от страха, то ли от неожиданности, то ли от восторга. Но я особо не вдавалась. Пусть сами разбираются.

Даже Ангел более или менее пришла в себя. Хохочет и плещется с Акелой и Тоталом, а Газзи их под водой за ноги хватает.

Мы с Клыком сидим в стороне за деревянным столом с мамой и Нино Пьерпонтом и не нарадуемся на стаю, на нашу новую «усовершенствованную» компанию, на остров, на дом — на все-все вокруг. Пьерпонт — мы с ним прежде не встречались — в целом очень даже ничего и даже особо не выпендривается и богатством своим никому в нос не тычет. Только он, похоже, с удивлением наблюдает, как с расставленных перед нами бесчисленных тарелок исчезают жареная свинина, паэла, салаты и прочие деликатесы, приготовленные целой армией его личных поваров. Если и есть какой-то путь к нашим сердцам, то он точно лежит через желудок, и я начинаю чуток беспокоиться, не старается ли он усыпить мою бдительность?

— Так где подвох-то? — спрашивает Клык. Ему в голову явно те же мысли, что и мне, закрались.

Откусываю здоровенный кусок ветчины и отчаянно надеюсь, что в кои веки раз здесь никакого подвоха не обнаружится.

— Ты о чем? — поднимает брови мама с подозрительно невинным видом.

— Получается, все заканчивается хэппи-эндом? — вторю я Клыку. — Как-то не верится, что все эксперименты, побеги, преследования и сражения на этом закончились. Не верится, что нам теперь до скончания века предстоит жить долго и счастливо на деревьях под ясным звездным небом нашего нового острова-рая.

Мама улыбается, но настороженных глаз ей от меня не скрыть.

— Хотелось бы, Макс. Я очень на это надеюсь. — Она бросает быстрый взгляд на Пьерпонта, который уже некоторое время беспокойно ерзает на стуле. — Но…

— Но что? — Клык рядом со мной напряженно выпрямился.

— Это ваш новый мир, ваша новая жизнь. Вы теперь не одни, — осторожно начинает мама. — Но мы вас всех здесь собрали для того, чтобы вам…

— Выжить, — мрачно заканчивает Нино. — Кроме вас, никто не спасется.

— Что? — вилка падает у Клыка из рук. — Мы здесь что?

Я в ужасе смотрю на маму. Она печально кивает. Я не первый год только и слышу, что про конец света да про гибель человечества. Я не первый год готовилась к этому моменту. Точнее сказать, меня к нему только и делали, что готовили. Но новость эта меня все равно как обухом по голове ударила.

— Да объясните же вы, что все это значит, — требую я звенящим от напряжения голосом. — Сколько можно темнить? Будете вы, в конце концов, говорить правду?

— Даже не знаю, с чего начинать, — тяжело вздыхает мама.

— Да хоть бы с того, что мы уже знаем: с того, что девяносто-девяти-процентщики собираются геноцид устроить, якобы чтобы спасти Землю. А проще сказать, истребить почти все человечество. Вот теперь и скажи нам, что за планы у них на уме?

Мама тяжело вздыхает, а я беру Клыка за руку. Он — единственная моя поддержка, потому что в одиночку слушать ее мне будет тяжко.

— Ну, слушай. Уже долгие годы девяностодевятники разрабатывали штамм вируса птичьего гриппа. Им нужно было, чтобы он особенно быстро распространялся, особенно легко передавался человеку и бесконечно мутировал, чтобы естественно вырабатывающийся у людей иммунитет был против него бессилен. Действует он так же, как чума, и симптомы болезни похожи. И конец так же неизбежен. — Мама помедлила, дабы убедиться, что мы все понимаем. — Вирус этот называется Н8Е, но девяносто-девяти-процентщики зовут его попросту «исполнитель».

— И что получается, — спрашиваю я. — Мы ему особо подвержены, потому что у нас птичьи гены есть?

— Наоборот, — улыбается мама. — Это кажется нелогично, но ваша смешанная ДНК — ваша защита. У вас она вызвала естественный иммунитет ко всем модификациям этого вируса. Ни у каких других живых существ такой иммунитет не обнаружен. Вы этот вирус только передавать можете. Но вам он вреда причинить не может. Само собой разумеется, что ни Элла, ни Нино, ни я никак не защищены. И Джеб, конечно, тоже. И некоторые другие усовершенствованные.

К горлу у меня подкатил ком.

— Значит, если, несмотря на все ваши предосторожности, вирус этот как-то сюда попадет и мы все заразимся, а от нас вирус перейдет к вам, то…

Мама открыла было рот, но Нино Пьерпонт жестом ее оборвал:

— Тебе, Максимум, не стоит об этом беспокоиться.

Я нахмурилась: что он ее затыкает?

— Мы это убежище уже почти двадцать лет создаем. Никого из вас еще на свете не было, а мы уже проект разработали. Мы хотели сделать так, чтобы спаслись те, у кого есть хоть малый шанс выжить. Чтобы человечество не исчезло. Мы уверены, вы здесь будете жить долго..

— Достижение! А я-то думала, — не удержалась я, — что, раз вы про этот биотоксин десятки лет знали, вы время и денежки потратили, чтоб вакцину против него изобрести.

Пьерпонт снял свою хипповую шляпу и провел рукой по коротко стриженной седеющей голове. Но маму мне никакими яростными нападками никогда смутить не удавалось.

— Он слишком быстро мутирует, Макс.

А Нино между тем продолжал:

— Это только кажется, что вы в тропическом раю оказались. — Он кивнул головой на искрящийся водопад. — Но, случись непоправимое, вас ждет удивительный город подземных пещер, защищенных новейшей технологией. Хитроумная система переходов позволит вам удобно жить под землей.

— Вы хотите сказать, до тех пор пока биотоксин сам собой не исчезнет, вместе с последним живущим на Земле человеком? — поднимает на него глаза Клык.

Мама и Нино молчат. Видно, Клык угадал.

— И как этот токсин действует? — Не уверена, что я на самом деле хочу это знать, но пора докопаться до сути. Хватит с нас страшных тайн и секретов.

Мама заглянула к себе в блокнот, перевела глаза на Эллу, брызгающуюся в водопаде. Посмотрела на носки своих туфель. Мама не из робкого десятка. Если даже она мнется, значит, дело совсем труба.

— Да говори ты. Как есть, так и говори, — прошу я ее, а сама прижимаюсь к Клыку, который и сам одной рукой притянул меня к себе за плечи. — Не бойся, мы выдержим.

— Ладно, слушайте. — Она начинает читать. — Токсин распространяется по воздуху и поступает в легкие через нос, вызывая кашель и в некоторых случаях раздражение. Стремительное размножение клеток влечет за собой разрывы внутренних органов и закупорку кровеносных сосудов. Через короткое время на кожном покрове образуются многочисленные нарывы. Когда они лопаются, раны становятся еще более активным источником бактериального заражения. — Мама закашлялась. — На этой стадии инфекция распространяется из множественных источников, развивается стафилококковое заражение, вызывающее разложение тканей. В течение нескольких дней тело в прямом смысле сгнивает заживо.

Короче, человек вдыхает бактерию, от которой разжижаются внутренности. Потом кровь разносит ее по всему организму, от нее разрушается кожный покров, человек сам истекает кровью и заражает вокруг себя совершенно все и всех.

Тошнота сдавила мне горло. Клык побледнел, и я чувствую, как он дрожит.

— Марк, — говорит он вдруг, — контаген…

Мы одновременно вспоминаем одно и то же: последние слова Марка в выгоревшей лаборатории, где мы нашли Ангела.

— Мама, — у меня дрожит все: голос, руки, ноги, — а может случиться, что… что заразу уже распространили?

Мама даже не повела бровью. На сей раз она отвечает прямо.

— Да, — тихо говорит она. — Токсин убьет почти все население планеты. Но мы предполагаем, что по крайней мере половина людей покончит жизнь самоубийством, только бы избежать мучительного конца.

Я закрыла лицо руками.

Такого ужаса я себе не могла представить.

78

Поздно ночью, когда мне в конце концов удалось выкинуть из головы все, что я узнала от мамы, и когда я слегка успокоилась, Клык пробрался ко мне по ветке, перекинутой между нашими домами.

Он огляделся и присвистнул:

— У тебя тут настоящий пентхаус.

— Не без этого, — соглашаюсь я, наблюдая за его гибкими движениями и любуясь сложенными за спиной блестящими черными крыльями. — Я бы сказала, номер для новобрачных.

Клык повернулся и вопросительно поднял бровь.

— Ну, тогда… — Он скользнул ко мне и схватил на руки. Я даже вздрогнуть не успела, а он уже несет меня в гамак на один из моих балконов.

Думаю, вы уже давно поняли, что я не из тех недотрог, за которыми надо бегать, уговаривать да уламывать, но от шального блеска его глаз у самой циничной кокетки голова закружится.

Мы уселись, потеснее прижавшись друг к другу. Каждой клеточкой моего тела ощущаю жар его тела.

Он уткнулся носом мне в шею и жадно втянул в себя воздух:

— Ммм… Ты так вкусно пахнешь.

— Ага, — хмыкнула я. — Это новый парфюм «La boue et la sueur des jungles». «Грязь и пот джунглей» — очень даже сексуально.

Я рассмеялась, но голос у Клыка вдруг осип, он еще плотнее придвинулся ко мне, и в следующий миг его мягкие губы прижались к моим губам.

От радостного возбуждения меня бросает то в жар, то в холод, но где-то в глубине души меня не оставляет неудобное чувство вины. Как ни стараюсь, избавиться от него невозможно.

— Клык, — шепчу я.

— Мммм? — мычит Клык. Сказать он все равно ничего не может — губы его нежно касаются моей шеи, и от их прикосновения мурашки бегут у меня по всему телу. И я целую его снова.

Жизнь моя вдруг превратилась в сказку, где я — принцесса, а Клык — мой долгожданный принц, нашептывающий мне на ухо сладкозвучные нежности. И все между нами так просто. И так правильно. Все наконец так, как и должно между нами быть. Но…

Кроме одного маленького «но». Пока мы здесь, в раю, прохлаждаемся, избранные и спасенные, человечество будет вот-вот уничтожено. Чертовщина какая-то.

Тяжело вздохнув, отодвигаюсь от Клыка и уворачиваюсь от его прикосновения:

— Ты прости меня, но мамин рассказ у меня никак из головы не выходит. Все пытаюсь понять, что к чему.

— У меня тоже. — Он ласково погладил меня по спутанным волосам. — Я старался не думать, притвориться, что ничего этого не происходит, что мы ничего не слышали, не знаем, не понимаем. Не получается. Никуда от ее слов теперь не деться. Вот хоть бы мой блог возьми. Что ж получается, те, кто его читают, они тоже на такую же страшную смерть обречены? Никак у меня это в голове не укладывается.

Слушаю его и не пойму, кто из нас дрожит, я или он.

От отчаяния хочется заорать во весь голос.

— Мы всю жизнь гонялись по свету в поисках дома. Такого, как этот, чтобы всем нам было спокойно, чтобы мы были в безопасности и счастливы. И что ж теперь получается, он нам достался ценой гибели всех остальных!

— Именно так и получается. Такова, видно, суровая правда жизни. Детей выращивают в клетках, шестилеток пытают «на благо науки», — голос Клыка звенит от негодования, и оба мы вздрагиваем, одновременно подумав про пережитое Ангелом, — а кучка взбесившихся белохалатников готова стереть с лица земли все человечество состряпанным в адской кухне вирусом.

Он замолкает, и мы оба долго не произносим ни слова. Высоко в небе луна сияет, как громадный всевидящий глаз. Лицо у Клыка посерело. То ли от падающей на него тени густой листвы, то ли от сознания неизбежной страшной катастрофы.

А я думаю о черных днях нашего лабораторного детства, проведенного в клетках, о быстро промелькнувших годах свободы, когда Клык был мне братом, а Джеб казался отцом. Когда я и выживать-то не умела, а не то что сражаться. Вспоминаю, как Голос впервые сказал мне, что я предназначена спасти мир.

Как все это давно было!

— Мне кажется, я теперь старая-старая… — говорю я, глядя сквозь ветви на бесконечное звездное небо. — Будто мне уже двадцатник стукнуло…

Клык ухмыльнулся.

— Всегда можно устроить себе очередной день рождения, — напоминает он мне про одну из наших затей.

— Да ну его, день рождения. Даже напиться не получится. До чего все-таки у людей идиотские правила: алкоголь нам пить еще нос не дорос, а спасением мира заниматься — всегда пожалуйста.

Клык подвинулся в гамаке, чтоб лучше видеть меня в лунном свете, и губы у него снова дрогнули в его всегдашней кривой усмешке.

— С каких это пор ты правилами так озабочена?

Я ткнула его под ребро.

Вдруг голос у него снова посерьезнел, и мне показалось, что он меня насквозь видит.

— И вообще, Макс. НАМ мир теперь уже спасти не удастся. И тебе тоже.

Выходит, Клык говорит мне, что последние три года моей жизни пошли псу под хвост.

Он, конечно, прав. Но если мне больше мир не спасти…

…зачем живет на свете Максимум Райд?

79

Клык притянул меня к себе сильными жилистыми руками. Глубокая ночь. Мы качаемся в гамаке. Даже в тропических джунглях стало прохладно. Но нам тепло. Мы согреваем друг друга. Он прижимает меня к груди и гладит, и гладит по спине между крыльев. Он теперь мой, только мой, и мне хочется обо всем забыть и утонуть в его любви. Если бы не уколы совести…

— Я знаю, надо быть благодарной Нино. — Мысли у меня путаются, говорить трудно. — Но мне противно, что он и даже мама нас защищают. Что спасают они только нас. Разве от того, что у нормальных людей нет крыльев, они не достойны выжить?

— Вот именно. — Клык скрипнул зубами. — Всю жизнь или нас использовали и эксплуатировали, или мы кого-то спасали. А теперь никого спасти мы не можем.

— Мы бессильны что-либо сделать, — вздыхаю я. Всем известно, что нет для меня худшего наказания, чем утратить контроль над ситуацией.

— Согласен. Бессилие меня больше всего убивает, — соглашается Клык. — Но, с другой стороны, нас спасли, нас притащили на этот остров не случайно. Здесь полно ребятни, которой ты нужна. Упрямей тебя, Максимум Райд, я еще никого не встречал. А еще ты умная. И красивая, и чертовски обаятельная, если, конечно, немножко постараешься. Поэтому тебе и удается добиваться от людей того, что тебе надо.

— Ничего я ни от кого не добиваюсь, — вспылила я.

— Да ты не горячись. Потому что это как раз то, что делает тебя классным командиром, — остановил меня Клык. — И первостатейным бойцом. Вот они тебя и выбрали, чтоб вести за собой новое поколение.

— А между делом все остальное человечество порешили.

— Очень может быть. — Он раскрыл крылья, укрыл ими нас обоих, и его мягкие перья щекочут мне плечи и руки. — Но, коли мир все равно обречен, давай лучше проведем хоть одну ночь вместе, забудем про все ужасы и кошмары и будем счастливы. Всего одну ночь.

Я на мгновение притихла. «Будем счастливы». Как бы мне хотелось освободиться от всего и просто быть одну ночь счастливой.

— Макс?

— Хмммм?

Клык взял меня за подбородок и пристально на меня посмотрел:

— Я всю жизнь ждал, чтобы быть с тобой. Понимаешь ты это или нет?

Сердце у меня затрепетало. Еще бы мне не понимать — я тоже всю жизнь его ждала.

— И я…

— Вот и давай обо всем забудем. Давай просто порадуемся друг другу. Хотя бы недолго…

Глаза у Клыка горят в темноте, а на губах играет знакомая чуть заметная улыбка. Родная улыбка… Любимые губы… Я как в пропасть лечу, а он, не сводя с меня черных бархатных глаз, наклоняется ко мне, и губы его прижимаются к моим в нежнейшем из поцелуев. И я забываю обо всем на свете и только с наслаждением вдыхаю его запах.

Когда, опьянев от счастья, я наконец открыла глаза, на лице у Клыка была написана такая боль, будто он только что увидел нечто ужасное.

— Что? — дернулась я.

— Ничего. Я просто… — Голос у него охрип. — Мне больше ничего в жизни не надо. Только ты. Мне только ты нужна.

Он снова обхватил меня, только теперь он целует не мягко и нежно, а жадно, почти отчаянно. И я отвечаю ему так же страстно, чуть ли не впившись в него губами. Его пальцы едва выпутались из моих нечесаных кудрей, и вот я уже чувствую, как его руки скользнули по моему животу на бедра и с силой притянули меня к его телу.

Я прижалась к нему, ноги наши переплелись. Кажется, он никогда меня не отпустит.

Почему я дрожу? Ведь мне так жарко! Мне не оторваться от него, будто мы навечно слились воедино. Я даже не понимаю, дышу я или нет. Или это он за нас двоих дышит? И мы целуемся целую вечность, наверстывая упущенное за все те годы, когда не позволяли признаться ни друг другу, ни даже себе самим, что друг без друга мы жить не можем, за все те месяцы, дни, минуты, когда мы по собственной глупости бегали друг от друга и жили в разлуке. Целуемся так, точно умрем здесь и сейчас, в объятиях друг друга.

Целуемся так, будто вот-вот наступит конец света.

80

И вдруг и вправду наступил конец света.

Нас подбросило внезапным взрывом. Все мое дерево содрогнулось. Под ним словно земля разверзлась. В кровь мне хлынул адреналин. Мы с Клыком насилу выпутались из гамака и прыгнули с балкона внутрь моего жилища. Стекло — вдребезги, дерево трещит, кто-то врезается в меня с силой и скоростью торнадо. Что за черт!

— Сматывайтесь отсюда! — трубит чей-то голос. — Немедленно!

Какая-то непонятная высокая фигура вырастает из тени, заламывая руки в приступе безумия и отчаяния.

Мной овладела дикая ярость. Мало ему было все испортить, так теперь он еще и мою волшебную ночь с Клыком испоганил.

— Дилан! — заорала я. — Какого черта ты сюда заявился? Кто тебя звал на наш остров?

— Макс, я все сейчас объясню…

— Объяснишь? — У меня побелело в глазах от гнева. Я своим ушам не верю. — Да как ты посмел! Псих ненормальный! Ты стаю бросил. Ой, чуть не забыла, ты КЛЫКА УБИТЬ СТАРАЛСЯ! Вали отсюда со своими объяснениями!

— Начинается! — стоит на своем Дилан. — Я ЭТО в небе видел. — Взгляд у него совершенно дикий. — Надо срочно отсюда сматываться.

— Тебе надо срочно отсюда сматываться, — тихо говорит Клык и вплотную подступает к Дилану. — Немедленно!

Дилан не шевельнулся, только ноги шире расставил. Потом схватил меня за руку и толкнул к двери. Клык рванулся к нему: лицо перекошено гневом, крылья широко распахнуты, кулаки сжаты. Сейчас убьет.

Ситуация выходит из-под контроля.

— Послушайте. — Дилан наконец попятился. — Кто спорит, между нами всякие сложности в последнее время были. Но сейчас вы должны мне поверить.

— Тебе? Поверить? — прошипел Клык, точно сквозь зубы сплюнул. — С чего это нам тебе верить?

— Потому что мне всегда-всегда было только одно важно: чтобы Макс была жива.

Клык злобно ощерился, но Дилана этим не остановишь.

— Потому что с каждой секундой, что вы здесь остаетесь, ей все большая и большая опасность угрожает. Всем угрожает. И ты, Клык, будешь в ответе за ее гибель! Этого ты хочешь? Этого?!

— Хватит пугать! — крикнула я и сделала шаг между ними. — Ладно. Даю тебе шестьдесят секунд. Выкладывай.

Дилан перевел дыхание.

— Я что-то видел в небе. — Он тяжело дышит, собираясь с духом, стараясь не путаться и не сбиваться. — Только не знаю, как объяснить что. Надо срочно всем в пещеры бежать. Всем. И ребятам, которые не в стае, тоже. Срочно.

Я покачала головой:

— Мы знаем и про чуму, и про План Девяносто Девять Процентов. Этот остров специально оборудован, чтобы всех, кто на нем, защитить. Мы здесь в безопасности.

— Единственные на планете, — тихо добавляет Клык у меня за спиной.

— Это все ерунда! — кричит Дилан вне себя от ужаса. Вид у него совершенно безумный. Он как будто вот-вот рассудка лишится. — Никакая это не чума! И близко не лежало!

Кладу ладонь ему на плечо. Может, успокоится, бедняга. Как я ни зла на него, видеть его в таком состоянии все равно тяжело.

— Давай по порядку… Ты что-то увидел в небе, — спокойно начинаю я, стараясь вникнуть в его бред. — Что-то или кого-то. С крыльями или без? Самолет? Флайбоя?

— Нет, это все не то! — Дилан отчаянно трясет головой. — Что-то… громадное. И оно движется с такой скоростью, что даже мне не рассмотреть. Но оно летит сюда. В направлении острова.

Клык шагнул к окну и выглянул:

— Ничего. Небо совсем чистое. Ни один лист не шевельнется — ни ветерка. Может, ты, чувак, звезду падающую увидел?

От раздражения на скулах у Дилана перекатываются желваки:

— Уж падающую звезду я как-нибудь распознаю.

Я в задумчивости защелкала костяшками пальцев.

Смотрю на Клыка. Он слегка наклонил голову, и из-под упавшей на глаза челки угрожающе сверкают уголья глаз. Но по всему видно, он напряженно думает, так же, как я, оценивает ситуацию.

А Дилан, похоже, совсем обезумел и сломлен. Он без меня пропадет. Это точно.

— Да поймете вы наконец или нет? Макс! Я создан, чтобы тебя защищать!

— Меня защищать, — снова сорвалась я. — Да я всю жизнь сама кого хочешь защищаю. Не то что себя. У меня это в крови, — зарычала я. — Мне никакие защитники не нужны. А такие, как ты, и подавно. Ты когда родился-то? Без году неделя на свете живешь? А теперь и вообще спятил. Клыка чуть не убил! Как у тебя только наглости хватает снова сюда заявиться, да еще тащить нас за собой куда-то. Потому что тебе, видишь ли, померещилось, будто что-то с неба сейчас свалится. — С каждым словом я расхожусь все больше и больше. — Вот и подумай головой, Дилан, кого тут защищать нужно, меня или тебя. Пойди проспись, только лучше куда подальше.

Он молчит, только умоляюще на меня смотрит. Я стою как вкопанная.

— Оно приближается. Прошу тебя…

Я вздыхаю:

— Иди, Дилан… Иди…

— Ну и черт с тобой, — вспылил он. — Оставайся здесь, если тебе собственной жизни не жалко. Чем тебя уговаривать, я лучше ребят соберу в пещеры. Чтобы меня потом хоть за их гибель совесть не мучила. Я знаю, ты мне больше не веришь. Но я тебе никогда не врал. Ни разу в жизни. В чем хочешь меня подозревай — я это, может, даже и заслужил, — но только запомни, что бы я ни делал, это все всегда было ради тебя.

Он развернулся и пошел прочь. Меня передергивает от звука его шагов по битому стеклу.

— И еще, Макс. — Он обернулся уже от двери. — Ты знай, как отведу всех в пещеры, я снова за тобой приду. Даже если это значит, что мне здесь с тобой умереть придется. Рядом с тобой мне и смерть не страшна.

81

— За кого этот псих себя принимает? — взорвался Клык, когда Дилан скрылся из виду.

— Совсем малый спятил! — Я меряю шагами комнату, злая, как мокрая кошка. — Да еще в дом ко мне ворвался посреди… посреди… — В растерянности я глянула на Клыка. Он поднял бровь, и от его многозначительной ухмылки у меня по спине пробежал холодок. — …Посреди ночи. Паникер проклятый!

Я пихнула ногой перевернутый стол и захлопнула не закрытую Диланом дверь.

— Макс, — осторожно начинает Клык. Оборачиваюсь и вижу в его глазах тревогу. — А вдруг он и вправду что-то увидел? У него ведь не глаза, а настоящие телескопы.

— Только не надо песен, — фыркнула я. — Никакие не телескопы. И вообще, он в последнее время с дуба рухнул. Мало ли что ему теперь привидится!

Клык кивнул и наклонился поднимать стул. Понимаете теперь, почему у нас с ним все так ладно получается? Когда я психую и из себя выхожу, он помалкивает. Не то что тот блондинчик трепливый.

Постепенно понимаю, что никуда нам теперь не деться и от Дилана не избавиться. Видно, он таки втянет нас в свои безумные перепады от страхов к восторгам. Все равно что на аттракционах горы американские. И тошнит так же. Только ставки его, похоже, все повышаются.

Его, видишь ли, создали, чтоб меня защищать. Я это уже слышала. И про доверие к нему он не в первый раз трындит. И упорства у него столько же, как когда я его летать учила. Только вот куда наивность из его синих глаз подевалась? Что-то я ее сейчас не заметила.

Я передернула плечами. Что это я про наивность да про глаза его вспомнила? Не время сейчас для сантиментов. Пусть дураки в сантименты пускаются. А у меня поважнее дела найдутся.

Макс, закали свое сердце.

Да закалила уже, дальше некуда.

Подхожу к окну собрать разбитые стекла и невольно прислушиваюсь к поднятой Диланом суматохе. Стоило ему здесь появиться, покою в нашем райском уголке настал безвременный конец. Всюду крики, суета, беготня… А он носится сломя голову по острову, собирает в кучу в панике мечущихся ребят и тащит за собой всю толпу в подземные пещеры.

Кто ему только про эти пещеры рассказал? Явно где-то утечка секретной информации случилась. Мама как узнает, с ума сойдет.

— Газзи, — крикнула я, — Надж!

Газзи подпрыгивает на ходу, и его хохол то выскочит вверх, то снова скроется в толпе. Надж едва за ним поспевает. Неподалеку Игги на ходу утешает Эллу. Все они движутся ко входу в пещеры. Даже Тотал строго лает Акеле какие-то указания по технике безопасности.

— Вы сами свихнулись или это Дилан вам про ужасы всякие с три короба наплел? Успокойтесь! Никакая опасность здесь никому не грозит! — ору я, тщетно пытаясь перекричать галдеж ополоумевшей от ужаса толпы.

— Вот гад! — разъярилась я. — Этот. Фокус. У. Тебя. Не. Пройдет. Одно дело стекла бить, а другое — стаю мою от меня уводить. Подожди-ка, а где..?

— Ангел. — Клык показывает летящий в нашу сторону встрепанный ком перьев.

Рыдая, она бросается ко мне в объятия.

— Ты что? Анджи, что случилось? — Я прижимаю ее к себе. — Тебя Дилан напугал? Не бойся, глупышка, все в порядке.

Она отчаянно трясет головой, и надо лбом у нее прыгают мягкие кудряшки.

— Скорее бегите в пещеры, — всхлипывает она и размазывает по щекам слезы. — Оно приближается. Дилан видел…

— Я же говорю, все в порядке. А с Диланом я сейчас сама разберусь, — успокаиваю ее я.

— Да нет же! — Зрачки у нее так расширились от страха, что голубые глаза стали черными. — Дилан все правильно делает. Я видела это там, в лаборатории. Макс, это было ужасно.

Лицо ее в ужасе искривилось, и все материнские инстинкты взыграли во мне с новой силой. «Вот выберемся с этого острова, — мысленно клянусь я себе, — я всех тех гадов, которые мою девочку мучали, выслежу и собственноручно задушу».

— Ты же сама говорила, мы здесь навсегда останемся. Ты же обещала! — читает Ангел мои мысли.

Утираю ей слезы и ласково беру в ладони ее личико:

— Успокойся, мое солнышко. Дыши глубоко. Не торопись, скажи толком, что ты в лаборатории видела?

— Я видела, что деревья, как домино, падают. И этот остров, весь пеплом засыпанный. Сначала свет яркий. Потом грохот. И вы с Клыком с неба падаете.

Клык вскинул на меня напряженный взгляд, но не пошевелился.

— Когда мы сюда прилетели, мне все здесь знакомым показалось. Но я думала, мне только кажется. А теперь я все поняла. Дилан прав! Небо обрушилось!

Пора, Макс, — гудит у меня в голове Голос. — Настало время послушать Ангела!

82

Мы в раю, а на Земле настал конец света.

Я понимаю, надо бы послать человечество к черту, полезть вместе со всеми под землю, чтоб потом вылезти, свить уютное гнездышко с моим ненаглядным возлюбленным и все следующие пятьдесят лет наслаждаться долгожданной свободой.

Клык и Ангел выжидательно на меня уставились. А я стою перед ними и думаю, что решение, которое мне сейчас предстоит принять, навсегда изменит мою жизнь.

Но полезь я в пещеру, рано или поздно придется умирать трусом. А этого мне совершенно не хочется.

— Я лечу обратно в Штаты. Прямо сейчас. — Отодвигаю их плечом и выхожу за порог на площадку, повисшую над землей между тремя деревьями-домами.

Внизу тишина. Только мягко шелестят листвой джунгли. Все уже скрылись в пещерах. На дальнем утесе последние фигурки вот-вот нырнут в черный проем входного грота. Население острова в безопасности. Пора! Коли решила улетать, оставлять стаю, может быть, даже навсегда, — делать это надо прямо сейчас, пока хватит решимости, пока не потекли из глаз слезы и не защемило сердце.

— Макс, не надо! — вцепилась в меня Ангел.

— Ты уверена? — На Клыка можно даже не смотреть — я и так знаю, он мне всюду будет опорой.

Киваю. Только бы удержаться и не смотреть на него. Только бы не думать о тех, кого я собираюсь оставить.

— Если они все-таки изобрели этот токсин, то должен существовать и антидот. А может, Марк все наврал. Может, никакой вирус распространять пока и не начинали и еще можно остановить психопатов. Или, если самое худшее уже случилось, надо хотя бы предупредить людей об этом.

Ангел в смятении размахивает руками у меня перед носом:

— Макс! Ты не понимаешь, с какой страшной опасностью ты имеешь дело!

— Можно подумать, я вчера родилась. Ангел, сама посуди, сколько опасностей в моей жизни было. И ничего, я все еще живая. До сих пор из любых передряг выпутывалась. — Других аргументов, чтоб ее успокоить, мне не найти. Но я знаю, у всех нас троих на уме одна мысль: «Вдруг на сей раз это конец, окончательный и бесповоротный?»

— Пожалуйста, не улетай! — Ангел обхватила меня за шею. — Лучше бежим скорей в пещеру. Клык, скажи ей. Пусть она хоть тебя послушает. Я обещаю, в пещере безопасно. Мы там спасемся. Я тебя умоляю…

Слушай ее, — снова гудит Голос. — Скорее!

Я давным-давно повинуюсь своему Голосу, давным-давно ему во всем доверяю, даже когда он надо мной насмехается и за нос меня водит. Но на сей раз послушать я его не могу. Просто не в состоянии. Слишком уж страшными окажутся последствия.

— Не могу, мое солнышко. — Я стараюсь отцепить от себя Ангела ласково и нежно, высвободиться из ее объятий. — Мне надоело вечно жить в неизвестности и неизвестно от чего бегать. Какая бы ни ждала меня опасность, лучше ее лицом к лицу встретить. Лучше в кои веки раз вместе со всеми людьми оказаться. — Я поднимаю глаза на них обоих. Клык положил руки на плечи Ангелу. Губы у меня едва шевелятся. — А вы уж меня простите. И не поминайте лихом.

Сердце мое сейчас разорвется.

Но тут Клык выходит на платформу и берет меня за руку, целует ее, не сводя с моего лица черных сверкающих глаз, и говорит:

— Я с тобой.

— Клык, не надо, нельзя. — Если это и вправду конец света, пусть из нас двоих хотя бы он выживет. Мне одной проще будет.

— Надо. Раз тебе можно, значит, и я с тобой. Полетим вместе. Вместе с Планом Девяносто Девять Процентов разбираться будем.

Мне хочется броситься ему на грудь, обнять, приникнуть к нему. Мы с ним точно воедино слились — две неразлучные половинки.

— Я с тобой. И обсуждать тут нечего! — торжественно говорит он. Как клятву приносит.

— Да поймите вы! Девяностодевятники тут ни при чем! — крикнула Ангел с порога. — Будете вы наконец меня слушать? Все приготовления доктора Мартинез и Пьерпонта, все эксперименты белохалатников, все их операции, уколы и препараты, чтобы нам иммунитет повысить, — все это было совершенно бесполезно. План Девяносто Девять к катастрофе никакого отношения не имеет. Она надвигается с неба.

Клык только плечами пожимает:

— Тогда мы в небе ее и встретим. И главное, вместе, вдвоем. Что бы это ни было.

Он сжал мне руку, и по щекам у меня рекой хлынули слезы.

— Вы умрете! Вы оба погибнете! — рыдает Ангел. — Разобьетесь, как я это тогда в лаборатории видела.

Смотрю на нее и не понимаю, как мне ей объяснить.

— Ангел. Я создана, чтобы спасти мир, — тихо говорю я и вдруг останавливаюсь, поняв, как значительно звучат мои слова. А потом, со вновь обретенной уверенностью, выпрямляюсь и расправляю плечи:

— Я создана, чтобы спасти мир, а не только горстку «избранных и усовершенствованных». Не только тех, на чье спасение и без меня мультимиллионер все свое состояние тратит. И если человечеству настал конец, если я спасти его не сумела, я должна гибель вместе с людьми встретить.

Смотрю на брошенные дома-деревья, на сверкающую полоску берега.

Прощай, райский остров. Приятно было познакомиться.

Готовые взлететь, мы с Клыком распахиваем крылья.

— Макс! — кричит Ангел мне вдогонку. — Послушай меня! Послушай же меня наконец! Это я — твой Голос!

83

Не удержавшись, я вскрикнула от неожиданности. Но быстро взяла себя в руки.

— Ты шутишь, что ли? — выдавила я из себя.

— Ты ведь всегда к своему Голосу прислушивалась. — Ангел взлетела и с широко распахнутыми крыльями повисла в воздухе прямо перед нами. — Пожалуйста, выслушай меня еще раз.

— Тоже мне, нашла время шутки шутить. — Я на нее прямо-таки зарычала. — Я-то думала, ты уже из таких дурацких фокусов выросла.

— Я никаких шуток не шучу. И фокусов не выкидываю. Говорю тебе, я твой Голос. И всегда им была.

— Макс, чего мы ждем? Полетели, и дело с концом. — Клык проводит пальцами у меня по ладони. — Ты же понимаешь, что она делает, чего добивается.

— Я всегда была твоим Голосом, — стоит на своем Ангел.

На лице у меня крупными буквами написано недоверие. Я вообще свои эмоции скрывать особенно не умею, а сейчас — и подавно. Но Ангел принимается загибать пальцы:

— Дай-ка я тебе напомню: первый раз это было давным-давно, еще до того, как ты свою маму встретила. Помнишь, мы в Нью-Йорке институт искали, и твой Голос тебя в канализационную систему под землей послал. Какую он тебе тогда загадку загадал? — Она наклонила голову на бок.

По концам радуги, Макс, найдешь по горшочку золота.

Ангел засмеялась, а я поежилась. Так зловеще, будто отдельно от нее звучит ее голос.

— Знаешь как поначалу здорово было у тебя в голове сидеть!

Я растерянно глянула на Клыка, а у Ангела глаза вдруг потемнели.

— Но потом все стало гораздо серьезнее. Когда ты в первый раз Ари убила, Голос сказал тебе, что ты должна была это сделать. Так ведь?

При воспоминании о той страшной сцене меня передернуло. Тогда, убив Ари, я вдруг поняла, что мы с ним одной крови. Я потеряла дар речи. Я с Ангелом никогда про тот день не говорила. Ни с кем не говорила.

Зачем она это делает?

— Я тогда знала, как тебе плохо. Но я знала и то, что он будет опять и опять возвращаться, только с каждым разом все страшнее становиться будет.

— Ангел, — сурово останавливает ее Клык. — Хватит. Кончай!

Но ее уже не остановишь:

— И про твое предназначение тебе тоже я сказала. Помнишь? «Тебе после апокалипсиса новое общество создавать». Было? Помнишь?

Это все правда. Именно это твердил мне Голос. И кроме меня никто об этом не знает — это тоже правда. Но ведь Ангел умеет читать мысли. Вот она и залезла мне в черепушку. Оттуда все и прознала. А теперь манипулировать мной пытается.

Опять.

— Нет, Ангел. — Голос у меня дрожит от гнева. — Кроме того что Клык умрет первым, ТЫ мне ничего не говорила.

— Говорила. Потому что мне видение было. Я видела, как он падает и умирает.

— Ну и что? Ошибочка у тебя с видением вышла? Вот он, Клык, здесь!

— Сейчас — да, — нахмурилась Ангел. — Но ведь еще ничего не кончилось. Конец близок. Но пока-то все еще продолжается.

Нет! Нет! Только не это! Нельзя слушать ее идиотские предсказания. Нельзя позволять этой пигалице замутить мне мозги. Тем более что она уже не первый раз в подобные игры со мной играет.

— Я знаю, тебе больно, — грустно вздыхает Ангел. — Но разве не говорила я тебе, чтоб ты сердце свое закалила?

— Ты все это выдумала! — Я хватаю Клыка за руку и вдруг понимаю, что плачу. — Врешь ты все!

— Я всегда говорила тебе, Макс, знание — непосильная ноша, — шепчет она.

Она права. Я помню, как именно эти слова долгие годы назад говорил мне Голос.

— Вот и пойми теперь, как мне тяжело все всегда наперед знать. — В глазах у нее блестят слезы, а в голосе дрожит боль и горечь. И звучит он совсем не как голос семилетнего ребенка. — Ты только представь себе, каково жить и осознавать, что все люди вокруг чувствуют. Каково знать, что они думают. Пойми, даже если очень хочешь чужие мысли не слышать, от этого все равно никуда не денешься. Даже если самой при этом жить не хочется.

Твой Голос, Макс, всегда говорил тебе, что он любит тебя больше всех на свете. Это я тебя люблю, Макс. Всегда любить буду. Почему же ты мне не веришь?

Правда, почему, задумалась я.

Мне так не хватало ее, мне казалось, что сердце у меня разорвалось от горя, когда мы думали, что она погибла. Но ведь та же самая Ангел пыталась занять мое место лидера стаи, и это из-за нее стая столько раз рисковала жизнью. Ангел не раз могла погубить нас всех.

Кто спорит, Ангел — моя девочка. Кто спорит, я ее страшно люблю. Но верю ли я ей?

Лицо у нее дергается. Губы дрожат. Она вот-вот расплачется и скажет, что я ее предала.

Она поворачивается и улетает в сторону холмов.

Зачем отрицать очевидное, — говорит Голос. И на сей раз это голос Ангела, нежный и вкрадчивый. — Настало твое время. Время спастись самой и спасти других. Вперед!

Я оторопела, меня душат слезы.

— И что нам теперь делать? — спрашиваю я Клыка. Я всю жизнь сама принимаю решения. Я всю жизнь беру на себя ответственность. А теперь вдруг ума не приложу, что делать. Куда ни кинь — везде клин. — Куда теперь прикажешь податься?

Клык в раздумье покачал головой и нежно погладил меня по лицу.

— Макс, я только и делал, что отказывался признаваться в своих чувствах. Но мне всегда больше всего на свете хотелось быть с тобой. Плевать мне на пророчества Ангела. Я с тобой — что бы ты ни решила.

Но когда я глянула в его черные глаза, от ослепительного света зрачки у него сузились в крошечную точку. Остров вокруг нас запылал огнем.

И никакого решения я принять не успела.

84

Все небо горит огнем.

Еще минуту назад тихое и голубое, оно вдруг взорвалось, и все вокруг, сколько хватает глаз, затопил огненный океан.

Желтые и рыжие ослепительные языки пламени пляшут над джунглями и над водой. Слышу, как рядом со мной Клык с шумом втянул в себя воздух. Мы оба замерли, глядя, как горизонт превращается в адское пекло. Секунды растянулись в часы.

Руки и ноги отказали — не пошевелиться. Смотреть больно, но и глаз оторвать невозможно от страшной, душераздирающей красоты пожарища. Такого страшного великолепия мир больше не увидит. Это последний финальный закат.

Еще мгновение — и горящее небо над океаном разорвало на две половины. И между ними — страшная пустота. Потом расщелина становится все шире и шире, и я чувствую, как из нее хлынули на меня все те страхи, от которых я пыталась избавиться. Затаив дыхание, жду, что оттуда появится десница Господня. Или инопланетяне. Или даже Ари, снова воскресший из мертвых и снова жаждущий мести.

Но все оказывается и проще, и страшнее. Оттуда вырывается поток нестерпимого жара и проносится в джунгли прямо у нас над головами.

Стряхнув оцепенение, с опаленными крыльями, с почерневшей, клочьями висящей одеждой, я бросилась на землю. Уверена, кожа сейчас вспучится волдырями ожогов. Даже крикнуть — и то невозможно. Легкие, кажется, превратились в обуглившиеся головешки.

Я задыхаюсь, стараясь поймать ртом воздух. В глазах помутилось, и весь мир куда-то исчез — осталась только боль.

Кошмар длится чуть не целое столетие. Но вдруг разверзшиеся небеса закрываются так же внезапно, как и открылись.

На небе гаснут последние красные всполохи. Жадно ловлю остывающий воздух. Я жива. И крылья у меня целы, и тело не обуглилось. Как же так получилось? Я прищурилась, недоуменно себя разглядывая.

Видно, адреналин в крови снова падает, и мир постепенно возвращается на свои места. Поднимаюсь на ноги и оглядываюсь по сторонам. Я не знаю, что я надеюсь увидеть. Каких ответов я жду. Куда двинусь дальше?

— Все в пещерах, — хрипит Клык, стараясь перекричать разбушевавшийся ветер. Вокруг нас столбом стоит дым и пепел.

Я упрямо качаю головой:

— Не все. Ангел наверняка не успела. — В горле будто бутылочные осколки застряли, и каждое слово дается мне со страшным трудом. Клык поднимает на меня глаза, и я читаю в них то, что сама я сказать не решилась:

— И Дилан тоже снаружи.

Они оба, скорее всего, где-то на холмах, там, куда Дилан отвел население острова.

Это я, а не Дилан, должна была их спасать.

В молчаливом согласии вдвоем с Клыком мы взмываем в небо. За сотню метров от нас все деревья спалило дотла. Нам повезло. Еще немного — и мы бы взорвались почище всякого фейерверка. Над дымящимся островом, над поваленными обугленными деревьями несемся на всех парах к берегу.

Вдруг страшный взрыв, будто прямо у меня в голове взрывается бомба.

Будто это я сама взорвалась, как бомба.

Мой мозг содрогнулся.

Крылья теряют контроль.

Барабанные перепонки вибрируют, а в глазах потемнело.

И оба мы падаем с неба.

Ниже. Еще ниже.

Как и предсказывала Ангел.

Мне остается только бессильно наблюдать, как кружится вокруг пепел и как несутся мне навстречу острые валуны.

А потом свет меркнет для меня навсегда.

85

— Вставай! — доносится откуда-то издалека чей-то голос. — Вставай! Вставай! Вставай! — Низкий и медленный, каждый звук точно водой пропитан. Чей это голос? Мой? Ангела? Какого-то таинственного незнакомца? Может, его вообще не существует?

Но голос крепнет и становится все громче, превращаясь в шипение рвущейся под напором воды, в свист и вой ошалелого ветра, пульсирующего в моем мозгу.

Закрываю уши ладонями — чувствую под рукой влагу. Нос горит от металлического привкуса крови. Приоткрываю глаза — в лицо мне ударяют острые иглы ураганного ливня.

Оборачиваюсь, инстинктивно ища помощи. Чья-то могучая рука дергает меня вверх, и я повисаю чуть ли не в сантиметре от края утеса.

— Вставай! — Сквозь помутившееся сознание до меня доходит, что это Клык орет мне в самое ухо. Он наконец до меня докричался и поднял на ноги.

Вглядываюсь в расщелины утеса. Где дети? Но вижу только поднявшуюся над океаном стену воды. Да что там стену! Ее и словами-то не опишешь — выше любого небоскреба, она закрыла весь горизонт. И растет на глазах, все выше и все страшнее. Теперь уже даже неба не видно. Стена воды уже нависла над нами. Она вот-вот накроет наш холм.

Мегацунами.

Инстинктивно пытаюсь взлететь, но нестерпимая боль пронзает мое смятое и исковерканное крыло, из которого хлещет кровь. Сердце у меня останавливается. Вот и конец.

Конец света. Конец мне, моей жизни.

В груди клокочет жалость к себе. Я вот-вот разрыдаюсь. Но Клык берет в ладони мое лицо и смотрит на меня пристально и настойчиво.

— Макс. Я люблю тебя, — произносит он наконец те самые слова, которых я ждала всю свою жизнь и которые выше и важнее цунами. На которых держится вся вселенная, перед которыми отступают и хаос разрушения, и ужас неизбежной смерти. — Макс, я люблю тебя до смерти.

«Я знаю, — думаю я. — Я всегда это знала».

Его черные глаза стали чернее ночи. Такими черными я их никогда еще не видела. Глядя сквозь меня, они смотрят в нашу судьбу. Поворачиваюсь и вижу нависшую над нами волну. Еще секунда — и ее бурлящий пеной гребень рухнет на нас. Но меня уже ничем не удивишь, ничем не испугаешь. Теперь ничто не вызывает во мне ни трепета страха, ни содрогания ярости. Я приняла мою судьбу.

«Это совсем не страшно», — думаю я.

Клык с невыразимой нежностью целует мои глаза, мои щеки, мои губы. В последний раз. Потом он прижимает меня к своей груди, мы оба в последний раз вдыхаем соленый мокрый воздух, навечно сплетаем руки, ноги, тела, прежде чем стена воды обрушивается на утес и проглатывает нас и весь мир.

Я тоже люблю тебя, Клык.

Эпилог Последнее слово Макс

Не плачьте обо мне, дорогие читатели. Не рыдайте, не лейте горючих слез. Зачем? Только страницы намокнут.

Да и нет тому особых причин. Потому что, по правде сказать, счастливее меня девчонки на свете нет. Я серьезно. Только не говорите, что вам виднее и что я уже умерла.

Подумайте сами. Когда настанет конец, кому выпадет умирать в объятиях любимого? Того, кто знал вас всю жизнь и всю жизнь любил. Того, кто любил вас так, как вам хотелось, чтобы вас любили?

Это редкое счастье — так умирать.

Так что считайте, мне повезло. Потому-то в своей судьбе я и не хочу ничего изменить.

И мир изменить я тоже не хочу.

Поговорим лучше про вас, дорогие читатели. Не думайте, я понимаю ваше огорчение. Я понимаю, вы спрашиваете, должна я была спасти мир или нас с вами чуть не с первых страниц за нос водили? Поверьте мне, я задаю себе тот же самый вопрос.

Я даже жестче его поставлю: проиграла я или нет?

Или вся моя жизнь — просто история о каждом из нас, о том,что все мы хотим верить, что можем, что должны спасти мир? История о том, что мир будет спасен, только если каждый возьмет на себя все бремя ответственности?

Если я чему в жизни и научилась, так это тому, что ничто нельзя оставлять на волю случая. Нельзя перекладывать ответственность на чужие плечи. В конце концов оказывается, что нет ни избранных, ни супермогущественных. И что все мы — просто самые обыкновенные люди.

И, кроме нас самих, нас никто не спасет.

А может, моя история о том, что надо каждое мгновение нашей жизни жить в полную силу, ничего не откладывая на потом? Что надо, не щадя себя, жить ради самого главного и самого важного на свете — ради тех, кого любишь. Потому что никто не знает, когда и какой газ взорвется и разнесет все на свете — и вас тоже — к чертовой бабушке.

А может, это все просто полная бессмыслица, предназначенная повергнуть читателя в бездонную пучину экзистенциальной пустоты и меланхолии?

Надеюсь, что нет. По крайней мере, меня в своей депрессухе не обвиняйте. Мало мне, что ли, тягот всего человечества, свалившихся на мои неокрепшие пятнадцатилетние плечи? Прошу вас, хоть с настроением своим разбирайтесь сами.

Ладно, шутки в сторону.

Надеюсь, я прожила свою жизнь не напрасно, что был в ней какой-то смысл, а точнее, все те смыслы, о которых я только что говорила.

Не знаю, что случится дальше, чего теперь ждать. Знаю только, что я ко всему готова. Я даже слышу, как меня зовет Клык. Как словно издалека звучит его голос…

Меньше всего на свете, дорогие читатели, мне хочется теперь напугать вас или сбить с панталыку, но, по-моему, я вижу тот знаменитый свет в конце туннеля, о котором вечно твердят в подобных ситуациях. И, боюсь, здесь наши пути расходятся. Настало время расстаться.

И, прежде чем окончательно отчалить, рискну предложить вам мой последний совет. Даже если раньше от каждого данного мной стае совета вас, дорогие читатели, передергивало от раздражения. Рискну, потому что, если вдуматься, в сердце моем нет ни грамма цинизма.

Короче, спасайте свой мир. Любите его и цените. И да не будет в вашем мире ни ненависти, ни человеконенавистников.

И спасайте свой мир сами. Потому что без вас, именно вас, мир может рухнуть. А если вам после всего прочитанного охота уйти в кусты, значит, вся моя жизнь прошла впустую. Значит, и умерла я тоже напрасно.

Повторяю, мир в ваших руках. Храните его, как зеницу ока!

И это мое последнее слово!

Еще один эпилог Последний Начало

Один

Открываю глаза — вокруг таинственный мутный голубой сумрак. Прихотливые отблески света то ударят мне в глаза, то нырнут и спрячутся в тень. Я-то думала, в раю будет светлее.

Я завертелась на месте и точно со стороны наблюдаю, как медленно проводит по моему лицу моя собственная рука, а пальцы оставляют в темноте светящийся след.

Чувствую, как от каждого моего движения колеблется воздух. Чувствую запах звуков, а свет ощущаю на вкус. И голубизна вокруг звучит как эхо перекликающихся китов.

Или это поют ангелы?

Почему, интересно, МОИ ангелы обязательно должны звучать, как задушенные киты?

Зато веса я совсем не чувствую — класс! Все равно что летишь, только можно совсем не двигаться. Паришь, а тебя, как ребенка, укачивает нежная беззаботная невесомость. Ни тебе забот, ни обязанностей. Я даже вздохнула от облегчения.

Подождите-ка… Я вздохнула? Что ж это получается, я дышу?

Под водой?

Я жива?

— Макс! — доносится до меня голос сверху. Что за волшебный звук!

Мммм… Голос, ты что же, и здесь меня доставать будешь? Прошу не беспокоить. Я занята. Не видишь, парю в невесомости. Беседы о радуге и обо всем прочем — по предварительной записи.

Рука, и притом рука, отдельная от какого бы то ни было тела, хватает меня и тащит вверх.

Это ты, Бог? Я Макс. Будем знакомы.

— Макс! — Голос звучит яснее и настойчивее.

Вода все теснее сжимает меня. А двигаюсь ли я? Может, все это мне только чудится?

Скольжу взглядом по схватившей меня руке. Где-то я уже видела эти загорелые пальцы. Ой, у руки и плечо оказалось. По всему видать, сильное. И тоже очень знакомое.

Наконец, выбравшись на поверхность, фиксирую рядом с собой лицо.

Боже! Откуда?!

В шоке пытаюсь вырваться и по глупости дышу носом. Нет чтобы жабры использовать, даром они у меня развились, что ли. А от воздуха легкие у меня вот-вот лопнут, и я сгибаюсь пополам в приступе страшного кашля.

— Я же сказал тебе, что вернусь за тобой, — шепчет Дилан, растирая мне спину.

Два

Клык, Дилан, Ангел и я сидим высоко над водой на широком уступе скалы. Все живы. Мокрые, конечно, и здорово потрепанные, но зато живые.

Выжившие.

Ястребы кружат над головами, ныряют в ущелья. У них такие же длинные коричневые перья, как у меня. Солнце ласкает мое лицо, и мне хочется летать вместе с ними.

Разглядываю странный пейзаж. Перед нами обугленная пустыня. Суша, бывшая прежде единым островом, раскололась на сотни крошечных островков, разделенных извилистыми фьордами, соединенных узкими перешейками. Одинокие деревья, голые, без коры, листвы и ветвей, стоят, как напуганные солдаты, чьи братья полегли у их ног на поле брани. Между ними то и дело проносятся серебряные сгустки пепла, а из щелей и трещин в земле вырывается пар — оттуда вот-вот хлынут горячие источники.

А непостижимый город, чудо техники и роскоши, закупорен в пещерах и погребен под голубыми водами океана.

Всего несколько часов назад Великий Разлом безвозвратно отделил старый мир от нового. Мы прибыли в новую жизнь — кто ползком, кто вплавь, кто на одном крыле — совершенно другими людьми.

Только это не мы изменились — изменился мир. И каким-то непостижимым образом все, что прежде не имело никакого смысла, вдруг обрело значение.

Клык, клочьями своей футболки прибинтовывающий к моему крылу обгорелую, но крепкую ветку. Крыло, все еще безжизненно свисающее вдоль моего тела, но заживающее прямо у нас на глазах. Все так и должно быть.

Потому что мы созданы, чтобы выжить.

Дилан внимательно наблюдает за сноровистыми движениями Клыка. Но во взгляде его больше нет угрозы. Что-то сдвинулось, изменилось.

В нем, в каждом из нас.

— Я читал про Тунгусский метеорит, — говорит он, точно отвечая на незаданный вопрос, который вертится у всех нас на языке: что же именно разорвало наш мир надвое? — В России в начале двадцатого века метеорит взорвался близко к поверхности земли и испепелил тайгу на многие мили.

Голос его звучит по-новому уверенно. И он больше не смотрит в пол и не стесняется своего интереса к науке, не стыдится любви к книгам. Он просто хочет поделиться с нами тем, что знает. Потому что без его знания нам не выжить. И все мы это понимаем, и все мы ему благодарны.

— Только в этот раз все, похоже, было гораздо круче, чем тогда в России. Интересно, а теперь что-то похожее где-нибудь еще случилось? Не может же быть, чтобы небо только здесь раскололось. Вы только гляньте на это небо.

Небо и вправду просто сюр. Блестит и переливается зеленоватыми неоновыми огнями. На постер техногруппы похоже. Только вот что странно. Кажется, я его уже видела. Точно мне всю жизнь такое небо во сне каждый день снилось, а я просыпалась и его забывала. А теперь от той старой жизни освободилась и вспомнила.

Интересно будет все это сверху, с воздуха исследовать…

Дилан поднимается на ноги:

— Пора. Надо бы прочесать скалы. Вдруг удастся найти запасные входы в пещеры. Тот, главный, куда я ребят отвел, теперь под водой.

— А я полечу проверю нашу деревню, — говорит Клык. — Вдруг что-то осталось, что еще восстановить можно. — Он легонько сжимает мне руку. Но от прежней отчаянной неотложности и напряженности между нами нет и следа. Только спокойная уверенность: Макс и Клык, Клык и Макс. Мы — единое целое.

Парни улетели, а мы с Ангелом остаемся на уступе. Сидим и смотрим, как они поднимаются в небо. Молчим. Нам не надо ни о чем разговаривать — все уже сказано. Все уже понято. Все недоговоренности между нами исчезли. И Голос больше не дает мне ни советов, ни указаний. Нет больше лидеров и командиров. Никому больше не нужно доказывать свой авторитет. Мы теперь все заодно.

Не секрет, что школа никогда меня особо не вдохновляла. Все, с чем любой нормальный подросток легко справляется как с неизбежным злом, всегда вызывало мое дикое сопротивление. Это потому, наверное, что я не нормальный подросток. И не только я — вся наша стая. Но теперь, после апокалипсиса, в наново рожденном мире, мне кажется, что на этом крошечном обломке острова мы все преуспеем в науках.

— Дилан прав, случилось нечто огромное, — нарушает молчание Ангел. — Я поймала мысли доктора Мартинез. У них в пещере спутниковая связь со всем миром налажена. То, что случилось здесь, вызвало волновой эффект. По всей земле идет вспышка тектонической активности: начались извержения вулканов, землетрясения и цунами. Целые страны засыпало пеплом, целые страны ушли под воду. Что стало с Землей, сказать пока невозможно.

Мы долго молчим. Невозможно осознать, что мир, каким мы его знали, больше не существует, как не существует теперь и большинства людей, которых мы когда-то знали или встречали.

— Я так рада, что мы выжили… — На глазах у Ангела блестят слезы. — Скажи, это потому что я эгоистка?

Я качаю в ответ головой:

— Ничего подобного. Никакая ты не эгоистка. МЫ выжили. МЫ живы. И я совершенно не собираюсь за это извиняться. Может, это, конечно, и звучит слишком сурово, но в разрушении и горе мне открылась надежда. Кто же выберет смерть, раз уж пришлось выбирать между жизнью и смертью? По-моему, жизнь всегда и для всех будет естественным, единственно возможным выбором.

Мы были созданы, чтобы выжить. И, по правде сказать, жизнь, какой мы ее знали, тоже не была нам по вкусу. Мы в нее никогда не вписывались. Что в ней было хорошего? Клетки? Отслеживатели, вживленные в тело? Сознание того, что мы вечные выродки?

Белохалатники могут жить в мире стандартных домов со стандартным уютом, с едой, приготовленной по стандарту из выращенных по стандарту продуктов. Нынешний мир — не для них.

Он для нас.

— Ты права. — Ангел читает мои мысли. Ее взгляд устремлен вдаль. Пепел с ее крыльев начисто смыло водой. За пару часов она точно на целый век повзрослела. Будто она наконец догнала свой «взрослый» Голос. — Нас, как нарочно, не для того, а для этого мира создали. Теперь наше время настало.

Мрачная, конечно, мысль. Но прогнать я ее от себя не в силах. Здесь, в этом новом мире, от каждого требуется нечто экстраординарное. Полмира залито водой — у нас есть жабры. А с крыльями нам нипочем крутые утесы и подпирающие небо деревья.

Этот мир, этот остров, дикий и девственный.

Он создан для нас. А мы — для него.

И если быть в этой новой жизни верной себе, если быть в ней самой собой, я знаю, что я должна сделать.

Я поднимаю глаза от раздуваемых ветром кудряшек Ангела и вижу: Клык вернулся и смотрит мне в лицо. Поднимаюсь на ноги, подхожу к нему и без колебаний, не дрогнувшим голосом говорю ему самую важную на свете правду. Единственную правду моей жизни:

— Я люблю тебя, Клык.

Он улыбается и берет меня за руку.

Мы стоим на краю обрыва, распахнув во всю ширь крылья. Наши длинные тени легли через маленький остров.

Может, я действительно умерла, может, меня навсегда поглотила пучина океана. Потому что из вод его вышла новая я. Я по-новому дышу новым воздухом и по-новому чувствую движение моего обновленного тела.

Настало мое время.

Время Максимум Райд.

1

Фемботки — женщины-роботы в фильмах Остина Пауэрса. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Хамфри — The High Mobility Multipurpose Wheeled Vehicle (HMMWV), известный как Humvee, — внедорожник военного назначения. Производится фирмой AM General.

(обратно)

3

Долина Смерти (англ. Death Valley National Park) расположена к востоку от горного хребта Сьерра-Невада в штате Калифорния; в нем, в месте, известном как Бэдуотер (англ. Badwater), расположена вторая по глубине наземная точка в западном полушарии — 86 метров ниже уровня моря.

(обратно)

4

Салли Кристен Райд (англ. Sally Kristen Ride; 1951–2012) — астронавт США, первая женщина Америки, побывавшая в космосе в 1983 году (до нее в космосе побывали Валентина Терешкова в 1963 году и Светлана Савицкая в 1982 году). Салли также является самым молодым (32 года) американским астронавтом.

(обратно)

5

Dipodomys, или кенгуровая крыса, обитает в пустынных областях юга Северной Америки, в Аризоне и в Мексике

(обратно)

6

Grand Theft Auto (сокращённо — GTA) — популярная серия компьютерных и видеоигр.

(обратно)

7

Пэдлбол — мяч в американской игре, разновидность игры в сквош и теннис.

(обратно)

8

ИХОП — IHOP International House of Pancakes — цепочка блинных на Американском континенте, основана братьями Лапин в 1958 году в Лос-Анджелесе как семейный бизнес.

(обратно)

9

Рекомбинантные белки — результат новых комбинаций генов, которые формируют ДНК. Рекомбинантные белки получены с помощью генной инженерии, также называемой сплайсингом генов или методом рекомбинантных ДНК.

(обратно)

10

Амниосинтезис — медицинская процедура, используемая в предродовом диагнозе хромосомных отклонений и эмбриональных инфекций. В некоторых странах на эту процедуру наложены юридические ограничения.

(обратно)

11

Пятая авеню (англ. Fifth Avenue) — улица в центре Манхэттена в Нью-Йорке, одна из самых известных, респектабельных и дорогих улиц в мире.

(обратно)

12

Торазин, галоперидол, меллерил — психотропные средства, способные влиять на эмоциональную сферу человека. Показания к применению: шизофрения, маниакальные, галлюцинаторные, бредовые состояния, острые и хронические психозы разной этиологии.

(обратно)

13

Волшебный шар восьмерка — игрушка-предсказатель. Полый черно-белый шар с окошечком, заполненным раствором, в котором плавают маленькие таблички с двадцатью предложениями трех типов: утвердительные, отрицательные или уклончивые. Загадав вопрос, надо встряхнуть шар, и в прозрачное окошко выплывет одна из табличек с ответом.

(обратно)

14

Доска для спиритических сеансов: плоская планшетка с различными символами и с буквами алфавита, номерами 0–9, словами «да», «нет», «привет», «до свидания».

(обратно)

15

Химбо — мужской вариант bimbo, хорошенькой, глупенькой девочки, часто легкого поведения.

(обратно)

16

«Авиан американ» — Макс называет себя по тому же принципу, по которому негров в Америке называют «африкан американ». Слова «негр» или «черный» считаются политически некорректными и неприемлемыми.

(обратно)

17

Шугар — от англ. «sugar» — сахар.

(обратно)

18

В Америке и в некоторых других странах названия улиц обозначены не на каждом доме, а только на перекрестках.

(обратно)

19

Отцы-основатели США (англ. Founding Fathers) — группа американских политических деятелей, сыгравших ключевые роли в основании американского государства.

(обратно)

20

Тадж-Махал — мавзолей-мечеть, находящийся в Агре, Индия, на берегу реки Джамна (архитекторы, вероятно, Устад-Иса и др.).

(обратно)

21

Грейсленд (англ. Graceland) — выстроенное в 1939 г. в колониальном стиле поместье в Мемфисе, США. Известно главным образом как дом американского певца и актёра — Элвиса Пресли.

(обратно)

22

Тазер (англ. Taser) — электрошоковое оружие. В отличие от обычного электрошокера, тазер способен поражать цель на расстоянии от 4,5 до 10 метров, в зависимости от модели.

(обратно)

23

Эвфемизм — нейтральное по смыслу и эмоциональной нагрузке слово или описательное выражение, обычно используемое для замены других, считающихся неприличными или неуместными слов и выражений.

(обратно)

24

Бест Март — название магазина, составленное из слов Best — лучший и сокращения слова Market (Mart) — рынок.

(обратно)

25

«Дом на дереве швейцарской семьи Робинсон», Swiss Family Treehouse (англ.) — один из первых аттракционов Диснейленда, где можно услышать и увидеть сцены из фильма Диснея «Швейцарская семья Робинсон», поставленного по одноименной книге Джонотана Висса.

(обратно)

26

Национальный лес Окала — самый большой в мире сосновый лес на песках. Находится в штате Флорида.

(обратно)

27

«Оскар Майер» — американская компания по производству мясных продуктов, известная своими сосисками, колбасой, беконом и ветчиной.

(обратно)

28

Главная Улица США — название центральной улицы в Диснейленде.

(обратно)

29

Еверглейд — национальный парк субтропических болот во Флориде.

(обратно)

30

Альфред Мэтью «Странный Эл» Янкович (англ. Alfred Matthew «Weird Al» Yankovic) — популярный американский музыкант, известный своими пародиями современных англоязычных радиохитов.

(обратно)

31

Лэптоп — от англ. «lap» — колени; «top» — верх. Буквально, «лежащий на коленях».

(обратно)

32

Танцевальная команда поддержки — согласно американской традиции у каждой команды есть своя спортивно-танцевальная группа девушек, которые выступают на стадионе перед матчем.

(обратно)

33

Манкала — семейство настольных игр для двух игроков, распространенных по всему миру (особенно в Африке, в Азии и в Центральной Америке). Ее часто называют игрой в зерна.

(обратно)

34

Единый по всей Америке номер телефона для всех экстренных ситуаций. Соединяет с полицейской и пожарной службами и со скорой помощью.

(обратно)

35

Ричард Филлипс Фейнман (Файнман) (англ. Richard Phillips Feynman, 1918–1988) — выдающийся американский ученый-физик. Один из создателей квантовой электродинамики.

(обратно)

36

Виган — человек, из принципиальных соображений употребляющий в пищу только продукты растительного происхождения и полностью отказавшийся от продуктов животного происхождения.

(обратно)

37

«People» — американский еженедельный журнал о знаменитостях.

(обратно)

38

Венис Бич (Venice Beach) — популярное место отдыха в Лос-Анджелесе, с комедиантами, художниками и торговцами всевозможной фастфуд. Любимое место велосипедистов, конькобежцев на роликовых коньках и просто бегунов трусцой.

(обратно)

39

Куллинан — крупнейший из когда-либо найденных алмазов (3106 карат) был найден в Южной Африке в 1905 г. и назван именем президента алмазодобывающей компании.

(обратно)

40

Крипс — могущественная банда из Лос-Анджелеса, состоящая из чернокожих. Одна из самых многочисленных, число членов около 30 тыс. Группировка находится в вечной войне с аналогичной криминальной группировкой Бладс (Bloods).

(обратно)

41

Базука — американское название динамореактивного (без отдачи при выстреле) ручного противотанкового гранатомета.

(обратно)

42

Кофе с молоком (фр.).

(обратно)

43

The hills are alive with the sound of music (англ.) — Холмы оживают звуками песен. Песня Марии из кинофильма «Звуки Музыки».

(обратно)

44

IP-адрес (сокращение от англ. Internet Protocol Address) — уникальный сетевой адрес в компьютерной сети.

(обратно)

45

Виктор Франкенштейн — главное действующее лицо романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей».

(обратно)

46

Макс вспоминает строчку из исторической трагедии Шекспира «Генрих V»: «Тот, кто сегодня кровь со мной прольет, мне станет братом».

(обратно)

47

Трипио — C-3PO (читается как Си-Три-Пи-О, сокращенно Три-пи-о) — робот — персонаж вымышленной вселенной «Звездных войн».

(обратно)

48

Социология — наука об обществе и общественном устройстве.

(обратно)

49

Система глобального позиционирования Джи Пи Эс (англ. GPS — Global Positioning System) — спутниковая система навигации, обеспечивающая измерение расстояния, времени и определяющая местоположение.

(обратно)

50

Альтиметр (от лат. altus — высоко), или высотомер, — пилотажно-навигационный прибор, указывающий высоту полета.

(обратно)

51

Эстроген — гормон, вырабатываемый женским организмом, необходимый для выполнения различных функций, наиболее важная из которых позволяет женщинам рожать детей.

(обратно)

52

Петсмарт (Petsmart) — американская сеть зоомагазинов.

(обратно)

53

Офшорные счета (от англ. offshore — «вне берега») — счета в банках финансовых центров, привлекающих иностранный капитал путем предоставления специальных налоговых льгот иностранным компаниям.

(обратно)

54

Телепортация — мгновенное перемещение материального объекта в пространстве на произвольное расстояние.

(обратно)

55

Пеп ралли — сборища болельщиков перед спортивным матчем со скандированием лозунгов, пением командных песен и выступлением танцовщиц из групп поддержки. Традиция в американских и канадских школах.

(обратно)

56

Panthera pardus — леопард.

(обратно)

57

Коктейль Молотова — бутылка с зажигательной смесью, является распространенным оружием партизанской и уличной войны.

(обратно)

58

Стинкер — вонючка. От англ. stink — вонять.

(обратно)

59

Норман Роквелл (англ. Norman Percevel Rockwell) (1894–1978) — американский художник и иллюстратор.

(обратно)

60

Соул танец — современное направление в танце, появившееся в начале 60-х гг.: резкие, четкие движения чередуются с мягкими, пластическими.

(обратно)

61

Кевлар (англ. Kevlar) — торговая марка искусственного волокна, выпускаемого фирмой «DuPont». Кевлар обладает высокой прочностью (в пять раз прочнее стали). Используется для армирования автомобильных шин и средств индивидуальной бронезащиты — бронежилетов и бронешлемов.

(обратно)

62

Билл Ней — Вильям Санфорд Ней, известный как Билл Ней, Человек Науки, — современный американский популяризатор науки, актер, телеведущий, писатель и ученый.

(обратно)

63

Живуны, Глинда — персонажи романа для детей Фрэнка Баума «Удивительный Волшебник из Страны Оз». У нас известен в переложении А. М. Волкова под названием «Волшебник Изумрудного города».

(обратно)

64

Горы Поконо — горный район в Пенсильвании. Территория объявлена национальным парком.

(обратно)

65

Силиконовая долина (англ. Silicon Valley) — юго-западная часть Сан-Франциско в штате Калифорния (США), отличающаяся большой плотностью высокотехнологичных компаний, связанных с разработкой и производством компьютеров и их составляющих.

(обратно)

66

«Моби Дик, или Белый кит» (англ. Moby-Dick, or The Whale, 1851) — роман американского писателя Германа Мелвилла.

(обратно)

67

Маламут — порода северных ездовых собак.

(обратно)

68

Палеонтология — наука об ископаемых останках растений и животных.

(обратно)

69

Доктор Бунсен — герой мультфильмов о Маппетах, лысый очкастый ученый в лабораторном халате. Он работает в Маппет-лаборатории, «кузнице завтрашнего дня».

(обратно)

70

Криптонит (англ. Kryptonite) — вымышленное кристаллическое радиоактивное вещество, возникшее в результате разрушения планеты Криптон.

(обратно)

71

«Глазом урагана» называют область диаметром в 20–50 км, находящуюся в центре урагана, где небо ясное, ветер слабый, а давление — самое низкое.

(обратно)

72

Киотский протокол — первое международное соглашение об охране окружающей среды в глобальном масштабе. Принято в Киото (Япония) в декабре 1997 года.

(обратно)

73

Ай кью, коэффициент интеллекта (англ. IQ — intelligence quotient, читается «ай кью») — количественная оценка уровня интеллекта человека относительно уровня интеллекта среднестатистического человека такого же возраста. Определяется с помощью специальных тестов. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

74

Глок — пистолет конструкции Гастона Глока; производятся серийно с начала 1980-х годов австрийской фирмой, основанной Гастоном Глоком. В настоящее время эти пистолеты состоят на вооружении более чем в 30 странах.

(обратно)

75

«Голубые Ангелы» (англ. Blue Angels) — авиационная группа высшего пилотажа военно-морских сил США. Создана в 1946 году. Ежегодно с мая по ноябрь проводит авиашоу. В пилотажной демонстрации используется всего шесть самолетов FA-18 Hornet. Полеты обычно совершаются на низких скоростях; выполняются такие маневры, как петля, бочка и переходы от одного строя к другому.

(обратно)

76

И-бей — e-bay — интернет-аукцион, где продают подержанные и новые товары (www.e-bay.com).

(обратно)

77

Американское ток-шоу (The Oprah Winfrey Show), созданное Опрой Уинфри и оказавшее большое влияние на поп-культуру в США.

(обратно)

78

Добрый день, дамы и господа. Сегодня мы… (исп.)

(обратно)

79

Блюда мексиканской кухни.

(обратно)

80

Ennui — тоска, печаль (фр.).

(обратно)

81

Перефразированная строчка припева из песни Битлз «Желтая субмарина».

(обратно)

82

Тотал играет словами: один из возможных переводов фамилии Макс «Ride» — «быстрое движение» или «рывок вперед».

(обратно)

83

Quonset hut — сборный барак из коррегированного листового железа.

(обратно)

84

В американской литературе она чаще называется Американской революционной войной (1775–1783) — война между Великобританией и лоялистами (лояльными законному правительству британской короны) с одной стороны и революционерами 13 британских колоний (патриотами), провозгласившими в 1776 году свою независимость от Великобритании, — с другой.

(обратно)

85

Атака Пёрл-Харбора — внезапное нападение Японского императорского флота на американские военно-морскую и воздушные базы, расположенные в окрестностях Пёрл-Харбора на острове Оаху (Гавайские острова), происшедшее 7 декабря 1941 года. В тот же день США объявили войну Японии, тем самым вступив во Вторую мировую войну.

(обратно)

86

Туше — укол, нанесенный фехтовальщиком сопернику в соответствии с правилами.

(обратно)

87

Технологии снижения заметности (англ. Stealth technology) — комплекс методов снижения заметности боевых машин посредством специально разработанных геометрических форм и радиопоглощающих материалов и покрытий.

(обратно)

88

Генри Дэвид Торо (англ. Henry David Thoreau, 1817–1862) — американский писатель, мыслитель, натуралист, общественный деятель, аболиционист. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

89

Биф — Biff (англ.), сленг: тупой, не требующий большого ума.

(обратно)

90

Трей — Trey (англ.), сленг: идеальный бойфренд.

(обратно)

91

Мать Тереза Калькуттская (настоящее имя Агнес Гонджа Бояджиу; Agnes Gonxha Bojaxhiu; 1910[1] — 1997) — католическая монахиня, занимавшаяся служением бедным и больным. Лауреат Нобелевской премии мира (1979) «За деятельность в помощь страждущему человеку». Причислена Католической церковью к лику святых.

(обратно)

92

Вольтижировка — система трюков в конном спорте, в гимнастике.

(обратно)

93

Спасибо за вашу помощь (фр.).

(обратно)

94

Девочки-птицы очень красивые (фр.).

(обратно)

95

Протеже (от лат. protego — защищаю) — лицо, находящееся под чьим-либо покровительством.

(обратно)

96

Шоколадную булочку (фр.).

(обратно)

97

Стволовые клетки — недифференцированные (незрелые) клетки, имеющиеся во всех многоклеточных организмах. Стволовые клетки способны самообновляться, делиться и превращаться в клетки различных органов и тканей. Благодаря им может осуществляться обновление и восстановление тканей и органов.

(обратно)

98

Национальная ассоциация гонок серийных автомобилей (National Association of Stock Car Auto Racing, Inc) — частная компания, занимающаяся организацией автомобильных гонок. Ассоциация проводит множество различных гоночных чемпионатов.

(обратно)

99

Доктор Генри Уолтон «Индиана» Джонс-младший (англ. Dr. Henry «Indiana» Jones, Jr.) — вымышленный персонаж, герой серии приключенческих фильмов, многочисленных книг, комиксов и компьютерных игр. Персонаж Доктора Джонса, профессора археологии — смешанный образ охотников за сокровищами из фильмов 1930-х годов и приключенческой литературы, — был создан Стивеном Спилбергом и Джорджем Лукасом.

(обратно)

100

Сенуфо (сене, сиена) — один из крупных народов на западе Африки, населяющий Кот-д'Ивуар, Мали и Буркина-Фасо. Общая численность — свыше 3,8 млн человек.

(обратно)

101

Мэри Кассат (англ. Mary Cassatt, 1844–1926) — знаменитая американская художница, писавшая в стиле импрессионизма.

(обратно)

102

Розеттский камень — плита из гранодиорита, найденная в 1799 году в Египте возле небольшого города Розетта, с выбитыми на ней тремя идентичными по смыслу текстами: двумя на древнеегипетском языке и одним — на древнегреческом. С 1802 года хранится в Британском музее в Лондоне.

(обратно)

103

Тематика статей, которые просматривают Макс и Клык, связана с генной инженерией и новейшими биотехнологическими исследованиями.

(обратно)

104

Циркадные (циркадианные) ритмы — циклические колебания интенсивности различных биологических процессов, связанные со сменой дня и ночи, своего рода «внутренние часы» организма. Период циркадных ритмов обычно близок к 24 часам.

(обратно)

105

Спумони — итальянский застывший десерт, приготовленный из слоев мороженого, которое выкладывают в форму и замораживают.

(обратно)

106

Джекпот (англ. jack pot, jackpot — куш, самый крупный выигрыш) — призовой фонд в некоторых слотах, лотереях и прочих азартных играх.

(обратно)

107

Название уникального музея Рипли дословно переводится: «Хотите верьте, хотите нет!» Основан Робертом Рипли, путешественником, всю жизнь собиравшим по всему миру необычные предметы, от высушенных человеческих голов из Эквадора до изображения «Тайной вечери» на рисовом зернышке. К концу жизни он создал музей, фонд которого содержит сегодня 20 тысяч экспонатов и фотографий.

(обратно)

108

Журнал «Хот Род» (англ. Hot Rod) — американский журнал, посвященный хот роддингу, серьезным модификациям классических моделей автомобилей с целью достижения максимально большой скорости.

(обратно)

109

«Порш», «ламборгини», «бугатти» — модели спортивных автомобилей экстра-класса.

(обратно)

110

Cirque du Soleil (Сирк дю солей, фр., Цирк Солнца) — канадская цирковая труппа, определяющая свою деятельность как «художественное сочетание циркового искусства и уличных представлений». Только в Лас-Вегасе шоу собирает каждый вечер более девяти тысяч зрителей. Пять процентов приезжающих в Лас-Вегас туристов посещают представление.

(обратно)

111

«ЭмДжиЭм Гранд» — один из самых дорогих отелей Лас-Вегаса.

(обратно)

112

Модный лондонский дизайнер, многочисленные коллекции которого пользуются огромной популярностью.

(обратно)

113

Великий разлом Сан-Андреас — самый протяженный и самый активный в мире тектонический разлом образовался в результате столкновения тихоокеанской и североамериканской литосферных плит. Находится на равнине Карризо, Калифорния, США.

(обратно)

114

Эмо (англ. emo: от emotional — эмоциональный) — молодежная субкультура, образовавшаяся на базе поклонников одноименного музыкального стиля.

(обратно)

115

Спанч Боб — «Губка Боб» (англ. SpongeBob) — популярный американский мультсериал.

(обратно)

116

Тофу — «соевый творог» — пищевой продукт из соевых бобов, богатый белком.

(обратно)

117

От англ. «great» — великая.

(обратно)

118

Хор «Новые Горизонты» — американский телесериал «Хор» (англ. glee — многоголосое пение); в России также известен как «Лузеры». В центре сюжета — школьный хор «Новые горизонты».

(обратно)

119

Тришиа Жаннин Хелфер (англ. Tricia Janine Helfer) — канадская актриса и в прошлом модель, славу которой принесла роль Каприканской Шестерки (человекоподобного робота-сайлона шестой модели) в фантастическом фильме Майкла Раймера «Звездный крейсер „Галактика“».

(обратно)

120

Хутенанни — Hootenanny (англ.) — слово, употребляемое в Шотландии для обозначения праздника, пира в честь нового года, главного события Шотландского календаря.

(обратно)

121

Хеллион — Hellion (англ.) — прозвище мутанта по имени Джулиан Ксавьер, героя серии комиксов Новые Мутанты.

(обратно)

122

Песня, которую поют члены Группы Конца Света, перефразирует народную песню «She'll Be Coming 'Round the Mountain», тематически связанную с предсказаниями Второго Пришествия и Страшного Суда.

(обратно)

123

Треккеры (англ. Trekkers) или трекки (англ. Trekkie) — поклонники научно-фантастической вселенной «Звездный путь» (англ. Star Trek).

(обратно)

124

Магна — японские комиксы в традиционном стиле, возникшем в XIX веке.

(обратно)

125

Marvel Comics (от англ. marvel — чудо) — американская компания, издающая комиксы, одна из двух самых крупных американских компаний, выпускающих комиксы.

(обратно)

126

Lucasfilm — американская кинокомпания, созданная кинорежиссером Джорджем Лукасом в 1971 году. Помимо прочих кинофильмов, Lucasfilm Ltd. выпустила кинотетралогию об Индиана Джонсе и киноэпос «Звездные войны» (Star-Wars). С 2009 года выпускает телевизионный анимационный сериал «Звездные войны».

(обратно)

127

Мой сын (фр.).

(обратно)

128

Помогите моему сыну! (фр.)

(обратно)

129

Чак Норрис — американский киноактер и мастер боевых единоборств, получивший известность исполнением главных ролей в фильмах-боевиках.

(обратно)

130

C-4 (Composition C-4) — распространённая в США разновидность пластичных взрывчатых веществ военного назначения.

(обратно)

131

ВИ-газ (от англ. VX) — фосфороорганическое боевое отравляющее вещество нервно-паралитического действия. В настоящее время имеется только в арсеналах США (армейская маркировка — три зеленых кольца с надписью VX-GAS) и России (в виде аналога — VR).

(обратно)

132

Ботокс — лекарственный препарат, блокирующий нервно-мышечную передачу. В косметологии применяется для разглаживания морщин.

(обратно)

133

Дреды — специально начесанные колтуны (от англ. dreadlocks, дословно «ужасные патлы», сокращенно «дреды»), прическа растаманов.

(обратно)

134

Куртка Варсити — куртка с командной или клубной символикой колледжа или университета.

(обратно)

135

Космический телескоп «Хаббл» (англ. Hubble Space Telescope) — автоматическая обсерватория на орбите вокруг Земли, названная в честь американского астронома Эдвина Хаббла. Телескоп «Хаббл» входит в число Больших обсерваторий НАСА.

(обратно)

136

Фейсбук — контактная интернет-сеть.

(обратно)

137

Фикус бенгальский баньян (лат. Fícus benghalénsis) — дерево, произрастающее в Бангладеш, в Индии и на Шри-Ланке. Разрастаясь, он способен превратиться в большое дерево, занимающее несколько гектаров.

(обратно)

Оглавление

  • Джеймс Паттерсон Maximum Ride. Эксперимент «Ангел»
  •   Пролог
  •   Часть 1 Ужас стаи
  •   Часть 2 Отель Калифорния. Или что-то вроде отеля
  •   Часть 3 Школа — что может быть страшнее?
  •   Часть 4 Нью-Йоук, Нью-Йоук!
  •   Часть 5 Внутренний голос
  •   Часть 6 Кто твой отец и кто тебе мать?
  •   Эпилог
  • Джеймс Паттерсон Школа выживания
  •   Часть 1 Ни родителей, ни школы, ни правил
  •   Часть 2 Тюрьма или рай
  •   Часть 3 Назад в школу (среднюю общеобразовательную)
  •   Часть 4 Дом — лучшее место на свете
  •   Часть 5 Спасение мира: новая повестка дня
  •   Эпилог
  •   Документы
  • Джеймс Паттерсон Проект «Омега»
  •   Пролог Отставить ошибки
  •   Часть первая В поисках пирожков с яблоками
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •     16
  •     17
  •     18
  •     19
  •     20
  •     21
  •     22
  •     23
  •     24
  •     25
  •     26
  •     27
  •     28
  •     29
  •     30
  •     31
  •     32
  •     33
  •     34
  •     35
  •     36
  •   Часть вторая Снова школа… навсегда
  •     37
  •     38
  •     39
  •     40
  •     41
  •     42
  •     43
  •     44
  •     45
  •     46
  •     47
  •     48
  •     49
  •     50
  •     51
  •     52
  •     53
  •     54
  •     55
  •   Часть третья Разрыв — дело тяжелое
  •     56
  •     57
  •     58
  •     59
  •     60
  •     61
  •     62
  •     63
  •     64
  •     65
  •     66
  •     67
  •     68
  •     69
  •     70
  •     71
  •     72
  •     73
  •     74
  •     75
  •     76
  •     77
  •     78
  •     79
  •     80
  •     81
  •     82
  •     83
  •     84
  •     85
  •     86
  •     87
  •   Часть четвертая Ошибка слуха?
  •     88
  •     89
  •     90
  •     91
  •     92
  •     93
  •     94
  •     95
  •     96
  •     97
  •     98
  •     99
  •     100
  •     101
  •     102
  •     103
  •     104
  •     105
  •     106
  •     107
  •     108
  •     109
  •     110
  •     111
  •     112
  •     113
  •     114
  •     115
  •     116
  •     117
  •     118
  •     119
  •     120
  •     121
  •     122
  •     123
  •     124
  •     125
  •     126
  •     127
  •     128
  •     129
  •   Эпилог Мы чемпионы — по крайней мере, сейчас!
  •     130
  •     131
  •     132
  •     133
  • Джеймс Паттерсон Последнее предупреждение
  •   Пролог Поимка выродков-птиц — задача, по меньшей мере, хлопотная
  •     1
  •     2
  •   Часть первая Еще одна составляющая общей картины
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •     16
  •     17
  •     18
  •     19
  •     20
  •     21
  •     22
  •     23
  •     24
  •   Часть вторая Снежные королевы и короли
  •     25
  •     26
  •     27
  •     28
  •     29
  •     30
  •     31
  •     32
  •     33
  •     34
  •     35
  •     36
  •     37
  •     38
  •     39
  •     40
  •     41
  •     42
  •     43
  •     44
  •     45
  •     46
  •     47
  •     48
  •     49
  •     50
  •     51
  •     52
  •     53
  •     54
  •     55
  •     56
  •     57
  •     58
  •     59
  •   Часть третья Луна над Майами, или что-то вроде того
  •     60
  •     61
  •     62
  •     63
  •     64
  •     65
  •     66
  •     67
  •     68
  •     69
  •     70
  •     71
  •     72
  •     73
  •   Эпилог Что может быть хуже
  •     74
  • Джеймс Паттерсон Макс
  •   Пролог Безумие без конца
  •   Часть первая Психи и робиоты-з
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •     16
  •     17
  •     18
  •     19
  •     20
  •     21
  •     22
  •     23
  •     24
  •     25
  •     26
  •   Часть вторая Есть подлодка страшная у нас, страшная у нас, страшная у нас[81]
  •     27
  •     28
  •     29
  •     30
  •     31
  •     32
  •     33
  •     34
  •     35
  •     36
  •     37
  •     38
  •     39
  •     40
  •     41
  •     42
  •     43
  •     44
  •     45
  •     46
  •     47
  •     48
  •     49
  •     50
  •     51
  •     52
  •     53
  •     54
  •     55
  •     56
  •     57
  •     58
  •     59
  •     60
  •     61
  •     62
  •     63
  •     64
  •     65
  •     66
  •     67
  •     68
  •     69
  •     70
  •     71
  •     72
  •     73
  •     74
  •     75
  •     76
  •   Эпилог Райская жизнь
  • Джеймс Паттерсон Клык
  •   Книга первая Встреча с профессором Богом
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •     16
  •     17
  •   Книга вторая Дом. Место, где разбиваются сердца
  •     18
  •     19
  •     20
  •     21
  •     22
  •     23
  •     24
  •     25
  •     26
  •     27
  •     28
  •     29
  •     30
  •     31
  •     32
  •     33
  •     34
  •     35
  •     36
  •     37
  •     38
  •     39
  •     40
  •     41
  •     42
  •     43
  •     44
  •     45
  •     46
  •   Книга третья Дела голливудские…
  •     47
  •     48
  •     49
  •     50
  •     51
  •     52
  •     53
  •     54
  •     55
  •     56
  •     57
  •     58
  •     59
  •     60
  •     61
  •     62
  •     63
  •     64
  •     65
  •     66
  •   Книга четвертая Совершенно стопроцентно немыслимая
  •     67
  •     68
  •     69
  •     70
  •     71
  •     72
  •     73
  •     74
  •     75
  •     76
  •     77
  •     78
  •     79
  •     80
  •     81
  •     82
  •     83
  •     84
  •     85
  •   Эпилог
  •   Еще один эпилог
  • Джеймс Паттерсон Спасти Ангела
  •   Книга первая Небо обрушилось
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •     16
  •     17
  •     18
  •     19
  •     20
  •     21
  •     22
  •     23
  •   Книга вторая Мир, любовь и разрушение человечества. Это совсем не смешно
  •     24
  •     25
  •     26
  •     27
  •     28
  •     29
  •     30
  •     31
  •     32
  •     33
  •     34
  •     35
  •     36
  •     37
  •     38
  •     39
  •     40
  •     41
  •     42
  •     43
  •     44
  •     45
  •     46
  •     47
  •     48
  •     49
  •     50
  •   Книга третья Париж в огне
  •     51
  •     52
  •     53
  •     54
  •     55
  •     56
  •     57
  •     58
  •     59
  •     60
  •     61
  •     62
  •     63
  •     64
  •     65
  •     66
  •     67
  •     68
  •     69
  •     70
  •     71
  •     72
  •     73
  •     74
  •     75
  •     76
  •     77
  •     78
  •     79
  •   Эпилог Последние слова
  • Джеймс Паттерсон Возрождение
  •   Великий разлом Пролог После
  •   Книга первая До
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •     6
  •     7
  •     8
  •     9
  •     10
  •     11
  •     12
  •     13
  •     14
  •     15
  •     16
  •     17
  •     18
  •     19
  •     20
  •     21
  •     22
  •     23
  •     24
  •     25
  •     26
  •   Книга вторая Начинается
  •     27
  •     28
  •     29
  •     30
  •     31
  •     32
  •     33
  •     34
  •     35
  •     36
  •     37
  •     38
  •     39
  •     40
  •     41
  •     42
  •     43
  •     44
  •     45
  •     46
  •     47
  •     48
  •     49
  •     50
  •     51
  •   Книга третья Конец
  •     52
  •     53
  •     54
  •     55
  •     56
  •     57
  •     58
  •     59
  •     60
  •     61
  •     62
  •     63
  •     64
  •     65
  •     66
  •     67
  •     68
  •     69
  •     70
  •     71
  •     72
  •     73
  •   Книга четвертая Рай
  •     74
  •     75
  •     76
  •     77
  •     78
  •     79
  •     80
  •     81
  •     82
  •     83
  •     84
  •     85
  •   Эпилог Последнее слово Макс
  •   Еще один эпилог Последний Начало
  •     Один
  •     Два
  • *** Примечания ***