Яичница из гангстеров [Ричард Скотт Пратер] (fb2) читать онлайн

Р. С. Пратер

Яичница из гангстеров

Глава первая

 Я чувствовал себя неуютно, как ответчик по делу об изнасиловании. Это было не физическое ощущение беспокойства, а скорее сама мысль о том, что если эта штука выстрелит, она пробуравит во мне сквозную дыру, и я даже не успею почувствовать боль от ожога. Я надеялся, что у парня, приставившего к моей спине дуло автоматического пистолета 45-го калибра, более крепкие нервы, чем у меня.

Кроме этой мысли меня мучила еще и боль в голове. И я был взбешен.

Мы находились в большой и пустой комнате. Пустой в отношении обстановки, но не людей. Дверь была у меня за спиной, а прямо напротив стоял коричневый сосновый стол и за ним — вращающееся кресло, в котором сейчас никто не сидел. Перед столом — два стула с прямыми спинками, выкрашенные в такой же невзрачный коричневый цвет, как и стол, а слева от него — низкая желтая кушетка, казавшаяся неуместной рядом с этой скучной деревянной конторской мебелью.

Так же неуместно выглядела девушка. Она сидела на кушетке, поджав под себя ноги, и наблюдала за происходящим с выражением какого-то извращенного удовольствия в зеленых глазах. Она явно наслаждалась.

Я тоже наблюдал, однако не испытывал ни малейшего наслаждения. Я чувствовал, что по виску у меня ползет струйка крови. Именно крови: ибо, судя по способности соображать, я знал, что это не может быть мозг. Это либо кровь, либо опилки.

— Приятная компания, — сказал я.

Он обернулся с непринужденной грацией и вытер костяшки пальцев шелковым носовым платком; высокий, худой человек со странным гулким именем — Флеминг Драгун. Он слегка сутулился, как будто его руки были слишком тяжелы для его узких плеч и оттягивали их вниз; однако даже при этом он был величественно высок, вымахав на три или четыре дюйма сверх шести футов. Его глаза взглянули на меня из глубоких орбит, сверкая словно два раскаленных уголька.

За его спиной, на одном из коричневых стульев, скорчился маленький человечек; из его окровавленных губ вырывались стоны. Человечек, который вывел Драгуна из себя. Человечек без имени, а сейчас, практически, и без лица.

Драгун ничего не сказал мне. Он смотрел мимо меня на двух бандитов у меня за спиной: один был коренастый, краснолицый, — тот, что тыкал мне в спину пистолетом; другой поменьше ростом, без пистолета, но с такой же красной физиономией.

— Проклятое дурачье, — проворчал Драгун. — Какого черта вы его сюда притащили?

Тот, что держал пистолет, сказал:

— Он шпионил у вас под дверью, босс. Подслушивал. Мы решили, что нечего ему тут подслушивать, а вы велели вас не беспокоить.

— Ага: я велел меня не беспокоить, поэтому вы тащите его сюда. — Он гневно посмотрел на обоих и зарычал: — Убирайтесь вон! — Ткнув длинным костлявым пальцем в сторону человечка, скорчившегося на стуле, он добавил: — И Зэркла забирайте.

— Но, босс…

— Прекратите. Хватит.

Пистолет перестал давить мне в спину. Коренастый подошел к человечку с окровавленным лицом и рывком стащил его со стула. Зэркл стоял, покачиваясь, уронив голову на грудь; он едва держался на ногах. Второй зашел с другой стороны, и оба они почти вынесли Зэркла из комнаты, так что ноги его волочились по полу.

Драгун взглянул на меня.

— О’кэй, Шелл. Зачем вы шпионили у моего дома?

— Я не шпионил. Я расследую одно дело и шел к вам, — поговорить с вами. Вдруг слышу — кто-то кричит благим матом, будто его убивают. Я и остановился посмотреть, что будет дальше. Тут ваши телохранители меня и схватили.

— Мне жаль, что они обошлись с вами так грубо. Мальчики просто чуть-чуть переусердствовали, я думаю.

— Как же! Поддались порыву. Но не беспокойтесь насчет мальчиков. Я сам позабочусь об этих двух типах.

— Только учтите, Шелл, — никаких грубых методов. Я серьезно.

Я пристально посмотрел на него.

— Никаких грубых методов? А как, черт возьми, вы назовете это кровавое месиво у меня в волосах? — В этот момент я случайно взглянул на девушку. Она не шевельнулась. — Простите, мисс, — сказал я. — Совсем забыл, что вы здесь.

— Ничего. — Она улыбнулась очень странной улыбкой. Ее губы медленно раскрылись, обнажив оба ряда мелких, ровных, белых зубов, сжатых так, будто она ими что-то закусила. Странная, своеобразная, но не лишенная привлекательности улыбка. Может быть, в ней было что-то злое, что-то дикое.

— Сара, — сказал Драгун, — моя сестра. — Он повернулся к ней. — Это Шелдон Скотт, Сара. Бесполезный частный сыщик. Никогда не имей дела с частными сыщиками.

Она искоса посмотрела на брата своими зелеными глазами, оттененными необычайно длинными черными ресницами, потом снова повернулась ко мне и улыбнулась мне той же странной улыбкой.

— А вы тоже считаете, что я не должна иметь дела с частными сыщиками, мистер Скотт? — Ее голос напоминал хрипловатое, мелодичное мурлыканье, как у удовлетворенного тигра.

— Называйте меня Шеллом.

— Хорошо, Шелл. — Она произнесла это таким тоном, будто сказала «хорошо, отец», но ее зеленые глаза смеялись вместе со мной. Или надо мной. Она распрямила ноги и опустила их на пол свободным и мягким движением.

Я посмотрел на ее ноги. У меня пристрастие к ногам. Особенно к таким, как у нее. Они невольно приковывали взгляд, и я только старался не показаться похотливым. Все остальное в ней было столь же привлекательно. Она выглядела миниатюрной: не более пяти футов и двух дюймов ростом и около ста пяти или десяти фунтов весом. Зеленые глаза с длинными ресницами, прикрытые полуопущенными веками, вздернутый носик, маленький алый рот с пухлыми губами, и эти мелкие, ровные, белые зубы… Коротко остриженные волосы пушисто лежали на ее маленькой головке и казались черными, как морская пучина.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказала она.

— Какой вопрос?

— Стоит мне или не стоит связываться с частными сыщиками.

— О, — сказал я, — это зависит от того, действительно ли они, как говорит ваш брат, бесполезны, или нет.

— Держу пари, что вы полезны, — сказала она. — Сильно они вас изувечили? Эти два длинноруких парня? — Она кивнула, и я сказал:

— Они уж постарались, как могли.

— Дайте, я посмотрю.

— Пустяки. Не думайте об этом.

— Дайте, я посмотрю. — Она притянула один из стульев, стоявших у стола. Я сел на него верхом, опустив голову на спинку. Сара подошла и, взглянув на мою голову, вышла из комнаты. Драгун обошел стол и сел во вращающееся кресло, оказавшись со мной лицом к лицу.

Я спросил:

— Почему шум? По какому поводу?

Он облокотился на стол и нахмурился.

— Да я тут устроил маленький экзамен этому ничтожеству. Уж очень он обнаглел, — стал красть у меня заработанную в поте лица капусту^[1].

— Ну уж, и в поте лица. — Я засмеялся. — Судя по вашим ставкам на скачках, я бы не сказал, что вы добываете деньги в поте лица.

— О’кэй. Во всяком случае, меня обошли, и в результате я получил меньше, чем мог. На двенадцать тысяч долларов.

— Обидно, — согласился я. — Как же он ухитрился?

— Эти ренегаты заранее сговаривались, а потом, когда лошадь выигрывала, они выписывали фиктивные платежные листки, как будто поставили на эту лошадь и теперь им причитается выигрыш. Даже при котировке пятнадцать к одному они получали таким образом неплохой улов.

— Они?

— Ну, он.

— Конечно.

Драгун устремил на меня черные, как уголь, глаза.

— А почему, собственно, вас это интересует? Признайтесь, Скотт. Вы все еще не сказали мне, чего вы добиваетесь, хотя каждый раз, как мы встречаемся, вы чего-то добиваетесь. Что у вас на уме сегодня, например?

— Просто любопытство. Я пришел выяснить кое-что насчет одного из ваших мальчиков. Джо Брукс: рост пять футов десять дюймов; вес сто шестьдесят фунтов; волосы светлые, цвета соломы; глаза голубые; справа на подбородке небольшой шрам. Он работал на вас на скачках. Фактически организовывал ставки. Собирал и иногда выплачивал деньги. — Я усмехнулся, взглянув на него. — Совпадение.

— Так что насчет него? — проворчал Драгун.

— Два дня назад Джо попал под машину. Вам это, конечно, известно. Один мой клиент хочет знать об этом подробнее.

— Какие могут быть подробности? На него наехала машина. Бац! И он мертв. Очень просто.

— Может быть. В вашем изложении. Мой клиент хочет знать немного больше. Вроде того, что это не было несчастным случаем. Вроде того, может быть, что кому-то было удобно устроить несчастный случай именно для Джо. Желательно — фатальный. Может быть, Джо знал больше, чем нужно?

— Напрасно вы этим интересуетесь, Шелл. — Он провел длинными, костлявыми пальцами по черным волосам, спутанным, как вареный шпинат. — Знаете, — сказал он, — очень многим из парней не понравилось бы, что вы ходите и треплете языком, вот как сейчас. Я-то парень покладистый, так что не обращаю внимания. Что касается Джо, то он просто попал под машину и погиб. Кроме этого я ничего не знаю.

Пока он говорил, Сара раздобыла таз с водой и чистую тряпочку. Она вошла в комнату, неся то и другое с непринужденной грацией. Маленькая, темноволосая, с движениями котенка, она была похожа на детеныша пантеры. Смочив тряпку, она принялась тыкать ею мне в голову — не осторожно прикладывать ее к ране, а именно тыкать.

— Ради всех святых, женщина, — взмолился я, — полегче.

— Надо же промыть ее.

— Оставьте хоть немного волос.

— Люблю блондинов, — сказала она. — У вас были бы ужасно красивые светлые волосы, если бы вы их отрастили. Они слишком короткие. Торчат кверху, как шерсть на шее злой собаки.

— Спасибо. Мне нравятся короткие. — Она ткнула тряпкой еще раз-другой. Меня передернуло. — Леди, — сказал я, — вы пытаетесь добраться до мозга?

— Сидите смирно. А что у вас с носом?

— В него что-то попало, а наутро я обнаружил, что сломана переносица. Не было времени ее исправить.

Она еще немного потыкала меня в мозг.

Я повернулся к Драгуну.

— Никаких идей насчет того, кому была нужна смерть Джо Брукса? Ничего, что могло бы послужить мне отправной точкой? Я начинаю почти на голом месте. Я пришел к вам первому, потому что он довольно долго работал для вас.

Он повторил подчеркнуто:

— Я ничего не знаю.

Сара сказала:

— Мне нравился Джо. Но вы мне нравитесь больше.

— Очень приятно.

— Нет, правда. Мне особенно нравятся большие, несгибаемые люди. К тому же, вы по-своему привлекательны.

Она кончила играть моей головой и оперлась на стол напротив меня. На ней было черное шелковое платье, которое обтягивало ее фигуру со всеми ее изгибами. Их было, как я заметил, довольно много, и они распределялись удивительно пропорционально.

— Ну вот, — сказала она. — Никто никогда не догадается, что вы были ранены.

— Кроме меня.

Ее глаза широко раскрылись, и она воскликнула:

— Как интересно! В вас все время что-то попадало, да? Что случилось с вашим ухом? С левым? Похоже, что у него срезали верхний кончик.

Она, видно, считала, что это удивительно.

— Мисс Драгун, — сказал я устало, — я служил на флоте и наскочил на мину, которая взорвалась и швырнула мне что-то в нос. Это насчет сломанного носа. После того, как я открыл свое агентство, один бандит, ныне покойный, выстрелил в меня, промахнулся и оторвал кончик уха, которым вы так восхищаетесь. Это насчет уха. Мои волосы светлые потому, что они такими выросли; короткие — потому что мне так нравится. Все?

Однако заставить эту крошку замолчать было нелегко. Она скосила на меня зеленые глаза и мягко спросила:

— Вы убили его, да?

— Кого?

— Человека, что в вас стрелял.

— Ну да. Целился ему в ухо, но промахнулся.

Она опиралась на стол и смотрела на меня. Это было очень странно. На меня смотрели масса женщин. У меня волевое лицо: серые глаза под жесткими, почти белыми бровями, которые сначала идут прямо, но у концов, передумав, вдруг резко загибаются вниз, как пара бумерангов; а кожа покрыта загаром, напоминающим по цвету крепкий бурбон с водой. Множеству женщин все это нравилось, и они показывали мне это своими взглядами, — но никогда они не смотрели на меня так, как сейчас смотрела она.

Ее глаза впились в мои, как будто она хотела проникнуть вглубь моего существа, но в них таилось что-то еще. Что-то наполовину скрытое, но живое, как пульс, который явственно бился у нее под кожей в ямке у горла. Она подняла правую руку и прижала ее к горлу. На ее руке темнело пятнышко — след моей крови.

Я оторвал от нее взгляд и посмотрел на Драгуна.

— Насчет Джо, — сказал я. — Он давно работал на вас? С кем он водился?

— Послушайте, Шелл, — сказал он, — я знаком с вами уже года два. Я часто вас вижу — то здесь, то там. Я не хочу неприятностей ни между нами, ни со стороны закона. По крайней мере, в моих делах. Но единственная причина, почему я говорю с вами о Джо, в том, что я ни черта не знаю.

Он откинулся на спинку кресла, и оно скрипнуло, как дешевый мел на школьной доске.

— Вот вам вся картина, — сказал он. — Джо занесло сюда каким-то ветром месяцев пять или шесть назад. Он принюхивается и присматривается, и обнаруживает, что я букмекер. Поэтому он приходит ко мне. Он симпатичный парень, и работал в этом деле где-то на Востоке. Я не знаю за ним ничего худого, так что нанимаю его. С кем он водится, какая у него биография, — этого я не знаю. Да и не хочу знать. Работает он о’кэй, и я доволен.

— Пока не выясняется, что вы потеряли несколько тысяч долларов в результате какой-то махинации?

— Бросьте свои догадки.

— Да нет, я просто так спросил, — сказал я небрежно. — Вы бы не стали выбрасывать парня только из-за того, что не досчитались нескольких тысяч. Или как, Драгун?

Он даже бровью не повел.

— Нет. Не стал бы. Я могу себе позволить потерю нескольких тысяч. У меня ведь не один источник, откуда черпать. Дело не столько в деньгах, сколько в принципе.

— Да, я слышал, — насчет принципов вы зверь.

— Черт, вы же знаете, что я имею в виду. Уступите этой шпане полдюйма, и они живо сядут вам на голову.

— Не столь ясно, как мне хотелось бы, но все же идею я уловил. — Он снова наклонился ко мне через стол и, прищурившись, посмотрел на меня из глубоких орбит.

— Но, Скотт, — сказал он медленно, — будьте осторожнее со своими вопросами. Некоторые вопросы могут повредить вашему здоровью.

Я усмехнулся в ответ. Сара оттолкнулась от стола мягким, гибким движением и приблизилась ко мне вплотную.

Я поднял на нее глаза.

— Я не поблагодарил вас за ваше усердие. Спасибо.

— О, пустяки. Мне просто захотелось поворошить ваши волосы, хоть они и короткие.

Она оперлась на мое плечо и стала почесывать ногтями мою шею. В позвоночнике у меня заиграли молекулы.

Я спросил:

— Нервничаете?

— Ничуть.

— Ну, так заставляете меня нервничать?

Она слегка улыбнулась, скосив на меня зеленые глаза.

Я извлек пачку сигарет и предложил ей одну, но она отрицательно покачала головой. Я закурил, глубоко затянулся и сказал Драгуну:

— Полагаю, это все, на что я могу рассчитывать?

Он кивнул:

— Это все, чем я мог вам помочь.

— О’кэй. Когда-нибудь зайду еще.

Я еще раз глубоко затянулся, и тут на Сару что-то нашло: она меня ущипнула. Она действительно вонзила в меня свои ногти. Она вцепилась мне в шею, как какой-нибудь рак клешнями.

Дым вырвался у меня из глотки вместе с воплем, и я вскочил со стула, дрожа от гнева.

Она повернула ко мне лицо, сжав перед собой руки, приоткрыв рот и выставив подбородок. Потом стиснула зубы в улыбке.

Не знаю, действительно ли я хотел отшлепать эту кошечку, или это вышло неожиданно, но только я шагнул к ней, сгреб ее за руку и, снова опустившись на стул, рванул ее к себе. Она упала, лицом вниз, ко мне на колени, явно застигнутая врасплох.

Придерживая ее левой рукой, я поднял правую в воздух — и с чувством величайшего удовлетворения надавал ей шлепков.

Я никогда раньше не видел, чтобы Драгун смеялся, но когда я взглянул на него, рот его был широко раскрыт и из него вырывалось что-то вроде радостного храпа, в то время как рука весело отбивала на столе такт.

В первый момент, когда Сара вцепилась в меня наманикюренными коготками, меня бросило в жар, но теперь мне стало вдруг жарко как-то по-другому, и после пятого шлепка я признался себе, что мне уже не хочется наказывать эту девчонку. Так что же, черт возьми, я делаю? Пора остановиться.

Я столкнул Сару с колен, и, поднявшись, она повернулась ко мне. Она молчала. Ее челюсть чуть заметно двигалась — она скрежетала зубами. Судя по ее лицу, она не была ни обижена, ни рассержена, ни смущена.

Уголки ее маленького рта слегка вздернулись. Ее трясло, как будто у нее была пляска святого Вита. Ее ладонь была горячей и влажной.

Драгун все еще смеялся, когда я вышел и захлопнул за собой дверь.

Никто не знал, что Флеминг Драгун держит тотализатор — «лошадиный салон», — никто, кроме полицейского отряда по борьбе с игорными притонами в Лос-Анджелесе, тех, кто играл на скачках, и еще нескольких человек. Даже при этом «лошадиный салон» Драгуна был неплохо замаскирован. Допустим, вы получили надежные сведения о какой-либо лошадке, которая будет участвовать в пятом забеге в Вельмонте; у вас в кармане — лишние два доллара, а в перспективе — свободный вечер. Если вы в Лос-Анджелесе, вы идете в южном направлении по Грэнд-стрит до угла Одиннадцатой, пересекаете ее и оказываетесь перед Эйс Джоук Шоп — магазином новинок. Это угловое здание, протянувшееся футов на шестьдесят по Грэнд-стрит, немного великовато для такой лавки. Но в ней вы можете купить спички, которые взрываются, когда вы ими чиркаете; подушки для кресел, которые издают страшный звук — пффффт, — когда вы на них садитесь; и около девятисот других приспособлений, которыми вы можете оживить или расстроить вечеринку, сообразно вашему чувству юмора. Однако, эти приспособления вас не интересуют. Вы хотите поставить на подсказанную вам лошадку. Поэтому вы идете вдоль длинного прилавка до его середины, где оставлен проход. Вы киваете Генри — сморщенному человечку, который продает новинки, и он кивает вам в ответ, потому что знает вас, — иначе вы бы не прошли мимо пфффффт-подушек за прилавок. Здесь вы поворачиваете направо, идя как бы назад, но уже за прилавком, и в конце его, слева от вас, за массивным книжным шкафом, находится дверь. Вы открываете ее и входите.

Вам уже знакомы подобные помещения. Справа, за деревянной стойкой — парни, которые забирают ваши деньги и выдают вам билеты; репродуктор, сообщающий о ходе скачек, о результатах и т. п. На стенах — прямо и слева — объявления, извлечения из справочников о лошадях, сведения о том, какая лошадь побежит по какому треку, и как они бежали до этого забега, и еще тонна другой информации в сокращенных кодовых обозначениях, которые совершенно непонятны неискушенному человеку и лишь немного понятнее «жучку»^[2]. Поэтому вы бросаете последний взгляд на код, под которым значится ваша лошадь, — имя этого коня Великолепный, и до сих пор он бегал так, будто у него сломана косточка; и это как раз очень хорошо, ибо когда он победит, вы получите предельную сумму: пятнадцать к одному^[3], а это случится именно сегодня, потому что ваши сведения, можно сказать, прямо из стойла. Поэтому вы становитесь дерзким и беспечным, как школьник на втором свидании с одной и той же девочкой, и ставите по четыре доллара на нос. Парень дает вам ваш листок, где вписаны ваши инициалы, кличка лошади, на которую вы ставите, и сумма ставки; а из репродуктора пронзительный голос возвещает, что лошади на старте, — побежали, — бегут; и потом все кончается. И если предсказание, которое вы получили, исходило прямо из лошадиных уст^[4], значит, лошадь лгала сквозь свои желтые зубы, и вы начинаете думать, что это предсказание, возможно, вышло из какой-то другой части ее анатомии. Во всяком случае, вы недоумеваете, что же, черт возьми, приключилось с Великолепным.

Если вы хотите узнать у босса, что случилось с Великолепным, или застрелить этого негодяя, или плюнуть ему в глаза, вы проходите в дверь в левой стене этого азартного ада и оказываетесь в узком холле. Справа от вас комната, которая служит чем-то вроде кладовой; слева — кабинет Флеминга Драгуна. Только не стойте под дверью и не подслушивайте, потому что поблизости слоняются два отвратительных парня.

Усекли? Знаете теперь, как туда пройти? О’кэй. Но послушайтесь моего совета: не ходите. По крайней мере, не ставьте на Великолепного…

Я вышел из кабинета Драгуна в узкий холл. Голая лампочка на потолке отбрасывала на стены желтый свет.

Мои краснолицые приятели стояли, прислонясь к двери кладовой. Я подошел к ним. Коренастый был поближе. Он выпрямился и взглянул на меня с кривой, презрительной усмешкой.

Он сказал:

— Как голова, шпик?

Я влепил ему в живот кулаком. У него перехватило дыхание и он издал какой-то звук, — как будто хотел крикнуть «помогите», но не смог закончить, и этот звук повис в воздухе, как тот звук, который вырывается у человека после двойной порции дешевого бурбона. Он согнулся, задыхаясь. Я размахнулся от бедра левой рукой и врезал ему в подбородок, с удовлетворением ощутив, как удар отдался у меня в запястье и плече. Он шлепнулся, как мокрая тряпка, и растянулся на полу неподвижной грудой.

Это произошло в одну секунду, но маленький успел сунуть руку под пиджак. Перешагнув через его товарища, я схватил его за руку и сильно крутанул. Он издал писк, похожий на звук детского воздушного шара, когда из него выпускают воздух, и упал на колени, откинувшись назад и повторяя: «ааа-ааа-».

Я сунул руку ему под пиджак, вытащил пистолет и швырнул его на другой конец холла; потом ударил его по одной и по другой щеке. Голова его дернулась вправо и влево, и глаза стали как будто стеклянные. Я оставил коренастого там, где он рухнул на пол, а маленького — стоящим на коленях, и вышел.

Я взглянул на часы. Было без пяти семь, и всех, кто играл на скачках, уже и след простыл. Даже тех, кто старается извлечь все, что можно, до самого конца. В магазине новинок, до закрытия которого оставалось еще пять минут, пара старшеклассников хихикала над «художественными» слайдами, в то время как продавец Генри стоял за прилавком со скучающим видом. Я кивнул ему и присоединился к редким пешеходам на Грэнд-стрит. У газетчика на углу я купил «Сентинел» и прошел полквартала по Одиннадцатой, туда, где оставил свой кадиллак.

«Сентинел» все еще продолжал свою кампанию против лихачества автоводителей и дорожных инцидентов. Слева в рамке газета возвещала: ДВА СМЕРТЕЛЬНЫХ СЛУЧАЯ ЗА ПОСЛЕДНИЕ 24 ЧАСА, а внизу, в статье на два столбца, осуждалось безрассудство небрежной езды и особенно подчеркивалось возрастающее число фатальных наездов на пешеходов: в результате Лос-Анджелес становится мишенью для нападок со стороны Национального Совета безопасности движения. Я прочитал статью с начала и до конца, — ведь Джо Брукс, историю которого я расследовал, был явной жертвой такого фатального наезда, — просмотрел помещенные в номере комиксы и включил мотор.

Мне сказали, что Джо жил последнее время вместе со своей сестрой, Робин Брукс, и я поехал прямо туда.

Глава вторая

Это был небольшой оштукатуренный дом, сине-зеленый, отделанный белым, в 300-м квартале Норт Уинзор-стрит. Чистенький, прохладный и маленький, как большинство домов в этой части города. Перед ним зеленел ухоженный газон; выложенная плитами дорожка вела к парадному.

Я позвонил в звонок и критически посмотрел на свои коричневые кожаные туфли. Отправляясь к даме, я всегда следил, чтобы мои туфли были начищены до блеска, даже если эта дама — старая ведьма. Сейчас они просто сияли. Пока я восхищался их блеском, дверь распахнулась, и я медленно поднял глаза.

Я увидел пару плоских коричневых босоножек, из которых выглядывали пальцы с покрытыми красным лаком ногтями; жесткие шнурки, обвивающие аккуратные лодыжки; лодыжки, грациозно переходящие в привлекательные икры; черные, по колено, штаны (наподобие тех, что носят «клэмдиггеры»^[5], обтягивающие высокие бедра; полоску белого тела между штанами и блузкой бежевого цвета, не заправленной, как обычно, внутрь, а туго затянутой вокруг тонкой талии; потом высокую грудь, выступающую из выреза блузки, как часто показывают в кино; гладкая белая шея; и-ба!

Она вовсе не была старой ведьмой.

Может быть, мне следовало начать с ее лица, но в таком случае я, вероятно, потерял бы огромную долю удовольствия, которое я испытал при виде этой особы. У нее были темные брови, и одна из них вопросительно поднялась, а глаза были темно-карие, большие и мудрые. У нее был маленький, прямой нос и полные, ярко-красные губы, слегка изогнувшиеся в улыбке. Волосы были того ржаво-рыжего цвета, какой вы изредка видите ранним утром в небе над тихоокеанскими островами; и они были густые и пышные. Вся эта масса волос обрамляла умное, красивое лицо и падала ей на плечи.

— Пришли взглянуть? — голос звучал приятно, мягко.

Я смотрел на нее во все глаза.

— Простите. Вы — мисс Брукс?

— Да.

— Я пришел не просто взглянуть. Я бы хотел поговорить с вами. О вашем брате.

Улыбка исчезла с ее лица, и оно приняло серьезное выражение.

— Конечно. Входите пожалуйста.

Я проскочил мимо нее и вошел в дом.

Комната выглядела уютно и была приятно обставлена. Слева возвышался большой камин, облицованный плитками, сейчас пустой и отгороженный на летние месяцы ширмой. Дальше стоял современный светло-зеленый диван из двух секций под углом, который в точности входил в образованный стенами угол. Между его двумя половинками поместился черный столик в современном китайском стиле, а на нем — четыре книги в глянцевых обложках, между двумя тяжелыми бронзовыми книгодержателями, сделанными каждый в форме балийской танцовщицы, которая отнюдь не отличалась скромностью. Справа от двери, у стены, отделявшей комнату от улицы, стоял один из хорошо укомплектованных домашних баров из бамбука и красной кожи, отделанный бороздчатой фанерой на углах и изгибах. Красный, желтый и зеленый цвета ярко сочетались в нем, и казалось, стоит бросить в него монетку, и из него вырвется дикая, громкая мелодия. У противоположной стены был комбинированный телевизор-проигрыватель с пластинками на расположенных внизу полках. Против него стояли два глубоких кресла. Почти посреди комнаты, напротив камина, — длинная, низкая зеленая тахта.

На тахте сидел слегка взъерошенный тип, на толстой шее его свободно болтался галстук. Ему было под сорок — еще чуть-чуть, и стало бы все сорок. Это был крупный человек, примерно моих габаритов, то есть чуть ниже шести футов и двух дюймов и немного больше двухсот фунтов. На нем был хорошо сшитый серый костюм. В правой руке он держал наполовину опустошенный стакан. Он смотрел на меня злобно и с раздражением, явственно выражавшимся на его чувственном лице, и я ответил ему таким же взглядом — просто для того, чтобы он не задавался.

Я обратился к девушке в игривой блузке.

— Я — Шелл Скотт, — сказал я. — Частный следователь.

— Трепач. — Голос с тахты. — Частная ищейка!

Я взглянул на него через плечо.

— Вас кто-нибудь спрашивал? — осведомился я непринужденным тоном.

— Эдди! — резко сказала девушка. Затем повернулась ко мне. — Здравствуйте, мистер Скотт. Это — Эдди Кэш. Эдди, — это мистер Скотт.

Он что-то проворчал. Я проворчал что-то в ответ. Это напоминало кормление зверей в зоологическом саду.

Робин Брукс усадила меня на одну половинку дивана в углу, а сама села на другую. Вид у нее был несколько озадаченный.

— Вы сказали, что вы — частный следователь?

— Так точно. — Я предъявил свое удостоверение.

— Я не совсем понимаю. То есть, почему частному сыщику понадобилось говорить со мной о Джо.

— Простите, — сказал я. — Я бы ни за что не побеспокоил вас так скоро после смерти вашего брата, но у меня есть клиент, который хочет, чтобы я собрал все возможные сведения. Всего несколько вопросов, если не возражаете, мисс Брукс.

Я вопросительно посмотрел на нее, и она медленно кивнула в ответ.

— Пожалуйста.

Я сказал:

— Постараюсь как можно короче. Первое: когда вы узнали о смерти брата, у вас не возникло подозрения, что эта смерть — не результат несчастного случая?

— Не несчастный случай? — Ее темные глаза широко раскрылись. — Нет, почему же… конечно, нет. Почему бы кто-нибудь… — ее голос оборвался. Нахмурившись, она сказала: — Полиция явилась сюда в тот же вечер. Они задали мне этот же вопрос, но я подумала, что они обычно об этом спрашивают. — Она наклонилась вперед и взглянула на меня. — Вы думаете, что кто-нибудь… — она заколебалась и затем закончила: — Кто-нибудь мог убить Джо, — ну, намеренно?

На ее блузке, ловко стянутой на талии, было четыре пуговицы, но она была застегнута только на одну нижнюю. С трудом заставив себя смотреть ей в глаза, я ответил:

— Такая возможность всегда есть, мисс Брукс, пусть даже самая минимальная. Сказать по правде, я не захожу так далеко. Я просто проверяю, задаю вопросы. Пока что это еще ничего не значит.

— Но почему? — Она помолчала. — Кто вас нанял? Ведь кто-то же, наверно, вас нанял.

— Простите, но я не могу назвать имя моего клиента. Он просил меня оставить его в стороне.

Эдди Кэш покинул тахту, подошел и уставился на меня. Думаю, ему надоело, что его игнорируют. Поскольку он не сводил с меня глаз, я наклонил голову набок и посмотрел на него, потом наклонил голову на другую сторону и посмотрел на него еще немного. Его лицо стало заливаться краской.

— Что-нибудь особенное? — спросил я.

Робин встала и положила руку ему на плечо.

— Эдди, может быть пойдешь? Встретимся попозже. — Она ловко препроводила его к двери. — Позвони мне завтра. И можешь поставить за меня пятерку на Голубого Мальчика, хорошо?

Он сказал, что хорошо, он поставит, еще раз злобно посмотрел на меня через плечо и вышел. Она вернулась и снова села на свою половинку дивана.

— Иногда он ведет себя, как ребенок, — сказала она. Потом взмахнула на меня ресницами, и я почувствовал, как они затрепетали где-то у меня внутри. — Он немного ревнует, — сказала она.

— Я его не осуждаю.

Она улыбнулась.

— Спасибо.

— Насчет этого Голубого Мальчика, — сказал я. — Вы ставите на лошадей?

— Иногда. Это все Эдди. Время от времени я позволяю ему поставить за меня какую-нибудь малость.

— Что он вообще делает? Я имею в виду источник его заработка.

— Эдди?

— У-гу.

— Мне казалось, вы хотели говорить о Джо.

— Я и хочу. Но Эдди меня заинтересовал. Прелестный малый.

— О, у него есть собственное предприятие. Джонсон-Кэш Кампани. Они производят оборудование для отопления и вентиляции. Я не очень в этом разбираюсь, но Эдди получает приличные деньги.

— Его собственное предприятие? Судя по названию, это скорее товарищество.

— Так и есть. То есть, так было. Сейчас Эдди единственный владелец.

— Сейчас?

— Четыре или пять месяцев назад его компаньон погиб от несчастного случая. Уличная катастрофа или что-то вроде. Как Эдди мне объяснил, оба компаньона застраховали свое дело сообща, так что если бы один из них умер, то оставшийся в живых получил бы значительную сумму. Насколько я понимаю, фирмы часто выплачивают в таких случаях страховую премию.

— Так, так.

— Что вы хотите сказать этим «так, так»? — спросила она достаточно любезным тоном.

— Несчастный случай на улице. Как с вашим братом?

— Н-ну… нет, не совсем так. — Она слегка нахмурилась и искоса посмотрела на меня. — Странные вопросы вы задаете, очень странные. — Она провела руками по своим укороченным брюкам, как бы оглаживая их, и похлопала себя по голым коленкам, не спуская с меня глаз.

— Хотите выпить? Я приготовлю, — сказала она.

— Великолепно. С удовольствием.

Она подошла к разноцветному бару и принялась за дело.

— Бурбону?

— Прекрасно. С водой.

Она вернулась, везя перед собой низкий столик, отделанный хромом и стеклом и снабженный роликами снизу и всем, что надо для подобного угощения, — сверху. Столик был низкий, и чтобы везти его, ей пришлось все время наклоняться. Я не мог не видеть. Закрыв на мгновенье глаза, я сказал себе: — Нет, не смотри, Скотт. Не смотри, Скотт. Помни: ты пришел расследовать, не более.

Я открыл глаза. Она протягивала мне прохладный напиток, и через стакан я увидел ее красные губы, изогнувшиеся в улыбке.

Я взял от нее стакан.

— Спасибо, — сказал я. — А теперь расскажите про Джо. Какой он был человек? С кем общался? Кто были его друзья — мужчины, женщины, возлюбленные? Неприятности, какие он мог иметь. Не попал ли он в беду, не было ли у него врагов? — Я умолк и посмотрел на нее. — Надеюсь, я вас не очень расстраиваю своими вопросами?

Она покачала головой, и ее рыжие с оттенком ржавчины волосы всколыхнулись у нее на плечах.

— Нет. Ничего. Я не очень убита, признаюсь. Мы не виделись с Джо много лет, — до самого его возвращения. Постараюсь рассказать вам все, что знаю. Вас, наверно, интересует то, что с ним было с тех пор, как он вернулся?

— С тех пор, как он вернулся? — Мы говорили о нем так, будто он жив.

— Он пробыл несколько лет на Востоке. Вернулся месяцев шесть назад. В январе прошлого года, пожалуй.

— Хорошо. Отсюда и начните.

Я отпил глоток бурбона. Это был хороший бурбон и легко проскочил внутрь, как и положено хорошему бурбону. Я посмотрел на часы. Семь-тридцать; видно, предстоит одна из жарких, душных ночей. Я отпил еще немного бурбона и откинулся на диванные подушки.

Робин сказала:

— Ну вот; Джо, когда приехал, конечно сразу разыскал меня. Я устроила его у себя, и он начал искать работу. И поступил к некоему мистеру Драгуну в его магазин новинок.

Я усмехнулся.

— Я знаю Флеминга. И его магазин новинок тоже. Знаю я, какие там новинки!

Она улыбнулась — губами и глазами.

— Ну ладно, мистер Скотт. Он поступил на работу к букмекеру. Это вас больше устраивает?

— Больше.

— Мне это не очень нравилось, но Джо искал работу, а тут представилась возможность: один из помощников мистера Драгуна заболел.

— Это мне понятно.

Она вопросительно взглянула на меня, — видимо, мой тон ее озадачил, — потом продолжала:

— Ему там нравилось, и он работал там до — до этого несчастья.

— С кем он дружил?

— Ни с кем особенно. Он был в хороших отношениях с некоторыми из тех, кто тоже работал в магазине, — она улыбнулась, — новинок. Потом, он конечно был знаком с Эдди и кое с кем из игроков, которых он обслуживал.

— А Эдди был как-нибудь связан с Драгуном?

— Да, особенно во время скачек на Северном ипподроме. Он увлекается игрой на скачках. Там я и встретила Эдди.

— О’кэй. Вы не знаете, не было ли у Джо каких-нибудь неприятностей?

— Не было. Решительно никаких, мистер Скотт.

— Называйте меня Шеллом.

— Шелл. Это имя мне нравится; оно вам подходит. А на моей этикетке — Робин Виктория Эллен Брукс.

— Так длинно?

— Так длинно. Можете сократить и оставить только Робин.

— О’кэй, Робин, у вас есть какая-нибудь фотография Джо? А то я знаю его только по описанию.

— Конечно, есть. Погодите минутку. Можете налить себе еще, если хотите.

Я захотел.

Пока она искала фотографию — в спальне, еще где-то в глубине дома, я налил в стакан бурбона, подлил воды и бросил туда кубик льда. Она вернулась с пачкой фотографий, включила верхний свет и подала фотографии мне.

Четыре были сняты в ночном клубе и подписаны: «Робин — с любовью, Джо» и «Робин — с днем рождения. Желаю счастья. Джо.». На одной он был снят перед домом; а последняя представляла собой тонированный портрет, восемь на десять, сделанный в ателье и подписанный, — красными чернилами, красивым, плавным почерком: «Робин — со всей любовью — Джо». Я вернул ей фотографии, кроме этой последней, — мне хотелось рассмотреть его получше. Он был, видимо, небольшого роста, недурен собой, блондин вроде меня; жидкие усики над верхней губой выглядели так, будто он забыл побриться; волосы он носил длинные, зачесывая их назад и за уши; на подбородке виднелся небольшой шрам. «Да, недурен, — подумал я, — только немного слабохарактерный. Лет двадцати четырех или пяти, — скажем, на год или два младше Робин». Я отдал ей портрет.

— Бренные останки Джо Брукса, — сказала она. В ее тоне мне послышалась печаль.

Чтобы немного рассеять ее, я сказал: «Джо — а дальше? Еще какие-нибудь имена, кроме Джо?» Я взглянул на нее, посмеиваясь, — от выпитого бурбона по телу разлилось тепло.

— Просто Джо.

— Просто Джо?

— Ну, Джозеф. Джозеф Брукс. И все.

— Должно быть, все имена истратили на вас, а?

Она кивнула в ответ, вертя в руках свой стакан. Он был пуст. Мой — тоже. Ужасно!

— А как насчет подруг?

— Ни одной. Во всяком случае, я ни об одной не слыхала от него. Иногда он выходил пройтись с приятелями. Пожалуй, это и все. Изредка — партия в покер или холостяцкая пирушка. Никаких женщин. — Она смотрела на портрет. — Он был довольно красивый. Просто не любил валять дурака. Большую часть времени сидел дома и читал отчеты о скачках и справочники о лошадях.

— Вы уверены? — спросил я. Подобный образ жизни всегда вызывал во мне какое-то раздражение. Возможно, потому что он был мне чужд. Решительно и определенно.

— Да, судя по тому, что я знаю, — сказала она.

— А вы? Я имею в виду тот вечер, когда он погиб. Где были вы? Полиция сюда приходила?

— Да. Я весь вечер сидела дома. Смотрела телевизор. Полиция явилась часов в одиннадцать или немного позже. Через час или два после ухода Джо. Я не знала, куда он пошел. Он только сказал, что хочет ненадолго встретиться с приятелем — Гарри Зэрклом. И вдруг приходят полицейские и говорят мне, что его сбила машина. Они задали мне почти те же вопросы, что и вы, только, боюсь, я тогда не придала им должного значения; я как-то растерялась.

При упоминании Гарри Зэркла в моей памяти тотчас возникла картина — маленький человек с окровавленным лицом в кабинете Драгуна.

— Зэркла? — переспросил я. — Вы сказали, Джо пошел повидаться с этим парнем — Зэрклом?

— Да, так он сказал.

— Это его друг?

— Да. Кажется, он довольно часто встречался с ним на работе. Думаю, один из тех, кто ставит на лошадей. Я его ни разу не видела.

Я мысленно взял все это на заметку: пригодится.

— Еще что-нибудь? — спросил я.

— Нет, пожалуй. Полиция задала мне несколько вопросов, а потом мне пришлось поехать с ними для опознания тела. Это было ужасно. — Она содрогнулась и поднесла к губам стакан. Ее как будто удивило, что он пустой.

Она вздохнула и покачала головой.

— Не будем поддаваться мрачным настроениям. — Она улыбнулась.

— Выпьем?

— О’кэй. Один напоследок. — Мне не хотелось превращаться в свинью. Уж слишком крепкий этот бурбон. Впрочем, разве бывает слабый бурбон? Но, судя по моему самочувствию, этот был просто убойный.

Между нами был столик для коктейля, и она склонилась над ним и стала наливать и смешивать. Я уже говорил, что из четырех пуговиц на ее блузке три были расстегнуты. Она наклонилась довольно низко. На этот раз я не закрыл глаза. Я ведь уже закончил свою работу, — во всяком случае, на сегодня.

На ней не было бюстгальтера, я не просто предполагал, — я был в этом совершенно уверен. Никакого бюстгальтера, только его начинка. Но какая начинка!

В восхищении я не мог отвести от нее взгляда, и в этот момент она подняла глаза и поймала меня с поличным. Она не отпрянула, не вскрикнула, не попыталась ничего скрыть. Она просто улыбнулась. Немного ехидно, как мне показалось. Как я надеялся.

— Новейший стиль, — сказала она.

— Как это?

— Стиль. Сейчас это крик моды.

— Крик. Гм… — Я ждал этого много лет. Я раза два глотнул, бросил еще один взгляд и сказал весьма глупо: — Мило. Наверно, прохладно.

— Да, — сказала она. — Летом очень приятно.

— Летом очень приятно. У-гу.

Она приготовила коктейль и села, выпрямившись. Все стало на свое место, в том числе и мои глаза.

Все было совсем не так, как я себе наметил. Я хотел выпить один стакан и вежливо попросить второй. Но вместо этого мы сидели, прихлебывая из наших стаканов, и вели светскую беседу. Я узнал, что ее родители оба умерли. Мать — при ее рождении, отец — как раз когда она окончила школу в Голливуде. «Нет, я никогда не думала о том, чтобы стать киноактрисой, ха, ха. Глупый мальчик. Нет, право же, я серьезно. Глупый, глупый, глупый». Она выполняла разную работу: билетерша в кинотеатре, кассир, какое-то время официантка; сейчас иногда модельерша. Я рассказал ей, что небольшой шрам над левой бровью — след от раны, полученной, когда на меня напали тринадцать хулиганов, — ну, и отделал же я их, пообрывал им руки и ноги и избил до смерти. «Ага, тринадцать. Ага, до смерти.» К тому времени, когда я поубивал всех этих хулиганов, пробило восемь часов.

Я встал, почти не шатаясь.

— Спасибо за информацию, Робин. Мне надо еще зайти в два места. У меня была шляпа?

— У вас не было шляпы. — Она проводила меня до двери, открыла ее и остановилась, прислонившись к стене. — Если что нужно, приходите еще, — сказала она.

Я сжал зубы, кивнул, окинул ее взглядом и вышел.

Глава третья

Солнце уже давно зашло, но на Бульваре Беверли было светло от фар льющихся непрерывным потоком автомобилей. Канун субботы, — люди покидали город: школьники старших классов устремлялись в занятых напрокат смокингах к огням ресторанов, захватив с собой накопленные за три месяца сбережения; кинозвезды в наброшенных на плечи норках, в темных очках спешили к резервированному столику в каком-нибудь фешенебельном клубе на Сансет-Стрип. Где-то в Лос-Анджелесе, в темном переулке или, может быть, в номере дешевой гостиницы, грабили, раздевали парня. Рабочие, служащие и чиновники наводняли город. И все эти люди обливались потом, как пьяницы в паровой бане. Ч-черт, ну и жарища! Кому-нибудь следовало шить нижнее белье из промокашки. Они бы сколотили себе целое состояние.

Я забрался в кадиллак, включил вентилятор и ввинтился в плотный поток машин на Беверли, держа курс к центру и полицейскому управлению. Никаких развлечений для меня, во всяком случае сегодня. Может быть, после завершениямоего дела. Когда я его закончу, я получу большие деньги. Мой клиент, плативший за мои первоклассные услуги, вполне мог себе это позволить.

Вот как это началось. Я кормил дюжину рыбок гуппи, которые жили у меня в десятигаллонном аквариуме, в моей конторе в Хэмилтон Билдинг на Бродвее. Вдруг зазвонил телефон. Во мне шевельнулась надежда.

Человек на другом конце провода и был тот щедрый богач: Виктор Пил; и звонил он из одного сверхшикарного «ночного местечка» на бульваре Уилшир. Он хочет предложить мне работу, сказал он; не пожелаю ли я, если смогу, приехать к нему? Я смог и пожелал. И поехал.

«Ночное местечко» Пила называлось, с полным основанием, «Сералем», что в словаре Уэбстера определяется как гарем или, в более широком смысле, как место предосудительных удовольствий. Мне случалось бывать там и раньше, однако не по делу. Не по такого рода делу.

Вы входите и, после хотя бы частичной видимости на Сансет-Стрип, попадаете во тьму, которая в первую минуту кажется вам абсолютно черной. Но когда ваши глаза привыкают к сумраку, оказывается, что здесь прохладно и приятно.

Одна из причин этой приятности — девушка слева от вас, которая принимает у вас шляпу. Вы даете ей какую-то мелочь и восхищаетесь тем, во что одета эта молодая леди. И самой леди тоже. Ее наряд повторяется на всех девушках в Серале, но вы ничуть не в претензии из-за этого повторения: сверкающие поддельные бриллианты, которыми усеян рискованно-минимальный лифчик, — он выглядит прозрачным, но только выглядит; и подобие длинных шаровар, напоминающих те, что носят юные турчанки в приключенческих фильмах, и сшитых из легкой материи, которая выглядит прозрачной, — и не только выглядит. Полюбовавшись костюмом хорошенькой гардеробщицы, которая тем временем смотрела на вас, улыбаясь, как одна из любимых жен Султана, вы делаете поворот кругом, низвергаетесь по трем ступенькам и попадаете в ночной клуб как таковой. (Некоторые говорят: «как таковой-растаковой».).

В четверть седьмого вечера он представлял собой пустой зал; справа — длинный бар из дерева, отделанного металлом; вдоль него двадцать высоких круглых стульев, а слева — какое-то количество покрытых белыми скатертями пустых столиков, сгруппированных вокруг танцевальной площадки, ограниченной с другой стороны эстрадой для оркестра.

Я обошел эстраду справа и очутился перед задрапированной бархатом аркой. Возле нее стоял огромный парень с великолепным красным носом, скрестив мощные руки на округлой, как бочка, груди. Цветок гардении на отвороте его темного смокинга был слишком мал, чтобы скрыть то, что выпирало под тканью из-под его левой подмышки. Я остановился перед ним и залюбовался великолепием его носа.

— Я — Шелл Скотт, — сказал я. — Пил хочет меня видеть.

— Зачем он хочет вас видеть? — У него был раскатистый, гулкий голос, как у гавани Сан-Педро в туманную ночь.

— Вот уж не знаю. Хочет, и все. Давайте спросим у него самого.

Он немного подумал, как человек, передвигающий в мозгу рояль, потом сказал: «О’кэй, пройдем. Вы первый».

Он проследовал за мной под арку, по узкому холлу, мимо двух артистических уборных, двери которых, к сожалению, были закрыты, потом налево вдоль другого холла, к двери с надписью: «Посторонним вход запрещен.»

Он постучал, и через минуту дверь открылась, и перед нами явился тип с голубыми глазами, холодными, как кубики льда, низкими бачками и густыми, темными усами.

— Да?

— Вы мне звонили, — сказал я. — Шелл Скотт.

— Конечно. Я — Виктор Пил. — Он сказал это таким тоном будто произнес «Авраам Линкольн».

Он кивнул Красноносому, стоявшему за мной, и я вошел в комнату.

Он закрыл дверь, и комната погрузилась в тишину. Звуконепроницаема. Потом, кивнув на кресло, сказал: «Что вы пьете, мистер Скотт?»

— Почти все.

Я сказал ему, какой напиток предпочитаю, и он занялся делом возле бара у левой стены; я же сел в кресло перед большим письменным столом красного дерева и стал наблюдать. Пил выглядел массивным, примерно пяти футов и десяти дюймов ростом и около ста девяноста фунтов весом. Лет сорока пяти, с густыми темно-каштановыми волосами, тронутыми на висках сединой. На нем был добротный и хорошо сшитый коричневый костюм. Лицо тяжелое, квадратное, с желваками, похожими на комочки жира, на щеках. Не сделав ни одного лишнего движения, он быстро приготовил напитки, подал мне мой в высоком стакане и сел против меня.

— Вы бы хотели, — спросил он, — заработать пять тысяч долларов? — Его речь звучала мягко, четко, как будто он читал по книге.

— Допустим, — сказал я. — Но это зависит…

— От чего?

— От того, что я должен для этого сделать.

Он усмехнулся. Я заметил, что у него немного кривые зубы.

— Я этого ожидал, — сказал он. — Ничего нелегального. Возможно, мистер Скотт, для вас это даже рутина. Если бы мое дело было нелегально, я бы обратился к другому человеку. Хотя время мое и ограничено, я навел о вас самые подробные справки, мистер Скотт. Я человек дотошный. — Он потер подбородок толстыми пальцами. Ему явно не мешало бы побриться. Он продолжал: — Я хочу, чтобы вы расследовали обстоятельства смерти некоего Джо Брукса. В среду вечером он погиб по всей видимости от несчастного случая. По-видимому, его сбила машина. И скрылась. Его тело нашли на Солано-авеню около одиннадцати вечера. Говорю «по-видимому», ибо имею основания подозревать, что его убили намеренно. Я хочу, чтобы вы установили факты, и если мистер Брукс был действительно убит, — в чем я совершенно уверен, — выяснили бы, кто его убийца.

— Позвольте, я уточню, — сказал я. — Это выглядит так: Джо Брукс попадает под машину и погибает. Вы считаете, что это — преднамеренное убийство, и хотите, чтобы я выяснил, кто убил и почему. Верно?

— Абсолютно.

— Подозрительно что-то.

Он хмуро взглянул на меня острыми голубыми глазами. Когда он хмурился, его прямые, густые брови опускались на четверть дюйма.

— Мистер Скотт, — сказал он, тщательно выбирая слова, — меня ничуть не интересует, действительно ли это дело, как вы говорите, «подозрительно» или нет. Я объяснил вам, чего я хочу, и полагаю, что со временем вы не найдете в моей просьбе ничего необычного. Если вы не желаете браться за это дело, так и скажите. Разумеется, все останется между нами.

— Само собой.

— Так возьметесь?

С минуту я обдумывал сказанное, одновременно разглядывая кабинет: бежевые стены, чуть более темный потолок, скрытое освещение, три тяжелых кожаных кресла, письменный стол, кресло-вертушка, венецианские шторы, бар. Мило. И дорого.

— О’кэй, — сказал я. — И все-таки я считаю, что оно чревато сложностями.

— Прекрасно. — Он снова показал мне свои кривые зубы и вытащил из внутреннего кармана длинный бумажник из страусовой кожи.

Порывшись в массе бумажек, он вытянул тонкую пачку зеленых, щелчком запустил ее в мою сторону по гладкой, темной поверхности стола. Я взял ее и пересчитал купюры. Сотни, десяток сотен. Десять стодолларовых купюр. Я вложил эту хорошенькую пачку в свой бумажник.

— Одна тысяча сейчас, четыре тысячи по окончании дела, — сказал он.

— Мне подходит.

Он откинулся в кресле и стал поглаживать густые усы большими тупыми пальцами.

— А теперь, — сказал он, — я имею кое-какие сведения, которые могут вам помочь. Этот Брукс работает, точнее, работал, — у владельца тотализатора, по имени Флеминг Драгун.

— Я его знаю.

— И знаете, где его найти?

Я кивнул и отпил немного бурбона.

— Отлично, — сказал он. — Мистер Брукс, как я понимаю, жил у своей сестры, некой Робин Брукс. Он жил там уже несколько месяцев. — Он дал мне листок бумаги с ее адресом. — Насколько мне известно, у него не было никаких особых неприятностей. Если были, я, естественно, хотел бы об этом знать. Фактически, мистер Скотт, мне нужно знать все, что связано или было связано с этим делом, — все до последней мелочи. Вы должны это четко усвоить. — Он яростно посмотрел на меня.

— Берегите ваши сосуды, — сказал я. — Это и так понятно.

Он поморгал.

— Это все, что я знаю. Я бы хотел, чтобы вы приступили к делу немедленно.

— Сегодня же вечером, — сказал я. — С места в карьер.

Я допил бурбон, встал и поставил пустой стакан на бар.

— Как только что-нибудь узнаю, сразу к вам, — сказал я. — Докладывать буду вам лично. Никаких письменных отчетов. Я сам себе секретарь. Возможно, я не появлюсь несколько дней, даже недель, — смотря по тому, как будут развиваться события. Когда смогу, буду держать с вами связь по почте. Когда все будет кончено, напишу вам отчет, если захотите. В трех экземплярах.

Он сжал полные губы, потом сказал: «Это будет весьма желательно».

— Немного бы больше, — сказал я.

— Чего немного больше?

— Намеков. Информации. Ваша позиция, например. Какая связь между вами и тем, что какого-то парня на темной дороге сбила машина? Мне бы хотелось яснее понять всю эту ситуацию.

Он сцепил руки на столе и стал похлопывать одним большим пальцем по другому.

— У меня свои причины для выяснения этого случая, мистер Скотт. Это личные, частные причины; вы же частный сыщик. Этого достаточно.

— Этого недостаточно. Но я покупаю вашего кота в мешке. На первое время. Однако, — зарычал я на него, — я оставляю за собой право вернуть ваш задаток, — я похлопал себя по карману, — и выпустить из ада всех чертей, если почувствую, что от вашего дела дурно пахнет.

С минуту он молчал, потом кивнул.

— Что ж, это справедливо, — сказал он. Глаза его будто покрылись льдом; похоже, он мог быть круче, чем Красный Нос, стороживший его в холле.

Я взглянул на часы. Шесть-тридцать.

— Принимаюсь за работу, — сказал я. — Возможно, у Драгуна еще не все разошлись. Можно начать с него.

— Ну ладно, мистер Скотт. Теперь все в ваших руках. Еще одно: даю вам полную свободу действий, но при условии, что вы полностью оставите меня в стороне.

— О’кэй. Вас не существует.

Я не заметил, чтобы он нажал какую-нибудь кнопку или подал какой-либо другой сигнал, но дверь в кабинет открылась, и Красный Нос просунул в нее свой прекрасный клюв.

— Все в порядке, босс?

Пил кивнул.

— Чарли, мистер Скотт уходит.

Я подошел к Чарльзу.

— Знаю, — сказал я, — я иду первый.

Дойдя до бархатной арки, я сказал: «Чарльз, вы бы лучше достали более крупную гардению». Он опять начал двигать рояли, и на этом я его покинул.

У гардероба я остановился и протянул экзотической блондинке мой номерок. Она отцепила от эластичного пояса своих багдадских шаровар мой носовой платок и вручила его мне.

Откинув голову, она посмотрела на меня несколько свысока.

— Странно оставлять такую вещь в гардеробе, — сказала она, улыбнувшись.

Я усмехнулся ей в ответ.

— Странное место вы нашли для ее хранения.

— Мне было лень.

— Клянусь, я не ношу шляпы, а это давало мне повод снова посмотреть на вас.

Она провела по нижней губке розовым языком.

— Вам не нужно поводов, мистер. — Она еще немного поулыбалась мне, я глубоко вздохнул и вышел.

Вот так все это и началось.

Глава четвертая

Сэмсон посмотрел на меня поверх заваленного бумагами стола и приветствовал меня широкой, хмурой, дружеской улыбкой. Такой уж он — Сэмсон. Большой и чрезвычайно круто сваренный, — снаружи, — с отливающей металлом сединой в волосах и с крепкой, чисто выбритой челюстью. Капитан сыскной полиции Фил Сэмсон, восемнадцать лет в сыскном отделе, тринадцать — в отделе по расследованию убийств. Хороший, честный полицейский. Мне он очень нравился.

Я придвинул стул, оседлал его и закурил сигарету. У стола сидел еще один парень, он уже разговаривал с Сэмсоном, когда я пришел. Молодой, симпатичный юнец лет двадцати пяти или около того, аккуратно скроенный, не очень высокий, одетый в темно-синий костюм в крапинку.

— Вы заняты, — сказал я. — Может, зайти попозже, Сэм?

— Да мы почти кончили. Но не слишком меня задерживайте, — проворчал он любезно. — Я уже созрел для действия. — Он повернулся к молодому человеку. — Келли, познакомьтесь — это Шелл Скотт. Шелл, это Томми Келли, репортер «Экземинера».

Мы поздоровались, а Сэм сунул в рот черную сигару. Из-за сигары он спросил:

— Что на этот раз, Шелл?

— Некий Джо Брукс. Сбит машиной, которая успела скрыться. В среду вечером. Расследую по заказу клиента. Что-нибудь знаете об этом — подозрительное?

Сэмсон усмехнулся.

— Вам бы объединиться с Келли. Мы как раз об этом говорили сейчас. Вы знаете, какой шум подняли на этот счет газеты.

Келли подхватил его слова.

— Вот-вот, — сказал он высоким, почти страстным голосом, — «Сентинел» просто не сходит с этого конька. Как бы я хотел, чтобы мне поручили эту тему. — Он по-мальчишески засмеялся и погрузился в молчание.

— Мы уже пару месяцев проверяем такие случаи, — медленно сказал Сэмсон. — Даже давнишние. Многие весьма подозрительны. — Его челюсть ходила, как вылитая из чугуна, — он злобно жевал свою сигару. — Ничто я так не ненавижу, как эту тактику — сбить и удрать. Какая-нибудь морда налижется до чертиков, сядет за руль, собьет какого-нибудь парня, а потом удирает, бросив его на дороге мертвым, или при смерти, или изувеченным.

— А как насчет того, что это преднамеренное убийство?

— Кое-что действительно вызвало подозрения. Вроде того, что вызывают нас на место происшествия, — все как будто натурально, только у парня такой вид, будто его били. А вот еще другой случай: единственная отметина на теле, которая действительно могла причинить смерть, — скорее от гаечного ключа, чем от бампера автомобиля. Или: предполагается, что парень сидит дома и обедает, — а на самом деле он мчится по темной дороге, за десять миль от дома. Вот такие дела.

Я последний раз затянулся и раздавил окурок.

— И о чем это говорит?

— О том, что такие происшествия — больше чем несчастный случай. И пахнут преступлением. Та же старая песня, только на новый лад. Вы же знаете, Шелл, как это происходит. В большом городе всегда есть масса больших людей. Большой человек хочет разделаться с кем-то, кто ему угрожает, или просто убрать кого-то с дороги. А большие люди свою работу никогда не делают сами. Они кого-нибудь нанимают, — так же, как мы нанимаем кого-нибудь, чтобы вымыть машину или подстричь газон. Просто деловая сделка, только и всего.

Сэмсон замолчал и закурил свою сигару. Я ждал этого: я знал, что рано или поздно он до нее доберется. Обычно это случалось позже. Он затянулся всласть и сказал сквозь облако вонючего дыма: «Похоже, что убийца — будь то одиночка, или организация, или банда; называйте, как хотите, — делает это за плату. Они выслеживают парня, оглушают его ударом по голове и сбивают, связывают, и все такое, — потом врезаются в него на машине или просто переезжают его; и дело сделано. Может, они одурманивают свою жертву, — мы подбирали трупы курильщиков марихуаны, опиума, пьяниц, всего понемножку.

Я сказал:

— Может, вы понемногу подбираетесь к тому, главному? К самому вдохновителю или к членам такой организации? А, Сэм?

Он потряс крупной головой.

— Гм. Их слишком много. И слишком от многих подозрительно пахнет. Похоже, что за всем этим стоит какой-то негодяй или кучка негодяев. Опять же, кто знает, сколько из них еще ничем себя не выдали? Чисто сработано, и поди докажи, что это не просто несчастный случай. Что здесь — действительно передний бампер, а вот здесь — обрезок свинцовой трубы. — Он опять начал грызть сигару, перекладывая ее в своем широком рту. — Кстати, — сказал он, — Келли тоже работает над этим, а это тоже о чем-то говорит.

Келли встрепенулся и энергично закивал.

— Да, да, — сказал он, — с подлинным верно! Я работаю в «Экземинере» около года и приобрел несколько друзей из темных людишек, — кажется, вы их так называете. — Он смущенно усмехнулся. — Эти друзья — они не выходят открыто и не говорят прямо, что за всем этим стоит такая-то банда, но они уже успели обронить массу намеков и замечаний, пока я старался что-нибудь разнюхать. — Он снова усмехнулся. — Господи, ну и история. Если бы мне удалось раскрыть что-нибудь подобное, мне бы дали вести газету. Наверняка бы дали.

— А как насчет этого Джо Брукса? — спросил я у Сэмсона. — Я ведь как раз расследую его случай.

— Кстати, вот вам еще одно странное происшествие. Его нашли на Солано-авеню, у Елисейского парка, около одиннадцати вечера уже окоченевшего, как замороженная макрель. Его весьма-таки отделали, и спереди и сзади, и лицо тоже в ссадинах, будто его толкали и волокли по дороге какую-то часть пути.

— Вы видели труп? — спросил я.

— Нет. Но мне подробно докладывали. Когда его вскрыли, он был так пропитан алкоголем, будто пьянствовал целую неделю.

— Может быть, — сказал я, — он был на холостяцкой вечеринке и переходил дорогу под носом у грузовика? — Сэмсон посмотрел на меня с отвращением, и я добавил: «Слабо, да?»

— Слабо. Нет, кто-то над парнем потрудился. Во-первых, на нем не было следов столкновения с машиной, а во-вторых, у него проломлена голова. Макушка. Пока что, для публики мы выдали этот случай за обычное дорожное происшествие.

— Фигурирует, конечно, пресловутый тупой инструмент?

— Ага. В третьих, какой черт понес его на Солано? И как он туда попал? Если он был на каком-нибудь вечере или на пирушке, то где же вся остальная компания? Не знаю; мы проверяем все, что кажется подозрительным. Послали все материалы куда надо и запросили ФБР в Вашингтоне, не значится ли он у них в списках. Здесь у нас о нем ничего не известно.

— Как вы его обнаружили? Кто-нибудь позвонил?

— Вот именно. Среди недели на Солано практически нет никакого движения, особенно в такой поздний час. Темно, пустынно, — вот один молодой человек и выехал туда на свидание. Увидел Брукса на обочине. Он остановился, но увидев, в какой позе тот лежит, не вышел из машины, развернулся — и прямо к телефону. Наши прибыли на место почти тут же, — не более чем через час с небольшим после убийства.

Я спросил:

— Вы говорили с его сестрой и с людьми, где он работал?

— Разумеется, говорили. Ничего особенного; во всяком случае, пока. Сестра сказала, что он, по его словам, пошел навестить одного шпаненка по имени Гарри Зэркл. С какой целью — она не знает. Это — последнее, что она могла о нем сказать. Мы допросили Зэркла, и он подтвердил, что Брукс действительно должен был с ним встретиться, однако так до него и не дошел.

— Так говорит Зэркл?

— Так говорит Зэркл.

Я вспомнил про Келли.

— А вы все молчите, — сказал я.

— Да, я слушаю. Меня интересует эта история. Видите ли, я уже год как работаю в «Экземинере», а это первое настоящее дело, которое мне подвернулось, вот я им и занялся, — пока что по собственной инициативе. — Он улыбнулся. — Как и капитан Сэмсон.

Сэмсон сказал:

— Келли просто прицепился к нам! Ведь пока мы не скажем, ничего не выйдет наружу. А если он с нами, глядишь — и что-нибудь от нас да узнает. Он вынул изо рта сигару и отправил ее в стеклянную пепельницу; фактически, он отгрыз от нее кончик. — Случай с Бруксом далеко не единственный. Таких жертв множество, мы еще точно не знаем, сколько. У нас тут целый список, — у Келли есть копия. Наезды неизвестных машин, прямые убийства, пограничные — сомнительные — случаи. Работаем над всеми. Над многими знак вопроса, теми, что все еще числятся как несчастные случаи или еще не выяснены. Некоторые довольно давнишние, но возможно, мы сумеем что-нибудь из них извлечь, установить между ними какую-либо связь. — Он повернулся к Келли. — Дайте-ка Шеллу взглянуть на ваш список, сынок.

Келли сунул руку в карман и вынул из него копию списка на тонкой папиросной бумаге — перечень имен. Длинные, короткие, американские, мексиканские, польские: Хесус Атенсиа, Элиас Джонсон, Холдак Крыжинский, Уильям Мартин, Хоувард Хансен — всего около двадцати; последним стояло имя Джозефа Брукса. Я просмотрел список и вернул его Келли.

— Адская работа — выяснить всю массу обстоятельств.

— И, может, раскрыть при этом массу убийств, — проворчал Сэмсон. — Ведь здесь только подозрительные происшествия. А сколько еще таких, которые поначалу не вызвали подозрений!

Келли взглянул на часы.

— Ну, я побежал, — сказал он. — Спасибо, капитан, вы уделили мне столько времени. — Он повернулся ко мне. — Ужасно рад был познакомиться с вами, мистер Скотт. — Он улыбнулся и протянул мне руку. Я пожал ее, и он ушел.

Я посмотрел через стол на Сэмсона.

— Каков этот Гарри Зэркл? Вы сказали, что допросили его?

— Да я вам все уже рассказал. Мы поговорили с ним и выяснили, что в тот вечер, в среду, Брукс хотел с ним встретиться. Зэркл сидит дома и ждет, но тот так и не появился.

— А как вы узнали, что Зэркл сидел дома и ждал Джо?

— Он живет в пансионате на Альварадо. Десять человек видели его там в тот вечер. Он даже играл в карты большую часть времени.

— Возможно, мне придется с ним поговорить. Какой у него адрес?

Сэмсон назвал номер дома на Альварадо, и я записал его. В мозгу у меня играли две-три идейки, пытаясь во что-то сложиться, но пока это им не удавалось. Я спросил:

— Думаете, Брукс — еще одно звено в общей цепи, а?

— Похоже, что так. — Сэмсон искоса взглянул на меня и медленно произнес: — Есть еще кое-что подозрительное.

— Что именно?

— Почему вы занимаетесь делом, которое считается несчастным случаем? Почему, собственно говоря, этим должен интересоваться частный сыщик? Как получилось, что этот ваш клиент, кто бы он ни был, поручил вам заниматься каким-то там шпаненком, которого нашли на дороге?

— Я знаю не больше, чем вы, Сэм. Все, что я знаю, — это желание данного субъекта, чтобы я над этим работал. Притом за солидную сумму денег.

— Субъекта? Вот как. А вы не хотели бы сказать мне, кто этот субъект?

— Гм. Это как раз одно из условий: субъект остается в стороне. И, может, я нарочно сказал «субъект», чтобы направить вас по ложному следу. Может, это была — девушка.

Долгую секунду Сэмсон смотрел на меня.

— О’кэй, Шелл, вы же знаете, я не стану на вас давить. Но послушайте меня внимательно. Знаю, — вы считаете, что можете за себя постоять, и до сих пор так оно и было. Но может случиться, что в этом деле замешаны какие-то здорово крутые и грубые мальчики. Будьте осторожны.

Я встал и посмотрел на него, усмехаясь.

— Не беспокойтесь, Сэм, — это укорачивает жизнь. Я запасусь лишним пистолетом или чем-нибудь в таком роде.

— Как же! Насколько я вас знаю, вы, поди, потеряли и тот, что у вас был.

Я отогнул полу пиджака и показал ему рукоятку короткоствольного кольта 38-го калибра, который уютно прятался в чехле у меня под мышкой.

— Приходится носить его с собой, — сказал я, — а то девочки не верят, что я частный сыщик.

Он вытащил новую сигару и запустил в нее зубы.

— Ступайте же, дурень. Поднимайте на ноги всех чертей. Мне надо работать.

Глава пятая

Моя машина находилась на стоянке на Сан-Педро-стрит, за зданием полиции. Я вышел и повернул направо в сторону Первой улицы. Было девять часов, и жара немного спала. С севера потянуло слабым ветерком. Внезапно передо мной очутился человек.

— Мистер Скотт?

— Да?

— Это я — Келли. Я решил дождаться вас и поговорить с вами, если вы, конечно, не возражаете. — Он поймал шаг и пошел рядом.

— Ну, конечно, Келли. Выкладывайте, что у Вас на уме?

— Ну, вот это дело, которое вы расследуете. Я тоже, можно сказать, работаю над тем же, как сказал капитан Сэмсон. Я подумал, может быть, мы бы объединились, хотя бы в какой-то его части. — Он смущенно засмеялся.

— Я не против.

— У меня масса идей, — сказал он страстно, — масса.

Мы подошли к моей машине. Я спросил: «Вам куда?»

— Да, пожалуй, домой. Я просто ждал, чтобы немного поговорить с вами.

— Садитесь. Я вас подвезу.

Он вскочил в машину, я сел за руль и включил мотор. Келли объяснил, что живет в отеле Холлоувей на Нортон-стрит, неподалеку от бульвара Уилшир, поэтому я развернулся в сторону Уилшир и свернул направо.

Мы уже миновали Уилшир, и впереди, справа, я уже видел огни Сераля. На фронтоне сияла неоновая реклама, освещая небо словно дурная радуга. Предполагалось, что на ней изображена одна из наиболее сладострастных красоток Султана. Каждый раз, когда свет вспыхивал и угасал, ее бедра вызывающе колыхались из стороны в сторону. Не слишком тонкий штрих в картине, однако он заставлял туристов думать, уж не обитают ли в этих стенах подобные же, но только живые, красотки?

Я вдруг почувствовал, что голоден.

— Вы ели? — спросил я.

— Нет. Еще нет. Боялся упустить капитана Сэмсона.

— Впереди — Сераль. Зайдем? Я угощу вас обедом.

— Ну, — он заколебался, — конечно, это было бы славно. Я только позвоню жене.

— Вы женаты?

— Конечно. Лучшая жена в мире. Уже два года. Вы должны с ней познакомиться.

— Конечно, — сказал я.

— А вы женаты? — спросил он.

— Нет.

— Ха, сколько же вам лет, мистер Скотт?

— Тридцать.

— И вы не женились? — В его тоне звучала деликатная недоверчивость.

Теперь красотка колыхалась почти прямо над нами, так что я подрулил и оставил машину на попечение швейцара.

Экзотическая блондинка стояла за стойкой гардероба со скучающим выражением на лице. Она устремила на меня повеселевшие глаза и улыбнулась. Я отобрал у Келли шляпу.

— Сдам ее за вас на вешалку, — сказал я. Он кивнул и стал с интересом оглядываться.

— Бывали здесь когда-нибудь? — спросил я.

Он покачал головой.

— Нет.

Я сказал: «Видите, сколько вы уже потеряли?». Он засмеялся и сказал: «Несомненно», и спросил: «Не холодно ли девочкам?»

Я подошел к блондинке. У нее были высокие скулы и приятный изгиб рта.

— Я одолжил ее специально ради вас, — сказал я, протягивая ей шляпу Келли. — Любопытно, куда вы ее повесите.

Она откинула голову движением, которое мне уже начинало нравиться, и свысока посмотрела на меня. Она ничего не сказала, только поджала губки и взяла у меня из рук шляпу.

Она была сложена как будто по моему эскизу: высокая, полная грудь; тонкая, гибкая талия; приятная выпуклость бедер; и длинные, — предлинные, потрясающие ноги. Она взяла шляпу, повернулась на пятках и, слегка покачиваясь, пошла вглубь гардероба. Я следил за ее походкой. Это было все равно что следить за представлением варьете.

Она вернулась и подала мне номерок.

— Где вы пропадали? — спросила она сухо. — Я думала, вы сразу вернетесь.

— Дела! — сказал я так же сухо. — Должен был провернуть несколько свиданий.

— Вы ведь Шелл Скотт? Частный сыщик?

— Частный следователь, мадам. Откуда вы знаете? И как вас зовут?

— Максина. А я про вас спрашивала. У Мими. Она рассказала мне про вас все. — Последнее прозвучало, как мне показалось, чуть-чуть лукаво.

— Мими?

— Мими. — Она кивнула куда-то за мое левое плечо.

Я оглянулся и увидел маленькую, смуглую, хорошенькую девушку, склонившуюся над подносом с сигаретами. Мими. Она холодно смотрела на меня. Я любезно ей улыбнулся. Она холодно смотрела на меня. Я сдался.

Я сказал Максине: «О!»

Она улыбнулась. Не ехидной, а просто милой улыбкой.

— Мими сказала, что у вас на завтрак сырой бифштекс.

— Она так сказала?

— У-гу.

— Ну, — сказал я, — не всегда. Иногда я ем гормоны.

Она улыбнулась и подняла одну бровь.

— Что я хочу знать, мистер Скотт, — как она узнала, что у вас на завтрак?

Я хищно посмотрел на нее и подошел к Келли. Он все еще осматривался.

— Пошли, — сказал я, — захватим столик.

Ночной клуб как таковой выглядел сейчас совсем иначе, нежели в шесть часов дня. Почти все столики под белыми скатертями, сгруппированные вокруг танцплощадки, были заняты смеющимися, пьющими, болтающими людьми. В приятный гул разговоров вплетались смех и позвякивание льда в высоких стаканах — это было совсем не то, что царившая здесь днем тишина. Оркестр из восьми человек исполнял «Тело и Душа», в то время как на крошечном пространстве пола, именуемом танцплощадкой, медленно кружились пары с мечтательными глазами и другие пары не с мечтательными, а просто пьяными глазами. С полдюжины гладких, хорошо упитанных дев в сверкающих непрозрачных лифчиках и прозрачных турецких шароварах скользили вокруг столиков, словно гурии из «Тысячи и одной ночи».

Марсель — щеголеватый, тонкоусый метрдотель — приблизился к нам, улыбаясь и потирая руки.

— Столик? Ах да, конечно. Восхитительный столик. Скоро начнется варьете; ваш столик будет почти среди исполнителей. Certaine−ment monsieurs, восхитительный. — В конце концов он усадил нас за столик почти на краю танцплощадки. Я бы лично не назвал его восхитительным, но по крайней мере он был не за колонной.

Мы устроились, и я предложил: «Может, выпьем перед обедом, Келли?»

— Хорошо. Уф, чуть не забыл. Надо позвонить жене.

— О’кэй. Пока вы звоните, я закажу напитки. Вам что?

— Мартини, пожалуй. Я мигом.

Он вернулся как раз, когда нам подали напитки, и мы, прихлебывая, стали изучать меню. Я заказал грудинку, а Келли предпочел филей.

После трех мартини подоспел обед, и Келли сказал: «Жене здесь бы понравилось»

— Ну и пригласили бы ее, — сказал я.

— Нельзя. Не с кем оставить малыша. Ему только год исполнился. — Лицо его озарилось. — Взгляните, — сказал он, занырнув в боковой карман.

Я знал, что последует, и приготовился выдержать пытку. К счастью, она была недолгой. Я посмотрел на фотографии юного Келли, пробормотал что-то вроде того, что, несомненно, никто еще не производил на свет более прекрасного экземпляра, после чего карточки очутились снова в бумажнике, а бумажник — в кармане Келли.

Он покивал в ответ с серьезным видом.

— Да, сэр. Прекрасный малыш. И умный притом.

Меня спасла грудинка.

Вы ели жареную грудинку? Для меня она наикратчайший и наиприятнейший путь к гастрономическому удовольствию. Если б вы только видели ту, что мне подали. Я почти с ненавистью смотрел, как она уменьшается в моей тарелке. Пока мы атаковали грудинку и филей, разговор замер и возобновился, лишь когда мы оба, не сговариваясь, почти одновременно вздохнув от удовольствия, откинулись на спинки кресел.

— Ну и наелся же я, — сказал Келли. — Великолепная еда.

Я заказал еще по порции «для запития», и мы выпили. Я заказал еще. Мы выпили еще. Жизнь стала приятной и приняла розовый оттенок. Я чувствовал себя удивительно свободно и уютно.

Келли искусно прикончил мартини и вытащил из стакана маслину. Он пристально осмотрел ее со всех сторон, слегка прищурившись, и когда осмотр завершился, он, вероятно, очень много узнал об этой маслине. Потом он сунул ее в рот и облокотился на стол.

— Скотт, — сказал он.

— Ага?

— У меня план. — Он произнес это тоном заговорщика.

— О’кэй. Что за план?

— Грандиозно, — сказал он. — По-настоящему грандиозно. Сенсация.

— Что за план?

— Я нанимаю организацию, которая выполнит мое задание. Убьет кого-нибудь. Сенсация!

Я выпрямился и чуть не выплеснул свой бурбон с водой.

— Вы спятили?

— Не спятил.

— Вы пьяны. Забудьте то, что вы сказали.

— Не пьян. Это как раз один из пунктов, который я хотел с вами обсудить.

— Тогда повторите, — сказал я. — Повторите медленно и вразумительно. Объясните. И перестаньте пить. Повторите то, что вы сказали.

— О’кэй. Объясняю. Первое. Вы говорили с капитаном Сэмсоном, вы знаете обстановку. Люди все время попадают под машины, машины удирают, никаких ключей к раскрытию… Второе. Кто-то делает это за деньги, за плату, по заказу. Третье. Я их нанимаю, выведываю все про их организацию, разоблачаю их, небывалая сенсация, мне поручают вести газету. Очень просто все.

Я недоверчиво смотрел на него.

— Келли, вы просто свихнулись. Один вопрос: предположим, что это не бред сивой кобылы, — а это, конечно, бред, — чем вы будете им платить? Что у вас вместо денег, — мраморные шарики?^[6] Нет, это не сработает. Вы давно уже растеряли свои шарики.

— У меня есть деньги. В крайнем случае, заплачу потом. Или вообще не заплачу. Откуда вы знаете, сколько они запросят? Может, сущие пустяки. Зачем беспокоиться заранее? — Он посмотрел на меня исподлобья налитыми кровью глазами. — Скажите, — произнес он хрипло, — что вы имеете в виду — «растерял свои шарики?».

— Из всех сумасшедших авантюр, — я гневно смотрел на него, — эта побила все рекорды, эта превосходит все. И еще одно, — добавил я, может быть, с некоторым раздражением, — на всякий случай, если вы не знали, — это противозаконно, вербовать бандитов для того, чтобы убивать людей. Противозаконно, понимаете?

— Успокойтесь, — сказал он. — Фактически никто не будет убит. Я просто притворюсь, что хочу кого-то убрать. Как только мы договоримся, я вызываю полицию. Из всех отделов. Для защиты. Всех бросают в тюрьму.

Я уставился на него, как будто он был музейным экспонатом.

— Великолепно! Вы весело говорите: «Послушайте, организация, этот бедный обалдуй причинил мне кое-какие неприятности. Сбейте его с копыт.». — Я покачал головой. — Кстати, кто этот несчастный обалдуй?

— Вы.

Так прямо и сказал. Никаких «гм-гм». Никаких оговорок. Просто — «Вы».

Он перевернул пустой стакан и тихо икнул.

Я вздохнул.

— Келли, — сказал я, — вы меня уморите.

Это показалось ему очень смешным. Наконец он успокоился и посмотрел на меня мутными глазами. Челюсть его слегка отвисла, губы полураскрылись. Он произнес: «Мне как-то нехорошо.».

— Не удивляюсь. Вы перепили. Я тоже немного не того. Успокойтесь и выпейте кофе. — Я подозвал официанта и заказал два кофе — черного.

— Келли, — сказал я, — вам нужно либо хорошенько выспаться, либо пройти тщательный психоанализ. Я бы выбрал сон. Выпейте кофе и бегите домой. Позвоните мне завтра.

— Само собой, — сказал он. Веки его опустились.

Свет в Серале вдруг потускнел, и я подумал: «Может быть, у меня тоже опускаются веки?». Потом свет сосредоточился на крошечном пространстве для танцев. Варьете! Марсель ведь сказал, что скоро начнется варьете. Вероятно, в его представлении это и было «скоро». Бойкий конферансье бросил в микрофон несколько слов и оттащил его в сторону, чтобы дать место группе апашей. Апаши в гареме! Они были хороши, даже если им и не подобало быть в таком месте.

Промелькнуло еще несколько номеров, и я уже начал удивляться, когда же будет стриптиз. Потом на краю площадки появилась, в светлом круге, высокая, гибкая брюнетка. У нее была походка исполнительницы стриптиза. Я ожидал, что, пока она там стоит, конферансье уберет микрофон. У нее был такой вид, что вот-вот она начнет танцевать. Но микрофон оставался на месте, и будь я проклят, если она не переступила через шнур и не начала петь в микрофон. Она и пела, как исполнительница стриптиза.

У нее была необычайно здоровая грудь. Серебристое платье с высоким воротничком обтягивало ее соблазнительные формы, и она слегка покачивалась во время пения. Смотреть на нее, во всяком случае, было приятно.

Кончив, она поклонилась, но не слишком низко, и улыбнулась, когда раздались аплодисменты и вспыхнул свет. Нас разделяло всего футов десять, и когда она проходила мимо меня, я приветствовал ее широченной белозубой улыбкой. Она взглянула на меня, сквозь меня, мимо меня и вновь на меня. Я продолжал улыбаться и неистово аплодировал. Она обошла эстраду и приблизилась к задрапированной арке, под которую я раньше прошел. И там я увидел моего старого приятеля — Красноносого, который разговаривал с облаченным в смокинг Виктором Пилом. Мощная певица остановилась и с минуту поговорила с ними, оглянулась через плечо на меня и еще немного поговорила. Потом прошла под аркой и скрылась.

Келли встал.

— Мне пора, — хрипло произнес он. — Поймайте такси.

— Я отвезу вас, — сказал я.

— Нет, нет. Нет, нет, нет, — забормотал он. — Лучше такси. — Он встряхнулся. — Брр. Жена просто убьет меня.

— Если останетесь живы, позвоните мне завтра, — сказал я.

Он кивнул и направился к выходу. Вдруг я что-то вспомнил.

— Эй, — крикнул я, — постойте.

Он остановился, повернулся, нацелился и устремился обратно к столику.

— Номерок в гардероб — возьмите вашу шляпу. — Я дал ему номерок. — Скажите блондинке, что Шелл посылает ей страстный привет.

— Шляпу. Шелл посылает привет. — Он ушел.

Я проглотил свой кофе и поднял глаза. У столика, сбоку, стоял Виктор Пил и смотрел на меня сверху вниз своими ледяными глазами. И, что гораздо важнее, рядом с ним стояла та бэби с мощными легкими и улыбалась. Не ему, — мне. Я поднялся.

— Хелло, Пил. — Я показал на столик. — Представляю вам счет издержек. Вкуснейшие вещи!

— Никакой оплаты издержек. — Он приподнял полную губу над кривыми зубами. Я догадался, что он улыбается.

Никакой оплаты издержек; крутой парень.

Он обернулся к Полногрудке и сказал милостиво: «Глория, это мистер Скотт, Шелдон Скотт. Мистер Скотт, познакомьтесь — мисс Глория Уэйн».

Я сказал: «Здравствуйте». Она взяла мою руку и как будто помесила ее немного в своей руке. Это было забавно. Она сказала: «Здравствуйте, мистер Скотт» и убрала руку.

— Присоединяйтесь? — Я предложил Глории кресло, предоставив Пилу устраиваться в одиночку. Подошел официант, смахнул что-то со скатерти, не задев ни одной крошки, убрал остатки кофе и принял заказ по части напитков. Почти сразу же мы с девушкой перешли на почву «Глория — Шелл».

Пил прервал нашу беседу, обещавшую стать очень интересной. Он сказал: «Не хотите ли обсудить что-нибудь со мной, мистер Скотт?».

Я оторвал взгляд от Глории и перевел его на гораздо менее приятные темные усы Пила.

— Пока нет. Я кое-что прозондировал, но пока еще не установил ничего определенного. Хотя, думаю, что-то наклевывается. Как только обнаружу что-нибудь серьезное, сразу вам доложу.

Подали напитки, и Пил отхлебнул от своего коктейля с шампанским. Он сказал: «Вы все еще считаете, что моя просьба — как вы тогда выразились — чревата? Подозрительна?»

— Все еще считаю, но, по крайней мере, что-то начинает проясняться. Кажется, вы правы.

Он сказал, будто устанавливая объективный факт: «Я редко ошибаюсь».

Красноносый, приблизившись, тронул Пила за плечо.

— Парень требует, чтобы оплатили чек на большую сумму, босс, — сказал он хрипло. Его голос звучал так, будто он подержал его под дождем. Пил извинился и встал.

Красноносый дохнул мне в лицо: «Ну, как насчет гардении?».

Я взглянул на его лацкан. Ни гардении. Ни бугра подмышкой. Ничего.

— Ого! — сказал я. — Вы действительно принимаете вещи всерьез.

Он счастливо усмехнулся, потом повернулся и пошел вслед за Пилом вглубь помещения. Его правое бедро выпирало, словно он посидел на осином гнезде.

Я снова повернулся к Глории.

— Может быть, Пил не вернется, — сказал я.

— Наверно, нет. Я спросила его, кто этот клыкастый человек, и оказалось, он с ним знаком. Вот я и попросила его познакомить меня с этим человеком.

— Весьма польщен. Только, право же, у меня нет клыков.

— Знаю. Я веду себя вызывающе?

— Развязная девчонка!

На ней все еще было серебристое платье. Оно обтягивало ее, словно кожа. Она оперлась правым локтем на стол и опустила подбородок на руку. Она склонилась над столиком. Очень низко склонилась. «Интересно, — подумал я, — они естественные или из пластика, или еще из чего-нибудь такого? Если естественные, то застрахованы ли они?» Я подумал, следует ли мне еще пить.

— Как насчет выпить, — спросила она. Вот и ответ на мой вопрос.

Мы заказали еще, пили и смотрели друг на друга. Мы сидели так довольно долго, и она сказала: «Можете отвезти меня домой».

Мне очень не хотелось говорить этого, но я все-таки сказал.

— Не могу. От меня просто разит, а к тому времени, как вы кончите, мне уже будут чудиться летающие гуппи. Кроме того, мы оба на работе.

— Я — уже, — сказала она.

— Что уже?

— Уже. Кончила.

— А варьете? Разве вы не…

— Конечно, но все уже кончено. Каждый вечер здесь только две программы и всякий раз другие. Только самое лучшее. — Как бы извиняясь, она добавила: «Не то, чтобы я была лучше всех».

Я засмеялся:

— Вы — самое лучшее.

— Так что можете отвезти меня домой.

— У меня работа.

— Эх вы! Мужчина… Хотите, чтобы я шла пешком?

Я посмотрел на нее. Обдумал ситуацию. Посмотрел на нее еще раз.

Она сказала: «Слабо?»

Я сдался. Я допил то, что оставалось в моем стакане.

— О’кэй. Пошли, дочка.

— Хорошо, папа.

Я хищно посмотрел на нее, и мы стали пробираться к выходу. Проходя мимо гардероба, я заметил, что Максина, подбоченясь одной рукой, смотрит на меня весьма прохладным взглядом. Я подмигнул ей за спиной у Глории. Поравнявшись с ней, я тихо сказал: «Шелл посылает страстный привет».

Она вспыхнула: «Вздор!»

Глава шестая

Снаружи стало еще прохладнее, и после гомона и смеха в «Серале» мне показалось, что вокруг тихо, как в могиле. Пока служащий ресторана выводил из-за угла мой кадиллак, Глория стояла, вцепившись в мою руку, как будто это был рулон тысячедолларовых бумажек. Я забрался за руль, и она устроилась рядом, прижимаясь ко мне все теснее.

— Послушай, детка, мне же вести машину. По крайней мере, я должен свободно двигаться.

Она захихикала.

— Это недалеко, — сказала она.

— Что недалеко?

— Мммм? — Ее дыхание щекотало мне ухо.

— Что недалеко?

— Мой дом. На Парквью-стрит. Я покажу.

Примерно через пятнадцать минут, на протяжении которых она показывала мне дорогу, дышала мне в ухо и нежно и мягко прижималась ко мне, мы свернули с бульвара Уилшир на Парквью и остановились перед крошечным домиком — не хватало только роз, чтобы он стал точь-в-точь как коттедж новобрачных. Глория сунула мне в руку ключ от входной двери.

— Входи.

— Послушай, мне же работать…

— Ох, да входи же. Все равно уже слишком поздно, какая сейчас работа! Или ты думал поехать домой и лечь спать?

— Думал и об этом.

— Ну, так перестань об этом думать. — Она лукаво улыбнулась: — Думай лучше обо мне. Поспишь утром, если захочешь. Мне нужна компания, а ты — компания.

— Ну…

— Входи же; я приготовлю тебе чего-нибудь выпить.

Черт возьми, я бы не отказался выпить.

Ее домик был очаровательный. Входная дверь открывалась в маленькую жилую комнатку с небольшой кухонькой налево в глубине. Рядом с кухней была дверь — вероятно, в туалет. Справа — еще одна комната, в которую вела не дверь, а плотная темно-синяя портьера или занавеска из тяжелой материи, укрепленная на кольцах, нанизанных на металлическийстержень. Портьера была задернута не до конца, и внутри я видел большой туалетный столик с огромным зеркалом и спинку кровати. Спальня. На туалете стояли две фотографии; на одной был незнакомый мне человек, на другой — некто, весьма похожий на Виктора Пила. Фактически, это и был Виктор Пил.

— Уютно, — сказал я.

— Как раз по моим габаритам, — сказала она. — Люблю свой домик. Ты посиди, а я приготовлю все, что нужно.

Я сказал:

— Я вижу, у тебя в спальне двое мужчин. — Она испуганно вздрогнула, и я добавил: — На туалетном столике. В рамках.

— Ах, эти! — Она засмеялась. — Ты меня напугал.

— Один из них, кажется, Пил?

— Да. Босс. Он был удивительно добр ко мне. — Она нахмурилась: — Я не очень хорошо пела, да?

Оставив вопрос без ответа, я осматривался. По одну сторону от портьеры, закрывавшей вход в спальню, помещались большой цветной телевизор, радиоприемник и проигрыватель; по другую — мягкое серое кресло. Еще два таких же кресла стояли подальше, в углу комнаты. Половину противоположной стены занимало окно, задернутое с обеих сторон синими занавесками. Перед окном стоял шезлонг. Тут я и расположился.

Глория убежала в кухню, и я слышал, как она звенит стаканами и кубиками льда. Потом она просунула голову в дверь и спросила:

— Ты чего хочешь — шотландского, бурбона или джина?

Я встал и подошел к двери.

— Бурбона, если можно. С водой. Только не очень разбавляй.

Я следил, как она хлопочет, отмеривая и наливая на глазок составные жидкости; ученого бармена из нее не вышло бы. Она смешала напитки и наклонилась над стаканами, и ее платье, натянувшись на груди, восхитительно обрисовало ее выпуклости. И я опять подумал, настоящие ли они, или были доставлены из магазина «Все для дам», под торговым названием «Совершенно секретно».

— Ну вот. — Она подвела меня снова к шезлонгу, подсела ко мне по крайней мере в шести дюймах от меня и подала мне стакан. Это был хороший, крепкий бурбон. Она пригубила свой, потом отхлебнула, потом глотнула — и поставила на колени пустой стакан.

— Ого, — сказал я.

— Да я не очень люблю его, — призналась она. — Я пью просто ради хорошего самочувствия. — Она покачивала головой вперед и назад, как маятник. — И хорошо себя чувствую.

— Вижу, что хорошо.

— Прости, я сейчас. — Она встала и, плавно обойдя шезлонг, удалилась.

Я медленно отпил половину, потом услышал металлический скользящий звук и повернул голову в ту сторону. Глории не было видно, но темно-синяя портьера, отделявшая спальню, была задернута и слегка колыхалась. Я допил вторую половину. На этот раз быстро.

Я слышал, как она двигается, напевая обрывки какой-то мелодии. Прошло пять минут. Портьера отодвинулась, и там стояла Глория, освещенная льющимся из спальни мягким и теплым светом.

Она переоделась. Она была совсем другая! На ней было дымчато-серое неглиже, которое стоило бы маленькому паучку неделю неустанной работы. Она улыбнулась и пошла ко мне, ступая, как девушка, исполняющая брачный танец древних таитян.

Я не остановил ее. Я люблю танцы.

Она подошла к окну с ехидной улыбкой на губах, ехидно покачивая бедрами, и дернув за шнур с кистью на конце, задвинула занавески. Потом повернулась и прислонилась к стене.

— Нравится?

— Больше, чем нравится. Необыкновенно. — Язык болтался у меня во рту, как будто он был сам по себе.

Она засмеялась глубоким гортанным смехом.

— У тебя пусто, — сказала она. — Я сделаю тебе еще один бурбон с водой.

Она придвинулась ко мне вплотную и взяла у меня из рук пустой стакан.

Они были настоящие. По-настоящему настоящие.

Она наклонилась, положила ладони мне на виски и откинула мою голову назад, смеясь глазами и ртом. А потом ее губы жарко прильнули к моим губам. Они были мягкие, как бархатные занавески. Мягче. Сначала. Потом — настойчивые, требовательные.

Я подумал, получу ли я обещанную вторую порцию бурбона? И решил, что не получу.

Я был прав.

Я отпер дверь своей квартиры, вошел и включил маленькую настольную лампу справа от двери. У меня в первой комнате аквариум с тропическими рыбками, а рыбы — как люди. Они не любят, когда им в глаза внезапно ударяет свет.

У меня было такое чувство, будто я не спал целую неделю.

Я прошел в миниатюрную кухоньку и заглянул в холодильник, нашел бутылку и соорудил хороший «ночной колпак»^[7]. Было 3.30 утра.

Я занимаю квартиру, состоящую из комнаты, кухоньки, спальни и ванной, в доме гостиничного типа — «Спартан Апартмент Отель» — на Норт Россмор в Голливуде. Это всего в двухстах ярдах по прямой от Уилширского Сельского Клуба.

Все вполне комфортабельно. В комнате — одно глубокое кожаное кресло — для меня; два шоколадно-коричневых жестких кресла; слишком большой шоколадный диван; три подушки для сиденья на полу, которые никогда не остаются на своих местах; желто-золотистый, от стены до стены, ковер с таким густым и жестким ворсом, что, ступая по нему босиком, вы чувствуете, будто идете по пружинному матрацу; большой, низкий, покрытый черным лаком кофейный столик, на котором лежат текущие номера журналов «Плейбой», «Аквариум» и «Кавалер», искусно разложенные так, чтобы закрыть круглые следы давно сгинувших стаканов; и фальшивый камин под большим — в один квадратный ярд — полотном с обнаженной фигурой, написанной маслом в ярких и резких тонах.

Нравится? Ну и черт с вами; я лично нахожу, что она прекрасна.

Спальня: кровать, подушка для сиденья на полу, два кресла, туалетный столик.

Ванная: комбинированные ванна с душем; фарфоровый унитаз; аптечный шкафчик с зеркалом, никаких картин с обнаженными телами.

Кухонька: газовая плита, холодильник, угол, оборудованный для еды, бутылка бурбона. А также продукты.

Я захватил свой «ночной колпак» в спальню и начал выбираться из своей одежды. Повесил серый габардиновый костюм рядом с другими в стенной шкаф, положил галстук в сетку, сунул распялки в модные коричневые туфли, а сорочку, трусы и носки бросил в мешок для стирки.

Став под душ, я подставил грудь под струю воды, раздумывая тем временем о людях, с которыми мне довелось столкнуться в этот долгий, но интересный вечер.

Это был замечательный вечер.

Я намылился, обмылся, выключил душ и растер тело жестким полотенцем. В постели, под чистой простыней, заведя оба будильника на 8 часов утра, вдыхая прохладный воздух, вливающийся в комнату сквозь открытые окна, я думал о Глории, о Максине, о Робин и Джо, пока незаметно не заснул.

Глава седьмая

Я поймал последнюю ноту первого будильника, с наслаждением повернулся на другой бок и начал снова углубляться в прекрасную страну Никогда-Никогда, где черноглазые гурии в прозрачных лифчиках и целлофановых юбках ехидно плясали вокруг моего трона. Девушка с тридцатишестидюймовым бюстом и массой темно-рыжих волос щекотала меня по щеке ресницами длиной в один фут. Я скользнул взглядом по белой переносице и заглянул ей в глаза, и они вдруг превратились в два тлеющих уголька. Ресницы стали расти, удлиняться, соединились в две железные спицы и начали вонзаться мне в шею. Второй будильник — тот, что побольше, — неистово зазвонил и прогнал кошмарные сновидения. Я приподнялся, чертыхнулся и взглянул на часы. Восемь. Утро. Самое мерзкое и несчастное время суток.

С отвращением я провел языком по небу, облизнул губы, поморгал и выкатился из постели. Толчок от соприкосновения ног с полом так резко ударил в голову, что у меня едва не раскололся череп: внутри, видно, была сплошная боль.

С усилием я кое-как вытащил из шкафа халат и поплелся в ванную, чувствуя себя старым и обессиленным. Я подставил лицо под струю воды, почистил зубы и провел гребешком по волосам. На волосы это не произвело никакого впечатления. В кухне я поставил на огонь кастрюлю с водой, заварил кофе и снял с полки коробку с маисовыми хлопьями. Вот именно — с маисовыми хлопьями. Простой, добрый маис. Завтрак. Даже без похмелья мысль о сытном завтраке вызывает у меня ощущение какого-то насилия над собой.

Я всыпал в кипящую воду горсть хлопьев и стал следить за тем, как они варятся.

Они тошнотворно пузырились и булькали. И в желудке у меня тоже тошнотворно пузырилось и булькало.

Я отнес хлопья в ванную и вылил все в фарфоровый унитаз. Быстро и просто; с завтраком было покончено.

Все-таки я заставил себя съесть кусочек тоста и выпить две чашки кофе и окончательно проснулся.

Я надел серо-голубой габардиновый костюм. Потом, не спеша, включил свет у аквариумов, накормил рыбок живыми дафниями, расправил плечи и вышел.

Чувствовалось, что и сегодня день будет жаркий; солнце еще не добралось до зенита, а уже припекало и жгло, упорное и бесцеремонное, как энергичный пешеход на Главной Улице. Ветра не было. Смог щипал глаза, и сквозь него туманно виднелся американский флаг, вяло и неподвижно свисавший над входом в Уилширский Сельский Клуб. Я сел в кадиллак и направился в сторону Норт Уинзор.

Пожалуй, в блузке и коротких брюках она мне нравилась больше, но и в плотно облегающем желтом свитере, белой плиссированной юбке, нейлоновых чулках и коричневых с белым туфлях на каблучках — «гвоздиках» она была живым ответом на вопрос, произошел ли человек от обезьяны.

— С добрым утром, мистер Скотт, — сказала она мягко и приветливо. — Вы так рано, и полны энергии.

— Я вспомнил кое-что, упущенное вчера. Решил заглянуть к вам и поговорить еще раз.

Может быть, ей это было и неприятно, но она открыла дверь и пригласила меня войти. Я вошел и — гм, гм — на том же низком зеленом диване сидел докучный мистер Кэш. В это утро на нем был новый коричневый твидовый костюм, но на лице его было то же угрюмое выражение.

Я бодро сказал:

— Доброе утро.

Он медленно поднялся и встал, широко расставив ноги. Он злобно смотрел на меня.

— Вы, шпион, — сказал он противным голосом, — почему вы не копаетесь в своих бумажках? Вообще, вы когда-нибудь сидите дома?

Мне уже настолько осточертели злобные взгляды и рычание этого надутого типа, что я сказал, не подумав:

— А вы когда-нибудь уходите домой?

Он скрипнул зубами, ноздри его раздулись, и он очутился лицом к лицу со мной. Он схватил меня спереди за сорочку и толкнул меня к двери.

— Вон! — гаркнул он. — Вон отсюда, шпион!

Ничто так быстро не приводит меня в бешенство, как самонадеянность какого-нибудь парня, воображающего, что он может толкать меня куда ему вздумается. Однако я удержал руки по швам и медленно произнес:

— Ну, погоди же, приятель.

Больше я не успел сказать; он приблизился еще на полшага, уперся своей ручищей мне в грудь и толкнул меня. Я отступил на правую ногу, размахнулся и правым кулаком врезал ему в челюсть. Он как будто сложился пополам, только в обратную сторону, и шлепнулся на собственные ягодицы.

Я сказал:

— Забыл предупредить вас, Кэш. Придержите свои лапы.

Он был крепок. Он посидел одно мгновенье, потряс головой, потом начал подниматься с пола.

— Прекратите! Сию минуту прекратите! — Это крикнула Робин, став между нами и топнув четырехдюймовым каблучком. — Вы, животные, — сказала она. — Вести себя не умеете? — Обернувшись к Кэшу, она резко добавила: — Эдди, ты не имел права! В моем доме! Мне стыдно за тебя. Лучше уходи; и возвращайся, когда настроишься на более дружелюбный лад.

Он, наконец, встал, смахнул сзади с брюк пыль, пощупал челюсть и подошел ко мне.

— О’кэй, приятель, — сказал он угрюмо. — Только ошибаетесь: мы еще встретимся.

Он вышел и так хлопнул дверью, будто собирался купить новую. Как-то получалось, что когда я приходил, он должен был уходить. Может быть, именно поэтому мой приход не доставлял ему удовольствия. Может быть, я бы тоже негодовал на вторжение, если бы я был на его месте и имел эти маленькие tete-a-tete с Робин.

Я повернулся к Робин.

— Простите за эту сцену, — сказал я. — Он вывел меня из себя, и я не подумал, каково это для вас.

— Ничего, — сказала она. Ее ярко-красные губы изогнулись в улыбке, как мне показалось — искренней. — У него не было основания так себя вести. В сущности, я вас ничуть не виню; он получил то, что заслужил. Он пришел за несколько минут до вас, и ваше появление, видимо, его разозлило.

— Я его не очень осуждаю.

— Спасибо, сэр. Он хотел, чтобы мы поехали в Санта-Анита. Да мне не очень-то хотелось. — Она села на диван.

— Простите, — сказала она, — я даже не предложила вам сесть. — Она похлопала рядом с собой по подушке: — Садитесь.

Мне не нужно было второго приглашения.

— Зачем вы хотели меня видеть сегодня утром?

— Я бы мог сказать, что заглянул по пути — ради вашей компании.

— Могли бы, но я бы вам не поверила, мистер Скотт.

Она слегка прикусила губку и посмотрела на меня.

— Или, скорее, Шелл, — сказала она тихо. — Вчера мы, кажется, отказались от формального «мистер Скотт» и «мисс Брукс».

Я широко улыбнулся ей.

— Верно. Мне бы хотелось узнать еще немного о вашем брате.

Улыбка исчезла.

— Что именно?

— Что он, например, делал, когда жил на Востоке?

— Ну, он жил там долго. Имел какую-то работу. На ипподроме.

— Где именно он жил?

— В Нью-Йорке, — сказала она.

— Хороший город, — сказал я. — В Нью-Йорке есть все, что вам нужно. Бывали там когда-нибудь?

— Нет. Хотя и очень хотела бы.

— Да, я понимаю. Все говорят, хорошо бы поехать, но я бы не хотел там жить. Не знаю, но думаю, мне бы там не понравилось. Джо, вероятно, работал на ипподромах Арлингтон-парк и Фейр Граундз?

— Да. Он так и говорил.

— Он вам писал когда-нибудь?

— Вначале. Но последние год-два не писал.

Я откинулся на подушки и взял сигареты.

— Покурим?

— Спасибо, у меня есть. — Из ящичка на столике у дивана она достала длинную сигарету с пробковым фильтром, закурила и дала прикурить от маленькой хромированной зажигалки. Я глубоко затянулся.

— Робин, — сказал я, — ведь Джо не был вашим братом?

Она посмотрела на меня твердым взглядом.

— Я чувствовала, что вы к этому подбираетесь, — сказала она спокойно. — Как вы узнали, Шелл?

— Право, не знаю. Не сразу. Но у меня сложилась почти твердая уверенность в том, что вы не брат и сестра. — Я посмотрел на нее с удивлением. — Неужели вы думали, что при таких подозрительных обстоятельствах эта ложь сойдет за правду? Вам не пришло в голову, что полицейские будут знать о нем все — вероятно, уже сегодня? Может быть, даже сейчас уже знают?

Она прислонила голову к спинке дивана и сказала:

— Не знаю. Не знаю. Я просто об этом не думала. Я не знала, что сказать. Наверно я немного испугалась. Полиция засыпала меня вопросами. Пришлось опознавать его тело. Кто угодно запутается, — она подняла голову и посмотрела на меня. — Как вы узнали?

— Во-первых, вам следовало дать ему больше имен. Не то, чтобы это много значило, но как-то нелогично, чтобы родители, назвавшие девочку Робин Виктория Эллен Брукс, окрестили мальчика просто Джозеф. Да еще и библейским именем. Конечно, это мелочь, но такие мелочи застревают у вас в мозгу, как навязчивые идеи. Потом — фотографии.

— Что такого в фотографиях?

— Хотя бы то, что между вами нет никакого сходства. У вас красивые волосы, Робин. Мне они нравятся. Но у них поразительный рыжий оттенок. А Джо совершенный блондин, почти как я. Конечно, вы могли бы покрасить волосы или помыть их хной.

— Никогда! — возмущенно воскликнула она. — Могу доказать, что они естественные.

— Неважно, — сказал я. — Покрасили вы их или нет, это всего лишь маленькая деталь, повод для минутного размышления. Затем — подписи на фотографиях: «Робин — с любовью — Джо». Обычно братья так не пишут сестрам. Не то чувство. Да и сами фотографии. По крайней мере, четыре, что я видел, сняты в вечерних кафе или ресторанах — брат и сестра едва ли будут проводить часть ночи в таких местах. Скорее влюбленные. И еще одна забавная деталь.

Она затянулась своей сигаретой с пробковым кончиком и выпустила дым через нос.

— Какая еще деталь, мистер Частный-Сыщик?

— То, что Арлингтон-парк — в Чикаго, а Фейр Граундз — в Новом Орлеане.

Она глубоко вздохнула.

— Значит, вы все время меня ловили. Ну, да неважно. Я бы сама в конце концов все рассказала — вам или полиции. Особенно теперь, когда было время подумать. Вы наверно считаете, что я — ужасная?

— Почему же?

Она повернулась ко мне, и ее темные глаза вспыхнули.

— Потому что я жила с ним, вот почему. Потому что он не был мне братом и хотел жениться позже, не сразу, а я не хотела, чтобы все знали, что я живу с человеком, с которым не обвенчана, и потому, что… — Голос ее дрогнул, и она крепко закусила нижнюю губу.

— Не волнуйтесь так, — сказал я. — Меня совершенно не интересует ваша личная жизнь. Просто, немного странно, что вы пытаетесь обмануть всех, в том числе и полицию, после того, как он был убит.

— Поставьте себя на мое место, Шелл. Вдруг появляется полицейский — как гром среди ясного неба — и спрашивает, не я ли мисс Брукс; а когда я говорю ему, да, это я, он хочет знать, живет ли здесь мой брат, Джозеф Брукс. И я невольно говорю, да. И тогда он говорит, что случилось несчастье, и они узнали имя и адрес Джо из документов в его бумажнике, и я должна поехать опознать его, потому что он погиб. — Ее голос звучал все звонче и взволнованнее, и произнеся последнее слово, она уронила голову на колени и простонала: — Погиб, погиб, погиб. — Ее длинные, с рыжим отливом, волосы разметались и прикрыли ее колени.

— Ну, ну, полно, — глупо повторял я. — Может быть, дать вам чего-нибудь выпить или…

Она подняла голову и уставилась на меня влажными темными глазами.

— Да, — сказала она с силой, — да, я выпью.

Она встала и подошла к желто-красно-зеленому бамбуковому бару. Обернувшись, она спросила:

— А вы? Составите мне компанию?

— Спасибо. Не думаю. Для меня еще слишком рано.

— Для меня тоже. И я ненавижу пить одна. Выпейте чего-нибудь тоже, Шелл. Поддержите компанию.

Я сказал:

— Ну ладно. Хотя это против моих правил, но О’кэй. Назовем это завтраком. — Я подумал о своем почти пустом желудке. Может быть, один маленький глоток ему не повредит.

Она вернулась с двумя стаканами, наполненными до краев темно-янтарным напитком. Я спросил:

— Вы хоть немного разбавили его? Или он прямо из бутылки?

Она улыбнулась.

— Слабак. Наверно вы хотите задать мне еще массу вопросов.

— Не массу. Вы объяснили почти все причины, почему вы сказали, что Джо — ваш брат. Я вас не виню. И уж, конечно, не осуждаю. То есть, если только не вы его убили.

Она не ответила. Она резко повернула голову, чтобы посмотреть на меня, потом сжала губы и резко втянула носом воздух. Наконец она холодно сказала:

— Больше вы от меня ни глотка не получите, мистер Скотт.

— Мистер Скотт?

— Мистер Скотт.

Она отхлебнула из своего стакана и содрогнулась.

— Действительно, крепковат, да?

Я кивнул.

— Вы действительно считаете, что Джо убит? То есть, что его убили намеренно?

Я снова кивнул.

— Похоже, что да. Полиция тоже так считает.

— Почему?

— По нескольким причинам. Хотя бы потому, что в нем обнаружили такое количество ликера, при котором он не то чтобы не держался на ногах, а просто потерял бы сознание. Он никак не мог сам очутиться на Солано. Странно, правда?

— Действительно, странно, — согласилась она, нахмурившись.

Я выпил уже половину стакана, и теперь у меня в желудке становилось жарко, как в ватнике. Я спросил:

— Кто он был?

— Кто был кто?

— Джо. Его настоящее имя?

— О, конечно, — сказала она, — этого вы не могли узнать. Его имя было на самом деле Мэддерн. Джои Мэддерн. Может, он был и не бог весть какой, но для меня он был лучше всех. Впрочем, вы все равно о нем бы узнали: его разыскивали в Иллинойсе по делу о подделке чеков.

— Ничего себе, дружок.

Она опустила глаза, потом вскинула их и посмотрела на меня.

— Перестаньте, Шелл, слышите?

Я сказал:

— Простите. — Я действительно пожалел о своих словах. Ведь она не подала мне никакого повода обращаться с ней жестко.

— Поэтому он и предпочел называться «Джо Брукс», — добавила она. — «Джо Брукс» никому не был нужен. — Она осушила свой стакан. — Только мне одной.

Я догнал ее, допив последний глоток своего почти не разбавленного бурбона. Все-таки завтрак.

— Кое-что еще, — сказал я.

— Одну минуту. — Она взяла оба пустых стакана, пошла к бару и снова наполнила их до краев.

— Что вы задумали, женщина? — спросил я ее. — Напоить меня хотите?

— Нет, дурачок. Не знаю; я как будто понемногу тупею. Немею. Даже несмотря на то, что сейчас только девять утра. Но какая разница, когда вы тупеете?

— Вы меня спрашиваете?

Она игнорировала это.

— А что это «кое-что еще?»

— В некотором роде, личное. Я бы хотел немного больше услышать об этом типе — Кэше. Что вы о нем знаете?

— Как я уже говорила вам, Шелл, он ставит на лошадей, а Джо — или Джои — принимал его ставки; он ведь работал у Драгуна и был как бы его агентом, посредником между ним и игроками. Так они и познакомились. Иногда Эдди приходил повидаться с ним. Говорили о лошадях, немного выпивали. Может быть, Джои принимал несколько ставок на стороне. Хотя не думаю. Правда, он говорил, что хотел бы держать свой тотализатор, — как Драгун.

— Это мне понятно, — сказал я. — На этом можно хорошо заработать, если действовать умело. Этот Эдди, он ведь опытный игрок, а?

— Он утверждает, что теперь у него есть система. — Она улыбнулась. — Думаю, у всех есть система. Кстати, не думайте, что он совершенный мужлан. Он просто иногда — ну, раздражительный.

— Система не так работает.

— Не так. Очевидно, она подсказывает ложный выбор. Не тех лошадей. Но он говорит, что обычно они очень близки к победе.

— Вот-вот. Это наихудший вариант системы. Вы ставите на лошадей, которые близки к победе, и воображаете, что уж в следующий раз они, конечно же, придут первыми. — Я усмехнулся. — Знаю по собственному опыту. Но я, к счастью, быстро излечился. А теперь другое: как давно вы оба знали Эдди?

— Месяца четыре, пять. Джо встретил Эдди вскоре после того, как стал работать у Драгуна. Это было в начале февраля. Как раз после того, как Джои и я — ну, — она отхлебнула из стакана, — после того, как мы встретились.

— О’кэй. Еще одно: у Джои были какие-нибудь родственники?

— Где-то в Иллинойсе живет его мать. В Пеории, кажется. Я ее никогда не видела. Изредка Джои ей писал. Последний раз — недели две назад. Ему нравилось поддерживать с ней связь, и иногда он посылал ей денег. Отец его умер, когда он был ребенком.

— Интересно, знает ли она про Джои.

— В самом деле, — я ни разу об этом не подумала. Наверно, не знает.

— Когда полиция кончит разбираться с ним, они, вероятно, с ней свяжутся, — сказал я.

— Шелл.

— Что?

— Кажется, вы честный и справедливый. Мне бы хотелось рассказать вам кое-что. О себе. Может быть, вы бы лучше поняли некоторые вещи.

Я пил мелкими глотками и смотрел на нее. И то и другое было приятно. Я чувствовал себя свободно и уютно. Интересно, что же действительно происходит за этим фасадом — этими большими карими глазами? Я предоставил ей возможность говорить.

— В детстве я никогда не имела ничего в достаточной мере, — может быть, вы поймете, что это значит. Во всяком случае, к тому времени, когда я кончила школу, — вскоре после этого, — моих родителей уже не было в живых, и мне пришлось работать, чтобы не умереть с голоду. Я перепробовала массу всякой работы, неважно какой, но последняя была в кафе на Спринг-стрит, — я была там официанткой. Приходили толстые, жирные типы; они считали, что за грошовые чаевые имеют привилегию наступить мне на ногу под столом или ущипнуть там, где не положено. Однажды туда зашел Джои, и мы как-то разговорились. Может быть, вы и не нашли бы в нем ничего особенного, но он был хороший человек. Правда. По крайней мере, ко мне он был очень добр. Он покупал мне разные вещи, водил меня в приятные места, нам было очень весело вдвоем, мы посещали клубы, — вы видели фотографии, которые мы там снимали; в некоторых местах я раньше никогда не бывала. Говорили мы и о том, чтобы пожениться, но, видно, он еще недостаточно насладился своей свободой, или, может быть, не хотел еще прочно осесть на месте. Короче говоря, так появился Джо Брукс. — На минуту она умолкла, сосредоточенно занялась своим напитком, потом спросила: — Ну что, очень я плохая?

— Только не в моих глазах, Робин. Забудьте об этом.

— Спасибо вам. Обычно я не рассказываю людям свою биографию.

Я посмотрел на свой пустой стакан, слегка удивившись. Пока она говорила, я умудрился высосать весь бурбон, так что на дне остались только кубики льда. После того, как я выпиваю какое-то определенное количество, откуда-то вдруг появляется медленная, теплая волна, поднимаясь по шее и заливая мне лицо. Я уже чувствовал ее зарождение, и это ощущение было приятно.

Робин взяла у меня из руки стакан и сказала:

— Давайте не будем столь мрачными.

— Давайте не будем.

Она опять пошла к бару. Я следил за ней, смотря, как грациозно колышется белая плиссированная юбка над ее изящными, обтянутыми нейлоном икрами. Она начала смешивать новую порцию.

— Полегче, — сказал я. — Потихоньку да полегоньку.

Крошечные атомы бурбона, кажется, встретились в моем желудке с родственниками, которых я поглотил вчера вечером. А тут еще готовится подкрепление.

Она кивнула:

— Потихоньку да полегоньку. — И протянула мне стакан, содержимое которого было уже не таким темным, как в первый раз. Она закурила.

— Это сумасшествие, — сказал я. — Мне ведь работать.

— Вы и работаете.

Я попытался это осмыслить.

— Работаю, да. Прекрасная работа.

Она улыбалась полными, красными губами, восхитительно приоткрывшими ровные, белые зубы. Я отпил большой глоток. Я почувствовал, как он скользил у меня в горле, словно шарик горячего воска, и шлепнулся в общую массу воска у меня в желудке. Мой желудок приятно булькал.

Робин стояла на шаг от меня; она приблизилась на шаг. Это не оставило между нами ничего, кроме нас самих. Она вглядывалась в меня; ее дыхание, вылетая из полураскрытых губ, трепетало у моего горла.

— Что случилось с кончиком вашего уха? Левого уха?

— Его откусила девочка. — Я не хотел ее рассмешить; я просто хотел посмотреть, как изменится выражение ее лица.

Оно не изменилось. Она просто затянулась сигаретой и выпустила дым мне в лицо.

— Шелл, Шелл, — сказала она, — вы острите. Что случилось с вашим носом?

— Его откусила девочка.

Она тихо засмеялась и тряхнула головой; масса рыжих с оттенком ржавчины волос разлетелась вокруг ее лица. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала и вместо этого засмеялась. Она снова затянулась. Так могло продолжаться весь день. Я отступил к дивану и сел, избежав второй порции дыма. Она подошла и тоже села. Близко. Ко мне на колени.

Я опустил стакан и в конце концов поставил его на ковер.

— Не оставляйте его там, — сказала она задорно.

— Почему?

— Вы можете попасть в него ногой и перевернуть его.

— На кой черт мне попадать в него и переворачивать его?

— Дурачок.

Я взглянул на нее. Она дышала мне в лицо, и я видел ее розовый язык. Глаза ее были совсем близко, мое лицо отражалось в них, всего в каких-нибудь двух дюймах от меня.

— Шелл, — тихо и мягко.

Всего один дюйм. «Шелл, Шелл, Шелл», — дыхание, шепот.

А потом она упала на меня, и я видел только сузившиеся глаза, и пряди густых рыжих волос, и теплые, влажные губы, и ее руки обвились вокруг моей шеи, и ногти нежно и мягко чертили какой-то узор у меня на щеках.

Может быть, я был пьян. Как вы думаете?

Впрочем, кому интересно, что вы думаете?

Глава восьмая

Я завязывал галстук, когда Робин лениво сказала:

— Шелл, знаешь что?

— Что?

— Ты как греческий бог. Греческий бог со сломанным носом.

— Бог — нет. Со сломанным носом — да.

— Я серьезно. — Я повернулся и посмотрел на нее; она глубоко вздохнула и медленно потянулась. Интересно.

— Который час? — спросила она.

Я посмотрел на часы.

— Почти полдень. Пора бы мне быть в городе. Я не был у себя в конторе со вчерашнего дня. Так дело совсем развалится.

— Ну и пусть. Кому оно нужно? — Ее глаза горячо смотрели на меня.

— Должен зарабатывать на жизнь, Робин. На что же я стал бы покупать бурбон?

— Должно быть, так. Приходи ко мне опять, Шелл.

Я весело усмехнулся.

— Приду, приду, ведьма.

— Что-оо?

— Ведьма. Та, что на помеле. Призрак.

Она перевернулась и сказала сонным голосом:

— Уходи, уходи прочь.

Я ушел. Солнце стояло почти над головой и было краснее и горячее, чем белки моих глаз. Я сел в кадиллак, дал полный газ, свернул влево на бульвар Беверли и остановился у первого кафе справа. Я долго и энергично жевал полудюймовый антрекот с разрезом посередине, который, вероятно, проделал кинжал матадора, проглотил несколько поджаренных картошек и запил тремя чашками черного кофе. Я решил, что если буду осторожен, я протяну до вечера. Пот сочился из всех пор и капал на одежду.

Моя контора — на втором этаже Хэмилтон Билдинг, на Бродвее, между улицами Третьей и Четвертой, в центре Лос-Анджелеса. Я поднялся в лифте на второй этаж, дошел до своей двери, остановился, улыбнулся и сказал:

— Добрый день. Клиентка?

Она сидела на деревянной скамье слева от меня, держа на коленях большую, старомодную черную сумку, собранную сверху на шнурке. Она была, вероятно, пяти футов ростом (плюс-минус один дюйм), стоя на каблуках, и весила, может быть, сто фунтов. И, думаю, вы бы назвали ее красивой.

По крайней мере, я подумал, что она красивая, даже если ей шестьдесят лет. На ней было простое, бесформенное черное платье, не доходившее трех-четырех дюймов до ее черных туфель, зашнурованных чуть повыше щиколотки. Седые волосы казались почти белыми. Глаза туманились за очками в золотой оправе, которые были, вероятно, изготовлены примерно во время первой мировой войны.

Она поднялась со скамьи, близоруко всмотрелась в меня и поправила очки морщинистой правой рукой.

— Вы — мистер Скотт? Мистер Шелдон Скотт? — У нее был тихий голосок, крошечный, как и она сама.

— Да, мэм^[8], — сказал я. — Входите, пожалуйста.

Я отпер дверь и прошел за ней внутрь. Она огляделась, как будто немного растерявшись, и я придвинул для нее к столу лучшее из моих кресел. Она села. Я сел за стол и принял профессиональный вид.

— Чем могу служить, мэм?

Она нервно открыла и снова закрыла старомодную сумку и сказала своим крошечным голоском:

— Право, не знаю. Я миссис Мэддерн.

Я помигал секунд десять, ожидая, что она скажет дальше, как вдруг меня осенило.

— Кто?

— Миссис Мэддерн.

Я проснулся. Ее глаза не слезились, она не была близорукой, она просто много плакала. Маленькая, старая леди, плачущая о сыне, которого она не видела месяцы, может быть годы. Внезапно я почувствовал себя ужасно.

Я сказал мягко:

— Счастлив познакомиться с вами, миссис Мэддерн. Джо был вашим сыном?

— Да. Был. — Ее глаза снова увлажнились, и я быстро продолжал:

— Если я могу чем-нибудь помочь, буду очень рад. Но я не понимаю — как вы сюда попали? То есть, я хочу сказать, именно ко мне?

— Мне посоветовал некий мистер Драгун. Я приехала навестить Джозефа, я даже не знала, что он погиб. Мне сказал мистер Драгун. — Она изо всех сил старалась говорить ровным, спокойным голосом. — Он сказал, что Джозефа сбила или переехала машина, и он погиб. Потом, когда я стала его расспрашивать, он сказал, чтобы я повидалась с вами, что вы — как он выразился — «мозг здешних мест», и считаете, что гибель Джозефа не случайна. Он не очень симпатичный, он мне не понравился.

Я живо представил себе тактичную манеру Драгуна, когда он давал миссис Мэддерн свои объяснения. Я сказал:

— Мне тоже он не нравится, миссис Мэддерн. Что же вы хотели, чтобы я сделал?

— Ну, то, что он сказал. Я хочу знать все, что случилось с Джозефом. Если кто-то погубил его, я хочу, чтобы вы его нашли. Я могу заплатить вам, у меня есть деньги. — Она сняла очки и прижала пальцы к зажмуренным глазам. Из груди ее вырвалось рыдание.

Я встал и вышел из-за стола. Я мягко положил руку на ее худенькое, узкое плечо. Я не знал, что сказать. Я сказал:

— Конечно, миссис Мэддерн, конечно.

Она подняла на меня глаза; лицо ее осунулось.

— Я здесь уже с десяти часов. Джозеф был хороший мальчик. Хоть он и попадал иногда в беду, он был хороший мальчик. — Она порылась в черной сумке, выудила из нее крошечный носовой платочек и вытерла глаза. — Простите, — сказала она. — Я не хотела так… сорваться.

Я сказал ей, что все в порядке. Я невольно подумал, что, независимо от того, каков был Джои в действительности, для нее он оставался все тем же малышом в коротких штанишках, с исцарапанными коленками и с пятнами грязи на лице. Я снова сел за стол. Я сказал:

— Мне не совсем понятно, миссис Мэддерн, почему вы приехали в Лос-Анджелес, и почему пошли к Драгуну. Если бы вы объяснили мне, это могло бы помочь.

Она кивнула, теперь она держала себя в руках.

— Джозеф писал мне время от времени, нерегулярно. Думаю, он был очень занят. Иногда посылал мне деньги, — когда мог; в этом отношении он был хороший сын. — Она скорбно улыбнулась и продолжала: — Последнее письмо, что я от него получила, пришло недели две назад, и мне показалось, что его что-то тревожит, что он был неспокоен, когда писал его. Он писал, что ему повезло, и что он скопил порядочную сумму здесь в Лос-Анджелесе и положил ее в сейф городского банка. Он прислал мне один из ключей и карточку, чтобы я расписалась — чтобы в банке знали мою подпись, и тогда я могла бы взять из сейфа эти деньги. Я расписалась и отослала карточку обратно в банк. Джозеф писал, что если с ним что-нибудь случится, я могу без труда взять эти деньги. — Она посмотрела на меня. — Ведь правда, хороший мальчик?

Я улыбнулся и кивнул.

— Не знаю, зачем я пересказываю вам это письмо, когда могу просто дать его вам прочесть. — Она извлекла из сумки конверт с письмом и протянула его мне.

Фактически она уже пересказала мне все, что было в этом письме, кроме заключительных выражений любви и вопросов о том, как ее здоровье, дела и т. п. Как бы между прочим, он писал: «Если бы со мной что-нибудь случилось, мама, ты можешь спокойно и без особых формальностей взять эти деньги из банковского сейфа».

Миссис Мэддерн сказала:

— То, что Джозеф так написал, меня очень обеспокоило. Он даже не болел никогда — так, обычная простуда, да свинка, когда он был совсем малышом. Поэтому я и решила приехать, посмотреть, как он тут. Уже почти год как он уехал из дому. Он дал мне адрес на Грэнд-стрит, сказал, чтобы я писала туда, а там уж ему передадут мои письма. — Она заколебалась, потом медленно продолжала: — Видите ли, мистер Скотт, это было первое письмо после долгого перерыва. У него была — ну, маленькая неприятность…

— Я знаю, — прервал я. — Неважно, продолжайте.

— Ну вот, из-за этих неприятностей я не знала, что с ним и где он, пока не получила от него письмо. Как только я приехала сегодня утром, я сразу пошла на Грэнд-стрит. Это, оказывается, магазин. И когда я спросила про Джозефа, продавец ушел куда-то внутрь, и вышел этот мистер Драгун и все мне рассказал. Он сказал, что Джозеф у него работал.

— Верно, — сказал я. — А теперь об этих деньгах. Вы были в банке?

— Нет еще. Я поехала туда, где Джозеф работал, потом сняла номер в гостинице, и прямо сюда.

— В полицию не ходили?

— Нет. Но, наверно, надо. Мистер Драгун сказал, что я могу поговорить с вами, так что я поехала прямо к вам. Я очень расстроилась, все как-то перемешалось. Я должна поговорить с полицией?

— Думаю, что едва ли необходимо, миссис Мэддерн. По крайней мере, сейчас. Лучше отдохните, прежде чем ехать в полицию. Вероятно, вы захотите также увидеть Джозефа, распорядиться о похоронах и все такое.

Она кивнула. Потом спросила:

— Мистер Скотт, почему вас интересует Джозеф. Почему мистер Драгун сказал, что вы можете рассказать мне о нем?

— Обычное расследование, миссис Мэддерн. У меня есть клиент, который поручил мне расследовать этот несчастный случай. Последнее время такие случаи слишком участились. Я как раз начал работать над этим делом.

Она спросила неуверенно:

— Я могу нанять вас?

— Нет. У меня уже есть клиент. Но, конечно, я сообщу вам все, что смогу. А сейчас, если хотите, я отвезу вас в банк, и вы сможете взять из сейфа деньги.

Она сказала, что это было бы чудесно, и спасибо вам большое, мистер Скотт.

Я заметил чудом оставшееся свободным местечко для машины на стоянке близ Гражданского Национального банка и захватил его. И мы пошли в банк.

Там миссис Мэддерн предъявила свои документы, и мы без всякой проволочки очутились в большом подвале, где находятся сейфы. Джо оформил пользование сейфом совместно с миссис Мэддерн, так что даже после его смерти она могла полностью распорядиться этими деньгами. Клерк повернул в замке общий ключ и предупредительно оставил нас одних.

Миссис Мэддерн сказала:

— Вам не трудно достать его, мистер Скотт?

Я взял у нее ключ, открыл ее секцию, вынул оттуда ящичек с деньгами и передал его ей. Мы вошли в одну из кабинок, и она подняла крышку, заглянула внутрь и сказала:

— Батюшки мои! — Глаза ее широко раскрылись. Она протянула мне ящичек. — Никогда не видела столько денег, — сказала она.

Я тоже посмотрел и сам чуть не сказал «Батюшки мои». Это был солидный кочан капусты. Я видел и больше, но не часто и давно. Мы пересчитали деньги, и оказалось, что общая сумма составляет восемнадцать тысяч двести долларов. Для Джои это было целое состояние, — ему действительно повезло.

Я смотрел на всю эту прелестную зеленую массу, и в голове у меня завертелись колесики. Я дал миссис Мэддерн насмотреться на них, а потом сказал:

— Можете с таким же успехом переложить их в свою сумку. Больше нам здесь нечего делать.

— Правда? — сказала она. — Я действительно должна взять эти деньги?

— Конечно, — ответил я. — Это все вам. От Джозефа.

Она нежно улыбнулась и похлопала меня по руке. Без всякой на то причины я вдруг почувствовал себя, как бойскаут, на которого навешивают почетные значки. Она засунула деньги в сумку — это был внушительный сверток, — и мы покинули банк. Я усадил миссис Мэддерн в кадиллак, и мы включились в поток послеполуденного движения.

— Если хотите, — сказал я, — я отвезу вас в гостиницу. Если, конечно, у вас нет других срочных дел.

— Это было бы чудесно, мистер Скотт. Я остановилась в Шиффер-Отеле.

Я доставил ее в номер и сказал:

— Было бы неплохо запрятать всю эту капусту в гостиничный сейф.

— Капусту?

— Деньги. Там они будут сохраннее.

— Спасибо, мистер Скотт, я так и сделаю. Вы были очень добры.

— Как только смогу, я вернусь еще раз повидаться с вами. Вы никуда не уйдете?

— Я буду здесь. Куда мне идти.

Я простился с ней и оставил ее на пороге комнаты № 324. Маленькую, красивую и печальную, сжимавшую в руках черную сумку, в которой лежали восемнадцать тысяч двести долларов.

Но я готов был держать пари на тысячу долларов в моем бумажнике против двухдолларовой выигрышной ставки на Великолепного, что миссис Мэддерн в эту минуту думала совсем не о деньгах.

На обратном пути в контору я заехал в рыбный магазин Грили и купил креветку. Одну креветку за десять центов. Инфляция! Раньше я покупал их за никель. Маленький лысеющий продавец посмотрел на меня с любопытством и сказал:

— Банкет, а? — В ответ я таинственно усмехнулся, взял крошечный бумажный пакетик и вышел. Он проводил меня пристальным взглядом.

Приехав в контору, я обвязал креветку ниткой, опустил этот деликатес в аквариум и сказал гуппи:

— Банкет, друзья. — Они словно с цепи сорвались.

Между прочим, у меня в конторе имеются: солидный письменный стол красного дерева, который все еще так отлично выглядит, что я почти не решаюсь закидывать на него свои ноги в модных коричневых туфлях; телефон, два шкафчика с документами, рыбки гуппи, которые то замирают, то стремительно прыгают и выделывают курбеты в своем аквариуме на книжном шкафу.

Я пробрался на другую сторону письменного стола, схватил телефонную трубку и набрал Ричмонд 8–1212. Певучий женский голос ответил:

— Лос-Анджелес, Экземинер. Что вам угодно?

— Это Шелдон Скотт, — сказал я. — Мне бы хотелось поговорить с Томми Келли.

— Одну минуту. Подождите, пожалуйста.

Несколько секунд я вслушивался в звуки и шорохи происходящей в редакции жизни, потом тот же певучий голос сказал:

— Простите, мистер Скотт. Мистер Келли был с утра, но ушел около двенадцати. Сегодня уже не вернется. Может быть, вы бы хотели поговорить с кем-нибудь другим?

— Нет, спасибо, больше ни с кем.

Я опустил трубку с чувством смутного беспокойства. Может быть, он дома, лежит в постели с ледяным компрессом на голове. Я вытащил из стола телефонную книгу и нашел номер телефона Холлоувей-Отеля на Нортон-стрит. Взяв его на заметку, я положил книгу обратно в стол, и в этот момент зазвонил телефон. Я схватил трубку.

— Агентство Шелдон Скотт, — сказал я.

— Шелл, это Сэмсон.

— Да, Сэм? У вас такой голос, будто что-то случилось.

— Этот Джо Брукс. Он не Джо Брукс. Его настоящее имя Мэддерн. Джои Мэддерн.

Интересно, сколько человек еще поведают мне, что Джо на самом деле Джои? Я сказал:

— Да, Сэм, знаю. Как раз собирался заехать к вам, только немного попозже.

Его взорвало:

— То есть, как это вы знаете? Я только что получил специальное донесение авиапочтой из Вашингтона — сегодня утром.

— Успокойтесь, Сэм. Я все объясню, как только приеду в Управление. Но сначала мне нужно сделать пару дел. Встретимся через — ну, скажем, через час-полтора. О’кэй?

— О’кэй.

— Как тот репортер — Келли? Он вам звонил сегодня?

— Нет. А что с Келли?

— Точно не знаю, — сказал я. — Может быть, ничего. Ну, пока.

Потом я набрал номер отеля, и меня соединили с его апартаментами. Подошла его жена.

— Миссис Келли, — сказал я, — это Шелл Скотт. Я бы хотел поговорить с вашим мужем, если он дома.

— А, мистер Скотт. — Ее голос немного похолодел. — Томми нет дома; вероятно вы найдете его в редакции «Экземинера». Или в паровой бане. Кстати, что вы с ним сделали вчера вечером?

— Я искренне сожалею, миссис Келли. Видите ли, я затащил его пообедать и…

— Да, я знаю, — прервала она меня. — Сразу поняла по запаху, которым от него разило.

Япозволил себе деликатный смешок, прислушался, но ответного смешка не услышал. Я сказал:

— Ну ладно, благодарю вас. Я свяжусь с вашим мужем позднее.

Она сказала:

— Мистер Скотт, я не так уж сильно сержусь, как может показаться. Но я не хотела бы, чтобы эпизоды, подобные вчерашнему, вошли в привычку.

Я заверил ее, что этого не случится, любезно попрощался и повесил трубку, думая с тревогой, куда же запропастился Келли. Проверив свой 38-ми-калиберный кольт, я сунул его обратно в чехол и ушел, оставив гуппи в самый драматический момент, когда они усердно терзали подвешенную на нитке креветку.

Глава девятая

На Уэстерн-авеню, недалеко от бульвара Пико, возвышается квадратное белое цементное здание, отстоящее от дороги футов на пятьдесят. Рядом с ним — большой ресторан, и некоторые из посетителей ставят на площадке перед белым зданием свои машины. Однако если бы вам случилось проверить, то вы бы нашли, что во многих случаях машин гораздо больше, чем посетителей ресторана.

У входа в белое здание нет никакой вывески, но каждый день, кроме воскресенья, от полудня до вечера, туда входят и оттуда выходят люди. У тех, что выходят, обычно либо самодовольный, либо подавленный и мрачный вид. Если фавориты все время выигрывали и игроки систематически на них ставили, они довольны собой. Если победа за фаворитами, а игрок, выходящий из здания, любит заключать рискованные пари, то лицо его выражает уныние, и он уходит еще до конца последнего заезда. Словом, — одно из тех мест.

Я вошел в белое здание, пробрался, не останавливаясь, сквозь плотную, как обычно по субботам, толпу и очутился в комнате, где шла игра в покер. За стойкой с безалкогольными напитками стоял коренастый, сильно бородатый малый с лицом Квазимодо.

Я подошел к нему и сказал:

— Я бы хотел поговорить с Куки Мартини.

Он смерил меня маленькими, близко поставленными глазками и проворчал:

— Кто хочет его видеть?

— Скажите ему, что Шелл Скотт.

— Босс не принимает много народу в рабочие часы. С какой стати он примет вас?

— Он мой друг. Думаю, меня он примет.

Он кивком подозвал рыжеволосого парня и сказал ему:

— Доложи Куки, — тут один тип хочет его видеть.

Я облокотился на стойку и посмотрел на него.

— Ага, — сказал я, — только не тип, приятель. Мистер Шелдон Скотт хочет его видеть.

Он поглядел на меня пристальнее.

— Ну, ну, — пробормотал он и обернулся к рыжеволосому. — Скажи Куки, что его хочет видеть один настырный парень, джентельмен по имени Шелдон Скотт. — Он чрезмерно акцентировал слово «джентельмен».

Я сказал:

— Благодарю, — и купил два стакана кока-колы. Он принял от меня один и сказал:

— Уж больно вы обидчивый. Давно знакомы с Куки?

— С тех времен, когда я думал, что могу одолеть тупиц, — сказал я. — Теперь думаю иначе.

Он усмехнулся и одним глотком отпил полстакана.

— Делец из вас бы не вышел.

Облокотившись на стойку с кока-колой, я посмотрел левее, на крытый зеленым сукном карточный стол. За столом, с бесстрастными лицами, сидели шесть человек. Тот, что сидел спиной к стойке, перемешал свои карты и поднес их к глазам, слегка откинувшись, чтобы никто не подглядел, что там у него за карты. Я подглядел. Он расправил карты веером, медленно, каждую по отдельности, — как будто, если бы он увидел их все сразу, он бы тут же упал мертвым: червовый туз, девятка червей, тройка червей, семерка червей. На миг поколебавшись, он открыл последнюю карту. Бубновый валет. Пропал. Он снова сложил карты в руке, почесал щеку и посмотрел на кучу денег — может быть, долларов триста, — в центре стола. Из лежавшей перед ним кучки он вынул две бумажки по двадцать и одну десятку и бросил их на середину стола. Двое, сидевшие слева от него, бросили свои карты на стол. Кто-то сказал: — Дамы, — показал две дамы и присоединил свои карты к сброшенным картам. Выигравший сгреб деньги. У него было триста пятьдесят долларов и начало язвы желудка. Никто не промолвил ни слова, и игра возобновилась.

Рыжий вернулся и ткнул пальцем куда-то через плечо.

— Входите. Куки вас примет. — Он усмехнулся, показав все тридцать два зуба, и добавил: — Тип. — Я усмехнулся в ответ и покинул их.

Куки поднял из-за письменного стола свои пять футов семь дюймов и протянул мне тощую руку.

— Давно не виделись, Скотти. Тащите сюда стул.

Он был худой, в мешковатом сером костюме, который знавал лучшие дни и, быть может, лучшие годы, и у него были печальные глаза, красный нос и скорбный вид, как у преподавателя колледжа, старающегося улизнуть от «Анонимных алкоголиков»^[9]. И ничто не проходило мимо его больших ушей. В прошлом мы обменивались кое-какими услугами, и все сведения, какие я от него получал, всегда оказывались достоверными.

Я пожал ему руку и сказал:

— Судя по виду, бизнес процветает, а, Куки? Как дела?

Он покачал головой.

— Ужасно. Паршиво. Так все неудачно, что я боюсь носить штаны на молнии. — Он махнул рукой. Вид у него был несчастный. Я знал, однако, что он может выписать чек на сто тысяч и при этом даже не почувствовать недостачи.

Я поставил на стол свой стакан с кока-колой, сел и засмеялся.

— Должно быть, вы дошли до последнего миллиона.

— Ужасно. — Он вздохнул. — Ужасно. Чем я заслужил эту честь, Скотти?

— Маленький шпионаж. Я подумал, может быть вы дадите мне какой-нибудь намек, который мне поможет.

— Все, что смогу, Скотти. В любой момент.

— Во-первых, — я загнул один палец, — Джои Мэддерн. — На его лице ничто не отразилось, и я загнул второй палец. — Эдди Кэш. — Он кивнул, и я сказал: — Джо Брукс. — Он снова кивнул. — Начните с Брукса, — сказал я.

Он печально взглянул на меня.

— Очень немного. Работал на Драга^[10], принимал и оплачивал ставки. Скажем, три месяца, шесть месяцев. Я не знал его лично. Два или три дня назад — крышка.

— Крышка? Лишился работы, что ли?

— Да нет. Лишился жизни. Кажется, его сбил автомобиль. Я не уверен, — для меня он ничего не значил. Стал бы я беспокоиться!

— Да, заключение именно такое: сбит машиной, которая успела уйти, — сказал я. — У вас нет хоть намека на то, что здесь дело нечисто?

Он покачал головой. Я прикончил кока-колу и сказал:

— Ходят слухи, Куки. Слухи, что если один парень хочет обработать другого парня, и хочет, чтобы все было сделано точно и чисто, но не желает сделать это сам, он может заплатить, и работа будет сделана. Чисто и просто, а сам он ни при чем. Что вы скажете?

Он стал еще печальнее, хотя это и было трудно. Он встал, подошел к двери, открыл ее, выглянул наружу; потом закрыл дверь, вернулся к столу и сел.

— Послушайте, Скотти, — сказал он. — Это большая и сильная лига. Связываться с ней опасно. Кое-что я вам скажу. Например, вы хотите, чтобы была выполнена одна работа, — и она выполняется, но кем, где и как, я не знаю. Может, я и мог бы это выяснить, а может, и нет. Но я не хочу знать. Везде одно и то же — в Чикаго и в Нью-Йорке, в любом большом городе. И здесь то же самое. Поразнюхав, что кому надо, вы намекаете, что хотите и можете сделать бизнес. И вам поручают. Действительно, такие дела делались. Но кроме этого, я решительно ничего не знаю.

— Все это достоверно?

— Достоверно, Скотти. Я всегда выдаю вам достоверные сведения, разве не так?

— Хорошо. А как насчет Кэша? Знаете что-нибудь о нем?

Он скорбно усмехнулся, как гробовщик, узнавший о крушении поезда.

— Один из лучших клиентов Дрэга, — сказал он. — Жаль, что не мой. Знает лошадей так, как я — мисс Вселенную^[11]. Иногда срывает выигрыш, но большей частью проигрывает. Выбирает лошадей по своей «системе» — вроде человека, что принимает лекарство задним числом. Драгун уже отказался принимать его чеки, по которым ему все равно платить нечем. Иногда он даже ко мне приходит и хочет, чтобы я принимал его чеки. Да только я уже наслышан, так что мы говорим ему — приходите через год. Потом он снова катится к Дрэгу и опять начинает ставить не на тех лошадей. — Он покачал головой. — Мне бы двадцать таких, как он, да с деньгами, и я бы через год ушел в отставку.

— И как давно он приходил к вам?

Он выставил тонкую нижнюю губу и задумался.

— Четыре месяца назад, может и пять. Черт возьми, Скотти, вы же знаете, мы такие вещи не фиксируем.

Я усмехнулся:

— Это же я, не кто-нибудь.

Он нахмурился.

— Ну ладно, — сказал он. — Он не делал новых ставок, только хотел, чтобы я взял его чек на тысячу долларов за Пейпербоя на скачках в Санта-Анита. — Он отпер средний ящик стола, вынул из него отрывной блокнот и перелистал страницы. — В субботу 26 февраля он был здесь. Счастье для него, что никто не взял его чека. Рейл-Третий выиграл тогда, а Пейпербой начисто выбыл. — Он посмотрел на меня. — И для меня тоже счастье. Я бы вероятно надолго застрял с его чеками.

— Еще бы, — сказал я. — Ну ладно, Куки. У меня свидание в центре. Спасибо за сведения.

— Пустяки, — сказал он.

Я сказал ему:

— Заходите, если что нужно. — Он грустно помигал в ответ и я вышел. — Пока, типы, — сказал я Квазимодо и Рыжему. Они проводили меня улыбками.

Когда я вошел, Сэмсон вынул изо рта изжеванную сигару и выставил свою чугунную челюсть.

— О’кэй, — прорычал он, — о каких сведениях вы говорили?

Даже никаких шуток насчет бракоразводных дел. Должно быть, здорово он волновался, если упустил возможность подкусить меня. Я бегло объяснил ему, как я узнал, что Джо на самом деле Джои Мэддерн, и он сказал:

— Этот Мэддерн попал в затруднительное положение. Предъявил пару фальшивых чеков и смылся. Воздаяние было бы не бог весть какое, но он все-таки предпочел Иллинойской тюрьме солнце Калифорнии. Вполне естественно.

Я сказал:

— У меня возникли кое-какие идеи, Сэм. Как бы мне взглянуть на тот список, который вы показывали мне вчера вечером?

— Пожалуйста, — сказал он, — у меня в столе есть копия. — Он вынул ее и протянул мне.

Я просмотрел список.

— Вчера вечером я пробежал по этим именам. Вот, например, Элиас Джонсон. Это не покойный ли Джонсон из фирмы Джонсон-Кэш?

Сэмсон не сводил с меня темных глаз.

— Он самый. Куда вы клоните?

— Есть один-два момента. Этот Кэш — неприятный тип, который, видимо, не любит частных сыщиков. Во всяком случае, данного сыщика.

Сэм вынул изо рта сигару, потом снова сунул ее в рот и закурил.

— Ну, хорошо. Как вы вышли на Кэша?

— Посмотрите-ка на ваш список. Вот Элиас Джонсон, компаньон Кэша. Сбит машиной, машина скрылась. Затем Джо Брукс. Или Джои Мэддерн. Та же история. Оба сбиты машиной, и оба — насмерть, и один из них — компаньон Эдди, а другой — парень, у которого Эдди покупал билеты, ставя на лошадей. Также я знаю, что Эдди и Джо были в весьма дружеских отношениях.

— Ну и что, Шелл? Странно? — конечно. Даже подозрительно. Но когда погиб Джонсон, мы все проверили. На вид за этим как будто ничего не скрывалось. Согласен, если бы это произошло неделю-две назад, когда эти случаи стали привлекать общее внимание, мы бы вникли в дело поглубже. Не забудьте, однако, что мы к нему вернулись. И прежде чем привлечь этого типа к суду и вынести приговор, вы бы лучше подумали, как найти неоспоримые улики, иначе его как возьмут, так и отпустят на все четыре стороны. Ведь когда этот Мэддерн угодил под машину, мы среди других проверили и Эдди, и он оказался чист, как стеклышко.

— Что вы имеете в виду?

— Джо погиб в среду вечером, около одиннадцати. А Кэш от шести часов вечера до часу ночи играл в покер. Почти в самом начале он проиграл три тысячи, потом еще одну, но к концу он почти отыгрался и в час ночи вышел из игры. И все это время он не отходил от стола. То есть, фактически до четверга, когда игра закончилась.

— Кто были остальные игроки?

Он пошарил среди бумаг на столе, нашел одну и прочитал список имен. Одно было мне знакомо. Я спросил:

— Последний, кого вы упомянули, — Луи Моррис?

— Да. Он тоже ничего не выиграл. Фактически из семи игроков не выиграл ни один. Все они либо теряли по мелочам, либо проигрывались в пух и прах.

Я засмеялся.

— Этот Моррис — я его знаю. Мелкая сошка, но шустрый. Немного букмекер — в очень скромных масштабах, владелец нескольких игральных аппаратов и вожак кучки пригородных бандитов. Раза два я его выручил. — Я посмотрел на часы: два часа. Я сказал: — Келли вам не звонил?

— Нет, Келли мне не звонил. А он должен был мне позвонить? Вы уже второй раз спрашиваете. В чем дело?

Я кратко изложил содержание пьяной болтовни Келли накануне вечером. Сэмсон энергично почесал седой затылок и посмотрел на меня.

— Что вы об этом думаете? — спросил он.

— Думаю, что он был пьян. То есть, я просто знаю, что он был пьян. Но, вместе с тем, у него, должно быть, что-то было на уме, иначе он бы не дожидался меня на улице. Немного подозрительно. Надеюсь, он ничего такого не выкинет. — С минуту я помолчал, размышляя. — Не лишен же он полностью здравого смысла.

— Шелл, Шелл, — сказал Сэмсон ободряюще, — конечно, не лишен.

Однако у меня не было чувства уверенности. Что, если этот сумасброд все-таки выскочит с каким-нибудь идиотским планом вроде того, что он излагал вчера вечером? Я подавил эту мысль и спросил:

— Где находится контора Джонсон-Кэша?

— От Седьмой и Фигера еще полквартала.

— А как насчет капиталов Кэша? В каком банке он держит свои деньги?

— Откуда же я знаю, в каком.

Фирма Джонсон-Кэш — на углу Седьмой и Фигера. Через два квартала по Седьмой находится банк Анджелюс. Ну, что ж, начнем оттуда.

Я встал.

— О’кэй, Сэм, — сказал я. — Спасибо. Прислушивайтесь, не позвонит ли Келли.

Он только выставил свою массивную челюсть и потряс мне в ответ головой.

Я зашел в аптеку, где была телефонная кабина, нашел номер телефона Анджелюс и позвонил. Ответил женский голос.

— Добрый день, — сказал я. — Могу я узнать, есть ли среди ваших вкладчиков Джонсон-Кэш Кампани?

— Сию минуту. Подождите, пожалуйста, — сказала она, и я услышал, как она положила трубку. Я скрестил пальцы и стал ждать.

Когда дело касается сведений о вкладчиках, банки ведут себя крайне уклончиво. Какой-нибудь мистер Джонс небрежно замечает, что остаток на его счету в Первом Национальном банке составляет одиннадцать тысяч долларов, в то время как в действительности он уже перебрал семь долларов и тринадцать центов. С другой стороны, есть множество субъектов вроде Куки Мартини, у которых на счету целые акры зеленых бумажек, но которые вечно жалуются, что едва могут позволить себе купить новые шнурки для туфель. Существуют, вероятно, сотни разных причин, но все они в конечном итоге сводятся к тому, что банковские служащие (и они, несомненно, правы) весьма косо смотрят на любую попытку вмешаться в финансовые дела их вкладчиков. Чтобы получить нужную мне информацию, я бы, вероятно, был вынужден явиться в банк с судебным постановлением или с револьвером, но попытаться все-таки следовало.

Другой голос, на этот раз мужской, сказал мне в ухо:

— У телефона мистер Блэнд. Что вам угодно?

— Я спрашивал, не является ли Джонсон-Кэш Кампани вашим вкладчиком.

— Н-ну… — он явно колебался, — вопрос не из ряда вон выходящий, но все же не могли бы вы объяснить, почему вам понадобились подобные сведения?

Что я говорил вам? Весьма уклончиво.

— Конечно, — сказал я, тоже себе на уме. — Видите ли, я бы хотел внести довольно солидную сумму на счет Эдди, — то есть, мистера Кэша. По причинам личного свойства я бы хотел сделать вклад на его имя, — назовите это совестью, если угодно. — Я тихо засмеялся в трубку. — Во всяком случае, мистер Блэнд, я не был уверен, могу ли я сделать такой вклад. Поэтому, собственно, я и позвонил. И потом, я не знал точно, этот ли банк мне нужен.

Его тон неуловимо изменился — в нем появились нотки, которые обычно резервируются для потенциальных вкладчиков.

— Понимаю, сэр. Да, фирма мистера Кэша наш вкладчик. И, конечно же, вы можете сделать вклад на любой счет, если таково ваше желание. Это делается очень часто. Если бы вы могли приехать еще сегодня, мистер?..

— Нет, нет, — сказал я быстро. — Уже третий час, я не успею приехать из Голливуда. Я загляну к вам завтра. Большое спасибо, мистер Блэнд. — Я повесил трубку.

Ну, по крайней мере, я теперь знаю, где Кэш держит деньги. Я поспешил туда.

После жаркого солнца, в банке с его кондиционным устройством царила приятная прохлада. Я осмотрелся, избегая всякого, кто выглядел так, как может выглядеть заместитель директора, и остановил свой выбор на худощавом субъекте, который стоял неподалеку от окошка первого кассира, заложив руки за спину. У него были тесно посаженные глазки, наполовину меньше подбородка, чем ему было бы нужно, и тонкие, бескровные губы. На вид ему можно было дать лет тридцать пять, тридцать шесть. Пожалуй, его хватило бы на то, чтобы заполнить ссудный бланк на несуществующего вкладчика. Я решил, что этот мальчик мне подойдет. Я взял со стола пару бланков для взноса на текущий счет, заполнил один, вынул из бумажника одну из стодолларовых купюр и, зажав ее в руке, подошел к первому окошку.

— Послушайте, дружище, — сказал я. — Могли бы вы оказать мне одну маленькую услугу?

Он поднял голову, и его близко посаженные глазки устремились мне в лицо.

— Какую услугу?

— Мне нужны сведения об одном из ваших вкладчиков. Его приходы и расходы за последние несколько месяцев. Даю вам одну минуту.

Он посмотрел на меня озадаченно и сказал:

— Извините, но это абсолютно против правил. Лицам, не имеющим особых полномочий, никакие сведения о вкладчиках не выдаются.

Я переменил тактику: выудил из кармана мой кожаный футлярчик, раскрыл его, показал на миг свое удостоверение и снова сунул футлярчик в карман. Быстрота и натиск.

— Я расследую убийство. Это может оказаться важным.

Он поднял брови.

— Частный следователь, если не ошибаюсь.

Его тесно посаженные глазки, как видно, обладали немалой зоркостью.

Я кивнул.

Он покачал головой.

— Очень сожалею. Мы вполне готовы сотрудничать с представителями закона, но не можем информировать всех без разбора. Если бы вы смогли вернуться сюда и принести нам судебное предписание, или можете более подробно объяснить, в чем дело, мы несомненно постараемся вам помочь. Чей счет вас интересует?

Я игнорировал его вопрос и слегка поиграл заполненным бланком, стараясь, чтобы ему на глаза попала цифра 100.

— Я мог бы внести эту сумму на ваш счет. Или, может быть, вы сделаете это сами?

Он искоса взглянул на сумму предполагаемого взноса, и его глаза расширились, как будто в руке у меня был не банковский ордер, а пистолет. Ага, сказал я себе мысленно, этот язык ему понятен.

Однако он сказал нечто совсем другое. Он посмотрел на меня теми же широко раскрытыми глазами, и его усеченный подбородок слегка отвис.

— Взятка! — прошипел он. — Да с чего вы взяли!

И все-таки у него был вид мошенника. О’кэй, значит, я ошибся.

Тут появился солидный тип лет сорока и сказал ему:

— Спасибо, что подменили меня, мистер Блэнд. Что-нибудь не так?

Я двинулся прочь. Блэнд окликнул меня:

— Постойте минуту, вы! — Но я уже переступил через порог. Я сел в свой кэд, дал газ и лихо свернул на Хоуп-стрит.

Ну, и чего же я достиг? Четыре раза я атаковал этого малого — один раз по телефону и трижды в банке — и все еще не добрался до самого главного. Может быть, я пошел по ложному пути, но если бы это сработало, как бы все стало просто.

За огромной кружкой холодного пива в «Сирокко» на Альварадо я попробовал сложить два и два. Получалось все, что угодно, но только не четыре.

Через улицу наискосок, вторым от угла Одиннадцатой, был большой дом, который выглядел, как пансионат, — единственный на протяжении нескольких кварталов. По словам Сэмсона, в таком пансионате на Альварадо жил Гарри Зэркл, так что, если он еще жив и дома, именно здесь я должен его найти. Вопрос лишь в том, что я сделаю, когда — или если — я его найду? Едва ли он встречает посетителей, пытающихся совать нос в его дела, тем более теперь. Возможно, он и рассказал бы мне о маленькой денежной сделке, которая поставила его в столь враждебные отношения с Флемингом Драгуном, однако до этой возможности было так же далеко, как до ближайшей звезды. Драгун вынудил его сознаться простым способом — выбив из него правду, а то, что сработало однажды, должно сработать и второй раз; но я не мог представить себе, как это я пойду по стопам Драгуна. Если я просто поднимусь туда и спрошу Зэркла, мне быстро дадут от ворот поворот. Даже если я доберусь до него и потом вежливо, как пай-мальчик, спрошу его, как было дело, Зэркл, вероятно, рассмеется мне в лицо.

Потратив минуту на размышления, я проглотил свое пиво, перешел через улицу к большому дому напротив, поднялся, громко топая по деревянным ступеням, и позвонил. Из кармана пиджака я вытащил огрызок карандаша и заткнул его себе за ухо.

Мне открыла старая карга лет пятидесяти, с плоским лицом и заплывшей фигурой, в которой все изгибы и выпуклости давно слились в одну линию.

— Свободных комнат нет, — сказала она, взглянув на меня. — Все занято.

— Нет, нет, мадам, — сказал я, улыбаясь. — Я просто хочу повидаться с одним из ваших жильцов.

Мадам. Это ей понравилось. По той или иной причине.

— Ах, конечно, — сказала она. — Кого вам?

— Некоего мистера Зэркла, мадам, Гарри Зэркла.

— О, Гарри? Да? — Ее глаза сузились и поползли по моему лицу, как пауки. — Он съехал. Жил здесь, да, но съехал. А куда, не знаю.

Она хотела было захлопнуть дверь перед моим носом, но я сделал удивленную мину и, вынув из-за уха карандаш, почесал им верхнюю губу.

— Очень странно, — сказал я. — В высшей степени странно.

Любопытство ее одержало верх.

— Что тут странного?

— Ну как же, только сегодня утром он дал мне этот адрес. — Я взглянул на выцветшие номера над дверью. — Да, 1031 1/2, Альварадо. Крайне досадно. Ну, вот что: если вы его увидите, пожалуйста, передайте ему, что заходил мистер Робертс из агентства Д. Е. Лоутон. Буду вам очень признателен. Если ему нужны деньги, полагаю, он позвонит нам и сообщит свой новый адрес.

Я повернулся и начал спускаться по деревянным ступеням, затаив дыхание и стараясь сделать вид, будто у меня еще пять-шесть таких посещений.

Она сделала именно то, на что я надеялся, как будто все было заранее прорепетировано.

— Эй, мистер. Погодите секунду. Зачем вам нужно его видеть?

Остановившись, я оглянулся.

— Дело в том, что мистер Зэркл у нас застрахован. Небольшая сумма, но все-таки. Я так понял его, что с ним произошел несчастный случай; но, конечно, если он в состоянии переезжать с квартиры на квартиру, то, вероятно, это что-то не очень серьезное, не так ли?

Она выползла на крыльцо, обвисая со всех сторон.

— О, ему действительно здорово досталось, — сказала она, покачав головой. — Все лицо разбито в лепешку. Куда ему переезжать, он даже двинуться не может.

— Но, мадам, мне показалось, будто вы сказали, что он уехал.

Она улыбнулась — пленительной улыбкой, как она, вероятно, воображала, — и на ее плоском лице появились глубокие морщинки.

— Ну, вы знаете, как это бывает, мистер, — сказала она. — Гарри не хотел никого видеть, вот я и подумала, — ну, вы знаете, как это бывает.

Я заверил ее в том, что знаю, и последовал за ее массивной фигурой в дом. Мы поднялись по лестнице в холл, и там она остановилась и постучала в дверь одной из комнат. Тихим голосом она позвала:

— Гарри.

Изнутри послышался скрип пружин, и мужской голос сонно отозвался:

— А?

Я быстро сказал:

— Большое спасибо, мадам. Я очень ценю вашу помощь, но это — как бы сказать — сугубо частное дело. Я еще увижу вас, когда буду уходить.

Она еще раз чарующе улыбнулась и, переваливаясь, пошла через холл к лестничной площадке. Ступеньки застонали под ее тяжелой поступью. Я вынул из заветного чехла мой тридцативосьмикалиберный и приставил его дулом к двери. Левой рукой я постучал еще раз.

За дверью мужской голос спросил:

— Хэтти? Это вы, Хэтти? — И дверь на один дюйм приоткрылась.

Я быстро вставил в щель нос револьвера, на расстоянии дюйма от опухших глаз Зэркла.

— Потихоньку да полегоньку, — сказал я. — Не шуми, приятель.

Я протолкнулся в комнату и плотно прикрыл за собой дверь. Зэркл попятился к кровати, и я подошел к нему и дохнул пивным ароматом ему в лицо.

— Спокойно, друг, — сказал я. — Одевайтесь.

На нем были полосатые трусы, из которых с одного конца торчали его тощие ноги, а с другого — худощавый торс. Хэтти была права: лицо его было сильно разбито. Вокруг глаз багровели уродливые круги, нижняя губа была рассечена. На левой скуле вздулся яркий синяк и вся левая щека и уголок рта распухли и превратились в неровную рыхлую массу. Его действительно здорово обработали.

Он бессильно опустился на край кровати и с трудом шевеля распухшими губами, проговорил:

— Одеваться? Зачем? В чем дело? — Он был явно испуган.

Я ненавидел свою роль, но другого выхода не было.

— Дрэг хочет тебя видеть, — прорычал я. — Хочет поговорить с тобой еще немного.

Он тоненько заскулил:

— Я уже говорил с ним. Ничего не утаил. Честно!

— Он думает, что ты обманул его насчет себя и Джо. Ведь ты обманул его, Зэркл? Может, с тобой стукнулся кто-то другой, а ты назвал Джо, потому что Джо не может сказать «нет»?

— Честно, мистер, я сказал ему правду. — Слова вырывались из него, — он конечно же не хотел новой встречи с Драгуном. Глядя на его лицо, я его не осуждал. Он продолжал: — Джо и я, мы были только вдвоем, как я ему говорил. Мы провернули это дело десять или двенадцать раз, когда были приличные ставки. Я подходил к окошечку и Джо выплачивал мне деньги. Потом мы встречались, и я делился с ним. Вот и все. Клянусь, это все, что мы делали. Больше никто, — только мы двое. Я же сказал Дрэгу, — зачем повторять одно и то же? — Он нервно потирал руки; на лбу блестели капельки пота.

— Ничего не знаю. Дрэг велел привезти тебя к нему.

— Пожалуйста, мистер, — заскулил он, — не везите меня к нему. Он убьет меня. — Голос его срывался. — На этот раз наверняка убьет.

Я спросил:

— И ты точно не можешь сказать ему, как погиб Джо? Ведь в тот вечер, когда он попал под машину, вы договорились встретиться.

Он отрицательно покачал головой.

— Я ничего не знаю о смерти Джо. Зачем он теперь хочет это знать? Почему не спросил меня, когда я у него был? Джо сказал, что, может, придет, а, может, нет. Он не пришел, и я решил, что он просто передумал. — Его лицо искривилось; казалось, он вот-вот заплачет. — Меня допрашивала полиция. Они без конца меня спрашивали, и я сказал, что был дома. Я и в самом деле был дома. Я ничего не знаю про Джо. Ничего, ничего. — Он застонал: — Я сказал ему про Джо и про себя все, все. Оставьте меня в покое!

Я смотрел на него: он был таким маленьким и жалким, сжавшись в комок на кровати среди скомканных простыней.

— О’кэй, Зэркл, — сказал я. — Успокойтесь. Никуда я вас не повезу. Драгун вовсе не посылал меня за вами. Я сам пришел.

Он поднял голову и недоверчиво уставился на меня.

Я продолжал:

— Я хотел узнать у вас правду и боялся, что вы не скажете, если я просто спрошу вас, как было дело. Это был гнусный розыгрыш. Простите меня, но я должен был узнать правду. Я спрятал револьвер в чехол.

Чувство облегчения выразилось на его лице, и он прошептал:

— Вы — не от Дрэга? Он в самом деле не хочет меня видеть?

Я покачал головой.

— Мне жаль, что я не мог иначе. Меня зовут Скотт. Шелл Скотт. Я частный сыщик. Если я когда-нибудь смогу быть вам полезным, найдите меня, и мы будем квиты. Мой адрес есть в книге.

Лицо его по-прежнему выражало облегчение, но по мере того, как до него доходил смысл моих слов, глаза его разгорались гневом; и вдруг он зарычал:

— Шпион! Грязная вонючая ищейка! Негодяй! Подлый сукин сын!

Его лицо дергалось и кривилось, когда он выкрикивал эти слова, нижняя губа снова треснула и струйка крови окрасила рот. Он почти вопил, выкрикивая грязные ругательства; я его не прерывал. У меня было такое чувство, будто он заслужил на это право.

Уходя, я кивнул хозяйке, сидевшей на крыльце.

— Думаю, я сделал все, что мне было нужно, — сказал я. — Большое спасибо, мадам.

Она, моргая, смотрела на меня.

— Все в порядке?

— Конечно, — сказал я, — все в порядке, Хэтти.

Глава десятая

Было невыносимо жарко, градусов девяносто девять^[12] в тени. Я оставил верх кадиллака открытым, и теперь подушки припекали, как раскаленная сковорода. Глаза у меня горели, голова болела, спина ныла, — фактически каждая частица моей анатомии требовала ремонта. Проглотив чашку кофе в маленьком открытом ресторанчике, я поехал обратно к центру города.

В лавке новинок Генри показывал «художественные» слайды очередной паре туристов. Я прошел в дверь позади книжного шкафа и сразу окунулся в атмосферу кипучей деятельности.

Рядом со мной, прислонясь к стене, тучный, лысый человек изучал листок с какими-то заметками. Я спросил его:

— Какой забег сейчас в Голливуде?

Он поднял глаза.

— Пятый. Через пару минут. Поставили?

Я отрицательно качнул головой.

— Только что приехал. Как идут дела?

— Ужасно. Я очень рассчитывал на этого Фэнси-Дэна. А он? Выползает из ворот; бежит, вихляя по всему треку; широко разбегается на поворотах — и проигрывает. А я остаюсь с носом. Представляете себе?

Я сочувственно пощелкал языком.

— Может быть, на следующей лошадке отыграетесь.

— Может быть. — В тоне его звучало сомнение. — Разве что на этой Джуди-Дрим^[13]. Но после последнего провала я, право, не знаю. А что, — сказал он, оживившись, — если еще раз попробовать Фэнси-Дэна? Цену они снизят, а он, в конце концов, должен же выиграть. Во всяком случае, надо подумать, на какую лошадь лучше поставить.

— Разумеется, — сказал я. Я подошел к висевшей на стене программе, просмотрел ту часть, что касалась пятого забега в Голливуд-парке, и выбрал Посланника. Это был трехгодовалый жеребец, соперничающий с более зрелыми лошадьми, что уже само по себе делало ставку сомнительной, но он был в хорошей форме. А кроме того, мне понравилась его кличка — Посланник.

В забеге будут участвовать десять лошадей и на все десять будут щедро ставить. Я уже давно понял, что можно выиграть в одном забеге и даже во многих забегах, но что единственный способ не проигрывать постоянно заключается в том, чтобы систематически вести записи, — или вообще оставить лошадей в покое.

Итак, я подошел к окошку и поставил десятку на Посланника.

Поскольку была суббота, деньги принимали двое. Я дал свою десятку лопоухому субъекту, сидевшему справа, и сказал ему:

— Номер семь в пятом забеге в Голливуд-парке. Делаю ставку.

— Ваши инициалы?

Я сказал:

— Ш. С., — и он записал их сверху на квадратном белом листке бумаги, а против них написал «7–5-ГП». Под этой таинственной записью он вывел «10–0–0». Он бросил десятку в щель металлического ящика-кассы и выдал мне копию листка.

Между этими двумя кассирами на высоком табурете сидел человек мощного сложения, с деревянным лицом, около шести футов ростом и пяти футов в плечах. Вам, наверно, знаком этот тип — парень с железными мускулами и соответствующим мозгом. Я спросил парня, взявшего у меня деньги:

— В чем дело, мальчики? Драгун приставил к вам охранника?

Он впервые посмотрел на меня и сказал ровным голосом:

— Все в порядке, приятель. Мне нравится его общество. Между прочим, следующие за вами тоже хотят сделать ставку.

Я вышел из очереди. Очевидно, Драгун принял меры против возможности повторения махинации Брукса-Зэркла. Но теперь я представил себе, как они осуществляли свою маленькую авантюру. Довольно остроумно, надо сказать.

Я огляделся. В одном из кресел, в углу, привольно откинувшись, сидел мой закадычный друг Эдди Кэш. Я направился к нему и сел в соседнее кресло.

— Джуди-Дрим, — сказал я. — По последним сведениям.

Он поднял глаза, и его чувственные губы тронула улыбка, но как только он увидел, кому она предназначена, он тотчас стер ее с лица.

— Вы! — произнес он так, будто это было бранное слово.

— Я, — сказал я любезно. — Так что учтите — Джуди-Дрим. Прямо из лошадиных уст.

Он приподнялся, злобно глядя на меня, но снова сел.

— Послушайте, сыщик, — прошипел он, — вы мне не нравитесь. Ваше присутствие меня раздражает Уходите и не попадайтесь мне на глаза.

Я улыбнулся ему и закурил.

— Что вы имеете против частных сыщиков, Эдди?

Он не сводил с меня злобного взгляда.

— Против частных сыщиков — ничего. Но ваше общество, Скотт, мне противно.

— Взаимно. — Я глубоко затянулся и спросил как бы невзначай: — Между прочим, Эдди, что же, в конце концов, случилось с Элиасом? Вашим компаньоном? Он что — так просто упал и умер?

Его рука сжала край кресла, потом расслабилась. Он холодно взглянул на меня и не ответил. Потом вдруг его прорвало:

— Именно этого я желаю вам, Скотт, — так просто упасть и умереть. — Он с ненавистью смотрел на меня из-под тяжелых темных бровей. — Если б я мог, я бы это вам устроил.

В этот момент радио вдруг ожило, и я поудобнее уселся в кресле. Сообщение с ипподрома. Диктор кратко изложил ситуацию, закончив знакомой фразой, от которой пульс начинает учащенно биться: «Вот они — пошли!»

Я наклонился вперед, почти непроизвольно отмечая внезапную тишину, застывшие на полпути движения, повисшие в воздухе жесты и напряженное, настороженное выражение на многих лицах. «После старта ведет Дэнди Фокс, Посланник идет вторым, Ханэйз-Прайд — третьей, Малыш Джо — четвертым, за ним — Изи Гест и Холидэй». Затем положение изменилось: «Ханэйз-Прайд на корпус впереди всех, по внутренней дорожке идет Дэнди Фокс, обогнав других на голову, малыш Джо — третий, Изи Гест — четвертый, по внешней дорожке его быстро нагоняет Джуди-Дрим».

О Посланнике больше ни разу не упоминалось. Они подошли к финишу, и первой была Джуди-Дрим, вырвавшись вперед на три корпуса. Я взглянул на расстроенное лицо Кэша — просто не мог удержаться — и чуть не задохнулся, подавив готовое вырваться насмешливое восклицание. Пять или шесть разочарованных игроков сердито оглянулись на меня, но если бы взгляды могли убивать, то прищуренные глаза Эдди не просто убили бы меня, но еще и четвертовали. Потом, опомнившись, я посмотрел на листок бумаги, который держал в руке: «Какого черта? Я-то, над чем же я-то смеюсь?»

Медленно встав с кресла, я сказал Эдди:

— Некоторые вещи просто знаешь, и все. — Я оставил его в недоумении по поводу смысла этих слов и прошел к двери, ведущей в контору Драгуна.

В холле, прислонясь к стене, стоял тот коренастый, краснолицый тип, с которым мне пришлось познакомиться накануне вечером. Я сказал:

— Мне нужно видеть Драгуна.

Он ничего не ответил, не зашипел, не выстрелил в меня, а просто постучал дважды в дверь конторы. Она открылась и он, пригласив меня жестом пройти вперед, двинулся вслед за мной. Драгун, окинув меня взглядом, сказал: — Хелло, — и вернулся к письменному столу. На этот раз никто не сидел на желтой кушетке, так что я расположился на ней, перекинув ногу через край.

— Что у вас на уме, Шелл? — спросил Драгун.

Я посмотрел на краснолицего, стоявшего у двери, потом на Драгуна.

— Ничего, просто маленький разговор. Только уберите этого малого. Как-то неприятно думать, что он может оказаться у меня за спиной.

Драгун кивнул, и тот ушел, неслышно закрыв за собой дверь. Драгун оперся руками на стол:

— Как идет расследование?

— Неплохо. То тут подберу крупицу, то там.

— Что же вы надеетесь подобрать здесь?

— Не знаю. Здесь я подобрал Гарри Зэркла. Если это имеет какое-нибудь значение.

— Никакого. По крайней мере, в связи с Джо. То, что у меня было с Джо, не имеет к вам никакого отношения.

— В данный момент все, что касается Джо, имеет ко мне отношение. А насчет Зэркла — просто возмутительно, как отделали малыша.

Он по-волчьи усмехнулся:

— Отделали, что надо. Переживет.

Я сказал:

— Вы действительно хотели узнать только то, каким образом он и Джо проворачивали свою денежную аферу на скачках?

— А что же еще? Может, вам не нравятся мои методы, Шелл, но они эффективны. А в моем деле нельзя, чтобы помощники слишком вольно обращались с кассой. Начнут говорить, что меня легко облапошить, и куда это меня приведет? А теперь будут говорить про Зэркла, и никто уже ничего себе не позволит. Просто, но совершенно меняет положение. Понимаете?

— У-гу. Понимаю. А что вам даст, если начнут говорить про Джо?

Он перегнулся ко мне через стол, и уголки его губ опустились.

— Послушайте, Шелл, — сказал он твердо, — иногда вы позволяете себе слишком вольные шутки. Ну что хорошего, если у меня будет против вас зуб? Во-первых, никто не станет говорить про Джо, во всяком случае — в связи со мной; а, во-вторых, если бы вы и подслушали какой-нибудь разговор, то распространять его было бы страшно вредно для вашего здоровья. — Он сделал паузу, откинувшись на спинку своего скрипучего вертящегося кресла. — Вы уже и так восстановили против себя двух из моих мальчиков.

— Придется им стать в очередь, — сказал я.

— Не исключено. Не стоило вам злить этих мальчиков, Шелл.

— О’кэй. Итак, теперь мы квиты: я бы тоже не хотел, чтобы обо мне пошли разговоры. В моем деле, знаете ли, этого тоже нельзя.

Он усмехнулся, но промолчал.

— Ах, да, — сказал я небрежным тоном, — еще одно. Сегодня утром у меня была посетительница. Некая миссис Мэддерн. Она сказала, что ко мне ее направили вы.

— Совершенно верно. Не хотел, чтобы она тут плакала. Это плохо для дела. А вы — вы бойскаут. Во всяком случае, мне показалось, что этим я окажу вам услугу. Зная, как вы интересуетесь Джо…

— Интересуюсь, да. Но Джо Бруксом, а не Джои Мэддерном. Она ведь искала Джозефа Мэддерна, Драгун. А не Джо Брукса. Как же вы вдруг так сразу узнали, кого она имела в виду? Того парня, что работал у вас, звали Джо Брукс, а не Мэддерн.

Он взял со стола сигарету, закурил и выпустил дым в воздух. Потом он сказал:

— Разве я вам раньше не рассказывал?

— Раньше вы мне не рассказывали.

— Наверно, не придал значения. Конечно, я знал, что он Мэддерн. Вероятно, я один из тех немногих, кто это знал. Вчера, когда вы зашли, я просто об этом не подумал. Да если б и подумал, не счел бы это важным. Так вот, когда он впервые здесь появился, он сказал мне, кто он, — Джои Мэддерн, но лучше, говорит, чтобы его знали как Джо. Просто Джо, без всякого Мэддерн, понимаете? Есть масса парней, которые хотят быть просто Джо, или Биллом, или еще кем-нибудь таким. Думаю, за ним где-то что-нибудь числилось, но на кой черт мне знать о его грешках? Пока он для меня о’кэй, мне до них нет никакого дела. Позже он раздобыл себе этот привесок — Брукс, а я обнаружил, что он в бегах. Так, из-за пустяков. Мне это не вредило; и если он решил завести себе девочку и навесить на себя ее фамилию, мне это ничего не стоило.

— Это стоило вам, как оказалось, двенадцать тысяч. Забавно, что вы приняли к себе такого парня.

Он помотал головой и откинул выбившуюся черную прядь.

— Не забавно. Он просто не сразу раскрылся. Я получил хороший урок. Я ошибся, только и всего. Иногда человек ошибается, Шелл. Никогда не ошибаться — это невозможно.

Я кивнул.

— Возможно, Драгун. Еще как возможно. — Мне пришла в голову одна мысль: — И вот еще что, Драгун. Просто ради любопытства, — как вы обнаружили, что мальчики действуют через вашу голову?

Он усмехнулся:

— Мелочь, пустяк. Это было не очень трудно, да мне еще и повезло. Дело в том, что я проверяю все листки, — знаете, те, по которым происходит выплата. Мы сохраняем копии всех документов, но платежные листки держим отдельно. После проверки я их обычно сжигаю. Так вот, когда Джо погиб, я, естественно, тщательно проверил все бумаги за последнюю неделю или полторы, — просто чтобы все было в порядке. На каждом листке пишутся инициалы того, кто ставит; и вот я замечаю, что некто Г. З. выигрывает по весьма высоким ставкам. Может, я бы не обратил на это особенного внимания, если бы не сочетание Г. З: оно сразу напомнило мне этого шпаненка, Гарри Зэркла, а судя по тому, что я о нем знаю, он не очень удачный парень. Я проверяю дальше — на три недели назад — все, что еще не успел сжечь, и вижу, что этот тип Г. З. сделал несколько очень приличных ставок, и все с хорошим, жирным результатом. Мне стало любопытно, да только проверять уже было нечего. Тогда я взялся за те листки, по которым не было выплаты.

Он помолчал, посмеиваясь.

— Вот тут-то они и дали маху. С виду все шито-крыто, все сходится одно с другим. Но вот что интересно: этот Г. З. ни разу не поставил на лошадь, которая проиграла. То ли они об этом просто не подумали, то ли надеялись, что проверки не будет. Во всяком случае, я еще не встречал никого, кто бы делал крупные ставки, одну за другой, и ни разу не проигрывал. Тогда, чтобы окончательно удостовериться, что ставки были фиктивные, я и вызвал сюда Зэркла для маленькой беседы; и он был так любезен, что рассказал мне все, как было.

— В самом деле, очень любезно с его стороны, — сказал я. — Конечно, вы допросили его с пристрастием. О’кэй, Драгун. Спасибо за интересный разговор. Как-нибудь еще увидимся.

— Само собой, Скотт, — сказал он. — Не суйте нос куда не надо.

— Постараюсь. Между прочим, я сегодня сделал ставку. На Посланника. И ничего не получил, — можете проверить, для верности.

Он усмехнулся.

Оптимисты все еще пытались, не затрачивая труда, сколотить себе состояние. Я огляделся и увидел, что Кэш сунул бумажник в карман и рассматривает листок бумаги в правой руке. Потом он сел в кресло, видимо собираясь оставаться здесь до конца. Я вышел.

В лавке новинок я остановился и сказал Генри:

— Каждый раз, когда я сюда вхожу, кто-нибудь непременно глазеет на слайды. Художественные слайды. Что там за художества?

Он посмотрел на меня, глупо ухмыляясь, и повел за прилавок. Из коробки, стоявшей на прилавке, он вынул и вручил мне маленький фильмоскоп и полдюжины слайдов. Мне все стало ясно.

На первом была атлетически сложенная и чувственная дева, кокетливо прикрывающаяся чем-то вроде прозрачной сетки, из которой делают сачки для ловли бабочек; и все равно она выглядела голой, как семь нудистов. Остальные пять были примерно в том же духе. Я укоризненно пощелкал языком.

Он закудахтал:

— Это еще что! Вы еще, считайте, ничего не видели, Шелл. — Он воровато оглянулся и сунулруку под прилавок. Он был прав: я еще ничего не видел. Я посмотрел в фильмоскоп, перешел поближе к свету и еще раз посмотрел, и вернул Генри весь комплект. Я покачал головой.

— Генри, — сказал я скорбно, — вы плохо кончите.

Он закудахтал еще громче, как будто снес целый омлет.

Глава одиннадцатая

Я влез в кадиллак и вытер потный лоб носовым платком. Некоторое время я сидел, погруженный в размышления. Я думал о том, когда же, черт возьми, я начну связывать воедино разрозненные нити. Я также думал о том, за те ли ниточки я, в конце концов, тяну, и приведут ли они меня действительно к цели.

Я думал об Эдди. Я начал с его счета в банке, но сейчас я увидел еще один путь. Похоже, что на какое-то время Эдди стал клиентом Драгуна, и если он тут продержится, может быть, это окажется мне на руку.

Я выскочил из машины и вернулся в лавку новинок. Отозвав Генри в сторону, я спросил:

— Вы знаете Эдди Кэша?

— Конечно, — сказал он. — Как не знать. Он уже давно здесь околачивается.

— О’кэй, — сказал я. — Хотите получить двадцать долларов?

Его глаза заблестели. Он хотел получить двадцать долларов.

Попросив у него телефонную книгу, я выписал на листок бумаги номер телефона Джонсон-Кэш Кампани и подал его Генри.

— Генри, — сказал я, — если Эдди Кэш уйдет отсюда еще до закрытия, позвоните по этому телефону и попросите мистера Беннета. Если же кто-нибудь позвонит вам сюда и попросит вызвать Кэша, скажите, что он уже уехал. Вот и все, а в итоге двадцать долларов. И ничего не говорите Кэшу. Поняли? Это очень важно.

— Понял, — сказал он. — Немного подозрительно.

— Об этом не беспокойтесь. — Я дал ему еще денег. — Мне нужны очки. Желательно, в роговой оправе. Не от ветра, не темные, — обыкновенные простые линзы. Есть у вас такие?

Он минутку подумал, подошел к одной из полок, снял коробку, вынул что-то из нее и вернулся ко мне.

— Лучшее, что могу предложить, — сказал он. — Они, правда, имеют стеклоочистители, — видите? Очень смешно, когда идет дождь. И даже когда нет дождя.

Я рассмотрел их. В общем, это было то, что нужно: круглая роговая оправа, очень простая, и только в середине торчал кверху, примерно на четверть дюйма, маленький рычажок: стоило пошевелить его, и крошечные стеклоочистители начинали двигаться по линзам из стороны в сторону, по принципу автомобильного «дворника». Я дал Генри еще один доллар и получил разрешение позвонить по его телефону.

Один из моих друзей, по имени Смит, заканчивал курс бухгалтерского дела в колледже Вудбери. Когда-то я уступил ему последнюю — пятую — часть своих запасов бурбона и считал, что он у меня в долгу. После того, как я объяснился по меньшей мере с девятью работниками колледжа, которые пытались внушить мне, что во время занятий никого из учащихся к телефону не вызывают, так как это нарушает установленные правила, его все-таки позвали. Я потратил пять или шесть минут, чтобы получить от него нужную мне информацию, и должен был повторить сказанное им три раза для уточнения некоторых деталей, но в конце концов я решил, что этого мне достаточно. Он сказал мне также, что бурбон уже весь вышел. Это замечание я полностью игнорировал.

Джонсон-Кэш Кампани помещалась примерно посередине между Седьмой и Восьмой, на Филерта. Я постоял перед широкими стеклянными дверьми и полюбовался своим отражением. По пути я заехал домой, захватил портфель, набитый газетами, и сменил голубой габардиновый костюм на солидный черный, который я надевал последний раз, идя на похороны, с унылым черным галстуком и черными туфлями, и надел свою единственную шляпу, темную, потрепанную, с приподнятым сбоку полем, с которого я когда-то сорвал желто-красное перо. Шляпа закрывала изувеченный кончик моего левого уха и торчащие ежиком, светлые волосы. Вот нос свой я уже никак не мог замаскировать.

Даже в роговых очках я все равно оставался Шеллом Скоттом, частным следователем. Я не мог бы обмануть никого из тех, кто меня знал. Но по крайней мере никто не сможет сказать, что видел крупного блондина в хорошо сшитом голубом костюме с ярким галстуком. В моем облике появился даже какой-то налет учености.

Я толкнул широкие двери и вошел. Прямо против входа, за столом с пишущей машинкой, сидела, заткнув за ухо карандаш, самоуверенная секретарша. За ее спиной, по обе стороны большой комнаты, стояло еще по шесть столов, а в задней стене было три двери с застекленной половиной, на которых золочеными буквами были выведены какие-то надписи. Я не мог различить, что именно было написано, но вообразил, что на одной наверно написано «Мистер Эдвард Кэш, президент» или что-нибудь в этом роде. Две большие двери справа от меня вели во внутренние помещения, в которых, по моему предположению, разместились склады.

Зажав под мышкой портфель, я направился к самоуверенной секретарше. Шляпы я не снял. Я откашлялся и поправил очки.

— Могу я видеть мистера Кэша? — спросил я.

Она подняла глаза и машинально улыбнулась.

— Мистера Кэша сейчас нет, сэр, — сказала она. — Не могу ли я чем-нибудь помочь?

— Ах, как досадно. Я был уверен, что застану мистера Кэша. Впрочем, думаю, это не имеет большого значения. С вашей помощью я могу начать работу и без него. — Я благосклонно ей улыбнулся.

На ее лице появилась было ответная улыбка, но тут же она недоуменно наморщила лоб.

— А? — произнесла она неучтиво, потом, спохватившись: — Извините? Я не совсем понимаю. Какую работу?

— Ревизию баланса и отчетности, — сказал я. — Я — мистер Беннет.

Видя, что она продолжает хмуриться, я сказал (как будто это что-то объясняло):

— Бухгалтер-ревизор, мистер Беннет.

— Но я не знаю ни о какой ревизии. — Девушка была смущена и озадачена.

Я сказал, как бы потеряв терпение:

— Может быть, барышня, вы направите меня к кому-нибудь, кто замещает мистера Кэша в его отсутствие? — Я взглянул на свои часы: — Право же, я не могу ждать.

Она сжала губы, быстро встала и глубоко втянула воздух, будто собираясь надуть по меньшей мере два воздушных шара. Я вовремя подавил усмешку — она бы совершенно не вязалась с моим персонажем.

— Идите за мной, — резко сказала она.

Я с удовольствием за нею последовал. Она провела меня по центральному проходу между столами в кабинет слева и представила меня мистеру Мэтьюзу, низенькому человеку с брюшком и беспорядочно растущими усами, повернулась на каблучках и удалилась.

Мистер Мэтьюз поднялся из-за стола и протянул мне руку. Я пожал ее и сказал:

— Мистер Мэтьюз, эта молодая леди не поняла, что предстоит ревизия отчетности, поэтому, естественно, я попросил ее провести меня к заместителю мистера Кэша. Я потерял уже много времени, а я надеялся закончить, самое позднее, ко вторнику. Вам это, конечно, понятно?

Ему не было понятно. После двух или трех минут, в течение которых он ничего не понимал, я изобразил на лице скорбь и сказал несколько холодно:

— Мистер Мэтьюз, если вы сейчас позвоните мистеру Кэшу, он, я уверен, объяснит вам, почему вас не уведомили о предстоящей ревизии.

Я сел в кресло у стола, обнимая свой, набитый газетами, портфель. Он явно колебался, и я добавил, переведя дух и скрестив пальцы:

— Уже почти пять часов. Сегодня я, собственно, надеялся лишь начать проверку счетов дебиторов, с тем чтобы выяснить ваш резерв для компенсации безнадежных долгов. Очевидно мистер Кэш чувствует, что имеющийся резерв неадекватен. — Я добавил таким тоном, будто прекрасно знал, о чем говорю: — Вы, конечно, понимаете, что чем больше сумма безнадежного долга по отношению к доходу, тем меньше сумма подоходного налога, которую нам придется платить. Что касается счета прибылей и убытков, а также ведомости баланса за последний период, то они понадобятся мне не раньше, чем в понедельник утром.

На какой-то кошмарный момент я забыл — и никак не мог вспомнить, — что правильно: счет прибылей и убытков и ведомость баланса или ведомость прибылей и убытков и счет баланса. Если бы Мэтьюз потребовал каких-нибудь уточнений, положение могло бы стать критическим: я мог повторить сказанное мной, как пластинка, но не смог бы добавить ни слова. Смит больше ничего мне не рассказал. Не получит больше ни капли бурбона!

Мэтьюз произнес:

— Гмммм.

Это прозвучало многозначительно. Я нервно посмотрел на часы. Я не играл: я на самом деле нервничал.

— При такой проволочке ничего не выйдет. Ну что же, мистер Кэш все равно оплатит мне это время.

Мэтьюз нахмурился:

— Разумеется, мистер Беннет. Правда, это не совсем по правилам, но в конце концов, ничего такого… Если вы не возражаете, я постараюсь дозвониться до мистера Кэша.

Я сказал:

— Конечно, конечно. Это будет лучше всего, мистер Мэтьюз, — и стал выбивать дробь на своем портфеле. С моего места мне видно было, как он набирает номер телефона. Первый раз никто не ответил. После минутного колебания он набрал номер, похожий, как мне показалось, на тот, что был в лавке Генри. Я надеялся, что Генри сейчас дежурит у телефона, как мы с ним договорились. У меня даже вспотели ладони, пока я ждал, чтобы он ответил, а потом вслушивался в короткий односторонний разговор.

Мэтьюз положил трубку и повернулся ко мне.

— Не могу поймать его, — сказал он. — Я позвонил — мм — туда, где происходит деловое совещание, на котором он должен был присутствовать, и мне сказали, что он уже уехал. Так что он, наверно, скоро будет здесь.

— Отлично, — сказал я. — Так я, может быть, приступлю к делу, а мистер Кэш все подробно объяснит, как только приедет. Кстати, он сказал мне, что всего удобнее работать в его кабинете. — Я вопросительно посмотрел на него поверх роговой оправы моих очков, и мне пришла в голову идиотская мысль — как было бы смешно, если бы крошечные стеклоочистители вдруг заработали, клик-клик, клик-клик, перед изумленным взором мистера Мэтьюза.

Он вздохнул, кивнул и провел меня в соседний с ним кабинет. Это было роскошное помещение: толстый серый ковер; комфортабельные кресла — во всяком случае, с виду; на стене, в рамке — репродукция великолепной картины, изображавшей военный корабль; и огромный, светлого дерева, стол, с мягким вертящимся креслом. Именно мягким. Я опустился в него, и мой взгляд упал на стоящую на столе фотографию в рамке. С нее на меня смотрели умные, темные глаза Робин Брукс, как будто спрашивая: «Шелл, Шелл, что же ты делаешь?» Я взял портрет и показал его Мэтьюзу.

— Его жена?

— Нет, просто — мм — друг, как я понимаю.

Я поставил фотографию обратно на стол.

— Прелестная девушка, не правда ли? Прелестная. Ну что ж, если вы велите кому-нибудь показать мне счета дебиторов, я просмотрю их как можно быстрее.

Пока он отправился за документами, я еще раз быстро оглядел кабинет Кэша. Все выглядело о’кэй, кроме стенного сейфа. Если то, что мне нужно там, я могу хоть удавиться, но Мэтьюз сейфа не откроет. Впрочем, он, может быть, и не знает нужной комбинации. Он вернулся в сопровождении молодого клерка лет девятнадцати, который нес две, не очень внушительные на вид, папки. Я надеялся, что это счета дебиторов, — если они действительно хранятся в папках.

Я сказал юнцу:

— Будьте добры, положите их сюда, на стол. Благодарю вас. — Я повернулся к Мэтьюзу. — Вы мне очень помогли. Простите за беспокойство, но я уверен, что мистер Кэш все объяснит. — Я помолчал, словно размышляя. — Разве он ничего не говорил вам сегодня утром?

Он покачал головой.

— Мистер Кэш сегодня утром вообще не появлялся. Иногда он сюда не заезжает. — Он засмеялся, но как-то невесело: — Видимо, он считает, что мы прекрасно справляемся с делами и без него.

— Уверен, что справляетесь, — сказал я без особого сарказма. — Однако в этом, вероятно, и кроется объяснение, почему вы не знали о моем приходе. Мистер Кэш говорил со мной только вчера вечером. Вышло так, что до среды я свободен, вот я и согласился провести эту специальную ревизию. Может быть, — добавил я легким тоном, — он решил застать вас врасплох?

Он открыл было рот, но передумал. Потом сказал:

— Да. Должно быть, так. Да.

На мгновенье я с замиранием сердца подумал, что он собирается остаться и следить, как бухгалтер-ревизор будет проводить ревизию документов, но он вдруг повернулся и вышел, закрыв за собой дверь. Это меня несколько озадачило.

Как выяснилось, я напрасно беспокоился насчет сейфа. Я нашел то, что мне было нужно, там, где оно логически и должно было быть, — в среднем ящике большого письменного стола. Правда, пришлось сломать замок, чтобы попасть в этот ящик, но оно того стоило. И никто, к счастью, не вошел в кабинет. Это показалось сущим пустяком после всех усилий, которые я затратил, чтобы достичь этой стадии моего предприятия.

Это была обычная большая черная книжечка, с тисненной на верхней обложке позолоченной надписью «Банк Анджелюс, Лос-Анджелес, Калифорния». Я никогда не подозревал, что чтение корешков в чековой книжке может быть столь интересно. Почитав двадцать минут, я пожалел, что я на самом деле не ревизор. Впрочем, информация, которую я извлек из этого, была довольно скудной. В январе и феврале этого года фирма, по-видимому, имела дело с новой фирмой Мидлтон Маньюфэкчеринг Кампани в Риверсайде. Все эти чеки выписывал Кэш, и ни один чек не был выписан до января или после февраля. В этот период Эдди выписал множество чеков, чтобы покрыть обычные расходы фирмы, в дополнение к нескольким крупным суммам, которые сняты со счета Джонсон-Кэш Кампани в пользу Мидлтон Маньюфэкчеринг Кампани: 1.000.000, 1.500.000, 1.700.000 и максимальная сумма в 10.000.000 долларов, выписанная 26 февраля. Я сличил корешки чековой книжки с другими бумагами, которые нашел в столе, чтобы удостовериться, что подписи на чеках были сделаны рукой Кэша. Так оно и было.

«Ревизия» была закончена, — вероятно, самая быстрая из всех ревизий, даже если ей подвергались счета дебиторов (что бы этот термин не означал!).

Я обтер чековую книжку, положил ее обратно в ящик стола, снял, вытер и снова надел очки и вышел из кабинета.

Самоуверенная секретарша сидела за своим столом и видимо скучала. Так мне показалось. Мне стало ее жаль. Искренне жаль. Я наклонился над столом и сказал:

— Простите, я был с вами резок.

Она, моргая, смотрела на меня. Я поднял руку и подтолкнул рычажок на переносице очков. И, словно по волшебству, заработали миниатюрные стеклоочистители — туда, сюда, туда, сюда. Ее глаза следовали за их движением — туда, сюда, туда, сюда, — как зачарованные. Мне показалось, что она вот-вот закричит. Она втянула голову в плечи, взглянула на меня из-под тонко очерченных бровей и бросилась в направлении мистера Мэтьюза.

Я присел к столу и одним пальцем напечатал на чистом листе, вложенном в машинку, слова: «Для вас, милочка», — водрузил на машинку очки и тоже бросился — в направлении к кадиллаку.

Эдди хватит удар. Это было о’кэй с моей стороны. Пусть попотеет. Я получил то, что мне было нужно, и к тому же, когда я уходил, секретарше уже не было скучно. Такова моя политика — никогда не давать им скучать. Кто знает, что еще будет?

Было уже пять-тридцать, самое время встретиться с Луи Моррисом. Если он все еще живет на Харвардском бульваре, и если он не изменил своих привычек с тех пор, как я видел его последний раз, то он сейчас как раз вылезает из постели.

Я оказался прав и в том, и в другом. Сонно моргая, он выглянул из-за двери.

— А, Шелл, — пробормотал он.

— Что случилось? Вы что, совсем не спали?

— Спал, конечно, но уже встал. Полсуток назад.

— Ужасно, — сказал он. — Ужасно. Ну входите. Раз уж вы здесь. — Он открыл дверь и я вошел. От него пахло, как от забродившего сусла.

Я спросил:

— Какого дьявола вы пили вчера вечером?

Он потряс всклокоченной головой; на белом лбу запрыгали тугие, вьющиеся локоны.

— Если б я знал! Просто умираю. — Он причмокнул губами. — Больше никогда! Клянусь. Никогда в жизни. Пошли в спальню. Что привело вас в этот морг?

— Мне нужны кое-какие сведения, Луи, и притом достоверные. В связи с делом, которое я расследую. Насколько я представляю себе, вы не станете меня обманывать.

— Верно, Шелл. Вы единственный из всех сыщиков, частных и всяких других, кто пошел мне навстречу. Если бы не вы, у меня были бы крупные неприятности из-за тех бандитов. Так что спрашивайте — и я отвечу.

— Партия в покер в прошлую среду; ставки. Я слышал, вы были одним из участников.

— Еще как был! До сих пор не распутаюсь. Семьсот долларов как не бывало. Что еще, кроме этого, представляет для вас интерес? — Он застонал, повалился обратно на кровать и сунул под голову две подушки. Он был красивый парень примерно моих лет, пяти футов и десяти или одиннадцати дюймов ростом, бледный и явно страдающий от превосходного похмелья. Я вполне ему сочувствовал.

Я спросил:

— Кто еще играл?

— Дайте вспомнить… Мори Гэтц, Пит Сандерс, Бини, Лонни Крофтс — недолго. Он быстро проигрался. Потом, там был Эдди Кэш и Хайми Блинз. — Он отсчитывал по пальцам. — Вот и все.

— Кто-нибудь из них уходил?

— Нет, все оставались до самого конца. До часу ночи или до половины второго. — Он зевнул и с любопытством уставился на меня. — А в чем дело? Почему такой интерес? Или покер теперь вне закона?

Я спросил:

— Вы уверены, что никто не ушел раньше? Это может иметь значение.

— Абсолютно уверен. Я бы плюнул им в глаза, если бы они ушли с моими семьюстами долларов.

— Кэш тоже был до конца, а?

— Конечно. Да мы все там были, семь человек. Однако, что там заварилось? Полицейские устроили мне такую же встряску насчет Кэша.

— Ну, строго между нами, Луи, одного парня вроде бы убили. Я проверяю некоторые алиби. Может, за этим ничего и нет.

— Меня к этому не припутали?

— Нет, с вами, Луи, все в порядке. Ведь вы никого не сбивали машиной, а?

— Был грех. Трех, четырех, — сейчас уже точно не припомню.

— Я имею в виду — вечером в среду. — Я заставил себя усмехнуться: — О’кэй. Я на вас не донесу. И, Луи, забудьте, что я у вас был сегодня.

— Уже забыл. — Он засмеялся и во весь рот зевнул.

Я поблагодарил его и посоветовал по ночам спать, — как делают все порядочные люди.

Очутившись на улице, я прислонился к дверям парадного и красноречиво, долго и от всего сердца выражал свои чувства.

Глава двенадцатая

Первое, что я сделал, вернувшись домой, — это скинул с себя вонючий черный костюм. В темно-бордовом халате я чувствовал себя намного лучше, даже приличнее. Вторым делом было позвонить в редакцию «Экземинера»! «Нет, Келли больше не приходил. Нет, они не знают, где он».

Я позвонил в отель и еще раз попросил миссис Келли.

— Это опять Скотт, миссис Келли. Я говорил с вами сегодня утром. Ваш муж уже дома?

— Хелло, мистер Скотт. Нет, он обычно приходит не раньше семи. Иногда даже позже. — Она помедлила и медленно произнесла: — Как вчера вечером, например. Случилось что-нибудь важное?

— Вероятно, нет. Я рассчитывал, что он сегодня мне позвонит. Но меня долго не было дома, и он мог меня не застать. Я подумал, может быть, он что-нибудь поручил вам передать мне.

— Нет. Он действительно звонил мне сегодня часа в три, чтобы предупредить меня, что может опоздать к обеду. Но больше ничего не сказал. Если он позвонит еще раз, я передам ему, мистер Скотт, что вы пытались с ним связаться.

— Спасибо, миссис Келли. Просто скажите ему, что я звонил.

Я положил трубку и секунд шестьдесят внимательно изучал ее во всех деталях, потом пожал плечами и раскрыл телефонную книгу. Я нашел «Драгун Флеминг», на Грамерси Плейс, и прямо под ним — «Драгун Сара», на бульваре Норт Плимут. Ей я и позвонил.

После десяти (я специально посчитал) звонков она ответила мягким, мурлыкающим:

— Да?

— Сара?

— Да. Кто это?

— Это Шелл Скотт.

Она дохнула в телефон:

— Уфф, помню. Красивый блондин.

Я насмешливо фыркнул:

— Ага, это я. Точная характеристика.

— Ну, давайте, только поскорее, — сказала она, однако без всякого нетерпения, — что вам нужно? Я вся мокрая — прямо из-под душа.

— О, простите. Я буду краток.

— Ничего, Шелл. Я просто пошутила. Во всяком случае, я стою на полотенце.

— Послушайте, — сказал я, — я хочу вас видеть.

Она засмеялась.

— Скверный мальчик, — сказала она. — А вы скверный.

— Я вовсе не имел в виду сейчас, — зарычал я. — Я имел в виду позже. Сегодня вечером.

— Я разочарована, — сказала она, поддразнивая меня. — Насколько позже?

— Скажем, через час. Мне нужно с вами поговорить.

— Хорошо. Приходите в половине восьмого. Мы можем поговорить за обедом.

— Я ничего не сказал про обед, мисс Драгун.

— Знаю. Вы угостите меня обедом. Это будет платой за разговор со мной.

— Думаете, он того стоит?

— Подождите — и увидите. И называйте меня Сарой. Когда меня называют мисс Драгун, я как-то не могу говорить свободно.

— О’кэй, Сара. Семь-тридцать.

— Пока, Шелл.

Я опустил трубку. Моя ладонь оставила на ней влажное пятно. Я не мог понять, почему. Так я сказал сам себе.

Я принял душ и оделся в свой любимый серо-голубой костюм, чувствуя, как мне в нем легко и свободно после того чопорного одеяния, в котором я был днем. Сейчас я чувствовал себя намного лучше. Я пошел в кухню и пропустил стаканчик, после чего мне стало еще лучше.

Сравнение с черной пантерой снова возникло в моем воображении, едва она открыла дверь. На ней было длинное — до щиколоток — платье из черного шелковистого джерси, которое обхватывало ее, как лучшее произведение пластического хирурга облекает тело. Оно было простое, без всяких украшений, и только золотой пояс вокруг ее тонкой талии создавал яркий красочный эффект. Низкий квадратный вырез был наряден и пикантен без всякой нарочитости. Из золотых босоножек на высоких каблуках виднелись покрытые красным лаком ноготки, а ее черные волосы, приподнятые на затылке, доходили до уровня чуть выше моего подбородка. Все остальные краски в ее облике сосредоточились в ее лице: странные, осененные длинными ресницами зеленые глаза и маленький, немного строптивый, алый рот, и пара длинных зеленых сережек в белых мочках ее ушей.

Я окинул взглядом ее платье.

— Боюсь, я не совсем так одет, как нужно для формального обеда.

Ее губы раскрылись, обнажив мелкие, ровные, слегка стиснутые зубы.

— Это не имеет никакого значения, особенно там, куда мы едем. Если мне будет позволено выбрать место по моему вкусу. Можно, Шелл?

— Конечно. Назовите его — и мы туда поедем. — Я вошел вслед за ней в квартиру и сел в золотистое кресло слева от двери.

На странно мерцающем черном столе в левой части комнаты в высоких хрустальных бокалах, стоявших на чеканном серебряном подносе, был приготовлен напиток — зеленоватая, прозрачная жидкость.

Она взяла поднос и поднесла его мне. Я взял один из бокалов, и она сказала:

— Хорошо, что вы вовремя. У меня уже все было готово.

Она взяла второй бокал, поставила поднос обратно на стол и повернулась ко мне, держа бокал в правой руке над головой.

— Я надела это платье только потому, что мне кажется, оно мне идет. Хорошо я выгляжу?

— Очень хорошо, Сара. Не только хорошо, но даже опасно.

— Правда? — Ей это понравилось. Она стиснула зубы, улыбнувшись, и искоса посмотрела на меня сквозь завесу ресниц — явно позируя, — похожая на сирену из Эдгара По или на стихи Бодлера. Должен сознаться, — она меня немного отталкивала, но в то же время, каким-то странным, почти гипнотическим образом, пленяла.

— Попробуйте напиток, — сказала она.

Я отпил глоток. Теплая, странная, как будто с дымком, жидкость, напоминающая лакрицу и амброзию, проникла в горло: «вкусно».

— Откуда это у вас, Сара?

— Это не анисовая настойка; это настоящий абсент, Шелл.

— Я и то удивлялся. Здесь его не найдешь. Это наркотик, теперь он запрещен законом. — Глядя на нее, я добавил: — Насколько я понимаю, это действует возбуждающе — в определенном смысле.

— Но это вкусно, ведь правда? Один мой друг контрабандой привез одну бутылку из Испании. Специально для меня. Она у меня уже почти два года.

Я поднял брови, и она мягко сказала:

— Я угощаю только избранных, Шелл, и то в особых случаях.

Я молча смотрел на нее, чувствуя себя польщенным.

Потом я оглядел комнату, по-настоящему заметив ее впервые. Она поразила меня, как крепкий пунш, и я понял, что никогда ее не забуду, — даже если никогда больше сюда не приду.

— Мне нравится ваша комната, Сара. Она необычна, но мне нравится.

— Я надеялась, что вам понравится. Но нравится она другим или нет, — она полностью моя. Я не вычитала ее из книжки.

Пожалуй, это была самая лучшая характеристика. Сказать, что комната выдержана в современном духе, было бы неточно; в ней не было ничего и провинциального; она не была в стиле Людовика XV или в каком-либо другом подобном же стиле. Она была именно комнатой Сары.

Я сидел в глубоком золотистом кресле слева от двери. Кресло было немного отодвинуто от стены и имело резкий наклон по направлению к правой части комнаты. Стол, как я заметил, имел форму параллелограмма. Толстый ковер, черный, как волосы Сары, простерся от стены к стене. И кроме этого в комнате была еще одна вещь — я не оговорился, именно одна, — огромный диван: угловатый, причудливый, — такого я никогда нигде не видел. Он помещался почти в центре комнаты, между правой стеной и левой, спинкой ко мне и к двери. Длинные подлокотники, напоминающие прямоугольные треугольники, простирались, подобно черным крыльям, параллельно дальней стене. Диван был черного цвета, подстать ковру, а на нем — две молочно-белых толстых подушки. Перед диваном, на черном ковре, полузарыв блестящие когти в густой ворс, распростерлась шкура белого медведя.

У правой стены ничего не было: ни мебели, ни светильника, — ничего. Да это было и ненужно. Наклонные, устремляющиеся по диагонали линии кресла, стола и медвежьей шкуры создавали впечатление движения, требующего пространства, пустоты в правой части комнаты. Комната была залита мягким светом, исходящим из раскрытых под потолком ламп.

Комната представляла собой как бы серию потрясений, которые выливались в одно — самое странное, самое сильное ощущение шока; все линии в комнате направляли взгляд именно к этой вещи: к картине.

Она помещалась на стене прямо против дивана и над медвежьей шкурой. Она была огромная — около восьми футов высотой и шести футов шириной, занимая пространство от низкого потолка почти до пола. Она была написана маслом, густыми, тяжелыми мазками и пятнами, и все же по-настоящему ее нельзя было назвать картиной. Казалось, это фрагмент, вырванный из кошмарного сновидения; крик, схваченный и запечатленный в красках.

Она полностью господствовала в комнате, наполняла ее, делала все остальное незначительным. Сначала мне показалось, будто она почти вся выполнена в красных тонах, среди которых, кричащие всплески и полосы малинового цвета выглядели, как зияющие раны; но затем я различил зеленые спирали, интенсивные желтые блики и пятна глухого черного цвета. Почти по всему верху тянулась черная полоса. Во всем этом было что-то безумное, смысл был непонятен. Но во всем чувствовался некий ритм, некая жизнь.

Такой была эта комната. Я не мог бы жить в ней, но она меня завораживала. Это была несомненно комната Сары.

Сара сказала:

— Уделите же немного внимания и мне.

Я усмехнулся, глядя на нее:

— Я любовался комнатой. Она очень странная; я никогда не видел ничего похожего на нее.

— А что вы думаете об этом полотне? Нравится?

— Не знаю. Откуда вы его взяли?

— Я не взяла его. Это мое; это я написала.

Я взглянул на нее с новым интересом:

— Не знал, что вы художница.

— Я не художница. Но тем не менее, это мое произведение. Мне хотелось его написать. Понимаете, это ведь не картина, по-настоящему. Она не модернистская, она — никакая. — Она подошла ко мне и взяла меня за руку. — Ну, что же? По-вашему, это тоже действует возбуждающе?

Я встал, она подвела меня к дивану и усадила на него. Диван был удивительно удобный. Только сейчас я заметил, что правая задняя лапа медведя прижата нижней частью дивана, — как будто медведь попал в капкан. Сара подошла к картине и, потянув за тонкий шнур, висевший сбоку, включила небольшой настенный светильник у верхнего правого угла картины. Потом она села на диван рядом со мной.

Сидя перед этим полотном, я испытывал странное, жуткое, почти неодолимое чувство. Я пил маленькими глотками абсент, вдыхал его аромат и созерцал сочетания красок.

— Как, по-вашему, я ее назвала? — спросила она.

Я покачал головой, не отводя глаз от картины.

— В сущности, у нее нет названия. Автопортрет, может быть.

— Почему?

— Потому что, как мне кажется, стоило мне начать ее, и она стала складываться сама собой. Она как будто растет. Всякий раз, когда со мной что-нибудь случается, или когда у меня возникает желание над ней поработать, я что-нибудь в нее добавляю. Она еще не закончена; да и никогда не будет кончена. — Она посмотрела на меня как будто сквозь какую-то дымку, как бы издалека. — Знаете, я начала ее, когда мне было восемнадцать. Вот уже почти пять лет, как я валяю дурака. — Она оглянулась на картину и сказала: — В общем, что-то в ней жуткое, правда? Такая картина и не должна никак называться.

Глаза ее снова заблестели, и она сказала:

— Однако не слишком ли мы серьезны? Может быть я добавлю еще мазок-другой, когда вы привезете меня домой сегодня вечером. Что-нибудь символическое.

— И на что это будет похоже?

Она засмеялась и искоса посмотрела на меня:

— Откуда же я знаю? Вы еще не привезли меня домой. И никогда не привезете, если мы сейчас не поедем.

Я прикончил свой абсент и отдал ей бокал. Внутри у меня было тепло от напитка.

Место, выбранное ею, находилось на Ла Бри, и когда я поставил кадиллак на стоянку, была уже почти половина девятого. Это было маленькое здание совсем близко от шоссе, рядом с Бэнгор-стрит, с неоновой вывеской на фасаде — «Местечко». Сара сжала мою руку, и мы вошли.

Это было уютное, интимное местечко, и ни одной знакомой души. Похоже было, что это прибежище для алкоголиков, нимфоманов и вообще всяких маньяков.

Сара, казалось, знает здесь решительно всех. Мужчины в смокингах, молодые люди в спортивных рубашках, девушки в формальных вечерних платьях и молодые женщины в носочках — все приветствовали ее, и она называла большинство из них уменьшительными именами. В глубине ансамбль из пяти инструментов исполнял тихую музыку.

Мы нашли столик для двоих, к счастью оставшийся незанятым, в одном из наиболее спокойных уголков, и я сказал:

— Кажется, вы здесь как дома.

— Да. Это мое любимое место. — Она улыбнулась: — Здесь встречаешь много интересных людей.

Я оглянулся.

— Охотно верю.

За соседним столиком сидели двое — высокий блондин и низенький брюнет. Последний, прикрыв ладонью руку блондина, слегка похлопывал по ней и что-то горячо говорил в ухо своего собеседника. Тот слушал, явно скучая. Черноволосый наклонился и нежно поцеловал блондина в щеку.

Я обернулся к Саре. Она все видела и в то же время следила за мной с затаенной улыбкой, но на лбу ее появились хмурые морщинки.

Я сказал:

— Некоторым парням во всем везет.

Она откинула голову и засмеялась.

— Спасибо, Шелл, — сказала она с улыбкой. — Я боялась, что вы полезете на стенку.

— Не полезу.

Она насмешливо сморщила нос, протянула руку и похлопала меня по руке.

Я сказал:

— А теперь поцелуйте меня в щеку.

Она ничего не ответила, только искоса взглянула на меня зелеными глазами, не отнимая своей руки. Губы ее были сомкнуты, но слегка, чуть заметно, вздрагивали. Я живо представил себе ее стиснутые зубы в той странной улыбке, которая поразила меня, когда я был у Драгуна.

Я сказал:

— Вы престранное существо, Сара.

Она смотрела на скатерть.

— Возможно.

— Вчера вечером, например. Почему вы вонзили мне в шею ваши длинные, красивые ногти?

На лице ее появилась странная улыбка, и она сказала:

— Мне просто захотелось, — совершенно спокойно, как будто речь шла о заурядном факте.

— Вы всегда делаете то, что вам хочется?

Она чуть-чуть усмехнулась:

— Почти всегда.

Я не заметил, как подошел официант. Он рявкнул мне в ухо:

— Что вам будет угодно, детки?

Я посмотрел на Сару.

— Что вам будет угодно, детка?

— Выбор невелик — бифштекс или креветки. Выбирайте на свой вкус. Ничего другого здесь не подают.

— Ничего другого?

Она кивнула.

— Тогда бифштекс.

— Два бифштекса. Мне полусырой.

Когда нам подали красные, полусырые бифштексы, я сказал:

— О том, что было вчера, Сара. Перед тем, как меня втолкнули в кабинет, вы там все время были, да?

Она прожевала кусочек бифштекса и кивнула.

— Это не было в некотором роде… ну, отвратительно?

— Не совсем то слово. Я была там, когда это началось, и оставалась, пока все не кончилось. Конечно, мне это не понравилось, но и в ужас я не пришла; и уйти не хотела. Вам это понятно?

— Может быть. Я не уверен.

— Послушайте, Шелл. Я не ангел; я плохая. Меня называли безнравственной и порочной, и, может быть, не зря. Но я не стараюсь никого обманывать. — Она засмеялась, как ребенок, застигнутый над банкой с вареньем: — А иногда со мной страшно весело и забавно. — Она понизила голос и прошептала сквозь зубы: — Весело и забавно.

— Послушайте, вы, сирена, — сказал я. — Я привез вас сюда, чтобы поиграть с вами в викторину. Понятно?

Она надула губки.

— Знаю я вашу викторину. Мне почти жаль. Ну ладно. Спрашивайте, Шелл. А я доем бифштекс, пока он не остыл. — Я наблюдал за ней в то время, как она трудилась над бифштексом; потом она подняла на меня глаза и сказала: — Я вас поймаю, мистер Шелл Скотт. Честно предупреждаю.

Мы подкусывали друг друга, затрагивая любые темы, кроме погоды, и когда с бифштексами было покончено, и их сменили напитки, я сказал:

— Значит, вам известно, какую шутку Зэркл и Брукс сыграли с вашим братом?

Она кивнула.

— Не думаю, чтобы Зэркл что-нибудь утаил. Я все слышала.

Я спросил:

— Сара, вы что-нибудь знаете о несчастном случае с Джо?

— У-ух. Просто смешно. Если бы я знала! Мне нравился Джо. Во всяком случае, это был милый маленький воришка.

— Вы хорошо его знали?

— Он работал у Дрэга четыре или пять месяцев. Я не могла с ним не познакомиться. Раза два он приходил и ко мне. — Она стиснула зубы, улыбнувшись своей странной улыбкой. — Может быть, я его обворожила? А? Как стараюсь обворожить вас.

— Конечно, — сказал я. — Вы меня совсем загипнотизировали. Драгун спрашивал Зэркла о гибели Джо?

Она наклонилась над столом, глядя на меня веселыми глазами.

— Хотите, я расскажу что-то про Джо? Однажды он меня лягнул. В ногу. Высоко, выше колена.

— За что? Вы его поцарапали?

— Ага. В самое бедро лягнул. Хотите, покажу, куда именно? — Она встала и хотела поднять подол платья.

— Караул! — тихо завопил я. — Женщина, сядьте. Хотите устроить скандал?

Она засмеялась и села.

— Я вовсе не собиралась. Просто хотела посмотреть, что вы сделаете. — Она понизила голос и с шутливой таинственностью сказала: — Потом покажу. Хорошо, Шелл? Потом? — Она искренно забавлялась.

— Конечно, — сказал я. — Потом. Вы меня напугали. А теперь отвечайте на вопросы ведущего без всякого стриптиза и без дураков. Драгун спрашивал Зэркла что-нибудь о гибели Джо; о том, как он попал под машину?

— Нет. А вы — косный и нудный формалист.

— О’кэй. Значит, я косный и нудный формалист. А также частный сыщик. Почему вы смеетесь? — Она ответила, что просто так, и я продолжал: — Не забудьте, я подкупил вас бифштексом. Я жду ответов на свои вопросы. У меня работа, так что я соединяю приятное с полезным, дело — с удовольствием.

Она высоко подняла черные брови.

— Не обманывайте себя: это — удовольствие. — Она стала серьезной. — Ведь это удовольствие, правда, Шелл? Ведь вам приятно сидеть здесь со мной, не так ли?

Я сердито посмотрел на нее.

— О’кэй, маленькая кокетка. Я просто наслаждаюсь! А теперь прекратите ваши попытки соблазнить меня.

— Я больше не буду. — Она посмеивалась.

— Еще один вопрос, детка. Когда я спросил вас про Джо, вы сказали, что это просто смешно. Что вы имели в виду?

— Что это смешно! Во-первых, Джо никогда не пил настолько, чтобы быть по горло наполненным алкоголем, — каким его нашли. А во-вторых, что он мог делать один, на шоссе, у Елисейского парка? Особенно если он был настолько пьян? Это просто смешно, вот и все.

— Отличные выводы, мисс Драгун. Совпадают с моими.

— Не называйте меня мисс Драгун. Зачем так формально?

— Ну хорошо, Сара. Очень точные выводы, но откуда вы знаете, что Джо был, как вы выразились, по горло наполнен алкоголем? Отвечайте мне.

Она холодно взглянула на меня.

— Ловите меня? Это же было в газетах, дурачок. Во всех газетах.

— Простите. Я действительно дурак.

— Нет, вы не дурак. Вы милый. Милый Шелл.

Она переходила от холодности к задушевности в мгновение ока. Это приводило меня в некоторое замешательство.

Я сказал ей об этом:

— Вы меня смущаете.

— Чудесно. Это уже лучше! Вы еще не сказали мне, как вам нравятся мои волосы.

— Мне нравятся ваши волосы.

— Вы не можете сказать более определенно? — отрезала она. Снова лед.

— Конечно, — сказал я непринужденным тоном. — Мне нравятся ваши волосы. Мне они определенно нравятся.

Она крепко сжала алые губы.

— Иногда я готова убить вас, Шелл Скотт. — Она откинулась на спинку кресла. — Вопросов больше нет?

— Пожалуй, нет. Хотите, чтобы я отвез вас домой?

— Да. Но прежде вы должны мне один танец. А потом поедем. Вы даже не пригласили меня танцевать.

Я почти совсем забыл, что играет ансамбль.

Я встал и перешел на ее сторону столика.

— Позвольте пригласить вас на танец, мисс Драгун. То есть, Сара.

— Благодарю вас, — улыбнулась она. — С удовольствием.

Ансамбль из пяти инструментов был очень хорош. Три ударных, один язычковый и один медный духовой. Они играли в том подчеркнутом, пульсирующем ритме, который апеллирует к вашим ногам. Мне нравилось, как Сара танцует. Придя в мои объятия, она тесно прижалась ко мне и положила левую руку мне на плечо, перебирая пальцами мои волосы на затылке.

— Вы слишком высокий, — сказала она. — Нагнитесь немного.

— Осторожно, — с вашими длинными ногтями.

Она немного отстраниласть от меня и посмотрела мне в лицо. Она открыла было рот, потом полузакрыла его и тихо, почти шепотом сказала:

— Я буду осторожна. Боитесь?

— Напуган до смерти. Никогда не знаю, когда вы можете обернуться второй Лиззи Борден.

Она сняла правую руку с моего плеча и помахала ею у меня перед глазами. Ее красные ногти были длинные, с загнутыми концами.

— Которая заслуживает казни?

Я сказал:

— Заткнитесь, — и сосредоточился на танце. Ансамбль заиграл «Лауру» и притом очень хорошо. Мягко и медленно пригасли огни, и певица, которую я до того не заметил, почти шепотом произносила слова. Это было прекрасно.

Музыка замолкла, и Сара остановилась, все еще прижимаясь ко мне, легонько чертя пальцем круги на моей шее.

Я сказал:

— Растерялись? Музыка-то кончилась.

— Я — растерялась? Кому нужна музыка? Я могу напеть мелодию.

Я снял с моих плеч ее руки, прижал их к ее бокам и сказал:

— Пора домой, малютка.

Она вздохнула:

— О’кэй, старичок.

— Не называйте меня старичком.

— Ну ладно. Папочка.

Я подумал:

— Пожалуй, это немного лучше.

— Во всяком случае, — сказала она, — я не малютка.

Я оглядел ее с ног до головы.

— Верно замечено. А теперь пошли отсюда.

Сара оставила меня за дверью, сказав:

— Одну минуту, Шелл. Я включу свет.

Она прошла в комнату, неслышно ступая по мягкому ковру, и включила не верхний свет, а бра у верхнего угла «Автопортрета».

Она сказала:

— Заприте входную дверь и идите сюда.

Свет падал прямо на картину и на белую медвежью шкуру под ней. Рассеянный свет терялся в углах комнаты и почти всецело поглощался чернотой дивана и ковра. Я сел на одну из молочно-белых диванных подушек. Эти подушки, белая шкура и картина на стене казались единственными реальными предметами во всей комнате, но даже они как будто утратили свою материальность и, казалось, плавали на поверхности черноты.

Сара присела, а потом легла навзничь на медвежьей шкуре у моих ног. Черное платье резко выделялось на белом фоне, подчеркивая изгибы ее миниатюрной фигуры.

«Опять позирует. Снова — аффектированная, искусственная, странная и причудливо прекрасная женщина. Но поза или не поза, однако она эффектна». Она выглядела необыкновенно и бесконечно соблазнительной. Если бы не ее округлые формы, ее можно было бы принять за ребенка или за женщину прошлого тысячелетия. Вне возраста и вне времени, — так же, как грех всегда вне возраста и вне времени.

Она повернулась на бок, оперлась на правый локоть и, глядя мне в лицо, тихо произнесла:

— Шелл.

Я не ответил.

— Вот сюда он лягнул меня, ударил меня ногой, Шелл.

Левой рукой она подняла подол платья. В слабом свете я увидел на ее бедре темное пятно. «Значит, это правда; она не придумала это нарочно, чтобы поиграть со мной или подразнить меня». Она разжала пальцы, и гладкая, мягкая материя скользнула вниз по ее бедру, легко и мягко, подобно ласке возлюбленного, и закрыла бледную, светлую, как слоновая кость, кожу.

Она действовала на меня, проникая мне в душу, какой-то темной, гипнотической силой ее особенного, свойственного только ей обаяния. Оно так же, несомненно, выражало ее личность, как ее комната и это почти безумное, мрачное полотно, зловеще парившее над нами, выражали ее личность и были от нее неотделимы.

Все еще лежа у моих ног, она протянула левую руку и сжала мою. Ее рука была горячей и влажной. И дрожала, — так же, как уже дрожала однажды, при нашей первой встрече.

Она притянула меня к себе.

— Шелл, — прошептала она сквозь зубы, — я хочу поцеловать вас, Шелл.

Она поцеловала меня маленькими, влажными губами. Легкий, долгий поцелуй. Кончик ее языка скользнул по моей нижней губе; ее зеленые глаза расширились и казались почти черными, и в них крошечными огненными точками искрился отраженный свет. Она еще раз поцеловала меня и сказала:

— Поцелуй же меня, Шелл. Сделай мне больно.

Она укусила меня в губу.

Я не знал, нравится мне все это или нет. Но я подложил под нее руки, притянул ее рывком к себе и крепко поцеловал ее в губы.

Я резко включил свет в первой комнате своей квартиры,и гуппи испуганно заметались в аквариуме. Гнусное предательство: я совсем забыл о рыбках.

Я сказал:

— Простите, друзья, — прошел в спальню и разделся. Было десять минут второго.

Я включил душ, вывернув кран до отказа, и прыгнул под горячую, испускающую пар струю.

Взвыв во всю силу легких, я выскочил из нее, как будто меня вышвырнула какая-то сила.

Я вернулся в спальню, роняя на ковер стекавшие с меня капли, остановился перед зеркалом и, повернувшись, посмотрел через плечо на свою спину. От лопаток до пояса краснели четыре свежих, кровавых, глубоких борозды.

Я смотрел на них и бормотал сквозь стиснутые зубы:

— Ах ты, сучка. Ах… ты… сучка!

Глава тринадцатая

Звонок звонил, не умолкая, и от этого звона я начал приходить в себя и попытался зарыться головой в подушку. Звон не прекращался, и я выбрался из состояния сна, как человек выполз бы из бочки с патокой; и вдруг звон оборвался, и я схватился за телефон, стоявший у кровати. В ухе ровно и длинно загудело. Я положил трубку на рычаг.

Я сел и, отбросив простыню, вытер рукой вспотевшую грудь. Жара была невыносима, хуже, чем в адском пекле летом. Солнце проникало в комнату, и лучи его как будто впитывались в черный коврик перед кроватью. Я почувствовал адскую боль в спине и вдруг вспомнил все, что было.

Несколько секунд я сидел в постели, вспоминая, с бессмысленной улыбкой на лице. Я вытянул ногу и посмотрел на свой большой палец; он был на месте. Меня будто встряхнуло.

Я спустил ноги на пол, схватил телефонную трубку и набрал Улрих 3–12–12. Женский голос четко произнес мне в ухо: «При сигнале… время будет… пять… одна минута… и сорок секунд».

Я подошел к туалетному столику, сгреб свои ручные часы и проверил их и оба будильника. Голос был прав: стрелка перешла за пять часов. Я проспал почти шестнадцать часов и все-таки чувствовал себя, как официант в притоне курильщиков опиума.

Я набросил на себя халат, пошел в кухню и поставил вариться кофе. Я поставил на огонь кастрюльку с маисовыми хлопьями. В ней сразу забулькало — плоп, плоп, плоп, — как в котле ведьмы.

Телефон снова зазвонил, и я поднял трубку:

— Да, да?

— Мистер Скотт? Это вы, мистер Скотт? Говорит Келли. Где вы пропадали? Я никак не мог дозвониться.

— Где я пропадал? Я был в постели. А где, черт возьми, были вы? Я уже подумал, живы ли вы.

— Я это сделал, — сказал он возбужденно. — Я это сделал, и оно сработало.

— Что вы сделали? Что сработало?

— То, о чем мы с вами говорили. Помните, тогда, за обедом? Помните? Неужели не помните? — Казалось, он немного испуган.

Я окончательно проснулся. Я весь похолодел.

— Малыш, — сказал я. — Келли. Дружище. Келли. Вы не могли этого сделать. Вы были пьяны, вы не могли серьезно говорить о таких идиотских вещах, о которых вы болтали за обедом в «Серале».

— Да нет уж, я говорил серьезно, мистер Скотт. От начала и до конца. Действительно, я был немного пьян. Может, я не все в точности помню, но я думал, что все решено. А в чем дело?

— Ни в чем, — простонал я. — Ни в чем; во всем! Вы действительно выполнили то, о чем говорили?

— Ну да, конечно! Я должен поговорить с вами. Я звоню вам уже полдня.

— Так это серьезно?

— Ужасающе. Вы не поверите. Просто колоссально.

— О’кэй, о’кэй, — сказал я. — Поверю. Сейчас оденусь и приеду. Вы сейчас где?

— В аптеке Хансена на Голливудском бульваре.

— Можете рассказать хоть немного сейчас?

— Не по телефону. Скажу лишь, что капитан Сэмсон напал на след. Только это больше, чем он думает. Вы лучше приезжайте сюда.

— Дайте мне пятнадцать минут. Вы подняли меня с постели.

— С постели! — произнес он с отвращением. — Ну ладно, я подожду.

Я положил трубку, пошел в ванную, принял мгновенный холодный душ и растерся толстым турецким полотенцем. Кроме спины: тут пришлось быть крайне осторожным.

Келли. Томми Келли, несгибаемый и бесстрашный репортер. Проклятый сумасшедший дурак. Если он не уймется, нас всех перебьют. До меня постепенно доходило значение случившегося. Этот идиот вышел на связь с бандитами и указал им на объект. Объект!

Леденящая, липкая мысль прокралась по хребту в мозг. Если я правильно помню пьяные рассуждения Келли, этим объектом должен быть я.

Что он воображает, в самом деле, — что это уборка отбросов? Он заигрывает с матерыми убийцами, как будто они — покупатели на благотворительном базаре. Он сказал, это «колоссально». Я еще не выслушал его истории, а он уже заявляет, что это колоссально.

Я поспешно оделся и взял свой кольт 38-го калибра. Многие предпочитают более крупные пистолеты, но мой кольт выбрасывает пилюлю, которая, при умелом обращении с этим оружием, достаточно велика, чтобы поразить любую цель, вплоть до слона.

Я почуял какой-то запах, вышел в кухню и обнаружил, что моя похлебка из маисовых хлопьев перестала булькать, переселилась на плиту и дымится. Я подставил кастрюлю под струю из водопровода, дал ей с минуту пошипеть, выбросил ее в помойное ведро и приготовился уйти.

На пути к выходу я остановился возле аквариумов и сказал: «До свидания, рыбы». Они меня не слышали. Но в меньшем аквариуме гуппи собрались кучкой, тыча носами в стекло, ожидая пищи. Я пожалел, что выбросил маисовые хлопья, но схватив пакетик очередной порции сушеных креветок и крабов, высыпал ее в оба аквариума. Они с жадностью набросились на еду, в то время как у меня в животе бурчало и булькало.

Включив у аквариумов свет, я вышел. Было пять-двадцать пять пополудни и, возможно, события уже начали развиваться.

Я оставил машину за углом и дошел до аптеки Хансена. Келли ждал меня. Когда я подошел, первое, что он сказал, было:

— Хелло, мистер Скотт. Я забыл предупредить вас, — вы захватили пистолет?

— Захватил. Думаете, он мне понадобится?

Он немного смутился и сказал:

— Н-ну, не знаю. Понимаете… — и умолк.

Я сказал:

— Понимаю, — заказал тосты и кофе и сел за столик против Келли.

Я спросил:

— Что случилось?

Он так явно нервничал и выглядел таким виноватым, что я даже не стал его бранить. Он поиграл карандашом, который держал в руке, открыл и закрыл рот, глубоко перевел дух и быстро заговорил:

— Ну, вы знаете, о чем я собирался с ними говорить. Я встретился с ними и мы договорились и… вы сказали, что я могу назвать ваше имя, — он нервно глотнул и поспешил закончить, — и я его назвал. Я испугался до смерти. О, как мне было страшно. Все это казалось так здорово, вроде приключения, но когда я действительно туда попал, когда это в самом деле началось, я чуть не напустил в штаны. — Он посмотрел на меня с таким выражением, как будто ждал, что я вот-вот съем его живьем.

— Послушайте, Келли, — сказал я как можно спокойнее, — я не понял и половины из того, что вы говорите. Успокойтесь, начните с начала и расскажите все по порядку.

Он облизнул пересохшие губы.

— Ну, — сказал он, — я говорил вам, что у меня есть кое-какие друзья сомнительного характера. Наутро в субботу я чувствовал себя ужасно. — Он криво усмехнулся: — Видимо, в пятницу вечером мы здорово выпили.

— Ага, — сказал я. — Так что же случилось в субботу?

Он продолжал:

— Ну, утром я отправился в редакцию — надо было закончить кое-какие дела. Потом я немного закусил и объехал несколько баров, немного выпил, — но сделал вид, что выпил гораздо больше. Каждый раз, когда я встречал кого-нибудь из этих типов, я его угощал, и мы беседовали. Я давал им понять, что есть один парень, который мне просто поперек горла, а потом спрашивал, не знают ли они каких-нибудь способов разрешать подобные проблемы за деньги. Все это звучало так таинственно. Ничего лишнего, конечно, я не говорил, но вел себя так, будто позарез хочу узнать, нет ли какой-нибудь организации или хоть одного человека, кто бы нанимался убирать неугодных…

— Хитро задумано, — сказал я.

Он неуверенно ухмыльнулся:

— Конечно. Но послушайте, что было дальше. На это ушел почти весь день. Я говорил с полдюжиной парней, а сколько было выпито виски, — и не сосчитаешь. Пришлось и мне немного перехватить. Где-то в седьмом часу я поехал домой и пообедал. Жена, конечно, почуяла, что от меня пахнет виски, и стала допытываться, какого черта я пью. — Он взглянул на меня. — Заподозрила, что я опять был с вами. Смешно, правда?

— До упаду. — Нам подали тосты и кофе, и я принялся за них. — Однако я умираю от любопытства. Рассказывайте, не тяните. О деталях поговорим потом.

— О’кэй. После обеда — это было около семи — я опять поехал по барам. Конечно, я еще не ожидал особенных событий — слишком скоро, — но все-таки начало было положено. Я поехал в «Голубую Луну», — знаете? На Шестой, с улицы несколько ступенек вниз. Слышу, кто-то входит вслед за мной, но кто он — не вижу. Сначала я даже не обратил на него внимания. Я просто вошел туда посидеть и подумать. Видно, до него дошло, о чем я говорил, и он пошел за мной. Во всяком случае, он зашел в соседнюю кабинку, где я не мог его видеть, и заговорил со мной. Так неожиданно это было. Он сказал, что я болтал о каком-то парне, которого нужно убрать с дороги, и что я должен поостеречься, прежде чем валять дурака и трепать повсюду языком.

— Ну, вот. — Келли перевел дух и продолжал: — Я решил, что может, это как раз тот, кого я ищу, и сказал, что вовсе не валяю дурака, и вообще какое ему дело? В общем, рискнул закинуть удочку.

— Понятно, — сказал я. — Валяйте дальше.

— В результате он сказал, что если я хочу действительно поговорить о деле, я должен быть на Першинг-сквер, на северной стороне, против памятника Бетховену, — он произносил «бии», Биитховену, — и ехать туда немедленно. Он сказал, что в баре сейчас находится человек, который проследит, действительно ли я поеду туда. Там я должен ждать перед памятником, и очень скоро по Пятой улице выйдет машина и мигнет один раз — включит и сразу выключит фары. Я должен подбежать и вскочить в нее на заднее сиденье.

Келли сделал паузу и облизнул губы.

— Все это было так странно; даже как-то страшно. Вот. Я поехал на Першинг-сквер и стал ждать. Было довольно темно, и я стал нервничать, и вдруг вылетает машина, я вскакиваю в нее, и бам! лицо мне закрывает какая-то тряпка. Наверно, в ней был хлороформ. Во всяком случае, я потерял сознание, — не совсем, но все стало как будто в тумане. Мне завязали глаза и мы куда-то поехали. Куда, сколько времени ехали, я не знаю. Меня чертовски мутило. Наконец машина остановилась, и мы куда-то вошли, и кто-то открыл дверь и втолкнул меня куда-то, и дверь за мной закрылась.

Я спросил:

— У вас было хоть какое-нибудь представление о том, где вы находитесь?

— Гмм… Это могло быть где угодно. Да и вообще я все еще был как в тумане. Ну, я стащил с глаз повязку и увидел, что я в комнате, и совсем один. Я попробовал дверь, но она была заперта, так что выйти я не мог. В комнате стоял стол и пара стульев, так что я сел и стал ждать, что будет дальше. Свет был очень тусклый, я почти ничего не видел. Мне показалось, что прошло очень много времени, и вот когда мне по-настоящему стало страшно, — именно когда я сидел и ждал. Наконец, заговорил человек, как будто в микрофон, — в комнате ведь никого не было, так что они вероятно провели радио, чтобы можно было говорить из другого помещения.

— Короче, Келли, — сказал я. — Чем все это кончилось?

Он посмотрел на меня с болезненной улыбкой.

— Ну вот, этот человек, вернее, этот голос, сказал, что если я хочу, чтобы о ком-то позаботились, то есть убили, они могут это устроить за определенную цену. Он спросил, как меня зовут, и мне пришлось ответить; и я сказал, что да, хочу убрать одного человека с моей дороги; и он спросил, как ваше имя.

Я сказал:

— Так он спросил, как мое имя? Мое имя?

— Да. То есть, он спросил, о ком я говорю, и я назвал ваше имя. — Он опять болезненно усмехнулся: — Помните, мы говорили об этом тогда, во время обеда. — Он был бледен и испуган. Боялся, что я на это скажу. — Может быть, я не должен был этого делать, а, мистер Скотт? Но я уже влип и не знал, что делать; я просто растерялся. Вы — ммм — вы очень на меня сердитесь, мистер Скотт?

— Успокойтесь, Келли. Думаю, все будет в порядке. Должно быть в порядке. Кстати, вы могли бы называть меня просто — Шелл. Каждый, кто знает меня настолько близко, чтобы организовать мое убийство, имеет право по крайней мере называть меня по имени. Между прочим, вы объяснили тому типу, почему вы хотите меня убрать?

— Не пришлось; он не спрашивал. Все что его интересовало, это имя человека, о котором я хотел — гм — позаботиться.

— Как насчет вознаграждения? Или меня укокошат бесплатно?

— Ах, это. Я должен заплатить ему пять тысяч долларов. Объехать сегодня вечером бары, имея при себе деньги. Кто-то вступит со мной в контакт. Никаких более точных указаний.

— Имеете представление, кто этот «голос»? Вы когда-нибудь видели или слышали кого-нибудь, кто навел бы вас на мысль об этом таинственном человеке?

Он медленно покачал головой, смотря на меня широко открытыми глазами.

— Нет. Никакого намека. Боюсь, что у меня в голове все спуталось.

— О’кэй, — сказал я. — Каков ваш следующий ход?

Он молча смотрел на меня. Он с усилием глотнул.

— Ну, так вот что, — сказал я. — Отправляйтесь прямым ходом в полицейское управление и расскажите Сэмсону — а если его нет, то лейтенанту Ролинзу — все, что вы мне рассказали, и все, что вы вспомните еще. Мы имеем все шансы кончить жизнь в канаве, если ваши кровожадные друзья хоть на миг заподозрят, что ваша затея — блеф. А они вполне на это способны. Что-нибудь еще произошло, пока вы там были?

— Что-то ужасно… странное. Перед самым моим уходом. Кстати, я ушел так же, как и пришел. Вдруг погас свет, и вошел какой-то человек и поступил со мной так же, как на Першинг-сквер. Они выпустили меня где-то за городом, на темной дороге, и я только к утру добрался до города — подвезла чья-то машина. Я чувствовал себя, как дохлая собака. Я прокрался в дом и лег спать в постель. У нас двухспальная кровать, так что я не очень потревожил жену. Она только спросила сквозь сон, я ли это, и я сказал да, и чтобы она спала. Проснулся уже сегодня днем и позвонил вам.

— Так что же произошло, что показалось вам странным?

— Ну, все как будто было готово к моему уходу, и человек по радио предупредил, что свет погаснет, и чтобы я не беспокоился, — это для того лишь, чтобы я мог уйти; я должен понять, что они вынуждены соблюдать осторожность. Видно, они боялись, что я кого-нибудь узнаю. Я уже приготовился к тому, что выключат свет, и ждал, и вдруг тот же голос снова заговорил и задал мне тот же вопрос, который задавал в самом начале. Я подумал, что это очень странно, как вдруг услышал свой собственный голос и свой ответ. И потом я прослушал весь наш разговор — все, что говорил он, все, что отвечал я, мое имя, ваше имя, словом — все от начала до конца. Очевидно они записали все на пленку, каждое слово. Я сидел и слушал. А потом этот же тип сказал, что теперь мне должно быть понятно, как будет глупо, если мне в голову придут какие-нибудь нелепые идеи. Кажется, он сказал — опасные идеи. Ну, а потом погас свет, а дальше вы все знаете.

— Да, они чертовски осторожны, — сказал я. — Но это вполне понятно. — Я посмотрел на Келли. — Больше ничего не припомните? Вы никого не узнали, ничьего голоса, или фигуры, — ничего. Так?

— Так.

— Значит, никакой сенсации?

Он скорбно покачал головой.

— Никакой. Только куча неприятностей для всех. Я чертовски сожалею.

— Может быть, все не так плохо, как кажется. По крайней мере, какой-то сдвиг. И мы хотя бы узнали, что действительно за всеми этими убийствами в Лос-Анджелесе скрывается какая-то организация. Вы не уловили никакого намека на то, как они собираются провернуть это дело?

— Никакого намека. Ни малейшего.

С минуту я сидел и думал:

— Если весь разговор записан, — ваше имя и ваши намерения, — представляете, какой это прекрасный материал для шантажа.

Он снова покачал головой.

— Ужасно, правда?

— Не знаю. Может быть, вы действительно во что-то влипли, Келли. Лучше поезжайте скорее в полицию. У меня еще кое-какие дела, я не могу сейчас связать себе руки. Они ожидают, что вы привезете им деньги не раньше вечера, так что до завтрашнего утра, вероятно, ничего не случится. Но представляете, что произойдет, если вы не появитесь, чтобы расплатиться. Вы можете быстро попасть в центр?

— Да, у меня машина.

— О’кэй, мчитесь прямо туда, расскажите в полиции все, что с вами произошло, и пусть они приставят к вам кого-нибудь для охраны. Если вы застанете там Сэма и его не хватит удар от того, что вы ему расскажете, он, наверно, приставит к вам целый полк. Скажите ему, что я приеду позже. Мне нужно кое-что сверить с моим клиентом и еще кое-что сделать. Знаете, Келли, мне кажется, вы дали мне пару ниточек, которые могут привести меня к чему-то. Так что, возможно, ваши труды не напрасны.

— Я очень на это надеюсь, — сказал он горестно. — Мне как-то не по себе.

— Не расстраивайтесь, — сказал я. — И будьте осторожны. Поезжайте прямо в полицейское управление. Эти мальчики — большие специалисты; безжалостные, хладнокровные убийцы. Наихудший вид убийц. Так что следите за каждым своим шагом.

Он кивнул мне на прощанье и вышел. Я прикончил тост, допил последний глоток уже остывшего кофе, оставил на столе деньги за выпитое и съеденное и уехал. Я считал, что должен ввести Пила в курс событий. В конце концов, он же мне платит.

Глава четырнадцатая

Я остановился у гардероба, стараясь привыкнуть к полутьме «Сераля». Я сказал Максине:

— Привет, голубоглазая.

Она сказала:

— Привет, волк.

— Ну, ну, — сказал я. — Нельзя ли полюбезнее. Откуда у вас волчий лексикон?

— А разве все не выглядело так вчера вечером? Когда вы уходили с этой… этой расфуфыренной женщиной.

— Деловое свидание, вот и все. Скажите, вам передали мое устное послание?

Она откинула назад голову и с возмущением посмотрела на меня.

— Я же сказала — вздор, — ответила она. — Деловое свидание!

Я усмехнулся и сошел на три ступеньки вниз, в клуб, и дальше — к бархатной портьере, закрывавшей арку. Чарльз приветствовал меня загадочным «Хай, дюдиктив».

Я сказал:

— Мне бы повидать Пила.

— Конечно. Проходите вперед.

Я прошел в узкий холл. Дверь в первую артистическую уборную была открыта, и я невольно посмотрел в ту сторону. Глория Уэйн вскрикнула:

— Скотти, не смотри на меня, — и, схватив шелковый халат, набросила на свои восхитительные плечики.

«Черт возьми, ведь она нарочно оставила дверь открытой. Конечно», — я остановился.

— Хелло, Глория, — сказал я, усмехаясь. — Приятно вас видеть.

— Противный, — сказала она, надув губки. — Почему не пришел ко мне вчера вечером? Или ты не понял, что я тебя приглашаю?

— Понял. Это было очень мило с твоей стороны. Но мне надо было поработать. Я же частный следователь, помнишь?

— И как же подвигается расследование, Скотти? Нашел ключи к тайне?

— Так себе. Подбираю ключ здесь, ключ там.

— Что-нибудь интересное?

— Ага. Ты, например. Кстати, этот халат на два размера меньше, чем нужно.

— Ты меня напугал. Я схватила первое, что было под рукой. Когда я тебя увижу?

— Не знаю. Может случиться, что я буду очень занят.

— Без дураков?

— Без дураков. Возможно, забот будет полон рот.

Она усмехнулась:

— Держу пари, что будет, Скотти. Непременно будет.

Я засмеялся и пошел дальше.

Пил открыл дверь и сказал:

— Я уж начал беспокоиться, почему вы не являетесь с докладом, мистер Скотт. Садитесь. — Он указал на кресло у стола. Я уселся поудобнее и закурил сигарету.

— Я был занят, — сказал я. — Но все идет своим чередом.

Пил поглаживал темные усы толстым пальцем и не сводил с меня ледяных голубых глаз.

— Вам уже известно, кто убил мистера Брукса?

— Нет, я еще не знаю, кто убил его, но у меня есть идеи. Я обследовал довольно большую территорию, и все, что у меня пока есть — это идеи. — Я ввел его в курс дела, доложив обо всем, что мне удалось раскопать, исключая лишь маленькую проделку Келли. Он слушал, уставившись на меня из-под своих прямых, тяжелых бровей.

Когда я кончил, он сказал:

— Очень хорошо. За такое короткое время, мистер Скотт, вы сделали немало. Надеюсь, так будет и дальше.

— Думаю, что да, — сказал я. — Откровенно говоря, дело должно пойти быстрее, ведь основа уже заложена. Возможно, завтра я сообщу вам уже что-то определенное. — Я встал. — У меня есть некоторые идеи, над которыми надо поработать, так что я лучше пойду. Я просто хотел ввести вас в курс дела.

— Отлично. Ценю, мистер Скотт. Не хотите ли выпить перед уходом?

— Спасибо, нет. Я выпью за обедом. Мой желудок уже начинает ворчать.

Дверь открылась, как по сигналу, и в нее просунулся красный клюв. Я проследовал перед Чарльзом через холл и остановился возле арки.

— А вы здорово входите и выходите без всякого предупреждения.

Он указал на стену под бархатной портьерой.

— Зуммер, — сказал он. — Когда я нужен, босс меня вызывает.

— Теперь я — персона грата, — сказал я ему. — Могу приходить и уходить, когда хочу.

Он покачал головой.

— Приказ босса. Он хочет, чтобы так было, и не мне ему перечить. — Его крупное лицо расплылось в здоровой улыбке. — Надо же мне что-нибудь делать? Это моя работа.

Я сказал, что он, конечно, прав, и вышел. В меню опять значилась жареная грудинка, но на этот раз я выбрал толстый бифштекс.

Пока я его пожирал, к столу подсела Глория и выпила стаканчик. Она занимала меня непринужденной болтовней, стараясь выпытать что-нибудь о моем деле, и выглядела очаровательно в золотистом платье с низким вырезом на груди, открывавшим несколько квадратных дюймов того, на чем держалась ее слава. Я убедил ее, что не смогу отвезти ее сегодня домой, и она, надув губки, оставила меня в покое.

Когда я проходил мимо гардероба к выходу, Максина сказала:

— Просто не верится.

— Во что не верится? Снова мои друзья вмешались?

— Вы — и без дамы.

Я засмеялся:

— Действительно, промашка! Но я решил, что если не ивовая блондинка, то мне не нужно никого.

— Это я — ивовая блондинка?

— Конечно. Разве вы не гибкая, как ива?

Она сомкнула руки на затылке и грациозно покачалась из стороны в сторону. Она действительно была гибкая, как ветка ивы. Я сказал, что если Саломея и превосходила ее в чем-то, то лишь в том, что на ней было больше покрывал, и ушел прежде, чем она успела высказаться. Правда, меня это не очень заботило.

Оставив свой кадиллак недалеко от входа в «Сераль», я направился к аптеке на углу. Было семь часов, и на Уилширском бульваре уже сияли огни, разгоняя мрак. Я вошел в аптеку, нашел телефонную кабинку и позвонил Сэмсону.

Он ответил, и я сказал:

— Сэм, это Шелл. Келли рассказал вам, что было вчера вечером?

Когда он ответил, его голос звучал странно, напряженно. Что-то случилось.

— Нет, — сказал он. — Едва ли расскажет. Вы его видели?

— Ага. Что…

— Как давно? — прервал он меня.

— Часа два назад, может быть — меньше. А что случилось? Келли говорил с вами?

— Нет, Шелл. Келли убит.

До меня дошло не сразу. В первый момент я подумал, что Сэмсон меня дурачит, потом я все понял. Они его прикончили. Маленькое предприятие Келли накануне вечером, его «колоссальный» успех привели мальчика к гибели. И ответственность за это наполовину лежит на мне. Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет.

Из телефонной трубки неслись звуки:

— Шелл? Шелл?

— Да, Сэм, — сказал я медленно. — Удар ниже пояса. Я послал его к вам часа полтора назад. Боялся, что с ним что-нибудь случится. Проклятье! Я думал, что если он свяжется с вами, он будет в безопасности. Как это случилось? Когда?

— Мне сообщили несколько минут назад. Я позвонил вам в контору, но вас не было. Мы получили срочный вызов и сразу же выслали машину. Видимо, его избили до смерти и выбросили из машины на всем ходу. Почти так же, как в большинстве других случаев. Только на этот раз они не очень старались это замаскировать.

— Конечно. Иначе и не могло быть, Сэм. Этим они предупреждают нас, чтобы мы отступились.

— Что вы хотите сказать?

— Вчера вечером малыш добрался до этой шайки убийц и выдал им свою сфабрикованную историю. Очевидно, они не поверили и решили с ним покончить. Вероятно, они здорово его обработали, прежде чем убить. И воспользовались своим излюбленным приемом — выдать убийство за несчастный случай. Это связывает наглых подонков со всеми автомобильными происшествиями, которые у нас на заметке.

— Вы хотите сказать, что Келли действительно осуществил свое сумасшедшее намерение, о котором вы мне говорили?

— Ну да. Это был дурацкий план с самого начала. Если бы я отнесся к малышу более серьезно, когда эта идея пришла ему в голову, может быть, ничего бы не случилось. — Я бегло передал Сэмсону то, что услышал утром от Келли.

Он сказал:

— Из всех дурацких…

— Бросьте, Сэм. Дело сделано. — Мой оцепеневший мозг понемногу зашевелился. — Сэм, — сказал я, — я расстался с Келли где-то около шести часов. Еще не стемнело. Все, что он должен был сделать, это ехать прямо в полицейское управление; у него не было никаких причин разъезжать по городу. Должно быть, они перехватили его где-то на полпути. Должно быть, они его выследили. Должно быть, они следили за ним все время.

Он подумал об этом одновременно со мной:

— Шелл, если они следили за ним, они наверняка видели, что он говорил с вами. Черт побери, они ведь уверены в том, что он все вам рассказал!

Тошнота понемногу отпустила меня, и во мне закипело бешенство. Я чувствовал, как гнев сжимает мне горло, и заметил, что скрежещу зубами так, что больно челюстям.

— Шелл, — сказал Сэм, — их следующая жертва — вы. Я пришлю вам кого-нибудь.

— Неважно. Чтобы отпугнуть их от меня, понадобилась бы целая армия полицейских. Мне нужно кое-что сделать. — Я подумал о другом: — Как насчет миссис Келли? Она знает?

— Едва ли, Шелл. Мы сами узнали об этом только что, откуда же ей знать раньше нас.

— Я сообщу ей, — сказал я. — Я чувствую, что это моя обязанность. — Пообещав Сэму встретиться с ним позже, я повесил трубку.

Я вынул из чехла свой кольт и переложил его в правый карман пиджака. Пока я выходил из кабинки, шел от аптеки к машине и садился в нее, я держал руку на револьвере. Сев в кадиллак, я положил его на сиденье, справа от себя, и тронулся с места. Я надеялся, что те же парни, которые прикончили Келли, последуют за мной. Эти мальчики жаждали убийства, и именно сейчас я был готов, способен и полон желания встретиться с ними, — и может быть, я даже испытывал в этом какую-то потребность.

Глава пятнадцатая

Я ехал быстро, чувствуя, как подступает к горлу тошнота, полный горечи, пылая гневом. Я не думал о том, что происходило на дороге позади меня; гораздо больше меня беспокоило то, что ждало меня впереди. «Как, черт возьми, сказать о его гибели его жене? И что именно я ей скажу?»

Я поставил машину на Нортон-стрит, в темном пространстве между двумя фонарями, оставил револьвер на сиденье и вошел в Отель-Холлоувей.

Дежурный клерк указал мне номер комнаты, и я поднялся по лестнице. Я постучал. Мне открыла миниатюрная, хорошенькая женщина. Она вопросительно устремила на меня спокойный, серьезный взгляд.

— Миссис Келли?

— Да. В чем дело?

— Я Шелл Скотт. Могу я зайти на минуту?

— Что за вопрос, мистер Скотт. Входите, пожалуйста.

Я вошел и сел на предложенный мне стул. Она села на кушетку, сбоку и в нескольких футах от меня. Я взглянул на нее и опустил глаза; честно говоря, я не знал, что сказать. Не можете же вы так прямо выпалить в лицо женщине, что ее муж убит, что он мертв.

Она сказала сама:

— Что-то случилось? Что-то случилось, да? — В ее тоне уже чувствовалась паника.

— Да, — сказал я. — Я сожалею. Несчастный случай.

С минуту она сидела совсем тихо, смотря на меня в упор, потом ее губы дрогнули и мышцы на шее напряглись.

— С Томми, да? — произнесла она сдавленным голосом. — С Томми, да? Да? — Она говорила хриплым шепотом, сквозь стиснутые зубы.

Я молча кивнул, как будто у меня отнялся язык.

— Насколько серьезно… — начала она, и вдруг замолкла и посмотрела на меня. Она посмотрела на меня, а я глотал судорожно и облизывал пересохшие губы. Казалось, понимание медленно проступает в ее взгляде, и вдруг, по какой-то способности интуитивного постижения, свойственного иногда женщинам, она уже все знала.

Она сказала вдруг:

— Он умер. Томми умер. Томми умер… — Она повторяла это снова и снова, и с ее лица уходило всякое выражение, глаза перестали видеть. Потом мышцы на шее расслабились и голова повисла, как будто она потеряла над нею всякий контроль. Я встал и подошел к кушетке, думая, что она лишится чувств, но она подняла голову и сжав руки, уставилась в стену невидящими глазами, из которых по застывшему, как маска, лицу катились слезы. Я сел рядом с ней, бормоча беспомощные слова сочувствия, которых она не слышала.

Она сидела так, не двигаясь, долгие минуты. Потом она содрогнулась, вздохнула и сказала ровным, монотонным голосом:

— Я справлюсь, мистер Скотт. Спасибо, что посидели со мной. Думаю, мне лучше остаться одной с маленьким Томми, с нашим беби.

Я сказал ей, где меня найти, если понадобится моя помощь, и вышел.

Они схватили меня в холле.

Они не стали ждать, пока я выйду на улицу, где я смог бы броситься бежать, — если бы захотел бежать, — они действовали точно и наверняка. Профессионально, эффективно. Как только за мной закрылась дверь, я обнаружил первого из бандитов: он прислонился к стене слева от меня, держа руки глубоко в карманах куртки. Почти в этот же момент второй парень, которого я мог видеть лишь уголком глаза, уткнул мне в ребра дуло пистолета.

Скрипучим голосом он сказал:

— Держи язык за зубами, Скотт, — и ловко обшарил меня левой рукой. Он сказал с удивлением: — На нем ничего нет. Представляешь? Красавчик чист, как стеклышко.

Парень у стены дернул головой в сторону лестницы и выпрямился, все так же держа руки в карманах. Он был массивный, с дряблым, вызывающим почти омерзение, огромным телом человека с недоразвитым мозгом, а глаза его выглядели крошечными красными щелочками на бледном, как тесто, лице. Мне невольно вспомнилась шевелящаяся груда червей, которую я однажды видел, и наверху которой извивался один более крупный и жирный, как король над всеми остальными.

Я отвернулся от него и посмотрел на второго бандита. Ни того, ни другого я никогда прежде не встречал. Этот второй, справа от меня, был невысок ростом — его лысая голова доходила мне до носа, — но имел длинный и крупный торс гораздо более высокого человека. Все дело было в его ногах — хилых и кривых, — которые делали его низкорослым, приземистым и уродливым на вид. Глаза его были широко расставлены, а крупный нос торчал крючком над толстыми красными губами.

— Ты! — сказал я. — Убийца, сукин сын.

Глаза его сузились и он замахнулся, собираясь ударить меня рукояткой пистолета по лицу.

— Джаг! — Это слово вырвалось из глотки первого бандита с удивительной быстротой и прозвучало властно и авторитетно.

Лицо коротконогого сморщилось, он опустил руку с пистолетом и целеустремленно, сосредоточенно плюнул мне в лицо. Плевок угодил мне в подбородок и отскочил на мою рубашку.

Я вытер рукой подбородок и сказал:

— Ты, убийца, сукин сын!

Он посмотрел мне прямо в глаза, и лицо его немного разгладилось. Он сказал своим скрипучим голосом:

— Ох, братец. Ох, братец, — и улыбнулся так, будто правая половина его рта была парализована. Он ткнул меня пистолетом в бок с такой силой, что я невольно зарычал. — Шевелись, — сказал он.

Я повернулся и пошел через холл. Толстый пропустил нас вперед и последовал за нами на расстоянии двух-трех ярдов. Бандит по имени Джаг сунул пистолет в карман и сказал:

— Спокойно, братец. Главное, спокойно.

Все произошло быстро и без шума. Никто нас не слышал, никто не видел. Мы спустились с лестницы, и коротконогий пробормотал:

— Попрощайтесь с дежурным у стола.

Я кивнул дежурному клерку, сказал «добрый вечер», мы вышли из отеля и повернули налево. Ярдов за десять впереди я увидел поблескивающий кузов моего автомобиля, а немного дальше — длинную черную машину. Эта черная машина, вероятно, принадлежала бандитам.

Внутри у меня все кипело. Гнев заливал мой мозг, как красная волна. При том, что я чувствовал, я мог бы, казалось, взять их обоих, даже если бы они выпустили в меня шесть пуль, но мне нужен был мой кольт, который я оставил в машине. Я не знал, намерены ли бандиты бросить кадиллак здесь или увести его с собой.

Мы поравнялись с кадиллаком, и я быстро шагнул к нему, потом остановился и зашагал было дальше, как будто передумав.

Джаг схватил меня за руку и ввинтил пистолет мне в спину.

— Куда, красавчик? Что это ты стараешься сотворить?

Толстый подошел к нам сзади и спросил:

— Что за игра, Скотт? Хотите оставить здесь свою машину?

Они шепотом посовещались у меня за спиной. Я не расслышал ни слова, но коротконогий потянул меня к кадиллаку и сказал:

— Влезай, братец. Держи руки вверх и садись за руль.

Я забрался в машину, держа обе руки перед собой, уселся на свой кольт и подвинулся к рулевому колесу. Кольт подвинулся вместе со мной.

— Обе руки на баранку, братец. Двадцать миль в час. Поезжайте обратно на Уилширский бульвар. Поедете быстрее — получите весь заряд. — Он вынул из кармана свой длинноствольный пистолет и прицелился мне в живот.

Я включил газ и пополз по Нортон-стрит к Уилширскому бульвару.

Коротконогий рявкнул:

— Сворачивайте вправо! Теперь прямо, в сторону Беверли Хиллз. — Я свернул направо; черная машина — это был большой линкольн — висела у нас на хвосте.

Я сказал:

— Собираетесь отвезти меня на Першинг-сквер, куда вы послали Келли? К тому памятнику Моцарта?

— Нет, вы поедете в другое место, братец. А вы не очень-то образованный! То не Моцарт, а Бетховен. — Он произнес это как «биит» — Биитховен.

Я знал, что спрашиваю его напрасно, но все-таки спросил:

— Который из вас, мальчиков, обработал Томми Келли?

— Вот чудак, — сказал он. — Задаете больше вопросов, чем он. А ну, заткнитесь.

Я медленно добрался до Ла-Чиенка, по ней — до Сансет-Стрип, и миновал Мокамбо и Чиро, следуя по широким извивам петляющей дороги, где игру ведут деньги и в людей иногда стреляют.

Когда мы почти достигли городской черты, Джаг слегка помахал пистолетом.

— Сворачивайте с Сансет. И прямо вперед, по Догени Роуд.

Мы добрались до неосвещенного отрезка пустынной, темной дороги, и я знал, что если не сделаю чего-то немедленно, то упущу свой единственный шанс. Медленно ведя машину, я опустил левую руку на колено.

Джаг посмотрел на меня.

— Обе руки на руль, братец. Обе руки.

Я снова положил левую руку на баранку. «Придется пойти на риск. И быстро». Спидометр устойчиво показывал двадцать. Я взглянул в зеркало и увидел сразу за нами фары черной машины.

Я глубоко втянул воздух и изо всех сил нажал на тормоза, привстав с сиденья. И во время этого же внезапного движения я оторвал левую руку от рулевого колеса, стараясь нащупать револьвер. Я коснулся рукоятки кольта в ту же секунду, когда колеса взвизгнули и автомобиль тряхнуло от внезапного действия тормозов. Пистолет Джага выплюнул пламя почти мне в лицо и тяжелая пуля пронеслась над самой моей головой, пробив стекло. Он сидел как-то боком, против меня, и неожиданная остановка бросила его лицом на приборную доску.

Я зажал револьвер в левом кулаке и замахнулся на коротконогого, — я хотел ударить его в лицо. Его пистолет был снова направлен мне в зубы, и я смотрел в черное отверстие ствола. Прежде чем кто-нибудь из нас успел выстрелить, черный линкольн налетел на нас сзади. Дуло пистолета заплясало перед моим лицом, и из него снова вырвалось пламя.

Я едва успел почувствовать, как пуля обожгла мне кожу на шее, и крошечные горячие крупинки пороха впились мне в лицо, как мои пальцы уже опустили курок. Я всадил ему в грудь три пули, одну за другой, на расстоянии одного фута, и коротконогий сник, упал и умер, изогнувшись в странной позе, все еще прижимаясь головой к приборной доске.

Дверца в машине позади меня хлопнула, и я повернул голову и посмотрел через плечо. В глазах у меня плыл легкий туман после ярких вспышек выстрелов, но сквозь этот туман я различил белое пятно — это было лицо толстого, и я выстрелил, целясь фута на два ниже белого пятна. Я понял, что промахнулся, но толстый вывалился из машины на дорогу и оказался за линией огня.

Я перелез через труп коротконогого и вынырнул из машины. Упав на четвереньки, я сжал в правой руке револьвер, отпрянул в сторону улицы и лег на живот. Я вытянул вперед правую руку, нацелился под раму кадиллака и обшарил взглядом пространство под машиной.

Жгучая, красная стрела огня метнулась ко мне с того места, где толстый упал на землю, и я почувствовал, как пуля порвала ткань на левом рукаве и задела плечо. Я скрипнул зубами, направил револьвер в сторону вспышки и выстрелил. Я услышал характерный звук, возникающий в момент, когда пуля вонзается в плоть. Я выстрелил еще раз. Пуля прошила его жирное тело, и до меня донесся короткий крик, перешедший в стон.

Я поднялся на ноги, пригнулся и двинулся под прикрытием кузова машины. Пошарив в карманах, я вытащил наполовину использованный коробок спичек. Левое плечо адски болело, но кость была невредима, рука двигалась, как ей положено. Я чиркнул спичкой, зажег от нее весь коробок и бросил его на дорогу. Прячась за машиной, с револьвером наготове, я увидел при ярком, мгновенном свете пламени простертое на земле тело бандита. Он слегка шевелился, но пистолет выпал из его ослабевших пальцев и лежал за несколько дюймов от его вытянутой правой руки.

Я приблизился, отбросил ногой пистолет и сгреб бандита за воротник. Перевернув его на спину, я склонился над ним. Глаза его были открыты, но изо рта текла кровь, темной струйкой сбегая по подбородку. Мои пули пробили плечевые мышцы и, вероятно, попали в легкие или перерезали артерию, прокладывая себе путь сквозь громаду его тела.

Я резко сказал ему:

— Говори же, подонок! Где та комната с микрофоном, куда вы привозите свои жертвы? Куда вы вчера отвезли Келли? Кто ваш босс?

Он не отвечал, но глаза его, моргая, смотрели на меня. Я втиснул дуло револьвера ему в рот и прошипел:

— Убить вас мало. Вы еще можете спастись, если все расскажете, но, ей богу, если нет, я раскидаю ваши мозги по всей улице!

Я выдернул револьвер из его рта вместе с частицей зуба, и он выплюнул кровь на свою куртку. Голосом человека, который полощет горло, он произнес:

— Третья… Уитмер.

— Кто босс? — закричал я. — Говори прямо, или ты умрешь. Кто ваш хозяин?

Он смотрел на меня неподвижным, пустым взглядом, бессмысленно, как идиот. Челюсть его отвисла и на подбородке слабо поблескивала кровь. Его тело тяжело оттягивало мою левую руку, в которой я напряженно сжимал ворот его куртки. Того, что заставляло его двигаться, думать, говорить, уже не было в этом теле. Он был мертв. Оба они были мертвы. И все, что мне досталось, была жгучая рана в плече, жгучая ярость в сердце и бессвязное «Третья… Уитмер». Что означали эти два слова? Что-то или ничего?

С минуту я не двигался, потом поднялся на ноги и спрятал свой кольт в чехол. Я вытащил коротконогого из моей машины и задрапировал его на заднем сидении линкольна. Труп второго бандита я положил тут же, на полу, рядом с Джагом, который тогда, в отеле, плюнул мне в лицо. Потом я сел в кадиллак, развернулся и поехал обратно в город. «Третья и Уитмер. Стоит туда заглянуть».

Я домчал до Сансет, свернул влево и понесся по Фривей, прямо к центральной части Лос-Анджелеса и к моей конторе в Хэмилтон Билдинг.

Дома я осмотрел свое плечо. Рана была незначительная, так что я перевязал ее и переоделся, сменив разодранный пулями пиджак на старый твидовый, который висел на спинке стула у стены. Я перезарядил револьвер и покормил рыбок. Пошарив в письменном столе, я нашел связку ключей и маленький электрический фонарик и спрятал все это в карман. Потом я позвонил в полицию в отдел происшествий, сообщил о двух трупах в черном линкольне на Догени Роуд и отправился выполнять свой план, — даже если для этого пришлось бы прибегнуть к нелегальным действиям.

На четырех углах перекрестка двух улиц — Третьей и Уитмер — помещались: аптека; маленький, освещенный неоновыми лампами бар; станция обслуживания; и длинное, низкое здание, вытянувшееся по Третьей улице. В окнах было темно, и я подумал, что сюда-то мне и нужно. Я оставил машину на Уитмер и пошел к парадному входу темного здания. На стекле мелкими буквами было написано: «Дж. Э. Моффет — Недвижимое имущество». Я вынул свою связку ключей и принялся трудиться над дверью, надеясь, что мистер Моффет — если таковой существует — мирно почивает дома в своей постели.

Четвертый ключ подошел, и я вступил в дом и закрыл за собой дверь. Я очутился в небольшом кабинете — один письменный стол, одно кресло и венецианские шторы на окнах. Удостоверившись, что шторы плотно закрывают окна, я включил свой фонарик.

Стол был грязен, как подсознание цензора, и пуст, как глаза мертвеца. Видно, в сфере недвижимого имущества царил застой. В глубине комнаты была дверь, которая открывалась в холл, откуда можно было попасть еще в три комнаты. Я быстро оглядел каждую, стоя на пороге. И это было все, что находилось в здании.

Я поочередно обошел все комнаты. Ничего. Ни мебели, ни проводов, никакого микрофона или магнитофона, — ничего. Если меня направили по ложному следу, теперь уже ничего не исправишь: тот, кто меня информировал, мертв, и ничто не заставит его заговорить.

Я снова прошелся по комнатам и вдруг в средней комнате, на высоте одного-двух дюймов от пола, в углу, заметил два круглых отверстия, пробуравленных в стене. На краю одного отверстия я обнаружил крошечный кусочек резины, похожей на материал, из которого делают изоляционную ленту для электропроводов. Над отверстиями, футов на семь выше, в стену был ввинчен маленький металлический крючок. Несомненно это была та комната, в которой Келли сделал свое роковое заявление.

Однако логово было явно покинуто, и притом поспешно. Очевидно, бандиты почуяли, что становится жарко, — а такие опытные парни, как эта шайка, не стали бы медлить, если бы возникла опасность, — что кто-то напал на их след. По крайней мере, я узнал, что существует нечто вроде организации, и догадывался, чтоте двое, что остались в линкольне, отнюдь не являются ее мозгом. Но кто? И как до него добраться?

Я вернулся в кабинет, сел за стол и в темноте стал сосредоточенно думать. Я мысленно вернулся на два дня назад, к тому вечеру, когда Виктор Пил пригласил меня в свой ночной клуб; перебрал в уме все, что произошло в кабинете Драгуна; все разговоры с Робин, Сарой, Сэмсоном, Зэрклом и другими; все до того момента, когда двое бандитов схватили меня, едва я вышел от миссис Келли.

Это было странно. С минуту я размышлял на эту тему: «Бандиты ждали, пока я выйду от миссис Келли. Они явно знали, что я там, и специально ждали моего ухода, чтобы схватить меня. Возможно, за мной следили: я не обратил внимания на то, что происходило позади, когда ехал в Холлоувей Отель; и все-таки мне чудилось в этом что-то подозрительное. Если толстый и Джаг были теми, кто разделался с Келли, они могли выследить и меня, — ведь Сэмсон сказал мне по телефону, что сообщение об убийстве Келли пришло за несколько минут до моего звонка. Однако не смахивает ли это на цирковой трюк — прикончить Келли и тут же очутиться в том месте, где нахожусь я, и схватить меня? Единственный человек, кто знал, что я еду к жене Келли, это… Сэмсон. Но это просто чушь, бред. Разве что он, может быть, нечаянно обронил словечко в чьем-то присутствии».

Я обдумывал все это еще десять минут, потом встал и отправился туда, где оставил кадиллак. Я имел теперь полную голову идей, горсть ответов, и знал, куда мне нужно ехать.

Выйдя из машины, я прошел в клуб. Я ничего не сказал Максине и игнорировал возглас Глории — «Скотти!». Красноносый Чарли, как всегда, стоял у задрапированной бархатом арки, скрестив на груди руки.

Я остановился — и вернулся обратно в гардероб, крикнув по пути Глории:

— Потерпи, детка. Встретимся попозже. — Она улыбнулась и кивнула в ответ.

У гардероба я остановился, вынул полный коробок спичек и сказал:

— Максина, окажите мне услугу.

Она было улыбнулась, но, взглянув на мое лицо, сказала:

— Конечно. Какую? — Ни колебания, ни расспросов.

— Чарли. Этот верзила. Мне нужно убрать его от той арки на одну-две минуты.

Она поджала губки, подумала с минуту:

— Пожалуй, смогу. Сейчас?

— Как только я подойду туда и заговорю с ним. У вас не будет неприятностей?

Она покачала головой, и я направился к Чарли.

Он сказал:

— Хай, дюдиктив.

— Привет, Чарли. Это опять я. Кажется, я обеспечиваю вам работу.

Он усмехнулся и начал что-то говорить, но посмотрел через мое плечо. За моей спиной стояла Максина.

— Хелло, Шелл, — сказала она. Потом обратилась к Чарли: — Там какой-то пьяный волк пристал ко мне, Чарли. Пристал и не отстает. Не поможешь мне выставить его из гардероба?

Чарли ухмыльнулся и повернулся ко мне.

— Одну минуту, дюдиктив. Я сейчас.

Я сказал:

— Валяйте. Я пока пропущу стаканчик.

Он направился к выходу, играя мускулами, а я проскользнул под арку. Никто, кажется, не обратил на меня внимания. Я вынул из кармана платок и заткнул им зуммер на стене, потом прошел через холл и попробовал дверь в кабинет Пила. Она была заперта, и я деликатно постучал.

Виктор Пил открыл дверь и бесстрастно уставился на меня ледяным взглядом. Я вошел и закрыл за собой дверь.

— Сюрприз, — сказал я.

Он ничего не ответил, просто повернулся и сел за свой письменный стол. Я подошел к нему и вынул свой бумажник. Вытащив десять стодолларовых бумажек, я швырнул их ему в лицо.

— Выхожу из игры, — сказал я.

Он искоса посмотрел на меня.

— Боюсь, я вас не понял, мистер Скотт, — сказал он спокойно. — Какая странная мысль пришла вам в голову и подсказала это решение?

Я перегнулся через стол и зарычал на него:

— Та мысль, что вы, гнусный выродок, вы убили прекрасного человека, почти мальчика, — по имени Келли.

Глава шестнадцатая

Он сидел за огромным, дорогим столом красного дерева и смотрел на меня. С виду спокойный, невозмутимый, но челюсти его были крепко сжаты, и желваки на щеках, казавшиеся прежде комочками жира, превратились в твердые мускулы. Ему по-прежнему не мешало бы побриться.

— Вы с ума сошли, — сказал он медленно. — Вас, право же, следовало бы запереть, мистер Скотт. — Одна рука его (которую я не видел) лежала на коленях, другая — на столе. Его пальцы беззвучно барабанили по столу, и покрывавшие руку темные волоски чуть заметно вздрагивали.

Я сел в кресло по другую сторону стола и сказал:

— Не остроумно, Пил. Совсем не остроумно. Все складывается в систему и вы — единственный, кто в нее входит. Я не сразу понял, но все-таки понял. Началось с неясного, как будто праздного недоумения, — почему вы наняли меня расследовать случай с Джо. Потом появилась Глория. Я потом объясню, что в этом странного.

Пил наклонился вперед, навалившись грудью на стол. Его губы раздвинулись, обнажив крепкие, кривые зубы.

— Надеюсь, вы понимаете, что это идиотская чушь, Скотт. Вы ставите себя в дурацкое положение. — Голос его все еще звучал спокойно и ровно. — Я был здесь, в «Серале», с четырех часов, даже раньше. Я не мог никого убить. Боюсь, что придется попросить вас отсюда.

— Я не уйду. По крайней мере, сейчас. А когда я уйду, вы уйдете со мной. И кто сказал, что Келли не мог быть убит в три часа? Неважно; вы чертовски хорошо знаете, что вам и не надо было уходить из клуба. Вы поручили убийство Келли вашим мальчикам — тем же самым, которые должны были убить меня, да не смогли. Тем же мальчикам, которые совершают для вас убийства, все эти так называемые несчастные случаи на дорогах, когда кто-нибудь нанимает вас, чтобы убрать неугодного ему человека.

Теперь его глаза, больше чем когда-либо, стали похожи на кусочки льда. Он уставился на меня из-под прямых, густых бровей, потом взглянул на дверь за моей спиной и нахмурился.

Я сказал:

— Чарльз не придет. Его задержали. Мы с вами одни, Пил, — вы и я. Мы одни, убийца.

Он злобно посмотрел на меня и сказал:

— Нет, вы все-таки безумны, Скотт. Продолжайте. Мне даже интересно, что вы еще скажете.

Он все еще надеялся убедить меня в своей невиновности. Мне это было на руку.

— Перестаньте блефовать, — сказал я. — Я знаю всю эту игру: эти убийства, этих хулиганов, которых вы вооружили пистолетами, эти магнитофонные записи. Я знаю даже ваше фальшивое агентство Моффета по продаже недвижимости, — этот камуфляж, который вы только что убрали.

Он покачал головой.

— Из каких темных глубин вашего мозга возникли эти нелепые идеи?

— О’кэй, — сказал я. — То, что вы меня наняли, показалось мне странным, но настоящее подозрение возникло, когда появилась ваша роскошная подружка, Глория. Вот тогда, Пил, я задумался всерьез. Я спросил себя, почему она, едва увидев меня, вдруг решила, что я Казанова, а потом прямо-таки воспылала страстью — после двух стаканчиков. Не такой уж я обаятельный, хотя, может, мне и хотелось бы в это поверить. Я вспомнил, что вы фактически бросили ее в мои объятия, как будто специально избрали меня на эту роль. Смешно! И вот я получаю от вас тысячу долларов, а остальные четыре, как вы уверяете, я зарабатываю, выполняя ваше поручение. Только ведь это все не так.

Гораздо правдоподобнее, что я наткнулся на что-то, что могло бы стать для вас опасным, но вы не знали, что именно и сколько из этого мне известно, и что я сделаю с этим дальше. Вот вы и решили повесить мне на шею кого-то, кому я мог бы проболтаться. Кого-то, кто сумел бы вызвать меня на откровенность, а потом передать вам то, что я скажу, чтобы вы успели расправиться со мной прежде, чем это выплывет наружу. Кого-то вроде Глории. Вы рассчитывали, что таким образом что-нибудь узнаете. Но я не поддался. Впрочем, она сделала все, что могла, Пил. Она старалась. Я просто не из болтунов.

Я передохнул и закурил сигарету. Он пристально наблюдал за мной.

— Вот как это бывает, — сказал я. — Нужен всего лишь маленький намек, и вы начинаете думать; что-то, что не складывается; что-то, что человек обычно бы не сделал. Тогда вы начинаете спрашивать себя, почему? и обдумываете это со всех сторон, и наконец у вас возникает идея. И может статься, она складывается со всем остальным. И вы добавляете то и другое — и это все тоже складывается. И довольно скоро вы у цели. Кстати, о любовных делах: насколько нежна должна была, по вашему плану, быть со мной Глория? Я заметил у нее в спальне некий портрет. Распутница она, ваша Глория. Просто распутница.

Это его взорвало. Мышцы на его лице напряглись, и толстая вена, которой я раньше у него не видел, вспухла на лбу и застыла там, как миниатюрная змея. Рот его безобразно искривился, и он медленно поднял скрытую до этого под столом правую руку.

Я не шевельнулся. Было еще кое-что, о чем я хотел узнать, и я рассчитывал узнать об этом от Пила. Он не потратил и секунды, чтобы поднять правую руку, но она показалась мне длиннее: действительно, в его кулаке был зажат маленький автоматический пистолет 32-го калибра, и этот пистолет смотрел мне в лицо.

Прицелившись, он произнес сквозь зубы:

— Я всегда держу его под крышкой стола, Скотт. Я мог нажать на курок в любой момент с тех пор, как вы здесь сидите, и вы бы отправились на тот свет. Но я хотел послушать, что вы скажете. Так что поговорите еще немного. — Его палец, лежавший на курке, напрягся. — Говорите!

Я не ждал повторения. Я выпалил:

— Джо держал под прицелом Эдди Кэша. Шантажировал его.

Его палец немного расслабился, и я вздохнул свободнее. Я продолжал:

— Вы это обнаружили, только вы не были уверены, что шантажист — Джо, и вам необходимо было это выяснить. Вам надо было узнать не только кто это, но также насколько шантажист осведомлен о делах Эдди, чтобы надеяться на успех. Пока что вы знали только то, что Эдди шантажируют, а это, с вашей точки зрения, самое хорошее, что могло случиться; этого вы меньше всего хотели.

Ведь это вы стоите за всеми этими так называемыми несчастными случаями — «сбит машиной, машина скрылась». Вы — король рэкета убийств. И вы записываете на ленту каждого, кто нанимает вас для этих дел. Сначала я думал, что самое выгодное дело — это шантаж, но пораскинув умом, убедился, что это не так. У вас прибыльный рэкет; убийство ценится выше всего. А после того, как дело сделано, не нужно даже и шантажировать нанимателя. Вы получили ваш куш. Конечно, можно было бы выжать еще немного из того, кто вас нанимал, но зачем выставлять рожки? Чем больше вы контактируете с теми, на кого работаете, тем больше шансов, что какой-нибудь тип преподнесет вам бесплатную порцию газа. В Калифорнии за вымогательство вам дадут, может быть, от одного до десяти лет; но за убийство вы получите газ в желудок.

Я остановился и посмотрел на Пила. Казалось, он ничуть не встревожен.

— Этот газ, — сказал я, — это цианид. В Квентине есть маленькая, странной формы комната. Она выкрашена в зеленый цвет, и вокруг везде стекло, так что свидетели могут наблюдать, как вы умираете. Маленькая таблетка цианида попадает по специальному скату в определенное количество серной кислоты, и вскоре вы перестаете двигаться. Через несколько минут доктор прикладывается к длинной трубке, которая просунута снаружи в эту зеленую комнату, приставляет ее конец к вашему сердцу и слушает — полное молчание. Ни одного удара сердца, ничего. Вы мертвы, Пил.

Его лицо как будто чуть-чуть позеленело. Я продолжал:

— Все очень просто. С вашей точки зрения гораздо лучше, чем шантаж, держать запись на ленте в качестве дубинки над головой заказчика, по крайней мере пока вы не ушли из рэкета. Единственные люди, которые знают, что готовится в вашей кухне, никогда не проболтаются, — боятся себя запятнать. Ведь они автоматически становятся соучастниками, а это все равно что быть главарем, и у них тоже могут расстроиться желудки. А клиенты, — вы делаете все, чтобы ваши клиенты знали, что они записаны на магнитофонной ленте. И еще одно: вы приняли все меры к тому, чтобы никто не мог разглядеть ни вас, ни ваших мальчиков, и даже чтобы клиент не знал, куда его везут для переговоров. Результат: им нечего разболтать, даже если бы они и захотели. — Я глотнул раз-другой и добавил как только мог непринужденно: — Остановите меня, если я неправ.

Он откинулся на спинку кресла и потер левой рукой седеющий висок. Правая рука — та, в которой он сжимал пистолет, — даже не дрогнула.

Он сказал:

— А вы, Скотт, умнее, чем я думал. Вот, право же, невезение. Вы доставили мне кое-какие сведения, но попутно разузнали кое-что еще. Гораздо больше, чем нужно. — Он злобно посмотрел на меня, потом спросил: — Каким образом Джо Бруксу удалось шантажировать Кэша? Чем он ему угрожал? Для меня это, естественно, имеет огромное значение. — Он пошевелил передо мной пистолетом.

Следя за движением его руки, я ответил:

— Должно быть, у него, как и у меня, возникли насчет Кэша некоторые подозрения. Кэш зашел слишком далеко, обкрадывал своего компаньона. Играл в кости и проигрывал, — а потом еще все эти ставки на лошадей, которые он делал через Джо, как агента Драгуна. И вдруг он перестает ставить, носится по городу — нет денег. И тут его компаньона сбивает неизвестная машина: одно из ваших предприятий, Пил! Вероятно, Эдди заплатил вам за эту услугу десять тысяч, после того как реализовал чек на эту сумму, — тоже из фондов фирмы; но к этому времени это уже не имело значения.

А потом — бац! Эдди снова при деньгах и снова ставит на лошадей. И снова через посредство Джо. Все складывается. Должно быть, компаньон Эдди обнаружил его махинации и пригрозил ему, и вот — с компаньоном покончено. Я почти сразу это понял, когда выяснил его финансовые обстоятельства, и Джо понял это тоже. Успокойтесь, никто из вашего вонючего кружка не проболтался: Джо сообразил все это сам.

И вот он пускается на трюк. — Я раздавил окурок о дно пепельницы, стоявшей на столе Пила. — Джо думал, что теперь Эдди у него в руках, но не был уверен в правильности своей догадки. Во всяком случае, он пускает в ход шантаж. Может быть, он звонит Эдди по телефону, может быть, пишет ему письмо; это неважно. Важно то, что Эдди посылает ему деньги. Джо так и не уверен до конца, действительно ли Эдди убрал своего компаньона, но, черт побери, шантаж подействовал, так что какая разница, виновен Эдди или нет?

А теперь самая хохма: — Эдди заплатил, потому что думал, что его шантажируете вы. Не вы, Виктор Пил, собственной персоной, а мальчики с магнитофонной лентой, с записью, которая служит доказательством того, что он нанял убийц, чтобы убрать Джонсона. Ну, разве не смех?

— Крайне забавно, — сказал Пил. Не сводя с меня глаз, он тихо засмеялся, как будто услышал остроумную шутку: — Я действительно подумал, не проболтался ли кто-нибудь из наших насчет Кэша. Мы были очень осторожны. Всякая протечка чрезвычайно вредит делу. — Он опять тихо засмеялся. Мне не понравился этот смех.

— А знаете, вы правы, — продолжал он. — Вымогательство в любой форме действительно было бы величайшей глупостью, пока мы занимаемся — эээ — другим делом. Однако эти магнитофонные записи могут пригодиться позже. Что-то вроде личного фонда на черный день, страховка ввиду будущей старости, если бы я решил уйти — эээ — ну, скажем, от активной практики. — Он посмотрел на меня с самодовольной усмешкой.

Я сказал:

— Послушайте, Пил, одного я все-таки не понимаю. Все это имеет смысл только при одном условии — вы должны были знать, что Эдди шантажируют. И если у вас было хоть малейшее подозрение, что шантажирует его Джо, тогда мне понятна ваша тревога в связи с его гибелью: ведь способ, каким его уничтожили, совпадает с вашим методом убийства. А вы не могли быть спокойны, зная, что кто-то вас имитирует. Вот вы и наняли частного сыщика, чтобы узнать, кто убил Джо, — чтобы потом убрать этого убийцу. Естественно, я исхожу из того, что Джо убили не вы, иначе вы бы не поручили мне расследовать убийство. Но как вы узнали, что Эдди стал жертвой шантажа?

Он посмотрел на меня.

— Право же, Скотт, я не вижу причины что-либо вам рассказывать. Или вообще что-либо подтверждать.

— Фактически вы уже все подтвердили. — Я указал на пистолет в его руке. — Кроме того, вы приняли все, о чем я говорил. Большего мне не нужно. Я спросил просто из любопытства.

Он засмеялся:

— А впрочем, почему и не сказать? Теперь уже все равно. Кэш пытался ставить на лошадей и в то же время иметь достаточно денег, чтобы откупаться от шантажиста. Но это не удалось: он слишком интересовался лошадьми. Субъект, который шантажировал Эдди, снова надавил на него. На свою беду Эдди не мог собрать нужную сумму за короткое время. Тогда он обратился к нам — по тому же каналу, что и в первый раз, — и вежливо спросил, не можем ли мы подождать неделю-другую, пока он достанет деньги. Естественно, мы очень удивились. В свою очередь, Кэш был тоже удивлен, когда мы сказали ему, что не понимаем, о чем он говорит.

«Так вот оно что. Эдди сам рассказал им про шантаж. То, что меня озадачивало, оказалось совсем простым делом. А я-то держался изо всех сил, опираясь на свой гнев и внутреннюю боль, чтобы выяснить этот пустяк. Ну что ж, теперь я получил ответ на свой вопрос».

Я сказал:

— Так значит, вы узнали, что шантаж исходит от Джо, и сковырнули его. — Я сказал это просто так. На самом деле я сам этому не верил.

На мгновенье он как будто испугался, но тут же раздался его смех. Он смеялся совершенно искренно:

— Конечно. А потом я нанимаю вас и плачу вам пять тысяч долларов за то, что вы расследуете дело и обличите меня! За какого идиота вы меня принимаете, Скотт? Нет, я убил бы его только в том случае, если бы его шантаж имел отношение к моей организации. Но этого не было. Мне нужно было лишь выяснить совершенно точно источник шантажа и основание для него. Теперь я удостоверился, что он ничем не грозил ни мне, ни моей маленькой группе.

Он помолчал, а потом выдал мне. Спокойно. Без всякой мелодрамы; обычным деловым тоном:

— Как видите, мне незачем лгать. Ведь вы сознаете, что я вынужден вас убить.

«Вот так, совсем просто. Я ожидал этого с того момента, когда понял, что именно Пил натравил на меня своих бандитов. Бандитов». Это напомнило мне о происшедшем.

Игнорируя — или стараясь игнорировать — его последнее замечание, я сказал:

— Ваши мальчики… Те, кому вы велели обо мне позаботиться…

— Представляю себе, — сказал он. — Если они не выполнили моего — эээ — поручения, а они его явно не выполнили, то они мне вероятно больше не нужны.

— Живыми — нет.

— Я так и подумал, когда вы сейчас вошли.

— А что бы вы сделали? Приставили бы их ко мне в качестве хвоста на все время моего расследования?

— Совсем нет. Как только они покончили с мистером Келли, они, естественно, позвонили мне. Чарльз сообщил мне, что вы еще закусываете в клубе, так что я просто велел им следовать за вами, как только вы уедете из «Сераля». Они поехали за вами в отель, где вы посетили миссис Келли, и информировали меня об этом по телефону.

— И тогда вы отдали приказ схватить меня, да?

Он пожал плечами.

— Это была ошибка, Пил. В результате они сейчас, вероятно, оба в морге.

Он снова показал мне свои кривые зубы.

— Нет, я не считаю это ошибкой. Фактически это даже к лучшему. Моя маленькая организация состояла как раз из нас трех: они двое и я. А теперь единственные, кто в курсе дела, это вы и я. Не очень выгодно для вас, как вы считаете, Скотт?

— А Чарльз? Кажется, он один из ваших посыльных.

— Именно посыльный, и ничего больше. Просто глупый лакей.

— А вы считаете всех, кроме себя, дураками, не так ли, Пил? — сказал я с отвращением в голосе. — Вы убиваете с единственной целью — извлечь из этого побольше денег.

Он опять засмеялся:

— Я просто достаточно умен, чтобы понять, как легко совершить убийство и остаться безнаказанным. А в такой компактной организации, как моя, — вернее, какой была моя, — поправился он, — по существу, нет никакой опасности, лишь бы метод был достаточно умно продуман.

Он принял серьезный вид.

— Вам, Скотт, мой метод убив… — ну, скажем, удалять избранных субъектов, может быть, покажется несколько сложным, несколько хитроумным. Но в действительности это просто остроумно найденный метод. Вполне стоящий затраченного труда. Если вы пользуетесь пистолетом, то остаются патроны, всегда есть риск, что обнаружат, откуда оружие. Если же вы замордуете человека до смерти и бросите его тело где-нибудь на дороге, это, конечно, убийство. Но при этом всегда остается место для сомнения. Полиция может подозревать, но во многих случаях она не может быть уверенной. Знаете, Скотт, вы бы изумились огромному числу незамеченных случаев, тому, как много их сходит просто за несчастные случаи со смертельным исходом.

— Конечно, — сказал я. — Наверняка бы изумился.

Пил продолжал:

— Затруднение с мистером Бруксом, не скрою, доставило мне некоторое беспокойство. Особенно метод. Возможно, этот метод был в данном случае подсказан шумной кампанией против наездов на дорогах, которую подняли газеты; как вы думаете? — Он громко захохотал: — Тупые дураки. — Потом он успокоился и сказал: — Фактически, после этой шумихи в газетах мой метод себя изжил. Кроме того, если оба моих помощника действительно, как вы говорите, попали в морг, это упрощает мой уход от дел.

— Еще одно, — сказал я. — Магнитофонные записи.

— А что насчет них?

— Я бы хотел знать, что с ними. Где они? У кого?

Он громко рассмеялся мне в лицо, потом снова принял серьезный вид.

— Эти записи должны интересовать вас меньше всего. Они здесь, в этой комнате, в сейфе. Так что же вы собираетесь с ними делать? Отнять их у меня? — Он тихо посмеялся. Все это, видно, доставляло ему неподдельное удовольствие.

— Я уже сказал вам, — ответил я. — Мне просто любопытно.

Пил уставился на меня из-под прямых, густых бровей.

— Кто же фактически убил мистера Брукса, Скотт?

Этот вопрос меня тоже мучил. Я не ожидал его. «Кто, черт возьми, убил Джо? Эдди? Нет, у него надежное алиби. Робин?» Здесь я колебался; возможно. Она так и не смогла удовлетворительно объяснить, как она провела тот вечер, когда было совершено убийство. Она только твердила, что была все время дома — а это невозможно было доказать. А потом это изменение имен: оно меня несколько смущало. «Драгун? Он мог бы убить Джо, если бы очень разозлился на него за манипуляции с кассой. Но малыш Зэркл тоже участвовал в этих махинациях, и все еще жив и здоров. Если Драгун убил Джо, почему же он пощадил Зэркла? Сара? Это как-то не складывалось. Но есть и другие намеки и подходы, которыми я мог бы поиграть, если бы…»

— Встаньте. — Пил опирался на стол, губы его раздвинулись, обнажая его кривые зубы. — Я узнал все, что мне было нужно. А насчет Брукса — в конце концов, это неважно. Пора мне уходить от дел. Я ведь довольно богатый человек.

— Богатый — да, может быть. Но человек — не очень.

— Никаких счастливых случайностей для вас не будет, Скотт. — Он будто выплюнул в меня эти слова. — Никаких фантазий. Только пуля в рот. Прямо в зубы.

Казалось, с него понемногу сходит лоск. В нем появилось что-то звериное. Внешний облик стал более соответствовать внутреннему. Я обвел губы пересохшим языком и глотнул.

— Вот так, Скотт. — Он усмехнулся: — Пора бы вам испугаться.

Он держал пистолет твердой рукой, целя мне в лицо.

— Мне почти противно это сделать, — сказал он. Он больше не усмехался: напротив, лицо его напряглось, глаза сверкали.

Я следил за дулом пистолета. Ноги стали словно чужими, и мне было страшно.

Странное это чувство, которое охватывает вас при мысли, что вы сейчас умрете. Может быть, вы уже прошли через это раньше, но оно все равно возникает заново. Вдруг до вас доходит: этот тип действует всерьез; он не дурачит вас. И во рту у вас как будто разбухает ком ваты, и что-то происходит у вас в желудке, и ноги слабеют и как будто уже не ваши.

Мой голос прозвучал словно пробившись через гальку:

— Как насчет сигареты перед тем, как… — Я не кончил. Не счел нужным. Он даст мне выкурить последнюю сигарету. Ему нравится играть со мной. Такие типы, как Пил, которые убивают за деньги, делают это не только ради денег. Должно быть, в них живет что-то извращенное, темное, злое, — что-то, что позволяет им испытывать удовольствие, играя жизнью других людей. Пил развлекался. Забавная игра. Кошки-мышки. Марионетка на ниточке.

Стоя за огромным столом, разделявшим нас, он выглядел вполне нормально: две ноги, две руки — в одной из них пистолет, лицо чуть-чуть напряжено и кривится. Но каким-то уголком мозга он дико хохотал и испытывал чисто спортивный интерес. Он, конечно, даст мне выкурить последнюю сигарету.

Прошло долгое мгновение, прежде чем он ответил, но наконец он сказал, растягивая слова:

— Конечно. Почему бы нет? Курите и не спешите, Скотт. Получайте удовольствие.

Я глубоко вздохнул. Потом сунул руку в карман за сигаретами и спичками.

— Двигайтесь медленнее, — сказал он. — Совсем медленно, мистер Скотт.

У меня не было выбора; я должен хоть немного вывести его из равновесия, иначе мне никогда не вырваться. Поэтому я не стал двигаться медленно, я вынул пачку сигарет, но быстро.

Он слегка дернулся. Уголки его рта задрожали, и мой желудок сделал мгновенное сальто. Я вобрал в рот дым и бросил ему пачку сигарет.

— Угощайтесь, — храбро пискнул я.

Пачка угодила ему в плечо и шлепнулась на пол. Два-три табачных зернышка прилипли к пиджаку. Он машинально поднял левую руку и стряхнул их. Правая все так же направляла в меня пистолет, но дуло наклонилось и теперь целило мне в живот. Я заметил, как его указательный палец, лежавший на курке, почти неуловимо напрягся.

— Простите, — сказал я. — В чем дело? Нервничаете?

Он злобно недоумевал, еще не понимая, что происходит. Он старался решить, не пора ли спустить курок. Чуть-чуть вышел из равновесия. Только чуть-чуть, но достаточно. Может быть.

Я отогнул обложку неначатой книжечки спичек, которую купил утром. Оторвав одну, я зажег ее и поднял горящую спичку и всю книжечку на уровень лица. Я смотрел на Пила, но уголком глаза видел, как пламя лижет ряд еще не тронутых спичек.

И вдруг они все разом вспыхнули, и я швырнул их ему в лицо, целясь в глаза. Я бросился на него. Откинув голову, он издал испуганный крик, будто тявкнул, и выстрелил; пуля задела мою руку и вошла в стену позади меня. Я сжал левую руку в кулак и выбил у него пистолет. Боль пронзила мое перевязанное плечо, но зато пистолет отлетел и грохнулся об стену.

Я жаждал наложить на него руки. Сдавленные гнев и ненависть вырвались наружу, и я хотел обхватить пальцами его горло. Я хотел увидеть, как глаза его выступят из орбит, почувствовать, как под моими пальцами перекрутятся жилы и сосуды его шеи.

Я оттолкнул стол и уперся левой ногой в ковер, и вдруг, словно из ниоткуда, возник его кулак и врезался мне в челюсть. Это на минуту остановило меня. В этот момент он мог бы одержать верх. Я был слишком нетерпелив; я не рассчитал возможность ответного удара, и он ошеломил меня. Однако Пил упустил этот момент.

Сквозь красный туман я увидел, как он извернулся и нырнул на пол, за пистолетом. Он нащупывал его. Наложил на него руку и начал поворачиваться. Он поднимался с пола, повернув ко мне голову. У меня не было времени деликатничать. Я быстро шагнул к нему и размахнулся правой ногой. Носок моей туфли попал ему в губы, и я услышал хруст ломающихся зубов. Он отшатнулся, ударился об стену и медленно сполз по ней на пол.

Мой удар должен был бы оторвать ему голову. Он должен был бы убить его. Но он даже не потерял сознания. Его дыхание со свистом вырывалось из разбитого рта, сквозь сломанные зубы, но он все еще двигался. Правда, он сидел у стены, привалившись к ней, как мертвец, и пистолет выпал из его руки. Но он тупо повернул голову, и его взгляд остановился на пистолете. Он потянулся, чтобы его взять. Провались я, если он его не взял. Как актер в замедленной съемке, — а я стоял и следил за ним. Он потянулся за ним, нащупал его рукой, поднял его с пола.

Я нагнулся и, выхватив у него пистолет, швырнул его на другой конец комнаты, схватил его за лацканы и поднял на ноги. В короткий миг я подумал о Келли, о десяти или, может быть, пятидесяти, ста других, убитых им людей. Об удовольствии, которое он испытывал, собираясь убить меня.

И я ему выдал. Удар зародился в упругих мышцах моих икр, поднялся, прошел через плечо в крепко сжатый кулак и обрушился со всей силой двухсот шести фунтов ему на подбородок. Его голова закинулась назад, ниже, еще ниже, как будто не могла остановиться. Руки вскинулись в воздух, и он, перевернувшись, упал лицом вниз и замер в неподвижности.

Я стоял над ним, тяжело дыша, открыв рот. Напряжение покинуло меня и туман в глазах рассеялся, и я почувствовал, что моя рука расслабилась и повисла вдоль тела, как будто кто-то разжал мне кулак и разогнул руку. Я поднес ее к лицу и посмотрел на ладонь: на ней отпечатались четыре крошечных полумесяца — следы впившихся в нее ногтей, когда я сжал кулак. Я повернулся и упал в кресло, в котором раньше сидел за столом Пил.

Я сидел так несколько минут, стараясь вернуться в нормальное состояние и не двигаясь. Пил тоже не двигался. Наконец я поднял трубку и позвонил в отдел по расследованию убийств. К телефону подошел Сэмсон.

— Сэм, — сказал я. — Рад, что застал тебя. Это Шелл.

— В чем дело? У вас странный голос.

— Со мной все в порядке. Я в «Серале». Приезжайте.

— В «Сераль»? Ночной клуб?

— Он самый. На Сансет.

— Какого черта…

Я прервал его:

— Там будет красноносый тип по имени Чарльз. Он покажет вам, как пройти в кабинет. И захватите с собой врача.

— Врача? Вы что — вы ранены, Шелл?

— Нет, со мной ничего. Врач для Пила. Виктора Пила, владельца «Сераля» и моего бывшего клиента.

— Бывшего? Что происходит?

— Объясню, когда приедете. И учтите, что вам придется открыть сейф, так что вызовите мастера из отдела грабежей.

— Вы в уме? Мы не имеем права вскрывать сейфы.

— Этот сейф вы можете. Пил не будет возражать. Послушайте, Сэм. Я вам все объясню. Только приезжайте и вызовите своих мальчиков и врача. Все законно, поверьте.

Я водворил трубку на место и почувствовал, что меня тошнит. Я встал — меня тошнит. Я подошел к двери, открыл ее, вернулся и снова сел в кресло. То же самое. Я опустил голову на стол и стал глотать. Не знаю, почему я сдерживался, а не покончил с этим сразу.

Через несколько минут я поднял голову: в кабинет входил Сэм в сопровождении маленького человека с черным чемоданчиком и седыми волосами.

Я почувствовал, что чего доброго и у меня появилось несколько седых волосков.

Глава семнадцатая

Я сказал Сэму:

— Хелло, — потом указал на Пила, лежащего на полу. Он ни разу не пошевелился. Я надеялся, что он еще жив.

— Лучше осмотрите его, док, — сказал я. — У него немного разбит рот.

Док подошел к Пилу и раскрыл свой черный чемоданчик.

Сэмсон спросил:

— Что здесь, черт возьми, произошло?

— Мастер по сейфам приедет?

— Да. Один из сотрудников полиции. Он фактически уже здесь. Вероятно он рекомендует эксперта из городской фирмы по сейфам.

— О’кэй. Лишь бы побыстрее.

Сэмсон нахмурился:

— Так что же все-таки произошло?

Я ткнул пальцем в сторону Пила.

— Мой клиент. Во всяком случае, был им еще час назад. Он — ваш человек, Сэм: он то, что осталось от синдиката убийц, артистов так называемых несчастных случаев типа «сбит машиной — машина скрылась». Он был боссом и остался в единственном числе. Он же тот мерзавец, который организовал убийство Келли.

Сэмсон даже рот раскрыл.

— Шутите?

Я устало покачал головой.

— Честно, Сэм. Их было всего трое. Вот этот Пил и двое бандитов. Эти двое были фактически исполнителями, мальчиками, которые делали грязную работу. Пил был мозгом организации, а эти двое сейчас в черном линкольне на Догени Роуд. Во всяком случае, были там недавно. Оба мертвы. Я уже сообщил о них в полицию. — Я закурил сигарету. — Вы могли бы допросить Чарльза. Это он вас впустил?

— Большой носатый парень? — Сэмсон кивнул. — Им сейчас занимается один из наших.

— Думаю, он чист, — сказал я. — Пил говорит, он просто здесь работает, так что это все, что он делает. Надеюсь, что это так и есть. Почему-то Чарльз мне нравится.

Док захлопнул свой черный чемоданчик и подошел к нам.

— Вы бы лучше отправили этого человека в больницу. Пока что я наложил повязки.

Сэмсон спросил:

— А он не отдаст тут у нас концы?

Док покачал головой.

— Нет. Но он нуждается в уходе. У него сотрясение мозга, но он оправится, если за ним будет надлежащий уход. Не помешало бы также вставить ему зубы.

Сэмсон позвонил и вызвал машину скорой помощи. Только он опустил трубку, как в комнату вошел человек в гражданской одежде.

— Мастер по сейфам, — представил его Сэмсон. — Что он должен делать?

Я изложил все, что произошло. Передал Сэму все, что рассказал мне Келли, и описал то, что произошло за последние полчаса между Пилом и мною.

— Таким образом, — заключил я, — когда вы откроете этот сейф, перед вами раскроется столько гнусных убийств, сколько еще никогда не бывало в нашем округе, да и в любом другом тоже. Есть все основания предполагать, что магнитофонные записи хранятся именно в этом сейфе. Пил считал, что я не доживу до того, чтобы рассказать об этом кому бы то ни было. И он чуть не оказался прав. Возможно, все, над чем вы ломали голову, найдет объяснение в материалах, которые Пил собрал в этом сейфе.

Сэмсон сказал:

— Черт меня возьми, — покачал головой и сунул в рот черную сигару.

— Можете для начала арестовать Эдди Кэша, Сэм, — сказал я. — Я бы с удовольствием сделал это сам. Кэшу уже почти год не хватало денег, и думаю, вы найдете, просматривая его бумаги, что он начал выписывать чеки фиктивной фирме или фирмам, которые существуют только в его преступном сознании. Он сам выписывал чеки якобы в уплату за товары, которые на самом деле никогда не доставлялись, и сам же получал по ним деньги от имени несуществующей фирмы — Мидлтон Маньюфэкчеринг Кампани.

В этих же бумагах вы найдете, что Эдди нанял Пила и его молодчиков, чтобы разделаться со своим компаньоном Элиасом Джонсоном, когда Джонсон насел на него. С этого и начался тот замкнутый круг, в котором я все время кручусь. Эдди не знал, кто убийцы, которых он нанял, чтобы убрать Джонсона, но знал, что его разговор с ними записан на магнитофонную ленту, и что она находится у них. Вероятно, они бы не представили ее в суд, но от этого ему не было легче. Вот почему он так остро реагировал на маленький шантаж, которому подверг его Джо Брукс, — он же Джои Мэддерн. Держу пари, что когда Эдди обнаружил, что парни, которых он нанимал, ничего не знают о шантаже, он просто обалдел. Потом он начинает думать. Если это — не синдикат, то кто же? И вот, если он узнал, что вместо шайки профессиональных убийц это была всего лишь мелкая шпана вроде Джо…

Я умолк, по-дурацки открыв рот. Прозрение не обрушилось на меня, как удар в зубы. Оно коварно вползло в мозг и заплясало в клетках серого вещества. Сначала медленно, как танцуют минуэт, потом быстрее, вскидывая пятки и наскакивая на вещи. Одни оно опрокинуло, другие объединило, и вот уже мой мозг в целом прыгал, как безумный. Я медленно встал и направился к двери.

Сэмсон сказал:

— Какого черта? Куда вы?

Остановившись, я обернулся.

— Вы говорили, что не видели тела Джо?

— Говорил. А что?

— Кто-нибудь из здесь присутствующих видел?

Он перекинул сигару в другой угол рта и покачал головой.

— Какого черта…

Я повернулся и открыл дверь.

— Куда вы? — завопил Сэмсон.

Я, не останавливаясь, вышел в холл, словно в бреду, мысленно колотя себя по голове тупым инструментом.

Я вышел в зал клуба и меня чертовски удивило, что вокруг люди смеются и пьют, всячески развлекаясь. Казалось, я был за тысячу миль от «Сераля» с его весельем и музыкой. Я вышел на улицу, туда, где стоял мой кадиллак. Я завел мотор и поехал к центру. На Темпл-стрит я вышел из машины напротив здания суда, пересек улицу и спустился в подвал.

В морге было холодно.

Эмиль — служитель, с которым я познакомился в результате нескольких предыдущих посещений морга, молча поднялся со стула и направился ко мне.

Я начал снимать с себя галстук.

— Рад видеть вас, Эмиль. — Я снял галстук, повесил пиджак на спинку его стула и стал расстегивать рубашку. — У меня к вам вопрос. А потом я бы хотел взглянуть на одного из покойников. — В Лос-Анджелесском окружном морге трупы называются покойниками.

Я поднял на спине рубашку, повернулся и попросил Эмиля взглянуть на мою спину:

— Эмиль, вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное? На одном из покойников?

Он уставился на мою спину и покачал головой.

— Ну и ну! Вы что, сражались с дикой кошкой? — Он нахмурил брови и добавил: — Да, да. У одного из покойников такая же спина.

— Он еще тут?

— Ага. Хотите взглянуть?

— Конечно, хочу.

Эмиль повернулся и пошел вперед. Я последовал за ним между столами к одному из последних. Эмиль откинул простыню.

— Кажется, этот, — сказал он.

Я посмотрел на неподвижное, спокойное мертвое лицо с маленькими усиками и светлыми волосами, закрывавшими уши. На большом пальце правой ноги была прямоугольная бирка: «Джозеф Луи Мэддерн». Наконец-то я встретился с маленьким Джои.

Я сказал:

— Я бы хотел взглянуть на его спину, Эмиль. Можно?

Он кивнул и осторожно повернул тело Джо на бок. Я посмотрел. Вот они — шрамы, прорытые в плоти, подобные тем бороздам, которые я увидел вчера вечером, посмотрев на собственную спину в зеркале у себя в квартире. Подобные шрамам у меня на спине.

Я всматривался в них с минуту, потом сказал:

— Спасибо, Эмиль. Все сходится.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— А в чем дело?

— Убийство, — сказал я. — Чертовски занятное убийство. Спасибо за помощь.

Я застегнул рубашку, сунул галстук в карман пиджака и снова надел пиджак. Я вышел, тяжело поднялся по ступеням и перешел через улицу к своей машине.

Я сказал тихо:

— Ну и сучка. Проклятая сучка.

Глава восемнадцатая

Я опустил стекло и подставил лицо ветру. В этот вечер он был прохладнее и приятно холодил кожу, но он не мог проникнуть внутрь и развеять давивший меня тяжелый ком. Конец дела. Представление окончено, а я даже не чувствую себя счастливым. Я посмотрел на часы. Одиннадцать часов вечера, воскресенье. Мне очень не хотелось делать то, что мне предстояло, но рано или поздно это все равно пришлось бы сделать.

Я вынул из чехла револьвер и освободил его от всех патронов. Их я вложил в тот же карман, где был галстук, снова спрятал револьвер в чехол и стал слушать мурлыканье мотора.

Она еще не легла. Она выглядела как никогда красивой, улыбаясь мне. Я прошел в комнату и сел на диван. Она подошла и села рядом, и посмотрела мне в лицо, явно озадаченная.

— Что с вами, Шелл? — спросила она тихо. — У вас странный вид. Что случилось?

Я посмотрел на нее и, чувствуя, как поднимается во мне ощущение дурноты, сказал:

— Все кончено. Все время ходил кругами, а сегодня сподобился. Все сложилось, и все сходится, и странно, что я так долго не замечал. Я знаю, что Джо убили вы, и знаю, почему, и теперь я должен позвонить в полицию и вызвать их, чтобы они приехали и взяли вас.

Она ничего не сказала. Просто посмотрела на меня.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Действительно жаль. Мне чертовски жаль, Робин.

Она не возмутилась, не закатила истерики, ничего такого. Она устремила на меня умные, красивые темные глаза и сказала:

— Вы шутите, да, Шелл? Это не всерьез?

— Я не шучу. Мне очень жаль, но это всерьез. Вы — человек конченый. Разве что вам вдруг повезет.

Ее глаза сузились, и она тряхнула массой огненно-рыжих волос, которые снова напомнили мне небо над тихоокеанскими островами.

— Я не убивала его, Шелл, — сказала она. — Нет, нет. Верьте мне.

— У-гу, Робин. Это сделали вы. Я думал на Эдди Кэша, но я проверил его, и он оказался чист. Тоже и Драгун. Остаетесь только вы.

Она как-то сникла и тесно прижалась ко мне.

— Забудьте об этом, Шелл. Пожалуйста, забудьте. — Я чувствовал на своей щеке ее теплое дыхание. Она уткнулась губами мне в шею и прошептала: — Вы ничего не знаете. Вы ничего не могли узнать.

Это было так странно. Мы сидели друг подле друга на диване, она прижалась лицом к моей шее, ее волосы щекотали мне лицо. И мы говорили об этом. Спокойно. Ни криков, ни страсти, ни гнева. Просто спокойно и сдержанно, как будто за чашкой чаю, или как будто мы через минуту засмеемся и выпьем по стаканчику. Но внутри у меня был холод, и я знал, что то, что происходит, далеко не игра.

Она тоже это знала.

— Робин, — сказал я, — вы говорили, что Джо не бегал за девушками, за другими женщинами. Вы сами говорили мне, что любите его, хотите выйти за него замуж. Вы жили с ним. Он входил в вашу жизнь. Поэтому, когда вы узнали, что он спутался с другой женщиной, вы убили его. Скажете, что вы покончили с ним потому, что любили его, ревновали, мстили ему, наконец. Но все равно это было убийство, и его совершили вы, Робин.

Казалось, вся кровь отхлынула от ее лица, она положила руки мне на плечи и притянула меня к себе.

— Перестаньте! Перестаньте! — сказала она свистящим шепотом. Потом мягко и нежно: — Шелл, Шелл, поцелуйте меня. Пожалуйста, поцелуйте меня.

Я повернул голову и посмотрел на нее. Она подняла левую руку и притянула мою голову к своей. Губы ее были холодные, сухие, неподвижные.

Прекратить все это было бы нетрудно. Она действовала с очевидной целью, неловко и неуклюже. Но я не останавливал ее. Я хотел посмотреть, до чего она может дойти. Ее правая рука проползла мне под пиджак. В то время как ее губы крепко прижались к моим, я почувствовал, как ее рука осторожно добралась до чехла с револьвером.

Оторвавшись от меня, она вдруг вскочила с дивана, сжимая в руке мой револьвер. Лицо ее исказилось, губы полураскрылись, обнажив зубы. Она стояла передо мной, держа в правой руке револьвер и твердо упираясь в ковер ногами.

Она не медлила, не ждала, не колебалась ни секунды. Плавным движением подняв револьвер, она прицелилась мне в грудь. Скорее выдохнув, чем прошептав сквозь зубы: — Шелл, — она оттянула курок.

Послышался острый щелчок, и она снова, и еще раз снова, оттянула и спустила курок, целясь мне в сердце. Я не двигался. Сидя на диване, я следил за сменой чувств, отражавшихся на ее лице, — недоумения, безнадежности, отчаяния, — когда она поняла, что произошло. И я увидел, что она уже больше не красивая.

Ее лицо помертвело, губы раскрылись,вокруг рта появились складки. Револьвер выпал из ее ослабевших пальцев, и она медленно опустилась на ковер и зарыдала.

Казалось, прошло много времени, и вот она заговорила, — прерывисто, с тоской в голосе.

— Теперь уже все равно. Но я жила, как в аду. Я любила его, — она снова зарыдала, и ее обмякшее тело передернула дрожь. — Я обвинила его в измене, в том, что он обманывает меня с другой женщиной, и он засмеялся. Он смеялся надо мной. Сказал, что устал, он устал от меня, что он уходит. Мы бросились друг на друга. Мы оба много выпили.

Она медленно приподнялась и села, тупо уставившись на меня; тушь черными пятнами расползлась по ее щекам и под глазами.

— Я возненавидела его, как никого на свете, — сказала она пустым, безжизненным голосом. — Пока мы ссорились, я все время подливала ему, и он пил стакан за стаканом, как воду. Он совсем опьянел, и тогда я подошла к нему сзади и ударила его книгодержателем. И стала бить его — еще и еще. Должно быть, я с ума сошла. Он упал на диван, и тогда я обезумела от ужаса. Я не знала, что делать. Я попробовала влить ему в рот еще немного ликера, пролила его на одежду, и застегнула на нем рубашку, и каким-то образом вытащила его из дому, и в машину. Я поехала, не зная куда, не зная, что мне делать. Потом я вспомнила, что в газетах было что-то насчет массы несчастных случаев, и подумала, что, может быть, это будет выглядеть как еще один несчастный случай. Когда я въехала на одну из улиц вокруг Елисейского парка, я открыла дверцу и вытолкнула его на дорогу. Я даже не знаю, на какой улице, — было темно; вот и все. И я поехала на большой скорости, и в какой-то момент мне показалось, что я теряю управление.

Она покачала головой, созерцая ковер.

— Может, это было бы и лучше, — сказала она. — Я приехала домой, поставила машину и стала ждать полицию. Чуть с ума не сошла от ожидания.

Я встал, подошел к ней и помог подняться. Я усадил ее на диван.

Я сказал:

— Могли бы уж рассказать мне и все остальное, Робин. Как насчет того, о чем вы умолчали? Эдди. История с шантажом.

— Вы и об этом знаете?

— Большей частью, да. Я знаю, что Джо вымогал у Кеша деньги. По крайней мере, я думаю, что это был Джо, — может, это были вы? Но вы знали об этом.

— Знала, — сказала она безжизненным тоном. — Но это был Джо. Эдди все проигрывал и проигрывал, и Драгун не хотел больше принимать его ставки. Потом погиб компаньон Эдди, и у него вдруг появилась масса денег. У Джо возникла идея, он позвонил Эдди и сказал, будто знает, что Эдди убил своего компаньона. Он не назвал себя, но его затея сработала. Джо даже удивился, что это оказалось так легко, но когда он получил деньги, он перестал этим интересоваться. Только велел мне следить, не заподозрит ли его Эдди, — он знал, что мы с Эдди вроде как друзья. Джо хотел, чтобы я выдала его за своего брата. Эдди не понравилось бы, если бы он узнал, что мы — не брат и сестра.

— Вряд ли, — сказал я. — Вот, значит, как это было. Скажите, Робин, вы лично не думали шантажировать Эдди, независимо от Джо?

Она резко повернула голову и гневно взглянула на меня обведенными тушью, заплаканными глазами, но промолчала.

Я спросил:

— Больше ничего не хотите мне рассказать?

Она не ответила, но, наклонившись вперед, обхватила руками колени и прижалась к ним лицом. Я подошел к телефону, набрал номер «Сераля» и попросил Сэмсона. Он был еще там. Пока я ждал, когда он подойдет, я в последний раз посмотрел на Робин. Она изменилась: стала старше, некрасивее, невыразительнее. Вероятно, я и сам выглядел сейчас некрасивым.

Паршивая у меня работенка.

Глава девятнадцатая

Робин увели. Спокойно, не сопротивляясь, она вышла в сопровождении рослых мальчиков в синих мундирах. С ними исчезли со стола бронзовые подставки для книг, — их отправят в лабораторию для обследования. Сэмсон и я сидели в первой комнате, которую только что покинула Робин.

Сэмсон погрыз неизбежную черную сигару и сказал:

— Думаю, это точка над i, Шелл. Как вы узнали, что в гибели Джо повинна Робин?

— Ну, было пять важных пунктов, между которыми я увидел связь, и несколько более мелких по краям, которые ничего не значили. Важные пункты — это Виктор Пил, который нанял меня, но не объяснил, зачем ему это нужно; Робин, страстная сестра; Флеминг Драгун, у которого работал Джо; подозрительная сестра Флеминга, Сара; и Эдди Кэш. Эдди Кэш так нравился мне в роли убийцы, что я боялся потерять его. Казалось, у него действительно есть повод, но я сам проверил его алиби, — железно! Значит, — минус Эдди. Почему отпал Виктор Пил, вам известно. Значит, уже два отпали. Это мог быть Драгун, потому что Джо запускал руку в его кассу, — этот малыш был нечист на руку. Однако, тут было одно маленькое «но»: Драгун не был до конца уверен, что Джо пользуется его доходами, пока он не выбил истину из маленького человечка по имени Гарри Зэркл. Зэркл и Джо мошенничали сообща, и Драгуну пришлось иметь дело с Зэрклом, поскольку Джо уже не было в живых. Если бы убийцей был Дрэг, он должен был бы знать об их махинациях еще до гибели Джо. Кроме того, Джо получил бы гораздо более тяжкие увечья: я видел Флеминга в деле и знаю, на что способны он и его подручные. Стало быть, Драгун тоже отпал. Остались две красотки — Сара и Робин. Сара могла бы иметь мотив для убийства: Джо набивался ей в друзья и кончил тем, что лягнул ее. — Я усмехнулся: — Я знаю, потому что видел синяк, и он был достаточно свежий — прошло всего несколько дней.

Сэмсон задвигал своей массивной челюстью:

— Вы видели синяк? На каком месте?

— Неважно. — Я усмехнулся. — Но можете мне поверить, Сара не стала бы убивать человека только за то, что он ее немного поцарапал. Не тот она тип. Скорее, ей это даже могло понравиться. Так что я решил внимательно присмотреться к Робин.

Робин говорила, что Джо не водился ни с какими девушками. Черта с два, еще как водился. И даже если вначале она об этом не знала, то позже, конечно, обнаружила. Она знала, что он проводил ночи с одной красоткой, и не сказала нам об этом только из-за нечистой совести. Она сообразила (и вероятно была права), что любой, кто узнал бы, что она сожительствует с Джо, — который вовсе ей не брат, — и что она обнаружила его измену, сразу бы увидел повод к убийству — самый древний и убедительный повод с тех пор, как Каин ухлопал Авеля. Другим ее мотивом могло быть желание — самой воспользоваться деньгами, которые Джо получил в результате шантажа. И наконец, — что показалось мне подозрительным, — стоило мне появиться, как Робин тут же старалась избавиться от Эдди. По той или иной причине она выставляла его, как только я приходил к ней с моими вопросами. Это могло ровно ничего не значить, но могло и означать, что она хотела обезопасить себя на случай, если я окажусь достаточно проницательным и начну задавать компрометирующие ее вопросы. Меньше всего ей хотелось, чтобы Кэш присутствовал при том, как я стану выпускать котов из мешка.

Сэмсон извлек огромную спичку и поджег свою сигару.

— Я могу представить себе ее желание присвоить деньги, — сказал он между затяжками, — но кто сказал, что Джо водился с другими женщинами? И кто сказал, что Робин знала об его изменах?

— Я говорю. Вспомните, она же спала с ним. И не спрашивайте, откуда я знаю, что она знала. Поверьте мне на слово. — Я посмотрел на него, усмехаясь: — Он изменил ей. Я узнал это по некоторым царапинам. Но что она знала, это точно.

— Синяки. Царапины. Черт знает что. — Когда от Сэмсона что-нибудь ускользало, он начинал чертыхаться.

Я сказал:

— Дело об убийствах всецело ваше, Сэм. Раскрывайте его до конца. Все, кроме истории Джои-Робин-Мэддерн. У меня на то свои причины. Нет, нет, я не имею в виду ничего противозаконного. Пусть вездесущая рука закона вершит свое дело. Но просто смягчите, сгладьте этот угол, Сэм, хорошо?

Он кивнул своей крупной, седой головой.

— Сделаю все, что смогу, Шелл. Газеты и без того получат массу материала.

— Еще бы, — сказал я тихо, думая о юном, нетерпеливом человечке. — Каким сенсационным успехом это было бы для Келли.

Глава двадцатая

Комната 324. Я тихо постучал, и через пару минут внутри вспыхнул свет, и она открыла дверь и посмотрела на меня сквозь старомодные, в золотой оправе очки. На ней не было уже высоких туфель со шнурками, и в мягких домашних туфлях без каблуков и простом ситцевом халате она казалась ростом с мышку. И все равно я опять подумал, что она красивая.

— О, мистер Скотт! — воскликнула она. — Что-нибудь случилось?

— Простите, если я разбудил вас, миссис Мэддерн. Я как-то не подумал, что уже так поздно. Можно на минутку?

— Конечно, мистер Скотт.

Я вошел и остановился посреди комнаты. У меня и так выдался тяжелый вечер, но самое тяжелое еще предстояло, — рассказать миссис Мэддерн, что именно случилось с ее сыном и какой корыстный тип он был на самом деле. Я ненавидел себя за то, что я должен рассказать ей про ее Джозефа. Он уже не будет для нее босоногим малышом в коротких штанишках. Все же одно обстоятельство было в пользу Джо: он был достаточно умен, чтобы понять, что попал в общество грубых и жестоких людей, которые, если бы захотели, могли бы окончательно превратить его в черствого, бессердечного человека; и все-таки он имел совесть оставить матери, в случае какой-нибудь беды, накопленные им деньги. Даже если их источником было шантажирование убийцы и обкрадывание букмекера. Странно, как все это, в конце концов, сработало.

— Присядьте, мистер Скотт, — сказала она своим мягким, тихим голоском. — Что-нибудь о Джозефе?

— Да. — Я открыл было рот, чтобы сказать ей, что ее сын вор и шантажист и ничтожный мелкий мошенник. Она выжидающе смотрела на меня сквозь свои очки. Я вдруг почувствовал, что не могу.

— В чем дело? — спросила она.

— Да, в общем, ничего нового. — Я уже знал, что скажу ей. — Просто, я закончил расследование. Теперь я уже могу сказать вам, в чем оно заключалось. Я работал в Лос-Анджелесском округе по поручению Национального Совета по безопасности движения, — выяснял причины дорожных происшествий в городе. Ваш сын, миссис Мэддерн, стал жертвой одного из этих происшествий. Сбит машиной, которая успела уйти. Мне очень жаль, но мы не смогли найти ни водителя, ни этой машины. Вы знаете, как трудно в таких случаях найти следы. Вот, собственно, и все.

— Понимаю, — сказала она.

— Насчет письма, которое он вам прислал, — продолжал я. — Его, в сущности, ничто не беспокоило, он просто заботился о вас. Он лечился у врача, — я сам говорил с этим врачом, — у Джо был легкий кардионевроз. Ничего серьезного, но иногда это заставляло его задуматься.

— Кардионевроз?

— Не совсем хорошо с сердцем. Кажется, вы говорили, что в детстве он болел свинкой. Это часто ослабляет сердечную деятельность. И потом, он ведь вообще был не очень крепким физически.

Она медленно покачала головой, и глаза ее слегка увлажнились.

— Джозеф никогда не был очень сильным, — сказала она.

Я встал, и она вдруг сказала:

— О, насчет денег.

— Они ваши. Джозеф хотел, чтобы они остались вам.

— Нет, я не об этом. Могу я вам что-нибудь заплатить за вашу помощь?

— Нет. — Я улыбнулся ей: — Обо мне уже позаботились. Мне искренне жаль, что вам пришлось пережить такое горе, миссис Мэддерн. Что вы теперь собираетесь делать?

Она сняла очки, вытерла глаза и снова надела очки.

— Думаю вернуться домой. Там я всех знаю, там — все мои друзья. Я договорюсь, чтобы Джозефа похоронили там же, дома. Завтра я, наверно, уеду.

Я направился к двери.

— Ну, тогда спокойной ночи, миссис Мэддерн. И до свиданья.

В дверях она остановилась — маленькая, красивая — и подняла на меня глаза.

— До свиданья, мистер Скотт. Вы милый, добрый человек.

Я ушел, чувствуя себя чертовски благородным малым.

У себя в конторе я уже не чувствовал себя благородным. Я сидел, откинувшись в кресле, за своим письменным столом, скинув пиджак, положив ноги на стол. Да, вот это было настоящее дело. Оно началось с попытки узнать, как и почему погиб маленький, незаметный человек по имени Джо. Но к тому времени, когда истина вышла на свет, обнаружилось столько скрытых секретов, выявилось столько постыдных действий и раскрылось столько извращенных желаний, что любой частный сыщик мог бы задуматься, не следовало ли ему заниматься бухгалтерией или, быть может, рыть канавы. Это было все равно что царапать маленький прыщик и следить, как он разрастается в огромный нарыв — уродливый, с ядовитыми гнойными щупальцами, наливающимися жаром под кожей.

А, женщины!

Конечно, не все они одинаковы. Сара, например, — она по крайней мере, не такая, как все. Одно я мог сказать в пользу Сары: со мной она была абсолютно честна, и если я ей нравился, или она вела себя по отношению ко мне дружелюбно и мило, это было не потому, что я частный сыщик, расследующий дело, а просто потому, что я — Шелл Скотт. Я не мог бы сказать того же о Робин или Глории.

Я откинулся на спинку кресла, испытывая отвращение к людям вообще и к женщинам в частности. А потом я вдруг вспомнил Максину. Ах, Максина. А-а-ах, Максина! Светловолосая, синеглазая, гибкая, как ветка ивы, высокомерно смотрящая на вас сверху вниз Максина.

Я взглянул на часы. Час ночи. Я снял ноги со стола и усмехнулся. А что? Может быть, Максина не такая, как другие.

Подставной убийца

 Голова моя пульсировала, в основании черепа острой точкой сосредоточилась боль. Когда я отнял руку от этой точки, рука была липкая. Я заставил себя открыть глаза и увидел на пальцах темно-красные пятна. Все еще смутно сознавая, что со мной, я пошевелил правой рукой, и из нее что-то выпало на пол. Это был пистолет — мой маленький, калибра 32 револьвер. Я частный детектив, — вот почему я всегда ношу оружие.

Слева возле меня было открытое окно. Это было подозрительно. Мне не следовало сидеть возле окна на неудобном стуле. Я с трудом поднялся на ноги, оперся руками о подоконник. Внизу, на глубине шести этажей, пролегала Главная Улица. Главная Улица Альтамиры, в штате Калифорния. Я начал кое-что припоминать. Здесь, в «Рэлей Отель» играли в карты. Мы играли в покер, нас было пятеро: Вик Фостер, Дэнни Хастингс, Берт Стоун, Артур Джейсон и я — Шелл Скотт.

Я обернулся. Крытый сукном стол лежал на боку посреди комнаты, вдоль него на ковре валялись деньги. На вид их было около тысячи, не больше. На полу лежала также пара стаканов из-под виски. Все выглядело как после драки.

Потом я увидел его.

Он лежал на спине, по ту сторону стола, с открытыми глазами и остановившимся взглядом; его белая сорочка была залита кровью. Это был Дэнни Хастингс, с простреленной в двух местах грудью. На его лице, под носом и на губах также темнели кровавые пятна. Ни пульса, ни дыхания, — он был несомненно мертв.

Последним, что я помнил, было то, что за карточным столом нас осталось трое — Вик Фостер, Денни и я: двое других ушли за несколько минут до этого. Потом Фостер встал, подошел к окну глотнуть свежего воздуха и зашел мне в тыл. И сразу же — треск выстрела. И погас свет.

Вой сирены вернул меня к действительности. Выглянув в окно, я увидел две машины, остановившиеся у тротуара. Из них выскочили полицейские и поспешили в здание. Мой маленький револьвер, который я выронил, приходя в себя, все еще лежал у моих ног. Я поднял его, вытряхнул цилиндр. В нем были две пустые обоймы.

С минуту я стоял, заставляя себя думать. Какой-нибудь бандит из Борнео быстро бы сообразил, что Фостер убил Дэнни и подстроил все так, будто убийца — я; ведь Фостер ничего не делал наполовину. Но с полицией дело не так просто; мне придется долго и подробно объяснять, особенно теперь: уж две недели газеты допекают полицию за то, что она до сих пор не нашла убийцу одного профсоюзного деятеля по имени Тайлер. При таких обстоятельствах они быстро провернут дело об убийстве Дэнни; может быть даже, что они быстро раскроют и тайну об убийстве Тайлера.

Губы у меня распухли, были разбиты и болели: меня били, когда я потерял сознание. Лицо Дэнни тоже было в крови. Все выглядело так, будто мы с ним подрались, — это могло объяснить и шишку у меня на голове. То, что неделю назад я дал Дэнни по физиономии, едва ли могло мне помочь.

Я бросился из номера, вниз по лестнице, и был уже на третьем этаже, когда услышал топот взбирающихся по ступеням ног. Я не знал, насколько я известен полиции, — но я знал, что у меня в кармане — револьвер убийцы. Справа от меня была открыта дверь в комнату № 302, и я увидел маленькую пожилую горничную отеля, которая перестилала постель, сменяя белье. Я подскочил к двери, сорвал с себя пиджак и только перекинул его через руку, как полицейские появились на площадке лестницы.

Я гневно посмотрел через дверь на горничную. Полицейские приостановились.

— О’кэй, детка, — закричал я, — раз ты так, смотри, — будешь жариться в аду!

У горничной отвисла челюсть и округлились глаза, а я захлопнул дверь с такой силой, что на лестнице зазвенело эхо. Я резко повернулся, надел пиджак и направился к лестнице. Оба офицера следили за мной; один особенно пристально оглядел меня — мои темные волосы, лицо, распухшие губы, отмечая про себя мой рост и мое телосложение. Это означало, что они уже получили кое-какие сведения о внешности «убийцы».

— Каково? — завопил я, обращаясь к ним. Они переглянулись. Я провел пальцем по вздутым губам, забормотал: — Сукина дочь, кошка проклятая, — и проскочил мимо них. Пожав плечами, они пошли дальше по лестнице.

Как только они скрылись из виду, дверь приоткрылась, и маленькая почтенная горничная выглянула в коридор.

— Что я такого сделала? — спросила она мне вслед.

Я уже спускался в вестибюль. Очутившись там, я огляделся. Из вестибюля отеля можно было непосредственно пройти в несколько магазинов. Я вошел в один из них — цветочный. Несколько тысяч долларов, бывших в моем бумажнике, исчезли, пока я был без сознания, но в кармане брюк я обнаружил несколько монет, купил дюжину роз и вышел с ними на улицу.

Я весь вспотел, но душевная буря ничем не проявлялась на моем лице. Многолетняя игра в покер с высокими ставками научила меня владеть собой и контролировать свое поведение; но внутри меня все бурлило. Никто не остановил меня, и я благополучно дошел до стоянки такси. Проехав двенадцать кварталов от отеля, я пересел в другое такси, оставив в первом купленные мной розы, и вышел из второго за три квартала от Грин-Парк. В парке я храбро зашел на газон, подняв по дороге брошенную кем-то газету, сделал из пиджака подобие подушки и растянулся на траве, закрыв газетой лицо.

Я думал о четырех людях, с которыми сегодня, в четверг, почти до четырех часов дня играл в покер. Вик Фостер — поверенный в делах и заурядный политик с блестящими идеями, который дважды проваливался на выборах в Конгресс. Высокий костлявый человек с худым, обвислым, угловатым лицом. Фостер похож на старинного шерифа с «Дикого Запада», который позволил себе расслабиться после того, как очистил город от всех преступников. Уложив их выстрелами в спину. Низенький, толстый, беловолосый Артур Джейсон — судья на выездных сессиях. Берт Стоун, пятидесяти лет от роду и шести футов четырех дюймов ростом, с большим красным носом, который выглядит так, будто кто-то заехал в него кулаком; Стоун — эксперт по части электроники и состоятельный бизнесмен, владелец самого крупного в Альтамире радио- и телевизионного агентства и ателье по ремонту аппаратуры. Насколько я понимаю, его можно склонить на «особую» работу, если дать подходящую цену. Несколько месяцев тому назад у него были неприятности из-за того, что он, как утверждали, приладил подслушивающее устройство к телефону одного местного полицейского. Обвинение вызвало двухдневную сенсацию в газетах, но все завершилось заявлением, что это «сплошная ошибка».

Дэнни Хастингс до сегодняшнего дня был человеком, имевшим в городе значительный вес. Член муниципального совета, он знал большинство альтамирских — и многих государственных — «шишек» настолько, что называл их просто по именам, и несколько раз я слышал, как его называли устроителем и посредником в разных делах, в том числе даже в отношениях между ворами и полицией. Если вы хотели устроить какое-нибудь дельце, существовала формула: «Поговорите с Дэнни». Теперь всему этому конец.

Похоже, что воры перессорились между собой, — однако это не объясняло, почему меня избрали козлом отпущения. И еще одно обстоятельство меня беспокоило: если бы полиция прибыла в отель на несколько минут раньше, они нашли бы меня на полу, в бессознательном состоянии, — а люди без сознания не простреливают дырки в других людях. Каким же образом Фостер мог знать, что к появлению полицейских я буду уже на ногах?

Я вернулся в мыслях к завершению нашей партии в покер. Мы, все пятеро, сидели вокруг стола, сумма ставок уже намного превышала сто тысяч долларов, и примерно треть этой суммы лежала грудой против меня. Джейсон сидел справа от меня, Стоун и Денни — слева. Мне везло. Но я чувствовал, что это беспокоит только одного из партнеров — Фостера. Угловатое лицо Фостера хмурилось при каждом моем успехе, и он все мрачнее вглядывался в свои карты. К этому времени я уже имел о нем весьма полное представление. Удивительно, как много можно узнать о человеке, играя с ним в покер. Следя за ним уголком глаза, я увидел, как он поднял руку и тихонько подергал себя за мочку левого уха.

Всякий раз, когда Фостер бывал в затруднении, или когда его что-либо беспокоило, он бессознательно теребил мочку левого уха. Сейчас этот жест показывал, что дела его плохи. В данный момент в куче денег было десять тысяч. Я отсчитал десять тысяч и, бросив деньги на середину стола, сказал:

— Добавляю столько же. Для большего интереса.

Стоун почесал свой большой нос, потом он и Дэнни бросили свои карты на середину стола. Фостер сказал:

— Хотите все купить, а, Скотт? Черт, у меня ничего нет. — Он показал двух королей. Я начал сгребать деньги.

Фостер спросил:

— Шелл, вы все еще носите тот игрушечный револьвер?

Я похлопал себя по левой подмышке.

— А как же! — Я посмотрел на деньги, лежавшие на столе. — Ведь при мне будет сто тысяч, когда я уйду отсюда.

Он усмехнулся.

— Только если при помощи револьвера.

— С такими игроками, как вы, он мне не нужен. Сдавайте.

Он не стал сдавать. Он сказал:

— Да, везет вам в картах, что правда, то правда. Счастлив в картах, несчастлив в любви.

— Не всегда же.

— Всегда.

Он не улыбался. Он думал о Глории.

Фостеру я очень не нравился сегодня, — да и в любой другой день тоже; может быть, он даже ненавидел меня. Мы оба видели Глорию Медоуз весьма часто, но последнее время Фостеру не везло: уже месяц как она проводила большую часть времени со мной. Никто не мог бы осудить Вика Фостера за то, что его возмущало такое переключение внимания со стороны Глории, потому что Глория — это прекрасное сновидение, которое остается с вами, когда вы просыпаетесь.

Глория Медоуз — стройная и тоненькая, но с массой того, что называют секс-аппил, — определяйте это как хотите, но она имела его в изобилии. Глаза глубокие и темные, как грех, губы выразительнее, чем у иной женщины вся ее внешность; мягкий, хрипловатый смех, как у увертливого дьявола. Она играла на рояле и пела в вечернем клубе в деловой части города, пела своим тихим голосом, от которого вы чувствовали, будто у вас по спине скользят белые пальцы, и который превращал обыкновенную поп-балладу в любовный шепот. Она обладала всем, что ей требовалось, и всем, что мне было нужно. Я — двадцатидевятилетний холостяк, но с Глорией я чувствовал, будто становлюсь тридцатилетним папой. Может быть, я был в нее влюблен: в этом я еще не был уверен. Но насчет Вика Фостера я не сомневался. Он-то был в нее влюблен.

Стоун и Джейсон встали, сказали, что покера с них достаточно, и почти сразу же ушли. После трех сдач Фостер тоже сказал — хватит, потом подошел к окну, якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Через минуту он отошел и остановился у меня за спиной. Я смотрел на Дэнни, когда все это случилось.

Дэнни не выказал никакого удивления, просто посмотрел поверх моей головы и снова опустил глаза, — вот и все. Но то, что произошло несколько секунд спустя, должно быть, очень его удивило. Лежа в парке, под газетой, наброшенной на лицо, я пытался вспомнить, почувствовал ли я тогда боль от удара; теперь-то я хорошо знал, где мне больно.

Из парка я отправился в «Дорман-Отель», тоже на Главной Улице, прямо через дорогу от «Рэлей-Отеля». Маленький седой клерк у стойки взглянул на меня, не показав и виду, что меня знает. Только один номер был свободен — на шестом этаже, с окном на Главную Улицу; из него час назад выехал некто «мистер Браун». Но он был, судя по описанию, шести футов и трех или четырех дюймов ростом, с шевелюрой седых волос и с большим, толстым носом. Значит, «Браун» был Берт Стоун. Я заплатил за одну ночь.

В номере я включил радио и подошел к окну. Прямо напротив, через улицу, было окно номера 612 в «Рэлей». Мне виден был тот неудобный стул, на котором я сидел перед тем, как лишился сознания. Радио возбужденно передавало что-то, звучавшее как последние известия. Я уловил слова «Шелл Скотт».

Ваше собственное имя неминуемо привлечет ваше внимание, но особенно если первое имя — Шелл, и вам бы хотелось держать его в секрете. Очевидно, я включил радио уже после описания сцены убийства, но диктор перешел к характеристике убийцы и представил меня весьма выразительно, включая эпитеты «вооружен и опасен». Потом последовала интересная информация. Виктор Фостер, судья Джейсон и Берт Стоун рассказали полиции, что они, вместе с Дэнни Хастингсом и Шеллом Скоттом, сыграли очень приятную и «дружественную» партию в покер, после чего они трое ушли, оставив Шелла Скотта наедине с Дэнни Хастингсом. И это все, что они знают. Но в этом они готовы присягнуть, охотно и добровольно, как добрые, честные граждане, заинтересованные в сохранении законности и порядка.

Для полиции и для среднего горожанина свидетельство этих трех выдающихся граждан прозвучит, как истинная правда; но все, что скажу я, будет воспринято как естественная попытка убийцы выгородить себя и свалить вину на других.

Это был хитро задуманный план; они подстроили все достаточно убедительно. Но у меня оставался один козырь: я был жив и свободен, на что эти бродяги не рассчитывали. Из своего номера я позвонил каждому из трех домой и на работу, но нигде никто не ответил. Ну, и черт с ними. Надо было спешить. Я вышел из отеля, поймал такси, доехал до Элм-стрит, пересел в другое такси и отпустил его за три квартала от дома, где жила Глория, — на тихой, обсаженной деревьями Пеппер-стрит. Мне открыла Глория. Уже почти смеркалось, и она была одета, собираясь на работу. На ней было нарядное платье, короткое и стимулирующее, как выстрел в лоб, и прозрачное, как мартини с плавающими в нем двумя оливками. Мой приход ее не удивил, но вид у нее был несколько встревоженный.

Приблизившись ко мне вплотную, она заглянула мне в лицо.

— Шелл, родной мой, я надеялась, что ты придешь. Я все слышала по радио. Ведь ты не…

— Нет, детка. Я не убивал. Ты одна?

Она кивнула, притянула меня к себе и буквально закрыла мною дверь, приперев меня к ней спиной.

— Шелл, лапочка, я знала, что это не ты… но как это случилось…

— Об этом потом. Меня ищут почти все полицейские в городе. Некогда объяснять. Ах, детка, — нет, для этого тоже нет времени. Я оттолкнул ее от себя и мы сели, потом я сказал: — Глория, мне крепко пришили это убийство, и иголкой орудовал Фостер. В городе никто не знает Фостера лучше, чем ты, — даже я. Вот почему я здесь, правда, ненадолго. Если у тебя есть хоть какая-нибудь идея, почему Фостер и его дружки убили Дэнни и теперь пытаются навесить это на меня, — а именно это и случилось, — то скажи мне. Я должен выбраться из этой ямы, и должен найти Фостера.

Темные карие глаза, длинные ресницы, нежный неулыбающийся рот. Ее язычок медленно прошелся по красной нижней губке; она покачала головой.

— Не знаю, Шелл. Вик был здесь позавчера вечером. Когда я не могла с тобой встретиться, помнишь?

— Ага.

— Просил меня выйти за него. Но я сказала — нет. Что я даже видеть его больше не хочу. Ты знаешь, почему. Не хочу никого видеть, кроме тебя. Так я ему и сказала.

— И как он?

— Разозлился. Он уже до этого выпил, а тут уж стал заливать по-настоящему. А потом, вскоре, с воплями убрался.

Я закурил.

— Фостер ничего не говорил о Дэнни? Что он вообще тебе говорил?

Она нахмурилась.

— Что-то говорил. В тот последний вечер. Но я не помню… — Несколько секунд она молчала, потом медленно кивнула. — Да, вспомнила, — потому что это было так странно. Сначала он просто ругался, а потом сказал: — Сперва Дэнни ударился в религию, а теперь ты поглупела? Что-то вроде этого.

— Дэнни ударился в религию? Что бы это значило?

— Не знаю. Но Вик сказал еще кое-что. Я спросила его, о чем он, а он и говорит: — Дэнни вывернул свои… внутренности — перед священником.

— Священником?

Глория кивнула.

— Это то, что Вик сказал. Но потом он замолчал, а после накричал на меня. И в конце концов, ушел.

Я мог представить себе, что Дэнни «вывернул свои кишки», потому что и он, и Фостер, и другие двое, несомненно, столько знали друг о друге, что каждый из них мог подвести под виселицу всех остальных. Но почему перед священником? Дэнни жил в западной части города, на Пайн-стрит; если он пошел к священнику, то скорее всего в церковь на углу Восемнадцатой и Пайн-стрит, к отцу Шэнлону. Но как об этом узнал Фостер? Дэнни ни за что бы ему не сказал. И я готов поклясться адом — то есть Небом, что отец Шэнлон не обмолвился об этом ни одним словом.

Я спросил Глорию:

— Ты не знаешь, куда бы мог отправиться Фостер, если бы захотел на время выпасть из обращения?

У нее было предположение, только в этот момент оно мне не очень помогло. Месяца два назад, когда я еще не был с ней знаком и она часто встречалась с Фостером, он однажды уехал из города и с неделю пробыл в своем маленьком загородном домике.

— Вик сказал, что ему необходимо уехать на несколько дней, чтобы дать покой своей язве желудка. Что никто не будет знать, где он. Этот домик для него вроде убежища, место, где можно расслабиться.

— А где он, этот домик?

Она покачала головой.

— Где-то за городом, Шелл, но не помню, где именно. — Она искоса взглянула на меня. — Правда, он написал мне одно письмо; я даже ответила ему, так что там должен быть обратный адрес. Наверно, это письмо где-то у меня осталось — только не помню, где. Хочешь, поищу?

Я встал.

— Валяй. Только я не могу ждать. Я тебе позвоню. Наверно, к тебе скоро явится полиция. Ничего не придумывай и не запутывай себя. Говори все как есть. Скажи им, что я был у тебя, и все, что я тебе говорил. Может быть, это даже поможет. — С минуту я обдумывал ситуацию, и мне в голову пришла одна идея насчет полицейского по имени Биллингс.

— Ладно, — сказала она. — Если, когда ты позвонишь, здесь будет полиция или еще кто-нибудь, я скажу: — Хэлло, Люсиль. — Она грациозно поднялась с кресла. — А если я буду одна, я скажу тебе — Шелл, лапушка, лапушка, лапушка…

— Ух ты! — У Глории была привычка, в определенные весьма вдохновляющие моменты, говорить мне «лапушка», повторяя это слово вновь и вновь с какой-то горячей, хрипловатой интонацией, которая проделывала на моем хребте то же, что Лайонел Хэмптон проделывает на вибрафоне. Дикая музыка вырывалась из моих позвонков, быть может слышная одному мне, но вполне реальная, сумасшедшая мелодия, звучавшая у меня в ушах. Мелодия, которую я хотел слышать еще и еще, но только не сейчас, когда вот-вот нагрянут веселые полицейские, готовые всадить мне в тыл кусок свинца. Эти музыкальные моменты были моментами, в которые свинец был мне решительно ни к чему.

И я потрусил к двери. Опять такси. Скоро меня будут знать все городские водители. Этот привез меня на угол Восемнадцатой и Пайн Стрит. Отец Шэнлон был высокий, худой человек, со спокойными глазами и спокойным голосом. В нескольких словах я объяснил ему, что мне нужно. Он был потрясен, услышав, что Дэнни убит, но не выразил никаких чувств, когда я объяснил ему, что полиция ищет меня, считая меня убийцей, — то есть ищет не того человека.

Наконец я сказал:

— Отец мой, не приходил ли к вам Дэнни совсем недавно? Может быть, просил вашей помощи в… в каком-нибудь деле?

Он улыбнулся.

— Мистер Скотт, боюсь, что любые разговоры, какие мы с ним вели, не могут быть предметом обсуждения.

Пришлось потратить еще три минуты для быстрого объяснения, но затем отец Шэнлон сказал мне, что за последнее время Дэнни Хастингс говорил с ним несколько раз.

— Он был удручен и встревожен, — сказал отец Шэнлон. — Он просил у меня совета, и я велел ему искать ответа в собственном уме и сердце. — Он тяжело вздохнул. — Пожалуй, этого оказалось недостаточно.

Отец Шэнлон, естественно, не хотел сказать мне, что удручало и тревожило Дэнни; но я поведал ему о своих подозрениях, и он повел меня в исповедальню. Я присмотрелся, стал искать, — отец Шэнлон следил за мной со странным, недоверчивым выражением на лице. Ни один из нас не проронил ни слова, пока я не нашел то, что искал.

Когда я выпрямился, лицо отца Шэнлона выражало уже не недоверчивость, оно было хмуро и скорбно.

— Что это? — спросил он спокойно.

— Я не совсем уверен, отец мой. Я не знаток электроники, это Берт Стоун, — я говорил вам, что в этом деле их трое. — На моей ладони лежал какой-то предмет — маленькая продолговатая коробочка, чуть побольше пачки сигарет «кинг сайз». — Но думаю, что это что-то вроде подслушивающего устройства. Точнее, я в этом не сомневаюсь. Вероятно, что-то вроде передатчика. Радио передатчика.

— Но… Это невозможно…

— Боюсь, что возможно, — сказал я. — Это хуже, чем убийство?

Он не ответил, но за него ответило его лицо. Я обнаружил передатчик, работающий на батарее; он был укреплен под сидением. Приемник мог находиться почти в любом месте в радиусе от одной до двух миль от церкви, — там, где Фостер, Стоун или Джейсон слушали, как Дэнни изливал священнику свои сомнения и муки.

Отец Шэнлон согласился отдать мне этот миниатюрный передатчик. Прежде чем уйти, я сказал:

— Простите мое вторжение, отец мой. Но теперь вы понимаете, почему я должен был прийти сюда. Люди, которые это сделали… ну, да ладно. Но они поддали мне жару.

Он мягко улыбнулся.

— Думаю, им скоро будет намного жарче, чем вам, мистер Скотт.

На этот раз я пошел пешком. Я слишком злоупотреблял своей удачей, полагаясь на столь многих водителей; к тому же, место, куда я шел, было всего в нескольких кварталах отсюда. По этому адресу жил сержант полиции Дэйв Биллингс, так что я шел нанести ему визит, вместе с моим маленьким револьвером 32. Не то, чтобы мы были друзьями, но я знал его еще с тех пор, когда он управлял уличным движением. Теперь он работал в отделе по расследованию убийств, и я знал, что к этому времени он обычно приезжает домой: было немного больше семи вечера.

В семь-тридцать пять он свернул с улицы к дому и поехал к гаражу. Я подождал, пока он взялся обеими руками за ворота гаража, вышел из-за угла, где я его ждал, приставил револьвер к его спине и сказал:

— Спокойно, Биллингс. Не опускайте рук. Все, чего я хочу, — это разговора.

Я почувствовал, как напряглись его мышцы под дулом револьвера. Я отступил на шаг.

— В машину, Биллингс. Только сначала бросьте ваш пистолет. — Несколько минут спустя мы уже были в его машине, я — на заднем сидении, все еще держа его под прицелом; его же пистолет был у меня в кармане. Я велел ему выехать на улицу и остановиться квартала на два дальше. Он уже знал об убийстве Дэнни, так что я просто рассказал ему, что произошло в действительности.

Когда я кончил, он сказал:

— Не хочу сказать, что вы лжете, Скотт. Особенно пока вы наставили на меня ваш револьвер. — Он слегка повернул голову. — Калибр тридцать два, верно? Хастингса убили как раз из такого.

— Вот именно. Из этого самого. Это мой револьвер. Только стрелял из него не я. Впрочем, не хочу повторять все с начала. Половина города знает, что Шелл Скотт всегда при оружии. Уж я об этом позаботился.

Он зарычал. Послышался легкий звук вроде щелчка, и я заметил, что Биллингс наклонился в сторону от меня. Я схватил его сзади за воротник и втряхнул его обратно в водительское кресло.

— Что, черт возьми, вы собираетесь сделать?

Он выругался.

— Спокойно, — сказал он. — Уж и закурить нельзя? — Изо рта у него торчала сигарета. Я почувствовал, что у меня вспотели ладони.

— Биллингс, — сказал я, — сидите смирно. Закурите, когда мы кончим наш разговор. А пока даже не шевелитесь.

Он спросил:

— С неделю назад у вас с Хастингсом вышла маленькая потасовка, не так ли?

— Самая маленькая. В грилльбаре Стэнга. Он был пьян, набросился на меня, и я его стукнул маленько. Ч-черт, да я сам немного выпил. Эти типы, что навесили на меня убийство, возможно сообразили, что это еще одна причина сделать меня козлом отпущения. Кроме того, они знали, что я ношу с собой свой игрушечный револьвер. Это им было наруку. Самое главное — Фостер ревновал меня к одной девочке. Если меня убрать, может быть ему что-нибудь и перепало бы. И вы не отрицаете, что полиция получила анонимную подсказку. И еще одно — сегодня мы играли в покер и я остался в выигрыше, — премия для убийц! Ну, что, достаточно причин?

— Еще бы, — сказал он. Видимо, я произвел на него впечатление.

Тогда я рассказал Биллингсу о моей встрече с отцом Шэнлоном. Он промолчал. Я велел ему выйти из машины и отойти назад на несколько шагов; потом положил его пистолет и миниатюрный передатчик на тумбу у тротуара и попросил его подождать, пока я буду достаточно далеко, прежде чем взять их. И проверить то, что я рассказал ему об этом передатчике. Перед тем, как сесть обратно в машину, я сказал ему:

— Вот как было дело, Биллингс. Никто еще не слышал от меня этой истории, но я не мог явиться с ней в полицию. Теперь вы знаете мою историю. Постарайтесь мне поверить.

Он опять промолчал. Я завел мотор и поспешил отъехать, свернул за угол и, проехав еще немного, остановился и из автомата позвонил Глории.

— Хелло, Шелл, Шелл, лапушка, лапушка, лапушка.

— Да, да, понимаю.

— Шелл, ты не должен был уходить. Ты меня буквально… Пришлось прыгнуть под холодный душ. Только успела накинуть полотенце.

— Стоп! Я не за этим.

— Подожди… Ну вот! Никакого полотенца! Видел бы ты меня сейчас. В чем мать родила.

— Не треплись, слышишь? Нашла тот адрес?

Она вздохнула и сказала, что это на Кингзмэн Роуд, 1844. Это около десяти миль за городской чертой. Я повесил трубку в середине ее монолога, который в обычное время попросил бы ее повторить, вскочил в машину и помчался на Кингзмэн Роуд.

Домик был маленький, белый, окруженный эвкалиптами и отстоящий от дороги футов на сто. На подъездной дороге стояла машина, за задернутыми занавесками горел свет. Оставив машину у дороги, я пешком приблизился к дому и нашел окно, где штора на дюйм не доходила до подоконника. Заглянув в эту щель, я увидел внутренность комнаты. В ней был Фостер.

Он стоял ко мне спиной, у небольшого бара, и наливал в стакан содовую воду. Обернувшись, он несколько секунд разглядывал стакан, потом стал жадно пить. И я вдруг понял, что до сих пор не испытывал к нему настоящего гнева, потому что когда я сейчас его увидел, во мне вдруг все закипело и поднялось, горячее и багровое, как огромный нарыв. Я почти нацелился в него из своего маленького револьвера, но я не хотел убивать этого типа: я хотел поиграть с его головой, как с тыквой, и послушать, какие слова посыплются с его языка.

Входная дверь была закрыта, но не заперта, и я открыл ее, прошел через узкую переднюю и оказавшись перед дверью, за которой находился Фостер, толкнул ее и вошел в комнату. Фостер смотрел в другую сторону и, видимо, не замечал меня и не слышал, как я вошел. По крайней мере, в первый момент. Я оглядел комнату, потом двинулся к Фостеру, целясь ему в голову. Он случайно повернулся, увидел меня, и лицо его побелело.

Его взгляд упал на мой револьвер и прирос к нему.

— Не стреляйте! — закричал он. — Шелл. Ради бога, не стреляйте. Мы договоримся.

Я приближался, а он пятился от меня, пока не прижался спиной к стене.

— Шелл, говорю вам — мы все устроим. Мы вас вытянем!

— Это будет только справедливо, Фостер, — сказал я. — Вы достаточно потрудились, чтобы втянуть меня.

— Пожалуйста. — Его голос окреп. — Вы никогда не выпутаетесь, если меня убьете! Они вас упекут! — Я был уже почти рядом с ним. Он закрыл глаза. — Шелл, не убивайте меня. Я во всем сознаюсь, во всем! Я все напишу. Только не убивайте. — Он пронзительно вскрикнул. Это чуть не вывернуло меня наизнанку.

Он был в панике, но я подумал, что он не настолько испуган, как хочет показать. Но я с ним рассчитаюсь. Нехорошо нападать на него, когда он закрыл глаза, — но тут я вспомнил, как он тяпнул меня сзади, а потом ударил в зубы, когда я потерял сознание; так что атаковать его оказалось нетрудно. Я наклонился вперед и, размахнувшись, всадил кулак ему в живот чуть не до самого позвоночника. Дыхание и слюна вырвались у него изо рта и он согнулся, ноги его подкосились. Я отступил на шаг, снова размахнулся и ударил его левым кулаком в зубы. В последнее мгновение, однако, я ослабил удар. Пусть он потеряет зубы, но не сознание! Он соскользнул на пол, тыкаясь руками в ковер.

— Ну ладно, Фостер, — спокойно сказал я. — Хотите начать с Дэнни?

Он облизнул губы, сморщился от отвращения и сплюнул.

— Он собирался в полицию, — выболтать все, что знал, — сказал он. — Мы бы все сели за решетку — Стоун, Джейсон, я. Дэнни во всем был с нами, он просто сошел с ума.

— Дальше! Все, до конца.

— Мы все вчетвером за последние два года сколотили около миллиона. Началось с Берта Стоуна. Я подал ему мысль. Он приладил подслушивающее устройство к разным телефонам — служебным, местных бизнесменов, людей с деньгами. Шантажировал их. Не просто ради денег; мы получили возможность контролировать некоторые контракты, доходы от строительства вокруг города. Если возникали неприятности, мы могли оказать достаточное давление, чтобы все было шито-крыто. Например, новое строительство жилого района, операция на пятнадцать миллионов долларов: Берт говорит нам, кто заключает контракты, где закупаются материалы. Подписчики знать не знают, что происходит; и никогда не узнают. Можно снимать пенки сколько захочешь. — Он снова облизал губы. — Шелл, мыможем включить тебя в компанию. А Стоун просто волшебник. У него есть микрофон, с которым можно подслушивать разговоры, стоя посреди парка, за сотню футов. Никаких проводов, ничего. Целые миллионы…

— Заткнитесь.

Он умолк, и я отвернулся было от него, ища каких-нибудь шнурков от оконных занавесок, чего-нибудь, чем можно было бы его связать. Но Фостер снова заговорил, сам, по собственной инициативе.

— Стоун пользовался этим микрофоном, когда мы обрабатывали Тайлера. Тайлера, — того профсоюзного босса, который был убит недели две назад. — Записал его разговор с членом арбитражной комиссии «Атлас Кампани». О стачке, которую Тайлер собирался организовать, если дирекция не откупится пятьюдесятью тысячами долларов. Мы хорошо запустили в него когти, нагнали на него страху. Тайлер выдал нам сто тысяч из профсоюзного фонда. Члены союза даже не знали, сколько там у них, так что все прошло бы гладко. Он сам все испортил. Начал угрожать нам. Размахивал пистолетом. Пришлось нам его пристрелить.

— Вам всем? Или лично вам, Фостер?

— Застрелил его я. Но мы все в этом участвовали. В равной мере. Так вышло и с Дэнни. С его убийством. Он начал дергаться. Комок нервов. Тогда, после вашей ссоры в грилльбаре, я и сообразил, как его утихомирить.

Он говорил, не умолкая, и я, наконец, стал удивляться, как это мне удалось завести его так здорово, и всего лишь парой тумаков. Может быть, тут что-то не то? Разъяснение не заставило себя ждать.

— Бросьте револьвер, Скотт. А потом повернитесь. Медленно.

Я повернул голову, увидел Стоуна; он стоял в дверях, за моей спиной, держа в руке большой пистолет-автомат. Позади него, в передней, мелькал Джейсон. Фостер поднялся на ноги.

— Не очень-то вы спешили, — сказал он злобно. — Я орал достаточно громко, даже в ратуше бы услышали.

Так вот почему он тогда завопил. Он всю дорогу водил меня за нос, болтая без умолку, чтобы удержать мое внимание. Стоун был в домашних туфлях и брюках голый до пояса; должно быть прилег где-то здесь отдохнуть перед тем, как я сюда явился. Я выругался. Ведь я звонил им по телефону и ни один мне не ответил. Как же мне не пришло в голову, что они где-то ошиваются все вместе? Но ведь не пришло же; и когда я заглянул в окно и увидел Фостера, единственно о чем я подумал, это о том, как я его отделаю.

— Я сказал — бросьте револьвер, — повторил Стоун.

Его 45 целил прямо в меня. Я уронил свой 32. Уголком глаза я увидел, что Фостер шагнул в мою сторону.

— Стой, Вик! — резко сказал Стоун.

Фостер отнял руку от разбитого рта.

— Ты видишь, что этот негодяй со мной сделал?

— Не дури. Нельзя оставлять на нем следы побоев.

— Тогда стреляй. Стреляй в него!

— Минутку, — сказал Стоун. — Я хочу знать, как он нас нашел.

Фостер очевидно об этом не подумал. Его лицо застыло в недоумении, потом его губы злобно искривились.

— Глория, — сказал он с горечью. — Ну что ж, сама напрашивается. — Он замолк, сжал челюсти, скрипнув зубами.

Через секунду он заговорил, глядя на Стоуна:

— Скотт нам теперь ни к чему; я тут этому негодяю порассказывал… Так что кончай с ним, и точка.

Стоун облизнул губы.

— Ты втравил нас в это, Вик. Твоя идея. Ты и кончай.

Фостер подошел к Стоуну, выхватил у него автомат и направил его на меня. Еще секунда — и я покойник. Во мне все замерло — мышцы, мысли, — все. Потом вдруг меня осенило, и я выпалил:

— Подумайте сперва, Фостер! На этот раз подставного убийцы не будет!

Он засмеялся.

— А он и не нужен. Вспомните, — вы убили Дэнни. Мы трое можем показать, что вы остались с ним вдвоем, и он был последним, с кем вы играли. Вот вы и явились сюда, чтобы разделаться с нами!

Предыдущая секунда плюс то время, когда Фостер говорил, были достаточны. Если до этого во мне все оцепенело, то теперь мысль моя неслась вскачь. При желании я всегда мог выбить Фостера из седла, как бы крепко он в нем ни сидел, а сейчас он сидел особенно крепко. Может быть, подумал я, может быть, сработает? И я сказал:

— Убьете меня — и все отправитесь в ту миленькую газовую камеру в Квентине. Полиция будет знать, что это — преднамеренное убийство.

Фостер чуть было не нажал курок, но слегка отпустил палец, немного опустил дуло пистолета и сказал:

— Вы спятили, Скотт. Это же самооборона. Мы даже сможем предъявить ваш револьвер — тот самый, из которого вы застрелили Дэнни.

Я сказал:

— Ну и дурак же вы, полиция знает, что я не стрелял в Дэнни. Я говорил с ними.

Он нахмурился, а потом усмехнулся.

— Само собой, говорили. Никогда не унывай, а? Ну, только это вам не по…

— Я могу доказать, Фостер! Сержант Биллингс, например. Позвоните ему. Его дежурство кончилось, но держу пари, он сейчас в участке. Он скажет вам то же, что я. Я даже рассказал ему об аппаратике, который Стоун спрятал в исповедальне отца Шэнлона. — Это его встревожило, и на лице его выразилось сомнение. Я продолжал: — Какой смысл мне врать? Вы можете проверить меня за пятнадцать секунд. Я бы даже хотел, чтобы проверили. А не сделаете этого, то вместе со мной угробите и себя.

Хмурясь, Фостер поднял левую руку и стал теребить себя за ухо. Я так ждал этого момента, что невольно засмеялся. Все это звучало очень правдоподобно, и все трое молча уставились на меня.

— Еще не усекли? — Я усмехался им в лицо. — Дэнни-то не умер.

На секунду воцарилась глубокая тишина. Потом Фостер сказал:

— Это ложь!

Тогда я взглянул на двух других, на Стоуна и Джейсона.

— Конечно, когда это случилось, я был без сознания. Но вы оба уже смылись; вы, Стоун, отправились в «Дорман-Отель» и следили из окна, когда я приду в себя, — чтобы позвать полицию. Это тоже входило в ваш план; он бы не сработал, если бы они нашли меня без сознания. Когда я пришел в себя, Дэнни еще дышал.

— Это ложь, — повторил Фостер. — Я его убил.

Тут я посмотрел на него.

— Чушь. Вы стреляли в него из моего револьвера — 32. Помните? Вы сами назвали его игрушечным револьвером, когда хотели удостовериться, при мне ли он. Люди выживали даже после выстрела из 45. Эти крохотные пульки, конечно, продырявили Дэнни, но они его не убили.

Они уже поверили мне наполовину. Даже Фостер. Но я знал, что это не надолго. А мне нужно было выиграть время. Я буквально молился, чтобы Фостер действительно позвонил Биллингсу. Но даже если бы Биллингс заинтересовался им после того, что я ему рассказал, прошло бы минут десять, прежде чем он явился бы сюда. Даже если бы полиция установила, откуда Фостер звонил Биллингсу.

Фостер сказал:

— Мы говорили с полицией. Они сказали, что Дэнни убит.

— Сомневаюсь. Говорили-то, в основном, вы, а не они. И потом, что вы воображаете, они могли вам сказать? Они ведь еще не знали, кто стрелял в Дэнни. Впрочем, я просветил Биллингса на этот счет.

Фостер подергал ухо, потом двинулся к телефону, продолжая держать меня под прицелом. Я посмотрел на Стоуна, на Джейсона.

— А вы — вам есть чего бояться. Лучше бы вы бежали, у вас еще есть шансы уйти от полиции.

Фостер набрал номер. Я затаил дыхание. И вдруг Фостер сказал:

— Мистер Грант? С вами говорит Виктор Фостер. Насчет тела Дэнни Хастингса… Нет, едва ли у него здесь родственники. Я бы хотел обеспечить ему приличные похороны… Да, конечно.

Фостер смотрел на меня, усмехаясь. И с полным основанием. Мой блеф сработал — он позвонил по телефону. Но не Биллингсу и даже не в полицию. Он позвонил Гранту, в морг. А Дэнни был именно в морге.

Поговорив еще несколько секунд, Фостер положил трубку. Он почти смеялся от удовольствия. На этот раз разговоров не будет. Сейчас он меня убьет. Я наклонился вперед, напрягая ножные мышцы.

И тут мы вдруг услышали его — мы все четверо услышали — еще отдаленный, но отчетливый голос сирены. Фостер не отвел от меня ни взгляда, ни пистолета, но судья Джейсон подошел к окну и приподнял штору.

— Они едут сюда, — сказал он. — Вот они… Несколько машин… Это полиция, я вижу красные огни. Я… — голос его оборвался и замер.

Я слышал, как Стоун подскочил к окну, но мои глаза были прикованы к Фостеру. Если это полиция, я не знал, почему и как они сюда попали, но я был почти уверен, что из-за меня. И я ждал, чтобы Фостер хотя бы на секунду оторвал от меня взгляд. И дождался. Он взглянул на Стоуна и Джейсона, стоявших у окна, и дуло его пистолета слегка отклонилось в сторону.

Я оттолкнулся, ринулся вперед и прыгнул на него. Выстрел грянул у меня под ухом, пуля обожгла кожу на шее, и в этот же миг я ударил его и швырнул об стену с такой силой, что маленький домишко дрогнул. Мое плечо садануло его в бок и оборвало вопль, который вырвался из его глотки. Его рука вцепилась мне в лицо, и я с размаху ударил его кулаком, задев его правую руку. Пистолет упал на пол, а Фостер, извернувшись, вырвался из-под моих рук и отпрянул в сторону.

Он пополз на четвереньках через комнату. Стоун и Джейсон, толкая друг друга, бросились к двери, и я краем глаза видел, как они повернули по коридору в глубину дома. Сирена выла уже прямо нам в уши, и я услышал визг тормозов, когда машины стали останавливаться перед домом. Фостер вскочил на ноги, и в этот же миг мне удалось схватить его пистолет.

— Стойте, Фостер! — крикнул я. — Один шаг — и я вас убью!

Он был почти у двери. Он оглянулся, лицо его исказилось от панического страха, и тут он совершил ошибку: одним прыжком он очутился на пороге, и в этот момент я выстрелил. Я целил низко, и пуля поймала его, когда он был еще в воздухе. Его тело перевернулось, ударилось о дверной косяк, он упал на пол и остался лежать, царапая руками ковер.

Внезапно комната наполнилась полицейскими. Не помню, чтобы я когда-нибудь видел столько полицейских в одном помещении. Прошло несколько минут, но Фостер был в сознании и теперь изливался Биллингсу с таким же пылом, с каким ранее изливался мне. Я добавил то, о чем он забыл сказать или намеренно умолчал. Когда все немножко успокоилось, Биллингс отвел меня в сторону.

— Здорово мы их накрыли, — сказал он. — Мы ведь ехали не за ними. — Он кивнул в сторону Фостера; Джейсон и Стоун были схвачены, когда пытались бежать с черного хода. — Мы явились по вашу душу.

— Как вы меня нашли? Благодаря тому телефонному звонку?

— Какому звонку? — Он помолчал и добавил: — Ну и дали вы мне жару, похитив мою машину.

— Мне позарез нужен был транспорт, а я использовал уже слишком много такси.

— Не следовало красть полицейскую машину. Эта беби принадлежит городу. Пошли, я вам что-то покажу. — Когда мы вышли из дому, он сказал: — Я обычно еду на ней домой. Выглядит, как любая частная машина, — мы называем ее «автомобиль в штатском». А что? Микрофон в отделении для перчаток, антенна — под рамой. Выглядит вполне нормально. — Мы были у самой машины, и он открыл дверцу и показал мне мелькающий маяк на сидении. — Вот, смотрите.

В глубине водительского кресла было еще что-то.

— Микрофон радиопередатчика, — сказал он. — Помните, вы подумали, что я достаю зажигалку для сигареты; на самом деле я включил радио. Когда вы схватили меня за ворот, я успел спрятать сюда микрофон. — Он вытащил его и показал мне. — Он заработал еще до того, как мы закончили наш разговор, и всю дорогу, пока вы сюда ехали, он передавал из машины в полицейский участок. Вот так-то.

Я чертыхнулся, но от радости.

Он продолжал:

— Конечно, мы не слышали ничего, кроме мотора, поскольку вы не разговаривали с самим собой. На какое-то время мы вас потеряли, но в конце концов засекли этот передатчик, а стало быть и вас тоже. Отправили следом за вами все радиофицированные машины в городе. — Он грозно зарычал: — И вдобавок захватили еще три живых души.

— Вы почти захватили и мертвеца, — сказал я. — Вы, верно, уже говорили с отцом Шэнлоном.

Он покачал головой.

— Нет. Но теперь поговорю. Я был слишком занят погоней за вами. И вообще, я не верил ни одному вашему слову.

Из дома вышли санитары, неся на носилках Фостера. Пока они готовились к тому, чтобы внести его в санитарную машину, он осыпал меня проклятиями. Наклонившись над ним, я сказал:

— Фостер, мне сдается, что вы напрасно осквернили исповедальню отца Шэнлона. Я сам не очень верующий, но все-таки считаю, что зря вы играли с законами повыше, чем городские и государственные.

Голос его был слаб, но он ухитрился грязно выругаться.

— Бросьте чепуху молоть, Скотт.

Я пожал плечами.

— Чепуху, а? Не знаю. Но вы, может быть, узнаете.

— А, ч-черт, что вы имеете в виду?

— Это вам предстоит узнать.

Мне почудилось, что на его лице проступил зеленый оттенок — цвет газовой камеры в Квентине, и что у него перехватило дыхание. Одно было ясно: Фостер, может быть, никогда не узнает, куда он пойдет после газовой камеры, но куда-то он попадет наверняка.

Биллингс отвез меня в город на своей машине. Он направлялся в полицейский участок, но я уговорил его выпустить меня на Пеппер-стрит. Он сказал:

— Послушайте, но вам надо явиться в полицию и дать показания.

— Клянусь вам, Биллингс, — я приду. Черт побери, должен же я получить обратно свои деньги. Но сначала мне нужно с кем-то повидаться.

— Ну ладно, о’кэй. Но только быстро! Сегодня четверг, и уже вечер; завтра у меня выходной. Не люблю затягивать да откладывать дела.

— На этот счет можете не беспокоиться.

Он поехал дальше, а я пошел к известному мне дому. Через две секунды после того, как я нажал на звонок, Глория распахнула дверь, и ее мягкий голос произнес:

— Шелл, лапушка!

— Глория, — вскричал я, — где же твое полотенце?

Она втащила меня внутрь и захлопнула дверь. Некоторые женщины, сбросив с себя полотенце, остаются просто голыми; Глория выглядела так, будто только что выскользнула из пены черных кружев. Это было нечто удивительное, грандиозное, это было чудо. И все это было — Глория.

Она сгребла меня и сказала:

— О, как я беспокоилась. Но теперь все хорошо.

— Я только на минутку. Мне нужно идти к Биллингсу.

— О, лапушка, нет! Нет!

— Должен явиться… в полицию…

— Лапушка, лапушка, лапушка…

Бедный старый Биллингс. Я попал к нему только в субботу.

Сногсшибательные проделки

 В Штатах вы садитесь на самолет и направляетесь на юг; несколько часов спустя, пробыв на высоте семь тысяч футов, где воздух чист и прозрачен, вы приземляетесь в Мехико-Сити и берете такси до «Иподромо де лас Америкас», где лошади бегают вдоль и поперек и время от времени — по длинному круговому треку, а после четвертого заезда выходите в паддок.

Вы встречаете большого, молодого, здорового, некрасивого типа, покрытого характерным для Мехико-Сити загаром, с короткими, преждевременно поседевшими добела волосами, торчащими кверху, как подстриженная щетина половой щетки, и обнимающего за талии двух прелестных молодых девушек, похожих на латиноамериканских кинозвезд, и вы говорите:

— Ха, посмотрите-ка на этого обалдуя с двумя помидорчиками!

Это я. Это я — обалдуй с двумя помидорчиками, и ну вас ко всем чертям.

Пять дней тому назад я покинул Лос-Анджелес и свою контору «Шелдон Скотт, следователь» и прилетел в Мехико ради моего клиента Куки Мартини, букмекера. Может быть, вы будете смеяться при мысли, что моим клиентом стал букмекер. О’кэй, смейтесь. По-моему, люди вообще склонны к азартным играм, независимо от того, букмекеры они или нет. Если нельзя поставить на лошадок, они будут ставить на количество бородавок на носу какого-нибудь парня. Куки Мартини был, по крайней мере, честным букмекером, и деньги его были чистые. Последний год он стал играть и за пределами Штатов — во Франции, Южной Америке, Мехико-Сити. В Мехико он и ряд его товарищей стали жертвами надувательства, в результате чего потеряли почти три тысячи долларов. Куки считал, что развелось слишком много любителей сомнительных пари, и подозревал, что здесь что-то нечисто. Вот он и нанял меня, чтобы выяснить, не пахнет ли чем-нибудь на ипподроме. Еще как пахло! Похоже было даже, что тот, кто будет слишком принюхиваться, рискует быть убитым.

— Интересно, куда делся Пит, — сказала Вира.

Вира была помидорчиком слева, и мне приходилось немного наклоняться влево, чтобы обхватить ее за талию. Она была всего пяти футов ростом, но даже при этом на голову выше Пита. Педро Рамирес, ее муж, был на «Иподромо» одним из ведущих наездников сезона, несмотря на то, что он еще ходил в учениках.

— Он будет здесь через минуту, Вира, — сказал я.

Он немного опаздывал, а мы должны были дождаться его здесь и пожелать ему удачи. Пит должен был появиться в пятом заезде, на солидном фаворите сезона, Джетбое, и этот заезд был для него решающим. На его счету было уже тридцать восемь побед, а в этот раз он выиграл второй заезд. Еще одна победа, и он из ученика станет настоящим жокеем. На этот раз, однако, предполагалось, что он должен проиграть.

Елена Эйнджел — справа — стиснула мою руку.

— Вот он идет, Шелл.

Пожатие ее руки доставило мне истинное удовольствие. Эта Елена не была замужем, и мне это было очень приятно. Она была высокая, черноволосая, с матовым цветом лица и глазами, которые я определял просто как «мексиканские». Темные глаза; мягкие, большие, глубокие, выражавшие одновременно и вопрос, и ответ. А тело ее лучше всего можно было бы описать словами, из-за которых, боюсь, меня обвинят в склонности к порнографии.

Я тоже сжал ее руку, чтобы быть с ней на равных, — правда, сделал это с лихвой, — и посмотрел влево. Я видел, как Пит быстро направляется к нам, почти бежит из жокейской. Он всегда казался мне немного смешным, когда спешил, — но только не тогда, когда он на лошади. Ростом он был около четырех футов, жилистый, гибкий; в двадцать четыре года он выглядел все еще мальчишкой, — однако этот мальчишка мог подсечь вас, как травинку, если бы вы сказали ему что-нибудь не так.

Когда он приблизился, я сказал:

— Эй, чемпион, на этот раз я пущу ко дну всю их компанию.

Он усмехнулся, блеснув белыми зубами. Пит был нервным, напряженно-чутким, как чистокровный конь, и постоянно жевал обсахаренные резинки.

— Si, — сказал он. — Валяйте, Шелл. На этот раз я уж непременно должен выиграть.

Он выплюнул очередную резинку и, выудив из кармана пакетик, вытряхнул на ладонь две новые белые плиточки.

— Dio, ну и быстро же они кончаются, — произнес он с удивлением. — Я думал, у меня их еще целая коробка. — Он пожал плечами. — Хотите? Он сунул одну плиточку в рот, а другую протянул нам на своей маленькой ладони.

Девушки отказались. Я взял резинку и уже готов был сунуть ее в рот, как вдруг вид Пита меня остановил. Только сейчас я заметил, что губы у него распухли и на одной скуле наметился синяк.

— Пит, что случилось? — спросил я. — Поцеловали лошадь?

Он перестал улыбаться.

— Поцеловал кулак. Кулак Джимми Рата. — Увидев, что при этом имени во мне закипает гнев, он добавил: — Я с ним разделаюсь. Не беспокойтесь. Однажды я уже угостил его бейсбольной ракеткой. Вот только приведу Джетбоя к финишу — и разделаюсь с ним по-настоящему.

В эту минуту я увидел поодаль Джимми Рата еще с одним парнем моих габаритов. Я двинулся было к ним, но обе девушки повисли у меня на руках, а Пит сказал:

— Успокойтесь, Шелл. Что мы этим докажем? Вот после этого заезда я буду свободен. Я подойду к вашему столу, и вы сможете стать у меня за спиной, когда я плюну ему в глаза. Сейчас мне не нужно телохранителя. В конце концов, Рат просто марионетка, а за ниточки дергает Хэммонд.

Я знал, что Пит имеет в виду. Мы оба знали, и каждый знал, но одно дело — знать и совсем другое — доказать. Когда Куки Мартини послал меня сюда, он дал мне письмо к Питу. Куки сказал мне, что среди всех жокеев нет более честного, чем Пит Рамирес. Я последил за Питом во время скачек в воскресенье, а потом встретился с ним лично. Рассказал ему, зачем я здесь, объяснил, что к чему. Пит, даже больше, чем я, был заинтересован в том, чтобы вычистить всю эту грязь. Как и многим мексиканцам, родившимся в бедных окраинных штатах, ему в детстве приходилось туго. Теперь он стал жокеем, завоевывающим себе положение и репутацию, и у него родилась великая мечта: красивый дом, одежды — и сто пар туфель. Бега стали его профессией, стержнем его мечты. Пит хотел, чтобы все в них было честно и чтобы побеждал лучший.

А жокеи, сказал мне Пит, намеренно проигрывают. Доказать это он не может, но знает, что это так, ибо он, будучи рядом с ними, видел, как они сдерживают своих лошадей, чтобы те не пришли первыми. Иногда сами владельцы дают жокеям указания, чтобы они не переусердствовали, добиваясь победы во что бы то ни стало; но это совершенно другое дело. Пит сказал, что он слышал разные шепотки по этому поводу, слухи о подкупах и угрозах против жокеев, которых хотят заставить проиграть. Почти всегда жертвой становилась лошадь-фаворит, и выигрывали как раз те, кто заключал рискованные пари, делая ставку на сомнительных лошадей.

Пит стал приглядываться и прислушиваться, разговаривал с другими жокеями. Я же проделал массу обычной в таких случаях работы: проверял записи букмекеров, какие только мог достать, разговаривал с теми, кто играл, старался выведать, от кого исходят подкупы и угрозы. В результате получилась довольно полная картина: во главе всего этого стоял толстяк по имени Артур Хэммонд, которого, казалось, все очень боялись. Он приехал из Штатов, был одно время тренером, но его лишили права работать в конном спорте из-за сомнительных делишек, на которые он пускался. Его свиту составляли Джимми Рат и еще двое верзил. Хэммонд имел на ипподроме постоянное место. У него были какие-то неприятности с полицией, но он ни разу не сел за решетку — главным образом потому, что он «запросто» с одной мексиканской шишкой по имени Вальдес. Вальдес не был политической фигурой, но имел крепкие закулисные связи, почти столь же мощные, как у самого президента. И Вальдес всегда помогал своим друзьям-приятелям. Всегда.

Вчера Джимми Рат подстерег Пита, когда тот был один, и потребовал, чтобы он проиграл бега в четверг, то есть сегодня, — за десять тысяч пезо. Пит рассмеялся ему в лицо и ушел, и сообщил о предложенной ему взятке комиссии по конному спорту, а потом и мне. Но все происходило без свидетелей, никто не смог бы подтвердить то, что рассказал Пит, и таким образом у нас не было реальных доказательств. Очевидно, теперь Рат повторил свое предложение, но сделал это несколько другим способом.

— Как это было? — спросил я Пита. — Кто-нибудь видел, как он вас ударил?

— Нет, нет, конечно нет! После четвертого заезда он загнал меня в укромный угол у конюшен и накинул еще пять тысяч к обещанным десяти. А потом сказал, что я должен либо проиграть, либо пенять на себя. Я послал его к… ну, вы знаете, куда. Вот тут он меня и ударил, а когда я пришел в себя, его и след простыл.

Елена гневно сказала:

— Им давно бы следовало что-то сделать с этим Ратом.

— Ага. Насколько я мог заметить, «им» все чаще означало — мне. — Но тут до меня дошло, что я все еще держу в руке жевательную резинку, и ее сахарная оболочка становится скользкой. Я сунул резинку в карман и посмотрел туда, где появился Рат. Его уже не было. Я знал, где он может сейчас быть: у Хэммонда, вместе с двумя другими громилами.

Через несколько минут Пит ушел, а мы трое поднялись наверх, где были наши места, и откуда открывался прекрасный вид на красивый, образующий овал трек, обсаженный деревьями, с прохладным зеленым газоном внутри овала. До нас доносились обрывки разговоров, сотни реплик, и непрерывный поток мужчин и женщин кружил вокруг нас. Это было приятное и живописное зрелище, но мое внимание, главным образом, сосредоточилось на четырех людях, сидевших неподалеку от нас.

Это были Джимми Рат с двумя головорезами — и Хэммонд, жирный затылок которого нависал над тугим воротником. То, что Рат сидел рядом с ним, лишний раз доказывало в моих глазах определяющую роль Хэммонда в исходе состязания. Комиссия устроителей и полицейские думали иначе. Чтобы изобличить Хэммонда, при том, что его поддерживал Вальдес, одних догадок и намеков было недостаточно.

Внезапно я отвлекся от Хэммонда. Что-то ползло по моей ноге, медленно, настойчиво. Я сидел рядом с Еленой, и ее рука оказалась у меня на ноге, как раз над коленом, и ласково ее поглаживала.

Я обернулся и взглянул на ее лицо, на всю ее фигуру. На ней была серая юбка и розовый свитер, но даже в этой полностью покрывающей ее одежде она выглядела почти неприлично. Даже саван выглядел бы на этом теле неприлично.

— Guidado! — сказал я. — Осторожно, бэби. Еще две секунды и один дюйм, и я поскачу с веселым ржанием по треку вместе с лошадьми.

Она улыбнулась, взметнув длинными ресницами.

— А я не хочу быть осторожной, — сказала она. — Ты слишком мало на меня смотришь. — Ее рука продолжала двигаться. Я зашевелился. Я никогда не оставался с Еленой наедине, но знал, что если бы это когда-нибудь случилось, скучать с нею мне бы не пришлось.

Я положил руку на ее руку и сказал:

— Лапушка, ты хочешь, чтобы я упал, весь взмыленный?

— Да, — сказала она. — Что значит — взмыленный?

Вопрос в ее глазах исчез; теперь в них был только ответ. Я начал безбожно врать ей, что значит «взмыленный», но как раз в этот момент раздался высокий, звонкий звук рожка, и диктор сообщил, что лошади выходят на трек для Quinta Carrera, пятого забега.

Елена убрала прочь руку, но я притянул ее обратно; и вот перед нами появились лошади. Я увидел Пита — он был в костюме из красного и белого шелка и сидел на Джетбое — черном пятилетием мерине с грациозными, чистыми линиями. Я ожидал, что Пит посмотрит в нашу сторону и кивнет нам или помашет рукой, но он проскакал мимо, слегка наклонив вперед голову.

Я вспомнил, что не поставил на Джетбоя, поэтому я сошел вниз и купил в окошке два «билетика на победителя», по пятьдесят пезо каждый. Джетбой был один из трех кандидатов на победу и сейчас имел больше шансов выиграть, чем двое его соперников. Когда я вернулся на свое место, бега уже начались. Я сел рядом с Еленой, сунул билетики в карман, и мои пальцы наткнулись на что-то липкое. Это была жевательная резинка.

Я вытащил ее из кармана и хотел выбросить. Но вдруг заметил, что там, где сахарная оболочка растаяла, виднелась как будто крошечная дырочка. Я искоса пригляделся к ней, поковырял в ней ногтем. Это действительно была дырочка, а в ней какой-то белый порошок. И вдруг меня словно ударило и я вскочил на ноги вместе со всей толпой зрителей, — только они, в отличие от меня, вопили, чтобы выразить свои чувства по поводу происходящего.

Лошади обежали один круг и снова появились как раз перед нами, и Джетбой на четыре длины отставал от лошади, бежавшей пятой. Обычно Пит был намного впереди, но сейчас он правил не так гладко, как всегда. Черт возьми, я теперь знал, почему, и сердце мое тревожно забилось, когда он начал свой последний заезд. Зрители закричали и повскакали с мест, когда Джетбой вырвался вперед и оказался позади ведущей кучки. Я увидел, что Пит свесился с седла, потеряв свою обычную выправку, — он совсем не походил сейчас на наездника, у которого за плечами тридцать девять побед; а потом он попытался обойти передних скакунов сбоку, и я стиснул кулаки и прижал их к глазам, чтобы не видеть, что будет. Он не сможет их обойти — сбоку слишком мало места, и ему это не удастся. Я закричал во всю силу своих легких, когда увидел, что Джетбой практически задел боком деревянную ограду. Кнут снова взмахнул и опустился, и все произошло в одну секунду.

Джетбой сделал скачок вперед, прямо на копыта бегущей впереди лошади, споткнулся и рухнул наземь. Я увидел, что Пит пролетел по воздуху, как с силой брошенный узел с тряпьем, ударился об ограду — и среди внезапно наступившего молчания потрясенной толпы мне почудилось, что я услышал глухой звук его падения. Он упал на грязный трек, перевернулся и затих, в то время как та, первая лошадь приближалась к линии финиша. Джетбой с усилием поднялся и галопом ускакал прочь.

Я услышал пронзительный крик Виры и по какой-то интуиции посмотрел туда, где сидел Хэммонд. Он следил за бегами, заинтересованный больше их исходом, не обращая внимания на растоптанное тело Пита.

Я вскочил и бросился по ступенькам, спускающимся на трек. Когда я добежал до ограды, кучка врачей и служащих расступилась, и я увидел, что Пит лежит, накрытый с головой белой простыней, и я ничего не мог сделать, — разве что переломить Хэммонда пополам.

Я повернулся и бегом поднялся по ступеням обратно; ярость кипела во мне, руки мои чесались. Я увидел Виру, лежавшую в обмороке, Елену, склонившуюся над ней, — но я не остановился. Я направлялся прямо к месту Хэммонда.

Никто из его компании не заметил меня, пока я не приблизился к ним вплотную. Хэммонд сидел справа от меня, лицом к треку. Напротив меня и слева сидели два его силача, а Рат сидел спиной ко мне. Я чувствовал, что у меня дергаются губы.

Я оперся ладонями о стоявший перед Хэммондом столик, и он поднял на меня глаза. Его жирное розовое лицо слегка блестело от пота, толстые губы пересохли.

— Да? — спросил он.

— Ты мне не «дакай», ты, жирный негодяй, — крикнул я.

За моей спиной произошло легкое движение. Не оборачиваясь, я наотмашь ударил Рата и выбил его из кресла. Он ударился головой о железный барьер, издал вопль и хотел броситься на меня.

— Минутку! — сказал Хэммонд. — Постойте минутку. В чем дело?

— А то вы не знаете, а, Хэммонд? Не имеете ни малейшего представления!

В пустом стакане, стоявшем перед Хэммондом, было несколько разноцветных билетов. Рядом лежала раскрытая программа бегов, номер 2 был обведен карандашом — лошадь по кличке Лэдкин. Я посмотрел на табло, где уже светились номера победителей: 2, 3, 6, 1; Лэдкин победил, перескочив с четырнадцатого места на первое. Еще одна неожиданная и сомнительная победа. Я поднял стакан и вытряхнул билеты на стол; Хэммонд не остановил меня.

В стакане было двадцать билетов по пятьдесят пезо на номер 3 и десять — на номер 4. И ни одного билета на нынешнего победителя. Это меня немного озадачило, но только на несколько секунд. Его крупных ставок было достаточно, чтобы заплатить за перевод Лэдкина с четырнадцатого места на первое.

— Хэммонд, — сказал я, — вы всегда ставите на двух лошадей в одном и том же забеге? Вопрос, толстый мальчик^[14].

Его розовое лицо стало еще розовее, и тут впервые проглянула его мерзкая сущность. Он наклонился ко мне, лицо его было злобно.

— Послушайте, Скотт. Я услышал сейчас более чем достаточно. Думаете, я не знаю, что вы суете свой уродливый нос куда не надо? Уберите его подальше, вы все равно не найдете ничего незаконного.

— Это не просто подстроенная победа, толстяк. Это убийство.

— Убийство, черта с два! Малыш потерпел неудачу, вот и все. Каждый терпит неудачу время от…

Я не стал слушать дальше. На столике было расставлено пять-шесть тарелок с едой и несколько стаканов с ликером. Я поднял конец стола и обрушил всю эту чертову снедь прямо на брюхо Хэммонда. Он попытался уклониться, но не смог, тарелки и стаканы соскользнули на него и их содержимое оказалось на его модном костюме. Верзила слева от меня замахнулся, но меня больше беспокоил Рат. Его правая рука нырнула под пиджак, но прежде чем он успел вытащить то, что хотел, я ударил его ребром ладони в правое плечо. Он взвыл, как бешеный, растопырив от боли пальцы, и в это время Хэммонд крикнул:

— Стойте! Рат! Келли! Прекратите. Сейчас же.

Я думал, что начнется настоящая драка, но, очевидно, это не входило в намерения Хэммонда. Рат заколебался, но потом послушно сел. Келли последовал его примеру.

Хэммонд злобно смотрел на меня, его глаза превратились в узкие щелочки.

— Вы пожалеете об этом, Скотт, — сказал он. — Вы еще чертовски пожалеете об этом, слышите? — Он оглядел стол и дернул головой, потом тяжело поднялся на ноги. Все четверо удалились. Ничего больше не произошло. Это удивило меня, но я не стал об этом думать. Я вернулся к своему месту.

Полчаса спустя, после того как Вира, как в тумане, поговорила с врачом травматологической клиники и еще раз посмотрела на Пита, мы уехали. Она держалась до того момента, как мы дошли до машины Пита. Как только мы тронулись, она упала на заднее сидение, сжимая пальцами подушки и сотрясаясь от рыданий. Поскольку Вира не хотела ехать домой, мы отвезли ее к ее матери. Потом мы с Еленой поймали такси, доехали до ее квартиры в Ломас Колони, и я проводил ее до дверей.

Прощаясь со мной, она сказала:

— Шелл, будь осторожен. Я знаю, это трудно, но ходи с оглядкой. Может, в другой раз мы с тобой будем счастливее.

— Конечно, Елена. Буду держать с тобой связь.

Она приблизилась ко мне, легко коснулась прохладными губами моих губ и вошла в квартиру.

Снова сев в такси, я велел водителю ехать по направлению к Прадо. У меня была масса дел, но прежде всего я хотел добраться до Хэммонда и Рата, хотя и не знал, как это осуществить. На стороне Хэммонда была могущественная протекция и власть; к тому же, нельзя обвинить человека в убийстве — и даже в мошенничестве на бегах — лишь на том основании, что он покупает билеты на проигрывающих лошадей. Я все еще обдумывал, как изобличить Хэммонда, как вдруг водитель закричал: «Madre Dio» и ухватился за рулевое колесо с таким видом, будто это был спасательный круг. Большая машина паккард, вынырнув откуда-то сбоку, внезапно перерезала нам путь. Таксист вывернул руль вправо до отказа и так резко нажал на тормоза, что я чуть не перелетел на переднее сиденье. Машину занесло, она повернулась поперек дороги, почти врезалась в паккард и, содрогаясь, остановилась.

Мы были все еще далеко от города, в лесистой местности. Деревья росли справа от дороги, на которой почти не было движения. Из боковой дверцы паккарда выскочил один из бандитов Хэммонда и направился к нам, держа в руке пистолет. За ним появились еще пара типов.

Я не стал тратить время на их опознание. Распахнув дверцу, я выскочил из такси и бросился бежать к опушке, но раздался выстрел и мимо меня просвистела пуля. Один из них что-то крикнул мне, он был не более чем в десяти футах сзади меня. Я понял, что у меня нет никаких шансов добежать до первых деревьев скорее, чем он всадит в меня пулю. Я остановился.

Я услышал шаги и хотел было обернуться, но не успел. Возможно, это была рукоятка пистолета, но что бы это ни было, удар был сильный и обрушился на мой череп. Когда я пришел в себя, меня волокли за руки, и при первом моем движении они остановились и бросили меня наземь. Кто-то велел мне встать, и через минуту мне это удалось. Мы находились среди деревьев, и мою компанию составляли Келли, другой верзила и Рат. Рат стоял передо мной и смотрел, как двое других схватили меня за руки, прижали спиной к стволу дерева и завели мои руки назад, за ствол. И тогда за меня принялся Рат.

Он действовал весьма методически, видимо испытывая при этом садистское удовольствие. Сначала он оглядел меня и сказал:

— Конечно, вы сегодня сваляли дурака, Скотт. Конечно, вы довели босса до бешенства. Нам бы следовало всадить в вас пулю, но слишком много людей видели нашу ссору. Все же, мы собираемся проучить вас, чтобы вы от нас отстали. — Он усмехнулся. — После чего, думаю, вы сочтете за лучшее сесть на самолет и вернуться в Штаты.

Когда он кончил свою речь, он меня ударил. Он ударил меня в живот, но я ожидал удар, да и Рат не обладал особенной силой, так что первый раз мне не было особенно больно. Но десятый удар в то же самое место — это уже не шутка. Один раз, пока у меня еще были силы, я поднял ногу и попытался ударить его в то, что вежливо называется словом «пах», но он успел увернуться. Тогда он взял у одного из парней, что держали меня, пистолет и дважды ударил меня им по лицу. Внезапно ноги мои ослабели и перестали меня поддерживать, и я обвис, так что руки, казалось, вот-вот вырвутся из суставов.

Лицо Рата залоснилось от пота, и из уголка рта потекла слюна. Он все время улыбался, — такое он испытывал наслаждение. С каждым ударом дыхание как будто вырывалось у меня изо рта; все вокруг плыло и, наконец, сам Рат превратился в мутное движущееся пятно, которое означало боль.

Я почувствовал, что удары прекратились. Чья-то рука разорвала на мне рубашку, и я попытался поднять голову. Рат шлепнул меня несколько раз по щекам и потом сказал:

— Смотрите, Скотт.

Мои глаза постепенно сфокусировались на ноже у него в руке. Я увидел, как он движется взад и вперед, пока его острие не уткнулось мне в грудь.

— Видите, как легко вас убить? — сказал Рат. Его голос звучал напряженно и возбужденно, как у человека, лежащего в постели с женщиной. — Видите? — сказал он. Он слегка нажал на рукоятку, и я почувствовал, что кончик ножа вонзился мне в тело.

Я чуть не взвыл от боли, стараясь уклониться от этого лезвия, прижимаясь спиной к стволу дерева и втягивая грудь. Рат засмеялся, вытащил нож и поднес его к моим глазам, чтобы я увидел окровавленный его кончик.

— Так что убирайся из Мексики, Скотт. Или в следующий раз я всажу его в тебя по самую рукоятку.

Он провел острием ножа по моей груди, оцарапав кожу, — не глубоко, но больно. Потом он отступил. Двое, державшие меня за руки, отпустили меня, и я упал лицом вниз, не в состоянии удержаться на ногах. Моя щека вдавилась в грязь, и я увидел, как остроносый ботинок Рата оторвался от земли, и почувствовал, как он вонзился мне в бок, потом на мою голову обрушился еще один удар, и вокруг меня сомкнулась милосердная тьма.

Должно быть, я пролежал там довольно долго, потому что, когда я выплыл из нее, уже смеркалось. При первом же движении я вскрикнул от боли, пронзившей живот и грудь. Застонав, я закусил губы и медленно, с трудом, поднялся на ноги. Я долго искал дорогу. Пройдя несколько футов, я остановился и отдохнул. Наконец я вышел на шоссе и поймал такси.

— Отвезите меня к врачу, — попросил я.

Доктор Домингес наклеил последнюю полоску пластыря мне на грудь и сказал:

— Ну вот. Хотя внутренних повреждений у вас, видимо, нет, все же я бы предпочел отправить вас в больницу.

— Я уже говорил вам, что у меня нет на это времени. — К этому времени в голове у меня уже полностью прояснилось; просто, у меня все адски болело. — Тем более, доктор, что нет никаких внутренних кровоизлияний и повреждений.

— По крайней мере вам нужно лечь в постель и как следует отлежаться.

Я мог бы объяснить ему, что в моих мыслях не было места ни для больниц, ни для постели. Жирное лицо Хэммонда и тощее — Рата, и белое, мертвое лицо Пита Рамиреса заполняли мой ум. Я просто не мог думать ни о чем другом, даже если бы захотел. Но я и не хотел.

Прежде чем доктор Домингес за меня взялся, я отдал ему резинку, которая все еще была у меня в кармане, и рассказал о своих подозрениях. Ответ был готов через полчаса после того, как он наложил мне последнюю повязку.

— Да, мистер Скотт, — сказал он, — сюда подсыпали наркотик. Именно подсыпали, самым примитивным образом: кто-то проделал маленькое углубление и наполнил его порошком.

— Это могло вызвать смерть?

Он нахмурился.

— Может быть. Трудно сказать. По крайней мере, это могло вызвать рассеянность, сонливость. Но откуда у вас эта резинка?

— Артур Хэммонд дал ее жокею, который сегодня погиб.

Он даже слегка позеленел.

— Аа — нет; вы, должно быть, ошибаетесь. О мистере Хэммонде все самого хорошего мнения. — Упоминание имени Хэммонда явно его испугало. Он добавил более спокойным, профессиональным тоном: — Это все, что я могу для вас сделать.

Так же явно было, что он хочет избавиться от меня. Я заплатил ему, попросил его вызвать для меня такси и уехал…

Я стоял перед ночным клубом «Рио-Роза», чувствуя в груди и животе все ту же боль. Доктор Домингес дал мне шприц, наполненный морфием, но я держал его в кармане; позже он может понадобиться мне больше, чем сейчас. От врача я поехал прямо в отель Прадо и захватил свой пистолет, а потом отправился на поиск хотя бы одного из четырех подонков. И вот теперь, три часа спустя, моей единственной слабой надеждой был этот ночной клуб, — это все, что мне удалось узнать. Я сверился с телефонной книгой: никакого Хэммонда. Человек, несомненно имеющий много врагов, не станет публично рекламировать свой адрес. Я испробовал все возможности, какие у меня были в Мехико-Сити, но это мне мало помогло. Его адрес остался для меня тайной. Почти все, что я узнал о нем, сводилось к одному: множество людей боялись Хэммонда и его бандитов, — а также его приятеля Вальдеса. Но я узнал, что Джимми Рат месяца два тому назад снимал квартиру для девушки, которую звали Хатита и которая теперь танцевала здесь, в «Рио-Роза» — и, видимо, уже не любила Джимми Рата. Я вошел в клуб.

За пятьдесят пезо метрдотель разрешил мне постучать в уборную Хатиты. Когда она открыла дверь, глаза ее стали круглыми от удивления. Думаю, я выглядел далеко не красавчиком — челюсть у меня распухла, а кожа на щеке в порезах и ссадинах.

Я сказал:

— Не могли бы вы уделить мне одну минуту?

Она посмотрела на мое изувеченное лицо и нахмурилась.

— Простите, но мне нужно одеться.

Только сейчас, присмотревшись, я подумал, что она права. На ней был легкий шелковый халатик, такой прозрачный, что сквозь него просвечивала ее полная грудь. Она уже хотела закрыть дверь, и я рискнул.

— Я насчет Джимми Рата.

Эффект был сильнее, чем я ожидал.

— Джимми? — произнесла она с ненавистью. Она распахнула дверь и снова вгляделась в мое лицо. — Это он вас так? — Я кивнул, и она сказала: — Входите. — Она закрыла за мной дверь, заперла ее на ключ и повернулась ко мне. — Садитесь, — сказала она, указывая на стул. — Вы… вам не нравится Джимми?

— Я его ненавижу, — сказал я. — Я хочу найти его и сказать ему об этом.

Она улыбнулась. Это была не очень приятная улыбка.

— Надеюсь, вы его найдете, — сказала она. — Надеюсь, вы изобьете его до смерти.

Эта Хатита была высокая, почти шесть футов на каблучках, — наверно, выше ростом, чем Рат. У Хатиты было чувственное, гладкое лицо, какие вы часто видите у прелестных мексиканских женщин, большие темные глаза и пышные черные волосы. В ее лице была страстная красота, которая гармонировала с гибкими линиями ее тела.

— Где же я могу найти его? — спросил я.

— Хотела бы я знать! Но откуда вам известно, что я его знала?

— Я слышал, что вы дружили. Теперь уже — нет, а?

Она подошла и остановилась против стула, на котором я сидел.

— Я — «exotica», — сказала она. — Танцовщица. — Она хотела сказать, насколько я понял, что она исполняет стриптиз. Она продолжала: — Мое тело, оно дает мне заработок, работу.

Я не понимал, куда она клонит, но на всякий случай кивнул.

— Мое тело, — сказала она, — оно хорошее. Им можно гордиться. — До сих пор она придерживалаполы своего халата; теперь она распахнула его и движением плеч сбросила его с себя на пол.

Под халатом на ней были только короткие панталончики, ничего более. И у нее действительно было прелестное тело, полное, с чувственными изгибами линий. У нее была полная, упругая, высокая грудь. Я не знал, зачем она вдруг сбросила с себя халат, но в следующий миг я все понял.

На ее плоском животе перекрещивалось множество царапин, как будто кто-то чертил по нему острым ножом.

— Видите, — сказала она. — Это Джимми. Я надеюсь, вы его найдете. — Она закусила губы. — Мое тело — он его изуродовал. Изуродовал! — Она снова надела свой халатик.

Она села в кресло перед туалетным столиком, и несколько минут мы разговаривали. Когда она встречалась с Ратом, он жил у Артура Хэммонда, — но где находится дом Хэммонда, она не знала. По-видимому, никто не знал, где живет этот жирный мерзавец. Вот и все, чем она могла мне помочь. Правда, она дала мне более полное представление о самом Рате.

— Он — злой, — сказала она. — Ненормально злой. Он покупал мне дорогие вещи, но я не выдержала. Через месяц я от него ушла. Эти шрамы — от ножа, с которым он не расстается. — Она поколебалась, потом продолжала: — Даже в постели. Он держал его вот здесь — она указала на свое горло — даже когда он… в тот момент, когда… — Она не кончила, но я понял, что она имела в виду. После паузы она снова заговорила, как будто ей хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что она пережила. — Он хотел, чтобы я причиняла ему боль. Он любил делать другим больно и чтобы другие делали ему больно. Дважды он давал мне этот нож и просил, чтобы я его колола. «Осторожно, — говорил он, — осторожно». Но я не могла, и он сердился, он становился страшен. Потом, однажды ночью, он это сделал. — Она прикоснулась к своему животу.

С минуту она помолчала. Я уже успел сказать ей, что если я найду Рата, я переломаю ему кое-какие кости, и она сказала:

— Если вы действительно его найдете, напомните ему об этом. Сделаете это для меня? — Ее пальцы медленно поглаживали под шелковым халатом покрытый шрамами живот. — Мне бы это помогло, — добавила она, — потому что внутри у меня такая ненависть к нему!

— Я напомню ему, Хатита. Если успею.

Я хотел встать, забыв про свои раны, но тотчас снова упал на стул. Но второй раз я действовал более медленно и осторожно. Хатита подошла ко мне и взяла меня за руку; ее лицо впервые смягчилось.

— Я не знала, что он вас так изранил. Вы ненавидите его так же сильно, как я, да?

— Может быть, сильнее, лапушка. — Ее халатик раскрылся, обнажив ее грудь. Я положил руки ей на плечи, погладил их с нежной лаской и сказал: — Вероятно, в вашем воображении мои раны выглядят хуже, чем они есть на самом деле, Хатита. Для мужчины это ничто. Поверьте мне — вы прекрасная, обворожительная женщина.

Я почувствовал, что ее дыхание участилось от моих ласковых прикосновений. Она провела языком по нижней губке.

— Спасибо, — сказала она. — Это хорошо с вашей стороны, только неправда.

— Это правда.

При других обстоятельствах я бы, возможно, не ушел от нее раньше утра. Но я ушел. Прежде чем закрыть дверь, она улыбнулась мне и сказала:

— Спасибо. Может быть… может быть, это и правда.

Я усмехнулся, сказал:

— Держу пари, что да, — и нетвердыми шагами вышел из клуба.

В два часа ночи я сдался и вернулся в свой номер в Дель Прадо. Я не узнал ничего нового сверх того, что рассказала мне Хатита, и к двум часам чувствовал себя, как вареная сосиска. Я лег в постель.

Наутро встать с постели и одеться означало полчаса невыносимой боли. Если вчера мне было достаточно плохо, то теперь мышцы как будто окостенели, и каждое движение было пыткой. Казалось, к моим двухстам фунтов прибавилось еще сколько-то фунтов боли, — и ненависти. Но ненависть была сильнее боли.

Еще полчаса я ходил по комнате, разрабатывая руки, сгибаясь и осторожно выпрямляясь, пока не почувствовал себя лучше. Потом я позавтракал и вновь вышел на охоту. Я знал, что если уж совсем ничего не выйдет, я смогу выследить тех, кто мне нужен, на ипподроме, но до субботы там ничего не будет. Я снова пролистал все телефонные книги — никакой Хэммонд в них не значился.

В пять часов дня я вышел из бара на улицу Букарели. Этот бар, как я слышал, был излюбленным местом для Келли, и я надеялся получить какую-нибудь информацию. Все, что я получил в ответ, были только пустые, непонимающие взгляды. И все же я нашел Келли — и Рата тоже.

Когда я вышел из бара, они поджидали меня в своей большой машине, двузначный номер которой недвусмысленно предупреждал, что этот автомобиль — особо важного назначения, и ему должна быть обеспечена зеленая улица. За рулем сидел Келли, а Рат стоял возле машины, прислонясь к дверце. Увидев меня, он пошел мне навстречу.

На улице было людно, но гнев, и ярость, и ненависть так кипели во мне, что я готов был броситься на него.

Он сказал резко:

— Стойте. Хотите, чтобы девушкам досталось?

Это меня остановило.

— Что вы хотите этим сказать, вы, грязная…

— Осторожнее, — произнес он. Мне не понравился его небрежный, самоуверенный тон. Я знал, что способен переломить ему хребет, но он сказал: — Мы же говорили вам, Скотт, — убирайтесь отсюда. У вас просто никакого соображения! Так вот, слушайте. В семь часов вылетает самолет. Вы на него сядете. Вы же не хотите, чтобы с девочками что-то случилось?

— С какими девочками?

— С Вирой. И с Еленой Эйнджел. Вам вроде как нравится Еленино лицо, — и все прочее. Ведь так, Скотт? Она ведь настоящая жгучая тамали^[15]. Стыд и срам, если с ней что-нибудь случится! А ведь случится, Скотт, — если вы не исчезните, да побыстрее.

Мне хотелось наложить руки на этого гада — я ни о чем больше не мог думать, но тут до меня вдруг дошел смысл его слов. А когда я его понял, я стал остывать. Сердце тяжело билось у меня в груди, но я отчетливо понял, что прижат к стене. Если я буду продолжать свои розыски, Вире и Елене грозит опасность, даже смерть. От мысли, что хотя бы к одной из них могут прикоснуться грязные руки Рата, меня замутило.

Рат продолжал:

— Улетите сегодня вечером, и мы их не тронем. — Он покрутил головой. — Жаль, конечно, что не придется пообщаться с этой — с Еленой.

Я схватил его и рывком притянул к себе.

— Ты, мерзкий негодяй. — Он глотнул, но сказал:

— Ей-богу, они получат! Отпустите! Отпустите меня. Наверняка они получат.

— Ладно. Я улечу. Но если вы коснетесь хоть пальцем одной или другой, я вас убью.

Он усмехнулся.

— Ровно в семь. Кто-то будет в аэропорту, — убедиться, что вы улетучились. — Затем он влез в машину, и они уехали. Я вернулся в бар, снял телефонную трубку и шуганул бармена, подползшего было поближе к телефону. Мне пришло в голову, что Рат едва ли бы вел себя так нагло, если бы одна из девушек, или даже обе, не были уже у него в руках.

У Елены телефона не было, но я позвонил матери Виры, попросил Виру к телефону и удостоверился, что с ней все в порядке. Я велел ей не выходить из дому, по крайней мере — одной, потом, повесив трубку, схватил такси и велел водителю жать изо всех сил. Беспокойство и тревога все больше овладевали мной, я представлял себе лицо Елены, ее темные глаза; я почти ощущал ласковое прикосновение ее пальцев и прохладу ее губ.

В Ломас мы остановились против дома, где была ее квартира, и я взбежал по лестнице и постучал в Еленину дверь. Она оказалась не запертой и сразу распахнулась. В квартире никого не было. Перед дверью в передней лежала голубая домашняя туфелька. Одна. Ее пары нигде не было видно. Я не обнаружил никаких следов борьбы, но в спальне нашел блузку и юбку, лифчик и трусики, аккуратно сложенные на стуле, под которым стояли туфли и на них лежали чулки. Дверь в ванную была открыта, и я вошел. Пол вокруг душа был мокрый, а с вешалки свисало мокрое полотенце.

Совсем недавно Елена была здесь. Но ее одежда лежала на стуле в спальне. Должно быть, они ворвались в ванную и увезли ее в том, в чем она была, — может быть, в халате, — лишь бы прикрыть ее наготу. И у меня не было ни малейшего представления, куда они могли ее увезти. Я знал, что Рату верить нельзя, — да и никому из них. Если я улечу сегодня этим самолетом, бог знает, что будет с Еленой. Но если я не улечу…

Я пошел в спальню, сел на край кровати. Я уже обшарил полгорода, спрашивая, грозя, пытаясь купить или вымолить хоть какие-то сведения, — ничего не добился. Нужно действовать как-то иначе. Я напряженно думал — и кое-что придумал. Я вспомнил двузначный номер на их машине.

Я потратил целый час и три тысячи пятьсот пезо, — огромная сумма денег, особенно в Мексике. Это свыше четырехсот долларов, но оно того стоило. Эти деньги я заплатил полицейскому офицеру, и узнал, что табличка с этим номером была заказана для Артура Л. Хэммонда на адрес в Гернаваке, — а до Гернаваки пятьдесят миль по извилистой опасной дороге.

Я взял напрокат самую быстроходную машину, какую только смог найти, и всю дорогу нажимал на акселератор, исключая лишь те места, где езда на высшей скорости была равносильна самоубийству. Я не был до конца уверен, что Елена в доме Хэммонда, но это казалось весьма вероятным. Сказала же мне Хатита, что Рат жил у Хэммонда. Я помнил и многое другое из ее рассказа, и с отвращением, почти с ужасом представлял себе его руки на нежном теле Елены, его нож, приставленный к ее горлу… его мокрые губы на ее губах, на ее теле. Я нажимал на акселератор.

От Мехико до Гернаваки обычно больше часа езды, но я покрыл расстояние за сорок минут. Мои часы показывали семь-пятнадцать, когда я выключил фары и остановился недалеко от большого дома, в котором, как я теперь знал, живет Хэммонд. Три минуты ушло на то, чтобы узнать точно дорогу к этому дому, но даже трех минут было слишком много. Ведь им уже известно, что я не улетел семичасовым рейсом. Я вынул револьвер, проверил, все ли в порядке. Пока я вел машину, мышцы мои понемногу расправились, но боль, мучившая меня весь день, стала еще сильнее, а мне нужно было двигаться свободно и быстро, и чтобы боль мне не мешала.

Я вынул из кармана шприц с морфием, оттянул кверху рукав, воткнул в руку иглу и выпустил половину морфия себе в кровь. Я знал, как это на меня подействует: морфий поднимет тонус, — правда, вызовет легкое головокружение, но зато убьет боль, так что я буду себя чувствовать почти нормально, — я смогу двигаться с достаточной быстротой и сохраню способность соображать.

Я вышел из машины и в темноте приблизился к дому. На дороге, ведущей к парадному, стоял паккард. В нижнем этаже светились окна, выделяясь среди густой зелени покрывавшего стены винограда. Я зашел к дому сзади, чувствуя, как морфий постепенно снимает боль. Кожу слегка покалывало.

Вдруг я услышал крик, тотчас оборвавшийся. Он донесся сверху, из окна как раз надо мной. Одно из окон во втором этаже было открыто, из него струился свет, и я снова услышал короткий крик, — именно из этого окна. Безобразные картины, одна другой страшнее, возникли в моем воображении, когда я смотрел на это окно, потом я подошел вплотную к стене и стал прямо под ним. Виноградные лозы вились по всей стене, но я не знал, выдержат ли они мой вес. Как во множестве других домов в Гернаваке, многие окна этого дома украшали маленькие террасы или балкончики, включая и то окно, которое меня интересовало. Я ухватился за одну лозу и повис на ней. Она склонилась, шелестя и царапая стену, но не сломалась.

Теперь я чувствовал какую-то легкость в голове и бодрость в теле, необычайная сила наполняла меня, и я совершенно не боялся того, что может со мной случиться. Я сбросил туфли и подтянулся на упругих стеблях, нащупывая, куда лучше поставить ногу, напрягая всю силу рук в стремлении вверх. Казалось, прошли не минуты, а часы, как будто время нарушило свой ход, но вот моя рука нащупала край балкона, и я впился в него пальцами, подтянулся и перелез через перила.

Я заглянул в комнату и увидел часть кровати и голую ногу. Я передвинулся чуть правее и вынул из чехла свой кольт 38. Елена, обнаженная, лежала на кровати, прижимаясь к ее спинке. Ее глаза были полны страха и отвращения. Мышцы на ее животе вздрагивали, грудь вздымалась, когда она в страхе ловила ртом воздух.

Я не видел никого, кроме нее. Сжимая в руке револьвер, я согнулся и в одно мгновение перемахнул через окно в комнату. Елена содрогнулась и перекатилась на другую сторону кровати, а я, попав в комнату, смотрел только на нее. Но в ту же самую минуту я не столько увидел, сколько почувствовал справа от меня какое-то движение. Я резко обернулся и направил револьвер на Рата, который ринулся на меня с искаженным, обезображенным лицом; в правой руке его блеснуло лезвие ножа, и он взмахнул им, метя мне в живот. Инстинктивно я выбросил руки навстречу устремлявшемуся ко мне лезвию и почувствовал, как он заскрежетал о мой револьвер и выбил его из моей руки.

Рат отдернул руку, снова занес надо мной нож, и я отступил в сторону. Я даже как-то не спешил, — казалось, на моей стороне все время на всем свете, — и когда острие ножа мелькнуло передо мной, я схватил Рата за его тощее запястье. Вторая рука сжала его локоть, и я как будто со стороны увидел, как нож повернулся, направляясь ему в грудь, как мои пальцы сомкнулись на его руке, удерживая в ней нож, и услышал, как он закричал от внезапной боли. Я крепко стиснул его локоть и изо всей силы толкнул его руку.

Рука подалась, направляя нож ему же в грудь. Медленно нож вошел в тело, медленно, на дюйм, еще на дюйм, и казалось, нет ни мышц, ни сухожилий, которые могли бы остановить тонкую сталь, когда она все глубже вонзалась ему в грудь, пока не вошла в нее вся до конца.

Рат отпрянул назад, рот его искривился. Не знаю, было ли то действие наркотика, или прилив крови к голове, но только мне показалось, что на лице его появилось выражение не страха или ужаса, но почти нечестивого удовольствия. Его губы раскрылись, обнажая зубы, глаза сузились. Я вспомнил слова Хатиты о том, что Рат хотел, чтобы ему причиняли боль, и вот теперь он чувствовал боль, смертельную боль.

Несколько секунд он неподвижно стоял передо мной, в то время, как его руки нащупали рукоятку ножа и слабо подергали ее; потом, все еще с тем странным, неестественным выражением, упал на колени. Медленно он опустился на пол и остался лежать, удерживаемый торчащей из груди рукояткой под странным неестественным углом. Смерть пришла к нему не сразу.

Я забыл сказать ему про Хатиту и очень жалел, что не вспомнил. Мне казалось, что Рат умер слишком счастливым.

Я поднял с пола револьвер и повернулся к кровати, чувствуя, что каждый нерв в моем теле напряжен и дрожит. Елена бросилась ко мне, прижалась головой к моему плечу, и весь ужас и отвращение, пережитые ею, как бы вылились из ее души непрерывным потоком слез.

— Шелл, — прошептала она, — о, господи, Шелл. — И прильнув ко мне, она прижимала меня к своему обнаженному телу.

На минуту она словно обезумела, — дикая, горячая женщина, страстно живая в моих объятиях, — прижимаясь ко мне, целуя меня, лаская меня руками, и грудью, и телом, как будто, не в силах достаточно выразить чувство благодарности, она старалась отблагодарить меня всем, что имела.

— Елена, лапушка, — сказал я. — Кто еще в этом доме?

Она оторвалась от меня, вдруг вспомнив, где она находится, вдруг осознав грозящую нам опасность.

— Хэммонд. Больше никого. — Она говорила отрывисто; у нее как и у меня перехватывало дыхание. — Рат был… уже готов к тому… чтобы… — Она содрогнулась. — Я думала, он убьет тебя своим ножом. Мы что-то услышали. Я не знала, кто это или что там. Когда я увидела тебя, я подумала, что он тебя убьет.

Я отошел от кровати, высвободился из объятий Елены. В моей руке снова был револьвер.

— А где те, другие?

— Здесь только Хэммонд. Внизу. Не знаю, где именно. — Она умолкла, потом спросила: — Шелл, что ты собираешься делать?

Я усмехнулся. Кровь стучала у меня в висках, пульсировала в венах.

— Убить его.

Она облизнула губы и уставилась на меня. Она молчала.

Я оставил ее и нашел лестницу, ведущую вниз, во тьму, и стал спускаться по ступеням, почти не касаясь их, чутко реагируя на все каждой порой, каждым атомом своего существа. Потом я очутился в холле. Из-под двери сочился свет. Я открыл дверь, тихо вошел в комнату.

У книжного шкафа, справа от меня и спиной ко мне, стоял Артур Хэммонд. Слева от него в нескольких футах был полированный письменный стол. На нем лежал тупорылый револьвер, неуместный и уродливый на фоне блестящего дерева. Хэммонд был без пиджака, и я заметил ремешок чехла, который он еще не снял с себя: очевидно он вынул из него револьвер, чувствуя себя дома в безопасности. Он не слышал, как я вошел.

Я направил револьвер ему в спину, положил палец на курок.

— Хэммонд, — сказал я вполголоса.

Он обернулся, заложив пальцем то место в книге, которое он читал.

— Что? — Он заморгал, уставившись на меня непонимающим взглядом. Казалось, прошла вечность. И вдруг его лицо обмякло, как будто мышцы, удерживавшие его на черепе, стали растворяться под кожей. Челюсть его отвисла, щеки опустились, и он задрожал.

— Нет, нет, — произнес он срывающимся голосом. — Подождите. Пожалуйста, подождите. — Я едва расслышал его слова; голос его был шелестящим шепотом в тишине комнаты.

— Пора, Хэммонд, — сказал я. — За убийство Пита Рамиреса. За множество других вещей, которые вы совершили.

— Я не убивал его… Не убивал. — Он повторил это раз пять-шесть, не в силах отвести глаз от дула наставленного на него револьвера. Мой палец почти дрожал на курке. Я знал, что нажми я чуть-чуть посильнее и пуля вонзится в жирное, дрожащее тело Хэммонда. Он тоже это знал. Он повторял одни и те же слова, как будто он боялся, что как только он умолкнет, пуля разорвет его сердце или мозг.

— Я не убивал его. Это был только наркотик. В резинке. Он не мог убить его. Пожалуйста. Это Рат, это он подсыпал наркотик, сунул резинку ему в карман, после того, как ударил его. Мы не хотели его смерти, — только чтобы он проиграл. Мне нужно было, чтобы он проиграл.

— Но это убило его, Хэммонд; с такой же неизбежностью, как если бы вы застрелили его. Он мог бы умереть даже если бы не упал.

Впервые я говорил так долго, и это как будто разрушило то почти гипнотическое состояние, в которое он впал. Он протянул руку и бочком двинулся к столу.

Остановившись, он ущипнул себя за щеку, не сознавая этого жеста.

— Отпустите меня, Скотт, — сказал он.

— Нет.

— Я ни в чем не виноват. Вы правы насчет скачек, но я не хотел убивать Рамиреса. Мне нужно было выиграть. Я уже телеграфировал имя победителя в Лос-Анджелес. Мне нужно было, чтобы Лэдкин пришел первым, иначе меня бы убили. — Он снова слегка подвинулся к столу. Теперь его тело заслоняло от меня лежащий на столе пистолет, но руки он по-прежнему держал перед собой.

— Кому вы телеграфировали в Лос-Анджелес, Хэммонд?

Он торопливо назвал несколько имен. Мне они ничего не говорили, но для Куки Мартини они могли означать многое. Потом он сказал:

— Я озолочу вас, Скотт, — только отпустите меня. Мы назначали победителя, а ставили на других лошадей. Кто-то играет здесь, кто-то в Штатах, и они принимают наши пари. На этом можно делать миллионы. Я озолочу вас, Скотт. — Его правая рука легла на край письменного стола.

— Как же вы назначаете победителя, Хэммонд?

Про себя я думал: — Еще немного времени, и он попытается схватить свой пистолет. — Он подбирался все ближе и ближе.

— Узнаем от друзей, когда какая-нибудь лошадь готова для скачек. А жокеев, мы… мы покупаем двух-трех. На этот раз один из них — женатый, гулял с девчонкой, и мы его этим держали. Рамирес был… просто… ошибкой, Скотт. Нашим прорывом. — К нему постепенно возвращалась уверенность. — Послушайте, Скотт, — сказал он. — Будьте благоразумны. Вы можете отдать меня в руки полиции, но они не станут держать меня. Вы знаете Вальдеса? Он камня на камне не оставит. Он покроет меня, отметет любые обвинения. Да и где доказательства? Их нет. Вы не можете выиграть, Скотт. А я, — я заплачу вам сто тысяч долларов.

— Этого недостаточно. — Сейчас я не видел его крадущейся руки, но знал, что он уже добрался до пистолета и собирается с духом, для решающего действия. Сейчас он сделает свою попытку. Я знал также, что он говорит правду. Я не смог бы поддержать свои обвинения убедительными доказательствами. Во всяком случае, в Мехико. Вальдес выручил бы его из любого положения, в какое бы я его не поставил.

— Я дам вам больше, все, все, что вы захотите.

— Этого недостаточно.

Он кусал губы.

— Вы дурак, Скотт. Каждый имеет свою цену. На вас тоже есть цена. Я знаю. — Голос его звучал все громче, все громче, все пронзительнее. — Вы тупы, тупы. Я же заплачу вам; вы…

Это был глупый поступок, но он его совершил. Внезапно он присел на пол, — я никогда не видел такого испуганного лица, как у него в этот миг, — но он вздернул вверх пистолет и выстрелил, прежде чем успел в меня прицелиться. Конечно, за этим выстрелом последовал бы второй, и третий, но я нажал на курок, и мой 38 грохнул и выплюнул пламя в живот Хэммонду. Он рванулся, пораженный пулей, и тогда я еще раз выстрелил, и увидел, что на груди его, там, где сердце, появилась маленькая дырочка.

Он отпрянул, натолкнулся на стол, голова его повисла на грудь. Но он все еще сжимал в руке пистолет, и я не мог рисковать. Я выстрелил ему в голову. Да, то, что Хэммонд сделал, было чертовски глупо. Но это вынудило меня спустить курок. Я должен был защищаться. Черт возьми, он же собирался пристрелить меня.

Он больше не шевелился. И никогда больше не шевельнется. Я не мог не согласиться с тем, что Хэммонд был прав: как и всякий другой, я имел свою цену; он только что ее оплатил. Я подумал также, что Вальдесу или Рату пришлось бы сильно попотеть, чтобы вызволить Хэммонда из этих неприятностей.

Оставалось еще несколько хвостов, включая Келли и другого верзилу, но с ними можно подождать. Я оставил Хэммонда на полу и вышел из комнаты. Больше всего мне хотелось убраться отсюда до того, как явится кто-нибудь из этих «мальчиков». Подождать с ними — это одно, а встретиться с ними в их собственном логове — совсем другое. Я быстро взбежал по лестнице на второй этаж.

Когда я открыл дверь, Елена все еще лежала на кровати, крепко прижимая руки к глазам. Я затворил дверь. Она медленно отняла руки от лица и взглянула на меня. Она долго смотрела на меня, и страх постепенно уходил из ее взгляда. Когда она заговорила, голос ее звучал хрипло.

— Я чуть не пропала, Шелл. Просто с ума сходила. Эти выстрелы… я думала, может это в тебя. Я хотела, чтобы ты вернулся ко мне. — Она прикусила губу, слегка пошевелилась; ее обнаженное тело тускло отсвечивало.

— Накинь что-нибудь, — сказал я. — Быстро. Мы должны поскорее убраться из чертова логова.

Я все еще был взвинчен, кровь все еще пульсировала в жилах, гудела голова. Она выхватила из шкафа плащ, — мужской непромокаемый плащ, — с содроганием надела его и бросила последний взгляд на Рата — мертвого, окровавленного, распростертого на полу.

— Пошли, — сказала она, отворачиваясь. — Бежим из чертова логова, Шелл…

Позже на ней все еще был этот плащ, но черта с два он ее закрывал. Он распахивался на груди и расходился треугольником ниже туго стянутой поясом талии. Она сидела на диване, в своей квартире, а я сидел рядом с ней и удивлялся, что за странные чудо-плащи производят в наши дни.

Действие наркотика прекратилось, да и на кой черт оно теперь нужно? Я наклонился к Елене, крепче притянул ее к себе. Она провела рукой по пластырю у меня на груди.

Ее лицо было на дюйм от моего, когда, прикрыв глаза отяжелевшими веками, она тихо и страстно сказала:

— Тебе больно. Но я буду очень осторожна, мой Шелл. Вот увидишь.

Я прижал ее к себе, поцеловал уголки ее губ, ее щеки и, приложив губы к ее уху, прошептал:

— Елена, лапушка, забудь об осторожности.

Улаживатель чужих бед

 Я огляделся, не зная, с чего начать. Это был неприятный момент. Я вообще не хотел начинать, не хотел уходить отсюда. Но контора была как множество других голливудских контор, — все с размахом, все дорогое, все парадное, а ее обитатель сидел без гроша в кармане.

Обитатель — это я, Шелл Скотт. И похоже, что Шелл Скотт — еще один из голливудских неудачников. И однако последний год все было здорово. Мне здесь очень нравилось. После агентства реклам, прозябания в газете, случайных заработков в окрестностях Голливуда я стал частным следователем, или сыщиком, — даже лицензию получил. Я был им уже три года, последний из них — в своей собственной конторе здесь, на Сансет-Стрип. Вот уж действительно, закатная полоса^[16].

Предполагается, что частный детектив — человек, который не привлекает внимания, который держится в тени и способен сливаться с ней. Но это ведь Голливуд! Клиенты, в которых я нуждаюсь, — мужчины и женщины киноиндустрии, — не станут нанимать кого-то, кто держится в тени. Им нужна не скромная фиалка, но цветущий эвкалипт, залитый сиянием утреннего солнца. И вот, после двух тощих лет, проведенных в деловой части Лос-Анджелеса, я наконец расцвел и раскинул ветви. На Сансет-Стрип, богатой и дорогостоящей Сансет-Стрип.

Контора, как и адрес, — сплошной парадный фасад. В Голливуде вы смотритесь только с фасада. Продюсер, вкладывающий в постановку комического фильма с людьми два миллиона долларов, — если у него возникли неприятности и ему нужен уполномоченный по улаживанию конфликтов, — не настроится на правильный платежный лад, если он, покинув свой кабинет, отделанный под орех, свой рабочий стол красного дерева, свой тропический шлем и блондинку-секретаршу, войдет в контору, состоящую из одной комнаты, в которой только и есть что выкрашенный в зеленое деревянный шкаф для документов. Поэтому я сделал все возможное, чтобы моя контора производила должное впечатление. Причем, оба помещения. Присмотритесь к ней. Только прищуритесь или закройте один глаз.

Прежде всего — широкая, но неглубокая приемная, устланная черным ковром, с мягкими, обитыми красно-серой тканью стульями, с белым письменным столом, за которым сидит — вся в черном — Йоланда. Подробнее о Йоланде — ниже. Затем вы входите, через соединяющую оба помещения дверь, во вторую комнату — мой личный кабинет. Письменный стол, сделанный из ствола мангрового дерева вместе с корнями, вывезенного из Болота Оукфеноки во Флориде. Стулья с сидениями, полосатыми, как зебра. Красный шезлонг. Здесь и там, и на стенах, — мой собственный пробковый шлем, трубка для выдувания отравленных стрел, фотографии некоторых звезд, режиссеров и других голливудцев, и многочисленные фотографии Шелла. Шелл — в Африке, с ружьем для охоты на слонов, в полном снаряжении восходящий на вершину Альп, бегущий на лыжах в Солнечной Долине; и так далее. Когда потенциальный клиент из Голливуда входил в мою контору, он знал, что я — именно то, что надо.

Несколько клиентов, которые были у меня в этом году, действительно остались довольны, но уже три месяца мне не попадалось ни одного выгодного дела. Три месяца затишья. Даже ни одного бракоразводного процесса. Почти каждый, кто был связан с киноиндустрией, знал мое имя, но я попал, как говорят актеры, в период между ангажементами. У Голливуда короткая память: важно то, что есть, а не то, что было. Вы должны все время быть при деле.

Наконец я решил, что пора укладывать свои пожитки. Я начал с того, что собрал фотографии и стал класть их в стопки на своем Оукфеноки-мангровом с корнями столе. Во всем Голливуде нет другого такого стола. Потом вошла Йоланда. Впрочем, это не совсем точно. Йоланда не входит — она идет, шествует, парит, она впархивает и влетает, выныривает, вплывает, вступает, — словом, Йоланда является. Итак, явилась Йоланда.

— Нам бы следовало устроить поминки или что-нибудь такое, Шелл.

— Нам бы следовало раздобыть немного денег.

— Ты действительно вывезешь все это сегодня?

Я кивнул, глядя на нее. На Йоланду — высокую, черноволосую, гибкую и сочную, как спелый сладкий плод, с белой кожей, полными алыми губками и огромными, почти черными глазами. В этом городе, где фасад имеет такое значение, она выстроила его в совершенстве. Она выстроила его даже сзади и на торцах, и сделала бы это в любом городе. Уж как ни ненавистна была мне мысль — отказаться от моей конторы, еще ненавистнее была мысль потерять Йоланду.

Йоланда — это мой Пятница, мой секретарь, дежурная у телефона, моя наперстница, друг и еще многое другое. Она приехала в Голливуд, чтобы блистать в кино, — мечта, которую она все еще лелеет, — но актрисы из нее не вышло. Не умеет она также печатать на машинке, не умеет стенографировать, но нельзя же уметь решительно все! Шезлонг в моем кабинете — это для нее; в нем она сидит, когда пишет под мою диктовку. Йоланда не знает стенографической азбуки, но она может до сумасшествия изобретать значки и закорючки, и чем быстрее я диктую, тем больше она извивается и ерзает в своем шезлонге. Я видел, как отвисала челюсть у режиссеров, писателей и даже продюсеров, когда я диктовал со скоростью сто пятьдесят слов в минуту, и они не могли разобрать ни одного моего слова.

— Какое-то безобразие, — сказала Йоланда, пропуская свой голос через слой меда.

— Безобразие и есть.

— Неужели ничего нельзя сделать? Не могу я чем-нибудь помочь, Шелл?

— Все, что нам надо, это несколько тысяч долларов, чтобы уплатить за аренду и за продовольствие. Я уже подумывал, не надеть ли тюрбан и не заделаться ли высокооплачиваемым мистиком. Заводить пластинки вроде «Река Суами», и тому подобное.

Она сделала гримаску.

— Плохая мысль. И совсем не смешно. Ты просто пал духом.

— Никогда не падаю духом. Ты меня недооцениваешь.

— Очень даже дооцениваю. Настолько, что, раз уж ты все равно убираешь фотографии, я бы хотела взять ту, где ты с ружьем для охоты на слона. Ты выглядишь на ней великолепно. Это Бруно снимал?

— Нет. Это снято в Африке. Как раз после того, как я выстрелил в слона.

— Правда? Тебе следовало бы привести клыки в этот музей. — Она обвела рукой мой кабинет. — Или, может быть, всю голову. Или целого слона.

— Я в него не попал.

— Не попал в слона?

— Я паршивый стрелок.

— Какой паршивый день. — Я знал, что она имеет в виду. Мы оба оглядели кабинет, созерцая его уродливую пышность.

Раздался тихий, мелодичный перезвон. Это означало, что кто-то открыл входную дверь. Мы с Йоландой переглянулись. Было только семь-тридцать утра, а мы обычно открывали контору в десять. Йоланда вскочила и вышла в приемную.

Через минуту она вернулась.

— Мистер Скотт, я знаю, вы очень заняты, но там в приемной мистер Джей Кеннеди. Можете уделить ему минуту? — Она подмигнула.

Дверь, естественно, была приоткрыта, так что в приемной все было слышно.

— Я всегда занят. Ну конечно, — сказал я. — У меня еще есть полчаса. Пожалуйста, попросите мистера Кеннеди.

Могу ли я не принять мистера Кеннеди? Он запросто выкладывает два миллиона долларов — он независимый продюсер, только что закончивший съемки многообещающего вестерна — «Колеса фургона».

Он вошел и закрыл за собой дверь; высокий, прямой человек, с седыми волосами, с очками в роговой оправе на остром носу и в отлично сшитом сером костюме. Даже лицо его выглядело серым, осунувшимся, встревоженным.

— Мистер Скотт, — сказал он, — я приступлю прямо к делу. Я много слышал о вас, и мне нужен опытный человек для расследования убийства.

Он сделал паузу, и слово «убийство» повисло в воздухе и заполнило комнату. До сих пор ни один из клиентов не просил меня расследовать убийство.

— Убийство? — сказал я. — Но полиция…

— К черту полицию! Сейчас вы поймете, почему.

Накануне вечером в доме Билла и Луизы Трент был небольшой званый вечер. Все десять человек, приглашенных на вечер, так или иначе имели отношение к фильму «Колеса фургона», который Кеннеди снимал совместно с другим известным продюсером, А. А. Портером. Вечеринка была довольно бурной, и это составило одну из главных причин, почему Кеннеди оказался у меня в кабинете; он хотел предотвратить огласку. Кеннеди ушел раньше других, вместе с одной из кино-звезд, но потом вернулся обратно и обнаружил, что молодая и прелестная восходящая звездочка по имени Мельба Мэллори лежит, лицом вниз, в плавательном бассейне — мертвая; и что звезда «Колес фургона», Алан Грант, распростерт поблизости на траве и мертвецки пьян. В нескольких футах от него валялась пустая бутылка из-под виски, треснувшая и запачканная кровью.

Я спросил:

— Мистер Кеннеди, вы уверены, что девушка была мертва?

Он скорчил гримасу.

— Да, я… Она лежала у самого края, там, где мелко. Я дотронулся до нее, приподнял ее слегка. — Он судорожно глотнул. — Она несомненно была мертва. На голове — следы удара. И потом, все время в воде…

— Вы сказали, что вернулись в дом Трентов. Почему?

— Я этого не говорил. Предполагалось, что сегодня утром Алан ко мне придет. Как можно раньше, — в пять часов. Мы собирались немного поработать, и я был заинтересован в том, чтобы он не успел напиться. Он такой невоздержанный. Я позвонил ему, но никто не отвечал. Тогда я решил, что он, возможно, все еще у Трентов и отправился туда. — Он вздохнул. — Алан ничего не мог мне объяснить. Он главный исполнитель в «Колесах фургона», и к тому же снимается еще в одном фильме, над которым мы сейчас работаем. Я хочу, чтобы это дело об убийстве было решено как можно скорее, — прежде чем распространяться скандальные слухи. Если выход фильма на экран затормозится, мне это дорого обойдется, — придется дополнительно выкладывать деньги, а я этого не могу. Разумеется, у меня в резерве несколько тысяч, — он улыбнулся, — на ваш гонорар.

Я улыбнулся.

Продолжая улыбаться, я сказал:

— Ах да, поговорим об этом. — Мы поговорили. В итоге получалось, что, если Кеннеди не разорится и все пойдет хорошо, я смогу уплатить за аренду моей конторы даже на несколько месяцев вперед.

— Все, чего я хочу, — сказал Кеннеди, — это правды. И быстрого действия. Если Грант виновен — ну, тогда ничего не поделаешь. Но мне как-то не верится. Я искренне надеюсь, что это не так, — он пьяница, он слаб, но он не убийца. — Он помолчал. — И почти любой мог иметь основание убить эту маленькую — эту Мельбу.

— Вы говорите, она была занята в вашем фильме?

— Да. Это было одним из условий А. А.^[17] — моего сопостановщика, А. А. Портера. — В голосе Кеннеди зазвучали страдальческие нотки. — «Колеса фургона» — самый значительный фильм после «Симоррона», настоящий вестерн на тему рождения нации, — широкоформатный, цветной, на высоком техническом уровне, и А. А. настоял на том, чтобы дать Мельбе роль. Роль, правда, маленькая — бедной девушки с ранчо. Но она портила все сцены, в которых появлялась. Мы уж вырезали все, что можно, чтобы не нарушить последовательности, только это мало помогло. — Лицо его омрачилось. — Я бы переснял эти кадры, если бы у меня были деньги и А. А. позволил, но он и слушать не хотел. Но теперь, когда она… когда ее нет в живых… — Кеннеди пробежал рукой по седым волосам. — Язва желудка, — пробормотал он рассеянно, — таблетки… волнения… Иногда я думаю, может, оно того не стоит…

— Что не стоит?

Он уставился на меня с таким видом, будто я задал ему очень глупый вопрос. Нежным голосом он произнес:

— Деньги. Да, иногда я… Боже милостивый! — Кеннеди огляделся, как будто ошеломленный. Только сейчас он по-настоящему увидел обстановку моего кабинета. Самое время завершить сделку! Я всегда стараюсь заключить договор, пока клиент находится под впечатлением окружающей обстановки. Я позвонил, и явилась Йоланда.

— Возьмите блокнот, — сказал я. Она уселась в шезлонг и прицелилась карандашом в страницу блокнота. Я начал диктовать: — Соглашение между мистером Джеем Кеннеди, продюсером и постановщиком фильмов под эмблемой Гаргантюа Продакшенз, и Шеллом Скоттом, частным следователем; от числа… — Йоланда принялась за свои нолики и закорючки, ерзая и изгибаясь в шезлонге. Кеннеди был человек пожилой, но он молодел на глазах. Я стал диктовать быстрее и назвал цифру, на две тысячи долларов больше той, что упомянул Кеннеди. У него отвисла челюсть. И уже просто ради забавы (как я иногда делаю) добавил: — Первая сторона, в согласии со второй стороной, согласна, со своей стороны, уплатить первой стороне всю сумму, плюс, с другой стороны, один миллион долларов. — Кеннеди не понял ни одного слова. Никто не понимает, когда я диктую Йоланде двести слов в минуту. С моим умом мне давно бы уже следовало быть миллионером.

Алан Грант лежал без сознания в своих апартаментах на четвертом этаже. Но вот он понемногу стал приходить в себя. Я втащил его под душ и поливал его то горячей, то холодной водой, и снова горячей, а потом холодной. Кеннеди не удосужился вызвать полицию, и я просил его позаботиться об этой детали, а потом присоединиться ко мне. Он явился как раз, когда я выволок Гранта из-под душа.

— Я позвонил в полицию, — сказал Кеннеди. — Себя я не назвал, но они и так ко мне прибудут. И даже очень скоро. — Он взглянул в сторону кровати, на которую я сбросил Алана Гранта.

Грант пробормотал несколько бранных слов. Я сварил кофе и стал вливать его ему в глотку.

— Пока мы разбудим этого парня, — сказал я, — вы бы перечислили мне всех, кто был на вечеринке, и рассказали бы, что они делают в кино, где живут, — если вы знаете, — и прочее.

Он взял карандаш и бумагу и стал писать. На вечере присутствовало десять человек, все они были так или иначе связаны со съемками «Колес фургона», которые Кеннеди проводил в сотрудничестве со своим коллегой, А. А. Портером. Билл Трент был режиссером; он и его жена Луиза были хозяевами вечера. Алан Грант приехал на вечеринку с Мельбой Мэллори. Кеннеди и Портер пришли поодиночке, так же, как и две ведущие актрисы — мисс Ле Брак и Эвелин Друнд. Двумя другими гостями были автор сценария «Колес» Саймон Френч и его жена Анастазия.

Со слов Кеннеди я составил довольно яркое представление о месте, где произошло убийство. Плавательный бассейн расположен сразу за лужайкой шириной двадцать ярдов, позади большого дома Трентов в Голливуд-Хилс. Кеннеди нашел Алана Гранта на лужайке, под густыми кустами, ярдах в десяти от бассейна. Между краем бассейна и Грантом лежала бутылка из-под виски.

Я сказал:

— Насчет этой бутылки, мистер Кеннеди: похоже, что Мельбу оглушили этой бутылкой, а потом столкнули в воду. Может быть, на стекле остались следы пальцев и полиции удастся снять отпечатки? Это значительно упростит дело.

Он пригладил свои седые волосы.

— Не стану оправдываться. Я… я, наверно, впал в панику. Обтер бутылку и бросил ее в бассейн. Я испугался, что Алан… В общем, это то, что я сделал.

— О! — Переварив это сообщение, я продолжал: — Скоро мы узнаем примерно, в какое время Мельба была убита. Было бы неплохо, если бы вы сказали мне, где в это время вы находились.

Немного подумав, он сказал:

— Как я уже намекнул, гости вели себя несколько… несдержанно. Поэтому я ушел рано, около полуночи, вместе с мисс Ле Брак. Мы приехали к ней и выпили рюмочку-другую. Она расскажет вам то же самое. Держите это про себя. Бизнес, сами понимаете. Как бы то ни было, держите это про себя.

Через комнату к нам донесся глубокий, долгий вздох. Грант произнес:

— Что здесь происходит?

Потребовалось десять минут кофейных возлияний, уговоров, угроз со стороны Кеннеди, чтобы извлечь из Гранта хоть какое-то подобие рассказа о вчерашних событиях, да и то этот рассказ был довольно бессвязным. Грант клялся, что он не знал, что Мельба мертва; что он совершенно несомненно не убивал ее и даже не коснулся ее ни разу. Однако он видел ее с кем-то другим. Алан Грант принадлежал к тому типу высокого, поджарого, костлявого мужчины, который хорошо смотрится рядом с лошадью, шепча ей в ухо нежные словечки; но сегодня утром эта лошадь ускакала бы от него с испуганным ржанием. Кожа на лице Гранта посерела и обвисла; его глаза были как два крошечных солнечных восхода над полем из теста. Его кудрявые темные волосы развились и висели безжизненными прядями.

— Должно быть, потерял сознание, — сказал он. — Все кажется каким-то сном. Помню, что лежал на траве, и все вокруг плыло. Видел их у бассейна. Фонари-то горели. Они меня не видели, а может, а может, им просто было на всех наплевать. Кажется, они были без одежды. Да, на них ничего не было. Там, у самого бассейна. — Он потряс головой, зажмурился. — С Мельбой какой-то мужчина, но все, что я знаю — это то, что это была именно она. Потом кто-то подбежал к ним… был какой-то разговор… И что-то вроде драки. Не знаю, кто это подбежал, но он исчез. И парень тоже убежал. Потом кто-то из них вернулся. А может, кто-то третий. Не знаю. Оставьте меня в покое.

— Вы сказали, что кто-то вернулся, после того, как те двое убежали. А где же была Мельба? — спросил я.

— Все еще лежала там же.

— Кто столкнул ее?

— Ч-черт, я не знаю. Может мне это приснилось. Столкнул ее в воду и убежал. Оставьте меня в покое.

Это все, что нам удалось из него извлечь. Он откинулся на подушку и захрапел. Кеннеди спросил:

— Как вы думаете, насколько то, что он сказал, действительно правда?

— Ну, вы знаете его лучше, чем я. Вы до конца уверены в достоверности этой сцены опьянения?

— Это не сцена. Вероятно, он говорит правду в той мере, в какой ее знает, или помнит. Надеюсь, что так. — Вдруг он вздрогнул и прищелкнул пальцами. — А. А. — он же ничего не знает! Надо ему сказать. — Он повернулся, подошел к телефону у кровати.

Когда я открывал дверь, Кеннеди уже разговаривал с А. А. Портером, и я слышал, как он три или четыре раза упомянул «Колеса фургона». Прежде чем уйти, я попросил Кеннеди предупредить Портера, что я сейчас к нему заеду. Кеннеди кивнул, помахал мне рукой, и я ушел.

Мисс Ле Брак жила на пути к особняку Портера, так что я решил заодно зайти и к ней. Это была блондинка; сказать, что полуодета, было бы преувеличением. Поэтому она тотчас захлопнула дверь перед моим носом, и когда впустила меня, на ней был белый халат.

— Входите же, — сказала она.

Я предъявил фотокопию моего удостоверения и объяснил, кто я и почему я здесь. Она подтвердила версию Кеннеди во всех подробностях, кроме одной: они выпили несколько стаканов, а не два.

— Хотите? — спросила она.

— Спасибо, нет.

Она кокетливо улыбнулась.

— Я буду играть главную роль в фильме Джея «Следы фургона» — это продолжение «Колес фургона». Остроумное название, правда? Сначала «Колеса фургона», потом «Следыфур…

— Простите. Вы сказали, мистер Кеннеди был с вами на вечере, а потом, от полуночи до пяти, — когда он позвонил Алану Гранту, — вы были с ним вдвоем.

— Да. Хотите глоточек?

— Нет. Утром я не «глотаю», спасибо. До свиданья.

А. А. Портер ждал меня у входной двери своего двухэтажного особняка; — небольшого роста, массивный, краснолицый, с редкими прядками черных волос на макушке крупной головы. Он был явно потрясен и шокирован. Он потряс мне руку и втащил меня в дом.

— Ужасно… ужасно, — сказал он глубоким, низким голосом. — Мне только что звонил Джей. Убита! Господи! А Грант — вы думаете, это его рук дело, Скотт?

— Я не знаю, кто это сделал. Я даже не был еще в доме Трентов. Мистер Кеннеди обратился ко мне около часу назад.

Он покивал своей большой головой.

— Да, да. Но эта фантастическая история Гранта.

— Мы можем обследовать бассейн, но могу сказать заранее, что там нет даже мальков. Только Мельба, хотя полиция, вероятно, уже выудила ее оттуда. — Я остановился. — Мистер Кеннеди рассказал вам все, что говорил нам Грант?

Он кивнул.

— Конечно. «Колеса фургона» должны…

— Забудьте «Колеса фургона» на полсекунды. Лучше бы вы позвали Кеннеди и посоветовали ему молчать об истории вашей звезды. Может быть, для вас троих она и ничего, но лучше, если о ней больше никто не узнает.

— Ну, знаете! — Мой тон и мои слова ему не понравились. Он же, как-никак, А. А. Портер.

Я продолжал:

— Послушайте, сейчас полиция уже на месте. Я должен выяснить все, что возможно, до того, как всю вашу компанию посадят в тюрьму. При том, что у меня истекает срок аренды.

— Срок чего?

— И Йоланда. Неважно. Мистер Портер, мне известно, что на вечере вас было десять; один из вас был убит. Из оставшихся девяти двое — мистер Кеннеди и еще одна особа могут доказать свое алиби. Нам обоим было бы легче, если бы вы могли, не сходя с места, сказать мне, где вы были, скажем, с полуночи и дальше.

— Едва ли в этом есть необходимость, — возразил он ледяным тоном.

— Можете ни о чем мне не рассказывать. Но вам придется рассказывать полиции, которая скоро здесь будет. Чем скорее я смогу исключить восемь человек, тем скорее все это кончится. Возможно, полиция распутает дело быстрее, чем я, но я все-таки попробую их опередить. Для вас и для Кеннеди это было бы гораздо приятнее. Решайтесь же.

У таких людей, как Кеннеди и Портер — деловых, активных, привыкших командовать, — я заметил одну черту, которая мне нравилась: они быстро принимали решения и действовали соответственно. С секунду, пожалуй, Портер, хмурясь, смотрел на меня, потом сказал энергично:

— Полагаю, вы правы. Я был с миссис Трент, хозяйкой дома. Мы были — он устремил на меня слегка вызывающий взгляд — в спальне. Мы… пили. Нам нужно было поговорить, а там было тихо и спокойно. Мы были вдвоем примерно с двенадцати-тридцати до четырех часов утра, потом я ушел.

Это была самая пьющая компания, какую я когда-либо встречал. История Портера была так похожа на ту, что рассказал мне Кеннеди, что можно было подумать, будто они согласовали свои версии между собой.

Я спросил:

— Как смерть Мельбы Мэллори может отразиться на выход на экран «Колес фургона»?

— Придется, вероятно, переснять некоторые кадры. Фактически это только улучшит фильм. Я очень надеялся на мисс Мэллори, но она не совсем оправдала мои ожидания.

— Мистер Кеннеди говорил мне, что вы настаивали на том, чтобы поручить ей хорошую роль.

— Это правда. — Он кивнул своей крупной головой. — Я ошибся. Человек не может быть всегда прав. — Он помолчал. — Я открыл Сандру Сторм. Вот я и надеялся, что Мельба будет… — Он пожал плечами.

Сандра Сторм была по части кассовых сборов аттракцион номер четыре. Все знали, что ее открыл Портер. Он сам всем рассказывал. Мы поговорили еще с минуту, после чего я простился и поехал к Трентам.

Перед домом стояли две полицейские и одна санитарная машины, но ни одного полицейского не было видно. Мне открыла сама миссис Трент. Да, она была с мистером Портером. Да, по делу. Да, в спальне. Да, конечно, за стаканом виски. Терпеть не может пить в шумной компании.

Миссис Трент привела меня в спальню. Мы ничего не пили. Это была прелестная спальня, выдержанная в мягких пастельных тонах, с высоким потолком на балках. У огромной кровати стоял туалетный столик. Эта спальня была расположена в задней части дома. В ней было две двери, одна — из холла (через нее мы вошли), другая — запертая — в левой стене.

— Пожалуй, это и все вопросы, которые я хотел вам задать, миссис Трент. Спасибо, что вы на них ответили. Я знаю, что вы уже беседовали с полицией. Итак, вы все то время были с мистером Портером. И он не отлучался ни на минуту?

— Ни на минуту. — Она сделала паузу. — О, он минуты на две выходил туда.

Я посмотрел по направлению ее жеста.

— Туда — означало кусочек Рима до его упадка и крушения. Точнее говоря, это была ванная комната, с углубленной в пол ванной, превосходившей по размеру плавательный бассейн в иных домах, с выложенными мозаичным изразцом стенами и с прочими удобствами. Даже с покрывалом из меха куницы, воображаете? Большое окно в задней стене было открыто и, выглянув наружу, я увидел лужайку позади дома. Так вот где, оказывается, мне предстояло встретиться с полицией.

В двадцати ярдах от бассейна собралась группа полицейских, в форме и в штатском; один фотографировал. Офицер, с которым я близко познакомился за последние три года, посмотрел в сторону дома, заметил меня в окне и помахал мне, приглашая присоединиться к ним. Я вернулся в спальню. Миссис Трент провела меня в холл и выпустила через боковую дверь. Я обошел дом с торца и присоединился к сержанту Кейси — полицейскому, который помахал мне рукой.

— Хелло, Шелл. Важные птицы в этом деле, а?

— Ага. Я, например, вы. Кеннеди меня нанял.

— Слышал. Три тысячи полицейских ему недостаточно?

— Вы уже можете что-нибудь сообщить? — Кейси отрицательно покачал головой. — Например, когда наступила смерть?

— Следователь не может отвечать на это так быстро. Вы же его знаете. О, он дал нам намек: между двумя и тремя этой ночью. Плюс или минус пара суток! Обычная его скрытность. Серьезный человек! — Он помолчал, потом спросил: — Полагаю, вы уже включились?

— Несколько минут как. Даже говорил кое с кем.

— Из подозреваемых? — Я кивнул, и он продолжал: — Похоже, что скоро вам придется говорить с ними в тюрьме. Сбиваем их в кучу для допроса. Сегодня доставили одного в город. Зовут его Саймон Френч. Отправили в тюрьму в четвертом часу утра.

— Френч? — Это был автор сценария «Колеса фургона».

— Да. Писатель, который был здесь на вечеринке. Одна из наших машин задержала его около мили отсюда. Бежал по улице, совершенно голый.

— Голый? Ого! Ну, по крайней мере, это — нарушение приличий. А также распущенность.

— Да, эти люди свободны, как птицы. Знаете, что он ответил, когда его спросили, какого черта? Он сказал, что любит ощущать прохладные, влажные пальцы утреннего ветра на своей разгоряченной плоти! Он ведь писатель?

— Говорят, что да. Спасибо, Кейси. Надеюсь, я смогу поговорить с Френчем в тюрьме?

— Можно попросить разрешения.

— Само собой. А что его жена, Анастазия? Она знает, в каком наряде ее благоверный разгуливал по улицам?

— Насколько я знаю, с ней еще не разговаривали. Дома ее не нашли. Возможно, ее унесли прохладные, влажные пальцы утреннего…

Я ушел прежде, чем его унесло воображение. В тюрьме мне сказали, что Саймон Френч не желает ни с кем говорить с того момента, когда его задержали в Голливуде. Мне разрешили пройти к нему, но и со мной он не пожелал говорить. Все же, прежде чем уйти, я сказал ему:

— Полиция, конечно, сообщила вам, что Мельба убита.

— Конечно.

— Я не думаю, что ее убили вы.

— И я не думаю.

— Френч, ваше поведение гнусно.

— А кто мне будет платить?

— Может быть, государство, если вы будете продолжать в том же духе. Послушайте, Френч. Мельба, когда ее убили, была без одежды. Вы бежали по улице, этакий голливудский нудист, за полмили от того места, где убили Мельбу. Совпадение? И ходят разговоры, будто в два или три часа утра у бассейна Трентов было больше чем двое. Может быть, четверо. Может, пять человек. Может быть, несколько слов с вашей стороны вызволят вас из большой беды?

Как ни странно, на его лице появилось озадаченное выражение, и он хотел было заговорить. Но ничего не сказал.

Я покинул его и поехал к нему домой, — он жил у самого бульвара Беверли. Там никого не было. Не видно было и полиции. Подождав пять минут, я повернулся, чтобы уйти, но в этот момент к дому свернул большой кадиллак. Из него вышла маленькая, красивая женщина, с высокой пышной прической, и направилась к дому.

Поскольку Анастазия Френч где-то отсутствовала и не говорила с полицией, можно было предположить, что она не знала, что происходило этим утром. Во всяком случае, я решил разыграть именно такую ситуацию. Она еще не успела меня заметить, и я окликнул ее:

— Хелло, Анастазия.

Она испуганно посмотрела на меня.

— Хелло… но кто вы?

— Шелл Скотт, миссис Френч. Ваш муж дома?

— Он — нет. — Она отперла входную дверь. — Что вам нужно?

Я вошел следом за ней, показал свое удостоверение, сказал, что я детектив.

— Ваш муж в тюрьме.

— В тюрьме! За что?

— В связи с делом, которое я расследую. История с Мельбой Мэллори.

Она ахнула.

— Но это… он не должен быть в тюрьме.

— Он там. Ваш муж бежал по улице, совершенно раздетый, а есть, кажется, такой закон.

Я запнулся, увидев, что она смеется. Но это был натянутый, почти истерический смех. Она тотчас овладела собой, но лицо ее дергалось, и слова полились рекой.

— Я ездила по городу с тех самых пор, как это случилось, — старалась собраться с мыслями. Наверно, я была не совсем в себе.

Я затаил дыхание. Похоже, что я получу множество ответов на занимавшие меня вопросы. Она продолжала:

— Это было сегодня утром, в половине третьего, может быть — в три. Я оказалась одна. Каждый был с кем-то, а я была одна. Я пошла искать Алана. Я видела, как он взял бутылку и пошел за дом. Я пошла к бассейну. Алана там не было, но я увидела их — Мельбу и Сайя. Моего мужа, — с ней!

Она остановилась. Я спросил спокойно:

— Вы имеете в виду — у бассейна?

— Да. Горели фонари. Не очень ярко, но… как раз в том месте. Я побежала к ним. То, что я сделала… Это она меня вынудила, будь она проклята! Тем, что она мне сказала. Я крикнула: «Прекрати сию же минуту!» — Она коротко засмеялась. — А эта проклятая ползучая тварь сказала: «Право же, дорогая. Не в такой же момент!»

Она резко отвернулась от меня и пошла было прочь, но остановилась и добавила:

— Я просто обезумела. Там валялась пустая бутылка от виски, и я ее схватила. Теперь я жалею о том, что сделала. — Внезапно она умолкла. — Покажите мне ту — ту бумажку еще раз.

Она имела в виду мое удостоверение. Я вовсе не говорил ей, что я из полиции, и только сейчас до меня дошло, что для нее «детектив» означало «офицер полиции». Я снова вынул свою лицензию и сказал:

— Я говорил, что я сыщик, миссис Френч. Я и есть сыщик. Правда, это ничего не меняет. Как насчет того, чтобы рассказать все до конца?

— Вы сказали, что Сай в тюрьме, — произнесла она. — Почему это интересует частного сыщика? — Снова пауза. — Думаю, вам лучше уйти.

Я попытался заставить ее говорить, но ее порыв уже прошел. Она попросила меня уйти. Едва я дошел до двери, как в нее кто-то постучал. Миссис Френч открыла и впустила двух человек.

— Полиция, — сказал один из них, показывая удостоверение. — Вам придется поехать с нами, миссис Френч.

Этот человек был мне незнаком. Второго — офицера полиции — я немного знал; его звали Лейк. Он коротко кивнул мне. Миссис Френч сказала:

— В город^[18]? Зачем? Какое право вы имеете…

— Собирайтесь, миссис Френч. Вы арестованы.

— Арестована? — Она почти упала в кресло. — За что?

— Подозрение в убийстве.

Ее лицо стало пепельно-серым; она была потрясена.

— Кто… Убийство? Кого?

Я сказал:

— Мельбы Мэллори.

Она лишилась чувств. Ее тело обмякло, и она упала с кресла на пол.

Оба офицера вскочили; подняв ее, они уложили ее на диван. Зазвонил телефон. Лейк снял трубку, послушал и позвал меня.

— Это вас, Скотт. Кеннеди.

Оказывается, Кеннеди разыскивал меня по всем телефонам, пока, наконец, не обратился к списку присутствовавших на вечере, который он для меня составил. Так он и наскочил на меня.

— Бросайте все и приезжайте в квартиру Гранта, — сказал он. — Кое-что случилось.

— Если в связи с нашим делом, то, вероятно, это уже не так важно. Миссис Френч созналась. По крайней мере, сказала достаточно такого, что позволит сделать выводы. Остальным займется полиция. Похоже, все пойдет наилучшим для вас образом.

В трубке вдруг наступило молчание, потом голос Кеннеди произнес:

— Не совсем. Алан Грант выпал из окна своего четвертого этажа.

— Он… что?

Кеннеди повторил.

— Не то выпал, не то выбросился. Я подумал, что он выдал нам фальшивую историю, а потом и выбросился… Вы сказали, Анастазия созналась?

— Н-ну, это, пожалуй, не совсем точно. Если подумать, то до главного она как раз не дошла. Так я сейчас приеду.

Я повесил трубку и повернулся к Лейку.

— Ничего, если я поеду? Клиент хочет меня видеть.

— Конечно, поезжайте. А то, что вы не выдали себя за полицейского, это хорошо.

— Вы что, слышали эту часть нашего разговора?

— Мы все слышали.

В комнате Гранта находились Кеннеди, врач и — на кровати — Алан Грант. Посмотрев на него, я сказал Кеннеди:

— Я думал, что он разбился насмерть. Или по крайней мере попал в больницу.

— Насмерть? Этот распухший, обмякший, пьяный идиот? Нет. Он упал на тент, что над входом в дом. Отделался ушибами и ссадинами, не больше. И совершенно пьян. В этом самое для него плохое. Удивительно еще, что он на тент попал. Чего доброго, он и там разлегся и бурбону^[19] попросил. — Кеннеди кивком показал на бутылку, наполовину налолненную бурбоном, стоявшую на столике у кровати. — Когда я уходил, он был без сознания, но, должно быть, потребность выпить привела его в чувство. С ним это бывает.

Врач выпрямился, вложил какие-то инструменты обратно в свой черный чемоданчик.

— С ним все будет нормально. Если он перестанет ударять по бутылке.

Эти слова вернули мои мысли к миссис Френч. Она упомянула о пустой бутылке из-под виски, которую она заметила в траве возле бассейна и подняла. Я был уверен, что следующее ее сообщение будет о том, что она замахнулась ею на Мельбу и своего благоверного. Или только на Мельбу. Я посмотрел на распростертое тело Алана Гранта и спросил доктора, сможет ли Грант говорить с нами. Док сказал, что, конечно, сможет, коль скоро выплывет из пучины опьянения. Я сел и стал обдумывать кое-какие сведения, которые мне удалось извлечь.

После ухода врача я повернулся к Джею Кеннеди.

— Вы говорили, что собирались сегодня переснять некоторые кадры. Съемочная группа в сборе?

— Да. У нас ведь одновременно готовится и другой фильм. Так что не только операторы, но вся группа на месте.

— Я бы хотел занять у вас кинооператора, специалиста по свету, кинокамеру, пленку… Хочу сделать один фильм.

Он посмотрел на меня с таким выражением на лице, будто я заявил, что хочу его повесить.

— Бог с вами, зачем вам делать фильм?

— Чтобы выполнить работу, ради которой вы меня наняли. Поймать убийцу, выяснить все до конца. Я много думал, и мне кажется, это будет наилучший способ. Может быть даже — единственный. Так как?

Он помолчал. Несколько секунд на размышления, затем — быстрое решение и немедленное действие.

— Хорошо. — Он подошел к телефону, набрал номер и пролаял в трубку несколько распоряжений, велев кому-то собрать группу, чтобы в любой момент приступить к работе.

— В некотором смысле, мистер Кеннеди, это защитная мера для вас же. Почти наверняка Мельбу убил один из девяти человек, бывших на вечере у Трентов. Похоже, что это была миссис Френч, но может быть, и не она, — а вы, в конце концов, один из этих девяти. Я лично убежден, что вы бы не стали убивать девушку, а потом нанимать сыщика, чтобы найти убийцу, — это был бы своего рода рекорд панического умопомешательства. Кроме того, и вы, и мисс Брак имеете алиби. Но другие могут быть не столь уверены в этом, как я. А если предположить, что этот маленький фильм выявит из девяти человек того, кто убил, то ни один из этих девяти не должен знать, что произойдет.

Он кивнул.

— Кажется, я понимаю, что вы задумали. Вы собираетесь воспроизвести сцену убийства, мистер Скотт?

— В некотором смысле. Вечером увидите. Да, кстати, — когда ваш оператор снимет то, что я ему скажу, как скоро можно подготовить фильм для демонстрации? Я бы хотел устроить просмотр в четыре или в пять часов сегодня.

Он взглянул на часы.

— Давайте в шесть; думаю, к шести можно успеть, если вы потратите на съемку не больше часа. Это будет стоить кучу денег…

— Не больше, чем «Колеса фургона».

Это поразило его в самое сердце, прямо в стодолларовые бумажки. Он снова поговорил по телефону, упоминая кинооператоров, техников и еще каких-то специалистов, о которых я никогда даже не слыхал; и потом сказал:

— И еще одно — последнее. На весь сегодняшний день мистеру Скотту дана карт-бланш. Группа должна беспрекословно выполнять все его указания. Все, что он будет говорить, считайте, что исходит от меня. — Кеннеди повесил трубку.

Крохотный червячок беспокойства шевельнулся во мне. Я сказал:

— Это звучало так, будто я собираюсь снимать «Унесенные ветром». Но ведь это будет всего лишь простой, любительский.

Он прервал меня.

— Вам понадобится вся группа. Фильм надо снять, обработать, разрезать, смонтировать, — это уж моя епархия, мистер Скотт. Ваше дело — найти убийцу.

Внутри у меня что-то похолодело и сжалось. Весь день я совался туда-сюда, и идея фильма возникла в моем уме только сейчас. Если будет провал — я погиб. Она должна сработать, и незамедлительно; колеса катились, насколько я мог себе представить, со скоростью десять тысяч долларов в час. Я столкнул их с места. О, господи, я столкнул их с места. Теперь, если это не взорвется, а просто лопнет, следующим убитым будет Шелл Скотт. Возможно, Джей Кеннеди получит за это газовую камеру, но он умрет, смеясь.

Как будто прочитав мои мысли, Кеннеди посмотрел на меня трезвым, оценивающим взглядом и сказал:

— Мистер Скотт, если я и соглашаюсь на этот — этот ваш план, так сказать, с закрытыми глазами, то лишь по той причине, что полиция уже имела со мной разговор. И довольно подробный. После этого я вернулся сюда и узнал о несчастном случае с Аланом Грантом. Они обошлись со мной довольно грубо, — не физически, конечно; но их вопросы… я пережил весьма неприятные минуты. И мне пришлось рассказать об этой бутылке из-под виски, — о том, как я ее обтер и бросил в воду. Они отнеслись к этому в высшей степени неодобрительно. С меня хватит. Я хочу, чтобы все это разрешилось. Я не хочу, чтобы газеты изощрялись в предположениях, намеках, замечаниях, порочащих меня или других невинных людей, замечаниях, которые могут запомниться и выплыть позже, даже после того, как будет установлена истина. Пока Лос-Анджелес и Голливуд читают об этом убийстве, я хочу, чтобы они узнали, что дело закончено и убийца Мельбы — в тюрьме. И еще: не должно возникнуть и тени подозрения, будто фирма «Гаргантюа Продакшенз» пытается кого-то выгородить, пусть даже меня. Я хочу, чтобы сегодня вечером дело было закрыто. — Он помолчал и потом сказал — так медленно, что я не упустил ни одного изгиба интонации: — Вот то, мистер Скотт, чего я от вас жду.

Я усмехнулся, как человек, только что потерявший зубы, — болезненной усмешкой.

— Именно это, мистер Кеннеди, вы и получите. — Но про себя я думал: «Я никогда не находил убийцу; я даже никогда не работал над делом об убийстве. Прощай, моя контора; прощай, Йоланда; прощай, Голливуд».

Но потом я взял себя в руки.

— Прощайте, мистер Кеннеди, — сказал я. — То есть, я имею в виду, что мне пора идти и браться за дело. — Он угрюмо кивнул. Может быть, один кивок и мало отличается от другого, но этот был особенный: он был действительно угрюмый кивок.

То, что пора взяться за дело, была совершенная правда. До сих пор рядом со мной был только мистер Кеннеди, но теперь нужно было заручиться поддержкой Лос-Анджелесского отделения полиции. Поскольку я отрезал себе путь к отступлению, я сказал Кеннеди еще кое-что, необходимое для осуществления моего плана, и отправился сжигать остальные мосты.

В течение двух часов после ухода из квартиры Гранта я был полновластным владыкой, даже несмотря на то, что временами меня снова охватывал страх. Но имея за собой Кеннеди и Гаргантюа, я получил поддержку от всех, включая полицию. Мне даже разрешили снимать фильм на месте убийства и в доме Трентов, в их отсутствие. От полиции я получил кое-какие дополнительные сведения. Временем смерти Мельбы по-прежнему считался промежуток между двумя и тремя часами этого утра. Удар, нанесенный Мельбе бутылкой из-под виски (которую нашли и обследовали, но без полезных результатов), был достаточно силен, чтобы вызвать сотрясение мозга, но причиной смерти было погружение в воду: в легких Мельбы обнаружили воду, которой она захлебнулась, когда «она упала, или ее столкнули» в бассейн.

Я договорился с двумя актерами, что они приедут в дом Трентов; потом позвонил в контору, Йоланде.

— Хелло, это Скотт. — Я дал ей адрес и сказал: — Захвати свои бикини и приезжай. Будешь сниматься в фильме.

Ее восторженный писк прервал мои слова, но я продолжал:

— Успокойся. Это совсем крошечный фильм. И ты будешь в нем исполнять роль трупа.

Писк прекратился, она задала мне несколько вопросов, на которые я ответил, и сказала, что она уже в пути. Собственно съемка заняла лишь около получаса: я знал, что мне нужно. Некоторое время ушло на беседу со съемочной группой, с двумя актерами, которых я отвел в сторону и объяснил, что им предстоит сыграть. В десять минут седьмого все было готово для сеанса.

В демонстрационном зале «Гаргантюа Продакшенз» собралось одиннадцать человек: девять участников вечеринки, включая тех, с которыми я еще не говорил, Йоланда и я. Алан Грант явился, наполовину протрезвев и страдая от боли. Я успел до этого еще раз поговорить с ним, но теперь он помнил даже меньше, чем при нашем первом разговоре. У него не было ни малейшего представления о том, кого он видел на лужайке у бассейна, он ничего не помнил о своем падении из окна. Миссис Френч была доставлена сюда полицейскими. Последние не остались в зале, но двое стояли сразу же за дверью. Я вышел вперед и остановился перед белым экраном, лицом к своим немногочисленным зрителям. Я выждал, пока все затихли, глядя тем временем то на тяжелые лампы, которые подвесили над их головами, то на их лица. Я весь покрылся потом, но не только от естественного волнения. Кондиционер жужжал довольно громко, но тем не менее в зале было чрезвычайно жарко. Прекрасно, подумал я, все так, как мне нужно. Я надеялся, что поддам им достаточно жару, чтобы поймать убийцу. Оглядев всех еще раз, я начал говорить.

— Все вы отчасти знаете, по какой причине вы здесь. Это потому, что вчера на вечере, на котором вы все здесь присутствовали, была убита Мельба Мэллори. Убил ее один из вас. Я знаю, кто это, и собираюсь сейчас рассказать вам, а точнее — показать, — кто и как это сделал. Сегодня группа из студии и я, мы вместе сняли фильм, воспроизводящий убийство, совершенное этой ночью.

Я сделал паузу и обвел их взглядом. Джей Кеннеди в упор смотрел на меня, все с тем же угрюмым выражением. Миссис Анастазия Френч, сидевшая рядом с мужем, поднесла руку к горлу; губы ее полураскрылись, лицо было бледно, и казалось, она вот-вот лишится чувств. Саймон Френч, хмурясь, жевал нижнюю губу. А. А. Портер сосредоточенно смотрел на меня, время от времени кивая своей крупной головой. Эвелин Друнд и мисс Ле Брак не сводили с меня глаз, сидя в спокойных позах. Алан Грант сжимал ладонями виски. Мистер и миссис Трент держались за руки, и миссис Трент что-то тихо говорила мужу.

Помолчав несколько секунд, я продолжал:

— Одно слово убийце. Вы можете облегчить дело и для других, и для себя, если скажете обо всем сейчас. — Я не ожидал никаких результатов; их и не последовало. Я сказал: — Этот фильм снимался днем, с участием актрис и актеров, но когда будете смотреть, вообразите, что это происходит между двумя и тремя часами утра. Вы все знаете, где вы в это время были, — включая и убийцу. — Я улыбнулся. — А теперь — простите за выражение — посмотрим на этот пустячок.

Я прошел к своему месту и скользнул в кресло рядом с Йоландой. В темноте преступник увидит сцену убийства, момент смерти. Его напряжение и внутренняя агония будут, несомненно, все время возрастать. Он будет обливаться потом от страха. А потом, если я все сделал правильно, он не выдержит и выдаст себя.

Как только я взмахнул рукой, свет в зале погас, и в наступившей внезапно тьме слабо засветился экран. Сеанс начался. Фильм не был озвучен, и тишина нарушалась лишь шорохом одежды об кресло, когда кто-нибудь менял положение, жужжанием кондиционера, чьим-нибудь тяжелым вздохом или покашливанием.

Действие на экране открывалось картиной дома Трентов, переносясь к бассейну и от него, через лужайку — к задней стене дома. Никого не было видно. Потом в кадре появился актер, изображающий Алана Гранта. Он брел, иногда слегка пошатываясь, в руке у него была уже начатая бутылка бурбона. У кустов он опустился на траву, именно в том месте, где Грант впал в беспамятство. Крупным планом было показано, как он осушил бутылку и отшвырнул ее в сторону, где она и осталась лежать, заполнив собою кадр. Но вот она как бы растворилась, превратившись в лицо Йоланды-Мельбы. Йоланда повернулась и, обогнув угол дома, побежала к бассейну; за ней бежал актер, играющий роль Саймона Френча. На краю бассейна оба упали в траву; он был в плавках, Йоланда — в бикини. Один поцелуй, ничего более. Потом камера взяла выше, медленно обвела справа налево лужайку, задержавшись на миг на пустой бутылке в траве, и остановилась на фигуре Алана Гранта, который в этот момент пошевелился, поднял голову и уставился в сторону бассейна; глаза его расширились.

Все это время в зрительном зале царила тишина; но следя за действием на экране, я пожалел, что фильм не озвучен. В этом месте следовало дать взрыв звуков, вопль музыки; что-то, что бы указывало, что это наивысшая точка, начало кульминации. Но я услышал нечто не менее важное, — фактически, даже более важное, — быстрый, резкий звук внезапного вдоха. На слух трудно было точно определить, откуда он шел, но я уже знал, кто это. Тут в кадре появилась рыжеволосая женщина; она вышла из боковой двери, огляделась, направилась к бассейну. Миссис Френч — настоящая миссис Френч — должно быть, первая поняла, кто женщина, которую изображала эта актриса.

Рыженькая подошла к бассейну, остановилась, увидев две прильнувшие друг к другу фигуры, бросилась к ним, размахивая руками; губы ее двигались; как видно, она что-то кричала. Но те двое не отпрянули друг от друга. Миссис Френч — та, что на экране, — развернулась, с искаженным от гнева лицом, увидела в траве бутылку, схватила ее и, снова повернувшись к ним, подняла руку, готовая нанести удар. В этот момент в зале раздался женский крик:

— Прекратите это! Прекратите! — Этот пронзительный крик в молчаливой аудитории произвел впечатление физического удара.

Сеанс тотчас прервался, в зале вспыхнул свет. Анастазия Френч стояла, прижав к щекам руки, закрыв глаза.

— Не показывайте дальше. Пожалуйста! Я все скажу.

Медленно нараставшее напряжение оказалось выше ее сил. Значит, у меня все в порядке. В возбуждении, без пауз, миссис Френч рассказала почти слово в слово то, что уже рассказывала мне раньше. Но теперь она продолжала:

— Я ударила моего… мужа. Он побежал. Я ударила ее, Мельбу, — два раза, три раза. Господи, не знаю, сколько. Я не хотела убить ее. Я была вне себя от ярости. Я бросилась к своей машине, гнала ее несколько часов. — Рыдая, она закрыла глаза руками. — Я даже не знала, что я ее убила!

Я встал.

— Минутку, миссис Френч, — сказал я медленно. — Вы ее не убили.

Анастазия быстро обернулась и взглянула на меня. То же сделали все, кто был в зале. Теперь я владел ими и вел их, куда мне было нужно, — включая и того, кто действительно убил Мельбу. Я преследовал не Анастазию Френч, но ее порыв сделал свое дело. Этот внезапно потрясший всех крик, ее взволнованные слова и рыдания еще больше усилили напряжение, объединившее нас всех эмоционально, — всех, кроме одного из нас.

Миссис Френч сказала, запинаясь:

— Как? Я…

— Она утонула, — сказал я. — Вы ее толкнули?

— Нет… но я думала, она сама… потеряв сознание… Упала в воду.

— Не совсем так, — сказал я. — Она не упала в бассейн.

То, что сам я знал — или был уверен, что знаю, — кто убил Мельбу, было недостаточно. У меня не было настоящего, реального доказательства, чтобы вынести приговор, — во всяком случае, пока еще не было. И теперь мне необходимо было его получить. Начав показывать этот фильм, я сжег свой последний мост.

— Заметьте, что пока что все совершается так, как было на самом деле, — сказал я. — Так будет и дальше, до самого конца. А теперь посмотрим, как произошло убийство. И кто был убийца.

Я сел, обливаясь потом, чувствуя, как здесь невыносимо жарко, во рту у меня пересохло от напряженного ожидания развязки. Свет снова погас, и действие на экране возобновилось с того же места, в котором было прервано. Миссис Френч замахнулась, бутылка опустилась, задев Саймона Френча по плечу. Отпрянув, он вскочил на ноги, бросился бежать и исчез из кадра. Йоланда-Мельба не была видна, но зато было показано, как бутылка поднялась над ее головой и быстро опустилась один, два, три раза. Потом — на одно мгновенье — искаженное ужасом лицо миссис Френч. Она выронила бутылку, повернулась и побежала. Камера последовала за ней, — но ненадолго.

Когда она исчезла, камера остановилась, сфокусировала на заднюю стену дома Трентов. Сначала ничего не происходило, но затем возникло какое-то движение. В окне миниатюрной римской бани рядом со спальней миссис Трент что-то зашевелилось. Это появился я, Шелл Скотт. Я играл убийцу, вылезающего из окна, перебегающего через лужайку; я столкнул неподвижное тело в бассейн; повернулся, бегом вернулся к дому и влез обратно в окно.

Но камера снова передвинулась влево, поймав обмякшее лицо Алана Гранта, его полузакрытые глаза. Он покачал головой, провел рукой по лицу и снова упал на траву. На экране заплясали причудливые фигуры и очертания, и фильм закончился. Дали свет, показавшийся после темноты ослепительным.

В зале не слышно было ни звука, кроме жужжания кондиционера. Я сказал:

— Ну, так что же, Портер?

Его лицо было безобразно, но не от гнева — от тоскливого страха. Но А. А. Портер, который прошлой ночью, у окна, принял свое самое большое из всех быстрых решений и осуществил его, завершив действие непоправимым актом убийства, принял еще одно быстрое решение, и весьма успешно. На его лице появилось почти спокойное выражение, он поднялся с кресла и повернулся ко мне. Спокойным, ровным голосом он сказал:

— Вы совершили ужасную ошибку, Скотт. И мне придется привлечь вас к суду. Надеюсь, вам это понятно. — Он пригладил жидкие прядки волос, взмокшие и слипшиеся, похожие сейчас на черный мох. — Это хуже, чем просто попытка обвинить меня в убийстве. Это самое гнусное, злобное.

— Жарко, не правда ли?

Он заморгал, уставившись на меня с таким видом, будто я лишился рассудка.

— Что?

— Я сказал — жарко, не правда ли?

Он потряс головой, его красное лицо выражало недоумение. Я сказал:

— Взгляните наверх, Портер. Вот почему здесь так жарко — из-за этих ламп. Вы же работник кино — вы были им. Вы должны кое-что знать об инфракрасных лучах. При инфракрасном свете, имея специальную кинопленку, вы можете снимать кадры даже в темноте. Я знаю об этом не очень много, но сегодня днем один из ваших техников рассказал мне массу интересного, в этом плане.

И тут-то он, наконец, испугался по-настоящему. Испугался до смерти. Страх выступил на его лице, как будто его кожу облили каким-то зримым веществом.

— Вот именно, — сказал я. — Но только инфракрасные лучи — это не видимый глазу спектр, — это тепло; не световая волна, а тепловая. Тепловую волну можно использовать для киносъемки. Вот для чего здесь гудящий кондиционер, — чтобы мы не изжарились заживо, а также чтобы заглушить звук кинокамеры.

Он оторвал от меня взгляд, посмотрел на остальных, потом вновь повернулся ко мне.

— Теперь до вас дошло? — спросил я его. — Все время, пока вы и все мы смотрели этот фильм, невидимая камера снимала нас всех на пленку. — Я показал на экран. Если пристально вглядеться, можно было заметить в нем отверстие, большую линзу. — И с точностью хронометра притом, Портер, так что каждый штрих, малейшее изменение в лице можно соотнести с тем моментом в сцене убийства, который вызвал изменение. — Я дал ему вникнуть в смысл моих слов и добавил: — Я хочу увидеть, что было с вашим лицом всякий раз, когда на экране появлялся человек, лежащий на траве, под кустами, — человек, который видел, как вы убили Мельбу. И особенно, когда появился я — в вашей роли, — когда я вылез из окна и столкнул тело в бассейн. Подумайте над этим. Одиннадцать человек, смотрящих фильм в темноте; у вас не было никакого основания притворяться или стараться скрыть выражение волнения, страха или отвращения на вашем лице. Одиннадцать человек: миссис Френч, которая думала, что убила Мельбу, и еще девять невинных людей, — и вы, Портер, истинный убийца. Как, по-вашему, вы будете выглядеть в этом втором фильме, который мы только что сняли при помощи этих ламп? — Я показал на лампы у нас над головой.

Он сник. Казалось, он вот-вот расползется на части, мышцы как будто обмякли под кожей. И тут я нанес ему последний удар.

— Все это, от начала и до конца, было сделано специально для вас. Я все построил вокруг вас, Портер. Воспроизведение акта убийства, инфракрасный свет и даже еще одно — последнее — доказательство. Даже сейчас происходит съемка, и вы весь на пленке, — с вашим лицом, выражающим сознание вины и чувство страха. Вот послушайте. — Я подошел к кондиционному устройству и выключил его. В тяжелой тишине стал явственно слышен стрекочущий звук продолжающей работать кинокамеры. — Все, что вы сделали, почти все, что вы думали и переживали с того момента, когда вошли в этот зал, к завтрашнему утру будет запечатано в жестяных коробках. На этот раз — вместе со звуком. Знаете что, Портер? Вы такой же мертвец, как Мельба.

— Мельба, — произнес он. Его плечи поникли, искаженные черты лица как будто выравнялись, приняли спокойное выражение. — Она сводила меня с ума, — сказал он. — Мельба была красавицей. Привлекательна до ужаса, до отвращения, — как наркотик, как болезнь. Я был влюблен в нее. Никогда не переставал любить ее. Я писал ей письма, и она меня шантажировала. Вынудила меня дать ей роль в нашем фильме. Она… унижала меня, рассказывала мне о других мужчинах. — Он говорил ровным голосом, с мягкой, почти непринужденной интонацией. — Я убил ее с наслаждением. Когда я вернулся в дом, я даже подождал немного у окна, — удостовериться, что у нее нет шансов выжить. Целый час после этого я испытывал чувство наслаждения. Но с тех пор — нет. С тех пор — нет.

Он умолк, и я повернулся, чтобы взглянуть на остальных. Все глаза были прикованы к Портеру, все лица будто застыли, внезапно окаменев. И в их лицах я увидел — в их лицах, а не в лице Портера, — отражение возникшей вдруг угрозы.

Это был пистолет, — маленький, но все же пистолет. Я не заметил, откуда он его взял. Перед тем, как войти в зал, каждый подвергся беглому осмотру, но Портеру как-то удалось пронести пистолет, который он сейчас и держал в руке. Его лицо и тон были по-прежнему спокойны, когда он спросил:

— Как вы узнали, Скотт? Почему вы были так уверены, что это я?

— Алан Грант, — сказал я. Он знал, что я имею в виду, хотя для остальных это было совершенно непонятно.

Он кивнул своей большой головой.

— Ясно. Я знал, что это была ошибка. — Он поднял руку с пистолетом.

Я сделал шаг в его сторону.

— Не валяйте дурака. У обеих дверей — полиция. — Я сделал еще шаг, надеясь, что успею подойти достаточно близко. — Смиритесь, Портер. У вас нет выхода.

Я ошибся. У него оставался один выход, и он им воспользовался. Прежде чем я успел остановить его, он вложил ствол маленького пистолета себе в рот и спустил курок. Звук был глухой, совсем не громкий. Он постоял, выпрямившись, — казалось, очень долго; потом он упал, и тишина взорвалась.

Женщины пронзительно закричали, мужчины вскочили с мест. Все смешалось. Люди толпились вокруг, в зале появились полицейские, Йоланда вцепилась мне в руку и сжимала ее. В момент относительного затишья Джей Кеннеди отвел меня в сторону. Он был серьезен и спокоен.

— Прекрасная работа, Скотт, — сказал он. Впервые он назвал меня просто — Скотт. — Но я не совсем понимаю, почему вы были так уверены, что это А. А. Я рассказал А. А. все, что нам говорил Алан Грант, но это все было так туманно.

— Меня убедила не столько сама история Гранта, сколько тот факт, что Портер попытался убить Гранта. Вытолкнул его из окна. Для меня лично это было решающим. Грант напивался до бесчувствия тысячу раз, и я не мог поверить в такое неправдоподобное совпадение, — что из всех дней именно сегодня он вывалился из окна. Слишком уж пригнано к остальному. Поэтому я решил, что его толкнули.

Он все еще хмурился. Я продолжал:

— Не считая меня, только двое знали, что Алан видел, как произошло убийство, — вы и Портер. Я уже сказал вам раньше, почему я вас исключил. Значит, оставался ваш коллега. Были еще кое-какие детали. Например, вы сказали мне, что он практически вынудил вас занять Мельбу в «Колесах фургона»; если она была такой бездарной актрисой, значит, у него было какое-то другое основание, не относящееся к ее актерским способностям. Этого для меня было достаточно; поскольку я чувствовал, что он виновен, его мотивы не очень меня интересовали. И потом, я знал, что ему подвернулся удобный случай.

Кеннеди кивнул, похлопал меня по спине и удалился.

Меня перехватила Йоланда.

— Шелл.

— Да? — Я посмотрел на нее, ожидая потока восторженных слов, готовый ответить: — О, пустяки, ничего особенного. — Я ждал; она улыбнулась, подняв на меня глаза.

— Шелл, — повторила она, словно эхо, — я хорошо выглядела, правда?

— О, пустяки, ничего осо… Что?

— В твоем фильме. Я хорошо выглядела? О, я так тебе благодарна за то, что ты позволил мне сыграть роль трупа!

— В самом деле?

— Да, Шелл. Это был такой проблеск, — правда!

— Проблеск, говоришь?

Она стиснула мою руку. Кажется, тогда во мне и шевельнулось недоброе предчувствие. В эту минуту все решилось. Вскоре волнение улеглось. Все было кончено…

Я оглядел свою контору. Я сидел в полосатом, как зебра, кресле, поставив ноги на корни моего мангрового стола. Благодаря гонорару, полученному за дело об убийстве Мельбы, арендная плата была внесена за много месяцев вперед. Это дело вызвало в Голливуде настоящую сенсацию. Оба фильма имели огромный успех, от воспроизведения убийства до того момента, когда Портер застрелился. И конечно, слава не минула и меня. Шелл Скотт действует! Продюсер, режиссер, сценарист и звезда экрана. Голливудский чудо-мальчик, Шелл Скотт. Но — без Йоланды.

По городу ходило несколько изданий моей эпопеи, которая вызвала много благоприятных отзывов, но оказалось, что, как актер, я не стою даже яиц восьмилетней давности. Некоторые замечания сопровождались ехидным смехом. Подозреваю, что в той сцене, где я сталкивал Йоланду в бассейн и оборачивался, вздымая наклеенные брови и кривя губы, я зверски переигрывал. Зато все другие актеры и актрисы получили работу, — благодаря этому фильму. И, конечно, Йоланда тоже.

Кадры с участием Мельбы, в «Колесах фургона», были пересняты — с участием Йоланды. Ее пригласили на хорошую роль и в «Следах фургона». О, я виделся с ней изредка, но совсем не так, как раньше, когда она сидела в моей приемной. Без нее здесь стало как-то не так, одиноко. Я нажал кнопку зуммера и сказал:

— Как насчет того, чтобы немного поболтать, Лорен?

Лорен — блондинка, одетая во все белое, и мне пришлось перекрасить стол в приемной в черный цвет. Это были единственные перемены. Лорен вошла. Она не являлась, как Йоланда, и не умела писать под диктовку так, как писала Йоланда; но она училась. Мы немного поболтали, а потом Лорен вернулась и села за свой стол.

Я сидел, упершись ногами в мангровые корни. После раскрытия убийства Мельбы прошла неделя. Всего одна неделя. Но у Голливуда короткая память. Важно то, что есть, а не то, что было. И вот я сидел за своим столом и ждал будущего клиента. И думал о Йоланде.

Улица грешника

 В Лос-Анджелесе морг помещается в подвальном этаже здания суда. Было семь часов вечера, уже стемнело, когда м-р Фрэнклин остановился у входа и сказал мне:

— Вы идите. Идите.

— Разве вы со мной не пойдете?

— Нет, м-р Скотт, я больше не взгляну на нее. Не могу. Не взгляну даже, когда похороны… — Внезапно он умолк, как будто ему сдавило горло или он потерял способность речи.

Да и понятно, — он ведь был ее отцом, и вчера вечером она была еще жива. Она ушла из дому, смеясь, крикнув через плечо, что к десяти будет дома. И м-р Фрэнклин увидел ее снова лишь здесь, на цинковом столе, в морге Лос-Анджелесского окружного суда.

Ей было только восемнадцать лет.

Вчера вечером, когда-то, где-то ее изнасиловали. И руки какого-то мужчины сдавили ее нежную шею и сжимали ее до тех пор, пока жизнь не покинула ее молодое тело.

— Нет, — повторил м-р Фрэнклин, — я никогда больше ее не увижу.

Я оставил его на улице и вошел в здание. Эмиль, служащий морга, уже поджидал меня. Он молча кивнул и пошел вперед. Я последовал за ним. Он уже подготовил ее для осмотра, и я остановился у стола, на котором она лежала. Он взялся за край простыни, покрывавшей ее тело.

Я никогда не видел эту девочку, Пэм, при жизни. Однако я испытывал не совсем то же, что чувствуешь, когда видишь труп незнакомого человека.

М-р Фрэнклин пришел днем в мою контору «Шелдон Скотт, следователь» и попросил меня взяться за расследование дела, за 500 долларов. В это время ябыл всецело занят розысками двух алмазных ожерелий, и успешное их завершение принесло бы мне 10 000 долларов. Я был уже близок к цели, поэтому я сказал м-ру Фрэнклину, что ничем не могу ему помочь. Но он выглядел таким убитым, что в конце концов я согласился пойти к нему домой, посмотреть на некоторые вещи, которые он мне покажет, и потом пойти с ним в морг.

Дома он повел меня в комнату Пэм, показал мне ее одежду и учебники, поношенные сапожки для верховой езды и альбом школьных фотографий. Потом он оставил меня наедине с большим черным альбомом. Это была фотографическая летопись жизни Пэм, из года в год. Пэм, когда ей было несколько дней от роду; первые шаги; Пэм — школьница; ежегодные фотографии, снятые в дни рождения; любительские снимки, запечатлевшие Пэм в одиночку и с друзьями, с указанием дат и коротенькими записями, которые Пэм делала белыми чернилами под каждым снимком.

И постепенно, сначала сам того не осознавая, я как будто близко узнал Пэм. Уже одно то, что на большинстве фотографий она улыбалась; от глупой, слюнявой улыбки годовалого младенца — до нежной и мягкой улыбки молодой восемнадцатилетней леди. Меньше, чем за час я увидел, как она росла, прошла пору неуклюжего отрочества, зрела и расцветала. Я снова посмотрел на одежду, которую она носила, на книги, которые читала, и теперь они показались мне совсем другими, чем вначале. М-р Фрэнклин сказал мне, что он вдовец с одним ребенком — дочерью Пэмелой, и теперь эти слова прозвучали в моей памяти совсем не так, как я воспринял их впервые.

Эмиль откинул простыню, закрывавшую ее тело.

Не знаю, как долго я смотрел на нее. Потом Эмиль сказал:

— Покойница очень красивая, правда?

Наконец я ответил:

— Была, Эмиль. Она была очень красивая.

Но не сейчас. Смерть никогда не бывает красивой, — но это не был и тот спокойный сон, каким представляется смерть, когда мы о ней упоминаем. У меня в кармане был любительский снимок Пэм, но мертвая девушка совсем не походила на эту фотографию. Ее губы распухли, и нижняя была рассечена; левый глаз заплыл, а на одной из маленьких грудей виднелись глубокие, бледные царапины. Уродливый сине-желтый синяк темнел на восковой коже ее бедра. И, конечно, ее лицо и шея были вздуты, покрыты ссадинами и обезображены.

— Можете накрыть ее, Эмиль.

Он натянул простыню, закрыв ее тело и лицо. Я взял у него фотографию, снятую с нее в морге, и вышел. Теперь я вполне понимал, почему м-р Фрэнклин не хотел смотреть на нее.

Когда я вновь присоединился к нему, он ничего не спросил, — просто ждал, что я ему скажу.

— Я согласен, м-р Фрэнклин, — было все, что я смог в эту минуту произнести.

Он тихо вздохнул, потом кивнул, не сказав ни слова.

— Идите домой, — сказал я ему, — а я начну действовать.

В Лос-Анджелесе отдел по расследованию убийств находится в комнате 42 на первом этаже здания суда, и хотя это не самое веселое место в мире, оно намного лучше морга. И оживляет его Сэм — по крайней мере, для меня. Сэм — это капитан Фил Сэмсон из отдела по расследованию убийств, — большой, грубоватый, с сединой стального оттенка и с чисто выбритым красноватым лицом. Он мой лучший друг в Лос-Анджелесе, и нам часто приходилось работать вместе. Я поговорил с ним десять минут и прочитал его донесения. Пэмела Фрэнклин вела дневник, и он тоже лежал на столе Сэма. Я просмотрел его, обращая особенное внимание на записи последних дней, но ничего из них не извлек. Отдел по расследованию убийств — тоже. Это была обычная девичья писанина, пестревшая подчеркнутыми словами и восклицательными знаками, вместо имен употреблялись либо клички, либо инициалы, как будто для того, чтобы сделать дневник более засекреченным.

Вчера вечером, в 6.30, Пэм вышла из дому вместе с Орином Уэстом, юношей ее возраста. Около 9.30 другая пара, проезжавшая в машине по Элизиэн Парк, заметила, что поодаль от дороги кто-то лежит. Они остановились, и мужчина, подойдя, склонился над распростертой фигурой, — это был юноша, который пробормотал какое-то слово или два и потерял сознание. Они вызвали полицию, которая установила, что этот юноша — Орин Уэст. Ему нанесли удар в голову; очевидно, позже он пришел в себя и дополз почти до самой дороги. На пятьдесят футов дальше, среди деревьев, нашли тело Пэм, в разорванном платье, и еще теплое. Затоптанные следы и примятая трава наводили на мысль, что в нападении участвовало несколько человек.

Я спросил Сэма:

— Этот мальчик, что был с Пэм: что это за слово — «чербан» или «чербад», — которое он пытался произнести перед тем, как потерял сознание?

Сэм почесал свою седую голову.

— Возможно, он хотел сказать «черная банда». Тебе это что-нибудь говорит?

Еще бы! В Лос-Анджелесе мы достаточно натерпелись от малолетних банд — подростков-хулиганов. Они участвовали в грабежах, избиениях, а в одном-двух случаях и в массовом изнасиловании. Существовали и «Красная банда», и «Люди короля», и среди прочих — «Черная банда». Из того, что я слышал, «Черная банда» была самой жестокой, самой отвратительной группой хулиганов в городе.

Я встал.

— Спасибо, Сэм. Пожалуй, это прямо указывает на эту шпану, а? Поговорю-ка я кое с кем из них.

— Постой минуту, — сказал он. — Похоже, что это один — или больше, чем один — из сорока парней, членов банды. Какого черта ты с ними будешь делать? Бить их одного за другим, по очереди? Ты наживешь кучу неприятностей, если начнешь отвешивать оплеухи на все стороны.

Я сел, когда Сэм добавил:

— Кроме того, стоит тебе поднять хотя бы палец на одного, как на тебя сзади навалятся десять. — Он нахмурился: — Чего ты, собственно, кипятишься?

Я рассказал ему про м-ра Фрэнклина и про посещение морга, показал фотокарточку Пэм и снимок, сделанный в морге. Я сказал, что вызову их на разговор, несмотря на его лекцию. Он увидел, что я завелся, и посмотрел на меня странным взглядом. Потом он сказал:

— Мы положили глаз на «Черную банду» еще до твоего случая. Нет, не убийство, а случаи ограбления. Расследование ведется уже три недели. Хотя для приговора еще нет прямых улик, мы уверены, что именно «Черная банда» отвернула пару кранов на заправочной станции и ограбила винный магазин. А теперь еще это изнасилование с убийством. Мы работаем скрытно, так что банда не знает, что мы их выследили.

Этот мальчик, Орин Уэст, очевидно, указывал на них, но с тех пор больше не произнес ни слова. Сейчас он в больнице, все еще без сознания и в тяжелом состоянии. С согласия родителей мы выдали газетам версию, что погибли оба — и девушка, и юноша. Так что бандит, кто бы он ни был, считает себя в безопасности. — Он помолчал. — Если мальчик придет в себя, может быть, мы узнаем, кто это был. Но, может быть, и не узнаем. Надо действовать, не ожидая. — Он снова посмотрел на меня тем же странным взглядом. — Шелл, — сказал он медленно, — раз уж ты все равно решил сунуться в осиное гнездо, пойди-ка в притон этой банды и потолкайся там. Пошевели их, особенно вожака.

— Дай мне их адрес.

Он написал мне адрес, потом сказал:

— Я тебе говорил, мы над этим работаем. Нашими способами. Но все это шито-крыто, и мальчишки не знают, что мы ими интересуемся. Этого мы и хотим. Если тебе удастся вселить в них панику, это может нам очень помочь. Но эта банда — опасная; можешь получить по башке. И вот еще что: эти банды обычно состоят из подростков, но в данной во главе — двадцатидвухлетний бандит по имени Чак Дорр. — Он помедлил и продолжал: — Дорр не может объяснить, где он был и что делал вчера вечером от восьми до десяти часов. А несколько месяцев назад он был у нас по делу об изнасиловании. Путался с четырнадцатилетней девчонкой, избил ее.

— И он на свободе?

На лице Сэма выразилось отвращение.

— Естественно; оштрафовали на пятьдесят долларов и дали испытательный срок.

Я поднялся.

— Буду держать с тобой связь, Сэм.

— Пошевели их — только смотри, не переборщи. Не лишено вероятности, что Уэст нам что-нибудь скажет. И ради Пита не дай им понять, что ты хоть когда-нибудь разговаривал с полицейским. Нам нужно, чтобы они считали, что полиция никогда о них не слыхала. Это очень важно. Я буду в курсе твоих дел, но действовать ты будешь в большей мере самостоятельно. И следи за этим негодяем — Дорром. Он взрослый человек, сильнее и крупнее тебя.

Я чуть-чуть ниже шести футов двух дюймов, когда босиком, и вешу 206.

— Так что же он такое? — спросил я. — Чудовище?

— Увидишь. — Сэм проводил меня до двери и добавил: — Шелл, я — гм — всегда был с тобой откровенен, так что скажу тебе. Я не очень тебя обнадеживаю.

— Что это значит?

— Ничего. Просто хотел, чтобы ты знал правду. В общем, будь осторожен. Кто-то из этих ребят — может быть, один из них, — думает, что совершил два убийства — Пэм Фрэнклин и Орина Уэста. А после двух, третье уже легко. Из характеристики Чака Дорра известно, что он не совсем нормальный. А тот, кто убил вчера, будь то Дорр или еще кто-нибудь, явно психический тип.

Я усмехнулся:

— Я никому не позволю себя убить, Сэм. — Я ушел, чувствуя себя далеко не так беспечно, как хотел показать.

Оставив свой автомобиль с откидным верхом за углом, недалеко от улицы, где находился их «клуб», я пешком завернул за угол, прошел по улице, миновав узкий переулок, и остановился перед домом. Перед входом стояли два мотоцикла и три ветхие машины, видимо собранные из старых частей. Сам клуб представлял собой обычный дом, большое одноэтажное каркасное здание, футов на двадцать отступающее от улицы. Через грязный двор к парадному вела потрескавшаяся цементированная дорожка. Я прошел по ней и поднялся на подгнившее деревянное крыльцо.

Изнутри доносился страшный шум — визг, и смех, и крики, и топот ног, как будто танцевал кто-то тяжелый и неуклюжий. Казалось, там целая толпа. Мне было еще не совсем ясно, как себя вести, но я решил вначале ориентироваться на самих мальчишек. Если они встретят меня сдержанно и дружелюбно, я отвечу им тем же, — насколько смогу: образ Пэм слишком ярко запечатлелся в моей памяти. Правда, я не ждал радушного приема; мне уже довелось столкнуться с парой групп таких подростков, и я давно уже избавился от первоначального ошибочного представления о том, что преступник — это непременно человек взрослый. Пятнадцатилетний мальчишка ударил меня однажды кастетом, изготовленным с чисто профессиональным искусством, а восемнадцатилетний выстрелил в меня из самодельного пистолета. Он промахнулся — пуля пролетела в двух ярдах от меня, — но прицеливался он всерьез. Сейчас со мной был мой кольт, но я надеялся, что мальчишки будут держаться прилично и вежливо.

Напрасно я надеялся.

Я позвонил, и шум внутри немного стих. Высокий, костлявый парень лет семнадцати, с крысиным лицом, открыл дверь и скосил на меня глаза.

— Угу?

— Я ищу Чака Дорра.

— Кто спрашивает?

— Шелл Скотт. Я — частный сыщик.

— Никогда не слышал. — Он хотел захлопнуть дверь перед моим носом, но ему помешала моя нога.

— Вы, наверно, не расслышали, что я сказал.

— Расслышал. Его здесь нет. Катитесь отсюда. Вас не приглашали. Усекли, м-р Сыщик?

Этот молодой хулиган был именно тем, что я ожидал здесь встретить, и он начинал меня бесить, — это я тоже ожидал.

— Вы тоже сойдете, — сказал я. — С таким же успехом я могу поговорить и с вами.

Он пробормотал несколько грязных слов и потом сказал:

— Нога. Уберите ногу.

Я убрал ее: я поднял ее и пинком распахнул дверь. Крыс отпрянул на шаг назад, и дверь с размаху ударилась о стену. Я вошел, не задев его, и очутился в мгновенно притихшей комнате. Двое или трое поднялись со своих мест, злобно уставившись на меня. В этой большой комнате было человек двадцать пять, половина их — девочки, и все — подростки в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет. Ни один из них не мог помериться со мной ростом, так что Чака Дорра среди них, очевидно, не было. До моего появления они, видимо, безудержно лизались и обнимались. Ликер был представлен в изобилии. Вероятно все они уже успели наполовину надраться, а тяжелый сладкий запах говорил о том, что среди присутствующих несколько человек курят марихуану. Ликер и марихуана возвышают шпану в собственных глазах, делают их как будто умнее, красивее и сильнее.

Я стоял посреди комнаты под враждебными взглядами всего несколько секунд, потом дверь захлопнулась и молчание прервалось. Те трое, что встали, когда я вошел, направились ко мне, и тот, кто был впереди, — низкорослый, коренастый юнец с нежным лицом ребенка, который проводит вечер за вечером, разглядывая порнографические открытки, — сказал:

— Катитесь отсюда, мистер. Это — частная вечеринка. — Другой, с худым, прыщавым лицом и ярко-красными губами, сказал: — Потеряйтесь. Сгиньте. Исчезните.

Послышалось еще несколько замечаний, столь же остроумных. Присутствие девочек только ухудшало положение, потому что подобного рода шпана под взглядами своих женщин становится еще грубее — «умнее», вроде тех мальчишек на пляже, которые нарочно носятся вокруг, подымая ногами тучи песка. Видно было, что девчонкам все это очень нравилось. Среди них пять-шесть были в джинсах, остальные — в туго обтягивающих фигуру платьях.

Они были недовольны, что я прервал их веселье. Я невольно подумал, что Пэм и ее друг тоже были недовольны, когда им помешали вчера вечером. Я смотрел на жесткие молодые лица трех подростков, стоявших передо мной, на лица их товарищей, и думал, что никогда еще не видел, чтобы в одной комнате собралось столько порочных и безобразных существ. Я смотрел на одного, на другого и спрашивал себя: «Не он ли избил Пэм, не его ли пальцы сдавили ей горло?» Судя по их виду, это мог сделать любой из них, и вероятно один или несколько это сделали.

Низкорослый коренастый подросток и тот, у которого были ярко-красные губы, уперлись мне в грудь руками и стали отталкивать меня к двери. Я почувствовал, как мое лицо запылало жаром. Так уж я устроен: ничто так не действует на меня, как физическое насилие со стороны какого-нибудь человека, — а сейчас эти ребятишки старались силой вытолкнуть меня за дверь.

— Руки прочь, — сказал я.

Крыс был слева от меня.

— Да кто ты такой, по-твоему, дубовая ты голова?

Я посмотрел на него и сунул руку во внутренний карман, чтобы достать бумажник.

— Я уже сказал, кто я, — ответил я.

То ли он ожидал, что я выну из кармана что-то другое, то ли просто надеялся испугать меня, но только он держал руки за спиной; и как раз когда я вынул бумажник, его правая рука выхватила что-то из его кармана. Увидев бумажник, он быстро отвел руку за спину, но я успел заметить отблеск света на длинном лезвие ножа. Такой милый, бесправный малыш! Уж так мне его стало жаль.

Я раскрыл бумажник и показал ему фотокопию моего удостоверения, а потом показал его и трем остальным. Это не произвело на них впечатления.

— A-а, самозванец-полицейский, — сказал Крыс. Раздались грубые смешки. Я посмотрел на Крыса.

— Начнем с тебя, — сказал я. Я вынул из кармана любительскую фотографию Пэм, взятую мной из альбома м-ра Фрэнклина, и протянул ее ему. Я ничего не сказал — я хотел видеть, как он будет реагировать.

Он взглянул на фотографию. И стал пристально ее рассматривать. Наконец, облизнув губы, он скосил на меня глаза.

— А зачем мне это?

— Ты ее знаешь?

— He-а. На кой она мне, дубовая ты голова?

— Передай дальше, — велел я. — Пусть каждый посмотрит.

Он все так же, искоса, следил за мной, и сначала мне показалось, что он не собирается повиноваться. Потом он пожал плечами:

— Почему бы и нет? — Он показал фотографию трем своим товарищам, стоявшим поблизости, и те молча покачали головами; потом Крыс направился к ближайшему стулу, на котором примостилась юная парочка, дал им фотографию и что-то пробормотал. Низкорослый коренастый подросток присоединился к Крысу, и оба начали шептаться, временами бросая на меня быстрые взгляды. Через несколько секунд к ним подошли и остальные двое. В то время как фотография передавалась по кругу, я отошел к стене и прислонился к ней спиной. Я хотел стать так, чтобы видеть все лица, — но, главное, я хотел иметь за спиной эту стену; то, что здесь происходило, мне не нравилось.

Разговор становился громче; губы кривились, когда члены банды посматривали в мою сторону. Мальчишки зашевелились, собираясь в одну тесную группу; через полминуты все девочки столпились вокруг одного из диванов, а парни образовали две группы в другом конце комнаты. Они тихо разговаривали, поглядывая на меня и посмеиваясь, как будто подбадривая себя и друг друга перед каким-то действием. У большинства в руках были стаканы с ликером.

Мне очень не нравилась вся эта возня, ибо все они были настоящие хулиганы и громилы, — такие же опасные, как и взрослые, только моложе. Если они настроятся на такой лад, они могут наброситься на меня всей бандой и, может быть, раскроить мне череп. Но я — я должен соблюдать вежливость. Ведь они — продукт их среды! Как ни странно, — не более, чем все другие люди, включая и меня: так что я никак не мог вызвать в себе по отношению к ним чувства симпатии.

Девяносто девять из ста подростков, — да и взрослых тоже, — с которыми вы сталкиваетесь, прекрасные люди, но всегда найдется один процент — или меньше — таких, которые как будто принадлежат к другой породе. Есть хорошие дети и плохие дети, хорошие люди и плохие люди, но если они пускают вам пулю в лоб, вы умираете независимо от того, родились ли они в особняке или в трущобе, стреляли в вас из настоящего или самодельного пистолета. А я, сдается мне, из тех, кто имеет дело с готовой продукцией наших цивилизованных джунглей, а не с процессом ее изготовления. И я не тот тип, что говорит каннибалу, обгладывающему его ногу: «Да благословит тебя бог, сын мой; я сознаю, что ты — продукт своей среды».

Наконец все эти юные каннибалы посмотрели на фотографию Пэм, но, насколько я мог судить, видели ее впервые. Это было странно, потому что в этот день фотография Пэм появилась во всех газетах. Но если те, кто изнасиловал и задушил Пэм, были здесь, — что они думали и чувствовали в эту минуту?

Крыс отделился от своих дружков, подхватил фотографию и подошел ко мне. Он протянул мне фотографию и снова сунул руки в карманы.

— Удовлетворены? — спросил он.

— Угу. Все-таки мне нужно повидать Чака.

Он вытащил из кармана свой нож, на этот раз не скрываясь, и срезал узенький краешек ногтя с большого пальца.

Остальные стояли шеренгой посреди комнаты и смотрели на меня. Один из них перебрасывал из одной руки в другую что-то блестящее. Сначала я не понял, что это, но потом, разглядев, увидел, что это самодельный кастет, сделанный, вероятно, из ручек бака для отбросов, с торчащими из него стальными остриями, которые могли бы превратить человеческое лицо в окровавленные полосы кожи. Несколько других, включая и низкорослого крысиного дружка, держали руки в карманах.

— Катитесь отсюда, — произнес Крыс. — Ну? Я серьезно.

Мне ужасно надоело слушать, как эта малолетняя шпана указывает мне, что я должен делать.

— Слушай, ты, шпана мелкопузая, — сказал я, — прекрати трепать об меня язык, или…

— Или что? — прервал он меня. — Эй, — он повернулся к своим дружкам, — они не хочут уходить! — Он махнул рукой, и вся эта банда двинулась на меня. Они подходили медленно; тот, что с кастетом, надел его на правую руку, остальные по-прежнему держали руки в карманах.

Я сунул руку под пиджак, но колебался; я не вынул пистолета. Вы можете стрелять в Аль Капоне, когда он взрослый Аль, но когда он еще Маленький Аль, это считается неприличным. Я вспомнил, как Сэмсон предупреждал меня, что у меня будет куча неприятностей, если я начну отвешивать «малышам» оплеухи. Однако я приближался к той черте, за которой мне уже будет на все это наплевать; и если бы любой из этих подростков бросился на меня с ножом или кастетом, очень возможно, что я выстрелил бы ему в голову.

Я крепко сжал рукоятку пистолета и прижался спиной к стене.

— Не подходите, — сказал я. Мой голос прозвучал немного напряженно. — Ей-богу, если вы еще немного приблизитесь, я могу забыть, что вы — дети.

Они продолжали наступать. Я начал медленно вытаскивать пистолет — и в этот самый момент я услышал, как к дому, визжа тормозами и издавая громкие гудки, подъехала машина и остановилась у входа. Атмосфера в комнате изменилась. Мальчишки остановились, усмехаясь и шпыняя друг друга. Крыс засеменил к двери, сопровождаемый Коротышкой, — маленьким коренастым подростком, который, видимо, был его другом. Оба поспешно вышли. Очевидно, приехал босс.

Через минуту подростки вернулись с нахальным видом. Крыс подмигнул остальным: приехал Чак, уж он-то со мной разделается. На дорожке послышались шаги; это, конечно, Чак, но рядом с его шагами слышно было мелкое постукивание высоких каблучков. Первым вошел Чак, но если за ним вошла женщина, я во всяком случае ее не видел. Будь за ним дизельный локомотив, я бы его тоже не увидел.

Как сказал Сэмсон, это был огромный парень.

Все вокруг меня пришло в движение и я перестал быть центром внимания. Слышались возгласы: — Эй, Чак, — и — Где ты был, Чак? — и — Эй, Чак, этот тип портит нам настроение.

Он взглянул на кастет на руке подростка и на другого подростка, у которого из кармана торчал какой-то металлический предмет.

— Уберите оружие, — сказал он. Потом он прошел в комнату и остановился против меня.

— Что случилось? — спросил он.

Он был на полдюйма выше меня, но такой широкоплечий и узкобедрый, что казался даже еще выше. В плечах он был шире меня дюйма на три или четыре, и у него были длинные руки, — слишком длинные. Жесткие черные волоски покрывали его руки и запястья и курчавились на шее, выступавшей из белой майки, которую он носил под коричневым пиджаком. У него была довольно приятная внешность, — совсем не то, что я ожидал.

— Ничего не случилось, — ответил я. — Пока еще ничего. Просто я задал несколько вопросов.

Он усмехнулся. Мягким, приятным голосом он спросил:

— А кто вас просил задавать вопросы?

— М-р Фрэнклин.

— Фрэнклин? — сказал он твердо. — Не знаю такого. Так что лучше выходите в эту дверь и ступайте туда, откуда пришли. — Голос все еще звучал приятно, но усмешка вышла натянутой. Что-то в связи с этим парнем меня тревожило; я подумал, что откуда-то его знаю, но откуда? Где я мог его видеть?

— Мы с вами когда-нибудь встречались? — спросил я его.

— Никогда. Мы бегаем с разными стаями.

Я оглянулся на мальчишек и сказал:

— Видимо, да.

И потому, что я оглянулся, я увидел девушку — или, скорее, женщину, ибо при самом смелом воображении ее нельзя было отнести к подросткам. Взглянуть на нее вот так, неожиданно, было почти то же, что получить по башке.

Она была высокая платиновая блондинка, — девочка что надо, с жестким, наглым лицом, на котором было полфунта косметики, и скромности в ней не было ни на грош. Даже потеряй она половину своих форм, она бы все равно сохранила свою фигуру, а я видел, что формы — ее собственные, натуральные, потому что на ней была сильно декольтированная блуза, чуть не сползавшая с плеч, и туго облегавшая ее юбка. Она направилась к нам. Ремень большой коричневой кожаной сумки, наброшенный на правое плечо, перетягивал ее блузу несколько набок.

Она остановилась рядом с Чаком и посмотрела на меня. Увидев вблизи ее карие глаза, с длинными густо накрашенными ресницами, и все остальное, я было подумал, что если бы она соскребла с себя побольше этой дурацкой краски, держалась бы более естественно и носила другую сумку и на другом плече, она бы выглядела очень недурно, — но тут она открыла рот и испортила благоприятное впечатление, которое начало было зарождаться у меня в уме.

— Чаки, — сказала она, — кто этот гад ползучий?

Не хватало только жевательной резинки, которую она бы вынула изо рта, держа между большим и указательным пальцами. И голос у нее был, — высокий, скрипучий, гнусавый, и если сам по себе голос может быть глупым, то ее голос был еще и глупый.

— И то, — сказал Чак. — Прежде, чем вы уйдете, — кто вы?

Я снова повторил свой жест — полез за бумажником во внутренний карман, откинув полу пиджака так, чтобы он мог заметить мой пистолет. Мое удостоверение произвело на него столь же мало впечатления, как и на подростков. Но он заметил пистолет, поднял одну бровь и произнес:

— Сыщик по особым делам, а? Настоящий мужской пистолет. — Он снова взглянул на мое удостоверение. — Ну, и что же вы разузнали? Ищейка. Первоапрельский дурак из полиции.

Платиновая блондинка гнусаво захихикала.

— О, Чаки! — Он ее рассмешил до смерти!

Ее глупое восхищение явно подзадорило его, потому что он сказал:

— Ну-ка, поглядим, что это за штука, — и протянул руку, чтобы взять у меня пистолет. Я подождал, пока его пальцы не прикоснулись к нему, и с силой ударил его по руке ребром ладони. Я знал, что это очень больно и почти парализует руку. Удар привел его в такое бешенство, что я подумал — у него глаза вылезут на лоб.

Это было здорово. Именно этого я и хотел. Я хотел довести его до кипения. Я сказал:

— Я показываю людям свой пистолет только тогда, когда собираюсь их застрелить. — Я вынул из кармана фотографию Пэм и сунул ее ему в руку прежде, чем он успел размахнуться и ударить меня. — Я зашел просто для того, чтобы спросить, знаете ли вы эту девушку, — сказал я. — Узнаете?

На щеках его прыгали желваки, и он старался расшевелить пальцы правой руки, но фотографию все же взял. Однако он не сразу посмотрел на нее. Он глядел на меня, сжимая челюсти, пока не овладел собой настолько, чтобы подавить горящий в его глазах гнев. Наконец он сказал хрипло, саркастически:

— Рад сотрудничать с ищейкой.

Лицо его приняло спокойное, даже приятное выражение, однако оно мгновенно исчезло, стоило ему взглянуть на фотографию. Его как будто передернуло, и он перевел на меня вспыхнувший гневом взгляд.

— Ты, крыса! — произнес он. — Зачем показываешь мне этот снимок? Я читаю газеты, Ищейка. Зачем приставал с этим к ребятам? Так это и есть тот Фрэнклин, который велел тебе шпионить за нами?

— Так не знаете ее?

— Нет, ты…

— Никогда ее не видели?

— Нет!

— Об чем разговор? — сказала наглая блондинка. — Врежь ему как следует, Чаки.

«Совсем плохо, — подумал я, — а она могла бы мне понравиться». Чак сжал кулаки; а когда он сжимал кулаки, они превращались в смертоносное оружие.

— Слушай, Ищейка, — сказал он, — я сосчитаю до десяти. Если не выйдешь отсюда, когда я кончу, тебя вынесут.

Я собирался возразить ему, но, оглядевшись, увидел с десяток, а то и больше, юных каннибалов, готовых сожрать меня живьем. Я, правда, не слабак и, к тому же, бывший моряк, начиненный приемами дзюдо и полным набором способов невооруженной обороны; но мысль о том, что, когда они навалятся на меня всей шайкой, я, возможно, уложу пять-шесть из них, прежде чем они меня растерзают, показалась мне слабым утешением.

Он начал считать. «Какого черта, — подумал я, — ведь я их достаточно расшевелил». Я пожал плечами и шагнул к двери. При этом я оказался рядом с блондинкой.

— Ну и тип! — сказала она своим гнусавым голосом. — Настоящий забулдыга, вот ты кто.

— Заткнитесь, вы, — сказал я.

Бац! Она не так хорошо владела собой, как Чак. Она взмахнула рукой и самым настоящим образом влепила мне пощечину. Она даже оттолкнула меня, но все это было бы еще полбеды, если бы я не задел за что-то ногой. Я приземлился с такой силой, что весь дом задрожал.

И тогда я увидел, что меня подвело. Вернее, две вещи. Малорослый дружок Крыса пробрался мне за спину и стал на четвереньки, а Чак все еще стоял с выставленной вперед ногой и хохотал до упаду. Какую-то секунду я сидел на полу, и горячая волна гнева поднималась во мне; потом я с силой пнул Коротышку в зад. Он отлетел и уткнулся лицом в ковер, а я вскочил на ноги, горя от негодования. И блондинка, и все мальчишки и девчонки смеялись вместе с Чаком, но когда я поднялся, смех несколько утих.

Но Коротышка перевернулся и встал с пола, потер лицо — и потом громко рассмеялся, глядя мне в глаза; в его смехе, однако, не было ни веселья, ни настоящей живости — просто громкое, ритмичное ха-ха-ха. Остальные подхватили этот маневр и, глядя на меня, выкрикивали «ха-ха-ха», в унисон с Коротышкой. Было странно и даже страшно смотреть на эти — уже не улыбающиеся — лица и слышать этот неестественный смех, вырывавшийся из двадцати глоток. Он звучал дико и как-то по-звериному; извращенная, глупая демонстрация, от которой у меня по спине побежали мурашки.

Зато блондинка явно получала удовольствие. Для нее тоже я был поводом для смеха. Но только ее смех отдавал честным весельем. Наверно, стоя перед ними и чуть не брызжа слюной от гнева, я и в самом деле выглядел несколько смешно. Она согнулась чуть не вдвое и так хохотала, что сумка соскользнула у нее с плеча и громко брякнулась об пол. Видимо, в ней лежал либо кусок свинца, либо пистолет. Милейшие существа — друзья Чака!

Чак похлопал меня по плечу. Я посмотрел на него — он не смеялся.

— Восемь, — произнес он.

Я едва не взорвался, но когда он сказал: — Девять, — я пошел к двери. Его шайка сгрудилась передо мной, и если бы они не отступили, я бы вышвырнул кое-кого сквозь потолок, до того я был взбешен. Но они медленно посторонились, не переставая скандировать ха-ха-ха, и я миновал их, стараясь смотреть сразу во все стороны. Я уже надеялся, что дойду до двери без новых неприятностей, как вдруг кто-то с силой поддал меня сзади ногой.

Меня бросило на дверь и, натолкнувшись на нее, я круто обернулся. Конечно же, это был Коротышка, пожелавший со мной расквитаться. Он не знал, что мы с ним еще далеко не расквитались. Я смотрел на этих юнцов, которые постепенно перестали смеяться, и нужно было все мое самообладание и все, что еще осталось во мне от здравого смысла, чтобы не броситься на них и не стереть кое-кого в порошок. Я уже принял от этих малолетних хулиганов больше, чем когда-либо принимал от такого же числа взрослых бандитов; и чем дольше я смотрел на них, тем больше они вырастали в моих глазах. Еще немного, и они бы выросли настолько, что я бы вытащил свой пистолет и застрелил бы пятерых, — но я заставил себя открыть дверь и выйти на крыльцо.

Серп луны прятался за несущимися тучами и пахло дождем, но прохладный воздух не охладил и не успокоил меня, хотя я и старался успокоиться, пока шел к моему кэду^[20]. В сущности, я узнал мало нового, за исключением того, что подростки эти не просто хулиганы, но опасные хулиганы. У Чака, правда, задергалось лицо, когда я показал ему фотографию Пэм, но едва ли его можно осуждать за то, что ему стало не по себе. Мне нужно было вывести его из равновесия, поэтому я сыграл с ним гнусную шутку: показал ему снимок, сделанный в морге.

И тут я вдруг вспомнил, где я раньше его видел. Может быть, из-за того, что я одновременно думал о нем и о Пэм, но я вспомнил, что видел его на фотографии в альбоме, который показал мне мистер Фрэнклин. Она была на одной из последних страниц; групповой любительский снимок, сделанный во время пикника — в Элизиэн Парк! За полквартала от места, где я оставил свой автомобиль, был маленький коктейль-бар. Я зашел туда и из телефонной кабинки в конце бара позвонил м-ру Фрэнклину. Он ответил.

— М-р Фрэнклин, это Шелл Скотт. Вам известны имена молодых людей, с которыми встречалась Пэм?

— Ну… да, почти всех. Вы что-нибудь узнали?

— Пока только предположение. Пэм когда-нибудь упоминала имя Чака Дорра?

— Нет. Никогда не слышал.

— Найдите в конце альбома снимок, сделанный во время пикника в Элизиэн Парк. Каким числом он датирован?

С полминуты его не было, потом он снова взял трубку.

— Это было шестнадцатого, прошлого месяца. Она… голос его дрогнул.

Я быстро сказал:

— Она знала всех этих людей?

— Она пошла туда с мальчиком, с которым дружила, и еще с одной парой; они должны были встретиться там с остальными. Кое-кого она не знала.

Я сказал ему, что пока у меня только догадки и пробы, но как только что-нибудь выяснится, я сразу же ему сообщу. Потом я позвонил Сэмсону.

— Сэм, дневник девочки Фрэнклин все еще у тебя?

— Да. Тебе что-нибудь нужно? Как вообще твои дела, — продвигаются?

Я кратко рассказал ему о вечеринке.

— Подлая банда, ничего не скажешь. Этот дневник — в нем что-нибудь сказано о пикнике вечером шестнадцатого, прошлого месяца?

Через минуту он прочитал мне две-три строчки, которые меня не заинтересовали; слова, написанные Пэм, звучали странно, произнесенные его грубоватым голосом; и вот:

— Божественный вечер в парке. И ОУ, и ДжМ пригласили меня на студенческий вечер. С кем пойти? Думаю, с ОУ. Он просто мечта! Но я бы даже с ним не пошла на пикник, если бы знала заранее, что там будет такой тип, как ЧД. В конце концов, мне пришлось просто игнорировать его, он такой навязчивый. Во всяком случае, мне не нравятся люди старше меня, — и он такой волосатый. Завтра увижу ОУ и скажу ему, что пойду с ним. — Сэм помолчал. — Вот и все.

— Этот ОУ, должно быть, Орин Уэст. ЧД — это Чак Дорр.

Он медленно сказал:

— Ты уверен?

— Абсолютно. — Я рассказал ему о фотографии в альбоме.

— Мы еще не достигли такой точности, — сказал он. — Но все как будто приводит к Дорру, а? Какое впечатление он на тебя произвел?

— Драчливый малютка! Однако ум у него ясный. Если он и психопат, то действует весьма нормально.

— Так же действовали сумасшедшие убийцы Хэаренс и Роберт Ирвин. Похоже, что нам придется следить за этой бандой, Шелл. Тем более, что надеяться больше не на что.

— Что ты имеешь в виду?

— Орин Уэст сегодня умер. Так ничего и не сказав.

«Значит, не только Пэм, — подумал я. — Теперь их двое — двое хороших, симпатичных детей». Сэм прервал мои мысли, сказав почти то же самое, потом добавил:

— Еще неизвестно, первые ли это жертвы. И наверняка не последние, если мы его не остановим. Он меня всерьез беспокоит.

Да, это было самое худшее, самое страшное. Страшнее даже, чем мысль о Пэм, лежащей в морге, была мысль о том, что ее убийца и другие, ему подобные, разгуливают по улицам, встречаясь с другими Пэм. Они выглядят, как все нормальные люди, когда сидят напротив вас в ресторане или рядом с вами в затемненном зрительном зале; они выглядят, как все нормальные люди, когда проходят мимо вас на улице. Глядя в их нормальные глаза, вы не можете проникнуть в глубь их ненормальных умов, чтобы увидеть их извращенные желания, их странный, дикий голод.

— Мы должны схватить его, — сказал Сэмсон. — А у нас пока что мало оснований. Ты же знаешь положение насчет улик, Шелл. Мы должны представить веские доказательства, иначе прокурор не возбудит дела.

Он поговорил еще немного. Я знал, чего он хочет; он просто не хотел просить меня; я почувствовал, что волосы у меня на затылке зашевелились и в горле как будто пересохло, когда я сказал:

— Я беру на себя Дорра, Сэм. Он либо сам это сделал, либо знает, кто. Попробую еще раз. Я поработаю над Дорром, и на этот раз добьюсь своего.

— Ну, что ж… валяй, Шелл. Говори ему все, что угодно. Если он — то самое, то сейчас он внутри весь трясется. Но доказательства должны быть бесспорны. Он должен расколоться, иначе мы его потеряем, — а расколоть его нелегко.

— Да, Сэм. — Во рту у меня было совсем сухо. — Скажу тебе правду, приятель. Я бы хотел иметь поблизости десяток дюжих полицейских.

Он тихонько засмеялся:

— С тобой все будет в порядке, Шелл.

— Ага, — сказал я. — Само собой. — Я опустил трубку и отправился обратно в клуб.

Право же, мне совсем не хотелось туда возвращаться. Перед домом я остановился, переложил свой пистолет в карман пиджака и, держа на нем руку, позвонил.

Из-за двери выглянул Крыс; я ринулся мимо него в комнату и остановился. Все головы резко повернулись, глаза прищурились, и я услышал голоса:

— Ну что ж, сам напрашивается. — Крыс завел было свое ха-ха и другие автоматически подхватили.

Я сгреб Крыса и рывком притянул к себе, чуть не подняв его в воздух. Я приблизил лицо к его лицу:

— Слушай, ты, шпаненок, закрой свою пасть. Прекрати сотрясать воздух! Твои фокусы мне уже во как надоели.

Его лицо покраснело, и рука потянулась к карману брюк.

— Валяй, — сказал я. — А я перекину тебя через колено, и пусть твои дружки посмеются над этим.

Дверь в боковую комнату распахнулась, и появился Чак, сжигая меня взглядом. Даже на расстоянии я видел, как прыгают на его щеках желваки. В комнате воцарилась тишина. Я оттолкнул Крыса так, что он пробежал почти до середины комнаты, подошел к Чаку, стал так, чтобы одновременно видеть и его, и всю его банду.

Он сказал холодно, медленно:

— Я же говорил, чтобы ты дул отсюда, Ищейка.

— Ты много чего говорил мне, приятель.

Глаза его сощурились. Его рот был запачкан помадой. В комнате позади него я увидел блондинку, сидящую на диване. Я почти ожидал, что увижу голую женщину, но она была совершенно одета — насколько позволяли ее блузка и юбка. Правда, помада на ее губах была смазана, — но это было и все.

Большинство юнцов вскочили со своих мест и подошли поближе. Они смотрели то на меня, то на Чака, ожидая его команды. Чак шагнул ко мне, его рука сжалась в кулак.

— Я бы не стал, — сказал я. Моя рука все еще держала в кармане пистолет, а другой рукой я отогнул лацкан пиджака, чтобы показать ему, что чехол для пистолета пуст.

Он резко остановился, взглянул на мой карман, потом на подростков. Наконец он кивнул, указав на комнату, откуда он вышел, и сказал мне:

— Входи. — Пятясь, он вошел в комнату, я последовал за ним, захлопнув за собой дверь.

Он спросил:

— Об чем звон?

— Сам знаешь, о чем. Эта девочка Фрэнклин — Пэм, — ты сказал, что не был с ней знаком. А я знаю, что был.

Он взглянул на блондинку.

— Не обращай внимания, Люсиль.

— Чаки! Вот это мне нравится. Определенно нравится! Разве не я — твоя девочка? А, Чаки? — От этой «девочки» меня слегка затошнило, но ревнивая блондинка могла мне помочь. Она продолжала: — Тебе ведь нечего от меня скрывать, верно, Чаки?

— Я сказал — не обращай внимания.

— В чем дело, Чак? — спросил я. — Она права? Ты не хочешь, чтобы она слышала то, что я скажу?

Он пожал плечами, уставившись на меня.

— Элизиэн Парк, — сказал я. Он не сводил с меня глаз. — Пикник шестнадцатого числа. Это — раз.

— Ну, я видел ее. Ну и что? Думаете, я собираюсь рассказывать об этом какой-то паршивой ищейке, когда газеты подняли такой шум? Как бы не так. У меня свои причины, и вас они совершенно не касаются.

— Знаю я твои причины. Ты читаешь газеты, Чак, так что знаешь о молодом парне, который был убит. — Я усмехнулся. — Только его не убили. Он в больнице. И в состоянии разговаривать.

Единственной его реакцией была минутная пауза, после которой он как будто стал еще злее.

— Не знаю, куда вы гнете.

Люсиль подошла к нам.

— Эх вы, глупый человек, — сказала она гнусавым голосом. — Вы говорите о той девушке, которую изнасиловали? Ей-богу, при чем тут Чаки? Вы меня спросите!

Она стояла подбоченившись, и будь у нее на плече ее сумка, она была бы просто картинка, но сумка лежала на диване. Но даже и так, в ней было на что посмотреть.

— Что это значит? — спросил я.

— Я тоже не без языка. Вы вот наседаете на Чака, чтобы он вам сказал. Так вот, вчера вечером Чаки и я, — мы были вместе. Ведь правда, лапушка?

Он поколебался и потом сказал:

— Правда, детка. — Он посмотрел на меня. — Удовлетворены? Или хотите еще раз приземлиться на собственный зад? — Люсиль захихикала.

Если бы Люсиль сказала правду, Чак имел бы прочное алиби, — но я был почти уверен, что она солгала. Хотя бы потому, что, как сказал мне Сэмсон, Чак не смог объяснить, что он делал вчера вечером от восьми до десяти часов.

Я спросил:

— А как насчет вчерашнего вечера, ну, скажем, от восьми до десяти?

— Прекрати, ищейка! А не то я…

Он не успел сказать мне, что он собирается сделать, так как Люсиль его опередила.

— От восьми до десяти? От шести до двенадцати, вы хотите сказать. — Она сжала руку Чака и сказала: — Чаки был со мной, как я говорила. — Она посмотрела на меня злобным взглядом и с очень неприятным выражением на раскрашенном лице. — Хотите подробности?

Чак открыл дверь и кивнул. С полдюжины юнцов подошли и стали в дверях. Я вдруг почувствовал, что меня загнали в угол, даже несмотря на то, что у меня в кармане мой пистолет. Мелькнула мысль, что от меня избавятся так или иначе, — но я хотел поговорить с блондинкой. Один на один. Я хотел побольше расспросить ее о вчерашнем вечере и, с помощью пачки долларов, добиться правды. Она вела себя как девица, у которой можно купить все, что угодно.

— Вон отсюда, Ищейка, — сказал Чак. Потом он повернулся и сказал мальчишкам: — Хотите взять его, друзья-приятели? — Мерзкое рычание с их стороны означало, что они бы очень этого хотели.

Пока Чак стоял ко мне спиной, я поймал взгляд платиновой блондинки и кивком показал на входную дверь. В ее глазах промелькнуло недоумение. В этот момент Чак схватил меня за руку и подтолкнул к двери, навстречу юнцам, которые меня ждали.

Они ждали — и были наготове. Я увидел два-три ножа, несколько кастетов, а один из юнцов — мой приятель Коротышка — держал в руке кусок свинцовой трубы. Я уперся в пол ногой, чуть не поскользнулся, но удержал равновесие и выхватил пистолет. Когда я пришел сюда в первый раз, меня коробило при мысли, что можно наставить пистолет на кучку детей; сейчас это чувство исчезло.

До подростка, стоявшего ближе всех, было каких-нибудь два фута, и я нацелился ему в живот, — и был готов спустить курок в случае необходимости. Должно быть, он это понял, ибо он поспешно отступил и спрятался за товарищей.

— А ну, все — назад! И быстро, — сказал я. Я взглянул на Чака. — Вели им уйти, Чаки.

Он перевел взгляд с меня на мальчишек, и я направил на него пистолет. Сейчас все замолчали, и он не мог не слышать, как я взвел курок; и так как он все еще колебался, я поднял дуло выше его головы и послал пулю в потолок. В небольшой комнате выстрел прозвучал, как удар грома, и воздух наполнился запахом подожженного пороха. Стоявшие в дверях отшатнулись.

— Шевелись, Чак, — сказал я. — Если понадобится, второй будет ниже. Иди впереди меня.

С полсекунды он злобно смотрел на меня, лицо его потемнело, потом он дернул головой и вышел в первую комнату; следом за ним шла блондинка. Я замыкал это шествие, держа Чака на прицеле.

— Одно подозрительное движение, Чак, — со стороны любого, — и ты получишь пулю первым. А после тебя — твои друзья. И поверь, это доставит мне только удовольствие.

Идя к двери, я старался следить за всеми. Когда я дошел до нее, я сказал Чаку:

— Может, у тебя больше здравого смысла, чем у твоей мелюзги. Так что лучше позаботься о том, чтобы ни один из твоихдружков не высунул голову за дверь, когда я выйду отсюда.

Его глаза горели злобой, но он молчал. Я вышел, с минуту подождал, чтобы убедиться, что за мной никто не следит, и затем пошел прочь. На улице было темно; три фонаря были разбиты, и на протяжении полуквартала освещение было совсем тусклым. Не доходя шагов двадцать до угла, я остановился и стал ждать. Прошло пять минут. Трижды по улице прошли машины, обливая меня светом фар. Я начал уже думать, что блондинка либо не поняла меня, когда я знаком показал ей, что буду ждать ее на улице, либо не захотела выйти ко мне. Потом я различил в сумраке движущуюся фигуру. Она шла в мою сторону, ее платиновые волосы смутно белели в полутьме.

Подойдя достаточно близко, она остановилась:

— Что вам надо?

Я решил действовать напрямик.

— Сколько возьмете за то, чтобы рассказать правду о вчерашнем вечере?

С минуту она молчала; потом сказала:

— Черт!

Перед домом вспыхнула светлая полоса — открылась дверь; из нее выскочил Чак и бросился бежать в нашу сторону. Я подумал, что он гонится за мной, и приготовился встретить его, нанеся ему удар по шее ребром ладони; но не добежав ярда, он остановился. Грудь его вздымалась.

Он обратился к блондинке:

— Ты не сказала мне, что хочешь проветриться, — сказал он. И добавил: — Детка. — Его голос звучал странно, сдавленно. — Ты забыла сумку, детка.

Тут я заметил, что он держит одну руку в кармане пиджака, а в другой — ее коричневая кожаная сумка. Она быстрым движением потянулась за ней, но он отдернул руку.

— Я понесу ее. Пошли обратно в дом, детка.

К моему удивлению, он не обращал на меня внимания. Сунув сумку под мышку, он схватил ее за руку, и они двинулись обратно. Но прежде чем они повернулись, я успел разглядеть ее лицо. Оно было почти таким же белым, как ее волосы. Она была испугана до полусмерти.

Они вошли в дом, а я терялся в догадках, что же между ними стряслось. Я бы понял тревогу Чака и ее страх, если бы она солгала, что была с ним вчера вечером. Но в этом было что-то особенное; разговор об ее сумке, например. И потом, уж слишком она испугалась. Я повернулся и пошел. Дойдя до поворота в переулок, я отступил к поребрику, — на всякий случай. Что-то было не то и не так, чего я еще не мог понять. Но я почти нащупал, что это, оно уже принимало определенные очертания, как вдруг я услышал за спиной окрик:

— Эй, Ищейка!

Я остановился. Чак почти бегом догонял меня.

— Что я тебе скажу, — проговорил он, скаля зубы. — Вид у него был мерзкий, ненормальный. Я стиснул в кармане пистолет, в то время как он обошел меня и оказался спиной к улице. — Я тебя порешу, приятель, — сказал он. — Сейчас уж я тебя порешу.

У него был вид и тон сумасшедшего, и я начал вынимать из кармана пистолет, удивляясь про себя, почему он обошел вокруг меня. Внезапно до меня дошло, что у меня за спиной — переулок. Я хотел обернуться и в этот же момент услышал позади какой-то шорох и движение. Я круто развернулся, вскинув пистолет, и увидел, почти рядом, подростка с крысиным лицом и его дружка, который, держа в руке какой-то предмет, высоко взмахнул им над головой.

Тут же рука его опустилась, направляясь ко мне, и я отпрянул, но огромный кулак Чака ударил меня сзади по голове и отбросил меня вперед. Этого было достаточно. Устремленная вниз дубинка обрушилась на мою голову и, ошеломленный, я упал на колени. Мне казалось, что я очень долго падаю, я почувствовал только легкий толчок, когда мои колени коснулись асфальта. Я попытался двинуться, поднять руку с пистолетом, — и не мог. Что-то опрокинуло меня и швырнуло на спину; чья-то нога выбила из руки пистолет. Прямо надо мной появилось дикое, искаженное лицо Чака, и его кулак ударил меня под подбородок, и мне показалось, что моя голова вдавилась затылком в асфальт. На какой-то миг перед тем, как на меня хлынула темнота, холод внезапного страха проник в мое сознание, — я увидел над собой безумные, звериные черты и подумал, что это же нечеловеческое лицо склонялось над лицом Пэм, и я понял, что этот обезумевший человек готов для убийства…

Кто-то тряс меня за плечи. Сначала я все видел не в фокусе; в черепе пульсировала боль. Потом я увидел склонившееся надо мной лицо патрулирующего полицейского.

— Вы живы? — повторял он снова и снова.

Я медленно приподнялся, огляделся.

— Что произошло? — спросил я.

— Да вот, ехал мимо в полицейской машине и увидел этих парней. Они бросились бежать в переулок. Я — за ними, но они удрали. Я вернулся поглядеть, что с вами.

— Кажется, со мной все о’кэй. — Мне удалось подняться на ноги и опереться о кирпичную стену. Меня стошнило. — Сколько времени я был без сознания?

— Всего пару минут. — Потом он предложил мне пойти с ним в полицейский участок и написать официальную жалобу. Я показал ему свое удостоверение и объяснил, что сотрудничаю с капитаном Сэмсоном по делу об убийстве. Он хотел остаться и помочь мне, но я не согласился на это. Я был настолько взбешен действиями Чака и его шайки, что хотел разделаться с ними самолично.

Я прислонился к кирпичной стене, подавил подступившую к горлу тошноту, сунул руку в карман за пистолетом. Потом я вспомнил, что чья-то нога выбила его у меня из рук. Мои поиски в переулке и на углу ни к чему не привели. Должно быть, они забрали пистолет; возможно, пристрелили бы меня, если бы их не осветили фары полицейского автомобиля.

Кроме пистолета, все было при мне, в том числе и ключи от моей машины. Я вернулся к моему кэду и отпер багажник. Автомобиль все равно что передвижная мастерская, и в нем я всегда держу всевозможные инструменты, которые могут мне понадобиться в той или иной ситуации. Но среди них не было того, что мне в этот момент нужно было больше всего на свете, — пистолета.

Шаря среди всех этих вещей, я нашел молоток. Конечно, против пистолета молоток — почти ничто, но он может раскроить человеческий череп и вонзиться в мозг, если человек окажется на достаточно близком расстоянии. Я понимал, что не могу вернуться в клуб; эти юные чудовища — потенциальные убийцы, а может быть, уже убийцы. Но с молотком в руке я чувствовал себя спокойнее, понемногу приходя в себя, собираясь с силами и стараясь обуздать свой гнев, который иначе мог бы толкнуть меня на какой-нибудь безрассудный поступок.

Я услышал, что возле клуба затарахтел мотор; потом к нему присоединился второй. Я осторожно выглянул из-за угла. Один из мотоциклов сорвался с места и умчал прочь и сразу за ним — второй. Потом тронулась машина, набитая до отказа подростками. Это был обычный разъезд завсегдатаев клуба. И вскоре перед домом осталась только одна машина: Чака Дорра.

Потом в окнах клуба потух свет. Во тьме с крыльца сошли четыре смутные тени и, держась тесной группой, направились к машине. Я узнал Чака по его высокому росту, блондинку — по фигуре. Двое других были меньше, ниже ростом. Все четверо сели в машину, она тронулась и, сделав v-образный разворот, покатила по слабо освещенной улице в противоположную от меня сторону.

Я бросился к кэду, завел мотор и поехал вслед за ними. Чак не включил сигнальные огни, но я видел его машину квартала на три впереди. То есть, я надеялся, что это его машина, и что они еще не свернули на какую-нибудь боковую улицу. Я усилил скорость, чтобы удостовериться, поневоле положившись на то, что они не знают моего автомобиля: у меня не было другого выхода. Я догнал их и проскочил вперед. Я был прав: это была та машина. Чак сидел за рулем; остальные трое сидели сзади. Помня пышногрудую, наглую блондинку, я живо представил себе, чем они там занимались.

Я обогнал их на два квартала и стал держаться на этом расстоянии, следя за ними в зеркале. Если я буду впереди, они едва ли заподозрят, что я их преследую. Так мы проехали почти две мили, и в это время я старался вспомнить то, что закралось в мои мысли тогда, в переулке, перед тем, как меня сбили с ног и я потерял сознание. Тогда я не успел додумать это до конца. Я вспомнил искаженное лицо Чака… и то, что тогда было смутно, вдруг прояснилось, и я содрогнулся.

Я не просто подозревал его теперь, не просто догадывался — я знал!

Я вспомнил, как дрогнуло и налилось гневом лицо Чака, когда я показал ему фотографию Пэм. Ту, что была снята в морге. Я сделал это просто для того, чтобы вывести его из равновесия, но когда он посмотрел на нее, выражение его лица и его слова сказали мне, что убил ее — он. Я видел изувеченное лицо Пэм в морге и на посмертной фотографии — и она совсем не была похожа на себя. Чак не стал рассматривать фотографию, пока не овладел собой, но его первый, мгновенный взгляд сказал ему, что это — Пэм. Он мог узнать ее только в одном случае — если именно он был тем, кто превратил лицо Пэм в эту страшную маску и весь день носил этот образ в своем извращенном воображении.

Внезапно машина, за которой я следил, свернула налево. Я нажал на тормоза, развернул свой кэд и помчался обратно до поворота. Я догнал их, между нами было несколько сот ярдов. Я не представлял себе, куда они направляются, потому что впереди начиналась пустынная сельская местность. Огни города мы давно оставили позади, а луна снова скрылась за тучи.

Мысль о том, что теперь меня легко заметить, что следующая за ними машина с зажженными фарами вызовет их подозрения, беспокоила меня. Впереди показалась одиноко стоящая заправочная станция, и я подумал, что для меня это, может быть, последний шанс связаться с Сэмсоном и попросить его выслать людей мне в помощь. Против меня — трое, и у одного из них пистолет — мой пистолет. И я вспомнил, что у девушки в сумке тоже, возможно, спрятан пистолет. Какая-то неясная мысль промелькнула у меня в голове, — но справа уже возникла заправочная станция. Если я остановлюсь, я могу упустить Чака, но я должен пойти на риск.

Я остановился, побежал к телефону, сунул в автомат монетку и набрал номер полиции. Трубку снял Сэмсон.

— Сэм? Это Шелл. Чак Дорр — тот, кто нам нужен. — Я кратко рассказал ему обо всем, что произошло. — Я следую за ними, — сказал я. — Их четверо — Чак, его красотка и еще два парня. Направляются на равнину — одному мне их не взять. Направь несколько человек…

— Какая красотка? — прервал меня Сэмсон.

— Какая-то платиновая блондинка — персиковая девочка Дорра. У них была маленькая потасовка, но сейчас все, видимо, о’кэй. Они выехали на равнину.

— Ты где?

Он так завопил, что я испугался. Я выпалил все данные о моем местонахождении и об их маршруте.

— Господи, Шелл! — сказал он взволнованным, напряженным голосом. — Ведь она — из полиции!

Меня бросило в жар, и тут же внутри у меня похолодело. Я услышал, как он бросил трубку и что-то кому-то крикнул. Может быть, эта новость и не должна была меня удивить, но я больше чем удивился — я был ошеломлен. Сэм отсутствовал лишь несколько секунд, но за это время я вспомнил то, что он мне говорил при нашем свидании: «Мы положили глаз на «Черную банду»… Я буду в курсе твоих дел…» — и еще многое другое, что должно было бы подготовить меня и открыть мне глаза на истинное значение ссоры Чака с девушкой.

Сэмсон снова взял трубку.

— Шелл, слушай меня внимательно. Я сказал тебе тогда, что не очень тебя обнадеживаю, — не хотел, чтобы ты потерял бдительность: я не мог сказать тебе про нее, потому что даже ты, увидев ее там, мог бы нечаянно чем-нибудь выдать, что ты ее знаешь, — а я не должен был подвергать ее такому риску в таком месте. Но она знала, что ты туда явишься, вот почему я позволил тебе пойти в их притон. У нее пистолет, стреляет она гораздо лучше, чем ты, и могла бы тебя прикрыть. Шелл, как ты думаешь, есть ли хоть малейшая опасность, что Дорр догадается, что она из полиции?

Прежде чем я ответил, я вдруг вспомнил недоуменное выражение в ее карих глазах, когда я кивком пригласил ее выйти на улицу. Она-то знала, кто я. Возможно, она подумала, что я хочу передать ей что-нибудь от Сэмсона. Теперь я понял, каким образом Сэм узнал, что Чак не имеет алиби за вчерашний вечер. Это она сказала Сэму. И даже зная, что Чак почти наверняка убийца Пэм, она решилась пойти на риск и, обеспокоенная, вышла ко мне, забыв в тревоге свою сумку. А потом появился Чак, и он нес ее сумку, в которой нашел пистолет и, должно быть, ее удостоверение или что-то в этом роде. И тут же вслед за этим меня избили и вероятно должны были убить, — и потом они покинули клуб и привезли ее в это безлюдное, уединенное место.

— Сэм, — сказал я, — он знает!

Вешая трубку, я слышал его проклятия. Я бросился в машину. Спидометр показывал почти девяносто. Проехав пять или шесть миль, я очутился у перекрестка: узкая дорога пересекала шоссе, уходя вправо и влево. Я выругался и помчался дальше. Но ни одна машина не появлялась в свете моих фар, и в конце концов я развернулся и поехал обратно к перекрестку. Раздумывать о том, в какую сторону они могли свернуть, было некогда; я свернул налево, на неровную, ухабистую дорогу и остановился, выключил фары, вышел из машины, открыл багажник. Я нашел инфракрасный прибор для ночного видения и снова сел за руль. Если они увидели бы меня на этой темной, безлюдной дороге, мне была бы крышка, — и ей тоже. Я медленно ехал с выключенными фарами, вглядываясь в темноту через маленькую трубку.

Теперь этот прибор называется ноктовизором, или трубкой ночного видения, хотя во время второй мировой войны он назывался снайперскопом, так как им пользовались снайперы, а также армейские водители машин, которые шли в темные ночи, выключив фары. Глядя через эту трубку, я мог на расстоянии двухсот-трехсот футов видеть очертания любых предметов, невидимых в темноте простому глазу. Ведя машину, я представлял себе лицо Чака, когда он меня ударил; лицо Пэм в морге, — и лицо Люсиль. Я вспомнил, как мне пришло в голову, что если бы не толстый слой косметики и не эти металлические волосы, Люсиль, возможно, была бы очень хорошенькой.

Я был почти готов повернуть обратно и попробовать в другом направлении, как вдруг я увидел в трубке моего прибора отчетливые очертания автомобиля. Он стоял у самой дороги, справа от меня, и я остановился, не доехав сотню футов, прошел их пешком, захватив с собой молоток. Автомобиль принадлежал Чаку, и в нем никого не было.

Ночь была черной, безмолвной, разметавшиеся по небу тучи скрывали луну, но глядя в трубочку, я различал очертания разбросанных тут и там деревьев и кустов. Но мои четверо будто сквозь землю провалились. Они оставили машину справа от дороги, поэтому я пошел направо.

И вдруг я их увидел: четыре отчетливых фигуры, ярдах в пятидесяти от меня. Что они делали, было непонятно. Я бросился к ним, стараясь не производить шума, который мог бы привлечь их внимание. Потом я приостановился и пошел медленно, крадучись, пока не услышал голос Чака. Я все еще не мог разглядеть их невооруженным глазом, но через ноктовизор я увидел, как длинная рука Чака схватила Люсиль спереди за блузу и рывком разорвала ее от ворота донизу. Двое других, стоя позади Люсиль, держали ее за руки. Я подобрался ближе, сжимая в руке молоток.

Теперь я увидел их собственными глазами. Я слышал напряженный голос Чака, злобные, дикие, грязные слова, которые он швырял в Люсиль, красочно расписывая, что он и его два товарища сделали с Пэм вчера вечером. Потом он сказал ей, что они собираются сделать с ней.

Я был так близко от них, что мог бы схватить их, и вслушивался в то, что говорил Чак, так напряженно и внимательно, что не заметил, как луна понемногу выскользнула из туч. И вдруг лунный свет посеребрил все вокруг мягким, но ярким сиянием — и в тот же миг я узнал двух спутников Чака: это были Крыс и Коротышка. Крыс меня заметил.

Еще прежде, чем он успел крикнуть, я увидел в руке Чака пистолет, увидел, как он поднял руку и ударил Люсиль пистолетом по голове, как она, согнувшись, упала наземь, услышал, как подростки закричали:

— Берегись, Чак! — Это я бросился к ним, размахивая тяжелым молотком.

Чак круто повернулся, и из дула пистолета вырвалось пламя; я увидел, как те двое кинулись мне навстречу. Чак целил мне в лицо и готов был выстрелить второй раз, и я швырнул в него молотком, услышал, как молоток ударился об его тело, и в то же мгновение, упершись в землю левой ногой, повернулся и прыгнул на тех двоих. Один не успел отскочить в сторону, и мой левый кулак угодил ему в живот, вдавив его чуть не до позвоночника. Когда он падал, я ударил его ребром ладони по шее. Второй, — тот, что поменьше, — оказался в двух ярдах от меня, и в руке у него был пистолет. Я оттолкнулся и прыгнул ногами вперед, изогнувшись телом влево. Пуля пролетела у моей головы, и я, приземлившись и скользя по траве, ударил его в ногу правой ступней. Он тяжело упал на спину, а я поднял ногу и со всей силой ударил его пяткой в пах.

В лунном свете я увидел, что Чак Дорр, скорчившись, тычется руками в землю, пытаясь встать. Очевидно молоток повредил ему плечо, и он выпустил из руки пистолет. Поднявшись, слегка сгибаясь, опустив длинные, мощные руки, он пошел на меня. Я ждал.

Но как только он приблизился, он внезапно упал и схватил меня за щиколотки. Я почувствовал, как его щека задела мое колено, а потом он обхватил меня за ноги и рывком опрокинул меня наземь. Я тяжело упал на бок. Он хрипел, резкие, отрывистые звуки вылетали из его горла, и его кулак уперся мне в спину и прошелся по позвоночнику, в то время как я пытался откатиться от него. Он прыгнул на меня, и его кулаки замолотили по моей голове и по лицу. Я ударил его в челюсть и перевернулся на спину, лягнул его в лицо, в то время как он, подобравшись ко мне на четвереньках, пытался схватить меня за горло.

Моя нога задела его подбородок и ударила его в плечо; он перевернулся, а я, подобрав под себя ноги, попытался подняться, но он, удержав равновесие, ринулся на меня. Его руки обхватили мою шею и сдавили ее, большие пальцы уперлись в ямку под горлом, — наверно так же, как они сдавливали горло Пэм. Подняв, однако, руки, он оставил незащищенными грудь и живот, и в то время как у меня перед глазами закружились темные пятна и кровь прилила к лицу, распирая вены, я оттянул назад правую руку, раскрыл ладонь, вытянул и напряг пальцы и нацелился ему в солнечное сплетение. Его пальцы все глубже впивались мне в шею, и черные волны колыхались перед глазами; но, собрав все силы, я выбросил правую руку, направляя открытую ладонь ему в живот.

Но мой удар пришелся слишком высоко, и я наткнулся на твердое ребро. Я почувствовал, как под моими пальцами треснула кость. Он вскрикнул от боли и ослабил свою хватку. Я сжал руки в кулаки и устремил их кверху, поддав запястьями его руки. Его пальцы оторвались от моего горла, и я, раскрыв ладони, ребром их ударил его по шейным мышцам с обеих сторон.

Его руки бессильно опустились, и когда он обнаружил, что не может поднять их, было уже слишком поздно. Я выиграл массу времени, и я, утвердившись на ногах, развернулся и, бросив в мой жест весь вес плеча и тела, наотмашь ударил его в зубы. В то время как он отшатнулся, готовый упасть, я сгреб его, притянул к себе, снова ударил его по зубам. Он был уже готов, но я на всякий случай еще раз ударил его в челюсть и после этого дал ему упасть.

Низкорослого подростка, которого я ударил в пах, рвало. Я пошарил вокруг, нашел молоток и пистолет, подошел к нему и стукнул его молотком по голове. Он упал. Крыс тихо стонал, так что я стукнул и его тоже. Потом я подошел к Чаку, надеясь, что он пошевелится и даст мне повод отдубасить его еще раз. Он не двигался. «Что за черт!» — подумал я и все-таки ударил его. Может быть, я извлекал из этого слишком много удовольствия, но я думал о Пэм и о том хотя бы малом удовлетворении, которое я, может быть, доставлю мистеру Фрэнклину, когда расскажу ему, кто изнасиловал и убил его дочь. В конце концов, Чак получит свое. Он попадет в газовую камеру. Люсиль и я услышали вполне достаточно для того, чтобы бросить его в камеру смертников.

Люсиль!

Я обернулся. Она лежала без сознания. Ее блуза превратилась в лохмотья. Я стал на колени и пощупал ее пульс. Нормально! На голове у нее вздулась большая шишка, но, благодаря волосам, кожа была цела. Впервые я видел ее лицо естественным и спокойным и был вынужден отказаться от первоначального мнения об этой девушке. Когда она сотрет с лица всю эту косметику и смоет с ресниц густые комки краски, она будет высший класс. Это первый полицейский, о котором я подумал как об очаровательной женщине.

Прошло минуты три или четыре; она застонала и сознание стало медленно возвращаться к ней. В глазах появилось осмысленное выражение, и вдруг она приподнялась и быстрым движением протянула руку с длинными, согнутыми крючком пальцами, готовая вцепиться мне в лицо.

— Эй! Эй! — завопил я. — Это я! Это я!

Она замерла, села прямо и, удивленно мигая, уставилась на меня.

— О, — произнесла она, — мистер Скотт. Как…

Она все еще была ошеломлена. Я бегло объяснил ситуацию и сказал, что теперь все в порядке.

Она огляделась.

— И все это сделали вы — один?

С минуту я не отвечал, — я как будто испытал еще один шок. Ее голос — он совсем не был гнусавым! В нем был мед и теплое вино, он ласкал слух своей мелодичностью, и я почувствовал приятный трепет. Как же это я не сообразил! Ведь она играла, как актриса, и тот голос был тоже частью игры.

Наконец я обрел дар речи.

— Ну да, я, — сказал я и чуть не добавил: — Моим молоточком.

Она передернулась.

— Ох! Больно голове.

— Погодите, вот очнутся эти юнцы. — Я невольно усмехнулся. Похоже, что у всех, с кем я имел дело, пострадали головы. Мы разговаривали уже две-три минуты, и мне ни разу не пришло в голову, как нелепо все это выглядит: красивая, почти обнаженная девушка и я — в пустынной местности — среди чуть ли не настоящих трупов.

Я выяснил, что она — сотрудник отдела по расследованию краж и ограблений, и уже три недели охотится за «Черной бандой». Она уже собрала множество улик относительно четырех ограблений, которые подростки совершили под предводительством Чака: этих улик вполне достаточно для того, чтобы Чак, Крыс, Коротышка, плюс еще полдюжины членов шайки были изъяты из обращения. А тут еще дело Фрэнклина, и преступники — та же «Черная банда». Люсиль удалось войти в доверие к Чаку, и она согласилась остаться с этой шайкой некоторое время.

Она сказала:

— Простите, что я была вынуждена дать вам пощечину, мистер Скотт…

— Шелл.

— Но дело в том, что Чак мог в чем-то проговориться, если бы он был во мне уверен. Я должна была завоевать его доверие, мистер Скотт, и…

— Шелл.

— И, потом, я не могла не засмеяться. У вас был действительно смешной вид, мистер Скотт.

— Шелл.

Видимо, она совершенно честно не сознавала, какой сейчас вид у нее самой. Впрочем, она же не видела себя со стороны.

— Мне пришлось держать при себе мой жетон и пистолет, — продолжала она, — иначе я не могла бы произвести арест. И Чак их обнаружил. У него вышли все сигареты, и он полез ко мне в сумку, — надеялся найти что-нибудь у меня. А вместо сигарет нашел совсем другое! Когда он выбежал к нам из клуба, у него в кармане был мой пистолет. Но до этого я с успехом его дурачила. — Она сделала гримасу. — Я даже позволила ему поцеловать меня, — иначе было нельзя, — но он ни разу. — Она запнулась. — Бог мой! — прошептала она. — Только что, перед тем, как он меня ударил, он сказал, что собирается меня… собирается меня… — Казалось, она не может выговорить, что именно, и сначала я даже не понял, что она имеет в виду.

— Собирается… может, он…

И тут до меня дошло:

— Нет, нет! Я видел, как он вас ударил. А через две секунды я обрушился на него, как Тор^[21]. Он не… он не… ну, словом, он не успел ничего такого.

Чувство огромного облегчения отразилось на ее лице и она глубоко вздохнула; о, господи, она глубоко вздохнула, и у меня отвалилась челюсть, и то ли потому, что наш разговор принял такой оборот, или потому, что мы сидели так близко друг к другу, — но только она вдруг осознала, что Чак фактически содрал с нее блузу.

Она тихонько ахнула и закрыла грудь руками, вспыхнув и прошептав при этом:

— О, господи боже!

Я усмехнулся:

— Да, в самом деле.

Сегодня я столько раз рисковал, что я решил пойти еще на один — маленький — риск. Сработало нормально.

— О! — сказала она. — О, Шелл.

С минуту ничего больше не случалось. Я был так близко, что мог бы коснуться ее, и мы смотрели друг на друга, откинув головы. Медленно, но это созрело. Не было никаких электрических искр, и земля не покачнулась и не разверзлась; нам просто стало жарче, чем в аду. Ее лицо смягчилось, я обнял ее за плечи и притянул к себе. Ее теплое дыхание коснулось моих губ, и я почувствовал, что сейчас растаю и просочусь сквозь землю.

Как раз когда дело стало снова принимать интересный оборот, я услышал вой сирены, и среди деревьев вспыхнули и закачались лучи фар.

Я приподнялся и оглянулся, от моего дыхания почти дрожали кусты, и я сказал:

— Ну и хорошее же время они выбрали, дьяволы.

Через несколько секунд появились Сэм и два мальчика из его взвода. Они живо упрятали Чака и его дружков в полицейские машины.

Сэм снял мундир и дал его Люсиль. Даже в этой, свободно висевшей на ней, одежде она была прекрасна в моих глазах. Потом Сэм протянул мне руку, в то время как Люсиль, улыбаясь, стояла рядом.

— Мы оба многим обязаны тебе, Шелл. И мистер Фрэнклин тоже. Теперь этим юнцам крышка.

Я не находил слов; мой пульс все еще гнал, как сумасшедший, и я не мог отвести глаз от Люсиль, когда она примостилась рядом с Сэмом в его переполненной кабине. Потом она сказала:

— Это было такое удовольствие, Шелл.

— Да… — Это все, что я смог произнести в ответ. — Я бы хотел встретиться с вами еще… Когда-нибудь… Может быть, завтра?

Ее ответ утонул в смехе Сэма, и в тот же миг он снял машину с места, включив высокую скорость. А я — я побрел к своему кэду. Господи, какая она прелестная. Как я хочу снова ее увидеть.

Стриптиз убийства

 Он умер мгновенно и незаметно, с открытым ртом, так как собирался рассказать остальную часть истории, и единственный шум он произвел, когда его голова стукнулась об красное дерево моего стола. Можно было не опасаться ни опухоли, ни ссадины; он был мертв еще прежде чем наклонился вперед и стал падать из моего лучшего кресла; аккуратная дырочка почти в центре его лба зияла мне в лицо, как третий незрячий глаз.

Если говорить точно, это не было началом; по крайней мере, для меня лично. Это началось за пять минут до того, как пуля пронзила его мозг и, разворотив ему череп и кожу, вылетела у него из затылка.

Он пришел ко мне в пятницу, около семи часов вечера. Я только что скормил очередную порцию сушеных креветок рыбам гуппи, которых я держу в большом аквариуме на книжном шкафу в моей конторе. Гуппи — это сокращенное название какой-то породы тропических рыб, от которых в воде как будто вспыхивают радуги. Да, гуппи. Я люблю гуппи, — и можете идти ко всем чертям.

Он был пожилой и высокий. Почти с меня ростом, скажем — шесть футов и один дюйм, а весом, пожалуй, превосходил фунтов на двадцать мои двести шесть. Эти лишние двадцать фунтов были за счет его брюшка, которое он уже начал отращивать. Его словно размытые голубые глаза смотрели сквозь очки в стальной оправе; у него было квадратное лицо, слабый подбородок и толстая шея, которой было явно неудобно в воротничке по меньшей мере семнадцатого размера.

Он спросил неожиданно очень высоким голосом:

— Мистер Шелдон Скотт?

— Он самый.

— Лоринг, Джон Лоринг. — Он подал мне руку, как будто это были чаевые. Кожа на руке была мягкая и гладкая, как у женщины.

Я сказал:

— Присаживайтесь, мистер Лоринг. Чем могу служить?

Пока он усаживался на кончике кожаного кресла у моего письменного стола, я вспоминал, где мне встречалась фамилия Лоринг. Она мелькала в лос-анджелесской печати, всегда в связи с долларами, но до сих пор перед ней всегда стояло «миссис», а не «мистер». Я никогда не представлял себе, что есть еще и мистер Лоринг. И вот этот мистер сидел на кончике моего кресла. Без всяких предисловий он сказал:

— Мистер Скотт, я заплачу вам пять тысяч, если вы избавите меня от одного человека.

Я вскинул на него пару бровей, тихо кашлянул и сказал:

— Полегче, мистер Лоринг. Я частный следователь, а не искоренитель. Что вы имеете в виду под избавлением?

Он быстро и нервно усмехнулся.

— Простите за неудачный выбор слов, мистер Скотт. Я как-то замотался. Я вовсе не имел в виду, что вы должны кого-то убить. По крайней мере, не думаю, чтобы это было необходимо. — Он невесело рассмеялся и продолжал: — Я хочу, чтобы вы избавили меня от шантажиста. Меня шантажируют, и самое смешное в том, что я не уступил ни на пядь. — Он немного поколебался. — Ну, может быть, это не совсем точно. Сегодня я сказал этой дряни, — как раз перед тем, как поехал к вам, — что не заплачу ему ни цента, и что если это не прекратится, я обращусь в полицию. В ответ он только засмеялся мне в лицо. Я вспомнил, что читал о некоторых ваших — гм — подвигах, мистер Скотт, — вот я и нашел вас в телефонной книге и приехал к вам.

— Почему ко мне? Вы ведь хотели в полицию.

— Все-таки, знаете ли, шантаж. Похваляться тут особенно нечем, я бы хотел по возможности избежать шума и огласки. Поэтому и обращаюсь к частному следователю. Дело довольно необычное, и мне хотелось бы оставаться в стороне, насколько это возможно. Это очень важно. — Он пошарил в кармане, вытащил белый конверт и протянул его мне. — Я готов заплатить пять тысяч долларов, если вы сделаете все так, как мне нужно.

Я взял конверт, раскрыл его и любовно взглянул на хрустящие зеленые бумажки внутри.

Закрыв конверт, я похлопал им по руке и сказал:

— Ваше предложение очень заманчиво, мистер Лоринг, но я бы хотел выслушать всю историю. Кто вас шантажирует? С кем вы бы сегодня вступили в спор? Начните с начала.

Он вздохнул и поправил очки.

— Ну, это фактически началось, когда я чрезмерно заинтересовался искусством. Он нахмурился. — Искусством, — повторил он с горечью.

И тут те пять минут истекли, и с этого момента он был уже мертвец.

Он наклонился ко мне, открыл было рот, чтобы продолжать рассказ, и в это время в него выстрелили через открытое окно за моей спиной. Выстрел прогремел, как будто у меня в ухе.

Я увидел аккуратную круглую дырочку у него во лбу как раз в тот момент, когда ноги мои распрямились и отшвырнули меня в сторону, к стене. Раздался второй выстрел, и пуля прорыла дыру в ковре, а я отскочил в угол, параллельный окну.

Я выхватил из чехла свой пистолет и приготовился стрелять, и в этот момент голова Лоринга с отвратительным звуком ударилась о край стола, и Лоринг свалился на ковер, как мешок с цементом. Почти в это же мгновение я услышал, как тот тип скатился по пожарной лестнице и бросился в переулок позади дома. Я бросился к окну и успел услышать, как взревел мотор автомобиля, который со скрежетом снялся с места и исчез за углом, прежде чем я мог его увидеть.

Я извлек из стола электрический фонарь и обследовал пожарную лестницу, но никого и ничего на ней не обнаружил, потом закрыл и запер окно и опустил штору, и только тогда переключил свое внимание на Лоринга. Правда, он не нуждался ни в чьем внимании. Он лежал на ковре в небрежной позе, как будто обессилев после тяжелого рабочего дня. Я оставил его в покое и позвонил в полицию.

В этот день мне не везло. Вместо какого-нибудь приятного человечка, вроде капитана Сэмсона или лейтенанта Брауна, к телефону подошел Керриген. Лейтенант Джейсон Питер Керриген, лопоухий. Его голос в телефонной трубке звучал, как пронзительный скулеж, от которого меня передергивало, как от царапающего звука ногтей по оконному стеклу. Я быстро объяснил ему, в чем дело, повесил трубку, не дослушав его писка, и покрутил пальцем в ухе, которое подверглось этой пытке.

Потом я обыскал Лоринга.

В карманах был обычный набор: носовой платок, гребешок, бумажник, мелочь. Я сунул все обратно, за исключением бумажника, который я тщательно обследовал. Меня заинтересовали только две карточки, потому что обе имели отношение к искусству. Одна была от Масси, из хорошо известного художественного магазина на Гранд-стрит, в центральной части Лос-Анджелеса, где за наличные деньги продавались произведения живописи; на другой было напечатано: «С. А. Филлсон — Учитель живописи — Рисование с натуры», и адрес на Бродвее. Я присвоил обе карточки, хотя и незаконно, и сел за письменный стол поджидать Керригена.

В мою контору ведет только одна дверь — та, на которой по матовому стеклу написано: «Шелдон Скотт, следователь», — и Керриген вошел через нее с таким видом, будто входил сюда в первый раз.

На миг он остановился, широко расставив кривые ноги и злобно уставившись на распростертое на полу тело; потом он перевел злобный взгляд на меня. На его толстом лице блестели капельки пота, а между полными губами, как всегда, торчала потухшая сигара. Голос звучал так же, как по телефону, только еще громче.

— Так значит, кто-то застрелил его через окно, а? Вы сказали, что через окно, верно, Скотт?

Зная наперед, что последует, я устало сказал:

— Верно.

— Прямо через окно. И прямо через штору?

— Окно было открыто. Я закрыл его и опустил штору. Или я должен был оставить его открытым настежь, чтобы этот тип вернулся и попробовал еще раз?

— И вы надеетесь, что я это проглочу, Скотт?

Он меня не любил.

Я вобрал в себя воздух и медленно выпустил его сквозь зубы.

— Не заходите слишком далеко, Керри-Керриген. О’кэй, это я его убил. Уж очень скучная у меня была жизнь.

Его лицо начало краснеть, и чем дольше мы говорили, тем краснее оно становилось. Когда оно достигло того оттенка, при котором он уже готов был арестовать меня по подозрению в убийстве и засунуть в свою машину, я охладил его пыл. Чуть-чуть.

— Ведите себя по-взрослому, Керриген. — Я выхватил из чехла свой кольт 38 и, держа его за ствол, протянул его Керригену. — Я не стрелял из него уже много дней. Что ж я, по-вашему, сделал с пистолетом, из которого убил? Съел его? Спустил в канализацию? Этот человек пришел ко мне как клиент. Я видел его первый раз в жизни. Моя цель была — помочь ему, а не сбить его с ног. Кстати, тот, кто стрелял в него, стрелял и в меня.

Керриген понюхал ствол моего пистолета, что-то пробормотал себе под нос и на время заткнулся, пока мальчики из следственного отдела выполняли вокруг убитого свой обычный ритуал. Но когда лейтенант собрался уходить, мне пришлось идти вместе с ним.

Пробыв в полиции с полчаса, я отправился обратно, с напутствием быть в случае надобности под рукой.

Поскольку было уже далеко за шесть, пришлось выйти через дверь, выходящую на Мейн-стрит, а потом повернуть направо в сторону Первой улицы. Моя контора находится на Бродвее, между улицами Третьей и Четвертой, всего за пять кварталов от ратуши, так что я пошел пешком, спрашивая себя, какого черта.

Когда я пересек Третью улицу и стал приближаться к Хэмилтон-Билдинг, зданию, где помещается моя контора, я все еще задавал себе этот же вопрос, но вместе с тем во мне шевельнулось смутное удивление — почему возле него стоит чья-то машина. Ее нос, чуть повернутый влево, смотрел на Бродвей, а задние колеса покоились на тротуаре. Подойдя ближе, я услышал тихое мурлыканье заведенного мотора. Может быть, я все еще был в напряжении, но только я не спускал с машины глаз.

И правильно сделал.

Поравнявшись с широкими дверьми Хэмилтон-Билдинг, я увидел сидящего за рулем парня и, заметив, что в руке его блестит что-то металлическое, отскочил в сторону и упал на колени. Это был чистый рефлекс. Я видел на своем веку слишком много пистолетов, чтобы медлить под их прицелом. И прежде чем мои колени коснулись тротуара, я уже запустил руку за своим кольтом.

Из машины вырвался язычок пламени, и пуля порвала мне рукав и обожгла кожу на плече. Я вскинул пистолет и выстрелил в сидящего за рулем. Промедление было бы роковой ошибкой.

Не переоценивайте меня: обычно я не столь проворен. Просто это был удачный выстрел. Но я заметил, как он качнулся и упал на рулевое колесо, и пистолет выскользнул из его ослабевших пальцев и со стуком упал на мостовую. Под тяжестью его тела автомобильный гудок зловеще заревел. Пара пешеходов, испуганно посмотрев в мою сторону, бросились прочь по улице, как потревоженные птицы.

Держа свой пистолет наготове, я поднялся на ноги и подошел к машине. Я оттащил парня от рулевого колеса, и рев гудка внезапно прекратился.

Он был небольшого роста, и во рту его зияло отверстие, как будто он потерял зуб. Так оно и было. Он потерял также часть затылка. Я никогда не встречал его раньше, и я снова спросил себя, какого черта. Казалось, во всем этом нет никакого смысла, но постепенно он стал просачиваться сквозь череп в мой мозг. Кто-то хотел моей смерти.

Капитан, он же Фил Сэмсон, крепкая, хитрая, но абсолютно честная голова Лос-Анджелесского отдела по расследованию убийств, смотрел на меня из-под лохматых седых бровей, обдумывая все, что я ему рассказал. На его щеках выступили чугунные желваки и он помахал передо мной пальцем.

— Два выстрела, — сказал он нежно. — Целых два. Одного было мало, а, Шелл?

— Послушайте, Сэм, — сказал я. — Я же говорил вам, как это было. Вы достаточно давно меня знаете, чтобы сомневаться в моей точности. Почему это случилось, я не знаю — по крайней мере, пока. Лоринг успел сказать только, что ему нужна моя помощь. И что-то про шантаж.

— И потом таинственный некто уложил его выстрелом через окно; так вы сказали?

Я кивнул.

Сэмсон ничего больше не сказал, просто глядел на меня, и его большая лапа медленно покачивалась передо мной, как чугунный маятник.

Я поднялся.

— Ну, ладно, Сэм, я пошел. Мало спал последнее время. Устал.

Он хотел что-то сказать, но передумал. Однако, когда я был уже у двери, он заговорил.

— Надеюсь, мне не надо напоминать вам, чтобы вы были осторожны, Шелл.

— Не надо напоминать.

Никто не остановил меня на обратном пути. Все было легче, чем я ожидал. Слишком легко. Я готов был побиться об заклад, что Сэмсон — мой друг — послал следом за мной охрану.

На самом деле я вовсе не хотел спать, поэтому я направился в контору, чтобы переодеться. Дыра в рукаве и ожог плеча напоминали мне, что теперь в этом деле заинтересован и лично я.

Сэмсон сказал мне, что парень, которого я прихлопнул, был Слиппи Рэнсин, гангстер-телохранитель, с коэффициентом умственного развития два и два. По тому, какой оборот приняло это дело, я не представлял себе, чтобы Рэнсин придумал все сам, в одиночку. И я хотел бы, чтобы моя пуля попала именно в того, в кого нужно. Кроме того, в моем внутреннем кармане лежали те пять тысяч, которые вручил мне Лоринг, а я привык отрабатывать деньги, полученные от моих клиентов. Даже от мертвых.

Это дело было намного сложнее, чем я думал вначале. Пожалуй, самое распроклятое дело за два года моей работы частным следователем в Л.-А^[22]. У меня в конторе, под самым моим сломанным носом, убит человек; я сам застрелил бандита, а в меня дважды швыряли пулями; я два раза был в главном полицейском управлении; и у меня в кармане — конверт, в котором пять тысяч долларов. А я еще даже не начал расследования!

— Ч-черт, я даже не знаю, в чем суть дела. Но я знаю, что кто-то хочет отправить меня на тот свет. Они уже предприняли две попытки и, возможно, считают, что в третий раз это им удастся.

Самое время, чтобы ищейка начала искать.

Без четверти девять мой отвратительно желтый кадиллак с откидным верхом доставил меня к жилищу Лорингов на Бульваре Лоррейн. Я узнал адрес из телефонной книги, но она не дала мне никакого представления о масштабах. Всякий, кто живет в таком огромном доме, непременно должен быть крупной общественной фигурой. Или политическим деятелем. Дом немного напоминал старинный особняк полковника с Юга, только модернизированный и усовершенствованный.

Поскольку в окнах был свет, я взошел на крыльцо и позвонил. Дверь открылась, и маленькая, похожая на птичку женщина с пожилым кукольным личиком вопросительно подняла на меня ясные карие глаза. Она совсем не была похожа на жену, только что узнавшую, что она стала вдовой, поэтому я попросил миссис Лоринг.

— Это я.

Так что она, все-таки, вдова, но видимо, еще не знает этого.

— Я — частный следователь, — сказал я. Но прежде чем я успел назвать свое имя и объяснить причину моего появления, она прервала меня замечанием, которое заставило меня замолчать.

— Ах, да. Входите, мистер Эллис.

Эллис! Я подкидывал это, как раскаленную монетку, пока входил вслед за ней в просторную, уютную комнату. Она села прямо ко мне лицом, под единственной зажженной лампой.

Она сказала:

— Вы мне больше не нужны, мистер Эллис. У меня уже были из полиции и сообщили, что мой муж убит.

Она произнесла это таким тоном, будто говорила об убийстве Линкольна.

Взглянув в темный угол комнаты, она сказала:

— Нэнси, принеси мне, пожалуйста, мою чековую книжку. — Потом снова повернулась ко мне. — У вас есть о чем доложить?

Голова моя шла кругом, как после десятой порции мартини. Мне часто говорили, что я очень быстро схватываю ситуацию, но сейчас я здорово отставал и быстро сдавал. После всего еще и это. Эллис? Чековая книжка? Нэнси? Доложить?

Нэнси. Я взглянул в угол, где стояло что-то вроде низкого дивана, и как раз вовремя, чтобы заметить смутно мелькнувшие белые бедра, когда кто-то, кого я до этой минуты не замечал, вскочил на ноги. Я не знал, как отнестить к новому явлению: Нэнси могло быть девять лет или девяносто.

— Доложить? — пробормотал я. — Ну… Нет. Мне не о чем докладывать. Ничего важного. — Какого дьявола я мог ей сказать. Я был смущен, как человек, попавший не на те похороны.

Миссис Лоринг пожала хрупкими плечиками.

— Не имеет значения, — сказала она. — О, вот спасибо, Нэнси.

Я поднял глаза.

Я скрипнул зубами.

У меня перехватило дыхание.

Девушка стояла рядом с миссис Лоринг, и мне даже вполглаза было видно, что ей ни девять, ни девяносто. Она была ближе к двадцати пяти, и глядя на нее, вы невольно думали, что она родилась с прекрасным лицом, на которое с каждым годом все больше хочется смотреть.

А тело. Оно просто звало вас следовать за ней по пятам.

У нее была фигура высокой, безупречно сложенной женщины; на ней был белый свитер, подчеркивающий все выпуклости и изгибы, и черная плиссированная юбка. Рыжие волосы падали ей на плечи, и у нее был угрюмый алый рот с такими полными губами, словно ее ударили, и они распухли. Но на ее лице они выглядели прекрасно. Ее глаза совершенно не гармонировали ни с ее чувственным телом, ни с ее как будто израненными губами. Они былиглубокого карего цвета, который выглядит почти черным, — и притом — самые большие, самые невинные глаза из всех, какие я видел за все свои тридцать лет.

Она созерцала мою крупную фигуру голодным взглядом.

У меня коротко остриженные светлые волосы, которые торчат на полдюйма, покрывая всю мою голову; почти белые брови, которые выгибаются плавной дугой и резко опускаются к уголкам моих серых глаз; нос, потерявший первоначальную форму после удара, нанесенного мне в Окинаве; и сильная челюсть. Мое лицо видело массу солнца и множество женщин, и некоторые из них смотрели на меня таким же голодным взглядом. Но ни одна так откровенно и щедро, как эта.

Она выглядела вполне упитанной, но полуголодной. Вы меня понимаете?

Миссис Лоринг взяла у нее чековую книжку и сказала:

— Нэнси, это мистер Эллис. Мистер Эллис, это моя дочь, Нэнси Хоуард. — Должно быть, на моем лице выразилось некоторое удивление, потому что она добавила: — От предыдущего брака.

Я кивнул Нэнси с идиотским видом, когда она сказала:

— Добрый вечер, — голосом, который прошелестел в моих ушах, как ласка.

Мне очень не хотелось прерывать возникшую тему, но не мог же я все время кивать в ответ, да и вообще я понимал, что эта сумасбродная ситуация не может продолжаться. Заметив на стене несколько больших полотен в рамах, я спросил миссис Лоринг:

— Кстати, давно ли мистер Лоринг стал интересоваться искусством?

Она посмотрела на меня как-то странно и слабо улыбнулась.

— Мистер Эллис, — сказала она, — это и есть то самое, о чем, как предполагалось, вы должны были мне сообщить?

При этом она раскрыла чековую книжку и, вырвав из нее чек, стала слегка помахивать им, глядя на меня с явным подозрением. Я почувствовал, что наше свидание закончено, и встал.

— Извините, — сказал я. — Никаких чеков. Мое имя вовсе не Эллис, и я…

— Как! — воскликнула она. — Но вы сказали, вы говорили мне…

Я вежливо ее прервал.

— Нет, мэм^[23], это вы сказали. Я объяснил вам, что я — частный следователь, — это сущая правда, — но у меня не было возможности назвать вам свое имя. Я должен расследовать дело о смерти вашего мужа.

Я мог бы сказать еще кое-что, но миссис Лоринг уже раза два открывала рот, пытаясь прервать меня, — правда, потом видимо передумала и обернулась к восхитительной девушке.

— Нэнси, — сказала она спокойным, сдержанным голосом, который мог бы родиться прямо из глубин холодной Сибири, — выпроводи этого человека. Живо!

Когда мы дошли до двери, миссис Лоринг уже удалилась в соседнюю комнату, где, вероятно, молча меня ненавидела. Нэнси вышла вслед за мной на крыльцо и закрыла за собой дверь.

— Это было не очень хорошо с вашей стороны, — сказала она. В тоне ее не было и намека на осуждение.

— Что не очень хорошо?

— Выдать себя за другого человека.

— Я и не собирался. Ваша мать вывела поспешное заключение.

— Знаю. Ну, ничего. Просто, она немного расстроена.

Однако она не выглядела расстроенной до того, как узнала, что я не Эллис. Должно быть, эта мысль как-то отразилась на моем лице, потому что Нэнси сказала:

— Полагаю, вы считаете, что мы должны плакать в подушку.

Я молчал.

— Так вот, не должны, — продолжала она запальчиво. — Джон Лоринг был никудышный. Не знаю, как только мать выдерживала его целых два года.

Я не возражал.

— Кстати, — спросил я, — кто такой Эллис? Миссис Лоринг как будто ничуть не удивилась, обнаружив за дверьми частного сыщика.

— Он и есть сыщик. Мистер Эллис. Мать наняла его несколько недель тому назад.

— Неужели она никогда его не видела?

Она покачала головой.

— Нет. Она обо всем договорилась по телефону. Все это было ей немного неприятно.

— Хотите рассказать, почему?

— Что почему?

— Почему ваша мать наняла Эллиса? — начать с того.

Она восхитительно нахмурилась и сказала:

— Это не может иметь никакого отношения к смерти Джона. Честно.

— О’кэй, — сказал я. — Перескочим через это. Вы имеете какое-нибудь представление, почему кто-то хотел убить вашего отчима? Какой-нибудь скандал? Шантаж, может быть.

— Нет. Насколько я знаю. Просто он подонок.

Это не могло мне помочь, поэтому я поблагодарил ее, пожелал ей доброй ночи и повернулся, чтобы уйти.

Она удержала меня за руку. Сквозь грубый твидовый рукав пиджака я чувствовал мягкое прикосновение ее пальцев.

— Постойте, — сказала она. — Если вы не Эллис, то кто же вы?

— Скотт. Шелл Скотт.

— Честно, мистер Скотт, — Шелл, — я бы помогла вам, если бы знала хоть что-нибудь полезное для вас. Но я просто не знаю, что вам сказать. Я бы очень хотела вам помочь. Право же, очень бы хотела.

Без всякого основания, я ей поверил. Может быть, потому, что не было основания ей не верить. Я сказал:

— У меня кое-какие дела. Если вы еще не ляжете, может быть, мы могли бы поговорить немного попозже.

— Я не лягу.

Быть может, мне просто почудилось, но я подумал, что она сделала движение в мою сторону. Ее рука жгла мою руку, будто раскаленное железо, слабый свет, струившийся от окон, отбрасывал на ее лицо мягкие тени. Она смотрела на меня, полураскрыв влажные губы, как будто приглашая, но в то же время ее широко раскрытые невинные глаза кричали: «Нет, нет. Тысячу раз, нет!»

Ч-черт побери. Что бы вы сделали на моем месте?

Я пробормотал «спасибо» и еще раз «доброй ночи» почти пересохшими губами и спустился с крыльца.

Мне вслед ее голос прошелестел:

— Позвоните мне позже, слышите, Шелл? Мне, правда же, интересно.

Я сказал:

— Конечно, — спрашивая себя, что же она хотела этим сказать.

Проехав две-три лишних улицы, чтобы убедиться, что за мной не тянется хвост, и сверившись с телефонной книгой, я обнаружил, что Эллис числится в маленькой гостинице на Хилл-стрит. Еще не было десяти, но в номере было темно. Я постучал в дверь, думая при этом, что Эллису едва ли понравится, что его кто-то разбудил.

Однако, он как будто не рассердился. Внутри вспыхнул свет, дверь открылась и из нее выглянул небольшого роста, но здоровенный тип, с взлохмаченными волосами.

— Вы — мистер Эллис? — спросил я.

Он откинул падавшие на глаза пряди волос и утвердительно хмыкнул.

Я показал ему свое удостоверение.

— Я бы хотел поговорить с вами, если не возражаете.

Он сонно поморгал, потом лицо его немного прояснилось.

— Ага, конечно, — сказал он, приободрившись. — Входите. Собрат-соглядатай, угу? — Он махнул рукой в сторону деревянного стула с прямой спинкой, а сам присел на край всклоченной кровати.

— Мне крайне неприятно сообщать вам это, но вы остались без работы, — сказал я.

— А?

— Я только что имел небольшой разговор с миссис Лоринг. Она приготовила для вас прощальный чек.

Он был озадачен.

— Не понимаю. Она передумала?

— Насчет чего?

— Разве она решила не разводиться? Или я что-нибудь перепутал?

— Ни то, ни другое, — сказал я. — Сегодня вечером кто-то прострелил Лорингу голову. Да еще в моей конторе. Понимаете, почему я этим интересуюсь?

Он присвистнул сквозь зубы.

— Мамочки мои! Так почему же вы хотите меня видеть?

— У меня слишком мало материала. Я подумал, может быть, вы подали бы мне какую-нибудь идейку.

Он охотно пошел мне навстречу. Миссис Лоринг захотела развода, но папа сказал: нет данных. Миссис Лоринг подумала, а что, если ее муж резвится с какими-нибудь девочками, и по телефону наняла Эллиса, поручив ему следить за Лорингом и поймать его на месте преступления, — со спущенными штанами, образно выражаясь.

Эллис следил за Лорингом три недели, но не узнал ничего, с чем можно было бы прийти к миссис Лоринг. Она велела ему позвонить ей, когда он что-либо обнаружит; поскольку ничего не обнаруживалось, он так ни разу ей и не позвонил.

Я задал ему несколько вопросов:

— Где Лоринг чаще всего бывал? С кем виделся? Мне нужен хоть какой-нибудь намек. — Подумав с минуту, я добавил: — И как насчет его художественных интересов? Тут есть еще какая-то связь с искусством.

Эллис подтолкнул ко мне сигарету, закурил сам и поднес мне горящую спичку.

— Следить за Лорингом было ужасно нудно. Он много играл в гольф в Уилширском Клубе, ел либо в ресторане Майка Леймена в Голливуде, либо дома, и все вечера сидел дома. Никаких завихрений в его жизни не наблюдалось. Вот если бы мне его состояние, я бы… — На минуту его лицо приняло мечтательное выражение. — Искусство, а? — продолжал он, как бы спохватившись. — Ну, он купил пару картин у Масси на Гранд-стрит. Современную ерунду вроде червячной дырки в яблочке, под названием «Триумф рассвета». Вы, наверно, знаете этот хлам. Потом, он ходил в класс живописи на Бродвее, недалеко от угла Шестой. По крайней мере, мне кажется, что это класс живописи; туда входили типы с кистями и мольбертами, как их там.

Я заинтересовался.

— Что за класс?

— А кто его знает. Что-то вроде студии какого-то типа по имени Филлсон.

Ага, снова Филлсон. Я извлек карточку, которую нашел в бумажнике Лоринга, посмотрел в нее и спросил:

— И давно Лоринг ходил к Филлсону?

— Не знаю, давно ли. — Он порылся в карманах брюк, перекинутых через спинку стула, вытащил дешевую записную книжку и полистал ее. — Сейчас посмотрим. Я начал ходить за ним в понедельник, три недели назад. Он был у Филлсона во вторник и в четверг на первой неделе, во вторник и четверг на прошлой неделе и во вторник — на этой. В четверг — то есть, вчера — он там не был. Он оставался там обычно около часа.

— Кто-нибудь сопровождал его, или он был один?

— Всегда один. В это же время приходили и другие. Человек десять — двенадцать; все лет под сорок, под пятьдесят. Похоже, что они все уже сколотили себе капиталец и занялись живописью — вроде хобби.

— А как насчет сегодня? — спросил я.

— Что насчет сегодня?

— Если вы следили за Лорингом, то, может быть, заметили, не шел ли кто за ним, когда он явился ко мне в контору.

— О. — Он покачал головой. — Сегодня — нет. Я таскался за ним день за днем и просиживал полночи возле их особняка. Когда-нибудь надо и поспать. Кроме того, Лоринг по вечерам всегда дома. Сегодня я спал с четырех часов дня. Когда я сюда пошел, он был дома. — Он нахмурился и поскреб затылок. — Может быть, лучше было мне поспать вчера.

— Может быть, — сказал я. — А что вы знаете о Филлсоне?

— Не много. Высокий, тощий. Никакого подбородка и черные усы из десятка волосинок. Раньше держал магазин товаров для художников. Пожалуй, вы бы сказали, что теперь он образовался. Приобрел вкус к дорогостоящим дамам.

— То есть?

Эллис поднял два пальца, тесно переплетенные между собой.

— Он вот так с Ведьмой Вейл, королевой стриптиза в Сейбр-Клубе. Огненной и уж-жасающей. — Он вздохнул. — Ради такого персика я бы сам научился любить картины с червивыми яблоками.

Я вдавил сигарету в стеклянную пепельницу.

— Что-нибудь еще можете рассказать?

— Да пожалуй, это все. Жизнь этого парня не была богата событиями.

Я поблагодарил его и ушел.

У стола администратора я остановился и поговорил с дежурным клерком. Он сказал мне, что Эллис явился где-то среди дня и поднялся прямо в свой номер. Вот и все, что я узнал.

Из телефонной будки в вестибюле я позвонил Масси. Единственный номер телефона, указанный под этим именем, принадлежал его магазину в центре города, и там мне никто не ответил. Никто не ответил и в студии Филлсона, и у него дома. Пустота. Я решил во что бы то ни стало проверить студию Филлсона.

У себя в конторе я захватил карманный фонарь и связку ключей, которые я собрал в процессе своих похождений. Может быть, это не совсем законно, но все же лучше, чем взламывать замки, и гораздо спокойнее и тише.

Я поставил свой кэд^[24] позади Хэмилтон-Билдина и пошел по Бродвею. Дом, куда я направлялся, находился как раз на другой стороне Шестой. Я прошел между конторой по займам и агентством по продаже земельной собственности, поднялся на один пролет выше и обнаружил дверь с надписью простыми жирными буквами: «С. А. Филлсон».

Третий ключ сработал. Я тихо проскользнул внутрь, удостоверился, что шторы спущены, и стал обшаривать вокруг своим фонариком. Помещение было явно оборудовано для комфорта; одна огромная комната, которая выглядела бы скорее как гостиная миссис Лоринг, чем как студия, если бы не крепкий запах застарелой масляной краски и скипидара, ударивший мне в нос. Вдоль стен стояли мольберты и подрамники с полузаконченными холстами, а на стенах висели четыре или пять полотен с сюрреалистскими кляксами из взбесившихся квадратов и кругов.

Я быстро осмотрел холсты. Большей частью обнаженные натуры, весьма противные, и несколько пейзажей и натюрмортов. Мебель, за исключением нескольких стульев с прямыми спинками и трех кожаных пуфов, состояла из роскошных мягких диванов и кресел, обитых материей в темно-красных и серых тонах. Толстый ворсистый ковер простирался от стены до стены, и я почти приготовился увидеть свору ирландских сеттеров, свернувшихся клубочком перед несуществующим камином. Ни стола, ни шкафов, ничего, в чем можно было бы порыться, хотя я не имел ни малейшего представления о том, что я ожидал бы найти, если бы было где искать.

Полдюжины растений в горшках темнели в полумраке, как миниатюрные деревья. Я провел по ним луч своего фонаря и среди листьев одного из них заметил что-то белое. Я подошел и извлек маленький треугольный лоскуток материи, ничего не означавший. Он немного напоминал половину игрушечного парашюта — мальчишкой я часто мастерил их из старого носового платка, четырех отрезков нитки и куска породы. Только этот выглядел как три нитки, половина носового платка и никакого камня. Я сунул находку в карман.

Пятнадцать минут спустя осмотр студии был закончен. Я не нашел ничего, кроме запертой двери в глубине комнаты; отпереть эту дверь я не смог ни одним из моих ключей. Я уже собирался уйти, послав ее ко всем чертям, как вдруг фонарь на миг высветил что-то, втиснутое в щель между дверью и притолокой. Я нагнулся и посмотрел. Это был обрывок целлулоидной полоски, похожей на кинопленку.

Я осторожно вытянул ее из щели и просветил фонарем, и вдруг на меня взглянула из нее стройная девушка, поднявшая руки над головой, как при исполнении национального балийского танца. Картинка была слишком мала, но то, что я смог разглядеть, было приятно. Похоже, что на танцовщице ничего не было, кроме собственной кожи и джи-стринга^[25] — в общем, восхитительный лакомый кусочек. Я опустил ее в нагрудный кармашек, нежно похлопал по нему рукой, вышел из студии и запер за собой входную дверь.

Из аптеки на углу я еще раз позвонил в резиденцию А. С. Филлсона. Послушав некоторое время вылетающие из трубки тихие гудочки, я удостоверился, что ответа не будет, и дал отбой.

Выйдя из аптеки, я закурил, снова погрузился в свой кадиллак и двинулся по Бродвею. Доехав до Второй улицы, я свернул влево, поехал по ней, пока, за Лукас Эвенью, она не стала Беверли, и выехал на Бульвар Беверли.

Сейбр-Клуб находится на Бульваре Беверли, примерно на милю дальше, чем Уилширский клуб. Это одно из тех маленьких, интимных местечек, где вы знаете всех или никого. Вдоль одной из стен расположился бар. За стойкой, на фреске, несколько изящных фавнов преследуют столь же изящных дев, бегущих через травянистое зеленое поле. Два бармена в белом, с видом экспертов смешивают дешевое сладкое вино и сверх-сухое мартини. Вокруг столиков — смокинги с широкими подложенными плечами, сильно декольтированные вечерние платья и выступающие из них белые груди.

Метрдотель, слишком гладкий, в безукоризненно сшитом на заказ костюме, приблизился ко мне и оглядел мою спортивную куртку и широкие брюки с таким видом, будто на мне красный купальный халат в белую полоску. Я смотрел через его плечо на маленькую танцплощадку, где блондинка с гибкой извилистой фигурой вбивала звук за звуком в микрофон, свисающий из царящего под потолком мрака.

— Меня здесь ждут, — сказал я метрдотелю. — Я пришел повидаться с другом.

Он взирал на меня с каменным лицом.

Через его плечо я наблюдал за извилистой блондинкой. Ее легко было узнать благодаря афишам, украшавшим вход. Вельма Вейл. И поет, как безумная, низким, горячим голосом высокому тощему типу, сидящему за столиком у края площадки.

Я остановился у этого столика и посмотрел на высокого, тощего типа. У него было треугольное лицо, сужающееся книзу, выгнутые брови и отсутствие подбородка. В усах его, над тонкой верхней губой, может быть, и было десять волосков.

Я подсел к столу.

— Филлсон? — спросил я.

Он оторвал взгляд от Вельмы и посмотрел на меня.

— Извините.

— Филлсон?

— Ну да. Это — мое имя.

— Я — Шелл Скотт.

Он не моргнул и ресницей.

— И что?

— Я бы хотел поговорить с вами.

Он повернул голову и посмотрел на Вельму Вейл, а потом снова на меня.

— Конечно, — сказал он с легким раздражением. — Через несколько минут. — После чего все его внимание сосредоточилось на танцплощадке.

Вы бы его не осудили.

Я сам посмотрел туда же и понял его нежелание разговаривать в этот момент с кем-либо и о чем бы то ни было. Вельма перестала петь и скользила по кругу в смутно-голубом пятне света. Она двигалась с неторопливой, свободной грацией дикого обитателя джунглей, и что-то звериное было в уверенных, чувственных колебаниях ее тела. Она была одета в серебристое платье с глубоким вырезом, которое облегало сладострастные изгибы ее тела, как второй покров из блестящего лака. Она была высокая, широкая в бедрах, узкая в талии, с полной — почти слишком полной — грудью.

Я сказал — почти.

Она двигалась, плавно изгибаясь, словно переливаясь из одного движения в другое, под хрипловатые стенания саксофонов, ведущих причудливую мелодию над тяжелым, ритмичным уханьем оркестра.

Эллис назвал ее — «Вельма Вейл, королева стриптиза в Сейбр-Клубе». Так вот она, Вельма Вейл; и вот он, «стрип», и она очень хороша. Она была из другого мира.

Внезапно все кончилось и Вельма исчезла, и яркий свет, заливший комнату, показался кричаще ярким после того прозрачного голубого полусумрака.

— Стаканчик? — Это Филлсон.

— Само собой. Бурбон и воду.

Он подозвал официанта и заказал для меня бурбон с водой, а для себя — сухого мартини.

— Итак — мистер Скотт, да? О чем вы хотели со мной поговорить?

— Я частный сыщик. Расследую дело об убийстве Джона Лоринга.

— Лоринга! Боже милостивый! Убит? — У него все-таки был подбородок; он отвалился почти на дюйм.

— Убит.

— Как же, я знал его. Он был моим учеником.

— Знаю. Потому и пришел к вам.

С минуту он сидел, качая головой.

— Но почему ко мне? Я ничего не знаю о нем как о человеке.

— Ничего?

— Кроме того, что он восхищался прекрасными картинами и не имел абсолютно никакого таланта к живописи. — Голос у него был приятный, удивительно глубокий для такого тощего человека. Он продолжал неопределенно покачивать головой.

Официант принес заказанные напитки, и я отхлебнул бурбона.

— Как долго Лоринг посещал вашу студию?

— Н-ну, точно не скажу. Два месяца; может быть, дольше. Но я не вижу, какое отношение…

— Просто любопытство.

Он зарычал, выловил из мартини оливку и стал вращать ее на маленькой оранжевой палочке.

Я сказал:

— Мне бы хотелось взглянуть на какие-нибудь его работы. О’кэй?

— Конечно. Разумеется, он только начинал. И не очень успешно.

— Когда?

— Что — когда?

— Когда я могу посмотреть?

— Завтра. Скажем, в три или четыре.

— Скажем в четыре. — Он кивнул, и я спросил: — Насчет Лоринга. Он никогда не говорил с вами о каких-нибудь своих неприятностях? О том, что могло его беспокоить?

Филлсон покачал головой.

— Все, о чем мы с мистером Лорингом когда-либо говорили, относилось только к живописи. Его личная жизнь была абсолютно его делом. — Он резко добавил: — Сожалею, что не могу помочь вам, мистер Скотт, — и разговор наш был явно закончен. Я поблагодарил его, встал и подошел к бару.

Опрокинув еще стакан для ровного счета, я стал рассматривать помещение. В нескольких футах от конца стойки была задрапированная портьерой арка, через которую входили и уходили танцовщицы. Стены украшали фрески.

Огни пригасли и, прорезав табачный дым, луч прожектора упал на конферансье, который объявил, что представление окончено, и призвал всех и каждого, не теряя времени, пить в течение следующего часа, ха-ха. В полночь будет дано еще одно представление. С небрежным видом я прошел вдоль стойки бара и под задрапированную арку во внутреннее помещение. Никто меня не остановил.

Девушки в различных стадиях одетости — или раздетости — стояли, болтая и куря, или шныряли вокруг, и все выглядели ужасно мило и симпатично. С минуту я наблюдал, как они болтают, курят и шныряют, — особенно, шныряют, — потом остановил маленькую, живую брюнетку с золотой цепочкой на шее и в кружевном бюстгальтере, сшитом как будто из одного воображения.

— Где мне найти Вельму Вейл?

Она указала на дверь как раз против меня.

— Вон там.

— Спасибо, красавица. — Я оглядел ее. Это доставило мне удовольствие. На улице она выглядела бы отлично. Она только что закончила свое представление, состоявшее в том, что она танцевала, имея на себе не более чем пол-унции одежды. Так что сейчас она выглядела лучше, чем отлично.

Я сказал ей об этом.

В ответ она сморщила нос, но повернулась на каблучке и, пританцовывая, пошла прочь. Я проводил ее взглядом. Она открыла одну из дверей и, прежде чем войти, обернулась и посмотрела на меня. Удовольствие удовольствием, но долг — прежде всего.

Я подошел к двери в уборную Вельмы и постучал. Что-то скребло у меня в мозгу, пока я ждал, но я никак не мог поймать и определить, что это. Никакого ответа. Я постучал еще раз. Наконец я обнаглел и открыл дверь. Ничего. Серебристое платье с низким вырезом, подвешенное на плечиках, выглядело сейчас совершенно иначе; вокруг были разбросаны какие-то пустяки, предметы туалета, — но никакой Вельмы. Видимо, я слишком медлил над стаканом бурбона.

Я вернулся в бар и снова уселся на высоком стуле. За двойной порцией бурбона с водой я нажал на свои мозги, спрашивая себя, что же такое там скребло. Все, что я получил в ответ, была головная боль, поэтому я сказал себе, что этот стакан — последний, осушил его и снялся с места. Часы показывали одиннадцать-тридцать.

По пути к выходу я оглянулся на столик, за которым сидел Филлсон. Никакого Филлсона. Только официант, который вытирал стол, привычным движением похлопывая по нему полотенцем, как будто промокашкой по бумаге.

Влюбленные птички упорхнули…

Я живу в отеле, где сдаются квартиры, на Норт Россмор-стрит, всего лишь на расстоянии выстрела от Уилширского клуба, точнее — от его дорожки для гольфа. Я поставил машину за углом, поднялся на второй этаж и направился по коридору к номеру 212. Едва я вложил ключ в замок, как за моей спиной кто-то произнес:

— Шелл Скотт?

Я обернулся:

— Да?

В нескольких футах от меня стояли два человека. Один большой, с туповатым лицом, маленькими поросячьими глазками и двумя смешными шишками, похожими на верблюжьи горбы, на переносице его свернутого на сторону носа. Другой — маленький, с пушистыми светлыми волосами и красным лицом. Уши у него торчали почти под прямым углом. Оба держали правую руку в кармане. Без сомнения, пара добрых граждан.

— Что вам нужно? — спросил я тоном непринужденной беседы.

Верблюжий Нос сказал:

— Вы, Скотт, — отнюдь не светским тоном. Он вытащил из кармана руку, с усилием, словно она была тяжелой. Причиной тяжести был пистолет-автомат, 45, угнездившийся в его огромном кулаке. Он сунул пистолет обратно в карман. — Не делайте никаких неожиданных движений.

Я не стал делать никаких неожиданных движений.

Маленький очутился рядом со мной, но не между мной и Верблюжьим Носом. Он протянул руку и проворным движением выхватил мой пистолет 38 из чехла, сверкнув на меня кривой усмешкой.

— Спокойно, приятель, — сказал он скрипучим голосом, который резанул меня по нервам, будто пила — по зубам. — Мы собираемся совершить маленькую прогулку.

— О? — сказал я бодро.

Верблюжий Нос подошел и сомкнул толстые пальцы, как будто без всякой задней мысли, на моем правом запястье. Маленький пошел за нами, отставая шага на два, слева от меня. Ни дать, ни взять, трое приятелей, решившие немного прошвырнуться. Пока что они действовали весьма умно.

Таким образом мы сошли вниз, вышли на Норт Россмор и дальше — на Роузвуд Эвенью. Никто не произнес ни слова. На Роузвуд было даже темнее, чем на Россмор; мне это очень не понравилось. В нескольких ярдах впереди я увидел длинный бьюик, стоявший параллельно тротуару. Похоже было, что на прогулку отправятся трое, а вернутся двое. Один из испытанных способов. Я это чувствовал.

Как будто ничего не зная, я спросил:

— А в чем дело? Что-нибудь личное?

— Терпение, брат, — сказал большой. У него был странный выговор, словно в голове его что-то ему мешало.

— Похоже, что на меня пал выбор, — сказал я. — Почему? Ведь вам не повредит, если вы мне скажете?

Верблюжий Нос засмеялся где-то в глубине своей мускулистой глотки, как будто я сказал что-то очень смешное. Однако его пальцы держали мое запястье все той же мертвой хваткой.

— Нет, — забулькал он. — Не повредит. Но мы не скажем.

Его товарищ с прямоугольно торчащими ушами произнес:

— Скотт.

— Ау?

— Сколько вам лет?

— На кой черт вам это нужно?

— Из любопытства.

— Тридцать.

— Черт возьми, Скотт, вы уже достаточно взрослый. — Он засмеялся, как будто сказал что-то остроумное. Но я так не думал.

Мы подошли к машине. Верблюжий Нос выпустил мое запястье и вынул из кармана правую руку. Я поймал отблеск света на стволе его автомата. Я почувствовал, что у меня вместо внутренностей — холодное желе. Я облизнул губы, ощущая во рту комок ваты.

Я спросил:

— Здесь?

— Не здесь. Садитесь.

Маленький обошел машину, открыл заднюю дверцу и вежливо придержал ее. Верблюжий Нос подтолкнул меня своим автоматом.

До сих пор они действовали умно. Но тут они чуть-чуть поскользнулись. Может быть, этого достаточно, может быть — нет. Я могу подождать и получить заряд в спину на пустынной дороге, или я могу рискнуть — и получить его сейчас. Все возможно.

Мы стояли, все трое, справа от машины, у самого тротуара. Я, не спеша, влез в заднее отделение бьюика. Верблюжий Нос двинулся следом за мной. Я скорчился на краешке сидения, — все еще медленно и спокойно, — и опустил руку на внутреннюю ручку дверцы. Верблюжий Нос тяжело плюхнулся задом на сидение.

Теперь медлительности как не бывало.

Я повернул ручку и тут же метнулся в сторону. Я вывалился из машины, как падает пьяный, и сквозь рев крови, пульсирующей в ушах, услышал треск выстрела из автомата. Что-то шлепнуло меня по бедру, но я вцепился в ручку дверцы, и меня швырнуло и перевернуло так, что я чуть не сломал руку в локте.

Я с силой захлопнул дверцу и, упав на спину, подтянул ноги к животу в тот момент, когда Верблюжий Нос распахнул дверцу, чуть не выломав ее из машины. Он смотрел на середину улицы, но увидев, где я, направил вниз пистолет. Из ствола его вырвался язык пламени, и жаркое дыхание пули с визгом пронеслось у моей щеки, и тут же я распрямил ноги.

Я выбросил их, как будто передо мной был соперник на футбольном поле и я должен был отбросить его на двадцать ярдов, чтобы спасти игру. Он был так близко, что мне не пришлось целиться: я просто выпрямил ноги, и мои пятки угодили ему в самое нежное место.

Вся энергия улетучилась из него быстрее, чем исчезает складка на трехдолларовых брюках, и он навалился на меня, как половина команды «Чикагские медведи». Воздух вырвался из моих легких, в то время как его автомат с треском грохнулся на мостовую. Я напрягся, преодолевая давивший на меня вес, и потянулся за пистолетом. В то время как я нащупал его, я услышал треск выстрела: это стрелял Маленький, целясь из-за машины. Он выстрелил, дважды, и я услышал визг его пуль еще до того, как автомат запрыгал и зарычал у меня в кулаке.

Он упал на одно колено, а я продолжал выпускать пулю за пулей, пока не расстрелял их все и Маленький не свалился лицом вниз. Я швырнул в него пустой автомат.

Наступила тяжелая, плотная тишина, и только кровь стучала у меня в голове барабанным боем. Маленький дернулся, медленно распрямился и остался лежать на мостовой, тихий и неподвижный.

Я впервые подумал о себе.

Верблюжий Нос все еще лежал на мне, так что я сгреб его сверху за воротник и стащил его вниз. Моя рука стала мокрой и липкой. Эта теплая, липкая масса была кровью. Я ощупал другой рукой свои грудь и живот. О’кэй. Верблюжий Нос получил все пули, предназначенные для меня.

По крайней мере, я жив; но ни один из этих типов не мог теперь сказать мне, кто натравил их на меня. Это была третья попытка разделаться со мной, и она должна была закончиться удачей. Ведь в третий раз чары действуют безотказно.

Это начинало меня раздражать.

Шатаясь, я поднялся и почувствовал острую боль. Первая пуля, которая меня задела, проделала бороздку в моей щеке. Ну, бриться она мне не помешает. Я вытащил у Маленького из кармана присвоенный им мой пистолет и быстро покинул поле боя.

Я проехал в своем закрытом кэдди четыре квартала, гоня в хвост и в гриву все сто пятьдесят его лошадиных сил, когда услышал резко возрастающий вой полицейских сирен и сообразил, что на брошенном мной автомате 45 мои пальцы оставили множество следов. А ну его к дьяволу. Сейчас я не могу позволить себе встречу с полицией. Я чувствовал, как мной овладевает бешенство, хотя и не знал еще, против кого оно направлено.

Я подъехал к стоянке у клуба Ланэй на Уилшир-стрит. В клубе, над стаканом мартини, я думал о Вельме и Филлсоне, о миссис Лоринг и о Нэнси, и о живой маленькой танцовщице в бюстгальтере из ничего. О больших, целомудренных, невинных глазах Нэнси, — чистых («Нет, нет, тысячу раз нет!») ее глазах. И провоцирующих, призывающих, угрюмых губах. Я потратил один никель^[26] и позвонил ей тут же, из клуба.

— Алло. — Голос у нее был мелодичный, как музыка.

— Нэнси?

— Угу. Кто это? Большой блондин?

— Ага. Шелл. Помните? Я сказал, что позвоню.

— Конечно. Я на это надеялась.

— Послушайте, — сказал я. — Мне бы хотелось еще кое о чем поговорить с вами. Не поздно?

— Никогда не поздно, Шелл. Вы сейчас где?

— Клуб Ланэй на Уилшир. Через несколько минут я за вами заеду.

— Пустяки, Шелл. Это же совсем рядом. Я сама приеду. Закажите мне двойную порцию виски.

— Ого?

Она весело рассмеялась.

— Я пошутила. Хотя, можете заказать для меня «сайдкар»^[27].

Она не теряла времени. Не успел официант принести сайдкар для нее и бурбон для меня, как она явилась. Она была уже не в юбке и свитере, как раньше, и вид у нее был, — просто загляденье. На ней было черное платье с открытыми плечами.

Чем оно держалось на ней, было очевидно, и то, на чем оно держалось, тоже было очевидно. Ее вид вызвал во мне восхищение.

Она скользнула в кресло рядом с моим и сказала:

— Уберите глаза туда, где им положено быть.

Посмеиваясь, я смотрел на нее.

— Вам ли говорить мне, где им положено быть? Когда вы в таком платье? Вы хорошо смотритесь, Нэнси.

— Благодарю вас, сэр.

После легкой перепалки я перешел к главному.

— Послушайте, Нэнси, дела принимают серьезный оборот. Началась «горячая» война.

Большие невинные глаза раскрылись еще шире.

— В вас кто-то стрелял?

— Пока еще не очень успешно. Но, чем черт не шутит? Может, вы знаете что-то такое, что облегчит мою задачу. Поможет мне.

— Если смогу, Шелл.

— Подумайте, не было ли кого-нибудь или чего-нибудь, что портило жизнь вашему отчиму?

Она отрицательно тряхнула головой, так что рыжие волосы взметнулись вокруг ее лица.

Я сказал:

— Я слишком далеко зашел, чтобы идти на попятный, даже если бы хотел. Но я не хочу. Лоринга убили, когда он был у меня в конторе. Как раз перед этим он сказал что-то о шантаже. Вам это ничего не говорит?

Она снова покачала головой.

— Мне очень жаль, Шелл. Фактически, я с ним почти не общалась.

— В самом деле? Ну, тогда скажите, — если вы не против, — почему ваша мать наняла частного сыщика следить за ним?

Нэнси отпила из стакана и медленно сказала:

— Мама хотела развестись с Джоном. По-настоящему, он был просто паразит. Он и женился на маме из-за ее денег. У него совсем не было денег, — ну, может быть, несколько тысяч долларов, которые он выудил у мамы же под разными предлогами.

Только, я думаю, он все это истратил, а она последнее время отказывалась финансировать его так называемые предприятия. Он не хотел по-доброму дать ей развод; говорил, что будет бороться до конца, грозился даже собрать против нее факты и добиться алиментов. — Она сжала губы. — Алиментов — от нее! Можете себе представить? Вот Эллис этим и занимался — поисками оснований для развода. Чтобы он не мог вывернуться. У мамы ведь масса времени и денег, так что она объяснила Эллису, что ей нужно, и предоставила ему действовать. Она бы не сделала ничего нечестного. Она только хотела уличить Джона в чем-нибудь, что он действительно сделал.

Я спросил:

— А вы думаете, Эллис действительно нашел что-то против мистера Лоринга?

— Да нет, наверно. Если бы нашел, он бы сказал об этом матери. Ведь она ему за это платила. А что?

— Нет, ничего, — сказал я. — Это неважно.

Мы заказали еще, и, прихлебывая, я думал. Быть может, мои возлияния начали на меня действовать, — но только все в этом деле стало казаться мне каким-то бредом сумасшедшего. Я мысленно вернулся к моменту, когда Лоринг явился ко мне в контору, и дальше перебрал все, что мне говорили, и что с тех пор случилось.

Я спокойно прихлебывал свой бурбон и рисовал пальцем узоры из пролитой на стойку капли, с чувством благодарности за то, что Нэнси молча сидит рядом со мной. Я усиленно шевелил мозгами, неподвижно восседая на высоком стуле.

И вдруг меня осенило.

Меня именно осенило, и я ударил себя ладонью по лбу. Бармен искоса бросил на меня враждебный взгляд и уставился вниз на свой доставшийся ему от войны протез.

Нэнси сказала:

— В чем дело?

Я сказал:

— Лапушка, ступай-ка домой. У папы кое-какие дела.

— До скорого?

— Ага. До скорого.

Я постучал в комнату 316 в отеле Брэндон на Кауэнга. Адрес я получил у бармена в Сейбр-Клубе за пять долларов, и на этот раз Вельма была дома.

Она широко распахнула дверь и стала передо мной на пороге, в розовом неглиже. Струившийся из комнаты свет окутывал ее прозрачной дымкой. Я глотнул и вошел в комнату, чувствуя, что лицо мое горит, — и не только от выпитого бурбона.

— Хелло, Вельма.

— Хелло. Вы чего?

— Дела-то плохи, бэби. Праздник кончился?

Она произнесла медленно, удивленно:

— Что?

— Кончился, тю-тю! Завершился.

— Вы, должно быть, попали не в ту комнату, мистер.

— В ту. — Я чувствовал, как во мне теснятся все выпитые двойные бурбоны. — К той девочке. Вы — Вельма Вейл. Я — Шелл Скотт, частный соглядатай, ищейка. Я по делу об убийстве Лоринга, и я его раскрыл. И вас я раскрыл, и вашего дружка, и весь ваш грязный шантаж — все.

Она стояла, глядя на меня, и молчала.

— Мне почти жаль тебя, бэби. Но это расплата. — Последнее прозвучало очень славно и драматично, и я повторил: — Это расплата.

— Не знаю, о чем вы болтаете, — сказала она, но в тоне ее послышалась острота, которой раньше не было.

Я вынул из кармана лоскуток материи с тремя нитками и целлулоидную полоску и показал их ей.

— Это ваши, ведь так, Вельма. Я подобрал их в студии Филлсона. Вот так, бэби.

Она посмотрела на эти предметы у меня в руке и снова перевела взгляд на мое лицо. Казалось, она ничуть не испугалась, — ведь должна была испугаться. Я почувствовал, что устал от всей этой неопределенности.

— Шелл, — сказала она, — вы взяли не тот тон. Право же. Ведь вы меня почти не знаете.

Ну, этот номер не пройдет.

— Бросьте, Вельма, — сказал я. — Я уже достаточно хорошо вас узнал.

— Да что вы, Шелл, — мягко возразила она, — вы меня совсем не знаете.

До этой минуты она одной рукой придерживала у шеи свое розовое неглиже. Теперь она отняла руку.

Должно быть, у меня поднялась бровь, или что-то дрогнуло в лице, потому что она звонко и безудержно рассмеялась. Закинула назад голову и рассмеялась, блестя белыми зубами. Затем она пожала плечами, и одежда ее упала к ее ногам, и она вышла из нее, как из воды. В ярком свете, льющемся с потолка, это было впечатляющее зрелище; она стояла, прямая и невозмутимая, опустив руки, и смотрела на меня с улыбкой.

Она была вся на виду, как свежий нарыв на римском носу.

Она выглядела совсем не так, как в смутно-голубом сиянии в Сейбр-Клубе; ее тело могло бы быть мечтой всякого мужчины. Округленное, теплое, таящее в себе множество обещаний. Я не мог оторвать от нее глаз. Сознаюсь. Не мог. Затруби Архангел Гавриил мне прямо в ухо, — я бы и то не услышал.

Думаю, что именно поэтому я и не услышал, как кто-то подошел ко мне сзади. Как засвистела в момент взмаха дубинка. На какой-то миг лицо Вельмы как будто заволокло туманом сентябрьского утра. В следующий миг я увидел падающие вокруг меня звезды — и провалился в глубокую черную яму.

Словом, получил сполна.

Все было смутно. Очень смутно. Глаза мои резал яркий свет, он плясал вокруг, и маленький человечек барабанил у меня на голове, бил по ней огромной сковородкой, — бонг, бонг, бонг! — прямо по черепу. И меня чертовски мутило.

Только ведь не было никакого человечка и никакой сковородки, — и все же голова моя гудела — бонг, бонг! Была только одна Вельма, она сидела в кресле и целилась мне в живот из маленького, зловещего автоматического пистолета.

Я посмотрел на пистолет, потом на Вельму.

— Он может выстрелить.

— Может. — Никакой игривости, одна скука в тоне.

Я лежал на ковре, на спине, и руки мои были подвернуты под меня. Я попробовал вытащить их из-под спины, и не смог. Кто-то крепко обмотал веревкой мои запястья, и когда я попробовал освободить их, я почувствовал, как веревка врезается в кожу. Правда, узел был не очень тугой. Но каков бы он ни был, пистолет был всерьез и целил прямо в меня.

Вельма была уже полностью одета, и рядом с ее креслом стояла пара дорожных сумок.

— Собираетесь куда-то? — спросил я.

Она кивнула.

— И я тоже?

Она снова кивнула.

— Куда?

— Разве это важно?

— Важно.

— Напрасно. Вы проедете с нами только часть пути.

Ее тон мне не понравился. Она вдруг утратила всю свою женственность.

Я лежал на спине и тихонько дергал веревку, потом немного сильнее.

— Лежите смирно, — сказала она. — Совсем смирно. Я ведь не промахнусь.

Конечно нет, на таком-то расстоянии. Это было третье покушение на меня, но я все еще держался. Я все еще был жив. Я напряженно соображал, пытаясь найти в ее позиции какое-нибудь слабое звено, и мне пришла в голову одна идея. Не бог весть какая, но все-таки идея.

— Вельма, — сказал я. — Какого дьявола вы считаете себя женщиной? Вы готовы застрелить парня из-за кучки грязных никелей. Вы не женщина, вы просто ведьма на помеле.

Она оскалилась и плюнула в мою сторону.

— Ну, ты! Заткнись!

Я старался говорить тихо и спокойно, и как можно презрительнее.

— Ты просто вшивая шлюха. Одна из тех грязных, ползучих тварей, которые прячутся от солнца. — С минуту я продолжал в том же духе, смотря ей в лицо. Я говорил вещи, которые никогда бы не смог сказать женщине, а потом плюнул на ковер у ее ног.

Это сработало. Ее лицо побелело, потом залилось краской, она поднялась и пошла ко мне, оскалясь, громко дыша сквозь стиснутые зубы. Пистолет в ее руке все еще целил в меня.

Я подумал, что она сейчас выпустит весь заряд мне в живот, и мышцы мои напряглись и сжались, но тут я увидел, что ее левая рука тянется к моему лицу. Пальцы ее скрючились и длинные красные ногти готовы были вонзиться мне в глаза и разодрать кожу на лице.

Я откатился от угрожающих пальцев и в то же время зацепил правой пяткой ее левую ногу. Подтянув левую ногу, я изо всех сил выбросил ее, метя ей в колено.

Я услышал отвратительный хруст кости, и она закричала, как кошка, попавшая в огонь.

Она грохнулась на пол и выронила пистолет. Но мужество у нее было — в этом я не мог ей отказать. Пока я с трудом поднимался на ноги, она протянула руку — все еще стеная и наполовину плача — и нащупала пистолет. У меня не было выбора. Я шагнул к ней и приложился к ее виску своим ботинком десятого размера. И этого было достаточно.

Мне было немного стыдно за себя, но лучше шишка у нее на черепе, чем дырка в моем. Я отыскал кухню и нож для разделки мяса, и через пять минут освободился от веревок, и связал ими руки Вельмы. Она все еще не пришла в себя, и я не счел нужным беспокоиться и связывать ей ноги.

Ее поездка куда бы то ни было явно сорвалась.

Чувствуя глубокую усталость, я снял трубку и позвонил в отдел расследования убийств. Даже гнусавый писк Керрингена звучал почти приятно. Я объяснил ему, что он найдет в отеле Брэндон, положил трубку и отправился выполнять последний пункт моего задания.

На этот раз я вошел в дверь с маленьким пистолетом-автоматом Вельмы в руке. Дверь в заднюю комнату стояла открытой, и я тихо прошел туда по толстому ворсистому ковру. На маленьком столике в дальнем углу лежал мой кольт 38. Я сказал:

— Вот так сюрприз!

Он резко повернулся, в глазах его отразился страх, десять волосков над его губой задергались, как ползущая гусеница. Он открыл рот, но не издал ни звука:

— Филлсон, — сказал я, — я собираюсь переломить вас надвое. Вашим подручным следовало работать лучше. А вам не следовало поручать женщине стеречь меня. Я перешибу вам хребет.

— Подождите! — Это был жалкий писк.

— Подождать? Черта с два! Вы не ждали, когда Слиппи Рэнсин рассказал вам, как он уложил Лоринга у меня в конторе, и чуть не вогнали меня в панику. Вы не хотели запугать меня. Вы хотели убрать меня на случай, если Лоринг уже сболтнул мне про ваш шантаж. — Я сказал сквозь зубы: — Вы не должны были снова посылать его, Филлсон.

Он был жалок, так он был испуган. Лицо его приняло цвет перестоявшего теста, и он трясся, как полная матрона, прыгающая через веревочку.

— Я не знал, что делал, — лепетал он. — Я был не в своем уме. Отпустите меня. Я заплачу, сколько захотите. Все, что угодно.

Я покачал головой.

— Не пойдет.

— Я дам вам тысячи, — прокаркал он. — Все, что имею.

— Нет. Зачем мне эти деньги. Но я отдам вам пистолет. — Я бросил маленький пистолет к своим ногам и следил за ним. У него вырвалсяслабый вздох, как будто внутри у него что-то треснуло, и он кинулся за пистолетом.

Я высчитал этот момент с точностью чемпиона «Золотые перчатки» и встретил его на полпути. Я въехал кулаком ему прямо в лицо, в самый центр, как будто старался расколоть его надвое.

Я и старался.

Он подскочил в воздух, приостановился, а потом опустился на пол, медленно и свободно, как резиновый пояс с полного человека.

Я сказал ему в затылок:

— Это за шишку на моем черепе, гнус, — но он меня не слышал. Может быть, я действовал, как подонок, но когда человек старается отдать меня в лапы rigor mortis как делал Филлсон, а потом решает провернуть это сам, я теряю всякую приязнь, которую мог бы к нему испытывать.

Я огляделся и увидел то, что и ожидал: шестнадцатимиллиметровый кинопроектор, полное кинооборудование и несколько блестящих жестяных коробок. Все эти коробки были наполнены проявленной кинопленкой. Одна катушка была уже вставлена в кинопроектор, и я включил его и прокрутил пленку, смотря во все глаза. Да, именно во все глаза. Это были ученики Филлсона, весь его художественный класс, и это меня ничуть не удивило.

Керриген был не очень доволен тем, как я справился с ситуацией, но молча жевал свою черную сигару, слушая мой отчет о событиях этого вечера.

— Филлсон премило все устроил, — сказал я в заключение. — Новый способ извлекать деньги. Он содержал класс и живую модель, но готов побиться об заклад, что ни она, ни ученики не могли отличить палитру от мольберта. Модель была тоже художником, — Вельма Вейл, — артистка по части выколачивания и выжимания, танцовщица в Сейбр-Клубе. И время от времени также бармен с протезом вместо ноги.

Я показал Керригену целлулоидную пленку, которую вытащил из дверной щели: полногрудая девушка, позирующая в костюме Евы и с джи-стринг вокруг шеи, — возможно, это был тот треугольник из материи, который я нашел там же, в студии Филлсона.

— Это не обязательно Вельма, — сказал я, — но вполне возможно, что когда ваша лаборатория сделает увеличенный снимок, мы увидим, что это она. У нее есть некоторые черты, которые трудно спрятать.

Керриген посмотрел пленку на свет и произнес:

— Ммм.

— Это не негатив, — сказал я. — Это пленка, которую можно вставить в проектор, — кинофильм. Вон он целиком, в этих коробках. Включая и Вельму.

— Ну и что?

— А вот что. Филлсон подбирал своих «учеников» очень тщательно. Я все удивлялся, когда один человек сказал мне, что это преуспевающие, состоятельные люди, и все пожилые. Он усаживал их на эти мягкие диваны и в кресла, и Вельма начинала свое представление. Она могла подсаживаться к кому-то на колени, обнимать и целовать кого-то, и все прочее, — чистые, невинные забавы, а? Каждый наслаждается на всю катушку. Только все это время две-три кинокамеры, скрытые за висящими на стенах полотнами с сюрреалистическими квадратами и кругами, или среди цветов в горшках, или в другом удобном месте, снимают все это на пленку.

А когда доходит до показа части фильма или каких-нибудь черно-белых фотографий, отпечатанных с отдельных кадров, это уже не выглядит, как чистые и невинные забавы! Скорее, это похоже на постельные развлечения. Человек, который хочет сохранить чистой свою репутацию, — вроде Лоринга, например, — готов платить любые деньги, лишь бы изъять подобные картинки из обращения. Если бы это не удалось, ему бы пришлось пройти через ад, объясняя, что его отношения с Вельмой чисто платонического свойства, или что он просто ходит в студию, чтобы познать красоту в искусстве.

Из-за своей сигары Керриген спросил:

— И каким боком сюда входит Лоринг?

— Филлсон запустил в него свои грязные когти, но Лоринг был недостаточно покладист и не удовлетворял Филлсона, и знал это. Его единственный шанс был в том, чтобы сорвать планы Филлсона, хотя бы на это ушли все его деньги, — вот с этим он и обратился ко мне. Если бы эти фотографии не попали в руки миссис Лоринг, он мог бы еще надеяться, что она снова станет для него курочкой, несущей золотые яйца. Но если бы они попали ей в руки, — прощай, счастливый домашний очаг.

Он знал, что она хочет с ним порвать, но отказался дать ей развод. Но вот чего он не знал, это что она наняла сыщика, чтобы следить за ним. Так или иначе, он почуял опасность и пригрозил Филлсону, что разоблачит его, если тот не оставит его в покое. Филлсону оставалось либо избавиться от Лоринга, либо рисковать своим предприятием. И вот прибывает Слиппи Рэнсин — и выбывает Лоринг. Ошибка была в том, что его убили у меня в конторе. Пуля, попавшая в Лоринга, как пить дать, подходит к пистолету, которым Рэнсин грозил мне перед тем, как покинул этот мир.

Я встал, подавив стон.

— К черту все это, — сказал я. — В той комнате вы найдете все, что вам нужно. Развлекайтесь. А у меня свидание.

Уходя из студии, я услышал шум кинопроектора. Керриген собрался устроить себе грандиозное представление…

Я посмотрел на часы. Было два-тридцать ночи. Я нашел в кармане никель и подбросил его в воздух. Орел — я звоню Нэнси. Решка — я поступаю благоразумно, пойду домой и лягу спать. Решка! Я позвонил Нэнси.

Она встретила меня в дверях; в полумраке глаза ее казались почти черными, припухшие губы изогнулись в полуулыбке. Я притянул ее к себе и поцеловал. Я целовал ее так, что дух захватило. Когда я отпустил ее, она дышала учащенно, да и я сам поглощал массу кислорода. Ее губы по-прежнему были как будто припухшие, угрюмые и призывающие, но она выглядела как-то иначе. Потом я понял — что-то изменилось в ее глазах.

Легкий вздох вырвался у нее из груди и она искоса взглянула на меня.

— Шелл, — сказала она шепотом. — Господи! В конце концов, я знакома с вами всего пять или шесть часов.

Если подумать, то ведь она права. Я засмеялся.

— Детка, — сказал я, — подожди, пока не будешь знать меня неделю.

От редакции

Детектив в Америке

Читательский интерес к детективной литературе поражает своей стабильностью. Есть все основания полагать, что аудитория читателей и почитателей детектива в нашей стране насчитывает десятки миллионов.

Детективный жанр — это самый канонический, зажатый рамками условностей и правил вид литературы. Принципиальная его структура неизменна: преступление — расследование — разгадка. Однако для детектива необходима и такая категория, как оригинальность, причем под оригинальностью следует понимать не столько новизну ситуации, сколько неожиданность сюжетного хода.

Моральный аспект детектива можно определить как восстановление попранной справедливости. Четкость категорий добра и зла, неизбежность победы добра в пределах каждого сюжета составляет важную черту детектива. Крах злоумышленника утверждал непреложность свершения законов нравственности и справедливости.

Особенность человеческой натуры — любование ужасным — детективным жанром обслуживается вполне, но то страшное, наблюдаемое читателем со стороны, теряет свое зловещее начало и служит источником развлечения.

Детектив немыслим без преступления, и чем оно серьезней, тем лучше. Если это убийство, а убийство «наилучшее» преступление для детектива, то должна быть и жертва. Необходим преступник, занимающий в повествовании одно из центральных мест. Но главная фигура в детективе — расследователь. Самым разным лицам в детективной литературе поручалось искать и находить преступника, и все они, не ведая поражений, раскрывали одно преступление за другим.

Когда американский поэт и писатель Эдгар Аллан По в 1841 г. написал новеллу «Убийство на улице Морг», он вряд ли мог предположить, что эта новелла и несколько других, объединенных фигурой расследователя Огюста Дюпена, станут первыми произведениями нового жанра. В «Тайне Марии Роже» (1842 г.) и «Похищенном письме» (1845 г.) можно найти все существенные признаки детектива.

Однако долгое время в Америке достойного последователя Эдгара По не находилось. В 1887 г. в Англии появился и за несколько лет завоевал весь мир знаменитый сыщик Шерлок Холмс, придуманный сэром Артуром Конан Дойлем. В Америке в это время еще не было автора настоящих детективных произведений.

В 1884 г. Джон Р. Кориелл дебютировал со своим героем Ником Картером, с которого и началось конвейерное производство дешевой приключенческой литературы.

В начале XX века появились детективы, написанные в виде романов. В Англии писали Агата Кристи и Гилберт Кит Честертон, в Америке — Уиллард Хантингтон Райт (под псевдонимом С. С. Вэн Дайн). Утверждение моды на детектив с интеллектуальными притязаниями означало стремление создать условные правила для писателей. Английский писатель Р. О. Фримен предостерегал не путать детектив с «сенсационным романом о преступлении», главная задача которого — напугать читателя. Поскольку последний постепенно приобретает иммунитет против испуга, авторам поневоле приходится прибегать ко все более и более «крутым» мерам для достижения необходимого эффекта.

В 1926 г. Г. К. Честертон писал: «…Автор хорошего детектива не станет делать того, что совершают повсюду и что означает упадок истинного детективного романа и гибель честного и очаровательного литературного жанра… Привычную линию классического убийства или ограбления нельзя портить, пачкая ее грязными и дурными интригами международной дипломатии, нельзя старое понятие преступления пристегивать к внешней политике… Нельзя разоблачить на последней странице преступника, который окажется совершенно незначительным лицом, вообще никем ни в чем не подозреваемым, так как никто даже и не помнил о его существовании…»

В 1928 г. С. С. Вэн Дайн составил кодекс детектива. В предисловии к своей антологии «Лучшие детективные истории» он писал:

«1. Надо обеспечить читателю равные с сыщиком возможности распутывания тайн, для чего ясно и точно сообщить обо всех изобличительных следах.

2. В отношении читателя позволительны лишь такие трюки и обман, которые может применить преступник по отношению к сыщику.

3. Любовь запрещена. История должна быть игрой в пятнашки не между влюбленными, а между детективом и преступником.

4. Ни детектив, ни другое профессионально занимающееся следствием лицо не может быть преступником.

5. К разоблачению должны вести логические выводы. Не позволительны случайные или необоснованные признания.

6. В детективе не может отсутствовать сыщик, который методично разыскивает изобличающие улики, в результате чего приходит к решению загадки.

7. Обязательное преступление в детективе — убийство.

8. В решении заданной тайны надо исключить все сверхестественные силы и обстоятельства.

9. В истории может действовать лишь один детектив: читатель не может соревноваться сразу с тремя-четырьмя членами эстафетной команды.

10. Преступник должен быть одним из более или менее значительных действующих лиц, хорошо известных читателю.

11. Не позволительно дешевое решение, при котором преступником является один из слуг.

12. Хотя у преступника может быть соучастник, в основном история должна рассказывать о поимке одного человека.

13. Тайным или уголовным сообществам нет места в детективе.

14. Метод совершения убийства и методика расследования должны быть разумными и обоснованными с научной точки зрения.

15. Для сообразительного читателя разгадка должна быть очевидной.

16. В детективе нет места литературщине, описаниям кропотливо разработанных характеров, расцвечиванию обстановки средствами художественной литературы.

17. Преступник ни в коем случае не может быть профессиональным злодеем.

18. Запрещено объяснять тайну несчастным случаем или самоубийством.

19. Мотив преступления всегда частного характера, он не может быть шпионской акцией, приправленной какими-либо международными интригами, мотивами тайных служб.

20. Автору детективов следует избегать всяческих шаблонных решений, идей.»

Сам автор не всегда придерживался этих, иногда слишком строгих, иногда слишком мягких правил.

В дальнейшем в Америке этот кодекс был полностью отвергнут представителями так называемого жесткого детектива. Одним из самых характерных американских писателей жанра «крутого» детектива был Семюэл Дэшил Хэммет. Он был истинным творцом модели романа, в котором выведенные им лица не беседуют, не размышляют, не анализируют, а просто-напросто делают выводы и тотчас действуют. Действующих лиц, «приглашенных» на страницы книг прямо из жизни, он не приукрашивал, диалоги не дистиллировал, а воспроизводил их в суровой действительности. Хэммет возвращает убийство в среду людей, которые обычно его совершают, к тому же, по весьма конкретному поводу, а не для того, чтобы доставить неожиданную радость читателю, преподнеся ему неожиданный труп. В тридцатых годах Хэммет создал самого сурового и жесткого в детективной литературе человека — частного детектива Сэма Спэйда.

В сороковых годах в романах Рэймонда Торнтона Чандлера появился родной брат героя Хэммета — цепкий безжалостный сыщик Филипп Мэрлоу. Он также критически смотрит на все, что его окружает, имеет определенное мнение о том обществе, для которого работает. Не полагаясь на официальные каналы борьбы со злом, он действует по собственному разумению и защищает уже не все общество от отдельных темных элеметов, а отдельных честных людей от социального зла.

В более позднее время идеи представителей школы «жесткого» детектива развивал и Ричард С. Пратер. Его герой похож на героев Хэммета и Чандлера. Это профессиональный частный детектив Шелл Скотт, бедный, слегка циничный, но честный и, главное, деловитый. Не игра, не честолюбие, не скука склоняют его к приключениям; просто этим он зарабатывает хлеб насущный. Орудием убийства расследуемых им преступлений является не дуэльный пистолет, не кинжал из фамильной коллекции оружия, а используемые на самом деле орудия убийства человека.

Успехи «крутого» детектива не означали гибель детектива интеллектуального. Эрл Стенли Гарднер, Рекс Стаут, Корнелл Хопли-Вулрич (псевдоним — Уильям Айриш) создали своих героев, каждый из которых отличался своими, только ему одному присущими чертами. Адвокат Пэрри Мейсон Гарднера снова и снова посрамлял своих оппонентов, сверкая красноречием, изумляя железной логикой. Во время судебных разбирательств, на допросах обвиняемых, свидетелей, потерпевших, в словесных дуэлях с прокурором представал Пэрри Мейсон во всем великолепии. Гарднер в своих книгах вовсе не стремился к проблематичности, полагая, что главное для детектива — быть занимательным.

Герой Стаута — частный детектив Ниро Вульф со своим верным помощником Арчи Гудвином — как бы разделен на две половины. Одна половина — чистый интеллект — в лице Ниро Вульфа посиживает в кресле, другая — действие — в обличии Арчи Гудвина носится по городу, выполняя поручения своего шефа. Он рискует жизнью, выслеживает, время от времени пускает в ход кулаки. Размышляющий Ниро Вульф и действующий Арчи Гудвин в совокупности являют собой вполне боеспособную единицу, которой не страшны никакие противники.

И в настоящее время детектив продолжает развиваться в двух направлениях, частично сливаясь и переплетаясь. Росс Макдональд, Роберт Ладлем, Эд Макбейн и многие другие продолжают вести борьбу за читателя, за место в списке бестселлеров. Борьба детектива как искусства с конвейером, выдающим пользующуюся спросом низкопробную литературу, идет с переменным успехом. Время отсеивает все случайное и оставляет только вещи, создатели которых не утратили верности лучшим традициям детектива.

Примечания

1

Деньги (жарг).

(обратно)

2

Человек, добывающий и продающий сведения о лошадях на скачках.

(обратно)

3

Т. к. на него никто больше не поставил.

(обратно)

4

Игра слов: выражение from the horses mouth (из лошадиных уст), заимствованное из конноспортивного лексикона, означает «из первоисточника».

(обратно)

5

Охотники за морскими моллюсками.

(обратно)

6

Детская игра.

(обратно)

7

Стаканчик спиртного перед сном.

(обратно)

8

Сокращенно от «мадам».

(обратно)

9

Добровольное общество лиц, стремящихся излечиться от алкоголизма; проводит групповые собеседования и т. п.

(обратно)

10

Т. е. Драгуна.

(обратно)

11

Т. е., совсем не знает.

(обратно)

12

По Фаренгейту.

(обратно)

13

Буквально — Мечта Джуди.

(обратно)

14

fat boy (толстый мальчик) — персонаж в «Пиквикском клубе» Диккенса.

(обратно)

15

Мексиканское блюдо: толченая кукуруза с мясом и перцем.

(обратно)

16

Сансет-Стрип (Sunset Strip) — букв. закатная полоса, полоса солнечного заката.

(обратно)

17

В Америке, как и в Англии, друзей часто называют не по имени, а по инициалам.

(обратно)

18

т. е. в Лос-Анджелес.

(обратно)

19

Бурбон — кукурузное или пшеничное виски.

(обратно)

20

Cad — марка автомобиля. Может быть, то же, что «кэдди» — сокращ. от «кадиллак».

(обратно)

21

Древнегерманский бог грома.

(обратно)

22

Т. е. в Лос-Анджелесе.

(обратно)

23

Мэм (ma ám) — сокращ. от madame, мадам.

(обратно)

24

Сокращ. от «кадиллак».

(обратно)

25

g-string — лента, которая остается на шее или на поясе исполнительницы стриптиза после того, как она сбросит с себя всю одежду.

(обратно)

26

Мелкая монета.

(обратно)

27

Коктейль из апельсинового ликера, коньяка и лимонного сока.

(обратно)

Оглавление

Яичница из гангстеров

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

Подставной убийца

Сногсшибательные проделки

Улаживатель чужих бед

Улица грешника

Стриптиз убийства

От редакции

*** Примечания ***