КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706129 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124656

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Ботинок [Майк Гелприн Джи Майк] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Майк Гелприн Ботинок


Есть ли сходство в словах «пальчик», «градус» и «скамейка»? А в словах «рыбак», «дактиль» и «циферблат»? «Кукиш», «аптекарь» и «пенек»? Ответ «в них нет ничего общего» — неверный. Сходство есть, и оно очевидно. Надо лишь написать каждое слово с заглавной буквы. Получатся еврейские фамилии. У Фимы была фамилия Ботинок. В Союзе Фима ее стеснялся. В Америке стесняться перестал.

Ботинки жили в съемной квартире на Брайтон-Бич. Этажом ниже обитал поэт-авангардист Соломон Перец. Этажом выше — дамский парикмахер Мирон Трус. Перец был старым, одиноким, пьющим и невостребованным. Трус — относительно молодым, вечно трезвым и нарасхват. С Трусом в квартире жила жена, две малолетние дочери и болонка Хаим. Всех вместе их называли «Трусы». Ударение ставили где придется.

Фиме Ботинку стукнуло двадцать восемь. Он учился на программиста. Программирование Фима ненавидел. Учебу терпел.

— Мальчик скоро кончит на компьютер, — хвасталась соседям Фимина мама. — Тогда мы хорошо заживем.

Хорошо зажить Фима не особо рассчитывал. Ненавидел он не только программирование. Еще он терпеть не мог английский язык. Неродной алфавит Фима знал. Читать худо-бедно умел. С горем пополам выталкивал из себя чужие слова. Даже лепил из них фразы. Но ни рожна не слышал. Устная речь сливалась в Фиминой голове в одну сплошную неразбериху. Невнятную и тягучую, как сдобренная кленовым сиропом манная каша. Впрочем, выудить из каши отдельные слова иногда удавалось. Преимущественно это были слова «фак» и «шит».

Разумеется, на Брайтон-Бич иностранный язык не нужен. Здесь даже «мы говорим по-китайски» написано на дверях прачечной русскими буквами. Но попробуйте — хорошо заживите в съемной квартире на Брайтон-Бич. Фима и пробовать не хотел.

В Союзе он окончил педагогический. С красным дипломом. Два года оттрубил учителем русского языка и литературы в начальных классах. На дверях Фиминого кабинета была прибита табличка с надписью: «Е. Б. Ботинок». Завучиха все порывалась ее снять. На худой конец, замазать — в надписи завучихе чудилась инвектива.

Внешности Фима был самой обыкновенной. Семитской: субтилен, носат, очкаст и мелким бесом кучеряв. С девушками ему не везло. Он их стеснялся. Не то что обходил стороной, но робел в присутствии и говорил, запинаясь. Девушки платили взаимностью. Фима им казался неинтересным.

Женщины у него были. Точнее, бывали. Дважды. В Союзе Фима потерял невинность с преподавательницей французского. В Америке усугубил потерю с учительницей английского.

Француженка была коллекционеркой, а Е. Б. Ботинок — редкостным экспонатом. Можно сказать, раритетным.

Англичанка была эстеткой. Она утверждала, что язык лучше всего познается в постели. В постели она учила Фиму английским словам. Преимущественно это были слова «фак» и «шит».

Француженка изъяла у Фимы ношеные носки. Приобщила к коллекции за номером двести шестнадцать. На следующий день переключилась на школьного сторожа. Англичанка увлеклась нелегалом из Грузии и предложила любовь втроем. К па-де-труа Фима был не готов. Поэтому скатился в привычные воздержание и аскезу…


Июльский пятничный вечер на первый взгляд ничем не отличался от четвергового. Зеленщик Изя Брофман из Одессы запирал овощную лавку. Привычно бранился с конкурентом, зеленщиком Раулем Альваресом из Сантьяго-де-Куба. Из ресторана «Татьяна» невежливо выпроваживали посетителя. Тот накануне забыл расплатиться в ресторане «Волна». На прожаренной солнцем асфальтовой запеканке свирепствовали ошалелые воробьи. А Фима Ботинок шел на свидание. Переживал он отчаянно. Фима сам толком не понимал, как осмелился накануне взять у девушки телефон. Как отважился позвонить и назначить встречу. Еще он был не уверен, как девушку зовут.

— Аня, — бормотал себе под вислый нос Фима. — Нет, Аля. Или даже Ася.

Они познакомились в метро в час пик. Все вышло самой собой. Толпа внесла Фиму в вагон. Скрутила, пожевала и сплюнула им на отчаянно цепляющуюся за поручень девушку.

— Твою мать, — сказала девушка. — Идиот.

Фима обрадовался. «Твою мать» звучало куда лучше, чем «фак» и «шит». На «идиота» он внимания не обратил. Девушка была чудо как хороша. От нее пахло лавандой. Фиме мучительно хотелось смахнуть каплю пота с ее виска. Он воздержался. Имя, произнесенное, когда толпа схлынула, не разобрал. Переспросить постеснялся.

Две остановки они проехали в относительном комфорте. Девушка работала в частной школе. Американским детям она преподавала русский. Фима решил, что это судьба.

Номер новой знакомой он затвердил наизусть. Вернувшись домой, внес в записную книжку под литерой «А». Мобильный телефон был Фиме не по карману. Наутро он позвонил девушке из общественного.

— Это Ботинок, — представился он. — Идиот из метро.

— Так ботинок или все-таки идиот?

— Боюсь, что и то, и это.


Сейчас Фима спешил. Предстояло пересечь неопрятную улочку с помпезным названием Ошен-Вью. От нее до места встречи минут пять, если быстрым шагом. Фима нервничал. И знать не знал, что очередная полицейская акция уже вступила в начальную фазу.

Ошен-Вью отстояла от Брайтон-Бич на каких-то три сотни футов. Где-то посередине проходила граница между добром и злом. Между популярностью и забвением. Суетной роскошью и слякотной нищетой. О Брайтон-Бич знали во всем мире. Об Ошен-Вью знали лишь те, кого угораздило жить поблизости. Улица заслуженно пользовалась дурной славой. Славу обеспечивали завсегдатаи — угрюмые антисоциальные личности. Толкачи, их клиенты, попрошайки, сутенеры и дешевые проститутки. Полиция готовила акцию по оздоровлению обстановки в неблагополучных районах. Об акции завсегдатаев, как обычно, оповестили заранее. Криминалитет убрался. Под оздоровление предстояло попасть прочим гражданам.


Первым делом сострить, повторял Фима на ходу. Отмочить хохму-другую. Затем сослаться на дырявую память и спросить имя. Нет, сослаться-спросить сначала, отмочить потом. Пригласить в ресторан. В кармане лежали сто девятнадцать долларов — все Фимины сбережения. Должно хватить. После ресторана можно попробовать напроситься на кофе. Или сварить его самому. Ботинки-старшие как раз отправились к родственникам в Нью-Джерси на уикенд. А там и… Фима зажмурился. Там…

— Гоинаут?

Фима сбился с шага. Дорогу заступила коренастая накрашенная девица. Вопрос явно исходил от нее. Сути вопроса Фима не понял.

— Э-э… — замялся он.

— Гоуинг аут? — терпеливо повторила девица. На этот раз прозвучало членораздельно.

Фима перевел сказанное на русский. Получилось «Вы выходите?». Будь на Фимином месте знаток английских идиом, у него вышло бы «Не желаете ли потрахаться?». Фима знатоком не был.

— Йес, — на всякий случай подтвердил он.

— Тэн бакс, — деловито заявила девица.

Фима стушевался. Собеседница явно была настроена решительно. Она хотела денег. Десять долларов не пойми за что. Фима переступил с ноги на ногу. Подался назад в надежде улизнуть. Улизнуть не удалось. Девица шагнула вперед и ухватила за рукав.

— Тэн бакс, бэби!

— За что?! — по-русски взмолился Фима. Но собеседница поняла.

— Блоу джаб, ступид, — пояснила она.

Фима вновь добросовестно перевел. Все слова по отдельности он знал. «Блоу» означало «дуть». «Джаб» — работа. «Ступид» — дурак. Дураком, со всей очевидностью, был он. Десять долларов с него, дурака, требовали за дутьё. В дутье Фима не нуждался. Правда, «блоу джаб» означало еще и оральный секс. Но об этом Фима не ведал. Зато уразумел, что отделаться не удастся.

— Файв? — просительно предложил Фима.

— О’кей. Файв.

Фима полез в карман. Рассчитаться он не успел. Визг тормозов прошил тишину за спиной. Секунду спустя Фиме заломили руки. Затем обидно дали по почкам. Еще через минуту его закинули в притаившийся в палисаднике автобус.

— Намба уан, — констатировал угольно-черный детина в полицейской форме. Он защелкнул на Фиме наручники.

— Намба ту, — увеличил детина счет минуту спустя.

— Намба цри, фор, файв, сыкс, сэвен…

За полчаса автобус сглотнул c полсотни новоиспеченных кандальников. С натужным скрежетом захлопнулись дверцы. Автобус дернулся. Выполз из палисадника на Ошен-Вью и попылил к полицейскому участку.

— За что? — причитал на заднем сиденье обескураженный и испуганный Фима. — Я опаздываю на свидание. Меня девушка ждет. За что?!

«За что» Фиме вскорости объяснили. Сексуальных преступников ловили на живца сразу пять нарядившихся проститутками сотрудниц полиции. Они продемонстрировали небывалый профессионализм и немыслимую производительность труда. Акция удалась. Первая, оперативная ее фаза увенчалась несомненным триумфом. Начиналась вторая, рутинная. Задержанных распихали по камерам. Личные вещи у них изъяли. Полицейский участок трещал по швам. Ввиду нехватки мест в одиночку набилось пять человек.

Обстоятельный, моложавый гробовщик Гриша справлял серебряную свадьбу в ресторане «Националь». Вышел покурить. Поднес зажигалку накрашенной фемине с подбитым глазом. Отпустил сомнительный комплимент. И пропал. Гости до полуночи неумело утешали навзрыд ревущую юбиляршу.

Восемнадцатилетние недоросли Юра и Вадик везли своих подружек погулять по берегу океана. На перекрестке Пятого Брайтона с Ошен-Вью загорелся красный. Юра притормозил. В окно пассажирской дверцы постучала непотребного вида девка. Вадик вступил с ней в беседу. Девка желала отдаться за десять баксов. За группен-секс на пять персон Юра предложил два. Вадик сбил цену до доллара. Минуту спустя Юра со скованными руками уже томился в автобусе. Сопротивляющегося Вадика в него заталкивали. Ошеломленные подружки крыли представителей бруклинского правопорядка русским матом. Мат встречал бурное сочувствие внутри автобуса. И полное непонимание снаружи.



Пятым в камере оказался благообразный джентльмен девяноста лет от роду. Представился он рэбом Иаковом, раввином местной синагоги. От полусотни остальных пострадавших рэб Иаков отличался разительно. Он, единственный из всех, по-русски не говорил. Полицейским произволом не возмущался. Желания вступить в греховную связь не отрицал.

Первые два часа за решеткой рэб провел в молитвах. Но Всевышний не услышал блудного своего сына и из темницы не вызволил. Тогда рэб выругался на идише. Подмигнул Фиме и повалился на пол.

Симуляцию эпилептического припадка рэб Иаков провел необычайно талантливо. Минуты не прошло, как на издаваемые им звуки сбежался полицейский персонал. Камеру отперли. Рэб корчился в конвульсиях на полу. Хрипел, подвывал и пускал изо рта пену. Его суетливо погрузили на носилки и унесли прочь.

Вадику спектакль очень понравился. Едва вопли раввина стихли вдали, Вадик уже бился патлатой башкой о решетку. Рычал, плевался и сквернословил. Есть, однако, существенная разница между настоящим артистом и жалким подмастерьем. На звуки, производимые Вадиком, явился лишь двухметровый черный сержант. Он лениво ввалил по решетке дубинкой и обещал заняться симулянтом вплотную. Вадик притих.

— Что же делать? — растерянно канючил Фима. — Что же мне теперь делать?

Опытный Гриша заломил бровь.

— Ботинок, — проникновенно сказал он. — Утопитесь в параше, Ботинок. Или повесьтесь. Я смастерю вам отличный гробик. По знакомству — со скидкой.

— Я на свидание шел, — в который раз объяснил Фима. — Что я теперь ей скажу?

— Удавитесь, и говорить не придется.

Гриша оттянул за мошенничество пятилетку на сибирском лесоповале. К выкрутасам судьбы он относился философски. К жизни — скептически. К смерти — профессионально.


Ночь прошла в оживленной дискуссии. Бодрствующие обитатели десятка камер судили нью-йоркскую полицию. Ей предъявили обвинения в невежестве, нерадивости и нетрадиционной ориентации. По первым двум пунктам полицию оправдали за недостаточностью улик. По третьему признали вину несомненной.

Наутро половых преступников одного за другим потянули на допрос. В участок заступила новая смена. Угольно-черного верзилу-сержанта сменил кефирно-белый близнец.

— Тягчайшее преступление, мистер Ботинок, — с прискорбием сообщил Фиме близнец. — Одно из самых тяжких. Искупать будете долго. Вплоть до пожизненного. Никакой адвокат не поможет.

Фима понял только свою фамилию и слово «адвокат». Но общий смысл уловил. Ему стало страшно.

— Можете позвонить родственникам, мистер Ботинок, — снисходительно махнул ручищей сержант. — Кто знает, когда теперь с ними увидитесь. И увидитесь ли вообще. На разговор две минуты.

Старомодный обшарпанный аппарат на сержантском столе походил на издохшую каракатицу. У Фимы ходуном ходили руки. Заученный наизусть номер он набрал с четвертой попытки.

— Это снова я, — скорбно сообщил в трубку Фима. — Мистер Ботинок из метро. Идиот. Только, умоляю, не разъединяйтесь. Мне некому больше звонить. Я шел к вам, клянусь. И не дошел. По пути я совершил преступление. — От жалости к себе Фима всхлипнул. — Теперь меня посадят. Срочно необходим адвокат. Какое преступление? Не уверен, какое. Нет, не убийство. Гораздо, гораздо хуже.

На другом конце линии разъединились. Фима заплакал.

— Раскаиваетесь, Ботинок? — обрадовался сержант. — Что ж, похвально. Вину свою признаете?

Кроме собственной фамилии, Фима не понял ни слова. Утер глаза.

— Нет, — на всякий случай сказал он. — Ноу.

— Напрасно. Еще признаете. В камеру его!


В камере ждал обстоятельный, моложавый и опытный Гриша.

— Ботинок, вы осел, — поведал он. — Легавого могила исправит, не знали? Лучше сыграть в ящик, чем поверить менту. Тоже не знали? Что совковому, что здешнему, что из Занзибара. Все менты одинаковы, чтоб им гробануться. Зачем вам адвокат, Ботинок? Вы знаете, сколько стоит адвокат? За эти деньги вы можете заказать мне пять небольших аккуратных гробиков. Даже полдюжины.

Фима опустился на нары.

— Не будет никакого адвоката, — уныло сказал он. — Я и вправду осел. Делать ей нечего, только адвокатов мне нанимать.

— Кому «ей»? — уточнил Гриша.

Фима вздохнул.

— Ане. Или, может быть, Але. Возможно, даже Асе. Я не расслышал, как ее зовут. Но это чудесная девушка.


Девушку звали Агнией. Она жила в съемной квартире на Непчун-авеню. Вдвоем с мамой.

— Деточка, ты в своем уме? — в ужасе глотала валидол мама. — Какой адвокат? Какой ботинок? Зачем?!

Агния сама не знала, зачем. Ботинок шел на встречу. И не с кем-нибудь там, а с нею. Шел себе, значит, к ней и свернул не туда. В результате угодил за решетку. За преступление, которое хуже убийства. Не повредит, кстати, выяснить, что это за преступление. И почему преступник называет себя Ботинком.

— Это кличка, — твердо заявила мама. — Блатная. Я уверена. Ты связалась с блатарем! С уголовником! Может, даже с рецидивистом.

На уголовника Ботинок был не похож. На рецидивиста еще меньше. Агния вздохнула. Раскрыла «Русскую рекламу». От обилия адвокатов зарябило в глазах.

«Кац, Коган, Шапиро. — Агния воспрянула духом. Фамилии внушали оптимизм. — Перельмутер, Бронштейн, Зильберман».

У Каца включился автоответчик. Приятный голос сообщил, что сегодня суббота. Выдержал многозначительную паузу и добавил: шаббес. В шаббес Кац не работал. Коган не работал тоже. Шапиро тем более. Агния пришла к выводу, что нет смысла звонить остальным.

«Мюллер», — вслух считала она с газетной страницы. Новая фамилия вернула утраченный оптимизм. Агния приободрилась. Мюллер, гестапо, вспомнила она. В гестапо шаббес не соблюдали.

— Шефа нет на месте, — бодро отрапортовали у Мюллера. — Меня зовут Федор, я переводчик и секретарь. Можно просто Федя. Как-как, говорите? Ботинок? Не знаете, за что забрали? Ну дык сейчас узнаем. Не беспокойтесь, я вам перезвоню.

Минуту спустя Федя и вправду перезвонил.

— Плевое дело, — жизнерадостно сообщил он. — Загремел ваш Ботинок…

— Он не мой, — перебила Агния. — Я его едва знаю.

— Нет проблем. Загремел не ваш Ботинок по половой части.

— Как это? — ахнула Агния.

— Как обычно. Сначала он снял проститутку. Потом его сняли с нее. Да вы не волнуйтесь: дело житейское. К тому же вам повезло.

— Это я уже поняла, — признала Агния. — Неимоверно повезло.

— Ну дык. Мы с шефом как раз специализируемся по половой части. Без адвоката Ботинка затаскают по судам. Мало не покажется. А так — сегодня же будет на воле. В общем, берете вы адвоката или нет?

— Беру, — обреченно выдохнула Агния, — куда деться. Сколько я вам должна?


Субботнее солнце шпарило пуще пятничного. С утра пил на балконе горькую поэт-авангардист Соломон Перец. Дамского мастера Мирона Труса вела на поводке с пляжа болонка Хаим. Остальные Трусы поспевали следом. Зеленщик Изя из Одессы привычно лаялся с кубинским конкурентом Раулем. Из ресторана «Гамбринус» взашей выпроваживали посетителя. Того, что накануне выставили из ресторана «Татьяна». Разленившиеся, откормленные береговые чайки хрипло выпрашивали подачки. На чаек осуждающе поглядывали деловитые и вечно голодные воробьи. А скованных наручниками половых каторжан конвоировали в суд.

— Выходили из избы, — неприязненно косился на дюжих конвоиров бывалый кандальник Гриша, — здоровенные жлобы. Порубили все дубы на гробы.

В здании суда было прохладно. Здесь собратьев по несчастью дожидался доставленный из больницы благообразный рэб Иаков. Девяностолетнего рэба развенчали. На поверку он оказался никаким не раввином. А, напротив, польским евреем Яшей, отчаянным безбожником и женолюбом. Яша бедовал в доме для престарелых на Кони-Айленд. Он то и дело бегал оттуда в самоволки.

— С курвами у нас небогато, — признался Яша. — Дряхлые какие-то все. Некрасивые.

— Ботинок здесь? — Зычный бас перекрыл Яшин дискант. — В комнату для свиданий! Вас ждет адвокат Мюллер.

Мюллером оказалась белобрысая девчушка лет двадцати пяти. Секретарю и переводчику по имени Федя шеф гестапо едва доставала до плеча.

— Ты, Ботинок, настоящий сапог, — приветствовал Фиму Федя. — Кто же цепляет шлюх на Ошен-Вью? В Манхэттен езжай, на Сорок Вторую.

— Шлюх? — повторил ошеломленный Фима. — В Манхэттен?

— Ну дык. На Сорок Второй за двадцать баксов снимешь шикарную шмару. Ты мне верь. Я-то знаю.

Агния прекратила щебетать с Мюллер.

— Придержите язык, — прикрикнула она на переводчика-секретаря. — Тоже мне, специалист по половой части. Можно подумать, в Нью-Йорке нет порядочных девушек.

— Есть, — согласился Федя. — Но они обходятся гораздо дороже.

— Значит, так, мистер Ботинок, — приступила к обустройству линии обороны Мюллер. — Есть три пути. Первый — признать себя виновным. Тогда вас немедленно отпустят. Далее…

— Постойте, — оборвал Федин перевод Фима. — В самом деле отпустят? Правда? Ничего больше не надо! Признаю себя виновным.

— Ни в коем случае, — всплеснула руками Мюллер. — Тогда на вас заведут запись. В следующий раз попадетесь — пойдете по сумме статей.

Фима сник. По сумме статей он не хотел.

— Второй путь — объявить себя невиновным. Тогда вас тоже сразу отпустят.

Фима приободрился.

— Знаете, меня это очень устраивает.

Мюллер укоризненно покачала головой.

— Не стыдно вам? Зачем тогда нанимать адвоката? Объявить себя невиновным может всякий дурак. Он потом несколько лет будет обивать пороги судов и топтаться по кабинетам. Обойдется в копеечку, помимо всего. Ваш разговор с переодетой сотрудницей полиции, разумеется, записывался. Я его прослушала. Попробуйте, докажите теперь свою невиновность.

— Да как же?! — загорячился Фима. — Что тут доказывать? Идиоту же ясно, что я ни черта не понял.

— Идиоту, может быть, и ясно. А американскому суду — нет. Ему, наоборот, будет ясно, что вы намеревались вступить в половую связь. За деньги. Еще и поторговались. В общем, есть третий путь. Признать себя виновным частично.

— Как это? — опешил Фима. — Как можно вступить в частичную половую связь?

Мюллер вздохнула.

— Американское правосудие — штука непростая, — поделилась профессиональным знанием она. — Вам надлежит отрицать, что собирались вступить. И признать, что виновны в оскорблении. Вы оскорбили сотрудницу полиции при исполнении.

— В каком смысле? Как это я ее оскорбил?

— Вы ее приняли за проститутку. Тем самым унизили ее женское достоинство. Нанесли моральный ущерб. Но — небольшой.

— Понял, — мало что понял Фима. — И что мне за это будет?

— Да так — сущие пустяки. Отделаетесь общественными работами.


Фима признал себя частично виновным. Две недели он махал метлой в Гарлеме на уборке улиц. Нажил мозоли. Научился без акцента произносить слова «фак» и «шит». И убедился в том, что слухи о гарлемской ксенофобии явно преувеличены.



Яша признал себя виновным. В дом для престарелых его доставили с комфортом на казенной машине. Еще на Яшу завели запись. Запись оказалась по счету одиннадцатой.

Гриша объявил себя невиновным. Об этом он долго потом сожалел. Судебные издержки обошлись Грише в цену доброй полусотни новых, с иголки, гробов.


Прошло время. На Брайтон-Бич мало что изменилось. В Фиминой жизни изменилось многое.

— Мальчик таки кончил на компьютер, — хвасталась соседям Фимина мама. — Он уже получил работу в банке. Теперь подумывает жениться. Представьте себе: на учительше. Конечно, не лучшая партия. Мог бы найти себе врачиху. Или, на худой конец, адвокатшу.


Февральский пятничный вечер на первый взгляд мало чем отличался от четвергового. Третьего дня Нью-Йорк на совесть засыпало снегом. Снегоуборочные машины смели его с проезжих частей на тротуары. Протоптанными в снегу обледенелыми тропами пробирались по тротуарам прохожие. Фима Ботинок спешил на свидание. Агния наконец-то рискнула пригласить его в гости и показать маме. Мама запаслась валидолом заранее.

Фима пересек Ошен-Вью. Заскользил дальше.

— Гоинаут? — догнал его хриплый голос за спиной.

Фима шарахнулся. Судорожно обернулся на голос. И облегченно вздохнул.

— Йес, — честно признался Фима. — Я гоинаут. В принципе. Не очень часто.

Нескромное предложение исходило от старой потасканной наркоманки. Ничего общего с полицейской подставой. Фима приветливо помахал наркоманке рукой. И заспешил прочь.