КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124645

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Крылья Улефа [Алёна Вадимовна Тихонова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Крылья Улефа

Предисловие

Здравствуй, читатель.

С тобой я буду честна с первой страницы. Книги, которые я пишу – о принятии и доверии. Через непонимание, разницу мировоззрений и отношения к жизни, и даже личную антипатию людей друг к другу. Если ты чувствуешь себя одиноко, если тебе когда-либо казалось, что тебя никто не рад видеть, даже если ты тянешься к окружающим и открываешься им – они для тебя. Если ты запутался – они для тебя. Если ты ощущаешь, что ранен, если тебе больно внутри, там, где не помогают лекарства – они для тебя.

И, вместе с тем, эти миры для меня особенные. Правду говорят, что писательство отражает одну из граней автора. Острова – это, должно быть, та моя сторона, где живёт неизменная надежда на лучшее будущее, и я буду очень счастлива, если мне удастся поделиться хотя бы толикой этой надежды с тобой.

Вот почему эта книга была, есть и будет бесплатна. Надежду не продают. Как бы пафосно ни звучало, я действительно так думаю.

Глава 1

Витражи из цветного хрусталя причудливо и волшебно преломляли солнечные лучи, обильно льющиеся сквозь них. Пёстрые пятна, похожие на рассыпавшийся калейдоскоп, создавали на гладком полу мистическую мозаику. Отсюда, из этого коридора, по одну сторону которого вдоль всей стены тянулись бесконечные зелёные и голубые узоры умиротворяющего души, успокаивающего и очищающего разум, смягчающего сердца рисунка, а вторую – занимали стрельчатые оконные арки, шум водопада Ови слышался лишь приглушённо, словно у Ли заложило уши мягкой ватой. На этом уровне восприятия он был ограничен волей хозяев и не мог никак повлиять на пространство. Если бы не ласкающие взор оттенки и не ласковая, неторопливая, вкрадчивая музыка, льющаяся сверху, он бы нервничал, но они, видимо, слишком хорошо предусмотрели его реакцию. Стоило отклонить приглашение, но это было бы невежливо, а, возможно, стоило бы ему не только понижения в репутации. Лордам запрещено отказывать Хранителям. Это сообщение сегодня спозаранку стало для него сюрпризом, а Ли очень не любил сюрпризы. Особенно те, что не оставляют ему выбора. Ему не нравился ни Храм Равновесия, ни Хранители Гармонии, или, как их ещё называли – Крылья Улефа. Ни один из восьмерых. Они казались ему слишком отстранёнными, холодными, не интересующимися тем, что где-то ещё существует нижний мир, а в нём – несчастные, не видящие света. Впрочем, нельзя сказать, что он и сам так уж часто спускался под землю, но он хотя бы пытался понимать этих ни в чём не повинных, обездоленных судьбой созданий. И меньше всего, конечно, Ли радовало то, что и его вскоре могут тоже ввести в круг Крыльев. Ещё чего, он не хочет носить серо-белую одежду в знак своего аскетизма и очищения от всех внешних тревог и страстей! Но ладно он, Тану-то за что?! Она не подходит размеренной жизни в молитвах и обрядах, ограниченной внутренней территорией Храма да Садом Серебряных Слёз! Но правила посвящения неумолимы – число юношей и девушек среди Крыльев не должно отличаться.

Блестящая и сверкающая круглая зала, похожая на зачарованный колодец, увенчивалась потолком, имитирующим звёздное небо. Таким далёким, что чёрный кружок, испещрённый золотыми искрами, отсюда, снизу, выглядел крохотным. Восемь пламенных колонн – восемь Хранителей в истинной форме. Ли поневоле содрогнулся – неужели и он таким станет, когда глотнёт из источника, услышит Песнь и проведёт сутки в Чертогах Размышлений? Он бы предпочёл сохранить тело. Настоящее, а не ту иллюзию, в которой Хранители появлялись, когда были вынуждены вести беседу с тем, чей уровень синхронизации недостаточен. Возможно, все правы, а он просто незрелый и безответственный, но Ли так чувствовал. Разве у него нет права иметь личное мнение? Ах, да, у тех, кто родился не на нижних уровнях, не приветствуется отличаться друг от друга. Одинаковые безупречные лица и мысли. Нет, черты внешности разные, но неудивительно, что примитивы их всегда путают. Уникальность составляют изъяны, они – следы жизненного опыта и самовыражения. Теряя молодость и красоту, приобретаешь нечто неизмеримо большее – воспоминания, знания, умения, понимание других и себя, незримые нити, связывающие души и сердца… Но Хранителям и ближайшим их жрецам недоступно ничто из перечисленного, они застыли, как насекомые в янтаре или стрелки сломавшихся часов. Ли не хотел разделять их судьбу, блуждать вдоль спирали времени, не касаясь её, и забывать своё про схождение – те корни, которым обязан он формированием своей личности. Он не хотел расставаться со смехом, порывами речного ветра на обнажённой коже, лиловыми травяными коврами под ногами, видом колючих серебристых хребтов на горизонте и лучами рассветного солнца, купающимися в Озере Грёз. Они же, насколько ему было известно, покидали Храм лишь в экстренных случаях и на короткий срок. Не потому что им запрещали – они, как высшая инстанция, сами себе выступали законом. Им попросту ни к чему покидать эти безупречные чертоги. Снаружи всё слишком незначительно, слишком преходяще и суетно по их меркам. Не интересно. Чтобы в тишине, покое и умиротворении размышлять о грандиозном и бесконечном – подходит и этот зал. Они видели и воспринимали слишком многое и сразу, поэтому старались неосторожными прикосновениями не повлечь ненароком чересчур сильные изменения. Там и ценности совершенно другого уровня, люди заменимы так легко, что их ни к чему, да и неинтересно запоминать в лица, за исключением совершенно выдающихся личностей, из которых потом выбирали жрецов или самих Хранителей. Яркие росчерки по серому полотну – те, кто доказал, что отличается от общей бесталанной массы. Те, кого нужно сохранить любой ценой – даже крови всех остальных. Ли знал, что лишь высокий статус и полезность для Хранителей оберегают его от положения такой же разменной монеты. Кроме того, именно поэтому за титулы и звания грызлись едва ли не все и насмерть, стремясь доказать, что на них стоит обратить внимание. И, чем ближе к вожделенной цели, чем больше амбиций и веры в себя – тем хуже люди ожесточались. Плебс особенно ни на что не рассчитывал, но среди молодых аристократов возня и толкотня творились чудовищные.

Ли шёл достаточно быстро, чтобы продемонстрировать рвение, и не так торопливо, чтобы это выглядело как лизоблюдство. Он всё же не лакей, которому позвонили в колокольчик. Музыка гладила его по щекам, перебирала волосы, проникала под кожу. Ли понимал, почему все, кто бывал здесь, обычно утверждали в один голос, что их охватывал священный трепет, а религиозное рвение и стремление отдать всё, что угодно, Хранителям, посвятить себя им целиком, возрастало раз в десять. Да, это производило впечатление, хорошо, что его предупредили заранее. И всё равно потянуло пасть перед пылающими столбами на колени, прямо на эту восхитительную мозаичную панораму из цветов и плодов, и возвести горячую хвалу. А он-то думал, наивный, что уровень его интеллекта позволяет оставаться невосприимчивым к религиозному дурману! Хотя, с другой стороны, здесь такая концентрация этих вкрадчивых, поглаживающих психику звуков в сочетании с редким набором благовоний, что не только голова пойдёт кругом, но и миражи видеть начнёшь. И скажи спасибо, если это будут стройные изящные танцовщицы в лёгких платьях, а не мрачные деревенские мужланы с топорами!

– Лорд Ли Н'Фай, мы с прискорбием вынуждены вам сообщить, что по зрелому размышлению пришли к выводу о вашей непригодности на должность Хранителя. Леди Тана Ун'Три получит другое отражение, – монотонно прогнусавил один из столбов с той стороны, где находилась женская половина.

– В соответствии с двадцатым уложением о разжалованных лордах вы отправитесь жить на нижние уровни, – подхватило её Крыло-отражение.

– Но за что? Насколько мне известно, моя квалификация всё равно достаточна, чтобы служить в Храме, даже если я не заслуживаю повышения! И я не совершал ни святотатства, ни предательства! – по-детски обиженно вырвалось у Ли. Да, мысли мыслями, но он никогда не давал им хода!

– Леди Тана может начать отвлекаться на вас и не пройдёт обучение, а, следовательно, и не сдаст экзамен.

– Кроме того, симпатия к вам может побудить её отказать достойному напарнику. Этого не произойдёт, если вы больше не будете числиться в живых.

– Способности леди Таны невероятны. У неё высокие шансы превзойти нас всех без больших усилий.

– И нам очень важно увидеть, кем она станет на пике своей силы.

Ли закусил нижнюю губу и отшагнул назад, собирая в ладони разноцветные блики Калейдоскопа. Если он ударит хоть кого-то из Хранителей – сразу превратится в еретика, и его смогут казнить на законных основания, но он выбрал ту грань кристалла, что отвечала за защиту, право на неё отнять невозможно. Радужное сияние пульсировало в его руках, стекаясь к кончикам пальцев, красный сменялся голубым, а жёлтый – фиолетовым. Нежный мелодичный звон наполнил воздух, наполняя Ли верой в себя и надеждой на то, что даже в таком положении для него ещё не всё потеряно. Разумеется, не всё, Крылья могущественны, но даже они – не боги, не настоящие боги, кем бы себя ни возомнили!

– Ты глуп, мальчик, – сказал один из Хранителей-бывших мужчин.

Раздался звук, напоминающий щелчок пальцев, разбивая едва зарождавшуюся мелодию оберегающего заклинания. Калейдоскоп Ли разлетелся стеклянными осколками, стремительно теряющими цвета. Секунду спустя и он сам полетел в черноту – словно бы у него прямо под ногами разверзнулся ледяной зловещий колодец, уничтожающий свет, тепло, счастье – всё, из чего состоит мир, что делает его живым. Холодное, безразличное, высокомерное сияние Крыльев стремительно удалялось, пока не померкло совсем. Ли успел горько пожалеть, что его таланта не хватило на изучение Зеркала – обращение любых чар против того, кто их применил. А вот у Теры это оказалось врождённой особенностью… Тера, маленькая Тера, как же она теперь будет одна? Её старший брат пропал, а вскоре его ещё и заочно объявят преступником! Представив себе непонимание и ужас в её голубых глазах, Ли заплакал, но солёные капли его слёз ничего не значили в бездонной пустоте.

Тишина стирает из памяти имена и лица, голоса и запахи. Он должен поверить, что всегда был тут, и только тут. В самом деле, зачем тешить себя пустыми фантазиями, если и здесь вполне идиллическая тишина, не нарушенная ни его же собственным дыханием, ни пульсом.

Тонуть там, где нет ни воды, ни какой-либо другой жидкости. Даже влага, исторгнутая отчаянием и болью из его глаз, высохла.

Последней разлетелась в мелкое крошево сверкающая белоснежная жемчужина, таившаяся у Ли в груди и согревающая его изнутри. Его храброе, но оказавшееся таким беззащитным и слабым на поверку сердце.

Крупицы бывшего сердца плавно уносились вверх, подобно пушинкам одуванчика, и с уходом каждой из них из поля зрения Ли погружался всё глубже в апатию. Когда исчезла та, что замыкала их вереницу – он потерял сознание. Признаться честно, он был благодарен своему телу за это – не увидеть, что с ним будет происходить дальше, казалось проявлением высшего милосердия.

***

Тана не находила себе места от беспокойства. Что-то было не в порядке, хотя огромные серебристые бутоны тысячелепестных роз цвели, как и прежде, на её балконе, а обманчиво бескрайнее – а, впрочем, кто знает, есть ли где-нибудь там, в далёком далёке, ещё какой-нибудь берег? – зелёное море всё так же размеренно катило свои волны, и те разбивались о подножие утёса, на котором стоял её особняк, как и год, и тысячу лет тому назад. Всё обстояло как обычно, убаюкивая её нервное напряжение кажущимися спокойствием и безмятежностью. Тана не знала, за что ей взяться, куда себя применить, и просто расхаживала по просторным светлым коридорам, между колонн из голубого мрамора, под расписанным летящими птицами сводом потолка, по тонко выполненной мозаике в виде узоров, какие бывают на крыльях бабочек. Дышалось легко, лёгкий ветерок доносил из сада нежный, в меру сладкий аромат. Холодно. Почему так холодно, погода же замечательная? Сама себя не понимая, Тана медленно опустилась на колени, закрыла лицо руками и расплакалась. Без причины и повода, как последняя дура, лишь сердце глухо бухало в груди, противным шумом отдаваясь в ушах, а в висках – сверлящей тупой болью. Тана ощущала потерю, и, хотя назвать её не смогла бы, точно знала – пропало что-то, без чего она не сможет обойтись. И её это совершенно не устраивало, Тана не привыкла и не любила терять, так что за своё она собиралась бороться до последнего… Понять бы только – как и с кем! Но она разберётся, и отражения ей помогут. Они, конечно, капризные и вредные, как все духи запределья, но границы видеть умеют и отлично соображают, когда от шуточек и розыгрышей лучше воздержаться. Пусть кого другого, а не Мастера Зеркал, пугают гротескными ситуэтами и никому не принадлежащими тенями в той области, которую зрение едва улавливает. Любят дурачить людей, негодники! Те и приметы сочиняют, и друг на друга пеняют, мол, розыгрыш, да ещё и жестокий, ведь пугать других понапрасну запрещено. Разве что в качестве наказания – но в такой форме их уже несколько столетий не применяют. А вот Тана умеет следить за их блужданиями по ту сторону, и крошку Теру учит – её не проведёшь на такой глупой мякине.

Закусив губу, Тана решительно поднялась на ноги и направилась в Чертог Гаданий. Она не просто не станет игнорировать наглое нападение, но и не отложит расследование ни на минуту.

Глава 2

В кромешной темноте и пустоте, не знающих ни звёзд, ни луны, в чернильном вакууме, похожем на крылья мёртвого ворона, даже случайно залетевшая туда мысль замерзала насмерть за считанные секунды. Казалось, ничто не способно зародиться в ней, она поглощает даже звёздный свет, то есть – свет сердец умерших Хранителей, подобно сверхмассивной чёрной дыре, и ни одна искорка испокон веков ещё не выбиралась оттуда наружу. Тонуть, падать вниз там, где нет никакого направления и никакой гравитации, растворяться во мраке более плотном, чем грех на совести убийцы или покрывало на священном алтаре, чем покров земли над гробом, чем чернота безлунного ночного неба. Какая ещё судьба может ожидать несчастного, угодившего сюда? Не имеет значения, сколькие бросятся искать его повсюду и не найдут, как много душ погаснет от горя и тоски. Он не вернётся, так не бывает. О, как же много их уже кануло на дно, заблудилось в хитрых и обманчивых тенях, отреклось от себя! Что есть любой человек, если утратил и память, и рассудок, и желания, и надежды? Меньше, чем призрак, чем блик на стекле, чем угодившая на свечу бабочка. Горсточка праха, чью принадлежность уже не установить. Имя – штука непростая, кому попало не выдаётся. Это аванс от жизни, обещание того, что вырастешь достойным человеком. Это пожелание, выражение веры в тебя, чаще всего ищут покрасивее, что-то звучное и броское. Чтобы удача и хорошая судьба не промахнулись, выбирая, непременно заметили и ближе подошли. Если ты разочаруешь бытие – имя потеряешь. Станешь как травинка на просторном лугу летом, как одна из сотен птиц в огромной стае, как листок дерева в диком лесу – неразличимый, слитый со всеми остальными, и называться как-то отдельно тебе не нужно. Не заслужил. Разбросано, упущено, разошлись нити. Как же кто-то вспомнит тебя, если сам себя не помнишь?

Это конец? Всё пропало?

Так кажется, не правда ли? Само мироздание отворачивается, оставляя бывшего пассажира за бортом.

Но вдруг непроглядный мрак расчерчивает крохотная капелька влаги. Слезинка касается кожи, озарив ту мягким голубым сиянием, и неожиданно под ней обнаруживается чья-то живая и тёплая щека. А потом – о чудо! – из утративших чувствительность, заиндевевших, неестественно бесцветных губ вырывается слабый вздох. Тьма раскрывается лепестками огромного цветка, выпуская наружу – в тускло-фиолетовую пучину, в которой пленник тут же начинает судорожно барахтаться, пытаясь подняться на поверхность, туда, где виднеется что-то вроде холодного серебряного солнца, не согревающего, однако, достаточно яркого, чтобы указать путь. Вынырнув, безымянный обнаруживает себя в самой середине озера, скрытого в глубине пещеры – мрачной, но хотя бы вполне осязаемой и реальной, в отличие от изнанки мира, которая едва не поглотила беднягу без остатка. Он не помнит, кем является и как сюда попал, но донельзя счастлив, что живой. Так счастлив, что кричит во весь голос. Даже недружелюбность и суровость этого странного места ничуть не угнетает его – он выбрался из посмертия, остальное наверняка тоже получится. Осознавать себя, дышать, видеть, чувствовать кожей холодный воздух, каменные стены и пол – уже благо, это волшебство, сотворённое для него. Второй шанс.

Но откуда взялась хрустальная сфера с жемчужно-белым огнём внутри, левитирующая у него над головой, под самым сводом пещеры? Благодаря ей он и разглядел, где находится. Стены отливали фосфоресцирующим зелёным. Для естественной породы они, пожалуй, выглядели слишком гладкими, а весь грот – чересчур правильной круглой формы. Отлично. Значит, это место когда-то исследовали и заодно облагородили, а, следовательно, где-нибудь имеется выход.

Не так-то легко стереть из бытия однажды рождённое. То, что раз создано, будет цепляться за жизнь до последнего, карабкаться вверх по стене, заросшей колючим диким шиповником и ядовитым плющом. Бежать по лабиринту, чьи стены тщатся тебя раздавить, и ты даже не различаешь, куда мчишься, только бы не споткнуться. Ни наверху, ни в конце тоннеля может не оказаться никакого выхода, но пытаться всё равно надо. Небезразличие. Связь между сердцами. Познание нового. Всё это мешает просто махнуть рукой, отрекаясь от бесчисленных будущих возможностей, и позволить своему телу провалиться в бездну.

Этот шар – точно знак, что всё обойдётся, его счастливая путеводная звезда! Доверяя тому, что однажды уже помогло ему, юноша решил следовать за сферой. Ему не по карману быть разборчивым и подозрительным, любая мелочь кстати.

***

– Как вы могли?!

Тана не просто ворвалась в залу без приглашения, подобно спятившему вихрю, в центре бешеного потока вращающейся со скоростью звука серебристой и лазурной энергии, но и с порога ударила того из Хранителей, кто стоял к ней ближе всех. Хранитель отразил атаку, и яркая, сверкающая сила брызнула во все стороны. Тана, однако, тут же собрала её вновь одним мановением руки и превратила в зазубренный клинок, подобный кристально чистому льду. Она полоснула другого Хранителя, и на пару секунд его сияние развалилось надвое. Однако, почти сразу же тот восстановился, и золотой луч, вырвавшись из его ослепительного тела, контратаковал Тану. Она едва успела топнуть ногой в мозаичный пол – и пробежавшая по гладкому холодному покрытию рябь в мгновение ока сделала то зеркальным. Тана сразу же нырнула туда, буквально сквозь землю провалилась, сливаясь со своим отражением, и мощь Хранителя пропала втуне – просвистела в пустом воздухе и развеялась.

– Мы так и предполагали. Вы достойны, леди Тана.

– Вы узнали о том, что произошло, даже быстрее, чем мы надеялись.

– Мы довольны вами.

Унисон голосов Хранителей ещё больше вывел Тану из себя. Её ярость была подобна свирепой песчаной буре или гигантской безжалостной волне, встающей до самых небес во время шторма на океане – пленительно, завораживающе, красиво, убийственно.

– Ах, вот как! Зато я недовольна вами! – горячо выпалила она, сжимая кулаки, её щёки пылали. – Это что же, проверка?! Эксперимент?! Ли вам не игрушка и не подопытный материал! Вы не можете поступать с нами так, будто наши тела, души, мысли и желания принадлежат вам!

Даже не презрительный, а великодушно-снисходительный смех Хранителей гулким рокотом вознёсся к потолку. Они настолько не сомневались в своём праве, что укол Таны даже не заметили.

– Но так и есть. Кто вы без нас?

– Беспомощные сосуды, лишённые цели и смысла бытия. Прах, в который обязан возвратиться любой, чья полезность исчерпана.

– Ли стал лишним звеном в нашей схеме, и мы избавились от него.

– Забудь об этом юноше. Мы дадим тебе партнёра куда совершеннее.

– Ошибаетесь! Я сама могу разобраться, кто им станет! И я верну Ли, чего бы мне это ни стоило!

Зеркальная волна захлестнула одного из Хранителей – бывших мужчин. Он закричал и развоплотился.

– Сопротивление бесполезно, – терпеливо, но строго и серьёзно, будто общаясь с ломающим стулья и бьющим тарелки ребёнком, сказала Хранительница, выступавшая в роли парного Крыла этого неудачника, ничуть не впечатлённая произошедшим.

– А вот я так не считаю! – Тана, всё ещё скрытая в зеркальных глубинах, мелькнула ненадолго, чтобы указать на неё рукой.

Копья, подобные ожившей, разумной амальгаме, пронзили женщину насквозь, воткнувшись в живот снизу вверх, а выйдя из спины между лопатками и из плечей.

– Вы уязвимы! – торжествующе заявила Тана, широко улыбаясь.

– Уверена?

Кто-то вцепился в её запястье и выволок наружу из укрытия, разрушив мнимое ощущение безопасности Таны. Кто-то?! Нет, тот самый мужчина, на короткое время избравший свою человеческую ипостась – так удобнее было выудить Тану из её личного магического пространства! Он не погиб! Ловко и умело разыгранный спектакль заставил Тану забыть, с кем она имеет дело. Неужели они пытались внушить ей веру в близкую победу, чтобы она расслабилась и допустила ошибку?! С этих мерзавцев станется!

– Эти тела трудно повредить, – мягко проговорил он и, продолжая держать её, второй рукой погладил по голове.

– К сожалению, мы не готовы проигнорировать и оставить без наказания подобное поведение, – добавила его напарница, во мгновение ока избавляясь от зеркальных кольев Таны и заживляя раны. Она сделала это демонстративно, глумясь над поверженной пленницей.

– Твои воспоминания подлежат уничтожению. Все, кроме тех, что связаны с великолепными боевыми навыками.

– Нужно ещё оставить детство. Нам ведь недосуг нянчиться с младенцем во взрослом теле, верно? – вставил голос совсем юного паренька. Подросток? И такой же циничный, как старшие?

– Кроме того, я предлагаю корректировку характера, – продолжал уже иной женский голос.

– Принято.

– Нет! – Тана рванулась, но это не помогло.

Двое Хранителей обволокли её янтарным сиянием, подняли и понесли прочь.

– За… Чем? За что? – еле шевелящимися губами пролепетала Тана, уже теряя сознание, не рассчитывая, что её услышат.

Но в ответ на эти слова одна из Хранительниц погладила её по щеке.

– У тебя сильное чувство справедливости, не так ли, милая? Вернее, того, что ты принимаешь за неё… Когда ты видишь, что кому-то больно и плохо, ты хочешь защитить этого человека, бороться за его благополучие, если сам он постоять за себя не может… Правильно? Ты не принимаешь в расчёт то, что он может нести заслуженное наказание. Или быть невинным, но мешать на пути осуществления куда более грандиозных планов. Жертвовать кем-то, конечно же, всегда печально, и вполне вероятно, что искупления такому нет, но этот грех можно принять на себя, если он осчастливит неизмеримо большее количество душ и сердец, чем те, кому придётся причинить страдания… Зная, что наш труд необходим, мы готовы пойти на крайние меры. Твой друг был хорош, но он мешал нам.

– Нельзя… Так… Нельзя… – не сдавалась Тана, хотя ласковому вкрадчивому голосу тянулось сдаться, уступить, согласиться, чтобы доставить удовольствие его хозяйке, такой он был приятный.

– Да, не исключено, что ты права. Наверно, мы прокляты своим положением и могуществом. Но, когда твои руки должны оберегать равновесие мира – не замарать их по самые плечи не получится. Увы, мы живём не в сказке.

Сияние Хранительницы, успокаивающее, надёжное, золотисто-белое, отражалось в полуоткрытых глазах сопротивлявшейся неизбежному девушки. Казалось, оно хочет поцеловать бедную пленницу, не распоряжавшуюся сейчас даже своим телом, соблазнительно беззащитную и открытую любому воздействию. Грудь Таны взволнованно и испуганно вздымалась и опускалась… И в ней всё ещё ощущался не подавленный гнев, пылающий упрямой свечой, помогавшей Тане не погрузиться в колдовской сон. Хранительница, впрочем, не сомневалась – надолго её не хватит.

– Дитя, если ты расслабишься – облегчишь себе участь, – с искренним сопереживанием и симпатией к Тане сказал Хранитель, видимо, состоявший в дуэте с этой женщиной.

Тана, парализованная, но не сломленная, кипела. Они планируют остаться безнаказанными! Они – высшая, непобедимая инстанция власти, воплощение истины для всех! Разумеется, они провернут свою гнусную задумку как по маслу! Сила заметалась в ней, не находя выхода, оковы надёжно подавляли любую возможность прорыва. А Тана бы не пощадила тех, кто превратил её в марионетку, в посмешище, в инструмент!

– Вы… Чудовища. И когда-нибудь… Вас изгонят! И поделом! – злость придала Тане энергии почти выкрикнуть это.

Оба Хранителя замерли.

– Может быть, нам ещё сделать её и немой? – мягко промурлыкала женщина.

– Зерно беспорядка и лжи пустило глубокие корни в её душе. Она испорчена и воспринимает мир искажённо. Детские представления о доброте неприемлемы для взрослого. Бедняжка не понимает правил нашей реальности, она витает в своих идеальных грёзах, и это плохо. Остаётся лишь надеяться, что семя скверны не успело загубить все лучшие задатки в ней… Но да, ей и правда не стоит оставлять возможность общаться и сеять смуту и хаос в окружающих. Жаль, у девочки острый ум, я был бы не прочь поговорить с ней снова.

Хранитель тяжело и печально вздохнул, и они продолжили идти, больше не обращая внимания на трепыхания Таны. Она как будто умерла для них, и они несли её скорбно, как в гробу. Они неподддельно расстроились, и свет их потускнел. Им хотелось, чтобы она разделила их великие замыслы и поняла, зачем они так с ней поступают. Они верили, что, осознай Тана всю глубину идеи – сама бы с энтузиазмом предложила распоряжаться ею. Она ведь достаточно ответственная девушка, чтобы не отказываться от высокого долга, одно лишь существование которого делало ей честь.

Глава 3

Лабиринт туннелей и пещер был похож на фантазию спящего – такой же нескончаемый, гротескный, абсурдный и нелогичный. Даже несмотря на то, что бредущего по нему юношу сопровождала загадочная сфера, озарявшая ему дорогу – он ухитрился заблудиться, совершенно не запоминая, где уже побывал, а где нет. Всё казалось абсолютно одинаковым, будто одну и ту же заготовку сотни и сотни раз скопировали, и эти дубликаты соединили между собой. Первоначальное воодушевление, которым юноша заразился благодаря своему чудесному спасению, сменилось усталостью – и телесной, и душевной. Он с трудом передвигал ноги, его желудок урчал, а горло просило хоть глоток воды. Смерть всё ещё не казалась юноше привлекательной альтернативой, но страх уже съел почти всю его радость от возможности жить, видеть и чувствовать. Тем не менее, присутствие шара напоминало ему, что его зовут, ждут обратно, и не имеет значения, что юноше не удавалось вспомнить ни лица, ни голоса того, кто помогает ему. Осознавать потребность в твоём возвращении, в сохранении твоих жизни и здоровья кого-то ценно само по себе.

– Что ты потерял здесь, ребёнок? – внезапно заговорила с ним стена.

Юноша шарахнулся в сторону, трепеща от нахлынувшего ужаса. Голод, холод и одиночество истощили его, и он не мог драться, не мог даже достаточно быстро убежать… Впрочем, никакого монстра он не увидел. Да и вообще никого. Ни захудалого привидения, ни хотя бы крысы – чем демоны не шутят, вдруг её чьи-то чары наделили даром речи, он бы не удивился.

– Это я, – сказал чёрный камень, лишь небольшой частью торчавший из стены. Почти целиком он был скрыт в этой сплошной породе, как массив айсберга – под толщей океанских вод.

Неким необъяснимым, совершенно нелогичным, но острым и чётким наитием юноша осознал, что речь звучит прямо у него в голове. И, вместе с тем, исходит из толщи горы. Здравый смысл не давал юноше взять в толк, как первое увязывается со вторым. Пришлось попросту смириться с фактом непостижимого.

Но мальчик? Не таким уж и маленьким он выглядит!

– Я не… – начал было юноша доказывать, что уже давно достиг совершеннолетия, но вдруг осознал, что не в состоянии определить свой возраст даже приблизительно. Он перестал понимать, как это делается.

– В тебе чего-то не хватает. Я давно свихнулся, это вернее верного, сынок, но уж не настолько, чтобы не заметить дыру в чужой груди! Да через неё сквозняк проходит, как в распахнутую настежь дверь! Что, для тебя это сюрприз?

Юноша тут же на всякий случай почти судорожно ощупал обеими руками свою грудь. Нет, тело как тело… Он недоуменно моргнул, уставившись на камень в ожидании объяснений так, словно тот был ментором в университете. Юноша отчего-то сразу начал воспринимать нового приятеля старшим и куда более умным. Ему было вовсе не стыдно и не дико думать так о каком-то застрявшем в стене, случайно встреченном булыжнике, слишком уж уверенно в себе тот держался, явно имея некоторый опыт.

– Не воспринимай всё так буквально! – камень издал странный звук, между потрескиванием и поскрипыванием.

С запозданием юноша догадался, что слышит смех. Жутковатый, признаться, смех. Чем-то это напоминало ему звук, с которым точат бруском что-то металлическое, вроде серпа или косы.

– Ты знаешь, что это за место? – наконец, отвеселившись, спросил камень. Юноша поклялся бы чем-нибудь, имей он при себе хотя бы что-то ценное, кроме тела – его странный собеседник внутренне улыбается. Иронично, однако, при этом и тепло.

– Откуда же мне знать, – бурчание вышло невежливым и жалким.

– Это пучина. Дно без дна. Ты выберешься отсюда, когда все осколки, выпавшие из твоего сердца, вернутся на свои места. Самые очевидные – это имя, воспоминания и цель. Остальные тебе придётся определить самому.

– А кто вы? – не без любопытства прищурился юноша.

– О! Тебе полезно это узнать! Я – тот, кто в своё время провалил такой же поиск. Ты станешь подобен мне, если не успеешь или позволишь страхам, злости и отчаянию овладеть тобой.

Юноша отшатнулся. Камень вновь рассмеялся – на сей раз уже не скрывая подлинных эмоций, жутко и совершенно безжалостно. Не выдержав этого потустороннего скрежета, юноша кинулся бежать, налетая на стены и спотыкаясь, а вслед ему всё так же неслось страшное, злорадное, переполненное жаждой поскорее дождаться его страданий ликование. Тёмное и тяжёлое, оно эхом отдавалось вдоль всего туннеля. Отпечаток эмоций человека, которого больше нет? Или оно изначально родилось таким? Юноша понятия не имел, ведь существо легко могло и солгать, наслаждаясь тем, как легко бестолковый простак поверил. Наверно, здесь совсем нет развлечений, поэтому тварь и воспользовалась подвернувшимся случаем.

Безмолвная сфера летела у юноши над головой, пока он мчался прочь так быстро, как позволяли подгибающиеся ноги. Лишь один раз, на распутье из пяти коридоров, она обогнала его и сама выбрала направление. Юноше хватило ума последовать за ней; он хорошо понимал, что сфера – его единственный шанс выбраться. 

*** 

Сабра Н'Гети плела кружева из золотой паутины. Часть из них была похожа на летящие перья, другая часть напоминала разбушевавшуюся вьюгу. Были среди узоров и силуэты диковинных птиц, и огромные цветы со множеством бахромчатых лепестков. То и дело гортанно вскрикивая, Сабра пыталась опутать сетью нескольких молодых парней и девушек, метавшихся вокруг неё. У некоторых на ладонях трепетали, разворачивая крылья, красные и белые бабочки, они срывались в свой единственный короткий полёт, рассекая ловушку, но платя за это существованием. Другие рассыпали во все стороны сиреневые и голубые иглы – те, казалось, значительно уступали бабочкам в скорости и силе, зато их было гораздо больше. Доспех Сабры победоносно и гордо сиял на солнце. Короткие серые волосы, растрёпанные так, словно ей выдался плохой месяц, и ни разу за это время она не причёсывалась делали её похожей на мальчишку-разбойника. Взгляд, осанка, движения делали её похожей на охотящуюся орлицу.

Внезапно Сабра резко взмахнула рукой. Время словно бы застыло – и вдруг все чары развеялись, и бой прекратился. Она обвела взглядом ребят и небрежно бросила им:

– На сегодня урок окончен.

– Но почему, леди Сабра? – не поняла маленькая и хрупкая девочка, протестующе тряхнув рыжими вихрами.

Та не ответила. Всё, что у неё было – это ни с того, ни с сего всполошившаяся интуиция. Плетельщик чудес, не обращающий должного внимания на то, как его чутьё вдруг начинает истошно бить в набат, долго не живёт – общеизвестный факт. Сабра перевела взгляд на Вилитту – её лучшую ученицу после Таны, стоявшую рядом с рыжей малышкой.

– Пожалуй, Анви права. Ваше обучение не должно страдать от чрезвычайных обстоятельств среди старших. Прошу, доведи занятие до конца. Мне нужно уйти, – спокойно сказала она.

Девушка кивнула, и Сабра быстрым размашистым шагом пошла по сиренево-белой мозаике, украшенной поверх тончайшим узором голубых нитей. Мозаика изображала то ли цветок с острыми лепестками, то ли десятилучевую звезду – она была настолько древней, что никаких сведений о том, что подразумевал её создатель, не сохранилось.

Вилитта с восхищением и обожанием смотрела вслед удаляющейся наставнице. Она сама никогда не чувствовала, что так уж нуждается в этих занятиях, но ей хотелось, чтобы госпожа Сабра выделяла её среди остальных, признавала, ставила в пример. Вилитта с раннего детства слышала потрясающие истории об этой женщине, госпожа Сабра стала её кумиром, образцом для подражания, той, кем и сама Вилитта хотела бы однажды стать. Впрочем, когда она чистосердечно призналась во всём самой госпоже Сабре – та лишь печально покачала головой и сказала, что Вилитте нужно понять, какое она занимает место в мире без оглядки на авторитеты и чужие идеалы, найти собственный путь, не похожий ни на чей другой. Подражание, как пыталась госпожа Сабра внушить Вилитте, превращает её в осколок личности вместо цельного человека. Вилитта такого не ожидала. Она думала, что госпожа Сабра оценит её порыв, будет гордиться её стараниями. Тем не менее, Вилитта поклялась себе ни за что не подвести наставницу, и тогда госпожа Сабра, возможно, однажды поймёт. Вилитта стремилась к подвигу, ореол бескорыстной жертвенности манил её, и такую абсолютную самоотдачу, такую верность правде и справедливости, постоянную готовность положить себя, свою плоть и кровь, на алтарь их парящего в небесах, пронизанного светом, теплом и радостью Отечества она видела в госпоже Сабре. Вилитта обязательно докажет, что достойна встать рядом, что не спасует, заглянув в пекло, и, хотя безупречность и благородство госпожи Сабры недостижимы ни для кого более – Вилитта не пощадит своих скромных сил, чтобы её вклад пригодился. Она не потратит ни минуты на мужчин, на бесполезные и глупые развлечения, на лишённые смысла и цели прогулки по местам, которые она уже давно знает как свои пять пальцев. Пусть этим занимаются посредственности, не способные к магии или испугавшиеся её развивать. Вилитта с какой-то сентиментальной нежностью смотрела на жителей своего города – она будет их защищать, оберегать и вдохновлять, но считать ровней? Нет уж!

– Анви, я бы хотела вместе с тобой показать всем новый приём. Я научу вас всех скользить сквозь.

Госпожа Сабра предупреждала, что это высшая ступень обучения, но она, наверно, просто слишком осторожничает. Они молодые, сильные, смелые и должны иногда рисковать! Пусть затем госпожа и отчитает её – зато Вилитта блеснёт перед ней, ради этого не жалко и наказание потерпеть!

– Да, конечно, – встрепенулась рыжая девчонка, едва ли не подпрыгнув на месте от прилива энтузиазма.

Никогда она не нравилась Вилитте, та ревновала внимание госпожи Сабры к ней, ничем не примечательной выскочке откуда-то снизу. А по яркому сочному пламени волос и блестящим зелёным глазам даже и не скажешь – обычно они там все рождаются серыми и одинаковыми, как мыши. Да, у Анви был талант, этого даже Вилитта не могла не признать – но она лучше, гораздо лучше безродной простушки и её никчемных бабочек! Какое же это оружие?! Что вообще за магия дурацкая такая?!

– Нападай на меня, Анви.

Вот теперь она докажет девчонке, что та здесь лишняя и выставляет себя на посмешище, не выучив что-то поприличнее!

Из ладоней Анви, сияя, как весенняя заря или цветущие один день в год, но так, что их великолепие оживляет и будоражит сердца всех, кто его успел застать, до следующего раза деревья миллы, возникли одна за другой пёстрые бабочки. Нежно-розовые, сиреневые, кремово-бежевые, загадочно-синие, прозрачно-зелёные – бабочки рождались и рождались. Сначала всего несколько, потом пара дюжин… И вдруг несколько сотен. Вилитта играла на флейте, и ноты образовали сплошной панцирь вокруг неё. Вернее, он лишь казался сплошным. Бабочкам не хватало узких щелей между лентами из парящей музыки, чтобы проникнуть внутрь, но вот у Вилитты сбилось дыхание, одна из прорех стала чуть шире… И бабочки тут же пробились, разорвали полотно мелодии, они облепили руки, ноги и лицо Вилитты. Она взвизгнула, уронила флейту и, уже теряя сознание, заметила, как Анви, весело и беспечно улыбаясь во весь рот, делает отменяющий жест.

Проиграть ей… Ну, всё, она точно поплатится за это! Из обычной потенциальной конкурентки на место около госпожи Сабры, всего лишь одной из многих, Анви превратилась в личного врага Вилитты. Она обязательно станет лучшей! Непревзойдённой! Любой ценой!

Вилитта уступила обмороку, но злость оставалась с ней до последнего мгновения. Она искренне и глубоко возненавидела Анви. Ведь приём нужно совершать в состоянии отрешённости от всех переживаний и идеальной гармонии со своим "я" и внешним миром. Бабочки не прикоснулись бы к ней, получись у неё скольжение! Но она провалилась. Позорно провалилась на виду у класса. Об этом непременно доложат госпоже, и… Додумать Вилитте уже не удалось, но яростная жажда отомстить отпечаталась в том уголке её сознания, который полагалось содержать в чистоте.

Глава 4

Сабра много лет учила молодое поколение меткой, как аккуратный и чёткий, выверенный до миллиметра укол шприца, скрупулёзно различающей малейшие нюансы, нуждающейся в регулярных тренировках, зато безотказно служащей потом, когда её отточишь, способности идентифицировать оттенки своих переживаний, отличая порывы сиюминутных эмоций от интуиции чародела – самому важному, что у них есть. Ни в коем случае не следует приступать ни к какому занятию, если разум затуманен, и ты не можешь отличить перепад настроения от чувства внутренней правды, а само это чувство – от желания устроить самосуд или потакать своим прихотям. Необходимо держать в чистоте мысли и ощущения точно так же, как не позволяешь себе выходить на улицу в грязной одежде или не совершив должного омовения. Лишь глупцам кажется, что содержимое головы, образ мыслей, отношение к реальности вокруг, не может плохо пахнуть, да и гнильцу не заметят, если она нематериальная. Нет, так не бывает, обычно всё становится очевидно, едва ты откроешь рот и выпустишь из него хотя бы пару фраз. Только отдавая себе отчёт в каждом из них, понимая, что откуда происходит и зачем, можешь говорить, что ты достаточно зрелый для счастья и горя, любви и ненависти, злости и прощения. Ты умеешь управлять ими и понимать, когда и где какая эмоция приносит пользу, а в какие моменты она ядовита и разрушительна и для тебя, и для остальных. Смущённый же миражами и ложными идеями – обязательно совершишь ошибку. Когда твои же переживания манипулируют тобой – ты не полноценно сформированная личность, а, самое большее, просто потерянный и напуганный ребёнок. Или рассерженный, спонтанно бросающийся из крайности в крайность. И сейчас Сабра думала, что её дорогая ученица, Тана, позволила себе именно это – поддаться дурману и кинуться куда-то, очертя голову. Тана нуждается в помощи, но на выручку излишне торопиться не стоит – нужна подготовка, иначе и она, Сабра, взрослый, разумный человек, тоже попадёт в неприятности и лишь усугубит ситуацию. Что простительно молоденькой девушке – то непозволительная блажь и позор для зрелой женщины. Спасать других за счёт себя – банальность и чушь, достойная лирического эпоса, а не настоящей жизни. У Сабры есть ответственность перед учениками и городом, слишком уж легко пойти и лечь костьми, не учитывая последствия или догадываясь о том, чем обернётся твой поступок, но плюя на это. Адекватно распределяя личные ресурсы, можно выручить куда больше людей, чем, выражаясь образно, если сожжёшь себя на костре. Да, горит ярко и жарко, но быстро выдыхается, пожирает самое себя, и в груде золы уже не отыскать ни уголька.

Не поймите её превратно – она очень любила талантливую и отважную Тану, да и сама Сабра в молодости примерным поведением вовсе не отличалась. Например, она всегда заявляла, что не собирается жевать неудобоваримое, даже если это называют высоким искусством, полезным для развития духа и разума, и ей плевать, что оно обязательно по программе. Она не могла и смотреть на эти длинные тексты, устаревшие на несколько веков, не понимала, почему ей вменяют в долг перед прошедшими поколениями, честью рода и всей страной восхищаться тем, что она считает до скрежета зубовного занудным, путаным, непонятным. Или хаос красок на полотне, который выдают за картину, за шедевр, хотя у неё от него лишь болят глаза, и всё. Да, возможно, она была недалёкой девицей, не желающей слишком глубоко задумываться и тратить на это часы, которых ей и на действительно полезные вещи не хватало, но она считала, что, во всяком случае в своём праве выбирать, чем заниматься и для чего. Она отнюдь не стремилась что-то кому-то доказывать, особенно то, что в ней где-то глубоко якобы дремлет непризнанный гений, или что её волнует идеальный аттестат. Выше всего Сабра ценила честность перед собой и остальными, пусть иногда это и навлекало на неё строгие наказания. Она бы ни за что не отказалась от этого принципа, потому что сохранить самоуважение и воздать его же тем окружающим, кто заслужил это, в её глазах гораздо более достойно, чем прогнуться перед вышестоящими, как бы блеск их высокого положения ни оправдывал всеобщее преклонение. Может, и не стыдно склониться перед безусловными для подавляющего большинства авторитетами – но не для неё. Потрясающие метаморфозы порой происходят в голове,если всего-навсего однажды в нужную минуту правильно задаться вопросом, кому, зачем и почему это надо. То, что казалось прежде очевидным, может перевернуться вверх тормашками, и ты больше ничего никогда не примешь на веру, просто потому что так, видите ли, полагается… Тем не менее, Сабра никогда не набрасывалась в лоб на тех, кто вывел её из себя. Если их сотрудничество обещало взаимные выгоды, не ронявшие при этом её честь – она даже порой соглашалась потерпеть тех, кто её раздражал. С годами Сабра привыкла мягче выражать своё мнение, а то и вовсе оставлять её при себе там, где от неё не требовали комментариев. Она всё чаще предпочитала промолчать, уступить и пойти заниматься чем-то по-настоящему интересным ей. Всех дураков, в конце концов, не перевоспитаешь, только силы растратишь. Нетерпимость – то, от чего она старалась отучить Тану. Сабра была холодной горной рекой, а Тана – степным пожаром, вспыхивала в мгновение ока, и эмоции лились из неё широкими густыми потоками, как кипящая лава из вулкана.

С лучшим другом Таны, Ли, Сабру объединяло одно – она негативно относилась к затее посвящения этой девочки в Хранительницы. Рано, Тана не готова, да и… Живой, едва распустившийся цветочный бутон, дышащий свежестью и надеждами, не срывают для коллекции.

На полпути к Храму Сабра остановилась. Вряд ли беседа с Крыльями что-то ей даст. Молиться им она не любила, и вообще их отношения оставались в последние полторы дюжины лет изрядно натянутыми. Она испробовала все законные способы добиться отклонения кандидатуры Таны, и каждая из этих попыток с треском провалилась. Чем дальше – тем сильнее настораживало Сабру то, как непоколебимо и уверенно Хранители настаивали на повышении Таны. Объективно рассуждая, многие преуспевали лучше, чем она. Сабра, памятуя, что в день наступления тридцатилетия её и саму саму позвали в Хранители, и, кажется, искренне огорчились отказом, отбросила свою прежнюю категоричность и предложила заменить Тану ею, но они сказали, что такой вариант неприемлем. Значит, дело не в опыте, не в уровне силы и не в знаниях – во всём этом Тана пока что отставала от неё. Что-то крылось в этой девочке, чего недоставало другим. И пелена тайны, фиолетово-синяя, со странным горьковатым привкусом, дарила Сабре весьма дурные предчувствия.

Нет, она не в состоянии сейчас выдержать словесную эквилибристику против Хранителей. Они ведь мастера таких трюков. Сам не заметишь, как тебя спеленают сладкими речами по рукам и ногам. Если бы она тогда позволила вовлечь её в дискуссию – они бы почти наверняка нашли аргументы привлечь её на свою сторону, и сама бы не заметила, как встала бы рядом с ними, отбросив всё земное. И, вероятно, для кого-то подобное вовсе и не плохо, и даже однозначный рост, карьерный и психологический, но не для Сабры и не тогда.

Домик прятался за изящными столами лазурных деревьев, их пышные кроны выглядели изысканной и невероятно дорогой роскошью для этой части города. Сабра отлично знала, что на их материке эта красота естественным образом не растёт, её везут издалека, сквозь ураганы, грозовые тучи, невзирая ни на пронзающий до костей холод, ни на палящий зной. Да и сам домик, при всей его мнимой внешней простоте, был сложен из материала, который появляется, лишь когда один из островов гибнет. Недра острова тогда выходят наружу, обнажая потрясающие сокровища, и, если ты отчаянный и не дорожишь шкурой – твой риск, вероятно, окупится. Род Таны не только обладал выдающимися богатствами – он выставлял их напоказ, хвастаясь всему миру, что для него нет проблем добыть всё, что заблагорассудится, утолить любой каприз. Сабра приняла Тану, хотя и подозревала, что воспитание в семье аристократов-сибаритов испортило девочку, и что эта наследственность ещё доставит им огромный ворох крупных неприятностей – но Тана приятно удивила её. Девочка оказалась открытой и непосредственной, чуть наивной, но отзывчивой и доброй. Невозможно было представить её среди огромных залов, где в надраенном до безукоризненной чистоты и гладкости полу, так похожем на обманчиво надёжную и прочную поверхность бездонного хрустального озера, блуждали призрачные двойники людей, что жили наверху. И почти пустым коридорам, где лишь изредка на цыпочках, чтобы не потревожить хозяйский покой, сновали безмолвные слуги, Тана не подходила. Впрочем, про Ли можно было сказать то же самое. Сабра представляла их как ноты бравурного праздничного марша в заунывной траурной симфонии. Красное, жёлтое и оранжевое среди бледно-голубого и серого. Такие дети внушали надежду на яркое будущее… И отдать их жизнерадостность и невинные мечты на заклание Хранителям?! Ни за что! Жизнь не дала Сабре родных детей, и она не раз ловила себя на том, что невольно ведёт себя с этими двумя как мать, строгая, взыскательная, но заботливая. Впрочем, она отлично понимала, что, утешая себя подобными иллюзиями, занимается профанацией.

Сабра вошла в дом. По традиции дверь оставалась незапертой – в столице, где каждый второй умеет чувствовать мысли и намерения тех, кто его окружает, а то и читать следы, даже самые пропащие личности не пробовали присвоить себе чужое. Тем более, что вещи редко давались в незнакомые руки. Чары распознавания подлинного обладателя – традиционный знак качества при производстве, предмет, лишённый такой эмблемы, вряд ли кто-то приобретёт. А того, кого ловили на воровстве, сбрасывали в Нижний Мир, и никаких исключений, даже если он тысячу детей спасал от голода. Отсутствие же замков и засовов на дверях – свидетельство, что живущему в доме нечего скрывать, и стыдиться тоже нечего. Спокойствие совести, гармоничные отношения со всеми и каждым в столице, жизнь в качестве единого отлаженного организма считались здесь высшими ценностями, абсолютными и непреложными. Стыд воспринимался хуже смертного приговора.

Тане подарили этот домик, когда ей исполнилось пятнадцать лет. С этого момента родители перестали ей быть что-либо должны, да и она не рвалась продолжать с ними общение. Сабра прошла мимо фонтана, выточенного из цельного алмаза невиданных размеров. Разноцветные струи падали каждая в специально отведённую для неё чашу. Свет, преломляясь в гранях алмаза, проходя сквозь изысканно выгибающиеся потоки воды, создавал в помещении удивительную феерию оттенков. Тонкие резные ступени лестницы по широкой дуге уходили куда-то вверх, отсюда невозможно было определить, сколько там этажей, да и внешний дизайн здания был спроектирован так, чтобы на глазок не высчитывалось никаким способом, но Сабра и так знала – их пять.

На третьем этаже Сабра нашла то, чего ей очень не хотелось. Она до последнего надеялась, что Тана не решилась на этот ход, так как знала, какую цену положено платить за его успех. Глупая и бесстрашная девчонка! Сабра даже не порадовалась, что хорошо обучила Тану, ведь такая ворожба давалась лишь единицам. Предвидела бы, к чему это приведёт – не показала бы даже азы до того, как Тана достигнет последнего года обучения… Впрочем, под тем-то давлением, что оказывали на них обеих Хранители, медлить тоже, к сожалению, не вышло бы.

– И убежала ещё… – вздохнув, Сабра покачала головой.

Да, это колдовство работало автономно, однако, без чуткого руководства оно владело лишь примитивными базовыми функциями, да и воображения было начисто лишено. Это её, Сабры, упущение – она не привила Тане понимание ответственности хотя бы за то, что девочка сама же и начала. Впрочем, она уже смекнула, что стряслось. Придётся ей взвалить эту ношу на собственные плечи, нет времени ждать возвращения Таны… Которого может и не случиться. Ох, и дурные же предположения нахлынули на Сабру! Но, как говорится, потянешь из омута сразу двоих – только сам утонешь. Сабра никогда не доверяла магии отражений, но, наверно, ей удастся воззвать к ним через тот контракт, что заключила Тана.

Глава 5

Анви не хотела входить в этот дом. Хоть он и принадлежал её родителям, она знала, что они давно здесь не живут, и даже птицы облетают его стороной. И неудивительно, если вспомнить, при каких условиях её семья отсюда переехала. Дом так и не удалось продать, и в подарок его тоже никто не хотел брать. Уже от одного только вида порога и входной двери бросало в дрожь и холодный пот. Да уж, слава разлетелась быстро, и, кажется, во много раз превзошла то, что на самом деле случилось. Ещё бы, наверно, каждый второй Мастер использовал это как наглядный пример того, почему с магией, особенно магией призывов или изменения пространства, нужно быть настолько осторожными, что лучше бы и вовсе с такими её областями не связываться! Эх, и подумать только, что, когда они только перебрались сюда, отец снискал такой почёт своими редчайшими для этих мест познаниями в медицине без применения особенных способностей, которые здесь традиционно принимали за колдовство, что визит в их скромную обитель считался почётным. Хотя они не принадлежали к высшему кругу по праву рождения, таланты и навыки отца подняли их туда, как бы приравняв к самым сливкам местного общества. Несмотря на скромное убранство дома, простую утварь и умеренно дешёвую меблировку, сюда захаживали часто, этикет же запрещал им замечать стеснённость славного доктора, его жены и дочери в средствах. Гости отзывались о всей их семье с восхищением, чуть-чуть наигранным, но всё равно приятным не избалованным вниманием людям. И так продолжалось несколько лет, пока она и её друг, Подд, не взяли тот фолиант без спроса и не… Анви закусила губу и шагнула вперёд – столько лет прошло, пора бы и преодолеть детские страхи. Пальцы её легли на круглую позолоченную ручку. И застыли. Воспоминания о том, как она последний раз прикасалась к этой двери, как споткнулась на пороге и чуть не упала, на чём бы ей и пришёл конец, как пить дать, нахлынули все разом, и Анви чуть не захлебнулась в потоке, одинокая, слабая и беспомощная. Пальцы не чувствовались, онемели. Она больше не могла ими пошевелить. Сделать вдох или выдох тоже не удавалось. Тело не слушалось, ноги стали ватными. Не вынеся звона тишины в ушах и ощущения собственной никчемности и слабости, Анви буквально заставила себя сдвинуться с места, как глыбу пошевелила. Наваждение пропало, и она, торжествуя пусть крохотную, но всё же победу, вошла, изображая внешне больше уверенности, чем чувствовала на самом деле.

Анви уже почти взрослая и стремится мыслить логически. Та штука наверняка уже давно ушла, так что лучше не накручивать себя попусту. Её не напугаешь толстым слоем пыли и клочьями паутины.

Вот только почему-то ни того, ни другого внутри не оказалось. Как будто кто-то убирался тут в отсутствие хозяев. Тёплых отпечатков незнакомых аур нет, лишь старые, уже давно остывшие, выцветшие и блёклые – самой Анви и её родителей. Дыхание жизни давно не посещало эти безучастные ко всему стены. Просто выхолощенная оболочка, из которой время и забвение, братья-близнецы и закадычные друзья, выпили всё до последней капли. Значит, никто не переступал порог. Ну, конечно же. Спасибо ещё, что суеверный люд не спалил здесь всё от греха подальше. С них бы сталось нанять для этого кого-нибудь, чтобы точно не найти было и пепелища. Иногда и самые просвещённые, способные задавить интеллектом на любую тему чуть ли не в буквальном смысле учёные впадают в предрассудки седой старины.

Зачем она сама-то вообще пришла сюда?

После странной дуэли, победа в которой не принесла ей ни крупицы радости, а, напротив, воспринималась как нечто почти оскорбительное и, безусловно, грязное, недостойное ни её, ни уроков госпожи Сабры, Анви хотела побыть одна. И выбрала она этот дом, потому что, при всей той нелюбви к родительской обители, проклятому месту её рождения, которую Анви неоднократно выказывала, вряд ли кому-то придёт на ум попробовать поискать её здесь. Многие сетуют на то, что у них совсем никого нет на свете, или, наоборот, бахвалятся этим, но, к сожалению, Анви с раннего детства чересчур отчётливо ощущала, как же на самом деле тяжело остаться без единой живой души вокруг, лезущей к тебе, как муха на мёд. Личное пространство – шаткая вещь, которой легко пренебрегают, ничего дурного, конечно, не желая, просто не думая, что даже проявления их лучших чувств могут выглядеть назойливо и сильно изматывать. Обладая привлекательной внешностью, почти детской, цветущей нетронутостью и свежестью раннего девичества, той мягкостью и неиспорченностью, даже наивностью, которые уносятся прочь быстрее и легче пуха при столкновении с первым же жизненным потрясением, Анви постоянно сталкивалась с теми, кто хотел погладить её по волосам, взять за руку или поцеловать в щёку. Они оправдывали это симпатией и тем, что ей не следует так дичиться тех, кто желает сойтись с ней чуть ближе. Взрослые легко и просто забывают даже важные вещи, они не помнят, как в этом возрасте остро и пронзительно воспринимаются любая обида, любое огорчение, любое волнение. Ей никогда не было интересно поддерживать мифическую "вечную чистоту", которую в ней видели, как в ребёнке со многообещающим потенциалом, или соответствовать чужим ожиданиям. Взрослые ведь таким образом любят возлагать на юное поколение всё то, что им самим в своё время не удалось, и неизбежно разочаровываются, узнав, что у подростков есть и свои планы. Отсюда и лицемерное предпочтение детей тем, кто уже вырос, вместе с утратой интереса в тот момент, когда до них доходит, что реальность не имеет ничего общего с воображением – они на самом деле не считают маленьких ценнее, просто из младших ещё остаётся шанс вылепить своё подобие, обточить их под свои убеждения. Взрослым наплевать на их будущее, ведь они не слушают потомков, не учитывают их предпочтения, а потом удивляются, почему между ними и их детьми отношения плохие. Когда Анви морщилась на физический контакт или на неприятные ей разговоры и просила остановиться, все думали, что она стесняется, и предлагали расслабиться. Когда её терпение истощалось – она убегала и пряталась. Вот как сейчас. Ей не хватает ресурса улыбаться всем и притворяться, что она в порядке. Анви не нравилось опускаться до такого грубого лицемерия. Обижать же других из-за того, что у неё настроение плохое, она не готова была себе позволить. Это ведь вовсе не их вина, и никто не обязан терпеть, пока она не успокоится. Как уважать человека, если он срывается на других, отыгрываясь на них за свои проблемы? Это лишь признак того, что он ничуть не повзрослел, даже если давно вырос, и годы его жизни перевалили за третий десяток.

Зато здесь её уж точно не потревожат. Никаких лодырей и досужих зевак, сующих длинные носы в то, что их не касается. А то Анви была уже в том состоянии души и ума, когда и оторвать лишнее таким оболтусам могла бы.

Анви подняла руку, выпуская две почти незаметные глазу искры. В считанные секунды они разгорелись и превратились в бабочек. Одна, насыщенно-красная, напоминала пляшущий в воздухе огонёк пламени. Другая, лазурно-синяя, казалась лунным лепестком, бережно хранящим обволакивающую прохладу и бархатистую хрупкость волшебства ночного светила. Бабочки полетели по дому, первая – вдоль по коридору, вторая – поднялась над лестницей, ведущей на второй этаж, и зависла в полутора метрах над верхней ступенькой. Ей так часто предлагали сменить область творчества, ведь создание живого понемногу отнимало у неё здоровье, капля за каплей, но Анви не возражала против такой платы за талант. Она считала несправедливым, если дар доставался слишком дёшево. То, что малой ценой куплено – недолго и прослужит, а сердце, единственное, к чему стоило, по её мнению, прислушиваться, подсказывало Анви, что она всё делает как надо. Кроме того, никому ведь не обещана долгая жизнь, даже если вообще не тратить энергию и не выходить из дома. Некоторые умирают молодыми, и даже в детстве, а у неё есть шанс прожить достаточно, чтобы успеть побыть счастливой. Впрочем, Анви пыталась не навязывать свою правду никому больше. Да, конечно, иногда ой как подмывало вступить в горячий спор, отстаивать свою точку зрения перед кем угодно… Она бы уже не училась у госпожи Сабры, если бы хоть раз повела себя так. Наставница говорила, что принимать мир во всём многообразии способен каждый, но почему-то многие даже не пробуют. Она говорила, что надо слушать и слышать, что даже самый агрессивный и опасный человек стал таким не без причины и, узнав её, можно снова возвратить ему внутреннее равновесие, убаюкать боль души, как младенца в колыбели. Ослеплённые злобой и нежеланием принимать всё, что от них отличается, люди уже наворотили немало бед.

Чтя заветы госпожи Сабры, Анви не чувствовала ни злости, ни досады, ни разочарования из-за инцидента с Вилиттой и вовсе не собиралась публично унижать её. Но, хотя она и не увлекалась изучением и врачеванием чужих душ, даже ей было понятно, что Вилитта не преодолела в своём сердце какие-то конфликтные ситуации из прошлого и, быть может, настоящего. Что-то давило на неё, искажая чистоту песни её вовсе не такого уж плохого, просто тщеславного и в меру эгоистичного сердца. Анви не очень хорошо умела слушать, но старалась как могла.

Кроме уединения, которое могло ей подарить это место, Анви искала ещё кое-что здесь. А именно – отцовскую библиотеку. Тогда, убегая, они успели захватить с собой лишь самое необходимое, и книги в число этих насущно важных вещей, конечно же, не входили. Ну, разве что пара самых нужных отцу для работы. Но библиотека занимала три полных зала, и, разумеется, вывезти её быстро не получилось бы, а позволить себе задержаться – означало тогда подписать себе смертный приговор. Анви помнила, что раньше часто трогала корешки толстых фолиантов – ей нравилось угадывать, из чего они сделаны. Древесная кора, тёплая гладкая кожа, обтягивающая всю обложку плотная ткань. Красные, коричневые, жёлтые, зелёные, чёрные… Вид высоких стеллажей пленял взгляд девочки. Пытаться угадать содержимое книги по внешнему виду стало основным развлечением Анви в десять лет. Отец всегда смеялся, заставая её за этим, и она, конечно же, смеялась в ответ – что может быть проще.

А теперь Анви очень рассчитывала узнать, как лечить страдания, отравленной занозой вонзавшиеся в чужое сознание. Вилитта никогда не была её близким другом, но, тем не менее, оставалась товарищем по обучению, и Анви считала своим долгом протянуть ей руку помощи, пока ещё не поздно. Она не пыталась выглядеть "хорошей девочкой" и уж точно не задавалась перед остальными, как порой про неё думали, просто не могла иначе. Деятельная натура толкала её делать что-то всякий раз, как такая возможность вообще появлялась. Она решительно отказывалась понимать, как можно пройти мимо человека в беде, даже не попытавшись хотя бы поддержать словом, если у тебя самого за душой нет ни пылинки. Не исключено, что она возлагает на сокровищницу папы чересчур много надежд, идеализируя это место по наивным детским воспоминаниям, похожим на радужную пелену, застилающую взгляд, но это шанс, и его ни в коем случае нельзя упускать.

Когда Анви листала страницы пятой книги в поисках зацепки, отложив лишь одну из четырёх предыдущих для более пристального изучения позже, со второго этажа раздался странный звук, похожий на плач, но не человека, а животного, причём явно маленького. Слабый, захлёбывающийся, судорожный плач. Анви вздрогнула и без раздумий побежала туда, чуть ли не бросив книгу на письменный стол отца, за которым он делал выписки для своих научных трудов, рисовал карты и схемы, иногда собирал макеты зданий, чтобы представить их как наглядный образец во время презентации его проектов коллегам. Анви восхищалась этими изумительными поделками, хотя и мало понимала, чем именно отец занят и для чего. Там до сих пор стояла последняя модель, и вот её-то и сшибла неудачно прилетевшая книга. Анви, однако, это ничуть не заботило, она даже не оглянулась, чтобы посмотреть на воцарившийся на столе беспорядок.

На втором этаже в нескольких окнах не хватало стёкол, и, видимо, незваный гость воспользовался этим. На полу, тщетно пытаясь приподнять мордочку, лежал на боку, свернувшись в комочек, потрёпанный пуссан с окровавленным боком. Его пушистая белая шубка ещё сохранила следы былой красоты, а в огромных янтарных глазах плескался немой вопрос – за что, почему, что он сделал не так. И как у кого-то хватило жестокости довести очаровательное чудо до такого состояния?! Анви вскрикнула от изумления и сочувствия, на мгновение она словно бы ощутила на собственном теле всю его боль и весь ужас. Загнанный и одинокий, пуссан уже почти перестал шевелиться. Если честно, Анви было боязно даже прикасаться к нему – несчастный зверёк выглядел так, будто любая мелочь добьёт его. Она мало занималась врачебной практикой, но и для неё было очевидно – сначала надо остановить кровотечение. Пуссан не сопротивлялся перевязке, но, когда она собралась уже поднять его, чтобы забрать в более подходящие и уютные условия, чтобы продолжить ухаживать за бедняжкой – он завертелся, кусаясь и царапаясь, как если бы видел в ней прямую угрозу своей и без того едва теплившейся в тщедушном тельце жизни.

– Эй! Успокойся, мой хороший, я же тебе не враг! – ласково и успокаивающе проговорила Анви, покачивая его на руках и терпя его зубы и когти, терзавшие её пальцы и ладони.

Глава 6

День лишь начинался, но погода уже оставляла желать лучшего. До человеческих проблем ей явно не малейшего дела не было. Холодный ветер нёс по воздуху оранжевые, розовые и золотые листья, швыряя их в лицо тем прохожим, кто, зазевавшись, не успевал прикрыться. Пора цветения деревьев заканчивалась, и то, что ещё недавно выглядело нарядными пышными бутонами, теперь уносилось в своё последнее путешествие. Короткий их полёт вскоре должен был завершиться очень печально, хоть и вполне закономерно для всего существующего – они падут на землю и истлеют в считанные дни. Вскоре от всей этой эфемерной красоты не останется и следа. Заурядные горожане ничем не отличались от этих листьев – на них и внимания обращать не стоит, потакая их нуждам и выслушивая бесконечные жалобы. Даже в раю некоторые найдут причины быть недовольными. Скучные личности с типичными, одинаковыми проблемами и идеями служат лишь ступеньками, по которым выдающиеся индивиды восходят на вершину, у них не может быть никакого другого значения и смысла. Не каждому дано хоть что-то важное свершить в жизни, но быть полезным любой может – если принимает своё положение, как должно. Покорно склоняться перед более талантливыми, успешными и умными, не задирать носы, сразу и безропотно выполнять распоряжения тех, кого природа наделила большими возможностями и перспективами. Это же естественно – те, кто может захватить власть, всегда делают это и подчиняют себе тех, кто оказался менее проворен и ловок. Увы, большинство питают пустые иллюзии о том, что это для них, а не для богатых ресурсами, идеями и планами на будущее гениев создан мир. Тана презрительно скривила губы и ускорила шаг. Подумать только, лживые друзья и двуличная наставница не рассказывали ей о том, как легко достичь всего, что заблагорассудится, лишь посмей протянуть руку да не считайся с теми, кто бездыханным ляжет к твоим ногам. А ещё втирались к ней в доверие! Им, наверно, было выгодно, чтобы она так и жила дальше глупышкой с широко распахнутыми наивными оленьими глазами. Так проще манипулировать и направлять, как запряжённую лошадь, куда требуется им, а не ей. Какую жалкую и убогую роль Тане отвели! И как поздно она прозрела, уму непостижимо!

И, конечно, худшая из иллюзий этого мира – любовь! Тварь выдаёт себя за какую-то ценность, от неё блестят глаза и дыхание перехватывает, а на деле она – пшик. Учащённое сердцебиение, розовые сладкие облака грёз и дурацкие нежные сны больше не для неё!

Сила струилась по венам Таны, тягучая и густая – кружила голову, скапливалась на кончиках пальцах, ожидая, пока её выпустят. Тана рассмеялась от переполнявшего её горячего алого азарта, пурпурной злости и багряного предвкушения. Она шла, чтобы бросить обвинения в лица всем, кто плёл ей слюнявые сахарные приторные сказочки о добре и прощении,понимании и принятии. Любой престиж и статус держатся лишь до тех пор, пока в них верят, и все революции начинаются с усомнившихся, с тех, кто однажды задал себе неудобные и не принятые большинством вопросы. Если потрясение слишком велико – рушится весь внутренний мир человека, и вместе с его воззрениями ломается рассудок.

– Не зря ли мы оставили ей эту черту характера, забрав всё остальное? – обеспокоенно спросила одна из Хранительниц, наблюдая за Таной сквозь полупрозрачную белую дымку.

– Нет. Заодно и проверим, на что она способна, – ответил её партнёр.

Разумеется, девушка не слышала их.

Цветущий, благоухающий, изысканной архитектуры город станет её алтарём, на котором она принесёт в жертву всех тех, чьё служение было нечистым, а летящие лепестки станут безупречно красивой декорацией. Хранители были снисходительны и милостивы, но жалкие плебеи не ценили этого, не замечали, как им потакают и сколь многое спускают с рук, эти животные ни в чём не нуждались – и оттого-то обленились, разжирели и больше не готовы не то, что отдавать себя целиком, но даже чуть-чуть палец о палец шевелить ради своих хозяев. Свиньи, которых пора заколоть. Устроить побоище и пир горой!

Порывом ветра с деревьев шинна сорвало целый ворох благородной белизны, и Тана на несколько секунд оказалась в центре нежного вихря того, что ещё недавно было маленькими симпатичными бутонами. Пара даже запуталась в её волосах, придав девушке намёк на доброту и невинность, от которых сейчас она была далека как никогда прежде. Впрочем, глаза её так же открыто и прямо смотрели на мир, а улыбка не сходила с губ, но верить этому не следовало. Увы, но репутация и авторитет Таны в городе были таковы, что их не удалось бы сразу уничтожить, даже учини она вдруг резню на центральной площади. Поэтому детвора продолжала беззаботно и доверчиво подбегать к ней. Тана игнорировала малышей, пока один мальчик не схватил её за рукав.

– А покажите волшебство?

Да, прежде Тана часто так развлекала ребят младше пятнадцати лет, да и некоторых постарше, из тех, кто так и не сумел освоить даже азы магии. Но теперь требование, высказанное донельзя противным писклявым голосом, её лишь окончательно вывело из себя.

– Убирайтесь прочь, – отчеканила она непреклонным тоном, и от всей её фигуры повеяло холодом отторжения.

Детей моментально смахнуло куда-то, будто засохшие хлебные крошки со стола или ни к чему не пригодные щепки и стружку, что остались после рубанка, разгулявшегося в трудолюбивых руках. Тана испытала лёгкое удовлетворение от того, что не пришлось для этого ударить одного из них. Оно было, скорее, рассудочным, чем эмоциональным – потом у неё из-за этого могли бы возникнуть лишние проблемы. Они и так непременно начнутся, когда она исполнит задуманное, но Тана стремилась оттянуть этот момент. Физическое насилие, всеобщее пугало, неприемлемое поведение, строжайшее табу. Наверно, единственное, что не прощалось никогда, даже после того, как человек избывал меру наказания по закону. Вот почему на тренировках так важно было товарищество и чёткое понимание своих и чужих границ.

Девушка в светлом платье, сшитом явно на заказ, идеально подогнанном под её рост и фигуру, была подобна чистой сияющей фее радости и счастья. Её гладкая кожа так и манила погладить, прелестно округлые щёки были словно созданы для трепетных поцелуев, а маленькие ушки – для нашёптывания ласковых слов. Тана всегда хотела нравиться всем, от пожилой дамы, торговки сдобой, до незнакомого пуссана на чужом подоконнике, мимо которого Тана проходила почти каждое утро. Пуссан, впрочем, лениво позёвывал и всецело игнорировал её… Теперь от прежней Таны ничего не осталось, и ей было бы противно и горько вспоминать себя прежнюю, если бы Хранители не подкорректировали информацию о её прежних днях. Они превратили её в такого человека, которого, кроме карьеры и амбиций, не интересует и не волнует вообще ничто, даже если полгода вымрет от внезапной болезни. Больше того, теперь она питала искреннюю и глубокую уверенность, что всегда была такой, и, если даже кто-то добивался дружбы с ней – она милостиво позволяла находиться рядом.

– Ты сбилась. Я не могу оставить тебя такой, как сейчас.

Раздавшийся из-за спины голос звучал серебристой струной, но едва ощутимая нотка, проходящая насквозь, делала его твёрже калёной стали. В нём угадывались и живое сострадание миротворца, и неумолимость карающего клинка. В сочетании получался скальпель милосердного хирурга, который намерен провести опасную и тяжёлую операцию, зная, что после станет легче, и это спасёт пациенту многие дни.

– О, госпожа Сабра, вас-то я и ищу, – жестоко ухмыльнулась углом рта Тана.

Взглянув в глаза наставнице, она вдруг поняла – телесной болью не сломить такую женщину и не поставить на колени. Да и не удастся одолеть её силой. Зато есть способ уязвить иначе.

– Госпожа Сабра, я расторгаю знак связи и ничем вам больше не обязана, как и вы мне.

Та будто разом постарела лет на двадцать. Ссутулилась даже, с губ сорвался судорожно-горестный вздох. Связь между носителями дара, особенно если один из них помог второму проявить способности, отомкнул спрятанное в недрах души сокровище, во много раз превосходила обычные человеческие отношения. И теперь Тана перекрыла канал, благодаря которому госпожа Сабра могла обмениваться с ней энергией, интуитивно чувствовать её, и даже в крайнем случае запереть дар обратно. Как будто Сабру вытолкнули вон из чужого дома на мороз и промозглый ветер, в темноту, и захлопнули перед ней одни за другими дюжину окованных сталью врат.

Конечно, Тана понимала, что этого недостаточно, и что наставница всё равно может сунуться якобы помогать, но теперь, когда та не способна повлиять на неё прямо, всё остальное гораздо легче пресечь. Кроме того, связь не позволила бы ни одной из них напасть на другую, а теперь преграда исчезла. Тана отлично знала, что ничем не рискует, госпожа Сабра не причинит ей вред. Сама же она пока не придумал, чем атаковать, ведь шанс нанести удар у неё лишь один, затем бывшая наставница призовёт защитный панцирь. Это лишь пока та ещё не понимает, до какой степени Тана изменилась, и на что готова теперь.

Из уроков Тана помнила, что живые создания состоят из света души, чьи форма и оттенок зависят от личности и характера, из тела, из воспоминаний, из искры мечты, что содержится обычно либо в грудной клетке, либо в голове. И всё это скрепляет, подобно клею, особая незримая субстанция, которой нет названия, потому что лишь десятка полтора лет тому назад учёные сумели выяснить, что она вообще присутствует в организме. До неё-то как раз и дотянулась Тана в госпоже Сабре – и перерезала. Жуткий надрывный крик вырвался из горла женщины. Глаза Таны торжествующе сверкнули, такой победой можно гордиться! Со стороны это выглядело так, будто потоки жёлтого, голубого и бледно-сиреневого сияния выхлестнулись из госпожи Сабры, будто та взорвалась изнутри. Хотя оболочке это не повредило – все остальные составляющие перестали держаться вместе и устремились прочь.

Решив не наблюдать за никчемным концом существования той, кого она некогда уважала, Тана отвернулась и пошла прочь. Она явно ни в чём себя не винила – это читалось по безмятежному и вполне довольному лицу. На поверку наставница оказалась пустым местом, дутым лидером. Теперь, когда Тана видела свой прежний мир в истинном счёте, все прежние догматы и убеждения, правила и душеспасительные беседы вызывали и неё лишь смех пополам с брезгливостью. Она больше не опустится до сахарного сиропа, которым её пичкали, забивая голову хламом.

– Не так быстро, девочка.

Тана застыла, её позвоночник словно бы пронзила ледяная стрела. Она не могла заставить тело развернуться, её лишь затрясло. Это невозможно!

Пространство вокруг неё, заслоняя и небо, и здания, переполнили белые нити. Голос госпожи Сабры исходил из них. Нити едва заметно пульсировали, но не как сердцебиение, а, скорее, как дыхание. Они сверкали, будто грани алмаза на солнце. Нити не ощущались враждебными сами по себе, но Тана почуяла, что они нацелились отобрать у неё свободу, а это – даже хуже, чем лишиться жизни. Нет, она будет непременно отстаивать себя до последней капли крови! Она не позволит проклятой ханже, этой хитрой изворотливой лисе, торжествовать! Не для этого она вырвалась из-под пелены фальшивой и гнилой философии товарищества, человеколюбия и уважения ко всякому ничтожеству, ничем не доказавшему своё право на такое отношение.

Глава 7

Сабра не была ясновидящей и не имела ни малейшего понятия о том, что именно произошло, но знала наверняка – это была не Тана. Что-то другое заменило её личность и владело телом. Ощутив изменения ещё издалека, госпожа Сабра загодя позаботилась о своей безопасности. Она не столь сильно цеплялась за жизнь, но Ли уже пропал, а погибни ещё и она – Тану вовсе не останется, кому спасти. Сабра верила, что для её ученицы ещё не всё потеряно, она ничуть не сомневалась – та не могла просто уступить невесть чему или кому и позволить безнаказанно и запросто сотворить над собой подобное. Тана должна была стать следующим мастером, унаследовать положение наставницы. Сабра и правда предпочла бы для неё такое будущее, нежели превращение в одно из Крыльев. Мастер – яркая индивидуальность, крепко связанная с каждым из звеньев, присоединённых ею к единой цепи. Сознание, достаточно сильное, чтобы указывать путь остальным и делиться с ними энергией. Основная черта мастера – видеть потенциал и шанс для каждого, искать способы раскрыть это спрятанное сокровище. Мастер не отворачивается, когда его помощь необходима, даже если его прямо не попросили – потому что не у каждого есть возможность попросить, а иные стесняются этого и не хотят обременять собой, третьи же попросту не замечают своего бедственного положения, пока не станет слишком поздно. Поэтому, несмотря на то, что Тана прямым текстом прогоняла её – Сабра не ушла. Персональный подход мастеров к каждому Сабра предпочитала уравниванию всех в правах и обязанностях – основной политике Крыльев. Те всерьёз утверждали, что главное – не саморазвитие, а польза для общества, даже если для этого придётся урезать себя, свои мечты, интересы и стремления, во всём. Стоит даже переломить себя в чём-то и делать то, что тебе претит, если в глобальном смысле это принесёт больше выгоды. Разумеется, Сабра никогда не смогла бы согласиться с ними. Она проклинала Крылья за то, что они использовали мастеров как живое сырьё для себя – тех, кто был отобран на высочайшем уровне, кристаллы душ безупречной чистоты, они извращали так, как им надо. Брали, подгоняли под свои стандарты через посвящение, после которого пути обратно уже не было. Да, пожалуй, Сабра ненавидела их, и они наверняка читали это в её уме, им ведь известно всё на свете… И спускали ей это с рук, пока она готовила для них новых кандидатов. Прекрасно отлаженный механизм, купить ненадёжный элемент позволением заниматься любимым делом и неограниченными ресурсами для него. Сабра оставалась недовольной, но бунтовать уже не собиралась. И, вот, это случилось с Таной. Стоило предвидеть, слепота всегда обходится дорого… И заплатить пришлось не ей, а той, кто лучше неё. Сабра винила в состоянии Таны себя, но сетованиями горю не поможешь и ошибку не исправишь. Вот почему она сразится со своей драгоценной девочкой.

– Ты права. Я не справилась с той ответственностью, которую взяла на себя перед тобой. Прости. Но… Я всё ещё готова выполнить для тебя хоть то немногое, что нам осталось.

– Ничего не осталось! – злобно выкрикнула Тана.

Торопливый и категоричный ответ девушки прозвучал неожиданно беззащитно и по-детски, но и с неподдельной страстью, ослепляющей, застилающей рассудок. Будто запальчивый подросток из принципа спорил с родителем, в глубине сердца признавая, что прав не он, и отказываясь уступить лишь из глупого желания во что бы то ни стало гнуть свою линию до конца, сознавая, что конец этот обернётся крахом для него.

– Как же ничего, если мы обе живы? Скажи, Тана, разве я учила тебя убивать? Неужели это достойный повод для гордости? Никто из нас не видит всей истины целиком, не знает, кто и для чего родился, зачем на свете букашка или стебель травы, и, значит, не нам судить, как с кем или чем поступать. Но, как бы я ни старалась показать тебе красоту мира – мне это, верно, не удалось, если ты так полнишься яростью и протестом. Тебе плохо, и это мой недосмотр.

Тана не слушала, полностью захваченная собственной порабощающей идеей, она выстроила заслон между собой и Саброй, чтобы медоточивые приторные речи не поколебали её решимость. Елей лживых увещеваний и сахарные миражи посулов несбыточного будущего могут достигать ушей Таны, но душу не зацепят.

– Как много глупых девочек вроде меня погибли за тебя? За то, что ты не смогла обеспечить им то, что обещала? За то, что ты в самый важный момент потеряла хватку? Скольких ты принесла в жертву своим разросшимся до небес амбициям, лицемерка?! Ненавижу тебя!

Багровая лавина обрушилась на Сабру – точнее, на тысячи белоснежных нитей, которыми она сейчас была. Камни мостовой плавились, ближайшие здания теперь выглядели так, словно на них с маху опустили огромный вес, словно бы вбивая в землю. Несколько десятков нитей оборвалось.

– Чем ты займёшься, когда убьёшь меня? – Сабра сказала это участливо и скорбно, переживая только за Тану, и никак не за себя. – Ты готова нести этот груз до конца дней? Остаться в одиночестве? Той, от упоминания чьего имени все разбегаются? Зачем так?

Тана задрожала, и концентрация заклинания сбилась. Тана поджала губы и напомнила себе – она больше не может позволить себе колебаться, мосты сожжены, отступать некуда.

– Тебе-то какая разница?! – рявкнула она.

– Такая, что я люблю тебя. Я видела, как ты росла, и радовалась каждому дню. Я воспитывала тебя. Я не хочу смотреть, как ты тонешь и захлёбываешься.

– Не пытайся ко мне подольститься!

Тана почти плакала, и за это истово и глубоко ненавидела Сабру. Та продолжает забираться ей под кожу, управлять ею! Тана не смирится с подобной наглостью. Растерзать, задушить, подавить! Сабра чересчур уж зажилась на этом свете!

– Я лишь пытаюсь уберечь тебя, – мягко возразила Сабра. – Ты – моя бесценная девочка. Сокровище, которое я пестовала много лет. Не для того, чтобы на твои ладони легла кровь – ни моя, ни чья-то ещё. Ты была моей надеждой. Глядя на тебя, я чувствовала, что у этого города и у всего нашего мира есть будущее. Поэтому я боролась за тебя. Отсрочивала, как могла, твоё посвящение в Хранительницы.

– Что?!

На том месте, где стояла Тана, внезапно вспух, будто гейзером вырвался из земли, чёрно-красный смерч, вращающийся так быстро, что её саму в его эпицентре стало вовсе не видно.

– Ты, дрянь такая, посмела изменять мою судьбу?! Принимать решения вместо меня?!

– Наоборот, я хотела дать тебе время, чтобы ты могла взвесить всё и решить! Хранители пытались подавать твоё вступление в их ряды как единственно правильную возможность и лучшее, чего ты когда-либо сумеешь достигнуть. Они хотели провернуть всё прежде, чем ты попробуешь вникнуть в суть, заметишь их недостатки и начнёшь колебаться. Им не нужна свобода воли и не нужны творчески мыслящие, пока они не могут контролировать каждый шаг и каждый миг чужого созидания. Я была не согласна.

Вихрь магии Таны втянул в себя ещё несколько алебастрово-белых нитей.

– Хватит болтать! Надоела! Лучше сражайся! Я не просила ни тебя, ни Хранителей строить на меня планы или верить в меня! Я хочу, чтобы вы оставили в покое мои пресловутые хорошие задатки и всё остальное! Я это я! Я сама по себе!

– Нет. С тобой что-то сделали, оттого ты и стала такой, как сейчас. Когда я услышу твой истинный голос – я отпущу тебя, и иди, куда пожелаешь.

Что-то голубое одним прыжком перемахнуло на другую сторону площади, пролетев над головой Таны. Огромная пушистая лиса. Нити переплелись между собой и превратились в хвосты – Тана не считала, но не удивилась бы, окажись их больше сотни. Изумрудно-зелёные добрые и мудрые глаза лисы с материнской укоризной смотрели на неё. Ладони Таны сами потянулись погладить мягкую шубку зверя, но она успела одёрнуть себя. Вместо этого Тана ухмыльнулась. Надо же, а она-то обзывала госпожу Сабру лисой исключительно в переносном смысле!

– Старая дура. Отстаивать кого-то – худший абсурд, который можно придумать. Только ты сама должна иметь значение для себя. Другие не оценят твои порывы, и ты же у них выйдешь виноватой, ты растратишь силы впустую. Так что забудь о такой паршивой ереси, как лже-спасение кого-то ещё высокопарным и патетическим самопожертвованием! В конце концов всем плевать, они перешагнут через тебя и забудут!

Лиса фыркнула и махнула хвостами из стороны в сторону. Нити заколыхались.

– Чего ты ждёшь?! Сопротивляйся! Дерись!

Тана высвободила всё, что созрело в ней для того, чтобы разнести город в труху и крошево. Воющая пылающая стена прошлась по всей площади, сметая всё, что некстати подворачивалось по ходу её движения, но сквозь лису она прошла, не заставив ту и бровью повести. Лиса как будто вообще не заметила этой неукротимой мощи.

Так выглядело то самое скольжение, которое не смогла показать товарищам Вилитта.

– Нет. Запомни раз и навсегда, Тана. Преумножая насилие в мире, ты делаешь этот мир темнее и холоднее. Меньше взаимопонимания и доверия, меньше сопереживания и радости. Люди носят за пазухой ножи и дарят друг другу ядовитых змей. Это лишает жизнь ценности, делает её дешевле дорожной пыли под твоими подошвами. Мы лишаемся умения обнимать даже близких, подпускать к себе незнакомцев, открыто улыбаться. Всего того, ради чего мы родились.

– Очнись! Мы живём вовсе не в том идеальном мире, который ты себе воображаешь!

– Именно потому, что такие, как ты, не придерживаются этого правила и считают себя лучше, думают, что вправе заставлять окружающих страдать. Даже если мир вокруг нас несправедлив и не совершенен, в наших руках есть возможность повлиять на это, пусть мелочами, по чуть-чуть, шаг за шагом, но мы сами строим ту реальность, в которой нам комфортно находиться. Неужели тебя правда радуют насилие и жестокость? Если так, то… Я покажу тебе всё, что у меня есть.

Да, это требовало доверия Тане и веры в неё, но вот уж чего Сабре было точно не занимать. Она применит погружение в спираль памяти. То, чем избегали пользоваться часто даже Хранители. Это последнийаргумент, сильнее которого ничего не изобрели, как ни искали. И после него ей будет почти невозможно вернуться самой, так что, если Тана не очнётся и продолжит ненавидеть её – Сабры не станет навсегда. Такова стоимость попытки разделить целую жизнь на двоих, дать другому увидеть и прочувствовать то, что для него не предназначалось, буквально впихнуть чужое "я" в твою шкуру. Очень дорогой подарок, на который и влюблённые почти никогда не решались. Прошлое – святой источник, из которого черпаешь опыт и знания, и мироздание отчего-то считало нечестным умение погружать в него кого-то ещё, кроме себя. Не прожил, не заслужил, не твоё. Как кража, даже если хозяин одобрил. Но Сабре безразлично, какие последствия придётся перенести ей, если Тана вернётся к своей истинной сути.

Звук колокола разнёсся над площадью. Небо стало сиренево-красно-фиолетовым, но только для них двоих, Сабры и Таны, и из этого странного, непостижимого, фантастического сияния спустилось нечто вроде смерча. Подхватив обеих, девушку и лису, он закружил их, поглощая, затаскивая в свои мистические недра.

Глава 8

Сабра сидела за просторным светло-голубым письменным столом, чуть блестевшим в золотисто-рыжих лучах вечернего солнца, падавших из окна, что располагалось прямо над ним. Уютная комната, судя по интерьеру, служила одновременно и спальней, и библиотекой, и рабочим местом. Вместо короткой стрижки, которую Сабра носила в будущем, эта Сабра заплетала две косички. Её лицо выглядело мягким и невинным, а широко распахнутым глазам ещё явно не доводилось видеть ни смерти товарищей, ни кровопролитных битв. Сабра пыталась делать уроки, но постоянно отвлекалась на пленительный вид из окна. Её семья недавно переехала в этот город, и она никак не могла налюбоваться на мозаичные мостовые, цветные витражи тонкой ручной работы в окнах домов, океаны благоухающих цветов, собранных в гигантские сложные панно – кто-то потратил немало сил на то, чтобы они выросли именно так, и задуманный рисунок не оказался нарушен тем, что часть бутонов не распустилась, а какие-то семена или луковицы вообще не взошли. Это был человеческий труд, и его надлежало уважать. Никому не приходило в голову без разрешения сорвать даже единственный бутон, даже тайком, ночью, когда никто не видит. Мол, покарает сила ещё более неумолимая и грандиозная, чем Хранители. Уничтожать созданное не тобой, за исключением, когда это происходит в результате несчастного случая – табу. Не видать такому человеку ни счастья, ни удачи, ни благополучия, ни взаимности в любви. Он станет изгоем среди изгоев. Каждому одарённому внушали это с первого же дня обучения. Потому за магию жизни и приходилось платить временем собственной – иначе получалось слишком быстро и легко, ты не вложил ни труда, ни заботы, ни волнений, ни страхов, ни любви, просто по щелчку пальцев что-то создал, да ещё и, вдобавок, часто из ничего, и природа магии взаполняла провал и восстанавливала суровую справедливость. Хочешь перекраивать ткань реальности на свой личный вкус – пожалуйста, но отвечай за последствия.

Сабра, впрочем, не очень-то заинтересовалась этим видом магии. Она не чувствовала себя вправе использовать живых существ. Хотя и настолько ханжой, чтобы пробовать запретить это другим, читая нотации, не была. Она понимала, что для этого необходим особый склад характера, которым не обладала она, но, возможно, кому-то другому вполне подходило.

Сабре нравилась паутина искренности. Пропуская через неё свои эмоции, можно было выбирать, какой результат ты хочешь получить. Например, вложенное в нити желание помочь исцеляло раны, любовь помогала расслабиться и обрести гармонию с собой и окружающими, а ярость уничтожала всё, к чему прикасалась. Главное – ни тени сомнения, иначе ничего не получится. Сабре казалось очень символичным и привлекательным, что личную правду можно превратить в своё оружие, в инструмент улучшения мира. Не то, чтобы у неё были такие убеждения, которые она считала необходимвм во что бы то ни стало показать и доказать, просто она была распахнутым миру настежь, откровенным и раскрепощённым ребёнком, запросто вываливающим прямым текстом, без обиняков, всё, что у него на душе.

Письменные задания Мастер Осса давал им редко, но нынешнее было направлено на тренировку усидчивости, наблюдательности, способности к анализу книжных сведений и критического мышления. Он любил повторять, что любой великий авторитет древности тоже был в первую очередь человеком, а, следовательно, мог ошибаться, а у них своя голова на плечах, и, в любом случае, чужую истину и чужие правила в неё не вложишь. Что хорошо и верно для одного – вовсе не исключено, что вопиющая ложь для другого. Он настаивал, чтобы они об этом помнили всегда. Каждый мудрец, достигший прозрения – получил что-то лишь для себя, поэтому такими вещами и не делятся. Наставник не даёт готовых ответов, он показывает путь, по которому ученик может сам добраться до чего-то, что станет его персональным просветлением и пониманием. Не обязательно эти итоги совпадут, даже если он изо всех сил постарается понять учителя.

– Эй, Сабби, долго ты там ещё? – в дверь настойчиво забарабанили, а пронзительный девичий окрик заставил Сабру вздрогнуть.

– У меня готова половина! – мученически простонала Сабра и легла на стол ничком, вытянув обе руки вперёд.

– Бросай и пошли гулять! Ты обещала, что мы поймаем последний блик сегодняшнего дневного света в отражении реки! Ещё немного – и мы не успеем дойти!

– Ты и твои привороты… Когда ты уже угомонишься, Иза?

Сабра нехотя встала и, волоча ноги, поплелась к двери. Но, едва она взглянула на счастливое и безмятежное лицо напарницы, как и сама заулыбалась в ответ. Девочки обнялись так, словно встретились после долгой разлуки, хотя виделись лишь утром, на тренировке. Сабра всё равно успела соскучиться. В те годы ей казалось, что их близость сохранится навечно, и ничто на свете не разлучит их и не посеет рознь.

Хрустальные колонны, поддерживавшие крытый переход между островами, сверкали и переливались, наполняясь рдяным мерцанием в красках горящего вовсю заката. Казалось, пламенеющие искры попали в плен внутри них. В зеркальных полах, безупречно начищенных, две подруги отражались в мельчайших деталях, разве что в перевёрнутом виде, ни одна пылинка или царапина на поверхности не портила их идеальных двойников там, внизу. Шум декоративных водопадов и фонтанов доносился сюда чуть приглушённо из-за расстояния, но всё ещё оставался вполне различим, ни с чем не спутаешь. Лёгкий ветерок ласково шевелил косички Сабры и пышную соломенно-жёлтую шевелюру Изы.

Какое-то время девочки шли молча. Мосту не было видно конца и края. Сабре он всегда казался чем-то вроде наглядной иллюстрации дурной бесконечности. Когда она находилась внутри – именно это ей обычно и мерещилось: что на самом деле выхода нет, и нечего тешить себя надеждами, а они попали сюда не по своей воле, а являются пленницами, которые сочинили себе другую историю, чтобы смягчить неприглядную правду.

– У меня ощущение, что скоро всё изменится, – с грустью проговорила Иза.

– Предвидение? – обеспокоенно спросила Сабра. – Или ты вчера забыла очистить разум перед сном, а утром не посмотрела на воду, и теперь тебя мучают последствия? – укоризненно продолжала она.

– Ты же знаешь, что, в отличие от тебя, я смотрю на огонь… – поправила её Иза. – На самом деле я не знаю, что не так. Это просто пришло ко мне.

Неудивительно, что Сабра предпочитала не вспоминать про огонь. Для медитаций использовали воду, ветер, камни, птиц, траву и даже сталь, но огонь считался самым опасным, непредсказуемым и разрушительным. Выбором тех, кто имеет с одной стороны тягу к жестокости, а с другой – к самоуничтожению. Сабра отказывалась воспринимать Изу так, не хотела думать, что та в глубине души ищет смерти.

– Может быть, как раз поэтому тебе такое и чудится, – проворчала она. – Ещё и не такое увидишь, когда любуешься стихией, которой постоянно нужна пища, чтобы жить, и она губит всё вокруг себя.

– Ты следуешь за распространённым заблуждением. Огонь не зло. Он – сама свобода и естественность, храбрость быть собой. Всю его жизнь он танцует… Хотела бы я, чтобы и у меня так сложилась судьба. Разве танец не лучшее средство выразить эмоции?

Сабра замялась, пытаясь подыскать ответ и не задеть им подругу. Однако, та и не ждала от неё никаких реплик. Иза привлекла её к себе за талию, ладонью второй руки нежно погладила Сабру по щеке. Губы её приоткрылись, сближаясь с губами Сабры, как это обычно рисуют для книжек о романтике, и в момент, когда они слились в поцелуе, у Сабры перехватило дыхание, да и почву из-под ног словно бы выбили. Она никогда бы не предположила, что Иза питает к ней такого рода влечение, а на простую шутку было ничуть не похоже. Слишком уж ощутимо вкладывалась Иза в этот странное и дикое, но такое сладкое и глубокое лобзание. Сабра не оттолкнула её, просто застыла столбом, не понимая, как реагировать. Ей было непривычно, стеснительно, неловко – но, вместе с этим, тепло и приятно.

– Я хочу потанцевать с тобой на празднике Тысячи Птиц как со своей официальной парой, – краснея, робко прошептала Иза.

– Ты… Ты же говорила, что мы опаздываем, – запинаясь, пролепетала Сабра. Голубые глаза подруги всё ещё смотрели на неё с трепетным ожиданием.

– Мне этого на самом деле не нужно. Я лишь хотела поговорить с тобой наедине. Сабра, ты очень красивая, умная, талантливая, я восхищаюсь тобой. Даже хотела быть на тебя похожей, но вспомнила, как Мастер говорил, что мы гораздо привлекательнее, когда позволяем себе быть настоящими и ничего не прятать. Я хочу быть твоей достойной спутницей, а не тенью, и помогать всем, что в моих силах, так долго, как смогу.

– Хорошо, милая. Я согласна.

Она просто не видела никаких причин для отказа, хотя и никогда не думала, что будет встречаться с другой девушкой.

Настоящая Сабра, Сабра из будущего, всё ещё в облике лисы взглянула на Тану. По правой щеке зверя скатилась одинокая слеза, путаясь в шерстинках.

– Она была моей первой любовью. А что насчёт тебя? Раскрыла ли ты своё сердце?

Сабра знала, что Тану безумно обожает Ли, и втайне надеялась, что у её прекрасных учеников всё сложится как нельзя лучше. Но выдать его тайну, не зная, признался он Тане хотя бы косвенно или ещё нет, она не могла. Вместо этого Сабра зашла с другой стороны.

– Ли в беде и нуждается в тебе. Ты единственная, кто в состоянии ему помочь.

Тана вздрогнула. Эта искренняя, непроизвольная реакция откуда-то их глубин подсознания не укрылась от Сабры, хотя Тана сразу же закрылась снова.

– Я не знаю, кто это, – напряжённо процедила она сквозь зубы.

Сабра и не рассчитывала, что всё закончится так быстро – с первого же захода и первой сцены. Она приготовила ещё несколько витков, не намереваясь сдаваться.

***

– Мы хорошо поработали с памятью девчонки… Так почему же она вспоминает?!

Один из Хранителей, бывших мужчин, рвал и метал.

– Мы недооценили Мастера Сабру. Надо было устранить её сразу, как только она отвергла наше приглашение, – промурлыкала Хранительница, определённая в связку к нему. – Я не говорю о прямом устранении. Достаточно было бы просто отправить в… Да мало ли мест, где может героически сложить голову кто-то вроде неё? Мастер Сабра получила бы свои посмертные и вполне заслуженные почёт и уважение, а мы бы избавились от смутьянки.

– Ещё не поздно прямо сию минуту!

– Нет, так быстро не выйдет. Тебе же отлично известно, что во внутреннее пространство магии воспоминаний не влезть со стороны, и пресечь их визит туда мы не можем. Нельзя баловаться со временем, малейшее вмешательство – и рискуют исчезнуть не только они, но и мы тоже, а то и всё мироздание. Поэтому я была уверена, что она не посмеет воспользоваться этим умением… Теперь у нас нет выбора. Придётся ждать окончания сеанса.

Хранитель полыхнул белой вспышкой. Трети интерьера залы как не бывало.

– Будь она проклята! Я никогда её не прощу!

Хранительница саркастично усмехнулась.

– Она нас, будьте уверены, тоже.

Уловив оттенок интонации напарницы, Хранитель зыркнул на неё, насколько это слово вообще применимо к столбу света.

– Иногда я не понимаю, на чьей ты стороне, – рыкнул он.

– О, дорогой… Исключительно на своей собственной.

Глава 9

Фиолетовые кляксы, набухая, расползались по небу, и брызги от них сыпались на город внизу, похожий на полураспустившийся цветок прозрачного и чуть светящегося изнутри голубого лотоса с золотистым узором на внутренней поверхности лепестков. Казалось, он беззащитен – но тысяча разноцветных осколков калейдоскопа грёз и сновидений, вращавшихся в широком и стремительном вихре, закрыли собой одну сторону города, а сияющие, играющие отражённым светом, преломляющие его до почти бесконечного спектра оттенков, будто алмазные, белые нити Сабры помогли с другой. Лилово-сине-чёрная пустота вокруг, подобная космическому вакууму, в котором рождаются подвластные лишь собственным законам цветные туманности, дышала враждебностью, и они плыли в ней, стараясь понять, откуда придёт следующая атака. Пространственно-временная складка никак не хотела разглаживаться, и лезло из неё неназываемое. Восприятие смертных милосердно тает при виде подобного, но здесь собрались лишь те, кого так просто не уничтожить. Они все заглядывали за грань и находили там больше, чем якобы истины и озарения, которые когда-либо постигали заурядные обыватели.

Навстречу извивающемуся злу метнулся парень, длинные розовые волосы летели по ветру за его спиной, янтарные глаза полыхали решительностью и ненавистью за гранью здравого рассудка и самоконтроля.

– Видо, стой! Не надо так прямо! – крикнула Сабра, но опоздала.

Золотые струны, тоньше конского волоса, но прочее стали, легли наперерез тому, что, очень упрощая, можно было назвать щупальцами. Они затрепетали – и от той музыки, что полилась уверенно и властно против мерзости, фальшивая ночь превратилась в залитый светом день. Что-то сакральное, священное, вечное слышалось в ней. Музыка, что шла из глубин естества своего автора, поднимала высоко-высоко на волне воодушевления и экстаза.

Мелодия была прекрасна, но потусторонняя тварь не прониклась.

Вскоре единственным звуком, который им пришлось слушать, остался крик агонии несчастного, которого медленно раздирали заживо, при этом обжигая плоть до костей.

Потом Иза и Сабра долго лежали вместе, обнявшись, но между ними ничего не происходило – смерть Видо мешала нужному настрою. Они только гладили друг друга по волосам, и Сабра, уткнувшись любимой в плечо, плакала. Та долго целовала её лицо, губы, шею, не переходя ни к чему большему, без обычных между ними страсти и вожделения, просто чтобы поддержать и напомнить – они обе ещё живы.

– Сколько это ещё продлится? Вчера умерли Марна и Локс, сегодня – Видо… Я больше не выдержу, Иза, я не могу! – истерика не прекращалась, хоть Сабра и пыталась затолкать рыдания поглубже – они застревали в горле и дальше не двигались.

Да, не скоро их ещё недавно такой идиллически мирный край оправится от последствий всего-навсего одного неудавшегося эксперимента… Густые леса, чьи кроны так приятно и нежно шелестят под ласковым дуновением лёгкого, дразнящего запахом готовящихся сластей западного зефира или южного бриза от зелёного, как глаза хищника, океана умиротворяющей дрёмы. Ухоженные сады со звенящими хрустальными фонтанами и декоративными водопадами в каждом. Неужели всё это неизбежно погибнет? Марна уже никогда больше не соберёт солнечные яблоки, лунные груши, апельсины любви и виноград надежды, а ведь в этом году урожай обещал удаться особенно хорошо. Локс не узнает, чем закончится его попытка вырастить цветок желаний с двадцатью яркими лепестками, насыщенно-алыми, полными соков, бахромчатыми по краям, спиралью заворачивающимися к звездообразному центру. Они были прекрасной парой и уже думали о ребёнке – сразу по окончании обучения. Но… Как и от Видо, от них не осталось даже трупов. Их сожрали почти моментально, и хруст костей никак не выходил у Сабры из головы. Тогда она просто упала на колени, сжала дрожащими руками виски и закричала. Сабра кричала бы до тех пор, пока её бы не съели тоже, но Иза успела оттащить её прочь. Сабра не понимала, зачем её спасать. Впрочем, в том состоянии она вообще ничего не соображала и вырывалась, не узнавая Изу, погружаясь в липкий кровавый кошмар. Иза не сдалась, и лишь поэтому Сабра ещё дышит.

Зачем? Зачем вообще всё?! Зачем было вставать каждое утро и куда-то идти?! Зачем Марна так беспокоилась об оценках и всегда выполняла задания первой и на отлично, даже те, к которым у неё не было ни малейшего таланта, потому что боялась огорчить родителей и разочаровать товарищей, если её даже похоронить нельзя, и семья никогда больше не увидит её, ни живой, ни мёртвой?! Зачем Локс берёг здоровье и каждый вечер тренировался в рукопашной борьбе?! Ведь ни то, ни другое не спасло его! И чего стоит мечта Видо отправиться в кругосветное путешествие со своей музыкальной магией, чтобы подарить её частицу каждому сердцу, от мала до велика, чтобы все были причастны к его радости творчества и единения с миром?! А ведь Видо тоже любил Марну, но та выбрала не его, и он уступил без борьбы, уважая её чувства и мнение, желая ей счастья. Да и как возразить, если ему всё сказали мягко, но вполне ясно и чётко? Чего бы он добился, если бы настоял на своём любой ценой? Даже устранив Локса, Видо получил бы лишь сломленную и погасшую девушку, доброй волей которой пренебрёг, униженную девушку, приобретённую как имущество, а не полноценную личность. Поступать так с любимой – неприемлемо. Видо даже улыбался, видя, как она сияет рядом с Локсом, называл их красивой парой от всей души, и ему действительно было хорошо от её удовольствия… Возможно, именно это и стало причиной его безумной и заведомо самоубийственной атаки. Марна погибла, и Локс, лучший друг Видо с самого детства, тоже. Кто-то смог бы идти дальше, но впечатлительный, нежный, околдованный чутким и красивым искусством юноша Видо не справился, сорвался и сгинул вслед за теми, кто был ему так необходим.

И теперь их всего двое. Комната. Раскрытое прохлады ради окно – и всё равно невыносимо душно и жарко. Небо фиолетово-багрово-чёрное, кажется выжженным и мёртвым, как будто и оно отреклось от них, хотя разлома отсюда, с такого ракурса, и не видно. Где-то там сражаются Имма и Фрид. Лишь благодаря этому город не тонет в кислоте и не захвачен тьмой от края до края. Беспощадный мороз Иммы и благословенный изумруд Фрида мощны, на них можно положиться, а сами ребята не склонны терять самообладание и, веря в себя, всё же не переоценивали свои возможности.

– Ты сильная Сабра. Ты выживешь, – серьёзно сказала Иза так, словно знала грядущее наперёд. Сабра бы не удивилась, интуиция порой выдавала фортели и похлеще.

– Ради чего?!

Сабра и правда не находила, за что ей ухватиться, чтобы выбраться из пропасти отчаяния, горя и тоски. Она панически боялась, что у неё вот-вот заберут и последние крохи, сжималась в комок и поддавалась психологической иллюзии о том, что, если не двигаться, ничего и не произойдёт. Умом понимала, что всё не так работает, но всё равно почти сдалась.

– Ради твоего любимого ягодного сиропа, например. Ради того, чтобы пройти по нарядной улице без страха, направляясь за не очень-то и нужными тебе, но так расслабляющими и развлекающими покупками и рассмеяться, спугнув из кустов какую-нибудь пичугу. Чтобы написать письма тем, кто уехал, и получить ответы. Вдохнуть аромат букетов, которые тебе подарят поклонники.

Иза сразу объяснила, что Сабра вправе встречаться с кем угодно и распоряжаться своим телом, как ей заблагорассудится. Она не считала нужным ограничивать чужое влечение и потребности. Жизнь длинна и сложна, и замыкаться всего на одном человеке раз и навсегда – глупо, так лишаешь себя всей пестроты красок мира, возможности узнать нечто новое, обменяться радостью и заботой с кем-то ещё. С одним легко получить моральную опору и проговорить весь ворох накопившихся проблем, выплёскивая и боль, и страх, и растерянность насчёт дальнейших своих шагов, потому что он специалист в этом. Другой знает миллиард нетрадиционных и оригинальных способов раскрепоститься, повеселиться, разгуляться на славу. Третий выучил наизусть большую энциклопедию мира и готов делиться этими сведениями когда и сколько угодно. И со всеми замечательно, и никого из них не хочешь потерять, и между вами царит гармония и доверие. Каждый признаёт достоинства остальных и смягчает недостатки. Сколько бы сексуальных партнёров какого угодно пола у любой из них ни было, от того, что получаешь с кем-то взаимное телесное удовольствие, и раз уж оба сочли друг друга достаточно хорошими и красивыми на персональный вкус, чтобы заняться этим, то после ничьё тело сквернее и грязнее не станет. Подумать только, в былые эпохи эгоизм и прихоти доходили до того, что даже общение и в целом выход на люди своей постоянной пары стремились свести к минимуму или вообще к нулю, словно взглядом или разговором тоже можно испачкать! С ревностью Иза не хотела иметь ничего общего. Она не собиралась опускаться до уровня гадости, низводящей достоинство живых людей будто бы к какой-то вещи, на которую ставишь своё клеймо, как на домашний скот. Сабра останется с ней и так, пока Иза дорога ей, а, если что-то перестанет ей нравиться в Изе, и смириться с этим не получится, как и найти компромисс – они без агрессии и негатива разойдутся, сохранив то положительное, что подарили друг другу. И только круглый дурак будет утверждать, что любить можно только одного! Насколько ущебный, убогий и нищий кругозор, перечень вкусов и интересов надо иметь?! А что, если один человек попросту не способен удовлетворить их все, каким бы разносторонним и образованным он ни был?! Невозможно, абсолютно немыслимо ограничить свой мир лишь одним-единственным избранником и проводить всё время только с ним. Человек может надоесть так, что от него затошнит, а из круга рутины и повторения одинаковых моментов изо дня в день год за годом потянет сбежать, чтобы не свихнуться! Оттого-то в древности люди и разводились, и изменяли друг другу напропалую. Ты не диван в личное пользование приобретаешь, на который больше никому нельзя садиться, а с живой, полноценной, разумной личностью сходишься, во всём равной тебе! Измена! Что вообще означает это слово? Что твоему любимому приходится скрываться от тебя, прятать влечение к кому-то ещё вместо того, чтобы сразу обсудить этот вопрос и делать всё открыто, с твоего ведома! Требовать уделять внимание, душевное и физическое тепло только тебе – эгоистично, деспотично и жестоко, а просвещённая цивилизация современности, к счастью, давно выше этого!

Да, Сабра хотела бы вернуться в те времена, когда они с Изой не тревожились ни о чём и свободно беседовали на любые темы, и лишь банальные дождевые тучи порой омрачали прекрасный и бесконечный синий свод над их головами. Она не идеализировала мир, не считала, что всё должно быть гладко и спокойно, да сама бы взвыла, если бы так вдруг произошло – однако, никогда не нагнетала атмосферу специально и не искала причин испортить себе настроение и вообще видеть вещи хуже, чем они есть. Но нет, тут глаза уже не закрыть, их уютный маленький рай разрушен и вытоптан, и на руинах ничего не построить – сама земля отравлена.

– Как ты можешь быть настолько спокойна?! Наши товарищи погибли!

Иза взяла Сабру за плечи и слегка встряхнула.

– Да, но мы их помним! Пока это так – они не пропали насовсем! Мы обязаны выбраться для того, чтобы сохранить их тоже!

Иза вздохнула, улыбнулась чуть виновато и погладила Сабру по щеке, как и всегда, если хотела донести до той, что она увеличивает беду в воображении.

– Всё будет в порядке…

Сабра поникла. И тут её боковое зрение выцепило что-то шокирующее.

– Смотри! Изумрудный купол Фрида! Что-то случилось!

Над городом и впрямь уже смыкалась зелёная сфера. Это была вершина умений Фрида, пик его нынешнего развития. И он уже применил этот свой лучший козырь. Да, враг непомерно ужасен, но даже куда более слабые приёмы отлично срабатывали! До сих пор… Что-то изменилось?

– Бежим! – Иза вскочила и потянула Сабру за руку. Не принуждение, а синхронное мышление. Они привыкли поочерёдно подхватывать одна другую.

Думая о невысоком светловолосом парне в очках, таком тихом и скромном в обычной жизни, но безупречном в бою, Сабра не могла не уловить, как сжимается её сердце. Она лишь надеялась, что он ещё жив, и они не опоздают. В отличие от них с Изой, да и всей их группы, отправленной сюда Мастером, при одобрении Хранителей, издалека на стажировку, Фрид и его бессменная напарница – местные уроженцы. Они проявили гостеприимство и щедрость, и будет неправильно бросить их на произвол судьбы лишь на том основании, что это их город. Да и противник таков, что отдашь ему этот город – отдашь все. Если монстр подрастёт и раскормится – не выстоят даже Хранители в полном составе.

Глава 10

Фрид рублено и резко взмахивал руками от себя, будто широкими жестами сеял что-то в чистом поле – и после каждого такого движения на потустороннее чудище обрушивался ливень изумрудных стрел. Имма превращала в сплошной лёд одно щупальце за другим, и сразу же разбивала в мелкое крошево то, что получалось. Сабра и раньше знала, что они сильнейшие, но не представляла, насколько, поэтому сейчас побаивалась их лишь ненамного меньше, чем лезущего с изнанки мироздания чудовища. Иза и Сабра – ровесники с ними обоими, но границы их дара несопоставимы. И не сказать, что у Фрида и Иммы резерв богаче, Сабра видела их показатели, это был единственный пункт, в котором они вообще не отличались – просто они лучше распоряжаются таким же количеством магической силы.

– Присмотри, – коротко бросил Фрид Имме и сердито подлетел к Сабре и Изе.

Они даже оторопели от того недовольства, что буквально сквозило в его ауре.

– Вам было не обязательно приходить. Мы бы справились, – Фрид смерил их суровым неласковым взором генерала, который увидел, что кто-то из солдат вышел на плац голым и пьяным.

– Но мы же… – Иза возразила было, но Фрид не дал ей договорить.

– Вы безответственно относитесь к отдыху. Это время вам дано не просто так, и на дежурства мы распределены не случайно. Кроме того, мы будем очень плохими хозяевами, если не сможем обеспечить дорогим гостям хотя бы этой малости… Я уж не говорю о том, что сама ситуация началась по нашей вине!

Фрид выглядел так, будто это его магия нанесла то фатальное повреждение завесе, из-за которого твари теперь так и норовили переть в брешь, стремясь её расширить и выпустить как можно больше себе подобных в тёплый, мягкий, сочный, будто манящий плод, мир снаружи, выглядящий для них в точности так же, как для голодного – аппетитное и роскошное угощение, разложенное на покрытом расписной скатертью праздничном столе.

– Мы увидели, как твоё заклинание накрывает город, поэтому…

– Да, чудище что-то разбушевалось, когда стемнело, – небрежно объяснил Фрид. – Я решил для гарантии уплотнить нашу оборону. Можете возвращаться обратно, – он озвучил это так, словно имел право приказать им остаться или уйти.

Иза помялась немного, теребя пальцы одной руки в другой и неосознанно перебирая ногами в зыбком и вязком стылом воздухе, наполненном частицами скверны и отблесками самой разной магии, что была здесь пущена в ход за последние сутки. Магия не остывает так легко и быстро. Многие предметы и места навсегда остаются с её немой, но и без того чересчур красноречивой печатью. Изе становилось не по себе, когда она обводила взглядом окрестности. Столько всего погублено! Кое-что лишь ранено, однако, и этого более чем достаточно, чтобы не оправиться никогда. Вот там, например, никогда не было такого гладкого пустыря, Иза помнила там деревья со звенящими листьями из живой, дышащей слюды. Их платиновые, бронзовые, свинцовые и ониксовые стволы попирали границу между допустимым и невероятным, опровергали правило о том, что лишь органическая материя жива. Именно их секрет когда-то постиг Фрид, с ним они поделились сокровенным. Он за последние три тысячи лет стал первым, кто освоил повелевание зачарованным изумрудом. Никто не верил в него, болтали, что, мол, парень напрасно расходует время – один из немногих действительно невосстановимых ресурсов, а он просто пошёл и сделал, ни в грош не ставя ни критиков, ни завистников.

– Послушай, Фрид… Вы не обязаны так жертвовать собой ради нас, – собравшись с духом, наконец выпалила Иза.

– Что?!

Он воззрился на неё так, будто не мог взять в толк, как ей вообще хватило духу ляпнуть такую несусветную глупость. Его явно задело за живое. Иза не имела в виду их смерть, лишь чрезмерную растрату сил, вместо того, чтобы позвать её и Сабру на помощь или связаться ещё с кем-то ради экстренного подкрепления, но Фрид взвился не на шутку.

– Жертвовать? – брезгливо переспросил он. – Слушай, ты… Если хочешь когда-нибудь стать сносным бойцом, выброси это слово из лексикона! Жертвовать… Это как муравьи под башмаком пытаются выглядеть героически и эффектно перед такими же, как они, пока тот опускается? Всё, чего добьются индивиды с таким мышлением – это стать раздавленным неузнаваемым месивом, ничего не отстоять и никого не спасти. Лишь живые меняют мир!

– А как же великие авторы, скульпторы, художники? – осторожно напомнила Иза.

– Пока они остаются в чём-то, что подарили миру – они не окончательно мертвы! Они смогли! А ты, пока смотришь по сторонам, как бы за кого-то или что-то умереть, упускаешь возможности!

По щелчку пальцев Фрида прямо там, где ворочалась и колыхалась бесформенная туша твари, ощетинился гигантский зелёный ёж. Точнее, шар, лишь отчасти напоминающий ежа, или даже дикобраза – длиной игл и их остротой. Фрид хлопнул в ладоши – и шар взорвался изнутри, терзая и раздирая омерзительную массу то ли плоти, то ли негатива, принявшего материальную форму.

– Отбрось всю сложную философию и живи! Когда у тебя угрожают отнять свет, землю и даже воздух – не до заумных рассуждений!

Драгоценные камни, зависающие словно бы в невесомости, левитирующие безо всякой опоры, стали ступенями для Фрида, по которым он пустился бежать по широкой дуге вокруг врага. Каждая из них, когда он оставлял её позади и уносился дальше, превращалась в лезвие и вонзалась в монстра на сверхзвуковой скорости. На минуту даже показалось, что Фрид в состоянии с лёгкостью, непринуждённо танцуя в полёте, расправиться с уродливой бестией сам, без них. Он был так свободен и красив в своей холодной, рассудочной ярости, в этой устремлённости к выполнению поставленной задачи любой ценой, кроме его, Фрида, смерти, что выглядел существом какой-то совсем иной природы, нежели они все, и даже Имма. Создан для полёта, для танца и для боя. Выверенные, чёткие, холодные и аристократически изящные движения. Любой бы понял, как много и усердно он оттачивал каждый свой приём, насколько хотел в этом преуспеть.

– Что встали?! Деритесь, раз притащились! – ломая хрупкий мираж своей почти божественной идеальности, проорал Фрид во всю мощь лёгких с другой стороны этой тошнотворной громады.

Сабра закусила нижнюю губу… Он прав. Они здесь не для того, чтобы лечь костьми. Они с Изой ни за что не пополнят списки павших, пусть и доблестно, и как там ещё в таких случаях лгут, чтобы не заставлять никого плакать ещё и над ними. Защитники не должны опускать руки, ведь за их спинами сотни жизней. Утрата сокомандников заслонила им всё, они перестали тянуться в будущее, как если бы это было оскорблением памяти умерших, и смеяться тоже теперь нельзя, ведь это грешно, кощунственно, проявление чёрствости, безразличия… Но ведь ни Марна, ни Локс, ни Видо не вышли на эту роковую для них войну, чтобы потом, когда их не станет, все остальные последовали за ними, как падают бабочки с обгоревшими на свечке или лампе крыльями. Нет! Марна не поскупилась бы на подзатыльник, услышав о таком, а Локс бы общаться со слабачками и слюнтяйками перестал. Фальшивый комплекс вины – не для тех, кто вышел на передовую, и Сабра отлично понимала, что на месте их одноклассников мог оказаться кто угодно, в том числе и она сама, тем просто не повезло первыми принять удар и даже не успеть сообразить, с кем довелось столкнуться. Если бы пасть предстояло ей – меньше всего она бы хотела, чтобы это деморализовало и обессилило остальных, предпочитая, чтобы они лишь утвердились в желании преодолеть зло и вернуть как можно больше из того, на что оно беспардонно наложило лапы. А вот нет, рано облизывается на то, что ему не разрешали забирать!

Сабра вплела жемчужно-светлые нити в пёструю круговерть калейдоскопа Изы. Разноцветная вьюга накрыла монстра, разъедая его тело своей противоположной природой – всем хорошим, что ещё не сбылось, и лучезарно-радостными моментами, пережитыми вместе с теми, кого поглотило это ненасытное жирное чрево. Добавки он точно не получит, пусть и не мечтает! Злой азарт охватил Сабру вместе с желанием заступиться за всех и каждого в этом трепетном, очаровательном, ранимом, тёплом и живом мире. Пусть дети улыбаются, глядя в чистое небо, и беззаботно играют, их мягкие щёчки не побледнеют от ужаса, а глаза не наполнятся отчаянием, горем и безысходностью. Все надежды мира возложены на них, эти малыши – то, к чему он придёт, когда поколения сменятся.

Чудище взревело, и одной этой волной их отшвырнуло назад и вниз. Из Сабры вышибло дух, перед глазами потемнело. Рядом вскрикнула Иза. Относительно издалека, но вполне различимо грязно выругался Фрид. Голос Иммы властно осадил его, и он замолчал.

Монстр просунулся ещё немного дальше в брешь, теперь нависая над ними. Неведомая отрава капала с разодранных, истерзанных боков. Монстр низко ворчал и явно уже торжествовал победу. Сабра закрыла глаза, но так ей стало лишь хуже – она предпочитала знать точно, где враг, и сколько секунд ей осталось.

Три стёклышка, красное, сиреневое и бежевое, пронеслись как сверкающие пули и воткнулись в чудище. Иза! Она перетягивала его на себя, чтобы оно начало с неё!

– Нет… – изнеможённо, горестно, едва разборчиво пролепетала Сабра.

Пламенная колонна обрушилась вдруг на монстра, пронзая его, как божественным копьём. Не только земля – вся реальность сотряслась.

– Хранители… Мы спасены! – голос Сабры задрожал, в глазах смешалось столько эмоций, что описать всю их палитру не взялся бы и самый знаменитый столичный поэт.

Хранители шли чеканным шагом, но, одновременно с этим, ухитрялись выглядеть как властители всего сущего, ничуть не взволнованно и не напряжённо, они надвигались неотвратимым правосудием, шесть основ этой несовершенной реальности и та самая причина, по которой она ещё не рухнула. Буквально. Их мир парит над безднами нечистот и мрака, и Крылья держат его, направляют, пестуют, как ребёнка. Восторг ребёнка, который впервые попал на ежегодный столичный фестиваль талантов, или подростка на королевском балу, где может сам увидеть самых знатных и богатых людей государства, переполнял Сабру. Она боялась Хранителей – и любила их. То самое ощущение "ну, вот теперь-то наши точно всех плохих и злых победят" целиком завладело её душой.

– Да прольются на этот мир доброта и милосердие Улефа! – невысокая смуглая Хранительница в синем платье, черноволосая и черноглазая, молитвенно сложила ладони перед грудью и превратилась в столб лазурного света.

– Да поделится Улеф с нами со всеми своей отвагой! – подхватил её напарник, крепкий и внушительный, словно могучий многовековой дуб, мужчина, повторяя её жест. Его сияние оказалось ярко-красным, пронзительным и вызывающим, дерзким и страстным.

– Да сразит всех врагов Улефа неизбывный страх, парализуя и лишая сил, – монотонно пробубнила ещё одна женщина, худая бледная блондинка в круглых очках. Её случай был тот самый, когда сама чернота парадоксально может сиять.

Партнёр носительницы страха, кажется, сам боялся её, но тщательно это скрывал.

– Да укажут нам интуиция и мудрость истинный путь, – чуть торопливее, чем требовалось, добавил он сразу за ней. Его безупречно белый свет стал огромным контрастом с её энергией.

– Да приведут нас к цели уравновешенность, рассудительность и стойкость Улефа, – ещё одна Хранительница, блёклая, как отчёт о прополке сорняков, исполнила свою часть так, как, наверно, читала бы инструкцию по применению какой-нибудь техники. Серо-стальное сияние влилось в общий поток.

– Да поможет нам воображение Улефа, – её напарник и, по совместительству, брат-близнец стал завершающим звеном цепи. Его свет заиграл всеми красками радуги.

Речитатив шести Хранителей и их мощь соединились и закрыли трещину. Монстр, спасаясь, резво убрался обратно в неё, и края сомкнулись за ним. Конечно, не следовало обманываться, настанет день – и он выползет снова, но Сабра искренне рассчитывала, что все они к тому моменту вырастут во много раз во всём, по уму и силе, как физической, так и моральной, по воле и контролю над собой – не чета нынешним себе.

Глава 11

Крытая галерея по широкой дуге огибала внутренний двор, сплошь залитый алым – всё, от травяного покрова до листвы деревьев, имело именно такой цвет, да ещё в одном из самых насыщенных, густых, ярких его оттенков. Странный вкус, но осуждать других за предпочтения не входило в привычки Фрида. Ну и пусть оно выглядит так, словно бы кто-то устроил там кровавую бойню, это его не касается, и вообще через пять часов он отсюда уедет. Скорее всего – навсегда. И скучать ничуточки не станет, даром что здесь вот уже десять лет как жил его старший брат с женой и тремя дочерьми. Честное слово, тащиться сюда дважды в году – повинность хуже воинской. Его призывали, он знает, с чем сравнивает… Фрид едва выносил свою семью, и такие вот официальные визиты вежливости стоили ему всякий раз половины оставшихся нервов. Нет, они не скандалили, не дрались, ни о чём его не просили, просто были настолько приторно и демонстративно душещипательными и трогательными, что у него зубы сводило, словно он сходил на бездарно и кое-как поставленную кучкой дилетантов любовную драму. Постоянные уменьшительно-ласкательные эпитеты, романтическое воркование, поцелуи чуть ли не поминутно… Даже для того, кто смотрел со стороны и не особенно внимательно, они прилипали к зубам, будто тягучая сладость, и Фриду, пусть сосался в дёсны и не он, очень хотелось плеваться радугой. А ещё завязать себе глаза поплотнее. И как им до сих пор не надоело? Или они пытаются ему что-то продемонстрировать и доказать? Нет, ему не обидно от того, что по долгу службы он, скорее всего, не женится вовсе. Его всё устраивает. Его жизнь – не ржавая порожняя чаша, в которой ничего, кроме пыли, отродясь не бывало, брат с этим погорячился. На самом деле Фрид с детства не мыслил себя без магии, а брату ничего не досталось от природы, и сначала тот плакал, завидовал, дулся и грубил, а затем не очень умело и правдоподобно притворился, будто ему всё равно, и это Фрид тут неудачник и пустозвон.

Главное – тут, в полутени, прохладно и свежо. Особенно если поплотнее сомкнуть веки и не видеть, как всё пылает. От одного оттенка, ядрёного алого, Фриду становилось душно и жарко. Сад брата обжигал ему сетчатку глаз.

– Ты могла не приезжать со мной, Имма, – не глядя напарнице в лицо, равнодушно промолвил Фрид. Казалось, его куда больше, чем она, занимает один из крупных бутонов на кусте, около которого он и стоял, прислонившись к полупрозрачной колонне из цельного рубина. Бутон был рядом, лишь руку протяни – и сорвёшь, но Фрид был не из тех, кто портит чужое имущество.

Нет, ему всё же не дано постичь пристрастие брата ко всему красному. Это же тошнотворно! Да, сперва красиво, но очень быстро появляется ощущение, что ты сходишь с ума! И в такой обстановке они детей растят?! А планировка дома и сада – творчество его жены, Эрвины. И в страшном сне Фрид бы не сочинил такие же зеркальные анфилады, вызывающие головокружение и слабость в ногах, а также коридоры-лабиринты и лестницы с разлетающимися в разные стороны под невообразимыми для здоровой фантазии углами пролётами! Руками подобный бред вряд ли соорудишь, но так уж работало единственное заклинание, которое освоила эта женщина – архитектурный гений, но полный ноль во всём остальном. Они же на одной из её строек и познакомились. Она, притопывая и прихлопывая – ради собственного удовольствия, для функционирования магии никаких жестов не требовалось, только напряжение мысли, усилие воли и предельная концентрация в течение часа, – соорудила дворец, а он застал её за этой работой. Влюбился с первого же взгляда, как истинный юный болван, вообще не зная ничего о том, что она за человек. Эрвина позволяла ему увиваться вокруг, умело подкармливая интерес к себе, а спустя месяц согласилась выйти замуж. Лишь затем Фрид узнал, что она пыталась подобраться к нему, чтобы он помог ей преодолеть границы способностей, за которые Эрвине самой выйти не удавалось, ничего, кроме сооружения зданий разной степени сложности, ей не хотело отзываться. Фрид сразу сказал, что не в его компетенции это измерить, и она сперва разочаровалась, но потом рассудила, что быть супругой брата самого сильного и знаменитого мага в Цианеле тоже недурно – это ведь так обеспеченно и престижно. Конечно же, раз уж сам Фрид жениться не собирается – и на этом она как правило томно вздыхала. Разумеется, лишь когда супруга рядом не было.

– Не могла, – Имма выражалась лаконично, как всегда.

И была права. Она бы нарушила устав, если бы не составила ему компанию, пусть визит Фрида сюда и носил личный характер. Боевые двойки всегда должны оставаться в зоне досягаемости друг друга на случай внезапного нападения. Мало ли, вдруг прямо сию минуту где-то поблизости ставят ещё один плохо продуманный эксперимент, который закончится трагедией, если они не будут начеку. Наученные горьким опытом Мастера и Хранители сделались гораздо строже и требовательнее, наказания за несоблюдение предписаний участились и стали суровее. Да и все они убедились, что их мир даже с Крыльями гораздо более шаток и уязвим, чем казалось им в наивном ослеплении ничем не омрачённого детства. Некоторые не выдержали такого жестокого урока.

– Теперь они решат, будто между нами что-то есть, – Фрид улыбнулся самыми уголками губ.

– Мне всё равно.

Ха, только дурак, хоть немного узнавИмму, мог предположить, будто она способна хотя бы на поцелуй в щёку! Да с каменным изваянием обниматься теплее, чем с ней! Да, по молодости Фрид допустил пару фривольностей – и у него едва не отвалились руки и ноги от обморожения третьей степени! Ещё немного – и ничто их бы не спасло! И ведь это не она смилостивилась, а Мастер её заставил отменить заклятие. Больше всего Фрида впечатлило то, что она даже не возмутилась, это бы он ещё понял. Обнаглел – отхватил, всё верно… Нет, она так и оставалась королевой отстранённости и безразличия, закованной в броню своей безукоризненной самодостаточности. В её зрачках ничего не изменилось, не блеснуло и не дрогнуло, когда она припечатала его. Что же… Он по заслугам получил за свои спесь и чванство, за бахвальские заявления Мастеру в глаза о том, что навсегда останется работать в одиночестве, потому что никто не выдержит его характер, не дотянется до планки его запросов и не справится с теми темпами жизни, что он выбрал для себя. Мастер в очередной раз доказал, что его знания о мире обширнее, а сам он гораздо проницательнее Фрида.

Имма во всём превосходила его. Фрид следил за собой, ухаживал за волосами, ногтями и кожей, предпочитал дорогую одежду от лучших стилистов Цианелы, сшитую на заказ, под него и для него. Доходы, как его персональные, так и семейные, позволяли так роскошествовать. Однако, изящество и элегантность Иммы затмевали его так, будто он – неотёсанный деревенщина в обносках, доставшихся после отца и ещё человек пяти-семи. О магии вообще стоило благоговейно промолчать, вот только Имма не любила применять полную силу и никогда не выкладывалась так, чтобы при этом сломался ноготь, испортилась причёска, смялась одежда или подвернулась нога. Даже тогда, в схватке против неназываемого кошмара, она и на четверть себя не проявила. Ей всегда было скучно и смертельно тоскливо от такого количества возможностей. Поэтому во всех реестрах Фрид и значился как сильнейший маг. Нельзя утверждать, будто это приводило его в восторг, Фриду было не по себе и глубоко не по вкусу вот так находиться у всех на виду, но ничего не попишешь, пришлось смириться. Как хорошо, что данный статус накладывал не так уж много дополнительных обязательств! Положительная сторона лишь одна – закончив обучение, Фрид был теперь подотчётен лишь самим Хранителям напрямую.

– По-моему, в столице что-то начинается, – проговорил Фрид, переводя взор на неё.

– Допустим.

Она бы, кажется, не почесалась и бровью бы не повела, провались тот город в бездну. И не потому что он для неё чужой – просто не тот типаж человека, который переживает за такие вещи. Имма откровенно относилась к тем, кто, если и переживает, то лишь за круг самых близких и родных. Иначе, как она как-то раз вскользь обмолвилась, ни выдержки, ни нервов не хватит. Хорошее мнение окружающих ей откровенно было ни к чему, Имма была вполне готова прослыть чёрствой ведьмой.

– Надо бы проверить, – продолжал Фрид обеспокоенно.

– Если направят.

Фрид поймал себя на том, что она раздражает его. Кем вообще себя возомнила?! Центром мироздания?! Имма послушно следовала за ним, подхватывала его начинания, но он не мог вспомнить ни одного случая, когда инициатива исходила бы от неё.

– Там Сабра. Разве мы не можем повидать её? – настаивал Фрид, всё ещё надеясь её хоть чуть-чуть расшевелить.

Имма зябко повела плечами. Неопределённость, неоднозначность. Она терпеть не могла отсутствие расписанного до мельчайших подпунктов плана.

– Ты же знаешь. После смерти Изы она изменилась до неузнаваемости. Не уверена, что хочу пересекаться с ней. Она стала чересчур похожа на меня.

– Нет, до твоей отшибленности и заторможенности ей далеко, – буркнул Фрид.

Имма, как он и ожидал, не повелась на подначку. Иногда Фрид на полном серьёзе задавался вопросом, человек ли она вообще. Разве бывает так, чтобы кто-то не чувствовал ничего до такой степени? У него это в голове не укладывалось, несмотря на то, что многие и его самого считали достаточно сдержанным и мало вовлекающимся в события эмоционально. Товарищеские ценности были настолько же далеки и непостижимы для него, как и семейные. Однако, иногда Фрид ловил себя на том, что немного завидует той доверительности, откровенности, близости, что была между Изой и Саброй… Пока Иза не погибла, и он не увидел, что из-за этого стало с Саброй. Нет, так он не хочет, а, значит, ни к чему и прикипать к другим, чтобы произошло плохое, и они неизбежно вывернули тебя наизнанку и растоптали. Чем прочнее связь – тем больнее бьёт, когда она всё-таки рвётся.

– На их руках нет крови, а на наших есть. Я не предлагаю держаться подальше, но те юные столичные чистоплюи не поймут нас, да и вообще ничего, пока жизнь не макнёт их носами в то же самое, что и нас, – неожиданно сказала Имма.

– Да, ты права… Но разве мы и другие пары существуем не для того как раз, чтобы этого никогда не произошло?

– Иногда я думаю, что подобная опека им лишь во вред. К сожалению, законы устанавливаю не я.

Фрид едва подавил дрожь, представив, что было бы, получи Имма власть. Почему-то представлялся беспощадный деспотический режим с комендантским часом и расстрелами преступников на месте. С неё бы сталось их морозить и в таком виде выставлять на всеобщее обозрение, чтобы всем и каждому неповадно было. Да, террор под железной пятой Иммы – и Фрид не был уверен, что ему не соблазнительна такая идея. Иногда как раз этого и не хватало зажравшимся и обленившимся людям. Стимуляции, мотивации, щепотки страха. А он бы, в свою очередь, проследил, чтобы Имма не перегнула палку слишком уж.

– Ладно, будь по-твоему. Давай полюбуемся на то, во что они там превратили многострадальную столицу, – Имма вздохнула.

Имма. Вздохнула. Фриду показалось, что он ослышался, что у него начались галлюцинации. Она всё же из плоти и крови, а не из мороза, инея и снега! Обольщаться, конечно, не следовало, но открытие приятное.

Глава 12

– Пожалуйста, хватит! – Тана, задыхаясь, упала на колени.

Только что Сабра показала ей и парад молчания выживших в честь павших в неравном бою, и праздник в честь победы над монстром. Хотя победа, конечно, вызывала сомнение, раз Хранители вмешались. Они обычно выступали в качестве последнего, самого весомого и непререкаемого аргумента, когда ничто больше не помогало. Все плакали и смеялись, запускали по реке белоснежные томные лилии, отправляли в небеса магических птиц – те, у кого сил ещё оставалось достаточно для ворожбы. Цветов вообще было много, самых разных, ведь они считались символом души, эмоций и привязанностей. Поговаривали, что даже внизу росли цветы, но это вряд ли – откуда им там взяться? Хотя Сабра бы не отказалась увидеть нижний мир, как всегда любопытные дети и подростки стремятся посмотреть на что-то запретное и не показанное даже на картинках, но точно существующее, только прыгни в клубящуюся дымку, так похожую на хорошо взбитую пуховую перину, и позволь себе падать, ведь магия левитации там не действует, кто проверял – тот камнем уходил вниз и больше не возвращался. В пушистом и мягком на вид океане кремово-бежевых облаков, днём подсвеченных сверху солнцем до пронзительного светло-золотого, не было видно ни зги.

– Что случилось? Тебе больно? – Сабра не хотела сломать Тану ничем из этого, лишь пыталась дозваться до крох живого, что остались в ней. Но магия времени, стирающая границы, которые лучше не пересекать, и правда опасна. Поэтому Сабра заботливо заглянула ей в глаза, пытаясь понять состояние подопечной.

– Голова сейчас лопнет… Я горю!!! – Тана заорала в голос и, схватившись за виски ладонями, головой попыталась приложиться об мостовую. Из её глаз сами собой брызнули слёзы.

Сабра в последний миг успела остановить её от падения – когда они вынырнули, точнее, выпали из потока времени, она вновь оказалась в облике человека. Заклинание высвобождения настоящей сути было прервано той же силой, что и магия, благодаря которой они заглянули в прошлое. Силой сопротивления и, что греха таить, почти истерики Таны. Её сознание плыло, мозг кипел, а энергия грозила выйти из-под контроля. Полотно таких тонких воздействий на то, что невозможно по-настоящему вернуть, как-то изменить, поправить – вещь чрезвычайно хрупкая, и Тана нечутко, жестоко, грубо нарушила баланс между ощутимым, материальным, уже сбывающимся настоящим моментом и бледными тенями былого, краски которым придавали только эмоции Сабры и её же могущество.

Сабра только теперь получила доступ к памяти самой Таны – и увидела там обтрёпанные по краям лоскутья, кое-как скреплённые нитями, с огромными прорехами, зияющими между ними. Сейчас что-то пыталось прорасти в дырах, разрозненные куски тянулись друг к другу, взывая к тому, что было у них так беспощадно отнято. Пестрота красок возвращалась к ним, полотно медленно и явно очень мучительно для Таны восстанавливалось. Сабру обожгло пониманием – кто бы это ни сделал с её ученицей, она не простит. Она лично с удовольствием сожгла бы их до угольков! Ну, почему, почему она может так мало, и почему целебная магия ей в своё время не далась?! Сабра лишь второй раз в жизни об этом пожалела, но какие случаи это были! Сначала – когда у неё на руках лежало окровавленное тело Изы, пустыми остекленевшими глазами куклы та смотрела куда-то вверх, где не было ничего, способного ей помочь или хотя бы помочь легко уйти. Всё случилось до абсурда быстро, как-то даже нелепо, трудно представить, что твой любимый человек, которого ты всего полчаса тому назад обнимала, уверенная, что вы всесильны и бессмертны, когда действуете заодно, и вдруг он тебя больше не слышит, и ты ничего не можешь, вообще ничего. И вся магия сразу видится дешёвым фиглярством, ерундой, дёргающей мироздание за полы плаща, чтобы хоть как-то заставить его, вечно занятое, обратить на неё внимание, но, едва это происходит – хнычущей, что её послали прочь и отвесили вдобавок затрещину, отучая от навязчивости и самонадеянности. У Сабры тогда на четыре года пропали способности до последней капли, она не могла и думать о них, чувствуя неудержимое отвращение и почти ненависть к ним. Магия не вернула ей Изу, не смогла вообще ничего, ни унять кровь, ни даже помочь Сабре успеть закрыть её собой, так зачем вообще нужна эта дрянь?

Но теперь Сабра была очень рада, что вновь обрела силу, потому что с Таной, кажется, всё получилось как надо. Магия вернулась к ней, когда она поняла – лучше полюбить, неважно, в качестве кого, друга, названного брата или романтического партнёра, и потерять этого человека, чем не любить вообще. Лучше и самому умереть, полюбив кого-то или что-то, чем так и не познать это чувство. Очевидная и простая истина, до которой Сабра слишком долго доходила. Она ведь не жалеет ни об одном моменте, что пережила вместе с Изой, и все эти мелочи обогатили её жизнь, раскрасили во множество ярких цветов, а чем бы стали люди, если бы никто из них ни к кому не привязывался, боясь потери? Они были бы похожи на жука из сказки, который просидел много лет в норке и стал долгожителем по меркам себе подобных, но не испытал ни одного яркого переживания, не позволил себе ни одного стоящего поступка. Его жизнь была блёклой и однообразной, и никакого следа после себя он не оставил, никто о нём и не вспомнил, когда он всё-таки умер. Стараться ради кого-то, творить ради кого-то, быть полезным, важным и нужным – разве в этом не достаточный смысл существования? Когда художник рисует картину – разве не добивается он, чтобы и всем остальным было видно и понятно то же, что ему? Разве ему не хочется, чтобы его восприятие мира кто-то разделил? Им всем необходимо донести что-то до других. Раскрыть хотя бы малую часть себя. Знать, что каждое слово и каждый жест меняют мир вокруг… И магия им тоже дана для этого, радоваться и радовать, созидать и вдохновлять на созидание. Сабра осознала, что не может, не имеет права лишать всех и всё вокруг того, чего она ещё способна достичь для них, что в её силах дать. Иза бы наверняка настаивала на этом, если бы успела выразить последнюю волю. Она бы никогда не хотела, чтобы Сабра стала затворницей, обломком себя прежней, и начала чураться людей. Упускать столько возможностей! Они же каждый день происходят! Вдыхать аромат пекущихся через дорогу булочек с шоколадом и имбирём, любоваться на украшающие дома в центре города ленты, гирлянды, цветы и трепыхающиеся на ветру белые, канареечно-жёлтые, зелёные и голубые флаги. Знакомиться с прохожими – с девочкой, торгующей хрустальными и бриллиантовыми букетами, с парнем, который залюбовался на отражение неба и облаков в мирно и вяло текущей серебристой реке, с женщиной, расклеивающей красиво разрисованные плакаты на стене театра. И флюгеры вертятся и поскрипывают, и кто-то поёт на балконе своего дома, а какие-то подростки сидят на краю нагретой солнцем крыши, едят мороженое и болтают ногами – надо бы сказать им, что так поступать опасно. Здание, конечно, всего двухэтажное, а внизу мягкая клумба, но всё равно лучше не рисковать. Или Сабра чересчур зануда?

А в этой реальности, прямо сейчас, перед ней была эта побледневшая девочка с едва ли не отнимающей рассудок, плещущей через край мукой в глазах. Сабра не жалела и не щадила её, это вообще не входило в её привычки – но сопереживала глубоко и искренне, сама пройдя через множество моральных и физических пыток, едва не отнявших у неё всё, что она имела.

– Ли… – прошептала Тана сведёнными судорогой губами. – Они что-то сделали с ним…

– Хранители? – вопрос прозвучал риторически, Сабра почти утверждала.

– Да…

– Я знаю… Поэтому ты и нужна мне, одна я его не выручу. Его положение даже хуже, чем твоё, – честно, без обиняков, сказала Сабра, по-прежнему обнимая Тану за плечи, пытаясь поделиться энергией, чтобы ускорить процесс регенерации памяти и личности. По ощущениям такое воздействие сделает хуже и тяжелее, но им нужно поторопиться. – Хранители наверняка уже всё знают.

Тана сдавленно пискнула. Она ещё недостаточно восстановилась, чтобы полноценно отстаивать себя и что-то кому-то доказывать. Замученная, израненная, она в сознании-то с трудом оставалась. Просто не хотела заставлять безмерно обожаемую и уважаемую "госпожу Сабру" возиться с неё и дальше.

– Не бойся, я не позволю им навредить тебе снова. На этот раз я рядом и смогу предотвратить зло, что они несут в мир.

– Мы несём только гармонию и баланс.

Тана узнала этот голос и вздрогнула – та самая Хранительница, которая предлагала лишить её дара речи. Она пришла одна и держалась без малейших сомнений в том, что без труда справится с ними сама. Они и так уже измучены магией памяти, и у Хранительницы не отзывались никакие угрызения совести по поводу того, что она собирается избить уже раненых. Ничего удивительного, такие, как она, не зря же зачищали неугодных целыми кварталами – правда, лишь по слухам, лично Сабра не застала подобных карательных рейдов Хранителей. Это подавалось как абсолютное благо, что те несчастные заслужили смерть от высших существ и ещё должны почитать это за честь.

Внутри Сабры закипела многотонной термоядерной мощью злость. Нити её силы превратились в длинные боевые плети, целых десять, и они хлестнули по врагу с молниеносной скоростью. Обычный человек, не маг, не успел бы и разглядеть их невооружённым глазом, однако, Хранительница сделала широкй и властный взмах рукой – и все десять оказались у неё в руке, она крепко их зажала в кулак. Сабра зашипела от боли, соединённая с ними телом и душой.

– Ты истратила весь ресурс на то, чтобы нырнуть с сопровождающим. На меня его не хватит. Сдавайтесь, – мягко промолвила Хранительница. – Ваши глаза раскроются, мы покажем вам истину.

– Искорёжив и покалечив наши разум и душу?! Нет уж, спасибо! – огрызнулась Сабра. Она не понимала, как у Хранительницы вообще достало беспардонности и чувства вседозволенности, чтобы предложить подобный бред.

– А разве у вас есть выбор?

Тана лежала на холодных булыжниках мостовой, и, кажется, её сознание уже не могло воспринимать происходящее с ней как боль. Она очень напоминала переломанную в нескольких местах куклу. Она дышала, но больше никаких признаков жизни не подавала. Глядя на неё, Сабра понимала, что просто обязана что-нибудь поделать, несмотря на то, что Хранительница была права. Отдавать Тану снова этим извергам даже в качестве подопытного материала было невыносимо, мучительно, омерзительно стыдно и до яркого бешенства неправильно.

– Выбор есть всегда. Мы не висящие на ваших ниточках марионетки!

Ещё один знакомый голос – и такая же знакомая зелёная магия!

Изумрудные плиты зажали Хранительницу точно в центре и начали схлопываться, пытаясь раздавить. Она развела руки в стороны, удерживая их на небольшом расстоянии от себя сияющими бледно-лиловыми щитами, похожими на вязь символов, начертанную прямо в воздухе, однако, они всё равно придвигались к ней – медленно, но верно. Фрид умел быть до ледяных мурашек вдоль позвоночника жутким и беспощадным. И глаза у него в такие моменты подошли бы палачу. Уметь отметать свою человечность вот так – тоже полезно, и он интуитивно чуял грань допустимого и справедливого.

Глава 13

Даже под этим чудовищным прессом с двух сторон Хранительница расхохоталась, заливисто и звонко. Её начала забавлять ситуация. Подумать только, птенцы оперились настолько, что теперь могут давать отпор тем, на кого прежде и взглянуть боялись! Это похвально, однако, плохое поведение нужно пересекать в зародыше. Хорошо, что детишки повзрослели и стали сильнее, но поднимать руку на тех, кто дал им всё, от крова над головой до работы, кто обучил их всему и вообще является единственной причиной того, что этот мир до сих пор не развалился, нельзя, никто не поступает так! Они неблагодарные глупцы, и она поставит их на место, пусть ей и не хочется применять полную силу.

По изумрудным поверхностям побежала сеть трещин. Пара секунд – и эти нелепые пародии на атаку разлетелись вдребезги.

– Я очень рада тебя видеть, Фрид Эль'Винг. Ты стал настоящим мужчиной, – мягко и одобрительно сказала Хранительница. – Может быть, остановишься сам? Я не хочу вредить тебе, ты слишком ценный экземпляр.

– Следи за тем, что говоришь. Я не собираюсь тебе проигрывать, насколько бы сильнее ты ни была, – Фрид презрительно смерил её неласковым и почти кровожадным взглядом. – Речь не о том, кто из нас выше кого по рангу. Ты обращаешься с живыми людьми так, будто они вещи. Всё на алтарь высшей цели, да? А разве эта высшая цель не в том, чтобы хранить и оберегать тех, кто доверился вам и пошёл за вами? Или вы живёте лишь ради себя?! Тогда мне всё понятно!

– Ты не понимаешь даже очевидного, – Хранительница печально и удручённо покачала головой, действительно глубоко сожалея. – Небольшие жертвы приоритетнее, чем то, что произойдёт, если мы дадим такую слабину.

– Жертвовать легко, а вы попробуйте достичь цели, защитив всех! Или одни более достойны, чем другие? Разве правильно выбирать между живыми созданиями?

Фрид распалился, как никогда прежде, он был взвинчен и взбешён, но старался мыслить рационально. Надо бы обуздать эмоции, Хранителям непонятен их язык. Они позволяют себе лишь те чувства, что не мешают делу и не выдают о них чрезмерной информации.

– Твой разум затуманен. Тебе нужно успокоиться, дитя.

– Я не дитя никому из тех, по чьей вине этой девушке сейчас больно!

Фрид абсолютно не делал искать даже условный компромисс или смягчать свои речи, он решил идти напролом, даже если это обойдётся ему дорого и сурово. Он не щадил себя и в этой готовности выполнить задуманное до конца немного пугал даже ту, кто знала точно – она в силах с ним справиться.

– Но ты же её даже не знаешь, – неподдельно изумилась Хранительница. – А она отказывалась понимать, сколько пользы принесёт, если мы лишим её вредных привязанностей. Они тянули её назад. Мешали раскрыть весь потенциал. Она постоянно оглядывалась на мнение других, боялась неодобрения Мастера и так называемого возлюбленного, – последнее слово Хранительница произнесла саркастично и цинично

– Вы совсем безмозглые, да? – холодно так, что даже Имме бы зябко стало, осведомился Фрид. – Без привязанностей мы все станем не лучше тряпичных кукол. Или даже хуже – безразличных к чужим страданиям убийц. Таким вот образом вы уберёте гораздо больше качеств и сторон личности, чем вам понравится. Да будет вам известно, что результат не всегда соответствует ожиданиям и планам. И никакое могущество не стоит ничего, если его не ради кого применить. Я бы не смог освоить даже основы магии, если бы у меня не было Цианела, которому я хотел бы послужить, и Мастера, который в меня верил! Зачем мне обязательно знать человека, если я вижу, что ему плохо, и у меня есть, чем помочь?!

– Ты лезешь в то, что тебя не касается, – флегматично промолвила Хранительница.

– Меня касаются лицемерие и ложь тех, кто обладает властью!

Тысяча изумрудных спиц просвистела в воздухе, чтобы превратить Хранительницу в подобие нашпигованной острыми предметами, вроде иголок и булавок, подушки. Хранительница сделала короткий отвращающий жест ладонью – и атака развернулась против самого Фрида. Впрочем, поскольку это была его собственная магия, он нейтрализовал её сразу, едва лишь понял, что она не прошла.

– Зачем ты идёшь против нас? Неужели хочешь, чтобы острова упали? – мягко и обеспокоенно спросила Хранительница.

***

Когда-то мир внизу был прекрасен и цветущ, он состоял из множества разных стран, национальностей, культур. Люди отличались цветом кожи и говорили на разных языках. В это трудно поверить теперь, но в каждой стране было не три-четыре города, как сейчас на островах, а сотни. Люди торговали, путешествовали, государства устраивали союзы между собой. Но те люди любили и воевать, и многие из них не могли обуздать свою жадность. Тогда великий учёный-инженер Улеф изобрёл способ создать искусственную землю и поднять её высоко в воздух. Нужно было обеспечить им неиссякающую способность автономно левитировать и сохранять кислородную оболочку, а также защищаться от прямого воздействия солнечных лучей. Его эксперименты привели к тому, что все, кто согласился примкнуть к этому проекту и помочь построить острова, а затем и стать их первым населением, обрели то, что ныне зовут магией. Казалось, это случайный пост-эффект, но никто не поручился бы, что Улеф не планировал подобное нарочно. Несколько избранников с особой силой и знаниями занялись техническим обеспечением островов, удерживая их наверху и не давая сталкиваться друг с другом. Они и стали Хранителями, а, поскольку бессмертие никто так и не открыл, им пришлось передавать знания и навыки другим. По прошествии веков этот процесс оброс суевериями, ритуалами и обычаями… Поговаривали, что мир внизу погиб, но ни один смельчак так и не смог проверить это. Хотя иногда кто-то ещё поднимался оттуда… Другие рассказывали, что люди там все страдают от неизлечимых инфекций, всюду ядовитый дым, а в реках и морях вместо воды кипит кислота. Приходящие оттуда ничего не могли вспомнить, словно перед отправкой их память корректировали. Между Хранителями и самыми посвящёнными адептами ходил слух, что и сам Улеф ещё жив, что у него теперь механическое тело, и голос Величайшего иногда даже можно услышать, если очень постараться – по особой связи. Говорили, что он остался внизу, чтобы продолжать спасать души, выбирая самые чистые и отсылая их на острова. И что он никогда не считал себя самого достаточно праведным для того, чтобы жить среди тех, кому подарил целую отдельную реальность.

***

– Вы не знаете, что такое истинная признательность. Вы не живёте с осознанием того, что баланс всего мира лежит на вас, – продолжала Хранительница. – Если бы вы понимали, чего будут стоить вам мягкотелость и промедление, вы бы тоже жертвовали малым, чтобы сохранить всё остальное. Это логично, дети мои. Не всегда есть шанс поступать так, как нравится, как просят сердце и совесть.

– Отговорки, – бросил Фрид. – Извиваетесь, как змея, которую поджаривают. Легко отрезать от целого вышвырнуть что-то, если там не будет вас или ваших близких. Хотя вы же такие чокнутые фанатики, что сожгли бы на костре ради своих больных идеалов и родных детей, и себя, верно?!

– Конечно. Никто не исключение, если дело требует.

Фрид выпустил воздух сквозь крепко стиснутые зубы.

– Проблема даже не в том, что вы это делаете. Я готов признать, что иногда, вероятно, без этого и правда никак. Мне сложно представить, но всякое бывает. Меня бесит, что вы даже не пытаетесь сначала поискать альтернативные пути. Сразу выбираете самый быстрый и лёгкий вариант. Иногда мне кажется, что острова не убежище, а место ссылки преступников!

– Ты опустился даже до этого. Как жаль… – по щеке Хранительницы скатилась одинокая слеза.

– Итак, вы решили меня убить, верно? Наконец-то наши отношения взаимны! – саркастично хмыкнул Фрид.

Площадь и прилегающие к ней улицы покрылись голубовато-белым льдом. Как будто зачарованные зеркала, крадущие души, пленяющие разум, сковывающие чувства. Хорошо, что обыватели, почуяв приближение беды им не по зубам, попрятались – их не заденет. Крупицы инея, едва различимые невооружённым глазом, витали вокруг всех, кто находился вне оберегающих стен домов. Казалось, всё кристаллизировалось, теперь это был словно вовсе и не настоящий город, а безупречная имитация в натуральную величину. Тончайшее кружево морозных узоров стальными лезвиями впилось в бока и спину Хранительницы. Холод больший, чем в пустоте, сковал всё её тело. Пронзительно чистая белизна дышала таким морозом, что даже у Сабры, хотя Имма была дружественна ей, дыхание спёрло, а стужей до мозга костей проняло.

– Давай, Фрид, – проговорила Имма так, как выносят приговор.

– Не выйдет! – рявкнула Хранительница, не обращая внимания на то, что у неё течёт кровь, как и на ненатурально побелевшую кожу, словно она подверглась криогенной заморозке.

Само бытие как бы содрогнулось, прошла волна – и теперь перед ними сиял столб фиолетового света. От него исходила аура безграничного превосходства, он довлел, навязывая всем чувство собственной незначительности. Они не могут пойти против, никто из них, ведь, даже если невероятным, фантастическим чудом победят каждого из Хранителей, то лишь погубят всех без исключения на островах, все те жизни, которые, судя по их воплям, рвутся защитить от произвола правителей. Им придётся склониться и всё проглотить, потому что Хранители – единственный абсолют здесь, и только их нельзя отменить! Неважно, сколько мелких фигур, глупых букашек, погибнет, раздавленными и ничтожными, ради большого блага можно пренебречь любым количеством малых!

Имма висела в нескольких метрах над мостовой, трепыхалась в удушающей хватке на её горле, скребла руками что-то невидимое. Когда она перестала дёргаться – что-то с непомерной силой швырнуло её на гладко обтёсанные камни площади. Она так и осталась лежать сломанной куклой. Лёд разбился в мгновение ока, и теперь его обломки, весьма некрасиво разбросанные повсюду, напоминали просто груды мусора. Был человек – и не стало человека. Вот так, по мановению руки всесильной госпожи. Пожалуй, тех, кто не поклонялся Хранителям бездумно и слепо, выводило из себя именно это – абсолютная и непоколебимая их безнаказанность, возможность по капризу и щелчку пальцев вытворить что угодно.

– Имма, нет!!!

Такого крика от Фрида никто не ожидал. Он производил впечатление человека, не способного в столь бесконтрольные и мощные эмоциональные взрывы.

Хранительницу просто разнесло в мельчайшее крошево, в крупу мельче горчичных зёрен. И каждое из них, неторопливо опускаясь на мостовую, будто весило не тяжелее пера, изменяло цвет с фиолетового на зелёный. Булыжники под ногами Фрида оплавились в месиво, и под ним образовалось нечто вроде кратера с широким диаметром, в котором поместился бы десяток людей.

– Эй, вы, зажравшиеся ублюдки! Я вас всех…

Всё стало изумрудным – мостовая, здания, деревья, даже сами небеса. Прежними остались лишь Сабра, Тана и лежащее без движения тело Иммы.

– Уничтожу!!!

Глава 14

Когда вы кого-то любите – говорите об этом сразу. Не ждите ничего взамен и не требуйте, не давите, но в чувствах признавайтесь обязательно. Человеку важно слышать, что он дорог, нужен и важен, пока он ещё может воспринять эти слова. Люди лукавят, говоря, что им никто не нужен, и самый закоренелый циник хоть чуть-чуть да оттает, если сказать ему что-то действительно приятное и улыбнуться. А уж подавно – если вы мира не видите без своего избранника или избранницы. Искреннее волнение о нём, душевное тепло, желание позаботиться и видеть его счастливым – очень хорошие вещи, и доносить их обязательно необходимо. Не смущайтесь и не стыдитесь, не стройте планов и не питайте надежд на взаимность, ведь вам ничем не обязаны, что бы вы к кому ни испытывали. Любовь – это бескорыстное самопосвящение, почти служение, только не унизительное, а чистое и возвышенное. Если ты на него способен – оно облагораживает, придаёт сил и вдохновения, светит искрой даже в самом глубоком, безысходном, кажущемся непреодолимым мраке. Если этого человека вдруг не станет, и вы не успеете, не созреете, не заставите себя – сожаления и вина сожгут вас изнутри, растворят в себе вашу личность. Вот правда, которую иногда узнаёшь слишком поздно. Вы ждёте безупречного, райски прекрасного момента – а ведь такой может и не наступить вовсе. Пока ваш рот запечатан, пока вы носите всё в себе, боясь поделиться или опасаясь быть отвергнутыми – вы можете потерять все шансы. Говорите, не бойтесь унижения, в любви его не бывает, а, думая иначе, вы обесцениваете собственные переживания. Если человек любит, если хочет беречь чью-то ещё жизнь и стремится к счастью другого – для него ещё не всё потеряно, и эта сила действительно является движущей для всего мироздания, иначе оно бы стёрло и обнулило тех, кто ползает в его утробе и норовит побольше испортить.

И Фрид теперь это тоже знал.

Прижимая к себе Имму и плача, он жалобно говорил, почти шептал:

– Пожалуйста, родная, ты – всё, что у меня в этом мире есть…

Он целовал её щёки и губы, пытаясь отдать всего себя. Энергия, что текла в его теле наравне с кровью – магическая сила, – вливалась в Имму густым, как смола, потоком. Сабра стояла рядом, скрестив руки на груди и поджав губы, чтобы не наговорить лишнего. Уж кому, как не ей, было отлично известно, что подобные методы не работают. Если кто-то умер – ты можешь лишь воздать ему последние почести, мирно упокоить останки. Если вокруг умирают слишком многие, будто не люди, а загнанный на убой скот, сгорают как щепки в костре – тебе становится даже и не до этого, и в груде трупов ты не найдёшь тех, кто был ещё недавно твоими родными. Да и вообще начинает казаться, что существование ничего не стоит и дано лишь в насмешку, чтобы они как следует помучились перед тем, как отправиться в могилу, и выживание в таком мире лишь ненадолго и безо всякого проку отсрочивает неизбежное. Чем выше поднимается цифра покойников – тем меньше это реально ощущается как трагедия и горе. Рассудок, словно бы не переваривая такой шок, абстрагируется, притупляется, всё даже начинает иногда выглядеть как чересчур затянувшийся дурной сон, липкий и противный. Страх сменяется унынием, а оно – апатией. И вот ты уже чуть ли не сам готов безропотно и вяло пополнить список безвременно почивших.

Город умер. В нём во всём Сабра чувствовала живым лишь присутствие носителей магии и тех немногих, кого они успели защитить, сообразив, что происходит, и успев отреагировать. Тех, до кого дотянулись и укрыли своей силой. Все остальные превратились в чистый изумруд, камень чистейшей и высочайшей пробы. Младенцы в колыбелях и старики в своих постелях, те, кто занимался повседневными делами – готовил, убирался, рассказывал сказку своим детям. Даже те, кто проживал на другом конце города и не имел ни малейшего понятия о том, что здесь творится. Такой ценой досталась им победа над одной Хранительницей, и даже не самой сильной. Фрид этого ещё не заметил, не осознал, занятый только Иммой, но его момент презрения ещё придёт… И Сабра всерьёз опасалась, что теперь, когда его любимой больше нет, ему будет абсолютно всё равно, что стало с остальными. Она чуяла в нём смерть чего-то очень важного, чего-то, что определяет человека человеком. Фрид менялся, и Сабра не понимала, во что, но её уже пугало то впечатление, которое теперь производила его аура. Она потяжелела, оттенок стал мрачным, зловещим, угнетающим, перестал блестеть. Фрид… Они теряли его. Охваченный жаждой мести, он, казалось, весь теперь состоял лишь из намерения растереть Хранителей в порошок, даже не думая о себе, не планируя пережить это. Да, после того, как той женщины не стало, его вспышка ярости быстро погасла, и, разбитый, морально искалеченный навсегда, он упал на колени рядом с бездыханной любимой, начал звать её, плача и дрожа. Увы, но на тот свет не докричаться.

Но отчего-то Сабра не могла воспринимать его как убийцу. Что-то мешало. Фрид казался очень маленьким, несчастным, и без того вполне безразличным к своей судьбе, не настроенным уцелеть до конца объявленной Хранителям войны. Ей хотелось обнять его и успокоить, как младшего братишку, который случайно совершил что-то плохое и не понимал, как ему с этим быть, что и зачем теперь делать, да и вправе ли он с таким чёрным камнем за пазухой топтать землю дальше.

Наконец Фрид очень осторожно уложил Имму и поднялся во весь рост. Его губы тряслись, руки дрожали, взгляд блуждал. Однако, несмотря на это, он казался и очень сосредоточенным, и, судя по всему, на чём-то очень нехорошим. Всех аж оторопь взяла от него такого.

– Будь он проклят, этот ваш город, – со всей полнотой ненависти выдохнул он. – Будьте прокляты вы, из-за кого мы сунулись сюда… И будь проклят я, что предложил эту идею! Я пойду один, ясно? Не лезьте и близко. Увижу – убью. Мне терять нечего.

С этими словами, позволив трупу Иммы медленно сливаться со всем остальным изумрудом, он пошёл прочь, не оборачиваясь. Сабра видела, как мощь воплощения самого разрушения исходит от всей его фигуры. Он не шутил, не угрожал, не преувеличивал. Он прикончит их без зазрения совести, в душевной слепоте и глухоте. Сабра даже ничуть не удивилась бы, если бы таким, как сейчас, Фрид и впрямь смог одолеть всех Хранителей в полном составе. Но что после этого останется от него самого?

– Подожди!

Сабра и сама не могла взять в толк, что вдруг на неё нашло, она просто кинулась за ним, налетела со всего разбегу и обняла со спины.

– Пожалуйста, не притворяйся таким жестоким, жутким и холодным, – проговорила она сбивчиво и робко, ощущая себя снова той девчонкой, которую он же поучал насчёт ценности жизни. – Настало время мне вернуть тот давний долг, – тихо продолжала Сабра, уткнувшись в него лицом. – Фрид… Прошу тебя… Не думай, что никто не беспокоится о тебе! Ты ошибаешься, у тебя ещё есть что-то в этом мире. Все мы. Твой город. Наш город. Мне есть дело до того, что случится с тобой! Я не пущу тебя туда, ты погибнешь, даже если справишься с ними! Думаешь, я не догадалась, за счёт чего ты этого хочешь добиться? Тайный источник, да? Маг исчезает, но его последняя воля свершается в точности.

– Отпусти… – почти умоляюще прошептал Фрид. Голос его дрогнул.

Сабра лишь стиснула его крепче. Даже если бы он был отравлен или раскалён добела, как металл – она бы не исполнила его просьбы. Даже если бы ей обещали за это все богатства мира. Даже если бы кричали, что он этого не стоит. Она не согласна отречься от него! Не разбиваются сердца, пусть и хрупкие, но не стеклянные, и не испаряются утренним туманом души, достаточно хоть кому-то их держать! Да, порой оступишься лишь раз – и это отберёт у тебя всё, от дома до имени, но, раз Фрид в эту минуту бороться за себя не может, Сабра с удовольствием сделает это вместо него! И неважно, насколько она уже измотана спасением Таны, её хватит поднять каждого к свету! Ему есть, на кого положиться, он не брошен на произвол изменчивой и прихотливой судьбы, пока в её теле ещё хоть капля крови!

– Иногда кажется, что ты в тупике, и света совсем не осталось. Куда ни посмотришь – ни одной звезды, даже уголёк нигде не тлеет… Но достаточно лишь не терять веры и продолжать идти – и открываются новые дороги, и будущее радужными переливами захлёстывает тебя и увлекает за собой. Ты сказал, что не пожертвуешь собой, тебе претит само это понятие, так соответствуй же собственным убеждениям! Ты так долго шёл рука об руку с ними не для того, чтобы теперь откинуть прочь, как скорлупу ореха!

– Ничего не потеряно, – подходя, вставила как бы между прочим Тана. – Всё, что однажды было – можно вернуть.

– Но… Но мы не можем воскрешать, – понуро буркнул Фрид.

– Нет, зато можем всё остальное. Здесь ничья не вина в том, что некоторые зарвались до абсолютного безумия, – Тана улыбнулась краешками рта. – Фрид, не уподобляйся им. Не отворачивайся от людей лишь потому, что тебе плохо.

– Ты нам нужен, – бесхитростно сказала Сабра.

Фрид с натугой сглотнул. В самом деле, не ради этого он вообще бросил вызов Хранителям. Не для того, чтобы опуститься до изверга и чудовища, сделавшись гораздо хуже, чем они все, вместе взятые. Он всегда считал, что магия – не забава и не баловство, и уж подавно не средство самоутверждения, что слово того, кто владеет ею, должно быть твёрже алмаза, решимость – прочнее стали, а самообладание и спокойствие – незыблемее скал. То, что произошло в результате его истерического срыва – позор. Неизгладимый и ничем не оправданный. Фрид привык выступать образцом для подражания, хотя нарочно к этому статусу никогда не стремился, и теперь он уронил себя с огромной высоты всё равно что в вонючую грязную лужу. Имма бы его размазала по стенке за такое, и была бы совершенно права. Отыгрываться на других, особенно на тех, кто не причинил тебе ни малейшего вреда и даже не знаком с тобой, за то, что больно тебе – достойно слабака и подлеца. Фрид ни за что не допустит, чтобы всё так и осталось. Он, может, и подвёл Имму и девочек, но вовсе ума не лишился, да и чести тоже. Теперь он снова помнит, как ему должно поступать. Это не его родной город, да, но Фрид несёт ответственность за свои способности, взял её на себя в тот день, когда вообще решил изучать тот зачарованный лес и вступать в симбиоз с великим коллективным разумом его таинственных деревьев. Они бы, кстати, наказали его вечными муками среди их корней, если бы выяснили, как он распорядился их доверием и даром. Они-то сочли его достойным исключением из чуть ли не всего человечества, они почтили его, а он едва не стал каким-то озверевшим маньяком и собирался натворить немало глупых и даже откровенно поганых дел.

Изумруд сошёл. Просто сошёл. В точности как в той детской сказке, где обращённым в статуи ведьмой бедолагам вернули их нормальные, живые и тёплые тела из плоти и крови. Разревелись дети, запричитали матери, пустились ругаться и недоуменно чесать в макушках отцы. Щебет птиц и шелест древесных крон опять наполнили воздух, а ноздрей коснулся аромат цветов. Сабра всё ещё не отпустила Фрида – и поэтому без труда заметила, что его плечи дрожат, а сам он всхлипывает. Немудрено, после такого-то никто не сумеет изобразить, что его лицо высечено из гранита, а сердце закалено до потери чуткости, отзывчивости и доброты, и он ни в чём ни при каком раскладе не раскаивается. И уж подавно – такой, как Фрид. Сабра ни на миг в нём не усомнилась.

– Простите… Простите меня…

– Всё хорошо. Правда. С городом всё в порядке. Просто больше не пугай нас так, если тебе не сложно, – мягко и участливо сказала Сабра.

Фрид кивнул, он был не в состоянии ничего вымолвить. Выражение его глаз подозрительно смахивало на то, будто ему отменили приговор и немедленную казнь на виду у всего честного народа. Облегчение так подрубило его, что он пошатнулся, зрачки закатились, и он повалился ничком на мостовую.

Глава 15

– Ахахахахахаха! Господин Кинрод, вы так забавны теперь, когда и мухи не можете обидеть!

Двое, парень и девушка с белыми, оттенка молочного коралла, волосами, абсолютно идентичные близнецы во всём, помимо пола, вовсю хохотали над высоким мужчиной, коротко стриженым, с бородкой клинышком. При этом они показывали на него пальцами, как невоспитанные сорванцы, и болтали ногами, сидя на колонне, широкой и высокой настолько, что подошвы их сапог находились метра на три выше макушки объекта их издевательств. Светлые хитоны, бледная, будто восковая, кожа – они всем видом будто бы подчёркивали безгрешность, незапятнанность, возвышенную благодетель. Слишком чистые и невинные, почти что фарфоровые куколки, чтобы в это можно было поверить. Они выглядели чьими-то беззаботными отпрысками, с которых пылинки сдувают, но чем бы детям заниматься в подобном месте? Принимая посвящение, Хранители не могли и обзавестись потомством. И уж точно случайным подросткам не место в Храме!

Но мужчина точно знал, кто они, и его это отнюдь не радовало. Даже наоборот – его бешенство отчасти было обусловлено именно тем, что он понимал, с кем находится в одном помещении. Любой сторонний наблюдатель заметил бы, что их знакомство длится уже долго и при этом состоит, мягко говоря, из взаимного негатива, конфликтов и напряжённости.

– Марджит убили! Кто бы мог подумать, да? Вам не позавидуешь! Знаете… Нам даже вас жаль! Ума не приложу, что бы я делал без сестрёнки! – с театральным драматизмом продолжал юноша.

– Выходит, она была слабейшей из нас… – подхватила девушка.

Кинрод за это лишь метнул в них лиловую молнию. Раздвоившись в полёте, будто змеиный язык, она ударила близнецов точно в грудь. Оба тут же развеялись пёстрыми блёстками. Такая лёгкая победа? В чём же подвох? Кинрод заозирался. Тишина угнетала, спокойствие не приходило. Наоборот, росли тревога и страх. Наверняка что-то ещё грядёт, не напрасно же этих якобы детишек до одури и холодного пота боялись даже свои. О них перешёптывались, что они выглядят как теперь уже сорок лет, что-то такое с ними произошло ещё до того, как стали Хранителями. Ни один из досужих сплетников не рисковал предположить, что, но никакая известная магия такого эффекта не давала. Ну, уж не дождутся, чтобы у него сдали нервы, и он побежал! Не на того попали!

– Поберегите силы, пожалуйста, их у вас и так мало осталось. Вы сейчас на уровне обычного мага. Можно считать, вас разжаловали, – соболезнующим тоном произнёс голос юноши изниоткуда.

– И вы ведь даже не знаете, где мы, – добавила его такая же невидимая сестра.

Они всё-таки живы, и вещают так, словно находятся одновременно и повсюду, и нигде! От этого мороз вдоль позвоночника продирает, но Кинрод так легко не сдаётся, даже если шансы несравнимы! Он донесёт им то, что навсегда отпечатается в их пустых головах!

– И напарница за вас не заступится больше.

– Она ведь постоянно вас выручала, не так ли? И что же нашла эта эгоистичная и расчётливая дрянь в таком болване?

– И почему вы не были рядом с ней? Почему не закрыли её собой, как подобает мужчине?

Хранители отрицали всякое значение своего бывшего пола, так что это был чистой воды укол.

– Замолчите! Как вы, сопляки, можете глумиться, когда Марджит больше нет?! Пусть даже вам плевать на то, что она единственная верила в тех выродков, и оттого пошла туда одна, и не сражаться, а поговорить… Но вам-то принесённое добро вы помните?! Разве не она голосовала за ваше избрание и помогла вам пройти обряд?! Вы получили всё, положение и возможности, благодаря ей, так что не смейте принижать её!

– А нас спросили, хотим ли мы этого? – лениво, с вальяжностью принца, протянул мальчишка.

– Марджит была деспотичной безжалостной ведьмой, что втиралась в доверие ласковым голосом и приторными речами! – сказала как отрезала девица.

– Мы единственная настоящая гармония среди вас всех – сброда, набранного невесть откуда и как! – произнесли они синхронно.

– Да чтоб вы провалились, сопляки! – Кинрод стрелял молниями наобум, ломая интерьер залы и желая лишь хоть раз достать до противников. – Марджит не была идеалом, это верно, но вы оскорбляете её память!

– Ну, и что с того? – хором спросили близнецы.

– А с того, ничтожества, что у вас нет уважения ни к жизни, ни к смерти! Для вас и то, и другое – средство самоудовлетворения! Как будто для вас нет никого, кроме вас самих, остальные – фигуры на доске, которыми вы вдвоём играете!

– Ты угадал, – хихикнула девушка так, словно задавала ему шараду, а он раскусил ту рекордно быстро.

– Даже не представляешь, насколько, – промурлыкал её брат.

– Ничто в мире не имеет смысла, если не ублажает нас! Мы превыше всего! Таков закон нашего бытия! – речитативом почти пропели они вдвоём.

Кинрод отдал бы всё, что у него ещё было, если за это ему дадут хоть раз попасть по их наглым надменным физиономиям.

– Это бесполезно, – уныло констатировал брат.

– Да, он бесполезен, – вздохнула сестра.

Что-то в их тоне вынудило Кинрода остановиться и кинуться к выходу. Однако, как резво бы он ни перебирал ногами, как бы ни размахивал руками – створки массивных вычурных золотых дверей не приближались. А ещё он вдруг понял, что вязнет, что пол тянется за подошвами его обуви. Это что, бред?! Он сходит с ума?! Или, может, попал в кошмар?! И неужели никто не поможет?! Куда подевались все остальные?!.. И тут Кинрода осенило. Они позволили близнецам чинить расправу над ним! Отреклись от него, как будто это он сам потерпел разгром от той компании! Его заменят, как вышедший из строя винтик или гвоздь! Но Кинрод им не деталь, он – человек!

– Он даже не заметил, как мы подменили мир вокруг него, – вполне честно удивился юноша.

– Да уж. Дилетант. А чего мы ожидали от бывшего повара, чья магия пробудилась спонтанно и не заинтересовала ни одного наставника? – издевательски рассмеялась девушка.

Да, это правда, он тренировался сам, порой падая в обморок от усталости и голода прямо на площадке. Он наблюдал за учениками Мастеров издали, когда те занимались развитием своих навыков. По обрывкам информации он создал свой собственный магический стиль. Это впечатлило и служителей Храма, и, двумя годами позже, сами Крылья. Он прошёл такой долгий путь, и неужели это – конец? Нет, не может быть! Он не хочет! Кинрод открыл бы снова свою закусочную, для него на звании Хранителя свет клином не сошёлся! Когда-то ему действительно нравилось кормить людей до отвала, затем взыграло глупое тщеславие… Для чего он полез в магию, так и не полюбив её?! Он и в Хранители-то принял приглашение, чтобы пользу городу, в котором родился и вырос, и местным жителям приносить! Позвольте вернуться! Пожалуйста!

– Пока, – и снова два голоса слились в один.

Гулкое эхо многократно повторило диикий надрывный вопль, уже не человеческий, а до истерического визга перепуганного и жестоко истязуемого совершенно зазря, просто потому что оно не сумело дать отпор, животного. Голова Кинрода врезалась в стену, упала на пол и осталась лежать так, с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом.

***

– Имма ещё жива.

Все замерли, даже не моргая, глядя на рыжую девочку перед собой как на сподвижницу, совершающую чудеса наложением рук.

– Анви, ты уверена? – осторожно спросила Сабра.

– Да, уж в жизни и смерти-то я разбираюсь, это моя специальность, Мастер! – Анви улыбнулась. – Суть Иммы в относительной безопасности и своеобразном равновесии. Но достучаться до неё традиционными способами нельзя. Ледяной кокон, в который она погрузила себя, отзовётся лишь на что-то действительно важное, причём ей самой, а не кому-то из нас. Кроме того, когда мы это найдём, будет проблема с тем, как донести. Звук нашей речи не проникнет туда. Магией же чересчур опасно, если кокон неудачно повредить – она не очнётся вовсе.

– Но как это случилось? Я же держал её на руках. Пульса не было, и она не дышала, – пролепетал почти срывающимся тоном Фрид.

– Судя по вашему рассказу и тому, что смогла выяснить я сама – Имма почуяла, что её вот-вот убьют, и обезопасила себя. Своё тело она тоже заморозила в том состоянии, в каком оно было за несколько секунд перед концом. Время для неё остановилось, вот ты ничего и не почувствовал.

– И какой у тебя план?

– Я отправлюсь в паломничество, чтобы раздобыть лекарство. Не знаю, сколько это займёт, но я примерно знаю, что искать, и у меня есть кое-какие представления, где. Вам же придётся ждать нового столкновения с Хранителями.

При упоминании о них в комнате на несколько секунд стало темно – как это бывает, когда солнце скрывают грозовые тучи, набрякшие готовым обрушиться вниз ливнем. Тень легла на души всех, кто собрался вокруг больнично-стерильной, белой, очень простой постели Иммы. Хорошо, что этот мрак пропал сам, так же внезапно, как и появился, ведь его не развеивало даже сияние, исходящее от магии Анви, что обволокла всю Имму ради одновременно и диагностики организма, и профилактики запуска процесса умирания дальше. Анви очень постаралась, чтобы без негативных последствий, органично сочетать его с уже использованой самой Иммой способностью.

– Кто-то должен стать твоим спутником, Анви, – строго сказала Сабра.

– Вилитта мне поможет! – Анви без запинки назвала это имя.

– Вилитта завистливая, её сердце опутано чёрными корнями шиповника. Она подведёт тебя.

– Но я собираюсь вылечить и её тоже. Никто не заслуживает, чтобы его оставили одного. Даже если я ей не нравлюсь – она не сможет пренебречь такой ответственной миссией, от которой зависит ещё чья-то жизнь.

– Ты слишком в неё веришь.

– Вы тоже, Мастер. Иначе что бы она делала среди нас, ваших учеников? – Анви явно считала этот аргумент неотразимым.

– Я уже дважды подумывала о её отчислении, – глухо призналась Сабра.

– Но вы этого не сделали, а, значит, я могу ей доверять!

Анви подошла к Тане, на руках у которой спал пуссан. Теперь он выглядел гораздо лучше, хотя до конца ещё и не поправился. Он ровно и спокойно дышал, и Анви погладила его по шёрстке на спине напоследок. Она успела горячо привязаться к нему за такой короткий срок, всегда мечтая, чтобы у неё были время и силы, чтобы содержать какое-нибудь животное. А этот зверёныш, такой затравленный и загнанный, создавал у Анви впечатление, будто у неё есть ребёнок, рождённый со слабым здоровьем, но всё же любимый. Никто не виноват, когда ему плохо, каждый вправе чувствовать и проявлять боль, не держать её в себе, позволяя ей разъедать их изнутри. Анви не считала недостатком то, что некоторые показывают свои страдания, тем самым посылая в мир чёткое сообщение о том, что нуждаются в помощи. Это неотъемлемое право каждого живого существа из плоти и крови. Она не хотела бы однажды увидеть мир, в котором такое приходится прятать, ведь подобное будет означать, что там каждый каждому хищный зверь, и раскрывать уязвимые места никому нельзя, даже самым близким друзьям. Мир, основанный на зависти, жадности и эгоизме Анви не примет.

– Поручаю его твоим заботам, – просто, но очень серьёзно сказала она.

– Я понимаю, – оценила и честь, и доверие почтительным кивком Тана.

Да, Тана была старшей и лучшей ученицей, но в эту минуту она целиком и полностью признала Анви. Это было вовсе не иерархическое, но моральное превосходство. Анви не поддалась тьме, не доставила другим проблем ещё и с собой, она выполняла то, что должно, непринуждённо и радостно, будто шагая по полю из нежных благоухающих роз, но как никто сознавая всю тяжесть того, что лежит на её плечах.

– Что хуже всего… – Анви остановилась на пороге, повернулась к ним и раскинула руки в стороны, то ли как проповедница, показывающая, что она открыта всей пастве одинаково, то ли так, словно желала разом их всех обнять. – Вам придётся бороться не только против Хранителей. Все служители и все простые люди обернутся против вас. Им ведь всем запрещено думать, и велено лишь исполнять. Будьте готовы ко всему… И помните, всегда можно укрыться там, внизу. Даже если шансов там мало – это лучше, чем здесь, если смерть станет неминуемой. В доме моих родителей есть книги оттуда, вы сможете почерпнуть все нужные сведения. Не бойтесь, на нижней земле вполне можно существовать, ведь именно там я родилась и провела свои первые годы, – Анви улыбнулась.

У всех перехватило дыхание. Неужели она и впрямь в этом вот так, вслух, призналась? Не дожидаясь их реакции, Анви вышла.

Глава 16

Всё меняется, подобно направлению ветра, водам быстро бегущей реки и мыслям подростка. И перемены отнюдь не воодушевляли, они скребли по сердцам наждаком. Город стал чужим и неприязненным к ним, как будто он больше не принадлежал им, а они – ему. Изгои, мишени, объекты преследования с улюлюканьем и швырянием комьями грязи, камнями и палками вслед. Сабра знала, что никто при всём желании не дерзнёт подать руку помощи святотатцам, ведь за такой грех будет расплачиваться не только сам преступник, но и вся его семья, а, возможно, и знакомые. Хранители не пожалеют никого, кто имеет к нему хоть какое-то отношение, острастки и наглядного урока ради. Фрид и Сабра ощущали, признаться честно, глухую безнадёжность, ввязавшись в эту войну. Основная беда заключалась в том, что Хранители действительно были нужны миру, в отличие от горстки бунтарей. Даже если отбросить в сторону то, что без них почти наверняка острова рухнут вниз – они держали весь общественный строй, благодаря им города пополняли ресурсы, а сильные не захватывали слабых. Без Хранителей распояшется и преступность – многих держал в рамках закона лишь страх перед ними. Хранители вовсе не преувеличивали, утверждая, будто они – всё, и на них зиждется сама жизнь. Понять, каково приходилось повстанцам, мог бы тот, кто представит, будто ему необходимо сокрушить величайшего бога, которому привык поклоняться с детства, сколько себя помнишь, считая его волю всегда безупречной истиной, при том, что лишь этот бог собой предотвращает конец света, и альтернативы его благой защите пока не существует. Вдобавок к этому – не ты один был воспитан в почитании и благоговении, и никто из твоих знакомых не поймёт твоего отречения. Все, кого ты знал, обернутся против тебя. Тут поневоле можно задуматься, не зря ли расколдовал город, нет людей – нет проблемы. Фрид, однако, такими категориями не мыслил и настолько высокой степенью эгоцентризма не отличался. Он не пытался оправдывать себя даже в собственных глазах, вполне согласный, что они нарушили утопическую идиллию, в которой простой народ жил столько долгих лет и горя не ведал. Для них Хранители – и правда огромные белоснежные крылья, укрывающие весь мир от всякого зла. И ныне, и присно, и во веки веков.

Они стояли на коричневом кирпичном скате крыши и смотрели на город, расстилающийся внизу. Солнце серебрило и золотило другие крыши, стены домов, сложенные из ослепительно-белого, бледно-голубого и морганитово-розового мрамора, тоже сверкали. В архитектуре города часто встречались колонны, по виду – хрустальные, но не бьющиеся, даже если нарочно колотить по ним палками, и даже к большинству типов магии стойкие.

Оба молчали. Ни один не мог толком сформулировать, к чему они, собственно, стремятся, что хотят видеть в итоге. Они знают лишь, что их не устраивает, против чего они идут, а нужно не против, а за, иначе они не будут ничем отличаться от разрушителей и губителей, уподобятся тому монстру, что пытался прорваться сквозь разлом над Цианелом. Легко сказать, мол, что угодно, кроме рабского подчинения, даже если его почти никто не замечает – но что, если рабы привыкли к этой безответственности и к тому, что достаточно лишь выполнять приказы и вообще ни о чём не думать? Что предложить всем этим людям, которые попросту не привыкли к неопределённости, подвешенности, не умеют решать за себя, понимая, что затруднения не испарятся по мановению свыше, а ошейник подчинения исчез, и больше нет хозяина, который разбирается во всём лучше? Только в фантастических книгах совершить переворот и закатить в честь этого пир горой и всеобщие развесёлые гуляния легко. В реальности на шею организаторов успешного восстания, тех из них, кто дожил до его конца, сразу наваливается масса неотложных дел и критических положений.

Да, Анви предложила им бежать вниз и укрыться там. Но они так не поступят, это подло. Заварить кашу – и в кусты? Только крысы так поступают. Бегут с тонущего судна, поджимая хвосты. А они не крысы, они люди, и их называют лучшими в поколении.

– Мы точно хорошо выбрали место ожидания? – Тана сидела на краю, уложив пуссана на колени. Во сне тот подёргивал ушками и едва слышно урчал.

– Да. Здесь много места для нашей с Фридом магии. И твои зеркала тут использовать проще, чем в закрытом помещении или более ограниченном пространстве.

– Но Хранители атакуют вместе с нами невинных граждан!

– Да, – это ответил уже Фрид. – Может быть, тогда они задумаются, кто у нас во власти, раз для них обыватели ничего не стоят.

– Ты сам в это не веришь, – уныло оборвала его Сабра. – Наши горожане наверняка сочтут правомочным любое действие Хранителей против еретиков и с удовольствием лягут костьми.

Тана перебирала кончиками пальцев мягкую шёрстку зверька, который устроился так уютно, словно ничто и никто не могло бы вмешаться в этот отдых рядом с той, кто так чистосердечно и старательно ухаживала за ним. Он не чуял, что через несколько минут, часов или дней и его, и новой хозяйки – хотя она сама считала себя не владельцем его, а другом, – может уже не быть в живых. Тана мечтала, что он поправится, отдохнёт как следует и будет с ней играть. Она покажет ему, как ловить мячики и бегать за бантиком на верёвке, купаться в речке и забираться на деревья. Они начнут хорошо проводить время вместе… Подняв глаза к небу, Тана увидела облака и удивилась – тому, как давно она не угадывала разные предметы и существ в их очертаниях. Эти особенные, искусственные облака никогда её не меняли, но с наступлением ночи рассеивались, а утром программа создавала новые. Тана и забыла, что обожает на них смотреть, давая покой эмоциям и разуму. А ведь раньше они с Ли часто этим занимались. Ли… Где же он? Неужели ей не суждено опять увидеть его? Она уверена – он не станет возражать против питомца. У них получится замечательная семья. Ни в коем случае нельзя прекращать в это верить! Она, наверно, хочет слишком простых и приземлённых вещей для одарённой, но ими её мир, конечно, не ограничится. Она ещё в путешествие на другие острова не отправилась! И не научилась печь пирожные и готовить мороженое! И чтобы непременно сами во рту таяли, а к ней выстраивались очереди за добавкой! Тана хотела прославиться своими оригинальными рецептами, пусть ещё даже и не проверяла, осуществимы ли все её идеи на практике. Этого она хотела гораздо больше, чем стать Мастером, хотя и подрастающему поколению магов она точно отыщет, что сказать и какие навыки передать. Возможно, где-то на этом этапе Мастера и ошибаются? Поэтому Хранители могущественны, но не понимают элементарных вещей? Им не смогли донести те правильно, или во время обучения они налегали только на практическую сторону, отбрасывая всю философию Мастеров? Не зря же злые и острые языки давно прозвали всех Мастеров неудавшимися Хранителями, а саму причину их возникновения – надо ведь, мол, куда-то столько взрослых одарённых девать! При таком отношении естественно, что те, кто метит в Хранители, будут впитывать знания, как губка, но отбросят все лишние, по их мнению, рассуждения. Всё равно при Храме им будут даже самые мелочи объяснять по-другому. Те, кто достиг большего, нежели возиться с горсткой молодых шалопаев, пытаясь внушить им хоть зачатки здравого смысла – вернее, того, что Мастера за него выдают. При Храме им скажут, что их воля – безусловный закон, их приговоры неоспоримы, а всё, что они предпримут, идёт лишь на пользу, к лучшему будущему. Такой ложью пичкают всех Хранителей, не так ли? Тана не понимала, откуда у неё такие сведения, ведь обряды над ней провести не успели, но знала наверняка. Просто интуитивно ощущала, что так оно и есть. Это настораживало, но, похоже, придётся принять как данность, поскольку истолковать подобное ей, увы, пока что было нечем.

Или вина в них, таких, как она и Сабра? В людях, не разменявших совесть на медную крупу. В тех, кто думает не только о том, как бы нагрести побольше себе за щёки и в закрома, а честно готов разделить ресурсы и блага на всех? Они не идут в Хранители, предоставляя эту привилегию тем, кто и делает вещи такими, как всё обстоит теперь? Свобода выбора и самоопределения – неотъемлемое право каждого, но нет ли таких ситуаций, когда им стоит поступиться? В конце концов, иногда, как ни крути, без жертв и впрямь не обойтись, потому что, сохранив одно, ты после можешь попасть в тупик, выбраться из которого можно, лишь навсегда отказавшись от чего-то другого. Это как вовремя отсечь одну поражённую смертельной болезнью конечность, чтобы сохранить остальное тело. А если на кону не только твоё, которому ты хозяин и можешь решить, что лучше погибнуть всему, но и многие чужие? Вот то-то же. А они с Саброй повели себя как эгоистки, и теперь за это расплачиваются. Величайший грех – не трусость, не робость и не медлительность. Это – бездеятельность. Пока занят размышлениями на тему того, что всё как-то разрешится без тебя, все остальные, как знать, могут рассуждать в точности так же, и в итоге не сделает никто и ничего. Нельзя полагаться ни на кого, бери ответственность в свои руки и не жди, пока предназначенный тебе горький пирог съест другой, это низко и бесчестно. Да, Тана стыдилась себя – того, что отворачивалась от очевидного, подобно зайчонку, который уверен, что, пока он прячется мордочкой в норке, охотники его не схватят.

Внезапно что-то обвило запястья и лодыжки Таны, вздёрнуло её высоко в воздух. Пуссан не проснулся достаточно быстро, чтобы успеть соскочить с её ног на крышу, с жалобным мяуканьем, суча в падении лапками, он сорвался вниз, глядя на Тану с явным обвинением в том, что она подвела его, но и с дикой мольбой о спасении.

– Нет! – закричала Тана, дёрнулась в своих невидимых путах и расплакалась. Опять кто-то что-то решил помимо неё, а её сладкие грёзы безжалостно отняты.

Да сколько же можно?! Когда её желания и намерения будут тоже принимать в расчёт?! Как они вообще посмели так обойтись с беззащитным малышом, пушистым, милым и уж точно никому не вредящим?!

Двойной хохот стал для неё дополнительной пыткой. Ни изумрудные иглы Фрида, ни боевые нити Сабры не нашли никакой цели. Враг словно бы отсутствовал – но вот он, здесь, всё равно что собственноручно убил пуссана и схватил Тану! Когда она, Сабра, сможет перестать быть такой неудачницей и всё-таки по-настоящему выполнить долг старшей, долг учительницы и соратницы?! Когда Тану перестанут так легко выхватывать прямо у неё на виду и терзать вновь и вновь?!

– Эй! Разве с неё уже не хватит?! – бессильный гнев Сабры ещё больше позабавил неизвестных.

И тут летящее вниз тельце зверька засветилось, будто маленькая звезда. Секунда – и кружащийся спиралью калейдоскоп рассёк узы, что держали Тану. Крепкие мужские руки поймали её очень бережно и аккуратно, с нежностью поставили на крышу. Тана затрепетала, не веря своим глазам, шок был так велик, что заглушил даже восторг

– Уберите-ка вы лапы от моей девушки! – с хищной улыбкой проговорил Ли Н'Фай.

Сабра потеряла дар речи и застыла столбом. Она диву давалась, что не уловила присутствие души Ли в маленьком животном. Да уж, та ещё наставница, проморгала очевидное у себя под носом!

– Скинул, наконец, эту никчемную шкуру, да? – голос парня звучал торжествующе.

– Мы так и знали, что подействует. Сказал бы спасибо, что ли… Без нас ты бы так и сдох в четырёхлапой хвостатой оболочке! – заявил девичий голос.

– Не скажу, чтобы она меня не устраивала! Благодаря ей за эти пару дней мы с Таной сблизились больше, чем за все годы знакомства! – нахально возразил Ли. – И, кстати, я вас отлично вижу! Иллюзия, да? Моя сила идёт от сновидений, и она родственна вашей.

– Наш мир единственный правильный! – снисходительно уронил парень.

– И мы не нуждаемся ни в чём, что вне его. Оно оскорбляет наш взор, – добавила девушка.

– Мы покажем вам всё великолепие нашего мира, но вы не выдержите его! – в унисон пропели они.

И на Ли обрушилось сине-чёрное пламя. Он оттолкнул Тану в сторону, но сам с траектории движения волны не ушёл. Та поглотила его и часть крыши целиком, затем исчезла, не оставив ни следа от своей добычи. Ли не стало. Тана закричала, потянулась к нему – и не успела, конечно же, её руки зачерпнули только пустоту.

Глава 17

Пустота была кобальтово-чёрной. Лиловые, пурпурные и янтарные разводы ползли по ней, колыхаясь волнами, похожие на психоделический бред. Под ногами ничего не ощущалось, но всё же Ли на чём-то стоял. Близнецы – тоже, прижимаясь спиной друг к другу. Они выглядели полусонными и томными, явно никуда не спеша и собираясь получить наслаждение от развлекательной партии в эту странную драку посреди пространства чистого воображения. Ни малейшей неприязни к Ли они не выказывали. Казалось, им просто всё надоело, и они проводили время, как могли. Хандры и меланхолии этих двоих хватило бы на всю Вселенную. Именно эти эмоции буквально растекались здесь липкими вязкими волнами, в таком количестве, что становилось решительно непонятно, как эта парочка ещё не умерла от них. Когда они успели всем до такой степени пресытиться? Внешне-то сопляки сопляками, пусть и строят из себя наследных принца и принцессу, что ежедневно вушают только деликатесы, поданные на чеканном золоте, и почивают на ложе из лепестков роз. Пахать на таких нужно, и срочно, тогда дурь из голов повыветрится, и неважно, что они такого же знатного сословия, как он, труд ещё никому не вредил, а вот безделье да – вот как относился к ним Ли.

– Если честно, лорд Н'Фай, мы никогда не питали к вам ничего дурного и были не рады, что вашу кандидатуру в Хранители отвергли, – промолвил брат.

– Вы были бы уж точно лучше этих кусков мусора, с которыми мы вынуждены иметь дело, – добавила сестра.

– Если хотите – мы замолвим за вас слово. Теперь, когда нас стало меньше, остальные, возможно, не будут такими категоричными. Кроме того, мы пришли к выводу, что леди Тана не примет никого другого в качестве её парного Крыла, – улыбнулся брат.

– Соглашайтесь – и мы прекратим преследование ваших товарищей. Счастливый конец для всех. Никаких больше смертей, – подхватила сестра.

Ли стушевался. Соблазнительно, ничего не скажешь. Чутьё мага подсказывало, что в их речах нет ни капли лжи, они готовы вручить отступникам такой подарок. В чём их выгода? Неужели им настолько необходимо заграбастать себе Тану? Они попытались разлучить её с ним, но замысел провалился, и теперь ребята делают хорошую мину при плохой игре? Тогда уж подавно нельзя давать Хранителям доступ к ней! Ли не хотел проверять, есть ли у них такая цель, которая оправдала бы средства. Только не когда это средство – Тана. И ему неважно, любит она его хотя бы как друга или нет. Суть не в этом. Ли никогда не допустит, чтобы живого человека применяли в качестве инструмента, даже если это привело бы ко всеобщему раю. Настоящий рай на костях не построишь никак, на то он и рай. Ведь рай означает равная доля счастья и блаженства, очищения и прощения для всех, и, хотя за рай бывают мученики, он не страданиями и пытками создан, а слиянием душ, существующих в согласии и созидающих в едином порыве. Впрочем, Ли не особенно-то был захвачен идеей о рае. Обычный мир, пусть и со своими недостатками, логическими неувязками и явными проколами в дизайне и графике, импонировал ему куда больше тщательно выверенного и прилизанного совершенства, где не происходит ничего из ряда вон выходящего, когда волосы на голове дыбом встают и шевелятся, а ты сам не знаешь, то ли хохотать тебе, то ли плакать.

– Ведь именно из-за недоумков, которых набрали в наши ряды, у Хранителей плохая репутация, не так ли? – риторически уточнил брат.

– Вместе с вами мы сумеем это исправить, – уверенно заявила сестра.

– Вы что… Не уважаете своих же соратников? – Ли нахмурился.

– Ну, давайте посмотрим правде в глаза… – протянул брат.

– …их и не за что уважать. Половину из них мы не хотели, но наше мнение осталось в меньшинстве, – закончила его мысль сестра. – Знаете ли вы, лорд, как у нас составляют пары?

– Наверняка вы думаете, что это ничем не отличается от ваших боевых дуэтов, – презрительно фыркнул брат.

– В паре Хранителей один олицетворяет жизнь, другой – смерть, один – женское начало, второй – мужское, один – нападение и полноводная река, второй – защита, согревающее пламя, один – небо и луна, второй – солнце и земля.

– Так должно быть… Но так давно уже нет, – брат горько вздохнул. – Они больше не умеют различать девять типов жизни и двенадцать – смерти.

– Имеются в виду не способы провести жизнь и уйти из неё. Их, разумеется, гораздо больше. Но есть, например, жизнь-принятие, жизнь-испытание и жизнь-обещание.

– Есть смерть-смирение и смерть-торжество, смерть-обман и смерть-исцеление.

Ли знал только про смерть-исцеление, она же умиротворение, избавление от страданий и отпущение грехов. Такая ему всегда претила, он предпочитал бороться до конца. Поднять лапки кверху и сказать, мол, с меня хватит, разумеется, не запретишь, у каждого своя мера того, что он способен вытянуть, но сам Ли старался превозмочь слабость и выскрести хоть что-то живое из себя, чтобы продолжить идти. Зачем? А ему внушало неистовый ужас перестать быть. Сдаться элементарно, но возвращаться с того света ещё никому не удавалось. Ему-то действительно умереть не дали, потому он сейчас и тут. Его тащили обратно, и он не смог не отозваться. Но далеко не всем так везёт, и, шагнув за край, иногда успеваешь осознать, как много от этого мира ты ещё не получил, как много желаний имел, но не исполнил, и какие мечты были близко – протяни руку и схвати, а ты отвернулся. Ты видишь всё это пёстрыми образами, но поздно – ты уничтожил себя и угасаешь.

– Они забыли даже то, что уделять слишком много внимания внешней оболочке значит неизбежно страдать, – сестра скривилась. Как ни удивительно – это ничуть не испортило миловидность её личика.

– Их пугает боль. Вы можете в это поверить? Представить Хранителя, который боится боли? – брат, похоже, спрашивал об этом на полном серьёзе.

– Конечно. Она никому не нравится, – недоуменно ответил Ли.

– Она не должна иметь никакого значения для любого из нас! – почти прокричал брат.

– Разум способен обуздать её. Всё зависит от нас, – объяснила сестра. – Смотрите, лорд!

Они одновременно извлекли буквально из ниоткуда длинные тонкие клинки-стилеты и, двигаясь параллельно, как отражения в зеркале, вонзили те друг другу в грудь. Брызнула рубиновыми струями кровь. Ли бросился к ним, а они повалились к его ногам, блаженно и безумно усмехаясь.

– Это не страшно, это не страшно, – пропела сестра.

– Правильно мыслить лишь истинно важно, – присоединился к ней брат.

И уже вместе они закончили:

– Кровь как подарок великой земле,

Древние тайны сокрыты во мгле.

Близнецы захрипели, кровь пошла у них горлом, и они испустили дух. Трупы, прямо на глазах превращаясь в прах, начали впитываться во внепространственное безвременье вокруг. Ли, дрожа от макушки до пят, чуть не упал, где стоял, и, пошатнувшись, стал отходить обратно, пятясь, не сводя взора с разлагающихся и исчезающих тел. Чувство вины скручивало его изнутри. Что заставило его принять их поступок на свой счёт – он и сам не мог взять в толк, но он ощущал себя взрослым, который не воспрепятствовал глупым, чересчур увлёкшимся какими-то выдуманными историями и фальшивыми идеалами подросткам совершить роковой выбор. Ли считал безмерно ценной каждую жизнь, ведь ничто никогда не появляется просто так. Мир устроен, может быть, и несправедливо, и несовершенно, зато его система безупречно отлажена и гармонична. В ней нет лишних звеньев, прицепленных просто "для красоты", чтобы было. Ли не мог допустить, чтобы эти звенья выпадали легко и походя, как если бы и вовсе не существовали. Подобное опустошало его, Ли хотелось закричать, выцарапать близнецов у смерти обратно, как следует встряхнуть их и отругать, чтобы не смели так поверхностно себя вести, выбрасывая самое ценное, что у них есть. Им, наверно, даже домашних животных завести не разрешали, вот они и не поняли, каково это – искренне привязаться к кому-то или чему-то, а затем потерять, и хорошо, если просто потерять легко и безболезненно для питомца, который отошёл быстро. А порой приходится наблюдать за агонией, за тем, как он бьётся в конвульсиях и хрипит у тебя в руках, и всё никак не прекращается, а ты не можешь ни помочь, ни ускорить это, и вынужден смотреть, как твой друг мучается ни за что… Парочка дураков вряд ли проходила эту терапию. Иначе они бы не разбрасывались так величайшей ценностью в мире и безмерно дорожили каждой минутой. Другие пытаются выцарапать ещё хоть день, бери больше – хоть один глоток воздуха, а эти транжирят то, чего у них так много, просто живи и радуйся. И Ли это бесило так, что он бы разнёс в клочья это карманное параллельное измерение для малолетних извращенцев. Кстати, почему оно не развалилось сразу, когда не стало создателей? Проклятье, он мог бы и сразу догадаться!

– Ну, и где вы?! – крикнул Ли.

– Медленно соображаете, – прыснула невесть откуда девушка.

– Какой же вы предсказуемый, лорд Н'Фай! А я спорил, что вы отреагируете более радостно, враги же повергли сами себя! – рассмеялся откуда-то сверху голос юноши.

Ли сконцентрировался и вгляделся в потолок, чтобы его увидеть. Парень висел вертикально вниз головой, стоя на пустоте так, словно там имелся потолок.

– Насколько мало у вас мозгов, болтуны?! Строите из себя мудрецов, а сами ничего не смыслите, ничего вообще! – Ли сразу рассердился. Ему захотелось победить их хотя бы для того, чтобы примерно наказать шалопаев и вколотить в их пустые головушки, как надо на самом деле беречь и чужую, и свою жизнь. – Слезайте оттуда, не корчите из себя ещё и клоунов вдобавок!

– Нет, ну, ты посмотри! Он не понял, – удручённо посетовала девушка.

– Это вы кое-чего не понимаете, а я уже знаю главное – вы прячетесь в этой иллюзии, где всё вам по вкусу приходится, от реальности! Эта ваша кукольная комната неправдоподобна и нежизнеспособна! Слезайте, кому говорю! Или мне вас скинуть? Есть такая штука – гравитация называется.

Близнецы тут же сорвались с потолка и растянулись. Брат – ничком на полу, сестра – сверху, поперёк него. Ли рассмеялся над абсурдной нелепостью картины. Это окончательно рассеяло негативные чары зловещего двойного самоубийства.

– Как ты мог так с нами обойтись! Я ушибся! – плаксиво пожаловался брат.

– Ну, как же так? Превозмогай, ты же лучше низких плебеев, которым бывает плохо! – Ли ничуть не раскаивался в своей неучтивости. Он бы их ещё и в тёмный угол поставил.

– Какой жестокий… – у девушки задрожали губы.

– Не жестокий, а последовательный. Вы эту чушь несли, а не я. Ну, давайте, покажите, что боль не заслуживает даже упоминания вслух! Вставайте и деритесь!

В зрачках обоих близнецов что-то изменилось, будто они впали в транс, но продолжали себя контролировать. Выражения лиц потеряли натуральность, словно искусственные маски дали трещину. Губы изогнулись, но принять это за улыбки Ли не рискнул – скорее, они корчились, как от известного в узких кругах яда, который принуждает мышцы сокращаться вот точно так же. Волосы их зашевелились сами собой, безо всякого намёка на ветер, чем-то изрядно смахивая на потревоженных змей.

– Брат, он требует нас без оков и морали?

– Да, похоже на то… Что же, прискорбно. Я бы ещё поболтал с ним.

Они и правда встали, но не как люди, а как марионетки, которых поднимают за ниточки. Ли вздрогнул – стало холоднее, да и мрачнее тоже. Безумные цвета вокруг – и те обрели более хищный, враждебный, грозный и суровый оттенок. Да, забавы позади. Эти молокососы способны быть деловитыми и солидными, не паясничать и не прикидываться наивными, хотя и жестокими, баловнями судьбы с придурью в мозгах? Прекрасно. Проверим, что у них там в запасе ещё.

Глава 18

Ли знал, что материальное выражение непознаваемой сути Хранителей может быть любым, но всё равно от этих, с позволения сказать, детей его оторопь брала. Они слишком разительно отличались от других Крыльев. Даже для этой шайки близнецы вели себя дико и разнузданно, словно им и свои же не указ. Этот кошмар наяву всё длился и длился, а он не знал, как выбраться из ловушки. Первой пришла боль, затем мысли стали путаться, а ведь именно они – главное оружие в сражении с применением магии иллюзий. Слои перемешались, и, похоже, близнецы отступили вглубь, потому что Ли перестал их видеть. На таком уровне восприятия больше не имело значения то, что он понимал об иллюзии вокруг и не верил в неё, она стала вещественной, стала правдой. Он знал силу и власть Хранителей, а ещё помнил, что хозяин рукотворно созданного миража всегда устанавливает правила игры и может изменить их в любое мгновение. Ли волокло из одной грани в другую, и он слышал то истерический смех, то плач навзрыд, то юродивое лепетание, то громкие крики и оскорбления. Они доносились из цветных полос, что теперь водили хороводы с его фигурой точно в центре. Становилось то жарко, будто в доменной печи, то холодно, как в царстве вечной мерзлоты. Оттенки бросались ему в глаза, ослепляя пятнами красного, жёлтого, белого, голубого. Содержимое черепной коробки обещало перейти в жидкое агрегатное состояние и вытечь через уши. Глазные яблоки пекло. Ли обладал чарами калейдоскопа, и окружающее фантасмагорическое, подчёркуто кривляющееся безумие не сводило его с ума, как сделало бы с кем угодно другим, но их было недостаточно, чтобы освободить его отсюда.

– Мало стараетесь. Этим меня не взять, – крепясь и отчаянно цепляясь за остатки рассудка, храбро бросил Ли в пространство.

– Неужели так хочешь, чтобы твою душу поскорее выдернули из этой хрупкой оболочки? Эй, Кана, у тебя есть подходящие крючья? Для такой редкостной души нужны особенные!

– Те самые, что мы припасли для отца? Да, я их сохранила.

Их голоса уже ничем не отличались и бубнили монотонно, словно механические. Близнецы окончательно перестали притворяться людьми.

Острые, как ритуальные ножи для заклания на алтаре, когти вонзились глубоко в тело Ли, добираясь до сердца. Стужа, исходящая от них, обожгла его и сковала. Не сумев сдержать стон, Ли попытался дёрнуться прочь, но так стало лишь хуже – эти изогнутые лезвия, кажется, разодрали что-то внутри него. Близнецы же наслаждались каждым его рывком, он ощущал их нетерпеливое возбуждение, будто он был хорошо прожаренной, начинённой фруктами и специями птицей на праздничном столе. Он вдруг понял, что они действительно могут поглотить его душу и заявить, что было мало, и они не сыты. Нет, он отказывается, просто отказывается быть съеденным!

Ли заорал, как вопят те, кто идёт на заведомо самоубийственный, но стратегически ключевой штурм, и вырвался на предыдущий слой иллюзии. Крючья потянулись за ним, и он вынырнул к самой поверхности, где, казалось бы, ещё усилие – и он попадёт наверх, к напарнице и остальным соратникам. Но… Нет, близнецы не отпустили так подстегнувшую их любопытство мышку. Ещё бы, с ними вообще редко кто сражался хотя бы пять минут. Банально и уныло, да и только. Не ведающие поражений полубожества выдуманных ими же турниров. Они никому не позволяли даже на минуту себя победить, и от этого же мучились, утомлённые раз за разом одним и тем же исходом. Увы, но, судя по всему, ребята не представляли себе, что можно поддаться, уступить, да хотя бы просто не ломать правила, а то и вообще переворачивать доску, едва лишь что не по ним. Дешёвый и скорый триумф – и не триумф вовсе, а лишь пародия, профанация, третьесортный спектакль.

– Почему ты так сопротивляешься? Вашу партию всё равно ждёт поражение, – озадаченно сказала Кана. – Верно, Анак?

– Именно. Даже если они смогут взять верх, острова упадут, и они недолго будут наслаждаться своей псевдо-победой над теми, кто трудился, не покладая рук, ради них. Я не понимаю, зачем так лезть вон из кожи.

– Вы не понимаете… – медленно и тяжело промолвил Ли. – А ведь любому дураку должно быть ясно. Мы согнаны сюда, как стадо травоядных, которых разводят одних на молоко, других на размножение, а третьих – на убой. Но мы – люди. Мы застряли в развитии и боимся сунуться куда-то за пределы островов… Из-за вас и ваших нааязанных стереотипов, лжи и страшных сказочек!

– А вам не терпится спуститься, да? Ну, так и шли бы. Одни. Не пытаясь утащить за собой всех принудительно, – Кана говорила сердито и агрессивно.

– Знаешь, а это идея! Заставить последних из вас опустить острова, и лишь затем добить. А потом мы построим новое общество, без зачищенной истории, двуличия, коварства и разбухшей гордыни! – Ли улыбнулся так, будто его осенило.

– Да у вас же ничего нет, а внизу из вас, таких мягкотелых, сделают рабов, если не запрут в заповедник и не начнут выставлять как диковинку! – Анак даже рассмеялся. – Хотите такое будущее? Вперёд!

– Вы нас недооцениваете. Это вообще нормально для Хранителей – ни во что не ставить всех остальных, но вы – отдельная песня! Вас, кажется, в детстве даже не отчитывали. Наверняка носили на руках, кланялись в пол и пылинки сдували! Вы, ханжи самодовольные, наверняка сами палец о палец не ударили! А место среди Хранителей вам не купили, нет?!

Ли не подразумевал глубоко задеть их, но, похоже, ребята вспыхнули. Чего-то не того он коснулся, полез в запретное. Никто не любит, когда ворошат то, что они предпочитают подавить и забыть. Что-то не так с их прошлым, настолько не так, что близнецов аж затрясло. Это не тогда ли стряслось то, что загнало их в эту заколдованную реальность, в безопасное убежище, где их законам подчиняется всё, и сам мир рад их утешать, стелиться им под ноги, дарить покой и радость, пусть и такую извращённую, изуродованную, как и несчастная психика подростков перед ним?!

– Да что ты знаешь, ничтожество?! – крики Анака и Каны слились.

Иллюзия разошлась по швам. Ли догадался, что это значит. Они вышли из себя настолько, что перестали управлять ею, и теперь та сама принялась действовать, перекраивать себя и возрождаться чем-то иным. Терять собственную магию, как новички?! Для тех, кому известны всего два-три приёма, это не критично, но для Хранителей – может обернуться локальной катастрофой и, по нарастающей, вымиранием всего сущего. Магия – дикий зверь, косматый и злобный, что вечно тщится порвать его цепи и начать свирепствовать помимо воли носителя. Она так и норовит воспользоваться любым едва различимым невооружённым глазом шансом сбросить гнёт воли хозяина и распоясаться в необузданной первобытной страсти разрушения. Они получили не безотказный исполнитель желаний, а потенциального врага, который беспрестанно начеку и бдит, не прощая неточностей, промахов и недосмотров.

– Я знаю, что мы тут погибнем все, и уже не узнаем, за кем из нас правда! – Ли ударил по темноте вокруг себя веером радужных стеклянных брызг. Разумеется, никакого эффекта.

– Скажите, лорд… – Кана заговорила почти умоляюще. – Зачем вы живёте? Что в этом такого? Жизнь… Она тошнотворна и омерзительна, полна неувязок, несостыковок, на ней видны швы, заметно, как небрежно и кособоко её скроили! Всё равно что тряпичная кукла, которую ребёнок сделал сам, взяв иглу и нитки в первый раз!

– Жизнь изумительна. Она достойна восхищения, обожания, трепета и преклонения. Каждый новый день я встречаю благодарностью за то, что дышу, ведь я смогу увидеть друзей и любимую, заняться тем, что мне нравится! Мне есть, куда возвращаться, и есть, ради кого искать способ улучшить этот мир хоть немного! А вы разве не желаете добра друг другу?! Разве вам так приятно будет остаться здесь и сгинуть?! Вы же не одни и не покинуты! Вас не станут больше мучить! Вы можете выйти наружу и довериться реальному миру! Не изображайте из себя господ всего бытия – и к вам потянутся! Если вы раскаетесь – мы вас не отвергнем, как ваша прежняя семья!

Лишь предположение, отчаянная попытка угадать. Но… Кажется, удачная. Близнецы, снова похожие на прежних себя, притихшие и понурые, сутулясь и опуская лица, возникли слева и справа от Ли. Ли не поручился бы, что непременно прав, но назвал бы это состояние коротко – им было стыдно

– А ещё не поздно? – робко спросила Кана.

– Нет, конечно, ещё нет. Если вы поможете мне.

– Вы… Позаботитесь о нас? Или отдадите на расправу? Мы убивали людей и творили разное… – почти шёпотом сознался Анак.

– Это прошло. Пожалуйста, пойдёмте со мной. Мы все будем счастливы, если вас не придётся уничтожать, – горячо заверил его Ли.

– Вы точно не видите в нас зло? – Кана всё ещё колебалась.

– Нет. Я вижу, что вы запутались. Хватит прятаться. Всё будет хорошо.Ведь это хорошо зависит от нас всех, и из любого тупика можно просто вернуться и проложить другую тропу!

Близнецы вложили свои ладони в его. Ли ощутил прилив магии от них. Неожиданно ему померещилось, что он ведёт собственных малышей. Его потомство, родных, кровь от крови. Глупо, да, но чувство накатило сильное.

– Ну же! Вместе! Мы справимся!

Он выдохнул это, вовсе не уверенный, что они послушаются, но близнецы безропотно и даже, кажется, с удовольствием присоединились к заклинанию, которое он плёл. Магия сделала их единым целым, и вышло вполне гармонично. От сердца вдруг отлегло – Ли и раньше догадывался, что лишать их жизни не намерен, это было бы трагедией для него. Не суметь убедить, не показать, что прощение и принятие возможно и для них, лишь бы раскрылись и выглянули из этих раковин, якобы защитных панцирей, в действительности же лишь запирающих бедняжек в их же собственной ловушке, что обратилась против создателей. Они – пленники, и очень зависели от вымышленных, ненастоящих стен своей уютной и комфортной темницы.

Завораживающе красивое бело-золотое сияние хлынуло на них с другой стороны через пробой в иллюзии. Та уже разваливалась, не выдержав натиска. Что же, поделом ей, нечего пытаться поглотить тех, кому ещё есть, чем заняться на свете! Сияние захлестнуло всех троих, будто гигантский тайфун, но вреда не причинило, наоборот – обволокло и приняло в себя, забирая из чёрного провала, унося навстречу сюрпризам, чудесам и свершениям.

Глава 19

Вилитта не понимала, что такое дёрнуло её за язык согласиться с чокнутым планом рыжей девчонки. Её чуть ли не буквально наизнанку выворачивало от желания свернуть Анви шею и бросить в кустах… Но условия, в которые они были поставлены, сделали месть невозможной. Если она вернётся одна – госпожа Сабра непременно докопается до истины о том, что произошло, и лучше не представлять, как именно она будет сдирать с Вилитты шкуру. Она, конечно, прямого насилия не приемлет, кто бы что ни натворил, и в этом смысле пальцем ученицу не тронет, но словами отхлещет так, что Вилитта до конца своих дней не оправится от ощущения своего беспробудного и непоправимого ничтожества и будет нервно дёргаться на всё, что хотя бы косвенно напомнит ей о госпоже Сабре. Наверно, Вилитта упускала в этой жизни что-то очень важное и не могла простить Анви сущую ерунду, но справиться с этим никак не получалось. А больше всего её бесило то, что Анви превосходно осознавала своё положение и чувствовала себя вполне вольготно, самонадеянно и дерзко. План тут составила, видите ли, всё рассчитала и командует! Наверняка ведь воспользуется ситуацией, чтобы уязвить Вилитту побольнее, сама она непременно так бы и поступила. Сколько Вилитта Анви помнила – та всегда выделывалась и ставила себя выше других. Даже выбор магии характеризовал её лучше некуда – создание и управление жизнью. То есть, метила на уровень пусть и маленького, но всё же божества, которое может решать, что и как долго будет существовать. Вилитта до скрежета зубовного ненавидела Анви и мечтала сбить с неё спесь. А лучше всего было бы, чтобы рыжую забрал несчастный случай или естественные ограничения её организма на чары такого рода. Эта магия ведь отнимает здоровье, верно? Вот и поскорее бы Анви всё истратила и сама, без посторонней помощи, сдохла! Тогда руки Вилитты и её совесть будут чисты, ведь она просто не смогла бы ничего тут изменить, даже если бы действительно была лучшей подругой Анви и больше всего на свете хотела её спасти.

Шли они рядом, и Анви, опустив лицо под плотным жёлтым капюшоном, молчала. Вилитта напряжённо ждала, когда же та начнёт пользоваться своим преимуществом над ней и в незримой, но непробиваемой, как стальной панцирь, защите госпожи Сабры, и в том, что лишь одной Анви известно, куда они идут и что должны найти. Петляющая, полого поднимающаяся вверх каменистая, плохо протоптанная дорога вела их мимо фосфоресцирующих голубых, белых и розовых кораллов самых причудливых и ненатуральных форм, но Вилитта понятия не имела, какая сила, искусство или магия могла бы придать им такой вид. Они выглядели естественными, никем не тронутыми. Одни лишь ненамного были выше, чем две шагающие мимо девочки, но другие поднимались, будто гигантские горные пики, и протягивали странные ветви во все стороны. И, чем дальше они заходили, тем беспокойнее и настороженнее Вилитта озиралась, то и дело втягивая голову в плечи и ёжась. Заповедный лес пугал её, и она жалась всё ближе и ближе к Анви, забывая обо всём негативе к ней. Само присутствие Анви успокаивало и согревало её. Но… Ведь из-за неё они вообще тут очутились, не так ли? И что, стоило оно того? Они не добудут лекарство, но непременно собьются с правильного направления и сгинут, и никто не узнает, где валяются их косточки! Однако, рассердиться Вилитте уже пороху не хватало, она панически боялась оказаться посреди этих неизведанных заколдованных дебрей одна. У неё дрожали губы и пальцы, а вдоль позвоночника легла противная ледяная змейка.

– Здесь нельзя ходить.

Вилитта чуть не вскрикнула от неожиданности и вцепилась судорожно скрюченными пальцами в локоть Анви. Та не отстранилась, тоже изумлённая.

Дорогу им заступила худенькая девочка лет десяти. Её длинные зелёные волосы напоминали стебли молодой травы – поразительно, если учесть, что настоящей растительности в лесу не было, ни былинки, ни листочка. Одежда выглядела так, словно её сшили из чистых струй дождевой воды. От девочки пахло осенью – той её порой, когда остатки лета уже почти отгорели, но перебор сырости, серая тоска и промозглый недохолод ещё не полностью пришли. Прощально-прозрачные дни, наполненные светлой печалью, туманными рассветами и чашками горячего шоколада.

– Но ты-то ходишь, – резонно возразила Анви.

– Ну, это другое дело, я присматриваю, – гордо приосанилась незнакомка.

– И что ты требуешь за проход?

– Ничего. Мне нужно только понимание. Мне нравится, что вы не используете магию, но этого недостаточно. То, что вы молчали – тоже хорошо, но и этого мало.

– Что это вообще за место такое? – суеверно спросила Вилитта.

– Я чую в тебе страх. И вот это уже из рук вон плохо, – вместо ответа сказала странная лесная обитательница. – Страха в тебе очень много, а мои дети его не любят. Отпусти плохие мысли, они вредят тебе, подтачивают изнутри. Лес видит насквозь, от него не утаишь такого.

– Твой лес мне не указ! – Вилитта отступила назад. Померещилось, будто за ней наблюдают без её согласия тысячи глаз.

Враги! Не зря же предупреждают в эти края не соваться! Их сейчас напичкают враками так, что они сон от яви отличать перестанут! Полагаться на таких, как лесные выходцы, способен лишь тот, кому жить надоело, или наивный младенец! Они правду не говорят, им нечем, они даже значение слова такого не ведают! Убраться бы отсюда поскорее, пока их не употребили на обед или не пустили на эксперименты! Наверняка же любопытно здешней нечисти, как люди устроены!

– Страх мешает тебе доверять, – неумолимо продолжало лесное диво. – Страх оказаться хуже, менее успешной, важной, нужной и заметной. Страх, что тебе желают зла. Страх, что твои отрицательные эмоции тебе вернут сторицей. Отпусти. Прими себя такой, какая ты есть. Скажи себе, что ежедневные удачи и свершения ни к чему, потому что ты хороша вне зависимости от них. И твои товарищи не отнимают у тебя место под солнцем, а помогают тебе. Не думай, что, если ты перестанешь успевать за ними – от тебя сразу откажутся. Даже если это произойдёт – значит, такие друзья недостойны тебя, но не запирайся от людей, рано или поздно ты отыщешь тех, кто признает тебя не только за достоинства, но и со всеми недостатками, и больше не покинет.

– Замолчи! Умная выискалась! Я не хочу это слушать! – Вилитта даже зажала уши руками.

Она круто развернулась и бросилась убегать, не разбирая направления. Налетев на один из низко торчащих сучьев, она переломила его у основания и, вместо того, чтобы попытаться приставить как было или хотя бы не доламывать, она оторвала его совсем и бросила в лесного духа, правда, вовсе не целясь, оттого и промахнулась – более того, кусок коралла даже половину пути не пролетел, слишком рано упал. Незнакомка нахмурилась и поджала губы. Анви поняла, что Вилитта будет наказана. Ужас пригвоздил её было к месту, но тут же она сообразила, что, если кому и под силу выручить Вилитту – то лишь ей, и, пригласив Вилитту пойти на это задание в дуэте, Анви приняла на себя ответственность за неё. Вилитта обладала очень красивой и романтичной магией, и Анви, которая поклялась бы, что человек, исполняющий такую музыку, непременно обладает чуткой, ранимой и впечатлительной душой, всегда искренне стремилась сблизиться с ней. Она полагала, что им с Вилиттой есть, чем ценным и сокровенным обменяться между собой. Вилитту Анви предпочла бы видеть рядом, когда ей предложат выбрать партнёра для боевой двойки. Вилитта сильная, но одинокая и чересчур много требует от себя, никогда не расслабляется и не умеет развлекаться. Учёба, учёба, бесконечные изнурительные тренировки – ни за чем иным Анви её ни разу не заставала, а так ведь нельзя, надорвёшься, того гляди. Она бы подарила Вилитте всё добро, сколько зачерпнёт в пригоршни, но, увы, так не выходит. Но Анви обязательно отыщет способ наполнить её счастьем!

– Я иду за ней, мне надо непременно вернуть её домой, – сказала она упрямо.

– Да? Но ты можешь продолжать путь. Именно она стесняла тебя. Я легко могу пропустить тебя без неё.

– Но я так не могу!

– Из чувства долга? – лесная обитательница взглянула заинтригованно.

– Нет, из дружбы!

– Она тебе не друг. Она думала кровавые мысли о тебе. Она опасна.

– Она мне – допустим, нет, но я-то ей – да! И она не опасна, мы ушли вдвоём и должны вдвоём прийти обратно! В нас верят и ждут помощи!

И, больше не отвлекаясь, Анви бросилась за Вилиттой, пока та не пропала из виду окончательно. Лес похитит её, превратит в свою игрушку, вечную странницу, полоумную и больную, отданную на съедение её же страхам, что оставят от неё лишь наружную оболочку, а внутрь заберётся ещё какой-то дух, который давно томился по такому шансу, наскучив своей бесплотностью и неприкаянностью, скитаниями между небом и землёй, не готовыми его принять. Анви боялась потерять Вилитту, ведь с ней было связано столько положительных и жизнеутверждающих моментов совместных занятий под началом у госпожи Сабры. Они пытались обогнать друг друга и учили заклинания наперегонки. Анви улыбалась Вилитте каждое утро, та стала неотъемлемой частью стабильности её мира. Без Вилитты всё станет уже не таким, хотя Анви, безусловно, сможет продолжать жить и идти вперёд. Анви просто отказывается так поступать, ведь она беспокоится о душе спутницы и о её здоровье. Как же иначе, госпожа Сабра так воспитывала их – звенья единой цепи, составляющие групповой гармонии. Разбить это и отпустить Вилитту значит не усвоить ничего даже из базовых наставлений этой замечательной женщины.

– Подожди! – Анви отчаянно и жалобно позвала её, уже догадываясь, что ей не угнаться.

– Отстань! Оставь меня в покое! – раздалось откуда-то спереди и справа.

Анви со всех ног, уже порядком сбитых, но ещё способных двигаться, метнулась туда.

Вилитта ничуть не изменилась вместе, но, казалось, при этом состарилась до дряхлости и немощности. Её глаза почернели от ужаса и ввалились, щёки исхудали, кожа стала пергаментно-тонкой и сухой. На Анви Вилитта уставилась так, словно в упор не узнавала её, да и вообще признаков даже самого посредственного интеллекта она выражала мало. Возникало впечатление, что за эти несколько минут она опустилась и отупела, как если бы лес истрепал и выпил её до капли. Анви прыгнула ей на шею и крепко обняла. Если они и пропадут – то обе. Она не даст лесу так просто победить, пусть Вилитта и взбалмошная, и эгоистичная, но Анви знает и другую её сторону – девочки, которая просто отчаянно жаждет признания, уважения, надёжного места и статуса в жизни. У всех есть свои амбиции, и это не плохо. Анви не исключение. Она – маг жизни, и она знает, что жизнь невосполнима, а утрата любого существа – неизбывное горе, которое невозможно превозмочь совсем, только научиться достойно нести его на себе. Жизнь – не финальная нота мелодии, чтобы её вдруг по своей прихоти обрывать! Вилитта далеко не идеальна, что верно – то верно, но это не значит, что от неё следует избавиться, как от мусора! Анви этого никогда не признает, она будет спорить хоть до хрипоты с кем угодно!

Глава 20

Тсссс… Пришлые совсем не умеют слушать лес, чуять живые токи силы, что, будто кровь, бежит там, под слоем чёрствой, как корка засохшего хлеба или душа тирана, почвы. Они пришли оттуда, где землю убили, покрыв слоем тесно подогнанных друг к другу камней. Они заковали её в металл, выжали досуха, обкорнали и подчинили себе. Украли её язык, её песни, её воду, её плодородие. Непростительно. Кара давно возненавидела беззаконие городов, они корёжат и подминают под себя всё, до чего могут дотянуться. Там нечем дышать, а небо кажется то ли бумажным, то ли глиняным – каким угодно, только не тем привольным и чистым простором, которым ему полагается быть. Кара не понимала, зачем они это делают и к чему стремятся. Ведь даже сны в искусственных домах, нагромождённых из мёртвых материалов, тяжёлые, потому что не дышат, не мечтать зовут, а лишь больше пугают, подавляют, иссушают, отнимая интерес к жизни. Город – как пятно гнойника на здоровой розовой коже. Кара истребила бы их все, но её магия позволяла лишь наказывать тех, кто совался на природу, не соблюдая ни порядка, ни приличий, приходил как потребитель и вор, топча как свою безраздельную собственность то, что вообще никому принадлежать не может. У неё больше не было ни родителей, ни дома, и от данного ей имени она отреклась, приняв то, каким её наделили коралловые деревья. В темноте они всегда светились, и, если ведать к ним подход, можно попасть на ту изнанку, где их речь становится осмысленными звуками, и в шёпоте угадываются отдельные слова. Они называли её Карой, так бы это звучало на человеческом языке – "та, кто заботится", а ещё "знающая тропы" и "лазурный родник". На их невообразимом наречии не было ни одного слова без хотя бы трёх разных значений. Бессчётное количество дней они потратили, чтобы научить её хотя бы азам, она росла гораздо быстрее, чем они, а информацию схватывала медленнее – во всяком случае, то, от чего ей некомфорто, они понимали даже быстрее, чем она успевала закончить фразу. Из её памяти быстро выветрилось всё, что касалось жизни с кровными родственниками и среди других людей. Только в лесу она ощущала себя хорошо и на том месте, где ей полагается находиться. Кара мечтала, что однажды лес разрастётся на весь остров и запоёт так звонко, что никто и нигде не останется безучастным. Сейчас он тоже пел, но некому, кроме неё, было разделить его грёзы, радость и боль. Гости быстро превращались во врагов леса, либо же уходили так резво, как могли, чуть ли не бегом торопясь покинуть его разноцветные сияющие своды. Её это огорчало. Разве так трудно его понять? Он ведь никого не отвергает, пока его не оскорбляют или не ранят. Здесь для любого, от мала до велика, отыщется уютный закуток, если они вытряхнут из голов и сердец сор, что накопился там из-за городских тесноты, духоты и суеты, и захотят жить, а не делать из себя вид. Они мнят, будто владеют целым миром, но на самом деле не способны совладать ни со страхами своими, ни с бесконечными страстями. Она же – часть леса, его верное дитя. Она живёт здесь, потому что её впустили, ходит по линиям, чтит корни, знает, что нельзя вскрывать плоть ни деревьев, ни земли, только естественным процессам бытия это позволено. Но над природой никто не властен, испокон веков заведено, что она стоит над всеми попытками постигнуть её законы, подчинить их себе. Только природе дано решать, кому жить, а кому умереть, поэтому Кара была убеждена, что почти все виды магии противоестественны. Когда такое откровенное насилие над самой тканью реальности обернётся против них – они тоже осознают это и взвоют, да поздно будет. Человеку полагается быть смиренным и внимать почве, по которой он ходит, воздуху, которым дышит, перелётным птицам и мельчайшей из букашек, густой и высокой траве и небесам над головой. Те, кто замахивается на большее – падают и разбиваются. Если бы люди были предназначены для полёта – им бы дали крылья, если бы должны были обитать под водой – плавники и жабры. Разве это не очевидно? Они насилуют великий и безупречный промысел самой реальности! Она ведь желает им лишь добра, так почему её отталкивают?

Деревья рассказывали ей сказки мере сном – о былых эпохах, о том, как менялись форма и размер островов, о тех, кого увели и кто ушёл по собственной воле. Они поведали ей, как родился первый город. Кара одновременно и восхищалась человечеством, и горевала о нём, ведь оно шло к неизбежному краху, с завидным упорством губило себя, ничуть не учась на прежних ошибках.

Слова нанизываются тонкой вязью на ветру, одно тянет за собой десяток других, будто гроздь ягод на ветке. Узелок, узелок, петелька. То же рукоделие, но голосом, а не пальцами. Песня выкликает то, что невозможно ни позвать, ни пригласить, остаётся лишь ждать, когда оно само снизойдёт. Песня напоминает клёкот целой стаи птиц разом, но её исполняет та, что прежде была человеком. Девочка не желала никому зла, её сердце обливалось кровью от того, что предстояло сделать. Ей всегда достаётся эта суровая и трудная задача, но она справится. Так пусть же песня льётся, пусть достигнет потаённого, уцепится за туго натянутую нить стержня мироздания и обовьётся вокруг неё.

Ой. Застыть в недоумении, хлопая ресницами. Что это такое маленькое, голубое и крылатое? Бабочка? Откуда она здесь? В этом лесу водились некоторые насекомые – но не бабочки. Наверно, потому что им тут питаться нечем. А вот эта – храбрая, одинокая и очень красивая. Направилась прямо к ней, Каре, и она попыталась на всякий случай отмахнуться, но ничего не вышло, бабочка по-хозяйски уселась ей на волосы. Ещё одна, жёлтая, большая, махровая, примостилась у неё на плече, а, когда Кара попробовала её поймать, перелетела на дерево, да повыше, чтобы та даже в прыжке до неё не дотянулась. Что это вообще означает? Как ей себя вести? Это подарок или угроза? Кара заметила бледное свечение чар вокруг обоих восхитительных созданий и смекнула, что к чему, но не понимала, что до неё пытаются этим показать. Она не признавала подобного, это же искусственное, фальшивое… Но не убивать же их! И они поселятся с ней? Да, Каре всегда хотелось, чтобы бабочки могли обитать в её лесу, да и с птицами и животными тоже не заладилось. Миниатюрные трогательные пятнышки жизни и тепла, чей срок короток, но они успевают и порадовать, и нарезвиться… И вот, её мечта исполнилась, и Кара лихорадочно гадала, как же ей быть дальше. А, впрочем, этого мало, да и её не улестишь, она благодарна, но не исполнять приговор выше её сил, потому что так заведено испокон веков, и лес доверил ей быть частью такой великой системы… Но погодите! Под ногами у неё пробились крохотные хрупкие зелёные стебельки, по стволам деревьев поползли длинные гибкие лианы, повсюду распускались пёстрые душистые бутоны. Лес менялся! У неё отнимали её лес и подсовывали нечто совершенно чужое!

***

Анви всерьёз полагала, что, ютясь в таком склепе, которому даже открытое небо наверху не помогало перестать быть слепом, немудрено никого не любить и странно общаться. И она стремилась привнести что-то настоящее и живое, такое, о чём придётся заботиться, но можно поделиться тревогами и невзгодами. Неладное творилось в этом лесу, но до лесной девочки не достучаться, пока та не увидит воочию, насколько лучше бывает, и не перестанет пробавляться одними лишь унылыми и тоскливыми историями мертвецов. Магия Анви позволяла ей чувствовать, что весь лес битком набит ими, он сам – одна сплошная мёртвая масса. То, что здесь заменяло деревья, выглядело привлекательно и чарующе, но в этом и таилась западня. Этот лес похищал души, и она успела в последний момент спасти Вилитту, но многим и многим не повезло так. Каша в голове у незнакомой, но явно нуждавшейся в помощи девочки давала лесу шанс легко манипулировать ей, внушая ложные идеалы. Анви знала, что полагается сто раз подумать, а после – воздержаться от опрометчивых порывов соваться с помощью там, где не просили, но не собиралась выполнять это правило. Нет уж! Если она пройдёт мимо, сочтя это не своим делом – кто же выручит бедняжку, уже не отличавшую свой и чужой вымысел от реальности? Она, впрочем, была уверена, что лес не злой и не жестокий, просто, как говорится, что живому горе и трагедия, то мёртвому праздник и восторг, просто потому что система ценностей совершенно иная. Запустение им мило и любо, они ощущают себя комфортно среди могил – как в прямом, так и в фигуральном смысле, вокруг может быть не кладбище, а, например, просто заброшенный много лет тому назад город или пустырь, на котором даже бурьян не растёт. Когда живые превращаются в бледные тени или гибнут, мёртвые обретают новых товарищей, их ряды пополняются. Анви знала, что их не так много, как может показаться, не все, кто умер от дня сотворения мира, потому что личности, которым исполнилось более ста лет загробного существования, либо истаивают до едва заметной и почти неощутимой дымки, либо своим буйным помешательством распугивают всех. Чем они старше – тем им сложнее сохранять целостность, по большей части потому, что пропадают причины и мотивация, те, кем они дорожили прежде, тоже по очереди ложатся в гроб, пока не остаётся ничего, что соединяло бы их с воспоминаниями о минувшем. Даже те, кто не привязывался ни к кому и посвятил себя работе над общественным прогрессом или, скажем, был военачальником и командовал легионами вышколенных и крепких солдат, видели крах своих держав, или как наука уходит ещё дальше, а их труды раз и навсегда устаревают и тонут в пучине времени. Такое настигало рано или поздно любого усопшего, даже того, перед кем преклонялись при жизни и первые несколько поколений потомков. Вот те и превращаются окончательно в содержимое их же сознания и подсознания, пока не становятся невыносимыми. Вот призраки и тают – или впадают в неконтролируемое бешенство. Анви им глубоко и искренне сопереживала. Её магия позволяла их видеть, но, поскольку способности Анви по натуре своей были противоположны взыванию к мёртвым и плетению связи с ними, обычно призраки её игнорировали, держали за пустое место, или нарочно демонстрировали своё глубочайшее отвращение. Она им не навязывалась, каждому своё, насильно мил не будешь, это всем известно. Но сегодняшний случай – иной. Потому Анви и решилась – не изгнать блуждающие души, но отпустить их дальше. Вот и дала лесу буквально новое рождение, перевернула страницу и начала писать с чистого листа. Это не её территория, её не звали и не предлагали навести тут порядок, а инициатива часто бывает наказуема, но Анви сделала выбор. Она лишь надеялась, что ещё не слишком поздно. Да, лесная девочка могла бы прожить ещё долго и не понять, что из неё постепенно выпивают все соки, оставляя лишь необходимое для восстановления, так как ресурс ценный, и заморить его совсем – расточительство. Но разве это хорошо? Разве сможет Анви ещё улыбаться и радоваться хоть чему-нибудь, не лицемеря перед людьми и собой, если сейчас уйдёт? После того, как бросила ребёнка чуть ли не запертым в гробу! Иногда стоит делать трудное, она же не в восторге сама, что они с Вилиттой попали в такое угрожающее положение, где из них так и тянутся выпить последние капли жизни и тепла. Но других вариантов ей не оставили, если они хотят покинуть лес. Хотя Вилитта ещё не до конца очнулась и восстановилась, она ничего не хочет, даже не помнит, как её зовут и откуда они пришли… Зато сама-то Анви пока ещё в своём уме! И она вычерпывала из себя силы, чтобы преобразить их в магию и озарить весь мир вокруг. Ей будет достаточно, если у неё останется жизни лишь на путь до места назначения, а потом – обратно до города.

Глава 21

Бывшие близнецы жались друг к другу так, словно ожидали, что их изобьют или как минимум наорут. Они явно не были уверены, стоит ли им верить посулам Ли, что никакая опасность им не угрожает. С их точки зрения, разделаться с противником, который дал слабину и больше не может постоять за себя – логичное и адекватное решение, а морали и совести на войне стоит заткнуться. У Ли сжималось сердце при мысли, что они привыкли полагаться лишь на себя, отторгая весь остальной мир. Научились видеть подвох в любой протянутой им раскрытой ладони, будто во второй человек, который прикидывается расположенным к ним и честным, держит остро заточенный нож. И, что хуже всего, он не мог сказать, что у них нет оснований так себя вести. Мир наказал их ни за что, просто потому что они родились некстати и не у тех. Каково жить тем, кому известно, что родители пытались добиться выкидыша, просто оба плода оказались слишком живучими? Они не сдались и не погибли-то лишь из свирепой и лютой, непримиримой и неутолимой ненависти. Они не доставят удовольствие тем, кто отрёкся от них! А ненависть – собственница, она ревностно выжигает все остальные чувства, особенно положительные. С её, ненависти, точки зрения они представляют лишь угрозу. Расслабишься ненадолго – и тебя обойдут, втоптав в грязь.

И эти дети с глазами затравленных, но всё ещё хищных, так и высматривающих, в кого бы вонзить зубы, зверей теперь на попечении у тех, кто вообще не представляет, что с ними делать.

– Но они же совсем не похожи! – воскликнула Тана.

Они не только не были близнецами, но, судя по всему, и кровными родственниками тоже не являлись. Чересчур уж большая разница во внешности. Мальчик был девочке едва по плечо, рыжий, зеленоглазый, курносый и конопатый. Она же – длинноволосая блондинка. Он чуть смугловатый – она утончённо бледная, почти до болезненности.

Ли объяснил, что благодаря серебристой сфере нашёл выход из междумирья, но чересчур поторопился, поэтому приобрёл такое тело – пуссан гораздо меньше человека, и магия подарила ему такую компактную форму, так как полноценную оболочку сформировать не успевала. Ранили же его твари, что роились на выходе, подстерегая добычу – правда, обычно ту, что падала вниз, так как почти никто и никогда не поднимался из бездны.

А потом начали рассказывать лже-близнецы.

Они познакомились в приюте. Вопреки догадкам, они действительно оказались братом и сестрой, но не родными, а лишь сводными. Их матери ни в чём не нуждались, но отец вёл себя так погано, что обе женщины не захотели растить детей от него. Разделив одну судьбу на двоих, Кана и Анак, в миру – Карин и Нило, поклялись на самом ценном, что у них было – кулоне из бисера в виде алой восьмиконечной звезды, который они сделали вместе, что никогда не расстанутся. Тогда и пробудилась их магия – кулон засветился.

На матерей они зла не держали, но отца извели. Он стал их первой жертвой, и, как ребята признались, вышло неаккуратно.

– Мы всё обляпали, – покаянно вздохнула Карин. Сожалела она, впрочем, вовсе не об убийстве, а о том, что результат некрасиво выглядел.

Нежеланные дети, помеха для всех, с кем они встречались и знакомились. Те, кто занимает чужое место, ведь чуть ли не каждый обязательно сообщал им, что они – мусор, лишние рты, неудачники, которые отбирают у других, тех, кто знает, зачем живёт, и не стесняется в своих амбициях, кусок хлеба и возможность реализоваться. Их старались оттолкнуть, убрать. Та изнанка мира, которую ни Хранители, ни руководство тех стран, что находились там, внизу, на твёрдой земле, никогда не предают гласности, пряча и не пряча одновременно. Все знают, что она есть, заверяют, что в самом скором времени сделают с ней что-то, как огня боясь уточнять сроки, и – пускают на самотёк. Эти дети – как пятно на подоле платья или на скатерти, посаженное во время бала, о котором все знают, но из соображений этикета игнорируют. Ли понимал, что перевоспитывать их уже поздно, да и вкус крови они уже распробовали, поняли, что чужие жизни могут быть в их безраздельной власти. Все оборачивались против них или обдавали безразличием, и дети научились кусаться, научились играть на опережение и сбрасывать с доски раньше, чем устранят их. Жизнь, величайший дар, который невозможно переоценить, они ставили на кон легче, чем мелкие медные монетки, даже на целую пригоршню которых не купишь ни корки хлеба, ни глотка воды, и нужен целый мешок, чтобы хватило хоть на день.

– Магия отозвалась нам, исполнила наше желание, – сказала Карин.

– Больше всего мы хотели всегда быть неразлучны, и она сделала нас одинаковыми. Отражениями друг друга. Мы могли обладать ею только вдвоём, вместе, одновременно – или никак, – прибавил Нило.

– Мы перестали взрослеть. Глупо, конечно, но тогда нам казалось, что с этим напрямую связано, каким человек станет, а мы не хотели уподобляться тем, кому всё равно на нужды младших и слабых.

– Через пять лет нас заметили и пригласили в Хранители. Мы согласились. Нам мерещилось, будто это романтично и сказочно, – Нило горько ухмыльнулся.

– Мы создали себе фальшивую родословную, а иллюзии помогли построить замок только для двоих. Мы выдали себя за аристократов. Мир не был честен с нами, и мы не видели смысла говорить о себе правду тоже.

Ли удручённо покачал головой, подыскивая, с чего бы ему начать. Он не знал, стоит ли ему вообще касаться чьих-то принципов и устоев, если его собственные вряд ли можно назвать безупречными и достойными называться образцами для подражания.

– Это не должно зависеть от того, какие люди вокруг вас. Чистосердечие и прямодушие либо входят в естественные порывы наших душ, либо нет. Я не лгу не потому что никто никогда не обманывал меня, а потому что мне противно. Ощущение такое, будто в зловонную лужу вляпался, и уже сразу перестаю быть правым, а другие – виноватыми, я опускаюсь вровень с ними. Как, увидев свиней, встать на четвереньки и тоже захрюкать.

– А как насчёт воздавать другим тем же, что они делают? – спросил Нило, глядя Ли в глаза.

– Обокрав вора, ты всё равно станешь вором. Прикончив убийцу – убийцей.

Ли поверить не мог, что ему приходится разжёвыывать настолько очевидные истины, но куда деваться – сам взвалил на себя обузу. Да, знания близнецов выросли до заоблачных высот, а вот развитие остановилось годах на пятнадцати, не больше.

– Вы не могли бы отложить это на потом и обсудить более насущные вопросы? – резко одёрнула их Сабра. – Они ещё недавно входили в стан врагов, и, если собираются доказать свою лояльность и сохранить шкуры – пусть рассказывают, да поподробнее.

Увидев, как вздрогнули и сжались близнецы, Ли и сам не заметил, как вступился за них:

– Не давите, пожалуйста, Мастер. Лично мне важно всё, что они говорят. Даже так мы узнаём многое о Хранителях…

Он имел в виду, что те перестают выглядеть безликими и одинаковыми, будто специально штампованными по одному шаблону, врагами. Ли стремился вникнуть в индивидуальность каждого, интуитивно чувствуя, что тогда, возможно, не придётся и убивать. Он не пылал рвением поквитаться с ними, да и вообще не любил насилие. В глубине его души теплилась надежда как-то поладить с теми, кто остался. Сколько войн в истории не произошло бы, если бы стороны хотя бы пытались понять друг друга, вникнуть в мотивы, в переживания, в идеи, мечты и стремления тех, кого собрались истреблять? Если бы ценили людей по ту сторону и понимали, как невосполнима потеря любого из них? На обоих берегах у всех есть то, что дорого, то, за что готовы лечь костьми поперёк пути, но не дать пройти супостатам. А часто гроссмейстеры наверху просто швыряли подневольных людей, будто щепки, в перемалывающий и пожирающий всех и вся водоворот, из которого не всплывал уже никто… Захватчики и тираны воображают себя творцами мироздания, они укладывают себе под ноги живую плоть себе подобных, кто не сумел подняться так же высоко и тоже диктовать окружающим свои условия. Взобрался над толпой – и сразу воображаешь, будто тебе предначертано повелевать ею. Люди грызлись, как волки, в миновавших неблагополучных эпохах там, внизу, на земле. У кого армия больше или лучше обучена, кто качественнее вооружён или действует беспардоннее – тот и одерживал победу, а, значит, в хрониках для потомков его записывали как правого, мол, он сокрушил зло и принёс благоденствие. Но империи их стояли на океанах крови и горах тех, кто пал и не удостоился даже беглого упоминания. А они сейчас, люди будущего, ушли ведь вперёд, да? Они не уподобятся ослеплённому бешеной яростью лютому зверью? Ли молился бы на это, если бы знал, кому. Хранители ведь не боги, пусть и сияют, и вершат чудеса. Они тоже люди, пусть и бывшие, а, значит, ошибаются. Расстраивала Ли озлобленность людская, как лезвием бритвы по сердцу, и всё внутри смерзалось, и в мелодии жизни слышался мучительный, царапающий, взывающий поправить его хоть немного диссонанс. Он не мог взять в толк, неужели так трудно задержать лавину своего негатива хоть немного и всмотреться в чужое лицо, понять, что и у другого всё обстоит далеко не хорошо, и не прибавлять ноши на его плечи, но соединить их и тащить вместе, сообща. Злость нахлынет и пройдёт, а человеку ты плохо сделал, и глотает он кислое питьё твоей агрессии и жестокости, давясь и не смея отплёвываться, чтобы добавку не получить.

– Нападений больше не будет, – вдруг сказала Карин.

– Да, они потеряли уже половину, если считать нас, и пойдут на переговоры, – кивнул Нило. – Как это ни забавно, но с вами действительно собирались поладить. Чего вы желаете? Почему не сдаётесь?

– Потому что… – заговорил Фрид серьёзно и даже почти угрюмо. – Хранители не единственные глашатаи воли островов. Мы не примем ультиматумов и не объявим о своей капитуляции. Мы тоже хотим начать решать, а не ждать, пока это сделают за нас.

– Даже если вас убьют? – потрясённо выдохнула Карин.

– Если они не изменят своё отношение и продолжат настаивать на том, как оно есть сейчас – то умрут они, – просто и непреклонно сказал Фрид.

Внешне он вполне успокоился и снова мог здраво рассуждать, но где-то там, в его мерно вздымающейся и опускающейся груди, клокотали пурпурная злоба и желчное неистовство. От Фрида Хранителям прощения не видать, он не пойдёт им навстречу ни в чём. И Ли поёжился, догадываясь, что Фрид заставит длить сражение до последней капли крови одного из флангов противостояния. Вот с такими лицами и сокрушают превосходящие по численности орды, а потом их рисуют на портретах и объявляют героями… Но что за герой может получиться из человека, который положил сотни своих же соратников и чужих бойцов, точно так же согнанных безумными вожаками на бойню?! Ли ни за что не согласится, что такой головорез достоин этого статуса!

Глава 22

Кассий еле-еле, будто гусеница по склону горы, поднимался по широкой винтовой лестнице. Её точёные мраморные ступени и роскошные резные поручни, украшенные золотым узором лепестков, бутонов несуществующих в природе, фантастических, диковинных цветов и гроздьев спелых ягод, ничуть не вдохновляли его передвигать ноги быстрее. Наоборот, он в очередной раз сетовал, что эту радость несказанную не сделали хоть немного пониже. Что поделать, никто не становится моложе с годами, и даже верховных жрецов не обходит всеобщий печальный жребий. Кассий также сожалел, что не выбрал себе лабораторию на одном из нижних этажей Храма, польстившись на красивый вид из окон и больший простор для действий. Работать там, наверху, считалось огромной честью, которую ещё заслужить надо, и оборудование там не в пример лучше, и тех, кто вокруг шумит и может некстати толкнуть под руку, в разы меньше… А сейчас Кассия раздражало буквально всё, от росписи голубовато-белыми, пышными, как хорошо взбитые пуховые подушки, облаками на потолке и до сияющих, начищенных до безупречного, почти стерильного блеска стен. Кассий хотел в отставку, но должность верховного жреца, к несчастью для него, давалась пожизненно, и по своему выбору с неё не увольнялись. И уж подавно не до смены караула в разгар штурма – кто на посту есть, тем и отбиваться предстоит. Да Кассий и сам знал, что невыносимо заскучает, отойдя от забот. Они не позволяли ему, дряхлой кляче, не развалиться окончательно.

Молодёжь! Глупые детишки, их бы рвение да на развитие острова! Хотя то, что среди них затесались не последняя в своём деле госпожа-Мастер и сильнейший из официально зарегистрированных магов, удивляло Кассия. Они-то уже не малыши, могли бы и головой иногда пользоваться, а не только еду жевать ею! Им настолько заняться нечем, или в чём проблема? Да, во времена безрассудной юности Кассия и у его поколения возникали странные идеи, кто-то вопил о тиранах и угнетателях, но большинство переросли это, а те, кто не смог – исчезли без следа. Кассий не осуждал Хранителей, они не в книжке ведь живут, где храбрый и гордый герой перед тем, как его отправят на кремацию заживо, обязательно произносит речь, что за него отомстят, а кривые зеркала будут сброшены с башни, и где, главное, рано или поздно, обычно – под конец, всё это сбывается. А потом они весело пляшут, празднуя свержение строя жестокой и жадной власти, которая превышала все свои полномочия – как будто страна после этого не лежит в разрухе и нищете. Легко сломать, а вот что эти ребята построят? Они вообще пахать от утра до утра, не разгибаясь, чтобы построить общество честнее, лучше и справедливее, чем у таких-сяких злых и плохих Хранителей, готовы? Естественно, они провернули много таких афер, за которые больше половины верующих отреклось бы от них, как от глиняных или деревянных идолов, если бы те стали достоянием гласности , но… Сначала подержите в своих руках штурвал гигантского корабля хотя бы год, не посадив его на мель и не налетев на риф, а потом болтайте о том, как с этим справляются другие!

Кассий прожил уже так долго, чтобы стать невосприимчивым ко всей пропаганде Хранителей. Он видел их насквозь. К его годам люди обычно либо полностью ударяются в религию, либо, наоборот, их уже вообще ничем в принципе не проведёшь, даже при тысяче безупречно сфабрикованных доказательств. И он отлично знал цену тем, кому служил, но его это не волновало. Он сознательно выбрал их сторону. Они давали какой-никакой порядок и хотя бы хрупкую, но уверенность в завтрашнем дне. Людям в большинстве плевать на то, что их ежедневно запрягают в плуг и гонят на поле, как скот, если кормушка полна, можно поспать на мягком и под уютной крышей, а рядом семья и вроде как недурно устроенный быт. Постараешься лучше – и тебе позолотят твои вещи, чтобы ты пустил пыль в глаза соседям и прошёлся этаким обеспеченным и во всём довольным жизнью барином перед ними. Им страшно от войн и революций. Вместо впечатляюще яркого и зовущего за собой знамени грядущей утопии они видят только лишения и потери. А, не приведи Улеф, повстанцы будут разбиты вдребезги и повешены на столбах?! Нет, надеяться на что-то большее, чем есть, вызывает у них несварение и мигрени, им бы поменьше воплей и суеты да чуть повыше жалованье. Люди сами же забросают камнями любого, кто попытается выбиться из круга понятных каждому элементарных маленьких радостей и нацелится в небо, на что-то великое. Эти сопляки, что чуть ли не на костёр взойдут ради звёздного шанса доказать свою правду, напоминали Кассию дворовых петухов, которые успевали распушить перья и наверняка возомнить, что уходят несломленными и прекрасными, тогда как всего лишь за ближайшим углом их обдирали донага, чтобы затем отправить смешную и вовсе не преисполненную достоинства тушку в суп. Все посмотрят, как они варятся, и уже через десять минут забудут, что за вздор те кукарекали, пока пробовали убежать от расправы. Да, у каждого есть неотъемлемое право на личные заблуждения и промахи, и Кассий вполне терпимо и сдержанно относился к подобному, предоставляя каждого назначенной судьбе, но не когда речь шла о тех, за кого он считал себя хотя бы косвенно, в самой малой мере, в ответе. Как верховный жрец, Кассий любые беспорядки и малейших упадок чего бы то ни было в стране относил на свой счёт. Кто соблазнил малых сих прямо у него под носом? Откуда проникли тлетворные миазмы бунта? Войнами, оружием, правом силы брать с наскока – гнилой и шаткий подход. Каждый, кто прибегает к нему, будет вести людей за собой лишь до тех пор, пока побеждает.

Да, в том-то и проблема для него. Скрипи ты, как несмазанные дверные петли, не скрипи – всё едино, нужно разгрести завал, пока тот не погрёб под собой всё, что ещё оставалось здоровым и цветущим. Кассий любил острова и положил бы жизнь на то, чтобы избежать перемен. Нет, они не всегда к лучшему, есть перемены – предвестники конца света.

Стыднее всего вышло с тем, что ученик его ученика тоже участвовал в этом балагане. Кассий знал, что не может брать на себя ответственность за то, что новое поколение получилось не таким, как они, старики, мечтали, когда были сами в их возрасте. Знал – и ничего не мог с собой поделать. Значит, Кассий где-то оступился, а тот, кто его слушал, сбился с пути ещё сильнее, и теперь Фрид тратит себя на попытки расшатать устои, принятые задолго до рождения его бабушки и деда. Поведение детей – всегда отражение воззрений их родителей, даже если они не согласны с теми ни в чём. Протест – тоже показатель и взаимоотношений со старшими, и полученного воспитания, да и в целом всей эпохи. Нельзя закрывать глаза на то, какие всходы дали их, наставников, посевы. Значит, чего-то недодали, недообъяснили, мало донесли в протянутых навстречу ладонях – ноша успела просочиться сквозь пальцы. И откуда берётся такое стремление непременно сгореть, встретиться с чёрным вихрем смерти, бросить себя в самое жерло? Талантливые, способные, умные люди ведут себя как самоубийцы, да ещё из тех, кому мало отправить в пустоту лишь себя одних, и надо прихватить побольше ни о чём не догадывающегося народа. Кассий хотел жить, пусть ему и осталось времени с куцый хвост. Он научился дорожить с каждым днём. А горячие импульсивные молокососы лезут решать за него и за всех остальных. И вот теперь Кассий и дитя дорогих ему когда-то людей, ныне – тёплых и светлых воспоминаний, обученное человеком, которого он всегда ценил и уважал, находятся в разных лагерях и, не будучи даже знакомыми, уже пребывают в ссоре, готовой вскоре перерасти в открытое сражение. Кассий, имейся у него на это хоть малый шанс, охотно извлёк бы Фрида из рядов этих прискорбно плутающих между реальностью и своими химерическимиупованиями фанатиков. Будь он сам посноровистее, не растеряй скорость и хватку на склоне своего века – ввязался бы в круто заваренную кашу, чтобы всех оттуда вытащить, но Кассий, седой, согбенный под гнётом перенесённых невзгод и свершений, уже давно не так хорош.

Кассий сел за стол, отодвинул двумя руками фолиант в обтянутой змеиной кожей обложке, такой толстый, что поднять его и держать на весу людям обычного телосложения и физической силы можно было лишь вдвоём, и развернул чистый свиток. Буквы ложились причудливой тёмной вязью по его бледно-бежевой, с лёгким уклоном в желтоватый оттенок, шероховатой поверхности, Кассий писал быстро и бегло, уже продумав и обкатав каждую фразу в уме. Свой убористый, аккуратный, изящный почерк он старался сделать ещё более компактным, чтобы уместилось всё, а сказать он хотел многое. Хотя, конечно, Фрид был волен скомкать или разорвать письмо, не читая, Кассию нечем его заставить, да и незачем, он сам виноват, что упустил Фрида, недоглядел, где-то промахнулся. А, значит, ему и подходы искать. Да уж, строптивый маг, которому по плечу оказалось покорить силу древних камней, никогда не сворачивающий с единожды выбранного пути, против него, Кассия, чувствующего, что в его теле нет ни нормально функционирующих органов, ни достаточно прочных костей. Весь запал любых твёрдых воззрений и принципиальных позиций давно выветрился из него. И, наверно, он даже в некоторой мере трус – но быть оголтелым глупцом, что лезет с открытой грудью на баррикады, уж точно не приносит больше пользы.

"Господин Эль'Винг,

Вы, должно быть, совсем не помните меня. Последний раз я видел вас совсем маленьким ребёнком, а, поскольку приходил в основном к вашему отцу, то, каюсь, уделил вам не столько внимания, как следовало бы. Я – друг ваших родителей и наставник вашего наставника, почтенного Ашры, Кассий Ма'Гарр. Вам моё имя может быть известно в связи с саном верховного жреца. Но не отворачивайтесь от меня с презрением сразу, едва лишь прочитаете это. Я питаю к вам глубокое расположение и хочу отвести от пропасти, к которой вы стремительно, со свойственной вашему возрасту ослеплённостью, торопитесь. Сожалею, что нам приходится знакомиться ближе в таких суровых обстоятельствах, но история не всегда спрашивает желания её участников. Это не мы творим её, а она творит себя с нашей помощью. Но мне бы чрезвычайно хотелось с вами увидеться, господин Фрид. Откладывать некуда, ведь ваша страсть скоро обернётся против вас. Я долго ожидал подходящего случая и получил то, что заслужил за свою медлительность и нерешительность – мы встретимся при наихудших условиях из возможных. Впрочем, нет, ещё не всё потеряно, ведь я ещё не получил приказ о вашей казни, вот это было бы настоящей катастрофой. В моих целях – не дать этой страшной вероятности будущего воплотиться в жизнь. Пожалуйста, не отвергайте моё приглашение, я гарантирую вашу безопасность и свободу по завершении переговоров, к чему бы мы в итоге ни пришли.

С безмерным уважением к вам, Кассий."

Скрутив пергамент тугой трубочкой и перевязав жёлтой лентой – символ запроса мирных переговоров, – Кассий положил его на колдовской ветер и позволил тому унести послание к адресату. Ветер разумен, он избежит столкновения с птицами и не даст перехватить драгоценное сообщение тем, кому оно не полагается. К счастью, на свете почти нет магов, способных сбить заклинание верховного жреца, и один из них – как раз Фрид.

Глава 23

– Как ты можешь настаивать после того, что случилось?! Ты видишь, как мы все изранены, и хочешь продолжать?!

– Именно поэтому и хочу! Это ты как можешь хотеть мириться или искать компромисс с ублюдками крылатыми после того, что они сделали с Таной, с Иммой, да и с тобой самим тоже?! Или ты теперь не мужчина, а изорванная тряпка?!

– Кровь… Тебе ещё мало крови?! Проливая её, чем ты отличаешься от них?!

Звук удара. Ли отпрянул, держась за челюсть и ощупывая её на предмет сломанных зубов, а Фрид, не разжимая кулаков, наступал на него, в его глазах явно читалась жажда продолжать, пока не превратит чужое лицо в месиво. Тем не менее, магию он не использовал, и это говорило о том, что он ещё как-то себя контролирует. По крайней мере, Сабре хотелось надеяться, что она поняла его правильно.

– Читай проповеди о смирении, прощении и человеколюбии, когда тебя унижают, а твоих близких насилуют! Целуй ноги хозяевам и пресмыкайся перед ними, ничтожество!

Фрид был страшен. Он шёл искалечить и возражений не принимал. Для него аргументом являлся бы лишь агрессивный отпор от Ли. Имма бы могла остановить его, но её здесь не было. С тех пор, как она пострадала, Фрид так и остался сам не свой, и, как мужчина как человек, считал себя в ответе за истребление Хранителей подчистую. Он хотел столкнуть их с пьедестала, как сталкивают в реку или пропасть каменных истуканов и сжигают на кострах деревянные тотемы идолопоклонников. Он и правда был готов рискнуть возвратиться в нижний мир, опуститься под облака, даже если там приходится жить, ежедневно травя себя выхлопными газами, фабричным дымом, токсичной травой, химикатами в пище и питье – всем тем, что они тут, наверху, знали только по книгам. Это вызывало у иных впечатлительных детишек кошмарные сны с пробуждениями в истерике посреди ночи, а у взрослых – нервный тик. Но чистый и благоустроенный рай загнил изнутри! Лучше уж видеть дрянь, которую можно устранить физически, поработав руками или, на худой конец, лопатой и мусоросборником, придумать очистители воздуха и фильтры для воды, чем смотреть в лица приличных и благовоспитанных с виду людей, не зная, насколько они испорчены и в какую сторону под привлекательной оболочкой.

– И с чего ты начинаешь переустройство жизни?! С того, что угрожаешь другу?!

– Какой ты мне друг, паразит избалованный?! Я не товарищ тем, кто не убивает Хранителей! Я думал, ты хочешь вытрясти из них побольше сведений, а потом свернуть шеи!

– Очнись! Ты себя-то слышишь?!

Ли пока что удавалось пятиться, отступать, не подпуская Фрида на дистанцию удара, однако, он вовсе не был уверен, насколько его хватит. Он не так вынослив, как Фрид, которого поддерживала в эту минуту ещё и непомерная злость, отнимая разум, зато прибавляя энергии. Если бы не приходилось защищать близнецов – Ли бы просто уступил и отдал себя на расправу, пока Фриду не надоело бы увечить его плоть. Но Фрид настаивал на их немедленной казни – не оставляя Ли выбора.

– И слышу, и вижу! Имму сломали, будто она кукла из тех, что стоят щепотку медной крупы и пригодны лишь на пять минут, а затем у них непременно что-то отваливается! Сломали человека так, словно это ерунда! Ясно же, что теперь или они – или мы!

– Если вопрос будет стоять именно так – то, скорее, обе стороны полягут!

– Ну и пусть! Я буду лишь рад умереть, если и они погибнут тоже! – Фрид свирепо сверкал глазами.

– А мы – нет! Оглядись, твоя месть разрушит больше, чем их расчёт и безразличие к нашим жизням!

Фрид остановился, тяжело дыша, с раздувающимися ноздрями, всклокоченными волосами и сползшими чуть ли не на самый кончик носа очками. Им вдруг завладели уныние и подавленность, словно что-то большое, безмерно важное, но такое, что невозможно облечь в слова, которые теряют силу и влияние сразу же, как отзвучат, даже если всего себя в них наизнанку вывернешь и выставишь на обозрение, застряло у него поперёк горла. Фрид не применял магию против Ли, хотя не мог не догадываться, что у Ли нет шансов отбить такой удар… Но обольщаться не следовало – Фрид не щадил его, а просто хотел чувствовать под руками живое тело, то, как оно сминается по твоей воле, сполна различая и смакуя все оттенки причинения боли другому. Магия этого не давала. Ли знал, что как минимум в эту минуту ничего от их прежнего друга во Фриде не было, и взывать к его здравому смыслу бесполезно – Фрид ослеплён и оглушён собственной правдой, упёрся в неё и гнёт эту линию.

– Ты правда будешь счастлив, если я умру? Это решит твои проблемы или снимет твою боль? – продолжал Ли, глядя Фриду зрачки в зрачки.

– А, если я скажу, что останавливаюсь, что дальше не пойду – за сколько ещё смертей и пыток я буду косвенно в ответе? – едва ли не прошептал Фрид.

Ли показалось, что он хочет упасть на колени и расплакаться, но тело отказывается. Держит его, будто привязанным к машине для пыток, растянутым на ней. Мир Фрида уже почти совсем развалился на кусочки с зазубренными кривыми краями, об которые только порезаться теперь можно, и тот уже не видел, за что ещё можно зацепиться, чтобы отсрочить падение хоть на день. Фрид настроился на смерть, не надо быть гением или уметь читать чужую мимику, чтобы это заметить. Уклад островов, полный размеренности, томной неги, роскоши, изысканности, хорошего вкуса и тона, сковывал его, Фрид не был предназначен для такого, ему бы туда и в тогда, где любой желающий мог без труда поучаствовать в какой-нибудь войне. Он бы выбился в вожди, а, даже если бы пал на поле брани – был бы счастлив. Внутренний шторм таких людей не соответствует внешнему штилю, и они стремятся привести окружающую среду в гармонию с собой, потому что успокоиться самим никому из них не дано. Фрид мог бы сполна наслаждаться жизнью и занять любой пост, включая правительственный – подай он заявку в Хранители, и ему бы не отказали. Но нет же, ему ничто не любо и не мило без блеска заклинаний и грохота от их столкновений! Фрид… Вечно себе на уме, непреклонный и упорный, как если бы скала могла ходить и говорить. Заметно, что учился у камней.

– Хорошо. Будь по-вашему. Катитесь куда хотите, а я вас с этого момента не знаю. И на глаза мне не попадайтесь. Мне не помогут ваши нотации, поэтому держитесь как можно дальше.

Фрид развернулся и ушёл прочь. Когда он скрылся за поворотом, Ли потёр ладонями лицо, провёл пальцами по чуть вспотевшему лбу. Туго сжатая пружина в груди никак не желала превращать свою потенциальную энергию в кинетическую.

– Ему было бы лучше, если бы Имма просто умерла, – задумчиво сказал он.

Да, с этим можно смириться, пережив все сопутствующие этапы утраты. Но теперь, в настолько подвешенном состоянии, Фрид каждый день буквально пылал на костре заживо, рассыпаясь, но не теряя сознание и даже не утрачивая чувствительность. И пытка эта всё не прекращалась, Фрид ждал того, что, может быть, никогда не наступит. Шансы Иммы были слишком малы, с Анви и Вилиттой могло произойти всё, что угодно, и… Что, если они не успеют?

– Он уронит весь остров и разнесёт вдребезги об землю внизу, если Имма не выкарабкается, – со вздохом встревоженно сказала Сабра.

Ли промолчал. Глупо констатировать очевидное.

***

Ничего святого в этом мире отныне и во веки веков не осталось, нечего и ворошить золу, в которую перегорели некогда милые сердцу безделушки, или перебирать старые, многолетней давности, записки, надеясь разыскать в них искры чего-то ещё живого и настоящего. Фрид понимал, что всё меняется, и ему там, к чему все и всё стремятся, места не приготовили. Душно, душно и тошно в этих проклятых городах, на островах – как в бессрочной ссылке. Красота – не гарантия счастья и не отражение таких же замечательных движений души, чаще всего она ширма, притворство, декорации, выстроенные вокруг груды кое-как наваленных, будто небрежно нарубленные ленивым работником дрова, трупов. Фрид ни в коем случае не назвал бы себя ни могущественным, ни отважным, более того – он последний дурак, если позволил своему духу и сердцу так распуститься. Он должен был знать положенное ему дело, а не стремиться столкнуть всё в пропасть, если Имма не выкарабкается. С другим настроением делают революции, вовсе не так мечтают о справедливом мире… Фрид ничего не хотел без Иммы, его ничего не заботило. Да и для чего продолжать? До сих пор каждый его поступок служил к вящей славе Хранителей. Повязать себе на глаза плотную розовую ленту, заниматься тем же самым как ни в чём не бывало Фриду претило. Ненависть к окружающему миру, ненависть к себе, само солнце – и то поблекло, будто на небеса просто налепили яркую круглую бляшку. Медали за выслугу лет – и те блестят ярче. Ну, свергнут они Хранителей – и что? Через десять, двадцать или сто лет тем на смену придут новые дутые, как мыльные пузыри, вожди. Мало ли история знала примеров… Всё в ней циклично, всё повторяется, замкнутое на себя, как заевшая игрушечная балерина, которая должна танцевать не хуже, чем живая, а сама лишь кружится, кружится и кружится, будто веретено или то насекомое, Фрид забыл название, которое ввинчивается под кожу, этакий маленький штопор. А он сбежал от товарищей, как мальшичка, который кричит, что его тонкое душевное устройство никто не способен понять, хотя на самом-то деле оно банальнее некуда, и вся его сомнительная личная заслуга – дурно слепленные стишки. Сбежал и возвращаться не собирается. Они полны жизни, у каждого из них есть планы на будущее и мечты… Фрид же ощущает, как сквозняк, которого нет на самом деле, продувает его насквозь. Смертельный холод.

Дыши, беги, споткнись, умри. Заколдованная цепочка одинаковых для всех действий, куда ни бросайся, чтобы разорвать её и улететь на свободу. И неважно, от старости или неловкости заплетутся и уронят тебя ноги – итог прежний. Агония? Да, вся жизнь – не игра, не театр, не прогулка и не развлечение, а лишь пустая агония.

Послание, оформленное точно так же, как обычно передавали свои приглашения Хранители, вдруг неторопливо спланировало, как бумажный самолётик или сухой древесный лист, впрямо в руки Фриду. Он едва удержался от того, чтобы уронить эту дрянь под ноги и наступить на неё, придавить всем весом, а то и несколько раз подряд. Пожалуй, есть резон ознакомиться с тем, что там ему тщатся предъявить – хотя бы смеха ради. Сардоническая ухмылка перекосила губы Фрида, когда он разворачивал свиток. Тут же, однако, она перешла в недоуменную и озадаченную гримасу. Это что же, подлог? Розыгрыш? Или же старый маразматик окончательно выжил из ума? Когда Фрид ещё не испортил отношения со жрецами – он слыхал, что Кассий заговариваться стал, право и лево путает… Не принял ли его верховный жрец за кого-то другого? А, может, вообще сочинил всю историю, чтобы заманить Фрида куда-то? Нет, глупо, жрецы же как собаки, ищейки и гончие, они бы взяли его след, вынюхали, куда бы он ни отправился, и напали всей вшивой и драной сворой. Так неужели правда? А, впрочем, разве Фрид так уж рискует? Он же не собирается становиться бессмертным. Рано или поздно стычка в любом случае будет, и незачем оттягивать. Вот только Кассий явно не обрадуется, когда он придёт – Фрид давненько не выносил верховного жреца, и не только потому что Кассий засиделся на посту, мешая выдвинуться молодым. Этот человек не лучше, а то и ещё хуже, чем Хранители! А ещё Кассий для Фрида был символом, буквально олицетворением слепого и рабского преклонения перед кем-то. Всё верно, сначала надо сокрушить именно его! Это и чисто стратегически выгодно – после такого удара жрецы ой как не быстро переорганизуются! Пусть Кассий и старый, дряхлый, гремящий костями, и песок из него сыплется – он их знамя!

Глава 24

Сад полыхал и сиял. Текло и переливалось в солнечных лучах расплавленное золото и серебро древесных крон, шелестели полупрозрачные и тонкие, будто слюдяные, голубые и белые листья бесчисленных кустов, аккуратно подстриженных и слишком опрятных – их декоративность бросалась в глаза, ни намёка на то, что подобное природа могла создать сама, а ведь, по мнению Фрида, именно так и должны выглядеть хорошие сады. Все знают, что за ними постоянно ухаживают специально предназначенные для этого люди, но придавать растительности такой облик, будто она сама выросла и приобрела такие приятные, ласкающие эстетические представления гуляющих, очертания, что к ней не прикасались, а чудо получилось само, считалось хорошим тоном. Здесь же будто специально подчеркнули – всё искусственное, рукотворное, покорное воле декораторов и никогда не перечащее ей даже в каких-то мелочах. Фрид аж зубами скрипнул – весьма подходит для личных владений вечного раба Хранителей!

И в центре всего этого великолепия витой ракушкой вздымалась к небесам башня. Висела безо всякой опоры, как в невесомости. Широкой светящейся лентой прямо по воздуху к ней поднималась широкая светло-лиловая дорога, чем-то похожая на аллею славы. Фрид знал, что по её краям наложена особая магия, благодаря которой никто не мог упасть вниз, даже если бы захотел спрыгнуть. Гравитацию и логику здесь вообще, кажется, похоронили, совершенно несочетаемые элементы чудом гармонировали между собой и смотрелись вполне безупречно. Ничего из этого не поддавалось здравому объяснению, но вместе производило такое впечатление, словно только так и надо, и ничто иное просто невозможно. Фрид дивился тому, как всё это соотносилось между собой. Архитектура несравнимо безумнее и сложнее, чем в несчастном поместье его брата, а он-то называл их скромные изыски там буйным помешательством! Ну, ещё бы, там колдовала лишь хозяйка дома, а здесь – множество лучших жрецов современности… Да уж, наигранная экзальтация и распушение павлиньих перьев как раз в их стиле. Парящий замок олицетворял оторванность от всех суетных увлечений и страстей, от всего, что застит взор простых смертных, мешая им как следует разглядеть небеса и устремиться помыслами в вечное. Большего двоедушия, цинизма под благообразной маской и фарисейства Фрид и вообразить себе не мог. Свиньи в мантиях, расфуфыренные, напудренные, напомаженные – младшие жрецы, уже привыкшие к тому, что им теперь всё дозволено, и ещё не умеющие скрывать свои грешки. Подчёркуто аскетичные, надутые и важные, что твои индюки, но делающие вид, что они преодолели все свои пороки и давно поднялись гораздо выше тех простых смертных, которыми когда-то были – старшие жрецы. И актёр из актёров, гороховый шут, изображающий из себя короля – верховный жрец. Прекрасно исполнено, достойно аплодисментов и требований выхода на бис! А приёмы и публичные церемонии! Ах, как же они стараются придать себе и своей шарлатанской конторе внешних лоска и изящества, купить народ дешёвыми фокусами и подарками! Фрида в детстве тоже впечатляло, он благоговел перед жрецами, восхищался пышными фейерверками и созданными магией драконами, фениксами, огромными бабочками, распускающимися высоко в ночных небесах цветами из разноцветного пламени.

Жрецы расступались перед ним – видимо, получили приказ пропустить. Однако, Фрид не мог не заметить их оценивающий прищур. Все они думали о том, как, в случае чего, нейтрализовать опасность от такого непредсказуемого гостя, как он. Их за это винить нельзя, конечно, он сам явился к ним и расхаживает, как у себя дома, и будь оно проклято – приглашение Кассия, что дело Фриду неприкосновеность. Им, разумеется, плевать на такие условности – но, увы, если его тут убьют, инцидент получит огласку, и сияние их непогрешимости исчезнуть не исчезнет, конечно, зато поубавится изрядно. На такое они не пойдут, и это их злит. Фрид заулыбался, дразня этих и без того нервных шавок, беспородных, набранных где ни попадя. Лояльность Хранителям стояла на первом месте, талант, задатки ума, уровень магической силы значительно отставали от неё. Отношение к простонародью вообще плелось в самом хвосте – даром что половина Хранителей оттуда и произошла. Правильно говорят, что, мол, никто не презирает плебеев сильнее, чем плебеи, которым удалось выбраться на верхушку – как насекомое на чистом и гладком столе может рассуждать свысока о точно таких же собратьях по виду, видя, что они вслепую ползают на полу. Вот только в следующую минуту в комнату может зайти хозяин и смахнуть несчастного жучка или муравьишку со стола к остальным. Вот только у этих маленьких созданий всё гораздо проще, а высланный в опалу вчерашний фаворит как будет оправдываться и извиняться перед семьёй, знакомыми и теми, кого он столь неосмотрительно унизил и оттолкнул?

Вот и лестница. Так и норовит указать всем, кто на неё ступит, до какой степени они в сравнении с ней, такой величественой и блестящей, ничтожны и малы! Кассий наверняка уже заждался его. Интересно, прислушивается ли к шагам, перебирает ли взволнованно сухими старческими пальцами, уже порой подводящими, немеющими по утрам и подверженными судорогам? Поделом ему, пусть изводится! Уважение к старшему? А Кассий разве заслужил это уважение? Его ведь глупо ожидать лишь за то, что много лет землю топтал и пищу переводил! Фрид от него ничего хорошего по своим меркам не помнил, ни для себя, ни для страны. Кассий – непротивленец, прилипала, и возраст делает его с такими качествами лишь противнее. Дряхлый лизоблюд – картина ещё более жалкая, чем юный подхалим.

Фрид остановился перед двумя высокими дверными створками, дугой смыкающимися на самом верху, и размеренно, солидно постучал три раза. Он специально соблюдал все приличия – в стане врага непозволительно ронять себя и поступать как неотёсанный примитивный варвар. Так что, даже если Фрида подмывало всё вокруг разнести в настолько мелкую труху, щепки и пыль, чтобы наверняка не поддавалось восстановлению – он останется вежливым и спокойным.

– Войдите!

Голос повелительный и строгий. Это, пожалуй, хорошо. Если бы Кассий показал, что, например, боится его, тошнота омерзения не позволила бы Фриду беседовать с ним. А теперь, возможно, он даже выслушает, что этот ходячий одр имеет ему сообщить или предложить.

Верховный жрец оказался внешне вполне приятным, опрятным и обаятельным, располагающим к себе. Фрид подрастерял часть своих предубеждений против него, но, естественно, для полноценного сближения этого не хватало. С другой стороны, начало было положено. Кассий добро и даже почти кротко улыбнулся ему, но ни капли ни заискивания, ни, наоборот, снисходительности или жалости Фрид от него не уловил.

– Спасибо, что пришли, – с явным облегчением и даже радостью сказал Кассий. – Вам не доставляли затруднений?

– Мне, знаете ли, не так-то легко воспрепятствовать сделать то, что я однажды решил, – ухмыльнулся Фрид.

Кассий вдруг тяжело выдохнул и ругнулся словечком весьма крепким, которое означало, если разбирать дословно, "перевёрнутый остров" и означал ситуацию, когда всё катится кувырком. Реплика эта входила в число святотатств. Фрид аж оторопел – белое стало чёрным, верх поменялся с низом!

– Давайте вышвырнем вон этот ненужный официальный тон! Я буду говорить начистоту, господин Эль'Винг! Вы суёте голову в петлю, но ваши умения и знания нужны острову! Не вычёркивайте себя так усердно из бытия!

Фрид оскалился.

– Вы уж простите меня, но осмелюсь спросить – ваше ли это дело?

– Моё. Я таких уже немало проводил на тот свет – молодых энтузиастов с горящими глазами. Кого-то я не успел спасти, кого-то не мог, а порой осудить их становилось, к моему величайшему сожалению и стыду, прямым долгом верховного жреца. Но вас я терять не хочу. Вы слишком хороши, а ведь ваши способности ещё не до конца раскрылись, и у вас ещё всё впереди.

– Я ненавижу Хранителей, – с вызовом выпалил Фрид.

– Это пройдёт. И, кроме того… Не желаете ли сами вступить в их ряды и показать всем что-то новенькое, влить свежую кровь, подарить другой взгляд на всё и всех?

Кассий не был наделён правом выбора в подобных ситуациях, он лишь рекомендацию-другую имел полномочия дать. Но, кажется, предлагал он всерьёз. Фрид застыл, не веря собственным ушам.

– Станьте следующим поколением Хранителей, исправьте всё, что вам заблагорассудится! Чем не выход… Для каждого из нас? Вы можете убить конкретных Хранителей, но вам не по плечу сокрушить всю социальную структуру нашего мира. Да и нельзя этого делать. Ради того, что вам взбрело на ум, вы готовы испортить жизнь тысячам людей, весьма далёких от любых идеалов и каких угодно великих целей? И среди них есть дети, для которых жизнь только начинается, есть художники и поэты, ничего не смыслящие в политике и витающие в своих фантазиях, есть пожилые люди, которые не смогут перестроиться, утратив все прежние ориентиры. Их-то всех вы за что обидеть хотите, господин Эль'Винг?

Фрид почувствовал, что мучительно краснеет – кровь жарко прилила к щекам, лицо его буквально пылало. Его отчитывают, будто нерадивого школяра или котёнка, что напрудил в неположенном месте. Ох, ну, почему нельзя просто выскочить отсюда стремглав, не оборачиваясь – а потом только в петлю от неизгладимого позора, что уже грызёт его нутро!

– Не давайте предрассудкам и прочему вашему персональному, что сидит только в вашем мозгу, сбивать вас. Вы прекрасный молодой человек, гордость и честь нашего острова. Не топите его в крови, не превращайтесь в того, чьё имя будут называть украдкой, шёпотом и в ужасе. Вы не станете их героем, вас зачислят в проклятые. Каждый, кого сломает учинённое вами смутное время, безначалие и безбожие, ляжет камнем на вашу совесть.

Фрид понурил голову под шквалом этой отповеди, он хотел бы провалиться сквозь землю, чтобы больше не видеть и не слышать Кассия, не ощущать себя так, словно его порют розгами, причём за дело. Кассий и правда верил во всё, что говорил, и это обезоруживало Фрида. Взялся осёл огород пахать, сорняков не осталось, овощей – тоже. Фрид привык считать себя если не наделённым выдающимся интеллектом, то уж, во всяком случае, сообразительным. За пару минут его с лёгкостью, изящно, как бы между прочим убедили в обратном.

– Что будет, если я, допустим, соглашусь? – тихо спросил он.

– Как что будет? – Кассий искренне изумился. – Вы станете Хранителем, и вам же предстоит решать, что будет и как! Осуждаете других – покажите, что можете вы!

Ему, значит, бросают вызов. Что же, наверно, Кассий прав. И тут Фриду сделалось страшно. Он ведь вовсе и не начинал даже думать о том, каким ему бы понравилось видеть будущее! Фрид знал, против чего он выступает, но ни малейшего понятия себе ещё не составил, за что борется. Альтернативы, их наверняка бесчисленно много впереди, но как выбрать? И что сделать, чтобы добиться запланированного результата?! Как часто выходило так, что из лучезарнейших, возвышеннейших и бескорыстнейших озарений получался пшик, а то и кошмар – просто потому что где-то ошиблись в реализации идей?! Фрид же никогда не пробовал, он не понимает даже, с какого конца браться и в какую сторону тянуть! А ведь вокруг такие же люди со своими критериями безупречности и всеобщего счастья, которое непременно достаётся каждому в равной степени!

– Ага, вот вам и трудно стало… Но вы справитесь. Вы ведь не один, – успокаивающе заверил Кассий.

Глава 25

Белое платье с лентами и крохотными розами, пышная причёска – крупные взбитые локоны, замысловато уложенные и подколотые миниатюрными шпильками из чистого жемчуга… Тана вертелась перед зеркалом, чувствуя себя как перед школьным выпускным балом. Правда, на сей раз волновалась она куда сильнее. В конце концов, не каждый день твоя наставница проходит посвящение в Хранители! Сабра сама вызвалась на роль второго Крыла для Фрида, ведь наличие представителя противоположного пола было необходимо для Хранителей, чтобы никто никогда не посмел забывать, что ни один не имеет никакого превосходства над вторым, но любое общение мужчин и женщин основано на взаимном уважении и признании в другом личности, которая во всём равна тебе. Прежде, незапамятно давно, хотя раны до сих пор не зажили и всё ещё видны на страницах учебников истории, не все мужчины даже понимали, что рядом с ними – другая личность со своими интересами и вкусами, что у неё своё мнение и свои увлечения, которые могут отнюдь не совпадать с их – и тогда надо либо учесть эти отличия, либо оставить человека в покое, не пытаясь навязать ему своё и перестроить его удобно под себя. Ещё хуже до них доходило, что, если ей нравятся такие же девушки, как она сама – это не потому что на неё не хватило парня, а потому что ей просто нравятся девушки, и это нормально, так тоже бывает. Тана чтила госпожу Сабру безмерно, а ведь та прежде была в паре со своей подругой. Это же вопрос не пола, а того, какой человек, достойный ли, чтобы ему доверять! Крылья были знаком свободы от любых притеснений, всё, что унижало человеческое достоинство по признаку пола, возраста, ориентации или расы, осталось в прошлом – поэтому в Хранители принимали всех, кто был способен выдержать экзамен и до конца, не дрогнув, без малейшего колебания, пройти обряд. В былые тысячелетия человечество совершало бесчисленное множество прискорбных, а то и откровенно возмутительных ошибок из-за предрассудков, и Крылья были обязаны напоминать каждому следующему поколению о том, что так, как прежде, ни в коем случае нельзя, чтобы народ не опустился снова на тот же примитивный уровень. Госпожа Сабра и Фрид вполне подходят, они как брат и сестра… Предчувствия в Тане на этот счет бурлили и смешивались в сплошную кашу, в которой уже не различить никакие ингредиенты, их набралось больше десятка, самых разных, но в целом положительных. Её абсолютная вера в госпожу Сабру и восхищение перед ней, граничащее с благоговением, успокаивали и едва ли не буквально приподнимали Тану над землёй, она не ходила, а словно бы летала, подобная невесомой пушинке. Она и подумать не могла, что всё окончится так замечательно, и жертв больше не будет! Хватит смертей, хватит переживаний и тревог о завтрашнем дне! Конечно, это не значило, что надо стать вовсе уж беззаботными, но огромный груз с плеч свалился. Получив обратно Ли, Тана, если сознаваться как на духу, не рвалась воевать дальше, её даже пугало до дрожи и холодного пота то кровопролитие, к которому они стремительно приближались. Она боялась, что выходка Фрида послужит тем самым спусковым механизмом, который и запустит резню. Но, к счастью, всё закончилось как в волшебной доброй сказке, где в заключительной главе торжествуют дружба и любовь. Да, это наивно и по-детски, возможно – вот только всё меняется, когда понимаешь, что погибли бы реальные люди, кто-то из тех, кого ты привык видеть каждый день, даже если это просто сосед или вообще посторонний человек, просто гуляющий со своим питомцем в парке или читающий книгу. Ты чувствуешь себя причастным, если видишь его изо дня в день месяц за месяцем, и, услышав однажды, что он умер, ощутишь пусть слабый, но укол потери – что-то в твоём мире уже никогда не станет таким же, как прежде. А если таких много? Если, идя по улице, на которой знаешь каждый булыжник и каждую вывеску, осознаёшь, что вокруг больше нет ни одного знакомого лица, и даже сами дома вроде бы прежние, но уже какие-то чужие? Ты помнишь, что там, где теперь пустырь, была кондитерская или булочная, а весёлая румяная продавщица оттуда превратилась в сморщенную и согбенную старуху, которая никого больше не различает ни в лица, ни по именам. А мужчина, который любил играть на скрипке на своём балконе, спился, и балкон завален пустыми бутылками… Да, иногда прошлое отправляется в могилу, а ты ещё не успел его отпустить. Хуже всего при этом, когда убийцы – те, кто тебе дорог. Это хуже, чем когда людей вокруг просто уносит время. Ты начинаешь видеть своих друзей и близких иначе, да и себя тоже. Выясняется, что ты ничего даже и близко не знал о тех, кого думал, что обожаешь и ценишь, как никого и ничто другое в мире. Тана была благодарна Фриду за то, что он не заставил их пройти через такое потрясение.

Эйфория Таны от близящегося великолепного торжества дополнялась тем, что Ли, отчаянно краснея, словно его щёки превратились в бутоны тюльпанов или поймали блики закатных огней, предложил ей выйти за него замуж. Наконец-то созрел! Тана согласилась сразу, и ещё отчитала, что он не сделал этого ещё в прошлом сезоне. Он сказал, что сомневался, достаточно ли подходящая партия для неё, и она притворилась, будто душит его, а потом расцеловала… Этот остолоп что, решил, будто она разборчива и капризна, как наследная принцесса?

В распахнутое окно дул свежий ветер, освежая разгорячённое лицо Таны, принося аромат множества цветов, что развернулись на клумбе напротив её дома в целое пёстрое панно, где каждый переход из одного оттенка в другой был любовно и тщательно рассчитан и с нежностью и заботой выпестован. Цветы. Столько времени, сил, творческих мыслей вложено в них, а ведь война уничтожила бы и это сокровище. Война всегда отнимает юное, чистое, нежное и прекрасное, корёжит саму землю, и весь город бы стонал под её пятой, превращённый в бурлящее месиво, где нет места ничему хорошему. Поцелуям и признаниям, детским играм и весёлым праздникам. Война заставляет всех день за днём прозябать в страхе. Тогда бы Тана не смогла бы вот так тепло и беспечно улыбаться своему отражению, как скоро улыбнётся Ли и всем остальным. Примерять новое платье и подмечать, как оно ей изумительно идёт, как подчёркивает талию, как талантливо дизайнер использовал контраст между девственно-светлой, как едва выпавший снег, тканью и пламенем её волос, как такой волшебный наряд делает Тану снова той девочкой, которая ещё не начала обучение у госпожи Сабры, даже не думала об этом. Девочкой, которая думала лишь об увеселениях и балах, так как ей нравилось, что все на неё смотрят, отдавая должное тому, как всесторонне одарила её природа. Тогда Тана ещё не поумнела, и поэтому всерьёз гордилась теми вещами, которых не сама добилась, а получила по праву рождения, что ничуть от неё не зависело. Это лишь потом ей захотелось состояться самой, а не как чья-то там дочь и наследница. Кичиться происхождением и высокой общественной оценкой, полученной благодаря этому? Вообще надуваться и важничать благодаря оценке посторонних людей, зависеть от неё? Ох, ну, и глупая же она была! Как же замечательно, что хотя бы к нынешнему моменту она от этого излечилась! Как вспомнит о своём ханжеском дутье губ, обидах из-за любого косого взгляда или подозрительных шепотков за спиной и самомнении до луны, так и хочется надавать себе оплеух, но… Всё же, как-никак, это её детство, она была бестолковым карапузом, и, наверно, такое поведение в те годы можно простить. Тана всегда была против того, чтобы малыши взрослели слишком быстро, не получив достаточно внимания и ухода. Стыд и позор – эпоха, в которую десятилетние уже рассуждают как умудрённые опытом и утомлённые всем в жизни старцы. Если бы Фрид не сложил оружие – они бы прошли через это, и многие уже никогда бы не оправились. Они разминулись со смертью и кошмарами на волосок! Представить – дрожь берёт!

Последний раз оправив шуршащий гладкий подол и проверив то, что ей соорудили на голове, Тана набрала в грудь побольше воздуха и вышла в холл. Она хотела произвести такой же фурор, как и в былые времена, но не фальшивый, как тогда, ведь теперь-то она понимала, что несформированная ещё и незрелая, да и слегка неуклюжая тоже девчонка не могла вызвать такого раболепного и льстивого восторга у взрослых, а самый настоящий, потому что Тана благодаря всем, кто помогал ей приготовиться, чувствовала себя сногсшибательной и волшебной. Солнце, яркое солнце заливает своими горячими лучами рыже-золотой ковёр, по которому она идёт, и, хотя оно немного слепит глаза – сердце Таны подпрыгивает в сладостном предвкушении! Да, её ждёт очень волнительный остаток дня, впечатления об этом сохранятся у неё навсегда! Хотелось кружиться и петь, но Тана побоялась помять изящную тонкую ткань прежде даже, чем всё начнётся, и показаться перед глазами в таком вот неприглядном виде. Решат ещё, что она неряшливая и не следит за собой даже в такие ответственные минуты!

Впрочем, её тревоги оказались напрасными, как и попытки уберечься. Едва она спустилась всего до середины лестницы – ей навстречу стремглав кинулся Ли, подхватил и донёс до самого низа так, на руках, а потом, кружа, увлёк в танец под плавную классическую музыку, похожую на то, как если бы соловей попробовал спеть под аккомпанемент журчания весенних ручьёв и звона нескольких дюжин хрустальных колокольчиков. Музыка успокаивала, умиротворяла, обещала будущее, подобное радуге, пойманной в грани алмаза, что сверкает, оставленный стоять на свету, на видном месте. Тана рассмеялась, Ли тут же повторил ей в унисон. Да! Они вместе, и теперь ничто их больше не сумеет разлучить! Ни за что на свете! Они оба купили своё настоящее и будущее дорогой ценой и могут теперь наслаждаться, не оглядываясь на прошлое! Долой мрачные тёмные тучи, нависающие над землёй обещанием скорой грозы, и Тана, и Ли обойдутся без зловещих и сумрачных предзнаменований! Да и не верят они никаким пророчествам, если на то пошло, ведь магия – она именно про изменение судьбы. И собственной, и чужой. Они справились. Что бы им ни было суждено – они победят и снова!

– Госпожа Сабра и Фрид задерживаются, – слегка озабоченно промолвил Ли.

– Может, нам теперь и его называть "господин Фрид"? – наполовину в шутку предложила Тана.

– Ну уж нет! Обойдётся! – фыркнул Ли.

Подошли, держась за руки, близнецы в их настоящем обличье. Они уже сказали, что никаких отныне и впредь масок, и они, мол, вместе вовсе не благодаря внешнему сходству.

– Это мы украсили зал. Вам нравится? Не чересчур ли вышло много зелёного и голубого? – робко спросила Карин. – Мы хотели, чтобы выглядело как новое начало, как возрождение природы при смене сезонов… Но, может быть, слишком прохладные оттенки?

– Нет, что ты, милая! Всё чудесно! – заверила её Тана.

Близнецы просияли, будто никогда не слышали комплимента лучше. Тана вдруг осознала, что так, скорее всего, и есть, и вряд ли их вообще кто-то по-настоящему хвалил. Она не без внутреннего содрогания предположила, что они никогда не чувствовали себя нужными. Дети настолько не привыкли к хорошему отношению, что она диву давалась. Ну, ничего, постепенно адаптируются, им нужно время, чтобы распробовать – подвоха нет, безопасность не обернётся кошмаром вновь.

Глава 26

Волоча гудящие, весящие словно по тонне каждая ноги, шаркая ими по пыли, Анви медленно плелась вперёд, не разбирая дороги. Если бы она не висела почти всем телом на Вилитте, она давно бы растянулась ничком и больше даже не попыталась шевелиться. Пройденный ими путь Анви помнила лишь отрывочно и смутно, целые куски выпадали, словно неподходящие в отверстия детали паззла. Так, например, она больше не понимала, что это за девочка шагает рядом с ними. Анви знала, что должна попасть домой, но на том месте, где раньше находилась её миссия, теперь зияла сосущая пустота. Так, словно её уши забила вата, или как если бы она слушала сквозь толстый слой воды, Анви еле разбирала умоляющий шёпот Вилитты, которая пыталась поддержать её, помочь протянуть чуть дольше, не сдаваться апатии и обмороку. Иногда Вилитта даже заставляла её отвечать, чтобы убедиться – Анви ещё жива, всё, через что они прошли, не бессмысленно. Анви гадала, за что же такое они обе так крепко держатся, почему Вилитта не может её просто бросить и пойти дальше вместе со странной зеленоволосой девочкой. Что-то важное, да? А почему и насколько важное? Будет ли так уж плохо, если она просто не захочет больше двигаться и закроет глаза? Зачем им обуза? Она их отпускает, она доверяет им то, что теплится в ней как мысль о чём-то, что надо исполнить непременно, но она уже не в состоянии назвать, у неё кончился словарный запас, и рот не слушается.

Вилитта помнила свой испуг, от которого её прошиб холодный пот – когда они нашли нужную пещеру, и Анви набрала воды из целебного источника. После этого Анви рухнула, и Вилитта кинулась к ней, развернула к себе за плечи, вгляделась в неестественно бледное, без кровинки, лицо, буквально заставила очнуться. Попыталась напоить её водой из того зачарованного ручья, растирала ей щёки… Но Анви бы ничего не помогло, магия не давала себя провести, Анви расплатилась по счетам и осталась должна, и они потеряли бы её прямо там, если бы Вилитта уже своей собственной магией не объединила с ней свою жизнь. Лесная девочка помогла, добавив немного от себя… И вот, Анви держалась лишь за счёт силы, упрямства и отваги их двоих. Анви жива, Анви дышит, и отчего-то Вилитте казалось, что, пока это так – у них у всех остаётся надежда. Что-то очень неправильное, обидное и жуткое ощущала она в том, что Анви вот-вот умрёт. Вилитта отдала бы ей всё, все отпущенные ей годы существования, искренне полагая, что Анви распорядится её подарком куда лучше, чем она сама, если учесть, сколько дров она уже наломала, но магия не соглашалась на такое, эта жестокая и суровая хозяйка явно собиралась настаивать, что каждому положено то, что нельзя передать другому, ни даже с кем-то обменять, даже если обе стороны согласны добровольно. Имму вынудили впасть в застывшее состояние, она не прошла весь предписанный ей путь, поэтому с ней шанс провернуть трюк был, а вот Анви сама всё израсходовала, сотворила это в здравом уме, отлично зная, что с ней будет. Вилитта, однако, не примет это так легко и не махнёт рукой, мол, это чужой выбор, и её совсем не касается. Она была обязана Анви многим, и то, что происходило теперь, отчасти лежало и на её совести. Она прозрела ценой души и здоровья Анви, её буквально выкупили в последний момент у пропасти, ведущей в никуда, но сама Анви падала вместо неё. Так что же, неужели Вилитте остаётся лишь стоять наверху, наблюдать за этим и покорно терпеть?! Ах, если бы она знала тогда, как всё обернётся – она бы остереглась со своими злыми и ревнивыми пожеланиями, она бы никогда не стала воображать себе смерть той, кто всегда относилась к ней хорошо и помогла стать человеком, которым Вилитта сегодня была – человеком, который может приносить пользу и быть интересным другим, человеком с перспективами и надеждами. Только теперь она обратила внимание на то, как часто Анви приходила ей на выручку, какие полезные давала советы, как неустанно поддерживала – и её, Вилитту, и всех остальных учеников госпожи Сабры. Пока Вилитта следила за тем, кому и какие милости дарует наставница, болезненно переживая всякий раз, когда кто-то обходил её и вырывался вперёд, Анви просто занималась делом, час за часом, день за днём, ни с кем ничем не мерилась и не толкалась локтями, не набивала себе цену. Она чётко знала, что должно выполнить, и держалась этого плана. Вилитта не могла избавиться от ощущения, что это она, её негатив, погубили Анви, да ещё и нанесли предательский удар в спину, когда Вилитта уже не хотела, чтобы всё это сбылось! Но нет, ещё не всё потеряно, госпожа Сабра наверняка знает, как исцелить Анви! А, если не она – то жрецы или Хранители! Да, отношения с ними испорчены, но Вилитта готова при необходимости даже пытать! Она ни перед чем не остановится, когда на кону жизнь подруги! Да, конечно, Анви бы такого не одобрила, но Вилитта её неспросит, а то ишь, что затеяла – бросить их так рано, навсегда лишить её компании! Для неё невыносимо было смотреть на блёклые, выцветшие, впалые щёки Анви и её погасшие, словно бы уже ничего не видящие глаза.

Город уже виднеется вдали, они скоро придут! Вилитта даже успела с облегчением встрепенуться и воспрянуть духом… Но тут ноги Анви подкосились, она рвано, слабо выдохнула сквозь полураскрытые губы и больше не вдохнула. Как бы ни кричала Вилитта и ни растирала её руки – Анви не воскресла. Попытка обвести смерть вокруг пальца провалилась, чего, впрочем, и следовало ожидать, это было очевидно с самого начала… Но Вилитта по-прежнему не сдавалась. Вдвоём с расстроенной, но такой же упрямой лесной девочкой они поволокли труп Анви к сияющей громаде города, похожей на гигантскую кувшинку, одну из тех, что, по каким-то поверьям, исполняют желания, а по другим – воплощают собой души умерших. Даже если Анви не вернуть – не бросать же её валяться, как швыряют на обочину из окна машины заводную балерину в истрёпанном платье, без одного глаза и со сломанным механизмом!

***

Прошла всего неделя, а Сабре казалось, будто целая вечность, настолько разительно всё изменилось. Как же напрасно она сопротивлялась все эти годы своему назначению! Всё равно что она бы сидела в песочнице и собирала из куличиков крепость, смешную и нелепую, как у всех малышей, и вдруг ей вручили возможность соорудить целый настоящий город для множества людей и снабдили первоклассными материалами. Перед её глазами распахнулся широкий спектр пёстрых, будто сотня бочек с разными красками внезапно перевернулась, вариантов грядущего, и у неё – право выбирать или комбинировать их! Сабра отчётливо поняла, почему Хранители так надменны – когда видишь это постоянно, понимая, что ты конструктор Вселенной не на словах, но как непреложная истина, рано или поздно переходишь за пределы дозволенного, сперва испытывая их, затем говоря себе ту самую мерзкую и лицемерную фразочку, что, мол, цель оправдывает средства, а потом сразу, чуть что, проламывая по своему капризу. Сабра, как и полагалось на празднике, улыбалась, приветствуя толпу, но душу подтачивала извивающаяся личинка сомнения – что, если и она однажды так же запутается? Хватит ли ей здравого смысла и стойкости перед искушениями? А это правда огромный соблазн, прикоснись лишь к основам мироздания, поправь их немного, устрани ошибки, как плотник рубанком обтёсывает бревно, снимая ненужную стружку… Увы, эта стружка – жизни, но, если в результате получится идеал, жемчужина творения, то не стоит ли оно этого? Слабые и ничем не выдающиеся, смешанные в одну сплошную массу обыватели не должны преграждать путь наверх, к поставленной цели! Они – муравейник, они – стая птиц, они – картонные декорации, разве их может быть жаль?.. Да, Сабра увидела, как всё воспринимают Хранители, изнутри, и больше не взялась бы осуждать их. У Хранителей действительно великие помыслы, не плакать же о каждой мышке, задавленной колесом кареты, и о мотыльке, что упал между жерновами! Смерть – не беда, это лишь естественный процесс, ведущий к обязательным изменениям. Если бы цветы никогда не увядали – они бы не освободили жизненное пространство для других, тех, что спят в семенах и ещё не проклюнулись на свежий воздух, навстречу приветливому дневному свету. Если бы животные не старели и не умирали – настала бы пора, когда пищи бы больше не хватало на всех, а, прекрати они плодиться – так и перекрыли бы кровообмен всему, что есть и что ещё может случиться, лишая реальность притока свежего, оригинального, новаторского, будоражащего и переворачивающего вверх дном все представления о бытии. Дрожать над каждым младенцем, даже тысячу раз невинным, но мешающим, заслоняет дюжину других младенцев, которые не появились, потому что родился этот. Они переживали за тех, кого Хранители были готовы сломать или стереть навсегда, но не задумывались о тех, кому таким образом освобождали саму возможность возникнуть и как-то показать себя. Они не видели, но Хранителям всё доступно, и там, впереди, Хранители выбирали лучшее, не мелочась и не экономя.

– Госпожа Сабра! – тоненький, ломкий, срывающийся оклик догнал её в спину.

Сабра обернулась и увидела Вилитту. Та судорожно цеплялась за Анви, голова девочки поникла, и то, что она – уже не она, а лишь оболочка, Сабре стало ясно с одного бегло брошенного взгляда. Вилитта сама немногим отличалась, словно вот-вот рухнет вместе с телом Анви и испустит дух.

– Как жаль… – Сабра прикрыла глаза. Ей стало нехорошо.

– Вы… Вы можете её спасти?

Вилитта, ты ещё такой наивный ребёнок… Твоя безграничная вера в Мастера поражает и была бы приятна, если бы не выглядела так глупо. Пора бы уже повзрослеть и осознать, что полагаться следует лишь на себя, иначе рано или поздно тебя неизбежно ждёт разочарование. Самый близкий друг – и тот может оказаться в отчаянный момент не рядом, или его проблемы не позволят ему уделить время твоим, или он просто не поймёт, какого рода помощь тебе нужна, люди ведь не телепаты. Конечно же, он может успеть, может искренне сострадать, может захотеть дать тебе всё, что в его силах, но чрезмерно рассчитывать на других не стоит всё равно. Оглядываясь на них, стараясь быть удобной им, чтобы тебя не прогнали, чтобы признавали и уважали – потеряешь себя и перестанешь различать, что тебе-то самой было нужно. Чужие речи в твоём уме заслонят твой внутренний голос.

– Я… Не могу, прости.

Она могла. И впрямь могла. Но Сабра уже заглянула на полотно вероятностей и там прочла, что равноценный обмен свершился. Анви отдала всё за три жизни, и судьба великодушно забрала только её жизнь, не потребовав больше. Это не такая богиня, которую следует надувать, и подобное точно не сойдёт безнаказанно. Нужно брать хотя бы то, что она согласна дать. И отказаться от Анви. Вот они, тайны магии – это не панацея, не универсальный ответ на любые вопросы, даже не способ облегчить себе повседневный быт. Магия – дракон, чьи кольца обернулись вокруг их реальности. Оберегающий и чуткий, внимательный и даже ласковый, но за оплошности и недосмотры готовый сожрать, не жуя. Этот дракон держит в полёте острова, но пренебрегать им и убеждать себя, что он добрый, отходчивый, неповоротливый и ленивый – значит зажмуриться перед неумолимо приближающимся цунами. Всё равно же сметёт, если ты даже случайно или не по собственной воле окажешься там же, где оно катится.

Глава 27

Хранители не имели пары не потому что им кто-то что-то запрещал, а потому что с их точки обзора романтическая любовь выглядела чем-то маленьким, едва заметным, незначительным, как и в целом подавляющее большинство человеческих эмоций и чувств. Разве можешь ты привязаться к кому-то одному, смертному, полузрячему, медлительному, когда вокруг тебя бесчисленные сонмы звёзд – только руку протяни? На этом уровне постигаешь иную любовь, ту самую, что может длиться вечно, изменяясь и разрастаясь, как и то, насколько легко рвутся или сплетаются, меняют цвет и расщепляются из одной на миллиарды звенящие и необозримо длинные нити всего сущего. И ты просто не захочешь растрачиваться на что-то мелкое и глупое, пополнить численность населения и создать новую скучную ячейку общества может кто угодно, ткать полотно Вселенной – единицы. Дух захватывало от масштаба поля доступных изменений, что простирался теперь перед Фридом, и он очень сожалел, что не примкнул к Хранителям раньше, упустив безвозвратно бесконечно многое. Глаза разбегались, и он ума не мог приложить, за что первым хвататься.

Нет, он не стал исключением. Хотя Фрид не забыл ничего из тех лет и событий, что связывали его с Иммой – они перестали иметь для него прежнее значение. Смешно даже, как он хватался за них, не видя всех остальных перспектив – а теперь целый их веер развернулся перед ним, дразня искушением перепробовать всё. Найти среди необъятной лавины информации то, что некогда было ему так дорого, представлялось гиблым делом. Да и к чему? Что было – то осталось позади, оглядываться бессмысленно, когда впереди лежит широкий и благодатный простор для любой деятельности, от великих свершений до ужасных злодейств… Хотя, конечно же, одно другому ничуть не мешает, всё зависит от того, с какой стороны смотреть. Фрид больше не понимал, как мог плохо выражаться о Хранителях, которые делали и делают всё совершенно правильно. Эмоции – наносное, они лишь мешают сосредотачиваться на делах. Представьте только изобретение всей вашей жизни, способное переломить всю прежнюю науку и дать гораздо лучшую – но вам мешает какая-нибудь мелочная сентиментальность или жалкая гуманность! История бы навсегда осталась на своём начале, если бы сотни не ложились в могилу ради тысяч, что придут им на смену! Естественный отбор может почудиться жестоким, но он – неотъемлемая часть природы! Те, кто слабее, становятся питательной основой для богатых всходов чужого урожая. Ничего не надо менять, он был слеп и глух! Какое несказанное счастье, что его допустили, возвысили, милосердно позволили раскаяться и признать заблуждения, чтобы начать с начала! Теперь он восхищался теми, кого, не видя полной картины, ненавидел и проклинал – им хватило терпения пытаться договориться с глупцами, которые не оценили их подарков и пошли против защитников и кормильцев. Фрид больше не понимал, за что боролся. Они с Иммой напали на Хранительницу, та по праву защищалась, сами виноваты в том, что произошло, ещё и товарищам проблем доставили. Фрид понятия не имел, как искупить такую колоссальную вину, стоять на коленях и извиняться – не его стиль, да и не то, что предпочитают видеть Хранители. Следовательно, ему предстоит выложиться, посвятить им всю оставшуюся жизнь. Поступки лучше слов свидетельствуют, что ты усвоил преподанный урок и больше не повторишь прежних заблуждений. Сам Фрид, по крайней мере, точно всегда больше верил фактам, а не словам.

– Что ты сделал, Фрид?

Он безразлично обернулся, его губы скривились, корча гримасу, которую даже самый наивный человек не назвал бы улыбкой. Эта женщина.. Что он в ней раньше находил? Да, пожалуй, хорошо, что избавился!

– А, это ты… Не думал, что ты очнёшься, – никаких чувств по этому поводу Фрид явно не испытывал. – Зачем пришла? Мне недосуг с тобой говорить, извини.

Имма не позволила ему уйти, поймала за локоть и развернула к себе.

– Что это такое взбрело тебе на ум?! Как ты посмел?! Ты стал палачом. Тем, кто с сердобольным вздохом отправит на бойню людей целыми колоннами, если пригрезится какое-то мифическое общее благо! Да, очень удобно, когда не надо смотреть в глаза семьям, их детям, мужьям, жёнам, матерям и отцам, вы ведь небожители, и вместо вас с плебеями общаются жрецы! Это они видят, как разбитые по вине Хранителей семьи истекают кровью и бьются в агонии!

Имма давила на Фрида, но уже понимала, что это не принесёт никакой пользы. Они словно общались на разных волнах, были двумя прямыми, которые не пересекаются. В его глазах Имма прочитала, что для Фрида она теперь как докучливая просительница, которой раз десять уже отказали. От этого откровенного непринятия даже её пробрал озноб. Почему? Неужели она ещё тогда, до его посвящения, надоела ему?

– Ты не поймёшь, – сказал он тоном, подчёркивающим желание поскорее уйти и никогда больше с ней не встречаться. Фрид не утруждался объяснять и всем видом намекал, что просьбу об этом проигнорирует.

– А ты попробуй!

– Нет. Чересчур времязатратно и не окупится, – он сказал это так, будто она умственно отсталая, и ему недосуг возиться.

Руки Иммы опустились. Фрид, которого она знала, был мёртв, а перед ней стоял чужой, чудовище с его лицом, и насмехался над её надеждами и мечтами. Он, единственный, кто помог искре её сознания и жизни продержаться в заморозке до прибытия лекарства, исчез, и его не дозваться, как ни кричи. Фрид ушёл, бросил её, предал, отрёкся. Неужели это ради него Имма пыталась отогреться, научиться понимать, хотела сблизиться? Имма знала, что Хранителя нельзя сделать полностью обратно человеком, даже если лишить его способностей и убить второе Крыло… Что же, навязываться и доказывать то, что ему не интересно, она не станет. Имма грустно вгляделась в его глаза, но не нашла там ни намёка на отклик. Он просто ждал, пока она уйдёт, уберётся восвояси и больше никогда не полезет докучать и пробовать утащить его обратно, туда, где ей будет нечем заменить ему и миллиардной доли процента приобретённого им как Хранителем. Фриду теперь ни к чему ни тело её, ни душа, ни знания, ни магия. Хотя, конечно, он легко использует её как инструмент, если посчитает нужным. Она для него никто, меньше и хуже, чем пустое место – оно, по крайней мере, не маячит назойливо рядом и не пристаёт, выдавая какие-то звуки, противнее, чем жужжание мухи. Имма горько сожалела теперь о том, что её спасли. Как большинство любящих людей, она втайне очень хотела бы увидеть его лицо первым, когда открыла глаза, выходя из полусна-полусмерти. Хотела убедиться, что он беспокоился о ней, и сказать, обнимая и целуя в губы, что теперь всё хорошо. Да, она была не похожа на многих других девушек, пусть и знала, что такие же, как она, не испытывающие потребности в нежностях и ласковых словах, судящих лишь по поступкам, есть. Имма ещё никогда не целовалась, не нуждалась в этом, а теперь… Слишком поздно. Пока она разбиралась в незнакомой и малопонятной ей тактильной стороне отношений – шансы испарились, как обещания игрока в карты, утекли прочь капельками воды, как льдинка в ладони. И ей теперь не рады, у неё не осталось близких, жестокий государственный аппарат превратил Фрида в часть себя, своего вечно голодного необъятного и жадного чрева. Даже ей не справиться против такой мощи, тем более, что он сам, кажется, всем доволен. А тех, кто принял свою участь и смирился с ней, выручить нельзя. Да и от чего выручать? У него теперь ресурсы, власть, почёт и слава. До конца своих дней Фриду бедствовать отныне не придётся. А у неё… У неё лишь прах сгоревших дотла образов, что связывали их в гармоничное сочетание. Наивная девочка, для которой даже "доброе утро" и улыбка уже были проявлением заботы, достаточным на много часов. В итоге она так бесполезна, как если бы её жизнь от и до разом обесценили.

Отпустив Фрида, Имма поплелась прочь, не разбирая направления и цели. То и другое потеряло для неё всякое значение. Сам мир словно потускнел, обрёл серый налёт. Она обязана существовать, ведь для того, чтобы помочь ей, кто-то погиб. Этот долг, который никаким иным способом не вернуть, тяжёлым жерновом повис на её шее. Да и ей уже не пятнадцать, чтобы вешаться или топиться от неразделённой любви, разыгрывая из себя королеву трагедии и драмы. Имму раздражали сопливые малолетки, которые свою первую любовь преподносят как центр всего сущего, носясь и нянчась с ней, как наседки с яйцом, хорошо хоть не квохтали так же. Они обожали разводить драму на пустом месте, не имея толком опыта, ничего не зная о жизни, и ей хотелось отхлестать каждого из них по щекам, чтобы привести в чувство и заставить осознать – вокруг их якобы любви мир не вертится, и с ними страшного тоже ничего не произойдёт, если им не ответят взаимностью. Имма сдерживалась, зная, что насилие вразумляет плохо, редко и не всегда. Она проходила мимо, поджав губы, с отрешённым взглядом, предоставляя им без помех вникать в перипетии и тонкости человеческих взаимоотношений.

Что же, пора возвращаться в родной город, здесь миссия окончена. Она прекрасно обойдётся сама по себе, ей ни к чему напарник, ведь до того, как ей дали Фрида, она отлично работала соло. И прощаться ни с кем не будет, никто из них не дорог ей настолько, они лишь действовали ей на нервы и нуждались в опеке, не способные сами за себя постоять ничтожества. Знала бы Имма, как выйдет в результате – отказалась бы приходить, и пусть бы они хоть все сгинули, она бы и не поморщилась. Те, кто не способен разгребать свои проблемы и выжить без помощи чужих людей, не достойны, чтобы на них ещё драгоценное время и магию тратить. Имма всегда думала лишь о собственной выгоде, пока не встретила Фрида, и, пожалуй, теперь есть резон вернуться к этому. И больше никому она не позволит навязывать ей ценности, идеалы и просто дружбу. Сколько Имма себя помнила, она никому не была нужна. Даже в родительском доме она жила как ребёнок, которого берегут лишь потому, что он должен стать наследником, причём так, словно все проблемы можно решить, заплатив няне, гувернантке или преподавателю выбранных для него старшими дисциплин. Она и не рвалась сближаться, но по юности примерещилось, будто Фрид особенный. Локти кусать поздновато, равно как и обижаться или расстраиваться, она продолжит жить, не вспоминая о его существовании. Сейчас Имма лишь хотела надеяться, что не наступит тот день, когда ей придётся начать стыдиться их знакомства, услышав однажды что-то из новостей о событиях в столице и решениях Хранителей. Но это потом, а сейчас ей не хватало миссии, на которой можно кого-нибудь убить, не мучаясь никакими угрызениями совести. Или хотя бы как следует подраться – совершенно не то, но всяко лучше, чем вообще ничего. Чем ещё, в конце концов, такой, как она, живому льду и морозу, предназначенному для ликвидации опасных элементов, как одушевлённых, так и природных, заниматься? Подумав об этом, Имма вдохнула полной грудью. Ей полегчало. Да, этой причины достаточно, чтобы спокойно жить дальше и даже изредка бывать счастливой. Ни любовь, ни другая привязанность не замедлит её движения вперёд, не застит обзор, не скуёт по рукам и ногам! Имма свободна, ей больше не придётся учитывать мнение партнёра, присоединяться к его сомнительным авантюрам, и перед ней открыты любые дороги!

Вдруг Имма остановилась. Тень накрыла город, безобразным пятном расползалась по улицам, погружая их во мрак. Имма вскинула голову и увидела громаду, похожую на странную рыбу с шестью симметричными плавниками, медленно опускающуюся на столицу. Нет! Судя по её размерам – та накроет не меньше, чем треть всего острова! Металлические бока, длинные ряды пушек… Это корабль!

– Ну уж нет! – закричала Имма, узнав эмблему на носу махины.

Дюжина ледяных сталагмитов выстрелила из земли и чуть ли не в мгновение ока пробила днище корабля. Накренившись, тот начал заваливаться куда-то за край острова… Праздновать победу, однако, было рано. Целая армада таких закрыла весь горизонт.

Глава 28

– Это ваша вина, что мы не успели до конца их гражданской войны. Вы настолько увлечены составлением планов в разных вариантах, что до реализации у вас не доходит!

Женщина в пурпурной мантии, высокая и статная, возмущалась громко, умудряясь при этом не кричать. Её белые, как крылья лебедя или шерсть зимнего волка, обитающего лишь на крайнем севере острова, волосы рассыпались по спине и плечам. Их венчала серебряная диадема, украшенная рубинами. Она выглядела как по меньшей мере герцогиня, а подавала себя как королева-мать при немощном и мягком сыне и запуганной ею же невестке.

– Вам никто не давал права разговаривать со мной в таком тоне, даже если вы руководите нашим доблестным наступлением, и мне всё равно, кто там ваш отец! Я такого не потерплю!

Седеющий мужчина в алой военной форме с золотыми позументами, крупными пуговицами с гербом на каждой, резко поднялся, грохнув обеими ладонями об стол. Его худая фигура, впалые щёки, цвет кожи, что-то в глазах – всё это выдавало проблемы со здоровьем, причём, вероятнее всего, хронического типа. Тем не менее, он выглядел вполне крепким и способным о себе позаботиться, чтобы это не стало весомой проблемой ещё лет десять, а осанка и голос прямо показывали – этот человек опасен.

Ярко освещённое просторное помещение украшали картины воздушных баталий, висящие на стенах. Всё было настолько стерильно белоснежным, что резало глаза. Чужой остров из длинных, уложенных горизонтально овалов иллюминаторов выглядел игрушечным макетом. Они добрались! Нет больше места колебаниям, дискуссиям, перепалкам с вышестоящими о том, стоит ли страх расстояния и активного сопротивления аборигенов отказа от попытки и смирения с тем, что им надо дальше ютиться на жалком, полуразвалившемся клочке суши! Там им не придётся больше жить в ожидании, когда земля расколется на куски прямо у них под ногами, и рухнут купола их храмов, шпили башен и прекрасные многоярусные висячие сады! Когда разведчики донесли о смуте среди коренных жителей второго острова, она была на седьмом небе от восторга, граничащего с эйфорией! Они тут же поспешили выдвинуться, но не уложились в срок… Отступать поздно! Они заберут то, что им так необходимо! Во имя принцессы Абиллы, чести их народа, братьев, сестёр, детей и себя самих!

– Вы забыли, что без меня сидели бы и дрожали, гадая, развалится ли этот хлипкий островок сегодня, или можно ещё подышать и нажраться от пуза, – холодно и зло процедила женщина, ничуть не впечатлённая воплем в её адрес.

– А на что ещё годны сибариты вроде вас, которые едят и пьют за счёт простых граждан, имеют все привилегии по одному лишь праву рождения, и лишь теперь наконец ударили палец о палец сами?!

Женщина побледнела от ярости, её зрачки сузились, ноздри агрессивно раздулись. Негодование, которое она выплеснула на оппонента, было рассудочным и ледяным.

– Я отдала все сбережения моего рода, чтобы нам было, на чём лететь, и я не одна такая! Многие лорды и леди сейчас с нами! И не смейте принижать нас только за то, что нам немного повезло иметь высокий статус с детства, мы это не выбирали так же, как не выбирают дети бедных семей из трущоб! Только они обычно завидуют нам так, словно мы сделали это не просто сознательно, а ещё и нарочно против них! Никто не думает, что мы тоже можем не быть рады! Чем выше стоишь, тем дольше и больнее знаете ли, падать!

Да, обычно так и смотрели на жалобы аристократов. Это неимущим оборванцам пусть и брезгливо, и снисходительно, и с неприкрытым высокомерием, но сочувствовали. У представителей благородных семейств такой привилегии не было, если они сетовали на судьбу и выражали недовольство положением своим – значит, зажрались. А ведь многие пути, по которым простолюдины могут бегать хоть вприпрыжку, для них наглухо закрыты! Не подобает, или слишком опасно, или считается, что попросту ни к чему им утруждать себя чем-то таким, о чём они просто могут распорядиться, и слуги всё исполнят. Слуги же не люди, а такие же вещи, как пепельница, шкаф или канделябр, только передвигаются сами, дышат и иногда говорят – так было принято считать в высших кругах, иное отношение к этим бесправным считалось моветоном.

– Теперь, когда они предупреждены, вы готовы потерять половину армады? – мужчина говорил ядовито и едко, щедро сдабривая критику сарказмом. – Враг непрост и легко нам позиции не уступит.

– Если потребуется… – тихо промолвила женщина, сверля его взглядом. – Я сама лягу костьми, но их остров будет наш. Так должно быть, и так будет.

Чувство собственной правоты охватило её. Она любила родину, и сегодня – её звёздный день, её шанс проложить для всех, кто остался позади и надеется на неё, широкий мост в лучезарное будущее, где не придётся жаться на ограниченной территории, которая с каждым годом всё меньше и меньше! Да она зубами выгрызет вожделенную добычу, если понадобится! Не постесняется! И ей без разницы, в какой проклятой яме страданий и горя утопить защитников, потому что она ничего им не должна, а, если чересчур трястись над человеческими потерями с обеих сторон, не достигнешь ничего и никогда! Полководцы испокон веков совершали завоевания, не пугаясь гор трупов, которые они оставили за собой! Только дети и законченные идеалисты думают, что утопия достижима, лишь когда счастливы все! Нет, это ещё заслужить надо, и рай получат те, кто выстоит вопреки всему, те, кто не дрогнул от мысли о том, чтобы раздавить конкурентов и телами их выложить себе путь! Войну не начинают, если дрожат при виде порезанного пальца, своего или чужого. Это крайняя мера измученных, утомлённых лишениями, доведённых до крайности людей! Отступать некуда, ведь дома им вскоре придётся отделываться любыми правдами и неправдами, да хоть с края острова в бездонную пропасть сталкивая, от лишних ртов, от тех, кто занимает драгоценное место и не приносит пользы. Зная, что наступит пора, когда не уцелеет никто, но стараясь протянуть подольше за счёт избавления от лишних. О, да, она перережет глотки какому угодно количеству противников, без колебаний, отлично сознавая, что там тоже люди, такие же, как её соотечественники. Им, увы, не повезло – они чужие для неё, и она расставила приоритеты. Она отчётливо запомнила детство. Ей было всего девять лет, когда им предложили переселиться и взять с собой самых доверенных и исполнительных слуг. Остальным велели ничего не сообщать. Она уехала с родителями в крупный, густо населённый город, поближе к столице, а все, кого они покинули, спустя всего двадцать дней провалились вниз вместе с особняком, прилегающими к нему деревнями, что входили в собственность высокопоставленной чемьи, бросившей их на произвол судьбы, и внушительным ломтём острова. Она не забудет, это её ноша, пригибающая к земле. Ноша, от которой трещит хребет, а ноги подкашиваются. Но нет, эта ноша не заставит её остановиться, ведь, оглядываясь назад, точно никогда ничего нового не достигнешь. А такое для неё – непозволительная роскошь. Каждые сутки промедления – кто-то ещё, не спасённый вовремя, падающий с разинутым в истошном крике ртом. Поэтому она покажет всю беспощадность, которой её наделила природа, выдавит даже больше, чем имеет на самом деле. Она ненавидит тех, против кого они выдвинулись, уже хотя бы потому, что им не приходится проходить через этот ужас, обречённость, безысходность, тоску, недоверие даже к близким и родным, разочарование и отвращение к себе! С жиру бесятся, между своими же дерутся! Вот что отлично доказывает – они там живут припеваючи и настоящего горя не хлебали!

– Вот как… Они поставили купол. Что же, посмотрим, как долго он продержится под массовым обстрелом, – хладнокровно заявила она, выглянув наружу, там, где что-то переливалось бесчисленными оттенками, от серебра до зелени, перегораживая им подлёт к острову.

Хватит! Они долго трепетали перед империей загадочных магов, не решались протянуть руку за их плодородными и просторными землями… Пора сокрушить то, что внушало им всем такой страх! У магии тоже наверняка есть слабые места, не может быть, чтобы их не оказалось! Те, кто снарядил их и положился на них, ждут! Нельзя подвести горящие надеждой души! Все те сотни глаз, что вглядываются с напряжением и нетерпением в дали горизонта, не должны погаснуть! Ведь, без преувеличения, от результата рейда зависит их жизнь, и пусть они не прочувствуют сполна никогда, ни при каких обстоятельствах, какой ценой та будет куплена! Жить с подобным грузом под силу не каждому. Пусть для них события, что вскоре разразятся здесь, останутся зыбкими и туманными, как бы спрятанными под густым покровом тайны. Так действительно будет лучше для всех – они не услышат раздирающие сердце на части крики агонии и боли, не будут своими руками сжигать наваленные друг на друга огромными грудами трупы. Не увидят брошенные дома, опустевшие улицы, по которым лишь марширует доблестное войско их страны, и ни одного местного жителя на всю округу, даже птица мимо не порхнёт. Не будут до конца своих дней проклинать себя за то, что допустили это, согласились на такой расклад. Их чувство вины ничего не изменит, не исправит, но, если они не вынесут произошедшего и последуют за упокоенными коренными обитателями острова – то, что армия приняла на себя столь неискупимый грех, обесценится. Они просто наплюют на дорогой и едва выцарапанный для них подарок. Нет-нет, им ни к чему знать, и все доклады будут строго засекречены, от первой буквы до заключительной точки. Возможно, через десять или двадцать поколений их расшифруют, напишут книги, снимут ленты, и дети будут гордиться предками, но пока это недосягаемая грёза. Ничего, фантазии превращаются в быль, если пролить за них океан крови и пота.

– Не экономьте боеприпасы. Мы долго копили их, теперь обрушим всю нашу мощь на их оборону. Постарайтесь сбрасывать как можно больше одновременно, чтобы усилить эффект. Не позволяйте им восстановить барьер, когда появятся трещины, продолжайте атаковать без перерыва!

Она командовала воодушевлённо, бодро, словно сама богиня сражений и оружия. Объявила это по внутренней связи всему флоту, стараясь говорить громко, убедительно, страстно, как та, кто истинно рождена властвовать над тысячами. Её энергии хватило бы на целый батальон, а веры в успех – на весь остров, откуда они прибыли. Да, всё верно, она исполнит все свои клятвы, все задумки! То, ради чего вступила в ряды бойцов своего славного острова и надела форму! Те эмоции, с которыми она поднималась по трапу на борт – сладостное предвкушение, безудержный гнев, упоительное воодушевление, ворох идей и радужные мечты, наверняка что-то да значили, она применит их по назначению здесь! А им вслед махали красными, голубыми и зелёными флагами, бросали в воздух конфетти и цветы, дети из Дома Раннего Обучения очень слаженно и старательно пели гимн. Знаменательный день, из тех, что входят в историю и в легенды. Они шли, а вслед им кричали, что будут молиться на них, как на иконы. Они – святые во плоти. Сама принцесса Абилла благословила их и даже прослезилась, но изо всех сил крепилась, чтобы придать им бодрости и радости… Вот ради чего стоит жить, убивать, умирать! И она принесёт на родину праздник, обрадует всех, от мала до велика, что им будет, где строить, резвиться, лечить, учиться и учить, работать, развиваться. Всё непременно будет прекрасно, вот во что она верит и будет верить до последнего вздоха и удара сердца.

Глава 29

Всё тянулось лентой, пронзающей пространство, похожей на бесконечного змея, того, кто старше самого времени. Вот уже пять лет как шла эта война, а Тане казалось, что вечность. Время полностью лишилось своего прежнего значения. С одной стороны, прожить и не понести чудовищные потери, отдавая смерти что-то неизмеримо важное, ещё один дополнительный день становилось огромным сроком и серьёзным успехом, с другой – теряешь этим дням счёт. Кажется, что ещё вчера был мир и покой, а, стоит лишь выглянуть в окно и увидеть разруху, полуснесённые взрывами здания, раскуроченную мостовую, как сразу понимаешь – нет, беда не примерещилась и вовсе не только что началась. Тана уже с трудом открывала глаза на рассвете – вставать приходилось спозаранку. Никто не погладит её по волосам и не скажет, что всё закончилось, пока она спала. Оплавленные окна, запах гари, мёртвые цветы, котлован на месте любимой кондитерской Таны после того, как на это милое заведение, где всегда пахло сладкой сдобой, с улыбчивым и румяным продавцом сбросили бомбу… И зачем, зачем всё это?! Дурнотный вязкий бред, как будто какая-то жижа вязнет к подошвам, тянется за ними, и ты едва ли не прилипаешь к ней.

Но всё продолжается. Вперёд, навстречу ещё одному дню, чтобы окунуть в кровь и его. Ни к чему рассуждать, когда можно и нужно бить.

Тана взбежала вверх по наклонённому немного вбок сталагмиту, оставшемуся после одного из сражений Иммы, и прыгнула так высоко, как могла. Она сделала несколько шагов по воздуху – под её ногами на миг мелькнули и исчезли тонкие зеркальные пластинки, – и, ударив магией наотмашь, буквально пробила корпус одного из кораблей, ввалилась внутрь и заозиралась в поисках врагов. Магия, смыкаясь плотной аурой вокруг Таны, защищала её от декомпрессии, а вот нескольких солдат, которым так не повезло подвернуться в том же отсеке, куда она попала, не защитило ничто. Тана даже ничего не делала, просто смотрела, как их выволакивает наружу с выражением потустороннего ужаса на лицах. Правильно делают, что боятся, она тут всем покажет, что так и надо! Тана, конечно, понимала, что у них есть свои мотивы, что, возможно, они вынуждены так поступать, но её это не волновало, она уже расставила приоритеты. Хотели бы – попытались бы поладить миром, как-то договориться, найти устраивающий всех компромисс, остров-то большой… Но, раз уж напали, значит, пусть будут готовы получить в ответ! Всех будешь пытаться понимать, принимать и щадить – голым и босым по миру пойдёшь. Тана не обманывала себя – да, она теперь убийца, но, если её родной город и её люди уцелеют, любое количество погибших с другой стороны сполна окупится. По крайней мере, в её глазах. Пусть любой запомнит после этого урока, что напасть на их остров значит стать смертником, причём без малейшей пользы! Поэтому Тана не отступит, пока может продолжать атаковать. Сердце её, может быть, и болит за павших от её руки, но она слишком хорошо знает, какова альтернатива, и не дрогнет. Да, они умирают, их глаза погасают, а тела, ещё недавно полные энергии и жизни, похожи на мешки с отрубями или опилками. Это грустно и мучительно. Но иначе точно так же будут выглядеть её соседи, товарищи, да все, кого она встречает, выходя из дома. А третьего не дано, им не предоставили варианта найти общий язык без агрессии. Их собирались стереть в ничто, в мелкую пыль, и это несказанно злило Тану, до того, что она аж полыхала и от всей души радовалась каждому подбитому кораблю, пусть его экипаж состоял хоть из сотен таких же личностей, как она. Тана нарочно представляла их как одну сплошную массу, которую полагается зачистить в кратчайшие сроки. Ей не сбежать от последствий своих поступков, с этим грузом предстоит жить всегда, но Тана сознательно сделала этот выбор и следует ему. А тем, кто вынудил её так поступать, ещё предстоит ответить тоже, уж она не спустит! Тана не жестока, но и милосердие в слезливом и сопливом виде не входит в число её сильнейших и лучших сторон. Пусть получают по зубам, всякая битва, на которую выходишь, включает в себя готовность не только всех одолеть и что-то доказать, но и самому быть разбитым вдребезги и окунуться в зловонную лужу поражения.

Роскошное убранство коридоров, будто подчёркивающее материальное благополучие захватчиков и их превосходство, окончательно превратило Тану в летящую им навстречу разъярённую фурию. Как они смеют лететь с целью устроить геноцид с таким шиком и помпой, с такой беспечностью, будто отправились в круиз или на пикник?! Ярко представилось, как они здесь непринуждённо пьют вино и едят конфеты, пока внизу люди горят заживо или гибнут под развалинами зданий. А потом – спокойно ложатся спать, и ничто не портит им отдых на мягких перинах. Да, вероятно, не у всех так, рядовые наверняка и не мечтают о подобном, но верхушка точно жирует и пирует. А рядовые подыхают за них, хуже, чем беспризорные собаки – без имён, с одинаковыми, словно на заводе штампованными, лицами, в форме их вообще друг от друга не отличить. Тана могла им сопереживать, но это ничего для неё не меняло. Если она промедлит, если подставит спину или просто протянет руку помощи – они без малейших колебаний выстрелят по ней в упор. Для них она – злая ведьма из чужих краёв, воплощение всего плохого и тёмного. Это читалось в их зрачках, в том, как дрожали их руки и губы. Некоторые бросали оружие и едва ли не с воем пытались убежать, но Тана не позволяла. Ничто не мешало ей бить их в спины. Любому очевидно, что война – не дуэль, тут никакие кодексы, мораль и благородство не работают. Война сковыривает засохшую корку никому не нужных принципов, обнажая неприглядную суть. Ничего доблестного в такой смерти нет, они просто пушечное мясо. И обращаться с ними Тана будет соответственно. Наверно, не все они выбрали себе такую участь добровольно и в здравом уме, им налили в уши пропаганду и устроили всеобщий призыв, но ей-то какая разница? Она видит цели и ликвидирует их. Иначе следующей мишенью станет уже её сын. Вану ещё жить и жить, и Тана ему не расскажет подробности об этом дне никогда – он не должен думать, что ей понравилось. Её мальчик вырастет свободным и светлым, не отравленным предубеждённостью ни к кому и ни к чему. Для этого Тана пожертвует своим светом, идеалами, верой в счастливый и гармоничный мир, в котором нет места ни насилию, ни зависти. Увы, но с человеческой натурой такое невозможно. Люди всегда выхватывают друг у друга лакомые куски изо рта, и это не прекратится, пока стоит мир. Но в Ване Тана ещё видела шанс, что всё будет хорошо, не для всех – так для кого-нибудь. Пока Ван жив и цел – Тане без разницы, что хорошо, а что плохо. Пока он жив – она способна на всё, чтобы его мир никогда не омрачили чёрные грозовые тучи, даже если собственный её мир ей придётся своими же руками разнести в мелкую труху и щепки. Тана знала, что на других кораблях сейчас сражаются близнецы, Сабра, Фрид, Вилитта и Ли, а также остальные Хранители и боевые маги столицы. Незнакомцы проклянут тот день, когда сочли этот остров лакомым кусочком, а их – куклами для битья!

Ненависть.

До их прибытия Тана не ведала истинного значения данного слова. Но теперь и ненависть её станет оружием, мечом и щитом. Плакать и прятаться, ожидая верного рыцаря или волшебное чудо на выручку, как героини розовых любовных романов из тех, которые можно хоть по штуке каждые десять дней лепить? Ну уж нет!

Когда она ворвалась в рубку управления, пилоты и обслуживающий персонал слишком поздно поняли, что происходит. Оттащив тела в сторону, Тана наугад ткнула в несколько кнопок на панели. Одна развернула корабль боком к остальным, вторая включила сирену и красные огни, как при пожарной тревоге, а третья запустила ракеты куда придётся. Ещё два корабля подбило, но третья сбила острый высокий золотой шпиль одного из городских соборов. Выругавшись, Тана направила корабль в гущу остальных на таран и, пробив корпус ещё раз, рыбкой выскочила наружу. Корабль въехал в другой корабль, и вспышка от них накрыла ещё несколько. Тана знала, что, если там и был кто-то из своих – магическое чутьё позволит им вовремя убраться. Все изначально были предупреждены о том, что такое возможно, когда выдвигались на миссию. Но, пока Тана падала, ещё три ракеты полетели в неё, но она отразила их обратно серебристо-голубыми зеркалами – правда, увы, попала не в те же корабли, что дали по ней залп, а в соседние.

С десяток кораблей застряли в белой паутине, будто сотканной из инея и льда, и теперь она медленно корёжила их – корабли скрежетали, сминаясь, будто пустые жестянки. Ещё полдюжины вдруг превратились в чистый изумруд и камнем рухнули вниз, но рассыпались в тёмно-зелёную крошку прежде, чем раздавили жилые кварталы. Разноцветные, будто стеклянные, лезвия калейдоскопа разрезали ещё три корабля прямо около Таны. Те самые, что выстрелили в неё. Тана улыбнулась – её не дадут в обиду. Взаимовыручка и поддержка всё ещё существуют даже в этой кромешной каше, где у каждого своя правда, и никакая из них при этом не имеет значения, кроме сугубо хладнокровных политических соображений лидеров. И она непременно до них доберётся, переломает все кости и вышибет дух! Она им покажет, каково распоряжаться живыми существами, как будто они деревянные фигурки на клетчатой доске! Флагман прячется за своей армадой, будто трусливый слабовольный король – за спинами безотказных пешек, но ничего, всё изменится, когда ему не за кем будет укрыться! Тана решительно настроилась преследовать его хоть до края света, сколько бы раз ей ни повторили, что возмездие – это низменно, достойно первобытных племён, а она гораздо выше, порядочнее и достойнее, ей глубоко наплевать. Не она примчалась в чужие владения и нарушила заведённый там порядок в угоду себе и каким-то выдуманным ею же прихотям. Сволочей надо любой ценой заставлять понимать, что они – сволочи. Тана верила в принцип равного воздаяния, он помогал ей не сдаваться перед подавляющей количеством мощью противника. Заменял крылья, поднимал навстречу солнцу. Эти ублюдки умоются слезами стократ больше, чем те, на кого они так подло и мерзко напали, и не пытаясь объясниться, даже пятиминутных переговоров не предложили! Ничего-ничего, скоро запросят, но не получат! Общаются с равными, когда есть хотя бы зачатки уважительного восприятия другой стороны. А с убийцами, не моргнув глазом согласными на геноцид сотен, не говорят, их отправляют в тюрьму или на виселицу! Честное слово, ради такого следует хотя бы ненадолго возвратить смертную казнь!

Глава 30

– Маршал Саари, сегодняшние потери составляют сорок две боевые единицы, и противник до сих пор преследует нас!

Как и следовало ожидать, местные аборигены так кровожадны, что и приказ к отступлению не помог. Как хищники, почуявшие, что добыча, пусть ещё может отбиваться и убегать, но уже измотана, и скоро её удастся взять, вогнать клыки в мягкую плоть. Маршал вздохнула. Она до последнего надеялась не прибегать к самым суровым мерам, но такой настырный и упёртый противник нуждается в острастке посерьёзнее, чем пара бомб на жилые кварталы. Диких и агрессивных животных надо держать в узде, едва позволяя дышать, если хочешь добиться от них проку. А они доказали уже, что, кроме магии, ни в чём не смыслят, другого оружия у них тут нет. Они не в состоянии оценить технологическое превосходство оппонентов и лезут на рожон, хотя и устрице понятно, что они не выиграют. Отсталые дикари, немытые обезьяны, ничего, кроме брезгливости, не вызывающие! Они не заслужили даже резерваций, и недостаточно интересны, чтобы их посадить в зверинцы! Их судьба – исчезнуть, сгинуть навсегда, как вызванная болезнью короста или сыпь – после того, как пациент начинает идти на поправку! Они даже своим островом распорядиться как следует не смогли – маршал прямо-таки задыхалась от возмущения! Как много не только не заселённых, но даже и не освоенных территорий! Её люди ютятся на жалком клочке земли, который постоянно уменьшается, а они тут привольно раскинулись и не ценят этого щедрейшего дара судьбы по достоинству! Им неведом ужас обречённости тех, кто вынужден тянуть жребий на то, разрешат тебе уехать, или же ты так и останешься заперт на крошащейся под ногами, ходящей ходуном, гибнущей тверди, зная, что, если хотя бы приблизишься к строго очерченной границе относительно твёрдой почвы – тебя застрелят как нарушителя, не моргнув глазом! Что, пожалуй, хуже всего – это, даже если ты окажешься счастливчиком, оно никак не распространится на родственников и друзей, и тебе придётся либо их покинуть, либо отказаться от счастливого билета в чью-то пользу. Желающих полным-полно, уговаривать тебя никто не будет. Наоборот, ещё и растопчут на радостях, если не поспешишь отпрыгнуть. Когда речь заходит о собственной шкуре – не до сантиментов. И солдаты не имеют выбора, имнельзя проявить сердобольность и кого-то пропустить, сделав вид, что они не заметили, или что с документами и пропуском всё в порядке. Ресурсы пищи и питья, жизненное пространство, одежда и кровь рассчитаны лишь на конкретное количество беженцев, и даже одну лишнюю единицу некуда девать, и никто не обязан тесниться ещё больше, они и так подвинулись, чтобы вместить дополнительное население, которое им не сваты, не братья и даже не знакомые. Маршал навсегда запомнила одну ситуацию – билет получил грудной младенец, а его мать – нет, и эта бедная женщина раненой волчицей рыскала вдоль стены и колючей проволоки, кричала, умоляла смилостивиться, пыталась сунуть малыша кому-нибудь в руки, но все отворачивались и спешили пройти мимо. Никому не нужна обуза на шею и лишний рот. Что им до этой конкретной женщины, если таких ещё сотни, и они ничуть не хуже, но обязаны сидеть и терпеть, ведь удача их не выбрала… Даже как-то справедливо – жестокое и холодное равенство, не имеющее ничего общего с милосердием, человеколюбием и добротой. Одинаковое отношение к мужчинам и женщинам, ко взрослым и детям входило в законодательство. Никакой дискриминации, довольны ведь, а? Жеребьёвку проводила машина, куда просто вносили весь список имён, полученный при переписи населения, без указания возраста и пола, а сама она такое определять не умела. Уклоняться от переписи означало почти в буквальном смысле подписать себе смертный приговор.

Местные же мартышки так не жили. Гражданская война означала в глазах маршала Саари, что они тут уже с жиру бесятся. На её родном острове войну себе позволить не могли, чтобы не расшатывать ещё быстрее его и без того хрупкий баланс. Они вообще даже самые простые действия всегда стократно обдумывали и взвешивали, боясь добавить на чаши весов ту песчинку, которая перетянет, и беда разразится вновь, быстрее, чем планировалось, и эвакуировать не успеют вообще никого. Некоторым это даже в кошмарах снилось – самой маршалу Саари в том числе. Это сразу анафема при жизни. Напряжение не отпускало её даже здесь, на корабле, спустя пять лет после того, как они покинули остров. Казалось, один неверный шаг в буквальном смысле – и они провалятся вниз, так камнем и ухнут к земле, ведь тонкая структура всей конструкции будет непоправимо сломана.

За одно сокращение сердца перед тем, как ведьма к ней ворвалась, маршал успела нажать вожделенную клавишу запуска. Ей очень ярко представилось, как отравленный газ поползёт по районам внизу, забираясь в каждый подвал, в дверные скважины, в самые крохотные и узкие щели между заколоченных ставень. Спасения не будет, и все эти жуки-вредители вымрут как вид. Лишних всегда убирают, это нормально и бережёт породу.

– Ты опоздала! – удовлетворённо, с глубоким чувством собственного превосходства выдохнула маршал в лицо вихрем ворвавшейся в помещение бестии.

Взгляд проклятой ведьмы тут же опустел, буквально остекленел.

– Как вы могли? – бессильно прошептала она.

– А в чём проблема? – холодно улыбнулась маршал.

– Мой сын… Там остался мой сын! – чуть не плача, закричала ведьма.

Вот дурочка. Маршал не испытала ни укола сожаления или стыда. Она помнила те сотни ни в чём не повинных детей, что не получили никакого шанса вырасти и увидеть что-то хорошее там, на её острове.

– Подумаешь, родите нового. Нарожаете ещё сколько угодно. Воспроизведение рода людского – дело элементарное, – пожала плечами маршал.

– Как вы не понимаете?! Другого такого не будет! Ван уже был личностью, он был единственным, настоящим! Человек незаменим! То, что привело его в этот мир, поступило так зачем-то, это дар, которым нельзя разбрасываться! Если ничего не стоят люди, которых мы любим, то ничего не стоим и мы сами, наши чувства, проведённое с ними время и всё остальное, из чего соткана эта жизнь!

У этой ведьмы ещё и истерика началась, кто бы мог подумать. Так распустить себя при враге! Никакой самодисциплины, да и гордостью не пахнет. Неудивительно, что они такие слабые и никчемные, лишь огрызаются, но даже на их же территории не умеют пользоваться преимуществом, чтобы прогнать захватчиков восвояси.

– Романтические бредни. Опиум, дурманящий мозг и заслоняющий правду, – презрительно поджала губы маршал. – А мне казалось, эту чушь оставили там, внизу, примитивным первобытным племенам, чтобы они и дальше опускались и тупели, хрюкая в лужах своих же отходов, увлечённо занимаясь самовнушением на тему своей якобы уникальности… Прискорбно, что я ошибалась, и лишь подтверждает, что вас надлежит ликвидировать. Вы тут, похоже, такие отсталые, что в древние сказки до сих пор верите. Я знала, что всё у вас плохо, но не до такой же степени…

– Лучше уж в сказки, чем не верить вообще ни во что, как вы! – в бешенстве заорала ведьма. – Ценность человеческой жизни для вас пустой звук?!

– Скажем так – я знаю, что обычно ей придают слишком большое значение.

– Это не настолько страшно, как полное её обесценивание! Неужели вам никто не дорог?!

– Больше нет.

Маршал похоронила всех, кто претендовал на место в её сердце и душе. Увы, они вцепились в её память и нещадно терзали. Не так-то легко избавиться от привязанностей, всё верно. Мелодия, которую слушали когда-то вместе, оттенок, который нравился им обоим, или цветок, такой же, как те, что ей дарили – всё это царапалось, тянуло сокровенное, спрятанное на самое дно… Маршал понимала, что такие мелочи не перестанут сопровождать её до конца жизни – и напоминать снова и снова. Но она старалась изо всех сил. Она не позволит себе быть в рабстве у чего-то настолько эфемерного, не даст прошлому сесть ей на шею и диктовать условия, подавлять её волю. Надо всегда идти вперёд, выбрасывая вон весь балласт. Ненужные, выдохшиеся, лишь занимающие место псевдо-драгоценности разлетаются, подхваченные холодным и колючим порывом невидимой, но от того не менее могущественной стихии – как лебяжьи перья, как цветочная пыльца, как рисовые зёрнышки. Их увлекает далеко-далеко. Она разжимает хватку и расстаётся с тем, что прежде занимало её помыслы первым с самого утра и оставалось до позднего вечера.

– А ради чего же вы живёте? – горько спросила ведьма.

Уж точно не ради лишённых и яркости, и аромата жухлых букетов и покрытых пылью полустёртых фотографий под растрескавшимся тонким стеклом.

– Ради себя, моего народа и моей принцессы. Они ждут донесения о вашей смерти. Множество людей можно перевезти в безопасность, если вы сгинете раз и навсегда, – маршал не злилась, она даже не выражала ненависти. Просто говорила об этом как о священном долге, о том, что непременно должно быть сделано, и неважно, каковы окажутся затраты, и ресурсов, и живой силы.

– Но мы же могли бы пригласить вас… Для чего так жестоко?

– Мы не привыкли уживаться с чужими обычаями и традициями и не любим делиться. Весь исторический опыт показывает, что тотальная зачистка надёжнее, на мирные договоры полагаться нельзя. Сменится власть или приоритеты одной из сторон – и конфликт возобновится. Не говоря о том, что никогда нет гарантии, что один из участников, а то и оба, не притворяется, втираясь в доверие и усыпляя бдительность. Враг не бывает бывшим, даже если он ненадолго успокоился. А дальше – просто. Хватай всё, что сумеешь урвать раньше остальных. Всё, что получено тобой в сражении – законный трофей.

– Так нельзя! – ведьма всё-таки расплакалась.

– Это просто вы тут все мягкотелые слизняки и боитесь дерзнуть. У нас кровь течёт по венам, а не разбавленный сок!

Вдруг какой-то рыжий парень, вбежав и даже не взглянув на неё, кинулся к ведьме и развернул к себе за плечи. Маршал даже остолбенела от такой наглости. Но этому типу было плевать на неё, его радость горячей волной плескала во все стороны, он почти светился, глаза блестели.

– Ван жив! Все живы! Всё в порядке!

– Что? – в унисон спросили маршал и её незваная гостья.

– Первожрец Кассий… Он использовал свою особую магию, принятие зла – кажется, так она называется. Он впитал весь яд в себя и обезвредил. Сейчас он в обмороке, Вилитта и Кара хлопочут около него. Всё же ему много лет, и такие фокусы даром не проходят. Но это же Кассий! Когда ему было двадцать лет, он примерно так же обезвредил взрыв, который пытался устроить на центральной площади столицы какой-то безумный фанатик!

Да уж, такое заслужило войти и в учебники истории, и в художественную литературу! Кассий стал популярным персонажем ещё на своём веку, увидел признание его славы. Какой-то чокнутый пытался поднять всю столицу на воздух, но у Кассия имелись свои соображения на этот счёт. Негодяй так впечатлился подвигом Кассия, что без сопротивления дал себя повязать и оттащить за решётку. После этого заметили Кассия и Хранители. Ещё бы, такие гении на вес золота даже в их богатом на колдунов краю.

– Зачем вы помогаете ему, если он уже старик и своё отбил? Это был его выбор, разве не так? Он же понимал, чем рискует… Для чего с ним возиться?

Ли сжал кулаки, но Тана опередила его, не дав и шагу ступить. Она закатила маршалу звонкую и крепкую пощёчину. Ли никогда прежде не видел, чтобы добрая и отзывчивая Тана так рассвирепела, но она была готова рвать и метать, и останавливаться не собиралась. Тварь, что недавно ухмылялась и выражала крайнее самодовольство, ничего не осознала, не переосмыслила, и Тана охотно удавила бы её на месте!

– Вы носите такую прекрасную форму, а стоило бы вымазаться в грязи, вам бы подошло! Мы победили, ясно вам?! И вы испытаете на себе всё, что полагается неудачникам, потерпевшим поражение! Я позабочусь, чтобы мало вам не досталось, клянусь! И мы непременно договоримся с вашей принцессой о переселении вашего народа, но вы умрёте раньше, уж не сомневайтесь!

Тана вопила всё это, но Ли подмечал – её отпускает. Она пережила чудовищное потрясение, но теперь превращалась в прежнюю Тану – такую, которой он всегда восхищался, и в которую влюбился по уши. Девушка, за которой хоть в огонь, хоть в воду! Эх… Маршал, маршал. Великолепная и роскошная ведь женщина, жаль, что цинизм пропитал её до мозга костей, а сама она – слишком железная леди, чтобы снизойти до простых, но согревающих и милых жизненных мелочей, наполняющих реальность, укрывающих от невзгод, будто пушистый шерстяной плед. Ли не завидовал её участи – быть такой наверняка тяжело, и ноша, непомерная для одного, даже с мощью титана, подломила её.

Глава 31

Рассвет, что полновесными чистыми лучами щедро брызнул из-за крыш домов, тут же ласково и приветливо окунул весь город в нежно-розовый и оттенки золотого. Это утро было таким свежим, таким бодрым, воодушевлённым и радостным самому себе, самодостаточно ярким и счастливым, что, казалось, ему нет совершенно никакого дела до разрухи внизу. Но для Таны оно стало обещанием нового, лучшего будущего, какого-то начинания, перечёркивающего прошлые ошибки, радугой встающего над всем островом и указывающего им путь вперёд, длинную и широкую дорогу ко всеобщему миру и покою, где не приходится никого убивать ради того, чтобы спасти себя и своих близких. Им нужен был этот опыт и эта боль, чтобы осознать истинную ценность всего сущего и больше не разбрасываться сокровищами приятных и добрых минут в кругу семьи и друзей, какой-то повседневности, самого банального и простого быта, что заключается в мелочах и кажется тем, что разумеется само собой и прилагается к жизни всегда, и завтра, и послезавтра, и через месяц повторится ровно то же самое. А вот нет, им не дают свыше никаких гарантий ни при рождении, ни когда они знакомятся с будущими товарищами, ни даже когда влюбляются. Слепо растранжиривать то, что мнится им неотъемлемой и скучной частью бытия, гнаться постоянно за большим, упуская малое… Такой ошибки Тана отныне никогда не допустит. Тана знала, что Ли понимает её. На этом фоне блёкло даже то, что Совет Хранителей отказался казнить маршала Саари и других вражеских командующих, обязав их трудиться, пока они не возместят весь ущерб. Мол, преступления этих негодяев так тяжелы, что казнь – чересчур простой и быстрый исход для них. И ещё – напрасная трата рабочих рук. Фрид настоял на этом решении и доказал остальным его целесообразность. Рядовых же и вовсе приняли, поселили в городе, и близнецы приглядывали за ними, помогали освоиться, следили, чтобы конфликты между ними и коренным населением возникали как можно реже. Тана вовсе и не хотела, чтобы их всех убили, те её слова вырвались на эмоциях.

– Я больше никогда не хочу увидеть тебя такой, как ты была на войне, – сказал Ли, обнимая её со спины.

– Я тебя тоже, – честно ответила Тана.

Ван сейчас внизу, со своими альбомами, весь перемазанный в краске – рисует свои сказочные миры, где крылатые лошади скачут прямо по облакам, ослепительно сияя пышными длинными гривами, что дошли бы до копыт, если бы прекрасные скакуны хоть ненадолго встали бы спокойно. Скачут навстречу белому замку, стеклянному, полупрозрачному. А ещё у Вана были серебряные корабли, величественно плывущие по сиреневому океану, и вокруг больше ничего, из конца в конец только солёная вода – и россыпь искристых бликов на ней. Ван называл их человеческими мечтами в поисках тех, кому они необходимы. Тех, кто будет их питать – и вдохновляться ими. Но Тане больше всего нравилась та картина, где крылатые девушки танцевали среди звёзд, раскинув руки, и полы их платьев развевались на несуществующем ветру. Ван сказал, что эти девушки берегут само Время, что их танец нужен, чтобы сменялись года, времена суток и сезоны. Их получилось пять, потому что Ван принял эту цифру за приносящую удачу согласно каким-то своим личным фантазиям. Ни Тана, ни Ли не рассказывали ему историй или сказок, связанных с чем-то хорошим, что приносит пятёрка.

Да уж, идеи у этого ребёнка иногда рождались странные. Ван однажды спросил родителей, сидя перед ними на пушистом красно-зелёно-голубом ковре, перебирая большие и маленькие пёстрые кубики, из которых строил крепость, будут ли они гордиться им, если он станет художником. "О чём ты, милый? Мы уже тобой гордимся! Для этого не нужно делать ничего особенного, достаточно просто того, что ты есть и улыбаешься нам!" – сказал ему тогда Ли. А Тана добавила, что, конечно же, они поддержат любые его начинания, а, если ему разонравится, и он попробует что-то ещё – ни в коем случае не осудят. Тана всегда удивлялась тому, как быстро взрослые забывают о собственных чувствах в детстве, ограничивая своих сыновей и дочерей, делая им больно, даже не пытаясь понять, а ведь сами когда-то хотели перепробовать всё, и им часто надоедало то, что ещё вчера они обожали. Так тоже бывает, и это нормально. Увы или к счастью, но человек непостоянен.

Фрид отошёл от окна башни Кассия. Благодаря магическому зрению он мог увидеть при желании любого человека в городе – и, признаться, залюбовался на этих двоих так, что не сразу спохватился. Для него их души мягко, но уверенно горели, подобно паре негасимых светочей, готовых поддержать любого, даже его, несмотря на то, что прежде отношения у них не очень заладились. Фрид понимал, что они всё равно считают его другом, и искренне считал это честью для себя.

– Ну, вот. А ты боялся, что не справишься.

От этого одобрительного тона Фрид сразу взвился – и куда только подевалось всё его новообретённое степенное спокойствие Хранителя, вся уравновешенность!

– Какой бездны ты вылез?! Тебе нужно соблюдать постельный режим! – напустился он на Кассия. Фрид действительно беспокоился за этого человека, который за пять лет успел стать его близким, почти заменив родного отца.

– Мне это надоело, – беспечно и легкомысленно отмахнулся Кассий, как будто эти слова жужжали у него над ухом вредными толстыми мухами, что пристали к нему почём зря.

Фрид сцепил зубы и почти мученически выдохнул. Ну, как ему втолковать вредному старикашке хоть немного здравого смысла?! Похоже, гиблое дело, того уже не перевоспитаешь.

– Мне уже мало осталось, грешно тратить эти дни на больницы, – продолжал Кассий.

Фрид фыркнул, ничуть не впечатлённый.

– Ага, как же, как же! Наверняка всех нас ещё переживёшь! Не прибедняйся!

Кассий усмехнулся.

– Ну, раз ты так в меня веришь, то и не волнуйся.

Фрид прикрыл глаза.

– Я хорошо изучил тебя. Ты притащился сюда вовсе не для того, чтобы обсудить мои успехи и твои болячки. В чём дело?

– Девочки возвращаются.

Фрид замер. Имма и Сабра, которые поехали в качестве послов к далёкой и загадочной принцессе Абилле! Совесть терзала его не раз, но он говорил себе, что они не дадут себя в обиду и сумеют вырваться и добраться домой, даже если всё обернётся крахом.

– Не боялся ли ты за них, мальчик мой? Я всё по глазам вижу, не пытайся скрыть.

– Я… – и Фрид покраснел, словно он и не Хранитель никакой, а десятилетний шалопай и разгильдяй. – Да. Я соскучился по ним.

– Разобрался в своей силе, да? Эмоции вернулись?

– Нет… Ещё не все. Я до сих пор лишь с трудом заставляю себя видеть не одновременно все вероятности того, что было, будет, есть в данную минуту и ещё могло бы быть, но не случилось. Это больно, а иногда даже страшно. Очень многие альтернативы нынешним событиям вели к нашей смерти или концу всего острова. Поэтому я не мог толком задуматься ни о чём другом всю войну. Ребята молодцы и выбрали ту версию реальности, которую я не предвидел, да и никто из нас. До сих пор стыдно, – Фрид опустил взгляд в пол. – Но… Да, ты прав, я начал приходить в себя.

– Тебе следует извиниться перед леди Иммой, – осторожно заметил Кассий.

– Да я уже догадался! – с досадой, но не на него, а на себя же, выдохнул Фрид.

Они победили. И, пусть этот триумф слегка горчит – всё непременно наладится. Город постепенно отстраивается заново – нет, это звучит так, будто он сам себя чинит, а ведь над реставрацией столицы ежедневно хлопочут сотни людей! И как много проектов по улучшению столицы идёт в ход! Блистательные, гениальные умы выкладывают всё, на что способны! Отовсюду съезжаются те, кто желает внести свой вклад! Да, столица давно была достойна перерождения, и, хотя к нему привели экстренные и резкие меры, этому можно порадоваться. Эх, если бы ещё не все погибшие, которыми буквально уплачено за шанс сделать их город ещё более великим… Но, увы, у всего и всегда имеется цена.

Дирижабль – эти странные воздушные корабли назывались, как выяснилось, так, – входил в гавань. Кассий и Фрид воспользовались магией мгновенного перемещения, чтобы встретить его. Их сердца бились в унисон, старое и усталое, но ещё не сдающееся сердце – и молодое, пылкое, энергичное, но слишком горячее, чтобы обойтись без мудрого руководства первого.

А вот и они, показались в проёме одна за другой. Первой шла Сабра, такая же серьёзная и строгая, как всегда, когда речь шла о важных делах. За ней – Имма, непривычно тихая даже для неё. Казалось, её что-то угнетало, но она прятала, как терпят занозу, которую некогда вытащить, ведь надо изобразить торжественный вид на официальном приёме. А за ними… Девочка лет пятнадцати, светловолосая, в соломенной шляпке, украшенной синей лентой и простыми белыми цветами. Милая, словно керамическая куколка на полке с антикварными редкостями.

– Это и есть принцесса Абилла! – заявила Сабра, не утруждая себя приветствием.

– Мы договорились… Ведь правда?

Абилла улыбалась, и вообще казалась очень нежным и чуть-чуть наивным, хотя и храбрым, раз прилетела вот так к чужому народу, человеком… Но тревога и напряжённость всё равно не покидали глубин её огромных в эту минуту зрачков. Зрачки выдавали её. Абилла старалась не обидеть подозрениями, но, похоже, до конца не была убеждена, что её привезли, соблазнив посулами о дружбе островов и спасении её подданных, не в качестве пленницы и заложницы.

– Конечно, Ваше Высочество, – кивнула Сабра. – Расслабьтесь, пожалуйста. Вы не гости, вы вправе жить среди нас. Сначала в тех городах, которые уже существуют, а потом и свои можете основать, места хватит. Страх медленно приближающейся катастрофы вас больше не коснётся. Всё здесь… – она широким, великодушным, тороватым жестом обвела пристань, площадь, всю столицу и даже небо. – И для вас тоже. Располагайтесь. Надеюсь, вам понравится.

Абилла кинулась ей на шею, смеясь и плача. Шляпка слетела, но Фрид успел подхватить её раньше, чем унесло прочь. Сабра, тепло глядя на принцессу, погладила её по голове. Кассий с облегчением выдохнул и запустил в небеса фейерверк из миллиарда огненных брызг. Фрид изогнул брови, мол, и в таком преклонном возрасте кое-кому лишь бы изобразить из себя.

В то время, как всё это происходило, Вилитта музицировала на могиле Анви. Она положила венок из красных и белых роз на серый надгробный камень, а затем начала мелодию, которую ещё никто не слушал. Сочинив новую музыку, Вилитта принесла ту в подарок Анви, веря, что свободная и невесомая вязь звуков непременно достигнет души её подруги. Вилитта вложила в них свою невысказаннную вовремя жажду извиниться, щемящую нежность, светлую печаль. Да, она спохватилась поздно, и это ничем не искупить. Она упустила неисчислимо много шансов, тратила себя на ерунду, была как незрячий детёныш пуссана часа или двух от роду. Но Вилитта пронесёт с собой имя Анви и память о ней в этом печальном, но полном благодарности мотиве до конца жизни. Они в некотором смысле всё-таки пойдут дальше рука об руку, доверяя, как сёстры. Каждая победа Вилитты будет их совместной победой, каждое удивительное открытие и захватывающее путешествие Вилитта как бы разделит на них обеих. Не из чувства пресловутого долга, а ради того тепла, что однажды сохранило ей жизнь. Вилитта боялась, что оно погаснет, и несла его, как несут зажатые обеими ладонями угли, не обращая внимания на ожоги. Она не остановится.

Кара сидела рядом с Вилиттой на траве, тихо, не шевелясь и даже не моргая. Вот бы и ей кто-то посвятил нечто подобное! А то мальчик, с которым она недавно познакомилась, даже подойти лишний раз, кажется, боялся. Кара поодразнивала его, умиляясь тому, как он смущается. Он стал той причиной, по которой Кара до сих пор не сбежала из столицы, где среди высоких зданий и множества людей ей было очень неуютно и даже жутковато. Присутствие Вилитты успокаивало, но мало. А тут появился дополнительный повод ещё потерпеть и продолжать медленно и натужно привыкать к диким и странным для Кары условиям. У неё впервые появился друг-ровесник.

– Идём домой? – Вилитта закончила своё бессловесное воззвание к усопшей, а Кара упустила эту перемену.

– Да.

Они взялись за руки и покинули кладбище с его благоухающими цветочными кустами и клумбами вокруг могил, с извилистыми тенистыми дорожками, с яростно и буйно оплетающим памятники зелёным вьюном, утверждающим победу жизни над смертью, и всегда дремлющим озером в самом центре этого царства вечного, идеального покоя и немой безмятежности.

Заметки и ссылки
При работе над обложкой использованы следующие изображения:

https://www.nastol.com.ua/download/27181/1920x1080/

https://yandex.ua/collections/card/5bbca5e1ec381600843e0a26/


Оглавление

  • Крылья Улефа
  •   Предисловие
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31