Начал читать. Очень хорошо. Слог, юмор, сюжет вменяемый.
Четыре с плюсом.
Заканчиваю читать. Очень хорошо. И чем-то на Славу Сэ похоже.
Из недочётов - редкие!!! очепятки, и кое-где тся-ться, но некритично абсолютно.
Зачёт.
Начал читать первую книгу и увидел, что данный автор натурально гадит на чужой труд по данной теме Стикс. Если нормальные авторы уважают работу и правила создателей Стикса, то данный автор нет. Если стикс дарит один случайный навык, а следующие только раскачкой жемчугом, то данный урод вставил в наглую вписал правила игр РПГ с прокачкой любых навыков от любых действий и убийств. Качает все сразу.Не люблю паразитов гадящих на чужой
подробнее ...
труд и не умеющих придумать своё. Вообще пишет от 3 лица и художественного слога в нем не пахнет. Боевые сцены описывает в стиле ой мамочки, сейчас усрусь и помру от ужаса, но при этом всё видит, всё понимает но ручки с ножками не двигаются. Тоесть всё вспомнить и расписать у ГГ время есть, а навести арболет и нажать на спуск вот никак. Ах я дома типа утюг не выключил. И это в острые моменты книги. Только за это подобным авторам надо руки отрывать. То есть писать нормально и увлекательно не может, а вот влесть в чужой труд и мир авторов со своей редакцией запросто. Топай лесом Д`Картон!
Книга из серии тупой и ещё тупей. Автор гениален в своей тупости. ГГ у него вместо узнавания прошлого тела, хотя бы что он делает на корабле и его задачи, интересуется биологией места экспедиции. Магию он изучает самым глупым образом. Методам втыка, причем резко прогрессирует без обучения от колебаний воздуха до левитации шлюпки с пассажирами. Выпавшую из рук японца катану он подхватил телекинезом, не снимая с трупа ножен, но они
подробнее ...
благополучно появились потом. Заряжает барабан револьвера капсюлями порохом и приклеивает пули. Причём как вы понимаете заряжает их по порядку, а потом дважды нам пишет на полном серьёзе, что не знает как дозарядить барабан, как будто этого не делал при зарядке. Офицеры у него стреляют по дальним целям из револьверов, спрашивается вообще откуда офицеры на гражданском пароходе? Куда делся боевой корабль сопровождения я так и не понял. Со шлюпкой вообще полная комедия. Вы где видели, что бы шлюпки в походном положении висели на талях за бортом. Они вообще стоят на козлах. У ГГ в руках катана, а он начинает отстреливать "верёвку" - дебилизм в острой форме. Там вообще то подъём и опускание шлюпки производится через блоки, что бы два матроса смогли спокойно поднять и опустить полную шлюпку хоть с палубы, хоть со шлюпки, можно пользоваться и ручной лебёдкой с палубы. Шлюпки стандартно крепятся двумя концами за нос и за корму иначе при спускании шлюпку развернёт волной и потопит о корпус судна. Носовой конец крепя первым и отпускают последним. Из двух барабанов по делу ГГ стрелял только один раз и это при наличии угрозы боевых действий. Капсули на дороге не валяются и не в каждой лавке купишь. Кто будучи голодным и с плохим финансовом положении будет питаться эклерами? Только дебил или детё, но вряд ли взрослый мужчина. Автору книги наверное лет 12, не более.
Как концепция - отлично. Но с технической точки зрения использования мощностей - не продумано. Примитивная реклама не самое эфективное использование таких мощностей.
Гершон Шофман
Рассказы
Перевод с иврита В. Климовского
Известный еврейский писатель Гершан Шофман (1880–1972) родился в г. Орша (Белоруссия). Получил образование в хедере[1] и в ешиботе[2]. Рано начал изучать русскую и еврейскую литературу. В 1902 году опубликовал свой первый сборник «Рассказы и рисунки» (Варшава). Во время русско-японской войны уклонился от мобилизации в армию и уехал в Галицию, во Львов. Издавался в Лондоне. Редактировал во Львове несколько журналов: «Равивим» («Капельки»), «Шалехет» («Листопад») и др. В 1913 г. переехал в Вену, где издавал журнал «Границы». С 1928 г. жил в Палестине.
Публикуемые рассказы взяты из третьего тома Собрания сочинений Г.Шофмана (Изд. «ДВИР» и «Рабочий народ», Тель Авив, 1960).
Штукатур
Тяжелое чувство испытывал я. проходя мимо дома номер тринадцать по улице, где я жил в пригороде: там в подвале повесился один из жильцов. Случилось это несколько дней назад, и любопытные соседи тотчас столпились вокруг, прибежав на крики жены и детей.
Но сегодня я вздохнул с облегчением. Через открытые окна дома я увидел штукатура — стоя на стремянке, он обновлял стены и потолок. Несчастная семья перебралась в другое место, и теперь квартира прихорашивалась, готовясь к приему новых жильцов. В пустых комнатах, освободившихся от мебели, звучал умноженный гулким эхом красивый голос мастерового — штукатур негромко напевал за работой, переходя иногда на свист. Какая беспечность в этом пении-посвистывании, какое безразличие ко всем бедствиям на свете!
Множество бед и зол обитают в жилищах, в каждом жилище. Семейные неурядицы, конфликты, раздоры, житейские невзгоды, болезни, операции, проблемы воспитания детей. Дифтерит. Лишившись сна, бегут родители каждое утро в больницу, и там получают они право видеть больного ребенка — но только издали, через верхние окна. Воробьи на карнизе… Всякого рода тревоги, сложности. Самоубийства. Пока квартира не освобождается от прежних жильцов и мрачной, наводящей на грусть мебели — и тогда штукатур соскабливает со стен старую штукатурку вместе с бедами, мурлыча под нос свои тихие напевы. Какая беспечность, какое безразличие ко всем бедствиям на свете!
Ступайте к штукатуру, страждущие, к штукатуру на стремянке, слушайте его напевы и посвистывание в гулких пустых комнатах — и черпайте утешение и успокоение.
В листопад
Теперь, когда начался листопад, легче бросить взор в сторону Дома престарелых и заглянуть в страшные лица, иссушенные старостью. Прежде, летом, я страшился повернуть туда голову. Но теперь — другое дело. Падающие листья все плотнее укрывают землю. Вчера я сидел на скамье перед этим домом и грелся на убывающем осеннем солнце вместе с пожилой супружеской парой — обоим за восемьдесят.
— Где ваши дети? — спросил я.
— Умерли, — ответили те в один голос.
Этот вопрос-ответ, видимо, всколыхнул многое из их прошлого, из их первых дней, и муж вдруг повернулся к жене:
— Сколько нам было, когда мы шли к алтарю?
— Мне — девятнадцать, а тебе — тридцать.
Оба уже снова не замечали моего присутствия, погрузились в свой мир. Жена заметила:
— Нынче они идут к алтарю, когда у них уже дюжина приблудных. А мы стояли перед священником чистые как ангелы!
После короткого молчания он проронил:
— Но разок, в кукурузном поле… ты помнишь?.. Когда мы играли в прятки…
— Ну что тогда могло быть? Ведь мне в то время было пятнадцать, не больше.
А он:
— Если бы не моя мама, царство ей небесное, которая вдруг громко позвала меня, дошло бы, конечно, до того, что… Я очень хорошо помню…
— Правда? Что же ты тогда замышлял со мной сделать? С девчонкой пятнадцати лет? С младенцем!..
И дрожа от гнева, она вскочила со своего места, и старческий крик разрезал воздух:
— Гемайнер керл![3]
Пока еще…
По ночам пугают людей преклонного возраста всяческие нехорошие ощущения. Особенно весной. Что-то давит вот тут, в области желудка, — очень подозрительно. Рак!.. Он самый!
Тяжело оставаться наедине с такими подозрениями в ночной тьме. Утром — прямиком к престарелому профессору! Все равно, что он скажет, лишь бы его слово явилось результатом исследования; и чтобы врач был знаменитым специалистом…
Приходит утро, и наступает великий час. Профессор в белом халате исследует… Сейчас, сейчас что-то грянет…
— Ничего нет! — приговаривает к жизни драгоценный профессор.
Теперь — цедить бытие, медленно-медленно, по капле. Щадить каждое мгновение. Потому что это «ничего» только пока, временно. Пока что «ничего», но через год-два, когда снова придешь к знаменитому профессору, он, если за это время сам не умрет, наверняка заговорит по-другому.
Об этом неизбежном конце теперь постоянно напоминают многочисленные знаки траура на улице. Сверкают в лучах апрельского солнца
Последние комментарии
3 часов 54 минут назад
12 часов 46 минут назад
12 часов 49 минут назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 23 часов назад
3 дней 1 час назад