Жил старик у озера... [Юрий Александрович Фанкин] (fb2) читать постранично

Юрий ФАНКИН ЖИЛ СТАРИК У ОЗЕРА… Повесть

Долго текла река по испытанному руслу, но с годами, потревоженная весенними разливами, взяла да и повернула вправо, где меньше глины, жилистого коряжника и больше податливого песка. А двухкилометровый отрезок старого русла со временем превратился в лесное озеро, большое, голубое, отороченное кустами ольхи, ивняка, вербы.

Озеро смотрело в небо, а небо вместе с облаками и звёздами купалось в тихой воде.

Озеро, как всё живое, нерукотворное, помнило особой памятью свои первые зимы, то по-женски мягкие, то лютые и какие-то вероломные, без обманчивого предзимья, когда осень, притворяясь зимой, скручивала листву ивы в жёсткие стручки и стеклила окрайки озера слюдяным ненадёжным покровом.

И всё же после осенних уловок приходил настоящий холод, когда озеро, освободившись от плавающей ряски, становилось чистым, а мороз, пришедший всерьёз, покрывал толстым льдом не только изнеженные близостью леса затоны, но и материк бывшей реки.

С неба сыпались мохнатые хлопья, и озеро, поверив переменам, медленно засыпало под ласковый шёпот падающего снега. Тёмные прибрежные ели надевали высокие шапки-боярки, накрывались серебристой парчой.

В сильные морозы над озером сияла необыкновенная луна, обвитая двойным кольцом, зеленоватым ближе к диску и желтовато-молочным, плавно сливающимся с белёсым небом. Призрачный свет сеялся на спящее озеро, обозначая санный след, ведущий от одной деревни к другой.

Озеру, закованному в льды, хотелось дышать. Ему помогали полыньи и незамерзающие ручьевины. Но больше всего выручали рыбацкие проруби – молочный пар окутывал ветки, опущенные в лунки, и сосульчато, с налётом инея, застывал на них, словно на мужицкой бороде в лютый холод.

Но не вечен зимний полон. На Сретенье зима встречалась с весною, а там и чёрный, как головешка, грач подоспевал…

Вспухнет, посинеет материк озера и под напором полой воды треснет так, как будто подводный богатырь подпер плечом, да и вытолкнул навстречу пристальному солнцу ледяную преграду.

После зимней спячки придут в себя караси. Глотая сладкий воздух, они выберутся из своих спасительных ям, из вязкой тины и, очищая грязные бока в осоке, направятся к своим кормным местам возле ручьевин. А вечная гроза карасей – зубастые щуки потянутся к тёплым затонам, чтобы оставить в затопленных кустарниках и подводных травах золотистые нити икринок.

Откроется озеро и гомонливым птицам прилётным. Царственные лебеди, мерно махая белоснежными крылами, прокричат озеру приветное: “Клинг-клинг, клинг-клинг”. Упадут на воду серой тучей гуси-гуменники, собьются в живой, копошащийся, словно муравейник, островок, пожируют вдоволь и отправятся дальше, в свои любимые севера. А тут и стаи уток и свиязи подоспеют – с кряканьем и свистом пронесутся над неузнаваемым по весне озером, выискивая старые гнездовья и присады. Неприметная серая утица в камышовой гущаре заголосит громко, подзывая к себе разнаряженного в пух и прах ревнивца-жениха.

Скромные зимние краски обернутся настоящим пиршеством цвета. Засинеют сосны и ели. Заневестятся белоствольные берёзы, набросив на себя лиловато-розовую фату. Гибкую иву облепят пухлые, в золотистой пыльце серёжки. На зеленовато-матовых побегах вербы появятся серебристые, мягкие, как плюш, почки.

Не отстанет в красоте своего обновленья рано зацветающий орешник: в каждой его почке загорится красная “звёздочка”.

Когда пойдёт на спад водополье, белым черёмуховым снегом покроются берега, и соловей, птичка-невеличка, напившись росы с берёзового листа, засвистит, защёлкает, разольётся жемчужной трелью, и будет его весенняя песня, не зная устали, звучать день и ночь.

А на сырых местах отпотевшей земли появятся яркие, как яичные желтки, калужница и мать-и-мачеха…

По голубому, приветливо распахнутому небу будут плыть разноцветные облака: то синие, то серовато-бурые, то белые, словно кипящие. Иногда небесная наволочь будет долго скрывать солнце, но неудержимый луч всё же пробьётся к пахнущей талым снегом воде, и озеро ответит небу такой же светлой улыбкой.

Даже в цветущем мае случаются коварные зазимки. С тёмного неба будет сыпаться снежная мокредь. По-осеннему зашершавятся волны. Умолкнет птичий гомон, и напуганные утки забьются в глухие камыши.

И всё же не найдётся в природе сила, способная извести райскую красоту новой весны и наступающего лета.

*

За окном ошалело, громыхая крыльями, заорал соседский петух.

Фёдор протёр глаза, затянутые старческой смолкой, погладил ноющие бока. Всю ночь не давали покоя эти бока.

Чтобы избавиться от нудной боли, он то и дело переворачивался с боку на бок, пытался лежать на спине, но просыпался, разбуженный собственным храпом. Хотел было в поисках покоя перевалиться на живот, но передумал…

Он понимал, что виной ночным страданиям не болезнь, а обыкновенная старость. Мышцы, лишённые былой упругости, быстро