КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706104 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Жил старик у озера... [Юрий Александрович Фанкин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Юрий ФАНКИН ЖИЛ СТАРИК У ОЗЕРА… Повесть

Долго текла река по испытанному руслу, но с годами, потревоженная весенними разливами, взяла да и повернула вправо, где меньше глины, жилистого коряжника и больше податливого песка. А двухкилометровый отрезок старого русла со временем превратился в лесное озеро, большое, голубое, отороченное кустами ольхи, ивняка, вербы.

Озеро смотрело в небо, а небо вместе с облаками и звёздами купалось в тихой воде.

Озеро, как всё живое, нерукотворное, помнило особой памятью свои первые зимы, то по-женски мягкие, то лютые и какие-то вероломные, без обманчивого предзимья, когда осень, притворяясь зимой, скручивала листву ивы в жёсткие стручки и стеклила окрайки озера слюдяным ненадёжным покровом.

И всё же после осенних уловок приходил настоящий холод, когда озеро, освободившись от плавающей ряски, становилось чистым, а мороз, пришедший всерьёз, покрывал толстым льдом не только изнеженные близостью леса затоны, но и материк бывшей реки.

С неба сыпались мохнатые хлопья, и озеро, поверив переменам, медленно засыпало под ласковый шёпот падающего снега. Тёмные прибрежные ели надевали высокие шапки-боярки, накрывались серебристой парчой.

В сильные морозы над озером сияла необыкновенная луна, обвитая двойным кольцом, зеленоватым ближе к диску и желтовато-молочным, плавно сливающимся с белёсым небом. Призрачный свет сеялся на спящее озеро, обозначая санный след, ведущий от одной деревни к другой.

Озеру, закованному в льды, хотелось дышать. Ему помогали полыньи и незамерзающие ручьевины. Но больше всего выручали рыбацкие проруби – молочный пар окутывал ветки, опущенные в лунки, и сосульчато, с налётом инея, застывал на них, словно на мужицкой бороде в лютый холод.

Но не вечен зимний полон. На Сретенье зима встречалась с весною, а там и чёрный, как головешка, грач подоспевал…

Вспухнет, посинеет материк озера и под напором полой воды треснет так, как будто подводный богатырь подпер плечом, да и вытолкнул навстречу пристальному солнцу ледяную преграду.

После зимней спячки придут в себя караси. Глотая сладкий воздух, они выберутся из своих спасительных ям, из вязкой тины и, очищая грязные бока в осоке, направятся к своим кормным местам возле ручьевин. А вечная гроза карасей – зубастые щуки потянутся к тёплым затонам, чтобы оставить в затопленных кустарниках и подводных травах золотистые нити икринок.

Откроется озеро и гомонливым птицам прилётным. Царственные лебеди, мерно махая белоснежными крылами, прокричат озеру приветное: “Клинг-клинг, клинг-клинг”. Упадут на воду серой тучей гуси-гуменники, собьются в живой, копошащийся, словно муравейник, островок, пожируют вдоволь и отправятся дальше, в свои любимые севера. А тут и стаи уток и свиязи подоспеют – с кряканьем и свистом пронесутся над неузнаваемым по весне озером, выискивая старые гнездовья и присады. Неприметная серая утица в камышовой гущаре заголосит громко, подзывая к себе разнаряженного в пух и прах ревнивца-жениха.

Скромные зимние краски обернутся настоящим пиршеством цвета. Засинеют сосны и ели. Заневестятся белоствольные берёзы, набросив на себя лиловато-розовую фату. Гибкую иву облепят пухлые, в золотистой пыльце серёжки. На зеленовато-матовых побегах вербы появятся серебристые, мягкие, как плюш, почки.

Не отстанет в красоте своего обновленья рано зацветающий орешник: в каждой его почке загорится красная “звёздочка”.

Когда пойдёт на спад водополье, белым черёмуховым снегом покроются берега, и соловей, птичка-невеличка, напившись росы с берёзового листа, засвистит, защёлкает, разольётся жемчужной трелью, и будет его весенняя песня, не зная устали, звучать день и ночь.

А на сырых местах отпотевшей земли появятся яркие, как яичные желтки, калужница и мать-и-мачеха…

По голубому, приветливо распахнутому небу будут плыть разноцветные облака: то синие, то серовато-бурые, то белые, словно кипящие. Иногда небесная наволочь будет долго скрывать солнце, но неудержимый луч всё же пробьётся к пахнущей талым снегом воде, и озеро ответит небу такой же светлой улыбкой.

Даже в цветущем мае случаются коварные зазимки. С тёмного неба будет сыпаться снежная мокредь. По-осеннему зашершавятся волны. Умолкнет птичий гомон, и напуганные утки забьются в глухие камыши.

И всё же не найдётся в природе сила, способная извести райскую красоту новой весны и наступающего лета.


*

За окном ошалело, громыхая крыльями, заорал соседский петух.

Фёдор протёр глаза, затянутые старческой смолкой, погладил ноющие бока. Всю ночь не давали покоя эти бока.

Чтобы избавиться от нудной боли, он то и дело переворачивался с боку на бок, пытался лежать на спине, но просыпался, разбуженный собственным храпом. Хотел было в поисках покоя перевалиться на живот, но передумал…

Он понимал, что виной ночным страданиям не болезнь, а обыкновенная старость. Мышцы, лишённые былой упругости, быстро затекали. Иногда рука, придавленная бедром, становилась безжизненно ватной.

И всё же Фёдор, пусть и урывками, умудрялся спать. Ему даже снились сны. Полуночные сны забывались, а предутренние помнились.

В эту летнюю ночь ему снилось, как он взбирается на большую, почти отвесную, гору. Фёдор вползал на неё чуть ли не на коленях, хватаясь за жидкую траву. Не было рядом ни единого кустика, за который можно было бы уцепиться.

Он падал, оступался. И всё же, словно приговорённый к восхождению, полз. Полз и задавал себе вопрос: зачем?

И не находил ясного ответа.

Петух помешал Фёдору одолеть крутую гору. А ведь он уже добрался до самой вершины с белоснежными облаками.

– Дёрнуло тебя заорать! – пробормотал Фёдор.

Он попытался подремать, вернуть себе ускользающий сон, но снова истошно заголосил петух, и Фёдор понял, что сегодня ему не суждено добраться до вершины.

Однако недавний азарт ещё жил в нём, не давал покоя: “Эх, ещё бы чуть-чуть…” Через тюлевые занавески, похожие на рыболовную сеть, падали на подоконник утренние лучи. Жена Лиза хлопотала на кухне. Под Фёдором скрипнула кровать.

– Проснулся? – спросила жена.

Фёдор промолчал. Помедлив, втянул парной сладковатый запах и грустно спросил:

– Овсянка?

Лиза не ответила. Да и нужно ли было отвечать: после прошлогодней операции мужа она часто готовила для него овсяную кашу на постном масле.

Фёдор спустил ноги на пол. Несколько минут, приходя в себя, поглаживал костлявые колени. Ноги казались ему чужими, непривычно слабыми. Ему предстояло сегодня хорошенько “расходиться”, вернуть ногам посильную прочность.

С особым интересом Фёдор вглядывался в левое колено – он словно хотел обнаружить на нём синяк или ссадину от ночного восхождения. И ему вдруг показалось, что чашечка немного посинела.

“Ничего себе…” – удивился Фёдор.

Он задумчиво потрогал щёки. Давненько не брился. Щетина жёсткая, колючая, словно стерня. Обычным станком едва ли возьмёшь, да и, признаться, Фёдору надоели современные станки: то и дело приходится менять. Куда удобней золингеновская раскладная бритва.

Опершись на руки, Фёдор встал с кровати. Пошатнулся, но сумел выпрямиться и, немного постояв, направился вялой походкой в коридор, где возле умывальника с зеркальцем были разложены бритвенные станки, высохший помазок в мыльнице и немецкая опасная бритва, которой пользовался не только отец, вернувшийся с фронта, но и дед Данила.

Фёдор попробовал пальцем остриё бритвы, даже легонько прошёлся лезвием по серебристой щетине. Ему показалось, что бритва не очень остра…

Он вернулся в комнату и долго, сердясь на самого себя, искал отцовский ремень.

Армейский кожаный ремень потрескался с внешней стороны, но внутренняя, выглаженная за много лет опасной бритвой, была гладкой, словно лёд. Он прицепил ремень пряжкой к настенному крючку и, используя натяг, стал тщательно выглаживать бритву. Осторожно, с лёгким нажимом, водил лезвием, то и дело меняя стороны, пробовал остриё загрубевшим от плотницкой работы пальцем. Казалось, не бритву настраивает, а подаренную отцом трёхструнную балалайку.

Наконец бритва устроила Фёдора. Щетина никла от малейшего прикосновения.

Фёдор довольно крякнул, сходил на кухню за тёплой водой и начал старательно гонять в пенной мыльнице жёлтый обмылок.

Лиза вышла в коридор.

– Ну что ты возишься? Каша остывает…

Фёдор промолчал. Остывает, ну и пусть остывает. Трудно разогреть?

Лиза стояла возле мужа, с любопытством смотрела, как Фёдор неторопливо, подпирая щёки языком, снимает с лица пенистые разводья. Фёдор молодел на глазах. И когда муж, в довершение к тщательному бритью, помазал кожу питательным кремом, с улыбкой спросила:

– Ты что, в гости собираешься? Фёдор хитро глянул на жену:

– Может, и собираюсь.

Фёдор говорил серьёзно, а Лизе почему-то казалось, что муж на её шутку отвечает такой же шуткой…

Они сели за стол, и повторилась обычная история.

– Положи, как себе… – попросил Фёдор.

Но Лиза ослушалась. Положила себе пять, не очень полных ложек овсянки, а Фёдору целых шесть, да ещё с верхом. Когда подносила эти ложки к тарелке Фёдора, то даже ладонь подставляла: как бы не упала щедро наложенная каша.

– Опять навалила! – сердился Фёдор. – Сколько раз тебе говорить? Как об стенку горох…

Лиза делала невинные глаза:

– Велика ли разница? Пять, шесть… Ты же мужик! Нечего равняться со мной, бабой!

– Был мужик, да вышел! – злился Фёдор. – Укатали сивку крутые горки!

– Да ешь, ешь! – не сдавалась Лиза. – Каша вкусная, полезная! Фёдор ворошил горячую кашу ложкой и продолжал придираться:

– Говоришь, остыла! А я чуть рот не обжёг…

Лиза помалкивала. Глядя на неё, и Фёдор замолчал. Правда, носилась у него в голове коварная мысль: взять да и переложить лишнюю ложку в тарелку жены – пусть кушает себе на здоровье, коль не видит разницы! – однако в последний момент сменил гнев на милость.

“Так и быть, в следующий раз… ” – успокоил себя Фёдор.

Попив чая с рассыпчатым печеньем и съев плавленый сырок, Фёдор с усилием, словно после обильного застолья, выбрался из-за стола, буркнул “спасибо” и, поглаживая плоский живот, упрекнул жену:

– Опять перекормила!

После завтрака Фёдор обычно выходил на огород, искал посильную работу. Работа, как правило, была нудной, скучноватой, и вид у Фёдора был, как у тягловой лошади: не хочется тащить воз, а надо.

Но в это утро по хитроватому виду Фёдора, по живому блеску глаз Лиза быстро догадалась, что муж что-то задумал. Она не удержалась:

– Ты куда?

– Куда? Куда? – по-мальчишески передразнил Фёдор. – Тащить кобылу из пруда. Лиза не обиделась. Только усмехнулась. Пусть себе поворчит, потешится!

Никуда он не денется со своим “секретом”. Или сам, голубчик, проговорится, иль она без него догадается.

Да и сам Фёдор, конечно, понимал, что от жены, как от Божьего ока, не укроешься, и всё же продолжал играть в детские прятки.

– Ну куда я пойду? – посерьёзнел Фёдор. – У меня то двор, то огород… Вроде бы и правду сказал старик, но не до конца.

– Иди! Иди! – поддержала Лиза. – Смотри, не перетрудись!

Фёдор потоптался у двери и, взбадривая себя, сделал несколько рывков руками.

“Маши! Маши! – грустно улыбнулась Лиза. – Далеко не улетишь!”

Фёдор подозрительно глянул на Лизу: не собирается ли идти за ним?

Но жена как будто забыла о его существовании.

Фёдор повеселел и, торопясь, обеими руками оттолкнул внутреннюю дверь и, когда закрывал дверь, чуть не прищемил ринувшегося за ним рыжего кота Ваську.

– И ты туда же! – пробормотал Фёдор. – Шпиён эдакий!

Кот не обиделся, ласково потёрся о штанину Фёдора.

– Подхалим и есть подхалим! – упрекнул Фёдор. Он даже хотел отшвырнуть Ваську ногой, но удержался.

Кот весело замурлыкал: ругай! ругай! знаю я тебя! Фёдор грозно притопнул ногой:

– Плохо ты меня знаешь! Я такую трёпку могу задать…

Васька не хотел обострять отношения. Он обидчиво мяукнул и отошёл в сторонку. Даже перестал крутить пушистым хвостом.

– То-то! – довольно проговорил Фёдор.

Щупая правой рукой гладкое перильце, старик спустился по сосновым ступенькам во двор.

Сквозь верхнее незастеклённое окно сеялись лучи, высвечивая на потолочной балке кисею паутины и лепнину ласточкиного гнезда.

Фёдор обогнул мотоблок и мелкими расчётливыми шажками – легко было споткнуться и упасть – направился к противоположной стене, где темнела рассохшаяся от времени дедовская лодка-долблёнка, загруженная ивовой хвостушей с истлевшей перевязью, острогой-трезубцем и запутанными, собранными в ком сетями…

Сколько раз приставала Лиза: “Выбросил бы ты этот хлам!” Фёдор на словах соглашался, но медлил, а потом и вообще дал задний ход: “Пока живу, ничего не трону. Пусть другие выбрасывают – у них память короче…”

Возле покупных бамбуковых удочек Фёдор отыскал свою любимую, “заговорённую на золотых карасей”, простую удочку-рогатку. К этой удочке Фёдор относился ревниво, словно старовер к обиходной посуде: никому не давал и обычно прятал в отдельный угол.

Привыкший ко всему естественному, Фёдор терпеть не мог всякие современные рыбацкие приблуды, разные там “твистеры-глистеры”, “попперы-жопперы”, “поролоновые рыбки” и предпочитал ловить рыбу на обыкновенного земляного червяка, которого уважительно называл “черваком”. Фёдора поправляли. “Я что, не знаю?” – презрительно хмыкал Фёдор и продолжал называть червяка по-своему. Ему казалось, что “червяк” звучит как-то просто, жидковато.

Давая о себе знать, Васька вежливо мяукнул.

Старик оглянулся:

– Что, Василь Василич, рыбки захотелось? Кот понятливо мотнул головой: да!

– Будет тебе рыбка. Будет.

Фёдор внимательно осмотрел удочку: удилище крепкое, с достаточным прогибом, клинская леска в порядке, пробочный поплавок с гусиным перышком на месте, а вот бородку крючка, пожалуй, следует подточить.

Фёдор поставил удочку в укромное место и занялся поиском подходящей посудины – ведь нужно куда-то поместить уважаемых “черваков”. На столярном верстаке он обнаружил поллитровую стеклянную банку. Понюхал её, проверил на свет и, вытряхнув дохлых мух и труху, опустил в пластмассовое ведёрко.

Конечно, он мог бы обойтись и без ведёрка, но Фёдор маскировался. Увидев в его руках банку, Лиза могла бы догадаться…

В груде хозяйственного инвентаря Фёдор отыскал вилы с плоскими зубьями. Прежде чем выйти со двора в сад-огород, с минуту постоял, прислушиваясь…

Лиза, похоже, была занята своими делами.

Шустрым шажком, будто от кого-то убегая, старик выбрался в сад-огород.

Солнце ослепило Фёдора. Он, покачиваясь, немного постоял и неторопливо, поглядывая себе под ноги, направился к сливам, где оставалась полоска невскопанной земли.

Старые мшастые яблони, посаженные ещё отцом, провожали Фёдора до разросшейся огородной клубники. Одна из вызревших ягод, крупная, зернисто-красная, особенно манила Фёдора, но он удержался от соблазна. Да и нагибаться лишний раз ему не хотелось…

Старик остановился возле слив, посмотрел на бледные плоды в скудной листве, грустно вздохнул и нажал резиновым сапогом на плечико вил.

Он поднимал за пластом пласт, но желанного “червака” не было и в помине. Зато хватало личинок майского жука. Жирные белые личинки судорожно шевелились и, вытягиваясь, норовили закопаться в рыхлую землю.

Фёдор знал, что и на эти личинки кое-кто ловит рыбу, но брезговал. Мало ли кто на что ловит! И на синих стрекоз, и на рыжего муравья. Даже лягушку используют в качестве наживки для зубастых щук. Нет уж, эти штучки-дрючки не для Фёдора! То ли дело испытанный “червак”…

Фёдор ломал голову: куда же подевался, радующий его рыбацкую душу, “червак”? Может, морозы в бесснежную зиму погубили? А, может, поели расплодившиеся в последнее время кроты?

Думая грустные думы, старик прислонил к груди гладкий черенок вил. Ему вспомнилось недавнее нашествие майских жуков. Они облепили яблони, вишни, сливы. Особенно им полюбились молодые берёзки за огородом. Днём, в жару, жуки куда-то прятались, а вечером летали жужжащим роем по саду-огороду, не боясь угодить человеку в лицо. Они обгрызали сочную листву до самых прожилок.

Стряхивая с веток жуков, Фёдор ходил по саду с длинной метлой, и под его ногами похрустывали их светло-коричневые панцири.

Оставив личинки в земле, жуки навсегда исчезали, а листва на деревьях и кустарниках ещё долго болела и восстанавливалась …

Кот бродил рядом с Фёдором, принюхивался к кротовым норам. Личинки его не интересовали.

– Ну что будем делать, Василь Василич? – спросил Фёдор. – По-моему, голяк.

Кот понимающе мяукнул и посмотрел на дощатую калитку, которая вела на зады.

Там, за домашним картофельным участком, начиналась тропка к заброшенной молочной ферме.

– Ну что ж, на ферму так на ферму! – согласился Фёдор. – Может, там повезёт.

Торопливо оглянувшись – не вышла ли Лиза в огород? – Фёдор поспешил к забору, отбросил крючок покосившейся калитки. И снова воровато оглянулся, когда закрывал за собой дверь.

Васька, почуяв волю, зашевелил усами. Выгнул спину, поднапружился и бросился вперёд. Только изогнутый хвост весело замелькал в траве.

Когда-то, в числе других беспризорных кошек, Васька кормился на бывшей ферме. Кошки хорошо знали время дойки и, дождавшись своего часа, тянулись цепочкой на звон подойников. Доярки наливали им молока в блюдца и чашки.

Лиза особенно жалела рыжего котёнка и старалась кормить его отдельно от больших нахальных кошек. За летней оградой, возле кустов бузины, для Васьки была припасена фаянсовая чашка с отбитым краешком.

Когда ударил колючий зазимок, Лиза решила взять малыша к себе. Фёдор не возражал. Только поинтересовался: кот или кошечка? “Котик!” – ласково сказала Лиза. “Тем лучше! – улыбнулся Федор. – Одним мужиком больше…”

За огородами открывался просторный луг. Когда-то с этого луга колхозники брали по два укоса, а теперь брошенный луг дичал и вырождался.

Под лёгким ветерком дружно клонились зелёные струнки овсяницы, мятлика, лисохвоста. Только конский щавель, чертополох да репейники, опутанные старой, похожей на мочало, травой, как будто застыли.

Серыми стайками носились юркие воробьи. Неподалёку, в глухом сизом бурьяне, скрипел зануда-коростель: “Крэк-крэк … Крэк-крэк…”

По шевеленью трав, по ленивым кучевым облакам Фёдор понял, что сегодня сильного ветра не будет, и это было ему на руку. Он, как и его дед Данила, предпочитал удить рыбу на тихой воде, где по слабому тычку и осторожной потяжке можно было догадаться, какая рыба клюёт.

Показалась дырявая крыша молочной фермы. Возле неё возвышалась водонапорная башня с покосившейся железной лесенкой.

Фёдор подошёл к провисшим, гладким, словно обглоданным, пряслам летнего загона. Загон был удивительно чист.

Весь навоз до железобетонных, ровно уложенных плит выбрали на удобрение деревенские жители и расторопные дачники.

Всю осень, до затяжных дождей, развозили этот навоз по дворам на тачках, тележках и даже на легковых машинах с прицепами. Ну а потом к делу приступили жуки-навозники.

Так работяги всё подчистили, что от дармового “золота” только жёлтая пыльца осталась.

Стадо перевели на центральную усадьбу, а вскоре пустили под нож. Ходили слухи: за долги.

Фёдор, не отдавая себе отчёта, стянул с головы фуражку и понуро, словно оказался на кладбище, среди родных могил, смотрел на пустой загон, переводил повлажневший взгляд на крышу с разобранным решетником. Восемь лет тому назад Фёдор вместе со своим шурином Петраком крыл эту крышу. От души старались плотники. Под рубероид подложили широкие полотна гидроизоляции, стыки поджали железными лентами и густо залили битумом. Петрак довольно потирал ладони: “Эта крыша нас с тобой переживёт!”.

А в лихие девяностые всё пошло под откос. Колхоза не стало, да и Петрак, балагур и песенник, вскоре отправился на тот свет – отравился дешёвой бодяжной водкой…

Фёдор решил поискать “черваков” поблизости от фермы, в унавоженной за долгие годы земле. Держа вилы наизготовку, он ступил в заросли ярко-зелёной сочной крапивы и едва не споткнулся о синеватый, с подтаящими краями, кусок льда. Фёдор зябко передёрнул плечами: что за чудеса?

Кусок льда оказался солью-лизуном, который давали коровам.

Фёдор отбросил вилами льдистый кусок и стал копать. Верхний слой перегноя оказался пустым, легковесным, но глубже, в тёмной, как кубанский чернозём, земле, появились первые червяки.

Прежде чем опустить добычу в банку, Фёдор внимательно разглядывал червяка и недовольно ворчал:

– Ну и червак пошёл! Висит, как сопля. То ли был червак! Словно угорь, извивался… Берёшь такого, а сам думаешь: как бы сквозь пальцы не сквозанул! А этот, этот… Вялый, сонный. Ты что, голубчик, после зимы не очухался?

И вдруг на стариковское ворчанье откликнулись хорошие червяки. Фёдор воспрянул духом:

– Ах, какой шустрый! Молодец, молодец… И ты в самый раз! Гладенький, игривый… Был бы я карасём – наверняка бы клюнул!

Фёдор заполнил банку червями, присыпал влажноватой землицей, а сверху, для верности, положил лопушок. А то завянут “черваки” по дороге – и последняя курица не польстится.

Он постоял немного, прислушиваясь к ногам. Как будто окрепли. Правда, мышцы ещё потягивает – но ничего, всё будет в порядке! Главное: побольше ходить и поменьше думать о своих болячках…

– Кис-кис! – негромко позвал Фёдор.

Было тихо. Только шмели гудели возле розовых бутонов чертополоха.

– Вась-Вась! – поправился Фёдор. – Василь Василич!

И кот сразу откликнулся на уважительное обращение.

Волоча вилы по земле, Фёдор подошёл к кустам цветущей бузины и увидел Ваську. Блаженно распластавшись, кот лежал возле своей фаянсовой чашки с отбитым краешком.

Миска потемнела, забилась сухими листьями.

– Ну что, Васятка, попил парного молока? – ласково спросил Фёдор.

Васька сыто облизнулся и замурлыкал.

Лиза гладила бельё.

Фёдор подозрительно глянул на жену и, успокоившись, прошёл на кухню, чтобы напиться. Потрогал чайник на плите – хорошо, что остыл! Хотелось поскорее напиться и уйти. Он поднёс к лицу пузатый чайник и стал пить прямо из носика. Как ни старался, а всё-таки замочил рубаху…

Лиза помалкивала. Да и Фёдора не тянуло на разговоры.

– Как там, на улице? – поинтересовалась Лиза. – Не сильно печёт?

– Терпимо! – Фёдор облизал губы. – Да и ветер так себе, вяленький. Сказал и тут же спохватился:

“Зачем я про ветер? Ещё догадается…”

– Ноги-то расходил? – Лиза вытерла пот со лба и внимательно посмотрела на мужа.

– Расходил, расходил! – проворчал Фёдор. Ему казалось, что Лиза потихоньку-полегоньку подбирается к главному. – Скоро в пляс пойду…

– Самое время! – усмехнулась Лиза. – Только себе на ногу не наступи.

Фёдор не ответил на шутку. Поправил сбившийся ремень на поясе и тихо – будто разговаривая с самим собой – сказал:

– Ну всё! Нечего бары-растабары разводить. Я пошёл…

И уже громче, уверенней повторил:

– Ну я пойду!

И сам удивился, как резво понесли его ноги к двери.

И ушёл бы, старый, без задержки, если бы Лиза не крикнула вослед:

– Ты чего, муженёк, разгулялся? Третье желание открылось?

Фёдор оглянулся. Лиза, набрав воды в рот, торопливо фыркнула – побрызгала бельё. Из-под электрического утюга пошёл лёгкий парок.

– Какое третье желание? – недовольно спросил Фёдор. – Ты на что, Лизавета Петровна, намекаешь?

– Какие тут намёки! – ответила Лиза. – Всё ясней ясного. Неужто про своего батюшку забыл?

– Батюшку? – Фёдор задумчиво покусал губы. – Вот ты о чём…

И вспомнились Фёдору три желания отца, Василия Даниловича, которые тот загадал в промёрзших окопах Сталинграда:

“Если буду жив, вернусь в родную Берёзовку и перво-наперво попрошу свою Алёну сделать мне яишницу на сале. Из семи яиц. Потом… Что потом? Высплюсь досыта. Буду спать, пока сам не проснусь. Сутки, двое – неважно. Ну а после, когда телом отдохну, возьму удочки и один отправлюсь на озеро. И буду рыбачить дотемна, пока поплавки видно…”

Все три желания исполнил солдат Василий. На всю жизнь запомнилось шестилетнему Фёдору, как отец, сияющий, счастливый, вернулся в сумерках с заветной рыбалки, бросил жене под ноги, словно дорогой трофей, вещмешок с золотыми карасями и устало проговорил:

“Теперь всё!.. Отвоевался! Я сегодня словно в Раю побывал. Наконец-то душа на место встала… “

“Ну и баба! – сокрушённо подумал Фёдор. – Всё-таки догадалась! Такой только в уголовке работать…”

Отпираться не имело смысла. Конечно, можно разругаться и уйти. Но каково рыбачить с камнем на сердце?

– А почему бы и не порыбачить? – простодушно сказал Фёдор. – Что за беда? Подремлю часок-другой с удочкой…

– Значит, свежей рыбки захотелось? – Лиза повернулась к мужу раскрасневшимся лицом. – Карасиков?

– Я бы и от щучки не отказался… – улыбнулся Фёдор.

Лиза сердито фыркнула.

Фёдор решил схитрить:

– Сергей в отпуск сулился… Он тоже рыбку уважает.

Лиза как будто задумалась. А Фёдор, почуяв слабинку, пустился в откровенный подхалимаж:

– Помнишь, какие ты рыбные пироги готовила? Карась в пироге – ум отъешь! А щучка заливная? Лежит на сковороде, бока румяные, глазки белые, заливочка подрагивает…

Фёдор выразительно почмокал губами.

Лиза молчала. И хоть стояла к нему спиной, Фёдор ощутил на её лице улыбку.

“Может, клюнула?” – с надеждой подумал он.

Но Лиза сорвалась с крючка.

– Жди! – сказала она с обидой. – Жди! Угостишь сыночка. Небось, опять Эвелина утащит на юга. Да и что им делать в нашей дыре? Мухи, клещи, туалет на улице. Никаких удобств!

Лиза всем телом нажала на утюг.

– Говоришь, удобств нет? – подхватил Фёдор. – Мухи, клещи… Ты про комаров забыла.

Лиза кивнула: да, и комары.

– А ещё овода, слепни, осы…

Лиза согласно кивала. Казалось, муж поддерживает её.

– Говорят, бешеная лиса объявилась! – старался Фёдор. – Змеюки ползают… Лиза положила утюг на подставку и уставилась на мужа.

– Блохи! – продолжал Фёдор.

– Ты что говоришь? – удивилась Лиза.

– Клопы! – чуть не рычал от негодования Фёдор.

– Господи! Какие у нас клопы? – возмутилась Лиза. – Ты чего, старый, несёшь?

– Клопы! Блохи! – не сдавался Фёдор. – Самые натуральные, травяные.

– Ты что, смеёшься надо мной? – обиделась Лиза.

– Ухахатываюсь! Аж скулы свело. Подожди маленько – я ещё до мошкары не дошёл! – Фёдор нащупал дверную ручку. – А как насчёт мышей? Ну да ладно, всего не перечислишь! Я лучше на двор схожу. Мне ещё надо крючок подточить.

– Подожди! – встрепенулась Лиза. – Разве я против рыбы? И ушку сделаю, и заливное. Только вот… не надо бы самому…

Фёдор терпеливо ждал: пусть по конца выскажется.

– Можно, к примеру, у Сашка-Афганца рыбу купить. Он без рыбки не живёт. У него, как говорят, щука в обед и карась на ужин. Сашок не откажет. И возьмёт недорого.

– Я не дачник, чтобы рыбу покупать! – отрезал Фёдор.

– По нечаянности и утонуть можно!

– Ой, беда-беда! Утонуть можно! – передразнил Фёдор. – Напугали бабу хреном! Так и замуж не вышла…

Лиза покачала головой и снова взялась за утюг. Нажимала изо всех сил.

– Ты как?.. – с придыханием в голосе спросила она. – Ты как… собираешься ловить? С берега? Иль с лодки?

– Неужто я буду, как горелый пень, на берегу торчать? – обиделся Фёдор.

– Значит, к дальнему… берегу собрался? К Лосиному броду?

– К броду! – признался Фёдор.

– А лодку где возьмёшь? – допытывалась Лиза. – С Мамаем договорился?

– Куда ж без Мамая! – усмехнулся Фёдор. – Уже благословил…

Главный егерь Мамаев с женой к дочерью жили неподалёку от Фёдора. Целыми днями он пропадал на работе, как говорил, “находился при исполнении”. Застать его было не проще, чем гулёного кота Ваську в мартовскую оттепель.

И всё же Фёдор отловил ускользающего, словно угорь, главного егеря.

Как-то, направляясь с ведром к колодцу, Фёдор увидел возле палисадника Мамаевых знакомую “Ниву”, забрызганную свежей грязью. Медлить было нельзя: Мамай дома!..

Большой, грузный, прокопчённый на солнце до сизого блеска, Мамай то ли обедал, то ли ужинал, с удовольствием налегая на окрошку. Перед ним стояла початая бутылка водки.

– Здравствуй, Паша! – чинно сказал Фёдор, одолевая высокий порог. – Хлеб да соль!

Заплывшие глаза Мамая весело блеснули:

– Ешь, да свой.

Фёдор нахмурился.

– Ты чего, Василич? – добродушно проговорил Мамай. – Шучу я. Давай присаживайся! Хошь – на диван, хошь – к столу.

Фёдор опустился на кожаный диван. Тугие пружины поиграли под ним и быстро успокоились.

– Как здоровьичко? – справился Мамай.

– Слава Богу! Ноги ещё передвигаю. Есть и похужей меня, грешного.

– Что верно, то верно! – согласился Мамай. В его левой, свободной, руке появилась вторая деревянная ложка. Он осторожно сгрёб с разделочной доски в миску мелко нарезанную зелень. Сдобрив окрошку, Мамай не сразу расстался со второй ложкой…

Фёдор улыбнулся: казалось, Мамай собирается есть с обеих рук. А Мамай, облизнувшись, продолжал:

– Верно, Василич, есть и похужей нас. Какое теперь здоровье? Пиво – море разливанное, наркота. Молодые, словно мухи, мрут. Уж лучше водочки пропустить.

– В меру! – уточнил Фёдор.

– Ну, конечно, в меру! – подхватил Мамай. – Ну выпил стакан, другой, и всё! Зачем напиваться?

– Золотые слова! – с улыбкой поддержал Фёдор.

Мамай намазал кусок чёрного хлеба горчицей. Мазал густо, не жалея. И вдруг глаза его округлились, превратились в пятаки. Крылья носа заиграли нервной дрожью. Ещё секунда, и чихнёт так, что Фёдора снесёт с дивана. Однако не получилось.

– Осечка! – сказал Мамай.

Вытер увлажнённые глаза и важно произнёс:

– Твоё здоровье, Василич!

По-петушиному задрав голову, Мамай вылил гранёный стакан в горло. Булькнуло, как в воронке. Заразительно, со вздохами, стал жевать ржаной кусок. Потом весело и как-то удивлённо глянул на гостя – будто увидел его впервые…

Мамай любил, когда к нему приходили с просьбами. Бывало, и отказывал, но отказывал вежливо, не убивая надежды: мол, извини, дорогой, пока не время, надо маленько подождать. Это “маленько” растягивалось на месяцы и даже годы.

– Значит, такие дела, Василич… Такие, брат, дела… – говорил Мамай, выжидательно поглядывая на Фёдора: ну давай выкладывай, зачем пришёл!

Фёдор мялся.

И тогда Мамай, улыбнувшись, сыграл на опережение:

– Порыбачить, что ль, надумал?

– Есть такое дело! – признался старик. И от смущения стал потирать руки.

– По-онятно, по-онятно! – протянул Мамай и сделал вид, что погрузился в великую думу, даже сборки морщин появились на лбу. – Рыбачить, полагаю, хочешь с лодки? Так? Понимаю-понимаю. На воде интересней… – Мамай замолчал и сосредоточенно заработал ложкой. Казалось, он будет молчать до тех пор, пока не вычерпает до дна свою уёмистую миску.

Фёдор терпеливо ждал. Он знал Мамая, как облупленного.

“Пускай поломается! – думал Фёдор. – Ну как не набить себе цену!”

Мамай вытер губы и неожиданно спросил:

– Как там Сергей? Не приезжает?

– Сулился! – сказал Фёдор и неожиданно для себя соврал: – Недельки на две. Не меньше.

Мамай оживился. Даже ложку отложил.

– Это хорошо! Хорошо! Он мне в прошлый раз бурятские унты обещал. На волчьем меху.

– Обещал – значит, сделает! – обнадёжил Фёдор.

– Я как-то ноги обморозил! – пожаловался Мамай. – Бывает, так заноют к непогоде – впору на стенку полезай. Мне такая обувка позарез нужна! – Мамай для убедительности полоснул рукой по горлу.

– Будут, раз обещал! – сказал Фёдор.

Мамай удовлетворённо хмыкнул и потянулся к бутылке. Поднял её перед собой, проверил на свет – сколько там осталось? И, вздохнув, вылил остатки в стакан. Пристально глянул на старика.

– Послушай, Василич! – заговорил Мамай душевным голосом. – Ну на хрена тебе эта канитель? Рыба нужна? Понимаю! Но неужели я соседям не удружу? Сколько тебе? Два килограмма? Пять? Ты же не тонну попросишь…

“Вот так поворот!” – удивился Фёдор. Приходя в себя, заговорил, взвешивая каждое слово:

– Конечно, спасибо. Но мне бы… самому хотелось. Кто знает… Кто знает, может, последний раз на озере…

Мамай глянул на хмурого Фёдора и уступил.

– Ну что ж! – сказал Мамай с искренним вздохом. – Вольному – воля. Теперь слушай… Слушай! Возьмёшь лодку Цыганёнка. Я его вчера в отпуск отправил. Лодка, как обычно, возле Большого затона. Ну там, где сломанная сосна…

– Знаю, – сказал Фёдор.

– Вёсла там, при лодке. А ключ у меня! – Мамай вылил остатки водки в широко открытый рот. Закусывать не стал. Только живо, как рыба на суше, пошевелил губами. Фёдор ждал ключа.

– Ну вот что… – сердито, преображаясь на глазах, заговорил главный егерь. – Ты, Василич, не думай, что я здесь царь и Бог. И на меня есть управа…

“Пой песню, пой… – насмешливо подумал Фёдор. – Не ты ли как-то хвастался: у меня всё схвачено, за всё проплачено?..” А Мамай гнул своё:

– Может областная инспекция нагрянуть! Да и федералы не дремлют. Такой шухер устроют – мама не горюй! Если что, сам выкручивайся! А я голову подставлять не буду. Мне ещё до пенсии год и три месяца…

Фёдор усмехнулся.

– Что, не веришь? – обиделся Мамай. – Я каждый месяц на притолоке зарубки делаю. Я этой пенсии, как солдат дембеля, дожидаюсь.

“А на сверхсрочную не собираешься?” – подумал Фёдор, но не спросил. Только согласно кивнул головой и успокоил:

– Не волнуйся, Паша! Не подведу.

Мамай грузно развернулся и взял с подоконника рыжую барсетку. Расстегнул молнию и стал шарить вслепую, не заглядывая. Какие-то бумажки, похожие на квитанции, норовили выпасть из пухлой барсетки, но Мамай терпеливо засовывал их обратно:

– Куда вы, черти!

Наконец в его руке появилась связка ключей.

Мамай успокоился и стал перебирать ключи, словно чётки. Вид у него был добродушный, даже благостный. Наконец он снял с общего кольца неказистый, со следами ржави, ключ и, улыбнувшись, показал Фёдору.

Фёдор покачался на пружинистом диване и не сразу встал. Было такое ощущение, что он выбирается из трясины.

Мамай торжественно, словно вручая награду, протянул Фёдору ключ от лодки.

– Не беспокойся! Всё будет в порядке! – ещё раз заверил Фёдор. Ему хотелось поскорее уйти.

Долгие сборы – лишние разговоры.

Больше всего Фёдор опасался, что Лиза вмешается в его дела, начнёт по доброте душевной давать советы: то-то возьми, вот так оденься. Однако Лиза, зная характер мужа, предпочитала помалкивать. Молчать-то молчала, но, словно заботливая квочка, бродила рядом. Правда, уже не кудахтала: “Куд-куда?”. Было ясно, куда. Хочешь-не хочешь, а пришлось смириться…

Взять с собой еду Фёдор отказался:

– Не на сутки ухожу!

Однако бутылочку колодезной воды сунул в рюкзак. Захватил Фёдор и облатку валидола: как бы сердце не прихватило!

Кот Васька забрался на лавку и, жмуря зелёные глаза, поглядывал на своих хозяев. Он всё понимал и даже мог мяукнуть в поддержку Фёдора, но предпочитал не вмешиваться. Влезать в человеческие дела, принимать чью-либо сторону – себе дороже.

Фёдор примерил бейсболку сына. Кепчонка не нравилась старику, но ему нужен был козырёк, защищающий от солнца.

– Вроде неплохо! – осторожно сказала Лиза. Но Фёдор забраковал головной убор:

– Я что, пеликан?

Привычней оказалась старая фуражка с большим козырьком и пипкой-кругляшом наверху, другими словами – “иждивенцем”.

Лиза иногда оставляла мужа и выходила на улицу. С надеждой смотрела на небо: не появятся ли дождевые тучи?

Но не было желанных туч, и тёплый ветерок лениво облизывал кроны ракит.

Казалось, сама мать-природа благоволила к Фёдору.

“Отдохнул бы перед уходом! – думала Лиза. – Куда в самую жару?..”

И Фёдор, словно услышав её, согласился:

– Я, пожалуй, отдохну часок. Если разосплюсь, разбуди!

– Поспи! Поспи! – согласилась Лиза. А про себя подумала: “Может, проспишь свою рыбалку!” И тут же засомневалась:

“А я что скажу? Забыла разбудить! Разве он поверит? На ночь глядя, уйдёт!”

Фёдор бросил подушку на кушетку и, не раздеваясь, – только тапки сбросил с ног – прилёг. С наслаждением вытянулся в полный рост и под размеренный бой настенных часов погрузился в дрёму.

Ему начало казаться, что он лежит в лодке-колыбели, и эту лодку, подобно материнской руке, легонько покачивает синяя волна.

“А где же моя удочка?” – сонно подумал Фёдор и пошарил рукой. Удочки рядом не было.

“Да я же сетью ловлю!” – догадался старик. И в ожидании доброго улова спокойно заснул.

По его лицу скользила едва заметная улыбка.

Он спал ровно час, и его разбудил домашний сверчок.

Сверчок-цвиркун стрекотал в удивительной близости, где-то возле головы, и Фёдор едва удержался от желания отодвинуть подушку и посмотреть на своего “дневального”.

Поднявшись, он долго шарил ногами, пытаясь надеть разношенные тапки. Они скользили по полу, не давались.

– И вы поперёк дороги! – рассердился старик.

Перед самым уходом Фёдор, уже в полном облачении, плотной куртке, резиновых сапогах и рюкзаке за плечами, решил по русскому обычаю присесть. Раньше, когда уходил на озеро, такое за ним не водилось – не за тридевять земель собирается.

Стараясь не глядеть на жену, Фёдор неторопливо поднялся, перекрестился на старую икону в красном углу и тихо, словно боясь нарушить тишину, сказал:

– С Богом!

И Лиза отозвалась, словно лесное эхо:

– С Богом!

Она пошла его проводить. Он знал, что глаза Лизы на мокром месте. “Словно на войну провожает!” – подумал Фёдор и, чтобы снять напряжение, весело сказал:

– Ну и погодка! Как по заказу!

Лиза молчала.

Фёдор уходил, не оборачиваясь. Всё делал, чтобы его шаг в глазах жены выглядел спокойным, уверенным.

“Словно солдат на параде!” – подумал он.

Старик пересёк белёсую от известняка просёлочную дорогу, свернул в прогон, и тут предательски кольнуло в сердце.

– Вот тебе на!.. – прошептал Фёдор. – Господи, повремени!

Сбился Фёдор с уверенного шага. А Лиза продолжала следить за ним. И, чтобы обмануть жену, Фёдор остановился и сделал вид, что поправляет сбившуюся штанину в сапоге.

Покусывая губы, поправил, выпрямился по-гренадерски и осторожным, но чётким шагом двинулся дальше. Старался поднимать ноги повыше…

И сразу, как только скрылся в прогоне, стало Фёдору легче – будто порвал он на крутом свороте житейскую привязь. Порвать-то порвал, но длинная супружеская верёвочка из двух ниток, шёлковой и пеньковой, никуда не делась – будет, напоминая о себе, тянуться за ним до самого озера. Ну а дальше, как получится. Может, удастся снять обрывок с поясного ремня, свернуть его в колечко и оставить на зелёном бережку – пусть супротивного рыбака дожидается…

Возле опушки леса на обструганном столбе висела табличка с выцветшей надписью:

“Заказник “Приокский”. Охота и рыбная ловля категорически запрещены”.

Фёдор невольно опустил удочку, и она на время превратилась в обыкновенную хворостинку. Щуря глаза, старик стал вглядываться в табличку, изрешечённую дробью. Дыры были крупные, рваные.

– Н-да-а! – протянул Фёдор. – Обнаглел народец!

Он потоптался возле таблички и пошёл дальше. Теперь, когда Лизы не было рядом, пропала всякая нужда думать о походке. Он шёл, как мог. После неожиданного укола в сердце сапоги потяжелели – казалось, он держит путь к озеру не в начале июля, а в осеннюю мокропогодицу.

Старик вдыхал полной грудью смолистый запах высоких строевых сосен, медовый аромат донника и кипрея, и после долгого домашнего плена у него, как после любовно изготовленной вишнёвой наливки, слегка кружилась голова. Но этот лесной хмель, в отличие от домашнего, не горячил его, не ударял предательски в ноги. Наоборот, Фёдор чувствовал себя бодрее, крепче, и с его сапог стала потихоньку слетать осенняя налипь.

Он шёл спокойно, не оборачиваясь, но в какой-то момент ощутил за спиной присутствие живого существа.

Фёдор оглянулся и увидел метрах в пяти кота Ваську.

Кот тянулся за ним вкрадчивым пружинистым шагом, принюхиваясь к лесной тропке.

Фёдор остановился. И кот присел.

– Значит, порыбачить собрался? Вместе со мной? Кот подхалимски завилял хвостом.

– Иди, Вася, домой! Ты мне мешать будешь. Кот изобразил удивление: “Раньше не мешал…”

– Мало ли что было раньше! Сегодня я с лодки буду рыбачить, не с берега.

Васька смиренно склонил голову:

“Рыбачь на доброе здоровье! Я подожду…”

– Ну вот что, товарищ дорогой! – Фёдор начал сердиться. – Мне некогда с тобой лясы разводить! Топай домой и жди меня.

Васька понурился, опустил хвост, даже лапой провёл возле влажного глаза.

– Иди! Иди! Не обижайся! – сказал Фёдор. – Нечего по лесу шляться. А то ещё на лису нарвёшься. Или коршун в башку долбанёт. Тебе это надо?

“Не надо!” – кивнул Васька, но, судя по всему, уходить не спешил. Озеро манило его не меньше, чем Фёдора.

– Иди, иди, неслух! А то… – Фёдор топнул ногой. Васька жалобно мяукнул и посеменил прочь.

– То-то! – одобрительно сказал Фёдор.

Он постоял немного, вслушиваясь в переливы певчих птиц, переложил удочку из одной руки в другую и пошёл дальше.

Старик никуда не спешил, даже подаренные сыном “командирские” часы не захватил с собой – так и остались они, незаведённые, лежать на тумбочке. А ведь раньше по-другому было: жил с быстротекущим временем, словно с молодой женой, – в обнимку. А теперь земное время отпускало Фёдора. Почему-то казалось: впереди вечность. Он всё сможет, всё успеет. И его заветная рыбка непременно попадётся на крючок. Попадётся без особых стараний с его стороны. Ведь это предназначенная именно ему рыбка: будучи икринкой, она сумела прилепиться к водяной траве, стала мальком, не угодила в пасть прожорливой щуке, не погибла при заморах, не попалась в сети и на удочку…

Фёдор остановился возле большой муравьиной кучи, прислонившейся к старой сосне.

От бегающих рыжих муравьев куча словно кипела.

“Дождя не будет!” – убедился Фёдор.

Муравьи дружно бегали по едва заметным дорожкам, что-то тащили, передавали друг другу. От этой иглистой мономаховой шапки веяло вечным, разумным. Каждый раз, наблюдая за муравьями, Фёдор невольно испытывал чувство стыда: Боже, какие они малые, с виду ничтожные, и как далеко до них высокомерному человеку!

Ему доводилось видеть по весне этот муравейник порушенным, в глубоких рытвинах, но в этой беде не было вины самих муравьев. Здесь постарались налётные гости: тетерева и дятлы. Как замечал Фёдор, особенно охоч до рыжих муравьев был самый красивый дятел – жёлто-зелёный с красной шапочкой.

Фёдор удивлялся, как муравьи быстро восстанавливали своё коллективное жильё. Его, какопытного плотника, особенно интересовало устройство “крыши”: обвершка муравейника почему-то не протекала…

Фёдор прислонил к ореховым кустам удочку и стал искать длинную и жёсткую былинку. Былинка в траве нашлась.

Он тщательно, словно бывалый куряка самокрутку, послюнявил её, неторопливо присел, опираясь на согнутое колено, и положил в самое пекло муравейника. Подождал немного, а потом осторожно извлёк. Стряхнул муравьев с былинки и, улыбнувшись, лизнул. Ему показалось, что тогда, в далёком детстве, муравьиная “кислинка” была ярче, острее, даже прижигала язык.

По дороге к озеру Фёдор ещё раз отвлёкся: забрёл в густой колючий малинник.

С солнечной стороны ягода вызрела. Фёдор набрал целую горсть, выщелкнул из душистых ягод зелёного клопа и, сладко жмурясь, стал медленно жевать. Его суховатые губы по-молодому заалели…

Озеро плеснуло Фёдору в глаза яркой синью. Ослеплённый, старик зажмурился и с минуту постоял, чувствуя, как озеро притягивает к себе. Он покачивался взад-вперёд и боялся, что потеряет равновесие. Потом надвинул фуражку поглубже, открыл помолодевшие от синевы глаза.

Он увидел просторный, в солнечных чешуйках, материк озера и противоположный лесистый берег. Матово-зелёные осинки, подточенные бобрами, и слабо укоренённые сосны низко склонялись к воде, напоминая удочки.

Фёдор сгустился с бугорка, усеянного рыжими сосновыми шишками, и подошёл к памятной с детства излуке Большого затона. На песке после отлива зеленела узкая лента – это была пыльца цветущих сосен. Старик перешагнул изумрудную кайму и оказался на мелководье.

Он взял в пригоршню воды и, прежде чем умыть разгорячённое лицо, жадно втянул расширенными ноздрями озёрный запах.

Вода пахла тиной, осокой, ракушечником и, как ему показалось, свежей рыбой.

Старик смотрел, как убывает вода в неровно сложенных ладонях, а потом, спохватившись, оросил остатками потное лицо…

Нужно было идти к обломанной старой сосне, где держал свою лодку Цыганёнок. Фёдор поднял с земли удочку, поправил на спине рюкзак, в котором стояло узкое пластмассовое ведро, загруженное самым необходимым, и пошёл направо, вдоль берега. Он одолел сухую протоку, проделанную полой водой, поднялся выше и береговой извилистой тропкой двинулся к спрятанной лодке. До приметной сосны было не так уж далеко – каких-то метров сорок. Тропку то и дело пересекали витые закаменелые корни ближних сосен. Фёдор держал правую руку свободной: если поскользнётся, всегда можно ухватиться за нависшие кусты.

Наконец-то! Дошёл…

Видавшая виды лодка Цыганёнка вместе с обшарпанными вёслами была привязана чалочной цепью к сосне.

Фёдор отложил удочку в сторонку. Покрутившись, снял с плеч ремённую упряжь. Достал из нагрудного кармашка тусклый, с полым отверстием, ключ.

Ключ с трудом втиснулся в замочную скважину и глухо застыл.

“Неужели этот прохиндей подсунул другой ключ? – Старик покачнулся, хватаясь обеими руками за ствол. – И что теперь делать? Возвращаться не солоно хлебавши? Снова идти на поклон? Пашка, конечно, ощерится: “Извини, Василич, промашка вышла. С кем не бывает!”…

Старик посмотрел с тоской в сторону озера: Боже мой, ведь он уже мысленно плавал возле Лосиного брода, а теперь его, по-рыбацки снаряжённого, словно обобрали до нитки! Ах, Пашка, Пашка…

Фёдор с трудом отлепился от сосны и с отчаянной силой ухватился за ключ.

Ключ жалобно скрипнул, дужка ослабла, отпала.

– Господи, прости меня, грешного! – повинился старик. – Напраслину возвёл на человека.

И сразу стало спокойнее на душе.

Фёдор повертел в руках замок и понял: Цыганёнок не прикрыл скважину лепестком задвижки, вот и заело механизм после недавних дождей.

Стараясь не вымазать пальцы гудроном, старик с трудом опрокинул лодку на днище. Провёл ладонью по ручкам вёсел: гладкие, руки не занозишь!

Фёдор взялся за чалочную цепь и, пятясь, словно рак, потянул лодку к озеру. Она шла по песчаному склону довольно легко, оставляя ровный, словно утюгом выглаженный, след. Возле кромки озера лодка скрипнула – похоже, днище раздавило ракушку.

Прежде чем опустить лодку на воду, Фёдор по старой рыбацкой привычке плеснул в перегородки, на сухое дно, несколько вёдер воды.

Он завёл лодку в тростники, долго топтался в воде, пытаясь забросить ногу за борт. Лодка раскачивалась, не давалась, словно строптивый конь, но Фёдору всё же удалось оседлать чужую посудину.

Старик поплевал на широкие, в застарелых мозолях, ладони и взялся за вёсла. И вместе с несказанной радостью неожиданно ощутил тревогу.

Он осторожно отжался и легко, словно по маслу, выплыл на чистинку.

Из притопленных зарослей чёрной ольхи с тугим свистом вылетела утка-крякуша – с её лапок, похожих на резные листья клёна, падали, сверкая, крупные капли.

Фёдор, то и дело оглядываясь, правил лодку на Лосиный брод.

Уключины потрескивали, глуховато побрякивали. А Фёдору чудились скрип дергача и весеннее бормотанье краснобрового тетерева.

Вода была зеркально-спокойной. Лишь на материке озера поигрывала рябь.

Над озером, таким тихим, величавым, погружённым в свои, неведомые человеку думы, кружились белоснежные чайки. Иногда птицы замирали в полёте – в эти мгновенья они казались подвешенными, – и вдруг резко снижались и в коротком целующем движении касались озёрной глади.

Фёдор поначалу попытался считать гребки, но сбился и бросил.

Он старался не выпускать из вида Куриную ногу – сосну-топляк с выступающими над водой скрюченными сучьями. Этот закаменелый, без коры, топляк был главной приметой Лосиного брода.

Фёдор грёб расчётливо, стараясь глубоко не погружать вёсла. Он мерно покачивался вперёд-назад, перекладывая нагрузку на спину.

Вода, которая при первых гребках казалась такой лёгкой, почти невесомой, стала превращаться в густую, плотную – будто не летом грёб, а в разгар мутного весеннего половодья.

“Надолго ль меня хватит?” – подумал старик. Но подумал как-то вскользь, без особой тревоги.

Недалеко от Куриной ноги Фёдор оставил вёсла и, склонившись к борту, стал с детским любопытством наблюдать за бегающими по воде пауками и водомерками. Коричневый жук-плавунец выглянул из воды, глотнул свежего воздуха и скрылся, оставив после себя дрожливое колечко.

Колечко расплывалось, напоминая робкую поклёвку.

Старик снова взялся за вёсла. И вода, и вёсла словно полегчали после отдыха. Не сближаясь с Куриной ногой, Фёдор выгреб правее, к тростниковой гуще, возле которой на ковре зелёных листьев-сердечек золотились кувшинки. Ему захотелось погладить эти крепенькие соцветья, собранные в кулачок, а если удастся, притянуть к себе и понюхать…

Когда-то, в пору молодости, Фёдор частенько рыбачил в этом месте. Дедовская лодка-долблёнка была лёгкой, словно скорлупа, поворотливой, не в пример посудине Цыганёнка, однако Фёдор держался в лодке уверенно, не боясь оступиться или выпасть. Бывало, погружая руки в воду, он без особого труда выбирал сеть-“сороковку”…

Чуть-чуть привстав, он потянулся к цветку. Волна, поднятая лодкой, то скрывала, то обнажала жёлтую “кубышку”. Фёдор попытался подтянуть кувшинку за длинный, словно резиновый, стебель. Кувшинка не давалась, выскальзывала из руки. В какие-то моменты Фёдору казалось, что он пытается освободить леску, угодившую в зацеп.

Он помучил цветок и отпустил,

– Бог с ней! – смирился старик.

Он поднёс к лицу пальцы, окрашенные золотой пыльцой.

Кувшинка пахла терпко, медово. Он с удовольствием вдыхал знакомый с детства аромат…

Работая вёслами попеременно, Фёдор начал заворачивать к Трясинам, месту надёжному, уловистому – там караси когда-то в очередь выстраивались за его “черваками”.

Метрах в десяти от берега торчала плавающая кочка. Фёдор, щуря глаза, пригляделся: да это же рыбацкая вешка!

Какой-то хитрый рыбачок привязал к жердинке кудель осоки, а сам, утопив сетёнку, отплыл. И теперь где-нибудь поджидает, когда его снасть заполнится золотыми карасиками.

“Да это же Сашок-Афганец!” – догадался Фёдор.

Не удержавшись, похвалил себя:

– Меня, брат, не проведёшь! Я – рыбак со стажем!

Известный всей округе Сашок доставил немало хлопот главному егерю. Вернувшись с боевым орденом из-под Кандагара, Сашок, собрав всю родню и друзей, размашисто, по-русски, погулял неделю, а потом, явившись к Мамаю, заявил откровенно: “Хочу рыбачить. И Христом-Богом прошу: не цепляй. Как мои деды рыбачили, так и я буду. Заказник – не приказник! Всё озеро не выловлю, но и без рыбы не останусь!”

Мамай пристально посмотрел в диковатые, ещё воспалённые от нездешнего жара глаза старшего сержанта и ответил кратко: “Ну смотри!”. Всё выразил Мамай в одном слове: мол, действуй, но смотри, если что… А когда Сашок Мамая с рыбой выручил – позарез нужна была ушка для высоких гостей, – да ещё бешеную лису отловил, то Мамай окончательно к Сашку расположился и, как поговаривали, даже предложил парню войти к себе в штат, в помощь Цыганёнку. Но Сашок только рукой махнул: “Отстань, Поликарпыч! Из дуги оглоблю не сделаешь!”…

Фёдор прикинул, где может находиться сеть. Боясь её задеть, выгреб повыше.

Осторожно работая вёслами, старик сблизился с прибрежными тростниками, глухими, измочаленными, и уже готов был сложить вёсла, чтобы, оглядевшись, сделать первую тоню, но взглянул на Косой мыс, заросший жидким березняком, и передумал: если окопается в Трясине, наверняка устанет и вряд ли потом возникнет желание плыть за этот мыс, где в тёплых водах Зеркала его, возможно, дожидаются толстогубые, покрытые слизью линьки. Они берут неторопливо, с приглядкой, ну а если взяли, то тянут уверенно – только не зевай с подсечкой!

Однажды в спокойных водах Зеркала Фёдору удалось взять с десяток ровненьких, чуть больше ладони, линей. Он торопливо снимал скользких рыб с крючка и дивился тому, как меняется их окрас: из тёмных, чуть-чуть золотистых, они на глазах превращались в розоватых, с мягким радужным отливом…

“Погляжу, какой там клёв! – прикидывал Фёдор. – Если пустыха – вернусь к Трясинам. Трясины никуда не уйдут…”

Фёдор развернул корму в сторону мыса и неторопливо погрёб. К тихой гребле располагало озёрное безмолвие. К крикам чаек Фёдор привык, как привыкают к цвирканью домашних настенных часов, и теперь он не слышал монотонных криков парящих и падающих к воде птиц.

Он обогнул Косой мыс и увидел на Зеркале Сашка-Афганца.

В лёгкой армейской тельняшке, в пятнистой панамке Сашок стоял лицом к берегу и, судя по всему, не заметил появления Фёдора. Сашок даже не услышал мерные всхлипы вёсел. К тому же уключины, скрадывая приближение Фёдора, вдруг перестали скрипеть и подсвистывать.

Удочка Сашка висела на борту, а сам Сашок, покачиваясь из стороны в сторону, что-то держал в правой руке.

Иногда он делал осторожный замах – казалось, вот-вот бросит в воду, – но, почему-то передумав, Сашок опускал руку.

“Что у него в руке? – прикидывал Фёдор. – Прикормка?”

– Ну что, старичок, по рыбке соскучился? – внятно и не без ехидства спросил Сашок. – Халявки захотел?

Фёдору стало неловко: странные слова!

– Подожди, старичок! – не оборачиваясь к Фёдору, продолжал Сашок. – Не промахнись случаем. А то нырнёшь в воду…

“Он что, заговаривается? – подумал Фёдор. – Ещё не оклемался после контузии?..” Он не сводил глаз с парня. Коричневая линия шрама тянулась от загорелой шеи Сашка мимо уха и терялась на затылке, в светлых, как у малого ребёнка, волосах.

– Эх, парень-парень! – вздохнул Фёдор.

Так и не выдав себя, ни словом, ни лишним движением, старик ждал, что будет дальше.

– Десантура, го-отовсь! – крикнул Сашок. – Рр-аз, два-а! К, чуть помедлив, резко закончил: – Три-и!

Он, словно салютуя, высоко выбросил руку. В воздухе что-то сверкнуло…

И в этот миг с береговой сосны сорвалась большая рыжеватая птица. Ястреб ловко закогтил рыбку, подброшенную Сашком, и, торопливо махая широкими крыльями, скрылся в просвете между деревьев.

Фёдор изумлённо покачал головой и предупреждающе кашлянул.

Сашок как будто не удивился появлению старика.

– А-а, дядь Фёдор! – спокойно проговорил он. – Здорово!

– Здравствуй, Саша!

Фёдор вглядывался в Сашка и не узнавал в нём комиссованного старшего сержанта. Куда девались жёсткие складки возле губ! Глаза сияют. И нос облупился по-мальчишески – до красноватого озорного блеска.

– А я тут целый птичник развёл! – улыбнулся Сашок. – Ястреба, чайки. Недавно две скопы присоседились. Такие прожоры !

– Птичник – дело хорошее! – сказал Фёдор. – А как насчёт клёва?

– Да так… Пока мелочевка. А ты как тут оказался? По комсомольской путёвке?

Глядя на весёлого Сашка, и Фёдор расплылся в улыбке. Давно так широко не улыбался…

– Какой там! – Фёдор махнул рукой. – Откомсомолился! Я, так сказать, от общества пенсионеров. По обмену опытом с молодым поколением.

– Так в чём дело? Окапывайся здесь. Я у тебя поучусь, а ты, глядишь, у меня. А там и на Доску почёта попадём.

– Спасибо, Сашок! Я, пожалуй, назад, к Трясине, махну! – Фёдор, колтыхая вёслами, стал разворачивать лодку.

Он, как и многие рыбаки, предпочитал удить в одиночестве.

Фёдор не заметил, как оказался возле Трясин. Будто и не грёб. Долго выбирал чистинку. Наконец, отступив от плавающих сплошняком лопухов, решил заякориться.

Он ощупал тёмный, с засохшей зелёной ряской, кирпич, обвязанный крест-накрест верёвкой, и медленно, словно ведро в колодец, отправил на дно. Кирпич лёг мягко – место было илистое, топкое, недаром рыбаки прозвали этот затон Трясинами.

Фёдор стянул фуражку, чтобы вытереть пот. В его простом неторопливом движении было что-то возвышенное, молитвенное. Казалось, после долгих, затягивающих, словно болото, домашних дел он вновь оказался на пороге Божьего храма.

Старик глянул на синий купол неба и тихо сказал – будто выдохнул:

– С Богом!

Стараясь задержать в себе благостное чувство, он подождал с минуту, а потом с лёгким сердцем приступил к обыкновенным делам: почистил острым ножичком пробковый поплавок, проверил пальцем крючок на “зацеп” и начал неторопливо – как бы не повредить кожицу! – насаживать сонного, безразличного к своей судьбе лилового червяка. Чтобы как-то оживить наживку, Фёдор побрызгал на неё водой, а после, не изменяя давней привычке, трижды поплевал.

Поплевал и вспомнил, как ехидный Петрак подтрунивал над ним: “Что проку, Василич, от твоих слюней! Ты лучше с похмелья плюнь. Тогда любая рыбка на червя поведётся. Как схватит, так и захмелеет. От глушёной не отличишь. Бери спокойно – не трепыхнётся!”. Фёдор отшучивался и продолжал поплёвывать на своих червяков…

Старик погладил удочку:

– Ну, милая, не подведи!

И, привстав, замахнулся широко – словно длинным пастушьим кнутом. Леска юркнула в воду, а поплавок покачался и замер. И одновременно с поплавком замер, превратился в изваяние рыбак. Всё как будто затаилось в нём, только глаза оставались живыми.

Фёдор то и дело поглядывал на стоящий торчком поплавок, вслушивался в необыкновенную тишину. И вдруг ему, не лишённому осторожности, показалось, что за ним кто-то наблюдает. Однако наблюдает не так, как обычный человек, только с одной стороны, а как-то широко, всеохватно. Этому наблюдателю Фёдор открывался, как на ладони. Это наблюдение было не просто внешним: Фёдор стал с беспокойством ощущать, как кто-то исподволь докапывается и до его мыслей: зачем ты здесь?

– Господи! Да что это такое? – испугался Фёдор.

Озеро ещё немного помучило старика и отпустило. Стало легко. Фёдор даже засомневался: а было ли что-то с ним?

Он целиком погрузился в ловлю. Но рыба не торопилась с клёвом: ни щипка, ни потяжки. Он переводил глаза с поплавка на воду и постепенно терял ощущение пространства.

По светлой чистинке плыли белые кучерявые облака. Иногда они касались поплавка, но поплавок почему-то не отзывался на прикосновение.

Фёдору начало казаться, что он заякорился в небесной синеве.

В осоке прыгнула лягушка.

Фёдор вздрогнул и переместился с неба на землю.

Чтобы привлечь рыбу, он решил поиграть удочкой. Круги от притопленного поплавка разбежались по тихой воде. Фёдор подёргал сильнее, вызвав мелкую, как во время “слепого” дождя, рябь. А потом замысловато черкнул удилищем по воде – словно расписался в своём присутствии на озере.

Но рыба по-прежнему не трогала червяка.

“Где ж вы, мои любимые карасики? – сгорал от нетерпения Фёдор. – Может, вас зубастая щука расшугала?”

И уже готов был на время отказаться от своих карасиков – лишь бы любая рыба клюнула, пусть даже костлявый подлещик или колючий ёрш.

Но и подлещик с ершом не спешили радовать старого рыбака. И он начал сердиться:

– Ну и рыба пошла! Совсем заелась. Червака за мясо не считает!

И как тут было не вспомнить, Царствие ему Небесное, дедушку Данилу, который смыслил не только во всех снастях и приманках, но и знал особое, волшебное, “слово”. Это слово старик держал в великой тайне и только тогда, когда совсем одряхлел и отстал от рыбалки, поделился своим секретом с любимым внуком.

Приложив к губам указательный палец: “Тсс! Не расточи кому-нибудь случаем!”, дед Данила заговорил ласково, нараспев: “Иди, рыбица, ко мне, рабу Божию Даниле, по всяк день и по всяк час, на утренней заре и на вечерней заре, в день под солнцем, в ночь под месяцем, и под частыми звёздами, и под всей окружностью Божиею…”

Фёдору так и не удалось воспользоваться этим наговором: рыба и без волшебного слова неплохо брала. К тому же этот длинный наговор со временем подзабылся, а вот другой наговор на уду и рыбицу, короткий и довольно забавный, ему запомнился. И теперь Фёдор, отчаявшись, был готов впервые в своей жизни прибегнуть к тайному совету: поймавши маленькую рыбу, следовало отпустить с таким приговором: “Пошли отца, пошли мать, пошли тётку, пошли дядю…”

Но и мелюзга не клевала. А как без неё достучишься до взрослых рыбьих родичей?

Фёдор продолжал наблюдать за пристывшим к воде поплавком. Иногда он закрывал глаза, потом торопливо открывал.

От такого вглядывания порой казалось, что поплавок тихо смещается с места, не оставляя следа.

“Неужто клюнула?” – оживал старик. И снова задрёмывал.

Пальцы немели. Фёдор устал перекладывать удочку из одной руки в другую и в конце концов ухватился за удилище обеими руками – словно вожжи, держал.

“Ты зачем здесь? – корил себя Фёдор. – Рыбу ловить или спать?”

Однако упрёки не помогали. Может быть, настоящей злости не хватало.

“Может, сплавиться поближе к кустам? Сделать другую тоню?”

Но лень было поднимать со дна якорь и брать в руки вёсла.

Однажды поплавок и в самом деле встрепенулся. Легонько, но заметно – словно лукаво подмигнул Фёдору. Старик пригляделся и увидел на гусином перышке синюю стрекозу. Обманщица поигрывала слюдяными крылышками. Её длинное, как у червяка, тельце едва не касалось воды.

– Нашла место! – Фёдор сердито поддёрнул поплавок.

Стрекоза нехотя оставила поплавок, но, прежде чем улететь к тростникам, покружилась, вздрагивая в полёте, возле Фёдора. Казалось, в её пристальном внимании к старому рыбаку было что-то осмысленное, даже вещее. Она как будто предупреждала: просыпайся, дедушка, шевелись – сейчас начнётся главное.

Фёдор встрепенулся. Он почувствовал, как пальцы резво вцепились в удилище.

Спящий до поры поплавок вдруг задрожал мелко-мелко, словно осиновый листок, и замер.

Фёдор не спешил с подсечкой. Он соскучился по клёву, и ему хотелось как можно дольше продлить игру поплавка.

Поплавок снова ожил, заплясал дробненько, а потом, весело подпрыгнув, пошёл вкруговую.

Старик медлил и всё же боялся прозевать заглот.

Наконец поплавок резко, почти отвесно, скрылся в воде.

Фёдор резко, по-молодецки, рванул удилище вверх. Он почувствовал глухой зацеп – казалось, крючок впился в подводную корягу. Но в следующее мгновенье леска ослабла.

“Неужто сошла?” – забеспокоился Фёдор.

На крючке болталось что-то похожее на комок травы.

Он подвёл к глазам странную добычу, и стало ясно: на крючке болталась голова рыбёшки-малявки. То ли краснопёрки, то ли окуня.

Руки Фёдора затряслись от волнения: большая хищная рыба ходила где-то рядом. Он потрогал рыбью голову – хорошо ли сидит на крючке? – и, подавшись вперёд, торопливо утопил леску с обкусанным живцом.

Поплавок колыхнулся и замер.

Дрожащими от напряжения руками Фёдор сжимал удилище и очень жалел, что не прихватил с собой сачок:

“Как же я так опростоволосился?”

Теперь поздно жалеть. Рассчитывал на карасей, а клюнула, как видно, щука.

Фёдор вспомнил, как в осоке шлёпнулась лягушка. Матёрая щука не только лягушку проглотит, но и утёнка утянет за собой – бывали и такие случаи.

Подумал о леске:

“Ноль-семь. Должна бы выдержать!”

А сам-то выдержит?

Он не сводил глаз с поплавка. Сейчас всё решится…

Поплавок лениво шевельнулся. Щука брала вяло, неохотно – словно была сыта по горло. А, может быть, её озадачил необычный живец: без хвоста, без туловища, одна голова.

– Ну давай! Давай! – подстрекал Фёдор. Заманивая щуку, он сделал длинную потяжку.

И тут поплавок резко нырнул. Леска натянулась, зазвенела, словно балалаечная струна. Удилище едва не вырвалось из рук Фёдора.

– Ах, мать моя, женщина! – взволнованно проговорил старик.

Ему показалось, что даже лодка сдвинулась с места.

После мощного рывка леска неожиданно ослабла. Но Фёдор был уверен: схода нет. Желая окончательно убедиться, он легонько потянул леску на себя.

Щука тянулась покорно, словно древесный обломок, но возле кормы всё изменилось. Щука “свечкой” вылетела из воды. Фёдор успел разглядеть длинное, в зеленоватых пятнах, тело и зубастую полуоткрытую пасть.

Оставив после себя кипящую воронку, щука ушла в глубину, тревожно подёргалась и затихла: она словно раздумывала, что ей делать дальше.

Фёдор на всякий случай стравил леску до предела: пусть погуляет щучка на свободе, успокоится. Он знал, что за покоем последует бунт, и ему долго, держа натяг, придётся водить рыбу, пока она не утомится до бесчувствия. И тогда, с Божьей помощью, он попытается затащить её в лодку.

По вкрадчивому шевеленью лески Фёдор догадался, что щука отдохнула и собирается к травам. Такое перемещение не устраивало Фёдора. Он подтянул леску к себе, и щука, играя в покорность, уступила старику. Не делая резких движений, она кружила в заливчике, то поднимаясь кверху – Фёдор видел, как она судорожно открывала рот, – то устремлялась в глубину.

Фёдор понимал: её нужно почаще тревожить, выматывать, а самому, по мере возможности, беречь силы.

Но и щука не торопилась уступать Фёдору. Не раз в её долгой жизни щуке приходилось ломать крючки и обрывать лески. Она ждала своего мгновения и по натягам, которые чередовались с частыми ослаблениями, чувствовала, что ею управляет старый человек

Старик отдыхал, и вместе с ним отдыхала щука. Потом Фёдор с новой силой хватал “вожжи”, чтобы взнуздать рыбину. Привыкшая к воле хищница металась, взбрыкивала, и у Фёдора не было уверенности, что она выдохнется первой.

Он мучил рыбу, а рыба мучила Фёдора. Ныли плечи. Горели ладони и пальцы. Кровь стучала в виски. Сердце ещё терпело…

Воспользовавшись очередной передышкой, Фёдор решил убрать якорь. Он с трудом поднял тяжёлую, будто налитую свинцом, кирпичину, облепленную жирным илом, бросил под лавку. Достал из ведра острый нож и воткнул рядом с собой. Он к чему-то готовился и толком не осознавал, к чему. Смутно чувствовал: так надо.

Когда рыба выписывала круги возле борта, в отчаяньи подумал:

“А не оглушить ли её веслом?”

Но тут же осадил себя:

“Не дури! Терпи, пока терпится!”

И тут произошло удивительное. Щука словно потеряла волю к борьбе, стала вялой, как во время замора.

Подтягивая рыбу к себе, Фёдор начал перебирать скрюченными от усталости пальцами леску. Сейчас он подтащит щуку к борту, сдавит ей глаза пальцами и, пока она не опомнилась, бросит в лодку.

И неожиданно услышал внятный, с хрипотцой, голос деда Данилы:

– Оставь леску, Федька! “Почему?” – мелькнуло в голове.

– Живо! – прокричал дед.

Фёдор торопливо отпустил леску и схватился за удилище.

Вовремя отпустил.

Леска рванулась, заныла, словно встревоженная оса. Фёдор обмер. Горячий пот потёк в глаза. Растерянно моргая, он понял, что могло произойти: леска в своём отскоке обретала ножевую остроту. Ещё чуть-чуть, и пальцы отсекло бы до самых костяшек.

Фёдор стравил леску до дна. Щука повозилась и замерла – похоже, готовила новый подвох.

– Ну какова! Какова! – покачивая головой, заговорил старик, и трудно было понять, чего больше в его словах – то ли укора, то ли невольного восхищения.

Щука, постояв, ожила, поплыла вдоль лодки, даже попыталась нырнуть под корму – старик едва удержал.

Он понимал, что уступает. Лихорадочно искал выход и не находил. Возникала позорная мысль: хотя бы сошла! Сколько можно возиться!

А щука и не думала сходить. Похоже, крючок крепко зацепился в желудке. Она металась из стороны в сторону и вдруг потянула к притопленным сетям Сашка-Афганца.

И тут Фёдора осенило:

– Ах, ты, голова, два уха! Как же я раньше не догадался!

Зажав удилище между коленей, Фёдор сделал несколько сильных гребков. Снова взял удилище в руки. Почувствовав, что щука плавно, без рывков, стремится к сетям, повторил гребки.

– Давай! Давай! – в азарте повторял Фёдор.

Он старался не выпускать из глаз метку Сашка, похожую на рыжеватую кочку, и, когда до сетей оставалось несколько метров, выхватил острый нож и полоснул им по леске.

И сразу, как только исчез обрывок лески, старик взял в руки весло и смачно пошлёпал им по воде:

– Давай, голубушка, давай!

Он вставил весло в уключину и стал приглядываться к тому месту, где находилась сеть. Вода была спокойной.

“Неужели ушла?” – подумал Фёдор. И удивился своему безразличию: ушла, и Бог с ней! Значит, не его рыбка!

И вдруг вода забурлила, запенилась. Вынырнула зеленоватая верёвка и, поиграв серебристыми ячейками, исчезла.

Старик обрадовался.

– Попалась! – едва шевеля губами, проговорил он.

Только сейчас старый Фёдор в полной мере ощутил свою усталость. Он попытался поднять плавающие вёсла, расположить их возле себя, но не смог.

Словно крылья большой подстреленной птицы, вёсла плавали в безмятежно-тихой воде.

Ссутулившись, сложив на коленях руки замком, Фёдор сидел на скамейке и толком не понимал, где он и зачем.

И только через некоторое время озеро стало напоминать о себе…

Неизвестно откуда взявшийся ветерок-вьюнок прошёлся кругами по воде и окропил лицо Фёдора свежей пыльцой.

Старик провёл языком по губам и ощутил едкую соль.

Он услышал, как кричат чайки, ощутил сладковато-вяжущий запах ивняка и водяных трав.

Над ухом тонко и хищно запищал комар. Фёдор, лениво махнув рукой, убил прильнувшего к щеке кровопийцу.

Старик приходил в себя. Он с трудом разомкнул сложенные на коленях руки, стянул с головы дедову фуражку. Решил зачерпнуть ею воды.

Он смотрел в фуражку с медленно убывающей водой и вспомнил, как в детстве пил из своей кепки-шестиклинки. Пил и не боялся бабушкиного остерега: “Не пей, Феденька, воду из озера. Не то лягушки заведутся!”. “А как они заведутся?” – удивлялся Фёдор. “А так… Проглотишь икринку – выведется головастик. А головастик в лягушку превратится. Будет она в твоём пузе квакать…”

И всё же на рыбалке, в летний зной, он пил воду из озера. Пил и зорко поглядывал: а не плавает ли в ней лягушачья икринка?

Фёдор вылил воду под ноги. Потом порастягивал изнутри фуражку, придавая ей прежнюю форму, и натянул на изнывающую от жары голову.

И сразу успокоилась кровь в висках, перестала стучать.

Он достал из рюкзака пластмассовую бутылочку с колодезной водой и, жмуря глаза от удовольствия, начал пить, смакуя каждый глоток. Не заметил, как опустела бутылочка. Глянул с удивлением: неужели всё? И, выждав, оросил последними каплями широко открытый, как у голодного птенца, рот. Пожалуй, теперь всё! Такой вкусной воды он не пивал никогда.

Сеть под ударами щуки уже не выпрыгивала из воды.

Лишь иногда ощущалось вялое подводное колыханье. Похоже, щука зацепилась. И зацепилась хорошо – за жабры.

Фёдор потёр застывшие колени и взял в руки вёсла. Он знал, что делать…

Он держал курс на Косой мыс. Озеро, словно помогая старику, мягко, пружинисто выталкивало вёсла. Да и сами вёсла, казалось, полегчали…

Сашок оторвался от удочки, удивлённо глянул на возникшего словно из-под воды Фёдора:

– Ты чего, дядь Федя? Или червяки кончились? Могу дать взаймы без отдачи!

Фёдор откашлялся, невнятно забормотал. Наконец открылся голос.

– Вот такая!.. Здоровенная!

Сашок улыбался. Он ничего не понимал.

– Понимаешь, моя щука в твою сеть попала! Сашок рассмеялся:

– Ёшки-мошки! Что значит “моя”? Неужто всех щук на озере пронумеровали? Не в состоянии долго обьяснять, Фёдор потряс удочкой с обрезанной леской. Сашок посерьёзнел: до него кое-что дошло.

– Давай, Саша, быстрее! – заторопил Фёдор. – А то уйдёт!

– Не боись, дядь Федь! – успокоил Сашок. – Куда она, зубастая, денется? Дальше озера не уплывёт!

– Вот такая! – Фёдор, вдохновляя Сашка, широко развёл руками. – Не щука, а акула!

– Ну и ну – поразился Сашок и, сложив удочку, стал разворачивать лодку.

И тут до Фёдора донёсся тревожный клёкот. Большая птица беспокойно переступала на нижнем суку разлапистой сосны.

– Сиди, пернатый! – крикнул Сашок. – Я скоро вернусь!

Ястреб успокоился.

Сашок развернул лодку. Вода за кормой заиграла пенистыми кругами.

– Давай, Саша! Давай! – повторял старый Фёдор и сам себе удивлялся: пока отдыхал, не очень-то думалось о щуке, а теперь вдруг проснулся молодой азарт.

Он смотрел, как забугрились, заходили лопатки под армейской тельняшкой Сашк’а – казалось, ещё мгновенье, и эти лопатки, похожие на крылья мужающего слётка, разорвут плотно облегающую ткань, и Сашок, подобно вольной птице, полетит над озером…

Сашок то усиленно грёб, то, дожидаясь старика, притормаживал. К Трясине они приплыли почти одновременно. Сашок погасил движение лодки и стал копаться в рыболовных припасах.

– Помочь? – спросил Фёдор. Спросил вежливо, на всякий случай. Знал, что Сашок привык обходиться без напарника.

– Подержишь сеть за край! – сказал Сашок и сдвинулся к борту, прикидывая, куда бросить железную “кошку” о четырёх лапах.

Зацепистая “кошка” нашла притопленную сеть с первой попытки. Сашок поднял край сети вместе с грузилом-кирпичиной и передал в дрожащие от нетерпения руки Фёдора.

Старик увидел, как в ближних ячейках бьются и вздрагивают золотистые рыбки: вот где, оказывается, его заветные карасики!

Направляя лодку, Сашок неторопливо, словно гусляр звонкоголосые струны, перебирал капроновые ячейки над верхним урезом сетей. Он отцеплял запутавшихся рыб и почти не глядя бросал в лодку. Большой рыбины не было видно, но Сашок, подбираясь, уже чувствовал в провисших сетях её немалый вес и удивлялся щучьему спокойствию. Он достал просторный сачок и, раскачивая лодку ногами, приблизился вплотную к сетям: если щука и выскользнет, то всё равно окажется в лодке.

Фёдор неотрывно следил за каждым движением парня. Хотелось что-то подсказать, но удерживался: сам не любил, когда говорили под руку.

Сашок насторожился. Щучья голова с окровавленными жабрами высунулась из воды. Показалось пятнистое вялое тело – казалось, щука уснула.

– Здорово ты её укатал! – Сашок прицелился сачком.

– Неизвестно, кто кого укатал! – сказал старик. – Смотри, Саша, не зевай! Щучка ещё та!

Сашок ловко подцепил щуку, сунул в мешок. Торопливо завязал. И тут щука проснулась. Забилась, завертелась. Мешок, словно живой, стал приближаться стреноженными скачками к борту.

– Куда, подруга? – весело закричал Сашок. – По лягушкам соскучилась?

Он оттащил мешок на прежнее место. Щука то подёргивалась, то затихала.

– Бросай грузило! – крикнул Сашок и довольно потёр облепленные чешуёй ладони. – А не плохая щучка тебе попалась! Килов на восемь потянет, не меньше…

Фёдор расправил край сети и неторопливо опустил осклизлую кирпичину на дно: ловись, рыбка, большая и маленькая, но лучше – побольше!

– А щучка-то не простая. Модница! – усмехнулся Сашок. – С пирсингом!

– С каким таким прессингом? – удивился Фёдор.

– Да не прессингом. С пирсингом! – поправил Сашок, закручивая мокрую верёвку на своей “кошке”. – Прессинг – это по части Мамая!

– Не понимаю! – сказал Фёдор, сближая свою лодку с лодкой Сашка.

– Мода такая. Среди молодёжи. Вставляют всякие кольца в пупки, губы, даже в язык. Вот и у твоей щучке чей-то крючок-самоделка на губе.

– Пирсинг… Пирсинг… – задумчиво повторил старик. – Мода, говоришь? Знал я такого модника. Важный, сердитый. С таким лучше в узком проулке не встречаться. Идёт враскачку, по сторонам зыркает. А в ноздре – кольцо железное…

Сашок весело глянул на Фёдора:

– Бугай, что ли?

– Да, племенной бычара. И звали его не по-нашенски. Бурбон!

Сашок захохотал. Зашёлся здоровым, ядрёным смехом, и, глядя на него, старый Фёдор не удержался. Только смех у него был тихий, шелестящий – будто осенний ветер гулял в соломенной застрехе.

А потом старый и молодой притихли.

– Нн-да-а! – протянул Сашок.

– Такие, брат, дела! – сказал – словно подытожил – Фёдор.

И обоим почему-то стало грустно.

– Я тебе пару-тройку карасиков подброшу! – вдруг сказал Сашок, доставая прозрачный пакет.

В былые времена Фёдор наверняка бы заартачился: “Да зачем?”, “Спасибо! Не надо!”, “Ты мою рыбку не обижай!”. А теперь, смиряя рыбацкое самолюбие, тихо согласился:

– Ладно. Разве что парочку…

Сашок засунул мешок со щукой в рюкзак Фёдора, туда же отправил пакет с карасями. Положил не пару, а трёх: Бог троицу любит! И, судя по всему, даже не усомнился, что ноша придётся по плечу старому Фёдору. Знал по своему опыту и по опыту других рыбаков: свой улов не тянет!

Беспокойство вызывала не тяжёлая щука, а другое. Вглядываясь, как старик с усилием разворачивает лодку, Сашок спросил:

– Послушай, дядь Федь! Как ты эту лодку затащишь к сосне?

– Как-нибудь… – неуверенно отозвался старик. – С Божьей помощью!

– Постой, постой, Василич! – у Сашка прорезался командирский голос. – Это не дело! Зачем тебе жилы рвать? Давай-ка мне лучше ключ с замком. Я сам твою лодку к сосне подтащу. Ну а ключ… – Сашок задумался. – Ключ я тебе послезавтра занесу. Вечерком. А сегодня мне ещё в город надо. Моё дежурство…

И старый рыбак покорно протянул замок со вставленным ключом молодому рыбаку.

Легонько, словно прощаясь, стукнулись бортами две лодки и поплыли в разные стороны. Сашок – за Косой мыс, к своему Зеркалу, где его дожидался на сосне прикормленный ястреб, а Фёдор неторопливо погрёб к Большому затону, возле которого, в густом, выцветшем от солнца тростнике, таился проход к берегу.

Три чайки, провожая старика, парили над его головой, и одна из них, самая смелая, даже опустилась на корму.

Чтобы не спугнуть её, Фёдор опустил вёсла.

Остроносая птица с шоколадными бархатистыми щёчками зорко поглядывала на старика. И чем дольше он глядел на неё, тем сильнее становилось ощущение, что эта птица прилетела к нему из других миров – казалось, чья-то родственная соскучившаяся по Фёдору душа приняла облик обычной чайки и теперь радовалась желанной встрече.

Фёдор испытывал смешанное чувство радости и тревоги.

Не выдержав, он кашлянул.

Чайка грустно взглянула на него и улетела.

Старик взялся за вёсла. Хотелось побыстрее добраться до уютной земной тверди, но озеро почему-то не отпускало. Он старательно помахивал крыльями вёсел, но, словно птица при встречном упругом ветре, почти не двигался с места.

Однако Фёдор упрямо грёб, и желанный берег стал ощутимо приближаться.

Нужно было беречь силы. Переносить поклажу от Сосны до Большого затона по узкой тропке с нависшими кустами было бы непросто. Поэтому Фёдор решил расстаться с ношей у Большого затона, а потом перегнать лодку к Тростникам.

И от Тростников, уже налегке, вернуться к затону – передохнуть на знакомом с детства взлобке, а потом, навьючив на себя рюкзак, отправиться домой.

Он так и сделал. Не выходя из лодки, выбросил на берег затона рюкзак, пустое ведёрко и удочку с обрезанной леской. А потом неторопливо, обходя густые травы, погрёб к Тростникам.

Войдя в Тростники, Фёдор нащупал веслом песчаное дно и, оттолкнувшись, вывел лодку на отмель. Держась обеими руками за борт, старик выбрался на желанную землю и едва не упал: после долгого сиденья в лодке почти обезножил. Приходя в себя, он тяжело, по-медвежьи, потоптался на месте, стал растирать занемевшие колени. Потом взглянул наверх, где стояла сломанная сосна, грустно подумал:

“Нет, пожалуй, не дотащил бы!..”

Держась за гибкие ветки, словно за причальные канаты, старик потихоньку добрался до Большого затона, собрал в одну кучу своё рыбацкое добро и со вздохом облегчения опустился на твёрдую землю.

Он смотрел на озеро. Глядеть на вечное озеро можно было бесконечно.

В синеве воды уже угадывались брусничные проблески заката. В спокойной воде появлялись и исчезали пузырьки – рыба играла. И эта игра напомнила старому Фёдору другую, детскую, игру: когда-то он здесь бросал в озеро плоские камушки. Эти камушки быстро скользили по воде, образуя “блинчики”.

Было тихо. И вдруг в благостной тишине зазвенело чужое слово:

– Пирс-синг! Пирс-синг!

Это слово кружилось возле Фёдора, словно обеспокоенная оса. Но эта “оса” не собиралась кусать. Она прилетела, чтобы напомнить. Но о чём? Старик напряг память:

– Что сказал Сашок? Пирсинг? Тьфу на этот пирсинг! Крючок на щучьей губе?

И вдруг в памяти всплыло:

“Самоделка! Крючок-самоделка!”

– Ах, ты, мать честная! – Фёдор взволнованно хлопнул рукой по колену. – Да это же дедов крючок!

Он ярко, словно у него открылось неведомое обычному человеку зрение, увидел на губе щуки тусклый, с радужными пятнышками, крючок, предназначенный для живца. Это был знакомый булавочный крючок: дед Данила мастерил рыболовные крючки не только из гвоздей и иголок, но из стальных булавок.

– Ну и дела! – продолжал удивляться Фёдор.

А как тут не удивиться? Мечтал о золотых карасиках, а родное озеро, изрядно помучив, наградило его метровой щукой, да и то не “своей”, а ускользнувшей от деда. Правда, золотые карасики ему всё же достались, но, как и щука, – из чужих сетей…

И тем не менее старик не чувствовал себя обделённым.

Он посмотрел на рюкзак, и щука, словно ощутив пристальный, любопытствующий взгляд, нервно шелохнулась и даже попыталась подпрыгнуть. Фёдор не сомневался, что надкостницу с губой пробил дедов крючок, и всё же ему – так, на всякий случай, – хотелось убедиться своими глазами.

Слушая глубокую тишину леса, старик закрыл утомлённые глаза, и вдруг услышал позади себя, в густых кустах, вкрадчивый низовой шорох.

Фёдор прислушался.

Кто-то деликатно фыркнул.

– Василь Василич! – догадался Фёдор. – А ну вылезай! Нечего таиться. Из-под свисающих веток орешника выглянула плутоватая морда кота Васьки.

– Иди сюда, неслух! Не бойся.

Виновато вглядываясь в хозяина и припадая к земле, Васька стал подползать. Он вслушивался в голос Фёдора и смелел. Наконец выпрямился и молодцеватой походкой направился к старику. Замурлыкал низким грудным голосом, ласково потёрся о бок хозяина.

– Ах, подхалим! Подхалим! – Старик отцепил сухой катышек репейника с кошачьего хвоста. – Где ж ты пропадал? Наверно, все мота обошёл!

Кот насмешливо хмыкнул: а сам-то какой?

Фёдор всё понял, но не обиделся. А чего обижаться? Как говорится, два сапога – пара.

Тихо, стараясь не нарушить лесной покой, они сидели на берегу большого озера и не торопились домой, под железную крышу.

Заросли тростника и осоки обрамляли озеро светло-зелёной лентой, а на мелководье и сырых местах ещё цвели июльские травы.

Нежно голубела болотная незабудка. Зеленели цветы птичьей гречихи. Розовые соцветья-початки белокрыльника украшали серебристые листочки, похожие на паруса. Как всегда, пышно цвела таволга, и от её кремовых цветов исходил медовый аромат пасеки.

Старик с жадностью вдыхал запах хвои и сосновой смолы, капельки которой, выступая из трещин коры, вытягивались в янтарные сосульки.

И вдруг в лесной тиши подала голос кукушка. И это было удивительно: уже миновали Петровки, после которых кукушка, подавившись житным колосом, должна бы замолчать. Но она, вопреки примете, закуковала. И старый Фёдор, услышав грустноватый, булькающий, словно весенний ручей на перекатах, голос, принялся загибать пальцы на левой руке:

– Рр-аз! Два-а…

Закончились пальцы обеих рук, а кукушка не умолкала.

– Ну и обманщица! – Фёдор покачал головой. И, улыбнувшись, добавил: – А всё равно приятно!

Кукушка продолжала куковать.


Оглавление

  • Юрий ФАНКИН ЖИЛ СТАРИК У ОЗЕРА… Повесть