Осадочная порода [Михаил Ефимович Зуев-Ордынец] (fb2) читать онлайн

М. Зуев-Ордынец Осадочная порода

 —  Ну, пойдемте, покажу

Ваше место на планете.

А. Яшин «Советский человек»

1

Когда Кирпичников, только что приехавший с аэродрома, рассказал, какое задание получила их партия от главного геолога республики, Вера Павловна Ширяева спросила:

— Это все?

В голосе ее звучала обида, а в прищуренных глазах была ирония.

Эти всегда прищуренные, будто от ветра, глаза, стали уже раздражать Кирпичникова. Когда она появилась в партии впервые, с направлением отдела кадров на должность помощника начальника партии, Кирпичников, покосившись на ее прищуренные иронические глаза, в украдку вздохнул: «Щурится! Ох, эти молодые скептики! Попробуй, сработайся с такой!»

— Да, это все, — мягко ответил начальник партии. — Будем искать глину, песок, известняк и бутовый камень. А вы хотели бы?..

— Стоит ли теперь говорить о том, чего я хотела бы, — ответила Вера, глядя в пол. — Хотела поработать здесь же, в песках, на геоморфологии горных останцев среди пустыни. Вы их, конечно, знаете. Я считаю, что это Урал, дотянувшийся сюда из Арктики, нырнувший под пески пустыни и снова вырвавшийся из-под них, чтобы протянуть руку Тянь-Шаню. Единый Урало-Тяньшаньский горный хребет! Это так громадно, что трудно верится. А мне хотелось доказать это, — закончила Вера, по-прежнему не поднимая глаз.

— Позвольте, позвольте! — с внезапно заблестевшими глазами сказал Кирпичников. — Это еще надо доказать! А почему эти горные островки среди пустыни — не Тянь-Шань, протянувший руку Уралу? Погодите, дайте мне кончить! Сложены они теми же горными породами, что и Тянь-Шань. Это во-первых. А во-вторых… — Кирпичников помолчал и засмеялся. — А во-вторых, мы, кажется, немного отвлеклись. Но тема дьявольски интересная, это уж точно!

— Как видите, имела глупость мечтать о больших трудностях и больших делах, — иронически прищурилась Вера.

— Все хотят делать большие дела, а кто же маленькие будет делать? — сразу потух Кирпичников.

Он в эту минуту был очень похож на огорченного мальчишку. Он же был еще очень молод, внешне суровый «агажан», как называли его казахи, рабочие партии.

Кирпичников встал и подошел к окну, плотно закрытому от ветра с песком. Еще сегодня утром он ходил по прохладным улицам Алма-Аты и по величественным, с лепными потолками и скользкими паркетными полами, залам министерства, в полдень он летел в душном самолете над пустыней и синим Балхашом, а в разгар дня он снова здесь, в своей маленькой партии, в ауле, заброшенном на кромку пустыни. Из окна самолета пустыня — как скатерть палящего желтого цвета. Скатерть местами сморщилась, будто повели по ней неосторожной рукой. Это барханы, сверху совсем смирные и безобидные. Но сейчас, в запыленное окно, Кирпичников видел, как ярко-желтый песок барханов засыпал колхозные поля, сады, арыки и даже дома. Сколько здесь домов с пустыми оконными и дверными проемами! Рамы и двери сняли люди, убегавшие от песков. В тишине покинутых домов слышалось непрерывное тихое, похожее на змеиное, посвистывание. И по-змеиному же извиваясь, песок длинными струями вползал в пустые двери, хороня дом окончательно. Кирпичников помнит, как он наступил гадливо на ползущую песчаную струю. Чувство было такое, будто придавил змею. Но песок переполз через его сапог и зазмеился дальше. А от тонкого его свиста становилось по-настоящему жутко.

Кирпичников повернулся от окна к Вере.

— Не спорю, написать диссертацию об Урало-Тянь-Шане — это замечательно, это большое дело, — вздохнул он с откровенной завистью. И вдруг оживился, поймав нужную мысль: — А почему, собственно, вы считаете наше дело маленьким? Канал, которого ждут три огромных совхоза и двенадцать колхозов, ждут тысячи хлеборобов и животноводов — это маленькое дело?! Жаль, ей-богу, что вы поздно прибыли в нашу партию и не присутствовали месяц назад на объединенном собрании этих колхозов. На повестке скучнейшая материя: «Вопрос о строительстве новой оросительной системы колхозов». А говорили выступавшие — как поэты! Не знаю, как у них в протоколе записано, а по-моему, они поэмы слагали о своем новом канале, о новой двухэтажной школе, о библиотеке на десять тысяч томов, агролаборатории, о новых домах городского типа с электричеством, радио, водопроводом, ваннами! У них это не хуже Маяковского получалось, честное слово! «Как будто пришел к социализму в гости, от удовольствия захватывает дых!..» — добрым, вкусным молодым баском продекламировал Кирпичников. — Так, кажется, Андрюша, не переврал?

— Н-да, красивая жизнь вырисовывается, — солидно ответил Андрюша Крупнов, студент-практикант, коллектор и завхоз партии. — Пора призывать к порядку пески!

Вера снова прищурилась:

— Я, конечно, понимаю важную роль этого канала, но…

— Но это не Братская ГЭС и даже не канал Иртыш — Караганда, а всего лишь межрайонный канал. Звездочку Героя и орден Ленина здесь не заработаешь. Это я вам авторитетно говорю! — серьезно, но с лукавой искоркой в глазах сказал Андрюша.

Вера вспыхнула, но сдержалась и, не повернув даже голову в его сторону, бросила небрежно:

— Не острите, Андрюша. Не получается это у вас.

— И не надо. Я не в конферансье собираюсь, в геологи.

— Разве не в космонавты? На Луну раздумали лететь?

Теперь вспыхнул Андрюша, покраснел даже его лоб до корней волос. Вера угодила в больное место. Да, он часто говорил, что пора открыть новую страницу геологии, пришла пора приступить к космогеологии. Начать можно с Луны. Да, несмотря на адову жару, он носил необыкновенно толстый, на байке, летный шлем, похожий на шлемофон космонавта, только без прозрачного забрала, и кожаные перчатки с громадными раструбами. Но смеяться над этим — просто не по-товарищески! Он должен одернуть эту зазнавалу!

В воздухе запахло порохом, и Кирпичников почувствовал это:

— Спокойней, спокойней, товарищи! Продолжайте, Вера Павловна.

Вера долго не отвечала, сидела напряженная, колючая. Она подумала, что Кирпичников говорит все это, и о канале, и о поэтических речах колхозников, и Маяковского процитировал, только для нее одной, и это обидело ее больше даже, чем сама предстоящая работа, мелкая и неинтересная, «скучненькая». Она поднялась и, заложив руки в карманы голубых брючек, сказала сухо:

— Напрасно вы, Николай Николаевич, подкладываете соломку, чтобы я не ударилась, падая со своих высоких мечтаний. Не надо, переживу. Работать буду и на глине и на песке. Я же не отказываюсь, — высокомерно прищурилась она и вышла из комнаты.

— Работать буду, — невесело повторил ее слова Кирпичников. — Это мало, у нас все работают, да вот беда — по-разному.

— «Звездный билет» вытянуть хочет! — ядовито хохотнул Андрей. — Голубенькие «джинсы» напялила. Тоже мне!

* * *

На дворе Вера сразу увязла в песке по щиколотку. Глинобитный плоскокрыший домик, занятый геологами, жители уже бросили. Песок победил их. Каждое утро Андрею приходилось отгребать песок от дверей, а после большого ветра откапывать и окна.

Маленький этот аул, бывшую кстау — зимовку, занимала овцеводческая ферма колхоза. Здесь стояли еще зимние овечьи кошары, жили чабаны и сакманщицы, а отара паслась в песках, на отгонных выпасах. Но даже невнимательный глаз заметил бы, что аул доживает буквально последние дни. Пески уже засыпали его, и если не придет вода, живительная, спасительная вода, ферме придется отступить в степь. А надолго ли? И туда приползут пески.

В мазанке напротив, через дорогу, жили еще люди. Большие некрашеные ворота были раскрыты настежь, и виден был двор. Там, сидя на кошме, обедала небольшая семья: седобородый аксакал, маленькая, сожженная солнцем байбише, их сын, в черной бороде которого тоже серебрилась седина, и внук их, еще мальчик, но уже с тем легким пушком на щеках, который придает особенную нежность лицу подростка. Он накинул свой халат только на плечи, поверх городского костюма. Они ели в печальном молчании. Это было похоже на поминки по старому пепелищу, а карагач, на треть засыпанный песком, не мог уже прикрыть их от солнца желтой, как лицо малярика, умирающей листвой.

От вида этой печальной трапезы, от монотонного шороха пересыпающегося песка и, главное, от сознания какой-то неудовлетворенности Вере стало тоскливо. Она жалобно и прерывисто, по-детски, вздохнула и хотела уйти, но навстречу ей кинулся, запорошив глаза, песчаный вихрь. Он ворвался и во двор напротив, закрутился, заплясал, как одержимый, и опрокинулся на блюдо с бесбармаком. Внук вскочил в гневном порыве, но отец взглянул на него со строгой укоризной — и мальчик покорно опустился на ковер, чисто городским жестом поддернув брюки. И только дед, прямой и строгий, не шевельнулся и не поднял глаз. Трапеза продолжалась. Вера живо вообразила, как хрустит у них на зубах песок. Она протерла запыленные глаза и пошла, оставляя за собой глубокие следы, но ее окликнули со двора:

— Аман-ба, товарищ инженер. Можно вас на минуту?

Это сказал юноша. Он поднялся с кошмы и, подойдя к Вере, поклонился почтительно.

— Когда партия выходит в пески, инженер-жан? Я завербовался в вашу партию. Моя фамилия Джумаш Молдабаев. Можете звать меня просто Джумаш. Я только что кончил семилетку и не знаю, куда идти, в зоотехники или в геологи? Геолог — это интересно?

— Не всегда, — иронически прищурила глаза Вера.

— Мне очень хочется в геологи, а атай хочет, чтоб я пошел в отары, — опасливо покосился Джумаш на деда. — Дедушка и поведет нашу партию. Его зовут Жакуп, но зовите его лучше Жакуп-ата. А мой отец, извините, пожалуйста, не пойдет с партией. Он старший чабан, ему нужно собрать отары в урочище Колдасан. Там будет стрижка овец.

Теперь поднялись дед и отец и поклонились Вере почтительно, прижав ладони к сердцу.

— Это хорошо, Джумаш, что вы идете с нами. А когда выступаем, узнаете от начальника, — рассеянно ответила Вера, уходя.

Она все же успела услышать тихий голос байбише:

— Ой-бой, какие слова: ин-зе-нер, зо-тек-ник…

2

И вот партия третью неделю в песках. Колесная колея, проложенная колхозниками, ездившими в пески ломать саксаул, давно уже превратилась в узкую верблюжью тропу. Сухо шуршат по песку мозолистые ступни верблюдов, а пыль, поднятая ими и уносимая ветром, скрыла полгоризонта. Старый Жакуп-ата, как на невидимом поводе, ведет за собой маленький нарядный караван. Могучие двугорбые верблюды разодеты колхозниками как на свадьбу. На них колокольчики, бубенцы, уздечки с серебряными бляхами и кистями цветной терпи. И Жакуп-ата одет в праздничный халат из верблюжьей шерсти, подпоясанный кушаком из козьего муха. А его тымак из белой мерлушки виден издалека. Шикарный наряд керуен-басы дополняют автомобильные очки.

И в песках люди есть. Пусть видят, что это не обычный караван с папиросами и мукой для чабанов глубинных пастбищ, а караван строителей колхозного канала. Поэтому и бубенцы, и цветные кисти, и праздничный халат.

Но если говорить откровенно, то ведет караван не Жакуп-ата, а его дряхлая кобыленка с рубцами на груди от волчьих зубов. Жакуп-ата, покачиваясь в седле, как в люльке, сладко дремлет. Но вот кобыленка останавливается как вкопанная. Останавливается и весь караван. Это значит: на тропе развилка. Жакуп-ата просыпается, не спеша достает из-за кушака пузырек с надписью «Витамин С» и, вытряхивая на ладонь щепоть насыбая, окидывает пески внимательным взглядом. Затем закладывает табак под язык и шпорит кобылку пятками, уверенно направляя ее на нужную тропу.

И снова мерно колышатся горбы и шеи верблюдов, снова мимо каравана шагает пустыня.

Вера впервые попала в настоящую пустыню, и удивительнее всего для нее было то, что пустыня оказалась точно такой, какою она воображала ее еще в детстве. В школе на уроки географии приносили картины, изображавшие льды и северное сияние Арктики, с моржами и белыми медведями на первом плане, тропические джунгли с крадущимися тиграми, и песчаные пустыни. И здесь было все в точности, как на школьной картинке: и песок расстилается до горизонта, и верблюды шагают, высокомерно подняв головы, и даже скелет павшего верблюда белеет на бархане. Лишь тишина пустыни не чувствовалась на школьной картине, а здесь, важная и суровая, она пугала непривычные уши. И Вере захотелось дерзко и насмешливо нарушить эту тишину, крикнуть про пустыню что-нибудь смешное, обидное или взобраться на бархан и, балансируя руками, с шутливо-испуганным визгом пробежаться по его острому гребню. Она обернулась, опершись рукой на круп лошади, к ехавшему сзади Кирпичникову и крикнула насмешливо:

— Николай Николаевич, вы не находите, что барханы похожи — на что вы думаете? — на шоколадные торты? Не находите? А пробежаться по его вершине не хотите?

Кирпичников поморщился и холодно ответил:

— Нет, не хочу. Объясните лучше, откуда у вас эта патологическая ирония ко всему на свете? Барханы-то чем вам не угодили?

— Ирония? Патологическая? — прищурилась Вера и вдруг выпалила: — Знаете что, мне не нравится такой разговор. Лучше прекратим.

— Да, лучше прекратим, — ответил Кирпичников, угрюмо разглядывая уши лошади.

Вера не знала, что раздражение и холодность Кирпичникова объяснялись другими причинами. За те дни, что они провели в песках, он ревниво следил за работой Веры. Она работала, как и все в партии, много и напряженно, но равнодушно, спокойно, и говорила о сделанной за день работе тоже равнодушно. Какими шумными и веселыми бывают вечерние часы у костра, когда геологи показывают друг другу находки и открытия дня, азартно спорят и, не будем греха таить, немножко хвастают. В партии Кирпичникова вечера у костра проходили тихо, в вялых, равнодушных разговорах.

Кирпичников все надеялся, что это изменится и Вера войдет во вкус.

Шли дни, а Вера не менялась. Кирпичников мучился и с трудом скрывал это. Для натуры щедрой и открытой мучительно работать с человеком, который не отдает делу всего себя, как большой любви или ненависти. И наконец он сорвался.

Это произошло вечером того же дня, на привале.

Изучая при костре карту, Кирпичников нахмурился и сказал встревоженно:

— Смотрите-ка, товарищи, с известняком у нас совсем плохо. А без известняка стройка невозможна, это и ребенку понятно…

Вера, сидевшая рядом, сочувственно кивнула головой, но сочувствие получилось холодное, только из вежливости.

— Чего это вы киваете? — хмуро поглядел на нее Кирпичников запавшими от жары и бессонницы глазами.

— Соглашаюсь с вами. С известняком у нас совсем плохо, — думая о своем, рассеянно ответила Вера.

— Сознайтесь, а ведь вас ничуть не волнует эта презренная осадочная порода?! — тяжелым от раздражения голосом сказал начальник партии.

Вера удивленно посмотрела на него и так прищурила глаза, что видны стали только крошечные блики костра в ее зрачках.

— Да, вы правы. Я как-то не могу все время думать только об известняках. Может быть, потому, что у меня нет таланта… известкоискателя, — ответила она и не узнала своего голоса, резкого, издевательского и злого.

Кирпичников с треском скомкал карту и сунул ее в полевую сумку. Он почувствовал, что Вера оскорбила чем-то лично его. Андрюша, виновато мигая выгоревшими на солнце ресницами, уставился напряженно в костер, а Жакуп-ата печально вздохнул.

Все долго молчали и смотрели в костер, словно боялись показать друг другу глаза. Наконец Андрюша зашевелился, отвел взгляд от огня и сказал, как бы вызывая кого-то на спор:

— Что ж, верно! Известняк — это наше кровное дело. Можно бы на месте цемент делать.

— Ой-бой, какое слово: це-мент! Крепкое слово, — встрепенулся и Жакуп-ата. Поискав за костром лицо Андрюши, сидевшего напротив, он улыбнулся ему.

Вера вдруг встала, подчеркнуто высоко держа голову, пошла к своей кровати-раскладушке, стоявшей под открытым небом. Она легла не раздеваясь, подложив руки под затылок. Низко висели звезды, крупные, теплые и какие-то курчавые, как ягнята. Казалось, они шевелятся и сейчас начнут ползать по небу.

«Но чем я виновата?» — обиженно, глубоко вздохнула Вера, и в глазах ее защипало.

Разве виновата она, что теперешняя ее работа кажется ей мелкой, даже обидной. Здесь, среди величия пустыни, где природа неприступна и скупа для слабых и щедра для смелых и дерзких, здесь оставят след только большие, только гигантские дела! А что предлагают ей? Бутовый камень… Известняк, из-за которого сегодня весь сыр-бор загорелся.

В глазах опять защипало. Она повернулась на бок и посмотрела в сторону костра.

Лагерь уже спал. В костре грустно дотлевали последние угольки. Тихий их свет ласково ложился на лицо и седую бороду Жакупа, одиноко сидевшего у костра. Забыв ладони на коленях, он смотрел на небо. Так сидели у костров, глядя в небо, и его далекие предки, чьи стада веками кочевали здесь, в песках. О чем думает старик, глядя на звезды? Какие мысли наполняют его голову? Мысли предков, древние, как пески, о тайнах звезд и глубинах неба, или мысли его сейчас на земле, о сегодняшнем дне, о цементе? «Крепкое слово — цемент», — вспомнила Вера. Она приподнялась на локте, словно могла услышать мысли аксакала. Но услышала лишь прерывистое шуршанье песка да оголтелый лай Басмача на волка, бродившего вокруг стоянки. Зверь прятался в залитых лунным светом песках и выл захлебываясь. Испуганный этим воем, мягко затопал пасущийся верблюд и остановился недалеко от Вериной кровати. Между двумя его горбами повисла красная недобрая луна.

Вера заснула, когда брезжило уже утро, безветренное, душное, не обещающее прохлады.

3

Ее разбудили людские голоса и топот бегущих ног. Она открыла глаза и увидела, что рабочие партии и Кирпичников, и Андрюша бегут куда-то в сторону от стоянки. Вера села в кровати, зевнула недовольно, пожала плечами, глядя на бегущих людей, подумала минуту и тоже пошла. А люди уже остановились, и некоторые поднесли к глазам щитком ладонь, во что-то всматриваясь. Вера тоже посмотрела в ту сторону и увидела большую овечью отару, выходившую из-за бархана. Бесконечный поток стада клубился грязно-серыми волнами.

Было что-то тревожное, пугающее в этом медленном шествии. Овцы брели понуро, тесно прижавшись друг к другу и опустив изморенно головы, ставшие непосильно тяжелыми. Вера тихо ахнула и побежала, увидев, как овцы остановились, шатнулись и бессильно легли на песок. К ним бросились овчарки, легли рядом и лежа лаяли до тех пор, пока овцы не поднялись и не пошли. Одна овца осталась лежать с откинутой головой.

Впереди, указывая дорогу, шел высокий чернобородый чабан. Он нес на руках, как мать грудное дитя, маленького ягненка. Детеныш спал, доверчиво уткнув мордочку под мышку человеку. Лицо чабана было печально, а в сухих воспаленных глазах застыло немое отчаяние. Вера с замершим сердцем узнала в нем старого чабана колхоза, отца Джумаша и сына Жакупа. Чабан робко подошел к старику и почтительно поздоровался. Жакуп-ата заговорил первый. Как только раздался его слабый старческий голос, смолкли тревожные переговоры людей. Старик, хватаясь отчаянно то за голову, то за бороду, то грозя кому-то маленьким, сухим кулачком, зло кричал на сына, а тот стоял, сгорбив беспомощно могучие плечи и опустив обреченно голову.

— О чем говорит Жакуп-ата? — тихо спросила Вера поившего рядом Джумаша.

Юноша с мучительным стыдом отвел глаза и тихо ответил:

— Много овец и ягнят погибло, вот какое дело. Дедушка очень сердится. Он говорит отцу: «Не приходи больше в колхоз, даже с повинной. Ты оплевал мою бороду!».

— Ты толком говори, что случилось с отарами? — закричал вдруг незаметно подошедший Кирпичников.

— Суховей два дня дул, — сказал Джумаш.

И все вспомнили, что эти дни стоял особенно палящий душный зной.

— Суховей подул, барханы побежали, как волны в мире. Чабаны говорят, и старые пески поднялись, колодцы засыпали. Не дошел отец с отарами до Колдасана, суховей не пустил. Он обратно пошел, сюда, на наши колодцы. Без воды шли. Чабаны сами не пили, овцам воду отдали. Разве капля поможет? Видишь, какие пришли?

Джумаш с суровым лицом отошел от Веры и Кирпичникова. Они переглянулись и тотчас услышали хриплый глухой голос:

— Жив-здоров, агай-жан? Аман-ба, инженер-жан!

Это был отец Джумаша. В глазах его не растаял еще стыд после суровых слов старика, а взглянув на отошедшего сына, он горько улыбнулся:

— Глядите, и сын стыдится меня, не хочет со мной говорить и дать отцу воды. Интересные времена настали. Э, агай-жан?

Говоря это, он облизывал сухие, потрескавшиеся губы.

Вера схватила полное ведро и молча протянула его Молдабаеву. Чабан опустил ягненка на землю и припал к ведру всем лицом. А ягненок, трогательно неуклюжий, широко расставив длинные, еще шатающиеся ноги, сделал несколько шагов и упал у ног Веры. Она взяла его на руки и прижала к груди. Доверчивый, курчавый, теплый, пропахший полынной пыльцой, он вызывал нежность и жалость.

Напившись, Молдабаев плеснул водой в лицо и счастливо вздохнул:

— О, это стоит целого мира! В старое время эту радость отнимали у нас баи. Они стояли у колодцев с плеткой и били бедняков. Тогда бай к воде не пускал, теперь суховей не пустит? Это дело кончить надо! — взмахнув ребром ладони, он точно отрубил что-то.

Видно было, что каждая жилка в нем трепетала от гневной ярости. И сразу же улыбнулся, увидев ягненка на руках девушки, погладил его и ушел к отарам.

4

Когда Вера вернулась в лагерь, там вьючили верблюдов: Кирпичников приказал менять стоянку. На партию и на отары колодцев не хватило бы, а старший чабан рассчитывал дать здесь двухдневный отдых измученным стадам. Было решено, что Андрюша пойдет с караваном к месту новой стоянки, намеченной Кирпичниковым на карте, а сам Николай Николаевич и Вера отправятся на свои маршруты и, не теряя времени, будут работать.

— Действительно, времени терять нельзя! — взволнованно сказала Вера. — Давайте быстро-быстро собираться!

Кирпичников посмотрел на нее как-то особенно остро, но ничего не сказал и повернулся к студенту:

— Вы за меня остаетесь, Андрюша. Смотрите, чтобы порядок был. За все ваша голова в ответе!

Андрюша с шутливой почтительностью поднес перчатку к шлему и очумело вытаращил глаза:

— Р-р-рад стараться, ваше сиясь! Все будет в порядке, авторитетно заявляю!..

По тропе, на которую свернули Кирпичников и Вера, они вместе ехали недолго. Николай Николаевич сухо пожелал Вере удачи и свернул в сторону. Она в ответ по привычке только прищурилась и вдруг поймала себя на мысли об известняке. Ей вдруг очень захотелось найти эту «презренную осадочную породу»!

С компасом в руке Вера огляделась, определяя азимут. Вокруг нее раскинулась ослепительная беспредельность пустыни. Лишь на горизонте бродили смерчи, падали, снова вставали и снова брели, крутясь и качаясь, как пьяные. И там, где бродили смерчи, вытянулись в широтном направлении маленькие островки древних гор — отроги Урала, пришедшего сюда из льдов Арктики. Но… Урал ли это? А может быть, прав Николай Николаевич? Может быть, это останцы Тянь-Шаня? Хорошо, хорошо, это потом! А сейчас — известняк! Только известняк!

Вера двинулась на северо-восток.

Пустыня обманывала ее, играла в прятки. Местность была пятнистой или, как говорят геологи, комплексной. Здесь надо было обшаривать каждый шаг, осматривать и выстукивать каждый камень, каждое обнажение. Путь был трудный, путаный, как будто зверь, за которым охотилась Вера, отчаянно петлял. Ей часто приходилось слезать с лошади и тащить ее на поводе. Подниматься на бугры и холмы, тащить при этом за собой упиравшуюся лошадь было тяжело. Пот теплыми каплями катился по лицу девушки, заливал глаза. Не останавливаясь, она вытирала лицо о плечо и шла дальше. После полудня Вера увидела одинокую гору. Похожая на гигантскую волну, она взметнулась и окаменела навеки. Это было то, что она искала, но, боясь поверить, Вера села на лошадь и погнала ее не жалея. Гора, издали монолитная, вблизи оказалась разбитой тысячами трещин и щелей на мелкие и крупные блоки.

Вера стала подниматься на вершину горы узким ущельем. Стены ущелья давили, солнечный свет обманывал. Тени скал казались пропастями без дна, а рядом зияли настоящие пропасти, похожие на тени. Гора жила своей тайной и враждебной жизнью.

Вершина была усеяна каменной крошкой и обломками песчаников и известняков. Но известняк ли это?.. Когда под каплей кислоты он зашипел, задымился и бурно вскипел большими пузырями, Вера счастливо вздрогнула. Кровь застучала в виски и даже ладони.

Забыв о зное, Вера с увлечением работала, шепотом ругая и карандаш, вертевшийся в скользких от пота пальцах, и выбившиеся из-под косынки волосы. Не отрываясь от планшета, кривя рот, она сдувала их со щек. Вот и работает она на уралидах, о чем так мечтала! А не Тянь-Шань ли это! Э, неважно!

Окончив зарисовку, Вера достала лупу и принялась разглядывать известняк. Ясно видно было, что он состоит из скопления мельчайших раковинок микроскопических животных. Миллионы лет, как медленный дождь, падали они на дно древнего моря и сложили мощные толщи в сотни метров. Из пылинок создались горы!

Вера задумалась, держа на ладони кусок известняка. Она боялась шевельнуться, прислушиваясь к тому, что происходило в ее душе. А в душе стало вдруг просторно, свежо и почему-то весело-весело! Впору бы радостно чему-то засмеяться! Такое, наверное, чувство бывает у человека, когда он после плавания по мелким, извилистым, душным притокам выплывает на простор настоящей большой реки с ее глубиной, мощью, с ее открытыми далями и свежим ветром.

Вера встала во весь рост на обломок, на котором сидела. Ей нестерпимо захотелось тотчас же, немедленно поговорить с Кирпичниковым. О чем? Обрадовать его своим открытием? Или рассказать о просторе в ее душе?

Она поднесла к глазам бинокль и стала искать Николая, но бинокль поймал летящий по пескам столб белой солончаковой пыли, а в нем фигуру всадника, гнавшего коня наметом. Никогда Вера не видела, чтобы так скакали по пескам, и ее охватила тревога. А когда она разглядела во всаднике Джумаша, она уже знала, что случилось что-то нехорошее. Вера спрыгнула с обломка и, забыв о своей лошади, побежала вниз по ущелью, чутьем угадывая трещины и провалы.

— Уа, товарищ инженер, уа! — издали отчаянно закричал Джумаш. — Где начальник?

— Нет здесь начальника. Он далеко. А что случилось?

— Плохое дело. Верблюд в солончаке тонет, вот какое дело, — простонал Джумаш.

— Верблюд? В солончаке? — ошеломленно повторила Вера. — А какой верблюд?

— Дорогой верблюд, с камнями, с песком! — крикнул юноша и вытер лицо изнанкой кепки.

— С типовыми образцами? — шепотом, приложив ладони к груди, спросила Вера. — Вы там с ума сошли? Что вы делаете?

— Айда, езжай скорей, пожалуйста! — скатился Джумаш с лошади, протянул ей поводья и, подставив сложенные горсткой руки, вскинул девушку в седло. Он закричал что-то ей вслед, но Вера не оглянулась. Теряя длинные для нее стремена, то съезжая набок и почти падая, то заваливаясь на переднюю луку, она гнала галопом хрипевшего, покрытого пеной коня с одной мыслью: если погибнут образцы — погибнет то важное, нужное, огромное, ради чего все они трудились.

Караван партии стоял на солончаке — соре. Люди то собирались в кучку, то разбегались и снова сходились, волоча доски, канаты, охапки саксаула. Ей послышался крик, отчаянно-пронзительный детский крик. Люди на солончаке снова разбежались, и она увидела тонущего верблюда. Это была Апайка, могучая двугорбая верблюдица, гордость колхоза и самая сильная в караване работница. Поэтому ее и навьючили геологическими образцами и шлифами разведанных материалов. Вокруг нее по берегу топи бегал пушистый, голенастый верблюжонок. Он и кричал перепуганным ребенком. Вера смотрела растерянно на эту бестолковую, как ей казалось, суматоху и не знала, что делать, с чего начать? Но вот ее заметили, и к ней подбежал Андрюша, раздетый до трусов, но в летном шлеме и перчатках. На лице его, измученном, с капельками пота на переносье, дрожала виноватая улыбка, и эта улыбка взорвала Веру.

— Как это случилось? — закричала она неприятным, взвизгивающим голосом. — Я вас спрашиваю, как это случилось?

И, не давая Андрюше ответить, она огрела коня нагайкой и чуть не отдавила конскими копытами босые ступни Андрюши. Тот пугливо отбежал и издали крикнул умоляюще:

— Вера Павловна, вы послушайте!..

Вера спрыгнула с лошади и пошла на Андрюшу, зло щуря глаза.

— Партию оставили на вас! За все вы в ответе! И вы коллектор! Образцы — ваша обязанность!

— Вера Павловна, я же знаю! Да вы послушайте!..

Но Вера снова перебила его криком:

— Ни черта вы не знаете! Нарядился в перчатки и разгуливает! Космонавт! Лунный геолог! А вы знаете, во что превратятся образцы? А этикетки? Боже мой, пропала вся работа!

— Не успеет пропасть, мы сейчас все вытащим! Это я вам авторитетно говорю! — уверенно крикнул Андрюша и стал рассказывать, как произошло несчастье.

Когда партия переходила солончак, передовая Апайка провалилась неожиданно в топь. Оказалось, что они переходили «пухляк» — пухлый солончак. Его порошковидную мучистую пыль грунтовые воды превратили в соленое болото, затянутое тонкой соляной коркой. Кобылка керуен-басы благополучно просеменила опасное место, а под тяжелым груженым верблюдом обманчивая корка проломилась — и Апайка увязла сразу по шею. Увидев это, Жакуп-ата побледнел и закрыл ладонями лицо: он выбирал дорогу для каравана, его вина!

Вера слушала Крупнова молча, раздраженно сплевывая хрустевший на зубах песок.

— Вот, значит, как дело было, а теперь я побежал, — неожиданно закончил Андрей и убежал к трясине.

Вера пошла за ним. Снова жалобно заплакал верблюжонок, мать в ответ начала биться и увязла еще глубже.

— Уймите малыша, он Апайку окончательно утопит! — крикнула сердито Вера.

Двое рабочих бросились ловить верблюжонка, но он убежал в пески и там кричал, не переставая, жалким голосом.

У края трясины Вера увидела Жакупа. Он сидел сгорбившись и нахохлившись, как старая больная птица, накрыв голову полой праздничного халата. Много позора упало сегодня на его голову, и он не в силах был смотреть людям в глаза. Халат его был вымочен и заляпан грязью солончака. Мокрыми и грязными были халаты, рубахи, даже бороды многих рабочих партии. Видно было, что они немало уже бились с верблюдом, вытаскивая его из трясины. А распоряжался всем Андрюша толково, не горячась, без криков, но с какой-то злой энергией, и Вере стало стыдно за свою недавнюю истерику. Она хмуро огляделась. То, что издали ей показалось бестолковой суматохой, на самом деле было четкой, слаженной, напряженной работой. Люди партии связывали в толстые связки нарубленный саксаул. Вера догадалась: по связкам можно будет добраться до Апайки, обвязать ее канатами — и другими верблюдами вытащить на сухое. Она тоже принялась вязать саксаул. Когда фашины были готовы, Андрей надел на сгиб рук моток каната, один его конец обвязал под мышками, другой передал рабочим, стоявшим на берегу. Затем взял шест и полез в соленую трясину. Щупая перед собой шестом и вытравливая понемногу канат, он погрузился в топь по грудь и тогда крикнул:

— Кидай!

К нему полетели саксауловые связки. Он выкидывал их перед собой и приближался к верблюдице.

— Никого не пускает, сам в болото лезет, — сказал кидавший связки Джумаш и очередную связку запустил с такой обидой, будто Крупнов перехватил у него какое-то приятное и выгодное дело.

Андрюша был уже близок к верблюдице, но сорвался с фашины и, басовито ухнув, ушел в грязь с головой. Вынырнул облепленный грязью, фыркая и отплевываясь.

— Тащите его обратно! — испугалась Вера.

Андрюша услышал ее крик и молча погрозил пальцем.

— Утонешь ведь, сумасшедший! — закричала снова Вера, а рабочим, державшим канат, сказала тихо и сердито: — Почему не тащите? Тащите, я вам говорю!

Несколько рук торопливо потянули канат. Почувствовав это, Андрюша раздраженно рванул канат на себя и снова погрозил, теперь уже кулаком. Он влез на фашину и лег отдыхая.

— Молодец, Андрюша! — крикнула обрадованно Вера и обернулась к рабочим. — Вот что, товарищи, готовьте-ка и для меня веревку.

Она села на землю и стала поспешно снимать сапоги.

— Вера-жан, дайте мне, я пойду в шор, — умоляюще сказал Жакуп-ата, неожиданно очутившийся рядом. Он уже сбросил халат, и мокрая рубашка облепляла его жалкое старческое тело. — Я керуен-басы, я виноват. Я пойду в шор, Вера-жан!

— Я пойду, инженер! — крикнул из-за его плеча Джумаш.

— Молчите, ата! И ты, Джумаш! — резко сказала Вера. — Готовьте лучше брезенты. Будем сушить образцы.

Грязь оказалась очень холодной. От соли защипало кожу. Андрей, услышав барахтанье Веры, прохрипел:

— Кого еще нелегкая несет?

— Это я, Андрей!

— Вера Павловна! — удивился Крупнов и заорал: — Чего панику разводите? Марш на берег! Без вас справлюсь!

— Не командуйте! Почему я должна быть на берегу, а вы в трясине? — тоже закричала Вера. — Одному вам трудно будет обвязывать верблюда. Вы просуньте канат Апайке под брюхо, а я с другой стороны схвачу его.

— Пожалуй, так ладнее будет, давайте так, — подумав, согласился Андрей. Он был уже около верблюдицы и, ласково приговаривая, гладил ее, успокаивая животное. Апайка смотрела на него тоскливыми глазами и по-человечески вздыхала. Вера добралась до верблюдицы с другой стороны и сказала:

— Я готова. Просовывайте канат.

— Вот еще что, — строго предупредил Андрей, — если Апайка начнет биться, бросайтесь в сторону. Иначе вам верный каюк, авторитетно заявляю. Ну, начали?

— Начали, — ответила Вера.

Андрюша бултыхнулся в грязь, покопался и закричал свирепо:

— Держи! Держи!..

Лежа на фашине, Вера пошарила под брюхом верблюдицы. Каната не было, он был где-то ниже. А Крупнов кричал:

— Держи!.. Утопить меня хочешь?!..

Вера посмотрела робко на большие пузыри, вскипавшие из глубокой трясины. Они лопались, и тогда отвратительно воняло тухлыми яйцами.

— Черт!.. Зачем бралась, когда не можешь? — ругался по ту сторону Андрюша. — Уйди к шуту, я один сделаю!..

Вера набрала в легкие воздуха и скатилась с фашины в топь. Она сразу ушла с головой. Пошарила под брюхом верблюдицы. Нет проклятого каната! А тут еще Апайка, щекотливо вздрогнув, ударила по брюху задней ногой. Бросаться в сторону? А канат? Зловонная жижа лезла в ноздри, в рот, глаза зажгло, как растравленную рану, от удушья ломило грудь и заболело в ушах. Она нырнула еще глубже — и поймала канат. Хватаясь за шерсть Апайки, вынырнула, жадно глотнула воздух и крикнула ликующе:

— Вот он, передаю!

Она перекинула конец каната Андрюше. Тот захлестнул его в петлю.

— Андрюшечка, милый, крикните, чтобы нас вытаскивали поскорее, — жалобно и неразборчиво, ляская зубами, сказала Вера. — Я совсем закоченела.

Андрей крикнул. Верблюды на берегу поволокли утопавшую, а заодно и людей…

Почувствовав твердую почву, Апайка вскочила, встряхнулась по-собачьи и бросилась к верблюжонку…

* * *

Вера лежала в изнеможении на спине, закрыв глаза сгибом локтя, и запоздало плакала от пережитого испуга. Кто-то осторожно тронул ее руку. Она сняла с лица локоть и увидела Кирпичникова, сидевшего на корточках. За его спиной стоял Джумаш и смотрел на Веру испуганными глазами.

— Ах вы девчонка, глупая девчонка, — ласково покачал головой Кирпичников. — Зачем вы полезли не в свое дело?

— Это я от испуга. За образцы испугалась, — мокрым от слез голосом сказала Вера, затем спросила сердито: — А по-вашему, надо было дать им пропасть?

— Ну-ну-ну! — в комическом ужасе вытянул Кирпичников руки. — Только не прищуривайте презрительно глаза.

— Оставьте в покое мои глаза, — устало сказала Вера. — Я немного близорука, а очки разбила как только сюда приехала. И вы бы щурились на моем месте.

— Близорукая? Вот оно что… — оторопело протянул начальник партии.

— Не беспокойтесь, карты читать могу и образцы не спутаю.

— Да я не об этом…

Но тут поднялся, кряхтя и охая, Андрюша и сказал, ни к кому не обращаясь:

— В конце концов, заслужу я когда-нибудь внимание? Никто не сочувствует, а шлем-то я в трясине утопил!

Кирпичников захохотал, за ним, не вытерпев, засмеялась было и Вера, но тотчас вскочила испуганно.

— Ой, не смотрите на меня! Я же грязная, как свинья. Андрюша, пошли мыться. Придется израсходовав запасной бочонок.

Она побежала, но остановилась и крикнула Кирпичникову:

— Собирайтесь, сейчас поедете со мной. Я известняк нашла!

— Известняк? — поднялся быстро Кирпичников.

Он смотрел на нее недоверчиво и удивленно, но ликующие ее глаза подтвердили: «Да-да, я нашла известняк!».

— А не доломит ли это? — осторожно спросил Кирпичников.

— Известняк! И богатый солями магния! И в раствор клади, и для побелки, и свой цемент будем делать! Целые города построим!

В ее забавно выпачканном солончаковой грязью лице было что-то новое — и радость, и нетерпение, и счастливая гордость за свою работу, большую, важную и нужную людям. Она улыбнулась весело, открыто, щедро, блестя зубами, и Кирпичников удивился: как он сразу не разглядел, что это очень веселая, до конца понятная и надежная девушка!

Она убежала к бочонкам с водой, и вскоре послышались оттуда плеск и ее смех.

— Ну что ж, приступлю и я к водным процедурам, — встал Андрюша. — А вы опять уедете на известняк?

— Не стоять же работе из-за ваших утопающих верблюдов, — засмеялся Николай Николаевич. — А вы, Андрюша, организуйте здесь сушку образцов. Брезенты, я вижу, уже готовы. Действуйте, одним словом.

Он обернулся, услышав звяканье седельных стремян. Это Вера подводила лошадей. На лице ее блестели светлые капли воды после умывания. Она торопливо отерла их ладонью, первая села в седло и с места взяла крупной рысью.