Другое оружие (СИ) [Gera89] (fb2) читать онлайн

Можно ли предположить, что не все члены группы были пойманы? Вдруг отряду Гейла удалось пробраться незамеченными, в то время как команда Финника приняла на себя весь удар! Но как бы эта мысль ни грела мне душу, я знаю, что они не придут на помощь. Таков приказ: за теми, кто угодил в плен — не возвращаться, и Гейл не посмеет его ослушаться. Теперь каждый сам за себя.

По уставу мы обязаны держать язык за зубами, несмотря на все убеждения и угрозы со стороны противника. Хотя здешних офицеров интересуют лишь три вещи: кто я, кто меня послал и зачем. Они не давят на меня и не применяют физическую силу, просто действуют на нервы одними и теми же вопросами.

Фыркаю в темноту, поворачиваюсь на спину и, вглядываясь в полумрак, думаю о Пите. Те несколько секунд, когда я увидела его живого и невредимого, зажгли в моем сердце слабый огонек надежды, который я всеми силами защищаю от леденящего душу страха и разочарования. Неужели, после стольких лет страданий, все что я получила — это равнодушный взгляд и сырую камеру? Почему он не пришел ко мне хотя бы поговорить? Пусть от его любви и заботы осталась только ненависть и презрение, я готова смириться с этим, но не с молчанием. Я не могу снова потерять Пита — только не сейчас, когда я обрела его вновь.

Хватаюсь руками за голову и зажмуриваюсь. Прошла уже неделя, месяц? Я не знаю. Неопределенность и непонимание начинает сводить с ума. Может попытаться уснуть? Но как же я устала спать, просыпаться, есть и пить то, что мне приносят.

Пытаюсь отвлечься и думать о приятном: Прим и мама в безопасности, хотя, полагаю, сильно волнуются за меня. Особенно Прим. Вот бы увидеть ее, спросить совета. Она то уж наверняка знала бы что делать и как быть.

Так усталость незаметно одолевает меня, и я засыпаю тревожным сном.

***

Вздрагиваю и подскакиваю на жесткой койке, услышав шаги в коридоре и звяканье ключей. Противно скрипя, дверь отворяется, и я жмурюсь, ослепленная ярким светом.

— На выход! Живее! — громко произносит один из солдат.

Меня снова ждет допрос. Он уже кажется не таким страшным, скорее очень утомительным, ведь моя игра в молчание надоедает не только офицерам. Делаю глубокий вдох и решительно иду к двери.

Солдаты сопровождают меня до кабинета, усаживают за стол, лицом к лицу с очередным дознавателем, а с каждой стороны застыли двое рядовых — все как обычно. Я с безразличием разглядываю каждого из них, после чего утыкаюсь взглядом в стену напротив.

В комнате тихо, не считая шелеста страниц, просматриваемых офицером. Время от времени он берет в руку карандаш и быстро делает какую-то пометку в журнале. Оценив свои закорючки, он наконец поднимает голову и пристально смотрит мне в глаза. Я не шевелюсь. Мне очень хочется, чтобы сейчас мое лицо выглядело отрешенным.

— Так и будете молчать? — спрашивает офицер, скрещивая руки на груди и слегка покачиваясь в кресле.

Он нервничает. Видимо, терпению его руководства приходит конец, и они хотят как можно скорее добиться от меня какой-либо информации, или же сам офицер очень хочет проявить себя более лучшим дознавателем, чем его предшественники.

— Мне нечего вам сказать, — спокойно отвечаю я.

— То есть Вы никак не можете объяснить ваше появление здесь? — одна его бровь приподнимается, выражая удивление.

— Нет, — отрезаю я.

— А вы упрямы, мне об этом говорили. Чего вы добиваетесь? Неужели так трудно назвать свое имя? Или вам больше нравится, когда к вам применяют силу, чтобы выяснить такие элементарные вещи? — он разводит руками. — Вы этого хотите?

— Я ничего не хочу, — пожимаю плечами. — Просто именно вам мне нечего сказать.

— Вот оно что! — протяжно произносит офицер и ухмыляется. — Очень интересно… И с кем же вы готовы заговорить, если не с нами?

Ответ на его вопрос вертится на языке, но я не решаюсь произнести имя вслух, а лишь продолжаю смотреть на него притупленным взглядом.

— Знаете, ваши собратья куда более разговорчивее, — сообщает дознаватель, а я лишь пожимаю плечами: слишком детская уловка.

— Если они такие общительные, почему бы вам не спросить у них, кто я такая и что мне нужно?

Теперь его взгляд полон презрения:

— Мне жаль вас, — сухо произносит офицер и поднимается на ноги. Обойдя стол, он останавливается напротив меня и присаживается на край столешницы. — Вы затеяли очень опасную игру и даже не представляете, какие последствия это может повлечь за собой.

— Я уже давно не играю в игры, офицер, — признаюсь я. Мои кошмары каждый день воскрешают самые ужасные моменты «Голодных игр», каждую смерть и потерю, отчего мой голос падает до шепота: — Это больше по вашей части.

— Не понимаю, о чем это вы, — признается мужчина, удивляясь. — Я с вами предельно честен и откровенен.

И тут я вспыхиваю как спичка: прошло пять лет и все забылось? А как же жажда развлечений и ярких зрелищ? Неужто это больше не в моде? В то время как жители дистриктов до сих пор оплакивают своих близких, капитолийцы отмахнулись от них как от назойливой мухи!

— У вас очень короткая память, — шиплю я.

Он смотрит на меня с недоумением, и я понимаю, что наш разговор зашел в тупик. Снова.

— Послушайте, я еще раз повторяю, что не стану разговаривать с вами, — говорю медленно и четко, подчеркивая каждое слово.

— Вы считаете, что… — начинает офицер, но не успевает закончить. Дверь медленно отворяется, и мы оборачиваемся на этот звук. В комнату не спеша входит Пит, и я перестаю дышать, то ли от неожиданности, то ли от радости. Не закрывая за собой дверь, Мелларк облокачивается об стену, засовывает руки в карманы брюк и смотрит поочередно на каждого из нас.

— Вы свободны, лейтенант, — спокойно произносит Пит. — Дальше я сам.

Офицер бросает на меня ничего не выражающий взгляд, и не говоря ни слова, он и его помощники исчезают из комнаты.

В помещении вновь повисает тишина; мы остаемся одни, и я виновато опускаю глаза. Так много нужно сказать ему, но все слова словно испарились из моей головы. Еще пять лет назад я бы, обезумев от радости, бросилась в его объятия и никогда не отпустила бы от себя. Однако столько воды утекло с тех пор: я задолжала ему миллион извинений, а он получил полное право их не принимать. Мне страшно, что именно так Пит и поступит, но зачитать длинный список объяснений и оправданий так и не решаюсь. Тот факт, что за нами наверняка наблюдают еще больше сбивает с толку.

Наконец, его медленные шаги нарушают тишину: Пит проходит мимо меня, направляясь к столу, за которым пару минут назад сидел лейтенант, и занимает его место.

— Зачем вы здесь? — тихо спрашивает он.

Набравшись смелости, поднимаю глаза и ловлю его взгляд. Два чистейших голубых океана, от которых мое сердце билось чаще, потускнели. В них больше нет ни доброты, ни заботы, ни любви, как и нет того Пита, которого я знала.

Конечно, он изменился. Повзрослел, возмужал и выглядит очень хорошо. Лицо стало шире из-за скул, выделяющихся теперь более отчетливо. Рассматриваю широкие плечи и сильные руки Пита; раньше я часто представляла, как его пытали, мучили и издевались. Воображала, как он, запертый в камере, уповает на нашу помощь и лелеет надежду вернуться домой, но только сейчас, сидя напротив него, я понимаю, как сильно ошибалась.

Аккуратно подстриженные волосы, идеально выбритое лицо, без единого намека на усталость — кричат об обратном. Пит в хорошей физической форме, это видно даже сквозь военный китель, сидящий на нем как влитой. У меня вдруг возникает ощущение, что меня не должно быть здесь: словно мы стали чужими друг для друга, и то, что было между нами, когда-то давно, кануло в небытие. Такого варианта развития событий я никогда не предполагала, да и поздно уже.

— Почему вы все время молчите? — снова спрашивает Пит, но уже громче, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Что ты хочешь знать? — мямлю в ответ, а в горле вдруг возникает ком.

— Кто вы? Зачем явились к нам? Кто вас послал? — продолжает он.

— К вам? — переспрашиваю, не веря своим ушам. Теперь он считает Капитолий своим домом? Почему Пит спрашивает кто я? Это игра? Он делает вид, что мы не знакомы?

— Именно, — отвечает парень. — На нашу территорию. Вы считаете, что нам неизвестно откуда вы пришли? — продолжает он.

— Уверена, что известно. Как и то, зачем я здесь.

— Я не умею читать чужих мыслей, — ухмыляется он, а губы трогает улыбка. — Может, просветите меня?

На мгновение я теряюсь. Пит затеял игру, которую мне не понять, и я сдаюсь.

— За тобой, — признаюсь я. — Я пришла за тобой.

— Что Вы имеете ввиду? — удивленным тоном спрашивает Мелларк. На его лице читается искреннее непонимание, и это сбивает с толку.

— Я пришла за тобой, Пит, — мой голос настолько тих, что я едва слышу себя. — Пришла, чтобы извиниться и вернуть тебя домой.

— Вернуть домой? — настороженно повторяет он мои слова и хмурится. — Вы шутите? Мой дом здесь.

Я опустошена. На одну секунду мне показалось, что я обрела все, а потом это чувство испарилось. Слезы наворачиваются на глаза, и мне едва удается их удержать. Я была так ослеплена радостной новостью о том, что Пит жив, так сосредоточена на его спасении, что не заметила в своем плане большой изъян — а нужно ли это ему самому? Теперь я знаю, что нет.

К горлу подступает ком обиды — все было зря: миссия, переживания, чувство вины и все, что я испытывала к нему последние годы.

Внезапно меня охватывает паника, и я начинаю задыхаться.

— Вам не хорошо? — встревоженно спрашивает Пит и подскакивает с места. Он хватает со стола кувшин с водой и быстро наливает прозрачную жидкость в стакан. — Что с вами?

Я ничего не отвечаю, лишь закрываю глаза и жадно хватаю ртом воздух. Все было зря — только это вертится в моей голове. Все мои надежды, желания, мечты — целый мир рушится. Земля вновь уходит из-под ног, и я падаю в бездну.

========== Глава 10. Откровения ==========

C трудом разлепив веки, жмурюсь от яркого света, и как только мои глаза привыкают, понимаю, что нахожусь в больнице. Только на палату это совсем не похоже — чересчур высокая кушетка, вместо одеяла тонкая простыня, а рядом стол с хирургическими инструментами, колбочками и медицинские приборы. Хочется пошевелиться, но тело не слушается — оно будто онемело. Этого маленького усилия оказывается достаточно, чтобы все вокруг снова расплылось в огромные цветные пятна. Ненадолго сфокусировав зрение, замечаю трубочку с розовой жидкостью, соединяющую капельницу с моей рукой, но то, что происходит на другом конце операционной по-прежнему расплывчато. Удается уловить только смутные телодвижения, судя по всему, врачей, как вдруг один силуэт подходит поближе. Сердце начинает биться чаще, и приборы выдают меня с потрохами.

— Пит, — беззвучно слетает с моих губ.

Он нависает надо мной, облокотившись обеими руками на край кушетки. Кожа без единого изъяна, светлая челка ровно лежит на лбу, голубые глаза внимательно изучают мое лицо, ненадолго задерживаются на губах и встречаются с моими. А в них — целая гамма эмоций — интерес, подпитанный сильным любопытством, глубокое раздумье и настороженность. Пит всегда мастерски мог утаивать мысли, но сейчас он не пытается их скрыть. По всему телу пробегает мелкая дрожь: на уровне инстинкта мое тело чувствует опасность. Неужели это очередной капитолийский эксперимент? Пытка? А может быть казнь?

Увидев, как я побелела от страха и ужаса, Мелларк ухмыляется и отстраняется. Свет становится ярче и вокруг меня начинают плясать блестящие пятна. Не в силах противостоять им, медленно закрываю глаза в надежде на то, что, когда я открою их вновь — все окажется привычным кошмаром.

Но, увы, пробуждение не приносит успокоения: теперь я в небольшой, но просторной палате. С трудом приподнявшись на локтях, осматриваю новое место пребывания. В моем распоряжении помимо тошнотворного персикового цвета стен узкая металлическая койка с жестким матрасом и полный комплект постельного белья, маленькая тумбочка, на которой стоит стакан с водой, и окно. Оно радует меня больше всего! Сощурившись, пытаюсь что-нибудь разглядеть, но нахожу только темноту — сейчас либо поздний вечер, либо глубокая ночь.

Неподалеку раздаются шаги, и я оборачиваюсь: в маленькой решетке в железной двери мелькает чья-то макушка, а потом быстро исчезает. Замерев, прислушиваюсь к топоту за дверью, пока он не стихает вдалеке.

Облегченно выдыхаю, укладываюсь на кровать и морщусь, почувствовав слабый запах антисептиков вперемешку с дезинфицирующими средствами. Никогда не любила больницы, но мне слишком часто приходится в них бывать: либо по собственному желанию, когда хотелось навестить Прим, либо принудительно, как сейчас.

Улавливаю еле слышное гудение и поднимаю голову вверх: там, под потолком тихо работает кондиционер, а в углу подмечаю маленькую камеру.

Голова идет кругом, ведь вопросов без ответов накопилось немало, а я только пополняю коллекцию, придумывая новые. Помню, что допрос не был окончен: взволнованный Пит что-то спрашивает, потом, кажется, я потеряла сознание. Но что было дальше? Разум перебирает возможные варианты: если операционная и Пит мне не приснились, то они могли чем-нибудь напичкать меня или ставить опыты. Капитолий всегда славился своей медициной и жаждой к чудовищным экспериментам, о которых нам часто рассказывали после восстания на лекциях по оказанию первой помощи. Фантазия подкидывает все новые жуткие версии развития событий, и меня охватывает страх.

Вдруг в дверях вновь появляется чья-то голова; человек заглядывает в палату и медленно отодвигает щеколду, отпирая ее с другой стороны. Я настороженно наблюдаю за тем, как в палату входит мужчина в белом халате.

— Вот Вы и очнулись, — удовлетворенно произносит он. — Это хорошо.

Уверенным шагом врач подходит к моей кровати и присаживается на ее край. Машинально отодвигаюсь от него, не желая находиться с незнакомцем на таком близком расстоянии. Заметив это, он усмехается, но дистанцию все же решает соблюдать.

— Я понимаю Вас, — произносит он с улыбкой. — Однако меня не стоит бояться. Я всего лишь пытаюсь помочь.

Фыркаю, глядя ему в глаза. Ну конечно, мне нужно расслабиться и не волноваться, пребывая в лапах у врага.

— Что Вам нужно? — твердо спрашиваю я, хмурясь.

— Я пришел сообщить, что Вы здесь ненадолго, — быстро отвечает он. — Вас переведут обратно уже утром. Я хотел убедиться, что с вами все в порядке.

— А какая Вам разница? — огрызаюсь, еще больше напрягшись.

— Я вообще-то врач! — оскорблено произносит мужчина. — К тому же, с Вами хотят продолжить разговор, прерванный из-за вашего внезапно ухудшившегося состояния…

— Не сомневаюсь, — парирую, повернув голову в сторону, делаю вид будто с интересом рассматриваю мраморный пол.

— Раз так… что ж… — бормочет доктор огорченно. — Мне остается добавить, что Вы полностью здоровы и… это поразительно! — последние слова звучат довольно странно: в них одновременно и изумление, и восторг, и сомнение.

Обернувшись, с недоумением смотрю на него, но мужчина, не обращая никакого внимания на это, поднимается с места и идет к выходу.

— Я бы посоветовал Вам прилечь и хотя бы сделать вид, что Вы спите, — тихо произносит он из-за спины. — К Вам скоро придет посетитель.

Хочу спросить, кто именно, но мужчина продолжает:

— Послушайте меня, так будет лучше, — у двери доктор, не удержавшись, оглядывается и кивает на прощание.

Он уходит, а я снова собираю по крупицам детали, надеясь понять хоть что-нибудь: странное поведение Пита, не имеющего представления кто я такая, удивленный моим здоровьем врач. Прежде, чем отправиться на спасательную миссию, я ожидала, что Капитолий изменится. В нем не могла не поменяться жизнь людей, но я не предполагала, что перемены окажутся такого масштаба.

Вспоминаю наставления доктора и укладываюсь на больничную койку, отворачиваясь от камеры, рассчитывая в скором времени получить хоть один ответ. В ожидании, медленно вожу пальцем по краю подушки, мысленно вновь возвращаясь к разговору с Питом. На первый взгляд он кажется прежним; разумеется, прошло много лет, и Пит просто привык к здешним правилам, образу жизни… Но его игра в незнакомца сбивает с толку. А может, это вовсе не игра и Пит действительно меня не помнит? Возможно, Сноу его пытал и это отразилось на воспоминаниях, или какая-то травма после арены, как у Бити. Мне остается только уповать, что и у него возникнут вопросы, особенно после моего признания.

Вскоре мои молитвы оказываются услышанными: по коридору раздаются новые шаги, и я жду, затаив дыхание. Сердце начинает учащенно стучать в груди от нетерпения и волнения, когда дверь палаты, наконец, отворяется. Меня одновременно одолевает страх, что моим посетителем будет не Пит, и в то же время паника — что если ему не нужна разгадка тайны моего появления.

Гость замирает у моей койки; нерешительно поворачиваюсь к нему и с шумом выдыхаю от облегчения, увидев перед собой Пита. Понимаю, что он не тот, каким я знала его раньше, но если все, что мне позволено – видеть его живым, иметь возможность говорить с ним и просто находиться рядом, то я наслажусь этим сполна.

— Добрый вечер, — тихо произносит Пит, улыбаясь. — Я присяду?

Приподнявшись, облокачиваюсь на спинку кровати и подтягиваю колени к груди. Он принимает этот знак за одобрение и садится напротив меня.

Мы с интересом рассматриваем друг друга, словно встретились в первый раз. Сейчас он выглядит иначе: на нем темно-синий вязаный свитер и брюки вместо черной военной формы. Это похоже на неофициальный визит, единственное, что противоречит впечатлению — камера, следящая за нами.

Заметив мое замешательство, Пит снова мягко улыбается:

— Не стоит беспокоиться, — произносит он. — Сейчас она отключена. Я попросил доктора предупредить Вас заранее о моем визите — не хочу, чтобы нам помешали.

Проглатываю ком, застрявший в горле от волнения, и киваю.

— Мне о многом нужно спросить, но времени, к сожалению, практически нет, — продолжает он, от улыбки не остается и следа – Пит серьезен.

— О чем именно?

Он медлит, но взгляда не отводит, напротив, ощущение, будто его глаза пытаются заглянуть во все потайные уголки моей души. Наконец, тяжело вздохнув, он говорит:

— О нас.

Мое сердце пропускает удар.

— Мы были знакомы… раньше? — осторожно спрашивает он, прерывая молчание.

— Да, — шепчу я. Пит не хочет знать, что было между нами — он просто ничего не знает ни обо мне, ни о том, откуда я.

— Я так и думал, — обреченно бормочет Мелларк, опуская голову. — Понял, когда ты сказала, что пришла за мной. Ты назвала мое имя.

— Это была правда, — тихо отвечаю я, отведя глаза. Пальцы нервно теребят край одеяла.

— Я разговаривал с твоим другом, — признается Пит, а я вздрагиваю и выжидающе смотрю на него. — Он убеждал меня в том же самом…

Пит видел Финника и они говорили обо мне! Значит, он жив и, возможно, ему не причинили вреда. Возникает желание узнать о друге больше, но я останавливаю себя — сейчас не время.

— Когда? — интересуюсь, стараясь не выдать свое беспокойство о Финнике.

— Я был у него пару часов назад, — сообщает Пит, наблюдая за мной и пытаясь понять мою реакцию. — Мы долго беседовали, но я хочу убедиться в том, что все сказанное им — правда.

— Я не вру, — твердо заявляю я, чтобы у Пита не было и капли сомнения в моих словах.

— Хорошо, — произносит он. — Потому что от этого многое зависит.

Вопросительно смотрю на него, ожидая пояснения, но Пит намерен задавать вопросы, а не отвечать на них.

— Раз уж мы решили быть откровенными, я должен знать, что было раньше: как мы познакомились, что нас связывало? Абсолютно все, — он облокачивается на спинку больничной койки и складывает руки на груди.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Мысли в голове вертятся в хаотичном порядке, не желая складываться в одно целое и превращаться в последовательную цепочку воспоминаний — другими словами, я просто не знаю с чего начать. Время неумолимо бежит вперед, сокращая мой так и не придуманный рассказ. Поджимаю губы, пытаясь сдержать слезы обиды, как смутный голос из прошлого дает мне подсказку.

«Если в чем-то сомневаешься, Китнисс, двигайся от простого – того, что знаешь наверняка,— к сложному.»

— Меня зовут Китнисс Эвердин, а тебя Пит Мелларк. Мне двадцать три года, так же, как и тебе. Наша родина — Двенадцатый дистрикт…

Я рассказываю ему о пекарне и хлебе, спасшем маме и сестре жизнь, о его семье, увлечениях, а так же повествую об ужасе Голодных игр и том, какая роль была отведена в них Капитолию. О том, как Эффи вытащила наши имена на жатве и как мы дважды были не только участниками Игр, но и союзниками на арене. Упускаю только часть про «несчастных влюбленных»: этот этап наших отношений будет сложно объяснить, особенно теперь. Да и вряд ли они помогут, скорее наоборот, — навредят. Тогда все было иначе, да и мы были другими.

Все это время Пит внимательно слушает, не прерывает и не задает вопросов. Он просто впитывает все сказанное мной как губка, взвешивая и осмысливая каждое мое слово. Когда история подходит к моменту разрушения второй арены, я замолкаю.

— Так я оказался здесь? — спустя минуту спрашивает Пит.

— Да, — шепчу я. — Мы не могли вызволить тебя раньше. Началось восстание, Капитолий отделился. Мы ничего не знали о тебе и остальных.

— Понятно, — вздыхая, бормочет он. — Спасибо, что все рассказала. Мне действительно важно все это знать.

Пит смотрит на наручные часы и встает с моей постели. Я не свожу с него взгляда в надежде услышать еще что-нибудь. На мгновение он замирает и задумчиво смотрит в пол, а потом поворачивается ко мне и, глядя в глаза, произносит:

— Когда я говорил с тобой на допросе, мне казалось, что ты врешь, но потом пришел приказ и я начал сомневаться…

— Приказ? — настороженно интересуюсь я.

— О наказании, — отвечает Пит с серьезным видом. Слова пугают, но я все же решаю уточнить:

— И что нас ждет?

Пит тяжело вздыхает, и я понимаю, что это не сулит ничего хорошего.

— Я действительно пришел сюда, чтобы узнать правду, пока это возможно. Мне дан приказ в срочном порядке распорядиться об исполнении наказания за вторжение. Для всех провинившихся здесь одна кара — регенерация.

========== Бонус-глава. Регенерация ==========

Marina Kaye — Homeless

Ólafur Arnalds ft. Arnor Dan — So Far

Каждый день я просыпаюсь в чужой комнате, хотя живу в ней почти пять лет. Открыв глаза, я не узнаю белый потолок и черные стены, жесткую металлическую кровать и небольшой платяной шкаф. За окном меня приветствует тихий город, так и не сумевший стать родным. Кому-то это покажется странным, но я расплатился за новую жизнь самым дорогим.

Изучение собственного отражения уже давно превратилось в привычку, от которой невозможно избавиться. Это глупо, не спорю — так увлеченно рассматривать самого себя в зеркало, но это все, что у меня осталось. Я не понимаю, почему постоянно коротко стригу волосы, ведь длинные локоны смотрелись бы лучше. Недоумеваю, откуда в голубых глазах столько мудрости и смирения; отчего улыбка выглядит так неестественно и натянуто? Плечи кажутся мне слишком широкими и мускулистыми, хотя я не могу вспомнить ни одного дня, проведенного в спортзале за последние пять лет. Но правда в том, что не изменения сбивают меня с толку, а осознание того, что я не имею ни малейшего понятия, как выглядел раньше, до Дня возрождения.

Россыпь шрамов и протез вместо ноги — еще одна загадка, ответ на которую мне не суждено отыскать никогда, так же как и пытаться не думать об этом. Каждый день мой мозг изобретает очередную теорию: сейчас мне кажется, что я лишился ноги из-за аварии. Возможно, так и было. Сегодня так оно и есть.

Закончив с утренним ритуалом, вынимаю из шкафа черную форму, в которой всегда хожу на работу, и надеваю ее. Простая, удобная, не маркая и чужая. До сих пор не могу понять, почему мое подсознание не может смириться с ней, в особенности с поясом, где располагается кобура с пистолетом. В конце концов, это моя профессия, и мне она нравится, ведь именно мы возрождаем Капитолий из пепла и не даем ему снова задохнуться в огне.

На завтрак тосты и кофе, пока по телевизору Цезарь Фликерман освещает сводку новостей. На нем темно-синий строгий костюм, который носят все работники телевидения, лысина слегка блестит в свете прожекторов, а в глазах сквозь очки-половинки видна усталость. Бесцветным голосом он рассказывает о завершении посевной в Аграрном секторе, после чего переключается на Промышленный, где на производстве произошел несчастный случай: не выдержали стропила и один из рабочих сорвался вниз. К счастью, отделался всего лишь переломом, но Цезарь все равно напоминает о технике безопасности, а потом передает слово своей коллеге для прогноза погоды. Каким будет этот день, я так и не узнаю, потому что выключаю телевизор, выхожу из квартиры и спускаюсь на улицу.

На удивление сегодня в меру солнечно и тепло — видимо у метеорологов хорошее настроение. Так как город находится под огромным куполом, мы лишены всех естественных природных явлений. Лучи света, дождь, ветер и остальное — творение специалистов экологического департамента. Ежедневно они выбирают наиболее благоприятную погоду, принимая во внимание множество факторов, например, таких как работа промышленных предприятий и сельское хозяйство. Из-за того, что Капитолий постоянно нуждается в свежем урожае, о холоде и снеге пришлось забыть навсегда. Не знаю, что думают другие жители, но для меня постоянное лето становится слегка утомительным.

Однако наслаждаться прелестными и теплыми деньками нам некогда. На дворе еще нет и восьми утра, а горожане, словно муравьи, ровным строем семенят по тротуару, спеша на работу. Мои братья и сестры, чьи жизни начались с чистого листа пять лет назад. По крайней мере, я считаю, что дела обстоят именно так, хотя общепринятый вариант звучит куда заманчивей — полная регенерация. И каждый раз я не могу сдержать ухмылки: нам всем попросту стерли память. Поначалу, все полагали, что то, что было «до» постепенно вернется к нам, но та утраченная часть так и не восстановилась. Регенерация заключается всего лишь в том, что мы привыкаем к неизвестности, миримся с нею или сходим с ума. Бывают и такие случаи: люди теряют рассудок, не признавая такой жизни, а потом просто угасают. Для них построен специальный приют на окраине Торгового сектора, где как медики, так и добровольцы пытаются помочь им.

Единственное наследство — три предложения на индивидуальной карте: фамилия и имя, дата рождения, семейное положение. В моем случае это всего 3 слова и пара цифр: Пит Мелларк, сирота, 18. Хотя такая ситуация весьма удобна — ты с самого начала сам по себе. Трудно представить как соединяются целые семьи: просыпается человек, а тут ему говорят, мол, у тебя есть жена и двое детей. Научиться любить заново неимоверно сложно, особенно, когда ты связан по рукам и ногам обязательством и чувством долга.

«Возродим Капитолий: я, ты, мы.»

Новый лозунг для нового государства; он везде — в газетах, телевизорах, улицах, как напоминание о самой главной цели — единстве и равенстве на благо Капитолия. Нам иначе нельзя — под куполом не выживет никто. В школе учащиеся с детства знают о Дне возрождения в мельчайших подробностях: пять лет назад Капитолий был в четыре раза больше, чем на данный момент. Один город под мощным защитным полем — все, что осталось от огромной развитой цивилизации — 13 самодостаточных дистриктов и столицы.

Сейчас карта Капитолия проста как никогда: на севере находится Жилой сектор, а с юга его окружают Аграрный, Промышленный и Торговый. Три последних сектора связаны с Жилым сетью скоростных поездов: маршрут #1 — доставляет своих пассажиров в Торговый район, #2 — в Промышленный, #7 — в Аграрный. Разумеется, есть и автомобильные дороги, но они доступны только служащим охранной системы. Это минимум, необходимый для выживания.

На остановке как всегда много людей, каждый в специальной различительной рабочей форме, например, медики в белой, агрономы в зеленой, продавцы в жёлтой, строители в серой. Чёрный — цвет миротворцев; мы следим за порядком, обеспечиваем безопасность горожан и бережем единственную драгоценность — купол.

Во время поездки на маршруте #2 до конторы охранной системы, я часто думаю о причинах, превративших нас из людей в крыс и столкнувших с верхней ступени эволюции до самой примитивной — выживания. Алчность, неуважение к другим и природе, жажда власти — все это привело к экологической катастрофе. Огромный взрыв на одном из заводов привёл к чудовищной эпидемии, а она в свою очередь к гибели тысячи и тысячи людей. Те, кто были не заражены, оказались под защитным куполом, где для их же блага была проведена полная регенерация. Но, несмотря на то, что ни у кого не осталось никаких воспоминаний о тех временах, мы знаем об этой трагедии и чувствуем свою вину. Вернуть жизнь всем невинным невозможно, но мы поклялись сделать всё, чтобы подобное не повторилось никогда.

Разумеется, на всей территории Капитолия действуют соответствующие правила и законы, утвержденные многоуважаемым Президентом Сноу. Почти за пять лет правления ему удалось не только создать новый мир из ничего, но и поднять его на довольно-таки высокий уровень. А все благодаря его мудрому решению о всеобщем равенстве: в Капитолии нет ни богатых, ни бедных, ни влиятельных, ни заурядных. Каждый житель идентичен другому как в правах и привилегиях, так и в материальном плане. Слова «лентяй» и «бездельник» уже давно вышли из обихода; дети ходят в детские сады и школы, взрослые — на работу. Все, так или иначе, трудятся на благо государства.

Для любых проступков, правонарушений или преступлений наказание одно — новая регенерация. Именно поэтому желающих напакостить нет никого: стирание памяти — это самое страшное, что может случиться. Казалось бы, что тут может быть такого: натворил дело, попался, вышел абсолютно чистым человеком. Однако так как мы все уже прошли через это, то знаем, насколько это трудно и жутко. Я помню, как очнулся совершенно один в небольшой комнате, не имея ни малейшего понятия о том, кто я такой, где нахожусь, да и что я такое. Процесс адаптации длится почти месяц — это в лучшем случае, а иногда до конца жизни. За время службы в системе охраны я был свидетелем пары-тройки прецедентов повторной регенерации, но в основном это те несчастные, которые повредились рассудком.

Поначалу было тяжело, ведь рядовым миротворцам приходится днем и ночью патрулировать границы, работать с задержанными. Однако благодаря добросовестному труду и хорошим показателям, я был замечен руководством и начал продвигаться по карьерной лестнице, но о том, что мне предложат пост главы миротворцев, я и мечтать не смел. С тех пор я изо всех сил стараюсь оправдать оказанное доверие.

К счастью, коллектив у нас сложился дружный; все всегда здороваются и интересуются жизнью друг друга. Мне, как начальнику, приходится немного держать дистанцию, дабы подчиненные не расслаблялись и не рассчитывали на какое-то особое отношение. Хотя все мы люди и всякое бывает.

— Доброе утро, мистер Мелларк! — по обыкновению приветствует меня Олдрейн на входе в офис. — Там к Вам по старой памяти кое-кто заскочил, — добавляет он, ухмыльнувшись. Все ясно — бесцеремонно заявиться ко мне в кабинет посреди рабочего дня может только один человек.

Весь оставшийся путь я морально готовлю себя к предстоящему нелегкому разговору, который, мне кажется, продолжается уже четвёртый год и вряд ли закончится в скором времени. Момент, когда наши отношения переросли из приятельских в сугубо сложные, я не заметил. Мы плечом к плечу встречали все трудности и радости, пока не наткнулись на камень преткновения дружбы между мужчиной и женщиной — любовь. Хотя, это ещё слишком громко сказано. Отворив дверь кабинета, я застаю ее как обычно — в моем кресле и со скрещенными ногами на столе.

— Здравствуй, Джоанна.

— Здорова, главнюк! — весело произносит девушка, не меняя позы. Ее серо-зеленые глаза игриво следят за моей реакцией. — В говорильне сидит очередной чудик, пытавшийся сделать подкоп за пределы купола. Все твердит о том, что снаружи его ждут дети.

— А я-то тут причём? — устало выдыхаю, снимаю пиджак и вешаю его на плечики в шкаф.

Ей ведь прекрасно известно, что по протоколу такие люди сразу же отправляются в госпиталь.

— Разумеется, он сирота, — как ни в чем не бывало продолжает она, — я проверила его данные по картотеке, хотя твои ребята снова мне нахамили.

Подойдя к окну, на секунду прикрываю глаза: день явно будет не из легких, раз уж с утра проблемы сами пришли ко мне.

— И ты тут же прибежала жаловаться? — получается немного резковато, но меня это не волнует: что бы там не затеяла Джоанна, я не собираюсь играть в ее игры.

Когда-то она была моим напарником; так получилось, что мы вместе проходили адаптацию после регенерации, а тот факт, что мы оба оказались сиротами только сблизил нас. Как молодые и перспективные мы были приняты на службу миротворцами, и новая жизнь заиграла яркими красками: словно брат и сестра мы работали и делали успехи, пока ей не захотелось большего. Однажды, придя ко мне в гости, она не смеялась и не подтрунивала надо мной как обычно. Я помню, как она подошла вплотную, как в ее глазах плескался страх и как ее тёплые ладошки нежно коснулись моих щек. Никогда не думал, что мой первый поцелуй будет именно таким: бесстрастным и с примесью жалости.

— Так вот какого ты мнения обо мне, — надувает губки Джоанна, вставая с кресла и направляясь ко мне. — Думаешь, меня обидели, и я тут же полетела ябедничать главе миротворцев?

— Конечно, нет, — отвечаю, разглядывая пейзаж за окном. — Я слишком хорошо тебя знаю.

Ее рука мягко ложится на мое плечо, словно боясь спугнуть.

— Я просто зашла проведать старого друга, — тихо произносит она. — Единственного друга.

В тот вечер я оттолкнул ее и ясно дал понять, что между нами ничего не может быть. Не знаю, что на меня нашло, но я наговорил ей много лишнего, тем самым глубоко ранив ее чувства. Я испугался не понятно чего и воздвиг огромную стену. Но, к счастью, меня повысили в должности, Джоанна перебралась в другой отряд, и наши пути окончательно разошлись. Жалею ли я об этом сейчас? Да. Будь я умнее и решительнее тогда, возможно, этот нелепый эпизод с поцелуем остался бы в прошлом и мы бы со смехом вспоминали о нем на наших приятельских посиделках. Но вместо этого до сих пор гордо воротим нос друг от друга, хотя в душе безумно скучаем.

— Как ты? — набравшись смелости, спрашиваю я и оборачиваюсь, а ее и след простыл.

Она снова уходит, отчеркивая наши отношения еще одной запятой, и я опять ее отпускаю. Как тогда, когда она перевелась в отряд «охотников» и пустилась во все тяжкие, выслеживая потенциальных предателей, так и сейчас, когда она настолько вжилась в роль бесчувственного солдата, что стала забывать, что значит быть самой собой. Я же вижу, как она изменилась — как за маской равнодушия на ресницах скрыты соленые слезы, как ей трудно быть сильной и решительной, когда за всей этой холодной бронёй бьется нежное сердце. Вижу, но ничего не делаю.

Я так и стою у окна, погруженный в свои мысли, пока Кэсс, мой секретарь, не докладывает, что я должен быть в Промышленном секторе на открытии дополнительной электростанции. Этого события ждали очень долго: в связи с расширением некоторых производств и ростом нужд населения основного устройства стало не хватать, хотя больше всего энергии уходит на поддержание защитного поля. И вот теперь новая станция возьмет под свое крыло несколько крупных заводов, госпитали, детские сады, школы и сосредоточится на исправной работе купола.

Разумеется, на данное мероприятие приглашены не только журналисты, но много важных персон вплоть до Президента Сноу. Мое присутствие, как главы миротворцев, тоже необходимо, и нет занятия более скучного, чем два часа бесконечных светских бесед и интервью.

Прибыв на место, мне удается тихо, не привлекая к себе особого внимания, отстояться в стороне до самого запуска. Я автоматически сканирую местность, хотя охраны здесь более чем предостаточно. Успокаиваюсь лишь тогда, когда убеждаюсь в отсутствии потенциальных угроз; не то чтобы я не доверял своим подчиненным, просто все дело в профессиональной привычке. К несчастью, к тому времени я попадаюсь на глаза съемочной группе новостей, которая буквально окружает меня и требует сказать пару слов для прямого эфира. Поправив костюм, я пускаюсь в банальное разглагольствование:

— Данная «перезагрузка» системы не только решит множество проблем, но и станет очередным шагом на пути возрождения былого жизненного уровня…

Внезапно отключается питание и все погружается во мрак: вокруг тишина, люди замерли от страха, но через несколько секунд все возвращается на круги своя. Пару раз моргнув, свет снова загорается и все выдыхают с облегчением. Журналисты тут же убегают к механикам, дабы получить комментарии из первых уст. С улыбкой они рассказывают, что в связи с перераспределением энергии потребовалось отключение и перезапуск сети во избежание сбоя системы. Естественно, поводов для беспокойства нет: сейчас все работает в штатном режиме.

Для того, чтобы совсем разрядить обстановку, инженеры предлагают устроить небольшую экскурсию по электростанции и обещают более детальный рассказ о ее функционировании. Так главный холл ангара быстро пустеет, но я замечаю, как Президент Сноу в окружении нескольких советников тихо о чем-то беседует с главными конструкторами — лица сосредоточены, брови нахмурены. Что-то подсказывает мне, что разговор явно не о погоде и даже не о новой электроустановке. Немного помедлив, я дожидаюсь момента, когда Президент пожмет руку на прощание и направится к своему кортежу, после чего бегу за ним вдогонку.

— Президент Сноу! — окликаю я, ускоряя шаг.

Он оборачивается и, видимо, узнав, останавливается и дает сигнал личной охране пропустить меня.

— Здравствуйте, мистер Мелларк, — приветствует он, стоит мне поравняться с ним. — Вы что-то хотите спросить?

— У меня всего один вопрос: что-то случилось?

Он пристально всматривается мне в глаза, размышляя, доверять мне или нет, и, наконец, взвесив все «за» и «против», отвечает:

— Вы были там и все видели своими глазами, кроме того, что происходило, когда Капитолий погрузился во тьму. Это было не простое отключение света, а обесточивание абсолютно всех систем, в том числе и…

Я понимаю к чему он ведет еще до того, как Президент успевает произнести это вслух. Вся серьезность и масштабность случившегося обрушивается на меня будто тонна кирпичей.

— Купола, — заканчиваю я, тяжело вздыхая.

— Именно, — кивает он. — Поля не было не больше десяти-пятнадцати секунд, но каковы последствия сейчас не может сказать никто, а посему я настоятельно прошу Вас быть особо внимательным при патрулировании границ. Так, на всякий случай.

— Разумеется, Господин Президент, — обещаю я, намереваясь откланяться, но теперь уже он останавливает меня.

— Нисколько не сомневаюсь в Вас, мистер Мелларк, — улыбается он. — Однако вынужден напомнить, что этот разговор должен остаться строго между нами из соображения безопасности.

— Конечно, сэр, — заверяю я. Чем меньше людей знают об этом происшествии, тем крепче они будут спать по ночам.

— Если вдруг что-то случится или что-нибудь обнаружите — докладывать напрямую мне, — просит Президент, а после добавляет на прощание:

— Я верю, что не ошибся в Вас, Пит Мелларк.

Комментарий к Бонус-глава. Регенерация

О секторах:

Жилой — бывшая территория самого Капитолия;

Торговый — территория Первого дистрикта (маршрут #1);

Промышленный — территория Второго дистрикта (маршрут #2);

Аграрный — часть территории Седьмого дистрикта (маршрут #7).

========== Глава 11. Солдат ==========

Lawless feat. Sydney Wayser — Dear God

Alexiane — A Million on My Soul

Пит уходит, напоследок посоветовав хорошенько выспаться и набраться сил. Я послушно киваю, стирая со щек дорожки слез, которые не смогла сдержать. Разговор состоялся, правда рассказана — все, что было накоплено за пять долгих лет передано адресату, но облегчение так и не наступает. Наоборот, я чувствую, как узел внутри затягивается все крепче и крепче.

Отворачиваюсь от камеры и прячусь под одеялом — сна нет ни водном глазу. При одной только мысли о спасительном забытье в царстве Морфея, я цепенею от страха и обещаю себе, что в эту последнюю ночь не позволю никому и ничему отобрать у меня самое дорогое — воспоминания.

Чем больше я думаю о том, каково это — очнуться и не знать кто ты, где находишься, что за люди тебя окружают, тем сильнее хватаюсь за бесценные моменты: улыбку отца, счастливую маму в его объятиях, Леди, лизнувшую Прим в щеку и ее смех, густой лес за забором Двенадцатого и озеро с прозрачной водой. Я заново переживаю каждое мгновение, открыв свою шкатулку с сокровищами памяти, и бережно возвращаю их обратно, приговаривая: «все правильно, я ни о чем не жалею».

Пикник с Питом на крыше Тренировочного центра, его рука, перебирающая мои волосы, и закат нежного оранжевого оттенка. Финник, сидящий рядом со мной в одной из подсобок Тринадцатого, и боль от потери, которую мы одни способны понять и разделить. Моя первая ночь с Гейлом: тихие ласковые слова, сладкие поцелуи и его длинные пальцы, очерчивающие каждый изгиб моего тела. Забыть все это — наказание, хуже самой смерти, и я боюсь его до безумия.

А утром, как и обещал врач, меня действительно возвращают в прежнюю камеру. Солдаты молча ведут меня по коридорам здания, нацепив наручники. Их больше не интересует кто я и откуда. Сверху отдан иной приказ: доставить пленника обратно и следить за ним до отправки в место исполнения приговора.

Ждать остается совсем недолго, но теперь я знаю цену времени. И если прежде ожидание изматывало, то сейчас, наоборот, его хочется продлить. Неважно сколько в тебе упрямства, силы и достоинства — там, в груди неистово бьется сердце в наивной и глупой надежде на чудо. Я снова и снова перебираю драгоценные моменты воспоминаний, словно бусинки на нитке, и уверена, что до самой последней секунды не смогу сказать им прощай.

Отведенные часы пролетают на одном дыхании, и вот практически весь наш отряд уже ведут к фургону для переправки. Прежде чем двери автомобиля закрываются за последним пленным, успеваю взглянуть на Финника, сидящего на лавке напротив меня. На его лице тревога и надежда, наверное, он ждет помощи от Пита. Закрываю глаза, тяжело вздыхаю и качаю головой: нас уже не спасти.

Время лечит, но оно же и разрушает. Пять лет Пит строил свою жизнь с нуля, делал и выбирал то, что раньше ни за что бы не сделал — он не просто изменился, Пит Мелларк — абсолютно другой человек. Лелея в памяти своего мальчика с хлебом, я вознесла дорогой сердцу образ на пьедестал. Окунувшись в мир грез и иллюзий, я гналась и продолжаю гнаться за призраком, точно так же, как и Финник. Я встречаю его прямой взгляд, и мы снова принимаем и разделяем нашу общую боль.

Слушая шум колес и дребезжание фургона, каждый погружается в свои мысли. Все чувствуют страх: вместе с холодом он пронизывает нас до костей, и мы жмемся поближе друг к другу в надежде унять дрожь, но слова прощания так и не срываются с губ. Мы — солдаты и встретим свою участь, как подобает: с честью и высоко поднятой головой.

Никто не замечает, что что-то идет не так: грузовик попадает колесами в несколько довольно глубоких ям, отчего мы подпрыгиваем на жестких скамейках и морщимся от ушибов, а потом и вовсе съезжает в кювет. Не успев схватиться за поручни, все падают — кто на пол, кто на сидящих напротив товарищей.

Начинается неразбериха: снаружи раздаются громкие крики и нас оглушает чередой выстрелов. Фургон явно атакуют, однако нам, запертым внутри, не остается ничего, кроме как ждать исхода событий. В голове вновь мелькает надежда, что все это организовано Питом… или Гейлом с его отрядом удалось каким-то образом не только обосноваться на вражеской территории, но и прийти к нам на помощь. Но какое сильное разочарование я испытываю, когда, с силой выломав дверцы кузова, внутрь вбегают головорезы, что схватили нас на границе.

Все происходит быстро: ошарашенных их внезапным появлением и атакой на миротворцев, с которыми они вроде как сотрудничали, нас поочередно вытаскивают наружу. Едва завидев солнце и лес, получаю толчок в грудь.

— Ты! — шипит мне в лицо разъяренная Джоанна. — Не могла дождаться момента, когда увижу тебя снова и смогу сделать это!..

Не успеваю понять, о чем вообще идет речь, как получаю оплеуху и, не удержавшись на ногах, падаю на землю. Голова идет кругом; хватаюсь за щеку рукой, в надежде унять жжение, и чувствую, как под холодной ладошкой разгорается пожар. Меня поднимают под локти; я оглядываюсь, однако, из-за навернувшихся на глаза слез, картинка расплывается.

— Ты в порядке? — раздается рядом с ухом встревоженный голос Одэйра.

Бурчу в ответ, не в силах сказать что-то внятное. Джоанна предпринимает очередную попытку наброситься на меня, но не успевает сделать и шага, как перед ней вырастает Финник, закрывая меня своей спиной.

— Ты что творишь?! Что вообще тут происходит?! — грозно вскрикивает он.

— Спасаю ваши неблагодарные задницы! — огрызается девушка, отталкивая его от меня. — Для того, чтобы самой их надрать по заслугам!

— Может, перед этим ты хотя бы объяснишь за что? — не сдается Финник, снова преграждая ей путь.

— Не здесь, — отрезает она. — Сначала доберемся до безопасного места.

Друг хмурится и ловит мой взгляд, молча спрашивая моего мнения, и я нерешительно киваю. У нас нет другого выбора, кроме как довериться им — нужно ухватиться даже за такую сомнительную соломинку, как Джоанна Мейсон.

Потирая все еще горящую щеку, я следую за остальными. Путь до убежища оказывается не близким: пробираясь извилистыми тропами через лес, мы направляемся в сторону гор. По привычке осматриваясь вокруг и прислушиваясь к звукам, подмечаю, что лес не является укромным местом: как и на игровых аренах, в деревья встроены камеры и датчики движения. Финник, посчитав, что мне все еще необходима охрана, идет рядом и изредка пихает меня в плечо, указывая на них. Последний обнаруженный прибор оказывается вмонтированным в торчащий из земли корень массивного дерева. Киваю ему в ответ: теперь нам обоим понятно, почему нас нашли и схватили так быстро.

Джоанна с помощью жестов отдает очередной приказ: несколько головорезов ускоряют шаг, и, сменив направление, исчезают за деревьями, пока мы продолжаем следовать прежним маршрутом.

Чувствую себя неуютно в такой компании, отчего тело напряжено до предела, как бы ожидая какого-либо подвоха. Однако все спокойно; вокруг слышно лишь щебетание птиц и шелест листвы от дуновения ветра. Слух улавливает еще звуки, напоминающие журчание воды. Они становятся громче по мере нашего продвижения. Делаю глубокий вдох, вбирая в себя свежий и слегка влажный воздух.

— Уже близко, — ворчит Джоанна, с подозрением оглядываясь на нас. — Не разевайте рты и пошевеливайтесь.

Не смея с ней спорить, мы прибавляем шаг. Шум воды становится все громче, с интересом всматриваюсь в линию горизонта, пытаясь разглядеть, куда нас ведут. Впереди раскинулись высокие скалы, заросшие густой травой и деревьями, а над ними искрятся брызги, превращаясь в радугу, как бывает после дождя в солнечный день. Наконец, нас выводят к истоку реки, а наверху, с утеса срывается небольшой водопад.

На мгновение замираю, зачарованно любуясь картиной: огромная прозрачная живая стена на фоне яркой зелени, проглядывающая через тонкую дымку тумана. Почти как дома, в Двенадцатом. Меня окликают, разрушая секундное умиротворение, и зовут присоединиться к своей группе, которая решила устроить привал на берегу, пока люди Джоанны осматривают окрестности. Не теряя времени, мы умываемся холодной водой из водоема и наполняем общие бутыли. Через пять минут Мейсон командует следовать за ней и ведет прямо к водопаду, в то время как несколько ее подчиненных снова рассредотачиваются в окрестностях леса.

Безопасным местом головорезов оказывается пещера, укрытая водопадом и частью скалы, обросшей мхом. Небольшая с виду расщелина ведет в глубокий, но узкий туннель под землю.

— Это прорыли ваши предшественники пару лет назад, — поясняет Джоанна с ухмылкой, заметив наш интерес к убежищу. — На этот раз вы оказались куда более изобретательными.

— Зачем ты делаешь это? — не выдержав, спрашиваю я. — Сначала сдаешь нас, а теперь спасаешь!

— Я делаю это не ради вас! — резко отрезает девушка. — Мне плевать, что станет с вами! Мне важно знать, что будет с ним!

Она поворачивается к нам спиной и ускользает из виду, сворачивая за угол одного из проходов. Переглянувшись, мы с Финником идем следом; несколько шагов и наш отряд оказывается в довольно большом по площади подземелье, где за столами сидят люди, снабженные разнообразной техникой: компьютерами, датчиками, системными блоками. С любопытством вглядываюсь в мониторы: на них целая сеть уменьшенных изображений. Там видно все, что происходит в разных уголках леса и вдоль реки. Джоанна жестом показывает всем солдатам, чтобы те покинули помещение, и они выходят, оставляя нас троих наедине.

— Полагаю, теперь ты все-таки объяснишь нам, что случилось? — спрашивает Финник, разглядывая припасы оружия и другие военные приспособления у стены.

— Это я хотела спросить у вас, что случилось, — злобно фыркает Джоанна, падая в кресло возле одного из столов. — Почему Мелларк заявляется ко мне посреди ночи, практически приказывает мне напасть на своих же людей, дабы спасти пленных шпионов, а потом с улыбкой уходит сдаваться?!

— Что?! — вскрикиваем мы с Финником в один голос. — Что он сделал?

— То, что слышали. Он сказал, что в ближайшее время ему будет предъявлено обвинение в измене. Поэтому я жду объяснений.

— Если ты думаешь, что нам известно больше чем тебе, то ты глубоко заблуждаешься, — отвечает ей Одэйр.

— О нет, я знаю его на протяжении пяти лет! Такого принципиального и справедливого зануду, для которого закон превыше всего, уже нигде не встретишь! Так было, пока вы не заявились сюда! Я вам не его паиньки-дознаватели, — Джоанна вытаскивает пистолет из кобуры и нацеливает его на Финника, — так что лучше вам хорошенько подумать, прежде чем снова начнете строить из себя невинных овечек!

— Как дети малые, — вдруг насмешливо произносит кто-то из каменной арки.

Мы все поворачиваем головы к входу в пещеру, где, облокотившись о стену, застыл наш гость.

— Знаете, порой быть принципиальным и справедливым занудой очень полезно, — произносит Пит, скрестив руки на груди. — Так как это гарантия того, что ситуация не выйдет из-под контроля и твои люди будут вести себя как и положено солдатам.

Мы молчим, с удивлением разглядывая парня. Вид у него помятый: форма и кожа грязные, лицо выглядит уставшим, волосы взъерошены. Мелларк подходит к нам, беря со стола чашку и термос, наливает себе что-то похожее на кофе, делает большой глоток и потирает лицо, тем самым еще сильнее размазывая по нему грязь.

— Ты что, полз сюда на четвереньках из самого Промышленного сектора? — наконец ехидно спрашивает Джоанна, не сводя с него прищуренных глаз. — Что за видок?

— Можно сказать и так, — отмахивается Пит, — но сейчас не об этом. Вам, кажется, хочется знать зачем я собрал всех здесь?

— Хотелось бы, — в один голос отзываемся мы с Мейсон.

На секунду на его лице проскальзывает удивление, однако Мелларк тут же прячет все эмоции за маской абсолютного спокойствия. Пробежавшись по Джоанне, его взгляд останавливается на мне.

— Чтобы завершить вашу миссию, — со всей серьезностью произносит Пит, а потом, приподняв одну бровь, добавляет: — Или вы уже передумали нас спасать?

Не успеваю ему ответить, как меня перебивает Мейсон:

— Спасать?! — ее лицо вытягивается от удивления. — Нас?!

— Объясню чуть позже, — обещает он, и возвращается к нам с Финником. — Что скажете?

— Все в силе, — твердо говорит Финник за меня. — Мы тебя не обманывали.

— Я верю вам, — отвечает Пит, — но хочу сам во всем разобраться и взглянуть на правду собственными глазами. Поэтому я и попросил Джоанну организовать вам побег — мы уходим вместе и как можно скорее…

— Ты с ума сошел?! — вскрикивает Мейсон, подскакивая с места, и хватает его за лацкан помятой формы. — Что за чушь они тебе наплели?!

— Успокойся, Джоанна! — велит парень, перехватывая ее руку. — Я знаю, что делаю и прекрасно понимаю на какой риск иду. И если ты хоть раз в жизни соизволишь выслушать меня, то получишь ответы на свои вопросы!

— О, в кои-то веки ты решил заметить мое присутствие, так и быть, я вся во внимании! — язвит девушка, вырываясь из его объятий.

На секунду мне кажется странной их перепалка; я четко осознаю, что они не те люди, которые когда-то были моими друзьями, но что-то в их разговоре кажется мне знакомым. Гоню эту мысль: больше никаких призраков. Пока они спорят, подхожу к Финнику и поднимаю брови в немом вопросе: что он пообещал Мелларку в обмен на нашу свободу, и почему они скрыли это от меня?

— Если вы не возражаете, мы отойдем на пару минут, — раздраженно бормочет Пит, хватая Мейсон под локоть, и выводит ее из помещения.

Нам это только на руку: мне и Финнику тоже не помешало бы обсудить детали.

— Что ты ему наговорил? — ворчу я, как только мы остаемся одни. — Почему я ничего не знаю?!

— У меня не было возможности посоветоваться с тобой, — оправдывается друг. — Пит предложил мне сделку: либо он уходит с нами, либо нам всем светит регенерация! Надеюсь, ты не предпочла бы провести остаток жизни здесь, под куполом?

— Но это не Пит! Наших друзей больше нет! — произношу я, и мой голос срывается. — Ты разве не видишь?!

— Может ты и права, но я хочу дать им шанс, — спорит Одэйр. — Они не виноваты, что это случилось с ними. Мы должны довериться им, и может быть… — он не успевает договорить, как в помещение входят двое. Они вооружены и насторожены; очевидно, что им приказали приглядывать за нами, пока их командиры ведут беседу.

— Что ты там говорил про доверие? — язвительно шепчу я Финнику и отхожу от него, не желая продолжать разговор.

Все оставшееся время, мы стоим в тишине. Злость переполняет меня, хотя умом я понимаю, что он абсолютно прав. Как командир отряда он несет ответственность за всех солдат и действует в интересах своих людей и Тринадцатого. Тогда почему мне так обидно и тошно? Мы — друзья и союзники, которые должны быть на одной стороне, поддерживать друг друга, а в итоге не можем согласовать такие простые вещи, как план действий. Нет, не в этом дело. Мысль о том, что близкий человек снова решил все за меня, бередит едва затянувшуюся рану.

«Это для твоей безопасности!» — сказал Гейл, когда мы виделись в последний раз. Прикусываю губу, пытаясь не дать эмоциям поглотить меня. Не важно, почему он солгал мне тогда, главное, что он ни на секунду не переставал заботиться обо мне. Так же как мама, Прим и Финник.

— Нас обнаружили! — раздается крик в туннеле и в убежище вбегает наш отряд. — Они уже близко!

Один из наших надзирателей бросается к мониторам, ища подтверждение его словам, а после быстро нажимает на большую красную кнопку у края стола. Всюду загораются тревожные фонари, и по помещению проносится гул, оповещая всех об опасности. Кругом топот ног и крики людей: головорезы готовятся к обороне против миротворцев. Двое приставленных к нам офицера тоже хватаются за оружие и выбегают в туннель. Не теряя времени, мы берем оставшиеся в ящике винтовки, к которым ранее присматривался Одэйр.

— Пора уходить! — влетая в пещеру, командует Пит. — Джоанна и ее люди задержат их. Мы сможем оторваться.

Он быстро пересекает пещеру и шарит по каменной стене рукой. Финник и отряд тоже подтягиваются к ней, только я одна не двигаюсь с места. Это неправильно: спасать свои жизни, в то время, как друзья, возможно, ждут нашей помощи.

— Мы не можем уйти, — качаю головой. — Гейл не бросил бы нас.

— У нас нет времени возвращаться за ними, — отвечает Одэйр. — Мы не можем им помочь: мы даже не знаем где они!

Нас отвлекает шум; кусок каменной стены отъезжает в сторону, открывая потайной проход. Мелларк ждет, пока наш отряд скрывается внутри, а потом поворачивается к нам.

— Ну же! — произносит Пит.

Финник спешит к проходу, но я остаюсь на месте. Не могу позволить им решать за меня: я уже потеряла Пита, и Гейла просто так не отдам.

— Китнисс, не глупи! — предостерегает меня Одэйр.

— Я не уйду без него! — твердо заявляю я, пятясь назад.

Пит за пару шагов преодолевает разделяющее нас расстояние и перехватывает мое запястье, пресекая попытку отбиться.

— Мы должны убираться отсюда немедленно! — произносит он, делая акцент на слове «немедленно». — С твоим Гейлом ничего не случится. Джоанна обо всем позаботится.

— Я не уйду без него, — упрямо твержу я.

— Вы же солдат, мисс Эвердин, не так ли? — спрашивает Пит и, посильнее сжав мою руку, притягивает к своей груди. Голубые глаза прожигают своей синевой; их холода оказывается достаточно, чтобы погасить любую искру. — А что делают солдаты?

«Подчиняются приказам своего командира» — мысленно отвечаю я и сдаюсь. Мелларк ведет меня в туннель и, когда мы оказываемся внутри, дверь с шумом и треском задвигается за нами. Я солдат, и моему сердцу не позволено выбирать.

В темноте ничего не видно; потайной проход скрывает не только людей, но и звуки извне. Нам не слышно, что происходит за толстыми каменными стенами, зато наше дыхание эхом разносится по всему коридору. Пит ослабляет хватку, и я выдергиваю свое запястье. Тут же раздается треск, и в руках Мелларка загорается зеленый хемилюминесцентный фонарь, освещая пространство в радиусе пары метров. Протиснувшись вперед, он первым делает шаг в неизвестность.

— Далеко идти? — шепотом интересуется Одэйр, следуя за Питом.

— Пару километров, — отвечает парень, оборачиваясь. — Это самый короткий туннель, ведущий к вам. Если поспешим, то думаю, доберемся меньше, чем за час.

Весь оставшийся путь наш маленький отряд преодолевает в полном молчании, слушая хлюпанье капель воды, принюхиваясь к запахам и пытаясь определить, с какой стороны несет сквозняком, который должен привести нас к заветному выходу на другой стороне.

Не знаю, сколько мы идем, но, наконец, вдалеке проблескивает лучик света. И если наш спасательный отряд спешит наружу, то Пит туда не торопится. Он понемногу замедляет шаг, уступая Финнику лидирующее место во главе строя: его там не ждут, и он это понимает.

— Вот мы и на месте, — произносит парень, когда мы подходим к самому выходу.

На поверхности уже виднеются первые признаки наступающих сумерек: небо переливается нежными пастельными оттенками от бледно-розового до мягкого сиреневого сияния. Делаю глубокий вдох, радуясь свежему воздуху после затхлого запаха подземелья. Пит и Финник внимательно изучают местность, подмечая высокий забор под напряжением, смотровые вышки с вооруженными солдатами и вскопанную землю рядом со скалой, из которой мы ведем наблюдение. Наконец Пит глубоко вздыхает и поворачивается к Одэйру:

— Думаю, — произносит он, — нам пора заявить о себе.

Мелларк берет с земли небольшой булыжник и хорошенько замахнувшись, бросает его в поле. Веса камня хватает, чтоб от его падения сработала одна из мин. Успеваем лечь на землю, зажмуриться и закрыть руками уши, когда раздается громкий взрыв и куски грязи с осколками металла разлетаются в разные стороны, в том числе и на нас.

И уже в следующее мгновение после взрыва, когда способность двигаться возвращается к нам, мы оказываемся окруженными солдатами, а дула их винтовок нацелены на нас; через громкоговоритель раздается властный голос:

— Вы обнаружены! Оставайтесь на месте или мы открываем огонь на поражение!

========== Глава 12. Долг ==========

Kaleo — Way Down We Gо

Все происходит так быстро, что я полностью теряю ориентацию в пространстве. Тишина — единственное, что окружает меня первые несколько секунд, однако тут же превращается в противный непрекращающийся писк. Я слышала такой раньше; будто в прошлой жизни Бити сидит за компьютером, ловко передвигая пальцами по клавиатуре, в сотой попытке поймать хоть какой-нибудь сигнал из Капитолия. Сердце замирает с каждой новой передачей, но из динамиков раздается только негромкое шипение, которое постепенно сходит на один сплошной свист.

Смутно ощущаю, как мышцы рук сжимаются в рефлексе, требуя немедленно закрыть уши, чтобы больше не слышать этого ужасного звука — вот только они уже оказываются крепко зажатыми ладонями, а этот писк раздается в моей собственной голове.

Постепенно я начинаю различать и голоса: словно издалека, они эхом долетают до моего сознания.

— Кискииисс!

Пробую открыть глаза, но мое лицо покрыто тонким слоем земли, и грязь тут же попадает вовнутрь. Часто моргаю, всхлипывая, а по щекам начинают течь слезы.

— Китнисс! — уже более четко доносится до меня.

Передо мной возникает расплывчатая фигура, и с огромным трудом сфокусировав взгляд, я узнаю в ней Финника. Он помогает мне сесть и отнимает руки от головы — в его крепкой хватке, понимаю, что все мое тело сотрясает крупная дрожь.

— Вы обнаружены! Оставайтесь на месте или мы открываем огонь на поражение!

Этот голос с металлическими нотками приводит в чувство: если бы Финник не удерживал меня, я бы тут же вскочила на ноги. За считанные секунды наш маленький отряд оказывается зажатым в плотное кольцо солдат, следящих за каждым нашим движением сквозь призму прицела.

Хоть солнце практически спряталось за горизонт и все погрузилось в полумрак, я опознаю темно-серую военную униформу Свободного Панема. Не в силах сосчитать точно, прикидываю, что здесь не более двух дюжин мужчин; у каждого на плече маленькая красная лента — отличительный знак пограничников. Не рискну предположить, где именно мы сейчас находимся — это могут быть окраины Третьего, Четвертого или Седьмого, но определенно дома.

Внезапно вперед выходит мужчина средних лет, взгляд сосредоточен на нас, но оружие по-прежнему висит за его спиной. Я почти уверена, что он — командир данного патрулирующего отряда.

— Кто вы? — требует он ответа, холодно взирая на нас.

— Я — Финник Одэйр, капитан специальной разведывательной группы Свободного Панема, — отчеканивает друг, выпрямляясь и расправляя плечи. Да уж, своей внешностью и высоким ростом он явно производит на солдат соответствующее впечатление: — С кем имею честь?

Опеша от жесткого тона, мужчина смущается, но все же берет себя в руки:

— Капрал Джеймс Шукс, командующий пограничным взводом Седьмого Дистрикта, — значит все-таки Седьмой.

Капрал снова оглядывает нас с головы до ног и останавливает свой взгляд на Пите, застывшем в паре метров от нас — за его спиной маячит пара наших ребят, которые продолжают охранять единственное доказательство нашей успешной вылазки.

Кроме того, мы все по-прежнему в точно такой же темно-серой форме, как и солдаты Седьмого, пусть и вымазанные по уши в грязи, но Пит отличается от всех: его униформа черная как уголь и более официальная. Задачка для детей, и не удивительно, что Шукс справляется с ней за считанные секунды.

— Кто ваш пленник? — прищурившись, спрашивает он.

Мой живот скручивает спазм отчаяния, и прежде чем Финник успевает что-нибудь ответить, Пит представляется сам.

— Пит Мелларк, глава миротворцев Капитолия, — с вызовом произносит он, ничуть не смутившись пристального взгляда капрала. Его поведение достойно любого пленного офицера, но есть что-то еще — то, отчего мои ладошки потеют от страха.

В глазах Джеймса словно мелькает молния:

— Так он чужой? — выдыхает он, растерявшись на мгновение.

Среди солдат слышатся вздохи удивления и недоверия: за последние пять лет никто из жителей Свободного Панема не встречал людей из-под купола. Замечаю, как рядом напрягся Финник — он неотрывно следит за капралом, который по-прежнему изучает Пита. Осознание всей ситуации в целом обрушивается на меня как тонна кирпичей, и я шумно выдыхаю воздух через нос. Гордый капитолийский глупец! Одной его фразы оказывается достаточно, чтобы подставить под удар не только всех нас, но и увеличить цену за свою голову в тысячу раз.

Именно за этот пункт хватается Шукс, и, уже предвкушая почетные лавры и даже не стараясь скрыть радости и волнения в голосе, отдает приказ:

— Сопроводите отряд капитана Одэйра в штаб для подтверждения личностей, а мистера Мелларка заприте в камере с круглосуточной охраной, вплоть до дальнейших распоряжений командования.

Чтоб тебя! Вспыхиваю от злости: если бы он только знал, какой ценой нам достался Мелларк! В Капитолии остались ни в чем неповинные солдаты Тринадцатого, там по-прежнему Гейл! Открываю рот, намереваясь поставить капрала на место, однако Финник, поняв, что я затеваю, крепко сжимает мое запястье и взглядом приказывает молчать. Виновато опускаю глаза, понимая свою оплошность: Сойка-пересмешница, вернувшаяся c вражеской территории, будет столь же равноценным трофеем, как и чужак.

— Прошу прощения, капрал Шукс, — предпринимает попытку Финник, — только это наш пленник. Согласно указаниям командования, он должен находиться под нашей защитой и охраной до особых распоряжений.

— Резонно, капитан Одэйр, только какова гарантия, что вы сами верные поданные Свободного Панема, а не шпионы Капитолия? — возражает Джеймс, а потом добавляет с нажимом: — На вашем месте, я был бы весьма благодарен за возможность побывать в штабе и связаться со своим командованием, вместо того, чтобы сидеть в соседней камере.

Мужчина кивает своим людям; одна половина окружает нас, готовая отконвоировать в штаб. Не удержавшись, оглядываюсь назад и замечаю, как Мелларк спокойно протягивает руки солдату, и тот застегивает на них наручники. На секунду наши взгляды встречаются, и я тут же отворачиваюсь: отныне ты сам по себе, Мелларк. Мой долг перед тобой уплачен.

***

Сидя у окна в одном из кабинетов Штаба Седьмого дистрикта, любуюсь лесом: высокие хвойные деревья сочно зеленого цвета — привычная картина для здешних мест, но, признаться, я скучала по ним. Хочется, чтобы все поскорее разрешилось, и я смогла бы сбежать в рощу, спрятаться от реальности, навести порядок в голове и оплакать очередные потери. Это бесценный дар природы — возможность поделиться самым сокровенным и быть уверенным, что сосны и ели сохранят твой секрет.

Финник отправился к командиру пограничного поста для подтверждения наших личностей, связи с руководством из Тринадцатого и Четвертого дистриктов и соблюдения прочих формальностей. Вместе с ребятами из группы покорно жду дальнейших указаний; мы были дома уже несколько часов, однако способность мыслить трезво к нам так и не вернулась. Практически половина разведывательного отряда все еще оставалась в Капитолии, и их местонахождение неизвестно.

Никто не решается высказать свои предположения, хотя у каждого на уме несколько различных вариантов развития событий. Они могли успешно проникнуть на территорию Капитолия и обосноваться там, но так же их могли поймать или убить при сопротивлении миротворцам. Я уверена, что Гейл не сдался бы без борьбы. В совершенно глупом порыве я прислушиваюсь к своему сердцу: если бы что-то случилось с ним, я бы это почувствовала. Вот только там нет ничего, кроме пустоты — хороший это знак или нет, я не знаю.

Было уже за полночь; звезды, ярко мерцая на темном бархате неба, то и дело привлекают мое внимание. Отец рассказывал, что, увидев падающую звезду, можно загадать желание, и оно непременно сбудется. Глупо, конечно, но сейчас я готова поверить во что угодно.

Внезапно дверь открывается, и, нервно вздрогнув, мы все поворачиваемся к вошедшему солдату. Словно не заметив, как замерли наши сердца в ожидании хоть каких-то новостей, он обводит беглым взглядом комнату и останавливает его на мне.

— Вы, — бросает он, — следуйте за мной.

На лицах сослуживцев четко видна тревога, но они провожают меня с едва заметной ободряющей улыбкой. Им известно, кто я такая, и, благодаря Финнику, они всегда воспринимали меня как своего товарища, что более чем устраивало меня.

Путь куда бы то ни было оказывается недолгим: кабинет располагается в конце этого же коридора. Солдат, следуя военному этикету, открывает дверь и пропускает меня внутрь, после чего тут же закрывает ее.

За длинным прямоугольным столом сидят уже знакомый мне капрал Шукс, Финник и, судя по всему, командир Штаба. Несмотря на явно невысокий рост, мужчина хорошо сложен и подтянут. Он производит впечатление воспитанного и спокойного офицера.

— Джереми Ирвин, командующий Штабом Седьмого дистрикта, — вежливо представляется военачальник и добавляет, указывая на свободный стул рядом с Финником: — Присаживайтесь.

Оценить сложившуюся обстановку не получается: лица всех троих абсолютно бесстрастны. Только устроившись рядом с другом, понимаю, что в комнате нас отнюдь не четверо — на противоположной стене включен монитор, с экрана которого на нас, нахмурившись, смотрит Альма Койн.

— Добрый вечер, мисс Эвердин, — холодно произносит она, прожигая меня пристальным взглядом. На мгновение на ее лице проскальзывает удивление: Сойка-пересмешница сильно изменилась с нашей последней встречи. Привычная коса превратилась в короткое каре, и давно не мытые локоны торчат во все стороны, а под слоем грязи и пыли едва ли можно узнать лицо революции. Да и фигура была куда более упитанной: сейчас форма висит мешком на моих исхудавших плечах. Однако она тут же отбрасывает впечатления в сторону и переходит к делу: — Признаться, я не ожидала увидеть Вас живой с тех пор, как Вы отправились на секретную миссию не только без должной подготовки, но и без допуска.

Плотно сжимаю зубы, борясь с желанием ответить на ее обвинение: только не в присутствии Ирвина и Шукса. Однако их интересует не столько наш разговор, сколько сама я. Смотреть агитролики с Сойкой-пересмешницей — одно дело, а вот видеть ее вживую, совершенно не похожую на ту загримированную куклу, — другое.

— Тем не менее, я подтверждаю вашу личность перед командиром Ирвином и требую от него в течении суток доставить капитана Одэйра и его отряд, Китнисс Эвердин и Пита Мелларка в Тринадцатый дистрикт для дальнейшего разбирательства, — продолжает она, глядя в сторону офицеров Седьмого дистрикта и уже не обращая на меня никакого внимания.

— Будет сделано, госпожа Президент, — деловито кивает ей Джереми Ирвин, и сеанс связи на этом заканчивается. Мужчина тот час поворачивается к Шуксу: — Вы все слышали, капрал Шукс. Сопроводите наших коллег в комнату, где они могут отдохнуть, а завтра утром приготовьте планолет для их транспортировки в центральный Штаб. Место пребывания Пита Мелларка до отправки оставить без изменений, — отдает он последнее распоряжение, прежде чем жестом указывает на дверь.

Выйдя из кабинета, капрал подзывает караульного и просит его сопроводить оставшуюся часть нашего отряда в казарму номер пятнадцать. Солдат спешит выполнить поручение, а мы с Одэйром следуем за Джеймсом.

Военный лагерь находится около штаба. Пройдя по дорожке, освещенной фонарями, мы оказываемся в просторном помещении со свободными кушетками, парой умывальников и уборной.

— Располагайтесь, — произносит Шукс, указывая на кровати. — Завтра подъем ранний, а сейчас отдыхайте.

Мы не возражаем и, распрощавшись с капралом, выбираем места в самом углу, однако не ложимся. Финник присаживается на кушетку и, не сводя задумчивого взгляда от входа, ждет своих солдат. Я же из последних сил добираюсь до раковины и умываюсь: двое суток без сна дают о себе знать — я практически валюсь с ног, а чистая вода и мыло только усиливают это чувство. И все же, оказавшись в теплой постели, я понимаю, что забыла об одной важной вещи:

— Финник, о чем вы разговаривали с Койн? — спрашиваю я, повернувшись к нему лицом, однако друг как будто не слышит меня. Поймав его абсолютно пустой взгляд, мне приходится несколько раз окликнуть его, прежде чем он возвращается в реальность. — Что сказала Койн?

Одэйр встряхивает головой, гоня прочь мучившие его мысли, и делает глубокой вздох.

— Поговорим утром, — тихо бросает он. Не успеваю ничего ответить, отвлекшись на прибывших в казарму солдат, а Финник ложится на соседнюю койку и поворачивается ко мне спиной.

Убаюканная тихими и радостными вздохами ребят из отряда, я проваливаюсь в глубокий сон. Мне кажется, что проходит всего несколько минут, когда с первыми лучами солнца нас будят на завтрак. Пока я тру заспанные глаза, пытаясь хоть немного взбодриться, Финник тотчас вскакивает со своей кушетки, словно только и ждал сигнала. Однако стоит мне взглянуть на его лицо, я понимаю, что друг бодрствовал всю ночь, и задаюсь вопросом, что было на этот раз: бессонница, кошмары или щемящая пустота внутри?

Завтрак проходит в молчании, а на улице встречаем капрала Шукса, который сообщает, что планолет готовят к отбытию и нас ждут на взлетной площадке примерно через час. Мы благодарим офицера, после чего Одэйр отпускает своих солдат обратно в казарму и взглядом указывает мне на небольшую тропинку, пролегающую рядом с лесополосой и несколькими домами. Согласно киваю, и медленным шагом мы отправляемся на прогулку.

Солнечные лучи, отбрасывая свет на траву, превращают утренние капельки росы в россыпь разноцветных драгоценных камней. Из рощи эхом разносится трель соловья, а воздух необычайно чист и свеж. Из каменных труб на крышах деревянных изб, столбом вьется дым: местные жители встречают новый день, занимаясь обычными домашними хлопотами, такими как приготовление пищи, стирка, уборка и уход за садом.

Невольно вспоминаю Джоанну; интересно, а она тоже жила в подобном доме? Признаться, ее суровый нрав и внешность совершенно несопоставимы для меня с подобным образом жизни, но кто знает, какой она была до Голодных Игр. Наверняка, эти моменты были единственной дорогой для нее вещью, и неподвластны Капитолию. По крайней мере, до регенерации.

— Знаешь, прежняя Джоанна была бы рада оказаться сейчас здесь, хоть она и утверждала, что ненавидит эту дыру, — словно читая мысли, тихо произносит Финник. — Я бывал у нее в гостях, и этот поселок выглядит почти так же, как ее.

— Это уже не важно, — откликаюсь я. — Ее больше нет. Если будешь думать об этом, это принесет тебе только боль.

— Да, — едва слышно шепчет друг. — Только вот… Пит хочет знать о том, что было…

Отворачиваюсь, делая вид, будто меня интересуют резные ставни на окнах одного из домов, а сама до боли прикусываю губу. Финник не понимает, что все еще гонится за призраком.

— Знать и помнить — абсолютно разные вещи, — мой голос дрожит, и я надеюсь, что друг не заметит нотки горечи и отчаяния.

— Но знание может помочь вспомнить! — возражает он.

Внезапно он сворачивает с тропинки и идет к деревянной скамейке около ближайшей к нам избы, мне ничего не остается, как последовать за ним. Мы сидим в тишине, нарушаемой лишь щебетом птиц, лаем собаки за забором напротив и звонких голосов детей.

Сделав глубокий вздох, он произносит с грустью:

— Жаль, что Энни больше никогда не увидит всего этого.

Удивленно поднимаю бровь, ожидая продолжения.

— Когда Пит пришел ко мне в камеру, я попросил его узнать о ее местонахождении, — продолжает друг, хмурясь от яркого солнца. — Ты же понимаешь, что я не мог уйти без нее…

— Конечно, — киваю я, прекрасно зная, как много она значит для Финника. — По правде говоря, это показалось мне странным, что ты отправился назад, не найдя ее, — признаюсь я смущенно.

— Я бы не ушел, — отвечает он, — если бы знал, что она жива.

Время останавливается, пока смысл его слов четко отпечатывается в моей голове, а потом снова начинает бежать вперед, оставив внутри меня еще большую пустоту.

— Мне жаль, — выдыхаю я, и, взяв его за руку, крепко сжимаю. Печально улыбнувшись, он отпускает мою ладонь, приобнимает за плечи и притягивает к себе. Прижавшись к его груди, слышу, как неровно бьется его сердце.

— Пит сказал, что Энни была одной из немногих, кому регенерация не помогала, и потому долгое время она пробыла в специальной больнице, — бесцветно продолжает Финник. — А потом она ушла… навсегда.

Так мы и сидим еще какое-то время, крепко прижавшись друг к другу. Наплевав на собственный совет, я представляю, как все могло бы быть, если бы не… и не чувствую ничего, кроме горького сожаления и притупившуюся боль от потери.

— Нам пора, — вскоре зовет меня Одэйр.

Мы поднимаемся со скамейки и в полном молчании идем обратно, пока впереди не появляются очертания казарм и взлетной площадки, на которой нас ожидает планолет. Я замедляю шаг, чем привлекаю внимание Финника: он поворачивает голову, а в глазах застыл вопрос.

— Знаешь, — вырывается у меня. — Я думаю, что мы потеряли Пита, Энни и Джоанну еще пять лет назад. И, возможно, ты не согласишься со мной, но тебе должно быть проще, — мы наблюдаем, как несколько охранников сопровождают Пита в планолет. Мелларк не сопротивляется, лишь с интересом осматривается вокруг, и, узнав меня и Финника, задерживает на нас полный равнодушия взгляд. — По крайней мере, у тебя нет живого напоминания о твоей потере.

Одэйр грустно усмехается, и мы продолжаем наш путь. Остальные члены группы и Пит уже поднялись в планолет, но мы задержались у трапа, прощаясь с капралом Шуксом, который пришел проводить нас.

— Домой, — вздыхая, произносит Финник, садясь рядом со мной. — Миссия окончена, солдат Эвердин.

Киваю, слегка улыбнувшись, и только потом понимаю, что в его словах кроется нечто большее: он прощается с прошлым и отпускает несбыточные мечты.

— Так точно, капитан Одэйр, — бормочу в ответ.

Теперь мы знаем, что скрыто за невидимым куполом и понимаем, что революция окончена — мне больше не нужно быть Сойкой–пересмешницей. Еще один долг, который я уплатила.

Планолет с шумом отрывается от земли, унося нас назад в Тринадцатый дистрикт. И когда на горизонте начинают мелькать знакомые смотровые башни, он снижаясь, замедляет скорость. Мы плавно опускаемся среди высоких деревьев, вплывая в распахнутые ворота большого ангара. Содрогнувшись, аппарат приземляется, двигатели замолкают, и перед нами открывается трап.

Все с облегчением спешат воссоединиться с родными; мой взгляд мечется по толпе встречающих, выискивая знакомое лицо. Наконец, я нахожу дорогие мне голубые глаза и несусь вперед, желая поскорее обнять сестру.

— Я так рада, что ты вернулась, хоть и жутко зла за то, что ты сбежала, не предупредив! — лепечет она, крепко прижимая меня к себе.

— Будем надеяться, что ее очередная выходка и на этот раз сойдет ей с рук, — ворчит до боли знакомый голос за моей спиной.

Не верю своим ушам, поэтому отпускаю Прим и оборачиваюсь, желая убедиться воочию:

— Хеймитч? — неуверенно произношу я. — Это действительно ты?

========== Глава 13. Мосты ==========

B.o.B — Ghost In The Machine

— Хеймитч? — произношу я. — Это действительно ты?

В потускневших серых глазах загорается искорка упрека: ментор хмурится, разглядывая меня с головы до ног. Его взгляд задерживается на моих коротких свалявшихся волосах, грязной мешковатой форме, и одна из его густых бровей взлетает вверх.

— Кто бы говорил, солнышко, — усмехается он. — Но можешь ткнуть в меня пальцем или ущипнуть, если не веришь.

Непроизвольно улыбаюсь; мучившая меня все эти дни пустота внутри исчезает в тени, уступая место приятному теплу, и впервые за несколько дней я могу свободно вздохнуть. Мир, который я знала до того, как отправиться в Капитолий, по-прежнему существует, несмотря на то, что я потеряла большую его часть.

— Просто не ожидала тебя здесь увидеть, — смеюсь в ответ и, не удержавшись, легонько бью его локтем в бок. — Не ты ли кричал, что ноги твоей здесь больше не будет, пока действует сухой закон?

— А я и не говорил, что приехал налегке, — подняв руку, Хеймитч заботливо хлопает ладонью по нагрудному карману, где как всегда припрятана фляжка с его любимым напитком. — Койн решила, что тебе опять нужна нянька, а трезвым мне с такой работенкой не справиться.

Я не видела Эбернети четыре года: практически сразу же после образования купола он уехал в Двенадцатый, сказав, что не в силах больше смотреть на мои сопли, не имея возможности помочь. Однако я знала, что бывший ментор сбежал в свою собственную клетку в надежде, что выпивка избавит его от огромного чувства вины. Я давно простила его за то, что он оставил Пита на арене, но вот простил ли он себя?

Его одежда явно не свежая: манжеты на некогда белой рубашке почернели, а на жилетке и брюках полно жирных пятен. В длинной и нечесаной шевелюре стало куда больше седых прядей, отчего его бледная кожа приобрела нездоровый серый оттенок. Да и амбре говорит само за себя: от ментора разит противной смесью алкоголя, рвоты и немытого тела.

Прикусываю губу, с грустью подтверждая очевидное:он не простит себе своей ошибки, так же, как и я никогда не прощу себе своей.

— Давно прибыл? — спрашиваю я, гоня прочь печальные мысли. Это — прошлое, и я ничего не могу больше сделать, кроме того, как жить с этим дальше.

— Неа, почти перед вами, — бормочет Хеймитч, смотря сквозь меня. — Как видишь — на меня еще не успели напялить вашу дурацкую форму.

Рефлекторно оглядываюсь в поисках того, что привлекло внимание ментора, однако его взгляд просто блуждает по толпе собравшихся в ангаре людей.

— Куда запропастился твой сообщник? — интересуется он, приподнимаясь на носочки и прищуриваясь. Мы находим Финника на другом конце зала, прощающегося с нашим отрядом, и Эбернети машет ему рукой. В глазах друга вспыхивает удивление, и он спешит присоединиться к нам.

— Рад видеть тебя, Хеймитч, — искренне произносит Одэйр. — Хотя предполагаю, что не чувство ужасной тоски по нам привело тебя сюда.

— Если бы только это, — по полному раздражения и напряжения взгляду ментора, мы понимаем, дело дрянь, и разгребать это все предстоит Хеймитчу. — Мне приказано сообщить, что вас двоих ждут в Штабе.

— Что ж, не будем тянуть, — тяжело вздыхает Финник.

Он безумно устал, да и бессонная ночь не прошла даром: лицо осунулось, под затуманенными глазами пролегли темные круги, и очередной разбор — последнее, что ему хочется. Однако желание закончить со всем этим куда сильнее, и я не могу винить его за это.

Прежде, чем уйти, поворачиваюсь к сестре и крепко обнимаю ее.

— Увидимся позже, — ободряюще шепчет Прим мне в ухо, поглаживая по спине. — Удачи.

Отстраняясь, киваю: у нас еще будет время на разговоры.

Неохотно следую к лифту за Хеймитчем и Финником, опустив голову и стараясь не обращать внимания на суетящихся, словно в муравейнике, солдат. Не успеваю сделать и пяти шагов, как чуть не врезаюсь в резко остановившегося ментора. Открываю рот, чтобы пожурить Эбернети, но так и застываю, увидев, куда обращен его взгляд: в сопровождении пары солдат из планолета появляется Мелларк.

Он с интересом осматривается вокруг, направляясь за ними к одному из грузовых лифтов. Меня уже не удивляет ни его поведение, ни его абсолютно равнодушный вид, а вот для Хеймитча это оказывается полным потрясением. Серые глаза загораются от радости, и с губ срывается вздох облегчения, но затем восторг застилает пелена смущения и стыда. Секунда, две, три и его лицо снова непроницаемо.

— Идем, — бормочет он, возобновляя наш путь. — Опаздываем.

В последний раз я шагала по главному коридору, ведущему в Штаб, всего две недели назад, но кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Тогда я точно знала, что это должно изменить мою жизнь. Мое существование было спокойным и относительно нормальным, была работа и я чувствовала себя полезной и нужной, был Гейл и перспектива создать свою собственную семью. Ведомая надеждой и жаждой правды, я прокралась сюда и стала свидетелем разговора, который скрывали от меня не без причины. Однако это было не той переменой, которой я ожидала — она разрушила до основания все то, что мне удалось построить за эти пять лет.

Жалею ли я?

Глупый вопрос, и я клянусь, что никогда не буду спрашивать себя об этом.

В главном коридоре на удивление людно. Высокопоставленные офицеры и чиновники с кипами бумаг снуют по помещению: одни увлеченно беседуют друг с другом, остальные ждут своей очереди на аудиенцию с Койн, но мы, видимо, особый случай.

В кабинете за громадным столом восседает Альма Койн со своими верными помощниками — Плутархом и генералом Боггсом. Рядом с ними разложены различные карты и чертежи каких-то зданий, а в углу то и дело мигают датчики, хотя на мониторах горит только герб Свободного Панема.

Хеймитч, отвыкший от здешних порядков, бегло оглядывает помещение и, видимо, не найдя колоссальных изменений, проходит к столу и плюхается на свободное место. Заметив, как дрогнули уголки его рта, меня осеняет, что подобное поведение — не только дело привычки. Прикусываю губу, пряча усмешку; мы с Финником замираем у двери. Нас не смущают ни пристальные взгляды руководства, ни их лица полные недовольства и раздражения, наоборот, мы отвечаем им тем же. Кажется, проходит несколько минут, прежде чем Койн решает заговорить:

— Капитан Одэйр, я жду Ваших объяснений, — ее голос звучит холодно, но довольно сдержанно. — Особенно, это касается участия в секретной операции солдата Эвердин.

— Это была моя инициатива, — спокойно отвечает друг. — Я рассказал солдату Эвердин о пойманном сигнале из Капитолия и кого мы там увидели, — сделав паузу, Одэйр поворачивается ко мне. — Она настаивала на участии в миссии, и я не мог лишить ее этого права, — он вновь замолкает, а затем добавляет: — А сейчас я хочу воспользоваться другим правом и прошу незамедлительно принять мою отставку.

Глаза Койн и Боггса расширяются от удивления, а Плутарх и вовсе выглядит так, словно лишился речи. Хеймитч напрягается в своем кресле, выпрямив спину и шумно вздохнув. Однако я не столько поражена его решением, сколько озадачена им.

Что же у тебя на уме, друг?

И как только наши взгляды встречаются, все встает на свои места. Миссия действительно закончена.

— Все так, — подтверждаю я, — за исключением того, что я сама узнала обо всем. Капитан Одэйр оказался единственным, кто подумал о моих чувствах, — у меня перехватывает дыхание, а слова застревают в горле. Неправда, Гейл всегда заботился обо мне, пусть и не так, как мне того хотелось. Финник же просто понимал меня, поэтому я без всякого сожаления заявляю: — С этого момента я отказываюсь быть Сойкой-пересмешницей.

В кабинете воцаряется тишина; сказанное нами не сразу доходит до Койн и ее помощников. С уверенностью можно сказать, что они были готовы к нашему гневу, к раскаянию, к упрямству, но только не к требованиям об отставке.

Ситуация далеко не простая; какие бы цели не преследовали мы с Финником, Койн теряла не просто солдат и доверенных лиц, она лишалась поддержки сразу двух победителей. Другая загвоздка в том, что после операции в Капитолии — мы стали главным источником столь необходимой для нее информации.

Мы неосознанно загнали кота в его же мышеловку и искусно захлопнули. Альма Койн может отклонить наши рапорты и потерять все имеющиеся сведения о жизни Капитолия, но, прими она их, то получит данные из первых уст за вычетом союза с нами. Как бы то ни было, ей потребуется время, чтобы обдумать все пути.

И пока я с наслаждением наблюдаю за ее дилеммой, взгляд Хеймитча практически прожигает во мне дыру: естественно он злится, не понимая, во что его подопечные вляпались на этот раз. Полностью проигнорировав ментора, мы с Финником сосредотачиваемся на Койн: сейчас куда важнее, чтобы добыча не сорвалась с крючка.

— Надеюсь, вы оба осознаете, что по протоколу я обязана собрать военный трибунал? — медленно произносит она, скрещивая руки на столе. — А вам лучше меня известно, что за этим последует.

Разжалование, в лучшем случае ссылка, в худшем — арест, но ни один мускул не дрогнул на наших лицах — победителей уже ничем не испугать. Губы Койн трогает легкая улыбка: ничего другого она и не ожидала.

— Допустим, мы сможем закрыть глаза на ваше вопиющее неповиновение, — подает голос Плутарх, не сводя глаз с Койн. — К тому же, не желательно выносить эту проблему на всеуслышание: пойдут разговоры, различные домыслы, недовольства… И ваша отставка, — мужчина качает головой, словно мы сморозили глупость. — Мы же только что продвинулись вперед, впервые за пять лет! И вы хотите уйти?

— Да, — твердо произносит Финник. — И если вам нужна информация, то отпустите нас. Мы больше ничего не можем сделать.

Плутарх не скрывает своего разочарования, а вот молчавший все это время Боггс, ловит взгляд Койн и едва заметно кивает. Нахмурившись, она глубоко вздыхает и складывает руки в замок.

— Я принимаю вашу отставку, капитан Одэйр, ровно, как и вашу, солдат Эвердин, но вы оба остаетесь в Тринадцатом — покинуть дистрикт вы можете только с моего разрешения. Так же в ближайшие дни вы обязуетесь поделиться всеми сведениями касательно миссии и Капитолия. Если это все, то я не смею вас больше задерживать.

Чувствую, как рядом расслабляется Финник, а Хеймитч, которому не терпится вникнуть в суть дела, встает из-за стола. Хоть я и отчетливо осознаю, насколько мала вероятность, удержаться не могу:

— Что будет с теми, кто не смог покинуть Капитолий? — выпаливаю я, но думаю только о Гейле.

— А это уже не ваша забота, мисс Эвердин, — отвечает Койн.

Хеймитч первым оказывается в коридоре и, не дождавшись нас, устремляется к лифту. Едва услышав скрип подъезжающей кабины, ментор резко поворачивается и одаривает нас с Финником пристальным взглядом.

— Вам предстоит многое объяснить мне, — холодно произносит он и жестом указывает в гостеприимно раскрывший двери подъемник. Кивнув, мы заходим следом за ним. — Если вы намерены затащить меня в очередную кучу дерьма, я, по крайней мере, имею право знать, ради чего замараюсь по самые уши.

Втроем мы опускаемся на десятки ярусов вниз, где в огромном лабиринте жилых отсеков добираемся до комнаты Хеймитча. Сам хозяин, зайдя внутрь, бесцеремонно плюхается на кровать, вынимает из нагрудного кармана фляжку и делает большой глоток.

— Теперь выкладывайте, что за муха вас укусила, — ворчит ментор и хмуро осматривает нас, застывших около входа.

Мы молча переглядываемся с Финником, решая с чего начать рассказ.

— Мы были там, Хеймитч, — произносит друг, — и видели все своими глазами. Это не тот Капитолий, который когда-то ты знал. И не скажу, что люди там так уж плохо живут: они просто ничего не помнят. Мы говорили с Питом, Джоанной… Их не пытали, над ними не издевались — они были весьма довольны своей новой жизнью.

Эбернети хмурится еще больше, приоткрыв рот, но ему не удается сложить свои мысли в один вопрос, поэтому я продолжаю:

— Меня приводили на допрос, говорили со мной, убеждали — порой с легким нажимом, и с каждым разом мне все больше казалось, что мы поменялись местами. Я чувствовала их страх, они были в ужасе от того, что за куполом кто-то есть. А потом пришел Пит…

Я запинаюсь; картинка нашей первой встречи по-прежнему свежа, и воздух застревает в моем горле.

«Кто вы? Зачем явились к нам? Кто вас послал?»

— Он теперь глава миротворцев, знаешь ли, — подхватывает Финник, заметив мою заминку, и облокачивается спиной о стенку. — Его люди за неделю не добились от нас ни слова, вот он и пришел.

— Я всегда знал, что у парня куда больше мозгов, — фыркает Хеймитч. — А вы не думали, что…? — начинает он, но друг перебивает его:

— Что Пит притворяется? — на губах Одэйра проскальзывает грустная усмешка. — Думали, надеялись, но они действительно ничего не помнят о своей прошлой жизни. Возможно, только Сноу избежал регенерации…

— Регенерации? — повторяет ментор, широко раскрыв глаза от удивления.

— Так они называют процесс стирания памяти, — объясняю я. — Они собирались и нас обработать, однако…

И я рассказываю ему о допросе, о визите Пита в мою палату, то и дело спотыкаясь о простые слова, а Финник заканчивает историю, повествуя о событиях в пещере и на границе Седьмого. Бывший ментор слушает внимательно, не перебивая и изредка прилаживаясь к своей изрядно опустевшей фляжке. Я бы тоже не отказалась от глотка крепкой и противной жидкости, приносящей столь желанное забвение.

— Парень поверил вам? — уточняет Хеймитч, обдумывая сложившуюся ситуацию. — Иначе бы он не отправился с вами.

— Так он и сказал: он хочет сам убедиться во всем, — кивает Финник, в то время как Эбернети пытается поймать мой взгляд: в серых глазах ментора только один вопрос.

Поджимаю губы и отворачиваюсь, а за спиной раздается тяжелый вздох. Он думает, что я позорно струсила, возможно, так и было, но для меня это было надеждой.

«Я пришла, чтобы вернуть тебя домой.»

Только этот хрупкий мостик между нами давно сгорел.

«Но мой дом здесь.»

— Я не рассказала о несчастных влюбленных, — на удивление голос остается ровным и равнодушным, — и умолчала о Гейле. Ну, о том, что мы с ним жили вместе, были помолвлены…

Рука Финника сочувствующе сжимает мою, а Эбернети просто делает еще один большой глоток из своей фляжки и устало закрывает глаза.

— Ладно, это еще не самое страшное, — бормочет он. — Теперь объясните, какого черта вам приспичило уйти в отставку?

— А смысл? — горько усмехаемся мы с Финником. — Ради чего нам сражаться? Хотя нет, с кем нам вести борьбу?

— Что ж, — бормочет Хеймитч, откидываясь на подушки и вытаскивая из-под кровати еще одну бутылку. Вынув пробку, он салютует ей в нашу сторону. — За сожженные мосты и свободу!

***

Отсек встречает меня полумраком и затхлым запахом пыли. Все это кажется нереальным; я замираю у входа, ухватившись за ручку двери. Мысли блуждают в легком тумане, окутавшим мою голову, а по телу растекается приятный жар, пробирая до самых кончиков пальцев.

Шумно сглатываю, все еще чувствуя терпкий и горьковатый вкус виски во рту — Хеймитч любезно поделился с нами небольшой порцией личного лекарства. И вынуждена признать, оно помогает: так хорошо не чувствовать ничего, кроме успокаивающего тепла. Вздохнув, отпускаю холодный металл и медленно захожу в комнату.

Все так и осталось на своих местах: будильник, расческа, морская ракушка и небольшая шкатулка на прикроватном столике. Провожу пальцем по его пыльной поверхности, оставляя тонкую дорожку, и едва сдерживаюсь, чтобы не чихнуть. Мысленно даю себе обещание устроить завтра генеральную уборку, а пока стягиваю с себя грязную униформу, мечтая окончательно забыться в объятиях чистого постельного белья.

Безжалостно бросаю пропитанную потом рубашку и запачканные в земле брюки прямо на пол и делаю шаг в сторону уборной, как вдруг слышу странный приглушенный звук.

Что-то, громко стукнувшись о твердый настил, катится по нему, а затем замирает. Опускаюсь на колени, с любопытством оглядываю все вокруг, пока не замечаю слабый блеск в углу под кроватью — жемчужина. Протянув руку, поднимаю пропажу и с удивлением рассматриваю талисман, который всегда был со мной на дне маленького потайного кармана в форме.

Все эти годы она была моей единственной связью с Питом — мостиком, что соединял нас сквозь тысячи миль, купол и время, а сейчас он разрушен, стерт до основания, словно его память, и мне не остается ничего, кроме как выбирать: утонуть или двигаться дальше.

Сжимаю ладонь с жемчужиной в кулак, ощущая, как она согревается в руке, и поднимаюсь с пола. Взгляд цепляется за шкатулку на тумбе, и, раскрыв ее, я натыкаюсь на маленький мешочек, внутри которого лежит медальон с фотографиями Прим, мамы и Гейла — еще один подарок Пита. Прячу в нем и жемчужину, крепко завязывая шнурки на бархатной ткани, и возвращаю сокровища обратно.

Теперь между нами огромный океан, что никому не под силу переплыть; не сводя глаз со шкатулки, задумываюсь — достаточно ли этого, чтобы не броситься обратно в пучину и снова оказаться на дне?

Мой взор блуждает по комнате, невольно воскрешая события прошедших четырех лет. Здесь прошла моя с Гейлом первая ночь, она была молчаливым свидетелем нашего смеха, ссор, вздохов и стонов, в ней он предложил стать его женой. Этот мост я тоже должна сжечь.

Беру в руки небольшую ракушку — сувенир из Четвертого дистрикта, привезенный Гейлом. Он хотел, чтобы она напоминала мне о нем и месте, где он желал начать нашу новую жизнь. Раньше в этой раковине кто-то жил, но она опустела, так же как и наш воображаемый дом у моря — отныне ее место рядом с жемчужиной.

Вслед за ней отправляется и брошь с Сойкой-пересмешницей — она слишком долго связывала меня с тем, частью чего я никогда не хотела быть. И я расплатилась за это сполна. Закрываю шкатулку и прячу ее в самый дальний угол шкафа под стопкой чистой одежды, надеясь, что завтра на трезвую голову не вспомню о ее существовании.

— За сожженные мосты и свободу! — заплетающимся языком произношу я, захлопывая дверцы гардероба, и поворачиваюсь к нему спиной.

========== Глава 14. Капитуляция ==========

Birdy — Let him go

Едва разлепив тяжелые веки и приподнявшись с подушки, хватаюсь за голову, которая, кажется, весит целую тонну. В отсеке темно, но мне достаточно только одной мысли о ярком свете, как будто он может появиться сам по себе, чтобы закрыть ладонями лицо. Из коридора доносится топот ног и громкие голоса, — все это отдается болезненной пульсацией в висках и с моих губ непроизвольно срывается жалобный стон. Осторожно укладываюсь обратно на подушку, укрываясь одеялом с головой.

Хочется отчаянно вернуться в кокон тишины и покоя, но время для сна закончилось и, по всей видимости, давно. Приоткрываю один глаз, намереваясь взглянуть на будильник, что стоит на тумбе у изголовья кровати. Сфокусировав взгляд на цифрах, в удивлении распахиваю и второй: на часах одиннадцать часов двадцать восемь минут. Мозг медленно обрабатывает эту информацию, а затем выдает очевидный факт — я проспала как минимум завтрак, а может и что-нибудь еще. Однако проверить это удастся, лишь добравшись до расписания.

Медленно встаю с постели, держась за голову обеими руками, слова она в любой момент может упасть под своей тяжестью. Целый список желаний одновременно возникает в обессиленном организме: начиная от позывов желудка избавиться от всего содержимого до жизненно важного глотка холодной воды, и я даже не успеваю выбрать: тело решает все за меня. Едва добегаю до уборной, а после еле доползаю до раковины на внезапно ослабевших ногах, чтобы умыться и почистить зубы.

Однако отражение в зеркале оказывается еще ужаснее, чем это ощущается. Под белой, как мел кожей видны скулы и кости, короткие засаленные волосы торчат в разные стороны, а под опухшими — и все еще расфокусированными — глазами пролегают темные тени. Из горла вырывается непонятный звук, и я скрываюсь за дверцами душевой кабинки. Ледяная вода немного притупляет боль и приводит в чувства, а приятный запах шампуня смывает вонь от спиртного и вывернутого на изнанку желудка.

В более бодром состоянии, закутавшись в полотенце и выпив не один стакан холодной воды из-под крана, я возвращаюсь в комнату. Включаю лампу и, просунув руку в специальное углубление в стене, чтобы узнать расписание, выясняю, что кроме обеда и ужина у меня только свободное время и общение с семьей.

Именно этот последний пункт не заставляет себя долго ждать: раздается тихий стук, и, открыв дверь, я обнаруживаю на пороге Прим. Сестра победоносно улыбается, вертя в руке стакан с желтоватой жидкостью.

— Так и знала, что тебе понадобится моя помощь, — протягивая кружку, она заходит в отсек. — Выпей.

Не споря, залпом осушаю емкость и возвращаю его владелице.

— Должно скоро помочь, — мягко произносит она, но я замечаю, как уголки ее губ трогает улыбка.

— Как ты узнала? — тихо хриплю я, присаживаясь на кровать, и жестом приглашаю Прим присоединиться ко мне.

— Хеймитч, — громко хмыкает она, передвигая стул поближе к койке и устраиваясь на нем.— Он счел необходимым похвастаться мне о вашей вчерашней вечеринке. И добавил, что раз ты не явилась на завтрак, то тебе еще учиться и учиться.

Тяжело вздыхаю и прячу порозовевшее лицо в мягкой ткани подушки. Сестра поджимает губы, не зная, что делать: то ли рассмеяться, то ли окружить заботой.

— Я, кстати, намерена вытащить тебя отсюда, как только тебе полегчает, — твердо произносит Прим, давая понять, что это даже не обсуждается. — Лекарство лучше употреблять вместе с приемом пищи, а не вместо нее.

— Прим, — жалобно шепчу я, подтягивая коленки к животу и сжимаясь в клубочек. — Я не смогу.

— Сможешь, — настаивает она. — И ты знаешь, что я не уйду, не добившись своего.

Уже спустя полчаса мы заходим в столовую, и я позволяю Прим быть моим проводником среди огромного количества голодного народа. Сестра заставляет меня взять поднос с комплексным обедом, хотя только от одной мысли о еде мой живот скручивает жуткий спазм; о запахе и говорить нечего: я лишь надеюсь, что в случае чего успею выбежать в коридор. И пока я веду борьбу со своим собственным желудком, Прим ловко маневрирует среди длинных рядов, выискивая нам свободный столик. Внезапно ее окликает звонкий женский голос, и она, узнав его, тут же оборачивается в поисках владельца.

Им оказывается молодая девушка, энергично машущая рукой и явно жаждущая нашей компании за трапезой. Сестра вопросительно поднимает бровь, спрашивая одобрения, и я пожимаю плечами — мне все равно, хотя облегченно выдыхаю: можно будет пострадать в одиночестве, в то время как они будут заняты своей беседой. Возможно, мне даже удастся переварить бульон сегодняшнего супа. Когда мы присаживаемся рядом с девицей, в моей памяти смутно всплывает знакомый образ, а приветствие Прим только подтверждает мою догадку:

— Привет, Иви! — весело произносит она, широко улыбаясь своей собеседнице. — Ты со смены?

Эвелин Марлоу, прибывшая то ли из Пятого, то ли из Шестого дистрикта пару лет назад, расплывается в ответной улыбке, а на ее круглых щечках отчетливо видны маленькие ямочки. Сестра упоминала, что они работают вместе в медблоке, но я никогда прежде не разговаривала с ней. На вид ей около двадцати пяти лет, хотя из-за ее маленького роста, слегка полноватого телосложения и внешности трудно сказать точно. Как и у всех жителей Триннадцатого ее кожа имеет неестественный белый оттенок, отчего слегка раскосые темно карие глаза, обрамленные длинными черными ресницами, кажутся двумя яркими звездами на ясном небе.

— Ага, — кивает Иви, отправляя очередную ложку супа в рот, и тут же продолжает: — В корпусе сегодня просто бедлам! Мне повезло, что я работаю только до обеда.

— Снова проверка? — интересуется Прим, ухмыляясь и откусывая кусочек хлеба.

— Если бы, — усмехается в ответ девушка, прыская в кулак. — Большие начальники решили провести тщательное обследование парня, которого привезли из Капитолия. А так как желающих угодить руководству оказалось куда больше, простой осмотр перерос в настоящий врачебный консилиум. Хотя пользы от того, что они устроили из этого балаган — абсолютно никакой: юноша здоров, как бык.

Ее упоминание о Пите выдергивает меня из пелены раздумий, и я даже забываю про легкое чувство тошноты.

— Совсем никаких отклонений? — изумляется Прим, а потом оборачивается ко мне: — Но ты же сказала по дороге сюда, что Пит ничего не помнит о своей прошлой жизни.

Мисс Марлоу поднимает на меня удивленные глаза, в которых горит нечто большее, чем профессиональное любопытство.

— Ему стерли память, — нехотя объясняю я, ковыряя ложкой в тарелке.

— В таком случае, это очень даже чистая работа, — произносит девушка. Я вижу, как напрягается рядом сестра, и это мне совсем не нравится.

— Что это значит? — окидываю пристальным взглядом обеих, а тошнота вновь подкрадывается к самому горлу.

— Обычно подобного рода вмешательства оставляют следы или зацепки, с помощью которых человек может найти путь назад, — выдохнув, начинает объяснять Прим.

— Однако если таковых не наблюдается, как в случае Мелларка, то вероятность полного восстановления сводится к одному, максимум трем процентам, — добавляет Иви.

Чувствую, как немеют пальцы, а сердце в груди замедляет стук. Вероятность в один — три процента? Ведь это значит, что…

— Пит никогда не сможет вспомнить свое прошлое? — раздается хриплый голос у меня за спиной, отчего я невольно вздрагиваю.

Хеймитч, еще более хмурый и осунувшийся, плюхается на свободное место рядом со мной и выуживает из кармана знакомую фляжку. Все внутри сжимается в один болезненный комок, и я поневоле задерживаю дыхание. Сделав щедрый глоток, ментор протягивает ее мне:

— Как насчет подлечиться, солнышко?

Морщусь и отворачиваюсь в сторону, отчаянно борясь с очередным приступом тошноты. Эбернети широко ухмыляется и собирается приложиться к фляжке еще раз, как та внезапно исчезает из его руки.

— Не советую вам злоупотреблять этим «лекарством», а то и ваша печень скоро не вспомнит, как работать, — не терпящим возражения тоном заявляет Эвелин, выхватывая драгоценную вещицу из его твердой хватки.

Она ловко закручивает крышку и прячет бутыль с виски в складках медицинского халата, а вечно бледное лицо Хеймитча медленно обретает цвет спелого томата. Он весь напрягается; я вижу, как в бешенстве подергивается жилка на его шее, и мне становится жалко девушку. Кто-кто может быть, а вот бывший ментор явно не оценит столь кардинальной заботы о его здоровье.

— Послушай, деточка, — шипит он сквозь зубы, однако Иви перебивает его, громко ухмыльнувшись.

— Послушай, дядечка, — очень похоже передразнивает она, — с запущенной второй стадией алкоголизма. Если вас не волнует катастрофическое состояние вашего организма, это, конечно, ваши проблемы. Однако здесь действует сухой закон, наверняка, вас об этом предупреждали. Радуйтесь, что именно я нашла вашу заначку, а не кто-то другой.

Гордо взметнув пышной гривой темно-каштановых волос, она поднимается со скамейки, мило улыбается мне, машет на прощание Прим и исчезает среди толпы.

— Да лучше бы ее сама Койн нашла, — ворчит Хеймитч, все еще пылая негодованием, и бросается следом за ней.

Хрупкие плечики сестры содрогаются в беззвучном смехе, и, поймав ее полный веселья взгляд, я присоединяюсь к ней. Благодаря этой перепалке, я практически забываю про головную боль, тошноту и слабость, и жизнь на удивление кажется такой нормальной.

— Надеюсь, Хеймитч не свернет ей шею, — хихикаю я, хотя все равно беспокоюсь, как бы в гневе бывший ментор не наломал дров.

— О, я ставлю на Иви, — фыркает Прим.

Еда, на удивление, действует на меня весьма плодотворно: небольшая порция бульона придает сил и снимает дрожь. Поэтому, когда мы выходим из столовой я чувствую себя более менее удовлетворительно.

— Какие планы на день? — спрашивает сестра, нажимая на кнопку вызова лифта.

Демонстративно вытягиваю руку с расписанием перед ее лицом и восклицаю в притворном возмущении:

— Дел невпроворот. Даже не знаю, с чего начать.

— А я не знаю, как побороть зависть, — усмехается Прим.

Наш разговор прерывает подъехавший подъемник, и мы заходим внутрь. Сестра нажимает на кнопку нашего жилого яруса.

— Тебе нужно возвращаться в медблок? — интересуюсь я, пока мы едем вниз.

— Только вечером, — подмигивает она. — Как раз хватит времени поболтать.

Согласно киваю; нам давно пора поговорить, ведь слишком много произошло, и я задолжала ей кучу объяснений и оправданий.

Выйдя из лифта и пройдя по оживленному коридору нашего этажа, мы подходим к отсеку сестры. Она приподнимает руку и звонко стучит в дверь, отчего мои брови удивленно подскакивают вверх.

— Ну, пока тебя не было, многое изменилось, — отвечает она на мой немой вопрос.

На пороге появляется ее парень Майки: невысокий юноша, худощавого телосложения, но весьма симпатичный. Как однажды мне сказала сама сестра: при знакомстве он покорил ее своей добротой и невероятными зелеными глазами. Они и вправду у него необычные — как два больших блестящих изумруда, спрятанные под тенью немного длинных черных волос.

— Ну, наконец-то! Возвращение блудной сестры, — Майки широко улыбается, пропуская нас внутрь.

Прим закатывает глаза, но при этом на губах играет легкая улыбка. Рука парня притягивает ее к себе за талию, и он наклоняется, чтобы подарить невинный поцелуй в щеку. Не желая мешать, я присаживаюсь на диван и с особым интересом начинаю рассматривать комнату. Я не была здесь довольно давно по многим причинам: работа, вечная занятость сестры, Гейл, охота, а затем и миссия. А в те моменты, когда нам удавалось встретиться, они случались скорее либо за обедом, либо в перерывах на службе.

Комнатка выглядит очень уютно: на стенах висят картины с пейзажами леса, речушек и невысокими домишками, очень похожими на те, что были у нас в Двенадцатом. Ввиду невозможности выбраться на поверхность, сестра решила восполнить в комнате утрату живой природы и тоску по нашему прежнему дому, повесив образы на стену. Правда, где она могла взять все это — ума не приложу.

На тумбе и шкафу я замечаю забавные фарфоровые фигурки пухленьких животных, а в месте, отведенном под маленькую гостиную, стоит небольшой диванчик с подушечками. Это действительно похоже на уютное семейное гнездышко, которое я оказалась не способна свить. И к тому же, она явно лучшая хозяйка, чем я.

Задумавшись, не сразу замечаю, как Прим садится рядом со мной, а ее лицо покрыто легким румянцем.

— Где твой парень? — спрашиваю, осознав, что мы остались вдвоем.

— Переодевается, — она кивает на уборную, откуда через минуту появляется Майки, поспешно застегивая форму.

— Мне нужно отлучиться ненадолго, — извиняется он, а затем подходит к нам и, глядя на Прим с нескрываемой нежностью, целует ее в макушку и добавляет: — Сделаю все возможное, чтобы поскорее вернуться. Возможно, к ужину.

Прим поспешно встает со своего места, чтобы проводить парня. Они крепко обнимаются на прощание, и я смущенно отворачиваюсь, стараясь быть, как можно более незаметной, и тут же натыкаюсь на угрюмый взгляд Лютика, расположившегося около дивана.

— Рада, что у вас все хорошо, — признаюсь я, когда Прим закрывает дверь за юношей и возвращается ко мне.

— Да, я тоже, — скромно улыбаясь, отвечает она, — потому мы и решили, что нам, пожалуй, пора начать новый этап отношений, — она делает паузу, собираясь с духом: — Теперь мы живем вместе.

— Ого! — восклицаю я с удивлением. — Поздравляю!

— Я хотела рассказать тебе об этом еще вчера, но у тебя и без того было много забот. Ладно, что мы все обо мне? — отмахивается Прим. — Расскажи лучше, как ты?

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Столько всего произошло, и я не имею ни малейшего понятия, что с этим всем делать.

— Понимаю, — тихо отвечает сестра и гладит меня по руке. — Я встретила Финника вчера. Он рассказал, что вы подали в отставку, о Пите, а сегодня утром еще и Хеймитч заполнил пару пробелов…

— Да, все так, — вздыхая, подтверждаю я, а затем, усмехаясь, спрашиваю: — Что еще я пропустила, пока не пришла ты и не поставила меня на ноги?

Прим задумчиво пожимает плечами:

— Да ничего особенного. Хеймитч обмолвился, что Финника вызывали в штаб после завтрака, а потом планировали побеседовать с Мелларком, как только закончат с ним в медблоке.

Еще немного поболтав с сестрой, я возвращаюсь в свой отсек. После уютного гнездышка Прим, он кажется пустым и невзрачным. Печально окидываю взглядом серые стены, почти пустые полки шкафа и маленький столик с парой стульев у стены. Все выглядит запустелым, словно тут никто не живет.

Поддавшись неведомому импульсу, бреду в уборную за тряпкой и начинаю уборку: стираю толстый слой пыли с мебели, а после с остервенением подметаю грязный пол. Вроде бы ничего и не поменялось, но на душе становится легче.

Устало валюсь на край кровати, утыкаюсь носом в подушку и блаженно закрываю глаза, вдыхая приятный запах, что сохраняет в себе ткань. Сладкий аромат шампуня и мыла, смешанный с резкими нотами чего-то терпкого, но знакомого. Тело расслабляется, не в силах устоять перед комфортом и ощущением безопасности после двух недель «походной» жизни.

По привычке тянусь в поисках главного источника тепла, как всегда делала раньше, но натыкаюсь на пустоту. Стыд и одиночество разгоняют иллюзорный туман: я снова в постели с призраком. Открыв глаза, тихо всхлипываю и подскакиваю на кровати, желая убедиться, что не сошла с ума.

Разумеется, его здесь нет; само напоминание о его присутствии по-прежнему хранит ложе, которое мы делили. Слабый запах мужского пота, пропитанный мускусом и солью — то, чем я дышала последние четыре года. Боль и тоска — хоть я обещала забыть о них, снова сжимают мое сердце в тисках. Кажется, словно я хожу кругами, постоянно сворачивая не туда: когда же я наконец-то выйду из этого лабиринта? Быстро снимаю пододеяльник и наволочки, стягиваю простынь и, сворачивая все это в большой ком, кладу в мешок для постельного белья с номером отсека.

Большое помещение, отведенное под вещевой склад, находится почти на самом последнем ярусе, ниже расположены только технические помещения для поддержания жизни в Тринадцатом. Крепко держа пакет с бельем в руке, я медленно прохожу по коридору, прислушиваясь к жужжанию стиральных машин. На посту — арке, вырезанной в стене и отделяющей служебное помещение и комнату для посетителей массивным прилавком — я натыкаюсь на пожилую женщину, читающую в очках толстую книгу. Она не сразу замечает мое присутствие, и я кашляю, чтобы привлечь ее внимание, а затем протягиваю ей пакет, выдавив улыбку. Старушка неохотно забирает вещи, сетуя на то, что ее рабочий день практически закончен, просит немного подождать и исчезает за дверью.

Ковыряя носком ботинка угол стены, жду ее возвращения в полном одиночестве. Пару минут спустя в коридоре слышатся тихие шаги, и я с любопытством оборачиваюсь, гадая, кому еще взбрело в голову прийти в прачечную на ночь глядя. Наконец, из-за угла появляется светлая макушка, и ее обладатель замирает на секунду, увидев меня.

— Здравствуй, — вежливо произносит Пит и подходит к арке. — Надеюсь, что я не ошибся этажом? — спрашивает он, и я замечаю, как напряжено его тело: — Здесь расположен вещевой склад?

Молча киваю, не в силах произнести ни слова. Однако Мелларку достаточно и этого: убедившись, что это место, которое ему нужно, парень расслабляет плечи и начинает с интересом осматриваться вокруг. На Пите стандартная форма дистрикта, он умыт и причесан, да и выглядит как обычный житель Тринадцатого. Еще оставшаяся здравая часть моего мозга пытается понять, с чего это вдруг он свободно разгуливает по коридорам, и потому не сразу замечаю на его руке браслет, похожий на тот, что когда-то заставляли надевать меня для охоты в лесу, а в ладони листок бумаги.

— Милый браслетик, — едва слышно бормочу я. Горло снова пересыхает, и мне приходится пару раз сглотнуть, чтобы избавиться от невидимого кома.

Мелларк поворачивается, видимо услышав мое бурчание, и слегка хмурит брови. Отчего-то к щекам приливает кровь, и я спешу отвлечь его внимание, указав на его правую руку.

— А, — выдыхает Пит, крутя запястье из стороны в сторону и осматривая приобретение. — Довольно симпатичный, если не учитывать его предназначение.

Мои губы трогает улыбка, и он отвечает мне тем же. И все становится таким же сложным, как и раньше: с его стороны это лишь вежливость и тактичное поддержание разговора, в то время, как все внутри меня холодеет от осознания этого факта.

Лучшим вариантом было бы тут же уйти, однако я не могу сделать этого, пока мне не принесут сменный комплект. Просто стоять в тишине кажется более подходящей альтернативой, однако застигнутая врасплох его внезапным появлением и напуганная формальностью, я начинаю лепетать полнейшую ерунду:

— Значит, мне повезло куда больше, — выпаливаю, стараясь выглядеть спокойной и равнодушной. — После всех выходок и на меня стоило бы надеть подобный.

Голубые глаза оглядывают меня уже с большим интересом, а их обладатель спрашивает:

— Любишь нарушать правила?

— Скорее совать свой нос, куда не следует, — говорю я и сразу же жалею об этой затее.

Странно порой, как наши тело и разум реагируют на стресс. Да, я знаю, что он ничего не помнит и никогда не сможет этого сделать, знаю, что между нами пропасть, даже не в пять лет, а в целую жизнь. Для каждого из нас человек напротив — незнакомец, но я не могу с собой ничего поделать. Сердце шепчет: ответь ему тем же, покажи, что и тебе нет до него дела.

В дверях появляется старушка с пухлым пакетом в руках. Она протягивает его мне, а Пит, немедля отдает ей листок с распоряжением на выдачу еще одного комплекта для себя. И когда женщина вновь исчезает, я, прижав сменное белье к груди, тоже намереваюсь побыстрее уйти и забыть об этой нелепой встрече раз и навсегда.

Однако разве это выход? Неужели мы будем и дальше играть в невидимок, зная, что есть вещи, которые уже связали нас друг с другом, хотим мы этого или нет?

Тот кусочек правды, что я так кропотливо прячу в глубине своей души, словно петля на шее: если я продолжу тянуть, то задохнусь. Наши отношения начались со лжи, продолжались во лжи и закончились во лжи. Пустота — это все, что есть между нами, прикрытая вежливостью и учтивостью. Если я наконец-то сброшу с себя этот груз, что мне придется потерять? Ровным счетом ничего: голубые глаза так и останутся холодными и равнодушными.

— Я должна тебе кое-что рассказать, — едва слышно выпаливаю я, однако в тишине комнаты мои слова все равно, что крик.

Пит с любопытством вскидывает голову; для него любая информация о мире за пределом купола кажется чересчур интересной и увлекательной.

— Я не была с тобой честна тогда в палате, — с трудом выдавливаю, сглатывая в попытке избавиться от кома в горле. — Возможно, ты сочтешь меня трусихой и будешь совершенно прав. Я… Мы притворялись влюбленной парой на первых Играх… Точнее, я притворялась. Это помогло нам выжить, и потом мы продолжили играть дальше, надеясь, что этот фарс снова сработает. Я знала, что с твоей стороны это были настоящие чувства, и мне жаль, что, только потеряв тебя, я поняла, как ты дорог мне.

Ни один мускул не дрогнул на его лице; разумеется, что теперь он не чувствует ничего, кроме безразличия. Однако, не смотря на невозмутимый вид, Пит весь во внимании: он выслушает меня и примет правду, какой бы она ни была, а больше мне ничего и не надо. Набрав в грудь больше воздуха, я продолжаю:

— Потом я снова предала тебя. Я так долго горевала по тебе, что мысль об одиночестве казалась мне просто невыносимой. И Гейл был рядом — он вернул меня к жизни, а сейчас его нет. И я опять виновата в том, что не любила…

Мелкими шагами, прилагая всевозможные силы и собрав последнее оставшееся мужество, я постепенно ослабляю узел. И с каждым словом, с каждым новым глотком воздуха, я чувствую, как становится легче дышать. И я жадно хватаюсь за них, не зная, как остановиться.

— У тебя есть полное право ненавидеть меня, и я пойму, если ты перестанешь разговаривать со мной, но… Я совру, если скажу, что ничего к тебе не чувствую, однако ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью.

Я осознала, что люблю Пита, потеряв его, а сейчас — насколько сильно это чувство. И его достаточно, чтобы решиться на самый трудный шаг — отпустить.

Мои переживания и метания заканчиваются; после долгого пребывания на перепутье, я могу выбрать правильную тропинку. Если кто-то захочет последовать за мной — он легко найдет меня по следам. Остается только идти вперед и не оглядываться.

========== Глава 15. Страх ==========

Plumb — Nice, naive and beautiful

Roby Fayer — Ready To Fight

Кто-то однажды сказал, что вся наша жизнь — это книга, что таит в себе мысли, поступки и мечты. День за днем мы заполняем событиями пустые страницы, принимая решения, что дают начало новой главе. Порой, когда что-то идет не так, мы исправляем ошибки, зачеркивая ненужное, несмотря на то, что это все равно оставляет следы. Когда становится совсем плохо, мы безжалостно выдираем страницу и сжигаем ее вместе с болью и воспоминаниями. В моем случае этого было недостаточно — пришлось бросить в огонь всю книгу. Теперь, когда передо мной открылось бесконечное число путей, я все еще сижу над первой страницей и не знаю с чего начать.

Мне больше не нужно делать что-то или идти куда-то, просто потому что этого требуют обстоятельства. Я была вынуждена охотиться, чтобы прокормить семью, вынуждена участвовать в Голодных играх, чтобы спасти Прим, вынуждена стать символом революции, чтобы защитить все, что мне дорого. Сейчас я свободна как ветер и вольна жить, как того захочу.

Однако в этом и заключается главная загвоздка: чего же я хочу? Никто никогда не спрашивал об этом, а у меня не было ни времени, ни возможностей подумать об этом. Мама и Прим всегда знали, что их призвание — лечить людей, для Гейла солдатская жизнь была отдушиной после стольких лет «заточения» в шахтах. Эти способности — часть их самих; нам же с Хеймитчем и Финником повезло меньше: в нас пробудили и развили те качества, которые стали ведущими помимо воли. И если в ближайшее время я не отыщу в себе этот стержень, то рискую повторить печальный опыт ментора.

Именно нежелание пойти по стопам Хеймитча и огромное количество свободного времени способствует появлению новой привычки: без дела ходить по коридорам, наблюдать за другими людьми и их работой. И чем больше я представляю себя на месте повара, медика, инженера или учителя, тем больше понимаю, что все это не для меня.

Натретий день этого увлекательного занятия, к нему неожиданно присоединяется Хеймитч, помогая Бертруде Васса и мне разносить коробочки с мелом и карандашами, а также чистые тетради по учебным аудиториям. Раскладывая школьный инвентарь по полкам, он с энтузиазмом болтает с Берти о Тринадцатом. Не знаю, что настораживает меня больше: его стремление оказаться полезным или завести светскую беседу.

Предчувствие не обманывает: закончив с разгрузкой, женщина сердечно благодарит нас и предлагает вернуться на склад, посмотреть, вдруг что-нибудь осталось, но Хеймитч вежливо отказывается, ссылаясь на другие неотложные дела. Схватив за локоть, он выводит меня из учебного блока и затаскивает в первую же подсобку, прежде чем я успеваю спросить в чем дело.

— Что так долго? — раздается из темноты раздраженный голос Финника.

— Ну, кое-кто в отличие от нас без работы усидеть не может, — язвит ментор и наконец-то отпускает меня. — Пришлось малость подсобить.

— Чего вам? — хмуро перебиваю Эбернети и скрещиваю руки на груди, всем видом давая понять, что они нашли не лучшее время для разговора.

— Хотели по-дружески поделиться свежими сплетнями, — нарочито медленно произносит Хеймитч, а на его губах мелькает слабая тень усмешки.

Этот старый плут может с легкостью довести до края, играя мною, словно марионеткой, и мы оба прекрасно знаем об этом. Каждый раз я обещаю не попадаться на одну и ту же удочку, однако всегда оказываюсь пойманной на тот же самый крючок. Ухмылка на лице ментора расцветает все сильней, стоит ему заметить, как я глубоко вдыхаю, намереваясь ответить на провокацию.

— Объявлена мобилизация, — прерывает нас Финник, пресекая перепалку на корню и обращая наше внимание на более важные вещи. — Приказ поступил от Койн сегодня утром.

Замираю, забыв на секунду о своей злости, да и обо всем остальном. Момент, которого жаждали, добивались усердным трудом, прокладывали многочисленными потерями и на который так надеялись, настал, когда его совершенно не ждали. Как солдат, я понимаю, что за этим простым словом скрывается масштабная цепочка действий, и осознаю, над какой пропастью застыл Свободный Панем и насколько огромный шаг потребуется, чтобы ее преодолеть.

Годы, проведенные в качестве Сойки-пересмешницы, позволяют мгновенно оценить возникшую ситуацию. Приказ определенно был озвучен на утреннем брифинге, и за прошедшие два часа распространился до самых границ. На базах каждого дистрикта объявлен сбор всех подразделений для дальнейших указаний, а на контрольных пунктах усилена охрана и наблюдение. По результатам должно быть дано разрешение на перегруппировку отрядов непосредственно на пограничных территориях: Третьем, Четвертом и Седьмом дистриктах.

Приказ был отдан всего два с половиной часа назад.

— Слишком поздно, — тихо шепчу я. Время для каких-то ответных действий упущено, а для раздумий его вообще нет. Возможно, час назад можно было бы что-то сделать, а сейчас…

Нахмурившись, оборачиваюсь к ментору, который как всегда потратил столь драгоценные для нас минуты на ужимки и подколы.

— Прости, солнышко, — пожимает плечами Хеймитч, вовсе не выглядя виноватым. — Настроение и так паршивое, да пришлось еще и коробки таскать.

— Это уже не важно, — подчеркивает Финник. Он рассматривает сложившуюся ситуацию совсем под другим углом: мотив, тактика и детали всегда в приоритете для любого воина. — Из достоверного источника известно, что Койн сказала все делать тихо: никто не должен знать о готовности к полномасштабному вторжению до соответствующего приказа.

— Не думаю, что это останется незамеченным, — уже серьезно произносит бывший ментор, — столько солдат…

— О сути дела известно лишь нескольким командирам, и то — близким к верхушке, — качает головой Одэйр. — Для остальных же все проходит в режиме внеочередных учений…

— Что тоже уже не имеет значения, — этот процесс известен каждому рядовому буквально по секундам, но что действительно интересно: — Чем руководствовалась Койн, отдавая подобный приказ?

— Китнисс права, — соглашается Финник, поджимая губы. — Она должна быть уверенной на сто процентов, иначе не стала бы так рисковать.

— По моим скромным наблюдениям, с момента вашего возвращения ее график оставался неизменным, кроме ежедневных встреч с вами и Питом, — тут же отчеканивает Хеймитч, а потом, немного подумав, добавляет: — Вас троих объединяет только Капитолий, вы — главные источники информации.

Финник хмурится, рассматривая версию Эбернети:

— Если учесть, что именно об этом она нас и расспрашивала несколько дней подряд…

— Разве наших обрывочных рассказов достаточно, чтобы выступить против Капитолия? — возражаю я, подтверждая тем самым опасения напарника. — Мы не знаем ничего ни о жителях, ни о миротворцах, ни даже о Сноу!

Хеймитч тихо вздыхает; мои слова посеяли крупицы сомнения в его теории, однако остается последний аргумент:

— Есть еще Пит…

— Есть, — киваю я, грустно улыбаясь, — но он не просто источник информации. Он — оружие.

Из динамиков в коридоре раздается негромкий сигнал, извещающий жителей об обеденном перерыве, но я едва различаю звуки и практически интуитивно передвигаю ногами, маневрируя среди толпы. Весь окружающий мир вдруг становится таким далеким и чужим, что все лица сливаются в одно, а голоса лишь эхом мелькают на фоне. Фактически, я все еще его часть, однако в мыслях где-то за его пределами. Механизм запущен; мозг прыгает с одной задачи на другую, обдумывая, перепроверяя и рассчитывая каждую деталь, а время беспощадно ускользает сквозь пальцы.

Три часа с момента приказа.

По уставу командиры в дистриктах уже должны отчитаться о степени готовности. В то время пока солдатам выдается оружие и снаряжение, техники заправляют и проводят диагностику машин и планолетов. Вся текущая и новая информация отображается на главном экране в кабинете Койн, а в соседнем идет активная перекличка координаторов на местах. Само руководство занято усердной разработкой плана наступления и путей отхода.

Некогда заученные правила и инструкции всплывают в голове, словно я просто перечитываю их с листа. В запасе остается не более двух часов: сейчас от самого последнего пункта нас отделяет лишь скрупулезность и важность планирования.

Кто-то легонько трогает меня за плечо, и на мгновение я возвращаюсь в реальность.

— Можете немного подвинуться? — просит девушка, застывшая с подносом в руках.

Моргаю, запоздало осознавая, что нахожусь в столовой: передо мной нетронутый обед, а напротив сидит Прим и вяло ковыряет ложкой в своей запеканке. Рассеяно киваю, перемещаясь немного вправо.

— Что-то людно сегодня, свободных мест почти не найти, — виновато произносит девушка, приземляясь рядом. — Надеюсь, я вам не помешаю.

Отмахиваюсь, неопределенно дернув плечом, а взгляд уже изучает обстановку вокруг. Моя новоявленная соседка оказывается права: помещение практически забито под завязку, многим приходится ждать, пока кто-нибудь поест и уйдет. Такое явление здесь довольно частое, но я понимаю, что вызвано оно вовсе не голодом.

Совершенно неожиданно встречаюсь с парой знакомых голубых глаз. Пит. Он быстро отворачивается, однако я продолжаю смотреть на него, лихорадочно соображая. Какова же твоя роль, Пит?

С момента моего рассказа о несчастных влюбленных и Гейле, мы больше не пересекались. Собственно, я только рада этому, однако по договоренности с Хеймитчем и Финником продолжаю наблюдать за ним.

Койн позволяет ему свободно передвигаться по Тринадцатому, жить так же, как и остальные, хотя мой охотничий глаз все равно подмечает «тень», присматривающую за ним. Тем не менее, это говорит о немалом кредите доверия с ее стороны. Чем же ты убедил ее, Пит?

Возможно, дело вовсе не в убеждении. Он легко вливается в окружающую рутину и впитывает новую информацию, словно губка. Разумеется, большинство жителей опасается Пита, ведь в первую очередь он был из Капитолия, а во вторую — главой миротворцев. Однако тех, кто знает Пита Мелларка не как победителя Голодных Игр и пленника Сноу, а как простого сына пекаря из дистрикта Двенадцать данные пункты нисколько не смущают и не пугают. Я вижу, как в столовой к нему подсаживается все больше и больше людей, насколько оживляется беседа и как пустота в холодном и бесчувственном взгляде сменяется восторгом и интересом.

Прим в красках описала, как выглядела витрина их семейной пекарни, как любовалась тортами и пирожными, украшающих ее, а Делли Картрайт, жившая по соседству, делилась веселыми историями из общего детства. Столь маленькие, но такие важные кусочки прошлого — настоящее сокровище для того, кто так долго бродит по лабиринту иллюзий и предположений. Жаль, но Пит так и останется его узником; не имеет значения, что расскажут ему друзья и знакомые, он никогда не сможет ощутить в полной мере, что значит быть Питом Мелларком, пекарем, художником и трибутом. Так какой же ты на самом деле, Пит?

Кто-то с пустым подносом проходит за спиной Мелларка и едва заметным движением касается его плеча. Любой другой не стал бы заострять на этом внимание и назвал бы простой случайностью, но только не я. Особенно, если учесть, что задевший Пита человек — Боггс, правая рука Койн.

План утвержден; им потребовалось всего три с половиной часа.

Я понимаю это еще до того, как Пит встает с места, машет на прощание сидевшим рядом друзьям и выходит из столовой в тот же проход, что и Боггс.

Командирам дан приказ о перегруппировке, точка сбора — граница между Свободным Панемом и Капитолием.

Оглядываюсь в поисках Хеймитча или Финника, пробегаясь по множеству спокойных и счастливых лиц, которые не имеют ни малейшего понятия, что война вот-вот постучится в их тихую жизнь. Как назло, ни бывшего ментора, ни напарника нигде не видно: они либо уже поели, либо еще намереваются. Действовать нужно быстро, но я должна знать наверняка.

— Ты видела Хеймитча или Финника? — резко спрашиваю я у Прим. Она вздрагивает, не ожидая ни вопроса, ни тона, которым он задан.

— Что? — сестра фокусирует свое внимание на мне; ей требуется всего секунда, чтобы собраться с мыслями. — Да, Хеймитч был в медблоке, когда я уходила на обед. Иви заставила его пройти полное обследование, ничего такого, — добавляет она, заметив, как я побледнела; ее губы трогает слабая улыбка.

— Ясно, спасибо, — выпаливаю я, одновременно выскакивая из-за стола. Убирать за собой нетронутые порции — некогда, ровно, как и думать о последствиях очередного нарушения правил. Сейчас на кону стоят куда более важные вещи.

Из-за огромного количества людей приходится практически протискиваться к выходу, но в коридоре становится свободнее, и я не замечаю, как перехожу на бег. Отсек Финника на три уровня ниже: проще преодолеть несколько пролетов пешком, проверить, а потом спуститься на лифте к медицинскому корпусу. Если повезет, то я успею. Я чувствую, что должна что-то сделать, однако не понимаю, что именно. Может, обсудив еще раз ситуацию с ментором и напарником, решение придет само собой?

Перепрыгивая через ступеньки, я удивляюсь отсутствию усталости или боли в мышцах. Единственное, что заполняет меня всю — громкое биение сердца. Оно везде: в голове, ушах, горле, груди, я ощущаю его даже кончиками своих пальцев. Оно задает ритм, подпитывает адреналином и ведет вперед.

Остановившись около нужной двери, я не трачу времени на стук и бесцеремонно врываюсь в комнату. К сожалению, она оказывается пуста. Разочарованно выдыхаю и снова вылетаю в коридор: до лифта всего два поворота.

Преодолев первый, вижу, что он как раз находится на моем этаже, а рядом никого нет. Замедляюсь, добегая до площадки; вокруг камеры, поэтому не нужно, чтобы кто-то увидел, как запыхавшаяся и растрепанная Китнисс Эвердин запрыгивает в кабину. Особенно сейчас, когда Свободный Панем готов начать атаку и ждет только отмашки Койн.

Вдруг чья-то большая и сильная рука хватает меня сзади, зажимая рот, в то время как другая резко вводит в мое левое предплечье шприц с небольшим количеством прозрачной жидкости. Мозг даже не успевает осознать опасность ситуации, а тело предпринять попытку вырваться. Веки тяжелеют, и я медленно погружаюсь в приятную темноту. Словно издалека до меня доносится шепот, вот только реален ли он?

— Прости, солнышко.

========== Глава 16. Тишина в эфире ==========

Message To Bears — You Are A Memory

— Готовы?

— Да, сэр, группы на позиции. Разрешите начать перекличку?

— Разрешаю.

Короткий шипящий сигнал на секунду врывается в эфир, но тут же пропадает. Главный координатор из дистрикта Тринадцать откидывается на спинку кресла и поправляет наушники; сегодняшняя смена будет долгой.

Никогда еще тишина не была столь угнетающей и тяжелой.

***

— Командир, президентский планолет просит разрешения на взлет, — прикрыв микрофон рукой, докладывает солдат застывшему позади начальнику.

Мужчина с уже поседевшими висками молча подходит к большому окну, словно вид из навигаторской рубки мог принести ему спокойствие и уверенность.

— Сопровождение? — не оборачиваясь, спрашивает он.

— Два малых судна ждут «Миротворца» в условленной точке для дальнейшего эскорта до места назначения, — тут же отчеканивает другой рядовой; глаза неотрывно следят за ежесекундными изменениями на мониторе.

— На громкую связь.

Пара движений по клавиатуре, и из динамиков раздаются хриплые голоса пилотов.

— Эскорт-1, Эскорт-2, будьте готовы встретить «Миротворца» в секторе 1Б, — произносит командир. — И пусть удача всегда будет с вами, — еле слышно добавляет он, хотя сигнал уже прерван.

Его взгляд все еще прикован к одиноко стоящему на взлетной площадке планолету, чьи габаритные огни слабо поблескивают в свете прожекторов.

— Открыть крышу ангара и начать передачу данных на навигационный компьютер.

***

Мужчина поднимает очки на лоб и устало трет виски. Ему очень хочется поехать домой и вздремнуть хотя бы часок: прошедшая неделя была слишком напряженной. Однако он не может сделать ни того, ни другого. От него зависит не только работа всего инфотехнического отдела, но и безопасность Свободного Панема.

Странно, но понимание того факта, что ответ на задачу, над которой он трудился целых пять лет, вот-вот будет найден не будоражит его разум как прежде: нет ни азарта, ни той горящей нетерпеливости, что адреналином бурлит по венам.

— Что нового, ребята? — уже в который раз интересуется он.

— Ничего, — эхом откликаются друзья-инженеры.

— Радар?

— Пусто.

— Датчики движений?

— Никого.

— Камеры?

— В штатном режиме.

— Купол?

— Без изменений.

На приборной панели один из индикаторов загорается ярко красным; рука замирает на мгновение над кнопкой, прежде чем нажать «прием».

— Бити, старина, — раздается низкий голос, — это Дом-13. Встречайте гостей.

***

День оказывается на удивление жарким и солнечным; даже высокие и раскидистые деревья не спасают от зноя. Капрал чувствует каждую каплю пота, что стекает по спине и исчезает в складках рубашки, считает каждый вздох, что срывается с губ идущих за ним солдат.

Они патрулируют данный сектор уже третий раз за сегодня. Он слышит, как его отряд недоволен очередными учениями, понимает, что они измотаны и истощены. Хоть это и не подобает командиру, он согласен с ними как никогда.

Однако только у него хватает силы воли держать язык за зубами и продолжать идти.

***

Позаимствованная у караульного форма немного жмет в плечах, но самое главное — не стесняет движений. Он специально надвигает козырек фуражки пониже, притворяясь, что ослеп от ярких лучей. Мимо проходит пара офицеров, отчего он тут же вытягивается по стойке «смирно», но пальцы рефлекторно смыкаются на ручке автомата.

Остается только ждать — день, два, три — неважно, объект и так слишком долго ускользал из-под его прицела.

***

Солнце медленно склоняется к горизонту, морской ветер пронизывает до костей, но она не может оторвать взгляд от постепенно уменьшающихся кораблей.

Тот, что слева зовется «Жемчужиной», а справа — «Медузой», но ее волнует лишь «Дельфин», который, как и положено флагману, плывет впереди сопровождения и уносит ее сердце все дальше и дальше.

Это не первый раз, когда он уходил и оставлял ее одну на берегу.

— Я скоро вернусь, — пообещал он.

Тогда отчего ей так страшно?

***

— Отряд Тень-5, это Дом-7, прием.

— Дом-7, капрал Джеймс Шукс на связи.

— Доложите обстановку, Тень-5 .

— Все спокойно, Дом-7.

— Принято. Продолжайте патрулирование секторов К11 и Д3.

— Есть.

Ногу свело судорогой, но он не позволяет себе задержаться на секунду другую. Он поднимает руку и загибает все пальцы, кроме указательного — на его кончике новый маршрут.

Хороший солдат подчиняется и выполняет приказы.

***

Никаких эмоций — главное правило, которое она без устали твердит каждый день.

Ее дежурство подходит к концу, но она не спешит уходить: все равно не заснет. Пальцы нервно стучат по столу.

Злость не утихает, ревность грызет ее изнутри, а страх медленно сводит с ума.

***

Набрав нужную высоту, планолет медленно движется на юго-запад; юноша прикрывает глаза и облокачивается на стенку фюзеляжа. Подходящее время, чтобы еще раз все осмыслить, но он знает, что это не принесет ему ни уверенности, ни спокойствия. Да и не о чем думать: механизм запущен, отсчет пошел — остается лишь ждать. Он ощущает страх перед неизведанным у людей, сидящих рядом, слышит тяжелые вздохи и громкий стук их сердец. Возможно, когда-то и он был таким же.

Ничего не чувствовать — хорошо это или плохо?

— Госпожа Президент, мы связались с Третьим дистриктом, они готовы нас принять, — докладывает помощник пилота.

— Отлично, — кивает Койн, — им известны координаты: пусть приступают к разбору туннеля. Заодно проверим насколько достоверны сведения нашего информатора.

Ее взгляд на секунду останавливается на молодом блондине, расположившимся напротив нее, уголок губ лишь слегка приподнимается, а потом ее лицо вновь становится непроницаемым.

Хорошо, когда эмоции не мешают солдату следовать приказам, однако когда от твоих действий зависят жизни многих людей, подобное хладнокровие пугает.

***

— Тебе ещё не надоело заботиться о всеми давно забытом бродяге?

— Это моя работа.

— Ты ведь знаешь, что леопарда не отмыть от пятен?

— Я очень упорная. И, боюсь, ты даже не имеешь представления насколько упрямая.

— Кажется, я начинаю осознавать масштабы.

— Хорошо, — улыбается девушка и берет в руки шприц. — Тогда замолчи и получи очередную порцию витаминов.

***

Доклады и отчёты уже не помещаются на его столе. Ежеминутно растущие горы бумаг, которые он просто не успевает разбирать, грозятся вот-вот лавиной хлынуть на пол.

— Сэр, на связи «Миротворец», — докладывает помощник. — А еще Дом-3 сообщил, что первопроходцы на месте и работы по разбору завала уже ведутся.

— Отлично, — устало кивает главный координатор. — Пусть продолжают держать нас в курсе.

— Есть, сэр!

Как только дверь за ним закрывается, мужчина надевает наушники.

— Миротворец, это Дом-13.

***

«Какая тихая ночь», — думает человек, разглядывая неяркое сияние фонарей за окном. Хотя эта ночь едва ли чем-то отличается от предыдущей или от тех, что были задолго до неё. Таковы игры нашего разума: ни страх, ни любопытство, ни нетерпение обостряют наши чувства, а ожидание.

Раньше он был не таким; холодный ум, строго составленный алгоритм и точный расчёт — работа— это математика со своими правилами и законами. Он любил играть в такие игры.

Что ж, они остаются прежними, только вот уже не он в них главная действующая фигура.

***

Плана нет, но это никак не смущает молодого солдата.

— Я никогда не хотела ничего из того, что произошло, — все время повторяла ему Китнисс. — Я лишь следовала велению своего сердца.

Эта еще одна ниточка, что крепко связывает их: довериться интуиции и действовать по ситуации.

Это куда надёжнее продуманного вдоль и поперёк плана — один эффект внезапности чего стоит.

***

Мужчина не пьет уже несколько дней, однако с каждым днем чувствует себя все пьянее и пьянее.

— Что ж, сегодня твои анализы чуточку лучше, — удовлетворенно заявляет молоденькая девушка—врач.

— Чуточку? — брови собеседника ползут вверх. — Да я уже на восемьдесят процентов состою из пилюль, витаминов и физрастроворов, которыми ты меня пичкаешь.

— Это же здорово! Как раз самое время для еще одной порции.

Он перехватывает ее руку со стаканом воды; в ее темно-карих глазах четко читается вызов, которому он всячески пытается сопротивляться.

— Хеймитч! — в палату врывается еще одна девушка, чья юность еще более заметна на побледневшем лице.

— Прим?

— Там Китнисс, — задыхаясь, выпаливает она. — Ее нашли в коридоре без сознания. Я обнаружила след от инъекции и…

Ее слегка покачнуло; глаза медленно закрываются и ее хрупкое тело оседает на пол.

***

— Мы расчистили лишь половину завала, — сообщает хриплый голос из рации.

— Не торопитесь, — успокаивает их координатор Дома-3. — Порода в этом квадрате неустойчивая: одно неверное движение и произойдёт новый обвал.

— Знаем, знаем, — отмахивается собеседник. — Лучше расскажи, как там обстановка.

— Ничего нового, с тех пор как ты спрашивал.

— Рад слышать, но, Бити, старина, не спускай глаз с радаров. Избавь нас хотя бы от одного сюрприза.

***

Постоянные изучающие взгляды с палитрой от любопытства до ненависти, словно надоедливые мухи вьются вокруг него, но в отличие от насекомых от них невозможно спрятаться. Да и важен из них только один.

— Можете считать это иронией судьбы, но я всегда знала, что именно вам предназначено положить конец долгим перипетиям между Новым Панемом и Капитолием.

— С Вашего позволения, Президент Койн, осмелюсь заметить, что пока еще рано об этом говорить.

Ухмылка. Легкая, почти незаметная. «Что ж, — думает женщина, — Сноу неплохо его выдрессировал.»

Дружба.

Доверие.

Поддержка.

Вот три крючка, на которых этот старик держит своих марионеток. Иллюзия спрятанная за иллюзией — вышло куда более успешнее, чем ее попытка приручить птичку, заперев ее в клетке.

— Не стоит смущаться комплиментов, мистер Мелларк. Разумеется, мы ценим мисс Эвердин — искру нашей борьбы, но будем честны: она всегда, словно мотылек летела к вам. Даже зная, что это пламя.

— Вам виднее, — пожимает плечами юноша. — Хотя это лишь угрызения совести. И как я уже сказал ей, снять с нее этот груз вины мне не под силу.

Койн как никогда радует то количество безразличия и апатии, что наполняет сердце и разум этого мальчишки. Практически шесть лет она не могла обуздать Сойку-пересмешницу: ни ее авторитету, ни ужимкам и уловкам, ни доводам, ни уговорам было не под силу удержать столь страстный темперамент, упрямый характер и абсолютную непредсказуемость. А Мелларк просто сжег дотла все чувства Эвердин, рассеял розовый туман, в котором она так долго бродила, да и просто спустил с небес на землю.

Это упрощает дело.

— Это хорошо, — в серых глазах плещется удовлетворение. — Нам не хватает трезвомыслящих соратников.

Парень слегка улыбается ей в ответ; пожалуй, первый крючок уже не пустой.

***

Кто-то с силой ударяет ногой по двери, отчего та с грохотом стукается об стену, вынуждая девушку вздрогнуть и выронить из рук стетоскоп. С губ готовы сорваться замечания, но вошедший мужчина не дает ей и рта открыть:

— Наверху все тихо. Точнее, им до нас и дела нет. Что с ними?

Его бесцеремонность явно требует перевоспитания, но в сложившейся ситуации ей хватает такта не лезть на рожон.

— У Прим просто обморок, вероятно, на почве сильного переживания, а Китнисс просто спит…

— Спит?!

— Да! Пульс ровный, слегка замедленный, как и у любого, кто погружен в глубокий сон. Прим была права насчет следа от инъекции. Я думаю, что ей просто ввели снотворное и через несколько часов она придет в себя.

Покрытое морщинами лицо расслабляется: чувство облегчения возвращает ему спокойствие и уверенность. Мужчина слегка приобнимает девушку за плечи.

— Спасибо, Иви!

***

— Эй, Рыжик, …

— Я Тед!

— Неважно, — отмахивается девушка, — настрой датчики на самый чувствительный уровень. Керин, — рявкает она уже в рацию, — ты как-то хвастался, что можешь взломать систему безопасности штаба…

— Ну, было дело.

— У тебя полчаса.

***

— Дом-3, это «Миротворец». Дайте разрешение на посадку.

***

Субординацию уже никто не соблюдает, да и старшие едва ли замечают, что их подчиненные заходят в кабинеты без стука и докладывают устно, не подкрепляя слова бумагами.

— Сэр, Дом-3 сообщает о прибытии «Миротворца».

— Свободен, — кивает координатор, переключаясь на другую частоту. — Дом-4, Дом-7, вы все слышали. Сосредоточить все подразделения на границах, докладывать о малейших движениях.

— Есть, сэр!

— Бити, твои ребята готовы?

— Обижаешь!

***

— Дом-7, капрал Шукс на связи. Мой отряд на позиции.

***

— Ребята, гости прибыли. С минуты на минуту будут у вас. Как дела с туннелем?

— Остался последний пласт, оставили на случай, если сработают датчики.

— Держи меня в курсе.

***

— Если верить сообщениям, то они уже на месте. Китнисс еще не пришла в себя?

— Нет. Видимо, она собирается пропустить все веселье.

***

— Ну? — слышится недовольный голос из приемника.

— Готово, — отвечает Керин. — Дверь не скрипнула. Что именно тебя интересует?

— Чтобы о нашей маленькой вылазке никто не узнал. Объяви моим ребятам общий сбор в условленной точке.

***

— Дом-13, это дом-7. Все на позиции.

— Дом-4 на связи, мы на позиции.

— Принято. Дом-3, можете начинать.

***

Небольшой отряд входит в ущелье, освещая путь фонарями. Под ногами хрустят камни, чей шум натягивает нити страха до предела: встретившие их работники предупредили о риске обрушения пород.

— Теперь я понимаю, что Вы имели в виду, Мелларк, — тихо произносит Президент Койн.

— Вам нужно было место, где патрули не смогут сразу обнаружить вторжение, вы его получили.

— Вы уверены, что нас никто не заметит?

— Абсолютно.

***

— Командир, есть слабый сигнал на дальней границе Промышленного сектора!

— Сколько их?

— Пока трудно сказать. Думаю, не больше десяти.

— Отлично! Пошли весточку нашему общему другу.

— Командир?!

— Выполняйте, Керин!

***

— Дом-13 всем остальным: внимание, тишина в эфире!

***

Последний пласт легко поддается двум солдатам, открывая проход в давно заброшенный наблюдательный пост. Столы и стулья покрыты огромным слоем пыли, небольшие мониторы и экраны прикрыты тряпками, а лампочки в люстрах перегорели много лет назад.

По-прежнему освещая дорогу фонариками, отряд выбирается из туннеля; солдаты тут же рассредотачиваются и осматривают помещение на наличие патруля или ловушек.

— Все чисто, госпожа Президент, — докладывают они несколько минут спустя.

Женщина кивает, но ее глаза с любопытством продолжают изучать комнату.

— Сколько всего таких постов?

— На каждом туннеле, что вы прорыли. За исключением того, что в озере, но там куча тепловизеров.

— И здесь они есть?

— Разумеется, — кивает юноша, и, увидев, как в ужасе застыли солдаты вокруг него, добавляет: — Только вот они выключены.

— Почему мы должны тебе верить? — выкрикивает кто-то из них.

— Потому что это часть плана, — просто отвечает блондин.

— Не стоит стоять на месте, — прерывает их Койн. — У нас еще много работы. Ведите нас, мистер Мелларк.

Путь наружу оказывается коротким: всего парочка каких-то поворотов и они выходят к лестнице, свисающей с потолка. Мелларк ловко карабкается вверх и на ощупь находит крышку люка.

— Может потребоваться время, этот проход давно законсервирован, — сообщает он.

И действительно, механизм давно заржавел; изо всех сил он крутит колесико то вправо, то влево, пока оно наконец-то не поддается ему. Скрип режет уши, но упрямый юноша не сдается и доводит дело до конца. Чуть-чуть приподняв крышку, он обводит взглядом периметр.

— Чисто.

Открыв люк, он первым выбирается на поверхность; Койн же позволяет своим солдатам пойти вперед и, только убедившись, что все хорошо, поднимается сама, а Мелларк закрывает за ней проход.

— Где мы? — спрашивает она, хмурясь от яркого света.

— В одном из ангаров, — пожимает плечами Пит и двигается в сторону ворот. — Мы на окраине Промышленного сектора, здесь таких пруд пруди.

— А нам нужно в центр?

— Верно, — соглашается он и открывает одну створку. — Не переживайте, нас подвезут.

Солдаты тут же окружают Президента Койн и поднимают оружие, увидев припаркованный грузовик и застывших около него пять человек.

— Добро пожаловать в Капитолий, — ухмыляется блондин и делает шаг навстречу встречающим.

Маленькая брюнетка, не вытерпев, бежит к юноше и заключает его в объятия:

— С возвращением, главнюк!

***

— Иви, а нельзя ей что-нибудь вколоть, чтобы она проснулась?

— Можно, — раздраженно отзывается девушка, откидываясь на спинку кресла, — если ты скажешь, каким препаратом ее накачали. Я найду антидот за пару секунд.

— Ну, проведи анализ крови, слюны или что вы там обычно делаете! — не унимается мужчина.

— И как же я до этого без тебя не додумалась-то!

— Хеймитч, — прерывает перепалку слабый голос, — в ее теле уже не осталось следов. Даже самый подробный анализ не выявит ни одного компонента.

Все еще бледная, девушка слегка приподнимается на кровати. Ее голубые глаза неотрывно следят за сестрой на соседней койке.

— Прим, ты ведь знаешь, что тебе нельзя так резко вставать, — с нажимом произносит Иви, укладывая подругу обратно. — А с Китнисс все будет в порядке, нужно только набраться терпения.

— Тогда, будь любезна, деточка, вернуть мою фляжку!

***

— Мистер Хэвенсби, экстренная связь с Президентом Койн, — докладывает координатор.

— Хорошо, — кивает мужчина. — Переводи в кабинет.

У него получилось.

Разумеется, он никогда не сомневался в мальчике, но не мог удержаться от восхищения его смелости и ловкости. Вот ведь везучий чертенок!

***

— И это вся великая и могучая армия чудиков за пределами купола? — с сарказмом спрашивает брюнетка, выпуская парня из объятий.

— Прикусили бы вы язык, мисс Мейсон, — раздается холодный голос за спинами солдат. — Весь ваш хваленый купол окружен со всех сторон и достаточно одного моего слова, чтобы от него не осталось и следа.

— О, кто это? — хлопает с ладоши Мейсон. — Мы с ней поладим!

— Джоанна, ты привезла то, о чем я просил? — прерывает ее Мелларк и, не дожидаясь ответа, поворачивается к гостям: — Это мои люди, они на нашей стороне. Не стойте, садитесь в машину.

— Разумеется, — закатывает глаза девушка и, сняв с плеча сумку, передает парню. — Остальное, к твоему сведению, тоже готово!

— Молодец, — произносит парень. — Я сяду за руль.

***

— Внимание! Отряд успешно проник на территорию Капитолия и следует согласно намеченному плану. Сохранять позиции до особого распоряжения.

***

— Керин, на связь!

— Да, дорогая!

— Займись делом и зачисти камеры в квадрате Е!

— Слушаюсь, дорогая!

— Напомни врезать тебе хорошенько, когда все закончится.

***

— Ты был в рубке?

— Только что оттуда, — устало отвечает молодой мужчина, присаживаясь на больничную койку к своей спящей подруге. — Ничего, Хеймитч. Просмотрел все записи вдоль и поперек. Кто бы это ни был, он удачно выбрал место — тот угол идеальная слепая зона.

— Что ж, это несколько сужает круг подозреваемых, — отзывается Эбернети. — Есть идеи?

— Ни одной.

***

Все его тело напрягается, увидев знакомое лицо, а потом замирает и сердце: сколько бы он не храбрился, к встрече с призраком, с которым он соперничал целых пять лет, парень оказывается не готовым. Однако паника сменяется удивлением, когда вслед за ним из машины выходят его сослуживцы и сама Президент Койн.

Неужели удача?

Тогда почему здесь нет Китнисс? Уязвленная мужская гордость отказывается верить, что она выпустила бы его из поля зрения после стольких лет страданий. Или он отверг ее?

Пальцы посильней сжимают автомат, а процессия тем временем трогается в сторону ворот прямо мимо него. Ничего не остается, кроме как пониже натянуть козырек фуражки.

Это единственный шанс.

Выждав несколько минут, караульный покидает свой пост и идет следом за прибывшими.

***

— Мистер Мелларк, мы миновали уже три поста, но никто даже не взглянул на нас, — как бы между прочим произносит Койн, поравнявшись с юношей.

— Это же замечательно, нам некогда останавливаться и здороваться.

— Куда мы идем?

— В зал переговоров. Ирония судьбы, скажете Вы, но мы прибудем точно в приемные часы.

— Что ж, и у нас, и у вас накопилось много претензий, я полагаю.

— Разумеется.

Она никогда не была в Капитолии, но готова была поклясться, что мгновенно узнает его по обилию ярких цветов и утопающих в роскоши размалеванных местных жителей. Что ж, судя по простенькой мебели и единой цветовой гамме, дела здесь идут хуже некуда.

Переговоры явно будут недолгими.

***

Он слышит приближающийся шум сапог и не может сдержать улыбки. Вот и финишная прямая: итог игры вот-вот станет известным. Эта партия будет, пожалуй, самой блестящей в истории Панема.

Они замирают перед дверью, но секундой позже она открывается.

— Добрый день, Президент Сноу, — здоровается вошедший.

— Добрый день, мистер Мелларк, — откликается поседевший мужчина. — Как вижу, вы привели друзей! Здравствуйте, Альма.

Вслед за ними в кабинет заходят и остальные, лишь Джоанна остается у двери. С лица Койн не сходит победная улыбка.

— Здравствуй, Корилиан. Мы к тебе на пару слов, не возражаешь?

— Присаживайтесь, я весь во внимании.

Главная гостья занимает место напротив хозяина, но солдаты так и остаются стоять за ее спиной.

— Сдавайся, Сноу, — просто предлагает она. — Твой купол окружен, а твои самые верные люди тебя предали.

— О, это ты про мистера Мелларка? — приподнимает брови старик и переводит взгляд на застывшего за спиной Койн юношу. — Талантливый мальчик, не так ли?

— Весьма, — кивает собеседница. — Но все такая же марионетка, как и раньше. У каждого есть особенная ниточка, главное ее отыскать. На сердечных струнах Эвердин играть проще всего, однако это ничто по сравнению с наивностью Мелларка — правда сейчас самая ценная валюта.

— Я абсолютно с вами согласен, госпожа Президент, — произносит блондин, — но думаю, что пришла пора заканчивать с проволочками. Джоанна, будь так любезна.

Девушка кивает и выходит из кабинета, прикрыв за собой дверь, в то время как из вентиляционных отверстий начинает идти дым. Койн в панике оборачивается к Мелларку, но не находит его подле себя. Глаза слезятся, однако ей удается различить юношу в маске, застывшего по правую руку Сноу.

— Ты, … — выдыхает она.

В дверях щелкает замок.

Он понимает, что что-то идет не по плану, когда Мейсон быстро поворачивает ключ в скважине, запирая переговорную. Не раздумывая и совершенно не целясь, он спускает курок, и, вскрикнув, девушка падает на пол. Выбежав из-за угла и переступив через ее тело, он открывает дверь.

Из-за дыма он не сразу различает силуэты, но ему хватает времени, чтобы выстрелить снова. Хлопок эхом разносится по комнате, но убедиться — достигла ли его пуля цели, ему не удается: грудь обжигает огнем и он валится вперед.

Ничего не чувствовать — это хорошо или плохо? Наверно, это хорошо. Он с радостью променяет эту ужасную боль на безразличие и апатию.

***

— Отряд «Миротворец», прием! На связи Дом-3, как слышно?

А в ответ лишь тишина в эфире.

========== Бонус-глава. Об искрах и пепле ==========

ZAYDE WØLF — Walk Through The Fire (feat. Ruelle)

Did we light too many matches?

Turn ourselves into these ashes

There’s no way to go,

But straight through the smoke,

And the fight is all we know

Огонь громко потрескивает в камине, постепенно превращая древесину в очертания из золы и пепла. Та невероятная сила, исходящая от него, потрясает и одновременно ужасает. Чем ближе к нему человек, тем больше он понимает, что не сможет найти тепла и утешения — только сгореть. Слишком быстро. Дотла.

Он знает это, но все равно пододвигает кресло поближе. Он терпеливо ждет, когда жар коснется его кожи, накалит ее до предела, медленно доберется до самых костей и, словно маленький ребёнок, будет дразнить его за слабость и желание сбежать. Однако трусят и прячутся в прохладном уголке только умные и практичные; безумцы и мечтатели заворожено застывают на одном месте, они видят перед собой заветную цель, закрывая глаза на все предостережения, опасности и даже смерть. Столь тонкая грань человеческой натуры для него не в новинку: уже который раз он стоит на распутье, а вопрос «кто же я на самом деле?» остается без ответа.

На лбу появляется испарина; капельки пота бегут по поседевшим вискам и скрываются за воротом махрового халата, накинутого на тонкую ночную рубаху. Он чувствует, как его кожа, сантиметр за сантиметром, впитывает в себя страсть дикого танца пламени из очага. Сначала это довольно приятно: тебя окутывает теплом, тело расслабляется, а глаза блаженно закрываются, но потом огонь оборачивается змеей и безжалостно жалит снова и снова. Он с интересом разглядывает свою руку, ища невидимые следы от укусов, однако ничего не находит — ни единого красного пятнышка. Он улыбается: истина куда глубже, чем мужчина предполагал.

— Добрый вечер, мистер Мелларк! — негромко приветствует он незваного гостя.

Он давно понял, что уединение нарушено, но не мог предположить, почему столь поздний посетитель предпочёл тайком пробраться в его кабинет и молчаливо наблюдать за ним из темного угла. Хотя нет, есть только одна вещь, которая могла заставить этого молодого юношу сделать то, что он сделал.

— Вы солгали, Президент Сноу.

В голосе парнишки нет ни обвинений, ни укора, ни злобы, ни обиды — он просто констатирует факт. Что ж, это нисколько не удивило его: он был готов к такому повороту событий.

Жестом Кориолан Сноу приглашает молодого человека занять второе кресло у камина. На раздумье уходит всего пара секунд, и, в лунном свете появляется силуэт. Словно кошка, он бесшумно преодолевает расстояние до кресла и присаживается на самый край. Спина прямая, руки опущены на колени, а подбородок слегка выпячен вперед. Губы Президента расплываются в улыбке:

— Почему Вы так решили?

— Уверен, Вам это уже известно, — тут же отвечает Мелларк, вздернув одну бровь вверх. — Давайте не будем тратить драгоценное время впустую.

— Разумеется, — соглашается Президент, поглаживая одной рукой седую бороду. — Полагаю, что мисс Эвердин и мистер Одэйр рассказали Вам обо всем, не скупясь на подробности.

Юноша кивает, слегка прищурив голубые глаза и плотно сжав губы, словно решаясь на что-то.

— Однако есть одно «но», не так ли? — подсказывает Сноу.

— Все так, — подтверждаетМелларк, искорка сомнения слишком ярко блестит в его голубых глазах, — за исключением одного: есть кое-что, что не сходится с их рассказом.

— И что же это?

— Вы, — просто отвечает парень.

Губы Сноу расплываются в широкой улыбке; пожалуй, есть вещи которые ещё не подвластны современной науке и медицине, и человеческий дух и характер явно были на первом месте в этом списке.

— Я всегда считал Вас умным и сообразительным юношей, и Вы ни разу не разочаровали меня.

Разумеется, это был комплимент, и раньше такая похвала была бы для Пита пределом мечтаний. Однако за последние пять лет он ощутил на собственной шкуре, что такое время и какова его цена: постоянная бдительность, забота о других и жертвенность. Он полагал, что это тяжёлое бремя было дано ему неспроста и он будет нести его до самого конца. И сейчас, когда от его действий зависит несколько жизней, Пит не задумывается как, почему и для кого он это делает или каковы будут последствия — он просто должен успеть.

— Я хочу знать, почему человек, который каждый год на глазах у всей страны устраивал игры на выживание, поддерживал нищету и беззаконие в дистриктах, стёр своему народу память, обеспечил защиту и с тех пор заботится о его благополучии.

Это разговор на равных: все маски и привилегии отброшены в сторону.

— Скажите, мистер Мелларк, а вы хотели бы мир полный пепла?

Раздается тихий треск: одно из полен в камине раскалывается надвое и обуглившиеся половинки соскальзывают на бок, подняв облако из золы.

— Нет.

— Я задавал этот же вопрос и мисс Эвердин. Она ответила, что если сгорят повстанцы, то я сгорю вместе с ними. Что ж, я все еще здесь, а гордая Сойка-пересмешница превратилась в ручную зверюшку Койн.

— Сойка-пересмешница? — хмурит брови собеседник.

— Да, так ещё известна мисс Эвердин за пределами купола. Символ революции, ну вы знаете.

— Она говорила, — сухо отмахивается парень. Он пришёл сюда не за этим; ему хватает и имеющейся информации об этой девчонке.

— А она упоминала, что все это случилось только из большой любви к вам?

— Что?

Губы пожилого мужчины снова трогает улыбка: эта глупышка так и не научилась извлекать уроки из своих ошибок. Парень столько раз просил ее только об одном — доверии, а она опять прячется в тумане оговорок и недомолвок, увеличивая трещину в отношениях. Понимает ли она, что однажды эта трещина превратится в огромную пропасть?

— Когда повстанцы выкрали ее из Капитолия, а вас бросили здесь, то взамен на ваше освобождение, она согласилась помочь им.

— И? — голос бесцветный, лишенный даже толики любопытства.

Пожалуй, это уже произошло; даже если бы юноша помнил ее и любил, как и пять лет назад, он бы не смог быть с ней. Земляк, союзник, друг, возлюбленный, жених — все эти мосты давно сожжены, сейчас они не более чем чужаки.

— Они не торопились: вы не были их главной целью, — произносит мужчина, протягивая руки к огню. — Каждый хочет править миром, а месть — великий двигатель прогресса.

— Несмотря на то, что с нами произошло и что мы ничего не помним о тех временах, мы все равно остаемся для них капитолийцами. Вечно виновными и давно приговоренными, не так ли? — Мелларк встает и присаживается на корточки у камина. Жар не пугает и его: можно держаться подальше от огня и замерзнуть, а можно подойти поближе — согреться самому или согреть, заслонив от гнева пламени других.

— Скорее, дело больше в принципах, нежели в людях, — доносится из-за спины юноши тихий голос, — но вы, несомненно, правы.

Парень берет в руки стальную кочергу и шурудит поленья, поднимая ворох пепла и столб искр.

— Что ж, если сгорим мы, то они сгорят вместе с нами.

Кориолан Сноу отвечает не сразу; он хороший шахматист, стратег и манипулятор — его редко кто может удивить, но этот мальчишка превосходит все его ожидания.

— Я думал, что вы либо уйдете с ними, либо они останутся с нами, как и их предшественники.

— О, разумеется, я уйду с ними, — тут же кивает Мелларк, — но я вернусь и вам лучше быть готовым к встрече со столь важными гостями.

Достаточно лишь взглянуть в решительные голубые глаза и понять, что иного пути нет; купол больше не защита, он — камера. Парнишка прав: настало время другого оружия.

— Конечно.

Юноша едва заметно ухмыляется и делает шаг к двери.

— Мистер Мелларк, — окликает его Президент Сноу, — могу ли я задать вам один вопрос?

— Полагаю, что можете, — не разворачиваясь, произносит Мелларк.

— Я создал купол и стёр любые воспоминания о голодных играх, чтобы спасти свой народ от страданий и даже от смерти. Вы ненавидите меня за это, не так ли?

Тишину нарушает лишь громкий треск древесины в камине; парень едва заметно пожимает плечами. Пламя скоро догорит, тепло исчезнет, останется лишь пепел, да и тот рассеется на ветру, не оставив и следа от сегодняшнего вечера.

— Думаю, что нет, — однако в голосе слышно куда больше уверенности. — Та жизнь, что я жил, люди, которых я знал — их больше нет. Вероятно, я должен быть благодарен за то, что не помню: это избавило меня от огромного количества боли и пустых сожалений.

— Поймут ли меня остальные?

— Вы же не хотите мир полный пепла?

Огонь еще пылает — пожалуй, самое время пододвинуть кресло поближе.

========== Глава 17. Война роз ==========

Ruelle — Whose Side Are You on

Trevor Morris — Anne Dreams Of Her Childhood

Выстрелы прогремели, но рука все еще крепко сжимает оружие. Даже в защитной маске мужчине сложно разглядеть поле битвы сквозь серую пелену. В его ушах громко отдается биение сердца, однако это не страх и даже не адреналин.

Появившийся из ниоткуда силуэт будто бы растворился в густой дымке. Не опуская пистолет, мужчина оглядывается вокруг, только вот кровь уже пролита, а жертвы пали. Что ж, они предвидели это. Они были к этому готовы.

Не задерживаясь у тела союзника, офицер обходит стол, за которым на полу лежат еще несколько человек. Однако пуля зацепила только стоявшего рядом с дверью — видимо он и есть нежданный гость: на нем черная военная форма Капитолия, но мужчина знает, что тот из чужих. Лицо шпиона ему известно — какой глупец!

В коридоре слышатся шаги, а затем и голос одного из его людей:

— Керин, код 104, восточное крыло, зал переговоров. Медиков в первую очередь! Нейт, осмотри командира Мейсон!

Переступив через лазутчика, мужчина выбегает из комнаты и буквально сталкивается с Россом, заместителем Джоанны.

— Мистер Мелларк! — удивленно вскрикивает парень, но мужчине не до приветствий и иных разговоров.

— Что с ней? — требует он, на ходу срывая с лица маску.

Помощник оборачивается к Нейту, склонившемуся над телом девушки и деловито ощупывающему ее запястье и шею.

Ничего не чувствовать — это хорошо или плохо? Наверное, это хорошо. Жить в пустоте — одно дело, но ощущать пустоту — тяжелейшее испытание.

— Мертва, — звучит вердикт.

***

— Новости?

— Никаких. Тишина в эфире.

— А Китнисс?

— Пришла в себя. Не разговаривает.

— Почему?

— Потому что не хочет.

***

Ее рука словно лед, который неподвластно растопить теплом его ладони, но лицо на удивление кажется прелестным, лишенное привычной маски непроницаемости, жесткости и деловитости. Она была старше него, только вот осознание потери юной и невинной жизни, которой предстояло еще познать мир во всей его красе, стоит костью в горле.

— Мистер Мелларк, — тихо окликает мужчину Росс, застыв в двух шагах от сидящего на полу главного миротворца и баюкающего в своих объятьях павшего командира.

— Докладывай, — хрипло говорит он и кивает.

— Президент Сноу мертв, сэр. Президент Койн и ее конвой еще спят — их перенесли в специальный отсек. Тот солдат… — офицер делает паузу, то ли не зная как деликатнее подать новости, то ли опасаясь реакции начальника.

— Что тот солдат?

— Он жив, сэр. Медики говорят, что это чистой воды везение — он упал на живот, а его рука оказалась прямо под пулевым ранением, что помогло остановить кровь.

Мелларк поджимает губы и громко выдыхает; Росс не может винить его за вереницу мыслей, проносящихся в голове, одна хуже другой, как не может ни Нейт, ни Джонсон, ни Тед, ни Керин. Джоанна — их общая потеря. Потеря за гранью правил и устава.

— Он был без защитной маски…

— То есть он… ничего не помнит?

— Скорее всего, но доза была минимальной. Так что его память можно легко восстановить. Президента Сноу больше нет, поэтому решать вам, сэр.

Главный миротворец улыбается, горько смеясь. Нежно проведя костяшками пальцев по бледной щеке девушки, он наклоняется и целует ее в лоб.

— Сэр?

— Позаботьтесь о ней, Росс. Я буду у Керина: предстоит много чего решить.

***

Тили да тули ди ба дили да

Была у аптекаря дочка одна —

Редчайшая роза в запретном саду,

Мимо которой никак не пройду.

Тили да тули ди ба дили да

Сердце мое не боится шипа,

Но кровью оно окропится сполна:

Зная, что для другого она суждена.

Тили да тули ди ба дили да

Нависла над розой моею беда,

Ведомый любовью, пробрался я в сад,

Похитил, ведь чувства не знают преград.

Тили да тули ди ба дили да

Зимы не страшится роза моя,

Любовью согретые наши сердца,

Сольются в сей песне уже навсегда.

Отец часто напевал эту песенку — он говорил, что она о любви. Разумеется, в детстве любовь казалась проще: сильной, неизбежной, порою печальной, но светлой. Однако только сейчас я начинаю осознавать ее истинный смысл. Любовь намного глубже, намного сложнее, намного жертвеннее.

Странно, что после стольких лет стершийся из памяти мотив вновь звучит отцовским голосом в моей голове.

— Китнисс, ты в порядке?

Кто-то присаживается рядом со мной на кровать и ободряюще приобнимает за плечи.

— Я понимаю, что слишком многое случилось за эти два дня, что ты расстроена и дезориентирована, но нельзя просто сидеть и молчать.

Все, что я хотела в своей жизни — сохранить счастье и благополучие своей семьи. Каждое мое действие было маленьким шагом вперед навстречу этой цели. Жизнь, любовь к близким, свобода, борьба — не желания, а всего лишь средства для выполнения поставленной задачи. Любовь же к другому человеку — препятствие, груз, что непременно утянет на дно. Сейчас моя семья в безопасности — так почему я должна жаждать того, что мне не принадлежит? Того, что обязательно ранит и погубит? Все думают, что знают что я чувствую и что должна делать. Что ж, их право, но только мне известно, что я могу и что я хочу.

Сбрасываю руки и поворачиваюсь спиной.

— Тили да тули ди ба дили да

Была у аптекаря дочка одна…

***

— Бити, это Дом-13. Есть новости?

— Никаких, — устало произносит мужчина. — Любые сигналы блокируются извне. Люди на позициях у точки входа, но нужен приказ.

— Ты будешь первым, кто об этом узнает.

***

— Хеймитч, Финник, вам удалось что-нибудь узнать у мисс Эвердин?

— Нет, Плутарх. Она ничего не говорит: либо не знает, либо просто не хочет. Скорее последнее.

— Черт бы побрал ее упрямство! Люди ждут, что мы начнем действовать, пока еще есть время, но у нас нет ни единой зацепки, ни плана, ни представления, что происходит!

— Почему же? — усмехается Хеймитч. — Мы точно знаем, что основной план был сорван.

***

— Керин, можешь отдохнуть пару часов. Джим сменит тебя.

— Нет, сэр. Я хотел бы остаться. Работа — единственный способ не сойти с ума.

— Как пожелаешь. Что по датчикам?

— Признаков вторжения не наблюдается, хотя рискну предположить, что у всех известных им входах в туннели дежурят по несколько отрядов. Я блокирую любые сигналы с момента… подачи газа.

— Хорошо, тогда приступим к следующей части плана.

***

— Отряд «Миротворец», это Дом-13, прием!

***

— Внимание, распоряжение из Тринадцатого дистрикта: всем подразделениям оставаться на своих местах до новых указаний.

— Так точно, сэр!

***

— Ну и долго мы будем молчать?

— Чего тебе, Хеймитч?

Ментор хмурит брови и складывает руки на груди.

— Ты уже не маленькая девочка, Китнисс, чтобы дуться и воротить нос от обязанностей. Если ты вдруг не заметила, то ситуация тут немного критическая!

К удивлению мужчины его собеседница заливается смехом:

— Для кого критическая? Для нас? Если ты вдруг забыл, то я больше не Сойка-пересмешница. Если ты вдруг забыл, то это Койн полезла в Капитолий, хотя не было ни единой причины для вторжения. Мне абсолютно наплевать на то, что происходит, и на то, что Плутарх не знает что делать, — выпаливает девушка. — А то нападение в коридоре не имеет никакого отношения к наступлению!

— Может и так, только с чего полученное сообщение из Капитолия адресовано Сойке-пересмешнице?

***

— Дом-3, мистер Плутарх распорядился, чтобы «Миротворец» вместе с «Эскортами» вернулся на базу.

— Принято, Дом-13.

***

— Я работаю, ребята, не отвлекайте!

— Но сигнал…

— Знаю, но мне не пробиться на защищенную частоту. Сначала нужно подобрать код…

***

Главный координатор щелкает по кнопке и большой экран в кабинете Койн оживает.

— У каждой войны всегда две стороны — атакующая и защищающаяся. Так вот, к вам обращается пострадавшая сторона, — раздается громкий баритон главы Миротворцев: все тот же холодный взгляд, строгий и властный голос, привычная черная форма — Пит Мелларк, чужак из Капитолия. — Пять лет мы жили на своей земле, не предпринимая ни единой попытки развязать конфликт. Пять лет мы прятались под защитным куполом в надежде на тихую и спокойную жизнь. Мы оставили прошлое позади, буквально начав все с нуля. А потом приходите вы и громогласно обвиняете нас во всех грехах, которые давно быльем поросли. Для драки нужны двое — и оба являются одинаково виновными. Вы говорите, что лучше знаете, как нам жить, что мы должны делать, а что нет. Вы приходите и убиваете нашего Президента, наших ни в чем не виновных жителей, хотя Президент Койн и ее сопровождение находятся в добром здравии. Если сгорим мы, то вы сгорите с нами, не так ли, Сойка-пересмешница? Это твои слова. Заверяю, у нас достаточно и средств, и сил для войны. Только мы не желаем мира полного пепла. Разве все мы не достаточно страдали, не достаточно потеряли, не достаточно повзрослели?

Он делает паузу, а потом его голос слегка смягчается:

— Ты сказала, что мы были союзниками раньше. И сейчас, как никогда, я снова хочу им быть. Мы хотим ими быть. Как временный глава Капитолия я предлагаю вам перемирие, чтобы все жертвы восстания не стали напрасными. Если вы согласны принять его, то ты знаешь куда лететь, Сойка.

***

Он знает о пустоте не понаслышке; он жил и блуждал в темноте уже давно. Если это и было наказанием, то определенно не самым суровым и продуманным. Однако искушение куда сильнее, легче и убедительнее, что явно склоняет чашу весов не на ту сторону: поддаться так просто, а выполнить долг невыносимо.

***

— Об этом не может быть и речи! Его угрозы — очередная пустышка, я ему не верю! — качает головой Плутарх, а его советники кивают. — Это огромный риск!

— Может, тогда поэтому он обращался не к тебе, а Сойке-пересмешнице? — язвит Хеймитч.

— Это смешно, и он знает, что не в ее власти принимать столь важные решения. Я думал, он умный парень…

— Именно поэтому он так и сделал! Всем известно, что для тебя в приоритете личная выгода!

— Ну и ну, Хеймитч! Как ты можешь так думать после всего, что я сделал?

— Хватит! — рявкает Финник, впервые раскрыв рот с момента совещания. — Дело в том, что мы были там, мы знакомы с обеими сторонами. Против кого вы собрались воевать? Против людей, которые и понятия не имеют о нашем существовании? Которые понятия не имеют о том, кем они когда-то там были? Это и есть бессмыслица. Это не справедливость, которую вы денно и нощно пытаетесь восстановить, а месть, которую необходимо утолить.

— Повторяю, это не может…

— Пит сказал, что это желание жителей Капитолия. И я ему верю, сколько бы тайн он в себе ни таил, — перебивает его Китнисс. — А вы, Плутарх, знаете, чего хотят жители нового Панема?

***

— Внимание, подготовить планолет и эскорт к вылету!

***

— Ты действительно веришь ему? — спрашивает Финник, пока мы спешим к ангару.

Отросшая челка лезет в глаза, и я на ходу пытаюсь заправить непослушные пряди за уши.

— Почему я не должна?

— Потому что в нашей памяти он всегда будет тем Питом Мелларком, который не сводил с тебя влюбленных глаз и предпочитал оружию тесто и кисти с мольбертом.

Смеюсь, хотя знаю, что отчасти друг прав: уж слишком между нами большая пропасть.

— Аргументы куда убедительнее.

***

— Дом-3, передаю координаты маршрута.

— Принято, Дом-13.

***

— Керин, ты уже больше суток на посту. Джим уже как час заступил.

— Я останусь.

— Нет, это приказ главкома.

— Но…

— Он просил передать, что долг солдата всегда превыше всего.

— Ясно, Росс.

***

— Я думала, что ты улетел! — удивленно вскрикивает девушка, уронив историю болезни на пол.

— Не по моему возрасту все эти выкрутасы, — отмахивается мужчина. — К тому же, я не мог пропустить очередную порцию витаминов, которые тебе не терпится засадить в мою задницу.

— Я рада, что ты так считаешь, — улыбается медсестра, — хотя я не согласна с заявлением по поводу возраста.

***

— Росс, прием!

— Джим?

— Внимание всем постам: на входе в Промышленном секторе сработали датчики. По предварительным данным, человек десять-пятнадцать.

— Подключи Керина к работе, на вас видеонаблюдение.

— Понял, Росс. Главком?

— Я доложу.

***

— Любое оружие необходимо оставить здесь, — громко объявляет Сойка-пересмешница, замерев у туннеля.

— Это не разумно, — пытается возразить солдат, но Китнисс Эвердин оказывается непреклонной:

— Если мы идем заключать мир, то зачем нам оружие?

***

Он не спал почти двое суток и мир, который он теперь несет на своих плечах, с каждой секундой становится все тяжелее. Остается принять всего два решения и пока он не найдет их, его душе не будет покоя.

***

— Добро пожаловать в Капитолий, Сойка-пересмешница!

Сейчас Пит Мелларк, как никогда, кажется старше своих лет: голубые глаза потухли от усталости, а под ними пролегли серые тени.

— Мы пришли с миром! — следует ответ.

— Кто все эти люди с тобой?

— Представители от каждого дистрикта Нового Панема. Ты сказал, что жители Капитолия хотят перемирия, и мы приехали сказать, что желаем того же. Все мы.

***

— Дом-13, «Миротворец» на связи. Переговоры прошли успешно. Объявляйте демобилизацию.

***

— Купол будет деактивирован после подписания мира и его оглашения на национальном уровне. Тем не менее, наши патрули будут продолжать работу в штатном режиме.

— Как и наши. Слишком многое предстоит обсудить и принять, прежде чем барьеры смогут исчезнуть окончательно.

Совещание закончилось, но Пит настоял на личной беседе со мной. Сейчас, когда между нами нет ни тайн, ни секретов, ни долга, душевная пропасть похожа на черную дыру. Любовь становится тенью, отголоском прошлого — чего-то прекрасного, идеального, но по-прежнему недостижимого.

— Ты намерена принять участие в обсуждении? — просто спрашивает он, облокачиваясь на спинку стула.

— Нет, — неуверенно улыбаюсь, — у дистрикта Двенадцать уже есть достойный и умный представитель. Хватит с меня политики. А ты?

— Я? — союзник в удивлении приподнимает брови. — Я солдат, и мой долг – забота о своем народе. Теперь уже о нашем народе.

— Что ж, завтра мы с Финником улетаем обратно, поэтому позволь пожелать тебе удачи.

— Спасибо, — благодарит он. — Если хотите, то можете забрать Койн и ее людей с собой — особой опасности они больше не представляют. Для них новая жизнь начнется в буквальном смысле.

— Надеюсь, она будет счастливее для всех нас.

Мы встаем, понимая, что пришло время прощаться. Протягиваю руку, а он легко ее пожимает, как земляки, как знакомые, как союзники.

— Китнисс, … — начинает Пит, слегка колеблясь, но я опережаю его:

— Могу я кое о чем тебя попросить?

— Конечно.

— Гейл… все еще где-то на вашей территории. Ты говорил, что все будет хорошо и Джоанна о нем позаботится… Если вдруг что-то станет известно, пошли мне весточку, хорошо?

В одно мгновение его лицо теряет все оттенки теплоты и дружелюбности.

— Идем, — бесцветно бросает он.

Мы оказываемся в очередном помещении для переговоров. Пит проходит мимо единственного окна и поворачивается к нему спиной; лицо словно высечено из мрамора — холодное и не живое. Не рискую подойти ближе, поэтому останавливаюсь в паре шагов от него; слов нет, да и говорить нам особо не о чем, но все же это как-то связано с Гейлом: ответ приходит сам собой, стоит мне лишь повернутся к окну.

— Гейл! — срывается с губ удивленный вскрик, а рука тянется к стеклу, но он не слышит меня: просто сидит за столом, поддерживая подбородок руками.

— Что с ним? — встревожено спрашиваю, оборачиваясь к Питу.

— Ничего, что нельзя не исправить, — слова звучат слишком резко. Слишком много смысла скрыто в его фразе, но ещё больше боли, злости и сожалений таит его ледяной взгляд.

— Он был ранен? — бормочу, заметив повязку под рубашкой и как тяжело вздымается его грудь. — Что случилось?

— Он сорвал план, застрелил Сноу, — отчеканивает Пит, сдвинув брови, но следующие слова даются ему с трудом: — он… он убил Джоанну. Ну, а прежде чем отключился, надышавшись газа, получил пулю от меня.

У меня перехватывает дыхание; я потеряла многих людей: как незнакомых, так и близких, но опыт не спасает от страданий — они такие же, как и прежде. Страшно быть меж двух огней — они сжигают, не разбирая ничего на своем пути. Но Гейл не мог… и Пит не мог…

— Что? — еле слышно выдыхаю.

— Я подумал, что регенерация слишком лёгкое наказание. Его память практически восстановлена: отсутствуют лишь некоторые детали, но и те он с лёгкостью вспомнит. Я хочу, чтобы он знал, что натворил.

— Пит, я не понимаю…

— Ты можешь забрать его с собой, — сухо предлагает он. — Уезжайте — в Тринадцатый, Двенадцатый или в любой другой дистрикт Панема, но ему лучше не попадаться мне на глаза.

— Пит, я…

— Забудь меня, Китнисс, как я забыл тебя.

Уколовшись однажды о шип, я не усвоила урока и позволила своему сердцу истечь кровью. Порой для счастья нужно пожертвовать самой розой. Особенно, если ей милее другая земля.

— Могу я спросить?

— Можешь, но я не гарантирую ответа.

— Почему ты сделал это?

— Из-за него.

— Из-за Гейла? — удивленно открываю рот, совсем сбитая с толку.

— Прощай.

И он уходит: тихо и быстро исчезает за дверью — не оглядываясь, а я возвращаюсь назад, к той точке отсчета, с которой и началась первая глава моей старой книги.

========== Бонус-глава. Забвение ==========

The Civil Wars — Poison & Wine

Я рано повзрослела. Не то, чтобы случалось много ужасных вещей, просто я смогла справиться со всеми трудностями как зрелый человек — мне пришлось. Любая идея, решение или действие — не просто путь, который я, так или иначе, выбирала, — это груз ответственности, который совершенно осознанно ложился на мои плечи.

Я с детства знала, что такое одиночество, однако никогда не воспринимала его как наказание. Наоборот, это было огромным даром: иметь возможность побыть наедине с собой, самостоятельно прийти к правильному решению и быть свободной от чьих-то вмешательств и советов. Больше всего радовало то, что это полностью исключало из моей жизни жалость. Я слишком хорошо помню это чувство. Когда не стало отца, люди смотрели на нас и говорили: «бедная женщина, несчастные детки». Тогда это закаляло, прямо-таки жгло изнутри и кричало: я докажу, что вы ошибаетесь!

Мое сердце было надежно укрепленной крепостью, и только я владела ее ключом. Однако каким-то чудом Питу удалось то, что было не по силам никому другому: я сама отдала ему ключ, и он распахнул ворота. Я не смогла спасти его — он навсегда остался под куполом, забрав с собой мою душу. А теперь мой бастион рассыпался, не выдержав ветра, словно замок из песка, и я осталась одна, дрожа от холода и боли. Больше ничто не могло защитить меня, и я пустилась наутек, хотя понимала, что от одиночества невозможно спрятаться.

Прошел год, и это по-прежнему разрывало меня на части: сердце было разбито, а мысли за тысячи миль. Приходили люди, говорили со мной, но я не слышала ни слова. Я задыхалась, прекрасно осознавая, что это мои собственные руки сжимают мое горло все крепче и крепче. Утешало одно: когда-нибудь это закончится, нужно только потерпеть.

Самый страшный враг — это сам человек, его мысли, его чувства. Когда смотришь в зеркало и видишь только недостатки, когда проигрываешь, а совесть шепчет «так тебе и надо», когда ты веришь во всех, кроме себя — это словно стоять на краю пропасти и кричать, что готов спрыгнуть вниз. Вся правда в том, что всем наплевать.

Койн называет это затяжной депрессией, а Плутарх аккуратно поправляет на «посттравматический стресс» и постоянно твердит, что скоро я приду в себя, в то время как Прим просто просит прекратить это бесполезное самобичевание. Только вот оно мне нравится: оно не позволяет забыть.

Дверь тихо отворяется, и тоненькая полоска света касается моего лица.

— Тяжелый день? — спрашивает Гейл, несмело улыбаясь уголками губ. — Не возражаешь против компании?

Неопределенно пожимаю плечами, но все равно пододвигаюсь к стенке, освобождая рядом с собой место. Даже не пытаюсь стереть слезы или сделать вид, что это абсолютно нормально: сидеть в подсобке в огромном шкафу с униформой для работы на поверхности.

— Чем ты-то провинился? — хлюпаю носом, когда он, держась за левый бок, осторожно садится рядом.

— Койн снова отклонила наш с Финником проект.

— Ага, ударив тебя в живот и разбив губу?

Гейл начинает тихо смеяться, но смех постепенно переходит в сухой кашель.

— Третий раз, — между приступами выдавливает он. — Она делает это в третий раз, но никогда не объясняет почему.

Вынимаю из кармана носовой платок и аккуратно прижимаю к поврежденной губе.

— По-моему, сегодня Боггс очень доходчиво объяснил почему.

— Да ну его к черту! К черту Плутарха, к черту Койн! — вспыхивает он, отмахиваясь от моей руки, и размазывает кровь тыльной стороной ладони. — Прошло почти два года, Китнисс, а все, что мы делаем — это наблюдаем издалека за этим гребанным куполом. Ты же знаешь сколько времени мы уже потеряли!..

Друг замолкает, видя как начинают дрожать мои губы, а глаза вновь наполняются слезами. Как он смеет говорить мне о том, сколько мы потеряли?

— Уходи, — выдавливаю я, старательно сдерживая подступающие рыдания.

«Связь частично потеряна с Седьмым дистриктом и полностью со Вторым и Первым. Связь с Капитолием невозможна. Эффи Бряк, Энобария, Энни Креста, Джоанна Мейсон и Пит Мелларк считаются пропавшими без вести».

Только я знаю, сколько мы потеряли, потому что продолжаю оплакивать людей, а не время.

— Прости, — смягчается Гейл и накрывает мои трясущиеся руки своей ладонью. — Я имел в виду, что понимаю, почему ты запираешь себя в этом шкафу, словно в тюремную камеру.

— Ты не можешь этого понять. Ты не был там.

— Не был и жалею об этом, как и о многих других вещах, — соглашается напарник. — Однако я знаю, что значит чувствовать себя бесполезным. Постоянно спрашивать себя: почему они, а не я? Когда тебе все равно что будет с твоим телом, потому что твое сердце больше не принадлежит тебе. Когда пытаешься жить дальше, но не чувствуешь себя живым.

— Ты забыл сказать, что из этой пропасти нет пути назад, — тихо шепчу я, положив голову на его плечо.

— Нет, нету, — грустно улыбается Гейл, прижавшись щекой к моему лбу, — но есть забвение.

— Забвение? Как можно забыть обо всем этом?

— Ненадолго, но можно. Я пробовал. Показать?

— Что показать? — не понимаю я до тех пор, пока его указательный палец не поднимает мой подбородок, а губы не касаются моих.

Он не настойчив, но нежен: закрываю глаза, окутанная его горячим дыханием, и позволяю этому успокаивающему теплу завладеть мною. Поддавшись на приглашение, Гейл углубляет поцелуй, и я ощущаю привкус крови. Пытаюсь отстраниться, но напарник удерживает меня в своих объятиях: одна рука настойчиво скользит по спине, а другая, запутавшись в длинных волосах, притягивает еще ближе. Пусть это не те руки, не те губы, но это именно то, что мне сейчас жизненно необходимо. Возможно, он прав — это не поможет забыть, не прогонит боль и не искоренит чувство вины, но спасет от самой себя.

Мои пальцы судорожно впиваются в предплечья Гейла, я сильнее жмурюсь, мысленно моля его продлить столь прекрасную иллюзию, и он понимает: объятия становятся крепче, а поцелуй жарче. Тихий стон срывается с губ, когда напарник аккуратно устраивает меня на своих коленях. Исчерпав все запасы воздуха, я разрываю поцелуй и запрокидываю голову. Длинные пальцы нежно скользят по шее, спускаются к груди и бедрам, будоража кровь даже сквозь плотную ткань серой формы. Возможно, это неправильно, и после сожаления будут терзать меня еще больше, но это ведь так хорошо, так невероятно хорошо: просто слышать торжественную дробь наших сердец, ощущать наше тяжелое дыхание и наслаждаться моментом — быть здесь и сейчас, без мрачного прошлого и безрадостного будущего.

Спустя несколько дней я сама стучусь к нему в отсек, и он знает, что я пришла за забвением.

========== Глава 18. Знаки ==========

Dreams like the castles that sleep in the sand

Medhel an gwyns, medhel an gwyns

Slipped through the fingers or held in the hand

Medhel, oh, medhel an gwyns

Eleanor Tomlinson — Medhel an Gwyns

Вопреки всем моим страхам и предрассудкам, путешествие с ребенком оказывается не совсем уж тяжелым испытанием. Например, преимуществом может считаться абсолютно пустое купе поезда, где не приходится волноваться, что малыша кто-нибудь разбудит или, наоборот, его плач потревожит попутчиков. Кроме того, это избавляет от нежеланных собеседников и еще более нежелательных вопросов — по крайней мере, никто не увидит насколько Китнисс Эвердин ужасна в общении с детьми и некомпетентна в вопросах воспитания.

Хоть путь из Двенадцатого в Четвертый составляет всего несколько часов, мальчик сразу же крепко засыпает на моих коленях и мне не остается ничего, кроме как убрать непослушные черные прядки волос с его прелестного круглого личика и наслаждаться расплывчатым пейзажем за окном. В последний раз я ехала в поезде почти восемь лет назад с билетом в один конец до Капитолия. Это было даже не в прошлой жизни, а в совершенно другом мире, где бедность, голод и страх дистриктов вместе с роскошью, азартом и похотью Капитолия ходили под руки со смертью. Теперь же мой путь простирается через территорию Нового Панема — республики, где свобода выстрадана каждым своим обитателем.

О Голодных играх практически не вспоминают; арены были уничтожены во время строительства купола, но в каждом дистрикте есть свои мемориалы — дань уважения и память о павших трибутах и солдатах. Однако практический каждый помнит, что такое война и каждый пытается позабыть о ежедневном страхе за свою жизнь. Подписанный два с половиной года назад мирный договор стал наглядным примером другого оружия — слов.

Главой республики была выбрана Пэйлор, принимавшая активное участие в обсуждении и составлении соглашения о мире, — ее здравый смысл и умение найти компромисс уверенно меняют к лучшему облик Панема. Спустя много лет чаши весов наконец-то замерли в равновесии — справедливость царит в семьях, в работе, в политике и в сердце каждого панемовца. Из неизменного остается только Пит Мелларк — глава миротворцев. Верный своему долгу и женатый исключительно на работе он иногда мелькает в телевизоре — может быть даже часто — просто я редко включаю его.

Поезд замедляет ход и по громкоговорителю извещают о скором прибытии на станцию. Мне приходится потревожить сон Джереми, чтобы закинуть на плечо сумку с вещами и подхватить самого малыша. Заранее подхожу к выходу, чтобы потом не оказаться в гуще толпы с ребенком, а быстро и беспрепятственно покинуть здание вокзала. Однако этот план резко меняется, когда на перроне я замечаю знакомую светлую макушку.

— Мама? — неуверенно окликаю я, на ее лице расцветает теплая улыбка и она спешит к нам.

— Джереми, милый, иди к бабушке! — радостно восклицает женщина, поднимая мальчика на руки. — Ты так вырос с нашей последней встречи!

Однако сонный малыш, получив порцию поцелуев, лишь утыкается ей в шею и прикрывает глазки.

— Ты выглядишь счастливой, — замечаю я; вполне безобидная фраза для начала разговора.

— Еще бы, — улыбается она. — Даже не знаю чему радоваться больше: приезду внука, отпуску или тому, что старшая дочь наконец-то выбралась за пределы Двенадцатого дистрикта.

— Я не…, — хочется возразить, но не решаюсь: мы и так редко видимся и не разумно тратить столь драгоценное время на споры и пререкания.

— Какие люди! — раздается позади меня знакомый голос. Он как всегда полон усмешки, но с теплыми нотками отцовской заботы. — Не уж то решила выйти в свет, солнышко?

— А ты-то что забыл в Четвертом, Хеймитч? И это летом-то? — парирую, крепко обнимая бывшего ментора.

— О, я здесь по очень важному делу, — уклончиво отвечает Эбернети, и тут же спешит сменить тему: — Мальчуган-то и правда стал в два раза больше с тех пор как я его видел! И все больше похож на…

— Я рада, что ты относишь свою жену к разряду важных дел, — прерывает строгий женский голос, но лицо его обладательницы прямо-таки лучится счастьем и гордостью.

— Жену? — не веря своим ушам, перевожу взгляд на Хеймитча и жду из его уст очередной дурацкой шуточки или просто кислого и недовольного выражения лица, но с удивлением наблюдаю как его щеки покрываются легким румянцем.

— Единственную и неповторимую, — вздернув носик, подтверждает Иви и легким движением руки отбрасывает с лица темную прядь волос. Этого достаточно, чтобы разглядеть как на ярком солнце вспыхнул золотой ободок на ее безымянном пальце.

— Ух ты! — ошарашено бормочу, заключая девушку в объятия. Кто быть мог подумать, что внутри этой маленькой и с первого взгляда неприметной женщины таятся невероятная сила и мудрость, способные приручить такое непостоянство как Хеймитч Эбернети.

— Как тебе это удалось? — спрашиваю напрямик, когда тем же вечером мы вместе с Джереми отправляемся на прогулку к пляжу. Мальчик, никогда не видевший море, приходит в полнейший восторг и с громким визгом принимается носиться по мокрому песку, оставляя за собой цепочку крохотных следов.

— Что удалось? — рассеянно переспрашивает девушка, отвлекаясь от наблюдения за ребенком.

— Женить на себе Хеймитча, — выпаливаю, слегка краснея.

— Я его не женила — он сам так решил.

— Но почему? Не пойми меня неправильно, но ты знаешь его не хуже, чем я. Он — одиночка, многое переживший и потерявший не меньше. Брак — в его возрасте, с его страхами и предрассудками просто восьмое чудо света!

— Возраст тут совсем не причем, хотя разница его сильно волновала — я же ему в дочери гожусь, но это же было и плюсом.

— Что ты имеешь в виду?

— О, ты прекрасно знаешь, о чем я. Посмотри на Джереми, — подсказывает она.

Первые несколько секунд я не вижу ничего, кроме двухлетнего босоногого мальчугана, с упоением носящимся по берегу, и волн, шум которых перекрывает его звонкий смех. Однако стоит мне представить, что его никогда больше не будет в моей жизни, так все встает на свои места.

Два года назад не было ночи без кошмаров и криков, дня без слез и сожалений, без цели и смысла. С появлением Джереми моими ежедневными заботами стали пеленки, присыпки, детские смеси, стирка и прогулки. Да и занимаясь целый день ребенком, я просто без сил падала на кровать и единственным, что могло меня разбудить — его плач. Постепенно, шаг за шагом Джереми превратился в центр моей жизни, важной и неотъемлемой ее частью. Его смех, улыбки, первые слова, просто взгляд полный любопытства пробудили желание двигаться дальше — вместе с ним, ради него.

— Да, вы просто вросли в наши жизни, — тихо соглашаюсь я, не сводя глаз с малыша.

— Джереми — просто вылитый отец, — негромко произносит Иви, — такой же неугомонный маленький ураган: сильный, чистый и смелый. Жаль, что из ваших генов мальчику достался только цвет глаз.

— Радуйся, что тебя Хеймитч не слышит! — широко ухмыляюсь. — Он чуть ли не каждый день с облегчением заявляет, что его деньки в качестве няньки нашей неугомонной семейки закончились.

— Да врет он все! — заливается смехом девушка. — Хотя кое в чем он прав: мальчику уже нужен компаньон, а не строгий воспитатель.

— О, нет! — отрицательно машу головой. — Я только-только стала забывать про пеленки, присыпки и прочее!

— Думаю, тебя даже спрашивать не будут…

— Джереми, не подходи близко к воде! — предупреждаю я, а потом поворачиваюсь к Иви: — Это абсолютно исключено. Вот вы с Хеймитчем вполне можете заняться этим вопросом и обеспечить мальчика кузеном или кузиной.

— Думаю, что для этого еще слишком рано, — на удивление грустно произносит девушка, и мне тут же хочется забрать свои слова обратно. — Как женщина я желаю этого большего всего на свете, но как жена вынуждена считаться с мнением мужа.

Понимаю, что тема детей в новоиспеченной семье Эбернети не просто отложена в долгий ящик, но и является нежелательной и весьма болезненной — особенно для молодой жены. Даже тот факт, что Иви на протяжении двух лет является не только близкой подругой Прим, но и моей хорошей знакомой не уменьшает смущения от того, что я, хоть и не специально, залезла в чужое грязное белье. Однако именно это и подталкивает копнуть поглубже — кто же сможет помочь, если не друзья?

— Вы говорили с ним об этом? — мягко интересуюсь, аккуратно прощупывая почву.

— Напрямую нет, но я чувствую, как его это тревожит. Ты не видела, сколько было страха в его глазах сегодня, когда он взял на руки Джема.

— Это только по началу, потом он его вообще с рук спускать не будет, — спешу уверить, радуясь, что эту иллюзию мне под силу развеять. — Раньше я без устали твердила, что никогда не буду иметь дело с детьми, особенно с маленькими — и погляди, что из этого вышло.

— Не в этом дело, Китнисс, — качает головой девушка; тихий голос дрожит на ветру. — Ты же помнишь, каким он был раньше: вечно пьяным, неухоженным и грубым…

— Еще бы! Не знаю, что было бы с ним, если бы не ты и твое упрямство.

— Ничего хорошего, — невесело усмехается она. — Однако груз вины за прошлое не отпускает его — как он может стать отцом, примером и образцом для подражания, если раньше…

— Вполне себе хорошим, — перебиваю я, не собираясь поддаваться ее панике. Если я что-то и знаю о Хеймитче Эбернети, так это то, что по части воспитания ему нет равных. Да и как человек, исцеливший его от алкогольной зависимости и вечного пессимизма, может испугаться такой мелочи? — Он и в своей прошлой жизни давал неплохие уроки мне и… Питу, а с тобой вообще станет образцово-показательным папашей.

Джереми, которому наскучило носиться в одиночестве, подбегает к нам и начинает громко требовать взять его на руки.

— Иви, я не узнаю тебя, — честно признаюсь, подхватывая Джема. — Куда пропала та бойкая и смелая девчонка, для которой любые трудности — не проблема, а вызов?

— Она поумнела, — еще мрачнее произносит Иви, отводя взгляд, но я все равно замечаю, как в карих глазах блестят слезы.

Логического объяснения подобной слабости с ее стороны япросто не вижу, только если…

— Иви, ты беременна? — слова вырываются быстрее, чем я успеваю об этом подумать, а ее испуганный вид только подтверждает мою догадку.

Открываю рот, но мои эмоции — радость, восторг, облегчение никак не укладываются даже в словосочетание. Перехватив Джереми одной рукой, я беру ее ладонь в свою и крепко сжимаю в надежде вложить в этот жест все, что не в силах сейчас сказать. Всхлипнув, девушка кивает и сжимает ладонь в ответ. Несколько секунд мы так и стоим, разделяя волшебство, подвластное только матерям.

Прерывает его, как ни странно, Джем, громко требуя возобновления прерванной прогулки и внимания к своей скромной персоне. Усмехнувшись, мы продолжаем идти вдоль берега.

— Китнисс, пообещай, что никому об этом не скажешь! — нарушает молчание Иви.

— Но это же замечательно, Иви! — широко улыбаюсь. — Мы с Джереми за вас очень рады, правда, Джем?

Услышав свое имя, мальчик тут же поворачивает голову и широко отрывает рот, демонстрируя все прорезавшиеся восемь зубов.

— Китнисс, пока Прим в Тринадцатом, ты единственный человек с кем я могу поговорить начистоту. Только поклянись, что ничего не расскажешь Хеймитчу!

— Хорошо, мы никому ничего не расскажем.

— Мне очень повезло: я встретила человека, который любит меня, мужчину, который не побоялся стать мне защитой и опорой. Я счастлива, — на ее лице вновь появляется теплая улыбка, а в голосе звучат знакомые нотки гордости, — очень счастлива, что Хеймитч выбрал меня. Однако можешь считать, что я ослеплена ревностью или мое нынешнее положение затмевает мой рассудок, но я чувствую, что он что-то скрывает.

— Что ты имеешь в виду? — настораживаюсь я, прекрасно зная, что хитрости Хеймитчу в любом статусе не занимать. Джереми, уловив мое настроение, начинает вертеться из стороны в сторону, и мне приходится перехватить его покрепче.

— Мы поженились чуть больше месяца назад, — пускается в объяснения Иви, ловя упавшую с неугомонного ребенка панаму. — В Тринадцатом; просто подписали бумажки в присутствии свидетелей — ни я, ни Хеймитч не любители праздников, да и звать нам особо некого. Все было хорошо, но пять дней назад он пришел в наш отсек и просто поставил перед фактом — завтра мы едем в Четвертый. Мол, это прекрасное место для упущенного медового месяца: песок, море, солнце, друзья…

— И что же в этом такого подозрительного? — не понимаю я. Ни одна из попыток вернуть панаму на голову мальчика не удается, и я, отчаявшись как-либо еще уговорить Джема, убираю ее карман. — Хеймитч просто хочет сделать тебе приятное: забыть о работе, о рутине и просто наслаждаться друг другом. Для него отношения в новинку, он просто волнуется.

Мое предположение вызывает у новоиспеченной миссис Эбернети улыбку и с появившимися ямочками на щеках, она кажется еще моложе.

— Китнисс, я повторяю себе это каждый день, и иногда мне удается успокоить себя, — признается Иви, — но мы здесь уже три дня и каждый вечер он куда-то уходит.

— Уходит?

— Да, — кивает девушка, — каждый раз под разными предлогами.

Мы доходим до небольших скал и усаживаемся на плоский крупный камень. Джереми тут же вырывается из рук, снова проявив необычайный интерес к песку и воде, а я с облегчением разминаю затекшие конечности. Иви просто закрывает глаза, глубоко вдыхая свежий морской ветер.

— Знаешь, твоя мама была очень добра, позволив нам остановиться у нее, — пару минут спустя произносит она. — В первый вечер я слишком утомилась в поезде, и она помогала мне справиться с тошнотой. Наверное, она тоже поняла, что дело не в смене климата, а в токсикозе, — смеется девушка, но затем ее лицо мрачнеет: — Где в этот момент был мой муж я могу только догадываться — миссис Эвердин обмолвилась, что его не было в доме. Вчера он вызвался сходить на рынок. Сегодня тоже найдется какой-нибудь предлог.

Пожимаю плечами: умом я понимаю, что это всего лишь буря в стакане — по опыту знаю, что во время беременности логика и факты не являются столь убедительными аргументами, и я должна всячески удерживать мысли Иви подальше от этого направления. Я начинаю бормотать какие-то утешающие слова, продолжаю шутить, но даже это не губит проросшее семя сомнения глубоко внутри.

Знаю, что с этой проблемой разбираться нужно им двоим, но ради своего спокойствия все же решаю понаблюдать за Хеймитчем — так, на всякий случай.

========== Глава 19. Не по сценарию ==========

We survived the thunder

And escaped the hunger

And sometimes I wonder, how we got through

Who knows what they’ll ask us

We don’t need no answers

Cause we stand to serve as living proof

Все счастливые — дуры. Однако это отнюдь не означает, что боль — лучший учитель в жизни. Сначала она разбивает твое сердце, душу и веру на миллион осколков, а потом собирает нужную мозаику из страданий, печали и слез, она заставляет надеяться, когда впереди лишь тьма. Все мы — либо бежим навстречу новому с широко раскрытыми объятиями, либо идем, потому что должны. Именно поэтому я понимаю Иви, но не принимаю всю ситуацию близко к сердцу. Все мы — я, Хеймитч, Финник, мама, Гейл — сломленные клинки, выкованные заново и вновь брошенные на поле боя. Мы — сталь из которой выжгли страх.

— Джереми, не вертись, пожалуйста, — терпеливо просит мама, пытаясь накормить постоянно ерзающего в ее руках малыша, но я знаю, что мальчика не убедить ни уговорами, ни строгим голосом. Может, поэтому дети ничего не боятся? Ведь только со временем их полный счастья пузырь обитания начнет трещать по швам и пропускать не только страх, но и боль. Единственное сожаление состоит лишь в том, что мы абсолютно бессильны как-то этому помешать.

— Не утруждайся, бабуля, — весело ухмыляется Хеймитч, наблюдая за этой картиной с другого конца стола. — Пацан поймет это только тогда, когда эта «вкусная» и горячая жижа окажется у него на коленях.

— Или это окончательно убедит его в том, что каша не только противная на вкус, но и довольно опасная пища, — без сарказма вставляет Иви; ее лицо выглядит неестественно бледным на фоне зеленого сада моей матери.

Мы ужинаем на террасе — своеобразный праздник в честь прибытия гостей, да и может ли свежий морской воздух сравниться с душной столовой? Возможно, мама сделала это нарочно — в надежде, что это избавит Иви от постоянных приступов тошноты или просто немного улучшит ее и так нестабильное настроение.

— Не забывай, что Джем все-таки наполовину Эвердин, — не сдается бывший ментор и привычным жестом накрывает ее руку своей. — Тебе не хуже меня известно, что они не верят ничему и никому, пока сами не «обожгутся». Не так ли, солнышко?

Вместо ответа лишь скептически изгибаю правую бровь:

— А откуда тебе знать, что его вторая половина не способна понимать нравоучения?

— Потому что ему чуть больше двух лет, — отмахивается Хеймитч и делает глоток холодного лимонада. — Оу, эта штука намного вкуснее прославленного капитолийского виски!

Словно без труда уловив весь смысл диалога, Джереми широко открывает рот и съедает кашу с ложки, сладко причмокивая. Мама нежно приглаживает его темные волосы и целует в макушку — похвала, на которую способны только бабушки.

— Совсем забыла сказать: Прим звонила, пока вы были на побережье, — добавляет она уже вслух. — Говорит, что уже завтра сядет на поезд из Тринадцатого в Четвертый и…

— Непременно зацелует каждого из нас по приезду, — заканчиваю я, отодвигая тарелку, — но тем не менее, все нежности достаются только Джему.

— Не думаю, что буду сожалеть об этом, — произносит Эбернети, покосившись на свою жену. — Как насчет небольшой прогулки после ужина?

— Думаю, что предпочту лечь спать пораньше, — девушка отодвигает почти нетронутую тарелку с едой и встает из-за стола. — Спасибо за прекрасный ужин, миссис Эвердин!

— Какая муха ее укусила? — бормочет сбитый с толку муж, как только она скрывается за дверью.

— Она просто устала: день был не из легких, — пожимает плечами мама, — да и к здешнему климату не сразу привыкаешь.

— Возможно, — неуверенно кивает головой Хеймитч, явно думая не о жене и ее «холодном» поведении. — Я все-таки рискну прогуляться.

Легко спрыгнув с террасы, он исчезает за невысокими деревьями яблони, вишни и персиков. «Пляж ведь в другой стороне, — проносится мысль, — это прямая дорога в город!», но вслух произношу другое:

— Он определенно что-то не договаривает.

— А она игнорирует сам факт существования проблемы, — добавляет мама, вытирая салфеткой перемазанное кашей личико Джема.

— И если они в ближайшее время не поговорят…

— Беда! — громко произносит мальчик, показывая на попавших в ловушку уличного фонаря двух мотыльков.

***

Толкая вперед коляску с задремавшим на свежем воздухе Джереми, я медленно иду куда глаза глядят. Незнакомка среди других незнакомцев, застывшая точка в промежутке между двух огней — свободная, невесомая и невидимая. И мне это нравится. Мне этого достаточно.

«Так не должно быть, Китнисс, — упрямо твердит Прим при каждой нашей встрече. — Помнишь, как в математике? Если поезд вышел из пункта А, то он обязательно прибудет в пункт Б!»

Нас учат, что у этой задачи есть только одно решение. Да, поезд — это константа, но никто не мешает пассажиру сойти во время пути. Мне-то уж точно: в пункте Б меня не только не ждут, это место просто больше не существует. А что касается пунктов В,Г,Д и прочих, то им уже не суждено пересечься.

«Так не должно быть, Китнисс! — настаивает сестренка. — Возможно, твой путь куда длинней, чем был мой».

Что ж, некоторые дороги просто оказываются тупиками, а другие заводят в не менее странные местности.

Выбранная ранее тропа в парке привела меня отнюдь не к пляжу, как предполагалось, а к базе отдыха. Спрятавшись от посторонних глаз и прибрежного ветра в густой листве деревьев, здесь располагается небольшой ресторан — своеобразный остров среди моря зелени. У него нет ни окон, ни дверей — лишь каркас из белых брусьев и абсолютно прозрачный навес для защиты от дождя. Посетителей в этот час совсем немного — парень и девушка в самом дальнем углу и одинокий мужчина в натянутой на глаза шляпе. И когда я уже собираюсь в обратный путь, незнакомец поднимает голову, допивая остатки своего напитка. Замираю, не в силах отвести взгляд: этот жест я узнаю из тысячи.

Как ты мог, Хеймитч?

Это было ожидаемо, но разочарование все равно накрывает меня с головой. Почти два года он и близко не подходил к выпивке, но стоило первой ссоре нагрянуть к молодоженам, так Эбернети взялся за старое.

А как же Иви? Неужели ты сделал это назло ей?

Резко разворачиваю коляску и спешу прочь от этого места, от Хеймитча, от едкой горечи, от любых мыслей, словно это поможет безвозвратно вычеркнуть из памяти последние две минуты.

Когда в шахтах случался обвал или рабочие натыкались на воду, пробиваясь к новым штольням, отец приходил домой, вешал куртку и мешок с киркой на свой крючок, целовал нас сестрой и спрашивал, что есть на ужин. Руки мамы всегда дрожали, пока она накрывала на стол, все ее страхи отражались в голубой лазури глаз: «а если бы среди них был ты?». Для многих семей такие вечера превращались в траур, в то время как другие страшились этой точки, от которой нет возврата. Я видела, как они проводили вечера в слезах, отпуская страх и утешая души в крепких объятиях. Однако отец имел привычку притворяться, словно ничего не произошло; мамины страхи продолжали копиться, а вопросы так и оставались без внимания. Для мужчины с женой и двумя маленькими детьми подобная слабость была непозволительной роскошью. Поддавшись ей однажды, он бы уже никогда не снял с крючка рабочей куртки и не взял в руки кирку.

Ради Иви, ради их с Хеймитчем ребенка, я должна забыть то, что увидела и игнорировать то, что это может значить. Если у меня получится, то все останется на своих местах. И чем дальше я от кафе, тем больше становится лист аргументов. Во-первых, я вполне могла обознаться: вероятность, что кто-то помимо бывшего ментора допивает остатки напитка, запрокидывая голову назад, слишком высока. Кроме того, на мужчине была шляпа, которая весьма любезно скрывала от посторонних глаз лицо хозяина. И кольцо; не припомню ярких вспышек, хотя метал должен обязательно блеснуть на ярком солнце. Что касается одежды, то…

Сердце наконец-то перестает неистово биться о грудную клетку, а шаги замедляются, пока сомнения охлаждают кровь и наводят порядок в голове. Продолжай убеждать себя, Китнисс, и все будет так, как и должно быть. Это твой сценарий, ты вольна вычеркнуть все ненужное, а если не можешь — игнорируй!

Недовольный крик Джереми окончательно возвращает меня в реальность; все еще сонный мальчик садится в коляске, держась за бортик, в попытке найти то, что потревожило его сон. Успокаиваю малыша, нежно поглаживая его темные непослушные волосы, но взгляд не перестает искать источник тревоги, и он спешит дать о себе знать. Поначалу, он напоминает громкие аплодисменты, однако мой музыкальный слух улавливает заманчивые ноты бурлеска. Все еще озадаченная провокационной мелодией, следую за ней вдоль по тропе, пока перед взором не вырастает небольшое заведение, подсвеченное множеством ярких гирлянд. Веселые голоса и звон стекла не оставляет сомнений — бар.

Привлеченный разноцветными огоньками Джереми пытается дотянуться до них из коляски и, не поймав ни одного светлячка, тут же громогласно требует поднести его поближе.

— Нет, милый, нам туда нельзя, — мягко говорю мальчику и разворачиваю коляску, намереваясь вернуться назад, но застываю на месте, ошарашенная тем фактом, что совершенно не узнаю местности. Хоть солнце все еще освещает наш путь, высокие деревья скрывают любые постройки за пределами парка, а лабиринт из множества троп совершенно не упрощает задачи. — Нам пора домой.

Уловив знакомое слово, Джем вопросительно смотрит на меня — домой?

Улыбаюсь ему, указывая на тропу слева от нас. Вчера, слишком возбужденная, чтобы уснуть, я часами наблюдала из окна за океаном и прелестным закатом; если мы сможем выйти к пляжу, то сможем найти и дорогу домой. К счастью, солнце уже начинает клониться к земле, остается лишь следовать за ним.

Удостоверившись, что все хорошо, мальчик ложиться на спинку и закрывает глаза, убаюканный равномерным покачиванием, пока я медленно толкаю коляску по тропе, ведущей на запад. Постепенно и мое беспокойство сходит на нет, когда сомнительное заведение остается позади, но все же не могу избавиться от мысли, что мне следовало быть осторожнее: сейчас я ответственна за одну маленькую и беззащитную жизнь и должна думать прежде чем делать.

— Ты заставила нас ждать, солнышко, — раздается из темноты незнакомый голос, от которого по спине пробегает холодок. Замираю, сканируя местность и обдумывая возможные варианты обороны, когда чья-то рука грубо обвивает меня за талию и резко притягивает к себе.

— Мы заплатили за два часа, дорогуша, — сообщает мужчина, одурманивая легким запахом сигар и алкоголя, — и тебе лучше начать извиняться, — в предвкушении шепчет он в левое ухо, недвусмысленно прижимаясь своим естеством к моей спине.

Испуганно выдыхаю, хотя все внутри сжимается в единую пружину, готовую дать отпор в любой момент. Слегка дрожащие ладони превращаются в кулаки, концентрируя негодование и собирая силу. Годы тренировок научили просчитывать каждое движение на десять шагов вперед и мысленно эти двое наглецов уже лежали на земле, если бы не одно но — сладко спящий Джем в одном шаге от меня. Я должна сохранять спокойствием и попробовать решить вопрос мирно, чтобы не напугать мальчика.

— Боюсь, вы ошиблись, господа, — как можно тверже произношу, хотя отчаянно бьющее о ребра сердце выдает мой страх с потрохами. — Вы ждете не меня; я просто гуляю с сыном.

— Так не пойдет, дорогуша, — тихо усмехается тот, что сзади, — ты ведь уже получила свою плату, теперь наша очередь.

Не успеваю возразить, как хватка его правой руки на моей талии усиливается, а левая грубо накрывает мою грудь, вынуждая взвизгнуть от неожиданности. Горячее прерывистое дыхание обжигает шею, а дикие поцелуи вышибают из легких весь воздух.

Нет.

Со всей силы лягаю мужчину в колено, заставляя ослабить захват и выигрывая три секунды, которые позволяют мне вывернуть его правую руку до характерного щелчка тут же заглушенным громким криком. Однако мой взгляд уже ищет другого противника, который выбегает из-за дерева, горя желанием отомстить за своего друга. Спешу на встречу, стараясь увести его как можно дальше от коляски и от плачущего в ней Джема.

Второй мужчина оказывается куда крупнее первого и, осознавая свое превосходство, идет напрямик — замахиваясь, в надежде влепить мне пощечину. Успеваю отвернуться от удара, но не уйти от его хватки — пальцы крепко зажимают несколько прядей волос, отчего из глаз сыплются искры.

— Ах ты… — начинает громила, развернув меня к себе лицом, но не успевает закончить — я со всей силой бью кулаком прямо в нос. Поначалу боль похожа на ослепительно яркую вспышку и лишь потом обретает оттенок разбитых в кровь костяшек и мучений от сломанных костей.

Со стоном прижимаю раненную руку к груди и оглядываюсь вокруг, готовясь и дальше защищаться, но из вороха белоснежных форм понимаю, что наконец-то подоспела помощь.

***

— Полное имя?

— Где мой ребенок?

Миротворец беспомощно выдыхает, не желая мириться с тем, что я не намерена упрощать его задачу. Да и какое дело мне до его вопросов, когда я не знаю, куда они забрали Джереми, все ли с ним в порядке и даже постоянно ноющая боль в моей правой руке не в силах затмить ежесекундное беспокойство.

— Мы лишь пытаемся разобраться в ситуации, — терпеливо повторяет офицер, стараясь говорить как можно мягче и дружелюбнее. — Как только вы прольете свет на события этого вечера, то будете свободны. Давайте начнем сначала, — на его лице появляется некое подобие ободряющей улыбки, — ваше полное имя?

Они нашли меня в слезах посреди парка, дрожащую от страха, с поврежденной рукой и в потрепанной одежде в окружении двух подвыпивших громил и напуганным малышом, громко рыдающим в коляске. На земле еще были видны свежие следы борьбы и капли крови, а из-за деревьев доносилось тихое эхо веселого ритма бурлеска, довершая столь красноречивую картину. Какие детали еще им нужны?

— Где ребенок?

Мой голос пронизан холодом, хотя внутри все горит от злости и негодования. Этому парнишке пора понять, что я не хрустальная кукла. Я — оружие, о которое можно пораниться.

Офицер всплескивает руками от бессилия, исчерпав свои запасы терпения, спокойствия и уверенности:

— Да как же вы не понимаете… — начинает он, не скрывая досады и раздражения, но его прерывает скрип отворяющейся двери. — Сэр! Рады вас видеть!

Он тут же вытягивается по стойке смирно, в зеленых глазах вспыхивает огонек надежды: помощь подоспела вовремя по его меркам. Поджимаю губы, всем своим видом, доказывая обратное.

— Еще бы! — усмехается гость, то ли с издевкой, то ли расстроено. Без сомнений, его взгляд сейчас прожигает мою прямую напряженную спину, но этого не достаточно, чтобы привлечь мое внимание. — Доложите обстановку, — командует он.

— Сегодня вечером наш патруль услышал крики в парке, — быстро отчеканивает офицер. — По прибытии на место ими были обнаружены двое наших солдат на побывке и, видимо, уже успевшие отпраздновать это событие. Встретив на своем пути эту женщину с ребенком, оба решают немного поразвлечься…

Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, стоит мне услышать подобное преуменьшение, и приходится прикусить губу, чтобы не застонать от боли, когда из едва затянувшихся порезов снова начинает идти кровь.

— … и начинают приставать к ней. Сейчас они в медблоке: у одного вывих, а у другого легкое сотрясение. У пострадавшей небольшое растяжение.

— Вы знакомы с протоколом, — устало напоминает гость, намереваясь поскорее уйти. — Провинившихся в карцер, а перед девушкой извиниться, затем похвалить и отвезти домой.

— Да, сэр, но это… — неуверенно возражает офицер, покосившись на меня.

— Где мой ребенок? — громко спрашиваю, надеясь, что хотя бы в присутствии старшего по званию наконец-то получу ответ.

Однако в кабинете воцаряется тишина; глаза паренька неотрывно следят за командиром, словно ожидая какой-то реакции. И, видимо, он ее получает — коротко кивнув, солдат незамедлительно покидает помещение. Совсем сбитая с толку, уже намереваюсь повернуться к неизвестному собеседнику, как мужчина произносит, слегка растягивая слова:

— Первый отпуск за пять лет: вдали от работы, дома и в принципе от знакомых людей, но, кажется, ничто не способно помешать судьбе шутить, а Китнисс Эвердин попадать в неприятности.

— Неприятности!? — переспрашиваю практически охрипшим голосом, но через секунду он обретает силу, подпитанный гневом. Резко вскакиваю со стула и упираю руки в бока, отчего наспех завязанные бинты падают на пол. — Эти двое остало…

Замолкаю на полу слове, не веря своим глазам; возможно, он прав — это и вправду может сойти за хорошую шутку, если бы не одно но — мне уже все равно. Я давно сошла с этого поезда, ведущего в никуда.

— Твои хваленые солдаты приняли меня за куртизанку, не постеснялись нагло облапить и напугать до чертиков двухлетнего малыша! — кричу, выпуская злость, страх и негодование прошедшего вечера. — А другой твой бессердечный служащий требует ответы на дурацкие вопросы, не желая проявить каплю сочувствия и сказать, куда они забрали моего ребенка!

Прекрасно знаю, что в этом нет его вины, но это полезно взглянуть на свою хваленую систему с точки зрения простых людей. В момент, когда его бесстрастное лицо принимает обеспокоенное выражение, мне безумно хочется разрыдаться от облегчения.

— С тобой все в порядке? — тихо спрашивает Пит Мелларк, подходя ближе. — Твоя рука…

Он поднимает раскрытую ладонь и пытается поймать мою разбитую кисть, однако я обнимаю себя за плечи, лишая такой возможности.

— Это неважно, — отмахиваюсь, все еще сосредоточенная на самом важном: — Скажи, куда они забрали Джереми?

Голубые глаза пристально изучают мои, словно надеясь прочесть самые сокровенные мысли, и я выдерживаю этот взгляд. Наконец, он, поджав губы, отступает в сторону и указывает на дверь.

— Идем.

Направляемая его простыми «прямо», «направо» и «налево», я оказываюсь в противоположном крыле здания: более светлом, просторном и тихим, за исключением постепенно растущего детского плача. Ускоряю шаг и оставляю позади главу миротворцев, ведомая самым дорогим на земле голосом. Еще совсем чуть-чуть.

Распахиваю дверь и врываюсь в помещение в поисках маленького заплаканного личика; с губ срывается хриплый вздох, стоит моим глазам отыскать два зеленых изумруда. Тут же спешу к мальчику, вынимаю из коляски и крепко прижимаю к груди. Малыш, узнав меня, начинает реветь еще громче.

— Тише, милый, я здесь, — безостановочно шепчу, покачивая ребенка на руках. — Успокойся, я с тобой.

Лишь только когда рыдания стихают, замечаю, что Пит все еще здесь: задумчиво рассматривает нас, облокотившись о косяк двери. Мысленно радуюсь, что его лицо так и остается бесстрастным — хватит для меня сегодня эмоций. Перехватываю Джереми здоровой рукой, а другой разворачиваю коляску.

— Где здесь выход?

Мелларк молча забирает у меня коляску — я не возражаю и поудобней устраиваю Джема в своих объятиях — и мы снова оказываемся в лабиринте коридоров. Теперь, когда все приключения оказываются позади, я понимаю, что безумно устала двигаться, говорить, думать и чувствовать, хотя прекрасно знаю, что как только я буду дома — череда кошмаров не даст мне забыть о них.

— Мне жаль, что так вышло, Китнисс, — произносит Пит, когда мы наконец-то выходим на улицу. — Те двое не уйдут безнаказанными, — обещает он.

— Спасибо, — благодарю и укладываю задремавшего ребенка в коляску. Задумываюсь, что сказать на прощание, ведь все уже было сказано давным давно, поэтому просто киваю и делаю первый шаг.

— Может, тебя проводить? — из вежливости интересуется Мелларк. — Или вызвать машину?

— Не нужно, Пит.

И впервые в жизни это так легко — уйти прочь, наслаждаясь свободой и не чувствуя боли. То, что когда-то казалось невозможным и из ряда вон выходящим — стало реальностью. Как хороший солдат я выполнила приказ: забыла тебя, как ты забыл меня.

========== Глава 20. Огненная девушка ==========

High in the halls of the kings who are gone

Jenny would dance with her ghosts

The ones she had lost and the ones she had found

And the ones who had loved her the most

And she never wanted to leave

Florence and the Machine

Стараясь не наделать шума, аккуратно перебираю медикаменты в маминой аптечке в надежде найти хоть какие-нибудь бинты. Врач, который осматривал меня в участке, заверил, что перелома нет и при надлежащем уходе рука восстановится в течение месяца. Исходя из моих смутных познаний, все лечение растяжения заключается в специальных мазях, тугой повязке и полном покое. По-крайней мере, хотя бы один пункт я буду в состоянии выполнить — если среди изобилия таблеток, травяных сборов, ампул и прочих бутыльков отыщется материя, пригодная для наложения давящей повязки. Пальцы натыкаются на небольшой мешочек с измельченной душицей, и мой взгляд задерживается на одном из полезных свойств на бирке, заполненной моей матерью.

Седативное.

После нескольких секунд колебаний, все же откладываю пакетик в сторону. Едва теплящаяся искорка былой огненной девушки должна быть потушена — ее пламя больше не нужно.

Наконец-то под руки попадается скатанный в рулон эластичный бинт и, отодвинув коробку, я принимаюсь за дело — перевязываю место ушиба сверху вниз, как всегда показывала своим солдатам на тренировке.

— Разбитые костяшки следовало бы обработать, — тихо произносит мамин голос за спиной, — а растяжению будет полезна любая согревающая мазь.

— И так заживет, — раздраженно отмахиваюсь, не прекращая попыток как можно туже затянуть свое творение. Эта Китнисс Эвердин уже давно не та маленькая Кискисс, которой нужна мама при каждой мелкой царапине. Я видела вещи в разы серьезнее и опаснее.

Однако моя резкость нисколько не отпугивает ее, наоборот, она с легкой тенью улыбки заходит в кухню и, обогнув стол, присаживается на стул рядом со мной. Напрягаюсь и готовлюсь дать отпор ее внезапной заботе, но вместо этого она произносит слова, которые я никак не ожидала услышать:

— Наконец-то моя дочь похожа на себя.

Мои руки замирают, так и не закрепив повязку, от чего ослабленные бинты спадают с запястья, только я не придаю этому никакого значения, слишком озадаченная маминым откровением. Встречаюсь с ее светло-голубыми глазами, пытливо высматривая любой намек на шутку, насмешку, печаль, обиду, в конце концов, но нахожу лишь тепло и нежность.

— Не понимаю, о чем ты, — отворачиваюсь, больше не в силах выносить ее взгляд, и с чрезмерным усердием принимаюсь за перевязку, затягивая материю как можно туже.

— Ты ненавидела, когда в день Жатвы я давала тебе лучшее из своих платьев и заплетала косы, — произносит мама, улыбаясь уголками губ давно забытым воспоминаниям, — и носила их так, будто они ничем не отличались от твоих заношенных рубашек, старых брюк и простой длинной косы.

Бинты не выдерживают удвоенного напора и снова соскальзывают с руки, срывая с моих губ стон разочарования. Даже не потрудившись скрутить их в рулон, запихиваю материю обратно в аптечку и встаю, чтобы уйти: сейчас не самое подходящее время для разговора о Голодных играх, когда его призраки до сих пор маячат перед глазами. Однако мама останавливает меня, аккуратно ухватив за здоровое запястье.

— Ты всегда была слишком гордой, чтобы принять помощь, — продолжает она, пресекая мой немой протест и не позволяя так легко увильнуть от разговора матери с дочерью, — слишком своенравной, чтобы считать такие мелочи чем-то особенным. Ты знала цену жизни и секреты выживания, даже когда удача не была на твоей стороне.

Выдергиваю руку и направляюсь к выходу, намереваясь положить конец этой запоздалой на несколько лет материнской лекции: это всего лишь слова, которые снова оттесняют меня к старательно забытому прошлому и от которых мое сердце начинает предательски трепетать.

— Они звали тебя Огненной Китнисс, потому что восхищались твоей прямолинейностью, ничем не замаскированной дерзостью и простотой, с которой ты творила историю.

Высоко поднятые переплетенные руки, отблеск ярко-красного подола, сшитого для меня Цинной, бело-желто-фиолетовые цветы вокруг мирного лица Руты и ягоды морника в наших с Питом ладонях — всего лишь искры, которые сожгли много, но и спасли не меньше.

— Это больше никому не нужно, — шумно сглотнув, выговариваю я.

— Тебе, — возражает мама, покачав головой над моей глупостью. — Тебе это нужно.

Хмурюсь, не вполне разделяя ход ее мыслей и не догадываясь о мотивах, что дали ей смелости впервые за долгое время заговорить со мной о чем-то серьезном. Она прекрасно знает, что с тех пор как погиб отец, я была бойцом: играла против миротворцев, чтобы прокормить свою семью, снова и снова доказывала Капитолию, что даже пешки имеют право быть свободными и боролась со Сноу ради любви. Теперь я независима, мои родные в безопасности, а сердце разбито — не осталось ничего способного разжечь пламя огненной Китнисс.

— Тебе необходимо найти то, за что стоит бороться. Многие годы это были Прим и я, затем Пит…

— Я видела его сегодня, — непонятно зачем признаюсь я, но слова слетают с языка куда быстрее, чем мозг предугадывает последствия.

— Здесь, в Четвертом? — удивленно переспрашивает мама, а потом добавляет, кивнув на мои разбитые костяшки: — Надеюсь, это не результат вашей встречи?

— Думаешь, я бы смогла после этого спокойно вернуться домой? — парирую и жалею, что позволила одному неприятному разговору плавно перетечь в другой, куда более неприятный. Секундной слабости достаточно и искра вновь вспыхивает огоньком надежды.

Очень похожие голубые глаза загораются в ответ, получив желаемое, но мне не понять как то, что дикой болью выворачивает мою душу наизнанку способно успокоить материнское сердце.

— Насколько мне известно, ничто и никто не может встать на пути Китнисс Эвердин — ни Президент Сноу, ни Койн, ни тем более главный миротворец.

Инстинктивно собираюсь возразить, но так и застываю с открытым ртом не в силах найти подходящих слов. Она права: люди никогда не были преградой на моем пути, несмотря на их ранги и привилегии. А чувства? Страх не остановил меня перед электрическим забором, когда от этого зависели жизни мамы и Прим. Гордость не стала помехой, когда ради выживания я надевала красивые платья и играла на камеру. Храбрость взяла в руки морник, а упрямство принесло победу. И, наконец, любовь к Прим и Питу взяла в руки лук и спустила тетиву .

Эти чувства — все, чем я была и, отказавшись от любви, я предала их всех.

— Пустота не спасает, — продолжает мама и, встав со своего места, подходит ко мне. Свет в ее глазах начинает блестеть слишком ярко и лишь спустя мгновение, я понимаю, что они полны слез. Красноречивее любых слов, они кричат мне предостережение.

Протянув руку, она приподнимает мой подбородок; серость шахтерского духа встречается с небесно-голубой чистотой жителя торгового квартала:

— Ты так похожа на отца: то же лицо, та же сила, — гордо произносит мама, а потом ее ладонь спускается к моей груди, — но твое сердце способно любить так, что даже смерть не сможет этому помешать.

Агония. Каждая клеточка моего тела помнила эти первые дни после появления купола, как мы стояли перед невидимой стеной, не желая признавать, что Капитолий поставил точку так.

Все понимали, что это значило.

Мне хотелось кричать — от страха, от безысходности, от ужаса. Кричать до хрипоты, до тех пор, пока мои мольбы не будут услышаны. Я кричала. Громко и гневно, печально и скорбно.

— Я знаю, что ты никогда не сможешь простить меня за то, как я вела себя после гибели отца, но надеюсь, что сейчас ты осознаешь каково это, — шепчет мама и мое сердце замирает под ее ладонью.

Я вспоминаю те долгие часы, что она просто сидела в кресле и словно в отражении вижу себя, закрывшуюся в одной из кладовок Тринадцатого. И все эти тихие слезы — агония сердец, которые продолжают любить, не смотря ни на что.

Прикусив губу, киваю и раненой рукой накрываю мамину ладонь. Игнорирую боль и вновь проступившую кровь и сжимаю ее пальцы своими, говоря, что поняла.

— Что ж, — тяжело вздохнув, молвит она, — теперь давай позаботимся о других ранах.

***

Сон не желает раскрывать свои объятия и наградить меня спасительным забвением, неважно насколько мягка подушка, удобна поза или убедительна молитва. Даже до боли уставшие глаза не могут остановить вереницу чувств и мыслей, окончательно запутав их между собой.

Я все еще Китнисс Эвердин из дистрикта Двенадцать, двадцати пяти лет, которая дважды выжила в Голодных играх вместе с Питом Мелларком. Я повторяю это по десять раз на дню, но в этот раз слова не помогают. Простые факты биографии остаются неизменными, но, хоть и внутренние терзания мимолетны — они куда сильнее логики.

Под большим теплым одеялом мое тело дрожит от страха, а кровь леденеет в жилах от осознания того, что я превратилась в то, что презирала большую часть своей жизни. Паниковать уже поздно, но даже это не дает возможности найти ответ на вопрос: как до этого дошло? Я никогда не подчинялась правилам то ли из-за гордости, то ли из-за упрямства, однако где были эти двое, когда собственные запреты и обещания были мгновенно забыты и проигнорированы, стоило лишь мне преклонить колено своему главному страху — любви. И пусть я не понимала этого в то время, я знала, что пути назад нет.

Кто-то сказал, что любовь и утрата — старые подружки, что вечно ходят рука об руку. Одна обезоруживает, а другая забирает все, что может — ум, честь, достоинство, силу, душу, сердце — все то, что практически нельзя вернуть назад. Можно закрыть глаза, закусить губу, держать язык за зубами и при первой же просьбе пожертвовать самым дорогим. Переворачиваюсь на другой бок; желание бежать становится все сильнее: стыд гонит меня в края, которые я опасливо обходила стороной. И на этот раз стены из уловок и отговорок не сдержат порыва огненной девушки.

В моих руках больше нет лука, а колчан давно опустел за ненадобностью. Сойка-пересмешница добровольно сложила легендарное творение Бити перед Койн, а вот Китнисс Эвердин до сих пор хранит отцовский подарок в дупле дерева глубоко в лесу родного дистрикта. Когда-нибудь я вернусь за ним, натяну тетиву и снова стану той девчонкой, что уверенно заявляла, что никогда не выйдет замуж и не будет рожать детей. Хоть я видела кровь и до сих пор помню ее вкус, хоть я и верила в ложь, в мужчин и сама предавала не раз, я знаю, что это возможно. Ненависти к самой себе будет достаточно, чтобы разбить собственноручно возведенную клетку.

А любовь? Она всегда была оружием против меня, неимоверно облегчая врагам задачу, но, если взглянуть на это под другим углом, теперь удача всегда будет на моей стороне.

***

Когда я открываю глаза, солнце уже ярко сияет за окном, а едва уловимый шум на первом этаже подсказывает, что завтрак давно начался. С удивлением обнаруживаю, что после практически бессонной ночи мое тело легко на подъем, и теплая вода смывает с лица не только усталость, но и тревоги. Не без труда расческа разделяет темные пряди, что едва уловимой волной падают на плечи, почти касаясь их. Заправив непослушные локоны за уши, впервые за долгое время жалею, что их длина не позволяет заплести хотя бы маленькую косу. Может, это хорошее чувство? Натянув простые серые брюки, майку и рубашку, я спускаюсь вниз в ожидании шумного приветствия, но получаю лишь кивок от Хеймитча, слишком занятого поеданием тоста с джемом.

— Где все? — спрашиваю, слегка озадаченная представшей перед глазами картиной, и присаживаюсь напротив бывшего ментора.

— Твоя мать… забрала мальчугана… на прогулку, — отвечает Эбернети с набитым ртом, нисколько не стесняясь громкого чавканья.

— А Иви? — интересуюсь, хотя уже знаю ответ.

Старый друг лишь продолжает жевать, давая себе несколько секунд, чтобы придумать более пристойную формулировку тому, что его своенравная жена в который раз поставила под сомнения его представления о семейной жизни.

— Моя жена предпочла составить им компанию, — наконец произносит он, надеясь, что этого будет достаточно. Возможно, этого хватило бы Китнисс, которая так же пряталась от проблем за отговорками. Однако эта Китнисс помнила, что Хеймитча никогда не останавливали никакие рамки приличия или личное пространство, если дело касалось ее и Пита. Они с Иви стали частью нашей семьи, а их проблемы нашими общими. Сделав выбор в пользу огненной девушки, я больше не могу довольствоваться пустотой.

— Не вечно же ей бегать за тобой, — громко бормочу, прежде чем спрятать усмешку за кружкой с чаем. Краем глаза продолжаю следить за его реакцией, хоть и делаю вид, что мое внимание полностью сосредоточено на последнем тосте с джемом. С наслаждением наблюдаю, как напрягается его лицо, а на скулах начинают играть желваки.

— Она моя жена, — сдвинув брови, отчеканивает Эбернети, словно это решало абсолютно все раз и навсегда.

— Ага, жена, которую муж не замечает, что уж говорить о ее проблемах! — поддакиваю и тут же подливаю ложку дегтя: — «Проживи ты хоть тысячу жизней, все равно будешь его недостойна», помнишь?

— Я знал это с самого начала, — пожимает плечами бывший ментор.

— Ты даже не пытался, — тут же возражаю. Возможно, если бы не отвращение к самой себе, я бы никогда не сказала это. Видимо тот, кто сказал, что правда делает человека свободным, никогда не был в ярости.

— Мне пора, — вдруг заявляет мой собеседник, встает из-за стола и вытирает лицо салфеткой. — Почему бы тебе не подумать о своей жизни, пока есть время?

— Я уже, Хеймитч, — тихо ухмыляюсь, но того уже и след простыл.

Знаю, что нужно сделать. Должна сделать. Одна из забавных особенностей природы диких и непредсказуемых людей как Эбернети и я состоит в том, что мы никогда не просим о помощи, так же как и не предлагаем ее. Он доказал это на моих первых Голодных играх — я выжила и победила только благодаря ему. И, принимая во внимание его безмерную страсть к выпивке на тот момент, он превзошел сам себя: можно смело сказать, что это была его победа в равной степени, как и наша с Питом. И теперь он опять играет в какую-то игру и думает, что осилит ее в одиночку.

Все несчастные из Шлака всегда славились своим упрямством, будто эта черта характера каким-то образом стала частью нашего ДНК, поэтому не твердое и обдуманное решение, а инстинкт ведет меня к двери. Глазом охотника оглядываюсь вокруг в поисках следов, которые смогут подсказать направление. Однако какая-то часть меня уже знает куда идти. Я чувствую это нутром, ведь проблема заключается не в том, что он воспринимает Иви как должное, а в том, что он скрывает нечто важное, если не ради ее, то ради себя.

Я полагала, что Эбернети снова забрел на старую дорожку, но сегодняшний разговор расставил все по своим местам. Я абсолютно уверена, что он заботится об Иви и по-своему привязан к ней. Они часто не сходятся во мнениях, испытывая границы своих чувств друг к другу, но Хеймитч никогда бы не нанес столь глубокую рану, начав снова пить. Есть нечто большее, возможно, серьезное, то дало трещину в их еще слишком хрупком взаимопонимании.

Как я и предполагала, следы на песке ведут меня к парку, где всего сутки назад я видела его в кафе. Только вот знакомые тропы отнюдь не придают уверенности, наоборот, от воспоминаний по коже пробегают мурашки. Делаю шаг и судорожно хватаю ртом воздух, еще один, попутно выдыхая, и еще, и еще, пока скрытые под повязкой пальцы не разжимают кулак. Ум понимает, что волноваться больше не о чем, но тело все еще ощущает чужие грубые прикосновения, прислушивается к любым шорохам и обрывкам чьих-то разговоров. Сердце мерно бьется в груди, убеждая, что не боится. Я — Китнисс Эвердин, двадцати пяти лет из дистрикта Двенадцать. Я победила в Голодных играх — и если я смогла пережить это, то легко забуду о вчерашнем происшествии.

Я всегда презирала контроль: любые ограничения — полезные или абсолютно ненужные — всегда загоняли меня на край, а гордость наделяла смелостью прыгнуть на свой страх и риск — я не могла подчиниться даже самой себе. Последние два года я думала, что никогда больше не смогу сбросить оковы, а сейчас готова броситься вниз с разбега и никому не под силу будет остановить меня: ни грубым пьянчугам, ни Хеймитчу, ни Питу.

Уже на подходе к ресторану узнаю сгорбленную спину бывшего ментора, устроившегося за барной стойкой. Погруженный в своимысли, он бессознательно мешает соломинкой несколько кубиков льда на дне бокала с лимонадом. Усмехаюсь своей проницательности, занимаю один из дальних столиков с отличным обзором и в то же время позволяющий оставаться незамеченной.

— Ты такая предсказуемая, солнышко, — шепчет знакомый голос мне в ухо, отчего мое сердце замирает, а тело тут же поворачивается на звук, готовое дать отпор. Только вот позади уже никого нет, и я снова оглядываюсь вокруг, абсолютно уверенная что такое просто не могло привидеться. Без единого шума высокая, облаченная в черное фигура уже застыла напротив меня. Губы изогнуты в усмешке, явно довольные произведенным эффектом, но холодные глаза выдают его равнодушие. И я рада, что в этот раз могу ответить тем же.

— Не смей называть меня так, — раздраженно отрезаю, пересаживаясь на соседнее место. Широко улыбаясь, он отодвигает стул напротив, устраивается на нем поудобней и снова загораживает Хеймитча своей спиной. Хмурюсь, чувствуя как недовольство медленно перетекает в злость.

— Где же твоя деликатность, Китнисс? — изогнув бровь, интересуется Пит Мелларк. Кажется, что мое далеко не дружелюбное приветствие его ничуть не смутило.

Теперь, когда я знаю, что жгучее желание спасти и вернуть Пита осталось в прошлом, а жажда тех редких волшебных поцелуев развеялась, словно пустынный мираж, я больше никогда не буду прятаться в кладовке. Я наконец-то могу видеть его как умного, волевого и напрочь лишенного чувства такта мужчину и не бояться быть той грубой, недоверчивой и эгоистичной девушкой, что ярко выделялась на старых записях среди других трибутов.

— Я никогда ею не отличалась, — пожимаю плечами, не прекращая попыток разглядеть Хеймитча за ним, — это было по твоей части.

Пит наклоняет голову и ловит мой взгляд, пронзительно всматриваясь в самую глубину серых просторов, будто перед ним открытая книга и он не прочь ее прочитать. И я позволяю ему, в свою очередь изучая незнакомца перед собой, хоть это и дается с огромным трудом. За столь реалистичной маской равнодушия едва ли заметно одиночество и страх — я узнаю их лишь потому, что часто видела в другом Пите, но только ему известно благословение это или проклятье.

— Что ты здесь делаешь? — прямо спрашивает он, не отводя глаз. Тихо, ровно, без нажима, как бы по-дружески его голос призывает довериться, признаться, просто поговорить. И Питу, который никогда не клал сахар в чай, всегда завязывал шнурки двойным узлом, художнику, пекарю — я бы рассказала все без промедлений. Однако для главного миротворца я не стану очередным удачным допросом.

— Могу задать тебе тот же вопрос.

— Ты следила за ним.

— А ты следил за мной.

— Это моя работа.

— Ты же в отпуске? — вопросительно приподнимаю брови и, почуяв равного противника, в уголках его губ вспыхивает мимолетная искорка смеха.

— Я всегда наблюдаю.

— Звучит жутковато, ты не находишь?

— Лучше уходи, пока не поздно, — предупреждает Пит, внезапно вставая из-за стола.

— Поздно для чего? — уточняю, недоверчиво прищуривая глаза.

— Уходи, — с нажимом повторяет Мелларк и, развернувшись на каблуках, шагает к барной стойке.

— Мистер Эбернети, не возражаете, если я присоединюсь к вам? — доносятся до меня его слова и все во мне замирает, неуверенное, как отреагировать на эту выходку. Чего он хочет этим добиться?

Не менее удивленный Хеймитч кивает, не в силах предугадать ход мыслей главного миротворца, и Пит быстро занимает соседнее место, расположившись полубоком к собеседнику. Отсутствующий кусочек пазла мешает трезво оценить картину, удерживая меня на расстоянии: если я хочу докопаться до правды, то подчиниться распоряжению Мелларка ровно как и вмешаться в их разговор остается невозможным. Пусть со стороны это выглядит как дружеская беседа, я чувствую напряжение, повисшее между ними. Холод и жестокость, которыми веет от бывшего союзника, с каждой секундой все больше и больше захватывают Эбернети, дразня и прощупывая границы терпения. Практически неразличимые обрывки слов — не аргументы, а провокация — основное оружие любого офицера, перед которым в действительности никак не устоять. Светлые брови Хеймитча почти сходятся на переносице, оголяя морщины и выделяя складку между ними, в то время как лицо Пита расцветает, подпитываемое сомнениями и нерешительностью.

Не подчиняйся, Хеймитч!

Неотрывно следя за каждым движением, за каждой эмоцией, я надеюсь разобрать те малые обрывки фраз, что доносятся до меня, но даже когда мужчины переходят на повышенные тона, слова «Капитолий», «департамент», «опрометчивое решение» и «прошлое» не дают хотя бы призрачной зацепки о теме их разговора. В основном говорит Пит, и я впервые жалею, что не умею читать по губам. Мрачный как туча ментор лишь сильнее поджимает губы, а в серых глазах сверкают молнии.

— А что насчет Китнисс? — четкая фраза из уст Хеймитча словно гром посреди ясного неба, а звук собственного имени током заряжает каждый нерв до предела. Задерживаю дыхание и навостряю уши, полностью сосредотачивая свое внимание на Пите, но ни один мускул не дергается на его лице, голос снова не громче шепота. Слишком раздосадованная этой неудачей, сдаюсь и просто продолжаю наблюдать, как Эбернети, тыкая в Мелларка соломинкой, в чем-то его упрекает. И вместе с разочарованием, приходит давно забытое неприятное чувство: неужели я снова стала пешкой в чьих-то ловких руках?

Спокойным движением руки главный миротворец отводит в сторону трубочку, слегка наклонившись вперед, хмурит брови и излагает свою точку зрения. Предложением за предложением он умело разбивает последние крупицы уверенности бывшего ментора и еще до того, как Хеймитч оказывается в тупике, я знаю кому удается завладеть контролем.

Не сводя с Мелларка полных осуждения глаз, Эбернети вынимает с кармана пару монет и, бросив их на стойку, соскакивает с высокого табурета. Не теряя времени, он стремглав вылетает из заведения, не видя перед собой никого и ничего. Застигнутая врасплох, даже не успеваю отвернуться или прикрыть лицо — вдруг он смог разглядеть меня?

Перевожу взгляд на Пита, сама не зная зачем, и с еще большим недоумением смотрю, как он устало прячет лицо в ладонях и спустя пару секунд запускает их в волосы. Светлые пряди, взлохмаченные пальцами, падают в разные стороны и придают своему обладателю еще более изможденный вид.

Замираю на своем месте не в силах решить за кем лучше бежать и от кого требовать объяснений, совсем неуверенная, что от некогда самых близких друзей смогу добиться хоть маленького кусочка правды. Увлеченная раздумьями, не сразу замечаю подоспевшую к столику официантку, пока та не трогает меня за плечо и звонким голосом повторяет вопрос:

— Готовы сделать заказ?

Я столько раз слышала это приятное мягкое сопрано с явным столичным акцентом, что мне не нужно представлять каким он бывает в гневе или в хорошем настроении. И следуя давно позабытой привычке, открываю рот, что отослать ее прочь, когда в голове всплывает имя. Затаив дыхание, поднимаю глаза и с легким трепетом и волнением готовлюсь к встрече с очередным призраком.

По чистой случайности овладев последним кусочком пазла, я наконец-то могу лицезреть полную картину и с надеждой произнести:

— Эффи?

========== Бонус-глава. Контроль ==========

I’m bigger than my body

I’m colder than this home

I meaner than my demons

I’m bigger than my bones

Halsey — Control

Питу нравится контроль во всей его полноте. Нет, он не сумасшедший и не одержимый властью человек, просто так ему комфортно, в этом он разбирается и это его сила. Он один из тех несчастных с дурацкой привычкой нести ответственность не только за себя, но и за своих людей.

Если верить рассказам — когда-то у него была семья: родители и двое старших братьев. Однако сейчас это абсолютно бесполезный факт — знание без опыта, практики и чувств не реальнее призраков, постоянно маячивших за его спиной. Пожалуй, он сам такое же привидение — мужчина без прошлого и будущего, застрявший здесь и сейчас. Порой он погружается в раздумья: мама и папа — как они выглядели? Любили ли друг друга? На что это было похоже — быть не единственным ребенком в семье? А потом Пит Мелларк понимает, что это уже неважно и, привыкнув к своим испарившимся минувшим дням, он мог спокойно быть призраком сам по себе.

Однако крохотная часть его бытия все еще остается незавершенной, сохраняя в глубине души брешь, которую его людям не под силу заполнить: нет той самой, что ждала бы каждый вечер, нет детей, о которых он мог бы заботиться, нет дома, куда бы он возвращался. Народ — то, что крепко связывает его с настоящим и единственный способ его сохранить — наблюдать, оберегать и контролировать. Пит любит своих соотечественников, а они боготворят его лишь только потому, что у этой любви есть правила. Правила, которые любая здравомыслящая женщина отклонила бы без промедлений. Любить — значит потерять контроль — то, чего он никак не может допустить.

Уже больше семи лет Пит Мелларк успешно держит свое сердце под замком, не позволяя даже секундного увлечения, хотя на его пути встречается множество искушений. Темные, почти черные карие глаза, которые манят своей глубиной и таинственностью или мягкие полные губы, алее редкой розы, прикосновение к которым — ключ к нежности и ласке, и, конечно же, точеные изгибы молодых девичьих тел, что так ошеломляюще отзываются на мимолетные прикосновения. И он обладал всем этим, ласкал и подчинял, но никогда ничего не давал взамен. Лишь две женщины в жизни Пита Мелларка оказались за гранью плотского интереса: одна любила его чересчур преданно, а другая слишком слепо, уже став заложниками своих сердец.

Верность, которую Питу было не под силу искоренить, убила Джоанну Мейсон и до сих пор вынуждает Мелларка теряться в догадках и сожалениях, а безрассудной привязанности, с которой Китнисс Эвердин идет рука об руку, удается то напугать, то удивить, то разочаровать главного миротворца.

Сегодня эта девчонка заводит его в тупик. Мозг мужчины, настолько зацикленный на проблемах и удерживающий их в голове дольше, чем главному миротворцу хотелось бы, оказывается абсолютно не готовым к встрече с дерзостью. Под грузом огромного количества неотложных дел, постоянно увеличивающихся вопреки его стараниям и потраченному времени, он не замечает как быстро сменяются фигуры без его ведома. Для той Китнисс Эвердин, которая пробралась в купол в поисках прощения и спасения собственной души, было достаточно одного холодного взгляда, чтобы отпугнуть, а сейчас она не боится ответить тем же.

— Уходи! — слово резко слетает с его языка, словно жирная точка в конце предложения. И прежде чем она посмеет ослушаться, он уходит, всем видом показывая, что он — главный миротворец, а она — солдат.

Семь лет Пит с неиссякаемой уверенностью наблюдал, оберегал и подчинял все, что только желал. И он не намерен делать каких-либо исключений.

— Мистер Эбернети, — негромко произносит Мелларк, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки слева от своего бывшего ментора и друга. — Не возражаете, если я присоединюсь к вам?

Зрачки в серо-голубой ореоле расширяются в немом удивлении, стоит мужчине обернуться и встретиться лицом к лицу с одним из выживших на Играх трибутом, подопечным и земляком.

— Валяй…те, — неуверенно кивает он, все еще не зная как реагировать и на внезапное появление Пита, и на не менее странную просьбу. Однако от глаз главного миротворца не ускользает напряжение, охватившее тело собеседника. Бесшумно выдохнув, он понимает: эта битва не будет долгой.

— Чем обязан такой честью?

— У меня к вам просьба, совет, приказ — называйте как хотите, — тихо перечисляет Мелларк, избегая любых намеков на принуждение и лишь прощупывая неизведанную почву, — но вы должны пообещать больше не приходить сюда.

— С чего это вдруг? — тут же ощетинивается Хеймитч и даже не замечает, что это выдает все его тревоги и страхи.

— Думаю, вы и сами догадываетесь, — лукаво произносит Пит и решает подкрепить свои слова капелькой давления: — Не усложняйте жизнь себе и своей семье.

— Это свободная страна и я могу сидеть там, где захочу, — упрямо заявляет собеседник, не поддаваясь на провокацию. Склонив голову на другой бок, главный миротворец решает сменить тактику и маскирует хитрость под тяжелую и жесткую правду. Однажды это уже сработало с одной из их общих знакомых, благо мотивы совпадают практически до мелочей.

— Вы думаете, что нам неизвестно о ваших истинных намерениях? — его лицо невозмутимо, лишь только правая бровь приподнимается, расставляя первую петлю. — Вы приходите сюда каждый день, заказываете лимонад и ищете подходящий случай, чтобы заговорить с ней.

— И почему я не могу? Она — мой друг.

— Она была вашим другом очень давно. И ее больше нет, — резко возражает Пит, провоцируя собеседника и тем самым вынуждая попасться в новую ловушку.

— Она имеет право знать.

— Неужели ты не понимаешь? — усмешка слетает с его губ, еще больше нервируя Эбернети. — Нельзя просто сказать, что когда-то она каждый год возила двух несчастных в Капитолий на верную смерть! Слишком много воды утекло с тех пор!

— И все же…

— Вы думаете, что один такой? — громко перебивает Мелларк, почуяв новую волну сомнения и паники в голосе бывшего ментора и не дав возможность озвучить аргументы. — Существует целый департамент, отслеживающий подобные ситуации: иногда он помогает соединять семьи, иногда оказывает помощь при поиске, но в основном удерживает таких как вы от опрометчивых решений.

— Для чего? — слегка сбитый с толку мужчина хмурит брови, отчего те сходятся на переносице, и главный миротворец оглашает самый важный довод, вкладывая в него куда больше личного, чем того позволяет его статус.

— Мы пять лет жили абсолютно уверенные, что за пределами купола нет ничего кроме разрухи и болезней, мы жили по строгим правилам и в особых условиях, не зная драк, революций и войн. А потом появились вы и перевернули наш дом вверх дном — мы еле-еле приспособились к новым порядкам и новым перспективам. Я как никто знаю, что прошлое должно оставаться в прошлом — ничего кроме еще больших сложностей оно не приносит.

— А что насчет Китнисс? — внезапно спрашивает Эбернети и поджимает губы, направляя разговор в совсем другое русло. И Пит знает, что в этих водах нужно ходить с особой осторожностью.

— При чем тут Китнисс?

— Девчонка любила тебя сильнее, чем сама осознавала, — не скрывая упрека, начинает Хеймитч. Слишком увлеченный своими обвинениями, он выдергивает из стакана соломинку и порицательно тычет ей в сторону человека, которого всегда считал голосом разума и справедливости. — Пять лет она оплакивала тебя по другую сторону купола, училась справляться с болью, с чувством вины и жаждой отмщения. А потом ты появляешься целым и невредимым, переворачивая ее мир вверх тормашками. Она прошла огонь и воду ради тебя, но осталась все той же заложницей обстоятельств.

— И что я должен сделать? — парирует Мелларк, отбрасывая вместе с соломинкой все претензии. — Кинуться ей на шею, при этом не испытывая даже и толики симпатии? Опять ложь и ужимки? Счастливое воссоединение несчастных влюбленных? — на последних словах губы кривятся в усмешке, иллюстрируя его отношение не только к прошлому, но и к связи в целом. — Думаю, настала пора трезво взглянуть на эту ситуацию и избавить друг друга от страданий. Я жив, жива Эффи — этого более чем достаточно для вас, чтобы двигаться дальше.

— Как прикажете, мистер главный миротворец! — практически выплевывает Хеймитч, вынимая из кармана несколько монет и со звоном бросая их на подставку.

Пит Мелларк даже не смотрит, как он сбегает из кафе, забирая с собой те последние крупицы сил, что еще держали мужчину на ногах. Этот разговор отнял куда больше энергии, чем предполагалось и, прибавив к этому отсутствие сна или чего-то похожего на отдых в последние три дня, Пит устало прячет лицо в ладонях. Пальцы отбрасывают отросшие пряди назад, пока тело собирает остатки духа, чтобы встать и уйти. Этот раунд он выиграл, но проблема так и осталась проблемой.

— Эффи? — долетает до него полный удивления голос, отрезвляя и бодря не хуже кофе или пары часов в царстве Морфея. Простонав, Пит Мелларк соскальзывает со своего места и спешит на помощь, пока к вороху трудностей на его плечах не прибавилась еще одна, ведь везде, где появляется эта девчонка любые порядки, установки и правила просто растворяются в воздухе, игнорируя контроль в какой-либо форме.

========== Глава 21. Я сияю, а не горю ==========

— Эффи?

Я едва ли узнаю собственный голос: отчего-то он становится слабым, тонким и слегка хриплым, но передо мной, несомненно, она — Эффи Бряк. Несмотря на отсутствие привычного яркого макияжа и пышного парика, черты ее слегка загорелого лица остаются прежними, как и искры дружелюбия и неукротимой энергии в голубых глазах. Однако ее некогда точеная фигура теперь скрыта под свободной формой официантки и немного заляпанным фартуком, а величественные амбиции и грандиозные намерения под обыкновенным бейджем с именем. Тонкие губы растягиваются в скромной улыбке, обнажая линии морщин в уголках век, в то время как пальцы смущенно заправляют за ухо несколько выбившихся из пучка золотисто-медных прядей — видимо редко какой посетитель обращается к ней по имени. Выудив из кармана маленький блокнотик и карандаш, она ловит мой взгляд в ожидании поручений. И на мгновение мне очень хочется, чтобы она могла вспомнить свою Огненную девушку из дистрикта Двенадцать.

— Ты уже что-нибудь заказала, солнышко? — знакомый, уже ставший слегка надоедливым, голос возвращает меня в реальность.

Пит Мелларк расплывается в одной из своих фальшивых улыбок, бесшумно возникая прямо напротив стола. Подозрительно рассматриваю бывшего напарника из под нахмуренных бровей, предчувствуя очередную игру, но он добивается своего: внимание Эффи целиком и полностью сосредоточено на новом собеседнике. Это тактический ход — Пит как рыцарь на верном коне кидается мне наперерез в попытке защитить пешку своей масти. Только я не представляю чем способна ей навредить, ровно как и зачем мне это.

— Мистер Мелларк! К-к-какая встреча! — взволнованно лепечет Бряк, без труда узнав в посетителе главного миротворца Панема. В ее глазах плещется беспокойство никак не связанное со страхом или опасностью — она просто никогда не была рядом со столь известной личностью. В своей «послерегенерационной» жизни, разумеется. — Желаете чего-нибудь, сэр?

— Ох, благодарю вас, — прищурив глаза, он делает вид будто разглядывает буквы на ее бейдже, — Эффи. Только если моей спутнице хочется пообедать, — его голос само очарование: с четко дозированными нотками лести, вежливости и ласки. Не менее впечатляюще выглядит и его возмужавшее лицо с острыми скулами и томными голубыми глазами под четко очерченными бровями, что без сомнения притягивают взгляды любого представителя противоположного пола. Как и прежний Пит он знает о силе своей природной привлекательности, только сейчас ему не противно использовать ее в своих целях.

Внимание Эффи снова переключается на меня, в то время как мое по-прежнему приковано к главному миротворцу, излучая недоверие и опасение. Ради чего этот маскарад с «солнышком», приторными любезностями и комплиментами? Эффи и так не помнит кто я такая, не говоря и об остальном. Зачем пытаться нырнуть в мелководье, представляя меня как свою девушку? Однако Пит лишь прикусывает губу, и медленно качает головой.

А затем осознание щекотливости ситуации поражает меня своей простотой. Питу Мелларку все равно познакомимся мы или нет, абсолютно не интересны темы, на которые мы могли бы побеседовать, его страшит правда, которую я могу ей открыть. И он готов пойти на все, чтобы это предотвратить: пожалуй, столь очевидная ложь с отношениями является в его арсенале самой безобидной, и пронзительный взгляд кристально чистых голубых глаз настоятельно просит ему подыграть. А должна ли я?

Хеймитч был здесь ради нашей Эффи и его намерения были такими же, какими были бы и мои: встретиться со старым другом и убедиться, что она в порядке. Разумеется, для нее мы лишь очередные посетители, но одно наше слово может изменить её мир навсегда. Мой бывший ментор все эти дни по крупицам собирал остатки храбрости, но так и не смог. Без сомнения, ей уже известно о Голодных играх и ужасных событиях после, однако она и не подозревает о своей роли в них. Сейчас мисс Бряк наслаждается жизнью, стабильной работой, возможно, семьёй, но сможет ли она и дальше улыбаться клиентам и принимать заказы, зная, что ее руки бездумно вершили судьбы невинных детей на протяжении многих лет? Я бы не смогла, как и не могу поведать эту ужасную правду.

Это очень просто — позволить паре неприятных слов слететь с языка, но невыносимо рушить с их помощью чью-то жизнь. Пит знает это и я тоже. И, глядя в его по-прежнему обеспокоенные глаза, я сдаюсь не из-за былых нежных чувств, не из-за его авторитета и силы, а потому, что не вправе делать этот выбор.

— Нет, спасибо! — выдавливаю некое подобие улыбки, а потом обращаюсь к Мелларку: — Полагаю, ты уже закончил с делами?

Как и пять лет назад актриса из меня — никудышная, но, судя по облегченному выдоху главного миротворца, направление взято правильное. В качестве благодарности и поддержки он ненавязчиво накрывает своей ладонью мою, что до этого одиноко лежала на столе. Она тёплая, слегка потная и мозолистая без всяких искр, дрожи и неуверенности.

— Так точно! И сейчас мы можем вернуться к нашим планам на вечер, солнышко.

Его рука подхватывает мою левую, призывая и в тоже время помогая подняться из-за стола, и я покорно подчиняюсь:

— Как пожелаешь.

Эффи одаривает нас широкой улыбкой, прячет блокнот в карман и отодвигается в сторону, выпуская нас из-за столика. Крепко сжав мое запястье, Мелларк благодарно кивает мисс Бряк и галантно пропускает меня вперед через арку. Так мы и выходим из кафе— рука об руку, без оглядки и бодрым шагом, желая как можно скорее покончить с этим представлением. Спустившись по ступенькам на каменистую дорожку и выждав несколько минут, пока заведение останется позади, я пытаюсь выдернуть свою ладонь из его хватки, которая лишь усиливается.

— Окна, — сквозь зубы цедит Пит и, дернув меня на себя, цепко смыкает пальцы на моей талии и притягивает к себе поближе. Все внутри меня натягивается как струна и сосредотачивает свое внимание на месте соприкосновения наших тел, разделенных лишь тонким слоем одежды. Мне не просто не комфортно, мне тошно и невыносимо чувствовать столь тесное касание, мне ненавистно знать, что оно против моей воли.

— Несмотря на растяжение, сэр, я в состоянии подправить и вашу физиономию, — шиплю, но главный миротворец лишь дерзко ухмыляется в ответ:

— Нисколько не сомневаюсь в твоей самонадеянности, солнышко.

— Прекрати так меня называть! — мы наконец-то сворачиваем за угол и, скрывшись за зеленью высоких кустарников, я тут же отталкиваю его прочь. Волна приятного успокоения ослабляет мои натянутые нервы, и уже более ровным голосом я добавляю, взмахнув обеими руками в сторону Пита: — И все… это.

Его губы изгибаются в кривой усмешке, а голубая лазурь леденеет за одну секунду, тень накрывает лицо, остро очерчивая скулы. Разочарованно выдыхаю, так как прекрасно знаю, что на смену радушной и любвеобильной маске приходит равнодушие и безразличие. Истинный мужчина, что скрывается под каждым слоем обличий по-прежнему остается для меня загадкой, пугая и завораживая одновременно.

— И я не в восторге от нашей мизансцены, — с издевкой отзывается он, явно позабавленный моим дискомфортом. Его брови взлетают вверх, в прямом взгляде беззастенчиво пляшут бесенята, а с языка как всегда слетают опасливо дразнящие слова:

— Не понимаю, как ты умудрилась почти дважды выиграть Голодные Игры с такой зажатостью? Ты вроде бы должна быть профессионалом в этой сфере, а?

Противное чувство дежа вю пробегает по телу, обращая кровь в лед и прогоняя те малые крупицы самообладания, что я таким трудом хранила в себе. Без сомнения, он знаком с футажами как 74-ых, так и 75-ых Игр, видел и слышал о несчастных влюбленных во всех интимных подробностях — в конце концов, это было его идеей! А так же ему прекрасно известно о награде, ради которой я обнимала и целовала его, заботилась и рисковала жизнью. Не слишком ли отвратительно упрекать меня в том, что я делала не по своей воле?

— Ты чудесно справлялся за двоих! — парирую, но не даю этому бессмысленному спору продолжиться: со мной ему не получится совместить приятное с полезным и отвлечь от настоящих проблем. Словно кот он любит поиграть с добычей перед тем как принять решение: отпустить или съесть, но ведь и мыши умнеют со временем.

За те несколько встреч и разговоров, я осознала, что мы с Питом слишком упрямы, очень дерзки и предпочитаем держать мысли и эмоции при себе, что изначально обрекает любое взаимодействие на ссору. Однако в то же время эти качества кажутся неплохой отправной точкой: возможно, мы сможем по-настоящему понять друг друга. Я помню как Пит пришел ко мне в палату после допроса: он попросил рассказать о себе и был внимателен, потому что знал, что это важно. Так же, как и судьба Эффи.

На протяжении разных этапов отношений с Гейлом методом проб и ошибок я научилась понимать — когда нужно дожать, а где лучше отступить. Сегодня в кафе я подчинилась ему, и теперь должна пойти до конца.

Не то, что бы у меня много опыта в этом деле, так как единственным близким мужчиной в моей жизни остается Гейл, я знаю, что действовать нужно по-другому. Гейл Хоторн — человек действия, импульсивный и эмоциональный, воспринимающий только командный тон, и он никогда не видел в моих глазах и капли сомнения, пока я требовала желаемое. Только вот Пит Мелларк является его полной противоположностью. Будучи голосом рассудка, он тщательно обдумывает все варианты развития событий, взвешивает «за» и «против» и запасается планами отступления, что делает столь привычный метод бесполезным. Привыкший контролировать всех и вся, он останется глух и нем к другим и их приказам. Я должна быть гибче.

— Пит, — несмело начинаю я и прикусываю губу, когда его пронзительный взгляд сканирует меня с головы до ног, уже готовый дать отпор. И зажав свою дерзость и гордость в кулак, тихо прошу: — Я просто хочу знать почему.

Мелларк снова одаривает меня кривой улыбкой, но все же отвечает:

— Ты слишком непредсказуема, но твои эмоции очень легко прочитать. Мне было нужно что-то более неожиданное, чтобы отвлечь мисс Бряк от тебя. За те десять секунд, что у меня были, я не смог придумать ничего лучше, чем представить тебя моей девушкой, — широкие плечи быстро взлетают и опадают вниз, словно это ничего не значит. По-крайней мере для него и для меня, в то время как для остальных подобная новость стала бы настоящей сенсацией: одинокий главный миротворец, к тому же весьма привлекательный, давно является основной мишенью газетчиков и сплетников. И все же это не то, о чем я спросила.

— Я догадалась об этом почти сразу, — ухмыляюсь, опустив глаза вниз, заправляю выбившийся локон за ухо и продолжаю: — и я не злюсь на тебя за это. Только за то, что ты слегка увлекся процессом.

— Боже, Китнисс, я лишь обнял тебя за талию! — смеется Пит, расслабляясь и оживая. Голубые глаза теплеют, а от смеха на щеках появляются ямочки. И мое сердце замирает от того, насколько естественным это выглядит.

— Однако я спрашивала о другом, — осторожно произношу, боясь спугнуть его ослабленную защиту. — Почему ты не рассказал мне об Эффи с самого начала?

К моему огромному разочарованию, улыбка тает на его губах, а серьезность прогоняет смешинки из глаз. Мой вопрос возвращает его к текущим проблемам и по усталому вздоху, я понимаю, что их немало на его плечах.

— Это не дорожный разговор, — отмахивается Пит, та малая толика настоящего снова скрывается под маской миротворца, но я не должна отступать. Только не сейчас.

— Мы могли бы пойти куда-нибудь, — неуверенно предлагаю, однако это еще больше отталкивает его от меня.

Когда-то он был напарником и союзником, равным игроком в команде вместе со мной и Хеймитчем, который брал и отдавал, ничего не прося взамен. И я любила его за это. За его терпение и обожание, даже если честность — это все, что я могла ему предложить. А теперь он лишь использует тех, кто ему нужен, как по неопытности делала я. Мы оба бессердечные существа, ведомые по жизни собственным эгоизмом. И если я хочу добиться желаемого, я должна дать ему то, перед чем он не сможет устоять.

— Тогда проводи меня до дома и не дай вернуться в кафе или влипнуть в очередную историю.

Его правая бровь скептически взлетает вверх, широко распахивая глаза в удивлении и недоверии. Я не могу винить его в этом, ведь разумная часть меня так же не понимает почему я добровольно захожу в расставленные сети, хотя знаю, что так нужно. Медленно поворачиваюсь в сторону кафе, подталкивая его к компромиссу.

— Хорошо, — тут же сдается он, по-прежнему не сводя с меня косого взгляда, но получая в ответ мою благодарную улыбку. — Хотя я очень сомневаюсь, что в зарослях притаилась еще парочка напившихся в стельку мужчин.

Одно упоминание вчерашней стычки тревогой будоражит кровь, и я интуитивно пячусь подальше от Пита, сжимая кулаки, когда он делает шаг навстречу, хотя прекрасно знаю, насколько глупо это выглядит.

Дышите. Медленно сосчитайте от одного до десяти.

Собственный голос трехгодичной давности громким эхом звучит в голове, но столь простые советы по борьбе с паникой, что я давала своим ученикам, кажутся до безумия нелепыми и не выполнимыми. Ведь рассказывать о том, что постоянные переживания и опасения со временем попросту впитываются глубоко под кожу и становятся неотъемлемой частью тебя, не положено. И Китнисс Эвердин как Огненная девушка или Сойка-пересмешница пережила немало угроз и стрессовых ситуаций, что страх как сорняк врос глубоко в сердце.

— Китнисс, — тихо окликает меня Пит, не рискуя подходить ближе, — ты в безопасности, ты со мной!

Мои мечущиеся из стороны в сторону зрачки застывают, встретившись со спокойной лазурью напротив, пока паника в душе прислушивается к его заверениям, сомневаясь и не доверяя. Однако подсознательно я тянусь к этому голосу из прошлого и словам, которые раньше спасали от самых худших кошмаров.

— Пока ты со мной тебе нечего боятся, — киваю, хотя знаю, что он — единственный, кого я должна опасаться.

И снова напоминаю себе, что я делаю это не ради себя, а ради Эффи, Хеймитча, Иви и их малыша — в этот раз разбитое сердце не собьет меня с единственной верной тропинки. Я люблю Пита Мелларка, который уже навсегда потерян для меня. Чувство, что камнем тянуло в бездну горя и сожалений, больше не тяготит мою душу, превратившись в нечто светлое и… приятно ностальгическое.

— Идем?

Главный миротворец утвердительно кивает головой и пропускает меня вперед, создавая между нами дистанцию в два шага — безопасную для нас обоих. Никто не спешит продолжить разговор; гравий тихо хрустит под ногами, изредка перебиваемый громкими детскими криками с пляжа на другом конце парка. Угнетающая тишина практически сводит меня с ума, но спросить напрямую будет огромной ошибкой — уж слишком непредсказуемо его настроение. Прежде, чем мы сможем поговорить о серьезных вещах, необходимо найти «общую землю» — тему, от которой нам обоим будет комфортно оттолкнуться. После долгих раздумий достаточно безобидной кажется только одна.

— Как ты?

— Спасибо за помощь вчера, — произносим одновременно и замираем, смущенные тем, что наши мысли сошлись.

— Пожалуйста, — Пит пожимает плечами, позволяя разговору развиться несколько дальше, — хотя мне только осталось наказать провинившихся. Немного исправительной работы пойдет им на пользу, — добавляет мужчина, заметив, как мои брови ползут вверх.

Мы снова молчим.

Мама советует найти то, за что стоит бороться, фитиль, что неустанно будет подпитывать мой огонь, но что если Пит Мелларк всегда будет им? Начиная с весеннего одуванчика и заканчивая тайной, что скрыта холодом голубых глаз?

Тот день, когда он увидел меня под яблоней своего дома, стал самой первой искрой, что спустя много лет превратилась в неконтролируемое пламя, потому что его не было рядом, чтобы не допустить самого худшего. Я и Сноу — лишь две стороны одной медали, что использовали силу по-разному, но с одной целью. Бросив хлеб, он дал мне выбор: измениться или продолжить жить как прежде. Каждый его шаг, будь то признание в любви или ложь о ребенке перед всем Панемом, всегда был предложением, от которого я могла отказаться. Возможно, поэтому мы терпим поражение за поражением, не зная, как навести порядок в общем доме, чтобы каждый жилец был доволен и счастлив.

Впервые в жизни, я спрашиваю сама себя, что бы сделал городской мальчишка, чье имя было начертано на бумажке, что выбрала Эффи Бряк среди многих других семь лет назад?

И вот тропинка выводит нас к коттеджу моей матери, но в глубине души я понимаю, что это конец другого пути, окончание десятилетий войн, страха и контроля, что даст начало новой эре и другому оружию, более сильному и, самое главное, безопасному.

— Китнисс! Китнисс! — радостно кричит мой самый любимый голос на земле, а топот маленьких ножек по деревянному крыльцу полностью захватывает мое внимание. Джем, сияя от счастья, несется прямиком в мои объятия и подставляет пухлую щечку под мимолетный поцелуй.

— Она приехала, Китнисс! — радостно сообщает он и указывает на семенящую за ним хрупкую фигуру в дверном проеме. — Мама приехала!

— Я же говорила, Джем! — улыбаюсь в ответ, аккуратно передавая малыша в объятия матери. Прим удивленно приподнимает бровь, заметив застывшего за моей спиной Главного миротворца, но быстро приходит в себя.

— Бабушка зовет всех обедать, — обыденно произносит сестра, покрепче перехватывая ерзающего сына. — Можете к нам присоединиться, мистер Мелларк!

— Благодарю за приглашение, мисс…ис, — отстраненно отвечает Пит, все эмоции как всегда скрыты за маской, а голубые глаза тут же находят золотой обруч на ее левой руке. — К сожалению, у меня важные дела.

Прим кивает, но прежде чем уйти, ее глаза встречаются с моими в немом вопросе.

— Я буду через пять минут, — обещаю и взглядом провожаю их с Джемом, пока они не скрываются за дверью.

— Я просто хотела сказать, — начинаю, нисколько не смущаясь безразличия и холода собеседника, — что обе стороны не правы.

Главный миротворец хмурится, не понимая, к чему я веду.

— Что ты имеешь в виду?

— Выбор, — горько усмехаюсь, жалея, что мне потребовалось столько времени, потерь и боли, чтобы осознать столь очевидную вещь. — Когда двенадцатилетний мальчишка по имени Пит Мелларк увидел под своей яблоней изголодавшуюся нищенку и бросил ей буханку хлеба, — главный миротворец отводит взгляд и шумно выдыхает, не скрывая раздражения — однако ему невдомек, что любовь здесь последнее, что играет роль. — Он подарил ей нечто большее, чем долгожданный кусочек еды. Он дал ей выбор: остаться под яблоней и жить как прежде или встать и что-то изменить.

Разумеется, он тут же понимает, что я пытаюсь сказать; осознание оживляет ледяной взгляд, но прежде чем он находит нужные слова, я продолжаю:

— Сейчас в твоих руках куда больше, чем буханка подгорелого хлеба. Почему бы этому Питу Мелларку не сделать тоже самое?

— То есть обнародовать секретную информацию, — криво усмехается он, но и не спешит отказывать. Его рациональный мозг тут же находит крупицы разумного решения проблемы.

— Дать выбор, — мягко поправляю и осмеливаюсь улыбнуться, зная, что пришло время прощаться. — Возможно, стоит начать с самого себя.

И я ухожу, не оглядываясь и не говоря до свидания. Впервые за много лет я иду навстречу неизведанному с не тлеющей надеждой в груди, с покоем в душе и миром с собой. Разумеется, мои кошмары никуда не исчезнут, а тех, кого мы потеряли на этом долгом пути уже не вернуть домой, но, глядя на свою семью, собравшуюся за одним столом, здоровую и улыбающуюся, я знаю, что эти жертвы не были напрасны. Игр больше нет, а вслед за ними навсегда исчезнет власть, построенная на страхе, что позволит людям стереть все до единой границы и просто быть соотечественниками, друзьями, любимыми и союзниками.

И огненная девушка наконец-то сможет просто сиять, а не гореть.

========== Эпилог ==========

Pitiful creature of darkness.

What kind of life have you known?

God give me courage to show you.

You are not alone.

OST The Phantom of the Opera

Какое-то странное, полузабытое чувство будит меня задолго до рассвета и не дает уютной тишине вокруг и теплому одеялу снова погрузить меня в незабытье. Это не похоже на предчувствие или волнение, которое обычно настигает меня в определенные дни и гонит к телефонной трубке для связи с Тринадцатым. Это не срочная необходимость услышать голос Прим, снова и снова повторяющий, что она, Джем и Майки в полном порядке, и я опять переливаю из пустого в порожнее. Это не щемящие душу тоска и одиночество, не тот голод, от которого все внутри плавится и дрожит в предвкушении. Нет, это нечто более глубокое, что не поддается никаким объяснениям, как бы я не прислушивалась, и упрямо не отпускает, наоборот, натягивает мои сердечные струны до предела, но рядом нет никого, чтобы помочь. Однако больше всего меня беспокоит, как от этих ощущений веет опасностью, риском и искушением, чей настойчивый внутренний голос умоляет поддаться и окунуться в него с головой, но при этом не дает никаких гарантий, что все будет хорошо.

Возможно, это лишь новый виток в привычном режиме моей изоляции от политики и прочих проблем, жажда разбавить спокойные будни и обыденность действий хоть чем-то другим, новым, важным. Только вот практически все позабыли, что Китнисс Эвердин была нечто большим, чем простой соседкой и жительницей дистрикта Двенадцать. И даже я не помню ни материала, из которого был сделан костюм Сойки-пересмешницы, ни тяжести его брони, ни силы отдачи тетивы, словно каждое воспоминание было стерто, но не Сноу, а более могущественным врагом — временем.

Два с половиной года — вполне достаточный срок, чтобы примерить, привыкнуть и прикипеть к новым, еще неизведанным ролям, что нам преподносит жизнь. И сейчас, быть тетей и всегда доступной няней для Джема все, что мне нужно. В конце концов, именно этого я и хотела, когда десять лет назад вызвалась первым добровольцем в дистрикте Двенадцать — безопасного и счастливого будущего для Прим.

Однако то странное предчувствие не проходит, а гонит меня из постели к комоду, где я, не глядя в зеркало, заплетаю отросшие до лопаток волосы в свободную косу и выуживаю из ящика свежее полотенце. Даже ледяной воде из-под крана не удается прогнать его, наоборот, его отголоски по-прежнему зовут меня туда, не знаю куда, пока я выбираю наряд в гардеробной. Его загадка продолжает мучить меня и дальше, когда я спускаюсь по лестнице, захожу на кухню, беру в руки пустой чайник и подхожу к раковине, чтобы набрать воды. Мой взгляд рассеянно блуждает по дому напротив, но в мыслях я все еще пленница чего-то, что за гранью моего понимания.

Из-за шума льющейся воды не сразу слышу знакомую трель телефона из кабинета и, закрыв кран и отставив в сторону чайник, спешу ответить на звонок единственного человека, которому позволено набирать мой номер в любое время суток.

— Здравствуй, Финник! — приветствую я друга, широка улыбаясь, хоть он и не может видеть этого.

— Доброе утро! — доносится с другого конца линии уже ставший родным голос, и я могу представить его фирменную ухмылку, в которой сейчас растянуты его губы. — Надеюсь, я не разбудил тебя? У вас ведь еще и семи нет.

И действительно, порой такие вещи как часовые пояса перестают что-то значить, когда потребность в друге и его поддержке снимают трубку и начинают набирать номер. Тем более, я знаю, что это единственное время, когда он может это сделать, прежде чем отправиться на работу.

— Все в порядке, — успокаиваю и присаживаюсь на уголок стола, — я уже не спала.

— Я просто хотел пожелать удачи, — признается Одэйр, — а сделать это в подходящее время, но находясь глубоко под землей я, к сожалению, не могу.

В этот раз улыбка на моих губах скорее горькая, а воображение тут же рисует длинные серые туннели коридоров Тринадцатого, которые он и еще несколько сотен добровольцев обследуют прежде чем законсервировать навсегда. Решение восстановить дистрикт на поверхности было принято давно, но как всегда планирование и проектирование отнимает слишком много времени.

— Спасибо, Финник!

— Майки обещал сделать запись пока Прим на дежурстве, а он нянчится с Джереми, так что я обязательно наверстаю упущенное, — заверяет он. — Они тоже желают тебе удачи. Особенно Джем. Он так не скучает по родителям, как по тёте Китнисс.

Громко ухмыляюсь, прекрасно понимая что он имеет в виду. Спустя всего тримесяца после родов в новом медцентре в Двенадцатом Прим сразу же вернулась к мужу и к работе в Тринадцатом, а Джем остался со мной до тех пор, пока не окреп достаточно для путешествия к родителям. Разумеется, с их-то работой я проводила с мальчиком куда больше времени, чем они.

— Без него здесь тоже скучно.

— Знаешь, мой сосед по комнате недавно спрашивал о тебе… — неуверенно начинает Финник, но замолкает, услышав мой судорожный вздох.

Сердце пропускает удар, и вся теплота разговора испаряется, словно по щелчку пальцев. Нет, из всего, что было, я не хочу ворошить это прошлое. Я благодарна, что его компания сглаживает и отвлекает Финника от его собственной раны, но наши с ним дороги разошлись давно.

— Может, ему что-нибудь передать?

— Нет, — твердо произношу и прикусываю губу перед тем, как продолжить: — Просто ничего не говори ему про меня.

— Хорошо, — тут же отзывается Одэйр. — Это к лучшему, он практически смирился со всем, хотя нянчиться с Джемом мне нравится больше, чем с ним.

Смеюсь, чувствуя, как напряжение сходит на нет, и разговор снова приобретает былую теплоту. Еле уловимый, но достаточно долгий сигнал нарушает паузу и друг обреченно выдыхает:

— Пора на смену. Еще раз удачи, Китнисс, ты справишься! Ты всегда справляешься…

— Не без твоей поддержки, — честно признаюсь, — друг.

— Я знаю, — ухмыляется он и, прежде чем повесить трубку, обещает позвонить потом.

Тем не менее, его слова приносят приятную волну успокоения и я практически не думаю об утреннем предчувствии, когда закрываю двери кабинета и возвращаюсь на кухню. Подхватив полуналитый чайник, я снова подхожу к раковине, подставляю его под кран и тянусь к вентилю, по привычке бросая взгляд на дом напротив.

Отяжелев за долю секунды, металлическая ёмкость с грохотом падает из моей онемевшей руки, но я не обращаю на нее никакого внимания. Мои глаза неотрывно следят за знакомой фигурой в угольно-черной униформе, что замерла у крыльца пустующего дома напротив.

Ноги сами несут меня к входной двери, а пальцы с легкостью справляются с задвижкой и бесшумно отворяют ее, но видение не исчезает, наоборот, выглядит реальней некуда. И то полузабытое чувство из моего сегодняшнего сна ведет меня вперед, не внимая голосу рассудка, уговаривающее не поддаваться соблазну.

— Я не знаю, что из этого более странно, — бормочет Пит Мелларк, не оглядываясь, но явно чувствуя, что больше не один. — Само понятие «дом», его сочетание с местоимением «мой» или этот огромный двухэтажный особняк.

Я молчу, застыв позади него и не веря, что спустя восемь лет Пит Мелларк наконец-то вернулся домой. И пусть от того наивного, но решительного мальчишки осталось только имя, он все равно здесь, в Двенадцатом, в уцелевшей от бомбежки деревне Победителей, на пороге того самого дома, что он покинул на кануне жатвы, уверенный, что никогда больше его не увидит.

Секунды кажутся часами, а его судорожный выдох еще более громким, когда он, набравшись храбрости, делает первый шаг вперед.

— Не надо, — вылетает из моего рта быстрее, чем я соображаю, о чем прошу. С удивлением обнаруживаю, как моя правая ладонь крепко обхватывает его бицепс и удерживает на месте. По-прежнему чужие глаза цвета морской лазури непонимающе пронизывают мои, словно пытаются прочесть мои мысли, но быстро сдаются, так и найдя ничего.

— Почему?

Неуверенно пожимаю плечами; он имеет полное право отворить эту дверь в прошлое и встретиться с призраком того Пита Мелларка, что навсегда остался узником под маской Сноу, которую уже не снять никогда. Почему же все мое бытие противится этой встречи?

— Там ты не найдешь ничего, кроме пыли, плесени и грызунов, — уклончиво отвечаю, а мысленно добавляю еще «призраков». Моя рука все так же держит его, не желая отпускать. — Поверь, я столкнулась с тем же почти три года назад, когда вернулась из Капитолия.

Пит хмурится, оглядываясь то на дом, то на меня, словно не в силах решить, что важнее и более желанно. Моя рука скользит вверх по его, очерчивая линию плеч и двигаясь вдоль шеи, пока его покрытая легкой щетиной щека не оказывается под ней. Прикрыв глаза, он принимает прикосновение, медленно и осторожно, словно боясь спугнуть, а я задерживаю дыхание, потрясенная оказанным кредитом доверия.

— Как насчет чая? — предлагаю, кивая в сторону дома напротив. — Я как раз собиралась ставить чайник…

Пит молча соглашается, позволяя взять его за руку и повести за собой, подальше от призраков, прочих теней прошлого и одиночества к дружбе, что еще имеет шансы продолжиться в настоящем. Как опытный солдат Мелларк тут же обводит комнату взглядом, стоит нам зайти внутрь, по привычке задерживаясь на фотографиях в рамках, детских рисунках и игрушках, которых оказывается еще больше на кухне. Стараясь не мешать его наблюдениям, я снова подхожу к раковине и наполняю чайник до краев, прежде чем поставить на плиту. Хоть хозяйка из меня всегда была не самая лучшая, я все равно пытаюсь произвести впечатление, выудив две кружки из фарфорового сервиза вместо простых стеклянных и выложив на стол все сладости, что обычно держу в самом дальнем и высоком шкафу до которого Джем еще не дорос.

— Ты теперь что-то вроде няни? — внезапный вопрос отвлекает меня от сдобы и, подняв голову, обнаруживаю своего гостя в дверном проеме кухни, чьи глаза теперь неотрывно следят за тем, как я наполняю вазочку печеньем и прочими сладостями.

— Участь любой одинокой и практически незанятой тёти, — пожимаю плечами и жестом приглашаю его за стол. — Тем более, мне и самой иногда необходима компания.

— Понимаю, — роняет Пит, не замечая, что каждое его откровение, словно мелкий пазл, что так любит собирать Джем, и из которого я наконец-то начинаю складывать цельную картинку. И если он позволит, то человек под маской главного миротворца в скором времени обретет лицо, душу и сердце.

Чайник на плите тихо посвистывает, требуя внимания, и я, сняв его с конфорки, тянусь за фарфоровым заварником в тон чашкам и баночкам, где хранится рассыпной чай.

— Зеленый или черный? — интересуюсь, а рука замирает на полпути.

— Черный, пожалуйста, — тут же отзывается Пит, до ушей долетает тихий скрип стула, говорящий, что главный миротворец устроился поудобней. Радуюсь, что хоть где-то наши вкусы совпали, и достаю банку с излюбленным черным чаем с высушенными листочками смородины, малины и мелиссы, чей аромат так сильно напоминает о счастливых моментах из детства. Закончив, ставлю заварник на стол, разливаю кипяток по кружкам и устраиваюсь напротив молчащего Пита.

— Ты приехал на открытие?

Чистые голубые глаза тут же взлетают вверх, отвечая утвердительно, в то время как он берет свою кружку и делает глоток, заедая печеньем.

— Вкусное, — сообщает он, прожевав, — твоя работа?

Прыскаю в ладонь, а на щеках появляется легкий румянец.

— Ни в коем случае, — мотаю головой, давая понять, что стрепня не является моим отличительным качеством. — Из новой пекарни в городе. Покупаю для Джема.

— Не любитель сладкого?

— Предпочитаю мясо, — пожимаю плечами, ведь это то, чем я жила много лет. И хоть время от времени я охочусь, это больше как хобби, нежели острая необходимость. — А ты?

— Ем все, что попадется под руку, — усмехается он и принимается за пышную булочку со сливочным кремом. — Работа, сама понимаешь.

Хмурюсь, пока он не смотрит, не понимая как можно ставить работу выше таких важных вещей, как прием пищи или сон. Что бы Пит не думал о себе, он всего лишь человек. Ответственный, трудолюбивый, упрямый, но человек. Однако, глядя на то, как он с блаженной улыбкой уплетает одну сдобу за другой, совсем как Джем, я сдаюсь, и уголки моих губ ползут все выше и выше, пока щеки не начинает покалывать от напряжения. Так мы и завтракаем, обсуждая какие-то мелкие, абсолютно неважные темы, превращая их в нечто особенное и не замечая, как минуты превращаются в часы.

Около девяти утра нас прерывает сигнал радиоприемника на запястье у Пита, требуя незамедлительного ответа:

— Золотой-1, сообщите свое место нахождения! Прием!

Закатываю глаза и прыскаю в кулак, пока Главный Миротворец качает головой и ухмыляется, занося палец над кнопкой.

— Керин, это Золотой-1, прием! Я на пути к штабу, — отчеканивает Пит с уже привычной для него отстраненностью, но маска равнодушия так и остается в стороне.

— Принято, Золотой-1! Вас встретить?

— Нет необходимости, Керин! Буду через пятнадцать минут, — обещает Мелларк и прерывает радиосвязь. — Как ты, наверное, заметила, мне пора выдвигаться, — обращается он уже ко мне, вставая со своего места. — Спасибо за чай и за… беседу.

— Всегда пожалуйста! — несмело улыбаюсь, тоже поднимаясь на ноги и провожая его до порога. Пит открывает дверь и оборачивается, словно хочет что-то сказать, но так и не находит храбрости.

— Встретимся на открытии? — произношу я настолько неуверенно, что простая фраза превращается в вопрос.

— Я буду в первом ряду, — обещает он, спускается с крыльца и поворачивает к выходу из деревни, не бросив на заброшенный дом напротив ни единого взгляда.

На удивление его слова только усугубляют мое и так неспокойное сердце. Следующий час я трачу на сборы в город и даже принимаю быстрый душ, что никогда раньше не делала по утрам. Пока мои волосы сохнут, снова перебираю вешалки в гардеробе, рассматривая одно платье за другим, помня об обещании мэру выглядеть презентабельно. Однако, на какой бы наряд не падал мой выбор, глубоко в душе я знаю, что платье — это последнее, что мне хотелось бы сегодня надеть. Когда время начинает предательски бежать все быстрее и быстрее, я сдаюсь и примеряю один из купленных в Четвертом комбинезонов, изумрудного цвета и приятного к телу хлопка. Свободные брюки-клеш вполне сходят за длинную юбку, а короткие рукава и V-образный вырез нисколько не стесняют движений и не делают похожей на нарядную куклу. От привычной дикарки из Шлака меня отличают только аккуратно заплетенные косы, которые мама всегда называет «замужними», хотя их носит практически каждая девушка каждый день, независимо от ее социального статуса. И когда до одиннадцати остается всего двадцать минут, я тоже выхожу из дома и спешу в город по той же тропе, которой ушел Пит.

Чем ближе к центру города я подхожу, тем больше людей мне встречаются; все спешат к главной площади, где еще вчера установили небольшую сцену для торжественного открытия первого многофункционального центра для людей, которым нужна помощь. Такие учреждения уже открылись в других уголках Нового Панема, и вот, очередь дошла до Двенадцатого, который как феникс продолжает возрождаться из пепла и обломков, что оставил после себя Сноу. На умытых дождями и высушенными порывами ветра улицах снова выросли дома и магазины, большой крытый рынок и мемориал в память о тех, кого мы потеряли. И вот, наконец-то, появилось место, куда может придти каждый, будь он жителем дистрикта или Капитолия, и сделать запрос о своем прошлом или пропавших родственниках.

Пробравшись ближе к сцене, я без труда нахожу знакомую пару прямо у ступеней, жарко дискутирующих из-за очередной мелочи. Ухмыляясь и одновременно качая головой, спешу к ним присоединиться.

— Привет, соседям! — громко произношу, чтобы уж точно привлечь их внимание. Первым ко мне оборачивается Хеймитч в своем лучшем костюме, лицо красное от негодования.

— Китнисс, ну хоть ты ей скажи, что с таким животом ей на сцене делать нечего! — восклицает бывший ментор, умоляя поддержать и помочь. Мой взгляд падает на его жену, что уперев руки в бока и гордо вздернув нос, упрямо стоит на своем праве быть рядом, хочет он этого или нет. Длинный и широкий сарафан в цветочек уже не в силах скрыть ее раздувшийся до размеров тыквы живот, в то время как румянец на щеках делает ее прелестной даже в гневе.

— Да, Китнисс, скажи этому паникеру, что мне лучше знать, что я могу, а что нет! — язвит Иви, очень похоже передразнивая и до того нервного мужа.

— А если тебе приспичит рожать прямо на виду всего дистрикта? Будь же благоразумной, женщина! — не унимается Хеймитч, явно не понимая, что тем самым способствует тому, от чего желает ее уберечь. Иви лишь больше хмурится, сжимая полные губы в тонкую линию, говорящую, что она не сдастся ни за какие коврижки.

Порой мне совсем невдомек как эти две упрямые донельзя личности уживаются под одной крышей. Уехав из Четвертого раньше, чем Эбернети набрался смелости рассказать об Эффи, а его миссис признаться, что ждет ребенка, я ни разу не пожалела о пропущенном скандале, который по словам мамы слышали все ее соседи. Теперь же, когда они решили окончательно осесть в Двенадцатом, я страшусь того момента, когда подобное повторится вновь. И если я хочу остаться другом им обоим, то придется научиться молчать, не принимая ничью сторону.

— Мисс Эвердин, мистер и миссис Эбернети, прошу занять ваши места, — обращается к нам организатор и указывает на выставленные в ряд стулья на левой стороне сцены. Иви, приподняв подол, первой взбирается по ступеням, а Хеймитч семенит следом, готовый в любой момент броситься на помощь. Замыкая сею процессию, мой взгляд пробегает по зрителям пока не находит облаченную в черное фигуру в окружении других высокопоставленных людей в первом ряду.

Последним на сцене появляется мэр Хэддерсон, которого все знают как усердного и трудолюбивого шахтера Тома, который был одним из немногих, кто вернулся на родину и организовал ее возрождение. Кивнув организаторам, он подходит к микрофону и начинает свою вступительную речь. Мои ладони начинают сильно потеть, предчувствуя, что скоро настанет и мой черед сказать пару слов. Том вежливо благодарит Президента и в особенности Главного Миротворца, Пита Мелларка, автора и главного учредителя проекта, который признательно кивает в ответ. Упомянув еще пару имен, мэр уступает свое место мне.

Неуверенно подхожу к микрофону, а память услужливо подкидывает воспоминания из нашего с Питом тура Победителей, изможденные тяжелой работой лица людей и нелепые карточки, исписанные каллиграфическим почерком Эффи. Как тогда, так и сейчас я смущенно жмусь, не придумав, с чего начать и что сказать. Разговоры никогда не были моей сильной частью, да и мне никогда не достичь того ораторского мастерства, коим обладал мой бывший союзник.

— Пит Мелларк, — шумно сглотнув, произношу и встречаюсь с искренним удивлением в упомянутом обладателе голубых глаз. И я не отвожу взгляда, зная, что поступаю правильно. — Главный Миротворец, солдат, земляк и друг, что был потерян для меня долгих пять лет, но который не побоялся прийти и встретиться с собственным отражением, — делаю паузу, а затем обвожу взором собравшихся друзей и горожан. — Так пусть его история послужит примером для каждого, кто желает знать имя незнакомца, которого вы видите в зеркале каждый день. А я, как и многие другие, буду здесь, как пример, что всегда есть кто-то, кто ждет вашего возвращения.

Меня одаривают аплодисментами, но я не слышу ни одного из них, просто возвращаюсь на свое место, где Иви находит мою трясущуюся руку и крепко сжимает. Речь Хеймитча проходит мимо моих ушей, так как мой мозг все еще сосредоточен на том, что я только что сказала, прокручивая и взвешивая каждое слово. Однако с каждым разом я все больше убеждаюсь в их правильности. Ведь это всегда был Пит, начиная с весеннего одуванчика и заканчивая незнакомцем с его лицом, две сущности которого одинаково дороги мне и без которых не было бы той Огненной девушки, что зовется Китнисс Эвердин.

Мероприятие проходит без сучка и задоринки и радостные жители расходятся по домам, чтобы отпраздновать, и мы с Хеймитчем и Иви, поблагодарив мэра за оказанную честь, собираемся последовать их примеру, когда фигура в черном неожиданно вырастает перед нами.

— Впечатляющая речь, — признает Пит, но за гордой бравадой скрывается нечто большее, — я польщен.

— Ты это заслужил, — пожимаю плечами, не зная, что еще добавить и куда подевалась та легкость, с которой мы беседовали за завтраком.

— Рад снова видеть тебя, парень, — приходит на помощь Хеймитч, — хоть ты и все равно ведешь себя как важная капитолийская шишка.

Мелларк криво улыбается, оценив намек, и спешит откланяться.

— Ну, всего хорошего, — бросает он напоследок, а затем кивает мне: — Китнисс.

— Мой муж хотел сказать, что он будет счастлив, если вы присоединитесь к нам и Китнисс за праздничным обедом, мистер Мелларк, — вставляет Иви, стараясь незаметно одернуть Хеймитча за руку. — Не правда ли, дорогой? — с нажимом добавляет она.

— Заходи…те, если хотите, — сдается он, но Пит даже не смотрит на бывшего ментора и друга, его взгляд сосредоточен на мне, утопая в полных надеждой серых глазах.

— Благодарю за приглашение, миссис Эбернети, — вежливо произносит главный миротворец, приемник на его запястье снова начинает пищать. — Обязательно зайду, если будет свободная минутка.

Развернувшись на каблуках, он быстро исчезает среди толпы, оставляя нашу маленькую компанию в одиночестве.

— Хеймитч, где твои манеры? — обреченно выдыхает Иви, закатывая глаза. — Как ребенок, честное слово.

Однако я знаю, что это не отсутствие должного воспитания, а Эффи, что все еще стоит между ними. Хоть мне и неизвестны подробности их разговора в том ресторане в Четвертом, он явно провел четкую разделительную черту между ними. Да и Хэймитч не из тех, кто будет послушно подчиняться приказам мальчишки, который раньше всегда считался с его мнением.

Гордо подняв подбородок и подхватив Иви под локоть, бывший ментор, как ни в чем не бывало, размашистым шагом начинает идти в сторону деревни Победителей, обратно в тихую и обычную жизнь, которую мы все, так или иначе, заслужили. Только вот, чем ближе я к большому и наполненному одиночеством дому, тем сильнее меня тянет ко всему, что потенциально излучает опасность и обещает изменения. И как бы раньше я не стремилась к покою и изоляции, четыре стене слишком быстро превратились в темницу, из которой моей фривольной натуре хочется упорхнуть раз и навсегда.

Распахнув перед нами дверь своего дома и пропустив дам вперед, Хэймитч молча скрывается за дверями своего кабинета, где он, несомненно, просидит до самого обеда, а мы с Иви передвигаемся на кухню, чтобы его приготовить.

По негласной договоренности я принимаюсь за тушку гуся, которого Эбернети еще утром ощипал и выпотрошил, в то время как его жена достает из холодильника заранее помытые овощи для гарнира. Тихо мурлыкая себе под нос какую-то песенку, она ловко очищает от кожуры картошину за картошиной, пока я промываю и натираю специями мясо. Внезапно ее напев обрывается и, отложив ножик и картошку, Иви облокачивается о столешницу левой рукой, в то время как правая обвивает внушительно выпирающий под сарафаном живот.

— Иви? — обеспокоенно спрашиваю я, замирая в нерешительности и поднимая перепачканные руки вверх.

— Все в порядке, — отмахивается девушка, вымучивая улыбку. — Он просто разминается.

— Ты уверена?

— Абсолютно, — кивает она и выпрямляется, снова принимаясь за картошку. — Видишь, уже прошло.

— Ты готова? — интересуюсь я, так же сосредотачивая внимание на гусе. Это не первая глубоко беременная женщина в моей жизни, и хоть мой разум знаком со сложностями этого процесса, мое тело все еще дрожит от ужаса осознания того, через что они проходят каждый день. Уж лучше быть самой лучшей тетей для Джема, чем столкнуться со всем… этим.

— Более чем, — честно отвечает Иви, ее губы мечтательно расплываются в улыбке. — Да, этот ребенок многое изменит. Возможно, до Хэймитча наконец-то дойдет, что пора повзрослеть.

Громко фыркаю, не вполне представляя бывшего ментора с младенцем на руках и серьезным видом, но с другой стороны, впервые в жизни он будет учить таким простым вещам как первое слово, первые шаги или как правильно держать ложку, а не тому как понравиться спонсорам и выжить, не имея при этом никакого другого оружия, кроме как храбрости и смекалки.

— В конце концов, до него дойдет, что ты лучшее, что случилось в его жизни.

— О, ему это известно, — мягко смеется девушка, — но пройдут года, прежде чем он наберется смелости признаться мне в этом.

Улыбаюсь в ответ, однако Иви, вытерев руки о полотенце, накрывает ладонью мое плечо в дружеском жесте:

— Нам, женщинам, это ясно с самого начала, когда мужчинам требуется куда больше времени признать очевидное. Особенно таким упрямым и самоуверенным, как Хэймитч.

Киваю, прекрасно понимая кого она имеет в виду, но не позволяю искрам надежды запрыгнуть на мой фитиль. Всего лишь раз заглянув под маску, которой он усердно пытается прикрыться, я перестала бояться напущенного холода и равнодушия, ведь настоящий страх вызывает пустота его души, которую он, увы, не в силах заполнить в одиночку. И как бы он не старался, горькие слезы по его несчастной судьбе не смогли охладеть и обратиться в слезы ненависти, все мое естество слепо продолжает тянуться к нему, осторожными, медленными и мелкими шажками, погружаясь в бездну крепости, что он воздвиг. Да, пройдут года, прежде чем я смогу прогнать эту пустоту, заполнив ее поддержкой и пониманием, но кто сказал, что любые отношения — это не результат ежедневной, упорной и тяжелой работы?

Следующий час мы молча занимаемся готовкой и сервировкой, даже Хэймитч выползает из своего убежища на ароматный запах жареного гуся. Все той же компанией мы устраиваемся за столом и приступаем к трапезе, беседуя о таких простых вещах, как погода и домашние дела. Время пролетает незаметно, и когда за окном начинает темнеть, я понимаю, что пора домой. Утомленная дневными заботами Иви, не поднимаясь с места, машет мне на прощание и даже Хэймитч, чье настроение заметно улучшилось, расщедривается на пожелание хорошего вечера.

Оставив семейную чету наедине, покидаю их жилище и на пути к своему думаю об этом теплом весеннем деньке и обо всем хорошем, что случилось за сегодня. Слишком увлеченная размышлениями, не сразу замечаю одинокую фигуру, что удобно расположилась на верхней ступеньке моего крыльца. Едва завидев меня, она поднимается и спешит навстречу.

— Ты пришел, — тихо бормочу, борясь с сильным искушением прикоснуться к нему, дабы удостовериться, что он не очередная шутка моего воображения.

Губы главного миротворца расплываются в кривой улыбке, привычная маска снова прячет от меня любые эмоции.

— Я же не мог не попрощаться? — пожимает плечами Пит, а затем добавляет, увидев разочарование на моем лице: — Я должен вернуться в Капитолий, но у меня есть в запасе еще пара часов.

Молча киваю, принимая его условия, и указываю в сторону луговины в немом предложении, на которое он тут же соглашается.

— Почему ты не зашел на обед? — спрашиваю, когда потихоньку мы выходим из Деревни Победителей.

— Твой друг меня не выносит, — ухмыляясь, отвечает Пит, словно это его совсем не беспокоит.

— Он никого не выносит, — поправляю я, отчего ухмылка на его лице становится еще шире.

Некоторое время мы просто идем в тишине, заново протаптывая тропу в то самое место, куда каждый житель дистрикта иногда продолжает заглядывать. Простая поляна, что каждое лето обрастает ковром из диких цветов, нашла особое место в сердце каждого своего посетителя. Кто-то ищет там спасения как и в ту роковую ночь, а для кого-то это единственная возможность поговорить с теми, кого уже нет, не тая свои мысли от ветра или птиц, что обязательно доставят послание адресату. Однако для девчонки, что бегала сюда, чтобы нарвать свежих одуванчиков или спрятаться от жестокой реальности в компании лучшего друга, луговина навсегда остается символом свободы и возможностью побыть наедине с собой.

— Что это за место? — с любопытством интересуется Пит, оглядывая ожившую после зимы зеленую траву и постепенно распускающуюся листву высоких деревьев вдалеке.

— Мы называем ее луговиной, — охотно объясняю, а затем, оглянувшись назад, добавляю: — Здесь раньше был забор, определяющий границу дистрикта.

Заметив довольно-таки длинный ствол упавшего дерева, киваю в его сторону и предлагаю присесть. Удобно устроившись в нескольких сантиметрах друг от друга, мы снова молчим и наблюдаем, как солнце медленно исчезает за горизонтом. В какой-то момент ловлю на себе его сосредоточенный взгляд, от которого мне становится неловко.

— Ты была права, — внезапно произносит он, а я хмурюсь в ответ, не понимая, что он имеет в виду. Тонкие губы расползаются в теплой улыбке. — Я не вправе нести это бремя, сгибаясь под его тяжестью, и я больше не могу и не хочу быть созданным с определенной целью оружием Сноу. Я устал брать ответственность за его наследие, я — миротворец, а не его приемник. Я хочу гордиться тем человеком, что смотрит на меня в отражении каждый день.

Прикусив дрожащую губу, я теряюсь в бездне его голубых глаз, чистых и искренних, и уступаю утреннему голосу, что так настойчиво манил меня к нему, по-прежнему опасному, не менее загадочному и неспособному гарантировать, что все будет хорошо.

Бедное создание, взращенное в темноте и не знающее иной жизни, в которой всегда есть место друзьям, семье и любви. Глубоко вздохнув и собрав все мужество, что еще течет во мне, я подаюсь вперед и прижимаю его к себе, доказывая снова и снова, что он больше не одинок. И Пит Мелларк верит мне, крепко обнимая в ответ.

========== Бонус-глава. Сюрприз ==========

Сумерки все больше и больше окутывают столицу в свои крепкие объятия, а ее местные жители вовсю наслаждаются этим дивным вечером: кто дома, кто в кафе, а кто на прогулке в парке: ведь рабочий день закончился ещё три часа назад, но только не для Главного миротворца.

Вдыхаю полной грудью свежий воздух, в котором со времен открытия купола больше не чувствуется искусственного вмешательства, а правая рука уверенно сжимает черный зонт-трость, который так и не пригодился сегодня несмотря на заверения синоптиков. С неточными метеорологическими сводками, которые частенько преподносят сюрпризы, я пока ещё не могу свыкнуться, искренне не понимая их существования и пользы. Раньше я четко знал, что если прогнозируют солнце, то так оно и будет, однако теперь, при таком же раскладе, я все чаще и чаще прихожу домой промокшим до нитки. Зонт становится не просто необходимостью, а раздражающей привычкой, от которой нельзя отказаться.

И это меньшее, что изменилось. Жизнь в целом из шаблонных действий и алгоритмов, превратилась в непредсказуемый водоворот событий, с головой затягивающий в свою пучину и ускоряющий часы, дни, месяцы… И не имея другого выбора, люди подстраиваются под новые условия, пробуют, осваивают и принимают как свежий природный воздух, которым мы все теперь дышим на равных правах без преград и ограничений.

Ускоряю шаг, кутаясь в привычную черную куртку военной формы от зябкого вечернего ветра и желая поскорее добраться до дома, чтобы унять свой урчащий от голода живот. Сегодня — один из тех дней, когда в череду встреч, совещаний, проверок и просмотров очередной стопки документов мне не представилось возможным втиснуть хотя бы один прием пищи. Однако груз на плечах не становится меньше, наоборот, масса не решенных забот и проблем не отпускают ни днем, ни ночью, наводя на простую мысль, что мне не хватит и целой жизни, чтобы разобраться с каждой из них.

Сворачиваю к подъезду высокого здания, в котором располагается небольшая квартирка, что была выделена для меня. Раньше для экономии энергии в это время уже выключали фонари, погружая длинную аллею в кромешную тьму, однако сейчас можно спокойно прогуливаться по освещенному тротуару, не боясь опоздать к комендантскому часу и нарваться на патруль. Наоборот, все лавочки заняты либо парочками, либо мамочками, следящими за игрой своих чад. Вежливо отвечаю на все приветствия, пока не скрываюсь в подъезде и, не став дожидаться лифта, поднимаюсь пешком на свой этаж. С трудом нашарив в полном всякой всячины кармане ключ, отпираю дверь в свое скромное жилище.

Темнота внутри встречает меня привычной тишиной, когда я тянусь к выключателю и щелкаю кнопкой, включая небольшой светильник в коридоре. Разуваюсь и вываливаю все содержимое карманов на полку у входа, мысленно обещая разобрать весь этот мусор после хорошего ужина. Стягиваю верхнюю одежду, накидываю ее на крючок вешалки, захожу в комнату и застываю на пороге, прислушиваясь к внутреннему голосу, что настойчиво твердит, что в помещении что-то не так. За раздумьями о работе и мечтах о горячей еде, я позволил простым эмоциям взять вверх над разумом, а это недопустимый промах для главы миротворцев, который всегда должен быть начеку. Тело мгновенно напрягается, а мозг тут же просчитывает возможные варианты развития событий, в то время как правая рука находит кобуру на поясе с боку и охватывает рукоять пистолета, готовая достать его в любой момент.

Быстро осматриваю комнату, прислушиваюсь к звукам и медленно, стараясь не шуметь, двигаюсь дальше, в сторону кухни. Щелкаю выключателем, но вместо взломщиков или еще кого похуже обнаруживаю накрытый на двоих стол, за которым уже удобно устроилась Китнисс.

Шумно выдыхаю, убираю руку с кобуры, но остаюсь на пороге собственной кухни, борясь с нарастающим раздражением.

— Как ты здесь оказалась? — резче, чем мне того хочется, спрашиваю я.

Мои глаза оглядывают непрошенную гостью с головы до ног, скользят по красивому, изящно обтягивающему стройную фигуру платью красного цвета, и останавливаются на порозовевших от смущения щеках, пока не встречаются с растерянным взглядом ее серых очей. На секунду опешив, Китнисс теряется, но тут же берет себя в руки, расправляет плечи и неуверенно улыбаясь, отвечает:

— Решила сделать тебе сюрприз.

— Как ты вошла сюда? — не успокаиваюсь я; адреналин в крови не отпускает, закипая все сильней.

— Это… было нелегко… — снова стушевавшись, произносит она.

На минуту повисает тишина; девушка растерянно смотрит на меня, видимо не решаясь сказать что-то еще в свое оправдание, а я продолжаю зло сверлить ее глазами и молчать. Судорожно выдохнув, Китнисс поднимается со своего места и обхватывает себя за плечи, словно желает прикрыться.

— Я, пожалуй, пойду, — безжизненным голосом произносит она и делает первый шаг к выходу. — Извини, что пришла без спроса.

Проскользнув мимо меня, она исчезает в коридоре. Понимаю, что еще мгновение, и она уйдет, быть может, навсегда.

— Постой, — окрикиваю я, спеша за ней и хватая ее за руку. Девушка уворачивается от цепких пальцев и отталкивает меня, что есть силы, пара коротких прядей выскальзывает из ее косы и падают ей на лицо, скрывая глаза. Опешив, замираю в метре от нее, в то время как хрупкие плечи Китнисс начинают дрожать.

— Я больше не хочу послушно сидеть в Двенадцатом и высматривать в окошко, когда же ты соизволишь вспомнить обо мне! Я не желаю быть ночным утешением, от которого сбегают по утрам! — накинув тонкий плащ, она с особым усердием запахивает его на груди и слишком туго затягивает пояс. — Уверена, что таких полно и в Капитолии.

Развернувшись, она хватается за дверную ручку, но я оказываюсь проворнее и, в два шага преодолев расстояние между нами, преграждаю ей путь.

— Пропусти, — чопорно произносит Китнисс, пытаясь прошмыгнуть мимо, но вместо этого попадает в мои крепкие объятия. Ловлю ее руки в свои, прижимая ее спину к своей груди и упиваясь ее особенным запахом, теплом знакомого до мельчайших деталей тела и силой, что всегда будет сопротивляться мне.

И она как всегда права, справедливо упрекая в страхе внести коррективы в свою обыденную жизнь, неумении по возвращению в квартиру снимать не только куртку, но и маску главного миротворца и до утра быть просто Питом. И им легко быть, когда она встречает меня в своем доме, сытно кормит и греет своей нежностью, никогда ничего не прося взамен, но здесь, в плену серых стен и старой мебели я не знаю иной жизни, в которой кроме работы никому нет места. Однако одного ее визита сюда оказывается достаточно, чтобы забыть обо всем на свете и думать лишь о жаре ее тела, прожигающим сквозь нашу одежду.

Обхватив ее одной рукой за плечи, вторая аккуратно отбрасывает с шеи растрепавшиеся локоны, а губы нежно целуют особое место, прежде чем прошептать короткое «прости», в которое я пытаюсь вложить не только извинения, но и обещание стать лучше.

Напряжение еще овладевает ее телом, что недоверчиво замерло в крепких объятиях; мои губы начинают без устали ласкать особо чувствительное место на ее шее, в то время как правая рука обвивает ее за талию, притягивая еще ближе, пока ее пятая точка не встречается с моим пахом. Китнисс тихо охает, почувствовав мое возбуждение, но моя левая рука тут же сжимает одну из ее грудей, принося сладкую боль и мгновенно расслабляя. Девушка запрокидывает голову на мое плечо, прикусив губу в попытке сдержать стон, а моя рука сползает с талии на ее бедро.

Мне приходилось видеть ее разной: скромной, застенчивой, решительной, домашней, доброй и ласковой, но наблюдать как она тает в моих руках, принимая и наслаждаясь моими прикосновениями, оказывается куда более приятным, чем просто секс, что был между нами раньше. С удивлением обнаруживаю, какой силой может обладать простой поцелуй или легкое поглаживание и насколько возбуждающим выглядят ее сжатые вместе бедра.

И хоть нам еще многое нужно сказать друг другу, мы давно пересекли черту, за которой все слова иссекают или превращаются в тишину, а мысли лишь о том, как слиться воедино и позволить страсти полностью поглотить нас. Блаженно прикрыв глаза, Китнисс поднимает левую руку и запускает длинные пальцы в мои отросшие пряди, сжимая и потягивая, в то время как правая впивается в мое бедро, прижимая к скользящему вверх и вниз своему. Она не замечает, как я распутываю пояс ее пальто и распахиваю его подолы, пробегаясь ладонями по тонкой ткани ее платья.

— Пожалуйста, — слетает с ее губ мольба, и я прекрасно знаю о чем она просит.

Резко стянув с плеч девушки ненужный предмет гардероба, разворачиваю ее, подхватываю на руки и впиваюсь в пухлые губы поцелуем, мгновенно углубляя его. Китнисс тут же отвечает и позволяет мне любые вольности. Поддерживая ее одной рукой, второй сметаю с комода все, что вытащил из кармана пятнадцать минут назад и устраиваю на нем Китнисс. Дрожа от желания быть в ней, чувствовать ее, задираю подол платья, а девушка послушно разводит бедра и тянется к ширинке моих брюк, торопливо расстегивая молнию. Рычу, почувствовав ее теплое прикосновение к обнаженной коже, подаюсь вперед и заполняю ее одним резким толчком.

Китнисс разрывает поцелуй, пока мы оба привыкаем к новым ощущениям. Разгоряченная плоть тесно сжимает меня в своих силках, вынуждая спрятать стон в изгибе ее шеи. Мои пальцы слепо скользят по ее плечам, стягивая платье, не заботясь о том, что тонкая материя начинает рваться. Возобновляю размеренные движения, что ее бедра с радостью принимают, прижимаясь тесней. Однако и этого оказывается мало; девушка смыкает свои лодыжки за моей спиной, притягивая ближе и углубляя проникновение. И это не похоже на тот пожар страсти, о котором все твердят и желают. Мир теряет очертания, но обретает невероятную чувственность, способную возвести до небес, до момента, когда кажется, что лучше уже и быть не может.

Внезапно Китнисс всхлипывает, а тело охватывает сладкая судорога, вынуждая ее мышцы сжиматься вокруг меня в заманчивом приглашении присоединиться к ней, которое невозможно не принять.

Не размыкая объятия и тяжело дыша, мы медленно оседаем на пол. Постепенно мир начинает обретать очертания, а вместе с ними возвращается способность мыслить здраво. Без сожаления обвожу взглядом устроенный нами бардак, особенно задерживаясь на испорченном платье, отчего губы расползаются в широкой ухмылке.

— Красивое было платье, — с наигранным печальным вздохом, шепчу я, — и пока мы не купим новое, боюсь, тебе придется остаться со мной.

Китнисс тихо смеется, крепче прижимаясь к моей груди, когда живот снова предательски урчит. Захихикав, девушка поднимается на ноги и протягивает руку, помогая мне встать.

— Если у тебя найдется запасная рубашка, то я тебя покормлю, — обещает она и скрывается на кухне. Пока я выуживаю из шкафа свежую футболку и спешу к ней присоединиться, Китнисс гремит кастрюлями, выкладывая на тарелки тушеное мясо с овощами. Подхожу к ней со спины, прошу развернуться и поднять руки, после чего аккуратно одеваю ее. Получив в ответ благодарную улыбку, мы садимся за стол и приступаем к ужину.

И если таким обещает быть каждый день с ней, то я, пожалуй, смогу к этому привыкнуть.