КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706123 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272720
Пользователей - 124650

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Девушка, пробудившая Мечтателя [Лэйни Тейлор] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Лэйни Тэйлор Девушка, пробудившая Мечтателя

© М. Приморская, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2016

На острове Перьев есть обычай — молодые люди делают своим любимым по одному маленькому подарку в каждый из двадцати четырёх дней Адвента.

У Нив Эллаквин не было любимого и не было даже желания обзавестись им, поэтому, проснувшись первого декабря, она ничего не ждала. Ну, не совсем так. Она ожидала дождя, потому что дождь был такой же отличительной чертой декабря, как и голодные лисицы. И она ожидала покоя. Потому что после того, как близнецы умерли в конце лета и оставили её одну в этом заброшенном месте, покоя у неё было в избытке. И для ровного счёта она ожидала хорошую порцию такой же гнетущей тоски, что не скупясь подавал к столу ноябрь, только ещё более гнетущей. Нив давно привыкла ко всему этому и прекрасно знала: не бывает хороших сюрпризов, бывают только плохие. По вечерам она доставала из сундука одну-единственную заветную книгу, чтобы почитать её при свете камина. Истории на её страницах никогда не менялись — как и все дни жизни Нив. И так должно было продолжаться до самого конца.

Её ноги свалились с кровати, как две свинцовые гири, она села и вздохнула.

— Слишком рано для вздохов, — сказала она вслух. Теперь она постоянно говорила сама с собой; с помощью голоса она резала тяжёлый воздух на полосы, чтобы он не душил её. — Если я истрачу всё своё разочарование до завтрака, как же мне продержаться весь день?

Усмехнувшись над тем, какая она жалкая, Нив подумала о Леди Дремоте с завода, чей совет девочкам был «живите горько, чтобы после смерти вы пришлись не по вкусу воронам».

— И почему я должна лишать их пищи? — возразила Нив, потому что до этого лета в ней всё ещё хватало дерзости. — Разве они не заслуживают угощения?

— А ты хочешь стать для них угощением?

— Почему бы и нет? — спросила Нив. — Какое мне дело до моей плоти, если жизни в ней уже нет?

С тех пор Леди Дремота называла её «Вороньей пищей». И не важно, что ей это больше не подходит. Нив думала, что теперь она может стать самой горькой закуской на острове — особенно сейчас, когда она потеряла близнецов, одного за другим, и приближается Рождество.

Близнецы. Айвен и Джетри. Как и Нив, они были в очередной партии малышей, завезённых сюда двенадцать лет назад. Дети из Неудавшейся колонии, оставшиеся сиротами из-за Чумы, — дешёвая рабочая сила. Мальчики тяжело трудились в поле, девочки — на фабрике. Кормили их плохо, а постели в продуваемых всеми ветрами хибарах за Фермерским кладбищем были и того хуже. Светом в конце туннеля для многих из них служило одно: когда они достигали Возраста, их отпускали на свободу. «Возраст» — все они называли его вот так, просто, словно это было единственное, что имело значение. Возраст — восемнадцать лет, а «свобода» — что значило это слово для работающего сироты, которого с пустыми карманами отправили на все четыре стороны с острова посреди бескрайнего океана, проклятого великого Глайдинга? Билет на корабль стоил дороже их жизни, и некоторые мальчишки решались заплатить эту цену, лишь бы сбежать отсюда. Запишешься в корабельную команду — и считай, повезёт, если сумеешь расплатиться к тому времени, как тебе стукнет пятьдесят. А какой матрос, плавая по Глайдингу, доживает до пятидесяти?

Так что большинство мальчиков и все девочки оставались на острове Перьев. Надо сказать, корабельная команда с радостью приняла бы и девушек, но это был уже совсем иной вид договора. И ни одна из девушек не ненавидела остров настолько сильно, чтобы сделать подобный выбор. Таким образом, слово «свобода» для девушки означало только одно: свобода выйти замуж, что они и делали. Счастливицы попадались на глаза мальчикам из семей Первых Поселенцев — или, возможно, не мальчикам, а мужчинам (на острове Перьев нет недостатка во вдовцах). А менее везучим доставались приехавшие позже ремесленники, кладущие черепицу в портовом городе. Кому же везло меньше всех? Тем, кто выходил за «чумного парня» из той же касты, что и Нив, у которого за душой не было ничего, кроме пары грубых работящих рук.

Семьям Первых Поселенцев принадлежала вся хорошая земля, так что девушки получали крепкие дома, стены которых не стонали и не раскачивались, и сады, забиравшие, наверное, всё солнце. Возможно, через их участок даже протекал чистый ручеёк, в котором сверкала отливавшая золотом рыба, словно мозаика на полу церкви. Некоторые ремесленники жили неплохо, а некоторые бедно, так что их девушки могли оказаться в одном из узких островерхих домов на крутых улочках гавани, или в квартире над магазином, или в подвале под пабом, или в другом таком же месте. Невесты сирот? Для таких имелись бесплатные участки земли в Чаше Тумана — долине в середине острова, названной так потому, что там круглый год стоял туман. Никто бы не назвал такой участок земли хорошим, но почти каждый год с него можно было прокормиться. Почти каждый год, если у вас не слишком много едоков и вы не возражаете против сырости.

Но кто же, спрошу я вас, не будет возражать против сырости?

Тем не менее, таков был план Нив: Чаша Тумана с близнецами. Когда-то давно они думали, что поженятся все втроём. Почему нет? В те времена они считали, что брак — это когда взрослые живут вместе в собственном доме и сами устанавливают там правила. Чего ещё они могли желать после того, как спустились с вонючего корабля, который привёз их сюда? Однако позже Билл Детолом рассказал им — более подробно, чем требовала необходимость и приличия, — о том, что происходит между мужьями и жёнами, и они краснели, когда смотрели друг на друга. Их невинность исчезла, как выброшенная на берег морская пена.

Значит, с браком ничего не получится.

Если бы Айвен и Джетри были одним мальчиком, тогда Нив могла бы выйти за него, но выбрать одного из двух она не могла. Когда они шагали по дороге, Нив шла посередине. Так было всегда. И когда они выросли достаточно, чтобы плотские секреты брака больше не шокировали их, ничего не изменилось. Если Айвен или Джетри и чувствовали к ней что-то как мужья, Нив никогда не знала об этом, и у неё самой не было подобающего жене волнения. Они были сильными парнями с приятными лицами, и они были частью её сердца ещё с того времени, когда у неё был настоящий дом, давно уже потерянный. Но не более. Не было мерцающих моментов, когда их взгляды цепляли бы друг друга и жарко разрастались. Не было мгновений, когда Нив замечала луч солнца на одном из близнецов и думала о том, какова на вкус его кожа. Никогда не было и намёка на румянец или покалывание — ничего из того, о чём на фабрике говорили другие девочки, задыхаясь, краснея и мурлыкая от желания.

* * *
Нив знала, что и сегодня будет изобилие красных щёк, и мурлыканья, и криков, и злорадства девушек, которые получили лучшие подарки. А также плача и обид тех, кто не получил ни одного, или ещё хуже: получил подарок не от того человека — от какого-нибудь пьяницы или развратника, или, может быть, от ковыряющего в носу бесстыдника «Три-кулака» Майкла Джона Херринга, боже упаси.

* * *
Был ещё преподобный Спир, от которого исходила угроза совершенно особого рода.

* * *
Холодная тяжесть легла на сердце Нив при мысли о высоком красивом проповеднике. Он был одержимым, а его проповеди, дышащие огнём и серой, были похожи на бесконечные путешествия в ад. Вот огненное озеро, вот яма проклятых, вот терзающие змии. В руках демонов масса хитроумных орудий, при помощи которых они будут вечно сдирать с вас кожу, словно кожуру с плода, и медленно пожирать вас, чтобы потом начать всё заново и наслаждаться этим ещё тысячу лет. Если дети не просыпались от крика в субботнюю ночь, он считал проповедь неудавшейся, и на следующей неделе всё становилось ещё ужаснее. Как-то раз фермерский мальчишка был пойман с картофелиной в кармане, и преподобный убедил Билла Детолома высечь его в назидание другим. А когда нескольких девушек застали купающимися при лунном свете на Пляже Песни — в нижних юбках, даже не в чем мать родила, — он запер их дома на всё оставшееся лето, написав на дверях «Непристойность оскорбляет Бога».

Он потерял третью жену в этом году — от той же лихорадки, что забрала Айвена и Джетри, — и не делал тайны из того, что выберет другую к Адвенту. Зачем платить уборщице за работу, которую жена будет делать даром? И, кроме того, жена ведь — это больше, чем просто бесплатная уборщица, не так ли? Нив увидела, что он смотрит на девушек в церкви, как будто они были его собственной коробкой конфет — эники-беники, какую бы мне сейчас съесть? — и почувствовала, что буравчики его глаз останавливаются на ней слишком часто, чтобы не обращать на это внимания.

Его зрачки всегда казались ей крошечными, словно нарисованными, точками.

Она говорила себе, что ей не о чем беспокоиться. Спир любил говорить, что красивые девушки становятся трудными жёнами. Это знал по личному опыту и даже как-то сказал во всеуслышание: «Красота — наслаждение для глаз, а в спальне, в конце концов, темно. Но попробуйте-ка притвориться, что ваш ужин не подгорел, или ваш дом содержится в чистоте, и ваши дети ухожены».

В сущности, этот божий человек предлагал мужчине закрыть глаза и представить себе жену какого-то другого человека, пока он пыхтит на своей собственной бедной домашней рабыне.

Нив ненавидела его, и ей было искренне жаль ту, которая получит его подарок сегодня утром, но она не думала, что это будет именно она. Она знала, что красива, и если прежде у неё никогда не было причин быть благодарной за красоту, то сейчас, возможно, придётся признать, что всё бывает в первый раз. Может быть, именно её он воображает в темноте — от одной этой мерзкой мысли уже можно было задохнуться. Но она не станет той, за кем он начнёт ухаживать.

Просто не станет.

Она оделась. В хибаре было холодно; ей рано пришлось научиться искусству одеваться быстро. Вот вымыться быстро куда труднее, надо сильно постараться, чтобы хоть как-то справиться. Нив старалась, бог знает почему. По крайней мере, тазик ещё не покрылся инеем. Это начиналось в январе и продолжалось до апреля. Тем не менее, вода в тазу была близкой родственницей льда, и Нив дрожала от холода, когда надевала чулки и нижнюю юбку, киртл, платье, фартук с кучей карманов и старые, унылые ботинки. Даже онемевшими пальцами она всего за минуту собрала в узел свои блестящие пшеничные волосы и повязала их платком цвета грязи.

А что потом? Она посмотрела на дверь. Обычно утром она первым делом шла в курятник — не то чтобы её печальная курочка Пышка могла хоть что-то снести, но Нив всё равно всегда проверяла. А вот сегодня она засомневалась, прекрасно зная, почему. Ей было интересно, что там на крыльце.

Было ли оно пустым, как она его оставила?

— Пожалуйста, Господи, — прошептала она, и тут же осознала, что молится напрасно. Если Бог существует, то вся жизнь Нив была преступлением, которое он совершил против неё, и ей не следует больше привлекать его внимание.

Нив посмотрела на табуретку для дойки, служившую ей прикроватным столиком, и ощутила некоторую силу глядя на то, что там лежало.

Засохший цветок.

Сколько девушек на Острове Перьев приготовились оставить засохший цветок сегодня утром?

И многие ли понимали, что не могут позволить себе отвергнуть ухажёра, каким бы плохим он ни был?

Вот как это работало: первого декабря вы просыпаетесь и находите или не находите на вашем крыльце знак любви. Это может быть бумажный кулёк конфет, или вырезанная из дерева птичка, или букетик цветов. Если вы хотите отклонить ухаживания, то оставляете засохший цветок на том же месте, чтобы поклонник нашёл его следующей ночью. Согласие выражается молчанием. Вы ничего не делаете, просто встаёте каждое утро, чтобы посмотреть, что будущий муж оставил для вас, и так двадцать четыре дня подряд, пока все не соберутся в сочельник в Скармен-холле. Именно там пары соединяются под кружевами бумажных снежинок и матовых фонариков и танцем скрепляют свои судьбы. Вы вкладываете свою ладонь в его руку, и вот оно: договор скреплён липкой ладошкой отчаянно потеющей девушки.

Как романтично.

Нив ничего не ждала, но засохший цветок на всякий случай был готов. Колючая лилия, оставшаяся с лета.

Ещё до лихорадки.

Девушка нежно подняла цветок. Он был хрустящим, как бумага, и лёгким, как пёрышко. Летом он был ещё жив, а вместе с ним — Айвен и Джетри. Нив сорвала эту лилию в воскресенье, когда они втроём поднялись в Чашу Тумана, чтобы взглянуть на землю, которую мальчики собирались взять. Они были уже близки к Возрасту, а Нив оставалось ждать ещё девять месяцев. Они трое были младшими и последними «чумными» сиротами, а Нив — самой молодой, самой последней. Она всегда знала, что некоторое время ей придётся жить одной в Кладбищенских бараках, прежде чем она тоже получит «свободу». Но это было совсем другое одиночество: просто ожидание, просто коротание времени до того момента, когда она получит свой кусок земли рядом с мальчиками.

Она всё ещё собиралась взять участок, хотя это и не имело смысла. Ребята были фермерами. А на что она годится? Рукоделие. Этим они занимались на фабрике. Вышивали кружевные скатерти, которые корабли потом отвозили богатым людям на каждом берегу Глайдинга. Нив была лучше прочих мастеров, чьи работы продавались на ярмарках; она была лучше, чем просто хороша. Она была художником. Даже Леди Дремота так считала и называла Нив «Вороньей пищей» с оттенком уважения. Но на что годятся иголки и нитки, когда речь идёт о строительстве дома в тоскливой влажной долине? О необходимости пахать каменистую почву без мула и обо всём прочем, что Нив придётся делать, чтобы выжить?

Если это можно назвать жизнью.

Нив было очень страшно, до глубины души, которая была, словно бессловесное, сжавшееся и застывшее существо, запертое в клетку. Она словно онемела с того момента, как тепло августа смешалось с жаром лихорадки. Но даже тогда она знала, что, пока будет дышать, жизнь настигнет её, как тучи жуков весной, когда вы так спешите, что решаетесь пройти коротким путём через Мерзкий овраг. Жуки летят вам в лицо, громкие и жужжащие, путаются в волосах и полах одежды. Они даже проникают в рот.

Жизнь делает то же самое. Нив не могла притворяться, что это не так. По правде говоря, она боялась одинокой нищеты в Чаше Тумана почти так же сильно, как ощутить на себе тяжесть мужчины, которого не могла полюбить. И если на крыльце окажется знак, она в глубине души понимала, что будет дурой, если не примет его. Но Нив не хотела его принимать. Она хотела быть свободной, а если это невозможно, то хотя бы храброй — настолько храброй, чтобы не продавать себя независимо от того, какова будет расплата или цена отказа.

Сжав в руке засохший цветок, она расправила плечи. «Храброй», — подумала Нив и пошла к двери. «Храброй», — подумала Нив и открыла её.

Но храбрость покинула её, когда она увидела то, что невероятно изысканно смотрелось на вздувшихся досках крыльца её гниющего благотворительного жилья.

Это было Библия в красном кожаном переплёте с золотым тиснением.

Только один человек мог оставить такой подарок. Тот, кто делал его уже трижды — для трёх жён, чьи могилы теперь стояли в ряд. И в конце этого ряда оставалось ещё много места для новых экземпляров в коллекции. «Кто следующий? — вопрошала кладбищенская земля. — Может, последняя из детей-сирот, художница, девушка с золотистыми волосами?»

Сжимая хрупкую лилию, Нив уставилась на Библию, страницы которой листали те умершие женщины. В конце концов, Спир всё же хотел её. В глубине души, где, как в клетке, жил её страх, что-то бурлило и росло. И Нив забормотала слова новой молитвы, не останавливаясь, чтобы подумать. Но обращалась она не к Богу, сообщнику Спира. Здесь Бог был новичком, привезённым на тех же вонючих кораблях, что и сироты, и скот.

В мире были силы древнее, чем Он.

— Пожалуйста, Виша, — прошептала Нив, чувствуя, что запретное слово разрезает воздух, как птица крылом, и летит от неё. Виша. На старом языке это означало «мечтатель». Говорить на этом языке означало навлечь на себя проклятие, но Нив чувствовала совсем другое. Скорее силу, зарождение ветра. Она представила, как ветер врывается в мир — новорождённый, дикий, со своим отчаянным звучанием, вздымая вихри воздуха, которые могут однажды вырасти в грозовые тучи и потопить флотилии судов половины мира. Но что хорошего было в этом для неё? Здесь и сейчас, на пороге её холодного жилища, когда дождь шипит на крыше, а тяжёлый воздух давит плотной тишиной, Нив увидела, что что-то происходит. Красный кожаный переплёт нежеланной Библии раскрылся под яростным порывом ветра. Страницы с треском перелистывались и отрывались, поднимаясь в воздух, будто их выпустили на волю. Сначала страницы, а следом и всё остальное.

Всё это поднималось в воздух, кружилось и, наконец, исчезло.

— Пожалуйста, — шептала Нив им в след. — Я одна.

Если бы её страх был живым существом, он бы уже умер. Одна. Одна. Этот страх лежал в основе других страхов, покрывавших его, как кожа. Её следующие слова звучали словно искажённый катехизис, который она была вынуждена читать двенадцать долгих лет, но она чувствовала, что они более истинные. Более ясные.

— В руки твои я предаю себя, о душа этой земли, Виша.

Всё менялось вокруг… смещалось, словно сама земля скалила зубы. Нив чувствовала это.

И приветствовала это.

Виша.

Когда первый корабль приплыл сюда двести лет назад, его экипаж не нашёл никаких следов человека — ни срубленных деревьев, ни круга из камней, что указывало бы на присутствие людей. Земля была плодородной, первобытной, с густой зеленью, непаханой, неопрятной и дикой, как сам Глайдинг. Кроме одного места.

Кроме Чёрного холма.

Он был совершенно симметричным, в ширину больше, чем в высоту, и раз в десять выше стога сена. Издалека он был похож на небольшой вулкан. Но любопытнее всего была его поверхность. Снизу доверху он был усыпан перьями: масляно-чёрные, они были наложены друг на друга аккуратно, словно рыбьи чешуйки. Слишком большие для ворон — каждое перо было длиной с мужскую руку. Поговаривали, что только у птиц размером с человека могут быть настолько длинные перья. Конечно, таких птиц не существовало, и из-за этого — а ещё из-за того, чтобы посмотреть, что там под перьями, — моряки подожгли его.

И умерли.

Выжившие заявили, что это был дым. Масляно-чёрный, как сами перья, он… скручивался.

Охотился.

Моряки, стоявшие с наветренной стороны от огня, увидели, что он творит, и побежали на корабль.

Некоторым это удалось.

Прошло целых двадцать лет, прежде чем другой корабль пришёл сюда, на этот раз пришёл готовым, вооружённый Богом и лопатами. Эти люди не стали жечь перья, но закопали их, построили церковь на холме и заполнили её мощами святых и заклинаниями против зла. Они поделили заросшие густой зеленью земли между собой, укротили это место молитвой и работой. Длинные чёрные перья стали преданием. Дети порой играли в «быстрый дым», преследуя друг друга с горящими вороньими перьями и изображая ужасную смерть, но истинных проклятых перьев никто не видел вот уже два столетия.

Никто больше по-настоящему не боялся их.

Но в это первое утро Адвента, после того как островной народ, проснувшись, зашевелился и девушки босиком метнулись к дверям, чтобы найти на крыльце то, что им оставили, остров тоже зашевелился. Только слегка, и только Нив почувствовала это. Старый холм, гребень которого давно сгладился, был заброшенным местом, далёким от любой фермы, и в его каменную церковь люди заходили редко. Поэтому повреждения были обнаружены только на следующий день после Рождества: пол провалился, под ним оказалась глубокая тёмная пустота. К тому времени события этого Адвента уже произошли, и все об этом знали.

К тому времени все узнали, что Мечтатель проснулся.

В портовом городе народ украшал дома и улицы. Мягкая мишура оплетала обе стороны главной улицы. Подоткнув юбки, дамы залезали на стремянки и тянулись, чтобы повесить поплавки от рыболовных сетей и старые безделушки из поцарапанного зеркального стекла. На каждой двери был венок и красная ленточка, и горбун Скут Финстер переходил от магазина к магазину с трафаретами и вёдрами, рисуя картины на стекле искусственным снегом собственного изобретения.

Портовые жители любили Рождество, и, чего таить, любили его, как язычники. Они хотели танцевать и пить, надевать огромные маски святых и пугать детишек. В отличие от Первых Поселенцев, происходивших от «харисов» и вступавших в мир, как они говорили, со сложенными в молитве руками, прибывшие позже в основном вели свой род от «джессианцев», остроглазых народов, помнивших старый язык и древних богов и с лёгкостью, как летние платки, надевавших и снимавших благовоспитанность. Но жизнь здесь была трудна, а их мифы были темны, и большую часть времени церковь должным образом сдерживала их.

— Доброе утро, девица, — Скут обратился к Нив, когда она шла мимо него на фабрику. — Нашла подарочек на крыльце в это дождливое утро?

Его улыбка казалось искренней, и Нив догадалась, что он ещё не знает. Торговка рыбой, стоявшая позади него, однако, прикусила щёку, выражая взглядом нечто среднее между жалостью и завистью. Так Нив догадалась, что всё уже известно.

Она не ответила. Солгать, сказав «нет», она не могла. Но и заставить себя признаться тоже не могла — по крайней мере, не выдав свои чувства, чего делать было никак нельзя. Девушкам полагалось радоваться, что кто-то захотел их взять, словно они котята в корзине, и всех оставшихся к концу дня утопят в пруду.

Скут неверно истолковал её молчание.

— Ну, может, призраки твоих мальчиков разогнали всех женихов, — сказал он ласково. — Это единственное объяснение, медовая моя.

Нив пробормотала что-то в ответ, хотя потом не могла вспомнить, что именно сказала. Опустив глаза, она продолжила идти. Сворачивая в переулок, девушка оглянулась и увидела, как торговка что-то прошептала на ухо горбуну, и тот с грустью посмотрел ей вслед, как на котёнка, которого уже погружают в воду.

Была ли она котёнком?

Нет.

Потому что собиралась отказаться.

— Что-что ты собираешься сделать? — удивилась Келлег Бейкер, когда Нив всё рассказала ей.

Это было в первой половине дня, и они сидели со своими пяльцами в длинной комнате и вышивали. Все девушки краснели и мурлыкали, кричали и злорадствовали, плакали и дулись, как Нив и предполагала. Ирен получила от своего возлюбленного кружево, Камилла — гребень. Слишком прямая спина Мэй намекала на её горестную участь, в то время как Дейзи Дэрроу получила подарки сразу от трёх поклонников, да ещё и шикарную драку в придачу, когда, столкнувшись в полночь на крыльце, они пустили в ход кулаки.

— Я думала, Калеб убьёт Гарри, — рассказывала Дейзи, и её глаза сияли от незабываемых впечатлений. — Но тут Дэвис разбил горшок о его голову. Ох, мама пришла в ярость. Это был её клубничный горшок от Кэйна.

Нив не участвовала в беседе. Она только шёпотом рассказала свою новость на ухо Келлег, дочке пекаря, которая теперь была ей ближайшей подругой, хотя так и не стала настоящим другом. Когда у тебя есть друзья, близкие, как родственники, и верные, как собственное сердце — какими были для неё близнецы, — не очень-то хочется общаться с другими людьми. А если потом вам не повезло, и друзья покинули вас, что ж, вы сами свили одинокое гнездо, вот и сидите там.

— Я собираюсь отказать ему, — повторила Нив.

Келлег была в шоке, и Нив, в свою очередь, была в шоке от её шока.

— Неужели ты думаешь, что я могла бы сказать «да»? — спросила она недоверчиво. — Ему?

— Конечно, я думаю, что ты могла бы сказать «да»! А что ещё тебе делать? Ты же больше не собираешься угробить себя в Чаше Тумана, правда?

— Нет, убивать себя я не собираюсь.

— Не напрямую, может быть. Но ты заморишь себя сыростью, если не умрёшь раньше от голода. Ты слышала, что Илона Блэкстрайп потеряла все пальцы на ногах? А более чахлых детей, чем там, ты видела когда-нибудь?

— Ну, я не собираюсь рожать детей, так что это не моя главная забота.

— Никаких детей, — Келлег покачала головой, теребя небольшую серебряную цепочку — подарок от её парня. — Мне никогда тебя не понять, Нив. Ты совсем другая. Ты была с теми двумя мальчиками, и ни разу даже не погрелась с ними. И ты не хочешь детей? Чего же ты хочешь, можно узнать?

Чего Нив хотела? О, крылья и множество драгоценностей. Почему бы и нет? А ещё свой собственный корабль, с парусами из тончайшего шёлка. Собственную страну с замком, лошадьми, и ульи на деревьях, истекающие мёдом. Какая польза была от этих желаний, когда до полного живота так же далеко, как до горы из драгоценностей? И, по правде говоря, Нив хотела детей, но примерно так же, как крылья: в сказочной версии жизни, где они не будут чахлыми, как несчастные дети Блэкстрайп, и Нив не придётся копать крошечные могилки каждые пару лет, а потом делать вид, что жизнь продолжается.

А что насчёт любви? Хотела ли она и её тоже? Это желание казалось ещё более сказочным, чем крылья.

— Ничего из того, что могу получить, — ответила Нив, пока сияние бессмысленного желания не стало слишком ярким.

Келлег была резкой.

— Тогда бери Спира и считай, что тебе повезло. Он, может, и ужасный мужчина, но у него в доме тепло, и я знаю, что он каждую неделю ест мясо.

Мясо каждую неделю. Можно подумать, Нив продаст себя ради этого! И именно в этот момент у неё в животе заурчало: из-за утренних переживаний она забыла позавтракать, да и курица её неслась всё хуже. Бедная Пышка, скоро ей придётся стать начинкой для пирога.

У преподобного, насколько знала Нив, была дюжина кур и верховодивший ими напыщенный петух.

У преподобного была даже корова.

«Масло, — подумала Нив. — Сыр».

— Всё это очень мило, — сказала она, твёрдым нажатием руки усмиряя урчащий живот. — Но есть один момент — ряд надгробий. Сколько жён человек должен свести в могилу, прежде чем кто-то посоветует ему завести новое хобби?

— А что если это ты сведёшь его в могилу?

— Келлег!

— Что? Я не имею в виду убийство. Просто переживи его. Это должно быть легче, чем Чаша Тумана.

Может быть, и так. Хотя легче — не значит лучше. Одни виды страданий заставляют вас ненавидеть мир, а другие — заставляют ненавидеть себя. И, несмотря на сыр и масло, у Нив не было сомнений, что Спир — из второй категории.

Но что, если… что если её ждёт другое будущее — без страданий? И прямо сейчас оно медленно тащится по своему пути обратно, в прошлое, чтобы встретиться с ней, взять за руку и показать, как его найти? Забавно. До сих пор сюрпризы в жизни Нив были только плохими, но к концу дня ей показалось, что утренний ветерок — похититель Библии — сновал вокруг, заглянув проведать её. Конечно, это всего лишь фантазии, но Нив чувствовала, что этот ветер не похож на обычные сквозняки. Он рассыпал странные мурашки, которые метались, словно маленькие мальчики, взбиравшиеся по спине, чтобы затем холодком спуститься вниз.

Эти порывы любопытного ветерка… Он даже не был холодным.

* * *
Мечтатель не мог сказать, как долго он спал. Он открыл глаза — и очутился в темноте и неподвижности, похожей на смерть. Но он не был мёртв. Вот воздух, вот земля вокруг него, и всё же что-то не так. Мечтатель должен был ощутить пульс жизни в почве и корнях, увидеть воспоминания, проросшие травой, просочившиеся водой и в звериных норах. Это должна быть симфония шёпота в его убежище, эхо и отражение жизни. Но вокруг было тихо.

Слышался только зов.

Язык казался странным; слова были простыми звуками, но они пронзили его с такой настойчивостью, что он сел в катафалке — слишком резко. Закружилась голова, он упал на колени и на мгновение ощутил панику, столь глубокую, что темнота обернулась светом. Перед закрытыми глазами дрожал ослепительный белый свет.

Что-то было не так.

Мечтатель спал слишком долго. Стоя на коленях в кромешной темноте, он знал — он знал, — что мир был мёртв и он потерпел неудачу. Над ним, вокруг него вены земли перестали пульсировать. Если он восстанет, то обнаружит громадную пустыню, серую мёртвую оболочку высохшего мира.

Его сердце, что так долго билось очень медленно, сейчас ожило. Его лёгкие, которые пробыли неизвестно сколько времени без воздуха, теперь хотели сделать вдох. Во сне Мечтатель мог находиться внутри этой горы. Проснувшись, больше не мог.

Но он боялся увидеть то, что он найдёт, если восстанет. Неудачу, смерть, конец. Он чувствовал это. И это ощущение давило на него с такой тяжестью, какой он никогда не знал.

В конце концов, именно зов придал ему храбрости. Он пронзил его сон, и теперь влёк его. Мечтатель не понимал языка, но мольба была глубже слов, и душа стремилась на неё ответить. Собрав все силы, он рванулся вверх. Холм должен был открыться для него, как цветок, но он сопротивлялся. Что-то давило на холм. И на него. Он не мог дышать. С диким усилием Мечтатель вырвался наверх.

И обнаружил, что мир не был мёртв. Он вывалился в него, пьяный от благодарности, ослеплённый тусклым зимним солнцем, и упал на колени в траву. Запустив в неё длинные пальцы, он ощутил пульс и начал пить воспоминания, так много, так жадно, так долго. Пока его чувства привыкали к внешнему миру, он увидел и ощутил запах многих вещей, которых не было здесь раньше.

Каменного здания, что поселилось на его холме, например.

Или вот ещё — люди. Когда он готовил это место отдыха, люди обитали вдоль зелёного побережья южных земель, а эти острова были диким краем буревестников и тюленей. Теперь же к ветру примешивался аромат дыма, тёплый запах навоза, острая вонь выгребных ям. Девственность природы была нарушена.

А что же он? Что они с ним сделали, эти народы?

Они украли его перья и задушили его каким-то глупым колдовством. Разорвали, на время — как надолго? — его связь с землёй.

Но…

Мечтатель повернулся в другую сторону. Там стояли ряды деревьев, таких зелёных, что они казались чёрными в мягком свете, но за ними, вдали, где когда-то темнел лес, теперь всё было вырвано, вскопано квадратами, исцарапано бороздами. Дым очагов поднимался через равные промежутки, и Мечтатель чувствовал бег многих жизней. Но одну — ярче всех.

Ту, что разбудила его.

* * *
К концу дня случились две вещи, которые окончательно убедили Нив в том, что она приняла правильное решение. Во-первых, Леди Дремота задержала её, когда другие девушки уже ушли.

— Вот, — сказала она, протягивая Нив цветок. — На случай, если у тебя ещё нет.

Неловко приняв его, Нив увидела, что он засохший. Она посмотрела вверх, прямо в круглые глаза старухи — слишком большие, слишком широко открытые, как будто её веки никогда не смыкались.

— Думаете, я должна отказаться от него? — спросила девушка.

Леди Дремота фыркнула.

— Я думаю, он заслуживает хорошую, до-о-олгую прогулку в аду, о котором он так любит поговорить. Вот и всё. А может, он уже был там, вот почему так много знает. Возьми это, «Воронья пища», и положи на крыльцо. Ни одна птица в мире не стала бы есть его невесту. Думаешь, сейчас твоя жизнь горька? Когда он сведёт тебя в могилу, ты станешь на вкус, словно пепел.

У Нив уже была засохшая лилия, поэтому она попыталась вернуть Леди её цветок, но та не приняла его обратно.

— Возьми, — повторила она. — Я сорвала его специально для той, кто получит подарок от преподобного.

И Нив взяла цветок. И радовалась, что он у неё, когда увидела, что Спир сам ждёт её на окраине города.

Это было во-вторых.

Он улыбнулся, увидев, что она приближается. Его зубы были такими белыми и квадратными, словно были высечены из моржовой кости.

— Добрый вечер, Нив, — сказал он. Какая вольность. Он должен был назвать её мисс Эллаквин.

— Сэр, — только и смогла выдавить она, и пошла дальше.

Мимо него.

Спир нагнал её и зашагал рядом.

— Надеюсь, вам понравилась Библия, — сказал преподобный. — Какой стих вы прочли первым? Я всегда хотел знать.

Думает, она уселась прямо на ступеньках, стремясь узнать больше о заповедях и карах Господних?

— Я не читала её, — ответила девушка. — Ветер унёс книгу, прежде чем я успела выйти на крыльцо.

Повисла тишина. Нив не поднимала взгляд, чтобы не пришлось смотреть в глаза с нарисованными точками зрачков. Тень преподобного, упавшая перед ним, была гораздо больше тени девушки.

— Что ты сказала? — наконец переспросил он, будто её слова можно было истолковать неверно.

— Ветер, — повторила она. — Мне жаль. Библии нет.

* * *
Он замер, но Нив продолжала идти. Тогда Спир взял её за руку и заставил остановиться. Его длинные пальцы стиснули её руку от локтя до самого плеча, и хватка вовсе не была нежной.

— Это же семейная реликвия, — процедил он, и теперь Нив пришлось взглянуть на него. «Стеклянные», — подумала она, представляя, как огонь отражается в них, когда он исследует географию ада. — Она была дорога мне.

— Тогда, наверное, не следовало оставлять её на крыльце, — сказала Нив, пытаясь высвободиться. — Это было не моих рук дело.

Спир по-прежнему не выпускал её. В панике девушка сунула ему цветок Леди Дремоты. Красная роза выглядела гораздо ярче, чем её изысканная лилия.

— Вот, — проговорила она дрожащим голосом. — Ваше предложение — это честь для меня, но я не хочу замуж. Мой ответ: нет.

Он не взял цветок и не отпустил её руку. А когда Нив снова посмотрела в его глаза, с каждой секундой паникуя всё больше, то увидела красноречивый взгляд. Бывают взгляды, которые можно читать, как книгу. Она вспомнила маму и слова, сказанные простым, как счастье, языком в то время, когда ещё не было горя: «Я люблю тебя больше жизни, моя милая девочка». И умирающего Айвена, чей взгляд сказал Нив о том, как он отчаянно не хотел оставлять её одну.

«Я получу и удержу тебя, — обещал взгляд Спира. — Найду тысячи способов заставить тебя плакать. Твои слёзы станут сахаром в моём чае, твои страдания будут моей радостью».

Вслух же преподобный сказал:

— Я не спрашивал тебя, Нив. Я сделал свой выбор.

Он сжал высушенную розу в кулаке, превращая её в тёмно-красную пыль, а потом наконец выпустил руку Нив и добавил на прощание:

— Когда я поздороваюсь с тобой завтра, то рассчитываю увидеть улыбку. И румянец, если у тебя получится.

Затем он повернулся и отправился обратно в город.

Нив быстро шагала домой, и грязь налипала на её ботинки. Войдя во двор, она увидела следы ног Спира среди лисьих отпечатков и поняла, насколько жалкой защитой были местные лачуги. В своём жилище Нив была, словно ядрышко ореха для сильных зубов. Спир может съесть её на завтрак, если захочет. Хуже того, он может получить её и как полуночную закуску.

Сегодня. Или в любой другой день. Кто придёт на помощь, если она закричит?

Вздрогнув, она закрыла жалкую дверь. Развела жалкий огонь и приготовила жалкую трапезу. Навострив уши, она прислушивалась к шуму на улице, но слышала лишь стук дождя. Не происходило ничего страшного, и она вытащила книгу — своё сокровище, единственную вещь из дома: истинного дома, давно потерянной Неудавшейся Колонии. Когда-то у колонии было настоящее название, но все эти десятилетия, когда они старались, и жили, и строили, и работали на земле, и любили, — всего за один сезон свелись к этому несчастному слову: неудавшаяся.

В книге было восемнадцать историй, и когда Нив читала их — всегда вслух, — то повторяла мамины интонации, запечатлевшиеся в её сердце. Сейчас она открыла страницу, которая подходила для этой ночи: дева, которую преследует людоед, превращается в лань, чтобы не стать его женой. Глаза Нив устали от того, что весь день щурились, глядя на мелкие стёжки, и она позволила им закрыться. Она знала историю наизусть, и во сне быстрые ноги лани несли её вниз по склону, поросшему мхом.

Вдруг Нив оказалась в Мерзком овраге. Она знала, что спит, потому что её книга не имела ничего общего с Мерзким оврагом. Там были весенние жуки, блестящие и мерцающие в полумраке среди папоротников, но они не летели ей в лицо. Они вообще не летали. Они были неподвижны. Нив подошла ближе и увидела, что это драгоценности. Жуки были сделаны из драгоценных камней, и когда она взял одного, оказалось, что это кольцо — как раз для её пальца. Другой жук оказался брошью. В овраге было тихо, струился мягкий свет, и она почувствовала, что там есть кто-то ещё.

— Эй? — прошептала Нив и проснулась, сидя в кресле. Слышались звуки дождя и треск умирающего пламени, и, казалось, шёпот последовал за ней из сна. Она не столько слышала его, сколько чувствовала.

Как ветер в лесу, летящий сквозь листву.

— Я освобожу и подниму тебя. Я найду тысячу способов заставить тебя смеяться. Твоя улыбка будет мёдом моих ульев, твоё очарование — моей радостью.

Сидя у себя в комнате рядом с умирающим огнём, Нив, как в том сне, чувствовала, что она не одна. Но ощущение не было неприятным, будто кто-то следил за ней в ночи. Она чувствовала, что не одинока в мире, и это было совсем другое дело.

Она спала. И видела сон. Там была музыка, которую она никогда не слышала, и пение на языке, таком далёком от её собственного, как шорох дождя далёк от рёва моря. И танцы. Руки держали её, и она не видела, чьи они, но только чувствовала, что кружится, кружится, кружится в безопасном кольце чьих-то сильных тёмных рук.

Утром во дворе она обнаружила следы очередного визита проповедника и ещё один подарок на пороге — миниатюру, на которой было его самодовольное лицо. Нив поняла, что сны были всего лишь снами, глупыми надеждами, извлечёнными наверх из укрытия и обманутыми танцами, танцами в одиночку.

— Как глупо, — прошептала она, и оттолкнула портрет ногой. Она хотела пнуть его в грязь, но не решилась. Обманутая сном о надежде, и надежде на что? На танцы и пару сильных рук?

— Глупо, — повторила она с ядом в голосе. Можно подумать, что она новичок в отчаянии и только начала узнавать его трюки. Нив надела ботинки и отправилась в курятник. Топор торчал из колоды, и она подумала, что, может быть, сделает это сегодня. Что хорошего в курице, которая не будет нестись?

«О, столько же хорошего, как в девушке, которая не выйдет замуж», — сказал внутренний голос, и Нив встряхнула Пышку, которая сонно моргала: «Ну как, старушка? Дашь мне что-нибудь сегодня на завтрак?»

Яиц не будет. Нив знала это. Было что-то жалкое в том, что Нив упорно продолжала проверять — значит, всё-таки надежда вцепилась в неё коготками сильнее, чем ей казалось.

И вдруг она вскрикнула. Там было яйцо.

— Эй, ты молодец, — сказала она Пышке, слишком бурно радуясь такой маленькой вещи, как яйцо. Она потянулась к нему. Взяла. Подняла его и поняла, что это не яйцо.

Это выглядело, как яйцо.

Но это было не яйцо.

Яйцо именно такое, какое оно есть. А это — слишком лёгкое. Там воздух, оболочка и что-то ещё, но это что-то — не желток и не жидкость. Нив должна была бы захотеть сразу выбросить его — даже не захотеть, а просто сделать это немедленно, инстинктивно, реагируя на неправильность. Но она не уронила его. Ведь никакой неправильности в нём не ощущалось. Нив держала яйцо, и оно было тёплым и гладким, идеально ложилось в ладонь.

Завтрак был забыт второй день подряд. Нив побежала через двор в дом, и как только оказалась внутри, снова принялась рассматривать яйцо, осторожно перекладывая его из руки в руку. Внутри него что-то сместилось, и Нив задумалась, что же делать. Можно оставить его целым. Но яйцо не должно оставаться нетронутым, правда? Оно предназначено для того, чтобы открыться. Расколоться.

Поэтому она осторожно разбила его, постукивая по ободку старой глиняной миски. Звуки, которые оно издавало, звучали как музыка. Яичная скорлупа распалась на половинки, и что-то внутри… сверкнуло. Нив вытряхнула это в ладонь — и не поверила своим глазам.

Это был жук.

Из её сна про Мерзкий овраг. Тельце было сделано из бриллианта — размером с ноготь большого пальца, ослепительного, как звезда, заключённая в кристалле. А крылья — два полумесяца из молочного нефрита. Они были установлены на хитрых петлях и раскрылись от её прикосновения. Голова жука оказалась изумрудной с глазами из камней, названия которых она не знала, — розовато-жемчужных, с вкраплениями золота. Как и во сне, жук был прикреплён к кольцу, которое оказалось ей впору, как будто феи сняли мерку, пока она спала.

Сначала было только восхищение. Нив смотрела на открывающиеся и закрывающиеся нефритовые крылья в медленном, удивлённом восторге. А потом появились вопросы.

Как?

И, конечно же, кто?

* * *
Мир не умер, но он так изменился, что казался новый местом — и не лучшим. Он стал грязнее, бледнее, был запятнан грустью, и Мечтатель чувствовал себя потерянным в нём.

Он ещё не знал, сколько времени прошло, но понимал, что отсутствовал слишком долго.

И пока его не было, Мечтатели… проиграли.

Но как это произошло? Где остальные и почему никто из его братьев или сестёр не пришёл, чтобы разбудить его? Они тоже спят в своих далёких холмах? Их перья украдены, как и его, их ум и чувства притупились? Он должен найти их и вытащить из земли, но что-то связывало его с этим местом.

Кто-то связывал его.

Она попросила его защиты. Нет, она сделала больше: призвала его. Даже сквозь преграду бесцветного, удушающего колдовства, что связывало его. Он чувствовал себя обязанным ей. И отправился на поиски, чтобы уплатить долг.

А потом увидел её.

Он увидел её, и шум и вонь этого нового мира тут же отступили, как бормотание отступает перед звонким всплеском песни. Он увидел её одну на дороге. Серая скучная одежда не могла скрыть её природной яркости, тяжёлые башмаки с засохшей грязью едва сдерживали врождённое изящество. И его паника тут же прошла. Он запаниковал, как тот, кто проспал и опаздывает на работу… а его работа — создание и поддержание мира. Скоро он начнёт работать, и весь мир вернётся, с его шумом и красками, но сейчас в тишине он любовался девушкой.

Она была так одинока, так храбра и напугана, и так прекрасна. Сердце Мечтателя, которое билось в такт с каждым движением Земли — с тех пор, как он впервые ощутил её движение, — застучало в другом регистре, таком же сладостном для его крови, как птичье пение для его слуха, и ему это нравилось.

Она не была его созданием. Он сотворил все вариации оттенков зелёного и вынес их с собой из снов. Он дал миру бури, и берега рек, и пчёл. Но фигура этой девушки, яростный блеск её глаз и сокровища души и ума — их ещё предстояло открыть в ней — были созданы не им. Мечтатели были богами всего на свете, но не человечества. Они сделали всё, кроме этих амбициозныхсуществ, которые сделали себя сами.

К лучшему это было или к худшему?

Он был богом приливов и трепещущих крыльев, когтей и жемчуга. Она была богиней… себя. И он не мог отвести от неё взгляд.

* * *
Нив прошла все этапы обычного дня: город, ряд девушек с пяльцами, крошечные стежки на алтарной ткани для каких-то далёких соборов, которые она даже не могла себе представить. Всё было, как прежде, но что-то изменилось.

Она положила миниатюру Спира в один карман фартука, а драгоценного жука — в другой. В один карман — можете догадаться, в который? — её рука проскальзывала снова и снова, и каждый раз щёки девушки вспыхивали от того, что первый хороший сюрприз ей не приснился.

Она пыталась не гадать о том, что же всё это значит, а воспринимать как историю из книги, где логика не может найти твёрдую почву под ногами. Но это было нелегко.

Кто?

Весь день за каждым её словом таилось вот это. А когда она молчала — то есть большую часть времени, — то мысленно вопрошала: «Кто?»

— Ну что? — Леди Дремота хотела знать. — Ты отдала ему цветок?

Нив кивнула.

— Он растёр его в кулаке и снова пришёл вечером.

И вынула из кармана миниатюру, болтавшуюся на цепочке. Видя, что Нив не обезумела от горя, старуха неправильно поняла причину.

— Вот гробовщик-то порадуется, — фыркнула она. Большие, печальные глаза сузились от обиды, что её совет оставили без внимания. — Не говори, что я тебя не предупреждала.

Нив не пыталась объяснить. Что она могла сказать? То, что она призвала защитника и её услышали? Когда она осмеливалась думать об этом, то понимала, как нелепо это звучит, и снова начинала сомневаться. Приходилось засовывать руку в карман и сжимать жука в ладони.

Она была так занята своими мыслями, что вечером по дороге домой прошла мимо преподобного Спира на главной улице и неосознанно сделала то самое, о чём он просил её прежде. Ну или хотя бы половину.

Она улыбнулась.

О, улыбка предназначалась не для него. Она уже была на её лице, когда Нив случайно повернула в его сторону, — небольшая, лукавая и мечтательная но определённо улыбка. Ей стоило труда удержать её, и она не покраснела, как просил Спир, но улыбки оказалось достаточно. Он стоял с другими мужчинами — плотоядные, знающие взгляды — и не остановил её, только кивнул по-джентльменски. Но глаза его горели при взгляде на неё, разжигаемые отнюдь не гневом. А чем-то, что хуже гнева.

Неважно. Это было лучшим способом не вызвать у него раздражение.

«Я не для тебя», — подумала Нив. У неё было двадцать три дня до наступления Сочельника. Не сразу, но она вдруг с удивлением поняла: жук в кармане наверняка стоит целое состояние, и таких украшений на этом острове никто до сих пор и не видел. А это значит, что она свободна — и от Спира, и от Чаши Тумана. Даже если это не означает ничего большего, она всё равно может сесть на корабль, когда только пожелает, и отплыть на нём к любой жизни, какую пожелает. Конечно, это было одной из причин для улыбки, но далеко не главной.

Ведь кто-то дал ей это. Кто-то был там. Она чувствовала его. «Я освобожу и подниму тебя». Это были его слова из её сна. Он уже освободил её.

Что же теперь?

Что же теперь?

Рассвет за рассветом Мечтатель воссоздавал для неё мир в миниатюре. На третье утро он подарил ей бутылку с пением всех птиц на свете. Каждый раз, когда её открывали, из неё вылетала новая песня, а любимые можно было вызывать по желанию.

Потом пауки плели для неё чудеса: паутинные перчатки, защищающие от холода, и такие кружева, которые не могут быть созданы человеческими руками.

На пятое утро появились цветы. Нив открыла дверь и увидела, что её грязный двор расцвёл: вокруг был сад с цветами со всех концов света, а ведь это совершенно невозможно зимой. Здесь были и её любимые цветы, которые ей снились в разные годы, такие удивительные и невероятные, что на фоне суровой островной растительности они выглядели, как драконы среди ослов.

Мечтатель с восторгом наблюдал, как она бродит среди стеблей, сияя от счастья, как погружается по пояс в разноцветное море и лепестки наполовину скрывают её привычный тусклый наряд.

Нарезав ведро цветов, Нив унесла их домой, чтобы украсить свою бедную комнату. На следующий день Мечтатель подарил ей гобелен: яркие краски менялись изо дня в день, показывая ей разные уголки мира.

На седьмой день — ему было стыдно до корней зубов, что он сразу не додумался, — он дал ей пищу, чтобы насытиться.

Она была голодна. Эта светлая и чудесная девочка. Мечтатель не мог найти слов, чтобы описать свой ужас.

Он сделал для неё корзину, которая наполнялась, если её крышка оставалась незапертой, и каждый раз предлагала что-то новое. Как и в случае с птичьем пением, любимую еду всегда можно было вызвать по желанию, и несколько дней спустя у Нив появились любимые блюда — роскошь, которую она уже почти забыла.

С каждым прошедшим днём Мечтатель понимал, что ему всё труднее держать дистанцию между ними, но он держал её и смотрел, как чудеса по-новому освещают лицо девушки.

Когда он впервые увидел Нив, её глаза сверкали, но от непролитых слёз.

А теперь — от счастья.

Она говорила с Мечтателем — на крыльце или по дороге в город и из города. Будто знала, что он слышит её. Поначалу было лишь тихое «спасибо», а затем слова стали связываться вместе, её застенчивость постепенно исчезала. И вот через несколько дней для неё стало вполне естественно разговаривать с воздухом, с ветром, что сопровождал её и был теплее, чем солёный островной бриз.

Сердце Мечтателя открыло новый ритм, а он сам открыл этот ритуал ухаживания. Что же он знал о людях? У него было время, чтобы их изучить: двадцать четыре дня, пока цикл не придёт к концу. И что тогда? Он решил. Он встанет перед Нив и протянет ей руку, прямо перед её народом, чтобы все могли видеть.

А ещё был мужчина, что вышагивал высокомерно и гордо. Он явно не предполагал, что у Нив найдётся ещё один поклонник — не говоря уж о том, что тот окажется богом.

Мечтатель смотрел, как он приходил каждую ночь и оставлял свои сухие и полезные подарки на крыльце. Деревянная ложка, ёршик для посуды, прочный фартук серого цвета. Он наблюдал, как тот каждый раз стоит во дворе, глядя на дверь, словно мог видеть сквозь неё.

Он рассматривал. Рассматривал.

Рассматривал чересчур долго, а потом наконец уходил. На восемнадцатую ночь шёл сильный дождь, и Мечтатель видел, как мужчина стоит под этим ливнем. Челюсти его сжались, вода струилась по лицу. Он боролся с собой… и проиграл.

Медленно повернул голову сначала в одну, а затем в другую сторону. Убедился, что он один, а затем взошёл на крыльцо.

Но он был не один.

Он не добрался до двери.

Мечтатель не убил его, хотя это было бы так просто.

Хрупкая плоть, хрупкий дух. «Где сейчас твой бог? Придёт ли он, чтобы защитить тебя, или это не в его характере? Неужели он появляется только тогда, когда наступает время наказания или когда вы зовёте его?»

Мечтатель удовлетворился тем, что закружил преподобного и пригнал домой, поселив у него в кишечнике страх, словно язву. С этого дня всякий раз, когда он попытается овладеть женщиной, будь то угрозой, или силой, или даже просто взглядом, страх вспыхнет и настигнет его — так дико и неожиданно, что он рухнет на колени и в ужасе закроется руками, ища утешения у своего далёкого карающего бога.

Видимо, теперь его жизнь сильно изменится, равно как и жизнь его прихожан.

А потом настал черёд Мечтателя смотреть на дверь Нив, пока дождь струился по лицу, и ощущать исходящие от неё лучи, будто девушка была солнцем, а он цветком. Он испытывал искушение, но не позволял себе поддаться ему. Повернувшись спиной к дому, он оставался там всю ночь, стоя на страже, пока шёл дождь. Тот был его собственным творением, и всё же Мечтатель никогда не ощущал его прежде таким образом.

«Ещё шесть дней», — подумал он, гадая, что же Нив сделает с его последним подарком.

А потом с дрожью подумал о том, что же она сделает с ним.

Зал Скармен — самое большое строение на острове Перьев — грандиознее всего выглядел в канун Рождества. Собрание было главным мероприятием года, а помолвки — его сердцем. Каждая девушка брачного возраста несколько месяцев выбирала платье, а каждый поклонник — свой последний подарок: кольцо.

У Нив уже было кольцо. Первый подарок от Мечтателя — драгоценный жук, которого она с тех пор так и носила в кармане.

Сегодня она наденет его на палец.

А ещё она наденет платье, которое сама сшила из ткани, которую он дал ей. Платье получилось голубое, как небо, и хитроумное, как все подарки Мечтателя: цвет был не просто синий, в нём были все его оттенки сразу — в зависимости от времени суток и настроения неба. Каждую минуту оно меняло цвет, темнее от кобальта до полуночи, постепенно покрываясь звёздами. А когда Нив улыбалась — она обнаружила это, глядя на себя в зеркало, которое также было подарком, — на подоле появлялись всполохи оранжевого, яркого пламени, как солнце на закате.

Представьте: последняя из чумных сирот придёт на сбор в таком платье! Это было похоже на историю из книги Нив о Золушке и доброй фее.

Хотя у неё не было ни кареты из тыквы, ни туфель из хрусталя — только из шёлковой паутины, блестящей, как роса на лепестке. Зато был старенький плащ и ботинки для долгих прогулок. Да и когда она стеснялась грязи на подоле?

Посмотревшись в зеркало, она задумалась, правда ли это или наведено чарами. Как она могла знать, реально ли её отражение или это видение из сна. Впрочем, какая разница? Нив улыбнулась и увидела, как её платье снова пламенеет с полуночи до заката. Её сердце было похоже на уголёк в груди, готовый загореться и бросать искры.

Что произойдёт ночью? Неизвестно. Но Спир никогда не возьмёт её за руку, это она знала точно. Как и то, что Чаша Тумана никогда не будет её домом. А ведь всего лишь двадцать четыре дня назад у неё были только эти два пути. Теперь же чудеса окружали её ежедневно, а в сердце стучал лишь один вопрос: кто?

Нив догадалась, что он — Мечтатель, которого она призвала в отчаянии. Но откуда ей знать, что это значит? Чем он был? Она чувствовала его присутствие в своих снах, но никогда не видела его, и он не оставлял следов во дворе её дома, как это делал преподобный (вернее, как преподобный делал раньше, до тех пор, пока шесть дней назад его подарки неожиданно прекратились).

Однажды ей приснилось, что она обнимает холм чёрных перьев и чувствует глубоко внутри биение сердца.

А прошлой ночью случилось неожиданное чудо: она открыла книгу — и обнаружила, что там не восемнадцать историй, как было всегда, а девятнадцать, и последняя называлась «Мечтатели».

Он был одним из десяти, родившихся до начала времён. На протяжении тысячелетий они один за другим засыпали и видели сны. Именно они дирижировали симфониями роста и смерти, которые двигали мир. Они были богами ещё до того, как люди придумали слово «бог», и не нуждались ни в поклонении, ни в благодарности. Для них было важно только само деяние: творение.

Иногда — уничтожение.

Поэтому она знала, кто он такой, но не знала, какую форму он может принять. Там не было ни одной иллюстрации, никаких описаний. Но это не имело значения; сейчас она любила его в любом обличье. В её книге была ещё одна сказка — одна из первых восемнадцати — про дракона и его жену, обычную женщину. Нив никогда не понимала этого раньше, по крайней мере, пытаясь увидеть с точки зрения жены. Но теперь она поняла. Любовь — это любовь.

И всё же она надеялась, что Мечтатель не будет драконом.

Нив вышла на крыльцо, собираясь отправиться в город, и вдруг увидела во дворе существо.

Она вздрогнула, вспомнив то, о чём думала только что. А потом рассмеялась над собой, ведь это было всего лишь средство передвижения. Великолепный олень, весь белый. Рога его были украшены лентами, а упряжь сверкали серебром. Он встал на колено, чтобы она смогла взобраться, и Нив снова рассмеялась этому чуду. Станет ли она равнодушна к чудесам, если так пойдёт дальше? Ведь к несчастьям она привыкнуть смогла.

Ни за что.

Она ехала, словно скользила вниз по длинной влажной дороге, ведущей от Кладбищенской фермы к городу. То ли дождь прекратился, то ли невидимый пузырь образовался вокруг Нив, но за весь путь на неё не упало ни капли.

Олень привёз её к Скармен-холлу, прямо к широким каменным ступеням. Нив показалось, будто всё вокруг застыло, превратилось в картину, и она осталась единственной движущейся фигурой.

В фонарях зала этой ночью мерцало столько свечей, сколько успело сгореть за шесть последних месяцев вместе взятых. В дымке свет рассеивался и превращался в ореолы, наслаивавшиеся одни на другие. Звуки одинокой виолончели звучали сладко и чисто.

Нив спешилась. Все остальные уставились на неё. Там стояли и Келлег Бейкер со своим женихом — оба сгорали от нетерпения, — и Билл Детолом, которому было не по себе в дешёвом воскресном костюме. Стайка девушек из семей Первых Поселенцев в венках из остролиста переживала шок, в котором не было удивления, только зависть. И Леди Дремота, чьи глаза казались огромными, как никогда.

И преподобный Спир, неподвижный, как и все остальные. Он смотрел и смотрел. Великолепие Нив умаляло его собственное. Он будто уменьшался у неё на глазах, словно тень по мере восхода солнца.

Нив повернулась к ним, улыбнулась — и увидела, как их охватила дрожь удивления, когда её платье сверкнуло от синего до пламенного. Проходя мимо, она чувствовала, будто парит в воздухе.

Или так всё и было? Теперь всё казалось возможным.

Коридор был широким, с высоким сводчатым потолком, а в конце бальный зал светился светом, слишком ярким для фонарей.

Он уже был там. Нив почувствовала это даже раньше, чем услышала пение на языке из своего сна — ветер, пробегающий по кронам деревьев. И она знала, что за ней толпились жители острова; она чувствовала их тоже, но всё меркло перед мерцающим сиянием, которое влекло её вперёд. Они были в прошлом, уже уходящем.

В шёлковых туфельках она вошла в зал.

И увидела его.

Чувства имеют свои пределы, и мы не можем знать, насколько близко к истине то, что они открывают нам: образы, ароматы, звуки. Глядя на Мечтателя, Нив ощутила, что дошла до границ человеческих возможностей… и преодолела их. Всех остальных для неё уже не существовало.

Они тоже видели его, но только как мираж.

Возможно, они увидели человека.

Он не был человеком. Да и могла ли она поверить, что он им будет?

Она никогда не была в состоянии вообразить его, но, представляя себе этот миг, Нив думала, что будет идти к Мечтателю, что он протянет руку и она примет её. Но как она могла подойти к нему, когда он не стоял на земле?

Он парил над их головами, среди бумажных снежинок, драгоценных стеклянных сосулек и фонарей, чьи медные цепи качались от движения воздуха при ударе его крыльев. У Мечтателя были крылья.

Конечно, были.

Он обнаружил свои чёрные перья там, где их зарыли. И сейчас они переливались глянцем, как в тот день, много веков назад, когда он стряхнул их, чтобы погрузиться в сон. Его чёрные волосы были не совсем волосами… не только. В одно мгновение они казались шкурой, в другое — перьями, в третье — яркой обсидиановой чешуёй, а потом снова — длинными пышными шёлковыми нитями. Он был драконом, и птицей, и волком, и орхидеей, и молнией — и человеком. Тысяча граней. Словно драгоценный камень бесконечных размеров.

Грань, которой он обратился к толпе, была человеком, и Нив так и воспринимала его… по большей части. Он был темнее, чем любой человек, которого она прежде видела. Тёмная кожа настолько насыщенного оттенка, что тени на плоскостях его лица Нив воспринимала глазами художника как дополнительные цвета. Индиго и фиалковый — оттенки, которые она связывала с редкостью и богатством, потому что красители были настолько ценными, что только лучшим вышивальщицам дозволялось пользоваться такими нитями. Его глаза не имели цвета, хотя они были чёрные, как море при свете звёзд. И она увидела фигуру и конечности человека — но не одетые или скрытые, как это было «прилично» и «должно» в человеческом обществе, к которому она привыкла.

Она увидела его тело. Его грудь. Впадина, где мышцы соединялись и ровной линией спускались к пупку.

Его пупок.

Глядя на Мечтателя, Нив наклонила голову назад, и каждый её нерв ожил. Она осознала свои руки. Всю их поверхность, от ладоней до кончиков пальцев начало покалывать, будто они просили открыть для них текстуру этих тёмных контуров. Это было новое ощущение, и губы тоже поддались ему.

И кончик языка.

«Интересно, какова его кожа на вкус?»

Лицо Нив бросило в жар. Она пробудила Мечтателя, и теперь пришла её очередь пробуждаться. Это было похоже на вылупление из небольшой, тёмной жизни в большую, непостижимую. И тот, кто был перед ней — человек ли, бог ли, парящий в сфере своего сияния, — ждал, чтобы взять её за руку.

Но как же дотянуться до него?

Ей незачем было волноваться. Не успела она протянуть руку к нему, как всё её тело начало взлетать — «Я подниму тебя…» — и… меняться. Её пшеничные волосы распустились, превращаясь в воздухе в кокон из бледно-жёлтых перьев. На мгновение это скрыло её прочие трансформации, но только на мгновение, потому что такие крылья, как эти, нельзя было скрыть.

Когда бог старого мира взял девушку на руки, она уже не была человеком. Не совсем. Она всё ещё оставалась собой, из плоти и крови, и всё такой же прекрасной — яркоглазой, стройной, улыбающейся, — но Нив не была больше привязана к земле. Она увидела размах своих крыльев — таких же бледно-жёлтых, как и волосы, — и вспомнила, как тщетно было когда-то желать этого.

А потом потянулась к нему.

Её рука, его рука — наконец-то. Мечтатель привлёк Нив ближе и прошептал своё истинное имя ей на ухо. Тайна втекала в неё, словно музыка.

Бумажные снежинки сами отделялись от потолка Скармен-холла, и когда достигали подставленных рук островного народа, то переставали быть бумажными.

Весь вечер настоящий снег будет падать с потолка и блестеть на ресницах танцующих девушек и пылких парней. Но Нив и Мечтатель не медлили.

Им предстояло сделать очень много. Всё, о чём мечталось и не мечталось, в глубине и во всех уголках целого вращающегося мира.

Аминь.