Все выше, за шпили Адмиралтейства [Итта Элиман] (fb2) читать постранично

Итта Элиман Все выше, за шпили Адмиралтейства

Пройдет много лет, когда, любуясь широкой автострадой летящих в четыре этажа машин, повзрослевшие дети спросят Леша о том, как все случилось, но Леш сможет вспомнить только те два дня, в которые Великий город укладывал по чемоданам свою жизнь. Вспомнит все — от старых чужих запахов и слов до собственных смешанных чувств и мыслей.

Была зима, и вечер упал на пол рано, огляделся и, поедая пыльные углы, полез наверх. За ним, остерегаясь одного лишь красного абажура, тащилась тьма….

Леш вытянул из-под старого пледа ноги в некогда белых, шерстяных носках и с удовольствием пошевелил пальцами. Рывком встал, скрипнули и подчинились половицы, стукнула коридорная дверь, впустила пахнущий табаком холод.

Кран плюнул желтой слизью и, отчаянно гудя, выдал на протянутые ладони порцию ледяной воды. Вода пахла железом.

Потом через длиннющий коридор — лабиринт Тутанхамона, на ощупь, под привычную песнь половиц, к выключателю.

Лампочка выхватила из темноты нижнюю часть тесного туалета с бесконечно высоким потолком и угрюмыми синими стенами, подернутыми вздувшимися пузырями краски, серыми узорами плесени и ошметками безвестных плакатов. На забрызганном полу — синтетическая циновка. Леш поковырял свои дырочки в штукатурке, стараясь придать им правильные округлые формы, но штукатурка подвела, треснула и серой скорлупой спикировала на коричневый плинтус. Леш плеснул из ведра, за стенкой лязгнули канаты лифта. Починили, что ли?

Вымыть руки не сложилось, кран упрямился и пыхтел. В чайнике вода оставалась, он подергался от перебоев электричества, но закипел. Кухня — двухсекторная кишка, в том секторе, что с окном, жили в прошлом веке врач с дочерью и щеглом. Теперь сюда вмонтировали мусороотвод и холодильную доставку, своей выступающей частью прикрывающей вид на Николу, чудом втиснутую в просвет между домами.

Леш сполоснул чашку из чайника, и, сунув в нее ложку, какая попалась, потащил кипяток в свое логово с красным абажуром, старыми фотографиями и двумя картами Ни с Кем Не Объединенной Австралии на стене.

Поперек коридора, чьей-то дизайнерской рукой благословленный, стоял старый-престарый шкаф, теперь бы стоил кучу денег, если б у кого они были. Впрочем, шкаф все равно был чужой.

Общежитие Межзвездного оркестра отошло под Управление Переселением. Давно отошло, как заварили всю эту кашу с Луной. С тех пор Леш обосновался здесь и дешево и просторно, а что ванны нет, приспособился. Шланг — в кран, сам — в тазик, что пролил — полы помыл. В Общежитии Межзвездного оркестра тоже ванны не было.

Кларнет лежал на столе разобранный, ждал привычно и даже охотно. Давно полюбил эту ежедневную хирургию.

Дверь отошла от косяка, Леш бережно придвинул ее на место и подпер стулом. В службе доставки грохнуло и зашелестело. Леш удивленно выпрямился. Редкая почта, болтаясь в гордом одиночестве, постукивала попеременно в каждую стенку трубы и громким шлепком вылетала в дверь нужной квартиры. Это было событие, и все, кто обитал выше получателя, при встрече вежливо интересовались, как, мол, что за новости? Не оттуда ли? Не свезло ли? Все ждали. Пока не свезло никому.

Постукивания участились. Подгоняя друг друга, зашелестели десятки писем. То и дело грохали язычки почтовых щелей. Леш замер. Один в мрачном царстве под сводами высоких потолков, стиснутый узкими коридорами, ниже среднего ростом, уже полноватый, уже усталый, но еще молодой, внимательный, ждущий… Леш не хотел на Луну.

Однажды, еще маленьким синеглазым мальчиком с оттопыренными ушами, на площади, перед сквером, где через одиннадцать лет застанет его первая любовь, Леш увидел музыканта, играющего перед толпой зевак. В его воспоминаниях это была лишь темная фигура с белыми пятнами вместо лица и рук. Однако всю жизнь снились ему видения золотых замков, необъятных площадей, точно снегом усыпанных голубями, и елей, растущих в подножье городских стен, и флагов, танцующих на ветру под острую музыку кларнета. С того дня Леш твердо знал, чего хочет.

Рука дрогнула, плеснула из чашки на свитер. Леш выругался, разжал пальцы: чашка покатилась, подпрыгивая на шпалах половиц, и пустилась в пляс нацарапанная на фарфоровом боку пара, русский парень в картузе держащий под руку круглолицую девицу в платке.

Леш ждал. Пятно на свитере сначала сделалось нестерпимо жарким, а затем противно холодным. Шлепок раздался громко, точно выстрел. Леш неторопливо миновал коридор, нашарил в темноте холодную гладкую бумагу, на ощупь поднял — голубую, толстую, хитрую.

Вскрывал ножом, но еще до того, как увидел выдавленные по грустному изображению Луны синие буквы, Леш услышал шум. Пустынный дом проснулся, очнулся, впервые со дня Наводнения заволновался, сам у себя спрашивая: Зачем? К добру ли?

Зашаркали по лестницам тапочки. Голоса зазвучали вразнобой, в какофонию, в своды просторных пролетов, лети — не хочу. Захлопали