КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706312 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272774
Пользователей - 124657

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).

Я приду к тебе этой зимней ночью (СИ) [Paper Doll] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== 1. ==========

Ненавижу зиму. Никогда её не любил. Как теплотой сердечной можно обдать холод, который оставляет красный цвет на щеках, синий на кончиках замерзших пальцев, белый на ресницах? Я не умею любить зиму и не хочу уметь, хоть и делаю вид, что пламя моей души возвышается в белесые небеса для слития в танце с маленькими снежными балеринами. Вру я совсем неумело, фальшиво, но она вроде верит. Наверное, за собственной любовью к холодно ледяной поре года не замечает моей неприязни, которую приходится держать на привязи, как злую, лающую на всех, собаку.

И всё же без ненавистного мною лукавства, проснулся в это зыбкое утро я с мыслью о том, что люблю зиму. Не снег, кружащийся в воздухе, не холод, проникающий под слои самой теплой одежды, не долгие ночи, которые длятся словно вечность, не мандарины, не хвою и не Рождество. Люблю возвращение домой на время зимних каникул, которые мы неизменно проведем вместе.

Всё утро собирал вещи, обернувшись спиной к окну, за которым шел снег. Надел, связанный матерью, красный колючий свитер, чтобы не говорить ей лишний раз «Я люблю тебя». Ненавижу этот свитер. Мой сосед по комнате стал фотографировать меня в нем и смеяться, но я не обращал на него внимания, потому что всё время нервно поглядывал на часы, которые приближали меня к дому.

Когда Алану надоело меня доставать, он молча прилег на кровать и включил музыку. Он любил это делать. Вне зависимости от того, чем я был занят, парень включал свой скудный плейлист, подкручивая в колонках громкость. Обычно я с ним ругался, но сегодня у меня было такое хорошее настроение, что я и слова ему не сказал. Я даже сочувствовал Алану. У него-то билеты на поезд были лишь на завтрашнее утро, которое я встречу вдалеке отсюда.

Собрав все вещи, присел на дорожку. Краем глаза продолжал видеть глупый снег, одни лишь мысли о котором заставляли ещё сильнее ощущать колючесть чёртового свитера. Опустил голову вниз, закрыл глаза, невольно прислушался к песне, что играла, улыбнулся.

В ней парень пел о девушке, которую ласково называл мисс Вера. Наверное, как вера в то, чего на самом деле нет. Абсолютно абсурдное и бессмысленное занятие — верить, но, похоже, что девушка это во что-то да верила, так же сильно, как он её любил. И вот они шагали через ненавистную мне вьюгу, которую парень этот пытался одолеть, но снег был повсюду, и в его белизне девушка терялась. Рассеивалась, растворялась, исчезала, пока он отчаянно тянулся, чтобы взять её за руку, вытереть слезы и подарить новую веру.

Красивая песня. Напомнила мне о Джо. Моя мисс Вера. Безнадежная, упрямая, снеголюбящая. Она должна была вернуться домой ещё позавчера утром. За два дня не написала мне и строчки. Наверное, забыла о том, как разболтала о своем приезде и теперь готовила для меня сюрприз. Подумал, что нужно будет не забыть сделать удивленное лицо, иначе обидится. Надует свои пухлые щеки, а я потяну, ущипну, потискаю, отчего уж точно не смогу удержаться. Себя-то я не знаю так хорошо, как её, но удержаться не смогу, честное слово. А Джо от этого обидится ещё сильнее и будет травить меня упрямым безмолвием до самого Рождества, в ночь перед которым придет с этим своим жалостливо виноватым видом, за который её до безумия люблю.

Попросил Алана включить песню ещё раз. Прослушал её пять раз подряд, лишь затем попрощался с соседом, оставив незаметно на его тумбочке маленькую коробку с подарком, и лишь затем поспешил на поезд.

Ледяной ветер подталкивал в спину, за что я мысленно ему был благодарен. Снег, пустившийся в свободное падение, громоздился в капюшоне, оставлял размытые следы на тяжелой куртке, но к моему счастливому удивлению совсем не загораживал вид. На своем пути я даже ни разу не поскользнулся. Наверное, это любовь Джо к зиме снабдила меня удачей, иначе без приключений я бы не добрался. Неспроста эта песня напомнила мне о ней. Если бы я только переставал о ней думать хоть на секунду.

И вот я наконец-то сел в поезд. В нем было ужасно жарко, и напоминания о внешнем холоде оставались лишь в чудных узорах, оставленных талантливой рукой Джека Фроста. Снял куртку, мамин свитер закололся ещё сильнее. Погладил его. Не кусайся, скоро мы будем дома. Тот словно услышал меня в ответ. Закинул сумку наверх, рюкзак обнял обеими руками. Ещё немного. Совсем чуть-чуть. Жди меня, маленькая незатейливая молчаливая Джо. Я уже в пути.

Согласно билету моё место располагалось возле окна. Уступил его девочке лет десяти, которой растапливать узоры и всматриваться в однообразный снежно-белый пейзаж было интереснее, чем мне. Я же закрыл глаза, в голову ударила песня, название которой так и не спросил у Алана. Снова улыбнулся, представив себе лицо Джо, когда она увидит меня. Мы так много говорили об этом, а теперь я приближался к ней с каждой секундой. Всё ближе и ближе. Тарахтение поезда, пустые разговоры людей вокруг не заглушали в голове этой песни, что, казалось, становилась лишь громче.

За окном мигали грустным светом серые города. Они вдохновляли меня, наверное, потому что я тоже был таким же серым и невзрачным, как они. Любил рисовать их дома, похожие друг на друга, гулять между глухих извилистых улочек, быть избитым людьми, которые не понимали, чего это я скалил зубы, когда должен был плакаться у их ног и молить отпустить.

Я видел города закрытыми глазами, потому что за ними не было белого цвета. Только серый.

За окном мигали деревни. Мне нравилась живость их пейзажей. Маленькие домики, изрисованные большими детьми, пестрили перед глазами. Видел их неровные крыши, чувствовал тепло печи, на языке играл сладкий вкус меда. Мне нравились незамысловатые дороги в никуда, знакомые лица повсюду и бессмысленность каждого прожитого дня.

Я не смотрел на теплый дым, рассеивающий иней, не влекли к себе покрытые снегом крыши, на которых чёрными точками выделялись птицы. Лишь продолжал видеть мир закрытыми глазами.

За окном мигали поля и леса. И где-то среди их пустоты эхом раздавался громкий смех Джо, который хоть порой и оглушал, но казался милее всякой другой музыки. Даже этой чёртовой песни, что застряла в моей голове, где мимоволи разум подставлял имя Джо, такое созвучное со словом Вера.

Дорога заняла пять часов, хотя, казалось, будто добирался я целую вечность. Джо говорит, что я одинок из-за своего снобизма, и я даже не пытаюсь поспорить с ней о том, что, в конце концов, у меня есть она, а большего и не надо. Скажи я ей подобное, она бы назвала меня дураком, больно ударила в плечо, но обязательно весело хихикнула бы, потому что знала бы наверняка, что это правда.

Когда я приехал, на улице уже было темно, хоть время нельзя было назвать поздним. Мне пришлось выпустить из поезда сперва всех старушек, матерей с детьми, а затем не выдержал и обогнал одну из девушек, что протискивалась мимо меня вперед. Совсем тихо извинился, чего она, наверное, не услышала, ведь бросила вслед ряд не самых подобающих для девушки слов. Но мне было всё равно, ведь я должен был поскорее увидеть Джо.

На перроне меня никто не встречал, и это лишь возрадовало. Скорее всего, мама готовила мои любимые лакомства, а отец болтал с сестрой, что должна была вернуться домой днем ранее. Её он всегда любил больше. А может, начал с того самого момента, когда понял, что я совершенно безнадежен. В любом случае, я отдал Элле первенство без скрежета зубов и вырывания клочков волос на голове в яростных попытках найти способ отомстить. Наверное, за то, что она привлекала к себе больше внимания, я даже любил её, выражая эту любовь в скупых нелепых благодарностях каждый день рождения, которые все почему-то воспринимали в шутку.

Я не любил спешить. Всегда ходил медленно, что так сильно раздражало Джо, ведь та едва не вприпрыжку бежала, вечно торопясь успеть прийти раньше всех. Я же в своей медленности всегда умел рассчитать время, успевая заявиться за пять минут до назначенного времени. Изредка нетерпение Джо заставляло меня ускорять шаг, чаще — она, тяжело сопя, шла в ногу со мной.

Но я спешил домой в этот ужасно снежный день. Мне предстояло пройти достаточно длинную дорогу, прежде чем добраться до окраины городка, где на самом краю улицы находился мой дом. Рыл обувью снег, чувствуя внутри неприятную влагу. Шапка перекосилась, шарф открыл шею, оставив её на растерзание леденящему ветру, свитер снова начал колоться. Ещё никогда этот путь не казался таким длинным.

Завидев на горизонте светящуюся яркими огнями улицу, которую возглавлял мой родной дом, я даже на миг остановился. Это понравилось бы Джо. Её бы это лишило речи, изумило, вызвало бы восторг. И я сам почувствовал, как внутри меня зажегся фитиль маленькой и теплой свечечки. Частичка Джо засветилась внутри меня.

Я смотрел впереди себя, где улица продолжалась. И дом в самом конце неё должен был стать самым ярким. Жаль, что он там, в самом конце, когда я стоял лишь в самом начале.

Меня тянуло вперед, но сперва я должен был зайти домой. Показать маме, что надел её свитер, разозлить отца своей поспешностью, увидеть Эллу, просто чтобы поздороваться. Я скучал по своей семье, но на улице была ненавистна мне зима, и я должен был обмануть Джо, будто восторжен холодом так же, как она.

Вдохнув побольше леденящего воздуха, почувствовал как легкие обдало морозом. Хотелось выкашлять его из себя, но тот цепко схватился за меня, пронзив неприятной судорогой, из-за которой пришлось остановиться у самых дверей и зажмурить глаза от резкой боли в области груди. Сжал цепко зубы, дабы переждать это нападение, ведь маме это не понравится. Её излишнее волнение станет ещё одной пропастью между мной и Джо. Нет, я должен был увидеть её сегодня и не днем позднее.

Сосчитал до пяти, открыл двери, никогда их никто не запирал, почувствовал тепло, что ударило в голову, подобно алкоголю — несколько резковато, отчего всё вокруг на миг закрутилось. Но тепло это было гораздо приятнее холода, поэтому я сразу ощутил себя дома. Остановившись в темном предбаннике, чтобы снять верхнюю одежду, с глупой улыбкой на лице прислушивался к голосам родных, которые не услышали бесшумного хлопка двери. Мне всегда нравилось появляться неожиданно, что всегда невероятно пугало Джо. Она театрально хваталась за сердце, громко вскрикивала, будто я, правда, пугал её. И почему-то меня всегда забавляла эта её однообразная реакция, потому я даже не думал прекращать делать это.

Мама сетовала на то, что я уже давно должен быть дома, отец жаловался, будто я всегда опаздывал к семейному ужину, голоса Эллы не слышал. И вот не став выжидать и секунды дольше, чтобы показаться им, заявился в гостиную, где они все располагались. Поскорее бы пережить ужин, а затем успеть увидеться с Джо.

Мама сразу бросилась мне на шею. Отец резко подхватился с места, но не стал обнимать меня, а лишь пробурчал нечто, вроде — «Наконец-то» и скрылся за дверьми кухни. Когда мама отпустила меня лишь для того, чтобы накрыть стол, я угодил в объятия сестры, после чего она больно ударила меня в плечо.

— Она не давала нам даже прикоснуться к еде, дожидаясь тебя, — пробурчала она, состроив смешную рожицу. — Надеюсь, это того стоило.

Мама приготовила различные лакомства, будто не могла дождаться Рождества, чтобы мы похвалили её за приятную трапезу. Чего только не было на столе — курочка, томящаяся долгие часы в гранатном соке, запеченный картофель с ломтиками бекона, салат с поджаренными гренками и овощи на гриле, пастуший пирог. Мой живот трещал по швам спустя пятнадцать минут после начала торжества. Мама старалась ради нас, а я старался для неё поместить всё это внутри желудка, который умолял меня прекратить.

Я нервно поглядывал на часы, считанная проведенные не с Джо минуты. Коротко отвечал на все вопросы матери и сестры, отец лишь добавлял к моим ответам свои невнятные замечания, которые я пропускал мимо ушей. Я и вопросы пропускал, как и всё, что происходило вокруг, потому что хоть этот момент и был долгожданным, но я бы смог насладиться им вполне, исполнив сперва другое своё желание.

Мама отметила, что я надел её свитер. Миссия исполнена. Не мог дождаться уже, чтобы стянуть его. Шея чесалась. Ещё чуть-чуть и снял бы его прямо за столом и сидел бы лучше полуголым, вот только если бы мама с Эллой приняли всё это за шутку, отец бы точно ударил, за уши вытащил на улицу и оставил бы там на полночи. И я бы не растерялся. Прямо вот так бы и побежал к Джо, только бы побыстрее её увидеть, но к крайностям решил не прибегать.

Когда мама вышла на кухню за десертом, пошел следом за ней. Подальше от недовольного отца, которому моя затея уйти посреди семейного ужина точно не понравилась бы. Но мама поймет. В этом сомнений не было.

— Ладно, только уйди незаметно, — она погладила меня по голове, нежно поцеловала в щеку. — Не забудь передать Джо привет.

— Обязательно, — бегло поцеловал женщину в ответ, а затем вышел через другие двери, чтобы скрыться от отца, пока тот не запер передо мной двери.

Переоделся, сменив колючий свитер, который выполнил свою задачу, на удобную чёрную толстовку с капюшоном и большими карманами. Надушился духами, которые Джо подарила мне на осеннее день рождение. Решил, что когда она спросит, те ли это самые духи, пожму плечами и отвечу, будто взял в руки первые попавшиеся. Бросил в рюкзак несколько лимоном для её любимого зимнего лимонада, которым она называла обычный чай с лимоном. Прихватил баночку варенья из лепестков роз, сделанное мамой, от которого Джо была без ума. И лишь затем незаметно ускользнул из дома, рванув вперед навстречу к моей Джо.

Снегопад усилился. Чёртов снег попадал в глаза и рот. Под светом длинного ряда фонарей и гирлянд, которые тепло обнимали деревья и дома, он медленно кружил в воздухе, раздражая меня своей неспешностью. Я пытался идти быстрее, но всё время поскальзывался либо погружался в сугробы, которыми являлись обочины, как только посреди дороги появлялась чья-то машина.

Пока шел, опустив голову вниз, думал о том, как жаль всё-таки, что сейчас зима. В эту пору веснушки Джо прятались от холода, оставляя на её и без того красивом лице бледность. Я любил считать их, когда она не замечала, будто невзначай касаться их, превращать в именные созвездия.

Казалось, будто прошла целая вечность, прежде чем я добрался до крайнего дома, сияющего ярче остальных.

Не стал медлить, прежде чем начать ломиться в двери без задних мыслей о том, что, разрушив свой семейный ужин, намереваюсь сделать то же и с чужим. Почти уверен, Джо уже самой было невтерпеж сидеть там. Она любитель домашних посиделок, но иногда, мне кажется, будто она врет о половине вещей, которые любит. Ведь любить всё она не может? Мне было бы достаточно, если бы она любила только меня.

И вот я стою весь такой радостный перед дверью её дома и жму со всем усердием на звонок. На улице чёртов снег, мороз сковывает холодом всё тело, вставь мне в самую глотку градусник и, ртуть в нем медленно поползет вниз, где нет значка минус. Но мне было так радостно внутри и счастливо в преддверии долгожданной встречи, что я даже не пытался притвориться угрюмым, что более мне свойственно. Вот только увижу Джо, как снова стану прежним собой, когда примусь раздражать её своим безграничным снобизмом.

Двери распахнулись, меня ударило теплом, передо мной стояла Хейли, старшая сестра Джо.

— Здравствуй, Фред, — она смерила меня с ног до головы оценивающим взглядом. Закрыла собой проход, не намереваясь пускать меня внутрь. Я терпеливо ждал, когда она закончит играть в эти глупые игры, которые за столько лет не отличались разнообразием. Грубить не хотел.

— Я к Джо, — покачнулся на пятках, готовый влететь внутрь, да прямо в комнату девушки.

— Я поняла, — Хейли всё также не двигалась с места. — Послушай, сейчас не самое время. Она, вроде как, никого не хочет видеть, поэтому, — девушка уже хотела было захлопнуть перед моим носом двери, но я не мог всё оставить вот так.

— Меня она захочет увидеть, — уверено ответил я, рукой придерживая двери.

— Не думаю, — Хейли закусила внутреннюю сторону щеки, оглядев меня ещё раз тем самым взглядом. — Она вообще никого не хочет видеть, — она сделала ударение на слове «никого», обрывая внутри меня последние нити надежды повидаться с подругой.

— Что случилось?

— Не знаю. Мама сказала, что лучше некоторое время не трогать её, поэтому… Ничем не могу помочь, — девушка пожала плечами, глядя в этот раз мне прямо в глаза. Понимал, она не врала. Ей действительно было неизвестно.

— Передай ей, что я приходил, и ещё это, — достал из рюкзака баночку варенья, лимоны оставил себе. Хейли неловко улыбнулась в ответ, прежде чем я позволил ей закрыть двери.

Я не знал, что стоило думать. Разум был омрачен, мысли снежинками разбивались о разгоряченные стены панического беспокойства. Подумал о том, что мог бы постучаться в её окно, нужно было всего-то обойти дом. Но не решился. Наверное, испугался. Побоялся увидеть Джо, которая «просила её не трогать». Испугался холода её зимы, ведь так привык к теплу её лета.

Возвращался домой медленным шагом, не обращая никакого внимания на зиму, которую стал ненавидеть ещё больше. Думал о Джо. Одна лишь она была в моей голове. Пытался вспомнить, как она погружалась в себя, грустила, просила её не трогать. Не получилось. Не бывало такого никогда. Подумал о её молчание. В нем был смысл. Я должен был понять. Должен был…

На обратной дороге встретил ребят, которые ещё в школе меня задирали. Они потолкали меня, но моё безразличие оставило их безразличными ко мне. Двери дома были заперты. Работа отца. Залез в свою комнату через окно. Упал на кровать прямо в куртке. Закрыл глаза.

Моя любимая зимняя Джо оставила меня наедине с ненавистной мне зимой, которая стала ещё холодней.

========== 2. ==========

Утром навязал себе мысль о том, будто безутешное вчера мне всего лишь приснилось. Придумать эту глупость оказалось гораздо легче, нежели понять, что, в конце концов, приключилось с Джо. В этом придуманном сне настоящего оказалось больше, нежели мне хотелось, а потому последующий день не задался с первым осознанием того, что случилось вчера.

Проснулся в темноте. Подумал, что ещё ночь, затем заметил закрытые шторы, что не пропускали навязчивости белизны, захватившей мир в холодные тошнотворные объятия. Не удивился, но расстроился. Прошло бы вчера так, как я того ожидал, и я бы уже летел на улицу целовать снежинки, как учила меня Джо. Она любила это делать. И только после того, как я сказал ей о том, будто они умирают на её горячих губах, она перестала. Надеялся, эти поцелуи достанутся мне. Но Джо приберегла их для кого-то другого.

Я лежал и продолжал пялится в серый потолок, как дурак, ещё некоторое время, пока не стало совсем жарко. Уснул ведь я в куртке. Даже ботинки не снял. Поэтому пришлось перебороть лень, дабы подняться и избавиться от лишней одежды. Снял куртку, ботинки, брюки, толстовку, пропитанную чёртовыми духами, запах которых навеял ещё большую тоску. Думал о том, чтобы остаться вот так вот в одних лишь боксерах, только спустя минуту стало холодно, а потому надел штаны от пижамы с глупым рождественским узором и чёрную футболку, на которой ещё остался запах стирального порошка.

Включил светильник, который ранее включал только когда допоздна читал или рисовал, и направил его свет на кровать, на которую улегся, сжав в руках телефон так, будто в нем был источник жизни.

Напротив имени Джо мигало яркое зеленое пятнышко, что обожгло моё сердце в секунды. Пальцы застыли над открытой строкой, в которой я должен был выразить своё негодование, тревогу или беззаботность. Я не решил, какие слова могли бы стать подходящими. Диалог заканчивался на её безупречно милом «Спокойной ночи, Фредерик. Пусть тебе приснюсь я», и этот глупый эмоджи в виде падающей звезды. Я ничего ей тогда не ответил, лишь из-за неприязни к прощаниям. Джо знала об этой моей дурацкой привычке, но почему-то в голову пришла мысль о том, не обиделась ли она из-за этого?

Какая бессмыслица. Наверное, должно было произойти что-то действительно ужасное, чтобы она заперлась в своей комнате и не желала видеть даже меня, чего ранее никогда не случалось.

Сердце выскакивало из груди, когда я набирал абсолютно бессмысленные строки, насквозь пропитаны растерянностью. С каждым последующим словом ненавидел себя всё больше. Случись подобное со мной, Джо наверняка бы знала, в чем дело, даже если бы я сам не мог разобраться в тонкостях собственной натуры. Хотя, если бы со мной произошло нечто плохое, мне было бы достаточно того, чтобы Джо была рядом. Её присутствие бы всё исправило. Она бы спасла меня даже от самого себя.

«Я вчера заходил к тебе, но Хэйли не пустила».

«Всё в порядке?»

Она прочитала почти сразу. Меня это взволновало почти так же, как Джо волновал первый снег. С нежным трепетом внутри ждал её ответа, в котором девушка должна была известить меня о том, что произошедшее было ничем иным, как глупым недоразумением, идиотской проделкой её тупоголовой сестры.

Но Джо не ответила даже спустя десять минут, которые длились целую вечность, в которую я не давал экрану телефона погаснуть, как и надежде внутри меня. Вместо этого мои внутренности покрывались морозной коркой её безразличия, обернутого в гадкую личину молчания. Давно не чувствовал себя так постыдно глупо, но всё же решился на ещё одно сообщение.

«Джо, хватит глупить. Ответь мне!»

Она прочитала. И снова не ответила.

В злости отбросил телефон, но тот упал в мягкие объятия теплой постели. Беззвучно зарычал, проведя ладонью по волосам, которые не мешало бы уже отстричь. Уверен, они стали бы первым недостатком, который бы во мне заметила Джо, закрыв глаза на снобизм, который лишил меня возможности завести больше одного друга.

Оповещение о новом сообщение отозвалось вибрацией во всем теле. Я схватился за телефон, как за спасательную соломинку, но тот снова обжег пальцы ледяным холодом, стоило мне заприметить имя Алана, который благодарно расхваливал мой подарок. Воспользовавшись случаем, спросил у него о песне. Той самой, где пелось о Джо и её зиме. Никогда эти двое ещё не были так близки.

Когда спустя ещё десять минут Алан тоже умолк, я бросил телефон на кровать, поднявшись с которой, лениво направился на кухню, так как немного проголодался.

Там не было людей, но было много снега. Глаза заболели от его безупречного сияния, от которого нигде нельзя было спрятаться. Мама открыла все шторы настежь, впуская в дом холод, который хоть и оставался снаружи, но по телу пускал дрожь.

Достал кусок пастушьего пирога и стал есть, не разогревая. На вкус совсем не то, но на языке чувствовалась горечь, которая заглушала мелодию всех вкусностей, которыми был богат мир. И я игнорировал всё на свете, в горечи этой вкушая молчаливое терзание Джо. И меня злила невозможность изменить что-либо.

Стал тупо рассматривать снег, в котором прорисовывались бледные черты лица Джозефины. Она лучезарно улыбалась, хоть мне хотелось представить её в слезах. И вместо сорванного в плаче голоса, в голове звучал перезвон колокольчиков её громкого смеха. Такой я видел свою Джо. Смеющаяся, из глаз рассыпаются золотые искры, проводит тонким пальцем по моим губам, вытягивая из них подобие улыбки. А я хочу губами почувствовать эту её улыбку. Мечтаю обманом развести на поцелуй, который пунцовым цветом окрасит её растерянность. И тогда своими тонкими холодными пальцами она коснется своих теплых губ, и вот тогда я улыбнусь ей, доволен собственной проделкой.

Незнакомые голоса разорвали невидимую паутину тишины, среди которой я различил смех Джо. Став прислушиваться к незнакомым звукам, я отвлекался от образа девушки, внешний облик которой с немым укором продолжал смотреть на меня где-то из изрисованного синеватым цветом узора на большом окне кухни. «Прости, Джо», — прошептал одними губами, оставил недоеденный пирог на столе и последовал за голосами.

Они привели меня к открытой двери, ведущей в подвал. Приблизившись к тайному укрытию Эллы (о котором, тем не менее, знали все), я мог с легкостью распознать голоса Хейли и Сэма. С сестрой Джо моя сестра дружила ещё с детства. Они вместе ходили в школу, надевая похожие наряды и делая на голове одинаковые прически. Элла всегда больше походила на сестру Хейли, нежели Джо, с которой та нисколько не была похожа, невзирая на родство. Сэм же был первым парнем моей сестры и пока что последним. Старший на год он не воспользовался возможностью сбежать из захолустного городишки, связав с ним всю свою жизнь. Наверное, он надеялся, что и с Эллой будет так же, но та не глупила и спустя год бросила Сэма, на что тот совсем не обиделся.

Я ненавидел обоих. И чувства эти были взаимны. Оба были слишком примитивны в своем мышление, которое охватывало суету собственного бытия. Их мировоззрение заканчивалось на кончиках длинных носов, где доставало своего предела. Знание о прекрасном было не более и не менее, нежели оценкой чужих недостатков, которых напротив они сами были избавлены. Подслушивая мимо воли темы их разговоров, я удивлялся их ограниченности. И когда я пытался рассказать об этом Джо та всегда лишь качала недовольно головой, называя меня «слишком придирчивым».

Джо умела видеть прекрасное во всем, но только не в себе. Для этого у неё был я. Я видел красоту в бесконечности веснушек на милом лице и плечах, светлых волосах, неидеальной улыбке, бледности кожи, холодных пальцах и прочем. Только я не восторгался ею так, как она восторгалась миром, потому что оставлял это для себя, словно произнеси я вслух каждую мелочь, которую люблю в ней, как кто-то иной заметит это, и она полюбит его, навеки перестав быть моей.

— …Она совсем сошла с ума. Заперлась в своей комнате и не покидает её с тех пор, как приехала. Выходит оттуда только к ужину и сидит молча, хотя обычно умолкнуть не может. Перекрасила волосы в сумасшедший фиолетовый и только и ходит, что с этим дурацким пучком на голове. Пускает к себе только маму, отец только стоит и подслушивает под дверью, о чем они болтают. А мне никто ничего не говорит, будто я в доме совсем лишняя, — Хейли говорила быстро, но я успевал улавливать каждое её слово. Каждое предыдущее тонуло в последующем. Она болтала о Джо, а я совсем не мог представить себе всё то, что она в красках продолжала описывать.

— Это так странно, — успела вставить свои пять копеек и Элла, сорвав с моего языка мысль.

— Джо придумала, будто её никто не любит. Подслушала разговор родителей об этом, подумала, будто это какая-то шутка, но мамин голос звучал обеспокоенно, — продолжала девушка, пропустив мимо ушей замечание моей сестры. Я навострил слух ещё сильнее. Сердце так и выбивалось из груди. — Тогда я влетела в её комнату и застала Джо плачущую. Сидела завернутая в одеяло, как в кокон, прижималась лбом к холодному стеклу и рыдала, как корова. Я и сказать ничего не успела, как отец прибежал и вытолкал меня из комнаты. Сказал мне оставить сестру в покое, ведь у неё сейчас «очень сложный период»…

— Подожди, что ты имеешь в виду, когда говоришь, будто её никто не любит. А как же ты, твои родители, Фред… — мне не понравилось, как Элла почти шепотом произнесла моё имя, будто моя любовь к Джо не имела значения или хуже того поддавалась её сомнениям.

— Моей сестре девятнадцать, а её из парней ещё никто даже в щеку не целовал. Она обделена мужским вниманием, а потому и беситься. Нужно было видеть её лицо, когда я рассказала о своей помолвке. Словно язык проглотила, — мне захотелось обернуть руками шею девушки, когда та засмеялась. — Надеюсь, она не убьет Джорджа во сне, когда тот приедет к нам на Рождество…

— Ты познакомишь нас с ним? — разговор в русло Джорджа повернул Сэм, а я никак не мог перестать думать о моей милой инфантильной Джо, которая нуждалась в моей любви, как никогда прежде.

Кровь в жилах стала мертвецки холодной. И я потух, как рождественский огонь в промерзлых окнах человеческих домов, которые отдавали последний холод восходящему всё выше солнцу. Моя Джо нуждалась в любви. Декабрьские морозы убили прекрасный цветок. Чистота безоблачного неба её васильковых глаз была запятнана солью, окаменевшей в бездонном океане её души.

Я посмотрел украдкой на Эллу, которая молчала, потеряв нить разговора. Она смотрела прямо на меня. Скрытый в тени, прижавшейся к приоткрытой двери половиной лица, я не мог попасть в поле её зрения, но моя сестра испепеляла меня взглядом, и мне без слов всё было понятно.

Вернулся поспешно в комнату. Открыл шторы. К чёрту! Пусть снег ослепляет меня своей холодной бездушностью, которой ещё вчера наградила меня молчаливая угрюмость моей лучшей подруги, к двери которой я спешил скорее, чем к вратам рая. Мой ангел отрекся от меня, посвятив свою жизнь земным страданиям, от которых я сам спасался в её небесного цвета глазах. Джо видела красоту в белесых однообразных узорах, снисходящих из томно нависших над землей облаков, а я, наблюдая за ними, видел её красоту в этой тальке любви ко всему холодному.

Алан прислал название песни. От Джо по-прежнему ни слова. Мне тоже не было, что ей написать.

И я мог исправить хоть что-то, побежав ей навстречу в ту же секунду. Мог убить все её нелепые мысли о том, будто она могла быть нелюбимой, ведь была единственным человеком, без которого я не представлял своей жизни. Одно короткое слово уничтожило бы эти чары, которыми девушка сама себя заколдовала, заключив в темнице грусти собственных холодных мыслей. Её рассудок замылен творчеством Джека Фроста, мысли, усыпаны снежной пудрой, душа, окружена серыми тучами. Моя глупая привередливая Джо. Почему ты ждешь от меня невозможного?

Мой язык присох к нёбу. Включил глупую песню, оставив её на повторе. Лег поперек кровати, голова свисала с края. Я мрачно наблюдал за непрекращающимся снегопадом, ощущая под кожей иголки собственного бессилия. Оно душит меня неуверенностью, вытряхивает остатки легкости, когда мысли о Джо становились тяжелее свинца.

Я томился в собственных мыслях не больше часа, прежде чем в комнату зашла Элла. Моя голова больше не свисала, взгляд привлек бесцветный потолок. Она беззвучно села на край кровати, не привлекая к себе внимания. Затем легла возле меня, с края свисали длинные неаккуратные пряди кудрей, которые были для Эллы едва не самым святым. Моя сестра ведь волосы свои любила сильнее, чем Сэма.

— Ты ведь всё слышал, да?

— Да.

Девушка повернула голову и с немым укором посмотрела на меня, когда я продолжал смотреть в потолок, игнорируя её знаки, которые проскользнули между слов произнесенного короткого предложения.

— Где родители? — я наконец-то повернул голову, взглянув на сестру, выражение лица которой выражало злость.

— Где твоя совесть? — она ущипнула меня за руку, что было довольно-таки больно и неприятно. Мягкости Элла могла лишь позаимствовать у Джо, но, похоже, она не стремилась избавиться совершенно естественной ей грубой резкости, которую моя сестра позаимствовала разве что у отца. — Они ещё утром уехали на выставку. Там были и родители Джо, поэтому ты вроде как потерял свой шанс.

— Разве он был у меня? — я поднял вопросительно брови, разозлив этим вопросом Эллу ещё больше. Она стала страшнее зимнего холода, проникая пронзительным взглядом в чёрные дыры души, о которые я тушил сигареты. Девушка ударила меня ладонью по голове, подхватившись с места. Теперь она сидела, возвышаясь надо мной, как голодный стервятник, поджидающий, пока моя плоть начнет раскладываться.

— Я всегда подозревала, что ты тот ещё идиот, хоть и любишь обманывать всех своими этими едко-ядовитыми умными фразочками. Но, похоже, в этот раз ты превзошел сам себя, — Элла кивнула в сторону окна, — ты ведь не любишь зиму.

— Не начинай, пожа…

— Её любит Джо. Не так ли? Она, даже будучи прикована к постели, не может пропустить снегопад. Обязательно выбежит на улицу, вытащит туда тебя, а затем будет резвиться там, будто снег видит впервые в жизни. А ещё эти милые рождественские штучки, вроде самодельных игрушек на ёлке, носков на стене… Кстати она всё ещё коллекционирует стеклянные шары?..

— Да, — я недовольно пробурчал в ответ. Джо жила зимой, храня в себе весь уют. И я заставлял её полагать, будто был таким же, только потому, что боялся, будто кроме этого нас не могло что-либо объединять.

— Она всегда здесь, на этом самом месте, где сейчас сижу я, когда ты не в лучшем расположении духа. И это невзирая на то, что это расположение не бывает хорошим, из-за чего у тебя и друзей особо-то и нет. Мне приходится тебя терпеть, а для неё это осознанный выбор. И я могу поспорить на все деньги, которые у меня есть, что ты и её терпеть не стал, если бы не был в неё по уши влюблен.

Элла продолжала каждым точным словом наносить мне удары, а я даже не мог ничего придумать в своё оправдания. Что бы я не сказал, это было бы до ужаса глупо и слишком уж нелепо. Сестра была права и перечить ей означало обманывать самого себя, чего я не умел делать.

— Стань наконец-то мужиком, Фред. Девушка в тебе нуждается. Она не будет до конца жизни ждать, когда ты решишься признать очевидное. Когда-нибудь это сделает кто-то другой, и ты не сможешь вернуть утраченного. Поэтому сейчас или никогда…

Пламенную речь Эллы прервал голос матери, раздавшийся из гостиной. Родители вернулись. Сестра оставила меня наедине со своей правотой. Песня продолжала играть. Я сел, чтобы смотреть в окно и среди погодной бледности, думать о Джо, которая где-то в конце улицы прижималась лбом к стеклу и думала (надеюсь) обо мне.

========== 3. ==========

Я собирался с мыслями ещё три дня. Жил с моей зимней Джо где-то в задворках памяти, где она была теплой, как весенний ветер, обрекающий мир на перемены. И хоть реальность была избавлена этих перемен, я ощущал, будто они вот-вот должны были нагрянуть и перевернуть мой мир с ног на голову.

Каждый раз, как я смотрел на белые сугробы за окном, возобновляя в памяти каждую веснушку на лице моей дорогой сердцу подруги, почему-то становилось холоднее. Исчезало тепло прошлого, которым я грел себя в темноте. Весна одолевала ещё два сезона, превращаясь за считанные секунды в зиму, что жила в небесного цвета глазах, в которых я читал немой упрек. Эта другая Джо была незнакомкой. Я слышал о ней, но в жизни не встречал. Неизвестность пугала хуже смерти. И вот, когда я стоял у самого её края, прежняя Джо медленно исчезала, уступая место девушке, которая поверила голосам в голове, повторяющим, будто её никто не любил.

Я сотню раз пытался представить встречу с ней. Это давалось тяжелее, чем ещё несколько дней тому назад, когда я, полон уверенности, пересекал холодное пространство, чтобы просто увидеть её. Может быть, ещё обнять. Позлить. Услышать смех. Забыть, как меня зовут… Впрочем, не важно, ведь теперь, каждый раз воображая эту встречу, я слышал не звонкий смех, а повторяющееся «ты не достоин меня», видел не теплую улыбку, а грустную усмешку, чувствовал не нежное прикосновение рук, а грубое оттолкновение. Чем больше дней сплывало попусту, тем ужаснее картины рисовало мне подсознание.

Я тщательно избегал Эллу, насколько это было возможно под кровом небольшого дома, где от неё нельзя негде было укрыться. На следующий день после нашего разговора добровольно принялся расчищать ненавистный снег. Тогда ещё мысли о Джо не были запятнаны глупыми страхами, хоть и зерно сомнений пускало свои корни, разрастаясь в чёрных дырах, выжженных дешевыми сигаретами. Я полдня убивал под подошвами тяжелых ботинок снег, но так и не пошел к Джо. На следующий день помогал матери с покупками, таская следом за ней тяжелые пакеты со всякой всячиной, которая вскоре норовила оказаться в пыльной кладовке. Всё время оглядывался, встречая знакомые лица, среди которых не было её. На третий день не нашел иного занятия, кроме как не выходить из комнаты, оставляя это царство мрака лишь для скорого перекуса. Оставшись в пустом доме, когда Элла ушла с друзьями кататься на коньках, а родители уехали в город, я, снедаем морозом внутри, сдался перед самим собой, решив покончить с тянущимся, подобно карамели, ожиданием.

Спохватился с места, словно опоздай всего на секунду, как ничего не смогу изменить. Чёрная толстовка, джинсы, куртка, ботинки. Выбежал из дома и погнался за ещё теплым угольком последнего воспоминания о той Джо, что ещё оставалась моей.

На улице тем временем снова пустились в танец снежные балерины в вычурных пачках, красуясь в них наперебой. Все они падали вниз, сбиваясь в толпу ожидающую смерти с первыми теплыми лучами солнца. Тем не менее, в своей совокупности они не теряли блеска. Хрустя под ногами, не жалели утраченной в коротком полете изящности и умирали раньше назначенного времени.

Я шел быстрым шагом, вытаскивая из памяти по одной из причин, почему любил Джо, что в ней мне нравилось больше всего. Первой стала безумная, сводящая меня с ума любовь к зиме. Словно ей было мало того холода, который жил внутри меня, которым я колол подушечки её нежных пальцев, с боязнью отречения от моей странной холодной любви. Второй стала поспешность, сопровождаемая нетерпимостью испытать будущее скорее назначенного времени. Больше всего Джо не терпела ждать подарков, втайне отыскивая их до наступления Рождества. Она умела искренне радоваться даже самому глупому и ненужному подарку, вроде книги по психоанализу, которую она никогда не прочитает, или дурацкой настольной игре, правила которой никогда не сможет понять. Третьей стала привычка называть людей их полными именами. В школе это всех раздражало, иногда даже меня, но, наверное, именно Джо научила меня любить собственное имя так, как я любил её. Её дурацкое сочувствие перед парой непроизнесенных буков заставляло осознавать, насколько же она была невообразимо уникальной. Четвертой была открытость. Узнать её можно было за час разговора, в котором Джо душу наизнанку вывернет, позволив очередному проходимцу задержаться у всегда открытых дверях большого сердца, которое по глупости своей принимало туда всех без разбора, чтобы затем гореть синим пламенем в агонии преданных чувств. Пятое — вечные причитания о скудости моего характера, который не угасал порыва её души исправить меня, сделать хоть чуточку веселее.

Я любил Джо ещё за множество мелочей, что в сущности делали её самой собой. Любил, как она боялась ловить ртом снег, чтобы тот не таял, обожала розовое варенье моей матери, называла чай с лимоном «зимним лимонадом», отдавала снеговику свои перчатки, раскрашивала клюквенным сиропом губы, подкладывала в скворечники сожженную карамель, делала снежному ангелу венок из остролистов, вовлекала меня в разыгрывание сценок из «Рождественских историй», где я был Скруджем, а она поочередно одним из духов. Я не мирился бы с холодом зимы, позволяя ей омертвлять мои внутренности, остывшие от ненависти к миру, если бы не Джо. Моя милая разбитая Джо.

Я остановился, завидев на горизонте фиолетовое пятно, несмело приближающееся всё ближе. Узнал её фигуру, спрятанную за черно-белым пальто, перевязанным широким ремнем, в котором девушка была похожа больше на куклу, чем на человека. В чёрных джинсах с теми же потертостями на коленях, что и у меня, ведь вещь эту мы покупали вместе, она медленно перебирала ногами, скользя, будто плыла по льду, а не заснеженной дороге. В белых меховых наушниках я мог видеть фиолетовые волосы, собранные в незатейливые хвостики, напоминающие опущенные вниз заячьи ушки.

Опущенные вниз глаза, будто были закрыты. И хотя они всего лишь изучали узоры, застрявшие между волос, я был уверен, что она меня не видела.

— Джо! — выкрикнул я, застыв на месте, как дурак. — Джозефина! — я расплылся в глупой стыдливой улыбке, когда наконец-то увидел зимнюю бледность лица моей милой подруги, которая также остановилась, обратив своё небо ко мне.

Мы оба будто застыли на месте. Прошло не больше секунды, прежде чем она опустила голову вниз и зашагала быстрее, направившись к повороту на перекрестке, где мы остановились. Только секунда эта была более, чем мгновением, хоть и не равнялась вечности. Просто её было достаточно, чтобы кровь моя в агонии обожгла изнутри всё тело, подзарядив его рвением, с которым я принялся догонять Джо.

Я почти догнал её, когда поскользнулся на месте, успев дернуть девушку за рукав пальто, из-за чего мы повалились вместе. Она находилась подо мной, прижатая тяжестью моего тела к холодной земле. Неловкость должна была быть расторгнута заливистым смехом, которого я давно не слышал. Только слышно было лишь одинокие завывания ветра, кусающего мочки открытых ушей и щеки.

Её лицо было всего в нескольких сантиметров от моего. Джо пахла любимыми лимонными карамельками и хвоей. Губы её на вкус наверняка были бы такими же сладкими. Мне стоило лишь немного приблизиться, и они бы соприкоснулись. Мне нравились её губы, хоть они и были изрисованы коралловым липким блеском, оттеняющими бледность кожи. И я смотрел на них, точно завороженный и думал лишь о том, как же близко они были.

— Мне больно, — простонала девушка, отталкивая меня от себя. Я не стал препятствовать её тщетным попыткам сдвинуть меня с места, а потому с неловкой улыбкой на лице, которую совсем нечаянно забыл спрятать, поднялся на ноги.

Затем протянул руку девушке. Джо с таким подозрением оглядела меня, словно не верила в то, что я был способен на подобный жест доброй воли. На её лице не промелькнула и тень доброй улыбки, когда она всё же вложила свою маленькую ладонь в мою. Один рывок, и Джо уже была на ногах. С недовольным выражением милого лица приняласьотряхивать излюбленный снег, избегая даже короткого взгляда в мою сторону.

Я глядел на неё и будто видел впервые. Лицо стало совсем алым от холода, а покрасневший кончик носа делал её похожей на Рудольфа. Среди фиолетовых прядей поблескивал снег, целая груда которого собралась на затылке. Прическа была в некотором беспорядке, но мне он нравился больше, нежели присущая девушке аккуратность во всем. Вокруг тонкой шеи был завязан колючий чёрный шарф, связанный моей матерью. Скорее всего, ей было неуютно в нем, и она могла выбрать вещь получше, но мне льстило, что я встретил её именно в нем. Джо была в чёртовом шарфе, который я подарил ей пять лет назад.

Она была такой же красивой, как в конце жаркого лета, когда мы последний раз виделись. И хоть последний наш разговор состоялся около недели назад, мне казалось, будто между нами было гораздо больше расстояния. Словно мы пережили года порознь, в изоляции собственных воспоминаний, прежде чем вернулись друг к другу.

Хотя вид у Джо был отчужденным, я списывал это на неожиданность встречи. Мне самому стало немного неловко, особенно от собственной неповоротливости. Мужество перед долгожданным раскрытием самых теплых чувств от самого чёрствого и холодного человека рассеялось, как рождественское настроение после первого папиного тоста, затянувшегося на добрых полчаса.

Я должен был произносить слова любви, которые вертелись на языке, но там же они и застряли. Я просто молчаливо уставился на девушку, оттягивая долгожданный момент, но едва заметил, как она сделала малейший шаг, отдаляющий её от меня, как спохватился, взболтнув первое, что пришло в голову:

— Я приходил к тебе на днях, — начал нетерпеливо покачиваться на пятках, спрятав руки в карманы. Джо подняла глаза и посмотрела на меня этим совсем не присущим ей безразличным взглядом. Показалось, будто её глаза слезились, но я пытался не замечать этого. Боялся её слабости. Ненавидел больше зимы, что обжигала своим холодом моё раскрасневшееся от внутреннего жара лицо.

— Прости, спешу к тёте Линде. Должна отнести ей миндальное печенье, — Джо начала теребить лямку сумки, которую я даже не заметил до этого. Она сощурила глаза из-за солнца, что находившиеся совсем низко слепило её, отбивая холодные лучи в белоснежном отображении. И хоть девушка якобы спешила к Линде, над нелепостью манер которой мы часто посмеивались, она продолжала стоять на месте.

— Ещё я писал тебе, — произнес я, проигнорировав нелепую отговорку. Я испытывал её пристальным взглядом, которого она избегала, вертя головой во все стороны, как маленькая проворная птичка, которая никак не могла усидеть на месте. Нет, я не дам ей улететь.

— Я спешу, — ещё более неуверенно произнесла Джо, но в этот раз сделала шаг назад, намереваясь ускользнуть от меня. — Я очень спешу, — снег заскрипел под ногами. Я схватил её за руку, задержав на секунду дольше.

Ладони девушки были холодными, как две льдинки. И я незамедлительно достал из кармана перчатки и принялся надевать на её руки.

— Фредерик, пожалуйста, — она пыталась отстраниться, вывернуться от меня. А я только улыбался, как дурак, продолжая показывать свою упрямую заботу, раздражая своей надменностью. — Тебе не стоило.

— Я ещё бы надел на тебя свою шапку, но подозреваю, что ты не согласишься на обмен, — мне всё же удалось украсть короткую улыбку. Только через секунду девушка шмыгнула носом, в который раз спрятав от меня глаза. Нет, моя Джо не возвращалась. Зима взяла её душу в свои ледяные оковы, синоптики не обещали оттепели.

— Я отдам их тебе. Хейли вроде бы собиралась сегодня посетить Эллу…

— Приди сама и отдай.

— Фредерик… — девушка неодобрительно покачала головой, разбивая все мои надежды в пыль.

— Или я могу прийти к тебе. Когда ты вернешься?

— Я отдам их Хейли, — отрезала она, убивая меня каждым отдельным словом.

— Джозефина, — на выдохе произнес я, схватившись за краешки колючего шарфа, как за спасительную соломинку. — Мы ведь всё ещё друзья? — мне хотелось ударить себя по лбу от нелепости произнесенного. Нет, я должен был сказать, что люблю её. Должен был поцеловать. Должен был воспользоваться шансом.

— Конечно, Фредерик. Мы с тобой друзья, — она не смотрела мне в глаза. Краешки шарфа выскальзывали из пальцев, в воздухе таяла надежда, но не снег, который застревал в её ресницах, волосах. Он таял на её губах, сладость которых я должен был почувствовать вместо горечи, ядовито застрявшей на кончике языка. — Я, правда, спешу.

Джо развернулась. Я заметил, как она рукой смахнула непрошенные слезы, которых я теперь не мог видеть. И внутри меня всё похолодело, краска спала с лица, уступив место бледности. Её фигура отдалялась, скрывалась под холодным белесым одеялом. И я чувствовал собственную беспомощность перед собственным страхом, который сковывал меня, держал в заложниках, чтобы затем поджечь и наблюдать за тленом души.

— Мне нравятся твои волосы! — глупость за глупостью. Попытки обратить её внимание к себе были жалкими. Мне нравилось, когда не нужно было пытаться. Когда можно было просто любить и беречь в себе теплоту этого странного чувства, которое теперь неприятно скребло, оставляя на душе раны. Я ненавидел себя сильнее зимы. Успокаивало лишь то, что в своей безразличности Джо обделила ещё и её.

— Мне нравится твоя попытка обмануть меня, — Джо обернулась, продолжая идти задом наперед. — Фредерик, со мной всё будет в порядке. Не утруждай себя излишней заботой, — на лице появилась улыбка, но было в ней столько грусти, которая меня ударила током, парализовав.

Я не знал до этого момента, что, когда разбивалось добрейшее из сердец, разбивалась невидимая вера в чудо, которая жила в задворках самого темного из сознаний. Пренебрежение Джо к собственным чувствам убивало мой мороз, заставляя испытывать горячность несовместимую привычному хладнокровию. Её грусть пропитала ядом стрелы, крепко засевшие в моей груди, отчего внутри пекло совсем, как в аду. Декабрь не подстрекал праздностью предстоящего Рождества, а заставлял переживать скорбь времени, так вовремя оцененном.

Её фигура отдалялась. Растворялась в белой лихорадке холодной погоды. Снег будто нарочно стал более пушистым, ветер более сильным, а я на их фоне более жалким.

И голос в моей голове поразил неимоверной силой своей громкости. Внутри меня словно вселилась маленькая, почти невидимая, но такая громкая банши, которая, словно заговоренная, повторяла лишь: сейчас или никогда. Сейчас или никогда! Сейчас или…

— Я люблю тебя! — крикнул я, заглушая этот голос.

Сердце замерло в трепетном ожидании, но Джо не услышала меня. Северный ветер украл её мысли, превратив их в маленькие льдинки всевозмогающей нетерпимости быть любимой. И мне казалось, что я опоздал. Моя милая, убитая нерешительностью Джо не слышала меня. Её зима была лютей декабрьских морозов.

Комментарий к 3.

Немного запоздало, но всё же:

С Новым Годом!!!

Надеюсь, 2019-ый будет лучше!

(повторяю это из года в год)

♥♥♥

========== 4. ==========

Сочельник прошел лучше, чем обычно. Прежде я не мог усидеть на месте, всё время из-за стола выпрыгивал только бы побыстрее увидеться с Джо. Все порученные дела исполнял на скорую руку, пренебрегая качеством работы, из-за чего отец всё время возвращал меня назад, тщательно проверяя, чтобы я всё сделал, как надо. Вообще много работы мне не поручали — не мешать на кухне, где вовсю орудовала мама, не лезть к столу, украшением которого неизменно занималась Элла, и даже не переступать порог гаража, где отец наводил порядок (который, по правде говоря, сводился на нет уже к следующей же неделе). Мне поручали убирать снег и беспорядок в комнате, что всегда казалось сложнейшей из задач.

Теперь же, когда большую часть времени я жил в общежитие, убраться в комнате, где я практически и не жил, заняло не более часа. Снег убирать не пришлось, потому что с последней уборки тот, будто по волшебству, перестал идти, прекратив свою безумную погоню хоть на несколько дней. За промерзшими окнами по-прежнему лежали сугробы, но я отчаянно пытался не смотреть на внешний мир, окутан в белые одеяла, потому что без Джо зима казалась холоднее.

Мне нужно было чем-то занять руки, чтобы отдохнула голова. Дурацкая песня изводила до безумия. Играла, даже когда я выключал телефон, разрывал все связи с миром, притворяясь, словно не заметил, как тот порвал со мной первым. Я не мог перестать думать о моей сломленной Джо, которая надломив свою душу, терзала острым осколком мою, небрежно водя им по коже, пока на теле не проступала кровь. Джо была безжалостной, и почему-то винить в этом мне хотелось только себя.

— Почему это всегда занимает у тебя так много времени?

Я сидел за столом, пока Элла порхала вокруг него. Хлопковая белая скатерть, изрисована красно-зелеными дурацкими леденцами, уже была прижата керамическими тарелками, которые напоминали космические корабли. Посредине стола Элла разместила старый бабушкин канделябр, на котором возвысились длинные свечи, от которых исходил приятный запах. Красиво были выложены падубы, которые Элла достала невесть откуда, и красные, как губы девушки, ягоды шиповника. По углах она изложила елочные веточки, одну из которых я взял, чтобы вдохнуть освежающий хвойный запах.

— Положи на место, — велела сестра. Теперь она обвязывала красными ленточками бокалы, из которых мы собирались пить вино. — А занимаюсь я этим так долго лишь потому, что красота требует времени и щепетильности. А ты чего здесь расселся? Нечего делать? — Элла даже не взглянула на меня, когда в десятый раз перевязывала чёртов бокал, только бы сделать идеально ровный бант.

— Нечего. В этом доме мне ничего не доверяют, — пришлось положить хвою на месте, потому что это злило Эллу ещё больше. И стоило это сделать, как она радостно воскликнула из-за наконец-то получившегося, как следует, банта.

— Это потому, что ты всё делаешь с этим своим грустным лицом, — Элла состроила смешную гримасу, которая должна была отобразить моё «грустное» лицо, но в итоге я даже улыбнулся. — В тебе нет Рождества. Никогда не было. Если бы не Джо, думаю, однажды ты бы просто покончил жизнь самоубийством.

— Неужели я настолько угрюмо выгляжу? — честно говоря, меня это даже немного задело.

— Ещё хуже, — Элла села напротив. Похоже, свою работу на сегодня она закончила и при том была вполне довольна своим результатом. Пожалуй, даже мне стоило признать, что сестра была лучшей в сервировке стола. — Мы не разговаривали с тобой о том, что произошло между тобой и Джо, потому что ты вернулся и заперся в комнате, что навлекло меня на мысль, что всё плохо… Может, расскажешь мне? Я попытаюсь как-нибудь помочь, — Элла подбадривающе улыбнулась, хоть хорошего во всем этом было мало. Я весь день пытался избавиться от мыслей о Джо, а особенно о нашем последнем разговоре, который никак не шел с головы. И хоть мои попытки были тщетны, Элла разбила вдребезги даже их и мои надежды на то, что тихий семейный ужин сможет что-то скрасить.

Я почувствовал угнетение. Чувствовал его ещё с тех пор, как приехал, а особенно после того, как двери Джо оказались запертыми перед моим носом, но в этот раз в груди прямо-таки закололо. Словно захотелось внезапно ударить самого себя и приказать перестать быть чёртовым снобом, который по собственной вине избавляет себя же от всех радостей жизни. Внутри загорелось желание хорошенько встряхнуться, чтобы избавиться от собственной мудаковатости.

Я всё рассказал Элле, причем говорил с таким пристрастием, будто уже был на половине пути освобождения своей души от цепких лап того бессердечного, унылого, стрекочущего зубами существа. Я говорил, не давая сестре и слова вставить, хоть и замечал, как та только и успевала, что открывать и закрывать рот, как рыба. И это настолько не было на меня похоже (мне самому стало так непривычно), что к концу рассказа я весь выдохся.

— Ты приготовил подарок для Джо? — только и спросила Элла, введя меня в немой ступор.

— Да, конечно.

— Какой?

И я провел Эллу в свою комнату. Из злости я спрятал подарок под кровать, чтобы тот не напоминал о жестокости Джозефины. Выбрасывать стало жалко, наверное, остатки надежды, которая маленьким угольком согревала растерзанное сердце, не позволили мне этого сделать. Ведь всё же, невзирая на скудность собственных чувств, лучшие из них я посвящал только Джо, хоть ей они и не были нужны.

И теперь меня стала тяготить собственная глупость, в силу которой я продолжал полагать, будто мог вообще что-нибудь значить для Джозефины. В одночасье хотелось бросить всё к чертям, но наплевать на чувства оказалось гораздо сложнее, нежели я мог представить. И даже зима не казалась столь тягостным бременем, как я сам, потому что, наверное, не её я всё это время ненавидел.

— Боже мой, это невероятно! — Элла разглядывала стеклянный шар, внутри которого находились две фигурки, что напоминали меня и Джо. Немного потрясти, и наши несуразные лица прятались за штучным снегопадом, который хотя бы не был мокрым или холодным. На моей фигурке, что выглядела гораздо радостнее того человека, которого я встречал в отображении зеркала каждый день, был мамин колючий свитер. Джо знала, как я его ненавидел, а потому её вдвойне веселило, когда я вынужден был его надевать. На ней связанный мамой шарф, наушники и белый кашемировый свитер, мягкость которого я будто даже сейчас могу ощутить под кончиками пальцев.

Джо стала коллекционировать стеклянные шары с тех пор, как на седьмой день рождения ей подарили самый первый. А на пятнадцатый я пополнил её коллекцию тем, который она даже назвала “чудным”. Внутри него находился пряничный человечек, которого окружали различные сладости, вроде торта, конфет, кексов и ещё множество всего сладкого. Этот же был сделан на заказ в мастерской. Я просто представлял прелестное лицо Джо, которая будет рассматривать наши уменьшенные копии и восторгаться тому, насколько этот подарок уникальный и особенный для неё. Я представлял на её глазах цвета неба бусинки слёз, которые девушка непременно сотрет натянутым рукавом старого свитера, и улыбку, что ярче рождественских огней, воспламенит моё сердце, заставив его возродится из пепла, когда-то умерло в тоске долгого ожидания.

— Ты будешь самым тупым в мире козлом, если не подаришь это ей. Сегодня же! — Элла аккуратно сложила подарок в коробку. — Его только бы обернуть в праздничную бумагу.

— Я не буду ей дарить его, — упрямо ответил, сложив на груди руки. В следующую же секунду я получил подзатыльник. Элла никогда не жалела силы для меня, хоть и часто любила притворяться слабой.

— Почему ты такой упрямый осел? Девушки любят, чтобы их добивались и чтобы ради них совершали подвиги. Всё, чего от тебя ждет Джо, это чёртового признания в любви, которое ты держишь при себе, как девственность…

— Я вообще-то не… — ещё один подзатыльник.

— Меня не интересуют твои пьяные ночные приключения. Впрочем сейчас не об этом… Джо по-своему глупа, но она точно не из тех, кто умеет манипулировать парнями, поэтому даю тебе гарантию, что она просто не услышала этого твоего «я люблю тебя», которое ты, скорее всего, пробурчал себе под нос.

— Я не… — ещё один подзатыльник.

— Не останавливайся на полпути, Фред. После ужина, на котором ты ни разу даже не попытаешься разозлить отца своей поспешностью, возьмешь этот чёртов подарок и пойдешь к Джо. Ты будешь смотреть ей в глаза, уверенный в том, что она тебя слушает, и признаваться в чёртовой любви. Ты всё понял?

Решительность Эллы отбирала у меня дар речи. Тем не менее, нахмурившись, я утвердительно кивнул головой. Я должен был это сделать, чтобы разрешить долгое молчание между нами ответом на вопрос, который так давно мучил меня. Я решил признаться Джо в любви, оставив за ней выбор принимать мои чувства или отвергнуть, но груз этот я должен был сбросить со своих плеч. В конце концов, Элла была права, Джо ждала от меня доказательств. И ночь перед Рождеством, освещена самыми яркими звездами, не лучшее ли время для сотворения чуда.

Мама приготовила множество различных вкусностей — запекла гуся с яблоками внутри, ростбиф, овощное рагу и куда же без пастушьего пирога, последний кусочек которого мы только недавно успели доесть, кроме того запеченный картофель с беконом, овсяные лепешки и море клюквенного соуса. На десерт женщина приготовила лучший из всех, которые мне когда-либо приходилось есть, шоколадный пудинг.

За столом я вел себя хорошо, если подобное можно сказать о девятнадцатилетнем парне, который приехал на каких-то две недели провести Рождество с семьей. Я не смотрел на часы, не набивал едой рот, никуда не спешил. Смеялся с отцовских шуток, внимательно слушал маму, когда та рассказывала забавные истории о нас с сестрой, и даже поддерживал разговор с Эллой, отвечая ей короткими фразами.

Всё было, как должно было быть. В камине тихо потрескивали поленья, свечи горели в один ряд с разноцветными огоньками гирлянд, на улице, кажется, снова начал идти снег. Вкусная еда, теплые разговоры и вся семья собрана снова вместе. Для мамы счастливей дня нельзя было найти.

Невольно, совсем ненадолго, на короткую долю секунды, я даже сумел представить на месте мамы Джо, на месте отца — себя, а на месте Эллы и меня… Какие же это глупости.

Отец ни разу не упрекнул меня, мама ненароком спросила, собираюсь ли я прогуляться после ужина, предотвратив Третью мировую, Элла ответила, что мы оба пройдемся к городской площе посмотреть на ёлку, что из года в год никак не менялась. Отец хотел даже предложить пройтись всем вместе, но мама, которая всегда была соучастником наших маленьких проделок, уговорила его пересмотреть старые видео, на некоторых из которых меня ещё даже не было.

— Я упаковала твой подарок, и теперь он выглядит, как мечта, — сказала мне Элла, протягивая ту самую коробку с подарком для Джо, обернутую в темно-синюю бумагу, изрисованную маленькими звездочками, переплетающихся в сложных созвездиях, которые пунктиром образовывал фигуры. — Ещё я положила кое-что в карман твоей куртки, но ты достанешь это, когда всё будет готово.

— Что ты имеешь в виду? — я хотел пошарить в кармане куртки, но Элла вовремя успела схватить меня за локоть, остановив.

— Ты сам всё поймешь, — строго ответила девушка.

Мы разошлись на первом же перекрестке. Беспрерывные речи Эллы должны были меня успокоить, но угнетала сама обстановка. Снег комками летел вниз, покидая навеки бесцветные тучи, которые растворялись в блестящем холодном дожде. Джек Фрост пощипывал за щеки, растягивал их, оставляя на коже красные следы от своих пальцев. Тем не менее, в теплой одежде я чувствовал себя уютно. Только вот душе в теле было немного тесновато.

Я не хотел расставаться с Эллой. Спокойней мне от её болтовни не было, но когда следующую часть пути довелось одолевать одному, я снова пустился в бегство раздумий на счет того, стоило ли упрямствовать в этот раз. Мне нравилось злить Джо, но что если, не намереваясь сделать этого, я разозлил бы её и в этот раз без дружеского шанса быть прощенным.

И в следующее мгновение, как молния, мою голову прошибла мысль о том, что если я этого не сделаю, всё обернется в разы хуже. Ведь если гордость обернет меня обратно, заставит ждать её звонка первым, я рискну потерять Джо навсегда. Так я хотя бы попытаюсь. И если она сбросит меня обратно в ту пропасть отчаяния, которую я вырыл в продолжительном процессе самоистязания, я буду тешить себя мыслью о том, что хотя бы попытался.

Свет фонарей находился в тени гирлянд, что золотой россыпью украшали промозглые деревья. Её дом светился ярче остальных, расположенный на краю улицы. На почтовом ящике меня встретил эльф, который будто протягивал лист. Во рту у него находился фонарик, что позволило мне его заметить. Я стряхнул с него снег, превратив из сугроба в милую фигурку. Садовые гномы были разодеты в шапочки Санта-Клаусов, а рядом пристроились белые олени со светящимися в темноте носами. Весь дом был обрамлен гирляндами. И я даже улыбнулся, остановившись совсем на секунду возле подъездной дорожки, ведь даже снедаемая грустью Джо сумела превратить этот дом в праздник. Никто кроме неё не смог бы сделать этого лучше. Я ведь знал мою Джо лучше самого себя, и все эти украшения были ничем иным, как частью Рождества, которым она умело заражала других.

Мне казалось, будто пальцы покрылись корочкой льда, когда я снял перчатку и нажал на звонок. Раз, и ещё раз. Казалось, сердце не выдержит. И я нажал на чёртов дверной звонок в третий раз, сжав плотно губы от нетерпеливости. И мне по-прежнему никто не открыл.

Растерянный, я не знал, что стоило делать дальше. Оставить подарок и уйти? Вряд ли кто-нибудь поймет, что это. Попытать удачу завтра? За одну ночь ничего не изменится. Уйти и сдаться? Точно не в этот раз.

Пока я вот так стоял и не знал, какой шаг стоило сделать следующим, как двери волшебным образом открылись, и за ними оказалась Джо. Я невольно расплылся в улыбке. Она была такой мило очаровательной, совсем, как прежде, сияющей, что мне даже в голову не пришло злить её, выводить из себя, ведь слишком уж я был измучен её долгим молчанием.

— Я скоро вернусь, — бросила она кому-то за дверьми, после чего закрыла их за собой. А я ведь даже сперва не заметил, что она уже была в своем этом чёрно-белом пальто с широким поясом, маминым колючим шарфом, обвязанным вокруг тонкой шейки, дурацких наушниках. Фиолетовые волосы, к которым я всё ещё не привык, заплетены в две очаровательные косички, лицо по-зимнему бледное, губы не измазаны никаким чёртовым липким блеском. Пока я онемевший стоял и рассматривал её, она бросилась на меня с объятиями, чуть не сбив с ног.

— Прости меня, Фредерик. Прости меня, — теперь я видел только фиолетовую макушку. Девушка обхватила меня обеими руками, а я, как самый последний дурак, приобнял её так аккуратно, будто боялся, что передо мной совсем не Джо стояла, а какой-то её дурацкий призрак. Казалось, что притронься я к ней хоть пальцем, и она исчезнет, растворится, как снежинка на теплой ладони. — Давай, немного пройдемся, — Джо выпустила меня из своих рук и быстро пошла впереди меня, как обычно, будто боялась опоздать.

Я скоро догнал её, а затем мы шли рядом. Джо задрала голову вверх и завороженно наблюдала за снежными хлопьями, неустанно падающими на землю, заботливо укрывая её своим холодным одеялом. Бледность кожи девушки сменилась румянцем. Мороз никого не украшал так, как её. Я шел, рассматривая Джо, как впервые. И не отворачивался каждый раз, когда она оборачивала ко мне свою улыбку, не замедлял шага, как назло, только бы она проиграла глупое состязание, в котором без своего ведома участвовала, и не вел разговоров о мёртвых балеринах в снежных пачках, умирающих на кончике её языка. Это всё казалось таким пустяком в этот момент. Мне хотелось смотреть только на неё, не упуская времени, которого казалось мало.

— Это мне? — Джо указала на коробку, которую я продолжал нести в руках. Идиот! Я даже треснул себя ладонью по лбу, отчего девушка засмеялась. Совсем, как раньше. Так громко и весело, без тени зла или насмешки. В моей голове её смех звучал совсем, как перезвон колокольчиков. Тех самых, что оповещали о хорошем.

Я передал ей коробку в руки. Мы не останавливались, продолжали идти, а Джо крутила коробку в руках, рассматривала её со всех сторон, но не спешила открывать.

— Я открою её утром, когда наступит Рождество, — ох, уж эти её заморочки. Я всё же не сдержался, чтобы не закатить глаза. — Ладно, я оставила твой подарок дома и поэтому считаю, что это будет неправильно…

— Просто открой её.

— Ладно, — долго девушку не пришлось уговаривать. Я ведь видел, как она сгорала от любопытства, что же там было, а потому все эти предисловия были всего лишь формальностью, к которой мне стоило быть готовым.

Мы остановились за поворотом. Снег, кажется, поредел. И всё-таки, как же я ненавидел зиму. Почти так же сильно, как любил Джо. Но холод не мешал теплу разливаться по всему телу, будто я только выпил целую чашку горячего шоколада с воздушными маршмеллоу, когда я с интересом наблюдал, как Джо вытаскивала из коробки дурацкий шар. Рассмотрев его, как следует, девушка посмотрела на меня с благодарной улыбкой, которую спустя секунду, совсем как по щелчку, сменили слезы.

— Прости меня, — снова она начала причитать, как заведенная. Я хотел уже подойти к ней, утешить, как она вытянула вперед руку, не позволяя ступить и шагу ближе. И вот я, кажется, снова всё испортил. — Это лучший подарок из всех, Фредерик. Просто…

— Просто, может, ты хочешь мне кое-что рассказать? — аккуратно спросил, без тени крайнего недовольства, злости или раздражения. У меня вообще было ощущение, будто я по тонкому льду ступал. Один неосторожный шаг, и утону.

— Это всё так глупо, — она снова стала смотреть на глупое небо, когда слёзы превращались в снежинки. — Ты будешь меня осуждать, — Джо наконец-то посмотрела на меня. В глазах мерещился страх, будто я должен был съесть её.

— Ты можешь мне всё рассказать, — ответил по-прежнему сдержанно.

— Обещай не использовать это против меня.

— Обещаю.

— Ладно, — Джо спрятала шар обратно в коробку, обняв её обеими руками. Мы продолжили идти. — Ещё в начале учебного семестра на одном из предметов нас разделили на пары и дали задание подготовить проект, который мы должны были представлять в декабре. Со мной в паре был парень. Его звали Питер Стэнфорд. Он не был одним из тех парней, который бросил всю работу на меня, а сам только развлекался. Напротив, мы собирались два раза в неделю и упорно работали над проектом. Постепенно мне начало казаться, будто между нами что-то было. Я почти была уверена в том, что нравилась ему. И вот за два дня до отъезда я решилась сделать первый шаг и поцеловала Питера.

— И что? — спросил я, когда Джо замолчала. Сердце у меня так и замерло, а ноги продолжали идти сами по себе, хоть и замедлили шаг.

— Он оказался геем, — я даже расслабился после этих слов. — Только не от этого мне стало так плохо, а от того, что он сказал, будто даже если бы был натуралом, то никогда не посмотрел бы в мою сторону. Я чувствовала себя такой униженной. Я будто забыла, как дышать, а потому даже слова ему в ответ не сказала. И меня это грызло изнутри, потому что дело ведь было даже не в Питере, а во мне. Благодаря ему я поняла, что недостаточно хороша для того, чтобы меня кто-нибудь любил, — голос Джо снова сорвался от хрипа. Она начала плакать, а я, ошеломленный от сказанного, так и остановился на месте.

— Ты позволила одному мнению разрушить свою самооценку? Послушай, Джо, ты же знаешь, что это неправда…

— Это правда! — в пыле эмоций она даже не заметила, как я произнес её имя. — Когда Лоренс Моррис пригласил меня на выпускной, он ни на секунду не отходил от Стефани Паркер. Со мной он пошел на бал лишь потому, что Стефани успел пригласить другой парень. Когда на Рождество я принесла ветвь омелы, все просили у меня её взаймы, но никто меня так и не поцеловал. Меня ни разу в жизни даже на свидание никто не звал…

— Джозефина! — я схватил девушку за плечи и встряхнул. И она замолчала. Стала смотреть на меня своими красивыми голубыми глазами, которые вот-вот снова грозили разразиться слезами. — Я люблю тебя, — на выдохе произнес и стал наблюдать за её реакцией.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, но это не…

— Нет, я люблю тебя. Люблю, как парень любит девушку. Думаю, мне не стоило так долго ждать, чтобы сказать тебе это…

— Фредерик, — вдруг Джо оттолкнула меня в сторону, упав почти что на меня. Сзади проехала снегоочистительная машина, прямо на том месте, где мы стояли ещё секунду назад. И почему-то мне стало смешно. И хоть ненавистный мне снег пробрался под одежду, но мне стало просто чертовски смешно от того, что в самую важную секунду моей жизни меня на полуслове прервала чёртова снегоочистительная машина. — Это всё правда? — спросила у меня Джо, когда мы продолжали вот так по-дурацки лежать, хоть и могли теперь подняться. Но мне это нравилось. Нравилось видеть её лицо близ моего, и чувствовать аромат её прекрасных духов, и ощущать её теплое дыхание.

— Конечно же, правда!

И я решил, что это был тот самый момент. Тот самый чёртов момент. Я пошарил в кармане куртки и достал оттуда оставленную Эллой ветвь омелы. Кто бы мог подумать, что моя сестра такая предусмотрительная.

— А теперь я хочу поцеловать тебя и забыть напрочь о последних днях, которые мы провели порознь, — я поднял руку вверх. Заметив у меня в ладони омелу, Джозефина улыбнулась. Я потянулся вперед, и наши губы наконец-то встретились. На вкус её поцелуй был точно, как леденец, который стал лучшим рождественским подарком.

И зима больше не была так ненавистна. Снег, мороз, огни и мы.

И всё же, как прекрасна она была. Моя милая Джо, которая всего лишь ждала меня с признанием. Она всего лишь ждала меня.