Мертвый штиль [Ричард Хамиет] (fb2) читать постранично

СОДЕРЖАНИЕ

МЕРТВЫЙ ШТИЛЬ. Трагедія молчаливаго капитана.

Разсказъ Ричарда Хаміета (съ 3 рис.)　

МЕРТВЫЙ ШТИЛЬ ТРАГЕДИЯ МОЛЧАЛИВОГО КАПИТАНА

Рассказ РИЧАРДА ХАМИЕТА

— Это парусное судно! — заявил полковник Ансон, попыхивая трубочкой в палубном кресле парохода. — Да еще старое палубное судно; по оснастке вижу… И паруса старые. Эти какую хочешь бурю выдержат… Я в них знаю толк! Старые-то паруса приходилось заменять или чинить только тогда, когда какой-нибудь дурак, со зла или с досады, из себя выйдет да пропорет в них ножом прореху. Добрый парус, бывало, трое насилу подымут. А теперь что? Простыньки какие-то для просушки натягивают. Я и сам когда-то был парусником. Я был еще мальчиком, а теперь, можно сказать, целую жизнь прожил. И скажу по совести, что ничего хуже моего первого плавания в качестве парусника я не видел. И все из-за штиля!

В настоящее время штиль не имеет большого значения; паровые суда не боятся даже мертвого штиля: машина работает, и кругом такая успокоительная тишина. Ну, а вы посмотрите на то парусное судно: оно наверное движется все эти двое суток лишь настолько, насколько его сносит течением. Бьюсь об заклад, что оно не делает и пол-узла за целую вахту. И вы не поверите, как удручающе действует это на человека, даже на самого бесстрастного. Ведь не всякий любит прелести одиночества — это вынуждает человека думать, а думы часто приходят в такое время скверные. Поверьте мне: дурные мысли в это время человеку на ум приходят.

Когда на море мертвый штиль, тогда на земле всякая чертовщина творится. По крайней мере, в тот раз, в первое мое плавание, это несомненно было так. Мне в ту пору было уже девятнадцать лет; я был рослый и здоровый парень, но настоящий простофиля, ничего не смысливший в морском деле. У отца моего была большая парусная мастерская, и я еще мальчиком научился сшивать и изготовлять паруса; в парусах я знал толк, но в судах решительно ничего не понимал. Но так как отец мой так же хорошо знал море, как и парусное дело, то мне пришлось бежать из отцовского дома для того, чтобы уйти в море.

Я начал с того, что забрался в носовую часть трюма парусного брига «Амос», принадлежавшего какому-то американцу. Здесь было темно, как в колодце, пахло солониной, крысами и бочонками со спиртом. Я едва мог дождаться, чтобы, наконец, спустя некоторое время по отплытии, пошли в трюм и нашли меня. Один из нашедших меня людей был славный, добродушный парень.

— Ну ладно, — сказал он, — оставайся здесь; мы рассчитываем зайти в Сидней, а до того времени тебя, малыша, как-нибудь здесь прокормим.

— Спасибо, — сказал я, — но я не хочу здесь сидеть без дела, хочу выбраться наверх и работать, как матрос.

— Но у нас пресвирепый капитан. Предупреждаю тебя: с ним плохое житье… Держи ухо востро, не то беда!

Но мне было все равно: ничего не могло быть хуже этой душной темной и вонючей дыры между ящиками, тюками и бочонками. И по моей просьбе меня отвели к командиру.

Это был суровый, неприветливый человек. Но теперь, когда я оглядываюсь назад, я вижу в нем многое, чего я раньше не видел и не замечал в нем. Он производил с первого взгляда скорее впечатление ученого, чем моряка. Это был высокий, худощавый человек несколько сутуловатый или вернее горбившийся в плечах, с тонким изящным и даже красивым лицом, когда оно было хорошо выбрито. Но на судне он нарочно не брился и обрастал жесткой, колючей бородой, что придавало ему вид интеллигентного преступника. Этому особенно способствовали его глаза — у них был такой ужасный взгляд, какого я никогда ни у кого больше не видал. Линия нижних век у него была совершенно прямая, как линия горизонта, и когда он медленно раскрывал глаза, глядя на вас, получалось впечатление неприятного серого пасмурного рассвета.

— Так это пятый туз в нашей колоде? — сказал он, глядя на меня; я почувствовал, что у меня пробежал мороз по коже, и пожалел, что не остался в трюме. Этот человек, казалось, был способен заставить тебя ходить по канату или приказать вздернуть на виселицу. Но мое ремесло спасло меня на этот раз.

— Говорят, ты смыслишь кое-что в парусном деле,—обратился он ко мне.—Ну так отправляйся к паруснику и работай там с ним, а в случай надобности живо наверх, когда придется подсобить команде. Понял?

Я не заставил себя повторять два раза и поспешил поскорее убраться с глаз сурового командира.

До Монтевидео ничего особенного в нашем плавании не было, но здесь почти весь наш экипаж разбежался во время стоянки, и мы потратили немало времени, пока набрали новый. Капитан наш большей частью находился в это время на берегу, а когда мы, наконец, вышли в море, то он стал свирепствовать, как бешеный. Никто на него не мог угодить; наказания следовали за наказаниями. К тому же, и море разбушевалось; в первую же ночь у нас