Нейтральные воды [Борис Тимофеевич Воробьев] (fb2) читать постранично

Борис Воробьев Нейтральные воды

Звонок в начале шестого утра мог означать только одно — срочный вызов.

Звонил оперативный дежурный. Он передал капитан-лейтенанту Рябову приказание комдива немедленно прибыть в штаб.

На улице было ветрено, темно и скользко. Рябов поднял воротник, глубже надвинул шапку и по привычке сунул руку в карман реглана, но фонарика там не оказалось. Видно, он еще с вечера переложил его куда-нибудь в другое место, а может, этим распорядилась жена, когда сушила реглан. Так или иначе, но возвращаться и отыскивать фонарик уже было некогда. С грехом пополам одолев полтораста метров, отделявших дом от штаба, Рябов козырнул часовому и толкнул тяжелую, обитую войлоком дверь.

Капитан второго ранга Ваганов был у себя. Комнату еще не успели натопить, и Ваганов сидел за столом в шинели и шапке. Рябов доложил о прибытии.

— Здравствуй, Николай Федорович, — сказал Ваганов. Отложив в сторону бумагу, которую держал в руке, он встал и вышел из-за стола. — Получена радиограмма, у мыса Барьерного замечено неизвестное судно. — Комдив подошел к большой, вполстены, карте района и раздвинул шторки. — Кстати, на днях мне, видимо, о нем же говорили рыбаки. У них там невода стоят.

Рябов подошел к карте. Рядом с низкорослым комдивом он казался еще выше и массивнее, чем был на самом деле, а огромные яловые сапоги и реглан еще сильнее подчеркивали это.

Слушая комдива, Рябов без особого удовольствия вспомнил место, о котором тот говорил: обрывистый, гудящий от наката берег, мрачные кекуры с воротниками желтой пены, узкую длинную отмель-банку вдоль самой границы.

— Судно замечено в пять ноль-ноль, — продолжал комдив. — Сейчас пять тридцать. Через десять минут, Николай Федорович, жду твоего доклада о готовности к выходу. На корабль я уже сообщил, так что задерживаться, полагаю, не станешь. Посты предупреждены, можешь идти напрямую. Прогноз — шесть-семь баллов. Норд-ост с переходом во второй половине на ост. Вопросы есть?

— Судно военное?

— Судя по первым сообщениям — нет. Уточнишь на месте, и если что… Словом, действуй по обстановке.

У трапа Рябова встретил вахтенный. Рябов прошел на корабль и поднялся в рубку. Там уже дожидались штурман и рулевой.

— Готовьте прокладку, лейтенант, — велел Рябов штурману. — Идем к Барьерному. — И скомандовал: — По местам стоять, со швартовов сниматься!

Дробный топот ног по палубе известил Рябова, что его команда подхвачена, что люди встали по местам и ждут дальнейших приказаний.

— Отдать носовые!

Луч прожектора резко метнулся вниз, выхватив из темноты фигуры матросов баковой команды. Как мельничный жернов, загрохотал брашпиль, наматывая на барабан сброшенные с палов швартовы.

— Отдать кормовые! Вперед малый!

За кормой забурлила вода. «Охотник» вздрогнул, плавно отвалил от пирса и медленно двинулся к выходу из ковша.

Облокотившись на станину машинного телеграфа, Рябов всматривался в темные стекла рубочных окон, прикидывая, как скоро развиднеется и успеют ли они до света выйти на траверз Барьерного, чтобы подойти к нарушителям незамеченными.

Слева, как вспышка спички, промелькнул огонь выходного створа, тяжело ухнула в борт первая волна открытого моря.

— Десять градусов влево по компасу, — приказал Рябов и перевел ручку телеграфа на «полный ход».

Недра корабля тотчас отозвались на изменение режима: даже в темноте можно было видеть, как вскипел за кормой бурун: переборки завибрировали — ветер с силой надавил на палубные надстройки.

— Так держать! — сказал Рябов и вышел на крыло мостика.

Он любил эти минуты мощного разгона, когда корабль, как живое существо, несет тебя, когда реально ощущаешь скорость, бег времени и свою причастность к этим абстрагированным математическим понятиям. Впрочем, другое волновало и тревожило сейчас Рябова. Он знал, что через сорок минут они повернут и пойдут по ветру. Корабль легкий, волны начнут перегонять его, подбрасывать корму и оголять винт. А это значит, что пол-узла они наверняка будут недобирать, и, если ветер усилится, им, чего доброго, придется сбавлять ход.

Мостик продувало, как аэродинамическую трубу, холод лез под реглан. Рябов вернулся в рубку и снова занял свое место у телеграфа. После мостика в рубке казалось необыкновенно тихо. А в ушах шумело, слезились набитые ветром глаза. Рябов на минуту закрыл их, и незаметно им овладело то странное, знакомое всякому часто недосыпающему человеку состояние, когда сон и явь причудливо перемежаются между собой, когда слышишь и чувствуешь все вокруг и, однако, спишь. И лишь одно сразу выводит человека из этого состояния — изменение привычного, заданного ритма, толчок извне.

Для Рябова таким толчком явилось почти незаметное усиление шума работающих на полную мощность машин. Он открыл глаза, увидел открытую дверь, а в ней штурмана.

— Товарищ командир, вышли в точку