Черноглазая (СИ) [Девочка с именем счастья] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Находка ==========

Ее нашли в лесу, на снегу под деревом. Она стояла на коленях перед большим дубом, которое устремило свои ветви вверх, не ломаясь под тяжестью снега. Из одежды на ней было только красное платье, которое не могло спасти от холодов. Она, сложив руки в молитвенном жесте и прижав их к груди, что-то шептала. Черные волосы едва доходили до лопаток, и были обрезаны несколько криво.

Она не сразу услышала приблизившихся монголов, увлеченная своими действиями. Скорее всего, она читала молитву, возможно ― шептала проклятье.

Примерно с десяток монголов утром отправились на охоту, сейчас же, возвращаясь обратно на место стоянки, они увидели эту девушку, которую холод совсем не волновал. Они хотели проехать мимо, но что-то заставило их остановиться. Пару минут они просто наблюдали за ней, она не шевелилась, и тогда одни из них слез с коня и подошёл к ней.

Услышав хруст снега загадочная девица обернулась. Ее губы посинели ― вероятно, от холода; кожа была бледная, глаза ― темно-карие. Определенные черты лица ― к примеру, у монголов кожа была несколько загорелая, поэтому девушку можно было принять за русскую, но прямые черные волосы и темно-карие глаза были схожи с чертами монгольских женщин. Она была не русской, но и от монгольских женщин она отличалась. В ней было что-то и от их народа, и от руссичей.

— Встань! ― приказал монгол, сжимая в руках саблю. Девушка посмотрела на оружие и медленно поднялась со снега. Платье открывало ее плечи и обнажало ключицы.

Черноволосая замерла, не делая лишних движений. Лишь внимательно смотрела на них своими темными, бездонными глазами.

— Кто ты? — спросил все тот же монгол. Она не боялась, смотрела прямо, расправив плечи и выпрямив спину. Она сцепила пальцы, и начала немного подрагивать от холода.

Монголы не знали, что делать с неожиданной находкой. Вперёд внезапно выступил один из полководцев, который сегодня руководил процессом охотой. Его чёрные глаза вперились в девушку красном, и он бегло и быстро спросил что-то у монгола, что до этого разговаривал с ней. Тот стушевался.

— Она немая видимо, — предупредил юноша. Старый монгол обратился к ней, практически гаркнув:

— Имя!

Девушка нахмурилась, вопросительно склонив голову. Потом слабо улыбнулась, посмотрела на снег под ногами.

Старый монгол задумчиво потёр подбородок, а после сказал, переходя на русский:

— Ты говоришь?

Черноглазая подняла взгляд и улыбнулась снова, но молчала. Может, она не знала русский и монгольский, но скорее всего была просто немой. Однако ― и этого не мог отрицать никто присутствующих ― она была очень красивой.

― Возьмем ее с собой, ― решил старый монгол. Некоторые из охотников довольно заулюлюкали, что красавица поедет с ними, но быстро остыли от одного только взгляда своего предводителя.

Очевидно, что такую красивую девушку отдадут хану Батыю.

***

― Великий Хан! ― почтительно произнёс Субэдэй, входя в шатер своего повелителя. Сидящий за столом мужчина поднял на него взгляд ― холодный и безэмоциональный. Мужчина был похож на хищное, опасное животное, которое может кинуться на свою добычу при любом неверном движении оной. Именно поэтому он внушал такой страх и трепет своим воинам.

― Говори, ― разрешил он.

― Охотники привели женщину, ― сказал полководец. ― Ее нашли в лесу под деревом, она стояла на коленях на снегу. Они привели ее сюда. Пока вели, ни слова не сказала. Немая она, видать.

― Русская? ― спросил хан. Он не видел причины, по которой Субэдэй мог побеспокоить его. Он глубоко уважал полководца, который служил еще при его деде Чингисхане, и считал, что по пустякам тот его беспокоить не будет. Возможно, возраст брал свое или просто Субэдэй еще не все сказал.

― Не могу точно сказать, ― ответил Субэдэй. ― Ее нашли вблизи русского поселения, но чем-то она напоминает монголок.

Батый ждал, когда полководец продолжит. Даже если девушка была монголкой ― толку было привозить ее на их стоянку. Возможно, кто-то из воинов принял ее за знахарку ― люди были весьма суеверны, Батый же считал, что есть только люди: от них и добро, и зло.

― Так почему ее привели? ― спросил хан, и Субэдэй несколько стушевался. Он знал, насколько Батый не любит задавать очевидные вопросы. Хан был умным, хитрым и изворотливым, и от своих людей ждал такого же. Но объяснить ситуацию, произошедшую час назад он не мог.

― Ее привезли, потому что посчитали ее красивой, ― пояснил полководец. ― Вам в наложницы, возможно.

После начала ожесточенный войны с русскими городами, мысли хана занимали только сражения, стратегии и военные планы. На женщин времени не было, да и хан не слишком желал этого ― мысль о грядущих завоеваниях волновала его больше. Но после рассказа Субэдэй в нем шевельнулся интерес: охотники посчитали эту женщину настолько красивой, что решились привести ее сюда, и более того ― предложить ему.

― Где она? ― спросил хан.

***

Над девушкой в своём шатре хлопотала шаманка ― Буяннавч. Это была высокая смуглая тощая женщина, с длинными пальцами и гладкими темными волосами, с кое-где пробивающейся сединой. Первым делом она раздела девушку, осматривая на наличие серьезных ран. После незнакомку выкупали в горячей воде, чтобы согреть. Все это время черноволосая молчала, послушно повинуясь приказам. Буяннавч пыталась вывести ее на разговор, что та лишь смотрели на нее черными глазами и ничего не отвечала.

После того, как девушку тщательно помыли, Буяннавч вернула красное платье, которая та надела с необычайной радостью. Буяннавч помогала несколько монгольских девушек, и все они с какой-то ревностью и завистью посматривали на красавицу. Та явно чувствовала себя неудобно при таких взглядах, но стоило ей с кем-то скреститься взором, те поспешно отворачивались. Буяннавч отослала девушек и приняла расчесывать вымытые волосы. Красное платье на ней имело большой подол, рассыпаясь вокруг своей хозяйки кругом, широкими рукавами, но с открытыми сверху ключицами и плечами.

Шаманка осталась недовольна тем, как были обрезаны волосы, поэтому несколько подравняла их кинжалом. Девушка протянула руку и взяла небольшой локон волос, посмотрела на него и протянула Буяннавч. Шаманка непонимающе взглянула на девушку и спросила на монгольском:

― Что ты хочешь?

Голос у нее был хриплый, но громкий. Девушка открыла рот, но ничего сказать не могла, поэтому тяжело выдохнула. Она взяла руку шаманки и вложила в раскрытую ладонь свой локон, после чего сжала руку и накрыла ее своей. В черных глаза было столько мольбы, что Буяннавч не стала отнимать руку:

― Ты хочешь, чтобы я их сохранила? ― спросила она. Черноволосая медленно кивнула. Шаманка встала и убрала их в небольшую шкатулку, после чего вернулась и села напротив девушки. Она внимательно вглядывалась в красивые черты лица. Потом протянула руку, коснулась подбородка и сказала:

― Открой рот.

Девушка послушно исполнила приказ. Язык у нее был, значит немой она могла быть только с рождения. Но шаманку сразу поняла, что это не так ― она приблизилась чуть ближе, заглядывая в глотку, с помощью движения рукой заставляя немного приподнять голову. Когда Буяннавч убрала руку, черноглазая закрыла рот.

― Сглотни, ― сказала она. Девушка жалостливо нахмурилась, но исполнила приказ. Потом поморщилась от боли.

Она хотела что-то сказать, но внезапно полог шатра был откинут и внутрь, впуская холодный ветер, зашел Батый, в сопровождение Субэдэй. Шаманка поспешно встала, низко склонившись, а девушка замерла. Зрачки слегка расширились и дернулись, губы приоткрыли. На ее лице появился то ли испуг, то ли восхищение, но подобная заминка длилась всего пару мгновений. Девушка, не вставая, низко наклонила голову, смотря на сцепленные руки.

Хан смотрел на девушку, стоящую на коленях. Рассмотреть ее лицо он успел лишь мельком ― черные глаза и бледная кожа, но понять, что та хороша с собой он успел. Она должна была встать, как предписывали традиции и обычаи, но то ли слишком испугалась, то ли этого не знала. Бату глазами указал Буяннавч на девушку, и та взяла ее за плечи и подняла.

― Ты должна приветствовать хана стоя, ― сказала она полушепотом, делая шаг в сторону. Черноглазая посмотрела на нее и кивнула, после чего опять опустила голову.

Хан приблизился и взял ее за подбородок, приподнимая голову. Девушка слегка подрагивала, и ей больших усилий стоило посмотреть на Батыя. Тот медленно повернул ее голову вправо, потом влево, рассматривая.

― Кто ты? ― спросил он, отпуская девушку. Девушка посмотрела на хана, но ничего не сказала.

― Если к тебе обращается Великий Хан, ты должна отвечать! ― рявкнул Субэдэй. Бату смотрел на девушку, и сказать точно, о чем он думал было нельзя. Дыхание девушки участилось, словно она боялась. Но заговорила внезапно Буяннавч.

― Великий Хан, ― произнесла она, словно просила разрешения. Батый посмотрел на шаманку. ― Она не может говорить, у нее сорван голос. Я дам ей отвары и через пару дней он вернется. Только тогда она сможет говорить.

Бату еще раз окинул взглядом девушку в красном платье перед ним. Красный и черный сильно гармонировали с бледной кожей. Однако к ней начал возвращаться румянец ― она медленно, но согревалась.

Великий хан кивнул:

― Следи за ней, ― сказал он шаманке. ― Пусть будет всегда у тебя на виду.

― Конечно, Великий хан, ― ответила Буяннавч. ― Посмотрим, что может. На что-нибудь да сгодится.

Бату кивнул и развернулся, собираясь уходить, как внезапно за его спиной раздался неразборчивый хрип и шепот. Он посмотрел на девушку, Субэдэй и Буяннавч тоже посмотрели на нее. Она откашлялась, преодолевая боль в горле, и практически на одном выдохе прошипела:

― Мелексима, ― потом, снова откашлявшись, добавила. ― Мелек.

Батый посмотрел на Буяннавч. Та нахмурилась, призадумавшись.

― Что это значит? ― спросил хан. Шаманка испуганно вздрогнула и быстро ответила.

― Это имя такое ― Мелексима. Сокращенно Мелек, видимо. Это означает, ― шаманка задумалась, но тут же ответила. ― Означает, «образ ангела», ― она посмотрела на черноволосую. ― Тебя так зовут? Мелексима?

Девушка, слабо улыбнувшись, кивнула. Батый кивнул шаманке и вышел. Субэдэй, кинув на Мелек какой-то заинтересованный и изучающий взгляд, вышел следом. Мелексима выдохнула. Шаманка обняла ее за плечи и тепло улыбнулась.

― Ну, Мелек, ― с улыбкой сказала она. ― Теперь будешь мне помогать. Ты не бойся, я тебя не обижу, ― Буяннавч провела рукой по волосам девушки. ― Знаешь, я всегда мечтала о дочери.

========== Глава 2. Великий воин ==========

Мелексима вняла совету шаманки ― работала она на совесть. В основном, вся ее работа сводилась к тому, чтобы подносить ту или иную вещь, когда Буяннавч помогала раненым воинам, или раскладывать травы. Шаманка рассказывала девушке о том, для чего какие травы ― от каких можно умереть, какими усыпить или спасти жизнь.

Мелек из шатра выходила только по просьбам Буяннавч, а все потому, что шаманка боялась, как бы не стало хуже ― голос к девушке возвращался медленно. Женщина замотала Мелек шею мягким плотным отрезком меха, давала очень много тёплого молока и настоя трав. Мелексима чувствовала, как саднящая боль в горле отступает, но говорить ей все еще не советовали ― чтобы не сделать хуже.

Субэдэй все странно смотрел на нее, в те редкие моменты, когда они встречались. Мелек всегда становилось не по себе от этого взгляда, и она спешил исчезнуть из поля зрения грозного полководца. Она не понимала, чем было вызвано такое поведение, да и знать не хотела ― Мелексима собиралась держаться подальше от этого старого мужчины, что внушал ее страх.

Проблемы так же исходили их других девушек. Их было довольно много ― они стирали, шили, готовили, но жили чуть дальше, чем другие воины. Исключение составляла только Мелексима, которую взяла под опеку старая шаманка ― шаманов тут уважали и с их словами считались. Другим девушкам это, конечно, не нравились. При встрече с Мелек они старались оскорбить ее или побольнее ударить, но они ничего о ней не знали ― и находить болевые точки было невозможно. Мелексима же смиряла их строгим взглядом и не обращала внимания.

Хан с ней более не пересекался. Мелек казалось, что тот и вовсе забыл о существование девушки, но она решила, что это к лучшему ― лишнее внимание ей не к чему.

Буяннавч постоянно ловила грусть на лице своей подопечной. В этот вечер, после того, как Мелексима выпила теплое молоко с медом, и ее шею замотали теплым полотенцем, шаманка начала разговор. Но Мелек волновал один вопрос:

― Бат-хан, ― сказала она шепотом. ― Он похож на своего деда?

― Чингисхан был великим воином, великим ханом, ― сказала шаманка. Они вдвоем перебирали какие-то травы. ― Но у монголов есть мнение, что каждый хан будет лучше предыдущего.

― Потому что от своего отца он узнает больше, чем тот узнал от своего, ― сказала Мелексима. ― Да, я знаю. Дедушка мне говорил.

Шаманка недоуменно посмотрела на черноволосую. Она на заметила, как за их шатром мелькнула тень, и кто-то притаился, слушая их разговор.

― А кем был твой дед? ― спросила шаманка.

Мелек грустно улыбнулась.

― Он был… Чингисхан сам говорил, что он был великим воином, ― Мелексима аккуратно оттерла костяшками пальцев слезинки. ― Я помню, как хан пришел в наш дом. Смутно помню, мне тогда было лет пять от силы. Незадолго до своей смерти приходил. Он внушал трепет и ужас, внушал восхищение. Я помню его взгляд, который он опустил на меня с высоты своего роста. Чингисхан пришел в мой дом, и я онемела от страха. Словно скала, Хан возвышался надо мной, ― Мелексима замолчала, перебирая тонкими пальцами сушеные лепестки каких-то растений. ― Это воспоминание очень сильно врезалось мне в голову. А когда я увидела Бат-хана… ― девушка отложила лепестки в сторону, потом взяла другие и посмотрела на них. ― Я снова почувствовала себя ребенком. Он внушает…

― Страх? ― подсказала Буяннавч, улыбаясь. Мелексима качнула головой.

― Нет. Трепет. Перед ним невозможно не склониться.

Шаманка тихо, хрипло рассмеялась, но потом внезапно строго спросила:

― Молчи, и не напрягай голос!

Мелексима кивнула, молча помогая шаманке распределять травы. Субэдэй, который стоял все это время рядом с шатром, задумчиво смотрел вдаль, а потом решительным шагом направился к шатру Хана.

***

― Хан тебя зовет, ― сказала Буяннавч, входя в шатер. Мелексима подняла голову и на ее лице появился испуг.

― Меня? ― переспросила она. ― Сейчас?

Близилось время обеда, а она точно знала, что Хан редко с кем делит завтрак, обед или ужин, предпочитая трапезничать в одиночку. Хотя, с чего она взяла, что ее будут кормить?

Шаманка кинула девушке сверток голубой ткани, которым оказалось красивое платье. Оно было похоже на то, что принадлежало Мелек, отличаясь разве что цветом и закрытыми плечами. Волосы шаманка принялась собирать в высокую «шишечку», но из-за их длины это было проблематично.

― И зачем ты их только обрезала, ― пробормотала Буяннавч, но Мелексима ее услышала.

― Это было сделано в знак моего траура, ― сказала она. Шаманка попыталась заглянуть в глаза своей подопечной, но та смотрела перед собой твердым взглядом.

Конечно то, что красиво одетая Мелексима направилась в шатер Батыя не могло остаться без внимания. Девушка была уверена, что уже к вечеру все будут об этом и знать активно обсуждать, но ей было до этого все равно. Она держала голову высоко и проговаривала про себя советы, которым ее научила Буяннавч.

Сказать, что Мелек не боялась ― соврать. Одна единственная встреча с Чингисханом и жизнь с дедушкой произвела на юную девочку неизгладимое впечатление, поэтому Бату внушал ей такой же страх. По сути, он был необоснованно, но сложно не бояться человека, под руководством которого находится столь огромное войско.

Когда она вошла в шатер, кроме хана там был Субэдэй и еще двое мужчин ― приближенных Хана. Одного из них она знала ― Хостоврул, говорящий на русском. В стане ханов было несколько таких, но именно он пользовался особой расположенностью Батыя. Он пытался вывести Мелек на разговоры, и она дала понять, что язык руссов ей понятен, но говорит она не может не только на нем, но и на монгольском. Второй же был тощим и каким-то маленьким, с вечно выбеленным лицом и синими камешками под глазами.

Она сначала неуверенно замерла, войдя в шатёр, но стоило ее темным глазам столкнуться с не менее темными глаза Батыя, она «оттаяла» и, поклонившись, произнесла:

― Великий хан.

Бату внимательно посмотрел на нее и кивнул на подушку напротив себя. Между ним и Мелек таким образом был стол, а по бокам, чуть поодаль, сидели его верные слуги.

― Садись, ― сказал хан. Мелексима приблизилась, слегка приподняв платье, и аккуратно села. Хан заговорил снова. ― Ешь.

Батый говорил отрывисто и приказами, как он привык. Мелек не обижалась, а спокойно повиновалась. Она ела одна, слуги замерли, словно изваяния, наблюдая за ней, как и Хан. Батый съел совсем немного, и когда закончил он, тут же прекратила и Мелек. Она совершенно не знала, что ей делать и как себя вести.

― Теперь, когда голос к тебе вернулся, ― произнес Батый. ― Скажи: кто ты?

Хан, несмотря на то, что сидел напротив нее, казалось, возвышался над ней, как скала. Тонкое тело, закутанное в голубые шелка. Высокий лоб и длинные, черные прямые волосы. Взгляд карих, как горчичный мёд, глаз вынуждает отворачивать лицо. Вынести его взгляд что-то из ряда невозможного.

― Что Великий Хан хочет знать? ― спросила Мелек. В голове крутилось сотни мыслей.

― Ты рассказывала шаманке о моем деде, ― сказал Батый. На лице Мелек промелькнуло удивление, она кинула быстрый взгляд на Субэдэй, потом посмотрела опять на хана и кивнула.

― Рассказывала, ― подтвердила Мелек. ― Чингисхан часто навещал наш дом, точнее, моего деда. Его звали Ганбаатар…

― Ложь! ― внезапно воскликнул Субэдэй, поднимаясь на ноги. Точнее, даже вскакивая. Возмущенный словами Мелек. Батый посмотрел на полководца, ожидая объяснений столь дерзкому вмешательству. Тот приблизился к хану и сказал:

― Мне доводилось знать Ганбаатара. Он был одним из лучших воинов при вашем деде и отце, но к сожалению, покинул нас еще до вашего рождения. Он…

― Дедушка был ранен на одном из сражение, ― перебила Субэдэй Мелек. В ее черных глазах мелькнуло недовольство ― ей не нравилось, что ее слова ставили под сомнения. ― Он потерял руку и глаз, он стал глухим, и Чингисхан отдал ему самую красивую женщину среди монголок, после чего опустил на свободу. Про это я тоже лгу?

Субэдэй стушевался, но тут же нашелся с ответом:

― Ганбаатар был знаменитым воином, его историю знает каждый.

Батый одним молниеносным движением поднял руку. Мелексима дернулась от того, насколько быстро и резко произошло это движение.

― Молчи, ― приказал хан полководцу. ― Пусть говорит дальше.

Субэдэй замер, но после вернулся на свое место, прожигая Мелек ненавидящим взглядом. Она молчала.

― Продолжай, ― приказал Батый. Мелексима вздохнул.

― И Ганбаатара и его жены родилась дочь ― моя мать. К сожалению, она влюбилась в русса, моего отца. Дедушка ничего не знал об этом ― мама боялась, что тот отречься от нее. Но дедушка смирился с этим выбором дочери, смог полюбить еще не рождённую внучку ― меня.

Мелексима сглотнула. Батый глазами указал на чашу с напитком, предлагая ей немного выпить, и Мелек не стала отказываться.

― Но мой отец изменил матери, и та убила его, и ту женщину, ― Мелек качнула головой. ― Я даже имени его не знала, но теперь это не важно. Мама умерла через три зимы от хвори. Меня растили бабушка и дедушка. Мы жили совсем рядом с руссами, оттуда и язык знаю. Но два года назад умерла бабушка, ― голос девушки дрогнул, она низко опустила голову. ― Мы очень скорбили. А три месяца назад умер и дедушка. Под тем деревом, что меня нашли ― его могила. Ганбаатар всегда считал, что дуб ― символ силы. Он завещал похоронить его под тем деревом, и я не могла ослушаться.

Несколько минут все молчали. Субэдэй внимательно разглядывал девушку, но уже с меньшей враждебностью. Он видел жену великого Ганбаатара, и не мог не признать, что сидевшая здесь девушка имеет определенное сходство с женщиной, которую раньше считали самой красивой монголкой.

Мелек слегка дрожала, ожидая решения Бат-хана или хоть какого-то слова от него.

― Великий хан, ― внезапно сказал Субэдэй. Все присутствующие посмотрели на него. ― Если эта женщина ― внучка Ганбаатара, то Вам, должно быть известно, что Чингисхан повелевал, в память о подвигах ее деда, оберегать его потомков, предоставляя им кров, одежду и еду.

Мелексима тихо выдохнула вновь почувствовав на себе прожигающий взгляд Бату. Она прикрыла глаза.

― Эта не та причина, по которой я позволила себя привести, ― тихо сказала Мелек. ― Я горжусь своим дедушкой, но вовсе не собираюсь пользоваться тем, что обещал Чингисхан.

― Почему? ― спросил Батый. Он говорил коротко и мало, в основном слушая, и Мелексима подумала, что это неплохая тактика для воина. Она глубоко вздохнула.

― Потому что эти привилегии были для моего деда, а я их не заслужила.

Два монгола тихо охнули. Батый, даже если и был удивлен, не показал этого. Во взгляде Субэдэй промелькнуло что-то новое, сменяя ненависть. Мелек ждала решения. Бату протянул руку к столу и сжал что-то длинными, увешанными кольцами пальцами. Мелексима невольно заострила на них внимание.

Хан и девушка посмотрели друг другу в глаза. Напряжение. Оно заполнило, казалось, собой весь шатер, вытесняя воздух. Троица приближенных почувствовали неопределённое желание покинуть шатер Батыя, но пока хан не даст разрешения ― сделать этого не могли. И кроме того, им было интересно узнать решение насчет судьбы Мелек.

― Если Буяннавч согласиться взять тебя в подопечные, можешь оставаться, ― вынес решение хан. Мелек выдохнула.

― Благодарю вас, Великий хан, ― произнесла девушка, и Батый уловил в ее голосе искреннею благодарность. По сути, он мог просто отпустить ее ― слово своего деда он бы сдержал в любом случаи, а крова Мелек у него не просила. Но это была одинокая девушка, у которой ничего не осталось и которой некуда было идти.

― Уходите, ― сказал он своим слугам. Те послушно исполнили приказ, бесшумно выходя из шатра. Он посмотрел на Мелек и кивнул на стол перед ней. ― Можешь есть.

Батый и сам приступил к полноценному обеду, не отвлекаясь на разговоры. Мелексима не стала отказываться и присоединилась к трапезе. Легкая улыбка всплыла на ее губах ― она чувствовала себя в относительной безопасности. По крайней мере, ее здесь не обидят.

Бат-хан не мог отделаться от мысли, что эту девушку предложили ему как наложницу.

========== Глава 3. Жимолость и лебедь ==========

Зима была по-настоящему суровой, поэтому большую часть времени Мелексима проводила в шатре шаманки, согреваясь около огня и помогая Буяннавч. Мелек могла с точностью сказать, что эти вечера ей нравятся ― шаманка учила ее монгольским песням, рассказывала истории, и Мелек чувствовала себя очень спокойно в компании старой женщины, которая полюбила ее за два с половиной зимних месяцев.

Но все чаще взор Мелек устремлялся вдаль, в ту сторону, где под дубом был похоронены ее дедушка и бабушки. Она испытывала неопределённую тоску, не имея возможности пойти на могилу к семье. У дуба были похоронены только ее дедушка и бабушка ― сначала бабушка, поскольку Ганбаатар сразу выбрал это место для своего упокоения и не хотел расставаться с любимой женой даже после своей смерти.

Но даже после самой сильной зимы приходит весна. Близился праздник Цаган Сара или Белый месяц― один из самых почитаемых и уважаемых праздников для монгольского народа. Его праздновали в конце зимы и в самом начале весны, и шаманы были заняты тем, что наблюдали за подготовкой к этому празднику. Буяннавч, как одна и немногих женщин-шаманов, волновалась больше всех, а потому на плече Мелек опустилось много работы.

Об этом празднике Мелексима слышала, хоть и имела весьма смутные представления о том, как он проходит. Как отметила для себя Буяннавч, жизнь в подобных условиях была девушке несколько чужда ― в ней смешались две культуры, и некоторые тонкости жизни монголов она не знала. Шаманка боялась, как бы это не вылилось в какую-нибудь неприятность для Мелек, но когда по стоянке прокатилась весть о том, что девушка Мелексима является внучкой самого Ганбаатара, все изменили свое отношение. Ей пытались помочь, угодить, если она ошибалась ― подсказывала, но Мелек больно не расслаблялась ― она считала это лицемерием, не больше, хотя некоторые юноши помогали ей с большей искренностью.

― Буяннавч, ― сказала она одним вечером, когда до конца зимы и самого праздника оставалось чуть больше недели. Шаманка что-то вычитывала в свитках, а Мелек шила у огня ― в центре юрты был сложен небольшой очаг из камней. Женщина что-то вяло промычала, давай разрешение говорить. ― Как думаешь, если я попрошу, Бат-хан разрешит мне сходить на праздник к дедушке на могилу?

Шаманка кинула на подопечную быстрый взгляд, после чего вернулась к своим записям:

― Не знаю, ― сказала она. ― Спроси у него.

С Батыем Мелек иногда обедала или ужинала. В основном, они говорили на русском ― для хана было важным выучить его, а Мелексима была не против, русский она знала хорошо. А то, что она могла говорить и на монгольском, несколько облегчало ситуацию. Но их общение было сдержанным и несколько безэмоциональным, что немного удручало девушку. Это, впрочем, не мешало ей изредка благодарить хана за его гостеприимство и щедрость. Мелек выделяли из ряда обычных девушек, и, к примеру, зимой у нее были шубы не из собаки или козла, а волчьих или лисьих.

Весна принесла с собой одну небольшую проблему ― при хорошей погоде быстро зацвела сирень. Буяннавч принесла пару ветвей к себе домой, и теперь Мелек старалась сидеть ближе к выходу, или открывать «окна», чтобы свежий воздух перебивал сильный запах этого растения.

― Я плохо различаю запахи, ― сказала Буяннавч, когда Мелек поинтересовалась, не плохо ли ей от этого запаха.

Мелексима ничего не могла сказать ― не в ее положение было что-то требовать от столь доброй женщины. Немного перетерпит, ничего страшного.

***

― Великий хан опять зовет тебя к себе, ― сказала шаманка Мелек. Та сидела на своей постели и мурлыкала себе под нос какую-то песенку, которой Буяннавч недавно научила, и что-то шила. Шаманка подошла, заинтересованная глядя на самодельную куколку в руках Мелек. Мелексима улыбнулась и кивнула, откладывая куклу, которую почти закончила делать.

― Что это? ― спросила шаманка, бережно беря куклу в руку. У поделки не было лица, светлая пряжа пошла на волосы, а красный сарафанчик был сделан из красной ткани.

― Это берегиня, ― объяснила девушка. ― Бабушка и мамы такие начинала делать в каждом феврале, а старые сжигали на Цаган Сара. Они верили, что куколка за год будет копить в себе все плохое и хорошее своего хозяина, а стоит ее сжечь ― все плохое поднимется в небеса к предкам, где они уничтожат это, а все хорошее уйдет под землю, и будет следовать за тобой под землей.

―А где старая куколка? ― поинтересовалась Буяннавч. Мелек нахмурилась.

― Она спрятана во внутреннем кармане платья. Я сожгу ее на праздник.

Шаманка понимающе кивнула.

― Ты так и не спросила позволения хана отправится на могилу к деду?

― Сегодня спрошу.

С утра Мелек чувствовала слабость и головокружение, она даже отказалась от завтрака и обеда, но очевидно, в компании хана ей придется поесть. Пока она шла, ее несколько шатало, но она старалась идти прямо и гордо. Цветы сирени попадались необычайно часто, и их аромат буквально отравлял Мелек. Девушка поспешила к шатру хана.

В шатре Батыя была только одна ветвь, и из-за большого размера самой юрты запах ощущался меньше. Мелексима вошла внутрь и поклонилась.

― Великий хан, ― почтительно произнесла Мелексима. Батый кивнул ей в знак приветствия и указала на место напротив себя.

― Присаживайся, ― пригласил он. Чтобы взобраться на возвышение из подушек, Мелек пришлось немного приподнять полы платья. Она села, слабо улыбнувшись.

― Мне рассказали о традициях праздника Цаган Сара, ― сказала Мелексима. ― Звучит очень интересно.

― Разве твоя семья не праздновала его? ― спросил хан. Он все еще обходился с ней короткими и отрывистыми предложениями, говорил спокойно и размеренно. Мелек нравилась его речь, было в ней что-то завораживающее.

― Праздновали, но с гораздо меньшим размахом, ― Мелексима улыбнулась, правда голова от этого словно стала больше болеть. ― Вся семья одевалась в белое, маме и бабушке очень шли платья этого цвета. Я помню, что смотрела на них и мечтала быть такой же красивой.

Разговор оборвался, они ели молча. Мелексима, если честно, не понимала почему хан так предпочитает ее компанию за трапезой, но спрашивать об этом было бы невежливо. Мелексима чувствовала сильное головокружение и слабость, руки у нее мелким подрагивала. Она сжала пальцы крепче на чаше, а другую сжала в кулак, положив к себе на колени. От запаха сирени ее непрерывно мутило.

Она сделала глоток кумыса, стараясь немного прийти в себя. В конце концов, у нее была цель.

― Великий хан, я хотела спросить… ― начала было Мелек, но замолчала. Перед глазами все поплыло, начало двоиться. Она оставила чашу, проводя рукой по лицу.

― О чем? ― поинтересовался хан, смотря на девушку. Она отняла руку от лица и посмотрела на него, моргая и щурясь, словно стараясь увидеть его. ― Мелексима?

Девушка валится на подушки. Батый встает, быстро обходит стол и приподнимает голову девушки. Слегка ударяет по щекам, стараясь привести в сознание.

― Мелексима? Мелек! ― судорожный выдох вырывается из полуоткрытых губ, но в остальном она выглядит совершенно безжизненной. Хан приподнимает ее, укладывая головой на свое плечо. Черные глаза прикрыты, девичье дыхание совсем слабое, и Батый осознает, что Мелексима потеряла сознание. Его тело будто каменеет, в голове не остается ни одной мысли, но спустя секунду, после быстрого взгляда на кажущееся безжизненным нежное лицо девушки, он громко произносит. ― Стража!

Стражники тут же появляются в шатре.

― Приведите шаманку! ― с каким-то рыком приказывает хан. Те быстро кланяются и спешат позвать Буяннавч. Батый слегка встряхивает девушку, но та не приходит в себя.

Батый, признаться, немного растерялся. Он видел смерти, предсмертную агонию, видел пытки, но что-то поколебало его, стоило этой девушке потерять сознание.

Буяннавч появляется быстро и, завидев безжизненную Мелек на руках, оказывается рядом необычайно прытко для своего возраста.

― Что она ела? ― спросила женщина, помогая хану переложить девушку на кровать.

В еде яда не оказалось, да и хан чувствовал себя хорошо. Буяннавч провела осмотр на наличие физических повреждений, но Мелек была цела. Женщина осмотрела юрту, выискивая возможные причины потеря сознания, пока не заметила ветвь сирени, стоящую около стола.

― Возможно, все дело в сирени, ― предложила женщина. Хан стоял рядом с ними, возвышаясь как скала. ― Этот запах очень сильный, у меня в юрте много сирени. Но я запахов не чувствую, а Мелексима, очевидно чувствительна к ним.

Хан Батый приказал немедленно убрать сирень и открыл пошире полог, чтобы свежий воздух попадал в юрту. Буяннавч намочила небольшую тряпочку и положила на нос девушки, стараясь таким образом перебить запах растения.

― Почему же она тебе не сказала? ― спросил Бату, и шаманка уловила в его голове злые нотки. Впрочем, женщину это не напугало ―шаманы считались неприкосновенными, поэтому Бат-хан вряд ли прикажет ее казнить.

― Возможно, она не хотела навязывать свои проблемы, Великий хан, ― предположила шаманка. Она понимала, что Мелексима была несколько стеснительна, и могла для себя решить, что не стоит мешать шаманке делать ее дела. ― Но возвращаться в мой шатер ей нельзя, там очень сильный запах. Она может отдохнуть здесь хотя бы до вечера?

― Может, ― ответил Батый, практически не раздумываясь. Бледная и беспомощная Мелексима вызывало определенное желание защищать. Буяннавч кивнула на хана задумчивый, испытывающий взгляд, кивнула. Она поклонилась и вышла.

Батый посмотрел на спящую девушку, отмечая то, как болезненно она морщится, и вернулся к своим делам. У него был особенный подарок, который Бату собирался преподнести внучке Ганбаатара, но очевидно, с ним придется повременить.

***

Мелексима проснулась уже поздним вечером. Голова болела уже меньше, а завернувшись в теплые шкуры спать было очень удобно. Конечно, ханская постель не сравнится с постелью для подмастерья шаманки, хотя Мелек, как внучке великого воина, отвели вполне хорошее место. Да и на жизнь в этот месяц жаловаться было глупо ― Мелексима была всем довольна.

Девушка улыбнулась своим мыслям и легонько потянулась.

― Очнулась? ― раздался голос, и Мелек вспомнила, что находится в ханском шатре. Она резко выпрямилась, из-за чего голова снова напомнила о себе тупой болью, и нашла глазами Батыя. Тот сидел на подушках, что-то записывая.

― Простите меня, ― начала была Мелексима, но была прервана.

― Почему ты не сказала?

― Про что?

― Про сирень, ― спокойно отозвался хан.

Мелексима покраснела.

― Я не хотела причинять неудобства.

― Но все равно их причинила, ― констатирует Бату. Мелек смущается. Она пытается встать, но перед глазами все плывет, и ей приходится пару секунд сидеть неподвижно, ожидая, пока все встанет на места.

― Ляг обратно, ― приказал хан. Мелексима удивленно глянула на него, но Батый продолжал делать записи, словно ничего и не говорил.

― Но, Великий хан…

Батый кинул на ее один короткий взгляд, но это хватило, чтобы Мелексима послушно замерла на месте, сжимая пальцами шкуру, которой до этого укрывалась. Она хотела лечь обратно, но не могла себя заставить. В конце концов, все и так говорили о ее положение, не стоило добавлять людям пищу для сплетен.

― У тебя проблемы с выполнением приказов? ― спросил Бату, смотря на девушку. Мелексима тяжело вздохнула и легла обратно, натянув шкуру едва ли не до самой макушки. Но очень быстро девушке стало жарко, поэтому пришлось «вынырнуть обратно».

Батый с некоторым отстраненным любопытством иногда кидал на ворочающуюся девушку взгляды. Через минут десять она притихла, а еще через пять ― окончательно заснула. Бату не сдержался, бесшумно встав и так же бесшумно приблизившись к своей постели, которая на эту ночь была отдана Мелек. Присев рядом с девушкой, он легким движением слегка развернул ее с бока на спину.

Мелексима крепко спала, даже не проснувшись от такого действия. Батый внимательно разглядывал красивые черты лица, откинув короткую черную прядь. Она сонно приоткрыла губки. Она была красивой, Бату не мог этого отрицать ― чем-то похожая на их женщин, но перенявшая самое красивое из русской крови. Необычная. Да, кажется, это было самое верное слово.

Будто все звезды собрались воедино, чтобы создать Мелек, с такими мягкими губами и теплой улыбкой. Словно все реки и океаны объединились, чтобы ее волосы спадали подобным образом. Словно каждое дерево в каждом чертовом лесу возводило свой взор к небесам, ожидая ее, чтобы уберечь от падения в своих ветвях. Мелек невозможно описать словами. Слово «красивая» не воздает ее должное, ведь Мелексима намного больше этого понятия. Она — все, что необходимо этому миру. Его миру.

Батый встал и вернулся к своим делам. Мелексима продолжала спать.

***

Всю ночь девушка спала без пробуждений, и проснулась только утром. Мелексима ощущала необычайный подъем сил, и особенное расслабление. Так бывает, когда утром с постели ты встаешь хорошенько выспавшись — максимальная безупречность в сочетании с естественностью. Мелексима провела рукой по растрепанным волосам ― мягкие и блестящие, но не уложены в прическу. Девушка сонно зажмурилась, легонько потягиваясь, и спросонок не сразу поняла, где именно находится.

― Проснулась? ― раздался за спиной голос, и Мелек повернулась. Хан сидел, казалось, в точно такой же позе на том же самом месте. Изменился, разве что, только наряд хана, во всем остальном ― ничего. Мелексима недоверчиво нахмурилась:

― Вы что не спали?

― Спал, просто ты не слышала, как я лег.

Мелек кинула взгляд на место, рядом с собой ― оно было смято, хотя обычно Мелексима спала неподвижна.

― Ты проснулась вовремя, ― сказал Батый. ― Как раз принесли завтрак. Ешь.

Мелексима с легкой улыбкой приблизилась к столу и опустилась на подушки.

― Мне бабушка в детстве много поговорок рассказывала, ― внезапно сказала Мелек. ― К примеру, голодный волк сильнее сытой собаки.

На лице хана отразилось немного недоумения и раздражение. Собственно, Мелексима часто говорила с ним на русском, стараясь как-то научить хана речи русичей таким образом.

― Голодный волк сильнее сытой собаки, ― перевела Мелек, улыбаясь. ― Это значит, что человек в опасные моменты может совершить невозможное, чтобы спастись. Голодный волк сильнее сытой собаки.

Батый ухмыльнулся. Мелексима, воодушевленная такой реакции, продолжила:

― Или, ― она задумалась, а потом сказала. ― Голодный разбоя не боится ― голодный разбоя не боится.

Мелек улыбнулась, и замолчала, завтракая. Батый тоже молчал, но потом внезапно припомнил:

― Ты вчера хотела у меня что-то спросить? ― сказал он. Девушка непонимающе посмотрела на него, а потом, видимо, вспомнив, что именно она хотела, осторожно кивнула. ― Так ты скажешь?

Мелек сглотнула, откладывая ложку, и неуверенно посмотрела на Батыя. После сна она выглядела взъерошенной, как маленькая бойкая птичка.

― Поскольку, скора Цаган Сара, ― начала она. ― Я хотела бы узнать, могу ли я съездить на могилы родных? В такой праздник я не могу не помолиться за их упокоение.

Бат-хан внимательно смотрел на нее темными, как ночное небо, глазами, и Мелек невольно смущалась под этим взглядом. Не то, чтобы ей был неприятен хан, напротив, как любая юная девушка, она находила предводителя ордынцев весьма красивым и умным, но столь пристальный взгляд немного пугал ее. Впрочем, не только на нее Батый смотрел подобным образом ― на каждого своего слугу. Вероятно, именно поэтому говорили, что Сын Неба может читать души людей ― таким взглядом только этим и заниматься надо.

― Можешь, ― сказал хан, заставляя Мелек выдохнуть от облегчения. ― Только выбери день до или после праздника. Во время своего торжества тебя лучше находиться здесь.

― Конечно, Великий Хан, ― Мелексима почтительно склонила голову. ― Благодарю вас. Для меня это очень много значит.

Батый кивнул. Мелексима была приятно удивлена тем, что ей разрешили отправиться на могилы родных, она рассматривала вариант того, что ей могли отказать. Но Бату дал свое согласие, и настроение девушки снова поднялось. За этим завтраком она позволила себе немного больше вольностей ― она шутила и смеялась, а еще лучше ей становилось, стоило увидеть ответную улыбку Батыя.

Когда Мелексима уже собиралась уходить, Батый внезапно попросил ее задержаться. Слуги внесли в шатер нечто, скрытое под тканью. Монголы появились бесшумно и так же ―раболепно кланяясь ― исчезли. Мелексима с детским любопытством посмотрела на внесенную вещь.

― Что это? ― спросила она, силясь угадать по очертаниям предмета.

― Сними ткань и посмотри сама, ― ответил Батый. Девушка кинула на него хитрый взгляд и аккуратно стянула ткань. Та упала к ее ногам, а девушка ахнула от восхищения.

Мелексима видела у бабушки подобную вещь ―ее называли бокка. Это был своего рода цилиндр высотой около полуметра и шириной около десяти сантиметров. Каркас изготовили из тонких прутиков и обтянули сверху шелком и парчой. Завершалась она плоской четырехугольной площадкой с султанчиком из перьев.

― Это мой подарок внучке великого Ганбаатара, ― сказал Батый, оказываясь рядом. Мелек даже не услышала, как он подошел ― она была пораженная красотой вещи, которую, как оказалось, ей подарили. ― Одень на Цаган Сара.

― Но, Великий хан…

― Учти, отказа я не приму, ― твердо сказал Батый, хотя в его голосе Мелек услышала смешки. Она широко улыбнулась, с каким-то восторгом и каплей недоверия глядя на хана.

― Почему вы решили сделать мне такой подарок, Великий хан? ― едва ли не смеясь, спросила Мелек. Батый усмехнулся.

― Бокка подчеркивает знатноепроисхождение женщины, ― объяснил он. ― Ты достойна носить его.

Мелек улыбнулась и, поклонившись, аккуратно взяла подарок и вышла из шатра. Батый проводил ее внимательным взглядом.

Пять месяцев назад

Сильные запахи специальных трав распространились по всему шатру. Буяннавч шептала молитву, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Батый смотрел на это с равнодушием ― в отличие от своих слуг он не был настолько суверенным, чтобы верить в гадания и самим шаманом.

― Я слышу птиц, ― внезапно произнесла шаманка. ― Их много. Я слышу, как они поют и как хлопают крыльями. Я иду их искать и вижу ваш шатер, Великий хан. Они все внутри ― добрая весть, ― шаманка замолчала, делая какие-то пассы руками и продолжая что-то шептать с закрытыми глазами. ― В шатре много цветов. Красивые цветы, в самом расцвете ― яркие, большие. И под полотком ― птицы с прекрасным оперением. Они поют все вместе, но внезапно замолкают, ― шаманка ахнула. ― В шатер влетел лебедь. Большой и белый. Он в ключ начал собирать цветы ― маргаритки, гибискус, бледно-лиловая роза и пурпурная сирень. Собрав их, он идет к Вашей постели, которая усыпана жимолостью и незабудками. Он садится на нее, разбросав эти цветы вокруг себя и смотрит на ваш трон, Великий хан.

Шаманка замолчала, отпуская руки и через пару минут открыла глаза, смотря на Батыя темными глазами.

― И что это значит, Буяннавч? ― поинтересовался Батый. Женщина была хорошей шаманкой, ее предсказания не раз сбывались, поэтому ее словам Бату доверял.

― Великий хан, ― произнесла Буяннавч. ― Услышать пение птиц и увидеть их ― добрый знак. Он предвещает благоприятных во всех отношениях времен. Но их всех затмевает Белый лебедь. Он приходит, и собирает цветы, которые символизируют любовь и нежные чувства. И сам лебедь является символом любовной ласки. Великий хан. Скоро вы найдете женщину, которая станет для вас гибискусом ― редкой красотой и изяществом; маргариткой ― преданной любовью; бледно-лиловой розой и пурпурной сиренью ― любовь с первого взгляда. Ваша постель, усыпленная жимолостью и незабудками означает, что придет ваша истинная любовь, и она будет вам верна.

========== Глава 4. Разговоры ==========

― Так что, Мелексима, ― с усмешкой спросила одна из девушек, когда Мелек прогуливалась по лагерю. ― Теперь ты женщина хана?

Мелексима смерила девушек недовольным взглядом. Она практически не общалась с другими представительницами женского пола, которые жили немного отдаленно, чтобы, как выражался Субэдэй, не мешаться под ногами. Кроме того, в компании одной Буяннавч ей было более, чем хорошо, а общение с Батыем полностью окупало небольшую потерю.

И несмотря на это, Мелек понимала, что о ней могут говорить ревнивые девушки, которые часто мечтали о том, чтобы Бат-хан обратил на них внимание и сделал своей женой.

― О чем ты? ― равнодушно спросила Мелек. Она хотела пройти мимо, но бабушка учила ее, что если за твоей спиной что-то говорят ― ты должна гордиться, ведь ты идешь впереди их. Но Мелексима не могла позволить позорить себя ― в память о дедушке, который не терпел насмешек.

― Конечно о том, что ты теперь наложница, ― кинула девушка. Кое-кто захихикал, но некоторые девушки с некой опаской смотрели на Мелек. Та сделала два шага вперед. ― Мы слышали, тебе подарили бокка? А ты в курсе, что ее дарят только замужним женщинам? Или Великий хан мог сделать такой щедрый подарок своей фаворитке.

Говорящая девушка громко рассмеялась. Мелек ухмыльнулась.

― А ты кто? ― внезапно спросила Мелек. Девушка прекратила смеяться. ― Ты упускаешь одну маленькую деталь ― бокка дарят только знатным женщинам. А ты, хоть за кого замуж выходи, останешься обычной девчонкой. Знаешь, есть такая поговорка, гордая голова слетает с плеч первой.

Девушка быстро приблизилась к Мелек, и ее глаза горели гневом. Конечно, монголка не поняла не слова, но сама интонация, с которой было это сказано, ей не понравилась.

― Повтори, что ты сказала, ― потребовала она. ― На нашем языке, раз ты такая смелая. Вряд ли твоему деду понравилось, что его внучка…

Мелексима сомкнула руку на локте девушки и со всей силой дёрнула, так, что между ними не оставалось свободного пространства. Черные глаза полыхнули самым настоящим гневом, и смелая девчонка стушевалась.

― Не смей говорить о моем деде, ― прошипела Мелексима. ― Он был великим воином, и ты не достойна того, чтобы даже произносить его имени, поняла?

На секунду девчонка испугалась: ей казалось, что всегда равнодушная к их провокациям Мелек может ее убить. Мелексима сжала руку сильнее, и девушке стало больно.

― Отпусти! ― вскрикнула она. Пару воинов обернулись на крик, и, поняв, что девушка ссорится с Мелек, подумали, а не стоит ли вмешаться. В конце концов, Мелексима считалась особенном гостем в их лагере.

― Не ровняй меня с собой, ― продолжила Мелек, настолько тихо, что услышала ее только девчонка. ― Я не живу одной только мыслью стать наложницей хана. Какая уважающая себя девушка захочет этого? Если и я стану его женщиной, то только женой, тебе ясно?

― Да отпусти ты! ― взвизгнула девушка и со всей силой оттолкнула Мелек от себя. ― Ты так говоришь, но знаешь ли ты, что тебя сюда привезли уже как наложницу?!

Мелексима оторопела. Она не думала о том, с какой целью привезли ее сюда, она просто радовалась тому, как хорошо складывалась ее жизнь. И, вероятно, в этом была проблема ― она не задавала вопросы, когда стоило.

Внезапно девушка резко выпрямилась, продолжая хвататься за локоть, который саднил от того, как вцепилась в него Мелексима, и посмотрела куда-то за спину черноглазой. Мелек развернулась и увидела чуть поодаль Батыя, который, разумеется, слышал последнюю фразу девушки. Было сложно сказать, о чем он думал ― на лице хана не отразилось ничего. Мелексима же, напротив, явно показала свою злость, недоверие и… обиду? Да, пожалуй, это была именно обида. Она развернулась к хану полностью, поклонилась и, несмотря больше ни на кого, пошла к шатру шаманки.

Когда Мелек вошла, Буяннавч смешивала какие-то сухие травы и на девушку кинула один единственный взгляд. Девушка прошла в юрту, проходя в свой угол и вновь принимаясь за куколку в абсолютной тишине. Буяннавч, проследив за своей подопечной, отметила ее хмурый вид и несколько слезившиеся глаза.

― Мелек, ― позвала она. Девушка не откликнулась. Она оперлась спиной на своеобразную стену, и подтянула колени к груди, смотря на незаконченную куклу. ― Что случилось, образ мой ангельский?

― Ничего, ― равнодушно откликнулась Мелексима, перебирая пальцами волосы у куколки.

Шаманка, кряхтя, поднялась. Она приблизилась к Мелек и положила ей руку на плечо.

― Что произошло, что ты так расстроена? ― спросила шаманка. ― Великий хан разрешил тебе поехать на могилу к родным ―и ты была счастлива. Отчего теперь печальна?

Мелексима посмотрела на шаманку, и в этом взгляде было столько обиды и предательства, что женщина невольно содрогнулась. У Мелек была очень сильная энергия, которая заставляла испытывать к ней то, чего она хотела ― любовь, преданность, уважение, раболепное поклонение. Но как малый ребенок не умеет обращаться с оружием, так Мелексима не знала цену своей силы. Она как слепой котенок тыкалась, стараясь заставить жизнь идти по ее правилам, не понимая, как именно это происходит. По сути, будучи красивой женщиной, Мелексима все еще оставалась ребенком, которого легко можно было обидеть, воспринимающий каждую, даже самую крохотную ложь, за предательство.

― Значит, ― сказала Мелек, и Буяннавч поразилась тому, как холодно он прозвучал. ― С самого начала я была приведена в роли наложницы. Прекрасно.

Шаманка открыла было рот, чтобы что-то сказать, но так и не смогла. Мелексима криво ухмыльнулась, отворачиваясь, стараясь не смотреть на разукрашенное лицо шаманки.

― Мелексима… ― произнесла она, но девушка отмахнулась.

― Я знаю, знаю, ― проговорила Мелек, вставая, и делая пару шагов по юрте. Каждое ее движение сопровождалось небольшим звоном ― украшения отзывались на каждый шаг. ― Быть наложницей хана ― это почетно, это значит, что ты прекрасна, раз тебя выбрали. Так? ― Мелек круто развернулась, посмотрев на шаманку сверху вниз. ― Так все здесь считают? И каждая женщина готова порвать меня из-за этого? Да вот только мне этого не нужно. Я наложницей не стану, ― от злости, а может волнения или обиды, Мелексима перешла на русский. ― Внучка великого воина Ганбаатарав роли наложницы. Мой дед заплакал бы, узнай он о таком позоре.

― Разве быть женщиной хана не почтено? ― возразила Буяннавч. ― Подумай обо всем спокойно, Мелек. Если ты хочешь остаться…

― Кто сказал, что хочу? ― резко спросила черноволосая. ― Я здесь, пока я этого хочу. В любой момент я могу попросить хана отпустить меня, и по завету своего деда, он не станет меня сдерживать.

― Мелек! ― прикрикнула Буяннавч. Она боялась, как бы эти разговоры не дошли до ушей Бат-хана. Тогда он может прийти в ярость и наказать непокорную девчонку. Однако Мелексима разошлась не на шутку.

― Почетно, говоришь? ― Мелек горько усмехнулась. ― Всю свою жизнь, я жила в идеальном мире, там, где меня любили. Я видела, как мой дедушка любил мою бабушку. И она была у него одна. И других женщин не было. И когда он умер сразу после нее, я поклялась себе, что не выйду замуж, коли не почувствую такой сильной любви. И уж точно становление наложницы сюда не вписываются!

Буяннавч тяжело вздохнула. В отличие от других девушек, Мелексима не искала любовь хана, она лишь принимала то, что давало ей особое положение. Слова о замужестве и большой любви не были временным капризом или упрямством, Мелек искренне верила в то, что такая любовь возможна. И всеми силами хотела ее найти.

― Ты как маленький ребенок, ― внезапно ласково произнесла женщина. Мелек нахмурилась, и собиралась что-то возразить, однако шаманка подняла руку, и Мелек замолчала. ― Я понимаю твое желание любить и быть любимой. Ты молода, твои желания понятны и просты. Но подумай вот о чем: ты умная, красивая и волевая женщина. Если ты будешь с ханом, то получишь власть и силу, о которой даже не мечтала. Ты станешь великой женщиной при великом мужчине. А любовь… любая, даже самая сильная со временем пройдет. Забудь о своих детских капризах и живи тем, чем богата.

Мелексима приблизилась и присела, смотря в глаза шаманки. Пристально, не отводя взгляд черных глаз. Буяннавч почувствовала, как вокруг них скапливается та энергия, что Мелексима всегда держала в себе, как она ширится, выходя из девушки.

― Если я и стану женщиной хана, ― медленно, с какой-то тихой злостью, произнесла Мелексима; на ее губах змеилась усмешка. ― То буду только я. Других девушек не будет. И стану я не наложницей, а женой.

Шаманка невольно содрогнулась. Мелексима, раз сказала, от своего не оступиться. Эта была та женщина, о которой она сделала предсказания месяцами ранее ― Буяннавч поняла это, как только Мелек вошла в ее шатер. Мелек была сильной и волевой, такой дай меч ― она всех врагов положит. Да и кроме того ― единственная и горячо любимая внучка Ганбаатара, ей давали все самое лучшее, и Мелексима вполне обоснованно хотела получать все, что ей требуется. Ирония в том, что при ее настрое и энергетики по-другому быть просто не могло.

― Посмотрим, как сложиться жизнь, Мелексима, ― произнесла шаманка. ― Только держи язык при себе с Великим ханом, хорошо?

Мелексима кивнула. Она несколько поуспокоилась, и теперь чувствовала себя несколько виновато за то, что сорвалась на Буяннавч. Девушка собиралась уже было извинится, как внезапно в юрту вошел Субэдэй. Он почтительно поклонился Буяннавч, и посмотрел на Мелек. В его взгляде уже не было столько неприязни, как в первое время, но было ясно, что он все еще относиться к ней с легким пренебрежением.

― Мелек, будь готова послезавтра, ― сказал он.

― К чему? ― нахмурилась девушка.

― Хан решил, что ты поедешь к могиле Ганбаатара послезавтра, ― сказал полководец. ― Великий хан принял решение сопровождать тебя.

***

Лошадям идти было тяжело, длинные ноги вязли в размытой таявшим снегом земле, поэтому добираться до могилы, которая была относительно недалеко, пришлось дольше. Мелексима была несколько недовольно тем, что Батый отправился с ней, и это даже немного задевало девушку ― неужели ей не доверяют и думают, что она сбежит. Мелек ― пока ― не видела причин покидать орду, где с ней вполне хорошо обращались. Ситуация могла быть другой, будь у нее семья ― Мелек было бы интересно, что случилось бы, будь жив ее дедушка.

Лошадь, которая везла её, убрана шёлковыми позолоченными покровами. Мелексима несколько удивилась, когда Батый поехал верхом ― девушка воображала, что хан ездит только в паланкине. Но нет, Батый вполне спокойно и уверенно ехал на лошади, с Мелек практически не разговаривая. Сама Мелексима была раздосадована таким поворотом событий, но, внемля совету Буяннавч, не показывала своего недовольства. Кроме того, тишина на нее несколько давила.

― Ты слишком напряжена, ― внезапно сказал Батый, и Мелек непонимающе на него глянула. ― Держи спину прямо, но немного расслабься сама. Иначе лошадь чувствует твое напряжение.

Мелек усмехнулась, но попыталась сделать так, как сказал Батый. Держать спину прямо для нее было не сложно ― бабушка, на которую было возложено воспитание трехгодовалой девочки после смерти матери, учила ее быть величественной и статной. Но конь ― крупное животное, которое может намеренно или нет причинить ущерб здоровью, и Мелексима не могла быть расслабленной, сидя на нем верхом, даже частично.

― Разве Ганбаатар не учил тебя ездить? ― спросил Бату. Мелек улыбнулась воспоминанию о дедушке.

― Вообще-то, учил, ― сказала она. ― Но у меня было очень мало практики. Кроме того, моя любимая лошадь сломала себе ноги, ― Мелек грустно улыбнулась. ― Я хотела попрактиковаться сама, дедушка пустил лошадь рысью, и я поехала по лесу. Было сыро, ее немного занесло, и она упала, я вылетела из седла. Она сломала ногу и когда пришел дедушка, то отправил меня домой. Лишь потом я узнала, что лошади отрубили голову, чтобы она не мучилась. С тех пор я езжу верхом очень мало.

Батый глянул на поникшую, и немного отрешенную девушку. С усмешкой отметил, что она приняла именно ту позу, в которой ехать верхом лучше всего. Спина оставалась прямой, но по тому, как руки перестали сжимать поводья до белых костяшек, Бату мог сказать, что она немного расслабилась.

Мелексима хотела заговорить о том, что сказала та девушка. Хоть как-то дать понять, что она не будет простой наложницей, что она ― не одна из многих. Внучка великого воина ― она особенная, черт возьми. Но Батый внезапно задал другой вопрос:

― Какой была твоя лошадь?

Мелексима удивленно глянула на хана, а потом улыбнулась:

― Очень красивой, ― сказала она. ― Эта лошадь была сильной и благородной, верной мне до конца. Я помню, что ее привел Чингисхан, а жеребенок мне так понравился, что дедушка разрешил мне забрать ее себе. Он учил меня управляться с лошадью. Он любил повторять, что хорошие лошади никогда не бывают плохой масти, ― Мелек засмеялась от теплых воспоминаний. ― Она была буланой масти лошадей, имела желто-золотую окраску, а ноги, хвост и грива – черные. У нее был сложный характер, никого кроме меня она почти не слушала.

Мелек начала увядать уже после смерти бабушки. Никого другого у нее не было ― отца она даже не помнила, воспоминание о матери ― ее белое платье, в котором она танцевала на Цаган Сара, держа маленькую дочь на ручках. Мелексима помнила этот образ. Потом, мать умерла от тоски ― несмотря на то, что отца и его любовницу она убила за измену, она слишком сильно его любила, и просто не пережила. Ганбаатар никогда не говорил этого внучке, но Мелек знала, что он считает дочь слабой. Воспитанием девушки занимались бабушка и дедушка ― монголы по праву рождения, больше половины жизни находившееся в стане.

Мелексима отличалась тем, что знала другую жизнь ― со стороны русичей. По крови она считала себя монголкой, да и воспитана была в соответствие с религией и традициями, но одна ее часть рвалась к русским традициям и людям. Хотя, Мелек никогда не принимали ― она была внучкой война, который положил не один десяток русских. Поэтому, Мелексима была необычайно рада, что смогла оказаться в той жизни, которая была у ее бабушки и дедушки.

Сейчас она размышляла о том, как бы сложилась ее жизнь, не уйди Ганбаатар из стана.

Почти у самой могилы Мелек остановила лошадь и ловко соскочила с нее.

― Я не буду тебе мешать, ― пообещал Батый, тоже оказываясь на земле. ― Молись, сколько считаешь нужным.

― Не понимаю, почему вы поехали со мной, ― все-таки осмелилась сказать девушка. ― Я бы все равно не сбежала.

― Я считаю важным помолиться у могилы война, который не раз спасал моего деда и отца, ― сказал Батый.

Мелек понимающе кивнула и направилась между деревьев к дубу, под которым была похоронена ее бабушка и дедушка. Могила матери находилась недалеко от этого места.

Мелек остановилась и, не оглядываясь, сказала:

― Я на них не похожа.

Батый обернулся на нее.

― Что? ― спросил он. Мелек вздохнула.

― Я на тех девиц, единственная мечта которой стать наложницами, не похожа. Не равняйте нас.

Мелексима исчезает между деревьями. Батый усмехнулся, смотря ей в след. Если женщина поистине женственна, любовь к ней никогда не переходит в привычку, ласки возлюбленной так очаровательны, так разнообразны, она исполнена такого ума и вместе с тем нежности, она вносит столько игры в настоящее чувство и столько настоящего чувства в игру, что воспоминания о ней владеют вами с той же силой, с какой когда-то она сама владела вами. Рядом с ней блекнут все другие женщины

Мелексима кинула взгляд на деревья, за которыми она оставила хана и, подойдя к могиле, опустилась на колени. Прикрыв глаза, девушка начала тихо молиться.

Разве может быть миг прекраснее, чем застыть между правдой и верою, между добром и злом, быть и миром, и деревом, пламенем и золой, забывая про страх, отдавать себя ворожбе. Ты висишь на ветвях, и они колыбель тебе, кровь твоя или сок по корням бежит в никуда, ты отдал всё, что мог, а теперь и себя отдай. Смерть отпрянет назад, поцелует холодным ртом, девять раз ты в глаза заглянешь ей, а потом разгорится восток, опаляя небес края, и затянет росток рану страшную от копья.

С ханом они возвращались в лагерь уже вечером. Сначала Мелексима помолилась у могилы, потом Батый высказал желание уединиться с могилами. Мелек не стала ему отказывать и осталась с лошадьми, поглаживая тех по морде. Когда Батый вернулся он помог Мелек забраться на лошадь, после чего сел в седло сам.

Лошадь Мелексимы что-то фыркнула, остановилась, помотав головой.

― Эй, ― Мелек похлопала лошадь по шее. Та снова фыркнула и пошла дальше. Батый посмотрел на Мелек, но промолчал. Они ехали молча, Мелексима что-то мурлыкала себе под нос.

― Что ты поешь? ― внезапно спросил хан, уже не выдержав. Мотив был ему знаком. Меле вскинула голову и посмотрела на ехавшего рядом Бату.

― Это монгольская колыбельная, ― пояснила она, и хан понял, откуда мог знать ее. ― Бабушка часто мне ее пела. Она пела мне разные песни, чтобы я знала язык и…

Что напугало лошадь ни Мелек, ни Батый не поняли, но та сначала встала на дыбы, чем заставила наездницу вскрикнуть, а после понеслась через деревья.

― Мелек! ― крикнул Батый и направил своего коня вслед за ней.

Мелексима растерялась. Она не сразу поняла, что произошло, но рефлекторно прижалась к лошади всем корпусом, чтобы ветки деревьев не выкололи ей глаза. Несколько веток все-таки задели лицо ― нос и щеку жгло от боли. Мелек постаралась успокоиться и сделать что-то, чтобы остановить лошадь, но когда под тобой тяжелое и сильное животное, несущиеся прочь, успокоиться очень сложно.

― Стой! ― крикнула она, натянув поводья, но лошадь лишь недовольно фыркнула. ― Да стой же ты!

Они выехали на открытое пространство, и через минуту тут же появился Батый. Он быстро оказался рядом и смог схватить лошадь за поводья. Мелек вскрикнула, когда животное резко остановилось и изогнулось словно полукругом, недовольно ржа. Только мертвая хватка не позволила Мелек слететь с лошади, но она буквально упала с нее, желая слезть.

Батый оказался рядом.

― Как ты? ― спросил он, придерживая ее за плечо. На лице Мелек ― на носу и вдоль щеки ― тянулись тонкие полоски ран, из которых вытекала кровь. Мелексима тяжело дышала, а сердце у нее билось как бешеное.

― Чертово животное, ― бормотала она, стуча зубами. ― Чертово животное. В жизни на него больше не сяду.

― Вздор, ― внезапно сказал Батый и, Мелек может показалось, но в его голосе прозвучало веселье. Девушка глянула на него, готовая испепелить взглядом, но хан даже не улыбался. ― Если ты боишься, стоит немедленно сесть обратно.

― Было бы хорошо, отделайся я сломанной рукой или ногой. А не будь вас, гляди-ка еще бы и шею себе сломала.

― Я ломал пальцы, когда учился ездить верхом, ― внезапно сказал хан. Мелек била крупная дрожь от пережитого, и зуб на зуб не попадал, но на Батыя она взглянула с явным интересом. ― Когда я только начинал ездить мне было чуть больше девяти. Я часто падал и ломал руки с пальцами. Дай мне свою руку.

Мелек колебалась. Она обхватила себя руками и ей казалось, что так она находится в своеобразной защите. Но по просьбе хана она все-таки протянула ему руку, разорвав спасательный круг. Когда Мелексима коснулась своими пальцами его, Батый пояснил:

― У меня все пальцы переломанные, по ним видно. Потрогай, сломанные они не такие, как целые.

Мелексима сжимает пальцы хана, понимая, что он прав. Она кивает и отпускает руку хана.

― Мы можем немного пройтись пешком до лагеря, ― предлагает он. ― Тебе надо прийти в себя.

Мелек качает головой. Такой скачок адреналина отнял все силы, и Мелексима хотела прийти и лечь отдохнуть.

Батый сел на свою лошадь и подал руку Мелек. Девушка ухватилась за нее, и хан необычайно легко поднял ее, посадив перед собой. Потом пришпорил лошадь.

***

Хан долго думал об этом. Мелексима могла его удивлять ― поступками, смелыми словами. Его удивляла сама ее история. Она была похожа на птицу: гордая и свободная, красивая и редкая, согласившиеся жить в красивом месте, но при этом в любой момент готовая взлететь и исчезнуть в небесном небосводе. Мелек хотелось одаривать, хотелось превратить и так прекрасную девушку в еще более прекрасное. Хотелось видеть ее широкую, искреннюю улыбку.

Такую, которую она показала, когда Батый подарил ей бокка.

Почти за три дня Бат-хан позвал к себе Субэдэй и приказал ему сделать кое-что.

========== Глава 5. Праздник Белый месяц ==========

Мелексима была прекрасна в белом. Буяннавч поняла это, еще до того, как увидела черноглазую в праздничном наряде. По сути, белая одежда была только красивой тряпкой ― Мелек же была уникальна и прекрасна.

Отросшие за зиму волосы ей собрали в мелкие косы и уложили на голове. Один локон выпустили из прически, и он обрамлял белое лицо с острыми скулами. Платье Мелек спускалось в пол, рассыпалось небольшим кругом вокруг нее. Рукава свободно спадали вдоль талии девушки. На голову девушки Буяннавч одела подаренное ханом бокка, и пристроила другие украшения. Пока Буяннавч собирала Мелек, заметила, что та мелким подрагивает.

― Мелексима, ты в порядке? Ты дрожишь.

Мелексима со стоном выдохнула.

― Я волнуюсь, Буяннавч, очень волнуюсь. До этого я же праздновала только Цаган Сара дома, в окружении семьи.

Шаманка тепло улыбнулась девушек и погладила ее по щеке.

― Не волнуйся, милая. Ты молода, ты прекрасна. Когда мы войдем в шатер хана ты должна идти вслед за мной, поклониться нашему Великому хану, пожелать ему здоровья и побед, а потом пройти со мной. Ты будешь сидеть рядом со мной на празднике, и просто наслаждаться пиршеством. Хорошо?

― Хорошо, Буяннавч, ― Мелексима внезапно легко поклонилась шаманке и, не поднимая головы, произнесла. ― Я благодарна тебе за все, что ты делаешь для меня. Пусть жизнь твоя будет долгой и счастливой. С праздником, Буяннавч.

Женщина растроганно посмотрела на свою воспитанницу и положила руку ей на плечо.

― И тебя с праздником, Мелексима, мой ангельский образ.

Цаган Сар был всяким ожидающим праздником в монгольском стане.

По обычаю, все одеваются в белое, и мужчины и женщины, всякий как может. Белая одежда почитается счастливой, поэтому они и делают это, одеваются в белое, чтобы во весь год было счастье и благополучие… Хану приносят большие дары ― чтобы во весь год у великого хана богатства было много и было бы ему радостно и весело. Весь народ друг другу дарят белые вещи, обнимаются, веселятся, пируют, и делается это для того, чтобы счастливо и по добру прожить весь год.

В этот день дарят великому хану более ста тысяч славных и дорогих белых коней. А когда великий государь пересмотрит все дары, расставляются столы, и все садятся за них. После обеда приходят фокусники и потешают двор; когда все это кончится, идут возвращаются к себе в шатры.

***

«Дедушка, молюсь тебе в этот светлый праздник. Не оставь меня без твоей защиты, обрати на меня свой пристальный взор и убереги от напасти».

Когда Мелексима и Буяннавч появились в шатре, все притихли. Музыка по-прежнему играла, кое-кто по-прежнему говорил, но теперь предметом обсуждения был не Цаган Сар, а девушка в белом. Мелексима не находила в себе сил поднять глаза от устланного коврами пола, но когда они с Буяннавч остановились около возвышения Батыя, Мелек рефлекторно выпрямилась и расправила плечи.

― Великий хан, ― громко и почтительно произнесла шаманка. Отчего-то именно после этих слов музыка вновь заиграла громче, люди вернулись к разговорам и Мелек почувствовала, как ее отпускают невидимые тиски. Взгляды, прикованные к ней, не исчезли полностью, однако стали не такими пристальными. ― Пусть год будет счастливым, полон новых побед и свершений. Да начнется с Цаган Сар новые завоевания и удачи!

Хан кивнул, принимая поздравления. Буяннавч отошла в сторону, и на ее место встала Мелексима. Она поклонилась, чувствуя пристальный взгляд сидящего перед ней мужчины.

― Да будет Цаган Сар счастливым для вас, Великий хан. Пошлет вам Великий Тенгри здоровья и побед.

― И тебя с праздником, Мелексима.

Черноглазая, не удержавшись, подняла взгляд, посмотрев на Батыя. Хан выглядел как никогда величественно и прекрасно. Бат-хан одевался изысканно, утонченно, и только смотря ему в глаза можно было понять, какая сила скрывается за внешней обманчивой слабостью и некой женственности. Мелексима не удержалась и улыбнулся Батыю. Поклонившись, они с Буяннавч удалились за стол.

Мелек было неуютно присутствовать на празднике. По началу. За каждым ее движением, казалось, наблюдали, из-за чего Мелексима держалась через чур гордо. Буяннавч, заметив напряженность черноглазой, ободряюще сжала морщинистой, но сильной рукой ее плечо.

― Будь спокойна, Мелексима, ― сказала она. ― Это ― священный праздник. Никто не посмеет оскорбить или обидеть тебя.

После этих слов стало немного легче. Мелек осмотрелась вокруг. В основном это были мужчины ― войны, советники, рядом с ней было несколько шаманов. Но изредка ей на глаза попадались женщины; все монголки были старше нее, возможно, это были жены воинов. Кое-кто из молодых девушек занимался тем, что подливали напитки и разносили кушанья. Некоторые из них танцевали, но по большому счету на них обращали внимания ― все были заняты веселыми разговорами и самим празднеством. Мелек

Под такт музыке Мелексима начала слегка покачиваться, прищелкивая пальцами. Буяннавч ободряюще ей улыбалась. Широкая улыбка осветила красивое лицо черноволосой, она явно взбодрилась. Хотя на праздник у нее было одно дело. Она наклонилась к шаманке и тихо спросила:

― Я могу выйти?

― Зачем это?

― Мне надо сжечь берегиню, ― пояснила Мелек. ― Хочу сделать это без лишних глаз.

Буяннавч понимающе кивнула, но с сомнением посмотрела на Батыя. Мелек тоже перевела взгляд на хана и столкнулась с его черными, жгучими глазами. Черные глаза Батыя напоминали бездну, наполненную горячим углем, который может вспыхнуть в любой момент; ее черные глаза были похожую на сырую землю, которая может успокоить этот огонь.

Батый словно изучал ее, а потом ― отвернулся. В его взгляде, направленный на танцующих девушек, не было ни капли интереса. Мелек, она сама не поняла почему, это польстило.

― Спроси разрешения хана, ― посоветовала Буяннавч. ― Если ты уйдешь без разрешения, это будет неуважением.

Мелек понимающе кивнула. Она поднялась и, придерживая полы платья, сделала пару шагов по направлению к хану, как внезапно перед ней возник монгол с выбеленным лицом. Она не знала его имени, но он был в тот день, когда хан узнал, что Мелек ― внучка Ганбаатара. Он вечно ходил с раскрашенным в белом лицо, был невысокого роста, говорил тихо и угрожающе.

― Мелексима, ― протянул он с уважением. Мелек склонила голову в приветствии. ― Не сочтете ли вы грубой нашу просьбу станцевать нам на этом празднике? Окажите нам честь.

Мелек удивилась такой просьбе. Конечно, танцевать она немного умела, да и сидя на месте ей хотелось влиться в этот круговорот. Однако она сама считала, что для знатной женщины это ― недопустимо. Но если ее саму просят…

Мелексима глянула за спину монгола, на Батыя. Тот смотрел на нее с интересом, и в его глазах черноглазая уловила сомнения и даже вызов. Неужели он думает, что она откажется танцевать, испугается? Мелексима усмехнулась.

― Буду рада, ― ответила она с улыбкой. Монгол кивнул.

Танец ― поэма, в ней каждое движение ― слово. Казалось, теперь на Мелек смотрели все ― даже гордый и жестокий Субэдэй посмотрел на внучку великого воина. Но лучше всех ощущался всех взгляд Батыя. Мелексима посмотрела на него, и теперь вызов читался в ее глазах. Удача танцует лишь с теми, кто приглашает её на танец.

Другие девушки глянули на нее с завистью, но несколько смотрели с искренним интересным. Каждая хотела выделиться в своём танце, обратить на себя внимание, но только одной это удалось. Мелек была не права ― не каждая хотела добиться внимания хана, и именно они относились к черноглазой лучше.

Когда заиграла музыка, Мелексима прикрыла глаза, а когда вновь распахнула ― видела только Батыя. Великого хана, который смотрел на нее. И тогда девушка поняла, для кого она должна танцевать. Она танцевала душой; не красотой своего тела и не изящными движениями она привлекла внимание хана, а своим манящим взглядом, который заменял прелесть танца и его мастерство всех вместе взятых танцовщиц. Батый видел только эту девушку.

Освещенные ярким пламенем покои, музыка и хан, восседающий на своём пьедестале. Все это нервировало девушек, но не ее. Мелексима по жизни была бунтаркой, она никогда ничего не боялась, и сейчас она танцует, как ангел, сошедший с небес ― ведь и имя ее таково.

Девушки изящно опустились на пол, оставляя возможность юной черноглазой красавице станцевать на этом празднике. Заиграла ритмичная мелодия, и Мелексима в ней растворилась… Рука туда, вторая туда, изгиб тела и борьба глаз с глазами Батыя… На лице заиграла улыбка, наглая и зазывающая. Хан смотрел на танец и на черноволосую девушку, чувствуя, как весь мир растворяется, оставляя лишь её.

Она двигалась плавно, изящно, словно сливаясь с музыкой. Украшения сопровождали ее движения тихим звоном, а несколько локонов выбилось из общей прически. Но Мелексима не стала из-за этого видеть хуже ― это лишь придало ей особый шарм.

Когда замолчала музыка Мелексима замерла, сидя на ковре. На несколько секунд воцарилась тишина, а потом монголы закричали и захлопали в ладоши. Мелек кинула взгляд на монгольских женщин, те улыбались ей, ободряюще кивая. И лишь потом она подняла взгляд на хана. Он не улыбался, но на его лице что-то неуловимо разгладилось, и в глазах сверкало ― девушка приняла это за одобрение. Она широко улыбнулась и тоже захохотала, но в общем гаме этот звук потонул.

― С вашего позволения? ― спросила Мелексима. Батый непонимающе кивнул, и девушка лёгким белым перышком вышла из шатра.

Практически у самого порога она столкнулась с Хостоврулом. Он поклонился девушке.

― С праздником, ― произнёс он. Мелек кивнула.

― И тебя, Хостоврул, ― на глянула на монгола с внезапной идей и хитро прищурилась. ― Послушай, может, ты окажешь мне одну небольшую услугу? Это быстро надолго я тебя не задержу.

Через минут десять рядом с рекой горел небольшой костерок, который Хостоврул быстро и ловко соорудил для девушки. Мелек присела перед ним смотря на играющее пламя. Она отошла от лагеря, примерно к тому месту, где жили невольницы ― но сегодня они все были заняты на празднике, поэтом Мелексима находилась в относительной тишине. Для тех, кто не был приглашен в шатер на хана на Цаган Сар, поставили отдельные большие шатры, и воины праздновали там. С не меньшим раздольем ― Мелексима слышала их монгольские песни даже здесь.

Маленькая куколка была у нее в руках, Мелексима сжала ее в ладони.

― Я угадываю твоё лицо среди теней, Мрачные воспоминания убивают меня, ― тихо пропела девушка. Глаза ее слезились ― то ли от воспоминаний, то ли от дыма. Мелексима прикоснулась к куколке губами, а потом кинула ее в костер. Белую с красным ткань тут же обхватил огонь. Ткань чернела и превращалась в пепел. Яркие языки пламени отражались во влажных глазах.

― Что ты делаешь? ― внезапно раздался голос позади нее. Мелек быстро выпрямилась и посмотрела на хана, который бесшумно к ней приблизился. Мелек быстро отерла глаза и глубоко вдохнула. Легко поклонилась.

― Великий хан, ― произнесла она. Ей хотелось спросить, почему он ушел с праздника, хотелось знать, почему подошел к ней, но в итоге она не спросила ничего. Батый приблизился и кинул взгляд на горевший костер. Вспомнив, что до этого он задал ей вопрос, Мелек решила ответить. ― Это семейная традиции. Мы жгли куклы.

― И что это давало?

Мелексима усмехнулась.

― На каждый Цаган Сара, мы делали кукол без лица. Бабушка говорила, что они впитают в себя все хорошее и плохое, что случалось от праздника к празднику. Если сжечь такую куколки на праздник, то все плохое поднимется с дымом к предкам, и они уничтожат это, чтобы больше такого не происходило; а все хорошее уйдёт под землю и будет следовать за тобой, ― Мелексима грустно улыбнулась. ― Глупость, конечно, но в определённые моменты это помогало сохранить присутствие духа.

Батый хмуро посмотрел на Мелек. Сам он не особо верил в приметы и суеверия, однако он видел, как лучше от этого стало черноволосой. Даже если этого и не было на самом деле, Мелек становилось лучше, она сама отпускала боль и радость.

Внезапно Мелексима посмотрела на него с хитрым прищуром.

― А вы сжечь ничего не хотите?

― Что? ― непонимающе спросил Батый. ― Конечно, нет, что за глупости.

Но Мелексима лишь рассмеялась.

― Давайте, хан, ― уговаривала она. ― Быть может, у вас есть что сжечь?

Батый покачал головой. Он не хотел принимать участия в этой детской забаве, но Мелексима была решительнее него. Она окинула Бату быстрым взглядом, зацепилась за кинжал, который был спрятан за широким поясом его одеяний. Но она знала, что он там. Мелексима с громким смехом ― что и немного сбило хана ― навалилась на него и выхватила кинжал, после чего ловко захватила одну прядь черных волос. Но Батый решительно перехватил ее руку ― вероятно, он понимал, что Мелек вряд ли навредит ему, но столь порывистость ее действий напомнила о том, что нельзя расслабляться. Кроме того, у девушки в руках было оружие, и хан действовал скорее машинально, чем осознано.

Но заглянув в черные глаза он не увидел желание убивать. Мелексима смотрела на него чистыми, черными глазами, улыбалась и не пыталась вырваться. Руку с кинжалом он крепко держал, но вторая рука Мелек, что держала смоляную прядь, была свободна к действиям. Мелексима пропустила прядь сквозь пальцы.

― Даже не думай, ― холодно приказал Батый. Но на девушку это не действовало: она широко улыбнулась. Хотя холодный тон ее немного сбил, Мелексима явственно не собиралась отступаться от своей детской затеей.

― Есть примета, что если человек сожжёт локон своих волос, то весь негатив от него уйдет и у него начнется новая, счастливая жизнь, ― говорит Мелексима. ― Великий Хан, ну давайте попробуем.

Он мог оттолкнуть ее руку и уйти; мог выхватить кинжал и снова уйти; мог указать ей на ее место. Но Батый сам себе удивляется, когда отпускает ее руку с оружием. Мелексима смеется и отрезает небольшую прядь волос, после чего протягивает ему.

― Теперь сожгите, ― говорит она, и Батый делает и это. Мелек улыбается. ― Представьте, как все плохое уходит, поднимается в высь далеко от вас. А все ваши победы и завоевания оседают под землей у вас под ногами, что сопровождать вас все время.

Они были словно две стороны одной медали, словно лед и пламя, как свет и тень. Они олицетворяли собой вечный круговорот добра и зла в этом мире, и являя собой ярчайший пример всепоглощающего слияния двух противоположных начал ― мужского и женского

Мелексима подходит к хану и положила руки на его плечи. Затем обвила рукой за шею, крепко, до хруста позвонков и прижалась губами к его губам. Целует его, стараясь заглушить внутренний голос, который велит ей этого не делать. Она же внучка великого воина, и привыкла получать то, что хочет.

Батый был ошеломлен неожиданной мягкостью этого поцелуя. Мелексима была смела, она просто… целовала его. Мягко, деликатно и даже с осторожностью. Он ощущал прикосновение ее зубов, но они были столь легкими что не могли принести никакого вреда.

Она не была очень настойчива, но избавиться от нее не причинив вреда он бы не смог. Да и не захотел. Почему-то. Вместо этого он обвил руками тонкий стан девушки, привлекая ее к себе и отвечая на поцелуй. Чувствуя, что растворяется в ощущении прохладной сладости поцелуя и аромате ее духов Бату позволил себе поддаться тому чувству, которое тревожило его весь этот вечер.

Отстраняется Мелексима тоже первой. В ее черных глазах мелькает что-то странное, она делает шаг назад.

― Простите, ― шепчет она и, развернувшись, едва ли не сбегает. Батый провожает ее ироничным взглядом, но останавливать не спешит, наблюдая за тем, как легкая фигурка, приподняв полы белого платья, растворяется в темноте.

========== Глава 6. Белый жеребенок ==========

Ожидала ли Мелексима, что отношения с Бат-ханом изменяться после поцелуя на праздник? Очевидно, что да. Она не знала, в какую именно сторону ― хорошую или плохую, поэтому ждала хоть чего-то с замиранием сердца. Если бы Мелек знала, кого жить рядом с вулканом, который в любой момент может начать извергаться, то сравнила именно с этим.

От Буяннавч, конечно, не укрылось это происшествие. Когда Мелек рассказала ей ― шаманка, по сути, заставило ее это сделать ― Буяннавч смотрела долгим, пронизывающим взглядом. Мелексима нервничала.

― И что? ― внезапно спросила шаманка. ― Хан ничего тебе не сказал? Дал уйти?

Мелексима согласно кивает. Женщина недоверчиво хмыкает и возвращается к работе, а Мелек понятия не имеет, что скрывается за этим хмыком. Она старается забыть о случившемся, продолжая свою обычную жизнь: она помогает Буяннавч, учит разные травы и готовит простые отвары. Прогуливается недалеко от лагеря, и компанию ей неожиданно составляют несколько милых девушек. Они говорят с ней немного испуганно поначалу, но быстро находят общий язык с холодной и нелюдимой Мелек. Черноглазая, пусть никогда этого и не признает, рада обретению каких-никаких, а подруг.

Когда монгол-с-белым-лицом ― Мелек выяснила, что зовут его Жаргал ― сказал ей, что Великий хан хочет ее видеть, девушка начала судорожно искать причины для отказа. Однако поймав ироничный и насмешливый взгляд шаманки, Мелексима собралась и последовала за Жаргалем с гордо поднятой головой. Несмотря на то, что был разгар зимы, на улице было тепло. Мелек шла, по привычке приподняв полы платья.

― Мы разве не в шатер идем? ― удивленно спросила Мелек, когда монгол повел ее в другую сторону. Он был немногословен, да и Мелек его голос не очень нравился ― в нем постоянно слышалась какая-то угроза.

― Нет, Мелексима, ― к ней обращались только полным именем и крайне уважительно. Черноглазой это льстило. ― Хан велел прийти вам к конюшням.

Хотела она этого или нет, но слова Жаргаля разожгли в ней интерес. Когда они пришли, хан стоял к ним спиной напротив своего собственного коня; Мелек узнала коня по прогулке. Жаргал остановилась поодаль Батыя и поклонился ему, громко сказав в приветствие:

― Великий хан.

Батый повернулся к ним, и Мелек поклонилась. Одна из лошадей заржала, идевушка против воли перевела взгляд на нее, Жаргал тоже дернулся, но Бат-хан даже не отреагировал. Мелек часто замечала то, что хан невосприимчив к звукам ― резкий и громкий шум его не пугал.

― Можешь идти, ― сказал он, и монгол быстро скрылся. Он напомнил тень, которая появляется и исчезает по воле хозяина. Мелек напряженно выпрямилась. ― Идем.

Мелексима удивлено глянула на Батыя, и встретилась глазами с его черными. Теперь, без чувства празднества, Мелексима перестала казать самой себе окрыленной, и произошедшее в вечер Цаган Сар казалось ей недопустимым.

― Куда? ― спросила она, идя рядом с Батыем. Хан казался как всегда холодным и невозмутимым, Мелек не думала, что он ответит ей хоть что-то. Она до сих пор не знала, как он отнесся к ее выходке, и не знала: хочет узнать или нет. Возможно, ей будет жить спокойнее, не знай она всей правды.

― Еще одна традиция Цаган Сар, о который ты, возможно, не знала, ― ответил хан. Мелексима напрягался. Она стала судорожно перебирать все традиции и поверья, которые она слышала от родных. Ей рассказывали много, бабушка любила делать это, сидя вечером в окружении горящих свечей и расчесывая внучке волосы, пока девочка игралась с куклой.

Они проходят лагерь, и Батый останавливается перед небольшой поляной, тоже отведенную под конюшни. Мелексима не сразу понимает, почему ее привели сюда ― из-за количества белого снега приходить напрячь глаза, только тогда девушка понимает, что конюшни вовсе не пусты ― в них размещены десятки белых лошадей.

Мелексима была в восторге. Хотя, это слово мало могло описать настоящее ощущение девушки ― одно слово «восторг» было ничтожно мало по сравнению с тем, как много и ярко испытала Мелексима от одного созерцания этих сильных и красивых животных. Они всегда были ее слабостью, даже после того, как ее любимую лошадь убили, проявляя гуманность, девочка ― а после девушка ― не могла не восхищаться ими. Как они скакали по полю, позволяя ветру играться со своей гривой.

Они были символом свободы. Даже находясь в неволе, они рвались бежать, скакать, играться. Их можно было приручить, но свободолюбивую натуру лошадей сломать было невозможно. Мама также говорила про трехлетнюю малышку, когда та бегала и падала, а потом с яркой улыбкой рассказывала о своих приключениях. Для женщины Мелексима была похожа на маленького несмышлёного жеребенка, который пытается сам исследовать мир на своих тонких неокрепших ножках.

Если бы мама или бабушка были живы, они бы сказали, что Мелексима из непослушного жеребёнка стала гордой и красивой лошадью. Мелек грустно улыбнулась своим мыслям.

― Они очень красивые, ― сказала она, чтобы отвлечься от грустных мыслей о семье. ― Можно подойти ближе?

― Конечно, ― согласился хан. Мелексима легко двинулась к конюшни, хан практически бесшумно шел рядом с ней.

― На Цаган Сар хану дарят более ста тысяч славных и дорогих белых коней. Об этой традиции вы говорили?

― На большую армию нужно много коней, ― заметил хан. Мелексима кивнула. Некоторые лошади были привязаны к кольям, вбитым в землю. Привязь позволяли дойти до конюшни, где солома служила подстилкой, до кормушек рядом и немного побродить по снегу. Мелек прикинула, что не все подаренные лошади находятся здесь. Вероятно, их распределили в другое место в лагере.

Мелексима приблизилась к одной кобылице, рядом с которой резвился жеребенок. Он не был совсем уж маленьким, но явно меньше остальных своих сородичей, да и был он неугомонным ― если остальные животные предпочитали лежать или есть, то заинтересовавший Мелек конь скакал и прыгал настолько, насколько позволяли привязь. Случайно от задел кобылицу, и та фыркнула на него, слабо укусив в бок. Впрочем, коню это не показалось наказанием ― напротив, он воспринял это своеобразным приглашением к игре.

Мелексима тихо рассмеялась. Жеребенок, услышав интересный звук, переключил внимание на девушку и подошёл к ней. Немного настороженно, словно изучая ее своими черными глазами. Мелексима аккуратно протянула коню руку, и сделала шаг вперед ― привязь не позволял ему подойти ближе. Тот недоверчиво обнюхал руку.

― Здравствуй, ― сказала Мелексима. Она практически чувствовала прожигающий ее взгляд хана, но не стала заострять на этом внимание. Пусть смотрит, жалко что ли?

Конь сам по себе был небольшой, с прямыми плечами и грубоватой головой. Кое-где на светло-серой шеи были хорошо заметны рыжие пятна ― как и у всех серых лошадей, жеребята рождаются вороными или рыжими, потом линяют и становятся светло-серыми.

― Они такие красивые, ― снова повторила Мелексима, поглаживая молодого коня по шеи. Тот фыркнул, слегка склонив голову, утыкаясь носом в руку Мелек, словно выпрашивая сладость. ― Они такие свободные и гордые. Люди могут их оседлать, но ничто не выгонит ветер, который играет у них в сердце.

― Он нравится тебе? ― внезапно спрашивает Батый. Мелексима поворачивается к нему и кивает с легкой улыбкой, а потом снова повернулась назад к коню. ― Тогда он ― твой.

Мелек замирает от удивления, медленно оборачивается назад. Смотрит уже без привычной улыбки, читая в черных глаза Батыя уже знакомый ей вызов. Она окидывает его взглядом, словно выискивая малейшие признаки иронии или еще чего-нибудь. Конь тыкается мордой ей в лицо, требуя внимания.

― Правда? ― переспрашивает Мелексима. Сердце начинает стучаться немного лихорадочно. Так она нервничала, только в детстве, когда дедушка подарил ей ее первую лошадь ― ту самую, от Чингисхана. Сейчас такой подарок лично ей преподносил Великий Хан. Мелек не могла отрицать, что это было почетно, даже она, со своим сумасбродным и самовлюблённым характером понимала, какая честь ей оказана. ― Это очень… очень щедрый подарок.

― Я рад, что тебе нравится, ― сказал Бату, но по его лице Мелексима не могла сказать, что он испытывал хоть какие-то чувства. ― Субэдэй подберет сбрую, чтобы ты могла ездить на нем.

― Он выглядит еще жеребенком, ― протянула Мелексима. ― Сколько ему? Два года?

― Около того.

Мелексима вновь погладила коня по шеи. Внезапно стало очень страшно ―Батый говорил о верховой езде на лошади, оседлать которую можно будет только через год или два. Неужели он думает, что она сможет жить здесь так долго? Неужели, все так думают?

Но Мелексима справляется с собой. Она поворачивается к хану полностью и, присев в поклоне, с очаровательной улыбкой произносит:

― Для меня это великая честь, прекрасный подарок. Большое спасибо.

Батый подходит ближе. Протянув руку, он проводит пальцами по холодной бледной щеке. Мелек напоминает это тот вечер, когда они встретились впервые ― тогда Батый тоже изучал ее лицо. Холодные кольца обжигали кожу, Мелек смотрела на хана распахнутыми от удивления глазами. Она знала, что она бывает импульсивной, что она создание желаний, и тот вечер в праздник лишь доказал это. Но то, что Бату хотел прикоснуться к ней… Мелек это удивляло. Возможно, Буяннавч была права, и бесследно это не пройдет.

Мелексима делает то, что удивляет ее саму. Она кладет щеку на раскрытую ладонь, ластясь, как маленький испуганный зверек. Дикий зверек, с опаской верующий в то, что его больше не обидят и не сделают больно.

Расстояние между ними куда больше, если сравнивать с тем, когда Мелексима его поцеловала. Но девушка с тем же успехом ощущает напряжение, повисшее между ними. Казалось, что в кончиках пальцев, которые лежали на ее щек, собрано нечто, причиняющее ей боль. Но это ощущение было такое эфемерным, что черноглазая не стала на нем сосредотачиваться.

― Спасибо, ― говорит она, смотря на хана. Он кивает. Мелексима не знает, что скрывается за этим кивком: «рад, что смог тебя порадовать» или «все равно, понравилось или нет». С одинаковым успехом там могло скрываться и то, и другое. Батый медленно отводит руку. С неохотой, желая еще немного ощущать холодную кожу щек. Мелек поднимает голову. На ее лице под фальшивой улыбкой запрятано чувство обречённости.

― Занимайся конем, ― говорит хан. ― Теперь он твой.

Батый разворачивается и удаляется. Конь ― который, возможно, так же чувствовал напряжение между мужчиной и девушкой ― ткнулся мордой ей в спину, недовольно фыркнув. Мелексима обернулась на теперь уже свое животное и со вздохом потрепала его по еще короткой гриве.

Прошло почти три месяца с того момента, как Великий Хан подарил Мелек коня, и почти семь месяцев, как девушка жила в стане. За это время мало что изменилось ― разве что длина ее волос. Буяннавч была рада такому ― она могла проводить вечера, напевая тихую песенку на монгольском языке, переплетая волосы Мелек.

Как-то черноглазая спросила о семье Буяннавч: отчего у нее нет мужа и детей? Шаманка грустно улыбнулась.

― Я была замужем, ― сказала она. ― Очень сильно любила его. У нас должен был быть ребенок. Но беды, как и счастье, приходят внезапно. Моего мужа убили русы во время очередного сражения. Ребенка я потеряла, и больше иметь детей не могу. Чтобы быть полезной, решила податься в знахарки.

История была до обыкновения проста и коротка, но Мелек от нее в дрожь бросило. Больше она не спрашивала о минувших днях, боясь потревожить старые раны Буяннавч. Несмотря на то, что прошло уже довольно много времени, они все еще были и исчезать не собирались. Но неизменно на сама вспоминала о семье, которую когда-то имела. Мелексима не знала, с чем это было связано, но после того, как ей подарили коня, тоска и грусть начали одолевать ее все чаще и чаще. Пару раз Буяннавч будила ее из-за того, что девушка плакала во сне. Мелек порывалась рассказать о том, что снятся ей вовсе не кошмары, но так и не собралась. Бережно хранимые картинки семейного счастья оставались при ней.

Конь стал ее единственным утешением. Мелексима сама кормила его и чистила, водила с уздой по лесу. В такие моменты ей становилось немного, но легче. Пресловутое чувство покоя и счастья обрели для нее ценность. Жеребенок получил имя Хулан, что означало «дикая лошадь». К своей хозяйке конь быстро привязался и начинал рваться с привязи едва увидев ее.

Про семью Мелек не с кем не говорила. Буяннавч пыталась вывести ее на разговор, надеясь, что это облегчит тоску, которая поселилась в сердце черноглазой. Мелексима обрубала эти попытки на корню, и вскоре шаманка перестала пытаться. Единственный, кому девушка отвечала на подобные вопросы, был Бат-хан. Но тот спрашивал редко, и в основном про Ганбаатара. Черноволосая отвечала кратко, стараясь не бередить свои собственные чувства.

С ханом… что ж, Мелексима могла сказать, что все было сложно. Причем, сложно было, кажется, только ей. К внезапной резкой и сильной скорби по семье прибавилась щемящая нежность, которую девушка испытывала рядом с ханом великой орды. От шквала чувств, что одолевали ее, могло разорваться сердце. Иногда, преимущественно по ночам, черноглазая действительно ощущала болезненные спазмы рядом с сердцем, и ей казалось, что оно действительно может разорваться. Возможно, это было всего лишь игры уничтоженных чувств, но Мелексима боялась: не больна ли она?

С этим надо было что-то делать, причем срочно. Что именно, Мелексима сказать не могла: ее порывы метались между побегом или каким-то поступком, из-за которого ее можно будет отослать домой. Она не знала, почему ей внезапно захотелось вырваться из этого места, покинуть то, что когда-то для дедушки и бабушки было домом и прибежищем. Это можно было считать оскорблением их памяти, но Мелексима ничего не могла с этим поделать. К тоске и зарождающей влюбленности добавилось чувство вины.

Решение пришло неожиданно. И это ― в отличие от желания посетить могилу родных ― Буяннавч Мелек не озвучила. Когда ее в очередной раз пригласили на обед к хану, Мелексима уже знала, что сказать.

Отношения с ханом не изменились. Они по-прежнему обедали вместе, иногда ужинали, хан изредка составлял ей компанию на прогулках верхом ― Мелек пришлось учиться ездить на лошади едва ли не заново. Мелексима продолжала говорить с ним на русском. Вроде, все было хорошо. Но Мелек лишь больше это злило, она металась словно в безвыходной злости, стараясь заглушить все остальное.

Мелексима откровенно нервничала. В шатре хана стояла относительная тишина, какая сопровождала практически все их совместные приемы пищи, но именно сегодня тишина давила больше всего. Особенно на черноглазую.

― Мелек, тебя что-то мучает, я это сразу понял, как только ты зашла. Скажи, что хочешь, ― внезапно обратился к девушке Батый. ― И тебе, и мне станет легче.

Мелексима глубоко вздохнула. Она боялась.

― То, о чем я собираюсь попросить, можно расценивать как самое большое неуважение к вам, и тому, что вы для меня делаете, ― сказала Мелексима и ненадолго замолчала. Бату смотрел на нее, ожидая продолжение, но начала разговора уже его не радовала. ― Для меня честь быть здесь, однако… Я прошу разрешения вернуться домой.

Она не терпела отношения к себе, как к вещи, подарку. Она не давала трогать себя, всегда держалась при разговоре своего мнения и смотрела всем в глаза, от обычных девушек до самого Великого хана. И все же она понимала, как велика ее просьба.

По лицу хану пробежала тень недовольства, позже обретя в черных глазах настоящую злость. Пальцы руки сжались и разжались, Мелексима с напряжением наблюдала за каждым его движением.

― Нет, ― холодно отрезал Батый. Он понимал, что действует против слова своего великого деда ― задерживать Мелек здесь вопреки ее желаниям. Но внезапно перспектива никогда более не увидеть девушку показалось ему дикой и невозможной. Мелек могла требовать свободы, Батый не мог ей препятствовать ― это была своеобразная ловушка для них двоих.

Мелексима, казалось, была готова к такому ответу. До этого робкая и неуверенная, она вскинула голову, ее черные глаза полыхнули упрямством.

― Великий хан, ― твердо начала она. ― Я помню о словах Чингисхана: по его завету, я свободна. Я могу кричать, бежать, резать себя и проклинать, но я этого не делаю. Я уважаю вас и это место, которое хранит память о родном мне человеке. Но я не могу здесь находиться, я задыхаюсь. Даже когда покидаю его, я чувствую, как невидимые оковы тянут меня обратно, ― Мелек отвернулась, быстро смаргивая слезы. Глубоко вдохнула, и когда посмотрела на хана, в ее глазах вновь была та сталь, которая передалась от Ганбаатара. Это был его взгляд. ― Я прошу позволить мне уехать.

Батый смотрел на нее молча, девушка понимала, что он мог ей отказать. Более того, явно собирался это сделать. Этого он не могла понять ― во что играет Батый. Она была ему по сути не нужна как наложница, ничего интересного она не могла представлять для Великого хана. Да, кровь в ней принадлежала великому воину, но она на него совсем не похожа. Только в определённые моменты, во взгляде и поведении Мелек менялось что-то ― сталь была в ней, была ее стержнем, но она все еще оставалась женщиной, а значит хрупкой и уязвимой. Женщиной, чье израненное сердце искало покой. Здесь же ей становилось лишь больнее.

― Мелексима, ― жестко начал Бат-хан, но Мелексима его перебила.

― Хотя бы позвольте уехать домой дня на три, ― взмолилась она. ― Это ― место, где я родилась, где я жила. Оно важно для меня, и я не могу просто так смириться с тем, что больше никогда его не увижу. В тот день я не хотела покидать его навсегда.

― Три дня? ― спросил Батый, словно и не слышал ее все это время. ― Неужели думаешь, что тебе этого хватит?

― Не знаю, ― честно ответила Мелексима. ― Но я хочу вновь там оказаться. Три дня ― а потом я вернусь сюда, и больше отлучки не попрошу до следующего праздника. Обещаю вам.

Батый смотрел на нее и смотрел. Она была так отчаянно слаба в своих порывах казаться сильной. Почти полгода улыбаться и делать вид, что все хорошо, и в один момент разбиться. Об него.

Она никогда не говорила того, в чем не была уверена. И все ее слова приходили в реальность, как по взмаху волшебной палочки. Не было случая, когда Мелексима бросалась словами просто так.

― Ты можешь ехать, ― наконец вынес он решение. Мелексима выдохнула. Она закрыла лицо руками и опустила голову, тихо что-то шепча. Потом быстро выпрямилась и в сверкающих от слез глазах Бат-хан увидел настоящую благодарность.

― Я благодарна вам, ― сказала она. ― Словами не выразить как.

Батый кивнул.

― С вашего позволения, я пойду собираться.

― Вечером через три дня ты должна быть снова здесь, ― жёстко произнёс хан. Мелексима кивнула. Хан встал и Мелек последовала его примеру. Внезапно она посмотрела на него так отчаянно, с такой невыносимой нежностью в черных глазах, что Батый содрогнулся. Одним своим взглядом эта девчонка могла диктовать свои условия, высказывать свои желания. Одним взглядом она ломала то, что Батый возводил годами ― ледяные стены вокруг себя.

― Вы сделали меня такой же, как они, ― внезапно сказала она. В ее голосе слышалась настоящая скорбь, но вместе с тем ― нечто, что распознать Батый не мог. ― Свободную девушку вы сделали рабой, влюбленной в вас. Я знаю, что это не правильно.

И, не дожидаясь ответа, Мелек поклонилась и стремительно вышла из шатра. Бат-хан сделал шаг за ней, но тут же отдернул себя. У них еще будет время. В конце концов, Мелексима дала слова вернуться, а эта черноглазая слов на ветер не бросала.

Мелексима уехала этим же вечером, ее отъезд вызвал большой всплеск сплетен и разговоров. Буяннавч была так испугана, что даже обещание Мелек вернуться через три дня ее не успокаивала. Девушке дали одного из самых сильных и выносливых коней, она попросила Жаргаля заботиться о ее Хулане ― это тоже было своеобразным обещанием вернуться. Монгол пообещал сделать все в лучшем виде, и Мелексима была ему благодарна. Провожать ее отправился Субэдэй, опасаясь нападения волков. Позже он зашел к Батыю и сказал, что Мелек и он расстались почти у самой деревни. Девушка добралась до дома быстро. Бату кивнул отчету полководца и приказал всем оставить его.

Лишь одно утешало его — наконец-то он узнал, что такое любить. Это чувство оказалось более глубоким и значимым, чем все, что он переживал прежде. Он чувствовал, что умирает. Но чтобы умереть, нужно прежде всего быть живым. И Батый мог этим вечером сказать, что, встретив любовь, он был живым.

========== Глава 7. Холод ==========

Мелексима вошла в пустой, холодный дом и плотнее запахнула теплый плащ.

― Помни, что у тебя всего три дня, ― произнёс Субэдэй, после того, как отвел коня Мелек в конюшню. ― Не советую испытывать терпения Великого хана.

― У меня не было таких намерений, ― растеряно ответила черноглазая. Она пробежала глазами по дому, по обстановке и с трудом узнавала его. Казалось, после ее исчезновения дом покинула сама жизнь, он опустел и теперь медленно умирал в одиночестве. У Мелек защемило сердце.

― Тебе в чем-то помочь? ― спросил Субэдэй, окидывая дом оценивающим взглядом. Он с трудом мог представить жизнь Ганбаатара здесь, великого воина в обычном русском доме. Мелексима покачала головой. Понимая, что девушка находится в какой-то прострации, Субэдэй продолжил. ― Наколоть дрова, может?

На самом деле, полководец не очень понимал, почему делает это. Мелексима была ему ровным счетом никем. Но, как и Буяннавч, он чувствовал некую ответственность за эту смелую бойкую пташку. Оставлять ее одну в этом холодном доме казалось неправильным.

― Дедушка всегда готовил дрова заранее, ― ответила Мелексима. ― Спасибо, но я справлюсь, ― она вздохнула. ― Это мое дело.

Субэдэй кивнул и вышел из дома. Было еще раннее утро, и темника хана, благо, никто не заметил. Субэдэй не хотел быть причиной проблем у Мелек, даже если она всего здесь на три дня.

Мелексима растеряно опустилась на холодную лавку. Она окинула комнату взглядом, не зная, чем заняться сначала. Казалось, она была так воодушевлена приездом сюда, но сейчас опускались руки глядя на холод, что царил здесь. Подумать только, она не была в родном доме почти полгода.

Эта мысль внезапно взбодрила. Девушка проскользнула в сарай и принесла несколько дров. Смутно вспомнив то, как дедушка укладывал дрова в печке, Мелексима повторила. Затопила печь и тепло, что полыхнула на нее, предал сил. И моральных, и физических.

Хозяйство ― в виде свиней, коров и прочей живности ― раньше было, однако после смерти жены Ганбаатар не стал вести хозяйство, да и Мелек было это не интересно. Скот был продан, денег у воина было достаточно, чтобы обеспечить вольную жизнь своей внучке и даже правнукам. Из всех оставались только лошади, но их видно не было: перед своим походом на могилу Мелексима их выпустила, и они, не дождавшись хозяйки, явно ушли в лес, искать какое-никакое пропитание. Мелек был почти стыдно. Ее дом погрузился в такую мертвую грязь, но при этом везде был хаос. Она не знала, за что хвататься, чтобы шаткая конструкция родного дома не рассыпалась подобно песку ― представителей этой семьи почти не было.

Мелек растопила печь и, несмотря на позднее время, начала убирать комнату. Дом делился на несколько частей: комнат для дедушки с бабушкой и то место, где раньше спала Мелексима со своей матерью. После смерти последней комната принадлежала одной Мелек.

Девушка заканчивает уборку уже глубокой ночью. В доме чисто и тепло. Мелексима меняет белье на постели и подстилки на лавочках, кладет в сарай. Находит чистую одежду и переодевается. Мелексима с удовольствием там сворачивается в теплой, знакомой кровати.

― Ну вот, ― говорит женщина с волосами теплого шоколадного оттенка, сажая на кровать пятилетнюю девочку. ― Пора спать.

― Я сегодня построила домик у реки, ― говорит девочка, улыбаясь. Женщина смотрит на нее с улыбкой. Она была уже не молодой, кое-где в волосах пробивались седые пряди. ― Домик из песка, глины, камешков и палочек.

― Я могу посмотреть?

― Завтра, когда взойдёт солнце, ― обещает Мелексима. Женщина довольно улыбнулась.

К ним подошел однорукий мужчина без левого глаза. Он потрепал девочку по голове. Тогда Ганбаатар не был глух, но поврежденные в бою уши постепенно переставали слышать. Через два года Великий воин оглохнет полностью.

― Спокойной ночи, ― говорит он сильным, раскатистым голосом. ― Как это будет по-монгольски?

Мелексима широко-широко улыбается.

― Goodnight, ― сказала она.

― Goodnight, ― в унисон произошли Ганбаатар и его жена Дэлбээ. Рядом с кроватью приместилась маленькая безликая куколка и букетик из полевых цветов.

***

Без Мелек было пусто. Странно. Непривычно. Казалось, что они проводили не так много времени вместе, но стоило девушке исчезнуть по-настоящему, как Батый ощутил настоящее одиночестве. Не было того ощущения контроля ситуации ― когда он мог лишь приказать, и Мелексима была явилась к нему. Бат-хан считал себя царем, более ― Богом, и знал, что все здесь ему подвластно. А потом появилась Мелексима. Сумасбродная, порывистая, горячая и искренняя. Среди красоты, Батыю не хватало именно этого ― живых человеческих эмоций.

Прошло два дня, и Батый смог оценить тот вклад, что вносила черноглазая в его размеренную жизнь.

Закрыть глаза. Заткнуть уши, крепко-крепко. Вспомнить те прикосновения. Вспомнить, как пальцы касались чужой кожи. Как внутри всё будто бы сжималось от ее запаха. Как те самые глаза смотрели глубоко в самую суть души. Как любимые руки сжимали сильные плечи. Великий хан жив. Великий хан чувствует. Он скучает, черт возьми. Не просто по воспоминаниям, а по самой девушке.

Батый не терял контроля над собой. Он знал, стоит хану расслабиться ― власть и сила ускользнет сквозь пальцы. Поэтому он просто ждал. Бату понимал, что ещё посмотрит в чьи-то глаза с любовью и ещё не раз прикоснется к любимому человеку. Все будет. Стоит только подождать. Остаться тут и набраться терпения. Не каждый кто приходит в его жизнь останется в ней надолго, но Батый нашел своего человека, и Мелек останется с ним на столько, на сколько ему захочется.

***

Два дня проходят за уборкой дома и перебиранием в вещей. Мелек было сложно ― она не знала, какие вещи из той жизни взять в ту, которой собиралась жить. Она разделяет вещи на две стопки ― то, что останется здесь, и то, что она возьмет с собой. Было не так уже и сложно, как ей казалось.

Вещи матери остаются в этом старом доме, как и почти все вещи быта, которые были в доме. Прялка, посуда ― с собой Мелексима берет одни единственные полотенце, которое бабушка вышивала сама. Прикасаясь к аккуратному узору, она прикрывает глаза. Подносит ткань к носу и глубоко вдыхает.

― Как красиво, ― говорит Мелексима, смотря на то, как из-под иголки в умелых бабушкиных руках появляется узор. Дэлбээ улыбается. ― Это будут цветы?

― Да, Мелексима, цветы. Я вышиваю гортензии, они очень красивые. Это были те цветы, которые подарил мне твой дедушка впервые.

― А сделай на следующем полотенце… ― Мелексима задумалась, и бабушка с улыбкой ждала решение внучки. ― Птиц! Вышей птиц!

Дэлбээ рассмеялась.

― А может, я научу тебя вышивать, маленькая всадница? ― рассмеялась женщина и, отложив шитье схватила внучку за талию и принялась щекотать. Мелексима радостно смеялась, а потом вывернулась и побежала к дедушке, который зашел в дом. Девочка в свои семь едва доходила ему до пояса. Она, смеясь, прячется за Ганбаатара.

Забирает почти все украшения бабушки и рассматривает вещи дедушки ― монгольская и русская одежда, один-единственный тяжёлый оберег. Ганбаатар не был суеверным, однако амулет был подарком его матери и бережно им хранился, даже если мужчина и не верил в мистические свойства вещицы. Его Мелексима спрятала на самое дно своей сумки ― Субэдэй сказал, что она может взять все, что посчитает нужным, и в случае чего должна прислать весточку, чтобы ей помогли с перевозкой вещей.

То, что не взяла с собой, Мелексима убрала в тяжелые сундуки. Она металась между желаниями взять как можно больше и не тянуть то, что одним видом причиняло боль воспоминаний.

Собственно, три дня ― много. В начала третьего Мелексима уже не знала, чем заняться. Она давала корм коню, когда посмотрела на небольшое поле, что располагалась рядом с лесом. Сейчас была весна, и поле уже начало «зеленеть» ― появлялись первые травинки, кое-где росли подснежники. Мелексима направилась прогуляться, чтобы хоть как-то скоротать время. Она не хотела возвращаться раньше срока, потом что…

Девушка с тоской обернулась на родной дом. Без родных он становился холодным и пустым, но все равно, это был ее дом, ее воспоминая, ее семья. Покинуть его сейчас казалось побегом, а бежать Мелексима не хотела. Хотелось, как можно дольше продлить время в холоде, который царил в доме, и тепле, которые дарил этот же дом.

― Разлилася разлилась речка быстрая,

Разлилася разлилась речка быстрая.

Серы камушки - это ж глазки мои, ― пела Дэлбээ, сидя на траве и плетя венок из ромашек. Мелексима сидела рядом и тоже пыталась собрать что-то из цветов, которые сама же и нарвала минут десять назад. Чуть дальше дедушка занимался подковами для лошадей ― несмотря на отсутствие одной руки, монгол по-прежнему делал многие дела, требующие физической силы. Ганбаатар был для маленькой внучки настоящим примером для подражания, примером силы воли и выносливости.

― У меня не получается, ― расстроенно кинула Мелексима, отбрасывая испорченный венок. Женщина замолчала и посмотрела на расстроенную внучку. Тепло улыбнулась и потрепала надутую девочку по волосам.

― Попробуй еще раз, ― сказала Дэлбээ, откладывая собственную работу. Она подсела ближе к черноглазой и взяла несколько цветов. ― Смотри еще раз, внимательно. Ты никогда не должна бросать то, что начала. Не получается ― возвращайся к началу, ищи ошибку, пробуй снова, но никогда не опускай руки. Ясно?

― Ясно, ― смиренно произнесла малышка.

― Серы камушки - это ж глазки мои.

Шелковая трава - это ж волос мой,

Шелковая трава - это ж волос мой.

А речная вода - это ж кровь моя, ― пропела Мелексима, останавливаясь в поле, смотря под то дерево, где сидели они с бабушкой. Это было просто невозможно. Девушка резко развернулась и практически побежала обратно в дом. Заперев дверь, она подлетела к кровати и, рухнув на нее, зарыдала. Едва ли не завыла, обливаясь слезами и громко рыдая.

Было физически больно от воспоминаний. Ими полнился каждый уголок этого дома, который в один момент стал таким ненавистным, одновременно оставаясь таким любимым. Мелексима плакала, не сдерживаясь себя, даже не пытаясь успокоиться. Она так долго была сильной, что теперь просто переломилась ― быстро и тихо, выпуская со слезами всю боль, обиду, любовь что таились в ее хрупком сердце. Это могло убить ее или, если она переживет, сделать еще сильнее.

Мелек нужен был выход. Пожалуй, вот причина, по которой она так рвалась домой ― тут никто не мог увидеть ее слабости, кроме знакомых вещей. Все, что копилось в девушке эти месяцы нашло выход, и Мелек стало легче.

Опустошённая, черноглазая засыпает.

***

Девчонка опаздывала. То есть, она просто не приехала в установленный срок. Буяннавч доложила об этом хану следующим утром. Немного взволнованная ― вдруг что-то случилось в дороге ― и испуганная ― вдруг не вернется совсем. Батый выслушал шаманку спокойно, он подозревал, что со своим вздорным характером черноглазая совершит нечто подобное ― намеренно опоздает или задержится еще на день. Ведь знает, что наказать ее не смогут. Поэтому хан просто приказывает Буяннавч не нервничать и дождаться девчонку, как приедет ― сразу отправить к нему.

Но Мелексима не появляется через час или два, уже ближе к обеду даже Хостоврул невзначай интересуется ― не съездить ли ему самому за Мелек. Батый удивляется такому беспокойству, но все еще придерживается мнения, что девушка просто играет на его терпении, зная о собственной неприкосновенности. Возможно, ей было просто сложно уехать из родного дома. Одним словом, Бат-хан не сильно переживал из-за отсутствия Мелек. Рано или поздно она появится.

На невеселую мысль он натыкается совершенно случайно. Мысли бродили где-то рядом с самовольной девчонкой, варьируясь от нее до плана очередного камнемета. Батый не зацепился за эту мысль в первую встречу с Мелек, не думал об этом все последующее время ― это было просто невозможно. Но хан не уставал напоминать себе о том, насколько люди двулики и насколько Мелексима целеустремленна в своих желаниях. Если бы она хотела быть свободной, то пошла бы на все ради этого.

И от чего она так упрямо не хотела становиться наложницей? Смело заявляла об этом не только его рабам, но и ему самому? Не крылось ли здесь что-то большое?

― Позовите шаманку, ― приказал хан стражникам. Один из них, низко поклонившись, тут же исчез. Батый отложил исписанную бумагу, с раздражением понимая, что вернутся к работе не получится. Буяннавч появляется быстро, и по ее взволнованному лицу Бату понял, что девушка еще не возвращалась.

― Великий хан, ― почтительно произносит женщина, поклонившись.

― Мелек еще не возвращалась? ― спросил он. Шаманка отрицательно мотнула головой.

― Еще нет, Великий хан. Возможно, случилось что-то, что ее задерживает.

Хан кивнул. Он не хотел задавать Буяннавч свой вопрос, но шаманка была единственной, кому Мелексима могла рассказать о таком.

― Буяннавч, ― начал Батый. ― До появление здесь, у Мелек был жених?

Шаманка удивленно глянула на хана, но тут же задумалась.

― Я, право, не знаю, ― аккуратно произнесла она, понимая, насколько может разозлить такой ответ Батыя. ― Я никогда такого не спрашивала, да и она не рассказывала. Мелексима, ― Буяннавч тяжело вздохнула, ― Довольно тяжело воспринимает темы личного плана: семья, женихи… Но, насколько мне известно, у нее нет никого.

Хан кивнул и отослал женщину обратно. Мелексима действительно тяжело воспринимала разговоры о родных людях, но Батый думал, что у них с шаманкой доверительные отношения. Если не матери и дочки, то точно двух подруг. Чтож, видимо, он ошибся, и Мелек, которую Буяннавч любила так искренне, не отвечала точно такой же любовью. Девушка сумела очаровывать каждого в этом месте, но ее не очаровал никто.

Кроме него.

― Великий хан, придет ваша истинная любовь, и она будет вам верна.

― Бокка подчеркивает знатное происхождение женщины. Ты достойна носить его.

― Я на тех девиц, единственная мечта которой стать наложницами, не похожа. Не равняйте нас.

― Да будет Цаган Сар счастливым для вас, Великий хан. Пошлет вам Великий Тенгри здоровья и побед.

― Представьте, как все плохое уходит, поднимается в высь далеко от вас. А все ваши победы и завоевания оседают под землей у вас под ногами, что сопровождать вас все время.

― Свободную девушку вы сделали рабой, влюбленной в вас.

Никто не знает, каково это, быть плохим человеком. Быть печальным человеком, скрываясь за холодом черных глаз. Никто не знает, каково это, когда тебя ненавидят. Когда тебе суждено говорить только ложь. … Если тают черные глаза ― значит, душа все еще жива.

Хочется рычать. Эта девчонка и не подозревает, что делает с Великим ханом. В прошлый раз, когда она была здесь, она точно так же, по инерции дотрагивалась до стен, гладила обивку полов. Маленькая глупая девочка, всюду оставляла свой аромат, не понимая, не осознавая, кого обрекает на мучения ― каждое мгновение ощущать ее запах после того, как уйдет.

В ее взгляде нет ни капли притворства или наигранности. Мелексима наивна и чиста, как ребенок, которым и является. Все, что она делает полно искренности. Она делает то, что велит ее сердце, чего требует душа и тело…

Батыю кажется, что она — наказание за все его грехи. Потому что судьба, магия и природа явно поиздевались над ним, послав эту своенравную девчонку.

***

Мелек просыпается медленно, глаза болят и все тело затекло, словно она вовсе не спала. Девушка осматривается, стараясь понять где она, потому что не может сразу вспомнить произошедшее. События вчерашнего дня восстанавливаются не сразу, словно нехотя, но после Мелексима понимает, что лучше бы она вовсе не вспоминала.

― Ой, дура, ты, Мелексима, дура! ― стонет девушка в подушку. Она должна была вернуться еще вчера вечером, а не сегодня, когда за окном весело светит весеннее солнце. Мелексима не знает, ждать ли вечера, или отправляется прямо сейчас, в любом случае ― Батый будет в ярости.

Девушка решает не злить его еще больше, поэтому быстро собирается все вещи, которые приготовила заранее и грузит их на лошадь. Убирает вещи в сундуках в дальний угол комнаты, накрывает старой простыней белого цвета. Закрывает все окна, зашторивает их и выходит из дома, закрывая дверь на все возможные замки.

Прибывает на место она довольно быстро. Конечно, гнала лошадь не щадя ее, но уже явно понимая, что выговор ей будет строгий. Она даже представлять не хочет, с ней могут сделать. Напоминает себе о собственной неприкосновенности, но не может перестать дрожать.

Когда ―взволнованная и испуганная ― Мелексима влетает в шатер Буяннавч, та мечется между желанием ударить девушку и обнять ее.

― Не говори мне ничего! ― говорит Мелексима. ― Я знаю, я опоздала, ― начинает оправдываться черноглазая, переодевая дорожное платье. Поднимает трясущиеся руки, расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, с первого раза не удается, но она побеждает, ― Я знаю, что хан в ярости, но я не виновата! Точнее, не совсем… ― принимается за борьбу со следующей пуговицей, затем опускается все ниже и ниже.

― Он просил сразу же тебе прийти, ― говорит Буяннавч. Мелексима дрожит от такого, насколько холодно прозвучал голос шаманки. Девушка торопливо стягивает одежду и берет другую, чистую. Светло-голубое платья легко облегает ее фигурку, и Буяннавч не может отрицать, как красиво выглядит Мелексима в монгольской одежде.

― Буяннавч, хоть ты не злись! ― взмолилась Мелексима. Шаманка тяжело вздохнула и помогла девушке с платьем; Мелексима приняла это как молчаливое прощение.

― Беги к хану, ― говорит шаманка. Мелексима кивает и, подобрав платье, буквально бежит в сторону ханского шатра. Она стрелой проносится мимо монголов, которые провожают ее удивленным взглядом. Не все знали, что черноглазая уехала с обещанием вернуться через определённый срок, и не каждый знал, что она опоздала.

У самого шатра Мелек наткнулась на Жаргаля и Хостоврула ― тоже в буквальном смысле. Монгол поддержал девушку, потому что та от внезапного столкновения запуталась в собственном платье и едва не упала.

― Мелексима, ― произнёс Хостоврул, и девушка не могла расшифровать что тут заложено. Они были удивлены? Вероятно, да. Черноволосая выпрямились, и Хостоврул отпустил ее.

― Великий хан велел тебе вернуться еще вчера вечером, ― говорит Жаргал своим тихим, угрожающим голосом.

― Я знаю! ― едва ли взвыла черноглазая. ― Я опоздала случайно. Он злится?

Но Хостоврул и Жаргал ей не ответили. Из шатра появился третий монгол и, посмотрев на девушку, почтительно сказал:

― Великий хан желает вас видеть.

Мелексима глубоко вдохнула. Поправив лежащие на плечах волосы, она вошла внутрь, неуверенно и опасливо, уловив еле слышные слова Жаргаля на русском:

― Перед смертью не надышишься.

Девушка вздрогнула и, пройдя чуть дальше, остановилась посреди комнаты.

― Великий хан, ― произнесла она. Голос сорвался, и Мелек прокляла себя за это. Она поклонилась, опустив глаза в пол, и решила остаться в таком положение до того, как Батый заговорит первым. В конце концов, она и вправду чувствовала себя виноватой, может, это смягчит его гнев?

― Мелексима, ― говорит Батый. Мелек вздрагивает; она не могла понять, был ли хан зол или нет, но головы так и не поняла. Он не спешил подходить к ней, давая Мелек возможность вслушаться в собственное сердцебиение. Через пару секунд послышалось легкое шуршание одежду ― Бату встал и приблизился к склонившейся в поклоне девушке. Хан двигался бесшумно, позволяя чужому сердцу трепетать подобно крыльям колибри.

Он остановился ровно напротив черноволосой. Девушка выпрямилась, попыталась расслабить напряженные плечи, но так и не смогла. Выпрямившись, она словно застыла ровной тетивой, по-прежнему опасаясь поднять глаза. Батый ничего не говорил, Мелексима молчала тоже. Хотя, возможно, стоило начать объясняться, но язык онемел, да и черноглазая не была уверена, что своими оправданиями не ухудшит ситуацию еще больше.

Пальцы легли ей на подбородок. Мелек мелким вздрогнула, когда пальцы с уверенностью потянули голову вверх, заставляя смотреть прямо на мужчину перед ней. Она вдохнула поглубже и словно в холодную воду бросилась ― все-таки подняла взгляд. Черное против черного. И внезапно стало спокойнее. Возможно, от того, насколько спокойным казался Батый, благодаря пальцам, что аккуратно скользнули по подбородку, очерчивая его. Приятное прикосновение расслабляло, но Мелексима не могла позволить себе забыть, рядом с кем она сейчас находится.

― Если вы позволите… ― начала она отчего-то шепотом. ― Я могу все объяснить.

Помимо красоты, она обладала тем, что притягивало к себе больше, чем внешняя привлекательность — добрым сердцем, умением помочь другим в их бедах и скромностью, не лишённой веселья. С упертым нравом и целеустремленностью, Мелек превращалась в идеальную женщину.

― Объясняй, ― разрешил хан.

― Я просто… ― Мелек запнулась, понимая, как глупо выглядит ее оправдание. ― Я просто заснула, случайно. Проснулась только сегодня днем и сразу приехала.

От собственной глупости Мелек бросило в краску, и она снова опустила бы голову, если Бат-хан не продолжал крепко держать ее. От неожиданности, будто в испуге распахиваются ее бездонные черные глаза, взмывают вверх длинные ресницы, приоткрываются пухлые покрасневшие губы. Она явно закусывала их пару минут назад, нервничая и не решаясь стучать. Батый задерживает на них свой взгляд.

― Простите меня, ― сказала она. ― Я бы никогда вас не ослушалась, Великий хан.

Это было не совсем правда. Мелексима сначала делала, а уже потом думала о последствиях. Как ее стычка с той девчонкой, как ее поцелуй во время праздника. Она просто делала то, считала правильным, то, что она хотела считать правильным. По сути, не идя против прямых приказов, она умудрялась нарушать спокойную и размеренную жизнь не только хана, и других людей.

― Когда ты уезжала, ― сказал Батый. ― Ты помнишь, что ты мне сказала?

― Вы сделали меня такой же, как они, ― внезапно сказала она. В ее голосе слышалась настоящая скорбь, но вместе с тем ― нечто, что распознать Батый не мог. ― Свободную девушку вы сделали рабой, влюбленной в вас. Я знаю, что это неправильно.

― Я знаю, что это неправильно, ― повторила Мелексима. За это просить прощения она не собиралась, как и за поцелуй в вечер Цаган Сар. Это были ее чувства, а за них она не намерена была приносить извинения. ― Я знаю, что в этом месте нет любви. Есть наложницы, война, интриги, ― она вздохнула и смотрела уверенно, твердо. Тот взгляд, который Батый так в ней привлекал. ― Но я все равно этосказала. И за это вы меня наказать не можете ― за мои чувства к вам.

Теперь Батый понял, что не разглядел в тот вечер в глазах Мелек ― теплую, искреннюю любовь к нему. Да и чего можно было ожидать от влюблённой женщины с таким искренним весёлым характером, как у Мелек? Она резко поднимает глаза, Батый видит, как в них вспыхивают маленькие озорные искорки. Она прищуривается так, что в уголках глаз появляются крошечные еле заметные морщинки.

Мелексима смотрит на Бату серьезно, будто видит его насквозь, и хан ловит себя на мысли, что ему хочется спрятаться от этого хвойного взгляда, чтобы она не смогла залезть ему в душу, в сердце…

Батый пытается справиться с желанием схватить ее, прижать к себе, задушить в объятиях. Мелек заглядывает в глаза, улыбается уголком губ. Бату боится, что она догадывается, что с ним происходит. Пытаясь справиться с сердцем, мужчина дышит как можно ровнее. Не выдерживаю, свободной рукой Батый хватает ее за горло, упиваюсь тем, как в испуге распахиваются ее глаза. Пристально наблюдает за реакцией зрачков.

Батый прижимает Мелек к себе, так сильно, что слышно, как она тихонько ойкает, хватка немного ослабевает. Снова отстраняя ее, хан берет лицо в ладони, Мелек смотрит на него затуманенным взглядом. Он долго смотрю в черные бездны, прежде чем нырнуть в них с головой. Хан мысленно приказывает ей сопротивляться, оттолкнуть его, бежать, пока есть возможность. Но сам понимают, что уже не в силах ее отпустить. Бат-хан сокращает расстояние между их лицами и накрывает ее губы своими, проклиная себя за слабость и за то, что совсем потерял голову.

Она покорно и доверчиво приоткрывает губы, нежно отвечая на поцелуй. Остатки здравого смысла разлетаются на куски, когда мужчина ощущает ее легкий стон губами. Вжимает ее в себя. Моя… Моя…

Мелексима прижимается сильнее, совершенно не сопротивляясь. Сухие твёрдые губы оставляют жгучие поцелуи на покусанных девичьих губах, а сильные руки прижимают очаровательное создание еще ближе. Мелексима тонкие пальцы вплетает в черные, как смоль, волосы хана, ощущая, что происходящее, на самом деле, правильно.

Хан оказался не жестоким правителем, а просто мужчиной, которого полюбила девушка и который полюбил ее: не как наложницу, красивое развлечение, а как девушку, равную ему. Мелексима не ищет в себе сил дышать глубоко – дыхание давно сбито к чертям.

― Ты здесь Мелексима, ― произносит он вкрадчивым шепотом. ― И ты моя женщина. Станешь ею.

========== Глава 8. Женщина хана ==========

русская речь - курсив

― То есть он просто сказал, что ты его женщина? И все? Он опустил тебя?

Мелексима, судорожно метаясь от одного конца шатра Буяннавч в другой, кивнула, заламывая пальцы. Она мало понимала хана, а то, что произошло вчера вечером вообще было за гранью ее понимания. Чего она ожидала? Становление наложницы ― теперь уже не просто в насмешках, а и в положение. Однако после поцелуя хан пригласил ее отобедать с ним и после отпустил обратно.

Мелек не знала, что и подумать. Всю ночь она не могла заснуть, а утром, едва Буяннавч проснулась, тут же начала трещать об этом. Шаманку данное развитие событий удивило.

― И что теперь будешь делать? ― спросила женщина, с интересом глядя на девушку. Черноглазая посмотрела на Буяннавч.

― Повешусь.

― Мелек!

― Ладно-ладно, ― Мелек всплеснула руками и села напротив шаманки. К завтраку она так и не притронулась. Буяннавч неодобрительно глянула на подопечную, которая, кажется, уже выходила из-под ее опеки.

― Ты бы поела.

― Не хочу, ― Мелексима мотнула головой. Она скрестила ноги и внимательно стала смотреть на шаманку, словно надеясь, что та сможет сказать ей ответ. Однако у Буяннавч его не было.

В шатер робко впорхнула субтильная светловолосая девчушка лет пятнадцати. Возможно, ей было больше, однако выглядела она хоть и опрятно, но была через чур худой. Ее светлые кудрявые волосы были уложены в простую, но красивую прическу на затылке. Она скромно поклонилась.

― Госпожа Мелексима, ― произнесла она. Мелексима с Буяннавч переглянулись, и черноволосая кивнула, потому что этот запуганный ребенок вряд ли стала говорить без разрешения. ― Великий хан велел выделить вам отдельный шатер.

― Мне? ― переспросила Мелек, ощущая себя полной дурой. Буяннавч иронично усмехнулась. Верно, не все же девушке ютится на жесткой постели в ее шатре.

Шатры в Золотой Орде были двух типов: разборные и неразборные. Основу первых составляли решетчатые щиты стен (6–8 щитов и больше) и специально выгнутые тонкие прутья крыши, которые упирались в центральный деревянный круг, служивший дымовым отверстием. В зависимости от богатства и знатности владельца юрта покрывалась черным или белым войлоком, иногда украшенным яркими аппликациями. Средний диаметр такого жилища 5–6 м. Это было жилище бедных и средних слоев населения, оно быстро разбиралось и легко перевозилось на верблюде или лошади.

Неразборные шатры, как правило, принадлежали степной аристократии, так как для их снятия со специальной повозки и установки на выбранном месте требовались усилия многих слуг или рабов. Мелексима получила один из таких, и Буяннавч, которая направилась смотреть новый шатер вместе с черноглазой, с иронией отметила то, насколько тот был близок в шатру самого хана. Это было еще одним показателем его расположенности к Мелек.

Шатер был большой и да ― Мелексима была в восторге.

Дверной проем, завешенный или ковром, был обращен в южную сторону. Это не только позволяло хорошо освещать жилище большую часть дня солнечными лучами, но и использовать его как солнечные часы, отмечая время по свету из отверстия в крыше. Напротив двери у северной стены располагалось место и постель хозяйки, а рядом с ним обычно усаживались почетные гости. В таких шатрах, традиционно, справа от входа у восточной стены находилась женская половина, а напротив нее, у западной, — мужская. Но все это великолепие было отдано в пользование одной Мелек. В центре на земле находился из камней очаг, где на специальном железном треножнике устанавливался котел для варки пищи.

― Так же Великий хан распорядился отдать вам в усложнение несколько девушек, ― все таким же голосом сообщила девчушка. Мелек попыталась напрячь память, но имя девушки не вспомнилось ― возможно, черноглазая просто не общалась с ней до этого, либо элементарно забыла имя. Она мало волновалась жизнью остальных невольниц и их лица сливались для нее в одну пеструю массу.

Мелек потерла переносицу. Она не понимала такого подарка от Батыя, кроме того, ей вовсе не хотелось иметь служанок. Мелексима не была белоручкой, и порой выполнять какие-то домашние обязанности ей нравилось. Помогало отвлечься от грустных мыслей.

Но она еще раз посмотрела на робкую блондинку и спросила:

― Как тебя зовут?

― Алтантуяа, ― робко сказала девушка. Ее имя означало «золотой луч». Мелек решила, что оно ей подходит.

― Хорошо, тогда ты будешь в моих… служанках, ― последнее слово Мелексима тяжело выдохнула. Она все еще была против этой мысли, но было бы глупо разбрасывать щедростью Бату. Она, конечно, могла попросить его отказаться от этой затеи, но решила поддерживать видимость знатной женщины.

Мелек была куда проще в характере, чем здешние представительницы знати. Несмотря на суровые законы степи, женщины, по мнение Мелек, были излишни изнежены. Сама Мелексима хоть и была любимой внучкой и единственной радостью, воспитывалась в относительной строгости. Ганбаатар был против того, чтобы баловать внучку, поэтому девушка умела ездить верхом, разве что с оружием плохо обращалась ― этому ее научить не успели.

― Найди тогда Хостоврула и попроси найти мне кого-нибудь, ― сказала Мелек. ― Еще двух или трех девушек.

Алтантуяа судорожно кивнула, и выскользнула из шатра. Мелексима оглянула большое пространство, которое теперь принадлежало ей, и обошла шатер по кругу. Надо было приказать принести ее вещи, особенно те, которые она привезла из дома. Буяннавч, однако, уже об этом распорядилась и вещи были быстро перенесены в новую обитель девушки. Через пару часов в шатер зашли несколько девушка разного возраста, телосложения. Две из них были похожи как две капли воды ― красивые шатенки с прямыми волосами, прямоволосая высокая блондинка и среднего роста пухленькая брюнетка. Они встали в ряд, и следом за ним зашел Хостоврул.

― Мелексима, ― монгол кивнул в знак приветствии.

― Здравствуй, ― ответила девушка. ― Это мои будущие служанки? Я просила двух или еще одну.

― Это ― надежные и умелые девушки, ― сказала Хостоврул. ― Выбирай, какие понравятся.

Мелек нравилось то, как просто Хостоврул с ней разговаривал ― без особого поклонения, но с явной толикой уважения. Такого отношений Мелексима ждала к себе и старалась давать сама. Проще говоря, один из близких к Батыю людей ей нравился.

Девушка окинула еще раз каждую из них взглядом. Потом кивнула на близняшек.

― Вот они. Их возьму.

Хостоврул кивнул и отослал двух других. Близняшки переглянулись между собой. Это были две девушки примерно схожей внешности ― красивые, с каштановыми волосами теплого оттенка, карими глазами. Единственным различием было то, что у первой они были прямыми, у второй ― кудрявыми. Черты их лица были мягкими и плавными.

Старшую девушку звали Сарнай, «роза», а ее младшую сестру ― Цэрэн, «долгоживущая». На проверку они оказались храбрыми, решительными и полными энтузиазма. С робкой блондинкой Алтантуяа отношения пришлось налаживать немного дольше ― как выяснилось, ранее она была в усложнение у какой-то знатной женщины, которая не была скупа на наказания. От Мелек девушка ожидала тоже побоев и грубости, однако черноволосая приятно ее удивила. Присутствие Сарнай и Цэрэн так же помогало Алтантуяа чувствовать себя увереннее, и скоро троица вполне тепло и дружески относилась к Мелек.

Когда Мелексима поняла, что боязнь вызвана по большей степени слухами, которые описывали внучку Ганбаатара хладнокровной, жёсткой и расчетливой стервой, ей было больше смешно.

Основная задача девушек была помогать Мелек мыться, накрывать ей стол, выполнять ее какие-то мелкие поручения. Собственно, девушка не понимала, к чему такое внимание к тем вещам, которые она могла сделать и сама, но после отселения от Буяннавч ей была в радость хоть какие-та компания.

Мелексима от скуки занялась мелкими увлечениями, которыми занимались и другие женщины. Сарнай ― которая была старше сестры и Алтантуяа, но примерно на год младше самой Мелек ― научила ту вышивать, и Мелек взялась за это дело с увлечением. Потом она переключилась на орнаментально-прикладное искусство, в котором ей помогала Алтантуяа, оказавшаяся очень талантливой. По вечерам Цэрэн веселила ее ярким фольклором и песнями.

От хана по-прежнему не было никаких вестей. Казалось, он совсем забыл о существование Мелек. Изредка Хостоврул приносил ей маленькие подарки от Батыя, но хан больше не искал с ней встречи, и Мелек решила не навязываться. Хотя ее женская гордость была неумолима сломлена, Мелексима пыталась существовать дальше. В томительном ожидании прошел еще один месяц. Орда менялась в угоду погоде, и вскоре Мелек покидала ее все чаще и чаще. Хулан ― любимый подарок ― еще не был готов к тому, чтобы на нем ездили, поэтому Мелексима просто водила его под уздечку, уходя недалеко в лес. Изредка она ездила верхом на другой лошади, могла уезжать очень далеко ― но неизменно возвращалась. Порой такие прогулки занимали целый день, а поскольку о своих решения черноволосая не отчитывалась, иногда это поднимало небольшие волнения. Субэдэй, зашедший после завтрака обсудить что-то с черноглазой, не обнаружил ее и был в ярости, что никто из служанок не смог ответить на вопрос, где она была.

Однако, Батый волнение не разделил. Он знал, что девушке некуда было идти ― он помнил, какой она вернулась из дому. Поэтому, когда Мелексима вернулась тем же вечером, Бату даже не вызвал ее, чтобы отчитать, чем немало удивил своего полководца и Жаргаля с Хостоврулом. Однако последний все-таки настоял, чтобы девушка, даже если не лично, то хотя бы через прислужниц сообщала о том, куда собирается.

В тот день Мелексима вновь прогуливалась с Хуланом недалеко от Орды. Конь пощипывал свежую зеленую траву, а Мелексима стояла рядом, иногда бездумно поглаживая коня по сильной спине. Эти прогулки нужны были не только для того, чтобы конь в будущем ей доверял, но и чтобы Мелек могла побыть в тишине. Конечно, к ней никто больно не приставал, но постоянное ощущение чужого присутствия ей не могло нравится. Даже если девушек не было рядом, черноволосая знала, что они появятся по щелчку пальцев. Это… напрягало. А их «Госпожа Мелексима» вообще доводило до нервного тика.

― Ну, не привыкла я к тому отношению, ― сказала Мелек вслух, привлекая внимание коня. ― А их еще не переучишь. Заладили «мы должны к вам обращаться только так» и не слышит, что я им говорю.

Мелек тяжело вздохнула и положила голову на спину коня. Хулан извернул голову, словно стараясь подбодрить свою хозяйку, но свежая листва заняла его больше.

― Госпожа Мелек, ― снова раздалось со стороны. Девушка лениво приподняла голову и увидела спешащую к ней Сарнай. Сарнай находилась у Мелек в фаворе, потому что они были схожи по возрасту, и втолковать ей что-то, что противоречило общим правилом, но нравилось самой черноглазой было легче, чем пугливым младшим. К примеру, Сарнай уже перешла с «Госпожи Мелексима» на «Госпожа Мелек», и Мелек надеялась, что вскоре они перейдут на простое обращение по имени, если даже и наедине.

― Сарай. Что-то случилось?

― Шаманка Буяннавч пришла, ― сообщила девушка. ― Принесла какие-то ткани, чтобы вы посмотрели.

― Какие ткани? ― не поняла Мелексима, беря Хулана под уздцы и ведя обратно в конюшню. Но Сарай лишь пожала плечами.

― Мне неизвестно. Велели только вас позвать.

Когда Мелексима зашла в своей шатер, то первым делом заметила растерянное выражение лица шаманки, а уж потом ткани. Они были разного цвета, но все ― как одна красивые, сверкающие золотом.

― Здравствуй, Буяннавч, ― поздоровалась Мелексима. ― К чему это? Я должна выбрать ткань на платье?

Буяннавч посмотрела на девушку удивленно. Создавалось ощущение, что шаманка пришла узнать что-то, а не отвечать на вопросы.

― Мелек, это… ― шаманка растерянно глянула на отрезки тканей, потом снова на девушку. ― Тебе не… Ты не знаешь?

― Не знаю чего?

Близняшки и Алтантуяа тоже выглядели удивленными. Шаманка посмотрела на Мелек и сказала почти на одном дыхание.

― Мелек, мне велел подготовить твой свадебный наряд.

Мелексима подумала, что ослышалась. Она смотрела на Буяннавч, ожидая кого-то продолжения, в котором окажется, что замуж выходит не она. Потом черноглазая повторила слова про себя, перевела на русский, прошептала вслух, но все равно выходило, что Буяннавч должна подготовить ее свадебный наряд. На ее свадьбу.

Видимо, в глазах Мелек что-то промелькнула, потому что Буяннавч одним властным движением отослала девушек прочь. Она быстро подошла и сжала руки на плечах черноглазой.

― Мелек… ты что, не знала?

― О чем? ― широкая улыбка расползлась по красивому лицу. ― О том, что я выхожу замуж? Нет, не знала.

Мелек затрясло, и она громко рассмеялась. Буяннавч растеряно отступила, и черноглазая, продолжаясь заходиться в истерическом смехе, опустилась на пол. Закрыв лицо руками, она смеялась, но уже немного тише. Ее раздирал приступ отчаянья и веселья одновременно ― Батый выдает ее замуж? Решил избавить от той, кого он назвал своей женщиной?

Видимо, Мелексима озвучила свои мысли вслух, или Буяннавч смутила ее истерика, но шаманка пояснила.

― Мелек, Бат-хан женится на тебе. Разве это не то, чего ты хотела?

Мелексима резко отняла руку от лица и вскинула голову. В ее глазах было написано одновременно и удивление, и капля испуга.

― Батый женится на мне?

Шаманка кивнула, и тут же удивилась, заметив, как преобразились черты лица девушки с именем «ангельский образ». Они заострились, становясь более хищными и четкими, а в черных глазах мелькнула настоящая злость. Девушка вскочила и словно птица вылетела из шатра ― быстро и неотвратимо. Буяннавч в испуге хотела было бежать за ней, но она знала, что Мелек нельзя отговорить от того, что она задумала. Если эта чертовка решила получить ответы от самого хана, она их получит.

***

Мелек останавливают у самого шатра Батыя:

― Простите, Госпожа, ― говорит стражник, явно испуганный тем, что не дает ей пройти. ― Но Великий Хан велел его не беспокоить.

Мелексима хочет рыкнуть, что если он принимает подобные решения, то пусть будет готов давать ей ответы.

― Хорошо, ― говорит Мелексима, но все равно входит в шатер. Стража не успевает ее остановить, да и откровенно боятся к ней прикасаться. Поэтому монголы решают остаться на местах, надеясь, что им не прилетит за их невнимательность. Да и девчонка сама пробежала!

Батый поднимает на Мелек взгляд, отрываясь от исписанных свитков. Девушка быстро кланяется, и также быстро выпрямляется. Ее волосы забавно взлетают вверх-вниз от этих действий.

― Великий хан, ― говорит Мелексима, и Батый уже по одному голосу понимает, что о предстоящей свадьбе ей уже сообщили.

― Мелексима, ― в приветствии говорит Бат-хан. ― У тебя что-то случилось?

Сдержанный тон немного остужает пыл черноглазой, однако запал вовсе не пропал. Мелексима еще была охвачена чувствами ― от раздражения, что ей не сказали сразу до…, впрочем, об этом она старалась не думать.

― Вы решили жениться на мне, ― сразу говорит девушка. Потом она замолчала, будто бы ей отчаянно не хватало воздуха.

― А ты против? ― спрашивает Батый, указывая на место рядом с собой, даже не напротив. Мелек, пусть и была человеком эмоциональным, понимает, что пренебрегать таким приглашение грубо и даже опасно. Поэтому девушка, в своей излюбленной манере подобрав подол платья, легко взбирается на этот пьедестал и садится рядом. Смотрит на Бату ― черное против черного. ― Буяннавч поведала о том, как ты злилась после стычки с той девчонкой.

Мелексима открыла было рот, чтобы что-то возразить, но таких слов не нашло, и она молчала. Ну, Буяннавч! Сама говорила держать в тайне ее слова, а сама все рассказала хану. Ну, это ли не предательство!

― Так все дело в том, что я не хочу становится наложницей? ― спросила Мелексима, и Бату уловил в ее голосе горечь. ― Только ради этого свадьба? Но и так я не согласна.

― Если бы я хотел, чтобы ты была наложницей, ты бы ею была, ― жестко прервал девушку Батый. Мелексима вздрогнула. Хан заметил и это. Мужчина провел пальцами от виска девушки до подбородка, очерчивая красивые черты лица. ― Если тебе и так не нравится, то чего ты хочешь, Мелексима?

Девушка посмотрела на хана. Черные глаза слезились. Они сидели слишком близко.

― Чтобы вы любили меня.

Просить такого человека о любви ― слишком. Такие, как Батый, никого не любят. Они умеют сражаться, умеют побеждать, но чувства для них остаются неизведанными. Женщина ―красивое украшение и приятное развлечение. С женщиной можно поступать как хочется, она может прийти и уйти, может слушать, когда надо, поддержать, когда надо, их можно менять, когда угодно. Но люди, в руках которые власть, любить не могут.

Мелек это знала.

― А если я смогу тебя полюбить? ― спросил Бату, внимательно глядя в ставшее родным лицо. Где-то в глазах Мелек, помимо любви к нему, которая была очевидна, промелькнула надежда. Крохотная, ничтожная надежда на счастье, на то, что ее чувствами не играют. ― Тогда ты согласишься стать моей?

― В моем согласие уже нет нужды, ― сказала черноглазая. ― Я уже твоя.

И тут Мелексима неожиданно обвила руками его шею и сладко поцеловала в губы, а затем резко отпрянула, как бы испугавшись своего безумного порыва. Батый заглянул в ее лицо с любопытством и нетерпением. Сейчас он ощущал сильное волнение. Сердце тревожно стучало, но он старался не подавать виду, старался подавить в себе этот нарастающий, пугающий и незнакомый трепет.

― Тогда почему новость о свадьбе тебе так претит?

Мелексима истерично хмыкнула. В попытки успокоиться, она прикусила костяшку пальца.

― Когда Буяннавч сказала об этом, ― начала она. ― Я сначала подумала, что речь идет не о… тебе. Подумала, что ты решил выдать меня за кого-то, чтобы избавиться от меня. А когда Буяннавч сказала, что ты женишься на мне… это было удивительно.

Мелек немного опасливо, неуверенно откинулась головой на грудь Батыя, смотря на него снизу-вверх. Хан не стал возражать, лишь взирал на девушку с молчаливым предложением продолжать. Но Мелек больше нечего было сказать. Ей никуда было идти ― это знали и он, и она.

― Тебя так удивляет, что я могу захотеть женится на тебе? ― спросил Батый. Мелек смущенно улыбнулась она и сжала его руку, слишком выразительно для того чтоб он не понял такого пожатия

― Если честно ― да. Но я приятно удивлена.

Батый изобразил на своем лице насмешливую и безразличную улыбку.

— Не пытайся проникнуть мне в сердце.

— Кажется, поздно, ― Мелексима пожала плечами, но из-за ее положения движения было неловким.

Батый промолчал. В порыве сильных и внезапных чувств, будучи уже не в силах бороться с собой, он заключил Мелек в объятья. Кровь его кипела, тело била дрожь, нервы были возбуждены, и он вернул ей недавний поцелуй.

С плохо скрываемым желанием прикоснулся губами к ее шее. Прикоснулся с той особенной наглостью, которая открывала ему многие двери. Мелек трепетала в его объятьях, едва скрывая сильное желание, а импровизированное сопротивление распаляло ее еще сильнее. Бату легко подхватил ее и перенес на кровать, где она продолжила кокетливо сопротивляться для виду и изящно изворачиваться от его беспорядочных грубых поцелуев и прикосновений.

12 месяцев спустя

После весны наступило лето, потом ― осень и вот землю снова покрыл снег. Золотая Орда ширилась и увеличивала количества орудий и воинов, а в сердце хана по-прежнему была только одна женщина ― его супруга. С Мелек не было скучно, Батый с ней не уставал. Она была умна и красива, и с каждым годом, превращаясь из еще юной девушки в более зрелую женщину, она только хорошела. И все равно детская непосредственность заставляло видеть в Мелек всю ту же юную задорную девушку.

Осенью ее Хулан был впервые под седлом, и конечно, Мелексима попросила Бату сопровождать ее на конной прогулкой. А когда супруга о чем-то просила, даже Великий хан не мог ей отказать. Мелексима дарила радость каждому, кто находился рядом с ней ― Буяннавч, которая захворала в начале зимы, и пугала внучку Ганбаатара; служанкам, которые прониклись к черноглазой Госпоже искренней любовью; слуги хана ― вечно угрюмый и серьёзный Субэдэй, Хостоврул и Жаргал были расположены к Мелек не меньше, чем она к ним.

Но больше любви, конечно, получал и видел только Великий хан. Он был объектом ее любви, ее страстью и нежностью. Батый думал, что такая сильна любовь будет давить на него, но Мелексима была осторожна. Была рядом, когда он в ней нуждался, и даже в те мгновения, когда он был занят делами Орды, а Мелексима сидела рядом и занималась каким-то делом, она не была помехой. Рядом с ней ― возможно, мурлыкающая какую-то тихую песенку и изредка бросающая на него взгляд ― все становилось лучше и легче.

Других не было. И быть не могло.

Мелексима легко бежала по белому снегу, приподняв платья, а за ней пыталась угнаться Сарай. Для женщины в положение Мелек передвигалась необычайно быстро, и монголы едва успевали кланяться ей, пробежавшей мимо них в голубом платье с черными элементами.

― Госпожа, не бегите так, вы же беременны, ― выдохнула Сарай, когда они остановились напротив шатра хана. Стражники низко поклонились и не спешили поднимать глаза на хановскую супругу. Мелексима, быстро отдышавшись, откинула кудри на спину и, придав себе самый что ни на есть гордый вид, прошла внутрь.

В шатре воцарилась тишина. Мелексима глядело холодно, непроницаемым взглядом обвела присутствующих. Сидящие монголы тут же встали, поклонились. Но они были девушке вовсе не интересны ― около четырнадцати людей в русской одежде и не разукрашенными лицами привлекли ее внимание куда больше.

Она прошла и поклонилась.

― Великий хан, ― произнесла она. Она держала голову гордо, показывая всем, что перед ними непростая девчонка, а Госпожа, супруга Великого хана. Но тем не менее, чувствуя на себе пристальный взгляд черных глаз, она начинала невольно робеть. ― Простите мне мое опоздание.

Батый величественно кивнул ей. Русские непонимающе переглядывались между собой ― они не знали, кто такая Мелексима.

― Мелексима, ― сказал хан. Черноглазая не боялась ― перед всеми он ее отчитывать не будет, Батый уважал ее и никогда бы так не унизил. ― Рязанцы прислали дань. Посмотри, может тебе что-то приглянется.

Девушка развернулась и в абсолютной тишине ее украшения звякнули. Она подошла к русским. Впереди стоял крупный, немолодой мужчина. Он явно волновался, другие же испытывали совершенно разные чувства ― кто-то из них боялся (невысокий и лысый мужчина), кто-то казался старался незаинтересованным, кудрявый черноволосый юнец выглядел слишком уж высокомерным. Черты светловолосого красивого юноши показались Мелек смутно знакомыми, но она не стала заострять на них внимание больше, чем следовала.

Когда она подошла, тихо шурша одеждами, мужчина перед ней явно растерялся. Он не знал, кланяться ли Мелек или нет, да и кем она собственно была. Девушка оглядело которые сундуки и парой ловкой движений перебрала несколько монет в сундуках, высматривая украшения.

― Эта кто? ― услышала она шепот за спиной. Она слабо улыбнулась и посмотрела на хана.

― Понятия не имею, ― ответил другой мужской голос. ― Сестра, может дочь. Или жена.

Мелек сдержанно усмехнулась. Русскую речь поняла не одна она, но взгляд Хостоврула на Батыя она скорее угадала, чем увидела.

― Это ― наша Госпожа, Мелексима, супруга Великого хана, ― внезапно услышала она и посмотрела на Хостоврула. Монгол говорил на русском, и по взгляду Батыя она поняла, что представил он ее правильно. Она еще раз оглядела сундуки, словно не замечая этого движения, который отдал полный мужчина, по которому рязанцы ей поклонились. Кудрявый кланялся не очень низко и тут же выпрямился. Мелек решила, что он был царевичем или князем.

― Продолжайте, ― сказал Хостоврул, пока Мелексима изучала содержимое сундуков. Взгляд Батыя она чувствовала спиной.

― Князь Юрий просит принять, эти скромные дары, ― сказал боярин, и Хостоврул перевел это. Мелексима откинула крышку одного сундука и прикоснулась к темному меху. В основном, там был мех ― соболиный, лисий. Она посмотрела на хана, который вопросительно незаметно качнул головой. Возможно, напряженные рязанцы это и заметили, однако другие монголы вряд ли. Мелек знала своего супруга куда лучше, чем двенадцать месяцев назад.

― Это хочу, ― сказала она, кивая на сундук с мехами. Жаргал приблизился к ней, провожаемый еще более непонимающим взглядом резанцев и, осмотрев содержимое, остался довольным качеством меха.

― Бери, ― коротко разрешил хан. Мелек кивнула Сарай, и та понимающе склонила голову. Мелексима, посмотревшая на рязанцев еще раз, отошла от них и заняла свое место рядом с Батыем. Они обменялись одним им понятными взглядами. Только когда девушка опустилась на подушки рядом с супругом, сели и другие монголы, до этого стоявшие.

Жаргал, вернувшись на свое место рядом с Хостоврулом, обратился к русским, но монгольского они, естественно не поняли.

― Радуйтесь, ибо нашей Госпоже понравились ваши дары, ― перевел Хостоврул. Мелексима холодно усмехнулась. Светловолосый красавец смотрел на нее, словно силясь узнать, но одни из к нему ближайших незаметно толкнул его, и тот отвел взгляд. ― Поешьте.

К еде рязанцы так и не притронулись, явно боясь отравиться, но вот молока попробовали. Мелек усмехнулась на их тихие пересмешки. Батый кинул на нее вопросительный взгляд.

― Они говорят друг другу «Только не плюйтесь», для них молоко кислое, ― шепотом объяснил девушка, улыбаясь. Ей вкус уже приелся, и она не обращала внимание. ― Они не будут есть, бояться яда.

― Его там нет, ― заверил ее Батый.

Мелексима без особого удовольствия посмотрела на полный стол яств и решила, что Бату говорит правду ― монголы убивают в бою, а не травят исподтишка как трусы.

― А я бы поела, ― жалобно сказала Мелек, прикладывая руку к животу. ― Распорядишься?

Батый кивнул. Сарай, находившаяся рядом с госпожой почти неотлучно, поняла приказ и быстро исчезла. Бату не мог отказать беременной супруге ни в чем.

Прошло от силы пять минут, когда тот полный мужчина снова встал. Точнее, поднялся на колени над столом. Хостоврул переводил каждое его слово, а Мелек понимала и так.

― Великий хан, дозволь узнать: чего ты хочешь от рязанцев?

По чести сказать, Батыю перевод Хостоврула был не слишком нужен. Он знал русский достаточно хорошо, но видимо не хотел показывать этого перед самим руссами. Подобный вопрос явно был для Батыя не удивительным ― хан встал, и подошел к незваным гостям. Монголы тут же поднялись, Мелек, в ее особом положение, было разрешено сидеть, но девушка, с секунду подумав, встала и пошла за супругом. Остановившись около Хостоврула и Жаргаля, она переглянулись с верными монголами.

― Я ничего от вас не хотел, ― сказал Батый, ходя между руссами. Мелек осмелилась подняться по ступеням, оказываясь чуть ближе. Ее внимание привлекло нечто, закутанное в кучу одежды. Карие ― явно женские ― глаза испуганно метнулись вверх, посмотрев на Мелек, и тут же снова уставились в стол. Что здесь делает девушка? ― Я вас не звал, вы сами пришли. Но мне любопытно на вас посмотреть.

Хостоврул переводил. Пока Батый изучал пришлых, Мелек элегантно опустилась на край стола и протянула руку, просунув ее через платок и капюшон. Жаргал подался немного вперед, готовый в любой момент защитить свою Госпожу.

Девушка перевела лицо юницы к себе. Неизвестная мелким дрожала от холодных пальцев на своем лице. Мелек немного стянула шарф, рассматривая лицо ― немного круглое, молодое, большие карие глаза и пухлые розовые губки. Смотрела девушка на хановскую супругу как загнанный испуганный зверек. Но Мелексима не стала привлекать внимание и отвела руку, но Жаргал и Хостоврул поняли, что внимание Мелек владел не мужчина.

Она встала и снова спустилась вниз, как раз в тот момент, когда пальцы хана коснулись лица того самого светловолосого юноши.

― Рязань будет моим первым городом, ― внезапно сказал Батый, заставив Мелек вздрогнуть. Он быстро направился к карте, нарисованной на настоящем золоте, что была в его шатре. Мелексима вернулась на свое место, отдавая свое внимание принесенной еде. Есть хотелось ужасно, но Мелек не могла оторваться от такого развлечения. ― Вашей земле нужен хозяин, ― хан повернулся. Все русские напряженно слушали его, не прикасаясь к еде.

― Ешьте, ― сказал хан. ― Кто будет стоять передо мной на коленях, тот будет хорошо кушать.

Мелексима глянула на Батыя снизу-вверх. Интересно, к ней это тоже относится? То, что было сказано следом показалось Мелек галлюцинацией или сном. Хостоврул, она была уверена, тоже. Девушка вскинула голову, смотря на черноволосого ― теперь сомнений в том, что это был сын князя у нее не было ― с немалым испугом.

― Смотри как бы ты сам на колени не встал.

Его товарищи глядели на него не менее испуганно, кто-то ― с яростью. Одним предложением он подвел их едва ли не к смертной казни. По лицу Батыя Мелексима поняла, что смысл сказанного ему понятен. Но, либо играя на нервах рязанцев, либо просто думая, что действительно ослышался, он позвал Хостоврула, ожидая точного перевода. Монгол замешкался. Мелек судорожно забегала глазами по шатру, а потом глубоко вдохнула и, неуверенная в правильность своих действиях, сказала, довольно громко и четко:

― Ты, юнец, считаешь, что твое стадо способно поставить на колени Золотую Орду и Великого хана?

Слова были меткими и понятны. Кто-то из шаманов шепнул, что негоже женщине вмешиваться в разговор. Да, на праздниках супруга хана могла вмешиваться в дискуссии и ее мнение считалось авторитетным, но не в тот момент, когда речь шла о чужаках. Ее вмешательство посчитали лишним. Рязанцев не мало удивило то, как произнесены были эти слова ― монголка не могла так владеть русским языком.

Черные, все такие же жгучие глаза Батыя обратились к ней. Мелек стушевались, но не показала этого. Хостоврул бегло перевел фразу и все ахнули еще больше, потому что и предыдущая фраза княжича стала понятной. Мелексима видела, как закутанная девушка затряслась от страха, а потом замерла, словно затаив дыхание. Каждый ― и монгол, и русский ― был готов начать сражение. Мелек заметила, как сверкнул нож в широком рукаве Жаргаля ― если начнется драка, он должен был защищать ее.

По одобрительному кивку Батыя девушка поняла, что сказала верные слова, он на нее не злился за вмешательство. Но теперь его внимание обратилось к русским. За слова глупого ― а возможно, просто горячего княжича ― следовало наказание. Не важно, в каком виде, но он должен был поплатиться за свои слова.

Было видно, что черноволосому было, что ответить. Он уже подорвался, но сильная рука светловолосого мужчины ― которого Мелексима, хоть убейте, знала ― остановила его, и он выпрямился сам.

― Княжич хотел сказать, ― аккуратно начал он, тщательно подбирая каждое слово. Изменить ситуацию было сложно, ухудшить ― легко. ― У нас на Руси есть такая поговорка, возможно, Госпожа о ней слышала, ― Мелек глянула на мужчину с явным интересом. Волосы у него оказались куда темнее, чем ей казалось. ― «Не говори гоп, пока не перепрыгнул».

Мужчина глянул на нее. Она ответила неприязненным взглядом. Батый опустился на край стола и от каждого его движения Мелек в дрожь бросало ― супруг был похож на хищника, готовый в любой момент разорвать дерзких русов.

― Ты думаешь, Великий хан встанет перед кем-нибудь из вас на колени?

― Я думаю, что все вашим станет, если нас не будет, ― сказал русс.

Было не ясно, разгневали эти слова Бату больше, или немного остудили пыл. Мелексима, замершая в напряжении, была готова проголосовать за второй вариант. Все замерли, ожидая приказа о действие: убить их всех или нет.

Смелый русс получил Охранную грамоту.

Это было… удивительно. Видимо, Бату оценил смелость ― или безрассудство ― этого мужчины. Хотя сразу было понятно, что воин ею не воспользуется даже на краю смерти, и все из-за слов, что при вручении сказал Батый. Он повторил слова Мелек ― русские были стадом.

Когда Батый вернулся к ней, а для русских устроили небольшое представление, Мелек шепотом, неуверенно спросила:

― Я зря вмешалась?

Батый глянул на супругу.

― Нет, ― наконец сказал он. ― Ты молодец. Поставила их на место.

Мелексима, польщенная похвалой, улыбнулась. Смотря на то, как танцуют монголки для русских, она улыбнулась и стала покачиваться в такт музыке. Но вскоре принесенные блюда ― ее любимые ― снова завладели вниманием беременной девушкой.

― Я ужасно хочу есть, ― доверительно сообщила девушка. ― В последнее время ― все чаще.

― Это хорошо, ― сказал Батый. Он посмотрел на Мелек и улыбнулся ей одними глазами. ― Ты должна родить мне здорового наследника.

Мелексима покраснела. Она подняла взгляд, скользнула по танцующим, гостям и остановилась на том русском с Грамотой. Он смотрел на нее, внимательными карими глазами и внезапно одними губами произнес «Мелек». И как вспышка молнии в темном небе, Мелек наконец поняла, что в руссе ей не давало покоя.

Его звали Евпатий Коловрат. Она его знала. Он ее тоже.

Комментарий к Глава 8. Женщина хана

дорогие мои, это - заключительная часть, простите) мне очень понравилось работать в этом фэндоме, с этими персонажами, а ваши комментарии - отдельный вид искусства)) спасибо вам большое)

продолжение есть, но оно слишком несуразное

хотя, если кому-то интересно, как Мелексима с русскими по лесам шастала - все может быть, но мне кажется правильным закончить историю на такой ноте)

========== Глава 9. Ошибка или трофей ==========

Только сейчас Евпатий мог оценить то, насколько на самом деле был ужасен характер Мелек. Едва они оказались в тепле, девушка начала самую настоящую тираду, и самое ужасное было в том, что каждое сказанное монгольской госпожой слов было правдой.

― Да помолчи ты уже! ― не выдержал Коркун. Мелексима, закутанная в несколько теплых одежд, и сидящая в дальнем углу несторской пещеры, метнула в него взгляд черных глаз, словно молнией поразила.

― Оставили бы меня дома, не было нужды слушать меня! ― в отличие от многих женщин, голос Мелек не превращался в истерический визг. Нет, Мелек говорила ― а точнее, кричала ― сильным и твердым голосом, до сих пор не охрипнув. ― Вы сами меня с собой потащили! Зачем, спрашивается?!

Коркуну нечего было ответить. Вообще, прихватить с собой жену Батыя была идея Федора, и княжич ее почти исполнил, но в последний момент был ранен стрелой. Мелек передали в руки Ратмиру ― как выяснилось, вполне живому свекру Евпатию ― и таким образом, Мелексима оказалась с ними. Монголы были в самом настоящем замешательстве, потому что русским пришлось использовать беременную супругу Батыя как живой щит. Они смогли уйти вместе с драгоценным трофеем, но этот самый трофей заткнуть оказалась в силах только метель.

Что делать с Мелек теперь, никто не знал.

Евпатий посмотрел на полную ярости девушку, потом на оставшихся с ним рязанцев.

― Хватит вам, ― он снова перевел взгляд на Мелек и встретил ее полный злости взгляд. ― И ты тоже.

― Скажи спасибо, ты все еще жива, ― пробубнил кто-то из воинов.

― Если убьете меня, ваша смерть будет в тысячу раз страшнее, ― прошипела Мелек. Евпатий выдел, как за злостью она старается спрятать слезы и собственный испуг.

Мелек была напугана, когда кто-то со спины вытащил ее из шатра и, приставив нож к горлу, продемонстрировал Батыю. Княжич Федор обошел шатер и смог вытащить девушку из шатра, прорезав полог сзади. Она помнила, как от удивления расширились глаза Батыя, а потом хан впал в настоящую ярость. Мелексима чувствовала его срыв как резкий удар, но то, что хан был более, чем зол, не нуждалось в доказательствах. Несколько монголов, включая Субэдэй, неуверенно остановились: если бы они напали на Федора, то вполне могли навредить супруге хана, а это верная дорога на тот свет.

Федору выстрелили в спину, но почти освободившуюся монголку схватил Ратмир. Батый взял саблю Субэдэй и был готов сам вступить в бой, но удивительно крепкий Федор отвлек его внимание. Все смешалось и, пользуясь заминкой, руссы сбежали. Мелек оказалась с ними.

― Великий хан, ― неуверенно произнес Субэдэй. Его сабля была красной от крови княжича.

― Пошлите за ними лучших воинов, ― сказал Батый, почти трясясь от гнева. Будь его воля, он сам поспешил спасать любимую супругу, но вероятно, именного этого ожидали враги. ― Если Мелек не вернется этим же вечером, полетят много голов.

На стороне русских была скорость, они же ушли из лагеря, кроме того, начала разыгрываться метель.

― Холод убьет их, ― заметил Жаргал, лихорадочно соображая, что делать. Защите Мелек была его личной задачей и по взгляду хана монгол понял, что тот тоже осознавал его промах.

― Ты говоришь о моей супруге, ― сказал Батый, и его голос был пропитан яростью. ― О женщине, что носит моего ребенка. Ценность ее жизнь во много раз превышает все ваши.

Как итог, монголы до них так и не дошли. Мелек пыталась сопротивляться, но поняла, что просто сгинет в одиночке в метели. Поэтому пришлось идти с руссами. Знание языка облегчало ситуацию, но не слишком ― никто не знал, что делать с девушкой. Потом их нашел Нестор, и Евпатий успел порадоваться, что медведя Мелексима разглядеть не смогла из-за бури.

Уже в пещере Мелексима могла порадоваться, что Сарай заставляла одеваться ее теплее раза в два. Мелек была не сильно восприимчива к холоду, спасибо дедушке, что закалял ее, но такую бурю в обычной монгольской одежде она вряд ли бы пережила без потерь. Девушка прижала колени к себе, приложив руки к еще не сильно заметному животу. Она была беременна всего три месяца, но уже любила этого ребенка, и не могла подумать о том, что потеряет его.

Русские, казались, были тоже ошеломлены. Некоторые из них не поняли, как девушка вообще оказалась с ними, и предложения были самыми разными: убить ее, оставить у Нестора, отправить обратно к монголам, забрать с ними. Убивать ее запретил Коловрат.

― Она же всего лишь женщина, ― вступился он за Мелек. ― С монголами можновоевать, но не убивать слабых беззащитных женщин.

― Еще и беременных, ― добавил Нестор. Он смешивал какие-то травы, которые согревали и помогали лучше уснуть. Оставить ее у себя он отказался ― девушка все равно попытается сбежать, а ему нет резона ее останавливать.

Отправить ее к монголам было сложно ― сама она в лесу не смогла бы найти путь, особенно в такую метель, а если она сгинет в снегах, то их смерть будет точно страшнее. Конечно, можно было оставить ее где-нибудь рядом со станом, но был риск, что тогда одного из них убьют. В конце концов было приятно решение переждать до конца метели, и там разобраться по ситуации. А пока с девушкой должна была нянчиться Лада ― вот с ней Мелексима была любезнее, чем с воинами.

― Держи, ― сказал Нестор, вручая Мелек чашку с каким-то напитком. Мелексима сомнительно посмотрела на чашку.

― Нет, спасибо, ― холодно отрезала она.

― Да не волнуйся, ― сказал Нестор. ― Я тебя травить не собираюсь. И выкидыш нам не к чему. Пей, поможет уснуть.

Но чашку девушка та и не взяла. Нестор оставил напиток из трав рядом с Мелек, но девушка к нему так и не прикоснулась. Позже споры стихли ― все были слишком вымотаны, чтобы спорить или ругаться: не важно, между собой, или с Мелек. Было принято решение пойти в Рязань завтра утром. И уже с князем Юрием решить, как поступить с монгольской госпожой.

Мелексима, замотавшись в свои собственные меха и накрывшись сверху тем, что дали ей русы, спала. Коловрат, сидящий у костра, кинул на черноволосую задумчивый взгляд. Спящая она была куда милее, чем когда разговаривала.

― Что ты делаешь?

Евпатий спотыкается от неожиданного звонкого голоса и чуть не падает. Он, взмахнув руками, разворачивается, сжимая палки в руках. Под деревом, практически не заметная в тени листвы, стоит девочка, примерно одного возраста с ним. Черные волосы у нее были собраны в косу, а на голове лежал венок из ромашек. Еще один девочка крутила в руках. В черных глазах мелькают задорные искорки.

Евпатий невольно краснеет от осознания того, что она видела, как он тренируется с палками.

― Ты так лихо ими машешь, ― сказала девочка. ― А разве у тебя нет настоящего меча?

― Еще нет, ― насупившись, отвечает Коловрат, но тут же он гордо расправляет плечи. ― Но скоро будет. И я буду первым, кто сможет обращаться сразу с двумя мечами.

Девочка иронично улыбнулась.

― А сейчас у тебя только палки?

Евпатий замялся.

― Пока да. Но смотри, как я умею!

И мальчик снова ловко замахал импровизированным оружием, вызвав удивление девочки. Когда он опустил палки, она подошла к нему и протянула руку.

― Меня зовут Мелексима, ― сказала она важно. Мальчик пожал ее руку.

― А меня Евпатий Львович, ― сказал он.

― А я тоже могу драться! ― внезапно гордо заявила девочка со странным именем Мелексима. ― Могу показать.

После битвы на Калке из памяти Коловрата стерлось многое, включая Мелек. Он сам до сих пор не знал, как именно вспомнил и узнал ее после стольких лет. Возможно, из-за той гордой интонацией, что она говорила с ними, может из-за взгляда, но в том, что эта была та самая девочка сомнений не было.

Коловрат с ней особой дружбы не водил. Они встречались изредка, приходя к друг другу от скуки ― у Мелек было мало друзей, она была слишком замкнутой, Евпатий же больше занимался ратным делом, чтобы попасть в дружину и стать лучшим. Мелек было интересно наблюдать за его тренировками с палками, он ее кое-чему учил. Евпатий не был уверен, что ее дедушка ― великий монгольский воин, наводящий страх на всех ― знал о «дружбе» внучки с руссом. Последний раз они встречались после того, как Коловрат потерял память. Он не узнал Мелек, и та больше не приходила.

Смотря на спящую девушку, он испытывал двоякие чувства. С одной стороны ― это был сильный козырь, который, если выгодно разыграть, можно управлять решениями Батыя (хотя, десятник не знал, насколько сильны чувства хана к Мелек, возможно, этот план был проигрышным с самого начала); с другой стороны, Мелек ― напуганная оторванная от дома беременная женщина. Беременная, точно. Коловрат как-то забывал о том, что ханская супруга находится в интересном положение. Чтож, тогда, возможно, если черноволосая ничего не значит для Батыя, наследник ему точно дорог.

Окинув спящих внимательным взглядом, он тихо встает и подходит к Мелек. Легко дергает ее за плечо, и Мелексима тут же просыпается.

― Тихо! ― шепчет он, видя, как девушка отшатывается и вжимается в стену, стараясь оказаться подальше от него. Коловрат, показывая то, что он не имеет плохих побуждений, отсаживается от нее. Черноглазая молчит, но смотрит внимательно. ― Не волнуйся, я не сделаю тебе больно. Никто не сделает.

Мелек выглядит немного растерянной, видимо думая, сон это, или реально Коловрат разбудил ее только для того, чтобы сказать, что ей нечего бояться. Но от его слов взыграла новая волна злости:

― Вы меня похитили, ― шипит она. ― Использовали, как живой щит, а теперь хотите сделать меня разменной монетой. Я не боюсь вас, я злюсь!

― Я знаю, что боишься, ― сказал Коловрат спокойно, тем же шепотом. ― Но послушай. Мы правда не сделаем тебе больно, но не создавай нам проблемы. Ты нам не нужна, и как только мы придумаем, как вернуть тебя, мы это сделаем, ― видя сомнения на лице Мелек, он пояснил. ― Монголы убьют нас, если мы просто вернем тебя, а я не хочу смерти своим товарищам. В лесу одна ты умрешь еще быстрее, поэтому попытки бежать ― бесполезны. Ты вернешься… домой в целости и сохранности.

― Зачем было красть меня, если не знаете, что со мной делать?

― Спросила бы ты это у нашего княжича, ― сказал Коловрат. ― Но его убили монголы.

Мелек открыла рот, но возразить ей было нечего. Спокойный тон Коловрата и его уверенность успокаивали, и Мелексима подавалась им. Но она тут же тряхнула головой. Это ― руссы, а она ― супруга того, кто хочет разорить их земли, поэтому лишних надежд она не строила. Да, Евпатий был прав, но терять бдительность ей было нельзя. Поэтому девушка слабо качнула головой в знак согласия. Коловрат кивнул в ответ и уже собирался было вернуться к костру, когда внезапно Мелек снова его спросила:

― А что у тебя с памятью? Почему ты отказался от трав этого отшельника?

Коловрат посмотрел на нее с сомнением и, вернувшись к ней, тихо произнёс:

― Меня ваши воины ранили, с тех пор с каждым рассветом я заново жить начинаю. Я все забываю. Поэтому если я забуду тебя ―напомни, что я обещал тебе безопасность. И никому не говори о моем недуге, ясно?

― Тогда они еще не были моими воинами, ― заявила Мелек и, закутавшись в мех, легла и отвернулась от Коловрата. Воин вернулся к костру, размышляя о том, как ему спасти родной город от разрушения и какую роль во всем этом могла сыграть Мелек.

Мелексима думала о том, что Батый предпочтет сжечь все и вся, но никогда не поддастся на шантаж.

***

Батый ненавидел чувство беспомощности. Его положение обязывало всегда быть сильным и решительным, холодным и твердом, но сейчас он просто не знал, что делать. Смотря на разоренную Рязань, сожжённую до тла, он ощущал мрачное чувство удовлетворения. Рязанцы забрали у него самое дорогое, что было у него ― Бату поступил так же.

Мелексима могла быть еще жива. Батый ни на секунду не сомневался в этом, потому что его жена была воином по своей природе, и он надеялся на то, что и с этим она справится. Но справляться ей придется в одиночестве, и это лишь больше раззадоривало огонь ненависти в сердце хана.

Бат-хан ждал письма. С шантажом, угрозами, с чем угодно ― он был рад любому подтверждению тому, что женщина, носившая его ребенка была жива. Но, возможно, прошло еще слишком мало времени и рязанцы не придумали, как именно разыграть козырь. Да и вообще не было похоже, что они намеренно забрали Мелек ― это скорее было необдуманное действие этого княжича, основанное на импульсе. Теперь Батый даже немного жалел о том, что убил его ― сын князя мог быть выкупом для Мелек.

В том, что случилось, Бату винил едва ли не всех ― Субэдэй, Хостоврула, Жаргаля. Особенно, Жаргаля, ведь именно на нем лежала вся ответственность за супругу хана. Не служи ему монгол так долго верой и правдой, не будь он другом Мелек, Батый обязательно казнил бы. Но в надежде вновь обрести супругу он этого не сделал ― Мелексима очень ценила Жаргаля. Но больше всех, Великий хан винил себя. Мелексима была его женой, матерью его будущего наследника, и думать он должен был о ней, о ее безопасности. Теперь он понимал, насколько опасна даже минутная слабость. Если бы он не медлил, Мелек сейчас была бы рядом.

У его деда, Темуджина Чингисхана была любимая старшая жена Бортэ. И Батый знал, что ее как-то похищали ради мести. Однако Чингисхан смог вернуть Бортэ. И раз получилось у него, то ради не сможет Батый сделать тоже для любимой и единственной женщины? Да будет Тенгри ему свидетель, он не успокоится, пока не отомстит всем за то, что они осмелились так оскорбить Мелек.

― Скоро ты вернешься ко мне, ― сказал Батый в пустоту. ― И за тебя потекут реки крови.

Комментарий к Глава 9. Ошибка или трофей

я не думал, что напишу это, но теперь мне кажется это неплохой идеей

да, все вышло немного нелогично, ну, а как иначе можно увести жену Батыя из под самого его носа?:)

========== Глава 10. Рязань ==========

Мелексима оказалась немного лучше, чем о ней сначала решил каждый. Пока они шли от пещеры Нестора к Рязани, девушка не проронила ни одного слова, не жалуясь на холод и усталость. Она шла гордо и уверенно, несмотря на то, что плечи ее подрагивали от холода, а зубы тихо стучали друг о друге. Она согревалась перепалками с Коркуном или каким-то другим воином, споря жарко и умело парируя. Ханская супруга оказалась удивительно остра на язык. И все же Коркуну пришлось отдать теплую меховую накидку, хотя девушка приняла ее скрипя зубами ― от русских она брать ничего не хотела, однако от ее состояния зависел еще и ребенок. Тут приходилось душить принципы.

Когда они достигли разорённой Рязани, Коловрат не мог сказать, была ли Мелексима в ужасе, но увидев сожжённый дотла город, им стало все равно на бойкую девушку. Но Мелек, поняв, что именно произошло, действительно испытала приступ страха. Нет, она не ужаснулась тому, как жестоко расправился Батый с рязанцами, среди которых были дети и женщины ― в конце концов, она знала, кто ее супруг. Но сам факт того, что она ― уязвимая перед мужчинами жена их врага была рядом заставлял волноваться. Каждый из них кого-то потерял по вине монголов, поэтому убийство Мелек могло стать своеобразной местью.

Мелексима не могла не признать, что месть была бы оправдана.

Пока воины пытались осмыслить произошедшее и растерянно, как маленькие дети в незнакомом месте, оглядывались по сторонам, Мелек незамеченной поспешила за Коловратом. Она не была уверена, что он не попытается навредить ей, когда поймет, что вся его семья мертва, но Евпатий внушал больше доверия, чем все остальные.

Девушка останавливается чуть поодаль, стараясь не издавать громких звуков. Коловрат опускается на колени перед сгоревшим домом. Найдя что-то в снегу, мужчина подносит находку ко рту и дует в нее, выпуская несколько мелодичных звуков.

― Я соболезную, ― говорит Мелексима, подходя ближе. Евпатий вздрагивает и поднимает на нее взгляд. Девушка присаживается рядом. ― Я знаю, что ты не поверишь, но это не так.

Они смотрят на пепелища. Мелек зябко ежится.

― Как их звали?

― Настя ― моя жена, ― немного подумав, отвечает Коловрат. Голос его немного подрагивает от набежавших слез. ― И мои дети ― Жданна и Ваня. Перед тем как я поехал в Орду, Настя сказала мне… чтобы я поскорее возвращался, потому что она хочет новую свистульку, ― Евпатий болезненно усмехается. ― Я делал их для нее каждый день, потому каждый раз забывал.

― Значит, твоя боль будет недолгой. Скоро ты все это забудешь.

Евпатий смотрит на Мелек с осуждением, но девушка от взгляда не робеет. Она действительно считает, что забвение, которое Евпатий так проклинает, может стать его спасением. Он и не вспомнит, о чем болело сердце, кого он потерял. Возможно, так будет для него лучше.

― Коловрат! ― кричит Коркун, Мелек запомнила его по имени. Он подходит ближе и говорит, осуждающе глядя на ханскую супругу. Мелексима выпрямляется, возвращая себе холодный и отчужденный вид. ― Колокол целый. Его бы повесить, гляди нашли кого-нибудь выживших.

Евпатий кивает и прячет свистульку в карман. Воины уходят, а Мелек рассматривает пепелище. Она никогда не обманывала себя, зная, в кого влюбилась, кому отдал сердце. Так же она представляла, каких трудов стоит держать такую большую силу, какого тем, кто держит власть. Она надеялась, что была для Батыя счастьем и утешением, поддержкой и любовь, но никогда ― никогда! ― Мелек не надеялась изменить что-то в жизни Орды. Ей нравилось то неведенье, в котором девушка пребывала ― знать, но не видеть. Теперь же, глядя на многочисленных трупы, сгоревшие тела, в которых и людей было сложно узнать, Мелексима понимала, что ее неведенье рассыпалось. Теперь Мелек знала, что именно происходит, когда люди не повинуются Орде. Не повинуются ее мужу.

Стала ли Мелексима в одно мгновение меньше любить Батыя? Конечно, нет. Она все еще жадно хотела вернуться домой, попасть в родные, сильные объятья, да и мысль о том, что Бату будет мстить за нее ― льстила. Мелек знала, что Батый найдет способ вернуть ее, но ситуация, в которой оказалась супруга была не проста ― черноглазая знала, что ее вряд ли убьют, но хан рассматривал вариант, что за каждое проваленное нападение Мелек может пострадать. Более того, он даже не знал, жива ли она еще.

Мелексима всхлипнула. Стараясь найти утешение, она приложила руку к своему животу.

― Все будет хорошо, малыш, ― пробормотала она на монгольском. ― Мама справится. Мы вернемся домой.

Выживших оказалось много, но многие из них ― дети и женщины. То есть, кого прячут и спасают первыми, а толку от них было мало. Мелек стояла в стороне от рязанцев, стараясь не привлекать к себе внимание. Если Коловрат и его дружина не убили ее, то не факт, что этого не сделает разъярённая толпа. Мелексима не могла смотреть в их лица: напуганные, кое-где изувеченные, они сливались в одну серую массу, от которой Мелек внезапно стало тошнить.

Пытались ли кого-то из них убить, только из-за нее?

Мелек прикрыла рот рукой, сдерживая тошноту.

― Что с тобой? ― спросила Лада, девчонка, которую Мелексима заприметила еще в шатре Бату. Теперь Лада была рядом с ней, следя, хотя в случае чего Мелексима бы быстро справилась со слабой неповоротливой девчушкой. Даже без оружия. Мелексима покачала головой и вдохнула морозный воздух, радуясь, что запах гари почти не был ощутим.

― Каратели! Каратели вернулись! Добивать!

Суматоха поднялась мгновенно, Мелексима даже понять ничего не успела, как ее чуть не сбила пару человек, бросившихся прятаться. Коркун ― а может, и не он, но по голосу Мелек его примерно узнавала ― крикнул о том, чтобы прятали детей. Лада оттащила ее в сторону, но девушка проворно бросилась между рязанцами.

― Коловрат! ― крикнула она застывшему у колокола мужчине. Тот даже не повернул голову на звук. ― Отдайте меня им. Я прикажу, и вас не тронут! ― но мужчина не отреагировал, опустившись на холодный снег. ― Коловрат!

― Иди сюда, ― проворчал кто-то из его дружинников и, схватив Мелек за плечи, оттащил в укромное место, к Ладе. Мелексима одарила его презрительным взглядом черных глаз.

― Если они меня найдут, то я прикажу им оставить вас.

Мужчина, видимо, немного заколебался, однако упрямо помахал головой.

― Если сейчас дадим слабину, то потом хуже будет. Следи за ней, ― последние слова он кинул Ладе. Та судорожно кивнула, от испуга ее глаза сделались еще больше. Мелексима иронично усмехнулась, понимая, что сейчас был неплохой шанс закончить все это недоразумение. Она могла ударить Ладу и действительно уйти с карателями, и тогда бы она все равно приказала никого не трогать ― женщины войны не ведут, а дети ни в чем не виноваты, но без мужчин им не выжить. Но едва она собралась исполнить задуманное, как заметила какое-то движение. Чуть напротив них схоронился Коркун и весь его вид говорил о том, что он без сожаления отправит ей стрелу в ногу или убьет, поэтому ей лучше не двигаться. Мелексима усмехнулась, но послушалась. Плотнее закутавшись в теплый мех, она стала ждать развязки.

Прошло, возможно, минут двадцать или пятнадцать, когда прикрывающая их с Ладой полусгоревшая стена от дома отклонилась и, упав в снег, разломилась на две части. Над ними стоял тот мужчина, который притащил Мелек в «убежище».

― Выходите.

― Вы чтож наделали?! ― вопила какая-то баба. Этот вопль внезапно возбудил волну криков: кто-то действительно считал, что с карателями надо было обойтись по-другому, потому что их хватятся, и поэтому надо бежать. Но некоторые налетели на тех, кто впал в панику и пытались утихомирить: им некуда было прятаться и идти тоже, так не все ли равно.

Мелексима посмотрела на мертвых монголов. Ей стало немного легче от осознания того, что она никого из них не знала.

― А я предлагала хороший вариант, ― сказала она Евпатию. Тот, несмотря на громкие крики, ее услышал. По его взгляду Мелексима поняла, что ей лучше помолчать сейчас, но девушка не могла удержаться от насмешливой улыбки. Возможно, только сейчас десятник понял, что стоило принять предложение Мелек. Или оставить хоть одного живого монгола, чтобы тот мог отправиться с Госпожой в Орду. Однако Мелек все еще оставалась с ними.

На все дальнейшие развития события Мелексима смотрит без особого интереса. На нее поглядывают с какими-то нечитаемыми чувствами, но Лада трется поблизости, и на девушках не заостряют внимание. Мелексима немного тоскливо рассматривает сгоревшие дома, а от вида мертвых монголов ее тянет тошнить.

― Надо думать, как орду на себя развернуть, ― сказала Коловрат. Мелек его практически не слушала.

― Так у нас же эта есть, ― внезапно сказал Коркун, махнув рукой в сторону девушки. На нее посмотрели почти все. Она ласково улыбнулась, но Евпатию это улыбка не понравилась ― уж больно спокойно вела себя Мелексима в данной ситуации. Конечно, убить ее он бы не дал, но надменность на фоне трагедии просто выводила из себя. И в голове противная мысль поселилась, как червоточина в яблоке: почему его жена и дети мертвы, а любимая женщина Батыя, носящая его ребенка, жива и здорова?

Коловрат покачал головой.

― Это не гарантия того, что Орда пойдет за нами, ― сказал Евпатий. ― За ней они будут посылать несколько отрядов, и в конце, нас просто перебьют, надо что-то более… надежное.

― Я знаю, что, ― внезапно сказал тот низкий лысый мужчина, которого Мелек видела в шатре. Если она не ошиблась, тот говорил на их языке.

***

― Не надо было наш план при ней обсуждать, ― сказал Коркун, кинув взгляд в сторону. Мелек они теперь держали по близости, потому что поняли, какую оплошность совершили: девушка знала их планы по разворачиванию орды, поэтому ее побег стал бы концом всему.

― Как будто был выбор, ― сказал Коловрат, смотря на то, как знахарь Захар мешает что-то противного зеленого цвета. Травы.

― Если вы найдете способ вернуть меня, обещаю молчать, ― тут же отреагировала Мелексима. Рязанцы усмехнулись, но в ухмылке этой не было ни капли веселости.

― Честное слово хановской жены против жизней невинных детей и женщин, ― сказал высокий худой мужчина. Мелексима потихоньку запоминала их по имени, и его кажется звали Ратмир.

― Невинных, ― повторила Мелексима. ― А в чем я виновата?

Ей никто не ответил. Коловрату стало не по себе от этих слов, потому что по сути, Мелексима была права. Она была женщиной, всего лишь женой Батыя, которая его любила. Она не убивала их родных, не жгла город, да и едва ли участвовала хоть в одном сражение. Но тут же больное сердце устало трепыхнулось ― его жена и дети тоже были не в чем ни виноваты, а они все же мертвы.

А что если монголы сожгли Рязань, лишь потому что они забрали жену хана?

Смотреть на то, как травятся монголы было действительно смешно. Лишь угрюмая и недовольная Мелексима сидела в стороне, бормотав что-то на своем языке. Лада находилась рядом с ней, смотря на девушку с опаской. Но с каждым мгновением она видела в ней лишь беременную женщину ― сильную, но все еще уязвимую.

― Коркун, ― сказал внезапно Коловрат. ― Дай лук.

С места, однако, внезапно подорвалась Лада, тут же поднося названное оружие. Мелексима проводила ее заинтересованным взглядом ― среди мужчина Лада была единственной девушкой, кроме самой Мелек. И почему ее не отправили в пещеру к тому отшельнику вместе с остальными.

Взгляд Евпатия внезапно остановился на Мелек.

― Подойди, ― сказал он. Все притихли, смотря то на своего предводителя, то на Мелек. Девушка зло усмехнулась.

― Смотреть на то, как вы травите людей, которые мне служат? Нет уж увольте.

― Мне нужен твой локон, ― продолжил Коловрат. Мелексима мгновенно развернула голову и злобно глянула на мужчину, машинально сжав волосы.

― Иди к черту, ― прошипела она, но Евпатий встал и подошел к ней. Мелексима вскочила. ― Не подходи!

― Прядь волос, ― повторил он, извлекая из-за пояса короткий кинжал для разделки дичи. ― Давай.

Рязанцы видели, как Мелек трясло от ярости, когда она выхватила нож из рук Коловрата. Лезвие слегка полоснуло по ладони Евпатия, но тот даже не дернулся. Мелексима отрезала аккуратно локон волосы и протянула мужчине, который тут же вернулся к тому месту, откуда наблюдал шоу. Мелексима накинула на голову капюшон.

Коловрат, вместе с отрывком охранной грамоты, аккуратно повязал на стрелу черную прядь. Это будет хорошим предупреждением для Батыя ― если он действительно любит Мелек, пусть будет осторожен в своих приказах. В любой момент тонкая шейка девушки может быть преломлена или перерезана. Евпатия было терять уже нечего.

Стрела вонзается аккурат около Субэдэй, и темник быстро узнает черные волосы. Он, потеряв всякий интерес к монголу, которого отчитывал, хватает стрелу и спешит к хану. Похищение Госпожи вызвало множество слухов, одни страшнее остальных. У Хостоврула и Жаргаля волосы вставали дыбом, когда они слышали версии о том, что Мелек могли давно убить и просто выждать хорошего момента, чтобы отправить тело в орду; что Госпожу принесли в жертву богам или скормили диким зверям. Самые близкие к хану и его супруге, Субэдэй, Хостоврул и Жаргал все-таки надеялись на благополучный исход.

Больше всех переживала Буяннавч. Когда ей сообщили о сулчишимся, она не поверила, но убедившись, ей стало только хуже. И так больная, шаманка теперь точно умирала от страха за девушку, которая стала ей как дочь. Субэдэй был уверен, что этой зимы Буяннавч не переживет в любом случае.

― Великий хан, ― сказал темник, протягивая стрелу. Батый взял послание от рязанцев, и Субэдэй видел, как исказилось лицо хана, стоило ему заметить знакомую черную прядь. Грамота перестает быть ему интересна, Батый аккуратно развязывает узел и смотрит на волосы в своей ладони.

― Есть примета, что если человек сожжёт локон своих волос, то весь негатив от него уйдет и у него начнется новая, счастливая жизнь, ― говорит Мелексима. ― Великий Хан, ну давайте попробуем.

― Забавно, ― говорит Бату своим мыслям.

― Теперь сожгите, ― говорит она, и Батый делает и это. Мелек улыбается. ― Представьте, как все плохое уходит, поднимается в высь далеко от вас. А все ваши победы и завоевания оседают под землей у вас под ногами, что сопровождать вас все время.

― Скоро их приведут, ― говорит Субэдэй. Батый поднимает на него черные глаза, которые могут принадлежать хищнику, но не человеку.

― Мне все равно, выживет ли кто-то из них, ― сказал хан. ― Моя жена должна вернуться живой и невредимой.

***

― Пресвятая Богородица, сделай так, чтобы он победил, чтобы ордынцы назад ушли… Сделай меня такой, чтобы он смотрел на меня и смотрел.

― Что ты делаешь?

Лада вздрагивает и поворачивается. Мелексима взирает на него с легкой усмешкой, слегка недоуменно. Лада встает со снега и, гордо расправив плечи, говорит:

― Ты ― язычница, тебе не понять.

― Конечно нет, ― говорит Мелексима. ― Ведь для меня ты тоже язычница.

Лада вздрагивает и, надевая капюшон на голову, проходит мимо Мелек, когда та внезапно цепляется за ее ловкость, вынуждая остановиться:

― А про кого ты говорила? Ну, чтобы он смотрел на тебя и смотрел? Евпатий? Или кто-то другой?

― Какая тебе разница? ― немного испуганно огрызается Лада. Вроде и злится, а вроде и саму Мелек боится. Эта ярость маленького зверька так веселила черноглазую, что та еле-еле удерживалась от смеха.

― Да ладно тебе, ― произносит Мелек, отпуская Ладу. ― Среди этих мужчин, неужели не хочется женской компании? Кстати, почему ты здесь? Почему не отправилась в пещеру?

Лада кутается плотнее в свою одежду, прожигая Мелек светлыми глазами. Мелек так нравятся эти светло-голубые глаза девчушки, на сталь похожи. Странно, что когда девушка разглядывала Ладу в шатре, ей показалось, что глаза русской были карими.

― Коловрат твой хозяин, верно?

Лада внезапно вскинула голову, и в ее глазах мелькнула злость. Кажется, Мелек ее задела.

― Он не мой хозяин, ― гордо заявила она. ― Мы ― не вы. Я служу ему, потому что многим обязана.

― И все же ― хозяин.

Мелексима разворачивается и исчезает между деревьями. Лада дрожит: то ли от злости, то ли от обиды, но справившись со слезами, идет за супругой Батыя.

― Вы убили уже мой второй шанс на спасение, ― слышит она. Мелексима, поджав губы, рассматривает тела монголов. Коркун сдергивает с одного из них теплую одежду и кидает Мелек.

― Не мерзни.

Мелек хмыкает. Коловрат внезапно валится и засыпает. Мелексима смотрит на него удивлённо, но тут ее оглушает со спины крик Лады.

― В него попали!

Коркун шипит на незадачливую девчушку.

― Спит он. Три дня не спал.

Три дня? Мелек хмурится. Неужели уже три дня, как она разлучена с домом? Интересно, что там сейчас происходит? Буяннавч болела, когда Мелек навещала ее утром, не стало ли ей лучше? Вспомнив о своей приемной опекунше, которая была поддержкой и порой, Мелек взгрустнула. Теперь, глядя на распростёртое тело Коловрата, она испытывала практически злорадное удовольствие. Завтра он проснется без памяти, и у нее будет шанс сбежать.

========== Глава 11. Хулан ==========

Стрела пролетает мимо, вонзаясь рядом в дерево. Девушка останавливается, усмехаясь.

― Еще шаг и стрела вонзиться тебе в ногу, ― предупреждаете Каркун, и Мелексима слышит, как натягивается тетива.

― А ты разве не должен возвращать память Коловрату? Или чем вы там занимаетесь?

― А ты разве не должна сидеть тихо, как мышь, чтобы не давать нам повода убить тебя?

Мелексима разворачивается с кривой усмешкой смотря на Каркуна. Мужчина натягивает лук, направляя острие стрелы в сердце девушки. Мелек не шевелится, но рефлекторно запахивает меховой плащ плотнее на животе.

― Убьешь беременную женщину? ― усмехается Мелек. ― Чем вы тогда будете лучше монголов, что презираете?

У Каркуна рука не дергается, он продолжает направлять ее в сторону черноглазой. Мелек слышит, как ее сердце лихорадочно бьется о ребра. Несмотря ни на что, она не хотела умирать, девушка хотела продолжить жить. А еще девушку волновала мысль о ее ребенке: каждая ошибка могла стоить жизни не только самой Мелек, но и нерожденному чаду. Не будь Мелексима беременна, она бы бросил все силы и хитрости, чтобы сбежать от рязанцев, но в подобном положение приходилось быть многим осторожной.

Раньше Мелексима была похожа на простую танцовщицу, которая веселит всех своим танцем. Однако, сейчас она стала той, которой кланялись все, в том числе и бывшие зрители. Мелексима не теряла присутствие духа, силы и уверенности, как бы она не была напугана, девушка продолжала бороться. В ней была сталь. Возможно, именно за это ее любил Батый.

Каркун опускает лук.

― Вернись обратно, ― говорит он и ждет, пока Мелексима первой пойдет обратно к месту ночлега. Каркун считал, что ханской супруге и так слишком много почестей оказываются ― спала она на ветках ели, застеленными большим мехом, а накрывали ее еще одним мехом. При том, что это принадлежало рязанцам, которые терпели неудобства из-за этой девчонки. По мнению Каркуна, та же Лада заслуживала все это куда больше, чем Мелексима.

Но ему пришлось напомнить себе, что женщина была беременна, и ни она, ни ее чадо действительно не были в чем-то виноваты. В другой ситуации, Каркуну она могла понравится за острый язык и железную волю, но смотря на черноволосую он видел только супругу того, кто разрушил его дом и убил друзей.

― Вернулась? ― засмеялся кто-то, когда Мелек вышла за Каркуном из леса. Евпатий смотрит на Мелек слегка туманным взглядом, и Ратмир придерживает его за плечо, чтобы тот не бросился на девушку, которую не узнавал. Мелексима, однако, не растерялась, и с усмешкой ответила:

― Да, прогулялась, пока вас тут раскидывал один единственный воин.

Эта фраза вернула смутное воспоминание о Мелек, поэтому Евпатий машинально усмехнулся. Взгляд её продолжал оставаться бунтующим и горящим: её силу воли оказалось невозможно сломить. Мелексима вернулась на свое место и, закутавшись в плащ облокотилась на дерево и замерла. Евпатий не думал, что она заснула ― просто ждала… чего-то. Очередной попытки сбежать, возможно. Кто-то из воинов отошёл, о чем-то тихо разговаривая и с некой опаской поглядывая на Коловрата. Лада сидела в стороне и тихонько плакала. Захар крутился рядом, неуверенно поглядывая на Евпатия. Тот, заметив это взгляд, подошел к знахарю.

― Ты мог и сказать, что проблема с памятью, ― сказал Захар. ― О деле нашем вспомнил?

― Каком деле? ― спрашивает Коловрат.

Он уже перестал испытывать острое сожаление о том, что память покидает его с каждым рассветом. Когда он только узнал о своей болезни ― тогда было страшно, то, что он будет просыпаться в неизвестном месте, с неизвестными людьми, которых он знал всего часов восемь назад. Однако, годы шли, и Евпатий смог смириться с тем, что теперь будет так. В крайнем случае, сожалеть он будет лишь день, а после ― снова забывать. Приходилось заново вспомнить не только Настю и детей, но и Каркуна, свою должность, своих воинов и еще многих людей.

Теперь он был в лесу, он воевал с ордынцами, не веря в то, что переживет эту зиму. И забывать что-то столь важное, он не имел права.

Коловрат напрягся, из-за чего в голове неприятно застучало, и, кажется, припомнил, как именно он хотел избавиться от Мелек.

― Травы? У тебя все есть?

Захар боязливо быстро-быстро кивнул.

― Есть то все, когда делать будем? Отвару тоже надо время подействовать.

Коловрат посмотрел на Мелек. Он честно не хотел причинять ей вреда, но девушка была обузой, а значит от нее надо было избавляться. Захар предложил неплохую идею, и Евпатий, предварительно обсудив это с Каркуном и Ратмиром, которым доверял больше всего, одобрил идею Знахаря. Каркун предлагал просто убить ханскую супругу, но Ратмир поддерживал мнение о том, что убивать беременную женщину ― не справедливо.

― Не знаю, момент подгадать надо, ― Коловрат задумался, голова гудела, и мужчина потер виски, собираясь с мыслями.

― Мы можем оставить им послание, ― предлагает Захар. ― Все равно идем к ордынцам.

― Придумаем что-нибудь, ― отрезает Коловрат.

Он снова косит глаза на Мелек. Девушка немного заинтересованно смотрела на то, как все бегают и суетятся. Она напоминала маленького зверька, который слышит шум и высовывается из своей норки, а потом спешит обратно. Мелексима столкнулась с Коловратом взглядом и усмехнулась. Конечно, слышать разговор она не могла, но кажется подозревала о том, что вскоре для нее все кончится.

Своеобразное запугивание ордынцев с помощью хитрости удалось на славу. Так считали руссы, однако Батый был в ярости. Мало того, что рязанцы практически насмехались над ними, так еще и к спасению Мелек они не приблизились ни на шаг. Великий хан действовал в данном плане осмотрительно, стараясь провернуть все так, чтобы и самому остаться в выигрыше, но и свести угрозу любимой женщины на нет. Если Мелексима вернется, то действовать можно было куда агрессивнее и решительнее, но сейчас приходилось выжидать.

В подобном положение пребывал не только хан, но и его полководец. Субэдэй посылал несколько монголов, чтобы те хоть примерно нашли местоположение руссов и, следовательно, их Госпожи, но те возвращались не с чем. Руссы знали территории леса куда лучше, и это играло против Орды. Кроме того, была вполне ясна угроза с их письмом ― Мелексима была беззащитна перед руссами, и хотя Субэдэй знал, что внучка великого Ганбаатара куда сильнее, чем кажется, шансов выбраться живой из сражения у нее было мало.

Почти за полтора года, он успел проникнуться к Мелек если не отцовскими, то вполне уважительными чувствами. Она была сильной и умной, сообразительной и в нужные моменты ― жестокой и хладнокровной. Если рядом с ханом Золотой орды и должна быть женщина, то именно такая. Ее возвращение ― живой ― стало первоначальной целью Субэдэй.

― Великий хан, ― обращается Субэдэй к Батыю, вышедшему из шатра. Взгляд хана дикий, яростный ―рязанцы проникли в их лагерь и устроили такой хаос, сжигая и уничтожая. Воины верили в то, что это сделали призраки и духи. В руках у полководца было очередное послание от руссов ― еще одна часть охранной грамоты. На другой стороне пергамента была сделана кривая надпись на русском.

Батый передал обрывок Хостоврула, который, как и Жаргал, не отходили далеко от хана. Ордынец пробежал глазами по написанному, сощурился, силясь разобрать почерк. На его лице проступила степень крайнего удивления, он озабоченно нахмурился.

― Что там? ― спросил Батый. Его голос подрагивал от ярости, отчего монголы невольно сжались. Субэдэй единственный мог совладать со своими чувствами, не шелохнувшись. И вес же темник понимал, что если новости будут плохими ― снег окрасит еще больше крови.

― Великий хан, ― говорит Хостоврул. Он не уверен в том, что стоит говорить подобное, но если он не переведёт написанное, то это сделает кто-то другой, и тогда ему будет хуже. ― Они говорят о Госпоже… Что они оставят ее около холма Медвежья голова и если мы хотим, то можем прийти и забрать Госпожу.

Хан не выглядел удивленным, на лице не дрогнул ни один мускул, но Субэдэй заметил, как в черных глазах мелькнула злость с крохотным проблеском надежды. Полководец посчитал своим долгом сказать:

― Это может быть ловушкой. Великий хан, они знают, что вы пошлете лучших воинов, чтобы вызволить Госпожу.

Батый думал об этом. Возможно, это была и ловушка, но что если нет? Мелексима могла доставить много неприятностей, и если ее до сих пор не убили, то просто отдать ее ― неплохой способ избавиться от лишнего груза. Кроме того, они могли таким образом надеяться на то, что хоть кто-то из них уйдет живым.

― Великий хан, позвольте сказать, ― сказал своим тихим, шипящим голосом Жаргал. ― Если есть хоть шанс вызволить вашу супругу… можно и рискнуть.

― Можно прийти на это место заранее, ― предположил Хостоврул, но не успел закончить мысль. Пролетел еще один горящий камень и ударил в нескольких метрах от говорящих. Монголы подняли голову, чтобы оценить ущерб, как внезапно раздалось ржание. Взрывом откинуло не только людей, но и коня ― среднего размера,

― Это… конь Госпожи? ― спрашивает Жаргал неуверенно. Батый надеется, что монгол ошибся. Он подходит к лежащему на снегу животному.

Светло-серая шерсть окрасилась кровью, ноги коня были явно переломаны и как он сам был еще жив ― удивительно. Бату рад бы сказать, что это не любимец его супруги, но видимо, это все-таки был Хулан: Мелексима как-то заметила, что ей нравится вплетать ему в гриву ярко-синею ленту. На вопрос хана «Зачем?», Мелек смеясь ответила, что хочет выделить своего любимца среди прочих коней. Батый не стал останавливать жену. И сейчас в гриве лежавшего под ногами коня, Бату разглядел эту проклятую ленту.

Звери не понимают, что служит причиной боли и что с ним происходит. Хулан дернулся, пытаясь подняться, но его ноги были переломаны ударом, поэтому у него не получилось. Конь заржал. Он увидел Батый и притих, смотря на хана черными глазами.

― Великий хан? ― вопросительно позвал Хостоврул. Жаргал смотрел на коня с сожалением: зверь был сильным и красивым, госпожа Мелексима его очень любила. Если когда она вернется, то будет весьма расстроена его смертью. А в том, что конь жить не будет, сомневаться не приходилось ― даже если у лошади ломается одна нога, ее убивают из-за милосердия к ней. У Хулана были сломаны все ноги.

― Убейте его, ― приказывает Батый. ― Быстро, одним ударом. И закопайте где-нибудь. Ни на мясо, ни на шкуру ― просто закопайте.

Монголы поспешно кивают. Субэдэй извлекает саблю из ножен.

Хостоврул и Жаргал видят, в какой ярости находится хан. Смерть любимой лошади супруги явно не поднимают настроение. Кроме того, лекари говорили о том, что Буяннавч плоха и не доживёт до утра. Если Батыю было на это почти что все равно, то Жаргал представлял, как будет плакать Мелексима. Она была очень близка с шаманкой, всегда прислушивалась к ней и уважала.

То, что приводят лазутчика становится поводом выпустить злость, сорваться на руссе. Батый снова смотрит на записку, потому на уже мертвого коня и буквально шипит:

― Пусть страдает больше, чем конь, ― после чего стремительно исчезает, на ходу оседлав другого скакуна. Жаргал, испытывая от этого настоящее удовольствие, медленно наклоняется к лазутчику и шепотом, растягивая шипящую, говорит:

― Страшно?

Когда выносят только одно из множества орудий пыток, Жаргал чувствует мрачное удовлетворение. Сейчас русс поплатится за все, что рязанцы сделали, за Госпожу. Жизнь того же коня была куда важнее, чем этого отребья, поэтому на пытки монгол не скупается.

***

Мелексима смотрит на протянутую Евпатием кружку и снова отворачивается. Девушка кривит губы в холодной усмешке.

― Я не буду это пить.

― Это не отрава, ― терпеливо повторяет Коловрат.

― Откуда мне знать? ― с вызовом произносит Мелек, даже не смотря на десятника. ― Хотите убить меня, найдите другой способ. Глотку мне перережьте. Но не таким трусливым способом.

Коловрат напоминает себе о том, что Мелексима умирать на самом деле не хочет, просто ведет себя куда смелее.

― Хотели бы убить, сделала это по—другому, ― сказал мужчина. ― Это специальный отвар, ты побудешь в лихорадке пару дней, чтобы не могла выдать Батыю наш план.

Мелексима смотрит сначала на протянутый напиток, потом на Коловрата и снова устремляет взгляд в лесную чащу. Евпатий сразу понял, что убедить выпить это девушку будет непросто, но и давать ей это исподтишка не хотелось. Однако Мелек оказалась куда упрямее, чем ожидалось.

― С чего мне тебе верить? ― тихо усмехнувшись, спросила Мелек.

― Мелексима, ― начала Коловрат, но тут же замолчал. Он не знал, как еще убедить ее в том, что так будет лучше. ― Это не отрава, ни ты, ни твое дитя не пострадает, ― Мелексима снова посмотрела на отвар, и Евпатию могло только показать, но в черных глазах блеснули слезы.

Мелексима хотела домой. Прекратить весь этот кошмар и снова оказаться там, где все понятно и просто. Где из нее не смогут сделать обменный товар, жертву, где ее точно не убьют. Она хотела быть в безопасности, чтобы задумываться не о том, как спасти себя и ребенка. То, что у нее все еще не было выкидыша она считала милостью Великого Тенгри, не меньше.

Девушка протянула руку и взяла предложенный отвар. С сомнением посмотрев на плескающуюся в кружке жидкость, девушка силилась принять одно из самых непростых решений. Она не могла на слово верить Евпатию, даже если и не сомневалась в его честности. Он не был жестоким или хладнокровным, не был двуличным, но он был руссом, а она ― женой хана. Родились они по разные стороны или нет, но сейчас смерть одного ― жизнь другого. Коловрату не суждено пережить этой зимы, а Мелексима вернется домой целой и невредимой.

― Я останусь там и буду ждать, пока тебя не заберут, ― сказал десятник. ― Схоронюсь где-нибудь на дереве, и если монголы не придут, мы что-нибудь придумаем. Отдадим какой-нибудь семье в деревне, скажем, что не можем таскать тебя с собой. А как тебя вылечат ― вернешься в Орду…

― Ты хороший, ― внезапно перебивает Мелексима и смотрит на десятника. Впервые в ее глазах нет злости или презрения. Карие глаза смотрят мягко, словно теплее. ― Правда, хороший. Если бы жизнь сложилась по-другому, могли бы стать друзьями.

Евпатий улыбается, и Мелексима выпивает все,что дали. К утру у нее поднимается температура, и Захар утверждает, что действие отвара закончится через два или три дня. Коловрат ― а с ним еще и Каркун с несколькими воинами ― относят Мелек на названное ранее монголам место и оставляют ее на снегу, предварительно положив на землю несколько меховых накидок. Руссы выбирают места, чтобы затаиться в том случае, если монголы решат драться.

Ордынцы появляются раньше. Один из них был знаком ― тот, что переводил Батыю их разговор еще в шатре. Он спускается с лошади буквально на ходу и спешит к своей госпоже. Аккуратно разматывает тот кокон, в который была закутана Мелек, в избежание обморожения. Резко выкрикивает что-то на своем языке, и к нему спешит старец. Шаман, вероятно. Тот бегло осматривает девушку и что-то отвечает. Хостоврул ― а это был именно он ― бережно подхватывает Мелек на руки. Несколько монголов остаются, осматривая поляну, видимо, ожидая руссов.

― Ну, наконец-то девчонку сплавили, ― говорит Каркун, и они с Коловратом бросаются на ордынцев.

========== Глава 12. Рука об руку ==========

― Мелек хорошая, ― внезапно прохрипел Коловрат. Очень тихо, так, что Хостоврул его не услышал. ― Правда, хорошая. Если бы жизнь… сложилась по-другому… могли бы стать друзьями.

Сперва, как обычно, она почуяла. Слабый аромат сопровождающий её всюду, вытесняющий неприятные зловония огня. Следом за запахом последовал шорох лёгкой поступи, пробивающийся сквозь сонное сознание.

― Как она? ― послышался громкий голос, который Мелек узнала сразу. Он болезненно ударил по перепонкам, и она попыталась открыть глаза, чтобы увидеть хана, но веки словно налились свинцом, и у нее не получилось. Она слабо дернулась.

― Ей дали один отвар, он безвредней, ― отвечал то ли женский, то ли слабый мужской голос. ― Он вызывает лихорадку на пару дней, но болезнь потом быстро отступает. Госпожа не пострадает, ― некто сделал паузу и потом добавил. ― Ребенок тоже.

― Цела? ― спросил Батый.

― Да. Госпожа практически не пострадала. Ее не трогали.

Мелексима попробовала что-то сказать, позвать кого-нибудь, но из горла вырвался только слабый писк, смешанный с шипением. Она практически почувствовала, как внимание переключили на нее. Раздался шорох, и рядом с ней кто-то опустился. Теплые руки сжали ее ладонь, затягивая хватку тугим арканом. Прежде ощущение не было настолько острым и явным: даже маленькие линии, испещрявшие пальцы Батыя, казались реальными.

― Мелексима, ― тяжелый вздох. ― Ты снова доставляешь неудобства, дорогая супруга.

Батый явно имел ввиду тот раз, когда из-за аллергии на сирень Мелек стало плохо. Девушка бы посмеялась, но реальность она все еще воспринимала слабо, и даже сил улыбнуться у нее не было. Она что-то прохрипела, но хан ничего не понял. Пальцы Бату прошлись по волосам супруги, разглаживая спутанные локоны так нежно, словно те являлись самым драгоценным, к чему мужчине до сих пор удавалось прикоснуться.

Неожиданно она закашлялась, горло будто разрывало от сухого кашля. Болезнь в её положении ― не лучший помощник и оставалось надеется, что температура не повысится. Мелексима не знала, сколько времени Батый провел рядом с ней, но не думала, что слишком уж много. Крепкая хватка с ее руки пропала, снова зашуршали одежды. Девушка попыталась дернуться, но не смогла пошевелиться.

― Следите за ней, ― сказал Батый, хотя девушка не знала, к кому он обращался. ― Отвечаете за нее головой.

― Конечно, Великий хан.

― Бааа-тууу, ― прохрипела Мелексима, кажется, в этот раз ее услышали. Раздался тихий звон, и она смогла распахнуть тёмные глаза. Из-за набежавших слез видела она размыто, но фигуру супруга узнала быстро ― тот возвышался над ней, как скала.

― Все хорошо, Мелек, теперь ты в безопасности, ― сказал хан. ― Отдыхай.

Он вышел, и над ней захлопотали какие-то фигуры. Темные, светлые, но Мелек он были не интересны. Грудь сдавливало от боли, и дышать было практически невозможно. Через какое-то время боль стихла, и Мелексима смогла заснуть. Она чувствовала заботливые, теплые прикосновения к себе, шепчут что-то успокаивающее. Было все равно, она и думать не хотела о том, что с ней может случиться в бессознательном состоянии. Просто хотелось наконец выспаться в этом ненормальном состояние.

Она не знала, прошло ли пару дней или несколько часов, но ее заставили вырвать и стало немного легче. Мысли метались хаотично ― иногда она была в недавнем прошлом, и ей думалось, что она все еще в лесу, и только заботливые руки Сарнай ― теперь она узнала своих служанок ― напоминали о том, что она дома. Иногда Мелек видела дедушку и бабушку, вновь оказывая в том доме, в котором она выросла. Самым ярким было воспоминание о ее свадьбе.

Жар не хотел отступать, поэтому пришлось укутываться в теплое покрывало и дрожать, как осиновый лист. Температура сопровождалась диким кашлем, с помощью которого легкие могли сказать «пока» обители и отправиться восвояси.

Скоро стало еще лучше, но казалось, что прошла целая вечность.

― Сколько я была без сознания? ― спросила Мелексима, когда Алтантуяа принесла ей обед. Служанки находились рядом с ней теперь неотлучно, но госпожа стремительно шла на поправку. Сон перестал быть смесью воспоминаний, стал здоровым и крепким, температура спала, появился аппетит. Мелексима чувствовала, как ей становится все лучше, но Алтантуяа, Сарнай и Цэрэн в три голоса убеждали, что Госпоже надо еще немного отдохнуть. Судя по всему, им здорово досталось, особенно Сарнай, которая в день прибытия рязанцев должна была неотлучно находится рядом с Госпожой.

Шаман заверил, что ребенок тоже был в порядке. Мелексима не пострадала во время своего плена, поэтому супруга хана всего лишь должна была набираться сил и хорошо питаться. И желательно поменьше волноваться.

― Всего два дня, ― ответила Цэрэн, расчесывая Мелек волосы. ― Шаман дал вам специальные травы, от которых вас вырвало, и действие отвара практики сошло на нет.

Мелексима кивнула. Цэрэн гладко причесала волосы Мелек, и собралась сделать какую-нибудь легкую прическу, как внезапно девушка спросила:

― Где Буяннавч?

Служанки замерли. Цэрэн сжала в руках ленты, Алтантуяа отвернулась, меняя благовония в шатре. Сарнай опустила глаза, но именно от нее Мелексима ждала ответа. Старше своих подруг, Сарнай была готова говорить правду, какой бы горькой та не была.

― Госпожа, ― начала она. ― Шаманка… к большому нашему сожалению, она умерла за день до вашего возвращения.

Мелексима вспомнила, как она чувствовала себя, когда умерла бабушка. Терять родных людей всегда больно, этих смертей в жизни черноглазой было столько, что она смела надеяться, что такого больше не повторится. Конечно, Буяннавч когда-нибудь умерла, но Мелексима надеялась, что это случится не так скоро. Что шаманка хотя бы успеет увидеть первенца своей любимицы.

И после всего, новость о смерти воспринимается не так болезненно. Встречаясь с этим ребёнком, а после взрослый, начинаешь понимать, что смерть дело обычное, и рано или поздно она придет за всеми. Всем хочется поздно, но Мелек знала, что Буяннавч прожила хорошую жизнь. Она любила и была любимой, и пусть у нее не было родных детей, черноглазая смела надеется, что она смогла, хоть ненадолго, но дать шаманке ощутить радость материнства.

― Где ее могила? Я хочу ее увидеть.

Мелексима встала, служанки испуганно переглянулись.

― Госпожа, ― произнесла Алтантуяа. ― Простите, но вам…

― Вредно волноваться? ― продолжала Мелексима. ― Вы не поняли приказа? Я хочу увидеть могилу Буяннавч.

Цэрэн принесла девушке платье. Мелексима оделась и, накинув по вверх теплый меховой плащ, вышла из шатра. Служанки переглянулись, и Сарнай направилась за Госпожой.

Монголы смотрели на Мелек восхищённо ― слухи ползли по Орде быстрее, чем змеи после зимы. Какие только истории не шептали друг другу войны, одни смешнее других. И про то, что Мелек саму смерть победила, и что духи мстили ордынцам за то, что те не уберегли свою Госпожу. Но Мелек их разговоры была далеко не интересны. Она шла за Сарнай, пока та не привела ее на то место.

― Я отойду, чтобы не мешать вам, ― сказала девушка. ― Если вам станет плохо ― немедленно скажите.

― Спасибо, ― сказала Мелексима, и Сарнай отошла. Ветер развивал длинные черные волосы, которые Цэрэн не успела заплести госпоже. Мелексима аккуратно схватила одну прядь.

― И зачем ты их только обрезала, ― пробормотала Буяннавч.

― Буяннавч, ― сказал Мелек, чувствуя, как на глаза набегают слезы. ― Мы так и не успели толком проститься… Спасибо тебе. За все.

― Знаешь, я всегда мечтала о дочери.

― Ты как маленький ребенок, ― внезапно ласково произнесла женщина. ― Я понимаю твое желание любить и быть любимой. Ты молода, твои желания понятны и просты. Но подумай вот о чем: ты умная, красивая и волевая женщина. Если ты будешь с ханом, то получишь власть и силу, о которой даже не мечтала. Ты станешь великой женщиной при великом мужчине. А любовь… любая, даже самая сильная со временем пройдет. Забудь о своих детских капризах и живи тем, чем богата.

― Мелексима, ты будешь прекрасной матерью. Твои дети будут самыми счастливыми.

― Я немного больна, но не волнуйся. Я поправлюсь.

Из глаз начали течь слезы: истерика была не за горами. Тело стало настолько тяжелым, что Мелек не могла ничем пошевелить.

— Нет! — вырвалось из-за рта чужим басистым голосом, настолько противным, что хотелось вырвать голосовые связки. — Нет!

Мелексима закрывает рот рукой, глуша рыдания. Она плакала, надеясь, что Сарай не уведет ее отсюда, потому что только так можно было сбросить напряжение последних дней ― плачем. Мелек хотелось выть, упав на колени рыдать, но приходилось прикусывать внутреннюю сторону ладони и сдерживаться. Мелексима напомнила себе, что она беременна, и волноваться так не имеет права.

Девушка развернулась, быстро вытирая глаза и делая пару глубоких вдохов. Сердце пропустило удар, еще один, а потом бешено забилось. По щекам потекли слезы, сами собой, она не чувствовала их. Девушка старалась подавить рыдания. Черноглазая зажмурилась, а потом подняла голову, открывая глаза. Практически сразу она столкнулась с черными глазами супруга. Мелексима не могла сказать, какие именно чувства испытывал Батый, но кажется, тот был зол.

Черноглазая приблизилась, замечая поодаль Хостоврула и Жаргаля, Сарнай стояла рядом с ними.

― Великий хан, ― черноглазая поклонилась, чувствуя на себе пристальный взгляд Батыя. Кажется, он был недоволен.

― Лекари посоветовали тебе больше отдыхать, ― холодно заметил Бату, отчего Мелексима дернулась. ― Не думаю, что в твоем положение стоит пренебрегать их советами.

― Простите, хан, ― сказал девушка. Ее голос все еще дрожал от слез, что заставило Батыя немного смягчиться. Подумать только, человека, который убивал людей и разорял города, который мог без сожалений отдать приказ о казни одного из близких воинов, смогли разжалобить слезы в глазах любимой женщины.

― Позовите лекаря ко мне в шатер, ― приказал Батый монголам, не оборачиваясь. Мелексима подняла на него взгляд. Батый убрал черную прядку волос с лица жены. В её образе что-то поменялось, почти неуловимо, но все же он заметил. Глаза, её большие, прекрасные глаза засветились по-новому, кроме боли и переживаний они отражали какое-то новое чувство. Надежду. Надежду на то, что все еще можно поправить, что можно попробовать смириться, что нужно продолжать жить. Жить ради живых, а также для родных и близких, которые уже оставили этот мир, но навсегда будут рядом в сердцах. Батый легко прикоснулся губами к её волосам, затем поцеловал в лоб.

Лекарь заметил, что госпожа Мелексима действительно вышла из ситуации практически без ущерба. Конечно, глубокие переживания из-за смерти Буяннавч и Субэдэя делали свое дело, но Мелек старалась думать о том, что такие сильные волнения вредны ее ребенку. Лекарь лишь повторил, что хорошее питание и спокойствие смогу быстро стабилизировать состояние Мелек. Этим же вечером Мелексима ужинала с Батыем, чувствуя, как разыгрался аппетит. Она хотела буквально все и сразу, а супруг не стал ограничивать ее желания.

― Ты действительно сможешь все это съесть? ― поинтересовался Батый. Мелексима оторвалась от еды, с легким недоумением смотря на Бату, который не мог сдержать тихого смеха.

― А что? Я же беременна твоим наследником! Что такого? Я не могу остановиться, очень хочу есть.

Батый рассмеялся еще громче, и Мелек не сильно ударила его одной из подушек. Девушка надулась, но желание сытно поесть оказалось сильнее обиды на мужа, поэтому она снова вернулась к обеду.

― И вообще, ― сказала Мелек спустя время. ― Я так долго была в плену, и там еды было очень мало. А есть мне надо за двоих.

В глазах Батыя внезапно мелькнула жестокость, и Мелек уже пожалела, что упоминал эту уже разрешившуюся ситуацию.

― Но голодом тебя там не морили? ― спросила Батый, уже размышляя, а не была ли смерть рязанцев слишком безболезненной.

― Вовсе нет, ― Мелек пожала плечами, закидывая в рот кусочек мясо. ― все было не так плохо. Коловрат не давал мне вредить, потому что он слишком… справедливый, что ли, ― Мелексима внезапно усмехнулась. ― На самом деле, они сами не поняла, зачем меня взяли, и кто я такая.

Батый холодно усмехнулся. Мелексима не хотела говорить об этом, но и спросить было невозможно ― девушка умирала от любопытства.

― Рязанцы, конечно, проиграли, ― сказала она аккуратно, смотря на супруга, который вертел в руках стакан с кумысом. ― Какое это было сражение?

― Они хорошие воины, ― с внезапным уважением произнёс Батый. ― Особенно Коловрат, которого ты упоминала. Я приказал похоронить его с почестями, которых достоин великий багатур.

Мелексима кивнула, соглашаясь. Она решила умолчать о том, что знала Евпатия, поскольку это было уже не важно. Он остался руссом, а она ― женой монгольского хана, их дороги никогда бы не пересеклись по-иному. Но Мелек, как и Батый, не могла не признать, что Евпатий и его воины сражалась храбро и с большой страстью, веря в то, что умирают за правое дело.

― А что мне теперь делать без коня? ― внезапно грустно спросила Мелек. Жаргал уже доложил ей о потери любимого животного, что расстроило Мелек сильнее, чем ожидал Батый.

― Я подарю тебе любого другого, ― пообещал Бату. Он провел пальцами по щеке девушки, поворачивая ее к себе. ― Какого захочешь, только не грусти.

В шатер вошли слуги, и Мелек улыбнулась, при виде большого подноса с баурсаками.

― Мммм, ― с улыбкой протянула она. Батый усмехнулся.

― Я знаю, что ты их любишь.

― Я обожаю сладости, ― Мелек активно закивала. Батый смотрел на супругу и признавал, что очень ее любит. Мелек могла быть непокорной и самовольной, дерзкой. Могла принимать решения, которые были неправильными. И все же Мелексима была искренней и страстной, она умела подбадривать и давать нужные советы, была умна. В ней удивительным образом сочеталась горячая женская натура и холодный расчет, но разве не такой должна быть женщина, которую полюбил предводитель Золотой орды?

― Мелек, ― внезапно обратился к супруге Батый, заставляя ее оторваться от сладостей. ― Еще до твоего появления, Буяннавч сделала мне предсказание.

― Великий хан, ― произнесла Буяннавч. ― Услышать пение птиц и увидеть их ― добрый знак. Он предвещает благоприятных во всех отношениях времен. Но их всех затмевает Белый лебедь. Он приходит, и собирает цветы, которые символизируют любовь и нежные чувства. И сам лебедь является символом любовной ласки. Великий хан. Скоро вы найдете женщину, которая станет для вас гибискусом ― редкой красотой и изяществом; маргариткой ― преданной любовью; бледно-лиловой розой и пурпурной сиренью ― любовь с первого взгляда. Ваша постель, усыпленная жимолостью и незабудками означает, что придет ваша истинная любовь, и она будет вам верна.

― Эта любовь ― я, ― Мелексима кокетливо склонила голову на бок, с улыбкой смотря на супруга. ― Верно?

― Конечно, ― ответил Бату.

У него пронзительные, внимающие глаза, которые искрились той жизнью, энергией, которую утратили многие правители. Мелексима любила его не за просто так. Он, не разрывая зрительный контакт, дотронулся до пылающей щеки девушки, проводя большим пальцем от скулы до чуть приоткрытых губ. Таких манящих. И Бату не удержался. Мягко коснулся их в невинном поцелуе. Все мысли из головы, словно по щелчку, испарились, стоило Мелек взять инициативу в свои руки. Она дерзко прикусила его нижнюю полную губу зубами, чуть оттягивая. А после позволила пальцам сомкнуться на шее хана, чуть ниже затылка. Мелексима прижимается к потрясающе горячему мужчине, ощущая твердые руки на пояснице, которые прижимают ее сильнее.