Когнитивный диссонанс [Александр Александрович Эйхенвальд] (fb2) читать онлайн
- Когнитивный диссонанс 679 Кб, 133с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Александр Александрович Эйхенвальд
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
ААА. Ю. Эйхенвальд Когнитивный диссонанс
Оле Макеровой посвящается© Кузнецов Г. А., 2019
Предуведомление
Хочу познакомить вас
с новой книгой моего
любимого автора.
Автор обращается к людям взрослым, понимающим все прелести и тревоги нашей с вами, очень взрослой жизни.
Когда в одной из картинных галерей, вздумали определить, на что посетители смотрели с наибольшим вниманием, выяснилось: долее всего почтеннейшая публика задерживалась
у зеркала в туалете. Не подумайте, что так называлась картина, естественное желание видеть прекрасные вещи, ещё никогда не пересиливало…
прочие естественные желания. Молодому человеку, взявшему эту книгу в руки, настоятельно советую положить её на место: естественная разница во взглядах
на самые насущные потребности, самым естественным образом, пробудит в вас чувство недовольства, а то и
(что, тоже естественно) чувство негодования. И то сказать: ну, что ценного может вам сообщить человек,
родившийся в середине
прошлого века. Пусть даже, он сам, считает себя довольно-таки умным и
всё ещё молодым. Настолько молодым и умным, чтобы позволять себе регулярно делать глупости и есть неполезную пищу…
Впрочем, что автор!? Главное, ведь, содержание…
Ну, а, чтобы определить, встречаются ли перлы в перловой каше, надо её попробовать или,
хоть потыкать в неё пальцем. (Способ, между прочим, универсальный, он подходит и для поиска
других ингредиентов,
могущих, по недосмотру
или же, напротив, в рифму с талантом автора…)
Август 2019 г. Кузнецов Г.А.
Аннотация, сиречь присказка
Путешествие по «Морю житейскому» – предприятие смертельно опасное, сей факт известен решительно всем.
Так уж получилось, что все точно знают, чем, собственно,
это путешествие окончится. Разногласия начинаются, только с того момента, когда начинают думать про «потом».
Не вдаваясь, в суть этих разногласий, замечу, что, не совсем понятно, для чего знать, что именно, будет после смерти, если, и то, что будет перед оной, нам неведомо
(не узнаешь, пока оно не случится).
Конечно, хорошо бы, подготовиться к следующей жизни, подкопить некий «капиталец», чтобы…
Да только, что копить-то,
да и… будет ли она,
следующая жизнь-то.
В «Символе Веры» говорится: «…Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века…» —
обратите внимание, сказано: «чаю, то есть, надеюсь», а это означает,
что, даже, если ты себя объявил «верующим» и пришёл в «Божий храм»,
никто тебе, не собирается обещать «жизнь вечную» или, хотя бы, просто «жизнь следующую»… Ты, всего-навсего, попадаешь в компанию «надеющихся»,
что не так плохо: находиться среди единомышленников – это счастье, доступное далеко не всем.
Отмечу ещё, что, верить во «что-то», гораздо уютнее,
чем «не верить ни во что»,
ведь, сознание, что ты поступаешь правильно – очень полезно для пищеварения, а надежда, что Папа заметит, похвалит, и даст лизнуть «сладенькое», с самых первых дней расцвечивает жизнь радужными красками.
Должен упомянуть, ещё об одной разновидности «веры», которая хорошо успокаивает нервы,
это вера в то,
что у «человеков» – есть разум.
Представляете, некоторые верят, что вот это… вздутие, в верней части человеческого тела,
(на котором, как всем известно, расположены приспособления для обнаружения, измельчения и засасывания пищи) это самое, понимаешь, вздутие, способно генерировать абстрактные мысли.
(Понятие «абстрактные», в данном
случае, означает мысли, не относящиеся к немедленному поглощению пищи).
Вера в «Гомо Сапиенса», то есть в «Человека разумного» – есть особая форма «гордыни» (самовосхваления), которая, основывается на неочевидных предположениях.
Первое из коих: «Существует правильное поведение в жизни, которое позволяет добиться неких…
преимуществ перед сородичами».
Второе: «Существует набор «жизненных правил», соблюдение которых, гарантирует, это самое, «правильное поведение».
Ну и третье предположение, состоит в том, что,
именно вы, и есть
(вопреки, мнению всех прочих)
«Человек разумный», и
вы готовы,
начиная с завтрашнего дня (а, лучше, с понедельника),
зажить,
«правильной жизнью».
Я не буду продолжать перечень (да, да, его можно и продолжить), из опасения, что вы завтра же… (ибо, хорошего, а тем более, правильного, не должно быть слишком много…)
Впрочем, я отвлёкся…
Феликс Кривин, говорил, что человек разумный, значит: раз – умный,
а раз – нет. Впрочем, и сам я (а, наверное, и вы), столько раз замечал:
делаешь-то умные вещи,
а получается… такая дурь.
Так вот, вера, в то, что вы умный, в то, что вы умеете, в этой жизни, иногда поступать правильно,
означает, что вы верите в «Науку»,
в «Общечеловеческие ценности»…
и… в прочие сомнительные вещи.
Да-с, люди, посчитавшие себя умными, начинают верить в сказки про то,
как устроена Природа-матушка. А, что? Они учились в школе и получили «диплом». «Ты, это… запоминай, что говорят-то… Верь, учителям, Буратино, видишь же: тебе говорят о простых вещах,
кои легко проверить». Буратино, сначала проверяет:
«Буратино… закрыл глаза и вдруг увидел
жареную курицу на тарелке. Живо открыл глаза, – курица
на тарелке исчезла. Он опять закрыл глаза, – увидел тарелку с манной кашей пополам
с малиновым вареньем.
Открыл глаза, – нет тарелки
с манной кашей пополам
с малиновым вареньем…»
Ну и, зачем вам дальше учиться, синьор, вы и так понимаете, где правда, а где… домыслы. Но, «синьор Буратино», всё-таки,
продолжил обучение, и, по пути к «диплому», ему втюхивали вещи, в которые тяжеловато поверить и нелегко проверить…
но, раз они признаны истинными, и все,
вроде как, их понимают,
ты ж, не, дурней других…
кивай, как все. А, ежели, наивный деревянный человечек, всё-таки, осмеливаешься переспросить, преподаватель —
почтеннейший Дуремар – переходит на громкий визг:
«Ты что, дурак! В шестой раз повторяю: Учение Ленина правильное, потому что, оно верное!
Что тут может быть непонятно»!? —
«Ааа! Вот… в чём дело!» – максимально честным голосом шепчет Буратино —
«И как это, я раньше…» —
Всё, вроде, успокаивается, но… в голове, остаётся…
некое несоответствие, некие, как сказал бы, столяр Джузеппе, «непонятки» или,
говоря простыми
французскими словами,
диссонанс.
И стоит себе, глупенький Буратино, а в деревянной головке, ворочаются глупенькие деревянные мысли: «Я, конечно, не буду возражать,
раз уж, вы так нервничаете… Нет, я верю, верю… Я, только… не понимаю, как такое возможно».
Такая вот, вполне сказочная, ситуация.
Хорошо, что нам, людям, растолковали, дескать, в мозгу два разных полушария: есть, стало быть, надежда суметь рассовать несочетаемые сведения
по разным полушариям,
чтобы голова не так болела.
Вот и получается, что, в одном углу
мозга, сведения… ну, к примеру, что
Владимир Ильич Ленин —
самый человечный человек,
самый добрый,
самый, понимаешь, светлый,
самый, самый…
Эти сведения,
вбиты в голову, ещё со школьных
времён.
А, вот, в другом углу…
там воспоминания
Надежды Константиновны,
из серии «Ленин в ссылке», примерно такие:
«Когда Владимир Ильич, на лодке подплыл к островку, на котором, тесно прижавшись друг к другу, дрожали, спасавшиеся от разлива реки зайцы, Ильич, как дедушка Мазай, не стал стрелять в них из ружья.
«Самый человечный человек» перебил всех, сколько их было, прикладом и сложил в лодку».
Лодка, как отмечала Надежда Константиновна, значительно, почти до края борта, осела под тяжестью добычи.
(Как же, всё-таки, повезло всем нам! Страшно предположить, что случилось бы, будь островок чуток поболее и,
соответственно, зайчишек на нём…
Ведь утонул бы, нафиг, «наш дорогой Ильич» в бурной реке и, глядишь, не было б, никакой революции.)
«Ну, эти твои сведения —
полная ерунда!» —
Скажет мне умная Ирина —
«Да, разве можно этому верить!
Этой несуразице!» —
«Какой, именно!??» —
Тупо переспрошу я…
Прикладная хомосапиенсология
Клетки человеческого организма постоянно отмирают, а на их место нарождаются новые.
Поэтому, если встречаешь знакомого, которого не видел год, можешь быть уверен, что перед тобой совершенно другой человек.
Это уже не та сволочь, которую ты знал,
это совершенно новая сволочь.
Минус на минус
В общенье математика хромает,
Два раза «НЕТ» – не заменяют «ДА»
И множество девиц не заменяет
Одной, что вам сказала: «Никогда»!
Учёным сказкам далеко до были,
Бегите прочь, сомнения губя,
То, что вас, ненавидя, не убили,
Всё ж лучше, чем прихлопнули б, любя.
Памятник поэту
Я прочёл в газете:
«…в Эфиопии, поставлен памятник
народному эфиопскому поэту
А.С. Пушкину».
Камень упал с души: слова Пушкина:
«Мы ленивы и нелюбопытны» —
звучали как приговор.
Оказывается,
это не про нас!
Про памятник
Стремясь вперёд, главою непокорной,
Ещё не ведая, сомнений и седин,
Я тоже, памятник завёл… нерукотворный
И, между прочим, даже не один.
Доступное счастье
Счастливо дерево растущее
И птица счастлива летящая,
И тот, кто, помня своё прошлое,
Не забывает настоящее.
Кто не дурак был к восемнадцати,
Имеет шанс, годам к семидесяти
Своей судьбы не убояться и…
И жить от счастия поблизости.
О дай нам Бог в уме остаться,
Не одуреть не потеряться.
Дай Бог нам, хоть чего-то делать
И помнить, где душа, где тело,
И с «порослью младою» видеться,
И не успеть на жизнь обидеться.
Ишо раз про любовь
«Сегодня праздник у петровых, «С старушкой дряхлою» своей, «Подругой дней его суровых», Петров справляет юбилей…»И. Иртеньев.
Вот жизнь пошла, лишь только в бане,
Под пиво вспомнишь о жене:
«Любовь, Петров, как дно в стакане,
Она опора в жизни мне,
Она не раз ещё обманет,
Обидит, до кишок достанет,
Но не оставит в стороне.
Ты думаешь, коль стар и сед,
То от тебя она отстанет?
Как бы не так! Держись, сосед,
Она лишь пальчиком поманит,
И ты готов вилять хвостом,
Не думая: «А, что потом?»
Вот так, шутя, тебя поймает,
Пообещает и… обманет,
Весь распорядок поломает,
Надеждою подразнит вновь,
И ты, в надежде на любовь…
Пустой надежде – в кружке пусто,
Не злись! И у меня не густо…
Подлей же Боже нам! Ей-ей,
Хотим ещё! Ещё налей!
Конечно же, любовь обманет,
Догонит и обманет вновь.
Ты от любви сбегаешь в баню,
Но в бане, слышишь про любовь.
«Средь наших шевелюр иль лысин,
За эти семь десятков лет,
Любовь и жизнь переплелися:
То, нет любви, то жизни нет.
Теперь, любовь для нас забота,
А не охота иль игра,
Она заставит встать с утра,
(Коли не в шесть, так, значит, в девять)
И бегать и зарядку делать.
В надежде, всё же, встрепенуться,
И, как-то утречком проснуться
С Надеждой, Верой иль с Любовью,
(Да, хоть бы… с Манею иль Таней…)
Покуда пиво есть в стакане,
Чего бы нам не помечтать
О том, что время повернётся
И наша молодость вернётся,
Обратно, хоть бы ненадолго,
А мы б тогда… пущай не долго…
Ах, эта сладкая отрада
От осознанья, что ты смог…
Ещё хоть день, прожить «как надо»!
Герой! Орёл!! «Учись, сынок»!!!
Свобода выбора
Богом данная, свобода выбора – не отменяет судьбы.
С практической точки зрения, это означает, что надгробие можно заказать сразу,
а обстоятельства, предшествующие смерти,
придётся уточнить.
Кстати о птичках
Я тут почитал книгу о птичьих кормушках и ловушках и задумался: «правильно ли, после завтрака, ковыряя в зубах, рассуждать о судьбах «Универсума»…
или надо, как птички: Поклевал и – «Ф-ррр»! —
упорхнул, пока цел.
Вот сыплете вы… (да, да, именно вы, я уже давно, так не делаю)
крупу на подоконник, даёте птичкам, «хлеб насущный».
Невоспитанные, необученные манерам
птички, клюют…
и сразу же начинают «гадить».
Можно ли, за это, назвать их
«неблагодарными», или «гадкими»?
Конечно можно, коли охота, но,
на самом деле, они просто
невоспитанные.
Я бы хотел, для контраста, привести пример противоположного свойства,
дескать, когда птички воспитанные,
то есть, дрессированные…
Увы! Дрессировщики готовы учить птичек
считать, говорить и носить письма, но они явно не понимают,
что начинать надо с другого…
Каждый налогоплательщик, которому посчастливилось получить на свой новый пиджак
птичкину отметину,
сразу понимает, чему надо было обучать птичек в первую очередь,
а дрессировщики…
И есть только один способ убедить птичек вести себя прилично, то есть,
здесь не «гадить» —
надо здесь их не кормить.
Это касается, впрочем, не только птичек, подкармливая детей, женщин, друзей, вы ожидаете от них послушания, ждёте радостного желания выполнять вашу волю,
а они…
А теперь, извольте некую параллель:
Отец – Создатель наш, взрастил нас,
откормил, обласкал, надеялся, что будем мы Ему подмогой, а природе украшением – венцом.
Мы же, расправили свои воробьиные перья,
и… давай выклёвывать из природы самые лакомые куски,
и… гадить,
гадить…
Поднимись, о, Человече, над Землёй, что ты узришь с высоты птичьего
полёта!?
И спереди, и сзади,
и обочь до горизонта – видишь, что там золотится
в лучах утреннего солнышка? Что это, по-твоему?
Кучи спелого зерна?
Янтарь?
Сено душистое?!!
Да нет!!!
Дерьмо всё это.
Когда Спаситель говорил: «Будьте как птицы», ужель Он это имел ввиду?
Что ж, поняли так, как сумели.
Графоман
Графоман – это «Некто»,
возомнивший себя… графом Толстым.
«Некто» изо всех сил пытается делать то, что, по его мнению, всю свою жизнь делал граф Толстой.
Это не так просто: «Некто» позабыл всё,
что ему вдалбливали в школе, (не морщите нос, вы-то, сами помните?) зато – он помнит анекдоты,
т. е. «случаи из жизни графа Толстого».
Интерес к личности Толстого не дал погибнуть в забвении некоему количеству анекдотов, которые, со временем, слились в…
более или менее связный рассказ, передаваемый, что называется, из уст в уста:
«Устное предание о деяниях Льва
Николаевича».
Это предание живёт само по себе, где-то, оно опирается на реальные события,
а где-то и нет.
Я недавно услышал это предание ещё раз, и очень порадовался, насколько оно за двадцать лет стало
мудрее и подробнее.
Не являясь знатоком творчества и биографии графа Толстого,
я одновременно, не являюсь и знатоком «устного предания»;
поэтому, то, что я далее расскажу, будет содержать,
по мнению знатоков,
огромное количество
несуразностей и нелепостей.
Спешу оправдаться: уважаемые «знатоки»,
если вы, услышите то, что рассказывает о вас ваша жена или,
не дай Бог, ваши друзья,
вы услышите вопиюще нелепые утверждения. Вы огорчитесь,
но, всё же, вам придётся простить жену,
и, хотя бы, часть друзей,
ибо человек – животное стадное, и он готов терпеть неверных друзей и нелюбящую жену, лишь бы не страдать от одиночества.
Итак, по преданию, граф Лев Николаевич Толстой всю свою жизнь…
гонялся за бабами,
а в оставшееся время,
косил и
вправлял окружающим мозги, посредством написания умных текстов.
Умельцев «вправлять мозги» и в наше время достаточно,
но, они… не так знамениты.
Возможно, потому, что их тексты хуже, хотя…
хотя, мы знаем достаточно писателей, которые писали явно хуже, чем Лев Николаевич и,
тем не менее, они гораздо более популярны среди «широкой публики».
Не будем приводить конкретных примеров, писатели – народ обидчивый, да и читатель стал капризнее, чтобы его заинтересовать, надо, чтобы с первых страниц «пахну́ло жаренным».
Во времена Толстого,
люди были и проще, и добрее, и… У них, тогда ещё
не отбили любовь к чтению —
качество, которое в наше время, не вдруг встретишь.
Безусловно, у графа Толстого было то, чего, не было у других:
у него были крепостные крестьяне.
Крестьяне, волей-неволей, обязаны слушаться своего господина.
Лев Николаевич выучил их читать. Ну, крестьяне и читали его сказки,
пока граф ходил по избам и
вникал в нужды их жён.
А уж, женщины-то, в те времена, были куда более воспитанны,
чем современные,
и мечтали они всегда о «правильном», ибо, в первую очередь,
они думали о семье.
Женщинам хотелось, чтобы дети их были счастливы, богаты и образованны – ну, как графские-то дети.
А, ещё лучше,
чтобы они и были
графскими детьми.
А вы думали, что простые крестьянки и не мечтали вовсе?!
Очень, знаете ли, мечтали, и очень хотели, чтобы их дети были…
графскими детьми,
а сами они, куда ж деваться —
графинями…
Но, для простого народа,
времена были трудные,
и многим чаяниям народным
не суждено было сбыться.
Одна графиня у Льва Николаевича уже была, а больше, в те суровые времена,
даже графу не полагалось.
Пока граф ходил в народ, графиня Софья Андреевна, жена и мать графских детей, заботилась об имении… а, заодно, и обо всех прочих делах.
Кроме того, ей приходилось по многу раз переписывать то, что «Лёвушка» успевал написать,
граф терпеть не мог, ежели баба,
хотя и графиня,
без дела сидит.
(Знающие люди говорили, что у графа имелись дети не только от графини. Это бывает,
а что? Почему бы, благородному человеку, иногда и не проявить сочувствие к обездоленным, не удовлетворить их,
так сказать, чаяния).
Софья Андреевна твёрдо знала, как положено вести себя «жене-бабе» в патриархальной семье.
Сгубила её расхожая мысль: «графиня может и должна, делать то, что простой бабе делать не положено». Ах, скольких женщин,
коих, хоть раз, назвали
«графиня»,
сбило с толку это пагубное
заблуждение!
Женщина, обременённая мыслью…
опасна для окружающих.
Мысль её растёт, развивается и… и дорастает до опаснейшего состояния, именуемого:
«графиня требуют».
Сколько благополучных браков разрушилось после того, как у бабы прорезались требования, кои стерпеть возможно, только от графини
(коли ты её крепостной).
«Лёвушка» часто приходил домой поздно, потный и усталый, приговаривая, что весь день косил.
Графиня, долго переносила это, как и положено, «жене-бабе» – молча. Но, однажды,
она заявила, что не хочет больше
выслушивать сказки.
Так, ребята, с «графьями»,
говорить не положено,
будь ты хоть трижды графиня —
граф ушёл из дому босой.
Графиня, было побежала за ним,
она любила своего «Лёвушку», но… «мужнины заветы»
взяли верх над чувствами.
Лев Николаевич объяснял:
раз она женщина замужняя,
её дело – хранить очаг, а не бегать за мужиками.
И, Слава Богу! В том, что культурное наследие Толстого, хорошо сохранилось, огромная заслуга его жены.
Благодаря заботам Софьи Андреевны, миллионы людей,
почитающих Льва Толстого,
могут почитать и его произведения. Почитайте и вы, а что? Возможно,
это занятие окажется достойным,
вашего внимания, ведь, тексты Льва Николаевича ценили не только
его потомки, но и его современники.
Подчёркиваю: произведения Толстого ценили не только «благодарные потомки», но и «неблагодарные современники».
Такого результата добились немногие.
Конечно, не все сумели правильно
понять его творения.
Вот, скажем, Дмитрий Иванович Менделеев, он изобрёл водку и ещё эту… таблицу, которая… в конце учебника по химии – ну, грамотный был мужик.
Так, вот, Менделеев писал про Толстого: «Гениален…».
И продолжал:
«Гениален, но глуп.
Не может связать логически двух мыслей».
Желая, как-то поддержать поклонников Льва Николаевича, напомню про отзыв Толстого на книгу Менделеева «К познанию России»:
«В книжке много интересного материала,
но выводы ужасают
своей глупостью и пошлостью».
Я призываю читателей, спокойно прислушаться к вышесказанному и не делать поспешных выводов, «ужасающих, своей глупостью и пошлостью».
Столько людей во всём мире,
называют их гениальными,
что они сами,
для разнообразия,
имеют право,
назвать друг друга,
дураками.
Зато… мы можем гордиться,
что ни Толстой, ни Менделеев
дураками нас не назвали ни разу,
(и у безвестности,
есть некие преимущества)…
Теперь, ещё немного, о детях Толстого: все, кто с ними общался, отмечают,
их мудрость,
воспитанность и
благородную сдержанность… Это прекрасно,
но… для всенародного преклонения
недостаточно.
Вот, ежели б, они были настоящие «графья», с имениями, каретами,
графинями —
тогда, оно, конечно! А так,
уважаемые дети графские,
и благородство ваше ни к чему,
и мудрость ваша —
невпопад.
И вообще:
манеры графские,
для простого человека
(скажем, для конюха),
очень даже вредны.
Кстати, раз уж, мы заговорили
про «вообще»,
отметим наиболее общую проблему современности, а именно: переизбыток широко образованных людей. Уточню, не конкретно образованных, людей —
людей, умеющих что-то делать,
а образованных
«вообще»… То есть, обладающих знаниями…
настолько общими,
что ни к какому частному случаю знания эти… лучше не применять.
«Образование не бывает излишним» – скажете вы, – «прекрасно, ведь, ежели дворник разумеет по латыни»? —
«Конечно, прекрасно»! – отвечу я, – «Но, пока дворник цитирует Вергилия, он, из уважения к классику, двор не метёт. Он будет рассуждать о «Римском праве»,
отложив метлу.
Дворник, цитирующий Вергилия, готов дать умный совет
по любой отрасли знаний,
но, за результат – он не ответственен —
дворник он.
В результате, и толку от его советов нет, и двор не метён».
А, вот, Лев Николаевич хорошо умел делать вещи вполне конкретные: он хорошо танцевал мазурку,
хорошо стрелял,
прекрасно писал рассказы и романы,
профессионально косил траву, а, уж женщины,
были от него в полном восторге. (Даже и собственная жена).
………………………………………………….
P.S. к Графоману
(Правда о последних днях
Льва Николаевича).
Правда – вещь не простая и в употреблении неудобная. Лишь немногие, избранные натуры, узнав о себе правду, сумеют найти силы, чтобы показаться спокойными.
И я, никогда бы, не взялся рассуждать о столь опасном предмете, кабы, кое-кто не обвинил меня
в зубоскальстве и неуважении…
Что ж, нате вам правду…
Вам показалось, что я недостаточно почтительно отношусь ко Льву Николаевичу и членам его
драгоценного семейства?
Вам померещилась насмешка? Ну, что вы, уважаемый!
Это не насмешка, это…
это смущённая улыбка.
Именно так, со смущённой улыбкой, я и постарался отнестись к известным фактам, из жизни Льва Николаевича.
«А нельзя ли вовсе без улыбки» – спросите вы?
«Увы,» – отвечу я – «ежели к жизни относиться вовсе без улыбки – она, жизнь, покажется грустной,
а то и мрачной».
Итак, вот вам: маленький, но правдивый рассказ о кусочке жизни Льва Николаевича.
Но, сначала несколько слов о жене, ибо женщина, живущая в вашем доме, влияет на вашу судьбу более… более, нежели Луна без курса, или там, транзитный Сатурн в пятом доме…
Как вы помните, жену звали Софья Андреевна Берс.
Граф прожил с ней 48 лет, она родила ему тринадцать детей, из которых семеро остались живы.
На плечах Софьи Андреевны было всё: имение, дети,
(О трудностях воспитания графских детей я бы с удовольствием порассуждал, но практических навыков у меня маловато…
Разве что, своих, «негодяйчиков», когда у них прореза́лись «графские замашки», я регулярно увещевал: поимейте совесть, чай, вы, всё же, не «графья», а у Софьи то, Андреевны… у неё, даже и этой отговорки не было).
А, помимо деточек да именьица, на Софье, свет, Андреевне, ещё и издательские дела, да ещё и «Сам»…
Лёвушка – муженёк.
(Эх, бабы деревенские, не понимаете вы своего счастья, ну придёт мужик пьяный, и спать прямо в лаптях завалится – «делов»!..
А, вот, когда мужик трезвый… да умственный, да мать его, она очень совестливая была, а он, как раз, в мать
и пошёл – совестливый до невозможности… мало того, он ещё и книги пишет под настроение… а настроение оно, сегодня одно, а завтра…)
Вы помните, Софья Андреевна по нескольку раз(!) переписывала многочисленные черновики мужа.
Но, если работа с художественной литературой ей доставляла, по её собственным словам, «большое эстетическое наслаждение», то религиозно-философские тексты она переписывала без особого энтузиазма
(известное дело, у жёнщин-то,
и философия другая,
да и религия у них, какая-то своя).
Из дневника С.А.
«Сейчас 2 часа ночи, я все переписывала. Ужасно скучная и тяжелая работа, потому что, наверное, то, что написано мною сегодня, – завтра все перечеркнется и будет переписано Львом Николаеви —
чем вновь. Какое у него терпение и трудолюбие – это поразительно!»
15 июля 1897 года
(обратите внимание, о собственном терпении и трудолюбии – ни слова, всё по «Домострою»: «Жена добрая, трудолюбивая, молчаливая…»)
В момент венчания Софье Андреевне Берс было всего лишь 1 8 лет, а ее жениху – 34.
До знакомства с будущей женой писатель неоднократно… влюблялся.
Желая быть честным со своей будущей супругой, Лев Николаевич, незадолго до свадьбы, отдал ей свои дневники.
В этих дневниках, как вы понимаете, был изложен его немалый опыт в деле совращения с пути истинного благородных дам (о прочих дамах, граф не счёл нужным упоминать).
Ох уж, эти добрые и честные намерения, не ими ли, вымощена дорога в Ад.
Ну зачем, скажите, посвящать юную девицу во все эти… подробности.
Кто знает, как у неё было с тем, что теперь зовётся сексуальным просвещением, возможно, она мечтала о том, что граф будет её носить на руках… и только.
Разве что, граф побаивался, что его друзья, всё разболтают и торопился ознакомить невесту, со своей версией событий.
Вы уже поняли, что Лев Николаевич был не только благородным, но и честным человеком:
с такими жить особенно трудно.
Прошлые похождения мужа бесили графиню и были причиной многих семейных конфликтов.
Однако возмущение Софьи Андреевны было вызвано не только ревностью.
Лев Николаевич рассматривал женщину только и исключительно,
с высоты патриархальных устоев:
«Мода умственная – восхвалять женщин, утверждать, что они не только равны по духовным способностям, но выше мужчин, очень скверная и вредная мода» – объяснял граф.
Из дневника С.А.
«…Вчера вечером меня поразил разговор Л. Н. о женском вопросе. Он и вчера, и всегда против свободы и так называемой равноправности женщины;
вчера же, он вдруг высказал, что у женщины, каким бы делом она ни занималась: учительством, медициной, искусством, – у ней одна цель:
половая любовь. Как она её добьется, так все её занятия летят прахом.
Я возмутилась страшно таким мнением и стала упрекать Льву Николаевичу за его этот вечный циничный… взгляд на женщин.
Я ему сказала, что он потому так смотрел на женщин, что до 34 лет не знал близко ни одной порядочной женщины».
(Гордыня это, матушка Софья Андреевна, как есть, гордыня!
Вы изволите утверждать, что кроме вас, ни одна порядочная женщина не обратила на графа внимания, а, ведь он, в те годы, был… может быть, и не лучше, но точно моложе…)
Обратите внимание, что Л.Н. женился, как раз в 34 года, стало быть, результатом честности Толстого, стало лишь то, что его дражайшая супруга сорок восемь лет «проедала ему плешь» тем, что он всю жизнь «водился с женщинами непорядочными».
Лев Николаевич, будучи человеком правдивым, наверняка, не стал отрицать, что и такие знакомые у него были.
Но, он был ещё и справедливым и не раз пытался отстоять честь своих
прежних возлюбленных —
тщетно,
попытка найти приличные черты у «предыдущих» женщин, никогда не находит понимания
у наших «теперешних». Разумеется, это сердило Льва Николаевича: он-то, давно уже себе всё простил, почти всё забыл и успокоился…
Ну и, рассчитывал на ответное прощение, умиротворение, умиление, но…
Но не учёл Лев, что разъярённую Львицу не успокоить конфеткой, чтобы восстановить тишину и спокойствие, укротителю
понадобится плеть и пистолет.
Из дневника С.А.
«…то отсутствие дружбы, симпатии душ, а не тел, то равнодушное отношение к моей духовной и внутренней жизни, которое так мучает и огорчает меня до сих пор… испортило мне жизнь и за —
ставило… меньше любить теперь моего мужа…
Ночью я плакала от того тяжелого положения несвободы, которое меня тяготит все больше и больше.
Фактически я, конечно, свободна: у меня деньги, лошади, платья – всё есть; уложилась, села и поехала. Я свободна
читать корректуры,
покупать яблоки Л. Н.,
шить платья Саше и блузы мужу, фотографировать его же во всех видах,
заказывать обед,
вести дела своей семьи —
свободна
есть, спать, молчать и покоряться. Но я не свободна думать по-своему,
любить то и тех,
кого и что избрала сама,
идти и ехать, где мне интересно и умственно хорошо;
не свободна заниматься музыкой,
не свободна изгнать из моего дома тех бесчисленных, ненужных, скучных и часто очень дурных людей,
а принимать хороших, талантливых, умных и интересных.
Нам в доме не нужны подобные люди —
с ними надо считаться и стать на равную
ногу;
а у нас любят порабощать и поучать…
И мне не весело, а трудно жить…
И не то слово я употребила:
весело, этого мне не надо, мне нужно
жить содержательно, спокойно,
а я живу нервно,
трудно и малосодержательно».
8 марта 1898 года
(Примечательно, что именно восьмого марта, графиня пожаловалась на
нервную, трудную и малосодержательную жизнь.
Слышите, дамы! Полно вам жаловаться, вы живёте как графиня!)
О подавленном состоянии графини говорили многие, но о причинах сего говорили по-разному.
Старший сын, полагал, это: «расхождение во взглядах,
болезни… ну и завещание». (то есть, дело житейское, да ещё и это завещание).
А, вот, младшая дочь, Сашенька, считала, что попытки матери покончить с собой были
притворством, направленным на то,
чтобы задеть Льва Николаевича.
Намекала, стало быть, дочурка, что матушка… слегка тово…
Приглашенный в Ясную Поляну доктор Россолимо
поставил диагноз:
«Дегенеративная двойная конституция, паранойяльная и истерическая, с преобладанием первой.
В данный момент эпизодическое обострение».
А вот, психиатр Растегаев не выявил «каких-либо психопатологических черт, указывающих на наличность душевного заболевания, ни из наблюдений, ни из бесед с Софьей Андреевной».
(Обычная, знаете ли вещь, одному мужику кажется, что баба эта – «слишком резвая, ненормальная,
какая-то, что ли…», а другой мужик считает, что
«баба – вполне себе:
эмоциональная и вообще…») То есть, вопрос о нормальности Софьи Андреевны не выяснен окончательно;
зато, точно известно, что сорок восемь лет, на протяжении семейной жизни, графиня Софья Андреевна, ради семьи постоянно жертвовала своими интересами, временем и здоровьем, и…
(вот он результат, вот она награда)
восьмидесятидвухлетний Лев Николаевич бежал от неёиз своего
собственного дома
в ночь с 27 на 28 октября 1910 года.
Супруге было оставлено письмо, в котором он благодарил за совместно прожитые годы и объяснял, что уходит не от жены, а от «Ясной Поляны»: «…Я НЕ МОГУ БОЛЕЕ ЖИТЬ В ТЕХ УСЛОВИЯХ РОСКОШИ, В КОТОРЫХ ЖИЛ».
Софья Андреевна пыталась утопиться в яснополянском пруду.
Её спасли. Она написала мужу: «Лёвочка, голубчик, вернись домой, спаси меня
от вторичного самоубийства».
Толстой ответствовал: «Может быть, те месяцы, какие нам осталось жить, важнее всех прожитых годов, и надо прожить их хорошо».
(Осмелюсь перевести сие сообщение на обыденный язык: «Ты загубила мои
лучшие годы, но теперь я поумнел и хочу другую жену и другую жизнь. Прощай!»
Насчёт месяцев Лев Николаевич ошибся. Он прожил ещё 10 дней).
Ох, не торопитесь, господа хорошие,
скидывать бремя с шеи своей,
может статься, только оно вас
ещё и удерживает на свете этом.
Граф хотел раздать всё своё
имущество и отказаться от
гонораров за издание книг.
«А детки-то, Лёвушка! «Графьятки» маленькие, они, есть
хотят!» – возмутилась графиня.
Софья Андреевна считала, что отец не имеет права лишать её детей средств к существованию, она
пригрозила объявить
Льва Николаевича сумасшедшим
и учредить над ним опеку.
Возмущённый Лев Николаевич бежал и, простудившись в поезде, умер на станции Астапово 7 ноября 1 91 0 года.
Вот так она выглядит – «Правда о любящих и образованных супругах, о графе
Льве Николаевиче и супруге его Софье
Андреевне» – та самая правда,
от которой… немного знобит.
Что можно к этому добавить?
Ну разве:
«Человек обязан быть счастлив.
Если он несчастлив, то он виноват.
И обязан до тех пор хлопотать над
собой, пока не устранит этого
неудобства или недоразумения».
Лев Толстой.
Как я провёл лето
(Отчёт о том, как я гостил у Зои Павеловны и Александра Александровича на их даче, которая, на трезвую голову, легко находится, неподалёку от «платформы 43 км.» Ярославского направления Московской ж/д.)
Мужики на веселие падки,
Ради, «выпить и закусить»,
Сорок вёрст, пробегут без оглядки
(Сорок три, чтоб точнее быть).
Я уж с вечера вымыл руки,
Перхоть с галстука отряхнул,
И, чтоб с пищей не длить разлуки,
В электричку с утра шагнул.
Бабе, надобно чем-то «потрафить»,
Умилить её, как-нибудь,
А иначе – пошлют вас на «фиг» —
Зря проделаешь трудный путь.
Коль ты к Нинке пришёл, надо выпить,
Спеть романс, анекдот «загнуть».
Коли к Зойке – конечности вымыть,
Губы вовремя промокнуть.
Если б знали вы, как я старался,
Как культурно и правильно ел,
Всё живот подтянуть пытался
Оттопырив, мизинец сидел.
Зойка ж, снова глядит неласково,
Шепчет через губу: «Утомил»!
Видно, руки не там я протаскивал
И, чего-то, не то, зацепил.
Я всю жизнь проторчал на стройке,
Где уж мне манеры «завéсть»,
Помогите мне Боги! Ведь, Зойка!
Пригласила: попить, поесть!
И, по-моему, было не скверно:
Тихо к вешалке я шагнул
И, изящно, мол, здесь не таверна,
К нужной тряпочке длань протянул.
Я был светел и горд, как Юпитер!
Ан, опять я… всё сделал не так.
Зойка вскрикнула: «Чем ты вытер»!
И добавила веско:
«Дурак!
Мужики есть, настолько грубые,
Не умеют прилично есть,
От борща не утёрши губы,
Ими ж, в чай норовят залезть.
Вечно ты, всё не то хватаешь!
Как, вообще, у тебя с головой?
Если, вечно во всё залезаешь
Не вполне «кАпичёной» рукой»!? —
«Что нам, Зоинька,
думать о вечности.
В вечности, человек – пустяк.
Боги двигают наши конечности,
Задвигают то эдак, то так.
Волю их, ну никак, не нарушу я
И, бывает, очнувшись от дел,
Я персону свою обнаруживаю,
Совершенно не там, где хотел.
Ты пойми, коль другим боги заняты,
Всё выходит, немного не так:
Губы вытянешь для лобзания и…
По морде получишь «в оттяг».
Ну, куда же ещё со мной строже!
Я и так, потерял аппетит —
Коль не дать ему, тряпкой по роже,
«Человек» – очень гордо звучит.
Да, не тою я тряпкой рот вытер,
Перед тем, как чайку «возалкал».
Что ж я сделаю, коль, Сам Юпитер,
Эту тряпку мне в руки толкал!?
Вакх с Венерою зренье мне застили,
Что им, смертного обмануть,
Отвернулися боги и замерли,
Я и встал на неправильный путь.
Вот преступной своею десницей
Это «чудо творенья» держу —
Поздно! Мне уж не объясниться,
Все же, я, в оправданье, скажу:
«Сучат Парки судьбы нашей нити,
Наша ж воля – ничто, суета!
Ну, не видел я надпись, не видел!
Так и вышло, что тряпка не та.
Твой укор будет долго мне сниться,
Наставленьям твоим вопреки,
Протянувши пустую десницу,
«Цапнул»… тряпку для левой руки».
Жизнь частенько нас жжёт и тревожит.
Мы ж, надежду терять не должны,
Ведь, спасенье явиться нам может
С неожиданнейшей стороны.
Зойкин Сашка – мужик суровый, Весь «шершавый» такой, мужик,
Не приветствует бранное слово И командовать в доме привык.
Провещает: «Скажу вам, как доктор» —
Значит, спорить с ним…
лучше не надо.
Ну, а ввяжется, сдуру, кто в спор —
Этот спор… затянется на год.
То с горелкою он, то с лопатой —
Занятой весь, не подойдёшь —
Всё работает, как виноватый,
С ним и сам работать начнёшь.
Этот мрачный портрет я дополню…
Не сейчас, а потом, так и быть,
Но, для некоторых, напомню,
Что и с Сашкою можно жить.
Положенье не столь уж бедственно,
Усмирите душевную боль,
Есть на Сашку надёжное средство:
Называется «алкоголь» —
Лишь в крови заиграют «промили»,
Сашку, можно сказать, подменили,
Он готов, хоть на грядку с луком,
Для салатика вашим внукам.
Вон, из зарослей он наблюдает,
Лук сжимая, как Робин Гуд:
«Кто там, вдов и сирот обижает,
Чо, так долго шашлык не несут»!!!?
Зорко щурясь, сквозь заросли лука,
Всем на помощь бежать готов,
Сашка зрит, на челе его мука:
Чьи там ноги торчат из кустов?
И, прокравшись, как тать
вдоль забора,
Он узнал: это ж гость,
тот, который…
Содрогаясь, истерзанным телом,
Я, морально убитый лежал.
Рядом, высилась Зойка, вся в белом,
Ну, а я… так сказать…
оплошал.
Оценивши масштабы увечья,
Сашка с мудрою выступил речью:
«Ты, блин, Зойка – отрав… отрада!
Ты ж, любимейшая жена!
Мужиков бить, конечно, надо,
Но, по голове… нахрена!?
Ты бы, лучше его по этим…
Ну, которые впереди…
По «граблям», по…всему на свете,
Но по голове – погоди.
Выпить я «другана» пригласил,
Ну, а ты его, что было сил,
Человек же, с бутылкой пришёл —
Ну, а ты его…
нехорошо!
Вы уж, бабы меня извините,
Но я тоже, угла не видал,
Где бы муж ваш иль ваш
«покровитель»,
Где б мужик ваш, от вас
не стонал.
Баба, с умною, вроде, рожей,
По башке человека бьёт,
А того и понять не может,
Что мужик головою пьёт!
Ты паши, аль избу восстанавливай,
Это ты уж сама решай,
Хоть, коней на скаку останавливай,
Только, пить мужику не мешай.
Человек пить не должен нервно:
С гордо поднятою головой
Он стакан принимает первый
И тотчас – наливает второй.
Мы не станем в кустах, незаметно,
Мы, как люди, за стол пойдём,
Ведь, мужик должен быть
конкретным
И уметь стоять на своём.
Я люблю тебя, Зой, но с гостями
Выбирай понежнее слова,
Не бросай в них упрёки горстями,
И вообще, ты, слегка не права:
Жить легко и красиво и весело —
Он, ведь, тоже,
когда-то, мечтал.
Ты неправильно
тряпку
повесила! – Это я вам, как доктор, сказал.
Ты же, друг, не печалься,
нисколько…
Что, слегка… пожурила Зойка…
Ну, побила, чуть-чуть, бывает,
Да к утру, она всё забывает.
Зойка добрая и хлебосольная,
И гостям, завсегда, довольная.
Хочешь, лично проверить это,
Заходи каждый день к нам, всё лето».
Я, счастливо, заулыбался,
Но на Зойку случайно взглянул…
И всё лето, зайти…
не собрался,
Как-то, знаете ли, не рискнул.
Увольнение на берег
«Вино горчит! Всё это, странно, право…
И интерьер здесь… как-то, не по мне»! —
«Не бойсь, браток, возможно, не отрава,
А… сорт такой. Мы, всё ж,
в чужой стране». —
«Ну, рожа у хозяина, однако…
А у хозяйки, как-то, странно косит глаз». —
«Ты, парень, пей!
Тут не Рязань – Монако…
Европа! Что подумают о нас»!?
«Как ты сказал: Марсель!?…
Нехай… не спорю!
Нам, лишь бы пить, а, что:
кисель иль квас…
Всё ж, в увольнение ходить —
не то, что в море…» —
«Гляди, он замышляет, против нас!
Гляди, гляди: вишь, нож с ухмылкой точит,
Полез за печку, шпаги достаёт!»…
«Что?!.. шампуры! А, я решил, что хочет…
Шашлык – пускай… и пусть ещё нальёт». —
«Грибы не трогай! На, возьми орешка.
Тут случай был со мной —
вообще «капец»:
Попалася китайская «кафешка»,
Грибков поел —
и сутки… не боец!
Мы на рассвете, прогуляемся вдоль моря;
Тут, чудо, что за пляж, рыбачки, паруса.
Здесь, ежели с умом,
легко прожить без горя…
Пожалуй, посидим ещё,
два – три часа.» —
«Во, блин, нагнулась – драные колготки,
А глазом зыркает, но это не ко мне!
Мне никогда не выпить столько водки!
Отрава… Хуже горечи в вине!
Флажок на подоконнике Российский!
А, чё он… как-то, боком! Что вы так!?
Ты, сволочь,
Греческий верти или Английский, Да, хоть Японский,
но за Русский флаг»…
Ох! За границею нужны такие «невры»!
А, про народ – без мата не сказать:
Тут, через слово слышишь:
«евры», «евры»!
Вы, что сдурели! Нам-то, где их взять!?
На русских моряков кричать – не гоже,
Вот так вот, защищая честь страны,
Таки, пришлось: хозяину – дать в рожу
И глаз «подправить» у его жены.
Третий сон отца Владимира[1]
«То, что нас не убивает,
Делает нас крепче»!
Тем, кто это понимает,
Жить ничуть не легче.
Нас лупцуют – мы крепчаем,
Нас опять – и мы опять,
И уже почти не чаем,
Так зажить, чтоб не крепчать.
А вчера мне сон приснился,
Что я к Богу обратился:
«Всё вокруг меня тревожит,
Мне здесь зябко! Боже! Боже!!!
Коли я – венец творенья,
Ну, а жизнь – одно мгновенье.
Боже! Слышишь ли мой крик!?
Дай же мне – «венцу творенья»,
Счастья дай мне, дай на миг!
В мире всё Тебе подвластно,
Дай же счастье нам, несчастным»!
Тотчас, прям через обои,
Вышли (в чём-то светлом) двое,
А потом, ещё один,
В тоге, прямо из гардин.
И сказал, одетый в тогу:
«Энтот, что ли… хочет к Богу»!?
И сверкнул улыбкой бл… «гадской» —
«Кто вы!? Ангел»?! —
«Я!.. – «прынц» Датский.
Ты должóн мне объяснить,
Быть желаешь иль НЕ быть!
Коли, жить ты не готов,
В этом, лучшем из миров,
Мы в два счёта всё исправим,
В мир иной тебя отправим». —
«Принц, примите извиненья,
Я поддался настроенью и
Наговорил… всего.
В общем, я прошу… тово…
Коль не поздно, всё исправить,
Здесь, пока, меня оставить»! —
«Вот как!!?
Что ж, твоё желанье
Будет выполнено враз.
Ты, ведь, сам просил сейчас,
Ну, а мне дано заданье:
Выполнить твоё желанье…
Повезло тебе, сынок,
Ты мгновенье подстерёг,
Был бы ты через мгновенье
В этой… в «Огненной Геенне»
(На Меркурии она,
солнечная сторона).
Там согрелся б в два мгновенья,
А оставшуюся жизнь,
поплясал бы,
Там каменья пляшут так,
Что, брат, держись…
Понимаешь ли, старик,
Выбор, в общем, невелик.
В прошлой жизни ты скитался
В ледяных пустынях Марса,
А потом тебя сюда…
Отдохнуть…ну а когда…
«Кочевряжиться» ты начал,
Нас Господь сюда послал,
И меня, к тебе назначил,
Как-бы, в качестве посла,
Бог сказал: «Скорей, беги,
Человеку помоги,
Случай там у нас пожарный,
Прям – беда!
Там хлопец гарный
Замерзает на Земле.
Коли, он там, как в петле
Мучается и тоскует,
Пусть оценит жизнь другую.
Ты местечко потеплее
Приищи ему скорее»!
«Ну и, мы к тебе примчалися,
Чтоб ты, боле, не печалился,
Чтоб не мыкался ты боле,
На неласковой Земле,
Чтоб себе ты выбрал долю,
Ту, что для тебя милей…
Так что, отдышись, постой…
Радуйся, пока живой,
Не печалься и не ной,
Помни: Бог всегда с тобой,
Коль не хочешь жить по Божьи,
Не живи – мы в том поможем.
«Здесь жить хочешь»? – «Так и быть»!
Но, при этом, понимай:
Выбрал жить – знать, будут бить!
Ну, привет! Живи давай»!
Я живу и радуюсь,
Ни на что не жалуюсь,
Ни о чём я не жалею
И обои переклеил.
Счастлив я, но, всё же:
«Что ж, так больно, Боже»!
Перекур
Во, дрянь! Ну, что же за дрянь, эти сигареты, в горле першит… и вообще…» – Сказал «длинноволосый», закашлявшись.
«Ну, вы, господа, просто зажрались! Дай-ка… А и вправду дрянь! Раньше-то, куда лучше были. Эх! Довели страну, ничего путёвого не осталось!» – Сказал «бритоголовый», зашвыривая окурок. —
«Ладно, давай за работу.
Тебе ещё убираться, да внучку из садика… так что, не тяни…» —
сказал «длинноволосый»; он поддёрнул брюки, встал на колени и аккуратно положил голову на плаху.
«Во, работа! Ни покурить толком, ни поговорить с человеком» – Сказал «бритоголовый», берясь за топор.
Китайская мудрость
«Сиди у реки достаточно долго, и ты увидишь, проплывающие мимо тебя, трупы врагов».(приписывается Конфуцию).
Я полдня просидел у реки,
Так здесь тихо, тепло, – просто, Рай здесь.
Что же долго вы так, мужики!?
Проплывайте уже, не стесняйтесь.
Где же ваша хвалёная прыть,
Я хочу вас увидеть, ребята,
Сколько счастья могли б подарить,
У меня завтра круглая дата.
Мне вам столько хотелось сказать,
Не оттягивайте ж нашу встречу.
Я уже утомился вас ждать,
Мне уж нечем сидеть, просто нечем.
Я готов подождать был полдня,
Ждать весь день, для меня это слишком…
Кун Фу-Цзы, ты простишь ли меня?!
Побегу ка я, всё ж, за ружьишком.
«Дон Жуан» в подводной лодке
«А, куда ты денешься из подводной лодки»! —
Эта пошловатая фраза уже четвёртый этаж крутится в моей голове.
Мы с…
с одной знакомой…
едем в лифте
к ней в гости… пить чай.
Вчера, когда мы договаривались,
я был приятно возбуждён,
«расширенное» чаепитие рисовалось весьма занимательными картинками, которые, как-то, сами собой складывались…
а, то, что знакомая, по возрасту,
как моя внучка, придавало грядущим событиям
подзабытую остроту.
Но, собственный возраст, как ни старайся, никуда не деть. Впрочем, на возраст я не жалуюсь, да и кто жалуется-то?
Жалуются люди не на возраст, а на то, что работа некоторых органов, за последние пятьдесят лет, несколько… ухудшилась:
глаза хуже видят,
ноги хуже ходят…
(кому охота, продолжите сами).
Но, самые неприятные, самые тревожные изменения,
связаны с,
так называемой,
«умственной деятельностью».
Поговорка «Рыба гниёт с головы» подтверждается на сто процентов, если верить, что вырост на верхней
части туловища,
заведует самооценкой,
оценкой опасностей и прогнозом последствий.
С годами, мы проникаемся к себе чувством, подозрительно похожим
на любовь,
наверное, поэтому,
оценка своих истинных возможностей – отстаёт от возраста
лет на двадцать.
Сколько же неприятных или, в лучшем случае, неприличных вещей, происходят с человеком, который вдруг, решится сделать то, что обычно делал
ещё лет двадцать назад.
Знание столь низкой истины, не позволяет со щенячьей радостью бросаться «навстречу новым приключениям». Я начинаю прогнозировать ближайшие события: «Конечно, при большом желании,
я наверняка добьюсь результата.
Разница в возрасте, здесь не помеха. Как говорил знакомый грузчик:
«Большая сила не нужна, надо знать, как взять».
Да, только, этого самого, «большого желания» я в себе,
что-то не нащупал.
В голову лезут «умные мысли»:
«Между нами установились
«доверительные отношения», я не хочу её обманывать»! —
«Дурак»!!! —
Откликаются с «первого этажа» (как известно, кроме черепного мозга есть и другие мозги,
расположенные пониже) —
«Доверительные отношения» у неё с подружками, а ты,
«чтобы её не обмануть» должен… Должен сделать,
что должен!
Не умничай,
будь просто мужиком,
вспомни: «Боящийся, несовершенен в любви»…
и, как писал, известный матадор:
«У меня только одна мысль:
«Улучить момент и вонзить»!
Я не должен думать, что там, на конце шпаги, и каково ему там.
Я – продолжение шпаги, и шпага продолжение меня.
Мы едины, я не должен допустить и тени сомнения, иначе шпага может отклониться или вывернуться из руки…
а это – гибель или бесчестье». —
«Матадор», —
«Пожалуй, это не про меня» – Сказал «черепной мозг» – «Без тени сомнения»!?..
«Я так не смогу, да и не привык…
Меня ещё с вечера преследуют
«тени сомнений»,
длиннющие тени,
как и положено на закате…
на закате жизни…
«Тени» рождают дурацкие вопросы:
«А, что потом»?
«А, надо ли»?
«А, смогу ли я»?
Словом, «Дон Жуан», вошедший в лифт на первом этаже, со второго этажа начал подумывать о «десантном люке».
Как познакомились?
Да живём мы в одном подъезде… Примелькались,
«приДобрыйденьствовались», привыкли делать вид, что рады встрече…
Впрочем, я-то радовался совершенно искренне:
ну, нравится мне,
когда рядом молодое, непритворно жизнерадостное существо,
молодая яблонька… при этом, «набухающие почки» поневоле запускают мысли…
Опытный садовник, знаете ли,
по бутонам определяет
виды на урожай…
Приехали!
Я пропустил её вперёд, (воспитание… к тому же:
«В опасном месте, настоящий джентльмен всегда пропустит даму вперёд»).
Выходя, я мельком взглянул на себя в заплёванное зеркало лифта —
где-то я уже видел подобное выражение «морды лица»…
Пока «яблонька» возилась с ключами, я вспомнил: пёс, примерно моего возраста (в пересчёте на собачий, конечно), с вялым интересом смотрел на вертящуюся, заигрывающую с ним молоденькую сучку,
но, когда она, несколько раз ткнув его носом в бок, дала понять, что на всё готова, он, именно с таким выражением морды, скрипя, поднялся.
Дело было за городом. Это был весенний день, снег только сошёл, везде мокровато, но небольшой кусок земли высох совершенно.
Зимой здесь лежали плиты, и когда их убрали, образовалось бесснежное место.
День был не просто весенний, это был особый день, таких дней в году бывает два или три.
В такой день в воздухе разлита особая благодать (или особая дурь), какое-то предвкушение любви.
Увидишь на улице девушку, хочется бросить всё, взять её за руку и повести на край света…
Но, до края света не довести, а шага через три начать приставать,
ни на кого не обращая… И, судя по лицам,
все девушки хотят сегодня
чего-то,
эдакого…
Что бы потом, помнить всю жизнь…
В такой день работать – сущее наказание…
Итак,
пообедав, чем Бог послал,
я отошёл от бытовок к лесу,
там, на опушке: мы соорудили скамейку, сейчас на ней никого, видно, кроме меня, не нашлось охотников тащиться сто метров по жирной грязи.
Я выпростал из сапог белёсые ноги, разлёгся на скамье и, поневоле, стал наблюдать за собачьими игрищами.
Небольшая стайка собак тоже решила провести послеобеденный отдых на этом месте…
Игра под названием «она бежит, а он её догоняет» подходила к неизбежному финалу.
Не то, что «соревнующиеся» утомились, вся площадка была шесть на три метра, да ещё часть занимали зрители – пяток собак, похоже, «участники» решили, что ритуальная беготня окончена, пора переходить к делу.
Бесстыжие зрители приподняли головы и… узрели явную теоретическую неподготовленность одного из участников:
«обнюхаться – это, конечно дело правильное, но ты ж, не вертись…
где твоя совесть собачья»!
Вскоре, опыт одного из партнёров, всё же, сказался:
как школьный учитель, терпеливо пытающийся объяснить школьникам, что такое «медиана», наш «Барбос» всё повторял и повторял попытки, хотя казалось, что у учеников на уме совсем другое, и ничего полезного… в них не внедрить…
Но…
несколько раз перешагнув через вертящуюся ученицу, педагог, всё же занял правильную позицию,
ученица замерла и…
Возмущённый визг, в котором негодования: «Да за кого вы меня принимаете»!!! было ещё более, чем испуга.
«Партнёры», оскорблённые в лучших чувствах, отскочили друг от друга.
«Она стояла гордая, высоко подняв голову, и нервно теребила белые перчатки»…
«Вот, сука»!!! – Возмутилась стая и отвернула головы.
«Вот, сука»! – Сказал «Барбос», плюхаясь на землю.
«О, женщины, женщины»! – Повторил я, то же самое, на человеческом языке.
Люблю сказки с хорошим концом, сказки, которые учат нас верить в лучшее, помогают жить красиво и счастливо… а тут, ребята, запахло
хроническим неумением
существовать на этом свете.
Я ещё немного, раздражённнно понаблюдал, как «благородная девица», поуспокоившись…
снова начала крутиться, демонстрируя свои прелести, и тыкать
носом в бок обиженному «барбосу»,
но, когда
он снова поднялся… Я, пробормотавши:
«Да вы романтик, синьор Барбозо»! —
закрыл глаза…
Видать, я несколько застрял в собачих приключениях и дольше, чем мадам рассчитывала, топтался на коврике перед дверью…
Меня разбудил раздражённый оклик: «Войдёшь»!? —
Провокационный, какой-то вопрос. «Дон Жуанам» такие вопросы не задают.
(Конечно, войду, «Дона Анна»,
ещё как войду-то). Я притворил за собой дверь. Дождавшись, пока «Дона Анна» повесила куртку, я подошёл и плотно взял её за плечи.
«Погоди»! —
вывернулась «Дона Анна», —
«Вот тапки, вымой руки»! —
«Вымыть руки тапками»!? —
Пошутил я, заглядывая в её глаза – заглянуть было не во что —
глаза косили, бегали по сторонам… Я почувствовал себя кондуктором, возгласившим:
«Предъявите билетики»!
Наверное, ей только сейчас пришло в голову, что она не сможет контролировать…
дальнейшие события.
Она даже не попыталась улыбнуться,
так бывает, когда желания
«захлёстывают» женщину, она уже не понимает…
и, только океан желаний
плещется…
Я, всё-же, сумел заглянуть в глаза, нужно было понять, как действовать дальше.
Хочет ли она, чтобы я набросился прямо сейчас, прямо в прихожей, или надо сначала поговорить…
Послевкусие в отношениях зависит, в том числе, и от того, что именно, она действительно, непритворно желает.
Три желания я увидел сразу: «Первое» – чтобы я её отпустил,
«Второе» – чтобы я ушёл,
«Третье» – чтобы всё это,
прямо сейчас —
«Вот те на»!!! —
Я-то, был уверен…
Ну, хотя бы, что удовлетворю её любопытство…
О, женщины! Умеете вы поставить нашего брата в неловкое положение…
Я махнул хвостом…
Нет, не как обиженный, обманутый в лучших чувствах барбос, но, как, способная удовлетворить любое желание, «Владычица морская – Золотая рыбка»…
Я поправил корону и с гордым видом, мол, не очень-то и хотелось… немедленно удовлетворил все её желания.
Она с облегчением заперла дверь на два оборота и, на всякий случай, наблюдала за мной в глазок.
«Небось, сейчас побежит и проверит, целы ли в шкатулочке её золотые серёжки
или, что у неё там…»
«Эх, не те пошли мужики» —
Провещал мозг, ну, тот, который заведует «первым этажом». —
«Глаза, вишь, ему не понравились! А, помнишь, Казанова писал:
«Женщина с такими глазами, что блеск
и красота одного из них, полностью возмещал отсутствие другого».
«Вы, батенька, не «Дон Жуан» и, даже не барбос, а… Впрочем, можете себя считать рыбкой…
«Не очень-то и хотелось» —
вот то-то и оно!
Настоящий «Дон Жуан» – он мужик! Он… не доктор-окулист,
он бы в глаза не заглядывал, и не стал бы, ни о чём спрашивать,
прижал к стене и…
Потом бы, они перешли в спальню,
потом…
А, ты… одно слово: «голова»,
ещё умничал:
«Когда в любви не хочешь поражений, не стоит слушать женских возражений»!
И вообще, думаешь только о себе: «Я и подумать не могу о том,
чтобы причинить ей»…
«О теле, о своём подумай,
если никому не «причинять» —
«причинялка» отсохнет».
Я нажал кнопку вызова лифта, «черепной» мозг, в это время оправдывался:
«Тем не менее, потом, она будет довольна сегодняшним приключеньецем… да и я тоже:
мы пощекотали друг другу нервы,
всё обошлось без обид и
без последствий.
Страшно подумать,
завтра, пришлось бы вести её в кино или ещё куда… слушать её щебетание, кивать…
Или, ещё того хуже,
ей мог померещиться…
принц из сказки…
а, про девиц,
связавшихся с мужиками,
которые…
«сильно их постарше»,
в надежде, что в кармане телогрейки спрятана корона, с уверенностью можно сказать только одно:
«Они плохо кончат». —
С «первого этажа» послышалось
неприличное хихикание.
Мягкое сильнее твёрдого
Тихо Браге, известный датский астроном, родился в 1 546 году.
Он так много занимался науками, что на боевые искусства времени почти не оставалось. Поэтому, когда ему, всё же, пришлось вызвать «этого негодяя» на дуэль, получилось не очень хорошо…
Тихо Браге выжил, но часть носа пришлось заменить протезом из серебра и золота.
Когда, через неполные триста лет после его смерти, тело гордости страны Датской, решили перезахоронить, выяснилось, что само тело хорошо сохранилось, а вот протез…
протез – испарился…
Как тут не вспомнить, известное китайское правило: «Мягкое сильнее твёрдого»!
Геронтология
Есть в старости начальной
Приятная пора,
Неспешный, беспечальный
Секс «почадит» с утра…
И ты уж, как патриций,
На ложе возлежишь —
Ноль мыслей, ноль амбиций
Воспоминанья лишь
В седой главе клубятся:
«Недавно, лет пятнадцать,
Не более того,
Одна вдова любила мужчину одного…
На ней в цветочек платье
и лямочка сползла»…
Морфей в свои объятья,
не причиняя зла,
Возьмёт. И до обеда Над старостью победа.
А идите вы…
« И я бы мог, как шут на… » «праздник, Сплясать вам русскую в петле, Зане у Власти на земле Есть много развлечений разных: Бичи, колеса, топоры, И гильотина и гаррота… Все это дремлет до поры И терпеливо ждет кого-то.»А.Пушкин. Г.Сапгир.
Теперь, когда я с головой расстался,
Со мною разговаривать легко.
Легко сказать, что я вас испугался —
Мне наплевать, я очень далеко.
Пинайте обезглавленное тело,
Порвите в клочья новое пальто.
Я горд, что невозможное – я сделал!
Как надо сделал! И я горд, за то,
Что не продался вам, за рубль двадцать,
А всех послал… и хлопнул по столу…
Что голова, неделю на колу,
Нахально щурясь, будет улыбаться.
Реквием
…начала неудержимо
сползать с дивана на пол.
Её, как сбросило с высоты: лежит ничком, голова набок, руки обняли пол, ноги чуть вбок.
Так, наверное, начинающий наездник лежит «верхом» на спине лошади и очень боится упасть.
Поза, какая-то… криминальная. Не хватает, разве, контура мелом…
«Воду!.. на голову!.. вылей!…» – Проговорила чужим, огрубевшим,
механическим каким-то голосом…
И замерла…
«Нет!!!… Не трогай!!!… Отстань!!!…» – на все попытки вернуть её на диван… или, хотя бы, как-то облагородить позу…
А тут и звонок в дверь – «скорая» приехала… Вот и они: девчонка и
слегка потёртый «юноша» с пластиковым ящиком.
И, что за волшебное такое название: «Скорая помощь» – пока ждёшь, думаешь: «Какая же она, нафиг, скорая»;
а, когда приедет – понимаешь: да она такая же «помощь», как и «скорая».
Идиотские расспросы, идиотским казённым тоном.
Да я и так понимаю: при исполнении вы!
Но, анкету-то, ведь, можно потом!
Или не видите: плохо ей!!!
Ну давайте же, скорее!
Где там у вас,
где волшебная таблетка… или волшебный всеисцеляющий укол!
Давайте его сюда!
Пусть она откроет глаза, удивлённо посмотрит по сторонам и, вздохнув, скажет: «Ах! Как долго я спала».
«Нет, братан, чудесных уколов сегодня не завезли» – я это почти сразу по их отстранённым рожам понял.
Тут на меня изнутри накатило такое зудящее желание выгнать их к…матери
«Тоже мне, приехали… Дед Мороз со Снегурочкой. Подарки-то где»!!!
Наверное, в глубине души, я знал, кто и с чем приедет, и что от них можно ждать. Ничего-то, я им не сказал…
Начали обсуждать ситуацию, мол, в больницу её в таком виде не довезёшь. «Тут вы, ребятишки, правы!
А, и довезёшь, лучше ли это?!
Пусть уж, если что, помирает дома, здесь её, по крайней мере, любят.
Мы итак, постоянно в окружении чужих…
А, вот, может быть, её чем-нибудь уколоть, для пользы»…
Тут-то, нам и было явлено…
Вот, на диване с закрытыми глазами лежит беспомощное существо, точно в той позе, в которую
мне удалось её переложить…
И вдруг…
«Скорая помощь» категорически настаивала, чтобы я поднял больную с пола.
Мне бы их послать, видно же, что толку от них… Наверное я испугался остаться совсем без каких-нито врачей, к тому же, мне самому, наверное, хотелось переложить её поприличней…
Перетащил я её с пола, хотя ей там было лучше.
Вот, лежит она в той же позе, и
только пульс на шее трепещет
часто часто, как листик на ветру…»
И вдруг…
Тело, вдруг заговорило (не она, а
именно, тело или кто-то другой внутри).
Голос был совсем не её, какой-то мужской или, даже механический.
Так, думаю, говорил бы Бес, изгоняемый:
«Не трогайте меня!!!
Не мучте меня!!!
Выключите меня!!!
Я не могу больше»!!!
Ну, укол ей, всё же сделали. Это был «Дексометазон» из наших запасов.
(И нафига, скажите, нужна «Скорая помощь», если с лекарствами у них такой «напряг»)…
Давление ещё раз померяли: 1 00 на 60, я их и выпроводил. Бумагу, какую-то подписал. От денег они категорически отказались и предупредили меня, что состояние больной крайне тяжёлое.
Спасибо, сам бы я, ну ни за что бы, не догадался! А теперь,
«я предупреждён – значит вооружён»…
И вот вам картина:
Жаркий день, двуспальная кровать, на которой лежит
голая, бледно-белая,
еле живая женщина.
Я стою над ней. Зачем я стою!?
Надо срочно что-то делать!!!
Бежать за помощью??!
Уж не за «Скорой» ли!?
А в голове, как бы открылся люк: одновременно слышны какие-то идиотские куплеты и вялый нравоучительный голос, скучно объясняющий мне то, что я и так знаю:
это мать моих детей (дурацкое выражение),
это моя любимая жена (любимые жёны, дяденька, бывают у султанов,
у меня жена единственная),
это мой родной и
очень больной человек (тут ты, дядя, попал в точку, дальше-то что?). Я стою и жду.
Что мне делать-то,
ГОСПОДИ!!!
ВСЕМИРНЫЙ РАЗУМ!!!
ВСЕЛЕННАЯ!!! – ну,
подскажите хоть кто-нибудь!
Да, жизнь наша…
Едешь, эдак, в карете на бал, полируешь ногти и уже мысленно…
Вдруг, бац!!!
Карета в болоте, кружева на рубашке в грязи. Ты продолжаешь полировать ногти, но потихоньку до тебя доходит, что можно более не трудиться.
И пожаловаться некому. Ты, значит, с претензией на Самый Верх, почто, мол, прям сейчас-то, ужели нельзя было после бала…
А тебе сверху: «Пошёл к Дьяволу! Раньше надо было думать»!
Скажете, тоже…Чтобы раньше думать про сегодня, надо, хоть немного, себе это «сегодня» представлять.
Такого, «сегодня», я себе и представить не мог…
Когда-то, когда я был моложе и лучше выглядел…
я не думал, что наше знакомство настолько затянется…
И, когда поженились, не думал.
Каждый день, она на меня обижалась, и я сердился.
Каждый день, она на меня сердилась, и я обижался.
Я никак не мог понять, как же можно так обижаться.
Она никак не могла понять, как же можно так жить.
Сколько раз я собирался
всё это бросить. И то сказать: «завёл себе геморрой, где удовольствие от жизни то??!
Да и зачем мне, такое счастье!!?»
Кто-то скажет: «Судьба»! —
«Да»! – скажу я – «Теперь, всё это, безусловно, судьба, но раньше то!??
И, ведь, было время всё поправить»!
Кто-то скажет: «Любовь»! —
«Конечно»! – скажу – «Потом и любовь, но потом, потом»…
Что же сначала-то!? Привычка!?? Откуда она, привычка сначала?
Может, всё-таки, просто лень!? Лень что-то менять, дёргаться.
А любовь?! «…Себя любите, мой читатель» – писал Пушкин.
И, хотя, сейчас стало модным отрицать абсолютность его поэтического дара, его авторитет в вопросах любви, пока, незыблем.
Наверное, любил-то я, в основном, себя, а моё тогдашнее отношение к Валентине, вполне умещалось в «Хотел не обижать, хотел, как лучше».
Говорят: «Благими намерениями вымощена дорога в АД».
Означает ли это, что дорога в РАЙ вымощена исключительно мерзкими намерениями, или благих намерений хватило на обе дороги – не знаю.
Знаю лишь, что моих намерений, в благости коих, я теперь сильно сомневаюсь, нам хватало, чтобы регулярно посещать оба эти заведения. «Нам не дано предугадать»…
Нам ничего не дано предугадать…
«Идиот»!!! – окликнул я себя, – «Ну, чего разнылся! Понятно, что сорок лет назад, всё было по-другому, а слово «рак» ассоциировалось с совершенно другими вещами.
Но, если бы, я её больше любил…
Или, если бы, я её сразу бросил и завёл другую…
Всё равно, теперь уже ничего не исправить, да и гарантии нет, что мне удалось бы избежать…
чтоб всё было по-другому, и, спустя сорок лет не стоять перед еле живым телом, как Иван-Дурак перед камнем и… и куда бежать-то, Господи!
Впрочем, мне не себя, мне её жалко… наверное я что-то мог…
что-то должен был». Как-то, Катька принесла домой котёночка. Я был возмущён: «Почему без спроса! Отдать эту зверюгу немедля»!
Пока искали «хорошие руки»…
В общем, через неделю я объявил, что зверюга прижилась. Возможно, это было самое приятное, что Валентина в этой жизни от меня услышала.
Котёнок, из тоненькой серенькой верёвочки с круглым ушастым шариком,
довольно быстро превратился в упитанного любителя поиграть с верёвочкой…
Происхождения наша кошка была дворового, манеры соответствующие.
Когда она, серая, короткошерстная, ела из своего блюдечка, хвост перекрывал всю кухню.
Мы её звали «Крыса» за внешнее сходство, а Валентина звала её «Серый».
Прожила Крыса с нами восемнадцать лет. Длиною она сделалась под метр, а весом – под пуд.
Перечислить всё, что, эта мерзость, над нами учиняла, я уже не в состоянии. Помню, как любила она спать на груди. О! Это волшебное ощущение живой тёплой тяжести на груди… через некоторое время оно превращалось
в ощущение непомерной тяжести. За секунду до того, когда терпеть уже не было возможности, Крыса с презрением воздвигалась на ноги.
Она не фыркала, не смотрела своим
тяжеленным желтым взором, она тихо отходила и укладывалась носом в угол дивана, оставляя нам для извинений широченный зад.
Но ощущение, что она плюнула и обматюгала, было ярчайшее.
Вышесказанное, вовсе не означает моего недовольства, от знакомства с этим своенравным существом.
Послана нам она была, непосредственно от БОГА, недаром Катька притащила её из церкви.
Я не видел ничего красивее, чем сочетание серого и белого цветов на её груди и лапах.
Померла она от рака. Мы понесли её усыплять, чтобы она более не мучилась, а на обратном пути ревели, не глядя друг на друга.
Придя домой, поняли, что непоправимо осиротели.
Крысятина, сколько могла, оттягивала от Валентины болезнь на себя, и, только
когда у неё совсем не стало сил, заболела и Валентина.
Мы не стали более никого заводить, хотя постоянно оглядывались на котов, в особенности на серых.
Прошло столько лет, но вид серой кошки, до сих пор, заставляет моё сердце усиленно колотиться.
И, если прямо сейчас, раскроется стена, оттуда выйдет серая кошка и протянет мне лапу, я пойду за ней, не спрашивая: «куда»?
Для чего я это всё? Да для того, что не знаю я, почему мы с Валентиной прожили
сорок с чем-то лет
и жили б ещё…
И, как оно, так получилось,
что чувствую я себя лягушкой в крынке с молоком из сказки Толстого.
Да, только в сказке, лягушка взбила молоко до масла и выпрыгнула,
а тут, бьёшься, бьёшься…
Не то, видать, молоко нынче.
Впрочем в тот раз, всё кончилось,
счастливо,
умирать она передумала.
Через пару дней, ей стало лучше. И с каждым днём становилось всё лучше.
Мы справили день её рождения,
пережили жару, гарь, слухи, что наркотики исчезнут из аптек.
Мы начали строить планы, на будущее не переставая читать
«Акафист Божьей Матери»…
Прошло около четырёх месяцев и выяснилось, что достаточно было… просто читать «Акафист»…
Да, в ТОТ раз, всё окончилось хорошо. С моей точки зрения, хорошо.
А, с её??? Она год, а, наверное, и не один жила на фоне боли,
сильной боли,
запредельной БОЛИ,
или терпимой боли,
с её точки зрения, терпимой боли.
Продолжение жизни, для неё означало – продолжение БОЛИ, боли терпимой, сильной, запредельной.
Она просила меня, как-то помочь, как-то, помочь, эту жизнь прекратить.
Я не знал, КАК. Возможно, я должен был её задушить – я не смог этого сделать, не решился.
Я обратился к врачам, дескать, ладно уж, похоже, вам её не вылечить, давайте хоть, прекратим её мученья.
На меня посмотрели, как на дурака (и, в общем-то, не ошиблись. Ох, уж, эта детская вера в доктора Айболита, который всё может).
Я продолжал помогать, ей жить, понимая, что продлеваю муки.
Ухаживающий, за безнадёжно больным, незаметно для себя начинает мыслить в категориях творца:
«Я ПОМОГАЮ! Я ПРОДЛЕВАЮ!
Я НЕ ДАЮ УМЕРЕТЬ»!!!
Грешно ли так думать!? – Безусловно, грешно!
Но, что надо делать-то, скажите! Если попробовать думать «правильно»:
«Я каждым своим действием усугубляю ситуацию», то, как бы,
с последнего ума не спрыгнуть. Понимание, что все мои действия только во вред, вкупе с невозможностью перестать, устроили в моей голове некое замыкание.
Я делал всё, что мог, по ситуации и старался думать,
что я, всё равно, хороший. Я – лягушка в крынке с молоком, и, фиг с ним, что молоко не такое,
сколько есть сил…
Я перестал «бить лапками», когда третья за день скорая…
И фельдшер сказал, что она в КОМЕ, зрачки не реагируют на свет и, вообще,
УЖЕ ВСЁ!!!
До этого момента, я несколько часов,
упорно и тупо, мешал ей умирать.
Это не было «искусственное дыхание» я держал её за локоть и двигал всем её плечом, в такт её,
всё ещё дыханию.
Это началось… Это давно началось… Я почувствовал, что ей трудно дышать, взял локоть и начал двигать, стараясь попасть в такт…
Сначала, я ей явно помог, она была ещё недалеко… Потом, не знаю, здесь она была, или…
но отцепиться я не мог…
Был период восковой бледности, все черты заострились, и она стала очень похожа на своего отца.
Позже, лицо приняло обычное, даже спокойное выражение, потом пробежала по лицу какая-то
недовольная гримаска…
она подышала со мной
ещё некоторое время…
И всё.
ПОСЛЕ ВСЕГО.
Последняя «Скорая» уехала в половине первого ночи. Перестала Вася дышать в час двадцать 29 октября 201 0 года.
Затем «Скорая» для свидетельства о смерти, милиция, «труповозка»…
Когда ребята проснулись, я был уже один.
На отпевании человек 35, тех, кто её любил, из родственников, только дети.
На кладбище, весь холмик утыкан живыми цветами.
Я был у неё на девять дней, потом в воскресенье (шёл 1 7 день) —
ни один цветок не завял.
«Погода»! – Скажите Вы. —
Конечно, погода – тепло и дождь. Но, погода делается там, где она сейчас.
Перед Новым Годом зашёл к ней, принёс сосновую ветку и пару шариков.
Она любила этот праздник.
Холмик весь в снегу. До этого были и морозы, и ледяной дождь, и снег.
Я пробил наст – показались цветы. Нет, конечно искусственные, «живые», там тоже были, но дальше и, наверное, уже не живые.
Я не стал расчищать весь холмик, воткнул две свечи и поджёг. Приладил ветку, повесил на неё шарики —
вышло здорово! То ли ветер дунул, то ли мысли мои улетели в неправильном направлении, но свечи погасли.
Я попросил у Господа прощения за неправильные мысли, и церковную, тоненькую свечку мне удалось зажечь.
Вторая, хозяйственная,
не желала загораться ни в какую.
А я её взял за то, что толстая, такую уж ветер не задует.
Пол коробка спичек извёл…
Зато, церковную, я подпихнул поглубже, и она горела долго, долго.
Могильный холмик освещался, как бы, идущим изнутри светом.
Померещилось, что пробитая в ледяном насте дыра – дверь в иной мир, и оттуда пробивается
электрический свет.
Я уже не позволял мыслям уйти, и свечка горела и горела.
Темнело, но мне пришло в голову, что неправильно уходить,
пока свеча не догорит. Так я и стоял, наблюдая за этим таинственным светом. Свечка где-то
в глубине, а она всё горит.
На неё капает тающий снег – шипит и горит. Прямо на свечу упал кусок мёрзлого снега, размером с пятак (пятак 1 991 года), я его скинул – пламя затрепетало и… продолжало гореть.
И ещё, и ещё…
Потом, язычок пламени, отчаянно и безнадёжно
заметался из стороны в сторону…
Так, на прощанье машут ладошкой, из окна, уходящего навсегда поезда…
Так она дышала в последние часы…
И СНОВА ВСЁ…
Или… Сейчас смотрю на её фотографию – живёт фотография то…
Учитель летания
«Летание без крыл – жестокая забава» Д.Хармс.
Я учитель, я мастер, я учу летать. Я знаю, как надо держать, сознание и руки во время полёта.
Мои ученики… лучшие из
моих учеников, каждый год участвуют в соревнованиях за право
посвящения в «человека-орла». Сразу после соревнований, я веду семерых победителей на «Орлиную гору».
Там есть площадка, правильная площадка, она выше облаков, но она не на самой вершине.
Стоя на ней, понимаешь, что, как бы высоко ты ни взобрался, есть вещи и повыше, это создаёт правильное настроение.
Наверху мы ничего не говорим, ничего не едим,
сосредотачиваемся и ждём погоды.
Нельзя прыгать сразу,
нельзя и на следующий день,
а если в течение девяти дней, не будет подходящей погоды, значит, в этом году, прыгать вообще нельзя.
Человек – это не птица, он не может летать, когда захочет, даже если он потратил на обучение
и тренировки несколько лет. Если попытаться лететь в ясную безветренную погоду – ничего не получится, земля смутит, как говорят ученики:
«притянет к себе»… Только достаточно сильный ветер и плотные облака ниже площадки, позволяют верить в успех…
Когда ученик, раскинув руки, прыгает в белёсый туман, мы отводим глаза, чтобы не помешать.
Полёт – это чудо, а чудо боится наблюдений.
Чудо требует веры, духовной подготовки, необходимых природных условий и должного состояния сознания летящего.
В предвкушении чуда, я сажусь на свой камень. Ученики, пока ещё ученики, садятся напротив. Я смотрю на них, я долго смотрю на каждого…
Мне нельзя ошибиться. Я обязан понять, кто из них готов,
готов, именно, сейчас,
не вчера, а сейчас,
не минуту назад, а сейчас…
Я отбираю троих, достойных…
Если я не уверен… если из семерых нельзя выбрать троих, в которых я абсолютно уверен, потому, что сами они уверены абсолютно, я даю команду спускаться. Летать в этом году нельзя.
Полёт для человека слишком опасная вещь, летать можно только втроём.
Это потом, когда они полетят, когда научатся не умом только, а всем своим существом понимать, что такое летать,
они смогут и по одному…
Одному гораздо труднее, я знаю… Долгие годы я работаю без помощника.
Очень трудно найти помощника, умеющего летать.
Я верю, я очень верю:
однажды, кто-то из учеников,
из людей – орлов, прилетит и будет помогать мне…
О, это будет счастье!
Он развеет мои тайные сомнения: возможно, в чём-то я не прав.
Но, пока ни один…
Поэтому-то, я один.
Я не обижаюсь, людям, умеющим летать, открываются
огромные перспективы, им не до нас.
Я бы и сам улетел, если б умел…
Когда, последний из «орлов», покидает скалу, я не могу сдержать слёз, да я и не хочу их сдерживать.
Поучение отца Владимира
(Духовная, в общем-то, проза).
Пообедав, отец Владимира, обычно приходил в хорошее настроение, улыбался и, умеренно фальшиво мурлыкал что-то из классики, он не был знатоком, но, некоторые музыкальные фрагменты, приводили его в состояние счастливого онемения.
Ах! Это были замечательные мгновения, но:
«Всё проходит, а хорошее проходит особенно быстро» – осознавая свою ответственность, перед
Родом, Страной, Вселенной…
отец Владимира, придал лицу озабоченное выражение и, с некоторым усилием, запустил правильные мысли.
«Для чего мы пришли в Мир сей»? —
Этот вопрос волновал многие выдающиеся умы, не обошёл он и ум отца Владимира.
Спешу вас успокоить, отец Владимира не нашёл ответа, который мог бы устроить Вселенную, он вообще, не нашел приемлемого ответа.
Есть люди, которые, осознав своё бессилие, в понимании подобных вопросов, готовы впасть в отчаяние —
отец Владимира был не таков.
Он принял для себя рабочую гипотезу, что «Род Человеческий» прорастает во Вселенной подобно древу.
Как вы понимаете, для того, чтобы яблоко созрело, древо должно содержать миллионы клеток, составляющих корни, ветки и листья.
Без самозабвенного труда всех этих клеток – плод невозможен, а, значит, и значение каждой из этих клеток
очень велико. Следовательно, быть маленькой клеточкой, не понимающей, зачем она нуж —
на, но, при этом, упрямо делать…
то, что положено, – это правильно, это необходимо для…
блага Вселенной!!!
Хорошая, всё-таки, штука – «ум человеческий», он позволяет кучу неприятных ощущений и неудобных воспоминаний интерпретировать, как нечто упорядоченное, имеющее внутреннюю логику и, какой-никакой, смысл.
Главное, надо убедить себя, что ты живёшь для блага Вселенной.
Осознание, что всё идёт «как надо», стимулирует пищеварение и прочие функции, необходимые для существования «Рода Человеческого».
Клеткам же древа «Рода Человеческого», любящим «умствовать», надо понимать, что это и есть, их предназначение…
Оборвём на этом, обозрение послеобеденного «потока сознания» отца.
Отметим только, что, через некоторое время, он пришел к мысли о необходимости незамедлительной передачи жизненного опыта потомству.
Потомство, было незамедлительно вызвано и, через непродолжительное время, предстало перед родителем.
Отец Владимира, сообщил сыну об ответственности своей перед Родом и Вселенной и перед
ним – «подрастающим потомством».
«Предки наши, которые были мудрее нас» – вещал отец, – «учили, что потомство, дабы оно росло и развивалось в правильном направлении, необходимо постоянно поучать сиречь,
понуждать и подстёгивать.
Тогда оно, потомство, начнёт двигаться, только и исключительно,
в правильном направлении.
Начинать поучения предки рекомендовали с самого раннего детства, пока ребёнок ещё и ходить не умеет.
Так что, ты уж прости, что запоздал я с поучениями, но, призвав на помощь ремень сыромятный, надеюсь
нагнать упущенное».
Сынок – Владимир, коему недавно исполнилось шестнадцать лет, и он восчувствовал себя немного быком —
набычился и спросил:
«Почто ремнём-то, папенька»?!!
На что отец ответствовал: «Во-первых,
ремень – это продукт натуральный, никакой тебе химии.
Деды и отцы наши, почитали этот продукт незаменимым в деле выращивания вежливого и здорового потомства.
Из чего следует, что отцу, чтящему заветы своих отцов, применять сыромятный ремень более чем уместно.
Важно ещё и то, что поучая, именно, сыромятным ремнём, мы поддерживаем отечественного производителя, ибо производит ремни отечественный
производитель ремней – бык». —
«А, ответь-ка, дорогой папенька,
на один нравственный вопрос.
Как ты думаешь, нравственно ли…»? —
«Ещё как нравственно-то!
Да ты почитай литературу святоотеческую, где-то там, прямо сказано: «лупи сына в детстве, дабы, поддерживал он тебя в старости твоей». —
Брызгая слюной, возопил
отец Владимира. – «И, если в старости моей, ты меня поддерживать не будешь, это будет означать лишь то, что поучали тебя,
сиречь лупили, недостаточно»!!! —
«Бей, но не перебивай»! – Говорили древние». – Это Владимир «сел на своего любимого конька». (Вовка – в душе историк, он обожает примеры из древнеримской истории и, чуть что, ссылается на древние тексты, коих отец не читал и,
Бог даст, читать не будет). —
«А спросить я хотел: «Как ты думаешь, нравственно ли то, что «быка-производителя» заставили «расширить ассортимент» производимых им товаров.
Рад ли бык тому, что начал наполнять рынок ремнями из собственной шкуры?!
Он то (бык то), небось, считал своей работой, своим призванием —
увеличение поголовья.
Он был постоянно озабочен этим своим призванием,
стремился изо всех сил
реализовать свой талант»… – «Вот тут, ты, безусловно, прав»! – Вновь перебил отец —
«Увы! И эта Божья тварь, заблуждалась относительно места своего, в мозаике мироздания! Так бывает,
имея большой талант, зная, как этот талант приложить к делу,
мы, всё же, не вольны это сделать!
Видать, Господня воля иная. Ему сверху лучше видно.
Мы же, становимся заложниками собственных заблуждений.
Многие Божьи твари, должностные обязанности коих, предполагают в обращении к подчинённым глаголы повелительного наклонения, «вживаются в образ» и начинают мыслить в «повелительном наклонении».
Они убеждены, что любого сотрудника или просто собеседника, необходимо «повелительно наклонить».
Командиры и милиционеры,
министры и директоры,
прорабы и контролёры,
а также, всевозможные «главные»,
«старшие» и «заведующие» – «имя им легион»!
Эти твари, норовят общаться с подначальными в терминах,
подобающих «быку-производителю».
Да и на весь остальной мир, они взирают, как
«бык-производитель» на своё стадо.
Бык уверен: раз у него такой большой талант, он – бык – самое главное, самое лучшее существо в этом вонючем мире (речь идёт о коровнике).
Ещё, бык убеждён, что окружающим, да и всему миру нельзя дать закиснуть: мир надлежит повелительно наклонить… для этого, собственно, Бог и наделил его Талантом»…
Возможно, вы ошибаетесь,
господин, бык.
Конечно, если судить о таланте и об остальном мире по отражению в луже, талант ваш, способен
загородить собою весь мир. А виден ли он, талант ваш, скажем, с Луны»!?? —
Отец промокнул вспотевший лоб – «Любопытно, всё же, устроена жизнь: вы работаете, не щадя ни себя,
ни таланта,
вы счастливы, наконец,
но…
где-то, кто-то дописывает к предназначению вашему слово: «ремней», и… И, в один день, вы превращаетесь
из простого «быка – производителя»,
в «быка, производителя ремней».
Не сразу до вас дойдёт суть этого превращения,
но «цепь судьбы»…
Ах, эта цепь!
Как заманчиво она блестит… Как интересно, наблюдать цепочку событий со стороны,
пока не поймёшь,
что другой конец цепи
заканчивается кольцом…
Продетым в твою ноздрю»!!!
Тут, отец Владимира, со значением
посмотрел на сына, и… и не увидел оного в помещении…
«Эх»!!! – огорчился отец – «Убежал, не дослушал. Сказано же:
«Надо ребёнка начинать бить,
пока он ещё ходить не умеет»!!!
Свадьба
У тебя нынче славная дата,
Украшенья, как грозди висят.
Вспоминать же, что было, когда-то,
Будешь лет через пятьдесят.
Мы с тобою были знакомы,
Целовались, ходили в кино.
Пару месяцев не был я дома,
Как же всё… изменилось оно!
Ты мне нравилась, но жениться,
В мыслях не было, ни гу-гу,
То, что нынче мне стало сниться,
Ни понять, ни сказать не смогу.
За любовь, говорят, надо биться,
Ну, а я в силах только напиться.
Славка лично меня пригласил,
Отказаться, уж не было сил.
Недоступна, как «Фата Моргана»,
То лицо твоё, то фата…
Изощрённые стоны органа,
Глупый смех, колготня, суета.
Улучу я момент, быстровянущий,
Брошу розы к запретным ногам,
Как усталый пловец, руки тянущий
К вожделенным твоим берегам…
Все за стол, как на мёд насекомые,
Убежать бы от них на вокзал,
Лучше уж, суета незнакомая,
Чтоб не думалось: кто, что сказал.
Наливаясь обидой и жалостью,
Рядом с ними, сижу за столом.
Как же так, объясните, пожалуйста:
Славке счастье, а мне облом.
Мы, когда-то дружили с «гадом»,
Что без очереди, как в трамвай,
Проскочил к тебе… Был бы я рядом!
Тут, как в джунглях, закон: «Не зевай!»
Себялюбие
Всё-таки,
вы себя немного, недолюбливаете: вы соглашаетесь, с другими… соглашаетесь,
что вы, могли бы, сделать лучше…
Полно!
Не обращайте внимания
на недружелюбные выкрики.
Ну их, всех,
недовольных вами, которые говорят,
что вы, чего-то там,
не сделали,
сделали не то,
не так
и, лучше бы,
не делали вовсе… Не обращайте на них внимания,
их, может быть,
и нет вовсе – органы чувств, знаете ли,
передают не вполне достоверную
информацию об окружающем мире и, то, что вы видите и слышите —
может оказаться обманом.
Но, это ваши органы чувств, вы можете заподозрить их в предвзятости,
в необъективности,
но не в злом умысле.
Не правда ли, если вы сами чего-то не видели и не слышали – этого, «как бы», и не было.
А, если убрать «как бы»!
Не хотите убирать, что ж, тогда вот вам, «как бы», объективная картина:
Чужие органы чувств, которые, «как бы», есть у других людей, которые, «как бы», существуют на этом свете, обращаясь к вашим органам чувств,
пытаются сообщить вам о неком событии, которое «как бы» произошло…
не кажется ли вам, что это, «как бы»… перебор…
не кажется ли вам, что самое время применить «Лезвие Оккама» и, «как бы», отрезать лишнее.
Когда же вы щупаете себя…
конечно, это тоже, может оказаться обманом…
Но давайте,
для себя, сделаем исключение.
А для других не будем,
иначе, это будет уже, не исключение.
Митяеву
«Под животом моста»…
Свисали «яйца», каких-то труб.
Поромантичнее есть места,
Пусть я кажуся, немного груб,
Оставим нежности «на потом»,
Но, если шарить под животом?
Портвейн забулькает в тишине,
Легко впитается в несколько лиц.
Ну, да, так принято в нашей стране
Не только жителями столиц.
Мы братья по крови – в жилах «Агдам».
Сегодня, снова, мы здесь собрались.
Порассуждать про честь и про дам,
За этим стоит спуститься вниз.
А квинтэссенцию, самую суть,
Всех рассуждений логичный итог,
Оставим людям, чтоб каждый смог
И для себя чуток почерпнуть.
Понять захочешь, приди потом – Здесь всё записано под мостом.
………………………………………………….
Встречи и расставания
(Подражание Игорю Северянину)
Вы с сестрицей гуляли
в полутёмной аллее.
Было зрелище это,
так пленительно нежно,
Что, мечтая увидеть вас опять поскорее,
Я на завтра в беседку
пригласил вас небрежно.
Вы кивнули рассеянно
и растаяли в сумерках.
Я с утра настороженно
у беседки маячил.
Я томился отчаянно
и, практически, умер, как
Вас узрел и… Танатосу
вмиг отсрочку назначил.
Вы сказали, что рады мне —
я ответил, что счастлив.
Счастье встретилось с радостью,
ненадолго, увы:
Осмотрев все «подробности» —
все приятные части,
Почти сразу заметил, я:
нет второй головы.
Я красивым движением
к вам простёр свою руку,
(На мизинце изящное
с аметистом кольцо)
Разговаривать с женщиной —
это тоже наука:
Глядя в небо, в три четверти
развернул я лицо.
Своим бархатным тенором
вопросил я размеренно:
«Что с сестрицею сталося,
почему вы одна»? —
«Ах, ответили грустно вы,
это я ненамеренно,
Поутру умывалася и… утопла она.
Над водою спокойною,
звук далёко разносится,
Со всех ног побежала, я на крик:
«Помогиии…»!!!
Шарфик тонет у берега,
за хозяйкою просится,
Да по гладкой поверхности
разошлися круги.
Словно дождик на платьице
расплывается пятнами,
Да и я удержать себя не пытаюсь от слёз,
Бриллианты прозрачные
мир от глаз моих спрятали,
И, как бык, во Вселенную
промычал я вопрос:
«Мы на счастье надеемся,
мы к Тебе, как к заступнику!
От беды душу честную
отодвинь и спаси! Ах, зачем Ты так, Господи!
Для чего Ты так, Господи! Почему без страданий нам,
не прожить на Руси»!?
ЗОЛОТОЙ ВЕК
Ах, молодость мира!
Спелая вкусность жизни,
полнота чувств.
Владыка Мира,
трисветлый
«Уран – Небо»,
вновь желает оплодотворить Землю.
«Гея – Земля»,
трепеща, распростёрла объятия
навстречу небесному супругу.
Всё замерло,
благоговея перед актом творения.
Замрём и мы, на некоторое время.
О, время! —
«Хронос – Время»,
любимый
младшенький сыночек,
он, так похож на отца,
так любит родителей.
Бессмертный Уран,
считал «Хроноса – Крона»
своей надеждой,
мечтая, что, со временем,
сын
возьмёт на себя, нелёгкий труд
управления миром.
Однако, даже собственные дети,
растут быстрее,
чем думают родители.
«Как я устала от твоего отца»! —
Сказала «Гея – Земля» сыночку Крону.
Гея не жаловалась.
В её словах была изрядная доля
восхищения и,
даже, любования своей,
как бы, тяжёлой участью.
Некоторые, особенно счастливые особи,
любят такую форму самовосхваления. Именно, что самовосхваления,
ибо счастье,
это всегда, следствие
собственных достоинств, но похваляться счастливой судьбой,
у разумных существ не принято,
а, вот,
как бы,
пожаловаться…
К Урану, как к производителю,
никаких претензий не было. Гея рожала постоянно,
но муж должен еще и…
заботиться o детях,
как бы странно они,
на его взгляд, ни выглядели.
«Не бывает неудачных детей,
кто ведает, что будет потом,
со временем, когда они вырастут.
И если у ребёночка,
к примеру, сто рук, то это неудобно,
в основном, родителям.
Конечно, трудно
отмывать дитёнышу
сто ручек
и стричь ногти на
пятистах его пальчиках,
но, зато, его никто, не посмеет обидеть».
Уран думал по-иному:
«Не может,
да и не должно быть, постоянных удач,
даже в таком, простом деле,
как производство потомков. Я не отказываюсь ни от кого из детей, но им надо, как можно раньше,
найти применение,
нечего постоянно держаться за
юбку матери, да крутится около меня,
ничего хорошего из этого не выйдет.
Мать думает не так,
но время покажет,
кто был прав».
И время показало.
Сыночек, «Крон – Хронос – Время»,
младшенький, любимый, он всё время крутился
около отца с матерью,
вслушивался в их разговоры.
Крон верил родителям:
придёт время,
когда распоряжаться всем будет он.
О, это будет золотое время!
Слова матери упали
на плодородную почву:
«Пришло моё время» – подумал Крон. О дальнейшем вы знаете…
Не хочется воображать,
с каким выражением лица сыночек
подкрадывался к родительской кровати.
Супруги, как раз готовились возлечь,
цель, как говорится,
была хорошо видна…
Вы ждёте подробностей?!
Не будет подробностей!
Да и кто, собственно, видел
этот жуткий серп,
некое подобие узенького
лунного серпа на небе.
Как же это, оказывается, тревожно, когда с постели заметишь нечто…
серповидное.
Роковой взмах —
и вот член —
символ плодородия, падает, вспенивая,
оплодотворяя Океан.
А, вот и Афродита,
рождённая из вспененного Океана,
богиня любви,
символ счастья и мук,
посылаемых, нам с неба,
Не будем сейчас об Уране – Небе,
ему теперь не до нас.
Кстати, мы часто взываем к Небу,
но не получаем ответ – это не потому, что
Небо нас не любит,
а просто, именно сейчас,
ему не до нас.
И вообще, с чего вы взяли, что
небожители обязаны придерживать вам стремя,
поправлять одеяло и
совершать
прочие действия,
облегчающие ваше существование. Увы, это не так, а жаль,
ей, Богу – жаль…) Ужели и впрямь, были времена,
когда наши предки
прогуливались по лугам среди Богов и зверей,
не опасаясь быть съеденными
и никого
не сжирая…
Ах, это было, воистину,
счастливое время,
славное время,
золотое время…
И никто из нас, не виноват,
что наше время —
совсем другое.
Хронос – Время сразу отсекает от нас,
только что прошедшие,
счастливые мгновения…
«Эй!!! Мгновения, вернитесь!
Я ещё не успел, вами насладиться». —
Куда там!
Да и были ли они?!
Итак, «Крон – Хронос – Время» —
воцарился над миром.
Наступил ЗОЛОТОЙ ВЕК.
Об этом было официально
доведено до всеобщего сведения. Всё живое обязано было
ликовать и славить
наставшее счастливое время, (то есть, нового верховного владыку,
КРОНА).
За искренностью ликования
наблюдали сторукие братцы Крона.
Возможно, именно поэтому,
всё живое, от всей души ликовало и славило ВЕРХОВНОГО.
В первую очередь ТИТАНЫ, для них, и впрямь, настал ЗОЛОТОЙ ВЕК. Во-первых, все они из правящей семьи, во-вторых…
да, что там,
и в восьмых,
и в семнадцатых – это ТИТАНЫ, остальные им не ровня. ТИТАНЫ огромные, могучие, искренно радовались жизни.
А, чего бы им, не радоваться,
что увидали, то и захотели, что захотели, то и съели.
И, ежели, увидел голодный ТИТАН,
скажем, антилопу, он её с улыбкой в дело пускал – ел, значит; а кто может помешать,
голодному ТИТАНУ.
А ежели сытый ТИТАН узрит,
скажем, нимфу речную,
то и её в дело пустит,
без спроса, разумеется. А о чём, собственно, спрашивать,
когда нимфа, для того к реке и приставлена, чтобы, значит,
развлекать ТИТАНОВ.
И солнце, и луна,
и всё прочее, что ни на есть – всё это для ТИТАНОВ. Ибо всё ТИТАНУ на радость, когда он сыт,
или на пользу, когда он проголодается.
Потому-то, все ТИТАНЫ такие
здоровые и
довольные.
Любую, титанически трудную работу
они запросто могли сделать,
была бы охота.
А, когда охота, пол-Греции
пробежит ТИТАН за ланью.
Ну, а, когда поймает,
обязательно сожрёт.
А, что поделаешь, добыча. По «ТИТАНОВОЙ ПРАВДЕ»,
добыча должна быть употреблена в дело, иначе это и не охота вовсе, а баловство.
А баловство, с охотой путать никак нельзя, не по «ТИТАНОВОЙ ПРАВДЕ» это.
И споров в золотом веке
никаких не было.
Какие могут быть споры у
ТИТАНА ОКЕАНА
с ТИТАНОМ АТЛАНТОМ? —
никаких,
ТИТАН АТЛАНТ
вообще не любит спорить.
Увидит АТЛАНТ,
что на лужайке восседает
ТИТАН ОКЕАН, поприветствует его, как у ТИТАНОВ положено,
пожелает ему, что положено… и пойдёт себе, искать другую лужайку. А о чём АТЛАНТУ спорить, например, с Паном козлоногим.
Скажет ему вежливо:
«Подвиньтесь, Пан», а сам ляжет, раскинув руки – горы, глядит себе в небо и улыбается – ну, прям, как ребёнок.
А и Пану, с АТЛАНТОМ спорить не с руки, лучше уйти, пока просит.
Известно, что золото и время взаимосвязаны, причём, у одних, золото со временем, появляется, а у других… Говорят, что дело в том, что эти «другие», попросту неправильно мыслят. Такая вот, «неправильная мысль»,
однажды забралась и в голову Крона: «Почему, интересно, время проходит,
а изменений не происходит,
всё возвращается, всё повторяется. Не означает ли это, что кто-то,
из его прекрасных детей,
повторит дело отца своего.» Мысль неприятная,
такую мысль надо, как-то вытеснить из сознания,
скажем, заесть.
Приём пищи, позволяет посмотреть
на неприятности с другой, сытой точки зрения.
Это известно ещё со времён Урана: точка зрения «сытого»,
настолько отличается от
точки зрения «голодного», как будто речь идёт,
вообще, о совершенно разных вещах.
Крон решил бороться с неприятностями, соединив два
известных в то время метода:
1). Неприятности, надо срочно заедать. 2). Подобное, лечат подобным.
Крон решил заесть неприятности
источником неприятностей —
он начал «лопать» собственных детей.
Не правда ли, мысль интересная.
Многие, до сих пор не «сожрали»
собственных детей, потому, и, только потому,
что видят в них себя.
Дети – это наше продолжение в веках, наше бессмертие…
А, если ты и так бессмертный…
Получается, что с какой стороны эту проблему* не рассматривай, гастрономический вариант её решения, представляется самым правильным.
Крон, являясь живым воплощением времени, ценил секунды, поэтому он, не
откладывая ни на секунду,
начал воплощать то,
что пришло ему в голову:
он начал глотать собственных своих детей и всех съел.
Вот с той самой секунды,
у всех потомков Крона – Хроноса – Времени, то есть у всех нас,
мы же – «дети своего времени», появилось «тайное знание».
Каждый из нас,
если он остановится на секунду
и прислушается к себе, может внутри услышать тихий голос.
Голос этот пробивается к нам через толщу веков, он кричит:
«Что бы тебе ни пришло в голову, не торопись, подумай, надо ли, это делать»!? «Не глотай, первое что увидел,
как бы божественно оно не выглядело!
Вдруг это,
вообще, несъедобно»??!
Да, господа, дети бессмертного Крона, оказались тоже
бессмертными,
то есть, несъедобными.
Крон, вообще-то, это сразу почувствовал, но: «Мужик решил – мужик сделал»!
Что ж поделать, эта «дурь»
восходит ко временам Хаоса, и победить её, мало кому удаётся.
Итак, проблема решена,
да только, как это и теперь бывает, решение проблемы
значительно ухудшило общую ситуацию.
Бессмертные, неперевариваемые в принципе, деточки камнями ложились на бессмертный желудок, так что, когда Крону
вместо Зевса подсунули булыжник,
Крон не учуял разницы.
Как же было тяжело!
Понять это может лишь тот,
кому, хоть раз, «посчастливилось»
тяжело обожраться.
Вы помните это состояние,
эту непередаваемую, невыносимую тяжесть… из этого состояния мечтаешь
выползти любой ценой, лучше смерть, чем…
Мысль о смерти пришла в голову и Крону,
Но, он-то…
бессмертен,
он понимал, что ужасный конец,
всё же, лучше,
чем бесконечный ужас,
но, что он мог сделать?!
Время замерло,
«Хронос – Время – Крон»
чуть дышал, скованный изнутри, и никакой жизни,
на нашей Земле-матушке не стало.
И, если б не Зевс,
освободивший Время от оков,
никогда, никакой жизни бы и не было.
Ибо, «Жизнь» – это то, что возможно лишь… при наличии свободного времени,
когда же, Время не свободно,
когда, оно сковано,
еле дышит,
когда, времени почти нет,
какая же, это жизнь?
Не будет преувеличением,
сказать, что
Зевс создал сей мир,
он прекратил период безвремения,
сказав волшебные слова:
«Открой-ка рот, папочка»!!!
И, как сказано в священных текстах:
«Зевс вытянул длань и
заставил отца отрыгнуть всех проглоченных детей».
Между прочим,
Крон, заодно отрыгнул и булыжник, который он проглотил вместо Зевса.
(Говорят, из этого булыжника сделали потом… впрочем, сведения эти недостоверные…
никаких очевидцев не осталось… поэтому не будем лишний раз,
распространять сомнительные слухи.
Всё-таки, было это очень давно,
многое,
мы просто не знаем, а то, про что мы думаем, что знаем…
Точно известно, например,
что Крон добровольно передал руководство вселенной Зевсу.
А, вот, держал ли при этом Зевс, на виду
«адамантовый серп» —
известно не точно).
Как бы то ни было,
Золотой Век кончился. Кончился Золотой Век
и для Титанов,
и для Богов,
и для людей…
А всё потому, что перестали мы думать,
что Время – это
самое главное,
что у нас есть.
Вот, у нас, ни на дела,
ни на детей,
ни на самих себя —
то есть, на жизнь нашу,
времени и нет.
Примечание
………………………………………………….
Пионер – всем ребятам пример
Запишите меня в «Гитлерюгенд»,
Я желаю быть в первых рядах!
Буду громко орать: «Хайль! Фюрер!»,
Забывая про стыд и про страх.
А, когда, кто-то спросит: «Однако,
Что ж, кричите вы, словно злодей,
Я скажу ему: «Цыц! Собака!
Не моги рычать на людей»!
Зачем, как Стенька,
в набежавшую волну, Вы псину бросили – убейте, не пойму, «Как свежи розы…» бросьте в воду их… Весь Мир бы, с благодарностью затих… Иван Сергеевич, коль вы себе не враг, Признайтесь же, что всё было не так.
«Му-му» версия 2.0
(Подлинная история Герасима)
«Му-Му, говорите,
Ну, ну!
История, говорите, известная, читали… Неужели, и вправду читали?!
Так-таки, листали настоящую книгу, а не в кратком изложении?!! Да вы, голубчик, образованный человек!
Сегодня редко встретишь юношу, читавшего Тургенева в подлиннике, в особенности, ежели он русский и в школе учился. Нынешнее образование, отбивает вкус ко всему прекрасному».
Почему зашёл разговор о «Му-Му»?
Очень просто:
на остановке вошел новый пассажир, сказал: «Здравствуйте, господа!
Позвольте пожелать здоровья всей честнОй (ударение на «О») компании»!
После чего, вошедший, поставил портфель на полку и сел.
Всё бы ничего…
но фраза прозвучала, как-то, излишне искренно, как будто, наш новый попутчик, и впрямь, от всей души нам рад?! вправду, очень желает всем здоровья??! а, людей, случайно собравшихся, в плацкартном закутке, действительно полагает, безукоризненно честными???!
Таким тоном, говорят маленькие дети из благополучных семей, некоторые проповедники и жулики.
Все насторожились… и, как-то, насупились…
Люди собрались, в общем, грамотные, сами, при случае, не прочь «ввернуть»:
«господа»,
«милостивый государь»,
«честнАя (с ударением на «А») компания».
Но, родились мы… не вчера, и потому слова эти, произносим с солидной дозой иронии.
Дескать, знаем мы вас… знаем, насколько вы —
«честнАя компания» – да и сами-то мы…
ну, какие из нас господа?!
Возникла неуютная тишина, мы лихорадочно пытались сообразить:
«это насмешка, или»…
Вошедший, попробовал было… сгладить впечатление и,
нарочито торжественно объявил:
«Кажется, машинист изволил тронуться! Порадуемся, господа: нам повезло!
Нас, наконец-то,
куда-то
везут»! —
Своеобразный юмор, безусловно присутствующий в этой фразе, окружающих не успокоил, чего-то им не хватило,
и тишина ещё более уплотнилась.
И тогда, в тон новому попутчику,
я выдал не менее «кучерявую» фразу: «Может быть, ещё рано веселиться: «Му-Му», тоже, вначале считала, что ей повезло и только, когда Герасим начал привязывать кирпич, она решила,
что «машинист изволил тронуться».
Фраза, конечно, не ахти… Но неудачная, или глуповатая шутка, помогает остальным почувствовать себя умнее, чем шутник,
а это, очень успокаивает.
Если вам надо «устаканить» воспалённую атмосферу, не стоит ронять фужер, стрелять в потолок или, кричать: «Успокойтесь господа»! – это раздражает; а, вот,
«дурацкая шутка» – вещь уместная…
Сработала шутка и на сей раз: все, несколько отмякли, а пара кривых улыбок показала, что моё старание было оценено. Впрочем, успокоились не все, новый попутчик отреагировал
весьма неожиданно и пространно.
Оказалось, его предки были знакомы с историей Герасима и Му-Му из первых рук, о чём попутчик, сразу же и доложил.
Выяснилось, что его дед или прадед (или пра-прадед, назовём его «предком», для простоты) – был «Участником Похода Наполеона на Москву»
(новый попутчик так и произнёс
эти слова, с большой буквы).
В Россию «предка», лично позвал император Наполеон:
«Вы будете жить во дворцах и поместьях, будете, господствовать над русским народом, готовым, раболепно выполнять все ваши повеления».
Император не обманул.
Поверившие ему, пришедшие с ним в холодную Россию подданные, кто остался живой,
жили во дворцах или поместьях; правда, не в должности барина – хозяина поместья,
а в должности «француза». Должность, в общем, хорошая: кормили за барским столом и слуги, если барин прикажет, подносили вина.
«Предок» быстро привык, и он, никогда не жаловался ни на судьбу,
ни на Бога,
ни на императора.
Мы с удовольствием «развесили уши», несколько старомодная, манера изло —
жения не раздражала; без напряжения верилось, что рассказчик был хорошо знаком и с «барыней», и с «Герасимом». Конечно, сказалось ещё и то, что повесть «Му-Му» стоит в русской классике на особом месте:
почти все помнят, о чём, там идёт речь. Про другие произведения, отнесённые к классическим, наш народ, ещё со школы, привык отвечать, глядя честными глазами: «Конечно читал»!
А только скажешь: «Му-Му» —
глаза затуманиваются – чьё сердце не размякнёт,
сочувствуя несчастной собачине. Любопытно, что за Анну Каренину, так переживают далеко не все.
Искушённый читатель вспомнит, конечно, и других достойных представительниц прекрасного пола, пострадавших от рук мужчин, но вычеркнуть «Му-Му» из этого списка и у него рука не поднимется.
Вернёмся в поезд.
В моих ушах, до сих пор звучит, негромкий голос, мягко выговаривающий: «Ах, драгоценный мой, Ми-Ми»… «Нет, дорогой, именно Ми-Ми…
Это Иван Сергеич назвал её: «Ми-Ми», а уж он понимал, как надо с девицами и умел величать их так, как им нравится»…
«Как вы сказали?
«Собака женского рода», которую звали «Му-Му»?! —
Так, то в книге, голубчик! А в действительности, всё было совсем не так.
И в переносном смысле он Танечку собакой, а уж тем более, «собакой женского рода», назвать не мог,
не так, он был воспитан…
«Ну, конечно, они с Таней были знакомы, очень даже хорошо знакомы, иначе Иван Сергеевич, никогда бы не пошёл, на эту мистификацию»…
«Хорошо знакомы» – значит не просто знакомы,
что же тут непонятного»… «Ну, что вы, что вы!
О бракосочетании у них и в мыслях не было, во всяком случае,
у Ивана Сергеевича.
Мужчины, в то время, вообще не были склонны думать о женитьбе, если не «маячило» солидное приданое»…
«Нынче, конечно, всё по-другому, нынче, респектабельно жениться «по любви» – вот и является к родителям большой ребёнок, с большим…
желанием «пожить с их дочкой… одной семьёй»:
«Здравствуйте мама и папа! Принимайте в семью нового сыночка»!
«Герасим, конечно, исподтишка, наблюдал за Танечкой и Иваном Сергеевичем и злился, естественно»…
«А то и злился, что с Танечкой они росли вместе, мечтали о будущем…
о совместном будущем…
Но, когда появился Тургенев, шикарный, вальяжный… Помните, у Цветаевой:
«И чьи глаза, как бриллианты, На сердце вырезали след, —
Очаровательные франты
Минувших лет»… Тогда, своё будущее, Танечка начала видеть, как-то… по-другому.
Иван Сергеевич, её сразу очаровал: «Вам, Ми-Ми, с вашей красотой, с вашим прирождённым тактом,
непременно надо жить в Париже. У вас в осанке, в манерах, а особенно, в прекрасных глазах ваших, так культура европейская и светится.
Даже не спорьте, голубушка! Именно, Париж!
Только там, вас смогут оценить по достоинству». Слово «Париж»,
производит на русских женщин,
какое-то магическое впечатление.
Про Париж и про свою красоту,
женщина готова слушать часами. Но, если в собственной красоте,
некоторые из них, сомневаются, то Париж, которого они никогда не видели, сомнению не подлежит.
Герасим, сразу отметил для себя, это волшебное слово и, как умел, поддержал разговор:
«О, Париж!!! Я тоже хочу в Париж!
Как же, у них там… всё возвышенно, как просвещённо!
Для меня Париж – это те, кто там жил и работал: Вольтер, Дидро, Декарт, Робеспьер, Аристотель»! —
«Ну, насчёт Аристотеля», – заметил Иван Сергеевич, —
«ты, Гера, слегка «загнул»!
Не был Аристотель в Париже, ни разу, и в этом, вы с ним очень схожи.
А, что касается, гражданина Робеспьера, то тут, ты очень даже прав, сей гражданин – очень многих…
просветил, поведав, что они…
враги Франции, а затем…
возвысил… при помощи виселицы.
При Робеспьере, в благословенной Франции, многих достойных людей возвысили подобным образом»…
«Ну да, конечно,
Герасим мог говорить…
А в книге?!
А в книге специально: он, мол, глухонемой, туповатый дворник… Книга-то, для того и была затеяна, чтобы про Герасима
только так и понимали… А в жизни его хвалил и учитель географии, и учитель музыки, а уж, как он на клиросе пел – заслушаешься»…
«Поющий на клиросе Герасим», несколько «ушиб» меня, я упустил нить повествования…
Поэтому, дальше буду рассказывать, как вспомнится… и так, как, по моему разумению, должно было быть…
«Тебя, Гера, увлечение Парижем до добра не доведёт» – говорил Иван Сергеевич – «ты бы, лучше, «Историю Государства Российского» почитал. Но, если уж, очень хочешь, учи французскую грамматику, мы с Таней, как в Париже устроимся, обязательно, тебя к себе выпишем».
Ах, Иван Сергеевич! Зачем же вы, так-то?!
Если до этих слов, у Герасима
ещё теплились угольки надежды…
Ох, какие, всё же, дикие мы!
Даже самые лучшие, самые образованные самцы не умеют отказать себе в
удовольствии
«пнуть» поверженного соперника.
Именно так,
все государственные потрясения и приключаются:
отнимут бабу…
и начинает человек думать о судьбах мира,
метаться от Аристотеля к Руссо, а там, глядишь,
и до Робеспьера недалеко.
В душу Герасима, и ранее закрадывались сомнения
в гармоничном устройстве мира. Взять, хоть тот безобразный эпизод…
Впрочем, давайте по порядку:
Однажды, выпив пунша, барыня выразилась в том смысле, что, если бы встретила в молодости подходящего
человека, всё у неё было бы…
по-другому. Но, это была,
так сказать, минутная слабость.
Обычно, барыня разговаривать про молодые годы не любила и решительно обрывала расспросы любопытных.
Это она, конечно, напрасно – человек, есть – животное общественное, чтобы не сказать,
стадное.
И в человеческом стаде, про каждую особь, подробно «известно»: Где? Когда? С кем? Почему?
и… чем всё кончилось?
Вы вольны, только попытаться донести до общества свою версию событий, которая, конечно же, будет услышана, и, даже, принята к сведению…
Но принята она будет, в лучшем случае, наравне с другими версиями.
Собственная версия, обычно характеризует вас с более выгодной стороны, поэтому окружающим она кажется
подозрительной…
Итак,
в оные лета, когда барыня была совсем молоденькой, её матушка решила присмотреть дочери «подходящего» жениха.
Бог их знает,
что у этих молодых девиц в голове, но, ни один, «подходящий» жених,
молоденькой нашей барыне
не понравился.
Уставши от «невозможного копания», велела ей маменька, искать
«своё счастье» самостоятельно.
Одно поставила она условие: чтобы обязательно был «подходящий», то есть приличный и состоятельный человек.
От себя барыня добавила ещё одно условие, можно сказать, каприз, чтобы жених, непременно был молод.
Вскоре выяснилось, что в нашей изобильной стране, не то, чтобы… совсем
не было женихов – были, конечно, да только… какие-то, неподходящие.
Судьба это или случай, но попадались ей, женихи, если молодые, то, сплошь неприличные, а, если приличные, то… настолько немолодые!
Пришлось, сколь возможно, расширить круг соискателей, снижая требования к молодости, ан, оказалось, что и среди не совсем молодых,
«подходящих» – не вдруг сыщешь.
Одно время, в надежде встретить не очень старого подходящего человека, барыня устраивала балы…
Увы, балы не дали требуемого эффекта. Столько было потрачено нервов, сил, продуктов, а найти достойного жениха… всё одно, не удалось.
«Да, уж,» – задумалась барыня – «очень, всё же, недостаёт
в нашей стране людей «приличных».
Стыд и позор! В наш просвещённый век, молодая, состоятельная девица, в своей стране
не может найти себе жениха! И куда, интересно, смотрит
правительство!? В прошлый четверг, мне прислали
платье из Парижа
(красивое, между прочим), так что ж, прикажите мне и женихов, что ли, в Париже заказывать! Необходимо срочно менять
ситуацию в стране! Надобно, наконец, научиться растить «приличных людей» у себя»! Хочу отметить, что русская женщина,
в патриотическом порыве, способна на самые рискованные,
самые отчаянные поступки. Барыня решилась
вырастить и подарить родной стране парочку «приличных людей»:
она взяла детей на воспитание.
Несколько лет барыня была по-настоящему счастлива, она искренне гордилась успехами своих воспитанников… «Герасим, с его усердием, с его усидчивостью…
О, он далеко пойдёт. А Танечка…
Она… с её практичным умом, с её умением себя подать… с её красотой…
Она может стать,
нет – она точно станет фрейлиной ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВА и, при случае…
представит барыню ГОСУДАРЫНЕ»…
Барыня будет в том, фиолетовом платье… а вокруг пажи, графы, князья…
Дальнейшие события представлялись каждый раз по-разному, и всякий раз, очень достойно…
Но, дети растут, и… часть наших надежд они оправдывают,
а часть…
К тому же, у всех детей есть неприятная особенность: с возрастом, они всё более становятся похожи на…
своих собственных родителей.
Как ты приёмных детей ни воспитывай, как ни учи их манерам французским, вырастают они и… и всё у них, не так.
Барыня опять стала раздражительной. Даже появление в доме Ивана Сергеевича, умеющего создать ощущение праздника, развлекло её ненадолго…
Ах! Иван Сергеевич, Иван Сергеевич!
И что у неё за судьба такая, столько лет искала барыня приличного человека, а, когда, почти уж, перестала искать – нате вам, вот он!
Сам пришёл!
Теперь барыня и не припомнит, как это было.
То ли, он отрекомендовался как дальний родственник, то ли,
сослался на какие-то дела…
В голове стучало: «Вот он! Вот ОН»!
И она, положительно ничего не слышала, да и не слушала… Она упивалась тембром его голоса, манерой наклонять голову и чуть приподнимать бровь… Он остался обедать…
А, назавтра зашёл ещё раз, а потом… Ещё и ещё… О! Это были счастливые дни! Он говорил…
и говорил…
и говорил…
Барыня с удовольствием слушала и, даже весьма остроумно отвечала, но… о чём это они так мило беседовали,
хоть убейте, не помнит…
А его рассказы… она, не стесняясь смеялась в голос, как девочка…
Это было чудо,
Все эти его приключения во время охоты…
Какие именно? Даже, и не спрашивайте! Надо, чтобы рассказывал сам Иван Сер —
геевич с рюмкой пунша в руке (да, чтобы дама раскраснелась и смотрела не отрываясь, блестящими глазами, да ещё за столом рядом
молоденькие Гера и Танечка).
Барыня, наконец-то, почувствовала себя счастливой. Проснувшись, она улыбалась, предвкушая встречу, она выглядывала в окно и искренне радовалась, как славно нынче травка зеленеет и солнышко блестит…
А, вот и Иван Сергеевич!
Протягивая руку для поцелуя, барыня знала, что он «влип» и «никуда не денется».
Что же касается господина Тургенева…
Конечно, эта пьянящая атмосфера, когда, кажется: протяни даме руку, скажи ей негромко: «Позвольте»! – И она… непременно позволит…
Надо ли напоминать, сколь соблазнительно выглядят дамы в такие минуты и чем, это должно было закончиться.
Но, как сказал бы Пафнутий Феодорович: «Государева служба, сударыня, это вам не…» – тут он, по своему обыкновению, воздел бы над головой руку с перстом, указующим куда-то за облака…
Все, кто имел удовольствие слушать рассуждения «Его превосходительства» этот жест хорошо помнят.
Бывают люди, которые появляются в круге нашего внимания, как бы, сами по себе.
Однажды, Иван Сергеевич пришёл в сопровождении незнакомого господина.
«Имею честь представить моего начальника и, можно сказать, друга» – проговорил Иван Сергеевич…
или нет, кажется, он проговорил следующее:
«Имею честь представить моего друга и, так сказать, начальника…» —
В голове у барыни
опять всё перепуталось…
От Пафнутия Феодоровича пахло властью, привычкой покорять и повелевать. А этот мундир,
а ОРДЕН!
А серебро на висках…
Такой!!!
Вот, именно такой, мужчина ей и необходим: достойный, богатый, властный, чтоб за ним,
как за каменной стеной… «А Иван Сергеевич??! —
Что, Иван Сергеевич?
Иван Сергеевич, конечно тоже,
но…»
Второй этап счастья длился у барыни недели три. За этот период, диспозиция за столом, несколько изменилась: сразу после обеда, Иван Сергеевич, Герасим и Татьяна переходили в другую залу, а Пафнутий Феодорович с барыней оставались за столом пить чай.
Когда Иван Сергеевич, представлял своего друга – начальника, после слов:
«… и можно сказать, друга,
его превосходи…» —
возникла секундная пауза, которую друг-начальник немедля заполнил: «по некоторым… соображениям… я попросил бы Вас! Иван Сергеевич, воздержаться от поименования меня… собственным моим именем, а величать, ну скажем… Пафнутием… Феодоровичем, без всяких там… А вас, сударыня, умоляю не обижаться… Дело, знаете ли…»
И он поднял указательный палец над головой, но не так, как делал Иван Сергеевич, когда демонстрировал дамам, метод определения направления ветра,
жест Пафнутия Феодоровича указывал на… государственную тайну.
Присутствующим хотелось встать, застегнуть все крючки на мундире и… благоговейно запеть:
«Боже, царя храни!»…
За чаем, Пафнутий Феодорович позволял себе расслабиться и, вполголоса пояснить, что «народ нынче, уж не тот, да и чиновники некоторые… как бы вам сказать…
Но придёт час, когда…
у кого надо… откроются глаза,
вот тогда-то, мы… самым решительным образом»…
Барыня, и за закрытыми дверями не осмелилась спросить, какие, собственно «государственные дела» привели «его превосходительство» в её гостиную, да она ни о чём и не спрашивала,
она наслаждалась общением.
Ах, как же величественно и неторопливо, сдержанная гордость проникает
в вас, когда вы угощаете чаем, «государственное лицо», готовое применить самые решительные средства,
как же, наверное… почётно…
быть супругой такого мужчины.
В голову нашей барыне, сами собой, начали приходить мысли – типичные мысли женщины, которая, так сказать, «верхним чутьём» осознаёт, что очень скоро состоится серьёзный разговор… разговор, который внесёт
определённость в их отношения,
и тогда…
Таковой разговор, вскоре состоялся.
В один, как говорится, прекрасный день, Пафнутий Феодорович пришёл с цветами и неожиданно смущаясь, заявил, что он очень к ней привязался,
но, в силу неких… обстоятельств,
он не сможет более… бывать, при этом, он сделал рукой движение, каким разгоняют дым от трубки,
поцеловал влажные пальчики
и вышел.
Не то, чтобы барыня
всерьёз надеялась, но…
чтоб вот так, даже не отобедав…
Да ещё и этот, несколько, даже, пожалуй, непристойный, так не вяжущийся с прежним его образом, жест.
Барыня выбежала в соседнюю залу и… её взорам предстали
Таня и Иван Сергеевич,
они сидели более, чем тесно… Возникла неловкая пауза, и барыня, чтобы что-то сказать, тихо произнесла: «Пафнутий Феодорович, больше не сможет у нас бывать» —
«Да, я знаю» – отозвался Иван Сергеевич —
«Его жена, вчера
вернулась из Европы»… Наверное, напрасно он это сказал, для прекрасной половины человечества,
неженатый мужчина – загадка, ребус, над которым интересно поразмышлять, а женатый мужчина – да тут и думать не о чём.
В оправдание Ивану Сергеевичу, нечаянно выдавшему своего друга – начальника, заметим, что появление барыни, его, как-то, смутило, но… не настолько, чтобы проговориться,
что вчера вернулась… и его жена.
Воистину, этот день стал для барыни днём открытий. Как и обещал Пафнутий Феодорович, у неё на многое открылись глаза, и она стала готоваприменить самые решительные средства.
Да, господа, когда Пафнутий… то есть, она хотела сказать, когда этот мужчина…
ну, тот,
который с Иван Сергеевичем… У неё сразу открылись глаза, барыня, как бы снова впервые Иван Сергеевича увидела и поняла: он, и только ОН!
А он!!!
Коварный!
Ах, Иван Сергеевич, Иван Сергеевич!
Барыня хотела было, для начала, сильно обидеться, но не смогла, на галантного Ивана Сергеевича женщины не умели всерьёз обижаться…
Но, Танька! Экая дрянь! Уж она ли её не кормила, не поила… И, что теперь прикажете с ней делать?!
Отравить! Попросить Пафнутия отправить её в Сибирь…
или утопить, как собаку…
Подобные, утопические, простите за каламбур, мысли занимали и утешали барыню весь вечер.
«Спокойно»! – говорила себе барыня – «Спокойно»…
Но успокоиться она не смогла.
«Успокоишься, тут, когда любимый мужчина… когда мечта всей жизни…
Вместо умной, богатой, ухоженной женщины (одних духов французских рублей на семьдесят)…
А эта девчонка! Что в ней такого! Только что, немного моложе…
Что он в ней нашёл!
Где его глаза»!
К утру, в измученной голове родился, наконец, достойный план: барыня решила выдать Татьяну замуж за Герасима.
«Да-с, Иван Сергеевич! Я за них перед Богом в ответе… А Вам,
Дорогой мой Иван Сергеевич!..
А Вас… Вас…
Я приглашу на свадьбу». Если Герасим, как и положено, воспитанному ребёнку, покорно отнёсся к воле благодетельницы (он только деликатно уточнил размер приданого), то Татьяна отреагировала дерзко, она заявила, что сама «найдёт свою судьбу».
В голове барыни, почему-то, опять возник образ тонущей собаки (вот оно
волшебство классической литературы: неважно, что там было на самом деле, но стоит произнести это таинственное слово: «Му-Му» – образ тонущей псины проявляется в сознании).
Герасим вручил Татьяне цветы, он попытался воззвать к её чувствам, к её уму, он припомнил все, когда-то, счастливые минуты, все совместные игры, все их прежние мечты… Татьяна не реагировала.
«А, твой Иван Сергеевич-то…
женат». – Герасим нарочно сказал это обыденным голосом: опытный игрок, вытаскивает главный козырь не торопясь». —
«Я знаю, ну и что с того». —
«Она знает! Она так спокойно говорит об этом!»
«О, женщины!
Ничтожество – вам имя!» —
трагическим тоном возопил Герасим, (в любительских спектаклях ему особен —
но удавались душещипательные сцены) —
«Я наложу на себя руки! Я уеду в Сибирь! В Америку!
Ты меня больше никогда не увидишь!
Я… Я вызову господина Тургенева на дуэль!» —
«Не говори глупости» – сказала Татьяна – «Иван Сергеевич так хорошо стреляет, что после дуэли, я тебя точно, более никогда не увижу, да только, не будет он с тобой стреляться, ты и сам это знаешь.
Пойми, я хочу жить в Париже, хочу, чтобы меня приглашали в замки, хочу танцевать в Версале с герцогами и маркизами, хочу…» —
Герасим не знал, что и возразить… (интересно, а как бы вы, на это возразили). «А, если хочешь исчезнуть и всё забыть, тебе не в Сибирь иль в Америку надобно – езжай-ка ты,
с новым управляющим в деревню.
Дождей месяца два не было, можно попытаться проехать не дожидаясь замо —
розков. Там тебе и охота, и девки; ты там обо всём забудешь, да и о тебе никто не вспомнит».
«Вот они, нынешние-то женщины,» – написал в тот вечер Герасим. Он, последние три месяца, корпел над трудом, именуемым: «Как сделать сей мир гармоничнее
и что этому мешает».
Гера собирался
отослать это сочинение царю.
«А, что!?
Пусть Батюшка – Царь знает, какие таланты растут в его владениях.
Пусть помнит, на кого можно рассчитывать, кто готов, если надо, занять самые трудные, самые ответственные посты».
Разговор с Татьяной разгорячил Герасима, он писал всю ночь, и к утру его труд
обогатился главами о недостатках воспитанности и послушания в некоторых дворянских семьях, «…каковые недостатки, прямо приводят к неспособности достойно послужить Царю и Отечеству».
Упомянул он и о неумение современной молодёжи ценить любовь и дружбу, в чём, конечно, виновны их воспитатели, ибо, сии качества, должны прививаться с детства.
Живо были описаны различные примеры преклонения перед всем иностранным, в ущерб отечественному.
(Герасим, непременно упомянул бы, про необходимость «поддержки
отечественного производителя»… Но, в то время, такого выражения ещё не существовало).
Эх, надо б, подробнее рассказать про женское коварство, и пользу для отечества, и затем… как-то перейти к фразе,
в коей будут слова: «калёным железом», но солнце било в глаза, пора было спешить к «общественному пирогу».
День рождения – это особенный день в жизни каждого человека. И барыне всегда хотелось, чтобы в этот день все были счастливы.
Конечно, каждый понимает счастье по-своему, однако, в чём-то, все люди схожи, и существуют «вещи», «общение» с которыми, у всех вызывает приливы счастья. Такую «вещь», барыня ежегодно предоставляла обществу. Это называлось: «Общественный пирог» – то был большой пирог с гусятиной, который подавался на специальном блюде.
К столу, по установившейся традиции, приглашались все домашние.
Первый кусок подавали барыне, а затем, по кругу всем остальным.
Герасим слегка
опоздал к началу раздачи пирога…
Это он думал, что слегка. За неполные десять минут, на блюде произошли тотальные изменения, он узрел на блюде… матовый блеск и крошки.
Более на блюде не было… НИЧЕГО!!! Блеск пустого блюда, масляно – самодовольные, сосредоточенные на собственном чреве глаза окружающих, а пуще всего, атмосфера сытого безразличия – это поразило Герасима в самое сердце, которое недоумённо сжалось.
Виновна была, конечно, барыня.
Коварная, сегодня, она вместо обычной речи, пожелала всем «приятного аппетита» и ушла, сославшись на мигрень. Но остальные-то, остальные!
Как они могли!
Ещё вчера, все с ним дружили, называли умником, а сегодня… Они его, по сути, выкинули из общества. А разве можно, считать общество здоровым, если из него, вот так, запросто, могут выкинуть… не самых плохих его членов!
«Не самых плохих»! —
С горечью, усиленной голодом, повторил Герасим. Возмущённый разум его взывал к справедливости. (Любой, мало – мальски разумный, разум, возмутится, ежели его пошлют на кухню, спросить вчерашнюю кашу, ибо пирог – уже…
«Мальчик! Хочешь пирожка!? – А нету»! – Дурацкая шутка, не правда ли?)
Голодные мысли метались в голодной голове:
«Тут не только, в коварстве барыни дело, и, даже не только, в Татьяниной невоспитанности…
Тут, «блин», надо смотреть в корень: «престолонаследие»,
«система образования», весь строй… Вот сейчас, он пойдёт и…
напишет царю про всех…
всю правду.
А, кому ещё писать-то!?
Известно, все министры, все чиновники – дураки и воры, а Батюшка – царь, ежели ему открыть глаза…
«Добро же, домочадцы,
пусть царь узнает, в каких условиях, среди каких людей… его будущим помощникам выживать приходится…
И когда призовёт царь, спросит: «А, что делать»!? – Он скажет: «А, вот, что!!!»…
И Герасим, ушёл в свою комнату, дописывать советы Царю. И так он, всё умственно написал, что начальник жандармский, когда прочел,
только головой покрутил.
Эх, господа начинающие сочинители! Не знаете вы, сколь это
опасное развлечение – перо в руках. Это магическая, это завораживающая вещь: берёшь ты его, эдак, нежно, с самыми благочестивыми, самыми благоразумными намерениями,
и осторожненько, осторожненько…
Да, вдруг очнёшься на таких кручах, над такими безднами…
«Подними глаза, дорогой, что ты видишь окрест»?! —
«Не узнал? И, Слава Богу,
что не узнал!
Ни к чему тебе, пока, знать про
«места не столь отдалённые»… Ты, вот что, отойди-ка…
Только…Тихохонько – тихохонько,
может ещё не поздно».
Ох, Герасим!
Тоже ещё, князь Курбский нашёлся, переписку с царём затеять решил, в рассуждения, вишь, пустился.
Начал, понятно, с праотца Адама, и до того дорассуждался, что изначально, были все люди равны, а стало быть и… он – Герасим, с Царём – Батюшкой…
тово…
«Прости его, Царица Небесная!
Не со зла он…
Это всё, тьфу!
Образование… поганое – европейское,
всё книги эти… несуразные»…
И выходило, по Герасиму, что Царю нашему, Батюшке, более делать нечего, как о народе, сиречь о нём, Герасиме, непрестанно заботиться.
И, исключительно, на таких условиях, в стране нашей всем будет хорошо,
да и ему, Царю, тоже неплохо.
А иначе, для чего, спрашивается, он – Герасим со всем народом, в своё время, царя Бориса выбирал.
Так, знаете ли, и написал: «Для чего, спрашивается, мы с народом…» —
А, каков!
Пороть мерзавца!
Так он ещё и добавил: «И я не могу дать гарантии, что не отыщется человек, который,
по примеру Стеньки Разина или Емельки Пугачёва…» —
Гера, Гера! Ты кому!!!
Ты на что! Намекаешь-то!!!
Аль, не помнишь, чем всё кончилось!? Я не про Стеньку с Емелькой, ещё раз, тьфу на них, окаянных! Я про народ.
Народу-то, народу сколько невинного погибло, пока Стенька да Емелька боролись за власть, да пока, эту самую власть, у них отнимали обратно.
А уж про выборы царя…
Грех тебе такое писать, аль забыл, что со времени выборов царя Бориса Годунова до письма
«царского помощника» Герасима
прошло более двухсот лет. Да разве «писатели», слушают когда, людей-то разумных…
Знай себе, пишут!
Особенно красочно получилось у Герасима то, что впоследствии будет названо: «ЗЛОПЫХАТЕЛЬСТВОМ и КЛЕВЕТОЙ НА НАЧАЛЬСТВО».
Все это, было запечатано в достойный конверт и отправлено почтою
на Высочайшее Имя. Это злосчастное послание, возможно, могло бы расстроить Государя,
отвлечь от важных дел.
Но это возможно в другой стране, а в нашем, богоспасаемом отечестве, всегда найдутся люди, мыслящие государственно, люди готовые из последних сил, защищать покой «Первого Лица» страны от любых посягательств.
Таковым, в нашем случае, оказался почтмейстер. Он не только, взял на себя риск распечатать конверт, и ознакомиться с посланием (возможно, потому, что отправителем значился, всё же, не князь Курбский), но и переправил сие послание «куда следует», сопроводив, своим собственным комментарием, который по объёму был не менее,
чем «возмутительное послание».
В этом, собственном, послании почтмейстер показал себя зрелым мужем,
чиновником, знающим установленный порядок, радеющим o благе отечества и, между прочим,
достойным более высокого чина.
Сей патриот, начал с заявления, что установление порядка распределения «общественного пирога» – есть прерогатива Государя и никого более.
А уж, прочим, «коим недостало труда родиться в царской семье и дождаться коронации», – саркастически замечал господин почтмейстер, – «надлежит в этой жизни помалкивать и
делать, что велено».
Затем, несколько распалясь, почтмейстер решился более подробно изложить своё видение, а заодно, продемонстрировать разум и памятливость.
Воистину неиссякаема талантами страна наша, вот, извольте, отрывочек: «…наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко
властям уважение, стремящиеся к тому, чтобы произвести в народе негодование против начальников и начальства и, наконец, оскорбительными и неистовыми изражениями против сана и власти царской»…
Вы, наверное, узнали этот текст, это фрагмент указа Матушки Императрицы Екатерины Великой.
Преклоним колени пред её талантом, умом и умением доступно и образно
излагать свои мысли.
Помните,
далее было примерно следующее: «…вина Радищева такова, что он вполне заслуживает смертную казнь, к которой приговорён судом, но… по милосердию и для всеобщей радости по случаю заключения мира со Швецией, смертная казнь заменена ссылкой в Сибирь, в Илимский острог на десятилетнее безъисходное пребывание».
Что ж, милосердие украшает Императрицу, оно же, для иных прочих, может считаться «недопустимой слабостью», а то и «преступным попустительством».
И наш почтмейстер, ни в одной строке не дал заподозрить себя ни в слабости, ни в попустительстве. Почтмейстерское послание излучало конкретику, верноподданность и решимость
«непримиримо бороться с
малейшими проявлениями»…
Слова «чтоб другим неповадно» достойно завершали
перечень предлагаемых мер…
Это было —
крепко сколоченное, послание.
Оно вынуждало соответствующие «органы» профессионально напрячься… И прозябать бы Герасиму в аналоге «Илимского острога», если бы не хлопоты господина Тургенева, у которого, «где надо» имелись связи
не только дружеского характера.
Герасим, как вы помните, был воспитанник барыни, воспитанник, а не родственник. А, когда жандармский чин, спросил барыню: «Правду ли говорят, что он ваш родственник»?
Та, почему-то, разволновавшись, вскрикнула: «Нет, не мой, он родственник! Не мой!» —
Хотела ещё, что-то добавить, но, решила, на всякий случай,
упасть в обморок…
Умение падать в обморок, считалось в те времена, необходимым для образованной и чувствительной дамы, и оно
произвело должное впечатление.
Вам, конечно, непонятно, с каких это пор, жандармы обращают внимание на обмороки допрашиваемых? Объясняю, расследование, «ввиду особой важности и деликатности…»
А, проще говоря, потому, что делопроизводитель занёс «Дело о письме
на Высочайшее имя» в графу
«Переписка Государя Императора»…
Так вот, из-за… «Старательности»… делопроизводителя…
Вы, наверное, заметили, что слово «Старательность» я взял в кавычки;
в данном случае, «Старательность» (в кавычках), отнюдь не намекает на недостаток, именно старательности;
кавычки намекают на «цветистые» выражения, которыми Пафнутий Феодорович и Иван Сергеевич (даром что классик) именовали
старательного делопроизводителя.
Пафнутий Феодорович, впоследствии, даже добился перевода «гроханного делопута» в Тамбов. И, если в Тамбове вам случится столкнуться с примером избыточного старания, «свойственного только идиотам», не удивляйтесь…
Впрочем, мы отвлеклись, «избыток старания» – это почти единственное на —
следие царского режима, с которым нам удалось решительно и навсегда расстаться, и стоит вам, немного отдалиться от города Тамбова, вы наверняка, будете застрахованы от сего недоразумения.
Повторюсь: вследствие «Старательности» делопроизводителя, «Дело…» приобрело «Особый статус» и расследование «онаго» было поручено
господину Тургеневу И.С.
Господин Тургенев попросил барыню не волноваться и,
как следует, всё припомнить. Своего помощника (в ведомстве, которое представлял Иван Сергеевич, не было принято работать без помощника), он убедительно попросил: «не волновать барыню»…
Дескать, он сам осторожно её расспросит, а господин жандарм пусть посидит рядышком, и всё послушает…
Вошла горничная с подносиком, она тоже попросила не волновать хозяйку, и отпробовать
вишнёвой наливочки с пирожками.
Будучи человеком дисциплинированным, а, когда это не противоречит правилам, даже и милосердным, «господин жандарм» волновать и обижать барыню, отнюдь не стал, а господин Тургенев
занялся расследованием.
Мне думается, что, именно слова барыни: «Не мой он»! – Натолкнули Ивана Сергеевича на правильную мысль:
«Если Герасим немой, да ещё, скажем, глухой – с него и спрос невелик»…
Через пару дней Герасим решился поговорить с Танюшей ещё раз.
Результат этого разговора заставил Ивана Сергеевича добавить несколько строк в почти уже готовое донесение, впрочем, об этом чуть позже.
В результате учинённого расследования, «куда надо» отправлено было
донесение.
В донесение сём, среди прочего, было начертано:
«…установлено, что немой и неграмотный дворовый человек, зовомый Герасим, утопил в реке собаку женского рода, того ради, что, по бестолковости, неправильно понял приказ барыни своей: «Убрать сию собаку с глаз долой, чтобы никто её более не видел и не слышал».
Упомянутый Герасим, за неизвиняемую жестокость и отъявленную глупость, отправлен был в деревню под присмотр старосты, но по дурости же, по пути сбежал.
Где он теперь находится, барыня этого отнюдь не ведает, а напротив, просит разыскать и вернуть ей
того Герасима для суда и расправы.
Шум же, и безобразное буянство, учинили студенты, каковые вознамерились
поздравить воспитанницу барыни,
Татьяну с именинами.
Оную, Татьяну, барыня накануне отправила «на воды» в Баден-Баден, для поправки нервов.
Не застав именинницу дома, безобразники выразили своё
недовольство криками. Никоей
иной причины, крики эти не имели.
Барыня просит разыскать этих безобразников и примерно наказать».
(Обращаю ваше внимание на язык документа. Наверное, вам тоже показалось, что в других своих произведениях господин Тургенев писал по-другому.
Но, канцелярская бумага должна быть написана на соответствующем языке).
«Что ж», – сказал жандармский начальник, – «Все, вроде, складно, но я не пойму, откуда возникла, «собака женского рода», про которую соседи ничего не знают, но добрые люди слышали, что её убивали.
Да и студенты эти, где их прикажете искать? Лучше бы, без них.
Что разъяснил Тургенев начальнику, я вам сказать не смогу – тайна следствия, знаете ли…
Да и архивы жандармские… То ли, их давно сожгли,
то ли – ещё не рассекретили…
А, пока Иван Сергеевич и Пафнутий Феодорович обсуждают детали,
я расскажу, о последнем
разговоре Герасима и Татьяны.
Вот представьте: сидит во дворе на лавочке Танюша и мечтает, как они с Иваном Сергеевичем заживут в Париже:
«Да, он женат, но в Париже, как известно, это не имеет значения… Неспокойный он стал, Иван Сергеевич… ещё бы, откуда ему знать, чем там, во Франции, его жена занимается…
А, когда они переедут в Париж, он сможет чаще видеть жену, и будет
совершенно счастлив. А уж Танюше-то, самой, только и надо, чтобы он был счастлив, а ей – достаточно комнаты с большим зеркалом… и чтоб на столике коробочки с пудрой и духами…
Вот, предположим, идут они на бал, в Версаль, и, конечно, встречают жену.
И, что тут удивительного, на этом балу самые красивые женщины Парижа.
У Ивана такой хороший вкус, и жена у него, наверное, такая хорошенькая и умненькая…
И, конечно, жене будет приятно, что у него такая молоденькая, такая красивая «пассия»…
Умеют, всё же, эти французы деликатно выражаться в скользких ситуациях; не правда ли, слово «пассия», гораздо пристойнее, чем сказали бы у нас…»
«В Париже, нынче очень модно, ежели мужчина прогуливается, держа в одной руке жену, а в другой
молоденькую «пассию»…
А позже, когда жена поймёт, что они с Иваном любят друг друга…
жена уедет далеко, далеко…
или выйдет замуж…
за какого-нибудь,
графа итальянского.
Она же, так хорошо говорит по-итальянски, вот, пусть и живет
в своей Италии…
А они с Иваном, будут, иногда, приезжать в гости…
Впрочем, Ми-Ми, ведь, не то, что предыдущая жена, Ми-Ми, будет
беречь Ивана Сергеевича.
Он уже не мальчик, и нечего ему по «заграницам мотаться»…
Лучше, они летом отдохнут в Одессе.
И море там, и город, говорят, не хуже Парижа, да и никакого языка учить не надо»…
«Прогуливаются они, значит, около оперного театра, и все на них смотрят…
В Одессе много красивых дам, в модных парижских платьях, но Танюша-то, с Иваном, только что, из Парижа.
Платья, как на ней, ни у кого нет.
И вот, прогуливаются они, значит, по Потёмкинской лестнице»…
Откуда-то, выскочил Герасим, схватил за руки и начал шептать:
«Уедем, Таня! Уедем в Париж… я скопил двести рублей… будем жить вместе, работать»! —
«Не трогай меня!!! Я не хочу с тобой!
Дурак, какой-то! Я не поеду!!! Я уже и не хочу в Париж!
Ты, что не слышишь!
Я тебя не люблю!
Уйди»!!! —
Таня вырвалась, вся дворня с интересом наблюдала за развитием событий.
Опозоренный перед народом, да ещё и Наташа всё видела, Герасим сделался буен. Он схватил кирпич, во дворе ремонтировали фонтан, и с криком: «Утоплю, суку»!!! – бросился на Татьяну.
Особого рвения он, впрочем, не выказал, дал себя удержать, вырвать кирпич, и, даже позволил усадить себя на лавку.
На этой лавке он и просидел, зажав уши, а Танюша голосила: «Помогите! Он убьёт меня! Он утопит меня!
Убивают!
Сволочь!
Полиция!
Урод! Люди добрые! Помогите! Убивают»!
Герасим убежал в дом.
Туда же, чуть позже, проследовала и несколько успокоенная Татьяна.
«Добрые люди»
вызвали полицию.
Кто такая Наташа?
Была в доме девица, она всегда смотрела чуть мимо Герасима, краснела и улыбалась. Герасим, раньше, на неё внимания не обращал, но с некоторых пор…
С некоторых пор, он начал на мир смотреть другими глазами…
Да-с, господа, у безутешного Герасима объявилась… Наталья…
И нечего улыбаться, Герасим ещё недавно бродил по дому, приглядывая, где бы повеситься, неужели, это бы, вам больше понравилось?
И, только забота об Отечестве да Наташа, позволили ему пережить обиду…
Он и с Таней-то, решился поговорить, по старой памяти, рассказать, что у него, теперь всё хорошо, но начал, для пущего эффекта, с другого.
Он, заранее знал результат, хотя, в глубине души, всё же, надеялся, а в процессе разговора, даже, несколько размечтался…
но такой ответ… Это «моветон», это просто…
Не будем уточнять, что именно, пришло на ум возмущённому Герасиму, это, никак не украсит повествование.
И, был момент, когда он искренне хотел свершить всё обещанное…
Но, «Советники Государя Императора», должны думать, в первую очередь, о престиже «Первого лица».
Страшно подумать, как неловко будет себя Государь чувствовать,
если английский посланник спросит: «Правда ли, говорят,
Ваше Императорское Величество, что ваш советник, давеча, то ли, утопил, то ли, кирпичём…» – Нет!!! Он не опозорит страну! Он стерпит!
И Герасим, как немой, не сказал более, ни слова.
Иван Сергеевич, отыскал Герасима в комнатушке дворника. Объяснил, что надо спешить, ибо сейчас
придёт полиция, дал сто рублей
и записку знакомому в Тамбове…
Ну да, в Тамбове, а вы думали, откуда в Тамбове, столько интеллигентных людей.
К тому же, если Герасима, и впрямь будут искать, то на пути в Париж,
а отнюдь не в Тамбов.
Секрет появления г. Тургенева в нужном месте в нужное время – прост.
Заслышав крики, барыня сразу послала человека к Ивану Сергеевичу с запиской: «Приходите не медля, Танюшу убили, и ко мне, небось, уже подбираются». Первое, что Иван Сергеевич заметил в доме, была «убитая» Танюша.
Накануне, Таня умоляла увести её отсюда в Париж: «Ведь, ты обещал…»
Иван Сергеевич пояснил, что он, как человек порядочный, должен, сначала поговорить с женой, а завтра, придёт пораньше и всё Тане расскажет.
Придя пораньше, Тургенев столкнулся с посыльным от барыни,
возле самых ворот.
Бедный Иван Сергеевич: столько дел ему пришлось утрясать.
Известное дело – женщины, ты к ним приходишь, приятно провести время, а уходишь – обременённый кучей забот, самого неожиданного характера.
Устроив дела Герасима, Иван Сергеевич взялся за дела личные.
Он поднялся к Тане, и пересказал ей свой разговор с женой.
Жена Тургенева,
к слову, была умнейшей женщиной.
Она сказала, что везти в Париж не жену, а какую-то… девицу – это разврат!
Всем известно,
что Париж портит девиц.
Иван Сергеевич пытался логически объяснить, что, если девица приличная, то никакой Париж её не испортит,
а, ежели, наоборот, то, чтобы её испортить, никакого Парижа и не надо.
Жена логику не поняла, жёны, вообще, не понимают
логики мужей, которые собираются
ехать в Париж с другими девицами.
Доведя всё это, до сведения Танюши, Иван Сергеевич сказал, что, как человек честный, он никогда её не оставит… но и жену он, как честный человек, без подходящего повода, бросить не может.
Пусть Танюша срочно собирает вещи, карета её дожидается, бумаги в порядке.
Поживёт она, пока… в Баден-Бадене, это на полпути к Парижу, а с барыней он всё уладит.
Барыне, Иван Сергеевич сообщил, что ей более ничто не угрожает, полиция уже всех арестовала.
Вот только, Герасим сбежал, ну, да оно и к лучшему, написал Герасим нечто… нет, не плохое,
а нечто… не правильно понятое. Скоро появится жандарм, начнёт задавать вопросы… пусть барыня не волнуется, он, Иван Сергеевич, будет рядом. А, вот, Танюшу надо, прямо сейчас, отправить куда-нибудь… подалее, хоть, на воды в Баден-Баден.
Пусть она там поживёт, может приличного человека встретит…
Пафнутий Феодорович (он, ведь, сам просил, себя так называть), с большим интересом прочёл
донесение, и с не меньшим интересом, заслушал устное добавление к донесению, много хохотал и назвал Ивана Сергеевича «великим писателем».
«Но, господин Тургенев, хочу вам заметить: давненько вы, сударь мой, не были на охоте! Нюх-то, вы, голубчик, как есть, потеряли». —
И Пафнутий Феодорович (он, ведь, сам, просил себя так называть), положил на стол лист бумаги, на котором знакомым почерком было начертано:
«Sic transit gloria mundy. Ми-Ми». «Скажите Иван Сергеевич, что здесь написано, и кто, интересно, это написал» —
«Полноте, будто вы не знаете! Здесь написано: «Сик транзит глориа мунди» – известное латинское выражение, которое, как вы, конечно, знаете, переводится: «Так проходит мирская слава» – это начало моей записки, адресованной Ми-Ми, а, я-то думал,
куда она запропастилась»? —
«Ошибаетесь, дорогой Иван Сергеевич, это «вещественное доказательство», доставленное
«с места возможного преступления». Раздобыл и доставил его, ваш помощник. Вы вместе с ним, расследовали дело, и он, как принято, в нашем департаменте, немножко наблюдал и за вами.
Он нашел эту записку и,
как положено, передал мне,
вместе со своим донесением. Не беспокойтесь, он не знает вашего почерка.
В донесении, он отметил, что обнаружил некий неизвестный персонаж,
именуемый «Му-Му». «Вышеупомянутое лицо, излагает он, ежели оно пишет по-немецки, вполне может оказаться германским шпионом»…
Далее, он предположил…
Впрочем, я не буду занимать ваше драгоценное внимание продолжением его
версии событий, там ещё восемь страниц. Но, если вы не сумеете, как надо, истолковать все события, все показания и все вещественные доказательства, в дело может вмешаться иное ведомство.
Как вы понимаете, это будет ещё одно расследование, которое…
Ну, да, не будем о грустном.
Итак, мой дорогой, извольте сделать следующее: вы, сегодня же в вечер, на основе вашего донесения, напишете новое, это будет пространное повествование o случившемся. Оно должно быть непротиворечивым и убедительным.
В нём должны упоминаться следующие персонажи:
«Барыня» – нервная, но добрая особа, преданная Государю;
«Герасим» – немой, неграмотный, сбежавший;
«Му-Му»…
– нет, дорогой Иван Сергеевич, именно: «Му-Му», раз уж, ваш помощник решил,
что это написано по латыни или
по-немецки, и прочёл: «Му-Му».
Я совершенно с вами согласен, образование приносит пользу, если это, действительно образование; если же, человек «нахватался верхушек», и начинает умничать… Но… Теперь, имя «Му-Му» значится в донесении, и оно должно быть объяснено.
Пусть только, это будет тварь, дополнительному допросу не подлежащая, да хоть бы эта сука, которую, как слышали люди, хотел утопить Герасим.
Что значит «передумал», он хочет запутать следствие? Люди слышали, что он кричал: «Утоплю суку»!
А записка… пусть это будет ваша недописанная записка, которая деликатно объясняет барыне судьбу собаки, ведь, барыня такая жалостливая.
Впрочем, записку, да и ваше личное участие, лучше, пока не упоминать.
И, пожалуйста, более никаких
персонажей и умных рассуждений.
Завтра я должен
отвезти ваше донесение…
Я понимаю, что идёт седьмой час вечера, но вы уж, постарайтесь…
И, если всё хорошо обойдётся, завтра же и поговорим…
о вашем назначении в Париж.
Засим, всё!
Жду вас завтра, до обеда. Кланяйтесь барыне и Танюше».
Иван Сергеевич не любил, но хорошо умел материться. В этом самом умении, он активно упражнялся по дороге домой: слова «вы уж постарайтесь» и «Ваше превосходительство», витиевато и с выдумкой сочетались с традиционными, жаль, что всё это, никак нельзя было записать. Внутренний монолог взбодрил Ивана Сергеевича, конечно времени маловато, но, как сказал бы Пафнутий Феодорович: «Государева служба – это вам не…»
К утру произведение, известное многим читателям, было готово, переписано набело и сложено в портфель.
Так, относительно счастливо, закончилась история, заставившая Тургенева написать замечательный рассказ.
История же, нашей с «французом» совместной поездки на поезде, закончилась не так: вошёл проводник, в сопровождении начальника поезда…
у француза – рассказчика…
не нашлось билета.
Это могло бы послужить началом совсем нового рассказа, но я, ничего про это рассказывать не буду, мне не нравятся истории, в которых интеллигентный человек пытается объяснить проводнику, почему у него нет билета.
Лучше, давайте ещё немного про г. Тургенева. Ещё в школе, нам внушили, дескать, сотрудничать с жандармским ведомством, как говорил Пафнутий Фео —
дорович (он, ведь, сам…): «Это, не есть хорошо»!
Чтобы не бросать незаслуженный упрёк Ивану Сергеевичу, разберём ситуацию: был ли, г. Тургенев патриотом? – безусловно был, это нам,
в той же школе растолковывали.
А, относился ли он, к той части патриотов, которая, на благо страны, бескорыстно распространяет «пакости» про начальство и правительство,
или к той части патриотов, которая, на благо страны, небескорыстно, но исправно, докладывает про первых, «куда надо», или даже,
отлавливает оных —
вопрос не простой.
Это вопрос, который требует работы в архиве «Жандармского управления» или, как там оно…
правильно называется.
А есть ли, в этих самых архивах, что-то про Тургенева, и то ли это, про что,
я вам рассказал – Бог весть.
И вообще, архивы – это специфический, и не шибко доступный, источник – пойди найди там, что надо.
Я же, опираюсь на твёрдое убеждение моего случайного знакомого, что всё, что ему поведал отец —
есть чистая и несомненная правда.
И, то, что я от себя додумал – есть чистая и несомненная правда,
ибо, по-другому и быть не может. (Хочу заметить, что очень многие «подлинные истории» опираются
на подобного рода источники.)
Чуть не забыл, по итогам расследования, почтмейстера наградили медалью, и с повышением в чине,
отправили служить…
кажется, в Тамбов.
Прозрение (23. 03. 2003.)
То было постоянство, а не скука,
Не захотел, ну что ж, один живи.
Покуда не накроет нас разлука,
Чего мы понимаем о любви.
Глаза закрою, вспоминаю ту,
С которой, не сумел дожить до лета,
Не вляпавшись по горло в темноту,
Не оценить нам солнечного света.
………………………………………………….
Дай лапу, друг!
«За что мы любим лошадей!? —
Глупый вопрос!
Лошадь, к вашему сведению, существо умное и нравственное, этим она выгодно отличается от большинства людей». —
Так просвещал меня известный в «окололошадиных» кругах любитель этих, как он говорил, благородных существ.
Задав ещё несколько глупых вопросов, я получил достаточное количество умных ответов, чтобы понять характер взаимоотношений между лошадьми и их почитателями. Меня позабавило, что в понимании «лошаделюбителей», слово «нравственно» производится от «нравится»; то есть, существо является нравственным, если его поведение нравится его владельцу.
Применительно к лошадям: «нравственно – это, когда ты радуешься, что на тебе ездят, а ты, в свою очередь, обязан любить существо, которое любит на тебе ездить».
«Существо, которое любит тебя за то, что оно любит на тебе ездить», и нравственное существо, которое
обязано тебя любить, за то, что
ты любишь на нём кататься», – Не напоминает ли это, взаимоотношения во многих людских семьях.
«Лошадь, хочет быть «в форме» и нравиться другим лошадям, потому то, она заставляет себя мыть, прогуливать, массировать спину и бока седлом и шпорами»…
Где-то, я это слышал.
Кто-то, совсем недавно, почти теми же словами, рассказывал мне свои
впечатления о женщинах вообще и, в частности, о своей жене.
По-моему, этот кто-то, тоже уверен,
что жена – друг человека.
Если верить Киплингу, лошадь —
это второй друг человека, а первый друг – это собака.
Женщину, Киплинг вообще не
рассматривал как друга человека – вот как далеко, с тех пор, некоторые мужики продвинулись в понимании дружеских отношений.
Взаимоотношения человека со своими друзьями – тема, не простая.
Предположим, у вас есть друг.
Затем «друг» совершает некий поступок, и вы понимаете, что он – «собака», возможно даже, «собака женского рода». С этого момента, вы будете называть его… по-разному…
иногда – «бывшийдруг»,
но, чаще, по-разному.
Дай БОГ, всем нам, не иметь повода, назвать друга «бывшим»,
а бывшего друга – собакой!
Хотя, для многих, самый верный друг – это его собака. И, эти многие, уверены, что, уж собака, их никогда не выдаст.
Они так думают, потому, что сами, мало кого любят, кроме своих собак, и, инстинктивное преклонение собак перед вожаком стаи,
интерпретируют как любовь.
(К вашей собаке, это, конечно, не относится, она не такая, как другие псы, она вас искренно любит, всей своей собачьей
душой, но, ведь,
и вы не такой, как иные, прочие). Увы, сильная любовь, не обязательно, вызывает взаимность.
Это утверждение, мы привыкли
относить к другу человека,
именуемому, женщиной…
Всё гораздо хуже, мужики…
даже собаки…
Мне вспоминается история, из жизни одного известного охотника.
Звали его Актеон.
Он очень любил и очень надеялся на своих друзей – собак.
И друзья, его всегда выручали…
кроме одного раза.
Да и в тот раз, друзья… его просто не узнали. Ну не могли собаки поверить, что их друг, их любимый хозяин, способен бросить охоту, ради того, только, чтобы подглядывать за бабами.
Такого, просто не может быть!
Такого, Артемида – Богиня, покровительница охоты —
просто не допустит!
Богиня и не допустила, она превратила Актеона в оленя, и собаки – друзья слопали его… потому что:
«делом нужно заниматься,
а не за бабами подглядывать».
Впрочем, Актеон умер, как многие из нас мечтали бы: в полном здравии,
во время любимой работы, и
последнее, что он лицезрел в этой жизни —
это прекрасная обнажённая женщина,
которая обратила на него
пристальное внимание.
Тост к семидесятилетию
Довольно, братцы, молча кушать
И потихоньку выпивать,
Я призываю вас послушать
Всё, что ещё смогу сказать.
Вот только, отглотну кефиру,
Приглажу бывшие вихры,
Тогда и провозвещу миру,
Что жизнь, не есть «Хухры – мухры»!
С трудом, мы снова собрались,
Но это здорово, конечно.
С вершины наших дней, беспечно,
Не торопясь, заглянем вниз.
Когда мне было восемнадцать,
Не уставал я улыбаться.
Моя природная неспешность,
Слегка дурашливая внешность,
Желание молчать в тиши,
Скрывали глубину души,
Страстей, пылающий костёр,
Но ум был лёгок и остёр…
Последних три строки я стёр.
Ну что вы, братцы, так опять!
Нельзя, уже и помечтать…
Те три строки, я стёр, ей-ей!
Затем, чтоб не дразнить гусей
И не нервировать друзей
И не тревожить их покой,
Пускай, дурак был! Но какой!
Моя дурацкая улыбка,
Не то, чтоб, раздражала всех,
Иль предвещала мне успех…
Но, что я!
Снова о предмете
Своём любимом говорю…
Ох! Вы припомните мне эти
Слова,
но я всех вас люблю.
А, кто ж из вас, с серьёзной рожей,
Расскажет всем, что я хороший?!
А я, ведь, умным был не раз…
Не морщитесь, я и про вас,
Внимая вашей укоризне,
Скажу ещё при этой жизни.
Итак, сперва я был дурак,
И я за все, за эти годы,
Не изменил… своей природы,
Остался верен… своему
Неизощрённому уму.
С сим багажом, по жизни зыбкой,
Я путешествовал с улыбкой.
Не перестал я это делать,
Ни в шестьдесят, ни в «шей сят девять».
Вот, так и жил я, улыбаясь,
Вдруг, семьдесят,
Как пьяный заяц,
Явилась цифра на порог.
Я не поверил: я не смог
Представить этакого зверя,
Да-с, не сумел-с, и жил, не веря,
Что это может быть со мной,
Ужель, теперь я не такой,
Как был вчера, ужель умнее…
Мне отвечают: «Нет, старее». —
«Ну, уж старее-то, куда?!» —
«Туда» – мне говорят, – «Туда»…
Не будем более об этом,
Не столь я глуп.
Зимой иль летом,
Я верю, Мы придём «туда»…
В тот светлый мир,
где всё прекрасно.
Там Мы поймём, что не напрасно…
Вот видите, я и про вас,
Словечко доброе припас.
Вам боле, не о чем тужить,
Мы живы – значит будем жить,
А сколько – не могу сказать,
И ни к чему нам, это знать.
Но срок, покуда не пришёл,
Живи, сколь сможешь, хорошо,
Живи, хотел иль не хотел,
Знать, всех ещё, не сделал дел.
«Вам семьдесят, а вы всё живы,
Чего ж не радуетесь вы»! —
«Мы радуемся…но, увы…
Всё то, что называлось стать,
Вдруг, стало, как-то… опадать,
Глянь, поредела густота
И поседела чернота.
Слабеет мощь,
а немощь крепнет,
Темнеет мир,
не глаз ли, слепнет.
Одно лишь здоровеет – пузо,
Но это – радовать должно:
«Живот – есть жизнь, а не обуза»– Отмечу, тонко и умно.
Семидесятники
Нам семьдесят – тревожный факт
И неожиданный довольно,
Заглянешь в паспорт – как ни больно,
Да, это так.
Но как же так!!?
Еще вчера мы с мамой шли…
В Дом пионеров шли на ёлку…
О, детство! Что ж ты, так недолго!
Ты жизнь, и Ты – Природа – Мать
Не устаёшь нас удивлять.
Лет в двадцать с чем-то, мне казалось,
Что жить до сорока осталось,
А далее – зачем и жить,
Когда, небось, ни есть, ни пить
Нельзя,
а, может быть, и это…
Небось, и ЭТОГО… нельзя…
На что тогда зима и лето.
С женой вы – верные друзья,
Для развлеченья есть газета,
А боле – боле ни… ни, ни.*
Прочёл газету – спать ложись!
О, Боже! Разве это жизнь!
Лишь сорок стукнет, в ту минуту
Я, как Сократ, приму цикуту
(Простите мысли дурака,
Мне ж не было и сорока).
Не цифра «семьдесят» страшила,
Не в цифре дело. Не паршиво,
А славно, жили мы тогда,
В семидесятые года
Почти забытого уж века.
В те дни, ни «право человека»,
Ни толерантность напоказ,
Ещё не щекотали нас.
И правильно, пустое дело
О чём-то, эдаком тужить,
Мы жить хотели, просто жить,
А мысли были все, про тело…
Да, не про Дело, про Любовь!
Оно любить хотело тело,
Ну и любило, вновь и вновь…
Как у Отелло страсть кипела,
Душа рвалась, цвела и пела.
Разлуки, встречи, муки, слёзы,
Гуляния, лобзанья, розы…
Но счастья нет, без воздаяния,
За все проказы, в наказание
Дано нам…
бракосочетание…
Бегут мурашки, только вспомню,
Себя среди всех этих комнат:
ЗАГС – то ль, дворец, то ль – эшафот,
А я стою как идиот,
Не в силах вымолвить: «Гу – гу»!
Хочу бежать… и не могу.
Вот тут и показалась мне,
Развилка жизненного древа,
Направо путь ведёт к жене,
А я, хочу бежать налево
(Но, я ж не сволочь – есть различия),
Пришлось мне соблюсти приличия.
И, хоть, кольцо казалось тесным, То счастье было: брак, невеста…
И гости были молодыми,
Счастливыми и удалыми,
И с молодыми голосами,
И все с густыми волосами.
А после…
после – дети были…
(Ну, так бывает… от любви),
И дети нас соединили
В одну семью – давай, живи!
Они нас заново создали,
И крепко, накрепко спаяли.
Спасибо, Господи за это,
Спасибо за весну и лето,
За тысячи прекрасных дней,
Тогда мы были…
не умней,
Но веселее и счастливей,
А, кто-то, даже и красивей.
Ах! Красота, с умом и счастьем
Встречаются… Увы, не часто.
Так, мы и жили,
вспомнить можно,
а, кое-что, и рассказать (Назло склерозу, так сказать, Не всё, не бойтесь,
всё мне сложно).
Минутку… есть одна напасть… Куда ж, я мог, очки «покласть»?? На что-то память отвлеклась, Свои у памяти заботы, «Ты слышишь, память!
Слышишь! Ась»!? – Ну, хоть гони её с работы. Нет, это выше моих сил! Очки я, помню положил, А, вот куда – Она забыла, Хоть, это и недавно было. Ох, память, для неё равно, Недавно было, иль давно.
Вот так всё время я болтаюсь, Как…
(с чем сравнить не догадаюсь)… Вообразите: средь полей… река зимой, и прорубь в ней,
А в проруби – желтеет…
роза…
Так, от склероза до склероза,
На волнах памяти моей
Качаюсь я, уж много дней.
«О чём, бишь, мне сказать вначале,
Мы родились и расцветали
В далёкий век, в ХХ век,
И мы другой страны не знали,
Где мог быть счастлив человек.
А знали: «Партия с народом»!
Она тащила нас вперёд.
И в дождь, и в ясную погоду,
За годом год, за годом год.
Всё, что нам сверху «предлагали»,
Сей час же, одобряли мы,
Поскольку, очень точно знали,
Что: «от сумы, да от тюрьмы»…
Коль хочешь счастлив быть в стране,
Ты партии не скажешь: «Не».
Пятьдесят седьмой,
мне девять лет,
В Москве случился «Фестиваль».
Я предвкушеньем был согрет,
Но не увидел (жуть, как жаль),
Ни молодёжи, ни студентов:
Мне не хватило аргументов,
Зачем я должен это видеть.
Мать, не боясь меня обидеть,
Кричала и грозила высечь…
Запихнутый в автобус с воем,
К обеду, как «Иван Денисыч»,
Шагаю строем, под конвоем…
Лес, Руза, лагерь пионерский,
Три смены – как всё это мерзко.
Кому-то нравятся ученья
И утренние построенья,
А мне, все эти приключенья
Не улучшали настроенья.
По мне, что корь иль скарлатина,
Что «лагерное житиё»,
Тогда, знать, первые морщины
Чело прорезали моё.
Ну, а году в шестидесятом,
Пообещали рай при жизни:
«Лет двадцать терпим, а потом…
Не «суп с котом», а в коммунизме
Окажемся мы всем гуртом»!
Да-с, «коммунизьм» пообещали,
В восьмидесятом нам году.
Мол, жить мы будем без печали,
И всё бесплатно… и еду,
И остальную ерунду,
Что ты увидел на витрине,
Средь изобилья в магазине,
Бери сей час же, «сколько хошь»,
Что надо, то и заберёшь.
Мы радовались и мечтали,
Учители нам «напевали»:
«Преград ни сердцу, ни уму
Мы знать не будем» —
Не пойму,
Зачем, потом всё отменили,
Видать, не баловать решили.
Народ, он… ежели разбалован,
Его ж, потом… не удержать,
Как те, кто орденом пожалован,
Попробуй, что-то им…не дать.
Чтоб мы не плакали, в награду
Устроили олимпиаду,
В восьмидесятом же году.
«Хав ду ю ду! Хав ду ю ду»! —
Так мы встречали всех подряд,
А с «хавкой»** был уже напряг.
«На трибунах становится тише…» – Спели мы и накликали Мишу…
Ох, жизнь безжалостно течёт,
На небосклоне Горбачёв.
И этот Миша Горбачёв,
Нам закричал: «Вы чо! Вы чо?!
Вы думайте, хоть иногда!
Вы ж все, идёте не туда»! —
«Так мы ж, за партией… тово —
Шагаем все до одного,
Нас так учили много лет:
Шагайте ЗА – не будет бед!
Ну, мы и шли за Вами вслед,
Ни разу не сказали нет…
И, кстати, время-то – «обед»,
А никаких продуктов нет.
И это… как-то… странновато,
Что в магазинах пустовато.
Где хоть, изделья макаронные,
Мы б сдохли, кабы не знакомые,
И только с мясом нет проблем,
Поскольку, нет его совсем.
Скажите, в чём мы виноваты,
Что не прожить нам на зарплаты??!» —
«Да, шли вы…
правильно, когда-то,
Но в том, «ЭПОХА!» виновата,
«ЭПОХА» – резко изменилась…
И потому, так получилось,
Что вы, немного не учли…
И…
не совсем, туда пришли…
Точнее, вовсе не туда – Такая вот,
У Вас…
беда.
Да, вы старались.
Тем не менее,
Совсем не то, у вас мышление.
Вам надобно, переродиться,
Мышленью новому учиться
Да нАчать жить, да бросить пить.
Что ж делать, граждане, – «ЭПОХА»!
А вы, работаете плохо,
Производительность труда
У вас, ребята, никуда.
В совхозах пьянство, разгильдяйство,
Бардак (пардон), а не хозяйство.
Мы, вас, ребята, стало быть,
Не сможем более кормить.
Те, кто работал на заводе.
Пускай теперь… свиней разводят,
Бегут в деревню или в лес —
«Кто не работает – не ест»!
«У партии харчей нет тоже,
СВОИХ детишек накормить.
А это уж, совсем не гоже,
Так, вообще, не может быть.
И, что нам делать – «прям не знаю»…
А, впрочем, вы постойте тут,
А я, в Америку слетаю,
Как там оплачивают труд,
Чем там живут, я подгляжу
И всё подробно доложу,
Всё, всё, как есть, вам расскажу.
Нас всех накормят и напоят
Американские друзья.
Они обид на нас не помнят,
И нам их рассердить нельзя».
И, что-то, мимо микрофона,
Тем, кто поближе, рассказал,
Тем, кто бывает редко дома,
И постоянно ездит за…
(За тот бугор, через который,
С тобою, нам не перелезть,
Никто не тронет их конторы,
Не помешает сытно есть.
Они всегда умели выжить
И накануне… «смазать лыжы».
Они сидят, пока война —
К ним добрая, как «мать родна».
Но, ежели нужда припрёт,
Их и ищейка не найдёт,
Бежать готовы, хоть куда:
«Там родина – где есть еда»).
Мы ж, люди – глупые и скромные,
Чего нам, за границу лезть,
Иль счастье, иль «срока огромные»
Мы получать собрались здесь,
Оглядывались, что б нам, съесть,
За кем идти, кого нам слушать!??
В газетах нам – «лапшу на уши»
(Просил, изделья макаронные?!)
Всё вешали…
а все знакомые,
Читали разные газеты,
запоминали то иль это…
Прислушиваясь, к мненьям разным,
Кто «белым» сделался, кто «красным»,
В окопах разных оказались,
Друг с другом, только что, не дрались…
Так разделился в эти дни
Народ на «Мы» и на «Они»
К нам депутаты подходили
И так просили, так просили:
«Проголосуй, братан, за нас.
А мы уж вас… а мы уж вас…
Мы никогда вас не забудем.
Мы день и ночь работать будем,
А ты, сиди спокойно тут —
Сидишь, а денежки идут»!
Но, мы не верили совсем,
Ни в Чумака, ни в эМэМэМ,
И только «Психотерапевт»
Лечил страну от энуреза,
Ему «товарищ президент»
Помог страну лечить, зараза,
Тем, кто не пьёт, да и не ест,
Не страшен чёрт и энурез.
Но тут, как Черномор из моря,
На танк запрыгнул Ельцин Боря.
Он был высок, улыбчив, светел
И твёрдо знал, откуда ветер. Он раньше был партийцем видным И не стеснялся повторять, Мол, мне за партию погибнуть – Ну, как два пальца оторвать. И лапу показал народу, Мол, опытный, мол гиб не раз, Тут, все взвились: «Даёшь свободу»! (Один лишь крикнул:
*«П… Паразит»!
И, тут же, был толпой побит).
Народ любил его до колик,
Кричал: «Он наш! Он алкоголик!
Он из Сибири – пьёт, как мы
И пальцев нет – видать, с тюрьмы»!
Народ полюбит, как известно,
Не оттого, что умный, честный,
А, как-то, так…
Не то, по пьянке —
Не то…
за то,
что ты на танке?
(Коль, с ТАНКА крикнут —
«Се Ля Ви»,
Так трудно, отказать в любви).
Народ не дурень, раз ты в танке,
То ты – «ГАРАНТ», как деньги в банке.
И, значит, кончилась игра,
«Мы за тобой, ура, ура!
Туда, где можно жить красиво,
Где колбаса и много пива,
Веди нас, Боренька, веди!
Мы за тобой – ты впереди!
А мы, след в след, пойдём по жизни!
Вперёд! К победе коммунизма!!!
Иль, там…
ещё куда-то…
Ой!
Как страшно!
Мы всегда с тобой».
Попал раз Боря в приключение
(Про то, я знаю из газет),
И мыслей всех его, течение
Переменилось с «ДА» на «НЕТ».
Он на мосту, во что-то… врезался,
Пришёл на копчик… иль куда ещё,
Но мысли у него прорезались,
Совсем не те, что были давеча.
Знать, подскочило напряжение,
И… проводочек… отпаялся,
Но резко изменил он мнение,
И плюс, на минус поменялся.
Он, даже не упав с моста,
Вдруг стал цитировать Есенина:
«Теперь любовь моя не та» —
Вещал он, думая про Ленина,
(Кто был партийным головой,
Для тех Ильич – всегда живой) —
«А ты, Ильич, наверно тужишь,
Что не утоп я в этой луже.
Грустя, и радуясь звезде,
Мудр, словно Брежневские брови,
Ты тоже понял: быть беде,
И отступление готовил,
Но не успел, страну не сдал —
Кто не успел, тот опоздал.
Теперь ты заперт в мавзолее
И я, тебя не пожалею.
Ты, этот… «Идол коммунизма»!
Что знаешь ты, о нашей жизни,
Все наши люди, может быть,
Хотят, без коммунизма жить.
Куда им, нафиг, равноправие,
Им только выпить бы, «за здравие»
Или «во славу», может быть,
Им всё равно, им лишь бы пить».
Так, – тот, кто вёл нас к коммунизму, Поворотил к капитализму.
Как говорят, народ заслуживает
Тех лидеров, кто их ведёт.
Ан, лидер часто обнаруживает:
«Всё б ничего – народ не тот»!
«Ах, как всё было б… замечательно» —
Поднимет вождь глаза мечтательно —
«Когда б, не этакий урод,
А правильный бы, был народ»!
И Боря, поминая мать,
Давай народ увещевать:
«Ну, вы – народ! Рабы вы, что ли!
Аль, нравится вам ваша доля!?
Вы, что ли, Так… хотите жить!!!
Нет! Вы должны себя любить!
А все дурацкие вопросы —
К тем,
кто всю жизнь платил «партвзносы».
Живём мы голодно и душно,
Из-за всех тех, кто равнодушно,
Но агрессивно и послушно,
Работал и платил «партвзносы» —
Задайте им свои вопросы!
Пускай расскажут, почему
Мы все живём «не по уму»,
И кто в ответе, что народу
Никак, не выдадут свободу?
И, если мир по всей земле,
Почто ж мы, «по уши в дерьме»?
Кто съел наш хлеб! Где колбаса!
Зачем, белеют волоса!?
А дети! Разве ж, это дети!?
Партийные – за всё в ответе!
Куда они нас завели?!
О, Боже! Как они могли!?
Но, тихо!
Раз уж я пришёл,
У нас, всё будет хорошо!
Не надо на других потеть,
Давайте, лучше, богатеть.
Пускай, закончилась еда,
Зато, мы стали господа.
И тут, как пузыри надулись
И г. Чубайс, и г. Бурбулис…
И ещё много всяких «г.»
«Они» оделись и обулись
В меха и в кожи, словно «б.»,
«Прихватизировав» себе,
Всё, что сумели: всю Россию.
«Прищуривши глаза косые»,
«Они», как банный лист к… ноге,
К Тебе прилипли —
«вот же: «г.»!
(Россия, бедная страна, О сколько же в тебе…
* народу
Всю жизнь мечтали про свободу, Но, так и не дождались: «На»!)
«Они» мечтали жить в Париже,
К свободе подойти поближе
И, средь гостей из разных стран,
С улыбкой слушать хор цыган
И кушать… этот… круасан».
«Они» для нас «ликбез» открыли,
Разжали фиги, взяли мел,
(«Мы» думали, они решили,
Чтоб, кто работал, тоже ел).
Фиг!
Кто тащил нас, в прошлой жизни,
Кто жить учил, при коммунизме,
Нас снова начали учить…
За «денюшку» —
«Ведь, надо ж, жить!» —
(А жить, «Им», хочется неплохо).
И снова слышим мы: «ЭПОХА»,
«Ослы», «хреновенький народ»
И… «надо двигаться вперёд»,
«Да не туда вперёд, тупые!
Дубьё, немытая Россия!
Вперёд на запад!
Есть резон,
Лезть на закат, на горизонт.
До горизонта мы дойдём…
И вот, тогда уж, заживём».
«Не нужен Маркс и «Антидюринг»,
Берите в руки карандаш,
Знать нужно: «Сетевой Впендюринг»,
И – «Не обманешь – Не продашь».
Энд, «наблюдюнинг» за тенденцией,
За конъюнктурой и потенцией».
Тут, заупрямился парламент:
«Не надо продавать страну!
«Мы» не позволим и не станем,
«Мы» объявляем вам войну.
И нас поддержит весь народ.
Народ! За Родину!! Вперёд»!!!
Но Боря был непотопляем,
Есть вещи, что не потопить,
Он в телевизор стал вопить:
«Мы все наветы отвергаем,
И не позволим, нас дурить.
Артисты мне сказали, давеча:
«Бориса любим, Николаича,
Ты, Боря, если что, стреляй,
А мы поддержим, так и знай».
Я завтра же, начну войну,
И я «своих» не обману,
А «остальных», возьму за холку,
От них по жизни нету толку.
Зачистим всех, кто помешает,
Реформы наши применить…
Эй! Танки! Надо поделить
Народ на левых и на правых,
На «правых» и «совсем не правых». —
И танки начали палить…
«Как хорошо на свете жить!
Но отступать – для нас не гоже,
И дай нам Боже, дай нам Боже,
До завтрашнего дня дожить»! —
Так говорил мужик бесстрашный,
Иван Иваныч Иванов,***
Как на войне, он был готов,
На штурм: лезть, по стене на башню…
«Не страшно ли»? – «Конечно, страшно!
Но должен человек уметь
Идти за Родину на смерть».
Смерть!? – Ну и что? Он с ней знаком,
Под бомбами, как под замком,
С ней в блиндаже сидел не раз,
И, снова свиделись сейчас.
Вновь, до «Косой» четыре шага,
А он опять… не бросил флага.
Не бросил он свой партбилет
Среди всеобщего смятения,
И, отвечая: «Да» иль «Нет»,
Не торговал он убеждениями.
Он был рассказчиком отличным и…
И, как народ – «краснокоричневым».
«Что я там делал, чем был занят? Да так… безделица, фигня.
Хотите расстрелять парламент,
Тогда… стреляйте и в меня,
Мишень нужна – вот я, партийный —
Не секретарь, а рядовой,
Всегда рискую головой.
Достоин счастья и свободы,
Лишь тот, кто рад, за них на бой»!
И тихим голосом: «Противно,
Когда Генсек страну забросил,
А я, выходит, виноват.
Но, кто я!? – Был и есть – солдат,
Нас, как защитников позвали,
Но не смогли, оружие дать.
Хотят, чтоб мы их защищали
Своею шкурой – «Их бы мать»!
Но, раз пришёл – куда же деться,
«Умри»! – подсказывает сердце, —
«Но не позволь, страну забрать».
«Когда в тебя, летят снаряды,
Ты думаешь, не про награды,
Мелькают мысли про неволю,
Про… алый стяг,
Про… не позволим,
Про… за свободу умереть
И вообще, про жизнь и смерть.
Нет, не за партию я тут,
За жизнь, за справедливый труд…
Чтоб скупчики и ломодровские —
«Тудыть бы их, да растудыть»,
Страной не начали рулить…
Но сдались наши командиры…
И «мы» пошли в свои квартиры,
Чтоб пораженье пережить
И как-то успокоить тело,
Ждать, «чтоб душа окаменела»,
Чтоб, «снова научиться жить»…
Ох, хватит уж, об этой теме,
Есть праздник единенья с теми,
Кто в нас стрелял, но не попал…
Так, защищая демократию,
Пришли к тому, что люди – братья».
На празднике, пел хор господ,
Что богатеют за наш счёт,
И, что-то, вроде «гапака»
Смеясь, над павшими плясали,
Косясь, на тех, кто жив ещё.
И с ними те, кто выбрал «Пепси»,
Всю ночь свои орали песни.
И много дней всё пировали,
И веселилися, пока,
Страну на части разрывали,
Да радостно распродавали…
Ну, а чего б, и не продать,
Когда не Родина, не мать.
Лишь Боря был печален —
Ну,
А пил…
затем, что жизнь копейка,
А ты попробуй, не запей-ка,
Продав, родимую страну.
«Мы», может, зря его ругаем,
Мы ж, очень многого не знаем.
Когда начальник КГБ,
С его-то, силами огромными,
Вдруг, не противившись судьбе,
Застрелится тремя патронами,
Тут всем, «слегка, не по себе».
Что было дальше, не скажу я,
Не то, что я боюсь соврать,
Что врать-то, все мы, под буржуем,
Ну, как не вспомнить тут, про мать!
Про мать – страну, что нас растила,
Смогла образованье дать,
Поддерживала и кормила,
Ну, а потом вдруг отпустила,
Мол, дальше сам, любезный друг.
«Ой! Мама, что ты!
Так вот, вдруг»!!!
Не буду я её ругать,
Мать – это Мать, едрёна мать!****
Нам что, уж мы своё-то, прожили,
Хватало в жизни нам затей,
Вот, жалко, внуков и детей,
Хотелось, чтоб, как люди пожили…
Примечания:
Сказка про гофмана
Пролог
«Однажды мне приснился кошмар.
Мне позвонила моя матушка и стала зазывать меня в гости: «Серёженька, сыночка, ты так давно к нам не заходил, а мне так хочется подкормить тебя чем-нибудь вкусненьким… так ты зайдёшь в гости, мне надо знать заранее, я тогда, приготовлю супчик и курочку!?»
Ужас этого монолога состоял в том, что он произносился голосом Валерия, моего отчима, с матушкиными интонациями.
Я понял, что за мной охотятся инопланетяне.
Из-за какой-то технической накладки, они перепутали голоса моей матуш —
ки и отчима, вложив в его уста столь характерный и выверенный для неё набор слов.
Стараясь не подавать вида, что я обо всём догадался, я клятвенно заверил абонента, что появлюсь в ближайшую субботу и положил трубку.
Проснувшись, я ещё долгое время находился под впечатлением этого сна.
А потом, позвонила моя матушка и, буквально, слово в слово, повторила свой монолог.
Сказав, что непременно буду в субботу, я собрал вещи и уехал к моей первой жене, на другую квартиру.
Послесловие рассказчика
Как выяснилось позже, в тот день моя мама договорилась с психиатром Аликом Гофманом… положить меня на обследование в психиатрическую боль —
ницу имени Ганнушкина, известную своим жёстким полутюремным режимом…
Алик Гофман тогда работал в этой больнице заведующим отделением…»
(Из рассказа С. Кузнецова «Провал операции»)
Прелюбопытный, скажу я вам, рассказ, тут вам и любящая матушка, которая куриным супчиком нежно заманивает «сыночка – кровиночку» в психушку с «полутюремным режимом» (не так ли рыбаки, приманивают уклейку аппетитным червячком);
и тупые инопланетяне, которые не в силах различать голоса (и чему их там учили, в центре «ихней» подготовки, видать, «перестройка» и по ним прошлась); а, так сказать, на закуску:
Алик Гофман, ибн Ганнушкин, грозный и беспощадный, который, попадись ему только,
будет неотвратимо и безжалостно…
Вы, ведь, знакомы с моим племянником Сергеем?
Ах, нет! Ну, тогда вам, наверное, не понятно, чего это «матушка» так осерчала на «сыночку».
Объясняю: было за что…Впрочем, скажу за себя: моя «чаша терпения» переполнилась, когда «Серёга» выбрал себе в жёны мать своего школьного товарища (так ничего себе баба, не старая ещё…)
И… уфф, дайте передохнуть… (тут бы впору и закурить, да не терплю я этой дряни, даром, что и моя жена, и мой брат были заядлыми куряками…)
Так вот, мало того, что стал Серёга с этой самой бабой жить, они, кажется, даже расписались, и Серёга даже поменял свою фамилию (взял фамилию жены).
Эта женщина упоминается в рассказе «Провал операции» под именем «Первой жены», в жизни она рекомендовала себя
величать Алисой, приходила под руку с Серёгой к нему домой, разговаривала с его мамой и его бабушкой.
К себе я их не пустил: у меня росли дети; я примерил ситуацию на себя и понял, мне такого не надо.
Серёгу я понимал… в общем…
А, чего тут непонятного, такое, знаете ли, простое, удобное и безопасное решение насущных проблем созревшего мальчика…
Простое для Серёги. Как к этому решению отнесутся родственники,
Серёге было плевать и…
И хватит об этом…
Родственники, в их числе и я, считали, что голову Серёге «надоть бы слегка подправить».
Но мы-то, ладно, мы свои…
А, не свой человек:
«мово Серёгу не тронь!»
«Ишь, тыы!!!
Да, ещё и фамилия Гофман»…
«Виноваты мы пред тобой Господи, но насмехаться-то над сирыми зачем?
Почему Гофман, Господи»!?
Это, не тот ли, который написал «Житейские воззрения Кота Мурра», тот Гофман, который, в предисловии характеризует своё же произведение следующими словами:
«Ни одна книга не нуждается в предисловии более, нежели эта, ибо, не разъясни мы, вследствие каких причудливых обстоятельств удалось ей увидеть свет, она могла бы показаться читателю чудовищной мешаниной.
А потому издатель покорнейше просит благосклонного читателя сим предисловием отнюдь не пренебрегать». —
И несколько далее:
«… когда кот Мурр излагал на бумаге свои житейские взгляды, он, нисколько не обинуясь, рвал на части уже напечатанную книгу из библиотеки своего хозяина и в простоте душевной употреб —
лял листы из нее частью для подкладки, частью для просушки страниц.
Эти листы остались в рукописи, и их по небрежности тоже напечатали как принадлежащие к повести кота Мурра». —
А, ежели и этого вам недостаточно, есть ещё таблица замеченных опечаток, которая рекомендует читать: Не «слава», а «слеза»; не «крысы», а «крыши»; Не «чувствую», а «чествую»; не «погубленный», а «возлюбленный»; Не «проспект», а «прозектор». И, хотя автор уверяет: «В настоящем издании опечатки исправлены», меня не покидают опасения, что они нарочно исправлены не все, и, где-то, вместо «бессмысленного» надо прочесть – «глубокомысленного».
Это подтверждает и сам Гофман: «Правда, здесь приводятся лишь самые существенные ошибки, что до бо —
лее мелких, то мы надеемся на милость благосклонного читателя».
«Дурдом», какой-то, не правда ли, господа «благосклонные читатели».
И вообще, кто он, Гофман этот?
Его биография сильно напоминает его сказки.
Гофман, Эрнст Теодор Амадей (Вильгельм) – он кто, писатель, музыкант, или он, этот… «асессор камергерихта»?
Воистину, «чудовищная мешанина». И, если то, что про него написано…
Как там, у Высоцкого: «И, если правда оно, ну, хотя бы, на треть…» – мы имеем дело с великим сказочником, великим музыкантом и, скажем прямо, с человеком ненормальным, что, впрочем, и так понятно: чай, нормальный-то человек, сказку про Щелкунчика не напишет.
А теперь, скажите-ка мне, «господа благосклонные читатели», имел ли право, Гофман этот, писать такое!
Имел ли он, право (хотя бы, моральное право) помещать в своих сказках нормальных людей
в ненормальные обстоятельства.
И, пока вы думаете, поинтересуюсь: «А тот, наш, другой Гофман, который Алик, он-то почему, считает себя вправе хватать человека и тащить его в дурдом.
Он, что… считает,
что это нормально»!?
Почему, собственно?
Потому, что мама попросила, а инопланетяне не возражали, или потому, что Алик Гофман, как раз, заведовал дурдомом, и… Серёге, в тот раз, просто повезло, что Алик не заведовал живодёрней.
Ведь, это же неправильно, Господи!
Не Ты ли учил: «Коей мерой мерите – тою же, вам и отмерят…» А посему, Господи, позволь воздать Гофману Гофманово: рассказать сказочку, а в ней…
мы аккуратно поместим Гофмана в
ненормальные обстоятельства.
О, нет, Господи, Эрнста Теодора
Амадея мы трогать не будем:
«Мир его праху и Слава его Искусству»,
а, вот Алика Гофмана…
Итак, по Божьему попущению, по моему хотению – вот вам,
читайте, возможно понравится…
А, впрочем, скорее всего, нет.
Ибо, как говорил,
незабвенный Кот Мурр:
«Как редко, однако,
встречается истинное сродство душ
в наш убогий,
косный,
себялюбивый век»!
Сказка, про Гофмана
«…Он бежал по мосту, по холсту, по огромной реке, через дым психбольниц отражением чёрного солнца, и застыл его ужас и крик на последнем витке, по всему, что утрачено и никогда не вернётся…»
Мария Махова
Предисловие
И кто придумал эти компьютеры!
Вся энергия перетекает в голову, а то и, вовсе, в глаза.
К концу рабочего дня, чувствуешь себя «Шалтай – Болтаем»: ног, просто нет. Выползаешь из компьютерных объятий и, полностью высосанный, плетёшься, как Буратино, на деревянных ножках – лучинках, а глаза, красные, наполовину невидящие…
А мне ещё, на две дачи заехать надобно, на Канатчикову к Серёге, а потом на свою дачу – к жене и детям.
Вот так, по дороге с дачи на дачу, я и встретился с тетрадкой.
Тетрадка лежала на скамейке, скамейка стояла на территории психиатрической больницы имени Кащенко.
Серёга лежал в этой самой больнице, а я его навещал.
Не знаю, каково там было Серёге, он держался молодцом, рассказывал анекдоты, спел мне местную песню:
«…О, мальчик, Боба, ну где же, твоя шляпа?! О, мальчик Боба, ну что же, скажет папа…»!
Я счёл за благо поверить, что ему здесь хорошо.
А вот мне, здесь было погано. Не скажу почему, всё, вроде, пристойно, но… этот… привкус дури, запах дури, помноженный на запах «казённого дома»…
«Пси поле» – объяснили мне «знающие люди» – спасибо, ребята, теперь-то, мне всё, всё стало понятно.
Впрочем, большое спасибо коллективу «душевной больницы», за то, что не услышал я здесь «неслышного и не прекращающегося вопля», который так донимал меня в «Пансионате для психохроников» в Филимонках (За что спасибо? Да, говорят, процентов сорок «пси излучения» вырабатывают сами сотрудники больницы. Я упомянул про ещё одну психбольницу, но… не подумайте, пожалуйста, что это у нас семейная… черта; профессия у меня такая, где мне только не пришлось побывать по долгу геодезической службы).
Итак, все силы из меня были высосаны на работе, да ещё это «Кащенковское поле псёвое» – энергетически ушёл я далеко в минус, лёгкий ветерок реально сдувал меня с дорожки.
Я еле добрался до скамейки, тяжело на неё плюхнулся и понял, что счастье
это, когда уселся и вытянул ноги… Часть меня, в которой ещё не заснуло чувство Долга, тащила тело в семью. Остальной организм молил о передышке. Надо было срочно придумать, зачем я сижу, а не бегу дальше,
и я заглянул в тетрадь:
«…Легко ли быть наблюдательным человеком? —
Ответ очевиден: «Не легко». «Это почему же»? – Спросит кто-нибудь.
Я знаю, вы-то не спросите,
но, ведь, всегда, в толпе находится Некто, который непременно задаст глупый вопрос.
Пока вы раздумываете… Некто, успеет вдохновенно пролаять:
«Это почему, же»!? «О, Боже»! – рефлекторно обращусь я к высшей силе —
«Когда же, нам будет ниспослано это счастье – разговаривать не торопясь,
в такт своим мыслям, без разнообразных подслушивающих и поддакивающих»?!
Высшая сила откликнулась немедля: «Ваше время ещё не пришло, нечего тут… разойдитесь по палатам»! – возвестила она, устами своего посланника, и толпа рассеялась.
«А вы двое – ждите, пока вызовут… и, чтоб, ни-ни!» – буркнул «посланник» и вышел на прокуренную лестницу.
Мы, глянули на ниспосланного к нам, и вновь подивились: сколь же он грозен.
Посланников свыше, вообще-то, называют ангелами, вид их может и должен вызывать трепет и восхищение.
Наш ангел не исключение, воззрите на его лик – трепет вам гарантирован.
Что же до восхищения, вам придётся поработать над собой.
Для начала, попробуйте «ангелу» посочувствовать, вы же видите, ему не легко: лоб его изборождён складками, глаза слезятся, а когда он, время от
времени, осторожно дотрагивается до того места, за ухом, на котором, из-под приклеенного к бритой голове куска марли, проглядывает зелёнка, веки его прикрываются, а дыхание замирает.
Ох, вчера ему было трудно…
Вы скажите: «Ещё бы, проглотить столько отравы» – и будете не правы… Что значит: «мог бы, и не пить» – а вы могли бы… не дышать!?
Каждый из нас, послан на эту Землю, с определённой целью, и для каждого прописаны специальные условия: одному, скажем, не рекомендуется
есть человечину,
а другому… не положено пить воду…
А ещё бывает, что «Долг» и «Честь» – тянут в противоположные стороны и тогда надо суметь пройти между ними, как по лезвию… весело так пройти, чтобы судьба на тебя не обиделась.
Похоже, вчера,
«ангелу» это не удалось.
Указания судьбы, многих заставляют задуматься о правильности выбора жизненного пути и пересмотреть свои убеждения: удачливый и бессовестный разбойник, может вдруг, уйти в монастырь или утопиться, а, сидевший на печи тридцать три года мужик, захочет навести порядок в родном отечестве.
Но, есть счастливые натуры, которые верны себе.
Таков и наш ангел, он не отрёкся от своего предназначения.
Он в понедельник(!) вышел на работу и уже успел утихомирить часть
подопечных, а именно: вытянул
Марка Аврелия щёткой по заднице.
Дурак он, Марк этот, да и сволочь…
Какой, это, всё же,
жизнеутверждающий звук, когда Марку щёткой по заднице…
Так, небось, Господь разгоняет планеты: «Ну, что стоите, пошли,
пошли»! – И заплутавшие светила,
торопятся встать на свои рельсы: и всё настраивается, «устаканивается»
и жизнь продолжается.
Очередной удар,
настиг семенящего Марка и заставил даже, пожалеть эту мразь.
Вот он – отзывчивый народ русский, он готов жалеть любую сволочь, если этой сволочи крепко набили морду, пусть и за дело.
И, вовсе он не дикий народ наш, не кровожадный…
Он – народ – за справедливость: «ходи быстрей, пакость этакая, получай, как все, щёткой —
вот тогда, к тебе, ублюдок, и отношение будет нормальное».
Вас, наверное, покоробило моё отношение к Марку, дескать, какое-то оно… не совсем правильное.
Согласен с Вами, но…
такая уж здесь «контора», такие здесь обычаи, которые не мы устанавливали…
И здесь вы правы: «обычаи не отменяют, не дают права… и вообще…» – Что, конечно, верно… в общем…
Но, в нашем конкретном случае, хочу напомнить слова профессора, который лежит у нас в четырнадцатой палате:
«Относись к людям так, как ты хотел бы, чтобы они к тебе относились!
И, если ты всегда относишься к людям хорошо – помни, дурачок, что это ты сам так решил,
а они тебе ничего не обещали».
А потом… я же мысленно, а, если б все наши мысли воплощались – от обитателей этого мира, мало бы что осталось. Отношение – это, знаети ли, одно,
а действие…
Действует-то, наш «ангел»…
Но…
Раз его приняли на работу в «лечебное учреждение», значит,
«это кому-нибудь нужно»,
значит, кто-то считает его действия,
необходимыми
для излечения. Зовут нашего хранителя Василий, что раньше означало «царь», ну и ведёт он себя соответственно.
Как и положено царю, у Василия в руке скипетр. Можно вспомнить, что прообразом скипетра был пастушеский посох, при помощи которого пастухи
повелевали стадом. Когда-то, это была длинная палка, которая позволяла вразумлять заблудшую овцу, сохраняя, приличествующую высшему существу дистанцию.
В нашем случае, скипетр выглядел, как щётка на палке, впрочем, человеку, вверенному заботам Василия, быстро становилось понятно, для чего,
собственно, щётка предназначена, и что такое правильное поведение.
Прочим же посетителям, вид щётки, даже в комплекте с Василием, навевал,
почему-то, мысли не о кнуте или дубине разбойничьей, а… o гигиене, уборке помещений, проветривании…
Прислан был, ангел наш, хранитель, из самых высших сфер, с четвёртого этажа, там у нас и секретариат и кабинет главврача и вообще, там обитают
существа, которым подвластны:
и наше сегодня, и наше завтра.
Кстати о главвраче: (главврач – это врач, главнее которого нет) ещё недавно, мы думали, что, более всего, он похож на императора «Наполеона первого»: маленький, жирный, важный до невозможности, и русского языка не понимает.
Я его спросил (уж не помню о чём) – он глазёнки-то вылупил, покраснел,
надулся – ну, видно же,
совсем не «шпрехает» по-нашему.
Вот… а, когда привезли сволоту эту… ну Марка, тогда, мы весь расклад, разом «ущучили».
Привезли его, ещё два Наполеона, на нашего похожи, как родные братья…
Только, судя по повадкам, старшие братья.
Который из них – номер раз, я так и не разглядел: только дверь открылась, я почти сразу получит щёткой (потому как, «нефиг»), и всё прочее подсматривал через полузакрашенные стекла.
Но, уловил я: наш-то Наполеон, он за номером… хорошо, ежели три – так он перед первыми двумя извивался и
головёнкой тряс… А, когда Наполеон (поглавнее) ему кивнул на прощанье – наш,
затараторил про «очень приятно»,
про «всё будет на уровне»… «Он здесь будет, как Марк Аврелий, какой-нибудь» – объявил на прощание Наполеон № «Наш».
Жизнь, она и дурдоме не перестаёт нас образовывать.
Ну, что я раньше, знал про
Марка Аврелия – сказать стыдно. Ну жил, был… то ли, тысячу, то ли, две тысячи лет назад, император и… никаких подробностей.
А теперь, я точно знаю, что живёт этот Марк Аврелий, в палате на четырнадцать коек…
один живёт, сволочь.
Койки выкинули, палату вымыли, затащили в неё тахту и телевизор.
А гадить он ходит… в сортир на шесть посадочных мест… один ходит, поганец, у него и ключ есть…
А прочие – в другой конец коридора…
И, даже, потом, когда в «ихней Франции» случилась революция и первых двух Наполеонов, то ли, на Эльбу отправили, то ли, ещё куда, то и тут, у Марка Аврелия ситуация поменялась не очень сильно: ключ от сортира у него отняли, а апартаменты оставили.
Бывший император – Марк, рвался куда-то звонить… и таки дозвонился, но, приехавший из Лувра граф, объяснил, что времена уже не те, поэтому лежать Марк будет «на общих основаниях», однако же, и «нашему, больничному Наполеону» было рекомендовано, «не рыпаться», а то – «неровён час»…
На сегодня, живёт Марк в своей палате, но ходит в общий сортир
и всё прочее (щёткой, к примеру)
получает «на общих основаниях».
Однако, хватит про эту сволочь,
давайте о вечном.
Хотя, есть ли, что-либо «более вечное», чем разнообразные сволочи, окружающие нас в этой жизни и… и, если б они нас не окружали, то, как бы Бог узнал, что мы такие хорошие.
В нашей части вселенной время течёт неторопливо, иногда оно, и вовсе оста —
навливается, поэтому мы успеваем обсудить самые неординарные вопросы.
Авиценна писал: «…Жители Юпитера мудры и сострадательны. Народ Сатурна, как правило, злобный, но может быть очень добрым,
если им понравится человек…» Что ж, наш «ангел – хранитель» родом явно не с Юпитера, и нам приходится, как какому-нибудь, Гамлету, смиряться под ударами, судьбы.
Помните:
«…Достойно ль, смиряться под ударами судьбы, иль
надо оказать сопротивленье…» С судьбой, я бы ещё поборолся, но с нашим «хранителем»… И, хотя, «Принц Датский» рассматривал вариант:
«…Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук…» – у меня лично, не хватит дури, чтобы воплотить его в жизнь (Да и сам Гамлет, для себя выбрал другой вариант).
А, что делать?! Что ты – душевно больной – можешь?! Профессор, ну тот, из четырнадцатой палаты, учил, что
«…Первостепенной защитой является прозрачность индивида, развитие собственного мышления…» – И, тыча указательным пальцем
в потолок, пояснял: «…главное – оказавшись в толпе, не становитесь ее частью,
избегайте эффекта заражения. Ничего не скандируйте и не распевайте. Соблюдайте гигиену сознания. Постоянно повторяйте про себя —
надо убираться отсюда»! Это всё, конечно, правильно… умно даже, но вот, как эти советы
применить к нам, не соображу.
Профессор наставляет:
«чем более развит и высоковибрационен человек, тем труднее
его зацепить…» – ну и, конечно,
про чистоплотность, гигиену,
внутренний покой и…
«и психическую стабильность».
Ах, дорогой профессор, простите, никак не запомню вашего имени, как же вы ухитряетесь, в психушке,
оставаться страшно далёким и от народа, и от окружающих реалий!
У меня нет проверенных источников информации о положении дел на других этажах, скажу о нашем.
Уж, чего-чего, а «психической-то стабильности» на нашем этаже
предостаточно: врачи психуют, медсёстры – как ещё психуют,
а уж, нашему «Ангелу», под настроение, зацепить человека, да так, что он на весь день потом, делается «высоковибрационен» – раз плюнуть.
А главврач – вообще: он только мычит да глазами моргает – видать, совсем обуяла его «психическая стабильность».
Похоже, в той части вселенной, которая зовётся: «четвёртый корпус,
второй этаж», эта самая,
«психическая стабильность» заражает всех, кто на этаж попадает.
Вы думаете, профессор, я, не хочу убраться отсюда!?
Столько раз твердил: «Господа врачи!… родненькие, ну переведите меня на первый этаж…
Слышите! Переведите меня на первый этаж»! Ах, слушать меня
никто не хочет и не будет.
Когда врач, покрывая каракулями очередную четвертушку страницы, бубнит: «Как вы себя чувствуете»? —
он не хочет слушать ответа.
И спорить тут бесполезно.
(Я пробовал – бесполезно!) Ну полная «психическая стабильность».
Врачи могут, распсиховавшись, вызвать «ангела» и, «вкатить укол», но слушать – они точно не будут, даже,
если соберётся комиссия
(то есть, ещё два врача).
Все будут задумчиво кивать, в такт крикам, наклонять головы, но…
они тебя не услышат.
Они, просто, не предполагают наличие какого-нито смысла
в издаваемых звуках.
Они скажут (не мне, а коллегам): «Пожалуй, сегодня, излишне экспрессивен», или «Пожалуй, сегодня, несколько, заторможен», а «ангел», в коридоре подведёт итог: «Я те, поумничаю»!
О чём это я!
Ах, да!
Вот вы, давеча, спрашивали: «Легко ли быть наблюдательным человеком»? – «Нелегко»! – отвечу я вам совершенно искренно.
Я, вот, искренне считал, что нахожусь во второй палате. Я так всегда и считал, начиная от двери в коридор.
А врачи… они всё пытались убедить меня, что моя палата шестая…
Но, я, ещё с ума не сошёл, я считать-то умею, во всяком случае, до двух.
Пусть вы «доктора – профессора», но арифметику вам не обмануть. (Вы, гражданин Платон, мне «лечащий врач», но «истина дороже»).
А вчера, врач велел Василию
потереть щёткой над дверью, Василий потёр и спала пелена…
И, под пеленой пыли и старой краски… чётко проявился «№ 6».
Да, господа, оказывается, нашу палату можно считать и шестой – такой вот, извините за выражение, «релятивизьм»…
И о чём, теперь, мне с врачами спорить, если… если вся картина мира… если всё, в чём я был уверен, за что не раз был битым…?
Я понимал: человек слаб, и по слабости своей, может изменить своим убеждениям, уступая напору щётки… А, кто я? Я – маленький больной человечек…
я мог не устоять… но, когда,
под напором щётки меняется мир… Страшно жить на этом свете, господа!!!
Ведь, ты думаешь: «Вот Он, мир наш! Я Его ясно вижу, Я Его понимаю и люблю, и Он любит меня»! —
Фигушки!
Объявляется плохо выбритый мужик со щёткой… И кому, теперь верить? Где он, мир наш!? Я закрыл глаза… открыл – читаю: «№ 6», – Мамочка!
Господа благосклонные читатели!
Ведь, это…
это просто дурдом какой-то! Это – иллюзия, это цирк, я слышал, что мир – это театр, но…
«Помните, страх иллюзорен, он не может навредить сам по себе… Но проблемы, которые вы через него…» – вот именно, профессор: проблемы…
«…то, кем мы являемся в данный момент времени, зависит от условий,
в которых мы оказываемся» Золотые слова, профессор, но… Но, это и пьяному ёжику понятно. Вы лучше скажите, профессор, объясните мне, как мне в этих условиях…
НЕ оказаться…
Вот, скажем, рождается в нашем мире человек…
Человеческий детёныш – самое слабое, самое беспомощное существо в мире; он такой маленький, он ничего ещё не видит.
Его берут, кормят и объясняют: «Берегись, придёт «серенький волчок!»
И вырастает человечек, он всю жизнь опасается «серенького волчка», которого не суждено ему встретить в этой жизни, он не слышит мыслей родных и близких, он не слышит звука своего
сердца, он прислушивается,
не крадётся ли «волчёк»… Извините, мне пора на укол… задержаться, знаете ли, никак нельзя, дабы не навлечь…
Тетрадка кончилась, но, около скамейки лежали ещё несколько листков.
Я размял спину и поднял глаза к небу. Что бы вы не говорили, господа благосклонные читатели, а место для дурдома выбрано не случайно. Тут даже облака: вон, крокодил хвостом вперёд гонится за двухголовой коровой, а вон…
Извините, я отвлёкся…
В мировой литературе присутствует целый пласт повестей и рассказов про то, как человек пробирался к вершинам с самого низа социальной лестницы.
То, что вы, прочли – фрагмент первого из рассказов про то, как безымянный псих дорос до должности главврача психиатрической лечебницы.
Ситуация, конечно ненормальная, сумасшедшая, скажем прямо, ситуация…
Впрочем, какой ей ещё и быть, в подобном заведении… Любой посетитель «дурдома» замечает, что настоящие
сумасшедшие – как раз те, кто ходит в белых халатах…
Заметим, что нормальные-то люди «дурдом» посещают редко, а доктора, проработавшие достаточно долго, всё более походят на своих пациентов.
То есть, со временем, разница, как и всё остальное, стирается.
Помните, у Б. Заходера: «…Настанет срок – увы, сотрётся след Всех наших дел – и славных, и позорных. Сотрётся след побед и прочих бед, След вдохновений и трудов упорных, Черты царей на серебре монет И надписи в общественных уборных…»
Кстати, зачитаю вам оставшиеся под скамейкой листы. Это небольшой отрывочек речи, который приписывают А. Гофману, в бытность его врачом
(не главным, но всё-таки). Произнёс он сию речь в том самом сортире, который ему удалось отбить
у ненавистного императора и
передать в народное пользование.
«Ваша личность должна постоянно развиваться. А развивается она, когда вы меняете своё окружение, когда вы освобождаетесь от всего того, что заставляет вас топтаться на месте».
«Чтобы измениться как личность, необходимы усилия, результат которых зависит от вашей способности сделать выбор, то есть, от того, какую информацию вы примете за правдивую».
Только искренне усвоенное вами определит то, кем вы станете:
вы можете поверить в народ и умереть за народ на баррикадах;
вы можете поверить в царя и умереть за его страну в бою («Какая прекрасная смерть» – скажут враги.);
вы можете поверить женщине
и умереть за неё на дуэли;
наконец, вы можете ни во что не верить, то есть поверить, что всё ерунда, и ничто в этой жизни не стоит слёз —
что ж, – значит, помрёте вы, ни за что…
Повторяю: помрёте вы, «ни за что»; помрёте, даже если уверены,
что вы «никогда не помрёте»!
«Веселее, ребята, эйфория является важным признаком слабоумия.
Как сказано про всех нас в учебнике: «их эмоции в связи с очень низким уровнем интеллекта недифференцированны, и поэтому они склонны или к эйфории, или к апатии, или к нецеленаправленной взбудораженности, которая может приобретать характер гневливости или раздражения».
Переводя с учёного языка, скажу: люди, признанные сумасшедшими, радуются и печалятся, нервничают и гневаются, как и прочие люди, которых сумасшедшими, пока, не признали.
А потому: вперёд! В процедурную. Все на укол»!
Как видите, сам Алик Гофман на месте не топтался, его путь к вершинам был прям и широк, как прозектор…
(Похоже, здесь опечатка, надо читать не прозектор, а проспект).
Давайте, пока, на этом закончим.
Кто-то назовёт карьеру Алика блестящей, и он будет прав.
Кто-то другой скажет: «Из дурдома ушёл, в дурдом же и вернулся»! – и это тоже правда. Какая из этих правд правдивее – да та,
которая вам больше нравится, та, в которую вы больше верите.
Кстати, о вере: позволю себе процитировать любопытное стихотвореньеце. (Отыскал я его на просторах интернета. Алик Гофман, наверняка, знал автора).
Alexey Vladimirovich
Я верю в честность Президента
И в неподкупность постовых,
В заботу банка о клиентах…
В русалок верю, в домовых.
Я верю в то, что снизят цены,
Что развивается страна,
Что мне с соседом не изменит
Моя любимая жена.
Гадалке верю, что на картах
За деньги нагадает мне,
Что скоро стану жить богато,
И буду счастлив я вдвойне.
Я верю, что учитель в школе
Совсем не хочет взятки брать,
Что он детей по доброй воле
На совесть будет обучать.
Я верю страховой конторе,
В которой клерки говорят,
Что если вдруг случится горе,
Мне все убытки возместят.
Конечно, верю депутатам,
И всем политикам, ага,
Премьеру и его ребятам,
Страну раздевшим донага.
Я верю в то, что все уколы
И те таблетки, что дают,
Лишь закаляют силу воли
И только пользу принесут.
Я свято верю этим людям,
Что поселили меня здесь,
Что лишь у них я счастлив буду…
Как где? В палате № 6.
Как Гермес стал психопомпом
«Когда три обнажённые женщины,
прекрасные, как богини,
просят их развлечь, у любого мужчины…
«разыграется воображение»;
но, если он умеет предчувствовать, то постарается деликатно уклониться от
этого счастья». —
Сей внутренний монолог, «Посланец богов» Гермес, не пробормотал даже, а тихонько, как бы, шёпотом, подумал.
Многие представители «сильного пола» снисходительно усмехнутся,
мол, чего тут думать-то,
тут надо…
это…
«ловить момент»! Ох, мужики!
Безусловно, ваш…
аппетит заслуживает уважение,
но вспомните скольких окуней сгубила привычка
«хапнуть» то, что аппетитно блеснуло… Стальной крючок
внутри червячка —
весьма неприятный сюрприз, он нарушает планы на завтра
и на послезавтра,
вы возмущены,
вы трепещете и гневно бьёте
плавниками…
Самое обидное, что есть,
в общем-то, и не хотелось.
Впрочем, мы отвлеклись…
Удобная вещь – крылатые сандалии, они позволяют…
О! Они многое позволяют, да только расслабиться, они не позволяют ни на миг. Шаги в тысячу стадий длиной – это, бодрит…
Это увлекает.
Так приятно,
забыв про всё,
увлечься процессом
«ходьбы – полёта»:
шаг —
тысяча стадий,
ещё шаг —
ещё тысяча…
вершина горы —
подножье —
лес —
речка —
море…
О, волшебство полёта,
когда смотришь не под ноги,
а на горизонт,
когда…
и вдруг,
и вдруг…
и вдруг… всё до горизонта
заполнил
властный голос,
звучащий
сразу со всех сторон. Гермес его сразу узнал, этот
всепроникающий,
немного ленивый голос:
«Сынооок!!! Подойди-ка сюда…
Развлеки нас, что ли,
спой
что-нибудь…
эдакое»! —
Это – Гера —
наша верховная владычица, (да продлятся её бессмертные дни,
нам на радость, а Владыке нашему —
Зевсу – на удовольствие). Самой удачной и…
безопасной
реакцией на её «просьбу»,
может быть только
восторженное согласие. Пришлось резво подбежать…
«Прекрасные, как богини женщины», оказались, и в самом деле, богинями, им, после омовения, захотелось…
развлечься… и, кто бы сумел им отказать.
Гермес почуял
пряный запах
грядущих неприятностей,
опытный мужик, его чует сразу, особенно, если женщины, выглядят столь привлекательно. Рядом с Герой,
возлежали
Афина и Афродита.
Гермес, не сводя восторженных глаз с повелительницы, нет, нет,
да и поглядывал на них… Для тех, кто не понял расклада, не вник в ситуацию, и не до конца понимает, чего этот, в крылатых сандалиях, робеет перед бабами, поясню: это богини…
Гера – прекрасная женщина, и лицо, и прочее…
а походка, а манера рассеянно задерживать взгляд, и небрежно цедить слова… (любой дурак, с первой же секунды…
понимал, что пропал,
совсем пропал, с потрохами… что, вся его предыдущая жизнь,
не стоит и полушки, (фартинга, сухой дохлой мухи – поправьте меня, если что – убейте, не помню, какие эквиваленты обмена были доступны «любым дуракам» в те времена)…
Возбудившись, «любые дураки»
начинают себя вести, как «круглые идиоты», то есть…
то есть, именно так, как мы с вами, обычно, ведём себя при бабах.
Со стороны, такое поведение, конечно, выглядит глупо;
однако, смотря с какой стороны. Со стороны наших богинь,
(ну, или… тех дам, которым мы неосмотрительно вручили это звание)
такое поведение выглядит уместно,
а, если мы начинаем себя вести более отстранённо – богини обижаются (а вы думали почему, Гермес поглядывал то на Афину, то на Афродиту, что он их, на Олимпе не видел)?
Вообще-то, созерцание обнажённых богинь – действо смертельно опасное,
но, это для смертных… Для тех же, чей удел – вечная жизнь,
это может обернуться просто…
вечными неприятностями.
С богинями,
как и другими опасными «предметами», надо уметь ладить.
Мало притвориться
«обалдевшим» от их прелестей…
Богиня, это не только…
прекрасная женщина, она ещё и умная, а, ещё капризная…
Богиня, знаете ли, требует, чтобы вы вели себя с ней, как с богиней (все ваши прыжки, все ваши восторги
она будет терпеть…
именно, что терпеть,
с холодным презрением,
как и подобает богине).
Но, Гермес, знающий толк, и в богинях, и в женщинах, не оплошал: он угостил
скучающих дам блюдом, именуемым:
«наблюдение за наблюдающим».
По мнению знатоков, это действо
вызывает удовольствие
высшего порядка.
Зная, что привлечь внимание женщины, и удержать его —
не одно и то же – Гермес разыграл небольшой спектакль:
он восхищённо таращил глаза, качал головой и цокал языком;
потом, глотая слюну,
начинал приближаться,
сопя и дерзко протягивая руки, но, как бы, опомнившись,
останавливался, закатив глаза.
Эта игра, не претендовала на
изысканность, она, пожалуй, была
даже, не достойной,
высокого внимания богинь,
но почему-то,
высокоинтеллектуальные и
высоконравственные женщины,
частенько, с видимым удовольствием,
наблюдают
«небезупречные зрелища»,
объясняя, что они не ханжи,
и что сумели,
среди этих непристойностей,
разглядеть главное…
(Что значит «главное», я боюсь даже
предположить. Кто знает, как она
выглядит, главная-то, непристойность).
Богини же разглядели,
несомненное и почтительное,
восхваление их достоинств,
и благосклонно позволили
шутнику, немного подурачиться.
Сам же, «дурачок», всё это время напряжённо думал:
«Спеть-то…
оно, конечно…
можно,
да и, куда деваться…
Надо только придумать,
ЧТО!
спеть, чтобы эти…
«уважаемые дамы»
были довольны,
и не промахнуться,
ибо, если богини
будут недовольны… «Афродита» —
«Значит обязательно про любовь».
«Афина», – значит, надо прославить Отца нашего, Зевса, напомнить,
что 21 декабря – день его рождения…
А, «Мать наша, Гера», рассуждал Гермес – «Она, ведь, Покровительница домашнего очага, Хранительница семьи;
ей хочется, чтобы,
так сказать,
«внесемейные»
любовные подвиги Зевса…
были, если не осуждены, то,
хотя бы,
трактовались с…
некоторой…
долей иронии».
Гермес радостно улыбнулся.
Красивым движением от груди в стороны,
он воздел руки к солнцу.
Лицо его светилось
таким предвкушением счастья, что богини, невольно, тоже заулыбались.
В голове его было пусто:
о, это волшебное состояние,
когда топот дурацких
мыслей и страхов
затих, когда ты понимаешь: «придумал»!!!
Ещё не знаешь, что… но, вот сейчас…
откроешь рот и
скажешь, единственно правильное и неожиданное…
«Песнь о любви»! —
объявил Гермес,
тихонько перебирая струны…
Он начал, конечно, с традиционных восхвалений Верховного Бога, подробно описал все известные, высочайше
одобренные для воспевания, случаи. Не чураясь повторов, отметил
силу ума Верховного и…
и прочие Его способности. В сотый раз было поведано,
как боятся и любят Зевса
все боги, все титаны и люди. Затем, как и положено,
были воспеты,
божественная супруга Зевса —
«несравненная Гера»,
а так же, ЕГО любимая дочь —
«многомудрая и грозная,
Афина Паллада». (Афина терпеть не могла
восхвалений и
развернула папирус…
(что там было, «Задача про Ахиллеса и черепаху» или «Трактат о делении окружности на семь равновеликих частей» – кто знает).
Когда Гермес понял,
что Афина его больше не слушает, он перешёл к конкретному эпизоду.
То был известный случай, над которым, многие тайком хихикали:
Некий юноша, своей статью
привлёк внимание «Самого».
Когда Зевс дал понять,
что, собственно говоря,
он хочет,
дурно воспитанный юноша,
бросился бежать… На лице Афродиты проявились
досада и скука,
богиня не раз выговаривала богам: «Если, непобедимая сила желания,
которая была выделена из вселенского Хаоса для воспроизводства жизни, употребляется неправильно —
она будет отобрана, как ненужная».
(Но, кто ж, слушает женщину, особенно, когда, эта самая сила, рвётся в бой).
Гермес, на всякий случай, упомянул ещё разок о пользе семьи, и перешёл к изложению событий:
«Опытный охотник – Зевс, бежал не очень быстро,
Он умел насладиться
предвкушением победы,
а нежданное несогласие,
возбуждало Его ещё больше.
Когда обессиленный юноша, пал
ничком на мелководье,
возбуждение
достигло такого накала,
что…
Верховный,
некоторое время,
молча стоял,
возложив божественные руки на
каменные ягодицы «негодника», хотя сразу понял:
этот…
«нехороший»
превратился в камень…
Успел,
сволочь,
умолить «Землю – Матушку»!
«Для чего, О! Небо!
Уран – Небо, дед мой!
Для чего, спрашивается,
заселили мы Ойкумену людьми,
ежели от неблагодарных тварей,
более хлопот, чем развлечений»!!!
Раздражение и недоумение Зевса, было столь велико, что он, со всеми подробностями, поведал о «бессовестной выходке» брату Посейдону…
Гермес добавил подробности
(он умел «вспомнить» детали, o которых, до него, никто и не слышал)…
«Брат – Посейдон, призвал морских чудищ и тритонов,
призвал могучие волны,
чтобы, немедля отмстить: «Погоди немного, брат,
увидишь,
что сейчас, будет…
вот прямо сейчас…
вот тут…
тут такое будет…
тут, камня на камне…
тут будет, просто,
ну просто…
«полная задница»!..
«Полная задница» —
как-то…
задумчиво повторил Зевс…
и растаял в воздухе».
Этот эпизод, был удостоен
непристойного хихикания Афродиты,
и поначалу, сдержанной
улыбки, «матери нашей Геры».
Песня получилась такой, как требовалось – восторженной и, в меру,
неприличной…
Гера и Афродита хохотали в полный голос.
Оторвавшись от папируса, Афина допытывалась у богинь: чего они смеются, но те, только махали ладошками…
«Пол дела сделано» – сказал себе Гермес, —
«Богини остались довольны, а дева Афина не услыхала ничего лишнего… интересно, как отнесётся к песне САМ, впрочем,
это непредсказуемо… или, пожалуй, предсказуемо»…
После вечерней трапезы, Зевс, со значением посмотрел на Гермеса, и кивнул в сторону «Пещеры советов».
Просто так, в эту пещеру не звали, такой вызов означал:
либо ответственное поручение,
либо назначение на новую должность. «Ну, хоть, не молнией по башке» —
мысленно, утешил себя Гермес. «А, почему бы… и нет!!!» —
неторопливо промыслил Зевс —
«Бывают, знаешь, ситуации, когда рука сама… и надо ли, её удерживать»?! Зевс тяжёлой поступью прохаживался по пещере,
приговаривая на разные голоса:
«А, почему бы и нет, а почему бы и…»
потом остановился,
и, как-то хрипло, сказал: «Ну, дурачок, порадовал»! —
и замолчал…
Замолчал нехорошо…
И надолго… – «Надо…
Что-то… сказать,
пошутить…
выдать любую глупость…
только поскорее…»! —
стуча зубами соображал Гермес, – «ляпнуть что-то…
чтобы наорал, расплескал немного дерьмо… а то, вишь:
аж, глазами пожелтел! Ох, бабы эти!!!
Ох, не доведут они меня, до добра»! – «Да»! – то ли проговорил,
то ли, громко промыслил Зевс – «ЭТИ! Бабы,
до добра… уж точно, не доведут.
Ну, да я не про баб,
поговорим, как Бог с богом.
Вот ты, недавно, в разговоре с титанами, ссылаясь на мою волю, заявил:
«Должный порядок в мире, может быть поддержан не только порядочностью и совестью обитателей,
но и «Перечнем наказаний
за неправильные деяния»…
И, почему-то, мне на ум,
приходят сразу две статьи
из этого «перечня».
Одна из них, называется:
«Управление транспортным средством в неподобающем состоянии»…
Я знаю, неразбавленного вина,
ты накануне не употреблял,
лотосом не баловался.
Но, если разум твой, не контролирует тело, и ты не подозреваешь, куда крылатые сандалии тебя занесут…
Почему я так считаю?
Потому, что ты, сейчас
начнёшь говорить,
что и сам не знаешь,
как ты оказался,
именно в том месте,
где отдыхали моя жена и моя дочь…
И, я думаю,
не сумеешь ты пояснить, почему
ты там оказался,
именно в тот момент,
когда они… были неодеты!
И рассказать,
с какой целью, ты скакал
перед обнажёнными богинями и… что при этом замышлял».
Зевс помолчал, Он прохаживался по пещере,
и негромко, но разборчиво повторил:
«А почему бы… и…». «Милосердие, говоришь…
Что ж, пожалуй,
милосердней всего,
было бы, квалифицировать произошедшее…
безобразие…
по статье
«Управление…»,
хотя, конечно,
«Покушение на членов семьи Верховного Бога…»
ну и так далее,
тоже,
при желании,
может быть применено… Ты, помнишь, что…
за это полагается?
Ты, ведь, сам…
всё это сочинил…» —
Зевс мрачно улыбнулся. – «Как ты там писал, в предисловии:
«…никакие прошлые заслуги, но,
только
милость БОГА ВЕРХОВНОГО»…
Сколько помню, в этом случае,
ты,
рекомендовал…
как раз… молнии». Зевс знакомым жестом размял пальцы.
«Что ж:
«Закон дурной, но это… закон» —
так, ведь, ты ответил на слова Геры,
что закон не может быть умнее
того, кто его сочинил».
Зевс прищурился и посмотрел мимо:
«Стало быть,
Если Мы…
применим одну из этих,
а не иную, какую статью…»
«Какая иная статья??!
Тебе, значит, этих мало?!
Изволь: «Разглашение секретов или
упоминание о делах богов
в неподходящей компании» —
вполне, знаешь,
применимая
к твоему случаю статья…
Как может Гера и Афина,
квалифицироваться, выражением
«неподходящая компания»!??
А очень просто:
МОЯ! Жена!
и МОЯ! ДОЧЬ!
когда они не одеты, —
являются «неподходящей компанией»
для любого мужчины.
И, когда я разговариваю со своим братом – это разговор двух богов, который отнюдь не подлежит разглашению…
А, то, что ты мой сын,
дело усугубляет: если ты позоришь отца,
значит, ты плохой сын.
И, если ты – «Посланник Богов»,
не можешь справиться
с управлением «транспортным средством», ибо не знаешь,
куда занесут тебя крылатые сандалии,
значит, ты плохой посланник…
А, если так – сдай сандалии…
И убирайся с Олимпа… к матери…
да, ты не ослышался,
убирайся к своей матери,
к обманщице Майе.
Похоже, Майя,
обманула и меня.
Наверное, ты мне не сын!
Мой сын не может быть, таким плохим…
И не падай ниц,
тебя,
и так,
еле видно…
Во, ребёночка я завёл —
из травы не видать!
Ты там, в прошение, о титуле: «Трижды
величайший» перечислял заслуги свои,
а и правда, не воздать ли тебе
по заслугам!??
Ладно, встань!
Я пошутил!!!
Я тоже, иногда, люблю пошутить…
в меру способностей. Надеюсь, тебе понравилось…
Перестань трястись, все знают: я ценю хорошие шутки…
и шутников,
особенно, умных
и талантливых…
Ты, ведь, именно к таковым,
себя причисляешь?
Вот ты, давеча, в своей «Изумрудной Скрижали» начертать изволил:
«ЧТО НАВЕРХУ, ТО И ВНИЗУ». Ну, про верх, про небо, то есть,
ты знаешь достаточно, а, когда ты говоришь: «низ»,
что именно, ты имеешь в виду?
«Землю – Матушку»,
«Подземное царство»
или вовсе «Тартар»!? Хорошо ли, ты сам понимаешь то,
o чём с такой уверенностью пишешь!? Мне, хочется, чтобы за твоими словами,
стояло подлинное, полное знание… Поэтому, пока…
я назначаю тебя…
посланником в мир подземный, а через век, другой, глядишь,
и «Трижды величайшего» присвоим. Титул, сынок, заслужить надо.
Надоть, понимаешь, потрудиться…
на благо вселенной.
Аид управляет подземным миром, Мы – надземным,
а вот, на пути из мира в мир,
происходят вещи,
не очень понятные. Конечно, всё это слухи,
но проверить их некому.
Так что, слушай внимательно, запоминай надолго: ты получаешь
ответственную должность, она называется «Водитель душ» —
Психопомп, как сказали бы, смертные. Будешь надзирать за естественным процессом их перехода, и следить, чтобы всё было по правилам.
Спроси у Харона, что он делает с монетами, которые ему дают души мёртвых. Тех монет, которые он сдал в казну,
Гефесту хватило на изготовление
только трёх медных слуг. Да и сам Харон,
то он кентавр, то старик какой-то,
что ещё за театр,
что за превращения. Я от этих превращений,
и в надземном мире устал…
Кстати, о превращениях: «приключеньеце», что ты давеча воспел, случилось не со мной, а с Аполлоном, мы
с ним, только что, об этом поговорили —
выходит, ты ещё и клеветник…
Какая, говоришь, это статья?.. Что у тебя с лицом?
Можно подумать, что
ты недоволен, новым назначением?!! Опять, ты про заслуги!
Твои заслуги, сынок, в прошлом, а в настоящем,
я назначаю тебя «Психопомпом»!
Понял!? Нууу, сынок, ну как ты мог, такое… подумать! Наполовину убить тебя – зачем мне это!?? Что значит, я отнимаю у тебя половину жизни!??
Ах, ты подсчитал!
Когда вы с Гефестом, придумывали арифметику, я одобрил.
Правильная наука…
в общем…
при определённых условиях. Но, когда готовность столкнуться
с любыми неожиданностями,
ради спокойствия сего мира, ради отца,
ты начинаешь подменять
«арифметикой»…
Когда ты хочешь
«точно подсчитать,
что тебе будет взамен»…
Как бы… тебе не просчитаться.
Когда ты… бесконечное, сравниваешь с ничтожным – ваша наука хромает, как Гефест.
Ты, ведь, помнишь,
как Гефест танцует сиртаки? Бессмертие и
вечная жизнь —
это, знаешь ли…
разные вещи.
Не будем вперёд загадывать, но…
может так получиться, что…
попадёшь ты…
скажем в объятья…
Тартара…
Это недалеко,
один удар молнией,
и ты там…
Вот и получится,
что бессмертие твоё,
оно при тебе останется,
но жизни у тебя… никакой не будет… в Тартаре жизни нет,
да и времени там нет…
и вообще…
чего там только нет.
А ещё…
может случиться,
ты, как Прометей, сам попросишь забрать у тебя бессмертие… Он не дурей тебя был, Прометей-то, провидец он был, каких не было и не будет… он говорил, что Вселенная, со временем, вернётся к самому устойчивому,
самому надёжному состоянию. А самым устойчивым
и самовоспроизводящимся
способом существования Вселенной,
безусловно, является Хаос.
Для этого, Прометей и выдал людям огонь. Не надо быть провидцем, чтобы понять: как только, люди
всерьёз овладеют стихией огня, мир вплотную приблизится к Хаосу…
Он, Прометей, постоянно, знаешь ли, думал о будущем…
Хотел, понимаешь, устроить светлое будущее… ну, прямо сейчас,
в ущерб настоящему… Но я управляю этим миром: «здесь» и «сейчас», и я не могу позволить
ни смертному, ни бессмертному… Прометей, конечно, провидец, да только я, это самое, предсказанное
будущее, несколько отсрочу. Ясно! И нечего подсчитывать,
сколько тысячелетий я у тебя забрал,
посылая работать в Аид. Это, сынок, выяснится в будущем,
а до него ещё…
надо суметь дожить.
Письма украм
Письмо № 1
«…У вас дома «молчанье – золото», а у нас жгут коктейли Молотова, да, у нас в сердце кровь горячая, что ж вы нам за «родня» незрячая? А у нас всех глаза бесстрашные, без оружия мы опасные. Повзрослели и стали смелыми…»
«Он просил не звонить, не писать…
…И помочь мне никто не может…
Я его не хочу терять…»
А.Д митрук. Хоть и бывший, но брат он, всё же.
Мы в единой стране родились,
Пили вместе и вместе трудились,
Вместе радости, вместе печали,
Вместе плакали и воевали,
Комаров кормили на БАМе,
И в Чернобыле, дыры латали.
Были с вами мы сватьями, братьями,
И душили друг друга объятьями.
Что же вам нашептал-то, ваш Кучма?
Поумнели вы вдруг, стали лучше,
«Повзрослели и стали смелыми»
И великими, и умелыми.
Выбегаете вы, бесстрашные,
И давай скакать, как безбашенные,
Словно псы, на медведя натравленные
(А глаза-то, шальные, затравленные).
Псих опасен и без оружия,
Ох, себе не наделал бы, хуже он.
Мы стеснялись, глаза отворачивали,
Но зачем вам, «родня незрячая»
И зачем же, молчания золото вам,
Коль в бутылке, смесь имени Молотова.
Письмо № 2
«…нам бы младшими, да не вашими. Вас так много, а, жаль, безликие. Вы огромные, мы – великие…»
А.Д митрук. Радость прёт изо всех дыр, Как от поллитровки: Завезли бесплатный сыр В наши мышеловки.
Вы, как снова на свет народились,
Всё забыли и кинулись прочь
И на запад бежать устремились,
Уж, как ждут-то вас там, день и ночь…
С днём рожденья вас, бывшие братья,
Скакуны на отцовских костях,
Посылающие нас «по матери»,
И не стыдно вам, при гостях.
Укры с измальства, зрячи и ловки,
Только я подсказать хотел:
В шестерёнки да в мышеловки
Обнажённые части тел,
Не совали б – опасное дело…
Но, кто ж, слушает москалей,
Вы кредиты нахапали смело,
Ибо зорче вы, да и умней.
Не боясь рассердить Укров орды,
Чай, и сам я, сегодня сердит,
Я спрошу, сделав глупую морду,
А зачем он вам нужен, кредит?
Аль, детишкам обновки накупите?
Не смешите же, хоть вашу мать,
На знакомые грабли наступите,
Золотую удавку закупите,
С ней теперь, суждено вам играть.
А советники забугорные,
То ли белые, то ли чёрные,
Вам пролают привет по-английски
И слиняют в буфет пить свой виски.
Вы цветную тряпочку сгложите,
А, под ней-то, гляди – крючок,
Что сказать вы на это сможете:
«Ой! Мы думали – червячок».
МВФ вам не добрый дядя,
Коль связался с ним, так не вой,
Он вам сразу на шею сядет
И расплатитесь головой.
Бог судья вам, в Европу рванувшие,
В демократии утонувшие.
Что ж вам дали за «Ридну Неньку»:
Обещания лишь, да… печеньку…
Ну и Кучма ещё похвалил:
«Вы другие, совсем другие,
Вы не лохи, как москали
Вы горячие, вы лихие,
Вы, конечно, и есть – соль Земли».
Письмо № 3
Говорил один, Укр – профессор,
Этот… ну… академик, который,
Он напомнил, что ради прогресса,
С Дарданеллами и с Босфором,
Укры древние и великие,
Откопали Чёрное море,
(Грунт со дна – то Кавказские горы).
Москали, ещё сладко зевали,
Укры – щит на Царьград прибивали,
Трою, всю разобрали на доски
И колосс завалили Родосский.
Москали жили в цепи закованы,
Ну, а Укры – дружили с законами,
«Талионскими» да «Талергофскими»,
Чисто Укрскими, не Московскими».
Ведь, у Укров горячая кровь,
И война для них, словно любовь,
Без конфликтов им жить не пристало,
Мир без них, всё равно, что без сала.
А для драки причины всё те же:
«Се мое»… и вот это – «мое же»!
«Ну же, дай мне! Сказал же: МНЕ дай!!!
Ты же, брат мне – вот всё и отдай»!
И восхищались Бзежинский и Кучма:
«О! Вы не русские, вы много лучше.
И с вами вместе устроим мы… пир,
Кто-то же, должен спасать этот мир.
Миру так нужен наш новый порядок.
«Шоу маст гоу…», вперёд, без оглядок!
Мы установим порядок такой,
Что Мир содрогнётся и скажет нам:
«Ой!» —
И отвечал главный Укр на параде
О не волнуйтесь, всё будет «в поряде».
«Не беспокойтесь, сэр —
всё будет в норме,
Укры могучие в новенькой форме,
Чрез все преграды пройдут,
как сквозь лес,
Что за красавцы! Прям – «Ваффен СС»!
«Хайль»! же, ребятушки, право же,
«Хайль»,
«Хайль», пан Шушкевич и «Хайль»,
«Нахтигаль»!
«Укры – они же ребята горячие,
И, коли, ненависть к брату проплачена,
Братец, у них на дороге не стой,
«Градом» шарахнут в тебя —
свой, не свой.
P.S. Ох, паны Укры! Поумерили б вы пыл то,
право:
«Летание без крыл – жестокая забава».
P.P.S.
А, когда наиграетесь в Укров,
Образумитесь вдруг, хмурым утром,
Приходите к нам, коль будем дома,
То тарелку борща, уж нальём вам.
На Руси есть закон, он не новый:
Брат – всё ж, брат, даже если…
(не очень).
Но и мы ж, не умней, мы не лучше,
дмитруки жить нас учат да кучмы,
Ну а мы – как дураки, всё им верим,
Отворяем им окна и двери.
Мы, ведь, тоже: одни за Дзержинского,
А другие, гляди, за Бзежинского…
А виноваты мы все, мы подельники
Тех, кто страну захотел рвать на части,
Но вы не изменники, а мы не бездельники
Мы все – товарищи по несчастию.
Мы не желаем быть
«задничной частью»…
Ни у Европы, ни у Америки,
И от того, демократы в истерике.
Слышите, вой и проклятья в ПАСЕ:
«Гой вы, славяне, сдурели, что ль, все!?
Предали все европейские ценности!
Это от дикости всё, да от лености.
Вы не желаете быть толерантными
Цивилизованными, элегантными»!
«Как же мы жить теперь будем,
Без задницы, так же нельзя,
Мы придумаем санкции.
Всех негодяев немедля проучим,
Грозными санкциями прищучим…»
Ну их совсем, проживут и без задницы, Или другую найдут, нам «без разницы».
Легенда про «восьмое марта»
День «Восьмое мартобря» —
красный день календаря.
Говорят, что эту дату выбрали
совсем не зря.
Почему же так решили?
Клара с Розой, говорят:
«Бабы подвиг совершили
много лет тому назад».
Кто такая Клара Цеткин,
не могу сказать вам, детки, Клара Цеткин – феминистка,
я её не знаю близко (не имел несчастья знать),
но могу вам рассказать: есть у нас в подъезде Клава,
скандалистка и отрава,
муж, как выпьет, так страдает,
душу настежь открывает:
«Клава – женщина упрямая,
своенравная при том, не хозяйка, и не мама, и ещё,
скажу вам прямо: «Клава в дом – там всё вверх дном». И ещё хочу сказать: «Ежели такая мать
будет у твоих детей, ты скорее, без затей, удирай из дома;
если у тебя «семья», от которой нет житья, лучше сразу в омут. Там хоть, полежать в тиши
для спокойствия души, сможешь без нотации. Дома, ж, книжку почитать, посидеть
в прострации, даже нечего мечтать – слушай
декларации:
«По каким таким причинам,
всё хорошее – мужчинам,
Ну а бабам, только стирка да уборка,
да протирка
или же мытьё полов.
Дайте равенство полов»!
«Ты домой придёшь «с устатка» —
ни обеда, ни порядка. Отдохнуть, поесть бы надо – «Фиг-то»: дома баррикады. Вот такие, брат, есть бабы:
столь не хрупки и не слабы, Что нет сил им возражать.
Не заставили б рожать»!
Но, вернёмся к Кларе Цеткин:
Что на самом деле было,
ну, хотя б, позавчера,
Клара начисто забыла,
так что, это всё… игра.
Вообще-то, вся «История» это,
так сказать, теория. То, что было, годы скрыли под густым
налётом пыли и дерьма… Не трожь, постой!
Это же «культурный слой»! В нём нельзя копаться истово,
есть на то, специалисты.
Ну, а «спец», вам скажет так:
«Не дерьмо, а артефакт! Изучая артефакты, мы понять
сумеем, как там, люди в прежние года, жили были,
а когда, документ, тех лет найдём, всё, как есть, про них поймём».
Ну, а я отвечу в такт:
«Всё ж, дерьмо… ваш артефакт; вот, разыщешь «документ»,
думаешь, в один момент развернёшь и прочитаешь, и про всё,
про всё узнаешь? Ты сначала разверни, и хоть,
что-нибудь пойми». «Вот те, бабка, артефакт»!
Ну, а прочитать-то как? «Документ» в твоей руке —
разбери-ка, эти буквы
в незнакомом языке. Эти «чудо – закорючки», запятые,
«штучки – дрючки» —
кто из вас, их разберёт,
растолкует и поймёт? Если ж, кто и разберёт, как понять,
что он не врёт? Потому, что человек, привирает
весь свой век,
кое-что, конечно, знает,
остальное – довирает, не со злобы он, а так, чтоб сказали:
«не дурак». В переводах ошибаются даже
лучшие умы,
вот, у вас узнать пытаются,
кто такая «мать Кузьмы». Кто из вас «смогёт» сказать,
«Вас из дас»** «Кузькина мать», кто сумеет объяснить,
коль, по голове не бить.
Правда с жизнью сочетается
очень плохо, вот беда!
Человек же, он старается
всё улучшить, и всегда
«исторические факты»,
он желает «причесать», и «подчистить», и «пригладить»,
и на свой манер наладить. В результате, получает очень
«правильные» факты, но, конечно, добавляет: в них свой,
«человечий фактор». Впрочем, «фактор», что печально,
в документе изначально.
Летописец, что он видел?
Но, ведь, пишет… раз велят, Он, ни строчки не прибавив,
всё, что люди говорят, как услышит, так запишет.
Только вот, чего он слышит: шепелявый «очевидец»,
бестолковый, как кобыла, путаясь в воспоминаньях,
излагает «как всё было», кое-что, он помнит точно,
кое-что, слегка забыл,
кое-что, приврёт нарочно,
но клянётся, что воочию видел всё и всюду был… То ли, прошлое в тумане, то ли,
в голове туман, толь, волнуется рассказчик, то ли,
вовсе, всё обман. Сквозь волнистые туманы,
пробираясь, как луна, летописец, чертыхаясь,
и не веря ни хрена,
ни в геройство, ни в мучения, ни во сны,
ни в привидения, всё же, пишет, то, что слышит,
ибо помнит правило: «коли, ты не пообедал, прожит
день неправильно». И, конечно, он запишет, дурь,
которую услышит. Правда, нет ли? – Кто поймёт!
Долг его – писать, что слышит? «Очевидец» – врёт, как дышит,
«летописец» пишет, пишет…
Истина всегда туманна…
не гуманна и обманна…
То ли дело, братцы, ложь:
ВСЁ логично, исторично,
и весьма педагогично —
ВСЁ запомнишь, ВСЁ поймёшь.
Сразу станет ВСЁ понятно,
не забудешь целый век;
летописец, что занятно, он, ведь,
тоже человек,
как услышит – так запишет, впрочем,
что, он там запишет?
Вы бы, тоже горевали,
коль узнали бы, про то,
что у вас коня украли, спёрли
новое пальто…
Энтот, «человечий фактор» перегнёт
любые факты,
истина умеет скрыться, затаиться,
как никто:
вот, услышит он: «пёс – рыцарь»,
а запишет: «конь в пальто».
Наш «нестор» должен ощущать,
погибель ждёт его иль слава, а, значит, чётко понимать:
соврать он не имеет права; ни влево шаг, ни шага вправо,
отнюдь не должен допускать. Он должен правду выявлять,
не допуская тени фальши, но, власть, обязан прославлять,
коль хочет, «нестором» быть дальше, и должен думать, ЧТО писать,
и аккуратно выбирать, что записать, а что… оставить…
кого, за что, и, как, прославить. Ведь летопись, не есть забор,
«доку́ мент требует порядка», вертись, крутись, хитри, как вор,
пиши, конечно… но с оглядкой. Да мало ли чего, кто вспомнит —
умасли тех, кто тебя кормит. Чай, путь твой не усыпан розами,
помилуй Боже! Только розгами. Ах, розги, плётки и решётки —
они заткнуть умеют глотки.
Поймёшь, коль знаешь эти вещи:
не хвалишь – «значитца» клевещешь! Твоим писаньям будет вера,
коль не клевещешь, против ветра, иначе же (печальный факт),
сам превратишься в… артефакт.
Простите, я слегка отвлёкся,
слегка теорией увлёкся, но, не забыл про наших женщин, нет,
я не стал любить их меньше, и, коль уж, подстерёг момент, скажу:
«на что вам документ, зачем он вам, чай каждый знает:
нас лишь любовь соединяет, любви приятные моменты,
а документы, документы – они нам, только жить мешают
и от любви нас отвлекают.» Не стоит верить документам,
они, ей Богу, ни к чему, поверьте, слову моему.
Скажу вам, как родной жене:
«Не верь соседям, верь ты мне»!
«На гвоздь вниманья, ваши уши
повесьте уж» – я вас прошу, а я, как подобает мужу,
всё, всё, подробно расскажу. Ну да, клянуся ужином,
всё расскажу, что нужно вам. Ей, ей! Подобно очевидцу,
всё расскажу подробно, в лицах:
«К башням города спокойным,
не громадным, но достойным,
кажется, со всех сторон
подступает легион…
Командир… трибун, легат ли…
Это было так давно,
что теперь припомню вряд ли,
да и вам, не всё ль равно.
И, конечно, я не знаю, всех
подробностей вообще,
но картину представляю:
«Гордый римлянин в плаще, как влитой сидит на лошади
и брезгливо смотрит вдаль. Видит стену и часть площади,
а в глазах его печаль или, может просто скука… «Взять сей город не наука, вещь
обычная весьма, тут не надобно ума: «Вон оттуда две когорты, а оттуда»… —
«Что за чёрт!» —
Из открывшихся ворот люди в чёрном
выезжают
и по-своему вещают:
«Гыр, гыр, гыр! Гыр гыр – гыр гыр! Тыры – пыры!» – «Восемь дыр!» – * Это местный царь,
встречает хлебом-солью (как тут быть), сам-то он, уже не чает
и до вечера дожить. Главный римлянин поморщился,
слыша варварскую речь,
«Что там, под плащом, топорщится,
там кинжал? А, может, меч! О, Юпитер! Право дети! Точно дети,
где их мать, думают, что есть на свете вещь,
что может нас пугать, кроме, разве что, сената.
Эй! Схватить и обыскать»! Тут бы встрече был конец,
но, из-под плаща ларец царь немедля достаёт и,
с поклоном подаёт. Римлянин ларец открыл,
и тотчас опять закрыл.
«Нелегка ты «жизнь военная»,
средь зверей, за целый век – озвереет человек… хорошо, хоть,
деньги платят, но каких же денег хватит, ежели,
все силы тратить, на прекрасное, на то, что,
пока в мечтах имею:
мой дворец вблизи Помпеи… Кто бы знал, что столько силы
требует постройка виллы… Виллу строит академик…
бездна вкуса – бездна денег…
Что ж, такое подношение —
это, так сказать, решение». —
«Гыр, гыр, гыр! Тыр быр мыр орт!» – *
Всадник вздрогнул: «Что за чёрт!
С мысли сбил, дурак, скотина!
Эй! Давай, переводи нам.
Нет! Сначала мою речь:
«Мы издалека спешили,
чтобы вам законы дать.
Жить нельзя вам так, как жили,
отучитесь воровать…
Отказать вы нам не вправе —
будете при «Римском праве»!
В общем, будете довольны,
а иначе, будет больно, впрочем, это впереди…»!
«Что кричат, переведи!?
От «Гыр, гыр» башка устала, не пойму!
Давай сначала! Что гундят! О чём там речь? —
Вот как!? Город поберечь! Мол, сегодня приберёмся
и вас в гости пригласим… Что ж, чтоб зря не тратить сил, если ваше предложенье
в отношенье подношенья, удовлетворит меня,
я готов его принять, пусть потомки и про нас,
скажут: «Вене, види, вики»,*** пусть Плутарх напишет речь,
город можно… поберечь, этим, мы себя прославим,
впрочем, стражников оставим, до утра пусть подождут, и присмотрят,
как всё тут.
Слышь, толмач! Давай опять!
Ты им должен рассказать,
мыготовы подождать,
хоть, до завтра,
но уж завтрак, будем в городе вкушать.
Только, чтоб могли мы ждать,
прям сейчас, должны вы дать то, что нам необходимо,
чтоб спокойно отдыхать. Надо нам, всего одно:
хлеба, бабу и вино
дайте каждому солдату. Говорю не за себя,
не жалейте харч добротный, Воин сытый – воин добрый,
разве что, прибьёт любя. Что сказал – давайте сразу,
нет – пеняйте на себя». —
Оглянувшись на манипулы,
он скомандовал: «Кругом!
В лагерь шагом марш»! —
Потом он вернулся к разговору:
«Всё понятно!? —
«Ясный нос!»**** Только есть, один вопрос…
так, загвоздочка одна:
«сколько, надо вам вина?»
И ещё, один вопрос,
он волнует нас не меньше: «сколько, надобно вам, женщин?» —
«Сколько женщин!? – Ты хитёр!
Коли фраза не случайна, за такой вопрос – костёр,
то, военная, слышь, тайна! Минимум, могу назвать:
«нам хватило б… тысяч пять. Не люблю я, знаешь, давку,
ни за бабу, ни за лавку!» —
«Тысячь пять!!! Кусать мой нюх!!!*****
Где ж найдём мы, столько шлюх!» —
«Что ж, не шлюхи —
так не шлюхи, воины неприхотливы, главное, чтоб не старухи,
вымыты и не сопливы!» И запомни под конец,
нужен мне ещё ларец!» —
Вот такой, был разговор.
Вот, какой был договор.
Римлянин, мечтой смягчённый,
едет в лагерь ночевать,
Ну а царь, разгорячённый —
в город, жителей сбирать.
Царская речь
Дорогие наши жители!
Вы участники, не зрители.
Отвертеться не старайтесь,
отсидеться не пытайтесь.
Мужики! Мужчины славные!
Вы в семье, конечно, главные, вы построили, сей город,
вы – надежда и опора. Но, сегодня, вы в засаде,
больше, ни к чему, вам знать. Город надо выручать, как,
я объясню потом вам, а пока, сидите дома… По домам, сказал, идите,
а не то, вас ждёт беда,
вы же, бабы, все сюда!
И внимательно смотрите!
Видишь, лагерь под горой,
где вороны всполошённые, там, вас ждут вооружённые,
близкой целью раздразнённые, очень злые мужики. Нам, сердить их, не с руки:
перебьют нас, как котят, дать придётся, что хотят.
Что ни пожелают – дать! Их там, вроде, тысяч пять…
Тысяч пять голодных ртов,
животов и… прочих членов
Легиона № 3…
Не дожить нам до зари…
Кто там в… ухе*** *** ковыряет!
Смирно стать! Я повторяю:
«До зари нам не дожить, коль,
не сможем накормить,
Напоить и ублажить…
Кто опять там! Смирно стать!
Вам придётся за…держать*** **** всех
вояк, что к нам пришли, не дожить вам до зари, коль вы
рано изнеможете, испугаетесь, не сможете, этих гадов
усмирить и желание отбить, хоть, рукою, хоть ногою, хоть…
ещё чем, шевелить.
Вы, уж, бабы не робейте,
за отчизну порадейте!»
Тут же, бабы, все практически,
впали в жар патриотический, побежали умываться, стричься,
бриться… (и так далее), замелькали попки,
талии – все увидели вокруг, что для, них не просто звук,
а важней всего на свете:
ГОРОД, РОДИНА И ДЕТИ…
Умилённым, томным взглядом
наблюдал весь «сильный пол»,
Как в поход сбирались бабы,
духом мощны – телом слабы. Аппетитный ручеёк вверх
из города потёк. На плече – корзина с хлебом
или же кувшин вина, Но никто печален не был
и всплакнула б, хоть одна.
Внучек бабушки держали,
те – рыдали и дрожали,
Далеко был слышен вой:
«Мама! Я хочу с тобой»!
Ох! А в лагере что было…
Опускаем скромный взгляд, всё кипело, всё бурлило,
двигалось вперёд, назад… Вопли, стоны, крики:
«Эй! Подойди! Ещё налей»! Ведь всегда: служа отчизне,
всё, что надобно
для жизни:
хлеба, баб, вино – весь век
получает человек, почему-то, крайне скупо, и находит он,
что глупо, если удалось дорваться, меру знать…
иль хоть пытаться.
Затихает голод в глотке – что ж,
теперь вино, молодки…
Все нескромные желания, сразу
удовлетворяются… От процесса обладанья, обожранья,
упиванья – воин, хоть, шатается, но не уклоняется. Всё, что жаждет – получает…
и ещё, ещё, ещё!!! И кругом, все получают,
получают,
получают,
громким криком одобряют…
И счастливо затихают. Лишь, под утро, крики стихли,
то, насытившись,
затихли воины уда́лые…
И храпят усталые.
Ну, а утром, мирно, чинно, вышли
из ворот мужчины и немного прибрались:
покидали трупы вниз. (Стража в лагерь убежала,
как, мол, так, без нас там пьют,
и на общих основаньях, всё,
что всем другим дают, в полной мере получила,
и от женских рук, почила).
Вот с тех пор, пошло у нас:
в этот день мужик старается, варит суп и убирается,
на работе упирается – знать, поэтому, домой, он приходит
чуть живой.
Ну, а бабам в этот день,
подвиг совершить не лень. И до подвигов дорвавшись,
наплясавшись, насмеявшись, возвращаются домой, сытые,
румяные и, бывает, пьяные.
Так вот, и живём мы, вместе: радуемся и невесте,
и жене,
да и… подруге,
наших сверхсуровых дней,
если хорошо нам с ней.
А у баб к нам отношение,
будто к ним в расположение, в «ихний» город, так сказать,
мы припёрлись воевать. И они нас уважают, кормят,
поят, ублажают
и вино нам наливают,
и детей нам нарожают,
да и любят нас, кажись…
Но, возьмут за это жизнь.
Примечание:
* непереводимая игра архаичных слов.
** «Вас из дас» – «Что это такое» по-немецки.
*** «Veni, vidi, vici» ([weːniː wiːdiː wiːki: ], – «Пришёл, увидел, победил») – латинское выражение.
Любили, эти самые, латиняне, говорить непонятные вещи
на непонятном языке, добро, хоть, померли: одним
непонятным языком меньше.
**** данный текст не может быть переведён в приличных выражениях.
***** а этот, тем более.
*** *** нравы раньше были проще, а царь не стеснялся в выражениях, вы вольны выбрать часть тела, которая, на ваш взгляд, более подходит.
*** **** и здесь выбор правильного перевода за вами.
Время и стекло
Дорога от «Добра» ко «Злу»,
от «Друга милого» к «Козлу», не столь уж длинной оказалась. Любовь ушла, совсем ушла, и…
и не ясно, что осталось. Знать, наше время истекло,
текло, текло и протекло, оно издалека к нам шло, чрез скуку,
боль и жалость,
и утомилось, малость.
Теперь, куда мы? Как нам быть,
когда и как, и с кем, нам жить, и жить-то стоит —
или…
свои мы дни прожили
и смотрим на чужие.
Мы, как в музее, сквозь стекло
на счастье, бывшее взираем, и, без азарта вспоминаем,
то время, счастье и слова,
ну… от которых голова…
когда, дела все – на потом,
и «фотки» вместе, и с котом…
Сквозь пальцы счастие ушло,
стучимся бабочкой в стекло,
но время счастья, истекло, и счастье стало прошлым,
а время – злым и пошлым.
Теперь, мы – лодка без весла
или – погонщик без осла, путей не выбираем, лишь,
молча вспоминаем. Грустим о прошлом, о былом…
ну да, ну да – грустим о том… о том, что раньше было —
неплохо… даже мило.
«Музей их жизни»:
«Вот их дом, вот спальня, чайник и «Альбом воспоминаний о былом». Здесь письма, встречи, юбилеи и…
всё, что помним и жалеем, о чём, с печалью вспоминаем,
чего мы, всё ещё желаем – всё на витрине под стеклом —
документированный лом: обрывки писем, фотографии,
повестки, автобиографии…
В музее мы, стекло над нами,
пусть время тычется в стекло, но мы уж, понимаем сами: что всё! Что время сквозь стекло не может…
и не проникает, Снаружи по стеклу стекает и…
истекает, истекает…
И вот, уже всё истекло…
Всё замолкает, затихает,
остановилось колесо,
Совсем не дышит —
Вот и ВСЁ.
Прощальное
Слова прощания, слова про счастие,
Слова про тщание и про участие.
Слова тревожные про может, встретимся,
Про осторожным будь, про перемелется.
Слова последние, слова волшебные,
Необходимые и непотребные.
Слова про тень, про свет, и про желания…
Просвет меж глыбами – воспоминания…
Ты глыба, пень иль тень,
а я – побитый пёс… А взгляд твой – вдаль и сквозь, а жизнь, всё врозь и врозь…
* * * Не грусти, любимая,
будь добра, Горести забудутся
до утра. Да утраты разные,
что считать —
Жизнь разнообразная,
так сказать.
Так, сказать хотел я,
да голос сник,
Горло, что ли,
стиснул мне воротник.
Ворот ни к чему
за зря упрекать,
Значит, так хотел,
коль не смел сказать…
Ты с надеждой
косишься на меня, Ведь, ещё не поздно
всё поменять: «Говори, коль, есть что,
скажи сейчас, Поезд отправляется
через час». —
Что-то, в этой жизни мне,
не везёт,
Нету в жизни счастья мне,
в этот год.
То ль, любовь кончается —
то ли, нет,
Всё не загорается
яркий свет,
Чуть чадит желание,
взгляд в окно,
Встречи, расставания —
всё одно…
И сказать-то «неча» —
скажу: «Устал. Ни к чему нам встреча,
я плохо спал». Спал накал любовный —
осталось что? «Здрасте – до свиданья»,
подать пальто… Здесь мне счастья хочется
и сейчас,
Времени решиться —
осталось… с час…
Счастье
потопталось и отошло.
Ах, ужель, ужели же, всё…
Закон сохранения …
«Волки – сыты,
овцы – целы,
значит: съели пастуха»
Маленькие хитрости…
Хотите, чтобы у вас
в туалетной комнате всегда хорошо пахло —
не пускайте туда посторонних… да и сами туда не ходите.
80х20
(20 % людей делает 80 % работы; 20 % людей выпивают 80 % пива и так далее – это наблюдение интересно само по себе, а то, что 80 % людей уверены, что они входят в эти 20 % – позволяет нам надеяться на лучшее).
В народе существует убежденье, не знаю, надо ли его бояться, что 80 % населенья – дерьмо, зато, уж остальные 20 – суть – «соль земли» – они за всем стоят,
всё делают,
всё строят,
всё читают.
Они, покуда 80 спят, куют, изобретают и рожают…
Воистину, блажен,
кто понимает, что, у Создателя
ничто не пропадает,
и остальным,
не вредно бы понять, хотя б, затем,
чтобы спокойно спать: раз 80 %, потребляют,
что 20 создали —
наверно, так и надо. Вы делайте,
и вас найдёт награда, работайте всерьёз,
чего бояться,
Бог наградит
(не всех, процентов 20),
пашите братья,
не жалея сил, кто трудится всерьёз —
тот Богу мил.
Как это получилось,
я не знаю,
не понимаю,
плакать иль смеяться: процентов 80,
искренне считают,
что входят
в упомянутые 20.
Универсализация
Пилой удобно пилить, но неудобно забивать гвозди. Молотком хорошо забивать гвозди,
но невозможно пилить.
Есть, впрочем,
универсальный инструмент; таким инструментом
одинаково
неудобно делать
и то, и другое.
70х70
(или диалог, из последних сил пытающихся любить друг друга, семидесятилетних супругов, во время лёгкого завтрака).
Когда-то, давным давно,
тогда ещё юный
Мишка Семчуков
рассказал мне этот, не шибко приличный стишок.
Недавно, я осознал,
что он не грубее,
чем наша жизнь, и постарался его припомнить… Вот результат:
А, то, что часть исходного текста как-то забылась,
а другая часть, которой не было в
исходном тексте,
как бы, вспомнилась —
так, то – особенность
людской
(в частности, моей памяти).
А, то, что Мишка, возможно, и не вспомнит, что, именно он… это, тоже, особенность, но уже – Мишкиной памяти.
Итак:
«Переживу ль я этот год,
Какой кошмар, ты стал не тот.
Ужасно, как стареют люди,
Мы даже обсуждать не будем
Плешь, где, когда-то густота
(Да, да! Там нынче пустота…)
Но, где ж, любовь!
Как может быть,
Что ты не стал меня… любить!?
Зачем, твоя былая «стать»
согнулась, сникла и увяла,
где ж, мощь твоя! —
её не стало, и ты в постели…
хочешь спать(!)…
Спишь и…
храпишь(!), как идиот:
Не тот ты, дорогой!
Не тот!» —
«Ах, милая… и ты не та!
Ужасно, как стареют люди:
До пояса отвисли груди
И ж…ой * пахнет изо рта». —
Примечание*
С возрастом, супруги,
увы, всё меньше
стесняют себя приличиями.
Ещё каких-нибудь
тридцать лет назад,
всё это звучало
по-другому.
Вот, что она писала своей подруге: «Мужик умеет
слабого обидеть, А я смогла ответить
лишь слезой.
Но, как же надо
женщин ненавидеть,
Чтоб грудь назвать
молочной железой».
Разговор человека с собакой
(Опытный, имеющий
«вид на жительство», в прошлом – хохол,
а ныне «коренной европеец» инструктирует
«пока ещё, хохла»,
который приехал к нему
в гости, чтобы осмотреться, ну, а, со временем,
может быть…)
Коль приехал ты в Европу,
ты обязан знать, нахал, Целовать ты будешь нежно* всех, кто пред тобой предстал. Пусть он турок, негр иль пидор,
паспорт у него имеется,
ты есть хто?
дер вошь, дер гнида,
и никак, не европейца. Ежели, «Херр полицаер»
средь людей заметит вас, Он немедленно прикажет: «Гибен зи мир аусвайс!», (То есть, дай-ка,
сволочь, паспорт…) «Шнеле»**! «Шнеле, твою мать»! нихт вертаться, смирно стать»! Он брезгливо пролистает, то, что ты с таким трудом, и, по-своему пролает: «повезло тебе, гондон»!*** Обратит твоё внимание, что, вперёд, он будет строже, ну и, для запоминания, выдаст раза два по роже. Так, что, братец, не надейся, что почтут за европейца, ведь, воспитанных литовцев и поляков, даже венгров – здесь считают ниже негров. Ты здесь хто? —
Дер швайн,****славянин, так нихт прыгайт на рожон,
нихт плясать —
арбайт «должóн». Что ты ёжишься
да морщишься, ты на ум себе возьми: ежели, ты есть уборщица, ты, корону-то сними. Нервы, зря
нихт разбазаривайт,
в наш индустриальный век, так и должен разговаривайт,
с «человечком» «Человек»: «привыкай, пока не поздно,
мы есть все одна семья.
Но, при этом
должен помнить: «Человек» здесь, только я. Где-то там, ты был профессор, ты был «знаменем прогресса», ну ка, быстренько забыл, даже это слово: «был». Там – есть там, а здесь Европа, ризен***** у тебя, изъян,
Ты приехал с голой попой, как какой-то обезьян. Кто тебя возьмёт такого? Был бы ты
приличный повар,
или, этот…
хиромант:
(любят здешние обман), а профессор – интереса… разве что, он трансвестит… Был бы ты, хоть
музыкантом,
ну, а так…
с твоим талантом только улицы мести иль в собачей будке жить
и хозяйство сторожить. Но скажу тебе, макака, ты обязан знать, урод: говорящая собака – есть весьма полезный скот. Коль семье полезен будешь, то про голод враз забудешь.
Будет корм тебе обильный, унд, пластмассовый горшок, если, дер арбайт****** посильный, будешь делать карашо. Что?! «Права»?! Твои! Права: (даже говорить неловко…) Проплати за сыр сперва, а потом – «геть в мышеловку».
Постелю у двери коврик, раз ты жить ко мне пришёл, Но команды должен помнить и не вздумай лезть за стол.
Примечание:
* А вы думали?
** быстро (нем.)
*** перевод не найден
**** свинья (нем.)
***** огромный (нем.)
****** труд (нем.)
Доброе утро – мудрое утро
(наставление «юношам,
обдумывающим житьё… решающим, делать жизнь с кого»*).
Стихотворение, ненавязчиво
воспевает
духовный рост человека,
сей рост случается
с некоторыми людьми,
«вне зависимости от того,
был ли человек верующим
или страдал отсутствием веры».**
Пропел петух – вставать пора. Я удочки собрал с утра, на зависть спящему народу шагаю в тапках на природу. Коль солнце есть
и продовольствие,
то жизнь —
сплошное удовольствие и, более того, разврат, когда с утра ты жизни рад.
К чему мне западный комфорт или с востока сладости, «Айпад»? —
Вы что!? На кой он чёрт? Нужны простые радости. Когда душа твоя богата, не надо серебра и злата – иду тихонечко пешком, чтоб водочки глотнуть тайком, (с другими видами разврата я более уж, не знаком).
Зачем, с утра я одинок, то, философия, сынок, всегда философ одинок, но не дурак он, видит толк, в том,
что другой не замечает,
а это, кстати, означает: коль он в России хочет жить, не может он,
совсем, не пить. Ах, эта русская болезнь —
лекарства нет!..
Иль, может,
есть!? Не будем в медицину лезть, но средство,
очень даже, есть…
Тут, тема, знаете ль, отдельная: «отравы, доза не смертельная, иммунитет наш напрягает, чем, организму помогает». Пифагорейство, Гегельянство, удержат ли тебя от пьянства? Даст Шопенгауэр покоя, хотя б… Хотя б, на дни запоя? Нет! Только доза алкоголя тебя смирит с тем, «что и доля здесь незавидная твоя,
и, вряд ли, кто тебе поможет, что не было, и быть не может, тебе нормального житья…» – всё это говорю не я, а те, кто здесь, когда-то жил и стать философом решил, но не придворным,
а нормальным… Да-с… не притворным,
а опальным…
Не будем, боле о печальном… Я мог бы столько рассказать про жизнь и
про Россию – мать.
Но кто меня
здесь будет слушать, мещане, обыватели… Им спать да есть,
дремать да кушать, а, ну их, к… «ихней матери». Вот, оттого, один к пруду,
пижаму застегнув, иду, на солнце щурясь на рассвете…
Летят эпохи и столетья «И повторится всё, как встарь»,*** я здесь один за всё в ответе, я первый здесь, как Пётр – царь. Оглядываюсь, где мой ботик!
На горизонте паруса мне чудятся, а волоса, что по краям ещё остались, под лёгким бризом
развевались.
А вот и он —
мой верный друг,
с меня он
снимет груз забот.
Здесь,
под пеньком на берегу меня ждёт
старый, рваный бот. И я не дам его в обиду,
о пользе не суди по виду, ведь дело в содержании. Сей час, сей час…
внимание…
Предчувствием я околдован: я вижу дуб…
к нему прикован (нет, просто виснет на цепях сундук, а в сундуке том заяц, ишь, спрятался куда, мерзавец, а в зайце,
между прочим, утка…) Но это присказка иль шутка. Пока я сказку говорил, я потихоньку водку пил… Там в ботике… была… чекушка. Да не лягушка, а чекушка!
Казалось бы, невзрачный бот, ужель, в нём тайна спрятана? Смотрите, говорю я – вот:
чекушка в нём запрятана. И, как царевну из лягушки, добуду водку из чекушки.
Теперь замолкнуть мне придётся, покуда водка растечётся по самым дальним закоулкам и снова к жизни призовёт, и счастье, вновь меня найдёт…
Закину удочки, пока, А кот – ищите дурака! Наш кот,
давно за мной не ходит учёный он,
чай, где-то бродит, но в уши не орёт —
молчок,
всё ж, понял:
рыба на крючок, коли он пуст,
не хочет лезть
и, значит,
если хочешь есть, не следует слоняться тут, здесь,
рыбки точно не дадут. Сижу с улыбкой,
а не с рыбкой, ведь, главное – я жизни рад и улыбаюсь, как Сократ. Да-с, как Сократ
над этой «лужей», кто говорит, как сытый кот?! А мысли
бабочками кружат: «Я умный, умный, умный —
вот»! философы – пифагорейцы, в Сицилии под
солнцем греются
иль спят,
махнув на жизнь рукой. Здесь, под Москвой,
Октябрь – другой. И ты, – прелестная подружка
(одна, не то, чтобы… старушка), что попыталась, прям с утра… Угомонись и понимай: любовь, она была вчера, когда я, сдуру или спьяну… с утра ко мне не приставай, я утром, даже и не гляну… С утра мужчина —
он охотник, но не до баб, а вообще… он – мореплаватель иль плотник, он – император и вотще,
ты будешь дрыгаться, стараться
разжечь какой-нито
костёр…
Он будет мрачен,
может статься,
возможно,
груб и не остёр… Жизнь такова,
ты ж, понимай:
не должен
в Октябре быть Май…
Внимай, о юноша! Внимай! Всё это сложно, но не ной, поговорю я и с тобой. Подумай, о, потомок мой, где спрятать, то чем
завтра сможешь души томленье утолить, чтоб продолжать,
счастливо жить. Должна же быть тебе
награда за все труды, за славный
путь…
При этом,
прятать нужно рядом.
Так, что б,
лишь руку протянуть, (не любишь удочки – не надо), но, ты ж, придумай
что-нибудь…
Примечание:
* То ж, Маяковский!
** Вон Кью Кит ТАЙ ЦЗИ ЦЮАНЬ Полное руководство по теории и практике *** А это, Блок.
Последние комментарии
1 день 15 часов назад
1 день 19 часов назад
1 день 21 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 56 минут назад