Она друг Пушкина была. Часть 2 [Светлана Мрочковская-Балашова] (fb2) читать постранично

Светлана Мрочковская-Балашова. Она друг Пушкина была Часть 2. Пушкинский Петербург 

Знакомые всё лица (неизданный дневник Фикельмон)

Путь к дневнику

Во всём виноват Раевский. Прочитала только что вышедшую тогда, в 1980 году, его книгу «Портреты заговорили» и загорелась желанием раздобыть дневник графини Фикельмон. По сведениям Раевского, он должен находиться в Чехословакии. От Вены до неё рукой подать, а дипломатический паспорт обеспечивал мне лёгкость передвижения. Я знала, что раньше у Разумовских было имение где-то на севере Чехословакии, откуда они были депортированы в Австрию после войны. При очередной встрече с М. А. Разумовской рассказала ей о книге Раевского. Спросила, не известно ли ей нынешнее нахождение архива князей Клари-Альдрингенов, в котором должны быть и документы Фикельмонов.

— Историей потомков Кутузова занимается мой хороший знакомый, бельгийский дипломат Англобер. Он несколько раз ездил в Теплице, собрал много документов. Давайте я вас с ним познакомлю.

— Вас интересует дневник Долли Фикельмон? У меня есть его копия, — совсем буднично сказал мне Англобер. — Я действительно часто бываю в тех краях, организую экскурсии для французских туристов к местам сражений с Наполеоном. А попутно заглядываю в букинистические магазины, знакомлюсь с экспозицией и запасниками чешских музеев.

У месье Жоржа был свой конёк — Наполеон, его эпоха и вообще первая четверть XIX века. Об этом с увлечением мог говорить часами. Он стал расспрашивать меня о Ланжероне — французском генерале на русской службе. Пригласил меня к себе домой, показывал книги, документы, гравюры, собранные им за долгие годы работы в европейских архивах и библиотеках. Подарил мне две фотокопии с портретов Ланжерона. Взамен попросил меня раздобыть для него русскую биографию генерала, пушкинского приятеля в одесский и затем в петербургский период (до смерти Ланжерона от холеры в 1831 г.)

Обещание я своё выполнила. В «Ленинке» я нашла сведения о Ланжероне в дореволюционном Русском биографическом словаре. Англобер несказанно обрадовался российской родословной генерала. И вот тут-то я осмелилась попросить у него переснять на ксероксе дневник Долли Фикельмон. Так я стала обладательницей этого объёмистого, в 400 убористых машинописных страниц, документа пушкинской эпохи.

Англобер дал мне адрес и телефон заведующего библиотечным фондом Теплицкого музея Яромира Мацека. Он облегчил мне доступ к сохраняемым в экспозиции и запасниках музея «сокровищам» и к архиву Фикельмонов в Дечине. Отобранные мною в архиве для ксерокопирования документы пришлось ждать более трёх месяцев. Переслали мне их через чехословацкое посольство в Вене и затребовали за них — как с иностранки — совершенно баснословную сумму. К сожалению, полученные мною документы из дечинского архива — переписка графа Фикельмона с Меттернихом, письма сестры Екатерины и князей Лихтенштейнов к Долли — остались нерасшифрованными. Каллиграфия прошлого века требует больших усилий и времени. Отложила этот труд в долгий ящик.

Два года работала над дневником — читала, переводила (Фикельмон вела записи по-французски), атрибутировала персонажи. Пожалуй, самым трудным для меня оказалось последнее — атрибуция. Фикельмон называла своих знакомых по фамилиям, большей частью без имени и титулов. Теперь, когда подготовительная работа завершена, я могу только посетовать, что эта замечательная хроника пушкинской эпохи так долго оставалась под спудом. И воскликнуть:

Какое счастье, что она вела записи!

Сто двадцать лет ждали они своего часа. Вихрь светской суеты, придворные интриги, рождения и смерти, браки и разводы, альковные императорские тайны, парады и муштровка, июльская революция во Франции, кровавые польские события, жестокая расправа с повстанцами, холерные бунты — всё это описывало талантливое перо умного и пристального наблюдателя, каким, несомненно, была автор дневника графиня Фикельмон. Из блестящих осколков весёлого калейдоскопа складывалась зловещая картинка. Внимательному читателю открывалась легкомысленная преступность императорского двора, приведшая в конечном счёте Россию к гибели. И ещё многое другое виделось. Как на опущенном в проявитель снимке, выступало, прояснялось и нечто неизвестное, до сих пор неизъяснённое в судьбе Поэта. Общество — театр, где играются комедии и драмы, — писала Долли. Пушкин поневоле стал актёром в этом водовороте светского безумия. Пытался вырваться из его цепких объятий, страдал, бунтовал и потерпел поражение. Сломился… Адские козни опутали Пушкиных и остаются ещё под мраком. Время, может быть, раскроет их… Друг Пушкина Вяземский не смог в них разобраться и оставил эту задачу нам, потомкам.

Дневник Фикельмон хранился сначала в семейном архиве Клари-Альдрингенов