Морфы: отец и сын [Евдоким Огнев] (fb2) читать онлайн

Глава 1. Последний мирный день

О войне говорили последние лет пять. Политики, учёные, эксперты приводили данные исследований, аргументы, спорили. Вначале морфы относились к этому с ужасом. Каждый день готовились к атаке. Но проходили недели, месяцы, годы и ничего не происходило. Страхи начали проходить. Эти разговоры стали восприниматься морфами как фон, а мировые проблемы заменили насущные.

Отношения между тремя материками, на которых жили морфы, были натянуты большую часть истории. Учёные установили, что все три народа имели общих предков, но потом пошли по разному пути развития, оставив лишь общие признаки человека. Особенностями зооморфов были звериные черты, в виде вытянутого лица, острых скул, вертикальных зрачков, развитой мускулатуры, жесткой шерсти вместо волосяного покрова и острых когтей. Киберморфы пичкали тело улучшениями в виде нанороботов, что запускали в организм, и изменениями тела с помощью имплантатов наружного применения. Фитоморфы имели зеленоватый цвет кожи, волосяной покров на теле заменял травяной, который в зависимости от эмоций менялся. При стрессовых ситуациях фитоморфы могли деревенеть, делая кожный покров почти непробиваемым или удлинять конечности.

Вначале конфликты возникали из-за внешних различий, пока морфы не распределились по материкам и перестали пересекаться, разве, что на нейтральных островах, где торговали друг с другом. Там же жили изгои, кто решился пойти против устоев общества и решились на межрасовые браки. Теперь конфликты стали возникать на почве развития общества. Киберморфы развивали промышленность. Материк был переполнен заводами и техникой. Это не нравилось фитоморфам, которые считали, что киберморфы загрязняли окружающую среду, а их заводы влияли на климат. Киберморфы на это заявили, что излишняя растительность влияет на процент кислорода не меньше, чем выбросы заводов. Оба материка начали готовиться к войне. Зооморфы остались в стороне. Они не участвовали в конфликте, считая это не их дело. Им было важнее от пустыни отвоевать плодородные земли, а не ругаться с соседями.

***

Я и не понял как мне стукнуло тридцать шесть лет. Ещё вчера вроде окончил школу, а в этом году уже сын выпускала. Дочка-цветик в среднюю переходила. Мила уже начала готовить для неё приданое. Время пролетело незаметно. Восемнадцать лет семейной жизни с Милой душа в душу пролетели одним днём. Несмотря на годы, она продолжала хорошеть. Вошла в пик своего цветения, когда по тонким лианам волос пошли мелкие цветы. Этим можно было гордиться. Значит жизнь у нас шла без сильных тревог. Сколько я видел женщин с повядшими цветами в волосах. Сложно жить, когда эмоции можно прочитать на теле, как в открытой книге. Ничего не укрыть от посторонних глаз.

Подводя итог восемнадцати лет, я мог сказать, что не зря их прожил. Начав без помощи отца, у которого и без меня было много хлопот, я с лоточника стал владельцем лавки, где отоваривался наш район. Сам перебрался в город, сам здесь устроился. Для паренька с фермы это было достижением. Договорился о поставках овощей с местных хозяйств и стал торговать. Уже подумывал вторую лавочку открывать, потому что спрос превышал предложения. Думал предложить эту идею сыну. Но Лешик на месте сидеть не хотел. Беспокойный парень, который оканчивал школу с ветром в голове.

С этими мыслями, от которых веяло уже старческой философией, я после работы зашёл в магазин украшений. В небольшой комнатке, которая была в два раза меньше моей лавки, все стены занимали полки. Вдоль стен стояли прилавки, где под стеклом лежали дорогие украшения. Браслеты, заколки. Нужно было ей что-то подарить. По магазину летали бабочки. Одна из них села мне на плечо.

— Что это такое? — снимая бабочку с плеча. Она расположилась на моей руке и махала крыльями, что меняли цвет от фиолетового до красного.

— Новейшая разработка. Биологические роботы, — ответил хозяин магазина. По сероватому цвету коже и сухой траве на голове, уже сильно в возрасте. — Выглядят как живые, но живут до года. Заряжаются от солнечной энергии. Привязываются к хозяину после того, как попробуют его пыльцу. Если цветов нет, то в комплект входит искусственная пыльца, которая при контакте с вашими стеблями приобретает естественный эффект. Бабочка опыляет цветы в волосах, увеличивая их срок цветения. Её можно убрать в коробку, если она надоест. У меня есть богатый выбор бабочек, стрекоз, пчёл на любой вкус. Хороший подарок жене, дочери на выпускной, сильный ассортимент для модников.

— Ну, мне такая красота ни к чему. Покупатели не поймут. А вот жене, думаю, понравится.

— Прекрасный выбор. У нас есть ещё живые украшения. Браслеты, которые становятся частью тела, — начал рекламировать продавец.

— Тут уж я против. Никогда не понимал все эти татуировки. Их потом не смыть, не вывести. Так и будешь светиться в темноте или цветочками на плече, — покачал я головой. Самого же привлекли внимание два домика.

— Это последняя разработка. Биологические роботы, — начал продавец. У него похоже было всё последнее. — Один улей. Крепится на тело. После этого он врастает в кожу и становится её частью. Из улья, если на него нажать, появляется пчела. Рой может доходить до двадцати пчёл. В комплекте входит лишь одна пчела.

— И будет вокруг тебя пчёлы летать, — я рассмеялся. — А второй?

— Последняя разработка. Биологические роботы. По типу улья, только вместо пчелы вылетает птичка.

— Дятел?

— Необязательно. Но дятел один из самых популярных.

— Ясно. Обойдусь бабочкой для жены.

— Многие считают, что это приносит привлекательности в других глазах.

— Я уже вышел из того возраста, когда нужно думать, как другие на меня смотрят, главное для Милы дорог, остальное неважно.

И ведь правда. Как-то так привык к ней, что на других и смотреть уже не хотелось. А ведь друзья вначале отговаривали, что ранняя женитьба не принесёт счастья, а будет в итоге разочарование.

Я взял коробочку с бабочкой и положил её в сумку, что носил через плечо. Пусть и нетакая престижная, как кожаный портфель, зато удобная. Я всегда был за удобство, а не за моду, наверно поэтому не менял таракана на сороконожку. Пусть она и была быстрее, но мне важнее была выносливость таракана и ел он в разы меньше. На телеге я привозил с ферм без своего тяглового транспорта товар. Как ни странно, но были и такие фермы, особенно среди молодёжи, которые лишь недавно поженились и получили участок у государства под фермерство. Они продавали товар ниже, чем устоявшиеся фермеры. А значит я мог ставить и ценник ниже для покупателя. Все были довольны. Правда, работы было больше, как и хлопот с моей стороны.

Моя телега вписалась в дорожное движение. Сороконожки, быстро неслись по дороге лавируя между телегами, кузнечики проносились с невероятной скоростью. Лешик просил у меня купить ему такого. Я отказался. Это надо совсем голову на плечах не иметь, чтоб оседлать это чудовищное изобретение наших учёных. И опять в голове мелькнула мысль, что я постарел. В мою молодость самым быстрым передвижением были тараканы. Тогда ещё в моду вошли птицы, которых использовали для дальних перелётов. Я когда-то мечтал такую купить, пока однажды не полетал на ней. После того, как у меня оказался страх высоты, я навсегда прикипел к земле, отрываясь от неё лишь садясь в телегу. Лешик был не таким, как я. Он уже оседлал кузнечика у друга и решил, что с ним справится.

Безрассудный, смелый, справедливый и дурной — это был весь Лешик. Никаких талантов, кроме желания ввязаться в драку за справедливость. То он вступился за девчонку, то правду кулаками доказывал, то рвался добровольцем на тушения пожаров. Хорошо, что Мила к его выходкам относилась с пониманием. Лишь головой качала, а я не понимал, зачем лезть туда, куда можно не лезть? Зачем махать кулаками, когда их можно оставить в карманах? Вроде даже когда молодым был, то таким не был.

Впереди образовалась пробка. Видимо произошёл сбой в контроле сороконожки. Ими управляли с помощью мысли, когда сороконожка считывала импульсы мозга владельца через поводья, которые прикреплялись к их усам, а нам достаточно было держать поводья. В последнее время сбои с сороконожками происходили постоянно. Их не так давно ввели в эксплуатацию. Это была ещё одна из причин, почему я отказывался покупать её.

Оставалось лишь расслабиться и откинуться на сидение, да ждать, когда наладят движение. Мила опять будет недовольна, что я опоздал на ужин. Может и Лешик опоздает. Тогда будет моё опоздание не таким заметным.

На балконы вышли любопытные, чтоб посмотреть причину пробки. Как будто в первый раз. Солнце клонилось к закату, окрашивая в красный цвет зелёные лианы, что обвивали дома до самых крыш второго этажа, а то порой и перекидывались на неё. Вскоре в домах зажгут лампы. В листве заскользят светлячки, которые будут соревноваться в яркости со звёздами. Закончится очередной рабочий день, за которым придёт ночь, которую мы проведём с Милой, как в первый раз. И вновь она будет смущаться. За столько лет она так и не перестала смущаться. Будет теребить зелёную лиану волос и пусть в этот раз у неё в волосах уже будут цветы, но она остаётся по-прежнему той самой девчонкой, которой я когда-то давно сделал предложение жить вместе. Детей растить. Обязательно мальчика и девочку. Так всё и вышло.

Телега тронулась. Пробка начала рассасываться. Мы медленно поехали дальше. Для транспорта в городе выделили отдельные дороги, которые шли параллельно пешеходным зонам. Разделяла их зелёная полоса из деревьев и кустов. Над проезжей дорогой были перекинуты мосты между пешеходными зонами. Лешик шёл по такому мосту, когда увидел меня. Махнул рукой. Хватило одного мига, чтоб он забрался на перила и, оказавшись на внешней стороне моста, начал спускаться по лиане. Да у меня сердце ёкнуло при виде такого безрассудства! Он же вёл себя как ни в чём не бывало. Повис на руках прямо над дорогой, дожидаясь, когда моя телега поравняется с ним и соскочил в неё, чтоб потом перебраться на сидение.

Я только крепче сжал вожжи, сдерживая себя от желания отвесить этому дураку хорошего подзатыльника. Жаль, что это ведь ума не добавит, а только последние зачатки интеллекта выбьет, а так бы он давно получил от меня хорошую трёпку.

— Что ты творишь! — сдерживая себя, спросил я. У самого же трава на руках дыбом встала.

— Да ладно тебе, пап. Как будто сам так путь не сокращал! — весело ответил оболтус.

— Я всегда жизнью дорожил, в отличие от некоторых. Сколько тебе можно повторять, что себя надо беречь и не рисковать по пустякам!

— Тогда будет скучно жить, — ответил Лешик. — Давай спорить не будем? Может со стороны и выглядит так, что я делаю что-то не думая, но тут долгий расчёт и подготовка.

— Всегда есть случайность…

— От которой не сбежать. Кстати, о случайностях. Нас сегодня на флот агитировали, — между прочим, ответил он.

— Только не говори, что ты согласился, — почувствовав откуда-то навалившуюся усталость, сказал я.

— Обещал подумать. Начнёшь отговаривать?

— Море опасно. Это считай поездка в один конец. А я не хочу, чтоб тебя поглотило море. Мать от горя почернеет. Ладно, когда туда идут сироты. Одиночки по жизни. Семейным там не место. Лешик, я понимаю, что тебе охота приключений, но на тебе лежит ответственность перед близкими людьми. Каждый твой поступок отражается на нашем здоровье. На здоровье Цветы. Она за тебя будет переживать, когда ты уедешь, — сказал я, пытаясь донести до него такую простую мысль. Он промолчал. Я надеялся, что он меня услышал.

— Поэтому я и сказал, что подумаю. Но отсаживаться дома, пока эти уроды уничтожают наш мир своими загрязнениями… Это как прятаться от драки! — Лешик говорил спокойно, но по вставшим дыбом колосьям пшеницы в волосах, было понятно, что он возмущён.

— Ты готов ввязаться в любую драку, лишь бы кулаками помахать?

— Тут не любая драка. От наших действий зависит будущее планеты. Я не хочу, чтоб мои дети задыхались от смога и гари.

— Детей у тебя нет. Да ты ведь ещё на той недели убеждал нас с матерью, что пока не встанешь на ноги, то не женишься. По поводу смога, у нас на материке лишь два производства, которые дымят. А материк киберморфов находится далеко. Я бы вместо того, чтоб угрожать железным, помог звероморфам победить пески и посадил там сады. Два зелёных материка покроют с лихвой вред от выброса железных.

— Пап, ты не понимаешь всех тонкостей.

— А ты понимаешь? Лешик, когда приходит морф с горящим взглядом и доказывает, что вон те дяди плохие, я вначале поинтересуюсь, почему он считает, что те дяди плохие, потом узнаю так ли это. Может ему эти дяди лично не нравятся, потому что залили квартиру или телегу увели. Только после того, когда я проверю, что они злодеи, то пойду им морду бить. И то, это будут мои выводы, а не указка обиженного морфа, который пальцем ткнул в их сторону и сказал, что они враги.

— Хочешь сказать, что киберморфы ни в чём не виноваты?

— Хочу сказать, что кулаки должны идти в ход после мыслей, а не вперёд их.

Лешик задумался. Он не пускался доказывать свою точку зрения и спорить, если кто-то не поддерживал его. Когда разговор заходил в тупик, Лешик отмалчивался, считая, что свою точку зрения он высказал, а услышали его или нет — Лешика это уже мало волновало.

— Раз ты прокатиться решил, тогда таракана ставишь в сарай сам.

— Без вопросов, — ответил он, легко соскакивая с сидения и открывая ворота сарая. Я уже так не мог. Суставы потеряли гибкость. Давно всё собирался к лекарю сходить по этому поводу, да не было времени.

Мне пришлось спускаться, держась за края телеги и ища ногой подножку. Где мой восемнадцать лет? Восемнадцать лет назад, как бы не дико это звучало.

По дому разносился аромат выпечки. Мила хозяйничала на кухне в цветастом переднике. Цветик помогала ей рядом, нарезая фруктовый салат.

— Папа! Мы сейчас такую вкуснятину приготовим! — кинулась она ко мне, размахивая ножом. Я отобрал у неё нож и поднял на руки, давая себя обнять.

— С каждым днём всё выше и выше становишься, — заметил я. В меня ростом пойдёт. Цветик рассмеялась.

— Ещё полметра и точно смогу тебя так обнимать, — сказала она.

— Когда это случится, то тебе уже будет не до меня, — ставя её на пол, сказал я, не сводя взгляда с Милы.

— Я немного задержалась с ужином, — тихо сказала она, виновато улыбаясь.

— Мы сегодня все задержались, — ответил я, доставая из сумки коробочку с бабочкой. Красно-синяя бабочка зацепилась за мой палец. Я посадил её на волосы Милы. Живая заколка заскользила по цветкам.

— Такую же хочу! — выпалила Цветик.

— Подрастёшь немного и подарю, — ответил я, наблюдая за счастливыми глазами Милы. Порой не нужно слов. Достаточно всего лишь взгляда, чтоб выразить всё, что спрятано на душе.

— А чем тебе моя заколка не понравилась? — заходя на кухню, насмешливо спросил Лешик сестру.

— Ты мне жужелицу подарил!

— Классный ведь подарок. Я думал насчёт мышки, но выбрал букашку. Всегда о ней мечтал, — ответил Лешик.

— Поэтому ты и заботишься о ней! Знаешь, подарок — это не то что хочешь ты, а то что хочу я.

— А ещё говорят, что подарками не возмущаются, — парировал Лешик.

— Но не теми, которых бояться.

— Трусиха!

— Зачем обзываться?

Я слушал перепалку детей и понимал, что дома. Жизнь всё-таки удалась. Пусть мне и исполнилось тридцать шесть лет.

— Я помогу накрыть на стол, — сказал я, забирая поднос с кувшином сока и стаканами.

— Спасибо, — прошептала одними губами Мила, возвращаясь к готовке. Почему-то сейчас я готов был для неё звёзды с неба достать. Всё как раньше.

Что-то в этом было вот так лежать в кровати, смотреть, как появляются светлячки в листве, слушать спор детей.

— Тяжелый сегодня был день? — тихо спросила Мила.

— Нет, — наблюдая за ней, сказал я. Тонкая ночнушка почти не скрывала её тела, скользя по выпуклостям, подчеркивая их и дразня меня. По мне было излишним эти тряпки. Без них Мила выглядела куда интереснее, но она всегда старалась спрятаться от меня за тряпками, прикрываясь то детьми, которые уже давно перестали беспокоить нас по пустякам, то гостями, которые приходили раза в три месяц. Я знал, что это всё из-за природной стеснительности и небольшого шрама на спине, который она получила ещё в детстве, упав с забора и который считала уродливым. Я был с ней не согласен, но Милу переубедить было почти невозможно.

— Сегодня Тони приходил. Его жена девочку родила. Я им подушку вышитую подарила и игрушку. Помнишь, в которую раньше Цветик играла? — спросила она. Ещё и посмотрела в мою сторону. Я не помнил никаких игрушек, но утвердительно кивнул, за что получил в ответ ласковую улыбку.

— Может ещё об одном ребенке подумаем? Лешик вырос. Если он захочет уехать…

— Мы же с тобой договорились, что никаких детей, пока не будет объявлено перемирие, — прикусив губу и нахмурив зеленые брови, сказала Мила.

— Пять лет говорят о конфликте, но ничего не происходит. Мы можем и десять лет ждать, когда разрешится этот конфликт, а можем и двадцать. Ты считаешь, что это того стоит? Потратить свою жизнь на ожидания?

— Я пока не уверена, что нам нужен третий ребенок. Лешик…

— Выразил желание записаться в армию, — выдал я тот аргумент, который должен был сыграть в мою пользу.

— Ты ему не разрешил? — после паузы спросила Мила.

— Я ему объяснил, как его решение может повлиять на нас.

— Он не должен идти против себя. Мы будем эгоистами, если заставим его изменить мечте у угоду нашим переживаниям, — ответила она. После этого села на край кровати. Мила явно что-то хотела сказать, но пока собиралась с духом. И вот она подняла глаза и посмотрела на меня. Решительный взгляд, который был для неё чем-то чуждым, но он отражал её принципиальное мнение. Мне только оставалось ждать, когда она решится высказать его. И вот, в её мягком голосе прозвучали уверенные стальные нотки. — У тебя ведь раньше была мечта. Ты не хотел всю жизнь сидеть на одном месте и торговать овощами. Мы когда-то мечтали путешествовать. Помнишь, хотели купить телегу с крытым тентом и исколесить всю страну? Или ты уже забыл?

— Тогда это была глупая мечта, — ответил я, наблюдая как бабочка скользит по её волосам.

— Мечта, которая могла бы стать реальностью. Приключения, новые лица, новые земли — это же интересно. Намного интереснее, чем запереть себя в одном городе.

— Это безответственность. Незрелость.

— Романтика.

— Романтика — это то, что не ежедневное занятие. Пока ты сидишь дома и не касаешься проблем, которые возникнут в пути — это романтика. Мечта. Но когда ты каждый день трясешься в повозке, вытаскиваешь её из грязи, думаешь чем прокормиться, так как нет стабильного заработка — это уже не кажется романтикой. Старые ботинки натирают мазоли, одежда в пыли…

— И ощущение свободы, а не клетки, — ответила Мила.

— Свобода не зависит от места жизни. Это внутреннее состояние души, — возразил я и задумался. — Ты устала от города и этой жизни?

— Не знаю. Но порой мне кажется, что все могло быть иначе. По-другому. Понимаешь меня?

Я понимал её. Время шло к закату. Расцвет настал. После него жизнь пойдет к закату и это пугало. Поэтому я и хотел её отвлечь рождением ребенка, который заставляет забыться и не так болезненно воспринимать, что закат приближается. Но Мила хотела другого. Она мечтала вновь вернуть те годы, потому что её эта жизнь не устраивала. Правильно ли мы её прожили? Или мы могли добиться намного большего, чем сейчас, если бы тогда она не согласилась выйти за меня замуж? На это было сложно найти ответ. И мы это понимали. Без слов. Недаром же столько лет прожили.

— Иди сюда, — садясь и обнимая её. Мила только вздохнула. Горячая ласка обычно хорошо прогоняет тоску и неуверенность. Но не в этот раз. Она отвечала неохотно, по привычки. Восемнадцать лет привычки. Куда же делась та страсть, которая была вначале отношений? Похоже все осталось в прошлом на заре рассвета. И от этого было грустно…

Странные мы существа: когда понимаем, что нам это ненужно, то начинаем бояться это потерять. Я не хотел, чтоб семья разрушилась. Вот так. Как разбившаяся утром кружка, разлетевшись на десяток глиняных осколков. Я знал, что Мила никогда не сделает первый шаг к разводу. Но и я на него не решусь. Останется лишь привычка с её стороны и ощущение обмана с моей.

— Мама! Сегодня занятия отменили! — на кухню влетела Цветик.

— И какая причина? — спросил я, выглядывая в окно. Туч не было. Буря к нам не шла. Обычно занятия отменялись по причине штормового предупреждения.

— Всеобщая мобилизация, — ответил Лешик, заходя следом за сестрой. С собой он принес радио, которое крутило одну единственную запись.

«Сегодня принято решение начать военную операцию по ликвидации опасности с материка киберморфоф. Вчера было направлено последнее предупреждение в их правительство, чтоб они закрыли заводы. На что нам пришел ответ: прекращать производство они не намерены. Это дает нам право ответить им применением высокоточных бомб, которые должны активизировать рост растений на их материке и компенсировать выбросы от заводов. Так же будут засеяны мусорные свалки растениями, что перерабатывают пластик и железо в рекордные сроки. В связи с этим объявляется мобилизация. Пункты, куда можно записаться в добровольцы, будут открыты у всех администраций. Пусть на всех материках расцветут цветы!»

Это сообщение крутилось по кругу, раз за разом, а я пытался сообразить, что теперь делать. В перерывах между ними крутили второе сообщение.

«Занятия сегодня отменены. Праздники и ярмарки переносятся до стабилизации ситуации».

— Если я сегодня дома остаюсь, то можно пойти поиграть? — спросила Цветик.

— Иди, — разрешила Мила. Она посмотрела на меня. — И что теперь?

— Будем ждать, когда разрешится конфликт. Я добровольцем не пойду и вас не брошу, — ответил я.

— Я хочу записаться в армию, — упрямо сказал Лешик.

— Пусть идёт. У каждого свой путь, — сказала Мила.

— Я против, но моё мнение вас не интересует. Хорошо. Пусть делает, что хочет.

— Ген, ты куда?

— Лавку открывать. Сейчас все говорят, порхают, а потом вспомнят об обеде. А как его приготовить, если продуктов купить негде?

— Пап, я с тобой, — сказал Лешик, догоняя меня уже на выходе из дома.

— Ты же собирался в армию, — напомнил я, заходя в сарай и запрягая таракашку в телегу.

— Ты злишься.

— Я не понимаю, почему мой сын должен рисковать ради чьих-то желаний навязать правила чужому материку. Я тебя не для этого растил.

— А для чего? Чтоб я пахал в твоей лавке? Ты ушёл из дома, ища лучшей жизни. А мне это сделать запрещаешь.

— Подохнуть в море или пасть на чужой земле — это лучшая жизнь? — я удивленно на него посмотрел. — Тогда иди. Беги к этой лучшей цели. Чего ты у меня разрешение спрашиваешь?

— Мы должны бороться за своё выживание. Если мы сейчас ничего не будем делать, то завтра…

— Сколько лет киберморфы производят для себя запчасти?

— Раньше…

— Я еще раз спрашиваю, сколько веков?

— Три тысячи. Насколько это известно истории.

— На сколько увеличилась численность населения с тех времён, как и численность заводов?

— В два раза. После эпидемии они долго восстанавливали свою численность. Но сейчас…

— Сейчас их примерно столько же, сколько и нас. Какая вероятность, что они погубят планету этими заводами? Три тысячи лет не губили, а тут вдруг решили? Или ты думаешь, что там дураки, которые не понимают простой вещи: если планета будет разрушена, то и они погибнут? Ты говоришь о морфах, которые смогли модифицировать свое тело, вживляя железо, поднимая железо в воздух и плавая на железе. Это могли сделать глупые морфы?!

— Пап, их достижения в технологиях, производстве и модификациях не означают, что они не могут думать, как сделать что-то плохое. Мы слишком мало о них знаем.

— И поэтому надо придумать, что они плохие, а мы такие хорошие? А тебе не кажется, что мы не имеем права решать, как жить и что делать другому народу? Даже из благих побуждений?

— Но ты же решаешь, как лучше жить мне. И из лучших побуждений.

— Лешик, я своё слово сказал. Ты можешь с ним согласиться или нет, но я его изменять не собираюсь. Там тебе нечего делать.

— А если это моё? Если это мой шанс посмотреть мир.

— Для этого можно на корабль сесть и заняться торговлей.

— Я хочу…

— Так иди, а я пойду работать. Каждый остался при своём. Закончили разговор.

— Закончили, — Лешик выглядел каким-то подавленным. Явно не обрадовался, что я его не поддержал. — Но не хотелось бы так прощаться.

— Хватит ныть. Решил, что имеешь право отвечать за себя, так иди вперёд, но моего одобрения больше не ищи. Там, за дверью, больше никто тебе сопли вытирать не будет. И жалости ты там не увидишь. Но раз ты готов к этому миру, то иди. Я тебя не держу.

Я вывел таракана на улицу. Нужно было работать. И так много времени потрачено на пустую болтовню.

Тут не нужно было гадать. Лешик уйдёт. Вечером я его уже не увижу. И пусть он ещё не окончил школу. Теперь это было не важно. Им нужны были именно такие ребята. Наивные, готовые выполнять приказы, не задумываясь над тем, к чему этот приказ приведёт. Идейные и легко внушаемые. Сколько таких не вернется домой? Сколько не увидит рождение детей, не узнает улыбок любимой? Хотя это не моё дело. Мила правильно сказала. У каждого из нас свой путь. А я бы добавил, что и своя голова на плечах. Чужую, как бы ни хотелось, представить не получится.

Весь день разговоры только и ходили о войне. Ко мне приходили покупатели, хвастались, что их дети, внуки, правнуки записали добровольцами. Говорили, что все давно этого ждали. Пора было лопнуть этот пузырь. Я их не понимал. Вот смотрел на этих морфоф и не понимал откуда столько кровожадности. Я мог понять, если бы мне это говорили зооморфы. Они были наполовину животными. У них в крови была агрессия. Но не у нас. Такое ощущение было, что моих знакомых кто-то покусал. Или это был какой-то вирус, которым я пока не заболел.

После обеда я поехал по округе забирать овощи. Дорога, поля, местами стояли теплицы и парники. Небольшие домики выглядели здесь холмами, что появлялись бородавками по среди поля. Поля разъединяли полосы садовых деревьев и кустов. Пыль и дороги. Я каждый день ездил по этой дороге и честно уже не понимал в чём тут романтика. В пыли, в полях, в телеге? А вот Мила этого не видела. Она изредка ездила со мной, поэтому и не видела этой пыли. Может предложить ей лавку открыть вторую? Раз Лешик отказался от этого, а для Милы будет разнообразие.

Таракашка резко дернулся вперёд и бросился в сторону канавы. Я попытался его удержать, но сигнал не поступал. Таракашка влетел в канаву, а я вместе с телегой за ним следом. Меня выкинуло из телеги на придорожную траву. Дыхание перехватило. Заболела спина и рука. Ясное небо над головой. Теплый ветер и пустота. Пустота вокруг меня. Надо было вставать. Ловить взбесившегося таракана, а мне ничего не хотелось, кроме того, как смотреть на небо, валяться в траве и ни о чём не думать.

А о чём собственно мне было думать? О том, что восемнадцать лет прожиты зря? Что все мои попытки наладить жизнь никому не нужны, кроме меня? А вся идиллия — это лишь мой вымысел? Утешительные мечты неудачника? Сейчас бы на дороге появился какой-нибудь мудрец, который научил бы как жить и как наладить жизнь. Дал бы совет. Можно было бы в храм пойти, но в связи с войной сейчас там народу много. И разговоры там куда масштабнее, чем тупик одного лавочника, который свалился с телеги и осознал, что всё пустое.

Таракашка слушаться не хотел. Ещё и на меня накинулся. Пришлось его отпустить и ждать попутки до города. Добрался я домой поздно вечером. Уже солнце начало садиться. Я надеялся, что меня будет ждать ужин и душ, а вместо этого вся квартира напоминала поле боя. Повсюду стояли тазы и банки с водорослями. В душевой плавала зеленая субстанция. На кухне Мила и Цветик сушили выращенные водоросли на плите. Мила их мелко нарезала, а Цветик на поддоне мешала, что стоял на плите.

— И что это? — едва сдерживая раздражение, спросил я.

— Мы помогаем делать питательную среду для биобомб, — весело сказала Цветик.

— Решили помочь в общем деле, — добавила Мила.

— А мой ужин?

— Сегодня не до ужина. Там овощи лежат, — ответила жена.

— Лешик уехал? — с тоской поглядывая на овощи, спросил я.

— Да. После обеда забрал вещи. Уже должен был из города уехать, — ответила Мила.

— Рад за него.

— Ты нам будешь помогать?

— Нет. Играйте в войну сами. А я пройдусь, — ответил я, одновременно думая, что можно будет зайти в трактир. Хоть там поем и поспрашиваю может кто продает поддержанного таракашку.

Солнце окрасило взволнованный город, который гудел ульем. Отовсюду слышны были предположения, как быстро закончится война и с какой надо будет организовать праздник для победителей. Нашли себе соревнование!

Я шел по пешеходной части и начинал понимать, что вчера был последний мирный день моей жизни, когда семейные ужины были важнее бомб, а семья казалась крепким камнем, который ничем нельзя было раскрошить.

Глава 2. Первые недели войны

Мир сошёл с ума. Иначе было не сказать. Я не понимал, что творится со знакомыми и друзьями. Отцы семейств бросали семьи и записывались в добровольцы. Женщины и дети готовили оружие. Ввели обязательный налог на прокорм армии, а когда я с возмущением рассказал об этом жене, она посмотрела на меня, как на изверга. Начала меня стыдить, как я мог жадничать, ведь там наш сын. Его же кормить надо, как и других идиотов, которые каждый день уезжали из города, поддавшись общей истерии и патриотизму. Они словно не понимали, что война — это не прогулка на пару дней. Что все это может затянуться и тогда окажется, что в поля смогут выйти лишь дети и жены.

Теперь по вечерам мне приходилось ужинать в трактире, так как дома стояли тазы с вонючими водорослями. Мила меня и слушать не хотела, чтоб приостановить свою деятельность по разрушению нашей семьи или убрать эти водоросли хотя бы в гараж. Ещё больше ситуацию усугублял тот факт, что она пожертвовала все наши деньги на армию и теперь у меня не было средств купить нового таракана. Нельзя было починить телегу. Хотя кому теперь нужна была эта телега, когда половина моих фермеров, с которыми я сотрудничал, бросила молодых жён и отправились на фронт.

Я пытался отгородиться от новостей о войне, но они находили меня через чужих людей. Вот наши солдаты сделали базу на одном из островов близ материка киберморфов. Киберморфы велели им убраться. Наши отказались. Те обстреляли базу, за что получили в ответ биобомбами, которые скидывались на самолёты с помощью подконтрольных птиц, что управляли наши ребята. Бомбы несли в себе быстрорастущие лианы, что при соприкосновении с воздухом увеличивались в своей массе раз так в сто. Лианы оплетали истребители и стальные птицы падали в океан. Звероморфы высказали ноту протеста в отношении наших действий, но мы её проигнорировали, как упёртые идиоты, что вдохновились идеей и пошли её выполнять полным ходом, не задумываясь о последствиях.

Куда-то туда плыл Лешик, который ничего толком не знал и не умел. Дурак. Но от моих ругательств и обвинений в его адрес и в адрес этих глупцов ничего бы не изменилось.

В тот вечер я сидел в стороне ото всех, не участвуя в дискуссии, и спокойно ужинал. Лимонный пирог стал хорошим завершением рабочего дня, который выдался довольно сложным и напряжённым. Нужно было искать новых поставщиков товара, а значит повышать цены. Ещё и налоги…

— Чего-то ты в последнее время к нам зачастил, — присаживаясь ко мне, сказал Валерий, бывший глава города. Я ещё застал его правление, когда приехал в город и именно он мне давал разрешение на открытие лавки.

— Не знал, что трактир тебе принадлежит, — ответил я.

— Вложился в него, когда с поста ушёл. На что-то жить надо и старость коротать. Детей же нет, — ответил старый морф. Листва на голове уже пожухла. На лице росла колючая трава, которую он и не думал сбривать. Явно уже не видел в этом смысла. Кожа потускнела и стала трескаться, напоминая сухую землю. Не хотелось бы дожить до такого возраста, чтоб вот так медленно засыхать.

— А что они есть, что их нет — не велика разница, если ума у детей нет.

— С Лешиком проблемы?

— В армию пошёл.

— Сейчас все в армию идут. Воюют за благое дело.

— Только не начинай, — остановил я его.

— Не видишь в этом смысла?— внимательно посмотрев на меня, спросил Валерий.

— Я не вижу смысла делать бомбы на кухне, забывая приготовить ужин, — ответил я. Мои слова рассмешили Валерия.

— Вот в чём дело! — хлопая себя по колену рукой и пригибаясь к столу от смеха, сказал Валерий. — А я всё думаю, какого ты тут забыл. То тебя здесь годами не видно, а то каждый день болтаешься.

— Не понимаю твоего веселья, — ответил я.

— С Милой поругался? — вместо ответа спросил Валерий, прищурившись, словно пытаясь по моему ответу понять вру я или нет.

— Нет. Но и друг друга понимать перестали, — ответил я. — Восемнадцать лет как-никак вместе. А за это время люди устают друг от друга.

— Бывает, — он наклонился ко мне. — Сейчас запрет на развлечения действует. За его соблюдением активисты следят. Приходят такие и всё слушают, слушают.

— Пытаются выяснить кто, где какой праздник затевает?

— Наушничают. У нас тут есть местечко, где можно отдохнуть с девочками посидеть. Вот они про это место прознать хотят. Раньше мы легко договаривались. Они на нас глаза закрывали. Мы деньгу отстёгивали, а сейчас все хотят закрыть и не дать народу расслабиться.

— И зачем ты мне это рассказываешь?

— Хочу предложить тебе отдохнуть.

— А может я твоё заведение сдам. Не боишься?

— Бояться — тогда и дело лучше не начинать. Да, и нет у тебя желания на чужом горе подняться. Вот видишь Вика? — кивнул в сторону мужчины за стойкой, что сидел с волосами, в которых цвела крапива.— Он может. Колючий, как внешне, так и по жизни. На днях брата сдал в комитет.

— За что?

— Тот высказался, что негативно к войне относится. У нас же сейчас как? Или поддерживаем или на заводе отрабатываем и проникаемся духом будущих побед, — Валерий скрипуче рассмеялся, а сам цепко продолжал на меня смотреть.

— За предупреждение, спасибо. Я, как всегда, всё пропустил.

— А тут и не было новостей. Пришли ребята и начали по-тихому всех скручивать. Но пока дошла очередь до тех, кто активно возмущался новым налогам, а до тех, кто пироги местные ест потому что с женой поругался — до них дела никому нет.

— Пока нет.

— Осторожность в любом случае не помешает, — ответил Валерий. — Хочешь покажу свою коллекцию стрекоз?

Меня никогда не интересовали коллекции. Смысла в редкостях я не видел. Но мне показалось, что Валерий хочет ещё что-то сказать. Что было не предназначено для этого зала.

— Стрекоз я ещё не видел, — ответит я.

— Вот и время на них посмотреть, — сказал Валерий.

Мы вышли из трактира. Идти пришлось недалеко. Где-то домов через десять, Валерий свернул в переулок, который вёл в тупик.

— Странное место ты выбрал для стрекоз, — заметил я.

— Приходится шифроваться и прятаться, — пожал плечами Валерий, спускаясь в подвал, дверь которого находилась ниже уровня земли и к которой вела каменная лестница.

Условный стук, во время которого Валерий наблюдал за мной. Я же почувствовал любопытство, пытаясь понять, куда лезу. Дверь открыл настоящий дуб. Широкий молодец посмотрел на меня хмурым взглядом. Захотелось сглотнуть несуществующий ком и убраться отсюда.

— Вынужденная мера, — сказал Валерий, спокойно проходя мимо дуба. — Шарт хорошо проблемы решает. И все трудности, какие у нас возникают. А в последнее время их всё больше.

Мы прошли по тёмному коридору в большое помещение, которое было наполнено светом и зеленью. На миг защипало в глазах от яркости и количество красоток на один квадратный метр. Я покосился на Валерия.

— Как тебе мои стрекозы? — посмеиваясь, спросил он.

Стрекозы оказались девицами в неглиже. Прозрачные платья едва закрывали ягодицы. Кто-то вместо платьев использовал длинные волосы-лианы, утопая в зелени. Девицы сидели, лежали, болтали, развлекали немногочисленных мужчин, которые их беззастенчиво лапали, обнимали, чего-то на ушко шептали.

— Надо было предупредить, — сказал я Валерию.

— Так ведь услышать могли. Тогда проблем не оберёшься, — ответил Валерий. — Недавно пришлось сюда переехать. Совсем нас в подполье загнали. До этого рядом с трактиром дом снимали. Кто-то из девчонок и в трактире публику развлекал. Там и клиентов искали. А сейчас приходится шифроваться. Мужики на войну подались, а девчонкам скучно. Да и есть чего-то надо. Вот я и ищу новых клиентов.

— Как ты до такой жизни докатился? Ведь раньше…

— Давно. Пути судьбы неисповедимы. Никогда не знаешь, как начнёшь свой путь, а как его закончишь. Ты не суди. Когда жена померла, я один остался.

— И решил организовать дом продажной любви?

— Здесь нет любви, — рассмеялся Валерий. — Пойдём. Не стоять же нам здесь столбами?

Мы прошли вглубь подвала, где диваны были покрыты мягким зелёным ковром. Лианы, что свисали с потолка, образовывали естественные ширмы, которые скрывали от посторонних глаз. На полу лежал зелёный ковёр из густой травы с мелкими цветами.

Валерий предложил мне сесть на один из диванов. К нам подошла одна из стрекоз, принеся два стакана с ледяным морсом. Я вёл себя как ребёнок, который только и делал, что рассматривал окружающую его обстановку. Слухи о таких местах до меня доходили, но сам я никогда не был в “садах”. Пусть порой и проявлялось любопытство, только удовлетворять его не было времени. Всё время занимала работа и семья. Да и изменять Миле никогда не хотелось. Не зря же я на ней женился.

— Как тебе? — спросил Валерий.

— Интересно, как удалось сделать такую зелёную обстановку, — ответил я, проводя рукой по лиане.

— Учёные сделали ускоритель роста травы. Подержишь в составе семена и сажаешь их куда тебе нужно. Трава вырастает за считанные часы. При этом корневая система не разрушает землю или стену, а оплетает её и укрепляет. Удобно такими растениями дома украшать. В крупных городах это уже не редкость. Там уже под сезон меняют траву в квартирах. Кстати, это и есть главная составляющая нашего оружия, с которым мы пошли на кибермофов.

— Будем посыпать их травой?

— Бомбами с семенами. Превратим их каменные джунгли в зелёные сады, — кивнул Валерий. — Я смотрю, ты это не одобряешь.

— Не вижу смысла. Но, я человек мелкий, моё дело овощами торговать, а не решать каким курсом идти стране.

— Я пришёл к такому же выводу. Что говорить о пустом? Наши речи никого не волнуют, ничего не решают. Лучше остаток жизни провести в приятной компании, чем без смысла воздух сотрясать, — согласился Валерий.

— Считаешь, что чего-то будет плохое? — Его слова меня насторожили. За всё время с объявления войны я не встречал человека, который бы сомневался в нашем успехи.

— Я считаю, что глупо воевать с такой сильной цивилизацией, которая может поддерживать своё состояние организма с помощью техники. Если они так улучшают себя, то какое у них должно быть оружие с их технологиями?

Мы переглянулись. Логично. Наши ребята поехали туда без должной подготовки, без хорошего обмундирования. Никто не думал о защите себя. У них даже мыслей не возникало, что понадобиться защищаться. Они думали, что нападут и отступят. Не догадывались, что им могут дать отпор. Лешик был среди таких наивных ребят. Но скоро он поймёт, что война — это не романтика, а кровь и грязь. Захочет уйти. Убраться оттуда. Только уже будет поздно. Он подписался и должен отдать свой долг полностью, а мне оставалось надеяться, что он не погибнет в первом же бою.

— Времена сейчас сложные, тяжёлые. А здесь как бы остров, где можно забыться оттого, что творится снаружи. Не думать о политике, проблемах, налогах. Девчонки всегда выслушают и поддержат. Нет кислых и безразличных мин, ни о кого не болит голова.

— Плати деньги и у тебя всё будет, что закажешь, — ответил я. — Покупать внимание я не готов.

— Я бы назвал это добровольной помощью, — возразил Валерий. — Думаешь они от хорошей жизни здесь играют роль стрекоз?

— Будешь рассказывать какие они бедные и несчастные? Что злые родственники выгнали из дома? — поморщился я.

— Часто так и есть. Сиротки, которых выгоняют из приюта, когда им исполняется восемнадцать. Не все устраиваютсяна работу. Сам знаешь, что без родни это сделать сложно. Нет защиты, значит могут просто так обидеть. Вдовы, которые не смогли найти приюта у родственников, поэтому оказались на улице. Есть молодые мамы, что родили от залётных ребят. Одна девочка от мужа сбежала, так как он руки распускал, а её родня не поддержала, — спокойно ответил Валерий.

— И вместо того, чтоб им помочь, ты запер их в подвале?

— Вот не надо. Никого я не запирал. Каждая из них вольна уйти. Некоторые так и делают. Вначале копят деньги, а потом уезжают в другой город и пытаются там устроиться жить. Я отдаю почти все деньги, оставляя только на создание обстановки и аренду помещения.

— Благородно, но как-то можно помочь и другим путём.

— Ген, я не собираюсь попадать к богам за общий стол. Мне хочется пожить в своё удовольствие. Почему я должен себе это запрещать? Почему мы ставим себе запреты? Если я хочу проводить вечера с красотками, то почему я должен в этом себе отказывать? Или почему ты себе в этом должен отказывать?

— У меня как бы жена и дети.

— Угу, а время ты в трактире проводишь, закрывая уши от дискуссий дураков. Так почему тебе это время не проводить здесь? Приятная компания после трудного дня хорошо действует на нервную систему, помогает поднять настроение и не впасть в уныние. А ты уже в это уныние впасть готов.

— Трава пожухла?

— Да, — он поднялся. — Поэтому тебе нужно развеется, тем более я приглашаю. Если понравится, то вернёшься, не понравится — забудь это место и не вспоминай. Мы друг друга не видели и не разговаривали.

— Договорились.

Я откинулся на мягкий мох дивана и задумался. Тут было прохладно. Тихо. Откуда-то доносилась приятная мелодия, которая расслабляла. Находиться тут было приятнее, чем в трактире. Вначале я подумал, что ко мне должен кто-то подойти. Как принято в этих заведениях? Чтоб клиент не оставался один? Так ведь рассказывали ребята, которые катались по большим городам. Шлюхи были в деревнях. Даже в моей деревни были две женщины, которые принимали у себя одиноких ребят, у которых гормоны били ключом, а девчонки рядом не было. Я как-то легко эту проблему с гормонами решил. Познакомился с Милой, женился на ней. У меня всегда рядом была женщина, удовлетворяющая насущные потребности. Была. Я сам не заметил, как сказал это слово. Не есть, а именно была. Пропасть между нами с каждым днём становилась всё больше и я не знал, как эту пропасть сократить. Семья разрушилась с уходом сына, который бросился в омут приключений. Он напоминал нас. Тех нас, молодых и смелых, что остались далеко в прошлом. Жажда нового ушла вместе с молодостью. Остались лишь насущные проблемы, заполняющие собой жизнь. А у Лешика этих проблем не было. Он даже не подумал, что может причинить нам страдания и беспокойства, когда уходил. Эгоист. И Мила это спокойно восприняла. Даже гордилась этому эгоистичному порыву. Может и мне не стоило серьёзно относиться к жизни? Возможно здоровый эгоизм не вредил? Я столько лет думал лишь о семье, старался, чтоб они ни в чём не нуждались, а теперь захотелось хоть один раз подумать о себе. Пусть это и было незрело. Ответственность, которую я взял на себя за семью и детей никуда не могла деться, но мне хотелось немного расслабиться. Перестать ощущать себя тараканом, что тянет тяжёлый и ненужный воз, который не мог бросить ведь однажды он впрягся и теперь вынужден был этот воз тащить, даже если уже не было сил и смысла. Ладно, силы у меня ещё были, а вот смысл отсутствовал.

Решиться сложно. Но когда шаг сделан, то останавливаться уже смысла нет. Я пошёл в ту сторону, откуда доносилась музыка. Девушка сидела на деревянной скамейки и играла на флейте. Рядом никого не было. Казалось, что кроме нас с ней в подвале никого не осталось. Она сидела на деревянной скамейки и играла, закрыв глаза. Лёгкая мелодия напоминала дыхание ветра. Сразу перед глазами возникал луг и ветер, который наклонял траву. Может этого мне и не хватало? Вдохнуть свежего ветра в жизнь.

Нимфа была симпатичной. С аккуратной грудью, тонкой талией и тонкими ногами. Прозрачное платье открывало больше, чем хотелось и совсем не оставляло места для фантазии. С одной стороны, это было приятно. Не надо гадать, что там скрыто. А с другой — терялась загадка и пропадало желание эту ткань снять.

Девушка закончила игру и посмотрела на меня со скромной улыбкой. Если бы я не знал, где мы находимся, то не подумал бы, что эта девица работает шлюхой. Улыбка выглядела, как у скромницы, которая ещё не знал, что такое поцелуи и ласки. Мила уже к ним относилась как к должному. К работе, которую нужно было выполнять. Это раздражало. Сколько можно было о ней думать, когда рядом такая нимфа сидит? Надо дураком быть, чтоб каждый миг вспоминать жену, которая меня променяла на бомбы!

— Тебя как звать?

— Лина, — ответила нимфа. Откидывая волосы, по которым уже стали появляться бутоны. Значит ей уже было около тридцати, скоро войдёт в цвет. А по лицу не скажешь. На нём не было и следа, указывающего на возраст.

— Красивое имя, — ответил я, окидывая её уже оценивающим взглядом. Небольшая грудь могла бы и оттолкнуть. Мне всё же нравились более пышные формы, но подкупала невинность во взгляде и на лице. Я понимал, что это обман, а рядом с ней я не смогу забыться от дум, но хотелось в этот обман поверить.

— Хочешь, чтоб я ещё сыграла? — спросила она. Я только кивнул в ответ.

Измена. А была ли измена, человеку, которому я безразличен? Скорее всего нет. Она во мне разочаровалась, как и я в ней. Так почему бы и нет? Шаг уже сделан. Поворачивать глупо. К тому же я не хотел поворачивать. Вместо этого я подсел к красотке на скамейку. Скользнул по её плечам, чувствуя прохладу кожи. Тонкая ткань словно этого и ждала, чтоб упасть к её согнутым локтям. Лина не вздрогнула. Спокойно играла, словно ничего такого не происходило. Возможно, в этом для неё ничего такого и не было. Я отогнал мысли, о тех мужчинах, которые раздевали её так же, как это делал сейчас я. Меня это не волновало. Был лишь момент здесь и сейчас. Манящая грудь, которая так и просилась, оказаться в моих ладонях. С острыми вершинами и слегка вытянутыми, большими похоже на крупные груши, чем на яблоки. Она прижалась ко мне спиной, откидывая голову мне на плечо. Беззащитность и доступность нимфы пьянили, как и её тело, которое сейчас принадлежало мне. Не было никаких запретов. Я мог заставить её почувствовать полёт, а мог взять и удовлетворить похоть, которая уже давала о себе знать несколько дней.

Мелодия оборвалась. С губ нимфы слетел стон. Сложно было понять играла ли она или хотела того же, что и я. Но это уже было неважно.

— Пойдём ко мне? — предложила она. — Там нам никто не помешает.

— Пойдём, — согласился я. К тому же было интересно, что у неё за комната.

Как оказалась, вполне обычная каморка с большой кроватью и столиком около неё. Я не успел ничего сказать по этому поводу. Лина окончательно избавилась от одежды, открываясь полностью. Этого было достаточно, чтоб меня перестала интересовать комната, а весь интерес переключился на нимфу. Я подошёл к ней и коснулся её губ. Она до конца играла свою роль. Несмелая, юная, доступная, с румянцем на щеках и растерянностью во взгляде. Всё проходило как в первый раз, когда ещё не было разыгранных ролей. Чувства ещё оставались острыми, а близость приносила лёгкость и свежий ветер взамен обязанностям.

Отклик нимфы меня поразил. Я постоянно напоминал, что это её работа, но одновременно и забывал об этом. Какая разница, когда мне было хорошо? Если она чувствовала то же самое, что и я — хорошо. Если играла, то в этом моей вины не было. Работа для неё было развлечением для меня. В этот же вечер мне хотелось развлекаться. Я и развлекался…

Нужно было идти домой. Лина лежала у меня на груди, пряча пылающие щёки. Порезвились мы с ней славно. От души. Но всему приходит конец. Дома уже должна была ждать Мила. Хотя домой идти не хотелось. Но и ночевать в доме утех было как-то неправильно. Поэтому пришлось подниматься. Лина осталась лишь лежать, наблюдая за мной из-под длинных ресниц. Я сел на кровать, надевая рубашку.

— Сколько?

— У нас единая ставка, — тихо ответила она.

— Я сегодня в первый раз, поэтому не знаю ваших цен, — ответил я, стараясь выглядеть безразличным. Она назвала сумму. Неплохие деньги. Почти половина моего дневного заработка. Я положил ей эти деньги на кровать.

— Спасибо, — немного удивлённо, сказала она. Можно было уйти молча, но я не смог.

— Ещё увидимся, — ответил я и понял, что действительно, я хочу с ней увидеться.

Охранник выпустил меня без лишних вопросов. Ещё и пожелал увидеться вновь. Выходя на улицу, я уже знал, что буду здесь появляться. Одного раза хватило, чтоб поверить, что вечера могут вновь приносить отдых от трудного дня.

Домой я пришёл далеко за полночь. Мила спала, повернувшись спиной. Я прошёл в душ, выкинув оттуда водоросли. Появилось желание выкинуть их из своей жизни, но я не мог, как не мог избавиться от разговоров о войне, как не мог вернуть прежнюю жизнь. Назад дороги не было. Оставалось идти вперёд, не зная, куда эта дорога приведёт. Хотя я знал. Она должна была привести к пропасти. Я видел эту пропасть впереди себя и не мог её обойти. Как там сказала Мила? У каждого из нас своя дорога. Моя была около пропасти.

— Ты поздно, — заметила Мила.

— Я думал, ты спишь, — ложась рядом, сказал я.

— Сплю. Закрыла глаза и сплю.

— Вот и спи, — раздражённо ответил я. Она хлюпнула носом. Можно было её утешить, но у меня уже не было ни сил, ни желания. Я отвернулся от неё и уснул.

Как часто в жизни мы отворачиваемся от людей? Я раньше не думал об этом. Или иначе, я раньше не отворачивался от людей. В последнее время это стало случаться всё чаще. Вначале я отвернулся от Милы. Мало того, что между нами возникла пропасть, так я к этой пропасти ещё и стену добавил, чтоб эта пропасть мне не мешала жить. За стеной из безразличия я её не видел. Мила делала попытки вернуться, но это напоминало старинный танец шаг вперёд и два назад. Она спрашивала меня о работе в лавке и говорила, что ей нужно заплатить какие-то взносы в военные клубы на раненых или оружие. Я лаконично отвечал, что денег лишних нет. Мне больше нравилось тратить их на развлечения среди девиц, чем на войну. Тогда Мила стала платить взносы из денег, что я давал на еду и дом. Это было её право. Я теперь почти всё время ел вне дома, а домой приходил лишь ночевать.

Мила видела, что у нас твориться и словно специально делала всё возможное, чтоб я начал думать о разводе. Мне было сложно соревноваться с войной, которая завладела её сознанием настолько, что это начало переходить все рамки.

Военные действия шли полным ходом. Киберморфы решили, что должны ответить той же монетой. Я как раз закрывал лавку, когда услышал гул железной птицы, что пролетала над городом. Она сделала крюк и вернулась назад. Забил тревожный колокол, а я стоял среди других и смотрел на птицу, которая кружила над нами. Неожиданно птица выплюнула из себя тучу мелких железных мух, который разлетелись над городом. Они падали на дома, морфов, деревья и кусали их. Жжение до крови. Скидывая с себя эту дрянь, я спрятался в лавку. Несколько человек последовал за мной. Мы смотрели как железные мухи съедают наш город, словно термиты. Я поймал одну из мух. Круглый шар из железа с крыльями тут же меня укусил. Я отцепил его от себя и положил на яблоко. Мелкая железная муха сожрала половину, прежде чем затихла. Мы с ужасом смотрели на неё, не замечая ран на теле. Шок и страх закрался в душу. Почему-то в тот момент мне показалось, что это всего лишь предупреждение. Страшное предупреждение, чтоб мы остановились, но машина была запущена и остановить её никто не мог.

Когда атака завершилась, я вышел на улицу. Всё вокруг сияло дырами. Дома, деревья, брусчатка. Этим тварям было всё по зубам. Некоторые морфы пострадали. Я видел, как у некоторых отсутствовали куски мышц. На их месте зияли дыры с обрывками кожи. Какие-то места были сожраны до костей, какие-то насквозь. Мила и Цветик! Они могли пострадать. Ведомый этой мыслью, я побежал домой. Вокруг царила разруха и страх. Никто не разговаривал, лишь стоны раненых нарушало тишину города, да переборы лап тараканов.

Домой я влетел. Мила и Цветик сидели под столом. Не уверен, что это было надёжное убежище, но, похоже, им нужно было чувствовать себя в безопасности. Стол местами был с дырками, но нападение мух, которые залетали в окно, выдержали. Мила кинулась мне на шею. Я чувствовал её страх, чувствовал страх дочери, которая обнимала нас и одновременно было радостно, что мы выжили. Нас не задела эта напасть. Несколько царапин не были смертельными, хотя и жгли так, будто я попал в ядовитые колючки.

— Что это было? — тихо спросила Мила.

— Война, — ответил я.

А что тут было ещё ответить? Глупо надеяться, что киберморфы проглотят наше нападение и не ответят. Они ответили. Один их самолёт заставил поселиться тревоги в домах. Пропала уверенность, что война закончится радужной и скорой победой. Хотя радио продолжало говорить о наших успехах на фронте. Нам говорили о том, что нападения самолётов было отбито и больше такое не повториться. Что можно спать спокойно, но спокойного сна больше не было.

С того нападения прошло три дня. Вечера я проводил дома. Закрывал лавку и шёл к семье. Мила вновь готовила ужины. Мы обсуждали новости, стараясь избегать разговоров о войне, а потом читали Цветику книжку про дружбу. Когда она засыпала, мы ложились в кровать и просто лежали, обнимая друг друга, чтоб избавиться от страха, найдя поддержку друг в друге. Не нужно было разговоров. Слова лишь мешали. Было и так понятно, что мухи, которые принесли с собой самолёты, сделали больше, чем дырки в столе. Они отобрали уверенность.

— Сегодня по радио говорили, что это наша особенность. Мы слишком сильно подвержены эмоциям. А страх — это естественно, — нарушила тишину ночи Мила.

— Что они ещё говорили? — спросил я.

— Это пройдёт. Мы слишком долго жили мирным народом. Вот и отвыкли бояться.

— А я как-то и не хочу привыкать жить в страхе. Мне не нравится, что моя дочь просыпается в слезах, потому что ей снятся кошмары. Я не хочу, чтоб с моей женщиной что-то случилось, пока я буду работать.

— Твоей?

— А чьей ещё? Мы же с тобой женаты.

— В последнее время мне кажется, что нет, — ответила она.

— Хочешь сказать, что я сейчас не рядом с тобой? Что не я с тобой разговариваю? Тогда кто? — хмыкнул я.

— Ты изменился.

— Мы все меняемся со временем. Когда приходят тяжёлые времена, даже если не хочешь, но изменишься, чтоб выжить.

— Ты знаешь о чём я.

— Не имею ни малейшего понятия. Если бы я знал, что у тебя творится в голове, то жизнь была бы в разы проще.

— А мне кажется, что ты знаешь, но не хочешь это принимать, — возразила она, садясь на кровати.

— Чего ты добиваешься от меня, Мила?

Она поджала губы. Вздохнула. Я же лежал, закинув руку за голову, и наблюдал, как бабочка скользит у неё по волосам. Последняя разработка учёных продолжала радовать глаз, а вот Мила её почти не замечала. Мысли понеслись в другую сторону. Может стрекозу купить одной из подруг? Только кому она подошла бы? Интересно, как они сейчас время проводят? Кого-то утешают, прогоняя страх стонами? А я возился с обиженной женщиной, которая сама не понимала, что хотела и чего стремилась потерять.

— Я хочу уехать отсюда.

— Куда? — спросил я без особого интереса. А стрекозу я всё-таки куплю Розе. С её камышовыми волосами она подойдёт.

— На побережье.

— Поближе к войне?

— Почему ты так думаешь?

— Киберморфы скоро ответят нам. Да так, что нам будет плохо, — ответил я. — А пока этого не случилось, у меня есть идея, как нам провести время.

Я повалил её на кровать и навалился сверху. Вместо того, чтоб принять игру, Мила начала вырываться.

— Слезь с меня! Ты! Чудовище!

— С какого я стал чудовищем?

— Не смей меня трогать! После тех девок! Или ты думаешь я дура? Не понимаю?

— Мила, ты — дура. Можешь реветь дальше, но теперь уже одна.

Я выругался под нос и, взяв вещи, вышел из комнаты. Всего от неё ожидал, но такое было верхом моего не понимания. Что она хотела сделать таким заявлением? Какие слова ожидала от меня услышать? Что я виноват? Что у неё в коленях буду прощения вымаливать? Своими словами она меня только оттолкнула к тем, кого так ненавидела. Заставила пойти туда, где не надо было никому вытирать слёзы и успокаивать. Где не было чувства вины. Только ноги вместо того, чтоб пойти к стрекозам, пошли в лавку.

Глава 3. Эвакуация

Как же часто мы не ценим того, что имеем. Не ценим спокойной жизни, уверенности в завтрашнем дне. Нам обязательно нужны проблемы, тогда и кажется, что мы живём. Я того не понимал. Не понимал стремления к разрушению того, что было построено. Вокруг же стремились разрушить и поменять.

— Мне тут птичка напела, что ты разводиться собрался? — присаживаясь рядом со мной, спросил Валерий.

— Я должен был разрешения у тебя спросить?

— Нет, — рассмеялся Валерий, а сам так на меня посмотрел, что аж не по себе стало. — Может всё ещё вернуть возможно? Сейчас в себя придёте. Ссора закончится, а вы дров наломали.

— Нет. Всему есть предел. Она хочет путешествий и приключений, вот пусть и едет искать эти приключения, — ответил я.

— Это она тебе сказала?

— Сам придумал, — огрызнулся я. Вспомнилась вчерашняя ссора, во время которой мы столько всего наговорили друг другу. Я аж пожелтел, а ей ничего не сделалось. Мила даже не ощущала вины. А то, что я уже неделю жил в лавке, её это не волновало, как и не волновало, что думает обо всём этом дочь.

— Вы с ней считай жизнь прожили, — после небольшого молчания, сказал Валерий.

— Она так не считает, — ответил я, оглядываясь по сторонам. Мне не хотелось с ним разговаривать. Была мысль встать и уйти, но я остался на месте. Куда идти? Куда бежать? К овощам и тишине? Здесь хотя бы чувствовалась жизнь. Споры, смех, звон кружек и стук вилок об тарелку приводил в чувство, отвлекал. А в лавке я вновь останусь наедине со своими мыслями.

— И что же она считает?

— Тебе так принципиально залезть ко мне в душу? — прямо спросил я Валерия.

— Неприятно видеть, когда нормальный мужик начинает сереть на глазах. А я жизнь долгую прожил. Могу и советом помочь.

— Как вернуть здравомыслие в голову вздорной жене? Если бы ты знал такой рецепт, то имел горы из золота.

— А мне гор не надо. Кулёчка вполне хватает. Могу позволить себе раздавать советы бесплатно.

— Она считает, что я испортил ей жизнь. Посадил дома с детьми, когда это тихое существо, которое боится своей тени, могло бы сделать карьеру, мир поведать и стать кем-то больше, чем жена и мать. Эти роли её перестали устраивать. На моё предложение помогать мне работать в лавке, меня послали. Видишь ли, она не хочет быть торговкой. Ей хочется быть кем-то неопределённым без определённого места жительства и с кучей проблем. Но я её не понимаю. И ещё изменяю. По вечерам она оставляет дочку одну, а сама меня по трактирам ищет и не находит. Вот и пришла к выводу, что я с кем-то гуляю. Её бросил. Было бы что бросать. Вот как ей вернуть голову на место? Я не узнаю Милу.

— Люди с возрастом меняются. Прожить всю жизнь в одной колее не каждому удаётся. Каждый день одно и то же надоедает. Вот ей и хочется разнообразия. Перемен в жизни. А каких перемен она и не знает. У вас вырос сын. Уехал из гнезда в самостоятельную жизнь. Понятно, что невольно начинаешь оглядываться назад и думать, как прожил эту жизнь. И что ты там видишь? А ничего интересного. Столько лет прожито и вспомнить-то нечего. Это и угнетает. Смотришь по сторонам, а вокруг все копошатся как муравьи. У них жизнь прям кипит, а ты сидишь на месте. В твоей жизни ничего не происходит. Чтоб сдвинуть её с мёртвой точки приходится придумывать проблемы на ровном месте.

— Почему нельзя жить, как раньше? Открыть вторую лавку. Хотя сейчас эту бы удержать на плаву. Цены приходится поднимать. Товара всё меньше поступает в город. Фермеры отказываются продавать овощи в прежнем объёме, предпочитая сделать запас и тем самым делают дефицит на рынке. Каждый день выслушиваю жалобы покупателей, но я тут причём? Хочется прийти домой, хотя бы там отдохнуть, а там Мила начинает свою шарманку. Она даже не понимает, что вот сейчас мы с ней разойдёмся и что тогда её ждёт? Без моей поддержки куда она подастся? Вернётся к родителям? Они её не особо ждут. Там семья строгих правил. Они не очень-то одобрили наш с ней брак. Теперь будут только радоваться, что оказались правы, когда она к ним вернётся. Травить же будут. А Мила этого не понимает.

— Помыкается по углам, а потом окажется у меня, — спокойно ответил Валерий. — И будет ей разнообразие. Чего так смотришь? Если не нравится расклад, то иди домой и рисуй всю картину будущего пока ещё своей жене.

— Зачем тебе это?

— Мне их жаль. Этих дурёх, которые не понимают чего хотят, а в результате оказываются на улице. Времена неспокойные. Дальше будет хуже. Не время жизнь ломать своими руками. Её и без нашего участия сломают. Сегодня домой иди. Мирись с женой. Пусть она и ведёт себя как ребёнок, но ты умнее её, вот и найди способ сохранить семью. А если уж решишься оставить, так сделай, чтоб она не оказалась у меня. Пока у тебя это сделать не получится. Не то время.

— Так и хочется добавить, что не та жизнь.

— Ну, жизнь у нас одна. И другой не будет. В ней есть этапы. Вот сейчас не тот этап, чтоб рубить с плеча. Возможно позже, когда всё устаканится. Может к тому времени и ссора на нет сойдёт, — спокойно ответил Валерий.

— Может быть.

— Вот и славно. Ты слышал, что на фронте? — сменил он тему.

— Я стараюсь новости не слушать. Так, отдельные фразы доносятся. А что случилось?

— Да ничего. В том-то и дело. Около мэрии свернули дискуссионный клуб. Теперь там не обсуждают положение дел. Вчера сводку прервали по радио. Сегодня крутят общие слова и запустили старую передачу.

— Так может проблемы с сигналом? Вот и крутят старьё. Было же такое уже.

— Может быть. А может и нет. Ладно, если судьба дороги переплетёт, то ещё увидимся.

— Когда дорожная пыль осядет, — ответил я на автомате. И только тогда понял, что он попрощался со мной. Хотел спросить Валерия с чего бы это, но не стал. Вместо этого пошёл домой.

Город почти опустел. Теперь вечером редко кто появлялся на улице. Мы прятались по норам, боясь высунуть нос из домов. Смелые военные, которые боялись, что их ударят по носу в ответ на действия. Может где и ударяли, только мы об этом не слышали, а лишь чувствовали. В последнее время стало слишком много неуверенности. Слишком много страха. Это было плохо. Хотя Миле такое положение должно было нравиться.

Когда я вернулся домой, то она сидела на кухне и шила рубаху. Даже не подняла головы, когда я прошёл мимо неё.

— Опять делаешь что-то для армии? — спросил я.

— Двадцать пять ребят погибли. Утонули, — ответила она. — Киберморфы напали ночью на их плот, с которого совершались вылеты. Перед смертью Василий с матерью связался. Попрощался. Она не ожидала этого. Он умер, а она следом ушла за ним. Сердце не выдержало. Ко мне её дочка прибежала. Мы с соседями её собрали. Я сказала, что рубашку сошью. Для похорон. Она мужу про сына рассказала и умерла.

— Таких случаев не было уже давно, — ответил я. Телепатия уже считалась атрофированной и ушедшей в прошлое за ненадобностью.

— Ты меня слышал? Двадцать пять ребят!

— Не кричи. Дочку разбудишь.

Она подскочила ко мне. Замахнулась, чтоб ударить, но я перехватил её руку и прижал к себе. Мила попыталась вырваться, но я не дал.

— Прекрати дурить. Я тебе руки распускать не позволю. Так в ответ дам, что вся дурь сразу уйдёт.

— Ты не можешь…

— Ещё как могу. Твои истерики мне надоели. Я устал. Хочу ужина и компота, а не твои выкрутасы наблюдать. Вспомни о своих обязанностях.

— Ты гуляешь, а я должна…

— Замолчи, — пришлось её встряхнуть за плечи. — Договоришься ещё у меня, что я и правда на развод подам. Цветика с собой оставлю, а ты пойдёшь в шлюхи, потому что никуда больше тебя не возьмут. Этого хочешь? А, ты думала, что я тебе своё имя оставлю? Ты будешь им прикрываться? Нет, милая. Имя я заберу. Будешь без рода и племени. В дорожную пыль превратишься, — пообещал я, заметив страх в её глазах. — Не зли меня. Игры закончились, как и моё терпение. Не хочешь проблем — вспоминай кто ты есть.

Как же часто мы не ценим того, что имеем. Не ценим спокойной жизни, уверенности в завтрашнем дне. Нам обязательно нужны проблемы, тогда и кажется, что мы живём. Я того не понимал. Не понимал стремление к разрушению того, что было построено. Вокруг же стремились разрушить и поменять.

— Мне тут птичка напела, что ты разводиться собрался? — присаживаясь рядом со мной, спросил Валерий.

— Я должен был разрешения у тебя спросить?

— Нет, — рассмеялся Валерий, а сам так на меня посмотрел, что аж не по себе стало. — Может всё ещё вернуть возможно? Сейчас в себя придёте. Ссора закончится, а вы дров наломали.

— Нет. Всему есть предел. Она хочет путешествий и приключений, вот пусть и едет искать эти приключения, — ответил я.

— Это она тебе сказала?

— Сам придумал, — огрызнулся я. Вспомнилась вчерашняя ссора, во время которой мы столько всего наговорили друг другу. Я аж пожелтел, а ей ничего не сделалось. Мила даже не ощущала вины. А то, что я уже неделю жил в лавке, её это не волновало, как и не волновало, что думает обо всём этом дочь.

— Вы с ней считай жизнь прожили, — после небольшого молчания, сказал Валерий.

— Она так не считает, — ответил я, оглядываясь по сторонам. Мне не хотелось с ним разговаривать. Была мысль встать и уйти, но я остался на месте. Куда идти? Куда бежать? К овощам и тишине? Здесь хотя бы чувствовалась жизнь. Споры, смех, звон кружек и стук вилок об тарелку приводил в чувство, отвлекал. А в лавке я вновь останусь наедине со своими мыслями.

— И что же она считает?

— Тебе так принципиально залезть ко мне в душу? — прямо спросил я Валерия.

— Неприятно видеть, когда нормальный мужик начинает сереть на глазах. А я жизнь долгую прожил. Могу и советом помочь.

— Как вернуть здравомыслие в голову вздорной жене? Если бы ты знал такой рецепт, то имел горы из золота.

— А мне гор не надо. Кулечка вполне хватает. Могу позволить себе раздавать советы бесплатно.

— Она считает, что я испортил ей жизнь. Посадил дома с детьми, когда это тихое существо, которое боится своей тени, могло бы сделать карьеру, мир поведать и стать кем-то больше, чем жена и мать. Эти роли её перестали устраивать. На моё предложение помогать мне работать в лавке, меня послали. Видишь ли, она не хочет быть торговкой. Ей хочется быть кем-то неопределенным без определенного места жительства и с кучей проблем. Но я её не понимаю. И ещё изменяю. По вечерам она оставляет дочку одну, а сама меня по трактирам ищет и не находит. Вот и пришла к выводу, что я с кем-то гуляю. Её бросил. Было бы что бросать. Вот как ей вернуть голову на место? Я не узнаю Милу.

— Люди с возрастом меняются. Прожить всю жизнь в одной колее не каждому удаётся. Каждый день одно и тоже надоедает. Вот ей и хочется разнообразия. Перемен в жизни. А каких перемен она и не знает. У вас вырос сын. Уехал из гнезда в самостоятельную жизнь. Понятно, что невольно начинаешь оглядываться назад и думать, как прожил эту жизнь. И что ты там видишь? А ничего интересного. Столько лет прожито и вспомнить-то нечего. Это и угнетает. Смотришь по сторонам, а вокруг все копошатся как муравьи. У них жизнь прям кипит, а ты сидишь на месте. В твоей жизни ничего не происходит. Чтоб сдвинуть её с мертвой точки приходится придумывать проблемы на ровном месте.

— Почему нельзя жить, как раньше? Открыть вторую лавку. Хотя сейчас эту бы удержать на плаву. Цены приходится поднимать. Товара всё меньше поступает в город. Фермеры отказываются продавать овощи в прежнем объеме, предпочитая сделать запас и тем самым делают дефицит на рынке. Каждый день выслушиваю жалобы покупателей, но я тут причём? Хочется прийти домой, хотя бы там отдохнуть, а там Мила начинает свою шарманку. Она даже не понимает, что вот сейчас мы с ней разойдемся и что тогда её ждёт? Без моей поддержки куда она подастся? Вернётся к родителям? Они её не особо ждут. Там семья строгих правил. Они не очень-то одобрили наш с ней брак. Теперь будут только радоваться, что оказались правы, когда она к ним вернется. Травить же будут. А Мила этого не понимает.

— Помыкается по углам, а потом окажется у меня, — спокойно ответил Валерий. — И будет ей разнообразие. Чего так смотришь? Если не нравится расклад, то иди домой и рисуй всю картину будущего пока ещё своей жене.

— Зачем тебе это?

— Мне их жаль. Этих дурех, которые не понимают чего хотят, а в результате оказываются на улице. Времена не спокойные. Дальше будет хуже. Не время жизнь ломать своими руками. Её и без нашего участия сломают. Сегодня домой иди. Мирись с женой. Пусть она и ведёт себя как ребёнок, но ты умнее её, вот и найди способ сохранить семью. А если уж решишься оставить, так сделай, чтоб она не оказалась у меня. Пока у тебя это сделать не получится. Не то время.

— Так и хочется добавить, что не та жизнь.

— Ну, жизнь у нас одна. И другой не будет. В ней есть этапы. Вот сейчас не тот этап, чтоб рубить с плеча. Возможно позже, когда все устаканится. Может к тому времени и ссора на нет сойдёт, — спокойно ответил Валерий.

— Может быть.

— Вот и славно. Ты слышал, что на фронте? — сменил он тему.

— Я стараюсь новости не слушать. Так, отдельные фразы доносятся. А что случилось?

— Да ничего. В том-то и дело. Около мэрии свернули дискуссионный клуб. Теперь там не обсуждают положение дел. Вчера сводку прервали по радио. Сегодня крутят общие слова и запустили старую передачу.

— Так может проблемы с сигналом? Вот и крутят старье. Было же такое уже.

— Может быть. А может и нет. Ладно, если судьба дороги переплетёт, то ещё увидимся.

— Когда дорожная пыль осядет, — ответил я на автомате. И только тогда понял, что он попрощался со мной. Хотел спросить Валерия с чего бы это, но не стал. Вместо этого пошел домой.

Город почти опустел. Теперь вечером редко кто появлялся на улице. Мы прятались по норам, боясь высунуть нос из домов. Смелые военные, которые боялись, что их ударят по носу в ответ на действия. Может где и ударяли, только мы об этом не слышали, а лишь чувствовали. В последнее время стало слишком много неуверенности. Слишком много страха. Это было плохо. Хотя Миле такое положение должно было нравиться.

Когда я вернулся домой, то она сидела на кухне и шила рубаху. Даже не подняла головы, когда я прошёл мимо неё.

— Опять делаешь что-то для армии? — спросил я.

— Двадцать пять ребят погибли. Утонули, — ответила она. — Киберморфы напали ночью на их плот, с которого совершались вылеты. Перед смертью Василий с матерью связался. Попрощался. Она не ожидала этого. Он умер, а она следом ушла за ним. Сердце не выдержало. Ко мне её дочка прибежала. Мы с соседями её собрали. Я сказала, что рубашку сошью. Для похорон. Она мужу про сына рассказала и умерла.

— Таких случаев не было уже давно, — ответил я. Телепатия уже считалась атрофированной и ушедшей в прошлое за ненадобностью.

— Ты меня слышал? Двадцать пять ребят!

— Не кричи. Дочку разбудишь.

Она подскочила ко мне. Замахнулась, чтоб ударить, но я перехватил её руку и прижал к себе. Мила попыталась вырваться, но я не дал.

— Прекрати дурить. Я тебе руки распускать не позволю. Так в ответ дам, что вся дурь сразу уйдёт.

— Ты не можешь…

— Ещё как могу. Твои истерики мне надоели. Я устал. Хочу ужина и компота, а не твои выкрутасы наблюдать. Вспомни о своих обязанностях.

— Ты гуляешь, а я должна…

— Замолчи, — пришлось её встряхнуть за плечи. — Договоришься ещё у меня, что я и правда на развод подам. Цветика с собой оставлю, а ты пойдешь в шлюхи, потому что никуда больше тебя не возьмут. Этого хочешь? А, ты думала, что я тебе своё имя оставлю? Ты будешь им прикрываться? Нет, милая. Имя я заберу. Будешь без рода и племени. В дорожную пыль превратишься, — пообещал я, заметив страх в её глазах. — Не зли меня. Игры закончились, как и моё терпение. Не хочешь проблем — вспоминай кто ты есть.

Она испуганно смотрела на меня. Мила. Дурная Мила, которую я столько лет знал и которая все это время была для меня чужой. Напуганная реальностью и запутавшаяся в жизни. Я мог бы её бросить, оставить одну с её страхом и глупостями, но мы в ответе за тех, кому когда-то предложили разделить судьбу.

— Отпусти меня! — попросила она, отворачиваясь. В глазах слезы. Теперь меня ещё и монстром считает, который ее не понимает. В такие моменты терять нечего. Хуже в чужих глазах не опуститься. Наверное поэтому я не стал останавливаться. Надоело. Я хотел, чтоб она ко мне вернулась.

Короткая борьба закончилась у нас в спальне. Её всхлипы и аромат цветов в волосах. Только её аромат, который дурманом окутывал сознание, заставляя забывать себя и терять контроль. Похоже я отучился думать об удовольствии партнерши. Мне было всё равно, почему она злится или почему хлюпает носом. Я хотел её и я это получал, одновременно показывая, где её место. А место её было рядом со мной.

— Прекрати ныть. Ты так стремилась к войне, а теперь начала сопли на кулак наматывать. Мила, ты получила то, к чему стремилась. Теперь должна радоваться, а ты ноешь, — лаская мягкие цветки в волосах жены, сказал я.

— Ненавижу тебя.

— О, теперь про ненависть песнь пошла, — я только усмехнулся. — Ты не о том думаешь, Мила. Нужно о нас думать, о детях.

— А ты думаешь о нас, когда идешь к другой?

— Да. Я думаю, что там не будет бомб в душе и разговорах о потерях, — ответил я. Она дернулась. Хотела от меня сбежать, но я не дал. — Не глупи, Мила. Никуда ты от меня не денешься, если не хочешь оказаться на улице. Лучше со мной одним, чем с любым у кого есть монеты.

— Прекрати! Я не одна из…

— Так ведь стремишься к этой жизни. А терпение у меня не безгранично.

Я отпустил ее. Она зло посмотрела на меня. Неожиданно я понял, что мне всё равно на её злость и эти вот взгляды. Мне было безразлично как она поступит и что сделает. Все чувства прошли. Остались в прошлом, где была юная девушка, что краснела, когда я брал её за руку и робко отвечала на мои поцелуи. Всё это осталось в прошлом. А сейчас нас держали лишь дети и воспоминания.

— Ты одна не выживешь. Предлагаю жить, как прежде, до окончания войны. Или делать вид, что мы живём, как раньше. Это в целях твоей же безопасности. Потом, когда Цветик подрастёт, то разойдемся. К тому времени найдем тебе работу. Ты встанешь на ноги. Сейчас ты можешь хлопнуть дверью, но тогда останешься на улице. Пусть мы с тобой сейчас как чужие люди, но ради того прошлого, что нас связывало, я не хочу для тебя плохой жизни. Раз такая песня, то я пока в лавке поживу.

— Не надо. В детскую переберусь. А тебе нашу комнату оставлю, — ответила Мила.

— Хорошо. Давай только без сор. Не хочу всех этих упреков и давления на совесть. Вместе живем лишь потому что так лучше будет в первую очередь для тебя. Если уйдешь, то Цветик останется со мной, — я видел, как она хотела возразить, но промолчала. Уже хотел уйти в комнату, когда вспомнил про ужины. — Может закончишь ерундой заниматься и начнешь ужины готовить?

Ответа я так и не дождался. Зайдя в комнату, вытащил коробочку со стрекозой. Купил сегодня для одной подруги, которая нравилась мне больше всех. Но подарить сегодня не получилось. Я открыл окно. Страх. Головная боль. Пришлось помассировать виски, чтоб избавиться от нее.

«Успокойся. Чего ты так кричишь?»— мысленно спросил я в пустоту.

«Нас отправили в плаванье», — услышал я голос сын, который мыслями отдавался в моей голове.

«А до этого вы были на побережье?»

«Учебка. Должны были обучать полгода, а сегодня срочный приказ. Пап, железные птицы пролетели над головами. Говорят, что они вглубь страны направляются».

«Мы уже пережили одно нападение. Переживем и это».

«Хотелось бы в это верить. Можешь смеяться, но мне кажется, что всё будет плохо. Как это море и нетвердая палуба под ногами».

«Плавать страшно. Это нормально. Знаешь, нам бояться свойственно морской воды. Но это не значит, что нужно поддаваться страху».

«А если будет шторм?»

«Корабль строят так, чтоб не один шторм был не страшен».

«Ты в этом уверен?»

«Уверен. Давай спать. Завтра ведь вставать рано. К тому времени и страх воды пройдет. Ты к ней привыкнешь».

«Ты слышал, что случилось?»

«Слышал».

«Это ведь может и с нашим кораблем случится? Они нас в бой отправят?»

«Я тебе не командир, чтоб знать планы по поводу вашей роты. Лешик, даже если это и случится, то иди вперёд и не оглядывайся назад. Есть приказ, его надо выполнять. Это не домашнее задание, которое можно не делать. Здесь все серьезнее. Это взрослая жизнь, которая состоит из обязательств и слов, которым есть цена. Ты свое слово дал. Обещал защищать наши жизни, так держи это слово, пусть тебе и страшно. Но отступить уже не получится».

«Знаю. Только сейчас мне кажется, что я совершил ошибку».

«Это покажет лишь время».

«Ты был прав».

Он отключился. Связь прервалась. Вроде и радоваться должен, что сын понял свои ошибки, только радости не было. Я понимал его. Выдернутый из тепличной жизни, мальчишка оказался в суровой реальности. Тяжелой реальности, наполненной страхами и ответственностью. Ему бы ещё дома посидеть. С девчонками посмеяться да с мальчишками похулиганить. Тут же надо взрослеть. А взрослеть тяжело.

В его возрасте сам дурил. Заявил отцу, что после школы уйду и выполнил своё обещание. Ушел из дома в поисках другой жизни. Первые дни ещё была бравада, а потом пришло понимание, что теперь за все поступки должен отвечать лишь я, а не кто-то другой. Когда Мила забеременела, то ответственности лишь прибавилось. Теперь я отвечал не только за себя, но и за семью. Взрослеть тяжело, но это нужно рано или поздно сделать. И никогда не знаешь, что лучше: продлить период детства или распрощаться с ним как можно раньше. Везде есть свои плюсы и минусы. Только в юности стремишься именно к взрослению, считая, что тогда откроется тот волшебный мир, скрытый взрослыми от детских глаз. Тогда даже мысли не допускается, что взрослые прячут этот мир специально, чтоб дети не знали проблем и наслаждались жизнью, запоминая, что в черед проблем есть место хорошему.

Светлячки запутались в ветвях поветели, что окутывала дом зеленым покрывалом. Начиналась ночь. Теплая ночь в ставшим родным доме. Говорят, что перед страшными событиями, которые переворачивают жизнь, человека мучает предчувствие или страхи. Меня, кроме отголосков страхов сына, ничего такого не беспокоило. Разве лишь сожаление, что так получилось с семьей.

— Папа! Это что? — запрыгивая на меня, спросила Цветик. Её руки так и тянулись к коробочки со стрекозой.

— Тебе подарок, — ответил я, с трудом открывая глаза.

— Правда?! — её глаза расширились от удивления и неподкупной радости. — Почти как у мамы!

— Да, — я открыл коробочку и посыпал пыльцой голову дочери. После этого посадил на нее стрекозу.

— Она теперь не улетит?

— Нет. Будет всегда с тобой, — ответил я. Цветик подскочила, чуть не сломав мне ребра и побежала к матери, на ходу крича про подарок.

Сколько радости может принести простая побрякушка. Ладно, пусть и стоит она прилично, да и готовил я для другой, но для мелкой было не жаль. Солнечное утро ворвалось в комнату. Ветер шелестел листвой. Работать сегодня совсем не хотелось. Поехать бы сейчас за город. Я как раз купил нового таракана. Провести день на реке. А что меня держит этого не делать?

— Мила, пойдем сегодня на реку? — предложил я, заходя на кухню. Жена не посмотрела в мою сторону. На голове платок.

— Я сегодня к соседям должна зайти. Не время для праздников, — ответила она.

— Хочешь сказать, что время для траура? Мы его еще успеем поносить. Пока есть время…

— А нет этого времени, — ответила Мила.

Она посмотрела на меня уставшими глазами, под которыми образовались темные круги. Из-под платка выбилась жухлая прядь волос с увядшим цветком. Довела себя до срыва. Дура. Я не стал ей ничего говорить. Бесполезно.

— Цветик, а ты хочешь пойти на реку? — предложил я дочери. — Возьмем с собой сладких нектарин, пирогов, сока и поедем к реке.

— Это будет здорово! — захлопала в ладоши Цветик.

— Тогда собирайся, — сказал я.

Мила промолчала. Она решила меня игнорировать. А я не хотел мешать ей предаваться убийственной меланхолии. Погода обещала быть хорошей. Теплой. Без дождя. Люди торопились по своим делам. Всю эту мирную картину разбил голос из динамиков, что пронесся по улицамгорода.

«Сегодня ночью киберморфы напали на нашу столицу. На материк были скинуты бомбы, разрушающей силы такого масштаба, что от столицы осталось лишь месиво из жижи, непонятной субстанции. Эта субстанция расширяется, поглощая все вокруг и расщепляя окружающую среду до молекул. Второй удар был нанесен сегодня утром на второй по величине город Великой горы. Горы больше нет, как и города. Две лужи субстанции тянуться друг к другу. Правительством было принято решение эвакуировать население. Пункты эвакуации будут в морских портах и в городах при крупных реках. Убедительная просьба, постарайтесь не паниковать. Берите всё самое необходимое. Запасные смены одежды, пайки на неделю. Оказывайте помощь соседям и незнакомым людям. В это тяжелое время нужно оставаться цивилизованными морфами. Мы вас ждем в пунктах эвакуации…»

Дальше шел список городов, куда нас звали на эвакуацию. Монотонный голос продолжал разноситься по городу из динамиков, включенных на полную мощность. Я прослушал несколько раз это сообщение, прежде чем до меня дошел весь смысл сказанного.

— Что же это значит?

— Собирай вещи. Я в лавку за овощами. Бери самое необходимое. Мы уезжаем через час, — ответил я напуганной жене. На объяснения не было времени.

После этого сообщения у меня все время оставалось ощущение, что я опаздывал. Вроде нигде не задерживался, но время словно утекало сквозь пальцы.

Я забрал два ящика овощей, остальное раздал покупателям, которые закупались продуктами так, словно наступил конец света. По сути он и наступил. Именно от покупателей я и узнал, что родственники, прежде чем погибнуть, передавали информацию о случившемся. Земля разрушалась на глазах. Дома, люди, трава, деревья — все это лопалось, смешивалось в кашу, которая разрасталась. Было сложно поверить в то, что такое возможно. Война — войной, но ведь не до полного уничтожения материка! Зачем так радикально?

Ответ пришел вместе со слухами, что мы разрушили материк врагов. Они решили действовать так же радикально, ответили нашим же методом. Война до конца стала финалом двух цивилизаций.

Вокруг творился хаос. Страх витал в воздухе вместе с непрекращающимися речами динамика, который твердил одну и ту же записанную речь об эвакуации.

Вместо часа, я задержался на два. Когда вернулся домой, то меня встретила пустая квартира. Милы и Цветика не было видно.

«Где ты?»— мысленно спросил я, пытаясь достучаться до жены сквозь поток обрывистых мыслей.

«Мы уехали на государственном транспорте. Не ищи».

«ПОЧЕМУ ТЫ ТАК ПОСТУПАЕШЬ?»

«Спасай свою девицу, а нас забудь. Ты сделал свой выбор».

Вот тут я окончательно завис. Сел на стул. На какое-то время меня выключило из реальности. Она посчитала, что вместо того, чтоб ехать за продуктами, я поехал к любовнице? Я пытался найти объяснение ее логике, но у меня не получалось. Просто не получалось понять, как Мила пришла к такому выводу и почему решила, что лучше выбираться одной, чем со мной. Или это был повод, чтоб уйти? Разорвать наш брак? Она решила, что в этой суматохе ей не нужно будет моё имя и защита?

Сложно принять, что за столько лет она так и осталась для меня темным пятном, которое я не мог понять. Или она стала такой лишь недавно? С возрастом? Так сильно изменилась, что я её перестал понимать? А нужно ли мне её понимать? У меня голова на плечах сохранилась.

Я не стал догонять Милу и Цветика. В таких пробках на дорогах это было сложно сделать. К тому же они ехали на государственном автобусе. Возможно это и к лучшему. Я же поехал к стрекозам, как послушный муж, которого послала жена по известному адресу. Раз она все это придумала, так зачем же мне было её разочаровывать?

В подвале в этот раз не было охранника. Дверь была открыта настежь. Внизу лежали две красотки. Валерий был с ними, попивая вино.

— Кого ждём? — спросил я.

— Нашествие гнили, — ответил Валерий. — Говорят придёт и как упадет на нас и сожрёт!

Он сделал характерный жест руками, показывая, как эта гадость должна была его жрать. Наверное это было нервное, но я рассмеялся.

— Слышал я про эту гниль. Как и слышал, что нас эвакуируют, — сказал я.

— Куда? В море? Ген, разрушены два материка! Два!

— Остался третий, — ответил я. — Может они договорились найти приют у звероморфов.

— В пустыне среди песка. Вот это я понимаю жизнь!

— Не понимаю твоего настроения, — хмыкнул я, подходя к столу и наливая в свободный бокал вина. — Мир рушится на глазах. От меня жена ушла, забрав дочку. Лавки я лишусь. Столько лет прожито зря, а я не отчаиваюсь. Знаешь, это ведь повод начать все сначала.

— Ничего себе! Это тебе такой глобальный повод нужен, для начинания жизни, — рассмеялся Валерий.

— Это лучше, чем ныть по прошлому. Поехали в порт. Авось выживем. А если помрем, то проведем это время весело. С меня телега и еда, с вас компания и вино. Или вы принципиально хотите здесь конец света встретить?

— Лерий, а Гена дело говорит. Поедем, — сказала Тоня, красивая нимфа с вплетенными искусственными цветами в волосах.

— Это шанс, — поддержала её Дина.

— Шанс для вас, но не для меня. Я здесь останусь, — ответил Валерий. — Мне уже слишком много лет, чтоб срываться с места и убегать от опасности. Здесь мой город, вся моя жизнь. Сейчас в порту будет суматоха. Места станут давать молодым и сильным. Кому нужны старики, что помрут со дня на день? — он поднял руку, останавливая мои возражения. — Надо трезво смотреть на такие вещи. Я неплохо пожил. Долго и весело. А вот девчонки еще в цвет не вошли. Забирай их и езжай к берегу. Может вам повезёт спастись.

— Дело твоё, — ответил я. По нему было видно, что он давно всё решил. Да и в его словах доля правды была. Обнадеживать человека я не хотел, потому что сам был не уверен, что попаду на корабль. Их было не так и много. А желающих будет тьма.

— Ящик вам отдам с вином и бочонок пива забирайте, остальное себе осталю. Хочу встретить последние дни весело.

— Договорились. Девчонки, собирайте вещи.

Второй раз уговаривать стрекоз не пришлось. Они побежали внутрь подвала, словно их не покидало такое же ощущение, что время бежит впереди нас, а мы вынуждены будем его догонять.

— Не хватило телеги уехать. Мы уже сегодня соломинки тянули. Я свое место отдал, а все равно не хватило. Я стрекозам и сказал, что ничего, здесь повеселимся, — сказал Валерий, поглядывая на меня поверх бокала. — Помириться с женой не удалось?

— Она совсем ненормальная стала. Но села в государственный автобус. Думаю так даже лучше будет. Место на корабле получит быстрее.

— Не ожидал, что ты сюда приедешь.

— Больше ехать некуда. До родителей? Они поедут к реке. Там порт ближе. Я их не догоню. Мне к морю одна дорога, только ехать одному не охота. Да и девчонок жаль. Вряд ли их кто-то с собой возьмёт.

— Верно. Развлечься любой хочет, а когда помощь нужна, так никто пачкаться не собирается.

— Это жизнь и ничего с этим не поделаешь, — ответил я. — Хотя, может все и обойдется? Не вся земля раствориться в гнили.

— Может и обойдется. Поживем — увидим.

Мы не стали прощаться, хотя и так было ясно, что вряд ли больше увидимся. Тоня и Дина забрались в телегу, после того, как мы погрузили вино и пиво. Я оглянулся. В переулке никого кроме нас не было. Зато даже отсюда было видно, как запружена центральная улица. Телеги и автобусы заполнили её сплошным потоком, как в какой-то праздник.

— Ну чего, девчонки, готовы к последнему путешествию, — поудобнее перехватывая поводья, спросил я.

— Так сказал, словно уже не спастись, — поежилась Тоня.

— Спасемся или нет — итог будет один: назад не вернемся.

— Почему?

— Потому что теперь есть лишь одна дорога вперёд. Вот по ней и поедем. Или хотите назад? — я посмотрел на них. Стрекозы переглянулись.

— Лучше вперёд, — сказала Дана.

— Тогда держитесь. Поехали.

Городовые и военные пытались наладить движение в городе и за его пределами. Кому не хватило места в транспорте, брели по дороге подальше от города, который казался чем-то опасным. Ощущение чего-то плохого за нашей спиной усиливалось с каждым часом. Оно било по нервам криками и стонами погибающих в гнили и неуспевающих спастись.

Еще с древних времен мы были довольно сильно зависимы друг от друга на ментальном уровне. Сохранились данные, что фитоморфы были одним целым организмом, который реагировал на боль друг друга. Со временем это всё немного атрофировалось, перестало выходить на передний план. Даже семейные узы стали слабеть. Сейчас же, в стрессовой ситуации, эта связь начал возрождаться, превращаясь в непрекращающуюся какофонию из стона и страха. Мы не могли помочь тем, кто остался за спиной, но мы переживали с ними их боль. Эмоции были такими сильными, что некоторые фитоморфы бросали поводья и зажимали руками уши. Тараканы и многоножки теряли управление. Так как их больше никто не контролировал, они взбрыкивали, пытались выбраться с дороги. Из-за этого движение вставало. Оно и так было медленным, когда за полдня нам лишь ненадолго удалось отъехать от дороги, а из-за пробок мы теряли ещё больше времени. Некоторые не выдерживали и съезжали с дороги в поля, считая, что доберутся до побережья быстрее окольными путями, чем в общем потоке, но насколько я слышал, на окольных дорогах были такие же пробки, как и на центральной.

Стрекозы нервничали, поэтому говорили без умолку. Обсуждали всё, что только было можно. Сам поддерживал темы про цветы и краску для щёк лишь бы не сидеть в тишине и не оставаться наедине с мыслями.

— Ген, как думаешь, со временем станет легче? — спросила меня Дана, когда даже я вздрогнул от нахлынувшей волны чужого отчаяния.

— Должно, — ответил я. Хотя уверенность начала таять. Казалось, что мы теперь вечно будем чувствовать тоску и боль тех, кого не удалось спасти.

Глава 4. Путь на край света

После заката мы решили остановиться около реки. Напряжённый день давал о себе знать. К тому же нужно было разжечь костёр и запечь овощи. Многие последовали нашему примеру, но нашлись те, кто решил продолжать путь и ночью без отдыха. Не спорю, что это могло бы последовать их примеру, но я не видел в этом смысла. Проведя целый день в потоке телег, я понял о чём говорил Валерий. Нам могло не хватить место на кораблях. Поэтому и загонять себя смысла не было, как и нервничать по пустякам. Я решил этот путь проехать с максимальным комфортом, когда не надо торопиться, а нужно наслаждаться тем временем, которое нам было отпущено.

Я набрал веток, что валялись вдоль берега. Их всегда было много около рек. Реки проходили через леса, а во время зимних бурь ветки падали в воду, чтоб потом оказаться на берегу, где их собирали, чтоб пустить на дрова в тех домах, где не было проведён газ.

Вскоре потянуло дымом, который растянулся белой лентой вдоль остывающего после дневной жары берега. Огоньки костров мелькали по всему берегу и вдоль реки. Путники, особенно кто шёл пешком, готовились к ночлегу.

Тоня и Дана меня удивили, когда выяснилось, что они взяли с собой несколько покрывал. Из них они стали сооружать что-то вроде палатки. Я об этом и не подумал, когда собирался. Тогда было лишь желание сбежать из города. А как ночевать вне его границ, я об этом не подумал. Девчонки же подумали.

— Как бы смешно ни звучало, но я сегодня хотел этот день с семьёй на речке провести. Частично планы сбылись, — запекая овощи в костре, сказал я.

— А я сына сестре отдала, чтоб она его вывезла из города, — сказала Тоня. — То видеть меня не хотела. На порог не пускала. А тут я со смены пришла, няньку отпустила и сестра стучится. Она ещё об этой атаке узнала до официального оповещения. Сказала, что Родьку заберёт с собой.

— Когда беда случается, то понимаешь, что все ссоры — это глупости, — наливая вино в кружку, сказал я. Бокалы здесь были неуместны, а вот деревянные кружки — самое то. Да и вино в них приобретало какой-то другой вкус.

— Твоя жена так не посчитала, — сказала Дана. Ойкнула, словно поняла, что сказала чего-то не то. Покосилась на меня. Возможно, думала, что я разозлюсь, только чего злиться на правду.

— Угу. Не посчитала. Решила, что это повод начать жизнь сначала. Но это её решение. Чего тут говорить? Каждый из нас выбирает свой путь. Валерий решил встретить свой конец в родном городе, а Мила решила попробовать жить так, как мечтала всё это время. Мы с вами решили спасти свои жизни. А кто-то решил вернуться к родным и сейчас идёт по дороге сквозь ночь к близким. У каждого свой путь и своё решение, поэтому не стоит осуждать за решения.

— А я и не осуждаю. Не понимаю, — сказала Дана. — Зачем надо рушить то, что крепко стоит? Я много видела мужчин на своём коротком веку. Ты не самый плохой из всех.

— Спасибо на добром слове, — я не смог удержаться, чтоб не усмехнуться.

— Дана права. Я понимаю, когда дома бьют или есть нечего. Когда относятся как таракану. А если всё хорошо, то зачем делать, чтоб было плохо?

— Такие вопросы задаёте, на которые нет единого ответа.

— Значит ты не знаешь этого ответа? — спросила Дана.

— Не знаю. Могу только предполагать, что нам нужно всё время развиваться и к чему-то стремиться. Тогда жизнь приобретает смысл. Если же мы останавливаемся, то нам становится скучно и хочется создать движение. А как проще его создать? Проще разрушить.

— Возможно, — задумчиво ответила Дана.

— А мне кажется начинаешь ценить спокойствие лишь после того, как хлебнёшь горя. Вот сама за собой замечала. Когда ко мне сватались нормальные мужчины, которые крепко стояли на ногах, то я их считала старыми и скучными. Мне тогда приключений хотелось. Вот и получила я свои приключения, когда юбку перед циркачом подняла. Цирк уехал вместе с гимнастом, а ребёнок остался, — вздохнула Тоня. — Теперь уже я не была против стабильности и скуки, только моё время ушло. Потом общалась уже у Валерия с бывшими женихами, не такие они и скучные были, как мне казалось вначале. Те ещё затейники. Сейчас бы время вернуть…

— И ты поступила бы так же, — ответил я.

— Почему?

— Так время вернётся, а вместе с ним и ветреная голова. Тонь, у тебя ребёнок есть. Не всё так плохо, как кажется. Да и жизнь не закончилась.

— Хотелось бы. Я ещё столько всего не видела, не знала, а тут помирать уже нужно. Вот ты Дана, замужем была. А я ещё ни разу. Представляешь как обидно? — захлюпала носом Тоня.

В чём тут было обидного, я не представлял. Утешать Тоню не было настроения. В этом мне и нравилось общение со стрекозами. Не надо было напяливать маску заинтересованности, какую пришлось бы делать, если бы со мной ехала Мила. Вместо утешений я пошёл к реке, от которой начал подниматься туман. Белесое марево расплылось по траве, напоминая тонкое покрывало, которое скрывало окружающий мир, меняя его очертания до неузнаваемости. На небе начали зажигаться первые звёзды. То и дело пролетали светлячки. Было странно понимать, что всего это может скоро не стать. Материк разрушался. Я чувствовал это и не мог ничего сделать. Беспомощность и неотвратимость неизбежного давили.

«Я слышал, что дома больше нет, но вы ещё живы,» — голос сын проник в сознание. Уже без головной боли и той паники, которую я ощущал от него вчера.

«Дом ещё на месте, но говорят, что это ненадолго».

«Ночью будет шторм. Погода испортилась. Не видно звёзд. Корабль качает, как скорлупу яйца, которую мы пускали по весеннему ручью».

«Корабли строились так, чтоб выдерживать шторма».

«Знаю. Мне стыдно, что я радуюсь, нахождению на корабле, а не на материке. Это плохо?»

Тут уже я вынужден был задуматься. Плохо ли радоваться тому, что уцелел? Знать, что столько морфов не смогли выжить, а ты уцелел? Или стоит всю жизнь нести этот груз ответственности и вины, что ты не погиб в этой гнили?

«Чувство вины никуда не денется. Оно теперь всегда будет преследовать нас, но это не должно нас убивать. Я думаю, что у каждого свой путь. Кто смог спастись, значит ему ещё рано отправляться к богам. Если его забрали, то в этой жизни и этом мире он выполнил свой долг, который был положен на его плечи. Значит дальнейшая жизнь этого морфа больше не представляла ценности для этого мира. Возможно, его ждут другие дела в другой жизни. Нам же остаётся лишь помнить о нём и скорбеть, что мы уничтожили два дома для двух народов».

«Киберморфы это заслужили!» — горячо возразил сын. Я смог почувствовать его ненависть.

«А я так не думаю. Никто не заслужил уничтожения дома. У моего отца была хорошая поговорка: не ты строил, не тебе разрушать. Я с ней согласен. Они нам ничего не сделали.»

«Они нам могли разрушить планету! И ведь разрушили!»

«В ответ на наши действия. Когда животное загоняют в угол, оно начинает защищаться. В этом плане морфы ничем не отличаются от животных».

«Ты не прав».

— Хотелось бы, чтоб я ошибался, тогда все наши действия были бы оправданы. Но пока я оправдания им не вижу, — пробормотал я себе под нос.

Туман скользнул по моим ногам, закрывая мир и создавая ощущение, что вокруг всё перестало существовать. Звуки доносились приглушённые, словно из бочки. Реальность смешалась с чем-то потусторонним, страшным, необъяснимым. Мысли поглощённых гнилью перестали давить на сознание. В этот момент остался лишь я и туман, что окутывал пространство. От реки доносился плеск. Сырость оседала мелкими каплями на теле, покрывая одежду и зелень на коже мелкими росинками, которые поутру будут казаться россыпью бриллиантов. Но до этого надо ещё было дожить. Пережить ночь и встретить рассвет. Выжить. Неожиданно в душе выросла уверенность, что я останусь в живых. Мой путь ещё не был закончен. Почему? Да хотя бы потому, что я не хотел его заканчивать на столь грустной ноте разочарования, когда вся моя жизнь перестала быть чем-то целым и понятным. Нет, я хотел вновь держать жизнь в руках. Хотел, чтоб у меня была работа, которая приносила бы удовлетворение. Хотел, чтоб вновь была семья, жена, которая встречала с тёплым обедом и не выполняла бы долг в кровати, а хотела этого не меньше меня. Я вновь хотел слышать шум от детворы. Хотел, чтоб было понимание, что я живу не зря. Чтоб не было сожаления об упущенных возможностях. Чтоб когда я умер, то не было бы мыслей: годы прожиты зря.

Ветер прошёлся по берегу, разгоняя туман, который пропал, словно его и не было. От реки потянуло вонью. Такой вонью, что захотелось зажать нос. Я подошёл к реке. Взял палку. Повёл ею в воде. Поднял. С палки стала стекать непонятная зловонная жижа, которой нельзя было дать определения. Палка начала растворяться в моих руках. Я поспешил её откинуть и вернуться к телеге.

— Девчонки, сворачиваем лагерь. Здесь оставаться нельзя, — сказал я.

— Ты не можешь управлять тараканом в состоянии алкогольного опьянения, — заметила Дана, которая была навеселе.

— Солнышко, хочешь — оставайся, но я отсюда уезжаю, — ответил я, снимая покрывало, которое служило навесом. И опять появилось ощущение, что я опаздываю. Время утекало сквозь пальцы и вернуть его уже было нельзя. Мы упустили этот шанс. Теперь оставалось только догонять и надеяться, что пока ещё мы что-то можем сделать. Какие бы меня ни одолевали сомнения, но в этот шанс я верил.

Мы ехали до рассвета, пока я не стал выключаться. И то, потом меня сменила Дана. Теперь и они чувствовали эту вонь, которая шла за нами по пятам. От вони кружилась голова. Хотелось зажать нос. Мы стали использовать смоченные тряпки, чтоб хоть как-то перебить запах, но от ощущения грязи и разложения, которое словно липкой пленкой опускалось на тело, от этого избавиться было невозможно. Не знаю с чем это было связано. Возможно, из-за разложения на молекулы материка образовалась пыль, которая дошла до нас. Я не был учёным и никогда не разбирался в био, а уж тем более в кибертехнологиях. Но вот ощущения были вполне реальными и гадкими. Теперь они нас преследовали постоянно.

Мы одни из немногих, кто не страдал от жажды, попивая вино. Пусть в алкогольном опьянении управлять тараканом было сложно, но реально. К тому же подстёгивал страх: чтоб не остаться в памяти предках, приходилось быть в движении.

Дни слились в какое-то серое нечто. Я не запоминал лица, на которых читалось отчаяние. Не вглядывался в лица женщин и детей. Мы проезжали мимо тех, кто шёл пешком, не жалея сил. Я понимал, что не получится всем спастись. И всех спасти. Можно было раздать еду и вино всем нуждающимся, слезть с телеги и отдать её тем, кто шёл вдоль дороге. Но это означало, что тогда не спасусь я. Да, это было эгоистично, но я хотел жить. Сейчас было не то время, когда нужно геройствовать. Героем был Лешик, который отправился воевать за «правое дело». А кем был я? Тем, кто смотрел на всё происходящее равнодушным взглядом, стараясь не забивать себе голову мыслями, что где-то так может идти Мила с Цветиком. Теперь это всё было в прошлом. Я пытался связаться с дочерью и с Милой, но безрезультатно. Их мысли были где-то далеко и явно не обо мне. Так чего мне за них переживать? Вроде ничего, только какая-то неудовлетворённость оттого, что всё так получилось, но закрадывалась в душу. Иначе должно было быть. Всё должно было быть иначе. Мы сейчас должны были ехать вместе с Милой. Успокаивать дочку, радоваться, что сын находится далеко от гнили, вспоминать прошлое и надеяться на будущее. Иначе должна была идти дорога, только кто я такой, чтоб спорить с судьбой и богами? Мне оставалось подчиниться их воле и держать лицо перед трудностями.

Через два дня пути нам впервые попался мёртвый город. До этого в некоторых городах ещё теплилась жизнь. Морфы отказывали уходить, считая, что их гниль может обойти стороной. Там ещё было зелено и дышалось легко. Там казалось, что война — это что-то далёкое. Но вот дорога свернула в сторону и мы увидели мёртвый город. С серыми, выгоревшими деревьями и лианами. Дома словно покрылись порами. Они напоминали сухие водоросли, которые стоило залить водой, как они вновь возвращали былую форму. Половина города напоминала жижу. Грязную лужу, тину, которая затягивала в себя неспешно, но основательно. Из-за миазм было тяжело дышать. Дорога пролегала через город. Объезд занял бы дополнительные сутки. Времени же на него не было.

Мёртвый город врезался в память разлагающимися морфами, что лежали рядом с домами. Они словно пытались выбежать из домов, но не успели. Почерневшие, со стекающей слизью по телу, они были чем-то жутким, гнилым и утратившим жизнь.

Стрекозы не выдержали этого зрелища. Напились. Потом разревелись и уснули. Я и сам бы не прочь был отрубиться и уснуть, но тогда некому было бы управлять телегой. Это меня сдерживало. Да и не было уверенности, что картина разлагающихся тел, которых некому было упокоить, сможет уйти из памяти после бутылки вина.

После мёртвого города мы ехали ещё два дня с минимальными остановками. Чем ближе становилось море, тем больше на дороге и вдоль неё появлялось морфов. Эвакуация. До материка звероморфов нужно было плыть трое суток. Корабли сновали, как челноки, но желающих уехать было намного больше. Как я и предполагал, здесь мы и застряли.

Около моря были расположены лагеря для беженцев. Думать в этом потоке людей найти Милу и Цветика было глупо. Я и не рассчитывал на это. Теперь можно было успокоиться и ждать развития событий или своей миллионной очереди на корабль.

— Мы ведь здесь погибнем, — сказала Дана. Мы жили в лагере уже три дня. Накрыли телегу одеялами и получилась неплохая палатка. Записались в очередь на корабль и ждали.

— Возможно, — ответил я, находясь в полудрёме.

— Тебя это не волнует?

— А я должен переживать?

Как ни странно, но страх смерти прошёл. Мы проиграли. Оставалось лишь принять неизбежное. А оно наступит рано или поздно.

— Ты такой чёрствый? — хмыкнула Тоня.

— А должен быть мягким? Вы мне лучше скажите, сколько у нас припасов, — сказал я. — А то разводить философию хорошо на сытый желудок, а не на голодный.

— Две бутылки вина и пакет овощей, — ответила Тоня, заглядывая в телегу.

— Не густо, — пришлось подниматься. Ещё один день мы продержимся, а потом придётся стоять в общей очереди за кружку воды. Что-то мне такая перспектива не улыбалась.

Вокруг было много напуганных и отчаявшихся лиц. С ними каши не сваришь. Мне нужны были те, кто ещё не опустил руки.

— Девочки, стережём телегу. Я пройдусь.

— Только возвращайся, — сказала Тоня.

— Куда я без вас денусь? — усмехнулся я и пошёл среди хаотично разбросанных покрывал и палаток.

Морфы собирались кучками. Старались занять чем-то детей. Взрослые разговаривали на нейтральные темы, словно ничего ужасного не произошло. Я и сам чувствовал на душе лёгкость. В голове шумело от затяжного запоя. За три дня, что мы здесь болтались, я успел так отдохнуть сколько не отдыхал в жизни. Теперь хотелось деятельности. К тому же пришло понимание, что назад дорога отрезана. Лавки нет, а есть лишь море и корабли, на которые надо пробраться.

Моряки собирались в старом кабаке. Кто-то сидел перед ним на открытой террасе, глуша алкоголь. Работа в море была опасной. Морская вода действовала на наш организм, как кислота, ошпаривая кожу и разрушая ткани. Но всегда находились смельчаки, которые пересекали морскую гладь. С одной стороны, особой опасности корабли не представляли. Закрытые выращенные из биосубстанции шары с тремя-четырьмя палубами, которые тянули на себе гром-рыбы, что достигали длиной метров по десять. Управлялись эти рыбы, как и тараканы с помощью мыслей, хотя для них нужно было больше концентрации. С другой стороны — эта профессия всё равно была сложной. При возникновении течи весь корабль подвергался угрозе.

Я остановился на террасе и стал поглядывать за местным народом. Люди торопились, проходили мимо. Матросы в синей форме пытались склеить девиц, которые проходили мимо, шелестя юбками и делая оскорблённое выражение лица. Даже перед угрозой смерти они не хотели терять честь и достоинство. Моряки цокали им вслед и обращали внимание на других девиц.

С одной стороны я понимал, желание парней провести время. Чаще всего одинокие, не знающие вернуться или нет, к тому же давила окружающая обстановка. Хотелось, чтоб было как в последний раз: пить, есть, любить. С другой стороны, были обычаи, которые вдалбливали нам из поколения в поколение. Верность была одним из столпов ценностей предков, а значит и наших ценностей. Девушки и женщины это помнили. Хотя я не был уверен, что они так уж держались за свою честь и не падали в объятия парней, но где-то ночью, вдали от чужих осуждающих глаз. Днём же продолжали строить недотрог. Но ребята не могли ждать. У них был рейс. Рейс, что мог вести в один конец.

— Не получается рыбалка? — спросил я, подходя к одному столику.

— Сегодня не клюёт. Приехало много правильных из монастырей. Так они воду мутят, — парень сплюнул листья черша, которые часто употребляли, чтоб избавиться от морской болезни и тошноты. Я помнил, как Миле их покупал, когда она была беременна Лешиком. Тогда денег было немного, а листья стоили прилично. Но без них её наизнанку выворачивало. А сейчас, где эта дурёха найдёт листья, если ей посчастливится попасть на корабль? Так, это не мои проблемы. Она теперь сама по себе. Матроса тем временем перебил товарищ постарше.

— В тот раз было проще. Девочки напуганы. Предложишь им местечко на корабле, они ноги и раздвигали.

— Не обманывали? — заинтересовался я.

— Зачем? Всё честно.

— Слушай, а меня на борт возьмёте?

— Мужик, ты не обижайся, но мы по девочкам, — заржали парни.

— У меня есть две девочки, которые готовы за место на корабле провести время с любым желающим.

— Не, я всё слышал, но чтоб родню подкладывать… — матрос постарше неодобрительно на меня посмотрел. Но мне уже было не до его взглядов. Я поймал раж.

— Так я тебе своих и предложу! Не смеши. Девочки профи, а я типа их охранник, чтоб никто лишнего не позволил, — ответил я. — Никаких претензий. Только развлечения. Но без меня стрекозы не пойдут. Привязались ко мне.

На самом деле я не знал, уцепятся ли девчонки за возможность свалить с материка. Даже больше, я был уверен, что им на меня плевать. Но врать, так по полной.

— Слышал о таком, но не видел, — задумчиво сказал старый матрос, который до этого слушал наш разговор молча.

— А тут я уже удивлён. В вашем порту и не было таких развлечений? — недоверчиво хмыкнул я.

— Шлюхи были. Куда без них, но чтоб в промышленном масштабе — такого я не слышал.

— Так попробовать хотите или будем дальше языками трепать? — прямо спросил я. Откуда только наглость взялась.

— Если правда, то веди их сюда. Место обеспечим. Мы вечером отплываем, поэтому не задерживайся, — сказал старик.

Я не поверил своим ушам. Похоже дело было сделано. Главное, чтоб ребята не обманули.

Настроение сразу поднялось. Я пошёл к девчонкам. Была уверенность, что они согласятся. В этот момент меня окликнул девчачий голос.

— Папа! — Я узнал её сразу из гула голосов. Цветик бежала ко мне. Маленькая сумка с вышитыми цветами развевалась позади, словно там ничего не было. Один миг и она повисла у меня на шее. — Как же я по тебе скучала!

— И я по тебе скучал, солнышко! — и ведь правда. Я пытался отогнать от себя эти мысли о несправедливости. Но когда Цветик появилась передо мной, то появилось желание Милу прибить, за её безрассудство. Да пусть она делает что хочет, но зачем было забирать с собой дочь? Это было нечестно.

— Цветик! — Мила её явно потеряла. А я и не думал откликаться. Это было по-детски, но в тот момент мне хотелось, чтоб она испугалась и помучилась, растерялась, как растерялся я, когда увидел на столе записку от Милы.

— А мама говорит, что ты потерялся. Сейчас часто люди теряются.

— И поэтому кто-то убежал от мамы? — усмехнулся я.

— Я не терялась. Тебя увидела и побежала. А где мама? — Цветик оглянулась по сторонам. На её мордашке появилась непонимание, почему мама не побежала следом за ней. — Мы ведь её найдём?

— Найдём, — ответил я, взглядом наблюдая за Милой. Появилась мысль, что можно было бы сейчас забрать дочь с собой. Преподать урок её матери, что та не уследила за дочерью. Сама ведь виновата. Но я не смог. Возможно ещё тогда оставались какие-то чувства к Миле. Или я не хотел делать ей больно. Как бы ни была сильна обида, но мстить за дурость — это становится самому дураком.

— Тогда пойдём её искать, — уверенно сказала Цветик.

Что ещё оставалось? Я взял за руку дочь и пошёл в сторону Милы. Как будто мы пошли на праздничную ярмарку. В суматохе Цветик убежала, а Мила этого не заметила. Будь это праздник, то Мила выдохнула бы и улыбнулась. Потом вечером рассказала бы, что чуть с ума не сошла от страха за дочь. А я бы ей ответил, что ведь всё обошлось. А это было главное.

Стоило Миле увидеть Цветика, как она сразу кинулась к ней. Даже не посмотрела в мою сторону. Я же смотрел на жену и не узнавал. Из цветущей женщины она превратилась в блёклую тень с почерневшими цветами, разбитой губой и следами синяков на шее. Мила. И зачем было уходить? На дорогах сейчас же не пойми что творится. Мужчины и раньше к одиноким женщинам относились не очень, а тут, когда закона нет, а смерть дышит в затылок, тут же тормозов нет. Как-то не вовремя она захотела свободы. Очень не вовремя. Усталые глаза, наконец, посмотрели на меня. Упрямство. Она всё знала, понимала, но решила не сдаваться до конца.

— А я папу нашла! — сказала гордо Цветик.

— Не знала, что ты тут, — сказала Мила.

— Как видишь. Вам удалось получить место на корабле?

— Да, — пряча глаза, ответила Мила. — Мы сегодня уплываем. Вон на том.

Я проследил за её рукой. На большой корабль уже шла посадка. Это был не тот корабль, на который метил я.

— Это хорошо. Отсюда надо убираться.

— Надо.

— Мил, может есть ещё выход? — спросил я, хотя знал, что этого выхода нет. Видел по её взгляду. Она всё решила и это решение мне было не понять. Но должен был спросить, чтоб знать точно.

— Нам надо ехать, — ответила она. Встряхнула головой. Бабочка скользнула по её волосам. А ведь ещё недавно всё было иначе.

— Да.

— А как же пап? — спросила Цветик.

— А папа нас на другом корабле догонит, — ответила Мила. Слишком поспешно, нервно. Дети хорошо чувствуют, когда им лгут. Цветик это поняла.

— Не верю. Ты же не спросила, когда он отплывает!

— Так, истерику прекрати, — я присел, чтоб оказаться напротив лица дочери. — Я отплываю сегодня вечером. Следом за вами. Когда прибудем на большую землю, то обязательно встретимся. Слышишь меня?

— Слышу. Или я тебя найду, — Цветик обняла меня. — Как сегодня.

— Договорились.

— Вот, возьми. Чтоб закрепить нашу договорённость.

На её ладошке оказалась заколка в виде стрекозы, которую она у меня выпросила недавно. Стрекоза перебирала крылышками и лапками, словно пыталась слететь с руки дочери, но у неё никогда этого не получилось бы сделать.

— У меня нет таких чудесных волос, чтоб держать в них стрекоз, — отшутился я.

— Ты мне её вернёшь, когда мы с тобой снова встретимся. Иначе ты меня забудешь, а стрекоза будет всё время напоминать.

— Вот ещё. Как я тебя могу забыть?

— Запросто. Будет у тебя другая семья. Другая дочь. Про меня и забудешь, — серьёзно ответила Цветик. — Поэтому возьми на память.

— Если так тебе будет спокойнее, то я возьму стрекозу. Но помни одно, Цветик, даже если у меня будет шесть дочерей, то я тебя не забуду, — пообещал я. Она рассмеялась. Я же убрал стрекозу в карман рубашки. — На большой земле я тебя найду.

Обещание осело на языке, как клятва. Мила отвернулась. Я видел, что она пытается скрыть слёзы. Жалости к ней не было. Сама хотела, сама получила. В голове сразу сформировался план: найти их, поселиться неподалёку и участвовать в воспитании Цветика. Лишать дочь матери я не хотел. Это было бы ошибкой, но и вычёркивать её из жизни, я не собирался.

Вместо того чтоб нестись к девчонкам, я проводил Милу и Цветика на корабль. Дождался, когда они поднимались по трапу на большого плавучего монстра, которого из бухты должны были вывести связка управляемых дельфинов. Потом в открытом море дельфины менялись на управляемого кита, который и вёз к цели. Только дождавшись, когда Цветик последний раз мне помашет, прежде чем скрыться в недрах корабля, я пошёл к телеге и стрекозам, которые уже явно заждались.

— А мы думали, что ты нас бросил, — сказала Тоня, выглядывая из палатки. Её подруга расположилась около телеги и пыталась разжечь прогоревший костёр. Видимо, пока я ходил, они тут дрыхли, лентяйки. Вот костёр и прогорел.

— Я нашёл место на корабле.

— Одно? — спросила Дана.

— Три. Но вам нужно поработать. Вспомнить то, чем вы недавно занимались, — снимая покрывала, что накрывали телегу, сказал я.

— А мы и не забывали, — переглянувшись с Даной, ответила Тоня.

— Приводите себя в порядок. А я соберу вещи.

Стрекозы даже не стали возражать. Я думал их придётся уговаривать, но нет. Они явно давно смирились со своей ролью и своим положением. Меня тогда удивило другое, почему они не стали оспаривать моё положение. Я же взял на себя роль сводника. А ведь они могли легко обойтись без меня. Подошли бы так же к матросам. Договорились о местах, а меня пустили бы по боку. Но нет. Они держались меня, словно я пропаду, то пропадут и они.

Пока мы пробирались сквозь лагерь к кабаку, стрекозы держали меня под руки и с опаской оглядывались по сторонам. Я их страха не понимал.

Когда мы подошли к кабаку, то матросов я уже не нашёл. Они грузили на корабль воду. В наглую пошёл туда. Ребята заценили стрекоз. Даже не поверили, что им такое счастье выпало. Девчонки сразу вступили в игру. Вспомнились уже профессиональные навыки. Им сразу выделили две комнатушки, а мне пришлось довольствоваться палубой, которую покрывал прозрачный пузырь, который не позволял проникать воде. Хотя и конструкция была плотной, она доверия не вызывала. Но это было лучше, чем ничего. Я разместился около бочек и стал ждать отплытия.

Глава 5. Для чего жить?

Корабль отплыл вечером. Девчонки в это время уже успели отработать часть проезда и поднялись на палубу, чтоб в последний раз взглянуть на материк. Наш дом отдалялся. На берегу кучками толпились морфы, с завистью наблюдая за нами. Я же только сейчас понял, что не знаю, куда плыву. Нам обещали новый дом, но подробностей, где этот дом, никто не говорил. Два материка почти разрушены. К звероморфам? Но там большую часть занимает пустыня. У них для себя земли почти не было.

—Мы больше сюда не вернёмся. Смотрите и запоминайте! Это то, что вы сможете рассказать вашим внукам, если они у вас будут. Смерть повсюду. И её одновременно нет! — безумный крик женщины неопределённого возраста разнёсся по палубе, вызывая дрожь. Её хриплый голос переходил то в вой, то в хрип, сменяясь скрежетом. Не знаю, кто её взял на корабль. Похоже не только меня посетила эта мысль, потому что донеслись возмущённые голоса, что здоровые люди вынуждены погибать, когда их место занимают сумасшедшие. Женщина это услышала. Закружилась по палубе. Рванная серая одежда то и дела открывала тонкое тело, которое казалось, состояло из костей, обтянутых кожей. Похоже она была не только сумасшедшая, но ещё и болела. Она подвывала и хрипела, пока не упала на палубу без сил. Голова начала подрагивать, пока не поднялась. Безумные глаза светились огнями на впалом лице. — Настанет время, когда мы позавидуем тем, кого сегодня потеряем. Плачьте! Лейте слезы по их судьбе! А нам надо радоваться! Радоваться, что они обрели покой! Но вы плачьте. Дураки!

Она поднялась и, шатаясь, поплелась к бочкам. Морфы расступились. Никто не хотел даже дотрагиваться до сумасшедшей. Но разговоры поутихли.

—Что-то расхотелось на берег смотреть, — сказала Тоня.

—Ты не обижайся, но мы к себе пойдём, — похлопав меня по плечу, сказала Дана. — Заглядывай.

—И вы обращайтесь, если проблемы будут, — ответил я.

Они ушли, а я подошёл к противоположному борту. Вдали виднелся корабль, на котором плыли Мила и Цветик. Мелкая точка на горизонте. Главное, что они успели уплыть, пока гниль не сожрала их. А цена за билет на корабль — об этом лучше не думать. Каждый, кто находился на борту корабля заплатил свою цену. Я переступил через себя. По сути, начал торговать девчонкам, подкладывая их под мужчин. Пользовался тем, что они оказались в тяжёлом положение. Хорошо это? Нет. Но другого пути, чтоб нам попасть на корабль, я не видел. А жить хотелось. Хотя бы ради Цветика. Лешик-то уже взрослый парень…

Резкий звук заложил уши. Яркая вспышка. Я упал на палубу, прикрывая голову руками. Грохот. Ещё один свист. Корабль подкинуло в воздух. Я полетел вверх, почти ударяясь об пузырь, что накрывал палубу. Когда падал вниз, то схватился за перила палубы. Ударился. Дышать стало тяжело. Перед глазами плыли мушки. Нос не дышал. Похоже я его сломал обо что-то приложившись. Кровь на губах. Еле сообразил, что надо дышать ртом. Как раз к этому времени лёгкие уже разрывало. Корабль качало на волнах, подкидывая к небу и роняя вниз. Страх. Боль. Мне казалось, что кожу шпарит кипятком. Страх. Он накрывал меня с двух сторон. Крик о помощи. А я не мог помочь. Хоть прыгай за борт. Абстрагироваться от боли, страха. Это все чувства были не мои. Чужие. Заставить себя дышать. Уже хорошо.

Я посмотрел на морскую гладь. Там, впереди, где виднелся корабль, сейчас виднелся столб дыма. Волны кидали наш корабль из стороны в сторону, как скорлупу. Сразу стало казаться, что судёнышко слишком хлипкое и оно не выдержит волн.

Мила. Цветик. Они звали на помощь. Оказались в воде. Их корабль подбили. Я слышал их. Чуть не находился с ними рядом, когда они схватились за обломок корабля. Это спасло их на какое-то время. Они не утонули сразу, а вынуждены были умирать медленно от ожогов и отравления морской водой. Что было лучше, я не знал. Они продолжали держаться на воде и молить о спасении, которое им не полагалось. Все корабли переполнены. Потерпевших кораблекрушение не было возможности взять на борт. Я это понимал, но я им врал. Давал надежду, что скоро их спасут.

Когда есть возможность общаться мысленно — это одновременно хорошо, и одновременно пытка. Та пытка, которую нельзя пожелать врагу. Врать дорогим людям, что всё хорошо. Что на воду спущены лодки, которые сейчас их поднимут на борт. Нужно только не сдаваться.

Зачем я это говорил? А как сказать дорогим людям, что впереди лишь смерть? Как сказать ребёнку, что ты не всемогущий герой, который придёт на помощь? Что вместо их спасения, ты лежишь между бочек и не можешь пошевелиться от фантомной боли, которую чувствуешь всем телом. Слишком тесная связь. Слишком много времени мы прожили вместе, чтоб можно было всё так легко перечеркнуть и не чувствовать. Наша слабая пята. То, что может свести с ума любого.

Я утешал. Прощал. Именно это хотела услышать Мила, и это она услышала. Ошибка. Возможно это и была ошибка с её стороны. Сбежать отменя. Бросить. Но она попыталась спастись. Попыталась исполнить мечту о независимости. Возможно так она хотя бы умирала с чувством, что прожила жизнь не зря. А Цветик… С ней было сложнее. Она верила в меня слишком сильно. Мы разговаривали с ней до темноты. Когда почти подплыли к тому месту. Только тогда её не стало. Как и не стало части меня.

Это был налёт киберморфов, которые хотели уменьшить количество беженцев, которые прибывали на материк звероморфов. Всё логично. Всё правильно. Они боролись за свой народ, за своих женщин и детей, уничтожая наших. Места под солнцем было мало. На всех его не хватало. Поэтому и совершались такие налёты. Ещё были налёты на лагеря беженцев около портов. Но об этом я уже узнал позже.

После боли пришла пустота. Эмоциональное выгорание. Меня словно выключило из жизни. Я лежал на палубе и смотрел в пустоту ночи, понимая, что у меня ничего не осталось в этой жизни. Раньше смыслом была семья и работа. Семьи больше нет. Вся моя работа полетела в пропасть. Может её уже сожрала гниль. Какое-то время я держался на злости к Миле. На невольном желание её найти. Хотя и не признавался в этом. Потом хотел… Какая разница что я хотел, если этого больше не было? Не было смысла, чтоб двигаться дальше. Никаких эмоций. Только пустота. Такая пустота, что замораживала все чувства.

Ещё недавно я так радовался, что мне удалось выжить, подняться на корабль. Сейчас же моя жизнь казалась такой пустой и глупой, а та радость — кощунством.

—Плачьте и скорбите! Пока не начали завидовать, — рассмеялась сумасшедшая. Она разгуливала по раскачивающейся палубе, как по нормальной дороге, словно не чувствовала качки. Что-то бормотала.

Может эта дура и права. Сейчас я готов был с ней согласиться. Мы так стремимся к чему-то. Бежим. Радуемся, когда достигаем и вновь ставим очередную цель, не понимая, что всё это такая ерунда, которая порой не стоит усилий. Мы хотели выжить. Пробирались по умирающей земле среди таких же напуганных и ничего не понимающих беженцев, которым больше не было места в этом мире. Мы оказались на побережье в бесконечной очереди. И получили заветное место. Сколько было лишений и страха — тут же не посчитать. Я примерно представлял, что перетерпела Мила, чтоб получить это заветное место на корабле. И всё это ради чего? Ради того, чтоб найти смерть? Глупо. Нелогично. Любое усилие должно вознаграждаться, а не быть путём к финалу жизни. Я этого не понимал. Как и не понимал, зачем теперь шевелиться. Почему просто не лечь и не умереть прямо здесь, на этой палубе. Зачем стараться, когда всё это пустое? Ради чего? Ответов нет. А если нет ответов, то остаётся только закрыть глаза…

—Они умирают, а мы продолжаем жить. Хорошо это или плохо? Ответил бы кто, ла ответа нет. Ешь. — Сумасшедшая вложила мне в руку кусок сухаря.

—Не хочу.

—Надо. Мы умираем, мы живём. Когда живём, то едим. Когда умираем, то кормим червей и растений. Так?

—Не знаю.

—Не хочу! Не знаю! А что ты знаешь? Что ты хочешь? Для чего ты здесь?

—Меня здесь не должно было быть. Чужое место только занимаю, — пробормотал я.

—А это не тебе решать, чьё место ты занял! Если ты здесь, то это для чего-то нужно. Мы сами порой не знаем для чего живём и почему смотрим, как уходят близкие. Думаешь ты один потерял родных? Здесь у всех своё горе.

—Вот и не мешай мне жить в своём горе, — пробормотал я, закрывая глаза, чтоб провалиться в слабость и забыться в своем горе. Сильные руки схватили меня за волосы. — Ты…

—Посмотри от чего ты отказываешься? Посмотри от чего прячешься! — крикнула она почти в ухо.

Солнце слепило глаза. Я всё это время лежал в тени среди бочек, почти спрятавшись под тюками. Я прятался от мира, прятался, изображая из себя крысу. Теперь же солнце обжигало лицо, которое забыло что такое солнечный свет. Кожа натянулась. Я чувствовал, как начала циркулировать кровь. Тело наполнялось энергией. Яркое небо, облака, морской воздух и жара, которая разрывала лёгкие, что уже забыли как дышать. Похоже я и не заметил как впал с горя в анабиоз. От горя остановил все функции организма, потому что потерял смысл существование. Иссушенное тело с радостью начало впитывать солнечные лучи, заставляя вновь почувствовать как это жить. Даже если и не было желания, но гормоны уже разносили весть о пробуждении тела.

Сумасшедшая отпустила меня. Зажала сухарь в моей ладони.

—Дыши, ешь, пей и живи, — прошептала она, оставляя меня одного. Я же глупо сидел и смотрел на солнце и небо, не обращая внимание на слезящиеся глаза.

Корабль несло по волнам. Я чувствовал качку палубы. Мирное покачивание напомнило бессонную ночь около кроватки Цветика, когда она никак не могла уснуть. Это воспоминание резануло по душе, как нож. Боль. Она никогда не уйдёт. Никуда и никогда. Вечно останется со мной. Что бы я не делал и чего бы ни думал. Их больше нет. Дочь и жена остались лишь в воспоминаниях. Они были поглощены морем. Холодным, тяжёлым и обжигающим морем. Я ничего не смог сделать, чтоб их спасти. Но я жил. Пусть и противно было от этой мысли. Я остался в живых. А сейчас смотрел на улыбающееся солнце, чувствовал, как кровь разгоняется по телу и чувствовал вину, за то что рядом со мной нет Цветика. Она же ещё толком не жила! А может всё и к лучшему? Она не узнаёт всех мучений и горя этого мира? Кто я, чтоб судить кому жить, а кому умереть? Может сейчас ушли те, кто не смог бы противостоять тому, что ждёт нас за горизонтом? А что нас там? Одна неизвестность.

Возвращаться к жизни было сложно. Я был беспомощным. Тело не слушалось. С трудом удалось отползти от своей ниши, в которой я прятался от мира всё это время, чтоб уйти из тени, под лучи солнца. Морфы сидели на палубе вдоль бортов. Моряки лазили по мачтам, не боясь при этом свалиться в воду. Отчаянные. Смелые. И только благодаря им мы все ещё живы. В середине палубы играли дети, которые словно не чувствовали горечи. Они продолжали оставаться детьми, у которых были свои проблемы и переживания. Только присмотревшись, я заметил, что ошибся. Они переживали. Лианы волос были поникшие, но дети упрямо подставляли лицо солнцу и продолжали жить. Пытались вспомнить позабытые игры, чтоб в них спрятаться от действительности. По сути, они создали в голове другой мир, где не было всего этого зла или отгородились от него, не подпуская негативные эмоции. Сработал защитный механизм? Или дети всё воспринимают иначе и легче? В глазах боль. Значит они чувствуют похожее, что и мы, но отказываются пускать горечь в жизнь.

Горечь потери. Она оседала на языке. Нёбе. От неё хотелось плеваться. Вместо этого я стал жевать сухарь. Еда была без вкуса, но это была еда. Через какое-то время стали раздавать воду. Я взял кружку. Тёплая. Горьковатая, с привкусом железа и зелёного цвета от водорослей, которые не давали ей затухнуть. Говорят полезная. Только от неё тошнило, но я заставил выпить себя всю кружку воды. Это было нужно. Еда, вода, дыхание — жизнь. Для чего? Не понятно. Но это жизнь.

—Горе делает нас слабее. Заставляет нас вспоминать, что мы беззащитны. Каким бы ты сильным ни был, но всегда найдётся что-то сильнее тебя, с чем не получится справиться. Остаётся лишь принять.

—Принять несправедливость и посчитать, что всё нормально? — Я посмотрел на сумасшедшую, которая села рядом со мной. Даже не заметил, как она подошла.

—Боль — это две стороны монеты. Она как делает нас как слабее, так и закаляет. Но какой стороной упадёт монета — решаем только мы, — ответила сумасшедшая.

—Почему ты здесь?

—Не знаю. Я всегда жила на корабле. Или не всегда. Корабли уносят жизни. Уносят моих дорогих мужчин. Отец, брат, муж, сын, второй сын — всех забрали корабли и поглотило море. Я всё жду, когда оно поглотит меня, но море отказывается. Стоит войти на корабль, как шторма его обходить стороной начинают. Боги отказываются меня принимать к себе. Моряки зовут Хранительницей. А я считаю себя проклятой. Я всё знаю о смерти и всё знаю о жизни. Смерть не самое страшное, что есть в нашей жизни. Страшнее всего жизнь. Смерть — это покой. А жизнь — это движение.

—Которое не нужно, когда мы хотим другого. Но кто мы, чтоб понимать, чего мы хотим на самом деле? Никто.

—Всё верно. Мы никто. Пыль. Вдох того, кто всё это придумал.

—Но для чего он это придумал?

—Чтоб переплести как можно больше судеб на одной дороге. Когда всё хорошо, то мы сидим на месте. Но вот случается беда, и мы начинаем движение. Без пинков мы будем считать, что жизнь — это покой. И тогда равновесие ломается. Разве может быть жизнь и смерть покоем одновременно? Нет. Жизнь — движение, а смерть — покой. Пинки нам это напоминают. Заставляют идти. И тогда мы идём. Встречаем на своём пути других морфов. Переплетаем с ними свои судьбы. Толкаем их или останавливаем, чтоб не было совершено рокового шага. Для чего я живу? Может для того, чтоб сейчас сидеть с тобой? А для чего живёшь ты? Может твой разговор ещё не наступил? Может ты ещё не понял, что важно, а что пустое? Может ты ещё и не жил? Думай и дыши.

Она прислонилась спиной к борту корабля и закрыла глаза. Худые руки лежали на острых коленях. Она походила на дохлую птицу, которую давно не кормили. Серая кожа уже не принимала ультрафиолет. Сумасшедшая, вынужденная жить и возвращать к жизни других. Несправедливо. Но когда жизнь была справедливой?

Я заставил себя встать. Прошёлся по палубе. Качка. Море волновалось. Кит тянул корабль на скорости. Об купол ударялись брызги и рассыпались на мелкие осколки. Они напоминали капли дождя, что садились на траву и паутину, делая всё похожим на бархатное покрывало. Солнце превращало капли в искры. Жизнь для одних организмов и смерть для других. Как же всё было сложно…

«Ты жив?»

«Если я отвечаю тебе, то значит живой».

«Пять дней ты молчал».

«Знаешь, что произошло? — вместо ответа, спросил я».

«Знаю. Мне жаль».

«Смешно. Я боялся, что нам придётся оплакивать тебя, а в итоге траур несём мы».

«Так не должно было быть. Но случилось, — ответил Лешик».

Он молчал, но я чувствовал его присутствие. Смотрел как восходит солнце, чувствовал, как его лучи ласкают мир и понимал, что ночь закончилась. Страшная ночь дум и тяжёлых мыслей. Она закончилась. А впереди был новый день, который нёс что-то большее, чем свет. Наполнить этот день предстояло нам. Раскрасить его в цвета, заполнить поступками и свершениями, озвучить разговорами и песнями. Новый день. Новая жизнь, в которой прошлое теперь отражается лишь отголоском воспоминаний.

«Пап, только между нами. Сейчас обстреливают материк звероморфов».

«Кто?»

«Наши и киборги. Они не могут поделить чужую землю. Киберы запустили к зверям гниль. Наши — траву. Теперь ждём, какая ерунда победит. Мне кажется, что мир сошёл с ума. Уничтожить последний оплот мира…»

«Война никогда не была умным занятием. Уничтожение себе разумных — это глупость. Но мало кто понимает, что за подвигом скрывается чьё-то горе».

«Наши хотят попробовать освоить землю киберов. Нам же не привыкать к траве. А киберы вряд ли будут уничтожать гнилью свою землю. Они всё ещё надеются вернуться домой».

«Посмотрим. Один человек мне сказал, что живые скоро будут завидовать мёртвым. Как бы эти слова не стали пророчеством».

«Я надеюсь, что мы ещё найдём дом. Правда он уже будет не тем».

«Конечно, — я покачал головой. Лешик всё-таки был ещё очень наивен. — Как может быть дом прежним, когда из него уже ушёл ты? Я это давно понял, что жизнь поменяется. Теперь у тебя должны быть мысли о своей семье. Прошлое — это лишь воспоминание».

—И с этим пора смирится.

—Разговариваешь сам с собой? — ко мне подошла Дана.

—С сыном.

—Ясно. Меня замуж зовут. Как думаешь, это серьёзно или слова на ветер? Я бы Тоню спросила, но ей не до меня. Она как сына потеряла, так не разговаривает ни с кем, кроме Степана. И то, через слово выдавливает.

—Главное разговаривает. Значит ещё не всё потеряно.

—Да. Есть надежда, что оправится. Так как думаешь? Мне опять на уши лапшу вешают?

—А смысл? — я посмотрел на стрекозу. Она старалась делать вид, что ей всё равно, но по лицу было видно, что она сильных раздумьях. — Когда ты молодая была, то смысл к тебе под юбку залезть ещё был. А сейчас? Ты её и так задираешь, когда просят.

—Но кто в здравом уме предложит семью стрекозе создать? Я его не понимаю. Говорю, что сейчас девчонок одиноких — выбирай любую.

—И чего он отвечает?

—Что я ему нужна. Только говорит, что работать я стрекозой больше не буду. И он с корабля уйдёт. Предлагает на берегу обосноваться. Сейчас, говорит, можно заново жизнь создать. С нуля. А я и рад поверить, да только страшно. Вдруг обманет?

—Хорошо, он тебя обманет. Ты чего-то потеряешь? Кроме того, что он тебе даст своё имя. Я так понимаю, что речь идёт об браке?

—Да. Но разве такое возможно?

—Всё возможно. Ладно, хочешь я поговорю с ним? Узнаю чего он там задумал?

—Хочу. Так и скажу, что без твоего разрешения замуж не пойду. Правильно?

—Дана, вот скажи, вы ведь с Тоней можете сами решать свою судьбу. Я зачем вам нужен? Да, сказал, что вы на меня работаете, но ведь это не правда.

—Почему? Ты взял нас с собой. Думаешь мы не понимаем какая плата этого пути? Твоя защита, наша работа. Тут всё правильно.

—Вы и в стрекозы пошли за защитой?

—Да. Понимаешь, когда оказываешься без семьи, то каждый видеть в тебе грязь, с которой можно сделать все что угодно. А когда появляется защита, то мужчина прежде чем сделать гадость подумает вначале, потому что за эту гадость можно и ответ получить. Сила за силу. Вот и ты сейчас защищаешь. Может так и не считаешь, но заменяешь наличие имени.

—Я поговорю с твоим женихом.

—Спасибо. Ты лучший, — она поцеловала меня в щеку и убежала вниз.

Семья. А ведь она и правда была одна. Без имени. Стрекоза, которая совершила ошибку, стоявшую для неё потерей уважения. Разве за одну ошибку, за миг глупости и страсти, можно так жестоко наказывать? Это нечестно. Неправильно. Но мир жёсток. Он диктует свои условия. А нам остаётся лишь подстраиваться.

К вечеру меня попросили спуститься в каюту к капитану. Тут я удивился. Для меня было странным, что он вообще знал о моём существовании. Внизу я был лишь однажды, когда девчонок устраивал. А так, больше и не спускался. Внутри корабль был наполнен морфами, которые разместились в каютах и трюме. Дети, женщины, мужчины — всё сновали по коридору. Как я понял, подниматься наверх они боялись, так как опасались, что купол на палубе может лопнуть и тогда они получат ожоги от воды. Такое могло случиться. Этого никто не отрицал. Жить на палубе было опасно. Но когда нет другого выхода, то эта опасность оправдана. К тому же я понимал, что если бы не солнце и сумасшедшая, то я бы не вернулся в этот мир.

Капитан поднялся из-за массивного стола, окружённого лианами по ножкам и краям столешницы. Его каюта представляла собой зелёный уголок, как подвал Валерия. Явно капитан хорошо получал, раз мог такое себе позволить. Хотя моряки всегда неплохо зарабатывали. А если учесть, что они большую часть времени проводили в море, то было понятно желание захватить с собой часть родного края. Сам капитан был старше меня. Где-то лет на десять. Лицо всё в мелких шрамах от ожогов, что явно были получены от морской воды. Какое-то время он молчал, наблюдая за мной. Я же ждал, когда мне объяснять за какие такие заслуги была оказана такая честь.

—Слышал, что ты семью потерял. Сейчас как? В уме или горе?

—Соображаю. К чему это?

—Ты же девочек на корабль провёл?

—Допустим.

—Боцман к Тоне посвататься хочет. Любовь там у них. Она сына потеряла. Он уже два года, как своей семьи лишился. Дом сгорел. Горе людей порой сводит вместе.

—Если она не против, то я-то чего должен против быть? — тут уже я удивился.

—Так она же на тебя работает. Явно какие-то откупные хочешь. Только сейчас время такое, что сложно с этим делом. Скинутся то можно, но без зверств.

Хотел сказать, что я девчонками не торгую. Да только обман бы вышел. Я же им нашёл «работу» на корабле.

—Не нужно ничего. Если ей нормально, а этому боцману её прошлое не коробит, то пусть женятся. Только, чтоб официально было. Без обмана. Стрекоза и так натерпелась за свою короткую жизнь. Не хочу, чтоб ей дали надежду на лучшее, а потом отобрали, — ответил я.

—Намерения у него серьёзные. А что стрекоза была… так ведь не от хорошей жизни? Да и кто сейчас об этом узнаёт, когда такая ерунда вокруг твориться?

—Начать всё с нуля самое дело, — согласился я.

—Да и шанс нужно давать. Я не думаю, что они стрекозами становятся от сильной тяги?

—Чаще всего это обман. Когда узнают об этом обмане, то родня отрекается. За каждой мордашкой своя история. Чем-то похожая, чем-то отличающаяся, судьба. Раньше их судил, а когда поближе познакомился, то перестал. Хотя сейчас судить кого-то сложно. Они выживали как умели. Так и мы сейчас выживаем. Так чего их осуждать? Заложницы обычаев. Сколько таких, которые выбирают отказ от жизни с жестоким супругом, чтоб обрести свободу, которая оказывается ещё хуже, чем жестокость?

—Обычаи говорят, что они как проклятые.

—Чем? Какое несчастье может принести женщина? Мозг вынести непониманием? Так на это любая способна. Я не буду говорить в их защиту, но и отговаривать никого не буду. Мы все взрослые люди. Что нас ждёт дальше — это никому неизвестно. Будет ли стрекоза хранить верность и чтить традиции — это никто не скажет. Зависит от характера и личных трагедий. Захочет ли она стать частью того общества, которое её когда-то обидело и отвернулось? Вот сейчас она вернёт свои права, но будет ли она играть роль примерной жены? Тут же может появиться желание как доказать, что она может быть как все, а может быть протест. Каждая стрекоза — это единственная и неповторимая. С теми чертами характера, которые и отличают их друг от друга. Общего поведения не будет. Но и прежнего общества уже не будет. Нам придётся строить новую жизнь среди других морфов. Учиться уживаться вместе с киберами и звероморфами. Не думаю, что прошлое стрекозы будет большой и насущной проблемой, когда всё успокоится.

—Я думаю примерно в том же направлении. Ребята не верят, что из девчонок получатся хорошие жёны. Но когда и ищешь, чтоб было не так предсказуемо, то должен быть хороший выход.

—Тут точно. Непредсказуемости там много. Особенно с Даной. У неё характер довольно независимый. Ведь о ней разговор? — дошло до меня.

—Частично и о ней. Говорит, что без твоего слова не согласна.

— Боится. Сейчас не время для сказок. А для неё это и самая настоящая сказка.

—Может как раз самое время написать новую байку? — Сколько же неуверенности в глазах. И зачем ему моё благословение и пожелания крепкого брака? Может потому, что так же не понимает, что происходит вокруг? Так же чувствует, что мир меняется и нас теперь надо учится в нём по новым правилам?

—Семьи нет на берегу, чтоб новую байку сочинять? — уточнил я. На самом деле мне было плевать на этих людей, на их судьбы. Но они хотели, чтоб я принял участия в их судьбах потому, что так было принято, значит придётся принять.

—Скучные они. Дана другая. Может её и ждал всё это время.

—Может. Если официально, то совет да любовь. А нет, так не надо им голову морочить. Не время для этого.

—Понятное дело, что не время. Да и никогда этим не занимался. У меня так сестре голову задурили пока я в море был, так она с горя на камни прыгнула с утёса. Знаю, что это такое.

Знает. Тогда зачем мне голову туманом наполнять? Потому что я взял ответственность за двух стрекоз.

—Я своё слово сказал, — ответил я.

—Понятно. Жаль, что с твоей семьёй так вышло.

—Мы всё кого-то потеряли.

Больше мне оставаться здесь не было смысла. Девчонок я сбагрил с рук. Теперь меня ничего не связывало. Выдать замуж двух стрекоз! Неожиданно. Когда-то я думал, что дочку замуж придётся выдавать, а тут получилось, что отдал девиц. Никогда не угадаешь, как может жизнь повернуться и что придётся в ней сделать. Жизнь. Притягательная. Интригующая. Манящая. Желанная. Горькая. Жестокая. Непредсказуемая. Вульгарная. Тяжёлая. Сложно понять, для чего она нам дана? Для чего надо продолжать вариться в котле из этих спорных ингредиентов, которые порой не хочется и на язык пробовать. Для чего теперь жить? Чтоб продолжать жевать эту похлёбку и различать каждый вкус её составляющей? Возможно. Есть и надеяться, что попадётся хотя бы что-то съедобное и не придётся мучиться с отравлением. Надеется на лучшее, когда больше другого не остаётся. Это тяжело. Но разве мне хватит духу спасовать перед трудностями? Нет. Я всегда шёл вперёд. Придётся идти дальше в компании с прошлым и горечью.

Глава 6. Берег

Берег показался через два дня пути. Я так и не знал, куда нас привезли. Берег был зелёным. Ярким в своей зелени. Повсюду летали птицы. Они кружили, падали в воду, чтоб вынырнуть с рыбой в когтистых лапах и улететь с добычей в зелёную чащу. Корабль не мог подойти к берегу, поэтому высаживали морфов на лодках. Я пока никуда не торопился и смотрел, как пассажиры спускаются в лодки с таким же пузырём, который был на палубе. Вроде и защита есть, а страх сильнее. Кто-то показал на небо. В нём кружили наши ребята на гигантских птицах. Охраняли нас от киберов и их железных птиц. Лешик сам на такой летал. Ночью мне рассказывал о своём полёте. Это вместо того, чтоб спать. Я ему хотел об этом напомнить, а потом не стал. Может он мучился такой же бессонницей, как и я. Стоило мне закрыть глаза, как я вновь начинал переживать события того дня. Нет, лучше слушать, как парень учится летать.

Раньше я за него больше переживал. Теперь стал замечать, что страхи за него прошли. Самостоятельный стал. Взрослый. Похоже я смог его отпустить. Из всех отпустить. Разорвать связи настолько, чтоб перестать думать как о семье. Боль от этого стала слабее, но она оставалась.

— Что планируешь делать? — спросила сумасшедшая.

— Есть идеи? У меня их нет.

— Найди свой дом. А если не сможешь найти, то построй. Такой, который ты хочешь. Посели в нём тех людей, которых хочешь видеть в этом доме. Как тебе такая задача? — спросила она.

— Мелкая. У меня такая уже была.

— А ты её сделай масштабнее. Всё же в твоих руках, — усмехнулась она и пошла вниз корабля.

Всё в моих руках. Возможно это и так. Теперь осталось это всё на практике применить и рукам найти дело.

С девчонками я попрощался довольно тепло. Даже Тоня поднялась наверх, залив мне рубашку слезами. Я чувствовал её горе. Чувствовал, что она была на грани, но всё ещё держалась. Возможно благодаря теперь уже мужу. Они пока оставались на корабле. Им ещё предстояло совершить много рейсов, чтоб перевезти оставшихся морфов. Опасных рейсов, но девчонки отказались покидать мужей, решив, что тогда потеряются в этой неразберихе, что сейчас творилась на берегу. И я их понимал. Даже уважал такое решение. Побороть страх волн — это многого стоило.

На берегу я оказался уже в сумерках. Как только выбрался на берег, то тут же снял ботинки. Нагретый песок приятно отдавал тепло. Земля. Стоило её почувствовать, как в душе поднялась уверенность. Если она со мной, то никакие проблемы уже не сломают.

Нас было много. Кто-то падал на песок, не веря, что вновь стоит на твёрдой поверхности. Другие зарывались руками и ногами, словно собираясь пустить в тёплый песок корни и превратиться в деревья, что росли по береговой линии сплошной стеной. Лианы переплетали деревья, словно паутина. Оглушительно звучали цикады и кузнечики. Откуда-то из листвы доносилось рычание, испуганный крик птиц. Сбоку пели морфы. Грустную, печальную песнь о вечном и горьком, которая должна была закончится светлым и чистым.

Кто-то сказал, что лагерь в джунглях, где-то через полкилометра. Но лучше дождаться утра, чтоб до него добраться. Утром прорубят к нему дорогу. Пока же джунгли были непроходимы. Материк киберов превратился в спутанный зеленью комок. Одно было плюсом: зелень была неколючая, и неядовитая. Наши учёные уж не стали слишком зверствовать. Ведь они хотели, чтоб кибер «полюбили прекрасное», а не возненавидели его. Но в результате добились противоположного эффекта. Киберы не прониклись прекрасным. Да и я сам не проникся к нему. Уровень кислорода зашкаливал. Кружилась голова. Хотелось лечь на землю и просто лежать, сливаясь с окружающим миром.

Я дошёл до деревьев и завалился в густую траву. Листва словно почувствовала родственную душу. Скользнула ко мне лианами, предлагая укрыться ими, как пледом. Я провёл по листве ладонью, мысленно отказываясь от столь лестного предложения. Не хватало ещё стать частью дерева. Листва послушно отступила в сторону. Тут уже учёные переборщили. Дать зачатки разума траве — это надо быть вымороженными на всю голову. Вроде когда-то таким звероморфы занимались. Они пытались управлять животными. Дали им разум. Потом чуть не оказались порабощены этими самыми животными в рабство.

«Что там слышно по поводу власти и эвакуации? — спросил я сына».

«Мы днём совершили налёт на материк звероморфов. Пытались остановить гниль. Но она сожрала наши растения».

«Потому что это настоящая дрянь,» — ответил я.

«Согласен. Дрянь редкостная. У нас ребята просыпаются с кошмарами и ощущениями, что их самих эта дрянь сожрала».

«Отголоски мыслей родных. Когда родители погибли в этой гнили, показалось, что я был вместе с ними».

«Значит бабушка и дедушка…»

«Они не стали эвакуироваться. Возраст. Им не было бы места на корабле. Вначале поехали к порту, а когда узнали, что ничего не получится, повернули назад», — ответил я.

Как ни странно, но разговор давался легко. Словно не было той боли, которую я тогда почувствовал и не смог осознать, принять, осмыслить. Сейчас всё это казалось странным, дурным сном, который вроде был, но прошёл.

« Главы объявили переговоры. Соберутся на острове и будут решать, что делать дальше. Где жить», — сказал Лешик.

«Подальше от гнили. Похоже придётся нам тесниться на одном материке».

«Отвратительно. Жить с теми, кто стал причиной смерти родных!»

«Тяжелее всех придётся звероморфам. Сам посуди, им придётся жить вместе с народами, которые не только друг с другом передрались, но ещё и их втянули в конфликт».

«Я об этом не подумал».

«Ты ни о чём не думаешь. Видишь только то, что хочешь. Или то, что тебе говорят. Надо думать головой. А ты это забываешь».

«Как будто ты в моём возрасте был умнее!» — Я удивился тому, что он ещё и огрызаться начал.

«Головой думать умел».

« Твоя самоуверенность и правильность убивает! Хочешь сказать, что с рождения ты жил только по правилам?»

«Я старался их не нарушать. Зачем вносить в жизнь суматоху?» — ответил я, пытаясь понять, к чему он клонит.

«Суматоха! Это всего лишь глоток свежего воздуха в жизни. А ты считаешь, что это суматоха! Живёшь, как дерево, что пустило в землю корни. И только думаешь, как не засохнуть, не замечая, что жизнь состоит не только из насущных проблем».

«Но и из войны?»

«При чём тут война? Пап, жизнь — это не война и мир. Движение. Ты же почти засох в своей жизни, несмотря на то что думал только о том, как добыть воду. При этом ты не только сам засох, но ещё и мать засушил. Она ведь поэтому от тебя ушла, что больше не смогла всё это терпеть».

«Терпеть засуху? Возможно. Но не вся вода пригодна для жизни. Море это доказало», — ответил я.

«Ты циничная скотина», — спокойно сказал Лешик, отключаясь.

Угу. Скотина. А он забыл, что такое уважение, раз так себя ведёт и грубит мне, человеку, без которого этого дурака и на свете не было. Воспитываешь детей, вкладываешь в них силу и душу, а в ответ получаешь, что ты скотина, которая не понимает, что такое жизнь. Зато мелкота, которая только вылезла из-за школьной парты — всё знает. Умнее, мудрее, легче на подъём, потому что ещё не сформировалась ответственность. Хотя сам был таким же. В его возрасте. Пока с Милой не познакомился. Пока не узнал, что будет ребёнок. Тогда сразу голова заработала, что я не вправе потакать своим желанием, а надо в первую очередь думать о семье, чтоб они не нуждались и не переживали по лишнему поводу. Но это всё никто не ценит. Им бы только тревог побольше. Поисков чего-то. Воды? Но ведь верно, что не каждая вода полезна. Мила же это на своей коже ощутила.

В листве скользили светлячки. Сразу вспомнилось, как они жили у нас дома. Считалось, что если светлячки прилетают в дом, то это к счастью. Неверная примета. Не от этого покой в дом приходит. Не от этого…

Я почти не спал. Проваливался в забытье, чтоб вновь проснуться. Лианы то и дело хотели меня укутать, поэтому приходилось быть начеку. Как ни странно, после такой ночи тело чувствовало себя так, словно успело отдохнуть. Всё-таки близость к земле и природе для нас многое значило.

Картина на берегу выглядела печальной. Морфы были на тюках, в которых сохранились какие-то вещи. А я свои где-то потерял. Вроде и брал что-то с собой, оставил в комнате у Даны и забыл забрать. Но возвращаться за вторыми штанами на корабль не было мысли. Новая жизнь, так новая. И пусть у меня из всего имущества остались лишь вещи, что были на мне, но при этом голова и руки оставались на плечах. Поэтому переживать по этому поводу я не стал. Проживу.

Где-то к обеду мы поняли о чём говорили военные. Каждый день им приходилось выжигать и вырубать дорогу вглубь джунглей, где располагался лагерь в небольшом городке, который покинули местные жители и заняли мы. Лианы всё равно упрямо тянулись к свободному пространству, стараясь его закрыть. Из-за этого дома представляли собой зелёные холмы, которые не выдерживали тяжести лиан и падали, образовывая развалины. Морфы в лагере жили под открытым небом. Кто-то пытался построить новые дома, но лианы их разрушали. Над этой проблемой ещё трудились учёные, которые пока не представляли как её решить.

Целый научный центр расположился чуть в стороне от города. Там стояли столы с колбами под тряпичными шатрами. Над приборами склонились зелёные головы, которые похоже не чувствовали горечи и гнили, так как вид у них был цветущий. Для меня звучало дико, когда я узнал, что они гордятся монстром в виде лиан, что сделали собственными руками. Для них это был прорыв в исследованиях, которые теперь предстояло остановить. Мила когда-то им помогала. Выращивала питательную среду для лиан, а сын распылял их. Каждый внёс свою лепту в общее разрушительное дело.

Я бродил по лагерю, знакомясь с общей жизнью, и эта жизнь мне не нравилась. Морфы пытались организовать палаточные лагеря и навесы, пытались искать еду, пытались наладить хоть какую-то жизнь, но у них это получалось из рук вон плохо. Большая часть морфов лежала на земле и горевали. Я видел отдельные картины, которая была одна горше другой и чувствовал бессилие. Вернуть жизнь, вернуть смысл народу, который остался без всего — это было почти нереальной задачей. И не моей задачей.

В центре лагеря военные, которые состояли из вчерашних мальчишек по возрасту моего Лешика, пытались вразумить мужчин по возрасту походившим им в отцы. Я подошёл к ним, узнать о чём шла речь. Всё было просто. Мужчины требовали еды и крыши. Они были уверены, что здесь им обеспечат хотя бы минимальные условия для жизни. Военные отвечали, что они делают всё возможное для жизни. В ответ им было обвинение в голоде и нехватке еды для детей.

Еда. Насущная проблема во все времена. Проблема усиливалась в том, что здесь были в основном городские. Чиновники с семьями, учёные, поэты и музыканты, мастеровые с завода изготовителя биологических смесей и химики — они имели лишь отдельное представление о том, как жить и тем более выживать. Я и сам не особо понимал, что нужно делать, но осмотреться тут явно не помешало бы. Хотя как осмотреться, когда вокруг лес из лиан? Или между ними можно было протиснуться? Тут появилась искра любопытства.

Отойдя от толпы, я пошёл на край лагеря, где лес подходил как можно ближе и тянул лапы лиан к ближайшим домам. Протиснуться между лианами было вполне реально. Когда они поднимались на уровень до двух метров, то листва начинала опадать за ненадобностью. Там всё равно царил сумрак. Из-за листвы на уровне макушек деревьев солнце почти не проникало в низ леса.

Я нырнул туда. Шум лагеря сразу затих, а вместо него появилось ощущение, что я попал в шумный город, который принадлежал насекомым, птицам и животным. Всё кричало, жужжало и пищало. Ползало и угрожающе шипело друг на друга. Это было интересно и необычно. Меня не трогали, видимо принимая за растение. Я же решил пойти дальше, запоминая обратную дорогу к лагерю. У меня не было мыслей, что я могу заблудиться и не вернуться. Позади меня не было ничего, что мешало бы идти вперёд. А впереди было много любопытного. Мелькнула дикая пятнистая кошка. Посмотрела в мою сторону и пошла дальше по своим делам. От меня похоже пахло травой. А трава ей вряд ли понравится.

Змеи. Их было столько, что шагу было нельзя ступить, чтоб не наткнуться на ползучую гадину. Я шёл дальше, забираясь всё глубже в лес, пока не вышел к заросшей дороге. Она была сделана из плотного материала, похожего на цемент, смешанный с каменной крошкой. Присмотревшись, понял, что это был ненавистный пластик и мелкое стекло, которое сейчас потрескалось из-за корней, что пробивали себе дорогу, разрушая присутствие морфов. Дорога должна была куда-то привести. Но нужно ли мне было в том направлении? Вряд ли. Я перешёл дорогу, чувствуя, как пластик мешает чувствовать землю, и пошёл дальше. Одно из самых неприятных изобретений, которое придумали киберморфы.

Вот и что-то интересное нашлось. Похоже на дикую тыкву попало немного раствора. Или она подверглась переопылению с лианами. Кто его знает, я никогда учёным не был, а все мои знания имели чисто бытовые наработки. Тыква зачем-то полезла на дерево, которое не выдержало такой тяжести и наклонилось в сторону. Ствол облепили тяжёлые плоды разной спелости. Я взял плод килограмм на пять. Лёгкий аромат от кожуры показал, что её когда-то скрестили с дыней, чтоб придать аромат и вкус последней, но и не утратив питательность тыквы. У меня когда-то был один фермер, который любил тыкву скрещивать со всем, чем мог, добиваясь самых неожиданных вкусов. Я у него сам половину его товара скупал, а Мила готовила кашу и пироги, удивляя гостей.

Теперь можно было вернуться в лагерь. Сказать о находке. Они же там голодают как-никак. Правда не особо что-то делают, чтоб этого голода избежать. А ведь можно разбить огороды. Добавить хрени, которая увеличивает рост овощей. Раз они смогли сделать такие лианы, то могли бы и на благо сделать рост овощей. Вот и решатся все проблемы. Но кто я такой, чтоб им советы давать?

Толчок в спину был такой сильный, что я упал на землю, раздавил тыкву и проехался на её остатках несколько метров, считая рёбрами корни деревьев. Ругань слетела помимо воли. Я попытался подняться, но что-то придавило меня к земле. И это что-то было тяжёлое. На ум пришла кошка в пятнышках, которую я недавно видел. Визг резанул по ушам. В следующий миг я получил удар по голове и сразу почувствовал свободу. Вскочил на ноги, поскользнулся на тыкве, опять свалился. Визг продолжался. Во вторую попытку подняться, я уже отполз в сторону от тыквы. Повернулся к источнику визга и увидел нечто. Девочка в грязном платье лет шести с железными ногами, которые начинались прямо от коленей визжала рядом с существом с красными глазами и железной рукой. Это существо держало в руках палку и встал перед девочкой, собираясь её защищать. При этом нападать первым оно не собиралось.

Не верить собственным глазам. Присмотреться. Не всё, что кажется на первый взгляд — это действительность. Зрение может с нами сыграть злую шутку. Сознание проанализировать с ошибкой. Цвет и аромат обмануть. Нужно замечать детали. Короткие шорты и рубашка чуть большего размера, чем нужно. Ботинки до колен явно должны были защитить от змей. Мальчик с красными глазами и железной рукой. За спиной его сестра, которая уже перестала кричать и смотрела на меня с любопытством и страхом. Так, для меня они чудища из железа и крови. Для меня чудища они. Чудища друг для друга. Логично. Для них я ожившее дерево. Вряд ли они раньше видели фитоморфов, как и я раньше не видел киберморфов.

— Где ваши родители? — спросил я.

— Дома, — ответил мальчишка. Вот и налажен контакт. Мальчишка сделал шаг вперёд, перехватывая палку. — А тебе чего?

— Хотел у них разрешения спросить по поводу тыкв. Они ваши? — спросил я, кивая в сторону плодов.

— А они съедобные? — спросила девочка. Хищно облизнулась.

— Если приготовить.

—Готовить сложно. Тарас так и не смог. Мы вчера сухари ели, — ответила она. Шмыгнула носом. — Надоели сухари. Хочу, чтоб еда вкусная была!

— Не реви! — рявкнул на неё мальчишка.

— Хочу и буду! — завыла девочка. — К маме хочу!

— Хватит. Тарас тебе сказал…

— Не верю! Вы меня обманываете.

Мальчишка отбросил палку и обнял девочку. Ему уже было не до меня. Воин решил, что я не такая уж серьёзная угроза, а его сестре внимание было важнее.

Горечь. Тут не надо было обладать эмпатией, чтоб почувствовать чужое горе. Я мог уйти. Оставить их тут и не оборачиваться, уйти. Забрать тыкву. Никто меня ни в чем бы ни обвинил. Не я развязал войну. Я не сделал ни одной бомбы. Так почему же я чувствовал вину? Почему мне было их жаль? А ведь я сам пострадал? Я потерял родителей, жену и дочь. Но их не было в этом мире. Возможно они были там, где не было горечи. А эти дети были здесь. Одни. Я чувствовал что у них что-то случилось. Не стали бы они разгуливать одни. Я бы своих точно не отпустил.

— Так. Давно одни живёте?

— Мы не одни, — сказал мальчик, гладя девочку по голове. Та вроде начала успокаиваться. — Мы вместе. А вместе мы сила.

— Так научить вас тыкву готовить? Сырой её есть нельзя. А то животы разболятся.

— Он и так болит, — ответила девочка.

— Для начала надо выбрать спелую. Вот такую…

Они были враги. Или дети не могут быть врагами? Пусть и непохожие на привычных мне детей. Они могут заманить в ловушку. Но если бояться собственной тени, то может сразу отказаться жить? Они могут быть… детьми. Могут напевать под нос песню, которая якобы отпугивает змей и страхи. Могут задавать серьёзные вопросы как готовить овощи. И спрашивать можно ли к ним добавить змей, как мясо? Они могут привести к остаткам дома, который когда-то имел два этажа, а сейчас часть стен и крыша упали, оставив внутри родителей, которые не смогли выбраться из комнаты и вскоре просто уснули. А дети остались втроём. Носили воду в котелке из колодца. Спали на сохранившейся кухни, которую не тронули лианы. Питались консервами и сухарями, которые подошли к концу ещё вчера, поэтому Тарас, двенадцатилетний мальчишка, который в один день стал для брата и сёстры вместо родителей, пошёл в соседний город за едой. Но он где-то пропал. Не вернулся ночью. А сегодня Варя и Джек пошли искать еду сами и наткнулись на меня.

Простая история. Простые дети. Простой дом. Качели и горка во дворе. Сад с плодовыми деревьями и клумбы с цветами, которые поглотили лианы. Теперь обо всём этом напоминали лишь силуэты. Хотя Варя и пыталась ещё качаться на качелях, говоря, что мечтает стать птицей и улететь отсюда высоко в небо. Туда, где теперь летали её родители, ведь когда морф засыпает вечным сном, то он улетает к небу.

А что я мог ответить, когда она меня спросила так ли это или сказка? Я не был там. Не летал. Но надеялся, что там нет той горечи и боли, которая была здесь, где дети оставались детьми пусть и с необычной внешностью.

— Джек, давай вспоминать. Как мама готовила еду? На плите?

— Да.

— А как она эту плиту зажигала?

— Вот на эту кнопку нажимала и плита зажигалась. Мы пытались её зажечь, но не получилось, — ответил Джек.

— И у меня ничего с собой нет, чтоб хотя бы костёр разжечь. Давайте сделаем так. Я сейчас за зажигалкой схожу. После этого вернусь. Тогда мы с вами и приготовим еду. Хорошо?

— А ты точно вернёшься? — спросила Варя, которая оставила попытку раскачать качели и подошла ко мне, услышав, что я собираюсь их оставить.

— Да. Вернусь. Не успеет и вечер наступить. Только без меня тыкву не есть. А то плохо будет. И не уходите от дома. Тарас придёт, вас не найдёт. Подумает, что дикая кошка вас сожрала. Будет переживать. Договорились?

— Хорошо. Мы тебя здесь подождём, но ты возвращайся, — сказал Джек.

Я взял у них сетку, в которую можно было сложить тыквы. Надо было что-то и в лагерь принести. Там ведь были такие же голодные дети. А тыкв всем хватит. Может потом ещё что-то удастся найти. Жадность — это плохая вещь.

Положив в сетку три тыквы, я взвалил их за спину, как мешок, и пошёл в сторону лагеря. Дорогу я запомнил, но её ожидал, что я настолько далеко ушёл от лагеря. Когда идёшь вперёд, то путь не замечаешь, а вот когда приходится возвращаться назад, то оцениваешь путь во всю силу.

Цветику сказка нравилась, как принц принцессу искал. Он всё шёл и шёл. День, два, месяц, год. А когда находил принцессу, то в книжке обратный путь опускался.Автор отделался одной фразой, что они просто приехали домой в его замок. Это всегда удивляло дочку. Как можно ехать год, а вернуться за миг. Такое бывает лишь в сказках. В лживых сказках, которые учат нас верить в чудеса и не описывают путь назад, как сложный и тяжёлый. Намного тяжелее, чем вперёд. Я как-то придумал другой финал этой сказки, где принц и принцесса долго шли, терпели лишения, ругались и она чуть не повернула назад. Тогда Цветик рассмеялась и сказала, что принцесса была глупая. Ведь большую часть пути они прошли. Я чувствовал себя героем сказки, который был весь мокрый из-за тяжёлой ноши. Надо было взять поменьше тыкв. Тут я переборщил. Но в лагере были такие же Цветики, Вари, Джеки, которые хотели после ужина услышать свою сказку.

Всё-таки я был идеалистом. Или дураком. На что я рассчитывал, когда шёл в лагерь? Что меня встретят как героя? Что мне скажут спасибо? Что я успокою совесть? Да что угодно. Но я никак не рассчитывал, что вернувшись в лагерь, у меня отберут эти тыквы, с криком, что им некого кормить, что кто-то имеет льготы. А на мои возмущения ещё и в нос дадут и по рёбрам настучат, добавив для надёжности и несколько ударов по почкам. Чтоб я точно не смог подняться и остался в канаве. Добро наказуемо. Я должен был усвоить этот урок, валяясь в грязи. Должен был понять, что теперь выживает каждый сам по себе независимо от возраста. И никакая власть не поможет. Что военные мальчишки бессильны против наглости начальства и интеллигенции. Кто-то пустил слух, что учёные найдут способ вернуть наш дом. И морфы в это поверили. Стали их считать чуть не богами. Последней надеждой. А я не верил. Разве что верил в очередную гадость. Но кто был я? Морф, что избитый валялся в канаве, хрипящий и слушающий, что творится в округе. Мне было противно. Противно быть с этим сбродом одной крови. Дикие твари, которые думали лишь о себе, о личной шкуре, потерявшие контроль над чувствами и эмоциями, поэтому выплёскивающие их на других и причиняющие этим ещё большую боль и добавляя горечи.

Когда морф засыпает, то он улетает на небо. Туда, где всего этого нет. Теперь я и сам хотел бы оказаться там. Но если я ещё прожил свою жизнь, то дети эту жизнь толком не видели. Я должен был вернуться.

Чем мы отличались от тех, кем были наполовину? Фитоморфы соединяли гены с растениями, звероморфы с животными, киберморфы наполняли себя железом. Но в первую очередь мы были разумными существами, которые могли поставить себе цель и идти к ней. Мы были теми, кто выбирал свой жизненный путь, свою дорогу. Были теми, кто в первую очередь был тем, кто когда-то был одним народом. А если у нас были общие предки, то какие могут быть войны? Это же как воевать с роднёй. Воевать против себя самого. Своего отражения в зеркале.

Значит и дети были такие же, как и мы. Не важно чьи. Не важно как они отличались внешни. Дети оставались детьми, которые хотели жить, есть, чувствовать себя в безопасности и слушать свои сказки, чтоб потом рассказывать их своим детям.

Я был уже стариком, который прожил довольно долгую жизнь. Я успел найти и успел потерять. А они пока только потеряли. Так не должно быть.

Пришлось вылезать из канавы и искать зажигалку. Мои сородичи от меня шарахались. Злости не было. Была решимость. Я нашёл зажигалку и ушёл из лагеря. Я видел испуганные лица. Видел их непонимание и понимал, что никогда не смогу помочь всем. Значит буду помогать лишь тем, кому получится. Сын был прав. Я слишком люблю следовать правилам и законам. Сейчас же наступило другое время, когда законы стали пустым звуком. Это время было новых законов, которые мы сочиняли сами. По мере необходимости, когда того требовали обстоятельства. Новый мир. Новая жизнь и новая земля. Новый берег, к которому меня прибила судьбой.

К детям я вернулся уже в сумерках. Немного заблудился. Несколько раз падал. Но дошёл, изрядно их напугав своим видом.

— Сейчас буду учить вас готовить. Но для начала нужны дрова, — с трудом сказал я. К горлу подступила тошнота. Сам давно ничего нормального не ел. Да и усталость, раны и опустошённость, разочарование — всё это сказывалось на самочувствие.

— Они у нас есть, — сказал Джек.

— Тогда проблем больше нет, — ответил я. И похоже они мне поверили. Правильно. Взрослые детей не обманывают. Пока они ещё слишком мало жили, чтоб знать, что это неправда.

Глава 7. Мир после войны

Вот сейчас закончилась война. Мир разрушен и одновременно в нём теплилась жизнь. Сильная, уверенная жизнь, которая не прекращалась. Может быть она не походила на привычную жизнь, которая была до войны. Жизнь изменилась. Но это была именно жизнь. Я видел её в листве и мелких жучках, слышал в пение птиц, что стайками перелетали с ветки на ветку, чувствовал в ветре и в лучах солнца, что всё равно пробивались сквозь листву. Эта жизнь била ключом, пусть и была не такой привычной для этого материка.

Дети спали на матрасе, который не пойми как достали из разрушенного дома. Накрылись одеялом, на котором были нарисованы какие-то герой среди города из стекла и стали. Остаток прошлой жизни. Той жизни, которую они не будут толком помнить, потому что теперь будет другая жизнь. И эту жизнь уже создадут дети сами.

Я с трудом шевелился. После побоев тело болело. Ладно бы тело, но болели и внутренности. Сильно меня отделали свои за дурацкие тыквы. Морфы были слишком озлоблены и напуганы. Я это понимал, но не мог понять, как они утратили своё лицо, превратившись в диких зверей. А ведь мы считали себя одной из самых умных и цивилизованных рас. Смеялись над дикостью звероморфов, винили киберморфов, что они ушли далеко в технологиях, но при этом забывали о других. В итоге мы оказались эгоистами посильнее, чем киберморфы. Было ли для меня это шоком? Нет. В глубине души я знал, что скрывается за всей этой показушность и правильностью. Это то же самое, как Валерий, который был раньше главой города, уважаемый морф, а под старость открыл бордель со стрекозами. Чужая душа — потёмки. Нам никогда не понять, что творится в голове у того, кто сидит напротив. Он может убеждать, может клясться, но никогда не понять, врёт ли и говорит правду собеседник. Говорят, что есть какие-то жесты и знаки, чтоб это понять, но такая наука не даст точного результата.

—Только дёрнись, тогда я тебя убью, — услышал я голос позади себя. В спину что-то упёрлось.

—Садись есть. Война закончена.

—Где Варя и Джек?

—Дрыхнут. Не видишь? Удалось еду найти?

—Ты кто такой?

—Мимо проходил. Нашёл ваш дом.

— Мародерил?

—По лесу болтался. А тебя ведь Тарас зовут. Так? — Я с трудом повернулся в его сторону. Высокий мальчишка с железными вставками на теле. Он хмуро смотрел на меня. В руках палка с острым наконечником.

—Допустим. А ты?

— Геннадий. Война закончилась. Нам с тобой воевать смысла нет. Я не ем детей на ужин.

—Вы разрушили наш дом.

—Знаю. Как и то, что твои родители погибли. Была бы моя воля, то войны бы не было. Но я всего лишь морф, один из многих. Не в моей власти менять устройство этого мира. Ты можешь сейчас проткнуть этой палкой. Но моя смерть ничего не решит. Она лишь избавит меня от мучений в этом мире и ляжет камнем на твою душу, которой и так прилично досталось. Так зачем на неё вешать лишнее?

Я чувствовал усталость, которая была слишком сильной, чтоб спорить и сопротивляться неизбежному. Нужно жить. Нужно бороться. Убеждать. Ведь жизнь — это такая ценная штука, за которую нужно бороться. Столько морфов погибло в последние дни, что мне сдаваться именно сейчас было чем-то непростительным и трусливым. Но апатия была слишком сильной. Если бы не дети, которые похоже не могли выжить одни, я впал бы в спячку.

Разочарование в своих было таким сильным, что терялся смысл существования. И эти ответы за дела моего народа — это было ещё тем грузом. Как объяснить мальчишке, который потерял семью из-за действий фитоморфов, что я к войне не был причастен?

Тарас обошёл костёр и сел напротив. Отложил в сторону палку и мешок. Запустил нос в кастрюлю.

—Это хоть съедобно? — спросил он.

—Тыква.

—Не важно. Главное не отравиться. Я в город ходил. Там совсем всё плохо. Злые все. Никто едой делиться не стал. Им самим мало. Пришлось уйти ни с чем.

—Сейчас все в панике. Мир разрушен, а как жить дальше — никто не знает. Страх сильнее мозга и логике. Вчера принёс в лагерь тыквы для всех и получил от своих же.

—Почему?

—Потому что когда каждый за себя сложно поверить, что кто-то может что-то сделать для других, — ответил я.

—Знаешь, что интересно? Не знаю, как у вас, но у нас взрослые учат детей доброте и ответственности. Отец мне всегда говорил, что я должен заботиться о Варе и Джеке, потому что я старший. Меня всегда это злило. Я же не выбирал, когда мне родиться. Отец мне говорил, что порой надо делать то, что не нравится, потому что это важно для других. От этого может зависеть чья-то жизнь. И вот так получилось, что у них, кроме меня, никого больше нет. Но мне всего двенадцать лет! Я не должен думать, как их прокормить и как прокормить себя. У меня сейчас мысли должны быть о годовых экзаменах, о соревнованиях. А ещё после экзаменов мне нужно было поехать в лагерь. Ладно со всем этим. Это в прошлом. Но я пришёл в город за помощью, а получил ответ, что теперь каждый сам за себя. Разве это правильно? Разве правильно чтоб дети сами справлялись с проблемами взрослых?

—Нет, неправильно. Но жизнь сама по себе неправильная штука. Кто-то затевает конфликт, в который втягивают всех. Думаешь я хотел лишиться всего? У меня не только пропала работа, дом, но и погибла семья. А я ведь не хотел войны, но также от неё пострадал. Всё это несправедливо. Но мы можем продолжать ныть и жаловаться на судьбу или продолжать жить и строить новый мир.

—Это сложно, — ответил Тарас. Как-то по-взрослому посмотрел на меня. В его глазах я увидел своё отражение. Растерянность, непонимание происходящего, несправедливость. Но ему было в разы меньше моего лет. А груз ответственности был почти равный. Несправедливо? Да. Но разве есть что-то справедливое в этом мире? Нет. Значит придётся жить по правилам этого несправедливого мира.

—Теперь легче будет. Вместе что-нибудь придумаем, — пообещал я.

—Ты так легко не обещай. Всё может поменяться.

—Может, но будем надеяться на лучшее.

Когда-то,в другой жизни, я считал себя стариком, который прожил до безобразия много лет. Теперь же, учась жить в новых условиях, я понимал, что ничего толком в этой жизни не знал, а года — это ерунда.

У меня ушла неделя на восстановление. Пришлось дождаться, когда срастутся кости, которые поломали мне изрядно. За это время пришлось питаться тыквами, но долго так продолжаться не могло. Нужна была разнообразная еда. К тому же я не был уверен, что вблизи лагеря фитоморфов детям будет безопасно. Их надо было отсюда уводить. Но с другой стороны, ходить по дорогам чужого материка было небезопасно мне. Я честно не знал, что делать и поэтому выжидал, узнавая, что ядовитые змеи были безопасны для местных жителей. После первого укуса образовался иммунитет, но страдали органы, которые заменяли на механизмы, чтоб продолжать поддерживать функциональность жизни. Избавиться от змей по какой-то причине не могли. Потом я выяснил, что причина была не только в этом. Вирус, который выводил из строя органы, был во всей местной фауне.

«Сейчас подплываем к материку киберморфов. Вся морская гладь заполнена кораблями. Морфы здесь ищут новый дом», — мысли сына пронзили мозг, когда я собирал хворост для костра.

«Как ты говорил — это единственное место, где можно нормально жить. Вот морфы и стараются сюда приплыть», — ответил я.

«И как на материке? Он сильно отличается от нашего дома?»

«Сильно. Прежние законы здесь не действуют. Каждый сам за себя. Делаешь доброе дело и получаешь за него по шее. Будь с этим осторожнее».

«Я хочу остаться в армии. Пока всё не уляжется».

«И будешь тем, кто не сможет противостоять разгневанной толпе. Дело твоё, но лично я ушёл из лагеря».

«И где ты сейчас?»

«В лесу. Как думаешь, стоит ли уходить вглубь материка?»

«Да. У киберов была грамотно проведена эвакуация. Они почти сразу всех эвакуировали или на корабли, или на самолёты, ты их похоже видел. Они скидывали порошок, который разрушает всё, с чем сталкивается. Какая-то часть киберов спряталсь в бункерах и подвалах, но их не так уж и много. Говорят, что если придерживаться деревень, то не так много встретишь морфов на своём пути. Около побережья сейчас будет настоящая давка».

«Что-то я не уверен в твоих данных. У меня парнишка из киберов в город ходил, говорит, что там много жителей. «Город находится около побережья. Естественно, там будут морфы. Скорее всего, это или палаточный лагерь, наподобие нашего, для тех кто ждёт эвакуации, но не успел дождаться, потому что материк зверей разрушили. А может там уже те, кто успел вернуться».

«С этой точки соглашусь. Сам думаю, что оставаться на побережье опасно, но со мной сейчас трое мелких киберов. С ними меня порвут киберы, которые вряд ли будут что-то спрашивать и разбираться в деталях».

«Так скинь балласт. Времена сейчас не те, чтоб играть в благородство».

Его слова покоробили. Балласт. Я никогда не считала ни сына, ни дочь балластом. А эта детвора — они ничем не были хуже или лучше моих детей. Да и слова Тимура давили на совесть. Конец света организовали взрослые, но расплачивались дети. Это было неправильно с любой точки зрения.

Решение об уходе зрело ещё несколько дней, пока я не наткнулся на отряд звероморфов. Поджарые, мускулистые, с шерстью по телу и звериными чертами лица, на которых выделялся оскал — это производило сильное впечатление. Они меня не заметили в густом кустарнике, где я скрылся от их глаз. Возможно даже не почуяли. Всё-таки я был ближе к зелени, а зелень не имеет сильного запаха. Этот отряд дал понять, что на побережье действительно становиться находиться опасно. Вернувшись к дому, где ждала детвора, я объявил о том, что пора отсюда сниматься.

—Ты ведь не хотел никуда уходить, — напомнил Тарас.

—Слишком много морфов. Нам не хватит на всех еды, — ответил я, что было отчасти правдой. — К тому же вам нужно к своим. Ты сам говорил, что ваши железяки надо менять по мере роста. Я это не смогу сделать. Значит надо найти такое место, где всё это можно будет сделать.

—А такое место есть? — недоверчиво спросил Тарас.

—Есть. Если нет, так сделаем. Но не здесь. Три расы сейчас будут выяснять отношения. Мы же просто попадём под раздачу.

—Это как?

—Вчера помнишь, как вы с Джеком сцепились и случайно ударили Варю. Вот мы будем на месте Вари, которая в вашей ссоре была ни при чём, но получила.

—Вчера мы неправильно поступили. Извинились перед ней.

—Да, но синяк у неё еще остался. Нам нужно собрать вещи, которые могут пригодиться в пути, и уходить.

—Если ты считаешь, что так правильно, то пойдём. Хотя дом и не хочется покидать, — мальчишка посмотрел на развалины. — Но это давно не наш дом, а лишь его тень, которая только заставляет помнить.

—Ты хочешь забыть прошлое? — спросил я.

—Да. Оно как что-то больное и неприятное.

—Тарас, прошлое не забыть. Да и не стоит забывать приятные воспоминания. Скоро Варя вырастет. Она может забыть, как выглядели родители, какие они были. Тебе же выпадет роль рассказать о них. У тебя ведь воспоминаний больше, чем у брата и сёстры.

—И почему я родился первым? — вздохнул Тарас.

—Лучше быть старше и уметь принимать решения, чем бояться и не понимать, что происходит. А знаешь, мы с тобой можем просто уйти. Нас ведь никто не держит. Закона сейчас нет. Мы можем разойтись в разные стороны, оставив малышню пусть и на верную смерть, — сказал я. Тарас удивлённо на меня посмотрел. — А что я такого говорю? Ты боишься ответственности, а я не хочу брать на себя лишнюю. Всё ведь логично. Я могу один пройти намного больше. Спрятаться в листве и меня не почуют звероморфы. Да и одному легче еду найти. Так и тебе. Пройти одному можно большее расстояние, чем если мы потащим детвору. Ты парень взрослый, сообразительный. Сможешь найти себе работу. Прибиться к какому-нибудь дому. Не пропадёшь. Они же будут тебя тянуть, задерживать. Но мы с тобой так не сделаем. Не потому, что мы такие хорошие. Не потому, что боимся кошмаров по ночам и неспокойной совести. Нет. Мы так с тобой не поступим, потому что есть некая невидимая грань, которую нельзя переступать. Перейдя эту грань, мы перестанем себя уважать. Поэтому мы её переступать не будем, а пойдём собирать малышню. Так?

—Так, — ответил Тарас, хотя выглядел он растерянным. Я же понял, что нужно делать — идти вперёд.

Я никогда раньше не думал, что с детьми так тяжело путешествовать. Это при том, что дети были довольно взрослые и то, возникало много непредвиденных остановок и это без банальной усталости. Во время пути я старался искать что-то съедобное, но с этим была проблема. Порой приходилось останавливаться раньше планируемого времени и отправляться на поиски съедобной зелени. И не всегда эти поиски были удачными. Постепенно пришла привычка всё время находиться в движении. Мы углублялись вглубь материка, при этом старались обходить крупные города и посёлки. Иногда приходилось подходить достаточно близко к деревням, чтоб набрать воды. Но это было редкостью. Бо?льшую часть пути мы воду находили в реках и ручьях. Был момент, когда мы наткнулись на рощу спелых груш. Тогда несколько дней провели на фруктах, отказываясь идти куда-либо ещё.

Каждый новый город добавлял уныния. Я смотрел на города издали, но мне этого хватало, чтоб понять масштабность катастрофы. Киберморфы жили в больших, высоких домах на десятки этажей. Города были в несколько уровней. Между этажами были протянуты целые улицы. Провода соединяли дома в паутину. И теперь всё это было заполнено зеленью, которая поглощала дома и уничтожала города. Зелень была в таком количестве, что навесные конструкции падали, провода обрывались, дома не выдерживали тяжести и ломались, как детские башенки из кубиков.

Для киберморфов, мир которых состоял из стекла, металла, бетона и пластика, это было трагедией. Мы их лишили привычного существования, как если бы они лишили нас привычной растительности.

Джунгли разрастались. Делались непроходимее. В какой-то момент мы упёрлись в непроходимую стену из травы, лиан и деревьев. Это заставило нас остановиться и пересмотреть план пути.

«Мы с тобой давно не разговаривали», — голос сына нарушил сон. Я и не заметил, как задремал, хотя планировал сплести из гибких стеблей лиан новые ботинки для Тараса. Старые у него просто развалились.

«Давно — это сколько?»

«Месяц, может два. Столько всего навалилось, что хватает время лишь на сон. На побережье сумасшедший дом. Морфы все прибывают. Уже некуда размещать. Мелкие стычки то и дело доходят до кровавых конфликтов».

«Ты меня не удивил. О каком мире может идти речь, если войнв только недавно закончилась?»

«Все обвиняют в случившимся нас. Я уже устал отбрёхиваться, что не принимал решения начинать войну».

«Лешик, а ты думал, что не придётся отвечать за то, что мы совершили? Сынок, так не бывает. Не важно проиграли бы мы или выиграли, никто никогда не снимет с нас ответственности. Вспомни школьные азы. За любое преступление или проступок будет наказание. Оно лишь отличается по степени тяжести, но наказание никуда не денется. Только в детстве ты мог остаться без сладкого, а тут получить в лицо за свои преступления. Скажи спасибо, что жизнь оставят», — усмехнулся я.

«Ты так говоришь, словно рад, что киберы уничтожили наш дом!»

«Я ничему не рад и мне откровенно противно, что приходится жить в этом мире. Но мир меня не спрашивает о моих желания, поэтому остаётся жить,» — ответил я.

«И как тебе живётся?»

«Сплю на земле. Ем, что найду. Не особо комфортно. Думаю, что надо уровень жизни поднять, но как это сделать, я пока не придумал».

«У нас собирают летучий отряд. Полетим на разведку. Будем искать место для жизни. Я думаю туда со своей птичкой податься».

«Тут я тебе не советчик. Птичек я недолюбливаю».

«А мне нравится летать. В небе совсем другие ощущения. Какая-то лёгкость появляется».

«Мне этой лёгкости хватает и здесь».

«Парни из моего отряда делают вид, что ничего не произошло. Семьи создают. А я смотрю на девчонок и не вижу в них того желания, чтоб соглашаться на брак. Они соглашаются, но нет яркости в глазах».

«Они идут за парнями, чтоб не пополнить ряды стрекоз, девиц, которые спят со всеми, кто монетку кинет. Страх такой судьбы, страх одиночества. Все в войне понесли потери. А хочется обмануться, что на деле ничего не случилось. Жизнь не поменялась. Но ты сам понимаешь, что обман рано или поздно раскроется».

«И что будет тогда?»

«Разочарование», — ответил я.

«Разве они этого не понимают?»

«А ты понимаешь, что от твоих действий будет зависеть благополучие и цвет в семье? Вряд ли. Это начинаешь понимать лишь когда сталкиваешься с этим».

«Хватит считать меня неразумным ребёнком».

«Я тебя не считаю ребёнком. Ты всего лишь молодой и горячий мальчишка, который стремится к самостоятельности. А кто я? Я лишь тот, кто в этой жизни мало что понимает и может судить лишь с высоты своих лет и небольшого опыта».

«Я умнее тебя, чем ты был в моём возрасте».

«Угу. Будь осторожен на своей птицы. Не упади с неба, когда полетишь».

Он не ответил, а я принялся делать обувку. Дети. Они нужны, но как же с ними сложно, особенно когда они вырастают и считают, что умнее их никого нет. И чего я его задираю? Сам ведь когда-то был такой. Горячий, рисковый. А Лешик мой сын. И видимо пошёл в меня. Но побороть желание его хоть как-то уберечь от ошибок у меня не получалось. При том что вместо этого получалось так, словно я специально его за дурака считал, себя за умного. Как-то не ладились у меня с ним разговоры по душам. И ведь всё равно не прекращал общения. А я как-то с отцом и матерью оборвал связь. Само получилось. Просто понял в какой-то момент, что должен сам отвечать за свою жизнь, а не они. Лешик этого пока не понял…

Не знаю, сколько так мы болтались по джунглям, пытались их обходить и вновь натыкались на густую стену из ветвей и лиан. Каждый день напоминал предыдущий за редким исключением. Поэтому я перестал за ними следить. Всё длилось до того момента, когда Тарас не проснулся утром. Парня мучила лихорадка. Жар. Он лежал без сознания, а я не знал, что делать.

Если бы он был моей расы, то можно было нарвать травок, сделать какие-то отвары, примочки. Да просто на землю положить и дать впитать в себя ту энергию, что исходила от неё. Но организм Тараса был для меня чужим. Непонятным. Это могла быть как простая простуда, так и нарушения организма. Может у него там шестерёнки заели. И вот я сидел такой взрослый, можно даже сказать, что стары, а на меня смотрели две пары детских глаз. Ладно одна пара глаз и красные фонари Джека. Они боялись задать тот вопрос, что Тараса постигнет судьба родителей. И хорошо, что они его не задавали, потому что я не знал ответа. Надо было искать того, кто этот ответ знал. А это означало нужно выходить на киберов и теоретическая моя смерть. Враг с чужими детьми — я бы на их месте взялся за оружие.

Оставить бы все эти проблемы в лесу. И ведь никто не узнает о моём преступлении. Но об этом буду знать я. Поэтому оставалось взять Тараса на руки, навьючить на себя его заплечную сумку и потащиться к дороге. Ещё и детей успокаивать, что всё нормально будет.

Не знаю повезло ли нам или наоборот, но к полудню мы вышли к городу, который отличался от других городов. Здесь было, как и везде, много зелени, но дороги в городе были чистые. Впервые я увидел рабочую машину, про которые мне рассказывали дети. Если у нас ездили на телегах и жуках, то здесь были самоходные телеги на горючим, которые называли машины. Киберы спокойно расхаживали по улицам и провожали нас удивлёнными взглядами, но никто не думал доставать оружие. Вскоре я понял причину. В городе помимо киберов были ещё и звери, потом я встретил и своих фитоморфов. Это было удивительно, но никто не стрелял и не ругался. Все занимались своими делами. Кто-то торговал на улице с лотков, другие прям тут же устроили что-то вроде стрижки. На глаза попалась телега под управлением здорового таракана. Навстречу ему ехал звероморф правя быком. Посреди улицы стояли три полицейский разных рас, которые находились при оружии и следили за порядком. Они косились на меня, но не подходили. Пришлось подойти к ним.

—Доброго, мы с побережья идём. Мальчишке плохо стало. Его бы посмотрел, кто из лекарей. Такое возможно?

—Вам надо зарегистрироваться в центре беженцев. Получить документы. Там вам подскажут, что делать дальше, — ответил мой сородич.

—И где это сделать?

—Идёте прямо по улице…

Если в общих чертах, то предстояло пройти через весь город, чтоб добраться до лагеря. А сил, если честно, уже не было. Тарас был далеко не лёгким парнем. Как я его тащил всё это время, сам не представлял. Но делать нечего. Оставалось только сцепить зубы и идти дальше, в который раз думая, зачем я тогда пошёл эти тыквы искать. Давно это было. Возможно полгода назад, может меньше, может больше. За это время многое изменилось.

—А мы сегодня будем есть мясо? — спросила Варя.

—У тебя есть лишние деньги? — вместо меня ответил Джек.

—Нет. Но можно заработать.

—Давай для начала Тараса вылечим, а там посмотрим по поводу работы. Правильно я говорю? — спросил Джек уже меня.

—Правильно.

—Вот видишь. Даже Гена подтверждает.

Почему-то они меня звали просто по имени. А я не поправлял. Вначале вроде хотел, но потом плюнул. Не до формальностей. Сил всё-таки больше не было. Пришлось сделать перерыв. Мы сели на какие-то пустые ящики около магазина. Руки дрожат, пот глаза застилает. Тарас весь огнём горит. Я попробовал ему влить воды в рот, но не получилось. Морфы проходили мимо. Они торопились по своим делам. Сейчас не то время, чтоб замечать чужие проблемы. Со своими бы разобраться. Я уже хотел пойти дальше, когда почувствовал боль. Лешик. В глазах всё потемнело. Сердце на миг остановилось и я начал терять сознание, падая вместе с ним в пустоту. Позади небо, впереди земля, которая приближалась стремительно. Шум в ушах. Кровь стучит в висках. Вот уже верхушки деревьев, которые царапают кожу. Голова раскалывается. Перелом руки. Теперь она висит плетью. Лешик очнулся, ухватился за ветку. Я чувствовал, как у него рвутся сухожилия. Тело тянет вниз. Рука удлиняется. Боль. Но это единственный шанс не переломать себе кости, свалившись с такой высоты. И вот он достиг земли. Свалился в палую листву. Руки долго будут восстанавливаться, но живой. А вот вторая потеря сознания меня насторожила, но я уже пришёл в себя.

В горле ком. Я валялся рядом с ящиками. Тарас лежал рядом. Варя испугалась, поэтому плакал. Джек пытался привести меня в чувство. Опрыскивал щёки водой. Я же ещё не мог отойти от той боли, что почувствовал вместе с Лешиком. Слишком тесная связь — это проклятье. Нельзя так чувствовать других. Это убивает и одновременно заставляет заботиться о семье, если связь не прервана. Но даже если прервана, но отголосок накроет, когда с ними что-то случится.

—Вам плохо? — подбежала женщина. Я видел подол серого цвета и ноги в сандалиях.

—Мальчику. Я в норме. — С трудом удалось сесть. Посмотрел на неё. Невысокая, уже не молодая женщина с железной рукой. — Сегодня он не проснулся. Не знаю что с ним.

—Сколько ему лет? — быстро спросила она.

—Двенадцать. Может тринадцать. Сложно сказать, — ответил я. Джек протянул мне воду, после этого начал успокаивать Варю.

—Похоже вырос из деталей. Нужны новые, — ответила женщина, после беглого осмотра.

—И где достать эти новые детали? — устало спросил я, ожидая услышать ответ, что нужно пройти куда-то там, отстоять очередь не пойми где.

—Пойдёмте. Я отвезу в больницу, — ответила она довольно коротко, что я аж поперхнулся, не веря услышанного. — Рик, помоги.

От большой машины, что стояла неподалёку, отошёл здоровый киберморф. Да у него одна рука была, как мои три. Без особых усилий он приподнял Тарас и понёс его в сторону машины. Женщина протянула мне руку.

—Давайте помогу, — предложила она, чем опять меня удивила. — Я в больнице работаю. Для меня все равны любой расы. Если относиться друг к другу как враги, то мы не выживем.

—Согласен с вами, — принимая руку помощи, ответил я. Слабость била по мышцам. Голова кружилась. То и дело хотелось лечь на землю и не шевелиться. — С сыном беда случилась. Вот меня и выкинуло из жизни.

—Сочувствую. Я слышала про вашу связь.

—Главное жив остался. Остальное поправится. А если вы сможете Тараса починить, то всё совсем будет хорошо, — ответил я.

—Вы верить в хорошее?

—Верить в плохое слишком просто. Я в последнее время не ищу лёгких путей, — забираясь внутрь машины, ответил я.

—Мальчика починить несложно. Нужно лишь поменять детали. Новых сейчас нет, но подержанные найдём, если вам это не принципиально.

—Мне? Я в ваших деталях не разбираюсь. Как и в ваших законах. А в новых законах тем более. Денег нет. Документов тоже.

—Детей мы лечим бесплатно, как и экстренные операции у взрослых. А документы сделаете, — ответила она.

И после её слов на душе стало легко. С меня словно кто-то снял тяжёлый груз, который заставили нести долгое время. Теперь пришла надежда, что всё может наладиться. Осталось лишь детей пристроить к их сородичам и понять, что случилось с Лешиком. Самому устроиться. Убивать никто пока не планировал, значит оставалось жить дальше.

Глава 8. Ссора

— С Тимуром всё будет в порядке? — в который раз спросила Варя.

— А как иначе? — ответил на её вопрос Джек. Я сидел в стороне и жевал какой-то овощ, похожий на огурец с куском хлеба. Детей накормили, да и мне что-то перепало от женщины со строгим взглядом, которая главенствовала в столовой, как генерал над армией.

Тимур всё это время был в операционной. Мы ждали в коридоре, когда операция закончится. Я пытался выйти на связь с сыном, но он был без сознания. Оставалось надеяться, что ещё придёт в себя. Если же всё пойдёт по худшему варианту, то я потеряю последнего родного человека в этом мире. Пусть я и не был согласен с ним по многим вещам, но это не означало, что я хотел его смерти.

— Он спит. Но вы можете побыть с ним в палате. Только не шумите, — сказала доктор. На халате была табличка с её именем: Элизабет. Дети сразу вскочили на ноги и пошли следом за каталкой, на которой лежал Тимур. Каталку вёз робот, с человекоподобными чертами.

— Всё будет нормально? — спросил я.

— Да, детали подошли. Сильно парню досталось когда-то.

— Он очень сильный. Один остался с братом и сестрой. Взял за них ответственность, — ответил я.

— Вы установили связь с сыном?

— Нет. Не отвечает. Мне нужно что-то подписывать? Объяснять? — спросил я. Она улыбнулась.

— Нужно переговорить с полицией. Расскажите при каких обстоятельствах нашли детей. Почему решили им помочь… — Элизабет улыбалась, но глаза были серьёзные. Она словно сейчас пыталась понять, что мной двигало. Самому бы понять, что тогда перевернулось в моей голове, когда я решил ввязаться в эту историю.

— Я не знаю ответа на ваш последний вопрос.

— Так есть время придумать этот ответ.

— Тут лет не хватит, чтоб понять, почему, потеряв всё, я не стал их считать врагами. Сказать, что они не доросли до врагов? А кто дорос? Кто враг? Тот, кто будет желать мне смерти? Наверное, да. Это и будет враг. Тогда придётся защищаться, чтоб сохранить жизнь в этом мире, что мы прокляли и в котором все перемешали. Но тогда враг не будет иметь привязки к тому материку, на котором когда-то жил морф. Это будет плохой морф. Сам по себе плохой. А плохие есть на любом материке. Это и будут те, кого я начну считать врагами. Но дети на эту роль не подходят. Они оказались жертвами в этой мельнице, которую устроили мы. Такой ответ устроит?

— Давайте сделаем так. Вы сейчас уйдёте. Мы сделаем вид, что друг друга не знаем. То, что понимаем мы с вами, ещё не все понимают, — ответила Элизабет. — Фитоморфу в этой суете легко затеряться. Через город проходят тысячи морфов. Кто будет искать иголку в стоге сена?

— Думаете будут неприятности?

— А думаете не будет? Когда есть возможность, то стараются закрывать глаза. Но при ситуациях, когда отвернуться нельзя, то приходится действовать.

— Что будет с детьми?

— Приют. Потом постараемся определить в новую семью. Не они первые, ни они последние. Сейчас многие потеряли близких. Хотя бы при эвакуации, когда кидали нас с материка на материк. Хорошо хоть не все уехали. Не могли бросить заводы по изготовлению запчастей. Иначе жертв было бы больше. Сейчас мало тех, кто готов помогать. Надеюсь, что у вас дальше всё будет хорошо и с сыном всё наладится.

—Приглядите за детворой, — ответил я, надеясь, что поступаю правильно. Им всё же было лучше у своих, чем со мной.

Я воспользовался советом Элизабетт и ушёл из больницы. Теперь оставалось найти лагерь беженцев. Получить удостоверение личности и порцию еды размером с ладонь. Записаться на работы по вырубке леса и очистке дороги, чтоб восстановить сообщение между городами, что оказались отрезаны глухой стеной. Эта стена возникла по причине сброса бомб. Большее количество биологического материала скопилось в одном месте. Это вызвало такой небывалый рост растительности.

Я работал. Потом получал еду. Выходил в ещё одну смену — получал деньги. Небольшие, но реальные. И так изо дня в день. Иногда нужно отключиться от мира, чтоб не сойти с ума, чтоб не валиться с ног от усталости и безнадёжности, которая окружала в лагере.

«Если так всё безнадёжно, то почему ты всё ещё там?» — услышал я голос сына, когда в который раз вышел валить лес.

«Не знаю куда идти», — ответил я.

«Вперёд. Куда же ещё? Как будто мы можем повернуть назад. Нас такой возможности лишили».

«Как ты?»

«Руки вытянулись на три метра. Пока ждал, когда они срастутся, до нормальных размеров, так они переплелись с лианами. Постепенно превращаюсь в дерево».

«Ты это прекрати. В дерево превращаешься».

«Они меня за своего принимают. Травка всего опутала. Даже какие-то букашки завелись».

«Букашки у звероморфов заводятся. Блохи называются».

«А у нас жучки и паучки. Интересно наблюдать, как паук паутину плетёт. Так умиротворяющее выглядит. Да, ладно тебе так переживать. Такая жизнь имеет право на существование».

«Не имеет. Ты не погибнешь. Уйдёшь в анабиоз до лучших времён, потом захочешь встать, но не сможешь».

«Так я уже не могу. Врос».

Я остановился. Показал бригадиру, что ушёл на перерыв. Сам же отошёл в сторону и сел на поваленное дерево. Вокруг летали бабочки, которые радовались появившемуся солнцу, что вновь пробилось сквозь густую крону.

«Тебе скоро исполнится восемнадцать. Ты готов сдаться, прожив всего-то одну десятую всей жизни?»

«Но ты сдался, прожив в два раза больше, чем я. Так почему мне нельзя?»

«Я не сдавался».

«Твои мысли. Я их слышу, но не отвечаю».

«А я твоих не слышу», — усмехнулся я.

«Так я не думаю. Лежу в листве и прорастают травой. Деревьям необязательно думать».

«Ты забыл, что не дерево».

«Тогда кто же я? Существо, что может стать неживым? Неживое, что может жить?»

«А кто киберморфы? Машины с мозгом или существа с железными частями? И звероморфы? Какое ты им дашь определение? Мы те, кто есть. Нет определение, что такое жизнь. Она разная. Те же паучки — это жизнь. Трава и листва — это жизнь. Мы — это жизнь. То, что есть сейчас. Разумное и неразумное. Приносящее пользу и приносящее вред. Это всё жизнь, потому что существует. А смерти определение есть — это прах. Ты хочешь стать прахом, но ты не станешь. Лишь изменишь форму жизни, при этом выполнишь свою основную цель. Какая наша минимальная цель? Продолжить круговорот жизни. Ты дашь дом для другой жизни. Менее разумной, но не менее важной для природного цикла. Только, сын, такая цель минимум, что мы должны выполнить, после того как появились на свет. У нас есть обязанности и обязательства».

«Я свои обязательства выполнил».

«Ты их только начал выполнять. Или ты думаешь повоевав полгода и столкнувшись с первыми неприятностями — на этом жизни конец? Нет, Лешик. Тебе придётся бороться дальше и никто не будет спрашивать, хочешь ли ты продолжать бороться. У нас с тобой на плечах тяжёлая ноша жить за тех, кто остался там. И эта ноша тяжелее их участи. Когда я услышал эти слова, то вначале не мог понять, как такое возможно. Я жив, а они нет. Теперь понимаю. Жизнь продолжается, но она такая тяжёлая и изматывающая не в плане физических сил, а из-за вины».

«Тебя чего вина мучает? Ты во всём этом не участвовал».

«И что? Думаешь не понимаю, что во всём этом виноват наш народ? Лешик, участвовали мы или нет — это не важно. Нет разницы, кто кидал бомбы, а кто придумывал их начинку. Есть лишь ответственность и признание, что это было ошибкой. Так как мы все оказались в одинаковых условиях, то ошибка общая. И расхлёбывать эту ошибку надо всем вместе, сообща. Тогда и придёт искупление вины. Ныть же может каждый, а вот делать и исправлять — это доступно лишь единицам. На признание ошибок требуется больше мужества, чем на совершение», — ответил я.

«Я упал, потому что уснул. Трое суток без сна. Просто выключило. Потом пришла боль. Но я так устал, что не замечал её и спал. Спал, спал и ещё раз спал. Чувствовал, как идёт дождь, как питает земля. Мне этого было достаточно. Сейчас же проснулся и понял, что пока спал… Я потерял руки. Если сейчас их отрывать, то придёт боль, к которой я не готов. Да и как я без них?”

«Руки потом отрастут. Не такие, как прежние, но без них не останешься», — ответил я.

«А что дальше?»

«Дальше двигаться вперёд. Назад путь отрезан».

«Я подумаю».

«И я подумаю», — ответил я. Больше он на связь не выходил.

После работы я возвращался в лагерь беженцев, где царило подобие порядка. Но это подобие было лишь отдалённым цивилизованным общением, что было на материке. Морфы изменились. Стали жёстче. Откуда-то появилась жестокость. Если эту жестокость я мог понять у звероморфов, потому что они в силу своих особенностей были вспыльчивые и чуть что кидались в драку, то вот фитоморфы меня удивляли. Они словно специально провоцировали звероморфов и стравливали их с киберами. Я отворачивался и старался делать вид, что меня это не касается. Это было легко. Достаточно убедить себя, что ты не можешь ничего сделать. Видишь слёзы женщин, отворачиваешься. Видишь, как кто-то толкает попрошайку, которому от силы лет семь, отворачиваешься. Всем помочь нельзя. Нужно позаботиться о себе. Если отдавать еду другому, то скоро и ноги протянуть можно. В этом мире может выжить лишь сильнейший. Но если так, то я не хотел жить в таком мире. Убеждая себя, что совершаю глупость, я отдавал половину порции мальчишке. Лез кого-то защищать и получал тумаков, но часто отстаивал свою позицию. Я старался убедить себя, что надо жить для себя. Даже верил в это, но поступки говорили об обратном. Я не хотел забывать кем я был раньше.

В тот вечер в лагерь привезли большие чаны, в которых стали варить какую-то необычную похлёбку. Её аромат разнёсся по всему лагерю, притягивая морфов. Вскоре около каждого костра с чаном собрались морфы. Костёр дымил. Огонь разгонял ночную мглу. Искры взлетали из-под чана и улетали куда-то ввысь. Обед уже был выдан по расписанию. Это же было что-то не входившие в привычное расписание.

Кто-то пошутил, что нас будут травить. Около котлов крутились киберморфы, мешая варево. Я видел, что в похлёбку добавляли овощи, мясо. Для меня мясо оставалось чем-то непонятным и ненужным в жизни. Вроде и овощей хватало. В лагере фитоморфам давали овощную похлёбку или кашу. Звероморфы и киберморфы ели всё то же, но с добавлением мяса. Явно, что и эта похлёбка варилась для них, но я всё равно не отходил от костра.

Невысокий, но крепкий мужчина сидел в стороне от костра. Железные руки и ноги делали его похожим на робота. Их было немного у киберморфов, но периодически они мне попадались. Я не понимал, зачем нужно было собирать механизм, который мог работать без участия морфа, но потом догадался, что мы приручали насекомых, птиц и млекопитающих, звероморфы специализировались на зверях, а киберморфы делали помощников из металла.

Этот мужчина был киберморфом. Он посматривал на подсевших к огню мофов, подкидывал щепки в огонь. Ничего не говорил, но почему-то привлекал к себе внимание.

—Когда-то давно морфы не были морфами. Это был один народ и название этому народу были человеки или люди, — тихо начал он. Стоило ему заговорить, как голоса стихли. Это было странно, потому что до этого стоял гам, в котором сложно было что-то разобрать, кроме пошлых шуток в сторону женщин, которые отпускала молодёжь. Сейчас же стояла такаятишина, что был слышно, как булькает похлёбка и трещат поленья, пожираемые огнём. — Они все были одинаковые. У них не было шерсти или травы, не было механизмов. Ничто не искажало их тело. В дружбе они жили или во вражде? Кто-то воевал, кто-то дружил. Мы и сейчас к одним морфам относимся, как к друзьям, а другим, как к врагам. Так и они жили. Потом случилось страшное. Пришла болезнь. Говорят её вывели искусственно. Другие говорят, что она упала с неба, а третьи уверяют, что болезнь пришла из глубин океанов. Но это не важно. Люди стали искать лекарство. Но его не было. Можно было бороться с болезнью лишь изменив себя. Так люди приобрели отличия. Какое-то время они продолжали жить вперемежку. Потом города разделились на районы, где могли жить лишь морфы по своему изменению. Потом районы стали городами. Города материками. Люди стали забывать, что когда-то были едины. Они стали смотреть на отличия друг от друга. Пока одни не посчитали себя умнее других. Другие решили, что наглецов надо жёстко проучить. Третьи не вмешались. Виноваты все. Виноваты в том, что кто-то начал конфликт. Виноваты в том, что конфликт не остановили, поддавшись эмоциям. Виноваты в равнодушие. Но говорить об этом больше нет смысла. Мы все видим здесь результат случившегося. Знаем, что у каждого из сидящих здесь, есть те, по кому поют прощальные песни и клянутся в мести. Но если мы продолжим войну и месть, то это приведёт нас к уничтожению. Погибнут все. Теперь всё зависит от вас.

Возмущение. Ропот. Волнение. Показалось, что его сейчас тут разорвут на части. Но мужчина спокойно ждал, когда народ утихнет.

— До того как люди перестали быть людьми и стали жить, как морфы, то они были человеками. Человечность — это помощь сильного слабому, чтоб слабый стал сильнее. Это умение прощать. Умение переворачивать страницу жизни и не сдаваться. Я хочу призвать вас вспомнить об этом. О забытом слове под названием человечность. Тем более сегодня, когда представителями народов было подписанное мирное совместное существование на одном материке. Когда вводится единый закон, который гласит, что убийца будет подвергнут той же каре. Вор будет отрабатывать наказание на расчистке территории от леса. Мы заканчиваем войну и учимся жить вместе. Это сложно. У каждого народа свои традиции и своё видение добра и зла. Но основные законы едины. Кто не понимает, что война закончена, тому не место в этом мире. Вчера в одном городе начались волнения. Больше этого города нет. У нас не так много земли, чтоб тратить её на тех, кто не хочет жить миром. Проще город стереть, чем пытаться кого-то убедить в правоте слов и действий. Вы можете мне не верить. Можете проверить на собственной шкуре правдивость моих слов. Но помните: морфы сейчас не тот ресурс, который кто-то ценит. Поэтому сейчас предлагаю отведать похлёбки из единого котла и забыть о зле.

Я незаметно огляделся по сторонам. В лагере было много вооружённых людей. Короче, или принимаем условия, или прощаемся с жизнью. Радикально. Свобода выбора и ценность жизни отошли на второй план, если не на третий. Он и сказал, что морфы теперь не тот ресурс, который будет цениться. Хотя странно призывать вспомнить о человечности и при этом приставлять оружие к спине. Мне это не понравилось. Многим не понравилось, но решили на время смириться с таким положением вещей. Они были властью, а кем были мы? Никем. Рабочие, которые расчищали дороги за тарелку еды и несколько монет.

«А я тебе говорил, что ты зря осел. Не то место, где стоит надолго оставаться», — сказал Лешик.

«Кто бы говорил», — ответил я. Лежит в каких-то лесах, ещё и советы мне даёт.

Похлёбка оказалась вкусной. Похоже, они туда добавили каких-то трав, потому что пришло спокойствие и удовлетворение от жизни, чего не было давно. А это уже начало настораживать. Агрессия и горечь пропали. Только этого не хватало. Никогда не любил, когда за морфов что-то решали. Я и с войной не был согласен, но я был против такого искусственно навязанного мира. Пора было отсюда уходить. Так как стена леса всё ещё оставалась непроходимой, то надо идти вдоль неё, пока не получится обойти. На следующее утро я ушёл из лагеря, пока ещё была такая возможность.

За день можно много пройти, если не останавливаться и идти бодрым шагом. За два дня прошедшее расстояние увеличится. За три дня оно станет ещё больше. Главное, не сбавлять скорости. Джунгли меня не трогали. Лианы порой сами расступались, когда мне это было нужно. Иногда они вели себя капризно. Это было в тех местах, где были скиданы бомбы. Там они и хотели бы расступиться, но не могли, потому что были сильно запутаны. В какой-то из дней я вышел к реке. К бывшей реке. Сейчас вода была покрыта ряской и травой, которая превращала реку в болото. Лианы плавали по воде, переплетались и образовывали хлипкие мостки, что напоминали паутину.

Я остановился на берегу и разжёг костёр. Закинул туда найденную картошку, на выкапывания которой с помощью палок пришлось потратить половину утра, но теперь у меня было половину заплечного мешка заполнена едой на ближайшие несколько дней. Воду я брал из источников или фруктах, которые содержали много сока. Всегда попадалась какая-нибудь съедобная трава. Так что от голода и жажды я не умирал. Если так подумать, то можно было бы остановиться хотя бы на этом берегу реки. Построить хижину. Разбить огород. И жить пока всё не устаканится.

«Почему ты так не сделаешь?», — спросил Лешик.

«Меня уже начинает напрягать, что ты без спроса влезаешь в мои мысли», — ответил я.

«Мне скучно».

«Так это повод не на паучков любоваться, а поднять свой зад».

«Так почему ты не построишь хижину?» — спросил Лешик, переводя тему.

«Кто-то обязательно на неё набредет. Меня убьёт, а всё, что я сделаю, заберёт себе. Нужно выходить к городу и искать место там».

«Опять лагерь беженцев? Опять работа на повалке леса?»

«Нет. Я лучше лягу и буду паучками любоваться!»

«Что ты к этим паукам пристал?»

«Не люблю, когда сдаются и не пытаются ничего сделать. Только ноют».

«А что ты сделал, чтоб…»

«Хватит винить меня в том, в чём нет моей вины. Не надо больше лезть в мои мысли «на поговорить». Иначе я разорву с тобой общение и будешь лишь разговаривать с пауками».

«А с кем мне ещё останется разговаривать, если ты не хочешь слышать меня?»

«Будь тебе лет десять, то я бы с тобой согласился. Ты заявил, что взрослый. Так и веди себя как мужчина, а не сопля трусливая. Нытьё твоё слушать я не собираюсь. Тема закрыта. Нравится тебе быть деревом, так и не лезь ко мне. Учись молчанию».

Решив, что больше не буду отвечать на его пустые разговоры, я остался наедине с костром и сумерками. Хотелось напиться. В мешке только фляга с водой. Там же стрекоза, которую мне отдала на прощание Цветик. Стрекоза без пыльцы стала неживой. Я её не подкармливал, вот она и истратила свой ресурс раньше времени. Или прошёл год. Я пытался подсчитать сколько прошло времени с начала войны и не мог. Блуждание по джунглям заставляли не думать о времени. Здесь его и не было, кроме смены дня и ночи. И то, порой были такие места, куда день не заглядывал. Там был сумрак. Смены времён года я не чувствовал. Лишь изредка начались дожди, которые не прекращались долго. Тогда становилось много луж, а порой вода доходила до щиколоток. В низинах приходилось пробираться по пояс. В такие моменты я забирался на поваленные деревья, искал лианы, которые напоминали бы крышу и жёг костёр там. Городов я сторонился. Просто шёл и не думал ни о чём. И как понять сколько прошло времени? По растительности на голове. Трава уже выросла по плечи. Приходилось перевязывать её веревкой, чтоб она не лезла в глаза. Вот он и нашёлся год. Год, который толком мне ничего не дал. Я больше потерял и разочаровался, чем что-то получил. Если подумать, то этот год довёл меня до самого дна. А дно выглядело не очень приятно, хотя и терпимо. Не о такой жизни я мечтал. А ведь когда-то давно, в другой жизни, я мечтал, что открою вторую лавку, в которой будет работать Лешик. Потом буду женихов от Цветика отгонять. А Мила будет меня останавливать, говоря, что ничего страшного не происходит, когда молодые люди танцуют. Потом бы выдал замуж дочку, а зять помогал бы мне с третьей лавкой. Так получилась бы сеть, которая могла обеспечить город свежими овощами. Или к тому времени город бы разросся. Города всегда разрастаются. Тогда можно было бы взять на работу помощников. И довести количество лавок до семи — десяти. Всё зависело бы от спроса. И к старости у меня была бы сеть лавок, которые меня бы обеспечивали, как и моих детей и внуков. Но это всё почему-то было нужно только мне. Этого я понять не мог. Вроде ведь должны смотреть в одном направлении. Жили-то вместе. А в итоге оказалось, что они живут сами по себе, а я сам по себе. Неприятно это было узнать. Очень неприятно.

Но это всё в прошлом. Пора заканчивать страдать о том, что не вернуть. Да и идти вперёд было интересно какое-то время, пока этот путь не стал бесконечным. Всё-таки цель должна иметь финал. Иначе путь к цели начинает походить на круг, которому нет конца и края. Мне же пора было выходить из круга.

Я решил ещё раз попробовать остаться в городе. Но уже не как беженец, а возможно, как фермер. Это было лучше, чем слоняться по лесам. По сути, я мог в любой момент остановиться. Очистить площадку под грядки. Но мне нужна была защита города от лихих людей. В городе должно было быть спокойнее. Или рядом с городом.

В ту ночь долго не было сна. Я лежал на земле и слушал джунгли. Как когда-то давно, когда я оказался на берегу после моря. Тогда было непонятно куда идти и что делать. Как жить, когда жизнь осталась где-то там. Обязательство перед другими прожить эту жизнь так, чтоб не было стыдно за себя перед ними. И вот прошёл год. Больше не было таких мыслей. Я отвечал лишь за себя. А другие… Им было всё равно. Они остались там, в прошлом.

Боль сковала тело. Она была такой сильной, что искры из глаз полетели вместе с выступившими слезами. Хотелось кричать. Но вместо крика я закусил губу и только чувствовал, как рот наполняется тёплой кровью. От боли голова не работала. Окружающий мир перевернулся. Я не понимал где земля, а где небо. Со спины словно снимали куски плоти. Похоже, я катался по земле, так как оказался в затухающем костре. Угли с радостью начали есть рубашку. На какой-то миг сердце остановилось. Это притом, что я оставался в сознании и чувствовал тление плоти. И вот сердце вновь погнало кровь, заставляя меня начать двигаться. Нужно было потушить рубашку. Стащить её с тела, потому что она была не изо льна или хлопка, а каких-то местных материалов и когда загорелась, то прилипла к телу. Её ещё выдали в лагере. Теперь же мне с трудом удалось её стащить и откинуть в сторону. После этого я поднялся. Ноги подгибались. Несколько шагов и я свалился. До воды уже пришлось ползти. Но когда я в неё упал, разгоняя лягушек в разные стороны, то почувствовал, что вновь могу жить. Вода прогоняла боль. Самое лучшее средство от ран — это в воде полежать, пока раны не затянуться.

«Спасибо, сынок. Такого я от тебя не ожидал», — сказал я.

«Всегда, пожалуйста. Не ожидал, что хватит духу, поэтому и не предупредил. Это подло?»

«Нормально. Ты молодец, что поборол себя».

«Теперь остаётся выбраться отсюда. Я не представляю, где нахожусь».

«Подожди пока силы вернуться и иди до ближайшего города. Рано или поздно выйдешь к нему», — ответил я.

«А что потом?”

«До города дойди. Там сориентируешься», — ответил я.

От воды пахло тиной и затхлостью. Я чувствовал себя бревном, которое попало в реку. Надо было так меня подставить Лешику. А если бы я концы отдал, так и сгорев в этом костре? Такая связь хуже наказания. Знать, что кому-то из близких плохо и не мочь помочь. Парню уже считай восемнадцать лет. Чего он так за меня держится? Свою семью иметь надо. И за неё держаться. Хорошо, что Мила всего этого не чувствует. Близкие отношения — это хорошо, когда крепкая семья и есть желание друг о друге заботиться. Когда же один ищет приключения и находит их на пятую точку, то почему должна страдать семья? Решил, что самостоятельный, так оторвись от семьи, как когда-то сделал я. Ведь всё равно не слушаешь… Или слушаешь, но с опозданием.

А с другой стороны, ведь больше ничего не осталось от прежней жизни. Но пора понимать, что прежняя жизнь никогда не вернётся. Давно пора учиться жить в новом мире и самостоятельно.

Хотел бы Лешик, чтоб мы прикрывали друг другу спину, то он бы захотел встретиться на просторах этого материка. Его же устраивала жизнь одиночки. Если так всё хорошо, то зачем мне-то голову морочить и заставлять проходить его жизнь? У меня есть своя.

Тишина. Она наступила резко и неожиданно. Я почувствовал, что в этом мире больше никого нет, кроме меня. Опять подслушивал мои мысли и решил уйти? Или умер? Нет. Я почувствовал бы отклик. Ушёл и не попрощался.

— Пора взрослеть, Лешик. И не нужно стараться залезть каждому в душу. Порой там можно услышать неприятное, — пробормотал я. В ответ мне было кваканье лягушек.

Я не жалел, что Лешик пропал. Пусть он и находился раненый, один в незнакомом лесу. Все его поступки были продиктованы импульсивностью, а не головой. Вот захотел — записался в армию. Захотел — там остался, когда можно было уже уйти. Захотел — причинил боль. И лишь детские оправдания, что он не рассчитал силы. Если не умеешь рассчитывать силы, то какого так делать? Зачем лезть в яму, зная, что ты там застрянешь?

Когда-то у меня о нём было мнение, как об умном парне. Сейчас же я думал о Лешике, как об избалованном ребёнке, который отбился от рук и творил, что его душе хотелось, не думая о последствиях. Теперь же пусть сам разбирается с жизнью. Все уроки, которые я мог ему дать, были даны. Остальное зависело лишь от него.

В последнее время я стал черстветь. Стал иначе смотреть на мир. Что ещё год назад было для меня диким, теперь выглядело приемлемым. Закон джунглей, закон выживания, закон силы — по ним нужно было жить в этом мире. И пусть вначале мне это не хотелось признавать, но от реальности не убежать. Рано или поздно она поглотит и выплюнет остатки, что не смогла переварить. Этими остатками я становиться не хотел. Не потому что у меня были обязательства перед погибшими, а потому что я выбрал жизнь. Выбор заставлял принять и правила новой жизни. А Лешик… Он справится. Повзрослеет и справится…

Глава 9. Всё может быть иначе

Каждый раз, когда я находил новый город киберморфов, то меня поражали высокие здания, которые, казалось, состояли из железа и стекла. Наши мазанки, обвитые плющом, казались неким подобием домов, по сравнению с этими монстрами. Города киберморфов стремились ввысь, к небу и облакам. Их хозяева словно хотели жить среди птиц. Для меня это было чуждо. Как и чуждо держать окна открытыми и не пускать в помещения свежий ветер.

Различия всегда проявляются в мелочах и эти мелочи обычно становятся причиной конфликтов. Для одних народов норма, а для других смертельное оскорбление. Вот и конфликт. Звероморфы не особо признавали ванну и воду. Для них, выросших в условиях экономия воды, мытьё было чуждым явлением. А вот киберморфы могли оголить какую-то часть своего железного тела и начать её смазывать или доливать жидкость, которая должна была улучшить сцепление и ход деталей. Для них это было нормой. Фитоморфы были медлительны, по сравнению с другими. Киберморфы куда-то бежали и торопились. Они не любили тратить время на «ерунду» и пустые разговоры. Звероморфы были всё время в движении, но любили поговорить ни о чём. Даже когда останавливались, то перебирали ногами и махали руками. Из-за этого создавалось ощущение. что в любой момент они могут сорваться с места. Фитоморфы и звероморфы держались вместе. У нас были сильные семейные связи, на уровни инстинктов. Киберморфы были одиночками, а дети для них служили скорее как продолжение рода и популяции.

За всем этим было интересно наблюдать. Каждый народ вёл себя иначе. Реагировал иначе на ситуацию. Для нас драка — это было что-то неприятное и страшное. Раны и боль могли отразиться на других членах семьи, поэтому мы их избегали. Звероморфы и киберы драки явно искали, что доказать себе и другим кто из них сильнее. Потом жали друг другу руки и одни с гордостью показывали синяки, а другие шли чинить погнутые детали.

Было и разное отношение к женщинам. Наши выглядели потерянными и забитыми. Оставшись без имени и рода, они вынуждены были учиться защищаться самостоятельно. Судя по волосам, что больше напоминали солому, то выходило у них плохо. Женщины звероморфов были разные. Одни ни в чём не уступали мужчинам. Если бы не чуть более утончённые черты и грудь, то я бы их так и посчитал за мужчин. Другие же походили на тень, но стоило их тронуть, как тут же появились клыки и когти. Женщины киберморфов были слишком напичканы железом. Я смотрел на них и видел кучу железяк, которые разговаривали и что-то делали. Ладно, если у них была железная рука или нога, но тело сохраняло привычные формы. Когда же тело заменяли железные и пластиковые пластины, то приходилось проявить всю фантазию, чтоб увидеть в железе женщину.

Город, куда меня завела судьба, была промышленным городом и добывал топливо для машин. Здесь стояла вышка, которая качала жидкость. Эту жидкость использовали для того, чтоб машины могли двигаться. Ещё из неё изготавливали одежду. Это уж для меня было чем-то диким. Но как я уже заметил, для одних морфов дикость означала норма для других.

Я бродил по улицам и изучал местную жизнь. Без цели и желания, что-то делать. Идея создать ферму уже не казалась такой перспективной. Несколько морфов объединились и сделали ряд теплиц, которые обеспечивали город свежими овощами. Теплицы были подключены к лампам, поэтому свет в них был и ночью.

Интересные технологии. Их я встречал на каждом шагу. Начиная от света в домах, заканчивая механизмами, что могли поднять тяжёлые грузы с лёгкостью. За всем этим было интересно наблюдать. Я пытался изучить новую жизнь и понять, как в ней устроиться. Пока же перебивался случайными работами. Благо работы хватало. Город только недавно начали освобождать от зелени. Вначале были расчищен район около добычи топлива. Теперь медленно и уверенно очищали жилые районы. Квартиры получали в первую очередь семейные и с детьми. Остальные спали под открытым небом. Рядом с городом был организован лагерь с беженцами, но туда я не пошёл. Не хотелось вновь работать за миску супа. На работах организованных городом, а не администрацией лагеря, платили деньги. Небольшие. Но их хватило, чтоб поменять износившиеся вещи.

Часть улиц была расчищены и имели весьма культурный вид, где было транспортное движение. Другая часть улиц представляла собой спальное место под открытым небом, где ставили палатки, варили еду прямо посреди улицы на костре, а дети бегали между палатками и им было всё равно на отличия.

Я побывал в разных частях города. Когда на город опускались сумерки, я шёл на обследование нового района. Привычка всё время быть в движении никуда не делась. Да и нужно было привыкнуть вновь находится среди морфов. Иногда я подсаживался к какому-нибудь костру, где были фитоморфы. Вкладывался продуктами в общий котёл и получал свою порцию похлёбки и пирога. Они рассказывали истории. Иногда это были воспоминания, но чаще рассказы, как пришлось пробираться по дикому заросшему материку вслед за бригадами, что расчищали дороги. С чем приходилось столкнуться. Обмана было много. Ещё больше было потерь. Свои стали врагами. Это убивало. Мы росли на убеждениях, что фитоморфы — это всегда помощь друг другу, потому что у нас было слишком много слабости в крепости связей. С одной стороны, можно было сделать больно большому количеству морфов, а с другой — нажить такое же количество врагов, которые почувствовали эту боль. Всё было забыто. Вместо прошлых законов история писала новые.

Несмотря на все тяжёлые времена, фитоморфы оставались открытыми к своим и насторожены к чужакам. Всё-таки, какие мы были упрямые! Это вызывало умиление. Мне рассказывали, как один такой чужак подсел к костру, а наутро не смогли найти ничего ценного. Но опять же мне, морфу, которого видели первый раз в жизни, разрешили составить компанию. Логике в этом я не увидел, но тот вечер был одним из самых тёплых за последнее время.

Три дня сменила неделя. Потом месяц. Я понял, что не хочу никуда уходить. Работа стала стабильной. Я уже точно знал, что буду делать завтра. По вечерам плёл ботинки. Их покупали или выменивали на что-то полезное. Уже образовался круг знакомых, которые меня были рады видеть около своих костров. Был круг тех, кого лучше было обходить стороной. Прямые и косвенные конфликты привели к парочке недоброжелателей, что хотели меня обобрать, а по возможности ещё и на тот свет отправить. Но меня это не сильно волновало. Сейчас была такая жизнь. Прошли те времена, когда во врагах ходили злые на язык морфы. Теперь время было врагов, что не гнушались пустить кровь. Дикие времена, дикие нравы.

Как-то актёры решили поставить спектакль, где показали нашу дикость. Морфы из цивилизованных людей превращались в диких и плохо поддающихся контролю зверей. Они теряли лица, меняя облик на что-то безликое, жестокое и имя которому было Ужас. Ужас нападал на всех, заставляя их терять себя. Примерно это и происходило с обществом.

Мы теряли свои лица, но в отличие от спектакля, мы не оставались безликими. На месте прежних лиц появлялись новые выражения, более жестокие и циничные, но это были именно лица, к которым нужно было лишь привыкнуть.

Когда начался очередной сезон дождей, то пришли мысли, что пора уходить с улицы и искать крышу. Пока же приходилось жить в каком-то здание на первом этаже и спать на полу вместе со всеми.

Для дома можно было взять любое здание и его очистить. Только в одиночку это было нереально сделать. А очередь для несемейных на квартиры должна была наступить ещё нескоро.

Бар «На окраине» мы откапывали после работы. Такие вещи не были первой очередной задачей для города, но многие так не считали. После работы хотелось хоть куда-то пойти. Некоторые от скуки ходили слушать лекции по литературе с детьми. Но мне они не нравились. Слишком много детей и глупых вопросов от взрослых раздражали. Спектакли несли в себе какие-то тяжёлые смыслы, которые вроде показывали изнанку общества и заставляли задуматься, но раздражали своим негативом, которого было и так достаточно. Другая крайность спектаклей были старые комедии, которые сейчас выглядели наивными и могли развеселить разве только детей. Поэтому когда морфы решили объединиться, чтоб разгрести бар из-под лиан после работы и получили на это разрешение от администрации, я подрядился на добровольных началах.

В городе были места, где торговали вином. Но эти заведения были местечковые и создавались под определённую расу или под клан, куда другим ход был заказан. Мы же собирались сделать утопию, заведение, куда мог зайти любой морф и не получить по роже лишь потому что у него была зелёная кожа, шерсть с клыками или железяки торчали из тела. Идея воодушевила. Работа шла полным ходом. Когда лианы были сняты вместе с верхними этажами, которые не подлежали восстановлению, то начались работы по укладке крыши. Внутри же были споры о том, какую сделать отделку и что разместить на верхних этажах. Кто-то притащил брагу. Мы пили кислый пьяный напиток и высказывали пожелания, столкнувшись с новой проблемой: каждая раса развлекалась по-разному. Звероморфы требовали бои и залы, где можно померятся на кулаках. Киберморфы хотели игровой зал. Фитоморфам достаточно было помещения где выпить и посидеть. Никто о стрекозах не задумывался, что было печально. Я бы от общения с девочками не отказался. Сколько прошло времени, когда я с кем-то время проводил? Давно. Какого я все это время один? По Миле скорблю? Так все мыслимые и немыслимые трауры прошли. Дело было в другом. Я строил из себя прежнего. Этого правильного морфа, для которого общественное мнение было превыше всего. Репутация. А для чего она мне была нужна? Чтоб было больше покупателей. Ведь известно, что будут ходить к такому продавцу, к которому не стыдно отправляться за покупками. Но лавки не было! Это осталось в прошлом. Лишь привычка продолжала держать в своих лапах.

Бражка дала в голову. Я давно не пил. Так давно, что организм уже отвык от этого. Ночь. Пора было тащиться к себе. В общую комнату, на пол. Не особо и хотелось, но и оставаться в недоделанном кабаке было не дело. Тут крыша была как дыра.

Распрощавшись с остальными, я потащился по пустым улицам ночного города. Сейчас все прятались под навесами или в домах. Палатки не спасали от дождя. Меня шатало. Ноги шлёпали по лужам. Вода давно залила обувку, но меня это не волновало. Редкие фонари освещали дорогу. Вот я и шёл от одного яркого пятна к другому. Морфы чем-то напоминали мотыльков, которые летели на свет, не обращая внимания, что свет может принести неприятности. Свет разогнал тьму. Тьма не нравилась никому. Мы все хотели света, не понимая, что этот свет может нести смерть. Я был положительным до мозга и костей. Что мне это принесло? Одни неприятности и проблемы. Может давно было пора меняться вместе с внешним миром? Действовать, а не плыть по течению?

Откуда-то сбоку раздалось чихание. Я посмотрел в том направлении. Ничего не видно. Пришлось доставать фонарь из мешка. Я уже и не помнил, за что его выменял у киберморфов, но вещь была стоящая и непромокаемая, что в дождливое время было ценным. Женщина сидела на крыльце нежилого дома. Лианы образовывали навес над узкими ступеньками. Женщина сидела ,поджав ноги, стараясь, чтоб они не попадали под струи дождя. Длинная юбка была приподнята, открывая босые ступни. На щиколотки сверкнул браслет с полудрагоценными камнями. Шаль на плечах напоминала мокрую тряпку. Спутанные волосы свисали мокрыми верёвками. Настороженный взгляд, острый нос, губы плотно сжаты. Она молчала. Я и сам не стремился начать разговор. Дождь начал усиливаться. Где-то вначале улицы раздались голоса. Скоро они подойдут сюда. Весельчаки, которым дождь был не помехой. Пройдут мимо или заинтересуются? Заинтересуются. Мордашка симпатичная, хотя и взгляд забит.

Я подошёл к ней. Протянул руку. Она попыталась отстраниться, но на ступеньках было не так уж и много места, чтоб это сделать.

— Потерялась или выгнали? — спросил я. Она вздрогнула. Потёрла запястье, на котором отсутствовал браслет. Я прислонился к перилам крыльца, продолжая наблюдать за ней. — Выгнали. Без имени и защиты сложно.

—Справлюсь. Иди своей дорогой травяной.

— Ещё и оскорбляешь? Глупая или самоуверенная? — она меня начала веселить.

— Я в состоянии за себя постоять. Клыки и когти легко порежут твою кожу.

— Зверь силён, когда сытый, а не голодает несколько дней. Когда не замёрз и не обессилен дорогой. Я сейчас пойду спать в тёплое место под крышу. Утром наверну похлёбки. А ты так и будешь бродить по городу, пока не найдёшь приключений, которые тебе вряд ли понравятся.

— И что? Тебе какое дело? — Она хотела огрызнуться, но вместо этого чихнула.

— Скучно сегодня. Ищу компанию, — ответил я. — А ты скоро простынешь. Чего не идёшь в одну из комнат для беженцев?

— Могла бы, то пошла.

— За что выгнали?

— За дело.

— Так и будешь тут сидеть или воспользуешься моим предложением? — спросил я. Голоса исчезли. Видимо парни передумали идти по нашей улице и свернули в сторону.

— Что за предложение? Может оно меня не устроит, — сказала она.

— Оно лучше, чем этот дождь. А чего я тебя уговариваю? Не хочешь, так сиди здесь. Ни ты первая по улицам болтаешься, ни ты последняя, — усмехнулся я, выключая фонарь.

—Подожди.

Я не стал останавливаться. Она нагнала меня через пару шагов. Зачихалась.

—Болеешь?

— Сыро. Не люблю сырость, — ответила она.

— Тогда пойдём туда, где тепло.

Это надо было совсем с головой не дружить, чтоб тащить за собой девчонку из звероморфов. Но последствия меня не волновали. Похоже, я слишком много думал о них. Теперь хотелось пойти против мнения общественности. Нарваться на кулак я не боялся. Этого боишься, когда есть какая-то цель и есть чего терять. Меня же в этом мире ничего не держало.

— Куда мы идём?

— Тратить монетки, — ответил я, считая в уме сколько у меня денег.

Гостиницу использовали в качестве душевой. Несколько киберморфов провели воду в старое здание, организовали котельную и сдавали номера. Там можно было недорого привести себя в порядок. При желании переночевать. Но это уже шло за отдельную плату и довольно приличную. Пока деньги были. Так что развлечься хватало.

Несколько косых взглядов со стороны хозяев заведения. Плевать. Меня сейчас ничего не интересовало, кроме лепёшек с овощами и мясом. На них были потрачены последние деньги. При этом не было ощущения сожаления о потраченных монетках. Раньше я над тратами думал. Решал, нужно ли мне это или нет. А сейчас деньги имели самое мелкое значение, которое можно было придумать. На них нельзя было купить прошлое и улучшить настоящее. Я мог сделать жизнь сносной, но оказалось, что моя планка минимальных требований в жизни была совсем невысокой.

Небольшая комната без окон. Низкая и узкая кровать. Табурет. Верёвки для сушки вещей рядом с батареей, которая была горячей. Я скинул плащ на верёвки. Мешок кинул неподалёку. Еду положил на стул. Свет в комнате был от низкого светильника в виде цветка, что торчал из стены.

— Вот скажи, почему нельзя наделать таких комнат по скромным расценкам, а не селить всех в одну комнату? — спросил я, оглядывая комнату. — Это не прежняя моя квартира, но намного лучше, чем спать как в лагере беженцев.

— Я не против общих комнат. Там удобно, — ответила она.

— Обычно там никому не нравится, — заметил я. Подошёл к ней. Она сделала шаг назад. Попыталась выпустить клыки и укусить меня за руку. — Прекрати.

Я увернулся от её клыков и снял шаль, с которой стекала вода. Под шалью порванная кофта. Плечо оголено. Свежие шрамы выглядели ярким пятном среди густой шерсти. У каждого из нас были свои особенности, но суть оставалась прежней. Одни предки и внешние различия.

Она хотела поднять разорванную ткань, чтоб скрыть шрамы. Вся история похождений лежала перед моими глазами.

— Жестоко с вами поступают, — нарушил я молчание.

— Это местные знаки… — попыталась она оправдаться.

— Выучил уже. Воровство. Блудство. Убийство. Последнее самозащита. Иначе тебя бы не оставили в живых. У нас так не наказывают.

— Какая разница как вышвырнут на улицу? Там всё равно смерть.

—Выживают, — пожал я плечами.

— Именно что выживают.

— Но с чистым телом.

— Какая разница, как выглядит тело, если душа вся в грязи?

У неё были интересные глаза. Тонкие зрачки в жёлтой окантовке, длинные ресницы и чёрные тени около глаз, что делали их выразительнее.

— А кому есть дело до чьей-то души? Да и что такое душа? Наше состояние? Наши мысли? Наше прошлое, будущее, настоящее? До этого никому нет дела. Мне точно нет дела до чьих-то там переживаний.

— Грубо, но честно. — Губы растянулись в улыбке, но глаза не улыбались.

— Ты хочешь меня обобрать и свалить отсюда. У меня есть желание тебя отмыть, отогреть и приласкать, потом накормить.

—Захотелось экзотики, зелёный?

— Не груби. Ты первая, кто попалась на дороге. Мне сегодня плевать с кем эту ночь проводить. Долго будем друг на друга глазеть?

— Может отвернёшься? — Она захлопала длинными ресницами. Ну прям невинность.

— Не строй из себя невинность. У тебя на запястье след от браслета. Аж шерсть стёрлась. Давно в браке была. Лет десять.

—Восемь.

— Тем более. Уж скромность можно забыть.

Она сняла с себя порванную кофту. Нижнего белья под одеждой не было. Небольшая грудь и не требовала его. Острые вершины. Крутые бёдра, что прятала юбка. Не совсем в моём вкусе, но на этот вечер подойдёт. Но это были мои мысли. Она считала иначе. На моё прикосновение ответом были когти, которые хотели проткнуть руку.

—Заканчивай выкозюливаться, а то на улице окажешься прям так, — перехватывая её руки и изучая ладонью её тело, ответил я.

— Ты это не сделаешь.

— А что мне помешает? Развлекаться ты не хочешь. Завтра мне ещё держать ответ перед твоими родичами, с какого я решил попользоваться твоим телом. Ответом им будет твои плечи и спинка. Слишком много шрамов. Не бережёшь себя. Они ведь говорят за тебя лучше слов.

— Сейчас такие времена…

— Я не осуждаю, но и не жалею. Такие времена, — усмехнулся я. — Воспользуйся советом: тёплая вода хорошо грязь смывает и согревает.

Развернув её в сторону ванной комнаты, я подтолкнул её в этом направлении. Адреналин. Опасность. Она представляла собой смесь красоты и агрессии, которая могла закончится для меня плачевно. Тут не отвернёшься лишний раз. Это не стрекоза, которая готова на всё, чтоб получить ласку и монетки в ответ.

Выжив её вещи, я повесил их сушиться. После этого зашёл в ванную комнату. Она сидела в ванне. Пар от горячей воды напоминал туман.

— Решила свариться?

— Греюсь. Мне не привыкать к теплу, — ответила она, наблюдая за мной.

На полке стояли шампуни и мыло. Целый раздел для звероморфов. Хотя они и не признавались в этом, но различных букашек на свою шерсть ловили только так.

— Что ты делаешь?

— Хочу тебя отмыть, — ответил я. — Только без выкрутасов.

— Ты не сказал своё имя.

— Оно тебе нужно? — спросил я, намыливая ей волосы. В этот раз не дёргалась.

— Обычно морфы представляются.

— Имя нужно для опознавания друг от друга. Нужно нам это сейчас?

— Хочешь сказать, что завтра мы забудем друг о друге?

— Нет. Я не вижу смысла друг друга опознавать.

Горячая вода обжигала руки. Мягкое тело под моими пальцами, аромат шампуня и свежести, аромат женщины — всё забыто и одновременно знакомо. Противоречия. Желание вытеснило опьянение. Совесть давно ушла в те дали, которые остались лишь во снах. Один шаг. Мы не были врагами, но мы были чужими. Нас ничего не связывало. Мне не было её жаль, как стрекоз. Я не хотел с ней прожить всю жизнь. Не было желания забыться. Инстинкты. Ничего личного.

Она закрыла глаза. Сбивчивое дыхание поднимало грудь, которую так и хотелось накрыть ладонью. В принципе мне это ничего не мешало сделать. Острые вершины затвердели под ладонью. Женщина выдохнула и посмотрела на меня. Говорят в глазах при желании можно было увидеть душу. Здесь же была пустота. Глубокая и бездонная пустота, которая пугала и манила, как глубина. Пряди прилипли к её щекам. Я попытался их откинуть в сторону, чтоб разглядеть впалые щёки и высокие острые черты лица, но она опять попыталась меня укусить, за что получила щелчок по носу.

— Я тебя предупреждал, что не надо играть.

— Не удержалась, — ответила она. На губах скользнула грустная улыбка. Взяв губку, она начала тереть кожу. — И всё-таки мы разные.

—Ненамного.

— Больше, чем кажется на первый взгляд. Для нас слабость — это стыд. Для вас, видимо, что-то другое.

— Забота — это не слабость. Слабость — уход от проблем.

— Любая слабость даёт преимущество перед соперником. Даёт право ему вытирать ноги, — ответила она.

— В семье у вас такое же выяснение отношений? — спросил я, облокотившись на край ванны.

— Нужно сразу понять, кто сильнее. Это поможет решить много проблем.

— Сила не всегда всё может решить. Мы это уже приняли из урока, который устроили себе сами.

— Ты всё равно не понимаешь, — она вздохнула. Ополоснула тело. По воде пошли темные струи. Шёрстка на её теле стала менять цвет из бурой, превращаясь в светло-рыжую.

— Порой мне кажется, что я понимаю слишком много, а вокруг одни глупцы, которые не видят очевидных вещей. Они упёрты в своих узких суждениях и не хотят раскрыть глаза, чтоб хотя бы осмотреться вокруг. Я не говорю, чтоб понять или думать. Хватит и осмотреться.

— И что мы увидим?

— Жизнь — это не то, что кажется на первый взгляд. Я могу тебе это доказать сейчас.

— А если не докажешь? — бросая мне вызов, спросила она.

— Докажу, поэтому спорить не буду. Ты проиграешь, — ответил я, проводя ладонью по её плечу. — Смотри сама. Грязь и копоть вместе с уродливыми знаками может скрывать золотистую красоту. Ты в котельне спала?

— Жила там какое-то время, — ответила она, пряча глаза.

— Но выгнали.

— Там один жил. Не особо хороший тип. Но ему плевать было на моё прошлое. Потом помер. Начал давиться. Кашлять. А потом раз и помер. Его убрали, а меня на улицу. Я не ожидала этого. Быстро всё произошло.

— Жизнь быстро меняется. К ней сложно приспособиться. Вода стынет. Иди пока перекуси.

—Оставишь меня одну? А если я заберу твой мешок и уйду?

— У меня там монеток нет. Всё сегодня потратил. А вещи… Это дело наживное. Мне их не особо жаль. Но если ты уйдёшь, то потеряешь больше.

— Что?

— Сухую кровать в этот дождливый день, — ответил я.

Риск. Она могла меня обобрать. Оставить без фонаря, сменной одежды и непромокаемого плаща. Но это были все такие мелочи… Не стоили они недоверия. Вот совсем не стоили.

В ванной пришлось задержаться. Заодно и тряпки свои освежить. Пока не моешься неделями, то грязь на вещах не кажется чем-то плохим. А вот на чистое тело она прям вызывает раздражение. Хорошее портит морфа. Заставляет его вспоминать, что есть другая, иная жизнь, в которой есть вода, еда, сухая и чистая постель, женщина, которая настороженно наблюдает за каждым движением. Не ушла. Была бы полной дурой, если бы сбежала.

Повесив вещи сушиться, я достал бутылку с водой и протянул ей. Она не стала отказываться. Соблазнительная, с длинной шей, угловатой фигурой и тонкими длинными ногами, на котором красовался браслет. Если бы кто-то организовал стрекоз, то не хотелось бы накидываться на первую встречную. Ещё и другой расы. Она накинуться хотелось. К тому же по глазам было видно, что она этого от меня и ждала. Можно было не соблюдать никакие условности. Спроса не будет. Но я хотел, чтоб она осталась. Плана не было. Лишь его зачатки на грани сознания. Оставалось понимание, что нужно сделать так, чтоб она не захотела убежать с рассветом.

Женщины были разные и одновременно в них было много одинакового. Они хотели казаться кем-то другими. Надевали маски. Играли роли. Стрекозы часто подстраивались под клиентов. Давали им то, что те хотели. Замужние не отличались. Роль. Игра. Желание стать идеалом в чужих глазах. До предела, когда это становится в один момент ненужным не игроку не зрителю. И тогда идут претензии. Глупые претензии, что зритель не оценил игру. Игрок не задумывается, а нужна ли игра зрителю. Может ему хочется снять маску игрока и увидеть не постановку, а того, кто прячется за маской. Искренность рождает искру, которая зажигает огонь. Здесь и сейчас. Без мыслей и игр. Два тела. Притяжение на инстинктах. Внимание к деталям и борьба за власть в отдельном мире, рассчитанным на двоих.

Дикарка. Жадная до ласк и забывшая, что может быть иначе. Улица не место для внимания и нежности. Там выживают. А ведь всё может быть иначе. Не по-другому, а просто иначе. Шерсть после воды станет светлее. Душа… Она не сможет отмыться. Грязь впитывается в шрамы, которые нельзя скрыть. Но всё может быть иначе. Просто иначе, чем слияние двух тел для продолжения потомства, для получения разрядки, что так долго копилась. Это не уход в другой мир и не забытье подобное алкоголю. Не попытки разобраться в чём-то. Это просто иначе, заключённое в желание и чем-то неуловимом, которое вызывает доверие, как протянутая рука тому, кто упал в грязь. Не обещание отмыть упавшего, а лишь предложение поднять лицо от грязи и посмотреть, что всё может быть иначе.

Она забылась в ласке. Я видел это по её натянутому телу, что напоминало струну. Чувствовала напряжение и желание получить то, что было почти не досягаемо. Мне было интересно с ней играть, заставлять вновь и вновь чувствовать и ощущать. Подчинять то, что было её. Что иначе близость? Минутная потеря контроля, которое пьянит похлеще вина. Этот контроль мы с ней и теряли, не замечая окружающего мира…

Глава 10. Кошечка

Я хотел уйти ещё утром, до того момента, когда она проснется, но проспал. Утро встретило теплом и сыростью за окном. Глоток чистой воды. Подруга только поудобнее легла, на освободившееся мною место. Взгляд скользил по старым стенам, которые сейчас утратили былую чистоту и красоту. А комната не такой уж была уютной. Хотя вчера казалась привлекательной, в отличие от общей залы и тем более дождливой улицы.

— Доброго утра, — зевая, сказала она.

— Думаешь оно доброе? — спросил я, взглянув в её сторону.

—Пока тепло, пока сытно, значит добро.

— Как мало надо для счастья,— ответил я, поднимаясь с кровати.

— Мы живем с тобой похожей жизнью. Довольствуемся тем, чтоимеем именно сейчас и именно здесь. Так чего удивляться? — потягиваясь, спросила она.

—Согласен. Удивляться нечему.

Из-за сырости за окном покидать комнату не хотелось. Надо было искать себе дом и прекращать бродяжничать.

Когда я вернулся в комнату после умывания, подруга уже наделасвое рванное платье и теперь думала как его перевязать так, чтоб грудь была хоть немного прикрыта.

— Не получится.

—Предлагаешь мне сверкать сиськами? — хмыкнула она.

— Я тебе дам одежду, но пойдешь со мной.

Она посмотрела на меня прищурив и без того узкие глаза. Облизнула губы и улыбнулась.

— Хорошо, — согласилась она.

— Лови.

Я достал из сумки запасные вещи и кинул ей. После этого начал собираться.

— Ты понимаешь, что у тебя будут неприятности?

—Неприятностей бояться, так на месте оставаться. Пойдем.

Во что я ввязывался? В неприятности. Оставалось надеяться, что у меня хватит сил с ними справиться.

Они меня поджидали внизу. Трое звероморфов. На быков не похожи. Жилистые, крепкие. Таких я опасался бы больше, чем неповоротливых качков. Стоило нам спуститься вниз, как они отошли от стены и стойки с регистрацией.

— Меня убьют, — сказала подруга. В ее голосе не было страха. Это был факт.

— Все мы смертны, — ответил я.

— Праваливайте отсюда, пока оружие не достал! — резко сказал регистратор за стойкой. Мужик был почти полностью из железа. Только голова оставалась еще из живых тканей.

— Мы обещали, что проблем не будет, — сказал один из звероморфов.

— Подожди меня здесь, — сказал я девчонке. Сам же отдал мешок регестратору. — Последи, чтоб она его не сперла.

Железная рука убрала мешок под стойку. Нормально. Звероморфыкивнули в сторону выхода. Правильно. Отношения выяснять лучше на свежем воздухе, где есть место, чтоб размяться. Пока мы выходили на улицу, я решил, что против таких противников можно играть не честно. Была у нас одна особенность, когда мышцы можно было привести в такое плотное состояние, что пробить их становилось сложно. Одервенение. Оно делало тело неповоротливым, но в драке не давало получить синяки и переломы. Этим почти никто не пользовался, потому что смысл выяснения отношений терялся. Когда два дерева начинали драться, то эта драка могла продолжаться часами. Но Звероморфыбыли другими противниками. Они будут использовать свои фишки в генетике. Так почему бы мне не воспользоваться своими? И пусть это не честно. Но всю жизнь честным прожить нельзя. Так и помереть недолго.

Они ударили первыми и с матами отскочили в сторону. Я их понимал и продолжал подставляться. Охота дерево попинать, так пусть пинают. А я посмотрю на сколько их хватит, выжидая удобнобную позицию для удара, который отправил бы в накаут. У меня не было такой выдающейся силы, какая была у них, но у меня была тяжесть и прочность дуба, с которым они не могли справиться.

На кулаке их кровь. Такая яркая и красная. Непривычная. А у меня ни царапины. Я мог бы им переломать кости, пока они валялись в лужах, но не стал. Лишнее.

— Наш конфликт исчерпан? — спросил я.

— Нафиг она тебе сдалась? — спросил один из них.

— Хочу, — усмехнулся я, возвращаясь в банный дом за вещами и стрекозой.

А тут она меня удивила. Выглядела напуганной. До этого же вела себя так, словно ей море по колено. Оказывается напускное. Бравада. Но зачем? Зачемпрятать эмоции и делать вид, что страха нет? Играть какие-то роли. Так и проходит жизнь, когда мы вместо того, что хотим, деалем, что надо.

Я коснулс ее лица, убирая прядь спутавшихся волос. А в глазах все тот же страх.

— Надо будет тебя расчесать, — сказал я. — Выглядишь так, словно головой пол подметала.

— Что с ними?

— Не знаю. А тебя это так волнует? — спросил я.

— Нет.

— Тогда обойдемся без вопросов,— ответил я.

Не знаю, что тогда изменилось. Вроде все было также, единственное, что теперь я таскался по улицам города не один, а с подругой. Она мне была ненужна. От нее было больше шума и хлопот, но я продолжал её таскать, потому что понимал, что если её прогнать, то она пропадет на улице. Почему-то я не учитывал, что она какое-то время спокойно жила без меня и не пропала. Забавно это. Забавно.

Мне удалось отжать комнату в одном здании. Там не было отопления и воды, но можно было спать вдвоем и не на полу, а на старом матрасе. Так себе романтика, но это было лучше из того, что было мне доступно.

Постепенно приближалось открытие бара, которое должно было стать грандиозным местным событием. Так как я участвовал в его создании и вложил туда много сил, то мне полагалась хорошая такая скидка на ближайшие лет пять. Я платил только себестоимость алкоголя, которое там предлагали. Наценку бар с меня не брал. Во время открытия я собирался напиться так, чтоб ноги не держали. Отключиться от всех проблем и этого дурного мира.

— Может вместо того, чтоб расчесывать твои патлы проще их подстричь? — спросил я, когда уже битый час пытался распутать волосы звероморфочке.

— Вот ещё. Единственная моя гордость — это волосы, а ты хочешь её у меня отнять.

—Не понимаю я этой привязки гордости к каким-то частям тела. Кто невинность бережет, кто волосы, — проворчал я.

— Так проще научиться что-то ценить.

— В смысле?

— Вначале учишься ценить и беречь с детства себя, а потом понимаешь, что нужно так же относится к близким.

— Бред. Если я буду делать культ из своей бороды, то вряд ли это научит меня относится с уважением, например, к тебе. Борода будет важнее.

— А! Вот почему, ты её культивируешь!

— Чего я делаю? — Я рассмеялся. Её ляпы в разговоре и неграмотность меня порой вводили в ступор, но чаще смешили. Она же это довольно быстро поняла и перестала совсем следить за языком. Похоже веселить ей меня нравилось.

— С бородой носишься, — ответила она. — Если тебе не нравится возитьсяс моими волосами, то зачем ты их расчесываешь?

— Потому что если этим не займусь я, то ты превратишься в лохматый стог. Неряха еще каких свет не видел.

— А зачем наряжаться, если я и так страшная? Меня мамка еле замуж сбагрила. Ещё и приплатила немного, чтоб муж меня с собой взял. Ни рожи, ни ума, ни силы. Я знаю свое место и на многое не претендую. Вот если бы я была красивой или хотя бы умной… — она мечтательно вздохнула.

— Дура как и есть. Может тебя твои и не считают красавицей, но это не мешает стать симпатичной. Я уже не говорю сделать что-то с волосами. Ты их хотя бы расчеши!

— Ты со мной спишь независимо от того чесала я патлы или оставила такими, — ответила она.

— Верно, но мне нравятся опрятные женщины, — ответил я, заканчивая с её волосами. — Будешь опрятной и народ к тебе потянется.

— А мне нужно, чтоб он ко мне тянулся? — спросила она.

— Нужно.

Осталось её только нарядить. Новое платье и дешевый искусственный цветок в волосах. Неплохо. Намного лучше, чем было раньше.

— Вот теперь можно пойти в бар, — сказал я, накидывая кукле шаль на плече.

— Порой мне кажется, что ты ищешь проблем, — сказала она. На губах улыбка, а взгляд настороженный.

— Не бойся. Ничего они мне не сделают.

— Если только пилу не принесут, — ответила она. Вспомнила, как удивилась, когда после очередной драки полезла ко мне и наткнулась на одеревеневшиемышцы.

— Меня просто так не взять.

Я подтолкнул её в спину к выходу. Придал ускорение шлепком по пятой точке, за что получил визг и смешок. Нормально. Весело и со вкусом. Хоть каким-то. Ещё бы отучить её все время пальцы облизывать по поводу и без. Цены бы ей не было.

Звероморфочкаменя порой раздражала. Наивная, глуповатая и неграмотная при этом она вела себя грубовато и нахально, но знала своё место. Я не представлял в каких условиях она жила. Не понимал, как дожила до своих лет. Может виной тому была хитрость и зачатки ума, которые она старательно прятала или умение приспосабливаться под окружающий мир. Иногда мне хотелось её заткнуть выкинуть из жизни, но я с ней возился. Наверноев жизни нужно иметь какого-то зверька, чтоб не чокнуться. Этим зверьком для меня была звероморфочкабез имени, чтоб не нужно было привязываться…

Открытие бара прошло как положено. Нагнали музыкантов. Мужчины, женщины и никаких детей. Алкоголь, овощи и мясо, карты и рулетка, танцы. Шум и смех. Забавно и весело. Я напивался. Звероморфочка сидела рядом и смотрела как веселятся другие. Она хотела и меня потащить в танцевальный зал или к рулетке, но я уже был не в том возрасте, чтоб трясти костями, а денег лишних не было, чтоб доверять их удаче. Вот напиться — это да. Это было можно. Звероморфочка пусть и расстроилась, но вида не подавала. Правильно. Не всё в этом мире может сбыться. Нужно уметь принимать жизнь с её удачами и неудачами.

После рабочего дня было хорошо отдохнуть вот так. Без забот. Алкоголь придавал лёгкость и добавлял дурости в голову. Забавно жизнь поворачивается. Забавно.

Моя подруга начала перемигиваться с каким-то пареньком. Угу. Он ей заинтересовался. Забавно. А девчонка уже начала дурить. Ножку начала ему показывать приподнимая юбку. Развратница. Паренёк же сейчас слюной захлебнется. А перед тем как захлебнется придет мне рожу бить. Пять из шести придёт. Я выпил ещё одну кружку бражки, а он всё никак решится не мог. Ну, можно было придать ему смелости. Почесать морфочку за ушком было слишком интимным жестом. Намного интимнее, чем юбку задирать. Я открыто заявлял, что она моя. Так еще и морфочка чуть не замурчала.

— А мне показалось, что ты на того мальчишку запала, — усмехнулся я, наблюдая за её переменчивой натурой.

— Мне просто скучно, — пожаловалась она, облизывая губы и показывая острые зубки.

— Сейчас тебе будет весело, — пообещал я, поглядывая в сторону паренька. Парень сорвался и подлетелк нам.

— Ты! — от злости он растерял все слова. Стукнул ладонью по столу, нависая надо мной. Нашел чем пугать.

—Двадцать пять, — спокойно сказал я.

— Что?

— Ты её хочешь. Она хочет тебя. Развлекайтесь. Но за её пользование ты платишь мне двадцать пять монет, а потом возвращаешь мне, — ответил я.

— Что?

— Или женись, — спокойно ответил я.

— Да я её вижу в первый раз!

— Но кулаки за неё почесать готов. Я предлагаю тебе более дешевый вариант.

—Двадцать пять монет? За что? — Парень посмотрел на морфочку, которая сидела с испуганными глазами и кусала губы.

— Морфочка отмытая, без блошек, причесанная и в приличной одежде. А бесплатно ищи на улице и отмывай сам.

—Двадцать пять монет?

— До утра она твоя. Попортишь и не вернешь к утру на Седьмую рассветную к стройке, то найду и закапаю.

На самом деле закапывать я никого не собирался. Но рожу бы ему начистил это точно. Не за морфочку. До неё особо дела не было. За репутацию. Так принято говорить. Значит принято и делать.

— Или соглашаешься или вали, — поторопил я. Подействовало. Парень начал отсчитывать монетки.

— Ген… — Морфочка испугалась не на шутку.

— Я же говорил, что тебе будет этим вечером весело, — ответил я, забирая монетки. — Так веселись. Девочку не портить, а то портилку поломаю.

Парень кивнул, уводя её за свой столик. Я же остался один. Двадцать пять монет. Отбил, что на нее потратил.

В голове шумело. Совесть спала. Морфочка уже щебетала с новым кавалером, а я решил, что мне пора отсюда уходить, если я хочу добраться до своей конуры на ногах, а не завалиться в канаве. Прихватив бутылку с бражкой, я потащился домой.

Дождя сегодня не было. Хоть какой-то день выдался сухим. Я шел, петляя по ночной улице, пока не приспичило по делам отойти. Всё-таки выпил много. А морфочка сейчас развлекалась с тем пареньком. Одного вида. Так и должно быть. И совесть меня не мучала.

Шуршание в подворотни я принял вначале за крысу. Они здесь были частыми гостями. Пнул в ее сторону камень и услышал приглушенный вскрик. Пришлось доставать фонарь и смотреть кто там. Фитоморфочка. Молоденькая. С вялыми волосами и испуганной мордашкой. Она сидела в углу подворотни и сжимала в руках сумку. Меня начал разбирать смех.

— Имя есть или одиночка? — спросил я.

— Есть, — испуганно ответила она.

— А если попрошу его назвать? Не назавешь, потому что тебя вышвырнули на улицу, как таракана, который решил, что ему пара сдохнуть. Давно на улице?

— Нет.

— Хватит мне врать! — рявкнул я, напуская на нее страху.

— Не вру. Два дня.

— И за это время никто ещё не приютил такую миленькую?

—Оставьте меня в покое, — устало сказала она.

— Лет тебе сколько?

—Двадцать.

— Есть хочешь?

— Я похожа на дуру? — спокойно спросила она.

— Ты похожа на грязную мышь. Моемся, едим, спим. Лучшего предложения ты не получишь.

— Если на него соглашусь, то обратного пути не будет.

—Обратный путь? Девочка, тебя имени лишили. Без покровителей будет любой обижать. Я предлагаю тебе условия.

— Обидеть в чистоте? — насмешливо спросила она.

— Это лучше, чем здесь, — спокойно ответил я. На мордашке отобразился мыслительный процесс. Я же отпил бражки и протянул ей. — Пошли. Хоть отогреешься.

— Горечь какая! — закашлялась она.

— Как наша жизнь. Привыкай, красавица.

Опять отель-помывочная. За стойкой приняли монетки. Там же я купил лепешек с овощами. После этого потащил стрекозочку наверх. Она спотыкалась, еле поспевала за мной. Я же вцепился в её руку и тащил за собой.

В комнате при тусклом свете мне удалось ее разглядеть. Чумазая. С волосами, похожими на сухие стебли. Кожа вся шелушиться. Жизнь её неплохо так потрепала. Из-за этого наших женщин считали страшными. Никто не понимал, что в их уродстве виноваты мы.

Она смущённо отвернулась, когда я коснулся её волос. Когда-то я гордился, что у Милы волосы были зеленые и цвели. Давно это было и неправда.

—Раздевайся и мыться. Заодно согреешься, — велел я. Раздражение. Сколько на улицах было ещё таких девиц, которые потеряли всё: дом, семья, красота. Мы погасили свет в их глазах и от этого были прокляты.

Она замешкалась. Начала неуверенно расстёгивать платье. Так мы будем долго возиться. Я подошел к ней. Быстро прошелся по крючкам, которые удерживали платье. Провел ладонями по открывшейся моему взору груди. Средняя. Налитая. Кожа грубая. Вся шелушиться. Надо её отмыть и маслом натереть, чтоб смягчить сухость. Расслабить. Я слышал о таком. Всё зависит больше от эмоциональной части сознания. С этой придется повозиться больше, чем с морфочкой.

— Чего ревешь? — спросил я.

—Страшно.

— И чего бояться? Я вроде не кусаюсь. Может это ты кусаться начнёшь.

— Нет.

Неудачная шутка вызвала улыбку. Видимо эта дурость от звероморфочкезаразна. Но подруга расслабилась. Или хотя бы слезы вытерла. Уже хорошо. Пока я вешал её платье сушиться, а рядом устраивал своё пальто и промокшую обувь, она уже выбралась из воды.

— Какая ты быстрая. Нет, так мы не договаривались, — сказал я.

— Что?

— Тебе отмокать и отмокать. Будем делать твою кожу мягкой и нежной. Не ходить же тебе с этой корой.

— Это не исправить, — ответила она с вызовом смотря на меня.

— Все можно исправить. Было бы желание. А у меня это желание есть.

Она не спорила. Возможно ей было любопытно, может она устала, поэтому решила довериться. Меня её мотивы не особо волновали. Больше интересовало, как сделать, чтоб от её кожу руки не поцарапать.

— Как ты на улице оказалась? — спросил я, намыливая мочалку и добавляя в мыло бальзам.

— Одна осталась.

— Кто умер и как давно?

— Брат. Два дня назад. Балкой придавило.

— Бывает. Нечего лазить по таким местам, где балки падают.

— Вы не знаете…

— И знать не хочу причину мародерства. Знаешь, всегда есть два выхода: пахать как проклятый или искать возможности заработатьлёгкие деньги. Но легких денег не бывает, — намыливая её плечи, сказал я. Она дернулась, когда я к ней прикоснулся. — Расслабься. Когда в последний раз в горячей воде купалась?

— Давно.

— Так я и думал.

— Тебе ведь всё равно.

—Отчасти. Не бойся. Сегодня ничего плохого не случится.

—Относительно меня или тебя? — спросила она. Чистый взгляд с тонкой поволокой зелени в зрачках. Фитоморфочка. Напуганная, но скрывающая этот страх. Умненькая. С ней должно было быть интереснее, чем с подругой. Звероморфочка была как зверек. Слишком много у нее в крови было звериного. Фитоморфочка же была чем-то знакомым. Потерянным и вновь найденным.

— Нас двоих, — ответил я.

Она была против моей помощи, но я настоял. Втирать масло пришлось долго. Кожа не хотела его принимать, отторгая. Оно не впитывалось в корку, а скользило с нее, как капли воды.

— Твоя шелуха тебя не спасет. Я все равно добьюсь того, чтоб ты пришла в норму, — сказал я, когда понял, что сегодня ничего из моей затее не получится.

— Вода остыла, — устало ответила она.

— Остыла, — согласился я. В душе появилась какая-то обреченность. Я ничего не мог сделать. Не мог ничего изменить. Было слишком самоуверенно думал, что я могу что-то сделать. Тоска.

Умом я понимал, что в этой точке виновато не положение дел, а брага, которая пьянила и поднимала из недр души, что-то гадкое и вязкое. С морфочкойтакого не было. А эта слишком хорошо напоминала дом, стрекоз, Милу. Забытое всколыхнулось в памяти. Но есливспоминая мы получаем что-то приятное и щемящее, то тут я ощутил лишь отчаянье от понимая, что прошлое останетсялишь в моей памяти. А здесь будут женщиныпропитанные не желанием, а тоской. Они несли печать вынужденного существования и своим видом корили нас.

Она ушла в комнату, а я долго сидел в ванной комнате в кадке с горячей водой и думал, смотря в стену, по которой ползли мелкой сетью лианы, проникшие в дом и покидать его не собирающиеся. Лианы напоминали кровеноснуюсеть. Теперь эта сеть была живым существом, которое росло в неконтролируемых размерах. А мы были лишь вредителями, которые эту сеть пытались истребить или хотя бы укротить. И виноваты были сами.

— Ты тоскуешь. — Стрекоза замерла в дверях и смотрела на меня с немым укором.

— Ты должна радоваться.

—Почему?

— Я не требую от тебя плату за ночлег и тепло.

— Не требуешь. Но тоска — это плохо.

На ней не было одежды. Гибкое тело с зеленоватым отливом и мягким пушком свежей зеленой травы в местах, где у звероморфовбыла шерсть выглядело притягательно. Спокойный взгляд. Плотно сжатые губы. Едва уловимое дыхание приподнимает грудь, которое стала наливаться под моим взглядом. Я думал, что она начнет прикрываться. Вместо этого стрекоза подошла ко мне. Наклонилась, задевая волосами. Мягкие губы коснулись моих губ. Поцелуй получился каким-то неуверенным. Словно ей хватило смелости лишь начать, но никак не закончить начатое. Я перехватил инициативу. Она не была против этого, плавно подстраиваясь под игру губ. Мои руки оказались на её груди. Это было чем-то естественным и правильным. Мягкая грудь легла в ладони. Я скользил по ней ладонями, будоража кровь. Горячий вдох обжег губы.

— Не надо грустить, — прошептала она. Хотела отстраниться, но я уже был у ударе. Так бы я и дал ей уйти!

— Иди сюда, раз пришла, — хмыкнул я, затаскивая её к себе в кадку.

Она испугалась. Вскрикнула, что только добавило возбуждения. Да и плевать на ее кору. Вода смягчала сухость кожи. Ладони скользили по ее телу. Она вначале замерла. Потом привыкла. Я не стал ее торопить. Пока было достаточно того, чтоб чувствовать ее, прижимать к себе и грудью ощущать её спину, ладонями ласкать грудь. Она сама привсталаменяя положение. Вот и призыв к действию.

Вскрик. Её пальцы впились так в мою руку, что выступила кровь. Кровь была и в воде. Неожиданно. Да терять уже нечего. Остаётся лишь продолжать…

— Опять идет дождь, — сказала она, смотря в окно. Я закончил со стиркой и вернулся в комнату. В голове стоял шум. Трезветь не хотелось. Еще бражки. Кусок пирога. В охапку девицу, которая ещё дожевывала свою порцию. Кровать. Удобная. Девица деревянная. Пройдёт. Со временем. Хоть грудь мягкая, на которую можно ладонь положить. Нужно во всем искать положительное. Ещё очередная стрекоза. Одной больше одной меньше.

— Мне всё равно, — прошептал я, почти проваливаясьв сон.

— Знаю.

— Ничего ты не знаешь. Стрекоза одним словом.

Она всхлипнула, но я уже спал. Не до утешений. Лишь крепче прижал к себе. Нормально. Один спать я уже отвык, как и отвык к напряжённому телу рядом с собой. Звероморфочка была мягче. Интересно, завтра будет мне сцены закатывать или смириться?

— Хватит ныть, — бросил я, когда её слезы разбудили меня.

— За окном дождь.

— Плевать мне и на дождь и на тебя. Где бражка?

Она протянула мне бутылку, которую я допил до конца. Сознание окончательно спуталось.

— Плевать на дождь. Рано или поздно он закончится, а потом придёт лето. А летом найдем нормальное жильё. Хочу чтоб девчонки жили в нормальных условиях. И мужчины приходили отдохнуть, а не просто кровать трясти. Ванная, удобная кровать, еда, выпивка и девицы — вот что нужно этому гнилому миру. А ты слезы льёшь. Да плевать на всё. Главное, чтоб в тоску не впадать и иметь возможность отдохнуть, — пробормотал я. — Не в прошлом дело. Не в правилах. Нет этого. Этих правил. Мы пишем новую историю. А писать её сложно. Первым всегда сложно, зато внуки будут нам завидовать. Так было всегда и так будет.

— Я поняла, — ответила она.

— Угу, поняла. Тогда посмотрим, как усвоеныуроки, — подминая ее под себя, ответил я…

Глава 11. Добро или зло?

Она не обиделась. Звероморфочка только напевала себе что-то под нос и качала ногой, то и дело задирая юбку, чтоб местные ребята слюной подавились. Из-за этого работа у звероморфов не ладилась.

— Так и будешь дурью маяться? — спросил я, когда лиана чуть не свалилась мне на голову. Причиной невнимательности рабочего, который работал на верхоте, были всё те же ножки. Как ещё только увидел с такой высоты. Потом я понял, он на неё через зеркальце любовался.

— А что такого? — хлопая ресницами, спросила она.

— Может начнёшь работать?

— Не хочу, — поджав губы, ответила звероморфочка. Ещё и зло посмотрела на фитоморфочку, которая после прошедшей ночи осталась со мной и сейчас прилежно трудилась, оттаскивая стебли лиан в большую кучу, которую потом сжигали. Спорить с звероморфочкой я не стал. Это дело было бесполезное.

— Если будешь продолжать в том же духе, то найдёшь приключения, как и вчера, — предупредил я.

— Может я и хочу этих приключений? — дерзко посмотрев на меня, ответила она.

Не знаю, чем была вызвана эта дерзость: желанием насолить мне или показать упрямство, но она своего добилась. Раз человек хочет, так чего стоит удовлетворить её желание, раз такая жажда на спине полежать. Желающих много. Да и обед близко.

Найти компанию звероморфочке особого труда не составило. Она мужиков из своего рода-племени так довела, что они уже готовы были из штанов выпрыгнуть.

Когда я пересчитывал монетки, щедро отсыпанные одним таким желающим, ко мне подошла стрекоза.

— Ты считаешь, что поступил правильно? — спросила она, внимательно всматриваясь мне в лицо.

— Я ничего не считаю. Но кто не работает, тот не ест. Работать она не хочет, а ест неплохо так. Почему я её должен кормить? К тому же морфочка сама предложила такой вариант.

— Она злилась, вот и ответила не подумав.

— В следующий раз будет думать, — ответил я. — Может ты не поняла, но я не тот морф, который будет тут сопли вытирать и отмывать девчонок с улицы по доброте душевной.

— Ты вчера говорил, что хочешь сделать.

— Тогда к чему такие вопросы? — убирая деньги, спросил я.

— К тому, что пытаюсь понять с кем связалась.

— Знаешь, стрекоза, ты можешь уйти в любой момент и вновь остаться одна, а можешь остаться со мной. Я тебе уже говорил, что обижать не буду, но и сидеть на своей шее не дам.

— Я поняла, — ответила она.

— Тогда больше не думай мне давить на совесть. Не до совести сейчас.

И действительно, для совести времени просто не было. Первым делом нужно было искать помещение, которое находилось бы недалеко от бара. Нужно было добиться разрешение от властей. Помогли мне с этим в баре, когда я выложил идею со стрекозами и кошками, так звали звероморфочек, которые никак не отличались порядочностью. Договорились за проценты от прибыли. Двадцать пять процентов после раскрутки я должен был отдавать бару за то, что они помогали мне в поиске клиентов. Хотя я был уверен, что вот с этим проблем точно не будет, но на сделку пошёл. С баром воевать у меня не было ни желания ни сил. Нужно было отремонтировать помещение, найти девчонок, привести их в порядок. К лету у меня было пять девчонок, которые готовы были работать за условия и небольшие деньги. Тогда и состоялось открытие заведения.

В тот вечер мы сидели со стрекозой и наслаждались тёплым летним вечером, пока девчонки развлекали клиентов.

— Ты набрал только кошек. Почему? — спросила она.

— Со стрекозами сложно, — ответил я. — Сколько ты со мной? Несколько месяцев и продолжаешь из себя дерево изображать. Я не могу парням отправлять таких девиц. Кошек достаточно отмыть, одеть, накормить и расчесать. Они сразу хорошеют. Дать им ещё витаминок и шерсть становится мягкой и шелковистой. Их тело в меньшей степени подверженно стрессам. У них нет такой сильной зависимости психологического состояния и физического. При этом они довольно страстные натуры. Это даёт быстрый доход, который окупит предприятие быстрее, чем если бы я набрал стрекоз.

— Только деньги?

— Даже не деньги, а репутация. Когда-то у меня была овощная лавка. Чтоб был хороший поток клиентов, я долго работал над репутацией. Покупатели знали, что у меня найдут свежие овощи по доступной цене. Для этого приходилось много работать. Здесь не овощи, но принцип тот же. В первую очередь клиенты должны знать, что у нас симпатичные девчонки, которые не грузят проблемами, готовые предоставить то, что сейчас недоступно.

— И что же?

— Внимание и чистоту. Вот смотри, вроде бы женщин больше чем мужчин. Так должно было быть, потому что эвакуировали в первую очередь женщин и детей, но никто не ожидал, что большая часть не выживет, не сможет пережить то, что случилось. Это касается фитоморфов. Те же, кто выжил, они утратили свою красоту и теперь больше похожи на пугал, которым впору огороды от ворон охранять. У звероморфов ситуация несколько иная. Там на корабли брали всех, кто успел. Киберморфы то эвакуировались, то вернулись назад. И многие погибли во время этих перемещений. Идём дальше. Процентное соотношение довольно гибкое в ту или иную сторону. В городах, где были лагеря беженцев, там больше женщин и детей. Мужчины ушли вглубь материка, потому что там жизнь — это подобие жизни. Уж лучше здесь жить в неустроенном городе и строить его самостоятельно, чем работать наравне с каторжанами.

— Я была в лагере вместе с братом. Мы оттуда сбежали.

— Идем дальше. В нашем городе много молодых и одиноких мужчин. Много женщин. Но они не могут сойтись, потому что барьером стоят установки, которые нам вдалбливали с детства. Как можно дать имя девчонке, которая на улице бродяжничает и не имеет родных? Как можно взять в жены девицу без приданого у звероморфов? Вроде бы надо включать голову и понимать, что мир изменился и пора думать иначе, но мы не можем это сделать, потому что заветы слишком сильные. Вот раньше, что было со стрекозами? Они бродяжничали, подвергались насилию и побоям. Некоторые города просто не пускали таких в свои границы. Стрекоза — это бродяжка без имени, которая передвигается пешком, с забитым взглядом. Она могла рассчитывать или жить в качестве любовницы или работать на низкооплачиваемой грязной работе.

— И к чему ты это говоришь?

— К тому что мир изменился, но морфы продолжают думать, как думали бы в прошлом. Для них женщина на улице — это в первую очередь стрекоза.

— Ты также думаешь.

— Нет. Я думаю, что из стрекозы может получиться внимательная и симпатичная любовница, к которой захочется приходить вновь и вновь.

— Но ты не задумываешься, что чувствует стрекоза, когда вынуждена по твоему приказу ложиться под клиента, — возразила она.

— Нет, не думаю. Меня это не интересует. Но я никому не приказываю. Девчонки сами выбирают с кем хотели бы покрутить этой ночью. Я никому и ничего не приказываю. Да и не собираюсь.

— Ты часто повышаешь голос.

— Повышаю. Порой иначе нельзя. Но разве я тут кричу и кулаками машу без причины?

— Нет.

— Тогда к чему такие претензии? Я предоставил условия. Соглашаться или нет — это твоё дело.

— Пока я помогаю на кухне и с уборкой, — сказала стрекозочка. На щеках выступил румянец.

— Поэтому ты под этой крышей, — ответил я.

Мы иногда спали. Особенно когда хотелось вспомнить что-то из прошлого или когда было совсем плохое настроение и я не мог себя сдерживать. Стрекоза охлаждала своим видом, как холодная вода. Милая. Скромная и шершавая, как наждачная бумага. Чаще я брал к себе кого-нибудь из кошечек. Тёплые, мягкие и готовые. Чего ещё от жизни надо? Лишь чтоб стрекоза в себя пришла.

Это случилось неожиданно. Как-то заглянула компания: два звероморфа и один фитоморф. Хотели развлечься. Но я сразу сказал, что стрекоз не держу. И тут как раз появилась стрекозочка, которую перехватил фитоморф. Начал ей что-то на ушки петь. В итоге я их так и оставил в гостиной. Она смущалась, что-то отвечала, но волосы начали темнеть на глазах. Из светлой травы они стали превращаться в тёмную зелень. Что говорить, парня это вдохновило. Он начал приходить чуть не каждый день. В итоге он и стал её первым клиентом. Это натолкнуло на мысль, что пора брать стрекоз на ровне с кошечками и не держать их рядом с собой, а всё же выводить в зал на общение.

Так как работы прибавилось, то пришлось нанять людей, которые отвечали бы за охрану. Иногда попадались клиенты, которые хотели большего, чем было позволено. Тогда возникали конфликты, которые приходилось решать с помощью кулаков. Репутация репутацией, но и девчонок я не собирался давать обижать. Это также входило в пункт репутации.

К концу лета пошла какая-то волна свадеб. Трое клиентов забрали к себе кошечек, к которым ходили постоянно. Я не понимал этого. Пусть когда-то стрекозе я и рассказывал, что надо мыслить современными реалиями, но сам в этом сомневался. Не верилось, что из кошечки может получиться хорошая жена. Хотя может их устраивала страстная подруга в кровати? В принципе, сколько морфов, столько и желаний.

К осени появились первые киберморфы. Две женщины пришли сами и предложили свои услуги. Связываться с ними я опасался, но нужно было расширять рынок, так как был спрос. Чем я и занялся. Как ни странно, но они ничем не отличались от стрекоз и кошечек, только звались шестерёнками. Спать я с ними не стал. Да и они не горели желанием, хотя и не исключали такого варианта. Мы были врагами. Раньше были врагами. А теперь? Кем мы были теперь? Коллегами? Работали-то вместе.

Как-то работая с кошечками, я не задумывался об этом. Кошечки были похоже на стрекоз. Шестерёнки отличались от других девчонок и одновременно были похожи. Они были более сдержаны, умные, но так же любили подарки, а глаза у них начинали светить ярче, когда слышали ласковое слово. Приходилось признавать, что мы отвыкли от ласки и мира. Приходилось вновь к этому приучать, чтоб девчонки дарили не только радость телу, но и приносили комфорт в душу, как это было у стрекоз на моём материке. Когда с Милой начались проблемы, то именно там я нашёл тепло, которого не хватало в моём доме.

Постепенно девчонок стало не хватать. У нас появились постоянные клиенты, которые захаживали чуть ли не каждый день. Бордель с развлечением на одну ночь превратился в дом свиданий между любовниками. Это меня устраивало. Главное, чтоб деньги приносили. Остальные мелочи меня не волновали.

Я считал деньги в кабинете. Складывал их стопками и записывал доходы в блокнот. В этот момент постучали в дверь. Разрешив войти, я поднял глаза на замершую в дверях первую стрекозу, которую я когда-то подобрал. Она сильно изменилась за это время. Похорошела. Кожа смягчилась, в волосах появились зелёные пряди, а кожа стала насыщенного зелёного цвета, что свидетельствовало о здоровье. Она смотрела на монетки и тяжело дышала.

— Что случилось? — спросил я.

— Сколько денег!

— Ну не так уж и много, если вычесть расходы на содержание этого заведения и налоги.

— А если бы взять их и куда-нибудь сбежать! То можно было бы стать богатыми! — мечтательно сказала она.

— В других городах свои деньги.

— На обмене мы бы потеряли, но всё равно осталось бы много монет.

— Ты что-то хотела? — напомнил я.

— Что?

— Ты ведь для чего-то пришла. Так по какому поводу?

— Мне Лёша предложил своё имя, — ответила она.

— Поздравляю. Чего-то ещё?

— Ты же меня отпустишь?

— Хоть сегодня иди. Лёша вроде нормальный человек. Постоянная работа. А я никого не держу. Девчонок много. Заработать многие хотят.

— Я знаю. Спасибо.

— За что? — удивился я, убирая монеты в сундук.

— За всё, — ответила она.

— Подожди, — я отсчитал пятьдесят монет и протянул ей. — Удачи в новой жизни.

— Спасибо. — убирая деньги, ответила она.

Стрекоза ушла, а я задумался, что больше никого не осталось из первых девочек, которых я отмыл. Уходили и не возвращались. В душе от этого было тоскливо и одновременно приятно. Пусть мне удалось исправить несколько судеб. Изменить их в положительную сторону. Я не был волшебником и не мог избавить мир от последствий войны, а что я делал было каплей в море, но пусть будут капли, чем совсем ничего.

На ночь я брал к себе в компанию одну из новеньких девчонок. Часто из тех, кто ещё привыкал к теплу и сытой жизни. Но в эту ночь я засиделся за расчётами. В планах было открыть что-то типа гостиницы с отдельными номерами и постоянными жильцами. Мы обсуждали эту идею уже давно, но всё упиралось в деньги. Потом решили, что крупные игроки развлекательного рынка города вложит свою долю. Так и организуем гостиничный бизнес. Когда я оторвался от расчётов, то уже наступило время глубокой ночи. Мой кабинет находился на последнем этаже вдали от комнат и гостиной. Рядом была моя комната. Всё довольно скромно и по минимуму. Это было лучше, чем моя конура, в которой я жил вместе с звероморфочкой, но и отличалась от дома на родном материке. Уюта мне создать не получилось, да я и не старался. Главное, чтоб было сухо и удобно. Но при этом я часто ловил себя на мысли, что заходил в кабинет и в комнату, как на рабочее место и ассоциировались они у меня именно с работой, а не с домом. Дом был потерян давно, как и жизнь.

Я подошёл к окну. Капли стучали по стеклу. Зима была в самом разгаре вместе с её тропическими ливнями, которые наполняли улицы водой, словно реки, вышедшие из берегов. Сколько сегодня не нашли крыши на эту ночь и вынуждены были спать под открытым небом или на ступеньках? Как бы в городе ни старались развивать общие комнаты для сна, но каждый день в город приходили все новые морфы, которые боялись ночевать в общих комнатах. Женщины боялись, что их обидят. И такие случаи были не редкостью. Для них было спокойнее мокнуть под дождём, чем отбиваться от кавалеров, которые вели себя дикарями. Днём они ещё пытались вести себя цивилизованно, но ночью это всё стиралось. Жаль. Несправедливость мира давила и с этим оставалось лишь смириться.

Пора было идти спать. День выдался тяжёлым. До утра оставалось не так уж много времени, но я продолжал стоять около окна и смотреть в ночь. Ожидание. Но вот чего? Объяснить себе я этого не мог.

Стекло разлетелось на осколки. Топор на верёвке влетел в окно и ударил меня в грудь. Я не ожидал этого. Ещё и мышцы были расслаблены. Осколки впились в кожу. Я только сделал шаг назад, когда в окно кто-то влетел. Удар ног сшиб меня. Я упал на пол. Нападавших было двое. Я попытался откатиться в сторону, но получил удар, от которого перехватило дыхание. В отличие от меня нападавшие мышцы сделали под дерево. А я был парализован болью, поэтому не мог собраться.

— Оставь его, — голос первой стрекозы. Я её узнал, но не понял, что она тут делала.

— А, значит тебя этот хрен волнует! — раздался мужской голос.

— Давай искать деньги, — сказала она.

Боль начала проходить. Я попытался привстать, но тут же получил ещё один удар в районе головы. Сознание уплыло…

Мне казалось, что прошло не так уж и много времени. Я только закрыл глаза, и вот вновь вернулся в этот мир. Но в комнате не было света и стояла тишина. Ушли. Обворовали меня и ушли.

Я попытался встать, но тело не слушалось. Удалось приподняться немного на локтях и сразу почувствовал, как кружится голова. Неприятное чувство. Тошнота. Сильно меня приложило.

Тихий стон откуда-то сбоку. Угу. Не только мне досталось. Поборов слабость, я заставил себя сесть. Провёл рукой по груди. Кровь липкой жижей сочилась из раны. Ничего страшного. Выживу. Пустяковая рана. Я встал. Включил свет. Стрекоза лежала на боку. Крови было много. Из живота торчала рукоять ножа. Приехали. Я подошёл к ней. Она умирала. Тут не нужно было быть врачом, чтоб это понять. Рваная рана, большая потеря крови. Похоже задеты внутренние органы. Рана пыталась срастись, но что-то ей мешало. Яд? Возможно. Но стрекоза продолжала цепляться за жизнь.

— И зачем? — спросил я.

— Ты дурак, Ген. Считаешь себя спасителем, а на деле такой же урод, как и все, — просипела она.

— Спасибо за лестное мнение, — ответил я.

— А что ты хотел услышать?

— Что ты откажешься от воровства и мародёрства. Но плохие привычки искоренить нельзя. Так? Они сильнее тебя.

— Ты дал монетки на подарок. А на что мне жить? На что детей растить? Я все руки стёрла, работая как проклятая, чтоб ты снимал сливки… — она закашлялась.

— Чужие деньги кажутся легко заработанными. Но не тебе судить меня, — одёрнул я её.

— Страшно слушать то, что тебе скажут в открытую? — она улыбнулась. Бледное лицо, горящие неестественным светом глаза и губы, превратившиеся в тонкие линии — она напоминала страшную маску.

— Меня не интересует твоё мнение по поводу моей работы. Но ты ведь его любила. Зачем было тащить Лёшу сюда? Он же хороший парень. Трудолюбивый. Из хорошей семьи. Зачем?

— Одна ночь. Мы бы стали богатыми. Нам надолго бы хватило. И тебя быть не должно. Но ты оказался тут, а я зачем-то тебя начала защищать.

— Значит в тебе осталось что-то хорошее, — я наклонился к ней, пытаясь рассмотреть рану. Может ещё можно было что-то сделать? Я не хотел, чтоб она умерла. — Запутавшаяся девчонка. Молодая. Пусть и умная, но всё ещё глупая. Разве деньги стоят всего этого? Разве горсть монеток стоит наших с тобой жизней? Их всегда можно заработать…

— Я не хочу возвращаться в нищету, — прошипела она. Я не понял, как ей удалось так быстро вынуть нож и воткнуть его мне в ногу в район икры.

Боль. Обжигающая и высасывающая. Я взвыл, падая на стекло. Перед глазами всё плыло. Стрекоза билась в конвульсиях. Ну хорошо. Померла. А меня на тот свет зачем отправлять? Странные мысли приходят перед смертью. Странные…

В следующий раз я очнулся от тряски и горячего лекарства, которое огнём прошлось по моей крови. Машина куда-то меня везла на большой скорости. От этого она подскакивала на кочках. Странно. Кто-то поймал машину киберморфов. Это они на такой разъезжали и оказывали помощь. Там надо было на улице подойти к специальному столбу и набрать комбинацию цифр. Тогда приезжала машина с врачами. Я никогда не пользовался их услугами. Дорого да и не нужно. Сам справлялся. Максимум травки покупал в аптеке у своих. А тут меня везут на машине. Парень с железными пластинами на половину лица добавляет лекарство в трубку, которая воткнута мне в руку. Красноватая жидкость заставляет гореть руку огнём. Больно. Вспомнилось детство, когда простыл и было жарко. А ещё всё болело и хотелось плакать, но глаза были сухие от сильного жара. Тогда меня словно жарили на сковороде без масла. Сейчас огонь был похожим. Температура тела была огромной. Я повернул голову. Так и есть. Рука пожелтела. Высыхает, как трава в засуху.

Машина остановилась. Каталку вытолкали из неё. Опять неровности. Редкие капли дождя и серое небо. Похоже уже рассвело. Какие-то морфы. Фитоморф. Быстро осмотрел меня. Отошёл. Я ещё оставался в сознании. Хотелось повернуться и посмотреть с кем он разговаривает, но мышцы не слушались. Тошнота.

— Не жилец.

— Можно попробовать удалить кусок поражённой ткани. Потом добавим регенерации…

— Слишком хлопотно.

— Зачистить кусок?

— Ампутация? У вас же отрастают конечности.

— Деформированные.

— Тогда не вариант.

— А вариант ему дать помереть? Заканчиваем спор. Приступаем к работе! — довольно бодрый женский голос прекратил спор.

Спор прекратили, а вот как они меня лечить будут не договорились. Сознание начало уплывать.

— Сейчас вам дадим лекарство, от которого вы уснёте. А когда проснётесь…

То всё изменится. И я окажусь там, где мне самое место. Не оказался. И не уснул. Я плыл непонятно где. Видел врачей, которые занимались… Тут лучше не видеть, чем они занимались. Хотелось сказать, чтоб они меня не трогали, но язык не ворочался. Вместо этого приходилось плыть и ждать, когда всё закончится. Они разговаривали. О чём-то смеялись. Для них это была работа. Привычная работа, спасать жизни. Интересная и сложная. Странно всё устроено в этом мире. Кто-то жизни пытается отнять, а кто-то их спасает и смеётся. Как будто это так легко. Но у них всё просто. Точно знаешь, где добро, а где зло.

А бывает так, что вроде делаешь, что-то плохое, а получается хорошее. Бывает, что делаешь хорошее, а получается плохое. Сколько жизней, столько и ситуаций, которые сложные. Неоднозначные. Хороший или плохой… А какая у меня была жизнь? Хорошая или плохая? Она была сложная. И какая она станет, когда я выйду отсюда? Или если выйду? Она останется прежне. Сложной. Можно бросить дело с девицами и заняться чем-то другим. Но не брошу. Потому что не хочу. Я не ведь действительно не хотел возвращаться к прежней жизни лавочника. Мне нравилось возиться с девчонками. Нравилось видеть их настороженные и удивлённые лица, когда они приходили ко мне с улицы. С одной стороны, моё занятие было плохим, а с — другой вполне хорошим. Хотя стрекоза так и не считала. Но разве я виноват в том, что началась война? В том, что она осталась без имени? В том, что она была женщиной? Не я создавал все эти правила, но, по ее мнению, я должен был за них расплачиваться. Глупо это всё. Как и вся наша жизнь. Глупая и тупая, без цели. Мы жили лишь потому что жили. По привычке пытались быть лучше, чем были на самом деле. Но жили. Только теперь не было цели. Раньше цель была. Раньше хотелось дать лучшее детям. А где эти дети? Дочку море забрало. Сыну всё, что я мог бы дать — это не нужно. Мои цели оказались ложными. Жить так, чтоб было хорошо другим — это самая сомнительная цель, которую можно себе представить. Но и жить ради себя — это провалиться в эгоизм. Но так ли плохо быть эгоистом? Может это самое то, что нужно в жизни? Не думать о других, а думать лишь о выгоде для себя? Какой бы стал интересный мир, если бы всё в нём были эгоистами и думали лишь о выгоде. Каждый бы жил только по его известным правилам. А миром бы стали править лишь деньги. Тогда пропала бы искренность. Правила бы ложь и выгода. Плохо это? Говорят, что плохо. Но почему?

— Ушёл бы смех, а его место занял бы ржач. Ученные доказали, что искренний смех продлевает жизнь. Ржач же искусственный, — ответил женский голос.

— Искусственность может лучше, чем искренность, — возразил я. — Искусственность — это хорошая броня. Никто не будет знать, что внутри.

— Внутри будет пустота.

— Нет, там будет другое…

— ПУСТОТА. В вашем мире там не будет чувств, потому что они там не нужны. А значит они пропадут за ненадобностью. Атрофируются, как когда-то атрофировался хвост, потому что он перестал быть нужным. В вашем мире будет жестокость и холод. Вечная зима, но вместо дождя там будут слёзы, — возразила она.

— Откуда слёзы, если нет чувств? — не понял я.

— От несовершенства мира. Да и всегда найдутся исключения, которые не вписываются в общую картину, — ответила она.

Я покосился на женщину, но кроме колпака из белой ткани и лица, закрытого маской, ничего не увидел. Призрак в белом халате.

— Исключения. Нет этих исключений. Или они так редко попадаются, что я их не замечаю.

— Мало на кого из пациентов не действует наркоз и они болтают во время операции. Вы исключение. А говорите, что они редкие, — ответила она. — Ногу вам спасли. Правда, теперь у вас одна нога немного короче другой, но это лечится специальной обувью с каблуком. Думаю это лучше, чем ходить на искусственной.

— Наверное. Голос красивый, неожиданно выдал я.

— Ну всё, если уже про голос заговорил, а не про смысл жизни и вечность, то пациент идёт на поправку, — довольно ответила она.

— Олива, там авария…

— Марк, ты меня убить хочешь? Всю ночь на ногах! — ответила она.

— Без тебя не справятся.

— Пусть начинают. Я подойду, — ответила она.

— Ещё и добрая, — уже заметил я.

— А как иначе?

— Иначе можно. Добротой пользуются, а потом…

— Говорят спасибо пусть и часто про себя. Мне этого достаточно.

— Это хорошо, когда в жизни есть ради чего жить.

— Есть. Мы рождаемся не просто так, а потому что у каждого из нас есть роль. Пусть не всегда очевидная и порой небольшая на первый взгляд, но она важная. Такая роль, которая оставляет след в судьбах и жизнях других. Мы забываем о своих поступках. Делаем их не задумываясь. Но они сильно влияют на других. Например, спасти трёх детей, когда кругом до них не было дела. Три жизни. Это много по меркам судьбы. Вы ведь не знаете, что эти три жизни смогут в будущем? Они могут принести в этот мир много нового.

— Как плохого, так и хорошего.

— Я верю в хорошее. Плохого было достаточно. Теперь нужно делать хорошее.

— А если не получается? И не хочется?

— Считать себя плохим и наслаждаться от этого знания, — ответила она.

— Что с детьми стало?

— Нашли семью. У них всё хорошо. У вас будет хорошо, — ответила она. — Дим, в палату его, а мне что-нибудь от сна. С ног валюсь.

— Может отменить следующую операцию?

— Сам же слышал, что без меня не получится. Так что поколдуем ещё, — весело ответила она. И это веселье не было наигранным. Искренне. Как будто ей сейчас не хотелось послать всех далеко и подальше, отправится домой спать и забыть обо всём хотя бы на время. Хотя, может она на работе пряталась от воспоминаний о другой жизни? Кто же знает. А мне это было неинтересно узнавать. Совсем неинтересно. У каждого остались скелеты из прошлой жизни, которые лучше не трогать.

— Верное решение, — ответила она. — Надо вам снотворное вколоть, а то не уснёте из-за своих мыслей.

— Думаете возьмёт? — спросил я.

— Сейчас проверим…

Глава 12. Точка отсчёта

В больнице было шумно. Я слышал стоны и ругань. Рядом с палатой проезжали каталки. Мимо проходили сотрудники и пациенты, которые могли передвигаться самостоятельно. Они бросали ленивые и безразличные взгляды в мою сторону, а потом шли дальше, не находя ничего интересного. Дверь в палате отсутствовала, поэтому я наблюдал эту замечательную картину в виде глазеющих морфов и проникался атмосферой боли вперемежку со страданием, приправленной равнодушием, которые царили в этом месте. Мне хотелось отсюда сбежать, но нога была на вытяжке. Прочные ремни были перекинуты через балку над кроватью. Из-за этого нога бала на весу. Но даже если бы я мог избавиться от ремней, то уйти бы не смог. На это не было сил.

Голова болела. Сознание лениво фиксировала события и мысли, но думать о них я не хотел. Это было странное состояние, когда реальность и дурман, который появился после лекарств, сплелись вместе, образуя полувминяемое состояние. Нужно было уснуть, но сна не было. Стоило закрыть глаза, как я видел образ фитоморфочки, которая смотрела на меня обвиняющим взглядом. Она молчала. Спокойное лицо не выражала никаких эмоций, но её взгляд пронзал до самой души. Он обвинял, упрекал и желал мне отнюдь не здоровья и долгих лет. Она хотела, чтоб я умирал в мучениях, съедаемый муками совести. Чтоб не смотреть в её глаза и не проваливаться в негативные эмоции, я открывал свои глаза и смотрел в потолок.

Наверное, я всё же уснул. Но это был не полноценный сон, а скорее временное забытье, в котором появлялись воспоминания обо всех потерях, что я пережил за это время. Горькое неприятное чувство, что не хотелось вновь ощущать, захватывало и выпивало все силы. Чтобы вновь его не испытывать, я старался ни к кому не привязываться, поэтому не спрашивал имён.

Зачем же я ввязался в это сомнительное предприятие с борделем? Со звероморфочкой я хотел удовлетворить свои инстинкты и потребности. Фитоморфочка была прошлым, которое я хотел бы изменить. Это было нагло с моей стороны и явно не по силам. Я не учитывал возможность поражения, за что и поплатился. Чуть на тот свет не отправился. Значит, вся затея была дурной. Всё было сделано зря.

— Вы часто разговариваете сами с собой? — насмешливо спросила Олива.

— Это всё ваше лекарство. Оно развязывает язык и заставляет говорить вслух. Я этого не замечаю.

— Интересно на вас действует наркоз. Такое необычное свойство так и хочется изучить. Что вы об этом думаете?

— Изучайте, — ответил я. После всего случившегося мне было всё равно на свою дальнейшую судьбу.

— Ого! Первый раз вижу фитоморфа, который готов пожертвовать собой в целях науки. — Она подошла ко мне и держа в руках стакан с каким-то напитком, которая отпивала чуть ли не после каждой реплики.

— Терпеть не могу науку, — ответил я, вспоминая гниль, которая возникла из-за неё.

— Из-за войны?

— Да.

— Многие сейчас винят учёных в случившемся и это нормально. Это защитная реакция. Нужно кого-то обвинить, чтоб не сойти с ума.

— Считаете, что учёные ни в чём не виноваты?

— Наука — она похожа на нас с вами. Мы же сложные существа: можем делать хорошие поступки, можем приносить в этот мир зло. Какое лекарство может как вылечить так и убить. Наука же не только разрушает, но и много создаёт, облегчая нам жизнь.

— У нас какое-то нездоровое желание облегчить жизнь, — заметил я.

— Это нормально стремиться к чему-то лучшему, — ответила она.

— Вы всё время говорить нормально. А что, по вашему мнению, не нормально?

— Винить себя в том, что нельзя изменить. Брать на себя чужие ошибки, которые к вам не имеют никакого отношения. Это всё не нормально. Если постоянно чувствовать вину, однажды эта вина удушит. Только сейчас для вас это бесполезные слова, потому что вы стремитесь к бессмысленной жертве.

— Почему к бессмысленной? — Меня задели её слова.

— Если решаться жертвовать, то ради чего-то или кого-то, чтоб жертва не была бесполезной. У вас же желание съесть себя связано в первую очередь эгоизмом. Мне это не нравится.

— Потому что тогда ваша работа по спасению моей ноги будет бесполезной.

— Именно. А я не люблю тратить время, проведённое на работе впустую. Мне так по душе проводить личное время, но не рабочее.

— Впервые слышу, чтобы кто-то любил тратить время впустую.

— Почему бы и нет? Мне хватает сосредоточенностью на работе, — ответил она. Олива допила свой напиток приложила ладонь к моему лбу. Температура. Ну это нормальное состояние во время заживления ран.

— Да. Нормальное.

— Хоть что-то у нас с вами нормальное. Попробуйте меньше думать и больше спать. Это поможет быстрее встать на ноги, — ответила она. — будет время я к вам загляну. Надеюсь, к тому времени вы будете спать. Знаете, мне нравится, когда больные спокойно спят, а не мучаются лихорадкой.

— Не могу ничего обещать.

— А вы постарайтесь.

Она ушла, а я вновь остался один наедине со своими дурными мыслями, которые стали ещё дурнее под действием лихорадки.

Если предположить, что наша жизнь — это кривая, которая идёт вперёд, а мы следуем её маршрутом, то в итоге, рано или поздно, кривая оборвётся. Мы же останемся стоять на обрыве и думать, что делать дальше. Обрыв — это не так важно. Линия будет своеобразная дорогой, по которой нужно не идти вперёд, но у меня не было уверенности, что мне нужно прокладывать эту линию из своей точки отсчёта, которая возникла после обрыва прежней линии. Я не видел в этом смысла.

«Мне кажется что в нашей жизни нет какого-то конкретного смысла. Я могу думал на эту тему, лёжа среди лианы и боясь боли. Мы сами наполняет жизнь смыслом. Сами рисуем линии, а потом по ним строим жизнь. Эти линии, как схема, чертёж здания или план полёта», — услышал я Лешика.

«Вот только тебя здесь не хватало», — проворчал я.

«Я знал, что ты скучал только не знал, что настолько!» — подковырнул он.

«Может хватит ёрничать?»

«Я не ёрничаю. Почуял, что ты помираешь, вот и решил компанию составить. Одному помирать страшно».

«Вполне комфортно», — возразил я.

«Сколько у деда было детей?»

«Много».

«Представляешь, какая у него была какофония, когда он умирал?»

«Я к нему не ходил. В то время у самого была какофония в голове от всех этих голосов, поэтому и не пошёл прощаться».

«Так не хотел или не мог пробиться?»

«Не смог пробиться, поэтому не ходил. Так что там с точкой отсчёта? Мне понравилась эта тема», — спросил он.

«Помнишь, когда-то лежал под деревьями?»

«Когда у меня руки лианами стали? Такое сложно забыть. Всю жизнь помнить буду. Даже если захочу вычеркнуть это из памяти, то не получится».

«Тогда для тебя была своеобразная точкой отсчёта. Ты выбирал, что делать дальше: жить или умереть. Смерть была бы точкой. Жирной точкой, которая поставила бы финал в твоей линии. Но ты решил провести новую кривую».

«А что мешает это сделать тебе? Сделать новую кривую прямую перпендикулярную и какую-то там по желанию?»

«Зачем? Какой в этом смысл?»

«О! Великий смысл, который нас заставляет что-то делать и двигаться вперёд! Пап, но это всё ерунда. Смысл — это непостоянная величина. Он то появляется, то исчезает. Пропадёт один так появится другой. Кстати, что там случилось?» — спросил Лешик.

«Чуть без ноги не остался».

«А у меня руки теперь кривые. Живу как-то. Хотя это и сложно, но справляюсь. Ты же чуть без ноги не остался, но ногу сохранил».

«Без смысла тяжело».

«Так найди его и построй новую кривую».

Я промолчал. Спорить не было сил. Да по-честному аргументов не было. К своему стыду, я понял, что мне хотелось просто страдать и не тратить силы на борьбу. Опустить руки и погрузиться жалость к самому себе. В жалости к себе есть какие-то плюсы. Она словно окутывает одеялом, что закрывает от окружающего мира. Заставляет расслабиться и провалиться в какую-то пустоту. Приятную пустоту, где не надо думать и где нет проблем.

— Не нравится мне твоя температура. Ой, как не нравится. И ведь воспаления нет. Здесь явно что-то психологическое. У вас говорят много на психики замешано. Вот куда проще наших лечить. Там отрезал, тут подставил. И вот он уже дальше бегает, не пытаясь себя убить. А ты хочешь именно это сделать. Наших лечить проще.

— Потому что вы привычны терять части тела, — ответил я, открывая глаза.

— Я думала вы без сознания.

— Похоже, оно у меня не отключается.

— Я сделаю укол. Жар должен уйти.

— Не надо со мной возиться.

— Это ещё почему? — набирая лекарство в шприц, спросила она. — Как вас зовут?

— Геннадий.

— У каждого из нас есть своя работа. Моя заключается во спасение и восстановление морфов, чтоб они продолжали жить. А в чём ваша работа? Кем вы работаете?

— У меня публичный дом. Вы небось слышали…

— Я такими вещами не интересуюсь, — ответила она. — Но вы разве не хотите вернуться к своей работе?

— Чтоб меня опять захотели убить?

— Так боитесь повтора происшествия?

— Ничего я не боюсь. Но возиться не стоит, — ответил я.

— Ко мне редко попадают фитоморфы. А кто-то, не буду произносить имён, обещал отдать своё тело науке, — улыбнулась она. Как-то не по себе увидеть женщину, которая с улыбкой вставляет в моё тело иглу. Опасная женщина, пусть она и говорит, что приносит мир добро. Только выглядело это добро зловещ.

У каждого из нас есть своя точка отсчёта, которая может изменить жизнь. Из неё мы чертим новую линию и по новой строим жизнь, если хотим. Хотел ли я? Но в тоже время помирать не было смысла. Если бы там кто-то меня ждал, то возможно и стоило зайти за край, но Миле я там был не нужен. Она ещё здесь отказался от семьи. Цветик была вместе с матерью. Допустим, вот решусь я помереть и что дальше? Ничего. Меня это не устраивало.

Два дня пролетели быстро. Я то спал, то чего-то бормотал. Иногда открывал глаза и видео кого-то из персонала. Часто это была Олива с маниакальным блеском в глазах, которая то и дело чем-то меня колола и записывала результаты. Однажды, она пришла с двумя мужчинами.

— Забирайте его на каталку, — бодро заявила она.

— Зачем? — борясь с безразличием, спросил я.

— Хочу проверить одну теорию, — ответила она, не вдаваясь в подробности, а вовсю руководя мужчинами. Её решительный взгляд вызвал опасения, срывая пелену безразличия к окружающему миру. Я попытался возразить. Хотел сказать, что дойду сам, забывая, что ноги не слушаются. Меня никто не слушал. Они довольно грубо закинули меня на каталку и повезли в коридор. Я себя чувствовал беспомощным бревном, которое потеряло способность сопротивляться. И это бревно зачем-то закинули в воду. Большая деревянная кадка была наполнена холодной водой, которая пробирала до костей и вызвала с моей стороны ругань.

— Как водичка? — довольно спросила Олива.

— Что это за издевательства? — выныривая из воды, спросил я.

— Говорят, что вода способствует лучшему заживлению ран у фитоморфов. Вот и хочу проверить насколько эта теория верна.

— Она отчасти верная. Земля и вода на нас хорошо влияют, — ответил я. — Но это не значит, что нужно меня в холодную воду закидывать!

— Почему? — Олива подошла к краю кадки и облокотилась на её край. После этого положила голову на руки. В глазах был интерес, а на губах скользила улыбка.

— Потому что холодно.

— Холод хорошо прочищает голову, — ответила она. — Как? Прочищает?

— Прочищает и хочется ругаться, — пробормотал я.

— Ругань — это первый признак жизни. Уже хорошо, — довольно сказала она, растягивая слова.

— У тебя всё хорошо, — ответил я, садясь в ванне.

— Кроме моментов, когда притворяется больным и создаёт себе проблемы, — усмехнулась она. — У тебя прошла нога. Ты здоров, но из-за заморочек в голове создаёшь себе болезнь.

— Это такой способ сказать, что я здоров и мне пора перестать занимать койку? — спросил я, наблюдая за ней.

— Я не могу сказать, что ты здоров, но ты и не болен, — ответила она. И опять её ладонь коснулась моего лба. — Температура спадает.

— Олива, а тяжело с железной рукой?

— Нет. Она почти полностью заменяет обычную руку. Да и когда выбора нет, то приходится приспосабливаться к тому, что есть.

—У вас есть какие-то критерии красоты, в связи с этими железками? К примеру, красивее тот, у кого больше или меньше железа?

— Я тут ничего не могу тебе сказать, потому что мой взгляд предвзятый. Я смотрю на железо, как на необходимость, которое поддерживает организм и продлевает нам жизнь. Мода же довольно переменчива. Некоторые любят кода железа много, другие когда его почти нет. Это зависит от вкусов.

— Понятно, что от вкусов, но в своей массе?

— У женщин чтоб было меньше, а у мужчин, чтоб было больше. Хотя я этого не понимаю. Это же как мериться цветом волос или веснушками. Глупо ставить во главу угла то, что дано природой.

— Но наличие железа в организме — это не связано с природой.

— Связанно отчасти. Если иммунитет сильный, то он больше борется с заразой. Отсюда меньше железных частей. Есть любители, которые добавляют себе железа, чтоб быть сильнее и выносливее. Но это уже отдельные личности, которых меньшинство, — ответила она. — А к чему такой интерес?

— Профессиональный, — ответил я.

— Это хорошо. Интерес лучше, чем бред в кровати. Но я тебе сразу скажу, что к тебе работать не пойду. Мне и на своём месте хорошо, — сказала она, поднимаясь. Я только усмехнулся. В этот момент холодный водопад обрушился на мою голову.

— Сдурела?

— Всё нормально. Под контролем, — рассмеялась она.

— Можно было и предупредить!

— Шоковая терапия — это хороший эффект стресса. А тебе стресса не хватает.

— С таким лечением ты меня на тот свет отправишь!

— А тебе не всё ли равно? — спросила она. Мы встретились взглядом. За всеми этими показательными улыбками и пустыми разговорами скрывалось что-то большее, но вряд ли я это смог бы когда-то разгадать, да и не нужно мне это было.

— Не помню момента, когда мы с тобой перешли на «ты», — перевёл я тему разговора.

— Когда я разгадала твой хитрый план, — ответила она.

— Какой?

— Поставить жирную точку без продолжения. Я видела слишком много таких точек в своей жизни, чтоб позволять тебе пополнять список тех, кто отказывался продлевать линии. Если такая аналогия тебе более понятна, то пусть будет она. Но не мы выбираем продлевать линии, строить ли новые схемы в нашей жизни. Не нам решать, когда ставить точки.

— А кому? Кто придумывает наши жизни? Кто заставляет совершать ошибки и заставляет есть горечь потерь? Боги? Предки? Мы сами?

— Мы не выбираем, когда рождаемся. Не нам выбирать, когда умирать. Мы лишь можем бороться.

— Бороться, когда бороться не хочется? Но зачем? Зачем тратить силы на то, что не принести пользы? Моя смерть ничего не решит для этого забытого счастьем мира. Может кто-то вздохнёт свободнее оттого, что я не продлил свою линию.

— Ты не прав.

— Почему?

— Мы не можем знать всё на свете. Не можем видеть, как наши линии пересекаются с другими линиями. А ведь каждая линия — это жизнь. Чья-то жизнь, которая благодаря нашей линии не прервалась.

— Ты опять вспоминаешь про тех детей? — Я закрыл глаза, откидываясь на спинку кадки и погружаясь по подбородок в воду. Тело уже начало привыкать к холоду и вода начала казаться комфортной.

— Хотя бы про них.

— Я не знаю, почему им тогда помог. Они были слабыми. Тащили неподъемный груз для своих лет. Мне показалось преступлением пройти мимо. А вот почему помогла ты? Ты могла сделать так, чтоб меня обвинили.

— В помощи? Тогда не смотрели на поступки. Больше смотрели на расу, — ответила она. — Но если наказать за хорошее дело одного, то второй пройдёт мимо, потому что испугается.

— Значит ему не по силам хорошие дела. Хорошие поступки не требуют смелости. Они делаются без задней мысли. Ты их делаешь лишь потому, что не можешь поступить иначе. Иногда понимаешь, что от этого будет один убыток и неприятности, но иначе не можешь. Заставлять же других делать что-то хорошее, когда у них не лежит к этому душа и на это нет сил — это только вредить.

— С чего ты решил?

— С того. Смотри сама, ты живёшь привычной жизнью. Спасаешь, выкладываешься по полной. А вот приходит к тебе кто-то и говорит, что тебе надо отказаться от привычного образа жизни и вместо спасения, позволить пациенту умереть. А другого помочь отправить на тот свет. Тебе понравится такие указания? Нет. Они заставят тебя сломаться. Сломают твои представления об этом мире, привычной жизни и окружении. Всё это тяжело принять. В условиях, когда приходится ко всему приспосабливаться после потери прежней жизни из-за войны, такие перемены в привычном восприятии воспринимаются в штыки. Сознание начинает спорить. Не факт, что всё закончится хорошо. Так с навязыванием как хорошего, так и плохого. Я знаю о чём говорить. У меня сын отправился в действующую армию. Когда он столкнулся с тем, что надо воевать, то был к этому не готов.

— А у вас тесная связь, которая переедает всё так, словно ты рядом стоишь.

— Это наш дар и наше проклятье, — ответил я. — Но я слишком хорошо всё это чувствовал. Как и его ломку. Только ничего не мог сделать, потому что он сам выбрал такую жизнь. Если бы ему этот образ жизни ещё и навязали, а не дали бы выбрать, то он сломался бы.

— У вас слабое место — это психика.

— А у вас иначе?

— Детали. Они имеют свойство выходить из строя и ломаться. Но вот твой сын. Ты не боишься его одного оставить?

— Лешик взрослый парень и вполне может справиться без меня. Я никогда ему не был указом. А после того, как ему исполнилось семнадцать лет, так и вовсе авторитет потерял. Хотя думал, что всё будет иначе.

— Тебе повезло с ним, — улыбнулась она.

— Это чем?

— Он у тебя есть. И самостоятельный. Может ты не понимаешь этого и держишь на него обиду, за то что он не подчиняется тебе, но это порой лучше, чем ходить за тобой шаг за шагом.

— Может так и есть. Независимость лучше трусости, но его ошибки…

— Ошибки будут всегда. Мы не можем их избежать и избавить детей от них. Из ошибок мы извлекаем уроки, поэтому они часть нашей жизни. Вот я смотрю на тебя и вижу, что ты совершаешь ошибку, но я не могу ничего изменить, потому что у тебя своя кривая, которую ты должен выстроить сам. В моих силах прочертить для тебя новую линию, но ты ей не воспользуешься потому, что она начертана не тобой. Так же и с твоим сыном.

— У тебя есть дети?

— Нет. И не было. Большая вероятность, что и не будет, но с моей работой это не так страшно. Я не семейный человек, — ответила Олива.

— А мне кажется, что семейный. Ты добрая. Чуткая. Что ещё нужно?

— Свободное время. Когда будет стоять выбор между семьёй и работой, я не смогу разорваться, — ответила она. — Ген, тебе рано ставить точки.

— А ты знаешь, когда мне придёт время?

— Когда ты перестанешь быть нужным здесь. Пока ты здесь нужен, — ответила она.

Ещё бы пояснила свои слова, но она не стала этого делать. Вместо этого Олива подошла к окну и открыла плотные занавески. А потом и вовсе распахнула тяжёлые рамы, которые открылись со скрежетом. На улице светило солнце. Его лучи заполнили ванную комнату. Они скользнули по воде и рассыпались по потолку в солнечных зайчиках. Свежий ветер принёс аромат весны и зелени. Листья весело шуршали. Пели птицы. Стрекотали какие-то насекомые. Жизнь. Она кипела, бурлила и звала к себе. Контраст улицы с больницей был слишком сильным. Он словно ударял по голове, заставляя вспоминать, что может быть что-то иное, кроме стонов и запаха средств для мытья полов, которые смешивались с содержимым уток.

— Сегодня хороший день. На днях около больницы вырубили джунгли. Хотят здесь сделать парк. Для этого площадку решили забетонировать.

— Парк рядом с больницей?

— Почему бы и нет? Раньше здесь был парк, куда могли выходить больные и ловить солнечные лучи. Солнце полезно, как и свежий воздух. Но джунгли образуют тень и полог, который напоминает парник. Раны плохо сушатся.

— Там пахнет жизнью.

— Да, за этими стенами всё иначе. Там жизнь и движение. Там ждут тебя твои девочки. Друзья. У тебя есть друзья? — Она повернулась спиной к окну. Солнечные лучи скользнули по волосам, забираясь в вырез груди и лаская белую кожу. — Нет.

— Почему?

— Сейчас не время для друзей.

— Ты не хочешь кого-то подпускать, потому что боишься потерять?

— Не вижу в этом смысла.

— За все эти дни, что ты здесь, к тебе никто не пришёл.

— Потому что я сам по себе.

— Одинокий дуб? Упрямый и гордый?

— А это было обидно.

— Оскорбление? — спросила она.

— Нет. Но обидно.

— Дуб, баран, ржавый — в каждой расе есть свои упрямцы, которые не видят очевидного. И пусть названия у всех разные, но суть одна, — ответила она. — Ладно, раз уж тут купаешься, то надо тебя отмыть.

Она протянула мне мочалку с мылом.

— Ты пока поласкайся, а я пойду ребят позову, чтоб они тебе помогли вылезти отсюда. Или сам выберешься.

— Пока не получается.

— Надеюсь, что это всё временно, — ответила она, уходя из комнаты.

Я на какое-то время остался один. Свежий воздух наполнял лёгкие. Возвращал жизнь, но одновременно заставлял чувствовать себя слабаком, который ничего не смог в этой жизни, хотя много планировал и ко многому стремился. Это было печально и грустно. Ощущение пустой и бессмысленной жизни гармонировали с атмосферой больницы и были чуждыми свежему воздуху, солнцу и ветру. Похоже я начинал превращаться в бревно не только в плане тела, но и в плане души.

Глава 13. Новая кривая

Олива была настойчивой женщиной, явно относясь к тем, которые видят цель и не могут остановиться пока этой цели не достигнут. В этот раз её цель была изучить меня. Она отправляла меня полежать в холодной воде, делала примочки из влажной земли, заставляла пить отвары из горьких трав, от которых у меня сводило язык, но все её методы лечения не приносили должного результата. Ноги отказывались меня слушать, а желание сбежать из больницы появлялось, лишь когда она приходила и начинала меня термушить своим лечением. Тогда я думал, что было бы хорошо отсюда уйти, чтоб свалиться в какую-нибудь канаву и там помереть. В такие моменты чувствительность в нижней части тела возвращалась, но сил на выполнение плана побега не было. Я знал, что скоро Олива уйдёт и тогда я смогу вновь погрузиться в состояние полу сна полуяви, в котором и был всё это время. А значит и не надо стараться. Нужно лишь было переждать это дурное время.

Олива продолжала считать, что для моей болезни нет никаких видимых причин. Истратив все известные методы лечения, она решила начать лечить меня экспериментальным методом. Это меня пугало тем, что приносило всё больше неудобства. Хотя иногда мне казалось, что она меня специально выводит на эмоции любым путём. И ведь действительно я на какое-то время приходил в себя в её присутствии, но это был кратковременный результат.

— Олива, ты хочешь меня поджарить? — спросил я, наблюдая, как она разворачивает какие-то провода и подключает прибор в розетку. В больнице электричество с местной станции было постоянным, как и в любом крупном заведении города.

— Это всего лишь прибор для стимуляции нервных окончаний.

— Я и говорю, что ты меня всего лишь хочешь поджарить.

— Имеешь что-то против? — спросила Олива, смотря на меня с хитрой улыбкой. Вот когда у неё появлялась такая улыбка, то ничего хорошего от её планов точно не стоит ожидать.

— Да.

— Один раз это хорошо помогло пациенту с похожим на твой диагноз. Правда, это был звероморф и убежал он отсюда так, словно за ним кто-то гнался…

— Я его прекрасно понимаю, — ответил я, наблюдая за её действиями и недоверчиво косясь в сторону аппарата. — Оливия, может ты оставишь меня в покое и пойдёшь работать?

— Ген, тебе сегодня очень сильно повезло. У меня как раз хорошее такое окно, которое я могу потратить на научное исследование и заняться тобой, — ответила она. — Но если ты имеешь что-то против, то вперёд.

Она сделала широкий жест в сторону двери. Я промолчал. Пожав плечами, Олива поставила рядом с кроватью костыли. Вопросительно посмотрела на меня. Я продолжал молчать, только закрыл глаза, когда она прикоснулась к моей ноге железными пластинами. Стоило им коснуться кожи, как я заорал. Подскочил на кровати и увидел довольную улыбку Оливы. Зловещую улыбку, которая подходила к безумному блеску в её глазах. Было ясно, что она не остановится.

Страх сильнее разума. Я попытался сползти с кровати, но не успел. Пластины коснулись второй ноги. Было такое ощущение, что по телу прошёлся разряд молнии. Боли не было, но было до такой степени неприятно, что аж зубы сводило, а зелёные ворсинки на коже вставали дыбом.

— Да иди ты далеко…

— Пойду, но в компании с тобой, — ответила она. — Хороший ведь результат. Чем ты недоволен?

— Да разве я могу быть чем-то недоволен? — зло спросил я, садясь на кровати и отбирая у неё пластины. Она ничего на это не ответила, но села на край кровати рядом со мной. После этого повернула колесико на приборе.

— Сейчас будет не так больно по нервам бить, — пообещала Оливия. — Я уменьшила мощность.

— А сразу нельзя было на небольшой мощности реакцию проверить? Зачем издеваться?

— Это не издевательство, — спокойно ответила она и тут же перевела тему. — Вчера к тебе приходили?

— Коллеги. Говорят, что девчонки разбегаются, — ответил я.

— Дело разваливается? — возвращая себе пластины и прикладывая их к моей ноге, сказала она. В этот раз неприятных ощущений было меньше.

— Не так чтоб разваливается. — Я задумался. Как тут объяснить, что без постоянной подпитки свежими мордашками, работать будет некому? А она может не понять. Хотя мне не особо и важно, чтоб она поняла. Это всего лишь разговор, который позволяет скоротать время во время процедуры.

— Но проблемы есть, — сказала она, водя пластинами по моей ноге.

— Есть, но не проблемы. Там определённая специфика работы. Стрекозы и кошечки уходят. Находят себе постоянных партнёров и уходят к ним. Иногда и семьи создают. Если не приводить новых, то работать будет некому. А приводил их я. Но вместо того, чтоб работать, я здесь валяюсь.

— Не хочешь искать новых женщин?

— Не вижу в этом смысла.

— Похоже ты из тех, кому важно видеть смысл в каждом своём поступке, — сказала она.

— Чтобы тратить силы, нужно знать для чего, — ответил я. Кивнул в сторону прибора. — Когда эта штука не кусается, то даже приятно.

— Она хорошо стимулирует кровообращение, — ответила Олива. — А я тебя понимаю. Когда-то самой нужен был смысл. Наделяла этим смыслом как людей, так и вещи, поступки. Но это ошибка. Стоит случиться какой-то неприятности, то потом сложно в себя приходить. Приходится вновь заставлять себя что-то делать, искать повод, чтоб просыпаться утром. Проще делать свою работу и не задумываться о чём-то возвышенным. Не искать причин и оправданий своим поступкам.

— Тебе проще. Твоя работа приносит пользу. Моя же…

— Считаешь, что приносит вред? Если так, то займись чем-нибудь другим. А тех, кто на тебя работает — отпусти по домам.

— У них нет дома. Они же парии, которых не пускают в общие комнаты для ночлега.

— Почему?

— Потому. Мир может рушиться на мелкие осколки. Всё будет гореть в огне, а зелень будет превращаться в вонючую гниль, но вбитые в нас общественные правила останутся в нас. Менять мнение — это очень сложно. Так же сложно, как и относится к этим метоморфочкам не как к грязи, а как к заблудшим женщинам, которым просто не повезло в жизни. Они часто не понимают, как так получилось, что от них все отворачиваются, как получилось, что они попали в ловушку общественного мнения, хотя стремились к другому. У каждой из них свой счёт обманам и пинкам. Просто так выгнать девчонок на улицу — это неправильно. Всё равно что я дал надежду, а потом её отобрал по собственной прихоти.

— Но и жертвовать своей жизнью ради судеб других — это не дело, — мягко сказала Олива. — Ты ведь никому ничего не должен. Так зачем тратить свою жизнь на решение проблем других?

— Я не решаю ничьи проблемы. Сложно объяснить, что я делаю. У меня нет никаких мотивов и желаний помогать. Я лишь хочу хоть немного исправить то зло, которое было причинено войной и обществом. Они же ведь не виноваты в том, что им не повезло. Не виноваты в камнях, которые в них кидают. Я сам готов был первым кинуть камень, пока не почувствовал, что и моя вина есть в их падении, — ответил я. Олива молчала и внимательно слушала. Вот это внимание, в котором не было вопросов и осуждения, не было выводов — оно подкупало. Заставляло говорить слова, которые раньше не видели свет, но они давно крутились у меня в голове. — Мы ведь живём, надеясь на удачу. Вся наша жизнь, как бы мы ни били себя в грудь, утверждая, что сами хозяева своей жизни, а вся жизнь — это лестница, ступеней которой состоят из поступков и действий, которые выбираем мы лично, но на деле всё это обман. Мы полностью зависим от удачи. Только от её благосклонности мы выдерживаем ураганы и садимся на корабль, который увозит нас от опасных мест. Именно она решает погибнем мы от ран и простуды, победим в драке или добьёмся высот в работе. Нам повезло, а стрекозам, кошечкам, шестерёнкам нет.

— Не понимаю, при чём тут ты, удача и девчонки. Когда я выбирала кем мне стать, то отец мне сказал: работа будет не из лёгких. Мне придётся много работать. Очень много учится и держать ответ перед собой за решения, от которых зависит жизнь других. Он сказал, что если я выберу эту профессию, то больше не смогу ей изменить. Это навсегда. И не потому, что придётся подписать контракт на отработку по профессии, а потому что это как призвание. Я уже не вижу себя в другой роли, хотя работа часто тяжёлая и неблагодарная. А теперь объясни мне, где тут удача? Я сама выбрала профессию, я сама приложила столько усилий. Все мои знания получены не благодаря удаче, а из-за усердной работы с моей стороны.

— Родится в хорошей семье. Разве это не удача? Жить с теми, кто тебя поддержит. Протянет руку, если ты упадёшь. Ты ведь была замужем. Насчёт твоего замужества сейчас, я в этом не уверен. Ты слишком много проводишь времени в больнице для семейного человека. Но и одинокой я тебя представить не могу. Скорее всего, ты была замужем, но сейчас одна из-за войны.

— Он погиб, — ответила Олива.

— Как и моя жена с дочерью. Потери были у всех. Возвращаясь к нашей теме. Твой муж был хорошим морфом. Не вижу я тебя рядом с негодяем. Тебе повезло встретить его на своём пути. Но не всем так везёт. Много морфочек сталкиваются с теми, кто хочет залезть под юбку, а после этого уйти в закат, что неправильно и подло. Они не понимают, что после этого от морфочки отвернутся знакомые и сородичи.

— У вас такие строгие обычаи?

— Да. Строгие. Их могут сломать лишь те, у кого внутри есть сильный стержень. Но таких женщин немного. В основном они лишь кажутся сильными, но на деле довольно слабые создания, которые легко ведутся на обман и на ласку, не требуют доказательств словам и не верят, что всё может быть иначе. Им и не дают увидеть иную жизнь.

— Я не могу сказать, что мне повезло с мужем. Про Павла ничего нельзя было сказать однозначно. Для меня он был хорошим и добрым мужем. Для других он был учёный, который стоял у истоков изобретения вещества, способного разрушать мир.

— Он изобрёл гниль, которая поглотила мой дом? — спросил я.

— Был в команде учёных, которые её изобретали. Для вас он враг. Как и для звероморфов. Для нас тот, кто попытался изменить ход войны.

— И что с ним стало?

— Погиб. Меня тогда эвакуировали вместе с больницей, а он не успел. Что-то произошло в лаборатории. Был взрыв. Там никто не выжил, — устало ответила она. Было такое ощущение, что Олива потратила много сил на эти воспоминания.

— Оставим в прошлом оценку его работы. Но по отношению к тебе он был хорошим мужем?

— Да. Мы хорошо жили вместе. Друг друга понимали. Сложно встретить не только мужа, но одновременно и коллегу, который поймёт, что работа в твоей жизни занимает не последнее место. Ты одновременно прав в своих рассуждения, но одновременно не прав. Удача в нашей жизни играет свою роль, но она дополняется трудолюбием. Если сидеть и ждать, когда к тебе удача постучится в дверь, то так можно прождать всю жизнь. Иногда чтоб поймать удачу достаточно просто открыть окно.

— А если тебе не дадут трудиться из-за обычаев? Ты можешь, хочешь, но тебе не дают. Тут уже всё зависит от удачи, где ты родишься. Или я не прав?

— Ты хочешь бороться с обществом?

— Не хочу, — ответил я. — Чтоб бороться, нужно иметь цель. Нужно знать к чему вся эта борьба должна привести. А у меня нет ни сил, ни желания бороться.

— Тогда зачем все эти речи?

— Ищу оправдание, почему я всем этим занимаюсь.

— И почему ты отказываешься прекращать этим заниматься, — добавила она. — Всё с тобой ясно.

— А мне ничего не ясно, — наблюдая, как она выключает прибор из розетки.

Мы стали часто с ней разговаривать. Олива приходила во время перерыва. Что-то записывала в блокнот, потом его закрывала и внимательно слушала. Я понимал, что она воспринимает меня, как рабочий эксперимент, который даёт возможность изучить более подробно метоморфов на моём примере, но это внимание меня привлекало. Она слушала так внимательно, словно ей действительно была интересна наша болтовня. И я говорил. Много. Часто ерунду и бредовые мысли, а она слушала, иногда спорила, а потом мы расходились каждый при своём мнении. Олива уходила работать, а я оставался в палает и смотрел в потолок, думая над нашим разговором и пытаясь понять, что должно произойти дальше. К чему двигалась моя история. Зачем я выжил после того, как погибло столько моих родичей.

Для этих разговоров? Или для того, чтоб преодолеть свою слабость? Но зачем?

Выстрелы раздались на улице. Был вечер. Ужин только отнесли и я думал попробовать уснуть. Но эти выстрелыпомешали моим планам. Громкие хлопки чередовались со звоном разбитого стекла. Звук колёс, когда колёса резко тормозят, противно ударил по ушам. В коридоре больницы послышался шум. Окно разлетелось на мелкие осколки, накрывая меня и пол дождём из острых кусочков стекла.

— И что за дрянь? — пробормотал я. Ещё одна очередь прошлась по стенам. Я свалился с кровати. Что-то подсказывало — лучше лежать на полу, где вряд ли достанут пули.

Оружие я видел и раньше. Оно было изобретением киберморфов. Железные трубки, из которых вылетали на громадной скорости цилиндрические пули, что могли пробить хорошую толстую стальную пластину были не так сильно распространены, но у солдат и некоторых личностей на улице они пользовались спросом. Опасность представляла пуля, которая легко пробивала мышцы, а если доходила до кости, то расщепляла кость на мелкие осколки. Часто после этого требовалась или помощь лекарей киберморфов, или ампутация конечности. Хорошо, что такого страшного оружия у киберморфов было мало, а звероморфы больше полагались на когти и клыки или на холодное оружие, поэтому оно было не распространено.

Перестрелка продолжалась. Осколки стекла впились в кожу. Я боялся шевелиться, чтоб не пропороть кожу сильнее, чем было сейчас. Не хотелось, чтоб осколки глубоко забрались в мышцы. Беспомощность. Если бы сейчас ноги начали слушаться, то я выбрался бы в коридор, уйдя из-под обстрела.

— Война не закончилась! Она только началась! — закричали на улице. После этого начали дудеть в клаксон, наполняя улицу противным звуком.

Что-то загрохотало. Здание больницы затряслось. Я видел, как за окном повалил дым. Тишина. Я слышал лишь как дышу. Хриплое дыхание и шорох от осколков, которые я отвёл в сторону от себя рукой — это были единственные звуки, что наполняли палату и свидетельствовали, что я не оглох. И вот вновь коридор наполнился звуками. Побежал персонал. Покатились тележки. Кто-то кричал. Какофония. Я вернулся в знакомый мир, который чуть не потерял.

Оставаться на полу было не особо хорошей затей. Попытался сесть. Получилось. А как насчёт того, чтоб встать? Я попробовал двигать ногой, но она лишь слегка подрагивала. Повязка на раненой ноге сползла. Я попытался её подтянуть, но не получилось. Придётся перевязать. Когда мне делали перевязки, то я отводил глаза или закрывал их. Олива не говорила, но я знал, что меня морфочка царапнула ножом, отравленным гнилью. Меньше всего я хотел увидеть кусок кости в окружении рваных мышц. Но перевязать ногу было нужно. Да и пора было взглянуть в лицо своим страхам. Кости не было видно. Но часть мышцы отсутствовала, а вместо неё была пластина. Олива не стала спрашивать моего разрешения на установку этой штуки. Она просто поставила пластину, пытаясь спасти мне ногу и одновременно превращая меня в своё подобие.

Это было страшно и отвратительно Первым порывом было выдернуть эту железку из ноги, но я сдержался. Холодный металл при прикосновении к нему жалило огнём. Оно мне не нравилось, но и выдирать его было глупо. Так же глупо, как со стороны Лешика бояться боли и, идея на поводу своего страха, превращаться в дерево. Я смеялся над ним и тогда не понимал. За это меня судьба и наказала, столкнув с такой же ситуации лицом к лицу. И ведь я вёл себя, как он, прячась от действительности и избегая её всеми доступными способами.

Всё-таки мы были в чём-то похожи. А я думал, что у нас больше различий. Перевязав ногу, я дотянулся до одеяла, что лежало на кровати. Резать руки в мои планы не входило, а добраться до кровати было необходимо.

В коридоре опять ругались. Послышались выстрелы и крики. Меня могли убить в любой момент, пока я тут валялся. Дурацкая смерть в мои планы не входила. Надо было подниматься. Если уж помирать, то с пользой. И так, чтоб потом не было стыдно.

Ещё одна попытка вернуть контроль над ногами. Зашевелилась та, где не было пластины. Хорошо. Теперь её осталось подтянуть к себе. Получилось. Сегодня мне везло. Перевернуться на колено. Подтягивая вторую ногу, я пополз к кровати. Тяжело, неуклюже, но мне удалось сесть на неё. Пот застилал глаза, но я был доволен результатом. Мимо палаты кто-то пробегал, не обращая на меня внимания. Я же мог теперь вздохнуть свободнее. Рядом с кроватью стояли костыли. Они должны были мне помочь выбраться в коридор. Я не знал, зачем туда стремлюсь попасть, но оставаться в палате я не мог. Понадобилось несколько попыток, прежде чем я смог понять, как ковылять, опираясь на дополнительные деревянные ноги. В итоге я доковылял до коридора. Теперь в нём никого не было, кроме трёх тел, что лежали на полу. По стенам была размазана кровь. Длинный коридор выглядел жутким. Особенно с учётом стонов и плача из палат. Свет вначале стал мигать, пока не начал отключаться лампа за лампой, погружая коридор во мрак ночи.

Я не понимал, что произошло. Да и какая разница? Напали какие-то идиоты и решили развязать очередную волну войны или случилась какая-то катастрофа — это всё было вторичным. Волна проблем прошла. Теперь оставалась расхлёбывать, что нам она оставила. Я уверенно ковылял по коридору, не наступая на больную ногу. Нужно было где-нибудь раздобыть фонарик. Без него в сплошной темноте было сложно.

Свет от фонаря появился в другом конце коридора. Я пошёл туда, когда обо что-то споткнулся. Полетел вместе с костылями на пол. Попытался подняться, но что-то тяжёлое навалилось на меня, придавливая к полу. Рычание раздалось около уха. Мышцы напряглись. Я попытался скинуть существо с себя. Оно отлетело в сторону. Я же попытался отползти дальше в сторону. В этот момент меня ударили по голове. И опять драка. Кто-то пытался меня придушить, но явно ему не хватало сил. Я дождался, когда существо выдохнется. Тогда и ударил, выводя его из строя. Свет фонаря пропал. Я же сел, прислонившись к стене. Темнота давила. Напоминала о слабости. Хотелось спрятаться, забиться в угол и забыться, но я заставил себя подняться. Нужно было раздобыть свет. Дожидаться утра, ожидая нападения от тех, кто видит в темноте — тут никаких нервов не хватит. Надо было подниматься. А значит надо забыть про железо в ноге. Я ведь остался прежним. И пусть какая-то часть организма заменена. Я продолжал владеть телом и оно меня слушалось. Никаких причин валяться в кровати у меня не было, кроме желания спрятаться от несправедливого мира. Но сейчас было время не для обид. Нужно было действовать.

Свет нашёлся на посту. Там сидели медицинские сестры, которые следили за коридором и больными. В ящике стола лежал фонарь. Его я и взял. Опираясь на один костыль, я пошёл по коридору. В палатах была кровь. Кто-то был ранен, но раны были такими сильными, что вряд ли после них можно было выжить. Непонятно было, что за существо оставило такое, но разбираться я не собирался. Что-то в темноте проскользнуло за моей спиной. Я резко обернулся. Свет от фонаря не выявил ничего страшного. Тот же коридор. До слуха донеслось хриплое дыхание. Животное дыхание, которое слишком сильно выделялось на фоне стонов раненых и моих шагов. Но тварь не напала. Ну и хорошо.

Кто-то ломился в один из кабинетов. Я быстро пошёл в том направлении. Фонарь цапанул его светом фонаря. По виду был звероморф, но с длинными патлами волос и шерстью, что стояла дыбом. Одежды на нём не было. Длинные когти были размером с ладонь. Этими когтями он пытался разбить обшивку двери, которую кто-то запер. И это ему почти удалось. Увидев меня, звероморф решил пойти в бой. Я ожидал нападения. Оно для меня не было неожиданностью. Мы с ним сцепились. Фонарь отлетел в сторону.

Драка. Мышцы наполнились привычной тяжестью. Кровь быстрее понеслась по телу. Мой противник был под каким-то допингом, иначе я не мог объяснить такую неконтролируемую жестокость. Он не понимал, что я ему не по зубам. Для него была одна цель — это убить. Всё равно кого, главное убить и не отступить. А у меня была цель уничтожить противника. Жалеть кого-то уже не было смысла. Звук ломающихся костей, хриплый стон и тут же другой удар от второго противника, который словно ждал исхода драки.

Время остановилось. Остался лишь бой, во время которого я забыл о своих ногах. Когда вопрос стоит о жизни и смерти, то подключаются все части тела. И это получается незаметно. Инстинкты рулят, а мозг уходит на второй план.

Во время драки была пробита дверь, которую так стремился выбить тварь. Не мог я это существо назвать разумным. Слишком в нём было много безумного. И это безумие пугало, вызывало омерзение, как проявление слабости.

Когда я вновь поднял фонарь, то противники уже испустили дух и больше не могли подняться. Я открыл замок на двери, просунув руку в дыру. Небольшое помещение. В углу сидела Олива, держа перед собой нож. Обычный нож, которым хлеб резали. Против того чудища этот нож был ерундой. Соломинкой.

— Тут много таких незваных гостей разгуливает? — спросил я.

— Не знаю, — прошептала она. По лицу кровь, на одежде пятна.

— Ранена?

— Царапина. Бровь разбила.

— Я, кажись, понимаю, что произошло, но не понимаю зачем.

— А нам не всё ли равно зачем и что? — спросила она.

— Главное выбраться отсюда?

— Не думаю, что это хорошая идея. Надо затаиться и переждать. Я не собираюсь, как ты по коридорам разгуливать, — ответила она.

— Лучше погулять, чем лежать и ждать, когда наступит мой черёд.

— Я тебя понимаю, но не могу присоединиться к твоим прогулкам.

— Ты знаешь эти места. Найдём место, где можно будет переждать, а там дождёмся утра, — предложил я, протягивая ей руку. Олива кивнула, соглашаясь с моим планом. Осталось только найти спокойное место.

Глава 14. Каждый делает свой выбор

За дверью слышался шум и крики, но проверять, что там такое происходит совсем не хотелось. Мы сидели в ванной комнате, где воняло грязным постельным бельём и средством для мытья полов. Олива открыла воду и стала смывать кровь.

— Кто-то решил устроить бунт? — Я подошёл к окну и посмотрел на улицу.

— Без понятия.

— Или это разовая акция? Но против кого? Против звероморфов? Или будет раздел влияния после смуты?

— Ты меня спрашиваешь или это мысли вслух? — спросила Олива.

— Мысли вслух. Морфы могут впадать в полудикое состояние, если находятся на грани выживания. Этих явно где-то держали, доводя их до бешенства. Они накидываются на всех, кто попадается им на глаза. Звери рвут обидчиков. Это всё чем-то похоже на наши особенности, когда мы впадаем в амебиоз или становится крепкими, чтоб отразить удар.

— Допустим. И что дальше?

— Дальше? Или некие личности, которые не закончили воевать, продолжат войну. Или это всё чья-то злая выходка. Морфы озверели после войны. Они забывают простые истины. Забывают себя и предков, а о будущем не думают. Им всё равно, как будут жить дети.

— Война закончилась.

— Но она продолжается для тех, кто скитался всё это время по джунглям и не знал, что происходит в большом мире. Возможно, что это какие-то морфы из города, который живёт вольно и без власти. Я как-то слышал о таких городах.

— Мне всё равно. Я давно отошла от политики. Мне всё равно кто и кого бьёт, колет и рвёт. Моя работа только чинить раны. Штопать их, как штопает швея. Вставлять железо взамен раздробленных костей. Мне всё равно, по каким причинам эти раны получают! Всё равно! — Последние слова она прокричала. Явно что срывалась в истерику. По щекам потекли слёзы. Она постаралась их смыть водой, потом оставила эту затею. Выключив воду, Олива села на кушетку, что стояла вдоль стены.

Я отвернулся к окну. На улице было шумно. Ездили машины. Была слышна стрельба. Крики. Света не было во всём городе. Только ночь и крики. Всё же это была спланированная акция. Только кто и зачем? А может действительно какая разница, кто воевал и что они хотели? Для нас было важным пережить эту ночь, а дальше мы будем вновь выживать. Но какая разница при каких условиях это произойдёт?

— Не плачь. В безопасности и ладно. — Я дошёл до Оливы и сел рядом. Прислонил костыли.

— Я и не плачу. Это нервное.

—Понятно.

— Всему есть придел и я до своего дошла.

— Ты устала. Тебе нужен отдых. Живёшь на работе. Ты дома почти не появляешься.

— Мне и здесь хорошо. Дом — это пустота. Там ветер и пыль, а ещё холод. Там нет сна. Просто лежу в кровати и смотрю в потолок. А потом иду на работу. Тут же привычнее. Всегда кто-то есть.

— Тебя ждут и ценят, — ответил я, обнимая её за плечи. — Сегодня не оценили.

— Это глупо, но мне казалось, что больница — самое безопасное место в этом мире.

— Потому что ты в этом мире самая главная и всё поддаётся твоему контролю. Но это не так. Иллюзия, которую ты придумала, чтоб обезопасить себя от проблем и потерь. Рано или поздно кто-то должен был тебе показать, что иллюзия — это не жизнь, а всего лишь замена жизни.

— Что же, по-твоему, жизнь? — спросила она.

— Когда мы перестаём плыть по течению, а берём решение проблем в свои руки. Не отворачиваемся и не прикрываемся отговорками. Помогаем когда можем, меняем то, что в силах изменить и не виним высшие силы, других морфов, обстоятельства в неудачах и проблемах. Это жизнь. Остальное — это иллюзия. Она нужна, когда вокруг всё рушится. Мы прячемся в ней, утешаем себя в том, что мы не виноваты в этом разрушении, только это не так. Вина есть в каждом из нас и одновременно ничьей вины здесь нет, как нет проблем, потому что проблемы — это лишь изменение привычного течения жизни. Разве может быть проблемой взросление, переход от одного периода жизни в другой? Неприятности и проблемы лишь толкают нас к этим переменам. И мы это понимаем. Пусть и с опозданием, но понимаем, принимаем и начинаем жить по новым правилам, которые навязаны нам не другими морфами, общественными моралями или внешними факторами, а заложены в самом смысле жизни.

— Хочешь сказать, что всё это должно было произойти, потому что должно было произойти? — на губах Оливы появилась знакомая улыбка.

— А что мы знаем о том, что было задумано изначально и к чему мы приложили руку? Какие-то события не зависят от тебя или меня, но мы участвуем в этих событиях, потому что они важны для тех, других, кто разъезжает по улицам города и сеет смуту. Что мы можем в этот момент? Можем бояться за свою жизнь, пытаться пойти воевать или ждать развития событий, когда они навоюются, а мы вновь сможем продолжить жить дальше. Получится это сделать нам, как мы это делали раньше или придётся придумывать что-то новое, но всё это будет потом, когда настанет время разгребать завалы, сделанные другими. Наверное, у нас с тобой такая судьба: поднимать тех, кто упал.

— Про себя я поняла, а что касается тебя? — спросила Олива. Я на миг задумался.

— Я не знаю, как могу охарактеризовать свою жизнь. Мне сложно сказать приношу ли я своим существованием хоть какую-то пользу. Если сказать честно, то это не совсем так. Можно всё было поставить иначе. Найти этим девчонкам другую работу. Но я не вижу другой работы для них. Да и не хочу видеть. Эти побитые жизнью кошки и стрекозы, шестерёнки — они должны заставить вспомнить вон тех отчаянных парней, что такое мирная жизнь. Нам всем нужен дом. Хотя бы его ощущение.

— Дома давно нет.

— Но это не мешает нам сделать его самим.

Я посмотрел на неё. В темноте плохо было видно её лицо. А фонарь мы выключили, чтоб не привлекать внимание, когда зашли в ванную комнату, которую больше использовали как прачечную. Грязное бельё лежало кулями. По коридору кто-то бегал. Здесь же время остановилось, потому что мы решили его остановить. Она всхлипнула. По телу пробежала нервная дрожь. Вчера я ещё сомневался. Думал, что другой жизни не было. Но кто сказал, что её не было? Она была. Вот сейчас я чувствовал эту жизнь, чувствовал дыхание и тепло рядом сидящей женщины.

— А мы ведь с тобой должны ненавидеть друг друга, — тихо сказала Олива. — Мы должны быть врагами.

— Но никто из нас не воевал и не считал, что это так важно доказывать…

— Что одни могут диктовать условия другим? Но будущего не будет.

— Это покажет лишь время, — возразил я.

Она была рядом и это было почему-то важным. В моей жизни было достаточно женщин, было и много мест, где мы проводили горячие ночи. Но такого отвратительного места, как эта комната я не мог припомнить. И всё же откладывать этот момент было неправильно. Глупо. Она хотела. Я это чувствовал. Страхи и переживания требовали выплеска. Нужно было физически ощутить, что в этом мире есть что-то по мимо боли и страха.

Мягкие губы, податливая грудь, которой явно мешала одежда. Мешковатый халат скрывал тонкую мягкую рубашку, которая застёгивалась на какие-то крючки. О них я царапнул пальцы.

— Какая ты колючая, — прошептал я.

— Забыла, — поспешно ответила Олива, снимая кофту.

Больше ничего не мешало и не скрывало доступа к её телу. Тёплое, отзывчивое на ласку и голодное. Было безопаснее думать, что это всего лишь последствия испуга и голод. Мне не нужна была её привязанность. Мы были слишком разных видов.

Железо. Оно у неё оказалось не только на руке, но и на бедре. Чужеродное и неправильное. Ещё одна пластина была на месте лопатки. Руки словно жгло огнём, когда я касался этого железа. Это неестественно. Неправильно. Но это было частью её тела. Без этих пластин она не могла существовать. Да и у меня была такая железка в ноге. С помощью неё я мог ходить. Так почему я должен был отталкивать её от себя из-за этого железа?

Наши виды были разными, но мы были похожими. Мы были… Были и оставались собой, но при этом становились единым целым. Она так же выгибалась, как и другие женщины, когда мои губы касались её груди. Так же стремилась придвинуться как можно ближе. Единое целое и одновременно каждый сам по себе. Оставались сомнения, где ещё может быть спрятано железо в её организме. Пришлось рукой лезть ей под юбку, что только больше возбудило её. Олива явно была не из тех женщин, которые будут спокойно ожидать развития событий. Ей и самой хотелось поучаствовать, правда этот её порыв меня чуть не снёс на пол.

Это была не страсть. Огонь. Она горела, зажигая и меня. Что там происходила за дверью и окном — это было неинтересно. Мир остановился. Время перестало существовать, как и самые глупые мысли. Ощущения и жажда быть вместе переселили все мнимые и иллюзорные барьеры. Она мне была нужна так же, как я был нужен ей. Разные виды. Враги и друзья. Улыбки и насмешливо-внимательные взгляды. Пышная грудь. Какие-то железки. Не важно. За всем этим скрывалась душа, которая в данный момент мне была необходима. Это было необъяснимо. Острые чувства напоминали молодые годы. И приходило понимание, что всё ещё только впереди. Жизнь продолжается. Странная, дурная, с болью и моментами, от которых весь мир кажется иным: намного лучше, чем он есть на самом деле.

Лето в этом году было душным и жарким. Бои то вспыхивали, то заканчивались шатким перемирием. Банды никак не могли поделить зону влияния у завода, что производил топливо. Война. Она не получилась масштабной. Крупные бандитские разборки сменились мелкими стычками. Я остался в стороне от всего этого. За вниманием моих подопечных приходили из разных группировок. Были попытки создать похожее заведение как у меня, но они потерпели крах. Девчонки отказывались работать. А если их пытались подавить и принудить силой, то шли в последний бой, как звероморфочки, или впадали в ступор, как фитоморфочки. Киберморфочки давали отпор, порой выкашивая всех и вся. Кто отпор дать не мог, те погибали.

Если раньше я сам их разыскивал по подворотням, то теперь многие приходили сами. Все изменились. Всё поменялось. Мы переехали в более большое и удобное здание. Появилась охрана с оружием, по типу тех, кто приезжал в качестве клиентов. Новые правила диктовали новые условия жизни. Оставалось лишь приспособиться или помереть, но помирать я не хотел. Немного прихрамывал, но продолжал жить, правда теперь меньше доверял окружающим. Хотя были и исключения.

Больница теперь была под защитой. Мне удалось достучаться до города и убедить их, что лучше получать помощь и не подыхать от ран. А значит никого там трогать нельзя. Больница была объявлена нейтральной территорией, где запрещались все дрязги и выяснения отношений. За её воротами — пожалуйста. Хоть переубивайте друг друга. Так и происходило.

Олива опять решила не возвращаться домой. Время уже перевалило за полночь, а её так и не было. Пришлось брать машину и ехать к больнице. Вначале было трудно привыкнуть к машинам, которые управлялись с помощью механики, а не живого существа, но научился и её водить. Днём ещё можно было ездить на таракашках, когда меня ещё узнавали, но ночью — прибьют и не заметят кого прибили. Машина в этом плане была надёжнее хотя бы тем, что задерживала пули, которые застревали в специальной обивке.

Медсестра сказала, что Олива на операции. Опять кого-то шьёт. Я остался дожидаться, когда она закончит. Зашёл в кабинет. Теперь там стояла дверь, оббитая железом, чтоб не было повторения тех печальных событий, когда война перешла в стены больницы. После тех событий Олива некоторое время держала частный кабинет у меня, пока больницу и персонал не восстановили. Тогда было проще её домой загонять. Как больница восстановилась, так для этих целей приходилось теперь приезжать сюда. Сидеть в небольшой комнате и ждать.

«Я почти дошёл до тех мест, где ты обитаешь», — в сознании появились слова Лешика.

«И что ты хочешь услышать?»

«На порог пустишь?»

«А чего я должен тебя выгонять?»

«В некоторых местах бывшие солдаты не в чести», — ответил Лешик.

«В некоторых местах могут устанавливать свои правила, но мы у себя устанавливаем свои».

«Это хорошо. Надоело ходить неприкаянным».

«Зато мир посмотрел»

«А толку, что на него смотреть? Я только и делаю, что просыпаюсь и засыпаю с мыслями, что же мы наделали тогда! Сколько было принесено бед!»

«Сынок, не забивай голову этой ерундой. Ничего хорошего это тебе не даст, кроме тусклой зелени на дурной башке. Живёшь и живи. Позволяй жить другим жить. Врагов уничтожай. Близких в обиду не давай. Чего ещё надо?»

«Может думать не только о себе, но и о других?»

«А это нужно? Лешик, твои глобальные мысли никому не нужны. У нас есть кусок своего мира, в котором мы живём по собственным правилам. Кто-то эти правила поддерживает, остальные идут мимо, потому что их никто не заставляет жить в том же мире, в котором живём мы. Но при этом и мы не хотим, чтоб нам навязывали свои правила».

«Нужно понимать, что мир крутится не только вокруг тебя».

«Лешик, знать это надо, но не значит, что нужно ставить во главе жизни».

«Считаешь, что надо забыть об ответственности перед другими?»

«Считаю, что класть жизнь на потеху других, увешивая себя мнимыми целями, а на самом деле развлекая собственные эгоистические порывы — это обман не только других, но и в первую очередь себя».

«Мы с тобой никогда не договоримся. Ты так и останешься жителем своего мирка, у которого интересы зациклены на себе и своих мелких целях».

«А нам надо договариваться?» — меня разобрал смех.

«Мы с тобой не чужие люди».

«Поэтому нам надо иметь какие-то общие взгляды? Лешик, когда-то, в другой жизни, я думал так же, а сейчас мне всё равно. Наверное, пришло понимание, что каждый человек имеет своё право на существование, мысли и образ жизни».

«Я думал, что ты изменился».

«Решил обойти город стороной и не заходить?»

«Зайду. Мы слишком давно не виделись, а я устал ногами землю топтать», — ответил Лешик.

— Чего смеёшься? — заходя в кабинет, спросила Олива.

— С сыном спорю. Он тут считает, что я должен был измениться.

— А ты разве не изменился? — спросила Олива, снимая халат и наливая в таз воды, чтоб умыться. Воды здесь не было. — После войны все стали другими.

— Я видимо исключение, — ответил я.

— Хочешь сказать, что ты всегда…

— Бордель я не держал, но торговал овощами. Жил так, как нравится мне. Не любил, когда меня заставляют участвовать в событиях глобальных масштабов.

— Но при этом ты сейчас не последний в городе, — ответила она, садясь на кушетку.

— Только потому что я хочу, чтоб меня не трогали и дали спокойно жить. Да и тебя не хочу потерять.

— Даже так? — она насмешливо посмотрела на меня. Я лишь пожал плечами. Чего тут отвечать и так всё ясно.

— Поехали домой, — предложил я.

— Я думала здесь остаться ночевать.

— У тебя кушетка не удобная. Да и ты мне рядом нужна. А пациенты никуда не денутся. Дождутся тебя.

— А ты нет?

— Нет. Тут я с сыном всё же соглашусь: я эгоист и мне нравится, когда моя жизнь удобная.

С каждым днём думая над словами Лешика, я начал понимать, что он во многом прав. Мне нравилось жить в своё удовольствие. Все эти разборки и высокие цели были для меня чем-то чуждым. Я не прикрывался высокими идеями и не оправдывал свою жизнь, как это делали многие. И от этого жилось вполне нормально. Совесть меня не мучила.

— Гена, тебя тут ищут, — ко мне заглянула морфочка. Кокетливая девочка, которая только и делала, что стреляла глазкам направо и налево. При виде неё всегда хотелось улыбаться.

— Пусть найдут, — отвлекаясь от бумаг, сказал я.

— Сейчас приглашу, — взмахнув юбками, ответила кокетка. На всякий случай я достал из ящика пистолет и положил его так, чтоб им можно было воспользоваться в любой момент.

На лестнице послышался шум. Девчонки смеялись. Пронеслись мимо двери моего кабинета и пошли куда-то дальше. Смех — это хорошо. Намного лучше, чем слёзы, которых и так было слишком много в этой жизни. Посетитель так и не появлялся, но и шума никакого не было. В итоге я вернулся к бумагам, которых в последнее время становилось всё больше. Бюрократия у киберморфов была развита ещё до войны и приобретала тогда какие-то нереальные масштабы. Сейчас это всё хотели вернуть. Для меня это было чуждо, но они считали, что это порядок, на который тратилось слишком много времени.

— Сидишь под самой крышей? Не слишком ли далеко от земли? Пока до тебя добирался, аж голова кругом пошла.

— Это всего лишь пятый этаж. Тут есть дома и повыше, — ответил я. — До этого раньше дом был меньше, но коллектив разрастается и там стало тесно.

Лешик вошёл в кабинет. Прикрыл за собой дверь. Руки у него были короче, чем у нормального человека и выглядели неровными обрубками. На лице шрамы. Но больше пугали глаза. В них был слом. Он давно сломался и теперь лишь жил по привычке. Похоже и сюда пришёл по той же привычке. Так как идти больше некуда. Желтезны в волосах было больше, чем у меня. Одежда старая и чуть не оборванная.

— Я смотрю ты процветаешь, — усмехнулся Лешик. Огляделся по сторонам. Насмешливо посмотрел на меня.

— Что не скажешь о тебе. Что планируешь делать?

— Не знаю, — он обошёл кабинет. Подошёл к окну. — Одна сталь и стекло. Ничего зелёного.

— Зачем зелень там, где стараются от неё избавиться?

— Верно. Не зачем. То время проще забыть, чем пытаться сохранить.

— Лешик, ты пришёл ругаться? Мы могли этим и на расстоянии заниматься. Каждый останется при своём мнении. Хочешь, чтоб я помог тебе встать на ноги? Я дам тебе немного денег. Помогу купить необходимое. Может помогу с протезами на руки. Но содержать тебя не собираюсь. Когда-то ты ушёл из дома на войну. Заявил, что ты справишься со всем сам. Так чего приходить ко мне и стыдить меня за то, что я живу, а ты существуешь?

— Ты живёшь за счёт других как паразит.

— Я, в отличие от тебя, не был паразитом никогда в своей жизни. Я никогда никому не причинял зла намеренно. Это ты пошёл уничтожать других. Из-за таких, как ты, всё это произошло. Но не из-за меня. Мне приходится лишь выживать.

— Оставь это, пап. Ты давно уже не выживаешь, а живёшь. И живёшь лучше многих.

— Не буду отрицать. Только к чему это?

— Вначале я не хотел тебя находить. Мы с тобой слишком разные. У нас нет ничего общего, кроме прошлого. Оно ещё как-то нас объединяет. Но сейчас я вижу, что ошибался. Прошлое ты закапал толстым слоем земли.

— Прошлое никуда не делось. Оно осталось со мной. Но его выставлять на показ я не собираюсь. Лешик, что остаётся за нашими спинами, то больше не вернуть. Это нужно просто понять и принять. Больше ничего с этим не сделаешь, — ответил я, наблюдая за ним.

— Понять и принять, что жизни больше нет? — спросил Лешик, поворачиваясь в мою сторону.

— Каждый сам решает есть ли дальше жизнь или нет. Мы можем ломаться внутренне под сильными внешними событиями, но так же можем и восстанавливаться.

— Одни пустые слова. Мне кажется, что ты был чёрствым и бездушным, поэтому так легко и отнёсся к смерти матери и Цветика.

— Опять началось! — Я откинулся на спинку стула и вытер лицо руками. Немного времени нужно было, чтоб собраться для предстоящего разговора.

— Для тебя это очередной пустой вздор?

— Я не понимаю, зачем нам нужно перемалывать одно и то же в сотый раз? Я тебе высказал свое мнение. Для меня жизнь продолжает идти. Ты сам говорил, что не стоит оставаться на месте. Что нужно двигаться дальше. Сам не дал мне помереть, когда я думал, что дальше ждёт лишь разочарование.

— Это была ошибка, — ответил он.

Сказать, что я удивился, то ничего сказать. Слова так и застряли в горле. В его словах не было ненависти или злости и поэтому они были страшными. Он всё решил. И если отправляясь на войну Лешик шёл больше на эмоциях, то сейчас эмоции отсутствовали. Что-то случилось. Это его сломало. Настолько сильно сломало, что почему-то решил сделать меня виноватым. Виноватом в том, что благодаря мне он появился на свет.

— И что теперь? Хочешь исправить ошибку? — спросил я. Он не ответил. — Лешик, уйди отсюда. По-хорошему прошу. Что бы ты не задумал, ты не выйдешь отсюда живым, если решишься на глупости.

— А разве глупость думать, что ты предал всех нас?

—Прекращай этот пустой разговор. У тебя два пути. Первый: берёшь мою помощь и начинаешь жить. Оставляя всё в прошлом. Второй: у тебя сутки, чтоб уйти из города. Зря ты пришёл сюда со своими обвинениями. Слушать их и оправдываться я не собираюсь.

Он молчал. Смотрел в окно. Я наблюдал за ним. Что он хотел? Чтоб я ходил за ним и сопли ему подтирал? При этом ещё он и нос кривил, оскорбляя меня? Кем он себя возомнил? Когда он повернулся ко мне с наставленным на меня оружием, то я понял, что он имел ввиду. Лешик хотел стать возмездием, которое должно было настигнуть меня, потому что я смог справиться с новой жизнью в новом мире.

— Когда я шёл к тебе, то думал найти тебя таким же как я: скорбящим и не понимающим.

— Нашёл другим. Стало завидно?

— Я шёл воевать, чтоб стать лучше тебя. Чтоб вы гордились мною. После войны я должен был вернуться героем. Почёт. Завистливые взгляды тех, кто не смог. Но что получилось? Получилось, что я сплю в канве, а ты с девками развлекаешься? Забыв о своей дурацкой лавке? О нас!

— Из «вас» остался лишь ты, да и то решивший меня застрелить, — не сводя взгляда с пистолета, ответил я.

— Ты это заслужил. — Холодные слова. Я думал, что после них, Лешик выстрелит. Вместо этого он подошёл к столу. Отодвинул его в угол, продолжая целиться в меня. Сел. Надеялся, что я начну его уговаривать, чтоб он образумился? Но он настраивался на долгий разговор.

— Роза ждёт ребёнка, — без стука открывая дверь и входя в кабинет сказала Олива.

— Не знаю кто такая Роза и почему я должен беспокоиться по этому поводу, — машинально ответил я. Лешик спрятал пистолет за край куртки.

— Забыла, что ты не запоминаешь имена девчонок, которые на тебя работают. Одна из них подошла ко мне и попросила избавиться от ребёнка, — садясь перед столом на свободный стул, ответила Олива.

— А ты?

— Я отказалась. У нас и так мало населения. Ещё и есть те, кто его стремительно сокращают. К тому же это негуманно. Надо придумать, куда деть ребёнка. Пробей приют для детей. Выдвини это на вашем очередном собрании. Детей всё больше. Болтаются по улицам. Надо с этим что-то делать. Дети без присмотра рано или поздно превратятся в дикарей. Это опасно для будущего, — ответила Олива.

— Тут я с тобой полностью согласен. Детям часто приходят дурные мысли, когда они лишаются поддержки родных, — косясь в сторону сына, ответил я. Олива проследила за моим взглядом.

— Не заметила вас. Вы так в углу спрятались, что со стороны двери вас не видно, — сказала Олива. После этого опять повернулась в мою сторону. — Тогда я пришлю к тебе Розу. Поговори с ней.

— Когда закончу с Лешиком разговаривать. Сейчас я немного занят.

— Ты его убеди, что железо — это не так страшно, как кажется. Протезы вначале будут мешать, но потом привыкнет. Ты же привык. Вот и его убеди.

— Олива, давай потом.

— Так сильно мешаю? — усмехнулась она. — У меня сейчас день пустой. Затишье. Вот и выбралась. Хотела тебя на обед позвать. Поэтому заканчивай дела и пойдём.

Она упрямо посмотрела на меня. Почему-то захотелось улыбнуться. Упрямая и резковатая, Олива приносила в жизнь что-то такое, что заставляло эту жизнь ценить. Олива не была Милой, но она была…

Выстрел. Я схватил револьвер. Олива упала. Он выстрелил второй раз. Как раз одновременно со мной. Плечо обожгло. Меня откинуло назад. Стул опрокинулся, а я оказался на полу. Олива лежала на полу. Кровь. Красная кровь. Такая была у звероморфов и киберморфов. Это было страшно.

Я поднялся. Пуля лишь царапнула руку. Лешик. Я не целился. Да и стрелок из меня был не особо важным. Но в этот раз пуля нашла цель.

— Это что такое? — поднимаясь, спросила Олива. — У тебя почему постоянно стрельба в кабинете?

—Это Лешик.

— Я поняла.

— Ты…

— Пуля попала в железо. А кровь, так бровь разбила, — ответила она. Подошла к Лешику. — Симпатичный был. Молодой.

— Был?

—Был. Тебе надо руку перевязать, — сказала она.

Я отмахнулся. Вышел из кабинета. По коридору уже бежали ребята из охраны. Видеть никого не хотелось. Сделав жест, чтоб они меня не беспокоили, я поднялся по лестнице вверх. Крыша. Лианы и зелень перекинулись с соседнего дома. Буйство красок и травы. Машинально пришла мысль, что надо очистить крышу, пока трава не станет разрушать крышу и не опрокинет её мне на голову.

Трава и зелень. Ладонь прошлась по листве. Та потянулась в мою сторону. Живая. Мы были похожи. Зелёные и живые. Стрекоза на ладони. Когда-то она была живой, а теперь превратилась в заколку, которая уже начала блёкнуть от времени. Я помнил. Всё время помнил. Никогда не забывал. Но и жить только памятью… Памятью о войне и горе, о тех днях, когда было всё хорошо и не было страданий. Но это было там. В другом мире. Не в этом. Тут была другая жизнь. Я не хотел этой жизни, но я не выбирал. Так почему я должен был сожалеть? Почему я должен скорбеть и не думать о будущем?

Порыв ветра скинул с ладони стрекозу. Она полетела вниз с пятого этажа. Я смотрел на этот полёт и ничего не мог сделать. Последняя ниточка с прошлым улетела в неизвестность. Я же остался среди травы на крыше.

— За что он так? — спросила Олива.

— Не смог смириться, что жизнь продолжается.

— Поэтому решил, что нужно забрать тебя с собой?

—Прошлое. Он хотел забрать прошлое, а я был частью этого прошлого, которого не было уже давно. Оно закончилось с началом войны. Лешик это не понял. Он видел лишь то, что хотел видеть. Не вникал в суть дела. Как и я. Очень удобная позиция.

— Ты не прав. — Она не стала больше ничего говорить. Молчал и я. Да и говорить тут было не о чем.

Закат окрасил город в красные цвета. Он отражался в стёклах. Его подхватывали зелёные листья. Внизу были слышны голоса. Играла музыка. Начинался новый вечер. Заканчивался очередной день. Что-то уходило навсегда, что-то зарождалось. Одно находилось, другое терялось. И мы ничего не могли с этим поделать, кроме как выбирать свой путь, не оглядываясь на других, но считаясь с их мнением, но учитывая его. Это было сложно, но разве жизнь лёгкая штука? Она сложная и непонятная. Наполненная сожалением и горем, яркими моментами и светом. Разочарованием и непониманием, почему так произошло. Была ли в этом моя вина? Не знаю. Но я понимал лишь одно — ничего изменить было нельзя. У меня не получилось. Оставалось только двигаться вперёд.

— Я поговорю сегодня с Розой. Ты права. В последнее время слишком много смертей, — сказал я.

— Этот разговор можно отложить.

— Не стоит. И так половина дня прошло. Нужно двигаться вперёд. Я на какое-то время выпал из реальности и…

— Ты всего лишь боролся за право жить, — ответила Олива. — Все мы боремся за это право.

Жаль, что одно дело знать, а другое дело понимать и принимать. Оставалось надеяться на время, которое всё расставит на свои места. Пока же нужно было работать. Внизу слышался какой-то шум. Надо было разобраться.

Я посмотрел вниз. Там была пустота. Похожая пустота, какая у меня была в душе. Но я уже знал, что эта пустота пройдёт. За ночью наступит рассвет. Оставалось лишь пережить, переждать.

— Надо будет крышу очистить. Потом ещё договориться о приюте и продолжить жить. Так?

— Всё верно, Ген. Пойдём отсюда, — сказала Олива.

Я последний раз посмотрел на закат и пошёл вниз. Жизнь не стояла на месте, даже если она и остановилась для одного, но продолжалась для других. И мне пришлось об этом себе напомнить, а потом придётся напоминать постоянно или забыть, но помнить…