Французский парадокс (СИ) [Domi Tim] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1 Теория большого прорыва ==========

— Время растягивается и сжимается, но это не связано с путешествиями в прошлое. Допустим, ты достиг скорости света, секундная стрелка на часах начнёт идти медленнее, чем у людей, стоящих на месте, и что? У некоторых исследователей, впрочем, не хватало воображения. Они говорили: «Смотрите, мы путешествуем!», но это отборная чушь… Погоди, ты уходишь?

Случайный партнёр махнул рукой и захлопнул дверь. Он зашагал по скрипучим половицам отеля Бауэери в Нижнем Ист-Сайде, оставив меня в номере с измазанными в сперме и смазке простынями, запахом секса и философским настроением.

— Как приятно поговорить с человеком, который знает, что скорость света превзойти НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО, — крикнул я ему вдогонку, скидывая одеяло на пол.

Моей позе — нога закинута на ногу, сигарета в руках, дым с кончика которой сдувало в открытое окно — позавидовали бы опрятные члены Лиги Плюща, мнящие себя мальчиками из текстов Фицджеральда. Но теперь оставалось разве что со стеной поговорить. Джефф, как и другие до него, поспешно ретировался, едва я попытался развести его на интеллектуальную беседу. Проблема нашего поколения заключалась в том, что член работал чаще, чем мозги — вот, что я должен был выплюнуть негодяю в лицо.

Череда неудачных связей вынудила меня с ностальгией вспоминать времена, когда я заказывал секс. Одним нажатием пальца вызывал в номер парня, соответствующего запросам, симпатичного и образованного, упражнялся с ним на кровати, пил разные напитки и отсыпался до полудня. Любовник не спорил, не жаловался, что беседы со мной заставляли его — о боже! — напрячь мозги. Сегодня он любил пироги с козьим сыром, потому что ничего другого в моём холодильнике не нашлось, завтра — бараньи фрикадельки с рукколой. Послезавтра — мартини и мохито с бурбоном, и плевать, что его пить невозможно.

Ноль проблем с взаимопониманием — минус испорченное настроение.

Вздохнув, я выбросил окурок за окно. Всевидящий сканер осуждающе пикнул, прибавив к моему счёту десять долларов за «загрязнение окружающей среды». Теперь, будучи научным сотрудником государственной компании «Монгерли», я не имел разрешения посещать публичные дома (и устраивать их у себя дома — гады, всё продумали!). Приходилось по старинке искать партнёров на улице, а на уличных парней не давали гарантии.

Я надел на голое тело слаксы. Бельё пострадало в процессе прелюдии с Джеффом: боксёры годились разве что для анализа ДНК по слюне — такие они были мокрые. Ха, как вам идея: выследить типа, выяснить, где он жил, и поджечь шторку для ванной. И если вы посчитали меня странным, то — заявляю со стопроцентной уверенностью — вы никогда не бежали по центру Нью-Йорка с горящей шторой вместо плаща на спине.

— Я провёл оплату с вашего счета.

— Господи… Боже! — Я повернулся к металлическому роботу в углу комнаты. Он молчал, и я о нём забыл, растворившись в умиротворявшей тишине, которую можно услышать в Ист-Сайде рано утром. — Зачем меня так пугать?

— Хорошо, в следующий раз я сделаю так, — робот поднял руку. Из обшивки, словно вены, выглядывали красные и голубые провода. Он постучал тем, что у людей принято называть пальцами, по деревянному шкафу. — Вхожу и говорю, что выполнил транзакцию.

— Уже можно падать на пол от смеха?

Хотел пригрозить, что пожалуюсь администратору, но вовремя остановился: роботы не ощущали страха. Если ты начинал тратить время на спор с ИИ — чувак, готовься к плохим новостям. Я понимал это, но был частью эпохи тотальной роботизации. Нас учили говорить «Спасибо» роботам, приносящим чай, обслуживающим в метро и решающим проблемы через службы поддержки; просили рассматривать роботов как равных себе, и разработчики начали вкладывать в них характер. Теперь некоторые представители цифрового населения демонстрировали чувство юмора, харизму, сарказм, в них тут и там влюблялись. Между прочим, под эту херню придумали целый литературный жанр — киберлюбовь.

Солнце появлялось и исчезало за тучами, словно кокетничая, пока я шёл по улице. Цифровые очки в приглушённом режиме выдавали координаты Гранд-отеля, прогноз погоды и скидки на галстуки Ralph Lauren на Мэдисон-авеню. Справа зелёной кляксой мигало напоминание об экзамене. До встречи с профессором оставалось два часа. Перечитать Эшли Дойла, посмотреть «Звёздные войны» или поваляться в постели? С тех пор, как интернет окончательно перекочевал в очки и линзы, нас прекратили заставлять зубрить. Но не торопитесь завидовать, заставлять-то нас прекратили, но загрузили практикой до той степени, что приходилось запомнить сто тридцать четыре формулы квантовой физики, чтобы хотя бы выполнить лабораторную.

Как говорил мой куратор Терри Овенден: «Думай, детка, это сейчас сексуально». (Он фанат старых детективов, вы правильно подумали). Глаза Терри загорались каждый раз, когда я задумывался над очередным ответом. Хотя, возможно, это связано с привычкой закусывать губу, погружаясь в размышления. А закусывал губу я, скажу без лишней скромности, сексуально.

Итак, зададимся стратегическим вопросом: как должен чувствовать себя человек перед событием, способным изменить жизнь? Волноваться? Готовиться? Спать? Я ощущал себя потерянным сусликом в огромном, как Большой адронный коллайдер, тоннеле. Куда идти? С какой стороны ждать подставу? Ни одна чёртова человеческая единица не поддержала моё стремление стать треваймом — путешественником во времени. Да боги, даже звучало круто.

Когда я поделился с отцом и матерью, в ответ получил небрежное снисхождение: «Ну, раз тебе хочется…». Помню, возмутился. Я вскочил с софы, ходил туда-сюда по комнате, взывал к здравому смыслу старшего поколения. Престижная профессия, как желал папа, касалась помощи людям, — мамуль, ты услышала? — требовала не абы каких способностей. Но им не нравилось любое решение: они осуждали каждый поступок. Пришлось задуматься о заговоре. Ту беседу я закончил внезапным откровением: «Да к чёрту идите, я буду делать то, что хочу!». А родители только пожали плечами: «В этом-то и проблема: ты делаешь всё, что тебе хочется». Философы недоделанные.

Моя семья сколотила состояние на борьбе роботов с людьми, так что в принципе их можно понять. Папа полжизни положил на то, чтобы не дать ИИ отобрать у них работу, призывал покупателей выбирать только то — в их случае, мебель, — что сделано руками людей. И тут я со своим желанием учиться на факультете физики инновационных технологий.

Гнусное предательство, скажете? Я принял душ, размышляя об этом, но вскоре пришёл к выводу, что ворошить прошлое не стоило. Прошлое ушло.

Распластался на постели в позе сумасшедшего атома и отключился.

***

Я не помнил, как заснул, и первое время после пробуждения не осознавал, где находился. В голове билась тревожная мысль без конкретных очертаний — надо идти. Но куда? Должно произойти что-то важное, однако что? Я криво надел цифровые очки на переносицу и… Экзамен через десять минут! Мозги заработали быстрее: надеть пиджак, галстук, мокасины; вызвать машину, найти лицензию «Монгерли», рекомендательное письмо, пропуск.

Вылетев на улицу, я едва не сбил с ног девушку в наушниках.

— Смотри, куда идёшь! — крикнули вслед.

Запрыгнул в мерседес, любезно предоставленный Uber. В салоне пахло кожей, приборная панель отражала солнечные лучики, игриво урчал мотор… Как отказаться от такого кайфа и отдать управление автомобилем ПО? Я был одним из странных типчиков, которые до сих пор водили машины сами, несмотря на то, что беспилотные авто умели читать мысли.

Дорога по Бродвею заняла семь минут, когда я понял, что так или иначе опоздаю, перестал поглядывать на часы. Преподаватель по физике Терри любил подшучивать над моей неорганизованностью. Буду уповать на то, что жена как следует ублажила его ночью.

Припарковавшись под знаком «Парковка запрещена», я выпрыгнул из мерса. Колумбийский университет внушал мне мысли об избранности: идёшь по энергоаккумулирующей плитке, смотришь на старые корпуса из кирпича, вдыхаешь ароматы осени и притом размышляешь о возвышенном. Какова вероятность, что человеку удастся заставить кротовую нору держаться открытой настолько долго, чтобы проскочить в неё? Почему энтропия со временем возрастает? Был ли сумасшедшим человек, придумавший программу для измерения маршрутов диванов на лестничных клетках?

В этот раз я бежал. Главный корпус находился позади пруда, который окружили отдыхающие студенты. Как же я завидовал их беззаботности, ар-р-р-р. Кажется, меня окликнули, но я, не оборачиваясь, взбежал по ступенькам. В холле пришлось сбавить темп — попал в конец небольшой очереди перед стойкой регистрации. Парни и девушки подставляли ID-карты под сканер, тот пищал, и они проходили вперёд.

— Роберт Уолтер, отделение треваймов.

На мгновение в холле воцарилась тишина. Женщина с внушительным декольте жестом велела достать ID-карту и отвернулась к компьютеру. Я едва поборол самодовольную улыбку, говорившую «Да, вы правильно услышали, кретины, я стану треваймом!».

Наверное, каждый второй подросток и каждый третий взрослый мечтал о путешествиях во времени, но только избранные удостоились чести. Хотя, скорее всего, людей привлекала не столько профессия, сколько тайна, которой её покрыли.

Я учился в закрытой группе, предварительно подписав с десяток документов о неразглашении информации. Владел пропуском с самыми широкими полномочиями — в том числе для посещения лабораторий в отсутствие преподавателей, — но при этом люди вокруг полагали, что мы только конструировали прототипы аппаратов, способных доставить в прошлое. Истинное положение вещей держали в секрете.

Я заплатил за двухлетний курс в Колумбийском университете миллион долларов, в конце концов. И знаете, что? Не буду обманывать: профессия с корыстным интересом. Парни и девчонки готовы переспать со мной, чтобы услышать рассказ о том, как нас учат, что мы проходим, какие открытия обсуждаем… На что они пойдут ради возможности увидеть временной модуль? Подсказка: мне нравятся анальный секс и минет. Представьте, как я заводился от одной мысли о том, что смогу поговорить в постели о науке. А потом эти подлизы пойдут совращать других мальчиков и девочек, которым захочется узнать больше о чудных ВМах. Круговорот секса.

— Роберт, зачем же ты так заранее? — Терри встретил меня на пороге и пригласил в кабинет. Я сделал вид, что сосредоточен и взволнован, хотя, должно быть, светился от самодовольства. Овенден был одним из тех, кто вложил в голову учеников идею об избранности: не думаю, что он станет меня упрекать.

— Роберт, — он подошёл ко мне, схватил за предплечья и несколько раз провёл ладонями от локтей до плеч. — Робби, — смягчился, — не переживай, всё будет хорошо.

Знаете, когда меня называли «Робби»?

А) В моих штанах ваша рука;

Б) В ваших штанах моя рука;

В) Штанов нет вообще;

Г) Вы моя мама.

Он быстро оформил принесённые мною документы, отметив хвалебное письмо из «Монгерли». «Ну, ещё бы!» — подумалось мне, за документ я заплатил кунилигусом.

— Роберт, предлагаю пройтись и провести время в неофициальной обстановке, — я с трудом удержал во рту удивлённое «Что-что?». Возникла бредовая мысль, что Овенден просто забыл об экзамене и приглашал меня на романтическую прогулку.

Интересно, он верен жене?

— Я думал…

— Мальчик мой, хочешь, чтобы я задавал тебе бессмысленные клишированные вопросы, принудив повторять ответы, которые ничего не значат, в самом деле?

«Нет, хочу, чтобы ты не называл меня своим мальчиком».

Тут стоило прояснить нюанс: нам не сказали, в каком виде пройдёт экзамен. Заверили, что готовиться бессмысленно. Эта фраза меня не удивила: к итоговым курсам студенты знали наизусть все формулы и теорию. Я наивно предположил, что экзамен пройдёт в форме собеседования. Но официально. Без прогулок. В университете.

— Я, э-э-э… —…завис.

— Ну, ладно, ладно, давай сделаем по-твоему, — Овенден поправил пиджачок и выровнял спину. Иногда он становился таким пижоном в десятой степени. — Вижу, ты готовился. Скажи, почему ты хочешь освоить профессию, Робби?

Да, у меня заготовлен ответ и на такой случай.

— Что за вопрос, профессор? — Я приподнял брови, притворившись удивлённым. — Путешествия во времени вселяют в меня трепет, к тому же, стоит ли упоминать, что это — моя детская мечта? Изобретение временных модулей открывает большие перспективы, и я хочу, чтобы они использовались разумно. Как вы знаете, поначалу я мечтал стать врачом, но, ох уж этот страх крови (это, кстати, ложь)… Считаю, что сейчас работаю на благо человечества в квантовой лаборатории и с уважением отношусь к прошлому и человечеству, — самая наглая ложь в жизни: трахал я прошлое и человечество.

— Давай всё-таки прогуляемся.

Мы спустились на лужайку. Через неё я впопыхах бежал двадцать минут назад. Часть студентов, подверженных в тот момент моей отчаянной зависти, разошлась по учебным корпусам. И большинству из них не светила и толика почестей, к которым двигался я. Можно сделать вывод, что в основном недалёкие родители оказались правы, когда говорили, что терпение — залог успеха. Я не давал себе спуску в обучении, не позволял сиюминутному желанию пойти и оттянуться сбить меня с пути. Долгих два года моя жизнь представляла собой дикий микс из работы, обучения и сна. Не было времени ни на дружеские встречи, ни на отношения. Но где я теперь? А где все те, кто утверждал, что уж лучше выучиться на программиста за двенадцать месяцев, чем корячиться за столом целых два года?

Мы вышли за ворота Колумбийского университета, и я расслабился. Что бы ни произошло теперь, мы вне территории учебного заведения. Скажу, что преподаватель похитил меня с целью сексуального насилия, а когда я отказал, завалил.

У Овендена не было с собой ни одного гаджета: он панически боялся слежки.

— Робби, как ты знаешь, мы ответственно относимся к отбору кандидатов: нам важно, чтобы будущие треваймы были ответственными людьми, — я кивал и шёл, шёл и кивал. Кто в жизни не слышал подобного «бла-бла-бла»? Меня подвергали занудным пыткам два раза. Сначала родители, пытаясь сделать из сына врача, затем преподаватель по теории струн. И каждый хотел заботливо положить мне в ротик мысль о великом благом деле. Даже Терри лицемерил: в правительстве не решились протестировать ВМы, чтобы понять, как работает прошлое. Провели общественный плебисцит (хотя было сразу понятно, что американцы боятся и скажут «нет»), и народ высказался против — мол, а что будет, если из-за сраных путешествий наступит конец света? Но в «Монгерли» вовремя засуетились и выкупили технологию, засекретили разработки, перевели исследования в сферу бизнеса, где не принято советоваться с людьми, не способными заплатить за услугу.

В XXIII веке так решалось большинство дел. И теперь, вопреки желанию человечества, готовили миссию в прошлое. Кто-то скажет, что это безумно опасная затея, но у меня не было страха. Тут, как с радиацией — её боялся только тот, кто понятия не имел, что она собой представляла.

— Я знаю, профессор. — Не нуди.

— Чтобы они были психологически устойчивыми.

Остановившись у дороги, я уставился на светофор. Пробрал холодок, я не удержался и засунул руки в карманы, чтобы согреться. Овенден напомнил об этом случайно или намеренно? Он знал или догадывался? Да, боже, столько лет прошло.

Что поделать — я был сложным ребёнком и добивался своего любимыми способами. Отец и мать не хотели покупать мне аппаратуру: они дарили детские стетоскопы и глюкометры, хотя я просил дозиметр, плазмометр и ускоритель. Я пробовал рыдать, биться головой о твёрдые предметы, а однажды случайно порезался, жонглируя ножами.

В тот момент я увидел на лице матери настоящее беспокойство и понял, как могу добиться уступок. С тех пор начал резаться — но не потому, что был тупым подростком, пытающимся найти в причинении боли утешение, поскольку мир велик и жесток…

Так я достигал нужного результата. Когда родители не желали отпускать меня на стажировку в Колумбийский университет, я вырезал у себя на лодыжке «Неповиновение»; когда сказали, что не дадут денег на физический факультет — взял нож, чтобы запечатлеть на запястье слово «Мятеж». Все эти метки оставались на мне в качестве напоминания о жалкой зависимости от людей, которые были далеки от науки, как наша Галактика от ближайшей Сверхновой.

В юности знал одну девчонку, Камиллу Луис. Она резала себя и постоянно повторяла: «Я испытываю от этого моральное удовлетворение». Камилле было лет двенадцать — едва ли она до конца понимала, что говорила. Я догадался, где она нахваталась этих словечек, когда сам попал к психиатру. Доктор пытался доказать, что я тоже ощущал «моральное удовлетворение», пусть и на подсознательном уровне. Он утверждал, что нужно отвлечься и жить как все обычные (на этом слове меня передёрнуло и он заменил слово на «нормальные») люди.

Любить, заниматься сексом, делать маленькие глупости. Я отвечал, что согласно теории множественных миров где-то есть моя копия — мистер примерный мальчик, так что можно не париться насчёт своей кармы: минус на плюс делает из меня нейтрона. А нейтроны хороши тем, что они всем нравились (на физическом уровне). Я пытался вывести его из себя: не признаваться же, что на самом деле я не страдал никакими заболеваниями и манипулировал родителями, как маленькая корыстная тварь?

Почему я с лёгкостью калечил своё тело? Мне говорили, что дело в слабой воле, в неспособности адаптироваться к обществу, в безбашенности, в скрытых агрессивных силах Фрейда, в подростковом максимализме, в стремлении к самоутверждению. Как бы там ни было, я полагал, что «болезнь» осталась в прошлом. Если Овенден узнал о ней, значит, они занялись мной вплотную, что, в принципе, весьма ожидаемо.

— Робби, я отношусь к тебе с большим уважением, меня восхищает то, как ты думаешь. Я полагаю, что это врождённые способности, и ты сделал правильный выбор профессии.

— Спасибо, профессор.

— Называй меня Терри, мы ведь столько прошли, — я хмыкнул, и он рассмеялся.

Мы оба вспоминали пожар, устроенный мной в лаборатории, или, например, случай с потерянным чипом. Мы с Овенденом тогда два часа просидели под дверью кабинета, рассуждая, виновата ли квантовая механика в том, что мы теряем вещи. Она не виновата, но оказалось до глупого весело говорить о чепухе, используя тяжеловесные научные термины. Смеясь над собственной профессией. Изначально я сблизился с Овенденом по той причине, по которой я сближаюсь со всеми: чтобы кое-что получить. В случае с профессором я нуждался в наставнике — хотел стать его фаворитом, получить преференции. Но, наверное, немного переборщил, и он счёл меня другом.

— Твоё имя содержится в электронной картотеке Психологического госпиталя в Престоне, — произнёс Терри, заказывая у робота два стаканчика горячего шоколада у ворот парка Стентлон. — Объяснишься?

— У нас в мире слишком много правил, шагу нельзя ступить, — я попытался отшутиться, но взгляд Терри был холодным и сосредоточенным. — Вы же проверяли меня на детекторах при поступлении, с моей психикой все великолепно!

— Детские травмы порой дают о себе знать в зрелом возрасте.

— По статистике. Но я не верю в эту концепцию.

— Робби, я говорю с тобой откровенно и требую того же, — он сел на скамейку, поставив стакан шоколада, предназначавшийся мне, на деревянную планку. — У тебя случались рецидивы? Бывали моменты, когда появлялось желание резать себя?

— Вы просто хотите видеть меня без одежды?

— Я уже видел и знаю, что метки старые, — на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Я спрашивал о возникновении такого желания. Ответь мне честно.

Я смотрел на него, вспоминая опыт нескольких неудачных экспериментов с доверием. Однажды роботы сведут на нет необходимость общаться с неприятными людьми, пока же я оставался социальным существом. Поэтому экспериментировал — всё-таки все мы квадриллионы субатомных частиц! Когда меня отвергали парни, не брали в школьную постановку одноклассники или изнуряли родители, я шёл в гараж-тире-физическую лабораторию с мыслью, что знакомые мудаки не более чем совокупность электронов, протонов и нейтронов. Как я мог с ними в таком случае взаимодействовать? Правильно, ставить лабораторные опыты.

Для ускорителя частиц люди не годились, а другого оборудования у меня на тот момент не было. Я решил играть с отдельными чертами их характера, доводил до белой горячки спокойных, задирал тихонь, унижал вожаков (из-за чего меня прозвали Робби-Антифоби), а иногда рассказывал о себе всякие небылицы, якобы доверяя тайны тем, кто клялся в том, что сохранит секрет. Исход был очевидным: на следующий день рассказанная информация вообще переставала быть конфиденциальной. Если не считать репутации психа, эксперименты позволили мне лучше понять людей. Возможно, опыт подтолкнул меня к мысли, что сказать Овендену. Я устроился рядом с ним и осторожно отпил шоколад, мычанием дав понять, как вкусно.

— В старших классах средней школы я построил камеру Вильсона в гараже, чтобы фотографировать треки антиматерии. А спустя несколько месяцев купил медную проволоку и трансформаторную сталь для ускорителя-бетатрона. На него шла вся электрика в доме, горели предохранители, а мама возмущалась, почему я не увлекаюсь футболом, — наши с Овенденом взгляды встретились и он почти улыбнулся. — У меня были катушки, создававшие магнитное поле в десять тысяч раз мощнее, чем земное, способное без труда вырвать у вас из рук кирпич. Я участвовал в конструировании тактильной технологии Пентагона, которую вы сейчас знаете как «перчатку». Именно наша группа создала электронную бумагу, её в итоге взял в оборот Гугл. Да, я хвастаюсь, но всё, сделанное до этого, меркнет по сравнению с перспективами стать треваймом.

Шоколад остыл — я допил его несколькими глотками и стиснул стаканчик. Овенден продолжал смотреть перед собой расфокусированным взглядом.

— Роберт, я никогда не сомневался в твоих способностях.

— Значит, я стану треваймом, так? Я хочу работать с ВМами, и у меня есть все необходимые для этого знания. Гарантирую вам, что буду придерживаться правил хотя бы потому, что они обеспечивают мою безопасность.

В этот момент профессор выглядел гораздо старше своих лет: на лбу появились морщины, он сжал крылья носа пальцами, словно крепко задумался. От этого человека зависела моя карьера, миллион долларов, эй! Едва я подумал, что Терри может сказать «нет», как во мне вскипело желание его придушить.

— Ты станешь треваймом, мы оба этого хотим.

***

Спустя полчаса моей решительности немного поубавилось. Оказалось, что экзамен представлял собой практическое задание. РЕАЛЬНОЕ задание в прошлом с ВМами, только чуть меньшей мощности, чем обычно, и всеми вытекающими последствиями. Если учитывать, как нам полоскали мозги по поводу опасностей путешествий, я ожидал, что студентов допустят к ВМ не раньше следующего года. «Монгерли» же вроде бы планировала отправить во вчерашний день своих подопытных. Или мне просто не сказали об эксперименте? Овенден вроде бы не заметил моего замешательства. Пока он вставлял в очки микрокарту, я выбросил пластиковый стаканчик под лавочку и вздохнул с таким облегчением, словно вместе с ним меня покинули киллерские наклонности.

— В нашем проекте помимо Нью-Йорка участвуют ещё несколько городов, — Овенден осторожно надел на меня очки, щёлкнув по носу. — Ты бывал в Бостоне?

— Нет.

— Тут всего десять минут езды на гиперпуле.

К чему это он? Ненавижу Бостон, что так и мнит себя центром американской интеллигенции. Жителей этого города легко можно узнать по махровому консерватизму. Художники пытаются возродить классическую живопись, рисуя на бумажных холстах вместо цифровых, писатели используют клавиатуру, хотя чипы способны тут же воспроизводить на экране мысли; все ходят с рюкзаками за спиной — деловые и свободные. Насколько я знаю, Бостон так и остался единственным американским городом, где используются «глушители» — такие микроскопические штуки, способные подавлять сигналы связи, в том числе и интернета. Так что образование у них тоже традиционное и ценности родом из двадцатого века.

— Съездишь в Бостон, познакомишься со своим напарником, его зовут Эллиот Верцнер.

Он дал мне его досье — папа родом из Франции, нехорошо.

— Француз? Из Бостона? Да вы издеваетесь.

В Париже в тренде романтично-мечтательная возвышенность, а теперь добавьте бостонские замашки — боюсь, мы с этим экземпляром не особо сработаемся.

— Эл отличный парень: он знает об эпохе, куда вам предстоит направиться, всё.

— Как одно связано с другим?

— Роберт.

Терри допил шоколад и попросил развернуть цифровое окошко через очки. Появилась полупрозрачная схема будущего приключения. В первом столбике описывалась местность и временной отрезок задания, во втором — текущие условия работы.

1858 год, Англия.

— Мы остановились на лёгком задании, которое не касается преступлений. В будущем, вы, конечно, будете заниматься и выяснением обстоятельств гибели людей. Но, вернемся к заданию. В то время в Лондоне жил Майк Спенсер, выдающийся химик и алхимик. Его потомок Эшли Спенсер точно знает, что у Майка было золото, но его не удаётся найти вот уже двадцать пять лет, — рассказывал Овенден. — Откуда он знает? Его прапрапрадед оставил письмо, в котором велел распорядиться им мудро. Золото какое-то время хранилось в Лидсе. У нас есть сведения, что оно не вывозилось из Лондона. От вас требуется понять, где оно было в 1858 году.

— Я понял.

— И не коллапсировать нашу Вселенную.

— Шутить извольте, — отмахнулся я, сделав вид, что подобный сценарий меня вовсе не пугал до чёртиков. Парадокс коллапса Вселенной заключался в том, что никто не знал, как он выглядит, но все его жутко боялись. Как конца света, пробок на дорогах, налогового пристава.

Именно поэтому его назвали парадоксом; а ещё потому, что физикам очень нравилось прятать логические проколы под этим словом. Такой вот юмор: эксплуатировать затраханную лексическую единицу, обозвать образование крошечной точки в космосе, где не было ни воздуха, ни, соответственно, звука, «Большим взрывом» и троллить малышей, делая им машину времени из картонной коробки, а потом с важным видом сообщать, что в этой «машине» они могут двигаться со скоростью одна секунда в секунду. Шах и Мат вам, невежественная малышня.

— Инструкции я отправлю по квантернету, вас подготовят за четыре недели. Занятия будут проходить на базе Бостонского университета и у нас.

Какой необычный получался экзамен. Терри рассказал, что в Бостоне уже создана лаборатория для испытаний с временными модулями, плюс нам придётся пройти курс физической подготовки, чтобы мы смогли в случае чего дать дёру от полицейских девятнадцатого века. Закончатся занятия психологической реабилитацией, а не то мы, дети цифрового века, сойдём с ума, оказавшись без гаджетов, облегчающих жизнь здесь. Ха, ну, мне это точно не грозило: я с самого начала решил, что возьму с собой несколько полезных штук из двадцать третьего века. Это же контрпродуктивно — оставлять их здесь. Хотя, вообще, брать с собой в что-либо из настоящего запрещено, ведь это может также вызвать па-ра-докс.

Господи, как хорошо, что физики не освоили телепатию.

— Ладно, Роберт, мне пора возвращаться в университет, а тебе — готовиться к экзамену, — Терри опёрся ладонями о колени и медленно выпрямился. Я впервые задался вопросом, сколько же ему точно лет? Сорок пять? Сорок восемь? Не стану ли я через двадцать лет таким же преподавателем, дающим дорогу в мир другим? — Надеюсь, ты меня не подведёшь.

— Если я подведу Вас, то и самого себя.

— Насколько я знаю, у тебя в излишке здравого эгоизма, чтобы не делать этого.

***

Знаете, что? К чёрту Бостон; по крайней мере, сегодня. Позволю себе небольшой отдых. К несчастью, машину снёс эвакуатор (да-да, это было ожидаемо с квантовой вероятностью в сто процентов, иными словами — просто неизбежно), пришлось ехать на такси.

Я добрался до Уотфера, ввалился в ресторан высокой кухни «Клод». Там мне выдали фрак (на входе в заведение) и меню (уже за столиком). Это место называли элитным мужским клубом, куда приезжали занятые миллиардеры, чтобы подумать о жизни за бокалом вина, стоившего, как сотня акций «Майкрософт». Подобные слухи распускали, естественно, те, кто в «Клоде» не был, поэтому не все они соответствовали действительности. Внутри и вправду расставили много столиков на одного, но среди постоянных посетителей, с которыми я, как ещё один постоянный посетитель, здоровался, обнаружилось много парочек и даже семей с детьми. Это был ресторан, где клиентов и по сей день обслуживали люди, а не роботы. Табличка на входе гласила, что только человеческая улыбка может согреть по-настоящему. Кроме этого, роботы не умеют сочувствовать, а значит, не в состоянии придать атмосфере нужную нотку. Даже неловко стало: я же пришёл всего-то поесть.

Остановил выбор на овсяных булочках, киви и японской груше.

Полчаса сидел над незамысловатым обедом, не понимая, что меня так сильно раздражало. Может быть, грубая трещина в стене, которую стоило бы замазать? Она оказалась прямо передо мной, не давая сосредоточиться. Или убеждение в том, что сегодня, именно сегодня, я должен получить заветную ID-карту тревайма, а мои биометрические данные — внесены в базу? Я думал так: каким бы ни был экзамен, он закончится сегодня (ведь по закону экзаменационная сессия не может длиться более десяти часов), я перейду из состояния неопределённости и перестану интерферировать.

С 4:00 начала названивать мама — наверное, чтобы узнать, не провалился ли я. Сбросив вызов, я оплатил заказ, прислонив палец к терминалу, а чаевых оставил ровно на один цент меньше, чем предполагала минимальная сумма. Я такой бунтарь. Прошёл пару кварталов по Бродвею, отыскал более-менее укромное местечко и мысленно кликнул по её контакту. Уже через секунду в моих очках появилось объёмное изображение маман.

— Как прошло, Роберт?

Мама не знала, чем я занимался на самом деле, но особо и не стремилась выспросить. Я вскользь упомянул о соглашении о конфиденциальности, а она рассмеялась: мол, чего у тебя там может быть такого тайного. Наши с ней отношения напоминали теннис: каждое слово летело в меня свирепым жёлтым мячиком, от которого я мог увернуться, только сделав ответный выпад, взмах ракеткой.

— Прошло не так, как я ожидал, но нормально, — она хмыкнула и поправила кофточку с вышивкой из позолоченных камешков. Вот уж кто любил роскошь: мама упорно раздражала соседей своим неумением (или нежеланием) прятать достаток. В моём детстве она на полном серьёзе сокрушалась: почему пальцев всего десять? Ведь она приглядела сразу тринадцать колец с бриллиантами. И этот человек внушал мне, что я должен спасать людей. Но вменить ей лицемерие было сложно: мама уходила на работу в семь, возвращалась около девяти — то подменяла кого-то, то помогала интернам, то беседовала с мастером, которого срочно позвали починить робота в восемь вечера, дабы ему было не так одиноко в медицинской мастерской.

Не человек — добродетель в человеческом обличии.

— Что именно прошло не так?

— Ну… — я передумал говорить придуманную «правду». — Экзамен задержался.

— Дай угадаю: к экзамену всё-таки надо было готовиться, как я тебе и сказала, но ты отдыхал, проводил время в своё удовольствие и не выучил то, что нужно было выучить?

— Что именно нужно было выучить, мама?

— Я не знаю. И ты, судя по всему, не знаешь тоже, — она вздохнула и я понял: о нет, надо бежать — она сейчас начнёт философствовать. — Знаешь, Роберт, я ведь всегда желала тебе добра, но у каждого человека есть предел; боюсь, твой предел уже наступил. Чтобы стать профессионалом, необходимы не только нормальные мозги, но и, не постесняюсь слова, талант.

— То есть, хочешь сказать, что ты так упорно толкала меня в медицину, потому что у меня медицинский талант? Так может, вы с отцом и ДНК-тест сделали по моим наклонностям? — всё больше распалялся я. Боги, ей всегда удавалось выводить меня с пол-оборота. Вот почему я переехал в отель. — И вообще, откуда тебе знать, чем я занимаюсь? Ты про физику инновационных технологий знаешь только из научно-популярной передачи Элвиса Кларка!

— Не повышай на меня голос. Элвис прекрасный популяризатор науки.

— Популяризатор? — я показательно расхохотался. — Это тот, который только три года назад перестал называть генную инженерию величайшей угрозой человечества?

— Как это касается твоего провального экзамена?

— Мам! — я прижал ладони к вискам, сдерживая стон. — Кто вообще говорил о провальном экзамене? У меня всё нормально, скоро всё решится. Так и передай папе. Всё, я позвоню, когда… Хотя, ты всегда звонишь раньше, чем у меня появляется такое желание, пока! — я сорвал очки с переносицы, едва не угодив себе в глаз. И с огромным удовольствием разбил их о тротуар. Камера видеонаблюдения словно подмигнула красным огоньком, а тридцать долларов с моего банковского счёта направлялись в руки федерального правительства Америки.

Секунду назад я был взбешён, а теперь чувствовал себя почти что удовлетворённым. Великолепная причинно-следственная цепочка, мама финансировала Белый дом.

***

Обычно партнёра я выбираю так: если за первые двадцать секунд он не вывел меня из себя, можно попробовать. Чем больше мы общаемся, тем больше шансов у него разозлить меня, но помогает выпивка. Правда, я всегда остаюсь в минусе. Взять хотя бы утреннего Джеффри (я так и не вспомнил, как его зовут, но имя Джеффри мне нравится больше, чем Джейсон): секс так себе, потраченное время, да ещё и минус трусы Emporio Armani, одна штука.

Я выбрал ночной клуб напротив Таймс сквер, чтобы скоротать остаток вечера.

Заведение с вызывающей вывеской «Похоть» работало двадцать четыре часа в сутки. Когда сюда ни зайди, найдёшь секс, общение, плечо для нытья. Самое ужасное, я не знал, в чём нуждался сейчас. Сев за барную стойку, начал прокручивать в голове слова психолога, которого презирал всё то время, пока у нас проходили сеансы. Он говорил: «Ты должен найти цель в жизни», повторял: «Найди источник вдохновения» и целовал меня в лоб практически после каждого сеанса. Целовал и шутил, что делал, как моя мама. Педофил хренов.

Вот так я и узнал, что маман пришла в клинику и растрепалась о том, какая она хорошая женщина. Пока пил виски, совсем расклеился: не хотелось ехать в Бостон; не хотелось знакомиться с Элом, который, наверняка, как и любой гуманитарий, будет меня бесить. Я был выбит из колеи сначала предстоящим заданием, а затем — разговором и ссорой с мамой, не желающей даже сделать вид, что ей не плевать.

Второй член команды — в моём случае бостонский француз — отвечал за историческую составляющую: коротко говоря, был ответственен за то, чтобы мы не загремели в полицию того времени и не сильно выделялись из толпы. Поскольку в викторианской Англии не было инквизиции, задание пустячное, верно? Хотя, конечно, историк будет полезным в процессе наблюдения… Именно наблюдение ставилось во главу угла, мы — разведчики нового поколения, вневременные.

Придётся его терпеть, поскольку миссии в прошлом могут быть только парными.

Размышления прервал парень в костюме и с бабочкой на шее.

— Привет.

Я многозначительно допил виски и заказал у бармена вторую порцию.

— Что-то случилось? Могу помочь?

— Как? — я всё же посмотрел на незваного собеседника, чисто из интереса. Он скосил глаза в сторону, даже немного покраснел (если лазеры в баре не искажали восприятие цвета). Симпатичный парень, вероятно, старше меня, с красивой улыбкой и маленьким носиком. Минус один вариант решения проблемы: не хотелось секса. — Чувак, дай мне порефлексировать.

— Мы можем побеседовать вдвоём. В конце концов, я магистр психологии, Кей.

Он мне подмигнул, поигрывая своим стаканом.

— Ненавижу психологов.

Они старались сделать со мной то же самое, что я делал с другими людьми.

— Как хорошо, что я соврал, — рассмеялся Кей.

— И кто ты на самом деле?

— Кей Костов, отделение ускорителей компании «Монгерли», знакомо звучит? Мы с тобой вместе работали над универсальным 3D-принтером; жаль, ты меня совсем не помнишь.

Он достал из кармана свою ID-карту и терпеливо подождал секунд десять, пока я смогу удостовериться, что там вправду написано именно то, что он сказал. Проект я прекрасно помнил, а коллег по нему — только в общих чертах. Это было в портативной лаборатории ускорителей: каждый день по шесть часов я просиживал над принтером, пытаясь достичь нужной скорости для столкновения нейтронов. А ещё там был один мальчик, который решил пошутить над нами и врубил фальшивую сирену тревоги, якобы напечатав на принтере радиоактивный уран. Я ударил его в лицо тупо от досады, ведь в этот момент на индикаторе появилось число девяносто девять и девять процентов. Потом оправдывался, что заподозрил в нём террориста.

— Что ж, — я отвернулся. — Я тебя не помню. И, судя по количеству выпитого, не запомню.

Парень обиделся, остался сидеть рядом, но больше не заговаривал со мной.

Я выпил мохито, коктейль «Пряный Марс», виски, вино, пиво…

========== Глава 2 Культурный шок ==========

…Ром.

Наверное; точно не знаю.

И ещё тропический коктейль. С корицей, на которую у меня аллергия. Так что пишу вам, дорогие друзья, из госпиталя, лёжа в кроватке. Я отбросил в сторону цифровую бумагу, игрался с ней последние полчаса. Написал послание маме, папе, друзьям и завещание от нечего делать. Робот-врач прописал два часа отдыха; я пролежал час, чтобы не казаться совсем безответственным (передаю привет, Терри). Теперь пора уносить ноги.

Бостон, ненавистный город, ожидал, когда я попаду в его объятия. А начальство в «Монгерли» не собиралось давать мне неделю отгулов. План был таков: забежать домой, переодеться во что-нибудь утончённое — например, рубашку с подтяжками и джинсы; перекусить в фаст-фуде напротив отеля и сесть на двенадцатичасовый гиперпул до центра Бостона. Овенден дал мне номер навигатора Эллиота: без проблем найду его в любое время.

Сегодня утром прислали короткое досье на этого парня и фотографию.

***

Так вот, фотография заставила меня покрыться мурашками. Небольшое лирическое отступление перед тем, как поведаю главное: я клюю на парней, надевающих обтягивающие джинсы и шорты, возбуждаюсь, когда сексапильная штучка с прокачанной задницей приоткрывает пухлые губы, давая понять, что она готова что-нибудь да пососать. То есть, являюсь обычным представителем бисексуализированного до невозможности поколения. Но иногда заглядываюсь на аристократов, которые возводят глаза к потолку, видя мою развязную улыбку, и стремятся ретироваться прочь, если я распускаю руки. Они совсем другие, а вслед за этой мыслью появляется ещё одна: с ним, наверняка, интересно поговорить. Опасная тропа, заставляющая воспринимать человека как личность, познавать внутренний мир…

И однажды я клюнул: влюбился в него, как звезда в экзопланету.

Теперь вы должны узнать кое-что ещё: я фетишист — сопротивление буквально срывает мне крышу. Я хочу, он — нет, я хватаю его за руки, прижимаю к стене, он бьёт меня по щекам, я стаскиваю с него штаны, он царапает мне спину короткими ногтями, я силой раздвигаю его ноги, он оставляет ссадины у меня на животе, я прижимаю его запястья к полу, он вопит «На помощь!», я усердно ласкаю его шею, пока он пытается свернуть мою… Под конец прелюдии по моему лицу стекают ручейки крови, а у него на коже алеют свежие ссадины. Я описал момент, который поставил крест на первой любви. Того мальчика звали Эндрю: девственник, возвышенный над всем мирским. Поначалу мне нравилось наше времяпровождение за интеллектуальными беседами, философскими диспутами и научными экспериментами. Мы вместе работали в «Монгерли». Эндрю не требовал от меня верности, и я не был верным. Господи, мы всего-то поцеловались пару раз, а потом я попытался склонить его к сексу и не изнасиловал только потому, что нам обоим понадобился врач для обработки ран. Он сломал мне нос, а я вывихнул ему руку.

В пострадавший инвентарь стоило добавить три порванных презерватива.

После этого Эндрю уволился с работы: убежал, сверкая пятками. По своим каналам я узнал, что он устроился в Квантовый центр в Оттаве. Я следил за его успехами года два, постоянно подавляя желание приехать и хотя бы объяснить, что не маньяк… А когда почти собрал чемоданы, узнал, что Эндрю женился на молодой особе по имени Мэй. Девушка оказалась иммигранткой из Японии и выглядела счастливой рядом с мужем. Я представил, каким жалким буду, если покажусь в его доме, успокоил себя мыслью, что Эндрю есть о чём переживать, чтобы не вспоминать о моём свинском поступке, и удалил его IP со своей базы.

Конец лирического отступления. Проблема заключалась в том, что Эллиот Верцнер былочень похож на Эндрю. Такой же бледный — видимо, целыми днями просиживающий в лабораториях; с такими же тёмными глазами, будто созданными для гипноза; с такими же чёрными, как чёрная дыра в представлении XXI века, волосами.

Они были похожи: это плохой знак, Вселенная, или ты прикалываешься?

***

В час дня мы прибыли в бостонский «Логан» — аэропорт, переоборудованный под гиперпулы лишь на пятьдесят процентов: на соседних полосах пассажирам предлагали экзотические самолётные рейсы к Северному сиянию и экватору. Для таких, как я, самолёты тоже были экзотикой: без защитных капсул внутри, с сомнительной автоматикой — картонные коробки с шасси.

Беспилотное такси доставило нас к городскому терминалу, но там мне, как в долбаные средние века, предложили купить билет на такси за наличность. За наличность! Не слишком большое неудобство, если у вас есть наличность.

Я вступил в перепалку с менеджером, доказывая, что наличные деньги — анахронизм: никто не пользуется бумажками, есть же оплата онлайн. Менеджер вызвал начальника, и тот предложил снять двадцать долларов с карты через банкомат в аэропорту. Я вернулся в здание на машине, напоминавшей гольф-кар для спецназа, снял двадцать долларов, а когда возвратился, оказалось, что проезд на чёртовом такси стоит тридцать пять долларов! Опять поехал в аэропорт, выстоял очередь к банкомату, снял ещё тридцать долларов, чтобы точно хватило. Сел в такси к милому парню Дэйву, едва поверил, что с Бостоном ещё можно поладить, как увидел на приборной панели автомобиля — о, чудо! — терминал для безналичных транзакций. Я ненавязчиво поинтересовался в рабочем ли он состоянии; таксист ответил: «Да».

Это всё, что вам нужно знать о Бостоне. На этом я, блядь, прекратил пытаться понять этот город.

На встречу с Эллиотом я направлялся в безумно «приподнятом» настроении, слушая рассказы водителя о местных порядках. Он как будто забавлялся, наблюдая мою удивлённую физиономию в зеркале заднего вида. Как нет функции дополненной реальности? Почему нельзя воспроизвести голограмму на здание? Господи, компьютерные чипы, что, вправду в дефиците? Никаких телевизоров на всю стену? А как насчёт нанотехнологий? Термоядерных реакторов? Квантовых ПК? Атомных транзисторов? Репликаторов? Газовых ракет?

— Мы стараемся использовать только то, что нам реально нужно. Например, роботы в городе тоже есть, вопреки тому, что говорят СМИ, — разглагольствовал таксист. — Но они не занимаются обслуживанием людей, выполняют стратегические работы, понятно?

— Иной раз чашка кофе с утра тоже стратегически важна.

— Вам, ньюйоркцам, не понять. Человеческая жизнь ведь важнее кофе?

— Если чужая, то я выберу кофе.

Дэйв хмыкнул.

— Тут роботы входят в штат служб по чрезвычайным ситуациям. Выезжают на пожары, достают пострадавших из завалов, ищут людей в горах, под водой. А заказать чашку кофе, купить воды или добраться до дома в вечернее время мы и сами можем. Я слышал, что вы в Нью-Йорке даже в сортир предпочитаете ходить в сопровождении робота, чтобы бумагу подал…

— Как забавно, — отозвался я, когда он рассмеялся.

Дэйв продолжал говорить, повторял «Мы», «Мы», «Мы». НьюЙорк, может быть, и вызывал во мне патриотические волнения, но я бы никогда не стал, даже вербально, собирать сброд, живущий в городе, в единую частицу. В Бостоне все считали друг друга семьёй — так сказал таксист. Сумочки поднести, дорогу подсказать — это они горазды, только попроси.

— Но зачем? Какой смысл, если придуманы роботы для ручной клади, а дорогу показывают компьютерные чипы, вмонтированные в здания? И это не говоря уже о сверхточных GPS, определяющих расположение нужного объекта с гигантской точностью.

Дэйв неопределённо пожал плечами, вздохнул.

— И почему истеричка в аэропорту не сказала, что такси оплачивается картой, чёрт возьми!

— Ты из Нью-Йорка, ты не поймёшь. — Он высадил меня у Гарварда.

***

Стоило признать, университетская территория была в городе самой прогрессивной. Здесь я чувствовал себя почти как дома, с упоением шагая по солнечной плитке, такой же, как в Нью-Йорке. Между деревьями накинули наносетку, делавшую стареющее Солнце не настолько ярким. Повсюду сновали студенты, словно их выпустили из одного цеха клонирования — все в белых рубашках, джинсах, с планшетами и рюкзаками. GPS, регулярно возмущающийся посредством сообщений на экране очков, что ему мало чипов, определил местоположение Эллиота неподалёку от главного корпуса университета. Я надел на лицо дежурную улыбку.

Каковы шансы, что в нашем случае из противоположностей что-то получится?

Я заметил Эла издалека — он сидел на покрывале, его лицо освещалось мерцающим экраном планшета. Вся лужайка в надвигающихся сумерках выглядела, как океан непонятной, но шевелящейся субстанции теней и островков света, вокруг которого собиралась студенты.

Мой отец, перетрахавший половину Манилы во время войны на Филиппинах, твердил, что с женщинами — или мужчинами — не работала скромность.

— Если ты заприметил цыпочку, но боишься отказа, — говорил он, сжимая моё плечо, — используй правило трёх «не».

— Что это ещё за правило?

— Не говорить ей «привет», «как дела», «отлично выглядишь» — это всё банальная чушь. Не спрашивать разрешения присесть или присоединиться, чтобы она не могла ответить отказом. Не давать ей первой начать разговор: велики шансы, что она начнёт его со слова «нет».

Моя «цыпочка» сидела, скрестив ноги по-турецки, и медитировала над сочным шоколадным круассаном, аромат которого скрутил мои внутренности острым желанием поесть.

— Чтобы насладиться зрелищем, мне не хватило бы и эксасекунды.

Я уселся напротив него, с довольной улыбкой доставая из кармана сигарету. Но ожидаемой реакции не последовало: он не закатил глаза, не сощурился, не попытался сбежать.

Эл продолжать жевать.

— Эксасекунда — это почти тридцать два миллиарда лет, вдвое больше возраста Вселенной, — сдался я.

Его губы, измазанные в шоколаде, растянулись в улыбке.

— Ах, это был подкат.

— Да, слишком интеллектуальный, видимо.

— Спасибо за объяснение, я подумал, что ты из умников, — Эл откусил от круассана следующий гигантский кусок и подал мне холодную ладонь. Он молчал, пока никотин проникал в мои лёгкие; наши взгляды то и дело встречались где-то посередине между его губами, на которые пялился я, и моими запястьями со смарт-часами, куда смотрел он.

— Из умников?

— Ходят тут скауты из Нью-Йорка, пытаются заманить нас в научные проекты. В основном тем, что сыпят малопонятными терминами, заставляя поверить, что они только что открыли нам ключ к идеальной жизни, бессмертию, сыворотке правды — подставь свой вариант, короче.

— Вообще-то, я из Нью-Йорка.

Эл смахнул чёлку со лба, уставившись на меня.

— Слушай, так чего тебе надо?

— Трахнуть тебя хочу, — сказал я, проверяя степень его распущенности.

— Вот как.

***

Эл вёл меня в квартиру на окраине студенческого городка, пока у меня в ушах звенело его пофигистическое «Ладно», словно я предложил книжками обменяться. Сколько бы СМИ ни твердили о сексуальной распущенности Нью-Йорка, существовали определённые правила съёма, скажу я вам. Ну, например, чипы в наших линзах и очках синхронизировались с медицинскими картами потенциальных партнёров, так что ещё до начала полового акта была ясна степень безопасности секса. Я-то знал, что Эл здоров, но у него очков — внимание — не оказалось. На улице в Нью-Йорке знакомились в основном посредством симпатий в тех же линзах-очках; если симпатия принята, начиналось живое общение. Я веду к тому, что диалог, подобный тому, что произошёл у нас с Эллиотом Верцнером, был необычен даже для меня.

Эл жил один, готовился к «миссии», которая, по его словам, была тайной. Ясное дело, он говорил о путешествиях во времени, но и не подозревал, что столкнулся с напарником. Поднимаясь на пятый этаж, я старался проанализировать ситуацию под аккомпанемент урчания пустого желудка. Может, стоило сказать Элу, кому он подставит задницу? Ну, чисто так, по-человечески. Хотя разве я должен об этом беспокоиться? Он не обратил внимания на то, как я решил к нему подкатить, не поинтересовался, почему я приехал в Бостон из Нью-Йорка, не попытался выяснить, как я оказался в студенческом городке, зачем выбрал его — неужели я должен был отвечать за чужую легкомысленность? «Или ты просто боишься, что если он узнает, всё сорвётся?» — прошептала совесть. Да ладно тебе, подруга: либо у Эла жёсткий недотрах, либо он настоящая шлюха; я в любом случае окажу ему посильную помощь.

— Тебе надо в душ?

Я не ответил, осматриваясь.

Ходили слухи, что у каждого жителя Бостона дома стоял старый персональный компьютер с системным блоком, мышкой и клавиатурой (в качестве алтаря ностальгии). ПК я не увидел, но восхитился огромным, от пола до потолка, книжным шкафом. Читает и трахается, великолепно. Он мог бы стать мне неплохой парой вчера утром. Я представил нас, сидящих у того скрипучего окна, в отеле Нижнего Ист-Сайда, голых, пускающих струйки отравляющего дыма старых классических сигарет друг другу в лицо, говорящих об устройстве мира. Если копнуть глубже, я тоже любил старые вещи: предпочитал табак электронным сигаретам, старый автомобиль — беспилотнику, дерево — пластику… Но мне нравилось то, как наука делала жизнь проще. Я не противопоставлял одно другому.

— Эй, ты…

— Роберт. Меня зовут Роберт, — не без сарказма ответил я.

— Ладно, если в душ тебе не нужно, тогда я пойду.

Я махнул на него рукой и сел на диван. В мозг снова начала просачиваться нервозность, вынуждая взять вторую сигарету. Эл пошёл в ванную приводить себя в порядок; минут через десять он появится: голый или обвязанный одним полотенцем, предоставив удобный случай потрогать все те места, о которых думает обычный парень при виде другого обычного парня. Сегодня утром я пришёл бы в восторг от такой возможности, но сейчас мне совершенно не хотелось с ним спать. «Отказываешься от секса? Ай-ай-ай, первый тревожный звоночек», — тут как тут появился внутренний критик. Секундочку, не надо беспочвенных обвинений: я хотел секса, я хотел Эла, но я не хотел своего партнёра по программе путешествий в прошлое. Я развалился на его раздолбанном диване, делая одну затяжку за другой, силясь вспомнить, когда в последний раз делил постель с кем-то, с кем мне потом предстояло общаться или работать. Нет, увольте, обычно такую неловкость я обходил десятой дорогой.

После инцидента с Каей (это случилось вскоре после неудачного романа с Эндрю, молодую сотрудницу изнасиловали прямо в лаборатории) «Монгерли» вообще запретила нам вступать в интимные отношения друг с другом. Если я до этого и спал с кем-то из коллег, исключительно в качестве одноразовой дружеской услуги: «Эй, Робби, я тут хочу порадовать парня горловой техникой минета, подставишь член?», «Роберт, у меня просьба, лиши меня девственности, а?», «Уолтер, ёбаный коллайдер меня заебал, пойдём спустим пар!». Постоянных отношений, выходящих за пределы постели, я избегал. Избегал. ИЗБЕГАЛ.

Скурив вторую сигарету, я подумал, что слишком уж много думаю.

Ну и что, что Эл похож на Эндрю? Это не означало, что мне придётся опять пережить кошмар, к тому же, я набрался ума и не собирался влюбляться. «Влюбляться» — пф, дикость. Во что я должен был влюбиться? В привычку говорить «Ладно»? В шлюховатость? В чистоплотность? Или в книжный шкаф с Фрейдом?

— Та-а-ак, значит, тебя зовут Роберт.

От неожиданности я выронил сигарету на пол: огонёк прожёг дыру в ковре. Моё сердце сбилось с ритма и принялось гонять кровь по телу в два раза быстрее под влиянием его голоса, рук, запаха. Он легонько ткнул меня в грудь, дождался, пока устроюсь на диване, и навалился сверху. Сразу же поцеловал в губы, словно мы встречались. Прошёлся языком по дёснам, коснулся языка. Ох, как же он коснулся моего языка! Если французам и было чем похвастаться, так это умением целоваться по-французски так, что по телу бежали искорки, а пах начинал тяжелеть.

— Роберт, — протянул он, стягивая с меня одежду.

Я промолчал: рот надо было использовать по максимуму, когда дело дошло до раздевания. И уж точно не трепаться о том, как Эл буквально затрахал меня до полуобморочного состояния, как он мастерски пытал меня своими ладонями, сжимал руки и ноги ровно до того момента, когда «ещё чуть-чуть» и будет больно, дополняя наш секс своеобразным перцем. Он был хорош — вот, что я думал, когда со мной закончили. К тому же, он промолчал насчёт моих меток, хотя обычно они становились предметом мудацкой дискуссии.

***

Секс был. Секс был как Взрыв Сверхновой? В какой-то момент мне вправду показалось, что я нахожусь в космосе (во время оргазма потемнело в глазах), но после участия в эксперименте Планка, во время которого мы через дополненную реальность оказались рядом со Сверхновой и, разумеется, умерли, я стараюсь не использовать это сравнение. Если вам не представился уникальный шанс испытать на себе квадрильонный поток нейтронов и радиации, поверьте на слово: вы больше никогда не будете называть кого-либо «звёздочкой».

Равно как и «солнышком».

Секс был, как путешествие на сверхсветовой скорости? Что ж, моё сердце испытало определённый перегруз — уж больно приятными оказались на вкус губы Эла, — но я всё же был далёк от размазанной на отдельные атомы субстанции, которая бы осталась от человека после путешествия на скорости света. Секс затягивал меня, как чёрная дыра? Раздирал на части гравитацией? Мучил, как нерешаемый физический парадокс? Позволял быть в двух местах одновременно, словно фотон? Расслаблял? Напрягал? Менял? А чего я, собственно, ожидал?

Когда мы раздевались, упражняясь в языках, во мне трепетало лёгкое любопытство, которое, смешиваясь с возбуждением, надувало в груди воздушный шарик. «Надо же, как неожиданно повернулись обстоятельства, — думал я. — Хорошо, что Эл оказался Элом: на задании я не буду лишён радости трахаться в своё удовольствие».

На волне необычайного оптимизма я скомкал и разорвал на мелкие ментальные кусочки принцип, гласящий, что от секса с другом, иными словами, регулярным партнёром, реально заработать аллергию на одиночество. С самого детства я относил себя к особой категории людей: всем и каждому говорил, что мне не нужно искать вторую половинку, что не собираюсь вступать в брак и к кому-то привязываться. Что было первым: моя вера или реальное отсутствие потребности в плече для нытья — теперь сказать сложно. Но я привык так жить, и встреча с человеком, с которым нас может связать секс, работа и даже дружба, ничего не изменит. Я снова вернулся в привычный образ весёлого пошляка и подумал, что было бы круто намекнуть Элу, что он от меня так просто не отделается. Я так думал две секунды, пока Эл не сбросил меня с кровати в ответ на «Хочешь повторить в девятнадцатом веке?», сказанное на ушко.

Я оказался на полу, на своих же брюках.

— Что ты сказал?

Каким же ёмким было его «Что». Особенный дар гуманитариев — хлестать словами наотмашь? Мы уставились друг на друга, я протянул руку, но он не помог встать. Грозно прошагал мимо и вернулся в поле моего зрения в халате. Любопытно, значит серьёзные беседы Эл предпочитал вести в одежде, меня же нагота совсем не смущала. Я полагал, что выглядел изысканно обнажённым, а не стыдливо раздетым мальчиком.

— Повтори, пожалуйста.

— Ты же понял, разве нет? — я нахально улыбнулся, ткнул его ладонью в живот. — Я твой партнёр во всех смыслах — какая ирония! Верил бы я в бога, сказал бы, что судьба. Я Роберт Уолтер, физик из Колумбийского университета и твой напарник по миссии ВМ.

Я почувствовал, что Эл злится — уж не знаю, с чего вдруг. Он выпрямил спину, напрягся и посмотрел на меня, словно я уничтожил популяцию китайских панд. Полностью.

— Ты… Ты…

Не сомневался, что у Эла прекрасный словарный запас. То, что он не мог подобрать слово — точно плохой знак.

— Эгоистичный мудак! — Эл отошёл и швырнул в меня увесистую подушку. — Ты вообще осознаешь, что наши отношения пошли немножечко не по тому пути? И кстати, спать с напарниками нельзя. Исключительно платонические отношения! Правило тринадцать, статья тридцать четвёртая кодекса держателей ВМ. Говорит о чём-то, нет? Или ты настолько туп, что не читал её? Может, ты и читать не умеешь? Как тебя вообще взяли в программу?

Перед тем, как стащить с Эла последний предмет одежды (правый носок), я на секундочку… Ладно, ладно, это слишком много — на фемтосекунду задумался об ответственности (раз уж планшет Эла так стар), которая на меня ложилась. Я должен был сказать: ведь, если на чистоту, сам бы жутко взбесился в подобной ситуации. Но эмпатия не была моей сильной стороной. И если бы Эл не начал так орать и плеваться ядом, я бы пообещал никому не говорить о сексе и, вы не поверите, сдержал бы слово. Но. Не. Теперь, дорогуша.

— Ты мог уточнить, кто я такой, прежде чем соглашаться. Знаешь, как это называется? Шл…

— О, и как это должно было выглядеть? Привет, а ты часом не мой напарник по миссии с ВМами, ну, той самой, о которой никому нельзя говорить, да? — с сарказмом произнёс Эл. — Ах, ты не мой напарник, ну что ж, извини, теперь я должен буду тебя убить только потому, что моим напарником мог оказаться умственно отсталый урод, которому просто не пришло в голову начать беседу с того, чтобы нормально представиться, а не думать своим членом! К тому же, таким маленьким, что уместился бы в носок моей шестилетней сестры!

Сложно остаться беспристрастным, когда кто-то оскорблял мужское достоинство буквально. Но меня почему-то разобрал смех. У Эла на шее пульсировала венка, оказывая на меня почти гипнотический эффект. Он был таким классным, когда злился, и так сильно меня раздражал, что я, почти не осознавая, что делаю, схватил вазу с цветами и запустил в него (применяя силу приблизительно в четыре ньютона, которая, с учётом трения с воздухом, должна сократиться до двух ньютонов). Эл увернулся.

Я рассчитал это.

— Просто не нужно спать с кем попало, алло!

Влажные цветы прилипли к стене, сползая тошнотворными щупальцами Великих древних.

— Ну ты и гад! За что мне это? — в меня полетела вторая подушка.

— За что? Хочешь, расскажу тебе, Эллиот? Ты был плохим мальчиком в детстве. А, Эл? Трахался с большими мужиками. Расскажи, как ты вёл себя в школе, мистер примерный мальчик?

Мы сцепились посреди комнаты.

— К твоему сведению, в школе я был хулиганом и сломал больше носов, чем ты видел членов.

— И как это должно… — я не успел отвернуться от кулака. — Это ты зря!

Эллиот повалил меня на пол, но я не разжал руки, и он упал на меня сверху. Добрых минуты две мы катались по ковру, как разъярённые коты. Первой жертвой пал халат Эла: я разорвал его по шву, стараясь ударить его в пах ногой, пока чужая рука настойчиво лезла мне в рот.

— Да успокойся ты, переспали и забыли! — закричал я.

Мне становилось больно, а не смешно.

— Забыли? — Эл прекратил пытаться задушить меня, сидя верхом на бёдрах. — За нами постоянно следят! Или ты заботливо прикрыл шторы? Может, взял с собой аппаратуру для проверки жучков или включил воду в ванной, чтобы нас не слушали?

— Да ты параноик.

Эл разбил мне губу, и я с большим удовольствием сплюнул кровь на ковёр. Его руки сжались вокруг моей шеи, но не так сильно, чтобы причинить серьёзный ущерб. Эл дунул на чёлку, закрывавшую глаза, и посмотрел на меня. Мне казалось, у нас установилась ментальная связь с его бесами, прячущимися в темноте. Ну да, а с виду такой примерный мальчишка.

— Я хочу, чтобы ты ушёл.

— Будто бы я стремлюсь остаться в убогой дыре, — я ударил его коленом в живот и высвободился. Кое-как поднялся на ноги, поглядывая на противника. Эл вроде бы не собирался на меня снова кидаться — отличный момент наконец одеться и свалить.

Он ходил по комнате туда-сюда, пока я собирался.

— Кстати, ты должен рассказать мне о Викторианской Англии, дорогой, — фальшиво беззаботным тоном сказал я. Эл явно не хотел со мной разговаривать, а значит, я должен был вынудить его со мной разговаривать. Робби-Антифоби снова вышел на тропу войны.

— Уже бегу, — процедил он, толкая меня в сторону входных дверей.

— Или ты посмеешь нарушить правило Программы?

Я взял с его стола салфетку и стёр кровь.

— О нет, как же я могу? — Эл нарочито вежливо поклонился мне, сняв воображаемую шляпу. — Англия? Думаю, тебе там понравится. Улицы, изысканно украшены конским навозом, с оборванцами из Ист-Сайда, которые просят милостыню, настолько измождённые, что умирают прямо на улице. Легендарная холера, взрывы газа в домах с зелёными обоями из мышьяка — да-да, того самого, который вообще-то считается ядом. Свинцовые пилюли якобы для лечения кишечных заболеваний; к слову, пилюля была одна на всю семью. После того, как она проходила сквозь кишечник, её откапывали в испражнениях, мыли и передавали другому.

— Серьёзно?

— А теперь приятных снов.

Эл закрыл перед моим носом дверь, да так сильно, что осыпалась старая штукатурка.

***

Всё-таки психологи, которых я так ненавижу, правы: нужно всё анализировать. Если отбросить эмоции в сторону, мы с Элом должны установить контакт. Представьте атом урана: хрен его знает, когда он распадётся (и распадётся ли), но если распадётся, не жди ничего хорошего. И есть мы с Элом на задании в прошлом: не исключено, что Вселенная позволит нам беспрепятственно друг друга ненавидеть, но если не позволит — мы облажаемся. Надо отдать Элу должное: он смог меня удивить. Обложка симпатичная, а внутри сидел настоящий демон. Мой Эндрю был совсем не таким, и теперь я даже ностальгировал по его робости. С бостонским французом придётся смириться и помириться, чтобы выполнить чёртово задание.

Ради задания я готов на всё, а потом, может, удастся убедить Овендена поменять мне напарника. Я дам Эллиоту время отойти, вернусь к нему завтра, а, если он снова будет вести себя так, расскажу обо всём куратору, и его просто-напросто попрут с программы.

Чтобы как-то скоротать вечер, я нашёл отель с баром, заказал апартаменты до завтрашнего утра и устроился за стойкой. Передо мной оказалась типичная барменша: не скажу, что некрасивая, но бывали и лучше. Она пододвинула мне стакан с виски, когда я вспомнил, что в дурацком городе всегда нужно быть начеку и иметь с собой наличность, чтобы полноценно жить.

— А вы карты принимаете? — обеспокоенно спросил я, с ужасом представляя, как придётся отказаться от напитка, аромат которого щекотал ноздри, и пойти искать банкомат.

— А Вы турист?

Девушка рассмеялась.

— Простите, — поспешно добавила она. — Я веду себя невежливо, да? Просто все жители Бостона успели научиться обращать внимание на красные и синие звёзды, смотрите.

А я вот не научился, идиотка.

Она наклонилась и указала на ряд звёздочек синего цвета, наклеенных по верхнему краю барной доски. Я подумал, что это элемент дизайна. Недобар не отличался изысканной отделкой: немного дерева на стенах, немного камня на полу, немного цветомузыки, скрывающей халтурность работы по отделке что стен, что пола.

— Ладно, и что это значит?

Я сделал первый глоток виски, прочитав на бейджике у девушки её имя — Эшли.

— Ну, о консерваторах и реформистах Вы знаете?

— О британских консерваторах?

Барменша снова захихикала, прищурив серо-зелёные глаза.

— Удивительно, а откуда Вы?

— НьюЙорк.

— О, тогда неудивительно.

Она начала вытирать стойку, поднимая стаканы, оставленные предыдущими посетителями. Для девяти часов вечера бар был аномально пуст, закралась мысль, что сюда захаживает определённая категория людей. Но я не знал, какая.

— Послушайте, Вы знаете больше меня, колитесь.

— За щедрые чаевые я расскажу вам всё!

А Эшли девочка не промах, я кивнул и выложил на стол пятьдесят долларов.

— В качестве прелюдии.

— Тогда я буду Ваша весь вечер.

Она бросила унизительную работу по протиранию стойки и спрятала купюру.

— С чего же начать? — с нескрываемым удовольствием говорила Эшли. — Начну с нашего прекрасного мэра Эрика Лама. В Бостоне не всё так гладко, как говорят по ТВ и в интернете, понимаешь? Лам принадлежит к консерваторам, он автор глупых запретов на чипы, терминалы — из-за него мы не можем жить как остальные американские штаты.

Эшли перешла на ты.

— Я думал, вы сами захотели.

— Некоторые его, конечно, поддержали. Но не все, дорогуша, так не могло быть. Биологи, физики, химики хотели работать в своей сфере. А что им ответил Лам, знаешь? Предложил стричь газон и довольствоваться тем, что есть, — мол, больше и не надо.

Градусы виски распространились по телу, и я начал следить за язычком Эшли, мелькающим между зубами.

— Можно выехать.

— Можно. Бросить семью, дом, друзей — не все на это решаются.

Она вздохнула и, не спрашивая, подлила мне виски.

— Тогда появились реформисты, оппозиция. Не буду пересказывать тебе все баталии, но в итоге они добились хотя бы минимальных удобств — например, терминалов. Чтобы не возникало лишних конфликтов, придумали обозначения, — Эшли постучала длинным ногтем по стойке. — Красные звёздочки для консерваторов, а синие — для реформаторов.

До меня дошло, что случилось в аэропорту: наверное, те люди принадлежали к консервативному течению. Неплохо было бы упоминать о звёздочках в путеводителях.

Эшли повернулась к небольшому телевизору в углу зала, а я бросил взгляд на её декольте. Не скажу, что девушки мне совсем не нравились, но на них нужно было настроение, что ли.

— Вот поэтому все и хотят в НьюЙорк, например, — сказала она, минуты через три, и я повернулся к экрану. Там шёл репортаж из Нью-Йорка: я узнал Колумбийский университет, аудиторию триста три, в которой у нас проходили пары по квантовой гравитации. Сутулый дедушка стоял рядом с цифровой 3D-моделькой Вселенной, рассказывая, что Стрела времени, на самом деле, не направлена вперёд.

— Интересно, что это значит?

— Это значит, что скоро мы начнём путешествовать во времени.

Эшли не могла знать подробностей, но её невежество не красило вечер. Правительство через АМБ жёстко контролировало информационные потоки, поэтому мы-то и чувствовали себя особенными в Колумбийском университете. Общественность до сих пор жевала новость о новой теории, гипотетически позволяющей путешествовать во времени, и гордилась, что через референдум помешала концу света. ВМ официально называли первыми прототипами, которые нацелены на проверку данных, но любители конспирологии сходили с ума: в этот раз, они близко подобрались к правде, говоря, что Соединённые Штаты вопреки всему готовят миссию в прошлое.

— И как ты думаешь, это не выдумка? Безопасно?

— Путешествовать во времени? Безусловно, когда-то мы сможем. На квантовом уровне время вовсе не линейное. Допустим, ты разбила её, — я коснулся пальцем чашки, — квантовая теория говорит нам о том, что мы способны заглянуть за пределы версии событий, просчитать траекторию осколков, их физическое состояние, и предсказать будущее. Тогда чашка запрыгнет на стол: мы заглянули в будущее, чтобы изменить прошлое.

Я щёлкнул пальцами, вызвав у Эшли новый приступ смеха.

— Я мало что поняла, извини.

— Мы можем поговорить об этом позже, после смены.

Она недвусмысленно закусила губу.

***

Я стащил с Эшли трусики в коридоре, даже утруждая себя тем, чтобы избавить её от юбки. Снял через голову кожаный топ и прижал к стене. Эшли оказалась очень громкой, стонала и извивалась у меня в руках, хотя мы ещё даже не начали. Когда я вошёл в неё сзади, она окончательно перестала держаться на ногах. То ли от экстаза, то ли от вина, которого набралась перед уходом. Я трахал её на весу, отстранённо размышляя, что это вовсе не казалось возбуждающим. Время и вправду совершенно нелинейно: оно текло гораздо быстрее, когда мы занимались сексом. Мне показалось, что прошло не больше пяти минут, когда Эшли уже целовала меня в ухо, намекая, чтобы я отвёл её в спальню и уложил спать.

— Дорогая, у меня много работы, я не могу позволить тебе остаться.

— Но ты же обещал рассказать о квантовой стреле…

— Квантовая механика — отдельно, Стрела времени — отдельно, — объяснял я, помогая ей застегнуть бюстгальтер. — Ты не обидишься, если я скажу, что ты слишком глупа для этого?

— Не обижусь ли я?

Эшли влепила мне пощёчину, пока я надевал на её стопу кожаный сапог, и достала из сумки электронную сигарету. В чём проблема жителей Бостона? Почему они так любят рукоприкладство? Об этом тоже стоило рассказать в совершенно бесполезном путеводителе.

— За что?

— Ты женоненавистник, Роберт.

— Секундочку, это неправда, — искренне возмутился я, поимённо вспоминая сотрудниц «Монгерли»: с ними я зачастую и вёл самые жестокие бои за кураторство проектами. Мне больше нравились парни, их я готов был терпеть до секса, а девушки раздражали с самого начала. Но умных дам я всегда выделял в отдельную категорию. — Ты мыслишь стереотипно, Эшли. А если бы я позволил тебе остаться, ты бы посчитала меня поборником феминизма, что ли? Ладно, поднимайся, я вызвал тебе такси.

Пришлось нести её на руках на первый этаж.

Таксист упрашивал оставить телефон, пока я усаживал девушку на заднее сидение — то ли затем, чтобы сообщить о судьбе Эшли, когда она доедет, то ли заигрывая со мной. Я ответил, что мне неинтересно: не стал уточнять, чего он на самом деле хотел.

Вернулся в номер и плюхнулся на узкую кровать. Спать совершенно не хотелось, и я решил ещё раз почитать досье на бостонского француза.

Он вырос в этом же городе, в семье историков, в восемь лет пошёл на секцию каратэ, получал спортивную стипендию, участвуя в атлетических соревнованиях. На отлично закончил Гарвардский университет по специальности «История средних веков и нового времени».

Сухо и безжизненно. А что если воспользоваться шпионским приложением?

Было у меня в цифровых закромах компьютера ПО, способное находить документы по ключевым словам и формировать из собранной информации жизнеспособный отчёт.

Пока программа искала тайны, я заварил кофе.

Итак, Эл с девяти лет начал работать — сначала почтальоном, потом продавцом и представителем службы поддержки. Он интересовался психологией и астрономией, если судить по запросам в гугле, пробовал заработать деньги не совсем честным путём, но вернулся в лоно закона после первого задержания за кражу. Мама и папа Эла в прошлом работали на сырьевой бирже, но крепкими профессионалами не считались. Экзотическую фамилию Эл взял от матери (она была потомственной немкой) скорее всего потому, что его отец (француз) три раза подавал на развод и три раза возвращался к семье. Чета Верцнеров имела четыре кредита и внушительные долговые обязательства. Очевидно, что один из займов был взят для обучения Эла: понятно, почему он сегодня так взбесился. Подумал, что его попрут с программы, и один миллион зелёных, за которые он даже не расплатился, окажутся потраченными зря. Я на пробу коснулся губы, которая всё ещё болела, и перестал жалеть этого идиота — ну его на хрен.

Если бы Эллиот увлекался трудами Хокинга и Вольфа, заставившими физику прошлого века, что называется, покинуть шкаф; если бы он жил в Нью-Йорке; если бы мы познакомились раньше; если бы я не стал тем, кем был сейчас; если бы моя мать не встретила отца, утолившего её жажду золота; если бы отец поехал воевать в Иран, а не в Манилу; если бы Кам не придумал модуль времени; если бы немцы не начали войну; если бы Кюри не открыла радиоактивность; если бы не было энтропии из второго закона термодинамики; если бы Эйнштейн не родился; если бы Вселенная не расширялась; если бы на Земле не появилась вода, а рыба не вылезла на сушу; если бы туча пыли не превратилась в Солнце; если бы Большого взрыва не случилось, то, может быть, мы стали бы друзьями?

Не знаю. Зато ты, Вселенная, сука, знаешь.

========== Глава 3 О лабораторных мышах ==========

Утром я взял такси с синими звёздочками и мысленно поблагодарил Эшли, которая наверняка хотела меня убить, за информацию. Эл предсказуемо оказался в квартире, так что я выключил GPS и положился на свои навыки ориентирования. Бостон едва продирал глаза, хотя часы показывали полдевятого; в Нью-Йорке в такое время уже наблюдались привычные трудности с поиском беспилотника-такси и свободной полосой. Время шло как-то иначе, растягиваясь вокруг меня словно по законам Релятивистского замедления. Пришлось выстоять очередь у автомата с кофе, послушать болтовню местных менеджеров, доведя частоту закатывания глаз до рекордных 1/с, подняться на лестнице, а не на лифте, и не обнаружить на двери у Эла ни звонка, ни идентификатора по пальцу или сетчатке.

Я постучал. Он открыл. Молча пропустил меня внутрь.

Неодобрительно переглянувшись с чайным пятном на его футболке, я посмотрел хозяину в глаза, пытаясь улыбнуться так, чтобы не оставалось сомнений в моей неискренности.

— Ну что, пришли к тебе злые ребята из Гарварда и аннулировали ID-карту?

— Ещё нет, — тихо ответил он.

Ох, как мне хотелось узнать, о чём он думал. Вчера ночью я выработал целую тактику поведения с Элом, заключающуюся в концентрации на задании. Не сделал ли он тоже самое? А если сделал, то как планировал удерживать себя от того, чтобы не вмазать мне по лицу?

— Я думал, ты пойдёшь жаловаться в полицию.

— С чего вдруг? — Эл так и не взял свой стаканчик с кофе, я поставил его на тумбочку. — Но учти, я не испытываю оргазм от лёгких телесных повреждений. На будущее.

— А я не испытываю оргазм от того, что ты нарушаешь правила.

— Разве я не нарушаю правила сексуально? — я подмигнул, а Эл фыркнул.

Он провёл меня в спальню, которая вчера была закрыта на замок. И я понял, почему он бережно хранил её от взгляда случайных секс-партнёров — это была историческая лаборатория. С расклеенными по стенам картами и графиками, насколько я мог судить по очертаниям, Европы и отдельно — Англии, с книгами, занимающими стол.

Планшет лежал на развороченной постели.

— Я хотел бы, чтобы ты пообещал, что не будешь делать подобного.

— Подобного? — я уселся на его кровать, скрестив руки на груди. Вот, значит, о чём он размышлял: пытался убедить себя, что я вовсе не такая сволочь, какой показался. Никогда не думал, что не оправдывать ожидания так приятно. — Я вполне обойдусь без секса с тобой, не переживай. В конце концов, в девятнадцатом веке тоже были прикольные цыпочки. Правда, бритвенный станок тогда ещё не изобрели, да? Какая жалость, — нахмурился я. — К тому же, эти люди ведь жили 4 века назад, отдаёт непрямой некрофилией, как считаешь?

— Господи, что ты несёшь?

— Ох уж эти временные парадоксы.

Эл неодобрительно покачал головой и начал выписывать круги по комнате.

— Что?

— Ты же понимаешь, что они нас слушают. Слушают то, что ты говоришь. А ты говоришь о планах нарушить непреложное правило — никаких контактов с лицами из прошлого.

— Если они нас слушают, то знают, какой ты правильный мальчик.

— Роберт.

— Эл, — он сделал шаг прочь из комнаты, и я выставил руки вперёд, привлекая внимание. — Воу, стоп, погоди-погоди. Я признаюсь, просто хотел позлить тебя, ничего такого я не собираюсь делать. Но губа, знаешь ли, после вчерашнего побаливает.

Я сделал виноватый вид, а потом широко улыбнулся и одними губами прошептал: «Ну конечно же нет».

— Что ж, спасибо за честность, — бодро ответил Эл, сжимая кулаки так, что у него побелели костяшки. Он тихо процедил: «Если ты это сделаешь, я убью тебя».

***

Спустя двадцать минут, обменявшись ещё несколькими любезностями, мы пошли в центр подготовки в Гарварде. Наверное, я перегнул палку, потому что теперь Эл не верил ни одному моему слову. Я попробовал убедить его, что за нами никто не следил (ибо так оно и было).

Благодаря дружеским отношениям с моим куратором Терри, я знал гораздо больше, чем полагалось студенту. Желающих учиться на отделении экспериментальной временной физики действительно было много, но если отсеять тех, у кого мало денег, и тех, кто, наслушавшись о парадоксах, решал посвятить себя более безопасной профессии, — кандидатов оставалось как фотонов во тьме. Сам Терри доказал мне то, о чем я и сам догадывался. Нам, первым путешественникам во времени, готовы были прощать недостатки, ведь из прошлого мы могли не вернуться. Такой себе взаимовыгодный договор, предусматривающий риски для каждой стороны. Да, мы могли повести себя в прошлом неправильно, но если кто точно и пострадает от этого, то мы сами. Однажды Терри разоткровенничался со мной после бутылки виски и сказал, что, цитирую: «лабораторная мышь не должна быть идеальной, ведь идеальные мыши должны дать здоровое потомство»

Не скажу, что мне было приятно, но я оценил его искренность. Так что мы с Элом были мышками с дефектами для экспериментов.

Вот это настоящая правда, а не те пафосные речи, которое озвучивали преподаватели. Поэтому Терри и ограничился воспитательной беседой со мной, а Эла не завернули обратно ещё на стадии приёма в универ из-за проблем с законом в прошлом.

Ну, и плюс ко всему на смену теориям с поэтическими названиями про бабочек пришли другие — прогрессивные и безопасные. Мы поняли, что время нелинейно и неоднородно. То, что мы будем делать вечером, влияет на то, что мы делали утром. Весело, правда? Вселенная вроде бы способна подстраиваться под человеческие косяки, а значит, секс в прошлом и рождение ребёнка окажут максимально минимальный эффект. Конечно, всё это не доказано экспериментальным путём, так что от секса нам посоветовали воздержаться.

И это стало ещё одним прекрасным аргументом Эла среди других прекрасных аргументов Эла в споре со мной. Он постоянно повторял «Это доказано?», вынуждая меня представлять, представлять и представлять, какого цвета у него мозги. Как же мне хотелось схватить его за волосы на затылке, взять хирургические ножницы, сделать аккуратный надрез и…

— Моего куратора зовут Даниэла, она молодая, но очень образованная женщина.

— И?

— Постарайся, чтобы она не захотела вмазать тебе по роже.

— А ты хорошенько меня попроси.

Он даже не придержал металлические двери, которые весили будто с тонну.

Мы вошли в Гарвард с бокового входа, пошагали по белому коридору, поднялись на второй этаж, где я имел честь столкнуться с благами цифрового века — идентификацией по ID-карте. «Специальная лаборатория исторических наук» — гласила вывеска.

Я присвистнул, осознав, откуда у Эла столько предрассудков по поводу ВМ. Он, как и я сам, жил в социуме, помешанном на ВМах, но в отличие от меня не был посвящён в детали операции. Я учился в обычной лаборатории с атомными часами на цезии и кротовыми норами, а он ходил сюда. Под «сюда» я имею в виду помещение, сплошь увешанное пафосными изречениями об истории, квантовой физике и путешествиях во времени. Цицерон с мягкой улыбкой на устах напоминал мне о значении истории, Гёте говорил, что она, мол, возбуждает энтузиазм, а Уайльд, посмеиваясь, повторял, что историю постоянно переписывают, пока я шагал по позолоченному коридору с красной дорожкой и люстрами из хрусталя.

Встречавшиеся нам люди здоровались с Элом, едва ли не кланяясь перед ним.

В кабинете дела обстояли ещё хуже: огромный деревянный стол, грамоты на стенах (их до сих пор вешали на стены, серьёзно?), небольшие фигурки кораблей, домов и статуй. И посреди исторического ареала восседала она — миссис Даниэла Волкинс.

Мне не хочется тратить ваше время и пересказывать десятиминутное вступления, обрушившиеся на меня в том кабинете и заставившее задуматься о том, как мне повезло с куратором в Нью-Йорке. Даниэла, безусловно, была умной, но жутко наивной (и влиятельной для Эла). Он заглядывал ей в рот как будто хотел убедиться, что на зубах нет кариеса. Я едва пережил это, сохраняя ничего не выражающее выражение, а потом куратор огласила месячное расписание, и стало ещё хуже. В Бостоне нам предстояли занятия по улучшению физической формы и психология, а в Нью-Йорке — связанные с прототипами ВМов и квантами. Помимо этого, на Эла ложились обязательства ввести меня в курс дела по исторической части — не менее двух часов занятий в день, представляете? Должен буду слушать про навоз, малярию и обои из мышьяка по два часа в день. А я должен был проследить за тем, чтобы он освоил физику. Едва мы вышли за пределы Гарварда, я сказал, что смогу обойтись без его дурацких обучающих курсов по истории, а он ответил, что тоже не трепещет в предвкушении, но выбора не было. Потом я выбросил окурок на асфальт: Эл подобрал его и отнёс в урну. Я выбросил вторуюсигарету, и Эл попытался заставить меня отнести её самому.

Вывихнутое плечо болело изрядно.

***

Дорогой дневник, если я не переживу неделю, то завещаю все своё состояние «Монгерли». Хотя нет, погоди, пусть будет 90%, остальное оставлю себе в качестве компенсации за вредное производство. Десяти процентов должно хватить на то, чтобы обжиться на небесах. Ой, ну и что с того, что я не верю в эту чушь? Когда тебя заставляют присесть 200 раз, невольно начинаешь мечтать о спасителе, чудесном образе из света и тепла, способном унести тебя подальше от визга тренера, стука металла о пол и уродливого синти-попа.

— Роберт, хватит прохлаждаться, на беговую дорожку.

— Пожалуйста, нет.

— Да.

— Я готов сделать что угодно, только не это.

— Ты сделаешь именно это.

Бостонский француз вышагивал рядом, усмехаясь, чем испытывал моё кружевное терпение. Беговая дорожка, какое несовершенное изобретение! Может, бросить ему гантелю на ногу?

— Ты в детстве ничем не занимался? — спросил Эл, переходя на бег.

— Теннисом занимался, какая тебе вообще разница?

— Просто спросил.

Я швырнул в него полотенце, пока тренер не видел, что ещё больше развеселило Эла. За последнюю неделю тренировок я заметил в нём необычные метаморфозы, которые ограничивались, к сожалению, только спортивным залом. Пока мы потели и сжигали калории — Эллиот не язвил, а когда мы выходили за пределы зала, то снова становился собой — ходячим плутонием, к которому не было никакого желания прикасаться. Хрупким, но опасным и недооценённым. Между прочим, первые атомные бомбы, испытанные мегадержавами, содержали в себе именно плутониевые заряды, так что, посторонись-ка, уран.

— Человеческое тело хрупкое, и лично я вообще удивляюсь, как можно умудриться дожить до старости, — разглагольствовал тренер, я изнемогал на дорожке. — Как избежать стычки в XIX веке, вам расскажут на других курсах, но я считаю нужным предупредить — будьте осторожны. Если столкновения не избежать, не используйте оружие.

— Да, сэр.

— Эффективный удар в спину требует большой точности, ваша мишень — почки, позвоночник. Если хотите попасть в живот, бейте ниже рёбер, чтобы они не мешали добраться до важных органов. И не забывайте, что мы нейтрализуем, а не ликвидируем противника.

К последнему на неделе занятию по психологии я поборол состояние угнетённости, которое про себя назвал бостонской депрессией, и готовился к путешествию в НьюЙорк. Эллиот, как обычно, молчал, предпочитая общаться исключительно с нашим психиатром — Элис Дей Майклс, а я, как обычно, упражнялся в умении вывести человека из себя.

Мамины гены делали своё дело: у меня неплохо получалось.

— Рассказать вам о нашем с Элом знакомстве? Что ж, я предстал перед ним голым.

— Голым? — переспросила Элис. — Того требовала ситуация?

— С обнажённой душой — он раскрыл мою душу.

— Продолжайте.

— Вошёл в меня, стал частью меня: у нас общие идеи буквально обо всём на свете!

Эл вцепился в подлокотники кресла.

— Что мне в нём нравится? — я закусил губу. — Его безотказность, готовность подставить… — пауза, — …ся, чтобы выручить кого-либо в сложной ситуации.

Я подмигнул напарнику, желая насладиться его горящим взглядом, который оставался таким, пока не закончилось занятие. Их больше в Бостоне не будет — повод отпраздновать. Уже завтра я вернусь на свою территорию, и Эл, а не я, будет гостем. К несчастью, Элис дала задание провести вечер вместе, чтобы побороть проблемы с коммуникацией, а поскольку Эл никогда не нарушал правила программы ВМом, он поплёлся в бар со мной.

Я выбрал первое же заведение, которое попалось нам на пути из Гарварда. Снаружи вывеска «Зеркала», изнутри — зеркала и тысяча отражений, от которых меня замутило.

Вместе с этим ощущением я вспомнил отчий дом: до чего же забавно, ассоциировать родителей с тошнотой. Маман по-философски относилась к рвоте: стояла рядом со мной с полотенцем наготове и приговаривала: «Пусть из тебя выйдет вся эта дрянь, пусть выйдет плохое!». Однажды я вставил, что тошнит меня после её стряпни, — с тех пор полотенце висело на крючке, а мама предпочитала околачиваться поблизости, чтобы вовремя вызвать врача, если я начну выплёвывать лёгкие или потеряю сознание.

Я смотрел на Эла из-за стакана с виски, пытаясь понять, как ему удаётся быть таким мудаком. Ну не хочешь ты со мной общаться, так не общайся! Тебя не выгонят из программы за то, что ты не провёл со мной время. Можно ведь сказать, что разболелся живот.

Нет же, он мучил себя, угождая людям, которые даже не станут проверять выполнение директив. Вы не поверите, но мы действительно по два часа в день проводили вместе, в его квартире, где я слушал лекции о том, что принято и что не принято делать в Англии девятнадцатого века. Теперь я знал о паровых двигателях, лошадиных повозках, животном магнетизме (это и вполовину не так интересно, как звучит), помешанности на медиумах.

— Ты веришь в бога?

Внезапно. Я повернулся к Элу, всматриваясь в его замыленные алкогольными парами черты лица. Я с недоверием относился к региональным кухням, поэтому ограничивался вездесущим виски или вином. Он же взял колоритное яство — мясные шарики с бурбоном.

— В чьего?

— В своего.

— А он обязан быть? — я приподнял бровь, стараясь не обращать внимания на троящиеся изображения. Был ли Эл пьяным или пытался наладить со мной контакт?

— Ты же человек науки, физик.

— И?

— И ты знаешь о тех белых пятнах, которые мы никак не можем объяснить. Почему случился Большой взрыв? Что было до этого? Как так получилось, что мы, люди, появились на планете, сделанной специально под наши потребности? — медленно говорил он, крутя в руках съедобный шарик. — Есть атмосфера, защищающая от радиации, магнитные поля, нефть с газом, в конце концов. День и ночь, чтобы отлично спалось. Кислород, ровно то самое соотношение с другими газами, чтобы люди не отравились, дожди, деревья, еда, ах, сладкое…

— Сладкое придумали люди.

— Но без исходных компонентов ничего бы не было. Ты понимаешь, о чём я?

— Эл, чего ты хочешь?

— Твоё мнение, точнее, мнение физика, — спохватился он, вероятно, предположив, что едва не оказал мне слишком большую честь. — Когда я узнал, что буду работать с физиком, то составил небольшой перечень вопросов, на которые хотел бы получить ответ. Но потом…

— Потом оказалось, что ты ненавидишь меня, о да, — я отсалютовал ему стаканом. — Пусть так и будет, в мире и так слишком много хаоса. А я люблю стабильность.

Следующие двадцать минут он молчал, не доставляя мне дискомфорта. Может быть, и стоило ответить на его вопрос, тем более, совру, если скажу, что не хотелось. Но за последние две недели Эл начал мельтешить у меня перед глазами слишком часто, и я скорректировал стратегию поведения с ним — взаимная и крепкая неприязнь. Ничего личного, только работа.

Хватало того, что Эл мне периодически снился. Сознание упорно не хотело мириться с реальностью и изображало его во снах таким, каким я представлял его до знакомства. Милым, дружелюбным и скромным мальчиком из Гарварда, а не вот этим вот чудовищем. А позавчера у нас зашёл разговор о сексе, оказывается он обратился на анонимную площадку для консультаций при «Монгерли» и задал вопрос по поводу интимных отношений с напарниками, ему ответили, что за такое не выгоняют.

— Мне скучно.

— Пф, — я окинул его взглядом. — Не наблюдаю того, что тебя здесь держит.

— Хочешь узнать, как мы развлекаемся в Бостоне?

Я сделал большие глаза.

— Гольф?

— Нет, — он сполз со стула.

— Крикет?

— Заплати за выпивку, я подожду тебя на улице.

Тогда я даже не подозревал, что всё сведётся к употреблению веществ типа экстази и метадона, хотя Эл и был прав, когда называл развлечение местной оригинальщиной. В Нью-Йорке были популярны сплит, нейтин и другая химия, которая не вызывала привыкания. Но люди не были бы людьми, если бы не стали требовать вернуть им право принимать кокаин с героином и страдать от зависимости. Свободу вредным привычкам, ура и аллилуйя. Наркокартели, оставшиеся на мели, развернули масштабную кампанию, в которой иносказательно говорилось о неспособности сплита заменить старый добрый героин — мол, и кайф не такой уж и сильный, и действие не такое уж продолжительное. И вообще, разве прикольно колоться без угрозы того, что ты вот-вот откинешься насовсем? У вас начнут выпадать волосы, зубы, зато будете тру-наркоманом. Наркота в Нью-Йорке тоже продавалась, но здесь она до сих пор занимала ведущие позиции. Эл просветил меня насчёт специализированных магазинов: там можно купить что угодно, но при условии предъявления паспорта. Мы нашли нелегальный супермаркет, в котором метадон продавали из-под полы, а кокаин предложили понюхать в туалете.

Я почувствовал себя «Американским психопатом»: почему-то именно эта книга запала мне в душу в старшей школе. На тот момент я ощущал себя особенным, не нуждающимся в том, за чем люди так рьяно гонялись всю жизнь. Любовь, семья, дети — как обыденно и затасканно; другое дело — жизненный путь Роберта Уолтера, лишённый банальщины. Я сравнивал себя с выдающимися социопатами, а потом прочитал «Психопата», и меня вырвало. Вырезанные влагалища, раздавленные глазницы и порванные кишки… Кровь, грязь, физиологические жидкости — какая гадость. В мечтах, где фигурировал мозг Эла, я пользовался длинным скальпелем и работал в перчатках по самый локоть. Так вот, главный герой тоже нюхал кокаин, и я немного завидовал старой традиции кайфовать с друзьями.

Мы с Элом заперлись в кабинке. Он накрыл унитаз крышкой и поставил на него ногу. Пока я смотрел, как бостонский француз вытряхивал на цифровую бумагу кокаин, вспоминал, не было ли в договоре по ВМ пункта об употреблении наркотиков. Но Эл, сукин сын, точно не стал бы приглашать меня на туалетную сессию кайфа, если бы пункт был.

— Давай, ты первый.

Я втянул в себя воздух, и первое, что почувствовал — жуткое раздражение слизистой и зуд: чтобы не чихнуть, пришлось тереть нос. За этим стратегическим занятием я пропустил, когда Эл поглотил свою порцию. Он схватил меня за руку клещами, пришлось подчиниться и следовать в холл. Продавец улыбнулся, словно добавил в список всего того, что мы делали в кабинке, обоюдный минет, римминг и какой-нибудь бондаж. Обратную дорогу я помнил смутно: Эл потащил меня по, как он сам выразился, боковой улице, где между магазинами в прайм-тайм покупок сновало два три человека. Тут продавали наркотики, сексуальные игрушки, контрацептивы и органы. На одном заведении значилось следующее: «Химические препараты для приятного времяпровождения».

И красные звёздочки.

Как мило, что покупателей уведомляли о необходимости иметь наличные деньги. Я рассмеялся, да так сильно, что едва не подавился слюной. Не мог выдавить из себя ни слова, пока Эллиот пытался понять, что случилось. Наркотический магазин… Звёздочки… Супермаркет… После тренировки я едва переставлял ноги и в следующее мгновение упал на асфальт, зацепившись ступнёй за пятку. И угол зрения резко изменился: я видел себя будто бы со стороны, с ошалевшими глазами, расхристанного, растянувшегося на асфальте.

— Любопытно.

Эллиот улёгся рядом со мной.

— Я так понимаю, машины тут не ездят?

— Нет, — Эл оперся на локоть, заглядывая мне в глаза: эндорфины в крови делали его необычайно красивым. — Но даже если бы и ездили, ты бы наплевал на это, верно?

— И то правда.

Я посмотрел на небо, которое когда-то считали всей Вселенной, на звезды, которые изначально приняли за планеты, а потом окрестили одиночками. В XXI веке учёные разглядели, что у каждой звезды была экзопланетная семья. Может быть, и мне стоило присмотреться к Эллиоту, чтобы найти в нём хорошее? Чёртов кокаин, ненавижу, ненавижу, нена…

— Ты когда-нибудь задумывался о связи Нигерии с героином?

Я хохотнул и ответил «нет».

Очки просигнализировали о сообщении, я потянулся за ними, Эл перехватил руку.

— Что?

— Не надо, — протянул он, навалившись сверху. — Не порть момент.

— Я настроил переадресацию для всех, кроме папки контактов по ВМ, усёк?

— Плевать на папку контактов ВМ.

— Боже, кто ты такой?

Мы снова смеялись, но в этот раз, неловко стукаясь зубами. Эл даже не целовал, а скорее гладил меня губами по лицу, и если бы не его рука, игравшаяся с ремнём, я бы не счёл заигрывания сексуальными. Но он продолжал касаться меня, прижимать к асфальту и нахально хмыкнул, когда организм отреагировал надлежащим образом. Так и подмывало подоставать: кокаин делал из Эла безответственную напористую шлюшку.

— Серьёзно, а нас не отправят в полицию за нарушение общественного порядка?

— Пока мы в штанах, всем плевать. Ну как тебе? — Эл облизывал мою шею, мял рубашку, но не предпринимал попыток раздеть. Наверное, он вообразил себя собакой.

Я неопределённо пожал плечами, но Элу было не до того. Я едва чувствовал асфальт, казалось, что мне закрыли затычками уши и насыпали за ворот песка. Эллиот мычал о способности довести партнёра до оргазма при помощи рук, но я не дослушал: к тому моменту меня размазало на атомы, и я постыдным образом уснул.

***

То самое письмо, которое Эл убедил меня проигнорировать, оказалось результатами психологической экспертизы на нашу совместимость. Пришлось пересмотреть отношение к экспертизам: тест полностью отвечал действительности — всего лишь 16 постыдных процентов совместимости. Мы с Элом были худшим кошмаром друг для друга.

Он дисциплинированный и собранный; я, в общем, полная противоположность. Когда я получил возможность ознакомиться с письмом, направлялся в НьюЙорк, в свою естественную среду. В конце сообщения значились рекомендации психолога, смешные в своей нелепости. «Учитесь слушать друг друга», «Идите на компромисс», «Будьте терпимы».

Послушайте это, я должен быть терпим к человеку, который оставил меня на улице с расстёгнутой ширинкой, а сам ушёл домой спать — что же за скотина такая?

Меня могли убить, ограбить, изнасиловать, отправить в бордель или пустить на органы. О, эта трепетная дружба в понимании Эллиота Верцнера.

Манхэттен встретил меня дождём и прохладой, очки, наконец, перестали пикать от недостатка чипов, люди — рассматривать моё лицо, а в небе парили беспилотники, красота!

Эл должен был прийти в Монгерли в три часа дня с дурацкими лекциями. Он был не в восторге от моего предложения: подумал, что я хочу покрасоваться в лаборатории. Но суровая правда заключалась в том, что в «Монгерли» мне банально не дали дополнительный отгул. Я вернулся в лабораторию, едва успев заскочить в отель, чтобы принять душ и отмыться от бостонского и французского.

На двери нашего отсека красовалось несколько открыток с пожеланиями вернуться из Бостона живым — шутники, блин. Мои коллеги не знали по какому заданию я был откомандирован в Бостон, но начальство решило придерживаться принципа полуправды и раскрыло им некоторые географические детали операции.

В помещении 2/4 трудилось четверо: братья Тим и Рейн, специалисты по темной материи, Анджелика из восточной Европы, пробивающая себе путь в том числе острым языком — его, девушка, уж поверьте, использовала по прямому назначению, — и Дейл, ядерный физик.

— Слушайте, а Робби будто похудел!

— Точно-точно, и синяки под глазами появились, — вместо приветствия воскликнули ребята, подняв головы от аппаратуры.

— Взгляд потух, видишь?

Тим попытался оттянуть мне веко, за что был мгновенно послан на фиг, но я всё-таки улыбнулся: взгляд ласкали не их морды, а дорогое сердцу оборудование — калориметр, термостат, лазерная установка, омметры, сенсоры, часы, водомеры и тестеры. В отдел уместилось столько всего, и каждый прибор хранил отпечатки моих пальцев.

Вот она, лабораторная романтика.

Этот синхрофазотрон разрабатывали мы с Тимом, переругавшись со всеми электриками в радиусе тридцати миль. Рядом стоял «апокалиптический» ускоритель из легендарного Церна, тот самый Большой Адронный Коллайдер, точнее, уцелевшая его часть (хранили как реликвию). Около моего стола жужжал нуклотрон — тоже старенький, но самый точный в крыле.

— Ну, как оно, в двадцатом веке?

— Лучше вам и не знать, — отшутился я, крепко призадумавшись над иронией. До лекций Эла, чёрт бы его побрал, я воздавал должное шуткам о Бостоне, без которых не обходился ни один рабочий день. Уж очень близко по современным меркам размещались города и слишком отличались друг от друга. НьюЙорк и Бостон — как демократ и республиканец, как Специальная теория относительности и Квантовая механика*, как Земля и Астероид, в конце концов. А теперь меня передёргивало каждый раз, когда говорили об уродливом прошлом.

— Ребята, лучше введите меня в курс дела. Когда я уезжал, на столе были цезиевые часы, я точно помню. Какая тварь стащила их для своих тупых экспериментов, признавайтесь?

Коллеги напали с разных сторон с объятиями и, вот, я стоял облепленный телами, не имеющий возможности слова сказать. Сделал вид, что борюсь с тошнотой, чтобы вырваться на волю. Пришлось идти в уборную и якобы приводить себя в порядок.

***

Эл пожаловал в лабораторию ровно в три часа дня, как мы и договаривались. Со временем он был в ладах. Я встретил бостонского француза на ресепшене, где ему выдали жалкую временную карточку (ею можно было воспользоваться только в паре с ID-картой сотрудника). К тому моменту в отделе никого не было: первая смена, заступившая в шесть утра, ушла домой, а вторая должна прийти только в пять. Обычно перерыв использовали для проветривания и уборки, но сегодня его используем мы с Элом. Я решил не говорить ему о негодовании, которое ощутил, проснувшись посреди улицы, ведь в этом был абсолютный ноль смысла, но Эл заговорил сам, сделав шаг в обширную лабораторию.

— Послушай, по поводу вчерашнего…

Его голос прозвучал так неуверенно, что я невольно обернулся, чтобы посмотреть на парадокс. Элу стыдно? Это не его двойник? Не клон? Не генномодифицированная копия? Несите воды, сейчас упаду в обморок от счастья. Я приподнял бровь, ожидая продолжения.

— Не помню, как добрался домой, поэтому не знаю, что было.

— Меня ограбили, забрали все деньги и очки. Пришлось просить милостыню на билет до Нью-Йорка, идти с аэропорта на своих двух до дома целых шестнадцать кварталов.

— Правда?

Хотелось подольше полюбоваться на Эла со сведёнными бровками и надутыми губками — и не хотелось одновременно. Он больше нравился мне в пылу страсти (стоп, вычеркните слово «нравился»). И под страстью я понимал стоны удовольствия, а не крики гнева. Пока Эллиот продолжал теребить край рукава белой рубашки, я развернулся к нему спиной, сделав вид, что возникла срочная надобность внести данные в формулу.

— Ну, и чем вы тут занимаетесь?

Я фыркнул, не оборачиваясь.

— Я же вижу: ты хочешь похвастаться.

— Это такой способ сказать, что тебе интересно, не говоря, что тебе интересно? — я скрестил руки, надеясь, принять позу, говорящую «я всё знаю о тебе, мудак недоделанный».

— Возможно.

Он улыбнулся мне так, как и вчера. По-доброму, но с хитрецой. Давайте взвесим «за» и «против». Эл жаждал узнать, чем я занимался: если расскажу — исполню мечту. Такая перспектива совсем не улыбалась. Если не расскажу — Эл не поймёт, насколько я крут. Но, буду честен, у него будет время осознать, чего я стоил на самом деле.

Я промолчал, медленно потопал к одному, потом к другому устройству, убедился, что они функционировали как надо; когда дошла очередь до циклотрона, Эллиот подал голос — спросил: «Что это такое?». Дабы не вступать с ним в конфронтацию, я ответил:

— Тут сталкиваются те же частички, которые помогут нам попасть в прошлое.

— А! — он широко открыл глаза. — Помню, как-то на «н». Н-н-н, нейтроны?

— Нейтрино.

— Прошу прощения.

— Ты же проходил курс физики, как можно это не запомнить?

— Я отлично запоминаю даты.

— Даты, — я почти выплюнул это слово, и Эл нахмурился. Шагая за мной по пятам, он добрался до второго этажа лаборатории, где царствовали братья Мост и тёмная неуловимая материя. На потолок проецировалось звёздное небо. Я встал над Сатурном: думал, Эл начнёт восхищаться, как здесь было красиво, но его заело на сказанной фразе.

— Имеешь что-то против дат?

— Да нет, я просто… — Я мог промолчать, но вместо этого, воскликнул: — Это же прошлое! Оно было и прошло, смысл копаться, если это уже прожитая кем-то история?

— Это опыт, ошибки, в конце концов, на которых человечество не учится!

Я сел за компьютер Тима. Где у этого парня наушники?

— Сколько войн было в двадцатом веке? Две, если ты вдруг не знаешь. А сколько в двадцать первом? Тоже две. И это не говоря уже о Большой ядерной войне в прошлом столетии. Мир — вещь хрупкая, и чтобы его сохранить, нужно обращаться к прошлому, понимаешь?

Эллиот склонился надо мной, перехватил руку с наушниками.

— Что ж, мы здесь и работаем над тем, чтобы сохранить хрупкое равновесие.

— Скорее наоборот, — ехидно сказал он, переходя на резкий и хлёсткий тон. Мы опять спорили: во мне бурлила злость, на язык просились едкие фразочки, чтобы поставить Эла на место. Но он был моим напарником. Я попытался сконцентрироваться на желании хорошо выполнить задание и получить свидетельство. Идея о том, что потом мы с Элом распрощаемся, и мне дадут другого напарника была почти что целебной. Я покажу Терри результаты психологической совместимости и попрошу его расформировать нашу пару.

— Не надо на меня нападать, я войны не устраивал.

— Я просто мнение высказываю, а ты даже не пытаешься меня переубедить.

— А должен?

Элу пришлось признать, что я не должен был ему ни-че-го, да и весь разговор с самого начала был бессмысленным. В 4:15 мы, наконец, успокоились до того состояния, когда он стал способен рассказывать, а я — слушать. Эл попросил остаться на втором этаже, устроился рядом с телескопом и начал вещать мне о нравах Викторианской Англии. У нас даже получилось нечто вроде нормального человеческого диалога без яда, сарказма и самоутверждения.

Надо отметить этот день красным на календаре.

***

Маман не звонила целую неделю: наверное, чувствовала, что я пока не облажался и не смогу её порадовать. Папа никогда первым не звонил и по установленной традиции звонков от сына не ждал. Когда наши отношения ещё были способны существовать, я иной раз говорил с отцом по телефону, но темы иссякали почти мгновенно. Папа не задавал вопросов, требовавших обширного ответа, то ли желая быть деликатным, то ли чтобы побыстрее сказать «пока». Впрочем, он и в моём детстве не сильно стремился к коммуникации: хоть никогда и не пропускал семейные посиделки, но ограничивался скупым угуканием и смешками.

Последнюю неделю перед путешествием я почти не покидал номер отеля.

Во-первых, меня периодически рвало от разных вакцин, которыми нас кололи, чтобы защитить от болезней ХIХ века. Во-вторых, нужно было доработать суперкарман, в который я хотел положить цифровые очки. Они, конечно, не смогут работать на 100% (интернета-то не было в те времена), но станут, я уверен, неплохой информационной базой.

За день до путешествия нас вызвал к себе Овенден. Я собрался с силами и пришёл в Колумбийский университет пораньше: в какое-то мгновение у меня с языка едва не сорвалось признание, как я соскучился, по бархатному голосу Терри в том числе, но смог утопить жалкую фразу в довольно искренних объятиях с куратором. Мы едва успели обменяться несколькими словами, когда в комнату вошёл Эл, как всегда, пунктуальный.

— Эллиот Верцнер, наконец-то мы с вами познакомимся лично!

Я возвёл глаза к потолку, пока они наперебой утверждали, что так много слышали от меня друг о друге хорошего. От меня, представляете? Эллиот, решивший сменить белую рубашку на серую (какой радикальный шаг, какой рисковый парень!), уселся за стол в первом ряду, я занял аналогичное место во втором. Мы с Терри украдкой поглядывали на Эла и, когда наши взгляды встречались, неоднозначно кивали друг другу. По бостонскому французу было сложно понять, переживал ли он по поводу миссии, нуждался ли в психологической помощи?

Предстоящие 48 часов были последним для нас шансом что-то изменить.

— Ребята, — Терри обошёл стол и уселся на него, — хотя, вопрос прежде всего адресуется Эллиоту: вам всё понятно по самому процессу путешествия? Обсудим нюансы?

— Всё понятно, — сказал я, Эл промолчал.

— Ну, что же, повторение ещё никому не вредило. Основным и единственным аппаратом для путешествия в прошлое для вас станет временной модуль — это капсула, сделанная для удобства в виде часов, которые вы можете носить на запястье. Внутри находится силий: он разгонит нейтрино до скорости света, датчики, разбросанные по вашим телам, зафиксируют именно то количество субатомных частиц, которое и составляет ваш организм.

— Чтобы мы путешествовали целиком, — я подмигнул куратору.

— Силий, безусловно, даёт почти бесконечную энергию при распаде, но мы решили перестраховаться и поместили в капсулу аккумуляторы, которые будут запасать энергию ВИЭ.

— Перемещаться в пространстве мы не будем, верно?

— Нисколько, а для выбора нужного места посадки у нас есть гравитационные датчики, — самодовольно ответил я на вопрос Эллиота, пока Терри собирался с мыслями.

— Спасибо, мистер Овенден, — съязвил он.

Через полчаса Терри закончил и попросил задержаться для личной беседы. Как же мне захотелось просто-напросто сбежать, вы бы знали. Ненавижу сентиментальные прощания, сакральные пожелания и предостережения. Терри, наверняка, отлично знал, что с нами творилось, поэтому и захотел поговорить тет-а-тет. Я остался первым; мы подошли к окну в лаборатории, как и в тот день, когда он впервые рассказал мне о миссии. Прошёл всего месяц, но по ощущениям — будто годы.

Неясное беспокойство, нарастающее в груди всё это время, терзало меня постоянно. Словно внутри образовалась планковская чёрная дыра: разглядеть, что за ерунда там поселилась — невозможно: она засасывала даже свет, но регулярно напоминала о себе позывами к смятению. Путешествие в прошлое, безусловно, было приключением авантюрным хотя бы потому, что никто до этого подобного не делал. Но разве мы рисковали жизнью меньше, когда выходили из дому на улицу? Рядом с нами маньяки, убийцы и невнимательные водители. Нас заставили поверить, что риск минимален.

— Робби, ты в порядке?

— Нормально, мистер Овенден.

— Я же просил называть меня Терри. — Он приобнял меня за плечи, словно сына. — Всё будет хорошо, я уверен. Вы подготовлены лучше всех, вы знаете, как справляться с трудностями, аппаратуру тысячу раз проверили, ВМы снабдили резервными системами питания…

—Тем не менее, вероятность провала составляет 50%.

— Не думай об этом.

— Серьёзно, это совет?

Я рассмеялся, как тогда на дороге с Эллиотом. Со смехом выходили нервозность, неуверенность и страх, оставалось только желание сдать чёртов экзамен. Потом всё это превратится в рутину: я буду выполнять заказы ежедневно, буду получать удовольствие (и деньги). Главное, не думать, что пока я всего лишь лабораторная мышка с дефектом.

========== Глава 4 Путешественники во времени часов не наблюдают ==========

В восемь часов вечера система сообщила, что ко мне пожаловал человек. Как удачно для Эллиота, что перед этим я решил послать нафиг всех, кроме Эллиота. С одной стороны, я был решительно настроен понежиться в объятиях одиночества, с другой — Эл был единственным в мире человеком, которого могли терзать те же сомнения, что и меня.

Я открыл дверь. Он молча зашёл внутрь, выставив перед собой виски.

Ясно, значит, будем пить.

Никогда ничего не имел против алкоголя в качестве антидепрессанта. Предыдущие два часа я занимался составлением дел, которые необходимо сделать до отъезда. Если учесть, что цифровой лист до сих пор оставался стыдливо пустым (у меня не было ни домашних животных для пристройки во временный приют, ни растений, чтобы озаботиться поливом, ни друзей для посиделок), я с энтузиазмом воспринял предложение сменить род деятельности. Принёс с кухни стаканы и первую попавшуюся тарелку с закуской; налил виски. Мы обошлись без прелюдии, которая бы объясняла, зачем пили и насколько далеко готовы зайти.

На нашей с Элом войне прелюдия пала первым храбрым бойцом, так уж повелось.

— У тебя есть близкие, которым, ну, можно намекнуть?

— Что?

— Намекнуть, что какое-то время тебя не будет.

Я пожал плечами, уставившись в свой стакан. Эллиот не был похож на людей, вываливающих на собеседника тонну конфиденциальной информации под предлогом коммуникабельности, но говорил со мной о личном. Считал ли Эл меня доверенным лицом и почему? Или он высказывал слабость? Может быть, он тоже переживал?

— Мама с папой уже не знают, что думать, — продолжил Эл, самостоятельно подливая себе виски. — Они даже не подозревали, что у меня будут какие-то странные командировки на факультете. Я вижу, как они переглядываются, стоит мне только отвернуться. Думают, что их сын связался с плохой компанией, подсел на наркотики или ещё что-то…

— Если у них возникают такие мысли, ты и вправду был плохим мальчиком в юности.

Я улыбнулся, давая ему понять, что настроен мирно.

— Не особо. Просто фраза «Я не могу тебе сказать» довольно неприятная.

— Может быть.

Все-таки мы с Элом были совершенно разными людьми. Его беспокоили человеческие проблемы, меня — наука. Я перебирал в уме теории, противоречащие друг другу, и боялся того, что человечество так и не угадало, как поведёт себя время. Может, мы превратимся в пыль, едва только вернёмся во вчерашний день? Или окажется, что Вселенная жестоко обращается с теми, кто посмел нарушить её основные правила.

— Я не сказал родителям о командировке, — признался я.

— Почему?

— Потому что им нет до этого дела, — рассмеялся я. На долю секунды на лице Эла появилось фирменное — иди и ТМ создавай — выражение лица «Я сожалею». Но потом он, наверное, вспомнил, с кем говорил. Я строил из себя мистера независимость. Я вынужден был задуматься, многое ли Эл обо мне знал? Считал ли он нужным узнать, какую я предпочитал музыку? Смотрел ли мультики? Являлся ли поклонником Илона Маска? Использовал ли крем для лица? Ну, знаете, эти утомительные беседы с вопросами, к которым собеседник терял интерес, прежде чем вы открывали рот и отвечали. Если бы в тот день я не стал выпендриваться, а просто сказал ему кодовое слово, всё сложилось бы иначе, но как именно? К сожалению или к счастью, людям не дали разрешения исправлять ошибки, иначе потерялась бы ценность решения.

— Подумать только, в этот вечер одни лишь мы на всей планете… Представь, одни лишь мы думаем об этом, — Эллиот был откровенно пьяным: покачивался из стороны в сторону, под стать только ему понятному ритму. — О путешествии во времени, Робби.

«Робби» меня называли… Ну, вы помните.

Градусы разгоняли кровь, на горло давила беззаботность. Я вспомнил наш прошлый опыт с расширителями сознания и тихо засмеялся, осознав, что мы оба под действием эмоциональных стимуляторов почему-то немедленно воспламенялись чувствами друг к другу. Мысль о сексе показалась привлекательной для меня: я стащил с него рубашку, развязал шнурки на кроссовках, снял носки и джинсы. Эллиот остался в белье и задрожал от холода. Я начал с мочки уха, лаская губами каждый участок тела. Он дёргался подо мной, но не говорил ни слова. Сам ласкал себя, сам довёл до оргазма; гладил меня по волосам. Я, всё ещё одетый, оставил последний поцелуй у него на щеке и тут же влил в себя стакан виски, чтобы не думать, что это вообще было. Эллиот подложил под голову локоть и повернулся на бок; минут через пять он засопел.

Мне не оставалось ничего другого, как допить бутылку.

***

В эту ночь я почти не спал. Засыпал на мгновение и вскакивал с гулко бьющимся сердцем, ватными конечностями и горящим лицом, понемногу осознавая, что это лишь сон. Всего лишь сон, Робби. Тебе нужно успокоиться. Земля вращалась, Вселенная расширялась, время так же, как и раньше, шло исключительно вперёд.

Под утро я пребывал в предпаническом состоянии, потеряв важный оплот стабильности в жизни — здоровый сон. Я гордился суперспособностью оставлять неприятности за пределами постели, чтобы ни случалось.

Спал восемь часов, вставал и продолжал решать проблемы.

Ни я, ни Эл о случившемся вечером не заговаривали. Он будто между делом отметил, что последний день проведёт с родителями, и спросил, не хочу ли и я тоже отправиться к своей семье? Не желая углубляться в тему, я сказал, что подумаю, хотя делать этого не собирался. Зачем начинать налаживать с родителями отношения, когда все устаканилось?

К трём дня уникальная плитка из слоновой кости в спальне начала меня раздражать: нужно было куда-то пойти, но куда? Пить со случайным прохожим, спать со случайным прохожим, говорить со случайным прохожим… Я минут пять смотрел на фотку Терри, спроецированную очками на стену; в итоге нашёл силы позвонить куратору и предложить увидеться. Овенден откликнулся сразу. Попытался зажать микрофон, чтобы я не услышал, как он суетливо отменял несколько встреч, чтобы пересечься со мной, но безрезультатно. В другой день я бы серьёзно задумался, не являлась ли показная дружелюбность лишь директивой сверху: «проследи за этим мышонком, Терри, чтобы он был готов»? Но сегодня безумно устал и хотел только одного — посидеть в теньке в парке Гэмбл и поесть десерт.

— Робби, я надеялся, что ты позвонишь, — сказал Терри, усаживаясь на скамейку.

— И потому назначили столько встреч?

Он вздохнул и молча передал фруктовый лёд.

— Я не хотел давить. Ты мог выбрать поход в кино или поездку к родителям.

У меня на языке крутилось «Вы серьёзно, к родителям?», но откуда Терри об этом знать? И почему все так рьяно пытались отправить меня к маман и папочке на свиданку?

Мы только-только расположились в парке под экологически чистым навесом, когда у профессора зазвонил телефон. Он проследил за моим изумлённым взглядом и объяснил, что в последние дни пришлось подружиться с техникой и носить приёмник с собой всегда из-за ВМ.

— О, Эллиот звонит.

— Он звонит вам? — Кольнула ревность — я не понял, к кому.

— Разумеется, я же куратор вашей пары. Хочешь поздороваться?

— Ни в коем случае.

Он развернул экран так, что я чётко видел Элла, шагающего по центру Нью-Йорка. На заднем плане я заметил замороженную дыню; засранец жевал шоколад. Насколько мог судить — экстрачёрный с цельными лесными орехами и кокосовой стружкой.

— Терри, у меня возникли проблемы с нумерацией по Пятой авеню.

— Где ты находишься? — снисходительно спросил профессор, открывая карту в дополнительном окошке. — Ты направляешься в типографию Сю-Мари?

— Именно, она находится по адресу 17E35.

— Эллиот, нумерация зданий по Пятой авеню идёт в двух направлениях, E — это приставка, означает в какую сторону от центра идти. В твоём случае — на восток, понял?

Эллиот кивнул и отключился: очевидно, подобный диалог происходил между ними не первый раз. Я бросил взгляд на перечень заданий историка на сегодняшний день — он был колоссальным! Напечатать на 3D-принтере деньги, купить одежду, забрать шляпы, взять карты и сводки, подделать документы; дальше я прочитать не успел — Терри убрал бумагу. Но даже с этим списком обязанностей Эл едва ли успеет попасть домой.

— Он же мог воспользоваться JPS, — фыркнул я, — а не вызванивать вам.

— Эллиот не пользуется техникой.

— Это запрещает какое-нибудь правило идеального жителя Бостона?

— Нет, но вскоре вы попадёте в мир без гаджетов — он старается привыкнуть, — профессор запихнул телефон обратно и с удовольствием погрузил в рот кончик мороженого.— Я настоятельно советую сделать то же самое и тебе, а не воспринимать Эллиота в штыки.

— Вам-то он, я смотрю, понравился.

— Хороший парень, — ответил Терри, сделав вид, что не заметил сарказма. — Я проникся симпатией ко всем участникам программы ВМом, ведь вы же первые. Всегда сложно быть первыми. Другие будут опираться на ваш опыт, а вам не на что опереться, зато… — интригующая пауза, — именно ваши имена войдут в историю мировой науки.

— Угу, когда-нибудь, лет через двадцать, когда программу рассекретят.

Терри немного помолчал и, разнеженный сладостью, начал говорить о том, как мы, научные сотрудники, пытаемся постичь непостижимое. У других жизнь проще: вырасти сам, сделай детей, позаботься о внуках, а в свободное время поработай и отдохни.

— Но нам приходится мыслить иными категориями. Роберт, может пройти вся жизнь, а ответ на какой-нибудь вопрос так и не будет найден, потому что ещё не время.

Фруктовый лёд потёк по моим ладоням и измазал манжет рубашки.

— Мне казалось, вы неплохо сочетаете, — я приподнял бровь, намекая на его красавицу-жену. Терри шесть лет назад связал себя узами брака с Вивьен, приехавшей покорять город из Миссури. Насколько я знал, женщина была совсем не против статуса домохозяйки и большую часть времени посвящала закупке продуктов, пустой болтовне с такими же и телесериалам. Наверное, готовила Терри ужин, спрашивала, как дела, и раздвигала ноги.

Довольно скучное описание брака, не находите?

Не исключено, что в этом мире были и более интересные экземпляры, но наличие интеллекта, по моему мнению, становилось причиной отторжения идеи брака как сосредоточения обязанностей, ебли мозгов и рутины. Были, конечно, и такие, как Терри — слишком зависимые от мнения общества, стремящиеся к классике, но находящие одинокого студента-физика, чтобы обсудить с ним скучные и не совсем скучные стороны своей жизни.

— Повезло встретить хорошую женщину, — пожал плечами Терри. — Я уверен, ты на своём жизненном пути тоже найдёшь дорогого сердцу человека. У всех нас есть пара.

— Подобные фразы вгоняют меня в депрессию.

Овенден смеялся, пока я представлял фаталистическую сцену, в которой моя пара гналась за мной по бескрайним пескам, зелёным лесам и мегаполисам, выкрикивая «Мы должны быть вместе!», а я отстреливался от неё из лазерной пушки, но так и ни разу и не попал по мишени. Она стучалась в мои двери, лезла через окна и цеплялась пальцами за мою шею.

Мы просидели в парке ещё полчаса, рассуждая о всём на свете. Я чувствовал себя уютно, хотел быть откровенным, поэтому впервые рассказал живому человеку о том, почему живу в отеле, а не дома. Терри не стал меня жалеть, за что я был ему благодарен; сказал лишь: «Что ж, надеюсь мне не придётся знакомиться с ними лично, сообщая пренеприятнейшую весть о твоей гибели…». И мы снова посмеивались, как подростки над скабрёзной шуткой. На прощание Терри долго прижимал меня к себе и поцеловал в висок. Ничего сексуального или пошлого — наверное, в этот момент он выполнял отцовский долг, который пока не смог реализовать со своим собственным ребёнком. А я получал ласку и тепло, которых не давал мне биологический отец. Чем бы это ни было, оно действовало. Может, викторианцы не так уж сильно ошибались с термином животного магнетизма, а, ребят? От прикосновения тела к телу становилось легче дышать и время бежало как-то быстрее обычного.

***

— До старта десять секунд.

Мы с Элом стояли в лаборатории, как две наряженные куклы. Я жалел, что не пошёл с ним выбирать одежду, и теперь не мог избавиться от мысли, что он взял самоё отвратительное, что носили в ту эпоху. Пришлось надеть клетчатые штаны, рубашку (а на рубашку — жилетку, а на жилетку — пальто; надеюсь, там хотя бы не жарко) и шляпу. Эл выбрал белый костюм и тоже шляпу (ведь без шляпы на улицах Лондона появляться нельзя).

— Девять.

Часы мы спрятали под манжеты: пользоваться ВМом в экстремальных ситуациях реально при помощи невидимых микродатчиков на большом и указательном пальцах. Несколько движений ладонью — и ВМ включён, соприкосновение пальцев — и нейтрино уже разгоняются.

— Восемь.

Терри стоял посередине и смотрел то на меня, то на Эла, то на часы, отсчитывающие время до запуска. Мне было немного стыдно за слабость, проявленную перед ним вчера. И сегодня утром тоже, когда я позвонил и спросил, верит ли он в вещие сны. Как уже было сказано, спокойный и крепкий сон решил бросить меня на произвол судьбы, и теперь я мучился от кошмаров. Этой ночью мне снилось, что программу ВМ решили в срочном порядке ликвидировать и заменить червоточиной. Терри буквально заталкивал меня в неё, а я вопил,что сила тяжести раздавит меня или расщепит на два куска, а он — старый дурак!

— Семь, разгон до 200.

Какой противный голос был у нашего ассистента: как будто ногтем по стеклу.

— Шесть.

Прощайте блага цивилизации, я буду скучать по вам: органайзерам, цифровым очкам, кофе, туалету, сигаретам, выдавливателям для зубной пасты, фломастерам, телевизорам, интернету, JPS, бабочкам, галстукам, подтяжкам, ухочисткам с подсветкой, игровыми консолям, сепараторам желтка и носками…

— Пять.

А вы знали, что для мастурбации извращенцы используют рыбу? Вот и я не знал…

— Четыре.

Вместе со мной в Викторианскую Англию отправлялись мини-очки (только не надо нотаций и морализаторства!). Лучше отдайте должное — моих инженерных навыков хватило на то, чтобы сделать секретный переносной карман, который нельзя было ни увидеть, ни почувствовать на ощупь, ни засечь современной аппаратурой. Я прикрепил его на это клоунское одеяние, пока Эл проходил проверки. Меня прилично облапали, но так и не смогли вычислить чудо-карман. Я загрузил в очки около ста книг по Викторианской Англии: когда попаду в прошлое, воспользуюсь мгновенным поиском.

Ну, пока не сядет батарея, конечно.

— Три, разгон 250.

Я тут вспомнил про ночные горшки вместо туалетов.

— Два.

Моё запястье завибрировало, хотя ничего подобного при пробных запусках не было. Капсула замигала красным, до достижения необходимой скорости оставались мгновения.

— Боже мой.

— Чёрт.

Так каждый из нас, треваймов, прокомментировал происходящее.

— Старт.

Да чего мне не сиделось в «Монгерли»? Прекрасная компания, функциональная лаборатория, достойная зарплата. Если вам предложат поучаствовать в правительственной программе, не поступайте как я, подумайте, нужна ли вам эта нервотрёпка. Второй рукой я вцепился в запястье с модулем, а затем всё потемнело.

Эй, Вселенная, я ожидал чего-то поэффектнее!

Темнота вокруг меня сомкнулась минуты на две: я пытался считать секунды в уме, пока голова не стала такой тяжёлой, что, позабыв, какое число идёт после двадцати семи, вернулся к модулю. Он был единственным, что я видел, благодаря лазерной подсветке и тому факту, что аппарат связали с атомами моего тела. Когда цифры приблизились к семидесяти, я подумал о внезапной проблеме с ориентированием. Наши с Элом ВМы были связаны друг с другом, но не синхронизированы.

То есть, нужно было определить ведомого и ведущего: того, кто выберет место для «посадки», и того, кто доверится этому выбору. Что ж, Эллиот учился работать с датчиками гравитации и, кажется, в протоколе значилось, что это его задача… Я даже не успел додумать мысль, как тьму прорезали очертания почти плоского города: без небоскрёбов, высоток и зеркальных бизнес-центров. Я смотрел на него сквозь небольшое продолговатое окошко, не сразу осознав, что Эллиот высадил нас в тёмном переулке. И никакое это не окошко, а пространство между двумя кирпичными домами. У меня закружилась голова, и я привалился к стене, стараясь прийти к взаимопониманию со своим желудком. В последний момент нас резко бросило вниз, словно на ногу нацепили крючок: пришлось крепко сжать губы.

— Им надо поработать над комфортом, — пробормотал я.

Эл рассмеялся, держась за сердце.

— Тебя что-то забавляет?

— Я просто подумал: а ведь однажды путешествие появится в учебниках по физике или по истории, и ребятишки в школах будут учить твои первые слова на память.

— В таком случае им повезло — я немногословен из-за тошноты.

Он попытался отвести меня подальше в темноту, но я практически потерял способность стоять на ногах. Знаете, даже обидно стало, почему меня выворачивало, а Элу хоть бы что! Минут через пять я поднялся, хотя слюна до сих пор оставалась вязкой, а в голове бил набат.

— Нам нельзя терять времени, чем быстрее доберёмся до гостиницы, тем быстрее начнём реализовывать план, — затараторил Эл, будто попал в свою стихию. Я даже поймал себя на мысли, что эта древняя одежда шла ему так же, как современные рубашки и джинсы.

Мы выбрались на улицу: часы показывали двенадцать дня. Я посмотрел на небо, Солнце казалось и вполовину не таким жёлтым, как в наши дни. Улицы тоже потеряли яркость: ни тебе голограмм, ни рекламных экранов, с которых смотрели леди, пьющие Coca-Cola, парни в галстуках CAPTAIN AMERICA, жизнерадостные дети в подгузниках.

Но касательно второго, я поторопился с выводами: объявления о продаже всякого хлама и странноватых услуг тут присутствовали. К нам подошёл один парень — хотел сагитировать на стрижку в его парикмахерской. Эллиот изысканно от него отделался.

— Я присмотрел отель в Ист-Сайде, — сказал он, поворачивая на улочку поменьше и поуже. — С нормальными условиями, но не слишком дорогой, чтобы не привлекать внимания.

Спасибо и на том.

Благодаря лекциям Эла я знал, в каких чудовищных условиях жили лондонцы, но его, безусловно, яркие рассказы не трогали меня до того момента, пока не пришлось увидеть нищету собственными глазами. Улицы были забиты домами разной этажности, сараями, амбарами и хлевами, между которыми теснились хибарки для мигрантов с небольшими требованиями и малым заработком. Бедные, конечно, были и в наше время, но программы социальной помощи практически избавили их от надобности просить милостыню. Всем давали работу, чтобы не отказывать себе в средствах гигиены и еде.

Но здесь — нет, я им не сочувствовал. Я считал их отвратительными.

Санитарные нормы? Постельное белье? Туалет?

От Темзы несло так сильно, словно это была не река, а открытая канализация. Когда я сказал Элу, он съязвил, что тоже обладает обонянием. А потом пустился в забавные рассказы о том, как от смрада в Хэмптон-корт сбежали и парламентарии, и судьи.

К слову, всегда думал, что люди в двадцать третьем веке после второй сексуальной революции были распущенными, но Викторианская Англия давала фору нашему времени. Пока мы шли в отель, я заметил, как минимум две парочки, демонстрирующие понятие ранней проституции. В одном доме без занавесок на окнах проглядывалась огромная кровать, а на ней мужчина, женщина и три девочки разного возраста. Скрюченные и голые, они пытались предаться сну.

Стоит ли упоминать, что на первом этаже гостиницы разместился бордель?

Из-за культурного шока я воспринимал окружающий мир короткими эпизодами и старался не открывать рот в присутствии истинных викторианцев — вонь-то никуда не подевалась! Когда мы вошли в номер, я тут же бросился к окну, открывая ставни. Улица была меньшим злом: воздух там вонял испражнениями; в доме добавлялась затхлость.

— Боже, я хочу обратно.

— Разве я тебя не предупреждал? — со смешком спросил Эл, бросая сумки на пол. Он начал осматривать помещение, надев резиновые перчатки. Перелапал дешёвые безделушки, стоявшие на полке, нашёл переносную ванну, критично осмотрел красные стены. Проследив за его взглядом, я выдохнул с демонстративным облегчением: не зелёные обои.

— Эти тоже небезопасны, — как бы между делом отметил Эл, — такой пигмент изготовляют из красного свинца, частицы и пары выделяются при перепаде температур.

— Тогда нам нужно переехать.

— Для начала нужно убраться: здесь собралась годовая пыль.

***

Прежде Роберт Уолтер никогда не убирался сам.

Удивительно, что такая высокая должность, как тревайм, заставила меня впервые взять в руки тряпку, вонявшую ржавчиной (мозг идентифицировал запах именно так, чтобы не думать о более страшных вещах). Эл принёс воду, дал мне перчатки, достающие до локтя, и предложил обновить в памяти план. Итак, нам нужен был алхимик Майк Спенсер, который жил в Лондоне на Кортсайдской улице.

Наш заказчик Эшли сообщил, что в это время прапрапрадед брал к себе учеников, хотя и не точно. Мы с Элом решили притвориться жаждущими знаний молодыми людьми, пойти к Спенсеру и начать молить его взять нас к себе, даже за дополнительную плату. Таким образом я и Эл могли бы проникнуть в дом, чтобы начать ненавязчивые поиски золота. Бостонский француз почему-то был уверен, что отыскать сокровище будет безумно просто, ведь в викторианских домах не так много тайников или мест, подходящих для тайников. Ага, как бы не так! Мы снова начали спорить, и я решил свалить под благовидным предлогом познакомиться с городом поближе. Эл выставил ногу так, что я не мог открыть ветхую дверь, и убрал её только когда предупредил обо всем, что могло случиться с человеком на улице. Признаюсь, мне сразу же перехотелось выходить, но Эл-то, наверное, и рассчитывал на такой эффект. Хрен тебе.

Подумаешь, вонь, навоз и лошади. Зато тут тоже были пабы, в которых есть выпивка. Алкоголь поможет мне воспринять алхимию серьёзнее; из-за этого мы с Элом тоже поругались. М-да, если бы я взялся составлять список всего, из-за чего мы спорили, пришлось бы писать монументальный труд. Ей-богу, все же знали, что алхимия была бредовой наукой, которая ничего не добилась. В наследие мы получили несколько глупых мифов и четыре повода написать книжку, чтобы подзаработать долларов. А он продолжал называть этого дурака «учёным» и «исследователем». Ладно, он исследовал, как можно превратить ртуть в золото. Тогда я тоже назовусь учёным и буду работать над проблемой телепортации вибратора!

После нескольких кварталов, вонь стала адской, и я зашёл в первый попавшийся паб. Он оказался на удивление приличным: тут были выпивка, столы, стулья, барная стойка. Честное слово, я бы не удивился, если бы на меня выпрыгнула лошадь. Помещение казалось маленьким из-за галдежа посетителей и человеческих запахов. Пробравшись к стойке, я заказал пиво (читай: крикнул в пустоту, что хотел бы пива), и начал ждать. Вокруг веселилось несколько компаний, большинство — мужчины средних лет в засаленных одеждах, были ещё шахтёры и одна дама сверхлёгкого поведения. Гвоздём вечерней программы стало обсуждение строительства канализации — стратегического объекта инфраструктуры. Сложно было не проникнуться сочувствием к людям, каждый день нюхающим всё это. Но я не проникся.

А затычки для носа изобрели не в Англии?

Золотая жила, каков старт-ап!

С другой стороны на меня сыпались обрывки фраз об эксцентричных особах. Парень с лоснящимся лицом утверждал, что видел клерка, подметающего улицы, причём в своём чёрном сюртуке с белым воротничком. Это меня тоже не удивило: Эллиот говорил об особом отношении к сумасшедшим в викторианской Англии — они были вместо острой приправы к мясу. То есть я мог снять с себя штаны, запрыгнуть на стол, а они бы поулыбались и похлопали. Вот это я понимаю, толерантность.

Когда мне доставили пиво (небось из самой Ирландии, иначе почему так долго?), разговоры начали стихать, а в центре помещения образовалась прогалина. В ней стоял невысокий парень, которого издалека я принял за ребёнка. Он держал вытянутую ладонь перед собой, ожидая, пока большая часть лиц обернётся. Как только это произошло — провозгласил, что покажет фокус. Я не ожидал, что маг двадцатого века сможет удивить чем-то такого как я, но он хотя бы пытался быть интересным, да и личиком обладал приятным: таким, что радовало глаз.

— А теперь я остановлю эту монетку так, что она останется на ребре!

Всеобщий вздох восхищения.

— Угадаю, какую вы держите карту в руке, есть желающие?

Снова вздох.

Я провёл безумно скучный вечер, зато Эл в своей неподражаемой манере смог компенсировать отсутствие у меня острых ощущений, так как всегда был горазд побесить. Я вернулся домой, надеясь помыться и лечь спать; думал, обнаружу бостонского француза за книгой или медитирующим перед окном, но он разлёгся на диване, в ореоле света от газовой лампы. Её Эл, несомненно, специально поставил таким образом, чтобы я заметил отблеск моих цифровых очков. Они лежали на полу, разломанные на несколько болезненно маленьких кусков.

— Зачем…

Наверное, примерно такой же шок испытал Эл, когда я сказал, кем являюсь. Ибо мне тоже не хватало слов, чтобы охарактеризовать его мерзкий поступок. У меня уже иссякли ресурсы на него злиться: кончился бензин, плечи поникли — занавес.

— В очередной раз убедился, что головой ты совершенно не думаешь, — с драматизмом ответил Эллиот, заводя руки за голову. — Если бы эта штука попала в чьи-то руки, могла бы привести к катастрофическим изменениям истории. Катастрофическим, понимаешь? Это слово есть в твоём словаре важных слов, значение которых ты хотя бы немного понимаешь?

— Я тебя ненавижу.

— Я тебя тоже, — улыбнулся он. — Как прогулка?

Я пропустил его слова мимо ушей. Сколько труда впустую, сколько времени! Я так и не воспользовался цифровыми очками — ручонки Эла добрались до них раньше. А как, собственно, добрались? Мог ли я не до конца застегнуть карман? Конечно. Почему вообще решил оставить его дома? Потому что тут было безопаснее? Как наивно! Меня выворачивало первых полчаса, и всё своё внимание я сосредоточил на том, чтобы добраться до отеля. Что ж, половина вины ложилась на меня, отчего стало ещё гаже.

— Так, где ты был?

— Слушай, предлагаю не заговаривать без особой надобности, окей?

— Так не получится, — Эл мотнул головой.

— Да, что ты говоришь.

— Надо обсудить план.

— Мы его уже обсудили: завтра идём к алхимику, просимся на учёбу, — отрезал я, безрезультатно борясь со злостью. — В зависимости от того, что он скажет, будем думать, как поступить дальше. Всё, не трогай меня, не заговаривай и не смотри на меня!

***

Задумывались ли вы когда-то над тем, что собой являет субстанция времени? Три часа ночи подходящее время, чтобы предаться философским размышлениям. Особенно, если ты в Викторианской Англии. Наверное, внимательный читатель уже понял, что здесь от всего неприятно пахло, но не могу не пожаловаться снова. На кровати точно кто-то умер. И ещё парочка человек занялась небезопасным сексом. И кто-то ходил под себя неделю.

Иных объяснений убийственному аромату не было. Я не стал раздеваться, улёгся в одежде, купленной в XXIII веке, но и она уже приобщилась к атмосфере викторианства. К тому же, мне было жарко в рубашке с жилеткой, а штаны начали натирать пах.

«Им нужно позаботиться о комфорте» — такими были мои первые слова в 1890 году. Я был чертовски прав: им всем нужно позаботиться о комфорте. Я перевернулся на бок, уставившись на Эла, сидевшего в ванной. Когда он туда лез, я ненадолго отрубился. И вот проснулся, наблюдая теперешнюю картину. Полуночное принятие ванны чем-то отличалось от дневного? Я не стал спрашивать, разумеется, потому что пребывал в молчаливом и злобном трауре по очкам.

— Раз уж ты всё равно не спишь, — бросил он, продолжая сидеть неподвижно.

Я ожидал продолжения фразы: раз я не сплю, то что? Займёмся сексом? Пофилософствуем вместе? Спинку потереть? Про себя я отметил, что Эл в который раз заговаривал со мной первым. Ребячество, знаю, но когда мы только познакомились, из него слова нельзя было вытащить. Нормального слова, а не очередного потока унижений.

— Уснёшь тут, на ароматической кровати, — бросил я грубо, решив, что ругань кровати будет достаточно нейтральной темой разговора.

— От этого никуда не денешься. Пройдёт немало времени, прежде чем люди начнут пользоваться освежителями воздуха, парфюмами… Да уж, в наши дни запаху уделяется много внимания. От тебя пахло древесиной. Я услышал при первой встрече.

Да неужели? Это при первой встрече, когда я ушёл от Эла с синяком на физиономии? Давно заметил, что три-четыре часа утра самое дурацкое время в сутках. Лучше спать ради собственного психологического здоровья, а не то потянет на откровения, посеять какой-то мутняк в отношениях, в чём-то признаться. Но с Элом приходилось говорить: мы были связаны не просто ниточкой, а настоящим канатом. И от меня пахло не древесиной, а Monte Li, к слову.

— Жаль, нет карт. Кстати, я сегодня видел фокусника в баре. То есть, в пабе.

— Такое бывает, — мечтательно произнёс Эллиот.

— Надо чем-то заняться, всё равно не смогу заснуть.

Я сел и коснулся ногами прохладного пола. В колледже и университете свободное мы время коротали за играми — как сетевыми, так и настольными, свято веря, что это не только приятное, но и полезное времяпровождение. Осматривая комнату в поисках подходящего предмета, я наткнулся на буханку хлеба (или, как успел напомнить Эл, краюху). Как ты его ни назови, суть одна — хлеб можно использовать в игре, которую я придумал в четырнадцать лет.

Было время, когда маман с папой пробивали очередной порог человеческой глупости и боялись, что я перережу себе вены. Они запирали меня в комнате, набитой подушками и едой, устраивали регулярные «приёмы». Как они умудрялись заманивать домой одноклассников, я так и не понял до сих пор: наверное, за взятки или вкусняшку. Тем не менее, в комнате постоянно кто-то был, неизбежный и назойливый, как бесконечные ремейки в Голливуде. Смысл игры заключался в следующем: вы и ваш партнёр делите буханку хлеба на две половины. И на счёт «три» отрываете от неё кусочек, но не больше ногтя на мизинце. Каждый должен бросить на пол кусок и тот, у кого он оказался больше, имеет право задать собеседнику вопрос.

— Ты шутишь, что ли? — кривился Эл, когда я предложил ему нетривиально использовать хлеб. Его выражение лица так и застыло между презрением и желанием признать мою гениальность Или я надумал себе лишнего. Я, поигрывая буханкой, уселся на край ванны. Провёл по его руке от локтя и до кончика пальцев.

— Шутки — не мой стиль, мистер Амфибия.

— Почему это…

— Хватит уже сидеть в ванной, это же скучно! — возмутился я.

— Но в ванной сижу я, а не ты.

— И мне скучно на это смотреть. Ну, давай же, весёлая игра, правду говорю.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул, будто бы решил для себя, и стал медленно выбираться из ванной. Наверняка, картина мира Эла не предполагала игр с хлебными крошками. Он совершал своеобразный подвиг, соглашаясь на безумную авантюру.

— Веселье — тоже не твой стиль, Роберт.

Мы устроились на полу, подложив под ноги вещи, которые взяли с собой в качестве сменной одежды. На счёт «три» бросили импровизированные кости, победил Эл. А я уже хотел начать своё медленное хлебное соблазнение.

— Твой вопрос, — разочарованно вздохнул я.

— Ты считаешь себя хорошим человеком?

— О боже, как оригинально.

Он развёл руки в сторону, мол, отвечай, что поделать. Проще всего сказать «нет» и провозгласить очередной тур хлебной битвы, но я без особой на то потребности старался на себя не наговаривать. Допустим, я был злым человеком: никогда не помогал людям, не передавал вещи благотворительным организациям и прошёл мимо, когда мой однокурсник потерял сознание четыре года назад. Если же мы рассмотрим философскую концепцию о том, что отсутствие зла и стоило называть добром, то я определённо был из этой породы.

— Давай посчитаем: никого в жизни не убил, — я согнул большой палец, — не обращался жестоко с животными, не нанёс ни одной девушке тяжких эмоциональных повреждений, не терроризировал людей мемчиками, не взламывал компьютер… Вот, я с ходу назвал пять причин, почему меня нельзя считать злым человеком, Эллиот.

— И играешь с хлебными крошками, когда треть планеты загибается от голода.

— Секундочку, эти хлебные крошки из девятнадцатого века.

— В девятнадцатом веке треть планеты все равно загибается от голода.

— Зато у них всё стабильно.

Он отшвырнул от себя половину буханки, которую держал, и скрестил руки на груди. Господи, Эл что, недоедал в детстве? Или ездил с гуманитарной миссией в Зимбабве? Что с этим человеком было не так, если он на простую игру так реагировал? Гуманитарные проблемы сложно решать, когда в твоём распоряжении одна буханка хлеба! Зато о гуманитарных проблемах никто не запрещал размышлять в любых условиях, даже если нет вообще никакой еды. Ох уж эти люди!

— Мой папа родом из Франции, — внезапно признался Эллиот. — Я смутно помню, как он выглядит. Дома он бывает около месяца в году, всё остальное время в своей стране. Раньше, когда он работал на бирже, было гораздо проще. И ближе к дому.

Я уставился на него, прищурившись. Зачем он признался в этом? Мы с ним подошли к зыбкой почве разговоров о родителях? Хотя, собственно, я не был против, но…

— Так, а почему?

— Он член «Красного креста».

— Извини, конечно, но может, он просто член?

Эл забавно свёл бровки. Блин, зря я это сказал: опять запорол момент душевного единения.

— Может, у него там любовница?

— Нет.

— Ладно-ладно, — я выставил руки перед собой. — Только не нужно проецировать на меня свои комплексы по поводу того, что папочка пропускал твой день рождения.

Я ожидал, что Эл ответит: за словом в карман он никогда не лез, но не кулаками же! Секунду назад сидел напротив меня, весь злой и отмороженный, а теперь оказался сверху, пригвоздив меня к полу.

— Откуда это? — Он сжал моё запястье, где я нацарапал слово

«Мятеж».

— Тебе любопытно?

— Нестабильная психика, насилие, травмы в детском возрасте?

Эллиот улыбался и я перестал его понимать.

— А ты как думаешь?

— Думаю, что не всё так просто. Ты не так прост, Роберт.

— Это мой способ шантажа родителей, я пользовался им в детстве.

— Как изобретательно.

Одной рукой он прижимал моё запястье к полу, второй — вцепился в шею. Лёгкая асфиксия всегда уместна в сексуальных игрищах. Его вес приятно давил мне на бедра: не прошло и пяти секунд, как я возбудился и попытался дать ему в рожу. А потом просто дать. На самом деле, я соврал Элу, когда сказал, что меня не возбуждают лёгкие телесные повреждения. Мне сразу вспомнился Эндрю, и стало ещё хуже; точнее, ещё уже.

В штанах.

Эндрю был единственным, с кем мы практиковали подобное, не сговариваясь. Просто он был злой, а я не смог себя удержать. Сейчас с Элом происходило почти то же самое, и я с отвращением к себе признался, что не хотел повторения остальной части истории.

— Ты сексуально озабоченный, — констатировал Эл.

Я положил руки ему на поясницу: на нём были только брюки, а на мне — целый комплект одежды для борьбы с тяжёлым запахом кровати. Сучья кровать пока побеждала.

— Давай, Эл. Не заставляй меня просить.

Не поверите, но я соскучился по его рукам на себе. Он начал медленно меня раздевать, целуя там, где добирался до кожи, гладил по рукам и бёдрам. Прижал к полу и приласкал так, как никому не удавалось прежде: так никто не умел.

Гладить своим языком, творить с ним невообразимые жителям Викторианской Англии вещи. В этот раз я не смог отдаться эмоциям и отключиться, меня занимала одна единственная страшная мысль — дело было не в языке, а в нём.

========== Глава 5 Роберт в стране чудес ==========

То самое ощущение, когда просыпаешься на вонючей кровати в обнимку сам с собой и думаешь: «Твою мать, я всё ещё в девятнадцатом веке». Скажу честно, первая ночь далась нелегко. Мы с Элом закончили в пять часов утра; остальное время я тупо стоял у окна и смотрел на улицу. К семи всякие людишки начали бросать на меня загадочные взгляды, и я попытался уснуть. И тут мой мозг подложил мне свинью номер два (первой была кровать), показав жуткий ужастик с расчленёнными телами, содомитскими притонами и растлением малолетних.

Мы с Элом сегодня должны были наконец начать выполнять задание. Пункт первый — подружиться с алхимиком (подпункт 1.1 — как научиться не смеяться от слова «алхимик»?). Вырядились в довольно дорогое по современным меркам шмотье, надеясь, что дядюшка окажется падок на деньги, и направились к дому этого Майка Спенсера.

Денёк выдался ветреным: с рынка то и дело сносило ароматы мяса и рыбы. Они кружились вокруг, смешивались, а потом прекращали притворяться цивилизованными и вызывали тошноту. Конечно же, только у меня — Элу было всё нипочём.

Я завидовал, конечно, хотя он и молчал. И даже вчера начал оправдываться, мол, в этом времени нет нормального лекарства от тошноты, которое бы не имело страшных побочных эффектов. Заботился обо мне, что ли? По крайней мере, от него пахло хорошо, и Эл не стал отодвигаться, позволяя мне мерно вдыхать его аромат после секса.

После меня — такая формулировка понравилась бы мне больше.

Майкл оказался обладателем маленького жилища, притаившегося между двумя зданиями для мигрантов. Не то чтобы я ожидал увидеть на двери вывеску «Набор в ученики», но если бы я её увидел, то поверил бы в перспективность нашего плана.

— Ну, я стучу?

— Стучи-стучи, — подбодрил Эла я.

Нам открыли не сразу, но когда открыли, по всей видимости, об этом пожалели.

Немолодой человек с внушительной бородой оценил меня, затем Эла, нашу одежду, шляпы, обувь и, наконец, вернулся к разглядыванию доброжелательных лиц. К сожалению, я мало знаком с культурой Англии, поэтому понятия не имел, о чём он подумал. Но если бы я, в своём XXIII веке, увидел таких экземпляров, то недолго думая воспользовался бы тревожной кнопкой.

— Вы по какому поводу, господа?

— Мистер Спенсер, слава о вас расходится быстро. Говорят, вы лучший специалист в области алхимии, а мы в поиске учителя. Готовы щедро вас отблагодарить за ценные знания.

— Не интересует, извините.

— Нет, это вы извините, — Эл не дал ему закрыть дверь. — Нам очень нужен учитель. На любых условиях, которые вы определите сами. К тому же, нам сказали, что у вас есть ученик.

— И какое это имеет отношение к вам?

— Я….

— Сказал же, не интересует! — он поспешно ретировался, щёлкнул замочек. Дверь была хлипкой, выбили бы без проблем. Однако проблема заключалась в том, что после выбитой двери практически нереально наладить дружеские отношения.

— Вот мудак!

— Тише, Робби, — мы сошли с подобия крыльца и остановились в тени дома. — Такого варианта нельзя было исключать. Деньги его не интересуют. Что мы ещё можем предложить?

— Спать я с ним не буду.

Эл толкнул меня в бок и потащил по улице.

— Я думал над этим. У каждого человека разная пирамида потребностей, но, скажем так, перечень один и тот же. Например, у тебя на уме в основном секс и другие гедонистические штуки. А мне больше всего нравится познавать мир, открывать новые горизонты.

— Сказанул ты, конечно, красиво. Но цель моей жизни — исследования. Ну, а что касается тебя — если вспоминать день вчерашний, то гедонистические штуки тебе вовсе не чужды.

— В общем, люди многогранны.

Мы медленно шагали по Ист-Сайду, раздумывая над появившимся вопросом. Деньги Майка не интересовали: может быть, у него было наследство или акции в заводе (не ручаюсь за дату появления торговых бирж). Но сам-то он занимался «исследованиями».

Предположим, алхимик увлёкся задачей превратить ртуть в золото. Шестерёнки в моей голове закрутились быстрее, замигала лампочка предупреждения «Роберт, не делай этого», но, как обычно, поздно. Мы прибыли из XXIII века! У нас были ресурсы, чтобы дать Майку любые ответы. Но, к сожалению, это могло бы быть чревато коллапсом каким-нибудь — информация под строжайшим запретом. А что, если не рассказать, а показать ему? Провернуть фокус, понятный для нас, но фантастический для жителя девятнадцатого века?

— Роберт, это слишком опасно.

— А ты такой классный, что возьмёшь сейчас и предложишь вариант получше?

Он вздохнул. За время, проведённое с Элом, я научился лучше понимать его и сейчас был уверен: он смирился и принял моё предложение. Оно избавляло нас от сотни проблем, при этом несло гипотетические риски, которые я готов смело проигнорировать.

— У тебя есть варианты?

— Нам нужна вода, субстанция для нагрева воды и кастрюля.

***

Человек, постоянно повторяющий «о, нет, нет, нет», здорово бодрит! Эл в своём Бостоне даже жизни нормальной не видел! Представьте себе, он не знал про «хрень с водой». А «хрень с водой» — занятный химический опыт, способный привести в восторг любого тупицу. Итак, нам нужна вода: на этом пункте мы немного забуксовали. Я предлагал пойти и зачерпнуть водички из Темзы, но при условии, что делать это будет Эл (мне нельзя приближаться к реке по медицинским показаниям). А Эллиот настаивал на том, чтобы мы отыскали очистительный пункт, где продавалось нечто смахивающее на питьевую воду. В итоге, побродив по Лондону два часа, бостонский француз согласился использовать простейший вариант и набрал воду, поскольку очистные пункты на нашем пути так и не встретились.

Кастрюлю достать оказалось легче, ну, и плитка отыскалась на первом этаже. Он попросил продемонстрировать «хрень с водой», так сказать, вхолостую, чтобы не облажаться.

— Этап первый: греем кастрюлю на огне две минуты.

— И что это…

— Заткнись и считай две минуты, — как же мне нравилось командовать: с Элом такой шанс был редкостью, как фиксация нейтрино на детекторе частичек. Эл оказался очень своевольным человеком, когда дело касалось конкретно его. То есть, я убеждал его насчёт бытовых вещей, но бился об стену, когда дело доходило до чего-то личного.

Затем я вылил часть воды в кастрюлю и велел ждать, пока она испарится. Мы стояли бок о бок над плитой, пользуясь нетипичным моментом уединения на кухне. И тут мне пришло в голову — плита, знаете, такая интимная вещь. В своей жизни я сталкивался с этим бытовым предметом дома: рядышком помешивала стряпню маман и гладила по головушке. И было в этом нечто особенное, заставляющее мозг создавать незамысловатые ассоциации. Лично я готовить не умел, но если бы Эл согласился поработать поваром, выступил бы идеальным дегустатором. Я был готов слизывать его еду с него самого, при этом так было бы даже вкуснее.

— Теперь греем кастрюлю ещё пять минут.

— Знаешь, Роберт, боюсь, терпения у алхимика не хватит.

Я скрестил руки на груди и пихнул его в бок.

— С этим придётся разбираться уже тебе. Я и так делаю «хрень с водой».

Эл улыбнулся, чего с ним давно не случалось. Когда время, по мнению моего экстраточного болтливого таймера, истекло, я вылил остаток воды в кастрюлю и с удовлетворением повернулся к Эллиоту, мол, давай, хвали, ублюдок. Он уставился на воду, которая вела себя, точно хрень: словно ртуть, словно ртуть в космосе. Словом, без каких-либо сил трения, что вроде как опровергало фундаментальную физику.

— Вау.

— Было бы эффектнее с ультрафиолетом, но для алхимика и так сойдёт.

— Это действительно круто!

— А главное, в бытовых условиях, — хмыкнул я, — вознаградишь меня, а?

— Алхимик тебя вознаградит.

Признаться, с учётом того, что я имел в виду, эта фраза едва не травмировала мою психику. Мы двинулись к нему в этот же день к вечеру, чего тянуть? Мне не нравилась Англия, и я скучал по нашим преимуществам. Я начал осознавать, что стоило уделить внимание путешествиям (по возвращении домой).

Чтобы своими глазами увидеть Пекин, Канберру и, ладно-ладно, даже Париж. Я уставился на Эла, раздумывая над максимально мягкой формулировкой предложения поехать вместе. Бостонский француз крутил в руках камень, поднятый с мостовой. Ну, нет, он не поймёт. Подумает, что я него запал вот и зову в самый романтичный город мира. А мне просто нужен кто-нибудь классный с членом. Это же практично.

— Когда ты в последний раз был в Париже?

— В Париже? Никогда, у меня только французские корни.

— Но целуешься ты по-французски отлично.

Я ему подмигнул, Эл не стал возводить глаза к небу, он ко мне привык.

— Опошление каждой фразы как смысл жизни.

— Ты просто нравишься мне.

— Я уже понял.

— А я нравлюсь тебе, — легкомысленно предположил я.

— С чего это ты взял?

Он посмотрел на меня большими глазами.

— Мы… Сколько раз занялись сексом? Четыре? Пять? Восемь?

— И как это соотносится с тем, что ты мне нравишься как человек? Нет, Роберт, ты мне не нравишься. Я считаю, что у тебя очень сложный характер и есть много особенностей, которые мне не по душе. Так что… Зачем ты вообще начал этот разговор?

— Хотел поехать с тобой в Париж.

Он даже не снизошёл до ответа: фыркнул и всё.

Это как-то даже обидно или вроде того. Я ведь говорил серьёзно.

***

Мы начали разговор с алхимиком с интригующей фразы о том, что сами можем показать ему кое-что занятное. Я едва не запорол нам всю операцию, лишь усилием воли сдержав смех, когда услышал эту фразочку. Ну-ка, старый извращенец, держись покрепче: мальчики будут показывать тебе кое-что занятное. Может, с плитой. Может, друг с другом.

Алхимик долгое время не хотел пропускать нас внутрь:

«Что вам нужно?»

«То же самое, что и в прошлый раз!»

«Роберт, предоставь это мне»

«Ладно, дипломат»

Хотя вёл себя не так агрессивно как в прошлый раз:

«Господа, у меня действительно мало времени».

Когда мы показали хрень с водой, он оттаял.

Очевидно, в глубине души Майк-то хотел узнать хитрости, но не желал тратить время и ресурсы на обучение. Ссылался на занятость и на то, что так пока и не добился результатов. А я-то думал, что он уже всю ртуть извёл в Лондоне! Жаль мы не могли тоже признаться, что не нуждались в обучении, а просто хотели найти золотишко. Пришлось слушать трёп по поводу ртути, золота, дурацких уравнений…

— Послушайте, я не вспомню ни одного учёного, у которого всё получалось сразу, — вступил в разговор Эллиот, присоединившись к нам за столом. — Но нам вас не зря советовали, и раз уж вы заняты, что очевидно, мы согласны оплачивать обучение.

— И фокусы показывать, — я подмигнул старику. Эл незамедлительно осуществил вендетту под столом, двинув меня пяткой в лодыжку. — Этому мы в США научились. Не подмигивать, а…

— Так что скажете?

Он вздохнул, по-стариковски перевалившись из стороны в сторону. Я обратил внимание, что у алхимика было фунтов двадцать лишнего веса, а борода смотрелась неаккуратно, он за ней не следил, плюс ко всему — у него была лысина на макушке. Больше мне нравилось смотреть на Эла: на то, каким обходительным он был. Любая дама не устоит, если такой джентльмен предложит ей уединиться наверху.

— Давайте попробуем.

А куриный бульон был отвратным. Кстати, я читал, что во времена Викторианской Англии его считали афродизиаком. Но ни хера, я вам скажу. Ни капельки. Нисколечко вообще. Бульон по вкусовым качествам уступал разве что болтовне алхимика.

И от того, и от другого на языке чувствовался песок. Он сказал, что учить сегодня нас уже ничему не будет, ибо устал, зато может рассказать, как пришёл к жизни такой и занялся дурацкой наукой. (И выиграл первое место в хит-параде бесполезных вещей, которыми я занимался в Англии). Эл делал вид, что слушал, а я рассматривал его жилище, стараясь понять, куда чудак спрятал золото. Наверняка оно хранилось там, куда не заходил каждый встречный, то есть на чердаке или в подвале. Мы же сидели в гостиной, созданной для приёма посетителей. Здесь на всех поверхностях обнаруживались уродливые салфеточки, куски ткани, кружевные тряпочки — как будто каждый предмет мебели пытался скрыть свою наготу. Оттого впечатление было такое, словно мы заглянули в лавчонку подержанных товаров. И везде шмотьё, шмотьё, шмотьё.

Однако здесь не воняло. Пахло травами и цветами.

Домой мы шли по другому маршруту, обходя какое-то подозрительное сборище. И я потащил Эллиота в тёмный переулок, будто созданный для грязных вещей. Он заканчивался тупиком и почти не освещался, тут мы были в безопасности. Я толкнул его к стене и медленно подошёл вплотную. Странное дело, он не сопротивлялся.

Почти никогда не сопротивлялся, когда я домогался его, эм, внимания. Мы смотрели друг другу в глаза, и атмосфера стала интимной. Сказать ему, что ли, опять о своих планах в Париже? Или не портить атмосферу? Эл мягко привлёк меня к себе, теперь между нашими лицами оставался дюйм свободного пространства.

— Ты бы переспал со мной здесь, зная, что это наш последний раз?

Эл перестал гипнотизировать мои губы.

— Никаких последних разов, я намерен прожить долгую жизнь, — протянул он, проникая языком в мой рот. В Эле действительно бурлила энергия: с ним я никогда не забывал, что был молодым и богатым — считай, все двери открыты. Странное было у нас взаимодействие, мне даже ссориться с ним нравилось. И, чёрт возьми, ему тоже.

С переулка мы вышли в неопределённом настроении, хотя, лучше буду говорить за себя. Вы должны знать, что, во-первых, ничего не было, а во-вторых, я всё-таки позволил себе лишнее. Сказал, что я хотел бы продолжать с ним общаться после миссии. Просто вылетело изо рта. Эл туманно кивнул и попросил меня сходить за провизией.

Я решил отомстить ему и купить хлеб. Только хлеб. Не стоит посылать человека за едой, когда он ожидает ответа на чётко поставленный вопрос. Я шагал такой весь из себя довольный, думал, как буду его троллить, размышлял, получится ли у нас повторить вчерашний секс-марафон. И тут Вселенная пошатнулась. Дом, в котором мы снимали милую квартиру, куда только что вошёл Эллиот, взорвался изнутри.

Меня обдало градом горячих осколков. Швырнуло об бетонную стену.

Прежде чем отключиться, я подумал, что зря сказал про последний раз.

***

— Вот же блядская Вселенная.

Наверное, я должен был это предусмотреть. Как вы знаете, Вселенная хаотична, непостоянна и динамична (и ещё она сука, но вопрос не в этом, а в том, как долго позволительно называть Вселенную сукой без угрозы умереть?). Существовала вероятность того, что я предстану перед разрушенным домом, в который вошёл Эллиот. Если на то пошло, то существовало много разных вероятностей. И хочется спросить, так какого хрена реальной стала именно эта? Кому от этого стало легче, а, космос?

Я сидел у противоположной стороны улицы и смотрел, как около дома собирался народ. Охи и вздохи, рыдания и причитания, паника и смирение: уже пятнадцать минут они не могли успокоиться, а я — найти ответ на вопрос, что делать дальше. И этот запах горелой плоти!

Пыль осела и стали заметны разрушения: второго этажа как не бывало, первый частично упал из-за тяжести, которая на него свалилась после взрыва.

Меня знобило — да так, как никогда в жизни.

Я прокручивал в голове один и тот же эпизод, пока не осознал, что почти ничего не помню. Взрыв, кругом пыль, и потом безжалостная гравитация шлёпнула меня о землю. Нет, вовсе не такая информация была мне нужна. Не как, а почему.

Почему этот дом взорвался?

Почему именно этот дом?

Почему Эл выбрал этот дом?

Почему этот дом взорвался сегодня?

Почему Эл вошёл в него, когда он взорвался?

Почему он не хотел идти со мной в магазин?

Почему я не попросил его пойти в магазин?

По-хорошему стоило собрать пожитки (которых больше нет) и свалить обратно домой. Там устроить пресс-конференцию и объявить, что Вселенная слишком ленива, чтобы защищать свою хронологию. И канут в лету дурацкие парадоксы про дедушку. Если уж путешествуешь во времени, то будь готов, что тебя переедет лошадь, собьёт велосипедист или взорвётся идиотский баллон с газом. Хочешь убить своего дедушку в прошлом? Пожалуйста, мирозданью плевать. Пластичное прошлое подтверждало, что каждое событие не являлось безальтернативным и монолитным — просто на нём зиждился один из вариантов будущего. Только мне, дамы и господа, теперь плевать.

— Почему… Почему… Почему…

В общем, я и сам пока не понял, как это работало, но предполагал, что если я вернусь в будущее, то обнаружу другого напарника по ВМ вместо Эллиота Верцнера, бостонского француза. И время потечёт вперёд, словно так и было задумано, а родители Эла не встретятся, не полюбят друг друга, не переспят, не возьмут кредит на его обучение — список «не» бесконечен. Он велел мне купить хлеб и умер. Наблюдалась некая незавершённость в наших отношениях. Если хлеб куплен, он должен был быть передан получателю. Правда, хлеб я так и не купил. Но ничего, в двадцать третьем веке с продовольствием вполне прилично. Я думаю, Эллиот обрадуется, если я преподнесу ему мороженое (в форме хлеба, так уж и быть, чтобы соблюсти церемонию).

Господи, что я несу.

Мне нужен был Эллиот.

Я стиснул голову руками, но шум внешний сменился гулом в голове.

И нет, дело не в привязанности; а может и в ней. У меня так раскалывалась голова, что я был готов поверить во что угодно. Таблеток из будущего не оказалось, а местные врачи предложили приложить к затылку мокрую вонючую тряпку. Так сотрясения мозга не лечатся, Гиппократы! Потом пошёл дождь, неприятный и холодный: капли скатывались мне за ворот, но это быласовсем не та мотивация, чтобы убедить меня сдвинуться с места. Я смотрел, как мужики в грязных рабочих костюмах того времени постепенно разбирали верхний из двух разрушенных этажей, и размышлял, мог ли Эллиот уцелеть? Может быть, он сейчас лежал под каменными глыбами и мечтал о том, как его вытащат. А если он уже задыхался? Если от боли перестал чувствовать ноги? Потерял слишком много крови? Был без сознания?

Я видел достаточно катастроф в своей жизни: а те, что не видел, посмотрел в повторе по CNN; так что, с одной стороны, обрушение маленького здания не должно производить на меня сильного впечатления, но с другой — в этом обрушении я потерял так много.

***

Есть в этом одна маленькая херовая деталь — ВМ. Модуль времени сложно разрушить, даже если стукнуть по нему бетонной опорой. На устройстве предусмотрели кнопку самостоятельного уничтожения: предполагалось, что путешественник во времени перед лицом смерти подумает: «блядский ВМ!» и нажмёт на самоуничтожение. Но я почему-то был уверен, что Эл этого сделать не успел. Едва ли он предполагал, что через секунду дом разнесёт от взрыва газа. Если вы не следили за мыслью, поясню: мне надо пробраться на руины и найти там ВМ, иначе кто-то другой его найдёт, и наша Вселенная пойдёт по пизде, по другому вектору развития. Ночь уже почти наступила, проблем не было, но я медлил. Меня трясло от одной мысли, что придётся вернуться туда — подойти поближе, к руинам. В итоге я направился в ближайший бар и выпил пинту херового пива.

— День первый, — сказал я потолку, лёжа в своей новой комнате. — Предположим, что я веду голосовой дневник. Прошло двадцать четыре часа после взрыва, и у меня всё ещё раскалывается голова и ни одной идеи, как вернуть мир на место.

Пока я пришёл к выводу, что возвращаться в будущее нельзя, поскольку инцидент с Элом случился в этой временной плоскости. Если вернусь, попаду в новую версию XXIII века. По сути, новая Вселенная уже родилась, в ней нет Эла: я обнаружу, что такого человека просто не существовало. Однако пока я был здесь, мог вносить коррективы, чтобы попасть во Вселенную, в которой Эллиот Верцнер всё же существовал.

Чем я занимался весь день? Вливая в себя жёсткое пойло, прошёлся по семи или девяти питейным заведениям: почему-то мне нравилось бывать с людьми. В их компании я думал в основном о том, как эти экземпляры меня раздражали, а когда оставался один, то возвращался мыслями к Элу и к своей беспомощности. Так что, любовь к викторианским людям у меня была своеобразной, но какая к чёрту разница?

***

— День второй: я уже не пялюсь в потолок, я сижу, пока в голове созревает мысль.

Физики безумно любят причинно-следственные связи: во-первых, они везде, во-вторых, с их помощью мы предполагали что-то, что с высокой долей вероятности, сбудется, при этом не имея никаких реальных фактов. Мне надо было найти эту связь, ухватиться за тонкую нить, которая проведёт куда надо. И я больше не пил викторианский алкоголь.

***

Третий день начался с моего визита на место взрыва. Спасателям удалось достать из-под завалов семь человек — все они были мертвы и все они оказались не Элом. Если вы опять не следили за мыслью — шансы найти Эла живым сводились к нулю, находить его мёртвым мне не хотелось, но был ещё ВМ. Я забил на него на это время — подумал, ну, найдут и найдут. Но раз не нашли, то придётся взять ситуацию в свои руки.

Но я пока с инженерной точки зрения не понимал, как найти ВМ на его руке, не находя его руку и всё остальное. Да, признаюсь: я слабак и отчаянно берегу своё сознание от воспоминаний, которые будут мучить меня по ночам. Я слишком отчётливо помнил Эла живым, смеющимся, злющим; я знал, как он улыбался, когда был доволен (видно резцы) и когда хотел сделать вид, что всё в порядке (поджата нижняя губа); а тут увидеть его — не живым, и что делать с этим дальше?

Я продолжал стоять в тени противоположного дома, переминаясь с ноги на ногу, когда меня осенило. Я находился именно в той временной линии, где Эллиот умер. А Эллиот умер в той временной линии, где было запрятано золото. Если применить простейшую причинно-следственную систему, станет понятно — я в начале. И алхимик, и его сокровище находились здесь: если удалить из цепочки хотя бы одно звено, то будущее изменится. И Эллиот не отправится в это путешествие, соответственно, не погибнет. Но, конечно, всё было таким простым лишь в теории.

Сраная физика.

Непонятно, что надо сделать с золотом, чтобы потомок алхимика о нём не узнал. Терри говорил, что о сокровище стало известно из письма, следовательно, надо выяснить, написал ли Майк чёртово письмо? Самый простой вариант — пытки.

Для того, чтобы сломать человека, достаточно иметь в распоряжении всего один ресурс — время. С течением времени каждому из нас все больше хочется есть, пить, а главное — спать. Но у меня не было этого ресурса! Я, путешественник во времени, не имел времени, чтобы нянчиться с алхимиком. А ВМ был тестовым аппаратом, с помощью которого я мог совершить только одно путешествие назад.

Город взяла в тиски темнота. Пока я обо всём этом думал, окончательно продрогший, едва не стал мишенью нескольких мальчишек. Они тихо подобрались ко мне, думая, что я сплю. Но им не повезло: сопляки получили по заслугам, заставив меня вспомнить о ненависти к гадёнышам. Знаете, почему некоторые гетеросексуальные мужики болели на гомофобию? Они просто завидовали, что нам доступен секс, не предусматривающий детей. Ни после года перепихона, ни после оформления официального брака. Мы по умолчанию могли жить для себя.

Ладно, я буду размышлять вслух, никто не против? Не люблю, когда ко мне подкрадываются, ясно? Так что поговорим о том, как избавиться от письма, — я поднялся на ноги: оказывается, удар о стену был чуточку болезненнее, чем предполагалось. И я уже третий день хромал.

Впереди маячил полуразвалившийся дом: поисковые работы ребята решили продолжить завтра, а у меня на ВМе крепился фонарик, использование которого я счёл целесообразным (правда, со мной никто не спорил). Я медленно ступал по обломкам, осколкам и фрагментам мебели, стараясь производить меньше шума. Если засекут тут, то я таки сниму штаны и побегу нагишом прямо по улице — меня сочтут сумасшедшим парнем и оставят в покое.

— Если алхимик уже написал письмо, то мне придётся его уничтожить. И при этом, у меня не будет гарантий, что он не напишет второе послание, едва я выйду за дверь.

Я наступил на чью-то кисть. Великолепно, началось.

Опустившись на корточки, я направил фонарик на то место. Я знал руки Эла, мне нравилось смотреть на его ладони как на произведение искусства, прокручивать в памяти то, с каким мастерством он взаимодействовал с моим телом. Как он взаимодействовал со мной. Заставлял действовать на пределе сил, чувствовать; он как психостимулятор в человеческом обличье. Я смахнул с лица позорную слезу и сглотнул внезапный ком в горле. Я осторожно снял с его руки ВМ и отвернулся.

— Продолжим. Если алхимик ещё не написал послание своему потомку, то…

Сегодня прямо-таки вечер гениальных идей. Я не располагал временем, у меня не было возможности проконтролировать действия алхимика в будущем, но всё ещё мог его банально убить. Ха, что бы сказал Эл, если бы узнал об этом? Я плохой, ибо хочу убить человека? Или я хороший, поскольку планирую спасти его самого? Что бы сказали родители? Думаю, ничего — они бы ничего не узнали. А Терри? Ему я мог бы кое-что сообщить, так или иначе, срок давности у этого преступления выйдет до наступления двадцать третьего века.

— Я бегал вокруг дерева, на котором монстр спал, я посмотрел, нахмурив брови, и сам монстром стал, — напевал я, толком не понимая, откуда взялись в голове эти слова.

***

У киллера всегда есть преимущество перед жертвой: киллер знает свою жертву, а жертва киллера — нет. Я шагал по безлюдной улице с ВМом Эла в руках.

Время было уже позднее, и на меня могли наброситься бродяги или кто похуже, но я чувствовал себя защищённым. К тому же, много ли вы знаете случаев, когда киллера убивали случайные прохожие, хах? Эта чёртово рандеву лишило меня человека, которого я попытался назвать другом, заставило увидеть его труп, вот-вот превратит меня в убийцу, куда уже хуже? До непрямой некрофилии опуститься?

В течение месяца я с регулярным постоянством не оправдывал надежд Эла, а теперь, когда решился на ответственный шаг, он этого даже не увидит. Хотя, наверное, оно к лучшему. Я с такой лёгкостью принял необходимость убить другого человека, что позабыл о фишках Эллиота: о том, каким он был добрым, понимающим, чутким, о том, какие у него были сильные руки и как больно получить по башке таким кулаком — он-то не мизантроп. И делал из меня кого-то другого. Выпившего. Или даже пьяного.

У меня был домик на Кейп-Коде, двухэтажное здание с видом на Атлантический океан. Раньше я никак не мог найти ему применения: далеко от университета, чтобы работать, скучно, чтобы отдыхать. Теперь мне безумно хотелось повезти туда Эла: сам не понимал, почему. Показать ему золотистые пляжи, (на одном из них Маркони впервые передал радиосообщение), повезти в Провинстаун, где позволено целоваться на виду, вместе с ним попробовать клэм чоудер, а затем Манхэттенский клэм чоудер. Решить, какой суп нам пришёлся по вкусу больше и примкнуть к одной из гастрономических группировок. Доказать Элу, что НьюЙорк вовсе не «аэродинамическая труба».

Ах, Эллиот. Мой почтительный, любезный, неуловимо-гарвардский друг едва способен ужиться с Большим яблоком. Там, где я видел шпиль Риверсайдской церкви, Эллиот неодобрительно кивал в сторону переполненных мусорных баков; я восхищался стеклянными стенами небоскрёбов, а Эл сокрушался: «В Нью-Йорке что, нет понятия личного пространства?», после того, как ему перегородил дорогу с требованием дать номерочек телефона фрик в костюме клоуна. Я не удивлялся, что Элу нравилась викторианская Англия, но сомневался, что он бы предпочёл остаться тут навсегда. Поэтому его надо было спасти.

Не таким уж он был хорошим, не таким я был плохим. А разность во взглядах делала наше общение интересным, со своим альтер эго я и в зеркале поговорю.

***

— Вы?

— Я, я, впустите, а? — я толкнул дверь алхимика и осторожно прикрыл её за собой. В комнате было темно, будто в космосе, но я видел его силуэт на фоне окна. — Простите за позднее вторжение, но мне необходимо с вами поговорить. Пропустите?

Майкл поморгал секунду-другую, разглядывая меня.

Погнать меня прочь ему не позволяло то, что мы заплатили наперёд. Он, наверное, придумал, куда потратит полученные деньги, и прикинул, сколько может взять с фриков в следующем месяце. Когда он зажёг лампу, я по-свойски устроился в кресле.

Внутренний карман пиджака холодил нож, его я стащил в какой-то столовке.

— О чём вы хотите поговорить?

— А вы присядьте, — призывно сказал я.

Почти вся моя концентрация уходила на то, чтобы держать себя в руках. Убивать, оказывается, совсем нелегко. Хотя некоторые считали киллеров представителями низшей профессии, вместе с проститутками и торговцами. Чтобы убить человека, достаточно иметь желание, точнее, мотивацию. Но для успешного завершения вам понадобится ещё и смекалка, иначе после первого же убийства попадёте в тюрьму.

— Скажите, Майкл, вы уже написали письмо своему родственнику из будущего?

— Что?

— Считайте, что вам повезло, вы столкнулись с феноменом, то есть, со мной. Путешественником во времени. Герберт Уэллс уже написал своё знаменитое произведение? А, не важно. Вы должны ответить на мой вопрос, иначе я вынужден буду…

— Я не понимаю…

— Учитывая род ваших занятий, это должно быть для вас состоянием естественным.

— Простите, но…

Майкл был близок к сердечному приступу. Либо таким его лицо становилось во время глубокого непонимания. Я считал его жалким и позволил этому чувству разыграться внутри. Он просто дурак, который думал, что делает что-то важное. Кто будет о нём горевать? А, чёрт, у меня даже мысли не возникло, поинтересоваться у Эла или у Терри, была ли у этого чудака семья. В физике есть такое понятие — математическое допущение. Обычно их используют ради удобства расчётов. Так вот, возьмём в качестве допущения социального, что семьи у него нет.

— Письмо, в котором ты говорил о золоте! Указывал, что владел им и хочешь, чтобы твой потомок распорядился им с умом, — объяснял я, — понял? Где оно?

С ножом дело бы пошло быстрее, но я опасался, что Майкл начнёт орать, и мне придётся его прирезать, пока на шум не прибежали соседи. В моих интересах было поддерживать иллюзию, что я пришёл с не настолько враждебными намерениями.

— Откуда вы об этом знаете?

— Сказал же, я из будущего. И уже теряю терпение.

— Я написал его пару дней назад, — старик медленно осознавал. Мне стало даже немного жаль его: Майклу предстояло умереть с только что разрушенной картиной мира. — Кто вам сказал? Эйден, да? Никакой вы не путешественник, за идиота меня держите?

Кажется, это была фаза под названием «отрицание».

Он попытался нависнуть надо мной, но я встал с кресла и оттолкнул его от себя.

— Тот фокус, который я тебе показал, он из будущего. И это вовсе не фокус, это наука, — я доверительно кивнул, мол, чувак, осознай, о чём тебе толкуют.

— Зачем вам то письмо?

— Не поверите, но оно окажет слишком губительное влияние на Англию.

— То есть?

— Его необходимо уничтожить.

Я скрестил пальцы, чтобы до Майкла не дошло, что я могу предпринять после того, как изорву письмо в клочья. У меня было, по идее, два варианта: либо убить нежелательного творца губительного влияния, либо поверить на слово, что следующее письмо не будет написано. Но, кажется, доверие устарело ещё в XXI веке, а в наши времена стало раритетной реликвией.

Он-то этого не знал, поэтому наверняка подумал, что лучше поскорее отделаться от полуночного гостя. Письмо лежало передо мной с того момента, как я оказался в комнате, но понял я это только сейчас, когда Майкл передал мне его. Обычный клочок бумаги, почерк с завитушками, но в Англии этих времён, наверное, так писали все. Бумага старинная, послание короткое. И как оно сохранилось за столько лет?

— Копии у вас есть?

— Что, простите? — я отмахнулся, осознав глупость заданного вопроса. Поднёс письмо к свече — так быстрее и надёжнее избавлюсь от этой хрени навсегда. Когда оно полностью сгорело, я повернулся к Майклу. Хотя очень не хотелось смотреть ему в глаза.

— Слышал про Гийома Лежантиля?

— Нет, а должен был?

— Знаешь, когда у меня что-то не получается, я вспоминаю мистера Лежантиля. В общем, дело обстояло так. В 1761 году учёные решили попробовать понять, а где же находится наша Земля в этом огромном и непонятном мире. Так уж случилось, что в том же году Венера проходила по диску Солнца. Но если наблюдать этот процесс с разных точек земного шара, то он будет иметь разную продолжительность, сечёшь пока, о чём я?

— Я думаю, вы могли бы уйти!

— Погоди, я закончу историю, ладно? Понаблюдав путь Венеры, можно было через триангуляцию — просто прими это и не пытайся понять — вычислить расстояние от Земли до Солнца. Наш герой Лежантиль отправился с экспедицией в Индию: он должен был пронаблюдать прохождение Венеры и собрать данные для общей картины. Но ему кру-у-у-упно не повезло.

Я достал из кармана нож и понял его на высоту глаз Майкла, он попятился.

— Во-первых, все оборудование для мониторинга, хрупкое и нежное, отправляли на кораблях, санях и бог знает ещё каком транспорте. Лежантиль тоже увидел, что половину его техники украли, а вторая половина пришла в нерабочее состояние. Оцени иронию: отправиться на долбанный край света и понять, что ты находишься в жопе.

— Что вы хотите сделать?

Я прижал его к стене и осмотрел внушительный живот, чтобы выбрать место для удара. Конечно, стоило бить в сердце, но я мог промазать. Желательно, чтобы он долго не мучился, но и мою историю успел дослушать. Припомнил разговор в университете, мы обсуждали чью-то смерть от потери крови. Мужчину шаркнули ножом в селезёнку — отличный вариант.

— Но Лежантиля потрепало ещё по пути в эту самую Индию. Мало того, что его корабль сильно отклонился от курса, так он ещё и попал в зону боевых действий между Францией и Англией, кажется. Астроному запретили покидать борт, но он попытался организовать наблюдение на корабле. А на корабле, может, знаешь, качка. Его расчёты оказались неточными и бесполезными. Тогда он принял решение остаться в Индии до следующего прохождения Венеры в 1769 году. Он планировал провести вдалеке от дома восемь лет, представляешь?

Раз, два, три — и я ударил Майкла в живот. Он застонал, вцепился мне в плечо и начал медленно сползать на пол. Я был восхищён тем как нож вспорол кожу и лезвие спряталось внутри. Пару минут мы помолчали, словно отдавая должное его агонии.

— Как ты мог предположить, за восемь лет он построил на берегу супер-лабораторию, сделал все необходимые приготовления, но в назначенный день… Как думаешь, что произошло? Небо закрыли облака, и он не смог увидеть ни мгновения прохождения Венеры. Вот лузер.

Любопытная деталь — когда убиваешь, перестаёшь ощущать мерзкий запах.

— По пути домой учёный едва не умер от дизентерии, а его корабль пережил шторм. Когда Лежантиль вернулся во Францию, то узнал, что был признан мёртвым, а всё его имущество пошло с молотка. И он умер. Некоторые до сих пор полагают, что за французом закрепилось звание самого невезучего человека на свете. И, знаешь, французы все такие.

— Пожалуйста…

Майкл шумно дышал, я сидел рядом, чертя на полу разные фигурки из его крови. Я поддался искушению и написал кроваво-красными буквами имя Эла. Вот ради кого ты жертвуешь, пусть и не по своей воле. Ты прожил жизнь, а он свою нет — так обычно оправдываются врачи, когда не могут предоставить донорские органы всем?

— Мораль этой истории такова: твоя смерть не напрасна, понял? Бывают совсем уж дурацкие случаи, дурацкие смерти, но ты умрёшь за то, чтобы жил другой человек. Хороший человек: уверен, он сделает что-нибудь выдающееся, я прослежу.

***

Мне не терпелось покинуть этот дом и рвануть в двадцать третий век, но проигнорировать стоны в подвале было бы верхом тупости. Этот алхимик кого-то держал в заложниках, что ли? Может быть, он и вовсе не такой добродетельный, каким хотел показаться? Я, путаясь в догадках, начал спускаться по узкой винтовой лестнице в подвал.

— Только бы тут не было пауков.

От стен исходил ощутимый холодок, потолок был низким и я пару раз стукнулся о дерево макушкой. А стоны, тем временем, становились громче. Внизу находился мужчина, судя по голосу. Перед тем как коснуться двери, я подумал, что надо было найти ключ, но он оказался в двери. Скорее всего, Майкл как раз и хотел закрыть эту комнатку-темницу, когда я, его собственная смерть, потребовал аудиенции.

— Пожалуйста, выпустите меня!

— Кто здесь? — Ключ поддался и дверь с классическим викторианским скрипом — а-ля тут привидение и оно тебя прикончит —открылась, стукнувшись о стену.

Я оказался в щекотливой ситуации, стоя у входа в помещение с настоящим пленником. И, более того, этот пленник был мне знаком — тот самый недофокусник, развлекавший аудиторию в баре. Майкл заковал его в цепи, ха, но зачем?

Парень прекратил ныть, уставился на меня большими глазами. И так прошло секунд пять, видимо, он боялся, что я пришёл, чтобы его убить. Ну, чувак, свой лимит на убийства я уже выбрал. Ты мог бы сыграть другую роль. Стать моим плюсиком. Одна жизнь в обмен на другую, все-таки недаром мне так нравились нейтральные нейтроны.

Минус на плюс, ну, вы поняли.

— Как ты сюда попал? — я медленно присел, чтобы оказаться на одном уровне с ним. Ну и что, что у меня руки в крови, в глаза мне смотри, глаза-то у меня добрые.

— Я… Я…

— Как тебя зовут?

— Эйдан.

— Ясно, а теперь вернёмся к началу: как ты сюда попал?

У парня явно был нервный срыв, невроз или депрессия. Как знать, сколько он просидел в темнице, о чем думал всё это время. Я догадывался о чём — о потерянных возможностях. Я тоже самое ощущал по отношению к Элу: у меня были кое-какие планы насчёт него, и тут все рухнуло. Внезапная смерть все же предпочтительнее такой агонии. Если мне когда-то придётся умирать, я предпочёл бы резкое окончание фильма.

Огнестрельное оружие более гуманное, чем нож, а атомная бомба придумана мизантропами. А как насчёт пыток? Людей в спецслужбах надо отправлять на переработку после того, как они раз пятьдесят пять «допросят» какого-нибудь врага государства, я бы с таким в постель не лёг.

Эйдан понемногу начал раскалываться (и раскаиваться тоже), пока я искал ключи (Майкл решил добить последний гвоздь в психику парня и оставил их в темнице, но далеко, чтобы пленник не достал). Да, как вы уже поняли, парень-фокусник был учеником алхимика, и путём нехитрых умозаключений, я пришёл к выводу, что они крупно поссорились.

— Рассказывай все с самого начала, — велел я, обшаривая второй угол.

Забив на конфиденциальность, я включил фонарик на ВМ.

— Я предал его, я поступил плохо. Попытался украсть у него знания, которыми он добровольно поделился бы со мной, но позже… Я был нетерпеливым и гордым…

— Какой ты самокритичный.

— Простите, но где же Майкл?

— Он умер, сердце не выдержало. Или как-то так, — стушевался я, осознав, что оставил тело с явным ножевым ранением. — Значит, дело в бизнесе? Хотел подсидеть старика?

Парень разрыдался, и я подумал, какой он незрелый. Я бы ему дал лет семнадцать. Отыскав ключ, я подскочил к нему, попросил развернуться ко мне спиной и застыл… Ха, сложно не заметить такую подсказку Вселенной — я держал в руках золотую цепь.

— Ты хотел украсть у него знания или что-то ещё?

Эйдан продолжал тихо хныкать. Теперь мне стала ясна вся ситуация: малыш позарился на золотые слитки, может быть, поверил в умение старика превращать ртуть в золото и решил, что за небольшую кражу ему ничего не будет… Но Майкл оказался мстительным малым, а теперь он оказался мёртвым малым. Я схватил Эйдана за руку, другой взял цепь и потащился вверх. Мальчик был в невменяемом состоянии, он не смотрел по сторонам и едва верил в то, что выбрался. Плакал, переходил на стоны, что-то бормотал, я не прислушивался. Когда мы вышли на улицу, я крикнул ему: «беги», а сам уверенной походкой направился к Темзе с намерением бросить золото в реку.

Я старался никуда не торопиться, держал цепь под пиджаком, делал вид, что совершенно не волнуюсь и не страдаю от исходящего от воды запаха. Дождался, когда прохожие отдалятся, и сбросил сокровище в мутную воду. Если я все сделал правильно, то Эл теперь не попадёт на эту миссию, не перенесётся в Англию и не погибнет.

На мостовой лежала газета, на первой полосе сообщалось о взрыве газа в доме по Сеул-стрит, 34. Я подобрал её, скрутил в трубочку и засунул во внутренний карман.

========== Глава 6 Назад в будущее ==========

We are heroes

Heroes in the darkest times

When there is no light

But we’ll rise above

Путешествие назад давалось сложнее, чем в Англию, поскольку теперь со мной рядом не было Эллиота. Зато я заимел приятельские отношения с чувством вины. Головой понимал, что оставлял в Лондоне тело Эла, которому не поможешь, но время от времени поддавался паническим настроениям и думал, что ошибся, не сделал достаточно, не пришёл к правильному выводу… Но толку оставаться в девятнадцатом веке? Я нажал на ВМе кнопку запуска разгона нейтрино, предварительно спрятавшись в том переулке, где мы с бостонским французом накануне целовались. Стоило закрыть глаза и сознание воспроизводило его образ в мельчайших подробностях.

Чтобы избежать глупых расспросов, я планировал вернуться раньше положенного срока. Манёвры подобного рода под строгим запретом, чтобы вы знали. Зато так у меня появится время, чтобы адаптироваться к новым реалиям и проверить, жив ли Эл.

— Вселенная, принимай меня в свои объятия. Опять.

Окружающее пространство начало сжиматься по законам релятивистского замедления и нагреваться, а потом тёмный переулок сменился кромешной тьмой. Я переживал ровно то же самое, что и по пути сюда. Головная боль, правда, усилилась после того, как я измазался в чужой крови. Этот поступок казался мне тем ужаснее, чем больше проходило времени. На утро следующего дня я уже готов был поверить, что сотворил невыносимое гадство и стал настоящим чудовищем… Шучу, это я репетирую своё признание, если придётся кому-то рассказать о случившемся.

Маму с папой в известность ставить не буду — не хватало второго психического госпиталя. Терри сразу же донесёт до верхов корпорации — тоже не вариант, но Эл… Чтобы вернуть его, я должен поделиться. Но, дабы не повторять ошибку предыдущего знакомства, стоило подумать над тем, как преподнести новость максимально, э, ненавязчиво. Жил человек, думал, что у него всё отлично, и тут появился странный парень и начал вещать о линиях времени и параллельных Вселенных. Между прочим, в психиатрической практике описаны подобные случаи. Так что следовало информировать бостонского француза осторожно. Или не информировать его вовсе?

Когда я снова стал способен видеть и оказался в родном и современном Нью-Йорке, задумался и о таком варианте — ничего не сказать Элу и попытаться наладить с ним контакт заново. Закавыка вырисовывалась следующая: получалось, что я лишал его трёх месяцев активной жизни, пусть и в параллельной Вселенной.

Чёрт, я не создан для решения моральных задач.

Душ. Время для себя. Я нуждался в душе, поэтому, добежав до первых мусорных баков, снял с руки модуль и со всей силы ударил ВМ о пол. Ах ты, маленькая работящая дрянь! Пришлось колотить модулем минуты три, пока он отключился. Теперь меня не будут отслеживать чуваки из правительственной программы. Наверняка они подумают, что случился сбой в программе: ВМ Эла я выключил ещё до путешествия.

В чём прелесть Нью-Йорка, когда ты одет как клоун? Всем глубоко плевать. Представьте себе: пока я добирался до отеля Хилтон, мне подмигнула девица у входа в булочную. Что ещё хорошего в двадцать третьем веке — так это доступ к деньгам на банковском счету в любом месте земного шара, достаточно дать идентификатору просканировать сетчатку — и трать честно заработанные, как пожелаешь.

Так я и сделал: прикупил по дороге нормальную одежду и убедился, что НьюЙорк вроде функционировал как обычно. То есть, в этой Вселенной были красотки возле булочных, современные технологии, беспилотники, реклама. Убийство некоего алхимика не особо повлияло на историю. Но повлияло ли вообще? А вдруг я чего-то не понял, и Вселенная работала не так? Возьму да и встречусь со своим «Я» этого времени, запущу парадокс, сгину с этой Земли, и начнётся апокалипсис?

Чтобы узнать точно, придётся пойти к Терри. А если Терри меня не знал?

— Прекрати думать, — я вошёл в номер, бросил покупки на кровать и встал под душ. Хватит с меня путешествий и запаха. Слава создателям жидкого ванильного мыла. Я использовал едва ли не треть флакона, пытаясь избавиться от удушливого «аромата», которым пропиталась кожа за время путешествия. Набросил на плечи махровый халат, и закончив с водными процедурами, завалился на широкую кровать.

***

После двухчасового отдыха я наконец обратил внимание на то, что в номере хранилось слишком много чьих-то личных вещей. Полочка для книг забита аудиоверсиями, стол — дорогой канцелярский набор, бальзам после бритья и крем для чувствительной кожи — даже в люксовых номерах такие удобства заказывают по требованию. Первой мыслью стало предположение, что меня поселили в чужой номер. Но чтобы отель Хилтон облажался? К тому же, девушка на ресепшене назвала меня по фамилии, которую я ей не называл. Я взял в руки планшет — вход заблокирован паролем.

Сейчас всё станет на свои места.

Я ввёл свой стандартный пароль, которым защищал устройства — формулу Теории относительности Эйнштейна, переведённую в придуманный лично мной буквенный эквивалент, и планшет ожил. На экране появилась заставка «Монгерли». Эту штуку я использовал для работы, а очки — в личных целях. Очков, правда, не наблюдалось на горизонте, но планшет дал определённую пищу для размышлений. Я не знал, как назывался такой парадокс, потому что до этого момента, его не существовало…

Парадокс предопределённого отеля? Парадокс Хилтона? Парадокс Роберта Уолтера? Заключался он в том, что мне в голову прыгнула идея прийти в отель, в котором я уже жил в новой Вселенной. Мне казалось, что я принимаю решение онлайн, но мироздание уже знало, что я его приму. Или я принял его в прошлом. Причинно-следственная связь ускользала, к тому же, я был погружен в мрачные размышления по поводу свободы воли. Становилось немного не по себе от мысли, что мной будто руководит высший разум. Кто-то знает, что через двадцать минут я захочу есть, а вечером — расслабиться в сауне. И что дальше? Окажется, что официанты в курсе о моей любви к хорошо прожаренному стейку? У меня есть абонемент в сауне?

Ладно, плевать.

Я зашёл в электронную карту на планшете, где хранилась вся информация, которой располагало правительство.

Дата рождения — 13 декабря 2267 года, родители — Валери Уолтер и Стивен Уолтер, врождённые болезни — отсутствуют, предрасположенности — сахарный диабет, обучение — Пансион Колумбийского университета, с 2275 по 2285 года, Колумбийский университет — по сей день, профессия — квантовый физик, работа — корпорация «Монгерли». На первый взгляд, я прожил ту же самую жизнь, что и до «перепрошивки». Только тогда я был тем самым парнем, что втирал Элу про несовершённые грехи, а теперь что?

— Дорогой Терри, я не хотел его убивать: мне как будто в голову что-то вселилось, я не отдавал себе отчёт, ну, пожалуйста, простите, а хотите, я сделаю вам минет? Уверен, ваша жена до такого не опускается, — пробормотал я и вздохнул.

Не получалось быть искренним.

И всё-таки сначала проведаю Терри, выясню, кто стал моим напарником, разведаю обстановку, а потом поеду в Бостон. Сегодня. Или завтра. Или… Да, божественное неведение придётся прекратить, и взглянуть правде в глаза. Я переоделся в современную одежду, футболку меланжевого цвета, джинсовую куртку и штаны карго, достал из шкафа кеды (купить их в магазине не пришло в голову, но Вселенная позаботилась). Без очков улица казалась не такой живой, не настолько подвижной. Я чувствовал, что стены вокруг буквально плясали, но человеческий глаз не видел рекламы, горячих предложений и трансляций новостных программ. Наверное, оно и к лучшему.

Я вернулся в будущее в тот день, когда сдавал экзамен Терри. И сейчас, вы не поверите, было ровно то время, на которое он назначил встречу. В прошлый раз я ехал на мерседесе и поставил его под знак «запрещена парковка», а сегодня шёл пешком. Колумбийский университет не пострадал в связи с моими временными экспериментами — как и прежде, он возвышался над городом, пуская в глаза посетителям солнечные зайчики солидности и превосходства. Терри ждал меня на втором этаже, он сидел за столом, рассматривая цифровой каталог автомобилей.

— Роберт, здравствуй, — он перехватил мой взгляд на планшет и, стушевавшись, добавил: — Срочная покупка наметилась, не обращай внимания.

Я так разволновался, когда увидел его, сам не понял, по какой причине. Терри сидел в знакомом мне пиджаке, но покупал автомобиль, которого в прошлой версии будущего я не помнил. Здесь в аудитории я впервые услышал имя Эла и брезгливо поморщился: «бостонский француз?». Я невольно задумался, рассматривая профиль Терри, способен ли профессор мне поверить? Так ли тверда его картина мира? Да и хотел бы он знать об этом в принципе? Многие люди вовсе не так стойки психологически, как кажется. А я, вероятно, всё же был способен к эмпатии. Когда он открыл рот, чтобы, наверняка, предложить мне прогуляться, я спросил, не давая ему сказать:

— Профессор, вы уверены, что время линейно?

— Прости?

— Парадокс убитого дедушки гласит, что убить дедушку невозможно, поскольку есть только один вариант прошлого и любой путешественник во времени будет только статистом или, в крайней случае, сделает именно то, что должен был сделать, чтобы будущее было таким, каким оно стало, — я перевёл дыхание и продолжил. — А парадокс взмаха крыльев бабочки говорит об обратном, что каждое событие в прошлом влияет на будущее, и что путешественники во времени, треваймы, будут полноценными участниками процесса, значит, изменят будущее одним своим присутствием.

— Робби, я сам рассказывал тебе об этих парадоксах: мы не можем пока исключить один из них, потому что не знаем, как работает время, — снисходительно ответил Терри.

После всего случившегося я начал задаваться другими, не такими тупыми как раньше, вопросами. Может быть, я и не боялся путешествия, но разве они имели право так нами рисковать, забивая голову пафосной ерундой? Да и слабо верилось, что в «Монгерли» понятия не имели, что случится дальше. «Они знали», — вспыхнуло в мозгу.

— Но разве это правильно?

— Что правильно? — Его взгляд стал настороженным, он отложил планшет и подошёл ко мне. — Роберт, расскажи мне, что тебя беспокоит?

— Меня беспокоит, что «Монгерли» и правительство хотят зашвырнуть в прошлое людей, не зная, с чем они там столкнутся. А если в доме, в котором я поселюсь, внезапно рванёт газ, что тогда? Кто будет в этом виноват? Если я нарушу какой-нибудь временный континуум, если кто-то пострадает? Если последствия будут катастрофическими для Нью-Йорка, Земли, Вселенной… Или… Или для меня?

— Роберт, ты переживаешь, это…

Нет, не об этом он думал, а о контракте, который я подписал.

«Никуда не денешься»

Ну, это мы ещё посмотрим.

— Ни черта подобного, Терри, — с нажимом произнёс я. Он попытался взять меня за руку, но я отстранился. Вот кого надо было винить: учёных, которые пошли на эксперимент, нашли лабораторных мышей с дефектами и вбили им в голову идею про священную миссию. Правительство отдало за бешеные деньги свои исследования секретному департаменту «Монгерли», а те попытались тут же нагреть руки.

Эксклюзивная услуга для самых богатых: хотите, наши мальчики на побегушках отправятся в прошлое и разыщут там для вас золотишко, проститутку или редкий артефакт? Пятнадцать миллионов долларов, и вы у цели. Мне стало ещё гаже от мысли, что наш заказчик даже не платил: он входил в тестовую программу — им не гарантировали выполнения задания. А нам вообще ничего не гарантировали, я был самым круглым идиотом на свете. Пытался в чём-то убедить Эла, чтобы он не слушал с настолько открытым ртом куратора, а себя считал посвящённым. Во что? Ха, от меня уникальным образом ускользнула мысль о том, что мы перекочевали из сферы исследований в сферу бизнеса. В предпринимательстве действовали совершенно другие законы. Я подписал с ними договор, но почему они посчитали себя достойными врать другим?

— Вы отправили в прошлое фотоны, а почему не отправили человека? Почему не опровергли один из парадоксов, прежде чем начинать проект? Почему все было сделано как обычно через одно и не самое лучшее место, Терри?! — Я уже кричал на него.

— Роберт…

— Кто мой напарник?

Резкая смена тема взволновала его ещё больше.

Он внимательно ко мне присмотрелся — вспомнил, наверное, о моих отметинах на теле, подумал, что я так и остался психологически нестабилен. Как же мне было плевать. Думал, я хотел взять нож, чтобы вырезать на коже словечко-другое? Для твоего же блага, лучше отодвинуть от меня подальше предметы, которыми наносят вред телу. Больше не будет доверительного разговора на скамейке и моего монолога о том, какой я молодец и как сильно хочу попасть в правительственную программу, которую так называли, только чтобы звучало круче. Никаких путешествий.

— Роберт…

— Терри, я задал вопрос корректно, кто мой напарник, историк.

Он суетливо вернулся к столу, держа руку у подбородка. Терри испытывал мою к нему благосклонность тем, что не предупредил о настоящей опасности, тем, что равнодушно смотрел, как нас готовили к путешествию в неизвестность. Ни одно научное открытие этого не стоило, а он, как послушная мартышка, стал винтиком системы. Возможно, Терри знал, как работает прошлое и врал мне, а может, ему тоже не сказали; он в любом случае подружился со мной из тех же корыстных побуждений, что и я сам. Почему же это открытие повергло меня в такое мерзкое состояние?

— Твоего напарника зовут Ли Майер. Дать его GPS?

— Нет, — я покинул кабинет, особенно не заботясь, что это выглядело как бегство.

***

Терри начал мне названивать, когда я садился в беспилотное такси, чтобы добраться до аэропорта. Сначала он просто звонил, потом перешёл в режим СМС. «Роберт, нам надо поговорить», «Это серьёзно», «Я за тебя переживаю» — набрал он, когда понял, что меня не возьмёшь ультиматумами. Переживал он, может быть, и переживал, но не за меня, а за то, чтобы лабораторная мышка никуда не сбежала. Ты провалил своё задание, Терри; более того — я обязательно разыщу этого Ли Майера и скажу ему всю правду о том, куда эти изверги планируют его запихнуть. Я найду всех шестерых несчастных и каждому поведаю историю об Эллиоте.

В гиперпуле я заснул: мне снилось, как мы с французом пытались поймать разноцветную бабочку, а она то исчезала, то появлялась. И я пытался ему рассказать о путешествии, но вместо слов из моего рта выскакивали пузырьки. В Бостоне стояла адская жара: я снял джинсовую куртку, пока стоял в очереди в банкомат — там и забыл её. Вспомнил, что без куртки, уже когда сел в такси. В этот раз меня вёз другой водитель — он молчал, а я не спрашивал про особенности этого города, потому что уже знал. Всё, что отличалось от предыдущей версии моей жизни, вселяло в меня надежду, что Эл остался жив. Как он мог умереть, если даже не был моим напарником?

Я не знал, где его искать, но, учитывая, что сейчас было только полтретьего, решил наведаться в Гарвард. Там меня окружили девчонки и ребята в белых рубашках и чёрных штанах: я вглядывался в их лица, мне отвечали улыбками, подмигиванием, гримасами; один чувак даже показал средний палец. Но ни один из незнакомцев не был похож на Эла.

Самонадеянно было думать, что я возьму и найду его. Эта мысль осела в моём мозгу, протянула свои мерзкие лапища к надежде и предвкушению, когда я его заметил. Моего Эла, бостонского француза, невыносимого напарника.

Он был живым. Ещё каким живым! Разговаривал с мужчиной постарше — наверное профессором — одной рукой теребил манжет на рубашке, второй придерживал лямку рюкзака на плече. Рубашка с рюкзаком не особо сочеталась, но, боже, слава рюкзаку и рубашке! Я так и застыл на полпути к корпусу искусств, не отрывал взгляда. Он как будто почувствовал, что я пялюсь, и повернул голову в сторону лужайки. Теперь мне были видны полюбившиеся скулы и отпечатавшийся в памяти его фирменный задумчивый взгляд. Блядь, я ведь даже не придумал, что буду говорить. Как познакомиться с человеком, которого ты уже, мягко говоря, знал? Ни один дурацкий журнал такого не печатал.

«Привет, Эл, на первой встрече мы переспали»

«Привет, Эл, я видел, как ты умер»

«Как насчёт ужина за спасение твоей жизни?»

Хотя он был мёртвым в тот момент, когда я принимал решение об убийстве, во-первых, только на мне лежала ответственность, во-вторых, у меня не было морального права просить ответную любезность, в чем бы она ни заключалась.

— Научная конференция по физике, — Пацан всучил мне в руки листовку, и я вздрогнул от неожиданности. Он пошёл дальше, повторяя: — Научная конференция…

Я отвлёкся, посмотрел на рекламу:

«Передовые технологии: самое лучшее за год. Вы узнаете, можно ли возродить динозавров, реальны ли путешествия во времени и почему генетическая карта человека не сделала реальностью бессмертие?»

— Простите, могу вам чем-то помочь?

Напротив меня стоял Эл. Чёрт, задумавшись о своём, я, кажется, отвлёкся. И теперь пытался собрать мысли в кучу. Эллиот все ещё сжимал рюкзак, и взгляд его не прояснился, оставался задумчивым. Интересно, за кого он меня принял? А-а-а-а, сосредоточиться совершенно не удавалось: чувственные губы, ямочка на щеке, которая становилась заметной, только когда он улыбался, яркие глаза, показная скромность и его характер. Он считал меня незнакомцем, а я убил ради него другого человека и не чувствовал раскаяния ни минуты. И кто, спрашивается, тебе, Роберт, виноват, что ты кого-то там убил? Я эгоист, я сделал это ради себя, чтобы и дальше наслаждаться обществом Эла. Так начни прямо сейчас, включи своё обаяние, сделай комплимент и дело в шляпе! Но я и рта открыть не мог, просто переклинило.

— У тебя всё в порядке? — Он неловко улыбнулся, и я понял: думает, что надо уйти. Нечего стоять и ждать от странного типа ответной реплики.

— Двадцать седьмого числа состоится конференция по физике, — я отдал листовку. Когда Эл протянул руку, наши пальцы соприкоснулись. И вроде бы ничего не произошло — мы были не вфильме, не заиграл романтический саундтрек, не замедлилась съёмка, но меня будто бомбардировали фотонным потоком. Некий едва уловимый разряд, он намагничивал, и я мгновение дольше нужного сжимал листовку. — Приходи.

Пусть лучше подумает, что я раздаю листовки, чем примет меня за сталкера.

Я развернулся и пошёл в обратную сторону, натыкаясь на людей, шедших навстречу. Мне хотелось, чтобы он меня догнал, спросил «слушай, а твоё лицо мне показалось знакомым» или «мы не встречались раньше?», но меня никто не позвал.

Так бывает только в фильмах: в реальности Вселенная работает на пять с плюсом. Мне стало совсем не по себе, когда я понял, что не знал ни новой профессии Эла, ни того, был ли он с кем-нибудь. Был ли он тем самым?

***

Ну и идиот. Поступил как идиот. По жизни и был идиотом, неудивительно. К восьми вечера я добрался до своего отеля в полнейшем моральном раздрае. Зашёл в номер и обнаружил, что не имел сил ни на что на этом свете. Улёгся на мягкую кровать и прокрутил в голове нашу встречу с Элом. Хорошо хоть рекламщик подвернулся, дал мне ту штуку. Хм, выглядело, конечно, без претензии на оригинальность, но Эл не счёл меня сумасшедшим. В следующий раз я встречусь с ним и… Встречусь ли, тоже хороший вопрос. В детской книге много лет назад читал, что совершать ошибки во второй раз непозволительная роскошь.

Может быть, наша встреча была ошибкой? Любая временная концепция оперировала так называемым материнским событием — запускающим определённую линию. Чтобы поменять линию придётся заменить материнское событие. Меня зазнобило от мысли, пришедшей в голову, но я смело додумал её до конца: если спасение Эла заключалось в том, чтобы держаться подальше от меня?

Стук в дверь. В очередной раз захотелось попасть в фильм, где все происходит как нужно и в желанное для героя время. Романтические комедии наплодили в нас безумных надежд. Ну, каким же образом Эл мог прийти, узнать адрес? Но, идя к двери, я всё равно надеялся на это. Поэтому не скрыл разочарования, обнаружив в двери Терри. Мудака Терри. Вруна Терри. Псевдодруга и предателя Терри.

— Я не принимаю гостей, профессор.

— А я и не гость, — он оттеснил меня от двери и прошёл внутрь. Какая наглость. Раньше меня сковывали обязательства перед «Монгерли», но теперь я не планировал быть с Терри любезным. Какая уже разница, на профессии тревайма я сам поставил крест.

Больше никогда не надену адский временной модуль на запястье. И поддерживать видимость приятельских отношений с профессором не имело смысла.

— Роберт, я хотел бы извиниться, — сказал он, когда я закрыл входную дверь.

— За что конкретно?

— Мы должны были поговорить с тобой откровенно.

О, он собирался заливать мне эту муть и думал, что я куплюсь. Я окончательно разочаровался в Терри и ощущения стали совсем болезненными. Как так вышло, что я превратился в эмоциональную рухлядь? Почему меня расстраивало то, что Эл не был рядом, что Терри не был моим другом… Да мне можно было прямиком идти на пробы на главную роль в романтической драме или садиться писать про киберлюбовь, смахивая слезы в стакан с виски. О, великолепный оборот: «Виски солёное от слёз»…

Я, стараясь не смотреть на профессора, уткнулся взглядом в газету, которую вытащил из кармана во время первого визита в отель. Ту самую газету от 17 августа позапрошлого века. Терри заслужил — я схватил её в руки и сунул ему под нос. Дождался, пока он возьмёт газету, и сел на кресло, скрестив ноги. Кто теперь хозяин положения, профессор? Будешь мне врать, что «всё должно быть хорошо»? Он медленно опустил взгляд, секунд пять осознавал, перебирал в уме разные варианты. Я купил это в лавке розыгрышей? Подделал дату? Господи, соображай быстрее, ты, мать твою, профессор физики и куратор пары путешественников во времени.

— Ты не имел права, — медленно произнёс он, побледневший.

Уставился на меня.

— На что не имел права?

— Возвращаться раньше… Раньше положенного.

— Я не имел права — браво, а вы хорошо держитесь, несмотря на то, что в полном дерме. И что же, «Монгерли» провела эксперимент на самом деле, верно? — Я поднялся на ноги, чтобы быть с ним на одном уровне. — Давайте я поясню, как это было. Корпорация естественно была заинтересована в том, чтобы мир продолжал существовать, эксперимент был проведён. Они отправили человека во вчера или на неделю назад и, вероятно, открыли такой вот парадокс — что ничегошеньки не предопределено.

— Роберт…

— Но они подумали: блядь, на это потрачено до хрена денег, давайте сделаем вид, что так и было задумано. А что? Прикольно же, Вселенная всё поправляет — если кто-то умер, то за него не нужно нести ответственность, потому что тут его просто не будет существовать. Признаюсь, гениально, если не видеть, как именно кто-то умирает.

— Роберт…

Терри почти молил меня, знать бы о чём. Вот такая она, настоящая наука. А не то, что рассказывают на всяких конференциях… Поприходят туда, развесят уши и слушают авторитетных учёных. Имя Терри там тоже было указано… И, чёрт.

Стоило и о себе подумать. Едва Терри выйдет за эту дверь, позвонит своему начальству, а те своему, и цепочка пойдёт дальше. В скором времени о моей выходке уже будет знать великий Тим Фоуэр, глава «Монгерли». Если я что-то понимал в том, чем занимался, то меня постараются нейтрализовать. И был только один способ остановить это: рассказать общественности правду. Журналисты накинутся на него, как стая ястребов, и будут клевать, пока «Монгерли» не закроет проект. Я найму себе охрану и покину Америку; может быть, вернусь, когда шумиха поутихнет. Говорят, в Лондон уже завезли свежий воздух. А Эл… Я точно не смогу с ним подружиться, если буду мёртвым, верно? Если нам суждено быть вместе, то несколько месяцев в Лондоне не окажут на картину мира особенного влияния. Правда, я не верил в херню под названием «судьба».

— Простите, Терри, — я прислонил ладони к лицу и он подошёл ближе. Мне не составило труда изобразить на лице страдание, прикусить нижнюю губу, будто готов расплакаться, свести брови и посмотреть на него большими глазами.

— Роберт, и ты меня прости. Я не мог сказать…

Ага, как же.

— Это все моральное истощение. Я должен вам всё рассказать, ведь это важно, для «Монгерли»? — Он закивал, обрадовавшись. — Только давайте выпьем, мне нужно успокоиться и прийти в себя. Я схожу на кухню, возьму стаканы, хорошо?

Терри продолжал сжимать газету и кивнул. Я проскочил на кухню и остановился посреди комнаты, стараясь не выйти из образа. Если я был в этой Вселенной самим собой, то обязательно хранил на кухне снотворное. Оно требовалось обычно не мне, а сексуальным партнёрам. Меня безумно раздражали метания по кровати, чьи-то колени, локти, на которые приходилось наталкиваться; а иногда партнёры оказывались до той степени назойливыми, что приходилось их оставлять. И мне на помощь приходил чудо-пузырёк: я подливал им снотворное и переносил на диван в бессознательном положении. И попробуй, докажи, на утро, что ты не сам туда лёг.

Куда я его положил? В первом шкафчике пусто, второй занимала выпивка (и почему не в холодильнике?), в третьем специи, а за специями — попался. Снотворное растворялось в стакане за полминуты. Я задержался на кухне на это время и напялил на лицо грустную мину, когда вернулся в комнату. Терри сидел в кресле и с академическим интересом рассматривал газету. Как же мне хотелось раскрыть ему правду: «Помнишь парня, который тебе так нравился, Эллиота? Представь себе…». Плевать, я не скажу этого. Не раскрою тайны, которые потом сыграют против меня.

Стаканы я, конечно, не перепутал — это вам не дешёвая комедия, — подал ему виски и вместе с Терри выпил свою порцию. Лекарство подействовало через полторы минуты. Профессор медленно и умиротворённо погрузился в сон, газета выпала из его рук.

— Спокойной ночи, мудак.

В заднем кармане его брюк я нашёл идентификационную карту. И написал ему многозначительную записку: «Увидимся на конференции. Робби».

***

У меня оказалось не так много времени на подготовку триумфального бегства, так что следующие два дня я не покладая рук трудился над своим планом. После конференции улечу в Манилу. Венесуэла хороша тем, что не сотрудничает с Организацией Объединённых Наций по выдачи разыскиваемых преступников или дипломатов. В Маниле я найму одного из мальчишек, берущихся за любую работу за пару тысяч боливаров, чтобы продолжал светить моим настоящим паспортом время от времени. «Монгерли» будет уверена, что я провожу время там, пока я тихонько свалю в Лондон по фальшивым документам. Вместе с новым телохранителем.

Как я и ожидал, Терри не был такой уж шишкой, чтобы его все знали в лицо. Я был прилично одет, умел располагать к себе людей и свободно оперировал терминами «интерференция», волновой дуализм» и «вы так хорошо сегодня выглядите». Они не стали меня проверять — ограничились первым уровнем идентификации, потому что народу пожаловало много (я же предупредил журналистов, что они получат сенсацию), а конференция должна стартовать вовремя. В 9:04 я занял место во втором ряду огромного, как собор, зала под крышей Колумбийского университета. Впереди стояла кафедра, а над ней — крупный экран, чтобы выступающих было видно самым крупным лузерам на задних рядах. По всему залу разбросали динамики и проекторы.

Ждать особенно момента я не стал: когда ведущая закончила задавать вопросы первому оратору, профессору математических наук из Гарварда, поднялся и невозмутимо прошёл к свободной стойке. Никому и в голову не приходило, что на научной конференции может случиться что-то нештатное — хотя, казалось бы. Физики как раз таки знали, что ничего недоступного нет, есть только события, которые «могут произойти с вероятностью, стремящейся к нулю…». Я — вероятность, стремящаяся к нулю.

Пиджак почему-то начал жать, а спина покрылась испариной. Я не сомневался в том, что делал, но последствия иной раз пугали. Вчера встретился с участниками программы и рассказал им правду. Показал ВМ и без имён поведал о том, что пережил в Викторианской Англии. Ни один из них мне не понравился: у каждого на лице маска превосходства, а внутри — трепет по отношению к великой корпорации. Почему никто не сказал, что смотреть в своё зеркало может быть так неприятно?

Я встал за стойку и подмигнул девушке, которая смотрела то на меня, то в свои бумаги. Она была совсем молодой, но красивой. Передо мной сидел гендиректор «Монгерли», а, вот, Терри я не заметил. Я посмотрел вперёд. По обе стороны от кафедры возвышались ряды сидений, по бокам столпились операторы… Научная тусовка смотрела на меня с удивлением перемешанным с неодобрением.

Вот сейчас открою рот и пути назад не будет.

— Я не задержу вас надолго. Просто хотел сказать, что недавно вернулся из девятнадцатого века и поделиться… Как же там воняет, — аудитория рассмеялась: подумали, что я комик, что всё идёт по плану. — Нет, я говорю абсолютно серьёзно. У меня на руках Временной модуль, сделанный корпорацией «Монгерли» и…. — Я сделал короткую паузу и сгримасничал, уставившись прямо на Тима. — Ох, простите, вы ведь не сказали этим людям, проголосовавшим против путешествий во времени, что уже путешествуете во времени. Какая досада, вечно болтаю языком…

Послышались щелчки, которые издают фотоаппараты с трансфокатором, когда делают снимок. Шумок пробежал от передних к задним рядам и вернулся возмущённым перешёптыванием, от которого, мне казалось, зашевелились волосы на затылке.

— Уведите его оттуда, — крикнул кто-то, но девушка понятия не имела, что делать. В зале присутствовала служба безопасности, но они тоже растерялись.

Волочить меня из зала и попасть на первые полосы газет?

— Да, плевать. Прошлое, которое вам всем так хотелось считать константой, пластичное. У меня был напарник, и он умер в прошлом… Когда я вернулся домой, в свой век, обнаружил, что его просто не существовало — как будто стёрли файл на жёстком диске. У его родителей был другой ребёнок. Я внятно объясняю? Тут сидят люди науки, я могу перейти на научный лексикон. Стрела времени идёт вперёд, на каждом определённом этапе она взаимодействует с родовыми событиями, и каждое из них рождает новую Вселенную. А в «Монгерли» об этом знали. Они готовы были пойти на это — на убийства — зная, что их не накажут. А кому непонятно, я скажу так: мы в дерьме, господа. В дерьме из-за этих тупиц. Из-за корпорации, пообещавшей сделать Америку первой. Хуже уже было только с обещанием сделать Америку снова великой.

Изо рта вырвался истерический смешок.

Я ощущал, как зал буквально нагревался от возмущения, намагничивался, и решил покинуть его до момента, когда зрители взорвутся сотней вопросов сразу. Мне нужны были журналисты только самых крупных телеканалов и газет — с некоторыми я уже договорился о встрече, другие ждали от меня горяченького, чтобы потом это дело раскрутить. И все они рванули за мной следом, когда я попытался выйти из зала. Какой-то амбал попытался преградить мне путь, но тут же убрал руку, когда подоспел Оливер — мой теперешний телохранитель. Они не имели права меня задерживать. Пока не имели.

— Куда теперь? — спросил он.

— Нам надо выйти на улицу.

Чтобы оказаться на свежем воздухе, пришлось проходить тот ещё квест по лифтам и лестницам. И конечно, когда мы вышли в холл, то увидели, что журналисты караулили меня около входа, операторы настраивали камеры. И всего несколько человек остались внутри, надеясь, что интуиция их не подвела. Впереди стоял парень — я оценил его фигуру, подумав, что мы могли бы провести время когда-нибудь…

И тут он поднял голову: я ощутил себя прекрасно и ужасно одновременно.

— Эл. — Господи, хорошо, что он не услышал. Правда, теперь не отрывал от меня взгляда, пытаясь достать что-то из нагрудного кармана на рубашке. Та же белая рубашка — так недолго стать фетишистом: буду тереться о неё и бурно кончать.

— НьюЙорк Таймс, — он совладал с одеждой и протянул мне карточку через руку охранника. — Роберт, я задам вам несколько вопросов?

Я махнул Оливеру, чтобы пропустил репортёра, стараясь сохранить нормальное выражение лица. Теперь Эллиот работал журналистом. И не был связан с временными модулями. Теперь программу закроют, и он точно не окажется в викторианской Англии; материнским событием было не наше знакомство. Я мог не избегать его.

— Ты произвёл настоящий фурор, — он улыбнулся и я метнул взгляд на его зубы. — Когда ты мне давал ту листовку, уже знал, что будешь выступать на конференции?

— А?

— И сочувствую по поводу напарника.

— О, не стоит, — я истерично хохотнул и тут же хлопнул себя по щекам, чтобы успокоиться. Я теперь персона нон-грата на всех научных конференциях, буквально изгой. Какое-то время помелькаю на экранах, но потом не смогу этим заниматься. А Эл был журналистом. Как перестать любоваться им? Что за бессовестная радость внутри? — То есть, да, конечно, это было ужасно. Так тебе нужно интервью?

— Может встретимся сегодня?

— Да, — на моё лицо наползала улыбка. — Если поставишь в заголовок фразу, что бытовой газ стал самым дурацким изобретением в истории человечества. Это… Важно.

Он вежливо рассмеялся, а потом скрутил губы в трубочку и произнёс «упс». Эллиот, скажи мне, пожалуйста, ты тот самый? Интересуешься Викторианской Англией, сможешь рассказать мне о пяти разновидностях мышьяка, будешь возводить глаза к потолку после моих пошлых шуток, но стонать, когда мы окажемся вместе? Будешь терпеть меня, прощать меня, останавливать, подбадривать, менять?

— Часиков в восемь, поужинаем?

Эллиот посмотрел, прищурив глаза.

— А как насчёт интервью прямо сейчас, чтобы не портить вечер работой?

— Чтобы не портить свидание работой?

Он промолчал, но для меня это звучало как однозначное «да». Вселенная, я готов подумать над тем, чтобы взять свои слова обратно. Ну, те, про суку.