Огни большого города (СИ) [fantomofmyself] (fb2) читать онлайн

========== Часть первая ==========

***

— Ну как тебе? Здесь всё, конечно, ещё сырое, некомфортное, но я поработаю над этим, когда деньги появятся. Свечки-хуечки, докуплю. Будет заебись уютно.

Голые сероватые стены сжимают со всех сторон, и мне даже не верится, как он здесь будет жить, один.

— Ну, знаешь, как говорят - создай уют внутри себя, а остальное приложится.

Я аккуратно провожу рукой по голой стене - побелка оставляет след на ладошке. Склеп. Натуральный.

— Никто так не говорит, — усмехается Эдди. — Ты сам выдумал эту цитату, и выдаёшь её за чью-то гениальную идею. Как ты всегда делаешь.

— И сколько ты платишь за эту хату?

У Эдди чуть гаснет улыбка, но он быстро берёт себя в руки.

— Всего четыре сотни в месяц. Могло бы быть и хуже.

Да куда ж хуже… Думается мне, но держу рот на замке. Он так рад, так счастлив, что, наконец, зажил самостоятельной жизнью, что не хочется подливать дёготь в его бочку меда.

— Зато своя, — обвожу головой всё пространство. — Я рад за тебя. Правда.

Эдди скрещивает руки на груди (конечно, не поверил) и склоняет голову вбок. Мне действительно нужно порадоваться за него. За то, что он осмелился рискнуть и взять ответственность в свои руки. Что стал собственным штурманом в океане грёбанной жизни. И я даже горд за него, просто… Он заслуживает куда больше. Лучше. Да всего на свете он заслуживает.

— Ты нихуя не умеешь врать, Тозиер. Но оно и к лучшему для тебя.

— Почему ты не хочешь взять у меня денег? Отдал бы, когда заработаешь.

Его гордость выводит меня из себя. Когда у меня денег куры не клюют, а у него едва на аренду квартиры собирается, пренебрегать таким щедрым предложением, по меньшей мере, нелогично. Но гордость вообще редко идёт рука об руку со здравым смыслом. У Эдди точно.

— Я и так тебе должен вернуть за билет сюда. Забыл?

Вздрагиваю, когда слышу какой-то подозрительный шорох в стене. Бля, это крыса?

— Эдди, ну не гони уже, ладно? Я в кафешке больше трачу, чем этот долбанный билет стоит.

Он не слушает, разбирает чемодан, выкладывает своё добро, которое вообще никаким местом не смотрится здесь. Сам Эдди в таких условиях нищеты выглядит, как на корове седло.

Если бы не та ссора с мамашей, этой отвратительной коммуналки, может быть, и не было.

Когда кому-то нужна помощь, Каспбрак всегда будет впрягаться, но как только в дерьме по уши окажется он - Эдди не устаёт строить из себя рыцаря в ебучих белоснежных доспехах - я сам, я разберусь, нахуй. Я всё р а з р у л ю, Ричи.

В еблет так и хочется дать.

Видно сразу, каким местом он всё разрулит.

— На новоселье хоть пригласишь? Эту конуру точно обмыть нужно, иначе пизда.

Запихиваю сигарету в рот и думаю - дым провоняет всю дешёвую мебель, и это место ещё больше будет походить на клоповник, хуй там выветрится. Убираю зажигалку обратно в карман, так и не подкуривая сигарету.

— Шуметь нельзя. Иначе хозяйка вломит по первое число.

Я закатываю глаза и диву даюсь. Эдди уже почти девятнадцать, а всё ещё ведёт себя, как дитя. Не понимает что ли, кого и куда подмаслить нужно. Да это ему должны платить, что он согласился жить в этой дыре.

— Значит, будем нажираться втихую. В первый раз что ли? Сколько раз мы укуривались и с каменным ебалом проходили мимо родителей? В с е г д а прокатывало.

Эдди подходит ближе и иронично вздёргивает брови. Его любимый, такой знакомый жест. Означающий “ну и хуйню вы морозите, ребята”. Я за три года, что знаю Эдди, уже налюбовался этой эмоцией. И всё ещё иногда мельком любуюсь.

— Н и к о г д а не прокатывало, Тозиер. Нас всегда палили, и всегда я получал пиздюлей.

Я пожимаю плечами, мол, ну да. Я пизжу как дышу. Зато как весело было.

— Так я прихожу вечером?

Каспбрак тяжело вздыхает, и мне стоит огромных усилий неуместно не щёлкнуть его по носу. Иногда он незаконно милый. Понимаю, почему девчонки тают, глядя на него. А он, дурак, и не понимает всей силы своего обаяния, думают, что с ним из вежливости лыбы тянут.

— Только давай не в говно. Завтра всё-таки первый день универа.

Я шутливо прикладываю ладонь к груди, мол, клянусь, бля, но в его глазах уже вижу, что всё он понимает. Мы всегда так говорим, и всегда всё заканчивается одним и тем же - я вдрызг пьяный засыпаю на его половине кровати, чуть не сталкивая его на пол, а Эдди наутро жалуется и проклинает меня за то, что у меня нет меры.

Но по-прежнему дружит со мной, по какой-то магической причине. А я всё ещё держусь за него. Крепко так, что хуй он сдыхается меня.

А ведь он пытался. Поначалу так особенно часто отматывал назад.

***

— А потом она говорит мне: либо ты делаешь, как я говорю, либо съёбываешь на вольные хлеба. Пиздец расклад, да? У меня с собой даже денег на еду не было. Только на автобус до вокзала.

Эдди пьяный. Довольно предсказуемо.

Кто там кричал больше всех, что ему завтра рано в универ? Сейчас он закидывает в себя хрен знает какую рюмку коньяка и с горящими, раскрасневшимися щеками снова и снова рассказывает мне о своей мамке.

Подобные вечера у нас как сеансы у психоаналитика. Только с алкоголем (что делает времяпровождение ещё круче), и в конце счёт на кругленькую сумму не потребуют.

Он говорит мне о своём пиздеце, а я вываливаю ему своих скелетов из шкафов. Постепенно, понемногу, их становится всё меньше и меньше, и Эдди узнаёт меня всё лучше. Но не всё сразу.

И мы оба внимательно, участливо слушаем друг друга, не перебивая, расслабляясь в пьяном угаре, и едва-едва держим глаза открытыми. У Эдди забавная черта, когда он выпьет - всегда пытается найти смысл в чём бы то ни было, разобраться в проблемах, которые на трезвую не может щелкать.

Философский пьянчужка, как я его называю.

А его мама - это проблема. Проблемище. Её он никак не может постичь. Но как по мне, так эту суку нечего постигать. Вряд ли слышать такое ему будет приятно, поэтому я помалкиваю. Даю ему возможность выжаловаться.

— Если бы ты не одолжил мне денег, я бы даже не доехал сюда к тебе. Как она нахуй думает я смог бы жить? Отсасывать на заправках и трахаться за еду?

У Эдди на голове маленький вулкан взорвался, волосы хаотично растрёпаны, закрывая пол-лица. Отросшие, чуть вьющиеся пряди красиво падают на глаза. Мне нравится, когда у него такая пушистая шевелюра. Нравится, когда можно зарыться наглыми пальцами и лохматить прядки, массировать кожу, когда он позволяет это делать.

Иногда хочется схватить эти пряди и больно оттянуть, наблюдать, как срывается голос от хриплой просьбы. Накручивать на кулак, растекаясь от их мягкости, и гладить, гладить, как кота мартовского, пока не замурчит в руках от удовольствия.

— Из всей твоей речи я только вычленил “трахаться” и “отсасывать”. И не могу понять, это просьба или предложение?

Рябит перед глазами, будто я вижу всё через призму старого советского телевизора. Десять вечера. А я в говно.

— Я уже чувствую себя выебанным во все дыры, так что спасибо - нет.

Тогда он позвонил мне заплаканный, обуреваемый стойким желанием доказать матери, что выдержит, что справится и без её поддержки. Но голос жалостливо ломался, и только со второй попытки он сказал, что ему нужна помощь. Где он находится и когда его встречать.

То, как страшно мне стало за него тогда, я так ему и не сказал. Он ведь никогда не просит помощи. Никогда не берёт в долг.

Но в том телефоном звонке что-то подкосило меня. Эдди будто захлопнул обложку книги, с яростным, громким стуком. И всегда страшно, когда подобное происходит с семьей. Когда близкого человека отрезаешь из своей жизни.

— А мне бы хороший отсос сейчас не помешал. Но как назло, здесь на примете нет ни одной знакомой девчонки.

Эдди шатающейся походкой наклоняется за пустой бутылкой, чтобы её убрать, ничего не отвечает на эти мои скромные рассуждения вслух.

А мне, блин, хочется попиздеть о чём-то таком. Л и ч н о м. Пощекотать нервишки.

Хватаю его за руку, когда он снова наклоняется уже за пустой коробкой из-под пиццы. Мистер Пропер, нахуй. Хватит.

— Да оставь ты это. Потом уберёшь.

Каспбрак стоит рядом - взгляд тупо стеклянный - и улыбается не своей улыбкой.

— Мне только тараканов здесь не хватает. Заебись будет компания.

Но выпускает бутылки из рук, что они с тихим звоном брякают на полу.

Вот был бы он чуточку более расслабленным, чуточку пьянее. Не знаю, что конкретно я бы сделал, но сейчас моя рука крепко вцепилась в его, а мысли свободно гуляют без привязи. И меня несёт на всех порах.

Захлёстывает с головой, что даже дышу через раз - какое-то предчувствие, томление. Будто ещё чуть-чуть и случится что-то очень важное.

— Когда у тебя был последний раз?

Напрямую спрашиваю его и тяну за руку на диван, на местечко рядом.

Я не чувствую ни грамма смущения, когда задаю подобные вопросы, мы и не такое с ним обсуждали. Но от его быстрого, удивлённого взгляда я почему-то нервно ёрзаю на диване. Не до конца понимаю, что именно таится там, в глубине этих озер. Какие-то полутона, которые сводят меня с ума.

— Блин, дай подумать… Около полугода назад?

Эдди спокойно отвечает, будто я спросил его - какие хлопья ты обычно покупаешь на завтрак. Уселся рядом, и вся эта атмосфера, наши разговоры о семье, тревоги и страхи, которые приходится пережевывать в одиночку, все это чудесным образом развязывает руки. Разрешает оторваться по полной и позволить себе нотку безумия. Совсем капельку аморальности.

— У меня есть идея, но ты должен пообещать не убить меня нахуй.

========== Часть вторая ==========

***

Когда мы познакомились с ним в первый день старшей школы - он только переехал в Дерри - Эдди на дух меня не переносил. И меня это очень веселило.

Я видел, что он такой же, как я, только выделывается, строит из себя примерного мальчика.

Но этот образ был для остальных и держался он до первой вечеринки, на которую его чудом по ошибке занесло. Перепутал с библиотекой, бля, видать.

Как только он выдул три шота залпом, сразу сбросилась маска паиньки-скромняги, и он говорил со мной уже совсем другим тоном. Голосом на равных.

Мы проговорили тогда всю ночь, а на утро он не всерьёз проклинал меня последними словами, что я позволил ему так нажраться, и половину сказанного мне, конечно, сделал вид, что не помнил. Но текилу ему никто в рот не вливал, и, честно говоря, пьяный Эдди - это чудо из чудес. Такого острого, колкого человека, умеющего задеть самое трепещущее, живое, ещё нужно поискать. Он моментально находит болевые точки и ебашит по ним, когда в трезвом состоянии и мухи не обидит.

Пьяный Эдди способен на безбашенные чудасти, но, сколько бы он ни влил в себя, его стержень остаётся при нём, и будь он пьяный или трезвый, мне кажется, Каспбрак прекрасно рассчитывает, что стоит говорить, а что нет. Тут мне его не подловить, сколько бы я ни пытался.

Даже про свой первый раз он рассказал мне лишь спустя два месяца, когда это произошло, и то, потому что в пальцах тлел крепкий косяк, и сознание чуть пошатнулось. А вместе с ним и барьеры безопасности.

***

— Ещё хочешь?

Я лениво подтягиваюсь к нему и протягиваю свою недокуренную сигарету. Грудь Эдди тяжело вздымается, и мимо воли я скольжу по ней взглядом. Гладкая, блестящая от капелек пота, поднимается вверх и вниз, по мере того, как отрывисто дышит сам Каспбрак.

Шлюха между его ног уже почти заканчивает свою работу, и в комнате стоит такой стойкий аромат траха, что у меня самого голова идёт кругом.

У меня сохранена парочка телефонов как раз на такой случай. Когда хочется скрасить вечер и не ебать мозг.

И Эдди на удивление даже не спорил. Мы одного поля ягода, и когда дело доходит до удовольствий, никакого стыда или лишних предрассудков. За это я его обожаю. Даже не знаю, сколько раз меня обуревало чувство, что он мой человек. Не без собственных бзиков, естественно.

Девушка заглатывает очень усердно, причмокивая, и видно, что ей самой нравится. А такое, наверное, случается не часто. Эдди томно прикусывает губу, ещё немного и будет совсем заебись, прямо то, что нужно. Забрасывает голову наверх и моего взору представляется длинная, изящная шея, настолько хрупкая, что её переломать можно двумя пальцами.

Он охуенен в момент пика наслаждения. Мне даже не стыдно, что я засмотрелся на него, ведь то, как грациозно, почти киношно, ему удается выгнуть спину, приоткрыть рот в немом стоне - искусство. Это девушка ещё должна заплатить, что ей посчастливилось доставить ему удовольствие.

— Рич…

— Мм?

Эдди зажмурил глаза, но губы складываются в звуки моего имени. И от этого тона, этого проникновенного шёпота, что-то скручивается в горячий тугой узел в животе. Может быть, и стоит оставить девушку на ещё один дополнительный час. Сбросить этот грёбанный жар и трахнуть хорошенько, чтобы ничего лишнего в голове не бродило.

— Дай сигарету.

Тянется дрожащими пальцами, и я послушно подползаю ближе. Влажные, хлюпающие звуки разносятся снизу, и я едва сам не выстанываю. Безумно хочется коснуться. Хоть крохотного участочка кожи, всего разочек.

Эдди затягивается с моих рук, а сигарета позорно подрагивает в моих пальцах. Он делает один затяг, второй, и только на третьем, когда пепел едва не падает вниз, ей на голову, отрывает влажные красные губы и выдыхает дым.

— Ты выглядишь просто охуенно.

Не выдерживаю и наклоняюсь к нему ближе. Шепчу это ему в ухо и слышу, как последний, краткий стон срывается с губ Эдди. Вряд ли до него дошло, что я ляпнул. Он кончает, забывая предупредить заранее. Но девушка вроде не обижается. Аккуратненько пальцем вытирает краешки губ - ебать филигранную работу проделала - и улыбается заискивающе. Ей определенно понравилось.

Эдди сидит на диване, ни живой ни мертвый, откинувшись спиной на подушки, глаза закрыты, а на лице застыл секундный момент расслабления.

Я едва не провожу рукой по его вздымающейся груди. Пальцы так и тянутся урвать это прикосновение. А ещё лучше губами. Кончиком языка пощекотать разгорячённую кожу.

Пока он отходит от оргазма, я сам выпроваживаю девушку, закрываю за ней дверь и слышу, как рьяно, бешено колотится моё сердце. В штанах член стоит колом, а в голове на рипите прокручивается его лицо.

Ебать, слава богу, что новоселье случается не так часто.

***

— Она ушла?

Он уже натянул штаны, набросил на себя рубашку, но пуговицы так и не застегнул - дышит уже спокойнее, размерено. Мой взгляд елозит по плоскому животу, смуглой груди и только потом поднимается выше, к лицу.

Этот вечер кажется бесконечным. И в то же самое время, мне не хочется, чтобы он заканчивался.

— Да, только спровадил. Может ты ещё раз хотел?

Эдди лениво качает головой в стороны и взглядом указывает на место рядом. Глаза едва открыты.

Что-то мне кажется, что на следующий день он не поднимет головушку раньше обеда. И первый день в универе проведет дома, в постели. Хотя это и домом не назовешь. Пристанище, скорее.

— Часто пользуешься подобными услугами?

Поворачивает ко мне голову, когда я присаживаюсь рядом, вытягиваю ноги на столик. Эдди даже не одёргивает меня, чтобы я убрал свои грабли – значит, действительно выжат как лимон.

— Что-то я не заметил, что тебе было плохо.

— Я и не собирался осуждать тебя. Мне просто интересно. Странно, что тебе это нужно. Разве мало желающих быть с тобой бесплатно?

Подобные ночи, в подобном состоянии могут увести меня далеко-далеко за границы допустимого. Когда мне кажется, что всё можно, что мы оба приспустили свои возведённые стены, хочется позволить себе больше.

Больше личного контакта, больше глубоких, настоящих разговоров. Больше прикосновений. Но как бы приятно ни было забыться, утро всегда безжалостно наступает, и приходится разгребать лопатой последствия своих поступков. Вспоминать, чего такого ненужного ты наговорил своему другу и что лишнего делал.

— Так ведь гораздо проще, правда же? Пропускаешь всю эту ерунду с прелюдией, якобы тебе интересен человек, его личность и бла-бла-бла. Когда на деле хочется только трахнуть его. К чему такой цирк, когда можно безболезненно набрать номер телефона и не ебать никому мозги? Что, сильно аморально и безнравственно для тебя, Эддичка? — подкалываю его, когда вижу прямой немигающий взгляд. Его зрачки до ужаса расширены, что делает взгляд диким, темным. Иногда аж выколоть эти глаза хочется – так внимательно он смотрит, как животное в темноте таится, выжидает чего-то.

— Мне только что отсосала шлюха, которую ты заказал, и я не сопротивлялся. Думаешь, я тот человек, который тебя осудит?

Наверное, придётся остаться сегодня у него. Не думаю, что смогу передвигать ватными ногами и безопасно доберусь домой. Но спать придётся на диване, это точно. Сегодня лучше не делить с ним кровать по-братски. Слишком много всего за один вечер. И слишком я на взводе.

— Ты можешь хоть тысячу раз купаться вместе со мной в грязи, но ты не грязь, — тихо говорю ему. — Ты умудряешься выходить кристально чистеньким даже после пиздец недопустимых ситуаций. В тебе всё ещё есть это. Порядочность какая-то, не знаю, как точно объяснить. Ты держишь себя в узде. Мне это нравится. Хоть иногда так хочется, чтобы ты немного взбеленился.

Эдди мягко смотрит сквозь приоткрытые щёлочки глаз, открыто, спокойно, и мне так важен этот момент. Все подобные моменты, когда мы так близки. Их становится всё больше, и всё больше я на них подсаживаюсь, как на иглу. Это и заставляет приходить меня к нему снова и снова, навязываться на встречу, вваливаться на ночь, заставлять его пить, курить, трахаться. Чтобы после он смотрел на меня, как на мессию, будто я знаю ответы на все вопросы, и его спасение во мне. Мне эгоистично хочется, чтобы он нуждался во мне хотя бы вполовину так сильно, как я в нём. За какой-то короткий промежуток времени он так глубоко пробрался под кожу, что вырвать из себя кажется нереальным.

— Сейчас я вообще себя не контролирую, если честно. Мне так хорошо, что на всё поебать. — Расползается по дивану и улыбается сонно. Ещё пару минут и выключится, как ребенок в люльке. — И всё благодаря тебе. Спасибо.

Мне даже в сердце кольнуло что-то от этого “спасибо”. Охуеть странно слышать такое, после того, что я сделал. И хочу сделать и дальше. Если бы Эдди только догадывался, насколько неприличными являются мои мысли сейчас, он бы притормозил с благодарностью.

Но Каспбрак прикрывает глаза, и не успеваю я и слова ответить, как он уже тихонько сопит, засыпает прямо на неудобном диване, с распахнутой рубашкой, из-под которой плавно опускается и поднимается грудь.

Теперь это просто мой долг остаться с ним, чтобы разбудить в универ. Долг хорошего друга.

========== Часть третья ==========

***

Его халупа (не называй её так, Тозиер) располагалась почти на окраине города, и чтобы куда-то добраться, нужно было вставать часа за три раньше.

В универ Эдди ездил с трёмя пересадками, вечером возвращался на два часа позже из-за дороги. Я бы уже взорвался на вторую неделю от такого дискомфорта.

Сам я спокойно жил себе, припеваючи, в общежитии своего университета, одного из лучших в Нью-Йорке. Хотя у родителей вполне хватило бы денег, чтобы я снял приличную квартиру, мне хотелось вкусить настоящей, студенческой житухи. Скорее ради веселья, а не ради нужды я жил с другими ребятами. Скорее ради галочки учился на экономиста, а не потому, что на самом деле горел этим.

И когда я возвращался в квартиру к Эдди, меня будто холодом обдавало. Как же разительно отличается атмосфера здесь, и там.

И мне всё время хотелось вытащить его отсюда, потянуть за собой, но Эдди дохуя независимый. Ему важно самому себе доказать, что он сможет отвечать за себя. Пусть даже из-за этого приходится горбатиться за гроши на работе, совмещать всё это с учёбой и умудряться держаться на стипендии. Всё же лишняя копейка лишней не будет.

— Она так и не звонила?

Мы у него на полу, едим заказанную бурду из ближайшего ресторанчика (самая ближайшая доставка заняла три часа), и я чувствую, как тянет сквозняком внизу. Отопления пока нет (и вряд ли будет), и я уже устал с ним бороться. Мои деньги он помирать будет, но не возьмет.

— Разочек видел пропущенный на телефоне, думал она, но нихуя, — забрасывает в рот кусочек курицы и взмахивает головой, сдувает отросшую челку. — Да похуй, Рич. На неё лучше не рассчитывать. Она знает, где я, и это ничего не дало. Хотела бы помочь, уже помогла бы.

Для меня безумно дико даже просто представить себе, чтобы родитель отказался от ребёнка из-за такой ерунды, как универ. Какая нахуй разница, медицинское или художественное? Хоть в космонавты, бля, лишь бы был счастлив. Моим вообще похуй – лишь бы по факту была какая-то бумажка в конце, потому что без образования – недочеловек.

— Она казалась такой адекватной, когда я только встретил её. Так носилась вокруг тебя, я думал, она пылинки с тебя сдувает.

Я не понравился миссис К с первого взгляда, тут даже догадываться не нужно было. Она увидела во мне опасность, потому что моё мнение часто перевешивало, и Эдди прислушивался ко мне чаще, чем к ней. Я завоевал его доверие быстрее, чем она за всю долбанную жизнь.

Но я ни за что не подумал бы, что она такая принципиальная и может так резко обрубить все связи, когда что-то идет не по её плану. Контролирующая психичка.

— Я наговорил ей всякого, конечно, в ту ночь, когда ушёл. Сейчас жалею об этом, но в чём-то я был прав. Не ей решать, как мне жить. Она слишком привыкла, что я поддаюсь на любые её решения. Это нужно было обрубить одним махом, не жалеть.

— Что вообще произошло тогда? Ты так толком мне и не рассказал.

Откладываю коробочку с лапшей в сторону и подпираю подбородок рукой. Лапша сухая, а пол твёрдый. И я понятия не имею, как он ещё не взбесился от этих уродливых четырёх стен.

Мне тяжело вспоминать ту ночь, поэтому представляю, как неприятно Эдди копаться во всем этом. Но этот пробел нужно заполнить, он невыкрашенным пятном маячит перед глазами.

— Ничего супер интересного. Узнала, что я поступил не в тот универ, который она мечтала для меня, хотела уже забрать мои документы, чтобы я не съебал, но я оказался быстрее. У меня уже заранее все было подготовлено и спрятано, на случай, если придется сбежать. Ну, и я сбежал. Только деньги не успел снять, она карточку заблокировала.

Моргаю несколько раз, пытаясь вникнуть. Что он мне не договаривает? Что-то есть ещё, куда он не подпускает меня.

Так легко говорит об этом, но я-то помню, в каком состоянии он позвонил мне, в каком отчаянии был. Он явно не был так подготовлен к этому, как заливает сейчас.

— Расскажи лучше, как тебе здесь живется. Как универ, одногруппники? Одногруппницы? — забавно выделяет голосом. Меняет тему. Ходит по краю льда, но сильно не прыгает по нему. Держится безопасной дистанции. И мне даже обидно слегка. Когда же он запрячет свои иголки? Так хочется внутрь, в самую глубь души. Нагло, бестактно, но там, где искреннее всего. Хочется в самое сердце шандарахнуть.

— С этим проблем нет. Могу познакомить, если нуждаешься? На факультете много классных девчонок. Ты любой понравишься.

Что ж, не хочет о личном, будет о неприличном. А у меня ведь всё всегда сводится к сексу.

— Как же сильно тебя беспокоит моя сексуальная жизнь, — усмехается Эдди. Скрещивает ноги по-турецки и облокачивается ладонями в пол. Чуть взирает подбородок - дерзко, с вызовом. — У меня всё под контролем.

Я уж вижу. Но огонёк в его глазах даёт зелёный свет, и я чувствую, что он разрешает додавить, продолжать в подобном духе. А мне ведь палец в рот не клади.

— Секс отлично помогает сбросить напряжение. Расслабиться после тяжелого рабочего дня. После мозгоёбки почему бы не позволить себе немножко веселья?

В ответ Эдди улыбается. В подобных темах он чувствует себя увереннее, потому что они не такие личные. О сексе, о предпочтениях мы можем разговаривать часами, здесь нет никакой душевной глубокой подоплеки. Не нужно вытягивать на поверхность искорёженные струны души. Чисто спортивный интерес.

— Это твой ответ на все вопросы, правда? Трахнулся и никаких проблем.

Если бы. Было бы охуенно.

Придвигаюсь к нему ближе, и он насмешливо смотрит, как моя рука застывает в сантиметре от его ноги. Не могу разрешить себе коснуться. Как угодно могу стебать и намёками сыпать, но на самом деле проявить инициативу кишка тонка. Стоп-кран внутри тут же срабатывает. Это Эдди. С ним не проебись.

— А какая у тебя альтернатива? Топить себя в печали и бесполезно унывать о том, что всё равно не в наших силах изменить?

— Я что действительно произвожу такое плачевное впечатление? У меня же всё норм. Я живу, как хочу. Это больше, чем могут позволить себе многие.

— Да уж, живешь ты как король. Слуги бегут и падают.

Эдди чуть хмурится и выравнивает спину. Вижу, как ответная колкость так и играет на кончике языка, ещё чуть-чуть и прорвет плотину.

— А что изменит, если я буду жить в шикарном доме? С прислугой и личным водителем? Стану от этого счастливее?

Мне больно видеть, как он побирается. Как вот это ему объяснить?

— Почему ты не принимаешь мою помощь? — рвётся первое, что приходит в голову и бесит больше всего. Наверное, это задевает меня сильнее остального. — Когда есть я, почему ты не можешь положиться на м е н я? Мы же, блять, друзья или просто якшаемся вместе? Тусим, потому что удобно?

Понимаю, что три года, возможно, слишком маленький срок, но доверие строится по крупицам, раз за разом. И мне казалось, что у нас было достаточно случаев, чтобы доказать – я, блин, рядом. В любой момент.

Эдди фыркает. Закатывает глаза и поднимается с пола.

Мне за шкирку схватить обратно его хочется и посадить перед собой.

Одно дело доказывать что-то его припёзднутой матери, но передо мной-то ему не нужно выделываться. Передо мной не стыдно показывать свои слабости – это мне хочется вдолбить в него.

— Когда мы уже закроем эту тему, Тозиер? Мне твои деньги не нужны. Именно потому, что мы друзья.

Одна единственная лампа горит на прикроватной тумбе (экономия электричества, блин), уже остывшая еда комом застревает в горле, поэтому откладываю подальше, и ёжусь на холодном полу, то ли от сквозняка, то ли от его ледяного тона. Смотрю на него снизу вверх, и чувствую, как закипаю.

Эдди упрямо сжимает тонкие губы и сейчас даже не представляет, как сильно похож на свою разъярённую мамку. Это не комплимент.

В квартире холоднее, чем на улице, поэтому на нём мешком висит растянутая толстовка, оголяя длинную тонюсенькую шею. Такой хрупкий с виду, но упёртый, как баран, не переломишь.

Не думая, на импульсе я подскакиваю повыше и хватаю его за края толстовки, резко тяну вниз, и его сносит моим порывом. Он плюхается обратно на задницу, и я толкаю его в грудь, чтобы опрокинулся на спину. Адреналин сразу выстреливает в голову, а сердце клокочет в горле, сжимает глотку, что едва дышу.

Эдди смотрит на меня расширившимися глазами, но не от страха, скорее от удивления. Я и сам дохуя удивлён тем, что творю.

Забираюсь к нему на колени и ложусь сверху, прижимаю к полу и ощущаю трепещущее сердце, вырывающее из груди. Из-за тока крови в висках не могу уже разобрать, моё так с ума сходит или его.

— Нихуя ты себе позволяешь, — холодно, презрительно выстреливает мне в лицо, а я воспринимаю это как вызов. Если так неприятно – что же не оттолкнуть?

Наклоняюсь к нему ближе, грудью касаюсь его груди и провокационно усмехаюсь – так как он ненавидит – уголком рта, кривовато, совершенно бесчувственно. Сука, надо заставить себя прекратить таскаться к нему в эту жопу мира, возмущаться тем, что человек выбрал сам. Его право, его жизнь. Хули мне волноваться-то?

Эдди ёрзает подо мной, пытается лечь чуть удобнее, ведь острые лопатки больно впиваются в жёсткий пол, а меня ведёт от его присутствия рядом. По телу беспорядочно то тут, то там бегают мурашки, а губы пересыхают от частого дыхания. Какое-то предобморочное состояние. Я уже сам не разбираюсь, где игра, а где реальность.

— И в кого ты, сука, такой упрямый.

Озвучиваю свою мысль едва ли не на последнем выдохе и прижимаюсь к нему своим лбом.

Эдди дышит учащённо, сбивчиво, теплые струи воздуха щекочут мою щеку, но я не отклоняюсь, прилип к нему, что хоть силой отрывай.

Пусть сам сбросит. Если действительно этого хочет.

Мне нравится его характер и когда он его показывает. Будоражит что-то внутри, когда Эдди выходит из себя. Отсюда и столько провокаций. Я даже никогда толком и не задумывался, как часто я дергаю его за хвост и почему. Потому что он охуенно привлекателен в своей злости. А мне всё хочется вытащить из него что-то тёмное, гуляющее на самом дне души. Что-то, что могло бы сблизить нас ещё больше.

— Слезь с меня.

Я не двигаюсь ни на сантиметр, и Эдди рычит. Так, что мне в солнечное сплетение будто зарядили.

Он силой приподнимается и опрокидывает меня на спину, резко, безжалостно, что я даже немного ударяюсь головой об пол.

Хватает меня за руки и прижимает за кисти, сжимает, что синяки, наверное, останутся. Блять, я едва не выстанываю. Звездочки перед глазами, и в этом тумане еле различаю его яростное, гневное лицо, глаза, стреляющие такие прекрасные молнии, что не могу придушить в себе восхищенный выдох.

Наконец, хоть кто-то может постоять за себя. Показать клыки, когда нужно.

— Больше к этой теме мы возвращаться не будем. Иначе вообще не приходи сюда.

Дико шепчет мне в лицо, а я чувствую, как немеют запястья. Что-то меняется в его лице, и он отклоняется, выравнивает спину, но по-прежнему сидит на бедрах. Пытается отдышаться, а я думаю, что Эдди и правда знает меня недостаточно хорошо. Раз всё ещё ведется на мои манипуляции.

========== Часть четвёртая ==========

***

В большом городе жить круто.

В большом городе столько всего происходит, столько событий, что когда ложишься спать, сон даже не сразу приходит, хоть ты и устал как собака. Мозг на адреналине, впечатлений уйма, и столько классного, что хочется обдумать всё это хорошенько, прежде чем вырубишься. Совсем другая жизнь. Море знакомств, интересных людей вокруг.

Хотел бы я так сказать. Но это было не так.

Большой город ломает, давит, проверяет на прочность, гнёт твою душу, как пластилин, и тебе нужно быть ебаным сухарем, чтобы всё сносить без срывов, подстраиваться под это дерьмо раз за разом.

За последний месяц я не мог уснуть, если возвращался в свою комнату трезвым. Уже просто необходимо было вливать в себя алкоголь, какой угодно, лишь бы успокаивался этот тремор в груди, тревожность, которая по ночам подкрадывается особенно подло.

Чего именно я боялся, я не знал. Что так сильно меня беспокоило, заставляло подскакивать в холодном поту, оставалось загадкой, за завесой пьяного угара, периодических нервных срывов, отсутствия аппетита и смысла, как такового. Трудно облечь в правильные слова это чувство. Оно такое мрачное, что само по себе, без всякого описания поглощает, безмолвно заглатывает целиком. Безымянное, тёмное, отчаянно безнадёжное.

Это всё осенняя хандра, говорила моя мама. Тебе просто нужно чуть больше времени привыкнуть.

Но когда я клал трубку, то после разговора с ней не чувствовал привычного облегчения. Мир внезапно просто стал серым.

Вахтёрша на меня уже давно точит зуб, но я научился отыгрывать главную роль в своей жизни в общаге – трезвого человека, и проходил мимо неё за несколько минут до закрытия. Я душил в себе желание рассмеяться с её лица. Это даже не смешно, скорее невыносимо убого.

Я ходил на каждую вечеринку. Тупо по привычке. Чтобы не быть в блеклых, сжимающих стенах, к которым до сих пор не могу привыкнуть. Там весело, среди людей. Но когда выходишь из душной, шумной комнаты, когда в лицо бьёт промёрзлый ветер на обратном пути домой, стоит таких усилий, чтобы не прокричаться. Я с силой кусал щеки изнутри, делал музыку в наушниках погромче и катился, как мне казалось, по очень кривой дорожке. Что-то было глубоко не в порядке. Ощущение, сродни тому, когда ты за несколько дней до болезни уже начинаешь предугадывать симптомы болячки. Уже выискивать проблему.

Мне очень хотелось съездить к родителям, чтобы хотя бы на время разорвать этот круг из универа, в котором я появлялся скорее для галочки, пьяных дебошей, беспорядочного секса и алкоголя. Его так много, что живот скручивает.

Но мама говорила, что это нормально - скучать по дому. Нужно привыкнуть. Обжиться, а не бежать сразу обратно, поджав хвост.

Хотелось бы верить, что это пройдет. Но темная, холодная рука одиночества никак не хотела отпускать мое горло, сжимала своими тисками, и я действительно пытался привыкнуть к этому чувству - но всё никак.

***

В одной комнате со мной жил Билл Денбро, тихоня из юридического, который лелеял мечту написать однажды свой приключенческий роман. Он даже читал мне парочку глав своего “шедевра”, я едва не лопнул от смеха.

Проблема была только в том, что произведение вообще не юмористическое. И моя реакция была для него неожиданной.

Вопрос, зачем он тогда учится на юриста, а не на журналистике, не особо его удивил - многие спрашивают подобное. Билл не верит в свои силы, вот в чём загвоздка. Жить на что-то нужно, пока мечтаешь о несбыточном. Какую-то профессию получать надо, и роман так и остался, фигурально выражаясь, лежать в столе, Билл никогда всерьёз не рассчитывал, что сможет закончить его.

У нас с ним странное общение выходило - я мог невзначай ранить его своим острым языком, но так как он был не злопамятным, никогда долго на меня не злился, сглаживал углы первым. Иногда мы могли целыми днями ни слова друг другу не сказать. Но это молчание я находил для себя на удивление уютным.

***

Перед глазами то темнеет, то резко режет свет, а дрожащие пальцы едва способны зацепиться за перила.

Осталось пройти самую малость. Вот уже вижу входную дверь, а там уже и комната. Главное, чтобы лифт работал, а то на своих двоих я вряд ли докачусь.

Останавливаюсь на секунду, хочу постоять на свежем воздухе, и знаю, что не стоит, но поджигаю сигарету. Когда ты в хлам, догоняться еще и никотином - не самая лучшая идея, но губы аж чешутся, так покурить хочется.

Щёлкаю зажигалкой, кладу обратно в карман, и рука натыкается на мобилку.

Мне так сильно хочется позвонить Эдди, просто ужас. Ломает, будто воздух в глотке кончается, едва не сгибает пополам. Но его взгляд и тон в последний раз, когда мы виделись, яснее ясного указывали мне, чтобы я не совался. Он мальчик самостоятельный, вот пусть и выкручивается самостоятельно. Как и мне нужно научиться выпутываться во всём этом в одиночку.

Живот скручивает мучительным спазмом, и меня вырывает прямо на тротуар, не успеваю даже до куста какого-то добежать что ли. Тошно не только физически, кажется, я отравляю всего себя раз за разом, день за днем, и это явно не то, что я ожидал. Не то, на что я рассчитывал в этом городе.

Я не лелеял надежду, что ковровая дорожка из красных роз будет развернута передо мной в Нью-Йорке, и везде меня будут принимать с распростёртыми объятиями. Но где же капелька надежды, хоть грамм смысла на всё это безумие?

Жизнь напоминает песочные часы, а я стою рядом и глупо пялюсь в них в ожидании, когда же ебучий песок пересыплется. Когда же уже все? Не пытаюсь потратить это быстротечное время с пользой, не ищу какую-то выгоду. Просто стагнация и ощущение полной дезориентации. Смотрю на песчинки и подгоняю их сам, быстрее блядь, но когда песок пересыплется, то что тогда? Кого винить тогда?

***

— Ричи, давай мы с тобой договоримся. Я не хочу ссориться, но то, что ты делаешь - наглость высшей степени.

В голову, как топор вставили, а тут ещё Билл рядом, отчитывает вполне заслуженно, но это капает на мозги нещадно. Нет сил даже руку протянуть, чтобы таблетку выпить.

— Ты вообще слушаешь?

Его голос становится на парочку тонов выше, когда он злится. Даже забавно. И совсем не страшно.

— Слушаю.

Привстаю на кровати и тут же со стоном падаю обратно. В пизду сегодня универ.

— Ты вчера припёрся бог знает когда ночью, шумел, гремел, а под утро ещё и наблевал на полу, не добежав до ванны.

Денбро стоит около моей кровати, чтобы казаться внушительнее, и меня посещает странная мысль - интересно, каким персонажем он выставил бы меня в своей книге? Уебан, который всем только жизнь портит? Или в его вселенной нет белого и черного, нет героев и злодеев. Серость. Жизнь - это серый.

— Прости, Билл. Правда, — искренне говорю и не знаю, что добавить. Как объяснишь так, чтобы не звучало, как оправдание? — Меня кроет пиздец в последнее время, самому тошно.

Он замирает. Смотрит, как воспиталка в детском саду, которая хочет, чтобы ты сам исправил свою ошибку, сам признался.

— А кому, блядь, легко? — Первый раз слышу, чтобы он матерился. Звучит нелепо. — Подбери свое дерьмо и перестань себя жалеть. И хватит таскаться пьяным, тебя и отчислить за такое могут.

Больше ничего не говорит, молча собирает свой рюкзак на пары и сваливает, даже не попрощавшись.

Я снова падаю на кровать, не в силах держать глаза открытыми. Голову свою просто хоть в окно выкидывай и новую прикручивай. И что я только такого отвратного вчера пил?

***

Я решил дать отдых своему организму. Пусть моя печень ради разнообразия охуеет с подобной милости. Не каждую же пятницу мне пить, как рыба.

Подобная встряска для здоровья будет полезной, и если раньше Билл удивлялся, когда я сваливал на ночь глядя, сейчас он удивлён, что в пятницу вечером я в общаге. Забавно, что я всё ещё могу удивлять кого-то своей непредсказуемостью.

Он тихонько что-то сидел себе и писал за столом, и мне даже жалко было на него смотреть. Опять, небось, кропает какую-то главу, которая ни к чему не ведёт, никому не покажется. У меня едва не срывается вопрос к нему - неужели тебе не хочется поделиться с миром? Открыть свою историю другим? Но это либо слишком личное, чтобы выставлять напоказ, либо он не считает свою писанину достаточно хорошей.

В любом случае, я не мешал ему в своём нелёгком деле, молча в наушниках смотрел сериал на ноуте и не разрешал упиваться жалостью к себе. Как бы сильно ни хотелось сейчас похныкать о том, как всё, блять, тупо выходит. Каждый вечер. Каждый день. День ебаного сурка.

Я даже не заметил, как уснул перед открытым ноутбуком, так и не досмотрев, чем закончилась серия очередной мыльной оперы. В последнее время я смотрел только что-то лёгкое, чтобы не думать лишний раз, не размышлять.

========== Часть пятая ==========

***

— Бля! Как ты напугал меня! — Подскакиваю на кровати, испуганно хватаясь за края одеяла. Любой фильм ужасов отдыхает. Спросонья я и долбануть могу ненароком.

Эдди стоит столбом рядом, но на кровать не садится, пялится сверху вниз. Сколько он уже здесь находится?

— Ты толстовку свою забыл у меня.

На отъебись бросает в меня кофту и отходит подальше.

Я его больше трёх недель не видел и не слышал, а тут он сам припирается, да ещё и по такому помпезному поводу. Толстовка, серьезно? И он увидел, что я забыл её только сейчас? Последний раз я у него был, когда он прямым текстом поставил ультиматум - либо закрываешь рот насчет моей самостоятельности, либо вообще не показываешь носа. Догадаться не трудно, что выбрал я.

Тянусь к телефону на столе и едва не ругаюсь матом. Семь утра.

— Блин, еще бы ночью припёрся, Эдди. Суббота же. Какого хуя?

Каспбрак рассматривает мою комнату в общаге с интересом, будто в музее ходит, хотя здесь всё как у всех. Две кровати, два шкафа, два стола и стула. Всё по два, для нас с Биллом. Правда, его половина чище, сразу видно. Я даже не успел облагородить свою часть, никаких фото в рамочках или любимых книжек на полках. Как-то похуй почему-то.

— Меня твой сосед по комнате впустил. Билл, кажется.

Эдди всё ещё делает вид, что обижается. Что мы с ним на иголках, но в то же самое время… сам пришел ведь, первый сделал шаг. Интересно, ему вообще хоть капельку меня не хватало?

— Такое ощущение, что ты вчера сюда въехал. Полки пустые, стены голые. Ты ведь любитель завесить всё своими постерами.

Он даже не представляет, сколько раз я сбрасывал его номер телефона в последнюю секунду, уже когда оператор почти соединил нас. Сколько раз ноги сами чуть не вели в его дыру, к нему домой. Как меня ломало за эти три недели тишины. Я,блять, будто марафон пробежал, героем себя ощущаю, что сдержался.

А сейчас, когда, наконец, смотрю на него, таким придурком себя чувствую. И ради чего, собственно говоря, было это ребячество? Что кому я хотел доказать?

Эдди неуютно. Когда для приличия он рассмотрел уже всё, что мог, и теперь занять себя нечем, не может мне даже в глаза глянуть. Я молчу, и ему охуеть, как дискомфортно.

— Я пойду, наверное. Извини, что разбудил.

Едва не бежит к двери, и меня будто кипятком ошпарили, так резко дёрнуло к нему. Отбрасываю одеяло, подскакиваю к выходу и почти что перед носом закрываю у него дверь. Успел в последний момент.

Тем не менее, ему меня не хватало. Это стопроцентно, блять. В груди сразу так тепло стало, и камень с шеи словно сняли, дышать почему-то в разы легче. Я сам не свой был последний месяц и теперь понимаю, почему.

— Эй, куда ты собрался?

Нависаю над ним, и он кажется таким маленьким, совсем крохотным. Опустил глаза вниз, будто я его родитель и отчитываю за разбитую вазу.

Первый шаг самый сложный. Переломать свою блядскую гордость и рискнуть пойти на примирение. Он оказался смелее в этом.

Стоит, рассматривает свои кроссовки (охуеть, интересное, наверное, зрелище), и чёлка падает на глаза, так и норовит протянуть руку и убрать упрямые надоедливые прядки с лица. Зарос, как пёс бродячий.

Мы нихуя не умеем извиняться. Что он, что я, ведём себя, как два полудурка. Никогда не знал, как разрулить подобный конфликт.

Я осторожно придвигаюсь к нему ближе, хотя из-за разницы в росте всё равно кажется, что нависаю над ним как громовая туча.

— Не хочешь позавтракать вместе? Тут рядом есть недорогая кафешка.

Не знаю, что ещё сказать, поэтому неловко, совершенно по-животному, блин, прислоняюсь лбом к его виску, и в нос сразу врывается личный, “порошковый” запах Эдди. У меня даже колени чуть задрожали, так отвык от этого, что хочется вдыхать снова и снова.

Каспбрак чуть вздрагивает от моего посягательства на его личное пространство и поднимает в конце концов голову.

Блядские, блядские глаза. На секундочку я забываю, что вообще у него спрашивал, и когда он смотрит открыто, прямо мне в лицо, стоит больших усилий выдержать этот взгляд.

Кажется, только через этот зрительный контакт мы высказали друг другу всё, что накопилось почти за месяц.

***

Все нормальные люди ещё спят, одни мы с Эдди как драсьте, заказывали крепкий кофе (ему без сахара, уточняю у баристы), булочки и омлет. В кафешке едва слышно играет ненавязчивая музыка, и когда я подхожу к нашему столику, несу наш заказ, Эдди задумчиво сидит, подперев голову ладошками.

— Чего пригорюнился?

Поддеваю его коленом под столом и с аппетитом нападаю на булочку. Такая мягкая, что рассыпается в руках, и Эдди с ужасом смотрит, как я слизываю крошки с пальцев. “Это совсем по-дикарски, если что”.

— Меня с работы турнули. Ещё неделю назад.

Кофе застывает в моих руках, так и не успеваю отпить его.

— С той самой, на которой тебе копейки платили? Так радуйся. Ты не много потерял.

Эдди “обнимает” ладошками свою горячую чашку и таким уютом от него веет, что-то необъяснимо родное в его чертах, нотках поведения, казалось, совершенно привычных. Или это меня просто кроет, потому что соскучился по нему.

— Эти копейки квартиру мне оплачивали. А сейчас даже на эту “халупу”, как ты её называешь, мне не хватает.

Я ёрзаю по диванчику и опускаю глаза вниз. Он сам начал снова поднимать эту тему. То, из-за чего мы поссорились. Своего мнения я не поменял, ему там не место в том лягушатнике. Поэтому молчу.

Вряд ли его поддержит то, что я даже рад, что так вышло с этой квартирой. И то, что я могу помочь с деньгами, тоже держу при себе. Знаю, что взбесится только, но не возьмет. Замкнутый круг.

— И что думаешь делать? — нахожу самый безопасный вопрос.

Эдди трёт усталые красные глаза и отхлёбывает, наконец, свой кофе. К еде так и не касается.

— Сейчас пить кофе. Потом с тобой хочу провести этот день. Сходим, погуляем?

Удивлённо поднимаю брови, но Каспбрак как ни в чем ни бывало, пьёт напиток и, как мне кажется, спокоен как удав. Странно.

— Подожди, а с квартирой-то что? Где жить ты будешь?

Эдди вздрагивает плечом, мол, забудь, и качает головой:

— До конца месяца хватит денег. А там что-нибудь придумаю. Но ей звонить не буду.

Это я уже и сам понял. Интересно, что сказала бы его мама, если узнала бы в каких условиях по ее вине приходится жить её сыну? По-прежнему считала бы его “неблагодарным куском дерьма”?

Эдди отщипывает от своей булочки, ест для приличия, хотя уверен, ему кусок в горло не лезет.

— Рич.

Странным, необъяснимым блеском загораются глаза Каспбрака, и я узнаю старый-добрый взгляд, а-ля “а сейчас время хуйни”.

— Что?

— У тебя номер той девушки остался? Ну, по вызову.

Эдди удивительный человек. Может кувыркаться со шлюхой всю ночь, но “шлюхой” назвать девушку у него язык не повернётся, застесняется весь.

Внезапно мне очень захотелось убрать от него ногу из-под стола, как-то перестать касаться, закрыться.

Как бы мне хотелось сказать, что нет.

Но я так соскучился по нему. И мне так нужно снова быть нужным, полезным. Как наркотик какой-то. И его уставший, растерянный взгляд действует на меня как приказ к действию.

— Есть кое-что получше.

Я пожалею об этом. Это уж точно.

========== Часть шестая ==========

***

В клубе мои барабанные перепонки явно спасибо мне не скажут. Здесь грохочет музыка, но для меня всё теряется, краски меняют свои оттенки, контуры расплываются, и многое кажется проще. Дышать легче, пусть здесь и душно пиздец.

Легче в другом, каком-то глубоком, непостижимом плане.

Ты не один, ты в водовороте одиночества, где каждый обезличивается, и в то же время - куда ни глянь, знакомые лица. Знакомые выражения. Знакомые нужды. Знакомая боль.

Я даже не знаю, сколько мы с Эдди уже выпили, но на часы я давно перестал смотреть. Наверное, сейчас два часа ночи. А может и только начало десятого. Время остановилось, как только мы переступили порог этого заведения, и этого я и хотел, правда? Остановить ебучую планету, потому что я не вывожу.

Эдди рядом взлохмаченный, глаза светятся, как у дикого животного в темноте, а на шее уже засос, хер знает, как полученный.

Я терял его из виду несколько раз, но точно видел, как он заходил в уборную в компании хорошенькой, шлюховатой девушки.

И мне, блять, не хочется почему-то давать простор для фантазии и размышлять, что там происходило потом.

У меня самого огнём горело внутри, но я этот огонь не тушил, копил в себе, с мазохистским удовольствием затягивал прелюдию, томление, хотя на примете даже никого не было. Прелюдия чего?

Эдди обнимает меня сзади со спины и ползёт под рубашку горячими ладонями, будто руки греет ещё больше. Я нам обоим заказываю по бокалу пива и уже вижу, как нас унесёт за секунду. Градус понижать охуеть как опасно.

Здесь так похуй всем на всех. И это замечательно.

— Ты всё ещё напряжённый. Почему?

Гладит меня по животу, кончиками скользит по груди, а у меня сердце нещадно бабахает внутри, но, слава богу, всё перебивается громом музыки. Эдди приходится мне едва ли не в ухо орать, чтобы я услышал.

— То тебе кажется. Я уже почти в говно.

— Я не то имею в виду.

Жмётся ближе и снова скользит руками выше, задевает острые чувствительные соски. Мой стон теряется в басах очередного ремикса.

Любая кабинка туалета. Любая свободная комнатка для уединения. Надо только решиться.

Я сам притащил его сюда после того, как полвечера мы гуляли по городу, распивали горький, совсем невкусный коньяк, а теперь не знаю, правильно ли сделал. Может безопаснее всего вызвать такси и по домам? Где он только, блин, этот дом?

— Тебе надо расслабиться. Ты весь вечер, как на иголках.

Эдди уже почти лежит на мне, утыкается сухими губами в мою влажную, солоноватую шею (как же пиздецки жарко) и как бы в подтверждение своих слов слабо, совсем не больно кусает в изгиб шеи. Попробуй. Станет легче.

То ли от алкоголя, то ли духота зала воздействует на меня неправильно, но все чувства разом решили взбунтоваться во мне и ударить по разъёбанной психике.

— Ты не против, если я поприсутствую?

Слова доносятся, как через толстое пуленепробиваемое стекло, и киваю ему скорее на автомате.

Эдди тут же тащит меня в конец зала, ближе к выходу, и я следую за ним как податливая марионетка. Одновременно приятное и вместе с тем настораживающее чувство.

Это специальная вип-зона, и я тут уже не первый раз, плавали - знаем. Но сегодня всё кажется каким-то чужим, новым, совершенно инородным, будто вставную челюсть вставили, и вкус уже не тот, ощущения не те.

— Блин, только мне пиздецки жарко здесь?

Эдди расстёгивает парочку пуговиц у себя на груди, а я стою рядом, едва не падая от переизбытка чувств. В штанах невыносимо тесно, и мне почти хочется умолять сделать хоть что-то. Хоть как-то скинуть возбуждение, терзающее меня весь вечер.

К нам заходит высокая, сногсшибательная блондинка, у которой ноги чуть ли не от ушей, и до меня доходит черепашьими шагами, что Каспбрак умудрился как-то втихую от меня снять для нас вип-комнату.

Точнее, для меня. Он здесь стоит с моего разрешения, и я хуй знает, что за дичь у меня вообще в голове. Как я мог разрешить?

Когда мне расстёгивают штаны, всё что я чувствую - колоссальное облегчение. Эдди рядышком сидит на диванчике и его взгляд отдаёт чем-то безумным, шальным. Смотрит так внимательно, будто боится пропустить что-то важное, если хотя бы на секундочку отвлечётся.

Девушка стоит на коленях, и мне нелепая мысль приходит в голову, что, наверное, больно упираться острыми коленками в бетонный пол. Но когда она заглатывает, берёт сначала наполовину, а затем, расслабляя глотку, полностью вбирает мой член в рот, всё отходит на второй план. Мозг эгоистично сосредотачивается на удовольствии, и жар, тот жар, из-за которого я подыхаю уже несколько часов, разгорается с новой силой.

Расставляю ноги пошире, чтобы ей было удобнее, и кусаю, облизываю губы. Целоваться хочется жуть как. Вгрызться в рот и вдыхать, отдавать и получать, так чтобы голову напрочь сносило. Но не с ней.

Хватаю её за голову и насаживаюсь глубже, пальцы зарываются в блондинистые сухие волосы, и стон, совсем тихий, раздается слева от меня.

Эдди дышит прерывисто, шумно, и помутневшими, незрячими глазами я замечаю, как прекрасно, волнительно краска заливает его щеки. Карие глаза и вовсе кажутся чернее ночи от возбуждения, от ощущения чего-то запретного, грязного, и я не знаю, кто из нас потянулся друг к другу первым. Мозг отключился уже давным-давно. Я поймал его губы в ленивом, небрежном поцелуе, не рассчитывая особо ни на что. Вряд ли я могу сейчас что-то анализировать и здраво взвешивать свои поступки. Эдди подлезает ближе, тут же ответно приоткрывает рот, будто только этого и ждал. Жарким, скользким языком вытворяет что-то безобразно прекрасное и целует глубоко, чувственно, так, что мне стоит удерживаться, чтобы не достичь пика уже сейчас.

Девушке вообще поебать на то, что творится у нас, она добросовестно, качественно выполняет свою работу и ей нет никакого дела, что я едва не трахаю рот Эдди, пока он в открытую уже почти лежит на мне. Спускается губами к моей груди и распахивает рубашку, срывает мешающиеся пуговицы, вылизывает непонятный мне узор и целует, прижимается губами к своему же влажному следу. Пиздец у него крышу рвёт.

— Эдди…

Он щекочет своей шевелюрой и елозит по моей груди языком, а мне безумно хочется ворваться в его рот снова, вкусить ещё разок мягкие невероятные губы, поймать его сбитое дыхание и заставить простонать.

— Каспбрак.

Настойчивее, почти агрессивно окликаю его, и Эдди тут же вскидывает голову. Остаётся парочка секунд, я чувствую, как пламенем охватывает низ живота, как стучит пульс в висках, и в самый пик хочу целовать его.

Приподнимаюсь, чтобы снова схватить, прижать к себе, и Эдди падает, ластится ко мне как котяра, постанывает в поцелуй и ногтями чуть царапает по груди, раз уж я прервал его и не дал довылизывать.

Его губы просто потрясающие. Целуется он со знанием дела, не забывая проявлять свой характер даже здесь. Захватывает, сносит страстным яростным порывом, попробуй только отвлечься или расслабиться - вцепится ревностно, чувственно. В поцелуе он хочет, чтобы ты принадлежал ему всей душой. И я отдаю, блять, отдаю всего себя и стону несдержанно, с упоением в его рот, теряя голову от этих ощущений.

========== Часть седьмая ==========

***

Каждый день по пути в универ (когда я там появляюсь) я прохожу мимо одного и того же места - небольшой кафешки на углу возле перекрестка. Я уже сроднился с ней, столько раз зависал там в одиночестве, когда не хотелось возвращаться туда, что приходилось называть “домом” на ближайшие четыре года.

Всё же это не была осенняя хандра, мам. Уже конец ноября, а я по-прежнему ощущаю зияющую пустоту в груди, что даже удивляюсь - как её остальным-то не видно? Но каждый, видимо, занят своей собственной дырой в душе и разными попытками её заполнить. Я слишком многого требую от других и слишком мало отдаю взамен. В этом ведь проблема, да?

И каждый день, проходя мимо этой кафешки, я вижу сидящего там на ступеньках маленького котейку. Совсем ещё крохотного, месяца три от силы. Понятия не имею, как его ещё никто не подобрал, не приютил - место людное, а котёнок настолько миловидный, что каждый раз я еле отползаю от него. Руки так и тянут забрать к себе. Но потом я понимаю - куда, нахуй? Из общаги меня тут же попрут - с животными нельзя. Своего дома нет, а в хорошие руки и отдать-то некому. И тут меня осеняет.

Это кажется настоящим безумием, и он меня убьет, но с чем черт не шутит.

В очередной раз, когда я проходил по уже знакомой дороге, я остановился возле кофейни. Кот по-прежнему сидел на ступеньке, будто ждал кого-то, прямо по расписанию. Он рассматривал меня умными глазками, и не знаю, что подкупило меня больше, что стало решающим моментом - его наглые располагающие глазищи или моё воющее чувство одиночества внутри. Будто себя в этом коте разглядел, что невероятно тупо.

Но кот уже в моих руках, и мне вдруг стало так легко, как только бывает после долгих часов разгадывания какой-то загадки, решения сложнейшего уравнения, где в конце в ответе всего лишь единица. Всё оказалось проще.

— Я подумал, что он очень на тебя похож. Он цапнул меня в первый же раз, как я взял его в руки. Играючи, конечно, в чём тоже есть определенная ирония.

— Тозиер, это просто безумие. У меня у самого квартиры нет, я сам на улице окажусь скоро.

Несмотря на свои слова, Эдди моментально схватил котёнка и посадил к себе на колени, гладил по шёрстке, чесал за ухом и вообще лично ко мне потерял всякий интерес. Я даже засмотрелся на это странно-трогательное действо.

Он что-то бормотал себе под нос и заглядывал в мордочку котенка, разговаривал с ней. И это отличный момент, чтобы закинуть удочку.

— Да, насчёт этого… Слушай, как тебе такое деловое предложение? Мне до смерти надоела общага. Там не так весело, как я думал. Почему бы нам не снимать квартиру вместе?

Эдди с расширенными от удивления глазами напоминает мне испуганного оленёнка. Руки на автомате продолжают гладить кота, а лицо выражает смесь шока и облегчения в одном флаконе. Он что, неужели сам никогда не рассматривал такой самый логичный, казалось, вариант?

Общага это, конечно, весело, тут я прибрехал. Там было не так плохо. Но знать, что Эдди придётся хер знает где побираться или вообще уехать обратно - оказалось не так просто принять спокойно.

Раз уж мою помощь напрямую не хочет принимать. Хер с ним. Будем идти окольными путями.

— Я думал, тебе там нравится. Как же студенческая жизнь и всякое такое?

И всякое такое. Пожимаю плечами, мол, мне это ничего не стоит.

Правильно я делал, что не привыкал к своей комнатушке в общежитии. Будто чувствовал, что надолго всё равно там не задержусь.

— Пьяные вечеринки и легкомысленные студентки никуда от меня не денутся.

Эдди чуть прищуривает глаза, следит за мной долгим, оценивающим взглядом. Я выдерживаю эту проверку на вшивость, даже и бровью не веду, стою спокойно, будто мне эта идея только сейчас в голову прилетела. И по большому счету его отказ ничего для меня не значит.

— Но мы делим пополам оплату, правильно же?

Еще бы Каспбрак такое не уточнил. Я подхожу к нему ближе, протягиваю руку к котейке и нежно, осторожно глажу настороженную мордочку. Слышу, как собственное сердце в грудине тарабанит быстро-быстро, непонятно почему. Хочу протянуть руку к Эдди и так же приласкать в ничего не значащем жесте. Дебильная мысль.

— Пополам, — согласно киваю. — Но ты же понимаешь, что на эту ужасную квартиру ты меня не уломаешь. Мы выберем что-то другое. Поближе к универам и вообще человеческой цивилизации.

Котик начинает мурчать, и я с жалостью отнимаю руку.

У Эдди невелик выбор. Я предлагаю ему охуенный вариант, у него нет причин отказаться. Разве что одна.

Я. Рядом.

Жить вместе может быть испытанием для любого рода отношений, что дружеских, что любовных.

Согласится ли он видеть меня каждый день в своём доме? Жить бок-о-бок, терпеть, что я постоянно буду маячить перед глазами?

— А когда пойдем смотреть квартиру? — легко бросает мне, и ебаный камень сваливается с души. Думал, будет гораздо тяжелее. А мне даже не пришлось пускать в ход тяжёлую артиллерию. И слава богу. Я ведь не приготовил никакого плана Б.

Я улыбаюсь краешком губ, смотрю, как он продолжает возиться с животным, даже не смотрит на меня, и ощущаю себя странно счастливым. Если это ощущение вообще можно облечь в слова. Не то чтобы мне было с чем сравнивать, но это определённо что-то отдалённо похожее на счастье.

***

Первоначально я был в восторге от своей, как мне казалось, гениальной идеи. Это ведь самый простой вариант - жить вместе, делить оплату, не запариваться насчет долбанного комендантского часа. Одни плюсы.

Но потом меня начали одолевать сомнения. Страхи, которые я не мог даже самому Эдди высказать.

А вдруг мы разосремся? А вдруг я ему настолько надоем, что первоначальная дружба и симпатия перерастёт в раздражение и ненависть? А деваться уже будет некуда? Я не хотел, чтобы он меня терпел. Характер-то ведь у меня не сахар, до ручки любого могу довести, если захочу.

Мне не хотелось его терять. Рисковать нашей дружбой.

Но это мои собственные загоны, а ему тем более не до этого.

Он гонялся по городу в поисках новой работы, но всё безуспешно. Попробуй найти такой гибкий график работы, чтобы и в универ успевать, и работодатель был довольный. Никто не хотел идти на компромисс со студентом без опыта, а за квартиру уже нужно было платить.

За первый месяц я внёс полную сумму, что далось мне с невероятным трудом. Не один вечер мы говорили с Эдди по этому поводу, и в итоге я уломал его согласиться. Ведь из-за его грёбанной принципиальности и гордости мы могли потерять отличную квартиру. Потом, когда появятся деньги, отдаст мне. В этих вопросах Каспбрак просто невыносим.

— Тебе хоть нравится? — в миллионный раз спрашиваю его, а он лишь угукает, рассматривает всё с подозрительным видом, будто из-за угла выскочит клоун-убийца.

Я поспрашивал парочку знакомых, подёргал одну-две ниточки, и вуаля. Квартира почти в центре города, полностью меблированная и очень уютная. За которую не нужно продавать почку, чтобы расплатиться.

Эдди стоит, как воды в рот набрал. До сих пор не верит, что удалось отхватить её, ещё и так быстро.

— А что хозяйка говорит насчет животных? Можно Лиз оставить?

Он уже и имя ей успел дать, горе луковое. В честь Элизабет Тейлор, что заставило меня несдержанно смеяться на протяжении десяти минут, когда он поведал мне это. «Она такая же грациозная, как Клеопатра, обалдуй, хватит ржать». И от этого мне стало тогда ещё смешнее. Но это ведь его подарок, поэтому я с красным лицом, икающий от смеха, принял это.

Я с улыбкой киваю, ведь об этом я и без него уже подумал. Мне самому было бы тяжело расстаться с котейкой, хрен знает почему. Она уже наша, мы к ней прикипели, что тут поделаешь. Хотя говорил я себе, не привыкай ты к таким вещам, ёб твою мать. Я сам себе худший враг.

— Всё пучком, Эдди. Главное, что тебя устраивает.

— Меня? — поворачивается вполоборота и удивленно приподнимает брови, — меня больше, чем устраивает. Это просто потрясающе.

Не понимаю почему, но мне неспокойно. Слишком гладко что ли, слишком хорошо всё у нас. Такие вещи заставляют меня чувствовать себя странно, словно кубик Рубика собрался слишком уж быстро. Какой-то наёб.

Но я не даю себе лишнюю минуту на раздумья и бросаюсь в этот новый для меня водоворот жизни. По-прежнему держа ухо востро.

========== Часть восьмая ==========

***

Я узнал много нового об Эдди, когда мы начали жить вместе. В быту человек открывается совершенно по-другому.

Он человек-сова, бля. Мог ложиться спать около трёх часов ночи, и в то же самое время вставать в семь утра, чтобы бежать в универ. Как он держался на ногах целый день, когда проспал три-четыре часа, оставалось для меня загадкой, но ночью трудоспособность у него была бешеная.

Свою дверь на ночь он закрывал всегда. Будь на ней замок, наверное, он бы и его защёлкнул, непонятно почему. Я ведь никогда без стука не захожу, просто так не шарюсь к нему, но всё равно Эдди не тот человек, у которого дверь нараспашку. Свою я всегда оставлял чуточку приоткрытой, совсем на маленькую щёлочку. Мне же так почему-то было спокойнее.

Моя изначальная тревога по поводу того, что мы будем видеться слишком часто и надоедим друг другу, не оправдалась. Так как пить я потихоньку переставал, то и в универе появляться стал чаще. Насколько мог, конечно, заставить себя встать с кровати. Но Эдди ведь бегает туда каждый день, поэтому невольно я вставал утром вместе с ним, завтракал, перекидывался парой слов. После такого сон сам собой проходил, и уже тупо было косить университет.

— Какая гадость. Ты влияешь на меня положительно. Что за хуйня, Эдди? — как-то спрашиваю у него в одно утро, на что получаю в ответ загадочную хрен-пойми-что-значащую-улыбку.

Эдди так ничего мне и не отвечает, подмигивает, захватывает свой рюкзак и выбегает из дома. Вместо прощания кричит, чтобы я не забыл насыпать корм кошке, и уже не видит, как я закатываю глаза. Что-что, а эта доля ответственности у меня есть, я не настолько пустоголовый.

Непривычно заботиться о ком-то, кроме себя. Но на удивление приятно.

Смотрю на дверь, куда только что выскочил Каспбрак, и уголки губ сами собой тянутся вверх. Пиздец. Теперь я понимаю, почему люди боятся, когда у них всё налаживается в жизни ещё больше, чем когда кромешный ад разверзается над головой. Появляется что-то, что боишься потерять. Определённая слабость, болевое место, которое нужно оберегать, как зеницу ока, ведь именно туда и будут ебашить при первой удобной возможности.

***

— О, наконец, он пришёл! — Эдди подскакивает с дивана, как только я открываю входную дверь.

Я ошарашенно смотрю на это бурное приветствие, но мягко обнимаю в ответ, когда Каспбрак обхватывает меня за плечи прямо с порога.

У Эдди есть привычка обниматься при встрече, но только по особым дням – когда у него отличное настроение. Что случается нечасто. Обычно он ограничивается угуканием или кивком, когда я захожу к нему в комнату, чтобы поздороваться.

Но на этом сюрпризы не закончились. Когда я перевожу взгляд на диван, вижу Билла Денбро, что уже само по себе странно. Каким ветром его занесло?

— Билл пришёл тебя навестить, и я развлекал его, пока тебя не было.

Хуясе подарочек под конец этого ужасного дня. Никогда бы не подумал, что Билл будет скучать по мне. Когда я выезжал из общаги, он едва ли пару слов мне сказал на прощание.

— Боюсь представить, как.

Эдди в ответ толкает в плечо и идёт на кухню, чтобы клацнуть чайник.

— Ты кое-какие вещи забыл в общежитии, я их принёс заодно.

Билл подходит ко мне и протягивает руку для пожатия. Почему каждому человеку, который хочет меня увидеть, нужен такой банальный повод. Просто так прийти нельзя что ли?

— Слава богу. А то я уже испугался, что ты соскучился.

Вешаю своё пальто на крючок и незаметно ото всех прикрываю глаза. Блять.

Эдди с кухни кричит нам, чтобы мы садились в гостиной, и пока есть возможность, иду к нему, чтобы выхватить минутку наедине.

— Что он здесь делает?

Одними губами спрашиваю у Эдди, устроившись рядом возле стола. Он разрезает булочки, чтобы сделать сэндвич, а я под боком гундю, брюзжу как старый дед.

Я думал, что в квартире не будет посторонних. Так хотелось вечером спокойно выпить бутылочку-другую в блаженной тишине, а тут на тебе. И когда они только успели подружиться?

— Я думал это твой друг, вообще-то. Он неплохой парень, с ним даже весело бывает, — Эдди прыскает и облизывает кончик пальца, выпачканный в майонезе. Он прижимается к моему бедру, стоит совсем вплотную и шепчет, чтобы Билл не услышал: — Он мне читал парочку своих глав. Такие ржачные, мне очень нравятся. Чего ты не говорил, что он писатель?

Я вытираю ненароком капельку соуса с уголка его губ и отвечаю чуть более раздражённо, чем положено:

— Да какой из него писатель. Он мне ещё в общаге весь мозг проел своим романом. И кстати, это не юмористическая история, если что. Не то, если как я будешь ржать на неподходящих моментах, он обидится.

Сам не знаю, что мне не нравится, но что-то определенно меня подъедает внутри. Мне просто хотелось провести этот вечер с ним вместе. Наедине. Чтобы не зудел никто под боком. Целый день успокаивал себя тем, что вернусь домой, закажу пиццу, открою пару бутылок пива, и Эдди как раз вернётся с работы.

Но всё блять как всегда.

— Правда? Я не заметил, чтобы он особо обижался.

Накладывает на тарелки три огромных сэндвича и поворачивается ко мне лицом. Видит мою кислую мину и понимает всё без слов.

— Мне его выпроводить? У тебя были какие-то планы на вечер?

Грандиозные.

Но тут понимаю, что веду себя, как натуральный мудак. Это ведь не только моя квартира, что за эгоизм.

И Эдди на полном серьезе сделает то, что я ему сейчас скажу. Поэтому я отвечаю:

— Да всё норм. Пусть остаётся.

***

Двух людей очень легко заставить дружить между собой - только найди им третьего общего знакомого, которого можно обсудить.

У меня уже уши горели от того, как часто вскользь (и не только) упоминалось моё имя в разговоре этих двоих.

Эдди сидел поодаль от меня и стрелял глазами каждый раз, когда его пиздливый рот снова и снова подкидывал что-то в мой адрес. Неужели поговорить больше не о чем?

Он рассказывал Биллу, как мы с ним познакомились, как срались поначалу (сюрприз-сюрприз) и что на первых порах он вообще не думал, что такой человек как я станет его другом.

Мне и лестно было, и прибить Каспбрака хотелось. Этот тон, с которым он пересказывал забавные истории, случившиеся с нами за три года, всегда приукрашивая для комизма ситуации, заставляли меня закатывать глаза миллиард раз за вечер. Провокатор сучий.

— Ты, бля, такое брехло, просто ужас. Такого вообще не было.

Поддеваю его ногой, а Эдди провокационно приподнимает бровь, будто у него в рукаве припрятаны вещественные улики. Ну-ну.

— Да что ты. А откуда тогда у тебя этот шрам остался? — он тянется ко мне через весь диван, едва не переливая бутылки на столике. Уже и язык заплетается, супер. — Дай покажу.

Долезает до меня и паучьими, загребущими пальцами лезет под рубашку, оголяет живот.

Билл едва не давится и кашляет пивом. Он пока не привык, что для нас с Эдди это нормально - лапать друг друга и раздевать на людях. Он и половины, слава богу, не знает.

— Та я верю, верю, оставь его, — говорит он Эдди, но Каспбрак уже разошёлся. Собственную правоту эта пьянь докажет или костьми ляжет.

— Вот! — Эдди скользит кончиком пальца по моему шраму чуть выше бедра и радостно, будто клад нарыл, поворачивается к Биллу. — Это он с лестницы наебнулся. И ничего я не брехло.

Поворачивается ко мне и застывает глазами. Руки по-прежнему держит на моём поясе.

Как-то даже душненько стало ни с того ни сего.

Смотрю на него со смешинкой в глазах и просто с любопытством жду, что же дальше делать будет.

— Окей, — раздается от Билла, тоном “ну вы и психи, ребятки”. Денбро усмехается, но ничего не добавляет по этому поводу. — Мне отлить нужно. Сейчас вернусь.

Он шатающейся походкой направляется в сторону уборной, а я не двигаюсь, по-прежнему заледенел на своём месте.

— Ну что, уже наклюкались? — мягким голосом обращаюсь к Эдди, а он расфокусированным, плывшим взглядом наклоняется ближе. От него несёт пивом, и готов поспорить - он едва устоит на своих двоих, если мы поднимемся.

— Давай, наверное, выпроваживать гостей потихоньку. А то я уже тухну.

Честно произносит и облокачивается на меня, утыкается лбом в моё плечо. Ну точно как Лиз, когда выпросить что-то хочет.

— Я не знал, кстати, что поначалу ты побаивался меня. Поэтому держался подальше.

Вспоминаю, как в начале нашей дружбы Эдди вообще динамил меня, сторонился, и это так не вяжется с тем, что мы имеем сейчас. Он лежит на мне, сонно, уже почти засыпая, разморено сопит в шею, ну точно ребенок. Это слишком доверительная поза для того, кто не решается подпустить.

— Я всё ещё побаиваюсь тебя, Тозиер. Того, что ты делаешь со мной. Ты вызываешь во мне пиздец странные чувства. Это очень пугает иногда.

Бормочет в шею и жмётся ещё ближе, устраивается поудобнее, словно прямо на мне планирует уснуть.

— Интересно, что же это за “пиздец странные чувства”.

Я веду себя весьма непорядочно - у Эдди понятное дело развязался язык, а мне жуть, как любопытно.

— Ну знаешь, по-разному, — Каспбрак не замечает, не ловит того момента, что сейчас нужно быть осторожнее. Следить за каждым словом. — Иногда пиздец, как бесишь, иногда зацеловать тебя хочется. Мне столько всего в голову лезет. Особенно после той ночи в випке.

Пьяно дышит мне в шею, и меня самого начинает покачивать, трясти как по щелчку.

Я вообще стараюсь не воспроизводить тот вечер в памяти. Даже те обрывки, которые до одури чёткие, пытаюсь внушить, что это всего лишь бухло. Алкоголь подталкивает на разное. Не всегда мы на полном серьёзе этого хотим.

— Ребят, не помешал?

Билл застывает у порога и для выпившего он удивительно легко держит субординацию, вежливость.

Эдди не поворачивается к нему, не реагирует, ещё больше зарывается лицом мне в шею, и я киваю Денбро, мол, всё в порядке. Обычные пьяные вертолеты.

Сердце стучит у горла, аж в ушах закладывает, а лицо затопляет волной жарких, таких приятных воспоминаний. Руки Эдди, его губы. Его язык, бесстыдно гуляющий по груди.

— Прости, его немного развезло.

Стою на выходе и смотрю, как Билл не спеша завязывает шнурки, чтобы обуться. Когда выпиваешь столько, сколько выпили мы, это настоящий челлендж.

— Ой, да без проблем. Мне всё равно пора возвращаться, а то вахтёрша взъестся, что по ночам шатаются.

Кажется, общага со всеми её дурацкими правилами была уже миллион лет назад. Хотя вместе мы с Эдди живём всего месяц.

— У вас, конечно, та ещё личная атмосфера, — Билл усмехается и выпрямляет спину. Я непонимающе хмурю брови. — Если бы не знал, подумал, что между вами что-то есть. Очень уж странно всё это.

Отчего-то ощущаю себя преступником на месте преступления и виновато опускаю глаза. Хотя с чего бы?

— Странно что?

— Все ваши заигрывания друг с другом. Будто наблюдать за странным брачным танцем в период гона.

Только Билл мог увернуть подобное сравнение. Его мозг такие фразочки генерирует каждый день, писатель херов. Пусть держит свою фантазию при себе.

— Мы всегда так общались. — Почему чувствую, будто оправдываюсь? А ведь не должен.

— Наверное, тяжелее теперь, когда вместе живёте?

С хуя ли он не хочет уходить? Попиздеть не с кем? А потом до меня доходит – конечно, бля, не с кем. Он кроме меня в общежитие толком и не говорил ни с кем. Меня опять начало досаждать смешанное чувство жалости и лёгкого раздражения.

— С чего бы? У него своя комната, у меня своя.

Билл засовывает руки в свои карманы и как-то странно смотрит на меня. С каким-то пониманием, что ли. И это немного выводит.

— С лучшими друзьями очень легко перейти эту грань, особенно, когда вы настолько близки. В один момент и, правда, можно влюбиться. У меня было подобное. Подобная близость. Но с Беверли так ничего и не сложилось, и в итоге ни лучшего друга, ни девушки. Это пиздец ловушка.

Медленно киваю, не совсем понимая, нахуя мне эта информация. Что за полуночные непрошенные советы?

Смотрю на Денбро, на его участливые «вечно грустные» глазки, спокойный уравновешенный вид и первый раз за всё время, наверное, вижу, что не такие мы и кардинально разные. У каждого свои тараканы, но что-то общее у нас есть. Мы знаем, когда катимся в бездну и ничего с этим не делаем – вот наш типаж людей. Знаем, когда опасно, когда лучше держать себя в руках, и не держим. Надеемся на что-то лучшее, авось в этот раз не ебанёт по сердцу так сильно.

И каждый раз прогадываем.

========== Часть девятая ==========

***

Я вернулся домой раньше обычного. Последнюю пару отменили, и уже около шести часов я медленно, неспешно катился в метро, невидящим взглядом обводя присутствующих.

Помню, когда я был маленьким, обожал играть в прятки. Но один раз я спрятался так хорошо, что даже сам себя не мог освободить. Я залез в большой платяной шкаф на чердаке и не заметил, как дверца захлопнулась. Защёлка клацнула, и до меня не сразу дошло, что я заперт в ебаной деревянной коробке. От страха я даже заорать не мог, что-то щёлкнуло во мне, прямо как этот замок, и всё мое тело парализовало. Я уже подумал, что никогда не выберусь. Что задохнусь раньше, чем меня найдут.

Когда мама меня нашла спустя минут двадцать, я был весь сине-белый от испуга, но так ни разу и не закричал.

Каждый раз, когда приходится спускаться в ебаное метро или садиться в лифт, я вспоминаю долбанный шкаф. Давящий со всех сторон.

Детские страхи оставляют самые глубокие отпечатки, это, бля, факт.

Когда выхожу из метро, набираю Эдди, хочу спросить, надо ли что домой, и меня слегка внутренне одёргивает. Какое нахуй домой. С каких пор я считаю это домом.

Просто квартира. Обычная ночлежка. Лучше не отходить от своей тактики и никогда сильно не привязываться. Ни к людям, ни к местам.

У Эдди срабатывает автоответчик. Хотя в это время он уже должен быть дома.

Подумав всего одну лишнюю минуту, прихватываю в магазине ещё и парочку бутылок красного. Если ему не понравится, что ж - надо было брать трубку и говорить свои пожелания.

У нас никогда не было никаких особых договорённостей насчёт того, можно ли водить кого-то в квартиру. Мы же не в ебаном отеле, где нужно вешать табличку “не беспокоить, блядь” от назойливого персонала, заглядывающего в рот за чаевыми.

У каждого из нас была своя комната, своя территория, и понятно без слов, что мы не дети. Что у нас тоже есть потребности, которые периодически нужно утолять.

Когда живешь с кем-то, открываются стороны человека, которые раньше никогда никто другой и не заметил бы.

В квартиру я зашел довольно тихо - мало ли Эдди отдыхает или занимается - в руках держал рюкзак с бутылками вина и уже планировал пройти на кухню, чтобы налить себе парочку бокалов (или всю бутылку), как из гостиной до меня долетели звуки. Стоны. Чужие стоны, не свойственные Эдди. Уж эти звуки я выучил достаточно хорошо, их отличить я смогу с одной ноты.

Но протяжные вздохи, тем не менее, были мужские, без сомнений, и я остолбенело замер. В коридоре было темно, и чтобы пройти на кухню я обязательно должен миновать гостиную, тут никуда не деться. Но ноги приросли к полу, а внутри, будто сигарету кто-то решил затушить об меня - жжёт, что дышать больно.

Эдди был с кем-то в гостиной, и по звукам совершенно несложно было догадаться, чем они занимались.

Чёрт, при мне Каспбрак делал всякое. Он и кончал при мне, и целоваться лез, и переодеваться догола мог спокойно. Но чтобы трахаться, ещё и с парнем. Такого ещё не было, и я по своей скромности и даже наивности не знал, как реагировать.

Для меня понятное дело, что Эдди пансексуал. Он всегда говорил, что его восхищают люди. Без привязки к полу или внешности. Любой человек - парень, девушка, или кто не относит себя ни к какому полу, могут его возбудить. Если появится внутренняя симпатия.

Но пока он трахался с девушками, мне даже в голову не приходило ревновать его что ли. Это казалось приколом. Потому что Эдди относился к сексу, как к ещё одной главе самопознания. Мне интересно почувствовать это. А если так?

И я знал, что он из тех, кто видит разницу, между сексом и любовью. Эдди делит эти вещи. Иногда это не одно и то же для него.

Я едва дышу, хоть в голове и кажется, что мои вдохи и выдохи такие громкие, что я уже выдал своё присутствие.

Черепашьими шагами подхожу к гостиной и через приоткрытую дверь, в полумраке комнаты (горит всего лишь торшер), два силуэта ловит мой взор.

Эдди склоняется над худощавым парнем, водит ладонью по его согнутой спине и врывается, заполняет его отрывистыми толчками, вдалбливается так глубоко, резко, что мгновенно ощущаю, как жар бросается мне в лицо. Девушек он так никогда не трахал. Всегда был мягким, чутким к их желаниям, готовым потерпеть, чтобы не причинить боль. Здесь же я вижу, как Каспбрак крепко вцепился ногтями в подрагивающие бёдра неизвестного мне парня и вколачивался, вбивался, будто всю душу вытрахать хотел.

Но парень под ним дёргался от экстаза и сломанным, срывающимся голосом просил лишь ещё.

Если бы Эдди заметил сейчас моё наглое незваное присутствие, повернул голову и увидел бы меня - я бы сгорел со стыда прямо на месте, несмотря на всю свободу в наших отношениях. Такое я точно видеть не должен был. Это что-то, что касается только Эдди и его тараканов.

Я на носочках, как мышь, заставляю себя отойти от двери и сворачиваю на кухню. Ставлю дрожащими руками бутылки на стол и забываю, что вообще я хотел сделать? Каковы были мои планы до того, как я отключился на секундочку?

В гостиной по-прежнему раздаются шорохи и стоны, и я понимаю, что это может длиться долго. Кто знает, на сколько раундов хватит Эдди. Может, они только начали.

Не сразу замечаю, как руки сами, на автомате, открыли штопором первую бутылку. Наливаю себе в кружку (очень эстетично) вина и прихлёбываю первый добрячий глоток. Едва не матерюсь, так как часть проливается на подбородок, и я беззвучно чертыхаюсь, стараюсь издавать как можно меньше шума.

Стоны из комнаты усиливаются, и моя рука сжимает кружку сильнее, будто сама по себе отдельно от тела живет.

Сука блядь пиздец.

Надо было брать коньяк. Запоздало понимаю и допиваю оставшийся алкоголь. Подливаю ещё, и только долбоёбы сминают натощак крепкое красное вино, даже не успев снять с себя куртку. А я думаю, чего мне так жарко.

Допиваю залпом ещё кружку, словно воды после пробежки не могу напиться, и чувствую, как вдарило что-то в голову. Вот. Класс.

В свою спальню я тащу уже половину бутылки, так как уснуть не получится на трезвую.

Впервые закрываю дверь полностью, не оставляю полоски света, сбрасываю куртку, делаю всё на удивительно спокойном автомате (ха, я вообще трезв и меня ничего не берёт), но когда падаю на кровать, перед глазами любимые родные вертолеты. Охуеть, классно. Горит по всему телу, и так хочется поскорее вырубиться. Просто нахуй щёлк, как телевизор, и нет тебя. Чтобы без снов. Спокойный белый лист.

Спустя полчаса (вечность?) я слышу, как хлопает входная дверь, и запоздало понимаю, что улики свои я-то не запрятал. На столе, на кухне по-прежнему лежат открывалка и неразобранный пакет с едой. Значит, Эдди поймёт, что я проходил мимо. И что, конечно, слышал (и видел, бля), что происходило в гостиной. Но как-то похуй.

Нет сил, желания даже лечь по-человечески. Закрыл глаза и раскинул руки, а-ля Христос, а перед лицом картинки. Ебанаяпауэр-пойнт презентация, коллаж из театра одного актера. И звуки. Боже, как от них теперь избавиться.

Я лежу с закрытыми глазами, дышу размеренно, а рука свисает на пол. Чтобы можно было дотянуться до бутылки, стоящей рядышком, как верная подружка. Скорее чувствую, чем вижу, как моя дверь тихонько приоткрывается, и кто-то становится на пороге.

— Рич, ты спишь?

Всё во мне борется; терзается в противоречивой борьбе рой мыслей - выдать своё присутствие, посмотреть на него и перекинуться парочкой фраз или и дальше притворяться спящим. Избежать этого вынужденного контакта, ведь если посмотрю в глаза – возможно, выдам себя голосом. Дрогнувшими, смущающимися нотками. Я ж хуёвый актер. Он всё сразу поймёт.

Поэтому я лежу, не двигаясь, будто мертвым сном сплю, и Эдди выходит, бесшумно закрывает дверь, так и не решаясь разбудить меня. Я первый раз почувствовал, что не хочу с ним говорить. Что лучше избежать разговора. Что лучше своего рода сейчас соврать и прикинуться, чем встретиться лицом к лицу.

========== Часть десятая ==========

***

— У тебя всё нормально?

Только на третий день молчанки от меня Эдди решается всё же спросить. По его виду я вижу, что он не играет. Он реально не понимает, что со мной.

Я пытался сторониться его, как только мог. Но не так просто это сделать, когда у вас общая гостиная, общая кухня, общая уборная. Общая блядская кошка, которая поглядывает на нас настороженно, будто её родители ссорятся, а она стоит перед трудным моральным выбором - чью сторону мне принять?

— Слишком много всего навалилось, не обращай внимания.

— Например?

Блять, не прокатило.

Эдди придвигает стул поближе, ждёт, когда же я поделюсь, а я смотрю в свою тарелку особенно внимательно, произвожу вид охренеть какой интересной деятельности. Хотя к еде толком не притронулся, ковыряю чисто ради приличия.

— Например? — я дублирую его вопрос и саркастично хмыкаю. — Почему тебя это вообще волнует?

Поворачиваю к нему голову и встречаю его настырный взгляд. Вот он точно своего добьётся.

— Может, прежде чем нападать на меня, просто скажешь, в чём дело? В чём я провинился? — Эдди облизывает пересохшие взволнованные губы, и меня съедает интерес – неужели и впрямь не догадывается? Неужели я настолько закрытая книга, что даже сейчас непонятно, что со мной?

Я тяжело вздыхаю и отвожу взгляд.

— Да ни в чём ты не провинился, — тихо роняю. — Ты просто живёшь своей жизнью, мне нечего тебе предъявить.

И это самое хреновое. Что мне ему сказать?

Тут до Эдди доходит.

— Ты… ты видел нас тогда, да? Это был всего лишь секс, ничего серьёзного, — зачем-то говорит мне это и придвигается ещё ближе.

— Почему ты оправдываешься? Это вообще не моё дело.

— Не твоё? — глаза Эдди странно озаряются злобным блеском, хоть тон и убийственно спокойный. — Тогда что за хуйня между нами происходит? Почему ты меня словно наказываешь своим ебаным молчанием?

В ушах у меня ехидный голосок вновь проснулся - мне не удалось утопить свои тревожные мысли - ты же знал, что так и будет. Не стоило съезжаться с ним.

— Слушай, мне нужно подышать.

Выскакиваю за дверь, игнорирую перекосившееся лицо Эдди, но в горле и правда, будто кончился воздух, рядом с ним дышать резко стало невероятно тяжело.

Таким конченным говнюком я ещё не был, и как придушить в себе грёбанный эгоизм, неуместную вспышку ревности, я не знаю. Откуда вообще у меня взялась ревность к Каспбраку и почему, блять, сейчас, когда и так жизнь не пестрит розовым цветом?

Раньше, когда я видел, как люди сбегали от конфликтов, буквально покидали помещение – во мне кипели злость и отвращение. Что за ебаные трусы вместо того, чтобы по-взрослому разобраться сваливают, ни слова не сказав. А сейчас я этот ебаный трус и, наконец, понимаю тех людей. Лучше уйти на время, чтобы не ляпнуть что-то, что потом уже не исправишь. Дать себе передышку, не позволить эмоциям взять вверх, закончить ссору за тебя.

Я дышу так часто, глубокими, размеренными глотками пью прохладный воздух, что голова начинает кружиться. В любой другой день я бы просто нажрался в говно, перепихнулся и расслабился, как умею. Но сейчас мне стыдно за то, что я ушёл и оставил его одного наедине со своими тревожащими мыслями. Молчание и правда иногда режет без ножа, хуже наказания не придумаешь.

— Я не думал, что у нас какой-то строгий запрет на то, чтобы водить кого-то. Извини.

Он извиняется первым. Но совершенно не за то. А у меня пульсирует в голове мысль, что это я должен был попросить прощение за то, что учудил. Что вообще на меня нашло?

Но это такой удачный повод смягчить недоразумение. Сделать вид, что я и впрямь обиделся из-за этого. Пока я сам не понимаю, что именно от него хочу, стоит ли над ним измываться подобной моральной пыткой?

Эдди стоит в коридоре, смотрит, как я разуваюсь, вешаю пальто на место, и не знает – можно ли подойти ближе, коснуться ли? Кошка семенит у его ног, и вся эта сцена, по-нелепому домашняя, отщипывает болючие кусочки от моего сердца.

— Лучше просто маякни мне как-то в следующий раз. Чтобы никому не было дискомфортно.

Каспбрак кивает, а глаза блестят до одури трогательно. Они красные, и мне безумно хочется верить, что это просто оттого, что он мало спит, а не потому, что он блять плакал. Это последнее, что мне хочется видеть.

***

Поначалу казалось, что мне чудится это. Потом, я подумал, что может это за стенкой соседи врубают телик по ночам. Но звуки были рядышком, совсем близко, и до меня дошло так поздно, что это доносится из комнаты Эдди.

Непонятные, обрывчатые всхлипы. Вот уже которую неделю. То ли я совсем рехнулся, то ли эти звуки напоминают на самом деле… плач? Но дверь всегда неизменно была закрыта, и решиться на то, чтобы без разрешения ворваться ночью к нему, тем более, когда он настолько уязвим, казалось мне немыслимым.

Но когда я убедился, что это звуки плача, то уже не мог спокойно лежать в своей кровати. В такие моменты мне особенно не хватало алкоголя. Чтобы не чувствовать вообще ничего. Но я старался держаться и по возможности пытаться сносить эту реальность трезвым, незатуманенным взором. Как же трудно мне это давалось.

В одну из ночей, которую я никогда не забуду и которая послужила огромным толчком укрепления нашей с Эдди дружбы, я поднялся со своей кровати и на минутку замер у порога. Он ведь попросил бы помощи, случись у него что-то серьёзное, он рассказал бы мне? А потом я попытался посмотреть на ситуацию с моей стороны - я бы точно смолчал. Что я и делаю, блять. Многое остается на дне души, там маринуется, загнивает, пока не отравляет настолько, что терпеть уже совсем невыносимо.

Моя рука боязливо застыла перед его закрытой дверью. Мне показалось, что я опять слышал рваный вздох, полувсхлип, и сердце болезненно сжалось.

Зная Эдди достаточно хорошо, мне кажется, что в подобные моменты ему лучше побыть одному. Но не слишком ли долго он и так выносит многое в одиночку, не многовато ли для одного человека этих чувств?

Я опускаю пальцы на ручку двери, и она поддается, удивительно легко отпирается - а ведь она казалась мне непроходимой пропастью.

Мне хочется спросить, всё ли в порядке и уйти, не мешать, но когда я воровато заглядываю в маленькую щёлочку, уйти мне уже не дают.

— Я тебя разбудил?

Эдди сидит на своей кровати в полной темноте, курит сигарету и быстро, так, чтобы я не заметил, вытирает своё лицо. В темноте мне не видно всей картины, но включи я свет, сто процентов, заметил бы красные пятна на щеках от слёз.

— Нет, — зачем-то вру я, — я просто не могу заснуть. Подумал, что тебе, наверное, тоже не спится.

Так странно находиться у него ночью в комнате. Я и днем-то стараюсь не частить с визитами, всё-таки своя территория, а тут ночь. Сейчас около трёх, а он всё не спит. Сидит себе, как заключённый в своей камере, и курит, даже не приоткрыв окно.

— Посидишь со мной? — спокойно интересуется Эдди.

У меня руки дрожат, но я всеми силами делаю вид, что всё окей. И что я не врываюсь в чужую душу, не прерываю какой-то момент душевного срыва.

— Только давай окно приоткроем, пиздец ты накурил.

Забираюсь к нему на кровать с ногами, привстаю, открываю окно на проветривание и снова опускаюсь на кровать. Эдди следит за всем этим молча, пыхтит сигаретой, и свет не предлагает включить. Мне так тоже больше нравится.

— Почему не спишь?

— Давай ты первый. Чего ты по ночам лазишь? — вместо ответа спрашивает Эдди и предлагает половину своей сигареты. Курить в моих планах тоже стоит бросить, но не всё сразу. Поэтому принимаю с его пальцев никотиновую палочку и сладко вдыхаю дым.

— Меня часто мучает бессонница, для меня это уже норма по полночи иногда не спать. В общаге тоже такое было.

— А в Дерри?

Щеки Каспбрака блестят от влаги, всё же не всё успел стереть, но голос такой размеренный, никаких хрипов, как обычно бывает у людей, которые недавно плакали.

— В Дерри нет. Началось, когда сюда переехал. Мама говорит, это временное. Адаптироваться нужно.

Эдди фыркает и забирает у меня сигарету.

— И ты в это веришь? Мы ведь не первый месяц уже здесь.

— Мне хочется верить, что станет легче. Не всегда же жизнь будет таким говном.

И через минуту:

— Твоя очередь. Только без хуйни. Что с тобой?

Эдди замирает, молча смотрит на меня, и я на девяносто процентов уверен, что он не ответит.

Но то ли всё дело в ночи, то ли большой город окончательно зажёвывает целиком, но Каспбрак докуривает сигарету и выбрасывает бычок в окно. Отвечает тихо, но очень уверенно:

— Я совершил ошибку, что приехал сюда. Самонадеянно думал, что справлюсь со всем на раз-два. Но я пытаюсь откусить больше, чем могу проглотить, понимаешь? Так хуёво признавать, что человек, которого ты на дух не переносишь, оказался прав. Она ведь была права. Мама. Кому я нахуй нужен тут, со своими детскими амбициями и фантазиями? На улице миллион таких Эдди Каспбраков, только рукой помани. И самое смешное, что назад не вернёшься, представляешь, какое отношение ко мне будет? Она ведь с потрохами меня сожрёт, я так и вижу ликование в её лице.

Каждое его слово отдается набатом в груди, и чем более расслабленно он это кидает, тем больше напряжения вызывает во мне этот тон. Будто примирившийся со своей участью.

— Ты этого не знаешь наверняка. Вряд ли она злорадствовать будет.

— Почему? Потому что она моя мама, а я её сын? Потому что семья должна поддерживать друг друга несмотря ни на что? Рич, это бред сивой кобылы. Она первая окунёт меня в дерьмо. Я не оправдал никаких ожиданий.

— А ты, правда, жил согласно её ожиданиям? Мне казалось, что ты делал максимально всё противоположное её требованиям, и за это я всегда тебя уважал. Я вот вообще не знаю, кому пытаюсь соответствовать. Но сейчас я явно не тот человек, кем хотел бы стать. Ты пытаешься идти своей дорогой, пиздец кривой, косой и извилистой, но своей.

В какой-то степени я даже завидую Эдди. Восхищаюсь его силой воли, упорности, хоть иногда прямо об стенку бейся, такой он упрямый.

— Какая разница, моя это дорога или нет, если в конце тупик? — Эдди трёт глаза в таком детском, чистом жесте, что в темноте прорезается моя улыбка. — Ты никогда не думал, что было бы, останься мы в Дерри?

Всё чаще и чаще последнее время мысленно я возвращаюсь в школьные годы, родной дом, к родителям. Тогда жизнь казалась более беззаботной, но это только поначалу всё так сахарно. Пиздец был и там. Лютый.

— Я там задыхался, Эдди. Если говорить откровенно. Вроде бы всё под боком, жизнь в шоколаде, но как же страшно иногда там было.

— Страшно?

— Ну, знаешь, маленький городок, все всё про всех знают. Только ты чихнешь не так, соседи тут же разнесут по всей округе. Поэтому, когда я переехал сюда, с тобой, вся эта свобода и ударила в голову. Ты можешь быть кем угодно, быть с кем угодно, делать какие угодно вещи, как тут устоишь? В Дерри мне бы уже проломили за это голову.

У Эдди учащается дыхание, и я знаю, он понял, что я имею в виду. Если бы я позволил даже приобнять его или поцеловать в шутку т а м, это не осталось бы незамеченным. Я уже молчу про все те вещи, что мы делали с ним здесь, в Нью-Йорке.

— Приходилось каждую секунду держать в голове, что не стоит смотреть как-то не так, не стоит даже к руке прикасаться. Крыша поехать может.

Я замолкаю и перевожу дыхание. Меня прорвало будь здоров, и за всей этой откровенной бравадой, я не заметил, как ярко, возбужденно заблестели глаза Эдди. Я читал его мысли и сейчас как никогда раньше ощущал невероятную близость с ним. Будто наши души переплелись так тесно, в горячем, кружащем танце, и всё что на языке у меня, потрясающим образом транслируется у него в мозгу. Такую близость, что может показаться, будто и сами слова произносить больше не имеет смысла. Ниточка мысли тянется от моей головы к его, и мы ловим один и тот же сигнал.

— Почему ты раньше никогда не рассказывал мне это? По тебе вообще трудно сказать, что тебя что-то беспокоит.

Я усмехаюсь и легонько толкаю его в коленку, лежащую рядом с моей:

— Смешно слышать этот вопрос от тебя, Каспбрак. Ты сам что ящик Пандоры. Хрен вскроешь.

За окном пробиваются первые лучи зимнего солнца, рассвет подобрался так незаметно, и мне даже жаль, что эта ночь заканчивается. Казалось, что у нас ещё столько времени в запасе.

Эдди обводит внимательным взглядом моё лицо, будто отыскать что-то хочет, и шёпотом, секретно кидает вопрос:

— Останешься здесь? Всё равно поспать осталось пару часов.

Не знаю, как это связано, но сама мысль уйти и разорвать эту связь не вмещается в голове.

— Двигайся.

Чуть толкаю его и пытаюсь устроиться максимально удобно на узкой кровати, прижимаюсь тесно к спине Эдди и всего через секунду колебаний, всё же кладу руку ему на живот. Лежу неподвижно в ожидании возмущений, проклятий, но Каспбрак затихает, дыхание замедляется, и он засыпает в моих объятиях, больше не говоря ни слова.

========== Часть одиннадцатая ==========

***

С того эпизода Эдди никогда больше не закрывал плотно свою дверь. Подобно мне, всегда на ночь держал её чуточку приоткрытой – мол, ты знаешь, что нужно делать, если нужна помощь.

Но больше я не заходил к нему по ночам. Это казалось посягательством на его территорию, а я уважал чужое личное пространство слишком сильно, чтобы как-то менять эту ситуацию.

Всхлипы тоже прекратились. И от этого мне даже стало не по себе ещё больше. Я не знал, связано ли это с тем, что Эдди стал счастливее или же теперь он молча переносит хуеву тучу всех тех гнетущих эмоций, которые одолевают его ежедневно.

Иногда нет ничего постыдного в том, чтобы выплакаться. Каждому нужны подобные моменты, но больше я не замечал на лице Эдди признаков недавних слёз. И это беспокоило. Мне не хотелось, чтобы он держал всё в себе, внутренне взрывался каждый раз, но эмоций не показывал.

Он крутился, как белка в колесе, и внутренне у меня пружина натягивалась и натягивалась в противном предчувствии пиздеца – ну когда же прорвёт. Всё слишком спокойно.

Но всё оказалось прозаичнее, и спустя две недели последнего нашего полуночного разговора, когда мы позволили себе разоткровенничаться, Эдди сам заглянул ко мне в комнату.

— Рич, мне в Дерри съездить нужно. Не хочешь мотнуть со мной? Я один не выдержу этого ада.

Стоит на пороге, прислоняется уставшей головой к дверному косяку. На нём даже лица толком нет. За последние дни я видел его от силы пару раз, и то мельком утром, когда он что-то на ходу закидывал себе в рот.

Я даже толком не знал, что именно делает Эдди на своей новой работе, он особо не успел поделиться. Утром ураганом собирался на учёбу, целовал быстро на прощание Лиз в нос и улетал до поздней ночи, когда я уже давным-давно вернулся из универа. Иногда я и вовсе засыпал быстрее, чем он приходил домой.

— Что-то случилось? Зачем тебе туда возвращаться?

Будь моя воля, я бы силой удерживал его как можно дальше от того города. И от токсичной матери.

— Мама заболела. Думаю, ничего смертельного, но сам понимаешь. Это ж мама. Надо съездить.

Эдди топчется у порога, и меня так и тянет протянуть руку и затянуть его вглубь - чего стоишь, иди ближе. Что за глупые расстояния.

— Конечно, поеду. Вообще без проблем.

Думаю уже, что он улыбнётся, как-то отреагирует на это, хотя бы постоит ещё минутку, но Каспбрак сухо кивает и выходит из комнаты, толком и не зайдя в неё.

Я это называю эффект миссис К. После разговоров с ней или вообще после простого упоминания, он становится сам не свой. Будто она как дементор всю радость, всю душу высосала.

И если он решился на то, чтобы вернуться к ней, в этот город, случилось что-то посерьёзнее, чем он показывает.

Снова открываю книжку на той страничке, где меня прервал Эдди, и решаю не доёбывать его, не лезть с расспросами.

Он знает, что я нахожусь рядышком, за стенкой. И вдруг что - моя спальня, моя кровать всегда в его распоряжении.

***

— Не думал, что вернусь сюда так скоро.

Серенький двухэтажный дом Каспбраков. Сколько раз я тайком лазил к нему через окно, что и не сосчитать. И никогда миссис Каспбрак не умудрялась ловить меня, я всегда делал это невероятно мастерски. Хоть Эдди так и не считает. Он всегда шикал на меня и говорил, что в следующий раз скинет меня с окна, если увидит, как я стою «своими грязными лапищами» на его подоконнике. Однако так никогда он и не выполнил своей угрозы.

Сейчас смотреть на этот дом не очень приятно.

Зная, как ужасно Эдди распрощался со своей мамашей, как впопыхах собрал свои манатки и, не жалея ни о чём, уехал в Нью-Йорк, трудно испытывать тёплые ностальгические чувства.

— Вообще ничего не изменилось вроде бы, — кидаю, глядя на старый дом. Разве что штукатурка облупилась там и здесь. Но это вообще свойство Дерри – здесь ничего не меняется. Время будто застывает в этом месте, и даже сами люди остаются такими же. Ноль развития. Стагнация. Поэтому так здорово было отсюда съебаться. Мы с Эдди как два бешеных пса сорвались с этой дурацкой цепи и вырвали её с корнем из-под земли. И хотелось бы, чтобы так всё и оставалось. Но сейчас я смотрю на задумчивое лицо Эдди, на его понурый, тяжёлый взгляд, и понимаю, что он ещё не отпустил. И вряд ли вообще отпустит всю эту ситуацию.

— Держись поближе ко мне, ладно? — просит.

Я киваю, и Эдди черепашьими шажками подходит к порогу, будто на эшафот шагает.

Мне хочется сказать ему, что всё будет нормально в любом случае. Что в Нью-Йорке его ждёт наша квартира, кошка, которая осталась на попечение Билла, и что ему есть куда податься. Что он не один в этих зыбких сыпучих песках. Но слова застревают в горле, и всё что могу – следовать за ним, пока Эдди собственным ключом пытается открыть дверь в свой дом, в котором не был уже около года.

— Он не подходит.

Эдди поворачивается ко мне, и вдруг я замечаю нездоровую, нервную улыбку на его лице.

— Боже, неужели она и впрямь поменяла замок. — Он снова и снова пытается прокрутить ключ, но всё тщетно – он элементарно не подходит к этой двери. — Добро пожаловать домой, блять.

Он выдёргивает ключ, чуть не оставляя половину в замке, и стучит кулаком в дверь. Мне уже не нравится подобное начало.

Я мягко прикасаюсь к его плечу, но Эдди кивает мне, мол, всё окей. Но по его виду этого не скажешь.

— Она вообще дома?

— Должна быть. Я предупреждал её, что приеду.

Интересно, а он часом не намекнул ей, что припрётся не один, а притащит с собой своего друга, который по словам самой миссис К «вечно подавал плохой пример». Мне не хочется усугублять ситуацию, и сейчас ехать вместе с ним уже не показалось такой удачной идеей.

Не успеваю я хорошенько подумать об этом, как дверь, наконец, распахивается, и полная, тучная женщина появляется на пороге. Эддина мама шокировано смотрит несколько секунд на лицо Каспбрака, будто знать его не знает, и застывает. Рот чуть приоткрывается, и даже губы немного дрожат.

========== Часть двенадцать ==========

***

В его комнате ничего не поменялось. Она не сдвинула ни фигурки на столе, не сняла ни одной фотокарточки со стены. Я будто попал снова в одиннадцатый класс, когда укуренный валялся в кровати Эдди и считал точки на его потолке. Дежавю жестоко било по мозгам, и пока я рассматривал снова и снова то место, где появлялся чаще, чем у себя дома, Эдди внизу разговаривал с мамой.

Мне было неловко им мешать, поэтому я только обрадовался, когда Эдди повёл меня к себе и попросил подождать здесь. Я всё прислушивался, когда же крики и ругань донесутся снизу, но было спокойно. Жуткая тишина, настолько неподходящая им двоим.

— Ты голоден? Можем пойти перекусить куда-то.

Вздрагиваю, когда слышу голос Эдди за своей спиной.

— Можно, — согласно киваю. Интересно, а почему дома не поесть? — Как она?

Каспбрак подходит ближе и неожиданно, без предупреждения обнимает меня за плечи. Я даже глаза расширяю от удивления. Какого чёрта творится у него в душе?

Эдди прижимается ближе и тепло, жар его тела тут же передаётся мне, разгоняя кровь по венам. Он ничего не говорит, просто молча утыкается носом мне в шею, и чувствую, как резко подскакивает мой пульс. Такой странный жест благодарности непонятно за что.

— Ты чего? — шёпотом спрашиваю его.

— Не думал, что это будет так сложно. Давай куда-нибудь выйдем прогуляемся.

Отлипает от меня и отнимает руки. Что это был за порыв, мне остаётся только гадать, потому что сам Эдди мне его не объясняет. Без слов отходит от меня, раскрывает свой старый шкаф, чтобы переодеться, и меня едва не сносит от осознания острого, такого мучительно-приятного – мы уже не те Ричи и Эдди, что были здесь когда-то. Не те Тозиер и Каспбрак, которые запирались в тайне ото всех и распивали алкогольные напитки, купленные благодаря поддельным документам.

Я уже не тот Ричи, который круглосуточно думал лишь о вечеринках, и Эдди не тот парень, который на пушечный выстрел к себе не подпускал, не доверял ни единой личной мысли.

***

— Блядский Дерри, ты только посмотри на это. Нихуя не меняется.

Люди в баре косятся в нашу сторону, хотя мы ничем особо не выделяемся, не привлекаем внимания. Единственное, что бросается в глаза - мы сидим рядом за одним столом. Но неужели уже этот факт кажется странным для жителей этого города, что два парня пьют вместе за одним столиком. Ни наша одежда, ни причёски, ничего, что отличало бы нас от остальных. Они как животные за версту чуют чужаков и не принимают никого, кто не из их “стаи”. Я даже заскучал по многолюдному потоку Нью-Йорка, где каждый может затеряться в океане из людей.

— Да похуй на них. Лишь бы не трогали, — вливаю в себя остатки пива и поддеваю Эдди ногой. Уже невыносимо оттягивать эту неприятную тему. — Как с мамой прошло?

Эдди перестает, наконец, пялиться на незнакомцев, и встряхивает головой.

— Говорит, есть подозрения на рак. Нужно пройти хуеву тучу анализов, чтобы знать наверняка. Я очень надеюсь, что она всего лишь драматизирует. Это очень в её духе. Самой себе поставить диагноз и загоняться по этому поводу.

— Блять, — одними губами произношу и кладу ладонь на его руку. — Может ещё обойдётся, Эдди. Преждевременные прогнозы очень часто ошибочны.

— Так странно снова видеть её. Она приняла меня слишком спокойно, будто между нами ничего не произошло, и я просто вернулся её проведать.

Эдди задумчиво водит пальцем по моей ладошке, витая в своих мыслях, а я не могу избавиться от противоречивого чувства, будто подвох какой-то есть, но пока что в упор его не вижу. Хитрый манипулятивный ход? Или ей и правда херово, что не до распрей с сыном?

Тут слышу покашливания за нашей спиной, но игнорирую их. Возможно, это моя паранойя, и эти “намеки” не связаны с тем, что я касаюсь Каспбрака на людях.

Эдди же приподнимает бровь и смотрит за мою спину. Пожилая пара сидит за соседним столиком и видок у них, будто прямо сейчас я запустил руку Эдди в штаны. Будто мы делаем что-то непотребное.

Но я слишком сконцентрирован на проблеме Каспбрака, чтобы реагировать на это.

— Подыграй мне, — внезапно шёпотом говорит Эдди и пододвигает свой стул ко мне ближе.

Я испуганно пячусь, не до конца понимая, что от меня хотят, но когда мягкие, нежные губы Эдди накрывают мой рот, чуть не падаю со стула. Хорошо, что Каспбрак придерживает меня за талию и льнёт, ближе ластится ко мне и целует, гаденыш, так чувственно, что на секундочку, мне и правда кажется, что он делает это с любовью. Такой, от которой в петлю лезть хочется. Обводит языком мои губы, намеренно делает поцелуй мокрым, пошлым, так, чтобы смотреть было неловко, и я забываю о его “просьбе”. Мозг в панике кричит остерегаться, и мои руки с силой вцепляются в его плечи.

— Какого хуя, Эдди? — хрипло выдавливаю из себя, а в ушах так звенит, что я не слышу ни возмущенных криков той пожилой парочки, ни ора официанта, который уже успел побежать за менеджером. Перед глазами только широко открытые черные от возбуждения глаза Эдди.

***

Я толком не помню, как оказался на улице. В неразберихе выскочил из этого ада, не успев особо расслышать все сочные проклятия в свой адрес от посетителей.

Это не только блядский Дерри, который снова начал воздействовать на меня, но и мои блядские чувства, которые совершенно вышли из-под контроля.

Эдди, которого стало так много в моём сердце, что я задыхаюсь в нём, в его присутствии, в его прикосновениях, даже взглядах, брошенных втихомолку. Играть в подобные провокации, когда я горю от одного его поцелуя, кажется самоубийством. Это, блять, совсем уже не игра.

Я прислонился спиной к холодной мокрой стене, и, слава богу, у чёрного входа не стояло никого из людей.

— Думаю, в этом баре нас больше не ждут.

Эдди медленным шагом идёт ко мне, а внутри меня кровь бурлит так, что уши закладывает.

Он-то спокоен. Он ведь чертов провокатор и чхать хотел, какой ураган чувств после себя оставляет.

— Меня просто выворачивает от этих святош.

Подходит ближе и щёлкает зажигалкой.

— В такие моменты, я понимаю, что как бы тяжело в Нью-Йорке ни было, подобной хуйни там нет. Я готов горбатиться на любых работах, лишь бы не жить здесь.

Я прикрываю глаза, потому что это слишком. Его голос, его присутствие рядом, и эта легкость, с которой он себя ведёт, будто и не было того жаркого, испепеляющего поцелуя пару минут назад. И не было его взгляда после, будто все люди исчезли, мир на секундочку выключился, и остались лишь наши острые эмоции, наше обоюдное желание. Сметающее всё на своём пути. Блокирующее все мысли, кроме одной. Взгляда, в котором не было игры или насмешки. Как будто он поцеловал, потому что на самом деле хотел этого.

— С тобой всё в порядке?

Кладет руку мне на щеку, а меня трясёт, словно температура за сорок. Эдди выбрасывает сигарету и выпускает дым в другую сторону.

— Ты весь дрожишь.

— Не прикасайся сейчас, — едва слышно выдавливаю, на что Эдди приподнимает брови. Но руку держит на своём месте, на моей горящей щеке.

— Почему это?

Он выглядит оскорблённым, хмурится и, наверняка, ошибочно думает, что это из-за взглядов тех людей. В этот момент, я абсолютно уверен, что вернуться в Дерри было ошибкой. Слишком много связано с этим местом, слишком уязвимым я становлюсь здесь.

Именно тут всё и началось, здесь я и встретил Эдди в первый раз, и сейчас, спустя время я вновь ощущаю себя десятиклассником, у которого в горле пересохло от “этого странного новенького”. Щёлкнуло нелепо в мозгу, и хоть стой, хоть падай, внутри обосновалось доселе непривычное чувство. Которое в Нью-Йорке лишь окрепло, уверенно пускало корни глубоко в сердце. А сейчас едва не сбило с ног осознанием.

Эдди опускает глаза вниз, и, слава богу, понимает, наконец, всё сам. От возбуждения у меня завеса перед глазами, кровь в висках тарабанит, а в паху так ноет, что едва на ногах стою.

Без разрешения, не успевая обдумать свои действия, я притягиваю к себе Каспбрака за грудки и впиваюсь, вгрызаюсь в его рот, с силой разжимая зубы языком.

Я виню в этом Дерри. Снова и снова, потому что так проще.

========== Часть тринадцать ==========

***

— Ты запомнил номер комнаты? Потому что я нет.

Эдди шепчет мне в ухо и прижимает к себе ближе, с одобрением приподнимает голову - ему нравятся поцелуи в шею, нравятся, когда не боятся переборщить с зубами. Он никогда не имел ничего против засосов или укусов, подобное его лишь распаляет, а я стараюсь припомнить всё, что выведал о его пристрастиях. За столько лет накопилась база знаний, которую я думал, никогда не буду использовать. Но жизнь забавная штука. И наши сердца иногда играют с нами в забавные игры.

— Шестьдесят пять вроде.

Лифт как назло издевательски медленно ползёт вверх, но в подобных мотелях это не удивительно - сервис здесь не блещет роскошью. Но нам было слишком плевать на удобства. Всё, что требовалось - уединённая комната и хоть какое-то подобие кровати.

— Ты так приятно пахнешь. Это так, к слову.

Эдди целует меня в местечко за ухом, и мурашки, целая грёбанная стая мурашек, расползается там, где он пробирается прохладными ладошками, проводит по напряженной спине, чуть царапает короткими ногтями в нетерпении.

— Ты пиздеть всё время будешь? — От его шёпота у меня сворачивается что-то в трубочку, поэтому я надеюсь, что он будет молчать. Иначе, я кончу быстрее, чем мы вообще до номера дойдём.

— А ты из тихонь, что ли? Никогда бы не подумал.

Почему он вообще спрашивает о таком? Он ведь знает, какой я на пике возбуждения. Знает такие подробности, которые обычному лучшему другу не поведаешь.

Он заталкивает меня в номер, что я едва не падаю через высокий порог.

Когда нет зрителей, когда не нужно разыгрывать спектакль, когда нет шлюх, которые могли хоть как-то оправдать наши действия, становится дико страшно. Только он и я, его тело, его душа полностью в моём распоряжении и делить его ни с кем не нужно. С ума сойти.

— Тебе тоже непривычно?

Эдди садится на мои колени, расстёгивает пуговки с таким усердием, что улыбка невольно расползается на моём лице.

— Ни бухие, ни под кайфом, никакая шлюха не отсасывает другому, — перечисляю, а у самого сердце стучит у самого горла. Мне бы сейчас не помешало что-то из этого списка. Руки дрожат, а губы беспорядочно бросают то там, то тут поцелуи - я не знаю, с какой стороны подойти к Эдди, его хочется всего покрыть поцелуями, и так непривычно, что это можно на самом деле осуществить.

— Но согласись, — отвечает он, — было что-то возбуждающее, когда нас было трое. Только с тобой я мог себе такое позволить.

Наконец, Эдди справляется с моей рубашкой и гордо поднимает на меня глаза, будто самая сложная часть позади. Если бы.

Глаза как блюдца, губы искусанные, манящие, что мне снова и снова хочется попробовать их на вкус. Это совершенно иное ощущение, когда он только мой. Когда сосредоточен лишь на мне, целует только меня и каждая эмоция, каждый стон вырывается у него благодаря мне. Трудно сравнивать это с нашими развлечениями, которые носили лишь экспериментальный, наивный характер.

Сейчас я бы сошел с ума, если бы он поцеловал другого человека, если бы изгибался своим потрясающим гибким телом не из-за меня. Вот сейчас я бы ни за что не стал делить его с кем-то ещё. Ни ради веселья, ни ради острых ощущений.

— Поцелуй меня.

Говорю, и само по себе получается выделить голосом последнее слово. Получилось чуточку ревностнее, чем я ожидал.

Эдди с охотой обхватывает меня за шею ладошками, и снова эта горячая, крышеносная волна удовольствия накрывает меня с головой.

— В заднем кармане.

На жарком выдохе произносит Эдди, и если бы я не сгорал от возбуждения, уже спросил бы - и часто ты носишь презервативы в заднем кармане джинсов?

— Слушай, мне нужно кое-что сказать, — отлипает от меня и заглядывает в мои помутневшие глаза. — Ты уже знаешь, что у меня был опыт с парнями, но… всегда я был сверху. И меня немного колбасит по этому поводу.

Если бы он знал, как я нервничаю, то очень удивился бы. У меня коленки трясутся, как у подростка, но очень ловко удаётся сделать вид, что это лишь от возбуждения.

— Можешь вести, если хочешь. Это не принципиально для меня.

Эдди резко качает головой, будто я сказал что-то совсем немыслимое.

— Нет, нет. Я хочу, чтобы это был ты, просто… Боже, не могу слова подобрать, — он запинается, проглатывает половину слов, и я в восхищении провожу пальцем по его горящим красным щекам. Это первый раз, когда Эдди краснеет. И нервничает настолько, что едва говорит. — Я доверяю тебе, просто… Будь осторожнее.

Пушистые густые ресницы подрагивают от волнения, глаза опущены, и передо мной совершенно другой, непохожий на себя Эдди. Черт, у меня и впрямь ощущение, что нам снова по шестнадцать. В Дерри как будто никто никогда не стареет. Сейчас он точь-в-точь такой, каким я встретил его в первый раз. Робкий, неловкий, но жутко милый и искренний до одурения.

— Мог бы и не просить об этом, — аккуратно приподнимаю его опущенную голову и мягким, ненастойчивым поцелуем дотрагиваюсь до дрожащих губ. Охуеть. Дрожащих губ. Эдди никогда в жизни так не трясло, особенно когда дело доходило до постели. По его рассказам, даже его первый раз прошел сухо, быстро и совершенно не волнительно.

Во мне сразу взрывается целый фонтан новых чувств. Хочется защитить, прижать к себе в успокаивающем объятии, накрыть, как стеклянным куполом, от всех бед, всех тревог.

Я легко опрокидываю Эдди на спину и встречаю его прямой, пронизывающий взгляд. Кровать ведала и лучшие времена, она поскрипывает каждый раз, когда мы двигаемся, но все звуки будто приглушились, слышу лишь гулкое биение сердца и дыхание, жаркое, сбитое, прямо около уха.

В Каспбраке просыпается уверенность, а вместе с ней и нетерпение, нежелание ждать хотя бы минуту.

— Чёрт, Тозиер, быстрее, блин.

Он толкается, трётся о моё бедро и начинает кусаться, что в принципе для меня не новинка. Если даже в повседневной жизни Эдди не прочь укусить за плечо или за руку, то в сексе, когда накрывает от возбуждения, тут и подавно в нём проснутся животные инстинкты. Но в данный момент вся эта игривость напускная – чтобы скрыть то смущение и нервозность, которые растекаются в каждой клеточке его тела.

— Я стараюсь всё сделать правильно.

Эдди выгибается и вместо ответа снова накрывает мои губы, скользит языком по зубам, исследует мой рот, и когда в него проникает первый палец, стон теряется в нашем поцелуе, совершенно хаотичном, будто мы первый раз прикоснулись к чужим губам. И мы не знали, что можно испытывать такие чувства. Мне кажется, что мы просто два неловких подростка, которые первый раз добрались до чужого тела и охуеваем с того, почему раньше нам в голову не приходило, что может быть так приятно?

— Потерпи немного, я постараюсь угол сменить.

В уголках глаз у Эдди скапливается влага, и я наклоняюсь к нему ниже, на порыве слизываю слезинку, вырвавшуюся на свободу.

Пара минут, и тело Эдди изгибается совершенно иначе, а глаза широко распахиваются, и беззвучный стон разрезает воздух.

Наконец, я нахожу нужную точку, и боль постепенно угасает, растворяется в ощущении более обжигающем, сильном, таком, что Эдди не может не ёрзать подо мной, лежать спокойно и молча сносить все манипуляции над ним.

Блять, на такое я не подписывался. Каспбрак сам двигается размашисто, резко, насаживаясь на пальцы, и глаза его закатываются от наслаждения. От его вида, полностью поглощённого процессом, сосредоточенного лишь на удовольствии, мой мозг плавится, в голове будто кисель, и я ощущаю себя совершенно уязвимым. В моих руках он едва не тает, и это возбуждает сильнее, чем любой минет, чем любой нестандартный, необычный секс.

Меня прознает до позвоночника, когда рука Эдди тянется вниз, к моему члену, и осторожно накрывает горячей ладонью. Я едва не мурчу от наслаждения, от того, что в подобную минуту он подумал обо мне.

Крепко, но очень осторожно, его рука смыкается и плавно гладит вверх и вниз, размазывает уже выступившую смазку. А у меня белые круги перед глазами. Я понимаю, что сейчас перережу ленточку в наших отношениях раз и навсегда. Что назад дороги уже не будет. Видимо, мои мысли отражаются на лице, что Эдди чуть останавливается, прерывисто выдыхает:

— Всё нормально? О чём ты задумался?

Сейчас идеальная площадка для шутки, ляпнуть что-то несерьёзное или милое, потому что что-то удерживает меня от того, чтобы сказать всю правду.

— Думаю, выключили ли мы утюг в Нью-Йорке.

Эдди прерывисто выстанывает, так как я добавляю третий палец, и улыбается сквозь прикрытые веки.

— У нас отродясь утюга в квартире не было, шутник ебаный. Иди ко мне.

Другим, более глубоким тоном тянет и расставляет ноги пошире, приглашающе сгибает их в коленях. Во рту пересыхает от этого жеста, и я послушно прижимаюсь к его горячему, дрожащему телу.

Эдди тут же уверенно на правах собственника кладет ладони мне на спину и упирается возбуждённым членом в бедро, непрозрачно намекая, что, блять, пора что-то делать с этим.

Пока я раскатываю презерватив, россыпь скорых, мокрых поцелуев появляются от уха до плеча. Эдди своими губами каждое местечко заклеймить хочет.

Когда я придерживаю его за поясницу и медленно плавно вхожу внутрь, все слова мигом вылетают из головы. С губ рвётся лишь хриплый, неразборчивый стон, из которого ничего не ясно, и в то же самое время, отражается всё.

— Не останавливайся, — едва не приказывает Эдди, будто я могу передумать, и одним толчком я заполняю его до конца, так как он и просил.

Его ногти впиваются в мою напряженную спину, я стараюсь держать свой вес на локтях и даю ему время.

Внутри всё горит, низ живота пылает от желания толкнуться, вбиться, наконец, сильнее. Когда Эдди чуть кивает, молча просит двигаться, я с упоением позволяю себе сделать первый пробный толчок. Это настолько охуенно, что горло сжимает тисками, а кровь разливается по венам с бешеной скоростью. Я целую его глубоко, сталкиваю наши языки в бойком танце и врываюсь отрывисто, но осторожно, без всякого особо ритма, просто как чувствую. Кажется, что все свои умения и особые навыки я оставил за дверью, заменяя чистой спонтанностью и искренностью, но Эдди одобрительно гладит меня по спине и прижимается ближе, практически втирается в меня, чтобы не было расстояния между нами.

Не знаю, откуда берётся внезапный противоречивый настрой, но без предупреждения я выскальзываю из него и отлипаю на секунду. Недоумение на его лице длится недолго, он не понимает, что случилось, но влажными от пота ладонями со второго раза я прихватываю его за бедра и переворачиваю на живот.

И уже от одного этого вида член снова волнительно дёргается в предвкушении.

— Стань на четвереньки.

От возбуждения в ушах звенит, и из-за этого я даже не боюсь, что он может вообще-то послать меня нахуй за такое.

Эдди облизывает пересохшие губы, и первоначальное удивление заменяется чем-то очень отдаленно похожим на восхищение. Что странно для меня - за подобное нахальство вряд ли восхищаться имеет смысл.

Я наклоняюсь к его уху и тихо, будто нас услышать кто-то может, добавляю:

— Ты же не против? — мне надо это уточнить.

— Боже. Нет. Я вообще не против.

Едва слышно произносит Эдди и послушно, в мгновение ока становится на колени, упирается ими в твердый матрас. Чтобы не быть грубым, не перебарщивать с напором, глубокий повторный толчок разбавляется ласковыми поглаживаниями. Эдди не выдерживает и прячет лицо в подушку, утыкается влажным, горящим лбом и дышит шумно, со свистящими нотками, и я могу ручаться, что ему хорошо сейчас. Он выгибается в пояснице, чтобы мне удобнее было, и насаживается, двигается мне навстречу, заставляя меня совершенно потерять голову.

Я срываюсь на абсолютно бешеный ритм, и на секунду мне кажется, что я делаю ему больно, хочу сбавить обороты. Однако Эдди дьявольски впивается ногтями в моё бедро и царапает, одобряет каждый мой безжалостный толчок и просит следующий. И ещё один.

За эти минуты кажется, что прошла целая жизнь. Что можно было успеть переродиться заново и снова умереть. Обрести смысл, чтобы совсем скоро он опять неизбежно растворился у тебя перед глазами.

========== Часть четырнадцать ==========

***

— И всё это время вы живёте вместе,значит?

— Так гораздо удобнее, мам. И дешевле.

Эдди подробно рассказывает миссис Каспбрак о том, какого хуя мы вообще съехались, и что послужило тому причиной. Хотя чему тут удивляться? Она оставила его без гроша в кармане, студента без работы в огромном мегаполисе. Конечно, он будет использовать все способы выживания, и плевать, что мамочка этого, похоже, не одобряет.

Некоторые подробности между нами Эдди всё же опускает, мозгов хватает.

Вернулись мы с ним лишь под утро, и Каспбрак вообще никак не объяснил наше отсутствие. Не рассказал, где были весь вечер и ночь, чем занимались, и эта молчанка явно не понравилась миссис К. Она кидала в меня агрессивные взгляды и не задала мне ни одного вопроса, будто меня и вовсе здесь нет.

Между нами лёд отношений и не думает трогаться, она слишком побаивается моего присутствия. Что меня так много в жизни Эдди. А её так мало. И кто, сука, виноват в этом?

— А квартира удобная? Вам вдвоём не тесно?

Я молча пью крепкий кофе и помалкиваю себе в тряпочку. Эдди издает едва слышный вздох, но только я его замечаю. Соня же сыплет вопрос за вопросом и пытается нарыть хоть что-то её интересующее. В чём мы можем проебаться, где наше слабое место?

— Рич, тебе тесно у нас? Меня лично всё устраивает.

Эдди обращается ко мне и переводит сонные, красноватые глаза. Он сидит на другой половине стола, поближе к Соне, даже и близко не касается меня, но от его взгляда, мимолетного, невзначай, растекается жар по позвоночнику. Картины прошлой ночи вспыхивают перед глазами, в памяти отображаются особенно яркие моменты, и мне сейчас так хочется остаться с ним наедине. Прикоснуться по-особому, провести рукой по взъерошенным отросшим волосам, нежно, мягко, чтобы он сам поддавался и ластился в ответ.

Но Соня как Цербер грозно стоит на страже и пресекает любые попытки вовлечь меня в беседу и тут же перебивает Эдди:

— Я думала, что твой университет хотя бы общежитие предоставляет.

— В общежитии жизнь не намного лучше, чем в съёмной квартире, мам. Ещё повезет, если тебе достанется нормальный сосед, что практически никогда не бывает. А с Ричи у меня проблем нет.

Только сейчас я замечаю, как на шее у Эдди, как раз с той стороны, которой он сидит к Соне, разливается крепкий засос. И Соня, зуб даю, тоже его заметила. Вчера вечером его ещё не было, и, кажется, два плюс два она умеет складывать. Странно, я даже не помню, когда успел его ночью поставить. Старался же обходить видных мест, но, видимо, башню снесло мне окончательно.

Последнее высказывание особо бьёт ей по нервам, и она встает, отрывисто, грубовато забирает у нас тарелки с чашками. Это даже не полутона, это прямым текстом на лбу написано “уёбывай, нахуй”. Но я здесь не ради неё. И как бы она ни пыталась поджарить меня испепеляющим взором, я останусь до тех пор, пока буду нужен Эдди.

— Через пятнадцать минут выходим, Эдди. Я только переоденусь и пойдем, — холодно бросает миссис К.

Они собирались к врачу, и как бы я не настаивал помочь, Эдди сказал, что лучше мне не ходить с ними.

Пока она отворачивается к раковине, убирает еду в холодильник, Каспбрак кивает мне в сторону лестницы, намекает, чтобы я подождал его в спальне. И снова - один его взгляд, и долбанные коленки потряхивает, словно мне пятнадцать, и мальчик, по которому я сохну, в первый раз в жизни заговорил со мной.

— Спасибо за кофе, миссис Каспбрак.

— Не за что, Ричард.

К ней я всегда подчеркнуто официально обращаюсь, и она всё понимает. Знает, что в этой напускной вежливости нет ни грамма уважения. Как и у неё ко мне, поэтому я для неё Ричард.

В комнате Эдди меня почему-то начинает колбасить без особой на то причины. Сердце заводится с полоборота, и я понимаю, что вот оно. Вот тот разговор, которого никак не избежать. Сейчас будет речь из разряда “классно мы повеселились, но это же просто секс, ты ж понимаешь?”.

Для этого он позвал меня с собой? Чтобы отвлечься от происходящей вокруг херни?

— Снимай штаны.

Эдди подкрадывается сзади, и хоть это его комната, полностью погрузившись в свои мысли, я не замечаю, как он заходит. Чуть вздрагиваю, когда он обхватывает меня со спины, прижимается горячей грудью и в нетерпении сжимает пальцами мою кофту.

— Твоя мамаша внизу. Разве вы не уходите?

Эдди разворачивает меня к себе и на носочках тянется к губам. Значит, не поговорить он позвал. Мы вообще обсуждать это не будем, да? Словно трахнуться для нас не является чем-то уникальным.

— У нас пятнадцать минут, и ты хочешь потратить их на пиздёж?

Без предупреждения врезается в меня своими губами и сразу углубляет поцелуй. Дыхание перехватывает от его напора, и я сам не улавливаю момента, когда ответно прижимаюсь губами, играю с его языком внутри, пока ловко, быстро Эдди расстёгивает мне ширинку.

Блять, надеюсь, он закрыл дверь. Потому что мне уже становится не до этих мыслей, когда уверенная, быстрая ладошка Каспбрака залезает в штаны и без доли стеснения сжимает мой вставший член.

— Насчёт вчерашнего…

— Это было охуенно, — в перерывах между поцелуями шепчет Эдди. — Если бы у нас было сейчас больше времени…

Он не договаривает и снова нацеливается на мой рот. Рука двигается быстрее, и я уже ничего не соображаю. Это не то, что я хотел сказать. Не то, что я хотел услышать. Но обсуждать что-то, когда Эдди приглушенно выстанывает в губы и снова и снова проводит по члену, ускоряется и задевает большим пальцем головку каждый раз, не имеет никакого смысла. Я сдаюсь и обхватываю его за шею немного грубо, целую так страстно, агрессивно, как только могу, чтобы одним этим жестом попытаться высказать то, что не сумел сказать словами.

Понятия не имею, как ещё ноги мои не подкосились, но Эдди отлипает от моих губ, с влажным, причмокивающим звуком, и смотрит совершенно сумасшедшим взглядом. Ни слова не говоря, он опускается на колени и молча, только громко дыша через рот, стаскивает с меня узкие джинсы. У него уходит на это больше времени, чем хотелось бы, и в нетерпении Эдди рычит сквозь зубы.

— Блядские джинсы, Ричи. Всегда ненавидел их.

Снимает узкую ткань до колен и на секунду поднимает лицо вверх. Моя рука, будто по собственному повелению тянется к нему, и я зарываюсь пальцами в мягкие, шёлковые волосы. Слова комом застревают в горле, мне не удается ни звука произвести.

Каспбрак с наслаждением прикрывает глаза и проводит языком по чувствительной головке, вбирает её в рот, вылизывает выступившую от возбуждения смазку, и мне кажется, что он постесняется взять полностью. Но Эдди удивляет меня не в последний раз и кладет руки на мои бедра, притягивает меня ближе, уверенно, смело, и насаживается глубже. В голове только стук собственной крови, все звуки пропали, а по телу разливается горячее удовольствие. Острое, неприкрытое, и мне совсем не стыдно, когда я позволяю себе толкнуться в его рот сильнее, обхватываю за голову и массирую, одобрительно поощряю его желание.

На моих губах уже живого места нет, я закусываю их со всей силы, чтобы не начать стонать в голос. Ведь мама Эдди совсем рядом, возможно уже прямо сейчас поднимается по лестнице, и мне даже страшно представить, ч т о она скажет, если узнает. Увидит своими глазами.

Эдди ускоряет движения головой и сам подстраивается под заданный мною ритм, разрешает мне вбиваться в него раз за разом. Я вижу, как второй рукой он не выдерживает, тянется к собственному паху и накрывает свой возбуждённый член. Мне так хочется ему помочь, хочется утонуть в сбивающем дыхании поцелуе, заменить его руку на свою, но чувствую, как тело моё напрягается, и даю Эдди сигнал притормозить.

В последние секунды нужно действовать медленнее, сбавить обороты, и он ловит мой намёк. Понимает с полуслова и выпускает член изо рта, последний раз картинно мажет по нему языком, словно оторваться никак не может.

Вот сейчас я бы мог сказать ему что-то, о чём тут же пожалел бы. Что-то, что могло окончательно запутать наши и без того странные отношения, но слова признания так и остаются на кончике языка.

Глаза закатываются от наслаждения, когда оргазм волной, бушующей, сбивающей с ног, накрывает меня, что я едва не падаю на Эдди. Через пелену сладкой неги до меня доносится несдержанный стон, когда Каспбрак сжимает свою плоть, отставая от меня всего на несколько секунд. Он запрокидывает голову, и усмешка растягивает красные искусанные губы.

Если бы было больше времени. Тогда, наверное, я бы решился. Но я смолчал, из-за чего позже невероятно жалел об этом.

========== Часть пятнадцать ==========

***

Я не мог остаться в доме Каспбраков ни под каким предлогом, как бы мы изначально не договаривались с Эдди. Ночевать под крышей, где есть миссис К, которая подобно привидению следует везде за мной, высматривает, куда это я иду, уж не в спальню ли к её сыночку, невыносимо. А спорить или, тем более, ругаться с ней, когда она в таком состоянии, мне не улыбалось совсем.

Мотель был для меня подходящим вариантом, и меня это особо не парило. В конце концов, мы же не навсегда приехали и скоро вернёмся в Нью-Йорк. Но Эдди посмотрел на меня слишком уж перепуганными глазами, когда я сказал ему, что забронировал себе номер. И что с ним ночевать не смогу остаться. У них даже гостевой комнаты нет, а спать в спальне Каспбрака его мамаша разрешит только через её труп.

Когда они вернулись с больницы, Эдди был сам не свой. Он не вдавался в подробности, ходил, как воды в рот набрал, и меня распирало от беспокойства – что сказали врачи?

Миссис К наоборот на удивление была слишком активна. Трещала без умолку, и если бы я не знал, что у неё может быть такой серьёзный диагноз, подумал бы, что она даже рада, что всё так. Она не отходила от Эдди ни на шаг, и та забота, которую он проявлял по отношению к ней, безумно её радовала. Чуть ли не на седьмом небе от счастья была она, судя по выражению её лица. И любую свободную минутку пыталась уделить ему.

Мне было не по себе от своего ощущения, но меня немного подташнивало от подобного лицемерия. Почему только сейчас она кудахчет над ним? Где была её любовь и забота раньше? Когда он подыхал в Нью-Йорке от одиночества и потерянности, без гроша в кармане, живя в отвратительном клоповнике?

Но свои мысли высказывать было слишком опасно, у меня уже развилась лёгкая паранойя, будто Соня в любой момент выскочит из-за угла. Да и что я ему скажу? Твоя мамаша использует свою болезнь, чтобы привязать тебя к себе, Эдди? Что за бред. Но всё больше и больше эта жестокая идея переставала казаться такой нелепой.

Эдди вызвался проводить меня до гостиницы, и внутри сердце радостно подскочило. Наконец, можно поговорить с ним с глазу на глаз.

— Ты молчишь весь вечер. Всё слишком плохо, да?

Открываю дверь своим ключом и тут же вешаю табличку «не беспокоить». Хотя бы эти пару минут хочу урвать с ним наедине спокойно.

Каспбрак проходит внутрь и по-свойски садится на скрипучую кровать. Апартаменты не шикарные, но мне вообще похуй. Хотя раньше я бы даже за деньги не остался ночевать в подобном месте.

— Просто думаю о том, что будет дальше. Вне зависимости от диагноза.

— А что дальше?

Эдди смотрит, как я снимаю куртку, неряшливо бросаю её на стоящий неподалёку стул, и мне становится немного некомфортно от его взгляда. Такого внимательного, пронзающего насквозь. Будто он дыру в груди прожечь хочет и заглянуть внутрь меня, разузнать, что творится в душе.

— Я думал, что мы приедем и уедем. Что ничего серьёзного не случится, — говорит.

Присаживаюсь рядом с ним и решаюсь взять за руку. Стараюсь успокаивающе гладить по прохладной коже, и в то же самое время успокоить собственный внутренний тремор.

— Ты нервничаешь раньше времени. Даже при худшем раскладе, она ляжет на лечение. Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь ей.

Я сам не ведаю, что несу, насколько реалистично то, что срывается с моих губ, ведь всё может быть совершенно иначе. Бывает, что помочь уже невозможно. Что подобные заболевания обнаруживаются слишком поздно. Но думать о худшем не самая лучшая альтернатива в данный момент. Хоть какое-то подобие веры мне хочется внушить Эдди.

— Меня пугает одна вещь, — сжимает сильнее мои ладони Каспбрак и опускает глаза, смотрит на наши сцеплённые пальцы. — Если у неё и правда обнаружат что-то, есть ли моя вина в этом? Мне кажется, что я столько крови у неё выпил, что это любого подкосит.

Блять, что и требовалось доказать. Отлично сработано, миссис К. Чувство вины включено на максимум.

— Боже, Эдди, перестань. Рак не появляется из-за ссор с сыновьями. Ты не имеешь к этому никакого отношения.

— Сейчас я начинаю обдумывать всё, что я наговорил ей за всё время, и это охуеть, сколько говна. Зачем я вообще поступал так?

— То же самое можно спросить и у неё. Зачем мы вообще говорим гадости близким? Потому что нам больно, и мы хотим сделать больно в ответ. Ты не должен винить себя за это.

— Разве? — поднимает глаза и отнимает руки. — Ты бы на моём месте смог бы так легко отпустить эту ситуацию?

Замираю и с минуту молча смотрю на него. На уставшее, посеревшее лицо, пустые, лишённые всякого блеска глаза. Мне так надоело видеть его таким. И так надоело это чувство беспомощности.

— Если бы я точно знал, что не причастен, то не навешивал бы зря на себя вину. Я бы триста раз подумал, не манипуляция ли это.

Эдди рядом напрягается, и я не до конца осознаю, что слетает с моих губ.

— Что ты имеешь в виду?

— Я ничего не утверждаю. Просто играть на чувстве вины – самый беспроигрышный вариант. Особенно с семьёй. Так всегда было.

Словами не описать, какой сволочью я ощущаю себя, но не могу придушить в себе это ощущение. Наигранность, лживость в каждом жесте миссис Каспбрак, и, хоть убейся, доверять ей не получается.

— Поверить не могу, что ты это сказал.

Эдди встаёт с кровати, пружина под ним жалостно скрипит, и мне уже долбануть себя хочется. Надо было держать свои мысли при себе. Но как тут уже объяснишь, что я защитить его хочу, и острые, колкие слова сказаны не для того, чтобы причинить вред.

— Почему она позвонила тебе только, когда заболела? Почему раньше от неё не было ни слуху, ни духу? Тебе не кажется эгоистичным держать тебя рядом и так настойчиво отказываться от её переезда в Нью-Йорк?

Вспоминаю, как вечером случайно услышал, как наотрез Соня отказывалась ехать проходить обследования в Нью-Йорк. Аргументы, что там доктора лучше и оборудование современнее, ничуть её не трогало. Только в Дерри и точка. А где она, там должен быть и Эдди.

— А тебе не кажется эгоистичным бросить её здесь одну и свалить, будто я не имею к этому никакого отношения?

— Ты имеешь в виду сейчас или раньше?

До меня лишь секундой спустя доходит, что я сказал. И как перечеркнул все сказанные ранее успокаивающие слова. Я ведь не то имел в виду, но в который раз за вечер убеждаюсь, что каждый раз, как я открываю рот – я только усугубляю ситуацию.

Обвинять его хоть в чём-то – последнее, что я стремился сделать.

— Я не могу больше так поступать с ней, Ричи, — спустя долгую минуту молчания и внимательного, немигающего взора роняет Эдди. — Мне нужно перестать думать только о себе. Она всё, что у меня есть, а я веду себя, как грёбанный идиот. И ради чего? Я даже несчастлив в Нью-Йорке. Этот город, кажется, ставит своей целью сожрать меня с потрохами, и иногда я уже не знаю, чего ради я так карабкаюсь наверх. Ты же прекрасно понимаешь, о чём я говорю, не смотри на меня так, — голос Каспбрака надламливается, но он продолжает, своими словами словно гвозди в гроб загоняет: — Ты тоже несчастлив там. Не думай, что я этого не замечаю.

На автомате я тут же открываю рот, чтобы начать противоречить. Но сказать, что это ложь и ничего подобного я не ощущаю, так и не получается. Губы просто не сложатся, чтобы сказать ему такое враньё.

— Я действительно не могу сказать, что охуенно счастлив там. Но с тобой это никак не связано. — В ответ на это у Эдди губы растягиваются в доброй, ласковой улыбке, и уже по ней одной, я осознаю наше будущее. — Кажется, я уже понял, что ты решил. Что будет дальше.

Мне не хочется спрашивать, а как же универ? Он ведь так бредил, чтобы поступить туда. Как же наша квартира, кошка, которую настоял оставить именно Эдди? Как я должен выживать без него в этой засасывающей воронке?

Внезапно без Эдди возвращение обратно теряет всякий смысл. Я понимаю, что Дерри, Нью-Йорк – лишь оболочка, просто одна более блеклая, сухая, а другая разноцветная, заманивающая своим блеском и яркостью. Но внутри под этой обёрткой у каждой – пустота. Плацебо, которое мы принимаем и знаем, что нас наёбывают. И всё равно глотаем горькие пилюли скорее по привычке, от безысходности.

— Ты не должен оставаться со мной и тухнуть здесь по моей вине. — Кажется, слово «вина» прозвучало непозволительно часто в этот вечер. — И Ричи. Я не жалею вообще ни о чём.

Эдди думает, что мне так легче будет, что своей фразой он подбодрит меня, но удивительно – это была самая жестокая вещь, сказанная за весь вечер.

***

I never found love in the city,

I just sat in self-pity and cried in the car

The 1975 - A Change Of Heart

По дороге домой я думал о странных вещах. В голову лезло всякое, лишь бы отвлечься от того, что на самом деле разрывало меня на куски. То, с каким тяжелым сердцем мне пришлось вернуться в одиночестве, трудно описать словами. В такие моменты проще показать наглядно - долбануть со всей силы кулаком в грудь, прямо в солнечное сплетение, чтобы резкая боль пронзила до кончиков пальцев, и воздух начал кончаться. Испуганно открываешь рот в попытке глотнуть такого необходимого кислорода, но глотку сжимает, будто черти душат, но, тем не менее, ты почему-то не задыхаешься. Каждую минуту борешься с этим пожирающим изнутри чувством и тянешь, тянешь эту лямку дальше.

Любых слов будет недостаточно. Да оно и не стоит того.

Взглядом я выхватывал любое движение, пусть даже мало-мальское событие рядышком, чтобы задержаться на нём мысленно, не позволить себе раскиснуть, раствориться в своей агонии и вообще потерять связь с реальностью.

Рядом со мной в самолете сидела маленькая девочка, которая жутко боялась лететь, и мне не хотелось “утешать” её тем фактом, что по статистике её скорее машина собьёт на её миленьком розовом велосипеде, чем она попадет в авиакатастрофу. Я прислушивался к своему внутреннему состоянию и, на удивление, не чувствовал ничего. Ни намёка на страх.

Погрузившись в свои мысли, я и не заметил, как мы уже взлетели.

Я уже больше года живу в Нью-Йорке. Больше года брожу по извилистым, кишащим людьми улочкам, забитым паркам и барам.

В Нью-Йорке куда ни плюнь люди. Странные, злые, искренние, дружелюбные, влюблённые, разбитые. На любой вкус. Но могу ли я уже назвать себя нью-йорковец? Принадлежу ли я на самом деле этому месту? Впустило ли оно меня в свои шипастые объятия, после которых непонятно - то ли приласкали, то ли безжалостно распяли.

Может это всё я, моя собственная вина, дурная привычка, из-за которой я не позволяю себе осесть, привыкнуть. Прорости во что-то корнями. Или в кого-то. Перестать талдычить себе о том, что навсегда ничего не бывает. Разве? Но боль-то повсюду. Всегда. Она вечна. Испокон веков разбрасывает свои загребущие руки, так или иначе, добирается до каждого. Она была до нас и будет после ещё долгое, долгое время. Значит, что-то вечное всё же есть?

Я удивительно спокойно поднялся по лестнице в (нашу) квартиру.

Немного непривычно будет поначалу снова жить одному, снова привыкать к тишине стен. Несмотря на то, что Эдди всегда был на удивление тихим соседом, редко надолго задерживался в квартире, скорее просто ночевал в ней, его присутствие вносило свой важный вклад. Добавляло кирпичики в шаткий фундамент, во что-то отдалённо напоминающее дом. Что-то, что мне не хочется называть уютом, спокойствием, но именно этим он и являлся для меня. И без него так кошмарно тускло.

Как же всего один человек способен сделать погоду во всей атмосфере, задать квартире определённое настроение, вдохнуть в неё что-то необъяснимо трогательное, живое.

Я всеми правдами и неправдами избегал жить в одиночестве, даже на убогую общагу был согласен, но в итоге всё равно остался один, несмотря на все жалкие потуги. Иронично, что пиздец.

И даже коти нет, Билл привезет Лиз только завтра, что особенно удручает. Кажется, это является последней каплей в океане моего самобичевания.

Вообще, сука, никого. Даже тараканов Эдди потравил, блять.

Всю дорогу домой я только и ищу повод, чтобы пожалеть себя, когда на деле хочу нажраться вусмерть и перестать уже чувствовать себя так хреново. Это жалко, тотально убого, но каждый вздох, каждое долбанное моргание глаз разливается безнадегой, дурацкой потерянностью, за которой ни проблеска, ни полосочки света.

В тот вечер я нарушаю обещание, данное себе, и напиваюсь, как последний законченный алкаш, трясущимися руками откупоривая бутылку за бутылкой. Мне и обидно за себя, ведь столько недель держался, и противно в то же самое время.

Но я корю себя за слабость недолго. Вымотанный, до чертиков уставший, с пустым желудком - мне понадобилось совсем немного, чтобы приглушить этот мир, впасть в блаженное ощущение забытья и отрубиться, как младенец, на диване гостиной.

Забыв даже переодеться по-человечески.

========== Часть шестнадцать ==========

***

Утром будит меня не будильник, не звонок в дверь или возмущенные крики над головой, мол, опять пьяный вдрызг.

Лиз осторожно упирается мягкими, но уверенными лапками и вылизывает, целует моё лицо.

— Она ужасно себя вела. Больше не просите меня посидеть с ней. Не ела толком ничего, выла без конца. Уже забрали бы с собой, чтобы не скучало животное.

Я приподнимаюсь на диване - спина еле разгибается от неудобной позы - и с охотой подставляю лицо ближе. Хоть кто-то рад меня видеть, удивительно. За что только спрашивается? Ведь такой искренней встречи я точно не заслуживаю.

— Ты один, что ли, приехал?

Билл осматривается в поисках Эдди, крутит головой повсюду, как будто я прячу его где-то в чемодане.

— Я так соскучился по этой паршивке, — вместо ответа, захватываю котёнка и прижимаю, сдавливаю в руках, как драгоценнейший груз. Меня возмущенно цапают за палец, чтобы я не переходил границы дозволенного, и с усмешкой я отпускаю её из своего “плена”. С характером.

Билл помалкивает, смотрит сверху вниз то на кошку, то на меня, ждёт ответа, хотя тут всё ясно, как день.

— Он пока останется с ней.

— Надолго? — казалось, Денбро совсем не удивлен. Просто спрашивает из вежливости.

— Понятия не имею. Там всё хуево.

Мне не хочется отвечать на вопросы, не хочется даже мысленно вспоминать всё, что было в Дерри. Была бы возможность по мановению волшебной палочки стереть всё, что мешается, путается под ногами, я бы удалил, как вырезают доброкачественную опухоль, ни секунды не раздумывая. Но Дерри, блять, не Вегас, всё, что происходило там, считается с лихвой. Казалось, т о л ь к о то, что происходит в Дерри и считается, имеет вес. По крайней мере, в наших с Эдди отношениях.

— А квартира что? Потянешь сам?

У меня даже не было толком времени подумать о бытовухе - я ведь бухал, куда там до реальной жизни. Что же такого пиздецового я намешал вчера, что так штормит даже сейчас?

— Я не думал ещё об этом. Только вчера вечером прилетел.

— И тут же начал праздновать приезд, да?

Давненько меня никто не отчитывал, не промывал мозги насчет моей зависимости. Забавно, как быстро отвыкаешь от своего рода заботы.

— Спасибо, что присмотрел за кошкой. Ты очень выручил.

Билл в ответ лишь хмыкает и идет к выходу. Сам понял, что сейчас мне не до разговоров, не до нотаций. В голову будто топор вставили.

— Слушай, можно вопрос? — смотрю, как он обувается, и опираюсь плечом о дверной косяк у выхода.

— Ну?

— Как понять, что ты на своём месте? Я имею в виду… Мы уже около года торчим здесь, в Нью-Йорке, в месте, о котором миллионы людей только мечтают, а я до сих пор не могу понять, как мне здесь. Освоился ли я здесь, нравится ли мне. Такое ощущение, что мне становится только хуже, хотя с чего бы, бля? Это же грёбанный Нью-Йорк. Город мечты.

Першит в горле, а перед глазами неожиданно всё плывет. Я даже не замечаю, как малодушно раскисаю прямо у Билла на глазах. Но успеваю проморгаться прежде, чем сорвётся первая слезинка.

Билл молча слушает меня, не перебивая. Так и стоит у двери, почти уже занося руку, чтобы открыть её.

— Слишком большие ожидания заставляют очень больно плюхнуться на жопу, Ричи. Нью-Йорк - это всего лишь город. Может, чуть больше и более загаженный, чем остальные. Один переезд не разрулит всех твоих тараканов, которые ты копил почти девятнадцать лет. Большое яблоко не пилюля от проблем. Оно скорее плацебо. Я тоже думал, что всё сразу станет зашибись, как только кончится школа, когда я вырвусь из родительского дома, заживу в колледже, как взрослый. Думал, что издам свой роман. — И, видя, что я грустно хмыкнул, добавляет: — Если у тебя какие-то проблемы, то избавляться нужно от причины этих проблем, а не от побочных эффектов. Разберись со своей жизнью. Пока будет полный кавардак в душе, куда ни поедешь, везде будет одно и то же.

Отчего-то я вспоминаю про Беверли, девушку, о которой рассказывал мне Билл. Интересно, как сильно она приложила свою хрупкую руку ко всей философии Денбро? Раньше мне было похуй на это, а сейчас даже забавно. Меня Эдди тоже меняет? По его вине я чувствую себя так, как чувствую? Иногда пиздец, как хорошо, будто в облаках парю, а иногда вскрыться хочется. Может ли человек влиять так на другого человека или это всё мои выдумки? Мои ковыряния в душе, которые ни к чему никогда не приводят.

— Я пытаюсь разобраться. Правда, — добавляю, когда вижу его скептичный взгляд. — Но каждый раз всё заканчивается тем, что утром я не помню, чем закончился вечер. Рука сама тянется к бутылке, хотя знаю, что это не выход.

Прикольно разговаривать на пороге вот уже десять минут. Биллу, наверное, нужно идти, а я присел ему на уши, за что чувствую стыд. Но впервые за долгое время я вообще осмелился рассказать вслух о том, как я себя чувствую. Последний раз на такие откровения меня развёл Эдди, тогда ночью в его комнате, когда я услышал его всхлипы в последний раз. И мне не хватает этого. Разговоров откровенных, на обычные, но такие животрепещущие темы. С кем-то, кто может понять.

— Но до этого ты неплохо держался, правда ведь? С тех пор, как вы с Эдди съехались, у тебя крышка вроде не слетала.

И ещё раньше, чем я предугадываю, какой вопрос будет следующим, Билл кидает:

— Что-то случилось в Дерри? Помимо болезни миссис Каспбрак.

Билл будто утверждает, а не спрашивает.

В груди давит от одного лишь воспоминания, а пальцы сами сжимаются в кулаки. Я уже до одурения скучаю по Эдди, что кажется просто сумасшествием. Кажется, никогда не удастся стереть из памяти ощущение его губ, его мягкой кожи под моими пальцами.

— В Дерри всегда что-то случается. Этот город будто проклят. Одни плохие воспоминания.

— Заметил? — усмехается Билл. — Ты опять винишь место, а не людей. То, что между вами двумя происходит, не имеет никакого отношения ни к Дерри, ни к Нью-Йорку.

— У тебя с Беверли было так же? — Мне неловко поднимать эту болящую, наверное, для него тему, но кто как не Билл поймёт. Ведь в похожей заднице уже оказывался и он. — Полное непонимание, кто вы вообще друг другу и на что ты имеешь право, а на что нет. В один момент мне кажется, что я знаю его, как облупленного, а спустя день не понимаю, какого человека я люблю. И знаю ли я вообще его.

— О да, — Билл улыбается искренне, наверное, в первый раз вообще за всё время. Но эта улыбка вымученная, совсем невеселая. — С моей-то фантазией я много чего начудил, надумал себе разного, чего не было на самом деле. Я приписывал ей достоинства, которых она не имела, и в упор не хотел замечать её недостатки. Любил лишь тот идеальный образ, который мне хотелось рисовать. Но это так не работает. Ты не можешь игнорировать всё то дерьмо, которое есть у каждого, и делать вид, что влюблен в сущего ангела. Если любишь человека, то принимаешь все его странности, весь “багаж безумия”. И просто решаешь, потянешь ли ты этот багаж, не утащит ли он тебя на дно. Но не отрекаешься от него. Нельзя любить какую-то одну сторону в ком-то, собирать только “сливки” его личности. Это было бы слишком просто. Легко любить идеальных людей. Тех, которые не заставляют тебя сомневаться в них и в самом себе. Не заставляют тебя думать каждый день. Но таких нет.

— Знаешь, Билл. А я всё-таки надеюсь, что ты однажды закончишь свой роман.

Денбро закатывает глаза к потолку, качает головой медленно, с усмешкой. Перевести разговор в другое русло, когда начинает пахнуть жареным, моя тема. Особенно, когда ощущаю, как мокреют глаза.

— Да я уже давно закончил его, Ричи. Только он никому не нужен.

***

Я избавляюсь от любого бухла, которое нахожу в квартире. Здесь развёлся настоящий срачельник, я даже прифигел, сколько бутылок собралось по итогу. Каждая заначка, которую я хранил на потом, на особый случай, летит в мусорный пакет.

От самого слова «заначка» мне хочется противно съёжиться. Я веду себя, как грёбанный алкаш.

Не могу сказать, что я молодчина, ведь теперь каждый раз, когда меня посещает мысль о том, чтобы выпить, я закуриваю. Абсурдно подменивать одну плохую привычку на другую и считать это прогрессом, но зато при курении я хотя бы в здравом сознании и могу принимать хоть какое-то подобие решений. В то время как алкоголь полностью блокировал настоящую, реальную жизнь для меня. Этим он и был так привлекателен. Казалось, это помогало мне не думать хотя бы какой-то короткий промежуток времени. А я так жаждал не думать. Готов был на всё, лишь бы выключиться хотя бы на несколько минут.

Я пытаюсь влиться в студенческую, привычную для многих людей, жизнь, но всё как-то получается через одно место. Я пропустил тот момент сплочения коллектива, слишком долгое время их игнорил, поэтому теперь глупо даже играть, что одногруппники резко стали мне интересны. Тем более, когда это притворство. А я не такой охуенный актёр, как хотелось бы.

Только с Биллом я мог перемолвиться словечком, когда мы встречались в коридоре, и мы иногда вместе ходили в столовую. Но он был с другого факультета, поэтому эти встречи были редки.

Он интересовался, как у меня дела, и лишний раз старался не спрашивать про того, о ком я и так думаю каждый грёбанный день. Думаю, когда встаю, думаю, когда ложусь. Что упоминай, что не упоминай – всё равно на утро я просыпаюсь разбитый и пустой, как лопнувший шарик.

С мамой мы всё чаще и чаще начали созваниваться, хоть я и достаточно убедительно уверял её, что со мной всё в порядке. То, что теперь я живу один, я не рассказал ей. Посыпался бы целый шквал вопросов, а отвечать на них у меня не хватит духу. Но своей лжи я боялся, ведь если мама случайно ко мне нагрянет, как она грозится, и не увидит Эдди, то у неё появится ещё один крупный повод, чтобы беспокоиться.

Я чувствовал, что ей нравилось, когда Каспбрак был рядом со мной. Она говорила, что Эдди хорошо на меня влияет и подаёт отличный пример. Но сейчас уже трудно разобраться, когда мне хуже – с ним или без него.

Он взял академический отпуск, и это я узнал не от него. Билл рассказывает мне о подобных слухах из универа, потому что я там чисто прохожий. И когда он ляпнул мне это, то испуганно перевёл глаза, будто я истерику могу закатить. Но я отреагировал спокойно.

Будет враньём сказать, что меня не кольнуло от этой новости. И от того, что он не сказал мне об этом сам. Мы не чужие люди, и тот факт, что он даже не звонит, прямо каменной плитой лежит на сердце.

Но я по-прежнему спокойный. И эта пассивно-агрессивное внешнее затишье лишь пугает меня. Лучше бы я бил посуду и дрался со случайными гопарями. Может, хоть какой-то выход эмоциям был. Мне не нравилось это молчаливое ощущение взрывающихся внутри меня вулканов.

Хочется куда-то выплеснуть весь гнев, который я знал, что копится во мне. Но я не мог найти ему выхода и просто плыл по течению. Иногда создавалось впечатление, что я нахожусь внутри песочных часов, и минуты, секунды отсчитываются с неумолимой быстротой, сыплются мне на голову, но мне глубоко плевать. И это меня пугало больше всего.

========== Часть семнадцать ==========

***

Adam Lambert - Feel Something

Пальцы провоняли сигаретами, одежда воняет дымом, кажется, даже от стен в комнате несёт куревом. Выход так себе. Херово мне удается держаться, учитывая, что доля выкуренных сигарет неосознанно увеличилась вдвое.

Бывает в день уходит пачка, бывает полторы. Только по окуркам в пепельнице в конце дня я смотрю и охереваю от их количества. Высыпаю пепельницу в мусорку и всё по-новой. Головой-то понимаю, что с этим надо что-то делать. Так много даже мой отец не пыхтел, хоть и был заядлый курильщик.

Даже кошка на руки не хочет идти, ворочает свой маленький кожаный носик от меня и гордо держится на расстоянии. Мы оба понимаем, чьего присутствия ей не хватает.

Спустя месяц я и сам уже начинаю подумывать о том, чтобы поменять квартиру. Зачем она мне одному, такая огромная и до нелепого пустая? Билл даже сам предлагал поделить оплату, но мне страшно снова съезжаться с кем-то, пусть даже по-дружески. Снова пускать кого-то в свой мир, привыкать к чужому присутствию. Фигушки.

Я искренне благодарю Билла за участие, но нет. Я просто не могу.

В комнате Эдди я ничего так и не тронул, оставил всё как есть то ли из-за дурацкой сентиментальности, то ли из-за ещё более глупой идеи, что всё должно быть на своих местах, когда он вернётся.

Всё казалось, что он вот-вот откроет дверь и ворвётся снова в мою жизнь. Снова будет мельтешить перед глазами, неустанно стараться разорвать себя на два работой и учебой, и в то же самое время быть рядом, даже когда его нет. Поддерживать своим молчаливым присутствием.

Сейчас я на пороге его комнаты и позволяю себе, наконец, нарушить святую святых, блин, и в первый раз за долгое время захожу к нему.

Сажусь на подоконник и распахиваю окно настежь. Промозглый ветер пробирает до костей, но дышится свободно, прохлада обволакивает всё тело, и с удовольствием я прикрываю глаза.

Тянусь к пачке и вытягиваю зубами сигарету. Второй рукой по памяти набираю номер, и спустя пару гудков мне отвечают.

— Мам, привет. Ещё не спишь?

— Ричи, солнце, у тебя всё в порядке? Чего так поздно звонишь?

Солнце. Забавно. Я выгляжу сейчас как нарик.

— У меня всё нормально. Просто захотел услышать тебя.

У мамы голос сонный, и я пиздец какой тупой. Забыл о разнице во времени. Но так не хочется, чтобы разговор прервался, хотя бы ещё пару минуток.

— Просто так не звонят ночью. Особенно ты.

Я хмыкаю и крепче сжимаю телефон. Делаю первую глубокую затяжку. Она даже не знает, что я курю. Ко всему прочему.

— Просто появилась свободная минутка, вот и решил звякнуть.

— Понятно. — Нихуя она не верит. Уж кто-то, а мама различает мои пиздабольские нотки, когда нужно. — Как там в университете?

Единственная хорошая новость - что я всё ещё там числюсь. Пока что. Но это не звучит очень утешающе, поэтому я говорю:

— Я большую часть времени на работе провожу.

— Ты? На работе?

Стряхиваю пепел в окно и усмехаюсь краем губ. Неужели я и впрямь кажусь таким безнадёжным?

— Квартиру как-то нужно же оплачивать. Нью-Йорк не Дерри. Вы и так тратите слишком много денег на мою учёбу.

В ответ она не спрашивает, где я работаю, а я понимаю, что веду себя как грёбанный ребенок, который не сыскал одобрения и похвалы. Мне так хотелось быть хоть в чём-то полезным. Поделиться тем, что я добился хоть какой-то крохи в этом гадюшнике. Пусть и всего лишь ассистентом, но суть-то в другом. Я наконец выхожу из своего панциря, в который загонял меня этот город, а разницы для окружающих никакой. Да и кого оно вообще ебёт, что кого разрывает на куски? У каждого своя дыра, которую надо заткнуть. И моя грусть сейчас кажется мне такой убогой, но от этого ещё паршивее. Я ведь всё равно не могу контролировать то, как себя чувствую. И всей правды маме тоже рассказать не могу, как бы ни хотелось.

— Но Эдди же помогает тебе с оплатой, правда? Как у него дела, кстати?

Горло внезапно сжимает, и холодок идёт по спине. Эдди. Имя из далекого, блять, космоса. Даже его имя я старался не произносить в голове.

Я не знаю, что за чёрт меня дернул, но из меня так некстати начинает рваться искренность. В такие моменты хоть об стену бейся, чтобы сдержать свой порыв, но уже, похоже, поздно.

— Мы не живем уже вместе, мам. Я не хотел тебе говорить, чтобы ты не переживала. Он в Дерри с Соней.

— Почему ты не сказал мне? — взволнованно восклицает мама, а у меня на губах отчего-то улыбка. Саркастичная, злая. Все мои чувства, сдерживаемые столько времени, бьют в голову. И воспоминания. Жестокие, такие приятные воспоминания накрывают с головой.

Если бы я начал говорить, то никогда бы, блять, не заткнулся.

— Мам, что ты скажешь, если я приеду к тебе ненадолго? Я так хочу уехать из этого города. Кажется, задохнусь, если проживу здесь хоть день.

***

На этот раз она не говорит, что это трусливо - пытаться сбежать при малейшей трудности. Мама говорит, что ждёт меня в любой день, и я не мог быть ей более благодарен.

Билет я собирался купить на самый ближайший рейс, но каждый раз находил себе занятие, чтобы оттянуть это. Чтобы дать микроскопическую, совершенно нереалистичную возможность отмотать всё назад.

Мне не хотелось уезжать сломленным, с разбитым сердцем, как бы я терпеть не мог это выражение, но внутри меня всё обрывалось, когда я натыкался взглядом на пустые комнаты, на любую мелочь, предмет мебели, безделушку, хоть как-то связанную с Эдди. А с ним было связано всё. Даже грёбанная посуда, которую купил именно он, когда заебался есть привозную пиццу в коробках.

Чемодан надо было собрать уже неделю как, а блядская предательская рука так и не поворачивалась забронировать билет.

Я не верю в подобного рода знаки, но понимал, что жду именно его. Какого-то последнего намёка, что мой поступок правильный. Но Эдди уже которую неделю не выходил на связь, полностью обрубил все контакты и предельно ясно давал понять, что в помощи не нуждается.

Хотелось бы мне сказать, что я держался стойко и так и не позвонил ему, но это было не так. Первое время ломало так, что я едва не обрывал телефон. Каждый раз как подорванный слушал одну и ту же фразу, что абонент вне зоны доступа, и курил, курил, курил, пока мои лёгкие не посылали меня нахуй, и я не закашливался так, что едва дышал.

И всё же чемодан готов. Билет на завтрашний рейс заказан, а в груди сердце съёжилось, будто спрятаться хочет ото всех. Умоляет, чтобы его не трогали, не пинали так больше.

***

Никогда перед полётами не нервничаю, а тут не могу заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, и снова и снова в голову лезет Дерри. Есть в этом городе что-то такое, что затягивает тебя в трясину, тянет обратно. Но не для успокоения, а скорее для закрытия гештальта.

Может быть, иногда нужно упасть на самое днище, чтобы понять, как должен выглядеть путь наверх. Потому что сейчас я уже ничего не вижу, не различаю, что хорошо, что плохо. Всё сплошным нейтральным серым.

С Биллом я попрощался сухо, о чём пожалел позже. Он единственный, кто вообще проявлял хоть какое-то участие, и если не был лучшим другом, то хорошим товарищем точно. Только товарищ может честно сказать, что иногда ты ведёшь себя, как грёбанный мудак и катишься в бездну. Лицемеры обычно сладко врут в лицо, и Билл даже не догадывается, как я ему благодарен за его суровую, грубоватую правду.

Хоть что-то хорошее мне хотелось сделать напоследок, исправить мой косяк. Я не был уже уверен, что вернусь сюда. Не хотелось жечь все мосты, но по сути, что меня здесь держало? Чувство тотального одиночества и разочарования. От себя не убежишь. Мне нужно разобраться с собой, а не искать виноватых, чем я и занимался всю свою сознательную жизнь.

У моей матери была подруга, сын которой работал в редакции - Стэн Урис, и лучшей возможности просто не сыскать. Сложность была в том, чтобы сделать это хитро, ловко, потому что я не хотел, чтобы Билл знал, откуда идёт инициатива.

Все мы знаем, чем заканчивается добро. Поэтому мне хочется сделать что-то искреннее, правильное, молча и убежать нахуй, будто я никак к этому не причастен.

Вопрос в том, хотел ли этого Денбро? Или он успел опустить руки и сдаться на милость жестокому мегаполису, который изжёвывает с потрохами, доводит до отчаяния своим жёстким, прямым «нет». Ему нужно поверить в собственные силы,набраться смелости хотя бы попытаться. Это самое сложное. Особенно, когда уже неоднократно получал отказ.

Мне казалось, что я подстроил их встречу супер грамотно. Всё произошло как бы случайно, но Уриса я предупредил, что мой знакомый может поднимать перья. Однако Билл на удивление не скрывал своего интереса, и в кое-то веки я увидел, как его глаза горят. Ярко, страстно, особым блеском, который появляется, когда изливаешься насчёт того, что тебя действительно парит.

И спустя всего полчаса я свалил тихонько, будто меня и не было. Оставил всё на волю случая и судьбы. Они обязательно сойдутся, эти два повёрнутых на писательстве книжных червя. Моего отсутствия, зуб даю, никто даже не заметил.

И сейчас я должен же чувствовать радость, хоть какую-то отдачу от свершения доброго дела, но меня разъедала тоска, а апатия накрывала своими крыльями, как старого друга. Я уже сросся с этим чувством, и, казалось, когда только начинаю чувствовать себя лучше, сразу становится тревожно, неспокойно.

========== Часть восемнадцать ==========

***

За последний год я стал жутко нервным и дёрганным. Подозрительным, тревожным и рассеянным. Плохо спал, вскакивал посреди ночи, терялся в осознании, где сон, а где реальность.

Но не в ту ночь. В ночь перед отлётом я спал удивительно крепко, как младенец. Причём, абсолютно честно, без всякой хуйни - никакой выпивки, травки или снотворных. Мой истощённый организм вырубило по-настоящему впервые за очень, очень долгое время. Какая ирония.

И обычно я тут же подскочил бы на звук открывающейся двери, внутренним чутьём почувствовал бы, как кто-то зашел в квартиру, тихо открыл ключом дверь.

Но не в ту ночь.

И когда Лиз радостно мяукнула, оповещая меня, что в доме есть кто-то, кроме нас, я видел десятый сон. Так странно, что именно тогда я потерял всю свою хвалёную бдительность.

Я не заметил даже, когда сквозь приоткрытую дверь полоска света ослепила моё лицо, как кто-то сел рядом на мою кровать.

Мне всё это казалось сном, поэтому я не беспокоился.

Кровать прогибается под чужим весом, кто-то кладёт тяжёлую холодную ладонь мне на щеку, а я всё ещё не чувствую опасности.

Мягкое поглаживание приводит меня в чувство, и сонно, недовольно, я с трудом разлепляю веки и в темноте комнаты не соображаю, кто передо мной. Но когда до меня доходит, то сон как рукой снимает.

— Эдди! — после сна выходит хрипло, едва слышно, но когда я вижу в полумраке комнаты знакомые черты, воздух в лёгких заканчивается.

Каспбрак же молчит, только долго, внимательно смотрит на меня и гладит, гладит по лицу, будто и ему это тоже снится.

У меня язык как отнимает, а от робких, осторожных поглаживаний грудину заполняет жаром.

Он не снял ни куртки, ни обуви, так как есть запёрся ко мне в комнату, а у его ног тёрлась кошка, преданно выставляя напоказ свою любовь, что обычно ей не свойственно.

Я хватаю его за края куртки и заставляю рухнуть на меня, обнимаю, что есть силы, и носом утыкаюсь в дутое, холодное предплечье куртки. На улице моросило, и сейчас волосы Эдди и одежда влажная, но мне даже не прилетает в голову глупая идея его отпустить.

— Ты что здесь делаешь? — соплю ему в куртку и ощущаю, как его колотит - то ли от холода, то ли от нервного напряжения, но когда поднимаю на него глаза в поиске ответа, сердце падает в груди. Эдди всхлипывает, и щёки блестят от влаги. Я думал, это от дождя, но по трясущимся плечам, безмолвным слезам, катившимся по его лицу, понимаю, что он беззвучно плачет. Я стягиваю с него мокрую куртку, бросаю её на пол и снова притягиваю к себе, прижимаю в согревающемся объятии. — Всё хорошо. Всё хорошо.

На автомате, сам толком не понимаю, что именно хорошо и хорошо ли, держу его в руках и успокаивающе шепчу эти бесполезные слова.

Эдди затихает и спустя десять минут, так ничего мне и не сказав, чуть подталкивает меня в грудь, чтобы я лёг обратно на кровать. Я поддаюсь и, когда ложусь на спину, слышу, как с глухим стуком падает на пол обувь Эдди.

Через секунду прохладное, дрожащее тело ластится ко мне и ложится рядом, прямо под боком. Это всё больше и больше продолжает напоминать сон, но если это действительно он - это будет слишком жестоко.

Эдди полностью одетый, в джинсах, толстовке, только куртку да обувь снял, прижимается ко мне и ничего больше не делает. Ничего не говорит. В тишине и темноте слышу только, как прерывистое дыхание постепенно восстанавливается, со временем успокаивается, пока вовсе не превращается в тихое, едва слышное сопение. Мои пальцы продолжают зарываться в его спутанные, влажные волосы, и мне всё ещё нужен момент, чтобы осознать, что вообще происходит.

***

На следующее утро, как только я открываю глаза, меня будто силой поднимает с кровати, и я испуганно осматриваю постель. Рядом никого нет, и сердце заходило волнительными толчками. Мне показалось? Совсем крыша поехала или просто слишком реалистичный сон?

В комнате нет ни чужой одежды, ни обуви, хотя я помню, как ночью стянул с Эдди куртку.

На дрожащих ногах, семимильными шажками заставляю себя выглянуть из спальни, и глаза тут же натыкаются на чужую небольшую сумку на пороге.

С кухни доносится приглушённый голос, и сердце моё уходит в пятки. Значит, я не сошел с ума, это уже хорошая новость.

Эдди сидит на высоком стуле, сгорбился над Лиз, которая нахально растянулась у него на коленях, будто жалуясь, как её тут не баловали в его отсутствие, как мало уделяли внимания. Каспбрак как всегда что-то шепчет ей, разговаривает и расчёсывает пальцами гладкую шёрстку. Не замечая, что я стою у порога.

— Ты и правда здесь, — озвучиваю свои мысли.

Эдди вскидывает голову, и даже кошка резко поворачивается на звук моего голоса.

Так много вопросов, что я не знаю, с какого начать.

Каспбрак выглядит болезненно. Уставши, ещё более чем всегда. Синяки глубоко залегли под глазами, словно сон напрочь исключили из образа жизни, кожа посерела, и острые скулы выпирают слишком явно.

Эдди встает, Лиз мягко выскальзывает из его рук, и подходит ближе. Рывок - и его мягкие губы прижимаются к моим, а пальцы зарываются в мои и без того растрёпанные после сна волосы. Эдди целует короткими, но очень частыми поцелуями, и пока у меня голова совсем не закружилась, я сжимаю его за плечи и чуть отклоняю.

— Я так соскучился по тебе, — одними губами произносит и снова тянется к моему лицу.

Нужно его притормозить, прояснить ситуацию, потому что от всего этого веет истерикой.

Но буквально через секунду, когда я чувствую знакомый привкус его губ, его запах, врывающийся глубоко в лёгкие, тяжесть ладоней на моих плечах, всё летит в тартарары. На секунду меня как переклинивает.

Я больно обхватываю Эдди за талию и толкаю в сторону столешницы, придавливаю его своим весом, и Каспбрак с ответным рвением понимает без слов. Тут же оказывается сверху, расставляет ноги чуть пошире и тянет на себя, чтобы между телами не было ни просвета. Возможно, я действую достаточно жёстко, но ему нравится эта грубость.

— Ты прилетел вчера?

В перерыве между поцелуем, как бы между прочим спрашиваю у него, игнорируя дрожь в ногах, когда Эдди развязывает мне домашние спортивные штаны.

— Да. Боже, ты не представляешь, как мне этого не хватало.

На пол летит первая, но не последняя жертва - с грохотом разбивается кружка, которую я случайно цепляю рукой. Не обращая на это внимание, Эдди вполне себе самостоятельно приспускает мои штаны и с томным, жаждущим взглядом чуть расставляет ноги шире.

— Серьёзно? Прямо здесь?

У Эдди глаза горят, зрачки расширенные, но он отвечает уверенно, как ни в чём раньше.

— Говорю же тебе, я безумно соскучился.

Кладёт ладонь мне на обнажённую ягодицу, и мне нужна минута. Просто, чтобы с ног не свалиться. Окей. Окей, блять, будь по-твоему.

Дрожащими, неконтролирующими руками я пытаюсь найти хоть что-то максимально похожее на то, что нам нужно. В нетерпении Эдди вылизывает, захватывает зубами мою кожу, больно оттягивает, пока мои пальцы, наконец, не натыкаются на масло. Подсолнечное. Это пиздец.

Но Эдди выхватывает пузырёк, видя моё сомнение, и щедро выливает сам мне на пальцы, размазывает по ладони, отнимая у меня дыхание каждым своим движением.

— Это отвратительно, Каспбрак.

В ответ Эдди лишь прикусывает губу, и глаза его закатываются от предвкушения, ему похуй на условия, похуй, что стол может не выдержать, и мы рухнем с него камнем. Он постанывает от желания, и этот звук, давно забытый, включает и во мне абсолютно необузданные, дикие чувства.

От первого толчка звёздочки зарябили перед глазами, и я блаженно прикрываю веки, наощупь, как слепой котенок, тычусь губами и попадаю куда угодно - в изгиб шеи, плеча, ключицу. Поэтому когда добираюсь до губ, Эдди восторженно выстанывает и сжимает меня внутри себя слишком сильно.

— Ты, блять, убиваешь меня.

Каспбрак в ответ двигает бёдрами, подмахивает ими и насаживается глубже, лишь усугубляя ситуацию. Ему нужно привыкнуть, а он разгоняется слишком быстро, что просто сводит меня с ума.

— Сильнее, Ричи. Я не хочу, чтобы ты сдерживался.

Эдди звонко, так сладко выкрикивает, когда на секундочку я выскальзываю из него, чтобы вновь заполнить резким, грубоватым толчком. Всё как он и хотел. Стол под нами предупреждающе поскрипывает, но я лишь увеличиваю темп.

Движения ускоряются, и я вбиваюсь в его горячее, изнывающее тело раз за разом. Влажные от волнения руки выскальзывают, но я обхватываю Эдди под коленки сильнее и толкаюсь последний, особенно глубокий, раз. Каспбрак бьётся подо мной и впивается пальцами в плечи так, что они немеют.

Губы что-то беззвучно говорят, но я не разберу. Я всё ещё прижимаю его к кухонной столешнице, а босые ноги - я вообще не обратил внимания - больно впиваются в осколки разбитой кружки.

Но Эдди всё ещё не кончил, и всё моё внимание сосредотачивается на этом. Я тяну руку вниз и провожу влажной ладонью раз, два, на третий Каспбрак вздрагивает и сжимает внутри себя так сильно, достигая пика удовольствия, что мне стоит огромных усилий стоять на ногах.

Уборка заняла чуть больше времени, чем предполагалось. Мы постоянно отвлекались на то, что натыкались друг на друга на тесной кухне, мешались под ногами, но больше всего мешал Эдди, который беспардонно виснул на мне и отлипать явно не хотел. Я тоже скучал, но блин, осколки же повсюду.

— Итого, общий ущерб – две разбитые кружки, треснутый стол и масло по всему полу. Но с этим можно справиться.

Резюмирует Эдди и выбрасывает осколки в мусорное ведро. Пока он не видит, я кидаю на него настороженный взгляд. Он начнёт или я?

— Ты надолго приехал? — решаюсь спросить самый, как мне кажется, простой вопрос.

Каспбрак поворачивается ко мне, и его взгляд, измученный, говорящий сам за себя, так не вяжется с общим видом. Сразу видно, что мы с ним не сидели, культурно болтая. Шея пестрит тёмными засосами, губы ярко-красные, искусанные в кровь. Но всё всегда выдают глаза. От прежней дымки возбуждения не осталось и следа, в лице появилась напряжённость, печаль.

— Смотря на сколько ты меня примешь.

— А как же мама?

Эдди облокачивается спиной о кухонную тумбу и смотрит в глаза – открыто, смело. Как человек, который уже принял решение.

— Ты был прав, Ричи. Касательно всего. Не было у неё никакого рака, и она прекрасно знала об этом.

Несмотря на все мои догадки, я удивлён. Что люди ещё способны на подобные вещи. И в тот момент я вообще не был рад тому, что оказался прав.

Это же хорошая новость, но поздравить Эдди язык не поворачивается. Я ведь так и знал, что она чокнутая, повёрнутая на контроле сука. Но не думал, что она лживая чокнутая сука.

— Это точно? Как ты узнал это?

Мне даже не нужно спрашивать зачем, почему она это сделала. Ясно, как день, что она счастлива только, когда её сынуля рядом с её юбкой, делает, что она велит. Весь смысл её жизни в том, чтобы управлять кем-то. Чтобы кто-то зависел от неё морально, физически, финансово. Так было, сколько я знаю Эдди, и по его рассказам, началось это даже раньше, ещё в его детстве.

— После того, как ты сказал мне насчёт манипуляции, и что она, возможно, врёт, я присматривался к ней. В первую очередь меня напряг врач, к которому она ходила. Сколько бы я ни пытался откопать про него инфу, ничего не было, как будто кто-то подтёр личные данные. Она запрещала ходить вместе с ней на процедуры, я вообще ничего не видел, просто ждал её в коридоре. Единственное, какие доказательства я получал – это бумажки, результаты анализов, которыми она меня кормила не одну неделю. Всё выглядело официально. Ну, и её постоянные отказы лечиться в другом городе, подыскать врача лучше – на это она резко мгновенно реагировала отказом. Не похоже на человека, который действительно хочет вылечиться. А потом я услышал разговор между ней и её врачом. И всё стало понятно.

— Он с ней заодно?

Эдди кивает, а у меня внутри холодеет. Кто вообще может решиться на подобную авантюру? Неужели она настолько ёбнулась и отчаялась, что другого выхода вообще не видела?

— И самое смешное, знаешь что? Я просто этого не хотел признавать. Она ведь запросто может вычудить подобное. В этом вся она. Когда я был маленький, она вечно носилась надо мной и лечила ото всех болезней мира, даже если у меня их не было. Компенсировала свою любовь вот таким ебанутым способом. Это заставляло нас быть ближе друг к другу, и я действительно не представлял своей жизни без неё. Но потом это начало смахивать на сумасшествие, вся эта гиперопека и «забота». И когда она узнала, что я собираюсь уехать от неё учиться в Нью-Йорк, она взбесилась. Она ведь хотела, чтобы я поступил в ту жопу мира в Дерри, который она называет университетом, и был с ней вечно. Просто пиздец.

У Эдди не хватает воздуха говорить всё это на одном дыхании, и он делает паузу, наклоняет голову ниже, утыкает взгляд в пол и даёт себе передышку.

Я решаюсь подойти к нему ближе. Решаюсь приподнять подбородок и мягко провести по щеке пальцем. Слёз нет, всё сказано удивительно спокойным тоном. Но я не могу не чувствовать, как ему больно. Это меня словно пронзает это предательство, меня протыкают иглами эгоизма и обмана.

— Я полный дурак, что понадеялся на лучшее. Думал, что у нас всё ещё есть шанс.

— Это же твоя маман. Конечно, ты будешь надеяться.

Эдди качает головой резко, и я понимаю, как он зол сейчас, как представить себе не может, что ещё хоть раз вернётся в Дерри. Но я уверен, пройдёт время, и миссис Каспбрак снова покажется на горизонте. Она никогда не отпустит. И Эдди всегда будет слаб перед ней, если не вынесет этот урок.

— Сейчас я уже представить себе не могу, как снова начну ей доверять. Столько хуйни было, это просто невозможно.

Я молча, мягко глажу его по щеке и засматриваюсь на гневные, упрямые молнии в его глазах. Если бы я только был рядом. Мне так жаль, что меня не было рядом с ним.

— Ричи.

— Мм?

— Я увидел чемодан в твоей спальне утром. Ты куда-то уезжаешь?

Я совсем забыл о том, что у меня самолёт через два часа. Что я вообще-то хотел распрощаться с Нью-Йорком раз и навсегда. Отрезать эту главу своей жизни, как период глубочайшей, темнейшей депрессии, тоски и бессмыслицы. Но если перестать концентрироваться только на плохом, можно вычленить светлые периоды моего пребывания здесь. Самое светлое стоит напротив меня. Эдди заставлял меня чувствовать себя до ужаса подавленным, сгорать от ревности, тревоги, злости и апатии, возносил меня до ебучих небес, приносил непередаваемое наслаждение и ощущение единства, сглаживал, притуплял режущее одиночество, как только мог. Он заставлял меня чувствовать. На всю катушку.

И первый раз за всё пребывание в этом городе, мне не хочется сдаваться. Мне хочется попробовать дать ему ещё один шанс. Шанс нам.

— Это я ещё с того раза чемодан никак не могу разобрать. Лень.

Эдди смотрит на меня внимательно, присматривается, есть ли хоть доля правды в моих словах, и через секунду – улыбка озаряет его лицо. Он поднимается на носочки и аккуратно касается моих губ своими.

Конечно, он понимает. И он, как и я, тоже хочет дать шанс.