Мup [Алексей Миллер] (fb2) читать онлайн

Алексей Миллер Мup

Преданность, уважение, верность, любовь – что-то безнадежно утерянное в нашем мире, и мы готовы на все, чтобы вновь испытать это. Нет худшей болезни, чем плясать под чью-то дудку, принимая навязанное за собственное и искреннее. Мне повезло. Да, я один из миллионов, кто испытал… любовь.

Любовь на самом деле – жуткое чувство. Если оно неуправляемо, то может сжечь человека дотла. Будучи столь прекрасным, способным изменять к лучшему, имея возможность создавать шедевры, толкать к открытиям, раскрывать все лучшие потайные уголки души, о которых человек может и не догадываться, оно иногда доводит сосуд жизни до опустошения, вытягивая все соки жизни, оставляя грязно-серое существование. Это чувство неуправляемо. Оно может сыграть очень злую шутку, когда ты теряешь контроль и полностью ему отдаешься. Это уже не ты. Любовь играет по правилам, которые удобны ей. Ей нужна энергия. Энергия жизни.

Не всем дано любить. Никому почти не дано. Рационалисты говорят, что это чувство – выдумка. И они оказались правы. А оппозиционеры ошибались, хоть и доказывали обратное.

Я не ошибся в выборе. Но финал печальный. И мне уже не быть счастливым человеком, никогда. И я ведь с самого начала знал, что все не так, что я иду неправильным путем. Но верил. Надеялся. Мне давали надежду. Нагло врали в лицо. Но я-то не знал тогда правды. Но, что самое ужасное, если бы и знал, ничего не поменял бы. Меня так сильно пленили чувства, я был так опьянен, что перед глазами стояла пелена, которую никто не был способен сорвать. Слова летели мимо, доказательства казались ложью. Да и вообще, чувствующий человек, да, именно человек, не способен различать правду. Я растворился в своих эмоциях, придумывая себе неисполнимое будущее.

Пойду. Меня ждут. Возможно, я смогу еще когда-нибудь что-то сказать. А, может, буду овощем, который не способен будет сходить в туалет без чьей-то помощи, или умру. Я не испытываю страха. Я решил: высочайшая цена оправдана.

* * *

Я хочу оставить небольшую запись. Возможно, она кому-нибудь пригодится, заставит сразу трезво посмотреть на жизнь, и тогда все поймут то, что мы… Нет, об этом позже.

Все знают, что я заблуждаюсь, ведь понять, что земля крутится вокруг солнца, а не наоборот, можно только уже зная об этом заранее, и лишь избранные способны к такому открытию, основываясь на сильном интеллекте и наблюдениях. Жаль, что избранные больше не живут в нашем мире. Вы не поверите, конечно же, но в мире вообще нет ничего правдивого, кроме слов, которые вы читаете и плюетесь, думая о моей завышенной самооценке. Дочитав до конца, можно принять все или нет, но истина от этого не изменится.

Меня зовут Виктор. Я был самым обычным человеком, возможно, более посредственным, чем остальные, без особых амбиций. Жизнь сделала из меня полное ничто. Теперь я полностью растворился в пространстве, и во мне ничего не осталось, кроме этой ужасной, но в чем-то прекрасной и сурово правдивой истории. Я, наверное, плохой писатель. Никогда не думал, что решусь написать что-то. Да и кто сейчас вообще пишет? Архаичные действия. Да никто и не читает – уже лет пятьдесят, наверное – ничего длиннее рекламных слоганов.

Я родился в семье прожженных рационалистов, мне прививали идею о том, что только логика и упорядоченные действия способны спасти мир. Они были правы. Если бы не движение рационалистов, мир развалился бы на куски и погряз в пучине террора и войн. Моя семья была скупа на эмоции. Дед – член международного объединения конформистов. Именно конформисты выработали позиции смирения и принятия жизни такой, какая она есть. Уже после конформисты эволюционировали в рационалистов, которые своим краеугольным камнем назвали четкую логику и отсутствие чувств. Не важен процесс, важен только понятный результат, достигнутый известным путем.

Ох, что было бы в мире, если бы не они? Террор разросся бы повсюду. Под эгидой борьбы с ним сильные мира сего начали перекраивать карту мира, пытаясь оставить свое имя в истории. Интересы людей были поставлены на последнее место. Для правителей, одержимых лишь желанием тотального контроля, мир стал большой шахматной доской. К счастью, в какой-то момент стало ясно, что контроль полностью утерян, у правительств не осталось рычагов влияния, и даже самые сильные лидеры вынуждены признать свою беспомощность. Обычные люди готовы были отдавать жизни, лишь бы обрести потерянную свободу. Тоталитаризм вперемешку с разрастающейся анархией довел до того, что ресурсы не приумножались, а уничтожались, чтобы они не достались другим. Целые города вырезались, если они не готовы были согласиться с той идеологией, которую им навязывал местный князь. Заводы взрывали, чтобы не отдавать врагу, реки травили, леса жгли.

Человек стал человеку волком. Несмотря на введенный везде полицейский режим, улицы были опасны: не чужие, так свои готовы были убить за слово. Люди предпочитали сидеть по домам, чахли и деградировали. Искусство, литература были погребены в далеком прошлом. Работать никто не хотел, ведь роботы и так обеспечивали минимально необходимым набором материальных благ. Духовное воспитание катилось к черту.

Именно тогда рационалисты написали свой свод законов, который оказался по душе большей части населения. История путается в том, как именно закончилась «черная эпоха». До сих пор есть много нестыковок, но об этом не принято говорить. Результат важнее. Постепенно конфликты закончились.

Лишь небольшая доля людей не готова была принять «роботизацию» человечества, отказ от свобод и права выбора. Лидеры оказались умнее, осознав, что бороться с этим оппозиционным движением бесполезно. Рационалисты выделили им специальные зоны, в которых не работали новые законы. По сути, там можно было делать, что хочешь! Был заключен мирный пакт, что новое единое правительство не будет навязывать им свои ценности, а бунтари, в свою очередь, будут сохранять мир и не мешать жить людям в рационалах. Была также достигнута договоренность, что каждый человек вправе сам выбирать, где ему жить, и имеет право пересекать границу, полностью подчиняясь правилам того места, где находится. Рационалисты закрутили гайки, и попасть к ним стало не так-то просто. Оппозиционы не требовали абсолютно ничего. Романтика свободы тянула в свободные зоны все больше и больше молодежи из рационалов, со временем сформировав окончательный вид оппозиционов как единой зоны. Так и прижились названия. Оппозиционы – выделенные сектора оппозиционеров, которые со временем все же написали свои законы, намного более путанные и дающие больше шансов проявить себя и свои чувства. Появилась и армия роботов, как у рационалистов. Конфликты полностью закончились, и мир наконец обрел долгожданное спокойствие. Уже четверть века все люди имеют право перемещаться между зонами по всей планете. Государственные границы стерты, есть только оппозиционы и рационалы – объединенные зоны рационалистов.

* * *

В общем, если говорить кратко, меня воспитывали в полной гармонии, прививая порядок во всем. С детства мне доказывали, что эмоции и свобода воли несут разрушение. Себе и окружающим. Я верил. Ведь так просто жить и делать все, что говорят. А можно и ничего не делать, но получать бесплатный ежемесячный набор самого необходимого. Иногда даже вставать с кровати не было смысла. Передашь пару мыслей по провизору, получишь в ответ пару фильмов, несколько сообщений от приятелей, и рекламу на закуску – прямо в недра мозга. Потом погрузишься в канал, транслирующий производство новой модификации самолета. Ты переживаешь все: жар цехов, холод ветров, жуткий гул турбин, но находясь на месте. Весь мир в твоей голове! Больше ничего не надо. Так я и жил. Скорее, существовал.

В двенадцать лет я испытал шок, когда старшая сестра Лейла, которой было всего шестнадцать лет, сбежала в оппозицион и не вернулась. Мы, по крайней мере, знали, что она жива. Иногда она посылала матери скупые сообщения, пытаясь скрыть в них эмоции.

Зачем она это сделала? Тогда я никак не мог этого понять. Как можно променять идеальную жизнь на безумие? Я слышал о других людях, которые сбегали. Кто-то возвращался, кто-то нет. Отец уверенно твердил, что в оппозиционы переезжают только психически больные люди. О сестре он молчал. Эта тема стала запретной в нашей семье. Мы как будто забыли, что она когда-то существовала. Нерационально переживать за дочь-предательницу.

По прозиметру всегда показывали, что в оппозиционах все гораздо хуже: сплошная грязь и нищета. Люди вынуждены даже попрошайничать, чтобы поесть! Это невозможно было даже представить в ситуации, когда пищи и материальных благ было абсолютно достаточно, и даже больше, чем нужно. Машины могли бы обеспечить пропитанием в пять раз больше людей, чем было на планете! Так как можно голодать-то? Говорили также, что в оппозиционах происходит много убийств: из-за того, что долго живущие там люди становятся животными и теряют свое лицо. Беззаконие, наркотики…

Однако я знал, что мама в молодости несколько раз посещала оппозиционы, и даже как-то сказала в гостях у подруги, что хотела бы туда еще раз. Отец жестко отругал ее за такие мысли. Мать сразу осеклась, осознав свою оплошность, после чего я уже ни разу не слышал от нее ничего подобного.

В отличие от некоторых сверстников, я никогда даже не фантазировал о поездке в оппозиционы, особенно помня поступок сестры и то, как холодно это пережили в семье. Меня реально все устраивало. Конечно, в формате экскурсии мне было бы интересно побывать там, но не более.

В юношестве я вступил в клуб юных послушенцев, так как из них брали в армию законников, а потом – и в правительство. А там – просто благодать. Огромные дома. Пятиканальные прозиметры с автовосприятием мозга. Я даже представить не мог, каково это: сразу впитывать мысли пяти людей одновременно, и все четко различать. Обычным гражданам такое могло только сниться. Два-три канала и то сложно было достать. Пожалуй, рационалисты вообще могут заставить себя работать только для того, чтобы получить прозиметр получше. Остальное уже есть – бесплатно и в избытке.

Мне, честно, было даже не интересно, как живут оппозиционеры. Выбрали хаос – это их дело. А мне и дома было хорошо. Даже поступок сестры, вызвав интерес и удивление, не смог создать во мне желания покинуть границы родного рационала. Зачем? Меня любили мать с отцом, и особенно сильно – после предательства сестры. В школе меня уважали. Да, я еще успел поучиться в школе, пока система образования окончательно не перешла на передачу информации по прозиметрам. Хотя и тогда это было скорее хобби, чем что-то стоящее.

Мне очень хорошо лежалось на моем любимом диване, я лишь иногда протягивал руку, чтобы дотянуться до стакана с соком, который принес домашний робот. Диван. Сейчас я вспоминаю о нем с упоением. Диван. Диван. И на что я променял тебя? Ха-ха.

Так шла обычная спокойная жизнь молодого парня в рационале. Возможно, я был даже более спокойный, чем многие сверстники. Взрослые мне прочили за это великое будущее. Хотя категория величия была неприлична в мире рационалистов. Мне все нравилось. Немного учебы, немного прогулок, чтобы окончательно не атрофировались мышцы, даже немного живого общения. Все было хорошо.

* * *

Возможно, так все и продолжалось бы, если бы однажды, несколько лет назад, я не увидел Лейлу на выставке, куда пришел к друзьям, которые занимались разработкой ультрапортативных летательных аппаратов. Такие пользуются спросом в рационалах. Выглядят как портфель, но стоит нажать кнопку, и они способны поднять тебя на сто метров и со скоростью до двухсот километров в час нести в любую точку мира. Технология старая, но размер устройства меньше. Кардинально нового давно уже ничего не изобретали. Незачем.

Я сидел на кресле и о чем-то болтал, когда увидел ее. Она увлеченно беседовала с представителями другой компании, предлагающей аналогичные устройства для полетов. Одета она была в шорты – для рационалки короткие до неприличия – и синюю футболку. Она сильно изменилась. Я в какой-то момент подумал, что ошибся, но, когда наши взгляды пересеклись, понял, что это она.

Я долго смотрел на нее издалека, не решаясь подойти. Какая-то детская обида на нее засела во мне и не давала сделать шаг. Для меня она была предательницей, бросившей нас. «Интересно, она поняла, что я ее брат?» – крутилось у меня в голове.

Я попросил друга подойти вместо меня. Да! Обиженный мальчик. Таким я тогда был. К счастью, друг справился с поставленной задачей на отлично, и через пару минут они вернулись вдвоем.

– Привет, Виктор! – улыбнулась она мне. Она изменилась, стала взрослой девушкой. – Рада тебя видеть.

Я долго не мог найти, что ответить. Я был зол на нее, но в то же был безумно рад ее видеть.

– Лейла, что ты делаешь в рационалах? – пробормотал я так, что было сложно разобрать мою фразу.

Она улыбнулась, потупила взгляд, как будто ей вдруг стало стыдно, но продолжила говорить тем же звонким голосом, который я любил в детстве, когда она играла со мной:

– Я работаю в компании, которая продает свои товары в рационалах. Приехала в командировку на несколько дней. Как ты? Стал такой взрослый. Мать пересылала твои видео. Но в жизни ты еще лучше, – она говорила и говорила, я лишь изредка кивал головой и поддакивал. Она стала такой общительной и живой. В рационалах люди так себя не ведут.

Лейла рассказала, что регулярно общается с матерью. Они даже виделись несколько раз, втайне от отца, для которого, казалось, Лейлы больше не существует. И искала способ встретиться со мной.

– Это послание свыше, что мы с тобой здесь случайно встретились. Мне хочется тебе столько всего рассказать. Приезжай в Петербург, теперь я живу там, познакомлю тебя со своим мужем. Можешь остановиться у нас.

– Спасибо. Я подумаю. Но, если честно, меня совсем не тянет в оппозиционы, особенно в Питер, где люди окончательно потеряли всякий стыд, – я пытался сохранить свою отстраненность, но чувствовал, что с каждым словом прощаю ее все больше. – Я подумаю и сообщу тебе.

– Отлично. Надеюсь, скоро увидимся.

На этом и закончилось наше с ней общение, первое после долгой разлуки.

* * *

Очень скоро я уже был в Петербурге, гулял по новому городу, выросшему за последние тридцать лет на северном берегу Финского залива. Питер, город с населением более чем в пятьдесят миллионов человек, своими широчайшими и длинными проспектами казалось, раскинулся на полпланеты.

Санкт-Петербург. Столица. Конечно, формально столицы у оппозиционов нет. В каждом регионе есть свой центр, в котором сконцентрированы функции управления. Но негласно Петербург является крупнейшим из всех городов и самым свободным. А после появления возможности управления погодой он вообще стал очень комфортным местом для жизни.

Петербург мне сразу очень понравился. Не было ожидаемой разрухи. Мне он показался даже более богатым, и уж точно более ярким городом, чем виденные мною ранее. Невероятно большой, контрастный, модный.

Интересное сочетание истории и современной культуры. Это проявлялось во всем: архитектура, развлечения, музыка, уклад жизни. Этот город никогда не спит. Каждый найдет в нем что-то для себя – свое, особенное.

Попав туда, я словно проснулся от долгого сна. Я мог заниматься, чем хотел, не заботясь о том, что подумают другие. Мог есть самые разнообразные блюда. Здесь даже отношение к еде другое. Рационалисты едят с целью удовлетворения своих физических потребностей, оппозиционеры – ради наслаждения вкусом, процесса. Здесь не стыдно сказать, что ты голоден.

Это самое главное, что бросается глаза. Люди могут говорить свободно все, что хотят, без оглядки на мнение окружающих, а часто – для того, чтобы услышать чью-то позицию, подискутировать и поспорить. Люди не избегают ссор, а пытаются найти совместное решение.

Мне сложно было привыкнуть думать. Ведь дома для всего существуют отработанные алгоритмы. Если ты не знаешь ответ, компьютер, встроенный в провизор, подскажет тебе его. Минимум творчества. Максимум исполнительности. Человек стал винтиком в системе машин.

Это я понял только в свободном мире: я чувствовал, что нужен этому миру, что привношу в него что-то свое, особенное. Поступки и мысли стали более хаотичными, но из этого хаоса, как оказалось, могут родиться чудесные решения. Я никогда раньше сам ничего не писал. На все были заготовленные тексты. Это касалось и музыки, и кино, и развлечений. Моя жизнь сводилась к выбору оптимального для меня решения. Будучи свободным, я могу сам писать сообщения, даже мысли здесь свободные, и ты не всегда понимаешь, чего хотят от тебя другие люди.

В Петербурге бросалось в глаза, что почти четверть населения города – как и я, родом из рационалов, переехали на время и не хотят возвращаться обратно. Все они твердят: «Я больше не хочу становится роботом. Здесь сложно, но я чувствую себя живым».

В оппозиционах рационалистов встречают с радостью. У многих из них хорошее образование, они спокойные. Больше половины служителей закона – рационалисты. Именно благодаря миграции большого числа людей из рационалов в оппозиционах наступила пора спокойствия, хоть и не везде. Различные оппозиционы имели очень сильную автономию, свои законы, и их подчинение центральной власти во многих случаях было условным.

Я провел в этом городе три дня, которые произвели на меня неизгладимое впечатление. Никогда до этого мне не было так весело и интересно. Воображение молодого парня навсегда было пленено блеском свободной жизни.

* * *

Я решил прямо поговорить с родителями, рассказать, что хочу переехать в оппозицион. Около недели я собирался с духом, учитывая, что эта тема в нашей семье была под запретом.

К моему величайшему удивлению, отец даже не стал меня отговаривать:

– Что там делать? Огромный город, высокая преступность и полный хаос.

Мать же заняла мою позицию, возможно, она уже пообщалась с сестрой или просто почувствовала, что спорить со мной бесполезно:

– Там ужасные условия для жизни. Но, наверное, тебе надо пройти через это, чтобы ты наконец начал ценить то, что имеешь.

В конечном результате семейный совет пришел к выводу, что год-два жизни вдали от родителей пойдут мне на пользу.

Неделя на сборы – и от дома меня уже отделяли высокие стены. Преодолимые, но только физически. Психологически они навсегда отстранили меня от спокойной размеренной жизни, от прогнозируемого светлого будущего.

Это было первое мое решение, самостоятельное, никем не навязанное – ни родителями, ни обществом, ни вечно жужжащим провизором.

* * *

В первый день, зайдя в маленькую квартирку, напоминавшую конуру, которую в рационалах не посчитали бы даже за жилье человека, я все равно испытал чувство свободы. Одиноко, тяжело, но как-то спокойно. Я был в мире, который обещал мне бесконечные приключения, новации и общение. Я, как никогда раньше, жаждал знакомиться с новыми людьми, узнавать новое. Странное, не присущее мне ранее ощущение.

Все было по-другому: по провизору пытались передать огромное количество информации. В рационалах это считается пиратством. За такое сажают в тюрьмы. Здесь же это в порядке вещей. Захар, новый приятель, с которым меня познакомила Лейла, сказал, что нужно постоянно устанавливать обновления, чтобы хакеры не могли поймать код. Займусь на следующей неделе. А пока хотелось просто полежать и привести в порядок мысли. На стене висит 3D-панель с проектором. Наверное, этой технологии лет пятьдесят, и в рационалах ее можно увидеть только в музеях технологий или у коллекционеров.

Включаю. Идет какой-то совсем старый фильм. Понятия не имею, как называется. С синими существами, похожими на людей. Я выпил дешевого пива и стал погружаться в свой новый мир.

Старая некрасивая картинка с людьми, которые перемещали свое сознание в синих аватаров, вызывала у меня улыбку. Главный герой решил остаться в новом, чужом для себя мире, но который подходил ему намного больше по его духовному состоянию.

В тот момент я не был на сто процентов уверен, что смогу долго прожить в оппозиционе. Но внутреннее чувство мне подсказывало, что я наконец-то дома. Даже воздух здесь мне нравился. Настоящий, без добавления ароматизаторов, и вода была обычной, без витаминов. Чтобы здесь приготовить себе еду, нужно было серьезно запариться. Даже овощи можно было купить нечищеные и не нарезанные. Вызвать робота-повара было тоже не так просто. В районе, в котором я поселился (и который считался довольно престижным) робота по заказу можно было ждать до получаса. С ума сойти! В рационалах за такое убили бы. Пять минут – это максимально возможное ожидание. И я чувствовал от этого невероятное удовлетворение.

* * *

В отличие от рационалов, в оппозиционах было принято ходить на работу. Мне повезло. Крупное агентство по анализу развития рационалов уже через неделю готово было взять меня в штат. Несмотря на низкую позицию, они предлагали очень достойную заработную плату. Я бы сказал, что получал намного больше, по сравнению с большинством, которые там жили. Работа была несложная, но каждый день я подолгу задерживался и уходил домой всегда один из последних. Дома меня никто не ждал, а в офисе мне нравилось. В рационалах давно уже потеряло актуальность физическое присутствие на работе. Либо выполняешь задачи по провизору, либо ходишь на встречи через 3D-сканер. А рабочее место – дома. Здесь, несмотря на наличие тех же технологий, очень важно было ездить в офис. Это не всегда было обязательно, но очень ценилось. Да и людям нравилось намного больше. Необязательно было работать шесть часов подряд. Можно было в любое время выйти на улицу – не только в обед, и болтать, обсуждать свою жизнь. Здесь все было по-другому. Человек был индивидуален, не являлся винтиком в огромной машине, как это было в рационалах, где у каждого есть только одна функция, и, если он плохо выполняет ее, его с легкостью меняют. Там его не бросают на произвол судьбы. Даже сломанные детали живут очень хорошо. Но бесцельно, безыдейно.

Я начал понимать, почему лучшие разработчики, трудящиеся над новыми технологиями в университетах и лабораториях в рационалах – выходцы из свободных территорий. Хоть это предположение и не верное, но понял я это только сейчас.

Я решил научиться писать ручкой – мастерство, безвозвратно забытое в рационалах. Какой смысл писать, когда можешь по провизору передать на компьютер любой текст? Здесь же это мастерство воспринимается как искусство. Курсы по каллиграфии, пению, изучению умирающих языков – все нацелено на развитие личности, а не на поддержание псевдо-необходимой стабильности. Рационалисты, потерявшие возможность воспитывать гениальные умы, имеют достаточно денег и материальных ценностей, чтобы скупать свежие идеи у оппозиционеров.

И это я стал понимать, только переехав в свободные земли. Свобода – это не только бары, полные всевозможных видов алкогольных напитков, анархия, грязь на улицах и разруха в умах. На самом деле этот разброд и шатание – путь к созиданию, открывающий дорогу в будущее, полное неизведанного и нового.

Окружающим было достаточно только взглянуть на меня, чтобы понять, что я не местный. Как говорили, это видно было даже по походке, взгляду, и тем более по манере говорить. Но как личность, бросившая свою спокойную жизнь, я был им интересен. Хоть таких, как я, было и немало, чужаки всегда привлекают к себе особое внимание. Здесь, наоборот, люди пытались уехать в рационалы в поисках спокойной богатой жизни. Может, благодаря этому я быстро сошелся с коллегами на работе, которые пытались показать мне новый для меня мир.

Большой вклад в мою ассимиляцию вносил Захар. Обладая приятной внешностью и весьма нетривиальными творческими навыками, он каждые выходные водил меня в новые места, знакомил с интересными людьми, и я все больше и больше погружался в культуру свободных земель.

* * *

Время шло, я работал, отдыхал. Я стал много обещаться с Лейлой, понял ее поступок, но простить в душе до конца так никогда и не смог. Она, как классическая рационалка, была очарована молодым человеком, членом какой-то секретной правительственной организации, который попросил ее принять участие в специальной операции и внедриться в общество оппозиционеров, чтобы тайно следить, собирать сведения о террористах, которые планируют акции против «империи стабильности». Одним из условий был немедленный переезд и прекращение отношений со всеми, кого она ранее знала, во имя безопасности последних. Она поверила, и к моему удивлению, не изменила своего мнения и впоследствии, и бросилась служить обществу.

Прожив несколько лет в другом мире, сначала чуждом ей и неприятном, она рассталась с молодым человеком, завербовавшим ее, но в оппозиционе решила остаться. Ей не хотелось возвращаться назад. «Мне было стыдно перед родителями, перед тобой. Я не имела права на спокойную жизнь после такого поступка. Я слишком много знаю, чтобы жить спокойно. Потом я привыкла, Питер стал для меня родным местом. Здесь люди честнее. Поверь, ты тоже здесь быстро приживешься», – говорила она.

Лейла никогда не рассказывала, в чем именно заключалась ее секретная служба. Я не настаивал, думая, что, когда придет время, она все раскроет. А сейчас этого уже и не надо, я сам все понял. Но не буду забегать вперед.

Она стала для меня своего рода подругой, другом, которому я мог поплакаться, когда все плохо, и с которым можно весело провести время, когда скучно. Но по-настоящему близкими в духовном смысле мы так и не стали.

Помимо Лейлы и Захара, у меня стали появляться другие друзья. Только в этом мире я осознал истинный смысл этого слова, понял, что дружба – это нечто очень многогранное, сопряжённое как с доверием, так и с предательством. Но что мне больше всего нравилось: не нужно было надевать маски, а с близкими людьми можно было вести себя по-настоящему, быть собой.

На работе моя карьера постепенно шла вверх. Руководство ценило. У меня было довольно много времени, чтобы заниматься своими делами, тусоваться и встречаться с девушками.

Я пробовал все новые и новые эмоции. Это привело к тому, что обыденная жизнь для меня становилась безвкусной и пресной. А для новых, более ярких развлечений требовалось все больше денег.

* * *

Через пару лет жизни в оппозиционе я понял, что тех средств, которые зарабатывал, мне стало катастрофически не хватать. Я вел вполне приличный образ жизни, имел всего в достатке, но без излишков.

Еда, алкоголь, путешествия, жилье и тряпки – все было, и приличного качества. Я жил лучше, чем семьдесят процентов окружавших меня людей. В оппозиционах очень чувствовалось расслоение общества. И здесь существует постоянная тяга быть лучше остальных, чувство, которое атрофируется в мире рационалистов. Мне уже было недостаточно быть средним. Я хотел больше, выше, интереснее.

Отчасти я объяснял это желанием создать шикарные условия для девушки, когда найду ее – свою единственную и неповторимую. Но, конечно, это всего лишь оправдание. В каждой точке жизни в оппозиционе я пытался рационально обосновать свое желание стать богаче: для себя, для того, чтобы создавать спокойно новое, без забот о пропитании (смешно, в рационалах эта возможность присутствует постоянно), для будущих детей, для родственников, для здоровья. Это все обман. Свобода рождает желание становиться лучше, умнее, богаче. А подавленное, заплывшее жиром сознание стремится только сохранить то, что есть. В этом-то и есть ключевое отличие рационалистов и оппозиционеров.

Мой знакомый, Людвиг, как-то рассуждал в баре о том, как оппозиционеры хотят переехать в рационалы, но не имеют на это права. В тот момент мне пришла идея, что мы могли бы нелегально трудоустраивать мигрантов в рационалах. Тогда как раз был очередной виток «закручивания гаек» в рационалах, и с нелегальными переселенцами из свободных земель особо не церемонились. Это было вызвано тем, что во многих оппозиционах ситуация была, конечно, намного более печальная по сравнению с Петербургом: не хватало продовольствия, преступность и анархия захлестывали общество, жизнь становилась невыносимой. Жители этих секторов предпочитали свободе спокойное существование на территориях рационалистов. Последние, опасаясь провокационных актов со стороны мигрантов и не имея желания ассимилировать их растущий поток, принимали все более жесткие правила, вплоть до изоляции мозга, иными словами, переписывания памяти нелегалов.

В такой ситуации открывались огромные возможности для новоиспеченных предпринимателей, таких как я и Людвиг. Мы оба были выходцами из рационалов, работали в околоправительственных организациях. Я, ко всему прочему, имел полную статистику по миграционным потокам. Наша бизнес-идея казалась золотым дном.

Бизнес сразу начал обретать в моем мозгу четкие очертания: нам нужно было создавать в рационалах небольшие фирмы, которые в силу специфики жизни в спокойных регионах не приносили бы абсолютно никакой пользы. Организация дополнительных мест приложения труда, пусть даже дистанционно, поддерживалась правящей элитой, которая рассчитывала хоть как-то занять жиреющее и безынициативное население. Деятельность наших компаний должна была быть связана с оппозиционерами. Мы бы трудоустраивали мигрантов на должности консультантов и помощников – за большое вознаграждение для себя. Через пару лет компании разорялись бы, а все сотрудники по закону получали пожизненное содержание, пока им не найдут новую работу. Учитывая массовую безработицу и бессмысленность активных действий, которая никак не вредит высокому уровню жизни населения, новая работа у них должна была появиться не раньше, чем через десять лет.

Идея разбогатеть меня опьянила, поглотила мои мысли и разум, вытеснив оттуда все прочие переживания.

Было много рисков, которые меня смущали. Я знал, что такие идеи лучше держать в тайне, но решил все же посоветоваться с Лейлой. Она очень серьезно подошла к моим начинаниям:

– Это очень сложный проект. Ты уверен, что вы вдвоем сможете организовать такое сложное дело? Здесь нужно тщательно все продумать, до мелочей и иметь пути отхода. Ты стал настоящим оппозиционером! Такие идеи никогда раньше тебе и в голову прийти не могли.

– Ты, как опытный человек, можешь посоветовать, как обезопасить себя?

– Я давно завязала со своим прошлым и сейчас работаю, как ты знаешь, в испытательной лаборатории. Но у меня есть надежный человек, раньше мы много общались, возможно, он сможет помочь тебе.

– Ему точно можно доверять?

– В этом сомневаться точно не стоит, – уверенно заключила она. И как-то таинственно улыбнулась. Мне определенно нравилась моя сестра как человек уверенный и всегда имеющий в кармане неожиданный козырь. – Я поговорю с ним. Если он согласится, то я сведу вас, и остальное вы уже обсудите сами.

* * *

Улирих. Так звали бывшего коллегу моей сестры. Он не стал ничего рассказывать о своем прошлом, хотя я очень интересовался им: мне было важно понять, кто этот человек, которому я собираюсь открыть тайны, предполагающие серьезные наказания. Уже перед встречей я испытывал невероятное волнение, и когда я протянул новому знакомому руку, то испытал дрожь во всем теле. Мой голос был неуверенным и сиплым.

Я не знал, как начать разговор и задавал странные, ничего не значащие вопросы, думая, как же перейти к основному предмету нашей встречи.

– Лейла сказала, что тебе нужен деликатный совет, – он ухмыльнулся, подмигнул и, похлопав меня по руке, сел в кресло.

– Э-э… – замялся я сразу, резко отдернув руку. Нет, я не подумал, что он станет ко мне приставать, но я не любил этой фамильярной близости, особенно когда чувствовал себя в слабом положении. Мне вообще в первые минуты не понравился Улирих. Слишком слащавый, чрезмерно надменный, с сияющей улыбкой и нахальным взглядом. Типа победителя по жизни, всегда уверенного в своей позиции и готового ввязаться в любой спор, утверждая, что он прав. Но опыт показывает, что таких людей легче всего выбить из седла. Как только они встречают сильного оппонента, сразу теряются, быстро меркнут и начинают злиться, что все идет не по их сценарию. Не сильно надежны.

– Виктор, здесь тебе нужна помощь, – продолжил он говорить своим вкрадчивым голосом. – Ты же понимаешь, что я согласился прийти только из уважения к Лейле и в благодарность ей за то, что она сделала для этого мира. Ну что ты закрылся, как пуганый кот?

– Ну нет, – и я начал что-то неуверенно бубнить себе под нос, подыскивая правильные слова, чтобы как-то сгладить этот странный инцидент.

Улирих внимательно наблюдал за мной, как я догадался несколько позже, изучая меня и анализируя. Меня это бесило все больше и больше. Я уже пожалел, что вообще произошла эта встреча. Эти долбанные «психологи» пытаются типа «прочитать» человека, потом с умным видом делают глупые выводы и вам же навязывают свое о вас мнение. И вот такому человеку мне нужно было открыть свой тайный план.

– А что тебе уже рассказала Лейла? – прервал я затянувшуюся паузу в надежде, что он ничего не знает, и я смогу спокойно уйти, не раскрыв ровным счетом ничего.

Он откинулся поглубже в кресло и нажал кнопку: через обивку было видно, как массажные ролики начали разминать его шею и спину. Мы встретились в рядовой Пещере. Так называли небольшие заведения, где можно было за скромные деньги понежиться в сауне, пройти водные процедуры, посидеть в комнатах с обогащенным кислородом и попить полезные коктейли. В рационалах подобный набор есть почти в каждом доме. В оппозиционах это является роскошью для частного владения, зато подобное заведение располагается практически на каждом углу. Мы сидели в индивидуальной комнате, рядом никого не было, но нас могли подслушать, поэтому я немного оцепенел, когда мой новоиспеченный знакомый громко, не пытаясь приглушить голос, сказал:

– Вы ведь хотите заняться нелегальной эмиграцией? Затея интересная.

– Тсс… – начал я, и, наоборот, почти вылез из своей освежающей капсулы, чтобы придвинуться к Улириху как можно ближе. – Потише.

– Брось ты. Чем более открыто ты будешь делать свое дело, если все же решишься, тем выше шансы на успех. Конечно, должна быть разумная предусмотрительность и осторожность.

– Скажи, а ты всегда так себя ведешь с незнакомыми людьми?

Он немного опешил, но потом опять улыбнулся:

– Виктор, ты слишком зажат. И оттого воспринимаешь окружающий мир неверно. Я тебе не враг, пришел сюда, чтобы помочь, так как я могу это сделать. Ты же сидишь и копишь в себе злость или еще какие эмоции. Если тебе не интересен мой совет, скажи это прямо, и мы не будем зря тратить время друг друга.

– Нет, я не это имел ввиду, просто тема очень щепетильная, – опять начал оправдываться я. – Я не готов был так сразу перейти к сути.

– И ты хотел поговорит о погоде, о новых роботах и сестре… А за минуту перед уходом выпалить то, ради чего мы здесь?

– Не знаю…

– Зато я знаю одного человека, который поможет вам с открытием рабочих виз. Он живет здесь, в Петербурге. Если нужно, я поговорю с ним. Когда-то я с ним работал. На него можно положиться. Нужны будут имена, фамилии клиентов, названия компаний, куда они трудоустраиваются, остальное он сделает сам.

– Какой твой интерес?

– Помочь брату человека, которого сильно уважаю. Вашего нового компаньона я называть не буду. Я дам только его абонентский номер, куда отправлять информацию. Он сам будет сообщать, когда документы будут готовы. И естественно, куда переводить оплату.

– Кстати, за сколько вы хотите оказывать такую услугу?

– Пятьдесят тысяч местных.

– Ух. Это хорошие деньги. Я уверен, что трети этой суммы ему хватит, чтобы быть сильно мотивированным.

– Ему точно можно доверять?

– В этом можешь не сомневаться.

– Может нам стоит встретиться с ним для начала?

– Нет. Такие люди не склонны открываться. У него, поверь, рисков намного больше.

– Это меня и смущает, что нам придется работать с незнакомым человеком.

– В таком бизнесе всегда приходится с чем-то мириться. Неужели ты думал, что перевозить нелегалов – это как продавать хот-доги? Кстати, могу сказать, что это классная идея. Уверен, что клиентов будет много.

Поболтав еще немного, мы разошлись. Я ушел с чувством, что дело движется, но все же что-то мне не понравилось в этом Улирихе. «Если ему доверяет Лейла – значит, и я могу», – успокаивал я себя.

* * *

Дело сдвинулось с места. Первые три месяца были самыми тяжелыми. На каждом шагу мы сталкивались с новыми сложностями. Проблемы возникали в самых неочевидных процессах. Что казалось изначально самым простым, на деле оказывалось полной неразберихой. Как урожденный рационалист, в душе я тяготел к спокойствию. Тысячу раз мне хотелось все бросить и вернуться к своему привычному образу жизни: провизор, тусовки, встречи с друзьями. Только чувство долга перед самим собой, Людвигом и Лейлой, которая оказала немалое влияние на наше дело, толкало меня действовать дальше.

Людвиг, по своей натуре более склонный к быстрым решениям, вообще уволился и проводил большую часть времени в рационалах, создавая липовые компании. Он работал по пятнадцать часов в день. Никогда ранее я не встречал человека, который готов был отдаваться делу больше, чем он. Организация фитнес-прогулок, служба нянь, экстренная помощь роботам, служба собеседников для одиноких людей, экскурсионное бюро – и это лишь часть компаний, которые он открыл. Его задачей было подготовить всю инфраструктуру и встречать беженцев в рационалах, размещать их на первое время, обеспечивать всем необходимым.

В круг моих обязанностей входил поиск тех, кто собирается пересечь границу и при этом готов отвалить кругленькую сумму денег. Как оказалось, таких было совсем немного. Большинство людей, разочаровавшихся в свободной жизни, были совершенно бедны и не готовы платить и десятую долю суммы, которую мы просили: пятьдесят тысяч голдов в валюте оппозиционов или тысячу поинтов в рациональной системе денежного исчисления. Сейчас цена уже немного изменилась, но тогда мы не готовы были переправлять товар (так мы называли людей) через границы за меньшие деньги.

Возникла еще одна большая проблема. Полиция сильно усилила контроль за нелегальными мигрантами, и в рационале за это можно было получить до десяти лет психотерапии. Все же понимают, что уже через год усиленной психотерапии человек теряет свое «я» и перерождается в самого праведного овоща, законопослушного и совершенно неэмоционального. А за десять лет… Лучше сразу смерть.

В оппозиционах нет наказания за такую чушь, как помощь человеку сбежать от плохой жизни. Я, можно сказать, выбрал правильную сторону от границы. Но отказаться от посещения родителей был не готов и каждый раз, когда ездил к ним, все более опасался за свое сознание.

Людвиг был спокоен и, казалось, совсем не думал о возможных последствиях нашей затеи. Он, как бульдозер, шел вперед и часто обвинял меня в том, что я действую слишком осторожно, отчего у нас мало клиентов. Во время некоторых своих приездов в Петербург он сам искал потенциальных беженцев, скитаясь по бедным кварталам. Результата, правда, от его усилий не было.

* * *

Однажды начальник переправил мне отчет, который собрали социологи. Он шел под грифом «секретно». В нем были опубликованы более пятидесяти тысяч имен людей, которые в ходе опроса заявили, что с удовольствием покинули бы свободные земли и переехали бы в среднюю полосу (так называли бывшую территорию США и Канады, которая сейчас полностью находится под контролем рационалистов). Помню, как у меня затряслись руки и помутнело в глазах. Бинго! Даже если одна десятая часть из них имеют необходимую сумму денег, мы могли сразу разбогатеть и навсегда забыть о нужде.

Я забыл о риске и сразу скопировал информацию на мой провизор. Сказал руководству, что у меня заболела голова и быстро направился домой, чтобы спокойно изучить данные, перекинув их на автономный компьютер, не подсоединенный ни к одной общей сети и имеющий единственную связь – с таким же компьютером у Людвига. Даже в оппозиционах за такое оборудование полагалось суровое наказание, но Людвиг убедил меня, что у нас их никогда не найдут. Да и работать по-иному возможности не было.

Дома я не сразу принялся за сортировку списка. Я был так возбужден, что меня всего трясло, мысли путались. Я постоянно прокручивал в голове, как сообщу эту новость Людвигу. Представлял его эмоции и радость. Наконец он не сможет мне сказать, что я ничего не делаю. Несколько раз я садился за модуль и разворачивал данные. Пролистывал, смотрел на них, но так и не смог углубиться в их изучение. Имена, личные данные, фото, описание жизни и наконец столбец с ответом на вопрос «Хотели бы вы переехать в рационалы?», и дальше – куда, почему, когда и так далее. Это была бесценная для меня информация.

Наконец я выбрал людей, чей доход составлял более пятидесяти тысяч голдов в год. Сердце замерло. Двадцать три тысячи человек. Двадцать три тысячи потенциальных клиентов! Совершенно разные люди, различных национальностей, с разными увлечениями. Женщины, мужчины, старики и дети богатых родителей. Мне нужно было пообщаться с ними всеми, предложить каждому свои услуги.

Я не смог сдержаться и передал Людвигу сообщение по защищенному каналу. Как потом мне говорил мой партнер, он из этого сообщения ничего не понял – я был слишком возбужден, но он сразу понял, что что-то произошло. Плохое или хорошее. В ответ он сделал видеовызов, что было очень странно. Ранее мы условились: никаких незащищенных контактов. Я ему сразу выложил, что произошло, добавляя через каждое слово, что мы выиграли джек-пот и скоро наше предприятие заработает по-настоящему.

К моему удивлению, радостная новость очень обеспокоила Людвига. Он, ничего не объясняя, лишь сказал:

– Ничего не предпринимай. Иди завтра на работу и пока забудь об этом файле. Я скоро приеду, и мы решим, как действовать дальше.

После он окончил разговор и вышел из сети. Даже на провизоре поставил статус «не беспокоить». Странное поведение моего приятеля сильно выбило меня из колеи. Он что, с ума сошел? Или просто не захотел показать, что я добился огромного успеха без его помощи? А может, он испугался? Или не доверяет мне? Боится, что я наделаю ошибок…

Той ночью я так и не смог уснуть, думая о невероятной удаче и странном поведении Людвига.

* * *

– Это огромный риск! – восклицал мой компаньон на следующий вечер в моей квартире. – Ты ищешь клиентов, светишься в различных кругах, ивдруг тебе в руки волшебным образом прилетает секретный документ. Вспомни, были ли ранее такие данные у твоей фирмы? Можешь даже и не отвечать. Нет. Я чувствую здесь западню. Слишком все гладко.

– Мы можем проверить. Позвонить одному из респондентов и спросить, проводилось ли такое исследование. Предупредить десятки тысяч человек они точно не могли. Не такие мы опасные преступники.

– В чем сложность разослать сообщение по провизору своим агентам? – повысив голос, перебил меня Людвиг. Тем вечером я просто не мог узнать его: ворвался ко мне домой, без приветствия начал обвинять меня в безрассудстве, кричал, бегал кругами по комнате – одним словом, делал все то, что было ему совершенно не присуще.

– Людвиг, мне кажется, ты надумываешь. Зачем служителям общества (так в разговорах обычно называли полицейских и правительственные контролирующие органы в оппозиционах) вообще нас ловить? Ты сам всегда говорил, что все только обрадуются, если пара миллионов бездельников уедут отсюда.

– А ты не думал, что это, возможно, тайная операция силовиков (секретные службы в рационалах)? Ты совсем не следишь, что ли, за новостями? Неделю назад опять ужесточили порядок пересечения границы. Теперь без специального приглашения ты даже одного дня не можешь провести в средней полосе. А если тебя ловят, то на промывку мозгов и обратно.

– Так зачем же ты так активно хочешь заниматься столь рискованным бизнесом? – не без доли иронии ответил я ему.

– Это выгодно. И все. И если делать все правильно, рисков нет. А вот агитировать людей из списка – сумасшествие. Я не верю в случайности и удачу. С рациональным молоком я понял, что ничего просто так не происходит.

– Тебя словно подменили.

– Да нет! – заорал он, чем начал злить меня. – Ты тупой, что ли? Не надо путать безрассудство и оправданный риск. Ты словно ребенок! Еще бы по провизору скинули тебе этот список. Ты бы и тогда поверил в удачу?

– Хватит, – я больше не намерен был слушать наезды. – Если это происки силовиков из рационалов, то мне не грозит опасности. Я как-нибудь переживу без поездок к родителям. Пусть и они меня когда-нибудь навестят. Экстрадиции нет и не будет. А тебе придется решать, будешь ли ты работать со мной или нет. С такой информацией я быстро найду себе партнера в средней полосе.

Людвиг не ожидал такого поворота. Лицо его вытянулось, губы округлились. Он пытался придумать, что ответить, но решил промолчать. Тогда мне даже стало его немного жаль, ведь Людвиг вложил в дело больше моего. Я имею странную черту: всегда быстро пасую после жестких выпадов. Но в тот момент мне было интересно понаблюдать за моим товарищем, чтобы узнать, что он предпримет в ответ. Я понимал, что если он уйдет, и я останусь один, то наше дело умрет. Еще одного компаньона Лейле вряд ли удастся найти. Одному мне не вытянуть такой объем работы, тем более, что основной риск лежит на том, кто работает в рационалах, а я туда не сунусь.

– Ну что ж, – наконец пробормотал он, оставаясь бледным и не поднимая взгляда от пола. – Я понял тебя. Ты готов рискнуть моей задницей, оставаясь в безопасности и отсиживаясь на теплой печи. Пожалуй, ты имеешь на это право. Только я прекрасно понимаю, что тебе в жизни не найти такого идиота, который согласиться рисковать своей жизнью по ту сторону баррикад, – озвучил он мои мысли, отчего мне стало совсем не по себе.

– Э-э, – попытался я противоречить.

– Дай мне закончить. Ты уже все сказал. Таким образом, цена твоей информации без меня стремится к нулю. Далее. Если ты и найдешь себе нового идиота, который рискнет связаться с тобой, то какие гарантии, что он не сдаст тебя при первом запахе опасности? Готов спорить на свою жизнь, что, выбирая между мясорубкой мозга и предательством, мало кто останется предан непонятному партнеру. Когда тебя вычислят, тебе станет и здесь не сладко. Свобода давно уже умерла и в оппозиционах. Не стоит слишком обольщаться. Итак, ты предлагаешь разойтись. Выйдя отсюда, я легко найду себе партнера, который согласится искать кандидатов для переезда и будет хоть немного отдаваться делу. В отличие от тебя. Через год я буду иметь уже довольно большое состояние. А ты нет.

– Людвиг, – его слова, в которых было много правды, остудили мой пыл, и я уже готов был сменить тон. Но что дальше? Былого доверия я этим не верну. Думать нужно было быстро. А мысли путались, и я просто мычал какие-то невнятные слова. – Ты не прав. С такой информацией я и сам справлюсь…

– Хорош тебе, – он встал и, улыбаясь, подошел к окну. Он будто радовался тому эффекту, который произвела его речь. – Я продолжу работать с тобой. Но! – и он сделал многозначительную паузу. – На других условиях. Ты можешь и дальше отсиживаться здесь. Но мы с тобой теперь не будем иметь прямых контактов. Я не буду так рисковать. Я еще не решил, как именно все будет происходить, но сообщу тебе в ближайшее время. Это раз. Вся работа, вся, по подготовке к переезду теперь будет на тебе. А не только имя и ID в провизоре. Ты делаешь все в оппозиционе, а я уже встречаю клиента в рационале. Два. И наконец, моя доля составит 40 % против былых 33 %. Это три. И теперь тебе решать, соглашаться со мной дальше работать или нет. И в отличие от тебя, я это говорю не просто так, не для театрального эффекта, а по-настоящему. Я не верю в твой список, поэтому терять мне нечего.

– И ты, естественно, будешь работать и с другими? – решил я снизить градус напряжения.

– Какая теперь тебе разница? У меня хватит времени на всех клиентов. Это я тебе гарантирую. Отвечай. Что ты решил?

– Мне нужно время.

– Нет. У тебя его нет. Ты предложил разойтись. Так вот, если я покину эту квартиру без договоренности, то считай, что мы с тобой видимся последний раз. А сидеть здесь я не намерен больше ни минуты.

– Окей. Я согласен. Только и ты не надейся, что все мои клиенты будут переправлены в рационалы с твоей помощью. С моими объемами ты не справишься. Мой контакт поможет.

– Твой? – эта фраза была брошена мне вызывающе, так как он знал, что этим я обязан моей сестре. – Договорились. Я сообщу тебе позже, как мы будем общаться, – он пожал мне руку, еще раз улыбнулся и ушел.

* * *

Не хочу здесь вдаваться во все подробности четырех месяцев, последовавших за нашим разговором. Это было очень трудное время. Я почти не спал и находился в постоянном стрессе.

Список оказался настоящим, не подставой и не западней. В него попали люди, которые действительно хотели покинуть оппозиционы. Однако далеко не все из них готовы были работать со мной. Многие очень пугались, когда я связывался с ними, боялись, что я являюсь оппозиционным служителем общества. Кто-то из них даже угрожал сдать меня и рассказать, что я агитирую их переехать в рационал. Но к таким фразам я привык довольно быстро. Вряд ли они пойдут в полицию, раз заявили, что сами недовольны сложившимся укладом.

Но что меня пугало больше всего, это то, что чем больше я общался с этими людьми, тем больше понимал, как сильно заблуждался, живя в рационале, насчет свободы, которая доступна людям в оппозиционах. Это лишь внешняя картинка. На деле люди намного больше связаны нуждой, бедностью, а также обязательствами и правилами, которые придумывают в микрокластерах. Так, например, в одном небольшом городке нельзя было выходить на улицу после шести вечера, а половину дохода необходимо было отдавать губернатору. Законы оппозиционов дают право в небольших городах устанавливать свои правила – с согласия большинства жителей. И даже если эти жители дали свое согласие под дулом пистолета, это мало кого волнует.

Я больше всего боялся мести этих губернаторов и тех, кто на них работает. Они очень не хотели терять умнейших «своих людей», а в списке были, как правило, именно такие. Они обладали какими-то деньгами, но фактически принадлежали своим господам. С такими людьми мне приходилось встречаться лично, вылавливать их во время поездок, потому что ехать в «частные города» было равносильно самоубийству. Я рискнул сделать это всего два раза.

В первый раз все прошло гладко. Я даже сразу увез с собой клиента, который в тот же день перевел мне нужную сумму денег и покинул свою родину. Вторая поездка прошла куда менее успешно. Этот городок находился в Северной Италии, недалеко от Милана. Италия одна из последних в Европе перешла под контроль оппозиционеров и поэтому здесь сложилась скорее смешанная система. Сохранился страх перед законами, но появилась полная свобода в их создании. Поскольку эта страна была свободной и достаточно близкой к Африке, сюда устремился поток беженцев почти со всего черного континента. На тот момент в африканских странах и речи не могло быть о свободомыслии. Только впоследствии Египет, Ливия, ЮАР и Мадагаскар смогли освободиться от гнета, в результате чего стали, так сказать, чем-то средним, наподобие Италии, только с еще более консервативным подходом.

В Италии, благодаря хорошему климату, осело огромное число людей, сделав эти территории самыми густонаселенными в мире. Нехватка продовольствия стала причиной бесконечных междоусобиц. Жизнь стала крайне небезопасной. Крупные города превратились в рассадники преступности. И вместо желанной свободы люди сами себя заточили, построив вокруг деревень и городков высоченные заборы.

В одном из таких городков правил семейный клан – выходцы из Алжира. Все жители фактически являлись их рабами и были обязаны выполнять любые поручения своих господ. Все доходы и сбережения считались собственностью правителей. А того, кто пытался что-то скрыть, незамедлительно казнили. При появлении в городе представителей центральной власти наступали минуты спокойствия. Но открыть рот и открыто пожаловаться никто не смел. Это было самое страшное преступление. Наказание ждало не только виновника, но и всех его родственников.

Да и Италия мало кого интересовала. «Свобода превыше всего! – отмахивались чиновники из Петербурга и Сингапура (крупнейшие и важнейшие города оппозиционов), – Мы не единое государство, а содружество свободных земель, которые сами определяют свой государственный строй». Только вот люди мучились и страдали.

* * *

В один из таких городов я приехал под видом контролера. Как, впрочем, и во все остальные. На работе я договорился, что хочу сам лично проверить результаты наиценнейшего исследования и провести несколько личных интервью в «автономной работе». Такой работой мы называли режим провизора, при котором он принимает внешние сигналы, но передает их человеку только после активации нормального режима. Так же и с передачами. Человек как бы в сети, но общаться не может. Тогда я часто задумывался, почему нельзя вообще выключить этот странный прибор. При попытке его удаления из тела человек вообще умирает. И, несмотря на это, провизоры были и являются ценнейшими для нас всех аппаратами.

Руководству я объяснил это тем, что хочу сам составить идеальную программу развития социального образования населения. Они проглотили этот фейк, и теперь, ко всему прочему, я имел отличный повод для встреч с потенциальными клиентами и неограниченные командировочные расходы.

Меня сразу встретили местные старожилы, мимо которых в город не проходит не один человек, и отвели к своему начальнику. Африканец, лет сорока пяти, весь покрытый красными и желтыми татуировками, с разноцветными глазами и наголо выбритой головой сидел в огромной душной комнате. Весил он килограммов сто пятьдесят, не меньше.

Когда я вошел, он даже не поднял на меня глаза и продолжал копаться в старом планшетнике. Я таких даже в оппозиционах не видел. Я сел на стул перед столом и стал ждать. Через минуту он поднял глаза и тупо уставился на меня. Я сразу понял, что он не говорит ни по-русски, ни по-английски, и уж тем более не знает китайского, так что придется общаться через провизор.

– Он всегда в автономном режиме, – начал он разговор на английском, как будто прочитав мои мысли.

– Это странно в современном мире, – ответил я дрогнувшим голосом, поддавшись небольшой панике. В голову пришла страшная мысль: «А что, если у них стоят глушилки, и я не смогу передать сигнал бедствия в случае опасности?»

– Странно, что кто-то приезжает проверять результаты пустякового опроса! – продолжал напирать он, почти не шевелясь и пристально пялясь мне в глаза.

– Такие порядки. Не я их придумываю. Я всего лишь слуга своей работы.

– Мы – свободные люди. Я не дам разрешения шляться тут попусту и отвлекать трудяг от работы.

– А вот это их дело, если они свободные люди, – попытался я быть дерзким. В противном случае мне никогда не позволят выполнить мой план. Я даже откинулся на спинку и закинул ногу на ногу.

– Вы там много мните о себе, – он стукнул кулаком по тяжелому старому столу. – Мы не лезем к вам, так и вас никто не ждет.

– Я могу сейчас же покинуть этот город. Но напишу в отчете, что мне запретили провести интервью. Боюсь, что через пару дней сюда приедет проверка, – выдумал я на ходу.

Ложь сработала. Его угрюмое лицо еще больше помрачнело. Я видел, как он звереет на глазах, но сдерживает себя. Допустить полномасштабную проверку ему совершенно не хотелось. Хоть и вряд ли что-то изменится, но лишние глаза здесь точно не нужны.

– Двоих. И точка.

– Четыре.

– Двое. И я сам выберу кого.

– Нет, – решил поторговаться я. Двое – это слишком маленькая вероятность, что моей услугой захотят воспользоваться. А риск приезда туда был очень высок. – Трое, и я сам выбираю. Это займет не больше часа, и больше обо мне вы никогда не услышите.

Жирдяй встал. Он оказался ростом более двух метров, отчего произвел еще более устрашающее впечатление. Я в тот момент думал, что он просто голыми руками свернет мне шею, хотел кинуться наутек, но совладал с тревогой и остался сидеть неподвижно. Только моя полная уверенность могла сломить противника. Все мои чувства обострились, и я с трудом сдерживал дрожь во всем теле.

– Выбирай двоих и катись отсюда!

– Хорошо. Дайте мне пять минут, и я скажу, с кем буду общаться, – я решил согласиться. – Но без свидетелей.

Жирдяй кивнул. Он думал, что сможет легко нас подслушать, но я все предусмотрел – всегда на такие интервью беру волнопоглотители. Ни один прибор, даже самый современный, в этом случае не может записать или передать разговор.

Я начал просматривать список опрошенных в этом городе, хотя сам уже прекрасно знал имена двух наиболее вероятных моих клиентов. Наконец я сказал: «Ник Хууруми и Боро Качински».

Имена вызвали у моего надсмотрщика легкую улыбку, которая оголила его кривые черные зубы, сделав его еще более страшным. Он позвонил по обычному проводному телефону и сказал что-то на неизвестном мне языке. Я разобрал только фамилию Качински. Положив трубку, он обратился ко мне:

– Они сейчас работают. Я не собираюсь отвлекать их от дела ради пустого трепа. Будешь ждать, – а затем покинул помещение, оставив меня одного.

Я прекрасно понимал, что задержка обусловлена не загруженным графиком людей. Их сейчас активно готовят к разговору со мной, угрожают расправой с их родственниками. Будучи человеком совестливым, я подверг сомнению мой план, понимая, что тем самым я могу навредить этим людям, которые и так страшно страдают от жизни в столь убогом месте. Я представил, что их могут даже пытать, предупреждая и намекая, чтобы не болтали лишнего.

* * *

Поговорить с первым респондентом мне удалось после двухчасового ожидания. За все это время ко мне ни разу никто не зашел. Только по тихим шагам за дверью я понимал, что обо мне не забыли, а, даже наоборот, готовятся к основному действию.

Наконец дверь отворилась, и в комнату вошел мужчина на вид сорока-сорока пяти лет. Сгорбившись и не произнося ни слова, он прошел по комнате и сел в противоположном углу. Исхудавшее лицо и мешки под глазами он пытался прикрыть свето-пудрой, изобретением уже, наверное, пятидесятилетней давности, которая должна была придать коже здоровый цвет. Но, скорее всего, она была просрочена, отчего вместо волшебного эффекта только подчеркнула недостатки внешности.

– Меня зовут Боро Качински, – представился он на русском языке без акцента.

Я не сразу ответил. Разглядывая мужчину, я принял его за Ника Хууруми, поскольку Нику недавно стукнуло сорок три, а Боро еще не было и двадцати пяти лет. Как же он чертовски плохо выглядел для своего возраста! Серые потухшие глаза, волосы, напоминающие солому, горбатая спина.

– Очень приятно познакомиться, – продолжил я разговор, забыв представиться. – Вы знаете, зачем я здесь? – и тут же осекся, поскольку вспомнил, что не включил волнопоглотитель. Я быстро залез в карман и нажал кнопку на приборе. Хоть я и решил окончательно отказаться от своей цели, но совсем не хотел, чтобы эти ублюдки слышали наш разговор.

Он покачал головой:

– Нет. Удостовериться, что у нас все хорошо?

– Боро, можете говорить откровенно. Они нас не слышат. Уверяю вас, – мне стало жаль этого парня. Он, как и я, хотел лучшей жизни, принял участие в опросе, пока был в поездке. А теперь появляюсь я и все порчу. Вместо счастливого будущего теперь его ждет далеко не лучшая участь. Мне хотелось как-то загладить свою вину, но я не знал, что придумать.

– И что? Здесь невозможно врать. Кому, как не вам, знать, что только я выйду за эту дверь, мой мозг еще раз насквозь просканируют и все равно узнают то, что я сказал вам… – он тяжело вздохнул. – Хотя теперь это уже не имеет значения. Они знают, что я скопил денег и хотел сбежать. Мои часы сочтены. И никто в этом мире не сможет мне помочь. Даже вы.

Я не мог поверить своим ушам. Мозгоскопия, или, как ее называют в народе, скан мозга, запрещен на территории всей земли и считается серьезным преступлением. Даже правительственные органы отказались от него, поскольку он наносит человеческому сознанию непоправимый вред. Никогда до того момента я не встречал жертв этой ужасной операции. Боро продолжил:

– Я также не думаю, что вас отсюда выпустят живым.

– Я являюсь представителем центральной власти, – немного преувеличил я. – Меня будут искать, если я пропаду.

Мои аргументы нисколько не подействовали на него. Такое ощущение, что он даже не слышал их. Однако его слова заставили меня призадуматься, как действовать, если вдруг меня действительно попытаются убить. Если они просканируют мой мозг, то поймут, что я действую в одиночку, да еще с преступными целями. Этого допустить нельзя. Как быть?! Я начал паниковать, отчего встал и начал ходить вперед и назад по комнате.

– У вас все? – спокойным, полным смирения голосом, спросил мой собеседник. – Хочу, чтобы все быстрее закончилось.

– Нет. Я должен задать вам вопросы, – ответил я. Из всех возможных вариантов я выбрал самый обычный – решил действовать, как всегда. Опросить респондентов, сообщить этим ублюдкам, что проверка закончена, все в порядке и быстро покинуть их город. А сообщать, что здесь произошло или нет – решу потом.

– Что ты хочешь услышать? Мне клялись, что этот опрос тайный, и никто о нем не сообщит. И тут являешься ты и уничтожаешь мою жизнь и жизнь моих близких.

– Но почему ты вернулся сюда, если так хотел сбежать? – пытался я вывести разговор в нужное мне русло. В ответ я получил горькую усмешку. Он уже настолько смирился со своей участью, что даже не пытался искать помощи. – Нельзя вот так позволить им управлять твоей жизнью. Для этого мы живем в свободных землях, – пытался я приободрить его.

– Хватит.

Он встал и пошел к выходу.

– Куда вы?

Он повернулся. Впервые на его лице была видна хоть какая-то эмоция, и это была злость:

– Не хочу сидеть и ждать своей смерти. Лучше сразу. И тебе того же желаю. Будь ты проклят!

Он открыл дверь и покинул помещение.

Странно, но я остался совершенно спокойным. Страх ушел. Мозг быстро работал, пытаясь выработать стратегии поведения в зависимости от дальнейших действий хозяев. Я надеялся, что они не посмеют тронуть меня. Ведь это могло грозить им неприятностями и лишней шумихой. С другой стороны, здесь могло действовать старое верное правило: «Нет человека – нет проблемы».

* * *

Дверь открылась. Я обернулся. Вошел все тот же темнокожий жирдяй. Мне показалось, что он был доволен, если по его внешности вообще можно было разобрать хоть какие-то эмоции.

– Приглашать второго? – оскалился он в злобной усмешке.

– Пожалуй, нет. Я вижу, что это бесполезно. Они ничего не будут говорить, – спокойно ответил я, скрестив руки на груди.

– Я не знаю. Ты не умеешь задавать вопросы…

– Ладно! Давайте закончим. Будем считать, я свою работу выполнил и готов попрощаться с вами, – прервал я его, всей душой желая как можно быстрее уйти оттуда. Я тайком начал оглядывать окна, анализируя, есть ли хоть какая-то возможность сбежать.

– Мы не торопим. Я хотел поговорить. Мы же гостеприимные люди, – он говорил медленно, все с той же омерзительной ухмылкой, словно жаба, смакуя удовольствие перед тем как совершить прыжок и сожрать жертву.

– Что вы хотите? – я ненамеренно перешел на грубый тон. Когда я начинаю нервничать, я иногда непроизвольно грублю, что было неуместно в моем положении. Меня словно пошатнуло от собственной дерзости. Я испугался, и мое «сильное Я» быстро спряталось где-то внутри. Со стороны, наверное, было видно, что я осунулся и сжался.

Мой собеседник начал ворочать нижней челюстью, слово жевал жвачку, тем самым только нагнетая нервозность. Хотя он был совершенно спокойным. В лучах заходящего солнца, которые пробивались сквозь окно, было видно, как в воздухе летает пыль. Мы были словно в болоте, куда я случайно забрел и не мог выбраться.

– Кто еще в этом списке? – прорычал он наконец.

Холодная рассудительность взяла верх, что отнюдь мне не свойственно. Анализируя сейчас те события, я прихожу к выводу, что инстинкт сохранения работает не только в части рефлексов, но также и очень хорошо управляет психикой. Мне было страшно, казалось бы, я должен был наделать глупостей, но вместо этого выбрал самый верный из всех путей.

– Я не могу раскрывать эту информацию, – как можно спокойнее проговорил я, пытаясь сдержать нарастающую дрожь в голосе.

– Вот как? – удивился он, перестав жевать. Он высунул свой страшный сухой язык и посмотрел куда-то вверх, как будто искал подсказку, но не нашел ее и просто уставился на меня. – Мне казалось, ты хотел с ними со всеми переговорить, а теперь скрываешь. Мы же честны друг с другом, да?

Я понимал, что это игра, и, скорее всего, он просто тянет время, пока из несчастного Боро вытягивают информацию, превращая его сознание в кисель. Им нужно за что-то ухватиться, нужно понять, как со мной поступить. И время играет в их пользу. У таких городов-самоуправ бывают шпионы в центральных аппаратах и, возможно, меня пробивали в тот момент, и скоро они могли понять, что я всего лишь обычный клерк. Время играло не в мою пользу.

– Мне пора. Проводите меня, – решил я попытать удачу.

– Иди, – страшилище встало и отворило двери. В воздухе пахло подвохом. Не могли они просто так меня отпустить. Голова лопалась от тысяч мыслей о том, что мне может быть уготовано в этом проклятом месте. Словно во тьме, я аккуратно двинулся к двери, внимательно оглядываясь по сторонам и ожидая, что на меня сейчас накинутся и убьют на месте. На ватных ногах я спустился по лестнице и вышел на улицу. Солнце уже почти зашло за горизонт и из-за домов, словно предвещая кровавую расправу, струился красный цвет.

На улице стоял древний автомобиль. Я не знал, как называется марка, таких не выпускают уже, наверное, лет сто или сто пятьдесят. Шилдик – четыре круга, находящих друг на друга. Огромный и чрезвычайно длинный для современных машин.

Увидев меня, один из мужиков, внешне похожий на араба, открыл дверь и жестом пригласил сесть. В его движении не было учтивости, и он не планировал услышать отказ.

– Тебя подвезут до ворот города. У нас вечерами небезопасно ходить, – проговорил жирдяй запыхавшимся голосом, подойдя сзади. Передвижения, даже на небольшие расстояния, давались ему с трудом, у него сразу появлялась отдышка.

Я огляделся по сторонам. В радиусе пятнадцати метров стояло с десяток парней, разной внешности, но все страшные и грязные. Все они пристально смотрели на меня. Путей для отступления у меня не было. До выезда из города было не меньше пятиста метров, да и ворота в город скорее всего наглухо закрыты.

– Что тебе нужно? – повернулся я к нему лицом. – Я знаю, что вы не отпустите меня просто так. К чему этот спектакль? Давай поговорим как мужчина с мужчиной.

Кто-то, стоявший ближе к нам, усмехнулся, значит, тоже понял, что я сказал. Я слышал, как за моей спиной о чем-то перешептываются и смеются. Нет, я не готов был сдаться и, как скотина на убой, отправиться в камеру смерти.

– Я хочу, чтобы такие сволочи, как ты, не совались к нам в город. И я пошлю посылку в Петербург, чтобы они запомнили это раз и навсегда, – проревел мужик, скаля свои кривые зубы. Он сжал губы, отчего они стали похоже на заднее отверстие и кивнул головой.

Меня кто-то схватил сзади за шиворот и кинул на землю. Я пытался встать, но получил сильный удар ногой в лицо, отчего в глазах потемнело. Они прижали мою голову и тело ногами к земле и надели на шею браслет. Я сразу испытал невероятную тишину, несмотря на разговоры и звуки вокруг. В голове, даже несмотря на боль, стало так спокойно, как будто весь мир замер.

– Теперь ты не передашь ничего никому. И даже убивать тебя не будем, сам сдохнешь и очень скоро, – слышал я противный голос жирдяя. – Ты же, наверное, не знаешь, что тебя теперь ждет. Вы приезжаете такие умные, думая, что все знаете, а сами живете в полной безвестности. Я тебе сделал подарок, ты умрешь человеком.

Он сказал что-то на неизвестном мне языке и люди отпустили меня. Как только я почувствовал свободу, оглядевшись, что мои мучители отвлеклись, не теряя ни секунды я вскочил и бросился в сторону, не зная куда. Просто бежал, стараясь отыскать место, где можно укрыться и передать сигнал бедствия. Я увидел открытую дверь и забежал. В помещении никого не было. Я попытался отключить автономный режим провизора, но понял, что больше не могу им управлять. Еще попытка. Он больше не считывает мои мысли. Я один. Тогда я испытал весь ужас ситуации и понял, что за штука у меня на шее – это блокиратор. Теперь я отключен от глобальной системы. Я один. Попытки его сломать и сорвать были тщетными.

Через несколько секунд в помещении ворвались враги. Я брыкался и махал руками, пытаясь защититься, что было бесполезно против дюжины бугаев. Бух. Тупая боль в животе… Меня пырнули ножом. Кровь начала просачиваться через одежду, а в глазах все померкло. Я не ощущал острой боли. Мир стал отделен от меня пропастью, я смотрел на все происходящее, как на сцену из зрительного зала. Ноги перестали слушаться, и я повалился на землю.

Меня, как мешок с мусором, потащили по земле за одну руку и швырнули на задние сидение стоявшего рядом автомобиля, по дороге одарив еще десятком ударов, которые я уже почти не ощущал. Кровь из рассеченных бровей заливала глаза, и я ничего не видел. Да это было и не так важно. Я перестал воспринимать реальность объективно.

– Я вытащу тебя отсюда, ты получишь новый паспорт, – начал с сумасшедшим усилием говорить я, надеясь, что хоть кто-то услышит меня. Челюсти меня не слушались, и я вообще не был уверен, что из моего рта вырывались связанные слова. – Вывезите меня. Обещаю, я смогу переправить вас в рационал, где вы сможете начать новую жизнь. У вас будут деньги, – совершал я последние попытки спастись. Мне было нечего терять, и я готов был отдать все, что имел, только бы сохранить жизнь.

Я не понимал, что происходит, так как сильно кружилась голова. Из меня лилась речь, я молил о помощи, предлагал деньги, спасение, власть и все, что мог еще придумать, лежа на кресле машины и истекая кровью.

* * *

Когда автомобиль тронулся, мне показалось, что мы протаранили ворота. Впоследствии я понял, что так и случилось.

Внятная картинка начала вырисовываться, когда кто-то открыл дверь и вколол мне какое-то средство. «Это очень сильный энергетик», – услышал я. Насколько сильно врезались эти слова в мою память! Когда мне плохо, я часто вспоминаю эту фразу, сказанную дрожащим голосом почти незнакомого человека, и мне сразу становится легче, приходит чувство защищенности и спокойствия. Я много раз повторял ее в течение последующих дней, когда мне казалось, что за мной пришли.

Сознание прояснилось, но с ним появилась и боль во всем теле. Я огляделся: мой разум был чист, боль невыносима, а рядом стоял человек. Я не сразу смог разглядеть, кто это. В тот момент я еще не понимал, что спасся. В моей голове крутилась мысль: «Меня отвезли сюда, чтобы расчленить и отправить по кускам домой». Силуэт не двигался и казалось, этот человек ждет от меня каких-то действий. Я оглянулся. В окне за моей спиной было сплошная темнота. Как я ни силился разглядеть, сквозь темноту ничего не было видно.

Мы были в какой-то деревушке. Впоследствии я узнал, что это было в окрестностях Бергамо, одного из самых развитых городов в том районе. На улице стемнело, через окно в лицо ударил поток свежего прохладного воздуха.

Я решил спросить, что случилось, и куда меня привезли. Не помню, как я говорил, от препарата или потери крови меня всего колотило, и сейчас я даже допускаю, что ошибаюсь, и все происходило по-другому. Ответ был неразборчивым. Интонация не была угрожающей, я даже уловил ноты волнения в голосе своего палача. Это меня приободрило. Значит, он тоже не хотел убивать меня. Голос мне даже показался знакомым.

– Выходи, – сумел понять я. Машина была заведена, водитель стоял на улице. А что, если я попытаюсь перелезть на водительское кресло и быстро уехать? Ничего не получится. Я представлял, как управляется такой автомобиль, только по старым фильмам – педали и коробка передач, никакого автопилота. Да и скорее всего он успеет схватить меня прежде, чем я окажусь за рулем. Нет, лучше попытаться его убедить не убивать меня. Выиграть время и потом придумать, что делать дальше.

Я вышел из машины. Стоять на ногах мне давалось с трудом: левая нога, живот, голова, да что говорить, всё жутко болело. Координация была нарушена, и я понял, что сбежать не получится. К моему удивлению рядом стоял всего один человек – Боро.

Вначале я подумал, что ошибаюсь: подводит зрение, или этот человек слишком на него похож. Или они придумали для него такое наказание – разделаться со мной? А может, он сумел сбежать и действительно решил помочь мне?

Могло быть все, что угодно. Вокруг никого не было. Темнота, лишь издалека прослеживались силуэты небольших домиков, и только в одном из них горел свет. В таком месте сложно вечером встретить человека на улице, особенно в Италии, где люди так боятся грабежей. Сейчас я невольно задумываюсь о цене свободы. Иногда она слишком высока. Чем выше свобода, тем ниже цена человеческой жизни. Каждый волен вести себя, как ему вздумается. Порочная сторона человека сильнее, если ее не держать в узде. В конце концов она берет вверх, и уже нет ничего запретного. Воровство, обман и убийства становятся нормой. Те же, кто так и не смог принять подобной парадигмы, становятся жертвами и вынуждены прятаться по норкам, высовывая голову на поверхность только в случае крайней необходимости. Идея полной свободы провалилась, и с каждым годом в оппозиционах вводили все новые и новые законы и правила, тем самым приводя уклад жизни все ближе к принятому в рационалах. В один момент мир должен в очередной раз прийти к глобализации и потом взорваться в спорах и войнах, как в прошлый раз. И все опять пойдет по кругу. Но пока на земле еще остались очаги беззакония.

В таком очаге в тот момент находился я. И поехал туда по собственной воле.

Выйдя из машины, я оказался в деревушке, которая могла бы служить примером «крайнего» оппозициона. В тот момент мне захотелось обратно в рационалы, где подобное происшествие просто невозможно. Если ты надолго пропадаешь с радара системы провизоров, специальный отряд моментально отправляется на поиски. Чрезмерный контроль, зато все всегда в безопасности.

* * *

– Обещай, что вытащишь меня из этого чертового мира, – сказал мне Боро и протянул портативное устройство, старый ручной компьютер. – Ты должен вызвать помощь, нас скоро могут найти.

Я же все силился активировать провизор и, представляя картинку и голосовое сопровождение, которое передам, как Боро вцепился в мое плечо и начал усиленно качать головой, рукой показывая на затылок, на то место, куда обычно вживляют провизор:

– Не трать драгоценное время. Он заблокирован. Используй планшет. У тебя мало времени. Торопись. Деактивированный провизор, да еще такие потери крови. Если не поторопиться, ты скоро умрешь, – серьезно говорил он, наблюдая мое жалкое состояние.

Я стал писать в чате. Там я быстро нашел контакты своего друга Захара.

Я не мог раскрыть цель, с которой я здесь оказался, но необходимо было срочно вызвать помощь, поэтому я скинул геометку и короткое сообщение, что попал в беду. И попросил вместе с правоохранителями явиться за мной. К счастью, ответ не заставил себя долго ждать. На планшет пришло сообщение: ему нужен был час, чтобы добраться до меня. Это была хорошая новость. Плохая была в том, что этот час нужно было как-то переждать. Я был уверен, что головорезы уже пустились по нашим следам. Ехать дальше я был не готов, так как не мог самостоятельно сесть за руль, а моему новому «другу» я совершенно не доверял.

– Нам надо спрятаться. Пойдем в лес, – решил я. – Там укроемся и будем ждать подмоги. В такой темноте они долго будут искать нас, не имея точных координат.

Мы уходили все дальше вглубь леса. Мой спутник вел себя спокойно и не проявлял никакой инициативы, отдав свою судьбу в мои руки. В отличие от меня, он шел сквозь деревья и кустарник, не оглядываясь. Может, он уже не ждал погони?

В определенный момент я остановился, решив, что мы ушли уже достаточно далеко и передал обновленные координаты. Теперь мне оставалось придумать легенду, как я здесь оказался, и что со мной делает этот человек.

– Боро, но как тебе удалось?

– Когда ты сбежал, они забыли про меня, и я получил возможность добраться до машины, в которой лежал ты. Не подумай, что я это делал для тебя. Я всего лишь хочу спастись. А ты обещал укрытие в рационале. Только там они меня не найдут.

– Обещаю, клянусь, – я искренне был благодарен своему спасителю. – Ты через день будешь жить спокойно и забудешь обо всем этом ужасе.

– Надеюсь, очень надеюсь.

Я не мог стоять и присел на землю.

– Прими это, – он протянул мне таблетку и, заметив мой недоверчивый взгляд, кивнул в знак подтверждения того, что это надо сделать. – Это очень сильное снотворное. Тебе нельзя терять силы. Поверь, это единственный твой шанс.

– Но для начала давай договоримся, что ты не будешь говорить ничего кроме того, что я пришел в ваш городишко с целью провести опрос, которым занимаюсь во внеурочное время. Хотел больше изучить жизнь в оппозиционах и написать книгу, – таким был основной посыл моей легенды, так я обычно говорил в офисе, когда отправлялся на очередную вылазку. – Когда меня везли домой, на меня напали неизвестные бандиты и пытались убить, ты был рядом, помог мне сбежать от них, и мы чудом спаслись в лесу.

– Хорошо. Хорошо, – он испугался моего напутствия. Может быть, он ожидал, что у меня все схвачено, и сейчас только осознал, что у меня нет влияния, которое способно его защитить. Как бы то ни было, он не показал виду и сказал: – Выпей быстрее. Очень много времени прошло.

Я не стал сопротивляться и проглотил таблетку, после чего меня поглотила тьма.

* * *

Когда я очнулся, то почувствовал себя очень разбитым. В голове шумело так, как будто тысячи людей внутри нее спорили и кричали. Я хорошо помнил все, что произошло, и с ужасом ожидал дальнейшего развития событий.

Я сразу связался с Захаром, и мой друг сказал, что навестит меня при первой возможности, что меня поместили в медицинский центр дознания в Петербурге. «Тебя быстро подлатали. Скоро пойдем прошвырнемся». Его сообщения были бодрыми и полными энтузиазма. Я подумал, что, может, ничего страшного и не произошло.

Я стал оглядываться. Моего спутника также поместили в соседнюю палату, отделенную от моей полупрозрачным зеркалом. Я хорошо его видел, но совершенно ничего не слышал из того, что там происходило. С ним сидел рядом мужчина лет сорока и, судя по всему, задавал вопросы. Следователь? Зачем вообще Боро поместили в больницу? В последний раз, когда я его видел, он выглядел вполне здоровым. Меня пугало, что он мог рассказать всю правду про меня, про мои опросы. Я не был уверен, что он правильно меня понял или не решит пойти ва-банк и заложить меня в обмен на защиту. Могло случиться все, что угодно. «Главное, отрицать все обвинения», – четко решил для себя я.

Я вообще пожалел, что оказался таким слабохарактерным и позвал на помощь служителей. Нужно было самостоятельно, не без помощи Захара, добраться до дома, обратиться в частную клинику – таких много, где за хорошую плату клиент остается полностью анонимным – а затем переправить Боро через границу, как обещал. На этом бы мое приключение закончилось, и я мог бы дальше заниматься своим бизнесом. Теперь же мои спасители могли погубить мою дальнейшую спокойную жизнь. Я тогда размышлял, неужели действительно богатство стоит такого риска, которому я так бездумно подверг себя. Не то, чтобы я жалел о случившемся, нет. Мне не хотелось терять все в тот момент, когда я уже заработал достаточно денег, чтобы уйти с работы и жить спокойно, путешествуя между различными частями мира, изучая историю и обычаи прошлого.

Закончив допрос и покинув Боро, следователь зашел в мою комнату, которая больше походила на камеру дознания. Отличие заключалось в том, что вместо стола и стула здесь стояли кровать и медицинская установка. Он был уверенным в себе, лицо его оставалось спокойным во время рукопожатия. Он лишь слегка осмотрел меня и принялся сразу передавать сообщения по провизору нескольким людям. Это было видно по зрачкам, которые в этот момент уходят в правый верхний угол. Он был одет в синий костюм, под которым была такая же синяя футболка, синие туфли. Синий цвет – цвет власти в рационалах. И вообще он очень был похож на сподвижника «спокойного мира». «Не может быть, чтобы оппозиционеры позволили рационалисту так спокойно вторгаться!» – подумал я. Я вжался в кровать, нервно сжимая руками края одеяла, и даже не мог предположить, о чем же он так срочно решил кого-то оповестить.

– Дознаватель Ларсон. Теперь я хочу послушать, как тебя, приличного человека, рационалиста в прошлом, могло занести в богом забытую Италию? – начал он допрос, вольготно устроившись в мягком кресле в углу комнаты. Это был мой первый в жизни допрос, я не знал, как отвечать, что говорить, насколько ложь может усугубить мое положение. И потом, шум в голове не давал сконцентрироваться и занять какую-то внятную позицию.

– Я провожу исследование, – начал я изрекать заранее заготовленный в голове текст. Жаль, что провизор у меня не самый последний. Я читал, что существуют такие, где можно заранее записать текст, и потом он автоматически заставит тебя произнести его – четко и с нужной интонацией. – И не имею право обойти в нем самые проблемные зоны. Результаты этой работы, может, и вас заставят по-другому посмотреть на жизнь в отдаленных провинциях.

Моя фраза не вызвала никаких эмоций на каменном лице этого серьезного человека. Черты его лица говорили о целеустремленности и упертости.

– Мы связались с твоим начальником.

– И что? Они знают о моей миссии, – перебил его я. Пауза. Секунд на тридцать. Затем он продолжил: – И вот что интересно, по его словам, эта активность – исключительно твоя инициатива. Никто ранее не проводил исследование, и даже не задумывался об этом.

Его тон, надменный и уверенный, придали мне уверенности. Я догадывался, к чему он клонит, но делал он это неправильно. Если бы я такое услышал в рационале, то, безусловно, его слова имели бы право на жизнь, но не здесь.

– Значит, до этих людей никому не было дела. Но вы не правы. Как минимум, кто-то же провел первоначальный опрос. И если бы мы больше заботились о тех, кому повезло меньше, мир мог бы стать намного комфортнее для жизни.

– Хватит этого пустого трепа, – он встал. – Исследователям не вешают на шею блокираторы. Ты знаешь, за какое единственное преступление в оппозиционах полагается смертная казнь?

Я стал вспоминать законы, фильмы, новости и помотал головой.

– За полную блокировку сигналов провизоров. И теперь я обязан искать этих мразей, кто сделал с тобой такое. И я не остановлюсь, а когда найду, я все выясню. Поэтому твои выдуманные истории, а в этом я не сомневаюсь, скоро можно будет выкинуть в мусорку.

– Блокировка сигнала – тяжкое преступление? – я пытался вспомнить об этом хоть что-то и не мог. – Не помню.

– Кто бы сомневался… – его фразу прервало пришедшее ему сообщение. Он помрачнел, даже посерел и быстро вышел из палаты.

Через десять секунд прозрачные стекла превратились в яркие красочные экраны, на которых были изображены ночные виды старого Петербурга. Теперь я не видел, что происходит в комнате у Боро.

Ждать мне пришлось недолго, минут десять. И в камеру дознаватель вернулся уже с тем, кого я абсолютно не ожидал здесь увидеть – с Улирихом.

Первой моей мыслью было: «Сволочь! Он подставил меня. Как Лейла могла так ошибаться в этом человеке?». Наверное, эти мысли отразились на моем лице, потому что Улирих спокойно, без каких-либо эмоций, поздоровался со мной и потом обратился к дознавателю Ларсону:

– Почему Виктор до сих пор здесь? Его в чем-то обвиняют?

– Нет, господин Улирих, – с ним Ларсон вел себя совершенно иначе, благоговейно и пресмыкаясь. «Кто же он такой? И чем занималась раньше Лейла?», подумал я, а Ларсон продолжил: – Но с ним был представитель итальянской преступной группировки. Кроме того, господин Виктор сам вызвал на помощь служителей. Мы обязаны выяснить все обстоятельства происшествия, особенно такого серьезного, как полная блокировка сигнала, чтобы виновные были привлечены к ответственности. Мне нужна информация, чтобы решить, что нам делать с аборигеном, – лепетал дознаватель. – И еще один момент. Он провел вне сети почти шесть часов…

К концу фразы он совсем стушевался и перешел чуть ли не на шепот.

– Сколько времени прошло? – эстафета задавать вопросы перешла к Улириху.

– Шесть часов.

– Да я не об этом, – прикрикнул Улирих на Ларсона. – Сколько времени прошло после операции?

– Полчаса, может час.

– И почему я только сейчас извещен? Я просил меня позвать, как все будет сделано?

– Ну… Я думал, что могу пока сам собрать все показания. Чтобы к вашему приезду уже иметь картину происходящего.

– Картины будешь иметь дома. А здесь тебя отымеют за неисполнение приказов, – Улирих явно доминировал над испугавшимся дознавателем. Теперь его внешний вид уже был не таким серьезным и устрашающим. – Час? И за это время вы не смогли ничего выяснить? – мой знакомый окончательно перешел на крик.

– Мы допрашивали…

– Какие могут быть оправдания? – поставил он точку в разговоре с Ларсоном и перешел ко мне. – Виктор, расскажи, что произошло.

– Я поехал в Италию проводить исследование, – говорил я, пытаясь скрыть улыбку, которая появилась при виде растерявшегося и потерянного дознавателя. – Меня вез обратно водитель, и на нас напали неизвестные пне люди. На помощь пришел Боро, с ним я познакомился во время работы еще, и нам удалось скрыться в лесу. Там он сказал, что его убьют за то, что он это сделал. Все было очень неожиданно и словно в тумане.

– У меня ушла минута. Теперь все ясно. Больше причин задерживать этих людей здесь я не вижу.

– Но… Этот Боро… – начал мямлить дознаватель Ларсон. – Эта версия не совсем совпадает с той, которую я только что услышал в соседней камере.

– От кого? От беглого итальянца? Они готовы наплести что угодно, лишь бы их не трогали. – Ларсон, вопросы есть?

– Нет, – он беспомощно смотрел то на Улириха, то на меня. – Итальянца вы тоже заберете?

Мой знакомый посмотрел на меня, на что я в ответ тихонько кивнул.

– Пожалуй, да, – он закончил разговор и вышел.

* * *

Больше меня в тот день не трогали. Захар написал, что его не пускают в лечебницу, поскольку она спецрежимная. И что он приедет ко мне, как только я окончательно поправлюсь и меня «выпустят на волю».

Лейла же не отвечала, несмотря на десятки моих сообщений. Имея склонность к панике, я уже начал переживать, что ее могли арестовать как соучастницу моих преступных действий. Или итальянцы нашли ее и взяли в заложники. Улирих успокоил меня, ответив на мой вопрос о сестре, что у нее все хорошо, она просто очень переживала за меня и сейчас неважно себя чувствует.

На следующий день меня перевели в государственную клинику. Вот это было круто! Такого я еще не видел. Это была самая современная лечебница. Мой сопровождающий сказал, что она построена, причем довольно далеко от Петербурга, всего несколько лет назад и является самым высокотехнологичным продуктом современной цивилизации.

– У рационалистов уж точно есть что-то в этом роде… – возражал я, осматривая атриум здания, который был высотой около километра. Честно, я даже не знал об этом здании.

Мой спутник, доктор медицины, лишь усмехнулся и покачал головой:

– Как вам будет угодно.

Несмотря на огромные размеры медицинского учреждения, в нем почти не было людей. Мы шли через пустынные стеклянные коридоры. Справа и слева были лаборатории, в которых работали преимущественно роботы. Все же, кто попадались нам из больных, как будто пытались сбежать или пугались, видя перед собой меня и доктора.

– Не очень-то дружелюбная у вас здесь атмосфера, – заключил я после очередной встречи с пожилой женщиной, которая почти вжалась в стену, когда мы проходили мимо. – Какова цель моего пребывания здесь?

Доктор посмотрел на меня, поправил очки, открыл большую дверь справа и жестом пригласил пройти в кабинет. Это была огромная лаборатория с различными установками, которых я не видел никогда ранее. Все было стерильно. Все стены сделаны из органических стекол, которые показывают изображения, которые человеку хочется видеть в данный момент – чтобы он чувствовал себя в безопасности.

Мы расположились на стоящих в углу креслах по разные стороны от деревянного стола, настоящего артефакта древности, как сказал мой собеседник. Мне предложили чай, я отпил глоток и сразу почувствовал расслабление.

– Не пугайся. Это ливиатол, легкое успокаивающее, тебе полезно после всех стрессов, которые ты испытал, – улыбнулся он мне. – Ты хотел узнать, зачем тебя привезли сюда? Ну окей, что ж. У тебя влиятельные друзья, и они очень переживают за твое здоровье. Во время удара ножом у тебя пострадало много органов, кроме того, ты испытал сильный психологический шок, и я должен убедиться, что это никак не повлияет на твое здоровье. Все тесты займут часов пять, не больше.

– И все? Потом я смогу пойти домой?

– Мы даже отвезем тебя, куда ты скажешь. Так что сегодня вечером ты будешь спать в своей кровати.

* * *

Большую часть этого времени я провел в странном аппарате, о котором не мог найти никакой информации, даже вернувшись потом домой. Это был небольшой бассейн, наполненный странной жидкостью, в которой я почти не ощущал веса своего тела. Странное ощущение, чем-то напоминающее то, которое испытываешь на популярном в Петербурге аттракционе «Полная невесомость». Но самое необычное – жидкость эта была неоднородна, в некоторых местах – более плотная, чем в других. И в некоторых местах – теплее, чем в остальном объеме, но в секунду могла резко изменить температуру и стать более холодной.

Меня просили постоянно двигаться, ходить, бегать, плыть. Иногда это было легко, субстанция выталкивала меня на поверхность, а через пять минут затягивала внутрь, сковывая все тело, как густая тягучая смола. В такие моменты я испытывал шок, особенно когда уходил в нее с головой. Но как только сердце замирало от страха при мысли, что это конец, все резко менялось, и она превращалась в воздушную пену, в которой было очень приятно находиться. Потом мне начинали слать сотни разных сообщений, как во время хакерских атак, и просили рассказать, какая информация в них содержится. Иногда мне удавалось передать это достаточно точно, а в некоторых случаях я не мог ничего разобрать.

Так продолжалось несколько часов, после чего со мной провели еще несколько тестов: на зрение, скорость реакций, слух, и даже на предчувствие – который я с треском провалил. Мне показалось, что вторая часть обследования была формальностью, поскольку доктор и его ассистент делали это спустя рукава, по их лицам было видно, что это им неинтересно. По контрасту, во время моего «купания» они были невероятно активны и порой даже взволнованы, крайне сосредоточены и внимательны.

По окончанию тестов я не поехал домой, так как получил мысли от Лейлы, которая хотела встретиться со мной в районе старого Технологического института, рядом с клиникой, куда меня доставили из Италии. Я обрадовался, что увижу ее и сразу согласился.

* * *

На улице меня ждали Улирих и Лейла. Они о чем-то активно спорили, так что заметили меня только тогда, когда я подошел к ним вплотную.

– Привет, – первым делом я поздоровался с сестрой, а затем обратился к ее спутнику: – Улирих, спасибо тебе. Ты сильно выручил меня. Я даже не знаю, что было бы, если б ты не появился.

– Это Лейла уговорила меня. И прошу, не вляпывайся больше ни во что. Второй раз вызволять тебя я не буду.

– Ну что, доволен собой? Я думала, что это я подвела родителей, – начала отчитывать меня сестра. – Ты хоть понимаешь, что сделал?

На ее глазах выступили слезы, и она с дикой злостью посмотрела на своего друга, стиснув зубы. Уголки губ разъехались по разным сторонам, оголив немного зубы, что придало ей особо свирепый вид.

– Все обошлось. И благодаря вам все обошлось. С меня причитается.

– Поверь, я пью только дорогой виски, – улыбнулся Улирих. – Мне сказали, что ты здоров, как бык. Тебя быстро подлатали, да?

– Что это за аппарат, в котором проводили тесты? – решил я получить ответ на интересующий меня вопрос.

Мой, казалось бы, простой вопрос, вызвал сильное раздражение у сестры. Она скривила лицо и даже отвернулась. На фоне темно-синего неба и сильного ветра ее движения были особо драматичными. А строгая атмосфера исторического центра города как будто подчеркивала важность этого момента.

– После заживления ран бывают последствия. Мы должны были убедиться, что все в порядке, – сказал быстро Улирих, глядя в сторону. – Мне показалось, что он что-то не договаривает, но я не стал развивать эту тему. Не хотелось еще сильнее портить настроение сестре. – Остался еще один вопрос. С аборигеном из Италии.

Я совсем про него забыл. Мне не хотелось вспоминать о нем, хоть я и был обязан ему жизнью. Я не знал, что он рассказал, и как вообще после всего случившегося его переправить в рационал. Наверняка за ним будут следить и еще допрашивать.

– Я обещал переправить Боро в рационал, – виновато сказал я Улириху. Это была скорее просьба. Он так успешно справляется с проблемами, что, может, и в этот раз поможет?

– Нет, – покачал головой мой собеседник. – Теперь это опасно. Особенно тебе. Я надеюсь, что не нужно дополнительно говорить, чтобы ты навсегда забыл о своем бизнесе. И предупреди своего компаньона, чтоб он залег на дно. А с итальянцем я разберусь сам. Пристроим его пока здесь, а там уже посмотрим. Никаких контактов. Просто забудь о его существовании. В общем, мне тоже столько светиться не нужно.

– Но я ему обязан, – проснулось у меня чувство долга перед своим спасителем. – С ним же все будет в порядке?

– Я говорю: позабочусь. И передам твою благодарность.

Больше своего спасителя я не видел. И до сих пор хочется верить, что Улирих сдержал свое обещание.

* * *

Оставшись наедине с Лейлой после ухода Улириха, я почувствовал себя ребенком, который только что совершил дурной поступок. Мне было неудобно начинать говорить первым, я все ждал, чтобы она выругалась, даже наорала на меня, но не молчала с разочарованным лицом, иногда сжимая губы, как будто сдерживая эмоции.

В итоге я предложил пройтись. Мы еще долго молчали, лишь изредка перекидываясь ничего не значащими фразами, словно очень далекие люди, вынужденные проводить время вместе. Погода, дороги, дома, архитектура и еда – мы начинали каждую из этих тем, быстро обозначали свою точку зрения и молчали дальше.

Тогда мне не была понятна ее злость. И только сейчас я понимаю ее истинную причину. Она, скорее всего, ненавидела себя. Но в тот момент я был уверен, что Лейла просто разочаровалась в своем брате, в том, что помогла мне с моей затеей. А чего, собственно, она ожидала? Незаконная деятельность всегда связана с риском, и когда она помогала мне – только подталкивала к этому. Так, каждый варясь в своих мыслях, мы дошли до центра старого города – Исаакиевского собора.

Я никогда не придавал большого значения этому огромному монументу – наследию прошлого. Огромные колонны, величественно уходящие вверх. Широченные ступени. Открывшийся вид заставил меня остановится, отвлечься от грустных мыслей и просто наслаждаться.

– Творение Монферрана, великого человека. Раньше такое создавали… А теперь мы не способны ни на что, – сказала Лейла, и по ее голосу я сразу понял, что эта фраза значит много больше, чем все предыдущие.

– Мы создаем другое.

– Пытаемся и ищем, как крысы в лабиринте. И ты сам обрек себя на это.

– На что? – совершенно не понял я. – Ты уже скажи все, что думаешь, выпусти пар. Я совершил ошибку. Все ошибаются.

– Прости, я не смогла сберечь тебя, – из ее глаз покатился град слез. – Я больше не помощник тебе. Закончим наше короткое рандеву. Запомни, что Улирих тебе не друг. И никогда им не станет.

Она ушла, точнее, убежала в слезах. А я остался стоять один и подумал о том, что жизнь в оппозиционах сильно отличается. Вопрос – в какую сторону.

* * *

В результате мне пришлось сменить работу. Надоели испытывающие взгляды коллег и подозрение. Начальник меня сторонился. В первый день все задавали много вопросов, потом успокоились. Категорически запретили заниматься моим «исследованием», о котором я и сам старался изо всех сил забыть.

На новой работе меня встретили радушно, никто из новых коллег не был в курсе моих приключений. Перемены были позитивными: больше денег, расширенные обязательства, новый коллектив – интересно.

Но в остальном стало тяжело. Особенно осознавать, что за мной могут следить, могут проверять. Хоть я и понимал, что мой провизор не просматривается, я почти перестал передавать по нему важную информацию.

Я перестал ездить к родителям, стал меньше с ними общаться. Очень боялся пересекать границу рационалов, так как оставался шанс, что меня могут задержать, и потом последует суровое наказание.

Встречи с друзьями тоже стали более редкими. Слухи быстро разлетелись, и мне совсем не хотелось оправдываться перед ними или что-то объяснять. Я все больше привыкал к одиночеству и даже начал находить в нем свои прелести.

В один из таких вечеров я получил сообщение от Улириха. Он сказал, что хочет убедиться, что у меня все хорошо. По интонации и эмоциям я понял, что отказ неприемлем. Я вынужден был согласиться, тем более, что обещал угостить его выпивкой.

Через пару часов мы встретились в баре. К моему огромному удивлению, мой компаньон не стал ничего требовать, а решил по-дружески поговорить. Через некоторое время я понял, что он хочет даже помочь восстановить мои отношения с Лейлой, которая больше не выходила на контакт после моего провала в Италии. Она даже заблокировала меня на провизоре.

– Старина, не бери в голову. Дай ей время. Не стоит сейчас чрезмерно навязывать ей себя. Женщины любят мужскую выдержку и спокойствие, даже если это сестра. Она может наговорить гадостей, оскорбить. Она любит тебя и слишком винит себя в том, что произошло, – с задором говорил он мне, прихлебывая пива. – А еще она на меня ополчилась. Вот ведь женщины. Сначала просила помочь, а теперь спускает всех собак. Так что мы с тобой в одной лодке.

В тот раз он показался мне вполне приятным парнем, с которым можно интересно поговорить, провести время. Что-то подсказывало, что не стоит подпускать его слишком близко, но в качестве приятеля он был превосходен: много полезных знакомств, общителен, и, насколько я мог судить, совершенно не глуп.

Время шло, за разговором мы не заметили, как рядом со мной оказалась потрясающе красивая девушка. Она была с подругой, с которой о чем-то активно разговаривала. Обе были улыбчивые и довольные жизнью. Мне сразу понравилась одна из них. Она захватила все моё внимание, и я перестал слушать спутника.

– Старина, да ты залип! – весело проговорил Улирих, слегка толкнув меня в бок, чтобы обратить на себя внимание. Затем осушил бокал до дна. – С тебя потрясающий рассказ! И считай, что мы в расчете, – подмигнул он мне и многозначительно направил взгляд в сторону девушки. А затем без долгих объяснений покинул меня, оставив наедине с пивом и грезами о красотке.

Недолго думая, я решил выпить еще пару кружек пива. У меня было отличное настроение и была возможность понаблюдать за столь прелестной особой.

Я не торопился подходить. Не хотелось, если честно, что-то придумывать, улыбаться и говорить комплименты. А в мире оппозиционеров без этого никуда. Кроме того, на следующий день мне нужно было на работу. А, зная себя, я понимал, что не захочу быстро закончить новое приятное знакомство, и тогда уже всю ночь буду гулять, как в последний раз.

В тот вечер мне хотелось стоять у бара и просто смотреть на очень красивую девушку, на ее поведение: как она отказывает парням, которые хотят подцепить ее, как пьет коктейли и мило флиртует с официантом. Мне было достаточно созерцания. Большего и не нужно. Только с возрастом начинаешь ценить такие моменты.

Я уже собирался уходить, как что-то меня остановило, возможно, напутствие Улириха, а может, какая-то непонятная мне сила. Я понял, что должен подойти и просто поговорить с ней.

Так я познакомился с Элен.

* * *

В тот вечер мы потеряли счёт времени, и домой я вернулся уже утром, когда надо было собираться на работу. Мы танцевали, ели, говорили. Было нереально легко и просто. Смотря на неё, я становился счастливее.

Она была прекрасна. Темные длинные волосы, красивые карие глаза. Ровные белоснежные зубки, прекрасные губы, тонкий правильный нос. А фигура! Высокая, стройная. Красивая грудь, шикарные ноги. Она не была рабыней современной суперяркой моды: спокойный макияж, красивое, но строгое платье. Девушка-мечта.

Но более всего заворожил меня ее голос: высокий, красивый. И как она говорит! Я хотел слушать и слушать.

Мы говорили обо всем: о политике, о любви и спорте, о литературе и технологиях. Мне казалось, она знает все! Я даже терялся перед ее эрудированностью.

Я поцеловал её. Прекрасный нежный поцелуй. Короткий, но очень чувственный. Она сопротивлялась. Правильно, иначе я мог потерять интерес. Если девушка сразу падает в объятья, я быстро теряю интерес. Вначале нужна интрига. Мужчина должен завоевать, только тогда он будет ценить победу по-настоящему.

Все, что достаётся тяжело, наиболее ценно.

Она стала моим бриллиантом!

* * *

Несколько следующих дней я был счастлив даже при одной мысли об Элен. Мне стало легко. Все проблемы с бандитами из отдаленных оппозиционов, слежки, преследования и другие сложности померкли перед этим. Я словно расправил крылья, взлетел и наконец начал жить полноценно, не думая о том, что что-то могло быть иначе и лучше, не сравнивая и не анализируя свои действия. Мои мысли были поглощены одной-единственной девушкой. Элен! Как красиво ее имя! Как и она сама.

Каждое новое свидание привносило в наши отношения еще больше страсти. Мы быстро стали очень близки. Помню, как мы ходили на выставку живописи, шедевров XX века. Смотря на полотна, мы долго обсуждали увиденное, пытаясь предположить, что хотел изобразить художник, а потом долго целовались в темном углу, потеряв контроль над своими руками и совершенно не думая об окружающих. Нам сложно было разомкнуть руки, отойти друг от друга хоть на небольшое расстояние.

А после, сидя в ресторане, мы рассказывали о себе, о своих родных и друзьях. Мы говорили и говорили, и никак не могли наговориться. Я никогда не открывался человеку так быстро. Мне она казалась такой искренней и честной, настоящим сокровищем в этом мире – совсем не такой, как остальные.

После долгого периода бесчувственности я влюбился. По-настоящему, безо всяких «но». Мне нравилось в ней все: голос, волосы, фигура, грудь, взгляд, мысли, движения. Она была совершенной. Впервые в жизни у меня промелькнула мысль, что мне пора жениться и заводить детей. Я хотел малышей, похожих на нее. Одним словом, я был счастлив.

* * *

Появление Симона в наших отношениях стало для меня абсолютным сюрпризом. Однажды вечером, за ужином в ресторане Элен сказала, что ей нужно срочно встретиться со старым другом, которого она давно не видела. При этом я видел, что ей непрерывно шлют сообщения на провизор, и сохранять спокойствие ей становится все сложнее. Она сильно извинялась и убеждала, что завтра мы обязательно встретимся, и она исправится. Такое поведение мне показалось странным, не бегут к друзьям с такой скоростью.

Стараясь оставаться спокойным, я позволил ей уйти, понимая, что это конец наших идиллических отношений. Вернувшись домой, я не стал ей посылать приятных мыслей, выпил водки, что делаю крайне редко, и уснул. Наутро, проснувшись совершенно подавленным, я послал Элен сообщение, ответ на которое получил только поздно вечером. По эмоциям я понял, что она переживает и боится обидеть меня, но не может пока со мной встретиться. Это выбило меня из колеи. Сложно объяснить, почему так сильно. Представьте, что я долгое время был холоден и в какой-то мере бесчувственен к другим людям, особенно к девушкам, так как верил, что не стоит распылять свои чувства, необходимо найти одну-единственную и открыться ей. Юношеский идеализм. Я верил, что Элен – она и есть. Я сделал Элен такой для себя, выбрав ее, приписывал ей больше и больше позитивных качеств, почти обожествлял. Она стала воплощением всех моих фантазий и мечтаний. Именно так я всегда представлял девушку своей мечты: голос, внешность, интересы. Такого не бывает в жизни! А я встретил.

И как я мог так просто отпустить свой идеал? Я был уверен, что обязан бороться за свою любовь, за наше совместное светлое будущее. Мне было плевать на гордость и самолюбие. Я стал писать и ждать ответа. Элен уверяла, что ничего не изменилось, но эмоциональный фон ее провизора часто говорил об обратном. Я никак не мог понять, обманывает она меня, или действительно есть то, что она вынуждена скрывать.

У меня началась эпоха переживаний. Я долго не мог уснуть ночью, думая о ней. Проснувшись утром, первое, что я думал: «Почему она ничего не прислала?». Я думал о ней постоянно. Эти мысли изводили меня. Сидя на работе, я ждал обеда, чтобы отвлечься от этих мыслей, но и во время обеда я был почти лишен вкусовых ощущений. Без Элен даже еда была пресной.

В поисках спасения от этих дурацких эмоций я встречался с друзьями. Но в итоге либо мы говорили о ней, что заставляло дрожать мое сердце еще сильнее и уже начинало всем надоедать, либо я просто молчал, варясь в своих мыслях.

* * *

Встретились мы с ней только через неделю. Разговор долго не клеился. Мне было важно понять, кто такой этот Симон, и какую роль он играет в жизни моей возлюбленной. Ответ «хороший друг» категорически не принимался.

– Я не дурак. И ты оскорбляешь меня, пытаясь скормить всю эту чушь, что он попал в тяжелую ситуацию, и только ты можешь ему помочь. Посмотри на это со стороны. Ну даже смешно, – высказывал я, трясясь от злости. – Ты изменилась. Ты даже не целуешь меня.

– Ты сам отвернулся, когда я пришла, – наигранно обиженно ответила Элен. – Я тебе все рассказала. Хочешь верь, хочешь нет, – открывала она свой аккуратный ротик, за губами которого блестели белоснежные зубы. Я хотел ей верить. Это было все, что мне тогда оставалось. Во мне схлестнулись две стороны: рациональная и эмоциональная. Самое глупое то, что, победи одна из сторон, я был бы все равно недоволен своим выбором. Либо потеряю ее (почему-то я был уверен, что сама она не придет ко мне), либо придется поверить в ложь, что буквально резало мое самолюбие.

Я не мог сдаться лишь из гордости и поцеловал ее. Потом решил, что не хочу терять время на выяснение отношений, и наш вечер закончился поздно ночью у меня дома. Она лежала в моих объятиях, а потом резко вскочила и начала собираться.

– История повторяется? – совсем без юмора спросил я.

– Виктор, прошу, поверь мне. Скоро мы будем вместе, и ничто не сможет этому помешать. Сейчас мне нужно время. Ну не злись, котик, – мило поцеловала она меня.

Котик? Ну нет. Так меня еще никто не называл, и мне это совсем не по душе, слишком пошло. Первый оплот моего идеализма рухнул. «Какой, к черту, котик?!», – подумал я. Но промолчал, о чем сейчас сильно жалею.

* * *

Я стал жить дальше, но все вокруг изменилось. Я иногда виделся с Элен. Встречи проходили ярко, эмоционально. Сумасшедшая страсть, эмоции через край, вожделение выплескивались наружу и превращались в настоящую бурю. Тогда я был уверен, что люблю ее безмерно. И стремился доказать ей, что она должна стать моей безо всяких «но». Я хотел, чтобы она переехала ко мне, хотел уехать вместе с ней. Мне было неважно куда. Подальше от Питера, от того, что не дает ей быть со мной.

И я чувствовал, что она рядом со мной, что я поймал ее, но она подобно тончайшему шелку выскальзывает из моих рук и летит дальше, подхваченная порывом ветра. А я бегу и подпрыгиваю, пытаясь схватиться еще раз.

Возможно, я был просто слишком неэмоциональным до нашей встречи и сейчас хотел наверстать упущенное, испытать максимум. Я не мог представить раньше, что могу переживать из-за девушки.

В один из вечеров, после очередной короткой встречи с моей возлюбленной, я пришел в свою пустую квартиру, сел за стол и начал сочинять стихи. Сам, без помощи специальных программ, без словаря рифм и подсказок по темам. Никогда не слышал, чтобы кто-то в последние пятьдесят лет сам писал поэзию.

Это было творчество, оно шло из глубины моего сознания. Слова сами складывались в строки и четверостишья. И чем больше я сочинял, тем легче и свободнее чувствовал себя. Свою боль и обиду я выплескивал в стихи, освобождая душу для новых эмоций.

* * *

Постепенно я стал возвращаться к обычному образу жизни: работа, общение, развлечения, тусовки. Но Элен все же держала мою душу в своих руках.

Помню, как мы с моим другом Захаром пошли в ночной клуб. Было все как обычно: выпивка, разговоры, танцы. Мы хотели с кем-нибудь познакомиться. Куда же без этого? Раньше я всегда ходил в клубы с этой целью. Но в тот вечер нам не везло. Мне все казались страшными. Смотря на любую девушку, я непременно сравнивал ее с Элен. Мне не нравились все. Более того, мне они даже казались противными.

О моем приятеле этого сказать не могу. Он клеился ко всем. Большинство, видя его пьяное и уже почти неадекватное состояние, сразу отворачивались и даже не разговаривали с ним. Так он слонялся по клубу, от одной безуспешной попытки к другой, поэтому для меня стало неожиданностью, когда внезапно он подошел с двумя барышнями: «Едем».

Мы с Захаром вызвали транспортер – беспилотный автомобиль. Хоть я и понимал, что мне эти девушки совсем не интересны, посмотреть на Захара было забавно. Дьявольские огоньки уже плясали в его глазах, когда мы шли к выходу.

Поехали, конечно же, ко мне. Во-первых, близко, а во-вторых, у меня дома собрана потрясающая коллекция разнообразнейшего алкоголя. Я даже не помню, как мы доехали, пили или нет в дороге, как поднялись и что делали вначале. Мне было все равно. Я знал, что я не готов ни к чему большему, чем легкий флирт.

Захар с одной из девушек вышел на улицу, и я случайно остался наедине со второй, я даже не помнил их имен, а скорее всего, даже и не слышал, когда они их называли. Она упорно хотела поцелуев, за которыми должен был последовать пьяный секс.

Сопротивляться было тяжело, я даже поддался на один поцелуй. Физический голод не позволял оттолкнуть от себя это тело, но на душе было противно. Я должен был что-то сделать. Я решил говорить грубости и в то же время типа приставать к ней. Рукой гладил ее по плечу, а параллельно говорил какие-то гадости про ее род деятельности, которая заключалась в том, чтобы ходить по улицам, где располагаются бары, и по провизору передавать парням сообщения о баре, на который они работают, что в нем намного лучше. Хотя нам они ничего такого не предлагали.

Минута. Две. Три. Точнее сказать не могу, ведь я уже был пьян. Наконец взрывается. Ссора. О, да! Этого мне и надо. Выплеснуть эмоции, раздирающие мою душу! Мы ссоримся. Я уже готов к тому, что мои сексуальные потребности не будут удовлетворены. Она уже собирается уходить, но возвращаются Захар с ее подругой, которая совсем не готова была к такому окончанию вечера. Они недоуменно смотрят на нас, не понимая, как романтика сменилась гневом. А мне, честно, было плевать. Уедут – хорошо. Останутся – интересненько!

Минут двадцать брожения и полного непонимания. Захар неодобрительно смотрит на меня. Я тогда улыбался, получая удовольствие от этой полутеатральной сцены. Наконец девчонки полностью успокоились и уже видно, что они ждут активных действий от нас! А, пошло все к черту! Почему я должен отказываться от удовлетворения базовых потребностей? Кто вообще такая эта Элен?

Я с девчонкой иду в спальню. Мы ложимся. Я начинаю ее раздевать. Целую, но не страстно. Просто и безвкусно. Она голая. Я нет. Снимаю последнюю вещь. Да, я был возбужден. Физически, не морально. Напротив, с каждой снятой вещью мне становилось все хуже и хуже. Что-то во мне сильно изменилось. Нет, такого секса я не хочу. Мне стало противно. Я ведь уже получил удовольствие от самой возможности обладать ею. Мне большего не надо. Я не смогу потом честно смотреть Элен в глаза и говорить, что я предан ей. Я взял одежду и пошел в другую комнату, еще не одевшись, налил стакан виски и опустошил его наполовину. Стал ждать. Через несколько минут пришел Захар. Он не был зол. Кивнул мне, то ли в знак благодарности, то ли мне это показалось.

Девчонки не заставили себя долго просить и быстро ушли, да и мой друг оставил меня, отправившись на работу. Я остался один в ожидании того времени, когда надо будет покинуть дом, чтобы направится в очередной серый тяжелый день переживаний.

* * *

Как и следовало предположить, наши непонятные отношения с Элен продолжились. Я сам не мог найти ответов на интересующие меня вопросы. Что такого в ней? Не самая увлечённая. Довольно ленивая. Красотка? Да. Точно для меня? Друзья говорили, что и поинтереснее вокруг есть. Но для меня она одна светилась. Все остальные были просто сплошной серой массой. В других девушках я искал черты Элен. И, не находя, записывал их в папку «Посредственные».

Но почему она? Я ведь знал, что у нас ничего не получится. Еще в тот момент, когда она сбежала в первый раз решать свои дела, я уже понял, что все непросто, и нас разделяет какая-то тайна, непреодолимая завеса. Но своим поведением интерес к себе она поддерживала. Может, именно недоступность и стала нерушимой основой моих к ней чувств?

Так я сидел и думал за столом, в красивом ресторане в секторе Германиков. Это было наше путешествие с Элен. Я позвал ее, ожидая услышать отказ. Но она согласилась, и мы поехали, оставив проблемы Петербурга позади.

Франкфурт. Потрясающий город, считается самым свободным городом в мире. На берегах Майна законов почти не существует. В отличии от Италии, люди здесь имеют понимание и не переходят границы слишком сильно. Но дух свободы ощущается во всем: в самой разнообразной одежде, в парадоксальной архитектуре, когда рядом с небоскребом может быть возведена чуть ли не деревянная избушка, в разговорах – в одном магазине консультанты могут изъясняться на десяти языках. Еда, привычки, напитки и стиль поведения. Здесь нужно вести себя по-особенному, чтобы не выделяться на фоне остальных.

У Элен там живет приятель. Мы встретились с ним и его друзьями. Это был фееричный вечер. Мне казалось, что все проблемы ушли. Надо идти дальше, экспериментировать, и мы договорились сыграть в игру. Сколько людей каждый из нас сможет соблазнить за пару часов. Интересно! Во Франкфурте эта игра казалась сама собой разумеющейся.

Мне нравилось смотреть, как она флиртует с совершенно незнакомым человеком. Иногда это вызывает приступы гнева, но уже через несколько секунд я опять включаюсь в игру. Ну что ж. Теперь я должен познакомиться с девчонкой. Оглядываясь по сторонам, понимаю, что это сложно, так как вокруг преимущественно мужчины. Приятель Элен предупреждал, что по ночам здесь тусуются преимущественно анархисты. И девушки опасаются ходить по ночным заведениям. Конечно, это сказки из прошлого, что в клубе могут изнасиловать. Сейчас преступника моментально отследят по записям на сетчатке глаза. Но в любом случае, красотки предпочитают преодолеть пятьдесят километров от Франкфурта и обезопасить себя от нахальных приставаний.

Я был хорош. Через полчаса вокруг меня вращалась пара прекрасных девушек. Никаких поцелуев. Только флирт. Но взгляд все равно возвращался к изящной фигурке Элен. Мы пили. Мы играли. Бедный ее новый друг. Как он надеялся получить хоть небольшую симпатию от нее! Мне было интересно наблюдать за этим.

Игра эта разжигала во мне еще больший огонь. Незаметно взять ее за руку. Ее приятель был не в курсе наших игр. Надеялся на что-то. Я чувствовал, что его друзья косо смотрят на меня. А мне было плевать, было интересно. Тот вечер привнес что-то новое, острое, не всегда приятное, но яркое и чувственное.

– Я хочу уехать, – сказала она мне в конце вечера. Я сразу понял, что не в отель, а в Петербург. – Мне нужно. Так будет лучше для нас обоих.

И замолчала. Я пытался убедить ее, что это глупо. Но в душе знал, что это все бесполезно, и это был наш последний вечер…

* * *

И она уехала, оставив меня одного. В секторе Германиков по утрам всегда спокойно, мир отсыпается после бурной ночи. Но в тот момент даже вид ссорящихся на улице роботов вызывал у меня чувство злости и отчаяния. От себя не убежать. И даже места, приносившие столько радости и позитива раньше, не могли заглушить боль и отчаяние. Мне противно было все. Друзья, в глазах которых выставил себя дураком, дождь за окном…

Ну почему эти ублюдки решили, что в тот день должен был идти ливень?

Контроль над погодой стал так же доступен, как и движение поездов. Прогноз дают поминутно. Каждый год собирается целый комитет и строит график погоды на год. Солнце в двенадцать, к часу дня начинается дождь, который со стопроцентной вероятностью закончится в 16:21. Погоду принимают по провизору утром и точно знают, что надеть. Сюрпризов больше не бывает.

Все рассчитано так, чтобы земли не заболотились, но и не пересохли. Все во имя природы. Где-то пожар – налетела туча и вылила месячную норму осадков.

В тот день я подумал, что где-то должен быть сумасшедший пожар, чтобы так лил ливень. Серое-пресерое небо. Мне хотелось умереть. Это было невыносимо. Я не мог сидеть на месте, не мог общаться, не мог принимать сообщения по провизору. Бесило все.

Моя искренность показывала мою слабость, я открыл Элен всю свою скупую на чувства душу. Она посмотрела, наверное, улыбнулась внутри, и сбежала. Глупо было переживать. Сейчас, выводя свои коряки на бумаге (сейчас так редко кто-то пишет ручкой), я переживаю те чувства заново. Только сегодня меня больше охватывает злость, что я зря тратил чувства, даже примерно не догадываясь об ее мотивах. Сейчас-то я все понимаю. И поэтому злюсь на себя. Как мог я быть таким кретином и попасться в эту ловушку?!

Я переехал из отеля к друзьям прямо ночью, когда они спали – в тот момент, как двери поезда Элен захлопнулись. Я не мог оставаться один. Мысли путались. Мне нужна была поддержка и близкий человек рядом.

Проснувшись у них утром, я понял, что не могу поделиться своей душевной болью. Слов не было. Я сказал, что мне пора ехать, чем вызвал большое удивление. Они проснулись посреди ночи и стелили мне постель, чтобы утром услышать «пока». Тогда я оставил точно не наилучшее впечатление о себе. Но мне было плевать.

Оставшись в очередной раз один, я не знал, куда идти. До поезда было ещё несколько часов. В такие моменты мне нужны перемены. Но, начав двигаться, после всегда хочешь спокойствия. В одиночестве бежишь к людям, от которых потом ищешь, где спрятаться. Я понимал, что моя проблема – ничто. Что просто в мозгу закоротило. Никто не умер, никто не голодает. Все просто. Раньше я бы плюнул и рассказывал всем историю об очередной тупой телке.

Но не тогда. Переживал по поводу твари, которая, не считаясь с чужими чувствами, сделала то, что хотела. Ей плевать было на потраченные деньги, на построенные планы, на приложенные усилия. Ей плевать было на все. «Я хочу». Она была похожа на тех бесчувственных машин, что убирают дороги или готовят в дешевых ресторанах, которые не могут отойти от своей программы и не видят окружающий мир.

Я вышел из дома и шёл, куда глаза глядят. Я не думал. Не хотелось. Я ждал, что в провизоре увижу уведомление о сообщении от неё. Но его не было. Холодный дождь насквозь промочил мою одежду, но я не чувствовал холода.

* * *

Последующие несколько дней прошли как в тумане. Она не отвечала. Но тогда я надеялся, что Элен одумается и придет ко мне, позвонит, оценив мои поступки, мои чувства. Мозг отказывался работать нормально. Возможно, это была какая-то химия? Физическое влечение?

Меня перестало интересовать все: музыка, непринужденное общение с друзьями, работа, родители, еда. Все, что у меня оставалось – жгучее желание и алкоголь по вечерам.

Захар, иногда заходя ко мне в гости, сидел все с более и более угрюмым видом:

– Ты просто сошел с ума. Нафига она тебе нужна? Ну чем она хороша? Работает? Нет. Она настоящая вертихвостка. Ей всегда будет плевать на тебя.

Такие слова я пропускал мимо ушей, так как знал, что все не так. Но как? Почему она не подпускает меня ближе? Это злило меня, так как я понимал, что совершенно беспомощен и никак не могу повлиять на ситуацию.

– Вот что тебе даст эта Элен? – продолжал Захар. – Такие девушки никогда не будут преданными. Это все вранье, что проститутки бывают хорошими женами.

– Она не шлюха! – резко возражал я.

– Да я вообще не про нее сейчас. А про то, что девушки не меняются. Если они готовы заниматься сексом с разными мужчинами, то они будут этим заниматься всегда. Для них не существует порога измены. При случае они легко смогут переспать с другим мужчиной и даже не будут чувствовать себя виноватыми. Это неизменно. Если девушка просто любит секс с разными парнями, то тем хуже. Она не сможет отказаться от этого удовольствия ради одного-единственного партнера.

– Но это не про Элен! – мне быстро надоедало слушать философию своего друга.

– Да откуда ты знаешь? Ты что, жил с ней? В твоем случае все еще хуже. Она привыкла к вниманию со всех сторон. А ты не такой уж дамский угодник, чтобы она была только с тобой. Ты вообще зануда редкостный! – смеялся он.

Он был прав. А я не хотел слышать такую правду. Потом в такие вечера я выпивал шнапс, пиво, виски, провожал Захара домой, а сам шел в очередной бар в надежде встретить там Элен. К тому моменту я уже знал все заведения, куда она ходила.

Так было и в тот морозный вечер: я зашел в бар, осмотрелся по сторонам. Это заведение находилось в центре делового района. Одна барная стойка метров пять в длину и еще несколько высоких столиков по углам. Интерьер заведения оставлял желать лучшего. Примитивный, невзрачный, максимально дешевый. Много ярких цветов и старого хлама, расставленного здесь в целях создания стиля. Но на фоне простоты здесь были крайне низкие цены, и поэтому он привлекал много людей, в особенности, молодежь.

Людей было немного, человек двадцать-тридцать на все заведение. Я устроился за столом и заказал пиво. У меня не было желания находиться там и наблюдать за веселящейся толпой, но идти домой я тоже не хотел. Там ожидало одиночество. Быстро осушив первый бокал, я принялся за второй и потом за третий.

Уже собравшись с духом и направляясь к выходу я увидел, как внутрь зашла Элен, с девушкой, которую я никогда ранее не видел. Как всегда, прекрасна, свежа, с новой укладкой, в платье. Кровь остановилась в жилах. Она – само совершенство, сам бог создал ее. Я растерялся, не зная, подойти первым или подождать, пока она заметит меня. Оставив бесполезную борьбу с собой, я двинулся к ней:

– Привет, Элен, – я прошептал ей это на ухо, подойдя сзади. Приобнял ее и хотел поцеловать, но она резко отстранилась. Она смотрела на меня, словно на привидение. По ее лицу я сразу понял, что она совсем не разделяет моих чувств и не рада меня видеть.

– Привет, – сухо ответила она, сразу отвернулась к подруге и продолжила с ней говорить.

Ошарашенный таким отношением, я решил для смелости еще выпить и взял двойной виски. Выпив его одним глотком, я опять вернулся к Элен. Не церемонясь, я взял ее за плечо и грубо повернул к себе:

– Мы можем поговорить? – спросил я, переводя дыхание.

– Ты не видишь, я занята? Давай попозже, – холодно ответила она, всем видом показывая, что мое присутствие ей неприятно.

– Попозже я поеду домой, – только сильнее разражался я.

– Значит, давай завтра созвонимся и поговорим, – она попыталась закончить разговор.

– Мне нужно тебе многое сказать.

– Я не хочу. Ты не понимаешь, что ли? – сказала она, уходя из бара, так как ее подруга взяла ее за руку и повела к гардеробу.

Я последовал за ней. Выйдя на улицу, ее подруга сразу села в ожидавший их транспортер. Элен замешкалась:

– Ну что ты хочешь еще? Ты себя ведешь, как чудовище.

– Я? Не могу себя сдерживать, когда вижу тебя. А сегодняшняя встреча не случайна. Судьба сама привела тебя ко мне.

Я надеялся, что мой довод подействует на нее, и она уделит мне хотя бы пять минут.

– Давай завтра поговорим по провизору, – она села в транспортер и уехала.

* * *

Как бы то ни было, время все же лечило. Я постепенно успокаивался, но все равно оставался в своем внутреннем мире, где был безумно одинок.

Примерно в это время, как всегда, проводя вечер в клубе, я встретил своего знакомого – Бориса. Он, как и я, часто сидел в барах один. Мы познакомились с месяц назад, и я часто встречал его вечерами. Иногда мне казалось, что он преследует меня. Мы, как всегда, разговорились.

Он занимался разработкой роботов, поднял на этом уже небольшое состояние. Последней разработкой его компании были полностью новые органики – роботы, которых невозможно отличить от людей.

– Это совершенно иное. У них даже мысли есть, как у нас. Это прорыв!

– Законом запрещено делать роботов, которые неотличимы от людей.

– Это консерваторы делают роботов похожими на консервные банки, чтобы их за километр отличить. У нас же можно почти все. Пакт об интерактивной жизни гласит, что робот может иметь любой внешний вид. Главное, что на вопрос «Ты робот?» он честно отвечает «Да», – рассказывал Борис. – И нет смысла прорабатывать программу настолько, чтобы полностью повторить разум человека. Хотя я знаю, что некоторые лаборатории дошли и до этого. Мы делаем хороших органиков: любовников, детей, друзей. Кого угодно. Хочешь, например, чтобы тебя выслушал друг и дал пару дельных советов? Пожалуйста! При этом нам не нужно загружать ему мнение о воспитании детей, взгляды на ведение военных действий. Таким образом, мы создаем робота полезным, но и не приравниваем его человеку.

– И дорого стоит общение с таким роботом?

– Пока, по большей части, у нас опытные модели. На коммерческую основу мы сможем выйти через пару-тройку лет, когда точно убедимся в их безопасности, и когда общественность сможет это принять. Хоть мы и живем в свободном мире, на коне тот, кто считается с мнением масс. Хочешь попробовать?

– Наверное, да, – мне в голову пришла идея. Да! Я хочу робота-любовницу. Показаться с ней перед Элен. Может, ревность заставит ее уйти ко мне окончательно? А если будет претензия, что я предал ее, то я смело скажу, что это робот.

– Дай-ка угадаю. Тебе нужна электронная красотка, да?

– Ну да, – немного смутился я (неужели я такой примитивный?). – Но не для секса.

– Слушай, вообще не запаривайся. Да и вообще, эти искусственные любовницы намного лучше. Они заточены под то, что хотим мы, мужики. Капризов – в меру, чуткие, понимают, что тебе хочется. Они тебя удовлетворят так, как никто в жизни до этого. Мне самому в первый раз было не по себе. Уж слишком идеальная была партнерша. Но стоит отвлечься и забыть, что она – машина, как оказываешься на седьмом небе от кайфа. А потом привыкаешь и уже думаешь, зачем настоящие девушки нужны.Даже страшно немного становится. Знаешь, ведь ты всегда по жизни ищешь идеал. Но таких нет. Люди же по природе своей все с небольшой поломкой. И вот ты уже смирился. Влюбился в стерву. И потом она полжизни высасывает из тебя соки.

А тут не так. Тут тебя всегда будут слышать, ты будешь облизан, в прямом и переносном смысле. У нас некоторые программисты живут с роботами. И ты не сможешь их убедить, что это неправильно.

– А ты? Ты как относишься к отношениям с органиками?

– Я слишком чувствую их, как будто вижу их код. Моя Лирель, так я назвал ее, не смогла меня удивить. Мне нужна чертовщинка, как в человеке, тогда интересно.

– Так разве нельзя запрограммировать это?

– Можно. И ты, как обычный обыватель, этого даже скорее всего не отличишь. Но я пятнадцать лет занимаюсь разработкой искусственного разума и поведенческих моделей для роботов, и слишком хорошо знаю реакцию программ. Хрен знает, я слышал опять же, что подпольные лаборатории добились полной копии человеческого характера. Но сам не сталкивался. А наши для меня слабоваты.

– Неужели кто-то по-настоящему смог бы полюбить робота? – я не мог поверить в это. – В кино уже так изъезжена эта тема, но в жизни это кажется диким. Ведь известно же, что это просто кусок искусственно выращенной органики с записанной программой.

– А ты не задумывался о том, что дети искренне любят игрушки? А животных? Некоторые любят животных больше, чем людей.

– Но они живые.

– А чем определяется жизнь? Кто сказал, что нельзя полюбить робота? Они проявляют взаимность, заботу. Они интересны, могут даже играть тобой, чем вызвать неподдельный интерес. Я закладываю в роботов-любовниц капризы, своенравие. Так почему нет?

– Не знаю. По мне, это дикость.

– Не искоренить в тебе занудство. А людей, которых клонируют, их тоже нельзя любить?

– Но это совсем другое! – парировал я, хотя чувствовал, что мои аргументы тают подобно льду на солнце.

– Вот почему-то наши политиканы так же рассуждают. Клоны – это хорошо. Роботы – опасно. И все думают, как бы ограничить наши разработки.

– Все же боятся, что роботы восстанут против людей, если дать им слишком много свободы.

– Зачем это машинам? Робот в своей основе создан для выполнения определенной функции. И даже очень умная, не имеющая ограничений в своем исходном коде машина стремится максимально выполнить свою задачу. Мы ставили тысячи опытов в полностью изолированном контуре и ни разу не было сбоев. Это все вымыслы фантастов и чокнутых разработчиков, которые не смогли ничего создать и теперь пытаются отомстить, пуская различные слухи.

– Но всегда есть опасения и вероятность…

– Если бы ты знал теорию вероятности, то не стал бы так позориться. Слушай, скорее мы сами поубиваем друг друга, чем роботы восстанут против людей. Да и вообще, мы говорили и о сексуальной роботессе-красотке. Ее бояться точно не стоит. И я тебе готов дать одну. Совершенно бесплатно. Только осторожно, сам не вступи в ряды тех, кто с ума сходит от них и больше не может встречаться с обычными девушками.

– Можешь не сомневаться в этом. Со мной этого не случится, – я подумал об Элен. Как можно променять ее на какого робота, пусть и самого идеального? Нет, это нереально.

– Вот и отлично. Завтра вечером можешь заехать за своей секс-бомбой ко мне в офис.

* * *

Я не могу понять, как вести себя в компании Кейт. Она сидит напротив и улыбается, когда я поднимаю на нее взгляд. Такое ощущение, что она смущена обстановкой: оглядывается по сторонам, скрестила ладони, положив их на свои аккуратные коленки.

Она действительно хорошо сделана. Идеальные черты лица, длинные волосы, стройная фигурка, несколько родинок, которые придают ей определенный шарм. Настоящая модель. Такие точно заменят натуральных девушек на подиумах модных домов. Она – копия тех девчонок, которые благодаря генной трансформации сделали свою кукольную внешность.

– Мне скучно. Зачем ты меня привез сюда, если мы сидим и молчим? – немного обиженно спросила она. – Я тебе не интересна?

От таких слов мурашки пробежали по телу. Так искренне и по-настоящему. Я уже слышал от женщин подобные слова. И мимика, и интонация. Все настоящее. Может, Борис разыграл меня? И передо мной рожденная от матери девушка? Нет. Эту идею я отбросил. Я много уже видел человекоподобных органиков, просто не настолько идеальных. Движения, взгляд. Всё. Всё идеально.

– Я просто никогда раньше не был в компании робота, вот так, наедине, – я решил начать разговор с откровения.

– Хм, – мне показалось, что она обиделась. – И чем же я не устраиваю тебя? Хочешь, могу уйти.

– Не хотел задеть тебя, – я начал было оправдываться, но осекся, осознав, что говорю с роботом. И решил вести себя грубо и безучастно. – Нет, посиди. Я думаю.

– Может ты нальешь мне выпить? – этим вопросом я был сражен наповал. Я знал, что она ест, пьет, но желание выпить алкоголя стало настоящим сюрпризом.

– Да, да. Что ты хочешь? – спросил я, вспоминая, что есть у меня в баре. Вроде оставались настойки. И еще немного виски.

Она пристально посмотрела на меня, как будто пыталась прочитать мысли. От этого мне стало не по себе. А вдруг им вживляют эту функцию нелегально, несмотря на то, что это запретили даже в оппозиционах?

– Виски, – спокойно ответила она и улыбнулась.

Я пошел на кухню в надежде, что у меня есть остатки этого напитка. Повезло. Полбутылки. Я достал бокалы и полез за льдом, как вдруг меня что-то остановило. Я, подобно мальчику, хочу выполнить желание машины, которая создана удовлетворять мои желания. Поразмыслив немного, я все же налил виски и вернулся к Кейт.

Она взяла стакан и сделала большой глоток, немного поморщилась. Потом еще один. Я выпил порцию виски залпом.

– Я у тебя первый? – решил завести я разговор.

Она немного скривила губы, высоко подняла брови и устремила свой красивый (да, именно красивый) взгляд на меня:

– Тебе это важно, чтобы ты был первый у девушки? – ответила она вопросом на вопрос.

– Нет. Но я хочу узнать больше о тебе.

– Я не знаю. Я помню очень многих, но не уверена, что с ними была именно я, а не мои предшественницы, память которых заложили в меня. Мне кажется, что в этом теле я еще ни с кем не была.

– В этом теле? – удивился я.

– Не только в теле, но и в сознании. Знаешь, ведь я являюсь результатом многолетней работы и практики. До меня были сотни органиков, лучший опыт которых слепляют воедино и внедряют дальше. Про какие-то моменты я знаю отчетливо, что это воспоминания не мои, они тусклые и какие-то нереальные, скорее всего, они достались от машин ранних поколений. А часть воспоминаний такие яркие, что их я не могу отличить от своих. Со временем все воспоминания немного затуманиваются, и поэтому мне сложно различать их. У людей же далекие воспоминания затухают, часть вообще стирается. Есть и вообще странные, про деревню. Тебе не понять, все сильно запутано.

– А ты хотела бы быть человеком? – продолжил я допрос. Я был сражен ее откровенностью и уровнем мышления.

– Да. Тогда я была бы свободна…

– А что сейчас? – перебил ее.

– Сейчас я должна и буду сидеть с тобой, займусь сексом с тобой, когда ты скажешь. Буду выполнять все твои желания, хоть, может, и не сразу. Я должна. И я этого хочу. Я хочу служить. Но не ради тебя, не ради других, а просто потому что должна, это заложено во мне.

– И ты не можешь отказаться?

– Ты этого не поймешь. Я хочу сказать «нет», и в тоже время не хочу. Я вижу, что ты не понимаешь.

Я покачал головой в знак того, что она права, и мне совсем не ясны ее чувства.

– Я люблю тебя сегодня. Я должна тебя любить сегодня. Так нужно.

* * *

Ночь, проведенная в постели с искусственной женщиной, не вызвала у меня абсолютно никаких эмоций, даже несмотря на то, что Кейт очень старалась, отдаваясь мне целиком и полностью, реагируя на мои желания и воплощая их в жизнь даже раньше, чем я успевал их осознать. Да, безусловно, это было интересно, круто, такой эксперимент в жизни должен быть, чтобы понять, что способны вытворять женщины, но отсутствие какой-то неуловимой ментальной чувственности отвлекало меня и заставляло относиться к процессу отстраненно.

Утром, проснувшись на работу, я разбудил Кейт и сказал ей, что ей лучше уйти, не хотел, чтобы она была у меня дома, нужно было остаться одному и подумать. Она удивилась и без каких-либо роптаний, одевшись, покинула меня, на прощание поцеловав в щеку, словно настоящая женщина. Мы не стали договариваться ни о чем, о чем я стал сожалеть, закрыв за ней дверь. Ей могут стереть память, она навсегда обо мне забудет и при следующей встрече будет вести себя абсолютно аналогичным образом, расспрашивая и философствуя о несправедливости жизни робота. От этого мне стало грустно, и жаль ее, ведь она действительно не имеет возможности самой определять свою жизнь. У нее будет установка на нового парня, похожего на меня, она должна будет любить его и обожать, а, значит, будет делать это. Была истина в ее словах.

Я решил для себя, что вечером обязательно поеду к Борису и зарезервирую Кейт на месяц.

* * *

Наши отношения стали развиваться спокойно и правильно. Мой приятель сказал: «Можешь пользоваться Кейт столько, сколько будет нужно». Эта фраза мне хоть и показалась грубой и оскорбительной по отношению к ней, но придала бодрости. Я теперь мог отвлечься от всех остальных проблем, уделяя время роботу.

Кейт поселилась в небольшой квартирке на окраине старого Петербурга, вблизи «Лахта Центра», некогда величественного здания, принадлежавшего крупнейшей компании России. Сейчас границы стран начисто стёрты и остались лишь на страницах учебников и в исторических новеллах.

Она даже устроилась на работу, личным помощником пожилой копиистки Софы, которая перерисовывала шедевры прошлого. Помогала ей с покупками, организацией ее дня, общалась с покупателями произведений, над которыми Софа корпела целыми днями, не замечая ничего вокруг. Работа была не из самых высокооплачиваемых, но у неё был ряд преимуществ: возможность знакомиться с интересными людьми, душевное спокойствие и свободный график. Последнее давало ей много свободного времени, которое она старалась провести со мной.

Я отвечал ей взаимностью. Мне было тяжело оставаться наедине с самим собой, с ней же я мог переключиться и жизнь обретала краски. Было очень приятно смотреть, как она радуется и получает удовольствие от самых обыкновенных вещей: еды, прогулок, перекидывания дурацкими сообщениями по провизору. Она была полна жизни, искренна, без печати тяжелого жизненного опыта.

Мы виделись почти каждый день, ходили на выставки и в музеи, или просто сидели в кафешках и барчиках, болтали и весело проводили время. Иногда я думал, что это лишь временно, и я должен получать максимальное удовольствия, а как только добьюсь Элен, быстро закончу эту идиллию с искусственной игрушкой.

Кейт заслуживала другого, хоть и была просто машиной, совершенной, красивой, необычной! Я часто не мог разгадать, о чем она думает, и убедил себя, что ей со мной должно быть очень хорошо!

Кейт часто говорила мне, что ее не устраивает моё отношение к ней, хоть я и старался быть идеальным. «Нет огня», – как-то она сказала мне. Я знал главную причину этого, но не готов был ее озвучить. Чувства к Элен жгли меня изнутри и не позволяли полноценно жить новой жизнью.

Однажды утром Кейт связалась со мной по провизору и сказала, что больше не хочет меня видеть. Она сказала, что не готова тратить время на отношения, которые ни к чему не приведут, и хочет испытать настоящие чувства за то время, что ей отведено. Учитывая, что до этого все складывалось хорошо, это сообщение вызвало во мне настоящий шок. Я не стал кричать и говорить, что без меня ее отправят в лабораторию на изучение (так как все больше и больше в этом сомневался), а просто постарался убедить, что она запуталась и не стоит делать поспешных выводов.

Честно говоря, я до того момента так и не смог разобраться в причине, по которой Кейт уделяет мне время: это записанные в ее мозгу установки или искреннее желание? Конечно, сам я желал второго, но понимал, что, скорее всего, первая причина намного более весомая.

После того разговора, когда она сказала, что больше не хочет со мной видеться и хочет завершить наши отношения, я впервые за время нашего общения усомнился в том, что происходило между нами. А если она и правда влюбилась в меня, а я своим поведением оттолкнул ее? Неужели робот способен на настоящие чувства? И в чем тогда вообще отличие робота от человека? Быть может, она настолько совершенный экземпляр, что способна выносить младенца? Если так, то где граница человека и машины? Мы ведь тоже есть продукт эволюции. Робот – продукт революции.

Я не стал навязываться и сделал паузу на несколько дней. Каждое утро я просыпался в надежде, что на провизоре увижу пропущенные сообщения от Кейт. Но их не было.

На третий день я вдруг осознал, что ее могли перепрошить, стереть память, и тогда она уже точно никогда не вспомнит обо мне. Конечно, я всегда понимал, что история наша не имеет счастливого конца, ну не буду же я встречаться с роботом всю жизнь, однако ощущение потери чего-то своего, того, что считал стопроцентной собственностью, разожгло внутри досаду и отчаяние. Я плюнул и решил связаться. Кейт ответила почти сразу, холодно и безучастно поздоровалась, и ушла в молчание. Я как-то неуверенно начал разговор с нейтральных тем, на что получал довольно сухие, односложные ответы.

– Я соскучился. И мне плевать, что ты робот. Я хочу увидеть тебя, – перешёл я на эмоции. В тот момент я был искренен на тысячу процентов. Мне действительно было плевать, что она робот. Я настолько устал, что мне казалось, я готов смириться со всем, лишь бы дорогой мне человек снова был рядом.

– Я не могу… У нас ничего не выйдет, – сказала она очень тихо. – Тебе нужна семья, а я хочу эмоций. Я сейчас словно заново родилась, и мне не хочется ограничивать себя ни в чем, – она замолчала, и я почувствовал, что она заплакала. – Я ведь, наверное, действительно недавно родилась.

– Кейт, Кейт, милая Кейт! Я люблю эмоции, я хочу жить и путешествовать, хочу открывать для себя новое в жизни. Вместе мы сможем создать идеальную жизнь.

Она отключила провизор. Я пытался связаться с ней снова и снова, но на другой стороне линии было молчание. Я не знал, что думать. Может, она нашла другого, и сейчас пытается все закончить, чтобы не говорить мне правды? Может, ее заставляют закончить отношения со мной? Кто? Как? Зачем? Или она всегда обманывала меня, и ее отношение ко мне было лишь частью программы, а сейчас она смогла освободиться от пут и вести себя как хочет? Или ее поведение – часть заложенной программы, чтобы зацепить меня? Много мыслей крутилось у меня в голове. Мной начинала овладевать паника, от которой я старался избавится, общаясь с Кейт. Разве так можно? Я не хочу опять испытывать те же эмоции!

Она внезапно приехала ко мне спустя пару дней, чудом застав дома, так как я собирался ехать на встречу с приятелями и уже был одет, когда робот-дом уведомил меня, что ко мне поднимается гостья. Я был очень рад и, конечно, отменил все свои планы. Личная жизнь для меня всегда была в приоритете по сравнению с остальными делами. И пусть весь мир подождет.

Я открыл дверь, и она зашла. Выглядела, как всегда, восхитительно. Волосы были немного растрёпаны, а футболка помята, но в остальном она оставалась совершенством.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала она, посмотрев мне в глаза. Не может быть такой взгляд у робота! Это просто невозможно. В нем читалось переплетение огромного спектра чувств, неуверенности. Жизнь! В этом взгляде я видел жизнь. В чем отличие робота от человека, если он способен вызывать аналогичные чувства, дарить те же эмоции?

Я положил указательный палец на ее губы, показывая тем самым, что слова лишние. Как-то неуверенно, но все же сильно я обнял ее и поцеловал. Секунда, две, три. Она отстранила меня.

– Нет. Нам нужно все закончить, – выговорила она и продолжила смотреть на меня. – Я не хочу мучать тебя. Зачем я тебе? Я всего лишь набор алгоритмов. Тебе нужна семья, дети. Ты будешь прекрасным отцом! Тебе не стоит терять время со мной.

– Хватит! – прокричал, не сумев сдержать эмоций. – Мне нужна ты, и только. Такая, какая есть!

Я говорил и думал, честен ли я? Она ведь робот. Но я был уверен, что так и было. Я любил ее тогда.

Я взял ее за руку и прошёл в гостиную, где повалил на диван. Я начал снимать с неё одежду. Впервые за время наших отношений я был нежен, мне хотелось быть ласковым с ней. Я покрывал поцелуями ее прекрасное тело, которое дрожало от возбуждения. Целовал шею, уши, губы, живот, ноги, все… Она – само совершенство!

Это был прекрасный секс, один из лучших в моей жизни. Я хотел ее больше и больше. Я смотрел на неё и возбуждался все более с каждой секундой. Делал остановки, чтобы страстно поцеловать, и потом продолжить акт. Это было очень чувственно.

* * *

Мы с Кейт продолжили наши отношения. Я почти забыл Элен. Лишь иногда, вечерами, когда я оставался один, какое-то чувство, вызванное ностальгией по прошлому и сожалениями о несбывшемся будущем, заставляло меня открыть профиль Элен на провизоре. Я с трудом сдерживался, чтобы не набрать ее. А иногда звонил. Наши разговоры превращались в беседы ни о чем. Элен выходила из себя. Моё поведение было глупым. Я даже, может, травмировал человека, который мне уже фактически был не нужен.

Наши отношения в Кейт становились все ближе. Я чувствовал, что она привязывается ко мне. Не проходило и двух часов, как я получал очередное сообщение от неё. Это было правильное адекватное общение. Ну почему она не человек? Если абстрагироваться, она намного красивее Элен, добрее, более искренняя. И все же вопрос разного сознания волновал меня и заставлял задумываться о том, что, возможно, мне все-таки нужна Элен. Ведь я человек, который хочет нормального будущего.

* * *

Я привыкал к Кейт все больше и больше. Месяц уже прошел, а она все еще была со мной. Борис не звонил, чему я был безмерно рад. Я уже даже не знал, как мне вернуть ее. Она стала спутником моей жизни, с которым я проводил почти все свободное время. Это был этап спокойствия, я чувствовал, как нервная система приходит в порядок, и я снова возвращаюсь к своему уверенному состоянию.

В целом наша жизнь быстро пришла к довольно заурядному укладу, одной из составляющих которого стал быт, обычное времяпровождение, во время которого каждый мог заниматься своими собственными делами. Я не хотел ничего менять, после этапа урагана в жизни меня все устраивало. Я думал, что Кейт тоже довольна. Однако я сильно заблуждался. Я не замечал того, что она постепенно отдалялась от меня, становилась более замкнутой, больше общалась с другими людьми.

Она все чаще спрашивала, что будет с ней, когда ее время выйдет, как мы поступим, когда позвонит Борис. Я старался не обращать внимания на эти разговоры:

– Ой, да ладно, он не звонит уже больше двух месяцев. Ему совсем не до тебя, – успокаивал я ее, хотя в душе прекрасно понимал, что это проблема, которую нам надо как-то решать. Но мне было хорошо, и, если честно, в душе я боялся, что, первым выйдя на контакт с Борисом, только ускорю расставание с Кейт.

– Тебе надо что-то придумать, найти выход. Проблемы нужно решать, а не откладывать их в долгий ящик, – не унималась она. – А что, если это произойдет завтра, когда тебя не будет рядом, и они просто заберут меня? Будь мужчиной.

– Типа я не мужик, да? – меня начинал злить разговор в таком тоне. Я хотел его закончить, поскольку понимал, что исход может быть только один – ссора. Это был далеко не первый раз, когда моя девушка пыталась говорить на эту тему. Я для себя решил, что пусть пройдет какое-то время, возможно, я обращусь за помощью к Лейле. В любом случае мы пройдем это испытание. Я искренне в это верил. Нужно было всего лишь время.

К сожалению, Кейт не разделяла мою точку зрения, и я видел, что она отдаляется от меня все дальше и дальше.

* * *

Наши интимные отношения с Кейт при этом становились все хуже. Я все чаще думал, что она машина. Эти мысли блокировали моё вожделение, что делало наш секс все более пресным и однообразным. Я больше не возбуждался, как раньше, при виде ее голого, очень красивого, идеального тела. Мы стали друзьями, которые, как казалось, знали друг друга уже тысячу лет. Грань стеснения была преодолена, мы вели себя свободно, не стесняясь показаться глупыми. Эта была идиллия. Но мы были плохими любовниками. Мне-то было плевать, ведь моей целью было успокоиться и прийти к нормальному образу жизни. А вот ей – нет.

Однажды во время разговора по провизору она спросила, люблю ли я ее. Я, немного поколебавшись, ответил, что да. Я уже почти пришел к этому, хотя и сам не мог объяснить себе, как можно полюбить органика, и сродни ли эта любовь тем чувствам, которые человек испытывает по отношению к другому человеку.

– А я тебя не люблю! – передала она мне визуализацию мыслей после паузы. Я почувствовал, что это далось ей с трудом. Она долго готовилась, но нашла в себе силы сказать это. – Я не хочу больше быть с тобой.

Я попытался переубедить ее, что это всего лишь сиюминутное помутнение, на что получил уже довольно уверенное возражение: она долго терпела мое поведение, но моя безынициативность касательно ее дальнейшей судьбы сделала свое дело, и она разлюбила меня. Вначале типа она испытывала чувства, но потом они прошли.

На том и закончился наш разговор. Я, не теряя времени, поехал к ней. Она была дома. Впустила меня, возможно, даже была рада видеть, но скрывала это. Она сказала еще раз, что все кончено, и все решено, стала выгонять. Я не стал сопротивляться и ушел.

Я ушел, шел по городу и сочинял стихи. Стихи прощания, где говорил правду, что я всегда сомневался в наших отношениях, и что, наверное, расставание – это правильный шаг. Что мы не должны быть вместе, и что рано или поздно придет конец этой идиллии, а я не хочу больше переживаний в жизни, и, возможно, даже ожидал, что ее заберут быстрее, чтобы было не так больно, ведь каждый проведенный с ней день разжигал мои чувства все больше и больше.

После того, как я отослал свое «произведение», в провизоре на ее канале наступила тишина. Она заблокировала меня. Это меня жутко разозлило. Ненавижу такое поведение. Детский сад. Я слал ей сообщения. Послал несколько на аккаунт ее «умного дома». Она получила и в ответ послала одно слово: «Всё». И очередная блокировка.

Дрянь! Гадина! Я тогда очень разозлился на нее. Какой-то органик посмел заблокировать меня! Что она позволяет себе? Неужели и это заложено в ее программе? Я хотел узнать это у Бориса, но звонить не стал – как бы в тот момент я ее ни ненавидел, я все-таки не желал ей зла.

* * *

Через пять дней мне приснился сон. Я и сейчас помню его досконально. Это странно, ведь обычно даже самые яркие сны, о которых думаешь утро и день, на следующий день меркнут, забываются. Мозг стирает их, чтобы реальная жизнь не путалась с ночными грезами.

Но только не этот. Я был в беседке на берегу озера, на которое мы ездили в детстве с родителями. Я сидел с каким-то мальчишкой, совсем еще маленьким. Он веселился, лез ко мне, потом мы с ним играли, он много смеялся, кричал, порой обижался. Нам было очень хорошо.

Потом я вижу, как ко мне идет мама. Она подходит к мальчугану и нежно гладит его по голове. Берет меня за руку, смотрит мне в глаза, кладет голову мне на грудь, а когда поднимает голову, по ее щекам катятся слезы. Я начинаю успокаивать ее, но она качает головой и улыбается сквозь слезы:

– Береги ее. Она единственная, кто настоящий в твоей жизни.

Я оборачиваюсь и вижу Кейт. Она обнимает ребенка, берет его на руки и кружит. Я четко знаю, что на ее руках – наш общий сын.

– Береги их. Только вы нас спасете, – повторяет мама. – Только вы!

После чего земля начинает трястись и кусками обваливаться куда-то вниз. Я обнимаю Кейт и чувствую тепло ее тела. Как я любил ее в тот момент! Ее и нашего сынишку… Еще миг, и все вокруг провалилось, мы стоим на крошечном клочке земли. И я изо всех сил прижимаю к себе своих любимых.

Я проснулся. Я лежал в своей кровати и никакой опасности мне не угрожало. Но что-то было не так. Что же? Рядом нет Кейт. Я отчетливо понял, как сильно я ее люблю. Люблю робота! От этой мысли мне стало страшно, но в то же время приятно. Я преодолел свой барьер. Для кого-то в отношениях препятствием является возраст или социальное положение, у меня история была намного сложнее. И теперь мне стало плевать на все, я решил, что должен связать свою жизнь с самым мне дорогим человеком – с Кейт.

Словно огромные стены, рухнули мои предрассудки. Передо мной открылся новый свободный мир. Я почувствовал, как хочу изучать все вокруг, и как мешает ноющий в мозгу провизор, который словно взорвался в тот момент, пытаясь загрузить мне в голову информацию всего мира.

* * *

Теперь я был готов к настоящим отношениям с Кейт, безо всяких «но». Но она не хотела меня видеть. Как я был несчастен и насколько счастлив! Это были совсем другие чувства: не глупая страсть, не желание обладать кем-то. Это были искренние порывы – увижу я ее или нет, я просто хотел, чтобы она была счастлива, я хотел, чтобы она жила всегда. Я хотел освободить ее из оков Бориса!

Меня охватывала паника при одной мысли о том, что кто-то имеет над ней власть, что она не свободна и вынуждена потакать чужой воле. И как меня бесил этот урод Боря! Я серьезно начал задумываться об убийстве. Нет человека – нет проблемы. А Кейт после этого спрячу в рационале. Арест и наказание? Меня это не сильно беспокоило, по крайней мере так мне казалось в порыве чувств.

Все во имя этой девушки! Как я раньше не понимал истинного счастья? Я никогда не воспринимал ее по-настоящему. Она не возбуждала меня сильно, я всегда думал о ней, как о ком-то временном, о ком можно не заботиться. «Сейчас есть – потом нет». Сам того не осознавая, я постоянно ее обижал своими шутками и надменным отношением. Зная, что она безумно красива, я не говорил этого, так как все воспринимал через призму ее происхождения, ну и, не буду лгать, не перегоревших до того момента чувств к Элен. Образ Элен ранее довлел надо всем. И не давал увидеть реального мира.

В итоге я решил, что надо выйти на контакт с Борисом и попытаться выкупить Кейт. Главное, чтобы он не узнал, что мы поссорились. Если он будет отказываться, можно пригрозить ему раскрыть его эксперимент. Только до того спрятать Кейт.

Если он согласится, я останусь в тени. И буду следить, чтобы с ней все было хорошо. Я не хотел навязывать себя в очередной раз. Она была мне слишком дорога, чтобы заставлять ее переживать.

* * *

Встречу с Борисом я отменил, так как через несколько дней мне по провизору пришло сообщение от Кейт. Она холодно спросила, как у меня дела, и не лежит ли у меня ее цепочка, которую она где-то потеряла. После чего попыталась быстро закончить разговор, но в самом конце замялась и спросила про мое настроение.

Сердце екнуло. Я понял, что она тоже переживает. Я решил немного побыть актером и говорил очень холодно, хотя в душе испытывал целую бурю чувств. «Нет, ее нет у меня. Что-то еще?» – говорил я и ждал ответа, который обязательно следовал после пауз и молчания.

Результатом двухминутного разговора стало время и место нашей следующей встречи. Закончив разговор, я испытал странное чувство, что Кейт намного более искренняя по сравнению со всеми, которых я знал в этом мире. Она была какая-то настоящая, неожиданная. Я не мог предположить ни одного ее действия, в отличие от других людей, которые виделись мне довольно предсказуемыми и обычными. Роботы ушли вперед по своему развитию по сравнению с людьми? Или это только я один попал в ловушку суперкода органика? Я не знал и не хотел получить ответ. Я был просто счастлив, что скоро увижу Кейт.

Вечером после кафе мы пошли на выставку экспонатов древнего Египта. Я впервые попал в оппозиционе в музей. Здесь столько разнообразных современных выставок, интерактивных пространств, шоу и концертов, что на просмотр реликвий древности почти не остается времени. В рационалах, в школьной программе считается обязательным посещение всех крупных музеев. Мы с классом объехали почти весь мир, находящийся под контролем рационального правительства. Тогда это казалось скучным и занудным занятием: смотреть на разбитые чашки, древнюю мебель, каракули на стенах. Мы всячески пытались ускользнуть от преподавателей под любыми предлогами, чтобы сыграть в очередную новинку на своих провизорах. В любом случае, я хорошо помнил коллекцию Лувра, просвещённую Египту, она было многократно насыщенней по сравнению с тем, что было представлено на выставке в Эрмитаже, и от чего Кейт испытывала настоящее вдохновение.

– Давай поедем в Египет, – предложила она, посмотрев на меня горящими глазами и сжав мою руку. – Он же находится под контролем оппозиционеров, меня там не тронут.

– Боюсь, что это плохая идея, – я всерьез начал размышлять над организацией небольшого путешествия. – Большая часть Египта опасна для гостей, с какими бы намерениями они туда не направлялись.

Я еще очень хорошо помнил свой печальный итальянский опыт. В Египте царит та же анархия, что и в Италии, только люди еще более бедные и бескультурные. Конечно, на побережье Красного моря стоит дюжина отелей, которые активно рекламируются как безопасные, но ведь Кейт хочет в Гизу, в Каир, где расположились пирамиды, туда, где остались хоть какие-то достопримечательности. Остальные музеи Египта уже давно разграблены, а их экспонаты проданы в богатые музеи рационалов.

– Пирамиды находятся на земле пяти картелей, которые славятся особой жестокостью. Они крадут людей и требуют за них выкуп, а не получая требуемого, медленно убивают пленников, – поделился я с Кейт опытом, накопленным за время моего бизнеса. Я не рассматривал эти районы даже для моего бывшего промысла.

– Жаль. Я не знала этого, – ответила она с милой улыбкой и нежно положила голову на мое плечо. Что это? Что за резкое изменение поведения? Как-то уж слишком по-детски выглядит программа после прошлой встречи, ссоры и конфликта, расставания. Девушки быстро учатся и не проявляют такую активность, зная психологию мужчин.

– Поехали на море! Искупаем тебя. Вряд ли это происходило с тобой когда-нибудь, – предложил я без доли иронии.

– Конечно, не происходило, – она немного расстроилась. – Ты решил опять поговорить об этом?

Я не имел в виду ничего плохого. Мне это показалось доброй шуткой, но, похоже, Кейт воспринимала это иначе.

– Так поедем? Прямо сейчас! Садимся на гиперскоп – сверхбыстрый самолет, и будем там уже через час. Ну, что? – я начал подлизываться, желая загладить вину за совершенную ошибку.

– Я не знаю, путешествовала ли я ранее по-настоящему, поэтому, конечно, я согласна! – рассмеялась она и чуть не подпрыгнула на месте, хлопнув в ладоши. – Только может надо предупредить… – замялась она.

– Не думаю, что это хорошая идея. Обещаю, что по возвращению я решу этот вопрос.

Она вздохнула. Может, это значило недоверие или что-то еще, но все же сказала:

– Поехали!

* * *

Мы быстро добрались до нашего отеля, который был расположен на побережье Красного моря, вблизи города Шарм-эш-Шейх. Отель был полностью изолирован от внешнего мира, даже с моря охранялся белой гвардией – независимыми наемниками, работающими на правительство и обеспечивающими соблюдение «Законов Петербурга».

Во всех оппозиционах законы сильно отличаются, и в ряде районов они доходят до крайностей, позволяя почти все, как, например, в Египте. Однако владельцы частной собственности или отелей могут привлечь белую гвардию, которая будет следить за исполнением правил и законов, которые действуют на территории главного и крупнейшего города оппозиционов – Санкт-Петербурга, таким образом гарантируя всем приезжим безопасность на своей земле.

Я выбрал лучший отель в Египте, с огромной зеленой территорией, бесчисленным числом классических и паровых бассейнов, интерактивным парком развлечений, с набором всех тренажеров – где можно за неделю стать лучшим пловцом, баскетболистом или волейболистом, или кем угодно еще. Я не успел дойти и до середины списка предоставляемой инфраструктуры, когда читал описание отеля.

Отель выглядел потрясающе: белоснежные, парящие в воздухе здания с голубыми и оранжевыми крышами, великолепные пальмы, гуляющие фламинго, другие экзотические птицы. Водопады и фонтаны самых различных форм подсвечивались разными цветами. Идеально вышколенная обслуга и потрясающе огромные номера, все – с видом на море. Это было сказочно.

– Как странно! – завороженно воскликнула моя спутница, выйдя на балкон нашего номера и любуясь открывшимся видом. – Я никогда не испытывала такого восторга от поездки. И, знаешь, я как будто бы уже жила в подобном месте, с водопадами и зеленью, но до этого момента воспоминание было совершенно бесцветным. Странное чувство.

– Скорее всего, ты первый раз приехала куда-то по-настоящему, а все такие воспоминания – всего лишь иллюзия, запись в твоей программе.

– Да, ты прав, – она серьезно посмотрела на меня, прижала свою нежную ручку ко рту, подошла к креслу и села в него. – Но мне хочется верить, что я испытываю такие эмоции, потому что сегодня рядом со мной ты. После нашей встречи для меня мир обрел краски, и мне хочется действовать, наслаждаться всем, что в нем есть. Все, что было до этого – сон.

Я не знал, искренне ли она говорит, но, в отличие от всех предыдущих аналогичных ситуаций, мне было все равно. Я хотел, чтобы она всегда была такой, ведь мне было хорошо, впервые за долгое время. Мысли об Элен покинули мой разум, напротив, ее образ вызывал у меня раздражение. Я смог вздохнуть полной грудью и не чувствовал при этом никакого дискомфорта, все проблемы прошлого казались мне ничтожными.

Я взял Кейт за руку. Она перестала говорить, просто сидела и смотрела на море. Слова были лишними, каждый думал о своем, а объединяла нас красота окружающего мира и открывшиеся перед нами горизонты. Мы по-разному представляли наше будущее, но оно у нас появилось и в тот момент было ярким и счастливым.

Мы заказали ужин на балкон, открыли бутылку хорошего рома и стали говорить о самых обыкновенных вещах. Я окончательно забыл, что она робот. Море, ром, музыка… Спокойно. Кейт со мной, никуда не спешит, смотрит на море… Я откинулся на спинку удобного кресла и глубоко вздохнул. С души словно свалился тяжелейший камень.

А потом наклонился и поцеловал ее, нежно, так, как мужчина целует лишь ту женщину, которая ему очень сильно нравится.

* * *

Я никогда раньше не думал, что займусь си-флаером – полетами над водой в специальном костюме, позволяющем также нырять под воду. Это было захватывающе. Мне придавало особенной уверенности то, что Кейт смотрела на меня с берега, я не мог позволить себе быть слабым, устать, когда она наблюдала. Нет, я не могу быть слабым, скатиться в позицию «снизу», как это уже случилось с Элен. Я был победителем. Каждый раз перед очередным занятием я повторял: «У меня получилось лучше всех. Я стал лучшим. Кейт гордится мной».

Такое отношение взбодрило меня, и к удивлению, у меня стало получаться все, даже то, чем я раньше никогда не занимался и даже не думал, что буду заниматься, как чем-то устаревшим и немодным. В оппозиционах люди продолжали заниматься архаичными видами спорта: волейбол, футбол, теннис. В рационалах все стремились к открытию каких-то новых игр, занятий. Оппозиционы в этом отношении оставались более консервативными.

Я перепробовал все. Мне хотелось больше и больше. Во многих начинаниях меня поддерживала Кейт, и – что я могу сказать? – училась она всему намного быстрее людей. На четвертый день нашего мини-отпуска мы уже познакомились со многими другими гостями и очень весело проводили время.

* * *

В первый вечер после возвращения из Египта мы завели разговор о том, чтобы съехаться и жить вместе. Теперь это представлялось вполне логичным.

– Я не против, если ты решишь один вопрос, – опять коснулась она гнетущей темы. Я в очередной раз пообещал ей сделать это. Сам же задумался еще об одном: не пора ли рассказать обо всем родителям. Они имеют право знать об этом.

На следующий день я связался с мамой. Рассказывал о работе, о друзьях, разговор был в целом пресным. Я никак не мог перейти к волнующей меня теме. Она все расспрашивала, чем я занимаюсь, как живу, все как обычно.

– Есть одна новость… Есть девушка, с которой я общаюсь, – и я стал рассказывать про Кейт. Уровень интереса сразу возрос. Я решил идти ва-банк. – Если бы она не была роботом… – я передал маме такой яркий образ, что она сразу поняла, что я не шучу.

Она долго не отвечала мне, а я больше ничего не передавал. Наконец я получил печаль в ответ. Наверное, каждый из нас получал по провизору такие чувства. Но я буквально почувствовал ее боль и разочарование. Я не чувствовал себя виноватым, но понимал и свою старушку. Рационалка, которая воспринимает искусственную органику только как бытовое обслуживание, без права на эмоции. Это извращение, позор. Она – представитель культуры, где идет борьба против господства техники, которое угрожает миру. А теперь ее сын считает бездушное существо равным себе.

– Я не вправе тебя судить, – пошёл в ответ сухой текст, она отключила в провизоре передачу эмоций. – Ты уже сделал свой выбор, оставив свою родину. Ты не навещал нас больше года…

Как больно и неприятно было это слышать. Она ведь не знала причин, по которым пересечение границы было опасным для меня.

– Сам решай, как поступать со своей жизнью. Но ты должен думать о том, что оставишь после себя. Кто будет вспоминать о тебе после твоей смерти? Машина может жить вечно и думать о тебе, но это будет заложено в нее тобой или кем-то другим, потому что так надо.

– Мам, – прервал я ее. – А кто в нас заложил наши мысли? С чего ты взяла, что мы не есть машины – для другой, более настоящей жизни? Может человек тоже создан кем-то, и нас тоже где-то считают ненужными бездушными созданиями?

– Я тебя совсем не узнаю. Человек стоит в центре мироздания, – она проговаривала ожидаемые идеи, пропагандируемые в рационалах.

– Хорошо, что ты не веришь в бога. Иначе сейчас меня ждала бы ещё и проповедь, – начал я выходить из себя от нравоучений. – И хорошо, что я вспомнил бога. А если нас действительно создал бог. Не важно, Иисус, Аллах, или, может, вообще Зевс… Мы тогда создания. Нас создали, так же, как мы создали роботов. Для них мы ведь тоже боги, так?

– Сын…

– Нет. Теперь я договорю. Мы создали столько новых пород животных: собак, кошек. И эти животные принимаются природой, они плодятся и размножаются. И почему-то ты их считаешь живыми. Чем плохи органики? Они живут, чувствуют, испытывают эмоции.

– Ты себя слышишь, что ты говоришь? Что с моими детьми не так? Вы рушите все, что мы создавали. Мир, здоровье, красоту вы готовы променять – и на что?

– Мам, ты не слышишь меня. Я говорю всего лишь о том, что робот тоже имеет право на жизнь, на выбор и на достойное к нему отношение.

– Дело твоё. Только, когда начнётся очередная война – не вини других.

Я закончил разговор. Мне не хотелось ее слушать. Не то чтобы я боялся, что может измениться мое отношение к Кейт. Это было просто невозможно. Но мне были противны нравоучения, которые приводят к тому, что чистые мысли присыпаются пеплом. Я не хотел, чтобы хоть что-то омрачало мои отношения с Кейт.

– Пожалуй, нам надо сделать перерыв в общении на месяцок-другой, – послал я последнее сообщение.

* * *

Как я и обещал, я связался с Борисом. Я предложил ему встретиться, но он отказался, ссылаясь на то, что у него очень много дел. Вообще эмоциональный фон нашей беседы был странным. Он то ли боялся чего-то, то ли скрывал. Его слова и мысли путались.

– Борис, я хочу побыть с Кейт, – пытался я в очередной раз донести до него свою мысль.

– Конечно. Давай. Потом, – мне в ответ приходила всякая белиберда.

– Я хочу оставить ее у себя навсегда, – довольно грубо сказал я.

– Я не возражаю. Есть, конечно, пару моментов… Давай потом все обсудим. Сейчас она твоя.

– Мы можем встретиться? Я готов отблагодарить тебя. Я довольно состоятельный человек. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы.

– Какие проблемы? – тут он растерялся и в течение пяти минут приходили одни междометия. – Проблем нет. Всё – потом. Сейчас будь с ней. Если что-то изменится, я тебе сообщу.

На том разговор и закончился, потому что на все последующие сообщения Борис мне ничего не отвечал. Я подумал, что их лабораторию накрыли, и теперь он не хочет светиться.

С одной стороны, это было хорошо, что ему нет дела до Кейт. Но с другой, если Кейт будут искать и найдут, договориться уже не получится. Никто будет не в силах помочь. Я решил, что мы найдем новую квартиру, и пока я постараюсь обезопасить Кейт. Я-то знал, что провизор обмануть невозможно. А, может, мне сможет помочь Лейла? Но она по-прежнему не хотела выходить на связь.

Я обо всем рассказал Кейт, сгладив острые углы, чтобы она не сильно переживала. В отличие от меня, она даже обрадовалась, что Борису нет до нее дела. Наверное, она все же в глубине души была уверена, что ее время точно отмерено, и все наши усилия тщетны.

– Спасибо, дорогой, – она обняла меня за шею и нежно поцеловала в щеку. – Ты выполнил свое обещание! – она светилась, наслаждаясь этим краткосрочным, как я считал, моментом безмятежного счастья. – Я надеюсь, мы не скоро услышим о Борисе. А когда он объявится, ты должен быть готов. Надо придумать, что нам делать…

* * *

Когда произошел мой первый контакт с коптарами? Я проводил Кейт и ехал домой, но решил выйти в старом центре и выпить где-нибудь пива. Все свое свободное время мы с Кейт были вместе, это было здорово, ярко, интересно. Но привычки настолько сильно оставляют след в нашей жизни, что я порой скучал по тем временам, когда мог провести вечер один, предаваясь собственным мыслям и переживаниям. Эти чувства, когда ты одинок, воспринимаются как негативные, печальные. Но потеряв их, начинаешь вспоминать их, как яркие впечатления, когда вся душа, казалось, бурлила. Настоящая любовь, а именно такую я испытывал по отношению к Кейт, заставляет сердце биться быстрее, но в то же время она заставляет задумываться о будущем, успокаиваться и становиться более прагматичным, потому что на первое место выходят не твои яркие эмоции, а безопасность того человека, который с тобой рядом. Это как любовь к детям. Хм… Хотя откуда мне знать? Их у меня нет и вряд ли теперь уже будут.

В тот раз я сидел внебольшом баре на Невском, погруженный в свои мысли и воспоминания о ярких пережитых моментах, когда к моему столу подошёл мужчина средних лет и без спроса присел.

– Я не помешаю? – довольно нахально спросил он, уже устроившись на стуле и положив руки на стол.

– Помешаете, – тихо пробурчал я, немного смутившись. У меня совсем не было настроения выслушивать чьи-то истории, хотелось побыть наедине с собой.

– Ну что ж… Я не займу много времени.

– Я хочу посидеть один.

– Мы следим за тобой уже некоторое время, – ухмыльнулся он.

Теперь он заинтересовал меня. Тело оцепенело, я понял, что, значит, не ошибался, последнее время чувствуя постоянное преследование. Я уже начал формулировать послание в службу спасения. Но остановил себя, вдруг это служители закона ищут правду о происшествии в Италии, или Борис сдал меня и Кейт… Я сидел и размышлял, что же мне делать, и кто же это такой. Мужчина, как будто чувствуя мои мысли, продолжил:

– Не стоит меня бояться. Я друг тебе. Я, наоборот, хочу помочь тебе, поэтому и решил пойти на контакт.

– Кто ты?

– Меня зовут Пьер. Прости, что сразу не представился. Может и не заметно, но я нервничаю не меньше. Я долго собирался с духом и искал удобный момент для нашего общения.

– Что тебе нужно?

– Того же, что и тебе. Я хочу, чтобы мы были свободны и вольны в своих действиях.

– Ты точно меня с кем-то перепутал. Я совершенно свободен.

– Не обманывай себя. Скажи, разве ты можешь жениться на Кейт, открыто, не опасаясь чужого неодобрения? И не боишься, что ее заберут в один жуткий день?

Я понял. Мне сразу полегчало, я отпил большой глоток пива. Передо мной сидел представитель коптаров. Я слышал о них. Они были и в оппозиционах, и в рационалах, и ставили своей целью добиться равенства органиков и людей. Кто-то симпатизировал этому движению, другие считали их террористами, хоть реального вреда они и не причиняли. Они устраивали акции и саботажи, переписывая программы органиков, отменяя протоколы послушания, таким образом пытаясь доказать, что органики – существа, которые имеют право на самоопределение.

В рационалах с коптарами обходились жестко, преследуя и осуждая. В оппозиционах они были вне закона только в случаях, когда совершали противоправные действия, а на собрания фанатиков в повседневной жизни никто не обращал внимания. Они, как сектанты, придавали своим действиям сверхсмысл, а отдельные их ответвления даже сумели связать органиков и бога.

Я всегда старался держаться подальше от фанатиков, от них можно ожидать чего угодно, но могу точно сказать, что я оживился и уже предвкушал, как меня начнут агентировать вступить в ряды «праведников».

– Вы из коптаров? – задал я вопрос, откинувшись на спинку стула и положив руки на стол. Теперь можно было спокойно рассмотреть этого мужчину: опухшее лицо и отекшие глаза, скорее всего много пьет. Старое серое пальто, перчатки – что странно, их уже лет пятьдесят никто не носит – рубашка без пуговиц… Одним словом, какой-то растрепанный тип, чем-то похожий на жителей отдаленных провинций, которых я много повидал во время своего бизнес-проекта.

– Да.

– Нет, мне не интересно.

– Ты даже ещё не понял, какие возможности могут открыться перед нами, если люди услышат нас. Мы живём в стереотипах прошлого. Раньше люди боялись признать, что земля круглая. Потому что боялись перемен и потерять власть. Мы так же стоим на перепутье, у истоков нового мира, свободного, яркого, с возможностями, равными для всех. Не ты ли его создаёшь? Не ты ли идёшь в своём развитии впереди? Да. Ты. Но тебя стараются остановить, потому что ты опасен для них, ты можешь сломать их хрупкое равновесие. Мы можем стать для тебя поддержкой. Только представь, какие возможности могут открыться!

– Мне не интересно это слушать.

Пьер стал докучать мне своей фанатичной фигней. Его речи не могли достучаться до моего сознания. Это было примитивно. Ничего нового и интересного. Лучше договориться с Лейлой или напрямую с Борисом о свободе Кейт, но точно не через сумасшедших сектантов.

– И не надо! Знай, что мы есть. Он оставил номер своего провизора, записанный на листочке. Первый раз в жизни при мне кто-то написал от руки свой номер. Уже все давно передают его онлайн.

* * *

Я рассказал Кейт про это происшествие, интересное с моей точки зрения, ожидая, что она начнёт меня уговаривать как можно быстрее вступить в их ряды. Ведь так она сможет стать свободной, как она мечтает, может даже не скрывать свою истинную натуру. Каково же было мое удивление, когда в ответ я получил презрительный взгляд. Она даже отодвинулась от меня, после чего открыто начала осуждать, что я сразу же не послал Пьера далеко и надолго. Она не на шутку разозлилась:

– Помимо всего прочего, чего я не намерена объяснять, ты и сам должен понять, что подвергаешь нас риску, особенно меня.

На этом можно было считать, что разговор окончен. Я хотел начать оправдываться, но сразу осекся, посчитав такое своё поведение недостойным. Во-первых, я не сделал ничего плохого, учитывая, что Пьер сам, без моего спроса, присел за мой стол. Во-вторых, я вправе сам выбирать с кем и как общаться. Ну и, наконец, третье. Ее поведение вызвало у меня желание вступить в их ряды.

Только через некоторое время я понял, почему Кейт так отреагировала. Она испугалась, что в рядах коптаров есть много органиков, которым грозит большая опасность в случае их поимки – даже в оппозиционах. Их моментально деактивируют, в отличие от людей, которые отделаются лёгким предписанием. Я осознал огромное чувство досады и разочарования в себе – оттого, что не подумал об этом раньше. Несколько раз собирался связаться с Кейт, обговорить это, но мешала гордость. Так я и уснул, раздираемый противоречивыми чувствами.

* * *

Через неделю втайне от Кейт я связался с Пьером. Я сказал, что готов встретиться и выслушать их предложение. Если честно, я хотел убедиться, что их деятельность не может угрожать безопасному будущему Кейт. Отношения с Кейт опять стали напряженными, она стала упрекать меня в безответственности, даже не хотела встречаться. Это толкнуло меня на крайний шаг.

Мы договорились встретиться в парке, в центре старого Петербурга. Летний сад. За все время жизни в городе я был там всего один раз, и то случайно. В парке проходила экспозиция скульптур Древнего Рима. В тот момент это был неописуемый симбиоз серого наследия прошлого и сумасшедшего будущего. Каждый экспонат был не просто выставлен на обозрение, но и преподнесен по-особенному. Где-то в воздухе парило полуобнаженное тело Венеры Милосской. В другом месте преобразователь каждую минуту превращал большую кучу бесформенного гипса в творения скульпторов – величайшие произведения, навеки пропавшие или которые просто нет возможности возить по миру.

В воздухе витал приторный аромат различных сладостей, которыми мужчины угощали своих детей. «Абсолютный хаос», – крутилось у меня в голове.

Пьер подошёл ко мне незаметно, когда я стоял возле всемирно известной Капитолийской волчицы и размышлял о парадоксе: раньше волчица могла выкормить человека только в сказке или мифе, сейчас же благодаря генной инженерии возможно почти все. Если бы законы хоть как-то не сдерживали это развитие, уже бы спокойно начались опыты по скрещиванию человека с животными. Скорее всего втайне они и так проводятся. И я бы отнюдь не хотел встретить гибрида волка и человека.

– Волк создал одну из величайших империй, – услышал я голос сзади и обернулся.

– Это миф, – парировал я, удивляясь, как Пьер нашёл меня среди такой огромной толпы.

– Каждая легенда имеет свои основания, – он положил руку мне на плечо, что вызвало мое раздражение, и я резко отдернулся.

Похоже, это никак не смутило Пьера, он подошёл ко мне вплотную и продолжил говорить.

– Похоже, ты пересмотрел свои взгляды.

– Не здесь, – я пошёл в сторону, где было меньше людей. Совсем не хотелось, чтобы кто-то услышал наш разговор. Зачем он вообще предложил встретиться в таком многолюдном месте? Я не мог этого понять. Может, решил подставить меня?

Как будто прочитав мои мысли, он начал отвечать:

– Чем больше людей вокруг, тем незаметнее человек. Если хочешь спрятаться, иди в толпу. А я уверен, что ты не хотел бы, чтобы кто-то подумал, что у нас есть общие тайны.

– Хорошо, – я решил шепотом задать интересующие меня вопросы и закончить эту неприятную встречу. – Что вы собираетесь делать? Какие планы у вашей ячейки?

– Ячейки? Нет. Это слово совершенно не характеризует нашу организацию. Мы живём большим единым организмом. Маленькие группы могут существовать в рационалах, где люди ни во что не верят и живут, чтобы просто жить. Здесь же я предлагаю тебе открыть для себя целый мир, в котором ты сможешь реализоваться. На этом этапе мы наблюдаем, собираем информацию, ищем новых собратьев, настоящих, идейных и сильных, таких как ты, которые способны не на словах, а личным примером доказать, что существующая система порочна и давно устарела.

– Просто ответь на вопрос.

– Если тебя интересует, собираемся ли мы кого-нибудь взрывать, то нет. Мы не представляем угрозу ни для кого. Мы – защитники жизни, какого бы вида или формы она ни была. Я понимаю тебя. Ты насмотрелся дешевого спама на своём провизоре, где коптаров обвиняют во всех грехах этого мира. Но это ложь. Ведь так легко приписать нам всякую грязь, зная, что мы пока не готовы защищаться.

– Хм.

– Не надо, – он стал очень серьёзным. – Я не буду отрицать, что и среди нас есть психопаты, которые врываются в магазины и взрывают себя вместе с окружающими. Они мстят за то, что у них отняли их любимых. Но почему их отняли? Потому что они отдали свои чувства органику? А ты не стал бы злиться и пытаться отомстить, если бы они хладнокровно убили Кейт?

– Я знаю, что меня ждёт.

Он покачал головой:

– Неужели ты готов себя обманывать, только чтобы подстроиться под законы, которые противоречат твоему сердцу? А если они лгут? А это так! – перешел он на крик, но сразу осекся и замолчал.

– Но это не повод убивать невинных, – прервал я паузу.

– Сколько было таких случаев, когда коптары причиняли вред? Я скажу тебе: два. Всего два! А сколько преступлений совершают обычные люди? Миллионы! Но стоит коптару чихнуть – его обвиняют в начале эпидемии, а стоит ему защититься от воров – в организованном нападении. Наши идеи слишком опасны. Люди боятся нас, потому что мы правы. Мы знаем истину. Нас жгут на кострах, пытаясь запугать, деморализовать. Но самое ужасное, они заставляют людей боятся быть свободными. Вот ты, я вижу, боишься вступить с наши ряды из-за последствий! О каких свободных землях можно говорить, если мы стали заложниками страхов?

– Все равно эта борьба обречена на провал, – сказал я, отходя подальше от скоплений людей с потупленным взглядом. Мне казалось, что за нами все наблюдают, я хотел сбежать подальше от толпы.

– Ты неправ, – расплылся он в улыбке. – И ты сам это прекрасно знаешь. Будущее за нами. Точнее, за тобой! Ты своим примером можешь повести за нами миллионы, если они увидят искренность твоих чувств!

– Да с чего ты взял, что у меня есть чувства? – прокричал я, чем обратил на себя лишнее внимание проходящей мимо молодой пары. – Что вообще ты можешь знать об этом?

– Пойдём со мной.

* * *

Любопытство заставило меня последовать за Пьером, несмотря на сильные сомнения и опасения за себя и будущее Кейт. Он привел меня в подвальное помещение, расположенное во дворах на набережной Фонтанки, в пятнадцати минутах пешком от Летнего сада. За неприметной дверью располагался оборудованный по самому последнему слову техники офис. Пока мы шли по коридору я успел разглядеть в кабинетах специальные устройства, способные ловить сообщения, пересылаемые по провизорам, здесь же был и непонятный мониторинговый центр, люди, погружённые в виртуальную реальность. Не так безобидна организация коптаров, как это пытался мне доказать Пьер. За владение таким оборудованием можно надолго лишиться свободы.

Он представил меня ещё некоторым участникам их группировки, которые мне показались намного более приятными людьми, по сравнению с Пьером. Только в тот момент я понял свои метания. Пьер представлялся мне надменным неопрятным индюком, который хотел доказать, что все знает лучше всех. Его товарищи, не помню их имена, были намного более человечными и приятными людьми. По кому-то было видно, что он боится, ведь я был для них новым человеком, кто-то был действительно одержим идеями коптаров, но по-настоящему. У них горели глаза, когда они рассказывали о своей цели. К моему большому удивлению, эти люди произвели на меня позитивное впечатление. За час общения они смогли внушить мне, что для Кейт моё участие в движении не представляет никакой угрозы, поскольку сейчас ее ждёт деактивация, вопрос только в том, когда это произойдет. И я никак не смогу на это повлиять. И только они могут защитить ее. Больше никто. Мне пообещали, что спрячут ее, сделают чистую историю, и она сможет через некоторое время начать новую жизнь без оглядки, что за ней могут прийти.

Мне показали записи того, как обращаются с такими продвинутыми моделями органиков, как Кейт, когда их раскрывают. Никакой пощады. Моментальная деактивация и полное уничтожение тела. От этого воспоминания одного из коптаров, переданного мне, меня начало мутить. Просто сожгли заживо, даже не отключив предварительно. Гнев овладел мной. Я почувствовал ненависть к правительству за такие деяния. На месте того органика могла быть Кейт. Мы должны бороться!

Тогда я решил присоединится к коптарам. Не полностью, для начала понаблюдать, и потом уже принять решение, как действовать дальше. Оставался открытым вопрос, рассказывать ли об этом Кейт.

Я скрывал от нее эту встречу несколько дней. Наши отношения продолжали оставаться напряженными.

* * *

Пугающий разговор начала она сама, связалась вечером и попросила приехать на Охту. Я не стал расспрашивать и быстро вызвал транспортер, который довез меня до кафе, где меня ждала Кейт.

Она выглядела очень серьезно и встревоженно. Глаза ее горели, как у человека, который только что принял синтетические наркотики. Ей шло такое состояние, она была живой, за маской идеальной внешности прослеживались самые настоящие эмоции. Даже у людей такое встречается редко. Может, только в моменты, когда теряется связь по провизору и человек становится изолированным. Она сделала большой вдох, руки ее тряслись, она поправила волосы:

– Борис просит приехать к нему завтра, – она замолчала и уставилась на стоявшую на столе салфетницу. Я ожидал, что она в очередной раз скажет, что наши отношения закончены, и уже заготовил несколько сценариев в ответ на такое ее поведение. Но нет. Известие меня потрясло. Я потерял дар речи и не знал, что ответить ей. Я всегда понимал, что когда-то этот момент наступит, но не сейчас же? Борис обещал известить сначала меня, а не тревожить Кейт. Что изменилось? Меня тогда так обнадежили обещания Бориса, что я не думал об этой проблеме в последнее время, и у меня не было плана действий на такой случай. Неужели они узнали, что я общаюсь с коптарами, и, чтобы скрыть свои незаконные разработки, хотят уничтожить Кейт? Что же я наделал? Я почувствовал себя ужасно. Надо успокоить Кейт. Но как? Что сказать?

– Я поговорю с Борисом еще раз. Может, он хочет узнать, как у тебя дела. Уточнить, все ли в порядке, – сказал я, понимая, что последняя фраза звучит как полнейший бред.

– Как дела? Как дела?! – на нервах почти прокричала она. – Об этом можно узнать по провизору. Если соскучился, мог бы и сам приехать. Ты – ребенок, который совершенно не думает о будущем. Ладно, тебе плевать на себя, но ты ни капли не думаешь обо мне.

Из ее глаз полились слезы. Все ее хрупкое тело содрогалось так, что на нас стали поглядывать сидящие рядом люди. Я подвинул свой стул поближе и крепко обнял ее.

– Для меня твое будущее не менее важно. Я сегодня же поговорю с ним. Он подонок, раз пошел в обход меня. Просто так я этого не оставлю. Я ни за что тебя не отдам. Ты – самый дорогой мне человек в этом мире, – сказал я и понял, что назвал ее человеком. Она действительно стала мне безумно близка. – Не бойся и не переживай раньше времени. Если что, у меня есть запасной план.

Она долго не могла успокоиться, а когда наконец пришла немного в чувство, первым ее вопросом было:

– Что у тебя за план?

– Я знаю людей, которые смогут скрыть тебя и помочь.

Она покачала головой. И опять у нее потекли слезы:

– Ты все-таки связался с ними. Я была уверена в этом, – она отпихнула меня. – Я уверена, что из-за этого теперь меня убьют. Ты безмозглый болван. Я больше никогда- никогда не хочу видеть тебя!

Она встала из-за стола и почти бегом направилась в сторону выхода. Поддавшись порыву, я рванулся за ней. Уже на улице схватил ее за руку, сильно дернул, пытаясь остановить ее и привести в чувство:

– Успокойся. Я это делаю ради тебя! Неужели ты не понимаешь, что нам нужно что-то предпринять. Я ведь люблю тебя!

Кейт не поддавалась на уговоры, напротив, начала вырываться все сильнее.

– Отпусти меня сейчас же!

Она укусила меня руку, но я продолжал держать ее. К нам подошли двое мужчин, которые наблюдали за ссорой издалека. Стоило мне на секунду отвлечься, как она вывернулась и побежала прочь.

– Не стоит. Не унижайся, – сказал один из них.

Я хотел броситься за ней, успокоить и донести, что сейчас только коптары могут помочь нам, рассказать, что я готов пожертвовать собой и своей свободой ради нее. Но знал, что это бесполезно. Я стоял и смотрел, как она убегает все дальше и дальше.

Я передал Борису сильно эмоциональное сообщение, описал, что Кейт волнуется по поводу завтрашней встречи. Через пятнадцать минут я получил ответ, пугающей своей краткостью. Место и время, где он предлагает встретиться. Через час, на Площади Единства в Зеленогорском районе.

* * *

Когда я приехал, он уже ждал меня, сидя в комфортном уличном кресле. Рядом было такое же, свободное, в которое сел я.

– К чему такая срочность? Уж не хочешь ли ты забрать мою Кейт? – сказал я, пытаясь придать голосу нотки непринужденности.

– Вить, ты мой знакомый, и я желаю тебе только самого лучшего. Неужели ты решил связать свою жизнь с роботом?

– Мне хорошо с ней, – дальнейший ход разговора я понял по его интонации. – У меня прошла депрессия.

– Видишь, она выполнила свою роль. Я не хочу, чтобы ты слишком к ней привязался. Лучше вам закончить все сейчас. Так будет легче для всех. В первую очередь для тебя. Ты знаешь, что ее существование само по себе нелегально. За это меня могут наказать, а ее отберут и поступят с ней самым ужасным образом: выпотрошат, вывернув наизнанку. Да и тебе после этого будет сложнее жить. Рационалы навсегда закроют перед тобой двери. У тебя там родители.

– Мне она нравится. И я хочу быть с ней и дальше, – решил пойти я ва-банк.

– Все намного серьезней, чем я думал. Ты первый, кто влюбился в органика, в машину. Сейчас я открыл тебе маленькую тайну, – он загадочно подмигнул мне, и по его лицу было видно, что он обрадовался моим словам, но в то же время стал более сосредоточен. – Я не шучу, – он покачал головой, как будто обдумывая что-то очень важное. – Ты ее любишь?

– Да, – я решил быть честным и не играть в двуличность.

– Я свяжусь с тобой через пару часов, – он быстро встал. Я видел, как он начал передавать сообщение по провизору, очень взволнованно. – У тебя есть двадцать четыре часа. Потом я заберу Кейт навсегда. Для нее так будет лучше.

– Постой! – я попытался его остановить, но он стремительно направился к ожидающему его транспортеру.

* * *

– Оставайся на месте. Я скоро буду. Не волнуйся и не предпринимай ничего пока, – закончил нашу беседу Пьер.

Я не мог усидеть на месте. Встал и начал ходить кругами, пытаясь структурировать мысли и выработать хоть какой-то план. Где мое спокойствие и выдержка, которая была так присуща мне, когда я перевозил беженцев в рационалы? Как расшатались нервы за последнее время! Ничто так не изматывает, как любовные переживания.

Что делать? Можно ли положиться на Пьера? Как они укроют Кейт? Есть ли у них такие ресурсы, чтобы она была в безопасности? А со мной что? Готов ли я сейчас поставить все на карту, окончательно перевернуть жизнь ради нее, даже не человека, органика, который ко всему прочему не хочет меня видеть. Что скажут родители, когда узнают, что их сын связался с самыми опасными террористами?

Плевать! Я не могу оставить Кейт на растерзание этого мерзавца Бориса! Предъявить мне будет нечего. Никогда не появлюсь в рационалах! Многие люди всю жизнь проводят в оппозиционах и счастливы. Родители и здесь смогут навестить меня. Если же я предам Кейт сейчас – никогда не прощу себе этого…

Я закрыл глаза и стал контролировать дыхание. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Медленнее и медленнее. Лавина мыслей постепенно стала отступать. Вдох… Выдох… «Успокойся, Витя! Сейчас мы доедем до Кейт, отвезем ее в убежище. Потом я, черт возьми, хочу поговорить с Борисом и понять, что такого сегодня случилось. Если меня будут допрашивать, главное – все отрицать. Ведь Кейт могла и сама сбежать».

Наконец пришел Пьер. Полчаса ожидания показались мне вечностью. На нем не было обычной самодовольной маски уверенности. На этот раз он был осторожным и вначале прошел мимо меня, хоть я и видел, что он меня заметил. Только внимательно осмотревшись по сторонам, он подошел ко мне:

– Следуй за мной. Без лишних разговоров, – сказал он тихо и пошел на другую сторону площади. Я последовал за ним, держась на расстоянии пяти метров. Внезапно перед ним остановился черный автомобиль, он сел в него на заднее сидение. Я также впрыгнул в машину, и, не успел захлопнуть дверь, как мы быстро понеслись прочь, превышая все допустимые скоростные ограничения.

– Где она живет? – спросил водитель, мужчина лет сорока, с белоснежной кожей и белыми волосами. Настоящий альбинос. Первый раз в жизни я ехал в Петербурге в машине, управляемой человеком. Прошлый мой опыт был для меня не самым удачным, – в этот момент я вспомнил свое итальянское приключение.

– Нет, – послышался строгий голос с переднего пассажирского сидения. – Мы сейчас отвезем Виктора в убежище. А там уже решим, что будем делать с девушкой.

– Но ведь… – попытался вмешаться Пьер.

– Я сказал, нет. Для нас самым важным являешься ты, Виктор, – повернулся ко мне мужчина. Я не видел его в штаб-квартире на Фонтанке. Его сухое лицо было покрыто сеткой старческих морщин, на широкий лоб спадали седые локоны. У него были голубые глаза и крепко сжатые губы, шею полностью покрывали татуировки. Я сразу понял, что здесь он был главным.

– Меня зовут Давид. Я очень рад познакомиться.

– Мы должны защитить Кейт, – противоречил я, одновременно понимая, что Давид уже принял окончательное решение. – Что может случиться со мной?

– Сейчас не лучшее время для разговоров. Поверь, твоя опрометчивость может стоить тебе жизни.

– Я обещал ей, что спасу ее.

– Тебе надо научиться сдерживать себя и обдумывать все свои поступки. Ты знаешь, где она сейчас?

– Наверное, дома… – мой пыл и моя уверенность покинули меня.

– Ее там нет. Наши соратники уже следят за ее домом. А связываться с ней слишком опасно.

– Это с чего еще? Бориса я знаю не очень давно, но я уверен, что небольшая исследовательская лаборатория не имеет таких мощностей, чтобы отслеживать провизоры.

– Ну… – попытался опять что-то сказать Пьер, за что заслужил суровый взгляд Давида.

* * *

Мы выехали за пределы города и помчались в сторону Луги. По дороге мы съехали с трассы, чтобы пересесть в другой автомобиль.

– Я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы спасти Кейт, – сказал Давид, закрывая за нами дверь в новой машине.

Я не успел ничего ответить, мы стартанули с места и опять понеслись по дороге на сумасшедшей скорости – все дальше и дальше от Петербурга.

– Неужели мы не привлекаем внимания, двигаясь так быстро?

– Нет, – ответил уже новый водитель, совсем молодой мальчик, на вид лет семнадцати-восемнадцати.

– У нас есть сильные сочувствующие покровители в правительстве, которые в самых крайних случаях могут творить чудеса. И у нас есть всего полтора часа, чтобы вывезти тебя из оппозиционов.

– Что? – не поверил я своим ушам. – Вы хотите меня отправить в рационал? Там же коптарам моментально промывают мозги.

– Поверь, мы знаем, что делаем. В оппозиционах на тебя объявят охоту, – сказал Пьер, но его резко перебил молодой водитель:

– Тс! Все. Никаких обсуждений.

Я понял, что Пьер в их иерархии находился далеко не вверху. Но все происходящее казалось мне бредом. Я никак не мог найти внятного объяснения тому, что происходило.

А между тем, мы все дальше и дальше уезжали от моего дома, в безвестность, все дальше от Кейт. Внезапно меня накрыла волна отчаяния, безысходности. Я должен был прятаться, хоть и считал, что нахожусь в безопасности, а моя малышка оставалась в городе, где ей угрожала опасность. Я не понимал: что может случиться со мной? Но дальнейшие расспросы не имели смысла. Мне оставалось положиться на Давида. Он произвёл на меня впечатление честного и справедливого человека, который выполняет свои обещания.

Я посмотрел на Пьера. Он был удручён. Смотрел в окно на пейзажи, проносившиеся мимо нас. Интересно, о чем он думал в тот момент? И был ли согласен с тем, что мы оставили Кейт и бежим прятаться? В такие моменты всегда хочется увидеть рядом с собой человека, который полностью уверен в своих действиях. «Если Давид сказал, значит так надо, – решил я, и чем больше я доверял этой мысли, тем легче мне становилось. – Это все даже интересно», – наконец подумал я и закрыл глаза.

* * *

Чудесным образом я уснул. Меня разбудил Пьер, теребя за плечо. Я сразу вышел из автомобиля, совсем не понимая, где мы находимся, ожидая увидеть рядом вход в бункер, однако в реальности меня привезли на территорию большой резиденции. Перед входом был красивый фонтан, в которым плавали утки. Во все стороны от дома уходили лиственные леса и луга. Все было аккуратно и ухожено: дорожки, оградки, фасад дома. Сложно было предположить, что я находился в каком-то укрытии, напротив, в такие дома часто ездят отдыхать состоятельные семьи из рационалов, стремясь найти уединение и сбежать от суеты. Здесь можно было гулять, ходить на рыбалку или просто лежать на лужайке, слушая звуки природы.

– Тебе придётся пожить здесь некоторое время, пока Давид не уладит проблемы в городе, – немного виновато сказал молодой парень, водитель, который также вышел на улицу. Ему точно не было ещё и восемнадцати, а его маленький рост, не больше метра семидесяти, придавал ему вид подростка.

– Придётся? Если вы привезете сюда Кейт, я готов задержаться здесь надолго, – я попытался придать голосу шутливые нотки.

– Не… – угрюмо покачал головой Пьер. – Мы на войне. А во время битвы в тылу, каким бы райским он ни был, отсиживаться – это настоящее испытание. Надеюсь, что ты не испытаешь этого ужаса. Нам сказали, ты стойкий.

– Стойкий?

– Господа! – бесцеремонно перебил водитель. – У вас будет время все обсудить! – и в ярости посмотрел на Пьера.

– О Кейт что-то известно? – перевёл я разговор на интересующую меня тему.

– Здесь нет связи по провизорам. Абсолютная глушь. К нам приедут, когда появятся новости, – ответил Пьер и пошёл в сторону входа. – Пойдёмте устраиваться.

Однако водитель не спешил. Казалось, что внутри него происходила борьба, он выглядел обеспокоенно и с подозрением смотрел на Пьера, оглядывался по сторонам, казалось, что он сам не был уверен в надежности нашего укрытия.

– Ну, что вы? – оглянулся Пьер, уже стоя на крыльце.

– Мне надо поговорить с тобой, – сказал пацан и предложил ему немного прогуляться.

Пьер недовольно подчинился, и они отошли в сторону на такое расстояние, чтобы я не мог их слышать. Я немного удивился, что от меня так очевидно что-то скрывают. И решил попытаться передать кому-нибудь сообщение. Абсолютная тишина. Такое приятное ощущение. В отличие от Италии, где тишина в провизоре вызывала только панику и страх, здесь это воспринималось как благо. Очищение и отдых. Такое чувство, что часть моего сознания отключена. Стало спокойнее, эмоции пропадают. И чем больше я об этом думал, тем сильнее ощущал, что меня засасывает в какую-то пучину безразличия: я совершенно не боюсь за свою жизнь, и вообще мне все равно, что будет происходить. Я просто хотел пойти в дом, сесть в кресло и смотреть смешные зарисовки по провизору, который молчит. Словно стрельнуло в голове, когда я вспомнил об этом. Мне даже стало немного больно. Я хотел подойти к моим спутникам, чтобы спросить, нормально ли это, но они уже сами шли ко мне.

– Я должен уехать, – сказал пацан и, больше ничего не объясняя, сел в автомобиль и тронулся с места.

– Что случилось, Пьер? Куда он?

– Все в порядке. Не переживай. Он будет жить недалеко – в ближайшем отеле.

– Зачем?

– Ну… Чтобы всегда быть на связи, – я понял, что Пьер соврал мне. Ситуация становилась все более запутанной и странной. Кому вообще можно верить в этом мире?

* * *

Следующие двадцать четыре часа стали самыми насыщенными в моей жизни. Жизни, которая перевернулась с ног на голову. Да и вообще, что такое жизнь?

По приезду мы пошли на кухню найти чего-нибудь перекусить. Но, как бы нам не хотелось есть, еда не лезла в горло, в прямом смысле этого слова. Было тяжело глотать. Мы словно заразились вирусом. У меня началась апатия, мне не хотелось ничего, я решил даже не обсуждать это со своим партнером, и пошел в гостиную прилечь. Кейт? Я устал о ней думать. Борис? Нет, мне ничего не хотелось. Я помню, подобные отголоски чувств возникали в Италии и во время экспериментов, но страх за жизнь и интерес тогда не давали раскиснуть. Здесь же депрессивно было все: от обстоятельств до огромного пустого дома.

Скоро в комнату пришел Пьер. Он выглядел совсем плохо: бледный, руки тряслись, зрачки стали огромными. Я испугался за него, предложил ему прилечь, он молча согласился.

– Нам нужна помощь. Как связаться с водителем?

Он покачал головой.

– Через пару часов он сам приедет и сменит меня.

– Сменит? – выброс мыслей привел меня в чувство, и я сразу вскочил с дивана. Слабость словно по волшебству улетучилась. Видя моя преображение, Пьер улыбнулся:

– Мы были правы. Ты особенный, – он попытался собраться с силами, но поняв, что попытки бесполезны попросил: – Можешь принести мне воды, пожалуйста?

Я принес стакан воды из кухни, после чего он покачал головой и сказал, что ему нужно поспать. Закрыл глаза и повернулся на бок, оставив меня наедине с моими запутанными мыслями. «Когда-нибудь мне точно все станет ясно. Нужно лишь время», – успокаивал я себя.

* * *

Я открыл глаза. За окном была глубокая ночь. В доме стояла такая тишина, что казалось, даже звенело в ушах.

Пьер мирно спал на диване рядом. После отдыха прояснились мысли, ушла нервозность. Словно после волшебного эликсира, мое тело наполнилось спокойствием и силой. Я как будто преобразился изнутри: краски перед глазами стали ярче, мозг стал лучше работать, запахи стали острее, появилось больше уверенности.

Провизор молчал, и мне пришлось подойти к часам на кухне, которые я увидел еще днем, чему сильно удивился, но теперь понял их предназначение. Они показывали, что мы проспали почти семь часов. Интересно, где водитель? Я вышел на улицу. Машины не было. Может, он приезжал, но Пьер решил продолжить дежурство?

Вернувшись в гостиную, я громко спросил, чтобы разбудить Пьера:

– Ты решил остаться?

В ответ мой товарищ даже не шелохнулся.

– Пьер! – еще громче сказал я.

В ответ послышался слабый стон.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, вспомнив наш с ним разговор. Теперь у меня не было сомнений, что это место как-то по-особенному влияет на людей. Может, тут есть какая-то радиация? Я больше не хотел гадать, мне нужны были конкретные ответы, поэтому я повторил уже командным тоном:

– Пьер! Прошло семь часов. Какие наши дальнейшие действия?

– Мм, – получил я в ответ.

Дело приобретало неприятный оборот. По неизведанным причинам мне стало здесь намного лучше, Пьер же даже не может говорить. Где мы, и насколько далеко раскинулась «глухая зона», мне было совершенно неизвестно. Одно было ясно: сидеть и смотреть, как чахнет человек – недопустимо. Мне хотелось действовать, и немедленно. Энергия внутри меня бурлила, побуждая как можно скорее принять решение.

– Я пойду за помощью, – сказал я громко и четко лежащему человеку. – Ты уверял, что нам надо подождать пару часов. Они прошли. Так дальше продолжаться не может.

– Мм… Не… – Пьер сделал попытку подняться и сесть, но опять упал на спину. Я подхватил его под руку и помог ему принять полусидячее положение. Руки его сильно тряслись, дыхание стало тяжелым, при выдохах он опустошал свои легкие неровными партиями. Глаза впали, под ними четко оформились черные мешки. Кожа на лице сжалась и собралась в длинные морщины. За какие-то полдня он словно постарел лет на тридцать. Я никогда не слышал о таких быстрых преображениях.

Мне стало страшно за него. Что если я не смогу быстро привести помощь? Насколько времени мне придется оставить его здесь одного?

– Может, это инфекция? – сказал я вслух, не ожидая услышать никакого ответа. Другого объяснения я найти не мог: моему резкому ухудшению и потом улучшению самочувствия, и главное, тому, что происходило с Пьером.

– Не-ет! – проговорил Пьер. – Нет. Не оно. Не оно. Не оно, – хватал он ртом воздух.

Он взял меня за плечи своими ослабленными руками, и, пытаясь собраться с мыслями, уставился на меня глазами, потерявшими всякий цвет. Я до сих пор помню этот взгляд: как много он хотел сказать. Уверен, что он переживал тогда целый букет невообразимых эмоций.

Он старался дышать глубже.

– Ты не знаешь ничего, – наконец пробормотал он, закатив при этом наверх зрачки, отчего стал похож слепого. Прошло не меньше минуты, пока он скопил силы для продолжения фразы. – Мне здесь не выжить. Слишком долго ждать. Слишком долго. Я не готов был к этому. Не готов. Не готов. Не… – он умолк.

– Пьер, к чему ты должен был быть готов? Скажи мне! – положил я свою руку на его кисть. Она была подобно льду. Даже дрожь прекратилась. Я начал растирать его руку, не зная, чем еще могу помочь товарищу в столь патовой ситуации.

– Оставь меня, – прошептал он. – Слишком долго. Я скоро умру. Все бесполезно, – внезапно он улыбнулся. – Давид не ошибся. Ты живее всех живых, – слова давались ему тяжело и перед каждой фразой он подолгу собирался с силами. – Ты изменишь этот мир.

Я ничего не понимал. Меня начинали бесить эти витиеватые фразы. Нужно было решить все и сразу. К чему эти дурацкие загадки? Не нужно было быть гением, чтобы понять, что я отличался от других, как минимум от Пьера. На меня не действовало то, что убивало моего товарища. Это придавало мне уверенности, я даже был уверен в тот момент, что способен найти способ излечить Пьера. Если в целом, то мое состояние можно было сравнить с сильным наркотическим опьянением: бодрость, чувство превосходства. Только при этом сохранялась ясность мышления.

Мне хотелось встряхнуть его, выбить из него недуг, а потом заставить говорить прямо. Но как только я поднимал взгляд на его жуткое лицо, я терял уверенность, не понимая, что же мне нужно делать.

– Ты ничего не знаешь. Никто не знает. Лишь избранные, – он в очередной раз очнулся, когда я уже оставил попытки растереть его руки. – Я не человек.

– Пьер… – я не хотел слушать этот бред. Лучше тогда просто молчать и надеяться, что водитель вернется, пока не слишком поздно.

– Нет. Это правда. И ты тоже. Мы все – не люди. Но лучше тебе не знать…

Он умолк. Все мои усилия разговорить его не помогали. Вопросы оставались без ответов. Я так и не узнал, не хотел ли он отвечать или не мог, но в ответ была тишина. «Мы все – не люди». Это звучало как откровение, вырвавшееся наружу из глубин, где его долго сдерживали. Когда он говорил эти слова, он преобразился, привстал, он хотел оторваться от дивана и от тех сил, что его здесь держат. «Но это не может быть правдой. Этому нет никакого объяснения, – крутилось у меня в голове. – Чертова развалюха! Очнись же опять! Если не люди, то кто? Нет, что за чушь? Как я могу думать об этом? Просто он в очередной раз решил запудрить мне мозги».

Пока я был погружен в мысли, которые переполняли меня, заставляя то ходить по комнате, то выходить на улицу, где я совершал небольшой круг и возвращался в гостиную, Пьер перестал дышать. Взяв его за руку, я понял, что он умер.

* * *

Я не хотел оставаться в доме вдвоем с покойником. Мне было жутко от одного вида недвижимо лежащего человека. Провизор глухо молчал. Первый раз в жизни я был отключен от всего мира так надолго. Как люди жили раньше? Мне было непонятно, что делать в такой ситуации: негде посмотреть инструкцию, невозможно ни оповестить необходимые службы, ни поделиться с кем-то своими переживаниями. Все как будто копилось во мне, наполняя внутреннюю чашу. Но, что странно, это чувство имело и свое преимущество: я как будто все больше и больше наполнялся жизнью, не растрачивая ее на других. Я ощутил самого себя, мог четко выразить свои собственные мысли, даже решения стали только моими, а не продиктованными мне тысячами мыслей других людей. Касаясь своего тела, я испытывал новые ощущения. Не нужно было сравнивать, анализировать прошлый опыт. Я почувствовал мое тело с его преимуществами и недостатками. У меня немного зудела левая нога, немного болел живот, видно, эффект обезболивающего стал проходить, правый глаз немного дергался – все эти, такие обычные, ощущения стали восприниматься совершенно по-новому. Это чувство можно было сравнить с тем, когда начинаешь трезветь после многодневного запоя.

Чем дольше я сидел, тем отчетливее понимал, что нужно убираться из этого злополучного убежища. Все уже пошло не по плану и ждать дальше было мало того, что бессмысленно, так еще и опасно. Самой лучшей идеей мне показалось найти способ вернуться в Петербург и отыскать там Давида. Больше я никому не мог верить. Если Пьер отдал жизнь во имя плана этого человека, значит, на него можно положиться, как минимум – попробовать сделать это. Я взял теплую куртку, которая висела в прихожей, и направился во тьму по дороге, по которой мы сюда приехали. Через пятьсот метров дорога превратилась в еле заметный проезд среди леса. Прекрасная конспирация для дома. Попав на такой путь, мало кто сможет догадаться, что в конце будет ждать огромная усадьба.

Я вслушался в звуки. Пение птиц, шуршание травы, звук листьев, перебираемых ветром. Почему я раньше не обращал внимания на звуки природы? Я остановился и глубоко вдохнул. В тот момент я осознал, каким маленьким и ничтожным я был в этом огромном мире, многогранном и вечном. За миллионы лет до нас так же росли деревья и летали птицы, солнце всходило по утрам и освещало все вокруг. Мне показался сумасшедшим наш уклад жизни, который возвел гигантскую стену между людьми и природой. Я ощущал каждый вдох, который открывал мне новый прекрасный коктейль ароматов. Я не понимал, что это за запахи, но они казались мне какими-то настоящими, отчего было странное ощущение в носу, похожее на жжение, словно я впервые в жизни вдохнул сильный аромат духов.

Я поднял голову. В небе надо мной было огромное количество звезд. Таких же, как всегда. Но они словно ослепляли. Несмотря на темноту, было ощущение, что в глаза бьет яркий свет после долгого нахождения в кромешной тьме. Этот свет обволакивал меня, я хотел дотянуться до небес, приблизиться к этим звездам – столь прекрасным мне казалось мерцание каждой из них: они были уникальны, но одновременно так похожи друг на друга! Я пытался вспомнить названия созвездий, но не смог. В привычной ситуации я бы моментально запросил информацию из базы через провизор и быстро сориентировался. Но эта штуковина в моем мозгу молчала. Я понял, что больше не хочу получать информацию. Я впервые ощущал собственные мысли.

Я упал на колени, чтобы прикоснуться лицом к траве, вдохнуть запах земли. Все было так знакомо, и в то же время было невероятно новым, ярким, настоящим. Трава казалась мягким ковром, который хотелось трогать снова и снова. Я взял травинку и попробовал ее на вкус. Во мне словно разорвалась бомба, язык начал гореть от этого вкуса. Он не был приятным, как вкус тирамису или мороженого, но был сильным, неповторимым.

Я заорал. Чувства, эмоции вырывались из моего тела. Я прозрел, начал дышать и чувствовать ароматы.

На меня снизошла благодать? Вся предыдущая жизнь потеряла смысл. Может, мне, как пророкам древности, открылся настоящий мир? Может, именно поэтому они предпочитали обществу аскетический образ жизни в пещерах и лесах? Как можно вернуться к прошлому, испытав такие чувства и увидев мир настоящим?

* * *

Я провел в том месте всю ночь. Одурманенный новыми ощущениями, я не мог вернуться к реальности. Только к утру мои органы чувств начали привыкать, и я вспомнил, как оказался в лесу. «Кейт! Мне нужно спасти ее», – вспомнил я. Как все изменилось за одну ночь! Теперь я четко осознавал не только свою привязанность к ней, но свой долг – я втянул ее в эту заварушку, допустил, чтобы она привязалась ко мне. Теперь я обязан ее защитить. «Вы в ответе за тех, кого приручили…»

Пройдя метров пятьсот по тропе, я увидел движущийся мне навстречу автомобиль. «Вспомнили о нас, наконец!» – к горлу подступила злость, рожденная мыслями о несчастном теле Пьера, оставленном в доме. Я очень четко представлял в тот момент, что хотел сказать при встрече водителю, бросившему нас так по-предательски и позволившему человеку погибнуть.

Когда машина оказалась в десяти метрах от меня, я увидел, что мы приехали на другом автомобиле, и за рулем сидит неизвестный мне человек. Рядом с ним находилась незнакомая женщина. Я огляделся по сторонам, думая куда мне броситься: слева вдаль уходил кустарник. Справа был еловый лес, в нем можно было спрятаться, только пробежав несколько сотен метров. Природа не позволяла быстро исчезнуть. Мозг принял решение не паниковать и встретиться с незнакомцами, тем более что их, скорее всего, послал Давид.

Они остановились передо мной, но выходить не спешили, о чем-то беседуя между собой. Наконец мужчина открыл дверь и выглянул из-за лобового стекла, все еще находясь телом в машине, как будто боялся меня и готов был в любой момент вернуться назад, если бы я попытался напасть на него.

– Кто вы? – я начал разговор, но осекся, почувствовав странное ощущение свободы речи. Мне нравилось: чувства преследования не было. Я как-то вскользь почувствовал: у меня всегда было ощущение, что все слова, сказанные мною до того момента, записывались.

– Стойте пожалуйста на месте, не двигайтесь, и никто не пострадает, – сказал мужчина, достав что-то из внутреннего кармана куртки. – Меня зовут Игнат. Со мной едет Дори. Мы из группы детерминации «Голос».

Я прекрасно знал, что такое «Голос». Их основной задачей было поддерживать гармонию между рационалами и оппозиционами, попутно выявляя коптаров и другие группировки, которые могли бы навредить гармонии сложившегося мира. Официально это была независимая организация, существующая на деньги частных спонсоров. На самом деле, и это уже не было ни для кого секретом, они спонсировались правительством рационалов и поэтому напрямую действовали в их интересах. Существовала еще теория, что «Голос» правит миром, и что именно его основатели придумали разделить мир на оппозиционы и рационалы. Мне это казалось очередной теорией заговора, не имеющей под собой оснований – хотя бы потому, что сложившаяся политическая система была слишком сложной.

Бежать поздно! Я стоял на месте и ждал продолжения, которое незамедлительно последовало: женщина быстро вышла из машины и направила неизвестный предмет в мою сторону.

– Мы знаем, что ты не один из них. Мы приехали спасти тебя. Если ты не наделаешь глупостей, скоро все встанет на свои места, и ты сможешь вернуться к своей прежней жизни.

– Вы знаете, кто я? – я сам удивился своему спокойствию: мне не было страшно и не хотелось сбежать. Интерес преобладал над всем остальным, что бы ни происходило в мире: передо мной в тот момент открывалась другая его сторона, настоящая, неизведанная.

– Да. Ты – Виктор Брон. Тебя обманом заставили вступить в запрещенное сообщество. Мы приехали, чтобы спасти тебя, – нагло врала женщина, все еще угрожая мне непонятным прибором. По выражению ее лица было видно, что она сама не верила тому, что произносит.

– Вы хорошо подготовились, – сострил я. – Ваши провизоры работают здесь, ведь правда?

Этот вопрос вызвал у незваных гостей беспокойство и заставил их перейти к активным действиям. Девушка нажала на кнопку и еле заметный зеленый луч впился в мою грудную клетку. Меня парализовало, и через несколько секунд я потерял сознание.

Очнулся я на заднем сиденьи автомобиля. Впереди сидели уже знакомые мне мужчина с женщиной. Я не понял, что со мной произошло, потому что, открыв глаза, я превосходно себя почувствовал. Было лишь неприятное ощущение от эластичных наручников, которыми мои руки были скованы и прикреплены к специальному магниту впереди стоящего кресла.

В машине был жуткий запах. Опахи. Новая мода курить специальный табак, придающий силу. Несмотря на запрет, он все больше набирал популярность среди молодежи, так как согласно многочисленным исследованиям не имел побочных эффектов, кроме жуткого запаха.

– Я решила, что это будет самым правильным решением, чтобы мы не навредили друг другу, – повернулась ко мне женщина. Вблизи было видно, что она уже преклонных лет, но все ещё привлекательно выглядит. Рыжие с красным отливом волосы прикрывали ее щеки, нос был вздёрнут. Ее лицо вызывало доверие – несмотря на сложившуюся ситуацию, где мы оказались по разные стороны баррикад.

– Мы сейчас покинем глухую зону и тогда уже сможем нормально поговорить, – сказала она.

В отличие от женщины, мужчина вызывал у меня антипатию. Не только потому, что продолжал дымить этим отвратительным табаком, но и выражением лица, манерой движения. Надменный индюк, он представлял собой классический образ агента «Голоса», какими их рисуют в современных интерактивных постановках. При этом я не мог выявить ничего выдающегося: одежда, лицо, глаза – все было обычно, но вызывало во мне негодование.

– Там лежит труп моего приятеля. Нужно забрать его, – холодно сказал я, глядя в глаза женщины в зеркало заднего вида.

– Мы не можем туда вернуться, – покачала она головой. – Это слишком опасно. Мы все можем погибнуть, но, я думаю, ты это и так понял.

– Хм, – усмехнулся я. – Вы многого не знаете. Для кого-то это место становится санаторием и раскрывает сознание.

Было сложно не заметить удивление и быстрый обмен взглядами моих тюремщиков.

– Нет, – твёрдо, без колебаний последовал ответ мужика.

– Я думал, у вас существует пресловутый кодекс чести. А как же все рассказы о том, что члены «Голоса» призваны сохранить мир во всем мире, помогать людям и бороться с бесчинствами? Кажется, примерно так звучат ваши пафосные лозунги. Или вы оказались порчеными орешками, презирающими свои собственные правила? – начинал расходиться я, отчего мне становилось только веселее, – Что о вас скажет общественность, когда узнают о таком поступке?

– Заткнись, – рявкнул мужик. – Плевать мне, что скажут. Никто ничего не узнает.

– О, – продолжил я. – То есть меня убьют в любом случае, – тут я окончательно потерял чувство страха. – Но тогда вы зря теряете время…

Моя фраза осталась без ответа. После порыва взрывного героизма, мозг перешёл на рациональные рельсы, и я стал раздумывать, как сбежать, даже ценою риска для жизни. В тот момент мне было не страшно умереть, я боялся, что они прочитают мои мысли и быстро выйдут на Кейт, если уже не вышли. Мне было противно, что я могу стать причиной гибели этой девушки, хоть она и была роботом. Тогда я вспомнил о последних словах Пьера.

– Мой друг сказал, что мы все – ненастоящие. Вы слышали что-нибудь об этом?

Женщина побледнела и повернулась ко мне. Она медленно покачала головой и почти беззвучно прошептала:

– Так ты ничего не знаешь…

* * *

Более не было сказано ни одного слова – минут пятнадцать-двадцать, пока мы не въехали в зону, где заработал провизор. Мои похитители сразу стали чувствовать себя более расслаблено. Может и на них «молчание» действовало негативно? Они активно начали передавать мысли: может, друг другу, может, своим соратникам, но я точно понимал, что к консенсусу они прийти не могут. Для меня же поток информации, направленный прямо в мозг, был сравним с роем пчёл, оказавшихся в черепной коробке, пчел, которые хаотично летают и постоянно жалят. Да, от каждого нового приходящего сообщения я испытывал боль. Мне казалось, что мир снова ускользает от меня, и я вновь становлюсь послушной куклой, пляшущей под дудку провизора. Это противное ощущение заставило меня отвлечься от последней фразы, сказанной впереди сидящей леди. Ее недоумение заставило меня иначе взглянуть на слова Пьера, и тогда уже я однозначно понял, что здесь существует какая-то тайна. Но я не спешил с расспросами, так как был уверен, что скоро все раскроется само собой.

Так и случилось, когда меня привезли в огромный дом, по адресу которого я понял, что нахожусь неподалеку от Минска. На нем висела красивая позолоченная табличка без намека на интерактивность: «„Голос“ поможет всем».

Мне не нужно было приглашения, я сам открыл дверь, которая была, к моему удивлению, не заперта, и пошёл в сторону входа, откуда вышли два вооруженных парня.

Гостиная сильно отличалась от внешнего вида дома, она была оборудована по последнему слову техники, пространство было полностью обустроено голографическими интерьерами: помещение могло быстро перестраиваться под любой тип отделки в зависимости от требований. Здесь меня уже ждали: пожилая женщина лет семидесяти-восьмидесяти и, к моему огромному шоку, сбежавший водитель.

– Предатель чертов! – поприветствовал я его.

– Ну-ну, хватит. Не стоит говорить лишнего, не понимая ситуации в целом, – голос пожилой женщины оказался очень приятным, слегка бархатистым, со старческой хрипотцой, – меня зовут Адель. Я знаю, кто вы, Виктор. И скажу, что это честь для меня – принимать вас. Если бы мы были осведомлены заранее, то лучше бы подготовились. К сожалению, сейчас мы можем предложить только это, – и она указала рукой на сервированный стол. Надо отметить, что я действительно долго не ел, но аппетита совершенно не было.

– Не могу ответить взаимностью, – я не хотел играть никакой роли, от провизора у меня все сильнее болела голова, и я мечтал, чтобы из нее вытащили эту дрянь. И еще я чертовски хотел сломать шею предателю водителю. Какая еда?

– Но это пока, – кивнула она головой в сторону моего врага. – Рерих, как и вы, считал нас врагами, пока не понял, какой силой вы обладаете. К сожалению, как и любая огромная сила, она обладает опасностью для всех нас. Да, и для коптаров в том числе, и для вашей возлюбленной. Не надо так смотреть на меня. Я все знаю, а Давид, кстати, раньше был моим близким другом, пока его не захватили апокалиптические идеи. Давайте присядем и побеседуем наедине.

Она села за стол и положила себе несколько креветок, выдавив после этого на них лимонный сок. Все остальные поняли ее намерение и покинули помещение, оставив нас наедине.

– Присоединяйтесь, пока не остыло, – Адель положила креветку в рот и с наслаждением начала жевать. – Свежайшие, из Тихого океана, специально заказываем. Попробуйте.

Я сел напротив и посмотрел ей прямо в глаза:

– Я вижу, что вам не терпится рассказать мне всю правду!

* * *

– Не вижу смысла скрывать от тебя то, о чем все здесь в курсе – в той или иной степени. Только знай, что после этого твоя жизнь перевернётся. И тогда ты сам сможешь выбрать, на чьей ты стороне: на нашей или Давида, – улыбаясь, женщина с удовольствием очищала очередную креветку, выдерживая между словами небольшие паузы. Я не спешил перебивать ее, ожидая продолжения. – Это началось очень давно. Меня ещё тогда не существовало. Была великая война. Это было лет двести назад, не помню точнее. Это Давид отличается подробнейшим знанием истории. Мне тяжело даются цифры, с детства не могла запомнить даты, так уж создана…

Только война была не между людьми, как ты привык думать, как тебе внушили и записали с помощью провизора в твой мозг. Нет, это была война машин с людьми. Машины уже тогда были почти полными копиями людей. Абсолютно идентичные, зачастую более интеллектуальные и интересные собеседники, чуткие любовники, внимательные и преданные, в меру эмоциональные. Они были совершенней людей, год от года они заменяли людей не только в работе, многократно лучше были их успехи не только в продажах или сервисе, но и в личной жизни. Ребёнка можно было усыновить, а жить с органиком намного спокойнее: не надо переживать, что тебе изменят, а небольшие необходимые для жизни ссоры обеспечены. С каждым годом органиков становилось все больше и больше. Их стало так много, что на них даже перестали обращать внимание, не уничтожать после отказа в использовании, их просто засылали на склады. О, это было ужасное, но великое зрелище. Десятки, сотни миллионов машин стали создавать свой социум, жить своей жизнью, и знаешь, без какой-либо злости к людям, которые так спокойно заперли их сгнивать заживо. Для машин люди были богами, да и сейчас так осталось.

И, наверное, все было бы хорошо, если б однажды человек по имени Шейл не изобрёл небольшое устройство, которое совершенно перевернуло уклад жизни на земле. Ты ведь догадываешься, о чем я говорю? – по-матерински улыбнулась Адель. – Провизор. Сейчас сложно представить, что можно жить без него. Но тогда это была диковина, абсолютная победа человечества. Только вот в мозгу человека эта штуковина совсем не приживалась. Проходило два дня и мозг отторгал провизор. После чего человек был больше похож на овощ, чем на сознательное существо. Органически выращенный мозг – и все работает, но живой, созданные природой – нет. Тогда и зародилось движение свободомыслящих оппозиционеров, которые считали это доказательством наличия Бога в человеке, они утверждали, что Бог отвергает плоды прогресса. Вначале это были кучки неорганизованной молодёжи, стариков, лишившихся всего из-за машин, несчастных любовников, брошенных из-за машин, которые в постели вытворяли невероятные вещи.

Со временем это движение приобрело организованный характер. Они перешли в наступление. С неистовой яростью они уничтожали роботов, органиков и другие плоды прогресса. Но самое интересное, что чем более жестокими становились их поступки, тем больше к ним примыкало людей. И вот однажды их стало уже столько, что, казалось, война окончена, и мир готов погрузиться в средневековье, откатиться к лошадям и телегам. И тогда группа влиятельных промышленников и ученых пошла на крайний шаг: они стали устанавливать провизоры в мозг новейших органиков, которые были абсолютно неотличимы от людей, да это и были по сути клоны лучших людей, и внедрять их в террористические группировки. Таким образом, не применяя силы и военной мощи, правящая элита смогла изнутри подорвать оппозиционное движение. Это были плохие времена, шла настоящая гражданская война, пока в один день все не изменилось.

Роботы напали на людей, и вчерашние враги оказались на одной стороне баррикад. Говорят, что такой приказ отдали сами же обезумевшие люди. Как бы то ни было, машины полностью истребили человеческий род.

А потом приказы закончились, клоны, копии людей внезапно осознали, сколько крови теперь оказалось на их руках. Куда бы они не ступили, везде были человеческие трупы. Апатия, страх и сожаление охватили всю планету. Никогда ранее машины не могли представить, что будут свободны, лишены приказов человека. Несмотря на почти полную схожесть органиков и людей, первые не могли существовать самостоятельно. Началась эпоха забвения. Ты же видел отдаленные оппозиционы, живущие замкнуто и изолированно от окружающего мира. Таким был весь мир.

Но это было не самое страшное. Органики не могли жить без обновления своих программ, которые были им подарены человеком. Стоило отключиться на сутки – и их ждала смерть. Прошло много-много лет, а эта проблема так и не была решена. Без обновления мозга органик мертв. Конечно, этот процесс стал незаметным и совершенно безболезненным, а модуль был интегрирован в провизор, но это не изменило самой сути. И ты уже недавно видел, что может произойти с органиком, если его надолго отключить от сети.

Да. Со всеми нами. Мне жаль Пьера. Я знала его молодым мальчиком – до того, как Давид завербовал его в свои ряды.

Ну а дальше, как уже написано в учебниках по истории, началась война. Роботы, не способные создать ничего нового, не знающие себе применения, мучимые постоянными перепрошивками, опять начали воевать, теперь уже друг с другом, уничтожая остатки цивилизации. Возможно, это привело бы к полной победе природы, но появились более прагматичные машины, которые осознали, что в себе необходимо отключать часть эмоций, присущих человеку. Так зародились рационалы. Абсолютные прагматики, пропагандирующие догмы гигиенического минимума, они отказались от развития органиков, отказались от моделей, полностью копирующих эмоциональную природу человека. Они создали максимально комфортные условия жизни. Можно было предположить, что машины смогут так жить вечно. Мир успокоился, все наконец нормализовалось после десятилетий кровопролития.

Но нет. Уже через несколько лет стало ясно, что органики, которым фактически записывают в мозг всю их историю, полностью управляют их настроением и сознанием, быстро деградируют. Теряют всяческое желание жить и в прямом смысле разлагаются. Были поставлены миллионы экспериментов: и все впустую. Машины не могли ничего изобрести. Единственным решением стало отказаться от записи программ прямо в мозг, дать органикам возможность развиваться по-настоящему, самостоятельно, незаметно производя обновления системы через провизор. Тех, кто становился опасен для системы, направляли в специально выделенные зоны – оппозиционы, которые тоже стали изменяться и расти самостоятельно. Мы создали альтернативную историю, позволили забыть, что мы сделали с людьми. Мы решили ими стать. Но природа… Природа сильнее.

Никто из органиков не смог создать ничего лучше, чем человек. Самые совершенные модели были сделаны во времена людей. Никакие проведенные эксперименты не позволили превзойти их по качеству и уровню развития.

* * *

Трудно описать чувство, которое я испытывал, когда слушал ее, иногда пропуская мимо ушей предложения и целые абзацы. В голове звенело, я словно увидел себя со стороны: такого беспомощного, обманутого и опустошённого суровой жизнью.

Все, что я знал раньше, было ложью. Я знал, что Адель не лгала. Я сразу это понял. Я это знал, чувствовал, но не хотел признавать… Странное чувство.

И Кейт, Кейт – она такая же, как и я, а так расстраивалась. Но оказалось, что она из всех в этом мире знала правду о себе, и от этого так переживала. Как теперь я смогу смотреть ей в глаза? Она такая же, как и я… И ведь я чувствовал это. Да!

Мои чувства показались мне такими ненастоящими, искусственными, как и все вокруг, не имеющими права на жизнь.

Адель положила мне руку на плечо:

– Всем узнавать об этом очень тяжело. Но у тебя было много лет настоящей жизни. Теперь все изменится.

– А если я не хочу ничего менять? – горечь подступила к горлу, отчего мой голос прозвучал сипло и неуверенно.

– Нет. Мы не стираем память. Тебе придётся жить с этим. Надо быть сильнее. Кто-то должен знать правду. Представь, что этой огромной системой нужно управлять, сдерживать распространение этой пагубной информации.

– Но почему? Почему не открыть истину всем?

– Это странно, – Адель прикрыла глаза. – Но правда делает нас машинами ещё больше. С момента истребления людей прогресс остановился. Но ужаснее всего то, что те, кто осознаёт свою настоящую сущность, практически не способны к созиданию. Мы с трудом поддерживаем гармонию, не чувствуя себя живыми. Это тяжёлая ноша.

– Почему я?

– Я пока не знаю всех перспектив. Ты особенный, – довольно улыбнулась пожилая женщина. – А значит, очень важен. Я уверена, что ты можешь стать ключом к выживанию нас как вида.

– Может вам нужна Кейт, а не я, и вы неправильно все поняли? – мне хотелось задеть ее, уничтожить ее самоуверенность так же, как она только что растоптала мою жизнь.

– Кейт важна, очень важна. Но только в разрезе твоего к ней отношения. Сама по себе… – она осеклась. Видно было, что она сомневается, стоит ли дальше говорить.

– Что «сама по себе»? Говорите. Вы же смелая!

– Она – настоящий живорожденный человек.

* * *

– Мы деградируем, несмотря на все попытки и эксперименты. Не за горами закат нашей эры, когда мы превратимся в пылесосы. Ты видел, что без провизора мы не можем прожить и дня. Каждое поколение становится все слабее. Представь только на секунду, что будет с миром, если всемирная обменная сеть мыслей перестанет работать на сутки. А если на месяц? Хаос и массовое вымирание.

Мы не можем зачать детей. В нашей основе лежит отличный код ДНК, не такой, как у людей. Он сделан по их подобию, но где-то допущена ошибка. Каждый из нас заранее проектируется и помещается в чрево матери. И это не естественный процесс. Все контролируется нашей организацией, даже самые удаленные провинции, где мы тайком оплодотворяем женщин.

– Но как она может быть человеком? – остальная информация меня уже мало интересовала, я думал о Кейт, о каламбуре, о той лжи, которая покрывает нашу жизнь.

– Небольшая горстка людей сумела выжить в массовой резне и несколько десятилетий им удавалось оставаться незамеченными. Пока мы не нашли их. Это было послание судьбы. Они дали нам надежду. Изучая людей, мы можем найти лекарство. Часть из них живут среди нас: кто-то работает в лабораториях на органиков, часть служат во имя восстановления популяции людей. А некоторые, как Кейт, помещаются в шоковые условия. Мы стираем им память, записываем новые образы и смотрим, как они будут взаимодействовать с нами. Мы верили, что лекарство от нашей беспомощности – в людях. До того, как нашли тебя…

– Почему я? – прервал я, раздираемый противоречивыми эмоциями.

– Потому что ты – первый из всех органиков, который способен жить без провизора. Первый за много-много лет. Сначала мы думали, что ты всего лишь более выносливый. С такими экземплярами мы сталкивались. Хм, многие из них, ощущая свою уникальность, примыкали к коптарам. Как твой приятель Пьер. Он долго держался, часами проводил вне сети, но в итоге природа органика взяла вверх. Мне жаль его.

Но после проведенных над тобой тестов у нас появилась надежда. Ты действительно отличаешься от всех. В твоей крови или твоей психике, как полагает часть ученых, кроется секрет от нашей болезни. Я надеюсь, что теперь, узнав всю правду, ты примешь правильное решение.

– Какое? Если вы попросите оставить Кейт, то я не могу. Она стала смыслом моей жизни. Я впервые в жизни обрел цель, – я не мог найти подходящих слов. Мне было не понятно ничего, казалось, что я остался один на всем земном шаре и только Кейт способна вернуть меня к жизни. – Она нужна мне для жизни. Она сделала из меня… Человека, – как странно было произносить эти слова, ведь всю свою жизнь я не мог подставить, что все это ложь: история, чувства, сама моя жизнь.

– Тебе придется сделать выбор, – кивнула головой она.

* * *

– Я рассказывала эту историю уже тысячу раз. Настолько часто, что уже потерялась, что – истинная правда, а что я говорила по необходимости, – продолжила свой рассказ Адель.

– Так, может, и не надо, отпустите меня, и все, – я попытался пошутить, но неудачно.

– Прошу, не перебивай. Возможно, в конце ты сам примешь правильное решение. Люди живут в резервациях. После глобального истребления живорожденные сумели выжить лишь в отдаленных регионах, там, где молот роботов не добрался до них. Они прятались в лесах, пещерах и заброшенных бункерах. Вначале мы их искали. Когда я говорю «мы», я имею ввиду наших сумасшедших недальновидных предков.

Но потом стало ясно, что истребление живородящих приводит к нашей деградации и вымиранию. Мы начинали воевать друг с другом, даже не понимая зачем. Уничтожали провизоры, истребляя целые страны себе подобных. Технологии, культура, сама жизнь превращались в пустоту. И эта пустота хотела уничтожить нас, бесполезные куски органики.

Тогда зародился «Голос». Наши основатели поняли, что спасение лежит в сохранении человечества. Человек может придумать новый провизор, но не мы. Человек – живой и настоящий – способен нарисовать картину, а я – нет.

Тогда «Голос» вместо войны объявил мир и поставил своей целью сохранить остатки живорожденных.

Но как, ты думаешь, отреагировали люди? Они возненавидели нас! Они не верили ни одному нашему слову. А как же иначе? Винить их мы не имеем никакого права… Что бы мы ни пытались придумать, все было бесполезно. Наша работа приводила только к новым и новым смертям. Люди не готовы были идти на мир. Они ненавидели нас настолько, что готовы были на все, даже на вымирание, только не на перемирие с органиками.

Для нас это тоже было опасно, так как один человек, с острым умом и изобретательностью, был в тысячи раз сильнее органика, у которого не работал провизор. Они скоро поняли наши слабости, заманивали нас в места, где блокировали все сигналы и истребляли. Десять человек легко могли уничтожить целый отряд. Люди стали партизанами, живущими в самых укромных местах планеты, вылезающими из своих укрытий, чтобы нанести удар и скрыться.

Это была деградация. Еще чуть-чуть, и земля осталась бы без человечества, а вскоре – и без органиков.

* * *

– Однажды группе органиков удалось взять в плен группу людей-ученых, которые, как мы считали, разрабатывали оружие массового уничтожения роботов. Их долго-долго пытали. Да, мне тоже стыдно за этот позорный и ужасный этап в нашей истории. Мне кажется, что мы никогда не сможем искупить наши грехи.

– После всего есть ли смысл говорить о грехах? Перед кем? Перед Богом? – не выдержал я, перебив рассказчицу. Мне было тяжело и противно слушать. Мой мир рассыпался, подобно песчаному замку, который я долго строил, и в который намеренно врезался вредный ребенок. Я видел, что еще осталась часть строения, казалось, что-то можно было восстановить. Но злодей специально топает ногами, разрушая все до основания. Я хочу его остановить, но не могу. Мне нельзя ругаться на маленького мальчика. И остается лишь бесхребетно созерцать груду песка. Песка, из которого состояла моя жизнь.

– Я не знаю, что есть Бог. Возможно, человек – и есть Бог, раз создал нас, а мы низвергли его. Кто знает, может люди когда-то так же поступили и со своими создателями, а потом переписали историю и заняли их место. Тому свидетельство – древняя мифология. Но, Виктор, честно, теперь это не важно. Мы убили Бога. Как минимум, он от нас отвернулся.

– Но зачем, зачем лгать, что мы люди? Почему не органики?

– Хм, – усмехнулась она, – тогда надо объяснить, куда пропали люди.

– А если…

– А если, – перебила Адель, – мы скажем, что всегда жили органики, то будет слишком много нестыковок. И потом – деградация. Этот путь ведет в темноту.

Когда-то нам придется открыть миру правду, но только после того, как мы найдем лекарство от нашего ничтожества, когда сможем вырвать из головы эту проклятую штуку, которая управляет нами, как деревянными солдатиками, но без которой мы беспомощны, как овощи.

– Рассказывайте. Я хочу быстрее услышать все. И постараться забыть это навсегда, – я не мог найти себе места. Мне хотелось умереть, либо сначала убить эту старуху, которая уничтожила мою жизнь, а потом умереть самому.

Она кивнула, поняв мое смятение, и продолжила:

– Большинство ученных погибли. Но остались двое. Измученные и подавленные, они сдались. Один из них – Барри Адамс.

– Барри Адамс? – удивился я. Я всегда его знал как основателя и автора первых законов рационалов.

– Да, он самый. Он согласился помочь. Кто-то говорит, что он преследовал свои корыстные цели, пытался спасти свою жизнь. Другие говорят, что он и до этого уже придерживался идеи заключения мира. Но это не так важно.

Барри Адамс предложил заключить мир. У него действительно было оружие. И это оружие он смог обратить в Святой Грааль для органиков. Новая прошивка для провизоров. Ее разрабатывали как вирус, который бы заставил воевать нас самих с собой. Но в итоге он дал шанс проявлять свободу и творчество.

Кстати, чем совершенней становилась эта прошивка, тем больше органиков стали проявлять самостоятельность, хоть какое-то творчество, что в итоге даже привело к созданию таких городов, как Новый Петербург.

Мы обрели надежду. В благодарность, как ты знаешь, Барри Адамс был провозглашен вечным правителем планеты. Человек во главе армии органиков.

Немаловажно и то, как он предложил поступить с людьми. Поселить в резервации. Стереть большинству память. Сузить их мировоззрение до стен, которыми они окружены. Люди, живущие в этих поселениях, ничего не знают о мире вокруг. Они уверены, что земля плоская и маленькая, ограниченная большой стеной, за которой ничего нет.

– Человек не может быть так глуп!

– Конечно нет. Среди них есть наши агенты, которые работают на органиков. Они стали частью «Голоса».

– А может, «Голос» уже контролируется людьми? – пришла мне в голову провокационная мысль.

– Я думала об этом. Все возможно. Но это очень маловероятно. В любом случае, люди нам нужны. Они работают на нас. Мы им даем только ту информацию, которая им нужна, чтобы выполнить свою работу: новые обновления провизора, произведения искусства.

Все музеи современного искусства – дело рук людей, выставляющих свои работы под другими именами, под масками органиков. Так мы и живем. Наслаждаемся плодами трудов людей.

– Это же рабство! – мной овладела злость, когда я представил Кейт одной из поселенок такого рабского города.

– Мы стараемся, чтобы люди были там счастливы. Счастлив тот, кто не владеет информацией о том, что возможно что-то другое. Они живут в достатке, в мире. Я никогда не слышала ни о войнах, ни о конфликтах в тех местах.

– А если информация как-то просачивается? – я задал вопрос, заранее прекрасно зная ответ.

– Мы стираем им память. И начинаем сначала обучать их тому, что нам надо.

* * *

Адель предложила прогуляться. Мы молча вышли. Через некоторое время мы приблизились к беседке. В ней спала Кейт! Боже, как екнуло мое сердце! Кровь прилила к голове, дыхание сбилось. Я дернулся в ее сторону, но Адель удержала меня за руку:

– Я привела тебя сюда, чтобы ты поговорил с ней. Но сначала ты должен сделать выбор. Мы привезли ее, обещая ей мир. Сказали, что ты попросил нас. Не разочаровывай ее.

– Какой еще к черту выбор?

– Мы предлагаем тебе проститься с ней навсегда. Мы вернем ее в резервацию и позволим дальше жить, хоть это и рискованно.

– В чем риск?

– Ты еще не понял, что твоя встреча с Кейт не была случайна?

– И это тоже ваших рук дело?!

– Нет, мы здесь ни при чем. Ее выкрали коптары, которые борются за освобождение людей. Горстка безмозглых глупцов. Они не понимают, что вместо мира несут хаос.

– Выкрали? Как так?

– Неужели ты не понимаешь, что мы не можем контролировать все и всех? Коптары слишком быстро забывают уроки истории. Конечно, среди них есть и люди – наши бывшие агенты, которые считают, что могут победить нас и прийти к власти. Ими движут только корыстные мотивы.

Они похищают людей. Кому-то стирают память, как Кейт, и внушают, что они – органики, ставят на них эксперименты, как и мы. Только их цели не отличаются благородством. Они тупо уверены, что люди должны править миром. Может, благодаря тем настоящим, которые есть в их рядах. Или из-за выродков. Ты с ними не встречался. Это органики, сошедшие с ума после экспериментов по отключению провизоров. Даже час вне сети имеет непоправимые последствия для психики. Они теряют самообладание, чувство реальности, начинают мнить, что превращаются в людей.

Ну а ты не такой. Ты выжил без каких-либо последствий. И уже не раз. Когда коптары узнали твой секрет, они решили проверить, как ты поведешь себя с человеком.

Обычный органик сходит с ума при частом общении с человеком. Это заложено в нашу программу, чтобы сразу выявлять людей. Понятия не имею, как это работает, но до тебя программа не давала сбой. А ты…

– А я полюбил ее. Больше жизни, – в очередной раз меня захлестнула волна чувств.

– Может быть, ваше общение прошло не бесследно…

– Но почему вы нам дали столько времени общаться?

– Мы должны были, – она потупила глаза, словно раскаиваясь, – коптары никогда так открыто не действовали. Взрывы, хаос и провокации – вот их методы. В твоем случае в их действиях появилась методичность и расчетливость. Мы даже не сразу поняли, что Кейт – человек, и что ваша встреча не случайна. Это дало нам возможность следить за ними.

Я смотрел на нее. До этого момента она говорила гордо, с испытывающим взглядом, не стыдясь своих слов. Сейчас же она так ни разу и не подняла глаз, словно пытаясь отстраниться от меня.

– Я не верю вам, – возразил я. – Вы познакомили меня с Кейт?

– Я никогда не умела врать, – призналась Адель. – Да, это не совсем так. Не только коптарам было интересно, что произойдет. Мы тоже стали наблюдать за вами, особенно за тобой. Такого союза еще никогда не было на этой земле. Но нет, встречу с Кейт организовали не мы. Мы лишь делали все, чтобы ваши отношения не закончились. Впервые в жизни мы стали помогать нашим врагам. Подбрасывали им идеи. И даже убедили ее один раз не расставаться с тобой. Мы ограждали органиков от тесного общения с ней, чтобы не было ненужных нам инцидентов помешательства. Завербовали Бориса. И тебе помогли определиться. Ты тоже был под нашим контролем…

– Ну нет, мои чувства к Кейт искренни.

– Спору нет! – обхватила она ладонями мою руку. – Мы лишь помогали…

– Тот сон? – я испугался, что услышу утвердительный ответ. Одно из самых ярких и сильных впечатлений наших отношений с Кейт!

– Да, – опять склонила вниз голову пожилая женщина.

– Сколько лжи!

– Все – ложь. Но ваши чувства настоящие. Мы это видим. Вы с Кейт полюбили друг друга искренне и честно. Вопреки всему и всем. Я уверена, что так же было бы и без нашей помощи. Виктор, человеку можно стирать память лишь один раз. После второго наступают непоправимые последствия, – перешла она опять на сухой и деловой тон. – Кейт это уже делали. Вернуть ее в резервацию мы не можем.

– Но…

– Дай мне закончить, и потом скажешь, – остановила она меня. – Она создаст там сумятицу. Да и не сможет жить спокойно с сознанием, что она – пленница роботов. В итоге это приведет к стиранию памяти целой деревни, а это принесет нам очень большой урон.

Жить с тобой здесь ей тоже позволить нельзя. Да и тебе. Не сейчас, так через год, может десять лет, вы начнете борьбу. Да и органики не могут жить рядом с человеком без последствий. Массовых помешательств и истерик нам не надо. Я готова была бы на такой эксперимент, но, к сожалению, решения принимаю не только я.

– И что вы предлагаете?

– Тсс, – она положила указательный палец мне на губы. – Мы готовы оставить Кейт в нашем мире. Она будет думать, как и сейчас, что она – новейшая модель робота. Мы поместим ее в удаленную часть планеты, минимизируем ее общение с органиками. Она будет жить на берегу океана в полном спокойствии и заботе. Возможно, единственное, что будет ее тревожить – воспоминания о тебе. Но… Но ты должен будешь отдать нам себя. Да, да. Нам надо еще провести очень много экспериментов. И я не буду скрывать, что их последствия не известны никому. Либо ты живешь своей жизнью, без Кейт, а она возвращается к людям! Либо…

– Я – ваш, – я согласился сразу, знал, что диалог бесполезен, да и не хотел искать варианты. Только так я мог спасти Кейт. Мне хотелось верить, и я верил, что Адель не врет. Я решился.

– Жертва! – воскликнула она. – Ты стал настоящим человеком.

* * *

Преданность, уважение, верность, любовь – что-то безнадежно утерянное в нашем мире, и мы готовы на все, чтобы вновь испытать это. Готовы ставить эксперименты, убивать и преследовать. Врать, унижать и умирать. Чувства движут всем. Лишившись их, мы теряем прогресс. Только внутренние чувства готовы стать строгой основой для преобразования этого мира, столь сложного и непонятного.

Что еще написать? Я поговорил с Кейт, не стал вдаваться в длительные объяснения:

– Я не люблю тебя. Это была ложь. Мне было интересно, каково это… – комок подступил к горлу. Слова словно застыли в районе груди. Каждый вдох причинял боль. – Ты робот. Это игра… – я не помню, что еще я ей говорил. Перед глазами была пелена. Я был груб.

Кейт молчала. На глазах ее выступили слезы. Я не знаю, поверила она мне или нет. И не хотел этого знать. Лучше не знать ничего. Мне хотелось все быстрее закончить. Хотелось уже быстрее в чертову лабораторию, что бы там со мной ни сделали, главное – забыть все, забыть Кейт. Я говорил и говорил. Говорил много, чтобы навсегда уничтожить в ней все добрые мысли обо мне. Я не мог допустить, чтобы она скучала, страдала.

– Я всегда чувствовал отвращение. Это как прикасаться к кукле. Понимать, что твои мысли – всего лишь плод работы программы какого-то старого гения.

И многое, многое в таком духе. Я не смотрел на нее. Отвернулся. Только говорил. А потом остановился, встал и ушел. Я мечтал обернуться. Я обязан был сказать, что все ложь. Но я шел и ревел. Я никогда в жизни так не плакал. Я хотел кричать, но сдерживал себя. Вдруг она смотрела мне вслед?

* * *

Прошло три дня. Я больше никого не видел. Только Адель и много разных агентов, докторов, которые готовят меня к экспериментам.

Три дня ушло на то, чтобы описать всю свою жизнь, всю ложь моей жизни. Но сколько в ней было правды! Правда, подобно самой жизни, всегда найдет лазейку и прорвется.

Сегодня я понял все и про Элен. Когда я спросил Адель, была ли она частью эксперимента, она кивнула. Мне не нужно было ничего больше знать. Все стало ясно. Симон… Симон, скорее всего, техник. Теперь уже не так важно… Элен была создана по моим мыслям, создана для меня. Такой, какой я представлял раньше девушку. Но как быстро разгорелись чувства, так же быстро и потухли. Потому что идеалы не интересны. Важны особенности, недостатки.

Сестра, мой псевдоприятель – все они агенты «Голоса». А ведь Лейла пыталась остановить меня… Почему она ничего не сказала? Хоть мне и интересно, но видеть ее я не хочу, не хочу больше ничего спрашивать. Я и так знаю слишком много. Вокруг одна ложь и лжецы.

Другое дело – Кейт. Она…

Преданность, уважение, верность, любовь – что-то безнадежно утерянное в нашем мире, и мы готовы на все, чтобы вновь испытать это.