Соната для фортепьяно, скрипки и гобоя [Марат Исаакович Баскин] (fb2) читать постранично

Марат Баскин СОНАТА ДЛЯ ФОРТЕПЬЯНО, СКРИПКИ И ГОБОЯ

ФОРТЕПЬЯНО, ИЛИ ШЛОМА

Если вы думаете, что Сыкер — это фамилия Шломы, то вы ошибаетесь. Сыкер — это на идиш «пьяница». Такое имя Шломе дала его жена Перла. Шлома, конечно, любил выпить и умел выпить, но никто никогда не видал его валяющимся под забором или в каком ином непотребном виде. И поэтому имя Сыкер ему по-настоящему никак не подходило, но Перла упорно называла его так, и, в конце концов, все Краснополье привыкло, что Шлома — это Сыкер. И самое главное, что и сам Шлома привык к этому имени и спокойно отзывался на него.

Работал Шлома парикмахером, и посему он знал всех не только в Краснополье, но и всех во всем районе, ибо в базарный день стричься к Шломе приезжали даже с Горок, самой далекой от райцентра деревни. Как это можно было побывать в райцентре и не постричься у Шломы! Стриглось у Шломы и все краснопольское начальство: к секретарю райкома и военкому Шлома ходил на дом, а все остальные сами приходили к нему. Шлома мог сделать любую причёску, но не гнушался и стричь под нулёвку призывников. Ходил слух, что во время войны он стриг однажды самого Жукова. Шлома решительно опровергал этот слух и пояснял, что к парикмахерству во время войны не имел никакого отношения, а был полковым разведчиком.

Призывники знали, что у Шломы добрая рука, и верили, что, если их перед армией постриг Шлома, служба будет легкой. Когда однажды в день отправки призывников Шлома приболел и стричь пришел Шломов напарник Евсей, который, кстати, был родным братом Шломы, возник маленький бедлам, и военкому пришлось позвонить в Могилёв и перенести отправку новобранцев на следующую неделю, чтобы дождаться выздоровления Шломы.

Что же касается краснопольских евреев, то для них парикмахерская была чем-то вроде синагоги: туда заходили поговорить про жизнь. И, между прочим, выпить немножко вина. Заходили с любимым шломиным портвейном, который в те времена стоил всего два рубля, дешевле стрижки, а закуска у Шломы всегда была: тетя Поля давала Шломе обед на роту солдат. После питья рука у Шломы не дрожала, и продолжал он свою работу с тем же блеском, как и до питья, а может быть, даже и с большей ловкостью, ибо как он говорил:

— Абисалэ вайн махт а лебун абисэлэ бетэр! Немножко вина делает жизнь немножко лучшей! Ты забываешь про плохое и вспоминаешь про хорошее! И понимаешь, что все остальное в жизни шерри-бренди, чепуха.

Что такое шерри-бренди, никто в Краснополье не знал, и сам Шлома толком объяснить не мог, только с этой поговоркой пришел он с финской войны, с ней ушел в Отечественную, и прилипла она к нему так же, как и Перлин «Сыкер».

У Шломы и Перлы не было своих детей и, как бывает в таких семьях, они смотрели на всех детей с трепетом и любовью. Шлома особенно любил Пашку, сына уборщицы Дома Быта тети Насти. Начали её звать тетей лет в двадцать… Может, оттого что в эти годы она имела уже Пашку. Как говорили в Краснополье, набайстручила она Пашку от заезжего лейтенанта, который приезжал в поселок за новобранцами. Когда Пашка был маленький, тетя Настя брала его с собой на работу, и он послушно сидел на диване вместе с ожидающими клиентами. Шлома всегда давал ему рубль на мороженое и на детское кино в воскресенье, и ещё угощал Перлиными сладостями, которые она всегда готовила на шабес. Когда Пашка пошел в школу, Шлома подарил ему ранец и пообещал за каждую пятерку давать рубль. Надо сказать, что в младших классах Пашка учился хорошо, и даже в пятом классе районка напечатала его сатирическое стихотворение. Стихотворение очень понравилось Шломе, он всем читал его, а Пашку стал звать с этого времени Феферкой. Настя знала немножко на идиш, как-никак жила среди евреев, и когда Пашка спросил у нее, что такое Фефер, она объяснила ему, что это Перчик.

— Понятно, — понял Пашка, — Перчик потому, что я написал сатиру. Мы в школе проходили, что поэт Атрахович взял псевдоним Крапива.

А Шлома, прочитав Перле Пашкино стихотворение, сказал:

— Хорошо написано. Как у Изика Фефера. Просто и понятно. Юный Феферчик!

Пашка любил Шлому и по-своему защищал его. Перед своими дружками. Когда он был маленьким, то объяснял дружкам, что Шлома не еврей, его из детдома тетя Перла взяла и дала еврейское имя, а по-настоящему его зовут Иван. А когда вырос, успокаивал пацанов более круто:

— Помолчи, а то услышит Шлома, быстро сделает секир-башка. Будешь стричься, не там чиркнет и каюк! И ему ничего не будет. У него справка от Жукова. Моя матка сама видела…

Шлома был спокойный, уживчивый, можно сказать уступчивый человек, но в жизни были одна вещь, которую он не мог спокойно переносить: это когда кто-то при нем произносил слово «жид»!

Он не обижался на любые шутки, но в этом случае Шлома не уступал ни на йоту, даже если это не сулило ему ничего хорошего. Он загорался, как индюк, и мчался напролом, круша всё на своем пути к справедливости. Это знали самые отпетые краснопольские хулиганы и не