Элегия для молодого лося [Ханну Райяниеми] (fb2) читать постранично

Ханну Райяниеми Элегия для молодого лося

Ночью, после того как застрелил молодого лося, Косонен сидел у костра и пытался сочинять стихи.

Кончался апрель, но на земле еще лежал снег. Косонен уже привык сидеть по вечерам снаружи, на бревне у огня, на маленькой полянке, где стояла его лачуга. Отсо снаружи было комфортнее, и Косонен предпочитал одиночеству общество медведя. Зверь восседал на куче пихтовых веток и громко фыркал.

От подсыхающей шерсти исходил влажный запах, слегка напоминавший о лосином помете.

Косонен вытащил из кармана записную книжку в мягкой обложке и огрызок карандаша. Полистал: страницы в основном пусты. Слова ускользали, их было тяжелей поймать, чем лосей. Но с этим, бесшабашным и молодым, получилось иначе. Старый лось ни за что не подпустил бы человека и медведя так близко.

Он разбрасывал слова по первой из пустых страниц, крепко сжимая карандаш.

Рога. Сапфировые рога. Нет, скверно. Застывшие языки пламени. Корни деревьев. Разветвленные судьбы. Должны найтись слова для описания минуты, когда отдача арбалета ударила ему в плечо, для звука, с каким стрела вонзилась в мясо. Но это было все равно что ловить снежинки на ладони. Едва успеешь различить кристаллическую структуру, и они тают.

Он захлопнул записную книжку и едва не бросил ее в огонь, но затем, передумав, сунул обратно в карман.

Незачем хорошую бумагу тратить. Вдобавок там, куда он ходил до ветру, скоро закончится последний рулон.

— Косонен снова думает про слова, — проворчал Отсо. — Косонену пить больше надо. Тогда не нужны слова. Просто спать.

Косонен взглянул на медведя.

— Думаешь, ты такой умник? — Он постучал по арбалету. — Может, это тебе бы полагалось стрелять в лося.

— Отсо хорошо в запахи. Косонен хорошо стрелять. Оба хорошо пить.

Отсо сладко зевнул, обнажив ряды желтых зубов, перекатился на бок и издал тяжелый довольный вздох.

— Отсо скоро снова пить.

Может, мишка прав. Может, ему больше ничего и не нужно, кроме выпивки. Нет смысла быть поэтом. Там, в небесах, уже написали все стихи на свете. Там наверняка сады поэзии есть. Или места, где можно обратиться в слова.

Но дело не в этом. Слова должны исходить от пего, грязного бородача из глуши, чья уборная — просто дырка в земле. Яркие слова из темной материи, вот она поэзия.

Когда работает.

Были и другие дела. Чертовы белки прошлой ночью едва замок не одолели. Дверь кладовой укрепить надо… но это до завтра подождет.

Он как раз собирался раскупорить бутылку водки из устроенного Отсо в снегу склада, когда Марья дождем пролилась с небес.

Дождь прошел внезапно; он был холоден, как опрокинутое на голову в сауне ведро воды. Но капли не касались почвы, они летали вокруг Косонена. Он наблюдал, как они меняют форму, соединяются и образуют женщину — скелет тоньше веретена, плоть и мышцы словно туман. Она походила на стеклянную скульптуру. Маленькие груди имели форму идеальных полусфер, в промежности сиял равносторонний серебристый треугольник. Лицо же было ему знакомо: маленький нос, высокие скулы, резко очерченный рот.

Марья.

Отсо, лежавший рядом с Косоненом, мгновенно проснулся.

— Плохой запах, богов запах, — проскрежетал зверь.

— Отсо кусать.

Женщина дождя с интересом взглянула на него.

— Отсо! — осадил его Косонен. Крепко сгреб мишку за жесткую шерсть на загривке, ощутил, как напрягаются мощные мускулы. — Отсо друг Косонена. Слушай Косонена. Не время кусать. Время спать. Косонен поговорит с богом.

Потом он поставил непочатую бутылку водки в снег прямо под носом у медведя.

Отсо принюхался к бутылке и поскреб полурастаявший снег передней лапой.

— Отсо уходить, — сказал он наконец. — Косонен кричать, если бог укусить. Тогда Отсо придет.

Медведь ловко подцепил бутылку в пасть и косолапой расхлябанной походкой направился в заросли. Как медведь.

— Привет, — проговорила женщина дождя.

— Приветствую, — осторожно произнес Косонен. Он задумался, реальна ли гостья. Боги чумы хитры. Они могли извлечь образ Марьи из его памяти. Он покосился на арбалет — не взведен, — прикинул свои шансы: алмазная богиня против поэта, который в глуши совсем растерял форму. Да ну его.

— Твой пес не сильно-то меня привечает, — сказало существо, похожее на Марью. Женщина села на облюбованное Косоненом бревно и поболтала в воздухе мерцающими ногами взад-вперед, как всегда поступала в сауне Марья, Косонен решил, что это наверняка она, и у него резануло в глотке.

Он откашлялся.

— Медведь, а не пес. Пес бы залаял. Отсо просто кусает. Ничего личного, у него натура такая. Он ворчливый параноик.

— Я такого, похоже, знавала.

— Я не параноик, — Косонен сгорбился и попытался снова раздуть костер. — Тут, в глуши, поневоле учишься осторожности.

Марья осмотрелась.

— Я-то думала, мы вам, оставлением, больше аппаратуры оставили. Тут как-то... примитивненько.

— Да, у нас было много гаджетов, —