Пьесы [Лев Романович Шейнин] (fb2) читать онлайн

Пьесы

О Льве Романовиче Шейнине

Лев Романович Шейнин принадлежит к поколению, которое принято называть комсомольцами 20-х годов. Его родина — Смоленщина, поселок Брусановка. В девятнадцатом он уже комсомолец, активист уездного комитета в Торопце. В том же году начинает работать в уездной газете «Светоч», редактором которой был местный поэт Степан Трохов, зародивший в молоденьком пареньке поэтическую искру.

Нет ничего удивительного, что в то дерзновенное время решительных действий, быстрой зрелости заснеженный Торопец сменяется белокаменной столицей, и мальчишка с лохматой копной буйных волос (за что и прозван Байроном) попадает пред «светлые очи» не кого иного, а самого Валерия Брюсова.

«Хорошо, мы вас зачислим, — тихо сказал Брюсов, выслушав стихотворца, присланного кандидатом в высший литературно-художественный институт. — Стихи, молодой человек, слабые, надо учиться…».

Вспоминая студенческие годы, Лев Романович отмечает «веселый дух, прекрасную жизнь, вечную молодость, хорошее настроение, веру в величественное и прекрасное будущее…». И это, несмотря на пайковую воблу, «миллионы», на которые можно было купить коробок спичек, на все невзгоды полуголодного существования «брюсовцев».

Читая написанное о себе Шейниным, я верю ему. Таким он не только был, таким он остался до конца своей жизни. Он нисколько не кривил душой, расписывая в самых ярких красках «начало начал». Да, такой была молодежь 20-х годов, рано ставшая вровень с отцами, поверившая им беспрекословно. Это она, локоть к локтю со старшим поколением, приняла на себя заботы и ответственность за молодое Советское государство.

Я сознательно подчеркиваю как бы двумя жирными линиями эти качества, ибо они и помогли так сказочно быстро возродить и поднять наше Отечество, вывести его из разрухи, из тупика почти поголовной неграмотности, подтянуть его к уровню так называемых цивилизованных стран.

Кроме материального подъема необходим был подъем культуры; больше того, надо было ставить на крепкие ноги судопроизводство, обеспечивать законы непременными и стойкими гуманными устоями.

Если Шейнин считает неожиданной для себя мобилизацию на следственную работу, то для государства неожиданностей не было, была насущная необходимость. Революционная законность полностью восстанавливала ленинские принципы юрисдикции, и новый свод кодексов требовал своих честных и добросовестных исполнителей.

Произошла ли ошибка, когда студент литературного вуза был брошен в следственную часть Московского губсуда? Возможно, для другого характера это было бы трагедией. Но Шейнин остался верен своему призванию, он стал писателем. Почему? Прежде всего потому, что он был талантлив. Довженко любил говорить: «Талант, как гроши, — коли нема, так нема». У Льва Романовича был талант, что подтверждается дальнейшим развитием его литературных данных.

«Следственная работа подарила мне многие сюжеты, наблюдения и раздумья», — признается Шейнин. Очевидно, это так. Но не каждый следователь становится писателем, хотя на его стол, как и на стол Шейнина, «каждое утро жизнь выплескивает запутанные клубки человеческих отношений, проявления любви и коварства, благородства и подлости, мести и ярости, безволия и алчности, звериной похоти и самой чистой привязанности, злой воли и моральной тупости».

Цитата принадлежит Шейнину. Диапазон расширен с предельной точностью, поле широкое… И все же к этому следует добавить центральную мысль самого Шейнина, вернее, его политическое и идейное кредо, без чего писатель полностью не будет раскрыт.

Шейнин старается найти доброе в людях и начисто отказывается от голой детективности, отбросив раз и навсегда набор приемов, набивших оскомину у читателя. Не сразу, исподволь, разбираясь во всех перипетиях нового «ремесла», непосредственно связанного с острыми моментами в человеческих судьбах, молодой следователь решается выступить со своим первым рассказом «Карьера Кирилла Лавриненко», а потом «Записками следователя», открывшими читателю нового, вдумчивого литератора, умеющего сочетать острую занимательность с непридуманной правдой жизни.

Стихи он уже не пишет. Возможно — к лучшему. Шейнина-поэта лично я не представляю, зато Шейнин-драматург открылся во всю ширь и приобрел популярность уже первыми своими произведениями.

Пьеса «Очная ставка», написанная вместе с братьями Тур, имела шумный успех. Мне думается, что соавторство с братьями Тур на первом этапе драматургической деятельности Шейнина было взаимно обогащающим процессом.

Дальнейший ход событий доказал, что Шейнин может работать и в отдельности, и нисколько не хуже. Это был новый этап Шейнина как драматурга. Его пьесы охотно ставились театрами и не менее охотно посещались зрителями. Шейнин стал мастером острого сюжета, неожиданных поворотов действия и при этом никогда не терял чувство политического такта и целенаправленности. Партийность его пьес не подлежит сомнению.

«…Меня всегда занимала не самая фабула дела, а процесс его раскрытия, его социально-психологическая сторона, характеры людей, так или иначе в этом деле участвующих, их драматические конфликты, их судьбы, их падения и взлеты», — так объяснял он стержневую линию своего подхода к раскрытию явлений жизни.

После «Очной ставки» Шейнин выступает с пьесами «В середине века», «Роковое наследство», «Запутанный узел», «Заморские гости», «Саранча» и др. К его драматургии обращаются такие коллективы, как театры имени Вахтангова и имени Моссовета, театр имени Пушкина, ЦТСА. Его пьесы идут в социалистических странах. Сама биография автора, следователя по особо важным делам, вызывает повышенный интерес к его творчеству за рубежом, привлекая к нашей стране пристальное внимание зарубежного зрителя.

Чтобы представить, каков драматург Л. Р. Шейнин, достаточно прочитать его пьесы «Тяжкое обвинение», «В середине века» и «Вдали от Родины»… В «Тяжком обвинении», исследуя «подлинный жизненный факт», автор заставляет зрителя напряженно следить за развитием, казалось бы, примелькавшегося случая из серии «судебных ошибок». В чем же секрет драматурга? Почему судьба героя становится близкой каждому читателю или зрителю?

Автор исследует материал обвинения, строит методику поиска не только по принципу возрожденной в правосудии древней формулы — презумпции невиновности, но путешествует по жизни, наблюдает процессы перестройки социальных основ.

Шейнин бесстрашно обращается с темой «глобального характера». В пьесе «В середине века» он мужественно вскрывает пороки послевоенного мира. Его удары направлены против поджигателей новой войны, против тех, кто готовит бесчеловечную акцию истребления, кто идет на шантаж, изуверство, коварство, чтобы добиться своей дьявольской цели. Главный герой пьесы — атомщик Берг — имеет своих прототипов. Вспоминается трагическая история с Оппенгеймером, бесстыдные махинации американских монополистов и политиков, продающих и покупающих души, глумящихся над совестью мира; все, казалось бы, общеизвестно… И опять напряжение, желание узнать все до конца. Судьбы людей нас волнуют и, несмотря на угадку, все же хочется знать, к а к  все произойдет. И в этой пьесе Шейнин привлекает не только мастерством построения сюжета, но и своей искренностью, убежденностью. Он не может изменить делу «комсомольцев 20-х годов». Его перо — надежное оружие времени. Таков он в прозе, таков же в драматургии, таков в жизни.

Внешне Лев Романович был похож на фламандского гуляку, на толстяка из средневековой таверны. С ним было легко и надежно. Во всяком случае, он никогда не подводил. Он был веселым и остроумным человеком, но никогда не позволял себе острить по поводу понятий, священных для чувств советского человека. Многие могут подтвердить именно эту черту Льва Романовича. Были принципы, на которые никто не имел права замахнуться: это встречало ярость Шейнина. Его убежденная идейность и чувство Родины позволили ему иметь массу друзей-единомышленников. Он был чутким товарищем, внимательным к любой беде, не оставлял участием тех, кто в нем нуждался, не ограничиваясь лишь поверхностными добрыми пожеланиями. Он не проходил мимо, а  з а д е р ж и в а л с я, приникал к душе, выяснял, помогал; и это происходило отнюдь не по профессиональной привычке; его профессия быть всегда  ч е л о в е к о м  не изменяла ему никогда.

Аркадий Первенцев

В СЕРЕДИНЕ ВЕКА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

П р о ф е с с о р  Р и к а р д  Б е р г — знаменитый норвежский физик.

Е л е н а — его дочь.

А р н е  Г л а н — ассистент Берга.

К н у т  Г а м с у н — известный писатель.

В и д к у н  К в и с л и н г — «правитель» Норвегии.

Г ю н т е р  К е р н — ландсфюрер для Норвегии.

Ф р э н к — американский посол в Осло.

М а й е р — немецкий физик.

Г р е й в у д — американский физик.

И р и н а  П р о х о р о в а — советский физик.

М и с т е р  Д о д д — глава американского энергетического концерна.

М а к  Б а г д о л л — негр, физик.

Р а й т — чиновник ФБР.

А н д е р с е н — президент Норвежской электрической компании.

Т о м с о н — секретарь Додда.

Д ж е к с о н — председатель Ассоциации промышленников.

Г о р н и ч н а я  в доме Берга.

Н е м е ц к и й  о ф и ц е р.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т.

В т о р о й  ж у р н а л и с т.

Т р е т и й  ж у р н а л и с т.

Время действия — 1939—1950 годы.

Место действия — Норвегия, Америка.

Акт первый

Картина первая

Обширный кабинет в доме норвежского физика Берга в Осло. Большой письменный стол, шкафы с книгами, в углу — стальной сейф. Немного старомодная, но удобная мебель. Над столом — большой портрет покойной жены профессора. За окном шумит старый сад, изредка доносятся гудки морских пароходов.

При открытии занавеса на сцене никого нет. Девять раз бьют часы — девять часов утра. Потом кто-то осторожно открывает дверь, и в кабинет входят  Е л е н а  Б е р г  и  А р н е  Г л а н. Елена несет большой букет цветов.

Е л е н а. Девять часов, Арне. Отец, как всегда, на утренней прогулке с Гамсуном. Надо торопиться — они скоро вернутся.

Г л а н. Значит, мы его поздравим и потом скажем о себе…

Е л е н а. Да, милый. (Расставляя цветы.) Откровенно говоря, я не думала, что так страшно сообщать о решении выйти замуж…

Г л а н. Полагаю, именно сегодня надо сказать.

Е л е н а (подходя к Глану и обнимая его). Начнешь ты… Да, милый?

Г л а н. Могу я, если хочешь. Не понимаю твоего волнения… Удивлен — ты, первая лыжница Норвегии, и так трусишь…

Е л е н а. А ты, как всегда, спокоен и уверен, Арне…

Г л а н. Я спокоен потому, что верю в нашу любовь, Елена. Помнишь слова Гамсуна? (Декламирует.) «Любовь — это несокрушимая печать, что хранится всю жизнь, до самой смерти». Значит, до самой смерти?

Е л е н а. Да, Арне, да… Кажется, идет отец.

За дверью быстрые, совсем еще молодые шаги; в кабинет входит  Р и к а р д  Б е р г, высокий, худощавый человек с седой головой и чуть грустным, задумчивым взглядом.

Б е р г. О, какие цветы!

Е л е н а (подходит к отцу, обнимает его). Мы хотим поздравить вас, отец, с днем рождения…

Б е р г (целуя ее). Спасибо, дитя мое!.. Да, шестьдесят лет… В сущности, довольно грустный праздник…

Г л а н. Позвольте и мне, дорогой учитель, горячо поздравить вас…

Б е р г. Благодарю, Арне… Какое ясное утро…

Г л а н. Как ваша жизнь, профессор… Она всегда была такой же ясной, безоблачной…

Б е р г. Безоблачной? Так ли это, Арне?.. Сколько было срывов, волнений, ошибок… А впереди так мало лет и так много работы.

Е л е н а. Зато сколько вы уже сделали, отец…

Б е р г. Да, кое-что сделано… Скажу вам по секрету, дети, я ко дню своего рождения приготовил себе замечательный подарок. Даже ты, Арне, этого не знаешь, хотя помогал мне в работе… (Подходит к сейфу, открывает его и бережно достает большой, в серебряной оправе, хрустальный сосуд, наполненный какой-то жидкостью.) Вот он, дети, акватан… Пять лет работы, сотни опытов.

Г л а н. Профессор, я еще раз поздравляю вас! Вам будут завидовать все физики мира!..

Б е р г. Да, вот они, первые капли… И вы — первые, кому я их показал.

Е л е н а. Значит, это пока секрет, ваш секрет, отец?

Б е р г. Дело не в моем секрете. Но нынче тысяча девятьсот тридцать девятый год, и в мире слишком тревожно, чтобы я мог обнародовать свое открытие. Нельзя забывать, что речь идет об атомной энергии, о чудовищной силе, которую скоро можно будет извлечь из ядра атома… Акватан — один из последних шагов к полному решению этой проблемы.

Е л е н а (с волнением, которое хочет замаскировать шуткой). Конечно, мы будем хранить эту тайну… Но позвольте и нам, отец, кое-что вам открыть… Тоже — первому… (Отворачивается.)

Пауза. Берг не понимает, в чем дело.

Б е р г. Ну, что же ты замолчала?

Г л а н. Мы любим друг друга, учитель. И я прошу руки фрекен Елены.

Е л е н а. И разрешения остаться с вами.

Б е р г (порывисто подходит к ним, обнимает обоих, гладит молча их головы. Потом поднимает взгляд на портрет, висящий над столом, и тихо произносит). Твоей матери не суждено было дожить до этого дня… (Плачущей Елене.) Ну, конечно, Елена, мы всегда будем вместе. Всегда и во всем… (Глану.) Не так ли, мой мальчик?

Г л а н. Мое сердце и мой мозг принадлежат этому дому, учитель.

Раздается стук в дверь.

Е л е н а. Это господин Гамсун?

Б е р г. Кнут после прогулки зашел на минуту к себе и обещал вернуться. Войдите!

Входит  Г а м с у н.

Г а м с у н. Здравствуйте, друзья. Поздравляю вас с днем рождения этого пожилого мальчишки…

Елена шутливо приседает.

Г л а н. Здравствуйте, господин Гамсун.

Б е р г. Елена, приготовь нам кофе.

Г а м с у н. В моем вкусе, фрекен, покрепче!

Е л е н а. Господин Гамсун, вот уже десять лет, как я ежедневно приготовляю вам кофе. И каждый раз вы напоминаете, что он должен быть крепким…

Г а м с у н (смеясь). Вы правы, Елена… Но в восемьдесят лет почему-то всегда кажется, что кофе недостаточно крепкий…

Е л е н а. Хорошо, я постараюсь вам угодить.

Е л е н а  и  Г л а н  выходят из комнаты.

Г а м с у н. Я проглядел утренние газеты, Рикард. Все отмечают твое шестидесятилетие, а «Тиденс Теймн» сообщает, что вчера прибыли иностранные гости на твой юбилей. Немцы, американцы, англичане. И даже одна русская. Газета называет ее мадам Физикой.

Б е р г. Ты не помнишь ее фамилии?

Г а м с у н. Кажется, Прохорова. Госпожа Ирина Прохорова.

Б е р г. Прохорова? О, фрау Ирина — моя старая знакомая. Я познакомился с ней еще в тысяча девятьсот тридцать третьем году в Ленинграде, на конгрессе по атомному ядру. Очень способный физик.

Г а м с у н. Завтра тебя будут чествовать в Королевской академии наук. И не только ученые, но и дипломаты. И сам король. Право, еще никогда физика не была в таком почете.

Б е р г. Так ли уж это хорошо для физики, Кнут? Я всегда, как ты знаешь, считал, что наука должна быть вне политики.

Г а м с у н. Что ж, может быть, ты прав! Я тоже считаю, что писатели, художники, ученые не должны служить ни королям, ни черни. Я всегда презирал толпу, и моим главным героем неизменно был я сам… Но все-таки приятно, Рикард, что ты всемирно известен, что тебя приехали поздравлять ученые всех стран, что в свои шестьдесят лет ты достиг славы, признания, почета. Да, мы на вершине, Рикард, и ради этого стоило жить…

За окном раздается звук автомобильной сирены.

Быстро входит  Г л а н.

Г л а н. Профессор, приехал господин президент и с ним американский посол…

Г а м с у н. О каком президенте идет речь?

Б е р г. Это президент Норвежской компании электричества, в которой я служу. Но при чем здесь американский посол?

Г л а н. Не знаю.

Б е р г. Ну что ж, проведи их ко мне.

Г а м с у н. Я пока пройду к фрекен Елене, а ты принимай послов и своих электрических президентов…

Г а м с у н  и  Г л а н  выходят, и вскоре  Г л а н  возвращается в сопровождении американского посла  Ф р э н к а, рослого человека с розовым лицом и седой головой, и президента компании  А н д е р с е н а, пожилого толстяка с обиженным выражением лица.

А н д е р с е н (торжественно). Достопочтенный профессор Берг, от имени дирекции Норвежской компании электричества я прибыл поздравить вас…

Б е р г. Благодарю, господин Андерсен.

А н д е р с е н. Позвольте представить вам мистера Фрэнка, посла Соединенных Штатов.

Б е р г. Очень рад… Садитесь, господа.

Ф р э н к. Мистер Берг, я приветствую вас от лица Америки. Давно хотел с вами познакомиться. Тем более приятно, что наше знакомство происходит в столь знаменательный день… Я поздравляю вас не только как американский посол, но и как держатель акций Норвежской компании, в которой вы служите…

Б е р г (сдержанно). Весьма признателен.

Ф р э н к. Насколько я осведомлен, мистер Берг, вы имеете десятилетний контракт с этой компанией?

Б е р г. Да.

Ф р э н к. Участвуете в прибылях?

Б е р г. Я физик, а не коммерсант, господин посол.

Ф р э н к. Наши физики всегда участвуют в прибылях компаний, в которых они работают. Я усматриваю в этом здоровый стимул для их научной деятельности, профессор Берг.

Б е р г. Мне казалось, что лучший стимул для ученого — любовь к своей науке, господин посол.

Ф р э н к. Возможно. Америка весьма заинтересована в ваших научных работах, профессор Берг.

Б е р г. Польщен.

Ф р э н к. И мистер Додд — глава американского электрического концерна — наш электрический король — поручил мне поздравить вас от его имени и пожелать вам дальнейших успехов.

Б е р г. Это весьма любезно со стороны мистера Додда, тем более что я не имею удовольствия быть с ним знакомым.

Ф р э н к. Это не имеет значения. Дорогой мистер Берг, как американец, я человек дела. Позвольте поэтому передать вам не только поздравление мистера Додда, но и его деловое предложение — перейти на работу в концерн…

Б е р г. Не понимаю…

Ф р э н к. Очень просто — вас приглашают переехать в Америку и занять пост научного руководителя всех исследовательских лабораторий энергетического концерна.

Б е р г. Благодарю за лестное приглашение, но я не собираюсь покидать Норвегию.

Ф р э н к. Известно ли вам, что американский концерн приобрел большинство акций Норвежской компании и, таким образом, мистер Додд является держателем контрольного пакета?

Б е р г. Какое отношение это имеет ко мне?

А н д е р с е н (нерешительно). Видите ли, достопочтенный господин Берг, дело в том, что… мистер Додд и его похвальные намерения расширить исследовательские работы… Одним словом, мнение мистера Додда…

Б е р г (перебивая Андерсена). Не занимает меня ни с какой стороны.

А н д е р с е н. Да, но он держатель контрольного пакета… И наша компания, господин профессор, вступила в коммерческий альянс с концерном, возглавляемым мистером Доддом…

Б е р г. Господин Андерсен, я ничего не понимаю в акциях и коммерческих альянсах. Одну минуту, господа… Там проявляют пленку… (Выходит из комнаты.)

А н д е р с е н. Господин посол, я предупреждал вас — у него тяжелый характер.

Ф р э н к. Характер — это область изящной литературы, господин президент, а мы — деловые люди. Концерн намерен приобрести у вас этого старого алхимика.

А н д е р с е н. Мы не торгуем людьми, господин посол…

Ф р э н к. Тогда передайте нам контракт с ним, хотя это одно и то же.

А н д е р с е н. Да… но… гм…

Ф р э н к. Господин президент, меня не устраивают ваши междометия… Потрудитесь занять определенную позицию!

Возвращается  Б е р г.

А н д е р с е н. Господин Берг, я очень просил бы… Гм… Так сказать, войти в обсуждение… Тем более что мистер Додд…

Б е р г. Господин Андерсен, мне шестьдесят лет, и я не имею права тратить время на разговоры, не имеющие отношения к науке. Повторяю — я норвежский ученый, и ваш мистер Додд — держатель какого-то пакета, но не моей головы, не моей мысли. Я сам держатель самого себя, да, сам!.. Арне!.. Арне!.. Давайте пленку!

Из соседней комнаты доносится голос Глана: «Несу, профессор!» Франк и Андерсен переглядываются. Входит  Г л а н  с проявленной пленкой.

(Рассматривая пленку.) Почему зернистая? Мы же снимаем микрочастицы, а не стадо слонов…

Г л а н. К сожалению, учитель, в Осло уже два месяца нет дюпоновской пленки.

Ф р э н к. Вот видите, профессор, здесь вам приходится нервничать из-за какой-то пленки. Кстати, Дюпон — американская фирма. Нашим физикам не приходится заботиться о таких пустяках. Для них созданы идеальные условия…

Б е р г. Тем легче им обойтись без меня, господин дипломат.

Ф р э н к. Да, но ваш научный кругозор, ваш талант…

Б е р г. Разве всего этого не производят американские фирмы? А я-то полагал, что ваш Дюпон вместе с штопкой фабрикует и талантливых физиков…

Ф р э н к. О, вы шутник, господин профессор… Мы, американцы, любим юмор. Я покидаю вас в надежде, что вы еще обдумаете предложение мистера Додда…

Б е р г. Я ничего не могу добавить к тому, что уже сказал.

Ф р э н к  и  А н д е р с е н  молча кланяются и выходят из кабинета.

Арне, возьмите пленку! Надо переснять!

Г л а н. Хорошо, профессор.

Входят  Г а м с у н  и  Е л е н а  с дымящимся кофейником.

Г а м с у н. Наконец ты освободился, Рикард. Отличный кофе!

Елена разливает кофе. Берг молчит, о чем-то думая. Пауза. Входит  г о р н и ч н а я.

Г о р н и ч н а я (Бергу). Господин профессор, к вам майор Квислинг и господин Гюнтер Керн.

Б е р г. Кто?

Г л а н. Майор Квислинг — лидер партии «Нашионал самлунг», учитель. А господин Керн — ландсфюрер для Норвегии. Личный представитель Гитлера.

Б е р г. Оказывается, главные неприятности начинаются в шестьдесят лет… Что угодно этим господам?

Г а м с у н. Вероятно, они приехали тебя поздравить, Рикард.

Г о р н и ч н а я. С ними еще профессор Майер из Берлина.

Б е р г. Ах Майер? Тогда пригласите их сюда. (Гамсуну.) Майер — мой коллега, немецкий физик.

Елена продолжает разливать кофе и расставляет приборы. Входят  В и д к у н  К в и с л и н г  в форме майора, Г ю н т е р  К е р н  и профессор  М а й е р, маленький щуплый человечек с непомерно большой головой и красными, лишенными ресниц глазками.

К в и с л и н г. Профессор Берг, от имени партии «Нашионал самлунг» я прибыл поздравить вас, гордость Норвегии…

К е р н. Позвольте и мне, господин Берг, поздравить вас от имени Германии…

Б е р г (сухо). Благодарю.

М а й е р. А я, дорогой коллега, поздравляю вас от имени немецкой науки.

Б е р г. Спасибо, господа. Садитесь.

Все садятся к столу. Елена подает Квислингу, Керну и Майеру кофе. Снова входит  г о р н и ч н а я.

Г о р н и ч н а я. К вам профессор Грейвуд из Америки.

Б е р г. Просите.

Г о р н и ч н а я  выходит. Керн и Квислинг отходят к окну и о чем-то тихо говорят. Глан беседует с Гамсуном. Майер молча пьет кофе. Входит профессор  Г р е й в у д, средних лет человек со спортивной выправкой и веселым лицом. Он гладко выбрит, отлично причесан, свободен и непринужден в движениях. Берг поднимается ему навстречу.

Г р е й в у д. Здравствуйте, дорогой профессор Берг!

Б е р г. Здравствуйте, здравствуйте, коллега. Садитесь.

Г р е й в у д. О, профессор Майер! (Остальным.) Здравствуйте, господа!.. (Садится.) В последний раз мы виделись в Ленинграде. Но вы совсем не изменились, что значит успехи в науке… Мы, американские физики, с восхищением следим за вашей работой… Говорят, вы приближаетесь к получению акватана?

М а й е р. Акватана? Не может быть!..

Б е р г (уклончиво). Стараюсь… Но, кажется, и вы, профессор Майер, работаете над той же проблемой?

М а й е р. Современная физика — атомная физика, коллега… Мы все понемногу работаем. Но об акватане мы еще не мечтаем…

Г р е й в у д (торжественно). Дорогой профессор Берг! Деятели американской науки и промышленности поручили мне передать вам свой скромный подарок как выражение их признательности за ваш вклад в науку. Если вас не затруднит, посмотрите на него в окно — его трудновато внести в эту комнату. (Берет Берга за руку и подводит к окну.) Вот этот «кадиллак» — последняя модель. Мой патрон, мистер Додд, и наши физики просят вас принять эту скромную телегу…

Б е р г. Мистер Додд? Я уже сегодня слышал эту фамилию…

Г р е й в у д. Да, по пути к вам я встретил нашего посла. Он хотел меня опередить. Впрочем, его можно извинить. Мистер Фрэнк — один из наших пайщиков. Итак, куда загнать машину?

Б е р г. Однако… Это слишком дорогая вещь. И потом… на таких машинах должны ездить короли…

Г р е й в у д. А вы и есть король, король науки.

М а й е р (тоже выглядывая в окно). Роскошный автомобиль!

Б е р г. А куда мне на нем ездить? Я с детства люблю ходить пешком и, кроме лыжных прогулок, не знаю других маршрутов…

Г р е й в у д. Куда ездить? На этой машине, коллега, вы можете уехать далеко-далеко…

Б е р г. Уж не в Америку ли, мистер Грейвуд?

Г р е й в у д. Я не стану вас уговаривать. Я желаю вам успеха и счастья здесь, на вашей родине…

Б е р г. Вот за это пожелание — спасибо! (Пожимает Грейвуду руку и продолжает с ним о чем-то беседовать.)

В это время на авансцену выходят Квислинг и Керн.

К е р н (тихо). Заметьте, он просто вызывающе себя ведет!

К в и с л и н г. Ничего, господин ландсфюрер, мы ему это припомним.

К е р н. Да, но Берлин требует выяснить, получил ли он акватан. Этому придается чрезвычайное значение, майор Квислинг.

К в и с л и н г. Все делается. Вы видите этого красивого молодого человека, господин ландсфюрер? (Указывает на Глана.) Это доцент Глан — его любимый ученик. Он вступил в мою партию. И он близок не только Бергу, но и его дочери. Он скоро станет ее мужем…

К е р н. Одобряю! Отличный ход!..

Е л е н а. Прошу к столу, господа! Горячий кофе…

Входит  г о р н и ч н а я.

Г о р н и ч н а я. Фру Прохорова, из Москвы.

Б е р г. Фру Ирина? (Быстро встает и выходит из комнаты.)

Г а м с у н (Квислингу). По-видимому, это и есть мадам Физика.

Г р е й в у д. Советы всегда склонны оригинальничать.

М а й е р. Физик в юбке! Этого еще не хватало! Бедная Россия…

Б е р г  входит с  И р и н о й. Все встают.

Б е р г. Господа, я рад представить вам госпожу Ирину Прохорову, нашего русского коллегу.

Г р е й в у д. О, я сразу узнал вас, мадам! Помните, нас познакомили в Ленинграде после вашего доклада?

И р и н а. Здравствуйте, господа! (Грейвуду.) Как же, помню!

Е л е н а. Фру Ирина, а меня вы тоже помните? Я ведь была еще совсем девчонкой.

И р и н а. Помню и искренне рада вас видеть, Елена. Позвольте мне вас называть просто по имени, как прежде…

Е л е н а. Ну конечно! Прошу вас, чашку кофе.

И р и н а. Благодарю.

Б е р г. Я рад поздравить вас, фру Ирина, с докторской степенью. Я читал сообщение о вашей диссертации в журнале «Физика».

И р и н а. Благодарю. Но сначала позвольте поздравить вас. Академик Захарьин просил передать вам свой горячий привет.

Б е р г. Как он себя чувствует?

И р и н а. Хорошо. И, как всегда, много работает.

Г р е й в у д. Помните, джентльмены, как в тысяча девятьсот тридцать третьем году он поразил нас своей моделью атомного ядра?

М а й е р (ехидно). Насколько я припоминаю, вы, профессор Грейвуд, тогда горячо с ним спорили! А ведь он оказался прав.

Г р е й в у д. Положим, спорил не я один. И немецкие физики выражали сомнения, в частности вы, уважаемый коллега Майер. И когда Захарьин доказывал, что атомное ядро состоит из протонов и нейтронов, вы утверждали, что он заблуждается…

Б е р г. Меня, коллеги, вы, по-видимому, щадите, как именинника. А ведь и я, увы, спорил с академиком Захарьиным. Правда, больше по философским выводам, которые он делал.

М а й е р. Да-да, по философским… Русские физики помешались на философии. Это их идея фикс, пусть извинит меня фрау Прохорова.

И р и н а. История покажет, господин Майер, чьи идеи свидетельствуют о помешательстве. И я нахожу неуместным сейчас спорить с вами.

М а й е р. Да, но ваш материализм — это духовная болезнь нашего века. И когда такая философия положена в основу целого государства, а диалектический материализм объявлен обязательным для науки — это угрожает основам культуры и цивилизации.

И р и н а. На вашем месте, профессор Майер, я видела бы угрозу цивилизации в том, что человеконенавистничество и расизм положены в основу современной Германии, и в том, что на площадях немецких городов пылают целые библиотеки…

Б е р г. Да, да, уж извините меня, профессор Майер, но госпожа Прохорова права! Эти аутодафе — позор современной Германии! А десятки моих немецких друзей брошены в тюрьмы и концлагери…

М а й е р. Это уже область политики, коллега. Стоит ли нам, ученым, вмешиваться в политику?

Пока идет этот разговор, г о р н и ч н а я  вносит вино и большой торт, обрамленный шестьюдесятью зажженными свечами. Глан встает, желая замять возникший спор.

Г л а н. Господа, предлагаю поднять бокалы за здоровье профессора Берга!

Все встают. Чокаются с Бергом.

И р и н а. Профессор Берг! Академия наук Союза ССР оказала мне высокую честь передать вам приветственный адрес и в качестве подарка в день вашего юбилея вот эту книгу Ленина — «Материализм и эмпириокритицизм». (Протягивает Бергу адрес и книгу Ленина в сафьяновом, тисненном золотом переплете.)

Б е р г. Я прошу передать Академии наук СССР мою горячую благодарность и чувство глубокого уважения к русской науке.

Г а м с у н (вставая с бокалом). Господа, позвольте мне как самому старому среди вас, как близкому другу профессора Берга сказать несколько слов. Я поднимаю этот бокал за дорогого Рикарда Берга, за все, что он сделал для науки, для физики! С холодной заснеженной вершины своих восьмидесяти лет, господа, я с чувством доброжелательной зависти взираю на цветущее плато, в которое только вступает наш общий друг. Тебе, Рикард, суждено еще много солнца, света, зрелых плодов. Чтобы не подтвердить тезис, что старость болтлива, я заканчиваю свой тост — Рикарду Бергу виват!..

Все аплодируют. Берг обнимает Гамсуна.

К е р н (вставая). Достопочтенный господин Берг, позвольте этим ограничить свой первый визит.

К в и с л и н г. Да, профессору надо отдохнуть… (Встает.)

М а й е р (вставая). Мы еще увидимся, коллега.

Г р е й в у д (тоже вставая). Конечно, ведь это визит вежливости — десять минут.

Б е р г. Благодарю вас, господа, за внимание.

И р и н а. Позвольте и мне проститься с вами, профессор.

Б е р г. Нет-нет… Нельзя же меня покидать всем одновременно.

К е р н, К в и с л и н г, М а й е р  и  Г р е й в у д  делают общий поклон и уходят.

Фру Ирина, позвольте рассматривать ваше появление в моем доме не только как визит вежливости, но и как акт дружбы и взаимной симпатии…

И р и н а. Мне приятно это слышать.

Б е р г. Да-да, ведь мы старые друзья. И я никогда не забуду гостеприимства, которое мне было оказано в Ленинграде.

Г а м с у н. Вы впервые в Норвегии, фру?

И р и н а. Да.

Г а м с у н. Как вам понравилась Норвегия?

И р и н а. Я еще не много успела осмотреть. Но мне нравится ваша суровая и прекрасная природа — скалы, голубые снега и синие фиорды. Я знала их и раньше по вашим книгам, господин Гамсун, и по картинам ваших художников — Мунка, Гуде, Тауло… И все вы не обманули меня…

Г а м с у н. Давным-давно, фру, мне также довелось побывать в Петербурге. Я тогда написал книгу о своих впечатлениях.

И р и н а. Я читала ее. Но с тех пор многое изменилось в России.

Г а м с у н. Возможно. Однако черты национального характера, люди, их психология, надо полагать, остались неизменными…

И р и н а. Нет, изменились и наши люди и их психология.

Г а м с у н (с улыбкой). Вероятно, вы исходите из формулы Маркса — бытие определяет сознание. Я не разделяю этой точки зрения.

И р и н а. Почему?

Г а м с у н. Потому, что убежден в обратном. Сознание, дух человека не подчиняются никакому бытию, а, напротив, властвуют над ним.

Б е р г. Правильно! И я, как прежде, во многом не согласен с вами, коллега. Да, не согласен!..

Е л е н а. Отец, фру Ирина у нас в гостях…

Б е р г (горячо). Тем более я обязан говорить с нею прямо. Я внимательно прочел, фру Ирина, отчет о вашей диссертации, в частности раздел, в котором вы резко критикуете мои философские воззрения. И решительно с вами не согласен!.. Решительно!..

Г а м с у н. Хотя я не физик и не философ, но хотел бы знать, в чем существо ваших разногласий?

Б е р г. Фру Ирина, как и все советские ученые, настаивает на том, что материализм — единственно верная философия, а материалистическая диалектика — единственно верный метод в науке. (Ирине.) Так?

И р и н а. Я рада, что вы точно формулируете нашу позицию, профессор. Это уже шаг вперед…

Г а м с у н. То же самое, Рикард, они провозглашают в литературе. В живописи. И даже в музыке!.. Они ждут от всех художников признания социалистического реализма. Кажется, это называется так, фру?

И р и н а. Да, так.

Г а м с у н. Значит, вы хотите всех стричь под одну гребенку?

И р и н а. Вот это уже не так, господин Гамсун. Сожалею, что, запомнив термин «социалистический реализм», вы не дали себе труда его правильно понять.

Г а м с у н. Возможно! Но не кажется ли вам странным, что, например, я — Кнут Гамсун — стал мировым писателем, хотя понятия не имел о вашем социалистическом реализме? Скажите прямо.

И р и н а. Если прямо, то мне кажется странным другое: что ваш талант растрачен на проповедь индивидуализма, презрения к людям, апологетику грубой силы. Вашего зрения художника хватило на то, чтобы ярко и точно увидеть и передать поэзию норвежской природы, ее суровую красоту. Но вы оказались бессильны и слепы, когда заговорили о норвежском народе. Вы устами своего героя Карено утверждаете, что рабочие — это паразиты, живущие на свете без всякого назначения… Вы рассматриваете мир как духовное болото, а любовь только как «роковой поединок» мужчины с женщиной… Этого ли ждал от вас народ, который вправе рассматривать писателя как учителя жизни?

Г а м с у н. Я служу искусству, а не народу. Я писатель, а не педагог.

И р и н а. Я воспитана на русской литературе, господин Гамсун, всегда воспитывавшей народ. И эта литература дала миру Пушкина и Толстого, Гоголя и Горького. А ваши произведения теперь издают люди, сжигающие книги Гёте и Гейне.

Г а м с у н. Что вы хотите этим сказать?

И р и н а. Что следует задуматься над вопросом: почему фашистам так нравятся ваши книги?

Б е р г. Но вернемся к нашим спорам, фру Ирина. Я тоже не материалист, но ведь сумел кое-что сделать и открыть…

И р и н а. Вы сделали не кое-что, а многое, профессор. Но каждой своей победой, каждым своим открытием вы обязаны тому самому диалектическому методу, с которым не согласны!.. Да, да, не удивляйтесь, в науке вы, сами того не сознавая, материалист… Ленин называл таких, как вы, стихийными материалистами и говорил, что они впускают материализм через заднюю дверь…

Б е р г. Во всяком случае, я не приемлю никакой догмы.

И р и н а. Тогда мы — союзники. Мы тоже отрицаем догму.

Б е р г. Мне казалось иное. Вы резко обрушиваетесь на своих противников. У вас одна схема — друзья и враги, ангелы и черти. А как прикажете быть с теми, кто стоит посреди? А ведь их большинство…

Г а м с у н. Вот именно!..

И р и н а. Вы говорите о тех, кто стоит посреди. Да, их еще много. И мы боремся за этих людей и будем бороться за вас, профессор Берг.

Б е р г. Я никогда не соглашусь с вашим тезисом, что наука должна служить политике. Я служу и буду служить вечным истинам, равно обязательным и в Берлине и в Москве. Я не знаю алгебры немецкой или русской, как геометрические формулы не знают партийных программ.

Г а м с у н. И я тоже не хочу их знать! А вы, большевики, хотите подчинить своим идеям все. Ученые и шахтеры, писатели и музыканты шагают у вас рядом, как солдаты, в одном строю и в одном направлении. Меня оскорбляет это как художника. Вы все время говорите о долге — долг перед родиной, долг перед партией, долг перед народом… А я никому ничего не должен! Я не намерен ни перед кем отчитываться, кроме самого себя! Мне дороже всего моя свобода, моя независимость…

И р и н а. Нет, господин Гамсун, вам придется отчитываться не только перед самим собой, но и перед своим народом и перед историей, как каждому современному ученому, художнику, писателю. Вы говорите, что все мы в строю, как солдаты. А мы и на самом деле солдаты великой армии, борющейся за человеческое счастье, за то, чтобы всем было хорошо на земле. И мы, действительно, шагаем рядом — шахтеры и ученые, каменщики и писатели. Вас пугает это, а нас только убеждает в нашей правоте. Что же касается вас, профессор Берг, то я могу сказать, что мы тоже за алгебру и геометрические формулы. Мы только спрашиваем: кому служат эти формулы? Мы хотим одного — чтобы и алгебра, и геометрия, и литература, и музыка служили интересам народа, будущему человечества, а не его врагам! (Пауза. Встает и делает несколько шагов по комнате.)

Все молчат.

(Подходя близко к Бергу.) Вы не хотите заниматься политикой, но ведь она занимается вами, не спрашивая вашего согласия. Политика врывается в ваш дом, как бы плотно вы ни затворяли его окна и двери, в вашу семью, как бы вы ни старались ее оградить, в вашу работу… И пока вы провозглашаете «независимость» и «чистоту» своей науки, ее уже где-нибудь, даже не спрашивая вас, покупают или продают, присваивают или грабят…

За окном долгий, резкий гудок. К нему присоединяется второй, третий, четвертый, и все они сливаются в тревожный, наглый вой. Гамсун быстро встает и подходит к окну. Все более усиливается рев гудков.

Б е р г. Что такое? В чем дело, Кнут?

Г а м с у н. Это германский военный флот. Напрасно ты был так сух с ландсфюрером Керном, Рикард.

И р и н а. Вот видите, профессор, политика уже врывается в ваш дом…

Картина вторая

Через три года. Снова кабинет Берга. Казалось бы, ничего не изменилось в этой комнате. Все те же книги стоят за стеклами шкафов, все та же старомодная мебель, и так же, как и три года назад, отбивают время старинные часы. И только темные, зашторенные окна говорят о главном, что произошло за эти годы, — о войне. Вечер. При открытии занавеса на сцене — Е л е н а  и  Г л а н.

Г л а н. Мне горько видеть, дорогая, сколько сил ты тратишь на то, чтобы добыть продукты, и как тщетно пытаешься разнообразить наш рацион.

Е л е н а. Я делаю все, что могу. Но ты же знаешь, как трудно стало с провизией. Я не могла найти муки для именинного пирога. Хорошо, что догадалась обратиться к Гамсуну, и он мне помог.

Г л а н. Если бы твой отец был менее упрям, мы смогли бы жить не хуже Гамсуна.

Е л е н а. Не может же отец работать с немцами, Арне.

Г л а н. Зачем крайности? Пусть не работает на немцев, но и не ведет себя так вызывающе. Он отклонил одно за другим три предложения Керна и Квислинга. Это наводит подозрение на всех нас…

Е л е н а. Ну, ты, Арне, кажется, вне подозрений…

Г л а н. На что ты намекаешь, говори прямо!

Е л е н а. Соседи говорят, что к тебе благоволит сам Квислинг, сам «правитель» Норвегии… Хорошо еще, что эти слухи не дошли до отца…

Г л а н. А ты поменьше прислушивайся ко всяким сплетням. Твой муж — доцент, его занимает наука, а не политика. И если какая-то дура видела, что я выхожу из дома Квислинга, то это еще ничего не значит!

Е л е н а. Тише, идет отец…

Входят  Б е р г  и  Г а м с у н. Берг немного осунулся за эти годы, но все еще молода его походка, так же быстры движения.

Б е р г. Добрый вечер, дети! (Глядит на часы.)

Г а м с у н. Здравствуйте, Елена, здравствуйте, Арне…

Г л а н. Благодаря любезности господина Гамсуна, отец, мы сможем сегодня выпить за ваши шестьдесят три года…

Г а м с у н. Ну, ну, стоит говорить о таких пустяках…

Б е р г. Что ж, охотно выпью с вами вместе.

Садятся за стол. Стук в дверь.

Войдите!

Входят  К в и с л и н г  и  К е р н. На Квислинге — генеральская форма.

К е р н. Хайль Гитлер!

Пауза.

К е р н. Здравствуйте, профессор Берг!

К в и с л и н г. Вот именно — здравствуйте, уважаемый господин Берг!

К е р н. Как видите, профессор, ни мировая война, ни слава германского оружия не затемнили в нашей памяти даты вашего рождения. И мы снова, как год назад, приехали вас поздравить. (Гамсуну и Елене с Гланом.) Добрый вечер!

Г а м с у н. Здравствуйте, господин Керн! (Квислингу.) Здравствуйте, ваше превосходительство!

Е л е н а. Здравствуйте, господа! Садитесь, пожалуйста!

Квислинг и Керн садятся, не спрашивая разрешения, закуривают. Сумрачно молчит Берг, растерянно улыбается Гамсун, затихли Елена и Глан.

К в и с л и н г. Господин Берг, я прибыл не только затем, чтобы снова, в четвертый и, надеюсь, последний раз поговорить с вами.

Б е р г. О чем, генерал Квислинг?

К в и с л и н г. А все о том же, профессор Берг. О вашей работе, о науке, о вашем будущем, наконец, о будущем вашей семьи.

Б е р г. Это что, угроза?

К в и с л и н г. Нет, предупреждение.

К е р н. Одну минутку, господин правитель. Это даже и не предупреждение, а совет. Искренний, дружеский совет людей, желающих добра вам, вашей науке, вашей родине.

Б е р г. Что вам конкретно от меня угодно, господа?

К е р н. Лояльности, господин Берг. Германские власти, как и правитель Норвегии, генерал Квислинг, хотят одного — чтобы вы лояльно продолжали свою научную работу.

Б е р г. Но германские власти вывезли мою лабораторию, мои приборы, мою библиотеку…

К е р н. После того, как вы отказались сообщить нам свои секреты.

Б е р г. У меня нет никаких секретов.

К в и с л и н г. Профессор Берг, нам точно известно, что вы владеете секретом получения акватана.

К е р н. И, более того, что этот акватан хранится в этом доме, в этой комнате, в этом углу, в этом сейфе… Германские военные власти намерены взять под охрану вас лично, ваши открытия, ваш акватан… Причем, профессор, мы гарантируем также охрану вашего авторского права…

Берг встает, бледный от волнения, и, пошатываясь, подходит к окну. Елена и Глан молча следят за ним. Гамсун сидит, опустив голову. Берг внезапно поднимает штору и открывает окно.

К в и с л и н г. Профессор, не забывайте о правилах затемнения…

Б е р г. Одну минуту, генерал, мне немного душно… Сейчас я отдам вам мой акватан. Сейчас… Я помню о затемнении… (Подходит к сейфу и при общем напряженном молчании открывает его, достает сосуд с акватаном и внезапно швыряет его за окно.)

Крик Елены сливается со звоном разбитого стекла.

Вы затемнили не только мой дом, мою улицу, мою родину. Вы затемнили всю Европу, будьте вы прокляты!.. И вы хотите, чтобы моя наука помогла вам затемнить весь мир!..

Е л е н а. Отец!..

К в и с л и н г. Вы нам ответите за это!..

К е р н (ласково улыбаясь). Вы ошибаетесь, генерал. Профессор Берг — хозяин своего открытия и вправе распоряжаться им по своему усмотрению… Ему не за что отвечать…

Раздается резкий стук в дверь, и, не ожидая разрешения, входит  н е м е ц к и й  о ф и ц е р. Он быстро подходит к Керну.

О ф и ц е р. Получена шифровка лично от фюрера. Вы должны немедленно с ней ознакомиться. Она адресована вам и генералу Квислингу.

К е р н. Едем! Одну минуту. (Подходит к телефону, набирает номер.) Дежурный?.. Да, я. Передайте адъютанту — пусть пришлет взвод моей личной охраны к дому профессора Берга. И барабанщиков. И пусть меня ждут.

Не прощаясь, К е р н, К в и с л и н г  и  о ф и ц е р  выходят из комнаты. Пауза. За окном — шум отъезжающей машины.

Г л а н. Я восхищен вашим мужеством, отец!

Б е р г. От кого они узнали об акватане, Арне?

Е л е н а. Да-да, от кого?

Г л а н. Я сам думаю об этом… Непостижимо…

Г а м с у н. Какое это имеет значение, Рикард? И разве об этом следует тебе думать после того, что сейчас произошло?.. Я тоже отдаю должное твоей смелости, но… Но смелость должна сочетаться с разумом… Зачем он вызвал взвод?

Снова стук в дверь.

Б е р г. Войдите.

На пороге появляется, как всегда, веселый, гладко причесанный, элегантный  Г р е й в у д.

Г р е й в у д (таким тоном, как будто он был здесь вчера). Добрый вечер, господа!

Б е р г (в изумлении). Вы? Вы — американец, здесь, в оккупированной немцами Норвегии?!

Г р е й в у д. Вероятно, это действительно я. Не удивляйтесь, дорогой мистер Берг, мир населен неожиданностями… Искренне рад вас видеть. Здравствуйте, господин Гамсун, здравствуйте, доцент, добрый вечер, мисс Елена.

Б е р г. Ничего не могу понять! Во всяком случае, я рад вас видеть… Садитесь. Но все-таки объясните это чудо…

Г р е й в у д (Гамсуну и Глану). Извините меня, господа, но мы живем в сложное время. Поэтому оставьте меня на десять минут наедине с моим коллегой.

Г а м с у н. Пожалуйста! (Елене и Глану.) Идемте.

Г а м с у н, Е л е н а  и  Г л а н выходят.

Г р е й в у д. Прежде всего позвольте поздравить вас с днем рождения. Я рад, что успел добраться к этому дню… Подводная лодка, на которой я прибыл, могла и опоздать…

Б е р г. Какая подводная лодка?

Г р е й в у д. Разумеется, американская, коллега. Та самая лодка, которая прибыла сюда в ваше распоряжение…

Б е р г. В мое распоряжение?!

Г р е й в у д. Совершенно верно. Короче, правительство Соединенных Штатов командировало меня за вами, профессор Берг. Вам предлагается пост научного руководителя энергетического концерна — десятки исследовательских лабораторий, любые приборы, опытные станции, мастерские, если понадобится, целые заводы будут служить вашему гению… Вы и ваша семья должны завтра покинуть Норвегию. Лодка ждет вас в условленном месте…

Б е р г. Это так неожиданно…

Г р е й в у д. И так закономерно. Да поймите же, профессор, немцы лихорадочно работают над атомной проблемой. При этих условиях оставлять вас в оккупированной Норвегии преступно. Там, в Америке, вы сможете реально помочь своей измученной родине, если только вы хотите ей помочь…

Б е р г. Хочу ли я помочь моей Норвегии!.. Ах, если бы вы знали, коллега, как я ненавижу фашизм, войну, оккупацию… Они отняли свободу у моего маленького народа, они отняли независимость, за которую мы, норвежцы, боролись сотни лет…

Г р е й в у д. Поэтому я приехал за вами, коллега. И поэтому вы не имеете права колебаться и размышлять…

Снова шум автомобиля за окном.

Б е р г (встревоженно прислушиваясь). Тише… (Подходит к окну, опускает штору.) Пойдемте пока в сад…

Выходят. Восемь раз бьют часы — восемь часов вечера. В кабинет входят  К в и с л и н г  и  Г л а н.

К в и с л и н г. Господин ландсфюрер сейчас приедет сюда. Глан, Гамсун здесь?

Г л а н. Да, ваше превосходительство, он в столовой с моей женой. Я должен сообщить вам удивительную новость — к нам в дом приехал Грейвуд, американский физик. (Оглядываясь.) По-видимому, нелегально…

К в и с л и н г. Я знаю об этом… (Улыбаясь.) Что вы таращите на меня глаза? Политика — сложная штука, доцент. Так вот, слушайте. Нам известно, что Грейвуд приехал за вашим тестем. Он хочет увезти его в Америку.

Г л а н. Увезти в Америку?

К в и с л и н г. Так вот — пусть он едет в Америку. И вы поедете с ним…

Г л а н. Я ничего не понимаю, ваше превосходительство.

К в и с л и н г. Есть шифровка из Берлина. Они обменяли Берга на молибден, который американцы будут давать им через шведов. Понятно?

Г л а н. Не совсем…

К в и с л и н г. Но главное не в этом. Отпуская Берга вместе с вами, фюрер рассчитывает иметь информацию не только о работе Берга, но и других физиков, которые находятся теперь в Америке. Вам оказывается огромное доверие, Глан. В Нью-Йорке вы свяжетесь с инженером Ланге, представителем Шведского стального треста. Пароль «Валькирия». Ему вы будете передавать все сведения… Желаю вам удачи!.. А теперь зовите Гамсуна…

Г л а н  выходит. Квислинг молча расхаживает по кабинету. Входит  Г а м с у н.

Г а м с у н. Вы меня спрашивали, ваше превосходительство?

К в и с л и н г. Да. Прошу вас немного обождать, сейчас приедет ландсфюрер Керн…

Г а м с у н. Быть может, я лучше подожду вас у себя дома?

К в и с л и н г. Нет, мы сговорились с Керном встретиться именно здесь. (Выходит.)

Гамсун молча курит. Входят  Г р е й в у д  и  Б е р г.

Г р е й в у д. Значит, через два часа я приеду за ответом.

Б е р г. Стоит ли вам выходить в город, коллега?

Г р е й в у д. Ничего, у меня надежные документы. (Уходит.)

Берг садится рядом с Гамсуном.

Б е р г. Кнут, ты мой друг, и мне нужен, как никогда, твой совет. Меня приглашают в Америку. Вместе с семьей… Могу ли я покинуть Норвегию в такое тяжелое время?..

Г а м с у н. В Америку? Каким путем?

Б е р г. На подводной лодке.

Г а м с у н. Не рискованно ли это, Рикард?

Б е р г. Дело не в риске. Я не знаю, как поступить. Может быть, Грейвуд прав, и там, в Америке, я смогу помочь нашей измученной родине… Как ты считаешь?

Пауза. Гамсун не знает, как ему ответить. Он еще не решается сказать Бергу о своих связях с гитлеровцами. Начинает осторожно, издалека.

Г а м с у н. Как тебе сказать, Рикард… Жизнь сложнее прямолинейных решений… Ты говоришь — помочь Норвегии. А что, собственно, произошло? Мировая буря. Мы — маленькая страна… Мы считали нейтралитет своей национальной политикой, но жизнь развеяла эти иллюзии…

Б е р г. Я не понимаю, Кнут…

Г а м с у н. Может быть, надо пренебречь этим, быть выше… Все-таки немцы признают, что мы — нордическая раса… В конце концов, Рикард, есть вечное, которому мы служим. Человек должен раствориться в космосе… И потом, только пойми меня верно, у Гитлера есть и здоровое начало — идея сверхчеловека, философия силы… Помнишь, я писал об этом еще в «Пане».

Б е р г. Что ты говоришь!

Г а м с у н. Нет-нет, не пойми меня превратно… Но ты же не станешь отрицать, что в силе есть поэзия, что она способна покорить не только тело, но и душу… (С трудом подбирает слова.)

Гамсуну страшно сказать Бергу правду. Берг слушает его, все еще не смея поверить уже возникшему подозрению. Раздается стук в дверь, и входят  К в и с л и н г  и  К е р н. На Керне парадная форма, ордена.

К е р н. Хайль Гитлер!

К в и с л и н г. Хайль Гитлер!

К е р н (выходя вперед, торжественно). Господин Кнут Гамсун! Мой фюрер приказал передать вам его привет и благодарность за чувства, выраженные в вашем письме к нему. Фюрер высоко ценит в вашем лице потомка древних викингов, достойного представителя нордической расы…

Гамсун смущенно встает. Берг сидит с растерянным лицом.

(Бергу.) Господин Берг, извините за это вторжение, но господин Гамсун находится у вас, а я обязан немедленно вручить ему награду — так гласит орденский устав.

К в и с л и н г. Тем более что и вам, уважаемый профессор, не бесполезно видеть, как умеет ценить великая Германия талант, разум и лояльность.

К е р н. Итак, господин Гамсун, фюрер в ознаменование ваших заслуг наградил вас высшим орденом империи. Одну минуту. Я обязан следовать ритуалу… (Открывает дверь и делает знак.)

Тяжело стуча коваными сапогами, входят  т р и  б а р а б а н щ и к а, выстраиваются и застывают на месте.

Хайль Гитлер!

Молча стоит растерянный Гамсун. Барабанщики начинают бой. Керн подходит к Гамсуну и прикалывает орден к его груди.

К е р н  и  К в и с л и н г (кричат). Хайль Гитлер! Трещат барабаны.

Б е р г (встает и, сгибаясь от страшной боли, направляется к дверям, потом возвращается. Тихо, почти шепотом). Уйди из моего дома, Гамсун!

К е р н, К в и с л и н г, б а р а б а н щ и к и  и  Г а м с у н  покидают кабинет Берга. Берг молча подходит к книжному шкафу, открывает его и швыряет на пол тома произведений Гамсуна один за другим, как дрова. Входит  Е л е н а, за ней — Г л а н. По лицу Берга они сразу видят, что случилось нечто страшное.

Елена, отправь эти книги Гамсуну!.. Сейчас же!.. Немедленно!.. Сию же минуту!!..

Е л е н а. Что случилось, отец? Где господин Гамсун?

Б е р г. Гамсун умер… страшной смертью — под барабанный бой. (Закрывает лицо руками и отходит к столу.)

Отворяется дверь, и, как всегда, непринужденно входит  Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Мистер Берг, я прибыл за ответом.

Б е р г. Да, мы едем в Америку!

З а н а в е с.

Акт второй

Картина третья

Рабочий кабинет мистера Додда, главы американского энергетического концерна. Это большая светлая комната с окнами, за которыми вырисовываются контуры небоскребов и пляшут рекламные огни, причудливо вспыхивая в вечернем нью-йоркском небе.

В комнате — простой полированный стол, несколько удобных кресел, шкафы с книгами, карта мира. Мистер  Д о д д  работает за столом. — худощавый, неопределенного возраста человек в золотых очках и простом рабочем костюме. Входит его секретарь  Т о м с о н.

Т о м с о н. Вечерняя русская сводка, патрон.

Д о д д. Ну?

Т о м с о н. Немцы прорвались к Сталинграду. Ожесточенные бои.

Д о д д. Что сообщает ставка Гитлера?

Т о м с о н. Сопротивление русских сломлено, две дивизии вышли к Волге. Падение Сталинграда — дело нескольких дней… Отставной генерал Крич, военный комментатор «Нью-Йорк таймса» считает…

Д о д д. Меня не интересует, что считает этот дурак в отставке. Еще недавно он предсказывал падение Москвы. Дальше, Томсон!

Т о м с о н. Вы просили приехать мистера Райта из Федерального бюро расследования. Он здесь.

Д о д д. Пусть войдет.

Т о м с о н  выходит, и в кабинете появляется сотрудник ФБР  Р а й т, человек лет сорока на вид, с чрезмерно пестрым галстуком и неподвижным взглядом, тускло освещающим его сухое, тщетно пытающееся улыбаться лицо.

Р а й т. Добрый вечер, мистер Додд. Кажется, вы мною интересовались?

Д о д д. Я интересовался не вами, а вашим докладом.

Р а й т. Слушаю. Готов.

Д о д д (взглянув на часы). Через час или даже меньше профессор Берг приедет сюда. Что вы имеете мне сообщить?

Р а й т. Я выяснил все, что вас интересовало.

Д о д д. Именно?

Р а й т (вынув записную книжку и бегло заглядывая в нее). Рикард Берг, знаменитый физик, имеет единственную дочь Елену, являющуюся супругой доцента Глана, любимого ученика Берга.

Д о д д. Известно.

Р а й т. Берг вспыльчив. Увлечен наукой. Состояние здоровья отличное. Не пьет, занимается спортом, склонен к строгому образу жизни. Ненавидит гитлеровцев. В Америке почти не имеет знакомств, за исключением профессора Мака Багдолла, с которым его связывает многолетняя дружба…

Д о д д. Багдолл? Этот негр?

Р а й т. Да, мистер Додд.

Д о д д. Дальше!

Р а й т. Вы интересовались его отношением к России. Берг не разделяет философских воззрений советских физиков, но относится довольно тепло к советскому физику Прохоровой и академику Захарьину. С Прохоровой состоит в личной переписке.

Д о д д. Нельзя ли запросить наше посольство, что известно об этих русских ученых?

Р а й т. Я уже сделал это, мистер Додд. Посольство сообщает, что академик Захарьин — известный русский физик, коммунист. Прохорова — его ближайшая сотрудница, тоже коммунистка. Попытки установить личный контакт о ними не дали результатов.

Д о д д. В какой области физики они работают?

Р а й т. Посольство выяснить не смогло.

Д о д д. А ваша служба?

Р а й т. Я и говорю — посольство выяснить не смогло.

Д о д д. Я давно заметил, Райт, что когда вам есть что сообщить, вы называете вашу службу, а когда сообщить нечего, вы именуете эту службу посольством… Это довольно удобно…

Р а й т. Это чисто внешнее различие, мистер Додд.

Д о д д. Признателен за ценную справку. Все?

Р а й т. О Берге — все. Семья: дочь Елена — известная норвежская спортсменка, лыжница. Замужем за Гланом недавно, любит его. Глан — способный человек, по нашим данным, был лично связан с Квислингом и даже как будто состоял в его партии. До дня выезда из Норвегии был в интимной связи с певичкой варьете Эммой Якобсон, нашей секретной сотрудницей.

Д о д д. Где теперь эта певичка?

Р а й т. По-прежнему работает в Норвегии.

Д о д д. Кому поет?

Р а й т. Мы подозреваем, что она поет не только для нас, но и для мистера Гиммлера.

Д о д д. О, значит, голос большого диапазона… Все?

Р а й т. Пока да.

Д о д д. Так вот, мистер Райт, всем этим сведениям — цена один цент, и притом ломаный. Вчера Берг прибыл в Америку. Сегодня он будет у меня. Завтра он возглавит всю исследовательскую работу моих лабораторий над проблемой, важнее которой не было, нет и не будет… Я должен знать не только все, что происходит в рабочем кабинете Берга, в его доме, но и все, что происходит и будет происходить в его сердце, в его мечтах…

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. При этом Берг должен чувствовать, что он живет в свободной стране, где никому нет дела до его личной жизни, до его взглядов, до его убеждений.

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. Нет, вы еще не понимаете, Райт. Одно неосторожное действие, неуклюжее наблюдение, грубо вскрытое письмо, ваша дурацкая манера подставлять агента, от которого за милю несет провокацией, — и вы сорвете нам дело.

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. Имейте в виду, Райт, что хотя я промышленник, а не разведчик, но малейший ваш промах будет мною замечен немедленно.

Р а й т. Это я знаю, мистер Додд.

Д о д д. Можете идти. Хотя подождите. Нельзя ли найти какой-нибудь ключ к этому негру?

Р а й т. Вы имеете в виду профессора Багдолла?

Д о д д. Да.

Р а й т. С этим человеком нельзя найти общий язык. Он черный…

Д о д д. Вы страдаете дальтонизмом, Райт.

Р а й т. Не понимаю…

Д о д д. Он не столько черный, сколько красный… При вашей профессии, парень, надо лучше разбираться в цвете. Идите!

Р а й т. Да, мистер Додд, вы всегда попадаете в цель…

Д о д д. Идите, Райт. Я не дама и не претендую на комплименты.

Р а й т  выходит. Сразу появляется  Т о м с о н.

Т о м с о н. Профессор Берг и мистер Грейвуд в приемной.

Д о д д. Просите! (Встает из-за стола, делает несколько шагов по комнате и останавливается у порога.)

Появляются  Г р е й в у д  и  Б е р г.

Приветствую отважных мореплавателей! Здравствуйте, профессор Берг! Рад вас видеть, Грейвуд! (Здоровается с Бергом и Грейвудом.)

Все садятся.

Ну, как добирались?

Б е р г. Все хорошо, господин Додд. Но прежде всего позвольте мне поблагодарить вас лично и американское правительство за все, что вы сделали для меня и моей семьи.

Д о д д (очень простодушно). Давайте говорить прямо — мы, американцы, прежде всего — деловые люди. И в данном случае мы тоже прежде всего руководствовались интересами дела. Вы очень нужны Америке, демократии, всем нам, профессор…

Б е р г. Меня радует ваша прямота, мистер Додд.

Д о д д. Профессор Берг, мы сегодня союзники, товарищи по оружию, у нас общий враг и общие цели. Вот почему мы просим вас об одном — ускорить решение проблемы, которой вы посвятили, как мне известно, свою жизнь. Мы создадим все условия для вашей работы, мы пойдем на любые затраты, мы предоставим в ваше распоряжение свой огромный промышленный потенциал, мы подчиним вам всех своих физиков, только дайте нам оружие для того, чтоб спасти мир от фашизма…

Б е р г. Я предвидел этот разговор. И готов отдать общему делу свое открытие. Я готов продолжать свою работу совместно с американскими физиками…

Д о д д. Почему только американскими? К вашему сведению, профессор, мы собрали теперь в Америке и других физиков — англичан, датчан, шведов…

Б е р г. Я знаю. И я готов приступить к работе. Но при одном условии.

Д о д д. Именно?

Б е р г. Я не знаю, удастся ли нам овладеть тайной атомной энергии, мистер Додд, хотя, не скрою, имею основания надеяться на это. Но если мы добьемся успеха, то должны заранее осознать всю степень ответственности за эту страшную силу, извлеченную из недр атомного ядра. В природе ость силы, с которыми не шутят, мистер Додд. Я обязан сказать это вам как физик.

Д о д д. Можете не продолжать. Как демократ и гуманист, я разделяю ваши опасения. Профессор Берг, я — верующий человек, клянусь вам именем всевышнего, что атомная энергия будет служить только для борьбы с фашизмом. И что атомное оружие будет применено лишь в том случае, если оно окажется у нашего противника. Но надо торопиться — немцы лихорадочно работают над этой проблемой. По нашим данным, они уже имеют тяжелую воду…

Г р е й в у д. Не отстают и русские физики…

Д о д д. При чем здесь русские, мистер Грейвуд? Они наши союзники, и если им удастся разгадать секрет атома, мы будем только рады. Нельзя забывать, что Россия приняла на себя основной удар в этой войне.

Б е р г. Да, Россия героически сопротивляется. Я далек от коммунизма, но все мои симпатии на стороне русских.

Д о д д. Полностью разделяю ваши чувства, профессор Берг. Отдыхайте, а затем принимайтесь за работу. Два слова о материальной стороне дела. Концерн просит, чтобы вы сами продиктовали условия…

Б е р г. Мистер Додд, меня не занимает этот вопрос. Я тоже готов на любые условия.

Д о д д. Хорошо, мы вернемся к этой теме.

Все встают.

(Пожимает руку Бергу.) Да поможет вам всевышний!

Б е р г. Всего хорошего.

Г р е й в у д. До свидания, мистер Додд.

Д о д д. Одну минуту, дорогой профессор Грейвуд. У меня есть для вас одно поручение.

Г р е й в у д. Слушаю. (Остается.)

Додд провожает Берга до дверей и возвращается к Грейвуду.

Д о д д. Вы в своем уме, Грейвуд?

Г р е й в у д. В чем дело, мистер Додд?

Д о д д. Зачем вы сказали о русских?..

Г р е й в у д. Мне казалось…

Д о д д. Что вам казалось?.. Я ведь предупреждал вас, что с Бергом надо вести себя осторожно… А вы болтаете черт знает что!

Г р е й в у д. Ошибся, мистер Додд.

Д о д д. Будьте осторожны. Да, Берг прав. В природе есть силы, с которыми не шутят. И этими силами должны владеть мы!

Картина четвертая

Через три года.

Загородный дом на берегу океана, неподалеку от Нью-Йорка, в котором живет Берг. Открытая терраса с видом на океан, клумбы с цветами, плетеная соломенная мебель. Летний день. Доносится шум прибоя.

При открытии занавеса на сцене — Е л е н а  и  Г л а н.

Е л е н а (сервируя кофе). Я очень рада, что ты сегодня рано приехал, Арне…

Г л а н. Мне вдруг страшно захотелось видеть тебя, дорогая! (Обнимает и целует Елену.)

Е л е н а. Знаешь, и дома мне бывало скучно оставаться одной, и я сердилась, когда ты и отец задерживались в лаборатории. Но все-таки это было дом, Арне, и все кругом знакомое с детства… А здесь… (Вздыхает.)

Г л а н. А разве здесь у нас плохой дом? И разве океан не шумит так же, как наше море?

Е л е н а. Шумит, но как-то не так…

Г л а н. А мне кажется, недурно и здесь. У нас чудесный дом, отличные условия для работы, роскошная машина. И совсем рядом огромный Нью-Йорк с его удивительными возможностями. Магазины, море огней, великолепные мюзик-холлы… Поедем вечером в кабаре?

Е л е н а. Не хочется… (Наливая кофе.) Домой, домой!.. И не нужны мне эти небоскребы, и мюзик-холлы, и джазы… Война с немцами окончена, и пора на родину…

Доносится шум подъехавшей машины.

(Прислушивается.) Кто-то приехал. Может быть, отец?

Г л а н (глядя на часы). Не думаю. Он собирался еще заехать за Багдоллом. Кстати, я решительно не понимаю его увлечения этим негром…

Е л е н а. Почему? Они старые друзья… И мне тоже очень симпатичен этот Багдолл…

Звонок.

Да, кто-то к нам… Пей кофе, милый, я открою. Бетти ушла в магазин. (Выходит.)

Глан, смакуя, тянет кофе с ликером. Е л е н а  возвращается с Р а й т о м.

Р а й т (тоном старого знакомого). Добрый день, мистер Глан, я рад вас видеть…

Г л а н. Простите, с кем имею честь?

Р а й т. Я из Колумбийского университета, мистер Глан, и хотел бы с вами поговорить…

Е л е н а. Не буду вам мешать. (Выходит.)

Г л а н. Садитесь, пожалуйста, мистер…

Р а й т. Райт. И поскольку мы остались вдвоем, то я могу вам сообщить, что я не столько из Колумбийского университета, сколько из Федерального бюро расследования…

Г л а н. Бюро расследования?

Р а й т. Совершенно верно, доцент. Наше бюро занимается расследованием дел об антиамериканской деятельности, шпионаже, диверсиях и тому подобных пустяках…

Г л а н. Простите, но я…

Р а й т. Вы хотите сказать — не занимаетесь шпионажем? Это все так говорят сначала… Но у нас мало времени и потому начнем с главного. Я чувствую себя вашим старым знакомым, потому что вот уже три года, то есть с первых дней вашего приезда в Америку, имел удовольствие читать ваши донесения германской разведке…

Г л а н. Мои донесения?!

Р а й т. Ваши. Кстати, господин Ланге, которому вы их передавали, вчера арестован как гитлеровский агент. Но мы знали о ваших с ним отношениях задолго до его ареста… (Наливает себе кофе, делает два глотка, любуясь впечатлением, произведенным его словами.)

Г л а н. Позвольте!..

Р а й т. Не позволю. Скоро приедет ваш тесть, и нам надо закончить разговор.

Г л а н. Что случилось? Скажите прямо…

Р а й т. Случилось, в общем, многое. Во-первых, три месяца назад рухнула Германия. Во-вторых, рухнул господин Ланге, в-третьих, можете рухнуть вы…

Г л а н. Уверяю вас!.. Это недоразумение…

Р а й т. Чтобы закончить с этими восклицаниями, потрудитесь посмотреть на эту фотокопию вашего последнего донесения…

Г л а н (взглянув на фото). Да… Умоляю, пощадите меня, я… Меня заставили… Ради бога, поймите!..

Р а й т. Понял. Потому и приехал. Теперь вам нужно понять меня. Перед вами, мистер Глан, две конкретные перспективы. Первая — быть преданным военному суду за шпионаж в пользу Германии во время войны. Это, говоря коротко, два месяца в клетке, затем суд, приговор, электрический стул и легкий запах гари… По-моему, не очень радужный вариант. Перспектива вторая — вы остаетесь жить, но сообщаете о своем тесте уже не господину Ланге, а мне. Причем это будут сообщения не о его научных работах, которые нам известны без вас, а о его настроениях, планах, встречах…

Г л а н. Да-да… Но знайте — то, что я сообщал Ланге, не могло немцам помочь… Это были отрывочные сведения… Ведь многого я не знал сам…

Р а й т. Знаю. Уважая чувство привычки, доцент, я готов принимать вас в те же самые дни, в те же часы, что и господин Ланге. И в том же кабаре «Альгамбра»… И вы так же сможете совмещать полезное с приятным, то есть мне приносить сведения, а любовь — этой испанской танцовщице… (Вдруг, яростно.) Перестаньте же лязгать зубами!.. Ну?

Г л а н. Я… Я согласен…

Р а й т. Отлично! (Достает какую то бумагу.) Я это предвидел и потому заготовил обязательство. Вам остается только подписать… (Протягивает Глану лист.)

Глан, не читая, подписывает.

Благодарю за доверие — подписываете не читая. Или просто — знакомая техника… Из вас выйдет толк, доцент, верьте моему нюху. Желаю счастья!.. (Встает и исчезает так же неожиданно, как появился.)

Глан сидит, опустив голову. Входит  Е л е н а.

Е л е н а. Милый, ты чем-то расстроен? Кто этот господин?

Г л а н. Просто болит голова… Я выпил слишком много кофе… (Вдруг переходя на крик.) Сколько раз я говорил, что так не варят кофе!

Е л е н а. Арне, что с тобой? (Обнимает его.)

Г л а н. Ах, оставь эти нежности!.. Лучше научилась бы как следует готовить!.. Мне нужна жена, же-на, а не лыжница!..

Е л е н а  резко поворачивается, уходит.

Елена!.. Постой, Елена!..

Ответа нет.

Лишь бы она не догадалась. (Бросается к зеркалу в простенке.) Спокойнее, спокойнее, спокойнее, Арне!.. Еще спокойнее… вот так… (Отходит от зеркала, почти падает в шезлонг. Глядя на часы, проверяет свой пульс.) Двенадцать, шестнадцать, двадцать три… девяносто два… Много… И об Амелите знает!.. (Неожиданно всхлипывает.) А все из-за этого Берта!..

Снова шум подъехавшей машины.

Ох!.. (Глядя в окно.) С Багдоллом… (Снова бежит к зеркалу, поправляет прическу, вытирает платком глаза.) Лишь бы не заметили, лишь бы не увидели!.. Ах, зачем я накричал на Елену!..

Входит  Б е р г, и с ним — профессор  М а к  Б а г д о л л, высокий негр с умными живыми глазами под нависшими мохнатыми, уже седеющими бровями.

Б е р г. Вот и мы!..

Б а г д о л л. Здравствуйте, мистер Глан!

Г л а н. Здравствуйте, профессор Багдолл!

Б е р г. А где Елена?

Г л а н. Тут где-то… Я сейчас ее найду… (Выходит.)

Б е р г. Садись, Мак. (Возвращается к разговору, которого мы не слышали.) Я не разделяю твоих опасений. Я не жалею, что вместе с тобой и другими физиками подписал письмо президенту и мистеру Додду, но думаю, что и без этого они никогда не применят атомных бомб против японцев. Том более что в этом нет военной необходимости.

Б а г д о л л. Боюсь, что ты ошибаешься, Рикард. Мы, физики, славно поработали, но я совсем не уверен, что человечество будет нам благодарно за это открытие… Мне все чаще кажется, что мы пригласили из преисподней того самого джентльмена в красной мантии, с которым потом не сможем справиться…

Б е р г. Не может быть! Мистер Додд — демократ и верующий человек. Он поклялся мне именем всевышнего… И я убежден, что никому в голову не придет мысль о применении бомб…

Б а г д о л л. Почему же нас так торопили?

Б е р г. Позволь, ведь нам объяснили прямо — надо изготовить первые две бомбы для испытания, для научного эксперимента. Это логично.

Б а г д о л л. Вот я иногда слушаю тебя, Рикард, и вспоминаю, как много лет назад, еще студентами, мы спорили о будущем науки. За это время ты стал мировым ученым, но сохранил наивность студенческих лет…

Б е р г. Студенческих лет… (Задумываясь.) А как промчались эти годы, и как незаметно подкралась старость, Мак…

Б а г д о л л. А как продвинулась за это время физика!..

Б е р г. Да, да, ты прав!.. Иногда мне становится страшно от сознания возможностей, раскрывшихся перед наукой. Признаюсь, еще несколько лет тому назад мне казалось, что физика зашла в тупик… И тогда я спорил на эту тему с одним русским физиком, Ириной Прохоровой. Она сказала мне, что в науке я стихийный материалист… А материализм утверждает, что познание безгранично.

Б а г д о л л. Разве это не так, Рикард?

Б е р г. Как тебе сказать… Я все-таки вижу много оснований к скептицизму. Чем дальше шагает физика, тем больше мы углубляемся в мир атомов и электронов, тем более попадаем в сумерки, заходим в тупик.

Б а г д о л л. Думаю, что в этом споре права Прохорова, а не ты. (Берет со стола знакомую нам книгу Ленина, раскрывает ее.) Вот в этой книге почти сорок лет тому назад Ленин писал о современной физике. Слушай: «Она идет к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей «конечной цели», а приближаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом. Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм». Как точно определение, и как гениально предвидение!..

Б е р г (задумчиво). Не знаю, не знаю… Меня пугает в коммунистах их резкость, чрезмерная прямолинейность. Ленин писал, что современная философия партийна, как и две тысячи лет тому назад. Почему? Я отдаю должное коммунистам за их мужество, за их умение организовать и вести за собой народ, за их верность своим идеям, это все так… Но почему они добиваются, чтобы все и во всем с ними соглашались? Они ругают капиталистов, но ведь, например, мистер Додд не требует, чтобы я во всем соглашался с ним. Он не справляется о моих убеждениях и даже не интересуется ими, как я не интересуюсь его убеждениями. Он всегда говорит, что каждый свободен в своих взглядах, в своей совести… Что ни говори, Мак, но американские свободы слова, совести, печати не могут не импонировать…

Б а г д о л л. Американские свободы… Подожди, Рикард, ты еще поймешь эти свободы, ты еще узнаешь, что скрывается за этими торжественными формулами. И мистер Додд еще покажет свои когти… Тебя обманули, как они обманывают миллионы других людей.

Входит  Е л е н а.

Е л е н а. Отец, к тебе приехал профессор Грейвуд.

Б а г д о л л. Я поеду, Рикард.

Б е р г. Нет-нет, если ты не хочешь с ним говорить, подожди у Елены. Очень прошу тебя…

Б а г д о л л. Хорошо. (Выходит с Еленой.)

Появляется  Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Добрый день, дорогой коллега.

Б е р г. Рад вас видеть, садитесь.

Грейвуд садится, закуривает. Маленькая пауза.

Г р е й в у д. Я имею к вам маленькое поручение патрона. Мистер Додд интересуется — профессор Багдолл завершил свою часть работы?

Б е р г. Да, у него серьезный успех.

Г р е й в у д. Очень рад за него. Но дело в том, что концерн намерен отказаться от его услуг.

Б е р г. Позвольте, но Багдолл — один из талантливейших физиков и столько сделал…

Г р е й в у д. Именно потому, что он уже все сделал, нет необходимости дольше его держать… Багдолл цветной, а все они ненадежны.

Б е р г. Какое мне дело до цвета его кожи! Багдолл — мой старый друг, он крупный физик, и вы, профессор Грейвуд, знаете это не хуже, чем я…

Г р е й в у д. Ну как вы не понимаете — Америка не может доверить свои национальные секреты неграм…

Б е р г. Почему национальные — я норвежский ученый!

Г р е й в у д. Кстати, именно норвежский писатель Кнут Гамсун писал, что у негров кишки в голове…

Б е р г. Я не считаю Гамсуна норвежцем!.. Что же касается Багдолла, то я решительно протестую! Я сам поеду к мистеру Додду и докажу, что это несправедливо…

Г р е й в у д. Хорошо, я передам патрону ваши соображения. (Встает, молча кланяется и уходит.)

Б е р г (делает несколько шагов по комнате, затем кричит). Мак! Мак, иди сюда!..

Входит  Б а г д о л л.

Б а г д о л л. Чем ты взволнован, Рикард?

Б е р г. Это возмутительно!.. Додд требует, чтобы тебя уволили…

Б а г д о л л. Я ждал этого! Ведь я — негр, и Америка — страна демократических свобод…

Б е р г. Я не допущу! Я поеду к Додду!

Б а г д о л л. Из этого ничего не выйдет, Рикард.

Б е р г. Тогда я тоже брошу работу!.. И мы поедем с тобой в Норвегию… Я добьюсь для тебя норвежского гражданства… И мы опять будем работать вместе…

Б а г д о л л. Нет, Рикард, я не поеду в Норвегию. Я сын Америки, сын этой земли. Здесь моя родина, и я не покину ее. Здесь похоронен мой отец, здесь мать качала меня на руках, здесь я впервые сказал: люблю. (Подходит вплотную к Бергу.) Здесь живет тринадцать миллионов моих братьев, и не их вина, что в Америке хозяйничают люди, отнимающие счастье у ее детей… И попомни мое слово, Рикард, эти люди еще замахнутся на весь мир… Они еще превзойдут Гитлера!..

Входит  Г л а н.

Г л а н. Отец, к вам приехал с визитом профессор Майер.

Б е р г. Какой Майер?

Г л а н. Майер, из Берлина…

Б е р г. Как он попал в Нью-Йорк?

Г л а н. Он объяснит это лично.

Б е р г. Пусть войдет.

Входит  М а й е р.

М а й е р. Дорогой господин Берг, позвольте пожать вашу руку.

Б е р г. Здравствуйте, профессор Майер. Знакомьтесь — мой друг, профессор Багдолл.

Майер и Багдолл обмениваются рукопожатиями.

Какой ветер перенес вас через океан?

М а й е р. Ветер истории, дорогой коллега. Я и еще несколько немецких физиков приняли приглашение мистера Додда переехать в Америку. Другая часть, представьте себе, осталась в восточной зоне Германии, у большевиков. (Садится.) Но мистер Додд поступил мудро, пригласив нас, — мы, немцы, умеем отрабатывать свой хлеб. К несчастью, события опередили нашу науку. Еще немного и мы дали бы немецкой армии оружие, которое обеспечило бы ей победу… И тогда бы нордическая раса заняла достойное место в мире. Как норвежец, вы должны меня понять…

Б е р г. Как норвежец, я счастлив, что этого не случилось.

М а й е р. Не будем обсуждать предначертания всевышнего… Я счастлив, что мы будем работать вместе, господин Берг.

Б е р г. Мы не будем работать вместе, господин Майер.

М а й е р. Почему? Мне так сказал мистер Додд. (Переходит на шепот, чтобы не слышал Багдолл, отошедший к окну.) Он сказал, что я заменю вашего помощника Багдолла. Говорят, этот черномазый кое-что смыслит в физике…

Б е р г (громко). Да, господин Майер, у этого черномазого чистое сердце и светлая голова. И вам не удастся его заменить… Кроме того, я намерен покинуть Америку и вернуться на родину.

М а й е р. На родину? Удивлен… Нет, еще рано возвращаться в Европу, господин Берг. Там нужна хорошая дезинфекция. И здесь, в Америке, мы ее подготовим. Надо уничтожить все микробы коммунизма… (Разъяряясь.) Мы должны их поставить на колени, профессор Берг, нашей наукой, нашими открытиями, нашей яростью! Вот зачем мы, немецкие физики, приехали сюда!.. Наши бомбы должны сжечь их города, их философию, их книги!..

Бледный от волнения Берг поднимается, подходит к Майеру.

Б е р г (кричит). Вон из моего дома, дьявол!.. Вон!..

М а й е р  пятится к дверям и исчезает. Берг, тяжело дыша, в изнеможении опускается в кресло.

Б а г д о л л. Как видишь, Рикард, американские «свободы» нашли новых союзников…

Б е р г. Это чудовищно!.. Я ничего не могу понять…

Внезапно вбегает  Е л е н а, на ней нет лица.

Е л е н а. Отец, господин Багдолл!.. Бетти пришла из магазина… Радио!.. Скорей включите радио!..

Багдолл быстро включает приемник, и в напряженной тишине ясно звучит голос диктора.

Д и к т о р. Атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, превратила в пепел этот город. Такая же судьба постигла Нагасаки. В обоих городах тысячи убитых, тяжело раненных. Паника в Японии. Президент Соединенных Штатов мистер Трумэн заявил: «Слава американскому оружию! Я, не колеблясь, принял решение сбросить атомные бомбы на города Японии, и я клянусь богом, что, если найду это нужным, не поколеблюсь сделать это вновь…»

Б е р г. Елена, Мак!.. Моя наука в крови… Это я, я их убил! (Со стоном хватается за сердце, падает.)

З а н а в е с.

Акт третий

Картина пятая

Снова кабинет мистера Додда. При открытии занавеса на сцене никого нет. Затем входят  Т о м с о н  и  Г р е й в у д.

Т о м с о н. Мистер Додд просил вас подождать его здесь.

Г р е й в у д. А где он сам?

Т о м с о н. В своем рабочем кабинете. Занимается диалектическим материализмом.

Г р е й в у д. Чем?

Т о м с о н. Диалектическим материализмом. Ежедневно два часа.

Г р е й в у д. Узнаю патрона.

Т о м с о н. Да, он говорит, что надо изучать противника.

Открывается внутренняя дверь, и входит  Д о д д.

Д о д д. Здравствуйте, Грейвуд! Томсон, вы приготовили мне обзор «Правды» за неделю?

Т о м с о н. Да, сэр. (Протягивает лист.) Вот!

Д о д д. Хорошо, можете идти. Садитесь, Грейвуд. Как здоровье Берга?

Г р е й в у д. Вчера опять был консилиум. Врачи говорят, что, несмотря на сильное нервное потрясение, он начинает выздоравливать.

Д о д д. Хочу его снова навестить. Как вы думаете?

Г р е й в у д. Это будет правильно. На него произвол впечатление ваш прошлый визит.

Д о д д. Да, мне, кажется, удалось его убедить, что за Хиросиму и Нагасаки отвечает президент, а не мы. Но я дал ему клятву, что это никогда не повторится. Признаться, не думал, что норвежец может быть столь впечатлительным…

Г р е й в у д. Простите меня, патрон, но я не понимаю, зачем вы с ним так возитесь? В конце концов, он уже дал все, что от него требовалось.

Д о д д. Вы заблуждаетесь, Грейвуд. Во-первых, он еще пригодится нам как физик. А во-вторых, Берг — слишком крупное имя, чтобы мы могли его потерять. Отъезд Берга из Америки сразу изменит к нам отношение целой армии ученых. Я предвидел, что применение этих двух бомб вызовет такую реакцию, но у нас не было выхода…

Г р е й в у д. Но ведь в этом не было никакой необходимости, патрон?

Д о д д. Вы рассуждаете узко, Грейвуд. Все в мире гораздо сложнее, чем кажется. Я никогда не разделял глупых иллюзии, что Россия выйдет из войны калекой. Наивно думать, что победила только русская армия. Они завоевали не только города и территории, они завоевали умы и сердца миллионов людей, раньше стоявших посреди… Вот почему для нас война еще только начинается, и самое трудное впереди…

Г р е й в у д. Но ведь Москва утверждает, что возможно мирное сосуществование двух систем и что они за мир…

Д о д д. То, что устраивает Москву, не устраивает нас с вами, Грейвуд. Конечно, Москва за мир. Зачем им стрелять в нас из пушек, когда идеи коммунизма пробивают любую броню и имеют безошибочное попадание? Зачем русским бросать на нас бомбы, когда они владеют вот этими зажигательными снарядами? (Подходит к столу и указывает на том сочинений Ленина.) А что можем мы противопоставить этому оружию? Послания папы римского? Уголовные романы? Голливудские фильмы? Что, я вас спрашиваю, что?

Г р е й в у д. Вы правы, патрон.

Д о д д. Да, Маркс сказал, что теория становится материальной силой, когда она овладевает массами… Коммунизм, Грейвуд, владеет грандиозной энергией своих идей, и теперь в мире две системы, два мировоззрения, которых не примиришь за круглым столом и не склеишь союзным пактом. Вот почему нам так нужна атомная бомба. И не только как оружие устрашения, но и как философское оружие. Да, да, не удивляйтесь…

Г р е й в у д. Что вы имеете в виду?

Д о д д. При атомном взрыве полностью исчезает материя, переходя в энергию. Нет материи — нет материализма, этой философской базы коммунизма…

Г р е й в у д. Просто, но выразительно.

Д о д д. Выразительно, но вранье. Ленин разбил этот тезис давным-давно. Вы читали «Материализм и эмпириокритицизм»?

Г р е й в у д. Признаюсь, нет…

Д о д д. Какой же вы физик? Ведь эта работа Ленина прямо касается вашей науки. Нам нужно бороться с их философией, Грейвуд.

Г р е й в у д. В чем, по-вашему, их козырь номер один?

Д о д д. В том, что у них есть единая, законченная идеология. Мы с вами знаем, что это утопия, грандиозный социальный эксперимент, противоречащий основе человеческой психологии частной собственности. Но, к несчастью, мы не можем противопоставить им свою, законченную и цельную философию. Не можем потому, что ее у нас нет. Значит, единственный выход — бросить в бой десятки, сотни философских теорий и направлений, лишь бы они опровергали материализм, оспаривали его. Надо расставить, Грейвуд, тысячи философских идолов, чтобы люди блуждали среди них, как в лесу, радуясь свободе выбора и убеждений… Сейчас приедут члены Ассоциации промышленников и мы начнем заседание. (Нажимает звонок.)

Входит  Т о м с о н.

Райт пришел?

Т о м с о н. Да, патрон.

Д о д д. Грейвуд, ваши эксперты готовы? (Томсону.) Пришлите Райта.

Г р е й в у д. Да, все в сборе.

Т о м с о н  выходит, входит  Р а й т.

Д о д д (Грейвуду). Подождите в приемной.

Г р е й в у д  выходит.

Ну, как дела, Райт?

Р а й т. Глан доносит, что Багдолл имеет крайнеотрицательное влияние на Берга.

Д о д д. Как, даже после того, как я уступил просьбе Берга и оставил этого черномазого на работе?

Р а й т. Да, и после этого.

Д о д д. Значит, мы рискуем потерять Берга?

Р а й т. Что бы вы рекомендовали, мистер Додд?

Д о д д. Потерять Багдолла…

Р а й т. Я вас понял, мистер Додд. Скажем, выстрел на улице.

Д о д д. Как вам не стыдно! Ведь выстрел — это убийство. Вы мыслите как гангстер…

Р а й т. Значит, оставить в живых, но выслать из Нью-Йорка?

Д о д д. Вы что, проповедник из Армии спасения?

Р а й т. Право, я не понимаю, мистер Додд…

Д о д д. В каждом деле, Райт, надо быть художником. Отправьте этого негра в лучший мир так, чтобы все видели, что он сам в этом повинен…

Р а й т. Понимаю.

Д о д д. Что еще?

Р а й т. Самое главное. Завтра в Нью-Йорк прилетает группа советских экспертов для участия в работах атомной комиссии Объединенных Наций. Среди них Ирина Прохорова…

Д о д д. И что же?

Р а й т. Напрашивается превосходная комбинация…

Д о д д. Именно?

Р а й т. Она, конечно, навестит Берга дома — ведь они старые друзья. Естественно, у них зайдет разговор о его научной работе, ведь они оба физики. Мы запишем их разговор на пленку как доказательство того, что русские дипломаты и их эксперты занимаются шпионажем…

Д о д д. Дальше?

Р а й т. Дальнейшее будет зависеть от вас. Можно обвинить Берга в выдаче национальных секретов России, на этом основании его изолировать и потом заставить продолжать работу для нас. Можно, напротив, взять его под защиту и тем самым морально его связать… Я уж не говорю о том, что такая комбинация вполне устроит наших дипломатов. Они сделают из этого сенсацию на заседании Объединенных Наций…

Д о д д. Хорошо… У меня к вам больше нет вопросов, Райт.

Р а й т. Всего хорошего, мистер Додд. (Выходит из кабинета.)

Додд смотрит на часы, нажимает звонок. Появляется  Т о м с о н.

Т о м с о н. Прибыл мистер Джексон.

Д о д д. Просите, просите.

Входит председатель Ассоциации промышленников  Д ж е к с о н.

Д ж е к с о н. Здравствуйте, Генри. Я нарочно приехал раньше, чтобы ознакомиться с заключением экспертизы.

Д о д д. Очень рад, Эстебан. Правда, что акции вашего концерна упали на два пункта?

Д ж е к с о н. Чепуха… Значит, послушаем заключение экспертов?

Додд нажимает звонок, и сразу появляется  Г р е й в у д.

Профессор Грейвуд, огласите заключение.

Г р е й в у д. Слушаю. (Читает.) «Комиссия экспертов дает свое заключение на основании материалов, предоставленных в их распоряжение правительством Штатов; в частности, нами были получены данные военной и экономической разведок, доклады американского посольства в Москве, индексы, разработанные Национальным институтом экономики и промышленно-финансовых потенциалов, затем…»

Д ж е к с о н. Понятно. Выводы?

Г р е й в у д. Вывод первый: Советский Союз не владеет секретом атомной энергии, хотя, по-видимому, работает в этом направлении. Вывод второй: даже если советским ученым удастся разгадать этот секрет, они по крайней мере в течение десяти лет не смогут создать атомной бомбы по причинам технико-экономическим. Вывод третий: экспертиза считает, что в течение десяти лет Соединенные Штаты могут считать себя монопольным обладателем атомного оружия. Я кончил, мистер Джексон.

Д ж е к с о н. Понятно, профессор. Нужно продолжать производство бомб. Однако в связи с реакцией на Хиросиму, надо уверить наших физиков, что бомбы впредь изготовляются исключительно для научных опытов и экспериментов…

Г р е й в у д. Понимаю, сэр.

Д ж е к с о н. Сейчас мы поедем на совещание Ассоциации промышленников. Надо их тоже ознакомить с заключением.

Д о д д. Заключение экспертизы подтверждает правильность занятой нами позиции. Теперь, когда мир узнал, чем это пахнет, полезно напомнить о том, что мы монопольно владеем этим оружием. Это облегчит выполнение наших промышленных, финансовых и экспортных планов. Скажу точнее, — это обеспечит политическое и экономическое господство Соединенных Штатов… Наше господство, Джексон! (После значительной паузы.) Поблагодарим всевышнего и поздравим друг друга. Теперь мы можем начать новую войну, которая вначале будет войной нервов, дипломатических сражений, психических атак — холодной войной…

Картина шестая

Снова терраса дома, в котором живет Берг. Летний вечер. При открытии занавеса на сцене — Е л е н а, сервирующая чайный стол. Входит  Б е р г.

Б е р г (целуя Елену). Добрый вечер, дитя мое. Где Арне?

Е л е н а. Он уехал в город, отец.

Б е р г. Скоро должна приехать фру Ирина. Я заезжал на Ассамблею, мы сговорились, что сразу после заседания она приедет к нам…

Е л е н а. Я так хочу ее видеть… Она очень изменилась?

Б е р г. У нее случилось большое горе. Под Сталинградом погиб ее единственный сын.

Е л е н а. Какое несчастье!.. И она ни слова не писала об этом.

Б е р г. Да, лишь вчера она мне рассказала о своем горе. (Задумчиво.) Она изменилась, как изменились все мы. Изменилась и ты, моя девочка. Я давно хочу тебя спросить: почему ты стала такой тихой, задумчивой?.. Ты раньше была так жизнерадостна и весела… Что с тобой, Елена? Скажи мне прямо. (Пытливо глядит на нее.)

Е л е н а (отводя глаза). Я просто повзрослела, отец… Нельзя же только прыгать и думать о лыжах… И потом…

Б е р г. Что потом?

Е л е н а. Вероятно, ностальгия — тоска по родине…

Б е р г. И ничего больше?

Е л е н а. Ну что же может быть еще? Ты так ласков со мной… и Арне… Он тоже…

Б е р г (со вздохом облегчения). Значит, мне показалось. Ты знаешь, как мне дорого твое счастье, Елена… (Глядя на часы.) Я хочу заехать за цветами для нашей гостьи… (Выходит.)

Елена остается одна. Пауза. Елена в раздумье садится за рояль, начинает что-то играть. Раздается стук в дверь.

Е л е н а. Войдите!

Входит  И р и н а, на ней строгий синий костюм.

Фру Ирина!.. (Порывисто бросается к ней, обнимает ее.)

И р и н а. Ну, покажитесь, покажитесь, дорогая Елена! (Поворачивает Елену к окну, с интересом разглядывает ее.) Да, совсем взрослая… Как мчится жизнь!.. А я все еще помню вас худенькой, шаловливой девочкой, которой так нравились ленинградские конфеты «Мишка». Кстати, вот они… (Передает коробку конфет.) Признаюсь, я так и не знала, что вам нравилось больше — конфеты или изображение медвежат на обертке…

Е л е н а (улыбаясь). И то и другое. Благодарю за внимание, фру Ирина.

И р и н а. Я теперь и не знаю, как вас называть. Ведь вы уже дама…

Е л е н а. Очень прошу — называйте меня, как прежде, по имени.

И р и н а (садясь). Охотно. Итак, дорогая Елена, мы замужем, мы любим мужа, мы счастливы?

Е л е н а. Да… (Отводит взгляд.)

И р и н а (обнимая ее). А почему немного грустные глаза? Или мне показалось?

Е л е н а. Я скучаю по родине… Мне очень одиноко здесь…

И р и н а. Понимаю…

Е л е н а. Если б вы знали, как хочется домой!.. И я не понимаю, почему Арне так доволен жизнью в Америке… И потом…

Пауза.

И р и н а. Так-так…

Е л е н а (бросаясь к ней). У меня нет матери… И вообще нет здесь никого, кроме отца, а он так занят… Я не хочу его огорчать… Мне очень тяжело, фру Ирина… (Плачет.)

И р и н а (обнимая Елену, тихо). Можете сказать мне все… Как матери…

Е л е н а. Арне… Я не знаю, чего он хочет, о чем думает, о чем мечтает… Он стал совсем другим… Он смеется над моей тоской по родине… Как легко он забыл Норвегию… Иногда мне кажется, что с той же легкостью он сможет забыть меня… Скажите мне, я неправа? Я ошибаюсь?..

И р и н а. Я вам скажу то же, что сказала бы своей дочери. Самая большая, самая чистая любовь на свете — это любовь к своей родине, моя девочка… Вот почему мы, русские, говорим: мать-родина. И… И я не верю людям, не знающим этой любви…

Входит  Б е р г  с цветами в руках.

Б е р г. Опоздал?.. Еще раз здравствуйте, дорогая Ирина! (Передавая цветы, со старомодным поклоном.) Вот, примите в знак любви и дружбы…

И р и н а. Спасибо, мой добрый, мой милый друг!

Б е р г. Ну вот мы снова вместе… Садитесь, дорогая Ирина. Устали?

И р и н а. Да, сегодня в нашей Атомной комиссии было довольно жарко. Мы так спорили с американскими экспертами во главе с Грейвудом, что даже забыли о регламенте.

Б е р г. Ну, если даже Грейвуд забыл о регламенте, значит, спор был горячий.

И р и н а. Вы знаете, этот Грейвуд — страшный казуист. Преамбулы, оговорки, примечания, параграфы — и все для того, чтобы утопить предложения о запрете атомного оружия…

Б е р г. Да, он оказался совсем иным… Пейте чай, фру Ирина…

И р и н а. Благодарю… (Берет чашку чаю.) А здесь хорошо — океан, природа…

Е л е н а. Вам нравится Америка, фру Ирина?

И р и н а. Как вам сказать? Мне многое нравится в Америке, и прежде всего — ее народ… И меня возмущает здесь все, что портит жизнь этому народу… и угрожает счастью многих других народов, Елена…

Б е р г. Америка… Я многим обязан Америке. Здесь создали отличные условия для моих исследований. Америке нельзя отказать в размахе. Знаете, только в моей лаборатории работают…

И р и н а. Одну минуту. Я должна вас просить, профессор…

Б е р г. Да?

И р и н а. Не будем касаться своей работы. Ни вашей, ни моей.

Б е р г. Почему? Ведь мы оба физики. Ядерники. Разве нам нечем поделиться друг с другом?

И р и н а. Настанет время — я верю в это, — когда ученые не будут иметь секретов друг от друга. Но пока… Пока я хочу, чтобы никто не посмел усомниться в чистоте нашей дружбы, дружбы через океан… Кроме того, я здесь не только физик, но и один из советских экспертов Атомной комиссии Объединенных Наций. И мало ли кто и как захочет использовать самую невинную, дружескую беседу двух ученых? Одним словом, я вас очень прошу!

Б е р г. Хорошо… (После паузы.) Как сложен мир, фру Ирина…

И р и н а. Да, не прост…

Б е р г. Я привык быть откровенным с вами. Знаете, я ничего не могу понять в международной обстановке. Россия утверждает, что американский империализм хочет завладеть миром и готовит новую войну. Америка обвиняет Россию в красном империализме. Ученые должны секретничать друг с другом. А Грейвуд, узнав, что вы будете у меня, предупреждал, что советская пропаганда — это гипноз…

И р и н а (улыбаясь). А разве вы не замечаете, что я вас гипнотизирую?

Б е р г. Пока я только заметил, что вы хотите сделать из меня материалиста. Но тут я твердо обороняюсь… Правда, у вас могучий союзник…

И р и н а. Кто?

Б е р г. Ленин. Его книга, которую вы мне подарили. Признаюсь, я частенько возвращаюсь к ней. И меня больше всего поражает как физика его гениальное предвидение неисчерпаемости свойств электрона. То, к чему мы подходим лишь теперь, Ленин предсказал почти сорок лет назад. Кто мог думать, что электрон имеет множество свойств, что он может исчезать и вновь возрождаться, что он имеет магнитный момент, что он одновременно и волна и частица?

И р и н а. И кто знает, сколько еще новых свойств будет открыто в нем!

Б е р г. Вот я и спрашиваю, как мог Ленин, даже не будучи физиком, предвидеть это задолго до наших дней?

И р и н а. Ленин сумел это сделать потому, что пользовался единственно верным философским методом — материалистической диалектикой… Тем самым методом, который вы всю жизнь пытаетесь опровергнуть словами, но подтверждаете своими работами.

Б е р г. Почему вы так хотите убедить меня в этом?

И р и н а. Я хочу только одного. Чтобы крупный ученый сознательно шел верным путем. И чтобы его талант служил интересам человечества, а не его врагам…

Пауза. Берг молчит.

На гробнице великого Ньютона в Лондоне начертано: «Да поздравят себя смертные с тем, что существовало такое, и столь великое, украшение рода человеческого». Я хочу и желаю вам только одного, мой дорогой друг! Чтобы потомки вспоминали ваше имя с благодарностью, а не с проклятием…

Берг молчит, опустив голову.

Простите меня за резкость, профессор, но настоящая дружба иногда требует резкости.

Доносится шум машин, подъехавших к дому.

Б е р г. Елена, посмотри, кто это там.

Е л е н а (заглянув в стеклянную дверь террасы). Профессор Грейвуд с целой компанией. И какие-то фотографы…

Б е р г. Фотографы? В чем дело?

В этот момент на террасе появляется  Г р е й в у д. За ним — еще  ч е л о в е к  п я т ь, из которых двое с фотоаппаратами.

Г р е й в у д. Дорогой профессор Берг, не сердитесь за это вторжение — я сам в данном случае жертва прессы…

Б е р г. Здравствуйте, господа. С кем имею честь?

Г р е й в у д. Сейчас объясню. Эти джентльмены — корреспонденты самых крупных журналов и газет. Им необходимо немедленно получить интервью у вас и госпожи Прохоровой. И я взял на себя смелость их сопровождать…

Б е р г. Садитесь, господа.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. Редакция газеты «Нью-Йорк таймс» поручила мне задать вопрос вам, профессор Берг.

Б е р г. Именно?

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. Английский адмирал Диккенс — внук известного писателя — выступил со статьей, в которой пишет, что применение атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки было вызвано не военной необходимостью, а стремлением запугать мир атомной бомбой. Каково ваше мнение по этому вопросу?

Б е р г. Я тоже считаю, что в этом не было военной необходимости. Скажу больше — считаю, что это факт позорный, которого не простит история. Что же касается второй части вопроса, то я хочу надеяться, что мистер Диккенс, хотя и носит адмиральскую форму, может лишь негодовать по поводу чудовищного стремления запугать мир атомной бомбой. Во всяком случае, именно так реагировал бы на это его знаменитый дед.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. Благодарю. Теперь вопрос к госпоже Прохоровой. Профессор Грейвуд заявил печати, что Америка монопольно владеет секретом атомной бомбы и что, как американец, он гордится этим. Каково мнение госпожи Прохоровой по этому вопросу?

И р и н а. Профессор Грейвуд так счастлив от этой мысли, что мне жаль его разочаровывать.

В т о р о й  ж у р н а л и с т. Но представляемый мною журнал «Лайф» хотел бы знать: владеет ли этим секретом Россия?

И р и н а. Журнал «Лайф» существует столько лет, что такая детская любознательность ему уже не по возрасту.

Все смеются.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. По-видимому, вы считаете это военной тайной?

И р и н а. Как человек штатский, я не разбираюсь в военных тайнах, а как физик убеждена, что в науке тайны неизбежно раскрываются, независимо от того, хочет этого или нет профессор Грейвуд.

В т о р о й  ж у р н а л и с т. Я задал вам этот вопрос, пользуясь тем, что вы гостите в Америке.

И р и н а. У вас превратное понятие о гостеприимстве. У меня на родине не принято выпытывать у гостей, что хранится у них в погребе.

Т р е т и й  ж у р н а л и с т. Значит, в советском погребе кое-что хранится?

И р и н а. Не сомневаюсь, что для непрошеных гостей у нас всегда найдется подходящее угощение.

В т о р о й  ж у р н а л и с т. Это угроза?

И р и н а. Мы никогда не угрожаем своими научными открытиями и не превращаем их в орудие шантажа.

Г р е й в у д. Тем более что не имеете этих открытий.

И р и н а. Так утверждаете вы. Я этого не утверждаю.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. Значит, вы утверждаете обратное?

И р и н а. Как физик, я могу утверждать только одно — что ядро атома специально не благоволит к профессору Грейвуду, тем более что не он, а норвежские, итальянские, английские и датские физики раскрыли этот секрет.

Г р е й в у д. Меня занимает факт, а не его история.

И р и н а. А меня занимает история для оценки факта.

Т р е т и й  ж у р н а л и с т. Я хотел бы знать мнение советского эксперта Прохоровой по поводу происходящей теперь в Америке дискуссии о длине дамских юбок. Согласны ли вы, что юбки должны быть не выше восемнадцати сантиметров от пола?

И р и н а (иронически). Грандиозность затрагиваемой вами проблемы лишает меня возможности сразу ответить на этот вопрос. Оставляю за собой право на длительное размышление и ответ пришлю телеграфно из Москвы.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. Может быть, вы ответите на более легкий вопрос: почему Ассамблея отвергла советские предложения о запрещении атомного оружия?

И р и н а. Мне кажется, что этот вопрос задает весь мир тем, кто в этом повинен.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. Весь мир? Почему?

И р и н а (с волнением, тихо). Потому, что советские предложения защищали покой, счастье и жизнь сотен миллионов людей. А возражения против этих предложений исходили из корыстных интересов кучки людей, претендующих на мировое господство.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. И все ученые разделяют вашу точку зрения?

И р и н а. Нет, не все. Есть люди, именующие себя учеными и открыто призывающие к массовым убийствам. Например профессор Грейвуд обещал в своей статье одним нажатием кнопки уничтожить пятьдесят миллионов человек. Я спрашиваю: как смеет он называть себя ученым?

Г р е й в у д (с наглой усмешкой). От чьего имени вы спрашиваете?

И р и н а. От имени миллионов жертв минувшей войны. От имени мертвых солдат Сталинграда и Дюнкерка…

Г р е й в у д. Они вас не уполномочивали!

И р и н а. Меня уполномочили совесть ученого, совесть мира. Меня уполномочил мой сын Владимир, павший смертью храбрых в битве за Сталинград. Меня уполномочили прошлое и будущее науки, которое вы, Грейвуд, и те, кто стоит за вами, хотят искалечить и опозорить!..

Ж у р н а л и с т ы (хором). Вопросов больше нет!

Вбегает взволнованный  Г л а н, в его руках газета.

Г л а н. Простите меня, господа… Отец, случилось несчастье… Вот, я только что прочел в вечерней газете…

Б е р г. Что такое?!

Г л а н. Автомобильная катастрофа… Профессор Багдолл убит.

Б е р г. Мак?!

Е л е н а. Убит?!

Б е р г  встает и молча уходит в дом.

П е р в ы й  ж у р н а л и с т. Разрешите газету? (Берет из рук бледного Глана газету и медленно читает.) «Автомобильная катастрофа. Сегодня утром на Пятой магистрали в результате автомобильной катастрофы погиб известный физик профессор Мак Багдолл. Установлено, что несчастье произошло вследствие рассеянности покойного, хорошо известной его друзьям. Он сам вел машину и попал под грузовой «студебеккер». Достопочтенный мистер Додд выразил соболезнование семье покойного и назначил пожизненную пенсию его вдове и детям. Благородный поступок мистера Додда — лучший ответ на злостную клевету о том, что негры якобы преследуются в нашей демократической стране…».

Г р е й в у д. Бедный Мак! Я так его любил… (Прикладывает платок к глазам.)

З а н а в е с.

Акт четвертый

Картина седьмая

Через несколько лет.

Снова знакомый нам рабочий кабинет Додда. При открытии занавеса на сцене — Д ж е к с о н  и  Д о д д.

Д о д д. Прежде всего — спокойствие, Эстебан. Нельзя так волноваться.

Д ж е к с о н. Поймите, Генри, это катастрофа! Через два часа я должен открыть экстренное совещание Ассоциации промышленников. Что я им скажу?

Д о д д. Вот для того, чтобы это решить, нам обоим нужно спокойствие.

Д ж е к с о н. Ваша дурацкая экспертиза гарантировала, что Россия не имеет водородной бомбы!.. А теперь над нами смеется весь мир!..

Д о д д. Перестаньте кричать. Я уже вызвал профессора Грейвуда, и мы выясним, как это могло случиться… (Звонит.)

Входит  Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Добрый день, джентльмены.

Д о д д. Вы находите этот день добрым, профессор Грейвуд?

Д ж е к с о н. Второй раз вы подводите нас своей экспертизой и имеете наглость здороваться с таким видом, как будто ничего не случилось!.. Этому нет названия!..

Д о д д. Одну минуту, мистер Джексон. (Спокойно, даже почти ласково.) Вы, надеюсь, помните, дорогой профессор, как в свое время ваша экспертиза гарантировала, что Россия в течение минимум десяти лет не овладеет секретом атомной бомбы?..

Г р е й в у д. Наше заключение базировалось на данных о состоянии советского промышленного потенциала. К несчастью, эти данные оказались ошибочными по вине нашей стратегической службы, к которой я не имею никакого отношения.

Д о д д. Допустим. Но вот теперь вы подвели нас снова. Когда советский премьер объявил восьмого августа на сессии Верховного Совета СССР, что Россия имеет уже и водородную бомбу, вы заверили нас, что это — блеф.

Г р е й в у д. Позвольте дать объяснения. Во-первых, восьмого августа не было никаких объективных подтверждений заявлению советского премьера. Ни одна из наших станций, как и станции Великобритании, к тому времени не зарегистрировала ни одного взрыва с термоядерной, то есть водородной, реакцией на территории СССР. Во-вторых, советский премьер в заявлении, сделанном восьмого августа, как вы помните, прямо не утверждал, что у них есть водородная бомба, а говорил об этом намеком, так сказать, косвенно…

Д о д д. Очевидно, вы рассчитывали, что он еще сообщит адрес склада, где она хранится, и номер телефона директора склада?

Г р е й в у д. Позвольте напомнить, что и правительство Соединенных Штатов располагало данными, что у русских водородной бомбы нет. И мистер Даллес выступил двенадцатого августа по радио с заявлением, что сообщение советского премьера — блеф…

Д ж е к с о н. Мистеру Даллесу уже давно пора бы знать, что Москва не путает политики с покером!..

Г р е й в у д. Заявление мистера Даллеса — это уже область политики, джентльмены, и я, как физик, не считаю себя вправе входить в обсуждение этой области нашей жизни… Я физик, а не дипломат… И когда ровно через час после выступления мистера Даллеса наши станции зарегистрировали водородный взрыв на территории СССР, я понял, что мистер Даллес, к сожалению, поторопился и немедленно информировал его о случившемся.

Д о д д. И теперь весь мир смеется над нами!.. Шесть лет мы тратим огромные средства на то, чтобы уверить весь мир в том, что мы монопольные обладатели сначала атомной, а затем водородной бомбы, и дважды оказываемся в дураках!..

Д ж е к с о н. Я просто не знаю, как теперь быть?

Д о д д. Самое важное — ослабить эффект, вызванный сообщением о том, что Россия имеет и водородную бомбу.

Д ж е к с о н. Но как это сделать, Генри?

Д о д д. Сейчас я познакомлю вас со своим планом. (Нажимает кнопку звонка.)

Входит  Т о м с о н.

Райт уже приехал?

Т о м с о н. Да, мистер Додд.

Д о д д. Пригласите его сюда.

Т о м с о н  выходит, входит  Р а й т.

Р а й т. Добрый день.

Д о д д. Здравствуйте. Садитесь и внимательно слушайте.

Райт молча садится.

Итак, несмотря на все наши старания, крупнейшие ученые и писатели примкнули к движению сторонников мира. Не так ли, Райт?

Р а й т. К сожалению, так, мистер Додд. Резолюция, принятая два года назад на Конгрессе в защиту мира в Чикаго, произвела огромное впечатление на миллионы американцев. До настоящего времени ее широко распространяют. Скажу больше — эта резолюция стала своего рода Евангелием американского народа…

Д о д д. Она у вас при себе?

Р а й т. Я не расстаюсь с этим листком, будь он проклят… Вот он, слушайте… (Достает листок и читает.) «Мы считаем, что мир является лучшей защитой Америки… Мы заявляем о нашей уверенности в том, что большинство американцев хочет мира…».

Д ж е к с о н. Это довольно верно подмечено…

Д о д д. Не поставить ли вам под этим и свою подпись, дорогой Эстебан?

Д ж е к с о н. Я рад, что вы еще способны шутить… Я не могу сказать этого о себе… Читайте дальше, мистер Райт.

Р а й т. «Мы верим в то, что для мира необходимо согласие с сосуществованием различных социальных систем…».

Д о д д. Это генеральный тезис Москвы. Как видите, они берут быка за рога. Нам необходимо одним ударом скомпрометировать движение сторонников мира, во-первых, и ослабить впечатление от истории с водородной бомбой, во-вторых… Одним ударом!.. Скажите, Райт, Берг окончательно с ними?

Р а й т. Да, мистер Додд. Берг стал одним из активнейших деятелей движения сторонников мира. И он, как мировой ученый, весьма влиятелен…

Д о д д. Прелестно. Значит, если мы докажем, что Берг передал русской разведке секрет нашей водородной бомбы, то мы скомпрометируем не только его лично, но и все его окружение, а кроме того, объясним миру, как русские сумели получить секрет водородной бомбы…

Д ж е к с о н. Браво, Генри! Это очень эффектно.

Д о д д. По-моему, тоже. Психологически это прозвучит так: русские сами никогда не овладели бы секретом атомной бомбы, они просто украли его у нас…

Д ж е к с о н. Но, с другой стороны, какое это имеет значение? Важен факт, а не его история. Не понимаю.

Д о д д. Кажется, это принимает у вас хронический характер, Эстебан. Разъясню. Важно подорвать веру в промышленный и научный потенциал России. Если мир поверит в то, что русские не самостоятельно овладели секретом атомной бомбы, а выкрали его через Берга у Америки, это подорвет их авторитет. Кроме того, это явится новой иллюстрацией красной опасности и агрессивных замыслов Москвы.

Д ж е к с о н. Клянусь, это логично! Браво, Генри!

Д о д д. Так вот, Райт, слушайте меня внимательно. Завтра утром зять Берга, этот… Как его?

Р а й т. Глан.

Д о д д. Этот Глан покинет дом Берга. Внезапно. Без предупреждения. Навсегда. Глан опубликует в газетах письмо, что лишь теперь он случайно узнал, что его тесть, профессор Берг, в годы оккупации был связан с гестапо. Потом, после разгрома Германии, Берг связался с советской разведкой через эту русскую, которая, помните, с ним дружна… Как ее?

Р а й т. Мадам Ирина Прохорова. Она переписывается с Бергом до сих пор. Гениальная идея!..

Д о д д. Вот через эту Прохорову Берг и связался с русской разведкой. Она, кстати, физик. И Берг выдал ей сначала секрет атомной, а затем и водородной бомбы. Поэтому — так напишет Глан — он порывает с этой преступной семьей и разоблачает перед, лицом всего мира профессора Берга. Напечатать во всех газетах как сенсацию!..

Р а й т. Превосходно! А Берга арестовать!.. Он у меня все подтвердит, можете не сомневаться!..

Д о д д. Зачем арестовывать? Ведь у нас свобода убеждений. И, кроме того, Берг не американский подданный. Берг, оказывается, действовал по указаниям Комитета сторонников мира… Вот кем он жестоко обманут, бедный, наивный Рикард Берг… Да, конечно, так лучше… Берг обманут, Берг — жертва сторонников мира — агентов Москвы… Поэтому, Райт, откажемся от его связи с гестапо. Напротив — Берг честно боролся с гитлеровцами, потом честно работал у нас, а потом стал жертвой советской разведчицы Прохоровой и ее сообщников из американского Комитета защиты мира… А я возьму Берга под защиту. Завтра, когда газеты начнут травить его, как зайца, когда его дочь, брошенная мужем, полезет в петлю, я сам поеду к нему, я протяну ему руку помощи, я покажу ему, что такое американский образ жизни и американская демократия!..

Д ж е к с о н. Отличная схема, Генри.

Д о д д. И тогда одно из двух: или Рикард Берг оценит мое великодушие и мою помощь, или…

Р а й т. Или мы отправим его на электрический стул…

Д ж е к с о н. Да, на стульчик, на стульчик…

Г р е й в у д. В самом деле, довольно с ним нянчиться!..

Д о д д. Чепуха!.. Вы примитивно мыслите, джентльмены!.. Мы еще до сих пор расплачиваемся за глупость, допущенную с супругами Розенбергами. Все тогда поняли, что их казнили, несмотря на их невиновность… Нет, мы не отправим Берга на электрический стул. И даже не будем его арестовывать. Берг слишком крупное имя, чтобы идти на судебный процесс с одним показанием его зятя… Мы опять окажемся в дураках, а мне это надоело…

Картина восьмая

В темноте, еще до поднятия занавеса, на фоне отдаленных, рваных синкоп джаза доносятся почти истерические выкрики дикторов — мужчин и женщин, — передающих экстренные сообщения по радио.

П е р в ы й  д и к т о р. Благородный поступок Арне Глана, разоблачившего своего тестя, советского шпиона Рикарда Берга, взволновал миллионы американцев…

В т о р о й  д и к т о р. Мир содрогнется, прочтя письмо молодого ученого Глана. Образы Шекспира бледнеют перед трагедией этого человека, узнавшего о страшном преступлении человека, которого он считал своим отцом и учителем…

Т р е т и й  д и к т о р. Теперь всем ясно, что мы стоим перед новым фактом подрывной деятельности агентов коммунизма… Под видом сторонников мира, как теперь окончательно выяснилось, орудует опасная шайка агентов Москвы…

Ч е т в е р т ы й  д и к т о р. Надо спокойно задуматься над вопросом — кто такой Берг? Шпион и преступник или один из тех, кто одурманен ядом красной пропаганды? Общественное мнение должно прислушаться к голосу достопочтенного мистера Генри Додда, который заявил нашему сотруднику, что он верит Рикарду Бергу и считает, что тот лишь жертва Москвы…».

Занавес поднимается. Знакомая нам терраса в доме Берга. Елена в полном оцепенении сидит перед приемником, автоматически вращая ручку верньера. Из репродуктора звучат голоса дикторов. Входит  Б е р г. Его трудно узнать — так изменился он за это время. Берг подходит к приемнику и выключает его.

Б е р г. Я был у консула, Елена…

Е л е н а. Домой, скорей домой, отец!

Б е р г. Консул сказал, что до выяснения всей истории с письмом Глана он не может дать нам визу… Но ты не волнуйся, моя девочка… Я добьюсь…

Е л е н а. Я не могу себе простить, что скрыла от тебя свои первые подозрения… Еще тогда в Норвегии говорили, что он близок с Квислингом… Он уже тогда предал родину, как теперь нас… (Плачет.) Прости меня, отец, за горе, которое причинил тебе мой брак…

Берг молча привлекает ее к себе, гладит ее голову. На его глазах слезы. Доносится шум подошедшей машины, на террасе появляется  Д о д д.

Д о д д. Бывают обстоятельства, профессор Берг, когда друг может приехать не ожидая приглашения. Здравствуйте!

Б е р г. Здравствуйте, мистер Додд. Чем обязан вашему визиту?

Д о д д. Я приехал пожать вам руку и сказать — не огорчайтесь, не обращайте внимания на выходку вашего зятя. Наши дочери, к сожалению, редко выходят замуж удачно. Я знаю это по своей семье. К счастью, вы находитесь в Америке, где закон воспрещает вмешиваться в чужие убеждения и копаться в человеческой душе. У нас свобода убеждений, и, независимо от ваших политических взглядов, профессор, ни один волос не упадет с вашей головы…

Б е р г. Но меня оклеветали… Оклеветали перед родиной…

Д о д д. У нас свобода печати — каждый может писать что хочет… Что же касается родины, профессор Берг, то Америка всегда готова стать вашей второй родиной…

Е л е н а. Мы не ищем второй родины, мистер Додд!.. (Резко поворачивается и уходит.)

Д о д д (глядя ей вслед). Молодость всегда горяча, профессор. Но мы с вами люди одного поколения. И я хочу вам сказать откровенно, как старик старику. Пора кончать с устарелыми понятиями, с разделом старого шарика на государства и границы. Родина — это теперь уже вся планета, весь земной шар. Наука не знает государственных границ, мысль не нуждается в визах и паспортах. Какое значение для вашей научной биографии, профессор Берг, имеет ваше гражданство — норвежец вы или француз, швед или американец? Вы Рикард Берг — ученый с мировым именем и потому вы гражданин мира! И мы рады принять вас в американское подданство. Вас и вашу дочь…

Б е р г. Я был и есть норвежец. И ничто не отвратит меня от моей родины.

Д о д д. Что ж, я привык уважать чужие убеждения. Вы можете остаться в Америке как наш гость, почетный гость. Конечно, при одном маленьком условии…

Б е р г. Именно?

Д о д д. Я уверен, что вы стали жертвой агентов Москвы, именующих себя сторонниками мира. И напрасно вы, ученый, вмешиваетесь в политику…

Б е р г. Понятно. Я тоже, мистер Додд, был против того, чтобы ученые занимались политикой. Но я один из тех, кто создал атомное оружие, и потому я с теми, кто против его применения. Я пришел к этому трудным и сложным путем. Я оступался, блуждал, иногда меня обманывали, но все-таки я пришел. И никому уже не удастся меня обмануть…

Д о д д. Но я хотел бы сказать вам всего несколько слов…

Б е р г. Я вас слушаю.

Д о д д. На днях я познакомился с вашей биографией. Оказывается, мы родились с вами в одном и том году, в одном и том же месяце. Мы прожили свои молодые годы в эпоху, не знавшую бурь, старый, уютный капитализм баюкал нашу молодость, профессор, на разных концах мира. Мы учились, развлекались, любили, работали. Я стал промышленником, вы — мировым ученым. Но теперь наша жизнь на закате, мы разменяли седьмой десяток, старина. Давайте же поговорим начистоту, как два старика, как люди одного поколения!..

Б е р г. Давайте поговорим.

Д о д д. Вот уж несколько лет, как я ежедневно, вместо того чтобы заниматься спортом и здоровыми развлечениями, трачу два часа на изучение книг, в которых довольно ясно доказывается, что я и мне подобные находимся в состоянии агонии… Вам знакомы эти книги, профессор Берг?

Б е р г. Более или менее.

Д о д д. Так вот, сегодня коммунизм — это уже не призрак, бродящий по Европе, как некогда писал Маркс, а реальная и страшная сила, угрожающая цивилизации и прогрессу… Вы, как мне известно, не коммунист. Я тоже.

Б е р г. Догадываюсь.

Д о д д. Так почему же вы с теми, кто превращен в орудие коммунизма, в его агентуру? Почему вы не с нами, а против нас? Почему вы, наконец, не остались, как прежде, посреди? Я прямо задаю вам этот вопрос, профессор Берг!

Б е р г. Узнаю мистера Додда. Да, вы умный человек, и я не могу этого не оценить. Мы живем в середине века, века великих свершений и гроз. Вы верно сказали, что я был среди тех, кто стоял посреди. Я верил в то, что эта позиция самая мудрая и самая честная, мистер Додд. Но я ошибался. Теперь я знаю, что это вы обманули меня, как обманули миллионы людей. Меня, Рикарда Берга, вы превратили в убийцу, и теперь мои руки в крови!.. Я никогда не думал, Генри Додд, что мне будут сниться на закате жизни старики, женщины и дети Хиросимы и Нагасаки, которых вы убили моей наукой, моими руками, моими открытиями. И если мы не вырвем из ваших рук оружия, которое вам вручили, кто знает, что вы с ним сделаете дальше?.. Вот почему я уже не стою посреди. Вот почему я навсегда с теми, кто против вас, будьте вы прокляты!..

Д о д д. Вот вы как заговорили!.. Тем хуже для вас!..

Б е р г. Я вас не боюсь, Генри Додд. Я знаю, что в ваших руках золото, мощная промышленность, могучая пропаганда, тюрьмы и полиция, суд и электрические стулья, и все-таки я вас не боюсь!.. А вот вы боитесь меня, боитесь потому, что мир, который вы представляете и который хотите сохранить — мир насилия и обмана, этот мир находится на смертном одре! И Генри Додд понимает это и потому ему страшно!..

Д о д д. Вы сошли с ума!.. Это ложь!.. Это чепуха!.. Это неправда!..

Б е р г. Нет, это правда!.. Признайтесь, о чем думает Генри Додд по вечерам, когда он остается один и сидит у камина? Что снится Генри Додду по ночам? Что мерещится ему, когда он не в силах справиться с бессонницей?

Д о д д. К дьяволу!.. Я не желаю это слушать!.. (Вскакивает и выбегает из комнаты.)

Берг подходит к окну и глядит на улицу. Доносится шум машины Додда и сразу на террасе появляется  Р а й т.

Р а й т. Добрый вечер, профессор Берг.

Б е р г. Что вам угодно?

Р а й т. Имею честь вручить вам предписание министра юстиции. Как не заслуживающий доверия иностранец, вы обязаны покинуть территорию Соединенных Штатов в двадцать четыре часа. Вы и ваша уважаемая дочь.

При этих словах на террасу выходит  Е л е н а.

Б е р г. Что ж, я не претендую на доверие господина министра юстиции. Все?

Р а й т. Не совсем. В связи с иском, предъявленным главой энергетического концерна мистером Доддом, на все ваше имущество накладывается арест.

Б е р г. Вы кончили?

Р а й т. Почти. Все расходы по вашему выезду министерство юстиции принимает на себя. А пока, до посадки на пароход, вы заключаетесь под стражу. Равно как и ваша дочь. Ваши руки, уважаемый профессор Берг.

Из дверей выходят  т р о е  п о л и ц е й с к и х  и на Берга надевают наручники.

Е л е н а. Отец!.. (Бросается к Бергу. Полицейские не пускают ее.)

Б е р г. Спокойно, спокойно, дитя мое! Им не удастся надеть наручники на мир. Им уже не помогут и наручники… Им уже ничто не поможет…

Свет гаснет. Сначала отдаленно, а затем все громче доносится музыка, и потом поднимается занавес. На сцене — трибуна Всемирного конгресса мира. Флаги всех наций. Голубь Пикассо. На трибуне — Б е р г, продолжающий свою речь.

Б е р г. Я рассказал вам всю правду о себе, о своих ошибках и о своей вине, обо всем, что со мной произошло за эти семнадцать лет. И вот сегодня, на склоне лет, перед лицом истории и человечества торжественно публично я присягаю в том, что буду бороться за мир, против поджигателей войны!.. Я клянусь в этом прошлым и будущим науки, священной памятью Ньютона и Ломоносова, Коперника и Менделеева, Эдисона и Эйнштейна!.. Я клянусь в этом детям Норвегии и Китая, старикам Франции и Германии, матерям всего мира!.. Я клянусь в этом миллионам жертв минувшей войны, их вдовам и сиротам, всем честным людям земного шара, независимо от цвета их кожи и звезд, под которыми они живут!.. Я клянусь своей совестью — совестью всего мира!..

Вступает оркестр.

З а н а в е с.

1950

ВНУК КОРОЛЯ Комедия в трех актах, семи картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

М и т ч е л  Г а р в у д — табачный король, под 70 лет.

К л а р а — его дочь, 39 лет.

А р т у р  М о р х а у з — ее муж, корреспондент агентства «Планета».

М и т ч е л — их сын, 19 лет.

К а т а р и н а — переводчица Морхауза.

П и т е р  К е й — иностранный журналист.

П р о ф е с с о р  С е р е б р я к о в — декан филологического факультета МГУ, 65 лет.

А л е к с е й — студент, 23 лет.

Т а н я — студентка, 20 лет.

Х у с а и н  Б е к е н т а е в — студент, 19 лет.

В е р а — студентка, 19 лет.

М а й к а — студентка, 19 лет.

А ш о т  Б а р о я н — студент, 18 лет.

Т е т я  Д а ш а — комендант общежития в студенческом городке, 40 лет.

Г о р н и ч н а я.

С т у д е н т ы — девушки и юноши.

Акт первый

Картина первая

Гостиница «Метрополь» в Москве. Номер-люкс, в котором остановились Артур Морхауз с женой и сыном и его тесть, табачный король Митчел Гарвуд. Справа и слева двери, ведущие в другие комнаты.

Входят  Г а р в у д  и  К л а р а.

К л а р а. Это безумие, отец!.. Вы обрекаете своего внука и моего единственного сына на полуголодное существование… Вы хотите заставить его жить бог знает в какой среде…

Г а р в у д. Этот вопрос уже не подлежит обсуждению, Клара. Мое решение бесповоротно.

К л а р а. Подумайте и о себе!.. Вы не могли и часа прожить без Митчела, а теперь идете на разлуку с ним…

Г а р в у д. Именно потому, что мне дорога его судьба, это решение окончательно. Артур вполне солидарен со мной. Кончен разговор!..

К л а р а. Вы оба сошли с ума…

Г а р в у д. Если б я не взял воспитание Митчела в свои руки, ты сделала бы из него одуванчика…

К л а р а. Подумайте о ребенке!.. Он никогда не расставался с вами… Он влюблен в своего деда…

Г а р в у д. Не удивительно — он смышленый малый и знает кого любить.

Быстро входят  А р т у р  М о р х а у з  и  П и т е р  К е й.

Наконец-то!.. Как дела, Артур?

М о р х а у з. Все в порядке. Позвольте представить моего коллегу Питера Кея. Мы с ним знакомы много лет. Оказалось, что он в Москве уже три года…

К е й. Счастлив познакомиться, мистер Гарвуд! Много, очень много о вас слышал. Вы надолго в Москву?

Г а р в у д. Я приехал для встречи с министром торговли. Я хочу заключить контракт с большевиками. У них отличные табаки. Еще до революции я делал дела в России с фирмами «Майкапар» и «Месаксуди»… Пора и теперь начать с ними торговлю.

К е й. Любопытно. Но их табачные плантации разорены войной.

Г а р в у д (закуривает). Война кончится, а страсть к никотину — нет. Курите?

К е й. Благодарю, не курю.

Г а р в у д. А я курю.

К л а р а. Несмотря на протесты врачей!..

Г а р в у д. Мне скоро семьдесят. Курю с пятнадцати. Все, что никотин мог испортить, он мне уже испортил. Нет смысла бросать. Попробуйте, это одна из моих лучших марок…

К е й. Нет-нет. Говорят, рак — результат курения.

Г а р в у д. Говорят! Мало ли что говорят! Но я курю и буду курить! Если станет известно, что табачный король Митчел Гарвуд бросил курить, я вылечу в трубу. Артур, как прошла пресс-конференция?

М о р х а у з. Отлично, отец. Калинин ответил на все мои вопросы, и притом вполне откровенно. Вот копия телеграммы, которую я послал в редакцию. (Передает бумагу Гарвуду.) Он принял нас в своей резиденции — в Большом Кремлевском дворце и был весьма любезен. Должен заметить, Питер, что мои первые московские впечатления весьма противоречивы. Но я не тороплюсь с выводами и надеюсь здесь все рассмотреть своими глазами…

К е й. Я хотел бы заметить… Если, разумеется, вас интересует мое мнение.

М о р х а у з. О, конечно!..

К е й. В СССР невозможно все увидеть своими глазами.

Г а р в у д. Почему? Отбирают очки?

К е й. Втирают очки, мистер Гарвуд. Да, они встречают радушно. Их президент уже пленил вашего зятя, как, вероятно, министр торговли вас…

Г а р в у д. Меня интересует не любезность, а табак. Но министр, вы правы, мне действительно понравился…

К е й. Вот-вот, нравиться они умеют!.. Отличный прием, любезные слова, приглашают в балет. Тут — я человек объективный — им действительно есть что показать, поскольку балет, пожалуй, единственная область, в которуюбольшевики не внесли ничего своего. Словом, вскоре вы будете так ловко обработаны, что незаметно для самих себя проникнетесь симпатиями к этому строю…

Г а р в у д. А вы опасаетесь, что однажды ночью я и Артур выбежим на балкон и закричим: «Да здравствует коммунизм!», а утром побежим записываться в комсомол?..

К е й. Относительно комсомола я спокоен, так как вы оба не подходите по возрасту…

К л а р а. Да, они не подходят по возрасту… Но ваш внук… И твой сын, Артур…

Г а р в у д. Она все еще не может успокоиться, Артур!..

К л а р а. Это безумная затея!.. Вчера я гуляла с Митчелом по улице. Люди скверно одеты. У продовольственных магазинов очереди…

М о р х а у з. Дорогая, они же воюют… Им трудно… И все-таки они побеждают… Кончится война, и они станут жить лучше… Калинин прямо сказал: «Через несколько месяцев мы будем в Берлине…»

Г а р в у д. И я верю! Они дерутся как черти!

М о р х а у з. В своих выводах о Советской России я рассчитываю не только на собственные впечатления, Питер. Мне поможет мой сын. Успешно закончив колледж, он продолжит свое образование в Москве. Он уже два года изучает русский язык…

К л а р а. Совершенно неизвестно зачем!..

Г а р в у д. Клер, я уже тебе сказал: не вмешивайся в наши мужские дела!..

М о р х а у з. Дорогая, почему ты волнуешься? В конце концов, если бы Митчел поступил в университет на родине, а я остался корреспондентом здесь, в Москве, и ты осталась бы со мной, ты бы скучала по сыну, не так ли?

Г а р в у д. Да-да, наше решение окончательно!..

К л а р а. Как и мое отношение к нему!.. (Уходит из кабинета, сильно хлопнув дверью.)

Г а р в у д. Моя кровь, ничего не скажешь!.. Твое счастье, Артур, что нас двое. Иначе она бы ездила на тебе верхом… Вы знаете, Кей, когда они объявили, что хотят жениться, я выгнал дочь и сказал Артуру так: «Парень, если ты женишься, имея в виду мои капиталы, то знай, что я не дам ни цента. Единственное наследство, на которое ты можешь рассчитывать твердо, — это мой характер. У Клер точь-в-точь такой…» Представьте, чудак настаивал, и пришлось согласиться. Но я не жалею, хотя он и занимается какими-то славянскими литературами и журналистикой вместо настоящего дела… И даже привил внуку любовь к этой литературе.

М о р х а у з. Что делать, мистер Гарвуд, не всем же быть табачными королями!

Г а р в у д. Да, тут ты меня перехитрил. Что сказал декан?

М о р х а у з. Сейчас он приедет. Мне повезло, Питер. Я привез декану филологического факультета профессору Серебрякову мантию и значок нашего Филологического общества, почетным членом которого он избран. Я сообщил ему об этом, и он приедет с ответным визитом. Тут мы и поговорим о сыне. Калинин обещал поддержать мою просьбу…

Г а р в у д. Это крайне важно.

Телефонный звонок.

М о р х а у з (берет трубку). Да? Сейчас… (Положив трубку.) Декан приехал…

Г а р в у д (нажимает кнопку звонка). Иди, иди, встречай!..

М о р х а у з  выходит, входит  К а т а р и н а.

Катарина, будьте любезны, распорядитесь, чтобы сюда доставили кофе, коньяк и еще что-нибудь…

К а т а р и н а. Хорошо, мистер Гарвуд. (Уходит.)

К е й. И вы так и не дали денег своему зятю?

Г а р в у д. Не дал. Деньги в семье должны быть в одних руках. Иначе не будет ни семьи, ни денег… Вы с этим несогласны?

К е й. У меня никогда не было настоящих денег.

Г а р в у д (заметно, что он волнуется). Ну вот, сейчас решится судьба тезки…

К е й. Тезки?

Г а р в у д. Внук тоже Митчел. В мою честь… Артур хочет сделать из него слависта. Чепуха. Мой внук будет продолжать мои дела! А пока пусть учится… Он увлекается Пушкиным и Толстым — не возражаю. Когда-нибудь он выпустит сигареты, может быть, даже с их портретами. Хотя должен сказать, что это несколько удорожает цену… Но если он так захочет, — его дело…

Входят  М о р х а у з  и  п р о ф е с с о р  С е р е б р я к о в.

М о р х а у з. Профессор, позвольте представить моего тестя, Митчела Гарвуда…

К е й. Нашего табачного короля.

С е р е б р я к о в. Очень рад.

Г а р в у д. Я тоже.

М о р х а у з. И моего коллегу, мистера Питера Кея — постоянного корреспондента…

С е р е б р я к о в. Очень приятно.

М о р х а у з. Прежде всего хочу вас еще раз поздравить, профессор, с избранием почетным членом нашего Филологического общества.

Г а р в у д. Поздравляю!

К е й. Поздравляю!

С е р е б р я к о в. Благодарю. Благодарю. Я получил месяц назад письмо президента Общества профессора Джемса Ривера, в котором он сообщил о том, что мне оказана такая честь. Я уже ответил профессору, теперь благодарю вас, господа.

М о р х а у з. Теперь позвольте, господин профессор, вручить вам мантию. (Достает из коробки мантию и берет, надевает их на смущенного Серебрякова.) Великолепно! Очень к лицу…

Г о р н и ч н а я  приносит коньяк и уходит.

Г а р в у д. И хорошо подошло к фигуре!..

С е р е б р я к о в. Благодарю вас, господин Морхауз.

Г а р в у д (поднимая бокал). Выпьем за вас, профессор, и за ваши успехи!

М о р х а у з. За дружбу ученых всего мира, независимо от географических широт!

С е р е б р я к о в. А я пью за вас, господин Морхауз. Я — новый член вашего Общества. Вы — новый корреспондент в Москве. За ваши успехи!..

Пьют.

М о р х а у з. Мне вспомнились студенческие годы, профессор. Я провел их в Сорбонне… (Напевает). «Гаудеамус игитур…».

Серебряков подхватывает слова песни.

А вы где учились, профессор?

С е р е б р я к о в. Я учился в Киевском университете святого Владимира… Но так и не успел его закончить…

М о р х а у з. Как?

С е р е б р я к о в. В пятнадцатом году я был арестован за революционную деятельность и осужден на каторгу. Уже после революции я получил диплом… И защищал его здесь, в Москве!

Г а р в у д. У вас есть сын, профессор?

С е р е б р я к о в. Да.

Г а р в у д. Он уже окончил университет?

С е р е б р я к о в. Нет, мой сын ушел добровольцем на фронт с третьего курса университета… Он летчик…

Г а р в у д. Выпьем за вашего сына, профессор, и за то, чтобы наши дети больше не знали войны…

Чокаются.

С е р е б р я к о в (поглядев на часы). Однако я не хочу злоупотреблять вашим временем и вниманием, господа. Позвольте поэтому перейти к вашему сыну, мистер Морхауз. Вы хотите, чтобы он был зачислен студентом филологического факультета? Он владеет русским языком?

М о р х а у з. Более или менее. Два года назад он начал изучать русский язык. Парень добился некоторых успехов…

С е р е б р я к о в. Теперь это ему пригодится. Далее, если я верно понял, вы настаиваете, чтобы ваш сын жил в студенческом общежитии и получал такую же стипендию и продовольственную карточку, как и все наши студенты? Так мне передала Татьяна Матвеевна Ефимова — секретарь Михаила Ивановича Калинина.

М о р х а у з. Да. Стоимость стипендии за весь срок обучения я, разумеется, внесу в Государственный банк СССР. С того дня, как Митчел станет студентом, я не намерен давать ему ни одного цента, профессор. Только по воскресеньям ему будет разрешено обедать у нас дома.

Г а р в у д. Короче, мы хотим, чтобы парень жил в тех же условиях, что и все советские студенты.

С е р е б р я к о в. Понимаю, господа. Известно ли вам, однако, что в связи с трудностями военного времени наши студенты живут и питаются хуже, чем нам бы хотелось?.. Что в студенческом общежитии… гм… несколько тесновато… И, наконец, что студенческая стипендия дает весьма ограниченные возможности… Я обязан вам это сказать как отцу, а вам как деду…

Г а р в у д. Профессор, все это нам известно. Когда мне стукнуло девятнадцать, я тоже имел, как вы выражаетесь, весьма ограниченные возможности. Дело в том, что я тогда поссорился с отцом, ушел из дому и работал около года грузчиком. Когда затем, помирившись с отцом, я вернулся домой, он ощупал мои мускулы, осмотрел мой рваный костюм и сказал: «Теперь тебе, как сыну миллионера, двойная цена, парень». Так вот, профессор, я хочу, чтобы мой внук прошел настоящую школу и знал, что такое кусок хлеба.

М о р х а у з. С другой стороны, насколько я осведомлен, еще ни один советский студент не умер от голода. Не так ли?

С е р е б р я к о в. Вы не ошибаетесь, господин Морхауз.

Г а р в у д. Вот именно. Я хочу, чтобы мой внук стал мужчиной. Когда у нас на родине однажды забастовали рабочие транспорта и вокзальные носильщики, наш Деловой клуб принял на себя их обязанности. И наши клубмены, в частности ваш покорный слуга, таскали чемоданы приехавших пассажиров и получали чаевые не хуже заправских носильщиков. И забастовщики вернулись на работу. Каково, господин профессор?

С е р е б р я к о в. Вам повезло, господин Гарвуд; если бы бастовали не только рабочие транспорта…

К е й. Верно ли, господин профессор, что в советском университете, как я слышал, введен специальный курс для иностранных студентов: организация массовых забастовок?

С е р е б р я к о в. Господин журналист, в таком курсе просто нет никакой нужды.

К е й. Почему? Ведь коммунисты рады всякой забастовке на Западе.

С е р е б р я к о в. Капиталисты сами отлично справляются с этой задачей.

Г а р в у д. В какой-то мере профессор прав. Хотя я не согласен с формулой, что капитализм сам себе могильщик. Впрочем, будущее покажет, кто из нас прав.

С е р е б р я к о в. Совершенно верно, господин Гарвуд, будущее покажет. Ну, что же, мы готовы удовлетворить ваше ходатайство.

М о р х а у з. Благодарю. Теперь, господин декан, я хочу представить вам сына… (Выходит.)

Гарвуд пристально смотрит на профессора, оба улыбаются, отлично понимая друг друга. Выразительная пауза.

Г а р в у д. Мы с вами примерно люди одного возраста, профессор?

С е р е б р я к о в. Вероятно.

Г а р в у д. Скажите откровенно, будучи на моем месте, вы согласились бы отдать своего единственного внука в советский университет и поселить его в общежитии?

С е р е б р я к о в. Нет.

Г а р в у д (не ожидавший такого ответа). Почему?!

С е р е б р я к о в. Наш университет не готовит организаторов забастовок, как полагал господин журналист, но в еще большей степени он не пригоден для воспитания штрейкбрехеров, господин Гарвуд.

Г а р в у д (смеясь). О! Я вас понял. Да! Еще одна просьба — я прошу распорядиться, чтобы матери Митчела, моей дочери, был строго воспрещен вход в общежитие, где будет жить внук.

С е р е б р я к о в. Студенческое общежитие не казарма, господин Гарвуд.

В кабинет входят  М о р х а у з  и  М и т ч е л, смуглый, стройный юноша. Он заметно смущен.

М о р х а у з. Митчел, это господин декан, профессор Серебряков…

М и т ч е л (он говорит по-русски с сильным акцентом, путая иногда падежи). Здравствуйте… Митчел Морхауз. Я прошу меня извинить за мой русский язык.

С е р е б р я к о в (пожимая ему руку). Не огорчайтесь. Ручаюсь, что через год вы будете свободно говорить по-русски.

Г а р в у д. У парня есть еще одно огорчение, профессор: ему всего девятнадцать.

С е р е б р я к о в. Молодость — недостаток, который с каждым часом проходит. Митчел Морхауз, я поздравляю вас с зачислением в число студентов университета имени Ломоносова! В добрый час!

М и т ч е л. Профессор, примите мое большое спасибо!

Г а р в у д (растроганно). Да поможет тебе пресвятая дева, Митчел. (Нажимает кнопку звонка, появившейся Катарине.) Пригласите миссис Клару. И принесите шампанского. Быстро!

К а т а р и н а. Слушаю, господин Гарвуд. (Выходит.)

М и т ч е л. И я буду жить в этом… в общем житии?

М о р х а у з. Да, мой мальчик. Господин декан, когда можно привезти сына?

С е р е б р я к о в. Хотя бы завтра.

М и т ч е л. В какое время, господин профессор?

С е р е б р я к о в. Ну, скажем, в полдень. Комендант общежития госпожа Зуева уже предупреждена, и вам приготовлено место в одной из комнат.

М и т ч е л. Зуева…

Входит  К л а р а. Г о р н и ч н а я  приносит шампанское и бокалы. Морхауз подходит к жене.

М о р х а у з (с трудом скрывая свое волнение). Моя дорогая! Я поздравляю тебя: наш сын — студент. Поблагодари господина декана за его любезность.

К л а р а. Мерси, мсье декан. (Обнимая сына.) Я поздравляю тебя, мой мальчик! Да хранит тебя святой отец!.. (Крестит сына.)

С е р е б р я к о в. Все будет хорошо, мадам.

К л а р а. Мсье декан, умоляю вас!.. Мальчик еще не окреп… Год тому назад он перенес инфлюэнцу…

Г а р в у д. И теперь здоров как буйвол…

К л а р а. Отец! Меня очень беспокоит, как он будет питаться… Наш домашний врач говорил, что помимо углеводов и белков Митчелу необходимо железо, господин декан.

Г а р в у д. Насколько я осведомлен, с углеводами все будет благополучно. Что же касается железа, то, если судить по количеству советских танков, тоже можно не беспокоиться. Прошу вас…

Все берут бокалы.

К е й. Чего, увы, нельзя сказать о белках. Два килограмма мороженого мяса в месяц, выдаваемые по студенческой карточке и притом нередко заменяемые яичным порошком, да и то не отечественного производства, я никак не могу рассматривать как белок при всем моем уважении к вашей системе высшего образования, господин декан…

К л а р а. О мой бог!..

С е р е б р я к о в. Судя по некоторым вашим репликам, уважаемый господин журналист, вы в избытке питаетесь белками, но недостаточно фосфором…

Г а р в у д. Вы получили по заслугам, Кей. (Смеется.) Итак, Митчел, за твой советский диплом!

С е р е б р я к о в. За диплом с отличием, молодой человек!

К е й (Кларе). Если учесть, что на советском дипломе значится: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», то согласитесь, что мне трудно понять этот тост…

К л а р а (горестно). Какая безумная затея!..

Все уходят.

Картина вторая

Общежитие студентов. Полдень.

Комната имеет довольно убогий вид. Четыре железные койки, покрытые серыми солдатскими одеялами. Посреди комнаты стоит деревянный некрашеный стол, застланный газетой, с жестяным чайником и караваем черного хлеба.

Х у с а и н, обложив себя книгами, занимается. А ш о т  возвращается из продмага.

А ш о т (поет армянскую песню).

(Входит в комнату.) Эта идиотская привычка есть три раза в день не доведет до добра, Хусаин…

Х у с а и н. Слушай, не делай культа из еды, Ашот!.. Не мешай, понимаешь!.. Надоел, понимаешь!..

А ш о т (передразнивая Хусаина). «Понимаешь, понимаешь»… Осталось четыре мясных талона и три на крупу… Когда это мы успели столько сожрать, черт бы нас побрал!

Х у с а и н. Не мешай, я тебя прошу.

А ш о т. А вчера ты требовал, чтобы мы съели «улыбку Рузвельта», хотя это была последняя банка?

Х у с а и н. Вчера салют был в двадцать залпов!.. Надо было отметить, понимаешь?

А ш о т. Что ты кричишь на меня?! Это ишак кричит, он говорить не может. Я тебе не прислуга! Я слагаю с себя обязанности главпродспаба, и делайте, что хотите!.. После каждого салюта подавай им свиную тушенку!..

Входит  А л е к с е й, высокий, стройный, у него ранена правая рука.

А л е к с е й (кладет на четвертую койку матрац). Что за крик? Что случилось?

А ш о т. Слагаю с себя обязанности. Я подаю в отставку!.. Осталось четыре мясных талона, обжоры!..

А л е к с е й. В чем дело, Ашот?

А ш о т. Если бы заняли наконец четвертую койку, я бы как-нибудь вышел из положения: на четвертую карточку получил бы мясо и подсолнечное масло. Шурочка отоварила бы без заменителей, слово даю!.. Вчера мы были в кино, она мне прямо сказала: «Отоварю в два счета…»

А л е к с е й. Четвертую койку сегодня занимают.

А ш о т. Да? Я возвращаюсь на пост главпродснаба…

А л е к с е й. Подожди радоваться. Четвертая продкарточка, скорее всего, в котел не пойдет…

А ш о т. Что? Что?

Х у с а и н. Почему не идет, понимаешь?

А л е к с е й. С нами будет жить иностранец. Сын журналиста и внук короля.

А ш о т. Внук короля? Шутишь!..

Ашот и Хусаин хохочут.

А л е к с е й. Я не шучу. Сын иностранного журналиста Артура Морхауза, внук табачного короля Митчела Гарвуда — Митчел Морхауз.

Х у с а и н. Что ты сказал?..

А ш о т. Табачного короля?! Ребята, мы будем жить как в раю. Не сойти мне с этого места. Я буду кормить вас бананами и цитрусами.

А л е к с е й. Типичная психология разложившегося интенданта. Так вот, Ашот, я тебя предупреждаю: если ты позволишь взять у соседа и съесть не банан, а хотя бы шкурку от банана… Ты мой характер знаешь…

А ш о т. А если он сам будет предлагать?

А л е к с е й. Ты скажешь, что с детства не переносишь бананы.

А ш о т. Я никогда их не ел.

Х у с а и н. Тем более.

А ш о т. Но из чувства любопытства…

А л е к с е й. Ашот, я говорю серьезно!

А ш о т (заметно робея). Пожалуйста. Чихал я на эти бананы! Говорят, они вообще горчат…

А л е к с е й. Наведите порядок, он должен скоро прийти.

Х у с а и н. Это же серьезное дело, Алеша!

А ш о т. Надо побриться, да?

А л е к с е й. Конечно.

Х у с а и н. Алеша, пусть Ашот положит на место подушку с четвертой койки.

А ш о т. Пожалуйста. Мне не нужна эта подушка! Мне не нужны бананы!.. Я думал, может быть, для девочек, для Майки, Верочки…

А л е к с е й. Кстати, насчет девочек, Ашот. Пора определиться: или Шура из продмага, или Майка. Одно из двух.

Х у с а и н. Одна из двух.

А ш о т. Молодец, Хусаин! Ты делаешь успехи в грамматике.

Х у с а и н. И в этике, хочу надеяться, понимаешь.

А л е к с е й  уходит.

Входит  т е т я  Д а ш а, приносит комплект чистого постельного белья. Крепкая женщина за сорок лет, румяная, чернобровая, еще красивая поздней красотой бабьего лета. Она в алом платочке, кожаной куртке и кирзовых сапогах.

А ш о т. Встать, прибыл представитель верховного главнокомандования! (Садится за стол, бреется.)

Х у с а и н. Тете Даше — гип-гип-ура!..

Т е т я  Д а ш а (спокойно). Ну и дураки! У людей студенты как студенты. Науки постигают, книжечки почитывают и с местами общего пользования обращаются интеллигентно… Господи, за какие грехи досталась мне такая босячня?! Кто фаянсовый умывальник кокнул, махновцы?!

А ш о т. Любимая, бесценная и дорогая! Почему всякий раз, когда кокают умывальник или случаются аналогичные катаклизмы, почему, позволю себе спросить, ваше грозное око устремляется именно на нашу комнату, хотя таковая славится послушанием, деликатностью и примерным поведением своих жильцов? Почему?

Х у с а и н. Правильно, Ашот!

Т е т я  Д а ш а (перестилает постель). Уйду с работы!.. Третьего дня вызвал меня проректор по хозяйственной части и говорит: «Дарья Максимовна, если говорить прямо, ты великомученица, у тебя, говорит, не студенты, а барсуки…»

А ш о т. Барсуки?.. Может быть, он сказал бурсаки?.. Это не одно и то же, дражайшая Дарья Максимовна…

Т е т я  Д а ш а. Это ничего не меняет. Но теперь кончилась ваша анархия. Так и знайте!..

А ш о т. В каком смысле, неповторимая?

Т е т я  Д а ш а (многозначительно) Будет жить здесь чуждый элемент. Иностранец.

Ашот и Хусаин хохочут.

Вы зубы не скальте, а задумайтесь над фактом.

А ш о т. Нам это уже известно.

Т е т я  Д а ш а. Одним словом, чтоб был здесь неслыханный порядок!.. Я уже и девушкам сказала, сейчас придут генеральную уборку делать…

А ш о т. Вы имеете в виду Майю Сергеевну?

Т е т я  Д а ш а. Обрадовался, глазастый!..

Входят  Т а н я, М а й к а  и  В е р а.

Т а н я. Ребята, уходите!

А ш о т. Привет боевым подругам!

Т а н я. Майка, вытирай пыль. Вера, поправь койки! А я займусь полами. Требуется ведро воды…

Х у с а и н. Одни момент!.. (Набрасывает на себя халат и казахский малахай, выходит.)

Т а н я. Начали!

Девушки принимаются за работу. Ашот носится по комнате. Т е т я  Д а ш а  выходит. Работа кипит.

А ш о т. Ах, как хорошо быть сыном иностранного журналиста!.. Лучшие девушки великого города наводят в комнате немыслимый порядок!..

Вбегает  А л е к с е й, за ним — т е т я  Д а ш а.

Т е т я  Д а ш а (зорко осмотрев комнату, приглашает гостей). Добро пожаловать!

Входят  М и т ч е л  с чемоданом в руках, Г а р в у д, М о р х а у з, К л а р а  и  К е й. Девушки смущены, стараются привести себя в порядок.

М о р х а у з (на ломаном русском языке). Медам, мсье, пардон! Здравствуйте!..

Т е т я  Д а ш а. Милости просим, господа!.. Привезли, значит, своего хлопчика?

М о р х а у з. Что есть хлопчик, мадам?

Т е т я  Д а ш а. Мальчик… Ребенка я имею в виду.

А л е к с е й (выходит вперед). Здравствуйте, господа! Алексей Граков, староста этой комнаты.

М о р х а у з. О, господин дуайен!.. (Пожимает Алексею руку.) Медам, мсье!.. Позвольте представить вам мою жену Клару Морхауз, моего тестя Митчела Гарвуда, моего друга, журналиста Питера Кея, и, наконец, моего сына и вашего будущего коллегу Митчела Морхауза.

А л е к с е й. Очень рад. (Подает Митчелу руку. Представляет других.) Татьяна Петровна Максимова.

Т а н я. Очень приятно. (Розовая, смеющаяся, с сияющими глазами, она подходит к Митчелу и протягивает ему руку. Ее светлые волосы растрепаны, но это ей только к лицу.) Таня Максимова.

А л е к с е й. Майя Сергеевна Успенская.

М а й к а. Здравствуйте.

А л е к с е й. Вера… (Замялся.)

А ш о т. Павловна…

В е р а. Вера Павловна Соколова!

А ш о т. Ашот Бароян — главпродснаб.

Клара с ужасом оглядывает обстановку комнаты, железные койки, грубые одеяла.

Т е т я  Д а ш а (неотступно следит за ней). Вот здесь, значит, спать будет молодой человек…

К е й (с иронией). Как видите, здесь довольно уютно, мадам.

К л а р а. О, это даже хуже, чем я себе представляла.

Т е т я  Д а ш а. Да, да…

К е й (приподнимая уголок одеяла на одной из коек). Так и есть, всего одна простыня!.. Если это можно назвать простыней!

К л а р а. Поистине, когда всевышний хочет наказать человека, он лишает его рассудка!.. Скажите, мистер Кей, что это за девицы, и где они живут?

К е й. По-видимому, мадам, это студентки. Живут они, вероятно, в общежитии… вместе со студентами. У них своеобразные понятия о нравственности, мадам… Страна, в которой преследуется религия, не считается с заветами святых отцов.

Вбегает  Х у с а и н  с ведрами в руке.

Х у с а и н (кричит). Девушки! Воды сегодня не будет, на три часа выключили.

К л а р а (испуганно). Ой! Что это такое, мистер Кей?

Хусаин застыл от неожиданности.

К е й. Разновидность кафра, мадам…

Х у с а и н. Здравствуйте… Извините, пожалуйста. (Выбегает и входит позже с другой стороны.)

К е й. Дитя монгольских степей и коллега вашего сына, надо полагать. Очевидно, один из жильцов этого салона.

К л а р а (встает и с решительным видом достает из сумки небольшое настенное распятие). От веры предков его не сможет отречь даже родной отец!..

К е й (обращаясь к Алексею). Господин старший!.. Мадам хочет повесить распятие над койкой своего сына…

Клара с подчеркнутой решительностью подтверждает слова Кея.

Мадам говорит, что ее сын католик. И никакие возражения не будут приняты во внимание!..

А л е к с е й (очень спокойно). Я не понимаю, о каких возражениях идет речь? Это частное дело ее сына, и никто не может возражать, если он захочет повесить распятие над своей койкой.

К е й. Разве? Но ведь комсомол против религии… И разве вы, господин дуайен, не комсомол?

А л е к с е й. Я был комсомольцем, но теперь я член партии. А вот мои товарищи по комнате — комсомольцы. Я думаю, они также не станут возражать.

А ш о т. Вешайте сколько угодно!

Х у с а и н. Вешай, вешай!

А л е к с е й. Сейчас я вам помогу, мадам. (Достает из ящика стола молоток и гвоздь, подставляет табуретку, становится на нее и пытается левой рукой вбить в стену гвоздь.)

М о р х а у з. Позвольте мне. Вам, вероятно, трудно…

А л е к с е й. Ничего. Я уже начинаю привыкать. (Вколачивает гвоздь.) Вот видите. Вероятно, мадам хочет лично повесить распятие?

К е й. А господин староста, как я понимаю, не может это сделать как коммунист? Это против ваша партийная программа?

А л е к с е й. Моя партийная программа, господин журналист, в этом вопросе обязывает меня не оскорблять чувства верующих, потому что это дело их совести. Сожалею, что ваша партийная программа не обязывает вас относиться с таким же уважением к убеждениям атеистов.

К е й (с вызовом). Моя религия не может уважать неверующих!

А л е к с е й. Как видите, господин журналист, мы гораздо терпимее…

Г а р в у д. Вы были на фронте?

А л е к с е й. Да.

Г а р в у д. Понимаю.

Т е т я  Д а ш а. Вы, господа родители, за хлопчика не беспокойтесь. У нас порядочек, тишина, а студенты, сами видите, один в одного, умные такие… дисциплинированные. А уж про ученость ихнюю нечего и говорить! Почитай, все отличники. Был бы жив Михайло Васильевич Ломоносов, так при этаких студентах и помирать бы не стал. Танечка, когда помер Михайло Васильевич?

Т а н я. В тысяча семьсот…

А ш о т. …шестьдесят…

Х у с а и н. …пятом…

Т е т я  Д а ш а. Вот, видали? Говорю, отличники.

М и т ч е л. О да. Тания… Сеньор Майкл Ломоносов родился в год тысяча семьсот одиннадцатый и жил пятьдесят четыре года. Да?.. да?

А ш о т. Совершенно верно, Митчел Питерович… или не знаю, как сказать?

М и т ч е л. Называйте Митчел. У нас на родине не называй по этому… По отцовство…

Т а н я. Не по отцовству, а по отчеству.

М и т ч е л. О да. Тания…

Т а н я. У вас хорошая память, Митчел.

А л е к с е й. Товарищи, господину Митчелу нужно разложить свои вещи, проститься с родителями… Не будем мешать, пойдемте. До свидания, господа!

Г а р в у д. Оревуар.

М о р х а у з. До свидания, друзья.

С т у д е н т ы  выходят из комнаты.

Г а р в у д (садится на койку Ашота, испытывая упругость матраца). Да… Обстановка… гм… вполне спартанская.

М о р х а у з. Я доволен…

К л а р а. Он доволен!

Г а р в у д. Этот дуайен, гм… весьма толковый парень, насколько я успел заметить. Надеюсь, и вы это заметили, Кей?

К е й. Никогда не тороплюсь с выводами, мистер Гарвуд.

Г а р в у д (усмехаясь). Особенно, если выводы вам не по вкусу. Ну, тезка, садись и слушай меня внимательно.

М и т ч е л (садясь). Я вас слушаю, дедушка!

Г а р в у д. Итак, мой мальчик, с этого дня ты окажешься в мире, который нам глубоко чужд. Лишить человека частной собственности, это все равно, что лишить его кислорода. Поэтому коммунизм — утопия…

М и т ч е л. Понимаю…

Г а р в у д. Тебя, возможно, начнут пичкать идеями, ошибочность которых очевидна для всякого разумного человека. Не спорь и оставайся при своем мнении. Изучай их философию, их книги, их образ мыслей, их мечты, но всегда помни, что ты Митчел Морхауз, англосакс, что ты мой внук!..

К е й (торжественно). Внук короля!..

Г а р в у д. Три года тому назад, когда в колледже тебя заставили изучать теологию и его святейшество Маврикий начал уделять тебе слишком много внимания, я понял, что этот старый плут метит на мое наследство…

К л а р а. О па, я не могу этого слушать! Святой отец…

Г а р в у д (ухмыляясь). Да-да, этот святой отец — большой мошенник. Так вот, Митчел, я тогда встретился с его святейшеством и сказал, что не позволю превратить тебя в католического священника и надеюсь, что святая церковь как-нибудь обойдется без внука Митчела Гарвуда. Маврикий был достаточно сообразителен, чтобы понять меня, особенно после того как я вручил ему чек на десять тысяч долларов. В еще большей степени меня не устраивает, если из тебя сделают коммунистического священника, да-да!.. Но ты — мой внук, ты носишь Мое имя, и я верю в тебя!.. Будь же здоров и счастлив, мой мальчик, и да помогут тебе пресвятая дева и моя любовь!.. Кончен разговор!

К л а р а (обнимая сына). О мой мальчик!..

М о р х а у з. Клара! Клара!

Г а р в у д. Завтра я улетаю на родину, но я снова приеду через несколько месяцев. Я буду приезжать довольно часто… Мне, конечно, будет тоскливо без тебя, мальчик… Но, судя по тому, как дерутся их ребята, здесь разбираются в вопросах воспитания куда лучше твоей матери!..

М о р х а у з. Митчел, в воскресенье мы ждем тебя к обеду.

Все, кроме Митчела, уходят.

Затемнение.

Ночь. Музыка. Чуть светает. На кроватях спят  А л е к с е й, Х у с а и н, А ш о т, М и т ч е л. Митчел встает и садится у стола. Один из студентов входит с книгой в руках.

С т у д е н т (читает). «29 августа 1944 года. Три часа ночи. Это моя первая ночь в общежитии университета. Голые стены, железные койки, серые солдатские одеяла. Я забыл зашторить окно, как этого требуют правила затемнения, на улице засвистел полицейский. Да, здесь очень трудная, затемненная войной, очень строгая жизнь и очень странные люди. Напротив моей койки спит косоглазый, скуластый студент, типичный представитель желтой расы. Как далеко отсюда до моей солнечной родины!»

Звучит музыка.

(Поет.) «Пять лет мне суждено прожить вдали от нее, пять лет!» (Уходит.)

Митчел ложится в постель. Пауза. Звонок. Свет. Все просыпаются. У Хусаина в руках будильник.

А л е к с е й (выходит, потом возвращается с башмаками). Зачем вы, Митчел, выставили свои башмаки за дверь?

М и т ч е л. Как — зачем? Чтобы их вычистили. Я не могу ходить в грязной обуви.

Хусаин и Ашот переглядываются.

Х у с а и н. Это твои ботинки, понимаешь?

М и т ч е л. Мои.

Х у с а и н. Почему же их должен чистить другой человек? (Вскипев.) Почему, я хочу знать…

Митчел молчит, опустив голову.

А л е к с е й. Мы тоже не любим ходить в грязной обуви, Митчел. Но у нас другой способ чистки. Берется щетка, вот эта, гуталин, вот он (протягивает Митчелу щетку и гуталин), затем выходят в коридор и чистят обувь… Своею собственной рукой!

Х у с а и н. Коридор… коридор…

Митчел берет щетку и гуталин, свои башмаки и направляется к выходу.

А л е к с е й. Одну минуту, Митчел. Вот ваша продовольственная карточка. Распишитесь вот здесь.

Митчел подходит к столу и расписывается в получении карточки. Все молча глядят на него.

А ш о т (прерывая паузу). Мы живем коммуной, и все, что получаем, идет в общий котел…

А л е к с е й (перебивая его). Но это вовсе не обязательно, и вы, разумеется, можете питаться отдельно.

М и т ч е л. Я не знаю… Отец мне сказал, что я должен выяснить, что я буду получать по эта… карточка… Я должен знать, что я могу кушать каждый день… чтобы не съесть всю карточка раньше времени…

А л е к с е й. Понятно. Мы точно вам скажем, что вы будете получать. Ашот покажет вам, где получать продукты.

М и т ч е л. Благодарю. (Выходит за дверь чистить башмаки.)

А ш о т. Да, хорош!..

Х у с а и н. Индивидуалист, понимаешь…

А л е к с е й. Значит, так, ребята: более чем глупо было бы рассчитывать, что парень, свалившийся к нам прямо из капиталистического мира, в первый же день станет думать так, как мы, решать так, как мы, и поступать так, как мы…

А ш о т. Не хочешь ли ты сказать, что мы должны перевоспитать этот типичный продукт капитализма?

А л е к с е й. Нет, я не хочу этого сказать. Сказать я хочу другое: с сегодняшнего дня в этой комнате живут рядом два мира, две системы. Сохраняя принцип мирного сосуществования, ребята, мы, однако, будем жить так, как жили… И посмотрим, чья возьмет…

Х у с а и н. В каком смысле возьмет, понимаешь?

А л е к с е й (улыбаясь). Во всех смыслах, ребята…

А ш о т. На словах это все очень легко… Но практически…

А л е к с е й. Что — практически?

А ш о т. Сегодня первое утро его проживания с нами. Но есть, между прочим, нечего… На завтрак только аш два о и хлеб… По всем человеческим правилам мы обязаны предложить ему завтрак. Я спрашиваю, что мы ему предложим, кроме нашего милого общества?

Х у с а и н. Да, неудобно, понимаешь…

А ш о т. Сегодня я решил свалить вину на себя: дескать, я, Ашот Бароян, халатно отнесся к своим обязанностям главпродснаба и забыл получить продукты. Вы должны на меня накинуться с дикими криками, я буду молчать с виноватым видом… А завтра? Опять кошка дура?

Х у с а и н. Слушай, может быть, завтра я забуду получить продукты?

А ш о т. А послезавтра Алексей?.. Чрезвычайно остроумно! Он решит, что комната населена сплошь идиотами…

А л е к с е й. Ребята, я сформулировал вам две минуты назад основной принцип нашего сосуществования: мы будем жить так, как жили. Вам нечего стесняться и не за что краснеть! Идет война, нам трудно, чего же тут стыдиться, черт возьми?! Конец месяца — остался только хлеб и сахар. Чем богаты, тем и рады.

Х у с а и н. Правильно!..

В комнату входит  М и т ч е л  с вычищенными башмаками.

А ш о т (разглядывая башмаки). Ничего, только блеску мало. Теперь надо протереть бархоткой, господин Митчел. В порядке мирного сосуществования могу предложить техническую консультацию. Для укрепления контактов. (Передает Митчелу бархотку.)

М и т ч е л. Спасибо, господин Ашот…

Х у с а и н. Слушай… Не надо «господин», понимаешь. Худое слово. У нас нет господ, а те, что были, причинили нам много зла, понимаешь… Называй нас просто по имени — Ашот, Хусаин, Алексей… Ведь нам пять лет вместе жить и учиться!

М и т ч е л. Хорошо. Есть русский поговорка: в чужой монастырь не ходят со свой устав! Верно?

А л е к с е й. По существу да. По форме не очень. Вы путаете падежи.

Х у с а и н. Слушай, не горюй. Три года назад я говорил хуже тебя. Я казах, совсем не знал русского языка, понимаешь. Сначала грамматику будешь учить, потом слова будешь учить. Наконец предложения говорить начнешь, никто ничего понимать не будет. Еще мал-мал поговоришь — все сразу поймут. Девушки вчера сказали, будут с тобой в свободное время заниматься. Таня будет заниматься, понимаешь…

М и т ч е л (обрадованно). О, Тания!..

Х у с а и н. Так что не горюй, Митчел.

А ш о т. Митчел… По-нашему выходит Митя… Можно?

М и т ч е л. Конечно, Ашот!

А л е к с е й. Ребята, на зарядку!

М и т ч е л  и  Х у с а и н  уходят.

А ш о т. Ребята, я вас догоню. Хочу сервировать наш ленч… Фриштык, одним словом…

А л е к с е й. Ребята, на зарядку!

Собираются  с т у д е н т ы, строятся. Музыка — марш. Студенты проходят по авансцене. Музыка — вальс. Ашот с чайником в руках вальсирует, замечает  К л а р у  и К а т а р и н у, несущих корзинки с продуктами.

А ш о т (смущенно). О, мадам!..

К л а р а. Мальшик, хлопчик…

А ш о т. Пардон, я, так сказать, без галстука…

К л а р а. О, нишего, нишего, мсье!..

А ш о т (живописно драпируясь одеялом). Сильвупле… Битте, немен зи пляц… Одним словом, плис…

К л а р а. Уэ мон фис?.. Митчел?

А ш о т. Понимаю… Митчел, мадам… Как это сказать?.. Одним словом… (Встает и делает гимнастические упражнения; одеяло спадает.) Пардон!

К л а р а. Же компран, мсье… (Указывая на Катарину.) Переводчиц…

А ш о т. О, прекрасно! (Катарине.) Скажите, пожалуйста, мадам, что, поскольку она имеет честь быть супругой господина Морхауза…

Катарина переводит Кларе, та с улыбкой что-то ей говорит.

К а т а р и н а. Мадам говорит, что вы ошиблись: это господин Морхауз имеет честь быть ее супругом…

Все смеются.

Так вот, мсье… Пардон, я не знаю вашего имени…

А ш о т. Ашот.

К а т а р и н а. Так вот, мсье Ашот, мадам Клара имеет к вам одну просьбу, если позволите, интимного характера…

А ш о т. Интимного?.. Я слушаю…

К а т а р и н а. Мадам Клара принесла продукты. Сыну и вам… Апельсины, бананы, грейпфруты…

А ш о т (про себя). Сон!.. Я как в воду глядел!.. Я слушаю, мадам.

К а т а р и н а. Мясные консервы и шоколад… Однако мадам очень просит, чтобы ее супруг ни в коем случае об этом не узнал…

А ш о т. Мадам, я благодарю вас за внимание, но не могу принять эти продукты…

К л а р а. Пуркуа?

К а т а р и н а. Мадам спрашивает — почему?

А ш о т. Во-первых, в них нет никакой нужды. Научно доказано, что излишества в области питания наносят непоправимый вред. Мы и так получаем больше трех тысяч калорий в день на человеко-единицу, мадам.

К л а р а. Да, но фрукты — железо, это необходимо…

А ш о т. Что касается фруктов и бананов, мадам, то у меня и моих товарищей наблюдается в отношении их, так сказать, идиосинкразия.

К л а р а. Идиосинкразия?

А ш о т. Даю вам честное слово. Особенно этим страдает наш староста мсье Алексей. Если он увидит эти цитрусы, будет нехорошо, мадам. Поэтому, пока он не пришел, я очень прошу забрать эти корзины…

Клара оставляет на кровати Ашота яблоко, Ашот этого не видит.

К л а р а (Катарине). Все ясно! Дед и мои милый супруг уже с ними договорились, Катарина! Идемте, Катарина! (Ашоту, с очаровательной улыбкой.) Оревуар, мсье Ашот!.. Я желаю вам избавиться от идиосинкразии…

А ш о т. Ауфвидерзейн, мадам.

К л а р а  и  К а т а р и н а  уходят. Ашот падает на кровать.

Музыка — марш.

Входят  с т у д е н т ы, окружают Ашота.

М а й я (берет яблоко). Шурка! Шурка из продмага!

З а н а в е с.

Акт второй

Картина третья

Апрель 1945 года. Гостиница.

Входят  М о р х а у з  и  К а т а р и н а.

М о р х а у з. На чем мы остановились, Катарина?

К а т а р и н а. «Здешний дипкорпус обсуждает вопрос, что будет с этой разоренной войною страной после победы над Германией».

М о р х а у з. Продолжаем. «В самом дело, Россия понесла огромные потерн в людях и экономике. Разорены тысячи городов, сожжены сотни тысяч деревень. Миллионы людей за отсутствием крова живут в землянках. Таковы факты. Тем удивительнее, что население, по моим наблюдениям, полно оптимизма и смело глядит в будущее». Успеваете, Катарина?

К а т а р и н а. Да.

М о р х а у з. «В чем же секрет этого оптимизма? Это не простой вопрос. Пушкин и Толстой, Горький и Чехов, Бунин и Достоевский раскрыли особенности русской психологии…». (Закуривает, затягивается и неожиданно обращается к стенографистке.) А как бы вы, Катарина, ответили на этот вопрос?

К а т а р и н а. Я всего лишь стенографистка, патрон…

М о р х а у з. Но вы три года работаете в Москве. Поделитесь вашими наблюдениями.

К а т а р и н а. У мистера Кея работала русская переводчица. Три года назад, получив сообщение о гибели мужа на фронте, она добровольно уехала в ту армию, в которой он служил… Ребенка она оставила матери. И мать даже не пыталась ее отговорить… Я дружила с этой семьей. Я спросила мать, почему она не пытается переубедить дочь, она ответила: «На ее месте я поступила бы так же…»

М о р х а у з. Вы полагаете, что это особенность русской психологии или этому научили их коммунисты?

К а т а р и н а. Не знаю.

М о р х а у з. А это важно знать, Катарина… Это главный вопрос века, если хотите знать… Да-да… Если секрет их военных побед объясняется особенностями национальной психологии, то это одно. Но если это свойство национального характера, помноженного на Советскую власть, то такая таблица умножения… гм… не сулит нам ничего хорошего…

Дверь с шумом распахивается, и в комнату входит с неизменной сигарой в зубах  Г а р в у д.

Г а р в у д. Тезка еще не пришел?

М о р х а у з. Нет, но скоро будет.

Г а р в у д. Вдвойне жаркий день, Артур. На улице двадцать пять градусов, и час торговался с министром. Катарина, скажите, чтоб принесли этот… боржом…

К а т а р и н а  уходит.

Подписал генеральный контракт. Никогда не думал, что большевики так умеют торговаться.

Входит  М и т ч е л, бросается к деду.

М и т ч е л. Дедушка!..

Г а р в у д. Тезка!.. Мальчик мой! (Любовно оглядывает внука.) Молодец!..

Входит  К л а р а.

Вырос, возмужал.

К л а р а (указывая на потрепанную обувь и сильно потертые брюки сына). Вы посмотрите на его костюм и обувь…

Г а р в у д. Да, тезка, ты похож на ковбоя после долгой скачки…

М и т ч е л. Что делать!.. Для экономии много приходится ходить пешком. Кроме того, мы разгружали баржу с дровами…

Г а р в у д. Тоже неплохо!..

К л а р а. Как, вас заставляют разгружать баржи?!

М и т ч е л. Нас никто не заставляет… Мы разгружали баржу, чтобы заработать…

К л а р а. Внук Митчела Гарвуда, сын Артура Морхауза разгружает дрова, чтобы заработать на кусок хлеба!..

М о р х а у з (улыбаясь). Клара, это дурная наследственность…

Г о р н и ч н а я  вносит бутылку боржома.

Г а р в у д. Сколько же ты заработал, мой друг?

М и т ч е л. Подряд был выгодным. Мы получили на нашу бригаду пять килограммов сельдей, два литра подсолнечного масла и три бутылки водки.

К л а р а. Водки?! О пресвятая дева!..

М и т ч е л. Мама, мы ее не пили, Ашот поехал на рынок и обменял водку на воблу…

Г а р в у д (вынимая записную книжку и авторучку). Сколько часов вы работали?

М и т ч е л. Шесть, но работали как черти.

Г а р в у д. Сколько вас было человек?

М и т ч е л. Семь. Наша комната и девушки.

Г а р в у д (быстро делая расчеты). По-моему, вас просто надули, ребята.Грузчики на моих табачных фабриках зарабатывают больше. Или я переплачиваю?

К л а р а. Излюбленная тема… Мальчику нечего надеть!

М о р х а у з. Митчел, можешь надеть к завтраку мои брюки.

М и т ч е л. Они широки мне в поясе.

К л а р а. Ну, я не знаю, что делать!.. Пусть тебе посоветуют твой дед и отец!.. Мне запрещено вмешиваться в ваши мужские дела…

Г а р в у д. Правильно. Очень просто, Митчел. Берется ремень и затягивается до нужного предела.

М и т ч е л (весело). Понятно. (Выходит в другую комнату.)

Клара. Я должна вам сказать: вы губите Митчела. Ребенок похудел от непосильного труда, хронического недоедания. У него все признаки дистрофии…

М о р х а у з. Этому ребенку через неделю двадцать, и на состязаниях по легкой атлетике он занял второе место на факультете.

Г а р в у д (смеется). Если это называется дистрофией, то я всю жизнь был дистрофиком.

М о р х а у з. Вот именно. Физический труд облагораживает человека. Об этом писал еще великий Толстой. Он сам ходил за сохой…

К л а р а. Толстой! Я знаю, ты был бы счастлив, если бы Митчел отпустил бороду… И ходил босиком!.. Мальчик выглядит как оборванец!.. Мне стыдно перед Катариной, перед горничной!.. Внук миллионера!.. Сын известного журналиста!..

М о р х а у з. Еще Вольтер заметил, что для жен и лакеев не существует великих людей…

К л а р а. Безумцы!.. Вы скупитесь на костюм для единственного сына и внука… (Гарвуду.) А вы, вы вообще ведете себя как Гобсек!..

Г а р в у д (побагровев, грохочет). Что?! Я скуплюсь? Я Гобсек?! (Ударяя кулаком по столу.) Так вот, смотри, смотри… (Достает из бумажника чековую книжку.) И пусть тебе станет стыдно! С того дня, как Митчела зачислили в университет, я ежемесячно на его имя перевожу в Национальный банк пять тысяч долларов, пять тысяч!.. В тот день, когда он получит диплом, он будет иметь состояние, не говоря уже о моем завещании!.. Но до этого дня я не дам ему ни одного цента, ни одного!.. Кончен разговор!..

Клара всхлипывает, что не мешает ей с интересом перелистать чековую книжку.

М о р х а у з. Мне нужно закончить статью… (Нажимает кнопку звонка.)

Входит  М и т ч е л.

М и т ч е л. Ваш совет пригодился, дедушка.

Г а р в у д. Вот видишь. Ну, старина, сядь сюда… и помолчим… Твоему отцу надо закончить статью…

Они садятся в кресло, обнявшись. Входит  К а т а р и н а.

М о р х а у з. Продолжаем, Катарина. На чем мы остановились?

К а т а р и н а. «Население, по моим наблюдениям, полно оптимизма и смело глядит в будущее…». (Как бы пропуская часть текста.) «…Искать ответа на указанный выше вопрос только в особенности национальной психологии — недостаточно…».

М о р х а у з. Да. Абзац. «Некоторые, в частности сэр Хилтон, считают, что победа русских была пирровой победой. Сэр Хилтон говорит, что Россия вышла из войны, израсходовав все свои материальные и человеческие ресурсы, и теперь гибель советского строя неизбежна…».

Г а р в у д. Артур, этот сэр Хилтон, видимо, большой болван.

М о р х а у з. Вы уверены?

Г а р в у д. Совершенно.

М о р х а у з. Сэр Хилтон довольно авторитетное лицо… Вы можете доказать, что он неправ?..

Г а р в у д. Зачем? Это докажут сами русские. (Вставая, ворчливо.) Сэр Хилтон, сэр Хилтон!.. Первый признак дурака это то, что он принимает желаемое за действительное… Если бы я вел так свои дела, как Гарри Трумэн ведет внешнюю политику, то давно вылетел бы в трубу и ходил без штанов!.. В свое время Ленин доказал возможность построения социализма в одной стране. Приближается время, когда придется доказывать возможность сохранения капитализма в одной стране. А наши политики все еще этого не хотят понять…

М о р х а у з. Катарина, мы прервем работу…

К а т а р и н а. Хорошо. (Уходит.)

М и т ч е л. Дедушка, вы читали ленинские статьи?

Г а р в у д. Мое правило — изучать страну, с которой я веду торговые дела. Кроме того, парень, мне небезразлично, чему тебя здесь обучают.

М о р х а у з. Кстати, в советском университете марксизм-ленинизм для иностранных студентов необязателен, и ты, Митчел, мог бы не посещать эти лекции.

Г а р в у д. Глупо! Нет, тезка, изучай, изучай этот предмет. Зачем игнорировать идеи, за которыми пошли сотни миллионов людей? Полезно знать оружие противника!

М и т ч е л. Я изучаю. Но это очень трудный предмет.

Г а р в у д. Понимаю. Должен тебе сказать, что некоторые положения Ленина радуют меня. (Вынимая записную книжку.) Например, «Государство и революция»…

М и т ч е л. О! Я как раз готовлюсь к зачету по этой книге.

Г а р в у д (смеясь). Да? А вот я тебя сейчас проэкзаменую!.. Итак, Ленин в этом труде писал: «В капиталистическом обществе, при условии наиболее благоприятного развития его, мы имеем более или менее полный демократизм в демократической республике…» Ты понимаешь, Ленин признал нашу демократию!.. Мне это так понравилось, что я даже выписал цитату… Вдруг когда-нибудь пригодится…

М и т ч е л. Я не поставил бы вам зачета, дедушка.

Г а р в у д. Почему?

М и т ч е л. Потому что вы выписали цитату не до конца. Сейчас я принесу книгу. (Выходит.)

Г а р в у д (Морхаузу, подмигивая). Он прав, Артур… Я тоже принял желаемое за действительное… (Смеется.) Но мне хочется его прощупать…

М о р х а у з. Вы хотели проверить, хорошо ли он учится?

Г а р в у д. Нет. Я хотел проверить, что он думает… Да, все не так просто, мой дорогой Артур, как это многим кажется… Не так просто!..

М о р х а у з. Вот уже год, как я живу в Москве, и тоже начинаю это понимать, отец…

Входит  М и т ч е л  с книгой Ленина в руках.

М и т ч е л. Слушайте… В том же абзаце Ленин продолжает: «Но этот демократизм всегда сжат тесными рамками капиталистической эксплуатации и всегда остается поэтому, в сущности, демократизмом для меньшинства, только для имущих классов, только для богатых». (Захлопывая книгу.) Почему бы вам не выписать и эту цитату? Вдруг когда-нибудь пригодится?

Г а р в у д (испытующе на него глядя). Ты допускаешь, тезка, что это может нам когда-нибудь пригодиться?

М и т ч е л. Вам — не знаю, а мне для зачета — безусловно.

Г а р в у д. Хитрец!.. Впрочем, с моей стороны было бы непедагогично сбивать тебя перед зачетом… (Подумав.) Гм… Не хочу от тебя скрывать, парень… Последнее время наша пресса травит твоего отца как красного…

М о р х а у з. Отец!..

М и т ч е л Какой же он красный?

Г а р в у д. Однако пишут… И ссылаются на тебя.

М и т ч е л. На меня?.. (Морхаузу.) Отец, почему вы скрыли это от меня?

М о р х а у з. Я не хотел тебя огорчать, мой мальчик… И, пожалуйста, не говори маме…

Г а р в у д. Да-да. Пока это секрет. Пишут, что ты учишься в советском университете, живешь с комсомольцами…

М и т ч е л. Ну и что?.. Я же не стал комсомольцем… У меня своя голова на плечах… И потом эти комсомольцы — славные ребята, и у них есть чему поучиться… Я говорю не об их идеологии, конечно…

Г а р в у д (настороженно). О чем же ты говоришь, тезка?

М и т ч е л. Они умеют дружить… Они хорошо учатся и охотно помогают друг другу… Мне в частности… Если кто-нибудь отстает, его берут на буксир…

Г а р в у д (удивленно). На буксир?

М и т ч е л. Ну да, у них есть такое выражение… Это когда они помогают отстающим…

Г а р в у д. Мне это нравится.

М и т ч е л. Мне тоже. Но многое мне и не нравится. Например, их комсомольская дисциплина. Чуть что: «Требую в порядке комсомольской дисциплины!», «Не забывай, что ты комсомолец!», «Соблюдай свой комсомольский долг!» Очень строго… И даже в личных вопросах… Ашот ухаживал за двумя девушками — студенткой Майкой и продавщицей Шурой… Знаете, как ему влетело, ужас!.. Они квалифицировали это как нарушение этики…

Г а р в у д. Нарушение этики? В мои молодые годы это называлось как-то иначе, теперь уж не помню… Но тоже, гм… не украшало репутацию…

М и т ч е л. Отец, я хотел бы прочесть статьи, в которых вы объявлены красным…

М о р х а у з. Бог с ними!..

Г а р в у д. Пусть прочтет… И пусть знает цену человеческой подлости. А ты знаешь, тезка, кто автор этих статей? Питер Кей, приятель твоего отца…

М и т ч е л. Питер Кей?!

Г а р в у д. Да, представь себе.

М и т ч е л (Морхаузу). И ты… ты продолжаешь с ним встречаться?

М о р х а у з. Вчера твой дед привез эту газету… Я сразу попросил Катарину позвонить Кею и передать, что больше не хочу его видеть…

М и т ч е л. Где эта газета?

М о р х а у з. Там, в ящике моего стола…

М и т ч е л  быстро выходит.

Отец, зачем вы сказали? Какой смысл?

Г а р в у д. Ему уже пора понять, что такое жизнь, во-первых, и пусть он знает, что должен себя вести разумно, во-вторых. Если его отца называют без всяких оснований красным, то что будут писать о Митчеле, если он действительно станет красным… В этом отношении я даже благодарен прохвосту Кею. Кстати, он просил у меня интервью в связи с моей торговой сделкой. Я согласился.

М о р х а у з. Согласились?!

Г а р в у д. Да, мне это выгодно. А в таких случаях я готов иметь дело с самим дьяволом, разумеется, оставаясь при своей точке зрения.

М о р х а у з. Ну, знаете…

Г а р в у д. Догадываюсь, что это расходится с философией Льва Толстого, но ничего не могу сделать. Он был граф, а я — трудовой бизнесмен.

Появляется  К е й, он заметно смущен.

К е й. Позвольте? Я к мистеру Гарвуду… Он разрешил…

Морхауз идет к боковой двери.

Одну минуту, Артур… Я хочу сказать…

М о р х а у з. Нам не о чем говорить.

К е й. Легко быть моралистом, имея тестя-миллионера…

М о р х а у з. Какая подлость!..

К е й. Нет, закон жизни… Я получил телеграмму от редактора, что нужна статья о советском студенчество… С перцем…

М о р х а у з. Мерзавец!..

Слева входит  М и т ч е л  с газетой в руках.

М и т ч е л (увидев Кея, бледнеет). Вы… вы… Здесь?

К е й. По приглашению вашего деда, молодой человек.

Г а р в у д. Подтверждаю.

М и т ч е л (деду). Ты… Ты ему разрешил?

Г а р в у д. Да, тезка. На этот раз он говорит правду, как это ни странно… Скажи и ты ему правду, Митчел. (Садится, закуривает.)

М и т ч е л (резко повернувшись к Кею). Вы подлый лжец и провокатор!..

К е й (уже овладел собой, нагло). Основания?

М и т ч е л. Ваша гнусная статья!..

К е й. Я описал то, что видел своими глазами…

М и т ч е л. Но вы увидели только тесноту, железные койки, грубые одеяла…

К е й. Разве это не так?

М и т ч е л. А разве в этом дело? Если я расскажу ребятам о вашей статье, она вызовет у них только смех и презрение…

К е й. Меня не интересует их мнение. Я пишу для свободного мира, а не для косоглазых монголов из Московского университета… Да-да, его койка рядом с вашей. И его зовут Хусаин. Я так и написал.

М и т ч е л. Он казах и сын народа, который еще недавно вел кочевой образ жизни. Теперь Хусаин один из лучших студентов… Над чем же тут смеяться?

К е й. Он азиат.

М и т ч е л. Этот азиат вчера читал мне наизусть стихи Уитмена.

К е й. Как видите, мистер Гарвуд, вашего внука уже обработали.

Г а р в у д. Чепуха!..

М и т ч е л. Меня никто даже не пытается обработать. Это очередная клевета!.. Я и теперь во многом с ними несогласен. У меня своя точка зрения… И я прямо высказываю ее своим товарищам…

К е й. Ха, товарищам!.. Вы, представитель цивилизованного мира, называете этих дикарей своими товарищами…

М и т ч е л. Дикарей?.. Вы не только подлец, но и чванливый дурак!.. Эти дикари лучше нас с вами знают Лондона и Твена, Бальзака и Золя, Ремарка и Гёте… Напишите об этом вместо одеял… Боитесь?

К е й. Я не боюсь, но наши газеты этого не напечатают.

М и т ч е л. Но вы же представитель свободного мира, свободной прессы, вы проповедуете свободу совести…

Г а р в у д. Одну минуту, Митчел. Для объективности я должен за него вступиться. Ведь еще Марк Твен написал: «Мы обладаем в нашей стране неоценимыми благами… мы имеем свободу слова, свободу совести, и настолько умны, что никогда не пользуемся ни той, ни другой…» Кончен разговор!.. Мне надо дать ему интервью, тезка…

М и т ч е л  махнул рукой, уходит. За ним уходит  М о р х а у з. Кей злобно глядит ему вслед.

К делу. Если говорить прямо, мне не доставляет удовольствия ваше общество. Мой внук прав. Вопросы?

К е й. Генеральный контракт подписан?

Г а р в у д. Да.

К е й. Срок действия контракта?

Г а р в у д. Пять лет.

К е й. Выгоден ли он для вас?

Г а р в у д. Вопрос оскорбителен: я не заключаю невыгодных контрактов.

К е й. А для Советского Союза?

Г а р в у д. Вопрос оскорбительный для министра торговли. Как известно, он тоже не заключает невыгодных контрактов.

К е й. Что произвело на вас наибольшее впечатление от переговоров с министром внешней торговли?

Г а р в у д. Мы торговались до хрипоты. Когда я начал уступать, то спросил министра: «Почему я иду на уступки охотнее вас?» Он ответил: «Мистер Гарвуд, вы забываете, что мы в неравном положении. Вы распоряжаетесь собственными деньгами, а я народными». Я обрадовался и пошел на следующую уступку.

К е й. Чему вы обрадовались?

Г а р в у д. Мне понравилось, что советский министр все-таки признал меня хозяином моих денег.

Картина четвертая

Студенческое общежитие. Май 1945 года.

Проходит  г р у п п а  д е в у ш е к, среди них — М а й к а, В е р а  и  Т а н я.

Д е в у ш к и (поют «Лирическую»).

Входят  А ш о т  и  Х у с а и н.

Ашот отзывает Майку, а Хусаин Веру. Остальные  д е в у ш к и  уходят с песней.

В е р а. Ну…

Х у с а и н. Вера…

В е р а. Ну…

Х у с а и н. Вера, мен се ну сеем^[2]. Вера, я люблю тебя, понимаешь, люблю. (Целует ее.)

В е р а (убегая). Только один раз, больше я не разрешаю.

Х у с а и н. Слушаюсь, я дисциплинированный.

Расходятся.

А ш о т. Майя, ну, поцелуй на прощание. Я своими чувствами играть не позволю!.. Если любишь — целуй, а не целуешь — значит, не любишь.

М а й к а. Логично! (Целует его в щеку.)

Расходятся. Вера и Майка проходят в комнату-общежитие. Вера начинает гладить белье, Майка ложится на кровать.

В е р а (поет).

«Вера», — сказал он.

М а й к а. Кто?

В е р а. Хусаин. «Вера, я тебя люблю, понимаешь, люблю!» А сам покраснел, глаза блестят. Ух, какой горячий!

М а й к а. Утюг или Хусаин!

В е р а. Оставь, пожалуйста, свои шуточки. Я тебе рассказываю о событиях жизненного значения, а ты изощряешься в остроумии!..

М а й к а. Целовались?

В е р а. Только один раз!.. Больше я не позволила.

М а й к а. Уважаю.

В е р а. А ты с Ашотиком себя тоже так держишь?

М а й к а. Откровенно? С Ашотом не очень продержишься. Настырный, ужас!.. И потом невероятно хитер. «Если любишь, говорит, — целуй! А если не хочешь целовать — значит, не любишь…».

В е р а (с живым интересом). А ты что?

М а й к а. Не могу же я врать… Тем более что это весьма логично.

В е р а (со вздохом). Точно. А вот Хусаин, понимаешь, всем хорош, но какой-то… нелогичный…

М а й к а. Опять ты со своим «точно»… «понимаешь»… Таня абсолютно права — не надо забывать, что мы переходим на второй курс, надо следить за своим языком.

В е р а. Таня умница. Она с Алексеем чуть ли не в одном классе училась. А когда он ушел добровольцем на фронт, Таня добилась, чтоб ее приняли на курсы медсестер, а по окончании направили в Действующую армию… После ранения Алексей написал Тане, что она может считать себя свободной…

М а й к а (с удивлением). Откуда ты все это знаешь?

В е р а. Таня сама мне все рассказала, только слово взяла, что останется между нами.

М а й к а. То-то ты и разболтала…

В е р а. Так я же только тебе!.. Получив это письмо, Таня добилась приема у командующего фронтом, перевелась в госпиталь, где лежал Алексей. Он был в тяжелом состоянии. Три месяца дни и ночи Таня не отходила от него, и, когда он поправился, они вместе стали готовиться в вуз, выдержали экзамены и были приняты в Московский университет. В день получения диплома они распишутся…

М а й к а. Распишутся… Кто придумал эти слова, оскорбляющие человека?.. Двое людей решают навсегда соединить свою судьбу, они любят друг друга, они не хотят и не могут жить один без другого. Об этом писал Толстой и Пушкин, Гёте и Шекспир, это вдохновляло Чайковского и Бетховена!.. Оказывается, все укладывается в короткое слово «распишутся». Я подозреваю, что, когда Хусаин объяснился тебе и спросил, любишь ты его, ты ответила: «Точно».

В е р а. Точно… (Смущаясь.) Тьфу, вот липкое слово, никак не отвяжешься от него… Но, Майечка, разве дело в словах? Разве я не люблю Хусаина всем сердцем, разве не вижу его во сне, разве не волнуюсь, когда он сдает зачеты? А когда мы гладим ребятам рубашки, я всегда чувствую, что это его сорочка, честное слово, чувствую!

М а й к а. Кстати, что сегодня Ашот получил по мясным талонам?

В е р а. Кажется, тушенку.

М а й к а. Мерзавец!..

В е р а (в полном недоумении). Кто мерзавец?

М а й к а. Ашот! Он мне поклялся, что не будет встречаться с этой Шуркой! (Бросает подушку.)

Вера успокаивает Майку. Входят  Т а н я  и  М и т ч е л.

Т а н я. Кто это так кричит, в коридоре слышно?

М а й к а. Это я читала Вере один монолог…

Т а н я (Митчелу). Проходи.

М а й к а (Митчелу). Здравствуйте.

М и т ч е л. Здравствуйте… Я не хотел бы вам мешать, понимаешь…

В е р а. Митя, ты перенял у Хусаина привычку ни к селу ни к городу произносить слово «понимаешь».

М и т ч е л. Это чтобы тебе понравиться, Вера.

М а й к а. Ладно, ладно… Знаем, кому ты хочешь понравиться!

М и т ч е л. «Для сердца пылкого нет никаких преград, любой из синьорин понравиться я рад…».

М а й к а. Скажите пожалуйста, стихами заговорил!

М и т ч е л. Это не я, это Лопе де Вега.

В е р а. Хусаин на семинаре был?

М и т ч е л. Физически — да. Сердцем он был здесь, синьорина.

Т а н я. Митчел, садись, время не ждет.

М и т ч е л (вооружившись карандашом, выжидательно глядит на Таню). Я слушаю, Тания.

Т а н я. Итак, свою мысль мы выражаем словами. Слова в речи мы соединяем в предложения. Например (раскрывает книгу): «Мы, любить, наша, родина» — отдельные слова. Нельзя понять, о чем идет речь. Но если мы скажем: «Мы любим нашу родину» — это уже будет связная речь, это уже предложение. Тебе понятно?

М и т ч е л. Да, Тания, понятно.

Т а н я. Хорошо. Напиши пример.

М а й к а. Пойдем, Вера. Таня, смотри, чтобы уроки грамматики не вызвали осложнения… (Уходит.)

М и т ч е л. До свидания.

В е р а (поет). «Я тебя обнимаю, дорогая земля. Где по горному краю…». Майка! (Убегает.)

Митчел очень старательно что-то пишет, склонив голову над тетрадью.

Т а н я. Ну, Митя, написал?

М и т ч е л. Готово.

Т а н я. Читай.

М и т ч е л. «Я», «любить», «Тания» — отдельные слова, нет предложения. «Я люблю Тания» — уже связная речь, предложение, которое можно понять. Это правильно?

Т а н я (краснея). Нет. Уже полгода, как мы с тобой занимаемся, а ты все еще путаешь падежи. Кого люблю?

М и т ч е л. Тания.

Т а н я. Чепуха. Где винительный падеж? И вообще я рекомендую тебе искать более сложные примеры, если ты всерьез хочешь овладеть русским языком.

М и т ч е л. Для меня это очень сложный пример, очень…

Т а н я (после паузы). Вот возьмем хотя бы из Пушкина: «Но я другому отдана, я буду век ему верна». Разбери эти две строчки.

М и т ч е л. Нельзя ли другой пример, Тания?.. Понимаешь, это для меня… тяжело…

Т а н я. Ничего, справишься. Это только вначале трудно, а потом привыкнешь… к русской грамматике.

М и т ч е л (мрачнея). Вчера на лекции, Тания, я опять ничего не понял. Каждое третье слово, как это говорят, туман… Загадок…

Пауза.

Т а н я. Во-первых, не загадок, а загадка…

Входит  А л е к с е й. Таня, не видя его, продолжает.

И потом, если тебе угодно знать, надо лучше заниматься и не тратить время на всякую чепуху, как это было сегодня, Митя.

А л е к с е й. Он действительно тратит время на чепуху?

Т а н я (вспыхивая). Ой, я тебя не заметила. Ты так незаметно вошел, Алеша…

А л е к с е й. Так в чем же провинился Митя?

Т а н я. Раскис… Испугался русской грамматики.

А л е к с е й (пристально на них глядя). А ты испугалась за него…

М и т ч е л (смущенно). Русский язык — это очень трудно, Алеша… Я вовсе опускал руки.

А л е к с е й (очень тихо). Прежде всего, не «опускал руки», а «у меня опустились руки»… И потом вообще об этом не говорят. А насчет грамматики не волнуйся, Митя. (Смотрит тетрадь Митчела.) С завтрашнего дня Таня и я будем с тобой заниматься ежедневно. По два часа.

М и т ч е л. Тания! Тания!

А л е к с е й. Таня и я. Ты обязан понимать лекции! Обязан, это твой долг!

М и т ч е л. Долг… Какое нехорошее слово, и как часто я слышу здесь это слово… Долг перед народом, долг перед комсомолом, долг перед партией. Вы всегда и всем должны, меня удивляет это… А вот я, Митчел Морхауз, никому и ничего не должен!.. И я не желаю быть ничьим должником! Для меня дороже всего моя независимость, моя личная и полная свобода, и мой единственный кредитор — это я сам!

Т а н я. Какую свободу ты имеешь в виду, Митя?

М и т ч е л. Прежде всего, конечно, свободу совести, свободу слова, свободу печати… Вот вы не признаете буржуазную демократию, но она — факт!.. Вот вам превосходный пример: мой отец получил приказ генерального директора агентства представить объяснения, на каком основании он поселил меня с комсомольцами и почему он сам читает Ленина. Знаете, что ответил отец? Что он вышел из возраста, когда нуждаются в рекомендациях что читать, а я тоже достиг совершеннолетия и могу жить там, где хочу… Да, он так ответил генеральному директору, хотя некоторые газеты уже травят его как красного… Тут, Алеша, ничего не возразишь!..

А л е к с е й. Я и не собираюсь возражать, твой отец сам себе возразил…

М и т ч е л. Когда? Чем?

А л е к с е й. От него потребовали, и он написал объяснения…

М и т ч е л. Да, но это же его служебный долг…

А л е к с е й. Ах долг?.. Но ведь ты и твой отец «никому ничего не должны»? И для вас «дороже всего ваша личная свобода, ваша независимость»… Затем отца заставили представить объяснение — почему он читает Ленина?.. Где же его свобода совести?.. Ваша печать травит его как красного, хотя мы с тобой, Митчел, прекрасно знаем, что это совсем не так… Это ты называешь свободой печати?

М и т ч е л. Да… Но… В конце концов, это исключительный случай, Алеша. Зачем обобщать?

А л е к с е й. Я не хочу обобщать. Твой отец известный журналист, зять миллионера, он действительно исключение… Но даже он, оказывается, вовсе не так уж свободен в своих поступках, в своих решениях. Что же говорить о правило, если так обстоит с исключением?

Пауза.

Ну, что же ты молчишь?

М и т ч е л. Я не знаю… Я хочу подумать…

А л е к с е й. Подумать никогда не мешает…

В комнату входит  т е т я  Д а ш а.

Т е т я  Д а ш а (показывая письмо). Письмо! Письмо от Иванушки… (Читает письмо.) «Мамочка, родная, ворвались в Берлин. Ведем бои в городе. Дождались наконец счастливых дней!.. Здоров, счастлив, победа за нами! Скоро, скоро я тебя обниму. Твой сын, гвардии сержант Иван». Долго шло… Двадцать третьего апреля писал. (Со слезами.) Вчера, кажись, учила его ходить, а вот и гвардии сержант…

А л е к с е й. Ну что вы плачете? Радоваться надо! Эх, мне не повезло! В тылу победу встречаю…

Т е т я  Д а ш а (заметив, что он помрачнел). Ну-ну, Алешенька, в этой победе и твоя доля, не ропщи… Слышали? Наш район берет шефство над строительством домов для колхозников. Люди в землянках живут. Наш долг — помочь…

А л е к с е й. Слышишь, Митчел, опять слово, которое ты не любишь… А по-моему, честное слово… Хорошо, тетя Даша.

Т е т я  Д а ш а. Хорошо-то хорошо, а как с учебой? Если работать два дня в неделю — по субботам и воскресеньям — зачеты сдадите?

А л е к с е й. Придется поднажать. Сдать зачеты тоже наш… долг.

Алексей и Таня идут на просцениум.

Т е т я  Д а ш а. Почему ты грустный, Митенька? Нет ли температуры?

М и т ч е л. Нет, тетя Даша, я здоров.

По просцениуму идут  А ш о т  и  В е р а.

Т е т я  Д а ш а (сходя на просцениум. Ашоту). Да, вот еще! Еду на эти два дня надо брать с собой. На колхозные харчи рассчитывать не приходится — люди сами еле концы с концами сводят.

Входит  М а й к а.

А ш о т. Тетя Даша, вы ставите перед органами снабжения новые гигантские задачи! Иисус Христос, если верить Евангелию, однажды накормил пятью хлебами уйму народа. К несчастью, я не Христос, а ребята — необыкновенные обжоры. Наконец, если даже такой факт имел место, то мы не располагаем данными о самочувствии народа, накормленного пятью хлебами. Скорее всего, именно тогда и началась дистрофия… Я с трудом умудряюсь накормить своих аллигаторов здесь…

М а й к а. И то при помощи дурно пахнущих комбинаций и блата в продмаге.

А ш о т. О чем идет речь? Мне странно слышать какие-то оскорбительные намеки…

М а й к а. Оскорбительные? Вера, что он получил в этом месяце по мясным талонам?

В е р а (неохотно). Кажется, тушенку…

М а й к а (Ашоту). Ты… ты мопассановский герой, ты Жорж Дюруа, вот ты кто!..

А ш о т. Моя фамилия Ашот Бароян. Уже персональное дело! Типичная судьба снабженца… Я не намерен ставить на карту свою судьбу из-за четырех обжор!.. Публично слагаю свои полномочия! Вы слышите, Майя Сергеевна, слагаю!..

А л е к с е й. Ну-ну, чепуха! Давай поговорим серьезно…

А ш о т. О чем может быть разговор, когда стоит дилемма — Майечка или свиная тушенка?

Голос Хусаина: «Ура!» Входит  Х у с а и н, тащит на спине увесистый мешок.

Х у с а и н. Ур-ра, ребята, ур-р-ра!.. Слава колхозу «Победа коммунизма»! Слава!.. Да здравствует солнечный Казахстан!..

В е р а. Что случилось, Хусаин?

Х у с а и н (сваливая мешок на пол). Случилось, Верочка, ты права! Мясная проблема решена раз и навсегда!.. Посылка из колхоза, ребята!.. Вяленая баранина, понимаешь!.. Целый вяленый баран, ребята!..

А ш о т (деловито заглядывая в мешок). Баран выше средней упитанности. Тут минимум сорок мясных талонов. Клянусь, это факт! Восхитительный аромат!.. За развитие колхозного животноводства! Ур-ра, ребята!

Ашот просит оркестр сыграть «Кинтаури», с увлечением танцует. Мешок с бараном тащат в комнату на стол.

Т е т я  Д а ш а (Митчелу). Митенька, к тебе отец пришел. (Выходит вместе с Митчелом.)

Танец продолжается. Входят  Г а р в у д, М о р х а у з, М и т ч е л  и  т е т я  Д а ш а.

Милости просим, господа.

С т у д е н т ы (хором). Здравствуйте.

Г а р в у д. О, я поздравляю вас с вяленым бараном, джентльмены!

Х у с а и н. Спасибо. (Вынимая из мешка огромные яблоки.) Вот, прошу вас, плис… Это Казахстан. Нигде в мире нет таких яблок…

М о р х а у з. Действительно, гиганты. Это прислали ваши родители?

Х у с а и н. У меня нет родителей. Это прислал мне в подарок колхоз.

Г а р в у д. Колхоз? Понимаю!.. У вас там брат, сестра?

Х у с а и н. Нет. В тысяча девятьсот двадцать девятом году, когда у нас организовали колхоз, кулаки вырезали мою семью… Остался я один. Мне три года было. И меня воспитал колхоз… А в прошлом году правление колхоза послало меня на учебу в Москву…

Г а р в у д (вынимая из портфеля бутылку). За это стоит выпить, черт возьми!.. Дайте рюмки…

Т а н я. К сожалению, есть только стаканы.

Г а р в у д. Тоже неплохо.

Девушки убегают за стаканами.

Митчел мне сказал, что вы поедете в колхоз помогать строить дома.

А л е к с е й. Да. Но это не относится к Митчелу. В эти дни он, естественно, будет заниматься…

М о р х а у з. Господин дуайен, у меня свое понятие о слове «естественно»… И я считаю естественным, чтобы он поехал вместе с вами…

Г а р в у д. О’кей!..

М и т ч е л. Да-да!.. Как говорят в России — долг платежом красен.

Г а р в у д. Что это значит?

М и т ч е л. Это значит, что честный человек не должен оставаться в долгу.

Г а р в у д. Правильно!.. Я согласен с этой поговоркой, хотя в ней и говорится о чем-то красном…

Возвращаются  д е в у ш к и  со стаканами, кружками и даже с одной рюмкой.

Рад вас снова видеть, ребята. Слыхал о ваших успехах… И охотно пью за всех вас.

Все пьют.

Гм… (Митчелу.) Скажи, тезка, это тот самый Хусаин, который читает наизусть стихи Уолта Уитмена?

М и т ч е л. Да, дедушка.

Г а р в у д (тихо). Жаль, что здесь нет Питера Кея… Я с большим удовольствием дал бы ему по морде… Мистер Хусаин, как называется ваш родной колхоз?

Х у с а и н. «Победа коммунизма».

Г а р в у д. Судя по всему, в этом колхозе «Победа коммунизма» живут настоящие джентльмены… И я считаю себя обязанным выпить за них.

М о р х а у з (с лукавой улыбкой). И за «Победу коммунизма», отец?

Г а р в у д. Если люди, воспитавшие круглого сироту, еще посылают его за свой счет в университет… Если такие люди назовут свой колхоз даже именем дьявола, я готов пить за дьявола!.. За «Победу коммунизма», господа. Гм… Но не во всем мире!..

А л е к с е й. Мистер Гарвуд, мы ценим вашу прямоту… И отвечаем тем же… Мы за победу коммунизма во всем мире…

Г а р в у д. Войдите в мое положение, джентльмены…

Т а н я. Войдите в наше…

Общий смех.

Г а р в у д (с лукавой улыбкой). Вхожу… (Подумав.) Но я, кажется, нашел выход. Точнее, его нашел ваш великий Ленин… За мирное сосуществование, независимо от различия наших социальных систем!..

Картина пятая

Строительная площадка в Солнечногорском районе. Леса у кирпичной стены. Июнь 1945 года.

С т у д е н т ы  и  с т у д е н т к и  становятся полукругом и передают по конвейеру кирпичи. Среди работающих — т е т я  Д а ш а, А ш о т, М и т ч е л, Т а н я, М а й к а. Звучит колокол.

А л е к с е й. Ребята, шабаш!

Студенты прекращают работу. Из-за стены выходят  Х у с а и н  и  В е р а. Вера несет посуду.

В е р а. Мойте руки, ребята! Через пять минут подадим кашу.

На просцениуме Ашот встречается с Хусаином и Верой, которая передает посуду Майке. Слева доносится шум подъехавшей машины и гудок.

Т а н я. Смотрите, какая машина!

М и т ч е л. Это ко мне! (Убегает.)

А ш о т. Боже мой! Чем мы будем их угощать?!

Х у с а и н. Каши хватит, не беспокойся, Ашот!

А ш о т. «Каши», «каши»… На барана не нужно было наваливаться!.. Один день недоглядел, и пожалуйста — все съели! Вы что, не знали, что сегодня приедут Митькины родители?

В е р а. Мы думали, ты привезешь продукты…

Х у с а и н. День рождения был, надо было отметить, понимаешь.

А ш о т. День рождения, свадьба, именины!.. Придется отпустить две банки из энзе. (Уходит.)

За ним идут  Х у с а и н  и  В е р а. На строительную площадку сходят М и т ч е л, К л а р а, М о р х а у з. С другой стороны подходят  С е р е б р я к о в  и  т е т я  Д а ш а.

М о р х а у з. Здравствуйте, друзья!

А л е к с е й. Здравствуйте, господа!

Таня, Майка, тетя Даша и Алексей здороваются с гостями.

К обеденному перерыву, так сказать, подоспели…

Т е т я  Д а ш а. Сейчас каша поспеет. (Уходит вместе с Майкой.)

М о р х а у з (показывая на стройку). Уже под крыша?

А л е к с е й. Да… Скоро закончим этот дом.

М о р х а у з  уходит, осматривая строящийся дом. За ним — А л е к с е й.

К л а р а. Мальчик мой ты очень устал?

М и т ч е л. Представь себе, мама, нисколько. Мы все работаем здесь с большим удовольствием. Но забавно, что я, Митчел Морхауз, таскаю кирпичи, доски… для совершенно незнакомых людей, для крестьян… и своей работой помогаю им наладить послевоенную жизнь… и это мне приятно!

Возвращаются  М о р х а у з  и  А л е к с е й. С другой стороны — С е р е б р я к о в.

М о р х а у з. О, господин декан! Чрезвычайно рад вас видеть!.. Вы тоже работаете?

С е р е б р я к о в. Весь факультет.

Они здороваются. Вбегает  А ш о т.

А ш о т (Тане). Таня, займи их чем-нибудь, пока я заправлю кашу тушенкой.

Т а н я. Мадам Клара, пойдемте купаться.

К л а р а. О нет, нет…

М и т ч е л. Пойдем, ма… Ты посидишь на берегу…

К л а р а. О нет, нет… Ра-ди-ку-лит…

Т а н я. Алексей, идем…

Т а н я  убегает. За ней — М и т ч е л. Немного подумав, А л е к с е й  извиняется перед Кларой и тоже уходит.

М о р х а у з. Я давно хотел поблагодарить вас, профессор. Я очень доволен успехами сына.

С е р е б р я к о в. Да, мы тоже им довольны. Он старательно учится.

К л а р а. Митчел очень повзрослел…

М о р х а у з. Он очень хорошо развивается… Недавно он прочел мне стихи вашего Бунина, я их раньше не знал…

Да, Бунин прав… «Счастье только знающим дано…». Мне нравится в вашей молодежи это безудержное стремление к познанию… И я рад, что Митчел живет и учится вместе с вашими студентами…

С е р е б р я к о в. Приятно это слышать, мистер Морхауз.

М о р х а у з. Ваш великий Толстой говорил, что искусство — лучшее средство для объединения народов.

Входит  т е т я  Д а ш а, за ней — М а й к а  с ложками.

Т е т я  Д а ш а. Ну, будем обедать, господа. Прошу вас, мойте руки…

К л а р а. О нет-нет… (Показывая на мужа.) Он… уже… кушаль…

Т е т я  Д а ш а. Нет уж, господа. Обидите! Еда, правда, не бог весть какая… А все же… Чем богаты, тем и рады!..

М о р х а у з. Пойдем, Клара, мыть руки…

Т е т я  Д а ш а. Сергей Кузьмич, вы проводите… Там полотенчико чистое я повесила.

К л а р а, М о р х а у з  и  С е р е б р я к о в  уходят.

(Майке.) Плохо сегодня работаешь. Всю ночь с Ашотом соловьев слушала, а надо было выспаться как следует.

М а й к а. Мы не соловьев слушали, тетя Даша, а готовились к экзаменам. Трудный предмет…

Т е т я  Д а ш а. Я еще с утра заметила, что трудный предмет: у Ашота на всей щеке губная помада… А вот что я тебе, Майка, скажу: непорядок! И сама на экзамене завалишься и Ашота подведешь.

М а й к а. Ну что вы, тетя Даша!

Т е т я  Д а ш а. Ты, милая, не нукай, а слушай, что я говорю. По должности своей я за вами смотреть не обязана — нету такой инструкции. А по жизни, дуреха, я тебе тут за мать прихожусь. Можешь ты в это вникнуть курячьей своей головой?

М а й к а. Ой, тетя Даша.

Т е т я  Д а ш а. Пойду, может, у инженерши молока достану… (Уходит.)

Вбегает  А ш о т.

А ш о т. Хусаин, в связи с международным положением разрешаю открыть еще одну банку из энзе.

Х у с а и н. Ты под давлением общественного мнения меняешься на глазах. Я тебя не узнаю!

А ш о т. Выполняй! Тащи скатерть, будем делать круглый стол.

Хусаин говорит по-казахски.

Что? Что? (Говорит по-армянски.)

Х у с а и н. Что ты сказал? Я ничего не понял!

В е р а, А ш о т  и  Х у с а и н убегают.

М а й к а. Только две вилки.

Голос Ашота: «Ничего острого за круглым столом не нужно. Только деревянные ложки». Входит  А ш о т  с деревянными ложками.

А ш о т (поет).

М а й к а. Плохо работаешь сегодня, Ашот.

А ш о т. Кто? Я?

М а й к а. Надо было выспаться как следует, а ты всю ночь соловьев слушал, даже умыться забыл. Вся щека в губной помаде. (Вытирает ему щеку платком.)

А ш о т. Ну, Майечка.

Майка целует Ашота в щеку. Входит  Х у с а и н  со скатертью и накрывает их ею.

Каша пригорела!

Х у с а и н. Каша!

Х у с а и н  и  А ш о т  убегают. Возвращаются К л а р а, М о р х а у з  и  С е р е б р я к о в.

М о р х а у з. Господин декан, как называется этот колхоз?

С е р е б р я к о в. «Большевик».

М о р х а у з. Не удивлюсь, если в следующий раз я окажусь гостем колхоза «Смерть капитализму»…

Музыка — галоп.

Х у с а и н  везет тачку с  А ш о т о м, который держит в руках котелок с кашей. За ними бежит  В е р а, далее — вернувшиеся с купания  М и т ч е л, Т а н я, А л е к с е й.

Т е т я  Д а ш а (входя). Прошу к столу!

М о р х а у з. Благодарю.

Т а н я. Пожалуйста, садитесь…

Все располагаются вокруг скатерти, разостланной на траве. Майка раскладывает кашу в миски. Ашот и Хусаин раздают их.

М о р х а у з. Мне, господа, Митчел рассказал о вашем отношении к буржуазной демократии…

А л е к с е й. Был такой разговор…

М о р х а у з. Я хотел бы его продолжить.

А л е к с е й. Пожалуйста.

М о р х а у з. И позвольте мне быть вполне откровенным…

С е р е б р я к о в. Просим, мистер Морхауз…

М о р х а у з. Мне многое нравится в коммунистах. Это толковые люди, которые знают, чего хотят. Они умеют вести за собой массы, упорны, организованны… Они верны своим идеям и умеют за них постоять. Но количество переходит в качество, господа, как утверждает диалектика. И мне не нравится в коммунистах нетерпимость, нежелание считаться с другими мнениями. У вас всегда грубая схема: ангелы или черти, друзья или враги… Лично я не верю ни в ангелов, ни в чертей. С точки зрения коммунистов, я, конечно, не ангел. Но я и не ваш враг.

А л е к с е й. В это мы готовы поверить.

М о р х а у з. Так вот, я вовсе не считаю, что всегда правы мы. Но не всегда прав и Советский Союз. Я в этом убежден!..

С е р е б р я к о в. Говорить на эти темы в общей форме трудно. Но я вполне допускаю, что и у нас иногда были ошибки.

А л е к с е й. И партия никогда не стеснялась признавать свои ошибки.

С е р е б р я к о в. Более того, никогда еще в истории ни одна партия так смело и откровенно не говорила о своих ошибках и так решительно не исправляла их…

М о р х а у з. Гм, да… Возможно… Но в конце концов это ваше частное русское дело… Я лично сторонник нашей демократии…

Х у с а и н. Буржуазной?

М о р х а у з. Да, буржуазной.

А ш о т. Это тоже ваше частное дело, и если вам так нравится…

Х у с а и н. Ему, понимаешь, нравится… А рабочему классу?

А л е к с е й. Это дело их рабочего класса.

С е р е б р я к о в. Правильно, Алеша.

М о р х а у з. Нет, мы не убедим друг друга!.. Но повторяю: я не позволю, чтобы мой сын разочаровался в нашей демократии, не позволю!..

А л е к с е й. Ваш сын уже студент. И формула «не позволю» звучит не так уж демократично.

Х у с а и н. Да, неудобно, мал-мал уже стал большой, понимаешь…

М о р х а у з (багровея). Вы хотите сделать из Митчела коммуниста?..

М и т ч е л. Папа!

А л е к с е й. Еще одно заблуждение. Коммунистом человек становится сам. Но спешу вас успокоить: Митчел не коммунист. Более того: если бы он даже захотел вступить в партию, мы бы голосовали против него.

М о р х а у з. Почему? Разве Митчел плохой парень?

А л е к с е й. Членом партии может быть только человек, полностью осознавший ее программу, для которого пребывание в партии — вопрос жизни и смерти.

М о р х а у з. Да-да. Голосуйте против него… И останемся каждый при своем мнении. Вам бы хотелось, чтобы коммунизм был во всем мире. Нам бы хотелось, чтобы его нигде в мире не было.

С е р е б р я к о в. Да, желания несколько расходятся. Пусть это разногласие решит история, ход общественного развития. Нас это устраивает, мистер Морхауз.

М о р х а у з. Устраивает, так как вы убеждены, что история играет в вашей футбольной команде.

А ш о т. А вы считаете наоборот. Кто вам мешает?

М о р х а у з. Кто нам мешает?..

С е р е б р я к о в. Вот именно. Если вы убеждены в своей правоте, то чего же вам опасаться?..

А л е к с е й. Тем более что, как вы утверждаете, на вашей стороне помимо прочего еще и бог… Вот вам и центр нападения, если продолжить аналогию с футбольной командой…

М о р х а у з. Я старый футболист. И, между нами, джентльмены, с таким центром нападения можно продуть матч…

К л а р а. Артур, всему есть границы!.. Всевышний все слышит…

М о р х а у з. Ах, если он действительно слышит, то видит, как мне сейчас нелегко…

Общий смех.

М о р х а у з. Профессор, хотите знать откровенно, в чем наша беда?

С е р е б р я к о в. Любопытно.

М о р х а у з. Когда коммунисты выдвинули лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», то он объединил сотни миллионов людей. Если мы выдвинем лозунг «Буржуи всех стран, соединяйтесь!», то, во-первых, нас будет сравнительно мало, и, во-вторых, мы сразу вцепимся друг другу в глотки.

А л е к с е й. Ленин формулировал это, как противоречия в лагере империализма.

М о р х а у з. Как видно, он отлично знал нашего брата…

Х у с а и н. Дорогие гости, кушайте.Добавки просите, угощайтесь. Наше с Ашотом пение поможет вашему пищеварению.

А ш о т (поет).

В е р а. Ну как каша, ребята?

А ш о т. Превосходная каша.

Т а н я. Как нравится вам, господа?

М о р х а у з. Благодарю, очень вкусно.

Т а н я. А мадам?

К л а р а. Могу сказать прямо, сегодня я сыта по горло!.. Как, вероятно, и вы, дорогой Артур? Мерси, мерси.

Х у с а и н. Извините, каша, конечно, немножко пригорела.

Т а н я (Митчелу). Митя, мне кажется, твоим родителям не понравилась наша каша?

М и т ч е л. Ничего, Тания, привыкнут и скушают… Не огорчайся…

М о р х а у з (вставая). Благодарю наших милых хозяек.

Клара и Морхауз выходят на авансцену. С е р е б р я к о в  уходит.

К л а р а. Артур, зачем ты затеял этот разговор?..

М о р х а у з. Ах, моя девочка, все гораздо серьезнее, чем тебе показалось… Гораздо серьезнее! Время работает на них, как они говорят. А наш Митчел не слеп, он не глупец… И потому все серьезнее, чем ты думаешь…

Входит  С е р е б р я к о в, показывает Алексею бумагу, затем подходит к Морхаузу.

С е р е б р я к о в. Извините, господа. Только что привезли ужасную весть.

М о р х а у з. Что случилось, господин декан?

С е р е б р я к о в. У Дарьи Максимовны Зуевой погиб сын…

К л а р а. Какой ужас! Она еще не знает?

С е р е б р я к о в. Нет. Сейчас мы ей скажем.

К л а р а. Да-да… Там есть валерианка и нашатырный спирт. Артур, принеси на всякий случай.

М о р х а у з. Сейчас… (Идет к машине.)

С е р е б р я к о в. Дарья Максимовна!

Тетя Даша подходит.

Мы вместе работаем много лет… Да… Мы вместе отвечаем за них… Ведь это наши дети, тетя Даша…

Т е т я  Д а ш а. А как же… Да что с вами, Сергей Кузьмич? Алеша, Таня!

Т а н я. Тетя Даша… Нет, не могу!

Т е т я  Д а ш а. Иван?.. Ранен?..

А л е к с е й. Тяжело ранен…

Т е т я  Д а ш а. Правду говори!..

Алексей опускает голову. Тетя Даша переходит на авансцену. Пауза.

К л а р а (Морхаузу). Надо, чтобы она заплакала… Оставьте нас вдвоем!

М о р х а у з. Ты же не знаешь языка, она не поймет тебя…

К л а р а. Поймет, я ведь тоже мать!.. Оставьте нас вдвоем! (Подходит к тете Даше.) Тетия Даша! О тетия Даша! О Иезус-Мария! Ле Дьесюр ле сьель. (Читает молитву, плачет.)

Т е т я  Д а ш а. Не верую!

К л а р а (со слезами). О тетия Даша… Муа же сюи анкор ин мер!.. Плёре донк, ма шер!..

Т е т я  Д а ш а. Ласку и слезы твои не забуду!.. Мать везде мать, серденько мое!.. Ох!

М о р х а у з (подходит с пузырьком и стаканом). Вот… Выпейте, тетя Даша… Это капли… Должны помочь…

Т е т я  Д а ш а. Не верую!.. Ни в бога, ни в капли не верую!

Студенты окружили тетю Дашу. Пауза.

Ну, ребята, за работу!

Колокол. Студенты принимаются за работу.

З а н а в е с.

Акт третий

Картина шестая

Через две недели в поселке. Июль 1945 года. Ночь. Горит керосиновая лампа, стоящая на табурете около кровати в бревенчатой избе, где разместился «штаб» строителей. На деревянной кровати полусидит больной  М и т ч е л. Перед ним дневник, в котором он сделал очередную запись.

Слева зажигается свет. С т у д е н т  читает текст записи Митчела в дневнике.

С т у д е н т. «Уже две недели, как я лежу здесь… Несчастье произошло оттого, что я по собственной неосторожности залез на плохо укрепленную балку, упал и ударился головой о бревно… Отец приезжает каждую субботу… Вчера прилетел дедушка и прямо с аэродрома приехал ко мне. Ребята каждую свободную минуту забегают ко мне. Тания взяла на себя обязанности моей медицинской сестры. Никогда, никогда не забыть мне этих друзей. Никогда прежде мне не были так понятны простые и великие слова: «Дружба», «Любовь», «Верность»… Эти люди всегда вместе — и в радости и в беде».

Доносятся чьи-то шаги. Свет слева гаснет. Митчел прячет свой дневник под подушку и вытягивается на постели, закрыв глаза. Входят  Г а р в у д, К л а р а, т е т я  Д а ш а  и  Т а н я, она в белом халате.

Г а р в у д (подходя к кровати). Он спит… (Кларе.) Этот доктор так и не взял у меня гонорар. Удивительная страна!.. Когда я сказал ему: «Доктор, я исхожу из формулы социализма — каждому по труду», он ответил: «Мой труд оплачивает государство…» Можно тут что-нибудь понять?

К л а р а. У нас просто не поверили бы, что так бывает… Две недели он приезжал каждый день…

Г а р в у д. Мисс Тания, вам надо отдохнуть…

Т а н я. Я не устала… и потом, когда Митчел проснется…

К л а р а. То будет рад вас видеть… Танюска!..

Т а н я  смущается.

Т е т я  Д а ш а. Давайте чайку попьем.

Т а н я. Я принесу воды, тетя Даша. (Уходит вместе с тетей Дашей.)

Г а р в у д. Ты смутила девушку, Клара… У них с Митчелом просто дружба.

К л а р а. Самые умные мужчины поразительно наивны в этих вопросах. Вы не исключение из этого правила, отец!

Г а р в у д (несколько уязвленный). Ни в одной области дамы так не склонны к фантазии, как в этой. И ты не исключение из этого правила.

К л а р а. Фантазии?.. А то, что в бреду он столько раз произносил ее имя?.. Это тоже фантазия?

Г а р в у д. Бред — это всего лишь бред.

К л а р а. Когда мужчина объясняется в любви, находясь в нормальном состоянии, это нередко бред. Но уж если он объясняется в бреду, то это настоящее чувство… Можете не сомневаться, папа!..

Г а р в у д. Ну-ну… Может быть… Я уже смутно помню, как это бывает. В табаках я себя чувствую сильнее… А она, эта девушка?..

К л а р а. Как можно не влюбиться в нашего Митчела?

Г а р в у д. Иных доказательств у тебя нет?

К л а р а. Разве можно, не любя, так волноваться, не спать ночами?..

Г а р в у д. Тогда в него влюблен весь факультет. И прежде всего тетя Даша… Она тоже не спала ночами… Когда потребовалась кровь для переливания, все его коллеги предлагали свою… А Хусаин ночью помчался за льдом и пронес его в руках три километра… бегом. Помнишь, как ты боялась его?.. И называла потомком Чингисхана?..

К л а р а. Да-да, золотой мальчик… (Подходит к Митчелу, поправляет край одеяла, глядит на сына, тихо напевает.)

Гарвуд подходит к комоду, на котором стоит рамка с фотографией молодого солдата в пилотке. Входит  т е т я  Д а ш а  с чайником.

Г а р в у д (тете Даше). Иван?

Т е т я  Д а ш а. Он… (Не желая продолжать этот разговор.) Вот, закусите, господа… Извините, сахару только два кусочка — месяц на исходе.

Г а р в у д (подходит к тете Даше, берет за руку, глядит в ее открытое, доброе, чисто русское лицо с ввалившимися от горя и бессонных ночей глазами и тихо произносит). Никогда, никогда, тетия Даша, Митчел Гарвуд не забудет того, что вы сделали для нашего мальчика! О, теперь я знаю, что такое русская женщина!.. (У него появляются слезы на глазах.) Извините меня!..

Т е т я  Д а ш а. Да что ты, голубчик мой?..

Клара подходит к ней и молча целует ее.

Сейчас хлеб принесу… (Уходит.)

К л а р а. Вы настоящий человек, отец!.. (Указывая на портрет.) Это ее мальчик?

Г а р в у д. В этой стране нет дома, в котором не побывала война…

К л а р а. Ах, как мне стыдно, что, прожив две недели в этом доме, я лишь сегодня узнала, что это портрет ее сына!..

Т а н я  приносит чашки и блюдца.

Отец… Выйдем на берег…

Т а н я. А как же чай?

Г а р в у д (поглядев на Клару). Мы на несколько минут… Полюбоваться восходом солнца…

К л а р а (нежно). Танюска!..

Г а р в у д  и  К л а р а  уходят. Таня подходит к столу и устало опускается на стул.

М и т ч е л (открывая глаза). Здравствуй, Тания…

Т а н я. Доброе утро, Митя!.. Ты спал? Доктор сказал, что скоро ты будешь совсем здоров…

Митчел садится на кровати.

Лежи спокойно, Митя…

М и т ч е л. Ах, если бы ты знала, как мне хорошо!.. Болезнь сделала меня смелее… И я хочу тебе сказать…

Т а н я. Не надо…

М и т ч е л. Разве ты знаешь, что я хочу сказать?

Т а н я. Знаю… Я очень прошу тебя, не надо… Очень прошу!..

М и т ч е л. Почему — не надо?

Т а н я. Ты совсем как маленький…

М и т ч е л. Почему — маленький?.. Ты не старше меня…

Т а н я. Старше, намного старше, Митя.

М и т ч е л. Ты не любишь меня?

Т а н я. Мы все любим тебя… Сядь… И я тоже тебя люблю… Я люблю твой голос, твою улыбку… Мне даже нравится, как ты путаешь падежи…

М и т ч е л (упрямо). Ты любишь меня, Тания? (Подходит к ней.)

Т а н я. Мне… Мне очень хорошо с тобой… Но я люблю Алешу…

Входит  А л е к с е й.

А л е к с е й. Здорово, Митяй!..

Таня отходит в сторону, быстро утирает слезы.

М и т ч е л. Здравствуй, Алеша…

А л е к с е й (пристально глядит на него, потом резко оборачивается к Тане). Умой лицо, Татьяна!..

Тяжелая пауза.

А л е к с е й. Да… Зачем я сюда пришел? Зачем я сюда пришел?.. Да… Доктор сказал ребятам, что ты скоро встанешь… Ребята тебе кланялись… (Идет к дверям.)

М и т ч е л. Спасибо… Постой!..

А л е к с е й. Нет, мне пора… Татьяна, помоги ему дойти до кровати…

Входят  Г а р в у д  и  К л а р а.

М и т ч е л. Алеша… Я хочу, чтобы вы оба мне помогли, оба…

Г а р в у д (быстро подходя к ним, кладя руку на плечо Алексея). Слушайте, дуайен, две недели назад вы дали Митчелу свою кровь… А теперь не хотите протянуть ему руку?.. Вы должны теперь жить как братья!.. Кончен разговор!..

А л е к с е й (подав Митчелу руку). Все будет хорошо, Митя… Ты скоро будешь здоров… И мы опять станем вместе ходить на лекции… готовиться к зачетам… Помоги, Таня…

Таня берет Митчела под руку. Вдвоем с Алексеем они ведут Митчела к кровати. В комнату входят  В е р а, М а й к а, Х у с а и н, А ш о т. Майка и Вера с цветами, Ашот с гитарой, Хусаин с бубном и ковриком в руках.

М а й к а. Митенька!..

В е р а. Уже здоров?..

Майка и Вера передают Митчелу цветы.

Х у с а и н. Хватит болеть, понимаешь!..

К л а р а. О, как вас много, слишком много!..

А ш о т. Мадам, медицина разрешила. И даже одобрила. Не сойти мне с этого места!..

Х у с а и н. Тетя Клара, не волнуйтесь! Небольшое танцевально-песенное вливание, и он будет здоров. Первый номер нашей лечебной программы — выступает народный артист Армянской ССР Ашот Бароян! (Садится и аккомпанирует на бубне.)

А ш о т (поет).

Все аплодируют Ашоту.

Х у с а и н. Следующий номер нашей программы посвящается дорогим гостям. Выступает малоизвестный, но уже весьма популярный исполнитель различных песен Ашотес де Бароянес… Песенка, которую он сейчас споет, посвящается нашим дорогим гостям…

А ш о т (поет).

Г а р в у д (на фоне музыки). Дай бог, чтобы наши внуки и правнуки жили всегда в мире и не знали, что такое война!

А ш о т (поет).

Все подхватывают слова песни.

Картина седьмая

Номер Морхауза в гостинице. Июнь 1950 года. Быстро входит  Г а р в у д, за ним идет  К л а р а.

К л а р а (взволнованно). Благополучно?

Г а р в у д. Превосходно!.. Дьявольски повезло с билетом!.. Когда председатель экзаменационной комиссии подозвал тезку и тот вытащил билет «Работа Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма», я сразу успокоился…

К л а р а. А где Артур?

Г а р в у д. Остался в актовом зале… Как только Митчелу вручат диплом, они приедут… Я пригласил декана и всех друзей Митчела…

К л а р а. Он волновался?

Г а р в у д. Кто?

К л а р а. Митчел…

Г а р в у д. Конечно. Но отвечал великолепно!.. Моя кровь… Завтра я подпишу генеральный контракт еще на пять лет, и я увезу Митчела от вас…

К л а р а. Мы поедем вместе, отец…

Г а р в у д. Как — вместе? Кто разрешит Артуру бросить дела?

К л а р а. Я не хотела вас волновать… Вчера Артур получил письмо… От генерального директора «Планеты»… Там теперь кто-то новый… Какой-то Мак-Клей…

Г а р в у д. Ну?

К л а р а. Одним словом… Артур уволен из «Планеты». Ему предложено ликвидировать дела и выехать на родину…

Г а р в у д. Уволен?.. Я знал, что этим кончится, Клер… (Обнимая дочь.) Ты… Ты не волнуйся, моя девочка… Чепуха!..

К л а р а. Я не волнуюсь… (Всхлипывая.) Но обидно, папа… Ты знаешь, как честно работал Артур…

Г а р в у д. Ну-ну, не надо! Бедный Артур!..

К л а р а. Он не спал всю ночь… Ему очень тяжело, отец… И потом, находясь в Москве, он имел возможность заниматься русской литературой… Он так много успел за эти годы…

Г а р в у д. Да-да, конечно… Но что делать, если такое собачье время?.. Что делать, если «Планета» перешла к другому хозяину, и теперь они делают свой бизнес на холодной войне!.. Иногда мне кажется, что мы ходим по краю карниза над пропастью… Как лунатики… Хуже — лунатики прогуливаются по карнизам только при полнолунии, мы делаем это и днем и ночью.

Стук в дверь.

К л а р а (поспешно вытирая глаза). Кто там?

Дверь открывается, входит  К е й  с чемоданчиком в руке.

К е й. Это я, с вашего позволения.

К л а р а. Что вам угодно?

К е й. Немногое. Прежде всего вы, мистер Гарвуд…

Г а р в у д. Мне ни прежде всего, ни после всего вы не нужны, мистер Кей. Я ясно выразился?

К е й. Напрасно вы так стремитесь упрочить свою репутацию грубияна, уважаемый мистер Гарвуд. В этом уже просто нет нужды…

Г а р в у д (кричит). Слушайте вы, газетная крыса, сто чертей вам в глотку!.. Закройте дверь с той стороны, пока не поздно!..

К е й. Вот именно, пока не поздно!.. Речь идет о судьбе вашего внука, мистер Гарвуд… Зачем вы кричите?

К л а р а. Митчела?

К е й. Именно.

Г а р в у д. В чем дело?

К е й. Можно при даме?

Г а р в у д. Короче!..

К е й. Итак, прошу… (Ставит на пол чемоданчик.) Вы были в актовом зале университета на экзаменах, я вас видел. К сожалению, вы меня не заметили, и потому я не мог выразить вам свое неизменное уважение…

Г а р в у д. Ближе к делу!..

К е й. Ваш внук так блистательно отвечал по билету, что…

Г а р в у д. Что вам угодно?

К л а р а. Отец, я умоляю вас…

К е й. Не будем ссориться, мистер Гарвуд, я пришел сюда с добрыми намерениями… Итак, ваш Митчел отвечал столь блистательно, что мне захотелось записать его ответ на пленку… Я бедный человек и решил, что миллионер Гарвуд сумеет оценить мое внимание, мои заботы, наконец, мою находчивость…

К л а р а. Боже мой!..

К е й. Вы только послушайте, какой товар я вам готов уступить… (Открывает магнитофон, включает его.)

Г о л о с  М и т ч е л а. Более тридцати лет прошло с тех пор, как была написана эта гениальная книга, в которой Ленин доказал, что империализм есть высшая стадия капитализма…

Кей выключает магнитофон.

Г а р в у д (совершенно спокойным тоном). Ну и что?

К е й. Вы правы. Пока ничего особенного. Но я не хотел вас сразу ошеломлять, это было бы жестоко с моей стороны… Теперь — внимание!.. (Снова включает магнитофон.)

Г о л о с  М и т ч е л а. В этом труде Ленин вскрыл язвы капитализма и объяснил условия его неизбежной гибели. Все, что случилось за эти годы — крах гитлеризма, крушение ряда колониальных империй, революция в Китае, события в Азии, — разве не подтверждает каждый год, каждый месяц, каждый день гениального предвидения Ленина?!

К е й (останавливает магнитофон). Теперь перейдем к делу.

Г а р в у д. Шантаж?

К е й. Торговая сделка. Я принес первосортный товар, мистер Гарвуд. И мне ли вам объяснять, что стоимость товара определяется прежде всего спросом… У вас единственный внук. Получив диплом, он вместе с вами поедет на родину. Если вслед за ним туда поедет эта пленка, то даже ваши миллионы будут бессильны ему помочь… Итак, я предвижу двойной спрос на эту пленку: во-первых, с вашей стороны, дорогой мистер Гарвуд, во-вторых, со стороны некоторых учреждений у нас на родине… Железные законы логики!..

Г а р в у д. Это деловой разговор. Сколько?

К е й. Пятьдесят тысяч.

Г а р в у д. Вы хотите меня рассмешить?

К е й. Ваше предложение?

Г а р в у д. Самая подходящая цена — набить вам морду…

К е й (надевая шляпу). Имею честь кланяться!

К л а р а. Отец, умоляю вас…

Г а р в у д (багровея, но уже не в силах себя сдержать). Десять тысяч!..

К е й. Я ценю свою находчивость дороже, не говоря уже о судьбе вашего внука. Так и быть, сорок.

Г а р в у д. Двадцать.

К л а р а. Я сойду с ума!..

Г а р в у д. Не вмешивайся в мужские дела!.. Двадцать!..

К е й. Тридцать пять.

К л а р а (закрывая лицо руками). Я не могу этого слушать!..

К е й. Пожалейте дочь!.. Она не может этого слышать…

Г а р в у д. Дамские эмоции не влияют на ценообразование. Я сказал двадцать. (Достает из кармана портсигар.)

К е й. Апеллирую к вашим чувствам. Какое значение для вас, табачного короля, миллионера, могут иметь какие-то пятнадцать тысяч, когда речь идет о судьбе вашего единственного внука?!.

Г а р в у д. Я стал миллионером именно потому, что никогда не переплачивал. Двадцать…

К е й (утирая платком пот со лба). Ну, хорошо, тридцать, у меня не выдерживают нервы.

Г а р в у д. Двадцать.

К е й. Не могу…

К л а р а. Хорошо. Десять доплатим мы с Артуром…

Г а р в у д. Тогда я дам только десять. Кей, пока я жив, вы не получите больше той суммы, которую я назвал, чтобы ни случилось… (Ударяя кулаком по столу.) Кончен разговор!..

К е й. Ну и характер!.. Вы думаете, мне легко?.. Сколько лет я поджидал такого случая, чтобы заработать приличную сумму!.. Вы думаете, мне это просто, приятно?.. Но, поймите, такой случай бывает один раз в жизни, один!.. Он никогда для меня не повторится!.. Я мечтал об этом целую жизнь — выиграть по лотерее, найти клад, нарваться на повод для крупного куша… Я уже пожилой человек, я хочу купить себе домик во Флориде, удить рыбу, не дрожать перед своим кретином-редактором, не бояться завтрашнего дня…

Г а р в у д. Вы меня тронули своим монологом. Готов за него добавить сто долларов. Это неслыханный гонорар даже для настоящего писателя.

К е й (взрываясь). Эксплуататор всегда остается эксплуататором.

Г а р в у д (поигрывая портсигаром). Двадцать тысяч. И сто за монолог.

К е й. У вас нет души!.. Я проклинаю ваш подлый капиталистический мир, вашу эксплуататорскую мораль, вашу сатанинскую алчность, я ненавижу вас, да, ненавижу!.. Тысячу раз правы коммунисты, если хотите знать!..

Г а р в у д. Так и быть. Согласен. (Берет пленку.)

К е й. Чек, сначала чек!

Г а р в у д (достает чековую книжку). Пожалуйста. Чек на тридцать тысяч долларов. Получите.

Кей, дрожа, рассматривает чек, протягивает руку Гарвуду, но тот отводит свою.

Нет, руки я вам не подам. Это стоит куда дороже. Идите, Кей.

К е й (счастливый). Я благодарю вас, мистер Гарвуд, благодарю!.. Вы настоящий джентльмен, извините, что я вам наговорил лишнего…

Г а р в у д. Придется извинить, что делать… Нервный век… Одну минуту, Кей. Пойдем, Клара. (Уносит пленку в другую комнату.)

За ним уходит  К л а р а.

(Возвращается.) Одна сделка закончена, Кей. Теперь верните чек и добавьте три тысячи долларов.

К е й. Я не понимаю… Какой чек? Какие три тысячи?..

Г а р в у д. Очень просто… верните мой чек и добавьте к нему своих три тысячи… Иначе…

К е й. Что — иначе?

Г а р в у д. Щенок… Я записал на пленку монолог, в котором вы так проклинаете капитализм, нашу мораль и восхваляете коммунизм. У меня более портативный магнитофон… (Указывает на портсигар.) Я всегда его беру с собой в деловые поездки…

К е й (падая на стул). Шантаж!..

Г а р в у д. Торговая сделка… Гоните чек и три тысячи! Живо!..

К е й (вскакивая и бросаясь на Гарвуда). Разбойник!.. Отдайте мой магнитофон!..

В дверях появляется  К л а р а.

Г а р в у д (отшвыривая Кея). Он уже не ваш. Я заплатил за него тридцать тысяч долларов. Неслыханная цена…

К е й. Так вы же их отбираете!..

Г а р в у д. Выбирайте выражения!.. Я честно купил ваш товар, а теперь продаю свой.

К е й (всхлипывая). Что происходит?.. Кошмар!..

Г а р в у д. Чек и деньги. Иначе я все передам в вашу редакцию, во-первых, и в то самое учреждение, о котором говорили вы, во-вторых. Кстати, ваш редактор с интересом выслушает, что вы называете его кретином… (Бешено.) Ну?

К е й. Возьмите ваш проклятый чек… Он жжет мне руки!.. (Протягивает чек.) Подавитесь им!.. Давайте пленку.

Г а р в у д (забирая чек). Еще три тысячи.

К е й. Клянусь… У меня их нет…

Г а р в у д. Верю. Готов подождать. Я гуманист. Три месяца. Потом либо вы получите пленку, либо… Идите, Кей!

К л а р а. Отец!.. (Подходя, шепотом.) Зачем вам эти три тысячи?

Г а р в у д. Подлецов надо учить, Клер. Эти три тысячи я пожертвую на доброе дело. Но я не могу изменить своим принципам. На всякой сделке я должен заработать. Иначе я не я… Кончен разговор!..

Кей, сгорбившись, идет к дверям, сталкиваясь на пороге с  М и т ч е л о м  и  М о р х а у з о м.

М о р х а у з. Отец, что случилось?.. Куда он так побежал?..

Г а р в у д. Дьявол с ним!..

М и т ч е л. Мама, дедушка!.. (Протягивая синий диплом.) Диплом!..

К л а р а (обнимая и целуя его). Поздравляю, счастлива за тебя, дорогой!

Г а р в у д. Молодец, тезка… (Целует Митчела.)

М о р х а у з. Клер, почему ты так бледна?

К л а р а. Так… Я волновалась, сдаст ли Митчел экзамен…

Г а р в у д. Напрасно. Оба Митчела — и молодой и старый — сегодня сдали экзамен…

Входит  К а т а р и н а.

К а т а р и н а. Пришел профессор Серебряков и студенты.

Г а р в у д. Да-да. Я пригласил их.

Г а р в у д  и  М и т ч е л, за ними  К а т а р и н а  идут встречать гостей.

К л а р а (подходя к Морхаузу и обнимая его). Тебе тяжело, мой милый?..

М о р х а у з. Ничего, ничего, моя девочка. С годами становишься мудрее… Я найду редакцию, которая станет печатать мои статьи!.. Но только, прошу тебя, не говори ничего мальчику!..

Входят  Г а р в у д, С е р е б р я к о в, т е т я  Д а ш а, М и т ч е л  и  с т у д е н т ы. Они здороваются с Кларой и Морхаузом.

Г а р в у д. Прошу, прошу вас, друзья!

Т е т я  Д а ш а (подходит к Кларе, протягивая ей распятие). А Митя плохо уложился… Прихожу в комнату, гляжу — забыл…

К л а р а. О, гран мерси, тетия Даша…

Г а р в у д (поднимая бокал). За вас, дорогие друзья!.. За вашу молодость, за ваше счастье, за то, чтобы лучше понимали друг друга!.. За эти годы я многое понял и кое-чему у вас научился…

С е р е б р я к о в. О, я подозревал, что вы проходите курс заочно… Учтите, господин Гарвуд у нас студенты-заочники тоже имеют право на диплом.

Г а р в у д. Отлично!.. Тогда я открою вечернюю школу для миллионеров, без отрыва от производства… (Становится серьезным.) За разум, рождающий оптимизм, друзья!.. Сейчас мы собрались здесь, на этом крохотном кусочке иностранной для вас территории. Я вижу в этом символ сосуществования и дружбы, невзирая на различие наших взглядов и систем. Я верю, что победит разум!..

С е р е б р я к о в. Тогда победят мир и дружба. Мы тоже верим в это.

А л е к с е й. За веру!..

Т а н я. За дружбу!..

Т е т я  Д а ш а. За мир!..

Х у с а и н. За счастье всех людей на земле, независимо от цвета их кожи и звезд, под которыми они живут!..

Звон бокалов. Вступает оркестр.

З а н а в е с.

1958

ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ Пьеса в трех актах, восьми картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Л е о н т ь е в  С е р г е й  П е т р о в и ч — полковник танковых войск.

Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а — его дочь, 17 лет.

Л а р ц е в  Г р и г о р и й  Е ф р е м о в и ч — полковник госбезопасности.

М а л и н и н  М а к с и м  К о р н е е в и ч — полковник госбезопасности.

Б а х м е т ь е в — подполковник госбезопасности.

Ф у н т и к о в — адъютант Леонтьева.

Р о м и н  Г е о р г и й  П а в л о в и ч — полковник, заместитель Малинина.

С е р о в — адъютант Малинина.

Э р н а  Б р и н к е л ь — «немецкая коммерсантка», около 40 лет.

Г р е й в у д — полковник американской разведки.

М а к к е н з и — генерал американской разведки.

О т т о  Ш т у м п е — немецкий коммерсант, владелец фирмы фруктовых вод.

И р м а  В у н д — бывшая эсэсовка, под 30 лет.

Г е н р и х  В у н д, (он же  В и р т) — ее муж, бывший эсэсовец.

М а р ф а  К р о т о в а — надзирательница в лагере для перемещенных лиц, 40 лет.

А л е в т и н а  К р о т о в а — ее дочь, около 20 лет.

Э р и х  Ш м е л ь ц — владелец городских булочных и пекарен.

И о г а н н  В а л ь т е р — ресторатор.

К е р н — майор американской разведки.

А н н а  В е л ь м у т — агент американской разведки, за 40 лет.

М е т р д о т е л ь.

Время действия — после войны.

Место действия — Берлин, Нюрнберг, Ротенбург.

Акт первый

Картина первая

Кабинет советского военного коменданта в одном из немецких городов на границе советской и американской оккупационных зон. Стрельчатые окна, выходящие на площадь. Письменный стол, кресла, диван, полевой телефон. За окнами солнечный летний полдень. При открытии занавеса на сцене полковник  Л е о н т ь е в, военный комендант, и лейтенант  Ф у н т и к о в.

Ф у н т и к о в. Опять, как ряженые, пришли, товарищ полковник… Прямо в цирк с этими немцами!

Л е о н т ь е в. Давай их сюда.

Ф у н т и к о в  выходит из кабинета и возвращается с  т р е м я  н е м ц а м и, одетыми весьма неожиданно: все они в тяжелых шубах, верблюжьих башлыках и меховых сапогах. У всех довольно испуганный вид, что, впрочем, не мешает им очень дружно отчеканить: «Гутен таг, герр комендант!»

Гутен таг! Почему вы так странно одеты, господа? На улице восемнадцать градусов тепла, отцветают яблони и вишни. Уж не собрались ли вы на Северный полюс?

Немцы скорбно молчат.

Л е о н т ь е в. Ну, что же вы молчите?

Один из немцев, пожилой, тучный человек, выходит вперед, снимает башлык и отвешивает низкий поклон Леонтьеву. Это  Ш т у м п е.

Ш т у м п е. Герр оберст, вы видите перед собой мирных, честных и глубоко несчастных немцев. Мы видим в вашем лице советские военные власти, к которым относимся с глубочайшим уважением и… с некоторым страхом, герр оберст, если можно быть откровенным.

Л е о н т ь е в. Разумеется.

Ш т у м п е. Четыре года назад, двадцать второго июня, когда я услышал по радио крики нашего бесценного фюрера — будь он трижды проклят, — я сказал своей покойной жене Марте: «Срочно приобретай меховые вещи. Вся эта затея кончится Сибирью, а там птицы замерзают на лету и со стуком падают на землю». И вот, как видите, Гитлер капут, герр оберст, а мы готовы, как это ни прискорбно, ехать в Сибирь…

Л е о н т ь е в. В Сибирь? Вы уверены, что там не обойдутся без вас? Или, может быть, вы не можете обойтись без Сибири?

Ш т у м п е. Нет, мы охотно обошлись бы без Сибири, господин комендант, можете мне поверить на слово… Но поскольку есть приказ…

Л е о н т ь е в. Чепуха!.. Нет такого приказа. Я вижу, вы все еще верите брехне Геббельса и этим дурацким плакатам: «Свобода или Сибирь!» (К Штумпе.) Как ваша фамилия?

Ш т у м п е. Отто Штумпе. Фирма «Отто Штумпе и сын».

Л е о н т ь е в. Хорошо. Отрекомендуйте мне ваших сограждан.

Ш т у м п е. Весьма рад. Герр Эрих Шмельц, владелец городских булочных и пекарен.

Шмельц кланяется.

А это герр Иоганн Вальтер, ресторатор.

Вальтер кланяется.

Л е о н т ь е в. Ясно. Сбросьте на диван ваши шубы и садитесь за стол. Предстоит деловой разговор, сибиряки.

Немцы, заметно повеселев, разоблачаются и садятся за стол.

Теперь слушайте внимательно. Вы все остаетесь в этом городе, и каждый немедленно займется своим делом. Ясно?

Ш м е л ь ц (вставая). Не совсем, герр оберст… Я хочу сказать, не совсем ясно, из чего я буду выпекать хлеб.

В а л ь т е р (тоже вставая). А мой ресторан — без продуктов.

Л е о н т ь е в. Спокойнее. Не все сразу. Мука, как и другие продукты, будет вам отпускаться по нормам, установленным советскими оккупационными властями, — разумеется, под строгим контролем. Пора восстановить нормальную жизнь.

Ш т у м п е. Отрадно слышать, господин комендант. Но у меня нет сахара, а без него о фруктовых водах не может быть и речи. А фирма «Штумпе и сын» не представляет себе нормальной жизни без фруктовых вод.

Л е о н т ь е в. В вашем лице, господин Штумпе, я имею дело с отцом или сыном фирмы?

Ш т у м п е. Фирма существует с тысяча восемьсот шестидесятого года, герр оберст. Я лично являюсь уже внуком фирмы, с вашего позволения.

Л е о н т ь е в. Что, увы, не снимает потребности в сахаре?

Ш т у м п е. Так точно. Не снимает.

Л е о н т ь е в. Гм… Фруктовые воды — это, конечно, приятный напиток, особенно в жару. Но согласитесь, господин Штумпе, что пока можно обойтись и без них. Всего месяц, как кончилась война. Может быть, пока изготовлять фруктовые воды на сахарине?

Ш т у м п е. Конкурировавшая с нами дрезденская фирма «Бринкель и К°» в свое время применяла сахарин. Но мой покойный отец публично разоблачил эту аферу. Он перевернется в гробу, если его сын пойдет по стопам этого мошенника Бринкеля!..

Л е о н т ь е в. Понимаю, но дать сахар пока не могу. Я закончил, господа, вы свободны. Лейтенант, проводите всех к майору Пискунову за нарядами. И всем объявить под расписку утвержденные нормы.

Немцы поднимаются, кланяются: «Ауфвидерзеен, герр оберст!» Ф у н т и к о в  провожает  н е м ц е в  и тут же возвращается.

Ф у н т и к о в. К вам полковник государственной безопасности из Москвы.

Л е о н т ь е в. Из Москвы?.. Проси.

Ф у н т и к о в  уходит. В кабинете появляется  Л а р ц е в, уже немолодой человек с седеющей головой.

(Выходя ему навстречу.) Здравствуйте! Леонтьев.

Л а р ц е в. Ларцев. Очень приятно. Сергей Петрович, если не ошибаюсь?

Л е о н т ь е в. Не ошибаетесь. Садитесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?

Л а р ц е в. Да вот небольшая к вам просьба, Сергей Петрович.

Л е о н т ь е в. Слушаю.

Л а р ц е в. Как здесь обстоит дело с фруктовыми водами?

Л е о н т ь е в (удивленно). С чем?

Л а р ц е в. С фруктовыми водами. С напитками, так сказать.

Л е о н т ь е в. Какие фруктовые воды, товарищ Ларцев?! Пока налаживаем снабжение продуктами первой необходимости.

Л а р ц е в. Стало быть, завод фруктовых вод у вас пока не работает? Очень хорошо.

Л е о н т ь е в. Хорошего мало, но сейчас не до фруктовых вод. Только что был у меня владелец этого завода, просил отпустить ему сахар. Отказал.

Л а р ц е в. Случайно, его фамилия не Штумпе?

Л е о н т ь е в. Да. Штумпе. Вот не думал, что наши чекисты так осведомлены насчет фруктовых вод.

Л а р ц е в. Бывает. Так вот, Сергей Петрович, наша просьба: отпустите немного сахару этому Штумпе при условии, что он возьмет себе в компаньоны дочь владельца завода фруктовых вод из Дрездена.

Л е о н т ь е в. Случайно, ее фамилия не Бринкель?

Л а р ц е в. Да. Вот не думал, что наши коменданты так хорошо осведомлены насчет фруктовых вод.

Л е о н т ь е в. Ее назвал мне этот Штумпе.

Л а р ц е в. Понятно, ведь они были конкурентами. Очень нас обяжете, Сергей Петрович. А фонды на несколько тонн сахару вам выделят.

Л е о н т ь е в. Если выделят фонды — пожалуйста. (Нажимает звонок.)

Входит  Ф у н т и к о в.

Срочно пошлите машину за этим немцем Штумпе.

Ф у н т и к о в. Они, товарищ, полковник, сейчас сидят в пивной, на той стороне площади. Получили наряды и, на радостях, пошли. Выпьем, говорят, за нормальную жизнь.

Л е о н т ь е в. Тогда пошлите за ним в пивную.

Ф у н т и к о в. Есть! (Уходит.)

Л а р ц е в. Так вот, Сергей Петрович, буду с вами откровенен. Ваш брат, Николай Петрович Леонтьев, как вы знаете, — крупнейший конструктор ракетного оружия.

Л е о н т ь е в. Допустим.

Л а р ц е в. Я отвечаю за вашего брата и за то, чтобы его работа не попала в руки тех, кто за ним охотится, — этого вы, очевидно, не знаете.

Л е о н т ь е в. Охотится?

Л а р ц е в. Да. Вам известен американский полковник Грейвуд?

Л е о н т ь е в. Известен. Меня иногда навещает мой сосед, полковник Нортон, комендант соседнего города в американской зоне. Раза три с ним приезжал другой полковник, по фамилии Грейвуд.

Л а р ц е в (достав из кармана фотографию, протягивает ее Леонтьеву). Поглядите, вот этот арабский шейх вам не знаком?

Л е о н т ь е в. В жизни не встречал арабских шейхов. (Глядя на фотографию.) А знаете, этот шейх чем-то похож на Грейвуда. Только помоложе.

Л а р ц е в. Вы правы — снимок сделан лет двадцать назад. В Иране. Так вот: бывший шейх, а ныне полковник Грейвуд весьма интересуется вашим братом. И мы вынуждены принимать контрмеры.

Л е о н т ь е в. Так, хороши союзнички!..

Л а р ц е в. Грейвуд вас расспрашивал о брате?

Л е о н т ь е в. Нет. Но когда они с Нортоном были у меня в гостях, он увидел портрет Николая и спросил, кто это. Я рассказал, но в подробности не входил.

Л а р ц е в. Вы ездили к нему с ответным визитом?

Л е о н т ь е в. Два раза я был приглашен к полковнику Нортону. Там был и Грейвуд.

Л а р ц е в. Грейвуд знает о вашей… гм… судьбе?

Л е о н т ь е в (тихо). О моей беде, вы хотите сказать? Или вы не знаете?

Л а р ц е в. Знаю, Сергей Петрович. А он?

Л е о н т ь е в. Да. Я рассказал ему, что мою дочурку немцы вывезли из Ростова в Германию. И просил его помочь в розысках… Он обещал…

Л а р ц е в. Мне понятны ваши переживания… Сколько теперь вашей дочери?

Л е о н т ь е в (дрогнувшим голосом). Семнадцать… Если… Если только она жива… Бабушку, мою мать, убили на месте, а Наташу вывезли в числе других детей… Жена прошлый год на фронте погибла… В медсанбате хирургом работала…

Л а р ц е в. И это знаю, Сергей Петрович.

Леонтьев опускает голову.

(Подходит к Леонтьеву, кладет ему руку на плечо.) Могу вас заверить: мы примем все меры к розыску вашей дочери!.. Меня и Николай Петрович об этом просил, я ему дал честное слово…

Л е о н т ь е в (с волнением). Скажите прямо, могу я еще… надеяться?..

Л а р ц е в. Если говорить прямо, то пока не знаю… Но узнаю непременно…

Входит  Ф у н т и к о в.

Ф у н т и к о в. Штумпе в приемной, товарищ полковник.

Л е о н т ь е в. Что?.. Ах да!.. Пусть войдет.

Ф у н т и к о в  уходит.

Л а р ц е в. Вверните в разговоре, что я из Берлина, где ведаю снабжением сырьем восстанавливаемых фабрик и заводов.

Входит  Ш т у м п е, он слегка навеселе.

Л е о н т ь е в. Садитесь, Штумпе.

Ш т у м п е. Очень признателен. Извините, я немного… О, совсем немного!.. Но как не выпить за нормальную жизнь, герр оберст?.. Я вытащил две заветные бутылки спирта, и мы…

Л е о н т ь е в. Вот полковник, приехал из Берлина, где он ведает снабжением восстанавливаемых фабрик и заводов…

Ш т у м п е. Сырье, снабжение восстанавливаемых фабрик!.. Какие слова, господа!..

Л а р ц е в. Для пуска вашего завода требуется сахар?

Ш т у м п е. Да, главным образом. Эссенции у меня еще имеются. Что касается спирта…

Л а р ц е в. То, судя по двум заветным бутылкам, он тоже у вас есть…

Ш т у м п е. Ах, господа, с военными надо говорить откровенно об всем, кроме спирта, как показывает история… Когда ваши танкисты заняли наш город, они… Как бы это сказать?.. В общем, они не разошлись с историей, позволю себе заметить…

Л а р ц е в. И все же спирт у вас сохранился, несмотря на танкистов.

Ш т у м п е. Чистая случайность!.. И совершенные пустяки!

Л е о н т ь е в. Сколько же сахару вам требуется?

Ш т у м п е. Ну хотя бы десять тонн для начала.

Л а р ц е в. Для начала хватит и пяти. Если учесть сахар, который у вас тоже сохранился, и тоже по чистой случайности, разумеется.

Ш т у м п е. Хорошо, пусть будет пять. Сколько рабочих я могу иметь?

Л е о н т ь е в. Максимум двадцать пять.

Ш т у м п е. Есть такой приказ?

Л е о н т ь е в. Да. Для частных предприятии.

Ш т у м п е. Загадочно.

Л а р ц е в. Что загадочно?

Ш т у м п е. Все. Прежде всего я не понимаю термина «частное предприятие». Я знал другую формулу — «честное предприятие», и она мне понятна. Если вы хотите восстановить нормальную жизнь, то зачем ограничивать частные, но честные предприятия? Где логика, позволю себе спросить? Что вы теряете, если у меня будет триста рабочих? Это увеличило бы объем продукции, обеспечило бы заработком лишних двести семьдесят пять человек и увеличило бы мои доходы. И все были бы довольны. А когда все довольны, то это и есть нормальная жизнь, как я понимаю.

Л а р ц е в. Что делать, Штумпе, приказ есть приказ…

Ш т у м п е. Молчу!.. Не могу, однако, понять, почему в американской зоне все наоборот: там в первую очередь восстанавливают крупные предприятия.

Л а р ц е в. Да-да, совершенно верно, вы правы!.. Там никаких ограничений!.. Можете иметь хоть тысячу рабочих.

Леонтьев с удивлением наблюдает за Ларцевым.

Ш т у м п е. В самом деле? Серьезно?

Л а р ц е в. Да, говорят… Итак, вам будет отпущено пять тонн сахару.

Ш т у м п е (привстав и кланяясь). Счастлив слышать!

Л е о н т ь е в. Но при одном условии…

Ш т у м п е. Да?

Л е о н т ь е в. Помните, вы называли мне фирму Бринкеля.

Ш т у м п е. Так точно.

Л а р ц е в. Так вот, при бомбежке Дрездена завод Бринкеля был полностью разрушен, а сам Бринкель погиб…

Ш т у м п е. Есть бог на земле!.. Какое несчастье, я хотел сказать!

Л а р ц е в. Осталась в живых дочь Бринкеля. Она по профессии химик и помогала отцу вести дело.

Ш т у м п е. И теперь у нее ни отца, ни дела…

Л а р ц е в. Да. Вот мы и считаем, что вам следует взять ее в компаньоны.

Ш т у м п е. Что?! Я не имел компаньонов, когда у меня было пятьсот рабочих!.. Зачем мне компаньон при двадцати пяти, да к тому же дама?

Л а р ц е в. В наше время два завода в одной зоне — излишество. Поэтому решено вас объединить, и это решение окончательное.

Ш т у м п е. Могу ли я хотя бы встретиться с ней, посмотреть, что это за птица?

Л а р ц е в. Конечно. (Леонтьеву.) Она в приемной.

Леонтьев нажимает звонок. Входит  Ф у н т и к о в.

Л е о н т ь е в. Пригласите госпожу Бринкель.

Ф у н т и к о в  уходит, и в кабинете появляется  Э р н а  Б р и н к е л ь, статная, элегантно одетая, модно причесанная дама.

Э р н а. Добрый день, господа!

Л е о н т ь е в. Добрый день, фрау…

Э р н а. Простите — фрейлейн. Мой жених случайно погиб на охоте, еще до войны, и я дала обет не выходить замуж. Мое имя — Эрна.

Л е о н т ь е в. Садитесь, фрейлейн.

Эрна, кивнув головой, садится.

Л а р ц е в. Скажите, фрейлейн Эрна, знаете ли вы господина Штумпе?

Э р н а. Да, один раз имела удовольствие видеть господина Штумпе. Еще до войны, когда он получил на лейпцигской ярмарке золотую медаль за свой вишневый напиток, если меня не подводит память.

Ш т у м п е. Фрейлейн, ваша память делает вам честь. Именно за вишневый. Ваша фирма получила тогда бронзовую медаль за фруктовую воду «Нега», если я не ошибаюсь…

Э р н а. Да-да. Я сразу вас узнала, хотя вы, конечно, изменились за эти годы, как все мы… (Со вздохом.) Я тогда была еще молодой.

Ш т у м п е (галантно). Ну-ну, вам грех жаловаться, фрейлейн Эрна!.. Вы прекрасно выглядите. Да, большая золотая медаль!.. Какие времена, какая ярмарка, какой напиток!.. Конечно, и ваша «Нега» была недурна, но бронзовая медаль, извините меня, — это все-таки не золотая, ха-ха!..

Э р н а. Вы правы, герр Штумпе. Я убедилась в этом через два года, когда на мюнхенской выставке мы получили золотую медаль, а вы бронзовую… Как счастлив был мой бедный отец!.. (Прикладывает кружевной платочек к глазам.)

Ш т у м п е. Да-да, вашбедный отец!.. Примите мое соболезнование, фрейлейн… И завод, как я слышал…

Э р н а. Груда руин… Еще счастье, что у меня случайно сохранились наши проспекты и рецептура. (Доставая из сумочки бумаги.) Вот, видите… (Протягивает бумаги Штумпе, который с интересом их разглядывает.)

Ш т у м п е. Да, проспекты. «Рейнский напиток», «Первый поцелуй», «Прохлада», «Летний вечер»… Что говорить, ваш отец был мастер придумывать названия!..

Э р н а. Придумывала я.

Ш т у м п е. Браво!..

Э р н а. Между прочим, господин Штумпе, у вас, помнится, был второй завод. Кажется, в Баварии?

Ш т у м п е (неохотно). Да, был…

Э р н а. В Ротенбурге, если не ошибаюсь. Отец говорил, что на этом заводе новейшее оборудование.

Ш т у м п е. Я не знаю, что теперь с этим заводом. Ведь там американская зона. Бавария теперь для нас — заграница….

Л а р ц е в. Однако перейдем к делу. Слово за вами, господин Штумпе.

Ш т у м п е. Что я могу сказать? Мне остается произнести только одно слово: «Да!»

Л а р ц е в. Фрейлейн Эрна?

Э р н а. Охотно повторяю: «Да!»

Ш т у м п е. Необходимо, однако, внести ясность с сахаром…

Л е о н т ь е в. Я тоже могу сказать: «Да!»

Э р н а. Благодарю, полковник! Надеюсь, что с таким компаньоном, как господин Штумпе, дело пойдет.

Л е о н т ь е в. В добрый час! Господин Штумпе, пройдите к майору Пискунову за нарядом.

Ш т у м п е. Весьма признателен. Пойдемте, фрейлейн Эрна.

Ш т у м п е  и  Э р н а  кланяются и уходят.

Л е о н т ь е в. Чудна́я у нас все-таки работа!.. Вишневый напиток, фруктовая вода «Нега»… ей-богу, не могу понять!..

Л а р ц е в. Ничего, Сергей Петрович, придет время — поймете.

Картина вторая

Еще до поднятия занавеса, едва в зрительном зале гаснет свет, доносятся томное, тягучее танго, взрывы женского смеха, звон бокалов, шарканье танцующих пар. Занавес поднимается. На сцене — ночной и очень шумный ресторан-кабаре «Фемина» в западном секторе Берлина. В глубине сцены, в полумраке, прорезанном красными, синими, фиолетовыми, оранжевыми прожекторами, видны медленно танцующие пары. Слева — кабинет с окном, выходящим в зал. В кабинете — Г р е й в у д  и  м е т р д о т е л ь; они разглядывают сервированный стол. Грейвуд в штатском.

Г р е й в у д. Приготовьте лед для джина, Зигфрид, и добавьте немного цветов. С минуты на минуту прибудет генерал Маккензи.

М е т р д о т е л ь. Слушаюсь, господин полковник. Вас хотел видеть майор Керн.

Г р е й в у д. Пусть подождет в баре.

М е т р д о т е л ь  уходит. Грейвуд достает записную книжку и делает какую-то запись. Из глубины зала появляются  Ш т у м п е  и  Э р н а. Штумпе в смокинге, у него весьма торжественный вид. Он ведет Эрну под руку. Она нарядна — в вечернем платье.

Ш т у м п е. Вот наш стол, милая Эрна. (Подошедшему официанту.) Фрукты, шоколад, шампанское. Разумеется, французское.

О ф и ц и а н т  уходит.

Э р н а (снимая перчатки). Вы сегодня расточительны, дорогой компаньон. Я не узнаю вас.

Ш т у м п е. Сегодня я ваш кавалер, а не компаньон.

Э р н а. Это очень мило. Но французское шампанское… Может быть, это чересчур? Особенно если вспомнить, как вы торговались со мной третьего дня.

Ш т у м п е. Естественно. Мы подводили баланс за первые три месяца. И вы, кстати, торговались больше, чем я. Отмечаю это с восхищением. Скажу откровенно — именно ваша неуступчивость привела меня к одному важному решению…

Э р н а. Важное решение? (Достает пуховку, пудрится.)

Штумпе явно взволнован. Пауза.

Ш т у м п е. Судьбе угодно было сделать нас компаньонами.

Э р н а. Говоря о судьбе, вы имеете в виду этих двух советских полковников, милый Отто?

Ш т у м п е. Что делать, они победители! Тем не менее я благодарен им за то, что встретился с вами.

Э р н а. Я тоже.

Ш т у м п е. Наше дело идет отлично. Но я не могу и не хочу оставаться в советской зоне. Меня не устраивают мои двадцать пять рабочих.

Э р н а. Понимаю.

Ш т у м п е. Я решил перебраться на запад. В Ротенбурге я запущу свой завод и получу рабочую силу без всяких ограничений. При этом дешевую рабочую силу.

Э р н а. Весьма вероятно.

Ш т у м п е. Но я вовсе не хочу бросать наше общее дело, которое идет отлично. Короче говоря, я не поэт — речь идет о другом: связать не только наши коммерческие интересы, дорогая Эрна, но и наши сердца…

Э р н а. Сердца? Милый Отто, для производства фруктовых вод куда важнее сахар и эссенция.

Ш т у м п е. Есть вещи, которыми не шутят! Правда, мне уже за пятьдесят, я давно овдовел и плохо помню, что говорится в подобных случаях. Но я устал от одиночества, я далеко не старик… Подумайте, я не тороплю вас с ответом… Сегодня я уезжаю в Ротенбург. Вы переведете дело на свое имя. В коммерции, как и в любви, важна ясность. Мое предложение: прибыли по ротенбургскому заводу будут вам начисляться из двадцати пяти процентов. Прибыли по местному заводу делятся по прежнему пополам.

Э р н а. В коммерции, как и в любви, дорогой Отто, важна не только ясность, но и равенство сторон. Почему только двадцать пять процентов?

Ш т у м п е. Гм… Дело в том, что полковник Грейвуд, ведающий в американской зоне рабочей силой, имеет какое-то отношение к фирме «Кока-кола». Вы понимаете, чем это пахнет?

Э р н а. Да, вероятно, он потребует, чтобы ваш завод учитывал интересы этой фирмы. Обычно они поступают так.

Ш т у м п е. В том-то и дело!.. Поэтому я могу дать вам максимум тридцать процентов. Вот расчеты…

Склоняются над записной книжкой. В глубине зала появляется генерал  М а к к е н з и, сопровождаемый  м е т р д о т е л е м. Грейвуд идет ему навстречу.

Г р е й в у д. С благополучным прибытием, генерал! Как летели?

М а к к е н з и. Здравствуйте, полковник Грейвуд! Над океаном дьявольски болтало. Я голоден, как аллигатор: из меня вытряхнуло все запасы.

Г р е й в у д. Зигфрид, поторопитесь.

М е т р д о т е л ь  уходит. Грейвуд и Маккензи садятся за стол.

Г р е й в у д. У вас, усталый вид, генерал.

М а к к е н з и. Еще бы!.. Впервые в жизни я пересек океан и летел в бурю из-за какой-то русской девчонки… Нас очень торопят, Грейвуд.

Г р е й в у д. В чем дело? Что за горячка, не могу понять. Говорите свободно. В этом ресторане мы у себя дома…

М а к к е н з и (тихо). Есть данные, что русские нас обгоняют с ракетами.

Г р е й в у д. Я предсказывал это год назад. Их конструктор Леонтьев — крупнейший ученый, не говоря уже о других. А ваши мудрецы, перетащив в Америку конструктора Вернера фон Брауна, решили, что схватили бога за бороду.

М а к к е н з и. К сожалению, вы правы. Мы переоценили этого немецкого индюка. Тем серьезнее положение, Грейвуд. Поставлена задача — ввести нашего агента в дом конструктора Леонтьева.

Г р е й в у д. Вы полагаете, что Леонтьев держит свои секреты в бельевом шкафу?

М а к к е н з и. Проникнуть в его секретный институт невозможно. Он слишком надежно охраняется. Остался единственный ход — дом Леонтьева. Когда вы сообщили, что его племянница в наших руках, это произвело сенсацию. Упускать такую возможность глупо.

Г р е й в у д. Верно. Но попалась на редкость упрямая лошадка. Даже Ирма Вунд ничего не может добиться.

М а к к е н з и. Это та эсэсовка, за которую вы хлопотали и которую сняли чуть ли не с виселицы?

Г р е й в у д. Да. Она была блоклейтерин в Освенциме. Сущий дьявол. Умна, знает дело и сразу согласилась работать на нас. Тем более, что мы спасли и ее мужа. Он тоже работает на нас.

М а к к е н з и. Каков ваш план?

Г р е й в у д. Предположим, мы сумеем надежно завербовать племянницу Леонтьева. Даст ли это нам уверенность в том, что ее отец, здешний комендант, отправит ее в Москву, к дяде? Теперь предположим, что она вдруг остается без отца. В этом случае дядя будет вынужден ее приютить: других родных у нее нет. Вы меня понимаете?

М а к к е н з и. Вы предлагаете устранить ее отца. Каким образом?

Г р е й в у д. Их же руками. Руками советских органов безопасности, я хочу сказать.

М а к к е н з и. Но как это сделать?

Г р е й в у д. Их органы безопасности получат веские данные о том, что полковник Леонтьев, отец этой девушки, стал нашим агентом и что он пошел на это ради того, чтобы спасти единственную дочь.

М а к к е н з и. Так-так… Не просто купили, не спровоцировали, но взяли на испуг, нет!.. Из любви к своей дочери!.. Ничего!.. Легко понять, нельзя не поверить!.. И, кажется, ваша идея выходит далеко за рамки данной операции! Далеко, вы слышите?..

Г р е й в у д. Слышу. Но пока не понимаю.

М а к к е н з и. Если противника нельзя уничтожить, то к нему можно присоединиться.

Г р е й в у д. Это азбучные истины, генерал.

М а к к е н з и. Но из азбучных истин можно делать сложные выводы. Такой вывод вы эмпирически нащупали, но сами не понимаете его значения.

Г р е й в у д. В каком смысле?

М а к к е н з и. Чем больше они будут подозревать друг друга, тем лучше для нас. Наказание без преступления куда страшнее, чем преступление без наказания.

Г р е й в у д. Так-так…

М а к к е н з и. Сила русских — в свойствах их национального характера, помноженных на Советскую власть. Опаснейшая таблица умножения, Грейвуд! К счастью, в политике, как и в арифметике, ость не только умножение, но и вычитание.

Г р е й в у д. Теперь понял.

М а к к е н з и. Подождите. Но если они усилят умножение и отбросят самовычитание, победа будет за ними. Потому что таким поворотом политики они убьют наш последний шанс.

Г р е й в у д. Последний? Вы так полагаете?

М а к к е н з и. Не прикидывайтесь болваном, парень! Я еще не знаю, что страшнее — их ракеты или их идеи. Ракеты мы постараемся украсть, но выкрадывать их идеи опасно, хотя бы в пожарном отношении…

Появляется  о ф и ц и а н т  с подносом.

А вот и ужин. Давайте выпьем, Грейвуд, за то, чтобы последний шанс остался шансом… (Чокается с Грейвудом.) Ну, а как майор Керн?

Г р е й в у д. Советским властям в Берлине официально известно, что Керн — работник нашей разведки. Именно потому я и остановился на его кандидатуре. Его записная книжка с записями, компрометирующая полковника Леонтьева, попадает в их контрразведку. Это первый ход. При этом мы жертвуем тремя пешками… Извините, идет Ирма Вунд, я закончу позже…

К ним подходит высокая красивая  ж е н щ и н а  в черном, строгом, наглухо закрытом вечернем платье, с бриллиантовым крестом на груди.

(Поднимаясь.) Добрый вечер, Ирма. Генерал, разрешите представить вам Ирму Вунд.

М а к к е н з и. Весьма рад. (Здоровается с Ирмой, с интересом разглядывая ее.)

И р м а. Я счастлива, господин генерал!

Г р е й в у д. Очень эффектное платье, Ирма.

И р м а. На всякий случай я выбрала туалет на все вкусы. Очень строго спереди и не так уж строго сзади. (Резко поворачивается и показывает низко обнаженную спину.)

М а к к е н з и. Скажите, фрау Ирма, что с этой русской девчонкой?

И р м а. Невероятно упрямая дрянь!.. Полковник запретил мне обработать ее по-настоящему… Я прошу разрешить мне свободу в обращении с ней.

Г р е й в у д. Категорически возражаю. То, что предлагает Ирма, опасно во многих отношениях.

М а к к е н з и. Как видите, все не так просто. Я намерен лично поговорить с ней… Как ее имя?

И р м а. Наташа Леонтьева.

М а к к е н з и. Хорошее имя Наташа! Совсем как героиня из романа Толстого.

И р м а. Но речь идет не о героине романа. Впрочем, я его не читала. Это несколько томов.

М а к к е н з и. Совершенно верно. Но мы, американцы, слишком занятой народ, чтобы читать такие фолианты. Я взял с собой в самолет полное собрание сочинений графа Льва Толстого в сжатом виде. (Достает из кармана кителя несколько тонких брошюр карманного формата.) Вот посмотрите: «Война и мир», «Воскресение», «Анна Каренина».

И р м а. Очень удобно. Жаль, что я не знала об этом прежде. Я бы за одну неделю изучила всю русскую литературу.

М а к к е н з и (перелистывал одну из брошюр). Да, Наташа Ростова. Примерно тот же возраст. Сначала влюбляется в Денисова, потом в Андрея Болконского, того убивают, и она выходит замуж за Пьера Безухова… О, большое полотно, глубокий психологизм!.. Итак, фрау Ирма, мы вернемся к этому вопросу.

Подходит майор  К е р н. Он в форме. Отдает честь генералу.

К е р н. С благополучным прибытием, генерал!

М а к к е н з и. Спасибо, садитесь, майор. Я полагаю, Грейвуд, что фрау Ирма сегодня нам больше не нужна?

Г р е й в у д. Вы свободны, Ирма.

Ирма молча кивает головой, уходит.

К е р н. Полковник, сегодня за одним из столиков всплыла ваша фамилия. Мы записали на пленку. (Доставая бумагу.) Вот, прочтите.

Г р е й в у д (читая, быстро). За каким столиком?

К е р н. Вот за тем. (Указывает через окно на столик, за которым сидят Штумпе и Эрна.)

М а к к е н з и. Что-нибудь важное?

К е р н. Нет, чисто коммерческий разговор двух компаньонов, один из них хочет перебраться в нашу зону. Но его компаньонка остается в советской зоне — в том самом городе, где комендантом полковник Леонтьев…

Г р е й в у д. О, это может пригодиться! Майор, доложите суть дела и покажите генералу эту записную книжку. А я пока познакомлюсь с этими коммерсантами. (Идет к столику Штумпе и Эрны.)

Керн начинает что-то тихо докладывать Маккензи.

Извините, господа. Но мне показалось знакомым ваше лицо, господин… гм…

Ш т у м п е. Моя фамилия Штумпе, и я не имею о вас ни малейшего понятия.

Г р е й в у д. Неужели?.. И все же мне кажется, что…

Ш т у м п е (раздраженно). Повторяю — понятия не имею!.. И я занят.

Г р е й в у д. Понимаю, вы с дамой. Прошу меня извинить. Но, может быть, вы не узнаете меня потому, что я сегодня в штатском? Я полковник Грейвуд…

Ш т у м п е. Что?.. Полковник Грейвуд?!

Г р е й в у д (с наигранным смущением). Да, моя фамилия — Грейвуд. Извините, я сам теперь вижу, что ошибся… Это недоразумение. (Делает вид, что хочет отойти.)

Ш т у м п е (хватает его за руку). Недоразумение?! Нет, это счастье, это фатум! Это сюрприз — вот это что!.. Герр оберст, то есть колонель, хотел я сказать… Мистер Грейвуд, я в восторге!.. Вы слышите?

Г р е й в у д. Что с вами? Вам нехорошо?

Ш т у м п е. Кому нехорошо? Мне давно не было так хорошо, как сейчас!.. Это судьба!.. Эрна, вы слышите, сама судьба!..

Э р н а. Милый Отто, почему ваша судьба всегда в звании полковника?

Ш т у м п е. Битте немен зи пляц!.. Тьфу!.. Садитесь, пожалуйста… Ах, не то!.. Плис, ситдаун, я хотел сказать… (Почти насильно усаживает Грейвуда в кресло.) Что делать! Такое идиотское время — мы, немцы, совсем запутались в формах, званиях, обращениях, языках!.. Содом и гоморра!.. Вавилонская башня!.. Гигантский сумасшедший дом!.. Русские, американцы, французы, англичане, четыре зоны, разные правила, разные порядки, разные приказы, разные коменданты!.. Демилитаризация, денацификация, национализация, координация — и все это свалилось на наши бедные немецкие головы, будь проклят наш дорогой фюрер с его криками о мировом господстве!

Э р н а. Отто, переходите к делу. Монолог затянулся, полковнику Грейвуду вряд ли интересны ваши причитания. Колонель, бокал вина?

Г р е й в у д. С удовольствием.

Ш т у м п е. Я владелец завода фруктовых вод. Фрейлейн Эрна Бринкель — мой компаньон.

Г р е й в у д (глядя на Эрну, галантно). Завидую.

Ш т у м п е. В вашей зоне, в Ротенбурге, находится мой второй завод. Я намерен переехать туда, и меня интересует, смогу ли я при вашей помощи получить рабочую силу. Я и моя компаньонка хотели бы надеяться, если вы позволите…

Э р н а. Что вы лепечете, дорогой Отто? Надеяться никому не возбраняется, и для этого вовсе не требуется позволение американских властей. Берите быка за рога! Колонель, под быком я, разумеется, имею в виду вопрос, а не вас…

Г р е й в у д. Надеюсь. Скажите, фрейлейн, а вы останетесь в советской зоне?

Э р н а. Да. Итак, мы знаем, чем вы можете нам помочь. Вы знаете, за что вы готовы помочь. Я слышала, что вы в какой-то мере связаны с фирмой «Кока-кола».

Г р е й в у д. Фрейлейн Эрна, вы деловая женщина. Да, фирма «Кока-кола» хочет иметь надежного контрагента в Германии. Речь идет о производстве в Германии напитка из наших химикалиев и по нашей рецептуре: необходимо сохранить всемирно известные бодрящие свойства кока-колы.

Э р н а. К чему эти громкие слова? Мы деловые люди, полковник, и отлично понимаем друг друга. Мы чувствовали бы себя куда бодрее без ваших бодрящих свойств. Но без вас мы не получим рабочую силу. И это мы хорошо понимаем.

Г р е й в у д. Фрейлейн Эрна, с каждой минутой вы нравитесь мне все больше. Мои условия таковы… (Достает авторучку и записную книжку, пишет.)

Штумпе и Эрна придвигаются к нему ближе. Прожектор освещает ложу, в которой сидят Маккензи и Керн.

М а к к е н з и. Можете действовать, майор.

К е р н. Есть одно затруднение. Советским офицерам не рекомендуется посещать этот кабак. Тем не менее они иногда здесь появляются, главным образом приезжие.

К ним подходит  м е т р д о т е л ь.

М е т р д о т е л ь. Извините, экселенц, но мне было приказано если появятся советские офицеры… Пришли два летчика, господин майор.

К е р н. Хорошо.

М е т р д о т е л ь  уходит.

У вас легкая рука, генерал.

М а к к е н з и. Посмотрим.

К е р н  уходит, прожектор освещает ложу, в которой сидят Штумпе, Эрна и Грейвуд.

Ш т у м п е. Я приеду к вам для окончательного разговора.

Г р е й в у д. Хорошо. Рад знакомству, которое, надеюсь, продолжится. А сейчас вынужден проститься. До встречи в Нюрнберге!.. (Кланяется, идет к столику Маккензи.)

Э р н а. Милый Отто, у меня разболелась голова. Здесь душно, и мы порядочно выпили. Отвезите меня домой.

Ш т у м п е  встает, бросает деньги официанту, они уходят.

М а к к е н з и (Грейвуду). Керн сказал, что у меня легкая рука. Сейчас мы увидим весь спектакль. Кстати, парень, в этой книжке помечены три наших агента. Они не слишком много знают?

Г р е й в у д. Нет. Эти люди уже отработаны, и ими можно пожертвовать для вящей убедительности. Благодаря этому книжка Керна приобретает большую достоверность, генерал.

М а к к е н з и. Да, конечно. Но мадам Никотин — это ведь наш старый агент Анна Вельмут. Она работала на нас всю войну здесь в Берлине. Рисковала головой.

Г р е й в у д. Я знаю. Но теперь она уже не так полезна, чтобы не сказать больше. Я уверен, что при первом же допросе в советской контрразведке она расскажет и о своей работе в Берлине в годы войны. Хотя бы для смягчения своей участи. И это опять-таки повысит цепу записной книжки Керна, генерал…

М а к к е н з и. Я понимаю, но… Я сам вербовал ее в Женеве в тысяча девятьсот сорок втором году. Она работала раньше на французов… Смелая женщина, надо сказать!.. И честно работала на нас, Грейвуд… Налейте мне виски!..

Грейвуд наливает.

(Пьет.) Много лет назад, когда я только начинал работать, я усвоил правило: никогда, ни за что, никому не выдавать агента…

Г р е й в у д. Времена меняются, генерал.

М а к к е н з и. Да, к сожалению. Когда разведка вербует агента, то есть разведчик и есть агент. Но когда разведчик выдает агента, он уже не разведчик и агент уже не агент… (Снова пьет.)

Картина третья

Кабинет полковника Малинина из советской контрразведки в Берлине. Письменный стол, кресла, телефоны. Портрет Дзержинского. Полдень.

При открытии занавеса на сцене — М а л и н и н, уже немолодой, грузный человек с грубоватым, но открытым лицом, и  Л а р ц е в, только что прилетевший из Москвы. Оба сидят в креслах друг против друга.

М а л и н и н. Это хорошо, что ты сразу вылетел, Григорий. Дело, понимаешь, сложное…

Л а р ц е в. Кто у тебя им занимается?

М а л и н и н. Полковник Ромин. Мой зам.

Л а р ц е в. Как он?

М а л и н и н. Гм… Как тебе сказать… Напористый следователь.

Л а р ц е в. Давно работает?

М а л и н и н. С тридцать седьмого года. И сразу выдвинулся.

Л а р ц е в. Да, для следователя начало не из лучших.

М а л и н и н. Ну, это не его вина.

Л а р ц е в. Но, может быть, его беда? Так тоже иногда бывает. Вот мы с тобой пришли в Чека мальчишками, еще при нем… (Указывает на портрет Дзержинского.)

М а л и н и н. Да, другая школа. Но ведь и мы в тридцать седьмом не в кооперации работали, а сделать ничего не могли. Ты один раз попробовал, так сразу на Север укатил. С формулировочкой «за гнилой либерализм».

Л а р ц е в. Было.

М а л и н и н (поднимает трубку). Товарищ Ромин, зайдите.

Л а р ц е в. А твое мнение по этому делу?

М а л и н и н. Гм… Случай сложный. Много данных против Леонтьева. Ромин ставит вопрос о его аресте.

Л а р ц е в. А ты?

М а л и н и н. Логически Ромин как будто прав. Да ведь в нашем деле, сам знаешь, логика иногда подводит. Читал мою шифровку?

Л а р ц е в. Читал. Написана ловко, чего хочет Малинин — не поймешь. Я вижу, ты за эти годы большим дипломатом стал, Максим.

М а л и н и н. Да ну тебя к дьяволу!.. Тоже выдумал — дипломатом! Нет, серьезно, дело путанное.

Дверь открывается, входит  Р о м и н. Он в форме, при орденах, с гвардейским значком, подтянутый, даже немного щеголеватый. У него румяное, полногубое лицо, уверенный вид, светлые холодные глаза.

Р о м и н (щелкая каблуками). Здравия желаю!

М а л и н и н. Здравствуйте. Знакомьтесь. Полковник Ларцев, из Москвы. Прибыл по этому делу.

Р о м и н. Здравствуйте, товарищ полковник.

Л а р ц е в. Здравствуйте. Ваше имя-отчество?

Р о м и н. Георгий Павлович.

Л а р ц е в. Присаживайтесь. И рассказывайте.

Р о м и н. Коротко? Или с нюансами? Я ваши лекции слушал в школе. Зачет вам сдавал.

Л а р ц е в. Хорошо сдали?

Р о м и н. Я был круглым отличником.

Л а р ц е в. Похвально. Перейдем к делу?

Р о м и н. Хорошо. (Открывает большой портфель и достает из него толстую папку с «делом».) Значит…

Л а р ц е в. Уже такое толстое «дело»?

Р о м и н. Представьте себе. А ведь ему всего неделя. Впрочем, говорят, здоровый новорожденный должен весить не менее девяти фунтов…

Л а р ц е в. И хороню подшито?

Р о м и н. Я всегда подшиваю сам. Люблю порядочек…

Л а р ц е в. Порядок, вы хотите сказать? Порядочек — это уже не порядок. Итак?..

Р о м и н. Значит, к нам явились два летчика и принесли записную книжку американского майора Керна…

Л а р ц е в. Минуточку. Я в общих чертах знаю обстоятельства. Где они нашли эту книжку?

Р о м и н. Майор Керн был сильно пьян, танцевал, потом исчез с какой-то женщиной, а его книжка осталась на стуле. Летчики, обнаружив книжку, начали искать Керна. Метрдотель сказал, что Керн уехал. Тогда они вернулись в гостиницу — летчики из Лейпцига — и наутро один из них, владеющий английским языком, стал перелистывать книжку. Он сразу понял, что Керн — разведчик и работает против нас…

М а л и н и н. Кстати, Григорий Ефремович, американцы не скрывают, что Керн разведчик. Он и официально представлен нам в этом качестве.

Л а р ц е в. Следовательно, мы и без книжки знали, что Керн разведчик, и американцы знали, что мы об этом осведомлены.

Р о м и н. Тем не менее факт не перестает быть фактом.

Л а р ц е в. Разумеется, не перестает. Дальше.

Р о м и н. Из записей в книжке явствует, что полковник Леонтьев изменил родине и сделался агентом американской разведки. Он пошел на это, чтобы спасти свою дочь, находящуюся в лагере для перемещенных лиц. Для объективности хочу заметить: как говорит одна из записей, Леонтьев отказался от денег, которые ему предлагали американцы… Но факт остается фактом: Леонтьев изменил родине.

Л а р ц е в. Чем, кроме книжки, установлен этот факт, Георгий Павлович?

Р о м и н. Многими обстоятельствами. Первое: установлено, что дочь Леонтьева действительно была вывезена немцами в Германию и он очень тревожился за ее судьбу.

Л а р ц е в. Естественно.

Р о м и н. Конечно. Но это косвенно подтверждает запись в книжке. Второе: установлено, что Леонтьев встречается с американскими офицерами, в частности с полковником Грейвудом, которого просил помочь в розыске дочери. Грейвуд — крупный разведчик.

Л а р ц е в. Верно, разведчик. И верно, что Леонтьев с ним встречался. И верно, что Леонтьев просил Грейвуда найти дочь. Я это знаю.

Р о м и н. Вот видите! Я узнал об этом только из записи в книжке.

Л а р ц е в. А я знаю от самого Леонтьева.

Р о м и н. Как?

Л а р ц е в. Он мне сам это рассказывал. Так что и в этой части запись в книжке подтверждается.

Р о м и н. Записи в книжке подтверждены не только в этой части. Но и во всем остальном. Мы задержали одного из трех агентов американской разведки, имена и клички которых значатся в этой книжке. Мадам Никотин призналась, что действительно является агентом… Вот ее показания. Кстати, надо арестовать двух остальных.

Л а р ц е в. Пока подождем. (Читает протокол.)

М а л и н и н. Товарищ Ромин, наблюдение за Леонтьевым продолжается?

Р о м и н. Круглосуточно. Я за этим слежу…

Л а р ц е в. Да, действительно агент, ничего не скажешь… (Делает несколько шагов по комнате, о чем-то думая.)

Р о м и н (внимательно глядит на Ларцева). Мадам Никотин, конечно, профессиональная шпионка.

Л а р ц е в. Хорошо. Я с ней поговорю. Дальше.

Р о м и н. Дальше я собрал старые материалы на этого Леонтьева. В тридцать седьмом году был репрессирован его дружок, бригадный комиссар Греков. Леонтьев тогда отказался дать показания на Грекова. Более того, на закрытом партсобрании он выступил с заявлением, что не верит в виновность Грекова. Леонтьева исключили из партии, но потом заменили исключение строгим выговором.

Л а р ц е в. Так-так…

Р о м и н. После этого его взяли под наблюдение. Есть донесение, что он помогал семье Грекова.

Л а р ц е в. Какова судьба Грекова?

Р о м и н. Осужден, конечно…

Л а р ц е в. Почему «конечно»?

Р о м и н. Раз взяли, так не для того же, чтобы выпускать.

Л а р ц е в. По принципу — был бы человек, а статья найдется?

Р о м и н. У нас брака быть не должно. Затем в начале войны Леонтьев вол недопустимые разговоры. Так, он говорил, что наши вооруженные силы оказались недостаточно подготовленными. Вспоминал того же Грекова, говоря, что он безвинно погиб, и, наконец, расхваливал немцев.

Л а р ц е в. Расхваливал?

Р о м и н. Да, он говорил, что немцы здорово воюют. В конце сорок первого года даже стоял вопрос об аресте Леонтьева в связи с этими данными. Леонтьев был тогда майором. Но член Военного совета фронта считал, что Леонтьев — хороший командир полка. Он не дал санкции на арест.

Л а р ц е в. Откуда это известно?

Р о м и н. Я служил в Особом отделе этого фронта и готовил справку на арест Леонтьева. Теперь я запросил архив и получил все документы. Вот они. (Протягивает бумаги Ларцеву.)

Л а р ц е в. Да, вот резолюция члена Военного совета: «Леонтьев — прекрасный командир и хорошо воюет. Оставьте его в покое, тем более, что в том, что он говорил, немало горькой правды». Ну а как у вас в Особом отделе реагировали на эту резолюцию?

Р о м и н. Без санкции члена Военного совета мы не могли арестовать офицера. Но мы взяли на карандаш самого члена Военного совета. И копию его резолюции отправили в Центр.

Л а р ц е в. Так… Теперь скажите мне откровенно. Вот кончилась война, мы победили, дело уже прошлое, как говорят. Вы считаете, что мы были достаточно подготовлены к войне?

Р о м и н. Такие разговоры, какие вел Леонтьев, я считал и считаю преступлением.

Л а р ц е в. Подождите. Мы воевали со слабым или с сильным противником?

Р о м и н. С сильным, конечно.

Л а р ц е в. Значит, немцы хорошо дрались?

Р о м и н. Расхваливание врага — военное преступление.

Л а р ц е в. Гм… Последний вопрос: вы считаете преступным, что Леонтьев помогал семье Грекова?

Р о м и н. Что вы меня экзаменуете? Я вам докладываю наши материалы, а вы мне задаете какие-то странные вопросы, товарищ полковник! Извините, но с такими вопросами можно далеко зайти, товарищ Ларцев, если прямо говорить!..

М а л и н и н. Гм… Давайте, однако, ближе к делу. Григорий Ефремович, ты хотел говорить с этой немкой. Товарищ Ромин, приведите ее сюда.

Р о м и н, кивнув головой, уходит.

(Озираясь, почти шепотом.) Ты с ума спятил! Ведь не маленький, видишь, что это за птица! Разве можно с ним так говорить? Да он и тебя возьмет на карандаш: это же карьерист!..

Л а р ц е в. А, карьерист? Спасибо, что хоть поздно, а сказал.

М а л и н и н. Вот возьмет да и пошлет «телегу» на нас обоих министру… (Снова озирается.) Знаешь, что нам будет — тебе за то, что говорил, а мне за то, что слушал и молчал?..

Л а р ц е в. А ты не молчи. Крой меня вовсю!

М а л и н и н. Крыть-то нечем… И молчать нельзя! Эх, Гриша, какой ты все-таки негибкий! Вроде моей Маши. Послушай, я ведь тебе, как старому другу… Надо же учитывать обстановку…

Л а р ц е в. Обстановку? Эх, не знай я тебя почти тридцать лет, не знай я, как Максим Малинин один на трех диверсантов ходил, как на Украине, когда мы батьку Ангела брали, меня, раненого, на себе под пулеметным огнем вытащил, — я бы тебе в рожу плюнул! Ты что, готов на арест Леонтьева, чтобы Ромину угодить? Чтобы он на тебя «телегу» не послал? Ты прямо говори! Боишься? Ромина боишься, орел?

М а л и н и н. Боюсь. Только дело не в Ромине. Не только в Ромине, точнее сказать. Дело ведь и в существе самого дела, Григорий!.. Скажешь, не так? Ну, что же ты замолчал?

Л а р ц е в. Видел я этого Леонтьева, не верится, что он… И эти материалы, о которых говорил Ромин, — они ведь тоже говорят за Леонтьева, а не против него, по совести говоря. Доверие выше подозрения, Малинин, выше!..

М а л и н и н. Да, но улики…

Л а р ц е в. Улики, не спорю. Но за ними стоит живой человек, коммунист, боевой офицер! Как же можно об этом забывать, не принять это во внимание?!. Как можно забывать, что любой арест — это не только арест Иванова или Леонтьева, но еще и удар, тяжелый удар по его семье, по его друзьям, что это расходится, как круги по воде!.. И что арест невиновного не только его личное несчастье, но и несчастье для общества, в котором это могло произойти!..

М а л и н и н (подходя и обнимая Ларцева). Да, я погляжу, ты все такой же. И тогда, в тридцать седьмом, ты говорил о том же… И приказом наркома вылетел на Север…

Л а р ц е в. А чем кончил этот нарком?..

Входят  Р о м и н  и  А н н а  В е л ь м у т, пожилая немка со следами былой красоты на лице. Она совершенно спокойна и держится с полным достоинством.

Л а р ц е в. Здравствуйте, Анна Вельмут. Садитесь.

В е л ь м у т. Мерси! (Садится.)

Л а р ц е в. Судя по вашей кличке, вы курите?

В е л ь м у т. Клички дают собакам и ворам. Псевдоним, вы хотите сказать? Да, я курю. Этот псевдоним выбирала не я.

Ларцев протягивает ей портсигар.

Закурю с наслаждением. Когда в Берлине после капитуляции меня вызвал майор Пирсон и предложил возобновить отношения, то я попросила помимо всего прочего четыре блока сигарет «Честерфилд» в месяц. Он согласился и сказал, что мой новый псевдоним будет «Никотин».

Л а р ц е в. А какой был раньше?

В е л ь м у т. «Генрих». Я получила это в сорок первом году в Женеве, когда стала агентом американской разведки. Тогда я имела дело с генералом Маккензи. После подписания контракта меня перебросили в Берлин.

Л а р ц е в. Контракта?

В е л ь м у т. Ну, ангажемента, если хотите. Были оговорены условия, я подписала обязательство, мне дали задание, я его приняла. Типичный контракт, как при всякой сделке.

Л а р ц е в. Но эта сделка могла вам стоить головы, Анна Вельмут.

В е л ь м у т. Когда акробат работает под куполом цирка, это тоже может стоить ему головы. Но это его профессия.

Л а р ц е в. Вы хотите сказать, что являетесь профессиональной шпионкой?

В е л ь м у т. Это опять-таки вопрос терминологии. Если человек работает на вас, то вы, я полагаю, именуете его разведчиком? Но если он работает против вас, вы называете его шпионом. В этом, конечно, есть логика. В годы войны, работая на американцев, я тем самым работала на вас, поэтому хотя бы в этот период рассматривайте меня как разведчицу. Ну а в послевоенное время, когда я стала работать против вас, считайте меня шпионкой. Спорить не буду! Да, я профессионалка. До сорок второго года я работала на французов, но потом перешла к американцам. Я никогда не сочувствовала Гитлеру.

Л а р ц е в. А кому вы сочувствуете?

В е л ь м у т. Главным образом самой себе. Можно еще сигарету?

Л а р ц е в. Возьмите всю пачку.

В е л ь м у т. Вы очень любезны. (Закуривает.)

Л а р ц е в. Скажите, Анна Вельмут, чем вы объясняете свой провал? Ведь вы опытный человек.

В е л ь м у т. Ума не приложу!.. Я нигде себя не выдала, до ареста за мной не велось наблюдения, даже самого тонкого, — я бы сразу это срисовала, поверьте моему опыту! Я всегда работала в одиночку, и, следовательно, меня никто не мог выдать… Все эти дни я задаю себе один и тот же вопрос: кто меня провалил? Иногда мне приходит на ум, что меня просто обменяли. Если так, то хоть на что нибудь стоящее?

Л а р ц е в (смеясь). Мы не занимаемся обменными операциями, можете не сомневаться. А почему вам пришла в голову такая странная мысль?

В е л ь м у т. Мне показалось, что в последнее время ко мне ослабел интерес. Майор Пирсон встречался со мной редко, и у меня создалось впечатление, будто он не знает, что мне поручить. Поймите, полковник, секретный агент всегда чувствует, как и женщина, когда к нему охладевает интерес… А я ведь и женщина и агент.

Л а р ц е в. Ясно. Мы еще встретимся, Анна Вельмут. Что касается сигарет, вы их будете получать без всякого контракта.

В е л ь м у т (со странной усмешкой). За «навар»?

Л а р ц е в. Что? Какой «навар»?

Ромин кашляет.

В е л ь м у т. Это термин следователя Ромина. Он говорит, что, чем крепче «навар», том лучше суп.

Ромин снова кашляет.

Л а р ц е в. Какой суп?

В е л ь м у т. Господин следователь дал мне понять, что какой-то полковник Леонтьев связан с американской разведкой, и уверяет, что мне известно об этом со слов майора Пирсона. И что Пирсон собирался связать меня с Леонтьевым…

Л а р ц е в. А Пирсон говорил вам о Леонтьеве?

В е л ь м у т. Нет, но мне говорил о нем следователь Ромин.

Р о м и н. Чепуха!.. Было не так.

В е л ь м у т. Как это не так? Вы же упорно спрашиваете меня о Леонтьеве, хотя я понятия о нем не имею. (С усмешкой.) Впрочем, господа, если вам так нужен «навар», то пожалуйста… Уж раз я в ваших руках, почему не оказать вам такой мелкой услуги? Зачем мне жалеть какого-то советского полковника, если вы его не жалеете?

Л а р ц е в (с трудом сдерживаясь). Нам нужна только правда, Анна Вельмут, одна правда, и полная правда. Запомните это раз и навсегда… И если… если вы оговорите кого бы то ни было, то пеняйте на себя… (Малинину.) Вызовите сотрудника и отправьте Вельмут.

Р о м и н. Я отведу ее сам.

Л а р ц е в. Ну зачем же вам беспокоиться, отведут и без нас… (Бросает взгляд на Малинина, тот нажимает кнопку.)

Входит  С е р о в.

М а л и н и н. Отправьте арестованную в камеру.

С е р о в. Слушаюсь. Идемте, Вельмут.

А н н а  В е л ь м у т  прощается кивком головы, и они выходят.

Л а р ц е в (подойдя к сидящему в кресле Ромину и глядя на него в упор). Ну, как это, по-вашему, называется, рыцарь «навара»? (Срываясь на крик, бешено.) Как вы посмели?!.

Р о м и н. Что касается крика, то давайте не будем! Я не ваш подследственный, и нечего на меня орать. В своих лекциях вы проповедовали теорийку, что даже на подследственных нельзя кричать.

Л а р ц е в. Это не теорийка, Ромин, это — требование закона.

Р о м и н. Ну, если вы такой законник, тем более не должны кричать. Теперь по существу: я веду следствие о полковнике Леонтьеве, подозреваемом в измене, и потому обязан, повторяю, обязан допрашивать о нем обвиняемую Вельмут, признавшую, что она агент той же разведки, которая завербовала Леонтьева. Товарищ Малинин, скажите, как мой начальник: обязан я спросить Вельмут или не обязан?

М а л и н и н. Спросить, конечно, можно, но…

Р о м и н. Одну минуту! Можно или должно?

М а л и н и н. Но вопрос-то не в этом, понимаешь… Одно дело — спросить, другое дело — «навар»… Это уже… Это на липу смахивает… Это же понимать надо!..

Р о м и н. Именно понимать! Понимать в том смысле, что Анна Вельмут уже готова дать показание на Леонтьева. И вы, товарищ Ларцев, должны согласиться, что такое показание явится еще одной веской уликой против него.

Л а р ц е в. Да, явится. Но ведь это неправда!

Р о м и н. Почему неправда? А я считаю, что правда. Показание есть показание. Да вы не сомневайтесь: Анна Вельмут если подпишет, то уж не откажется… Не подведет!..

Л а р ц е в. Кого не подведет? Вас?

Р о м и н. Следствие.

Л а р ц е в. А если Леонтьев невиновен?

Р о м и н. Этого никто не докажет.

Л а р ц е в. Да что вы все: докажет, не докажет! Доказательства нужны для истины, а не истина для доказательств…

Р о м и н. Истина — то, что доказано. Зря вы сомневаетесь, товарищ полковник. Дайте мне этого Леонтьева, и через две недели он расколется, как грецкий орех… Я, конечно, вхожу в ваше положение, но, как говорится, помочь не могу.

Л а р ц е в. О чем вы говорите?

Р о м и н. Могу объяснить. Не обидитесь?

Л а р ц е в. Нет уж, давайте начистоту!

Р о м и н. Вы отвечаете за конструктора Николая Леонтьева, за охрану его секретных работ. Вы, а не мы!..

Л а р ц е в. Верно. Отвечаю.

Р о м и н. И то, что американская разведка завербовала брата этого Леонтьева, раскрыть должны были опять-таки вы, а не мы! А раскрыли это дело как раз мы, а не вы!

Л а р ц е в. Так-так, договаривайте…

Р о м и н. Вот и получается, что вы лезете из кожи вон, защищая Леонтьева, чтобы тем самым защитить себя, товарищ полковник. Себя!..

Л а р ц е в (едва сдерживаясь). А кого защищаете вы?

Р о м и н. Интересы государства, которые превыше всего. В этом разница, извините за прямоту. Но вы обещали не обижаться и сами просили говорить начистоту…

М а л и н и н. Полковник Ромин, вы забываетесь! Как вам не совестно? Полковник Ларцев — заслуженный чекист, старый работник. Да вы!.. Мне стыдно за вас!

Р о м и н. А что за меня стыдиться, товарищ Малинин? Меня приказом наркома в гнилые либералы не зачислили. И не зачислят…

Л а р ц е в. Подожди, Максим Корнилович, он прав: в гнилые либералы его не зачислят, ручаюсь! Но главное не в этом. Утверждая, что вы раскрыли это дело, вы забываете: «раскрыл» его майор американской разведки Керн, а не вы! И не хотите понять, что это и есть самое странное в этом странном деле. Не хотите или просто не можете понять!

Р о м и н. Оставьте свое мнение при себе… (Подходя к Малинину, официальным тоном.) Разрешите обратиться, товарищ Малинин!

М а л и н и н (отводя глаза). Что вам?

Р о м и н. Вчера, когда я просил вас подписать справку для министра обороны на арест Леонтьева, вы решили подождать до приезда полковника Ларцева. Теперь ждать уже нечего, и откладывать арест нельзя. (Вынимая «дело».) Вот справка, вот постановление о мере преступления и ордер на производство обыска. Подпишите.

Л а р ц е в. О, я вижу, у вас уже все готово. Может быть, и санкция прокурора есть?

Р о м и н. В санкции я не сомневаюсь. У нас хороший прокурор. Товарищ Малинин, попрошу достать из вашего сейфа эту записную книжку, она нужна мне как вещественное доказательство. Для предъявления прокурору. Железные улики.

Л а р ц е в. Что ж, вас остается только поздравить! У вас железные улики, вещественные доказательства — «вещдоки», хороший прокурор, и, главное, вы мастер готовить суп с «наваром». Так вот, Максим Корнилович, мое мнение: для ареста Леонтьева нет должных оснований, несмотря на наличие некоторых улик.

Р о м и н. Улик более чем достаточно, поймите, одумайтесь!..

Л а р ц е в. Вот мне и не нравится, что их более чем достаточно.

Р о м и н. Это же нонсенс!.. И лишний нюанс для характеристики вашей позиции.

М а л и н и н. Вот что, малый, поди-ка ты со своими нонсенсами да нюансами знаешь куда!.. Не подпишу! И точка!.. Шагай!..

Р о м и н. Но вы же мой начальник. Объясните по крайней мере, мотивируйте… Это же принципиальный вопрос, политическое дело! Почему, когда улик более чем достаточно, это плохо?

Л а р ц е в. Потому что они дают больше повода сомневаться, чем недостаточные улики. Да поймите же в конце концов, поймите! Может быть только одно из двух: либо Леонтьев действительно изменил родине, либо история с этой потерянной книжкой и все ваши улики — провокация, волчья яма, коварный и подлейший ход в большой и опасной игре. Игра без правил…

Р о м и н. В какой игре? Кому и зачем нужен полковник Леонтьев?

Л а р ц е в. Да ведь он же брат конструктора Леонтьева, за которым американцы охотятся! Поймите!..

Р о м и н. Именно поэтому они и решили завербовать этого брата.

Л а р ц е в. Не исключено. Но я хочу проверить.

Р о м и н. Проверить? Каким путем?

Л а р ц е в. Вот этого я вам пока не скажу.

Р о м и н. Вам просто нечего сказать, нечего! И я это так не оставлю!

Л а р ц е в. Это что, угроза?

Р о м и н. Понимайте, как хотите!

Л а р ц е в. Так вот, теперь я вам скажу, Ромин: Анна Вельмут работала на американскую разведку, получая за это доллары и сигареты «Честерфилд». Так?

Р о м и н. Да, так.

Л а р ц е в. А вот вы и такие, как вы, иногда работаете на наших врагов, не получая за это ни долларов, ни сигарет…

Свет гаснет. Небольшая пауза, после которой снова идет занавес. Тот же кабинет Малинина. Поздняя ночь. Горит настольная лампа. Л а р ц е в  и  М а л и н и н  сидят за столом, на котором — стаканы и электрический чайник.

М а л и н и н. Да, риск большой, Григорий. Что ни говори, вещественное доказательство!

Л а р ц е в. Сфотографируем. Уж проверка так проверка.

М а л и н и н. Седьмой час сидим и так и эдакпримеряем, а ведь чего проще: взять да сделать, как ты предлагаешь…

Л а р ц е в. Все Ромина побаиваешься?

М а л и н и н. А если он в Центр накапает? Если уже не накапал, сукин сын! Ох и влетит же нам, если твой план не удастся, костей не соберем! А если до пенсне дойдет, поминай как звали! (Наливая в стаканы.) Давай по старой привычке чайку попьем… Как двадцать лет назад…

Л а р ц е в. Да, трудные были времена…

М а л и н и н. А теперь легче, что ли? Я вот все думаю: почему Ромину легче, чем нам? И кто такие эти ромины?

Л а р ц е в. У тебя полегче вопроса не нашлось?

М а л и н и н. Вот-вот… Сидят два чекиста, члены одной партии, старые друзья… Так?

Л а р ц е в. Пока так.

М а л и н и н. И вот один задает другому вопрос, который их обоих мучает. А другой отвечает: задай мне вопрос полегче. Так?

Л а р ц е в. Так, все так…

М а л и н и н. А ведь оба не трусы, не шкурники, вместе большую жизнь прошли, не раз жизнью рисковали, друг друга от смерти спасали… Что же с нами случилось, Григорий, что?!. Или боишься ответить?

Л а р ц е в. Нет, я не боюсь, Максим. И то, что ты требуешь ответа на этот вопрос, меня радует, а не пугает. Кто такие ромины, спрашиваешь? Ты знаешь, что такое гангрена, Максим?

М а л и н и н. Как не знать — опасная штука!

Л а р ц е в. Да, опасная, ты прав. Если вовремя не сделать ампутацию, может зайти далеко и, как говорят врачи, необратимо… Так вот, ромины — это гангрена, требующая ампутации!.. Ради карьеры, лишней звездочки, ордена они способны на все! Их не мучает совесть, потому что ее у них не было. Их не останавливает разум, потому что он ослеплен бешенством карьеризма, а это самый опасный вид бешенства! Их не сдерживает даже страх, потому что они уверены, что все должны бояться их, а им уже бояться некого.

М а л и н и н. Но откуда они ваялись, кто их породил? На какой почве они выросли?

Л а р ц е в. Законный вопрос! Помнишь слова Дзержинского: если Чека уйдет из-под контроля партии, она может превратиться в охранку. Да, Ильич знал, кому доверить Чека!.. Ах, Ильич, Ильич!.. Пока с ним — мы побеждаем, но всякий раз, когда хоть на полшага от него отходим, — дорого нам это обходится!

М а л и н и н (подходит к сейфу, открывает его, достает записную книжку). Вот эта записная книжка. «Вещдок», как любит говорить Ромин… Бери и действуй! Будь что будет!..

Л а р ц е в. Я надеюсь, что последует ответный ход…

З а н а в е с.

Акт второй

Картина четвертая

Вилла в Нюрнберге, на самой окраине города, занимаемая полковником Грейвудом. Просторный кабинет, шкафы с книгами, кожаная мебель. На письменном столе — два телефона: полевой и домофон. На стене — карта Германии, испещренная какими-то знаками. В углу — сейф. За широким окном — зловещие контуры обрушившихся зданий, обвалившиеся стены, скелет бывшей кирхи.

При открытии занавеса на сцене — Г р е й в у д, Ш т у м п е  и  Э р н а  Б р и н к е л ь. Они сидят в креслах, перед ними — столик с напитками.

Г р е й в у д (смакуя напиток). Недурно! Никто не скажет, что этот кока-кола приготовлен не в Америке. Фрейлейн Эрна, браво!..

Ш т у м п е. О да, фрейлейн Эрна великолепно освоила и рецептуру и технологию!

Э р н а. Вы преувеличиваете, господа. Куда сложнее наладить сбыт продукции. Мы могли бы сбыть гораздо больше, мистер Грейвуд, если бы вы не тянули с пропуском для грузовой машины. Имея такой пропуск, мы наладили бы переброску продукции и в советскую зону.

Г р е й в у д. Помимо нашего пропуска нужен еще и советский.

Э р н а. У меня есть предварительная договоренность с советскими властями.

Г р е й в у д. Хорошо. Я даю вам пропуск. На один грузовик. (Подходит к сейфу, достает яркий бланк пропуска.)

Э р н а. Спасибо. Еще один вопрос: когда из лагеря вывезли какую-то группу в связи с раскрытием подпольной организации, была забастовка?

Г р е й в у д. Мы уже сняли головку, и теперь можете не беспокоиться.

Э р н а. Очень хорошо. Однако из лагеря уехала надзирательница фрау Марфа Кротова. Нельзя ли ее вернуть? Она умела держать этих девок в узде.

Г р е й в у д. Вернуть Кротову?.. (Нажимает кнопку.)

Входит  И р м а  В у н д.

И р м а. Добрый вечер.

Э р н а. Здравствуйте, фрау Ирма.

Ш т у м п е. Добрый вечер, фрау.

Г р е й в у д. Вот господа промышленники просят вернуть Марфу Кротову в лагерь.

И р м а. Полковник, вы же знаете, что фрау пока нужна здесь…

Г р е й в у д. Но, быть может, есть смысл посылать ее на день-другой в лагерь. Все-таки там триста человек.

И р м а. Да, пожалуй, два дня в неделю она может бывать в лагере.

Г р е й в у д. Ну вот и прекрасно. Вызовите ее сюда.

И р м а  выходит.

Э р н а. Благодарю, полковник. Штумпе. Спасибо, колонель!

Возвращается  И р м а  с  М а р ф о й  К р о т о в о й, грузной бабой с оплывшим лицом и подобострастными манерами.

М а р ф а (кланяясь). Гутен таг, герр оберст! О, фрейлейн Эрна, герр Штумпе, гутен таг!

Г р е й в у д. Послушайте, уважаемая Марфа, вот господа промышленники говорят, что они без вас как без рук. Да-да!

М а р ф а (расплываясь в улыбке). Стараюсь, герр оберст.

Э р н а. Да, да, фрау Марфа, мы сочли приятным делом отметить ваш труд и ваш опыт. От лица фирмы благодарю вас!..

М а р ф а. Ну как там у вас дола? Говорят, бастовали эти черти?

Э р н а. Бастовали… Они требуют возвращения пятерых и принесли список. Вот он. (Достает из сумочки лист и читает.) «Леонтьева Наталья, Морозов Юрий, Крюкова Нина, Арутюнова Ашхен и Кротова Алевтина…». Позвольте, Кротова Алевтина — ведь это ваша дочь, фрау Марфа! Неужели и она замешана?..

М а р ф а. Ой, Христос с вами! Да разве моя Алевтиночка…

И р м а. Марфа, не надо лгать! Алевтина Кротова тоже член комитета комсомола.

Э р н а. Я потрясена!

М а р ф а. Фрау Ирма, так ведь тут все свои, хе-хе…

И р м а. Вот именно потому что свои, надо говорить правду! (Бросает на Марфу такой взгляд, что та сразу съеживается.) Господин полковник решил: два дня в неделю вы будете работать в лагере для поддержания дисциплины.

М а р ф а. Яволь!

И р м а. Вот и все. У вас больше нет вопросов, господа?

Г р е й в у д. Нет. Вы свободны.

И р м а  и  М а р ф а  уходят.

Как видите, господа, я во всем иду вам навстречу.

Дверь открывается, и входит  М а к к е н з и. Штумпе встает.

М а к к е н з и. Гм… (Эрне и Штумпе.) Ваши лица мне знакомы.

Г р е й в у д. Это немецкие промышленники. Владельцы одной фирмы.

Э р н а. Ауфвидерзеен, майне геррен…

Ш т у м п е. Всего хорошего!

Э р н а  и  Ш т у м п е  уходят.

М а к к е н з и (садясь). Знаете, меня беспокоит, что мы поместили этих девчонок и парнишку в подвале вашей виллы.

Г р е й в у д. Когда выяснилось, что в лагере действует подпольный комитет комсомола, в который входит Наташа, у нас не было другого выхода. Поэтому мы…

М а к к е н з и. «Мы», «мы»!.. Прежде всего не мы, а вы! И не очень-то я верю в этот комитет.

Г р е й в у д. Простите, но член комитета Алевтина Кротова — наш агент. Ее донесения всегда подтверждались.

М а к к е н з и. Не вы ли сами говорили, что Алевтина ненавидит Наташу Леонтьеву из-за того парня… Как его?

Г р е й в у д. Юрий Морозов. Действительно, он и Наташа любят друг друга, а Кротова влюблена в него.

М а к к е н з и. Если Кротова влюблена в Морозова, почему она его предала?

Г р е й в у д. Из ревности.

М а к к е н з и. Все это так, а дело стоит. И Леонтьев, как ни странно, продолжает работать комендантом.

Г р е й в у д. Непонятно.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Да, Грейвуд… С аэродрома? А что случилось? (Кладет трубку.) Только что прилетел Керн, специальным самолетом…

М а к к е н з и. Видимо, неприятности. Давайте, пока он не приехал, поговорим с этой Кротовой… Как ее?

Г р е й в у д. Алевтина. (Поднимает трубку домофона.) Ирма, зайдите сюда с Алевтиной Кротовой. (Кладет трубку.) Что там могло случиться? Я тоже начинаю волноваться.

М а к к е н з и. Приедет — узнаем.

Входят  И р м а  и  А л е в т и н а  К р о т о в а, еще совсем молодая девушка. У нее красивое холодное лицо, немигающие глаза, тонкие губы.

И р м а (подчеркнуто официально). Генерал, позвольте представить вам нашу секретную сотрудницу, состоящую в штате под псевдонимом «Моцарт».

М а к к е н з и. Очень музыкально. Садитесь, господин «Моцарт».

Ирма и Алевтина садятся.

Ваше имя?

А л е в т и н а. Алевтина.

М а к к е н з и. Вы где жили до Германии?

А л е в т и н а. В Орле.

М а к к е н з и. Довольны своей судьбой?

А л е в т и н а. Не жалуюсь.

М а к к е н з и. Я вижу, вы немногословны.

А л е в т и н а. В агитаторы не готовлюсь.

М а к к е н з и. Кто создал комсомольскую организацию?

А л е в т и н а. Главным был Юрий Морозов. В комитет вошли пятеро, в том число я.

М а к к е н з и. Они вам доверяют?

А л е в т и н а. Теперь да. Сначала присматривались. Из-за мамаши. Но я работала изо всех сил, собирала подписи за возвращение на родину, два раза объявляла голодовку. Три раза сидела в карцере. В общем, заслужила доверие, даже в комитет избрали, вот какая честь!

М а к к е н з и. Гм… Вы так полагаете?

А л е в т и н а (с ухмылкой). А я свое дело сделала. Я вам целую организацию накрыла, в одном комитете пять голов! Я, правда, думала, что дядюшка Сэм пощедрее будет…

М а к к е н з и. Вы смелы, однако.

А л е в т и н а. А трусихи вам ни к чему. Зато я вся как на ладошке: хочешь — кушай, хочешь — плюнь…

М а к к е н з и. Вижу-вижу. Ну, для первого знакомства довольно. Можете идти.

А л е в т и н а (чинно, как пай-девочка, делая книксен). Ауфвидерзеен, герр генерал! (Уходит вместе с Ирмой.)

М а к к е н з и. Да, хороша деточка, дьявол ей в глотку! Такая родную мать убьет не моргнув. Эта ухмылка, этот немигающий взгляд, эти манеры! «Хочешь — кушай, хочешь — плюнь»! Очень хотелось плюнуть, Грейвуд.

Г р е й в у д. Но придется кушать. Ангелы в агенты не идут.

Вбегает  К е р н.

К е р н. Генерал! Они вернули книжку!..

М а к к е н з и. Как — вернули?

К е р н. Эти летчики!.. Вы только подумайте!

Г р е й в у д. Керн, поменьше восклицаний и побольше дела. Садитесь, отдышитесь. Вот так. Теперь рассказывайте.

К е р н. Они пришли в ресторан и стали меня разыскивать. Я на всякий случай перешел в кабинет и велел метрдотелю сказать, что за мной пошлют. Их усадили за стол и взяли на запись.

М а к к е н з и. Правильно.

К е р н. Из их разговоров выяснилось, что они не знают английского языка и что задержали возвращение книжки лишь потому, что уезжали в Лейпциг, в свою часть. Теперь, снова приехав в Берлин, они пошли в ресторан, чтобы вернуть мне книжку.

Г р е й в у д. Если так, то это еще полбеды. Значит, все это время книжка была у них?

К е р н; Да. Так они говорили между собой и так потом сказали мне. Я проверил: эти парии действительно служат в Лейпциге.

М а к к е н з и. Но Анна Вельмут, имя которой значится в вашей книжке, арестована. Как это понять, майор?

К е р н. К несчастью, в последнее время взяли много наших агентов, хотя они не значились в моей книжке. Так что это, возможно, случайное совпадение.

Г р е й в у д. Головоломка!

Маккензи встает, ходит из угла в угол. Пауза.

М а к к е н з и. Да, это либо ответный ход, либо глупая случайность.

К е р н. Может быть, повторить номер с книжкой?

М а к к е н з и. Нет, может повториться весь круг. Надо забить гол прямо в их ворота.

Г р е й в у д. Есть резервный ход.

М а к к е н з и. Керн, вылетайте в Берлин и ждите указаний.

К е р н. Слушаюсь. (Уходит.)

М а к к е н з и. А теперь вызовите эту Леонтьеву.

Г р е й в у д (поднимая трубку домофона). Ирма, приведите Наташу. (Кладет трубку.) Повторяю, генерал, она упрямая лошадка.

М а к к е н з и. Надо тоньше работать, парень. Сейчас я вам докажу.

Входят  И р м а  и  Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а, стройная, большеглазая, бледная девушка.

И р м а (подчеркнуто почтительно). Господин генерал, по вашему приказанию доставлена арестованная Наталья Леонтьева.

М а к к е н з и. Арестованная? Кем, на каком основании?! Вы что, с ума сошли?!

И р м а. Она арестована за подпольную деятельность в лагере.

М а к к е н з и. Какую подпольную деятельность?

И р м а. Создание комсомольской организации. Она член комитета.

М а к к е н з и (ударяя кулаком по столу). Что же тут преступного, черт вас возьми?! Человек вправе иметь свои убеждения! Советский комсомол покрыл себя славой в борьбе с нашим общим врагом. Полковник, что у вас тут делается?

Г р е й в у д (вытягиваясь). Виноват, генерал, но я слышу об этом впервые.

М а к к е н з и. Кто начальник лагеря?

Г р е й в у д. Майор Престон.

М а к к е н з и. Арестовать за превышение власти и произвол. Сегодня же, сейчас, немедленно! (Подходит к Наташе.) Дитя мое, извините, я глубоко возмущен. Садитесь, прошу вас. Я генерал армии Соединенных Штатов.

Н а т а ш а. Вижу.

М а к к е н з и. И командирован сюда правительством, чтобы выяснить во всем объеме вопрос о перемешенных лицах. Я в ужасе от того, что сейчас узнал! Ведь вас освободили наши войска, не так ли?

Н а т а ш а. Да, нас освободили американцы. Мы встретили их как братьев. И они вели себя как братья…

М а к к е н з и. Я счастлив это слышать!

Н а т а ш а. Да, это были добрые, честные, веселые ребята. Мы тай благодарны-им! Мы вместе праздновали победу, они помогали нам всем чем могли. Мы никогда их не забудем!

М а к к е н з и. Понимаю.

Н а т а ш а. Потом появились совсем другие американцы… И начался этот ужас! (Плачет.) Нас заключили в лагерь, держат за колючей проволокой, как преступников. Потом… Потом… (Плачет.)

М а к к е н з и. Успокойтесь, прошу вас! Слушайте, полковник, и пусть вам будет стыдно!

Г р е й в у д. Виноват.

М а к к е н з и. Кто из комсомольской организации арестован кроме вас? Я немедленно приму меры.

Наташа молчит.

И р м а. Она все отрицает, хотя является членом комитета!

М а к к е н з и. Это ее право. Дитя мое, если вы даже член комитета, вам ничто не угрожает. У нас свобода совести, свобода печати, свобода слова.

Н а т а ш а. Почему же нас не пускают домой?

М а к к е н з и. Для этого я и приехал, Наташа. Недавно я перечитывал «Войну и мир» вашего гениального Толстого. Помните Наташу Ростову? Ее первый бал? Ее первую любовь? Ее первое горе? Помните?

Н а т а ш а. Да-да, помню. Я читала давно, еще девочкой, еще дома. И, вероятно, тогда еще не все понимала. Но потом, когда у меня на глазах убили бабушку и нас вывезли в Германию, я быстро повзрослела, генерал. Нам искалечили детство, но память мы не потеряли. (У нее дрожит голос.) Мы помним мы все хорошо помним!

М а к к е н з и. Это делает вам честь, дитя мое. Успокойтесь, все будет хорошо. Мы скоро вернем вас на родину. А пока мне хочется сделать вам приятное. У вас, как я слышал, есть друг.

Наташа вспыхивает.

М а к к е н з и. Юрий Морозов. Хотите его повидать?

Н а т а ш а. Спасибо вам, спасибо! (Опуская глаза.) Откуда вы знаете?

М а к к е н з и. Слышал… У меня есть дочь ваших лет. И я подозреваю, у нее тоже есть любимый. Ну что вы смущаетесь? Полковник, устройте Наташе свидание с ее другом. Можно сейчас.

Н а т а ш а. Да… Но у меня такой вид…

М а к к е н з и. Фрау Ирма, пройдите с Наташей, пусть она приведет себя в порядок, а потом встретится со своим парнем.

И р м а. Идемте, Наташа.

Н а т а ш а  и  И р м а  уходят.

М а к к е н з и. Хорошая штука юность, Грейвуд! Даже в подвале. Теперь я не сомневаюсь в том, что найду с ней общий язык, что, приехав в Москву, она будет на нас работать, хотя бы из любви к этому парню. Мы оставим его здесь как залог. Теперь подумаем о вашем резервном ходе. Позовите его сюда.

Г р е й в у д (поднимая трубку домофона). Ирма, пришлите сюда вашего мужа. (Кладет трубку.) Любопытный тип. Он был в Освенциме правой рукой знаменитого Гесса, которого мы выдали полякам. В Освенциме он и женился на Ирме. У него было прозвище Железный Генрих.

М а к к е н з и. Да, такова наша гвардия, приятель. С какой сволочью приходится работать!

Раздается стук в дверь.

Г р е й в у д. Войдите!

На пороге появляется  Г е н р и х  В у н д, высокий, худой человек с дергающимся лицом.

В у н д. Явился по вашему приказанию, герр оберст!

Г р е й в у д. С вами хочет познакомиться генерал.

Вунд щелкает каблуками.

М а к к е н з и. Да-да, садитесь, пожалуйста, Вунд. Ну, Железный Генрих, как дела?

В у н д. Если вы говорите об этом русском мальчишке, герр генерал, то…

М а к к е н з и  вопрошающе глядит на Грейвуда.

Г р е й в у д. Ему поручена обработка Юрия Морозова.

М а к к е н з и. Ну и как, Вунд?

В у н д. Он еще держится, герр генерал, но дело идет к финишу. Я делаю все, что могу.

М а к к е н з и. Значит, пока плохо делаете. Зря мы вас спасли, Железный Генрих.

В у н д. Я докажу обратное, герр генерал!

Г р е й в у д. Мы решили дать вам возможность доказать это, Вунд. Скажите, вы ведь сидели в одной камере с этим Гессом, бывшим начальником лагеря Освенцима?

В у н д. Так точно.

Г р е й в у д. В Освенциме вы были его правой рукой?

В у н д. Так точно. Был.

Г р е й в у д. Нам пришлось выдать Гесса полякам.

Вунд вздрагивает.

Что с вами?

В у н д. Я ему не завидую.

Г р е й в у д. Вы следите по газетам за отчетами о процессе главных военных преступников?

В у н д. Так точно. Слежу.

Г р е й в у д. Вчерашний отчет читали?

В у н д. Да. Я не спал всю ночь. Вся моя надежда на вас!

Г р е й в у д. Легко сказать! После того как три свидетеля рассказали на мировом процессе обо всем, что вы творили в Освенциме, мы в трудном положении, Вунд. Вы понимаете это?

В у н д. Но ведь вы знали обо всем и раньше. Я ничего не отрицал.

Г р е й в у д. Да, это верно. Но теперь, когда ваше имя фигурирует во всех газетах мира, когда русские и поляки требуют вашей выдачи, мы… Что с вами? Вы едва держитесь на ногах. Садитесь.

Вунд почти падает на стул.

Ну, что вы скажете?

В у н д. Я… Я умоляю!.. Спасите меня!

М а к к е н з и. Сотни тысяч людей, которых вы убили, тоже умоляли вас, Вунд, но это не помогло им, Железный Генрих. Так?

В у н д. Я исполнял приказ.

Г р е й в у д. А когда вы и ваша жена истязали женщин и детей, перед тем как отправить их в газовую камеру, вы тоже исполняли приказ? Почему вы так побледнели, Вунд?

Вунд лепечет что-то нечленораздельное.

Что вы мычите?

Вунд валится со стула на пол.

М а к к е н з и. Поднимите его, Грейвуд. Вы видите, какой он слабонервный?

Грейвуд поднимает Вунда и почти бросает его в кресло. Того трясет, как в ознобе.

Дайте ему виски.

Грейвуд наливает стакан и вливает виски в рот Вунду.

Ну как?

В у н д (заикаясь). Бл… благ-годарю…

Г р е й в у д. Вы в состоянии внимательно слушать?

В у н д. Д-да… Яволь!.. (Пытается подняться.)

Г р е й в у д. Сидите. И слушайте. Несмотря ни на что, мы все-таки хотим вас спасти. Мы перебросим вас отсюда с надежными документами. Ваша фамилия будет Вирт. Иоганн Вирт. Выпейте еще глоток. Вот так. Кого вы боитесь больше всего?

В у н д. Русских.

Г р е й в у д. А поляков?

В у н д. Тоже.

Г р е й в у д. Франция?

В у н д. Невозможно! Я служил в Париже в гестапо.

Г р е й в у д. Норвегия?

В у н д. Но там… Когда партизаны взорвали завод тяжелой воды…

Г р е й в у д. Ах да, я забыл! Он расстрелял там несколько тысяч заложников, генерал…

М а к к е н з и. Слушайте, Вунд, кажется, на этом шарике уже нет места, где бы вы могли спокойно жить? Разве что Испания? Хорошенькая получается география.

Г р е й в у д. Простите, генерал, есть такое место. И это не Испания.

М а к к е н з и. Неужели?

Г р е й в у д. Россия, как это ни странно. Вунд, вы знаете, что такое явка с повинной?

Вунд вздрагивает.

Отвечайте же!

В у н д. Я считаю, что на это способен только сумасшедший.

Г р е й в у д. Но если человек, которому стократ обеспечена виселица, сам приходит в советскую контрразведку с повинной в таком преступлении, за которое ему грозит максимум три года лагеря, он тоже сумасшедший, этот человек? Или он мудрец?

В у н д. А если…

Г р е й в у д. Никаких «если»!.. Вы, Иоганн Вирт, были завербованы мною. Я взял вас на испуг, воспользовавшись тем, что вы были рядовым, подчеркиваю, рядовым нацистом. Вы умирали от голода. Я велел вам пробраться в советскую зону и собирать сведения о дислокации их воинских частей. Затем я дал вам пакет для передачи одному советскому полковнику, моему агенту. Но вы не захотели рисковать и потому пришли с повинной.

В у н д. Но я же провалю вас… И этого полковника.

Г р е й в у д. Меня они знают и так. А полковник не оправдал наших надежд, черт с ним! Зато вы явитесь не с пустыми руками.

В у н д. Я хотел бы подумать…

Г р е й в у д. Когда утопающему бросают спасательный круг, он должен не думать, а хвататься за этот круг обеими руками.

В у н д. Яволь!

Входит  И р м а.

Г р е й в у д. Фрау Ирма, ваш муж уезжает с моим поручением. И хочет с вами проститься.

И р м а. О майн либлинг! (Обнимает Вунда.) Почему ты так бледен?

Г р е й в у д. Мы угостили его джином, он слегка перехватил.

И р м а. О Генрих, это неразумно с твоей стороны! Твои почки! Береги себя в дороге. Я буду тебя ждать, дорогой. (Снова обнимает его.)

В у н д. Береги и ты себя.

М а к к е н з и. Слушайте, вы, освенцимские голубки, довольно!

Г р е й в у д. Да, идемте, Вунд. Я выдам вам документы.

Г р е й в у д  и  В у н д уходят.

М а к к е н з и. Я не думал, что вы такая нежная супруга, Ирма.

И р м а (подойдя к нему, кокетливо). Да, я хорошая жена и никогда не изменю мужу. Разве что с каким-нибудь генералом…

М а к к е н з и. Почему непременно с генералом?

И р м а. Женщины тщеславны, экселенц… (Шепотом.) И вы так милы… Но Генрих не должен ничего знать. И полковник тоже.

М а к к е н з и (вставая и отстраняя прильнувшую к нему Ирму). Вероятно, это было бы недурно, милочка, но я старый волк и соблюдаю железное правило — никогда не заводить романов с женщинами-агентами. Я вас не обидел?

И р м а. Нет. Скорее, вы обидели себя, генерал.

М а к к е н з и. Браво, Ирма! (Протягивает ей портсигар.) Курите…

Ирма закуривает. Возвращается  Г р е й в у д.

Г р е й в у д. Все в порядке. Фрау Ирма, проститесь с мужем, он скоро уедет.

И р м а  уходит.

М а к к е н з и. Вы хорошо подвели его к нужной черте, Грейвуд. Налейте виски.

Грейвуд наливает стакан.

(Опрокидывает его залпом.) Еще!

Грейвуд снова наливает.

(Пьет.) Трудный день! У меня не выходит из головы эта история с книжкой. Как это понять?.. Налейте еще!

Г р е й в у д. Стоит ли?

М а к к е н з и. Налейте, я сказал!

Грейвуд наливает.

(Снова пьет.) А наш общий шеф шлет шифровку за шифровкой. Ему легко командовать! Кое-кто у нас еще не понимает, что происходит в мире и чем это рано или поздно кончится…

Г р е й в у д. Вы так думаете?

М а к к е н з и. А вы думаете иначе? Не валяйте дурака, Грейвуд! Мы седые люди, старые волки, мы видим все, что есть, и так, как есть. Справедливо?

Г р е й в у д. Не совсем. Я всегда считал: плохо, когда разведчик знает слишком мало. Но еще хуже, когда он знает слишком много. Поэтому, генерал, считайте, что вы этого не говорили, а я этого не слышал.

М а к к е н з и. Недурной афоризм! Но самые лучшие афоризмы еще никогда никого не спасали. И потом так мало осталось жить, что просто глупо хитрить с самим собой. Англичане называют нашу профессию интеллигентной службой. Болваны!

Г р е й в у д. Почему интеллигентной? «Интеллидженс-сервис» можно перевести и как интеллектуальная служба, генерал.

М а к к е н з и. Вам от этого легче? Еще стакан!

Г р е й в у д. Успокойтесь, прошу вас!

М а к к е н з и. А я спокоен, я очень спокоен. Только по ночам мне иногда снятся пожары, взрывы, выстрелы, перевороты в Латинской Америке, прохвосты, которых мы делали президентами, и президенты, которые становились прохвостами… А теперь еще эти гестаповцы, эти голубки из Освенцима, наша новая гвардия!

Г р е й в у д. Можно подумать, что вы только вчера начали работать.

М а к к е н з и. Нет, не вчера, а вот уже тридцать лет, как работаю. Но под старость я хочу знать: во имя чего, с какой целью, кому на выгоду?.. Во имя каких идей?.. Ведь я по крови ирландец, а это честный народ.

Г р е й в у д. По крови вы ирландец, но по профессии разведчик. Об этом нельзя забывать, генерал.

М а к к е н з и. Вы правы, я хватил лишнего. (Встает, пошатывается.) Я все думаю об этой проклятой книжке. Неужели рушится наш последний шанс?!. Грейвуд, вы знаете, что самое страшное в старости?

Г р е й в у д. Что?

М а к к е н з и. То, что и она проходит… (Разбивает стакан.)

Картина пятая

Снова кабинет Малинина. Он взволнованно расхаживает из угла в угол. Быстро входит  Л а р ц е в.

М а л и н и н. Едва дождался!.. Тут такое творится…

Л а р ц е в. Ну-ну, рассказывай!

М а л и н и н. Ромин нажаловался в Москву, что мы вернули американцам записную книжку и что ты запретил арестовывать агентов, которые в ней указаны. Утром сам звонил… «Как вы посмели отдать вещественное доказательство?! Почему задерживаете арест этих шпионов?! Кто позволил?!» И те де и те пе…

Л а р ц е в. А ты сказал, что мы сделали это для проверки? И что сфотографировали книжку перед тем, как ее вернуть?..

М а л и н и н. Да он и слушать не хочет!.. Кричит: «Вы что там, с ума сошли, на американцев решили работать?..» — и трубку бросил… А через час новый сюрприз — явился с повинной один немец, агент Грейвуда… Грейвуд поручил ему передать секретное письмо Леонтьеву…

Л а р ц е в. Секретное письмо? Леонтьеву?

М а л и н и н. Да. Оно написано специальными чернилами. И этот немец сообщил, как проявить тайнопись… Ну вот и…

Входит  Р о м и н, у него откровенно торжествующий вид.

Р о м и н. Порядок, Максим Корнилович!

Л а р ц е в. Меня вы уже не замечаете, полковник Ромин?

Р о м и н. А мы с вами стоим на разных позициях, полковник Ларцев.

Л а р ц е в. Да, к счастью, на разных.

Р о м и н. Но к чьему счастью — вот вопрос!.. Максим Корнилович, все, что сказал явившийся с повинной Иоганн Вирт, подтвердилось. Мы обработали в молочной ванне письмо Грейвуда и проявили текст. Вот это письмо. Из него ясно, что Леонтьев — агент Грейвуда… Ну, полковник Ларцев, что вы теперь скажете?

Л а р ц е в. Пока я могу сказать только одно: вы очень везучий человек, Ромин. Поразительно везучий.

Р о м и н. Дело не в везении, дело в правоте.

Л а р ц е в. Именно ваше необыкновенное везение и заставляет меня сомневаться в вашей правоте… Вам не кажется странным, что все само плывет вам в руки? Сначала записная книжка, потом, когда мы ее вернули, этот немец с письмом… Вас это не удивляет?

Р о м и н. Меня удивляете вы, полковник Ларцев!

Л а р ц е в. Так вот, Максим Корнилович: в приемной находится немецкая коммерсантка фрейлейн Бринкель, приехавшая из Ротенбурга. Она просит дать ей пропуск на грузовик для перевозки в нашу зону фруктовых вод, которые изготовляют в Ротенбурге…

Р о м и н. Простите. Прежде чем вы позаботитесь о перевозке фруктовых вод, я прошу, Максим Корнилович, подписать справку на арест Леонтьева и двух агентов, фамилии которых указаны в записной книжке… А потом, пожалуйста, занимайтесь лимонадиком… Не возражаю.

М а л и н и н. Меня не интересует, возражаете вы или нет, товарищ Ромин. Григорий Ефимович, фрейлейн Бринкель в приемной?

Л а р ц е в. Да.

М а л и н и н. А где Иоганн Вирт, товарищ Ромин?

Р о м и н. У меня в кабинете, Максим Корнилович.

Л а р ц е в. Прекрасно. Давайте сначала поговорим с Виртом.

М а л и н и н (Ромину). Приведите Вирта.

Р о м и н  выходит.

Л а р ц е в. Теперь займемся лимонадиком, как выражается Ромин. Так вот, известная тебе фрейлейн Бринкель приехала не с пустыми руками. Во-первых, точно выяснено: Наташа Леонтьева и четверо других советских ребят вывезены в Нюрнберг и содержатся в подвале виллы Грейвуда. Во-вторых, куда-то исчез муж Ирмы Вунд, о которой тебе известно… Ирма — фрейлейн Эрна хорошо с ней знакома — очень волнуется…

М а л и н и н. Так-так… Весьма любопытно…

Входят  Р о м и н  и  И о г а н н  В и р т. Вирт заметно взволнован, но старается владеть собой.

В и р т (щелкая каблуками). Гутен таг, майне геррен! Иоганн Вирт вполне к вашим услугам, господа!

М а л и н и н. Садитесь, Иоганн Вирт.

Вирт садится.

Итак, вы утверждаете, что вот это письмо (указывает на письмо) полковник Грейвуд велел вам передать из рук в руки полковнику Леонтьеву?

В и р т. Так точно. Велел.

Л а р ц е в. И что Грейвуд сказал вам, будто полковник Леонтьев является его агентом?

В и р т. Так точно. Сказал.

Л а р ц е в. Вы рассказали следствию все, что знали?

Р о м и н. Для объективности должен подтвердить, что обвиняемый Вирт сразу все рассказал.

В и р т. Так точно. Абсолютно все.

Л а р ц е в. Если так, это весьма похвально. Скажите, Вирт, что вы делали в Ротенбурге?

В и р т. В каком, герр оберст, Ротенбурге?

Л а р ц е в. В том самом Ротенбурге, где находится лагерь для перемещенных лиц.

В и р т. Я этого не знаю.

Л а р ц е в. И в Ротенбурге вы не были?

В и р т. Так точно. Не был.

Л а р ц е в. Никогда?

В и р т. Никогда.

Л а р ц е в. У меня больше нет вопросов к Иоганну Вирту. (Встает, уходит.)

М а л и н и н. Откуда вы узнали, что письмо надо проявить в молоке?

В и р т. Полковник Грейвуд велел мне передать это Леонтьеву. Но я передал господину следователю.

Р о м и н. Совершенно верно.

Входит  Л а р ц е в  и  Э р н а.

Л а р ц е в. Товарищ Малинин, только две минуты. Вот фрейлейн Бринкель…

Вирт вздрагивает.

ходатайствует о пропуске на одну грузовую машину для перевозки фруктовых вод из Ротенбурга в нашу зону. Учитывая, что фрейлейн имеет завод фруктовых вот также и в нашей зоне и зарекомендовала себя как солидный коммерсант, я поддерживаю ее ходатайство.

Э р н а. Я весьма признательна вам, герр оберст, за внимание и лестный обо мне отзыв. (Малинину.) Я очень прошу вас, господа… (Поворачивается лицом к Вирту.) О, кого я вижу!.. Герр Генрих, как вы сюда попали?

Л а р ц е в. Вы знаете этого человека?

Э р н а. Это муж фрау Ирмы, моей доброй знакомой.

Л а р ц е в. А где вы его видели?

Э р н а. В Ротенбурге, на нашем заводе. Он вывозил оттуда нескольких наших рабочих… О, Генрих, как будет рада фрау Ирма, когда я расскажу ей об этой встрече!

В и р т. Вы ошибаетесь… Я не знаю фрау Ирмы… Я… Я решительно отказываюсь…

Э р н а. Отказываетесь? Это нехорошо с вашей стороны. Фрау Ирма так предана вам. Она красивая женщина, ею можно гордиться…

Л а р ц е в. Он почему-то не хочет гордиться. В самом деле, почему, господин Иоганн Вирт? Впрочем, я забыл, вы оказывается, не Иоганн, вы Генрих…

В и р т. Я… Я… (Хватаясь за сердце.) Мне… Мне нехорошо.

Малинин нажимает кнопку. Входит  С е р о в.

М а л и н и н. Возьмите арестованного и вызовите врача…

Л а р ц е в. И пусть он поможет ему прийти в себя… Но только именно в себя…

С е р о в  выводит шатающегося  В и р т а.

Р о м и н. Товарищ Малинин, так нельзя. Мало ли что могло померещиться этой немке.

Малинин и Ларцев смеются.

Любого обвиняемого можно сбить с толку…

Э р н а. Немке? (Бросает взгляд на Ларцева, тот утвердительно кивает.) Я такая же немка, как вы японец… Позвольте представиться: майор государственной безопасности Татьяна Котова, сотрудник полковника Ларцева.

М а л и н и н. Вот вам и лимонадик! Как видите, Ромин, лимонадик с витаминами.

Р о м и н. Пусть так. Но это не меняет дела. Письмо есть письмо, документы есть документы! И показания этого Вирта…

Л а р ц е в. Но он не Вирт…

Р о м и н. Какое это имеет значение?! Я этого так не оставлю, я буду жаловаться…

Л а р ц е в. Вы уже пожаловались, Ромин.

Р о м и н. Вопреки моим протестам, вы вернули вещдок американцам, вы не разрешаете арестовать двух американских агентов, вы защищаете изменника Леонтьева.

М а л и н и н. Встать!.. Встать, я приказываю! Сукин ты сын! Перед тобой два полковника, седые люди! Ты как с ними разговариваешь, липогон с наваром? Вон отсюда!..

Р о м и н  пулей вылетает из кабинета.

Л а р ц е в. Негодяй! А тебе, Татьяна Даниловна, спасибо, большое спасибо!.. Теперь вот что: возвращайся в Ротенбург и скажи, что полковник Леонтьев арестован. Так и скажи. Порадуй голубчиков.

З а н а в е с.

Акт третий

Картина шестая

Как только в зрительном зале гаснет свет, прожектор освещает правый и левый углы просцениума. М а к к е н з и  и  Г р е й в у д  разговаривают друг с другом по телефону.

Г р е й в у д. Поздравляю вас, генерал! Леонтьев отстранен, и вместо него назначен новый комендант, какой-то Федотов. Тоже полковник.

М а к к е н з и. Но Леонтьев арестован, я надеюсь?

Г р е й в у д. Можете не сомневаться! Я хочу сегодня же отвезти эту девчонку и сдать ее новому коменданту…

М а к к е н з и. Но вы достаточно в ней уверены?

Г р е й в у д. Абсолютно. Мы хорошо с ней поработали. Она не подведет.

М а к к е н з и. В таком случае я сам отвезу ее полковнику Малинину, он тоже просил меня об этом. Учитывая один план, я не хочу, чтобы вас видели русские.

Свет гаснет. Открывается занавес. На сцене — кабинет Малинина. За столом — Л а р ц е в. Напротив него расположился в кресле  М а л и н и н. Входит  С е р о в.

С е р о в. Товарищ полковник, прибыл генерал Маккензи. С девушкой.

Л а р ц е в. Его проси, а девушка пусть подождет в приемной.

С е р о в. Слушаюсь. (Уходит.)

В кабинет входит  М а к к е н з и. Он в парадной форме.

М а к к е н з и. Добрый день, джентльмены! Ба, кого я вижу!..

М а л и н и н. Здравствуйте, генерал Маккензи. Знакомьтесь.

Маккензи и Ларцев здороваются.

М а к к е н з и. Так вот, господа, я выполнил обещание, которое дал полковнику Малинину. Я нашел эту девушку и привез ее. А где ее отец?..

М а л и н и н. Полковник Леонтьев… гм… Он в дальней командировке… Я приму его дочь…

М а к к е н з и. И отправите ее к отцу, я надеюсь?

Л а р ц е в. Да он теперь далеко…

М а к к е н з и. Где же она сейчас будет жить? Извините, что я задаю эти вопросы, но она еще так молода… И так взволнована… Мне по-человечески жаль ее…

Л а р ц е в. Пока мы отправим ее в Москву. У нее там дядя. Брат ее отца. Скоро он сам за ней приедет.

М а к к е н з и. Да? Ну что же, очень мило с его стороны. Впрочем, я уверен, что девушка не останется на улице. Боже мой, сколько слез, сколько сирот, сколько горя! Чего стоят трагедии Шекспира по сравнению со всем этим?! Итак, позвольте вам ее представить.

Л а р ц е в. Прошу вас.

М а к к е н з и (идет к двери, распахивает ее и чуть театрально произносит). Наташа, дитя мое, войдите!

Входит  А л е в т и н а  К р о т о в а, у нее подчеркнуто скромный вид.

А л е в т и н а. Здравствуйте.

Л а р ц е в. Здравствуйте, Наташа. (Подходит, подает ей руку.)

М а л и н и н. Здравствуйте.

А л е в т и н а. А где отец? Мама? Я так ждала этой минуты!.. (Всхлипывает.)

Л а р ц е в. Ваш отец в далекой командировке. Мать тоже. Заходите, присаживайтесь. Поздравляю вас с возвращением на родину!

А л е в т и н а. Спасибо. Боже мой, неужели я наконец дома?! У своих… А когда я увижу родных?

Л а р ц е в. Вы знаете о том, что у вас в Москве есть дядя?

А л е в т и н а. Дядя Коля? Ну, конечно, знаю.

Л а р ц е в. Пока вы поселитесь у него. Он скоро за вами приедет. Вы помните его?

А л е в т и н а. Смутно. В последний раз я видела его в Ростове. Но я была еще совсем маленькой. Он скоро приедет?

Л а р ц е в. Надеюсь. Скажите, Наташа, много девушек вашего возраста содержится в Ротенбургском лагере?

А л е в т и н а. Лагере? Каком лагере? Я не понимаю…

М а к к е н з и. Полковник, мисс Наташа не была в лагере. Она работала в одном поместье, в Баварии. Там я и разыскал ее.

А л е в т и н а. Да, вот мои документы. (Протягивает какие-то справки.) Я работала в поместье баронессы фон Равец.

Л а р ц е в. А вам, генерал Маккензи, известен Ротенбургский лагерь?

М а к к е н з и. Я не имею отношения к этим вопросам.

Л а р ц е в. В Ротенбурге, как и в некоторых других лагерях, американские власти незаконно задерживают многих советских юношей и девушек. Вам известно об этом?

М а к к е н з и. Я знаю, что многие советские девушки и юноши не хотят возвращаться в Советский Союз. Мы не можем их принуждать, естественно. Это было бы нарушением законов морали в права в нашем понимании. Но, повторяю, я не имею отношения к этим вопросам. Мне пора, господа. (Встает.) Милая Наташа, от всей души желаю вам счастья!.. Имею честь!.. (Уходит.)

Л а р ц е в. Наташа, мой адъютант отвезет вас к секретарю управления Марии Петровне. Это очень милая женщина. Она о вас позаботится, а потом мы вместе пообедаем.

Входит  С е р о в.

С е р о в. Товарищ полковник, к вам приехал Николай Петрович.

Л е о н т ь е в. Алевтина. Дядя Коля?

Л а р ц е в. Совершенно верно. Пусть войдет.

С е р о в  уходит.

А л е в т и н а. Я так счастлива!

Входит  ч е л о в е к  в  о ч к а х, в штатском костюме.

Л а р ц е в. Ну, Николай Петрович, с приездом!

Ч е л о в е к  в  о ч к а х. Благодарю! (Алевтине.) Это ты? Это вы? Неужели ты?..

А л е в т и н а (бросаясь к нему на шею и заливаясь слезами). Дядя Коля! Дорогой! (Целует его.)

Ч е л о в е к  в  о ч к а х. Ну-ну, успокойся, Наташенька… Ведь ты уже дома, успокойся, прошу тебя…

Л а р ц е в. Николай Петрович, я думаю, что Наташе надо немного отдохнуть, привести себя в порядок, а потом мы вместе пообедаем.

Ч е л о в е к  в  о ч к а х. А где она может отдохнуть?

Л а р ц е в. Сейчас. (Нажимает кнопку.)

Входит  С е р о в.

Проводите Наташу к Марии Петровне, я ее предупредил.

А л е в т и н а. Большое спасибо, товарищ полковник!

С е р о в. Прошу вас. (Уходит с Алевтиной.)

М а л и н и н (человеку в очках). Ну, теперь давайте знакомиться. Ларцев. Подполковник Бахметьев, мой заместитель.

Малинин и Бахметьев пожимают друг другу руки, улыбаются.

М а л и н и н. И долго вам, товарищ Бахметьев, придется играть конструктора Леонтьева?

Б а х м е т ь е в (улыбаясь). Ничего не поделаешь, товарищ Малинин. По мере необходимости, как говорят. Мы не можем рисковать и помещать ее в квартире конструктора Леонтьева. При всех условиях не можем.

М а л и н и н. Это понятно. Но как вы ее там устроите?

Б а х м е т ь е в. Будет жить у меня на даче. А к осени все, надо полагать, определится.

Л а р ц е в. Да, если не раньше. Значит, сегодня отдохнете, а завтра полетите в Москву. Продолжаем играть в поддавки.

Картина седьмая

Снова, как только в зрительном зале гаснет свет, прожектор освещает угол просцениума.

М а к к е н з и  и  Г р е й в у д.

М а к к е н з и. Вы не забыли, что сегодня ровно месяц, как ваша воспитанница живет в Москве?

Г р е й в у д. Да, мы можем поздравить друг друга, генерал.

М а к к е н з и. Вас я поздравляю вдвойне. Решено: вы поедете в Москву для руководства операцией.

Г р е й в у д. В Москву?!

М а к к е н з и. Да. Но в вашем голосе я не слышу энтузиазма, парень.

Г р е й в у д. Это не так просто… Под какой крышей меня хотят отправить?

М а к к е н з и. Вы поедете как иранский хайямовед доктор Али Хаджар.

Г р е й в у д. Хайямовед? Что это такое?

М а к к е н з и. Специалист по Омару Хайяму. Был такой великий персидский поэт. Всего восемьсот с лишним лет тому назад. В Москве будет конгресс. Мы вспомнили, что вы много лет работали в Иране и знаете язык. Готовьте речь для выступления, там соберутся хайямоведы всего мира.

Г р е й в у д. Позвольте, но я понятия не имею об этом Хайяме.

М а к к е н з и. Зато у вас смуглая кожа и знание языка. Изучил же я Льва Толстого за пять дней! Так это все-таки граф Толстой, а не какой-то перс!..

Г р е й в у д. Не знаю, право… Речь на конгрессе перед хайямоведами всего света…

М а к к е н з и. Ну и что? Чем больше глупостей вы наговорите, тем больше шансов на то, что вас признают крупным хайямоведом и поблагодарят за ценный вклад в литературоведение. Главное, старайтесь, чтобы вас нельзя было понять, тогда успех обеспечен! (Хохочет.) Поди разберись через восемьсот лет!.. Короче, собирайтесь в путь, Грейвуд! А речь мы вам подготовим.

Свет гаснет. Раскрывается занавес. На сцене — угол конторы на заводе Штумпе. Рекламные плакаты кока-колы и фруктовых вод. За столом — Э р н а  Б р и н к е л ь  и  М а р ф а  К р о т о в а.

Э р н а. Еще рюмочку, фрау Марфа! Это хороший коньяк.

М а р ф а. Хороший, ничего не скажешь. (Пьет.) За день до того с этими чертями умаешься, что сил никаких нет. А потом, фрейлейн Эрна, на душе кошки скребут…

Э р н а. Да, я замечаю, вы очень изменились в последнее время. Что с вами? Нездоровы?

М а р ф а. Здорова, но сердцем чую беду, чую… (Всхлипывает.)

Э р н а. Что-нибудь с дочерью? Но если она даже замешана в этом… как это… в этом комитете?..

М а р ф а. Не спрашивайте!.. Я секретная. Я подписку дала. Собачья жизнь!..

Э р н а. Бедная фрау Марфа!

М а р ф а. Выдумаете, с чего я пью? Сорок годков мне, а с виду старуха. Жила я до войны на Орловщине, ничего жила. Правда, три раза в тюрьме сидела.

Э р н а. Орловщина? Что есть Орловщина, фрау Марфа?

М а р ф а. Орел, город есть такой. Так я недалеко, в слободе, жила. А сидела за спекуляцию, как это у них называется. А я просто торговала чем могла да как умела. Ну, правда, раз за самогон судили.

Э р н а. Что есть самогон?

М а р ф а. Шнапс личной фабрикации.

Э р н а. Значит, вы имели завод? Вроде нашего?

М а р ф а. Весь завод в чулане умещался. Одна и работала. Муж меня бросил, с другой сошелся. Осталась я с девочкой, души в ней не чаяла. И теперь жить без нее не могу! (Всхлипывает.) А как ваши пришли, то я в тюрьме сидела. Ну, меня и взяли надзирательницей.

Э р н а. Где?

М а р ф а. В Орловской тюрьме. В женском корпусе. Народу там сидело! — куча! И коммунистки, и партизанки, и невесть кто… А майор Шмельц из гестапо меня уважал. Да… Нагляделась я тогда, не приведи вам господь такое увидеть! А назад ходу нету. Майор этот шутить не любил, ох, не любил! Вроде нашей фрау Ирмы, чтоб ей ни дна ни покрышки!

Э р н а. А мне казалось, вы ей очень преданны…

М а р ф а. А что делать, когда я в капкане? И, главное, Алевтиночка… Ради нее и мучаюсь… Из-за нее, когда ваши из Орла отступали, я с ними пошла. Боялась, что мне хана будет при тех моих хвостах да службе в тюрьме и Алевтина сиротой останется. А теперь без нее ночей не сплю. (Плачет.)

Э р н а. Почему без нее? Она же с вами.

М а р ф а. Ой, типун мне на язык! (Озираясь.) Вы хоть меня не выдавайте, я секретная… Фрейлейн Эрна, не меня, так хоть ее пожалейте!..

Э р н а. Что с вами? Успокойтесь! Я никому не скажу.

М а р ф а (шепотом). Увезли Алевтину… В какую-то школу увезли… в Берлин. Ведь эта Ирма проклятая сколько лет Алевтину муштровала… Вовсе искалечила девку…

Э р н а (поднимается и притворяет плотно дверь, в раздумье делает два шага по комнате и, наконец решившись, подходит к Марфе). Так вот, фрау Марфа, раз вы со мной откровенны, так я тоже вам кое-что скажу… Вы в Москве бывали?

М а р ф а. Сколько раз!.. Мешками туда лук возила. На Центральном рынке меня все милиционеры знают.

Э р н а. А эту площадь узнаете? (Достает из портфеля фото и протягивает Марфе.)

М а р ф а (рассматривая фото). Театральная… Вот Большой театр. (Внезапно истерически.) Ой! Алевтина!

Э р н а (со вздохом облегчения). Узнали?

М а р ф а. Дитя родное да не узнать! Она!

Э р н а. Что вы так дрожите? Тише! Теперь вам ясно, где ваша дочь?

М а р ф а. Я с ума сойду! Да ведь ее там схватят!

Э р н а. Спокойно! Вы знаете, что я приехала из советской зоны?

М а р ф а. Откуда у вас карточка? Ради Христа…

Э р н а. Спокойно, я вам говорю! Мне передали эту фотографию советские власти. Для вас. Они знают, что Алевтина — ваша дочь. Они и про вас все знают, слышите, все! И поручили передать вам, что судьба Алевтины в ваших руках. Вы можете спасти ее и себя.

М а р ф а. Научите, век не забуду, научите! (Бросаясь на колени.) Я на все пойду, на все. Вот вам крест святой, я верующая! Только бы доченьку… (Рыдает.)

Э р н а. Тише! (Наливает коньяк в рюмку.) Выпейте, вам легче станет.

Марфа берет дрожащими руками рюмку, она падает у нее из рук.

Да возьмите же себя в руки наконец! Встаньте! (Поднимает Марфу, та грузно валится на стул.)

М а р ф а. Я на все пойду, на все! Доченька!..

Э р н а. Тише, я вам говорю! Вы видели моего нового шофера?

М а р ф а. Ганса, который с вами приехал? В очках который?

Э р н а. Да. Видели?

М а р ф а. Ну, видела… Чай мы с ним пили… Он-то при чем?

Э р н а. Одну минуту. (Выходит из комнаты.)

Марфа сидит на стуле покачиваясь, обхватив голову руками. Входят  Э р н а  и  Б а х м е т ь е в. Он в шоферской спецовке.

Б а х м е т ь е в. Ну, гутен абенд, фрау Марфа! Или, может, лучше по-русски — здорово, Марфа!

М а р ф а. Ганс да вдруг по-русски?

Б а х м е т ь е в. Ганс? Да я с рождения Пантелей, Вот тебе и Ганс!..

М а р ф а. Господи Иисусе Христе! Голова идет кругом. Да ты объясни мне толком, что требуется! Эта немка по-русски ни слова. Так что говори спокойно.

Б а х м е т ь е в. Немка эта своя, ее опасаться нечего. Однако, раз я тебе по совести признался, что Пантелей я, а не Ганс, давай говорить начистоту. Марфа Кротова, Советская власть поручила мне передать тебе…

М а р ф а (вставая). Слушаю.

Б а х м е т ь е в. …несмотря на твою вину перед родиной, ты можешь доказать делом, что осталась русской женщиной и готова послужить родному народу.

М а р ф а. Готова, на все готова! Я что, я ведро с помоями, хоть завтра пусть выплеснут, слова не скажу… Вот только доченьку, Алевтиночку… Помогите, век не забуду!.. Поверьте!

Б а х м е т ь е в. Верю. И ты можешь мне верить. Но помни, Марфа: если струсишь, если вилять начнешь — смотри!.. Грейвуд в Нюрнберге?

М а р ф а. Вчера уехал… Говорят, на месяц… А что?

Б а х м е т ь е в. У тебя есть свой ключ от подвала?

М а р ф а. При мне. (Поднимаясь.) Поняла, все поняла! Согласна я, слышишь, согласна! Пропадать — так с музыкой!

Б а х м е т ь е в. Зачем пропадать? Это дело нехитрое… Какая охрана?

М а р ф а. Двое часовых из ихней эмпи… Один у подъезда, другой в подвале. Да ты не сомневайся, управимся! Бери на себя того, который у подъезда, а второго я на себя возьму. Чтобы орловская баба да с одним американцем не справилась, не может быть такого.

Б а х м е т ь е в. Ну смотри, Марфа… Жила ты свинья свиньей, а еще можешь стать человеком. Поехали!

Картина восьмая

Кабинет Малинина. Л а р ц е в  и  М а л и н и н  допрашивают  Г р е й в у д а. На Грейвуде красная феска, он перебирает четки.

Л а р ц е в. Еще в Москве на очной ставке с вами Алевтина Кротова заявила, что вы не Али Хаджар, а полковник Грейвуд, направивший ее со шпионским заданием в СССР. Так?

Г р е й в у д. Да, так она сказала. На самом дело не так.

М а л и н и н. Но представитель иранского посольства, которому вы были предъявлены, отказался от вас и заявил, что ваш паспорт подложный. Так?

Г р е й в у д. Да, так он заявил. На самом деле не так. Я не отвечаю за слова, вызванные чувством мести.

Л а р ц е в. Это уже нечто новое.

Г р е й в у д. Точнее — старое. Я был в оппозиции к шахскому правительству, и теперь мне за это мстят.

Л а р ц е в. Так вот, господин оппозиционер, мы доставили вас в Берлин для новых очных ставок. Поэтому я спрашиваю в последний раз: признаете ли вы, что являетесь Джеймсом Грейвудом?

Г р е й в у д. Ни в коем случае.

Ларцев нажимает кнопку. Входит  С е р о в.

М а л и н и н. Пригласите фрейлейн Бринкель.

С е р о в  уходит.

Вам знакома эта фамилия, Грейвуд?

Г р е й в у д. Грейвуду она, может быть, знакома. Мне — нет.

Входит Э р н а  Б р и н к е л ь.

Л а р ц е в. Фрейлейн, вам известен этот человек?

Э р н а. Конечно. Это полковник Грейвуд.

Г р е й в у д. Ханум, вы меня с кем-то путаете.

Э р н а. Это вы путаете фрейлейн с ханум.

Л а р ц е в. Подождите, пока напишут протокол.

Э р н а  Б р и н к е л ь уходит.

Вам известна Наташа Леонтьева?

Г р е й в у д. Наташа Леонтьева? Понятия не имею.

М а л и н и н. Хотя она сидела в подвале вашей виллы. Но уж не сидит.

Г р е й в у д. Простите, я вас не понимаю.

М а л и н и н. Наташа и ее товарищи, сидевшие в подвале, сумели бежать и находятся здесь. Ясно?

Г р е й в у д. Какой подвал? Какая Наташа?

Л а р ц е в. Сейчас увидите. (Нажимает кнопку.)

Входит  Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а.

(Наташе.) Вам известен этот человек?

Н а т а ш а. Да, к несчастью… Это полковник Грейвуд…

Л а р ц е в. Одну минуту. Обвиняемый Грейвуд, вас опознал уже третий свидетель. Не хватит ли валять дурака?

Г р е й в у д. Если меня опознают даже сто ваших свидетелей, то от этого Хаджар не превратится в Грейвуда. Кроме того, все ваши свидетели — женщины. Но в Коране сказано: «И лучшая из них тоже змея!» Поистине нет бога, кроме Аллаха. И Магомет его пророк. (Молится.)

М а л и н и н. Наташа, подождите в приемной.

Н а т а ш а  Л е о н т ь е в а  выходит.

Л а р ц е в. Обвиняемый, ссылки на Магомета не имеют юридического значения. Тем более что при судебно-медицинском осмотре вы оказались, увы, не правоверным.

Г р е й в у д. Эта мелкая деталь, господа, — еще не повод для обвинения в шпионаже. Единственный вывод, который вы можете из этого сделать, — это, что мой отец был плохим мусульманином. Если это наказуемо по советским законам, судите его, а не меня.

Л а р ц е в. О, вы еще в состоянии острить!.. Ну что же, если вам не нравятся женщины-свидетели, пойдем вам навстречу. По вашей просьбе фрейлейн Эрна вызвала своего компаньона, господина Штумпе. (Нажимает кнопку.)

Входит  Ш т у м п е.

Ш т у м п е. Честь имею, господа! Чем могу служить?

Л а р ц е в. Герр Штумпе, надеюсь, нет нужды представлять вам этого человека?

Ш т у м п е (повернувшись с Грейвуду). Всевышний, кого я вижу?! Мистер Грейвуд, весьма рад…

Г р е й в у д. Впервые вижу этого человека!

Ш т у м п е. Что?! Простите, но еще ни у кого не было оснований отказываться от знакомства с фирмой «Отто Штумпе и сын»… Я всегда вовремя платил по векселям и…

Г р е й в у д. Вы сумасшедший или провокатор.

Ш т у м п е. Что?! Дорогой, вы действительно дорогой, вы недешево мне обошлись, но я заплатил вам все, до последнего пфеннига…

Г р е й в у д. Я не Грейвуд, вы меня с кем-то путаете…

Ш т у м п е. Путаю? Когда надо было получать с меня деньги, вы не считали, что я путаю… Что здесь происходит, господа?

Л а р ц е в. Мистер Грейвуд уверяет, что он иранский доктор Али Хаджар, специалист по персидской поэзии, и что…

Ш т у м п е. Остановитесь, я могу умереть от смеха!.. Его поэзия обошлась мне в десятки тысяч марок. Как вам нравится такая поэзия, господа? Это больше похоже на мелодраму, если говорить откровенно… Я просил бы вас, господа, разрешить мне уйти.

М а л и н и н. Подождите, пока будет готов протокол.

Ш т у м п е. Протокол?.. Я терпеть не могу протоколов, господа.

Л а р ц е в. Вы подпишете протокол как свидетель.

Ш т у м п е. Свидетель? Господа, есть слова, от которых я бегу как от чумы. Например, «наш великий фюрер», «дранг нах остен», «мировое господство» и «реванш»… Слово «национализация», между нами говоря, тоже не украшает жизнь… Но слово «протокол» безусловно укорачивает ее, как я давно заметил…

Л а р ц е в. Но вы свидетель, придется подписать.

Ш т у м п е. Вот видите, мистер Грейвуд, из-за того, что вы, американский полковник, морочите головы этим советским полковникам, вашим бывшим союзникам, мне, вашему бывшему противнику, приходится подписывать протокол… Как свидетелю… Хороши союзники, которым так быстро понадобились свидетели, и хороши свидетели, которые потребовались таким союзникам!.. Я далек от политики, господа, но хочу на прощание дать вам один совет, мистер Грейвуд, как ваш бывший компаньон….

Г р е й в у д. Я не был вашим компаньоном!

Ш т у м п е. Нет, были, но уже не будете, судя по протоколу, который мне предстоит подписать… История повторяется, мистер Грейвуд. Гитлер полез в Россию, и это кончилось протоколом о капитуляции Германии. Теперь полезли вы, и это кончается протоколом, который я подпишу как свидетель. Не пора ли прекратить эту дурацкую погоню за протоколами?.. Не пора ли всем подписать единственный и последний протокол — ни за что и ни к кому не лезть, особенно не лезть в Россию, поскольку это всегда кончается протоколами?.. (Уходит.)

М а л и н и н. Ну, Грейвуд, что вы скажете о свидетеле-мужчине?

Г р е й в у д (встает). Господа, мы с вами не молодые люди, полковники, и мы отлично понимаем друг друга. Если даже сам американский президент меня опознает как Грейвуда, я буду это отрицать! Бессмысленно терять время на эти очные ставки, джентльмены!

Л а р ц е в. Да, я тоже так думаю, Грейвуд. Мы действительно хорошо понимаем друг друга. Я не понимаю только одного. У вас в Чикаго семья — мать, жена, двое детей. Через два дня после того, как вас арестовали в Москве, в газетах был опубликован некролог…

Г р е й в у д. Некролог? О ком?

Л а р ц е в. О полковнике Джеймсе Грейвуде, погибшем при авиационной катастрофе. Вот американские газеты с этим некрологом, Грейвуд. (Протягивает ему газеты.)

Грейвуд читает.

М а л и н и н. И вашей семьи не пожалели, Грейвуд.

Л а р ц е в. Вы любите свою мать?

Г р е й в у д. Очень…

Л а р ц е в. Прочтите, этот некролог убил вашу мать… (Протягивает Грейвуду другую газету.)

Г р е й в у д. Проклятие! Мерзавцы!..

Л а р ц е в. Да, я понимаю вас. Поистине жестокая игра, игра без правил.

Г р е й в у д. Негодяи!.. Изверги!.. (Плачет.)

Входит  С е р о в.

С е р о в. Приехал генерал Маккензи.

Л а р ц е в. Среди лиц, подписавших некролог, ваш старый друг — генерал Маккензи…

Г р е й в у д. Друг, будь он проклят!.. С каким наслаждением я плюнул бы ему в лицо!.. Ведь это он послал меня в Москву…

Л а р ц е в. Я знаю. Я все знаю, Грейвуд. Кстати, генерал Маккензи явился с прощальным визитом. Он возвращается в Америку. Я могу вам устроить встречу с ним. Если вы этого, конечно, хотите.

Г р е й в у д. Хочу!..

М а л и н и н. Хорошо. (Выходит из кабинета.)

Л а р ц е в. Пройдемте в другую комнату.

Все уходят. Входит  М а к к е н з и, за ним — М а л и н и н. Из другой двери возвращается  Л а р ц е в.

Л а р ц е в. Здравствуйте, генерал.

М а к к е н з и. Добрый день, полковник.

М а л и н и н. Прошу садиться…

М а к к е н з и. Если НКВД говорит — садитесь, как-то неудобно стоять… (Смеется.) Коллеги, друзья! Я хочу сегодня под этим серым берлинским небом, видевшим нашу общую победу, выпить за братьев по оружию, за наших и ваших солдат, за дружбу, господа!

Л а р ц е в. Прекрасный тост!

Все пьют.

М а л и н и н. Генерал, самые лучшие тосты не могут ответить на ряд вопросов, возникших в последнее время.

М а к к е н з и. Какие вопросы, полковник?

М а л и н и н. Вот уже несколько месяцев вы ссылались на то, что юноши и девушки, которые содержатся в Ротенбургском лагере, будто бы не хотят возвращаться домой…

М а к к е н з и. Но они действительно не хотят…

М а л и н и н. Неделю назад несколько юношей и девушек из Ротенбургского лагеря бежали и явились к нам. Правда, по их показаниям, последнее время они находились под арестом в подвале виллы полковника Грейвуда в Нюрнберге. Они удостоверили, что заявления американских властей о нежелании заключенных Ротенбургского лагеря возвратиться домой не соответствуют истине.

М а к к е н з и. Сомневаюсь… Что же касается упомянутого вами полковника Грейвуда, то он скончался месяц назад.

М а л и н и н. Как вы сказали?

М а к к е н з и. Я сказал, что он скончался. Умер в результате несчастного случая. О чем я весьма скорблю.

Л а р ц е в. Я могу вас утешить. Полковник Грейвуд жив. Он арестован нашими органами безопасности в Москве.

М а к к е н з и. Вы заблуждаетесь.

Л а р ц е в. Грейвуд арестован за шпионаж. Он приехал в Москву под именем иранского филолога доктора Али Хаджара и даже выступал на конгрессе хайямоведов с докладом о творчество Омара Хайяма.

М а к к е н з и. Насколько я знал полковника Грейвуда, он был весьма далек от поэзии вообще и персидской в частности.

Л а р ц е в. Да, но иранский доктор Али Хаджар сам признался в том, что он полковник американской разведки Джеймс Грейвуд. И он утверждает, кроме того, что в Москву его направили именно и персонально вы со шпионским заданием…

М а к к е н з и (смеясь). Этот доктор с равным основанием может утверждать, что он последний русский царь и что послал его наш покойный президент Вильсон. Признаться, меня больше занимает другой вопрос…

М а л и н и н. Именно?

М а к к е н з и. Я хотел бы выпить еще одну рюмку этой превосходной водки, джентльмены…

М а л и н и н. О, это пожалуйста, на этой почве между нами не возникает недоразумений.

М а к к е н з и. Я пью за то, чтобы вообще не было недоразумений. (Выпивает.) Господа, я обещаю вам срочно разобраться с вопросом об этих перемещенных лицах.

М а л и н и н. Очень хорошо.

Л а р ц е в. Теперь по поводу полковника Грейвуда… По нашим законам всякий арестованный имеет право на защиту.

М а к к е н з и. По нашим тоже.

Л а р ц е в. Тем лучше. Мы хотим предъявить его вам лично. (Нажимает кнопку звонка.)

М а к к е н з и. Но ведь он в Москве?

Л а р ц е в. Он был арестован в Москве.

М а л и н и н. Но сейчас для того, чтобы проверить его показания, он доставлен в Берлин и будет вам предъявлен…

М а к к е н з и. К чему? С какой целью?

Входит  Г р е й в у д.

Поскольку полковник Грейвуд погиб при авиационной катастрофе…

Г р е й в у д. Салям алейкум, генерал Маккензи!

М а к к е н з и. Что это за перс? Кто это такой? Впервые вижу этого человека.

Г р е й в у д. Чего, к несчастью, я не могу сказать о вас. Как вы смели поместить этот некролог?.. Он убил мою мать. Это подлость!

М а к к е н з и. Что это за субъект?

Л а р ц е в. Это Джеймс Грейвуд, арестованный за шпионаж.

М а к к е н з и. Полковник Джеймс Грейвуд погиб месяц назад. Его оплакивает вся наша стратегическая служба.

Г р е й в у д. Вы поторопились меня похоронить и объявить покойником, генерал Маккензи! Но Джеймс Грейвуд не очень спокойный покойник, он покойник со странностями… Делая этот сатанинский ход, вы подумали о моей семье?

М а к к е н з и. Я не желаю с вами разговаривать…

Г р е й в у д (поворачиваясь к Ларцеву). Господин полковник, на следствии мне были разъяснены мои процессуальные права, вытекающие из советских законов.

Л а р ц е в. Да, так у нас полагается.

Г р е й в у д. По моей просьбе мне дали в камеру стихи Омара Хайяма и ваш процессуальный кодекс. Я с интересом изучаю то и другое. Статья двести шестая дает мне право ходатайствовать о дополнении следствия.

Л а р ц е в. Верно. Дает.

Г р е й в у д. Вот я и ходатайствую, чтобы мне дали возможность выступить на пресс-конференции и доказать, что я жив.

М а к к е н з и. Категорически возражаю.

М а л и н и н. Возражаете? На каком основании, генерал? Вы не процессуальная фигура в этом доле.

М а к к е н з и. В таком случае заявляю официально: человек, выдающий себя за полковника Грейвуда, нам неизвестен и является самозванцем. Мы отказываемся от него.

Л а р ц е в. Это ваше дело. (Протягивая блокнот.) Следует, однако, зафиксировать этот отказ письменно.

М а к к е н з и. Охотно. (Быстро пишет.) Пожалуйста. Я написал то, что сказал, и сказал то, что написал. Итак, я хотел бы проститься господа. Все было очень мило… за исключением встречи с покойным Джеймсом Грейвудом. Я не оговорился: вы действительно Грейвуд и действительно покойник. По крайней мере для Америки. Тем не менее, господа, все, что я написал, остается в силе… Мы отказываемся от вас, Грейвуд, потому что вы сами не сумели отказаться от себя… Человечески мне жаль вас, парень, но что делать, когда идет игра…

Л а р ц е в. Игра без правил…

М а к к е н з и. Но ведь и вы разведчик и в этой игре делали свои ходы.

Л а р ц е в. Делали. Но не мы начали эту игру, не мы!

Входит  Э р н а  Б р и н к е л ь-К о т о в а.

М а к к е н з и. Честь имею! (Увидев Котову.) О!.. (Поворачивается к Грейвуду.) Поздравляю вас с отличным компаньоном… Идиот!.. Господа! Примите мои уверения… в глубочайшем к вам уважении!..

Л а р ц е в (Серову). Уведите арестованного.

С е р о в. Пойдемте, Грейвуд!

Г р е й в у д (увидев Котову). Браво, фрейлейн Бринкель! Браво!.. Еще раз примите мои комплименты!

З а н а в е с.

1961

ТЯЖКОЕ ОБВИНЕНИЕ (Истина) Драма в трех актах, шести картинах

В основу этой пьесы положен подлинный жизненный факт.

Автор

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

С е р г е й  И в а н о в и ч — секретарь ЦК одной из союзных республик.

К о л о т о в — генерал, старый большевик.

К а р г и н  С е р г е й  М и х а й л о в и ч — следователь прокуратуры республики.

Л о г и н о в  Н и к о л а й  П е т р о в и ч — директор номерного завода.

С в е т л и ч н ы й — начальник Зареченского райотдела милиции, капитан.

Г о р я ч е в а  А н н а  М а к с и м о в н а — ветеран гражданской войны, чапаевка, пулеметчица.

С о л о м о н и д а  П р е о б р а ж е н с к а я — бывшая игуменья женского монастыря, ныне санитарка.

Б е л о б о р о д о в а  Г а л и н а  М и х а й л о в н а — молодая учительница.

Б л а г о в е щ е н с к и й  В и к т о р  С е р а ф и м о в и ч — бывший секретарь дутовского военно-полевого суда, ныне пенсионер.

П р и х о д ь к о  И в а н — кладбищенский сторож, бывший купец второй гильдии.

П о т а п о в  Л у к а  М и т р о ф а н о в и ч — бывший купец первой гильдии, ныне пасечник в колхозе «Заря».

Л а р и с а  Л у к и н и ч н а — его дочь, учительница.

К с е н и я  П е т р о в н а — председатель колхоза «Заря» Нарымского края.

М а р и я  И в а н о в н а — секретарша Сергея Ивановича.

Д е в у ш к и н — милиционер.

П а р е н ь  в  к е п к е — задержанный.

К о н д р а т ю к — бывший рецидивист.

Г л а ш а — молодая колхозница }

М а ш а — трактористка }

Ж е н и х }

Н е в е с т а } — члены колхоза «Заря».

Акт первый

Картина первая

Кабинет секретаря ЦК в одной из союзных республик. Письменный стол, стол для заседаний. Портрет Ленина. С е р г е й  И в а н о в и ч  работает за столом. Входит  с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а. Сергей Иванович, вы забыли, вас ждет этот генерал из Москвы…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да-да, в самом деле! Сейчас.

С е к р е т а р ш а. Сергей Иванович, но вы не обедали.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Обойдусь бутербродами. Пришлите нам. Мария Ивановна, чайку. Идите обедать. Через час продолжим заседание. А генерала прошу.

С е к р е т а р ш а  выходит, впускает  К о л о т о в а.

Здравствуйте, товарищ генерал. Извините, что ждать пришлось, заседание было.

К о л о т о в. Здравствуйте.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Прошу. Давно приехали?

К о л о т о в. Пять дней. Прибыл по военным делам…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Понимаю.

К о л о т о в. Но к вам совсем по другому поводу…

Звонок телефона. Входит  с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а (поднимая трубку телефона). Сергей Иванович, вас вызывает Москва.

С е р г е й  И в а н о в и ч (взяв трубку). Да, слушаю. Здравствуйте, Максим Петрович. Да, как раз сегодня слушали на бюро его доклад. Дело подвигается. Что? Понимаю значение этой работы, еще бы!.. Вообще Логинов молодец!.. Хорошо, непременно. До свидания!.. Слушаю вас, товарищ генерал.

К о л о т о в. Не знаю, какого Логинова вы сейчас хвалили, но я пришел к вам тоже в связи с неким Логиновым… Увидел сегодня в вестибюле гостиницы вот этот предвыборный плакат с его портретом и сорвал…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Срывать предвыборные плакаты вроде бы не положено, товарищ генерал.

К о л о т о в. Согласен. Но и выдвигать провокатора в Верховный Совет не положено!

С е р г е й  И в а н о в и ч. Какого провокатора?

К о л о т о в. Да вот этого самого Логинова!.. Ведь я должен был его убить…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Логинова? Убить?!

К о л о т о в. Да. Убить как предателя… Мне поручил это подпольный ревком… В тысяча девятьсот восемнадцатом году… Простите, я волнуюсь и не совсем складно…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Что случилось в восемнадцатом? Где случилось?

К о л о т о в. В Зареченске. Есть такой городишко в вашей республике…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Знаю, там теперь районный центр. (Встал.) Так в чем же дело?

К о л о т о в. Это давняя история. В восемнадцатом году там были белые, и дутовская контрразведка тогда напала на след нашей подпольной организации. В одну ночь арестовали семь коммунистов, в том числе и Логинова…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Почему же вы считаете его предателем?

К о л о т о в. Через месяц военно-полевой суд всех семерых приговорил к смертной казни через повешение… И по городу поползли какие-то странные слухи… что Логинов всех выдал и за это его помилуют. Но мы в это не верили…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Понимаю…

К о л о т о в. Да… Мы ломали себе головы: кто же их предал? Все семеро действительно состояли в нашей организации, и, следовательно, контрразведка действовала безошибочно… Но арестом этих семерых дело кончилось, и это вроде говорило за то, что наши товарищи, несмотря на пытки, никого не выдали.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Логично.

К о л о т о в. Не торопитесь!.. Я подхожу к главному… Казнь была публичная на Базарной площади… И вот ревком постановил, чтобы три члена ревкома были на месте казни и стали как можно ближе к виселицам… Мы хотели, чтобы осужденные видели их и поняли, что дело, за которое они гибнут, продолжают их товарищи… Хотели хоть этим как-то их поддержать, что ли… Я был одним из этих троих. Народу тогда собралось — туча!.. Привезли в карете осужденных… Развели к виселицам… Все они были закованы в кандалы, и на площади было так тихо, что звон кандалов разносился, казалось, по всему городу… Вот и сейчас, столько лет спустя, я слышу этот звон! Простите, это не имеет прямого отношения… (Стирает платком пот со лба.)

Приносят чай, бутерброды. Сергей Иванович подвинул Колотову стакан. Тот, задумавшись, прихлебывает из него. Пауза.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Нет-нет, почему не имеет?

К о л о т о в. Тогда я их всех и увидел… И Логинова, конечно. Я стоял почти против него, он даже кивнул мне… Как и все остальные, он был очень изможден, еле держался на ногах… Так мне показалось… Когда осужденным стали надевать мешки на головы, они закричали: «Прощайте, товарищи!.. Слава революции! Да здравствует мировая революция!..» И Логинов кричал — я сам слышал… (Опускает голову. Пауза.)

С е р г е й  И в а н о в и ч. Тогда почему же вы…

К о л о т о в. Одну минуту!.. В самый последний момент подскакал адъютант атамана Дутова и остановил казнь… Да, остановил! Взобрался на эшафот и прочитал решение о помиловании Логинова. И тут я услышал страшную мотивировку: «Учитывая, что Логинов раскаялся и доказал это всем своим поведением…» — слышите, по-ве-де-ни-ем!.. Вся площадь ахнула! Палач: сдернул с головы Логинова мешок, и мы встретились глазами… Он был серый… Понимаете, серый!.. И как-то жалко на меня смотрел… Посмотрел и отвел глаза…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Одного его помиловали?

К о л о т о в. Одного. И сразу увезли. А всех остальных повесили. Повесили под барабанный бой!.. (Пауза.) Ночью собрался наш подпольный ревком. Теперь уже было ясно, что Логинов — предатель. И мы приняли решение убить его… Поручили мне, но он загадочно исчез.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Исчез?

К о л о т о в. Да. У нас были связи с тюрьмой и удалось узнать, что в тот же день, когда Логинова помиловали, его куда-то увезли. Сначала спасли от виселицы, а потом от нашей пули! Разыскать его так и не удалось. И вот сегодня, через сорок четыре года, я увидел плакат с его портретом! Кандидат в депутаты! Сволочь!..

С е р г е й  И в а н о в и ч. Послушайте, я знаю Логинова! Директор завода, старый коммунист, талантливый конструктор… Замечательный человек!.. Может быть, это случайное совпадение фамилий, случайное сходство, наконец? Поймите, товарищ Колотов: обвинение, которое вы теперь выдвигаете, слишком серьезно, чтобы семь раз не отмерить, десять не подумать!..

К о л о т о в. Зачем вы мне все это?! Разве я сам не понимаю всей ответственности за то, что говорю?.. Какое тут может быть совпадение фамилий! Да вы послушайте, что написано в его биографии! (Читает.) «В тысяча девятьсот восемнадцатом году товарищ Логинов состоял в подпольной большевистской организации в Зареченске. В дальнейшем, после его ареста дутовской контрразведкой, ему удалось бежать, и он добровольно вступил в партизанский отряд Каратаева, который потом влился в Чапаевскую дивизию…». И ни слова, заметьте, ни слова о том, что он был помилован атаманом Дутовым!..

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да, это странно… По меньшей мере, странно.

К о л о т о в. Это не странно, а страшно! Короче — я отвечаю за каждое свое слово и утверждаю, что Логинов предатель и провокатор, и место ему в тюрьме, а не в Верховном Совете!..

Сергей Иванович нажимает кнопку и идет к двери. Входит  с е к р е т а р ш а.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Мария Ивановна, срочно верните Логинова, он, видимо, в столовой. Ну что же, если ты твердо убежден, то правильно сделал, придя в ЦК. Но я хочу тебя предупредить: все, что ты сказал мне, тебе придется сказать самому Логинову в моем присутствии. (Возвращается к столу.)

К о л о т о в (пристально на него смотрит). Я сам хотел просить об этом.

С е р г е й  И в а н о в и ч (набирая номер вертушки). Трофим Петрович? Да, я. Поступило заявление, что Логинов — директор завода — провокатор и предатель… Речь идет о его прошлом…. Надо произвести строжайшее расследование. Поручи это дело хорошему следователю… Лучше молодому, с огоньком… Что, мое мнение? А у меня нет пока никакого мнения, кроме одного: строго, но со всей объективностью разобраться в этом деле. Следователя пришли ко мне. Да, сейчас. (Кладет трубку.)

К о л о т о в. Вы еще сомневаетесь в виновности Логинова? Даже теперь?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну, чего кипятишься, старина? Мы с тобой седые люди, жизнь почти прожили, чего-чего не нагляделись…

К о л о т о в. Что вы этим хотите сказать?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Что все не так просто — вчера выдвинуть и депутаты, а сегодня посадить в тюрьму… Да и почему он стал предателем, если стал им? Почему, выдав семерку, не выдал остальных? И как мог он, если был предателем, потом честно работать — за это говорит вся его биография, сорок с лишним лет?! Ведь это же целая жизнь, не шутка, ее одним махом не зачеркнешь!

К о л о т о в. А как вы объясните, что он скрыл в своей биографии факт помилования и тем самым вновь обманул партию?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Это должен объяснить он, а не я. Вот он придет, я прямо его спрошу.

Входит  с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а. Сергей Иванович, Логинов здесь.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Одну минуту, я позвоню. (Колотову.) Я начну с ним разговор сам, а ты подожди в комнате отдыха. (Провожает Колотова, потом возвращается в кабинет, садится за стол.)

Входит  Л о г и н о в — высокий, чуть грузный, седой.

Л о г и н о в. Сергей Иванович, ты меня вызывал? Наверное, чертежи хочешь посмотреть?

Сергей Иванович молчит.

Да что с тобой?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Слушай, Николай Петрович, мы оба старые коммунисты… Не к лицу нам в кошки-мышки играть… Хочу сказать тебе прямо. (Замолкает, чиркает спичкой, чтобы закурить, у него почему-то не получается.) А, черт!.. Что за спички делают? Безобразие!..

Л о г и н о в. За спички и ты в ответе. (Смеется.) Что же ты хочешь мне сказать прямо?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да вот заявление… Поступило на тебя заявление…

Л о г и н о в. Какое заявление?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Речь идет о твоем прошлом. Тебя обвиняют в том, что в восемнадцатом году…

Л о г и н о в. Я был помилован атаманом Дутовым… Об этом речь идет?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да… Об этом, Николай Петрович.

Л о г и н о в. Могу я узнать, кто автор заявления?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Конечно. Более того — ты с ним скоро встретишься… Но пока советую рассказать мне абсолютно честно о причинах твоего помилования.

Л о г и н о в. Сказать мне нечего.

С е р г е й  И в а н о в и ч (вставая). Как это — нечего?

Л о г и н о в. Очень просто — нечего!.. Скажу больше: я много лет ждал, когда партия задаст мне этот вопрос…

С е р г е й  И в а н о в и ч (гневно). Ждал? А ведь правильнее было не ждать, а самому сообщить партии обо всем, что было.

Л о г и н о в. Если было бы что сообщать! Сказать мне нечего.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Послушай, Николай Петрович, что это за разговор? То ты говоришь, что много лет ждал этого вопроса, то заявляешь, что тебе нечего сказать!.. Есть вопросы, которые не оставишь без ответа, от которых никуда не уйдешь и нигде не спрячешься!.. Даже через сорок лет.

Л о г и н о в. А я не собираюсь прятаться, слышишь, не собираюсь! И повторяю: говорить мне нечего! Я не знал и не знаю причин моего помилования. И кончен разговор!..

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну знаешь!.. (Вышел из-за стола.) Это, брат, не так просто!.. Ведь помилование было мотивировано тем, что ты заслужил его всем своим поведением, по-ве-де-ни-ем, черт возьми! О каком поведении шла речь? Говори прямо!..

Л о г и н о в. Нечего мне сказать! Нечего! Сам не знаю!..

С е р г е й  И в а н о в и ч. И ты полагаешь… Ты наивно полагаешь, что формула «не знаю» может нас устроить, а тебя обелить?.. Нет, так не пойдет!

Л о г и н о в. Что — обелить? Легче на поворотах, Сергей Иванович! Мне обеляться не в чем! И прятать нечего! Вся моя жизнь как на ладони — прожил ее с партией!.. И краснеть мне не за что! Слышишь, не за что! А ежели под старость мне не поверят — поступайте как знаете!.. Все.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Нет, брат, не все, далеко не все! Ты ничего не сообщил в ЦК, когда была выдвинута твоя кандидатура в депутаты. Так?

Л о г и н о в. Да, так. А что я мог сообщить? Что я честный человек? Так ЦК это и так знал, иначе меня не выдвигали бы.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ты скрыл в своей биографии факт своего помилования! Это как понимать?

Л о г и н о в. Я рассказал об этом.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Кому? Когда?

Л о г и н о в. Подожди. Давай по порядку… Тогда прямо с площади меня привезли в тюремной карете обратно в тюрьму. А вечером меня вызвал прокурор, тот самый, который выступал обвинителем на суде. Я потребовал объяснения причин моего помилования, но прокурор не ответил. И объявил, что я буду отбывать наказание в каком-то батальоне неблагонадежных. Через час меня увезли из тюрьмы и отправили в «столыпинском» арестантском вагоне неизвестно куда. В вагоне было много заключенных, но коммунистов среди них не было.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну, а дальше?

Л о г и н о в. Я договорился с двумя заключенными при удобном случае бежать. И вот на маленьком полустанке, когда нас отправили за водой, мы разбежались в разные стороны. Конвой поднял стрельбу, но мне удалось скрыться.

С е р г е й  И в а н о в и ч. И куда же ты направился?

Л о г и н о в. В ближайшей деревне я узнал, что неподалеку действует отряд Каратаева. Я стал к нему пробираться, определяя путь по солнцу, и на третий день наткнулся на красноармейский разъезд. Меня доставили к командиру отряда — это и был Каратаев. Я рассказал ему все о себе, и он зачислил меня в отряд, который потом влился в Чапаевскую дивизию. Тогда я и Чапаеву и Фурманову все рассказал. Они мне поверили. В те годы умели верить…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Каратаев жив?

Л о г и н о в. Нет, он погиб в бою.

С е р г е й  И в а н о в и ч. И долго ты служил в Чапаевской дивизии?

Л о г и н о в. До конца гражданской войны.

С е р г е й  И в а н о в и ч. А в Зареченске больше не бывал?

Л о г и н о в. Нет. Я был отправлен на другой фронт, а после окончания войны с белополяками меня демобилизовали, и я уехал в Москву, продолжать образование. Я ведь был студентом Московского высшего технического училища. (Встает.) И вот что, Сергей Иванович, могу сказать тебе напоследок: утверждаю теперь и буду утверждать до своего последнего вздоха, что никогда не был предателем и ни в чем не виновен перед партией. Так и знай! Хотя хорошего не жду; есть такая евангельская строка: где суд, там и осуждение. (Сел.)

С е р г е й  И в а н о в и ч. О суде пока рано говорить. Сначала послушай заявителя. (Идет к задней двери, открывает ее.)

Входит  К о л о т о в.

Л о г и н о в (встал). Михаил?.. Неужто ты?

К о л о т о в. Да, это я, Николай!.. И это ты!.. (Поворачивается к Сергею Ивановичу.) Как видите, Сергей Иванович, это не случайное совпадение имен, и я прав.

Л о г и н о в. В чем?

К о л о т о в (подходя). В том, что ты провокатор и предатель!

Л о г и н о в. Это неправда! Неправда!

Тяжелая пауза.

С е р г е й  И в а н о в и ч (подходит к Логинову). Сколько вам было тогда лет, Логинов? (Трогает рукой Логинова.)

Л о г и н о в. Какое это имеет значение? Двадцать один… Достаточно, чтобы за себя отвечать.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Я спрашиваю еще раз: чем вы можете объяснить свое помилование? Может быть, по молодости лет вы тогда не выдержали?.. Не хватило воли?.. Да говори же, черт возьми!

Логинов молчит, тяжело дыша. Крупные капли пота выступают на его лбу. Пауза.

Л о г и н о в. Говорить больше не хочу. И не буду.

На пороге появляется  с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а. Сергей Иванович, к вам товарищ… от Трофима Петровича.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Пусть войдет.

Секретарша впускает  К а р г и н а.

К а р г и н (останавливаясь у порога). Здравствуйте. Следователь Каргин явился по вашему приказанию, товарищ секретарь ЦК.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Я просил, а не приказывал. Ваше имя, отчество?

К а р г и н. Сергей.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну да, вы еще в том счастливом возрасте, когда можно обойтись без отчества. Садитесь, пожалуйста. А вас, товарищ Логинов, попрошу немного подождать.

Логинов идет к двери. Каргин садится.

Николай Петрович, ты забыл чертежи.

Л о г и н о в. Это секретные материалы, а я уже состою под следствием. Согласно правилам, не положено.

С е р г е й  И в а н о в и ч (отдавая чертежи Логинову). Никто вас пока не отстранял от работы, и потрудитесь ее продолжать.

Л о г и н о в. При обвинении, которое выдвинуто против меня…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Изволь взять чертежи и продолжать работу!

Л о г и н о в  берет чертежи, уходит.

Знакомьтесь, это генерал Колотов, старый большевик. Так вот, товарищ Колотов обвиняет Логинова — того самого, который сейчас вышел, — в предательстве, совершенном сорок с лишним лет тому назад.

К а р г и н. Сорок с лишним?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да, в восемнадцатом году.

К о л о т о в. В ноябре.

С е р г е й  И в а н о в и ч. А вам, товарищ Каргин, сколько лет, если не секрет?

К а р г и н. Скоро будет двадцать пять.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Давно работаете в прокуратуре?

К а р г и н. Три года назад был направлен по партийной мобилизации на следовательскую работу.

С е р г е й  И в а н о в и ч. А до этого где работали?

К а р г и н. Секретарем райкома комсомола в Сергиополе.

С е р г е й  И в а н о в и ч. То-то, я гляжу, ваше лицо мне знакомо. Это вы выступали на республиканском съезде комсомола в пятьдесят восьмом году по вопросу об антирелигиозной пропаганде?

К а р г и н. Я.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Юридическое образование есть?

К а р г и н. Да.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Понятно… Так вот, товарищ следователь, займитесь делом Логинова. Рассматривайте это как серьезное партийное поручение.

К о л о т о в. И возможность разоблачить провокатора.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Если он действительно провокатор.

К о л о т о в. Вы и теперь еще сомневаетесь? После того как он сам признал, что ему нечего сказать? И молчал в ответ на мои обвинения? Молчал, как воды в рот набрав!

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да, молчал. И более того, признал, что не может объяснить мотивов своего помилования. Именно это и заставляет меня сомневаться.

К о л о т о в. Почему?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Потому что прошло достаточно лет, чтобы придумать какую-то легенду, какую-то версию, одним словом, какое-то объяснение. А вот он ничего не придумал. Может быть, он и виноват, не спорю, но если есть хоть один процент сомнения, надо все проверить.

К о л о т о в. Простите, но я должен сказать откровенно…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну говори, говори все, что думаешь!.. И следователю полезно послушать.

К о л о т о в. Мне непонятна ваша позиция в этом деле. Если бы вы были тогда на площади… (Пауза.) Почему, вопреки логике и неопровержимым фактам, вы так стараетесь найти доводы в пользу Логинова?

С е р г е й  И в а н о в и ч. В самом деле, почему? Ты как полагаешь?

К о л о т о в. Не знаю. Может быть, вас пугает неизбежность скандала, учитывая выдвижение Логинова кандидатом… Ну, честь мундира, что ли… Тем более что Логинов довольно нагло себя здесь вел… И непозволительно с вами говорил.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Насчет непозволительного тона и прочего давай разберемся: если честного человека, старого коммуниста, вдруг обвиняют в предательстве, как он должен разговаривать? Оправдываться, плакать, лебезить?.. Скорее, вести себя так, как вел себя Логинов! И, будучи на его месте, я, пожалуй, тоже не стерпел бы… Хотя, возможно, вел бы себя более сдержанно.

К о л о т о в. Вот-вот, а он начал орать!

С е р г е й  И в а н о в и ч. А насчет чести мундира ты, пожалуй, прав.

К о л о т о в. В каком смысле?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да во всех смыслах, во всех! Честь мундира тоже не шутка, если только правильно ее понимать. Применительно к данному случаю она состоит в том, чтобы не наломать дров, как довольно их наломали прежде. Иэто — наша общая беда и наш общий стыд!..

К о л о т о в. Не понимаю, какое отношение это имеет к делу Логинова.

С е р г е й  И в а н о в и ч. А уж время понять! Понять, что это имеет отношение к каждому из нас, ко всей партии, а значит, и к Логинову. Если один коммунист обвиняет другого, это еще не значит, что у того, кто обвиняет, больше прав, чем у того, которого обвиняют! Равные у них права до окончательного решения, равные!

К о л о т о в (кричит). Логинов провокатор!

С е р г е й  И в а н о в и ч. Возможно. Но это надо доказать!

К о л о т о в. Да ведь в этом деле все ясно, все против Логинова!

С е р г е й  И в а н о в и ч. Э, не так, брат, не так! А сорок четыре года, прожитых безупречно? А всеобщее уважение, которое он заслужил?! Да это же целая человеческая жизнь, дуб ты этакий!

К о л о т о в. Кто из нас дуб — время покажет. Ты что, думаешь, мне легко его обвинять? Я был бы счастлив, если бы он объяснил свое помилование! Но ведь он ничего не объяснил, ничего!

С е р г е й  И в а н о в и ч. За дуба извини, погорячился. (Указывая на Каргина.) Вот он обязан во всем разобраться и найти истину. И я рад, тезка, что вы были свидетелем нашего спора. Помните одно: мы будем вам равно благодарны и в том случае, если вы окончательно докажете виновность Логинова, и в том случае, если вы, наоборот, докажете его невиновность. Желаю успеха!

К а р г и н. А каково ваше мнение?

С е р г е й  И в а н о в и ч (ему не понравился вопрос). Мне кажется, товарищ Каргин, что вас должна интересовать истина, а не мое мнение. Если следователь хоть в малой степени руководствуется чьим-то «мнением» — это плохо и для дела и для следователя, и даже для того, чьим «мнением» он руководствовался… Так, увы, показала история…. (Пожимает Каргину руку.)

К а р г и н  прощается с Колотовым. Входит  с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а. Сергей Иванович, члены бюро собрались в большом зале, а вы так и не пообедали…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ничего… Сыт…

К о л о т о в. Ну что же, пойду и я. А все-таки, Сергей Иванович, хочу тебе сказать: напрасно ты позволил кричать на себя Логинову. Ты же секретарь ЦК! (Пожимает Сергею Ивановичу руку и идет к двери, но останавливается на пороге.)

С е р г е й  И в а н о в и ч. Кричать вообще никому не следует. Но уж если в моем разговоре с Логиновым одному из нас суждено было кричать, так лучше, чтобы кричал он, чем я…

К о л о т о в. Почему лучше?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Потому что ему труднее.

Картина вторая

Приемная в Зареченской раймилиции.

При открытии занавеса на сцене — Б л а г о в е щ е н с к и й, С о л о м о н и д а, Б е л о б о р о д о в а, К о н д р а т ю к, Д е в у ш к и н, п а р е н ь  в  к е п к е. Все сидят на скамьях. Девушкин сидит за столом и пишет. Парень в кепке поет, бренча на гитаре какую-то лагерную песню. Кондратюк, сидя рядом, всхлипывает.

Звонит телефон.

Д е в у ш к и н (берет трубку). Зареченская раймилиция, дежурный Девушкин.

С о л о м о н и д а. Хорош рай — в милиции!.. Господи Иисусе Христе!.. (Крестится.)

Д е в у ш к и н. Начальника нет. Скоро будет. (Кладет трубку, подходит к парню.) Где поешь? Нашел место!..

П а р е н ь (вставая). Молчу.

Девушкин отходит.

(Опять запел.)

Д е в у ш к и н. Нехорошо, молодой человек. Находитесь в рабоче-крестьянской милиции, которая нас бережет, как сказал великий пролетарский поэт, и позволяете себе петь что-то несуразное. «Моя милка — лесопилка…».

П а р е н ь. Не лесопилка, а сексопилка, товарищ начальник. Говорили, что в милиции какая-то девушка дежурит… Вот я для нее и спел…

Д е в у ш к и н. Нет у нас тут никаких девушек… А дежурю я. Девушкин моя фамилия…

П а р е н ь. Хороша девушка! Действительно, лесопилка!..

Д е в у ш к и н. Но-но, не заговаривайся!.. Я при исполнении…

С о л о м о н и д а. А ему что — бога нет, совести нет, море по колено!.. Вот вам — плоды просвещения!

П а р е н ь. Молчи, обломок империи!..

Д е в у ш к и н. Стиляга районного масштаба.

Входят  К а р г и н  и  С в е т л и ч н ы й.

С в е т л и ч н ы й (Каргину). Нет-нет, сюда, пожалуйста…

П а р е н ь. Сам начальник… Уже подцепил кого-то… Не наш — факт; видать, гастролер…

Д е в у ш к и н. Ты что мелешь, пустая голова!.. Гастролер!.. Это следователь из прокуратуры республики товарищ Картин.

П а р е н ь. Мог бы ответить, если бы нашелся… Молчу. (Опять запел.)

Пошел круг. Каргин и Светличный проходят в кабинет. Раймилиция находится в помещении бывшего монастыря. Сводчатые стены, за окнами — монастырское кладбище и церковь.

С в е т л и ч н ы й. Далее разыскал я из старожилов бывшую игуменью этого монастыря, мать Соломониду. Теперь санитаркой в больнице работает.

К а р г и н. Сколько же ей лет?

С в е т л и ч н ы й. Лет восемьдесят. Но старуха крепкая и все хорошо помнит, если только говорить захочет. С характером.

К а р г и н. Из родственников казненных никого не нашли?

С в е т л и ч н ы й. В городе живет только одна — внучка Ивана Белобородова — одного из повешенных. Его именем наша улица названа. Она работает учительницей. Ее в восемнадцатом году еще и на свете не было, но, со слов покойной матери, полагаю, должна кое-что знать. Как говорят — эстафета поколений.

К а р г и н. Хорошо. А из дореволюционной интеллигенции?

С в е т л и ч н ы й. Бывшая начальница женской гимназии жива. Спрашивал — ничего не помнит. У меня, говорит, склероз. (Заглядывая в книжечку.) Какая-то це-ре-пе-реб-ра-ль-ная форма…

К а р г и н. Церебральная?

С в е т л и ч н ы й. Минуточку. Точно! Лично про такую форму впервой слышу — возможно, брешет. А может, и нет. Я в милицию после службы на флоте попал — на склероз никто из матросов не жаловался. А тут, как в милицию вызовут, так сразу склероз.

К а р г и н. А у игуменьи тоже склероз?

С в е т л и ч н ы й. Да что вы! Старуха бойкая, глаза горят, ну прямо уссурийский тигр… Она и учительница Белобородова уже здесь. Ну, а те два — учителя, пенсионеры — уже с генералом Колотовым в архиве трудятся.

К а р г и н. Хорошо. Давайте начнем с Белобородовой.

С в е т л и ч н ы й. Есть. (Подходит к двери.) Девушкин! Пригласи Белобородову.

Д е в у ш к и н. Слушаюсь. (Зовет.) Товарищ Белобородова.

Входит  Б е л о б о р о д о в а, молодая женщина.

К а р г и н (вставая ей навстречу). Здравствуйте, товарищ Белобородова, извините, что пришлось вас побеспокоить.

С в е т л и ч н ы й. Здравствуйте, Галина Михайловна.

Б е л о б о р о д о в а. Здравствуйте.

К а р г и н. Очень приятно. Картин — следователь. Садитесь, пожалуйста. Вы ведь внучка Петра Сергеевича Белобородова, одного из героев зареченского подполья?

Б е л о б о р о д о в а. Да. Правда, я дедушку не знаю: я родилась через двадцать лет после его казни. Но покойной маме удалось сохранить его портрет. Он теперь у меня.

К а р г и н. А какой портрет я видел в здешнем музее?

Б е л о б о р о д о в а. Музой копировал с моего портрета.

К а р г и н. Он ведь был приговорен к смертной казни в числе семерых?

Б е л о б о р о д о в а. Да. Но одного помиловали.

К а р г и н. Не знаете — кого именно?

Б е л о б о р о д о в а. Логинова. Мне рассказывала об этом мать.

К а р г и н. Ну, и как она объясняла его помилование?

Б е л о б о р о д о в а. Мать считала, что Логинов был провокатором.

К а р г и н. А почему она так считала, не помните?

Б е л о б о р о д о в а. Мама часто рассказывала об этом деле — ей было пятнадцать лет, когда казнили дедушку и его товарищей. Она все хорошо помнила. И водила меня на могилу. Как рассказывала мать, в первую же ночь после казни рабочие депо сняли с виселиц тела повешенных и тайно их захоронили. А когда дутовцев выгнали из города, рабочие указали их братскую могилу, и там воздвигли памятник.

К а р г и н. Я был на их могиле. Почему же все-таки ваша мать считала, что Логинов провокатор? Постарайтесь поточнее вспомнить, Галина Михайловна, это очень важно. Производится расследование в отношении этого Логинова, и, как вы сами понимаете, от результатов следствия зависит его судьба. Вы знаете, Галина Михайловна, что он тоже был участником подпольной организации?

Б е л о б о р о д о в а. Да, мама говорила. Но потом его помиловал атаман Дутов. Только его одного. И все считали, что он предатель.

К а р г и н. Ваша мать так считала только потому, что его помиловали? Или у нее были другие основания так считать?

Б е л о б о р о д о в а. Другие основания? Нет, кажется, других оснований не было… Вы сами сказали, что речь идет о судьбе человека… И вот, чтобы не произошло судебной ошибки… А это страшнее всего!.. Учтите поэтому, что все, что я знаю, я знаю со слов покойной матери… И что ей самой было тогда пятнадцать лет.

К а р г и н. Не беспокойтесь, я все учту.

Б е л о б о р о д о в а. Если можно, я хочу подумать и вспомнить как следует все, что рассказывала мама…

К а р г и н. Хорошо. Тогда я попрошу вас завтра снова сюда прийти. В это же время.

Б е л о б о р о д о в а. Непременно.

К а р г и н. Всего хорошего, Галина Михайловна.

С в е т л и ч н ы й. До свидания. (Подает руку.)

Б е л о б о р о д о в а. До завтра… Ведь мама тоже говорила с чужих слов… А люди иногда судят о других хуже, чем те заслуживают… И, знаете, было так много напрасных жертв, что каждый из нас должен об этом помнить. Правда? Простите, что я говорю вам об этом, но ведь это наше общее дело…

К а р г и н. Вы абсолютно правы. До завтра.

Б е л о б о р о д о в а. Еще раз — до завтра!.. (Уходит.)

К а р г и н. Хорошая девушка!

С в е т л и ч н ы й. Хорошая девушка… И время хорошее, товарищ Каргин.

К а р г и н. Ну, товарищ Светличный, давайте игуменью монастыря мать Соломониду.

С в е т л и ч н ы й. Есть. Хочу по долгу службы предупредить…

К а р г и н. Именно?

С в е т л и ч н ы й. Хитра, с норовом. Типичный опиум для народа. Если станет на склероз ссылаться — брешет. Я их тут всех знаю!

К а р г и н. Ну, как-нибудь. Волков бояться — в лес не ходить. Давайте.

С в е т л и ч н ы й (кричит в дверь). Девушкин, давай Соломониду!

Д е в у ш к и н  вводит  С о л о м о н и д у — седую, но действительно еще крепкую женщину. В ее руках посох. Она держится с полным спокойствием.

К а р г и н. Здравствуйте, матушка.

С о л о м о н и д а. Здравствуй, сынок. Давненько меня так никто не встречал, давненько. На том благодарствую.

К а р г и н. Прошу, садитесь, пожалуйста.

Девушкин подает стул.

Ваше, имя, отчество?

С о л о м о н и д а. Крещена Евдокией, в монашестве наречена Соломонидой, а по батюшке — Амвросиевна. Отец мой дьяконом был, царствие ему небесное. (Крестится.) Ну а в миру — гражданка Преображенская. (Озираясь.) Не была я тут давно, лет сорок с гаком, одним словом, с начала диктатуры пролетариата. Тут, похоже, трапезная была, хотя трудно узнать. Ведь надо же было так перестроить! Мебель тут теперь, конечно, другая, ну, а стены, потолок — все как прежде. Где-то рядом келья моя была, сынок. Небось слыхал?

К а р г и н. Слыхал, матушка Соломонида.

С о л о м о н и д а. Вот так меня тогда и величали — матушка Соломонида. Ну, а теперь, когда здесь по воле божьей милиция, величай уж как у вас положено: гражданка Преображенская. Приучена за сорок годов. Человека ко всему приучить можно!.. По какому делу вызвана? Чем провинилась перед правосудием?

К а р г и н. Вызвал я вас как свидетельницу.

С о л о м о н и д а. Хрен редьки не слаще. Какое же мое свидетельство потребно?

К а р г и н. Дела давние, восемнадцатого года.

С о л о м о н и д а. Годок, что и говорить, памятный! Тогда-то монастырь и прикрыли…

К а р г и н. Я не насчет монастыря, насчет других дел, матушка.

С о л о м о н и д а. Каких таких дел, сынок?

К а р г и н. Судил дутовский военно-полевой суд здешних большевиков. Семерых приговорили к повешению. Вы помните?

С о л о м о н и д а. Помню. Одного вроде помиловали.

К а р г и н. Кого же это?

С о л о м о н и д а. Студента Логинова, фельдшерского сына. Его помиловали, остальных повесили, царство им небесное, хоть они и большевики!

К а р г и н. За что ж его помиловали? Чем заслужил?

С о л о м о н и д а. Атаманская воля на то была. Сам Дутов Александр Ильич помиловал. Значит, было за что.

К а р г и н. Однако, матушка Соломонида, вы по своему тогдашнему положению вращались, так сказать, в высших кругах…

С о л о м о н и д а. Что вращалась, то вращалась, сынок, не отрицаю. Как-никак игуменьей была; это, ежели с нынешними временами сравнивать, но меньше, чем, скажем, директор Дворца культуры. Только у нас благочиния больше было… Да и Пречистенский монастырь считался не из последних — на всю губернию славился! Так что действительно вращалась…

К а р г и н. Вот-вот, потому я вас и спрашиваю.

С о л о м о н и д а. Я тебе, сынок, так скажу: родителя этого самого Логинова, покойного Петра Денисовича, царствие ему небесное, я хорошо знала. Фельдшер он был первый сорт — сама у него лечилась. А вот сына его, студента, которого, значит, помиловали, не ведала. Но только все тогда говорил, что помиловал его атаман Дутов за то, что он других подсудимых выдал. Такой разговор был.

К а р г и н. Атамана Дутова знали?

С о л о м о н и д а. Бывал атаман у меня в монастыре. Одну послушницу увез, будь он неладен!.. Ну, да ведь на то и атаман!.. Еще хорошо, что только одну…

К а р г и н. А членов военно-полового суда знали?

С о л о м о н и д а. Нет. Я всегда считала, не в обиду тебе будь сказано, что от судейских лучше держаться подальше… Я верю в суд божий, а не в человеческий…

К а р г и н. Что вам еще известно об этом помиловании?

С о л о м о н и д а. Знаю, что за этого Логинова вся уездная знать хлопотала.

К а р г и н. Почему так думаете?

С о л о м о н и д а. Не думаю, а знаю доподлинно. Городской голова, купец первой гильдии Лука Потапов, сам к атаману с ходатайством ездил. Мне об этом отец Варсонофий, настоятель Крестовоздвиженского монастыря, рассказывал. И другие говорили. Ходатайство многие подписывали.

К а р г и н. И вы подписывали?

С о л о м о н и д а. Нет. Ко мне не обращались.

К а р г и н. А где теперь этот отец Варсонофий?

С о л о м о н и д а. На том свете.

К а р г и н. А Лука Потапов?

С о л о м о н и д а. Не ведаю. Знаю только, что его из Зареченска, как Советская власть пришла, выслали. Сама я с ним как игуменья дол не имела — он раскольником был.

Стремительно открывается дверь, и в кабинет вбегает взволнованный  К о л о т о в  с листом в руках.

К о л о т о в. Извините, товарищ Каргин, очень срочное дело!

С о л о м о н и д а (Колотову). Здравствуйте, ваше превосходительство…

С в е т л и ч н ы й. Девушкин (показывает на Соломониду), проводи мать Соломониду.

С о л о м о н и д а  встает и выходит.

К о л о т о в. Нашли!.. Вот подлинный документ! Вы только послушайте! «Его высокоблагородию, господину атаману Оренбургского казачьего войска, председателю правительства Оренбургского казачьего войска, полковнику Александру Ильичу Дутову. Ходатайство дворянства и купечества Зареченского уезда. Мы, дворяне и купцы первой и второй гильдии, сим обращаемся к вашему высокоблагородию с покорнейшей просьбой рассмотреть ходатайство наше о помиловании фельдшерского сына, студента Николая Петровича Логинова, приговоренного военно-полевым судом к смертной казни через повешение. Ходатайство наше вызвано не только молодостью осужденного, но прежде всего тем, что названный Николай Логинов, как мы доверительно докладываем вашему высокоблагородию, еще до своего ареста раскаялся в своих заблуждениях и, вполне осознав таковые, оказал неоценимые услуги в борьбе с большевиками. По соображениям, понятным вашему высокоблагородию, просим оставить втайне наше ходатайство и, в случае, если вы, как мы надеемся, помилуете осужденного, не разглашать по возможности мотивы этого ходатайства, ограничившись ссылкой на молодость и раскаяние осужденного. Уездный предводитель дворянства, гвардии корнет в отставке Николай Протопопов. Городской голова, купец первой гильдии Лука Потапов. Председатель уездной земской управы Вячеслав Белокоркин. Помещик Зареченского уезда граф Кушелев. Настоятель Крестовоздвиженского монастыря, благочинный отец Варсонофий. Купец второй гильдии Иван Приходько. (Отдает документ Каргину.)

К а р г и н. Да, убийственный документ.

К о л о т о в. Я где-то в глубине души еще надеялся. Но… (Сел.) Буду продолжать поиски.

К а р г и н. Капитан Светличный, жив кто-либо из лиц, подписавших ходатайство?

С в е т л и ч н ы й. Один, точно, жив — бывший мукомол Иван Приходько. Он теперь кладбищенским сторожем работает. Других что-то не припомню… Их, пожалуй, нет… Однако проверю.

К а р г и н. Немедленно пошлите машину за этим Приходько.

С в е т л и ч н ы й. Я сам его доставлю.

К а р г и н. Товарищ Светличный, вы останьтесь.

С в е т л и ч н ы й (зовет). Девушкин! Возьми мою машину и поезжай на кладбище. Доставь сюда Приходько.

К а р г и н. А вас, товарищ генерал, благодарю за труды. Эх, если бы удалось найти подлинное дело военно-полевого суда. Это было бы очень важно.

К о л о т о в. Постараюсь.

К а р г и н. До свидания.

Каргин провожает  К о л о т о в а  до двери и вызывает ожидающую в другой комнате Соломониду.

Прошу вас, матушка.

Входит  С о л о м о н и д а.

С о л о м о н и д а. А я вот еще что вспомнила. Встретила я как-то на базаре Луку Потапова. И я тогда, хоть он и раскольник, спросила его из любопытства: правда ли, что он атамана Дутова за Николая Логинова просил? Потапов ухмыльнулся себе в бородку и ответил: «Да, просил. Логинов это заслужил».

К а р г и н. А чем заслужил — не сказал?

С о л о м о н и д а. Оно и так ясно было.

Каргин привычно и быстро пишет протокол допроса. Соломонида, воспользовавшись паузой, внимательно оглядывает комнату и портреты на стене.

К а р г и н. Больше ничего не вспомнили?

С о л о м о н и д а. Нет, больше ничего не знаю, на Евангелии могу поклясться.

К а р г и н. Вы и теперь верующая?

С о л о м о н и д а. Только потому и жива, что верую. Человек без веры подобен дереву, у которого отпилили корни, — оно чахнет. И Христос так учил. Я и в санитарки пошла, чтоб крест носить. Он, хоть и красный, а все-таки крест.

К а р г и н. Любой человек может крест носить, если хочет.

С о л о м о н и д а. Сие мне ведомо, но я ведь привыкла носить крест и по вере и по должности. Вот и ношу его на косынке, как санитарка, а по вере в душе — во славу Иисуса Христа.

К а р г и н (как бы в раздумье). А был ли он в действительности, Христос? И если был, то бог ли он? Один американский миссионер поехал в Африку, чтобы обратить в христианство туземные племена. И рассказал вождю племени историю Христа. Вождь его выслушал, а потом сказал: «Нет, ваша религия нам не подойдет: чего стоит бог, которого смогли убить люди, и что это за люди, убившие своего бога?» Миссионер, как сам потом написал, ничего на это ответить не мог.

С о л о м о н и д а. Значит, вдвойне дурак.

К а р г и н. Почему?

С о л о м о н и д а. Во-первых, дурак, что об этом написал, а во-вторых, что не сумел ответить.

К а р г и н (улыбаясь). А что, матушка Соломонида, тут ответишь?

С о л о м о н и д а. Христа убили римляне, которые захватили Иудею. Какие же это люди? Это, как теперь говорят, колонизаторы… А распяв Христа, они только укрепили веру в него.

К а р г и н. И вы верите в непорочное зачатие, в вифлеемскую звезду и прочие легенды?

С о л о м о н и д а. Легенды жизнь украшают, милок. Человеку истинная вера нужна.

С в е т л и ч н ы й. Вера у нас ость. Вера в человека, в его будущее, в его счастье!

К а р г и н. В партию.

С в е т л и ч н ы й. Да, в партию.

С о л о м о н и д а. Ну, хорошо, коли так… А вот, к примеру, в Логинова, о котором вы меня допрашиваете, у вас вера есть? Он ведь тоже человек…

К а р г и н. А вы как думаете?

С о л о м о н и д а. Была бы вера, не стали бы людей расспрашивать через сорок годов с гаком.

К а р г и н. Нам и тут нужна истина. Прочтите протокол, матушка Соломонида.

С о л о м о н и д а (достает очки, читает). Все правильно. Подписать?

К а р г и н. Пожалуйста.

Соломонида подписывается, потом складывает очки, пристально разглядывает Каргина.

С о л о м о н и д а. Ну, дай тебе господь, милок, найти правду! Парень ты еще молодой, а допрашиваешь с умом, правильно допрашиваешь. Главное, понять нельзя, что ты сам думаешь и чего услышать желаешь… А то ведь иному свидетелю больно уж хочется угодить следователю… Об этом еще Симон бен Шатах говорил.

К а р г и н. Кто-кто? Симон бен Шатах? Вот его, простите, не знаю.

С о л о м о н и д а. Плохо вас учат — не мешало бы знать. Симон бен Шатах, милок, тоже был вроде тебя, из судейских… Был он председателем иерусалимского синедриона, еще до рождества Христова. И так поучал своих судей: «Будьте осторожны в расспросах свидетелей, дабы из слов ваших не научились они говорить неправду!»

С в е т л и ч н ы й. Надо записать. (Достает записную книжку, пишет.)

С о л о м о н и д а. Пиши, пиши, это и в милиции пригодится. Это что за книжечка?

С в е т л и ч н ы й. «Мои университеты».

С о л о м о н и д а. Ну как, подошел бы вам этот Симон бен Шатах в свидетели? Да нет, пожалуй, забраковали бы.

К а р г и н. Нет, пожалуй, подошел бы. А сказал этот Симон бен Шатах здорово!..

С о л о м о н и д а. Вот и помни, когда будешь людей допрашивать! И меня тогда вспоминай — дескать, и от бывшей игуменьи можно умное слово услышать… Ну, провожай, кавалер, даму!.. (Встает.)

Каргин провожает ее до двери.

З а н а в е с.

Акт второй

Картина третья

Декорация второй картины. На сцене — К а р г и н  и  С в е т л и ч н ы й.

К а р г и н. Кто теперь?

С в е т л и ч н ы й. Бывший секретарь дутовского военно-полевого суда Виктор Благовещенский.

К а р г и н. Думаете, тот самый?

С в е т л и ч н ы й. В натуральном виде. Между прочим, когда здесь был еще райотдел НКВД — он в этом самом монастыре помещался, — так этот Благовещенский частенько к начальнику наведывался.

К а р г и н. В связи с чем?

С в е т л и ч н ы й. Могу только догадываться… Постукивал, наверное…

Раздался стук. В окошечке показывается лицо  Б л а г о в е щ е н с к о г о.

Б л а г о в е щ е н с к и й. Прибыл по повесточке. Для исполнения гражданского долга.

С в е т л и ч н ы й. Проходите.

К а р г и н. Кто это?

С в е т л и ч н ы й. Сам Благовещенский, собственной персоной.

К а р г и н. Пусть войдет, я поговорю с ним один…

С в е т л и ч н ы й. Слушаю. (Выходит.)

Входит Благовещенский, с бегающими глазками, подобострастными манерами.

Б л а г о в е щ е н с к и й. Благовещенский Виктор Серафимович.

К а р г и н. Здравствуйте. Я вызвал вас в качестве свидетеля.

Б л а г о в е щ е н с к и й. Вполне к услугам вашим. Буду рад, коли окажусь полезным. Не впервой, товарищ начальник. Разрешите?

К а р г и н. Как это понять — не впервой?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Не впервой, говорю… Много раз в этом кабинете бывал. Каждый стульчик знаком. А бывал я здесь, товарищ начальник, как свидетель обвинения, так сказать… Вы, надеюсь, в курсе?

К а р г и н. О чем вы говорите? Не понимаю.

Б л а г о в е щ е н с к и й. Конечно, это секретно, но раз вы меня вызвали, и в этот самый кабинет… Я так понимаю, что опять потребность во мне появилась. Как прежде бывало…

К а р г и н. Когда — прежде?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Когда выкорчевывали их… Врагов народа. Вы на меня смело полагайтесь — не подведу. И на суде не собьюсь… Дело привычное..

К а р г и н. Слушайте, вы, свидетель обвинения!.. Вы понимаете, что говорите?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Товарищ начальник! Общество требует систематической чистки…

К а р г и н. Эти времена кончились, кончились навсегда, зарубите это себе на носу!..

Б л а г о в е щ е н с к и й. Слушаюсь!.. Ну, если кончились — молчу! Я ведь — как прикажут, товарищ начальник. Я и то гляжу — с пятьдесят третьего года не вызывают! Девять лет ни разу не вызывали! Девять лет без работы! И вдруг — повестка к вам… Я и подумал, что опять начинается… Прежде всего…

К а р г и н. Прежде всего я не начальник, а следователь. И вызвал вас только для справки. Понимаете, только для справки.

Б л а г о в е щ е н с к и й. Слушаю-с…

К а р г и н. Вы были секретарем дутовского военно-полевого суда?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Товарищ начальник, за вину свою понес наказание.

К а р г и н. Да не о вине вашей идет речь… К сожалению. Помните дело семерых большевиков, которых приговорили к повешению?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Так точно, было. Только не я ведь их приговаривал. Я только протокол вел.

К а р г и н. Знаю. Мне важно знать, где это дело?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Когда Дутова вышибли из Зареченска, вместе с ним и суд драпанул. И все дела увез.

К а р г и н. Все семеро были повешены?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Нет, одного помиловали. Николая Логинова.

К а р г и н. Кто и за что его помиловал?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Помиловал его атаман Дутов. В те годы часто вешали понапрасну, но чтобы понапрасну миловали — не бывало. Видать, заслужил.

К а р г и н. Для вас как секретаря суда помилование было неожиданным?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Да, мы все очень удивились.

К а р г и н. Кто — все?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Члены суда… и прокурор… Я сам слышал.

К а р г и н. Значит, поведение Логинова на суде не давало оснований ожидать, что он будет помилован? Или давало?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Никак не ждали.

К а р г и н. Логинов признавал себя виновным на суде?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Нет, все отрицал нахально… Извините, — твердо, я хотел сказать. (Сел на диван.) Гражданин следователь, если вас Логинов интересует, то я, конечно, могу припомнить…

К а р г и н. Что именно припомнить?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Все, что для дела требуется…

К а р г и н. Опять вы за свое! Мне нужна только истина, можете вы это понять? Истина!

Б л а г о в е щ е н с к и й. Так ведь истина то, что доказано. А доказать я всегда готов… Тем паче, по закону, амнистия на провокаторов не распространяется.

К а р г и н. Вы юрист?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Я законы знаю, чтоб впустую не работать.

К а р г и н. В каком смысле?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Какой смысл человека уличать, если он по амнистии не отвечает. Это все одно, что воду в решето лить…

К а р г и н. Я вам в последний раз говорю, что времена эти кончились! (Встал.) А вы в лжесвидетели напрашиваетесь. Вы это бросьте!

Б л а г о в е щ е н с к и й. Как вам будет угодно. Мое дело — солдатское…

К а р г и н. Городского голову Потапова знали?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Знал! Сущая гидра!.. Мы его потом в Нарым выслали.

К а р г и н. А Логинов знал Потапова?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Больше дочку его, Ларису. Крутил он с ней. Лихая девка была, смелая, как мальчишка! Ее еще с детских лет Ларионом прозвали.

К а р г и н. Потапов или его дочь не были причастны к раскрытию подпольной организации? Словом, к делу семерых?

Б л а г о в е щ е н с к и й. На суде Потапова не было. А в контрразведку, может, и донес. И дочка могла донести. По логике классовой борьбы, так сказать.

К а р г и н. Где сейчас Потаповы, не знаете?

Б л а г о в е щ е н с к и й. Понятия не имею.

К а р г и н. Теперь вот что, Благовещенский: идите домой и подробно напишите, по каким делам вы привлекались как свидетель обвинения и кого по этим делам осудили.

Б л а г о в е щ е н с к и й (испуганно). Это все давно было. Да разве я по своей воле действовал? Человек я подневольный, вот и старался в меру сил своих… Как приказывали, так и писал.

К а р г и н. Вот вы и напишите: кто приказывал и что приказывал.

Б л а г о в е щ е н с к и й. Да я всего и не помню… Мне ведь под семьдесят…

К а р г и н. Это вы бросьте! Отлично вы все помните и обо всем подробно напишите!.. Если что утаите — пеняйте на себя!..

Б л а г о в е щ е н с к и й. Зачем утаивать? Я все напишу!.. Я сам жертва культа личности, если хотите знать… Только если в городе узнают — мне житья не будет!..

К а р г и н. Ваши объяснения разглашены не будут. Приходите завтра в это время.

Б л а г о в е щ е н с к и й  встает и плетется неверной походкой к двери, на пороге сталкивается с капитаном  С в е т л и ч н ы м. Тот пропускает его, а затем подходит к Каргину.

С в е т л и ч н ы й. Приходько доставлен. А этот гусь вышел от вас как ошпаренный. А прежде гоголем ходил!

К а р г и н. Он теперь сам себя считает жертвой.

С в е т л и ч н ы й. Мухомор ядовитый… Разрешите ввести Приходько?

К а р г и н. Давайте. На нем сегодня кончим.

Светличный приводит в кабинет  П р и х о д ь к о. Это румяный, тучный, круглый, как шар, старик с веселыми заплывшими глазками и багровым, как черноморская слива, носом. В руках у него венок, который он ставит к стенке.

П р и х о д ь к о. Здравия желаю! Приходько Иван! Вот доставлен с кладбища вместе с венком… Зачем — понятия не имею. (Показывая на венок.) Не беспокойтесь, это не вам.

К а р г и н. Надеюсь. Садитесь, гражданин Приходько. Поставьте венок. У меня к вам несколько вопросов.

П р и х о д ь к о. Чем могу служить? Телом бренен, но душою чист.

К а р г и н. Вы бывший купец второй гильдии?

П р и х о д ь к о. Эка о чем вспомнили!.. Я уж и сам про то давно забыл. «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой!» Ныне кладбищенский сторож, член профсоюза коммунальников. Доверила мне Советская власть покойников охранять. Признателен за доверие, охраняю. Недостач нет, пока никто не сбежал.

К а р г и н. Но вы были купцом второй гильдии?

П р и х о д ь к о. Выл, не отрицаю. Мне от покойного батюшки мельницы достались. Они и теперь работают, только, натурально, на государство. И я не ропщу — пускай работают…

К а р г и н. Меня не интересует ваше купеческое происхождение, гражданин Приходько. И спросил я об этом лишь для того, чтобы удостовериться, что вы тот самый человек, который подписал в свое время один документ.

П р и х о д ь к о. О каком документе, извините, речь идет? Довольно я их на своем веку подписывал. Если насчет векселей разговор пойдет, то зря: платить нечем. Полный банкрут с октября семнадцатого года.

К а р г и н (протягивая Приходько ходатайство о помиловании). Вот это ходатайство о помиловании вы подписали?

П р и х о д ь к о. Подпись моя. Что моя, то моя.

К а р г и н. При каких обстоятельствах подписывали этот документ, не помните?

П р и х о д ь к о. Подписал из уважения к Луке Митрофановичу Потапову. И не я один подписывал, а многие прочие. Лука Митрофанович был первый в нашем крае скотопромышленник, мильенщик, городской голова. Ума — палата! Правда, скупердяй.

К а р г и н. И вы помните, как это все было?

П р и х о д ь к о. Как не помнить! За сколько лет Лука в первый раз ужин закатил для всего общества, да какой ужин, если бы вы только знали! Теперь таких и не бывает!.. Одним словом, проклятое царское время… Господи Иисусе Христе, чего-чего только тогда не было! Одной птицы домашней сокрушили — страшно вспомнить! А какой был осетр!.. Нынче такие и не водятся. Прямо царь-пушка, а не осетр! На что его сиятельство граф Кушелев Всеволод Михайлович был обжора из обжор, гурман из гурманов, кухня его на всю губернию славилась, так и тот от душевного волнения по случаю таких яств даже крякнул и сказал: «Лука, сегодня же своего повара выгоню к чертовой матери, бездельника!» И аж слезу пустил. А Лука только ухмыльнулся себе в бороду — он старовер был! — и этак смиренно ответил: «Ваше сиятельство, не извольте насмехаться над стариком. Куда нам до графской кухни, наше дело мужицкое…» А сам, между прочим, к тому времени уже половину графских земель слопал и до второй половины добрался бы, если бы не Великая Октябрьская революция… Вот какой человек был Лука Митрофанович — прямо бизон…

К а р г и н. Ну, а прочие, подписавшие ходатайство, тоже были на этом ужине?

П р и х о д ь к о. Все поголовье! И предводитель дворянства — Николай Валентинович Протопопов, личность, между прочим, пустячная, его из гвардии за нечистую игру выперли и офицерским судом судили; и казачий есаул Сергей Петрович Тихомиров — его во всей губернии никто перепить не мог; и председатель земской управы Вячеслав Алексеевич Белокоркин — первый на всю округу взяточник; и отец Варсонофий — громадного ума мужчина, только жаден был — до судорог — и ни одной красивой бабы пропустить не мог; и аз грешный, раб божий Иван, все были!.. Всех Лука пригласил…

К а р г и н. А по какому поводу пригласил? День рождения? Именины?

П р и х о д ь к о. Да мы сами удивлялись — ведь никогда, говорю, за ним этого не водилось. За копейку мог удавиться, сквалыга! А тут разошелся, да и как разошелся! Что было тогда пито, едено — ужасно! Отец Варсонофий, помню, в такой раж зашел, что отплясывал камаринского с графом Кушелевым.

К а р г и н. Женщины были?

П р и х о д ь к о. Нет. Лука бил вдовцом. Дочь у него была — Лариса, девка красоты неописуемой. Брови вразлет, зубы, как кипень, глаза горят. Бывало улыбнется — ноги холодеют!.. Лука души в ней не чаял. Но Ларисы на ужине не было. Николай Валентинович — охоч был покойник до женского полу — заикнулся было: «Лука Митрофанович, где Ларочка? Пусть хоть на минуту выйдет, украсит стол». А Лука только брови насупил и пробурчал: «По нашим обычаям не положено». И все. Его характер довольно всем ведом был.

К а р г и н. Перейдем, однако, к ходатайству. Как зашел о нем разговор?

П р и х о д ь к о. Очень просто. Когда все выпили как следует, вытащил Лука из-за божницы этот самый лист и сказал: «Давайте, братики, доброе дело сделаем: спасем фельдшерского сына, Кольку Логинова, памяти отца его ради и беря во внимание молодость его». Все и подписали. И я подписал.

К а р г и н. В ходатайстве написано, что Логинов оказал неоценимые услуги в борьбе с большевиками. Об этом был разговор?

П р и х о д ь к о. Нет, не помню. Вообще о политике разговора не было, и большевиков тогда не поминали, чтоб настроение друг другу не портить. Всем хотелось отдохнуть.

К а р г и н. А кто вручил атаману Дутову ходатайство?

П р и х о д ь к о. Ей-ей, не знаю.

К а р г и н. А жив Лука Митрофанович?

П р и х о д ь к о. Года два назад получил от него письмо ныне покойный Ферапонт Максимович Громов — был у нас такой мясник, свою колбасную имел. Сам мне это письмо показывал. Лука писал, что остался в Нарымском крае и работает в колхозе пчеловодом.

К а р г и н. Где именно, не помните?

П р и х о д ь к о. Не помню. Да и к чему запоминать было? Ну, пчеловод так пчеловод. Я тоже теперь кладбищенский сторож. Как это прежде пели: «Все, что было, давно уплыло». Я до революции сам любил это под гитару петь. Вот и допелся…

К а р г и н. Жена Громова жива?

П р и х о д ь к о. Нет, и она скоро померла, царствие ей небесное.

К а р г и н. Ну, а как вам теперь живется?

П р и х о д ь к о. Хорошо, ей-ей, хорошо!.. Покойники — народ деликатный, мухи не обидят. Никаких хлопот с ними нет, и мне очень даже покойно. Опять же, гражданин следователь, куда легче стало жить! Прежде, при Миколке, стало быть, ведь сколько было треволнений: то мельница остановится, то рабочие волынят, то векселям срок подходит, то конкуренты обведут… Опять же, слаб человек, все в голову огорчительные мысли лезли: почему Лука в первую гильдию вышел, а я застрял во второй? Почему подряд для интендантства заполучил Прохоров, а не я? И всякое такое прочее… А теперь не жизнь, а красота — никаких забот! На кладбище тишина, райские птички поют, и покойники лежат смирнехонько… анонимок не пишут и жалобной книги не требуют. К тому же, не стану таить от правосудия, безгрешные доходишки имеются: тут могилку почистишь, там цветочки посадишь, здесь скамеечку поставишь — глядишь, кое-что и перепадет! Жить можно!.. Правда, в профсоюзе говорят: чаевые — это унижение, но ведь от такого унижения еще никто не помер… Наоборот, поправляются… И потом, я ведь на эти чаевые водку пью, а не чай…

К а р г и н. Это заметно. Ну что ж, свидетель, вот протокол: прочитайте, если все правильно записано, — подпишите.

П р и х о д ь к о (читая). Все точно. Разрешите с богом удалиться?

К а р г и н. Пожалуйста.

П р и х о д ь к о. Ну, я пошел. Бывайте здоровеньки. (Идет к двери, останавливается на пороге.) А я, по совести сказать, струхнул: вызов к следователю — это не к теще на блины… (Уходит.)

С в е т л и ч н ы й. На сегодня хватит, товарищ Каргин?

К а р г и н. Пожалуй. А симпатичный старик этот Приходько. И не без юмора. (Сел.)

С в е т л и ч н ы й. Да… И правду говорил… (Нажимает кнопку.)

Входит  Д е в у ш к и н.

Что это там за песня? Ты что, филармонию здесь открыл?

Д е в у ш к и н. Виноват, товарищ капитан. Опять к вам этот уголовник, Сенька Кондратюк.

С в е т л и ч н ы й. Да я его три раза уже принимал.

Д е в у ш к и н. Опять просится. Плачет.

С в е т л и ч н ы й. Плачет? Придется принять.

Д е в у ш к и н. Слушаюсь. (Идет к дверям.)

С в е т л и ч н ы й. А ты, Девушкин, чайку наладь.

Д е в у ш к и н  выходит.

Вот, товарищ Каргин, хочу с вами посоветоваться. Насчет этого Кондратюка. У парня четыре судимости. Только что из колонии вернулся.

К а р г и н. Рецидивист?

С в е т л и ч н ы й. Формально — да. Первая судимость у него за хулиганство. Заслужена. Вторую ему уже в колонии дали, похоже, что зря. Ну, а потом, когда из заключения вышел, нигде на работу не принимали, пока не пропишут, а не прописывали как неработающего. Вот какая карусель!.. Ну, он еще две судимости схлопотал. Имею, говорит, дурную привычку — три раза в день есть. Теперь опять приехал, мать у него тут живет… Как быть? Парень вроде неплохой… Но ведь инструкция!

К а р г и н. Понимаю.

С в е т л и ч н ы й. Вот мы с вами, товарищ Каргин, вроде как однолетки — я малость постарше. Вас партия выдвинула в следователи, меня — в милицию. Обязаны мы права людей защищать, одним словом, так работать, чтобы им легче жилось… Вот я читал, был до революции такой тюремный доктор Газ…

К а р г и н (поправляя его). Гааз…

С в е т л и ч н ы й. Минуточку! (Смотрит в книжку.) Точно! И он всегда говорил: «Спешите делать добро!»

Входит  Д е в у ш к и н  с чайником и двумя стаканами.

К а р г и н. Да, здорово сказано!.. Это был замечательный человек!..

С в е т л и ч н ы й (Девушкину). Давай Кондратюка.

Входит  К о н д р а т ю к  с опущенной головой. Всхлипывает, склонясь Девушкину на грудь.

Д е в у ш к и н. Ну-ну, не в ту сторону плачешь… (Тихо.) Главное — не робей… (Выходит.)

К о н д р а т ю к. Здравствуйте, гражданин начальник.

С в е т л и ч н ы й. Здравствуй. Ну, вот что. Садись.

К о н д р а т ю к. Я уж столько насиделся!.. Лучше постою…

С в е т л и ч н ы й. Да нет, на стул садись!..

Кондратюк садится, заплакал.

Ну что ты, Семен? Бодрись!..

К о н д р а т ю к. Пропишите, гражданин начальник! Иначе мне хана!.. Тут у меня мамаша, угол, есть за что зацепиться, чтобы опять в яму не плюхнуться…

С в е т л и ч н ы й. Так ведь у тебя, друг, четыре хвоста… А у меня инструкция… Насчет вас, чертей хвостатых…

К о н д р а т ю к. Разве инструкция дороже человека? Первая судимость у меня за дело — не спорю. Попал по пьянке… Но ведь другие судимости из-за этих самых инструкций…

Входит  Д е в у ш к и н.

С в е т л и ч н ы й (Девушкину). Ты что, не видишь? Давай третий стакан.

Д е в у ш к и н (смеется). Слушаюсь. (Выходит и приносит стакан. Протягивает стакан Кондратюку, тихо.) Говорил — не робей… Уж если чай дают — дадут и прописку…

С в е т л и ч н ы й (сел около Семена). А скажи, Семен, специальность у тебя есть?

К о н д р а т ю к. В колонии сварщиком был. И каменщиком. Я там среднюю школу закончил. Вот справка. (Передает справку.) Работы не боюсь. Но ведь нигде не берут, требуют рекомендации и прописки… А где их взять? Мне тридцать годов — пора человеком стать!.. Я ведь на свет, как и вы, голеньким родился… Без судимостей… Потом прошло золотое детство, и появились судимости…

К а р г и н. Я дам вам рекомендацию.

К о н д р а т ю к. Вы, извиняюсь, кто будете?

Д е в у ш к и н. Следователь прокуратуры республики. Товарищ Каргин.

К о н д р а т ю к. Как же вы рекомендацию дадите, когда совсем меня не знаете?

К а р г и н (тихо). Зато я знаю, что у вас есть мать. И считаю, что человека, вернувшегося из заключения, лучше всего с матерью поселить, чтобы он никогда в колонию не возвращался. И еще я считаю, что устройство человека на работу после отбытия наказания должно быть так же обязательно, как само наказание. (Про себя.) Э, черт, пусть хоть с работы снимут — подпишу!.. (Идет к столу, пишет.) Вот.

С в е т л и ч н ы й. Спасибо!.. Прямо душу вы мне облегчили! Держи, Семен! Вот тебе резолюция о прописке.

К о н д р а т ю к. Снится мне это? Или наяву? Если снится — ради бога, не будите!.. Если наяву — настоящая жизнь будет!..

Картина четвертая

Снова кабинет секретаря ЦК. К а р г и н  и  С е р г е й  И в а н о в и ч  стоят у стола и рассматривают документ.

К а р г и н. Таким образом, Сергей Иванович, заявление Колотова подтверждается…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Дааа… час от часу не легче…

К а р г и н. Улики грозные. Серьезный документ.

С е р г е й  И в а н о в и ч (смотрит). А знаете, тезка, пока вы были в Зареченске, я взял на себя обязанности вашего помощника.

К а р г и н. В каком смысле, Сергей Иванович?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Вызвал я нескольких ветеранов гражданской войны, старых чапаевцев. Все хорошо помнят Логинова и говорят, что вел он себя замечательно. Проверили мы и дальнейший жизненный путь Логинова, тоже придраться не к чему… И вот мучает меня вопрос, как объяснишь такую безупречную жизнь, если он был предателем?

К а р г и н. Вопрос не простой.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Но обязательный. Возможно, повторяю, что Логиновым после предательства овладели угрызения совести, и он старался, как мог, искупить свою вину… Но тогда возникает другой вопрос…

К а р г и н. Какой?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Добровольно вступив в Чапаевскую дивизию, Логинов имел возможность назваться любым именем. Паспортов в те годы не было, но красноармейские книжки были, и он мог легко стать Петровым, Сидоровым, Николаевым… Почему он этого не сделал?

К а р г и н. Вопросов много, и от них никуда не уйдешь. Но ведь никуда не уйдешь и от этого документа и от показаний свидетелей.

Входит  с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а. Сергей Иванович, пришла товарищ Горячева. Очень просит принять ее на несколько минут.

С е р г е й  И в а н о в и ч (Каргину). Это пулеметчица из Чапаевской дивизии. Очень кстати. (Секретарше.) Пусть зайдет.

С е к р е т а р ш а  выходит.

Я и с ней хотел поговорить, да она была в санатории.

Входит  Г о р я ч е в а.

Здравствуй, Анна Максимовна, рад тебя видеть.

Г о р я ч е в а. Здравствуй, Сергей Иванович.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Знакомься — следователь Каргин.

Г о р я ч е в а. Здравствуйте. Такой молодой, а уже следователь.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну, знаешь, молодость — это такой недостаток, который с каждым годом проходит. Тебе сколько было, когда пулеметчицей стала?

Г о р я ч е в а. Осьмнадцать.

С е р г е й  И в а н о в и ч. То-то!.. (Перешел к столу.)

Г о р я ч е в а. Хорошо, когда осьмнадцать. Только я тогда, дура, этого не понимала, считала, что так вечно будет. А вот теперь частенько думаю: куда они уходят?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Кто — они?

Г о р я ч е в а. Годы… Эх, быстро они пролетели, а к старости еще быстрей летят. Все, оказывается, позади… Вот и сейчас я к тебе, Сергей Иванович, в связи с минувшим пришла.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Слушаю, Анна Максимовна.

Г о р я ч е в а. Пришли меня вчера навестить старые чапаевцы и рассказали, что ты их вызывал и насчет Николая Логинова спрашивал.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Верно.

Г о р я ч е в а. И все допытывался, что он за человек, да как воевал, да как мы к нему относились, и всякое такое прочее.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да. Я и с тобой хотел поговорить, но ты была в санатории.

Г о р я ч е в а. Прислал бы телеграмму, я бы мигом примчалась такого дела ради. Санаторий, конечно, дело хорошее, но новое сердце они вставить не в силах, а вот хорошего человека вовремя из беды выручить — мы в силах.

С е р г е й  И в а н о в и ч. О какой беде говоришь?

Г о р я ч е в а. А ты не хитри. Ежели через столько лет секретарь ЦК начинает о старом коммунисте людей расспрашивать, значит, что-то стряслось… Вот я к тебе и пришла… в виде профилактики, как говорят врачи… и чтоб в диагнозе ошибки не случилось.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Слушаю тебя, Анна Максимовна.

Г о р я ч е в а. Николай Логинов был командир роты, в которой я служила. Деды наши — они не глупее меня с тобой были — говорили так: человека лучше всего познаешь в бою, тогда его насквозь видать, со всеми потрохами. Перед лицом смерти не притворяются. Так вот: не раз, и не два, и не десять видела я Николая Логинова в бою, насквозь видела, как под рентгеном, Сергей Иванович!.. Вот этот орден мой — его орден. И ордена других чапаевцев из нашей роты — тоже его ордена! Такой это был командир!.. Всякое тогда случалось — бывало, что кое-кто и духом падал, и патронов не хватало, и пулемет заедало, и жрать было нечего, и сапог не было, и согреться нечем. Кто нам всем дух поднимал? Кто нас согревал? Кто первым шел в атаку? Николай Логинов!.. И за него я ручаюсь, ручаюсь своей седой головой! (Села.) Слюбилась я тогда на фронте с Петром Горячевым, тоже пулеметчиком. Между двумя боями свадьбу мы сыграли. Фурманов, комиссар дивизии, был моим посаженым отцом, Чапай за новобрачных рюмку поднял… Ну, если уж точно говорить, не рюмку, а стакан — не было у нас тогда рюмок, да и Василий Иванович не мелочный был человек. Через полгода сложил голову мой Петенька в бою, а тремя месяцами позже родила я сына и назвала Николаем, в честь Логинова назвала!.. Так стал он тоже Николаем Петровичем. В сорок втором под Сталинградом лейтенант Николай Петрович Горячев пал смертью храбрых, как и его отец, за Советскую власть и получил посмертно звезду Героя и орден Ленина… Так вот, Сергей Иванович (встала), считай, что пришла я к тебе не одна — пришли втроем… С ними… С покойным Петром и Николаем… мертвые ведь тоже иногда говорят, Сергей Иванович!.. Только их надо уметь слушать… Что стряслось с Николаем Петровичем Логиновым — не знаю, что ему грозит — не ведаю, но за честность его и преданность Родине ручаюсь головой! За этим я к тебе и пришла.

С е р г е й  И в а н о в и ч. За то, что пришла, спасибо. А вот скажи мне, Анна, знали вы тогда, что командир вашей роты был приговорен дутовским военно-полевым судом к повешению, а потом помилован атаманом Дутовым?

Г о р я ч е в а. Первый раз слышу.

С е р г е й  И в а н о в и ч. И сам Логинов вам об этом никогда ничего не говорил?

Г о р я ч е в а. Такого разговора не было.

С е р г е й  И в а н о в и ч. А может, запамятовала? Давно ведь это было.

Г о р я ч е в а. Нет. Такое не запамятуешь.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну, еще раз спасибо! Спасибо, что пришла, Анна Максимовна. Рад был тебя повидать.

Г о р я ч е в а  уходит.

(Каргину.) Слыхал?

Г о р я ч е в а  снова входит.

Г о р я ч е в а. Вернулась я, Сергей Иванович…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Что-нибудь забыла?

Г о р я ч е в а. Нет, ничего не забыла!.. Все хорошо помню и вовек не забуду! Потому и вернулась, что помню… И забывать не смею! Так вот: Николаю Логинову верила и верю! И ни одного слова, что тебе сказала, обратно не возьму. Слышишь, не возьму!

С е р г е й  И в а н о в и ч. Успокойся, Анна Максимовна! Ведь ты не знаешь всех обстоятельств дела…

Г о р я ч е в а. И знать не хочу — я человека знаю! Это и есть самое главное обстоятельство. Главнее не бывает. Не все и не всегда об том помнили, ох, как дорого нам это обошлось!.. Если случилось в бою, что красноармеец от товарища отступал, одного его в беде бросал — Чапай за это расстреливал и объявлял предателем. Мы потому и побеждали, что верили друг в друга, берегли друг друга. Стояли стеной — один за всех, все за одного!.. Вот так же я и теперь Логинову верю! На том стою и стоять буду! Так и знай! А теперь — пошла! (Уходит.)

С е р г е й  И в а н о в и ч (Каргину). Слыхал?.. Вот она — старая гвардия.. Совесть партии!

К а р г и н. Да, Сергей Иванович, «человек и есть самое главное обстоятельство, главнее не бывает»! Эти слова во всех судах и следовательских кабинетах бы вывесить…

Входит  с е к р е т а р ш а.

С е к р е т а р ш а. К вам Николай Петрович Логинов. Ох, как Горячева его обняла, если бы вы видели!..

С е р г е й  И в а н о в и ч. Пусть зайдет.

Секретарша впускает  Л о г и н о в а.

Л о г и н о в. Здравствуйте.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Здравствуйте.

Л о г и н о в. Здравствуйте, товарищ Каргин.

К а р г и н. Добрый день.

Л о г и н о в. Явился по вашему вызову.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Садитесь.

Л о г и н о в (садится). Слушаю.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Следствие выяснило причины вашего помилования.

Л о г и н о в (вскакивая). Выяснило!.. В самом деле?..

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да. Атаман Дутов помиловал вас по ходатайству зареченского дворянства и купечества. Вы знали об этом?

Л о г и н о в. Впервые слышу… И не понимаю, как это, почему? Я не дворянин и не купец, а сын фельдшера… С чего бы им за меня ходатайствовать? И почему вы думаете, что они ходатайствовали?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Мы не думаем, мы знаем. Следствие располагает подлинным документом — самим ходатайством.

Л о г и н о в. Этого не может быть.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Вы сомневаетесь? Мы вам предъявим этот документ.

Л о г и н о в. Я очень прошу тебя об этом, очень!

С е р г е й  И в а н о в и ч. Пока я назову несколько фамилий и прошу сказать, кого из них вы знали лично. Уездного представителя дворянства Протопопова знали?

Л о г и н о в. Да, был такой… Но я не был с ним знаком.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Помещик граф Кушелев вам был известен?

Л о г и н о в. Никогда с ним не встречался.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Игумен Крестовоздвиженского монастыря, отец Варсонофий, вам знаком?

Л о г и н о в. Понятия не имею, но такой монастырь был.

С е р г е й  И в а н о в и ч. А купец первой гильдии, городской голова Потапов?

Л о г и н о в (глухо). Да, Потапова я знал… Менее всего Потапов мог за меня ходатайствовать.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Почему так думаете?

Л о г и н о в. Потому что он меня ненавидел, ведь я был большевик…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ну, не так уже он вас ненавидел…

Л о г и н о в. Что?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Товарищ Каргин, предъявите документ.

Каргин передает Логинову документ. Тот читает. Пауза.

Л о г и н о в (бросив документ на стол). Ничего не понимаю!.. Ничего!.. Все как во сне!.. (Весь дрожит.)

С е р г е й  И в а н о в и ч. Успокойтесь, Логинов!.. Скажите нам всю правду…

Л о г и н о в. Какую правду?! Я ведь ничего не знаю, ничего не знал, ничего не могу объяснить! Всю жизнь я старался разгадать эту загадку! И знал, что когда всплывет этот вопрос, я ничего не смогу объяснить, ничем не смогу оправдаться, ничем! И буду выглядеть как предатель, хотя никогда им не был! Эх, да зачем я все это говорю?! Ведь вы все равно не поверите! И никто не поверит!.. И я на вашем месте не поверил бы!.. Что ж, отправляйте в тюрьму!..

С е р г е й  И в а н о в и ч. В тюрьму?! Если ты виноват, так прямо и говори, а если нет, какая, к черту, тюрьма? Какой ты коммунист, если готов отправиться в тюрьму, не будучи ни в чем виновным? Да за одно это надо исключить из партии! Ишь ты, какой толстовец нашелся!.. Чего ты сорок лет думал вместо того, чтобы самому прийти в ЦК и сказать: «Вот так оно было, так случилось, сам не знаю, почему, сам не могу объяснить… Прошу строжайшим образом расследовать, потому что не хочу и не буду жить под дамокловым мечом!»

Л о г и н о в. Я так и сделал. В двадцать седьмом. Поехал в Оренбург, в губчека. Тогда Зареченск в Оренбургскую губернию входил. Говорил с председателем. Он неделю наводил справки, рылся в дутовских архивах, а потом вызвал меня и сказал: «Никаких данных о мотивах вашего помилования у нас нет».

С е р г е й  И в а н о в и ч. Как его фамилия?

Л о г и н о в. Струмпе. Латыш. Погиб в тридцать седьмом… Каратаев знал о моем помиловании, Чапаев, Фурманов тоже знали. И он. Они мне верили…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Все ты на мертвых ссылаешься. Каратаев погиб, Струмпе погиб… Ну, а почему еще раз не заявил в ЦК?

Л о г и н о в. А в тридцатые годы я бы разделил судьбу Струмпе… Это вам в голову не приходит?

С е р г е й  И в а н о в и ч. А еще позже? А?

Л о г и н о в. Наверное, в этом моя вина.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Ты знал, что в тридцать седьмом хотели тебя посадить? (Открывает сейф.) Была тогда арестована на заводе группа инженеров. Ты еще начальником цеха был. После их ареста ты выступал на партийном собрании?

Л о г и н о в. Было. Я не верил в виновность этих людей и сказал об этом на собрании.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Верно. И женам арестованных помогал?

Л о г и н о в. Помогал. Ну и что?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Вот за это тебя и хотели посадить. Директор завода, покойный Григорий Тарасович Гаевой, за тебя вступился. До Орджоникидзе дошел и благодаря ему отстоял.

Л о г и н о в. Этого я не знал. Но только к чему этот разговор, Сергей Иванович?

С е р г е й  И в а н о в и ч. К тому, чтобы ты знал, что мы собираем не только данные, говорящие против тебя… Не всякий в те годы решался так поступать и действовать… Ладно. Пока все, Николай Петрович. (Звонит.)

Входит  с е к р е т а р ш а.

Поздно мы засиделись. (Секретарше.) Возьмите мою машину, поезжайте домой и подвезите Николая Петровича.

Л о г и н о в. Спасибо, у меня своя.

С е к р е т а р ш а. А как же вы?

С е р г е й  И в а н о в и ч. Я хочу пройтись.

С е к р е т а р ш а. Спасибо, Сергей Иванович. До свидания! (Уходит.)

Логинов тоже идет к двери, останавливается.

Л о г и н о в. Да, хочу еще сказать главное: Колотов — честный коммунист. И в этом деле мы оба — жертвы рокового стечения обстоятельств… Положение свое, особенно после того как я прочитал документ, считаю безвыходным… Вижу, как вы бьетесь за меня, и понимаю, как вам трудно биться за меня… Это меня радует… И чем бы ни кончилось мое дело, я всегда буду знать, что партия сделала все возможное, чтобы спасти меня… Да-да, все, что могла… (Уходит.)

К а р г и н. Сергей Иванович, поведение Логинова в тысяча девятьсот тридцать седьмом году — серьезный аргумент в его пользу. Дело не только в его принципиальности: он действовал как человек, за которым нет никакой вины. Как человек с безупречной биографией.

С е р г е й  И в а н о в и ч. Потому я и хотел, чтобы ты об этом знал…

К а р г и н. Вот вы, Сергей Иванович, упрекнули Логинова, почему он продолжал молчать после разоблачения культа личности…

С е р г е й  И в а н о в и ч. Да, да…

К а р г и н. А разве все люди сразу стали другими?.. И сразу научились доверять друг другу, и беречь друг друга, и болеть за каждую человеческую судьбу?.. По-новому жить, по-новому думать, по-новому верить!.. Инерция культа, пожалуй, самая страшная из инерции. Да. Лучше не вспоминать!..

С е р г е й  И в а н о в и ч. Не вспоминать, но помнить… Всем нам помнить… А вашему брату, следователю, особенно. Так вот, как мы договорились, вылетай, Сергей, в Нарым, все переверни, разыщи хоть из-под земли этого Потапова!.. Может, в нем весь секрет… Пошли, тезка!..

Они идут к двери.

А черт, экое запутанное дело! Прямо голова раскалывается. И Логинову хочется верить. И документ отбросить нельзя… Где же истина?..

З а н а в е с.

Акт третий

Картина пятая

Большая светлая комната, в которой помещается правление нарымского колхоза «Заря». Зимний солнечный день. При открытии занавеса на сцене — К а р г и н  и председатель колхоза  К с е н и я  П е т р о в н а, румяная, крепкая женщина лет тридцати пяти на вид.

К с е н и я  П е т р о в н а. Так вот, живет этот Потапов в нашем колхозе давно, почитай лет девятнадцать. Я еще тогда в бригаде работала, а председателем был у нас покойный Кузьма Петрович Осадчий. Вот тогда и пришел к нам этот Потапов и говорит: я, дескать, такой сякой да этакий, бывший купец первой гильдии, отбыл ссылку. Примите меня в колхоз пчеловодом, не пожалеете. Ну, а Кузьма Петрович, наш председатель, человек был тонкий, каждого насквозь видел — ему такая прямота понравилась. Стали дальше балакать, Потапов все о себе рассказал. Одним словом, приняли. Я сама на правлении была, когда его дело решалось.

К а р г и н. А Потапов на правлении был?

К с е н и я  П е т р о в н а. Самолично. И тоже сказал: «Возьмите, доверие оправдаю. Я вам настоящую пасеку разведу». Народу он понравился. И то, что говорит мало, и то, что не хнычет, и то, что цену себе знает. Ну и борода тоже понравилась. (Заметив в окне колхозника, идущего с баллоном, кричит в форточку.) Семенов, что несешь?

К о л х о з н и к. Покрышку.

К с е н и я  П е т р о в н а. Зачем новую взял? Валяй обратно — на старых еще поездишь!.. (Каргину.) Знаешь, сколько у меня колес в колхозе? Пятьсот!..

К а р г и н. Ну уж и пятьсот!

К с е н и я  П е т р о в н а. Ладно, помиримся на ста.

К а р г и н. А как дальше было?

К с е н и я  П е т р о в н а. А дальше, лучше не надо.

Входит  Г л а ш а, молодая колхозница.

Г л а ш а. Здравствуйте, Ксения Петровна. Подпишите наряд на молоко — на пункт везем.

К с е н и я  П е т р о в н а. Чего так поздно? (Подписывает.)

Г л а ш а. Только платье шить закончила. Нынче ведь свадьба. Нам тоже сплясать в туалете хочется. Сама мастерила.

К с е н и я  П е т р о в н а. Фасон модный?

Г л а ш а. По рисунку из последнего журнала «Работница» делала. Кругом — ренглан… Мы ведь тоже не лыком шиты. (Убегает.)

К с е н и я  П е т р о в н а (слушая «Евгения Онегина» по радио.) Наш трансляционный узел передает. Я заказала. (Запевая арию Гремина.) «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны…». (Лукаво.) Слыхал? Все возрасты. Это понимать надо. А мне петь запросто — куда проще, чем председательшей быть. Я, может, еще в оперу певицей пойду.

К а р г и н. Тогда мне контрамарку — по знакомству.

К с е н и я  П е т р о в н а. Хорошо попросишь — дам. Так на чем остановились?

К а р г и н. Да на Потапове.

К с е н и я  П е т р о в н а. Во всем себя старик показал. От пасеки колхоз большой доход имеет. А что Лука в бога верует да вся изба в иконах, на коленях молится, так от этого никому худа нет. И про дочку скажу: женщина правильная. Работала у нас учительницей, ребята в ней души не чаяли. Потом ее перевели в райцентр, с повышением, в десятилетку. Но она частенько старика навещает. (Взглянув в окно.) Да вот, сам идет… Прямо Григорий Распутин.

П о т а п о в (входя). Мир дому сему. Зачем понадобился, Ксения Петровна?

К с е н и я  П е т р о в н а. Здравствуй, Лука Митрофанович. Понадобился ты следователю. Приехал он издалека, есть у него к тебе разговор.

П о т а п о в. Это, значит, вы будете следователь?

К а р г и н. Я. Хочу, Лука Митрофанович, получить у вас некоторые справки. Раздевайтесь и проходите. Вот мои документы. (Достает из кармана удостоверение.)

П о т а п о в. Это мне ни к чему, я людям без мандатов верю. Чем могу служить правосудию?

К а р г и н (сел). Вы знали в Зареченске такого студента, Николая Логинова?

П о т а п о в. Логинова?.. (Какая-то искорка вспыхивает, но тут же гаснет в его глазах.) Ведом был мне такой человек. Ну, а дальше что?

К а р г и н. Вы помните, что он был осужден дутовским военно-полевым судом к смертной казни через повешение?

П о т а п о в. Было.

К а р г и н. А потом помилован атаманом Дутовым?

П о т а п о в. И это было.

К а р г и н, Это помилование, если не ошибаюсь, последовало в результате вашего, Лука Митрофанович, ходатайства перед атаманом Дутовым?

Пауза. Каргин вытаскивает из портсигара папиросу, хочет закурить, но Потапов его останавливает.

П о т а п о в. Извините, но у нас, староверов, курить не положено, богомерзкое занятие. Так что, ежели курить будете, я уйду.

К а р г и н. Простите, я не знал этого. (Кладет папиросу обратно в портсигар.) Так вот, своим помилованием Логинов обязан, кажется, вам?

П о т а п о в. На все воля божья. Сказано в Писании: «Если господь не строит дома, напрасно трудится строящий его; если господь не охраняет города, напрасно не спит его страж». Так что не мне обязан Николай Логинов своим помилованием и не атаману Дутову, который это помилование подписал, а господу нашему Иисусу Христу, пожелавшему спасти Логинова, невзирая на неверие его.

К а р г и н. Лука Митрофанович, вы человек верующий, я с вами спорить не стану. Меня интересовали мотивы, по которым вы подписали ходатайство о помиловании Логинова.

П о т а п о в. Не я один подписывал, а и многие другие.

К а р г и н. Верно. Очень рад, что вы все так хорошо помните. Тем легче вам ответить на вопрос о мотивах, по которым было подписано ходатайство.

П о т а п о в. Да разве все упомнишь? Ведь сколько лет прошло с тех пор! И разве знает человек, почему он действует так, а не этак? Нет, не помню.

К а р г и н. Надо вспомнить, Лука Митрофанович. Речь идет о судьбе человека…

П о т а п о в. Логинова, что ли?

К а р г и н. Да, Логинова.

П о т а п о в. А он жив?

К а р г и н. Жив.

П о т а п о в. Ишь ты, живуч!..

К а р г и н. Вас это удивляет? Ведь вы сами гораздо старше Логинова.

К с е н и я  П е т р о в н а. А хоть бы и не старше!.. Если речь о судьбе человека идет — не поросенка на базаре покупают-продают. Так что, Лука Митрофанович, говори все, как есть, на память не сваливай, она у тебя дай бог всякому! И по вере своей ты правду сказать должен.

П о т а п о в. Ишь, вы какие!.. Когда выгодно, так вы и за веру цепляетесь, хотя сами безбожники. Так вот, слушай, следователь: судьба Николая Логинова до меня не касаема. Делайте с ним что хотите! Второй раз за него хлопотать не стану.

К а р г и н. Меня интересуют мотивы, по которым было написано это ходатайство. Если забыли, могу напомнить.

П о т а п о в. Сделайте такое одолжение — буду благодарствовать. Только как же это вы мне напомните, сударь, если вас самих тогда еще и на свете божьем не было?

К а р г и н. Зато другие были. И они показывают, что инициатором этого ходатайства были вы.

П о т а п о в. Кто же это показывает?

К а р г и н. Ну, хотя бы Иван Приходько, бывший купец второй гильдии. Он утверждает, что на специально устроением ужине вы уговорили всех гостей подписать ходатайство о помиловании.

П о т а п о в. Ивана Приходько я действительно знал. Человек стоящий, никогда векселей не просрочивал и в брехне не был замечен. И он жив?

К а р г и н. Мертвые показаний не дают. Вот прочитайте, что он показал. (Вынимает из портфеля и дает Потапову протокол допроса Приходько.)

Потапов читает без очков.

Без очков обходитесь, Лука Митрофанович?

П о т а п о в. Очами пока не страдаю. Сподобил господь священные книги читать, так уж как-нибудь и протокольчик ваш одолею.

Пауза.

К с е н и я  П е т р о в н а (подмигивает Каргину на Потапова и шепчет). Старик — кремень. Притворяется, что не помнит! Вы от него не отставайте.

П о т а п о в. Прочел. Спорить не стану, так оно и было. Хотел я, видно, доброе дело сделать, душу человеческую спасти.

К а р г и н. Почему же именно эту душу? Ведь осудили семерых.

П о т а п о в. Спасаешь того, кто ближе.

К а р г и н. Логинов был вам близким человеком?

П о т а п о в. Еще чего!.. Сродства у нас с ним не было.

К а р г и н. Но, может быть, предвиделось?

Эта фраза Каргина действует на Потапова как удар хлыста; злобная улыбка перечеркивает ему лицо.

П о т а п о в. Вот только этого мне и не хватало!..

К а р г и н. Бывшая игуменья женского монастыря, мать Соломонида, показывает, что, встретив ее как-то на базаре, вы сказали, что Логинов заслужил помилование.

П о т а п о в. На базаре?.. Не помню. Да и чего стоит базарный разговор — грош ему цена!..

К а р г и н. Да, действительно, базарный разговор — грош цена. В таком случае я предъявляю вам подлинник ходатайства о помиловании. Вот он. Это уже не базарный разговор. (Протягивает документ.)

Потапов снова идет к окну, читает, потом о чем-то задумывается.

К с е н и я  П е т р о в н а. Глядите, весь перекосился.

П о т а п о в (возвращаясь от окна к Каргину и отдавая документ). Извольте. Прочел с удовольствием. Написано по всей форме.

К а р г и н. Сами писали?

П о т а п о в. Нет. Мне бы так форсисто не написать, я не дюже грамотен. Прибедняться не стану — сотнями тысяч ворочал, а всю бухгалтерию в голове держал. Конечно, люди мы были темные, некультурные. Куда нам до теперешних! Вот, к примеру, взять наш колхоз: в правлении председатель, и бухгалтер есть, и счетовод, и экономист, и агроном, и зоотехник, и бригадиры. Так, Ксения Петровна?

К с е н и я  П е т р о в н а. А как же! Все как полагается.

П о т а п о в. А у меня вот не полагалось, один со всем управлялся, хотя обороты были не меньше, чем в вашем колхозе. Меня ведь купцом первой гильдии не горсовет назначил — сам в люди вышел… Что поделаешь, темны были, ох, как темны!..

К с е н и я  П е т р о в н а. Так ведь ты своим деньгам сам хозяином был, а тут деньги общественные, народные. Товарищ Ленин говорил: социализм — это учет.

П о т а п о в. Учет — это когда каждую копейку считают. А когда на учетчиков тысячами швыряются — это не учет, а безобразие!.. Эх, сильна матушка Русь, какая другая держава могла бы столько учетчиков выдержать!..

К с е н и я  П е т р о в н а. Верно сказал — сильна советская держава. Не то, что прежняя Россия. А что учетчиков много, и партия говорит. Но ведь ты только недостатки видеть хочешь, а хорошего не замечаешь, куриная слепота!..

К а р г и н. Вернемся, однако, к документу. В нем черным по белому написано, что Николай Логинов оказывал неоценимые услуги в борьбе с большевиками…

П о т а п о в. Читал.

К а р г и н. Как это понимать?

П о т а п о в. Так, как написано.

К а р г и н. Именно?

П о т а п о в. Чего ты ко мне привязался?! Написано так, как было, а было так, как написано. Давай говорить начистоту!

К а р г и н. Этого я и хочу.

П о т а п о в. А коли хочешь, так слушай: ни я, ни прочие, которые этот документ подписывали, зря заступаться за Логинова не стали бы. Большевики тогда хотели нас сокрушить, а мы их. Примирения быть не могло: кто кого! Как теперь у вас поют, это был «последний и решительный бой». А Логинов в этом бою стал перебежчиком — на белых работал. За это мы его и спасли. Видишь, я прямо говорю, не скрываю… Да, был я врагом Советской власти, был! За это полным рублем расплатился, чистоганом, задолженности за мной нет! Теперь смирился — нет власти аще не от бога. А ежели второй раз взыскать захотите — не боюсь! Мне восемьдесят пятый год пошел, можете мне соли на хвост насыпать, на том свете и следователи не страшны. Им, пожалуй, там хуже придется, чем нам, грешным.

К а р г и н. Речь идет не о вас. И не о нас. Речь идет о Логинове, Лука Митрофанович. В чем конкретно выразились те услуги, которые он вам оказывал, как написано, «в борьбе с большевиками»?

П о т а п о в. Ну, это сразу не вспомнишь. Ведь сколько лет прошло! И опять же забываешь преклонные лета мои.

К а р г и н. Допускаю, что сразу все вспомнить трудно. Но вспомнить придется, Лука Митрофанович.

Входит  М а ш а.

К с е н и я  П е т р о в н а. Тебе чего, Маша?

М а ш а. Вы требуете, чтобы тракторы к весне были отремонтированы.

К с е н и я  П е т р о в н а. Требую.

М а ш а. А где подшипники? Где запасные кольца? Опять в конторе «Сельхозтехники» сказали, что нет.

К с е н и я  П е т р о в н а. Как нет? Они же обещали?

М а ш а. Обещания вместо колец не вставишь.

К с е н и я  П е т р о в н а. Слыхал? Вот так каждый день. Завтра, Маша, сама в район поеду. Такую им баню устрою, хоть из-под земли, а достану запчасти. Поехала бы сегодня, да ведь свадьба у нас.

М а ш а  уходит.

К а р г и н. Ну, вот что, Лука Митрофанович, идите домой, все постарайтесь припомнить, а завтра я к вам приду.

П о т а п о в. Что ж, милости просим. (Круто поворачивается, выходит, хлопнув дверью.)

Каргин и Ксения Петровна глядят ему вслед.

К с е н и я  П е т р о в н а. Ишь ты, как вскипел, даже с дымком.

К а р г и н. Ничего, остынет.

К с е н и я  П е т р о в н а. А трудная у тебя работа.

К а р г и н. Работа нелегкая… Но нужная… Всем нужная…

К с е н и я  П е т р о в н а. Радости в ней мало — людей за решетку сажать.

К а р г и н. Дело не в решетках… Дело в истине. Трудно ее иногда найти, но без нее жить нельзя…

К с е н и я  П е т р о в н а. А что, приходится спасать людей, доказывать их невиновность, а в других случаях перевоспитывать. Конечно, бывает, что и без решетки не обойтись. Но и человек за решеткой тоже человек, верно? А вообще-то интересно. Да и сам-то ты интересный. Ох, потеряю я из-за тебя знамя по своей женской слабости!..

Звонит телефон.

Да. Я. Что? Мы и так пять тысяч литров молока сверх плана дали!.. Нет, хватит, самим нужно… Масленица на носу — сколько сметаны и масла пойдет, это вы понять можете?.. Мы ведь в Нарыме живем — не по два блина едим. (Смеясь.) Что, сам в гости приедешь? Давай-давай! (Кладет трубку, Каргину.) Секретарь райкома.

Звонит телефон.

Слушаю. Да, правление колхоза «Заря». Правительственный разговор? Да-да. Каргин здесь. (Каргину.) Вас.

К а р г и н (берет трубку). Да. Каргин у телефона. Хорошо. Жду. (Ксении Петровне.) Я дал телеграмму секретарю ЦК, что еду сюда. Вот он и… Здравствуйте, Сергей Иванович! Да-да. Потапова вызывал и только что говорил. Полностью подтверждается позиция Колотова. Полностью. Подробности сообщу завтра. Так что круг замкнут, Сергей Иванович. К сожалению, замкнут.

Картина шестая

Комната в бревенчатом, рубленном в лапу доме, на пасеке. П о т а п о в  один. Молится, стоя на коленях перед иконами. В окно заглядывает  К а р г и н. Стучит.

П о т а п о в (в окошко). Кто?

К а р г и н. Это я, Лука Митрофанович, Каргин.

П о т а п о в. Малость прошу погодить. Молюсь я. Сначала выполню свой долг перед господом, а уж потом стану правосудию служить.

К а р г и н. Хорошо, я подожду…

П о т а п о в. Уж будьте милостивы, подождите. Я привык молиться один. Тут мы без свидетелей обходимся.

К а р г и н. Хорошо, я подожду. Закройте окно, простудитесь.

П о т а п о в. В лагере не простужался, так уж теперь не простужусь. (Закрывает окно, молится.)

Сквозь, стекло видно, как Каргин закуривает сигарету. Подходит  К с е н и я  П е т р о в н а. Она в яркой шали.

К с е н и я  П е т р о в н а (за окном). Чего ждешь-то? Ушел куда старик?

К а р г и н. Да нет, молится он…

К с е н и я  П е т р о в н а (смеется). А ты заходи, чего стыть на морозе. Стесняешься?

К а р г и н. Неудобно.

К с е н и я  П е т р о в н а. Больно ты стеснительный… Сейчас я старику скажу.

К а р г и н. Не надо. Пусть помолится. Скорее правду скажет.

Слышны колокольчики свадебной тройки.

К с е н и я  П е т р о в н а. Свадебные тройки обрядили. Гулять будем. Эх, скинуть бы мне годков пятнадцать, я бы с тобой на такой тройке прокатилась, я девка завлекательная был».

К а р г и н. Вам и теперь грех жаловаться, Ксения Петровна. У вас дети есть?

К с е н и я  П е т р о в н а. Вдовая я. Только замуж вышла пятнадцать годов тому назад, как муж на грузовике в аварию попал. Так что не успели. А ты женат?

К а р г и н. Пока холост.

К с е н и я  П е т р о в н а. В командировках женатых не бывает. Все холостые.

К а р г и н. Да нет, в самом деле.

К с е н и я  П е т р о в н а. Ну, хорошо, коли так.

Потапов кончил молиться, идет к двери.

П о т а п о в. Ну, теперь заходи. Здравствуй, Ксения Петровна.

К с е н и я  П е т р о в н а. Здравствуй, Лука Митрофанович.

П о т а п о в. Никак, ты в помощники следователя записалась?

К с е н и я  П е т р о в н а. К такому со всей бы душой!.. Я мимо проходила.

Слышны песни, пляски. Едут на свадьбу.

Ну, счастливо оставаться, я на свадьбу пошла.

П о т а п о в (пройдя в дом с Каргиным). Ну, раздевайся, следователь. Как тебя звать-то?

К а р г и н. Сергей Михайлович. (Садится к столу, достает из портфеля бланк протокола допроса, авторучку.)

П о т а п о в (ухмыляясь). Со всей канцелярией прибыл, Сергей Михайлович.

К а р г и н. Конечно, Лука Митрофанович. Надо ведь протокол писать.

П о т а п о в. Кому работать да богу молиться, кому протоколы писать. Каждому свое. Садись. Хорошо хоть вам, ловцам душ человеческих, платят? Помесячно или с головы?

К а р г и н (смеется). Сразу видать бывшего скотопромышленника. А ведь давно пора бы забыть.

П о т а п о в. Оно и забыто давно, быльем поросло. Ваша взяла!

К а р г и н. Видать, не очень забыто.

П о т а п о в. Думай как хочешь… Я тебя не боюсь.

К а р г и н. Перейдем, однако, к делу. Что вспомнить удалось?

П о т а п о в. Всю ночь вспоминал — ничего в голову не пришло. Память совсем отшибло. Я тебя чайком с медом угощу.

К а р г и н. Спасибо, от чая не откажусь.

Потапов расставляет чашки. Каргин за ним наблюдает.

П о т а п о в. Ты чего на меня уставился? Я ведь не икона.

К а р г и н. Вижу я, чего-то трудно тебе, Лука Митрофанович. Почему трудно?

П о т а п о в. Под старость всегда не легко. Давай лучше о политике поговорим. Как у нас дела с Америкой?

К а р г и н. Подожди, Лука Митрофанович, Америка от нас не уйдет… Сначала о деле поговорим. Ты вчера сказал, что Логинов был вашим человеком. Так?

П о т а п о в. Говорил. Не отказываюсь.

К а р г и н. И это правда?

П о т а п о в. Что было, то было.

К а р г и н. Тогда факты давай.

П о т а п о в. Тьфу ты, черт! Что ты ко мне прицепился? Прямо впился в меня, как клещ!.. Ну, Логинов действительно сначала путался с большевиками… Потом за ум взялся и на нашу сторону перешел… Чего тебе еще надо?

К а р г и н (пишет протокол). В чем это выразилось? Кто из вас с ним связь поддерживал?

П о т а п о в. Я и граф Кушелев. Начали мы с ним секретно встречаться, на свой лад перестраивать… Так все и пошло… И стал он большевиков выдавать…

К а р г и н. И можете это подписать?

П о т а п о в. С полным удовольствием.

К а р г и н. Пока подпишите это, потом дальше пойдем…

П о т а п о в. Дальше идти некуда: ничего боле не помню. (Подписывает.)

В этот момент с улицы доносится скрип полозьев и фырканье лошади. Кто-то взбегает по ступенькам крыльца, и на пороге появляется высокая, седая, но статная и красивая женщина в пуховом оренбургском платке, с раскрасневшимся от мороза и дальней дороги лицом. Это  Л а р и с а.

Л а р и с а. Встречайте негаданных гостей! Здравствуйте, батюшка!

П о т а п о в. Доченька! Вот не думал, не гадал!..

Л а р и с а. Приехала на зимние каникулы. К тому же в городе грипп, объявили в школе карантин. Я к вам и собралась… (Целует отца.)

Потапов снимает с нее шубу. Она идет к печке. Потом замечает Каргина и вопросительно глядит на Потапова.

Тот отводит глава. Каргин смотрит на портрет, потом на Ларису и подходит к ней.

К а р г и н. Здравствуйте! Я тоже очень рад вашему приезду. Позвольте представиться: следователь Каргин.

Л а р и с а. Здравствуйте…

К а р г и н. Приехал я сюда издалека и по серьезному делу. Нужно кое-что выяснить.

П о т а п о в. Сергей Михайлович, разговор у тебя со мной. И дочь моя тут совсем ни при чем… Ты, я вижу, совсем замерзла, доченька…

Л а р и с а. А в чем дело, батюшка? О каких таких делах идет речь?

П о т а п о в. Да так… Я тебя сейчас чайком напою, а то ты, гляжу, очень уж застыла. А тебя, Сергей Михайлович, покорнейше прошу: отложим наш разговор… Сам видишь — дочь приехала… Я сам к вам потом в правление приду.

К а р г и н. Да, да, конечно, я не хочу мешать вашей встрече. Хотя, с другой стороны, я ведь и так собирался побеседовать с Ларисой Лукиничной… Это входило в мои планы…

П о т а п о в. Беседовать вам с ней нечего! Ничего она знать не знает, ничего не ведает!

Л а р и с а. А в чем дело, если не секрет?

П о т а п о в. Да вот нужно следователю получить кое-какие справки. Мужской разговор.

Л а р и с а. Извините. (Хотела уйти.)

К а р г и н. Почему непременно мужской? Речь идет об обстоятельствах помилования атаманом Дутовым студента Николая Логинова.

Л а р и с а. Николая? (Подходит к Каргину.) Разве он жив?

К а р г и н. Жив и здоров.

Лариса резко поворачивается к отцу. Тот отводит глаза.

Л а р и с а. Батюшка! Как же вы мне говорили, что… что он… И даже письмо показывали, что погиб Николай!

Потапов молчит.

К а р г и н (Ларисе). А вы его помните?..

Л а р и с а. Знавала я Николая Петровича… Земляк ведь.. (Опускает голову.)

К а р г и н. Следствие выясняет, по каким мотивам был помилован Логинов. Ваш отец ходатайствовал о его помиловании.

Л а р и с а. Да, я знаю.

К а р г и н. Теперь Логинова подозревают в предательстве. В том, что он был провокатором.

Л а р и с а. Это ложь, вы слышите, ложь!.. Кто смеет его обвинять? Да он… он был настоящий революционер!.. Себя не щадил… Уж я-то знаю!

К а р г и н. Но Лука Митрофанович писал тогда атаману Дутову и подтверждает теперь, что Логинов оказывал неоценимые услуги в борьбе с большевиками.

Потапов отворачивается, крестится.

Л а р и с а (бросаясь к отцу). Батюшка, да как у вас язык повернулся?.. Где ваша совесть? Батюшка!

П о т а п о в. Доченька… Ведь ради тебя все делал… Из любви к тебе! (Подходит к ней.)

Л а р и с а. Не подходите, батюшка! Из-за любви?! Дорого она мне обошлась, ваша любовь!.. Я все годы его оплакивала. Я вам поверила, что погиб… Николай. Зачем, зачем вы это сделали?! (Рыдает.)

П о т а п о в (охрипшим голосом). Слушай, следователь, я теперь правду скажу… Это я приказал написать ходатайство… Адвокат Балахонов писал… Я ей перед иконой поклялся, что спасу Логинова… Хоть и ненавидел его. Она за это поклялась, что никогда больше с ним не встретится, лишь бы спасти его… Потом я поехал к атаману, и он помиловал… За пять тысяч золотом…

К а р г и н. Следовательно, мотивы, изложенные в ходатайстве, — ложь?

П о т а п о в. Да, ложь во спасение, как сказано в Писании… А что было делать? Лариса сказала, что руки на себя наложит, коли я его не спасу… Так бы и сделала — ведь она характером вся в меня…

К а р г и н. А вы заставили ее поклясться на Евангелии?

П о т а п о в. Да. Всему своя цена есть. Потому я его спас. А потом придумал, что он погиб… Придумал, чтобы она сердцем его похоронила… Ведь она все годы рвалась к нему…

К а р г и н. И то, что вы говорили вчера и повторяли сегодня, — все ложь?

П о т а п о в. Да. Ложь.

К а р г и н. Во имя чего лгали даже теперь? Через сорок лет!..

П о т а п о в. Очень я ненавидел его… Родной дочери чуть не лишил. Тогда ради нее я руками атамана Дутова Логинова из петли вытащил… Теперь вашими руками хотел сгубить…

К а р г и н. Где же ваш бог? Ваша вера? Ваши иконы? Чего они стоят? Я же вам говорил, что речь идет о судьбе человека!» (Смотрит на Ларису.) Нет, двух человек!..

П о т а п о в (падая на колени перед иконами). Грешен, господи, грешен!.. Прости раба твоего Луку за то, что по злобе своей дерзнул против заповедей твоих… (Замолкает, продолжая отбивать поклоны.)

К а р г и н (подходит к Ларисе, целует ей руку). Спасибо вам, спасибо!.. Вы так нам помогли… Спасибо!

Л а р и с а. За что — спасибо?

К а р г и н. За все… За вашу любовь… За верность… За истину…

Л а р и с а. Разве за это благодарят?.. Без этого жить нельзя…

Каргин целует ей руку. В этот момент с улицы доносятся приближающиеся звуки гармошек, конский топот, звон поддужных колокольчиков, залихватская песня. Дверь распахивается. На пороге  К с е н и я  П е т р о в н а, раскрасневшаяся от мороза, в яркой шали. И она, и музыка, и песня врываются в избу Потапова, как сама жизнь.

К с е н и я  П е т р о в н а. А я за вами, Лариса Лукинична, приехала. Свадьбу гуляем… Лариса Пронина за Николая Семенова вышла… Всех вас приглашаем, всех! (Подходит к Ларисе.) Лариса Лукинична, да на тебе лица нет, что случилось? Неужели несчастье?

Л а р и с а (как бы спрашивая сама себя). Несчастье? Нет-нет… было и счастье… большое счастье… И как хорошо, что он жив!.. Николай жив!.. Как все это уже далеко… И как еще близко — и восемнадцатый год, и наш маленький город, и наша большая любовь! Как живо все в памяти и в сердце!

Входит молодежь — ж е н и х  и  н е в е с т а, оба в полушубках, невеста в фате.

Н е в е с т а. Здравствуйте, на свадьбу вас приглашаем. Окажите честь! (Кланяется.)

Ж е н и х. Душевно просим.

Л а р и с а. Лариса за Николая. Жизнь идет… Давно ли вы ко мне в первый класс пришли?.. Удивительно… Дай же бог вам счастья!.. Настоящего человеческого счастья…

И как бы в ответ на эти последние слова с новой силой заливается за окнами гармошка.

З а н а в е с.

1966

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ Драма в трех актах, семи картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К а р б ы ш е в  Д м и т р и й  М и х а й л о в и ч — генерал-лейтенант.

Н и к о л а й  П е т р о в и ч — полковник.

Р а с у л  Х е т а у р о в — капитан.

Е л е н а  О в с я н н и к о в а — военврач, лейтенант медицинской службы.

Г а с т о н  Л я р о ш — французский коммунист.

Ж е р м е н — французская коммунистка.

М а д л е н — французская комсомолка.

Л у и — французский комсомолец.

Ш и б а н о в — французский коммунист, русский эмигрант.

О б о л е н с к а я — эмигрантка, княгиня.

В о л к о н с к а я — эмигрантка, княгиня.

С к р я б и н а — эмигрантка.

М а т ь  М а р и я — эмигрантка.

Р а д и щ е в  К и р и л л — эмигрант.

Н о с о в и ч  С о ф ь я — эмигрантка.

М и х е л ь — фальшивомонетчик из Одессы, эмигрант.

Б е р д ы ш е в — профессор теологии, эмигрант.

Т е р н а в с к а я — эмигрантка, графиня.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч — бывший генерал.

Ж е р е б к о в — эмигрант.

П о л и ц е й с к и й  к а п р а л.

К е й т е л ь — фельдмаршал.

Р у н д ш т е д т — фельдмаршал.

А б е ц — германский посол в Париже.

О б е р г — начальник гестапо в Париже.

К р е й ц — сотрудник гестапо.

Л е м к е — сотрудник гестапо.

Н а ч а л ь н и ц а  женского корпуса тюрьмы в Берлине.

В р а ч.

О ф и ц е р ы, а д ъ ю т а н т ы, с о л д а т ы.

Место действия — Париж, Берлин, ферма в департаменте Дордонь, ресторан вблизи Тулузы.

Акт первый

Картина первая

Еще до поднятия занавеса доносится танцевальная музыка начала сороковых годов. Занавес поднимается. Ложа в русском ресторане «Шехерезада» — вблизи Монмартра в Париже. Шелковая занавеска отделяет ложу от зала ресторана, расписанного в восточном стиле, увешанного коврами и обставленного низкими диванами, перед которыми стоят столики. В середине зала — площадка для танцев. В ложе — К р е й ц  и  Л е м к е. Они смотрят через раздвинутую занавеску на танцующие пары. Входит  О б е р г. Крейц и Лемке встают и задергивают занавеску.

О б е р г. Через тридцать минут сюда прибудет посол господин Абец. Как обеспечена охрана?

К р е й ц. Все инструкции выполнены точно, господин бригаденфюрер.

О б е р г. Сегодня снова появились листовки Сопротивления и вышел очередной номер этой проклятой газеты «Резистанс». Берлин сделал мне третье предупреждение…

Входит мужчина средних лет в смокинге, с красной розой в петлице. Это начальник управления по делам русских эмигрантов в Париже  Ж е р е б к о в.

Ж е р е б к о в (отвешивая низкий поклон). Добрый вечер, экселенц.

О б е р г. Здравствуйте, господин Жеребков. Как дела?

Ж е р е б к о в. Сложно. Когда меня привезли из Берлина в Париж и поставили во главе управления по делам русских эмигрантов во Франции, я не предполагал, что встречусь с такими трудностями….

О б е р г. Потому мы вас и назначили. Как проходит вечер?

Ж е р е б к о в. Недурно. Я специально пригласил элиту русской эмиграции. Пришлось много поработать. Почти все приехали. Подготовлена достойная встреча посла господина Абеца.

О б е р г. Конкретно?

Ж е р е б к о в. Цветы, торжественное объявление о прибытии, вручение по русскому обычаю хлеба-соли…

О б е р г. Хочу заметить, господин Жеребков, что встречать германского посла с красной розой в петлице не очень остроумно.

Л е м к е. Да-да, красный цвет без свастики действует на господина посла как на быка.

О б е р г. Послушайте, Лемке, у вас не нашлось более подходящего сравнения?.. (Тихо.) Идиот!..

Л е м к е. Виноват.

Ж е р е б к о в (поспешно снимая розу). Гран мерси за совет!

О б е р г. Это не совет. Это приказание.

Ж е р е б к о в. Проверю, нет ли красных роз в букете, приготовленном для господина посла. Пардон!.. (Уходит.)

В ложу входит  а д ъ ю т а н т  Абеца. Он тоже в форме офицера СС.

А д ъ ю т а н т. Через две минуты прибудет господин посол.

О б е р г. Я его встречу. (Крейцу и Лемке.) Оставайтесь здесь. (Уходит.)

Л е м к е. Черт меня дернул сравнить посла с быком!..

К р е й ц. Да, нехорошо.

Л е м к е. Неужели он ему скажет?

К р е й ц. Кто его знает!.. У нашего шефа особый талант: все провалы происходят по вине его сотрудников, а все удачи благодаря ему…

Л е м к е. Какое несчастье, что меня перевели сюда из Дахау! Там каждое мое слово было законом!..

Распахивается занавеска. В ложу входят  А б е ц  и  О б е р г. Абец в парадной форме гитлеровского дипломата. Крейц и Лемке вытягиваются.

А б е ц. Хайль Гитлер!..

К р е й ц  и  Л е м к е (вместе). Хайль!..

А б е ц (Обергу). Продолжайте.

О б е р г. Мы делаем все, что в наших силах. Учтите, однако, что мы менее года в Париже.

А б е ц (ехидно). Признателен за разъяснение. Вы начальник гестапо в Париже и несете ответственность за все, что происходит в этом городе.

Из зала доносится танго. Абец раздвигает занавеску и смотрит в зал.

О, много красивых женщин! И хорошо танцуют.

О б е р г. Не удивительно, господин посол. Здесь цвет русской эмиграции. Все, как было условлено.

А б е ц. И генералитет?

О б е р г. Разумеется. Жеребков постарался.

А б е ц. Что это за люди? Что вам о них известно, Оберг?

О б е р г. Ну, прежде всего это старики…

А б е ц. Неужели? Просто удивительно, как вам удалось это выяснить! Вы делаете большие успехи, мой друг!.. Дальше?

О б е р г. Один из них, я никогда не могу запомнить эти азиатские фамилии, выступая в кругу эмигрантов, высказал предположение, что вслед за Францией мы нападем на Советский Союз.

А б е ц. Любопытно. Почему он так решил?

О б е р г. Видимо, принимает желаемое за действительное.

А б е ц. Представьте его мне.

О б е р г. Сейчас.

Оберг хотел пройти в зал, но столкнулся с  Ж е р е б к о в ы м, несущим букет, и  Т е р н а в с к о й, пышной блондинкой. У нее в руках хлеб-соль на расшитом полотенце. За нею — пожилой человек в золотом пенсне, с модной бородкой. Это  Б е р д ы ш е в.

Ж е р е б к о в (Абецу). Глубокочтимый господин посол. Я, ваш покорный слуга, Юрий Жеребков, ее сиятельство графиня Люси Тернавская и профессор Бердышев счастливы приветствовать вас как представителя великой Германии.

А б е ц. Очень тронут, господа!..

Ж е р е б к о в. Мы, русские эмигранты, просим принять эти цветы и хлеб-соль как скромное выражение нашей горячей благодарности.

А б е ц. Весьма признателен.

Ж е р е б к о в. Мы не теряем надежды, экселенц, приветствовать вас и в Москве…

Б е р д ы ш е в. В древнем Кремле, ваше превосходительство!

А б е ц. В Москве? Меня это удивляет, господа. Правительство третьего рейха заключило, как известно, пакт с правительством Советского Союза. Обе высокие стороны верны этому пакту. И если вы позволили себе говорить о Москве, то мой долг отвергнуть ваши приветствия, ваш хлеб и соль!..

Ж е р е б к о в (побагровев). Ради бога, простите!.. Я говорил иносказательно… Так сказать, символически…

Б е р д ы ш е в. И сказано в Писании: «Разверзлись уста его и произнесли слова непотребные, хоть и от души, да не по разуму. И сказал апостол: слова его отбросим, а душу сохраним…»

А б е ц. Я не апостол, и душа господина Жеребкова мне абсолютно не нужна, профессор… гм…

Б е р д ы ш е в. Бердышев, экселенц… Профессор теологии…

А б е ц. Вот и занимайтесь теологией, а не международными делами.

Б е р д ы ш е в. Ради бога, извините!.. Я, несомненно, допустил фо па… Но еще Марк Аврелий, экселенц…

Т е р н а в с к а я. Профессор, мы не сомневаемся в вашей эрудиции. Простите их, господин Абец!.. Я прошу вас как женщина… Примите хотя бы цветы!..

А б е ц. Мадам, для такой женщины, как вы, я готов на многое. Но я не могу принять цветы из рук человека, допустившего провокационный выпад против великой страны, с которой мы заключили пакт.

Т е р н а в с к а я. Тогда примите эти цветы из моих рук. Ведь я не произнесла ни слова.

Б е р д ы ш е в. Да-да, еще Фома Аквинский говорил…

Т е р н а в с к а я. Профессор, право, вам лучше помолчать! (Берет из рук Жеребкова букет и кокетливо протягивает его Абецу. Тот целует ей руку и принимает цветы.)

Из зала доносятся крики, аплодисменты.

А б е ц. Кто эта красавица, которую так бурно чествуют?

Т е р н а в с к а я. О, это поистине жемчужина нашей русской колонии. Княгиня Вики Оболенская. Позвольте представить ее вам?

А б е ц. Не возражаю. А этот красивый молодой человек, танцевавший с ною?

Т е р н а в с к а я. Это Кирилл Радищев, потомок нашего знаменитого писателя Александра Радищева.

А б е ц. Не слыхал.

Т е р н а в с к а я. Не удивительно. Он покончил с собой почти сто сорок лет тому назад. Императрица была им недовольна.

А б е ц. Екатерина Великая — немка, урожденная принцесса Цербстская. И если она была недовольна Радищевым, то он разумно поступил, покончив с собой.

Б е р д ы ш е в. Тонко сказано!.. Вполне согласен!.. Еще Фихте писал…

А б е ц. Да? Не слишком ли вы торопитесь соглашаться, профессор? Вами я тоже не очень доволен…

Бердышев опускает голову. Т е р н а в с к а я  проходит в зал. Абец делает выразительный знак Обергу.

О б е р г (подойдя к Жеребкову и Бердышеву). Господа, вы так блистательно начали, что пора кончать. Прошу!..

Ж е р е б к о в  и  Б е р д ы ш е в  уходят.

А б е ц (Обергу, передавая цветы). Что вам известно о княгине Оболенской?

О б е р г. Не припомню. Завтра выясню.

Возвращается  Т е р н а в с к а я, за ней — О б о л е н с к а я  и  К и р и л л  Р а д и щ е в, смуглый, совсем еще молодой человек.

Т е р н а в с к а я. Господин посол, позвольте представить вам княгиню Оболенскую, нашу очаровательную Вики. И господина Радищева.

А б е ц (склонясь к руке Оболенской). Очень рад, княгиня! (Радищеву.) Здравствуйте, молодой человек!

Здороваются кивком головы.

О б о л е н с к а я. Я тоже.

А б е ц. Поздравляю с успехом!.. (Указывая на лавровый венок на ее голове.) Вы заслужили это по нраву!.. Позвольте и мне присоединиться к общим восторгам. (Берет из рук Оберга букет и протягивает его Оболенской.)

О б о л е н с к а я. Мерси. Но эти розы преподнесены вам, и, вероятно, по заслугам, господин Абец.

А б е ц. Что вы, княгиня!.. Я всего лишь посол, а вы королева вечера. Позвольте представить вам бригаденфюрера Оберга, моего друга.

О б е р г (щелкая каблуками). Ганс Вольфганг Оберг, к вашим услугам, княгиня.

О б о л е н с к а я. Значит, вы тот самый Оберг, железный Оберг, перед которым трепещет весь Париж?

А б е ц. Княгиня, в данный момент господин Оберг трепещет перед вами.

О б е р г. Совершенно верно.

О б о л е н с к а я. Я польщена. Бригаденфюрер Оберг — Кирилл Радищев.

Радищев и Оберг раскланиваются. Из вала доносится вступление к вальсу.

А б е ц (Радищеву). Вы позволите пригласить вашу даму?

Р а д и щ е в. Пожалуйста.

О б о л е н с к а я. Я очень люблю вальс. (Берет Абеца под руку, и они проходят в зал.)

О б е р г (подойдя к Тернавской). Мадам, окажите честь!..

Т е р н а в с к а я. С удовольствием, господин Оберг!

Т е р н а в с к а я  и  О б е р г  тоже проходят в зал, за ними уходит и  Р а д и щ е в.

Л е м к е. Аристократки, что ни говори, порода!.. Попадись они мне в Дахау, я бы недурно развлекся!.. А здесь нас им даже не представили!..

В ложу вбегает  Ж е р е б к о в  с каким-то листком в руке.

К р е й ц. Куда?!. Ведь вам было ясно сказано…

Ж е р е б к о в. Одну минуту!.. Листовки… Обнаружил в гардеробе… Листовки… В кармане плаща… (Протягивает листовки Крейцу, тот читает.)

К р е й ц. Опять эти проклятые деголлевцы!..

Ж е р е б к о в. Там много таких листовок… Я сам видел…

Л е м к е. Надо немедленно доложить шефу!.. (Убегает в зал.)

К р е й ц (Жеребкову). Садитесь. (Идет к телефону, стоящему в углу, набирает номер.) Алло, дежурный? Да, я. Да, отсюда. Немедленно вышлите автобус с резервом. Оцепить все здание. Занять выходы. Но спокойно, без шума. И ждать указаний!.. (Кладет трубку.)

Входят  О б е р г  и  Л е м к е.

О б е р г. Опять?!

К р е й ц. Да. (Протягивает Обергу листовку, тот читает.) На всякий случай я вызвал резерв.

О б е р г. Правильно. (Жеребкову.) Вы нашли это в гардеробе?

Ж е р е б к о в. Да. И сразу побежал к вам.

О б е р г. Прогуляйтесь по залу.

Жеребков уходит.

О б е р г. Да, шутники… Кто наблюдал за вестибюлем, Крейц?

К р е й ц. Пятеро сотрудников, шеф.

О б е р г. А кто был в самом гардеробе?

К р е й ц. В самом гардеробе… гм… Видите ли, господин бригаденфюрер…

О б е р г. Мне известно мое звание… Я спрашиваю: кто был в гардеробе?

К р е й ц. Я полагал, что достаточно пятерых в вестибюле.

О б е р г. Лемке, идите вниз и обеспечьте, чтобы никто не скрылся.

Л е м к е  убегает. Из зала в ложу входят  А б е ц  и  О б о л е н с к а я.

А б е ц. Разумеется, Париж прекрасен, но я слишком занят, чтобы отдать ему должное, княгиня. Тысячи дел, вопросов, проблем!..

О б е р г. Господин посол, на два слова!..

О б о л е н с к а я. Не буду вам мешать.

А б е ц. Нет-нет, не уходите!.. Одну минуту!.. (Отходит с Обергом в сторону.)

О б е р г. В гардеробе обнаружены листовки. (Протягивает Абецу листок.)

А б е ц. Листовки? Давно пора обнаружить авторов и распространителей, давно!..

О б е р г. Я вызвал резерв. Здание оцеплено. Полагаю закрыть ресторан и произвести поголовный обыск.

А б е ц. Вы полагаете, что люди, принесшие эти листовки, ждут, когда вы начнете их обыскивать? Обыск — свидетельство нашей паники.

О б е р г. Да, но это вечер эмигрантов… Апатридов!.. Людей без подданства. Ведь большинство из них не имеет паспортов!..

А б е ц. Но мы с вами сюда приехали. Это к чему-то обязывает. Где генерал, как его?..

О б е р г. Сейчас я его приведу. (Уходит.)

А б е ц (Оболенской). Простите, княгиня, я снова в вашем распоряжении. Кстати, вы знакомы с кем-либо из генералов?.. Ну, например, как его…

О б о л е н с к а я. Многих я знаю с детства.

А б е ц. Говорят, любопытный старик…

О б о л е н с к а я. Тот, что идет сюда?

А б е ц. Да-да.

О б о л е н с к а я. Алексей Платонович. Не берусь судить, я далека от политики.

А б е ц. О, политика тут ни при чем. Просто я люблю коллекционировать человеческие характеры. Чисто абстрактный интерес.

О б о л е н с к а я. Я слишком женщина, чтобы понимать абстрактный интерес. Скажу больше, для женщины такой интерес, если хотите, оскорбителен…

Оба смеются. Входят  О б е р г  и  А л е к с е й  П л а т о н о в и ч, уже пожилой, но еще крепкий человек с военной выправкой.

О б е р г. Господин посол, позвольте представить вам Алексея Платоновича…

А б е ц. Очень рад. Мне давно хотелось с вами познакомиться.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Весьма польщен. (Заметив  О б о л е н с к у ю.) Здравствуй, Верочка!

О б о л е н с к а я. Здравствуйте, Алексей Платонович.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Как мама?

О б о л е н с к а я. Все страдает мигренями. Давно у нас не были, Алексей Платонович.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Лето провел в Бретани. Там дешево, и я чувствовал себя как петух в тесте. На прошлой неделе собрался к вам, уже взял метро и в вагоне вспомнил о неотложном деле. Пришлось вернуться.

О б о л е н с к а я. С вас десять франков!

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Неужто опять нафранцузил?

О б о л е н с к а я. Именно. «Взял метро» и «петух в тесте». Чисто французские обороты, Алексей Платонович. Гоните монету!..

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Ты права, Верочка. Придется платить. (Достает из кошелька монету.)

О б о л е н с к а я (Абецу). Это у нас такая игра. Штраф за французские обороты речи. Ее придумал писатель Бунин.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Верно, верно. Правда, и ты, Верочка, сказала «Гоните монету»! Тоже, между прочим, не Тургенев…

О б о л е н с к а я. Ну уж, во всяком случае, не Бальзак!..

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Говорят, что и дома начали бороться за чистоту русского языка.

А б е ц. Простите, вы сказали: дома?

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Ну да, в Москве. Дом есть дом, хотя там и большевики.

А б е ц. Вы по-прежнему их яростный враг?

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. С вами об этом лучше не говорить — ведь у вас с ними пакт…

А б е ц. Я слышал, вы не очень верите в этот пакт?

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Огонь и вода не могут быть вместе. А вам приходилось бывать в Москве?

А б е ц. Да, год назад. И в Москве и в Ленинграде.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Понравилось?

А б е ц. Ну, Ленинград — европейский город. Москва — своеобразный.

О б о л е н с к а я. А я вот ничего не помню: ни Москвы, ни Петрограда.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Да где же тебе помнить, Верочка, ты с детства в эмиграции.

О б о л е н с к а я. Да. В сущности, Франция — моя вторая родина.

А б е ц. Все-таки вторая?

О б о л е н с к а я. Как-никак я русская, господин Абец.

А б е ц. Однако мне пора. Рад был с вами познакомиться. Надеюсь, еще встретимся.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Буду рад, господин посол.

О б о л е н с к а я. Оревуар, мсье!

А б е ц  и  О б е р г  прощаются и уходят.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч (задумчиво). Что ему от меня надо?

О б о л е н с к а я. Говорит — чисто абстрактный интерес.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Абстрактный? У немцев такого не бывает.

О б о л е н с к а я. Ничего, Алексей Платонович, мне няня в детстве говорила: бог не выдаст, свинья не съест.

А л е к с е й  П л а т о н о в и ч. Это, смотря, какая свинья. Ну, мне пора. Кланяйся матери, на днях навещу. (Целует Оболенскую в лоб, уходит.)

Входит  Р а д и щ е в.

Р а д и щ е в. Ушли наконец эти эсэсовские индюки?

О б о л е н с к а я. Твои листовки просто бессмысленный и лишний риск, Кирилл!..

Р а д и щ е в. Гардеробщики так увлеклись игрой в кости, что мне удалось легко… А знаете, Вики, сегодня на балу многие говорили, что готовится нападение на Россию… И самое возмутительное — некоторые со злорадством!..

О б о л е н с к а я. У меня такое впечатление, что Абец проявляет особый интерес к Алексею Платоновичу… Надо информировать штаб де Голля… Теперь мы боремся за Францию, которая нас приютила…

Р а д и щ е в. Но если потребуется, за Россию будем бороться вдвойне.

Картина вторая

В темноте доносится голос диктора Юрия Левитана, передающего очередную сводку Совинформбюро: «Повторяю утреннее сообщение Советского информбюро от 15 октября: наши войска вели бои на всем фронте и особенно ожесточенные на Вяземском, Брянском и Калининском направлениях…»

Занавес поднимается. Кабинет Волконской на ферме в департаменте Дордонь. Будучи врачом, она развернула на своей ферме госпиталь для раненых. Белые шкафы с медикаментами, диван, покрытый белой клеенкой, на столе — стетоскоп и аппарат для измерения кровяного давления. Поздняя ночь. У радиоприемника — В о л к о н с к а я, красивая женщина средних лет в белом халате; м а т ь  М а р и я, пожилая женщина в черном апостольнике; А р и а д н а  С к р я б и н а, молодая миловидная женщина, и  С о ф ь я  Н о с о в и ч, элегантная дама лет тридцати на вид.

В о л к о н с к а я. Вяземское направление!.. А два дня назад оставили Вязьму!.. Немцы подходят к Москве!.. (По-французски.) О мой бог!..

С к р я б и н а. Ужасно!..

Н о с о в и ч. Не понимаю, что происходит!..

М а т ь  М а р и я. Неужели немцы захватят?.. Не верю…

Г о л о с  Л е в и т а н а. Передаем вечернее сообщение: «В течение ночи с четырнадцатого на пятнадцатое октября положение на Западном фронте ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону…»

В о л к о н с к а я. Я не в силах это слушать!.. (Выключает приемник.) А сегодня особенно… Гастон и Жорж обещали приехать…

М а т ь  М а р и я. Кто они? Гастон и Жорж?

В о л к о н с к а я. Гастон — француз, а Жорж — русский эмигрант. Оба, вероятно, коммунисты. Мне известны только их подпольные клички. Они должны доставить сюда трех советских офицеров, бежавших из лагеря военнопленных.

М а т ь  М а р и я. Волнение ваше, княгиня, понятно. Вот-вот увидим советских… Чего-чего о них не наслышались, но начитались! Как мы встретимся, как они к нам отнесутся?.. Найдем ли общий язык?..

Н о с о в и ч. Поверят ли они нам, мать Мария?!

С к р я б и н а. Да-да, поверят ли?!.

М а т ь  М а р и я. Должны поверить. Тамара Алексеевна, а все же включите радио. Мы в Париже регулярно слушаем…

Волконская включает приемник.

Г о л о с  Л е в и т а н а. …С каждым днем патриоты Франции, жители Парижа усиливают свою борьбу против немецко-фашистских войск и ставленников Гитлера…

С к р я б и н а. Слышите, о нас!..

Г о л о с  Л е в и т а н а. …Тринадцатого октября в Сен-Дени убиты два немецких солдата. В этот же день в Булонском лесу французскими патриотами были убиты немецкий офицер и три солдата…

С к р я б и н а. Абсолютно точно!..

Г о л о с  Л е в и т а н а. …В Шуази застрелен видный фашистский чиновник.

В о л к о н с к а я. Да, Сопротивление разрастается…

За окном шум подъехавшей машины.

(Смотрит в окно.) Приехали!..

М а т ь  М а р и я. Сейчас мы их увидим.

С к р я б и н а. Ой, как бьется сердце.

Условные звонки в передней. В о л к о н с к а я  быстро идет открывать. Доносится веселый голос Шибанова: «Бонжур, мадам!» и взволнованный ответ Волконской: «Бонжур, мсье!»

М а т ь  М а р и я. Неисповедимы пути твои, господи!

Входят  В о л к о н с к а я, Ш и б а н о в, Н и к о л а й, О в с я н н и к о в а  и  Х е т а у р о в. Шибанов — средних лет человек с чисто русским лицом. Николай — высокий, лет сорока, Овсянникова и Хетауров — молодые люди.

Скрябина, Носович, мать Мария встают. Волконская становится рядом с ними. И теперь все стоят, как две стены, взволнованно и жадно разглядывая друг друга. Пауза.

Ш и б а н о в. Друзья мои, позвольте представить вас нашей хозяйке. Николай Петрович, полковник Красной Армии.

В о л к о н с к а я. Здравствуйте, полковник. Княгиня Волконская. (Вспыхнув.) Доктор Волконская, Тамара Алексеевна.

Н и к о л а й. Очень приятно. Это вас называют в отрядах Сопротивления Красная княгиня?

Ш и б а н о в. Да-да. Это Тамару Алексеевну!

В о л к о н с к а я (шутливо). Жорж, соблюдайте конспирацию.

Ш и б а н о в. Елена Овсянникова. Лейтенант медицинской службы. Военный врач.

В о л к о н с к а я. Какой молодой врач.

О в с я н н и к о в а. Я пять лет как окончила институт, Тамара Алексеевна.

В о л к о н с к а я. Московский или петроградский, коллега?

О в с я н н и к о в а. Краснодарский.

В о л к о н с к а я. Краснодар?

Ш и б а н о в. Это бывший Екатеринодар, княгиня. Капитан Расул Хетауров.

Х е т а у р о в. Очень приятно, товарищ княгиня!..

В о л к о н с к а я. Вы кавказец, мсье?

Х е т а у р о в. Нет такой нации — кавказец. Но я по отцу — осетин, по матери — аварец. Фамилия осетинская, имя аварское. Живу в Дагестане, в Махачкале. Между прочим, замечательный город! Второй Париж!..

В о л к о н с к а я. А вы бывали в Париже, капитан?

Х е т а у р о в. Пока — нет. Но уверен, что Махачкала — второй Париж!..

В о л к о н с к а я. Почему Париж, а не Москва?

Х е т а у р о в. Москва может быть только одна!..

М а т ь  М а р и я. А по религии вы мусульманин или православный?

Х е т а у р о в. По религии я как раз атеист, с вашего разрешения.

М а т ь  М а р и я (видно, что Хетауров ей понравился). Я всегда считала, что верующие должны относиться с таким же уважением к убеждениям атеистов, как и атеисты к религиозным чувствам верующих.

Х е т а у р о в. Вполне с вами согласен.

С к р я б и н а (к Носович). Почему мы все стоим?..

Н о с о в и ч. Я не знаю… Мне показалось, что сюда вошла Родина!..

Ш и б а н о в. Теперь, Николай Петрович, хочу представить вам моих друзей. Мать Мария — организатор антифашистской группы «Православное дело».

Н и к о л а й. Здравствуйте, мать Мария!.. Говорят, ваша группа творит чудеса?..

М а т ь  М а р и я. Чудеса творит только бог. А мы выполняем свой долг человеческий. Долг перед Отечеством.

Ш и б а н о в. Госпожа Софья Носович — участница парижской группы Сопротивления.

Н и к о л а й. Очень рад. (Пожимает руку Носович.)

Ш и б а н о в. Ариадна Александровна Скрябина. Дочь знаменитого русского композитора. Надеюсь, знаете?

Н и к о л а й. Как же! В Москве есть музей Скрябина.

В о л к о н с к а я. Господа, да что же мы стоим? Прошу вас.

Все садятся.

А где же Гастон и Кирилл?

Ш и б а н о в. Они в лесу маскируют машину.

Н и к о л а й. Очень смелый юноша — Кирилл. Настоящий потомок Радищева!

М а т ь  М а р и я. Правда, что Радищеву поставлен памятник?

Н и к о л а й. Да, и в Москве и в Ленинграде. Это было сделано еще в восемнадцатом году, по личной инициативе товарища Ленина. Он называл Радищева первым в первом ряду русских революционеров. В прихожей — условный звонок.

Ш и б а н о в. Это они. (Идет открывать.)

М а т ь  М а р и я. Час назад мы слушали сводку. Москва под угрозой, полковник?

Н и к о л а й. Положение очень серьезное.

Входят  Г а с т о н, Р а д и щ е в  и  Ш и б а н о в.

Г а с т о н. Здравствуйте. Ну, вы уже познакомились. Отлично.

Р а д и щ е в. Добрый вечер!

В о л к о н с к а я. Добрый вечер? Скоро час ночи!..

Р а д и щ е в. В самом деле!.. Сегодня сумасшедший день, я потерял счет времени…

В о л к о н с к а я. Вы, вероятно, голодны?

Г а с т о н. Если вы можете накормить, то голодны. Если, конечно, это вас не затруднит.

В о л к о н с к а я. Я сейчас приготовлю бутерброды.

М а т ь  М а р и я. Мы вам поможем.

С к р я б и н а. Да да.

Р а д и щ е в. Я пойду развлекать дам.

Г а с т о н. Мерси.

В о л к о н с к а я, м а т ь  М а р и я, Н о с о в и ч, С к р я б и н а  и  Р а д и щ е в  уходят.

Ну-с, дорогие друзья мои, теперь вы в относительной безопасности. Ферма стоит на отлете. В селении у нас много друзей и помощников. На ферме вы передохнете, наберетесь сил… Все это вам необходимо перед той борьбой, в которую вы вступаете на незнакомой, но дружеской земле.

Н и к о л а й. Товарищ Гастон. Наше желание — как можно быстрее вступить в борьбу.

Х е т а у р о в. Да мы здоровы, нельзя ждать. Нужно бить фашистов.

О в с я н н и к о в а. Мы бежали из лагеря, чтоб бороться.

Ш и б а н о в. Для вступления русских в ряды Резистанса дается клятва. Вот она, слушайте. (Читает.) «Я обязуюсь беспощадно бороться с врагом до его полного уничтожения и окончательной победы над фашистской Германией… Выполняя свой долг перед советской Родиной, я одновременно обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на чьей земле я защищаю интересы Родины. Всеми силами я буду поддерживать моих братьев-французов в борьбе против общего врага — гитлеровских оккупантов».

Все повторяют клятву и затем подписывают.

Г а с т о н. Поздравляю вас со вступлением в ряды французского Сопротивления.

Н и к о л а й, О в с я н н и к о в а, Х е т а у р о в. Служим трудовому народу!

Ш и б а н о в. Русские эмигранты участвуют в разных группах Сопротивления. Волконская и я — в организации, возглавляемой Французской компартией. Оболенская и Носович — в деголлевской организации. Это два канала Сопротивления. О матери Марии вы уже знаете. Сюда для первой встречи с Гастоном и вами мы пригласили только четверых: Носович, мать Марию, Скрябину и Оболенскую, она приедет позже. Причем им известны только наши подпольные клички.

Г а с т о н. Учти, Николай, что они не знают и пока не должны знать, что я послан ЦК Французской компартии для связи с русскими бойцами Сопротивления.

Н и к о л а й. Понимаю, товарищ Гастон.

Г а с т о н. Жорж — Георгий Шибанов — держит связь со мной. Ему поручена организация русских партизанских отрядов из числа освобожденных советских военнопленных и русских эмигрантов. Многие русские эмигранты, члены Французской компартии, были добровольцами в Испании.

Ш и б а н о в. Все бывшие интербригадовцы с нами.

Н и к о л а й. Ясно.

Г а с т о н. Жорж, позовите дам, мы ведем себя неприлично.

Ш и б а н о в  уходит.

Жорж был в Испании комиссаром мотоэскадрона.

Входят  Ш и б а н о в, В о л к о н с к а я, м а т ь  М а р и я, Н о с о в и ч, Р а д и щ е в, С к р я б и н а.

В о л к о н с к а я (раздавая чашки). Прошу вас, господа! У меня сохранилась бутылка арманьяка. Надо выпить за нашу встречу!

Ш и б а н о в. За Родину!

Н и к о л а й. За победу!

М а т ь  М а р и я (со вздохом). Не близко еще до победы, ох, не близко!

Г а с т о н. Тем более мы должны бороться…

Н и к о л а й. За Россию! За Францию! За победу!

Х е т а у р о в. У моего деда есть такой тост: выпьем за хороших и плохих людей! За то, чтобы хорошим людям было хорошо, а плохим плохо!

Н о с о в и ч. Очень подходящий тост.

Все чокаются, пьют.

Г а с т о н. Есть данные, что гитлеровцы делают ставку на русских эмигрантов, и не без основания.

В о л к о н с к а я. К великому стыду нашему.

Н о с о в и ч. Многие белые генералы пошли с Гитлером. Краснов например, Шкуро.

Ш и б а н о в. Фашистов интересуют предатели всех рангов!

М а т ь  М а р и я. Я знакома с военными. Мой муж — казачий офицер, бывший, конечно. Все они теперь бывшие. Большинство из них ненавидят Советскую власть, но они ненавидят и фашистов. Они, как это у вас говорят… «квасные патриоты».

В о л к о н с к а я. Идеал этих людей: победить немцев, а потом повернуть штыки против большевиков.

Ш и б а н о в. Война сильно расколола эмиграцию, обострила взаимоотношения. Одни бесстрашно бросились в бой с гитлеровцами, другие пошли к ним на службу, забыв человеческое достоинство.

Р а д и щ е в. А большая часть стоит в стороне — созерцая, как будто это их не касается…

Н и к о л а й. Да, ситуация не из легких! Товарищ Гастон, мне очень хочется поговорить с кем-нибудь из генералов, послушать, на чем держится их позиция. Ведь против них я воевал в гражданскую. Мы должны знать их точную позицию; это поможет нам в борьбе, в пропаганде.

М а т ь  М а р и я. Я могла бы организовать свидание.

Г а с т о н. Что ж, попытайтесь, это ваше право. Но вернемся к главному. Тамара Алексеевна, на рассвете вам доставят группу советских офицеров и солдат. Вы готовы их принять?

В о л к о н с к а я. Да, мсье. На ферме теперь настоящий госпиталь для раненых.

Г а с т о н. Им надо отдохнуть, прийти в себя. Потом мы их переправим в русский отряд, который будет носить имя Максима Горького, и в Дордоньский отряд. Товарищ Хетауров!

Х е т а у р о в. Слушаю, товарищ Гастон!..

Г а с т о н. Вы назначаетесь командиром этого отряда.

Х е т а у р о в. Служу Советскому Союзу!..

О в с я н н и к о в а (встает). Разрешите обратиться, товарищ полковник?

Н и к о л а й. Да. Слушаю.

О в с я н н и к о в а (смущенно). Освобожденным, вероятно, понадобятся медикаменты…

В о л к о н с к а я. Не беспокойтесь, коллега. У меня все найдется.

О в с я н н и к о в а. А когда мы их вылечим, я очень прошу… Отправить меня в отряд…

Н и к о л а й. В отряд капитана Хетаурова, как я понимаю?

Овсянникова молчит.

Мы все находимся в распоряжении руководства Французской компартии.

Ш и б а н о в. Да… Врач в отряде необходим.

Х е т а у р о в. К тому же доктор говорит по-французски… А я знаю только аварский и русский, понимаешь…

Г а с т о н (Овсянниковой). Вы беретесь обучить капитана французскому?

О в с я н н и к о в а. Я постараюсь…

М а т ь  М а р и я (любуясь ею). Мне кажется, что она действительно будет стараться. Простите, что вмешиваюсь не в свое дело.

Х е т а у р о в. Благодарю, товарищ Гастон!..

О в с я н н и к о в а. Спасибо!

Н и к о л а й (Волконской). Тамара Алексеевна, прокормить наших товарищей сможете?

В о л к о н с к а я. Конечно, я как-никак фермерша. В этом году был хороший урожай. Хуже с паспортами.

Ш и б а н о в. Мы обсуждали этот вопрос. В, организации Кнута работает специалист по изготовлению паспортов. Мы хотим перебросить его к вам. Здесь надежнее.

В о л к о н с к а я. Мадам Скрябина мне говорила о нем. Вам известно прошлое этого человека? Он бывший каторжник, профессиональный фальшивомонетчик.

Ш и б а н о в. Но Кнут ручается за его преданность.

С к р я б и н а. Да-да. Он ненавидит немцев. Они уничтожили всю его семью!.. Я ручаюсь за него, ручаюсь!..

Г а с т о н. Мадам Скрябина права. Я видел этого человека.

Н и к о л а й (Волконской). Вы возражаете против его переезда к вам?

В о л к о н с к а я. Нет, просто мне еще никогда не приходилось встречаться с каторжниками, мсье…

Н и к о л а й. Это его прошлое. А мы должны думать о настоящем и о будущем, за которое боремся.

М а т ь  М а р и я. Верно!.. Спаситель учил, что и разбойника можно направить на праведный путь… Господа, неисповедимы глубины человеческой души!.. Ничто так не окрыляет человека, как доверие. И чем меньше человек заслуживает доверия споим прошлым, тем разительнее воздействие доверия на характер человека!.. Я понимаю вас, полковник!..

За окном треск мотоцикла.

Н и к о л а й. Приехали!..

В о л к о н с к а я  идет в прихожую. Мы слышим стук открываемой двери. Голос Волконской: «Вики, как я рада!» Голос Оболенской: «Простите за позднее вторжение!»

В комнату входят  В о л к о н с к а я, О б о л е н с к а я  и  М и х е л ь, человек лет пятидесяти на вид, подчеркнуто элегантный, с быстрым взглядом веселых, умных глаз. Оболенская в шлеме и кожаной куртке мотоциклиста и спортивных брюках.

О б о л е н с к а я. Бонжур!..

М и х е л ь (отвешивая общий поклон, с одесским акцентом). Салют почтенному обществу!..

Н и к о л а й. Вы знаете русский язык?

М и х е л ь. Или!.. Слава богу, я родился в Одессе!

С к р я б и н а. Как добрались?

М и х е л ь. Чудом, мадам!

Н и к о л а й. Были происшествия?

М и х е л ь. Было. Одно.

Н и к о л а й. Что именно?

М и х е л ь. Что за рулем была княгиня Вики. Такой сумасшедшей езды я никогда не видел!.. Мы мчались прямым ходом на тот свет, не сойти мне с этого места!.. Я кричал: «Мадам, вы везете специалиста с европейским именем!.. Что вы так торопитесь в могилу — туда всегда лучше прибывать позже, чем раньше!..»

О б о л е н с к а я (весело). Да, да, он так кричал!..

М и х е л ь. Может быть, как говорят в Одессе, за то же деньги присядем.

В о л к о н с к а я. Да-да, извините!..

Все садятся.

М и х е л ь. Да, я родился в милой Одессе… Правда, давно не был в этом прекрасном городе, давно…

Н и к о л а й. Почему вы его покинули, если не секрет?

М и х е л ь. Сейчас скажу. Княгиня Вики, мне сказала, что здесь можно говорить откровенно.

В о л к о н с к а я. Да, мсье, чувствуйте себя как дома.

М и х е л ь (смеясь). Именно такими словами меня встретил начальник каторжной тюрьмы в Голландии, когда меня к нему доставили после суда, где я схлопотал пятнадцать лет. Я ему ответил: «Господин начальник, тронут вашей любезностью, но лучше я буду себя чувствовать вашим временным гостем, и чем скорей я отсюда выберусь, тем нежней буду вас вспоминать». Он мне на это сказал: «Вы слишком мне дороги, Веселый Рембрандт, чтобы я мог с вами расстаться раньше чем через пятнадцать лет!..»

Н и к о л а й. Веселый Рембрандт?

М и х е л ь. Да, это моя старая кличка. Зовут меня Михель. Почему я покинул Одессу? Я был тогда еще молод и слушался папашу, а он был уже стар и потому слушался белых! К несчастью. Он был лучший гравер Одессы, и с его руками и головой, я знаю, он мог бы стать главным гравером казначейства… А я стал бы художником и безусловно имел бы успех в России, потому что не признаю, как и они, абстрактной живописи…

Н и к о л а й. В самом деле?

М и х е л ь. Вопрос!.. Если бы вы видели фальшивые доллары, которые я делал, то поняли бы, что перед вами убежденный реалист!.. Многие эксперты принимали мою валюту за настоящую. Все водяные знаки, внутренняя сетка, переливы красок получались у меня шик с малиной!.. Это была вершина реализма, уважаемые дамы и господа!.. Я уж не говорю о портрете Вашингтона!.. Я вижу краски не только глазами, я чувствую их на ощупь, кончиками своих пальцев, клянусь вам будущей могилой Гитлера!..

Н и к о л а й. Вы изготовляли только доллары?

М и х е л ь. Плохо обо мне думаете!.. Я специалист широкого профиля: делал и фунты, и шведские кроны, и голландские гульдены.

Н и к о л а й. А советские деньги?

М и х е л ь. Нет. Советский Союз — единственная страна, где деньги ничего не стоят… Там не в них счастье, насколько я разбираюсь в медицине…

Н и к о л а й. Ваш отец тоже был фальшивомонетчик?

М и х е л ь. Нет. Папаша делал только фальшивые акции. Монташевские, нобелевские, поляковские. Это был удивительно честный старик!..

Г а с т о н. Расскажите, как вы убежали с каторги?

М и х е л ь. Когда немцы захватили Голландию, они стали проверять и личные дела каторжников. И узнав, кто я, вывезли меня в Польшу, в концлагерь, где был подземный, особо секретный блок. Туда кроме меня свезли фальшивомонетчиков из всех тюрем Польши. Получился такой симпозиум, господа, что ему могла бы позавидовать Академия наук!..

Н и к о л а й. Как же вам удалось оттуда бежать?

М и х е л ь. Мы нарочно стали делать ассигнации так, что они мало хрустели. Я сказал шефу: «Чтобы они хрустели, как надо, мало обрабатывать их горячим голлендером, надо еще обрабатывать их спиртом и синилкой». Надо так надо. Привезли спирт и бутыль синилки. Ассигнации стали хрустеть. Но кончилось это тем, что мы накапали синилку в чайник, кипевший для охраны. Напившись чаю, эсэсовцы ринулись на тот свет со скоростью истребителя, ведь синилка — это цианистый калий. Мы надели их мундиры и смылись. Мне удалось добраться до Парижа; там я встретил одного участника организации Кнута, он свел меня с мадам, а мадам со своим мужем.

С к р я б и н а. Совершенно верно.

М и х е л ь. И я опять взялся за работу, с той разницей, что теперь делаю фальшивые паспорта. Как любят писать в газете «Черноморская коммуна»: жалоб от потребителей не поступает.

Н и к о л а й. Вы читали «Черноморскую коммуну»?

М и х е л ь. До войны моя семья ее выписывала, и жена иногда привозила ее мне на каторгу. Хотелось быть в курсе того, что происходит на Родине.

Н и к о л а й. Почему же именно «Черноморскую коммуну»?

М и х е л ь. Тамбовская меня не интересует. Вчера на подпольной квартире мы слушали с княгиней Вики московское радио. Пели «Ты одессит, Мишка, и это значит, что не страшны-тебе ни горе, ни беда…» Ах, какая песня!

О б о л е н с к а я. Это правда.

М и х е л ь. Что такое Родина, господа? Для меня это Одесса, Черное море, Дерибасовская, Большой фонтан…

В о л к о н с к а я. А для меня — Петроград, Летний сад, Марсово поле, «Невы державное теченье, береговой ее гранит…».

О б о л е н с к а я. А для меня — Москва, Чистые пруды, куда няня водила меня гулять…

Х е т а у р о в. Лично для меня — Махачкала!..

Р а д и щ е в. И все это — Россия, огромная, бескрайняя, милая Россия!.. Я родился во Франции, но по ночам мне снится Россия, так часто снится!.. И всякий раз я просыпаюсь с бьющимся сердцем и жгучим предчувствием того, что непременно увижу ее!..

Ш и б а н о в. А мне иногда снится, что иду я по улице советского города и кругом все — вы только представьте себе, — все говорят по-русски!.. Без нашего эмигрантского акцента!.. Я, бывший гардемарин, мальчишкой попал в белую армию и только потом, на чужбине, все осознал и понял… Был шофером, шахтером, многому научился у рабочего класса. Вступил в партию… И вот, дело прошлое, в Испанию поехал не только, чтобы драться с фашистами, но и чтобы заслужить право вернуться на Родину…

Н и к о л а й. Есть такое слово — «ностальгия». Во всех словарях оно трактуется как болезненное состояние души, болезненная тоска по Родине. Неправильно!.. Это не болезненное состояние, а верный признак здоровой души, чистого сердца!..

М а т ь  М а р и я. «Все врут календари!..» И словари, как видите, тоже…

Ш и б а н о в. Итак, Веселый Рембрандт, потребители довольны?

О б о л е н с к а я. Могу подтвердить — пока ни один паспорт не вызвал подозрений.

Ш и б а н о в (Михелю). Вы договорились с Кнутом об условиях?

М и х е л ь. Каких условиях?

Ш и б а н о в. Насчет гонорара за ваш труд?

М и х е л ь. Никогда прежде я не получал такой высокий гонорар! Господа, я прожил темную и бурную жизнь… Теперь я уже еду с ярмарки, как писал наш Шолом-Алейхем… Ах, какая шумная ярмарка это была! Но что я с нее везу, я вас спрашиваю? Память о семье, расстрелянной гитлеровцами, одинокую старость, судимости?.. Я хоть и поздно, но стал человеком, и докажу вам это!.. Простите мою слабость, теперь вы можете не поверить, что я — Веселый Рембрандт!..

Н и к о л а й. Нет, мы верим, мы абсолютно вам верим.

С к р я б и н а (Николаю). Спасибо вам, Николай Петрович, спасибо!

Н и к о л а й. За что?

Н о с о в и ч (Николаю). За то, что вы такой!..

В о л к о н с к а я. За то, что вы с нами!

Мать Мария крестит Николая и целует.

О б о л е н с к а я. Спасибо за все, что вы сюда принесли!..

С к р я б и н а. Я не знаю, как сказать… Лучше я сыграю вам «Прометея»… Это написал мой покойный отец… (Подходит к пианино и начинает играть.)

Мы слышим скрябинского «Прометея» с его пафосом, трагизмом, мужеством и глубиной. Последний аккорд. Пауза.

З а н а в е с.

Акт второй

Картина третья

Кабинет Оберга в здании гестапо на улице Соссэ в Париже. На стене — портреты Гитлера и Гиммлера, большая карта Франции. В углу — стальной сейф. Окна кабинета наглухо задрапированы.

О б е р г  работает за столом. Телефонный звонок.

О б е р г (поднимая трубку). Да, я. Что? Целый эшелон под откос? Мне надоели эти новости!.. Немедленно выезжайте сюда!.. (Бросает трубку, нажимает кнопку.)

Появляется  а д ъ ю т а н т.

Крейца!..

А д ъ ю т а н т. Крейц в приемной. Я хотел доложить, но вы говорили по телефону.

О б е р г. Я сказал — Крейца!

А д ъ ю т а н т  уходит. Появляется  К р е й ц. На этот раз он в эсэсовской форме.

К р е й ц. Я слушаю, шеф.

О б е р г. В районе Мелена воинский эшелон подорвался на мине.

К р е й ц. Мелен не моя зона, шеф. Это зона Келлера.

О б е р г. Но и Париж, и Мелен, и вся Франция, черт вас всех побери, это моя зона!.. Каждый час идут сообщения: саботаж, убийства, диверсии, нападения на наши конвои, побеги советских военнопленных… Мы расстреливаем заложников, берем новых, но все продолжается!..

К р е й ц. Проклятые французы!..

О б е р г. Одни ли французы, Крейц? В отрядах Сопротивления участвуют и бельгийцы, и испанцы, и даже немцы! Я уж не говорю о сотнях бежавших из лагерей советских военнопленных!.. Где они, позвольте вас спросить?

К р е й ц. Как где? В партизанских отрядах, шеф. Я вам докладывал.

О б е р г. Где эти отряды, я спрашиваю?!.

К р е й ц. Спросите лучше, где их нет!.. Они переходят из одного департамента в другой. Просто летучие голландцы! Вот, например, отряд Максима Горького…

О б е р г. Максим Горький давно умер. Кто командир отряда?

К р е й ц. Пока не выяснено.

О б е р г. Ничего вы не знаете!.. Где Жеребков?

К р е й ц. В приемной. У него важное сообщение.

О б е р г. Пусть войдет.

К р е й ц  уходит и возвращается с  Ж е р е б к о в ы м.

Ж е р е б к о в. Здравствуйте, экселенц!

О б е р г. Здравствуйте. Садитесь.

Ж е р е б к о в. Гран мерси! (Садится.)

О б е р г. Я недоволен вами. Мы поставили вас во главе Управления по делам русских эмигрантов, но вы плохо работаете.

Ж е р е б к о в. В каком смысле, господин бригаденфюрер?

О б е р г. Во всех. У нас есть данные, что многие эмигранты участвуют в Резистансе.

Ж е р е б к о в. Боюсь, что это правда. Однако будьте справедливы — многие эмигранты честно работают на вас. Сколько моих людей служат переводчиками в оккупированных районах России? А на фронтах? Части генерала Краснова…

О б е р г. Меня интересуют эмигранты, связанные с Резистансом, а не части генерала Краснова!..

Ж е р е б к о в. Именно затем я и пришел. Ходят упорные слухи, что одна эмигрантка, некая мать Мария, монашенка…

О б е р г. Менее всего меня интересуют монашенки.

Ж е р е б к о в. Одну минуту!.. Это довольно странная монашенка, экселенц. Она бывшая поэтесса Кузьмина-Караваева… Подруга Блока в прошлом… Был такой русский поэт…

О б е р г. Поэзия меня тоже мало интересует!

Ж е р е б к о в. Ее дочь, коммунистка, в тысяча девятьсот тридцать шестом году уехала в Советский Союз.

О б е р г. Это уже более интересно.

Ж е р е б к о в. Правда, в Москве эта особа умерла от дизентерии в тысяча девятьсот тридцать девятом году.

О б е р г. Покойниками не занимаемся.

Ж е р е б к о в. Но ее мать, принявшая монашество, теперь, по слухам, связана с Резистансом и организовала большую группу… Рекомендовал бы арестовать.

О б е р г. Арестовать легче всего. Напишите мне подробно все ваши соображения по поводу этой монашки. А сейчас слушайте внимательно. Помните, еще перед войной с Россией вы приветствовали на балу господина Абеца…

Ж е р е б к о в. Да. Вместе с графиней Тернавской…

О б е р г. При чем здесь графиня Тернавская?.. Там был еще этот профессор… Как его?

Ж е р е б к о в. Бердышев, экселенц.

О б е р г. Да-да. Бердышев. По-моему, большой мошенник. Любит цитировать Марка Аврелия.

Ж е р е б к о в. Что делать — профессор теологии.

Входит  а д ъ ю т а н т, шепчет что-то на ухо Обергу.

О б е р г (Жеребкову и Крейцу). Господа, я должен принять одного человека. А вы пока возьмите машину и привезите профессора сюда.

К р е й ц. Слушаю.

К р е й ц  и  Ж е р е б к о в  уходят. А д ъ ю т а н т  уходит за ними, затем возвращается и впускает графиню  Т е р н а в с к у ю. Она роскошно одета, модно причесана, умело накрашена.

Т е р н а в с к а я (подчеркнуто официальным тоном). Разрешите войти, господин генерал?

О б е р г. Прошу вас, графиня. (Встает.)

Тернавская плотно прикрывает дверь, кокетливо подбегает к Обергу, целует его.

Т е р н а в с к а я. О, мон анж!.. Я так соскучилась!.. У тебя усталый вид, ты слишком много работаешь, мой мальчик!!!

О б е р г. Садись, деточка. Ты, как всегда, обворожительна.

Т е р н а в с к а я. Благодаря тебе, милый! Мне завидует весь Париж!

О б е р г. Как твой Поль? Ничего не подозревает?

Т е р н а в с к а я. Он уже привык… К нашей дружбе, хочу сказать. И ты так много для него сделал!.. Знаешь, я всегда была ему верна, как Пенелопа… Ты — мой первый любовник…

О б е р г (ухмыляясь). Никогда не считал арифметику точной наукой.

Т е р н а в с к а я. О, Ганс, как тебе не стыдно! Я навела справки об этом профессоре Бердышеве, как ты просил.

О б е р г. Можно ли ему доверять?

Т е р н а в с к а я. Смотря в каком смысле, милый… Он пытался за мной ухаживать… Но я не поклонница этих бородок… И потом он надоел мне цитатами из Фихте, Фомы Аквинского в еще каких-то мудрецов…

О б е р г. А в политическом отношении он надежен?

Т е р н а в с к а я. Полагаю, что да. А в чем дело?

О б е р г. Деточка, никогда не задавай мне таких вопросов. Я этого не люблю. Завтра мы встретимся. Там же. В семь вечера.

Т е р н а в с к а я. Буду… как всегда… До скорого свидания! (Целует Оберга, уходит.)

Оберг нажимает кнопку. Входит  Л е м к е.

О б е р г. Что это вы весь в поту, милейший Лемке?

Л е м к е. Допрашивал одного коммуниста. Пришлось поработать.

О б е р г. Результат?

Л е м к е. Его вынесли на носилках. Но молчит.

О б е р г. Вы помните, Лемке, года полтора назад на балу русские эмигранты преподносили хлеб-соль господину Абецу?

Л е м к е. Очень хорошо помню. Там еще была такая красивая графиня. Мне кажется, она сейчас вышла от вас…

О б е р г. Там был профессор Бердышев.

Л е м к е. Помню. Он еще говорил: «И сказал апостол: слова его отбросим, а душу сохраним».

О б е р г. Нам придется с ним поработать. В вашем стиле.

Л е м к е. Всегда готов.

О б е р г. Но, как сказал апостол, душу сохранить! Обработайте его так, чтобы он выглядел как жертва гестапо, но при этом был бы еще в состоянии поработать на нас. Ясно?

Л е м к е. Вполне.

О б е р г. Но, повторяю, без переломов и всех ваших штук. Когда я, как обычно, скажу вам: «Угостите его кофе», — вы возьмете его к себе и приметесь за работу.

Л е м к е. Слушаю.

Входит  а д ъ ю т а н т.

А д ъ ю т а н т. Профессор доставлен.

О б е р г. Пусть войдут.

А д ъ ю т а н т  уходит, пропускает  К р е й ц а, Ж е р е б к о в а  и  Б е р д ы ш е в а.

(Вставая навстречу, приветливо.) О, кого я вижу!.. Старый знакомый!.. Рад вас видеть, профессор!..

Б е р д ы ш е в. Здравствуйте, ваше превосходительство. Неужто запомнили меня?

О б е р г. Как же, отлично помню. «И сказал апостол: слова его отбросим, а душу сохраним…» Ведь так?

Б е р д ы ш е в. Именно так, ваше превосходительство. Ну и память же у вас!.. Ашанте!..

О б е р г. Садитесь, господа!

Все садятся.

А ведь вы провидец, профессор. Помните, тогда на балу вы сказали, что будете рады приветствовать нас в Кремле. На днях мы там будем. Фюрер сказал, что будет принимать октябрьский парад на Красной площади.

Б е р д ы ш е в. Очень рад слышать это.

О б е р г. Похвально. Однако перейдем к делу, профессор. Вам известна монашенка мать Мария?

Б е р д ы ш е в. Да, мы знакомы.

О б е р г. Что вы можете о ней сказать?

Б е р д ы ш е в. Женщина верующая… Благотворительница.

О б е р г. Благотворительница?.. Удивлен, профессор!.. Она связана с Резистансом!.. Уже не связаны ли и вы с ней?

Б е р д ы ш е в. Помилуйте, господь с вами!.. Ни сном ни духом!.. Да вы хоть господина Жеребкова спросите — он может удостоверить, что я…

Ж е р е б к о в. Миль пардон, ничего я не могу удостоверить, решительно ничего, Серафим Евтихианович!..

О б е р г. Вот видите!.. Подозрительно, профессор, весьма подозрительно!

Б е р д ы ш е в. Да помилуйте!.. Я вам честью клянусь!..

О б е р г. Успокойтесь. Вы любите кофе?

Б е р д ы ш е в. Очень. С начала войны не пил, экселенц. Какой теперь кофе, сами знаете!.. Где его достанешь?..

О б е р г. У нас, конечно. Лемке, профессору надо успокоиться. Пройдите с ним к себе, угостите его настоящим крепким кофе.

Б е р д ы ш е в. Покорнейше благодарю! Не стоит беспокоиться… Я лучше дома чаю напьюсь.

О б е р г. Нет-нет, не отказывайтесь!.. Гестапо гостеприимно, дорогой профессор теологии. Угостите его как следует, Лемке.

Л е м к е. Слушаю. Идемте, профессор!

Б е р д ы ш е в. Но почему же я один? И мне, право, не хочется…

Л е м к е. А мне, думаете, хочется?.. Я уж сегодня угощал, угощал!.. Пошли!.. Будете довольны, слово Лемке!.. (Поднимает Бердышева за плечо, ведет его к двери.)

О б е р г (им вслед). А потом, уважаемый профессор, мы с вами поговорим.

Л е м к е  и  Б е р д ы ш е в  скрываются за дверью.

Ну как, господин Жеребков, будет из него толк?

Ж е р е б к о в. Будет. Не таких обламывали. Только бы жив остался, ведь у него грудная жаба…

О б е р г. Все будет сделано по апостолу: душу сохраним. Не хотите ли чашку кофе, господин Жеребков? Настоящего. Я ведь не Лемке.

Ж е р е б к о в. Гран мерси, экселенц. Что-то не хочется.

Картина четвертая

Небольшой ресторан типа бистро, расположенный километрах в двадцати от Тулузы, на скрещении автомобильных дорог. Зал разделен аркой на две части. Слева — вход в ресторан. Обычные столики, рекламные плакаты вин, автомат-радиола в углу, стойка с напитками, перед которой несколько высоких вертящихся табуретов. В правой части зала — также столики, небольшой бильярд и крохотная рулетка. Хозяйка ресторана, мадам  Ж е р м е н, сидит за стойкой с вязаньем в руках. За одним из столиков сидит в обнимку молодая пара. Это  Л у и  и  М а д л е н. Г а с т о н, Ш и б а н о в  играют в бильярд. В правой части зала за столиком — Н и к о л а й, В о л к о н с к а я.

Н и к о л а й. Как наши раненые, Тамара Алексеевна?

В о л к о н с к а я. Чувствуют себя лучше. Но полежать еще придется. Тяжело с ними, Николай Петрович.

Н и к о л а й. В каком смысле?

В о л к о н с к а я. Стремятся в отряд. Уверяют, что хорошо себя чувствуют…

Н и к о л а й. Придется сделать строгое внушение.

В о л к о н с к а я. Ради бога, не надо!.. Они меня возненавидят, а я этого боюсь. Боюсь потерять их доверие, дружбу… Они все мне дороги… Елена — простая крестьянская девушка, а какой шарм, сколько достоинства, такта! Ночи напролет дежурит около раненых, стирает, штопает… И все это весело, с улыбкой!

Н и к о л а й. Естественно. Она же армейский врач. Это ее комсомольский долг.

В о л к о н с к а я. Как у вас все просто: комсомольский долг! Долг перед Родиной! У вас, вероятно, долг перед партией?

Н и к о л а й. Конечно. Перед огромной страной, перед народом, перед будущим!..

В о л к о н с к а я. Но ведь у каждого человека есть… Должна быть личная жизнь…

Н и к о л а й. У вас она есть, Тамара Алексеевна?

В о л к о н с к а я. Как вам сказать… Была, разумеется… В общем, довольно тривиальная история… Се ля ви!..

Ш и б а н о в (перестал играть на бильярде, смотрит на часы). Почему так задерживается Ариадна Александровна?

Шибанов, Гастон проходят в правую часть вала, садятся за столик рядом с Николаем и Волконской.

Ей пора уже быть здесь.

Г а с т о н. Удалось ли ей пронести мину?

Н и к о л а й. Мы с Ариадной Александровной все как будто рассчитали, учли все возможные отклонения от намеченного плана. Ни одна мелочь не забыта.

Ш и б а н о в. Что-то не нравится мне сегодня тишина на дорогах.

Г а с т о н. На сколько рассчитан заряд?

Н и к о л а й. На один час. У Ариадны Александровны есть время, она должна успеть сюда до взрыва. Операция потребовала очень много времени на подготовку. Ведь только несколько дней прошло, как летчики перешли из мастерских на аэродром.

Ш и б а н о в. Очень трудно сдерживать людей. Все рвутся в бой! Все хотят бить врага.

Звенит колокольчик над входной дверью. В вал входит  п о л и ц е й с к и й  к а п р а л.

К а п р а л (подойдя к стойке). Бон суар, мадам!

Ж е р м е н. Бон суар, мсье! Что это вас так давно не было? Завели себе подружку? Я начинаю ревновать!..

К а п р а л. О, мадам, кто может заменить такую женщину, как вы!.. Надеюсь, у вас все хорошо, мадам?

Ж е р м е н. Не сказала бы. Как видите, довольно пусто. Вон та пара заказала две чашки кофе, а целуются так, как будто выпили дюжину «Маркиза Монтескье»!..

К а п р а л (глядя на Луи и Мадлен, которые целуются). Что ж, им можно лишь позавидовать… Не последовать ли их примеру, мадам?

Ж е р м е н. В смысле кофе или поцелуев?

К а п р а л. И то и другое неплохо.

Ж е р м е н. Всему свое время, мсье. Кто умеет ждать, тот умеет любить. Рюмочку арманьяка?

К а п р а л. Неужели у вас найдется арманьяк?

Ж е р м е н. Для мужчины с такими усами у меня найдется не только арманьяк… (Наливает рюмку.) Прошу вас, мсье!..

К а п р а л (опрокинул рюмку). Божественно!..

Ж е р м е н. А они все целуются!.. Даже приход полиции не остудил их пыла… Как вдова, я не могу этого видеть!.. Муки святого Антония!..

К а п р а л. Но мы не святые, мадам. Одно ваше слово, и муки кончатся… Как ваши, так и мои…

Ж е р м е н. Стоит подумать… Но сначала объясните, где вы пропадали?

К а п р а л. Только вам, и строго по секрету. Вот уже три дня, как вся полиция Тулузы поднята на ноги. Приехал чин из гестапо и уверяет, что где-то в наших краях явка коммунистов…

Ж е р м е н (смеясь). Им все мерещатся коммунисты!.. А, впрочем, все может быть… Еще рюмочку?

К а п р а л. Это не слишком дорого стоит?

Ж е р м е н. Смотря кому. Ваши усы стоят куда дороже!.. (Наливает.) Вы мой гость, мсье!..

К а п р а л. Вы очень любезны, дорогая Жермен!.. (Выпивает.)

Л у и. Мадам, нельзя ли запустить музыку? Моя крошка хочет танцевать.

Ж е р м е н. Только и всего? На ее месте я предпочла бы пойти в отель. Боже, как измельчала наша молодежь!..

Л у и. На отель нет денег, мадам.

Ж е р м е н. Тогда смотрите, чтобы суп, который вы так старательно подогревали, не достался кому-нибудь другому!.. За музыку тоже надо платить.

Л у и. На музыку у меня хватит. (Опускает монету в автомат.)

Начинается танго. Луи и Мадлен танцуют.

К а п р а л. Прошу вас, мадам!

Ж е р м е н (выплывая из-за стойки). Я вижу, у вас есть деньги на отель?

К а п р а л. О, мадам!.. (Крепко обнимает ее.)

Ж е р м е н. Нет-нет, не так крепко!.. Я закипаю в две минуты… А они целуются даже танцуя!.. (К Мадлен.) Браво, мадемуазель, бис…

М а д л е н. Охотно, мадам!.. (Снова целует Луи.) Вас это устраивает?

Ж е р м е н. Важнее, чтобы это устраивало его.

М а д л е н. Луи, тебя устраивает?

Л у и. Вполне, Мадлен.

Дверь открывается, входят  О б о л е н с к а я  и  Р а д и щ е в. Они одеты как бродячие музыканты. В руках у Радищева аккордеон.

Ж е р м е н (сразу вернувшись к стойке). Что вам угодно?

О б о л е н с к а я. Нельзя ли две порции омара?

Ж е р м е н. Омары были до оккупации. Могу предложить яичницу.

О б о л е н с к а я. Яичницу так яичницу. Мы очень голодны.

Ж е р м е н. Пройдите туда, мадам… (Указывает на арку.)

Оболенская и Радищев проходят и садятся за столик рядом с Николаем и другими, делая вид, что не знают их. Радиола перестает играть.

К а п р а л. Мне пора, мадам. Завтра постараюсь вас навестить.

Ж е р м е н. Буду рада, мсье.

Л у и. Пора и нам, Мадлен.

Встают.

Привет, мадам!

Ж е р м е н. Счастливого пути!

К а п р а л, Л у и  и  М а д л е н  уходят.

Н и к о л а й (Оболенской и Радищеву). Рассказывайте. Быстро. А то еще кто-нибудь войдет.

О б о л е н с к а я. Были… У запасных ворот аэродрома двое часовых. Слева — пулеметная вышка. Резерв, судя по всему, в казарме за главными воротами.

Н и к о л а й. В ворота пройти не удалось?

Р а д и щ е в. Нет. Мы сказали, что хотели бы петь и играть для солдат. Часовой позвонил. Приехал полковник, проверил документы, в ворота пройти не разрешил, но вызвал гарнизон.

О б о л е н с к а я. Человек двести.

Р а д и щ е в. Мы дали концерт.

О б о л е н с к а я. Я пела им вальс «Ди музик, унд ди нахт, унд ди танц». На поле много «мессершмиттов».

Н и к о л а й. Вот они-то нам и нужны. Хетауров подтягивает отряд к аэродрому. С гарнизоном мы справимся. Но надо дождаться взрыва на артиллерийском складе. Немцы бросят туда свои резервы, а мы в это время нападаем на аэродром. Вики, начертите план главных и запасных ворот…

Склоняются над листом бумаги.

Снова звенит дверной колокольчик. Возвращаются  Л у и  и  М а д л е н.

Л у и. Жермен, мы проследили. Капрал сел в автобус и уехал в Тулузу.

Ж е р м е н. Спасибо, детки. Теперь садитесь на свое место и непременно в обнимку. Как только кто-нибудь войдет, целуйтесь.

М а д л е н. Я боюсь, что мы привыкнем.

Ж е р м е н. Тоже не беда. Ресторан без целующейся пары может вызвать подозрение. Одним словом, целуйтесь в целях конспирации.

Л у и. Ну что ж, Мадлен, не так уж опасна эта конспирация. (Обнимает Мадлен.)

Входят  О в с я н н и к о в а  и  Х е т а у р о в.

Ж е р м е н. Что вам угодно, господа?

О в с я н н и к о в а. Мадам, нельзя ли две порции омара?

Ж е р м е н. Омары были до оккупации, мадам. Могу предложить яичницу.

О в с я н н и к о в а. Яичницу так яичницу. Мы очень голодны.

Ж е р м е н (улыбаясь). Здравствуйте, товарищи!.. Проходите туда — там и омары и яичница. Одним словом, все свои!.. (Луи и Мадлен, которые, как только появились Овсянникова и Хетауров, начали целоваться.) Эй, детки, оторвитесь друг от друга. Пришли свои… (Овсянниковой и Хетаурову.) Это наши ребята… Когда приходят посетители, они обязаны целоваться…

Х е т а у р о в. В чем дело, Леночка?

О в с я н н и к о в а (смеясь). Эти ребята обязаны целоваться для конспирации.

Х е т а у р о в. Спроси мадам, не нужна ли ей для конспирации еще одна пара?

О в с я н н и к о в а. Не говори глупости! Пойдем! (Проходят за арку.)

О б о л е н с к а я. Елена!.. (Обнимает ее.)

В о л к о н с к а я. Наконец-то!..

Х е т а у р о в. Бон суар, медам, мсье!.. Как вам нравится мой французский язык?

В о л к о н с к а я. Тре бьен, мсье!

О б о л е н с к а я. Прекрасный прононс, Расул.

Х е т а у р о в. Аварцы — способный народ, понимаешь. Я сразу сообразил, что если говорить в нос, получается прекрасный этот… пронос…

О в с я н н и к о в а. Не пронос, а прононс, про-нонс…

Х е т а у р о в. Не вижу принципиальной разницы. (Вытягиваясь.) Товарищ полковник, отряд подтянут к аэродрому и сосредоточен в лесу.

Звенит колокольчик, и вбегает  С к р я б и н а.

С к р я б и н а. Привет, Жермен! (Пробегает за арку.)

Жермен идет за нею.

В о л к о н с к а я. Слава богу!..

С к р я б и н а (тяжело дыша). Все удалось!.. Твои ребята, Гастон, дали мне пропуск на имя лейтенанта Шульца, который лежит в госпитале… без сознания. Там есть маленький госпиталь. И вот я, как фрау Шульц, подошла к часовому, предъявила пропуск. Мина в сумке была завалена сверху апельсинами… И вдруг часовой звонит в госпиталь — есть ли там лейтенант Шульц?.. И страху же я набралась!.. Оказывается, есть, дай ему бог здоровья!.. Впервые пожелала гитлеровцу здоровья, будь он проклят!.. Пропустили. На территории склада твои друзья, Гастон, взяли сумку… Ух, все!.. (Почти падает в кресло.)

Ж е р м е н (по-французски). Браво, мадам, браво!.. Господа, за это надо выпить!..

Г а с т о н. Да, выпейте и закусите. Нам предстоит дело нелегкое.

Все проходят в левую часть зала. Волконская и Оболенская задерживаются.

Н и к о л а й. А что же вы?

В о л к о н с к а я. Не хочется. Я так давно не видела Вики…

Н и к о л а й. Понимаю. (Уходит.)

О б о л е н с к а я (глядя ему вслед). Удивительный человек!.. Всегда спокоен, немногословен, тактичен…

В о л к о н с к а я. И сразу вызывает желание подчиниться ему.

О б о л е н с к а я. А помните, как вы волновались перед встречей с советскими?.. И все-таки поняли друг друга. Я даже подружилась с Еленой и Хетауровым!.. У них, кажется, роман…

В о л к о н с к а я (улыбаясь). Вики, вы невозможная женщина!..

О б о л е н с к а я. Очень даже возможная!.. Люблю посмеяться, потанцевать… слежу за модой и чужими романами… И самой пофлиртировать… (По-французски.) Немного…

В о л к о н с к а я. И организовывать диверсии в немецком тылу.

О б о л е н с к а я. Да. Потому что фашизм — это смерть, а я люблю жизнь. Встречи с Еленой, Хетауровым, полковником повлияли на нас, княгиня… Как они понимают друг друга, как заботятся друг о друге и о нас, несмотря на наше положение, прошлое… Я твердо решила после войны вернуться в Россию… Если… если пустят, конечно…

В о л к о н с к а я. У меня был разговор с Николаем Петровичем… Он сказал, что понимает меня, но что я должна еще и еще подумать…

О б о л е н с к а я. Не примут?!.

В о л к о н с к а я. Нет, об этом не было сказано ни слова… Он сказал, что дома после войны будет трудно, очень трудно… Придется восстанавливать тысячи разрушенных городов, сотни тысяч деревень… И что мы, эмигранты, должны ясно себе это представлять.

О б о л е н с к а я. То же говорила мне и Елена.

В о л к о н с к а я. Вот-вот… Хорошо, что они говорят правду, даже горькую… Они знают, чего хотят, что их ждет, у них ясная цель!.. И вера, понимаете, вера!.. Вот почему мы все их полюбили, особенно Николая Петровича…

О б о л е н с к а я (лукаво). Да? Намечается флирт, мадам?

В о л к о н с к а я. Господь с вами, Вики!..

О б о л е н с к а я. А почему? Он вполне респектабелен, и какой шарм!..

В о л к о н с к а я. Да будет вам!.. О чем вы думаете?

О б о л е н с к а я. Как о чем? О вас и Николае Петровиче. Вам за тридцать, ему сорок с чем-то…

В о л к о н с к а я (с улыбкой). Для него это будет мезальянс… Советский полковник женится на княгине!..

С к р я б и н а. Товарищи, тише!.. Сейчас!.. Сейчас должно свершиться.

Пауза. Бьют часы — одиннадцать раз.

(Почти со слезами.) Что же это?.. Так бьется сердце!..

В этот момент взрыв сотрясает стены, со звоном сыплются осколки стекла, разбитого взрывной волной. За окном — горизонт в пламени и дыму.

Ш и б а н о в (деловито). Хороший склад попался! Даже сюда дошло.

В о л к о н с к а я. Все во имя России!

Н и к о л а й. Присядем, друзья, по русскому обычаю, перед дорогой.

Все садятся.

Подождем десять минут. Сейчас немцы бросят резервы к месту взрыва. Мы отправимся в отряд.

Г а с т о н (Шибанову). Жорж, оденьте форму немецкого капитана. Она в угловой комнате. Это даст вам возможность проникнуть на аэродром. Документы в кармане мундира.

Ш и б а н о в. Хорошо. (Уходит.)

О б о л е н с к а я. Пока я угощу вас шоколадом. «Гала — Петер». Мне преподнес начальник аэродрома. (Вскрывая плитку шоколада.) Тамара Алексеевна, это вам за Красную княгиню. Товарищ полковник, это вам за то, что вы есть. Лена и Расул — вам за боевую дружбу. Жермен, молодые люди — это вам. Французские коммунисты вполне заслужили!.. Товарищ Гастон, вам нелегко с нами, это вам за терпение, доброжелательное отношение к неблагоразумным, но очень старательным детям.

О в с я н н и к о в а (стоят в стороне с Хетауровым). Дивный шоколад.

Х е т а у р о в. Возьми. (Протягивает ей свой кусочек.)

О в с я н н и к о в а. Это твоя доля, Расул.

Х е т а у р о в. Моя доля — это твоя доля, понимаешь!.. Навсегда!..

О в с я н н и к о в а. Тише — услышат!..

Х е т а у р о в. И пусть слышат!.. Пусть все слышат, что я тебя люблю!.. Жаль, нельзя послать телеграмму в Махачкалу, чтобы вся республика узнала… Главное — отец, мать и дедушка…

Н и к о л а й. Пора. Жермен, Вики, Ариадна, Мадлен остаются здесь. Остальные за мной!

О б о л е н с к а я. Николай Петрович, умоляю!..

С к р я б и н а. Очень прошу!..

Ж е р м е н. Возьмите хоть раз!..

М а д л е н (по-французски). Что же, я, по-вашему, гожусь только для поцелуев?

Н и к о л а й. Вы остаетесь здесь!

Г а с т о н. Товарищи, полковник прав. Вы нужны здесь.

Все уходят, кроме Мадлен, Луи, Жермен, Оболенской, Скрябиной и Гастона.

В течение часа все должны разойтись. Жермен, вы устали. Я думаю, что в ближайшие два месяца мы будем действовать за пределами вашего департамента.

Ж е р м е н. Вы меня обижаете. Разве я не патриотка, не француженка?

Г а с т о н. Нет, Жермен, ваш ресторанчик нам еще пригодится не раз. Луи, поищите Москву. Как дела на фронтах?

Луи идет к приемнику.

Ариадна Александровна, вам пора, через несколько минут пройдет ваш автобус.

С к р я б и н а. Ах, товарищ Гастон, как хочется остаться и послушать… Пошла, пошла!.. Счастливо оставаться. (Уходит.)

Г а с т о н (Оболенской). Минут через пятнадцать — двадцать мы выйдем, и я провожу вас.

Луи нашел станцию, и мы слышим голос диктора.

Г о л о с  д и к т о р а. В последний час. Наши войска закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда…

О б о л е н с к а я. Сталинград отбит, Сталинград наш!.. Гастон, Жермен, дорогие мои, как это замечательно!

Г о л о с  д и к т о р а. Войска Донского фронта в боях с двадцать седьмого по тридцать первое января закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда.

Дверь распахивается, на пороге — п о л и ц е й с к и й  к а п р а л  в сопровождении  н е м е ц к о г о  о ф и ц е р а  и  с о л д а т.

О ф и ц е р. Руки вверх!.. Вы все арестованы!.. Быстро, быстро, пошевеливайтесь!.. Выходите!..

Арестованные с поднятыми руками уходят.

Обыскать!

Солдаты начинают обыск ресторана.

Г о л о с  д и к т о р а. «…Сегодня нашими войсками взят в плен вместе со своим штабом командующий группой немецких войск под Сталинградом, состоящей из шестой армии и четвертой танковой армии, генерал-фельдмаршал Паулюс и его начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт. Фельдмаршальское звание Паулюс получил несколько дней назад. Кроме того, взяты в плен генералы…».

На последней фразе медленно идет занавес.

Картина пятая

Кабинет фельдмаршала Кейтеля в Берлине. Просторная комната с большим окном, за которым видны серые дома германской столицы. Письменный стол, портреты Гитлера и Фридриха Великого, на стене — огромная карта, утыканная разноцветными флажками, большой ковер на полу. В углу — стальной сейф. В другом углу — мягкие кресла и круглый стол.

К е й т е л ь (продолжая разговор). Этот советский генерал уже отклонил ряд наших предложений. Между тем фюрер считает его наиболее подходящей фигурой. С одной стороны, царский офицер, а с другой — крупный советский генерал. Такая фигура устроила бы и русских эмигрантов, в свое время участвовавших в белом движении, и советских людей.

А б е ц. Понятно.

Р у н д ш т е д т. Но вы сами говорите, дорогой Кейтель, что он отклонил ряд наших предложений.

К е й т е л ь. Да. Поэтому фюрер приказал мне лично поговорить с ним, постараться его убедить. Фюрер не исключает возможность нового отказа. Поэтому для русского фронта и тыла мы заготовили такую листовку: «Генерал-лейтенант Дмитрий Карбышев перешел на службу Германии. Ваше дело пропало. Русские, сдавайтесь, потому что ваши лучшие люди перешли к нам, сдавайтесь!..» Я прошу вас присутствовать при моем разговоре с этим генералом. Фюрер торопит с организацией русского добровольческого корпуса, считая, что это будет иметь не только военное, но и пропагандистское значение.

Р у н д ш т е д т. Фюрер абсолютно прав. В данном случае…

К е й т е л ь. Он прав во всех случаях, дорогой Рундштедт. (Нажимает кнопку звонка.)

Входит  а д ъ ю т а н т.

Доставили генерала?

А д ъ ю т а н т. Да, господин фельдмаршал.

К е й т е л ь. Надеюсь, в каторжной форме?

А д ъ ю т а н т. Да, как было приказано.

К е й т е л ь. А генеральский мундир готов?

А д ъ ю т а н т. Так точно.

К е й т е л ь. Генерал знает, куда его привезли?

А д ъ ю т а н т. Пока нет. Рейхсфюрер СС прислал справку о нем…

К е й т е л ь. Огласите наиболее существенное.

А д ъ ю т а н т (читает). «…Коммунист. Генерал-лейтенант, доктор военных наук. До войны заведывал кафедрой в Академии Генерального штаба. Шестьдесят два года. В тысяча девятьсот одиннадцатом году окончил царскую Военно-инженерную академию. Участник русско-японской войны и первой мировой войны. Награжден царскими боевыми орденами…».

Р у н д ш т е д т. Весьма любопытно…

А д ъ ю т а н т. «Захвачен в плен летом тысяча девятьсот сорок первого года, когда, пытаясь выбраться из окружения, был контужен и ранен. Свободно владеет немецким языком…».

К е й т е л ь. Прекрасно!.. Дальше.

А д ъ ю т а н т. «Этот кадровый офицер старой русской армии заражен большевистским духом, фанатически предан воинской присяге…».

Р у н д ш т е д т. Я давно заметил, что если генерал предан нашим идеям, мы считаем его героем, а если он предан своей Родине и ее идеям, мы зачисляем его в фанатики… Весьма удобно, я бы сказал.

К е й т е л ь (сухо). Скорее логично, смею полагать. Дальше.

А д ъ ю т а н т. «Все попытки привлечь его на нашу сторону, несмотря даже на физическое воздействие, оказались безуспешными».

Р у н д ш т е д т. Почему он в каторжной форме?

К е й т е л ь. Потому что он каторжник. Рейхсфюрер СС подписал приказ. (Вынимает из ящика стола бумагу.) Вот слушайте: «Направить в лагерь Флоссенбург на каторжные работы. Не делать никаких скидок на звание и возраст. Гиммлер».

Р у н д ш т е д т. Не кажется ли вам, господа, что избивать пленного генерала и отправлять его на каторгу это… Это противоречит общепринятым законам ведения войны…

К е й т е л ь (адъютанту). Вы пока свободны. Я позвоню.

А д ъ ю т а н т  уходит.

Дорогой Герд, мы старые друзья, я глубоко уважаю вас. Но зачем же говорить при адъютанте?..

Р у н д ш т е д т. Я еще не сказал…

К е й т е л ь. А вы, командуя нашими войсками на Украине, во всем следовали общепринятым законам?

Р у н д ш т е д т. Вы правы. К сожалению, я точно исполнял все ваши инструкции и приказы, фельдмаршал Кейтель. Но иногда, во время бессонницы, мне приходит мысль, что за это придется отвечать…

К е й т е л ь. Победителей не судят. По возрасту вы, Герд, самый старший из наших фельдмаршалов…

Р у н д ш т е д т. Да, шестьдесят семь, к сожалению.

К е й т е л ь. Тем не менее я позволю себе дать вам дружеский совет: не следуйте слепо своим эмоциям.

Р у н д ш т е д т. За всякий совет надо благодарить. Особенно, если его дает начальник Верховной ставки фюрера.

Кейтель нажимает кнопку. А д ъ ю т а н т  и еще один  о ф и ц е р  вводят под руки пожилого человека, который едва держится на ногах. Он в полосатой одежде каторжника и деревянных колодках на ногах. Это  К а р б ы ш е в. Рундштедт и Абец встают. Кейтель идет ему навстречу.

К е й т е л ь. Здравствуйте, господин генерал!

К а р б ы ш е в. Здравствуйте.

К е й т е л ь. Что это за лохмотья на вас?

К а р б ы ш е в. Это гитлеровская форма для пленных генералов.

К е й т е л ь. Удивлен. Я прикажу наказать виновных. Садитесь, генерал.

Карбышев садится в кресло. А д ъ ю т а н т  и  о ф и ц е р  уходят; вскоре  а д ъ ю т а н т  возвращается и вносит манекен с распяленным на нем генеральским мундиром гитлеровской армии, ставит манекен в углу, за спиной Карбышева, и уходит.

Как старый военный, вы должны знать формулу известного закона: «Военнопленный неприкосновенен, как суверенитет народов, и священен, как несчастье».

К а р б ы ш е в. Рад, что вы ее знаете. Но в ваших лагерях для военнопленных она читается наоборот.

К е й т е л ь. Я сказал — виновные будут наказаны. Вам известно, кто я?

К а р б ы ш е в. Звание вижу. Фамилии не имею чести знать.

К е й т е л ь. Я Кейтель, начальник Верховной ставки фюрера. Это фельдмаршал Рундштедт. Это господин Абец.

Рундштедт и Абец кивают.

Я вижу, вам нехорошо. (Поднимая трубку.) Врача, немедленно!.. Я слышал, вы свободно говорите по-немецки? Значит, обойдемся без переводчика?

К а р б ы ш е в. Надеюсь.

Входит  в р а ч  в белом халате, с чемоданчиком в руке.

К е й т е л ь. Доктор, вы можете поднять тонус господину генералу?

В р а ч. Надеюсь. (Проверяет пульс Карбышева.) Упадок сердечной деятельности. (Поднимает Карбышеву веко.) Крайняя степень истощения.

К е й т е л ь. Историю болезни напишете потом. Действуйте!..

Врач достает шприц и делает инъекцию.

Это поможет?

В р а ч. Полагаю. Конечно, временно.

К е й т е л ь. На всякий случай ждите в приемной.

В р а ч  уходит.

Вам лучше, господин генерал?

К а р б ы ш е в. Что вам от меня угодно?

К е й т е л ь. Выслушайте меня непредубежденно. Вы попали в плен, будучи контужены и ранены.

К а р б ы ш е в. Иначе я дрался бы до последнего патрона и выстрелил бы в себя, как полагается честному солдату.

К е й т е л ь. Не сомневаюсь. Но я читал у вашего Толстого, что раненому солдату всегда кажется, что война проиграна…

К а р б ы ш е в. Неверно. Толстой писал, что раненому солдату кажется, что проиграно сражение. Сражение, а не война. Затем, я генерал, а не солдат, а генерал должен видеть дальше. И, наконец, теперь война не та, и солдаты не те, и Россия не та.

К е й т е л ь. Значит, вы не считаете войну проигранной?

К а р б ы ш е в. Считаю. Но проиграете ее вы.

А б е ц. Почти вся Европа в наших руках!..

Р у н д ш т е д т. На что вы рассчитываете?

К е й т е л ь. Мы захватили все жизненные центры вашей страны.

К а р б ы ш е в. Несмотря на ваше численное превосходство, господа, я остаюсь при своем мнении. Если хотите, подойдем к карте.

К е й т е л ь. Это невозможно.

К а р б ы ш е в. Почему? Я пленный. Чем вы рискуете?

К е й т е л ь. Вами. Вы так плохо выглядите, и я боюсь, придется снова вызывать врача. Положение советских войск безнадежно.

К а р б ы ш е в. Я слыхал это еще год тому назад.

К е й т е л ь. Позвольте предложить вам кофе и коньяк. Это вас подбодрит.

К а р б ы ш е в. Не откажусь. Полагаю, что и вам неплохо бы себя подбодрить.

К е й т е л ь (поднимая трубку). Кофе и коньяк! (Кладет трубку.) Наши войска вышли на Волгу.

К а р б ы ш е в. Слыхал. Но год назад Гитлер обещал принять парад на Красной площади. И парад действительно был. Только принимал его Сталин.

К е й т е л ь. Фюрер хотел ввести в заблуждение противника. Мы отвели свои войска из-под Москвы по высшим стратегическим соображениям.

К а р б ы ш е в. Как приятно, что ваши «высшие стратегические соображения» так точно совпали со стратегическими соображениями нашей Ставки!.. Это редко случается на войне…

Вносят кофе и коньяк.

К е й т е л ь (наливая коньяк в рюмки). Это «Наполеон». Человек, именем которого назван этот коньяк, умел воевать, хотя и был французом. Как вы находите?

К а р б ы ш е в. Я надеюсь, что судьба Наполеона на русских полях известна вам не хуже, чем мне.

Р у н д ш т е д т. Да, но Германия это не Франция.

К а р б ы ш е в. Но зато Россия — это Россия.

К е й т е л ь. Вернемся, однако, к Наполеону. Я согласен, что он напрасно пошел на Россию.

К а р б ы ш е в. Хорошо, что вы начали это понимать.

К е й т е л ь. Понимаю и ваш намек. Но Наполеон не Гитлер!

К а р б ы ш е в. Я далек от мысли сравнивать Гитлера с Наполеоном.

К е й т е л ь (желая замять эту тему). Перейдем, однако, к делу. Вы говорили откровенно, и это хорошо. Позвольте и мне быть откровенным. Вы отвергли десятки наших самых почетных предложений, ссылаясь на верность присяге и своему правительству. Так?

К а р б ы ш е в. Совершенно верно.

К е й т е л ь. А вот ваше правительство отказалось от вас!.. Ему безразлична ваша судьба. Мы предложили обменять вас на одного из наших генералов, попавших в плен. И получили отказ. Ваше правительство не пожелало спасти своего генерала. Оно списало вас со счетов. Вот телеграммы, читайте! (Протягивает листки.)

К а р б ы ш е в. У меня отняли очки.

Р у н д ш т е д т. Позвольте предложить свои, мы люди одного примерно возраста. (Протягивает Карбышеву очки.) Точная оптика — Цейс!..

Карбышев читает.

К е й т е л ь. Ну, что вы скажете теперь, ознакомившись с документами?

К а р б ы ш е в. Во-первых, это ваши документы, которым я не имею оснований полностью доверять…

К е й т е л ь. Генерал, это оскорбительно!..

К а р б ы ш е в. Фельдмаршал, то, что творится в ваших лагерях, куда оскорбительней для вас!.. Но допустим, что мое правительство по тем или иным соображениям не сочло возможным пойти на обмен. Это его дело, и не мне, а тем более не вам судить его. Что это меняет?

К е й т е л ь. Как — что?!. Вы, доверчивый человек, упорствуете в своей верности тому правительству, которое от вас отказалось!.. Посмотрите на себя в зеркало — вы одной ногой уже в могиле!.. Решайтесь, и мы вас вылечим! Мы создадим для вас условия, о которых и не мечтают советские генералы!.. Обернитесь и посмотрите на этот мундир — он заказан для вас!..

К а р б ы ш е в (посмотрев на мундир). Вот тот?

К е й т е л ь. Конечно, тот самый!..

К а р б ы ш е в. Вы удивляете меня!.. Как военный, вы должны знать, что есть честь мундира, но есть и мундир бесчестья. Вот эта форма каторжника куда почетнее вашего генеральского мундира!.. Диалектика нашего времени состоит в том, что фашисты, заслужившие каторгу и виселицу, носят парадные мундиры, а их узники, честные люди, одеты каторжниками… Таков трагический маскарад этих лет, господа!.. Но маскарад всего лишь маскарад, и когда он окончится, вы будете счастливы надеть каторжную форму, лишь бы уйти от возмездия!..

К е й т е л ь (кричит). Вы забываетесь!..

К а р б ы ш е в. Позовите врача, теперь уже для себя — на вас лица нет. И не кричите, я выдержал кое-что пострашней!.. Вы хотите, чтобы я говорил откровенно все, что думаю?

Р у н д ш т е д т. Да, да, конечно!..

К а р б ы ш е в. Вы напали на мою Родину, вопреки завещанию Бисмарка: «Никогда не лезьте в берлогу русского медведя, он страшен, когда его разозлят!..»

А б е ц. Когда Бисмарк писал это, у Германии не было великого фюрера!..

К е й т е л ь. Если бы мы не напали на Россию, она напала бы на нас!

К а р б ы ш е в. Мания величия и мания подозрительности — родные сестры. Обе ведут к гибели… Вы пробудили в немецком народе самые низменные инстинкты, объявив его расой господ. И он же проклянет вас за это, когда придет час расплаты. Вспомните великую Римскую империю Нерона!

А б е ц. Проклянет нас?.. Да народ ликует на встречах со своим фюрером!

К е й т е л ь. Да-да, я могу показать вам кинохронику. Вы увидите, как кричат немцы, как горят их глаза, как сияют их лица!.. Иногда кажется, что небо раскалывается от восторженных криков!..

К а р б ы ш е в. Не беспокойтесь, небо не расколется, оно видело и не такое. Историю творят не восторженные крики!

А б е ц. Если бы вы хоть раз присутствовали при встрече фюрера с народом, вы бы заговорили иначе.

К а р б ы ш е в. У входа в римский сенат была надпись: «Горе отсутствующим». Но как показала история, отсутствующим нередко куда лучше, чем присутствующим… Зато всегда и неизменно горе обожествляемым!.. Их ждет та же участь, она уже стоит за порогом вашего кабинета, Кейтель…

К е й т е л ь. Встать!.. (Нажимает кнопку.)

Входит  а д ъ ю т а н т.

Как точно пишется ваше имя, отчество, фамилия?

К а р б ы ш е в. Карбышев Дмитрий Михайлович.

К е й т е л ь (адъютанту). Пишите приказ: военнопленного Карбышева Дмитрий Михайловича вернуть на каторгу. Бить и подлечивать, подлечивать и бить! Убрать!..

Адъютант ведет Карбышева к двери.

К а р б ы ш е в. Вы еще будете завидовать мне, Кейтель, будете!.. (Уходит.)

К е й т е л ь (кричит). Изготовить миллион листовок и забросать ими русских!

З а н а в е с.

Акт третий

Картина шестая

Кабинет Оберга. Он допрашивает  М и х е л я.

О б е р г. Вам придется еще многое рассказать. Вас уже угощали кофе. Может быть, повторить?

М и х е л ь. Нет смысла — второй раз я не вынесу, и вы уже не будете иметь удовольствия говорить со мной.

О б е р г. Ну так слушайте: я не обещаю сохранить вам жизнь, сами понимаете, что это невозможно. Но легкую смерть я могу вам обещать.

М и х е л ь. Я вижу, вы торгуете чудным товаром. Почем у вас легкая смерть? Только без запроса — я не люблю переплачивать!..

О б е р г. Где княгиня Волконская?

М и х е л ь. Я как раз хотел спросить вас об этом. Спасибо, теперь уже можно не спрашивать.

О б е р г. Кто руководил Волконской?

М и х е л ь. Спросите ее. Она мне не говорила.

О б е р г. Вы знаете монашенку — мать Марию?

М и х е л ь. Что может быть общего у еврея с монашенкой? У нее свой бог, у нас — свой.

О б е р г. А княгиню Оболенскую?

М и х е л ь. Что может быть общего у княгини с каторжником?

О б е р г (поднимает трубку). Приведите Оболенскую.

М и х е л ь. Хоть перед смертью побуду в аристократическом обществе.

Вводят  О б о л е н с к у ю. Михель сразу же встает.

О б е р г. Кто разрешил вам встать?

М и х е л ь. Покойная мама. Она говорила: «Сынок, когда входит дама, настоящий джентльмен должен встать». Я не знаю эту мадам. К сожалению, она так прекрасна!

О б о л е н с к а я. Я тоже вас не знаю. И тоже сожалею: вы так галантны.

М и х е л ь. Не удивляйтесь, мадам. Я уроженец великой Одессы, подарившей миру лучших кавалеров, музыкантов и фальшивомонетчиков.

О б е р г. Этот субъект принадлежит как раз к последней категории. (Поднимаятрубку.) Введите мать Марию. (Оболенской.) Она вам известна?

О б о л е н с к а я. Что-то не припоминаю.

Вводят  м а т ь  М а р и ю.

О б е р г. Можете, святая сестра, поздороваться со старыми знакомыми.

М а т ь  М а р и я. Кажется, княгиня Оболенская? К сожалению, я не видела вас несколько лет… Нас как-то познакомили… Еще до войны…

О б о л е н с к а я. Возможно, хотя я не помню…

М а т ь  М а р и я. Такая молодая и такая красивая!.. (Крестит Оболенскую.) Да спасет тебя Христос, милая!..

О б о л е н с к а я. Спасибо, матушка! (Целует руку матери Марии.)

О б е р г. Это что за нежности?!

О б о л е н с к а я. Мать Мария благословила меня.

О б е р г. А этот тип вам знаком, мать Мария? (Указывает на Михеля.)

М и х е л ь. Тип к вашим услугам, мать Мария.

Мать Мария подходит к Михелю, смотрит ему прямо в глаза.

М а т ь  М а р и я. Похоже, иудей?

М и х е л ь. Да, иудей. Но не Иуда.

М а т ь  М а р и я. Все люди перед богом равны. И Христос был иудей.

М и х е л ь (Обергу). Вот видите, мы дали Христа, а не Гитлера. Это две большие разницы, как говорят в Одессе!..

О б е р г. Лучше вспомните, что вы дали этого проклятого коммуниста Маркса!..

М и х е л ь. Судя по тому, как его советские внуки угостили вас под Москвой и Сталинградом, за деда тоже можно не краснеть.

О б е р г. Лемке!..

Стоящий в стороне Лемке подходит.

Двойную порцию…

Л е м к е. Слушаю!..

М и х е л ь. Мать Мария!..

М а т ь  М а р и я. Да, брат мой?

М и х е л ь. Мою мать они убили… Благословите вместо нее на смерть.

Мать Мария крестит Михеля.

Спасибо, мама!..

О б е р г. Убрать!..

М и х е л ь. Мы скоро увидимся, герр оберст! Скорее, чем вам кажется!.. Мы встретим вас всем семейством…

Л е м к е  выталкивает  М и х е л я  за дверь.

О б е р г. Вы благословили, святая сестра, преступника, каторжника!.. Всевышний вам этого не простит. (Нажимает кнопку.)

Входит  Л е м к е.

Я спрашиваю в последний раз: вы знаете Оболенскую?

М а т ь  М а р и я. Я уже сказала. Видела раз до войны.

О б е р г (к Лемке). Приведите Бердышева… (Матери Марии.) Сейчас вам будет стыдно!..

Л е м к е  вводит  Б е р д ы ш е в а, которому явно не по себе.

Б е р д ы ш е в. Бон суар!

О б е р г. Подойдите к этим милым дамам, профессор.

Б е р д ы ш е в. Ничего… Я здесь… (Стоит на пороге.)

О б е р г. Вам сказано: подойдите!

Бердышев подходит. Мать Мария и Оболенская пристально смотрят на него. Он опускает глаза.

Профессор, вы видели у матери Марии княгиню Оболенскую?

Б е р д ы ш е в. Гм… В общем… Да…

М а т ь  М а р и я. Никогда она не была у меня, никогда!

Б е р д ы ш е в. Я чрезвычайно сожалею, но…

О б е р г. Что «но»?!. Точнее!..

Б е р д ы ш е в. Я видел… Из другой комнаты…

О б е р г. Говорите все!..

Б е р д ы ш е в. Пардон… Через замочную скважину… (Закрывает лицо руками.) Какой ужас!.. Простите меня, мать Мария, простите!.. (Всхлипывает.)

О б е р г. Слюнтяй!.. Так скажите все!.. Скажите, что вы у нее отлеживались по моему заданию… Что вы наш секретный агент по кличке Блондинка!.. Все скажите, мерзавец!..

Б е р д ы ш е в. Да-да, я не выдержал!.. Хотел душу спасти!

М а т ь  М а р и я. Сказал Спаситель: «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради меня, тот ее сбережет…»

О б е р г. Вот он и донес, что вы укрываете советского офицера. Но мы не спешили. Мы терпеливо ждали… И когда вы послали его в тот ресторан под Тулузой, мы шли за ним. Там и накрыли всю компанию!.. За это, милая Блондинка, мерси… А вот за ваше поведение здесь — концлагерь!.. Лемке, возьмите его!..

Л е м к е (берет Бердышева за плечо). Пошли!.. Пошли, Блондинка!..

Уходят.

М а т ь  М а р и я (вслед Бердышеву). Спаси его, господи, прости ему слабость души его!..

О б е р г. Лучше подумайте о спасении своей души!.. Хороша монашенка, действовавшая заодно с коммунистами!.. Бог вам этого не простит!..

Л е м к е  возвращается.

М а т ь  М а р и я. Бог с теми, кто творит добро, а не с теми, кто всуе клянется именем его, проливая безвинную кровь. Костры инквизиции тоже полыхали во имя Христа, но инквизиторы прокляты и богом и людьми. Вы превзошли инквизиторов и прокляты втройне!..

О б е р г. Карцер!.. Наручники и кандалы!..

Л е м к е. Пошли, мадам!.. (Тащит ее к двери.)

М а т ь  М а р и я  машет рукой, прощаясь с Оболенской. Та, встав, провожает ее взглядом.

О б е р г. Садитесь, княгиня. Поверьте, я желаю вам добра.

О б о л е н с к а я (снова садясь). И потому угостили порцией «кофе».

О б е р г. Вы вынудили нас своим упорством. Наши следователи прозвали вас «Принцесса их вайс нихт». Но я сейчас хочу поговорить с вами как человек с человеком. Вы не хотите назвать ни одного имени, ни одного адреса, ни одной явки.

О б о л е н с к а я. Вы сами сказали: их вайс нихт.

О б е р г. Я хочу спросить вас о другом. Меня это интересует с чисто психологической стороны. Как вы, аристократка, светская женщина, красавица, могли связаться с партизанами, с коммунистами, с вашими врагами? Что это — любовь к приключениям, авантюризм?

О б о л е н с к а я. Ни то ни другое.

О б е р г. Что же это?

О б о л е н с к а я. Хорошо, я отвечу, хотя вряд ли вы поймете. Я русская, поймите же, русская!.. Да, мы во многом виновны перед Родиной, но все-таки это наша Родина. Ее не унесешь на подошвах своих сапог, как сказал Дантон!.. А вы — ее враги и, значит, мои враги!.. Это так просто, неужели вы не можете понять?

О б е р г. Это все?

О б о л е н с к а я. Вам этого мало?

О б е р г. И мало… И много… Может быть, слишком много… Вам известна судьба ваших сообщников?

О б о л е н с к а я. У меня нет сообщников!

О б е р г. Я не спрашиваю. Я хочу только сказать…

О б о л е н с к а я. Что?

О б е р г. Полковник Николай и капитан Хетауров убиты…

О б о л е н с к а я. Таких не знаю.

О б е р г. Лейтенант Елена ранена и захвачена нами.

О б о л е н с к а я. И ее не знаю.

О б е р г. Ферма княгини Волконской более не существует. Княгиню-то вы не могли не знать — вы люди одного круга.

О б о л е н с к а я. Я видела ее в последний раз четыре года назад, еще до войны.

О б е р г. Почему вы так побледнели? Почему у вас слезы на глазах? Кого вы оплакиваете?

О б о л е н с к а я (встав). Миллионы людей, погибших в борьбе против фашизма.

Картина седьмая

Камера в берлинской тюрьме Платцензее. Четыре койки — две внизу и две над ними, откинутые к стене. Почти под потолком — маленькое зарешеченное окно. Стол и табуретки, привинченные к полу. В камере — О б о л е н с к а я, Ж е р м е н  и  О в с я н н и к о в а.

О б о л е н с к а я. Я рада, что эти скоты после суда нас поместили в одной камере. Хоть последние дни проведем вместе!..

Ж е р м е н. Мы все, кроме Софи, смертники.

О б о л е н с к а я. Смертники… Страшное слово!

О в с я н н и к о в а. Все люди, раньше или позже, умрут. Не думайте об этом, Вики.

Ж е р м е н. Вы правы, мадам Елена.

О в с я н н и к о в а. «Мадам»!.. Что это ты, Жермен, так официально? Мы с тобой коммунисты, можно бы и попроще.

Ж е р м е н. Ты опять права, Елена.

О б о л е н с к а я. Обидно, что мы уйдем из жизни накануне победы… Так хотелось дожить до нее!..

О в с я н н и к о в а. Ради этой победы погибли миллионы людей. Мы только капельки в океане!.. Но и мы боролись! Наша совесть чиста. Я и Жермен коммунисты, мы выполняли наш долг. Но и вы, Вики, бывшая эмигрантка…

О б о л е н с к а я. Почему бывшая?

О в с я н н и к о в а. Потому, что в трагические для Родины дни боролись за нее. Гражданство определяется не паспортом и не местом жительства…

Оболенская плачет.

Вики, не надо!..

О б о л е н с к а я. Это слезы радости, Елена…

Лязгает дверной замок, и в камеру входит  н а ч а л ь н и ц а  женского корпуса, немолодая немка в форме СС.

Н а ч а л ь н и ц а (в руках у нее бумаги). Здравствуйте! Госпожа Оболенская, я должна объявить вам решение Высшего апелляционного суда рейха. Прошу встать.

О б о л е н с к а я. Я слушаю.

Н а ч а л ь н и ц а. Приговор, по которому вы приговорены к смертной казни, утвержден. И вступил в законную силу. Распишитесь, госпожа Оболенская, что вам это объявлено. (Протягивает листок и авторучку.)

Оболенская расписывается.

Очень сожалею.

О б о л е н с к а я. Все?

Н а ч а л ь н и ц а. По законам рейха лица, приговоренные судом к смертной казни, могут заявить о своем последнем желании. Оно будет исполнено, если окажется правомерным. Что бы вы хотели?

О б о л е н с к а я. В этой тюрьме содержится мать Мария, госпожа Скобцова.

Н а ч а л ь н и ц а. Я знаю.

О б о л е н с к а я. Я хочу проститься с нею.

Н а ч а л ь н и ц а. Может быть, лучше вызвать русского священника?

О б о л е н с к а я. Мать Мария заменит его — она монашенка.

Н а ч а л ь н и ц а. Я доложу вашу просьбу. Госпожа Овсянникова?

О в с я н н и к о в а. Да.

Н а ч а л ь н и ц а. Вам приговор также утвержден. Пригласить к вам священника?

О в с я н н и к о в а. Нет. Я атеистка. Но я также хочу проститься с матерью Марией.

Н а ч а л ь н и ц а. Зачем? Зачем вам, коммунистке, эта монашенка?

О в с я н н и к о в а. Наши убеждения — дело нашей совести. Но то, что я знаю о матери Марии, вызывает мое желание пожать ей руку. Все.

Н а ч а л ь н и ц а. Как известно из приговора, вы осуждены за то, что помимо всего прочего установили связь с немецкими коммунистами. Может быть, вы хотите получить свидание с кем-нибудь из них?

О в с я н н и к о в а. Вы очень любезны, фрау. Но я говорила на следствии и повторила на суде, что не знаю ни одного имени, ни одного немецкого коммуниста.

Н а ч а л ь н и ц а. Да, вы действительно проявили чисто славянское упорство, хотя ваша связь с немецкими коммунистами твердо установлена. Но теперь, перед казнью, уже нет смысла упорствовать. Кого из лих вы хотите увидеть в последний час?

О в с я н н и к о в а. Я хочу видеть мать Марию. Все. Доложите кому следует о моем последнем желании.

Н а ч а л ь н и ц а. Хорошо. Теперь последнее: председатель Высшего апелляционного суда поручил мне передать вам: если вы, Елена Овсянникова, хотя бы в последние минуты скажете всю правду, суд заменит вам смертную казнь трудовым лагерем, где вы будете работать по специальности, как врач.

О в с я н н и к о в а. Передайте господину председателю суда, что мне надоели его фокусы!..

Н а ч а л ь н и ц а. Госпожа Жермен Паскаль, прошу вас выйти в коридор. (Открывает дверь.)

Ж е р м е н  уходит. Начальница плотно прикрывает дверь, подходит к Оболенской и Овсянниковой.

Вы обе русские… Поэтому я хочу сказать вам в отсутствии этой француженки…

О в с я н н и к о в а. Что именно?

Н а ч а л ь н и ц а. Ваша подруга, Софья Носович, осуждена на двадцать лет…

О б о л е н с к а я. Да, мы знаем.

Н а ч а л ь н и ц а. И мать Мария тоже. Сегодня их отправят в лагерь Равенсбрук. Они могут дожить до… до окончания войны, я хочу сказать…

О в с я н н и к о в а. Надеемся. Тем более, что осталось немного…

Н а ч а л ь н и ц а. Возможно… У меня в связи с этим большая просьба… (Снова подходит к двери, заглядывает в глазок, возвращается.) Я очень прошу!.. Я старалась, как могла, смягчить ваше положение… Я ни разу не отправляла вас в карцер… Я устрою вам свидание с матерью Марией… Но я очень прошу, очень…

О в с я н н и к о в а. Что вы просите?

Н а ч а л ь н и ц а. Пусть Софья Носович и мать Мария засвидетельствуют потом… Когда ваши займут Берлин… Что я была гуманна… Что, будучи эсэсовкой, я, тем не менее, в меру своих возможностей… (Всхлипывает.) Что я вас не избивала… Была с вами вежлива… Одним словом, старалась, как могла… Иногда даже рискуя служебным положением… А то, что я вам, фрейлейн Овсянникова, передала от имени председателя суда, это… Я обязана была передать… Я ведь всего-навсего начальница женского корпуса тюрьмы… И у меня двое детей… Я вдова… Муж погиб на Восточном фронте…

О в с я н н и к о в а. Хватит!.. Мы это учтем.

Н а ч а л ь н и ц а. О, большое спасибо!.. Я никогда этого не забуду!.. Я буду молиться за вас!.. И мои дети тоже…

О в с я н н и к о в а. Хватит!..

Н а ч а л ь н и ц а. Я обещаю вам… Наш тюремный палач, герр Клаус. Очень воспитанный человек… Но любит выпить… Я дам ему две бутылки шнапса, чтобы он… По возможности, деликатно…

О в с я н н и к о в а. Уходите!..

Н а ч а л ь н и ц а. Сейчас, сейчас!.. Вы должны расписаться, фрейлейн Овсянникова… Вот здесь… (Протягивает листок и авторучку.) И я должна объявить этой француженке… (Открывает дверь.) Фрау Паскаль, войдите!

Ж е р м е н  входит.

Ваш приговор тоже утвержден. Распишитесь. Вот здесь.

Жермен расписывается.

Ваша последняя просьба?

Ж е р м е н. Лист бумаги, чтобы написать дочурке… Она в Париже. У моей матери.

Н а ч а л ь н и ц а. Сколько ей лет?

Ж е р м е н. Восемь.

Н а ч а л ь н и ц а. Переписка с малолетними запрещена.

О в с я н н и к о в а. Дайте ей бумагу и отправьте письмо. Слышите?!

Н а ч а л ь н и ц а. Хорошо. Только никому ни слова!

Вой сирен воздушной тревоги.

Опять воздушная тревога!.. С ума можно сойти!.. Простите, я потом… Побегу в бомбоубежище… (Убегает.)

Ж е р м е н. Что с нею? Она выслушала ваши слова как приказ победителя…

О в с я н н и к о в а. Она понимает, что наши придут в Берлин… Ты слышишь, придут, Жермен!..

Стрельба зениток, свист падающих бомб, грохот разрывов.

О б о л е н с к а я. Русские бомбят, наши!.. Я различаю моторы «илов». Совсем рядом… Хоть бы сюда попали!.. Хоть бы от своей бомбы погибнуть!..

Стрельба и разрывы стихают. Лязгает замок, в камеру вводят  С о ф ь ю  Н о с о в и ч.

О б о л е н с к а я (бросаясь к ней). Софи, новости!..

Н о с о в и ч (взволнованно). Да?

О б о л е н с к а я (улыбаясь). Смертный приговор заменили лагерем!

Н о с о в и ч. Какое счастье!..

О б о л е н с к а я. Всем троим!.. Приходила начальница… Максимум через год мы поедем в Россию… Домой, домой, домой!..

Н о с о в и ч. Действительно отменили?

О в с я н н и к о в а. Да, могу подтвердить!

Ж е р м е н. Конечно!

Н о с о в и ч. Господи, какое счастье!.. Меня вызывали в тюремную контору, адвокат долго и нудно читал апелляцию… Я сказала ему: «Двадцать лет так двадцать!.. Скоро все кончится… Война идет к концу…» «Да-да, фрау Носович, — ответил он. — Мы проиграли эту войну! Но все-таки порядок есть порядок. Прочтите и подпишите апелляцию…» «Но мне это не нужно!» — сказала я. Знаете, что он ответил? «Сделайте это для меня!.. Пусть потом увидят, что я защищал вас, как мог…» А я слушаю его и думаю о вас… Вдруг вернусь в камеру и не застану!..

За дверью, в коридоре, нечеловеческий женский вопль. Крик женщины: «Я хочу жить!.. Я ни в чем не виновна!.. Убийцы!..» Слышны удары, крик стихает.

О б о л е н с к а я. Какой ужас!.. Это ведут на казнь…

О в с я н н и к о в а (обнимая ее). Успокойтесь, Вики… Нам с вами это уже не грозит… Вы слышите? (Глазами указывает на притихшую Носович.)

О б о л е н с к а я. Да-да… Но жаль эту несчастную…

Лязгает замок. Н а ч а л ь н и ц а  вводит  м а т ь  М а р и ю.

Н а ч а л ь н и ц а. Прощальное свидание…

Н о с о в и ч (вскрикивает). Прощальное?..

О в с я н н и к о в а (быстро). Фрау начальница, что вы пугаете заключенных? Ведь вы сами объявили, что смертную казнь нам заменили трудовым лагерем… Ну, что же вы молчите?

Н а ч а л ь н и ц а. Да-да, конечно. Я сказала «прощальное» потому, что мать Марию отправляют в лагерь Равенсбрук…

М а т ь  М а р и я. Верно… Меня уже вызывали из пересыльного корпуса…

О б о л е н с к а я. Нам всем заменили смертную казнь лагерем, мать Мария.

М а т ь  М а р и я. Слава богу, авось там встретимся… А может быть, после победы — осталось недолго… Ну а если мне суждено в лагере голову сложить — кланяйтесь России-матушке!.. Вики, обещай, дорогая, когда вернешься на родину, пройтись по Таврической. Я там жила… И еще просьба: сходи на могилу Александра Блока. И шепни ему: «Привет от Лизы, которая никогда и нигде не забывала тебя…» И положи на могилу белые розы… Он их любил… (Плачет.) Помнишь: «В белом венчике из роз, впереди Исус Христос…» Он-то сразу понял революцию и сразу принял ее!.. Я не поняла… Ах, как разметал нас тогда ураган событий по белу свету, как разметал!.. Хорошо, что хоть под старость послужила, как могла, Родине!.. Не забудешь мою просьбу?

О б о л е н с к а я. Жива буду — не забуду!

М а т ь  М а р и я. Помни: Таврическая, дом пять… Я там жила… Самой уж вряд ли удастся… Совсем почки отбили… А вы молодые, вам жить да жить!..

Н а ч а л ь н и ц а. Заканчивайте, дольше нельзя.

М а т ь  М а р и я (поочередно обнимает и целует Оболенскую, Елену, Жермен, Носович). Да хранит вас Спаситель, дети мои!.. (Уходит.)

Лязгает замок. Оболенская, Овсянникова, Жермен, Носович стоят обнявшись. Медленно гаснет свет, и только эти четыре застывшие женские фигуры будто облиты светом. Тихо вступает оркестр, и возникает голос диктора, звучащий как реквием.

Г о л о с  д и к т о р а. Вот так это все и было… Овсянникову, Оболенскую, Жермен казнили четвертого августа в берлинской тюрьме Платцензее — им отрубили головы…

Музыка.

Мать Марию сожгли в лагере Равенсбрук в том же году…

Музыка.

Посмертно награждены орденом Отечественной войны первой степени Вера Аполлоновна Оболенская и медалью «За боевые заслуги» Кирилл Радищев…

Музыка.

Ариадне Скрябиной воздвигнут памятник в Тулузе, где она погибла в бою.

Музыка.

Пали смертью храбрых в боях с гитлеровцами Расул Хетауров и многие другие советские офицеры и солдаты… Погибли вместе с и ими Луи, Мадлен и тысячи французских патриотов… Софья Носович осталась в живых и рассказала о последних часах Оболенской и Овсянниковой… Остались в живых Гастон Лярош и Георгий Владимирович Шибанов, вернувшийся на Родину и награжденный орденом Отечественной войны первой степени… Награждены и другие русские эмигранты, боровшиеся во Франции за свою Родину…

Музыка.

Генерал-лейтенант Карбышев Дмитрий Михайлович зверски замучен гитлеровцами в лагере Маутхаузен семнадцатого февраля тысяча девятьсот сорок пятого года. Ему воздвигнут там памятник и посмертно присвоено звание Героя Советского Союза…

Музыка.

Вечная память погибшим!.. Те, кто склоняется над павшими, выпрямляются во весь рост и продолжают их дело!.. Спасибо им от имени мертвых и во славу живых!..

Во всю силу вступает оркестр. О в с я н н и к о в а, О б о л е н с к а я, Ж е р м е н, Н о с о в и ч, словно ожив, выходят на авансцену. Из кулис, с обеих сторон, к ним присоединяются  К а р б ы ш е в, Н и к о л а й  П е т р о в и ч, Х е т а у р о в, Ш и б а н о в, м а т ь  М а р и я, В о л к о н с к а я, Р а д и щ е в, Г а с т о н, М а д л е н, Л у и, С к р я б и н а, М и х е л ь.

За ними выходят  о с т а л ь н ы е  у ч а с т н и к и  спектакля.

З а н а в е с.

1967

Примечания

1

Текст песен Я. А. Халецкого.

(обратно)

2

Я люблю тебя (казахск.).

(обратно)

Оглавление

О Льве Романовиче Шейнине

В СЕРЕДИНЕ ВЕКА

  Акт первый

  Акт второй

  Акт третий

  Акт четвертый

ВНУК КОРОЛЯ Комедия в трех актах, семи картинах

  Акт первый

  Акт второй

  Акт третий

ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ Пьеса в трех актах, восьми картинах

  Акт первый

  Акт второй

  Акт третий

ТЯЖКОЕ ОБВИНЕНИЕ (Истина) Драма в трех актах, шести картинах

  Акт первый

  Акт второй

  Акт третий

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ Драма в трех актах, семи картинах

  Акт первый

  Акт второй

  Акт третий

*** Примечания ***