Сделка (СИ) [Ulla Lovisa] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Эхо прошлого. ==========

Сильнее всего Алексия Грин ненавидела в себе всё чаще настигавшую её трусость. Иногда ночью, когда мир вокруг казался особенно враждебным, сдавливающим её настолько, что ребра взрывались сотнями острых осколков и впивались в легкие, не давая ей вдохнуть, она лежала в своей комнате без сна и трусливо рассуждала над тем, что зря не прислушалась к совету тети Перл, настаивавшей на аборте.

Холодным февральским утром в 2009-м она сжимала в ладонях чашку чая, до острого жжения обжигающую кожу, и упрямо вертела головой. Алексии тогда было двадцать два, она только получила должность ассистента младшего юрисконсульта в отделе по борьбе с международными преступлениями и организованной преступностью в Ливерпульской прокуратуре. И тем утром на приеме у врача узнала, что находилась на восьмой неделе беременности.

— Ты даже не знаешь, кто отец, — со вздохом напомнила ей тогда Перл.

Долгое время Алексия искренне считала, что это неважно, но последний год ощутимо пошатнул её уверенность. Сейчас она многое отдала бы за то, чтобы знать отца Оливера. Возможно, он — в отличие от неё самой, и это растирало её сердце всмятку — подошел бы их мальчику донором. А если и нет, то был бы полезен материальной или посильной помощью.

Но правда была таковой, что Алексия смутно помнила лицо, удивительно точно помнила запах, и совершенно не помнила имени. Гарри? Барри? Берни?

Она встретила его в канун Рождества в одном из пабов приморского городка Уайтхейвен. Грин в компании ещё пятерых друзей на арендованном у соседа фургоне отправились в недельную праздничную экспедицию по северу Англии. Последний вечер их поездки выпал на Сочельник, они решили отметить его местным пивом и сытным ужином, в тесном заведении встретили компанию из четырех парней, таких же автотуристов, и вскоре оказались с ними за одним густо заставленным бокалами и тарелками столом. Они пели песни, рассказывали друг другу небылицы, спорили о футболе и премьер-министре; а когда перевалило за полночь, Алексия обнаружила себя в гостиничном номере наедине с голубоглазым парнем. В ту ночь они занимались сексом трижды, лишь в первый раз воспользовавшись презервативом. Наутро все вместе позавтракали в том же пабе, а затем разъехались: парни в сторону Шотландии, Алексия с друзьями — обратно в Ливерпуль.

У неё не осталось ни номера его телефона, ни фотографии, ни полного имени — только неприятное ощущение чего-то, тяжело тянущего внизу живота, подступающей тошноты и постоянной слабости. Эти симптомы сопровождали её несколько дней, но не наталкивали на мысли о возможной беременности, и когда на осмотре врач предложил сделать тест, Грин растерялась. А когда получила результат — оказалась повергнутой в шок.

Тетя Перл подливала ей сладкий горячий чай и разбавляла густым холодным молоком.

— Подумай о себе и об этом ребенке, — проникновенно говорила она. — Ну что ты сейчас можешь ему дать? Во что ты его оденешь, когда он родится? Что ты будешь есть, когда не сможешь продолжать работать?

Когда девять с лишним лет спустя сожаление о том, что не прислушалась, подступало жгучими слезами к векам, Алексия спешила к сыну.

Этим дождливым апрельским утром она столкнула с себя одеяло, встала с кровати и, стараясь в темноте наступать на наименее скрипучие половые доски в коридоре второго этажа, мимо спальни тети Перл прокралась в комнату сына. Штора выходящего на улицу окна была приоткрыта, и серый предрассветный свет попадал внутрь.

Две мягкие головы игрушечных драконов висели на стене над кроватью, будто трофеи сказочного охотника. Книжная полка была доверху заставлена и под ней на ковре остались лежать развернутыми две иллюстрированные энциклопедии. Под грудой одеяла едва виднелся светлый затылок. Алексия остановилась на пороге и прислушалась — то, каким будет день, определялось сонной, спокойной размеренностью его сопения.

Сегодня всё было в порядке. Привычно уронив осторожный поцелуй и не закрыв за собой двери, Грин спустилась вниз. Уже давно она перестала нуждаться в будильнике, чтобы просыпаться на работу. Ночи превратились для неё в сменяющие друг друга припадки паники и провалы в дремоту усталости, в череде которых она постоянно смотрела на часы, ожидая той отметки, за которой начиналось утро и она могла занять себя сборами.

Приняв быстрый горячий душ, Алексия укуталась в махровый халат и замотала волосы в полотенце. На кухне она включила кофеварку, подхватила с края стола пачку сигарет и, открыв стеклянную дверь на задний двор, впуская его сырой холод внутрь, закурила.

Дым остро царапнул язык и ударил спазмом в пустой желудок. Грин оглянулась на холодильник, уговаривая себя позавтракать, но волнение застряло поперек горла горькой тошнотой.

— Ты уверена, что без этого никак? — спросила, протяжно вздохнув, Перл накануне вечером, и Алексия сокрушенно кивнула.

— Мне больше неоткуда взять такую сумму.

— Мы можем продать дом.

Но Алексия лишь промолчала в ответ. Она имела достаточно бессонных ночей, чтобы по несколько раз перебрать в голове все возможные, сомнительные и невозможные варианты. Ей приходила в голову и идея с домом. Двухэтажный на три спальни, с зеленым двориком, в благополучном районе на окраине он мог потянуть на 200 тысяч фунтов. Этого бы едва хватило на лечение и реабилитацию, и добавило бы к перечню их проблем отсутствие жилища. Алексия не собиралась обрекать их с сыном и тетей на большие неприятности, чем они имели сейчас. И потому от мысли о продаже дома довольно быстро отказалась.

После тщательного взвешивания ей пришлось отказаться и от всех прочих идей — те были невыполнимыми или недостаточно эффективными даже при удачном разрешении. В какой-то момент других вариантов, кроме попросить помощи у Гранта Джошуа, у Алексии не осталось.

***

Майло сплюнул себе под ноги и скосил взгляд на открывшуюся дверь дома напротив. В подсвеченном тусклой желтой лампой коридоре мелькнула фигура и спешно шагнула обратно, закрывая дверь. Во влажной утренней тишине спящей улицы он отчетливо различил три поворота замка.

Было даже что-то тепло-ностальгическое в том, что в некоторых местах его репутация не теряла своей устрашающей силы десятилетиями. Бесконечная Фелтуэлл-Роуд, скатывающаяся с холма тесно прижавшимися друг к другу рядами домов, обступившими берегами узкую дорогу, была из тех, которые помнили его с детства.

Майло Рэмси, сколько сам себя помнил, совершенно точно ощущал границы, в пределах которых оставался в безопасности, на каком-то интуитивном уровне. Он был предоставлен самому себе лет с трёх, когда научился совершенно прочно держаться на ногах, и дверь дома маминой подружки, куда та приходила с Майло на руках за очередной дозой или с просьбой приютить на ночь, перестала закрываться. Что-то совершенно отличительное было в цвете и неравномерности асфальта, в рассохшихся оконных рамах, давно нуждающихся в покраске или вовсе замене, в редких припаркованных вдоль тротуаров машин, многим из которых уже никогда не было суждено вновь завестись и поехать. Тут было пыльно, на редких лужайках в пожелтевшей и вытоптанной траве путался мусор, сточные трубы были забиты и дождевая вода черным журчащим потоком устремлялась вдоль бордюров. На улице вроде Фелтуэлл-Роуд Майло впервые попробовал на вкус сигареты, алкоголь и кровь.

Много лет прошло, много разбитых окон заколотили деревом, много исписанных, обгорелых фасадов закрасили равномерно светлым, Майло продвинулся намного выше. Но в то же время в сути своей абсолютно всё — и сам Рэмси — осталось прежним.

Он отвернулся от закрывшейся двери, одним порывистым шагом переступил узкий тротуар к дому 30 и настойчиво постучался. Двое парней за его спиной нетерпеливо хрустели суставами, разминая руки.

Грант Джошуа среди прочих имел особый нюх на голодных к насилию и дурной власти людей. Многих из них, как и самого Рэмси, он находил ещё пацанами. И так плотно цеплял их долгами, наказаниями, давлением окружения, что те никогда не могли — даже если вдруг очень хотели — вырваться. Каждому, ответственно ведущему для банды дела, доставалась скользкая улыбка Гранта, относительное спокойствие и редкие поощрения. Каждому, кому вздумалось Гранта взъебать, доставался Майло Рэмси.

Ему потребовалось ещё несколько раз постучать, прежде чем внутри послышались шаркающие шаги и гулкий металлический перестук палочки.

— Кто там? — раздалось сонное.

— Это Майло, миссис Стюарт.

— Ах, Ма-айло…

Звякнула расстегнутая цепочка, дважды провернулся замок и дверь открылась. За ней, облокотившись на свою трость с пожелтевшей пластмассой рукояти, стояла грузная миссис Стюарт. Она коротко улыбнулась Рэмси, но, заметив ребят с ним, вмиг помрачнела.

— Ты к Чарли?

Вместо ответа он спросил:

— Он у себя наверху? — и когда миссис Стюарт нехотя кивнула, бросил поверх плеча: — Проведи её на кухню и завари ей чаю.

Узкие ступени и двери комнат на втором этаже не изменились с времен, когда и Майло, и Чарли были подростками. Мать Чарли, страдавшая от сахарного диабета, боровшаяся с лишним весом, то отвоевывая, то проигрывая килограммы десятками, почти никогда наверх не поднималась, а потому у Чарли Стюарта зависали чаще всего — тут можно было курить прямо в окно, не нужно было прятать пивные бутылки, и было где остаться переночевать.

Майло было даже как-то горестно. Не из-за подтасовок с последней партией кокса, а из-за проявленной Чарли беспечности и даже лени. Любопытно, чем он руководствовался, не сбегая из города, просто оставаясь в доме своей матери — рассчитывал на старую дружбу?

Дверь в его комнату, последнюю в коридоре, Рэмси привычно толкнул ногой, а та поддалась с трудом из-за вечного хлама на полу. Чарли спал мордой в подушку на положенном посреди комнаты матрасе. Запах был застойный и приторный, пыльно царапающий нос.

— Подъем, блядь! — объявил о своём появлении Майло и с разбега пнул матрас ногой. Чарли подскочил, споткнулся об оставленную рядом с матрасом жестянку пива, опрокинул её и сам завалился на пол. — Где бабки?

— Но ведь я отдал, Майло…

— Да, отдал, за кокс, — кивнул Рэмси и вытянул один за другим ящики комода. — А за стиральный порошок, с которым его бадяжил, не отдал.

Внутри ящиков был такой же беспорядок, как и на полу, и на старом пылящемся в углу велотренажере, и на служащем свалкой стуле. Рэмси прошелся вглубь комнаты, подталкивая ногами валяющиеся одежду, обувь, посуду и разорванные обертки.

Чарли Стюарт отполз в дальний угол, тараща ещё заспанные, но достаточно протрезвевшие глаза.

— Видишь ли, — ступая на жалостливо выстреливший пружиной, будто лопнувшей гитарной струной, матрас, сказал Майло. — Наш кокс покупают, потому что он чистый. Чище, чем у самих колумбийцев, сечешь? А если ты перетравишь нам всех клиентов, то на чем мы будем зарабатывать? Дело в репутации, Чарли. Понимаешь? В репутации Гранта.

Он охотно закивал, вжимаясь в стенку и неспокойно косясь на дверь.

— А ты смешал её с поганым стиральным порошком. И вздумал на этом подзаработать, — Майло наклонился так низко, что различил кислое дыхание друга и добавил мягче: — Так где бабки? В этой ебучей свалке? Или мне спросить у твоей мамы?

— О, нет-нет, Майло! Они там… — Чарли вскинул руку и дважды ею махнул в сторону. — Там в рюкзаке на стуле.

— Там в рюкзаке на стуле, — эхом отозвался Рэмси, коротко оглядываясь. — Поищи, — и оборачиваясь обратно к Стюарту, добавил, осклабившись: — Видишь, это было не так уж и сложно.

Испуг на лице Чарли вздернулся осторожным облегчением, и именно этот момент был особенно сладостным для Майло, чтобы впечатать в это неоднозначное выражение тяжелый удар ногой.

***

Пропуск на длинной фирменной ленте запутался со связкой ключей и смятой фольгой почти закончившейся упаковки жвачек, Алексия Грин дважды раздраженно дернула карту, но безуспешно, и была вынуждена выйти из очереди и поставить сумку на пустующую лаву для посетителей. Поток людей за её спиной, проходящий сквозь рамку металлоискателя, постоянно пополнялся спешно толкающими входную дверь. Она рисковала опоздать на утреннее совещание и оттого злилась, а чем больше злилась, тем более рваными становились её движения и тем надежнее пропуск сцеплялся с остальным в сумке.

Каким-то необъяснимым для неё способом время часто играло с ней в злую шутку — имея около трех часов на неспешные сборы она неизменно оказывалась совершенно неготовой за несколько минут до выхода. Пять миль дороги от дома до офиса Королевской прокурорской службы, занимавшей величественное железобетонное здание недалеко от Ливерпульского морского порта, из-за утренних тянучек почти по всей продолжительности пути превращались в сорок минут толкания педали тормоза.

А теперь она ещё и теряла последние минуты на борьбу за пропуск.

— Алексия? — прозвучало, отдавшись вопросительным эхом от высокого мраморного потолка, за её спиной. — Алексия Грин!

Она коротко обернулась, растягивая на губах вежливую улыбку, готовясь бросить приветствие и отвернуться, но вместо знакомого коллеги где-нибудь в очереди увидела шагающего к ней высокого мужчину с увесистой папкой в подмышке. Его голос показался ей удивительно знакомым, в то время как крупные черты лица и насыщенно карий взгляд никак в ней не откликались. Обернутый фотографией и именем от неё пропуск свисал с его шеи на черной ленте «Полиция», и Грин на мгновенье показалось, что это кто-то из детективов, ведущих закрепленные за ней дела, встречаться с которым лично ей пока не выпадало. Консультировать следователей по телефону или электронной почте было обычной практикой для неё, и рассматривая толщину принесенной им папки, она успела попрощаться с планами на спокойный обеденный перерыв.

— Это и вправду ты, — останавливаясь перед ней, широко улыбнулся полицейский. Он склонил голову набок, смерив её взглядом с ног до головы, а затем хохотнул и добавил: — Ты меня не помнишь, верно?

— Простите, я…

— Конечно не помнишь, — ответил на свой же вопрос полицейский. — Мы виделись несколько раз, но вскользь. А если так? — Он поднял руку и заслонил рот ладонью, в неё глухо проговорив: — Диспетчер, это экипаж три-ноль-два, добрый вечер. Что ночь грядущая готовит нам?

На голове фантомной сдавливающей тяжестью возникла гарнитура наушника с микрофоном, постоянно сменяющейся разбитой по цветам таблицей приоритетности вызовов заморгал экран привидевшегося ей компьютера, пальцы ощутили гладкое тепло старой клавиатуры. Ей было неполных девятнадцать и она едва закончила второй курс юридического факультета, когда поступила на службу ночным диспетчером входящих звонков на полставки в полицию Ливерпуля. А в двадцать один она перешла в небольшую команду диспетчеров контроля дежурных экипажей.

— Офицер Блэк Уилер! — удивленно вскрикнула она и, услышав собственный тонкий голос отраженным, поморщилась и добавила тише: — Уилер!

Он кивнул и сказал:

— Привет, Алексия.

Ей нередко выпадали самые тяжелые смены, на которые другие её коллеги порой предпочитали заболеть: пятничные, послематчевые, праздничные, в выходные получек. Когда Ливерпуль наполнялся безумными всякого сорта — от пьяных и обдолбанных наркотой до клинических сумасшедших — многие на линии позволяли себе крепкое словцо и грубость. Но Блэк Уилер с напарником разительно отличались тем, что всегда оставались в добром расположении духа, куда бы диспетчер Грин их ни отправляла.

Триста второй экипаж выходил на связь с приветствием, а в конце смены неизменно желал доброго утра — все чаще приятно бархатистым голосом Уилера. У них были свои внутренние шутки и ласковые клички. В некоторые ночи только триста второй, выходя в эфир, помогал Алексии бороться с сонливостью, усталостью и раздражением.

Ливерпульское полицейское управление устраивало несколько корпоративных празднований, на которых собирались многие из так или иначе работающих в структуре, и там Грин встречала патрульных офицеров, но не Блэка Уилера. А теперь была поражена тем, насколько совершенно другим она себе его представляла.

Он оказался очень высоким и крепко сбитым, с массивной линией челюсти, бледными губами и высоким лбом. Во взъерошенных русых волосах холодными нитями виднелась проступающая редкими прядями седина. Глаза были такого насыщенно карего цвета, что казались разжаренными угольками, и их взгляд оставлял физически ощутимые следы.

— Привет, — выдохнула она, когда накрывшая её с головой волна ностальгии по давно забытых ею днях отхлынула.

— Работаешь здесь?

— Да, солиситором.* А ты, — она позволила себе протянуть к нему руку и поправить пропуск лицевой стороной. — Всё ещё в полиции?

— Угу, какое-то время проработал в наркоконтроле, а сейчас перешел следователем в отдел по борьбе с организованной преступностью.

— Вот как! Случайно не на собрание к Майклу Берри?

— Именно к нему. Ты тоже?

Алексия кивнула и сообщила:

— Мы опаздываем.

Они втиснулись в очередь, миновали проверку и друг за другом, разминаясь на ступенях с привычно хаотичным утренним движением, взбежали на третий этаж. Дверь кабинета Берри в конце коридора перед собранием была традиционно открытой, и сам прокурор, одутлый мужчина средних лет с седой короткой бородой и отблескивающей холодным свечением ламп лысиной, стоял рядом с ней. Опущенные в карманы брюк руки нетерпеливо шевелились, отчего по тщательно заглаженной стрелке шла волна.

— Грин! — прикрикнул Майкл Берри, завидев Алексию. — Шевели конечностями интенсивнее. Кого ты к нам ведешь?

— Ой, ну всё ясно, — тихо буркнул себе под нос Уилер, проглатывая смешок. А подойдя к Берри, протянул ему руку и представился.

— Новый следователь в деле Джошуа? — уточнил прокурор, и Блэк уставно резко кивнул.

— Так точно, сэр.

Внутри на выставленных полукругом на некотором расстоянии от стола Майкла стульях уже расселись многие из их отдела и полиции, но несколько мест оставались пустовать, а потому дверь следом за Алексией вопреки обычаю не закрылась с хором выдохнутым несколькими голосами:

— Ну, наконец-то!

Майкл Берри был, наверное, самым дотошным из имевших на третьем, прокурорском этаже кабинеты. Он тщательно вникал во все ведомые им дела, но всё равно редко начинал без Алексии. Каким-то образом за несколько лет формальной самостоятельной практики солиситором под его крылом Грин из принеси-подай превратилась в автономного юриста, часто самостоятельно доводившего расследования до суда и порой самолично представлявшего обвинение. Среди коллег-одногодок удостоенных такого доверия она могла назвать лишь единицы.

— Слушай, — шепнул ей в ухо, подхватывая под локоть, Блэк Уилер. — Удели мне после совещания полчаса. Я угощаю.

***

Она заправила медную прядь за ухо, нахмурилась вязкой темной капле, сорвавшейся с крышки её стакана кофе и покатившейся к столу, выдернула из подставки салфетку и спешно промокнула сбежавший напиток. Бывали люди, которым года были ни по чем, и Алексия Грин принадлежала именно к ним.

В служебном коридоре их полицейского участка висела доска, призывающая быть терпеливым и благодарным к работе остальных: офицеров, хозяйственных сотрудников, обслуживающего персонала гаража и работавших в совершенно другом здании диспетчеров. Сама доска была густого синего цвета; вталкиваемые за залапанное стекло объявления печатались на обратной стороне уже прежде использованной бумаги, и текст часто проступал серыми силуэтами; работники на небольших однотипных фотографиях с засвеченными вспышкой унылыми лицами стояли на фоне темной стены. И в этой однородной мрачности только Алексия Грин отличалась яркой рыжиной своих волос.

За десять лет единственным заметным отличием была их длина — теперь они едва касались плеч. А на встречавшем и провожавшем Блэка каждую смену фото кончиков огненных кудрей не было видно.

При ближнем рассмотрении вживую на тонкой шее слева оказались две точки родинок, а в карих глазах золотисто-янтарные отблески. Маленькая и аккуратная, соединение легкой строгости и мягкой женственности. Во время заседания Уилер заметил не один любопытно брошенный взгляд в тень двух расстегнутых пуговиц белоснежной рубашки. Он и сам, хоть попросил об этой встрече исключительно по делу, теперь не мог заставить себя сместить фокус мыслей. Было что-то в её круглом личике неочевидно притягательное.

Алексия вскинула руку и сверилась с повисшими на тонкой кисти часами.

— Начинай говорить, — сказала она. — До одиннадцати мне нужно вернуться к Берри.

Имя прокурора вернуло некоторый порядок в его сознание, и чтобы сохранить его, Блэк безотчетно ухватился за свою папку, словно за якорь. Внутри неё вмещались семь лет его работы в наркоконтроле — максимально тщательно собранное досье, установленные связи, отслеженные поставки, проявленные каналы распространения. Всё, чем Уилер когда-либо занимался на должности следователя, куда перешел после четырех лет в патруле, так или иначе сосредотачивалось на Гранте Джошуа.

Было это выявление мелких дилеров и облавы на толкающие порошок заведения, отслеживание контрабандной партии электротехники из Латинской Америки, в контейнерах с которой по внутренним сведениям должны были находиться крупные свертки кокаина, или прослушивание телефонов — в фокусе внимания всегда оставалась группировка парней Джошуа.

Свой путь в правоохранительных органах ещё зеленым, страдающим максимализмом и склонным разделять мир на исключительно белое и черное, Блэк начал приблизительно в то же время, когда и Грант Джошуа начал своё наступление на Ливерпуль. Точное происхождение Гранта не было достоверно установлено даже несмотря на две его судимости и отсидки, но точно было известно, что в Ливерпуль он приехал в начале двухтысячных. Какое-то время проработал разнорабочим в грузовом порту, а потом начал заниматься выгрузкой и развозкой по стране контрабандного алкоголя, сырья и техники. На чем и был пойман.

В 2007-м он вышел из тюрьмы, отбыв незначительный срок, и снова вернулся в порт. И оттуда, с небольшой команды работяг, через которых настроил распространение контрабанды, постепенно дорос до нынешнего Гранта Джошуа — рэкетира, наркобарона, главаря головорезов. На годы службы Блэка Уилера в патруле припала жестокая борьба Джошуа с колумбийцами и представителями лондонских группировок, державших порты, заведения и транспорт. Латиносы стягивали в Ливерпуль всех разбредшихся по Европе и Королевству в частности земляков, столичные подкупали местную власть и самонадеянно полагались на сотрудничество с колумбийцами, а Джошуа сделал ставку на самых отпетых ливерпульских хулиганов и ультрас футбольных команд. И не прогадал. Очень скоро лондонцы отступили, а колумбийцы потеснились, загнанные Грантом в своеобразное гетто на севере.

Одиннадцать лет спустя имя Джошуа и слава его парней прочно ассоциировалась со всем Мерсисайдом.** Он отжал себе клубы, логистические предприятия, несколько сдающих в аренду складские помещения компаний, низкосортные гостиницы и большие участки земли в черте и за пределами города. И судя по тому, как сложно с каждым годом становилось к нему подобраться, Грант запустил свои грязные ручищи и в государственные структуры: таможню, налоговую, полицию, прокуратуру.

Уилер имел достаточно веские — чтобы в них верить, но не легитимные для каких-либо действий — подозрения считать, что в его прежнем отделе несколько вышестоящих людей были под колпаком Джошуа. И именно потому многим делам не давалось зеленого света. Устав биться головой о глухую стену, Блэк подал прошение на перевод в отдел по борьбе с организованной преступностью. И теперь хотел получить от Алексии Грин краткую сводку по погоде. У неё, работающей непосредственно под Майклом Берри, имевшим славу зубастого прокурора, способного прокусить самых толстокожих подозреваемых, адвокатов и судей, пользующегося безоблачно светлой репутацией у присяжных, должно было быть самое ясное представление о ситуации.

Блэка интересовало, кому верить, а кого избегать, на кого давить, через кого продвигать, кого остерегаться, с кем можно не заботиться о бумажках и подтирании соплей у свидетелей, а с кем следовало осторожничать. Вопросов было столько, что он едва успел бы их все произнести вслух за отведенное ему время, но совершенно нерационально Уилер начал с отвлеченного:

— Скажи сначала, как у тебя дела?

Алексия Грин вскинула на него янтарный взгляд и хмыкнула.

— Всё хорошо, спасибо, — ответила она. — Нет, правда, давай кратко и по существу.

***

От здания прокуратуры до клуба «Хибби-Джиббис» на Сил-Стрит было около мили, и находился он в направлении дома, но Алексия редко ехала туда на машине — всё чаще шла пешком. Она ощущала острую потребность собраться с мыслями перед и проветриться после, вытеснить из волос, одежды, внутренностей пропитывающий её горький дым предательского костра, на котором она сгорала каждый раз, когда ей было назначено у Майло Рэмси.

«Хибби-Джиббис» было неоднозначным заведением. Деревянный пол там часто становился липким от пролитого пива и эля, но в нижнем зале под сводчатым кирпичным потолком вживую выступали группы, во внутреннем открытом дворике устраивали дискотеки с ритмичной музыкой и лазерной подсветкой, а чай — если его кому-то приходило в голову заказывать — приносили в разномастном сервизе синего китайского фарфора. В молодости Алексии многое пришлось бы здесь по душе, но сейчас бар прочно ассоциировался исключительно с Рэмси, а потому не вызывал ничего кроме отвращения и страха.

Она предпочла бы ничего не знать о Майло Рэмси, но учитывая своё место работы, — и ведь именно из-за него её выбрали — не могла себе позволить благословенного неведения. Досье на Рэмси кровоточащим тиснением отбилось внутри её головы и не позволяло унять тревожную дрожь при каждой встрече. То было богатое арестами, недолгим тюремным заключением и снятым из-за недостатка доказательств обвинением в убийстве. Все отметки в личном деле касались преимущественно разбойных нападений, грабежей, нанесения тяжелых телесных травм и угроз. Плоскость и формальность досье создавали впечатление, что оно было составлено на кого-то размером и норовом с медведя. Но это радикально расходилось с реальностью.

Увидев Майло Рэмси вживую впервые, на короткое мгновенье замешательства Алексия приняла его за низкорослого сытого подростка с коротко подстриженными темными волосами и неравномерными клочками первой прорастающей щетины на подбородке и щеках. Впрочем он оказался приземистым и плотно сбитым мужчиной с неспокойной змеиной привычкой облизывать губы, запавшей на переносице глубокой хмурой складкой и шрамом, темным рубцом перечеркнувшим левое веко и бровь. Его глаза, видящие будто насквозь, невнятного изменчивого серо-зеленого цвета, соединяли в себе твердость стали и болотную гниль.

Их первая встреча лицом к лицу состоялась зимой 2015-го. Алексия Грин вернулась домой чуть позже обычного и первым делом заметила в начале улицы длинный синий БМВ с включенными фарами, которого прежде здесь никогда не видела. Давентри-Роуд, в доме номер 6 по которой Алексия жила вместе с сыном и тетей Перл, была тупиком. По ней не проезжали чужие машины, не проносились грузовые фургоны, не парковались незнакомцы. Асфальт на проезжей части был изрисован мелом, а на тротуарах оставались валяться никем никогда не забираемые мячи и самокаты. Дорога принадлежала детям, здесь было уютно и тихо, все шестнадцать соседствующих семей были неплохо знакомы, и с годами узнавали даже гостей друг друга. А потому присутствие прежде не появлявшейся здесь машины с включенным двигателем зацепило внимание Алексии.

Привычно снизив скорость, она прокатилась мимо БМВ, за затемненными окнами которого нельзя было рассмотреть водителя, свернула на узкую подъездную дорожку у своего дома, покосилась на БМВ сквозь зеркало заднего вида; затем вышла из машины и снова оглянулась. Синий седан с длинным, походящим на пасть крокодила капотом и холодно-белым свечением фар всё так же стоял у голой паутины осыпавшегося на зиму плюща, расползшегося по глухой стене дома перпендикулярной улицы. Грин в последний раз оглянулась уже на пороге, не испытывая по поводу этой тачки ничего определенного, и вошла в дом.

Она отперла своим ключом дверь, но за той вопреки привычке не оказалось Оливера. Он всегда — только если она не возвращалась ночью или он не лежал с простудной температурой — встречал её в прихожей, радостно вытанцовывая на месте и взахлеб рассказывая о случившемся за день.

— Олли, сынок! — позвала она негромко. В конце концов, вскоре подходило время его сна, и Алексии подумалось, что мальчишка, вымотавшись за день, уже где-то задремал. — Перл!

Но в ответ услышала бодрый голос сына. Тот зазвучал из гостиной с привычно восторженным звоном:

— Мам-мам, иди скорее сюда. Тут такая штука!

— Какая такая? — переспросила Алексия, столкнула ботинки и прошла мимо лестницы к двери в комнату.

Первой она рассмотрела Перл. Та сидела на диване, неестественно плотно прижавшись к подлокотнику, вся напряженная, с опущенными на колени руками, с пальцами до побелевших костяшек сжатыми в кулаки. Её лицо было окаменевшей острой маской какой-то сильной негативной эмоции, распознать которую Грин в то же мгновенье не смогла.

— Привет, — сказала она удивленно, когда тетя перевела на неё отрешенный взгляд, шагнула в дверь, и тогда в кресле у камина увидела гостя.

Он сидел, расслабленно раскинув ноги в пыльных грубых кроссовках по светлому ковру, а между его расставленных колен в темных потертых джинсах стоял уже переодевшийся в любимую продырявленную на локте пижаму Оливер. Он — копна русых непослушных волос, отчего-то наэлектризовавшихся и торчащих к потолку, открытое светлое лицо, пара восторженно открытых бирюзовых глаз и алый бант губ — двумя маленькими руками жадно держался за дуло нацеленного в Алексию пистолета.

Она похолодела. Всё внутри будто вмиг обледенело, обвалилось вниз и разлетелось в щепки. Грин забыла дышать.

— Мам-мам! Посмотри. Это настоящий! Похожий на мой, только настоящий, представляешь? Он такой тяжелый. Хочешь потрогать?

Он наивно попытался потянуть его на себя, но сжатый в твердой руке гостя пистолет лишь незначительно качнулся в сторону, всё так же всматриваясь своей пустой темной глазницей. Оливер озадачено выпятил нижнюю губу, хмыкнул и с показной обидой обернул голову к мужчине.

— Дай, я покажу, — требовательно заявил Оливер, и гость криво ему осклабился.

— Мама уже видела, — ответил он тихо. — Когда-то твоя мама работала в полиции, Олли. И её коллеги, патрульные офицеры, наверняка хвастались похожими.

— Кто Вы? — прохрипела Алексия, бессильно замерев на полушаге, покосившись на такую же напуганную Перл и переведя взгляд на сына, так по-детски светло воспринимающего это игрой.

В голове ее судорожно сталкивались и хаотично разлетались, не принося никаких разумных мыслей, догадки и «а что если». А что, если вызвать полицию? Да разве успеет она сделать хоть шаг, сможет ли потянуться в карман за мобильным телефоном прежде, чем этот незваный гость выстрелит в её сына или неё саму? А что, если броситься на него? Что она сможет сделать против вооруженного мужчины? А что, если это просто грабитель? Было ли у неё, чем она могла от него откупиться: достаточно денег, достаточно стоящая машина, достаточно техники в доме? А что, если это из-за работы? Ведь это не могло быть случайностью — он знал что-то из её прошлого.

— Кто Вы?! — так же сипло, едва выдавливая из себя слова, повторила Алексия, и гость за спиной её светлого невинного сына снова оскалился.

— Майло, — и, всё так же кривя губы, он повернулся к Оливеру. — Эй, дружище, давай, пускай мою игрушку и идите-ка с бабулей спать.

— Но я ещё не хочу! — заявил тот, но руку с пистолета всё же убрал.

— Будешь крепко спать и сытно завтракать — очень скоро вырастешь большим парнем, как я, — гость подмигнул Оливеру, вызывая у того улыбку, вмещающую выразимую лишь детским лицом смесь непонимания и восторга. — И тогда у тебя будут такие же штуки.

Сердце с силой ударилось о ребра и замерло, сжавшись в ужасе — дуло пистолета совершило плавное движение в сторону, нацелившись в сына почти впритык.

— Олли! — взвизгнула Алексия, едва сохраняя сознание. — Иди с Перл наверх, немедленно!

Он посмотрел на неё, улавливая в её голосе почти неподдающуюся контролю истерику, и растеряно хлопнул ресницами. Грин различила на его личике тень испуга, а в глазах — блеск подкативших слёз, и поспешила добавить тише и ровнее:

— Пожалуйста, сынок. Идите с Перл в твою комнату и поиграйте или почитайте, ладно? Мне и мистеру Майло нужно поговорить. А затем я к Вам поднимусь, хорошо?

Когда они ушли и на втором этаже постепенно стихли их шаги, гость с пистолетом поднялся из кресла, лениво расправляя плечи и устало выгибая спину до короткого хруста суставов.

— Пушка есть?

Теперь, когда главная ценность её жизни оказалась в сравнительной безопасности, Грин частично возобновила способность мыслить. А вместе с ней и пробивающуюся нерациональную защитную реакцию — дерзость.

— Вам обо мне известно достаточно, чтобы знать, что нет, — ответила она, сжимая руки в кулаки и ощущая на ладонях влагу. — Я юрист, а не полицейская — у меня нету табельного оружия.

Гость быстро вскинул брови и хмыкнул.

— Табельного нет, — согласился он. — А личное? Давай сумку, снимай пальто, подними руки и медленно покрутись.

С постным лицом, но трепещущимся прямо в глотке сердцем Алексия выполнила сказанное. Мужчина осмотрел её с расстояния, не подходя и не ощупывая в поисках спрятанного под одеждой оружия — похоже, ему было интересно просто покомандовать. Он вытряхнул на пол содержимое сумки Грин: её старый затертый кошелек, две связки ключей, опустевший лоток из-под обеда, записная книжка, разлетевшаяся веером воткнутых в неё листков с записками и визиток, комок смятых квитанций, расческа, надорванная и закрытая канцелярской скрепкой упаковка мармеладных конфет, пачка сигарет и зажигалка. Всё это рассыпалось по ковру с мягким стуком. Гость снова подернул бровями и проворно присел. Он взял сигареты, вытянул из упаковки одну и сунул между губ.

— Мы в доме не курим, — сообщила ему Алексия, в ответ на что гость криво усмехнулся и щелкнул зажигалкой.

Тем зимним вечером Майло Рэмси весьма доступно к пониманию Алексии донёс, что от неё требовалось: сливать информацию, препятствовать деятельности полиции в делах, касающихся парней Джошуа, саботировать их передачу в суд и при необходимости подмазывать нужным людям. На кону, в первую очередь, стояла жизнь семьи Грин, и для неё это было достаточным стимулом пойти на сделку.

В конечном итоге, пыталась она договориться со своей порой поднимающей возмущенный тон совестью, в Ливерпуле так или иначе существовал свой устоявшийся за многие годы криминальный климат. Изменения происходили лишь в направлении ветра, и тот сейчас гнали из банды Гранта Джошуа. В одиночку восставать против них — с учетом их обратившегося на Алексию внимания — было так же глупо, как выставлять против тайфуна бумажный щит — её порвало бы в клочья.

Комментарий к Глава 1. Эхо прошлого.

* В Объединенном Королевстве (Англии и Уэльсе в первую очередь) существуют две категории практикующих юристов. Высший ранг адвокатов — барристеры, ведущие дела в судах (часто, наивисшей инстанции).

Солиситор — низший ранг адвокатов, которые преимущественно ведут подготовительную работу для барристеров и могут представлять дела в судах низшей инстанции.

Эти юристы могут вести как самостоятельные практики, так состоять в адвокатских конторах, являтся сотрудниками юридических консалтинговых компаний и юридических отделов, а также работают в правоохранительной структуре Великобритании. В первую очередь, в прокуратуре, где оказывают юридическую консультативную помощь полиции и являются представителями обвинителя в судах.

Солиситоры в прокуратурах являются помощниками прокуроров. Прокурорами становятся барристеры.

**Мерсисайд — графство на Северо-Западе Англии, крупнейший город и своеобразный центр которого — Ливерпуль.

========== Глава 2. Актуальная система кооридинат. ==========

Дождь гулко барабанил в зонт, между подсвеченными витринами магазинов тесной пешеходной улочки эхом отражались голоса прохожих. Алексия шагала порывисто, прижимая к шее намотанный вокруг неё шарф, наклоняясь против ударяющего в лицо ветра. Апрельская погода была невыносимо переменчивой: когда выходило солнце, становилось достаточно жарко, чтобы раздеться до рубашки, но когда надвигались тучи и проливались влагой, становилось настолько холодно, что даже пальто, перчатки и шарф не согревали.

До «Хибби-Джиббис» оставалось лишь дойти до конца квартала и свернуть, а Грин так и не удалось найти пустынного укромного уголка, где она смогла бы спрятаться от мамочек с колясками, посторонних взглядов и стихии, чтобы выкурить необходимую дозу никотина. Без него совладать с собой она не была способна.

На принятие решения у неё ушло достаточно — возможно, даже непозволительно много — времени, и она, казалось, смогла убедить себя в том, что ради сына готова пренебречь и совестью, и страхом, и риском оказаться за решеткой. Но чем ближе становился разговор, тем тяжелее Алексии было, и тем безжалостнее она себя за это пинала. В конечном итоге, чего стоили её трусливость и призрачная гордость в сравнении с жизнью сына?

Первыми тревожными звоночками ещё год назад были внезапно наступавшие и так же быстро проходившие вспышки повышения температуры. Они редко сопровождались простудными проявлениями. Оливер просто вдруг становился очень вялым и жаловался на ломоту в мышцах. Он стремительно исхудал и большинство дней стал проводить, лежа в кровати или на полу, свернувшись клубком и тонко постанывая от приступов боли в животе. Несколько месяцев бессонных ночей и бесконечного хождения по врачам ушли на попытку понять суть недуга, и когда жуткий диагноз — рак нервной системы — наконец был поставлен и подтвержден, опухоль уже разрослась и дала метастазы в лимфатические узлы и печень.

Когда Алексия укладывала Оливера спать в его первую ночь в детском онкологическом отделении, его было вдвое меньше. Остро выпирали под бледной, проступающей синюшными узлами кожей кости, голова стала непомерно большой и слишком тяжелой для хрупкого тельца, глаза потускнели, утратив свой бирюзовый блеск. Голос Оливера стал очень тихим, он редко разговаривал, не ел, плохо спал, но стойко запрещал себе плакать и часто гладил дремлющую рядом с его койкой Алексию по голове.

После двух операций и курса химиотерапии в государственной больнице, предоставлявшей лечение бесплатно, бессильно развели руками. Нейробластому четвертой стадии теперь могла остановить только пересадка костного мозга. Ни Алексия, ни Перл донорами быть не могли, а очередь национального медицинского траста растягивалась на годы вперед, которых, конечно, у Олли уже не оставалось.

Достаточно богатым на выбор донорских клеток и со значительно более коротким списком ожидания был частный онкологический центр «Клаттербридж» на другом берегу реки Мерси, но курс лечения там, включавший подготовку, саму операцию, восстановление после и потенциальную трансплантацию печени, должен был обойтись в сто двадцать тысяч фунтов стерлингов. Такой суммы у Алексии — вместе с зарплатой, сбережениями её самой и тети Перл, приносимыми от Гранта Джошуа взятками — не было и не могло собраться в ближайшем будущем. Продажа машины и дома, помимо того, что создавали бы дополнительные проблемы, могли непредсказуемо растянуться по времени.

Алексия снова и снова это повторяла, зачитывая мысленным речитативом под барабанный ритм собственных шагов, словно мантру. Сокращая между собой и входом в клуб последнее безопасное расстояние — переходя улицу, она глубоко вдохнула и шумно выдохнула. Дверь «Хибби-Джиббис» была закрытой, но не запертой. В основном зале все стулья были подняты на столы ножками вверх, и парень с на модный манер зачесанными набок волосами толкал по полу обмотанную тряпкой швабру. Он обернулся поверх плеча, сфокусировал на Алексии взгляд, узнал и кивнул, молча взглядом предлагая пройти дальше.

Она вошла во второй зал, с красными стенами и массивными бочками, служащими столиками. Вычурные хрустальные лампы, стоящие по периметру барной стойки, были единственным источником света здесь, а потому в их тусклом, узорчатом свечении Грин не сразу рассмотрела Майло Рэмси. Он сидел в дальнем углу, закинув ноги на соседний стул, и хмурился в развернутые на коленях бумаги. Заметив Алексию, он вскинул на неё взгляд, и тот хлестнул её физически ощутимой пощечиной.

— Добрый вечер, —проговорила она.

— Добрый. Чего-нибудь выпьешь? — отозвался он.

— Нет, спасибо.

Рэмси утвердительно кивнул, будто это было правильным ответом и, скажи она что-то иначе, он всё равно ничего бы ей не налил, и, лениво растягивая движения, поднялся. За три с лишним года работы на Гранта Джошуа — с которым, впрочем, ей никогда не доводилось встречаться лично — она надрессированным зверем приучилась к правилам поведения. Подходить к Майло Рэмси, особенно когда он работал с бумагами, разговаривал по телефону или с другими людьми было запрещено. Разговор начинался только тогда, когда Рэмси подходил сам. И порой Алексии приходилось ждать его подолгу.

— Покурим? — поравнявшись с ней, бросил Майло, и, не дожидаясь ответа, пошел к ведущей во внутренний дворик двери. Снаружи было пусто, на потемневших каменных плитах, застилающих землю, неспокойной рябью дождевых капель играли лужи. Они остановились под накрытием крыльца. Оба молча достали сигареты, раскурили каждый от своей зажигалки, сделали по глубокой затяжке, и только потом Алексия снова заговорила:

— Во-первых, на ночлежку на Хайгейт-Стрит в пятницу вечером готовится облава. Полиция считает, что там функционирует бордель.

Она избегала смотреть прямо в лицо Майло, но поглядывала краем глаза, потому что по его выражению многое научилась понимать. Рэмси крайне редко выражал своё мнение по поводу услышанного и очень коротко выдавал распоряжения, но по его взгляду, по вскинутым или нахмуренным бровям, по задержанному в легких сигаретному дыму Алексия могла что-то различать.

Рэмси был ростом с неё, но рядом с ним Грин чувствовала, будто её придавливает к земле. Его внутренний стержень и слава значительно превосходили в силе и значимости его обманчивое телосложение.

— Во-вторых, в воскресенье в Кафедральном соборе пройдет похоронная служба бывшего декана Ливерпульского университета, планируется значительное усиление патрулей по периметру квартала и всей Аппер-Парламент-Стрит. Мероприятия продлятся до вечера, патрульных нацеливают на то, чтобы шманать все точки сбыта в округе.

Алексия поднесла сигарету к губам, делая паузу, но вместо сделать затяжку, просто глубоко вдохнула. Она сомневалась в том, что сейчас собиралась говорить почти так же сильно, как и в просьбе, которую должна была предъявить в конце. С одной стороны, о Блэке Уилере и сам Майло, и Грант Джошуа не могли не быть наслышанными и точно узнали бы о его переводе из другого источника, а потому она могла бы безвредно умолчать. Так было бы относительно правильно в виду старого знакомства с Уилером. Но с другой стороны, Алексия видела в этом дополнительный шанс выслужиться.

— Из наркоконтроля в организованную преступность перевелся следователь Уилер, у него внушительная кипа материалов.

Майло провел кончиком бледного языка по верхней губе и неясно тряхнул головой — то ли это уже было ему известно, то ли он кивал, потому что принял эту информацию к сведению. Такие встречи обычно проходили раз в неделю. Кому-то из них непременно было что сказать другому, но порой, придя в бар, Алексия узнавала от бармена, что Майло нет и сегодня уже не будет. Длились эти короткие сводки по несколько минут, проходили в пустынном зале, на пустой, пахнущей недавно законченной уборкой кухне или во дворе и никогда не имели свидетелей. Было что-то особенно скользкое в том, что сотрудничество мафии и тех, кто призван с мафией бороться во благо населения, проходили там, где молодежь этого самого населения беззаботно отрывалась по вечерам.

— И ещё одно, — глухо проговорила Грин. — Мне нужны деньги.

— Вздумала повысить ставки?

— Нет.

За несколько дней до встречи и даже по пути сюда она раз за разом складывала слова, как разрозненные пазлы, пытаясь собрать их ровно и ёмко, но в конечном итоге всё равно едва сумела объясниться:

— Я не прошу платить мне больше… Я… Мне нужна одноразовая выплата. Вместо… то есть, как аванс.

— Сколько?

— Сто двадцать тысяч.

— С хуя ли это?! — прыснул Майло Рэмси, сменяя ленивый полусонный тон надменным, насмешливым, и повернулся. Его подошвы скрипнули на влажной ступени крыльца. Алексия уставилась в мутную лужицу под своими ногами, избегая встречаться с его взглядом — лезвием ножа.

— Мне нужны деньги на лечение сына.

— Да мне так-то одинаково, на что тебе вздумалось их тратить. Гранту какой с этой сделки интерес?

— Как аванс…

— Ты за три года — с тех пор, как мы на тебя вышли — не наработала на такую сумму, — резко напомнил ей Майло. — И Джошуа не платит наперед. Нужно — заработай. И тогда, может быть, получишь бабло.

Он выстрелил наполовину скуренной сигаретой и развернулся, чтобы уйти. Грин запаниковала — от неё уходил последний, самый отчаянный шанс — и, не осознавая собственных действий, схватила Рэмси за немного влажный рукав его куртки. Под тканью заиграли напрягшиеся мышцы, взгляд Майло скользнул с сжавших его предплечье пальцев вверх и врезался в лицо Алексии. Она ахнула, будто получила под дых, и отпустила руку.

— Пожалуйста, — едва сдерживая подступившие к глазам слезы, пробормотала она. — Это не может ждать.

Она в порыве слепой надежды заглянула Рэмси в лицо, но, конечно, не нашла в его нахмуренных бровях и шраме сочувствия.

— Это не благотворительная организация, — выплюнул тот. — Хочешь сто двадцать кусков? Шевели задницей.

***

Рэмси слабо представлялось, как должно было выглядеть это помещение, и уж тем более он не понимал причины такой счастливой ухмылки Гранта Джошуа, вышагивающего по пыльной бетонной стяжке. Стены были голым кирпичом, окна были завешены черным целлофаном, просто посередине комнаты лежали сваленные в груду деревянные паллеты, плотный моток черного шланга, выстроились в шаткую башню несколько грязных ведер с краской.

— Да-а, — довольно протянул Грант, сомкнув руки за спиной. — То, что надо. Через две недели закончите?

Прораб, мнущийся в углу и настороженно поглядывающий на Майло, мотнул головой, но ответил утвердительно:

— Всё сделаем в лучшем виде.

Джошуа вздумалось отстроить что-то вроде центрального офиса, в котором у него был бы личный кабинет. Но Майло — как и многие из парней — в правильности этого решения сомневались. Было что-то небезопасное в такой показушности, Гранта всегда могли тут настигнуть легавые или колумбийцы и сцапать прямо через окна в пол. Но слово босса, безусловно, было законом. А потому Майло оставалось только молча поджимать губы и надеяться, что Джошуа решит полюбопытствовать чужим мнением.

— Отлично, отлично, — приговаривал Грант. Он запрокинул голову и стал с интересом рассматривать высокий потолок, и Майло понял, что у босса к строителям вопросов не осталось. Он махнул прорабу рукой, чтобы тот убрался.

Рэмси был с Грантом Джошуа с самого начала, больше десяти лет. Это его кулаками Грант выбивал из города колумбийцев, это его Грант срывал с цепи на каждого отказывающегося платить или сотрудничать. В конечном счете, это за ним Грант Джошуа прятался, когда кто-то ещё пытался давать отпор. И именно Майло как никто другой из парней видел, насколько одновременно беспечным и необоснованно жестоким становился босс. Градус жадности в нём повышался, а поскольку доить приходилось одних и тех же истощенных, каждое повышение ставки производилось только применением всё большей силы.

Однажды Рэмси едва пронесло, но ему всё настойчивее казалось, что вот-вот он попадется из-за Джошуа снова и на этот раз точно сядет за убийство. А обратно в тюрягу Майло не хотел.

Когда его замели, он как-то самонадеянно рассчитывал пройти через символический срок малой кровью. К обезьянникам в полицейских участках он привык с детства, а потому предполагал, что к камере длительного заключения уже подготовлен, но тюрьма оказалась вовсе не прогулкой. Во-первых, потому что стараниями самого же Гранта за решеткой оказалось много колумбийцев и лондонских верзил, успевших установить свои правила и подмять под них многих надсмотрщиков. А потому каждый день в относительном спокойствии Майло приходилось буквально выцарапывать. И во-вторых, потому что, как только Рэмси перестал быть полезным Гранту, тот перестал распространять на него своё покровительство. И так деньги на адвоката, способного вытянуть его раньше положенного, закончились очень быстро.

Долгое время Майло был обозленным на Гранта и всерьез намеревался объявить ему войну, когда выйдет, но за три года снаружи позиции Джошуа усилились, отъявленных придурков в его армии прибыло, да и сам Грант скользкой змеей обернулся вокруг Рэмси накануне освобождения. И как-то так вышло, что важность Майло для Гранта будто была снята с паузы, ему вернули значимость в банде, власть и даже подогнали в подарок тачку.

Рэмси злился на себя за то, что позволил себя так безропотно продавить, но и альтернативы этому не видел. Уезжать из родного Ливерпуля он не хотел, а город и вся округа принадлежала Гранту. Начинать в таких условиях войну, не имея за спиной ни одного хоть немного надежного союзника, было ебануться как глупо. И постепенно Майло уговорил себя, что ничего плохого-то и не случилось. Из тюряги он действительно был Джошуа бесполезен, а потому временно оставлен в покое, но ядовитые испарения этой старой обиды порой просачивались из подсознания.

Грант со скрипом бетонной крошки под подошвами остановился напротив Майло и повернулся. В его узком прищуренном взгляде было что-то совершенно безумное. Голос звучал низко и приглушенно, будто отдающаяся вибрацией в теле холостая работа мощного двигателя. От этого начинало немного подташнивать.

— Ты разобрался с этим сопляком Стюартом?

— Да, босс.

В этом было парадоксальное умение Джошуа держать при себе людей и одновременно не позволять им забывать своё место, окуная их пастью в дерьмо. Майло вроде и считался его приближенным, самым схожим с понятием правой руки человеком, насколько это было возможно для отрешенного тирана Гранта, но в то же время лично занимался всякой мелкой хуйней, вроде толкающего небольшие партии Чарли. Среди парней Джошуа было много тех, кому не помешало бы сбить свои девственные костяшки об зубы таких трусливых придурков.

— Теперь нужно потолковать с стариком Муди, — сообщил Грант и прищелкнул языком. — Он вздумал заказать товар самостоятельно и сэкономить. Донеси до него, что эта партия застрянет в наших доках, пока мы не сойдемся на цене и сроках.

Сойтись на цене и сроках в лексиконе Джошуа означало немедленно выплатить всё затребованное бабло. С Обри Муди, когда ему выставлялась такая претензия, договориться порой было непросто. Во-первых, Муди действительно был стариком, достаточно потертым жизнью, чтобы не бояться ни словесных угроз, ни избиений, ни разнесенных в щепки магазинов. Он держал сеть алкогольных и табачных лавок ещё с незапамятных времен, а так, имел достаточно опыта с наездами дельцов разного масштаба. Во-вторых, когда-то по прибытию в город Грант работал на Муди, отбирал в порту и провозил ему ночью фургоны бухла. И потому Джошуа постоянно выплясывал ритуальный танец, одной ногой отбивая привычный ритм жадности, второй выковыривая из себя что-то вроде уважения и признательности. Так, трогать самого Муди было запрещено. Детей у него не было, бывших жен значилось полдесятка, но ни одна из них не была достаточно весомым аргументом, магазинов было так много, что ежемесячные поборы с них составляли приличный кусок прибыли Джошуа. Разгром нескольких из них был Муди по хую, разгром всей сети был значительными материальными потерями уже для Гранта.

Донести что-либо до Обри Муди означало для Майло извернуться так, чтобы его голова пролезла через собственную задницу. Он мысленно ругнулся, но вслух ответил:

— Да, босс. Завтра сделаю.

***

Снаружи уже стемнело, внутри отдела по борьбе с организованной преступностью главного полицейского управления города Ливерпуль и района Мерсисайд стало заметно тише. Многие уже ушли, а те, что остались, сосредоточено работали в своих коморках. Главное рабочее помещение было просторным залом, с окнами, выходящими на доки и остроугольную геометрию морского музея на набережной. Оно было до отказа заставлено рабочими столами, разделенными невысокими синими переборками, забитыми стопками бумаг алюминиевыми шкафами и вращающимися стульями на колесиках, которых, казалось, было значительно больше, чем требовалось, и многие из них просто мешались в узких проходах. Часть потолочных ламп была уже отключена, желтыми шарами свечения в наступившем полумраке возникали настольные лампы.

Новое место Блэка Уилера за несколько дней из девственно чистого превратилось в хаотическую свалку бумаг, разом снесенных всем отделом к новому следователю, и разобраться в них Уилер пока не успевал.

Сегодня за кофе с Алексией Грин он успел выяснить главное — Майкл Берри был всецело на их стороне и при необходимости мог выжать из судьи нужные ордеры. Такая поддержка профильного прокурора обнадеживала, и весь последовавший после собрания и разговора с Алексией день Уилер потратил на то, что систематизировал собственные наработки в порядке от наиболее готовых к сырым. Они с Грин договорились на ещё одну встречу в её кабинете на следующей неделе, где Блэк должен был положить ей на стол те материалы, по которым наиболее нуждался в юридической оценке, чтобы наконец начать действовать. От нетерпения у него чесались руки.

— На Майло Рэмси новая заметка в базе! — выкрикнул кто-то из дальнего угла, и над синими перегородками поднялись несколько голов. Все переглянулись. Блэк свернул окно таблицы, в которой систематизировал наработки по свидетелям последние несколько часов, и открыл полицейскую базу. На запрос по имени второго лица в группировке Джошуа действительно высветилась новая запись, датируемая сегодня.

Категория: избиение. Жертва: некий Чарли Стюарт, проживающий по улице Фелтуэлл-Роуд, дом 30. Обстоятельства: прибывшая на вызов матери Стюарта скорая помощь, обнаружив тяжело избитого Чарли, передала сведения в полицию. Прибывшие спустя несколько часов патрульные опросили мать Чарли — та заявляла, что не знала, что произошло — и его самого — тот давать показания отказался. Большинство соседей ничего не знали, и только кто-то один назвал имя Майло Рэмси, якобы замеченного тем утром по указанному адресу.

Черти что, а не заметка по Рэмси. Без заявления потерпевшего или сведений, позволяющих обвинить Майло по факту — чего-то безапелляционно надежного вроде видеозаписи — этот инцидент и гроша ломанного не стоил. В этом была главная трудность. Жертвы отказывались открыто свидетельствовать против парней Гранта Джошуа, что бы те себе ни позволяли.

В некотором смысле с этим в наркоконтроле было проще — им нужно было поймать дилера на горячем, прошманать его тачку и берлогу и найти превышающую разрешенную к хранению дозу. Но множество эффективных арестов не позволяли продвинуться по структуре выше. Никто из торговцев даже перед лицом реального срока — для многих довольно большого, усугубленного фактом того, что он был бы далеко не первым — не развязывал язык.

Совокупность таких неудач в какой-то момент превратила профессиональную обязанность ловить преступников в искреннюю личную ненависть. Стереть Гранта Джошуа в пыль теперь было для Блэка не только долгом, но и жизненным приоритетом. А достать его он мог только снизу. Не с такого дна, как пацаны на побегушках вроде мелких дилеров и крыс — Уилеру нужно было сцапать кого-то погабаритнее. Например, Майло Рэмси. Он был достаточно осведомленным в делах банды, чтобы — удайся Блэку его разговорить — выдать много работоспособного компромата на шефа, это раз. А два — Майло был самым надежным оружием и щитом Гранта Джошуа, и обезвредив его, Блэк смог бы значительно ослабить позиции.

Рэмси сам был кулаками и натаскивал для банды цепных псов, удерживая под собой мощную армию голодных к бою хищников. Он занимался вооружением, охраной объектов, многими связями. Майло был настолько крупной шишкой, что Уилер надеялся, когда допрыгнет до него и сорвет с кроны, всё дерево Джошуа пошатнется.

Блэк подтянул к себе ближнюю папку, наугад открыл и выбрал наименее значимую бумажку, неаккуратно отодрал от неё край и на этом обрывке вывел имя: «Майло Рэмси». Оглянулся в поисках клея или скотча, но на соседнем столе рассмотрел только большой черный степлер. Полностью раскрыв его пасть, Уилер приколол клочок бумаги скобой просто к синей перегородке рядом с монитором. Теперь он был в первоочередном фокусе внимания.

Прежде Блэку заниматься им было бессмысленно — Рэмси не марался в наркоте. Но с переходом в другой отдел Уилер приобретал должностное право ухватить Майло за что-угодно, ведь, чем бы тот ни занимался, это входило в сферу интересов борьбы с организованной преступностью.

Вернув степлер, Блэк оторвал ещё один клочок бумаги и тщательно переписал туда адреса Чарли Стюарта и больницы, в которой он находился.

***

Тетя Перл, мягко, почти бесшумно ступая, спустилась со второго этажа, вошла на кухню, молча выдвинула себе стул и села напротив. Алексия отвлеклась от бесцельного вращения чашки с остывшим чаем и подняла взгляд. Они поняли друг друга без слов.

Если бы Алексия верила в сверхъестественное, то, пожалуй, назвала бы это родовым проклятием: вот уже несколько поколений в их семье не складывалось с материнством и не задерживались мужчины. Началось всё с бабушки, которая, едва родив двух своих дочерей-погодок — Перл и Роберту — овдовела и, убитая скорбью по трагически скончавшемся муже, спилась и сошла с ума.

Роберта, мама Алексии, развелась с её отцом, когда девочке было всего три. Во второй раз вышла замуж, снова забеременела, но из-за не диагностированных осложнений и потому не последовавшего лечения, умерла. Алексии тогда было двенадцать. Её отчим безуспешно попытался отыскать своего предшественника, а потерпев неудачу, передал Алексию единственной известной ему родственнице — тете Перл. Та, сколько её помнила Алексия, была одинокой и меланхоличной, но доброй и щедрой женщиной. Она приняла племянницу в свой дом и сделала всё, чтобы отрочество Алексии было наиболее счастливым, насколько это было возможным для сироты.

И вот теперь сама Алексия опускалась на вязкое болотное дно, пытаясь заслониться от проталкивающихся в голову сожалений о несделанном аборте. Её сын — единственный рожденный в семье мужчина за последние три поколения — страдал от тяжелой болезни, способной обернуть девятый год его жизни последним.

И в помощи ей отказали.

— У меня есть знакомый риелтор, — после долгой паузы произнесла Перл. — Я позвоню ему завтра утром.

Она выглядела осунувшейся. Завитые коротко отстриженные волосы темными запятыми сползали на разрезанный морщинами лоб, под глазами тяжело накопившейся усталостью собрались мешки, линия губ, носогубных складок и морщин на подбородке уныло сползали вниз.

Ничто из выпавшего ей на пути она не заслуживала, ничто из этого не было её ответственностью, но она упрямо не отступала изо дня в день. Порой Алексии казалось, что у неё самой сил куда меньше, хотя это исключительно её ноша.

— В шкафчике над раковиной я припасла бутылку водки, — добавила тетя. — Хочешь?

— Нет, что ты! Мне завтра на работу, а я ещё сутки не протрезвею.

— Не иди.

— Что?

— Возьми отгул — не иди на работу, — с натиском повторила Перл. — Проведи день с Оливером. Вы оба устали бояться и бороться. Вам нужно немного светлого в жизни. Поведи его в торговый центр, купи книгу, покорми любимым мороженным, сходите на фильм. Устройте себе счастливый день!

И, не дожидаясь ответа, она встала, шагнула к указанному шкафу и из-за стопок тарелок достала начатую бутылку. С верхней полки взяла два высоких стакана, а потом обернулась.

— Ты и будешь там сидеть истуканом? — Поинтересовалась она. — Вставай и сообрази нам закуску.

Перл и Алексия всегда были полными противоположностями в характерах и взглядах, но умудрялись уживаться весьма гармонично. Возможно, отчасти из-за того, что Перл любила разговаривать, прерывала затягивающиеся паузы просьбой рассказать что-угодно, всегда проговаривала свои мысли и чувства вслух; а Алексия любила побыть в одиночестве, помолчать, подумать и проанализировать. Тетя не позволяла оставить им между собой недомолвки, а Алексия вносила нужные паузы для того, чтобы каждой из них остыть и прийти к общему решению взвешено. Многое отчаянно важное было обсуждено за их обеденным столом — иногда за чаем, иногда за стопкой любимой тетей водки, иногда прямо за трапезой. Но были темы, разговаривать о которых или не было нужды, или было слишком сложно.

Так, Перл никогда не заводила глобального разговора об Олли. Не спрашивала, каким будет их план действий или как они будут жить, если не смогут побороть болезнь, просто поддерживала действиями. И никогда не упоминала визита Майло Рэмси в их дом. Тетя не могла не понимать, что это означало, но ей хватало то ли такта, то ли испуга не произносить вслух очевидных вещей об аморальности и незаконности работы на мафию. Лишь порой она проникновенно спрашивала, всё ли в порядке после того, как становилась немым свидетелем звонков от Рэмси. И, получая утвердительный ответ, мгновенно сменяла тему.

Этим вечером она к большому облегчению Алексии не хотела знать, как всё прошло и почему ничего не получилось. Не говорила, что Алексии и не стоило об этом просить. Не упрекала.

Молча они разлили остро ударивший в нос напиток на самое дно стаканов — всего на несколько глотков, поставили между собой тарелку с неровно нарезанными ломтями сыра и соленым крекером, сели обратно за стол.

— Мы есть друг у друга, что бы ни случилось, — сказала Перл, поднимая свой стакан, и Алексия, кивнув, поддержала тост.

Какое-то время, морщась, они потягивали водку обжигающими губы и нёбо каплями, а когда внутри начало собираться и усиливаться тепло, растапливая сковавший внутренности лёд и замкнувший под морозным колпаком все эмоции, Алексия позволила себе расплакаться.

— Когда-то у нас с твоей мамой была домашняя крыса. Очень недолго, — под аккомпанемент тихих всхлипов, завела привычно Перл. Она была твердо убеждена в силе отвлечения, и на самом деле, довольно часто ей действительно удавалось успокоить Грин. В какой-то момент её внимание переставало сосредотачиваться на боли и концентрировалось на рассказе, затем поток слёз утихал, сквозь последние высыхающие капли пробивались горькие улыбки и смех, а затем приходила усталость.

Слушая — уже не впервые — о том, как бабушка испугалась того, что противная крыса испортит все её красивые кожаные туфельки, а потому несколько раз пыталась незаметно от неё избавиться и, наконец, сдала обратно в зоомагазин, доплатив продавцу, Алексия решила, что и в самом деле завтра не пойдет на работу.

Она была исправным работником по сути своей, пусть и имела склонность опаздывать, и потому что пряталась в работе от проблем. Находясь в прокуратуре, она запрещала себе думать о сыне, всецело доверяя его тете, и это помогало перевести дух. Но Перл была права. Им с Оливером — всем троим — были нужны такие же веселые воспоминания, которые позже они смогут друг другу рассказывать, утешая.

Алексия ужаснулась тем, как смиренно приняла неизбежность смерти сына, тряхнула головой и потянулась за бутылкой, решительно плеснув себе ещё. Нет, она не собиралась сдаваться. Что бы в ней ни говорило, — усталость, рассудок, жалость к себе или к Олли, алкоголь — она вопреки всему была настроена продолжать бороться.

========== Глава 3. Переменные. ==========

Ещё не рассвело, когда Майло разбудил настойчивый звонок. Нащупав телефон на полу у кровати, он, не глядя, провел пальцем по экрану и уронил трубку на ухо.

— Слушаю, — прохрипел он.

— Майло! — прозвучало оглушительно громко, перемешанное с ритмичным писком какой-то грузовой машины, долбящимся болью прямо в мозг Рэмси. — Это хана. Контейнер спиздили!

— Бля, какой контейнер?

Это должен быть какой-то прикол, за который Майло сломает сочинителю ключицу. Он не занимался никакими поставками и товарами, только гонял туда-обратно пушки, но последнюю партию для себя они купили ещё зимой, а на продажу уже давно ничего не выставляли. За ним никаких контейнеров не числилось.

— Контейнер бухла, зафрахтованного Обри Муди. Его нет в доках.

Майло перевернулся на спину, протер заспанные глаза ладонью и поднял веки. Потолок спальни едва вздернулся серым, за неплотно закрытыми шторами светлела узкая полоска неба.

— Включи фонарик и глаза и поищи тщательнее. Если я сейчас приеду, и его найду…

— Мы всё обыскали. У меня есть запись камеры с ворот — контейнер спиздили на фуре.

Майло резко сел в кровати, отчего в голове немного потемнела и поплыла картинка.

— Всю ночную смену грузчиков, водил и охранников задержать на месте. Я еду.

Сполоснув лицо холодной водой и спешно натянув то же, что вчера бросил прямо у постели, Рэмси спустился к машине. Лобовое стекло оказалось затянутым жесткой пленкой изморози, всё внутри — сиденья, руль, приборная панель — было обжигающе холодными.

С моря, грозно гудя и пригибая к земле ветки несмело оживающих после зимы кустарников, дул пронзительный ветер. Это местечко на самом берегу Майло присмотрел себе год назад, когда по делам мотался в Кросби — зажиточный пригород чуть севернее Ливерпуля. Квартирку в новострое, стоящем отшибом от полей для гольфа и просторных частных домов, выходящую окнами на зеленый гладкий берег и темные неспокойные воды, он купил сразу, как только увидел объявление о сдаче в эксплуатацию. Тут он чувствовал себя блаженно оторванным от суеты города и грязи собственной работы. Наверное, это было диким самодурством, но дома он даже ощущал себя не так, как везде — легче, здоровее, проще.

Прежде он жил в тесном таунхаусе недалеко от Энфилда, и стены в нём сжимали Майло так, что он едва мог вдохнуть. В Кросби же он теперь не мог надышаться. Иногда выходил на пробежку вдоль дикого поросшего пляжа, иногда просто долго курил на открытом балконе и не верил, что его взгляд не упирается в соседскую стенку, а теряется в стертой линии горизонта.

Впрочем, у нового места в невыгодное отличие от старого был существенный недостаток. Отсюда было далеко добираться. А потому все срочные вызовы в город оборачивались в неспокойную гонку с трафиком по влажному извилистому шоссе. Несколько раз он едва успевал сбросить скорость и вернуться через две сплошные в свою полосу, чтобы не нарваться на дорожную полицию. Сам штраф его не особо беспокоил, но чувства загнанности легавыми он терпеть не мог.

А ещё он не любил проебываться, а именно это сейчас и происходило. И надо ж было всему сложиться так, чтобы косяк случился с Обри Муди; так, чтобы Грант вставил Майло по самые гланды.

В доки он свернул спустя сорок минут после звонка. На мокром асфальте внутреннего погрузочного двора разбредшимися кучками топтались сонные работники. Несколько из них заметили его появление, снаружи глухо донеслось:

— Майло приехал!

И темные унылые фигуры побрели в его сторону.

Рэмси отчетливо помнил, хотя накануне вечером после встречи с Грантом уже ни о чем, кроме банки пива и подушки, думать не мог, что распорядился передать в доки: контейнер не должен сдвинуться с места без его личного одобрения. И когда от старшего по смене он услышал невнятный лепет о том, что у прибывшего грузовика были все заверенные бумаги, а потому он позволил контейнер забрать, его первой реакцией был истеричный смешок.

— Ты издеваешься? — спросил он у бригадира. Тот мотнул головой, и снова с ослиным упрямством повторил, что на руках были все нужные документы. Где-то на середине предложения Майло отвлеченно заметил, что уже ничего не слышал, только видел шевеление рта напротив. Злость всегда, с самого детства, просыпалась в нём одним резким оглушительным извержением. Ещё мгновенье назад он ясно осознавал, что происходило вокруг и с ним самим, а уже в следующее ощущал себя безвольным инструментом глубинной ярости. Руки наливались жаром, кулаки каменели, мозг напрочь отрубал все нервные окончания, не беспокоя Рэмси внешним шумом и болью.

Он замахнулся, когда старший по смене ещё не закончил говорить, и крайнее слово получилось спертым всхлипом, потому что Майло ударил его под дых. Бригадир по инерции согнулся, и Рэмси снова занес кулак ему в грудь, а потом вмял колено в живот и тем самым заставил старого придурка сложиться пополам. Кто-то поймал его локоть на очередном замахе и попытался оттянуть, Майло стряхнул с себя чужую руку, резко подхватил край куртки, достал из-за пояса холодящий спину ствол и одну за другой выпустил в низкое серое небо две пули. Их эхо громом покатилось между рядами контейнеров, откуда-то пугливо взмыли в воздух голуби и чайки, все оторопело замерли.

Майло обернулся, и попробовавший его остановить рабочий отпрянул. Многие из этих наёмных трудяг были непуганым дерьмом, ленивым и тупым, верящим телевизионным новостям и сериалам о полицейской справедливости. Некоторым из них было трудно всецело осознать реальные обстоятельства и принять своё место в них. Им следовало грубо напоминать правила выживания, и если это означало марать руки, то Рэмси это не останавливало.

Он повернулся обратно к пытавшемуся глотнуть воздуха бригадиру, чье лицо вздулось венами и густо покраснело, и наотмашь ударил его стволом. Литой металл глухо встретился с костью, вспаривая кожу, и провинившийся вскрикнул так истошно, что кружившие в поисках нового места птицы снова дернулись в разные стороны.

— Если я говорю, что контейнер никуда не едет без моего слова, — подхватывая бригадира за короткие волосы и дергая вверх так, чтобы стремительно сочащаяся кровью рваная рана была всем хорошо видна, проговорил Майло. — То контейнер остается на месте, даже если бумаги вам принесет сама, блядь, королева.

***

Первым делом Блэк Уилер решил навестить Чарли Стюарта, но поговорить с ним оказалось невозможным. Парень лежал в интенсивной терапии с переломом половины лицевых костей, включая челюсть, на таком количестве обезболивающих, что, имей физическую возможность говорить, едва ли смог бы произнести что-то связное. Прямо из больницы Блэк поехал в дом его матери, и та открыла дверь со скорбным выражением и неспокойно бегающим взглядом.

Блэк представился и выставил перед собой удостоверение, в которое миссис Стюарт с минуту безразлично смотрела, будто не видя. В небольшой гостиной, в которую она его провела, на диване была расстелена смятая постель; на журнальном столике, узком подоконнике и даже подлокотниках кресел выстроились батареи лекарств; в углу комнаты стоял штатив для капельниц с пустующими кольцами-держателями. Воздух был спертым и влажным.

Уилер отказался от предложенного чая, расчистил себе место в кресле и сказал прямо:

— Я не буду у Вас ничего спрашивать, миссис Стюарт. Вы расскажете только то, что посчитаете нужным. Но сначала выслушайте меня внимательно.

С собой он принес материалы по делу об убийстве, за которое Майло Рэмси лишь чудом не сел по максимуму несколько лет назад. Тогда у обвинения не оказалось неоспоримых доказательств, только косвенные улики, которые штатный адвокат Гранта Джошуа раскидал и перетер в пыль, как яичную скорлупу. И за жуткую насильственную смерть молодого парня никто не понёс наказания.

Открыв папку, Блэк достал предусмотрительно оставленное на самом верху фото с места происшествия. Вдоль колеи грузового железнодорожного перегона у порта, на замасленных и задымленных камнях между бетонных шпал лежало разрубленное колесами поезда напополам тело. Обувь и часть одежды ударом сорвало, и её позже судмедэксперты находили в нескольких десятках метров друг от друга, мягкие ткани и кости оказались перерезанными, будто масло ножом. Голова была сплошным кровавым месивом из раздробленного черепа и разодранной кожи. Опознать жертву смогли только по анализу ДНК спустя неделю после обнаружения.

Протянув снимок поморщившейся миссис Стюарт, Блэк сообщил:

— Его звали Гэри, ему едва исполнилось двадцать. Майло Рэмси избил его до смерти и бросил под поезд в 2013-м.

Миссис Стюарт, побледнев, достала из кармана своих растянутых спортивных штанов носовой платок и спешно заслонила им рот, старательно отводя взгляд.

— Не отворачивайтесь! — рявкнул Уилер, привставая и подсовывая фото ближе к ней. — Посмотрите на то, чем Вашему сыну очень посчастливилось не стать. В этот раз. А что произойдет в следующий раз?

— Уберите! — взвизгнула она, отталкивая его руку, и её прикосновение оказалось неприятно сухим, холодным. — Уберите, прошу…

— Только дьяволу и Майло Рэмси — если это не одно целое — известно, сколько трупов он после себя оставил. И молчание лишь помогает этот список увеличивать. И в нём, этом списке, место для Чарли уже отведено.

Она вздрогнула всем телом и накренилась на диване так, что Уилеру показалось, её сейчас стошнит просто на ковер или она и вовсе грохнется в обморок, но она взяла себя в руки. Уперев взгляд Блэку прямо в глаза и проглотив ком в горле, она тихо парировала:

— Если Вы так уверены, что это сделал Майло, и у Вас по этому делу вон сколько бумажек, — сжимающей носовой платок рукой она махнула на папку, — то почему он не сидит?

Уилер протяжно вздохнул и ответил:

— Потому что жертвы и ключевые свидетели молчат.

Миссис Стюарт выдержала минутную глухую паузу, а потом проговорила очень тихо, но твердо:

— Нужно выбирать правильную сторону, детектив Уилер. И я её заняла. А больше мне сказать нечего.

Блэк вовсе не рассчитывал хоть на малейший положительный сдвиг, но всё равно ощущал себя крайне паскудно, переступая порог дома номер 30. Сверившись со своими записями, он прошелся выше по Фелтуэлл-Роуд и постучался в дверь мистера, накануне давшего патрульным сведения о том, что видел Майло Рэмси. Когда Уилер попросил его это подтвердить и рассказать подробнее, щуплый мужчина беспокойно покосился по сторонам и ответил, что ничего подобного не говорил. Он, очевидно, тоже считал, что занял правильную сторону.

По-человечески Блэк их понимал: и передумавшего свидетеля, и миссис Стюарт. Сложно было переступить через страх и пойти против кого-то, кто разбирал врагов на кровавые неремонтируемые запчасти. Уилер нагло врал бы самому себе, если бы не признавал, что и сам испытывал по поводу Рэмси страх. Но он так же понимал, что это смиренное молчание, создающее благотворительную почву для безнаказанности, однажды похоронит каждого из занявших «правильную» сторону.

***

Впервые за очень долгое время Алексия позволила себе роскошь неспешного принятия ванны. Она наполнила её горячей водой доверху, развела ароматную пену, и продремала в её мягких объятиях полчаса. Она взяла с собой телефон и даже книгу, которую забросила несколько месяцев назад и уже не помнила, о чём та была. Но предпочла просто подложить под затылок моток полотенца и полежать с закрытыми глазами. Грин отталкивала от себя все мысли и концентрировалась лишь на глубине и ровности своего дыхания. Когда, выбравшись из постепенно остывшей воды, она укуталась в махровый халат, с приятным удивлением ощутила, что по-настоящему расслабилась и отдохнула.

На кухне, выпив первую чашку кофе и сопроводив её сигаретой, Алексия замесила тесто для любимых вафель Олли. И выстроила на обеденном столе ряд из меда, сиропа и джема. Забавно, что в детстве и юности она часто воображала своё будущее именно таким, которым было это утро — без спешки, без забот, за приготовлением завтрака. Семья — с заботливым мужем и замечательными детьми — была для Алексии единственной визуализацией счастья. Она не представляла себя работающей, занятой, одинокой, бездетной, упрямо самостоятельной. Ей хотелось быть покладистой женой доброго мужчины и нежной матерью двух маленьких детей. Её не беспокоили ни глобальное добро, ни её собственная самореализация — до подросткового возраста единственной целью в жизни Грин было обретение семейного счастья. Такого, которого сама она почти не знала, но которое — судя по журналам, книгам и сериалам — непременно существовало, а так, было достижимым.

Маму, к своему собственному стыду, Алексия помнила весьма смутно, хотя была уже достаточно взрослой, когда той внезапно не стало. Она очень ярко ощущала пудренно-сладкий запах, сизым облаком висевший в маминой спальне, когда она с утра делала укладку и красилась; совершенно точно различала вкус зажаренных в сладком взбитом яйце тостов; видела белые кошачьи лапки на мягких домашних тапочках и узкую жилистую стопу с красными прямоугольниками наманикюренных ногтей. Но всё остальное было затерто, затянуто пылью.

Впрочем, у неё осталось много фотографий. Большинство из них были сделаны уже во втором браке, и именно из них Алексия черпала свою веру в то, что мама какое-то время была действительно счастлива. На многих снимках с праздников или совершенно случайных бытовых кадрах она широко улыбалась, веером в уголках глаз рассыпались морщины. Красивая, с точеной фигурой, в неизменных платьях, подчеркивающих грудь и талию, с ярко подведенными губами и завитыми волосами — Роберта Грин сияла. Стояла она у зеленой живой изгороди, стеснительно отведя руки за спину и склонив голову, полулежала в объятиях второго мужа, влюбленно заглядывающего в её лицо, или подавала массивную телефонную трубку деловито нахмуренной Алексии — судя по дате на обороте фотографии, тогда шестилетней — яркий свет Роберты проступал с плоскости снимков и излучал тепло.

Себя взрослой Алексия тоже представляла именно такой: собранной и одновременно легкой, красивой, но вполне земной. Вот только в зеркале последние полтора года видела бледное, не тронутое ни косметикой, ни улыбкой изможденное лицо. Тетя Перл порой пыталась её образумить, убедить, что Оливеру нужна цветущая, бойкая мама, пробуждающая желание бороться и наслаждаться каждой маленькой победой, а не жалость. Иногда она выталкивала Алексию на прогулки, встречи с сыновьями её знакомых, в театр, просто по магазинам со шмотками. Но должного терапевтического эффекта это не имело.

— Ты была жгучей красоткой, помнишь? — с ностальгической улыбкой произносила Перл, перелистывая фотоальбом с детства Алексии в её молодость. Там, на фотографиях из частых автомобильных путешествий и пляжного отдыха в Испании с друзьями-однокурсниками, Грин и в самом деле была в самом соку. Небольшая, но упругая грудь, подтянутый бледный живот, острые плечи, покрывающиеся веснушками под солнцем, округлые бедра под тонкими бантами завязок тесных купальных трусиков. Алексии казалось, тогда у неё волосы и глаза были ярче, а осанка ровнее.

Она пользовалась популярностью среди парней и мужчин. Ей часто преграждали дорогу на улице, покупали в барах коктейли, подсаживались в кафе, подмигивали в автобусе. И, черт побери, она этим пользовалась и наслаждалась. Тогда.

А сейчас уже и не помнила, когда в последний раз была на свидании, и не особо об этом беспокоилась. Центром её вселенной был Оливер — и до болезни, и, безусловно, теперь.

Когда она вошла в его комнату, Олли уже не спал, а сидел в кровати, подмостив под спину подушку, и перелистывал иллюстрированный справочник «Столетие полета». Он поднял сосредоточенный бирюзовый взгляд над книгой и расплылся в улыбке.

— Мама! — прокричал он, отталкивая энциклопедию и вскакивая. — Мама, ты дома!

Он пробежал через комнату к ней, по инерции сильно натолкнулся, обвил руками и босыми теплыми после мягкой потели ногами наступил на холодные пальцы Алексии.

— Ты дома, мамочка, — тише повторил Оливер, зарываясь лицом в складки её халата. Она обняла его в ответ, наклонилась и уткнулась носом в затылок.

После старта первого курса химиотерапии его пшеничные волосы продержались несколько недель, а затем клочками выпали почти все за две ночи. Грин с ужасом вспоминала то утро, когда бледный, пошатывающийся на ходу Оливер вошел в её спальню и сиплым голосом попросил сбрить последние волоски. Беззащитно лысым, прячущимся от холода и чужих взглядов в шапке, Олли проходил около полугода. А затем волосы снова постепенно стали отрастать. Им не хватало былой густоты и насыщенного золотого цвета, но на ощупь были такими же мягкими и пахли так же сладко, как и первые несмелые кудри, пробившиеся спустя месяц после его рождения. Алексия каждый день жадно втягивала этот запах, а выдыхая его, уже успевала соскучиться и спешила вдохнуть вновь.

И так же неизменно каждый день — даже если он целиком состоял из капельниц и больничных палат — она старалась максимально заполнить чем-то обычным, дающим восьмилетнему Оливеру общую почву с одногодками. Когда его самочувствие позволяло, она настаивала на том, чтобы он вместе со всеми ходил в школу, вечерами делала с ним уроки, ходила с ним на спортивную площадку, на футбольные матчи любимого «Ливерпуля», на новых «Трансформеров» в кино, отпускала к друзьям на дни рождения, покупала игры на приставку. Как религию свято чтила любовьОливера к небу и самолетам.

Едва он научился самостоятельно держать голову, разобрался с собственными пальцами и хватательным рефлексом, сумел произнести первые звуки, его увлекали большие металлические птицы. Различать их высоко в небе, неясные точки с длинным белесым реактивным следом, он смог раньше, чем полностью произносить слова. А однажды после перелета на Майорку Оливеру даже посчастливилось попасть в кабину пилотов доставившего их самолёта. Алексия не имела понятия, откуда это взялось в её сыне, но искренне радовалась тому, что всегда могла отвлечь его самолетами от боли и страха.

— Я дома, — ответила она. — Давай сегодня поедем к взлётке?

***

Майло сжимал и разжимал челюсти, неспокойно дожидаясь Гранта. В том, что боссу уже всё доложили, сомневаться не приходилось. И когда за спиной он услышал гулкие шаги, поспешил заговорить первым:

— Я всё улажу.

— Конечно, ты всё уладишь, — ядовито подтвердил Джошуа, останавливаясь за его спиной.

Рэмси ещё не пошел в школу, когда совершил свою первую кражу и встрял в серьезную потасовку. Где-то на подкорке, совершенно отдельно от его сознания существовало умение выкручиваться. То, чего Майло не хватало в росте и весе, он с лихвой компенсировал этим инстинктом и взрывным норовом.

Он знал, что облажался, он наказал непосредственного виновного, убедился, что такое больше не повторится, и теперь напряженно думал о том, как разобраться с проблемой. Поперек некоторых из решений — и его собственного горла — стояло то, что дело касалось Обри Муди, но Майло уже справлялся с ним прежде, и сейчас твердо знал, что снова справится, пусть пока и не представлял — как.

— Есть вещи, которые я могу доверить только тебе, — продолжал змеей шипеть Грант, и Рэмси казалось, что от его ртутного дыхания кожа сзади на шее воспламенялась и плавилась. — Вещи щепетильные, с которыми нужно работать тонко. Ты знаешь, почему я поручаю их тебе?

— Потому что я не подвожу Вас, босс.

— Да, сучье ты отродье. Именно. Ты не подводил меня прежде. Но теперь, кажется, начал понемногу терять хватку. Растекаться. Бабло, тачки и просторная хата расслабили тебе поводья. Я мигом устрою так, что ты вернешься на начальную позицию — голым, босым и обосранным. Хочешь?

— Нет, босс.

— Босс, — передразнил Джошуа. — Что ты вкладываешь в это слово, Майло? Уважение, обещание?

— Да, босс.

— Да?! — Взревел Грант, и под колено Рэмси прилетел сильный пинок. Он пошатнулся и легко мог бы устоять, но слишком хорошо знал слабость Гранта к тому, чтобы перед ним падали на колени, и понимал, что тот не остановится, пока этого не добьется. А потому послушно рухнул на холодный пол пустого складского ангара. Голоса и шорох их подошв катились по нему эхом.

Рука в плотной кожаной перчатке протянулась поверх плеча Майло и ухватила его за челюсть. Джошуа склонился к его уху и, брызжа острой слюной, проговорил:

— Что-то не видно уважения, паскуда. У тебя 48 часов, усёк? Чтобы к концу этих 48 часов старик Муди принес бабки, иначе мне на обед принесут твои кишки.

— Да, босс, — повторил Рэмси сухо, когда Грант дернул его башкой. А затем коленом влепил между лопаток, опрокидывая Майло навзничь. Под спешно выставленными ладонями заколола мелкая бетонная крошка, её пыльный запах пробрался в нос и отдался горьким привкусом на корне языка. Майло заставил себя оставаться на месте, пока шаги не стихли.

Угрозам Гранта Джошуа он верил. В первую очередь, потому что сам по его приказу когда-то вспаривал провинившемуся живот.

***

В обеденный перерыв Блэк вышел из главного полицейского управления. Снаружи было холодно и сыро, ветер гнал по небу густые серые тучи, те накатывались на солнце и сбегали, мешая ему как следует пригреть и не успевая пролиться дождем. Сунув руки в карманы и приподняв плечи, чтобы заслонить шею и уши коротким воротником куртки, Уилер перешел Странд и медленно побрел вдоль мутной воды доков, отражавшей темный кирпич обступивших её зданий. Ему нужно было подумать.

В небо тянулись старые, навсегда заснувшие дымовые трубы; между грубыми коробками бывших судостроительных верфей, превращенных теперь в отели, музеи и офисы, медленно крутилось колесо обозрения; на парковке шеренгой выстроились двухэтажные туристические автобусы. Недвижимая гладь Альберт-Дока зеркалом отражала парусную рыболовецкую шхуну, а над ней контрастом мягким очертаниям старины нависал черный остроугольный морской музей. Дальше по открытому течению медленно плыл массивный пароход. Каждый школьник с младых лет знал на память: Ливерпуль — самый крупный порт Англии, дом Титаника и родина Битлз.

Для Блэка Уилера Ливерпуль никогда не был родным. Его успело помотать по Англии прежде, чем он осел здесь. Но нигде он не чувствовал себя по-настоящему дома — только тут. Нигде, кроме Ливерпуля, так не пели на трибунах стадиона во время футбольных матчей, нигде не наливали такой вяжущий односолодовый, нигде, в конце концов, так не коверкали английский на свой собственный неразборчивый манер. Ливерпуль соединял в себе индустриальную застройку Манчестера, просоленную морем праздничность Блэкпула и даже монументальность американского Нью-Йорка, но улочки оставались провинциально, по-ливерпульски уютными. Блэк помнил каждый из самых маленьких закоулков своего сектора патрулирования до мельчайших деталей: магазины и заведения, их ассортименты, хозяева, посетители; канализационные люки, скверы, ямы, тесные перекрестки; адреса и имена постоянных клиентов полиции, их родственные связи, работу, психические нарушения. Уилер хранил в себе это всё неосознанно, не целенаправленно — просто это было естественной частью его самого и, конечно, города.

Блэк сам не заметил, как блуждая по кварталам портового района, чередующего стеклянные коробки новостроев с железобетоном массивных старых зданий, пришел к прокуратуре. Он остановился, запрокинул голову и посмотрел на одинаково не зашторенные, подсвеченные изнутри строгими холодными лампами окна. Обычно он не очень любил здесь бывать, потому что каждый раз ощущал себя, будто на экзамене, полностью готовым к которому себя не чувствовал. В скрипящих старым паркетом кабинетах, пахнущих пыльной бумагой и разогретой пластмассой компьютеров, в коридорах, под высокими потолками которых приглушенным бормотанием отдавались голоса, Уилеру было неуютно. Но сегодня он решил войти.

Было удивительно, как до вчерашнего дня ему не выпадало пересечься с Алексией Грин, но одновременно в этом было что-то совершенно привычное. Несколько лет они проработали тесно друг с другом, почти не пересекаясь лично, и это было нормальным порядком вещей. Сейчас он вдруг решил это исправить.

Узнав у дежурного номер кабинета, Уилер поднялся к нему, но обнаружил дверь запертой. На ней висела табличка «мисс Грин, Алексия, юрист отдела по борьбе с организованной преступностью».

Грин. Значит, не вышла замуж. Сам Блэк был женат дважды, и хотя об обеих женах ничего плохого сказать не мог — ему каким-то образом удалось разойтись с ними полюбовно — в третий раз примерять на себя обручальное кольцо не собирался. Возможно, это изменил бы ребенок, но ни в первом, ни во втором браке детей у него так и не родилось. Блэк несколько раз проверялся у врачей, и те разводили руками, уверяя, что с анализами всё в полном порядке. Наверное, говорил один из докторов, дело в нервной, напряженной, изнуряющей работе. Получалось так, что, будучи детективом, Блэк не мог зачать детей, но если бы и был на это способен, позже постоянно беспокоился бы об их безопасности. Судьба — уговаривал себя Уилер — поступила верно, не сделав его отцом. Хотя порой, всё чаще в последнее время его приминало горькое сожаление.

Грин. Он мысленно повторил её фамилию, отвернулся от двери пустого кабинета, достал телефон и набрал её номер. Но из трубки механический женский голос сообщил, что абонент находился вне зоны покрытия сети. Когда голос предложил оставить сообщение, Блэк сбросил вызов, но поразмыслив с минуту, снова набрал тот же номер. И надиктовал автоответчику:

— Привет, это Блэк Уилер. Знаешь, Алексия, я подумал — ты права. Говорить в рабочее время о нерабочем — неправильно. Как насчет встретиться не по работе в эту пятницу вечером? Или… субботу? Перезвони. Пока.

***

Алексия знала это место со школьных лет. Кто-то из её первых ухажеров привозил её на велосипеде сюда на свидания — на проселочную дорогу, проходящую по заросшему берегу Мерси вдоль огражденной сеткой взлетно-посадочной полосы международного аэропорта имени Джона Леннона. Но уже давно это место перестало ассоциироваться с юностью и первыми жадными, обильно наполненными слюной и жвачкой поцелуями. Теперь это было место исключительно Оливера и её.

Она скатывалась с дороги на поросшую травой обочину, раскладывала на капоте покрывало для пикников, расставляла на нём газировку и свертки сэндвичей, и так они с сыном могли проводить часы, наблюдая за садящимися и взлетающими пассажирскими самолетами. Алексия научилась любить порой докатывающийся до них горький запах жженой резины и оглушительный рёв разгоняющихся для стремительного разбега и прыжка в небо реактивных двигателей.

Эти моменты наедине с сыном и его мечтой Грин всегда очень ценила. Поначалу с легкой, опережающей время грустью — она понимала, что когда-то наступит момент, когда Оливер станет привозить сюда одноклассниц на свидания, а не её. Теперь с остро разламывающей ребра болью. Каждый выезд сюда мог обернуться для них самым последним проведенным вместе днём.

Если и существовал рай, и после смерти Алексия могла бы туда попасть, она надеялась, что он выглядит именно так. За молчаливым наблюдением или разговорами взахлеб о крыльях, потоках воздуха, международных правилах безопасности и особенностях разных аэропортов мира она провела бы остаток жизни, целую вечность. Но этим холодным апрельским днём Оливер довольно скоро повернулся к ней и тихо проговорил, что хочет домой.

— Тебе нехорошо? — встрепенувшись, спросила Алексия, но Олли отрицательно качнул головой и, попытавшись растянуть бледные губы в улыбке, коротко ответил:

— Просто устал.

— Я поняла. Поехали.

Дорога домой пролегала через тихий, осторожно прорастающий зеленью пригород. Здесь повсюду стояли знаки, требующие снижения скорости, предупреждающие о пешеходах, велосипедистах, играющих детях. На узкие тротуары по выходным вывозили разноцветные пластмассовые контейнеры для отсортированного мусора, широкие газоны на разделяющей полосы аллее постоянно подстригали до равномерно мягкого зеленого ковра. Семейные малолитражки медленно катились по полосам, никогда не сигналя и не моргая гневно фарами. Тут было спокойно, Алексии здесь нравилось.

Она вела машину, встревоженно поглядывая на притихшего на пассажирском сидении Оливера. Мальчик неспокойно перебирал в тонких пальцах молнию своей куртки — верный признак острой боли. Грин покосилась на часы на приборной панели, до положенного по графику приема медикаментов оставалось сорок минут.

Олли был стойким. Всегда, сколько Алексия себя помнила, сама она была жуткой плаксой, взрывавшейся по любому поводу, но её сын — возможно, взяв это от совершенно незнакомого ей отца — был терпеливым, молчаливым, крепким малым. Это поражало Грин, и она была за это благодарна. Наверное, если бы Оливер постоянно плакал и жаловался, она сошла бы с ума. Но сдержанность сына поддерживала в ней самой нужный градус спокойствия. В конечном итоге, она проревела достаточно слёз, прокричала достаточно проклятий, чтобы спустить пар и понять — это совершенно не помогает.

От этого даже как-то особо щемило в груди. В свои восемь с лишним лет Оливер имел все задатки настоящего, несгибаемого мужчины. Он должен был стать кому-то надежным другом и добрым мужем, и проклятый рак просто не имел права отбирать Олли у тех, кому судилось полюбить его в будущем.

— Смотри на дорогу, мам, — твердо сказал Оливер, поймав на себе её очередной цепкий взгляд. — Со мной всё в порядке. Правда.

В день, когда она узнала страшный диагноз, небо было похожего цвета и Оливер так же сидел на переднем сидении, пристегнутый и сосредоточенный. Результат анализов пришел Алексии на почту набором букв и цифр, которые она без помощи онколога не могла интерпретировать. Она помнила, как обессилено уронила руки с руля, не понимая, куда ей дальше ехать с больничной парковки, а Оливер так же решительно проговорил:

— Мам, всё будет в порядке.

Тогда он, сам этого ещё не зная, соврал. Врал и сейчас. Но она заставила себя кивнуть и улыбнуться, соглашаясь.

Агрессивно вздернутую синюю задницу БМВ она заметила, ещё не успев свернуть на Давентри-Роуд, и первым её порывом было ударить по газам, проскочить поворот к дому и никогда не возвращаться. Но это было бы, конечно, глупо. Потому она привычно толкнула рычаг поворотника, притормозила и вкатилась в переулок.

Майло Рэмси стоял, скрестив руки на груди, переплетя ноги и опершись на длинную морду своей машины. Алексия чувствовала его пристальный взгляд, равняясь с ним и заводя свою компактную Вольво на подъездную дорожку. За три года это был его второй визит к её дому, и Грин стало особенно неспокойно. Она не хотела, чтобы его здесь видели, она не хотела пугать Оливера и Перл, она сама не хотела видеться с Майло чаще, чем вынужденный раз в неделю.

Заглушив двигатель и выйдя из машины, Алексия старательно пыталась его не замечать. Она обошла Вольво спереди, открыв для Оливера дверцу, и вместе с ним поднялась на крыльцо. Будь её воля — будь у неё сила и смелость дать отпор — она бы зашла с сыном в дом, заперла бы дверь и не вышла, пока Рэмси не убрался бы восвояси. Но тот, конечно, никуда не денется, да и ждать понапрасну долго не станет — она понимала это совершенно отчетливо. А потому, отперев входную дверь, позвала Перл и попросила её помочь Олли подняться, раздеться и лечь.

— Ты куда? — удивленно спросила тетя, приобнимая Оливера за плечи, и, бросив взгляд куда-то поверх головы Алексии, вдруг помрачнела. Обернувшись, Грин увидела, что Майло Рэмси теперь стоял на тротуаре просто напротив их дома.

— Какого хуя к тебе не дозвониться? — спросил он, когда она подошла, зябко ежась от ветра и его присутствия.

— Была за городом, вне доступа сети, — соврала она, нащупывая отключенный мобильник в кармане куртки. Она выключила его утром, как только сообщила на работу о том, что сегодня не выйдет. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь им с Олли помешал. Знала бы она, что это навлечет таких гостей, не стала бы этого делать.

— Для меня ты всегда должна быть в доступе, — процедил Майло. Он склонил голову набок и недобро прищурился, Алексия проследила за его взглядом — Перл хмуро выглядывала из щели незапертой двери. — Садись в машину.

Поборов рефлекторное желание возразить, что она никуда не хочет ехать, Грин пошла следом за ним к БМВ. Темный кожаный салон оказался прокуренным насквозь, сбоку пассажирского сидения лежала большая почти законченная бутылка воды.

— Есть работа. Срочная, — сообщил Майло, когда они оба закрыли за собой дверцы, и звукоизоляция машины приглушила посторонние шумы. В этом дымном вакууме Алексия начала различать собственное сердцебиение. Быстрое и рваное. — За неё получишь 50 кусков налом.

Она быстро посмотрела на него, чтобы убедиться, что ей не послышалось — почти половина необходимой суммы. Рэмси, будто прочитав её мысли, кивнул и продолжил:

— Обри Муди, владелец сети магазинов «Вейвертри». На его точки нужен рейд, доставленный сегодня утром товар нужно конфисковать, магазины оштрафовать по максимуму, перелопатить всеми службами, которыми можно — легавыми, налоговиками, ебучей пожарной инспекцией.

— Когда?

— Завтра.

— Завтра?! — поперхнувшись, переспросила Алексия. Она с трудом представляла, как без лишнего шума успеет устроить нечто подобное за неделю, не говоря уже о том, чтобы провернуть это день в день.

— 50 штук как с куста, — напомнил Рэмси. Его тягучий мутный взгляд скатился с лица Грин вниз по фигуре. Под ним Алексия снова безотчетно поежилась. Ей казалось, Майло приценивался, куда ударить.

— Я постараюсь, — выдавила она из себя.

— Не постараешься — сделаешь, — он облизнул нижнюю губу и снова вперил взгляд ей в лицо. — Получишь ещё 70 тысяч, если всё сделаешь качественно.

На этот раз Грин была абсолютно уверена, что ей послышалось. Подобные облавы для Гранта Джошуа ей уже выпадало делать, и ставка за подобную услугу даже с учетом расходов на взятки другим должностным лицам никогда и не приближалась к 120 тысячам фунтов. Она, наверное, бредила.

— И если раздвинешь передо мной ноги, — добавил Майло и хищно осклабился.

========== Глава 4. Осложнения. ==========

Западло состояло в том, что всё это бабло ему предстояло вынуть из собственного кармана. Майло понимал, что Грант никогда не башлял подобных сумм, но также понимал, что быстрого и эффективного результата мог добиться от кого-то достаточно высокопоставленного и каким-либо образом заинтересованного. Алексия Грин подходила по всем показателям, а кроме того, было что-то охуительно опьяняющее в том, чтобы присунуть прокурорше.

Наблюдать за тем, как она боролась с собой, как давилась, глотая собственную гордость, было само по себе увлекательным. Рэмси сухо рассмеялся.

Он видел её пацана — тот выглядел настолько хуёво, будто собирался откинуться прямо на пороге — и понимал, что бабки ей действительно нужны позарез. Майло делал на неё основную ставку и очень надеялся, что не прогадал. Ему не в масть было зависеть от эмоционального решения легавой телки, но других способов выполнить данное Гранту обещание он пока не видел. А потому терпеливо ждал. Алексия Грин напряженно молчала несколько минут, дважды поднимая голову и оглядываясь на свой дом.

На её небольшом светлом лице очень прозрачно проявлялись все одолевавшие её чувства, и в какой-то момент, когда все её черты стали сосредоточием отвращения, Майло напрягся. Наверное, он перегнул. Вторая часть сделки родилась в его уме ситуативно, он не успел её толком обдумать, просто внятно ощущал в себе упрямую необходимость ущипнуть Грин в наказание за то, что — пусть неизвестно для неё самой — он так от неё зависел. Кроме того, отлистать ей 120 кусков исключительно за Обри Муди было бы настолько заоблачной щедростью, что позже договориться с Алексией стало бы слишком дорого. За меньшие же деньги рассчитывать на оперативность не приходилось.

Грин протяжно вздохнула, коротко закрыла глаза и глухо проговорила:

— Хорошо. Сейчас?

— Ух ты ж, ебануться! — не сдержавшись, выпалил он, и снова засмеялся.

Прокурорша затравленно на него нахмурилась.

— Нет, — одернув себя, добавил Майло. — Позже. Главное — займись «Вейвертри», а насчет остального договоримся потом.

— Когда я получу деньги?

— Потом. Когда всё сделаешь. И если всё сделаешь хорошо. А теперь уебывай.

И Рэмси ткнул в кнопку запуска двигателя. Тот зарычал, оживая, и вместе с ним внутри подсветилась приборка, выстрелила стрелками на максимум, подмигнула всеми предупредительными лампочками и погасла. Алексия вышла, хлопнув за собой дверью, но Майло даже не захотелось ей вслед крикнуть, чтобы вела себя посмирнее. Итог договоренности был для него удовлетворительным, и он ощутил себя на подъеме, которого от этого паскудно начавшегося дня не ожидал. Глядя вслед удаляющейся узкой спине прокурорши он даже поймал себя на мысли, что, наверное, действительно стоило её разложить прямо сейчас на заднем сидении. А впрочем, быстрый трах в тачке он мог купить себе на любом перекрестке за 70 фунтов. За 70 тысяч Алексии Грин нужно было очень постараться.

Ткнув в угол рта сигарету и закурив, Майло развернулся в узком переулке и поехал заниматься тем, чтобы обеспечить все условия договоренности и актуально отслеживать действия Грин.

***

Алексии казалось, у неё прибавилось столько седых нитей в волосах, сколько она не рассчитывала там найти минимум до пятидесятилетия. Она плохо спала, почти не ела, её постоянно трясло и шарахало от звуков и теней.

Чтобы вложиться в данные Майло Рэмси сутки, ей пришлось организовать всё почти без разъяснений и сопроводительных бумаг, опираясь только на собственное имя и имя Майкла Берри. Каждый раз, когда у того звонил телефон, или когда он сам звонил Алексии, её сердце сбивалось в камень и переставало пульсировать, пока она не убеждалась, что её махинации ещё не раскрыты.

На её рабочем столе скопились десятки томов не относящихся к её специфике работы кодексов, сборников прецедентных судебных разбирательств, листков с номерами телефонов, именами и заметками о том, что каждому из этих людей или институций Алексия обязана подготовить и передать. Объем работы увеличился втрое, и Грин несколько вечеров кряду была едва ли не последней, уходившей из прокуратуры.

Однажды, когда она спешно набирала черновик запроса прокурорской проверки, в её дверь постучался Блэк Уилер. Он вошел с двумя стаканами кофе в подставке и бумажным пакетом с логотипом ближайшей кофейни в руках.

— Ты не ответила и не перезвонила, — сообщил Уилер с порога.

— Прости, я очень занята.

— Я так и понял, а потому пришел сам и принес тебе перекус. Раз ты не можешь вырваться отсюда, может, сможешь отвлечься хотя бы на полчаса?

Она задержала пальцы над клавиатурой и посмотрела на Блэка поверх экрана. Он пришел чертовски не вовремя и одновременно очень к месту. Грин всё отчетливее ощущала, что, если не отвлечется, если не понизит градус напряжения, скоро выгорит начерно.

— Ладно, — сдалась она. — Что принес?

— Тут? — уточнил Уилер, покачивая пакетом. — А, ну… Бумаги по Гранту Джошуа тебе на рассмотрение, — сообщил он серьезно, а затем расплылся в улыбке. — Нет, шучу, конечно. Это булочки с ягодной начинкой. Ты такое любишь?

Прежде чем ответить, Алексия поймала себя на том, что никто очень давно её не спрашивал, что она любит, или что хочет. Это осознание прошибло её с такой силой, что в веках предательски запекло, и она поспешила захлопать глазами и рассмеяться, чтобы не дать себе так нелепо расплакаться.

— Да, очень, — ответила она, решительно сворачивая все окна, в которых работала, и вставая из-за стола. — Пойдем поищем какое-нибудь укромное место.

Им — пусть и вовсе не укромным — стала площадь с памятником Нельсону и мемориальной доской погибшим в боях 1914–1919 годов, служившая прокуратуре внутренним двориком. Тут, под первым по-настоящему согревающим апрельским солнцем, они сели на лавочку.

Передав Алексии стакан и позволив самой выбрать себе сверток с выпечкой, Блэк Уилер оглянулся на нависшее над ними здание, и произнес:

— Королевская прокуратура, значит. Такое себе совершение добра и справедливости без марания рук в грязи.

— Ну, знаешь ли, — невнятно хмыкнула Грин, отчетливо понимая, что он не знал. Не имел представления о том, что у неё не только руки, что она вся уже несколько лет как была изгваздана в грязи, и с ужасом представляла, как рано или поздно пустит эту грязь и внутрь себя. И, конечно, не знал, что она никогда к этой пресловутой справедливости и добру не стремилась.

Алексия поступила на юридический в университет Джона Мурса, потому так сделали многие из её знакомых, потому что право казалось самой перспективной из возможных профессий, потому что Грин всегда была достаточно прилежной, чтобы выучиться, но недостаточно амбициозной, чтобы пытаться достичь высот в чем-нибудь, начинающемся с самых низов. Её планом была размеренная работа штатным специалистом в какой-нибудь компании, составляющим договора на сотрудничество, подмахивающим акты приема-сдачи работ, вносящим правки в трудовые договора, разъясняющим маркетингу юридические подводные камни, заваривающим себе кофе в просторном офисе какой-нибудь стеклянной высотки. Возможно, даже в столице.

На полставки в диспетчерскую службу полиции она пошла, потому что имела внушительные аппетиты на социальную жизнь, и её гардеробу, путешествиям, ужинам, вечеринкам требовались деньги значительно больше тех, которыми её в студенчестве могла обеспечить тетя Перл. В прокуратуру ассистентом младшего юрисконсульта она пришла, потому что на вакантные места в частные компании брали либо самых блистательных из выпускников, к которым Алексия не относилась, либо уже имевших какой-либо опыт. Она не планировала задержаться в отделе по борьбе с международными преступлениями и организованной преступностью дольше, чем на год. Но беременность всё изменила.

Её нынешнее занятие никогда не было её призванием, оно стало результатом невыгодного стечения обстоятельств. В последние три года особенно осложнившегося повисшим на ней пиявкой Майло Рэмси. Вот только ничего из этого она, естественно, вслух произнести не могла. А потому предпочла перевести стрелки:

— А ты почему ушел из патруля?

— Разочаровался, — откусив почти половину булочки и языком утерев с угла рта каплю ягодного джема, ответил Блэк Уилер. — Рассчитывал, что буду много стрелять и вести погони, а пришлось только разнимать пьянчуг и будить бомжей.

Они оба невесело рассмеялись.

***

Вечер пришел в город стеной влаги и пронизывающим холодом. Майло стоял, задумчиво прокручивая в руках телефон, на краю тротуара. Перед входом в «Хибби-Джиббис» выстраивалась длинная очередь, медленно проходящая через охрану и фейсконтроль. Девушки на высоких каблуках, с ярко разрисованными недовольными лицами и намокающими укладками возмущенно выкрикивали, когда кого-то пропускали в обход остальных, и бросали томные взгляды на все подъезжающие к бару машины в надежде, что вышедшие из них мужчины сгребут их в охапку и проведут внутрь, где будет тепло и за обещание продолжения им купят выпить.

Поганое невезение если приходило, то надолго и основательно. Найденный Майло способ прижучить скупого Обри Муди по вкусу Гранту не пришелся. Прокурорша сработала гладко и быстро, на все обещанные 50 штук. «Вейвертри» разобрали до основания, перешманав на предмет нелегальной наркоты, контрабандного бухла, просроченных лицензий, не дооборудованных торговых площадок. Муди заявился к Джошуа ровно в срок, но вместо ожидаемого бабла принёс очередную претензию. Его напрягало то, что хваленое покровительство парней Джошуа не уберегло его от такой облавы.

Грант осклабился ему в морщинистое лицо, но как только Обри ушел, обрушил свой гнев на Рэмси.

— Слишком мощная игрушка в твоих неумелых руках, — сказал Грант, когда они остались в его сыром будущем кабинете вдвоём. — Эта легавая из прокуратуры. Я хочу её видеть. В субботу.

Посыл был ясным: Майло напомнили, что он всего лишь связной и настолько масштабные действия предпринимать без согласования не имел права. Всё не пошло по пизде так основательно, как могло бы, не окажись эта авантюра с проверками настоящим ударом по яйцам Муди, нанести который, как порой в минуты остро пульсирующей злобы думал Майло, сам Грант был не в состоянии. Но и полностью тучи над его головой не развеялись.

Набрав номер, по которому за эту неделю у него в списке вызовов значилось необычно много исходящих, Рэмси приложил телефон к уху и отвернулся от переливающейся красным вывески. Её блики отражались в мокром темном кирпиче здания напротив.

— Слушаю, — устало проговорила Алексия Грин, взяв трубку после нескольких гудков.

— Сегодня, — коротко сообщил Майло. — Заеду через два часа. И мне нравится черное кружевное.

Прежде, чем привезти её на поклон к Джошуа, Рэмси жадно, даже с каким-то злобным сожалением, что не мог выставить эту свою подлость боссу под нос, собирался воспользоваться Алексией Грин самостоятельно. Он полагал, — и это было бы логичнее всего — что Грант всего лишь хотел установить с Грин контакт лично, в обход занявшегося неугодной самодеятельностью Рэмси. Но логика и здравый смысл не были в числе первых мотиваций Джошуа, и Майло, авансом списав его к совершенно ебанувшимся головой, не исключал, что прокуроршу могли пустить по унизительному кругу. Такое прежде происходило лишь с женами и дочерями должников, замахнуться же подобным на высокопоставленную легавую было чревато. Рэмси понимал это и был уверен, что Грант тоже понимал, но на всякий случай весьма брезгливо хотел успеть первым.

***

Алексия опустила мобильный обратно на край стола и, разжав пальцы, заметила, что они мелко дрожали. Об условиях получения денег, на которые так уповала, она старалась не думать, потому что была убеждена — слетит с катушек. Дело было даже не в том, что к такому отношению она не привыкла. Дело было в самом Майло Рэмси. Как только она услышала, что всё случится сегодня, в ней неизвестно откуда родилась мысль, что она отдалась бы кому угодно из банды, но только не ему.

Экран телефона погас, и Грин торопливо подсветила его снова, нажав на кнопку, и сверилась со временем. У неё было два часа на то, чтобы подготовиться. Сжав кулак, чтобы нервный тик не был таким очевидным и отвлекающим, она строго напомнила себе цену вопроса. Она не могла не заработать этих 70 тысяч, просто не имела права. А потому решительно направилась в душ. Выйдя оттуда разогретой под горячей водой, раскрасневшейся, но не расслабившейся ни на каплю, она старательно пересмотрела весь свой гардероб. В ней боролись желание бунта — вот ещё, она не станет выряжаться ради этого ублюдка — и смиренное согласие с его требованием. В конечном итоге, разве она могла себе позволить это маленькое проявление ярости, если на кону была жизнь Олли?

Ей нужно было постараться, а потому она потратила какое-то время на то, чтобы достать и разложить на кровати белье, отыскать в самом дальнем конце перекладины, куда рука не дотягивалась уже больше года, платья, стряхнуть пыль с коробок, вмещавших туфли на каблуке. Несколько раз Алексия одевалась, приценивалась к себе в зеркало и раздевалась. В какой-то момент, сменив несколько комплектов белья и провисавших на её истончавшей фигуре платьев, она остановилась посередине спальни голой. Ей показалось, что такой — с бледной ровной кожей, с исходящей от неё легкой фруктовой отдушкой геля для душа, с едва различимыми светлыми волосками на руках — после сегодняшней ночи она уже никогда не будет. И, подойдя ближе к своему погрустневшему отражению, несколько минут молча с этой своей чистотой прощалась.

Она решила, что не станет Майло перечить, но не будет и излишне стараться. А потому, отвернувшись от зеркала, взяла попавшиеся под руку лифчик и трусы, осторожно надела приятно пахнущие капроном черные колготки, надела простое черное платье с мелким белым узором на запахе, обула ботинки на устойчивом широком каблуке. Алексия собрала волосы в низкий хвост, проигнорировала макияж, столкнула в сумку необходимые мелочи. Подумала с минуту и, содрогнувшись, добавила прокладку и упаковку обезболивающих — черт его знает, как там пойдет.

Затолкав созданный бардак одним комком обратно в шкаф, она расправила покрывало на кровати, выключила свет и вышла из спальни. На звук её утяжеленных каблуками шагов из своей комнаты выглянула тетя Перл. Она цепко осмотрела Алексию и вопросительно выгнула бровь.

— Ты куда? — шепотом поинтересовалась она, но Грин не смогла ответить. Поперек горла встал горький ком. Она лишь мотнула головой и постаралась как можно быстрее и тише спуститься. Перл упрямо последовала за ней.

— Куда ты, Алексия? — повторила она уже в прихожей. — Разве не видишь, что Оливеру эти несколько дней особенно тяжко? Останься.

— Перл, я… — начала Грин, но осеклась. Что она собиралась ей сказать? Что может не вернуться сегодня? Чтобы вызывала полицию, если до утра она не появиться? Чтобы — наоборот — приняла деньги, если их принесут люди Гранта Джошуа и помалкивала? Чтобы передала сыну, что она его любит?

От этой снежной лавины мыслей, безостановочно понесшейся в её голове и заваливающей все те слабые подпорки, которые она старательно выстраивала последние два часа, Алексия едва не закричала.

— Мне нужно сейчас уйти, — одернув себя, продолжила она как можно тверже. — Я ненадолго, обещаю.

— Что это значит?

Перл следовала за Грин впритык, когда она взяла с комода ключи и пачку сигарет, сунула их в сумку, когда по привычке перед выходом подхватила наполовину опустевший пузырек духов, подумала и отставила, не воспользовавшись, когда сняла с вешалки пальто и накинула его на плечи.

— Ты меня пугаешь, — сообщила тетя, а когда Алексия открыла входную дверь и переступила порог, округлила глаза и с придыханием вскрикнула: — О Боже! Ты совсем ополоумела?

Синий БМВ уже стоял под отбрасывающим желтый свет фонарным столбом, двигатель урчал, в холодном свечении фар косо пролетали дождевые капли. Салон за затонированными стеклами был погружен в кромешную тьму, но Алексия — как и Перл — ощущала кожей присутствие Майло.

— Что ты творишь? Боже! — тетя попыталась поймать её за руку, босиком ступая на влажное крыльцо следом, но Грин отшатнулась. Оглянувшись, она проговорила, вталкивая в свой голос последнее разумное и сдержанное, на которое была сейчас способна:

— Прошу тебя, вернись в дом, запри дверь и ложись спать.

Но в ответ получила только истеричное:

— Алексия!

Им не о чем было сейчас договариваться и торговаться, Перл не смогла бы остановить её даже силой, принятое решение — пусть неизвестное тете — обсуждению не подлежало. Алексия повернулась и, кутаясь в пальто, решительно зашагала к машине. Внутри её встретил знакомый табачный запах и недобро подсвеченное голубым мерцанием приборов лицо Майло Рэмси.

— Добрый вечер, — сказала она сперто и сразу отвернулась под предлогом поиска ремня безопасности.

***

Пока она суетилась, пристегиваясь, края пальто сдвинулись, темное платье соскользнуло на бедре, и взгляду Майло открылась стройная нога, тесно подхваченная черной дымкой. Он наклонился к рулю, заглядывая в тень, с просыпающимся внизу живота голодом рассчитывая рассмотреть кружевную оборку чулок и линию голой кожи, но ничего подобного не увидел. Протянув поперек себя ремень, Алексия Грин поймала его взгляд и нахмурилась, а Рэмси не смог сдержать усмешки. Было бы слишком охуенно, если бы она надела чулки, и, наверное, немного не то, чего он от неё ожидал.

Прокурорша резко одернула подол платья.

Внешне она была не в его вкусе — слишком бледная, плоская, скучная. Он привык к девочкам с вызовом в одежде и с цепляющими взгляд изгибами, но за предложенные Грин деньги собирался взять с неё по полной, как, наверное, никогда не брал с других шлюх.

Выкатываясь из тупика Давентри-Роуд, Майло крутнул шайбу магнитолы, добавляя громкости, пока та не стала физически ощутимой вибрацией ударных. Резкая обрывистая музыка пульсировала в такт настроению Рэмси, вытесняла из него лишнее беспокойство, разгоняла в нём дикое желание гонки. Вместо толкаться через весь Ливерпуль, он свернул в сторону объездной, целясь на огибающую город М-57.

Дворники метались по лобовому стеклу, в расталкиваемой ими влаге редкие габаритные огни впереди идущих машин расплывались в изменчивые красные бутоны, дорога злобно гудела под колесами. Майло опрокинул педаль газа, от мощного разгона ощутимо втиснуло в сидение и резко подтолкнуло назад голову. Коротко сверившись с голодно поползшей по спидометру стрелкой, Майло покосился на Алексию Грин. Она неспокойно вцепилась рукой в перечеркивающий её ремень, её взгляд тоже скользнул на приборку, потом пугливо ткнулся ему в лицо. Сейчас он мог позволить себе что угодно — что могли полицейские мигалки и удостоверения против мощи его бэхи и прокурорской власти? Это распалило его настолько, что он прогнал весь путь до Кросби втрое быстрее, чем обычно, а выходя на парковке из-за руля ощущал приятную усталую пульсацию в ногах и пояснице.

Это одурение захотелось усилить, и, войдя в квартиру, оставив Алексию самой разбираться со своей верхней одеждой в коридоре, он пошел прямиком на кухню. Достав с полки старую кофейную жестянку, давно и как-то сентиментально служившую ему личным хранилищем кокса, он бросил щепотку просто на зеркально натертую домработницей черную столешницу. Та рассыпалась контрастно белым порошком. Подхватив из подставки широкий мясной нож, Майло увесистой рукоятью перетер песок на мелкую пудру, затем лезвием растолкал её на несколько дорожек. Голодно приценился к ним и тогда заметил в гладком отражении Алексию.

Она остановилась между просторным диваном и высоким табуретом, приставленным к кухонному острову, свесив перед собой руки и плотно сомкнув пальцы. Повисшая прямо над ней лампа добавила в медные волосы рыжей яркости, воспламенив её, будто спичку. Плечи в черном, запятнанном чем-то мелким платье остро вздыбились. Глаза растерянно описали по просторной комнате круг и остановились на кокаине.

— Хочешь? — спросил Рэмси, и Грин предсказуемо отрицательно мотнула головой. Он пожал плечами, вытянул из кармана мятую купюру, спешно её свернул и голодно вдохнул две дорожки. Те сначала защекотали в носу мелкими крупицами, затем пришло приятное онемение и на корень языка стекло несколько морозно-горьких капель.

Этих нескольких грамм должно было хватить, чтобы немного прихмелеть, но сохранить рассудок абсолютно работоспособным. Терять голову Майло не любил, но и достаточно вошедшим в кондицию пока себя не ощущал.

— Тогда, может, выпьешь что-нибудь?

— Выпью, — с неожиданной готовностью кивнула прокурорша. — У тебя есть водка?

— Водка?! — задохнувшись от удивления, переспросил Рэмси и хохотнул. — Нет, русской водки нет. Есть колумбийский «Агуардиенте». Будешь?

Алексия невнятно поморщилась названию, но снова решительно кивнула. Майло выцепил давно пылившийся сувенир из бара, откупорил с легким хлопком давно настоявшихся под крышкой спиртовых испарений, и плеснул в рюмку. Грин взяла её и разом опрокинула в рот. Скривившись, она уткнулась носом в тыльную сторону собственной ладони, и простояла так какое-то время. Майло даже показалось, её сейчас вырвет этой пламенной настойкой.

— Спасибо, — выдохнула прокурорша, протягивая стопку обратно.

Её щеки сразу вспыхнули румянцем, на губах заблестела влага. Рэмси забрал у неё рюмку и, не глядя, отбросил. Та покатилась по столу и с тихим звоном ударилась о нож. Майло обхватил тонкую кисть Алексии Грин и уловил её слабый, быстро подавленный импульс одернуть руку. Он потянул её к себе, и она нехотя подалась, опустив голову и избегая поднимать взгляд с собственных ног.

Прежде он никогда её не рассматривал, особенно вблизи, и теперь впервые различил, насколько шелковистой казалась её светлая кожа. Ровной, нежной и теплой. Привычные Майло бабы часто обильно себя запудривали, намазывали до рыжих разводов какие-то кремы, их кожа была неровной, бугристой, с рубцами. Их лица смазывались и отпечатывались на его одежде и постели, от них никогда не пахло чистотой, только горечью талька и химической сладостью помады. В нём проснулся позыв прикоснуться, и он поднял свободную руку к её щеке.

Алексия пугливо дернулась, и Майло хмыкнул:

— Не бойся.

Произносить подобное было для него настолько в новинку, что он даже завис на мгновенье, прокручивая сказанное в голове и убеждаясь, что эти слова вообще имели смысл. Обычно — нет. Его стоило бояться. Но сегодня — пока — прокурорше не о чем было беспокоиться.

Он провел пальцами вдоль скулы вверх, к линии волос, а потом по кругу вниз, к челюсти. Взял в кулак её подбородок и подтолкнул, заставляя поднять на него взгляд. Но она смотрела будто сквозь него. Её глаза не были опьяневшими, напуганными, остекленевшими от ужаса. Майло видел, как она концентрировала их на чем-то внутри своего сознания — но не на нём. Так не пойдет.

— Назови моё имя, — потребовал он.

Она встрепенулась:

— Что?!

— Назови. Моё. Имя.

Это пробудило её, выковырнуло из убежища. Он различил, как резко сузились её зрачки, как карие глаза налились густой темнотой; она в замешательстве дважды мелко моргнула. Теперь она его видела. Он осклабился.

— Говори.

— Майло Рэмси, — выдохнула Алексия едва внятно.

— Громче!

— Майло. Ублюдочный. Рэмси.

***

Он замахнулся так быстро и сильно, что Алексия не успела понять приближения пощечины, оглушившей её на мгновенье и свалившей с ног.

— Ах ты ж сука, — процедил он, наклоняясь и хватая за волосы. Майло резко дернул, и Грин не смогла сдержать крика от полоснувшей по скальпу боли. Он поволок её за собой, и она судорожно попыталась найти под ногами опору, чтобы встать и ослабить боль, но постоянно поскальзывалась.

— Хочешь, чтобы я был ублюдочным? Я им буду — не вопрос.

Рэмси швырнул её обратно на пол, разжав кулак и выпустив волосы, но вместо этого схватился за платье. Алексия попыталась поднять ноги и заслониться коленями, возможно, даже отбиться, но Майло грубо их отталкивал и оттягивал ткань. Та несколько раз жалобно затрещала в швах, слабосопротивляясь. Узелок завязки поддался, и в следующее мгновенье Алексия лежала, свернувшись в комок, на полу, беззащитно обнаженная в распахнутом платье. Рэмси нависал над ней, тяжело, злобно сопя.

— Подъем! — скомандовал он, а сам отступил к дивану и грузно упал в подушки.

Грин боялась открывать глаза и опускать руки, которыми пугливо накрыла голову. Она боялась увидеть — даже не Майло и не предстоящий ей ужас — себя в белье и остро впившихся резинкой в живот колготках. Это было такой яркой иллюстрацией её безысходности, что от нахлынувшей жалости — и ненависти — к себе она едва снова не закричала. Потом всё же заставила себя послушаться и встала на ноги. Когда она решилась и посмотрела на Майло, тот расслабленно раскинул руки по спинке дивана, вытянул широко расставленные ноги и лениво покачал головой.

— Нет, — сказал он. — На колени.

Будто подсеченная, Алексия упала.

— Ближе.

Она неохотно продвинулась вперед между пыльных кроссовок, когда-то оставивших грязные пятна в её гостиной и вот уже три года топтавшихся в её жизни.

— Ещё ближе.

От его одежды исходил запах, соединивший сигаретную прогорклость машины, что-то древесно-алкогольное, наверное, из бара, и влажно отдающее речной тиной. Вместо приказать в третий раз, Майло молча наклонился, снова сжал в кулаке её волосы и грубо дернул на себя.

— Займи рот, а то слишком много пиздишь, — сказал он, ткнув её лицом в ширинку. Алексию передернуло. Вместе с подступающей тошнотой на языке образовался неясный порыв малодушно извиниться. Но она сразу себя одернула. Если физически не отдаться — теперь, оказавшись на его замкнутой территории — она не могла банально из неравного распределения сил, то унижаться, прося прощение за правду, было крайним неуважением к себе. А потому она строго собралась, глубоко вдохнула и решительно расстегнула пуговицу и молнию.

Рэмси приподнял бедра ей навстречу, помогая одним сильным движением стянуть джинсы вместе с трусами, а потом завалился на бок, подхватывая валявшийся в стороне пульт. Телевизор включился с громким, точно поставленным голосом новостного диктора, Майло со скучающим видом стал нажимать на кнопку, наполняя комнату рваными отрывками текста и музыки. Цепляясь за это отвлечение, как за определяющие безопасные воду буйки, Алексия сделала ещё один глубокий глоток воздуха и рукой подтолкнула вялый, даже немного прохладный член себе в рот.

Ей было брезгливо обхватывать его губами, она избегала соприкосновений с языком и нёбом. Майло Рэмси стоило — если вообще было возможным — отдать должное: он очевидно заботился о своей гигиене, но Грин всё равно до парадоксального пыталась уменьшить контакт. Неловко она попыталась подвигать головой какое-то время, не провоцируя у Майло никакой ответной реакции, а потом ей в висок пришелся глухой удар пультом.

— Поактивнее давай, блядь! — рявкнул Рэмси. — Ты самая дорогая шлюха в истории Ливерпуля. Отрабатывай свою цену.

Алексия едва сдержала спазм, призывающий её с силой стиснуть челюсти, впиться зубами в член до первой крови, или и вовсе откусить его к чертям собачим. Но от перспективы этого её едва не стошнило. Она спешно отстранилась, спохватилась на ноги и, подхватив сползающее с плеч расстегнутое платье, сделала несколько стремительных шагов в сторону коридора.

— Стой! — раздалось грозное ей в спину.

Она замерла.

Перед взглядом промчались скривленные в псевдо-сожалеющем выражении рожи банковских клерков, хором отказывавших ей в кредите. Алексии так отчаянно захотелось потребовать у Майло Рэмси пистолет и отправиться к каждому из них по очереди, что она даже не смогла ужаснуться дикости этого позыва. Дай хоть один из них надежду, пообещай хоть какое-нибудь содействие, ей не приходилось бы сейчас проходить через это.

Обида, усталость и жалость к самой себе жгучими слезами подступили к глазам, прорвали старательно выстроенную оборону, просочились сквозь сомкнутые веки и градом покатились по щекам. Алексия не стала себя останавливать и громко всхлипнула.

— Перестань, — послышалось тише и ближе. — Повернись.

Кутаясь в платье, она крутнулась на носках, едва не уткнувшись в подошедшего Майло. Он резким движением сбросил её руки, удерживающие ткань на груди, и подтолкнул сгибом пальца подбородок.

— Как видишь, мне тоже это всё не очень по кайфу, — он красноречиво метнул болотистый взгляд вниз, на так и не вставший член. — Успокойся. Я налью тебе ещё выпить, а потом мы начнем всё заново. Ты не будешь вякать всякую хуйню — я не буду тебя бить. Договорились?

Алексия не ответила, только спешно утерла слезы. Майло воспринял это согласием, — а что она могла ему сказать? Могла ли передумать и найти другой способ спасти Олли? — заправился и пошел на кухню. Подняв опрокинутую, вывалявшуюся в поганой наркоте стопку, он плеснул в неё ещё немного желтоватой жидкости. Сначала опрокинул её в себя, потом долил ещё и подал Грин. Она с сомнением заглянула внутрь. Ей ничего не хотелось — ни этой огненной самогонки, ни секса, ни вообще быть здесь, ни жить. Перед её постепенно затуманивающимся снова подступившими слезами взглядом возникла ладонь Майло. Он решительно подтолкнул рюмку ко рту Алексии и помог выпить до дна. Едва она успела глотнуть последние жгущие капли, почувствовала на своих губах твердый, требовательный поцелуй.

========== Глава 5. Принятие. ==========

Майло никогда раньше не пользовался — не оценивал свои чувства — такими категориями, но вдруг понял, что ему безумно нравился запах Алексии. Что-то такое неуловимое, щекочущее, дразнящее, но одновременно чистое, почти святое. Такое, что одно легкое прикосновение к ней ощущалось сладостным грехом.

Он не стал бороться с её плотно сомкнутыми губами за взаимность, он сполз поцелуем на её подбородок, под острый угол челюсти, на шею. Майло голодно проследил запах к тонко выпирающим ключицам, вдоль плеча, а затем обратно — к линии волос. Там, казалось, его сосредотачивалось максимально много и насыщено.

Рэмси перехватил Алексию в руках, резко повернул к себе спиной и жадно вдохнул в себя тепло её шеи сзади, под растрепавшимся хвостом. Он попробовал её на вкус, опустив несколько поцелуев на тонкую кожу, под которой отчетливо прослеживал быструю пульсацию. Платье, сползшее с одного плеча, но зацепившееся за другое, он раздраженно сдернул — от того веяло чем-то искусственным, вроде духов или средства для стирки. Это отвлекало.

Кожа под снятым платьем оказалась горячей, на ощупь такой мягкой, что, казалось, следует чуть сильнее надавить, и она пропустит его руки внутрь. Майло исследовал тонкие, бессильно повисшие руки Алексии, узкую линию её плеч, накрыл ладонями небольшую упругую грудь, спрятавшуюся под контрастно царапнувшими пальцы кружевными узорами. Рэмси стянул бретели и одернул лифчик вниз, высвобождая теплые, приятно сминающиеся бугорки. Пальцами он нащупал соски, небольшие, но решительно вздыбившиеся, будто от холода. Прикосновение к ним стало проводником горячего тока, пробежавшего сквозь Майло и заставившего его голодно укусить Алексию. На бледной коже шеи осталось кольцо красноватых следов.

То, что происходило с ним, было Рэмси настолько незнакомо, что он не сразу признал накрывшее его чувство возбуждением. Обычно его заводило что-то совершенно другое, совсем иначе, дольше. Но в этот раз он ощутил, что в трусах стало предельно, болезненно тесно почти мгновенно. Было дело в колумбийском бухле, в торкнувшем его порошке или в прокурорше, Майло выяснять не брался, да и гореть впустую тоже не хотел.

Он повернулся и толкнул Алексию на стол. Выставив перед собой руки, она задела и едва не опрокинула жестянку наркотиков. С истошным скрипом банка поехала по столешнице, скрипя белыми крошками под дном. Взгляду Рэмси предстали узкие бедра и стройные ноги, упрятанные под дымку колгот. Фигурным краем аккуратную попу прятали черные кружевные трусы.

Майло не смог сдержать довольной ухмылки. Переменное послушание прокурорши забавляло. Его подмывало спросить, почему она выбрала именно колготки: потому что прикинулась дурой, потому что так решила проявить своё недовольство или банально из-за того, что — строгая конторская недотрога — не имела чулок. Но вместо впустую сотрясать воздух, он подхватил упругую невесомую ткань и с слабым упоительным треском разорвал аккурат на заднице. Алексия Грин пугливо вскрикнула и дернулась вперед, будто собиралась взобраться на столешницу и уползти, но Майло осадил её увесистым шлепком по оголившейся ягодице. Затем скользнул пальцами под шероховатую ткань трусов. Бедра Алексии плотно сдвинулись вокруг его руки, пытаясь задержать её, и Рэмси едва снова не вспылил — уговор был на то, что она разводит ноги, а не ломается.

Дотянувшись, он грубо подхватил половые губы и развел в стороны. Те оказались охуительно гладкими, но неприветливо сухими. Трахать до скрипа сопротивляющуюся щель было сомнительным удовольствием, а потому Майло плюнул себе на руку, и оставляя скользкий след на ногах Алексии и её белье, протолкнул два пальца внутрь, в горячую тесноту. Грин сдавленно замычала, напрягаясь всем телом. Её упершиеся в край стола руки сжались в кулаки, она уронила голову на столешницу и привстала на носках, пытаясь соскочить с пальцев. Он усмехнулся и убрал руку, давая ей перевести дух и собирая влагой на пальцах рассыпанный по столу кокс.

По-хорошему, прокурорше следовало расслабиться. Если ей не хватило двух порций алкоголя, Майло собирался ей помочь решиться на наркотики. Когда он вернул пальцы в её киску, она, почувствовав порошок, снова возмущенно вскрикнула и попыталась вырваться, но он надавил ей на спину локтем, прижимая к столу, и процедил:

— Тихо! Тебе понравится.

***

Чтобы усмирить колотящееся в глотке сердце, подавить подкатывающую волну паники, сберечь последние чистые капли рассудка, Алексия, будто заевшая пластинка, повторяла себе мысленно, что её не насилуют. Убедить себя в этом было сложнее всего. С одной стороны, она, безусловно, согласилась на это и пришла сюда сама. С другой, её чувства и тело настолько противились происходящему, что значение слова «изнасилование» в своем юридическом и лексическом толковании наиболее емко подходило.

Грин попыталась абстрагироваться. Но сконцентрироваться на отвлеченных мыслях, вроде планов и забот на предстоящие дни, не получилось. Пообещала себе день расслабления, ухода в салоне и шопинга — не помогло. Тогда из глубины памяти стала выхватывать лица и роли красивых голливудских актеров, увиденных в супергеройских боевиках, горячо любимых Олли. Но заместить Рэмси их образами тоже не выходило. В конечном итоге, не отдавать себе отчета в том, что это был именно Майло, и что он с ней делал, было невозможно.

Не в состоянии отсечь реальность, Грин решила пойти от противного — и сосредоточиться именно на ней. Вместо отлавливать свои эмоции, она стала внимательно следить за своими физическими ощущениями. Различила, как морозно онемело у неё между ног, какие влажные поцелуи оставляли на её спине губы Майло Рэмси, какими твердыми и горячими были его руки. Она постаралась вспомнить, когда в последний раз вообще была с мужчиной, и с удивлением осознала, что так к ней никто не прикасался больше года. Когда Майло дернул её на себя, и, неловко спотыкаясь о его ноги, она спиной на него натолкнулась, то поразилась тем, насколько незнакомо, чужеродно ощущалась мужская возбужденная плоть — пусть даже спрятанная под одежду.

Она не только не хотела Рэмси, она забыла, как это — хотеть, и как воплощать это желание в жизнь.

Майло прижал её к себе, мертвым узлом подхватил талию, так резко запрокинул ей голову, что потолок перед глазами пошатнулся, и снова прижался губами к шее. Она опустила веки и постаралась выровнять дыхание, то почему-то стало быстрее и прерывистее, сердце перестало напуганным галопом бежать в горле, но колотилось о ребра чуть сильнее и быстрее, чем Алексия привыкла его чувствовать. Ко рту вместо тошноты, крутившейся в её животе ещё мгновенье назад, из ниоткуда подступило желание засмеяться. Грин тряхнула головой, будто так могла прочистить сознание от алкоголя и грязно всунутого в неё наркотика, но добилась только того, что вокруг шеи удушающе сильно сжалась рука Майло.

Алексия запаниковала. Она уперлась руками в край стола и, что было силы спиной оттолкнула Рэмси. Он на удивление легко поддался, отступая, и Грин спешно повернулась к нему лицом, опасаясь, что он её ударит.

— Нет! — бессвязно выкрикнула она.

Майло криво поднял в ухмылке один угол рта и изогнул бровь.

— Нет? — переспросил он.

Картинка неуловимо переменилась. Алексия снова качнула головой, зажмурившись. Видеть мир таким ярко отчетливым, давяще рельефным было для неё в новинку. Мозг закипал от кокаина, тело воспламенялось.

— С хуя ли вдруг нет? — повторил Рэмси и резко приблизился. Он дернул её за волосы, вынуждая до жалобного скрипа в суставах запрокинуть голову, и накрыл её губы ртом.

Контролировать себя вмиг стало невозможно, будто между сознанием, сохраняющим последние капли холодной трезвости, ещё отдающим себе отчет в происходящем, и безусловными телесными реакциями перерубили связь. Она поняла, что ответила на поцелуй, только когда Майло вдруг засмеялся ей прямо в губы, и она рефлекторно потянулась за ним, когда он на мгновенье отстранился.

Его руки возникли под её руками крепкой хваткой и легко, будто она ничего не весила, равно как и её стремительно пустеющая голова, подняли и посадили на стол.

— Ох, прокурорша, — недобро выговорил Рэмси, придвигаясь и целуя в плечо. Прикосновение отдалось чем-то щекочущим, заставившим Грин поморщиться и отшатнуться. Вместо поцелуя Майло опустил на её плечо руку и подтолкнул ещё дальше, опрокидывая навзничь. Выстроив спешную дорожку к груди и по животу вниз, он резко дернул колготки, разрывая спереди, и Алексия почувствовала его теплое дыхание между своих ног. Из-за пробегающего внизу наркотического холодка Грин казалось, она ничего не различит, но прикосновение языка ощутила пронзительно четко — влажный, горячий, подвижный. Она вздрогнула, пробитая ознобом насквозь, и безотчетно свела ноги, но Майло оттолкнул их от своей головы, грубо разведя в стороны и крепко удерживая.

Алексия растерялась. После ударов, после грубого наматывания волос на кулак — вообще от Майло Рэмси — она такого не ожидала, а потому пугливо затаилась, опасаясь, что всё не так, как ей казалось, и на самом деле ей сейчас снова прилетит. С высокого потолка на неё безучастно смотрели кругляши мягко светящих встроенных ламп, под спиной холодно и твердо касался голой кожи стол, вокруг щиколоток тяжело сомкнулись пальцы. И только между ног в контраст всем остальным объективным неудобствам собиралось что-то теплое, мягкими волнами растекающееся от кожи вглубь, в отличие от сознания жадно принимающее ласки. В бедрах зародился и побежал вниз по ногам приятный спазм, заставивший Грин напрячься до самих пальцев и шумно выдохнуть.

— Ну вот. Я же говорил, что тебе понравится, — проговорил Майло. Он отстранился, на стол пришелся гулкий удар, отдавшийся толчком в затылок Алексии, и Рэмси навис над ней, внимательно заглядывая в лицо. — Будешь нормально себя вести — и всё будет нормально. На!

Он взмахнул перед её взглядом упаковкой презерватива и сунул её Алексии в руку, слез с неё и сам развалился на столе. Красноречиво расстегнул ширинку и приспустил штаны.

— Поработай, — добавил он, когда Грин села и растеряно оглянулась.

Противиться ему выходило себе дороже. Потому Алексия сжала в кулаке остро полоснувший ладонь квадратик фольги, забралась на ноги Рэмси, одним решительным движением, лишающим её саму возможности пойти на попятную, потянула резинку трусов вниз и сжала в ладони высвободившийся, требовательно вставший член.

— Открой, — сказала Алексия, бросая презерватив обратно Майло. И, перехватив его нахмуренный взгляд, прежде, чем он успел открыть рот и ей сухо ответить, опустила голову и провела языком от отвердевших яиц до темной, очень гладкой на ощупь головки.

— Это не леденец, — отозвался Рэмси и надавил Грин на затылок, заставляя обхватить член губами и опуститься. Она пугливо вздрогнула, когда головка ткнулась в глотку и едва не закашлялась, но взяла себя в руки и, подчиняясь заданному рукой Майло такту, стала двигаться. Вопреки упрямому желанию укусить она старательно отводила зубы, вместо этого плотно сжимая губы и повторяя каждый подъем и опускание головы скольжением языка вдоль отчетливо вздыбившейся вены.

— Умница, — сменив строгий тон расслабленно тихим, похвалил Майло. Давление его руки исчезло с головы Алексии, зашелестел надорванный край упаковки, и он протянул ей белесое скользкое кольцо презерватива. Она взяла его, неумело путаясь в собственных пальцах растянула по члену, привстала и, придержав край трусиков, медленно оседлала. Впускать в себя давящий, распирающий мужской член было так непривычно, что Алексия вся сжалась и забыла дышать, концентрируясь на том, чтобы остановиться, едва почувствует боль. Но она полностью опустилась, расслабив мышцы бедер, а той так и не ощутила. Замерев на мгновенье, чтобы удостовериться, что всё в порядке, Грин напрягла ноги и осторожно привстала. От бедер к коленям, болезненно остро упершимся в стол, покатилась неприятная судорога. Чтобы так двигаться, ей нужна была опора, и Алексия поставила руки Майло на грудь. Оттолкнувшись от неё, она подалась тазом вверх и опустилась, затем снова и с каждым разом всё ускоряла темп. Прогнув спину, она постаралась найти тот угол, под которым давление приходилось в чутко отзывающуюся точку внутри неё, и задвигалась ещё быстрее, ловя сладкое чувство внизу и подталкивая его выше, усиливая, растягивая, заставляя побежать по телу к голове.

Усилия порвали её дыхание на судорожные вдохи, а приятное бурление примешало к выдохам тихие стоны. Ей потребовалось всего несколько минут на то, чтобы, не получая никакого сопротивления, разжечь себя настолько, чтобы потеряться окончательно. Оргазм — забытое, редко достижимое прежде ощущение предельного переполнения и одновременного блаженного опустошения — накрыл её с головой, сотрясая спазмом напряжения и отплывая расслаблением, заставляя невнятно что-то прорычать и всхлипнуть, упасть в собственные уложенные на грудь Майло руки и мелко задрожать.

Она ещё ощущала угасающую пульсацию внизу, когда Рэмси подхватил её, перевернул и, навалившись сверху, спешными, обрывистыми движениями погнался следом. Он кончил так же быстро, как и она, резко придавив её бедрами и замерев. Его сердце заколотилось так, будто собиралось разорваться — Алексия почувствовала его безумный галоп в вене на шее Рэмси, когда он упал на неё, хрипло, судорожно вдыхая. И прежде, чем сама она успела прийти в себя, Майло слез со стола. Заправляясь, он с отдышкой выговорил:

— Охуеть! Ты… приведи себя в порядок. Нам надо кое-куда съездить.

Грин привстала на локтях. Комната медленно вращалась по часовой стрелке.

— Нам надо кое-куда съездить?!

— Да. Подъем!

***

Клуб «Королевство» был слишком тесным, слишком пафосным, слишком пропитан Грантом Джошуа, чтобы Майло относился к этому месту ровно. Со стен здесь свисали пыльные пластмассовые джунгли, светились неоном розовые фламинго, синие короны, желтые бокалы. В низком зеркальном потолке, содрогающемся в такт музыке и топоту ног, отражалась танцующая толпа. Сами посетители были однотипными расфуфыренными телками, меньшинство которых — если такие вообще были, наверное, просто достаточно убедительно притворялись — приходили сюда отдохнуть; большинство же надеялись оказаться замеченными кем-то из высокопоставленных друзей Гранта, регулярно наведывающихся сюда в поисках свежего мяса.

Рэмси проталкивался через зал, крепко ухватив Алексию Грин под локоть. Они оба выбивались из основной массы. Майло не пах дорогими духами, не отсвечивал ультрафиолет белоснежной рубашкой, не сорил деньгами, не заглядывался на танцующих на барной стойке полуголых девиц. Прокурорша не щеголяла глубоким декольте и голыми ногами, не извивалась змеей, оттопыривая задницу и заигрывающе поглядывая поверх плеча.

Они направлялись в самый последний, вип-зал у зашторенного входа в который надежнее любой двери сомкнули плечи два натасканных самим Рэмси амбала. Завидев его, они коротко кивнули и расступились. Сразу за их спинами музыка стала тише, в узком коридоре с мягкими панелями на стенах не взблескивали лампы. За коридором в помещении, разделенном на уединенные кабинки с диванами и столиками, было накурено и прохладно.

Грант Джошуа в компании двух друзей из крупного бизнеса восседал в своей коронной, центральной кабинке. Алексия Грант, увидев его, резко остановилась и округлила глаза.

— Уговор был только о тебе, — проговорила она, поворачиваясь к Майло и почти тыкаясь в него лицом. — Зачем я здесь?

Он передвинул руку с её локтя к ладони, подхватил и сжал её холодные пальцы. Только истерики или ступора ему сейчас не хватало — они и так опаздывали.

— Успокойся, — сухо приказал он. — Тебя никто не тронет.

И чтобы удостовериться, что так и будет, он дернул прокуроршу к себе и поцеловал в губы. На глазах у Гранта пометил её своей. Джошуа мог сколько угодно топтаться по яйцам Майло, пока был уверен, что он на надежном поводке. Если бы сейчас ему вздумалось прикоснуться к Алексии, Гранту пришлось бы дважды подумать. Переходить дорогу Рэмси было одинаково опасно и для врагов, и для друзей, и для босса. Ему позарез было нужно отстоять свои позиции: без Майло — никак, поверх него — чревато. А может, свои границы — напомнить Гранту, что у его цепного пса были собственные желания, были способы их достижения и пасть была достаточно зубастой, чтобы выгрызать утоление желания через живую плоть.

Когда они вошли в кабинку, Грант Джошуа встал и манерно поклонился:

— А, мисс Алексия — моё почтение — Грин!

Он протянул к ней руку, подхватил её кисть и потянул вокруг стола на диван ближе к себе. Майло нехотя разжал пальцы, отпуская прокуроршу. Джошуа, будто услышав скрип зубов, с которыми Рэмси это сделал, обернулся к нему и, подмигнув, добавил:

— Вот оно, значит, как! А я-то думал, почему он мне Вас не показывает. Он жадничал!

Алексия неспокойно оглянулась на Майло, в глазах повис произнесенный ею, но не получивший ответа вопрос. Рэмси едва заметно кивнул — делай, что велят. Она послушно села рядом с Грантом.

— Я о Вас наслышан, — сообщил он. — Удивительно и даже жалко, что нам не выпадало встретиться прежде.

Грин, натянутая, как струна, скривила губы.

— Действительно, мистер Джошуа, — ответила она едко. Так, глотая страх и неприязнь она обычно разговаривала с Майло. — И я о Вас наслышана. Столько материалов на Вас проработала, что удивляюсь, как мы прежде не встретились в суде.

Майло, остановившийся в проходе, напрягся. Ему захотелось ухватить её, выволочь из-за стола и влепить пощечину, чтобы присмирела. Нельзя городить такую хуету. Но Гранту эта дерзость пришлась в самый раз. Он откинулся на спинку и довольно захохотал, похлопывая себя по колену.

— Видите, я же говорил, что с прокуратурой на короткой ноге, — резко отсекая смех, проговорил Джошуа, обращаясь к двум своим спутникам. Он представил их Алексии, коротко рассказал ей о том, что излишняя внимательность, а порой даже некоторый произвол полиции неприятным образом сказывались на их деятельности; взял у одного из них папку с деталями и передал ей, а после вскинул взгляд на Рэмси.

— Ну всё, Майло. Больше не смею задерживать — она вся твоя.

Когда они вышли из клуба, Грин дернулась и высвободила локоть, но послушно пошла и села в тачку. Пока они ехали по намокающему ночному Ливерпулю, погружающемуся во всё более крепкий сон по мере отдаления от центра, оба молчали. Прокурорша сидела, обхватив себя руками и нахмурившись. Волосы, кажущиеся в темноте черными, завившимися от влаги прядями спадали на собранное лицо.

Рэмси постепенно отпускало. Действие кокса и секса таяло, на него накатывались голод и усталость — верные признаки успокоения. На химическом или естественном взводе Майло мог существовать сутками без жрачки и сна, черпая энергию из разверзающейся в нём черной пропасти. Но сейчас ощущал, что расслаблялся, и был этому рад. В этой поганой гонке без пауз и послаблений порой можно было подохнуть без чужой дуры-пули.

— Когда я получу деньги? — негромко спросила Алексия. И он едва не ляпнул честно: когда наскребет достаточно налички.

— Скоро.

***

Она очень надеялась, что тетя Перл спит, но её шаги послышались на лестнице, едва Алексия успела разуться и войти на кухню. Она спустилась, кутаясь в свитер поверх ночной сорочки, и остановилась в дверном проеме.

Сколько раз она вот так заставала вернувшуюся с дискотеки или затянувшегося свидания подростка-Алексию, сколько раз чуяла запах сигарет и алкоголя, сколько раз понимала, каким вечер выдался для Алексии и друзей, и к чему злоупотребление этим их в конечном итоге приведет. Тогда, в шестнадцать Грин избегала поднимать глаза и ощущала то же самое в тридцать один.

— Не смотри на меня, — почти шепотом попросила она.

Её трясло от холода и бушующего внутри неё водоворота несовместимых чувств и мыслей. Телу было хорошо, но на душе — погано. Она отчаянно запрещала себе думать, но тяжелый скользкий камень, с которого ещё час назад бессильно скатывались любые мысли, исчез из её протрезвевшей головы. Грин подошла к раковине, открыла дверцу шкафчика над ней и пошарила между посуды рукой в поисках бутылки.

Перл выразительно, осуждающе — Алексия ненавидела этот звук до зубной боли — вздохнула. В этом вздохе было всё разочарование мира, сконцентрировавшее своё острие именно на ней.

— Оливеру не спалось. Он плакал и звал тебя.

Это полоснуло по сердцу так, что Грин вздрогнула. Неосторожно задетый её рукой стакан на полке жалобно звякнул.

— Я понимаю, что тебе тяжело, — продолжала Перл. — И знаю, что хочется отвлечься. Но сейчас ты нужна здесь, ты нужна сыну.

Алексию коробило от того, как тщательно тетя избегала произносить вслух очевидную им обеим суть претензии. Она ощущала, что сейчас, если не отыщет проклятую водку и не вернется в постепенно выветриваемое ощущение легкой эйфории, её вырвет или она и вовсе рехнется.

По голым ногам полз озноб, на внутренней стороне бедер приглушенно саднило, в носу застрял запах прокуренной БМВ, в ушах — ритмичные ударные клубной музыки, перед глазами — внимательный болотно-туманный взгляд из-под нахмуренных бровей, разделенных глубокой вертикальной складкой.

— Замолчи, Перл, — едва продавливая сквозь горло, сжавшееся в предвещающем рыдания спазме, звук, сказала Алексия. — Просто заткнись.

Тетя не представляла, — и слава богу — через что Грин пришлось, уже приходилось и, несомненно, ещё придется пройти ради Оливера. Она не знала, чем для Алексии обернулись эти вечер и ночь, не могла ощутить того же отвращения к самой себе, которое испытывала Грин. Поцелуи Майло Рэмси остались на ней скользкой пленкой, её подчиненность Гранту Джошуа покрыли её гнилой слизью. Её насквозь пропитала продажность, она ощущала её острой язвой в каждом органе, тяжестью в желудке, тупой саднящей болью в позвоночнике.

Она не хотела этого объяснять, она не хотела, чтобы кто-либо вообще об этом знал — эта тайна была её, и только ей в этой зловонной луже тонуть.

— Оставь меня в покое, — добавила Алексия едва слышно, наконец нащупывая горлышко бутылки.

— Этот бандит тебя до добра не доведет, — наконец выплюнула Перл, и с этими словами, будто с внезапно распахнувшейся в зиму дверью, комната наполнилась искрящимся морозом. Грин, прижимая бутылку к груди, повернулась и посмотрела на тетю. Впервые за очень долгое время между ними накалилось предельное непонимание, недовольство друг другом.

— Ты ничего ни о нём, ни обо мне, ни о том, что меня с ним связывает, не знаешь, — глухо проговорила Алексия. — А потому избавь меня от нравоучений.

Алексия же, напротив, слишком хорошо представляла, до какого крайнего не добра её может довести Рэмси. И думать — а уж тем более, говорить — об этом было так невыносимо тяжело, что она спешно открутила колпачок и сделала два небольших, обжигающих рот глотка. Водка отслеживаемым жаром потекла вниз по горлу в желудок. Тот жалобно заурчал — голодный и сведенный спазмом напряжения.

— Ты решила себя погубить вместе с Олли, да?

— Ох, тетя! — вспылила Алексия, с грохотом отставляя бутылку. Это было переходом за непозволительную черту. О смерти сына в её присутствии даже врачи предпочитали не говорить. Она развернулась и спешно зашагала к лестнице. Первым делом ей была нужна ванна — горячая, полная пены, способная смыть с неё хотя бы табачную горечь. Затем ей нужна была узкая, но такая уютная и теплая кровать Оливера. Сегодня она собиралась спать с ним — пусть что бы ни говорили семейные психологи о вреде такой физической близости.

***

Блэк Уилер ворочался в кровати, заслоняемый от сна бессвязными обрывками мыслей, вспыхивающих и сразу гаснущих, не вмещающих ничего значимого, но поддерживающих бурление в его сознании. Всю субботу он провел в архивах и оцифрованной полицейской базе, изучая все материалы по арестам и обвинительным судебным решениям над членами группировок, до которых только мог физически и по предоставленному допуску дотянуться. Теперь разрозненные клочки преступлений, следственных мероприятий, выжимок из судебных заседаний, сухих формулировок смешались в стремительно вращающемся калейдоскопе в его голове. Он лежал, не в силах не просто заснуть — хотя бы закрыть глаза.

Ему нередко говорили, — руководство, коллеги, жены — что так гореть работой неправильно, даже небезопасно. Уилер объективно понимал и принимал их аргументы, разделял их мнение, но не пропускать всё через себя не мог. В конечном итоге, наверное, именно это и делало его достаточно хорошим детективом — ему не было безразлично. Это же часто перепахивало его жизнь в полнейший хаос.

Не в силах больше рассматривать плавное скольжение света фар по потолку, он встал с кровати, включил свет и пошел на кухню. Небольшую квартирку над продуктовым магазином, будящим его тонким звоночком на двери с первым ранним посетителем, он снимал уже много лет — ещё со времен службы в патруле — и уже и не представлял себя ни в каком другом месте. Здесь бывало довольно шумно, а в ветреные дни холодно из-за рассохшихся оконных рам, но даже с этими значительными недостатками квартирка была ему настоящим домом.

Он переехал сюда с первой женой, здесь с ней развелся, сюда с первых свиданий приводил ту, которая в последствии стала второй, сюда же привел её, когда она стала миссис Уилер, отсюда искал для них новое жилье, но так и не съехал — развод наступил раньше. Тут всё было им куплено, собрано, поломано и кое-как отремонтировано. В квартире царил привычный ему упорядоченный хаос. Обеденный стол, никогда не используемый по назначению, ломился от бумаг, утягиваемых с работы. На углу всегда опасно балансировала чашка с темной пленкой осадка на стенках, которую он мыл перед тем, как заваривал новую порцию чая, а не после того, как его выпивал. На спинке единственного приставленного стула собирались и постепенно таяли, перетекая в стиральную машинку и на сушку, стопки одежды. Под столом змеиным кублом спутывались провода.

Блэк прошел на кухню, налил в электрический чайник воды и щелкнул кнопкой. Когда не спалось, он предпочитал занять себя чем-то — время так проходило быстрее, а порой даже плодотворнее. Иногда он выходил на улицу и долго, порой до самого рассвета, бродил, но эта ночь была доверху залита дождевой водой. Иногда он садился за работу, и поскольку уставший мозг редко принимал стоящие решения, он занимал руки — разбирал бумаги, наводил порядок в компьютере, перебирал стопку карманных блокнотов, разделяя записи в них на полезные и мусор.

Усевшись за стол, он обвел взглядом фронт работы и решил, что примется за актуальное. Главной целью его ковыряния в архиве было найти какие-то идеи, прецеденты открытия судебного преследования на основании схоже мизерных изначальных данных. Он отыскал несколько на первый взгляд подходящих под аналогию расследований коллег из соседнего Блэкпула и из Лондона. И теперь заново перебирал свои записи и снятые с материалов ксерокопии, откладывая их в отдельную папку, которую намеревался с понедельника занести к Алексии Грин. Объективно ему нужна была её юридическая подсказка. Субъективно ему хотелось её компании.

За менее чем неделю с их встречи в холле прокуратуры Блэк Уилер стал всё чаще ловить себя на мыслях об Алексии. Несколько раз он порывался ей позвонить, но одергивал себя: установленный им самим лимит праздных звонков и встреч он исчерпал, а реальных поводов всё никак не появлялось.

Было в Грин что-то такое, на что он когда-то попадался с женами, что, возможно, приписывал ей из собственного представления о её голосе из радиоприемника патрульной машины — теплое и обволакивающее. И пусть она вела себя с ним приветливо, но сдержанно, отстраненно — Блэк понимал это, ведь Алексия Грин совсем его не знала. Но хотел узнать, тот свет в её янтарно-карих глазах ему виделся или действительно пробивался изнутри. Уилер ценил в женщинах мягкость, искал в них душевный уют, потому что только в нежных женских руках мог скрыться от гильотиной нависающей над ним тяжести работы. И в Алексии — ему хотелось верить — могли соединяться эта заботливая теплота и то, чего не хватало предыдущим женщинам Блэка, — понимание и согласие со спецификой его профессии.

Он чувствовал себя одиноким и одновременно уставшим от претензий, ему хотелось, чтобы его кто-то ждал, но не хотел, чтобы это превращалось в обузу, обращающую отношения в ловушку. Ему хотелось, чтобы в ночи вроде этой кто-то выходил вслед за ним из спальни, молча обнимал, подливал чай или уволакивал обратно в постель, но не спрашивал, зачем он это делал и уж тем более не упрекал.

Залив кипятком брошенные просто на дно чашки листки чая, Блэк Уилер включил компьютер и стал готовить черновик официального запроса на солиситора отдела по борьбе с организованной преступностью.

========== Глава 6. Точка кипения. ==========

Новая неделя началась солнечным, но холодным утром. Выйдя на улицу и заведя машину, Алексия была вынуждена вернуться в дом и переодеться. Вместо строгого пиджака она надела кардиган, сверху воротника пальто намотала объемный шерстяной шарф. Включила в Вольво обогреватель.

Всё воскресенье она провела дома с сыном, не показываясь наружу, не отвечая на телефонные звонки, игнорируя хмурящуюся на неё тетю Перл. А как только наступило ранее утро понедельника, спешно собралась и отправилась на работу. Отбыв собрание у Майкла Берри, она увернулась от разговора с Блэком Уилером, чей взгляд находила на себе каждый раз, когда отрывалась от бумаг, и забаррикадировалась в кабинете, отсекая все встречи и звонки, которые могла безболезненно перенести или вовсе отменить.

Ей нужно было сосредоточиться. Слову Майло Рэмси о том, что деньги она всё же получит, Алексия верила. Впрочем, открытым оставался вопрос — когда. Понятие «скоро» было весьма растяжимым и представления о нём у Майло и у неё самой могли кардинально различаться. Но всё равно, понимая, что отработала все 120 тысяч на максимум, уже ощущала нетерпение их потратить.

Весь понедельник, включая даже обеденный перерыв, на который она не вышла, Грин провела за тем, что писала в «Клаттербридж» насчет курса лечения, запрашивала у них перечень необходимых бумаг и вещей; созванивалась с преподавателями Оливера в школе с просьбой составить для него индивидуальную программу для самостоятельных занятий на время лечения. И даже несмело заглянула на несколько сайтов туристических агентств. Когда всё закончится, она хотела увезти Олли на отдых куда-нибудь, где ничто из Ливерпульских забот и тягот их не достанет, где он сможет отдохнуть от долгой изнурительной борьбы, а она сможет насладиться тем, чего давно не испытывала — счастьем без металлической примеси страха.

Воскресенье было настоящим испытанием для Алексии, пытавшейся собраться в кучу, а понедельник выдался удивительно хорошим. Выходя вечером из прокуратуры и садясь в машину, неся пальто и шарф в руках — солнце за день разогрело бетонные стены, асфальт дорог и тротуаров и металл машин настолько, что апрель казался августом — она ощущала, что ей полегчало. Её отпустили сразу несколько угнетающих забот и мыслей, впервые за долгое время она испытывала надежду.

Незаметно для себя, но как-то естественно она подпевала радио, толкаясь в привычной тянучке, сковывающей центр Ливерпуля в конце рабочего дня, а вырвавшись за пределы узких развязок и пересечений улиц с односторонним движением даже опустила окна, впуская в салон ароматный вечерний ветер, расчесывая его пальцами, подставляя ему лицо, обгоняя его на пределе допустимого скоростного лимита между светофорами.

Остановившись на одном из них, Алексия потянулась в карман валяющегося на соседнем сидении пальто за телефоном. Она собиралась позвонить Перл — на волне легкости даже забыв о воцарившемся между ними молчании — и предложить купить что-нибудь особенное к ужину, когда задние двери Вольво вдруг распахнулись — приборка коротко просигнализировала об этом, вспыхнув лампочкой — и захлопнулись с такой силой, что кузов качнулся. Грин вздрогнула и попыталась повернуться, различив за собой две невнятные тени, но ощутила на шее острое жжение.

— Не рыпайся, не то вскрою! — прошипел приглушенный маской голос из-за подголовника.

Алексия скосила взгляд в зеркало заднего вида, но различила лишь покрытые темной тканью овалы с прорезями для глаз. К её шее был приставлен нож. Она оглянулась по сторонам, но люди в соседних машинах, медленно покатившихся на зеленый, казалось, не обратили никакого внимания ни на то, что она осталась стоять, ни тем более на то, что происходило внутри. Неоновых сине-желтых квадратов полицейских машин рядом тоже не оказалось.

— Я из прокуратуры, — проговорила Грин в слабой надежде, что это было банальное ограбление и такого аргумента могло хватить.

— Знаю, шлюха легавая! Ты легла под Майло Рэмси!

Звучание его имени ударило по ушам с болью сильнее, чем вдавливало в кожу лезвие.

— Что Вам нужно?

— Пока ничего. Только донести до твоего сведения, что много кому такой расклад не нравится.

— Кому?

Острое давление поперек шеи резко усилилось.

— Захлопнись, тварь продажная.

Машина снова покачнулась из стороны в сторону, и две тени спешно исчезли с заднего сидения. Как только двери за ними закрылись, Алексия ткнула пальцем в кнопку блокировки замков и вжала педаль газа, вызвав возмущенное гудение у тронувшегося поперек неё потока машин. Она промчала, едва осознавая свои действия, несколько кварталов, а затем вильнула в свободное у обочины место и остановилась.

В горле пересохло и гулко ощущалась пульсация. Ворот рубашки стал липким, холодно потяжелевшим. Алексия дрожащей рукой, едва расцепив пальцы, намертво сжавшие руль, поправила зеркало. В узком отражении она рассмотрела сначала напитавшуюся алым ткань, затем продолговатый горизонтальный порез, из которого по коже стекали тонкие ручейки крови. Её бросило в жар, а в желудке завернулась паническая тошнота. Грин схватила с сидения шарф, спешно прижала к шее, принялась искать телефон в пальто и, дважды натолкнувшись на один и тот же пустой карман, громко выругалась. Она не знала, куда собиралась звонить: в полицию, в скорую? И что им сказать, тоже не имела представления.

Глаза застелила подрагивающая соленая пелена. В ней растворились руль, приборы, задница впереди припаркованной машины. Алексия, не в состоянии осознать происходящее, беспомощно заплакала. Это было слишком — за пределами того, что она была в состоянии вынести. Грин никогда не была толстокожей и непробиваемой. Первые годы работы помощником юрисконсульта для неё слились в один полуобморочный кошмар, потому что к материалам многих расследуемых отделом преступлений она оказалась не готовой ни физически, ни морально — едва добегала до урны или туалета, чтобы выблевать завтрак, и мучилась затяжной бессонницей от увиденных фотографий и детальных описаний. Три года назад она едва приучила себя не вздрагивать от любого шороха и движения тени, не пытаться убежать от любой попадающей в поле зрения синей машины. Всё воскресенье потратила на то, чтобы затоптать, будто красные угли не затушенного костра, обуревавшие её переживания. И вот теперь оказаться жертвой терок между парнями Гранта Джошуа и кем-то ещё было тем, на что ей сил уже не хватало.

Просидев так несколько минут, глотая слезы и судорожно утирая шарфом проступающую кровь, Алексия снова осторожно посмотрела на себя в зеркало. Нет, уговаривала она восставшую волну тревоги, это вовсе не было смертельно. Скорая ей объективно не требовалась — разве что компания других людей, готовых о ней позаботиться. Полиция — тем более.

Слезы высохли на щеках солоноватой, стягивающей кожу коркой. Гринрастерла её покрасневшими от пропускаемой шарфом крови пальцами и решительно перевела рычаг коробки передач из парковки в движение. Оставаться так непосредственно близко к месту нападения было небезопасно и глупо. Ей оставалось только скорее добраться до дома. Чтобы убедиться, что там всё в порядке и никто не решил нанести Перл и Оливеру схожий визит. И чтобы прийти в себя, а после подумать, как вести себя дальше.

Перед поворотом на Давентри-Роуд Алексия, воровато оглянувшись на тротуары, чтобы убедиться, что поблизости никого не было, вышла из машины, надела жаркое пальто и, поставив ворот, старательно спрятала за ним шею. Только затем села обратно и покатилась к дому.

Олли привычно встретил её в коридоре, сжимая в руке длинную линейку с голографическим, сменяющимся изображением животных. Он, захлебываясь восторгом, принялся рассказывать о том, что решил начертить строение самолета в разрезе, но Алексия, оборачиваясь так, чтобы оказаться к нему спиной, протолкнулась мимо него к лестнице и взбежала к себе. Ей вслед донеслось вопросительное, немного обиженное:

— Мама?!

Но она поспешила захлопнуть дверь спальни прежде, чем гадкое ощущение вины её догонит. В первую очередь, нельзя было напугать Оливера. А потому ей нужно было переодеться, умыться и спрятать порез. И только затем можно поговорить о самолете.

Различив на лестнице решительные шаги, Грин бросила:

— Олли, сынок, дай мне минуту!

Но в ответ услышала тетю Перл:

— Алексия, что с тобой?

— Всё в порядке, одну минуту!

Она сбросила пальто, через голову стянула рубашку и стала спешно искать в шкафу и ящиках комода целлофановый пакет, в который смогла бы сунуть её и перепачканный шарф. От них нужно было избавиться — бросать их в общую корзину грязного белья, стиркой которого обычно занималась Перл, Грин не собиралась. Отыскав не распакованные с покупки носки в фирменном непрозрачном пакете, Алексия спешно вытряхнула их просто на пол и стала заталкивать вместо них взявшуюся высыхающими, темнеющими разводами одежду. Именно в этот момент Перл решила без стука войти.

— Нет! Подожди! — вскрикнула Алексия, но тетя уже шагнула в комнату и сфокусировала свой взгляд на ней — ссутулившейся в брюках и лифчике, с красными разводами на коже, затвердевающей, зудящей коркой на шее и комком бурой ткани в руках.

— О Боже! — выдохнула Перл, в ужасе округляя глаза. — Боже! Что это? Что такое?!

Все инстинкты и чувства вдруг обострились в Грин настолько, что она различила едва слышный скрип половиц, когда Оливер вслед за Перл прокрался наверх по лестнице. Прежде чем разбираться с не оставившей никакого выбора тетей, Алексия мимо неё шагнула к двери и решительно её захлопнула. И только потом проговорила:

— Спокойно! Всё нормально.

— Нормально?! — взвизгнула Перл, прикипев взглядом к шее Алексии, поднимая руки, но бесцельно останавливая их перед собой. — Ты вся в крови!

— Тише ты!

— Что случилось?

— На меня напали, но я в порядке.

— Напали? Кто?! Этот… — она махнула рукой куда-то в сторону лестницы и первого этажа, очевидно указывая на Майло Рэмси. Алексия мотнула головой:

— Нет, не он. Не важно — кто. Главное, что со мной всё нормально.

Тетя стремительно побледнела, в усталых припухлостях под глазами набралась густая, болезненная синева. Перл будто в ступоре замерла с поднятыми руками и окаменевшим взглядом. Алексия подошла к ней, взяла её за плечи, подвела к краю кровати и заставила сесть.

— Так, посмотри на меня, — наклоняясь и заглядывая ей в лицо, проговорила Грин с решительностью и твердостью, которых в себе вовсе не ощущала. — Посмотри на меня внимательно. Я в порядке, видишь? Я цела. Я в безопасности. И вы с Олли тоже в безопасности.

Перл медленно моргнула и так же медленно, будто это движение приносило ей боль, перевела взгляд выше, в глаза Алексии. Она осунулась за мгновенье так, будто прожила десятилетие. Грин ужаснулась радикальности перемены. Тот же страх, что пылал в ней за её жизнь и здоровье по пути домой, теперь вспыхнул с новой силой — она боялась за Перл.

— Что же это такое, девочка моя? — с придыханием, едва различимо сказала та.

— Сиди здесь, — приказала ей Алексия. — Я сейчас оденусь, принесу тебе воды, и мы обе успокоимся. Ладно?

Когда она вернулась с полным стаканом, Перл всё так же сидела на краю, но уже опустив голову и закрыв глаза. Грин показалось, что она плачет, но затем поняла, что тетя не всхлипывает — слабо хрипит на каждом вдохе. Левая рука устало легла на бедро, кисть свесилась между ног, а правой она медленно массировала плечо.

— Что? — коротко спросила Алексия, падая перед Перл на колени, чтобы рассмотреть её опущенное лицо. Та приподняла веки и слабо качнула головой.

— Как-то мне… нехорошо. Дай воды.

— Сердце?

— Нет… кажется, нет.

Но вспыхнувшая в голове Алексии тревожная лампа настойчиво сигнализировала, что да. Когда-то перед поступлением на службу в диспетчерскую на прием звонков от населения она в числе их группы новобранцев проходила короткий тренинг, разъяснявший, как определить по нескольким вопросам к растерянным, часто сильно травмированным физически или психически людям, действительно ли им требовалась полиция, или их звонок следовало перенаправить в скорую или службу спасения. То, что она видела сейчас перед собой, выдергивало из памяти давно похороненные под пылью знания.

Передав стакан, Алексия подтянула к себе пальто, наконец отыскала в нём телефон и быстро набрала экстренное 999. Спустя два коротких гудка женский голос в трубке ответил:

— Служба скорой медицинской помощи. Что у Вас случилось?

— Давентри-Роуд 6, женщина, 58 лет. Тяжело дышит, жалуется на боль в руке, проступила испарина, только что пережила сильный стресс.

Спустя всего несколько минут спешно примчавшиеся парамедики осмотрели Перл, устало повалившуюся на угол кровати, распечатали длинный зигзаг кардиограммы и, нахмурившись в него, подтвердили жуткие опасения Алексии — возможный инфаркт.

— Нет, — собрав все силы в строгость голоса, ответила Перл, когда парамедики стали настаивать на осмотре в больнице. — Я никуда не поеду.

— Тетя, пожалуйста! — пряча под ладонью и высоко, до самой челюсти натянутой горловиной водолазки порез, встряла Алексия. — С сердечным приступом шутки плохи.

— Нет у меня никакого сердечного приступа, — возразила она. — Я вас с Олли тут одних не оставлю.

— Ох, Перл!

— Ладно, — сдавшись, проговорила одна из фельдшеров. — Тогда подпишите вот это, — она протянула планшетку с закрепленной на ней бумагой и пояснила: — Это форма, в которой Вы подтверждаете, что осознаете риск фатального исхода, отказываясь от медицинской помощи.

Перл подмахнула бумагу торопливо, даже не заглянув в неё. И, будто торопилась спровадить парамедиков, стала нетерпеливо сдергивать приклеенные к груди датчики. Растеряно оглянувшись на Алексию, вторая фельдшер тихо произнесла:

— Пожалуйста, если ей станет хуже, вызовите нас снова.

Грин с готовностью закивала.

— Я постараюсь убедить её сходить к врачу.

Проведя их, поблагодарив за оперативность и помощь, закрыв за ними дверь, Алексия обняла напугано вжавшегося в стенку прихожей Оливера и вместе с ним поднялась обратно в свою спальню. Перл уже сидела.

— Ну какая же ты глупая и упрямая! — не сдержавшись, выпалила Грин. Тетя скривила губы и кивнула.

— Вся в тебя.

***

Свечение экрана мобильного ударило в едва приоткрытые глаза острой резью, Майло поморщился и зашипел от полоснувшей по вискам боли. Часы показывали начало восьмого утра, а в дверь уже кто-то настойчиво колотился. Рэмси сел в кровати, нашел повисшие на углу спортивные штаны, натянул их, затем встал и взял из прикроватной тумбы пистолет. Взведя курок, он пошел в коридор, с каждым шагом ступая всё осторожнее и тише. Гостей он принимал редко, без собственного предварительного приглашения — никогда. Соседей, поначалу старавшихся по незнанию завести с ним знакомство, он быстро и успешно отучил соваться к нему. Своих людей вымуштровал ещё с предыдущей хаты — приезжать в назначенное время и ждать у дома, не входя и не стучась. Те варианты, что оставались, были один хуже другого: полиция, колумбийцы.

Но к своему удивлению в дверном глазке Рэмси различил невысокую тонкую фигуру прокурорши. Та была одна, неспокойно оглядывалась на коридор и двери соседних квартир, косилась на наручные часы. Уж её у себя на пороге Майло ожидал увидеть в последнюю очередь.

Он вернул пушку на предохранитель, сунул её за пояс — тяжелый металл морозно впился в разгоряченную ото сна кожу голой спины — и отпер дверь.

— С хуя ли приперлась?

Алексия Грин вскинула на него прямой, решительный взгляд. В темных глазах была твердость, которой прежде Рэмси там не различал, веки нездорово покраснели, будто после слёз. Когда она заговорила, голос звучал глухо:

— Ты обещал, что меня никто не тронет.

Подняв руку, прокурорша сдвинула плотно обхватившую её тонкую шею горловину, и Майло рассмотрел длинную темную линию с взбугрившимися комками высохшей крови, с желтоватым следом антисептика на коже, перечеркивающую шею посередине. В ушах Рэмси загрохотала злость, обвилась судорогой вокруг позвоночника, воспламенилась в его ладонях, и он поспешил сжать кулаки, опасаясь, что это пламя могло вырваться красными яростными языками. Оставленный чужой рукой грязный след на светлом шелке кожи Алексии одним сильным замахом повыбивал в Майло все предохранители.

— Войди, — хрипло скомандовал он, распахивая дверь шире. И, не дожидаясь Грин, развернулся и порывисто зашагал на кухню. Там раздраженно выдернул холодящий поясницу пистолет, весом оттягивающий резинку штанов вниз, и бросил на стол.

Он обещал ей. Он действительно ей обещал, а своё слово Майло всегда держал. Он с юности тяжело работал над тем, чтобы у его слова был вес. Его обещания и угрозы имели силу всегда, и даже сама перспектива получения угрозы в свой адрес служила достаточным стимулом к сотрудничеству, потому что озвученный приговор неизменно всегда приводился в действие. Это было принципиально важно для самого Рэмси и в его деле вообще. И вот теперь на прокуроршу кто-то посмел замахнуться, а она оказалась безразлично брошенной под этот удар, хотя он ей обещал безопасность. Вот блядство!

— Ты узнала того, кто это сделал? — спросил Майло, когда Алексия — у него в сознании возникло головокружительное дежавю — остановилась в нескольких шагах от него, сомкнув и опустив перед собой руки.

Грин мотнула головой. Она неспокойно покосилась на пистолет.

— Где это случилось?

— В моей машине, на перекрестке Сефтон и Хилл-Стрит.

— Когда?

— Вчера незадолго после шести вечера.

— Сколько их было?

— Двое. В масках. С ножом.

— Что они хотели?

— Дать мне понять, что о том, что я работаю на тебя и Гранта Джошуа, кому-то известно. И о том, что я с тобой переспала, они тоже знают.

Затхлость «Королевства» возникла в носу Майло прежде, чем он успел осознанно вспомнить о клубе. Он поцеловал её при свидетелях — в других кабинках были посетители, а главное, рядом с Грантом Джошуа сидели двое. То, что Грин из прокуратуры и выполняет поручения банды, могли понять из соседних кабинок, но точно знали только двое гостей Джошуа. Чтобы воспользоваться услугами купленных Грантом легавых, этим двоим нужно было заплатить втридорога Джошуа, но если припугнуть Грин напрямую, её услуги могли обойтись значительно дешевле.

А ещё всё то же знал сам Грант.

И какой бы из этих вариантов — ничего помимо них Рэмси пока не рассматривал — ни был правдой, одинаково вел к Джошуа, и пламя в сжатых кулаках разжигалось до невыносимой, едва сдерживаемой потребности свернуть ему шею.

Рэмси тряхнул головой. Он выдернул себя из голодно втягивающего его болота ярости и посмотрел на прокуроршу. Темная упругая ткань её кофты спрятала под собой рану, но Майло даже поверх неё видел кровавый росчерк. Тот болезненно отпечатался в нём самом.

— Сходи с этим к врачу, — сказал он, и Алексия ответила коротко:

— Угу.

Ему вдруг захотелось произнести что-то такое, что успокоит её, но что не выдаст его намерений. Грин, конечно, работала на него и на Гранта, но прямое заявление было чревато таким же прямым и безапелляционным обвинением.

— Такое больше не повторится.

Алексия кивнула и, будто пришла именно ради того, чтобы это услышать, развернулась. Она сделала два шага, когда Майло вслед её узкой спине выпалил:

— Прости.

Она резко остановилась. Рэмси, охуев от того, что ляпнул, до острой боли прикусил язык. Грин оглянулась и удивленно приподняла брови.

— Что ты сказал?

Из-за уха выбилась тонкая медная прядь и повисла, перечеркивая глаз Алексии, вздрагивая от взмаха её ресниц. Майло захотелось её убрать и заглянуть в глаза без этой помехи, различить в них правду о самом себе — был ли он ещё физически способен на сожаление, на искреннее раскаяние. Потому что к пустой вежливости он был непривыкшим, не видел в ней ничего полезного. И не хотел сейчас сотрясать воздух впустую. Но повторил:

— Прости меня.

***

Вызов поступил в среду утром от гражданина, выгуливавшего свою собаку, когда та сорвалась с поводка и вбежала в дом, двери которого оказались незакрытыми. Поспешив за ней, мужчина увидел на полу перевернутой вверх дном комнаты два тела с глубоко перерезанными глотками. Их кровь пропитала кипы вещей, ковер и просочилась даже в доски. Запах стоял тяжелый, горько-металлический. Ближе к обеду прибывший судмедэксперт установил, что двоих убили поздним вечером накануне. У первого было только одно — смертельное — ножевое ранение. С другим убийце, очевидно, пришлось драться, а потому у него на туловище было обнаружено несколько свежих синяков и ссадин, на руках — разной глубины порезы от того же ножа, что в конечном итоге вскрыл ему артерию.

Всю среду, четверг и пятницу дом и прилегающая территория были оцеплены, крыльцо и подъездная дорожка — накрыты палаткой, чтобы защитить возможные улики от ветра и влаги. Утром в субботу на месте происшествия осталось только несколько дежурящих патрульных.

Детективы, прорабатывавшие соседей и контакты обеих жертв в субботу днём впервые услышали от свидетелей имя Майло Рэмси. Друг одного из убитых сообщил, что тот говорил, что опасался Рэмси в связи с подработкой, которая ему выпала. Деталей друг не знал, но его слова позже подтвердили ещё двое. И так в понедельник утром имя Майло Рэмси оказалось официально внесенным в материалы по делу, в тот же день он был задержан и доставлен для допроса в полицейский участок. Из-за отсутствия алиби и заживающих на руках сбитых ран его задержали на сутки, но ещё до полдня вторника выпустили — весомых оснований продлевать арест не обнаружилось.

Блэк Уилер, чье внимание оказалось привлеченным к этому делу, увидев в базе распоряжение об освобождении из-под стражи, едва сдержался, чтобы не прыгнуть в машину, не приехать в участок и не взяться за Майло Рэмси так грубо, как только вообще мог себе вообразить. Но вместо этого отправил на печать фото, сунул их в увесистую папку прежних наработок и вместе с ней, почти переходя на нетерпеливый бег, направился в прокуратуру.

Сначала он заглянул к Алексии Грин. Та привычно сидела, уткнувшись в монитор компьютера, почти полностью спрятавшись под завалами бумаг, в не по погоде плотно повязанном вокруг шеи шарфе.

— Привет, — сказал Блэк, шагая в дверь. — Нездоровится?

— Что? — с непониманием нахмурилась Грин. На её лбу и щеках проступила краснота жара, голос показался гнусавым.

— Я иду к Майклу Берри. И ты мне там нужна.

— Давай я сначала посмотрю… — отнимая от клавиатуры руку, предложила Алексия, но Блэк решительно покачал головой. Он знал, что всё, что попадало на стол прокурора, проходило тщательный отбор его солиситорами, — Алексией, в первую очередь — и так же хорошо знал, что Грин скажет по этому поводу, — негодящая куча макулатуры — но был твердо намерен поговорить напрямую с Берри. К какому-то решению тут всё же можно было прийти, и он не собирался впустую тратить выпавший шанс поднажать.

— Нет. Идём. У Берри всё увидишь.

— Блэк, так это не работает.

Он едва не вспылил. Так, как было принято, вообще ни черта не работало. Они топтались на одном и том же месте, стыдливо пряча глаза от общественности, бесстыдно нагибаемые Грантом. Но он сдержался — Алексии Грин в лицо говорить такое, даже если это было правдой, он не хотел. А потому заставил себя улыбнуться.

— Я всё равно туда пойду, — сказал он как можно ровнее. — И было бы отлично, если бы ты присутствовала.

Уилер надеялся, что их двоих сразу уговорить будет легче. Основную ставку он делал на Алексию. Рассчитывал, что его доводы окажутся достаточно убедительными, и их подкрепит их знакомство и то доброе впечатление, которое Блэк отчаянно пытался на неё произвести — и, кажется, в этом отчасти преуспевал. А через Грин, имеющую прямое влияние на прокурора, сможет уговорить и Майкла Берри. Или — чем черт ни шутит — Блэку удастся переманить на свою сторону Берри, а уже под его давлением и педантичная, обычно дающая зеленый свет на проработку только юридически весомым материалам Алексия промнется. Оба по отдельности были тяжеловесами, способными пробить каменные глыбы, но одновременно категорично топчущими несущественное и сырое. Вместе по задумке Уилера у них на двоих должно было оказаться достаточно сомнений и личной неприязни к Гранту, чтобы действовать иначе.

— Так-с, мои верный оруженосец и новобранец, — откидываясь на спинку кресла, проговорил Майкл Берри, когда они вошли. — С чем пожаловали?

Он сложил руки с подкатанными до локтя рукавами рубашки себе на выпирающий живот, циферблат его массивных наручных часов отбросил на стену пугливый солнечный блик.

— У детектива Уилера какое-то срочное дело, которым он со мной не поделился, — проговорила Алексия, хозяйским широким шагом переходя просторный кабинет, выдвигая себе стул перед столом Берри и опускаясь в него. Блэк последовал за ней, но перед тем как сесть, развернул папку и положил перед прокурором две фотографии.

— Сэр, людей на этих снимках зовут Томас Уайт и Дэвид Мэтьюс. 24 апреля их нашли мертвыми в доме Томаса Уайта. Им было по двадцать и двадцать три года, подружка Дэвида беременна.

Прокурор хмуро заглянул в фото и коротко кивнул, когда Алексия потянулась к ним. Её брови тоже сдвинулись к переносице, глаза помрачнели, лицо в неразличимом выражении вытянулось, она спешно подхватила рукой шею. Блэк встревожился:

— Тебе плохо?

— Нет. Продолжай.

Снимки трупов крупным планом были одним из тех более сентиментальных, чем разумных аргументов, на которые Уилер собирался давить. Ведь, оторвавшись от полевой работы, порой легко было забыть настоящие ужасные плоды процветания организованной преступности. Рэкет и наркотики почему-то всегда ставились во главе списка их преступлений, и подобные кровавые расправы оставались вне ярко освещенного фокуса внимания, принимаясь неизбежными побочными эффектами. Блэк хотел напомнить, что смерть — от чьих бы рук не исходила и по какой бы то ни было причине — была страшной. Но напугать Алексию Грин до тошноты он не хотел. И потому постоянно встревожено на неё косился.

Он рассказал о собранной следователями по деле Уайта и Мэтьюса информации, добавил о Чарли Стюарте, избитом 9 апреля и три недели спустя всё ещё находящемся в больнице, напомнил об убийстве пятилетней давности, в контексте которого тоже упоминалось имя Майло Рэмси.

— Какие улики? — прервав его пламенную тираду, сухо поинтересовалась Алексия.

— Пока никаких, — нехотя признался Блэк. Майкл Берри смерил его строгим взглядом, затем перевел его на Грин и кивнул. Уилер напрягся. Их совмещенный юридический танк, похоже, собирался переехать его в кашу. Он поспешил добавить: — Как и свидетелей. Те либо не хотят, либо уже не могут говорить. Кто заикнется о Рэмси — спустя какое-то время отказывается от слов. И в том-то и дело! Нам не взять его таким способом. Он слишком чисто и одновременно грубо работает.

— Любой другой способ, — со вздохом возразил прокурор, до этого лишь внимательно слушавший, — не приведет его за решетку.

Так во вторник Блэк Уилер остался ни с чем, а в коридоре ещё и выслушал от Алексии раздраженное замечание о том, что, дергая Берри по такому сомнительному поводу в обход неё, ничего не добьется. Но в среду утром стало известно, что друг Томаса Уайта, упомянувший Рэмси, попал в реанимацию. В автобусную остановку, у которой он стоял, на полной скорости, сметая пешеходов, влетел мотоцикл.

Блэк позвонил Майклу Берри напрямую и задал всего один вопрос:

— Вы, правда, думаете, что это трагичная случайность?

Прокурор выдержал долгую задумчивую паузу. А потом коротко, но твердо дал добро.

========== Глава 7. Побочные явления. ==========

Приближение мая ощущалось в воздухе пряным ароматом цветущих деревьев и загустевшим теплом. Алексия чувствовала, как от быстрого шага на спине собиралась липкая влага. Прохожих становилось заметно больше, пешеходные улицы центра заполнялись ими под завязку даже в послеобеденное время буднего дня. Одежды на всех становилось меньше, многие спешно оголили руки, а некоторые ноги — в шортах и легкой обуви. Грин в строгости прокурорского дресс-кода могла позволить себе лишь чуть тоньше ткань брюк и короче рукав рубашки. И все равно под высоко повисшим солнцем ощущала, что медленно плавится. Снаружи и изнутри.

Всю ночь она проворочалась, видя перед собой бледные лица двух молодых парней. Её собственный порез на шее стремительно затягивался, но от увиденного фантомно остро саднил; их же раны мог соединить теперь только патологоанатом. Она сама не знала наверняка, были ли это именно те двое, но почему-то ни капли не сомневалась в правоте Блэка Уилера: их убил Майло Рэмси. Убил из-за неё. Алексия терзала себя мыслями о том, случилось ли бы нечто подобное, не приди она неделю назад к Рэмси с претензией. Узнал бы он иначе? Она пыталась уговорить себя, что узнал бы, а так — её вины в случившемся не было.

Когда незадолго до обеда ей пришло письмо от Уилера с сухо составленным запросом, — его тон неприятно её задел, а впрочем, она сама была виновата, вступившись за Рэмси так опрометчиво резко — Грин пришлось с собой повоевать за принятие правильного решения. С одной стороны, Майло должен был ответить за все совершенные преступления. С другой, в ней говорило что-то низкое, подло желающее мести, животно удовлетворившееся видом крови. Правильно по совести было бы дать полиции сработать тихо, но правильно для неё было предупредить. Во-первых, она боялась стать следующей. Во-вторых, она зависела от Майло сейчас куда сильнее, чем когда-либо прежде — она всё ещё не получила деньги.

Потому теперь, справившись со всем неотложным на день и примирившись с неизбежным, пешком отправилась в «Хибби-Джиббис». Она привычно приближалась к бару с другой стороны улицы, и как раз когда собиралась её перейти, её кто-то окликнул по имени. Грин оглянулась. Следом за ней в десятке метров спешил молодой парень с повисшими вокруг шеи массивными яркими наушниками.

— Простите, Вы мне? — остановившись на краю тротуара, уточнила Алексия.

— Да. Ты к Майло?

— Я Вас знаю?

Он приблизился и остановился, резко обдав её ментоловым запахом своего дезодоранта.

— Нет, — мотнул парень головой, кривя губы в ухмылке. — Но я уже неделю тебя охраняю.

Его лицо вдруг возникло в памяти Алексии — он открыл для неё дверь кофейни несколькими днями ранее, вчера во время обеда она видела его на лавочке во внутреннем дворике прокуратуры. Выходило так, что его к ней приставил Рэмси. Ощущалось это двояко. С одной стороны, после нападения она стала пугливо шарахаться всего, и теперь знать, что по пятам за ней следовал кто-то настолько крепкий, было значительным облегчением. С другой стороны через его присутствие Майло стал ещё незримее ближе, его стало удушающе много.

— Допустим, — невнятно сказала Алексия.

— Так ты к Майло? — её новый-старый охранник кивнул подбородком на пока отключенную красную вывеску «Хибби-Джиббис».

— Да, а что?

— Его там нет. Жди здесь.

В три широких шага он пересек улицу, взбежал на крыльцо бара и на минуту исчез за его дверью, а когда появился, держал в руках ключ от машины. Припаркованный перед баром белый фургон подмигнул отключившейся сигнализацией.

— Садись, — указывая на машину, сказал охранник. — Отвезу.

Алексия, всё это время не шевелившаяся больше от ступора, нежели от послушания, нахмурилась. Она перевела взгляд с фургона на бар, затем на яркие наушники вокруг бычьей шеи, потом оглянулась по сторонам. Она сомневалась, стоило ли верить этому парню, а с другой стороны, не находила ничего, что заставляло бы усомниться в правдивости его слов и намерений. Грин даже хмыкнула тому, насколько извращенно естественно в неё встроилась установка всегда быть на стороне Рэмси. Не верить посторонним, утверждающим, что от него, будто он был для неё кем-то близким, через кого легко было подобраться; защищать его от полиции и прокураторы, защищать даже перед тетей Перл. Она плюнула на все опасения и на заведомо безрезультатную попытку проследить, когда всё стало именно так и перестало провоцировать в ней отторжение. И села в фургон.

Тот, громко дребезжа в гулком кузове чем-то металлическим, привез её из центра в индустриально прямоугольную застройку где-то на западе. Трафик тут почти отсутствовал, как и пешеходы. На глухих кирпичных стенах красовались обрывки старых афиш и росчерки граффити, поверх высокого забора тянулись спутанные кольца колючей проволоки. На обочине улицы с почти начисто стершейся разметкой, у серой коробки здания с тремя рядами непрозрачных больших окон стоял длинный синий БМВ.

Охранник, оказавшийся молчаливым, но постоянно неуютно косившийся на Алексию, провел её за тяжелую металлическую дверь, неровно окрашенную черным, в наполненный острым запахом пота и оглушительным эхо тренажерный зал. На покрытом чем-то резиновым, обо что подошвы неприятно остро свистели, полу валялись большие тракторные шины, с вбитых вдоль кирпичной стены металлических прутьев свисали разной формы и размера боксерские груши; на одиноко стоящей спортивной лаве растрескалась обивка, обнажив потемневший от пота и времени поролон. Здесь было всего несколько сосредоточенно работавших человек, среди которых в тусклом свете старых ламп Алексия не сразу смогла рассмотреть Майло Рэмси.

Тот в дальнем углу лежал грудью на косо приставленной к стене лаве и, разводя мелко подрагивающие от усилий руки, поднимал гантели. На голову был натянут серый капюшон, лицо под ним, когда Майло вскинул взгляд, оказалось покрасневшим до неестественно темного цвета. Вены на лбу и висках напряженно вздулись, пот бежал по коже, блестел в бровях и щетине, повис одинокой каплей на ресницах.

Отложив гантели — те упали с глухим ударом, от которых задребезжало ближайшее прикрученное к стене зеркало — он встал, порывисто стянул кофту и, утершись ею, скомандовал:

— Все вон!

Занимавшиеся вместе с ним молча остановились и послушно направились к двери. Рэмси вскинул руку и ткнул пальцем за спину Алексии.

— Ты тоже, — добавил он, обращаясь к привезшему её охраннику.

Грин, пока скрипели их удаляющиеся шаги и тяжело вздыхала, закрываясь, дверь, молча рассматривала Рэмси. Неделю назад она уже видела его голый торс, но в то раннее, предельно эмоциональное для неё утро не обратила внимания на то, каким жилистым был Майло. Под кожей рельефно проглядывала его неочевидная — скрывающаяся за одеждой — сила, под резинку широких спортивных шорт спускались грубо выступившие, будто литые, косые мышцы живота. Рост и неширокие плечи могли сыграть злую шутку с любым, рискнувшим ввязаться в драку с Майло. Алексия на себе испытала, какими напрасными были отчаянные попытки сопротивляться его физической силе. От воспоминаний по спине, ещё мгновенье назад пылавшей жаром в душном помещении, побежал неприятный холодок.

— Ну? — когда они остались одни, протянул Рэмси.

— За тобой установят круглосуточную наружную слежку, — выговорила на одном дыхании Грин будто заученную фразу. — И прямо сейчас следователь добивается от суда ордер на прослушку твоего телефона.

Майло, старательно утиравший с лица и шеи пот, остановился и медленно опустил руку со скомканной, потемневшей от влаги кофтой. Брови недобро опустились, отчего взгляд стал тяжелым, налился болотной густотой.

— Так избавь меня от этого, — ответил он.

— Не могу. Распоряжение прокурора.

— С чего вдруг?

— Томас Уайт и Дэвид Мэтьюс, — коротко сказала Алексия, и по тому, как едва различимо, но все же дрогнуло что-то в лице Майло, поняла — это и вправду сделал он. Мороз стал болезненно впиваться в кожу. Она сглотнула и добавила: — Нужно было работать… деликатнее.

— Деликатнее? — ядовито переспросил Рэмси, поведя бровью. Он сделал короткий шаг вперед. Грин смогла различить солено-горький запах его тела. Недобро вибрирующим шепотом он продолжил: — Ты — мой человек, Алексия. А к моим людям никто не смеет прикасаться.

***

Во вторник они разошлись на некрасивой ноте, и два дня спустя Блэк Уилер, перекипев раздражением и даже некоторой обидой, приняв, что, возможно, и в самом деле был не прав, решил это исправить. Начал он с того, что в ответ на полученные от Алексии исправления в запросе на ордер отправил благодарность. Обычно он не выделял на «спасибо» отдельное письмо, понимая, насколько могли засориться папки входящих и исходящих; обычно просто добавлял это слово в конце основного текста, но в среду настрочил Алексии очень грубо составленный черновик, в который не добавил ни приветствия, ни благодарности. А потому ощущал, что исправление этого было первоочередным.

В четверг вечером Блэк позвонил Алексии, извинился за то, как повел себя у Майкла Берри, и без особой надежды поинтересовался её планами на пятницу. Но к его приятному удивлению Грин ответила, что ничем не была занята. Они договорились после работы встретиться, поужинать и прогуляться. Уилер, на короткий промежуток времени провалившийся в то же уныние, которое сопровождало его несколько лет в наркоконтроле, воспрянул духом. На работе и на личном всё стало в унисон и очень правильно налаживаться.

В пятницу перед самим уходом с работы Уилер оказался втянутым в срочно созванную летучку, а потому не успел, как планировал, встретить Алексию у прокуратуры. Она сама — летящая цветастая юбка, темная шелковая рубашка с аппетитно расстегнутыми верхними пуговицами и небольшие, гулко отбивающие ритм каблуки — ждала его у Альберт-Дока.

— Прости, — подбегая к ней, сказал Блэк. — Дернули в последнюю минуту.

Грин улыбнулась ему и подставила под приветственный поцелуй щеку. От неё пахло чем-то цветочно-пряным, обволакивающим.

— Я понимаю, — ответила она, едва касаясь его щеки губами.

— Ты голодна?

— Нет. Ещё не очень. Может, сначала пройдемся?

Уилер, хотя его живот сводили спазмы — он не успел нормально позавтракать, не имел времени на обед и перебивался только завалявшимися на общей кухне солеными крекерами, кивнул.

— Давай!

Они неспешно побрели вдоль воды. На теплом вечернем ветру шумно трепались цветные флажки, натянутые между кованных фонарных столбов. У большого корабельного якоря, стоящего памятником, фотографировались туристы; на лавочках обнимались парочки. Скрипели канаты на палубе старого корабля, вода звонко плескалась между его бортом и бетоном пирса. В окнах музея постепенно зажигался свет, а над водой сизыми клочьями собиралась влажная дымка. Другой берег в ней казался лишь миражом, мутным отражением городского рельефа этого берега.

Разговор завязался удивительно легко — ни о чем и обо всём понемногу. Они не знали друг о друге почти ничего, а потому им было о чем поведать, но были знакомы уже будто целую вечность, и так говорить становилось просто. Звучание голоса Алексии — живого, не искривленного помехами радиопередач — навевало на Блэка приятную ностальгию по тому времени, когда многое казалось значительно проще. Её физическое присутствие добавляло в воздух теплый, придающий сил ток.

Когда солнце постепенно сползло за крыши, у реки стало прохладно и сыро. Алексия Грин несколько раз отчетливо поежилась, и Блэк воспользовался этим, как предлогом свернуть в город, в тепло узких улиц и близость ресторанов. Уилер мысленно отругал себя за то, что не имел с собой никакого пиджака или куртки, которые мог бы заботливо набросить на плечи Алексии, но решил восполнить это недешевым итальянским рестораном, попавшимся им на пути. Он настоял на том, чтобы заказать вино, несколько блюд и десерт. Грин скромно опиралась всему, а в конце и вовсе предложила разделить счет. Блэк нахмурился на неё и сразу растаял от того, как кокетливо она улыбнулась и опустила взгляд. В таких тонких жестах в ней проявлялась приятная женская натура, немного пружинящая легкой иронией, очевидной самостоятельностью, но мягко принимающая решительный мужской натиск. Алексия была из тех, рядом с кем Уилер оставался самим собой и таким, без излишних усилий, ощущал себя особенным.

Поужинав, разомлев от теплой еды, алкоголя и компании, они вышли в уже наползшую на Ливерпуль темноту, и без особого маршрута побрели вниз по примыкающему к ресторану переулку. В нём, безлюдном, Блэк сначала приобнял Алексию, — та поддалась — а затем, невзначай замедлив их шаг, поцеловал.

Грин сначала с сомнением замерла, но затем очень осторожно ответила. На её губах осталась сладкая горечь вина и шоколадный привкус десерта. Блэк обеими руками подхватил её голову, мягкие волосы шелком смялись под его пальцами, она тонким пугливым теплом прижалась к нему.

Обычно он не напирал, оставляя женщинам пространство — ведь выучил на практике, без кислорода даже загорающаяся к нему симпатия быстро угасала. Он не стирал физические границы на первых свиданиях, только если не было совершенно очевидным, что женщина сама этого хочет. Он научился играть в неочевидное наступление, и такая тактика нередко приносила ему победу.

С Алексией Грин всё получалось как-то противоречиво. Её поведение балансировало на тонкой, почти неразличимой грани вежливости, её врожденной приветливости и проявления действительного, но стесненно спрятанного интереса. Целуя её, — наверное, дольше и крепче, чем требовалось — Блэк сомневался, куда от этого двигаться дальше. Ему хотелось большего, но что касалось Алексии — в воздухе висел большой вопросительный знак. Уилеру требовалось ещё немного времени.

— Ты не устала? Как насчет того, чтобы ещё пройтись? — предложил он, отстранившись.

— Да, хорошая идея, — ответила Грин. И они, как-то неловко отшатнувшись друг от друга, а потом так же скованно, немного дергано взявшись за руки, отправились гулять. В какой-то момент — и от этого у Блэка по коже побежали мурашки — Алексия прислонилась к нему, её пальцы выскользнули из его ладони, она рукой обвила его пояс и уронила руку ему в подмышку. Так, обнявшись, всё пытаясь подстроить друг под друга шаг — Грин приходилось дважды перебирать ногами, звонко отстукивая такт каблуками за один протяжный шаг Уилера — они прошли два квартала. А затем Уилер решил пойти ва-банк.

— Я не хочу тебя отпускать, — признался он. — Поехали ко мне?

Уже окончательно стемнело, и свет ближайшего фонаря не достигал лица Алексии, а потому Блэк не мог точно рассмотреть её выражение. Ему показалось, что её взгляд задумчиво затуманился, он сполз с его лица куда-то в заместившее его грудь пространство и замер. Уилер был уверен, что Грин искала причины, которыми сможет объяснить свой отказ. Но в очередной раз за вечер она преподнесла ему приятный сюрприз:

— Поехали.

***

На свидание Алексия согласилась скорее от противного, нежели из искреннего желания провести вечер с Блэком Уилером. Он, безусловно, был хорошим парнем. Если предельно честно, он был из тех хороших парней, которых в жизни Алексии почти не случалось. Она сама уже не знала наверняка, было ли это всегда её осознанным выбором, чем-то подсознательным или какой-то эфемерной судьбой, но те, с кем ей выпадало быть в каких-либо отношениях, так или иначе не были хорошими парнями.

Некоторые вели себя по отношению к ней некрасиво, порой подло и даже грубо. Был женатый мужчина, долго лгавший ей самой и, конечно, своей супруге. Был тот, кто бесстыдно изменял и совершенно искренне не понимал, почему всё не могло идти таким же чередом и дальше; а был тот, кто самой Алексии не давал свободно вдохнуть, в каждом её телодвижении подозревая неверность. Пожалуй, единственным, которого она могла вспоминать с чем-то отдаленно напоминающим положительные эмоции, был отец Оливера — просто потому что подарил ей сына.

То немногое, что Грин знала и видела в Блэке Уилере, выгодно отличало его от всех прежних. Но это не было единственной причиной. Главное, Алексии нужно было отвлечение. Жернова трудностей и риска на работе, страха и всё утяжелявшегося уныния дома переминали её с такой силой, что она была готова ухватиться за любую возможность сбежать хотя бы на несколько часов. Каким бы ни было свидание, размышляла Алексия перед тем как прийти, оно могло её отвлечь. И оно отвлекло.

Блэк жадно, щипая через ткань кожу, стягивал с неё рубашку. Его руки перебегали по её телу спешно, едва касаясь, но одновременно как-то грубо — так, будто он не хотел доставить удовольствие, а торопливо проводил переучет. Грудь — есть, плечи — есть, талия — есть. Придавленная им к кровати Грин вдруг с удивлением поймала себя на том, что рядом с резкими прикосновениями её память воссоздавала на коже мягкие поцелуи. Уилер был увлечен собственными действиями, и в противовес ему ожил внимательный серо-зеленый взгляд, следящий за выражением её лица. Когда Блэк высвободил руку Алексии из рукава, она спешно протерла глаза, вытесняя из них странное видение. Ей ни к чему было сейчас думать о Майло Рэмси — она весь вечер подталкивала себя в объятия Уилера именно для того, чтобы от Майло Рэмси отвлечься. Но отчаянный побег привел туда, откуда начинался.

Чем строже Алексия приказывала себе об этом не думать, тем выпуклее, почти физически ощутимыми становились дыхание и голос Рэмси. Перед взглядом оживал взмокший рельеф торса, на кончике языка чувствовался горьковатый вкус его губ. Грин едва не выругалась вслух.

Прелюдия Блэка насколько оказалась скомканной, настолько же и быстрой. Алексия не успела разобраться с прогрызающими её мозг червями, не смогла даже цельно осознать происходящее, когда Уилер резко втолкнулся в неё. Движение отдалось резкой вспышкой боли где-то внизу живота. Алексия попыталась немного отодвинуться, потому что дерганные движения Блэка прошибали её едва не насквозь, но он упрямо притянул её обратно, не обратив внимания на отчетливо проступившее на её лицо страдание. Это стало последней каплей.

— Остановись, пожалуйста, — твердо сказала Грин, откатилась из-под Блэка и порывисто встала с кровати.

Уилер, впопыхах даже не снявший брюки, сел на самый край и оторопело на неё оглянулся. На его высоком лбу уже успели проступить капли пота, взгляд был ошалелым, мечущимся по голому телу Алексии. Она поежилась.

— Я сделал что-то не так? — спросил Блэк с отдышкой.

— Нет! Нет, дело не в тебе, — соврала Грин. Хотя дело, конечно, было исключительно в нём — он натягивал её, как бездушную куклу. А возможно, и с этим смириться было невозможно, дело было всё же в ней. — Просто я… я не могу.

— Почему?

— Я… это непросто. Мне… — мерещится другой мужчина, с которым ей выпало быть в большей степени против своей воли. Но теперь быть не с ним, а с кем-то другим казалось чем-то чудовищно неправильным. — Нужно домой.

— Всё в порядке?

— Да, — продолжала самозабвенно врать она. — Просто я потеряла счет времени.

— Ну… — Уилер оглянулся по комнате в поисках подсказки. — Я отвезу тебя.

— О, нет! — вскрикнула Грин, подхватывая с пола свою одежду. — Не нужно. Я сама.

— Я настаиваю.

— Прошу, не надо.

— Но там глупая ночь! Куда ты одна?

Она подтянула на талию юбку, наполовину скрывая свою наготу и так чувствуя себя значительно лучше. И впервые за весь вечер произнесла правду:

— Поверь, я в полнейшей безопасности.

Грин оделась в неуютно повисшей тишине, но вопреки этой колкой неловкости ощущала облегчение. В своей усталости она как-то извращенно преобразовала понимание отвлечения в создание новой трудности, но вовремя спохватилась. Ей не нужны были отношения, и уж точно не нужны были с тем, кто не вызывалвнутри неё искренний отклик и кто не заслуживал лжи. По-человечески Блэк Уилер был ей приятен, и было бы крайней подлостью корыстно его использовать.

— Прости, — тихо сказала Алексия у входной двери, привстала на носках и поцеловала Блэка в щеку. — Доброй ночи.

Она с приятно будоражащей физической легкостью сбежала по узким ступеням и вышла в прохладную, пряно пахнущую надвигающимся дождем ночь. Грин оглянулась — улица была пустынной — пытаясь вспомнить, с какой стороны сюда свернуло такси, в каком направлении были чуть более оживленные дороги. И наугад пошла к перекрестку.

Ветер зыбко пробирался под одежду, в волосах начала собираться тяжелая влага. Алексия обвила себя руками, покосилась на наручные часы — перевалило за десять часов — и с грустью поняла, что уже не успевала запрыгнуть в случайный прокатывающийся мимо автобус. Оставалось только искать такси — машина Грин осталась у прокуратуры.

На пересечении двух узких улиц, встречавшихся на перекрестке закрытыми темными витринами магазинов, Алексия снова свернула наугад, но едва сделав несколько шагов, остановилась. Впереди она различила грозный холодный прищур фар. Глупо, конечно, но уже три года она опасалась всех встречавшихся БМВ. Силуэт этой и темнота окраса были слишком похожими, чтобы переступить через надежно въевшийся страх. Грин стремительно развернулась, но прямо перед ней возник темный невысокий силуэт. Алексия едва не налетела на него и напугано выдохнула:

— Ох, черт!

Майло Рэмси, хмурое небритое лицо, материализация её мыслей, кивнул, будто соглашался с тем, что был родом из ада.

— Как свидание?

Вопрос неприятно царапнул где-то между ребер. Глупо было не понимать, что её преимущественно незримо присутствующий охранник не доложит Рэмси, но его появления здесь, его интереса к этому она никак не ожидала. Грин боязливо оглянулась — ей не хотелось попадать в объектив установленной за Майло слежки — но вокруг никого и никаких машин не было.

— Что ты хочешь? — примешивая к голосу твердости, парировала она.

— Услышать ответ.

— О свидании?

В его выражении она никогда — и уж тем более сейчас — не могла ничего различить, не понимала испытуемых им эмоций и был ли он вообще способен на что-то кроме злости и ненависти, провоцирующих всю его жестокость. Оставалось отталкиваться только от произносимых им слов. Грин заставила себя хмыкнуть.

— Нет, правда. О свидании? Ты что — ревнуешь?

Левая бровь коротко дернулась вверх, вместе с ней зашевелился угол рта.

— Не бери на себя лишнего, прокурорша. Меня парит только, не болтаешь ли ты следаку лишнего?

— Я похожа на дуру? — обозлившись, огрызнулась она.

— Нет. Тогда почему он? Больше не с кем трахаться?

— Я не сплю с ним, — как-то даже возмущенно вырвалось из Алексии. Майло снова повел бровью, будто поддавая это сомнению, но Грин заставила себя смотреть ему прямо в глаза. Ей и в самом деле скрывать было нечего. — Он копает под тебя. Именно он установил за тобой хвост, он собирает на тебя увесистое досье.

— Так это ради меня?

Она кивнула. Всё это было — пусть немного подтасованной, но — правдой. Случившееся нельзя было назвать сексом, и повторять это она точно не собиралась. Блэк Уилер действительно зациклился на Рэмси, и сама она, похоже, тоже.

Майло с мгновенье всматривался в неё, а потом бросил коротко:

— Садись. Отвезу домой.

========== Глава 8. Колапс. ==========

Алексия никогда не рассуждала над природой неразрывной связи матери и ребенка, но неизменно всегда ей доверяла. Проснувшись ночью без какой-либо объективной причины, она почувствовала острую потребность встать и проверить Оливера. И беспрекословно ей подчинилась.

Сына, к своему ужасу, она нашла упавшим с кровати, свернувшимся в такой напряженный, не разгибаемый комок спазма, что его кожа и истощенные мышцы под ней показались твердыми, как металл. Олли едва слышно, почти неуловимо тонко скулил, кривя рот от боли, в углах губ собралась белесая слизь, щеки расчертили подтеки слёз. Алексии объясняли и она сама уже знала из опыта, — к сожалению, такие приступы случались прежде и нередко — как действовать. Но каждый раз всё равно сомневалась, сделала ли она всё максимально от неё зависимое, чтобы помочь сыну.

Обычно она вызывала скорую, та прибывала и отвозила Оливера в приемный покой, где ему ставили капельницу с сильными обезболивающими препаратами, сверялись с историей его болезни, скорбно поджимали губы и после нескольких часов выписывали. Смертоносной пулей навылет, разрывающей сердце вдребезги, Грин прошибало её собственное бессилие и то, как оно спокойным пониманием и принятием отражалось в глазах сына. Он стоически выдерживал каждое такое обострение и только молча провожал взглядом отдаляющиеся двери больницы, выпускающие их безо всякой надежды на выздоровление.

Но в этот раз Грин твердо решила — хватит. Проговорив сыну просто в ухо, что всё очень скоро закончится и попросив ещё немного потерпеть, она встала и пошла в спальню к Перл. Войдя без стука, она громко её позвала:

— Тетя, просыпайся! Нужна твоя помощь. Оливеру плохо.

Перл вскочила с кровати так проворно, будто три недели назад не жаловалась на сердце, а сейчас вовсе не спала — только ждала команды.

— Иду, — коротко сказала она, натягивая поверх ночной сорочки кофту.

Оставив на неё Оливера, Алексия стала спешно собирать вещи. Спустившись на кухню с сумкой, она набрала круглосуточное приемное клиники «Клаттербридж», забронировала одноместную палату и оплатила сутки пребывания с карты — благо, зарплата упала туда всего неделю назад и ещё не успела бесследно растаять. Утром она намеревалась сделать ещё один телефонный звонок. В конечном итоге, её собственные предрассудки и страх были ничем в сравнении с болью Олли. Теперь, когда у неё была возможность — и острая необходимость — его спасти, она не собиралась медлить. У Майло Рэмси давно нужно было потребовать деньги.

В клинику на другой берег Мерси они поехали самостоятельно — дорога была пустынной, в низинах прячущейся в клочки сизого тумана. Перл с Оливером на заднем сидении, Алексия — за рулем.

Когда-то, покупая эту Вольво — компактную, но дорогую из-за бесконечно длинного списка прибамбасов для безопасности — Грин мечтала о том, как будет с Оливером ездить в длинные путешествия по Британии и Европе. Совсем как она в молодости. Ей не терпелось показать красоты юга Англии, ржавые холмы Шотландии, шумные улицы ирландских городков. Но этого так и не случилось. Грин уже и не понимала, чем постоянно была занята до болезни Оливера, но после была готова отменить всю свою постороннюю жизнь за один лишенный плохого самочувствия день для сына, в котором он сможет выдержать долгий переезд. Теперь им оставались только выезды к взлетно-посадочной полосе, в торговый центр и такие спешные поездки в больницу.

В «Клаттербридж» их уже ждали две медсестры. Оливера увезли от Алексии и Перл. Они остались вдвоем в пустынном светлом коридоре, где яркое свечение ламп, отражаясь от намытых кафельных полов, впивалось в их заспанные, разъедаемые сдерживаемыми слезами глаза. Каждое такое ожидание было худшим из кошмаров, потому что никто не мог знать наверняка, наступит после облегчение или смерть.

Надолго повисло тяжелое молчание, в котором Грин вскидывала голову и жадно всматривалась в обе стороны коридора, едва услышав отдаленный звук. К ним вышла одна из медсестер лишь спустя час, чтобы сообщить, что боль уняли, и к Оливеру можно войти.

Он светлой тенью терялся в большой кровати, прятался за её белыми пластмассовыми бортами едва проступающим под одеялом силуэтом. Под глазами запали темные круги, кожа будто истончала, зеленым просвечивала сплетения вен.

— Расскажи мне что-нибудь, мам… — очень тихо, так, что его голос почти утонул в шелестении вентиляции, попросил Олли.

Грин осторожно забралась к нему, обняла и, размеренно поглаживая по голове, стала говорить о первом, что пришло в голову. Ей отчего-то вспомнился городок Данди на восточном шотландском побережье, где стены домов были цвета имбирных пряников, на речной пристани стоял красный подвижный маяк, а по парапету вдоль музея шагали бронзовые пингвины. Время стерло, когда и с кем она там бывала, но удивительно точно сохранило вкус воздуха и ощущение неведомого в Ливерпуле простора. Под звучание её голоса Оливер вскоре уснул.

Какое-то время Алексия лежала рядом, продолжая кончиками пальцев легко, чтобы не нарушить его покой, прочесывать его волосы, и вспоминала, как почти девять лет назад лежала в похожей койке, а бурый, безобразно сморщенный, ещё совсем незнакомый, но уже очень любимый комок сладко посапывал в нелепых цветастых пеленках. В коридоре родильного отделения пахло цветами, их целованные обертки шелестели, воздушные шарики упруго ударялись друг от друга, звучали радостные голоса отцов. В палате Грин никого кроме неё самой и Оливера не было. И почему-то тогда очень отчетливо, несмотря на жуткую физическую усталость и в одночасье не унимающуюся эмоциональную бурю, она поняла, что им двоим никто не нужен.

Когда за окном окончательно рассвело, Алексия осторожно встала и, тихо прикрыв за собой дверь, вышла. Перл встретила её вопросительным взглядом.

— Всё в порядке. Пойду поищу кофе. Ты что-нибудь хочешь?

Тетя устало покачала головой. На ней тоже, как и на Оливере — как, наверное, и на самой Алексии — не было лица. По-хорошему, им все же следовало бы выйти из этого белоснежного коридора, за пределы расползшейся по зеленому пригороду территории больницы и поискать уютное место для завтрака и кофе из большой керамической кружки. Но Грин нужно было немного побыть одной, выкурить сигарету, собраться с духом и позвонить. И кофе, потому что мысли в уставшем мозгу начинали вязко путаться.

Небольшой бумажный стаканчик ароматной жидкости она купила в стоящем в главном холле автомате и вместе с ним вышла на примыкающую парковку. Воздух ещё ощущался свежим, с легкой ночной влагой, но стремительно поднимающееся солнце уже ощутимо пригревало. Грин запрокинула голову, подставляя его лучам лицо.

Сил в ней больше не осталось. Сейчас на себя девятилетней давности, только что родившую и такую наивно уверенную в собственном всемогуществе, она оглядывалась с неодобрением. Даже какой-то злостью. Она не знала, в чем именно себя обвиняла: в беспечности, в том, что брала на себя слишком многое, в том, что даже не посчитала нужным попытаться найти отца Оливера. Но ощущала, что всегда неразумно считала себя способной в одиночку справиться со всем, чем угодно; и, возможно, именно потому сейчас была вынуждена это делать, хотя уже не могла. А так опасалась, что сама очень не вовремя сломается.

Безусловно, у неё была тетя Перл. Она всегда поддерживала Алексию, какие бы разногласия порой между ними не возникали. Тетя оказывала много помощи с Оливером в его младенчестве и стала совершенно незаменимой последние полтора года, но Грин ощущала, что была какая-то черта, за которую она сама себе не позволяла перейти, за которой уже не могла у Перл ничего попросить или чего-то от неё ожидать. Тетя никогда не отказывала, даже если была решительно не согласна с принятым Алексией решением. И Грин не знала, отчего в ней зародилось это ощущение, но свято ему следовала: то, что было её ответственностью, оставалось исключительно её неразделяемой ни с кем ответственностью.

Вот только она устала тащить на себе так много. В последние месяцы — или год — она всё чаще ловила себя на том, что перед сном, проваливаясь в мягкую дрему, воображала картинки, в которых парень с голубыми глазами из паба в Уайтхейвене находил её спустя десятилетие. Он входил в её жизнь решительно, будто скала воду отметающим любые возражения, забирал с её плеч все тяготы и разрешал все проблемы. Молча и безапелляционно действовал, совсем как мужчины-герои из глупых мелодрам, так же твердо, как Майло Рэмси.

Его имя, возникшее в её мыслях из ниоткуда, пробудило Алексию. Она вздрогнула и открыла глаза. Последний глоток кофе в стаканчике давно остыл, сигарета между пальцев сотлела до фильтра и погасла — она провела так полчаса, за которые не сделала основного. Не позвонила.

Грин потянулась за телефоном и поняла, что оставила его в кармане своей куртки на стуле рядом с Перл. Она повернулась, чтобы пересечь парковку и вернуться в белый коридор, но увидела выбежавшую на крыльцо взволнованную тетю. Сердце резко замерло и сжалось в тугой, тяжело повисший за ребрами комок. Дыхание сперло.

— Что такое? — бросилась к ней Алексия. Лицо Перл было бледным, а глаза округленными от испуга. Грин с ужасом поняла, что не хотела слышать ответа. В ногах растеклась ртутная слабость, замедляющая каждый шаг.

— Они его перевозят.

— Куда?!

— Я не знаю.

— Но я же оплатила целые сутки!

— Сказали, чтобы ты подошла к администратору в главное здание.

Прервав последний шаг, почти ступив на ступеньку, Алексия резко развернулась и — как давно она этого не делала, как странно это ощущалось в её теле — что было мочи побежала. Холодная темная жидкость выплескивалась из стаканчика на руку, и Грин, не глядя, отбросила его вместе с окурком просто на уложенную бетонными плитами дорожку.

Это был какая-то чудовищная ошибка. Алексия надеялась, что так и было — где-то задержалась её оплата, что-то изначально напутали с палатой и сейчас просто переводили в какую-то другую. Думать о том, что их снова выписывают и бросают на произвол, она себе запрещала.

От быстрого бега сердце, вернувшееся к жизни, гулко колотилось в горле, вызывая в нём сухие спазмы. Алексия, нетерпеливо проскакивая в узкую щель автоматических дверей, вбежала в фойе и, едва по инерции не поскользнувшись, остановилась. Первой догадкой было: у неё начались галлюцинации. Иначе объяснить то, что Майло Рэмси возникал перед ней во плоти каждый раз, как она мысленно произносила его имя, не получалось. Он, невысокая поджарая фигура в сером спортивном костюме, с опущенными в карманы руками, стоял перед стойкой администратора.

— Я внёс всю сумму, но мне сказали, что требуется твоя подпись, — сообщил он, оборачиваясь, будто гулкое биение её всполошившегося сердца отдалось громким эхом от стен.

Так же резко, как остановилась, Алексия снова побежала. Она ударилась о Майло будто о стену и, слабо понимая, что делает, вскинула руки, обняла его и, почти касаясь губами его уха, зашептала:

— Спасибо. Спасибо!

***

— Перестань. Ты заработала эти деньги, — ответил он, но едва проговорив, сразу пожалел.

Правда — настолько непривычная, что не встраивалась в обычную картину эмоционального состояния Майло — состояла в том, что он хотел, чтобы Алексия Грин была искренне ему благодарна. Но он знал совершенно точно и честно, что этого не заслуживал. И объятий её, таких неожиданных, крепких и очень теплых, тоже не заслуживал.

А впрочем, эти объятия были не для него — для неё. Бедная прокурорша искала убежище от своих боли, страхов и бессилия; отчаялась настолько, что готова была обратиться за ним к самой неподходящей твари — Рэмси. Вот только он искренне хотел быть подходящим. И даже если нет, сейчас она обнимала именно его, и он обнял её в ответ.

С некоторым отторжением родилось понимание, что он скучал по ней. Уже две недели за ним висел надоедливый хвост, а так их обычные встречи по понедельникам в «Хибби-Джиббис» прекратились, он не звонил ей, а она — впрочем, нихуя нового — ему. Связь поддерживалась только через приставленного к Алексии Грин человека и была однобокой. Тот отчитывался о её передвижениях, о том, что она в порядке, и однажды вечером, заставив Майло болезненно выпрямиться на стуле, о том, что она зажимается со следаком. Тогда прозвенел первый тревожный звоночек, который Майло поторопился — и, казалось, успешно — заглушить. Сейчас загремел неуемный набат.

Возможно, дело было в том, что Рэмси бессрочно выпал из обоймы. Всё, чем прежде Майло занимался сам или контролировал личным присутствием, теперь ему пришлось отдать в руки других и довольствоваться управлением издалека. Он ощущал себя загнанным в угол, в который перекрыли доступ кислорода. И чтобы сделать вдох, ему приходилось каждый раз — как в вечер свидания Алексии, как сейчас — изловчаться, чтобы выскользнуть из-под носов нависших над ними легавых. Урезание свободы оказалось значительным.

Ему оставалось жить своей обычной, но лишенной работы жизнью — ездить в тренажерку, заниматься баром, помогать в легальном бизнесе. Ощущать себя отметенным за ненадобностью в сторону было очень неприятно, но как бы он ни злился прежде — и сейчас — на Гранта Джошуа, Майло не мог его не понять. И сейчас объяснял то, что скучал за прокуроршей, именно избытком свободного времени.

Вот только запах её, пусть и смешанный с больничной прогорклостью и сигаретным дымом, казался слаще, чем прежде. Майло зарылся носом в её волосы и глубоко вдохнул.

Когда утром он узнал, что Грин вместе с пацаном и своей теткой сорвались в больницу, у него ещё не было полной суммы. На столе в гостиной лежали восемьдесят штук — плюс или минус. Двадцать ему должны были привезти, оставалось где-то найти ещё двадцать. Рэмси пришлось весомо разъебаться, чтобы за час закончить то, что всё никак не мог добить почти месяц. От этого в крови закипел необходимый ему для полноценного функционирования адреналин. Его отсутствие две недели покрывало Майло изнутри ржавчиной.

Он, сколько себя помнил — кроме трехлетней отсидки — безостановочно гнался вперед, потому что остановиться означало безнадежно отстать, лишиться шанса не на призрачный успех — на банальное выживание. Майло остался один, когда ему было двенадцать. И пусть к тому времени он уже не нуждался в маме для того, чтобы раздобыть питание, одежду или найти кров, её смерть всё же оказалась весомым ударом. Хоть подавляющее большинство времени она была в наркотическом трансе, а когда выходила из него — стремительно проваливалась в агрессию ломки, существовала разительная разница между тем, когда Рэмси кто-то — своеобразно, но — любил, и тем, когда любящего человека не стало.

Её убила передозировка, и это сработало для Майло надежной прививкой. Он нюхал наркоту и выпивал, но никогда не позволял себе потерять голову — видел, насколько смертоносной была утрата контроля.

С Алексией Грин — впервые в жизни, вовсе не так, как в его представлении всё работало в мире — он вдруг почувствовал себя опьяневшим. Это оказалось приятно. Секс с ней подействовал сильнее дури, зависимость от него проявилась резче. Едва он отпустил её в ту ночь, как захотел заполучить её снова. Прокурорша была вызовом, которые он привык принимать вне зависимости от их сложности, которые были для него самой сутью существования.

А ещё она была совершенно новым для Рэмси толкованием женщины. Все те, кого он знал прежде — от маминых подруг в детстве и юности до недавних шлюх — были продажным мясом, чьей единственной ценностью было их женское тело, чаще всего безнадежно потрепанное. Но Алексия Грин в первую очередь была ценным человеком — умной, бойкой, надежной. Последнее Майло нечасто встречал в людях и оттого особенно ценил. И только потом Алексия оказалась дурманящим чистым телом.

— Мисс Грин, подпишите, пожалуйста, — ворвался в их тесные объятия настойчивый голос администраторши. — Чтобы мы могли приступить к подготовке к операции.

Тепло её рук исчезло с его плеч, быстрое щекочущее дыхание — с его кожи. Рэмси нехотя отпустил.

Какое западло, что ему так приглянулась именно прокурорша, подумал он, провожая её взглядом к стойке. Она подхватила протянутые ей бумаги и стала торопливо их подмахивать ручкой, та гулко постукивала по столешнице. Будь Алексия Грин кем угодно другим — официанткой, продавщицей, медсестрой — он занял бы всё своё освободившееся время ею.

***

Блэк Уилер встревожился, когда Майкл Берри начал привычное заседание по понедельникам без Алексии. И первое, что сделал после того, как вышел из кабинета прокурора — позвонил ей. Из трубки долго тянулись гудки, а когда прервались, женский голос оказался незнакомым:

— Да, слушаю?

— Э-э… — растерялся Блэк. — Могу я поговорить с Алексией Грин?

— По какому поводу? — строго прозвучало в ответ.

— По работе.

— Она сейчас не может ответить.

— Что-то случилось?

Протяжный тяжелый вздох женщины отдался в груди Блэка тревожным спазмом — в нём не было ничего, оставлявшего надежду на то, что на самом деле ничего не случилось. Такие вздохи обычно выдавал сам Уилер перед тем, как вслух произнести известие о чьей-то смерти.

— Её сын попал в больницу. Она сейчас с ним и в ближайшие дни выйти на работу не сможет.

Уилер оторопел. Первые два слова ударили его будто наотмашь и остальные смешались в длинный невнятный звук, лишенный какого-либо смысла. Он очнулся только после того, как его резко окликнули:

— Эй, Вы слышите?

— Да, да! Какая больница?

Он вбил название «Клаттербридж» в навигатор, и тот повел его через тоннель под рекой. В гипнотизирующе равномерном мелькании ламп Блэк впервые задумался над тем, зачем вообще поехал.

После неожиданно оборвавшегося свидания у него остался неприятный осадок, который он тщательно скрывал от Алексии, но который усиливался с каждой встречей с ней — она вела себя вежливо и отстраненно, будто ничего не случилось. Несколько раз ему хотелось позвать её на откровенный разговор, просто чтобы расставить все точки и избавиться от назойливо завязывающихся вокруг него сомнений, удушающего самобичевания. То, с какой частотой всё в его жизни разваливалось, сталкивало в вязкие топи убежденности — именно он всегда всему виной. И Блэк не был уверен, что хотел перекладывать на кого-то ответственность, но от руки помощи, способной хоть немного выдернуть его наверх, он бы не отказался.

Увидев в навигаторе, что больница значилась онкологическим центром, Уилер, впрочем, был рад, что так и не стал выяснять с Грин отношения. Становиться причиной больших неприятностей, чем она уже имела сейчас, он вовсе не хотел. Напротив, надеялся быть чем-нибудь полезным.

Именно поэтому без особых раздумий сорвался к ней.

Заезд на территорию происходил через шлагбаум, охранник на котором грозно поинтересовался у Блэка целью визита, будто это было не лечебное учреждение, а режимный объект, и направил его к стоящему прямо впереди главному зданию. Едва отыскав свободное место на парковке, Уилер вышел и направился ко входу. Он прокручивал в голове, что скажет Алексии, когда с ней встретится, и с каждым шагом безжалостно вычеркивал вариант за вариантом. В конечном итоге, наверное, не стоило говорить вообще ничего. Просто быть рядом.

Блэк нащупал в кармане удостоверение с жетоном на случай, если на вопрос о Грин и её сыне не получит ответа сразу, и шагнул на крыльцо. Первая из двойных автоматических дверей разъехалась, и за стеклом второй Уилер увидел Алексию.

Она стояла прямо перед ним в фойе, упав в крепкие объятия другого мужчины. Блэк остановился. Всё, о чем он размышлял ещё мгновение назад, заместилось неприятным удивлением и сомнением: стоило входить или нет. Он почему-то был твердо уверен, что Грин одинока. Она сохранила девичью фамилию, не носила кольца, не заикалась о семье и ребенке — на этом Уилер основывал своё мнение о ней. И вдруг понял, что абсолютно ни черта на самом деле не знал.

Мужчина рядом с ней мог быть кем угодно: мужем, женихом, парнем, отцом её ребенка. Кем бы он ни был, Блэк очень отчетливо ощутил, насколько глупым был его порыв приехать и насколько совершенно лишним он тут был. Тот, кому доставались такие объятия Алексии, был сейчас ей нужен, а не он, Уилер, которого она бросила просто во время секса и даже не удосужилась придумать весомую причину. Неуместно он почувствовал себя обиженным, и собирался развернуться, сесть в машину и уехать, потом никогда не упоминая, что был в больнице, когда Грин отступила от мужчины и тот обернулся. В его подлом стальном прищуре и росчерке шрама Блэк признал Майло Рэмси.

========== Глава 9. Ускорение по инерции. ==========

Привыкнуть к новой рутине оказалось непросто. День Алексии теперь начинался на несколько часов раньше, вместе с ранним майским рассветом. Едва ночной влажный туман успевал оседать росой на зеленеющие газоны, Грин садилась в машину и через весь город направлялась в «Клаттербридж».

В первые несколько дней ей выпадало побыть рядом с Оливером всего несколько минут — он был погружен в искусственную кому, слишком слабый после операции. Когда его начали постепенно пробуждать к реальности, Алексия могла быть с ним чуть дольше, разговаривать с ним, пусть он пока, казалось, не воспринимал происходящее и почти никак не реагировал. Спустя полторы недели Грин впервые приготовила и привезла Олли его любимые блинчики.

Завтрак в кровати с розовыми одноразовыми вилками — единственными, которые Алексия смогла найти в попавшемся ей на пути круглосуточном магазине — и ещё хранящими тепло сковородки блинами ознаменовал начало восстановления. И именно с того утра Алексия стала проводить в больнице по несколько часов с утра перед тем, как ехала на работу. А из прокуратуры возвращалась сюда же, уезжая домой только после отбоя, чтобы наутро снова примчаться обратно.

Физическая усталость в какой-то момент достигла такого пика, что сев в машину на парковке «Клаттербридж», Алексия с ужасом осознала, что просто не в состоянии довезти себя домой. На несколько минут одолевшей её паники Грин всерьез задумалась над тем, чтобы уснуть просто в автомобиле. В противовес этому внешнему истощению пришло внутреннее спокойствие — динамика реабилитации Оливера была медленной, но неуклонно положительной. Полтора года постоянного страха и непрерывной борьбы наконец обещали какую-то надежду. И на самом деле только этого и было достаточно, чтобы собираться воедино и продолжать двигаться. Потому Алексия, конечно, не стала ночевать на парковке. Ей теперь было откуда черпать решительность и упрямство. Она больше не действовала вопреки, она действовала ради чего-то.

Работа вместо убежища стремительно превратилась в обузу. Грин не хотелось тратить дни в кабинете впустую, пока в палате её сын и её тетя проводили время, читая книги, делая первые осторожные физические упражнения, смотря фильмы. Это ощущалось, будто потеря чего-то очень важного, будто выпадение из процесса. Ни Оливер, ни — тем более — Перл не проявляли никакого недовольства таким распорядком Алексии. То, что ей было нужно работать, было очевидным для всех. Но в то же время Грин не могла не ощущать вязкой родительской вины за то, что не была рядом. И каждый день, едва переваливало за обед, начинала нетерпеливо поглядывать на часы в ожидании того времени, когда сможет сбежать.

А дел, как на зло, было очень много. Майкл Берри вызывал её к себе по несколько раз за день — они готовили в суд сразу ряд расследований. Настойчиво напоминали о себе детективы, чьи материалы неделями и месяцами пылились в папке входящих Алексии без её внимания. К счастью, в противовес этому усилившемуся давлению, притих Блэк Уилер.

Похоже, Грин всё же сильно его обидела, сбежав со свидания. Он перестал проявлять к ней личный интерес, и, добившись слежки за Майло Рэмси, почти не обращался в прокуратуру по рабочим вопросам.

Сам Майло Рэмси тоже — весьма объяснимо — исчез с горизонта, но Грин испытывала какое-то успокаивающее облегчение, день за днём замечая своего бессменного охранника где-то неподалеку. Ей было интересно, как долго тот должен был за ней присматривать, и почему на самом деле был к ней определен. В то, что Рэмси действительно беспокоила сохранность его людей, Грин не очень верилось. Она полагала, что, если поначалу это действительно было вопросом её безопасности, то теперь — вопросом безопасности самого Майло Рэмси, а так, и Гранта Джошуа. За Алексией, думала она, присматривали, чтобы чутко следить за деятельностью полиции и прокуратуры, вдруг агрессивно обостривших своё внимание на деятельность парней Джошуа. Но она — то ли от усталости, то ли от существенно сменившегося отношения к ситуации в целом — не особо об этом беспокоилась.

В том, что за ней следили, были свои положительные стороны. Во-первых, она была в безопасности. Во-вторых, обо всём сразу докладывали Майло, и сама Грин была избавлена от необходимости отчитываться перед ним каждый понедельник. А так, ей не нужно было бороться с тошнотворным спазмом нервного напряжения перед каждой такой встречей.

Вспомнив о нём, Алексия пугливо оглянулась — слишком часто он возникал рядом в моменты, когда она этого наименьше ожидала, но когда упоминала его мысленно. Это было нерационально, просто смехотворно — откуда он мог взяться в коридоре прокуратуры — и всё же.

— Потеряла что-то? — осведомился Майкл Берри.

Здравый смысл, едва не ответила Алексия, но только улыбнулась и мотнула головой. Они спускались на совместный обед. Работы сегодня выпало настолько много, что им предстояло продолжать просматривать готовящиеся к заседанию бумаги за едой.

***

Эмоции, которые он испытывал, Блэк Уилер был не в состоянии не только проанализировать, но и полностью осознать. С одной стороны, он ощущал что-то схожее с малодушным, совершенно неуместным облегчением. Глубоко внутри ворочалось мелочно довольное осознание того, что дело было всё же не в нём. Не он настолько отвратительный человек, что не может понравиться доброй женщине — просто Алексия Грин была не одна. Одновременно с этим он испытывал и острое разочарование и в самой Алексии. Она вовсе не была доброй женщиной; она, черт побери, была не одна, но всё же приняла его приглашение на свидание, позволила себя поцеловать и утянуть в постель. Такого поведения Блэк не переносил.

К тому же, тот, с кем была Алексия Грин, — пусть и самой сути этих отношений Уилер пока не понимал — был чертовым Майло Рэмси. И Блэка раздирал гнев оттого, насколько глубоко в структуру пробрались скользкие щупальца Гранта Джошуа. Они дотянулись почти до самого прокурора. Это объясняло все многолетние торможения, возвращенные на доработку материалы, не одобренные на передачу в суд дела, снятые обвинения.

Впрочем, для Уилера это вовсе не было сюрпризом — он отчетливо понимал, что всё обстояло именно так, что в структуре правоохранительных органов был человек от банды. Но теперь по какому-то диковинному стечению обстоятельств знал, кто был этим человеком, и знал наверняка, что работа с прокуратурой велась именно через Майло Рэмси. А так, мог ухватиться и за него самого, и за Грин, и через них — за Джошуа. В вопросе, лежавшим мертвым неподъемным грузом невыносимо долгое время, не дававшем покоя Уилеру, ставшем причиной всех значительных перемен в его жизни, наконец наметился просвет надежды.

Он молчал. Целую неделю после неожиданного открытия он тихо хранил его в себе, переваривал и сравнивал с теми данными, которые имел. И удивительным образом к собственному негодованию обнаружил, что приставленная к Рэмси слежка не только не имела никаких данных по его связи с Алексией Грин, но и самого факта появления Рэмси в «Клаттербридж» не знала. Первым яростным порывом было устроить оперативной группе разнос, но Уилер сдержался.

Во-первых, он не знал наверняка, были ли выделенные ему полицейские непредвзятыми, или среди них тоже была своеобразная Алексия Грин. А потому нагоняй мог не принести никаких положительных результатов, вдобавок мог потенциально обнаружить Майло Рэмси то, что не купленной им полиции было известно чуть больше, чем он рассчитывал. Так подтасовывать козыри в угоду врагу Блэк не хотел. Во-вторых, — и его самого удивляло то, с какой хладнокровной трезвостью это пришло — он понимал, что ещё не имел представления, как воспользоваться этими новыми знаниями. И что, психуя из-за задетого самолюбия, мог неосторожно нарубить с плеча. Потому он выжидал и думал.

Блэк поискал в базе записи об известных полиции подружках Майло Рэмси, но совершенно ничего не нашел. Тогда — и подумал с острым недовольством собой, что нужно было сделать это ещё до того, как пригласил её на свидание — пробил всё, что мог, по биографии Алексии Грин. И стал сравнивать эти года, места и события с тем, что знал о Рэмси, надеясь найти пересечение. Но того не было.

Грин была почти на два года старше, родилась и первые три года жизни провела в цветущем семейном пригороде Калдерстонс, в шесть лет пошла в подготовительную школу в не менее добропорядочном районе Сефтон-Парк, после смерти мамы и до сейчас жила в доме тети в той же части города. Она получила высшее образование, не имела — ведь иначе не получила бы место в прокуратуре — судимостей, арестов или менее значительных неприятностей с полицией. Напротив, она служила в полиции.

В то время как Майло родился и рос в Энфилде, Эвертоне и Воксхолле, редко посещал школу, за пропуски и плохое поведение несколько раз оказывался исключенным и переведенным в другое заведение. Попадал в фокус полицейского внимания с детства, терся между агрессивных футбольных болельщиков, портовых проходимцев, наркоторговцев, шлюх.

Очевидных точек соприкосновения между Грин и Майло в прошлом не было, и всё же сейчас эта связь существовала. И то — Блэк каждый раз безотчетно морщился, вспоминая увиденное сквозь стеклянную дверь — сильная.

Доказательствами тому были объятия и то, как резко Алексия отреагировала в кабинете Майкла Берри на выраженное Уилером подозрение в причастности Рэмси к двойному убийству.

Тогда Блэк по не знанию списал её вспыхнувшее раздражение на недовольство ним самим. Но теперь, отматывая события назад, рассматривая их под углом новой перспективы, улавливал в интонации нечто другое.

— Какие улики? — процедила Грин сквозь зубы, брезгливо удерживая между пальцев фотографию места убийства. Лицо было бледным, но твердым, собранным, расчерченным серыми решительными тенями. То не было выражение отвращения, усталости или строгости. То была убойная готовность защитить. Защитить кого-то дорого её сердцу.

Уилер резко дернулся на стуле, пронзенный догадкой. Мальчишка, значившийся в документах как Оливер Грин, мог на самом деле быть Оливером Рэмси. За одно мгновенье существования этой идеи в голове Блэка зародился целый ураган из противодействующих друг другу циклонов: рассчитывать на то, что Алексия сдаст отца своего ребенка, глупо; и всё же именно на беспокойство о будущем сына и можно надавить. Всё это горело в сознании Уилера несколько минут рождающимися сценариями и складывающимися воедино словами для убеждения Грин сотрудничать, но затем в одночасье обратилось в грузно опавший пепел.

Согласно свидетельству о рождении Оливер Грин появился на свет в конце августа 2009-го. Согласно личному делу Майло Рэмси он отбывал тюремное заключение с сентября 2008-го. Состыковки снова не было.

***

Майло Рэмси никогда не понимал и не верил в дружбу. В основном, вероятно, потому что ему было чуждо ощущение доверия кому-то, а ведь именно оно, в представлении Рэмси об окружающем мире, и предполагалось основой истинной дружбы. Он не задумывался над тем, признавал ли это явление в принципе своём реальным, но знал совершенно точно, что у него самого не было и не могло быть друзей.

Месяц полицейской слежки за ним стал очередным тому подтверждением. Те в группировке, кто порой сорили словом «друг» по отношению к Майло, замолкли. Он перестал им быть полезным.

Это не оказалось для него открытием, не пробуждало в нём никаких обид, — ведь он изначально не испытывал никаких надежд — но навевало всё усиливающееся ощущение скуки и одиночества. Стало настолько погано, что в середине мая Рэмси приехал туда, где не был уже несколько лет, — к могиле матери.

Та находилась в дальнем углу кладбища «Френдс оф Энфилд», где белыми табличками теснились друг к другу муниципальные захоронения, отделенные поросшей пустошью от каменных надгробий установленных семьями памятников.

Будь Майло хоть немного сентиментальным, наверное, с приобретением определенного денежного достатка, перехоронил бы маму в тень широкого дуба, водрузил бы над ней большую плиту, выколол бы на той слова любви и благодарности. Но он считал это — особенно по истечению такого количества времени — напрасной тратой денег. Кому нужна была эта забота после смерти? Только тем, кто оставался жить и испытывал перед ушедшими вину. Плитами, фотографиями, цветами и постоянными визитами они пытались компенсировать не отданные время и нежность. Рэмси же очень твердо верил в то, что при жизни мамы сделал всё из того, что мог.

Он заботился о ней, добывал им пищу, защищал её, находил ночлег, когда успевал — прятал деньги, чтобы она не могла купить очередную дозу. Когда немного подрос и в его кулаках набралось достаточно силы, угрожал торгашам поганого крека, чтобы не продавали ничего его матери. А если оградить её от дозы не удавалось, ухаживал за ней в адские часы выхода из кайфа и ломки.

В память почему-то удивительно отчетливо врезались руки мамы — часто грязные, с разной длины надломанными ногтями, с мелкими ранками наркотических язв или следов пьяных падений; но сохраняющие породистую стройность пальцев, тонкость ладони и гибкость запястий. Самым теплым из воспоминаний было то, как мама поглаживала его по голове или шутливо, очень легко щелкала по подбородку. Майло точно не помнил, когда — в каком возрасте и по какой причине — мама перестала смотреть на него, как на ребенка, и стала вопросительно, в поисках заступничества заглядывать в его лицо, как во взрослое, мужское. Но помнил, что очень естественно и довольно рано начал ощущать вес этой ответственности.

Наверное, мама была самым близким к пониманию друга человеком для Рэмси. Она безоговорочно доверяла ему, а он своеобразно доверял ей — она могла быть угрозой себе и могла быть угрозой ему, но не осознанно, только в тумане наркотического опьянения или голода по нему. Целенаправленно она зла ни за что бы ему не причинила. И то было наиболее схожим с доверием чувством.

Позже он никогда не позволял себе подобной слабости. Но стоя перед сухо указанными на табличке датами, строго стиснувшими между собой непростую жизнь, различил в себе то, чего тоже себе не позволял — жалость. Ему не хотелось быть таким одиноким и замкнутым. Порой он нуждался в мягком поглаживании по голове или шутливом щелчке по подбородку, ему было нужно хоть иногда испытывать по отношению к себе тепло. Очень редко, но очень сильно ему требовался человек, которому он мог честно и коротко сказать, как он заебался.

***

На то, что её перестанут дергать от Джошуа, Алексия не надеялась, но как-то в выпавшем окне, свободном от поручений и, в первую очередь, от еженедельного отчета, успела расслабиться. И когда однажды вечером у своей машины на служебной парковке увидела своего неизменного охранника, неприятно удивилась.

— Майло хочет тебя видеть, — сообщил он и прихлопнул по пассажирской дверце, у которой стоял. — Открывай, поехали.

Следуя указаниям своего охранника, чьего имени не знала и совершенно не хотела знать, Алексия поехала в противоположную от ставшего местом её ежевечернего паломничества «Клаттербридж» сторону. Сначала ей показалось, что её направляют к дому Рэмси, и сжимая руль, она отчаянно пыталась придумать способ туда не потыкаться. Первой и пока самой страшной угрозой для себя она считала следящих за Майло полицейских. Но по огибающему Ливерпуль шоссе они проехали мимо Кросби, свернув уже за чертой пригорода в сторону моря. Алексия остановилась на пустынной, поросшей прорывающейся сквозь трещины в асфальте зеленью парковке заброшенной школы судовождения, повернула ключ, заглушив двигатель, и только теперь испугалась того, кого следовало бояться больше полиции — самого Майло.

День заканчивался, солнце, окрашивая небо в оранжевый, быстро уползало в воду, в высокой траве и кустарниках завели песню цикады. В таких местах месяцы или даже годы спустя случайным образом порой находили останки убитых людей. Нехотя выходя из машины, Грин ощущала, как болезненный спазм растекался по всему напрягшемуся телу. Она знала, насколько маленький процент пропавших без вести находили мертвыми, и вовсе не желала этим вечером пополнить число тех, кого так и не обнаружили.

— Иди вниз к берегу, — скомандовал бычья шея и яркие наушники. Грин покосилась на него, оставшегося сидеть в её машине, открыв дверцу и выставив наружу ноги, и очень медленно пошла в указанном направлении.

Сбоку в некотором отдалении зияли пустыми глазницами заброшенные строения, под ногами на едва различимой в высокой тонкой траве, сухо торчащей из земли ещё с прошлого лета, хрустело стекло. Берег очень плавным, длинным склоном тянулся к воде. Та, далеко отступившая в отливе, оголила вязкое темное дно. Узкая линия пляжа была каменистой, щедро усыпанной смягченными волнами отдельными кирпичами и целыми кусками кирпичных стен — будто кто-то большой рукой, как пряник, раскрошил над этим местом дом. Идти было тяжело. Приходилось переступать через большие валуны, соскальзывать с них и проваливаться в влажную трясину.

Майло Рэмси стоял в стороне, обернувшись котхлынувшему от берега морю, опустив руки в карманы и всматриваясь в закат. Когда Грин подошла, он не обернулся, только бросил:

— Покурим?

— Я оставила сигареты в машине, — ответила Алексия, рассматривая его профиль. В привычно насупленных бровях, ровной линии носа и неравномерной тени щетины не могла различить намека на то, зачем здесь оказалась.

Рэмси подернул плечами, достал из кармана руку и протянул Грин открытую, наполовину опустевшую пачку. Она боязливо достала одну сигарету и нерешительно прокрутила между пальцев, прежде чем сунуть в рот. Никогда за три года Майло не угощал её, чаще сам брал сигареты у неё, и эта щедрость настораживала.

Тем временем Майло убрал пачку, бросил обратно в оттопырившийся карман спортивных штанов и достал оттуда зажигалку. Та коротко щелкнула кнопкой и почти неразличимо в косых рыжих лучах заметался огонек. Алексия осторожно приблизилась к сжимающему зажигалку кулаку Майло, двумя рваными вдохами подкурила и поспешила отстраниться.

— Спасибо, — сперто выдохнула она.

— Как пацан? — всё так же не оборачиваясь, поинтересовался Рэмси.

— Медленно идет на поправку.

Майло невнятно кивнул и замолчал. Неуютно поежившись — влажный вечерний воздух был прохладным — Алексия оглянулась. Место было странным, неуютным и настолько пустынным, что по песку проступившего дна в поисках пищи не вышагивали даже вездесущие чайки. На линии приплыва камни и равномерно разбросанные кирпичи покрылись зеленым мхом. Под заходящим солнцем тот источал прелый, соленый запах.

— Здесь красиво, — невнятно проговорила Грин.

— Угу, — согласился Майло, продолжая высматривать что-то вдалеке. Такое его настроение Алексию беспокоило. Отчасти потому что было ей совершенно незнакомым, а потому ещё более опасным, чем выученные повадки. И отчасти потому что вместо этого дикого каменистого пляжа ей сейчас не терпелось быть рядом с сыном. Она заставила себя спросить:

— Что от меня требуется?

— Заткнуться, — рявкнул Майло. Он покосился на неё, не оборачиваясь, самим краем глаза, и она поспешила опустить голову и кивнуть.

— Ладно.

Что-то было решительно не так. Грин ощущала это очень явно, пусть и не различала — что именно.

Они простояли так несколько минут, пока не докурили сигареты до основания, а затем Рэмси наконец обернулся и посмотрел на Алексию прямо.

— Какие новости от детектива Уилера? — поинтересовался он, отбрасывая окурок в сторону.

— Никаких. Он не подавал никаких новых сведений в прокуратуру.

Перечеркнутая шрамом бровь коротко взметнулась вверх и вопросительно изогнулась.

— А неофициально что известно о слежке?

Грин уловила что-то скользкое в его интонации, намекающее на вечер, когда он подловил её в квартале от дома Блэка. Сегодня в отличие от той встречи она не была в настроении его намеренно дразнить, а потому предпочла сделать вид, что наивно не поняла сути:

— Ничего.

— Что ж так? Ты за нихуя перед ним ноги раздвигаешь?

От ядовитого звучания этих слов Алексия возмущенно вспыхнула:

— Я не сплю с ним! Я уже говорила!

— Так, блядь, может следовало бы! Я заебался от них прятаться. Дала б ему раз, чтоб они от меня…

В ней вскипело те же возмущение, обида и злость, что и когда-то в его квартире, но намного быстрее. Шипя и пенясь эмоции перетекли за край, и едва отдавая себе отчет в том, что делала, Грин замахнулась для пощечины. Рэмси замолчал на середине слова. Его болотный взгляд перетек с её лица на вскинутую руку. Его рот скривился в насмешке. Она замерла.

— Ну давай, — проговорил он. — Ударь. И ты знаешь, что будет дальше.

Этого она не знала — или предпочитала так думать. Он ударит её в ответ, он убьет её? Разве не за этим на самом деле он её сюда вызвал? Пока страх, порождаемый этими мыслями, расползался холодной ртутью по мышцам, Майло, будто видя его невооруженным взглядом, наблюдал, наслаждался производимым эффектом — безоговорочной силой даже не произнесенной угрозы. Он внимательно изучил её лицо, потом скользнул удушающей петлей вниз и сделал резкий выпад вперед.

Когда его твердая рука сжалась вокруг поднятой кисти Алексии, она ещё не успела понять происходящего и только ошарашено вздрогнула, забывая дышать. Рэмси дернул её к себе, и Грин, споткнувшись о камень, неловко почти упала ему в грудь. Вокруг неё туго сомкнулся узел, обездвиживая. Надави он чуть сильнее, наверное, мог бы задушить.

Но вместо причинять боль, которой Алексия наиболее от него ожидала, Майло её поцеловал.

Судорожно отыскав под ногами опору, Грин вдруг поняла, что не хотела отстраняться. Не хотела противиться тому теплу, которое ощущала в удушающей тесноте своеобразных объятий. Она ответила. Ей нужно было отвлечение. А ещё как-то чудовищно неправильно и в то же время очень верно — особенно остро после вечера с Блэком Уилером — были нужны именно эти сухие, горькие губы.

***

Она не проявила ни капли сопротивления, а потому когда Алексия зашевелилась, Майло послабил хватку, позволяя ей высвободить руки, положить их ему на плечи, опустить очень боязливое и холодное прикосновение ему на шею. От него по коже побежал мороз.

Желание увидеться с ней было глупой слабостью, позволенной себе лишь на мгновенье, за которое Рэмси успел позвонить и распорядиться привезти Грин. Но с которой боролся весь день после, на пути сюда и уже на самом пляже. Он продолжал бороться, когда Алексия приехала, порывисто шла к нему и даже когда заговорила. Пытаясь заслониться от звучания её голоса отвлеченными мыслями Майло продолжал войну, победу в которой очевидно не мог одержать и — ещё очевидней — не хотел.

— Никогда не смей на меня замахиваться, прокурорша, — хрипло выговорил он, отстраняясь от её губ. — Но если замахнулась, будь готова ударить.

Что-то в её глазах — особенно отчетливо в последнее время — транслировало, что она на самом деле была достаточно решительной или глупой, чтобы ударить. Именно это Рэмси в ней и нравилось — голодная, самоуверенная наглость — то, что его самого вело по жизни. И если в нём эти черты проявились настолько рано, что другим Майло себя и не помнил, — то ли родился таким, то ли от рождения был вынужден отвоевывать своё — то в Алексии Грин оно возникло не так давно. Сам Рэмси отчетливо видел разницу в том, каким был её взгляд в их первую встречу, и как твердо, с вызовом ему и самой себе она смотрела теперь.

Ответственность за себя и понимание, что вокруг никто ничего никому не должен, но нужное можно — и обязательно следует — брать самостоятельно, Майло ценил в людях. Слабости и лени он не прощал, а так и возникающих из-за них глупости, слепоты и необоснованной самонадеянности. Наверное, он даже уважал Грин. За то, что не побоялась попросить и не дала слабину, отрабатывая полученную помощь. Для своего пацана она была той заботливой, всесильной мамой, которой у самого Рэмси никогда не было. И это подкупало.

Он притянул её к себе и снова поцеловал. Хотелось утянуть её домой и трахнуть, но за квартирой постоянно наблюдали, а на километры вокруг был давно облюбованный Майло пустырь — сюда он не привез бы и шлюху. Что-то подсознательно толкнуло его выбрать это место именно для того, чтобы воздержаться. Для него всегда единственным способом выражения хоть какого-то малейшего расположения к женщине был секс, но с Алексией Грин его казалось недостаточно. Или даже неправильно.

Правильным представлялось заставить её перестать хотеть замахиваться или ядовито бросаться словом «ублюдочный», заслужить искреннюю пресловутую благодарность и симпатию. Но как это сделать, он не представлял.

— Прокурор дал Уилеру месяц, — сообщила Алексия, когда он выпустил её из объятий. — Который скоро закончится.

— И что потом?

— Если слежка не принесет никаких результатов, будет прекращена. А она принесет результаты?

Его подмывало резко поинтересоваться, за кого она его принимала, — напрасно ли он отсиживался всё это время в тени, загнивая без дела — но он лишь молча склонил голову набок. Она, будто услышав эти мысли, кивнула.

— Что у него вообще на меня есть? — спросил Майло, испытывая какую-то блевотную горечь на языке от самой необходимости говорить о детективе Блэке Уилере. Рыжая прокурорша была на очень противный, стоящий ему поперек горла манер права — он ревновал. Впервые, и оттого неумело бурно.

— Ничего, что могло бы посадить тебя сейчас. Но достаточно много, чтобы — если ты попадешься — добавить к приговору несколько лет.

— Чего он вообще ко мне приебался?

Алексия коротко передернула острыми плечами.

— Ты не главная цель. Его интересует…

— Грант Джошуа, — договорил Рэмси вместо неё, и она снова утвердительно качнула головой.

Ничего определенного из этого пока не зарождалось, но Майло провел много долгих вечеров и бессонных ночей в рассуждениях. То, что ему самому — даже с помощью нескольких особо верных ему бойцов — с Грантом не справиться, было для Рэмси очевидным. Но осторожно, максимально выгодно составленная договоренность с полицией и прокуратурой могла нехуево сместить распределение сил. И для этого ему тоже была нужна Алексия Грин.

========== Глава 10. Форс-мажорные обстоятельства. ==========

«Майло Рэмси», порывисто выведенное неровными буквами на клочке бумаги и прикрепленное к перегородке между рабочими столами металлической скобой, нависало над Блэком Уилером как извращенно необходимый, болезненный стимул. Сегодня особо остро — так, как ещё, наверное, никогда прежде — хотелось ударить в это имя, достать табельное оружие и разрядить в него всю обойму, сжечь, пепел закопать, место залить бетоном. Сегодня из прокуратуры пришло очевидно составленное Алексией Грин, но подписанное лично Майклом Берри распоряжение о немедленном прекращении слежки за Майло Рэмси.

Блэк понимал, что это глупо и совершенно непродуктивно, но оттягивал момент, когда должен был поднять трубку и отозвать группу. В конечном итоге, в распоряжении значилась лишь сегодняшняя дата, а не точное время. А так, если он сделает это вечером, это вовсе не будет нарушением приказа.

Месяц переменно — преимущественно, похоже, не — внимательного наблюдения за Майло Рэмси ничем значимым не пополнил уже имеющиеся у Уилера сведения. И теперь он отчетливо понимал, почему — Рэмси был предупрежден. Это очень злило Блэка. Во-первых, сильнее всего он бесился из-за собственной наивности поначалу — он искренне верил, с нетерпением пересматривал ежедневные отчеты, выискивал в передвижениях и контактах зацепки. Во-вторых, его почти подрывало прийти в прокуратуру, подняться к кабинету солиситора отдела по борьбе с организованной преступностью, сорвать эту табличку, войти к Алексии Грин и ткнуть ей в лицо её собственную должность. Она должна была бороться с преступностью, черт побери. Бороться! А не быть частью их организации. В-третьих, — и это порой бессонной ночью вызывало у Блэка приступ истеричного хохота — всё это казалось какой-то злой шуткой, настолько непохожей на правду, что Уилер почти убедил себя в том, что всё увиденное было галлюцинацией.

Он сидел за своим рабочим столом, напряженно подавшись вперед, упершись локтями в колени и до покалывания в подбородке сжимая челюсти. Вокруг кипела работа, снаружи стоял жаркий солнечный день. Яркий свет проникал внутрь через большие окна, падал квадратами на пол и на столы, разогревал их, отчего помещение наполнялось запахом пыли и пластика. Но Уилер старался ничего из этого не замечать. Он внимательно всматривался в имя «Майло Рэмси» и пытался наконец понять, что всё это время упускал из виду.

Теперь, когда санкционированная слежка должна была прекратиться, становилось совершенно очевидным, что у Блэка ничего не было кроме Алексии Грин. Но и на неё, кроме никак не зафиксированного факта объятий с Рэмси, тоже ничего не имелось. Постепенно Уилер приходил к мысли о том, что нужно было проследить именно за ней. Тихо, неофициально, а значит — лично.

Он начал с того, что позвонил в «Клаттербридж» и узнал насчет её сына. Оттуда немного неприветливо, нехотя сообщили, что Оливер Грин был прооперирован и сейчас проходил реабилитацию в стационаре, а когда Уилер поинтересовался насчет того, как часто его посещает мать, медсестра в телефонной трубке немного возмущенно выплюнула:

— А с какой целью Вы спрашиваете, детектив?

— Отвечайте на вопрос, — сухо надавил Блэк.

— У Вас есть ордер?

На этом разговор пришлось закончить, но главное Уилер успел выяснить — мальчишка ещё не был переведен домой, а так, Алексия наверняка ездила к нему. Оттуда и следовало начать.

Блэк приехал к онкологическому центру около шести, припарковался в квартале от главного заезда, откинул спинку сидения немного назад и приготовился ждать. Но едва он уложил затылок на подголовник, мимо, замедляясь для поворота и ярко вспыхивая красными стоп-огнями, прокатилось нужное Вольво. Уилер дождался, пока Алексия достаточно отдалиться, и потянулся к дверце, чтобы выйти и поспешить следом. Но, в последний момент заглянув в зеркало заднего вида, задержался — следом за Вольво промчался маленький серый хэтчбек. Он проехал так близко, что, открой Блэк дверь, та оказалась бы выломанной.

Уилер выплюнул невнятное ругательство себе под нос, снова покосился в зеркало, чтобы убедиться, что его никто не собьет, и вышел. Он поспешил свернуть к «Клаттербридж», но вместо пройти мимо будки открывающего шлагбаум охранника на территорию, пошел вдоль невысокого кованного забора, провожая взглядом Вольво, пока то парковалось, и Алексию, которая спешно из него вышла и порывисто зашагала к одному из зданий. Она была одна, когда входила. А спустя полтора часа, когда уже начало постепенно смеркаться и Блэк успел продрогнуть и откровенно заскучать, вышла в компании усталой женщины средних лет — вероятно, тети Перл Грин.

Они обе сели в машину Алексии, и Уилер поспешил вдоль забора обратно к своему авто. Он как раз едва успел запрыгнуть за руль, когда Вольво прокатилось мимо. А за ним — Блэк завел двигатель и пристегнулся, на месте, с недовольным скрипом проворачивая колеса для разворота — выехал тот же серый хэтчбек. Он ехал агрессивно быстро, порывисто посигналив Уилеру, когда тот едва не преградил его полосу. Когда они поравнялись, к затонированному водительскому стеклу прислонили отчетливо выставленный средний палец.

***

— Давай заедем куда-нибудь и купим еду навынос, — предложила Алексия, нарушая повисшую несколько минутную паузу. Перл сонно прислонилась к дверце, мерзло обвила себя руками, болезненно морщилась от вспыхивающих фар встречных машин.

Когда Алексия только переехала к Перл, и та забирала её из прежней школы на машине, в салоне часто висела такая же тишина — неловкости, груза утраты, непонимания, как взаимодействовать. Тетя часто отвозила Грин в какое-нибудь кафе, заказывала там что-то с собой, и позже дома перед телевизором они ели немного остывшие блюда прямо из контейнеров, вложенными пластиковыми приборами. Так им не приходилось заботиться ни о готовке, ни о мытье посуды после. Алексия нежно любила те воспоминания, хоть они и были родом из самых тяжелых лет её жизни. Потому что они в контраст всему остальному вносили в неё уют.

— Давай, — отозвалась Перл.

Она казалась вымотанной. Все дни она проводила рядом с Олли, помогала ему в работе с физиотерапевтом, поддерживала во время процедур, убаюкивала чтением, кормила.

Алексии всегда было интересно, но она никогда не решалась спросить — почему у Перл не было детей. А теперь отчетливо видела, что задавать этот вопрос не стоило и впредь. То, как трепетно и терпеливо Перл относилась к Олли с самого его рождения, отчетливо транслировало её любовь к детям, её неисчерпаемые запасы нежности. И потому Грин была уверена, что бездетность вовсе не являлась осознанным выбором тети. Что бы там не происходило в её личной жизни, причина, по которой она осталась одна, наверняка была печальной. А зачем такое ворошить?

В таком принципе было что-то жутко трусливое, порой мешающее разобраться не столько в происходящем с другими, сколько в самой себе. Так, не считая безопасным ворошить прошлое, Алексия вопреки естественному любопытству никогда не спрашивала ни об отце, ни об отчиме.

Обида на них обоих пылала в ней довольно долго, при чем возникла — и на папу, и на второго маминого мужа — одновременно, поле того, как мамы не стало. То, почему Алексию бросил отчим, казавшийся всегда заботливым и ответственным, она поняла довольно скоро, ещё в школе. Признавать это было больно, но необходимо — отчим любил её только как вынужденное приложение к её маме, а отдельно от мамы не умел и не хотел об Алексии заботиться. Она была ему чужой, и относительно быстро, всего за пару лет, она его простила.

Чтобы принять и простить отца, Грин потребовалось чуть больше времени. То, что некоторым мужчинам не были нужны, приятны и любимы собственные дети, она поняла только родив Оливера и обнаружив среди своих знакомых очень много таких же матерей-одиночек.

Но до того, как это всё пришло к ней, она довольно долго винила себя, обнаруживала и пыталась выжечь из себя изъяны, бастовала против самой себя, тети и вселенной, увлеченно занималась самоуничтожением. И хот сейчас сами первоисточники этих травм уже не нуждались ни в проработке, ни в осознании, ни в прощении, то, как они повлияли на Алексию в детстве и подростковом возрасте, слепило её такой, какой она была сейчас. Наверное, во многом, что касалось важных жизненных выборов, Грин руководствовалась своим несколько искривленным представлением о мире. Так, например, мужчин она выбирала, отталкиваясь от надежно въевшегося представления о том, что те в природе своей не бывают надежными, верными и искренне любящими.

Апогеем подобного подхода был, безусловно, Майло Рэмси. Человек, которого она до жути боялась несколько лет, — и, конечно, до сих пор — вдруг надежно занял её мысли. После встречи на каменистом пляже она, казалось, вспоминала его каждый день. Боролась с собой, выталкивала его из мыслей, но он упрямо возвращался. Дикость, но она стала оглядываться на своего охранника в надежде, что он подойдет и сообщит, что Майло снова хочет её видеть.

Нахмурившись этой мысли, Грин тряхнула головой.

— Чего бы тебе хотелось? Что-то итальянское, азиатское?

Со вздохом Перл ответила:

— На твой выбор.

***

Раздражение — сначала полыхнувшее так сильно, что Блэк едва не вызвал патрульную машину — постепенно перетекло в настороженность. Серому хэтчбеку оказалось удивительно по пути с Алексией Грин. Сначала, следуя за ней, Уилер бесился присутствием этого наглого лихача, затем стал с подозрением присматриваться к номерам затемненным стеклам — хэтч ехал по тому же маршруту слишком долго. В какой-то момент Блэку даже пришло в голову, что внутри — Майло Рэмси. Он уже видел его в «Клаттербридж» прежде, а потому не удивился бы тому, что тот приезжал туда снова.

Но водителем серебристой машины оказался не Рэмси. Когда Алексия остановилась у небольшого тайского кафе, вошла в него и около десяти минут не выходила, водительская дверца хэтчбека открылась, и оттуда показался молодой, крепко сбитый парень, совсем не знакомый Уилеру. Он нагло запарковался прямо за Вольво Алексии, а когда та вышла с прозрачным пакетом, вмещавшим несколько коробок с едой, и вовсе приветственно ей кивнул.

Спешно выдернув из подстаканника телефон, Блэк включил камеру и, приблизив, насколько хватало четкости и картинка не плясала из-за дрожи в руках, сделал несколько снимков. В объектив попали и Алексия, и парень, и номерные знаки его тачки. Это ещё, черт побери, кто?!

Он не отставал от Грин до самой Давентри-Роуд, но не свернул за ней к дому, а притормозил на повороте в тупик, будто нужно было удостовериться, что она доберется до самого дома, а затем так же резко, как у больницы, нажал на газ и стремительно унесся. Блэк, проследив взглядом за его стремительно отдаляющейся задницей, тоже притормозил на перекрестке.

Отсюда он не различил машины Алексии и ни её самой, ни тети уже не видел — переулок был пустынным. Проехав мимо него, Уилер прокатился чуть ниже по улице, развернулся и припарковался у тротуара. Он не собирался дежурить здесь всю ночь на пролет, но пока планировал подождать час или два, на всякий случай.

Во время службы в патруле, особенно когда первый голод по вызовам и адреналину выветрился, Блэк любил моменты затишья, когда им с напарником выпадало остановиться, перекусить, поговорить о чем-то отвлеченном вроде футбола и политики. Или молча понаблюдать за кипением жизни снаружи. В этой вылазке было что-то, отдаленно ностальгически напоминающее о тех временах: о тяжести бронежилета, о том, как остро он впивался в подмышки и плечи, как бескомпромиссно сдавливал форменный пояс с кобурой, каким на ощупь был затертый до абсолютной гладкости пластик руля служебной машины, как мелодично пиликал приемник рации перед входящим сообщением, как механическим женским голосом база объявляла о построении маршрута или обновлении данных по вызову. Блэк не мог сказать, что скучал по работе патрульным, но имел о том периоде исключительно приятные воспоминания.

Алексия Грин сама была одним из таких приятных воспоминаний. И теперь воскрешать в голове звучание её голоса из рации ощущалось как-то горько. Она — своеобразно — нравилась ему тогда и очень понравилась сейчас, но то, что теперь он о ней знал, торчало из спины Уилера ржавым, отравляющим ему душу ножом.

Майло, черт побери, Рэмси. Почему она? Почему одному из самых ненавистных людей выпало иметь какое-то отношение именно к приглянувшейся Блэку Алексии? И почему он постоянно так остро ошибался в женщинах?

Он едва не распалил себя до того состояния, чтобы выскочить из машины, подбежать к дому Грин, постучаться к ней и прямо ей в лицо прокричать — черт бы тебя побрал, за что?

Но Уилер сдержался. Вместо попусту истерить, он сверился со сделанными снимками, набрал номер дежурного и, продиктовал две комбинации цифр. Сначала номер своего жетона для подтверждения личности, после — номер серого хэтчбека для выяснения личности владельца.

Ответ оказался быстрым, коротким и ожидаемым. Машина не была зарегистрирована на физическое лицо, а числилась оформленной на логистическую компанию Гранта Джошуа. Похоже, Грин была не просто прикормленным человеком со стороны, она была внутри структуры. А значит, её было бы полезно и — что-то злорадно взблеснуло внутри — следовало бы прижать.

Уилер потянулся к ключу в замке зажигания, ощущая, что на сегодня узнал достаточно, и находя разумным выспаться и хорошенько подумать, нежели высиживать в ожидании неизвестно чего, и как раз когда на половине поворота ключа подсветилась приборная панель, вначале улицы возник ярко вспыхивающий синими маячками фургон скорой помощи. Он проехал мимо и, устрашающе накренившись при повороте, юркнул в проулок. Рефлекторно Уилер толкнул ключ обратно, погружая салон обратно в темноту, и открыл дверцу.

Привычка родом из службы в патруле, не выветрившаяся ни переводом по нескольким департаментам, ни временем, ни даже усталостью в конце рабочего дня — всегда следовать за скорой помощью и убеждаться, что парамедикам не нужна помощь — посильная или полицейская. Когда Блэк свернул на Давентри-Роуд, остроугольный зеленый фургон стоял напротив дома с фигурно повисшей на двери цифрой 6. Во вспышках непогашенных мигалок подсвечивалась оставленная на подъездной дорожке Вольво Алексии Грин. Внутренности сжались в сильном жалобном спазме.

***

Первым очевидным признаком того, что что-то решительно не так, стал отказ от еды. Войдя в дом, Перл очень тихо и слабо — Алексия едва ее расслышала, шелестя пакетом — сказала:

— Знаешь, я не голодна. Ужинай без меня. А я немного полежу.

Она, опираясь о стену, стала медленно подниматься по ступенькам. Грин, взволновавшись видом её устало ссутулившейся фигуры, спешно отставила вещи и поспешила вслед за ней, чтобы помочь дойти до кровати, но как раз когда ступила на лестницу, Перл пошатнулась и с громким, оглушившим Алексию своей внезапностью и необратимостью, ударом упала.

Грин первым делом попыталась отыскать на её запястье и шее пульс, но от волнения ощущала только морозное покалывание в своих пальцах. Ей потребовалось немало усилий, чтобы перевернуть тетю на спину, и когда она припала ухом к её груди, отчетливо различала гулкую пульсацию только своего панически побежавшего галопом сердца.

Оператор скорой помощи, женщина с сухим голосом и строгим тоном, выслушав Алексию, твердо приказала спустить Перл с лестницы вниз, на ровный пол, и начать непрямой массаж сердца. Грин, в ступоре прижимая телефонную трубку к голове с такой силой, что от боли заныло ухо, проговорила:

— Я не смогу.

— Сможете! — так грозно прозвучало из мобильного, что Грин ничего другого не осталось, кроме как выполнить.

Когда приехала скорая, и в их узкую прихожую шагнул с двумя массивными сумками наперевес первый парамедик, Алексия уже почти ничего не ощущала кроме пекущей усталости в мышцах рук и спины. Она прилежно следовала за диктуемым ей из телефона ритмом, нажимала сильно и отчаянно вдыхала в похолодевшие губы тети воздух, но та продолжала стремительно бледнеть.

Только когда Грин поднялась с отекших колен и отступила наверх на несколько ступеней, освобождая место, к ней пришло первое цельное — не разделенное на страх и судорожные попытки обратить надвигающееся — понимание случившегося. А вместе с ним впервые за непозволительно долгое время пришли слезы. Они сильным, безудержным потоком покатились по щекам, затекали в уголки рта, просачиваясь соленой горечью, или стекали к подбородку, повисали на нем тяжелыми каплями и срывались вниз.

Алексия ни тогда, ни позже не понимала, как и почему, но обнаружила себя в чьих-то сильных объятиях. Ей вдруг стало удушающе жарко и тесно. Под её ладонью возникла грубая холодная ткань, которую она сжала в кулак что было мощи. И так, вцепившись в чей-то рукав, уткнувшись лицом в чью-то широкую твердую грудь, она позволила себе зарыдать, выплескивая все боль и страх, которые долго копила, и которые только что вдруг удвоились в количестве.

То, что рядом с ней Блэк Уилер, Грин осознала только в больнице, куда он отвез её следом за каретой скорой помощи. В приемном отделении каталку со спрятавшейся под паутиной проводов и куполом кислородной маски тетей Перл повезли по коридору прочь, и когда Алексия бросилась следом, её обвили сильные твердые руки, а прямо в ухе возник очень давно знакомый бархатистый голос:

— Нет, туда нельзя. Нам нужно подождать здесь, а доктора о ней позаботятся.

Позже, возвращаясь к тому вечеру, Грин казалось, что за полтора года болезни Олли она так привыкла к спешным поездкам с сиреной и маячками в приемное отделение и так отчетливо осознавала, что каждая из них могла обернуться последней, что будто вела внутренний обратный отсчет, ожидая, когда наконец услышит смертельный приговор. А потому когда спустя полчаса или чуть более к ним вышел врач и со скорбным выражением сообщил, что тети не стало из-за острого инфаркта, всё, что смогла сделать Алексия — только кивнуть. Она ощущала на своих плечах мягко массирующие руки Блэка Уилера и вместе с тем точно осознавала, что в этой поддержке не нуждалась.

Единственное, что болезненно долбилось в мозг — как сказать об этом сыну, как объяснить, почему бабушка Перл не приедет завтра.

***

Острый шпиль церкви торчал контрастно темной иглой между пышных зеленых крон деревьев. Слишком часто в последнее время Майло Рэмси оказывался на кладбищах, слишком не к месту сейчас себя здесь ощущал. Но твердо хотел быть здесь, просто чтобы удостовериться, что она в порядке.

На похороны собралось совсем мало людей, а потому подойти ближе и затеряться среди них не представлялось возможным. Рэмси приходилось выдерживать дистанцию, на которой он не мог различить лица Алексии — видел только её тонкую фигуру в черном.

Она сидела, опустившись на колени перед инвалидным креслом, в котором тенью, спрятавшись за белую маску, ссутулился её пацан. Грин сложила на его острых коленях руки, согревая под своими ладонями его пальцы, заглядывала ему в лицо и, похоже, что-то очень долго говорила — тот вертел головой или кивал ей в ответ.

Рядом, напрягая Майло до едва сдерживаемой потребности подойти и вмазать, столбычил детектив. С которым — клялась Алексия — у неё ничего не было, но поверить во что, наблюдая за постоянно опускающейся на её узкую спину клешней поганого легавого, было непросто. Когда Грин впервые упомянула детектива, Рэмси пробил его. И теперь знал, где тот жил, на чем ездил, где любил бывать, где жили его родители, как звали бывших жен. Лично, насколько Майло это представлялось, им прежде не выпадало пересекаться. Блэк Уилер работал в наркоконтроле, и поскольку сам Рэмси порошком никогда не занимался, то и сталкиваться со следаком не приходилось. А так, Майло не понимал, почему тот на него взъелся.

В то, что он грубо наследил с Уайтом и Мэтьюсом, — как утверждала, недовольно поджимая губы, Алексия — Рэмси не верил. Он в этом деле был не первый день, и устраивать образовательно громкую казнь, не ведущую кровавый след непосредственно к нему, умел виртуозно.

Впрочем, то, что он смог вытянуть из этих двух уебков, ему очень не понравилось. Выплевывая осколки раздробленных зубов, один из них, пугливо косясь на стремительно растекающуюся по полу лужу крови из вскрытой глотки второго, пролепетал что-то о том, что дело им подкинул какой-то малознакомый тип, ни имени, ни контактов которого они не знали. И что задание было сформулировано однозначно: припугнуть до усрачки легавую шлюху Рэмси. Не выторговать у неё что-то, не переманить на сторону колумбийцев, не вынудить пойти на временное сотрудничество, не отвадить от парней Джошуа — только припугнуть. Чем дольше Майло над этим думал, тем к сильнейшей уверенности приходил, что приказание пришло непосредственно от Гранта.

Грин была нужна ему, а всех нужных людей Джошуа предпочитал держать на коротком поводке и узком, впивающимся в горло страхом ошейнике. И ещё это слово — до усрачки. В памяти всплыли десятки раз, когда Грант произносил что-то подобное. Самому Майло он угрожал сгноить его обосранным, лишенным власти, влияния и денег.

Сейчас, наблюдая за будто уменьшившейся вдвое Алексией, Рэмси думал, что сам — пусть пока и совершенно не представлял как — сровняет Джошуа с землей, если тот ещё раз вздумает преподнести подобный урок. Майло охуевал от того, как мир вдруг сошелся для него клином на прокурорше, но твердо знал, что не пожалеет себя, если её придется отвоевывать у кого бы то ни стало: у Гранта или у следака.

Тот, будто услышав его мысли, вдруг обернулся и очень внимательно, прицельно точно уставился на Майло. На мгновенье ему показалось, что Уилер сейчас пойдет к нему, и ощутил въевшийся, будто безусловный рефлекс, как проявление острой непереносимости полиции, порыв убежать. Но затем одернул себя — он стоял далеко, в густой тени, низко натянув кепку. Его лица Уилеру не было видно так же, как самому Рэмси не было видно лица Алексии.

***

Дом опустел внезапно. Он обратился в темную, холодную, неприветливую пещеру, куда совсем не хотелось возвращаться. Большинство времени, приезжая из «Клаттербридж», до сна Алексия проводила во внутреннем дворике. Она заваривала себе кружку чая, доставала последние остатки каких-то долго хранимых объедков вроде крекеров или злаковых батончиков, укутывалась в легкий плед — скорее прячась от надоедливых мошек, чем согреваясь — и подолгу курила, рассматривая смену вечернего света на ночную темноту.

Внутри дома стало так тихо, что это оглушало. Грин взяла за привычку включать телевизор в гостиной и оставлять его работающим всю ночь на пролет, а утром увеличивать громкость настолько, что могла различать смену голосов даже за шумом воды в ванной на втором этаже.

Совсем неожиданно для себя Алексия обнаружила, что стала бояться темноты, а потому оставляла включенным свет в коридорах. Она сходила с ума, и это стало проявляться так стремительно и ярко, что Грин всерьез начала задумываться о необходимости обращения к психиатру.

— Возьми больничный, — спустя четыре дня после похорон сказал ей Майкл Берри. Они сидели в его кабинете, привычно ссутуленные над бумагами, на краю стола балансировали два бумажных стакана кофе, принесенных с обеда.

— Что? — расслышав, но не поняв сразу, как реагировать, отозвалась Алексия.

— Ты не ешь, судя по синякам под глазами — не спишь, не работаешь нормально, мотаешься дважды в день к сыну, — ответил прокурор, вздохнул и подытожил: — Тебя надолго не хватит, Грин.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, пытаясь различить тональность, с которой Берри это говорил, и поняла, что он во многом прав. Как минимум, потому что комната за его головой плавно двигалась по часовой стрелке.

— Меня хватит ещё на меньше, если я останусь дома одна, — возразила она. И это тоже было правдой.

По ночам она проваливалась в неспокойную дрему на несколько часов, но прежде, чем оказывалась в своей постели, бродила по дому. Заходила в комнату сына, наугад вытягивая книги и перебирая вещи, безуспешно отыскивая что-то, что могло служить слабой заменой его присутствия. Подходила к спальне Перл и замирала на пороге, не решаясь войти и не в силах убраться оттуда, будто нуждаясь в чем-то, но не осмеливаясь взять.

Тетя стала для неё кем-то настолько близким, каким в силу юного возраста когда-то не ощущалась её родная мама. В двенадцать остаться сиротой было тяжело, но теперь — взрослой, самостоятельной женщиной — остаться совершенно одной было куда тяжелее. Понимание того, что у них с Олли больше никого не осталось, не давало Алексии дышать, вминая ребра в легкие и сдавливая сердце до острой боли. Она винила себя в произошедшем — в том, что в последние месяцы заставляла Перл нервничать, что не настояла на госпитализации, когда у неё впервые схватило сердце, и что после того случая продолжала так сильно её нагружать.

Берри протяжно вздохнул, оттолкнулся от края стола и откинулся на спинку. Стул едва слышно жалостливо скрипнул.

— Как долго твоему Оливеру ещё оставаться в больнице?

— Неделю. Или чуть больше.

Его требующее постоянного врачебного надсмотра восстановление проходило успешно и неотступно. Его даже отпустили на похорон Перл, а когда после возвращения он не проявил никаких ощутимых ухудшений в состоянии, стало понятным, что первые несмелые прогнозы имели весомые шансы сбыться. Дальнейшую реабилитацию можно — и очень хотелось Оливеру — проводить дома.

Как делать это теперь, без тети, и совмещать это с работой, Грин совершенно не представляла, но на какой-то немного постыдный, ощущающийся неуместным манер была счастлива. Её Олли здоровел на глазах.

Чтобы отвлечь себя и его, — в первую очередь — она рассказывала ему о том, какие планы строила на приближающееся лето и обещала отпраздновать его день рождения где-нибудь далеко за пределами Ливерпуля, куда им ещё не выпадало ездить, но уже давно хотелось. И мечтать о поездке с ним вдвоем было прекрасной колыбельной для них обоих.

Но черствая реальность настаивала на чем-то более приближенном и приземленном. С кем оставлять Оливера, где найти достаточно ответственную, смыслящую в элементарной медицинской помощи, но при этом не берущую заоблачную оплату няню? Не говоря уже о том, чтобы та понравилась Олли и помимо профессионализма ещё и вела себя с ним ласково. Подобное служило раздражающим поводом для бессонницы.

Изнутри в Алексии ворочалось слишком много тревог, снаружи в доме оказалось слишком много не занятого никем пространства. И Грин всерьез опасалась, что однажды её просто разорвет на клочья, разбросав по потемневшим стенам и похолодевшему полу.

========== Глава 11. Заключительные положения. ==========

Когда слежку наконец убрали, работы стало так много, что к своему облегчению Майло заметил — он почти перестал вспоминать о прокурорше. Но потом одергивал себя, злясь. Он наебывал сам себя. Думать о том, что её имя не всплывало в его уме целый день, всё равно было мыслями о ней. И как не извернись, её хотелось увидеть.

Спустя несколько дней после вылазки на похороны её тети, Рэмси вечером по привычному маршруту отправился к дому номер 6 по Давентри-Роуд. От Мозеса он знал, что Алексия Грин привычно проведывала пацана и что только выезжала из «Клаттербридж», а потому ждать её предстояло долго. Выйдя из машины, Майло подумал над тем, чтобы вскрыть её хлипкий замок и войти внутрь, но на улице было уютно пусто, тепло и сухо. А потому он облокотился о капот своей бэхи и закурил. Сегодня он был в совершенно непривычном для него настроении дождаться приглашения, а не брать его силой.

Прокурорше потребовалось сорок минут, чтобы добраться. Рэмси отчетливо различил её взгляд, вопросительно сфокусировавшийся на нём, когда Вольво проехало мимо. Она свернула к дому, закатилась на подъездную дорожку, с едва различимым щелканьем поставила тачку на ручник и заглушила. Майло, не шевелясь, ждал. Алексия не спешила выходить.

Когда дверца наконец открылась, Рэмси поразило то, насколько потускнели её медные волосы, какими большими, устало провалившимися в тени казались её янтарные глаза. Грин затерялась в привычной строгости темных брюк и светлой шелковой рубашки, будто те были на несколько размеров больше, чем требовалось. Алексия вышла и сразу обернулась к нему. Не заботясь о том, чтобы достать свою неизменную сумку, которой часто бессознательно заслонялась от него, чьи темные кожаные ремешки непокойно перебирала между пальцев во время их встреч, Грин закрыла машину, бросила ключ в карман и зашагала к Майло.

Подойдя вплотную, она молча уткнулась лицом ему в грудь. Рэмси, ожидавший чего угодно, — игнора, истерики — но не такого безропотного согласия с его присутствием, оторопело уставился в её затылок. От волос пахло чем-то больничным, резким.

— Обними меня, — спустя мгновенье сдавленно проговорила Алексия. И он послушался. Оттолкнулся от холодного металла переднего крыла, выпрямился и крепко обвил Грин руками.

Теперь он был ей по-настоящему — не куплено за деньги, не вынуждено от безысходности, не внатяжку из-за страха — нужным. И от этого, будто от долгой порывистой пробежки, сердце в груди забилось во взволнованном ритме. Алексия зашевелилась, словно потревоженная гулким биением, подняла голову и заглянула Рэмси в лицо.

— Зачем ты приехал? — спросила она негромко. Её теплое дыхание отдавало смешанной горечью сигарет и кофе.

— Не твоего ума дело, — сухо ответил Майло. Просто потому что произнести вслух, что ему позарез нужно было побыть с ней, он был не способен.

Грин невнятно растянула губы и сказала:

— Останься со мной сегодня. Прошу.

Первым естественным порывом было отказать. Она была из прокуратуры, он не доверял ей, он вообще не любил ни с кем ночевать — чужое присутствие лишало его сна. Он открыл рот, чтобы бросить короткое «нет», но затем внимательнее всмотрелся в Алексию. Бледные твердо сжатые губы, отчего остро обозначилась линия челюсти, тени под скулами запали нездорово глубокие и серые, шелковистость кожи будто зачахла, высохла лишившимся воды лепестком нежного цветка.

До острого жжения в яйцах он хотел её, и если необходимая жалость в минуту отчаяния была единственным способом заполучить Грин, Майло решил, что пойдет на этот риск. В конечном итоге, чем по-настоящему опасным, с чем он не сможет справиться, могло это обернуться?

— Хорошо, — ответил он.

Уголки губ Алексии слабо дернулись вверх. Рэмси провел рукой по её лопаткам вверх к шее, подхватил её затылок и подтолкнул к себе, ловя поцелуем эту полуулыбку.

Грин провела его в дом, в гостиную, где когда-то они встретились впервые. Здесь совсем немногое поменялось — добавилось фотографий в рамках на каминной полке, телевизор сменился на более новый и тонкий. На диване возникли разноцветные подушки, на подлокотнике валялся скомканный плед.

Они легли просто на диван. Майло подтолкнул себе под голову одну из подушек, стянул кроссовки, оставив их валяться на ковре и уткнулся ногами в мягкий моток одеяла. Алексия легла рядом, прижавшись к нему, уложив голову ему на плечо, обняв его одной рукой, а вторую просунув между их туловищами. Она балансировала на самом краю, и Рэмси придерживал её, крепко обвив двумя руками. От её дыхания на футболке отличительно проступало жаркое влажное пятно, её волосы щекотали ему шею, цепляясь за щетину, норовя попасть в рот.

Какое-то время они провели молча. Майло, ощущая себя совершенно не на своём месте, неловко и дергано пытался гладить Алексию по голове и плечам так, как когда-то — во времена, уже казавшиеся выдумкой, нежели его прошлым — гладила, утешая и успокаивая, мама. Грин, казалось ему, постепенно засыпала.

В доме отчетливо слышался ровный гулкий ход механических часов. От соседей доносился приглушенный детский плач. Снаружиещё было относительно светло, прямоугольник окна был контрастным желтым свечением заходящего солнца. Внутри комнаты собирались сумерки. В покое, тишине и тепле которых Рэмси к собственному удивлению начал ощущать приятную сонливость.

— Расскажи мне что-нибудь, — проговорила Грин, когда он почти проиграл борьбу с тяжело опускающимися на глаза веками.

Майло напрягся. Он был согласен на эту совершенно дикую роль подушки, терпя неудобство и онемение в придавленной руке, но позволять прокурорше вытягивать из себя информацию под предлогом пустой беседы не собирался.

— Мне нечего тебе рассказать, — резко ответил он.

— Пожалуйста. Что-нибудь. Мне надоела эта тишина. Что угодно! Расскажи, какой последний фильм видел.

— Я не смотрю фильмы.

Уловив его раздражение и будто считав его причины, Алексия предложила:

— Придумай какую-нибудь историю.

— Из меня не лучший сказочник.

Она вскинула голову — на лбу и щеке остался красноватый след, в глазах дрожала едва сдерживаемая влага. Её тон казался собранным, но на веках тяжело повисли, готовые сорваться, слезы. Это полоснуло Майло прямо по ебучему сердцу. Он высвободил одну руку, убрал упавшую на лицо Алексии прядь, осторожно, едва касаясь пальцами, провел по разгоряченной щеке.

— Ладно, блядь, — почти шепотом сдался он, будто стыдился этой уступки. — Короче, мне было лет десять…

***

Блэк Уилер ощущал такую взбудораженную дрожь во всем теле, что, казалось, от вибрации шла кругом голова. Он работал несколько дней напролет, сутками не возвращаясь домой, ночуя за своим рабочим столом и питаясь только кофе и собственным нетерпением. Он гнался за тем несмело пробивающимся светом, который неясно мерцал где-то впереди. Стремился рассмотреть его, удостовериться, что ему не мерещится, наконец угнаться за ним и схватить в руку.

Новую неделю он начал с того, что прибыл в прокуратуру за два часа до привычного собрания у прокурора и в коридоре выжидал появления Майкла Берри. Тот, крупная, тяжело ступающая фигура с проступившей на высоком лбу и лысине испариной, хмуро смерил Блэка взглядом.

— Детектив? — с вопросительной интонацией проговорил он.

— Сэр, мне нужно поговорить с Вами с глазу на глаз о деле крайне щепетильном, важном и срочном.

— Н-да? — окинув его оценивающим, недоверчивым взглядом, переспросил Берри. Он выудил из кармана брюк связку ключей и в мясистых пальцах принялся перебирать их в поисках нужного. — В прошлый раз разговор о щепетильном, важном и срочном зря отнял у меня время. Обратитесь сначала к Алексии.

— Это о ней, — с нажимом, но понизив голос, сообщил Блэк.

— О ней? — со смешком повторил прокурор. Он нашел нужный ключ, шагнул мимо Уилера к двери, едва не оттолкнув его плечом, и принялся открывать замок. — Ну знаете ли, детектив. Если Вы наконец решились проявить к ней свой интерес, моего благословения Вам не требуется.

— Выслушайте меня!

Слова, раздраженно вырвавшиеся громче и резче, чем требовалось, побежали тревожным эхом под высоким потолком коридора. Берри обернулся поверх плеча и недобро нахмурился.

— Так, Уилер, у Вас ровно две минуты, после которых Вы уберетесь отсюда восвояси. И впредь любые свои разговоры, просьбы, запросы, требования будете направлять через моего солиситора. Это ясно?

— Да, сэр. Так точно.

Но разговор в то утро занял намного больше, чем две минуты. На самом деле он растянулся настолько, что Берри снял трубку одного из телефонных аппаратов на своём столе и распорядился отменить заседание.

А уже во вторник в кабинете прокурора их собралось трое. Майкл Берри вызвал Алексию Грин к себе, где её дожидался и сам Уилер. Она вошла, механически широко улыбнулась Блэку в знак приветствия — на самом деле, строго говорил он себе, она всегда улыбалась ему именно так и никак иначе, всякие тепло и искренность он дорисовывал её поведению сам — и села в привычное кресло.

— И что на этот раз? — весело поинтересовалась она, оглядываясь на оставшегося стоять Блэка.

Прежде чем заговорить, он выдержал паузу. Не вкладывал в неё никакого намерения запугать, просто сам нуждался во времени, чтобы собраться с духом. Алексия была ему симпатична и ему совершенно честно, по-человечески было её жаль — из-за всего, что ей выпало, и через что ещё предстояло пройти. Уилер глубоко вдохнул, сделал шаг вперед, протиснулся мимо Алексии к соседнему креслу, но не сел — навис над ней, как не раз нависал над допрашиваемыми подозреваемыми.

Со стола прокурора он по-хозяйски поднял тонкую папку, раскрыл её и выложил перед Грин первое из двух вмещавшихся в ней фото. Сделанное на его мобильный телефон, приближенное, а потому лишенное качественной четкости, оно всё же было достаточно внятным. На нём Алексия в вечер смерти её тети — за считанные полчаса до трагедии — выходила с пакетом из тайского ресторана, подняв взгляд на крепко сбитого парня у серебристого хэтчбека.

— Его зовут Мозес Ллойд.

Грин коротко опустила взгляд в снимок и очень быстро, будто тот срикошетил от изображения, вскинула его на Блэка. В темноте её карих глаз вспыхнул отчетливый испуг. Уилер продолжил:

— В юности он подавал большие надежды, профессионально занимался вольной борьбой, потенциально мог быть вызван в олимпийскую сборную. Но в семнадцать лет спровоцировал серьезную автомобильную аварию. По его вине тяжело пострадал человек. Мозес сел на несколько месяцев, и о спорте пришлось забыть, — он постучал пальцем по немного расплывчатому светлому овалу лица Алексии на фотографии. — Теперь он охраняет тебя.

Он потянулся за вторым снимком, и достать его оказалось физически больно.

Уилер помнил, как опешил за мгновенье до того, как сделал его. Он сидел в своей машине на углу Давентри-Роуд, а выше по переулку у синего БМВ чертов Майло Рэмси целовал упавшую ему в объятия Алексию Грин. Блэк до последнего малодушно надеялся на то, что между Алексией и этим бездушным палачом была какая-то иначе объяснимая связь. Но правда оказалась воплощением худшего из вариантов.

Когда он показал эти фото прокурору днём ранее, тот сначала вопросительно вскинул брови, затем сощурился, наводя резкость во взгляде, поднес снимок ближе к лицу и снова удивлено наморщил лоб.

— Это Алексия и Рэмси? — с придыханием уточнил он.

Ответить вслух Блэк не смог — только кивнул. Сейчас ему, пусть с большим трудом и преодолевая подступающую тошноту, удавалось выдавливать из себя голос:

— Делает он это по приказанию Майло Рэмси. Второго человека в группировке Гранта Джошуа.

Грин продолжала смотреть на него снизу вверх, исподлобья, колко. Губы сжались в тонкую напряженную линию. Она дважды быстро моргнула, потом глубоко вдохнула и с холодным звоном в голосе произнесла:

— Моя личная жизнь не имеет отношения к работе.

На то, что, схваченная на горячем, она безропотно сдастся сама и сдаст всех, Блэк, конечно, вовсе не возлагал наивных надежд. Но всё равно звучание этого возражения его задело. Впрочем, он был готов к тому, что опытный прокурорский юрист не даст себя потопить на мелководье.

— Да, — кивнул он, наконец опускаясь в кресло и всматриваясь Алексии в глаза — открыто, с ярко транслируемой надеждой, с последними невымытыми обидой и возмущением каплями интереса к ней. — Всё верно. За бесстыдный роман с правой рукой главаря криминальной группировки тебя не посадят. И даже уволить юридически обосновано не смогут.

Майкл Берри, всё это время выдерживающий напряженное молчание, подался вперед.

— Как старому другу, — мягко проговорил он, — скажи честно, девочка моя: откуда взялись сто двадцать тысяч фунтов стерлингов на лечение Оливера?

Алексия дергано обернулась к прокурору. Накануне тот, вздохнув, сказал Блэку:

— Эти деньги — это неплохо. Но невыполнимо. Они не поступали на её счет, она сама от них отвертится на раз-два, и никакой суд как доказательство взятки их не примет.

Вторя его словам Грин молниеносно парировала:

— Помощь от щедрого благотворителя.

Берри улыбнулся и кивнул, будто получив удовлетворившее его подтверждение смекалки и хватки Алексии. Она, хищно взблеснув глазами — на долю секунды Блэка сковало парализующее осознание, что она хмурилась совсем как Майло Рэмси, с глубокой вертикальной складкой между бровей, низко опуская веки — добавила:

— На этом всё?

С прокурором они договорились разделить роли на банальных и заезженных, но в их случае потенциально единственно рабочих — хорошего и плохого полицейского. Уилер был последним — обвинял, загонял в угол, давил. Майкл Берри урезонивал, сглаживал, помогал.

Он вздохнул и, доверительно понизив голос, спросил:

— Как думаешь, Грин, сколько ты протянешь, когда Джошуа узнает, что ваш с ним сговор раскрыт? — Наклонившись ещё немного вперед, он добавил: — Я не ставлю перед собой цели тебя запугать. Ты и сама не хуже меня это знаешь. Но позволь напомнить, что у Оливера совершенно никого не осталось — только ты.

— Что с ним будет, Алексия? — подхватил Блэк. — Что будет, когда вместо очередного свидания Майло Рэмси по приказу Джошуа просто тебя прикончит, м?

Она обернулась к нему, и её взгляд впечатался в него, как пощечина наотмашь — столько злости в нём оказалось. Злости и страха.

— Подумай над этим, девочка моя. Не отвечай сейчас. А хочешь, не отвечай и потом, но пообещай мне, что всё хорошенько обдумаешь.

Грин отчетливо сглотнула, Уилер различил шевеление под светлой кожей шеи. Всмотревшись в неё он вдруг впервые различил кроме двух темных отметок родимых пятен бледный тонкий след затянувшегося рубца. Будто выгоревшая петля повешенного он тянулся поперек горла. Словно ощутив его взгляд, Алексия подняла руку и безотчетно провела пальцами по шее.

— Чего вы хотите? — слабо спросила она, обращаясь к Берри, но тот перевел взгляд на Уилера. До суда это было больше его дело, нежели прокурора лично.

— Сдай Майло Рэмси.

— Даже если я соглашусь, мне ничего не известно.

— Тебе не нужно свидетельствовать. Только дай нам весомый повод крепко его ухватить.

— Что это значит?

Блэк не говорил Берри и не собирался сейчас говорить Алексии, что видел как Майло обнимал её в больнице и как, не обнаруживая себя ей, чутко присматривал на похоронах. Уилер сам не представлял, как кто-то вроде Рэмси в природе своей был способен на теплые чувства к другому живому существу, но правда была таковой, что Майло любил её. А так, Блэк не сомневался, что не тюремный срок, а именно Грин, которую он потеряет несмотря на все попытки обезопасить её, сломает его. Злорадно, ядовито, мстительно он собирался пробить в груди Рэмси сквозную дыру, всунуть туда руку и безжалостно там поковыряться, причиняя максимальную боль.

Вслух он уклончиво проговорил:

— Твой ответ взамен на мой.

***

Наверное, события последних дней, месяца или даже полутора лет выжгли Алексию изнутри до безразличной каменистой пустыни. Она приняла происходящее с таким холодным спокойствием, что удивилась сама себе. В кабинете Майкла Берри единственное, что она ощущала, была стальная горечь. Но не было ни страха, ни сожаления, ни ощущения загнанности.

То, о чем говорили Блэк и прокурор, в их интерпретации выглядело вовсе не так, как было на самом деле. Вот только её это не особо заботило, да и то, чему предстояло произойти далее, не беспокоило тоже. Главное, что с Оливером всё теперь было в порядке. Она успела сделать всё, что могла, чтобы спасти его, и Майло Рэмси ей в этом своеобразно помог. А потому Алексии было спокойно.

Наказание должно было прийти рано или поздно. И оно пришло в наилучший момент, когда она ещё не окончательно лишилась рассудка, влюбившись в убийцу, но когда уже отвоевала Олли у болезни.

Только внутри, отдельно от рассудка, сердце ощущало что-то тягучее, грустное. Грин с самого начала твердо понимала, как поступит, но в то же время на очень нездоровый манер нуждалась в Рэмси.

А потому, ответив согласием на предложенный Майклом Берри и Блэком Уилером план, прямо из кабинета прокурора она спустилась вниз, села в машину, набрала номер, совершать звонки которому прежде казалось каторгой, и безапелляционно потребовала:

— Давай встретимся.

— Что-то срочное? — отозвался из трубки стальной голос, и Алексия едва рефлекторно не ответила совершенно прямо: беги, Майло. Бросай всё и беги — из Ливерпуля, из Англии, из Европы.

Но она промолчала, договариваясь о встрече, и, конечно, ничего не сказала во время.

К условленному времени она приехала в Кросби — в третий раз в жизни, и с каждым визитом в дом Рэмси, вопреки ожиданию, волнуясь всё сильнее. Впервые она попала сюда, совершенно точно представляя, зачем. Во второй, наутро после нападения на неё, приехала исключительно на эмоциях: страхе за свою жизнь и гневе на Майло. Сейчас она припарковалась у многоквартирного дома совершенно отчетливо понимая, что не должна была здесь быть.

Картинка обернулась до совершенно противоположной. В апреле Майло дожидался её на Давентри-Роуд, и тогда его присутствие было последним, о чем Алексии захотелось бы попросить. Два месяца спустя она курила, неспокойно вышагивая вокруг своей Вольво, дожидаясь Рэмси и остро нуждаясь в его близости.

Он приехал точно в договоренное время — всегда устрашающе верный своему слову. В три резких движения запарковав длинный акулий силуэт БМВ, вышел из машины, потянувшись всем телом, будто провел за рулем день, и, лениво растягивая шаг, пошел к Алексии. Взгляд серо-зеленых глаз был прямым, испытующим, очень внимательным. Впервые Грин стало любопытно, откуда над левым глазом Майло появился темный тонкий шрам. То, о чем она раньше знала только некоторые сухие факты, но о чем предпочитала не рассуждать — его преступное прошлое и настоящее, — заинтересовало её. Чем он на самом деле занимался? Почему он оказался во всё это втянут? Сожалел ли о чем-то из того, что совершал?

— Ну, — подойдя, сухо бросил он. — Что нужно, прокурорша?

В нём уживалось несколько совершенно разных людей. Алексия была только наслышана о кровавом монстре, прячущемся в этом невысоком, крепко сколоченном теле, но воочию видела две других личности: этого безразличного, окидывающего её презрительным взглядом, произносящего черствые слова и хлесткие ругательства хама; и твердо знающего свои желания, но воплощающего их со своеобразной нежностью и щедростью, осторожного любовника.

Он обнимал её, целовал очень крепко, но чутко, гладил по голове, убаюкивая, гнался не только за своим, но и за её удовольствием. И в абсолютную противоположность от этого разговаривал с ней так, будто не только не был с ней нежным, но и по природе своей быть таким не мог. От этого контраста верить в обе эти непримиримые стороны Майло Рэмси было очень сложно. И каждый раз, когда он заговаривал с ней, ей казалось, что их близость она придумала. А когда та случалась, в Грин зарождалось что-то наивно отрицающее грубость.

— Ты, — коротко ответила Алексия, шагнула ему навстречу и поцеловала.

Сложно было понять в тот вечер и так же непросто разобраться потом, но Грин в тот раз ощущала к Майло особую страсть. То ли она высвободилась из неё, когда факт их неоднозначных отношений перестал быть её личным гнетущим грузом, то ли возникла как своеобразное сожаление о предстоящем расставании, а то ли стала просто закономерным витком спутанного клубка.

Это был их третий секс, и первый — после болезненного, нездорово резкого на кухонном столе, после судорожного на диване её гостиной несколькими днями ранее — настоящий. Они впервые полностью друг перед другом разделись, и эта нагота, соприкосновение разгоряченной голой кожи были чем-то сродни искренности. Насколько та была в их случае возможной.

Алексия осталась на ночь, но довольно долго они не спали — просто молча лежали, обнявшись; каждый думал о своём. И так, в темноте и аскетичной пустоте спальни Майло Рэмси, в кажущемся невозможным рядом с ним уюте Грин безмолвно прощалась.

От этого становилось грустно.

Рэмси оказался той надежной силой, той непробиваемой стеной, которой Алексии всегда не хватало в жизни — с самого детства, которая в последнее время стала просто необходимой. Но правда, о которой врали в романтических фильмах и книгах, состояла в том, что такая грубая сила не приходила одна и не существовала однобоко. Она оказывалась качеством, определяющим суть человека, его род занятий и круг общения. Получалось так, что, чтобы ощущать себя защищенной и даже какой-то — нелепо, по-детски наивно, по-девичьи глупо — особенной, заслужившей такого отношения от человека вроде Майло, нужно было мириться с темными — очень темными, цвета высохшей крови, зловонными — сторонами.

Майло Рэмси, как бы невесомо, задумавшись о чем-то, ни выводил на голой коже её бедра узоры пальцами, оставался всё тем же ублюдочным убийцей. И сложись всё как-то иначе, перед Алексией встал бы непростой вопрос: могла ли она с этим смириться?

***

В первую очередь пришлось заняться Мозесом Ллойдом. Того остановили для проверки документов и задержали до выяснения обстоятельств по причине совпадения с переданной в патрульную полицию ориентировкой на угон серебристого хэтчбека в пригороде Ливерпуля. Это дало Блэку 24 часа на воплощение критической части плана в жизнь.

Во вторую очередь, в обед следующего дня у спортзала, где постоянно занимался, был арестован Майло Рэмси. Его доставили в главное управление и по приказу упивавшегося каждой минутой происходящего Уилера оставили на несколько часов в камере предварительного задержания безо всяких объяснений.

Блэк испытывал невероятный злостный экстаз от мысли о том, что Рэмси сидел внизу, привычно уверенный в том, что его выпустят через сутки, потому что Алексия Грин подсуетится и пришлет на имя следователя строгое прокурорское распоряжение, и предвкушал, как обломает его по полной.

Он распорядился перевести Рэмси в комнату для допросов только ближе к окончанию рабочего дня, подсознательно оставляя разговор будто на десерт.

С юридического благословения Майкла Берри и по тщательной разработке самого Уилера в деле участвовало крайне мало людей, лишь единицы из которых знали всю правду. Одним из этих единиц был старый знакомый Блэка, детектив из убойного отдела. И прежде, чем спуститься для допроса, Уилер позвонил и коротко сообщил тому, чтобы был готов присоединиться. Затем неспешно сбежал по служебной лестнице. Целый день он собирался с мыслями, чтобы повести разговор в правильной тональности, чтобы внешне соответствовать сообщаемой информации, чтобы, в конечном итоге, выглядеть и вести себя убедительно — разбито.

И это к его неприятному удивлению ему удавалось без каких-либо усилий. На душе был полнейший раздрай, не перекрываемый наконец достигнутым успехом в многолетней борьбе. Пусть и не так буквально, как собирался представить Майло, он всё же терял Алексию Грин. За эту весну она стала ему противоречиво — не дорогой, не симпатичной и уж точно не любимой, но — небезразличной.

Когда она вошел, ощутил то, что испытывал с заключенными нечасто — Майло Рэмси, сложивший перед собой руки в наручниках, хмурящийся в исцарапанную столешницу, занимал собой всё помещение. Стены были обиты пожелтевшими панелями, очевидно не служившими никакой иной цели кроме неудачно декоративной — сужали тесную комнатушку до почти физически неуютного размера. На одной из глухих стен висел выгоревший и надорванный плакат с короткой справкой о правах задержанных и обязанностях полицейских. Здесь не было окна и не было просматриваемого с обратной стороны зеркала. Стол не стоял посередине, под низко повисшей лампой, чтобы по углам зловеще расползались тени. Он был придвинут к стене, вокруг него стояли три разномастных стула, а в углу и вовсе пылился старый металлический ящик для документов. Освещение было довольно ярким, холодным, едва заметно помигивающим одной их усталых ламп, едва уловимо, но надоедливо гудящим.

— Зачем ты с ней так? — спросил Блэк, закрыв за собой дверь, пройдя к свободному стулу, но не сев — только опершись о его спинку.

Майло Рэмси поднял на него прищуренный болотный взгляд и передернул плечами.

— С кем? — переспросил он негромко, и Уилер удивился тому, как его голос звучал совершенно иначе, нежели в записях телефонных разговоров, нежели он ожидал его услышать. Это была их первая личная встреча, и подобраться так физически близко к тому, за кем годами наблюдал издалека, ощущалось двояко.

— С Алексией Грин.

— Не знаю такой.

— Не знаешь? — повторил эхом Блэк, раскрыл принесенную с собой папку и достал из неё то же фото, с которым прежде заставил Майкла Берри, а потом и саму Грин воспринять его серьезно. Он бросил снимок на стол, тот по инерции заскользил к Рэмси. Майло коротко опустил в него взгляд и, различив себя, целующегося с Алексией возле её дома, косо ухмыльнулся.

— А она красивая баба, — проскрипел он. — Правда, детектив?

В том, как он поднял на него глаза и повел бровью, Уилер отчетливо рассмотрел — Рэмси знал об их свидании с Алексией. Любопытно, с её собственных слов? Она рассказывала ему, как обломала Блэка, и они смеялись над ним? Или ему всё доложил Мозес Ллойд? Или тот вечер они обсуждали заранее, Грин преследовала какую-то конкретную, выгодную Майло цель?

Блэк вмиг вспыхнул, едва со злости не потеряв нить.

— Зачем ты с ней так?! — прикрикнул он, и Рэмси осклабился.

— Как? Трахать её законом не запрещено. И похуй, что она из ваших.

Ещё никогда Уилер не был так близок к тому, чтобы броситься на задержанного с кулаками. Но вовремя одернул себя, понизил голос и продолжил упрямо настаивать на своём:

— За что ты с ней так? Чем она вдруг не угодила Гранту?

Оскал сполз с рожи Рэмси, он выпятил челюсть, вопросительно склонил голову набок.

— Вообще не ебу, о чем ты.

Он кинул ему ещё одно фото. То тоже заскользило по столу, задело угол первого, и, долетев до края, плавно спланировало на пол. Блэк изучил снимок до мельчайших деталей за те дни, что он пролежал в папке других заранее подготовленных фотографий в запираемом на замок ящике его рабочего места. Даже не заглядывая в него, отчетливо видел перед собой окровавленную Алексию. Зрелище было достоверно жуткое.

Если бы Уилер не присутствовал при его создании вместе с несколькими опытными экспертами их криминалистической лаборатории, запросто поверил бы в правдивость увиденного. Грин лежала на асфальте, подтянув к себе ноги, сложив перед собой руки так, будто заслонялась ними, но те безвольно упали. Волосы были растрепаны, в их спутавшихся, слипшихся кончиках запуталась резинка. Кожа, где просматривалась под слоем грязи и подсыхающей крови, была голубовато-бледной. Лицо было одной большой рваной раной, в которой непросто было различить отдельные черты, и едва ли можно было рассмотреть глаза, если бы налившиеся бурыми ссадинами веки не остались приподнятыми, обнажая остекленевший карий взгляд. Мочка уха была разорвана, будто дикий зверь позарился на скромные сережки Алексии. Её руки имели болезненную геометрию выломанных пальцев. По асфальту растеклось несколько темных, постепенно просачивающихся в трещины лужиц.

Майло Рэмси проследил взглядом за полетом фотографии, замер на минуту, напряженно рассматривая её, а потом порывисто наклонился и поднял. Он положил снимок на плотно скованные между собой ладони, медленно поднял голову и перевел взгляд на Блэка.

Когда он заговорил, в его голосе больше не было прежней наглости, только хриплая слабость:

— Она жива?

Блэк промолчал. Что-то животно требующее мести подтолкнуло его — пусть совсем на короткое мгновение — оставить Рэмси в ужасном непонимании. Внешне тот казался по-прежнему нарочито расслабленным, самоуверенным, непробиваемым. Вот только в том, как смотрели глаза, что-то разительно изменилось. Уилер прицельно попал в гнилую сердцевину.

— Она жива?! — взревел Рэмси. Его руки напряглись, из-под короткого рукава футболки вниз к плотно обхватившим запястья наручникам прокатилось вздыбливающее мышцы и вены напряжение. Пальцы сжались и между ним с едва слышным глянцевым скрипом смялся снимок.

— Не разыгрывай комедию, — выплюнул Блэк. — Зачем ты её убил?

От звучания последнего слова — так неочевидно данного ответа — по лицу Майло пробежала темная тень, он сморщился, будто и сам получил сильный удар, дернулся на стуле, порывисто наклонился вперед. Развернул скомканную фотографию, коротко заглянул в неё и покачал головой.

— Это какая-то хуета, — проговорил он тихо. — Полнейшая дичь. Ты паришь мне хуйню, детектив. Ты не из убойного. Это злоебучая подстава!

На долю секунды Блэк оказался в замешательстве. Уж не рассказала ли ему Алексия о предстоящей операции? Но что тогда?

— Верно, — кивнул Уилер. — И я здесь не для допроса. Я пришел только посмотреть тебе в глаза и понять, за что. Потому что ты прав. Она чертовски красивая баба. Была красивой.

Майло вскинул взгляд, снова сминая фото.

— Я не делал этого. И ты знаешь это. Выпусти меня. Я найду и разберусь с тем, кто это сделал. Ты же понимаешь, что я справлюсь быстрее и надежнее вас.

Уилер промолчал. В этом была доля своеобразной, горькой правды. Блэк был уверен, что, достаточно растравив Рэмси и спустив с поводка, мог им одним вычистить Ливерпуль от парней Джошуа и самого Гранта — ведь именно его собирался выставить виновным в жестокой смерти Алексии. Но заливать город реками крови, да ещё и пущенной почти настолько же ненавистным Блэку человеком, как и сам Джошуа, он не намеревался. Ему нужны были надежные, правомерные, подходящие для суда, не перекрываемые дорогими адвокатами козыри.

Он демонстративно протяжно вздохнул, прихлопнул по спинке стула, на который опирался и выпрямился, готовясь уйти.

— Когда это случилось? — спросил Рэмси.

— Её нашли сегодня утром.

— Где?

— Недалеко от больницы «Клаттербридж».

— Что с пацаном?

— Им занимаются социальные службы.

***

Двое офицеров отвели его обратно в камеру. Кто-то из них грубо толкнул Майло прямо в стену, приказывая отвести в сторону руки, снял наручники и снова коротко ударил между лопаток.

— Шагай в камеру, подонок! — прозвучало резкое ему в спину.

Рэмси, едва ли не впервые в жизни безразличный к тому, чтобы в ответ на грубость упрямо взбрыкнуть, послушно шагнул внутрь цементной коробки. За ним гулко закрылась тяжелая металлическая дверь.

В глазах ощущалось подлое жжение. Майло дважды моргнул, пытаясь прогнать его, но вместо этого только отчетливее увидел перед собой в мясо разбитое лицо прокурорши.

Как, блядь, так получилось, что её достали? Кто? Зачем? Куда делся ебучий Мозес, тупоголовая скотина, у которого были всего две задачи: отчитываться о движениях Грин и при необходимости заслонить её собой?

Каким же охуенно тупым был сам Майло — подозревал Гранта в скользком шевелении за его спиной, знал о том, что он накинул своим поганым глазом на Алексию, и всё равно ослом упрямо продолжал уговаривать себя, что ошибался, что накручивал себя на пустом месте.

Он подвел её. И объебал себя. Столько лет знал её, столько времени мог с ней провести, но не был в состоянии прежде рассмотреть в ней ту, которую узнал в последний месяц. Её мелкому пиздец как не повезло — никого не осталось. Чего стоила его борьба за жизнь, если победа пришла со смертью бабки и мамы? За ним нужно будет присмотреть, помочь ему. Но держать подальше от всей это гнилой хуйни, которой Рэмси сам занимается. Он всегда был далек от детей, но с пацаном Алексии всё было иначе — Майло был перед ним виноват. Это он отнял у мелкого маму. На нее напали один раз, и он не выучил урок. На неё напали снова, и на этот раз возможности исправить ошибку не осталось. А ведь он — сука, сука! — ей обещал.

Под коленями будто полоснуло ржавым ножом, Рэмси грузно рухнул на пол и закричал. С такой болью, таким ощущением зияющей внутри него черноты опустения, с такой острой ненавистью, которых прежде не мог даже представить. Он кричал, пока в горле не засаднило, а в легких не закончился воздух. А затем вскочил с колен, шагнул к стене, наполовину покрашенной в темный, и до кровавых следов на облупившейся краске колотил её, сжав зубы, игнорируя острые вспышки боли в костяшках, рыча, будто бешенный зверь.

Он убьет Гранта, он убьет каждого, кто станет на пути: приведших его сюда копов, Уилера, своих же поставленных в оборонительный заслон перед Джошуа людей. Он уничтожит каждого, а потом утопит могилу Алексии в крови, восполняя каждую каплю, которую с неё выбили.

========== Эпилог. ==========

В Данди зима пришла ещё в середине ноября, она начала настойчиво появляться на улицах комками грязного снега, смешивающегося подошвами и колесами машин во влажную скользкую массу. Но Оливера ни чавкающая под ногами размокшая почва, ни пронизывающий влажный ветер, ни низкие, наползшие со стороны моря тучи, обещающие новый, остро метущий снегопад, не пугали. На заднем дворе их дома цвета пряника, одного из десятков похожих в пригороде, соседствующим с аэропортом, отчего порой в окнах мелко дребезжали стекла, а гул реактивных двигателей, казалось, доносился из соседней комнаты, он сосредоточено дорабатывал последние детали перед запуском самостоятельно сделанной модельки самолета.

В новом доме было на две спальни больше, чем им требовалось, и увидев их ещё совершенно пустыми, а оттого создающими впечатление бескрайнего простора, Олли заявил, что теперь-то у них было место, чтобы завести собаку. Потому под ногами у Оливера, взбивая лапами налипающую на шерсть комками грязь, вертелся их новый член семьи — взятый из приюта, ласковый и постоянно голодный Арахис.

Кроме его настойчивого присутствия и шотландской погоды, заметно более резкой, чем в Ливерпуле, приходилось свыкаться ещё с бесконечным перечнем новых вещей и людей в их жизни. Так, например, Алексия даже шесть месяцев спустя не могла привыкнуть к Клер Гиллис. А ведь именно это имя значилось напротив её собственной фотографии в водительских правах и преподавательском удостоверении. Кабинет в прокуратуре сменился лекционными залами факультета общественных наук университета города Данди.

Многое изменилось, и главной, самой радостной переменой было, конечно, выздоровление Олли. В онкологическом отделении местной больницы они продолжали чутко следить за его здоровьем, и результаты обследований воодушевляюще повторяли одно и то же — полная ремиссия.

Свой девятый день рождения Оливер встретил уже в этом доме, вместе с Алексией и едва удержанным в секрете жалобно скулящим свертком подарка. Августовский день выпал дождливым, и Оливер, ещё не успевший посетить местную школу и не перезнакомившийся с соседскими детьми, захотел провести этот день дома, играя с новоприобретенной собакой. Грин немного задело за что-то болезненно отозвавшееся внутри то, как он пугливо держался их жилища, перенеся эту привычку из ракового прошлого. И хоть теперь чувствовал себя исключительно хорошо, продолжал тяготеть к чему-то спокойному, домашнему, тихому. Алексия не боролась с этим, хоть и пугалась порой того, что этот тяжелый отпечаток болезни мог искривить восприятие жизни Оливером. Но всему было своё время, уговаривала она себя. Пока и сам дом, их новые условия жизни, их лишенные боли будни были чем-то новым и познавательным.

Алексия вышла на порог кухонной двери, ведущей в задний двор, и, наблюдая за сыном, закурила.

Клер Гиллис числилась его временной приемной мамой, которую спустя двенадцать месяцев местные социальные службы без каких-либо проверок обязывались переквалифицировать в постоянную. Приемным отцом Олли значился Рой Гиллис, свидетельство о вступлении в брак с которым хранилось в ящике с документами в спальне Алексии. Она не только никогда не встречала Роя Гиллиса, за которого, согласно бумаге, вышла четыре года назад, но и не была уверена, существовал ли такой человек в принципе.

Программа по защите свидетелей оказалась основательной машиной, прорабатывающей алгоритмы до мельчайших деталей, продумывающей бюрократию их воплощения до оттенков чернил. Алексии пришлось побороться с работающими в программе специалистами, чтобы оказаться именно в Данди. Но всё остальное — даже прибавленные ей несколько лет — она приняла без возражений. Главное, как и обещал Блэк Уилер, их с Олли увезли далеко от Ливерпуля и надежно спрятали. Их спрятали даже от самого Блэка.

С какой-то периодичностью поначалу Алексия наблюдала за ходом событий через заголовки интернет-изданий, но когда во всех из них появилась новость о том, что криминальный авторитет Грант Джошуа осужден, будто закрыла гештальт и впредь перестала к этому возвращаться.

Она старалась не возвращаться и ко всему прочему из прежней своей реальности, но порой не могла удержаться от мыслей о Давентри-Роуд и о тете. Они порой приходили по вечерам, заставая её в постели и лишая сна почти до рассвета. Но случалось это всё реже, и Грин ощущала, что постепенно освобождается от скорби и страха.

— Мам, я запускаю! — крикнул ей Оливер, пытаясь одновременно удержать самолет и объемный пуль радиоуправления. — Идешь?

Алексия опустила взгляд на свою обувь — не новые, но ещё отлично служащие ей мягкие, высокие, будто сапог, тапки с красно-белым, будто рождественским, узором. Бережливое, по-взрослому неуместное в ней настаивало на том, чтобы остаться наблюдать с порога. Но она заставила себя сделать шаг вниз. Чистота обуви была настолько мизерным аргументов против качественного времени с сыном, которого она едва не потеряла, что Грин ощутила даже какую-то детскую пакостливую радость, проваливаясь ногами в влажную грязь тропинки.

Были вещи, о которых стоило судить — и действовать — придерживаясь строго разума, а были вещи, столь же разумные, но диктуемые сердцем. И их тоже стоило совершать.

— Только не сбей настоящий самолет! — бросила Алексия, останавливаясь сразу за сыном. Тот обернулся на неё поверх плеча, вскинул брови и хмыкнул — выражение ясно транслировало: действительно ли Грин думала, что, во-первых, он настолько глуп, чтобы запустить модельку настолько высоко, во-вторых, что моделька в принципе на это способна. Алексия расхохоталась этой гримасе и положила руку на плечо Оливера.

— Ну, давай!

Они провозились полчаса, запуская модельку в плавные круги в периметре их заднего двора, однажды едва не перелетев через забор к соседям и не запутавшись в растянутых там бельевых веревках. А затем Грин, продрогнув окончательно, — она в отличие от сына вышла не в куртке и даже не в прочной обуви — пошла обратно в дом. Близилось время обеда, а воскресные обеды стали их новой шотландской традицией — сытными, неспешными, сопровождающимися фильмами.

Столкнув с ног перепачкавшиеся тапки и, пока не решив, как с ними поступить, оставив их перед кухонной дверью, Алексия шагнула внутрь босиком. После стылой влаги двора деревянный пол коснулся голых стоп мягким теплом. В доме было современное отопление, но в гостиной и одной из спален наверху были рабочие настоящие камины. Грин разжигала какой-нибудь из них по выходным, и тогда в доме воцарялся настоящий уют.

Войдя, она прикрыла за собой дверь, отбросила на угол стола пачку сигарет и зажигалку, которые всё это время сжимала в руке, и только потом обернулась.

У холодильника, всматриваясь в прикрепленные к его дверце фотографии Алексии и Оливера, стоял — сердце пропустило удар — Майло Рэмси. Тот, чье имя Грин запрещала себе произносить даже мысленно, ведь иррационально боялась его призвать, будто дьявола, но о котором не могла не вспоминать. И пусть перестала засыпать с мыслями о его твердом, видящем насквозь взгляде, порой совершенно неосознанно искала его в окружающих.

Он — черная дутая куртка, придающая ему ширины в плечах, спортивные штаны и привычные грубые кроссовки — стоял, сунув руки в карманы. Алексия знала, что Блэк планировал его отпустить — посадить за её инсценированное убийство у него не было бы юридических оснований. Он планировал прижать Майло Рэмси большим сроком, обернуть его против бывшего босса, а потом предложить свободу в обмен на ценные сведения о Джошуа и его группировке. Судя по тому, что Грант сел, план Уилера был успешно воплощен. И то, что Рэмси оставался на свободе, было Грин известно, но ей даже не приходило в голову, что он сможет — захочет — её найти.

Она ведь была мертва. Мертва и похоронена рядом с мамой и тетей.

Теперь, похоже, пустая могила на ливерпульском кладбище должна была обзавестись телом, соответствующим имени на надгробной плите.

— Пожалуйста, только не сейчас… Не при Олли!

Майло вопросительно повел бровью, отворачиваясь от холодильника. Их разделяли всего несколько шагов, за спиной Алексии остались глухо огороженный забором двор и её сын, своей спиной Рэмси закрывал телефон, машину, входную дверь — все пути к спасению. Сердце снова предательски сбилось.

— Если тебя прислали убить меня, прошу, сделай это не сегодня. И не трогай моего сына.

— Меня никто не присылал, — дернув головой, сухо отрезал Рэмси. — Я сам по себе.

Он вытянул из кармана руку, потянулся к одному из снимков, сделанному всего несколько недель назад на школьном мероприятии Оливера, дернул его на себя. Удерживавший фото магнитик слетел и гулко ударился о пол.

— Тебе яиц не занимать, — добавил Майло. — Охуеть. А я ведь даже не осознавал, насколько ты смелая. Ты смешала Гранта с говном, ты взъебала меня.

Ей нужно было догадаться, что если он и придет за ней, то только по собственному желанию. Раз он сдал Джошуа, то едва ли стал бы слушать его приказания из-за решетки. Он прав, она обманула его, подставила, а такое Майло Рэмси не прощал.

Она коротко оглянулась в окно на Олли, продолжавшего наблюдать за плавным полетом самолетика, направляя его с массивного пульта с торчащей вбок тонкой антенной.

— Прошу, — слабо выдохнула Алексия. — Не делай этого у него на глазах.

Рэмси дернул краем рта в короткой острой усмешке. Он сделал шаг к ней, и Грин едва сдержалась, чтобы не вжаться спиной в дверь.

— Те фото были дохуя убедительными, знаешь? — проговорил он. — Я так долго шел по твоему следу, продолжая сомневаться, действительно ли это была ты. Или я гонюсь за призраком.

Ещё один шаг к ней приблизил горький сигаретно-автомобильный, какой-то характерный только Майло запах.

— Но тебя выдал он, — Рэмси поднял руку с фотографией и взмахнул ею перед собой. — Ты бы не бросила его. Ни за что бы его не бросила.

Последний шаг сократил расстояние между ними настолько, что поднятая рука Майло коснулась живота Алексии. Второй, свободной рукой, он тоже потянулся к ней. И когда его пальцы приблизились к её лицу, Грин пугливо дернулась.

— Успокойся, — снова скалясь, тихо сказал он. — Я тебя не трону, прокурорша. Только хочу убедиться, что ты действительно живая.

Его пальцы, коснувшиеся её щеки, оказались холодными и сухими, немного даже царапнувшими кожу. Его темный взгляд перебегал по её лицу, будто искал что-то.

Он совсем не изменился. Алексия смотрела в его близкое лицо и не находила ничего, чего не знала до мельчайших деталей — тот же перечеркивающий бровь шрам, та же неравномерная щетина, тот же бледный цвет тонких губ, та же глубокая вертикальная морщина на переносице.

Из ниоткуда, будто удивительно рвущийся к жизни зеленый росток, пробивающийся через тяжелую бетонную плиту, в её голове возник вопрос: подойдет ли ему имя Рой Гиллис?