Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))
По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...
В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная
подробнее ...
оценка) состоит в том, что автор настолько ушел в тему «голой А.И», что постепенно поставил окончательный крест на изначальной «фишке» (а именно тов.Софьи).
Нет — она конечно в меру присутствует здесь (отдает приказы, молится, мстит и пр.), но уже играет (по сути) «актера второстепенного плана» (просто озвучивающего «партию сезона»)). Так что (да простит меня автор), после первоначальных восторгов — пришла эра «глухих непоняток» (в стиле концовки «Игры престолов»)) И ты в очередной раз «получаешь» совсем не то что ты хотел))
Плюс — конкретно в этой части тов.Софья возвращается «на исходный предпенсионный рубеж» (поскольку эта часть уже повествует о ее преклонных годах))
В остальном же — финал книги, это просто некий подведенный итог (всей деятельности И.О государыни) и очередной вариант новой страны «которая могла быть, если...»
p.s кстати название книги "Крылья Руси" сразу же напомнили (никак не связанный с книгой) телевизионный сериал "Крылья России"... Правда там получилось совсем не так радужно, как в книге))
По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.
cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".
Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.
Итак: главный
подробнее ...
герой до попадания в мир аристократов - пятидесятилетний бывший военный РФ. Чёрт побери, ещё один звоночек, сейчас будет какая-то ебанина... А как автор его показывает? Ага, тот видит, как незнакомую ему девушку незнакомый парень хлещет по щекам и, ничего не спрашивая, нокаутирует того до госпитализации. Дальше его "прикрывает" от ответственности друг-мент, бьёт, "чтобы получить хоть какое-то удовольствие", а на прощание говорит о том, что тот тридцать пять лет назад так и не трахнул одноклассницу. Kurwa pierdolona. С героем всё ясно, на очереди мир аристократов.
Персонажа убивают, и на этом мог бы быть хэппи-энд, но нет, он переносится в раненое молодое тело в магической Российской империи. Которое исцеляет практикантка "Первой магической медицинской академии". Сукаблять. Не императорской, не Петербургской, не имени прошлого императора. "Первой". Почему? Да потому что выросший в постсовке автор не представляет мир без Первого МГМУ им.Сеченова, он это созданное большевиками учреждение и в магической Российской империи организует. Дегенерат? Дегенерат. Единица.
Из истории русского литературного языка XVIII в. («Сатира на употребляющих французские слова в русских разговорах» И. Баркова) [Галина Николаевна Моисеева] (fb2) читать постранично
Из истории русского литературного языка XVIII в. („Сатира на употребляющих французские слова в русских разговорах“ И. Баркова)
Г. Н. Моисеева
В «портфеле» известного историка XVII в. Г. Ф. Миллера, озаглавленном «Разные статьи и известия, относящиеся к России», под №20 хранится сборник стихотворений. Бумага сборника серая, грубой выделки, без водяных знаков. Стихотворения переписаны довольно четкой скорописью. Рукою владельца сборника Г. Ф. Миллера сделана приписка к последнему стихотворению, помещенному на л. 290: «Ubersetzungen aus dem Horatius von Borkow».[1]
Известно, что в 1763 г. в Петербурге вышла книга «Квинта Горация Флакка Сатиры, или беседы, с примечаниями, с латинского языка преложенныя Российскими стихами Академии наук переводчиком Иваном Борковым». В том же 1763 г. в редактируемом Г. Ф. Миллером журнале «Ежемесячные сочинения» появилась одобрительная рецензия на перевод сатир Горация, выполненных И. Барковым.[2]
Выход издания сатир Горация дает возможность полагать, что сборник составлялся ранее 1763 г.: после выхода печатного издания рукописный список сатир, опубликованных в книге, не представлял собой особенного интереса. Г. Ф. Миллер проявлял, как известно, очень большой интерес к произведениям, распространявшимся в рукописных списках, к корректурам произведений, не появившимся в печати. Так, например, лучший список антиклерикальной сатиры Ломоносова «Гимн бороде», из-за которой он едва не попал под суд Синода, находится в «портфелях» Г. Ф. Миллера, переписанный рукой трудолюбивого историка: «Lomonossow auf den Barf».[3]
Сборник №20 представляет собой громадный интерес. Достаточно сказать, что в нем помещены сатирические произведения, возникшие в результате стихотворной полемики начала пятидесятых годов XVIII в., в которую оказались вовлеченными как виднейшие поэты того времени — Ломоносов, Сумароков, Тредиаковский, так и их ученики и последователи — Поповский, Барков, Елагин. Характер и перипетии этой полемики подробно освещены в книге П. Н. Беркова,[4] который опирался на так называемый «Казанский сборник» семидесятых годов XVIII в., известный по печатному сообщению А. Н. Афанасьева.[5]
Рукописный сборник, сохранившийся в «портфелях» Г. Ф. Миллера, имеет преимущество не только ранних списков стихотворений (относящихся к пятидесятым годам XVIII в.), но и большей авторитетности текста и авторства: Г. Ф. Миллер заказывал копии или же переписывал их сам с «надежных» списков. Об этом он писал позднее, когда продавал свое рукописное собрание в Архив Коллегии иностранных дел, в составе которого и хранятся его «портфели».
В настоящей работе мы остановимся только на одном стихотворении, помещенном в сборнике первым: «Сатира на употребляющих французские слова в русских разговорах чрез Боркова».[6] С именем И. Баркова в этом сборнике (помимо перевода «из Горация») связаны еще два стихотворения: «Эпиграмма любовная»[7] и «Сатира на самохвала».[8]
Сатира И. Баркова «на употребляющих французские слова в русских разговорах» тесно связана с обстоятельствами литературно-общественной борьбы пятидесятых—начала шестидесятых годов XVIII в. В эти годы после выхода из печати «Риторики» и «Российской грамматики» Ломоносова особенно остро встал вопрос о путях развития русского литературного языка, находящегося в стадии «неупорядочности литературных норм, которыми характеризуется язык начала XVIII в.», что, по справедливому мнению новейшего исследователя, «явилось следствием распада системы двуязычия на русской почве».[9]
Исторический анализ развития русского литературного языка и изучение системы современного ему русского языка позволили Ломоносову создать стройную систему литературных стилей, благодаря которой раскрываются «природное изобилие, красота и сила» российского слова.
Глубокое проникновение в древнерусские литературные памятники привело Ломоносова к выводу о том, что «российский язык от владения Владимирова до нынешнего веку, больше семисот лет, не столько отменился, чтобы старого разуметь не можно было». Разумным использованием «сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков», — писал Ломоносов в «Предисловии о пользе книг церковных».[10]
В. В. Виноградов отмечал, что «ограничение сферы воздействия на русский язык „чужих“, то есть западноевропейских слов» было вызвано стремлением Ломоносова к «демократической национализации церковно-книжной речи».[11] Поток иноязычных влияний, начавшийся в Петровскую эпоху, способствовал хаотическому смешению лексического состава русского языка. Уже в начале XVIII в. «справщик
Последние комментарии
1 час 5 минут назад
1 час 25 минут назад
1 час 50 минут назад
1 час 54 минут назад
11 часов 25 минут назад
11 часов 28 минут назад