КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124644

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Бесноватые [Джон Диксон Карр] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джон Диксон Карр Бесноватые

Посвящается Рене и Уильяму

Линдсею Грэхэм

Я хотел изобразить на холсте картины, подобные образам, создаваемым на сцене.

Уильям Хогарт. «Анекдоты»
Тут они узрели маленькое существо, одиноко сидящее в углу и горько плакавшее. «Эту девушку, – сказал мистер Робинсон, – поместили сюда потому, что ее свекор, офицер Гвардейского гренадерского полка, показал под присягой, что она намеревалась посягнуть на его жизнь и здоровье. Она же не смогла представить никаких доказательств своей невиновности, по каковой причине судья Трэшер и отправил ее в тюрьму».

Генри Филдинг. «Амелия»

ГЛАВА ПЕРВАЯ Лондонский крушится мост, старый мост… [1]

Они въезжали в город через Саутуорк и уже приближались к Темзе. Порывистый сентябрьский ветер приносил с собой запах дождя. Ночная тьма готовилась сменить вечерние сумерки, когда почтовая карета, запряженная парой лошадей, пронеслась на всем скаку (так могут нестись только экипажи, за большие деньги нанимаемые в Дувре), вылетела на Боро-Хай-стрит и загрохотала, подпрыгивая по булыжной мостовой, в направлении Лондонского моста.

В карете сидели двое: модно одетая молодая дама и также по моде одетый молодой человек; они сидели в разных углах, стараясь держаться как можно дальше друг от друга. Пассажиры подскакивали вместе с каретой. В те дни экипажи уже ездили на рессорах, но трясло их от этого не меньше. Пытаясь удержаться, дама схватилась за ременную петлю у окна кареты и тихонечко, но от души выругалась своим нежным голоском.

В тот же миг ее спутник, державшийся весьма надменно, превратился в светского хлыща и произнес, лениво растягивая слова:

– Прошу вас, сударыня, умерьте свои восторги. Не надо столь явно выражать свою радость.

– Радость!

– За всю эту роскошь платил я. Даже если кучер загонит лошадей, деньги мне вернут.

Дама была в ярости; она едва сдерживала слезы.

– Нет на вас погибели! Нет на вас оспы! О Господи, я не знаю, чего я готова вам пожелать! Мало того, что вы силой увезли меня…

– Увез вас силой, сударыня? Я везу вас в дом вашего дядюшки – вот и все. Вы хоть отдаете себе отчет, что это за заведение, в котором вы пребывали во Франции?

– Благодарю вас, но я в состоянии сама о себе позаботиться. Это внезапное опасение за мою добродетель…

– Перестаньте, сударыня. Добродетель ваша или какой другой женщины нимало меня не заботит.

Девушка стукнула кулаком по оконному стеклу.

– Естественно, – вскричала она в ярости, несколько противореча себе же. – Таким, как вы, ни до кого нет дела. Но, я полагаю, дядюшка неплохо заплатил вам?

– В этом можете не сомневаться. Чего бы ради стал я рисковать жизнью? А все же признайтесь, Пег, вы перепугались!

– Мне не в чем признаваться. Это ужасная ложь! Заплатили! Заплатили! Есть ли что-нибудь в этом мире такое, чего бы вы не согласились сделать за деньги?!

– Конечно, сударыня. Хоть это и несовременно и противоречит моим собственным принципам, но ни за какие деньги я не согласился бы полюбить Пег Ролстон.

– Ах! – воскликнула девушка, отзывавшаяся на имя Пег.

Молодые люди обменялись взглядами.

Здесь, в Саутуорке, ветер чуть изменил направление, принеся с другого берега Темзы запах дыма, крупное облако которого повисло над Сити. Здесь, в Саутуорке, все жители уже спали, и ничто не нарушало тишину ночи; только подбитые железом колеса кареты, направляющейся в сторону Лондонского моста, грохотали по булыжникам. Из фонарей, которые должны были зажигаться перед каждым седьмым домом, горели лишь немногие, и огоньки от фитиля, плавающего в ворвани, отражались в сточных канавах и отбрасывали тусклые блики на лица пассажиров кареты.

Мисс Мэри Маргарет Ролстон, высокая, прекрасно сложенная девушка, снова ухватилась за ременную петлю, видимо, для того, чтобы приподняться. Слезы, выступившие у нее на глазах, объяснялись причинами более глубокими, нежели просто ярость. Несмотря на всю ее манерность, она была, в сущности, девушкой мягкой, добросердечной и бесхитростной, хотя сама она, конечно же, стала бы отрицать это, полагая себя мастерицей всяческих интриг.

У мисс Ролстон были удивительные черные глаза, редкий агатовый оттенок которых подчеркивался окружающим зрачки сиянием и розоватой кожей ее прелестного лица. Она сидела, закутавшись в дорожный плащ с откинутым капюшоном; на ней была соломенная шляпка с ленточкой вишневого цвета. Голову девушки не уродовал парик, а гладкие светло-русые волосы – пудра: в 1757 году только мужчины украшали себя таким образом. Однако на лице ее были – по тогдашнему обыкновению – и румяна, и помада, и пудра, а на левой щеке – еще и маленькая черная мушка. На мужчин столь обильная косметика в сочетании с ярко выраженным природным очарованием действовала по-разному.

Когда мистер Гаррик[2], человек весьма почтенный и к тому же искушенный в делах, предложил ей то, о чем она всегда мечтала, – место в театре «Друри-Лейн», он имел на то свои причины. Но и сэр Мортимер Ролстон совсем не без причин впал в такую ярость, услышав об этом предложении, что пришлось даже прибегнуть к кровопусканию. Наиболее понятными были все же чувства, которые испытывал сейчас мистер Джеффри Уинн, задумчиво сидящий рядом с девушкой в карете.

«Черти бы ее взяли», – думал он.

Но сердце выдало его. И совсем иным тоном Джеффри Уинн произнес:

– Пег…

– Оставьте меня!

– Как вам будет угодно, сударыня.

– Если бы действительно была хоть малейшая опасность. Но то заведение в Версале, куда вы ворвались, словно заурядный грабитель, – не что иное, как актерская школа при личном театре короля Франции.

– Прошу прощения, сударыня, но это заведение – не что иное, как школа при личном борделе короля Франции. И мадам де Помпадур управляется с ней не хуже какой-нибудь бандерши с Лестер-филдз.

– Мистер Уинн, вы заставляете меня краснеть!

– Именно, сударыня. Мне понятна истинная причина вашего теперешнего уныния и ваших слез. Когда меня застигли в этом окаянном месте, когда слуги вдесятером набросились на меня, – что еще мне оставалось делать, кроме как взвалить вас на плечи и бежать без оглядки? И разве моя вина, что во время бегства юбки задрались вам на голову, что несколько повредило вашему достоинству?

– Ради Бога, мистер Уинн!..

– Ради истины, сударыня!

– А вы, вы-то не смешно ли выглядели? Я ведь не ниже вас ростом, и не спорьте. И гораздо отважнее вас. Фу! Так стушеваться! Бежать от кучки французов. Да к тому же половина из них – женщины!

– Я обращусь в бегство, сударыня, даже если окажусь один против троих. И уж подавно побегу – можете не сомневаться, – если против меня будет десять человек. Пег! Ну, Пег! Имейте же благоразумие!

– Благоразумие! – вскричала мисс Ролстон. Надо отдать должное ее романтической натуре, она презирала благоразумие в других ничуть не более, чем в себе самой.

– Наконец-то я поняла, мистер Джеффри Уинн, почему вы отказались от военной карьеры. Вернее будет сказать, вас не стали держать в армии. Вас попросту выгнали! Боже милосердный! И я еще могла вообразить, что влюблена в такого низкого типа! Перепугаться, задрожать, словно глупая барышня. Пуститься наутек от каких-то лягушатников!

Мистер Уинн протянул руку в направлении мисс Ролстон и несколько негалантно покрутил указательным пальцем у нее перед носом.

– Слушайте, Пег, – произнес он, и в голосе его зазвучали свирепые нотки. – Конечно, тот, кто отсиживается по домам, может смотреть на «лягушатников» сверху вниз. Не вам воевать.

– К сожалению!

– Сегодня мы ликуем, мы, глупые англичане. И когда бедолага адмирал просто одерживает победу над французским флотом, но не уничтожает его, лордам Адмиралтейства, конечно же, не остается иного выхода, кроме как расстрелять его за трусость на палубе собственного корабля. Но ведь это идиотизм, Пег. И то, что многие возмущались, вряд ли могло утешить близких адмирала Бинга[3]. Можно только всю жизнь потом сожалеть о таких подвигах.

– Мой дорогой сэр! – Она подернула плечиком. – Прошу вас, избавьте меня от этого философствования и ваших бесконечных речей. Поберегите их для моего дядюшки Мортимера. У меня – увы! – не хватает терпения.

– Где уж вам терпеть! Вы так ветрены и соблазнительны. В общем, мне даже нравится, что время от времени вы думаете и рассуждаете, как полная дура…

– О Боже, дай мне сил!..

– Хотя, когда нужно, вы очень даже хорошо соображаете. Но из меня вам идиота не сделать. Так что не пытайтесь, сударыня.

– Убирайтесь прочь! – вскричала мисс Ролстон, дрожа всем телом. – Какой на вас отвратительный парик! И сами вы – мерзкий и глупый человек. Я ненавижу вас! Убирайтесь!

– Пег…

Карету тряхнуло, и молодых людей бросило друг на друга. В следующее мгновение они уже сидели каждый в своем углу: мистер Уинн – сложив руки на груди и закутавшись в плащ, мисс Ролстон – вздернув свой очаровательный носик. Они обидели друг друга и понимали это; обоим было неловко. Но Джеффри Уинн не привык отказываться от своих слов, а девушка просто не знала, как это делается.

Оба старались вести себя так, как им представлялось подобающим, то есть так, как ведут себя в подобных обстоятельствах люди светские и обладающие чувством собственного достоинства. Мистеру Уинну это удавалось лучше: несколько насмешливое выражение его продолговатого лица с зелеными пронзительно умными глазами как нельзя лучше соответствовало и словам его, и образу мыслей.

Тем не менее он не сумел довести игру до конца. Он схватился рукой за свой напудренный парик с косичкой, завязанной на затылке темной ленточкой, потом нахлобучил поглубже треугольную шляпу. Поймав же на себе взгляд девушки, Джеффри Уинн опустил окно со своей стороны кареты и высунул голову, как будто желая, чтобы ее срезала надвигающаяся на них арка Лондонского моста.

И мгновенно настроение мистера Уинна совершенно переменилось, и причиной послужило то, что он увидел и услышал, высунувшись из кареты. Судя по всему, то же самое ощутили и кучер с форейтором: раздался щелчок длинного хлыста; форейтор выругался.

– Джеффри! – позвала мисс Ролстон, ерзая от любопытства. – Что там такое? Что случилось?

Ответа не последовало.

Прямо перед ними, там, где Боро-Хай-стрит переходит в площадь, ограниченную с правой стороны стоящими полукругом лавками с закрытыми ставнями и двумя домами, на которых видны были вывески таверн, зияло темное отверстие ведущих на мост ворот, проделанных в приземистой башне с зубцами наверху. Сначала карета с грохотом въехала в ворота, а потом покатилась по деревянному настилу моста, сложенному из десятидюймовых досок, накрепко соединенных друг с другом. Еще со времен короля Иоанна, то есть вот уже пять веков, этот самый каменный мост с девятнадцатью каменными пролетами соединял берега Темзы, перекинувшись из Саутуорка к подножию Фиш-стрит-хилл на стороне Сити.

Шаткий в свои преклонные годы, неоднократно опаленный пожарами, приходящими сюда со стороны Сити, этот мост ремонтировался время от времени, на что уходили огромные деньги. По обе стороны моста стояли довольно высокие нелепого вида дома, крыши которых почти касались друг друга. Фасады были укреплены вертикальными балками, которые не давали домам упасть и погрести под собой экипажи, непрерывной вереницей двигавшиеся по мосту в дневное время. Приливы и наводнения клокотали в узких пролетах, оставляя всего шесть футов между уровнем воды и аркой моста, так что «пронестись» в лодке под мостом было просто невозможно или, по крайней мере, небезопасно. И стоял этот мост на шестьдесят футов вверх по течению от порога, который каждый год губил десятки жизней.

Но сейчас…

– Джеффри, миленький, ну что там такое? Ну скажите, а то я, ей-Богу, просто умру от любопытства!

Голова мистера Уинна вновь появилась в карете.

– Пег, – произнес он, – сейчас я услышал то, чего совсем не ожидал услышать здесь.

– Так что же это?

– Я услышал, как тихо на Лондонском мосту.

Это было не совсем верно. Вода по-прежнему ревела в пролетах моста, так же, как и пятьсот лет назад. Но не об этом говорил Джеффри Уинн, и девушка сразу поняла его. Он говорил об улье, об общине, о коловращении людей, которые жили, трудились и умирали здесь начиная с времен короля Иоанна[4].

– По-моему, – неожиданно произнес Джеффри таким голосом, что девушка взглянула на него в недоумении, – по-моему, на мосту нет ни души. И ни огонька, разве что…

– Стой! – донеслось снаружи. – Стой!

– Тпру-у! – раздался голос кучера.

Заскрипели тормозные колодки, карету качнуло, стук останавливающихся колес соединился с носящейся в воздухе бранью; карету еще немного протянуло по земле, и она замерла на месте.

Девушку подбросило, так что она едва не коснулась головой крыши кареты; нежное лицо ее вспыхнуло, отразив одновременно тревогу и любопытство, и она тут же высунула голову в окно справа, тогда как мистер Уинн не замедлил высунуться с левой стороны.

У въезда на мост маячил размахивающий фонарем пехотинец в остроконечной гренадерской шапке с королевским вензелем. Для Пег это был всего лишь военный – один из многих. Джеффри же, взглянув на выцветший красный мундир, голубую перевязь, жилет – не из чего-нибудь, а из буйволовой кожи! – бриджи и длинные гетры, определил, что он из Первого пехотного гвардейского полка, который часто квартировал поблизости, в Тауэре. Осторожно, как бы раздумывая, но в то же время твердым шагом, как будто в атаку, часовой двинулся к карете.

– Сэр, – произнес он, обращаясь к Джеффри, – откуда вы следуете?

– Из Дувра. А в чем дело?

– Вы проживаете на Лондонском мосту, сэр?

– В этакой крысиной норе? Что, разве похоже? Но в чем все-таки дело?

– Сегодня пятница, сэр. А в понедельник начинается снос этих домов.

– Снос… – начал мистер Уинн и осекся.

– С вашего позволения, сэр, я позову начальника.

Этого, однако, не понадобилось. Открылась дверь караульного помещения, и в луче света появился офицер в мундире с одним эполетом, что указывало на чин капитана. Это был приземистый человек с испитым лицом, но на вид вполне приветливый, хотя его и оторвали от ужина: в одной руке у него была недоеденная баранья отбивная, в другой—недопитый стакан кларета.

Не поворачивая головы, Джеффри Уинн протянул руку и коснулся плеча девушки.

– Пег, – прошептал он, – я знаю этого офицера. Он не должен вас видеть. Пригнитесь! Закройтесь плащом и пригнитесь. Не спрашивайте ни о чем. Делайте, что я говорю!

Дыхание девушки участилось, но она воздержалась от расспросов, так как никогда не спорила с Джеффри, если речь шла о чем-то важном, пусть даже зачастую непонятном для нее. Она несколько переиграла (актриса!): натягивая на голову капюшон, она сломала свою соломенную шляпку, а на подушки откинулась, словно пьяная или покойница.

Мгновение спустя в свете, отбрасываемом фонарем часового и огнями кареты, возник молодой капитан. Подойдя ближе, он остановился и взглянул на пассажира.

– Джефф Уинн, клянусь всеми святыми, – радостно воскликнул он. – Вот так встреча! Что у тебя стряслось?

– К твоим услугам, Табби! Все в порядке. Я просто поинтересовался, отчего это на Лондонском мосту охрана. Что, сбывается песенка? Неужели он, наконец, рушится?

– Может, вполне, разорви мне задницу! – ответил капитан Тобайас Бересфорд, смачно рыгая. – Когда уберут дома, расширится проезжая часть, так что движение рассосется. Другого выхода нет.

Он указал в направлении верховьев Темзы.

– Вестминстерский мост слишком далеко. Мост Блэк-фрайарз еще только собираются строить. Даже не начали. И он тоже будет далеко отсюда. А этот, хоть и старый, но без домов и с расширенной проезжей частью, может простоять еще долго.

Неожиданно он задумался:

– Слушай, Джеффри, ты что, ничего не знал? Это ведь тянется уже несколько месяцев. Где ты был все это время?

– Во Франции.

– Быть не может! У нас же с ними война[5].

– Это мне известно, Табби. Но у нас с ними всегда война. Тем не менее я туда ездил.

– Вот как! Тайно, конечно.

– Конечно, тайно, Табби. Я искал там кое-кого, что было нелегко.

– Ну да, ну да! – В голосе капитана Бересфорда чувствовалось облегчение. – Твои старые дела, я понимаю; снова полицейский суд Боу-стрит. Ну что ж, удачи тебе. Твоя жизнь интереснее моей.

– Но люди, Табби! Люди, что живут на мосту. Что будет с ними?

– А что с ними будет? – изумился капитан Бересфорд. – Для того мы и здесь. Их предупредили еще месяц назад, чтобы они собирали свое добро и выметались. Почти все уже уехали. Ты бы слышал, какие стенания стояли; особенно старики плакались, что они-де бедные, что ехать им некуда. Если к понедельнику кто останется, придется выгонять силой.

– Неужели?

– Да, уж не сомневайся. Правда, некоторые пару раз сюда пробирались; думали залезть в дома. Уверяют, что могут их занимать по праву владения. Мы еще и поэтому здесь, чтобы их не пускать, – такая, знаешь, морока! Но тебя-то этот тип не должен был останавливать. Он, впрочем, болван. (Слышишь, ты – болван!) Боже правый, Джефф, что случилось?

Мокрый ветер вновь изменил направление, принеся с собой сажу и запах дыма. Мистер Уинн поправил плащ и приоткрыл дверцу кареты, как будто намереваясь выйти из нее. Свет фонаря упал на его длинный камзол из темно-фиолетового бархата. Камзол был великолепного покроя, хотя и далеко не новый. На левом бедре, под камзолом, виднелась короткая шпага в отделанных серебром сафьяновых ножнах.

– Табби, – обратился он к офицеру, – тут в конце квартала, на дальней стороне, если не ошибаюсь, рядом с Нонсач-хаус есть лавка гравюр, она называется «Волшебное перо». Над ней то ли живет, то ли раньше жила старуха, – она такая старая, что ты ее запомнил бы, если б увидел. Она все еще там, Табби?

– Ну откуда, черт возьми, мне знать? Я ее не видел. А тебе-то какое дело до старухи с Лондонского моста?

– Абсолютно никакого, – ответил мистер Уинн и, поколебавшись, добавил: – В сущности, никакого, если уж серьезно говорить. Но наша семья ей кое-чем обязана. Еще со времен дедушки, когда дела семьи обстояли благополучно. Кроме того, мне представляется варварством выгонять людей из домов.

– Так она ваша старая служанка?

– В известном смысле.

– Ну что ж, чувство, достойное похвалы. Я и сам человек чувствительный, раздери мою задницу. Белошвейки – они люди нужные, я так полагаю. Некоторые дамы приходят сюда аж из самого Сент-Джеймсского дворца: здесь можно купить хорошо и недорого. Что до остальных – фи! Если кого и стоит пожалеть в этой связи, так это Управление домов на Мосту: у них из кармана уходит девятьсот фунтов квартплаты в год.

– Это все, что ты можешь мне сказать?

– Это все, что я знаю, – ответил капитан Бересфорд с раздражением. – Ну, если тебе нужно ехать, езжай, а если хочешь, оставайся, раздавим бутылочку вина.

– Весьма сожалею, Табби, но я не могу задерживаться. Кучер, трогай!

– Задержись еще на минутку, Джефф.

Капитан Бересфорд повел плечами. По-прежнему держа в одной руке баранью отбивную, а в другой – стакан с вином, он неожиданно оглянулся, потом стал медленно поворачиваться всем туловищем. В выражении его лица появилось нечто, отразившееся и во взгляде часового с фонарем.

– Если ты так торопишься, Джефф, – проговорил офицер, – то, наверное, и на мосту не станешь задерживаться.

– А это что, запрещено?

– Не то чтобы запрещено. Только не нравятся мне эти звуки здесь по ночам. И мне, и офицеру на той стороне моста, и солдатам. Будь я таким впечатлительным, как ты (я, слава Богу, не такой!), я бы решил, что здесь разгуливают призраки. Понял?

– Здесь полно скелетов, Табби. Ничего удивительного, если окажутся и призраки. Спокойной тебе ночи. Кучер, поехали!

Щелкнул длинный кнут. Копыта лошадей и колеса кареты загрохотали по крепко сбитому настилу моста под аркой караульного помещения, затем лошади пустились в галоп и понеслись под деревянными арками, между домами; арок было так много, что эхо звучало, словно в туннеле.

Молодой человек сидел задумавшись. Пег мгновенно встрепенулась и подскакивала в своем углу кареты с видом оскорбленного достоинства, который так ей не шел.

– Если прежде мне и случалось презирать вас, мистер Уинн, – сказала она, – то это ничто в сравнении с чувством, которое я питаю к вам сейчас. Отчего, скажите на милость, я должна была скрывать свое лицо от этого офицера?

– От Табби Бересфорда? А можете ли вы поклясться, Пег, что не знакомы с ним? Или что, по крайней мере, не встречались с ним ни разу?

– Я… я… честно говоря, не припомню. Но я подумала…

– Я тоже подумал. Табби часто бывает в свете. И очень любит трепать языком. Впрочем, хватит о нем. Есть вещи посерьезнее, и о них нужно подумать прежде, чем я доставлю вас к вашему дядюшке в «Золотой Крест».

– В «Золотой Крест»?

– Вы, конечно, знаете таверну «Золотой Крест». Рядом с Нортумберленд-хаус на Чаринг-Кросс?

– Вы же говорили, что везете меня домой.

– Да, скоро вы будете дома. Но прежде ваш дядюшка желает побеседовать с вами вдали от любопытных слуг и соседей по Сент-Джеймсской площади.

– О чем это он хочет со мной беседовать? Я желаю знать! И не отстану от вас, пока вы не объясните.

– Ну что ж, выражаясь попросту, вы стали порченым товаром. После вашего последнего приключения устроить вам соответствующий брак будет нелегко, даже при том состоянии, которое вы унаследуете.

– Была ли когда-нибудь в целом свете женщина несчастнее меня!

– Кто же сделал вас такой несчастной, сударыня? Я понимаю, по мере приближения к «пещере людоеда» страх ваш увеличивается. И я вас за это не осуждаю: у сэра Мортимера Ролстона характер не из самых легких.

– Он простит меня. Он всегда меня прощает.

– Верно. Успокойтесь. По-своему он любит вас. Поэтому он и хочет только расспросить вас кое о чем. Другой бы на его месте пригласил врача или созвал консилиум почтенных матрон и подверг вас обследованию более интимному.

– Гадость! – Из глаз несчастной девушки вновь брызнули слезы. – Как вы меня оскорбляете! Как вы отвратительны мне! Я не желаю больше слушать ваши грубости, черт вас побери! Я вынуждена напомнить вам о своем благородном происхождении.

Таким диким галопом им удалось проехать всего несколько ярдов; потом кучер был вынужден осадить лошадей. Нелепые ветхие строения на мосту стояли так близко друг к другу, что издали казалось, будто они образуют единое здание. Лишь изредка между домами виднелись просветы, позволяющие пешеходам приблизиться к перилам моста. В некоторых местах проезжая часть достигала двадцати футов, а кое-где ширина ее составляла не больше двенадцати. Выступающие вторые этажи домов со скрипящими под ветром вывесками магазинов располагались так низко, что груженая подвода легко могла бы застрять под ними.

Сейчас даже обычный тусклый свет не пробивался из окон верхних этажей. Повсюду, за исключением отдельных освещенных светом восходящей луны островков, царила кромешная тьма, и все вокруг источало зловоние, правда, благодаря ветерку, дующему с реки, – не столь отвратительное, как на улицах Лондона. Если бы не стук колес их собственной кареты, не шум реки и не чавканье и бряцание металлических частей колес на водокачке близ Фиш-стрит-хилл, могло бы показаться, что все вокруг вымерло.

Шумы эти просто не доходили до пассажиров кареты. Пег Ролстон, страдая отчаянно и абсолютно искренне (может быть, впервые в жизни), рыдала, заламывая руки и прикрывшись поломанной соломенной шляпкой.

– И чтобы вы, именно вы, сказали мне, что я уже не девица! Но ведь вы, и только вы…

– Перестаньте, Пег!

– Признайтесь хотя бы, что вам стыдно!

– Да, радости я не испытываю.

– Джеффри, ну почему вы так жестоки ко мне?

– Ну, конечно, теперь уже я во всем виноват.

– Этого я не сказала и даже не подумала. Нелепо и глупо было убегать из дома – это я готова признать. Я была в такой ярости, я сама не понимала, что делаю. Вы заявили, что я побывала в постели у дюжины мужчин в Лондоне. Теперь, смею утверждать, вы полагаете, что то же самое было у меня в Париже. И это вы скажете моему дядюшке.

– Нужно ли повторять, сударыня, что широта ваших взглядов мало меня заботит? Дядюшке вашему я скажу лишь, где отыскал вас. Впрочем, это ему уже известно.

– Уже известно? Но откуда?

– Из письма, которое я ему написал и которое переправил ему тайно – тем же путем, каким переправили через Ла-Манш нас с вами. Вам это может показаться невероятным, но поведение ваше его обеспокоило.

– Какая досада! Какая жалость!

– Теперь уже не скроешь, даже если бы я и захотел, что вы провели несколько месяцев в школе при Оленьем парке короля Людовика.

– Несколько месяцев? – в изумлении воскликнула Пег и даже перестала плакать, услышав такую несправедливость. – Да я была там не более двух-трех часов.

– Двух-трех часов! Перестаньте, сударыня.

– Клянусь вам…

– При том, что на поиски ушли месяцы? Замечу, что такие поиски требуют времени, особенно в стране, где тебя могут принять за шпиона и отправить в тюрьму или на виселицу. Вас, однако, не оказалось ни у друзей, ни у просто знакомых во Франции. Как же вы жили все это время? Или кто-то оказывал вам свое бескорыстное покровительство?

– Я не приняла бы ничьего покровительства. Да его и не требовалось. Не стану отрицать, что прежде, чем покинуть дом, я… я взяла толику денег из дядюшкиного несгораемого шкафа.

– Боже праведный! Еще того лучше! Остается лишь удивляться долготерпению сэра Мортимера Ролстона!

– Ну, это ведь было не совсем воровство… Разве он мне не дядя? А там, в Версале, – клянусь вам – я была всего несколько часов. Я так перепугалась – это вы правильно догадались. Я поклялась вам отомстить; но я так перепугалась. Джеффри, о Джеффри, неужели у вас совсем не осталось ко мне жалости? Да нет… Я…

– Вы меня совсем не любите?

– Нет.

Пег воздела руки и сжала кулачки, что должно было означать крайнее проявление горя.

– Стало быть, теперь, – сказала она, – я должна предстать перед дядей Мортимером, словно блудница перед магистратом. И еще в присутствии этой отвратительной миссис Крессвелл. Сама она сожительствует с дядюшкой, но это не помешает ей напустить на себя вид праведницы и проповедовать мораль. Я не жалуюсь. Я понимаю: я все это заслужила. Но то, что и вы тоже покинете меня!..

– Покину вас, сударыня?

– Да, и вы тоже. Не отрицайте. Вы уже решили, что, как только расстанетесь со мной в «Золотом Кресте», вы тотчас же возьмете карету или портшез и возвратитесь на Лондонский мост к этой старухе, которая живет над лавкой «Волшебное перо». Не так разве?

Джеффри Уинн вздрогнул и повернулся к девушке.

– Черт возьми! Откуда вы знаете?

В этот момент разговор их заглушило чавканье и лязганье огромных колес, которые крутились под мостом ближе к Сити, подавая воду во все районы Лондона, расположенные к востоку от Темпл-Бар. Затем карета проследовала дальше, оставив по правую руку церковь св. Магнуса, и начала медленный подъем на Фиш-стрит-хилл, чтобы затем свернуть влево к Грейт-Истчип. Часовые не появились. На улице не было прохожих, и лишь престарелый ночной сторож, один из тех жалких «чарли»[6], что ходят по ночному Лондону с палкой и фонарем, околачивался под красной вывеской таверны близ Монумента[7].

– Черт возьми, Пег! Откуда вы знаете?

– Разве я не права?

– Правы или нет, но как вы догадались?

– Я поняла, просто поняла. Как я могу не знать чего-то, что касается вас?

– Слушайте, Пег. Сегодня вечером я буду с вами столько, сколько нужно.

– Так, значит, вы любите меня.

– Нет, милая, я вас не люблю. Но вы правильно угадали: я постараюсь вернуться на мост как можно скорее. Я принял решение…

– Оно касается нас?

– Вообще говоря, сударыня, оно касается призрака женщины, которая давно умерла, а также одного портрета в Зеленой комнате в «Ковент-Гарден». Нужно признать, то, что я затеваю, – сплошное безумие. И приведет оно к преступлению, а может, и убийству.

– Убийству?!

– И все же я не отступлю. Сейчас молчите и доверьтесь мне. Поймите: от того, что произойдет в ближайшие два часа, зависит не только наша собственная жизнь, но и жизнь других людей.

ГЛАВА ВТОРАЯ Мэри, Мэри, Мэри – вот: Все совсем наоборот!

– Добро пожаловать, дорогой сэр, и вы, молодая госпожа! – сердечно приветствовал их хозяин. – Не сочтите за труд переступить порог этого дома. Милости просим. Вас уже ждут.

Он отошел с дороги, давая лошадям въехать на мощенный булыжником двор таверны, и, когда карета остановилась, открыл дверцу. Джеффри Уинн высунулся наружу, нахлобучил треуголку и спрыгнул на грязные булыжники, поверх которых была постелена солома.

Дым вился по двору, и сквозь его густые клубы видна была галерея, шедшая вдоль всех четырех задних фасадов здания.

Из маленьких зарешеченных окошечек на галерее падал свет, который отражался на ножнах шпаги и пряжках на башмаках молодого человека.

– Уже ждут? – поинтересовался он беззаботно. – Сэр Мортимер Ролстон?

– Не знаю, сэр, он не назвал своего имени. Но не сомневаюсь, что это именно тот джентльмен. Он ожидает вас в моих так называемых Антилоповых покоях с отдельной гостиной и желает, чтобы вы и молодая дама немедленно проследовали к нему.

– В свое время, любезный хозяин, в свое время!

– Как вам будет угодно, сэр. – И хозяин сделал неловкую попытку согнуть ноги в коленях. – Но он ждет вас уже несколько часов. И он сказал «немедленно». С ним дама.

Некто в карете яростно топнул ногой.

– Что он говорит? – донесся оттуда нежный голосок Пег Ролстон. – С ним дама? Черт бы ее побрал!

Девушка выглянула из кареты. Ее вспыхнувшее румянцем лицо было прелестно. Она была такого же роста, как ее спутник, но хрупкого телосложения и явно слабая физически. Плащ ее раскрылся, и под ним видно было платье розовато-сиреневого шелка с кринолином, слегка расширенным распорками из китового уса, так называемым «обручем», на нижней юбке. Голос ее звучал необычно из-за того, что она глотала слезы и пыталась подавить испуг.

– Я – грязная! – произнесла она трагически. – То есть я хочу сказать, мне нужно помыться с дороги. Я четыре дня не меняла платья. Мистер Уинн, я отказываюсь встречаться с этой женщиной, пока не приведу себя в порядок.

– Хозяин! – позвал Джеффри. – Будьте так добры, проводите даму в другие покои с отдельной гостиной. Принесите ей воды и мыла, если таковые у вас имеются.

– Сэр, – взмолился хозяин. – Сэр, я не уверен, что…

– Но насос у вас есть? Если нет ничего другого, она сунет голову под него. Нет, сударыня, никаких белил, никаких румян! Ваше лицо так прекрасно! Не стоит разрисовывать его, как клоуну на Варфоломеевской ярмарке.

– У дамы есть багаж, сэр?

– Какой багаж! – воскликнула Пег. – Когда меня унесли в нижней юбке! Вы слышали, что сказал этот господин?

– Сэр, но я должен проводить вас, я должен показать вам путь в Антилоповы покои.

– Я знаю, как туда пройти, и обойдусь без провожатых. Позаботьтесь о даме.

В воздухе блеснул золотой, потом еще один для кучера и третий – для форейтора, сидящего на пристяжной. Столь неумеренные траты вызвали возмущение Пег, которая выразила свое недовольство в выражениях достаточно крепких, как если бы речь шла о разбазаривании семейного состояния, что уже проделал в свое время некий предок Джеффри Уинна. Через минуту у кареты уже суетились конюхи, а Джеффри направился в глубь двора.

Таверна «Золотой Крест»[8], видимо получившая свое название от белого креста на зеленом фоне на флаге, висевшем над входом, располагалась напротив памятника Карлу I. Сам памятник не был виден со двора, откуда вырисовывались лишь неясные очертания Нортумберленд-хаус с флюгером на крыше и двумя каменными львами перед входом. Здесь располагалась также Английская Западная почтовая станция, и воздух был наполнен сильным запахом лошадей.

Перебросив плащ через руку, Джеффри поднялся по наружной лестнице, ведущей на галерею. Правда, подойдя к нужной двери, он не взялся за ременную петлю, служившую дверной ручкой, а вместо этого заглянул в окно, расположенное рядом с дверью.

В комнате было неспокойно – именно так! Но это было не то беспокойство, которое ожидал увидеть Джеффри.

Две свечи на каминной полке освещали обитую деревянными панелями гостиную с голым дощатым полом. В середине комнаты, за столом, лицом к окну сидел мужчина, явно поглощенный своим ужином.

Это был крупный человек, за пятьдесят, мускулистый, но одновременно и тучный, с большим животом и тяжелым подбородком. На нем был роскошный костюм из цветастого шелка с пятнами от еды и крошками нюхательного табака, а на голове – неопрятный парик. Шпагу сэр Мортимер Ролстон носил, лишь следуя этикету. Нередко, стукнув кулаком по столу, он заявлял, что не знает, как ею пользоваться, и подозревает, что и все прочие фехтуют не лучше, чем он. В данный момент его красное лицо отражало не столько дурное расположение духа, сколько сосредоточенную задумчивость; он прихлебывал из массивного стеклянного кубка, поводя глазами из стороны в сторону.

Упомянутое выше беспокойное настроение в гостиной исходило от изящной женщины со сложенным веером в руке, которая расхаживала взад и вперед перед камином. Миссис Лавинии Крессвелл, вдове, на вид можно было дать лет тридцать, но только не при дневном свете, которого вообще избегали, как правило, дамы из общества.

Миссис Лавиния Крессвелл была весьма миловидна, если не считать слишком уж выцветших светлых волос и слишком бесцветных голубых глаз. Роста она была невысокого. В то же время держалась она величественно и с какой-то ленивой надменностью, чему Пег безумно завидовала и тщетно пыталась подражать. Миссис Крессвелл что-то резко и отрывисто говорила, обращаясь к сэру Мортимеру. Слов нельзя было разобрать, но видно было, как сэр Мортимер сжимается от них.

– Отчего бы это? – думал Джеффри Уинн.

Все суставы его ныли от долгой тряски в карете, и голова гудела после напряжения и беспокойства последних месяцев. Он еще немного постоял у окна (о чем он при этом думал, пусть домыслит сам читатель), затем бесшумно переместился к двери. Столь же бесшумно, стараясь, чтобы не звякнул засов, Джеффри потянул за ремешок. Затем он распахнул дверь.

Впечатление, которое появление его произвело на людей в комнате, напоминало эффект разорвавшейся бомбы.

– Что такое? – воскликнул сэр Мортимер.

Этот тучный человек привстал, толкнув животом стол, так что задребезжала оловянная посуда. Нижняя челюсть у него отвисла. Он взглянул сначала на Джеффри, потом за спину Джеффри; при этом краска отлила от его лица. Голос его, глубокий, хрипловатый и раскатистый, на этот раз дрогнул.

– Что такое? – воскликнул сэр Мортимер.

Затем:

– Черт возьми! Ничего не вышло?

– Не беспокойтесь, сэр. Все в порядке.

– Но распутница? Все ли в порядке с ней?

– С ней тоже все в порядке.

– Ну так!.. – произнес сэр Мортимер, к которому постепенно возвращалось самообладание. – Ну так!..

Миссис Крессвелл не глядела в их сторону; она стояла, постукивая сложенным веером по выступу каминной полки. Сэр Мортимер откинулся в кресле и жадно припал к кубку, торопливо глотая вино, которое проливалось, струясь по его подбородку и стекая на кружевной ворот рубашки. Он допил вино, потом еще несколько секунд молчал. Лицо его пылало гневом, и на лбу вздулись синие жилы. Он грохнул кубком по столу и снова вскочил на ноги.

– Что, боится? – спросил он. – Кто кого, черт возьми, боится? Ну ладно. Где моя племянница? Где эта распутница? Где она прячется? Приведите ее сюда, молодой человек. Приведите, и я убью ее. Убью и лишу наследства. Ведите ее сюда!

– Сэр, – сказал Джеффри, – выслушайте меня, прошу вас.

– Выслушать тебя? Где она?!

– Сэр, Пег в другой комнате. Она готовится к встрече с вами. Умоляю вас, сэр, будьте с ней помягче. Как бы она ни притворялась, душа ее страдает.

На этот раз ответила ему миссис Крессвелл; она повернула голову и холодно взглянула на молодого человека.

– Что вы говорите? – спросила она, улыбаясь. – Боюсь, что, когда мы разберемся с ней, тогда придется пострадать и ее телу.

– Если мне будет позволено, сударыня…

– Не будет. Могу я спросить, сколько вам лет, мистер Уинн?

– Двадцать пять.

– Вот как! Двадцать пять. – Миссис Крессвелл подняла свои выцветшие брови. – По вашему лицу и манере рассуждать я бы решила, что вам несколько больше. Но вам всего двадцать пять. Поэтому будьте любезны говорить, лишь когда вас просят об этом – и не ранее.

– Сударыня…

– И еще, мистер Уинн. Насколько я понимаю, вы оказали нам некоторые услуги. Что побудило вас к этому?

– Меня наняли.

– Именно. Меня радует, что вы осознаете это. Но больше мы не испытываем нужды в вас, и, как это ни прискорбно, интереса к вам мы тоже не испытываем.

Неожиданно сэр Мортимер стукнул кулаком по столу.

– Эй, Лэвви…

– Дорогой друг, неужели вы полагаете, что меня – подобно всем прочим – не заботят интересы и честь вашей семьи?

– Нет, Лэвви, я… Я, конечно, знаю… Но зачем же вы так суровы с мальчиком?

– Ну тогда зачем же проявлять суровость и к девочке? – спросила миссис Крессвелл.

Слегка раскрыв веер, она двинулась в направлении сэра Мортимера; на ее восковом лбу появился румянец, а верхняя губа красивого, строгого рта слегка приподнялась. Отблески свечи играли на кулоне – оправленных в золото рубинах – на шее миссис Крессвелл.

– Или вы полагаете, что ввели меня в заблуждение своей яростью, тем, как вы изображаете эдакого сквайра Уэстерна из сочинения покойного мистера Филдинга?[9] Нимало. Вы говорите, что убьете ее? Что вы сделаете? Собираетесь ли вы покарать ее, как она того заслуживает, за побег из дома, который она совершила? Собираетесь ли вы покарать ее вообще?

– Ну, Лэвви, зачем вы так суровы? Она же дочь моего покойного брата. Я воспитывал ее.

– Воспитывали. И ваше воспитание видно в ее манерах. Спору нет, в ее жилах течет благородная кровь. Но, как и вы, она – деревенщина.

– Лэвви…

– Вы когда-нибудь видели такие лживые глаза? Такое жеманство, уловки, к которым прибегает скотница, когда она кокетничает с глупыми мужчинами? Кого вы могли воспитать? Только деревенщину. Но зачем же было воспитывать шлюху? Можно ли допустить такую в Сент-Джеймсский дворец и представить Его Всемилостивейшему Величеству?[10]

– Его Всемилостивейшему Величеству? – вскричал сэр Мортимер. – Этому жирному олуху, который и по-английски-то толком говорить не научился! Да они все, ганноверцы, – безмозглые!

– А мы все еще якобиты![11] Мы еще со школьной скамьи обожаем Стюартов! Ну ничего. Можете не дрожать за свою шею! Якобиты давно в могиле и напрочь забыты. Но то, что вы хотите видеть свою распутную девицу в хорошем обществе, – это ведь не просто разговоры? Или, может быть, все же прибегнуть к каким-то радикальным средствам и поучить вас уму-разуму – для вашей же пользы?

– Лэвви, Лэвви, вы правы абсолютно во всем! Боже мой, поступайте как сочтете нужным. Как, по-вашему, следует обойтись с Пег?

– Ее следует раздеть донага и выпороть кнутом, а после этого засадить на месяц в Брайдвелл по обвинению в распутстве. Что она вам или вы ей, когда есть люди, которые вас действительно любят? И пороть ее будете не вы; этого я не допущу: у вас слишком мягкое сердце. Внизу находится мой дорогой брат, мистер Тониш, он готов оказать нам эту услугу.

Миссис Крессвелл повернулась к Джеффри:

– Вы что-то хотели сказать, молодой человек?

– Да, сударыня.

– Могу я спросить, что именно?

– Я хотел сказать, сударыня, что ваш «дорогой брат» крупно рискует, если только осмелится тронуть мисс Ролстон.

– Что вы говорите? – произнесла миссис Крессвелл, на которую эта угроза не произвела никакого впечатления. – А вы знакомы с моим братом, мистер Уинн? Или с его близким другом майором Скелли?

– Не имею этой сомнительной чести.

– А также, я полагаю, не владеете искусством фехтования?

– Нет, сударыня. И вообще не имею склонности к героическому.

– Ну что ж, похвально. Нечасто встретишь такого благоразумного охотника за приданым. Ну ладно, где эта страдалица? В какой комнате она прячется?

– Не могу вам этого сказать.

– То есть не хотите? Тогда, боюсь, мне самой придется привести ее. Или вы собираетесь воспрепятствовать мне?

– Ни в коем случае, сударыня. Но вы только что упомянули сочинение покойного мистера Генри Филдинга. Вы знали его?

Миссис Крессвелл взглянула на молодого человека. На ней было платье кремового бархата с розовой накидкой, кружевами, идущими по рукаву, от локтя и почти до самого запястья, и лифом с очень низким прямоугольным вырезом, в котором вдруг поднялся и потом вновь опустился рубиновый кулон.

– Я понимаю толк в литературе и не стыжусь иногда пролить слезу над особенно трогательным местом. Но его сочинения – грубые и отвратительные, совсем не такие, как у мистера Ричардсона[12]. Его удивительно трогательная, такая волнующая «Кларисса»…

– Я имел в виду не ваши литературные склонности, сударыня. Знали ли вы мистера Филдинга в другом его качестве? И знакомы ли вы с его сводным братом и преемником, слепым судьей с Боу-стрит? И с теми, кого за глаза называют «людьми мистера Филдинга»?[13]

– С этим слепым наглецом? Да, во всяком случае, встречалась. Могу я пойти вниз или еще нет?

– Сделайте одолжение, сударыня, – вниз или к дьяволу.

– Вы об этом пожалеете, – сказала миссис Крессвелл.

Дверь открылась и вновь захлопнулась за ней. Взметнулось и заколебалось пламя свечей. Порыв ветра промчался над Чаринг-Кросс, влетел на Стрэнд и понесся по улицам, состояние которых некий знаток Лондона определил как «абсолютно дикое и варварское». Не исключено, что в доме в этот момент было не лучше.

– Сэр… – начал Джеффри.

– Признайся, мальчик, – перебил его Мортимер Ролстон, – ты никогда не думал увидеть меня таким. Не думал, что я могу так низко пасть.

На протяжении всей речи миссис Крессвелл он ни разу не приподнялся со своего места, и глаза его все время были устремлены в пол. Сейчас он с трудом выбрался из-за стола и искоса смотрел на Джеффри. Парик на нем сбился на сторону. Один белый чулок, а именно левый, спустился из-под пряжки, застегивающей под коленом штанину, и сполз на огромную туфлю. Так он и стоял, глядя через плечо на пламя камина, с отблесками света на красном лице, – как толстый надувшийсяшкольник.

– По-твоему, я без ума от этой женщины? Черт меня побери, ну и без ума! По-твоему, я ничего не могу с этим поделать? Черт меня побери, ну и не могу! Не я первый.

– Не первый и не последний, если уж на то пошло.

– Ты тоже без ума от Пег. Думаешь, я не знаю? Только ты умеешь это скрывать. А я нет. Я простой бесхитростный мужик.

– Сэр, вы кто угодно, но только не простой и не бесхитростный мужик.

– Что? – заинтересовался сэр Мортимер, к которому вдруг вернулся его обычный цвет лица, а вместе с ним и обычная несдержанность. – Ты что, догадался?

– Кое о чем.

– О чем же именно? Знаешь, например, почему я именно тебя отправил на эти идиотские розыски вместо того, чтобы обратиться к дюжине моих людей в Париже, которые уже десять раз могли доставить Пег сюда?

Джеффри так и стоял, перебросив плащ через руку. Ему пришло в голову послать проклятие небесам или швырнуть этот плащ на пол, как это, наверное, сделал бы сэр Мортимер. Но он только оглянулся.

– У вас дюжина своих людей в Париже? Вы прямо как сэр Фрэнсис Уолсингем[14].

– Кто такой сэр Фрэнсис Уолсингем?

– Он уже умер. Я когда-то читал, что он нанял целый легион шпионов для доброй королевы Бесс.

– А, науки, науки! – пробурчал сэр Мортимер. – Я, знаешь, уважаю книжную ученость; только многовато ее развелось, а здравого смысла осталось маловато. Я вложил деньги в ювелирное дело Хуксона с Леденхолл-стрит вовсе не для шпионажа. Мы уже целый год воюем с «мусью». Но банкиры не воюют, они богатеют. Ты это запомни, слышишь? Меня бы выгнали из дома, в одной рубашке выгнали бы… эти люди из общества, узнай они, что я вкладываю деньги в торговлю. И все же вот тебе мой ответ.

– Ответ на что? Почему вы послали меня в Париж?

– Да, черт возьми! Потому что кто-то должен жениться на Пег! И я решил, что это будешь ты! Кому же еще? Я с самого начала так задумал и решил дать тебе возможность показать, на что ты годишься, доказать, что ты вовсе не робкий слюнтяй, каким вечно прикидываешься.

Он перехватил взгляд Джеффри.

– Ну, не возмущайся. Ты мне нравишься. Раз ты все равно втюрился в Пег, а она в тебя – еще больше, так что дурного в этой моей затее?

– Дурного в ней ничего. Но есть в ней одна ошибка. Ошибка, сэр, заключается в том, что я не собираюсь жениться на Пег.

– Как?! – вскричал сэр Мортимер, приходя в ярость. – Не собираешься жениться?

– Не собираюсь.

Сэр Мортимер весь подался вперед, плечи его приподнялись и в свете свечи, падавшем из-за спины, казались еще массивнее.

– Это оттого, что она уже не девица, да? Мне не доказать, что ты первый с ней валялся: потаскушка скорее плюнет мне в глаза, нежели хоть слово скажет против тебя; да я и не стану ничего доказывать, пусть чертовы законники доказывают. Да и такая уж важная штука – невинность – для девушки с таким приданым? Тоже мне, добродетель!

– Штука не такая уж важная. Мне эта женская добродетель представляется товаром чересчур дорогим и слишком непонятным, чтобы держать его в такой чести. Восхищаться женщиной только за то, что она ни разу не вспомнила про свой пол, все равно что восхищаться мужчиной, который ни разу не вспомнил про свои мозги.

– Верно рассуждаешь. Не произноси этого вслух – понял? – а то куча попов тут же на тебя набросится с воплями. Но рассуждаешь верно. Что же тебя заботит в таком случае?

Сэр Мортимер пристально взглянул на Джеффри.

– Не золотишко, надеюсь? А то ты у нас гордый, еще откажешься от ее денежек. Это сейчас, когда всякий юноша из хорошей семьи только и думает, как бы поправить семейные дела удачной женитьбой, – и правильно делает! Так не из-за денег?

– Нет, не из-за денег. По крайней мере…

– Так в чем же дело, черт побери? Не станешь же ты отрицать, что любишь эту потаскушку?

– Про себя я это знаю. Но я скорее дам перерезать себе горло, нежели женюсь на ней или признаюсь, что желаю этого.

– Что это вы, сэр, за персона такая, чтобы рассуждать, что вы станете делать, а что – нет? Да кто ты такой? Лэвви ты, может, и озадачил своими разговорами о «людях мистера Филдинга», а меня – нет. Я знаю, что это – легавые с Боу-стрит, сволочь, которая тайно выслеживает и сдает за вознаграждение воров и убийц. И ты – один из них. Есть ли дело грязнее?

– Осторожней, сэр.

– Господи Боже мой! – трагически воскликнул сэр Мортимер. – Что же за гадюк развели мы вокруг себя! Пег чуть не стала актриской в «Друри-Лейн» и, не помешай я ей, была бы сейчас с низшими из низших! Ты – сыщик! Куда уж ниже? И оба вы: любите и не женитесь. И я: разрываю себе сердце из-за двух идиотов, луной ушибленных.

– Факты, которые вы приводите, сэр…

– Не говори, черт возьми, о фактах!

– Факты, которые вы приводите, неверны. С приходом мистера Джона Филдинга на Боу-стрит суд магистратов[15] и служащие этого суда обрели наконец достоинство. Что касается театра, то два самых разборчивых и высокомерных господина, его милость герцог Графтон[16] и мистер Горацио Уолпол[17], считают за честь отобедать с Гарриком в Хэмптоне.

– Пег – не Гаррик, пойми ты, щенок! Она скорее похожа на ту, другую Пег, Уоффингтон, которая сбежала из театра, прежде чем ее оттуда выгнали.

Тон его изменился.

– Мальчик мой, послушай меня! У нас мало времени. В любую минуту Лэвви может…

Сэр Мортимер внезапно замер с открытым ртом, схватившись рукой за золотую пуговицу на камзоле. Джеффри кивнул.

– Да, – произнес он. – Вы хотели сказать, что в любую минуту миссис Крессвелл может вернуться. И вы будете стоять перед ней, словно преступник у позорного столба, когда толпа бросает в него камни и дохлых кошек. Я не хочу обидеть вас, сэр. Но с вами-то что происходит?

– Я не могу ей противиться. Я это заслужил. Вот и все.

– Простите, но совсем не все. Я сам так думал несколько месяцев назад.

– Черт меня дери, могу ли я вечно пренебрегать благополучием Пег? Она должна пребывать в высшем свете, иначе зачем нам этот дом в Лондоне? Лэвви Крессвелл пользуется расположением нашего милостивого короля, его толстозадости Георга Второго, такого же жалкого вдовца, как и я. В этом все дело, и тебе это известно.

– Это только часть дела, я в этом уверен. Вы никогда не придавали особого значения свету. Я видел, как вы спустили с лестницы баронета, который не сказал и половины того, что наговорила вам миссис Крессвелл. Чем держит вас эта женщина? Чем она так запугала вас? Или не она, а ее братец, мистер Хэмнит Тониш?

– Чем держит? Чем запугала?

– Да.

Сэр Мортимер помолчал, потом вновь обратился к Джеффри:

– Однажды, мой мальчик, – произнес он сдавленным голосом, – ты проснешься утром и увидишь, что ты – старик. И нет в тебе уже прежнего спокойствия и прежней уверенности в себе.

– Никогда в жизни я и ни на минуту не чувствовал уверенности в себе. Я всегда полагался только на Бога.

– Я сказал: прежней уверенности в себе. И соображаешь ты уже не так скоро, и речь твоя медленна. И даже загнать лжеца в угол ты уже неспособен. Но стерпишь ли ты, чтобы Пег выпороли у тебя на глазах, потом бросили в тюрьму по приговору суда, на основании показаний, данных под присягой? А потом ее отдадут Хэмниту Тонишу, если он еще не раздумал жениться на ней.

– Отдадут Хэмниту Тонишу?

– Ты говоришь, ты не знаком с ним.

– И это правда. Я знаю лишь, что у него репутация фехтовальщика, который уступит только его же дружку майору Скелли, ну и еще кое-что. Но Пег? Отдадут Хэмниту Тонишу!

– Да, и в этом все дело. Кто поможет ей, если не ты?

– Поклянитесь, что это правда. У дяди ее cтолько возможностей.

– Клянусь тебе, мальчик…

Казалось, будто Джеффри уловил в его речи отзвук какого-то другого голоса.

– Да, – произнес он. – Пег тоже во многом клялась мне недавно. Сэр, ни вы, ни Пег больше не сумеете меня одурачить. Благодарю вас, но я отказываюсь. Я и пальцем не двину, чтобы помочь ей. Даже если…

Снаружи на галерее прозвучали быстрые шаги. Эти покои таверны «Золотой Крест» состояли из обшитой деревянными панелями гостиной и примыкающей к ней спальни без окон, но с блохами. Шаги миновали спальню и достигли гостиной. Открылась дверь, и появилась Лавиния Крессвелл в сопровождении человека лет на шесть старше ее; она появилась в дверях и устремила взгляд на сэра Мортимера (за то время, что она смотрела на него, можно было бы сосчитать до десяти).

Миссис Крессвелл не выглядела рассерженной, лишь на ее восковом лбу в паре мест выступили пятна.

– Нашей милой Мэри Маргарет, – промолвила миссис Крессвелл, – придется держать ответ еще кое за что. Она исчезла.

– Исчезла? Но куда?

– Это, – ответила миссис Крессвелл, – мы бы и хотели знать.

– О да, – подтвердил ее спутник. – Очень бы хотели.

В отличие от невысокой миссис Крессвелл ее спутник был худ и рост имел выше среднего. У него были длинные руки и пальцы – тонкие и гнущиеся. Все же и выражение, и некоторое сходство в чертах их бледных без кровинки лиц позволяли предположить, что эти люди – брат и сестра.

– Ваша племянница, дорогой мой друг, – пояснила миссис Крессвелл, – потребовала, чтобы ей отвели комнату для того якобы, чтобы помыться. Буквально минуту спустя она выбежала во двор и позвала наемный экипаж. Хозяин, как он утверждает, последовал за ней, пытаясь удержать. Но мисс Пег, не обращая на него внимания, укатила в направлении на восток.

– Лэвви, Лэвви, – взмолился сэр Мортимер, – я здесь совершенно ни при чем.

– Я вас и не обвиняю.

– И я не знаю, куда она бежала.

– Этого я тоже не утверждаю, – сказала миссис Крессвелл.

Затем она кивнула в сторону Джеффри:

– Но не знает ли он?

– Нет, – сказал Джеффри. – Я тоже не знаю.

– Тоже не много знаете, это вы хотите сказать? – осведомился Хэмнит Тониш.

Мистер Тониш выдвинулся вперед. Гладкий белый парик сидел на нем очень ладно; горизонтальный локон плотно прилегал к каждому уху. На нем был горчичного цвета камзол с золотым шитьем и голубой жилет. Рукава камзола были такие широкие, что могли бы служить карманами. Левая рука его покоилась на стальном эфесе его рапиры с позолоченной чашкой.

– Тоже не много знаете? – повторил мистер Тониш.

– Не спеши, братец, – вмешалась миссис Крессвелл.

Ее широко открытые глаза были устремлены на Джеффри.

– Мне известно, мистер Уинн, что вы проживаете на Ковент-Гарден-пьяцца. Там может остаться без ответа любая грубость. Юная мисс Пег отбыла в восточном направлении. Кучеру она дала указания, которые – хотя и не были расслышаны как следует – могут оказаться небесполезны. Мистер Уинн, проживаете ли вы в доме или поблизости от дома, имеющего вывеску с надписью «Волшебное перо»?

Странно, но раздавшийся возглас удивления исходил от сэра Мортимера.

По выражению лица Джеффри нельзя было определить (во всяком случае, он на это надеялся), что слова эти что-то для него значат. Но в сердце его и в мысли они вселили страх за Пег; машинально он взглянул на дверь. и в это мгновение Хэмнит Тониш уже стоял перед ним, опустив руки.

– Мистер Тониш…

– А, так вы знаете меня? – осведомился тот, приподнимая верхнюю губу, совсем как его сестра. – Сейчас вы познакомитесь со мной еще ближе. Вы хорошо слышите, приятель?

– Мистер Уинн, – сказала миссис Крессвелл, – я жду ответа на мой вопрос.

– Ответ, сударыня, таков: поблизости от моего дома нет места, носящего название «Волшебное перо».

– Куда же вы в таком случае собираетесь?

– Куда я собираюсь, сударыня, не касается никого, кроме меня.

На верхнюю губу мистера Тониша пробралась улыбка. Ладонью левой руки, как бы даже нехотя, он влепил Джеффри затрещину, такую сильную, что треуголка подпрыгнула на голове молодого человека. Правой рукой Хэмнит Тониш извлек из ножен рапиру.

– Доставайте! – сказал он.

– Мистер Тониш, я не ищу ссоры с вами и хотел бы ее избежать.

– Вижу, что не ищете, – согласился его рослый противник. – Но вы ее уже нашли, и никуда вам не деться. Доставайте шпагу!

– Хэмнит, – вскричала миссис Крессвелл, – отпусти его!

– Милая сестра…

– Неужели не ясно, – произнесла миссис Крессвелл, внезапно переводя взгляд на потолок, – что от него нам не будет никакого толку? Не говоря уже о том, что, как ты видишь, душа у него уже ушла в пятки, и ссориться с ним – только понапрасну терять время. Пусть убирается!

Рапира, тонкая, с острым, как игла, концом, могла лишь колоть. Поэтому, когда Хэмнит Тониш занес руку как бы для того, чтобы нанести рубящий удар прямо по глазам Джеффри, жест этот не предвещал никакой опасности, но выражал крайнюю степень презрения.

Джеффри поклонился, глядя прямо в лицо мистеру Тонишу. Бросив на него взгляд настолько отсутствующий, что его нельзя было даже назвать презрительным, мистер Тониш опустил рапиру и отступил в. сторону. Сэр Мортимер выругался сквозь зубы. Миссис Крессвелл разглядывала что-то на потолке. Джеффри же ринулся к двери.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Молодая женщина и старуха

– Пег! – позвал он. Затем еще раз, громче: – Пег!

Голос его, достаточно зычный, чтобы привлечь внимание часового, если бы таковой имелся, взмыл вверх и затерялся, поглощенный раскатистым эхом Лондонского моста. Ответа не было.

Джеффри озирался в отчаянии.

В Сити часы уже пробили десять. В такой поздний час на улице можно было встретить только головорезов да пьяных, скорее даже последних, поскольку закон против употребления дешевого джина вряд ли мог бы пройти. Где-то в удалении от берега нечеловеческим голосом кричала очередная жертва грабителей, а может быть, и белой горячки. Голос, похоже, принадлежал женщине; женские крики раздавались здесь нередко.

Джеффри помедлил немного. Минут десять тому назад двое носильщиков бегом – так, что, казалось, сердце выскочит из груди, – пронеслись по Чаринг-Кросс и высадили Джеффри из портшеза на Грейт-Истчип в конце Фиш-стрит-хилл. Южнее, рядом с Монументом, находилась вывеска таверны, которую он уже видел в тот вечер. Это была не просто таверна (об этом Джеффри знал, поскольку занимался делом, которое – что бы он там ни говорил – он ненавидел), а постоялый двор «Виноградник», расположенный при почтовой станции, и здесь, так же как в «Бычьей глотке» на Сент-Мартин-ле-Гранд, останавливались люди, приезжающие с севера страны.

В коридоре с полом, посыпанным песком, рядом с баром, Джеффри нос к носу столкнулся с трактирщиком.

В отличие от хозяина «Золотого Креста», худого и елейного, этот был толст и подозрителен.

– Дама? – спросил он в ответ на вопрос Джеффри. – Молодая дама? Ну-ка, опишите ее.

– Если вы ее видели, то сразу вспомните. Очень темные глаза, живые и блестящие. Мягкие светло-русые волосы, уложенные наверх, пара локонов спадает на затылок. Очень хорошенькая, хотя на лице слишком много краски. На ней платье бледно-лилового цвета с красными узорами, а на поясе, я думаю, кошелек с деньгами.

– Дама? Молодая и хорошенькая? И с деньгами? На улице в этот час?

– Да. Это и страшно.

– Ну, а что навело вас на мысль, будто она зашла ко мне?

– Ничего. Просто это единственный на всей улице дом, где горит свет. Она могла зайти спросить, как пройти к лавке на Лондонском мосту. Могла попросить проводника с факелом.

– Я ее не видел. А она что, сумасшедшая?

– Временами. Но неважно! Раз ее здесь не было…

– Я не говорил, что ее не было здесь. Я сказал только, что не видел ее.

Джеффри, который уже начал дрожать под своим плащом и собирался уходить, резко повернулся.

– Если такая девица, к примеру, и забрела бы ко мне – перепуганная, понятно, но все же решилась бы, – если бы она заговорила с барменом, вызвала бы недовольство и возмущение моей жены, – мне что, обязательно быть при этом? Я что, должен отвечать за всех беглянок, которых потом придет разыскивать отец или брат? У меня, молодой господин, приличное заведение!

Круглое лицо трактирщика начало расплываться перед глазами Джеффри.

– Эта девушка, – продолжал трактирщик, – пробыла здесь не более двух минут. Затем упорхнула, не взяв ни провожатого, ни факела. С барменом вам поговорить не удастся: он напился и спит в своей постели. Но вам не худо будет порасспросить о ней доктора.

– Какого доктора? – поинтересовался Джеффри.

– Доктора медицины, – пояснил трактирщик. – Он не шарлатан, как большинство докторов. Зовут его доктор Эйбил. А живет он, между прочим, на Лондонском мосту, то есть пока еще живет. Каждый вечер он приходит сюда и выпивает две-три бутылочки, как все честные люди. Девушка с ним тоже разговаривала. Он и сейчас еще в баре. Заведение наше – почтенное. Там вместе с доктором еще и священник.

И Джеффри поспешно устремился в бар.

Комната с закопченными балками и влагой на стенах была пуста, если не считать двух человек, сидящих за столом у камина друг против друга. Старший, плотный человек средних лет, курил длинную трубку и слушал, что говорит его собутыльник.

Шпаги у него не было, но у стола стояла длинная трость с медным набалдашником, которая являлась принадлежностью профессии врача. Весь вид его, усталый и разбитый, все убожество нищеты, цепляющейся за его табачного цвета камзол и белые чулки, не могли скрыть подлинной доброты, написанной на лице доктора Эйбила, доброты, столь же неожиданной здесь, в этой комнате, освещенной тусклым светом камина, как если бы она оказалась вдруг на гравюре мистера Хогарта[18] с Лестер-филдз.

Собеседник доктора Эйбила, худой человек с мертвенно-бледным лицом, был одет в черную сутану священнослужителя, с белыми манжетами и воротничком. Забавный нос и большие живые глаза делали его лицо веселым и даже хитрым. Но сейчас священник был абсолютно серьезен. Он перегнулся через стол и что-то говорил своему собеседнику мрачным приглушенным голосом. Джеффри, возможно, и подумал бы, прежде чем вмешаться в их разговор, если бы внезапно беседа эта не прервалась взрывом эмоций.

– Черт бы побрал мою душу! – произнес священнослужитель, вскакивая на ноги весь в слезах. – Но это просто ужасно! Вопрос чрезвычайно деликатный, доктор, и касается он весьма деликатных вещей. Если, к примеру, радости, которые дарит нам женская плоть, окажутся на деле не столь сладостными, как казалось вначале, и если в результате несчастный служитель Бога совсем не по своей вине подхватит французскую болезнь, неужели не найдется какого-нибудь быстродействующего и надежного средства излечить его от этого недуга?

– Достопочтенный сэр, с этим вопросом вам следует обратиться к хирургу, а не к терапевту. Кроме того, как я уже сказал…

– Доктор, доктор! Ведь я только что прибыл в этот город! Неужели это и есть отзывчивость, которой славится Лондон?

– Достопочтенный сэр, – отвечал доктор, невольно смягчаясь, – я же сказал, что не занимаюсь такими недугами. И так слишком много людей умирают сегодня от болезней, которые мы не в силах предотвратить.

– И умирают, вне всякого сомнения, с вашей помощью!

– Видимо, и с моей, – устало произнес доктор Эйбил. – Я, конечно, не Хантер с Джермин-стрит. Но, насколько я понимаю, сейчас нет средства от французской болезни, во всяком случае, средства быстродействующего. Если мы хотим вообще избежать ее, сэр, нам следует оставаться дома и постараться вести себя должным образом.

– Да, да, все это совершенно правильно, – вздохнул священник. – Я женат на совершенно сумасшедшей женщине, или почти сумасшедшей, что, впрочем, одно и то же. Я могу сколько угодно до слез жалеть мою бедную Элизу (он и впрямь уже рыдал), но какой крик она поднимает, если увидит, как мужчина всего лишь ущипнул за дверью молоденькую служанку. А ведь это и происходило за дверью! Оцените мою деликатность, доктор.

– Вы уверены, что получили французскую болезнь от этой служанки?

– Нет, конечно, не уверен. Да и не служанка это была, а вдова, которую я навещал в Чипсайде. И произошло это всего час назад. Но каждый раз, стоит мне споткнуться, и я начинаю думать, что болен; начинаю испытывать страх, а это ведь почти то же самое, что действительно заболеть.

– Достопочтенный сэр, – сказал доктор, выпрямляясь в своем кресле, – ваша приверженность плотским утехам просто поразительна!

– Ваша ученость, – отозвался служитель церкви, – можете совать свой нос в крысиные норы, как и надлежит людям, не имеющим понятия о деликатности и высоких чувствах. Я – преподобный Лоренс Стерн[19], викарий[20] Саттона и Стиллингтона в графстве Йоркшир, а также пребендарий[21] Йоркского собора. Если бы не мое высокое призвание – прости, Господи, – я бы уже разбил вам голову дубиной.

«Ну почему, – думал Джеффри Уинн, впадая в отчаяние, которое он неоднократно испытывал в своей жизни, – почему все в этом окаянном мире постоянно затевают ссоры и лезут в драки?»

– Джентльмены, – произнес он вслух, выступая вперед, – прошу простить, если я нарушаю вашу беседу. Я также занят поисками женщины, хотя и в ином смысле, нежели сей достойный священнослужитель. Не согласитесь ли вы выслушать меня?

Джеффри торопливо изложил им то, что считал возможным. Доктор Эйбил слушал его стоя, с видом холодно-учтивым, тогда как преподобный Лоренс Стерн весь извелся от любопытства.

– Хорошенькая, говорите вы? – вопрошал этот последний. – А меня здесь не было! Чума меня возьми! Ну как я мог такое упустить?!

– Помолчите, сэр! – сказал доктор Эйбил.

Он был явно взволнован и отложил свою длинную трубку.

– Здесь был я.

– И молодая дама спрашивала вас о чем-нибудь, доктор?

– Да. Она спросила, знаком ли я со старухой – имени она не знала, – которая живет над упомянутой вами лавкой. Я сказал, что действительно знаю эту женщину и что зовут ее Грейс Делайт. И я настоятельно советовал молодой даме не ходить туда, хотя и не сказал почему. Сама старуха совершенно безобидна – во всяком случае, мне так кажется. Но о тех местах ходят дурацкие слухи, будто там водятся привидения; говорят, бывали случаи, что люди умирали там от ужаса.

– Крестная сила! – воскликнул священник, и его залитое слезами лицо побледнело. – Неужели действительно водятся?

– Помолчите, сэр. Я же сказал: дурацкие слухи.

– Да, но…

– Все это – игра воображения. Люди сами пугают себя до смерти. Весь мой опыт подтверждает это. Я посоветовал этой даме отправиться домой. Но она сказала, что у нее нет дома или что, по крайней мере, нет никого, кто любил бы ее.

Опустив голову, Джеффри отошел в глубь комнаты, но потом снова вернулся к столу.

– Я попросил ее подождать, пока я возьму свой ящик с инструментами, – продолжал доктор Эйбил, указывая кивком в глубь бара. – Я поставил ящик туда, чтобы какой-нибудь пьяный не пнул его или не наступил ненароком. И тогда я провожу ее. Но когда я вернулся, ее уже не было.

– Слушайте, но это же так загадочно и романтично! – воскликнул преподобный Лоренс Стерн. – Однако с чего бы это молодая дама благородного происхождения – я полагаю, она – благородного происхождения – задумала вдруг посетить эти трущобы на Лондонском мосту?

– Этого я не знаю. И не мое дело выпытывать такие вещи.

Сказав это, доктор Эйбил провел рукой по лбу – от старого выцветшего парика к несколько затуманенным глазам на широкоскулом лице.

– Нет, не будем лгать, – сказал он. – Я и сам несколько перебрал, и здесь было так уютно – я не стал ее догонять, хотя следовало бы. Я очень надеюсь, что с ней не случилось ничего дурного. И все же, думаю, не ошибусь, если скажу, что девушка была чрезвычайно расстроена и нуждалась в утешении. Сейчас, с вашего позволения, я пойду. Но вы, сэр, не ждите меня. Я советовал бы вам поторопиться.

И Джеффри не стал ждать.

Теперь он знал, почему по эту сторону моста его не остановил часовой. Полдюжины солдат Первого пехотного полка, сняв свои гренадерские шапки, расположились у огня в сторожке. Он видел их через окно, видел их тени на белой стене; по всей вероятности, солдаты провели там весь вечер.

Отойдя ярдов на двадцать, стоя под темной аркой, он выкликал Пег по имени, когда вдруг услышал (а может быть, ему это почудилось) женский крик, доносящийся откуда-то от воды у него за спиной. Он повернулся и побежал к ближайшему широкому проему между рядами домов.

Чуть впереди, занимая почти всю проезжую часть моста, виднелась громадина Нонсач-хаус, здания тюдоровской эпохи.

Перед Джеффри вздымалось четыре или пять этажей штукатурки и дерева, украшенного некогда богатой резьбой и позолотой, с множеством окон и четырьмя башнями с флюгерами по углам. Луна, стоящая высоко в небе, отражалась в тех окнах, где еще оставались стекла. Остальные окна были слепые – забитые досками или заваленные каким-то хламом, что свидетельствовало о последней степени запустения.

– Пег!

Джеффри показалось, что в широком и хорошо освещенном пространстве между домами, которое и с той и с другой стороны моста доходило до самых его перил, в правой стороне он различает какое-то движение, на реке, вверх по течению, в направлении Вестминстера. Он кинулся к балюстраде, шедшей вдоль пешеходной части, которая была сделана за тридцать лет до того с внешней стороны моста параллельно домам, чтобы пешеходы могли проходить по мосту, не боясь попасть под экипаж. Но Джеффри никого не увидел: тени ввели его в заблуждение. Он прислонился к балюстраде и, повернув голову, оглядел ряд домов, тянущихся ломаной линией в направлении Саутуорка.

Рев воды в этом месте объяснялся просто. На массивные быки и волнорезы моста ушло столько камня, что для прохода воды между ними осталось совсем небольшое пространство. Длина самого широкого, среднего, пролета, имеющего на случай нападения или осады разводную часть, которая последний раз использовалась еще в средние века, составляла не менее сорока футов.

В славные для Лондонского моста дни, когда богатые люди не стыдились заниматься торговлей, на верхних этажах домов были устроены садики. Из задних фасадов многих домов выступали маленькие, похожие на ящики, комнатки на кронштейнах, нависающие над водой, – туалеты; и сейчас не часто увидишь такое «место уединения»; в прежние же времена это было просто неслыханной роскошью.

«Грейс Делайт, – думал Джеффри Уинн. – Грейс Делайт. Вся опухшая полоумная старуха с пожелтевшей от нюхательного табака губой. Кто поверит, что она носит такое имя? А если Пег узнает, кто она в действительности?»

«Ну, а если и узнает – что с того? – начал нашептывать ему другой голос. – Какая разница? Что это меняет?»

Но первый голос тут же возразил:

«Как это, что меняет? Если сегодня ночью ты решился на преступление во имя того, чтобы заполучить себе Пег Ролстон, то – пусть не помеха тебе в том ни Бог, ни дьявол, – но время ты выбрал неудачное».

«Кстати, ты на него действительно решился? Чего же ты медлишь? Чего стоишь тут перед домом и потеешь от страха? Человек решительный уже давно придушил бы старую ведьму, а не раздумывал, увидит это Пег или нет. Он бы…»

Где-то глубоко внизу отблески света играли на клокочущих водоворотах. Сильный ветер завывал на Лондонском мосту, будто скрипка. И снова Джеффри повернулся и побежал, но на этот раз он был уверен, что бежит на крик женщины.

Он пробежал под аркой Нонсач-хаус и выскочил на проезжую часть, ограниченную с обеих сторон балками, подпирающими здания. При этом он неожиданно налетел на какую-то фигуру, стоящую тут в почти полной тьме.

«Вам хорошо смеяться», – сказал бы мистер Лоренс Стерн по поводу суеверных страхов. Но у Джеффри в ушах зазвучали его собственные шаги. Руки его сами потянулись, чтобы схватить, задушить. Но наткнулись они на мягкие женские плечи, и в ту же минуту Джеффри понял, что женщина эта – Пег.

Потом он мог только ругаться хриплым шепотом, стараясь, чтобы голос его не дрожал. Он обнял Пег и прижал ее к груди. Она была вся напряжена и почти лишилась дара речи, но при первых же его словах обмякла, потом вдруг отпрянула.

– Итак, – произнес Джеффри после паузы. – С вами все в порядке. Что же произошло? Что вы такое затеяли?

– Джеффри…

– Давайте выкладывайте! Почему вы оказались здесь?

– Я думала, что вы отправитесь следом.

– Да? Только поэтому?

– Я считала, что вы отыщете меня. И вы меня нашли. И я знаю почему.

– Почему же?

– Потому что вы меня любите.

– Потому что я боялся, что вас убьют или ограбят. В последний раз, Пег! Пора кончать с этими романтическими бреднями. Я сыт ими по горло!

– О, ради Бога, перестаньте! Сами вы – романтик, и гораздо больший, чем я. Только вы думаете, что это проявление слабости, и боитесь себе ее позволить. Вы не хотите меня поцеловать?

– Если честно, сударыня, я предпочел бы перекинуть вас через колено и высечь.

– Как этот ужасный Хэмнит Тониш, человек с холодными руками и глазами фехтовальщика? Тот, что готов сделать это по просьбе своей еще более ужасной сестры? Я видела его в окне трактира. По-моему, дай им волю, эта дивная парочка с удовольствием меня бы убила. Где же, скажите на милость, было мне укрыться, если не в доме старой верной служанки?

– В доме старой… Как?! Что вы такое говорите?

– Я говорю об этой женщине, Грейс Делайт, хотя, конечно, это не настоящее ее имя. Вы сказали, что она долго служила у вас когда-то.

Слабый свет луны просачивался между вертикальными балками и горбатыми коньками домов. Джеффри едва мог различить лицо Пег и дом справа от нее. Страхи ее почти прошли, хотя глаза все еще поблескивали беспокойством. Джеффри уже не прижимал ее к себе, но все еще держал ее руки, которые она прятала под плащом. Капюшон плаща был откинут, а шляпку она потеряла, и видно было, что волосы ее слегка растрепались.

– Пег, Пег.

– Но вы сказали…

– Нет, милая моя ветреница. Я сказал, Пег, что «в известном смысле» она оказала некоторые услуги моему деду. Я ничего не уточнял. Вы бы, наверное, удивились…

– Нимало.

Джеффри не столько увидел, сколько представил себе, как взлетают кверху брови Пег.

– Вы бы могли уточнить, что она была содержанкой вашего деда, не так ли? И что когда-то она была очень хороша.

– Но откуда, черт возьми, вы знаете?!

– Как откуда? От вас, – пояснила Пег. – По тому, как вы это говорили. А кому, кроме куртизанки – если не хуже, – взбредет в голову взять себе такое имя?

– Пег, вы входили в этот дом? Вы ее видели? Нет, нет, вы вряд ли бы о чем-нибудь догадались по ее теперешнему виду.

– Сомнений нет, это было ужасно. Но ведь и происходило все в ужасные времена вашего деда. Потом, это все неважно. Если когда-то, много лет назад, она и была содержанкой, это не мешает ей сейчас оставаться надежным и преданным человеком.

– Никакая она не надежная и не преданная. Опять пошли ваши романтические бредни. Хотя они прекрасно согласуются с тем, что ныне эта отвратительная безумная старуха составляет гороскопы и насылает порчу.

– О Боже!

Когда Великий лондонский пожар 1666 года, двигаясь с севера на юг, выжег на Лондонском мосту коридор, он был остановлен совсем рядом с первым проемом между зданиями и все же не перекинулся ни на Нонсач-хаус, стоящий здесь еще со времен короля Гарри, ни на еще более старые строения, около которых находились сейчас Джеффри и Пег.

Помещение, в котором располагалось «Волшебное перо», имело только одно широкое окно, наглухо закрытое ставнями. Слева от окна были две двери; Джеффри знал, что одна из них ведет прямо в лавку, другая – к лестнице, идущей наверх. В доме, узкий фасад которого пестрел пятнами выцветшей штукатурки на фоне почерневших бревен, было еще два этажа с аленькими окошечками, забитыми или завешанными изнутри. Вывеска с надписью «Волшебное перо», болтающаяся на скрипучем вертлюге над головами Джеффри и Пег, издала громкий стон и качнулась под порывом ветра.

– Пег, еще раз спрашиваю: вы входили в этот дом?

– Нет! Я собиралась. Бармен в «Винограднике» объяснил мне, как сюда пройти; я им тогда рассказала, что хочу здесь укрыться. Я, правда, взялась за ручку двери, но войти не решилась. Не знаю почему. Тогда меня не страшили ни духи, ни привидения. Это я теперь их боюсь.

– Это вы кричали?

– Кричала?

– Несколько минут назад. Мне показалось, что я слышал крик. Вы кричали?

– Нет. Я стояла здесь, сама не знаю, сколько времени, и не могла двинуться с места. Я чуть не умерла со страху, когда услышала, что вы бежите в мою сторону. Но никто не кричал; я уж точно не кричала.

– Верю. Я сам столько навоображал – я так беспокоился о вас и мучился угрызениями совести, – не исключено, что и это мне просто пригрезилось. А вы не трусиха. Не зря вы племянница сэра Мортимера Ролстона, а по характеру могли бы быть ему и дочерью. Ну, раз вы туда не входили, то и нам теперь незачем.

– Джеффри, я потрогала дверь, ту, слева: она была незаперта…

– Уличная дверь, здесь – да где угодно – ночью, и незаперта?

– Сама удивляюсь, но так оно и было! Я потрогала дверь, а она тут же отворилась – дюйма на два, на три. Я думала, там внутри так тесно, и грязно, и отвратительно. Там действительно тесно, и ступеньки такие крутые, будто у пожарной лестницы, но совсем не так грязно, как я опасалась. Но я все равно не решилась войти и задвинула щеколду. Но наверху там горела свеча.

– Свеча?

– Помилуй Боже, что же тут такого особенного?

– Вы никогда не знали бедности, Пег. Ни у кого в этих местах не может быть свечи, даже если…

Он осекся.

– У этой женщины, Грейс Делайт, мог гореть только фитиль в масляной плошке, – если она вообще зажигает свет по вечерам.

– Боже, Боже, но почему вы никогда мне не верите? Посмотрите сами!

Пег потянула за ручку, и дверь, висящая на ременных петлях, распахнулась, ударившись о стену.

И в тот момент, когда дверь ударилась о стену, кто-то вскрикнул.

Крик раздался наверху. Это мог быть крик смертельного ужаса или агонии, а может быть, и. того и другого. Потом он сменился каким-то повизгивающим клекотом, который исходил из человеческой гортани, хотя ничего человеческого не было в этих звуках. Крик этот проникал в самую плоть и бил по нервам. Затем раздались тяжелые сдавленные вздохи и глухой звук, как при падении на пол. Может быть, что-то еще происходило там, наверху, но двое людей перед домом уже ничего не слышали.

Из окна наверху действительно пробивался слабый свет, и Джеффри довольно ясно видел Пег. Ноги ее подгибались, а глаза как будто потухли. Секунд десять никто из них не мог вымолвить ни слова.

Потом Джеффри произнес:

– Слушайте, Пег, я иду туда.

– Вы с ума сошли!

– Возвращайтесь в «Виноградник». Там вы будете в безопасности. Бегите!

– Вы оставляете меня? Я должна вас оставить? Нет, я не могу! Пожалуйста!

– Тогда идите за мной. Но держитесь на расстоянии. Чтобы я мог извлечь шпагу, если понадобится.

– Вы готовы бежать от горстки французов, а теперь идете прямо навстречу опасности. Неужели вы не боитесь?

– Боюсь. Но не привидений и злых духов. Если же какой-то человек пришел к старухе и напал на нее…

– Кто стал бы нападать на нее?

– Я, к примеру. От этого-то мне совестно. Кроме того, моя профессия – ловить воров. Я должен войти в дом.

Взяв Пег за руку, он вместе с ней переступил порог и закрыл за собой дверь. На полу лежал деревянный брус. Джеффри поднял его и вставил концы в деревянные петли по бокам двери, закрыв, таким образом, доступ с улицы в это тесное влажное помещение. В потолке был люк, к которому вела примитивная каменная лестница, похожая на простой столб с небольшими углублениями; достаточно было слегка покачнуться, чтобы сломать на ней шею. Наверху находились две маленькие комнатки, примыкающие друг к другу и идущие в глубь дома, к задней стене, которая выходила на реку и Вестминстер.

– Оставайтесь здесь, – сказал Джеффри. – Если наверху кто-то есть, он не может напасть на вас, минуя меня.

Джеффри скинул плащ, швырнув его прямо на пол. Пег видела, как он начал подниматься по узеньким ступенькам, придерживая левой рукой ножны шпаги. Голова его, освещенная светом свечи, падающим сверху, была хорошо видна. Девушка заметила, как он покачнулся, чуть не потерял равновесие, но успел схватиться за край люка, влез внутрь и исчез.

– Джеффри!

Ответа не было. Даже шагов его не было слышно. Ей стало трудно дышать: сажа и копоть, скопившиеся здесь за два века, как будто давили ей на грудь.

– Джеффри!

– Тихо!

Она отступила к запертой двери и прижалась к ней. Джеффри поскользнулся и чуть не упал с лестницы. Он был едва различим в темноте: сначала показались башмаки с пряжками, затем ноги в серых шерстяных чулках, затем штаны до колен и сиреневый камзол с петлями, . обшитыми серебряной нитью. Тем не менее Пег угадала, что лицо его было того же цвета, что парик.

– Тихо! – повторил он. – Здесь никого, кроме нас. Старуха мертва.

– На нее напали? Она была ранена? Ее?..

– Да, ранена в известном смысле. Хотя, как мне кажется и как можно судить по выражению ее лица, это не телесные раны. Она умерла от ужаса.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Шпаги в лунном свете

– Не надо бояться, Пег. Я прикрыл ей лицо. Дайте руку и идемте наверх.

– Мне идти туда? Неужели это необходимо?

– Видимо, нет. Когда жизнь покидает человека таким образом, закон не считает эту смерть насильственной. Не будет вскрытия, коронер[22] не станет проводить дознание. Только самые бедные похороны за счет прихода. Так что свидетельницей вам выступать не придется. Если только…

– Если что?

Джеффри не дал развиться игре воображения. Подняв с пола плащ, он набросил его на плечи. Вынул из двери деревянный брус и прислонил к стене. Затем повернулся к Пег.

– Вам лучше? – спросил он и осторожно дотронулся до ее щеки. – Ведь лучше? Видит Бог, я не думал вас напугать.

– О, если бы вы всегда были таким! Когда вы добры со мной, я готова сделать все, о чем вы попросите.

– И если мне понадобится ваша помощь, я получу ее?

– Конечно. Вы же знаете.

– От чего там просят избавить в корнуоллской литании? «От духов, от призраков, длинноногого зверья и ночных попрыгунчиков»? Смех да и только, Пег! Ничего подобного здесь нет, даю вам слово. Там, – сказал он, указывая наверх, – две маленькие комнатки. Направо – спальня с соломенным матрацем на полу. Слева, прямо у нас над головой, – комната побольше; в ней лежит на полу мертвая старуха. Пойдете вы со мной?

– Да, – сказала Пег, но вдруг замерла, прижав руку к груди. – Вы… вы сказали, что вы – сыщик. «Моя профессия – ловить воров» – так вы сказали. Что вы имели в виду?

– Ваш дядя это знает.

– Но я не знаю.

– Верно. Тогда слушайте. Духи здесь ни при чем, но смерть Грейс Делайт – даже более загадочна, чем можно подумать вначале, Пег…

Она кинулась к лестнице и взбежала на нее с проворством, которого трудно было ожидать от столь нежной, казалось бы, девушки. То, что она увидела наверху, не повергло ее в ужас. Грязь была делом обычным, разве что вид ее или запах начинали вызывать омерзение. Смерть, даже в самом кошмарном своем виде, была зрелищем, одинаково привычным и прямо на улице, и в роскошных домах с зеркалами и позолотой, и воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Тем не менее, когда Джеффри пролез в отверстие в полу, он увидел, что Пег, подобрав юбку, застыла посреди комнаты.

Джеффри еще раз оглядел помещение.

Пол здесь был из дубовых досок, хотя и старых и местами покоробившихся, но еще крепких. Окно, выходящее на улицу, было завешено грубой мешковиной. Второе окно, под которым стоял огромный сундук с неприхотливой резьбой, располагалось в задней стене; сквозь него видно было залитую светом луны реку. Окно это имело две створки со скругленными рамами и неровными толстыми стеклами; одна створка была распахнута, и сквозь нее в комнату проникал ночной воздух, который никто не счел бы здоровым.

На полу рядом с сундуком лежала на спине старуха, вся раздувшаяся от водянки. На ней был неопрятный чепец, рубаха из грубой полушерстяной ткани коричневого цвета. Лицо ее прикрывал грязный шелковый платок, который когда-то был ярко-зеленым. На складном стуле в северо-западном углу комнаты, куда не долетали сквозняки, горела оплывшая воском свеча в почерневшей металлической миске; ровный спокойный свет ее падал на закрытое платком лицо старухи.

Пег и Джеффри разом заговорили.

– Вы сказали… – промолвила девушка.

– Эти сыщики… – начал он.

Кровь билась в их сердцах, стучала в ушах; оба замолчали. Порыв ветра рванул открытую створку окна, и она задребезжала, перекрывая шум падающей воды.

– Эти сыщики, – продолжил Джеффри, – имеют дурную репутацию; все их ненавидят. Я понимаю, таким ремеслом особенно не похвастаешься. Люди мистера Филдинга работают тайно; имен их никто не знает – иначе какая от них польза? Все же бывает, что одних осведомителей мало, и, чтобы проникнуть в тайну, требуются люди с головой; тогда-то и оказывается, что не так уж подл сыщик, как думает ваш дядюшка.

– Джеффри, Джеффри, ну зачем вы мучаете себя так?

– Ничего я себя не мучаю. Есть заработки и похуже иудиных денег.

– Мучаете, мучаете! – настаивала Пег, не слушая его. – Вы спросили, почему я пришла сюда, к этой женщине. А вы, вы зачем пришли? Вы сказали, что приняли решение. Вы сказали, что может быть нарушен закон, что может произойти убийство.

– Оно и произошло.

Пег побледнела и в ужасе закрыла руками лицо.

– О, я здесь ни при чем, – продолжал Джеффри. – Она умерла не от кинжала, пистолета или яда. И все же что-то напугало ее до смерти. Что это было?

– Не могла ли я этого сделать, думаете вы? Вы помните, я распахнула дверь. Я распахнула ее неожиданно, я сама не ожидала, и она с грохотом ударилась о стену. Может быть, этот звук…

Джеффри расхохотался. Но тут же сдержал себя и сказал спокойно:

– Только не ее. – Он указал на неподвижную фигуру. – Не миссис… не Грейс Делайт. Конечно, с головой у нее было неважно, но она была крепкий орешек. Да встреться ей сам дьявол, она бы и бровью не повела. Что могло так напутать ее, Пег?

– Вы меня спрашиваете? Откуда я знаю?

– Давайте подумаем.

Он повернулся и направился к складному стулу – столь решительно, что чуть было не угодил в люк. Пег вскрикнула – и как раз вовремя. Джеффри взял почерневшую миску, в которой горела свеча. Держа ее высоко над головой, так что щеки его оставались в тени, а внимательные зеленые глаза, наоборот, были хорошо видны, он направился в тесную, как собачья будка, спальню. Можно было насчитать сто ударов сердца, после чего он вернулся и стал медленно обходить первую комнату, разглядывая каждый предмет в ней.

– Джеффри, что вы делаете?

– Осмотрите здесь все, Пег. Постарайтесь все запомнить. Если понадобится, вы будете свидетелем.

Он вновь высоко поднял свечу.

– Нет ни камина, ни даже очага с отверстием для дыма; зимой здесь, наверное, пробирает до костей. Пол без щелей. На крышке сундука, – он приподнял крышку, – вдоль нижней ее кромки – пыль; следов пальцев нет: крышку не поднимали несколько недель или дажемесяцев. В сундуке, заметьте, ничего, за исключением старых листов пергамента, разрисованного ее астрологическими рисунками, чернильницы с высохшими чернилами и нескольких старых грязных перьев. Стоп! Вот свежие чернила и новый пергамент. Но, по-моему, чистый. Ограблена старуха не была.

– Ограблена? Кто стал бы грабить эту, в сущности, нищенку с Лондонского моста?

Джеффри ничего не ответил. Он закрыл крышку и бросил на нее свой плащ.

Потом прошел в переднюю часть комнаты и сдернул мешковину, закрывающую окно, которое выходило на улицу.

– Это окно, – сказал Джеффри, – такое же, как то, другое: с двумя створками и шпингалетом. Оно захлопнуто, но не закрыто на шпингалет.

– Фи! Часто ли закрывают окна, выходящие на улицу? Все служанки выкидывают в окно мусор и отбросы, выливают помои и тому подобное – все, что выбрасывается из дома и идет в сточную канаву.

– Но не на Лондонском мосту. Он деревянный, и на нем нет сточных канав. Весь мусор, – Джеффри вернулся в глубь комнаты, – выбрасывают сюда, в окно, выходящее на естественный сток, на Темзу. Это может создать некоторые неудобства для пешеходов, так что мусор нужно кидать подальше, через пешеходную часть. Обратите также внимание, Пег… Идите сюда!

– Не пойду! Вы обещали не пугать меня, а сами выгнули брови, словно повешенный.

– Обратите внимание, как уложены бревна в стене дома. Человек решительный легко заберется по ним с тротуара. Грейс Делайт, видимо, не боялась воров: оба окна не заперты. Это окно вообще открыто: распахнутая створка подоткнута тряпками, чтобы не закрылась, – вряд ли это сделал убегающий вор. На окне нет ни шторы, ни занавески; окно же в передней комнате плотно завешено мешковиной на веревке.

– Чтобы из противоположного окна нельзя было заглянуть в комнату. Это же так естественно. Любой деликатный человек…

– Вы думаете, это деликатность?

Пламя свечи дрогнуло и заколебалось. Джеффри поставил миску на деревянный сундук, чтобы не задуло свечу, и опустился на колено рядом с телом Грейс Делайт. Он внимательно рассмотрел грубую, редкого плетения ткань рубахи, затем перевел взгляд на зеленый платок, закрывающий лицо старухи.

– Платок этот – старый и грязный, но он из французского шелка. И освещается комната не коптилкой, а свечой. А эта миска, – он дотронулся до ее края, – хоть и закопченная и на вид дешевая – из чистого серебра.

– Не хотите ли вы сказать, что эта старуха была вовсе не бедная? И что у нее было припрятано много золота? И что это побудило кого-то напасть на нее?

– Я говорю вам только то, что завтра должен буду честно и откровенно рассказать судье Филдингу. Вы – как и он – должны делать выводы сами. Вы умеете читать мои мысли: давайте!

– Пропадите вы пропадом!

– Пег…

– Иногда мне кажется, что я знаю вас, и я счастлива. Я так счастлива, когда вижу, что вы – тот человек, которого я знаю. А потом вы уходите куда-то, словно в тумане исчезаете. Что вам за дело до этой женщины, скажите? Неужели… неужели все это только для того, чтобы уберечь от скандала память вашего покойного деда?


– Перестаньте! Это уж совсем никуда негодная романтика! Что до меня, то пусть мой почтенный дедушка жарит себе хлебец на адском огне. И эта старуха может отправляться туда же, хотя ее мне даже жалко. – Он поднял голову и взглянул на Пег. – Мы живем в жестоком, грубом и несправедливом мире, чтобы там ни говорили о нем! Доктор Свифт[23] это понимал. Потому-то он и умер в сумасшедшем доме в Дублине. Есть люди, которые это понимают: они еще сохранили остатки приличия. Сегодня я встретил одного врача. По-моему, он из этих людей. Но их немного. В основном…

– Перестаньте! – воскликнула Пег, и голос ее дрогнул. – Умоляю вас, перестаньте! Вы слишком многого хотите от людей. Ну почему вы не довольствуетесь тем, что есть люди, которым вы дороги, которые готовы любить вас! Господи, ну имейте же сострадание… Ой, что вы делаете?

Неожиданно Джеффри склонился к самому лицу старухи, прикрытому платком, просунул левую руку под плечи неподвижно лежащего тела, а правую – под сгиб колен и поднял женщину с пола. Голова ее откинулась, и зеленый платок соскользнул, обнажив лицо с вылезшими из орбит глазами, искореженным ужасной гримасой широко открытым ртом с табачными крошками, прилипшими к верхней губе под самым носом.

В следующее мгновение голова в чепце исчезла из поля зрения Пег. С большим усилием Джеффри поднял тело и перебросил через плечо вниз головой.

– Она вздохнула! – сказал он, качнувшись, но сохраняя равновесие. – Очень тихо, но, готов поклясться, шелк заколебался. В ней еще теплится жизнь или остатки ее. Если повезет, то с помощью врача мы, возможно, сумеем привести ее в чувство.

– Джеффри, вам показалось. Она умерла. Я знаю… я видела смерть.

– Я тоже. В нашем полку был человек, которого приговорили к расстрелу. Он попросил не завязывать ему глаза. Еще не было команды «пли!» – солдаты только подняли мушкеты, – а он вскрикнул и упал, замертво. Но лицо его и конечности были мягкие, неотвердевшие; в остальном все было так же, как здесь. Если бы они не поверили, что он мертв, и на всякий случай добили его выстрелом в ухо, ему пришлось бы ожить, прежде чем умереть еще раз.

– Что вы собираетесь делать? Вы говорили, там, в соседней комнате, есть матрац? Давайте я возьму свечу и посвечу вам.

Джеффри уже повернулся к ней, собираясь ответить, но вдруг осекся; выражение лица его изменилось, глаза расширились.

– Нет, не трогайте! Я забыл. Не трогайте. Я обойдусь.

– Перестаньте! Что за глупость! Вам же будет…

– Мне будет лучше, если вы не станете трогать свечу. И ни при каких обстоятельствах не пойдете в спальню.

– Но почему?

– Потому, что я так хочу. О Пег, неужели вы не можете послушаться меня хотя бы в этом?

Чувства бурлили в этой комнате, расположенной над бурлящей рекой. Пег вся дрожала, у нее перехватывало дыхание, но с места она не двигалась.

Тяжело дыша, Джеффри пронес свою ношу в низкую дверь над открытым люком. В спальне он взглянул только на маленький низкий топчан с соломенным тюфяком, накрытым одеялом, который стоял под занавешенным окном в передней части комнаты. Потом быстро обвел взглядом всю комнату целиком. Даже при том, что он привык читать при тусклом свете свечи (как и всякий человек того времени, который вообще умел читать), глаза его могли различить лишь слабые очертания предметов.

Он опустил Грейс Делайт на тюфяк, положив ее на спину. Мысль о собственной беспомощности привела его в отчаяние; потоптавшись на месте, он развел руками и направился в комнату, где ожидала его Пег.

– Рассуждать я горазд, – сказал он девушке, – а на деле – совершеннейший болван. Я понятия не имею, что нужно делать в этом случае. Надеюсь, врач знает больше. Кто пойдет за ним?

– Никто не пойдет, – послышался чей-то голос.

В люке показалась голова мужчины, который не торопясь поднимался по лестнице, глядя на них.

И Пег, и Джеффри разом обернулись. Затем оба они отпрянули от люка и отступили к сундуку. Сухопарый человек в камзоле горчичного цвета и чулках в обтяжку легко выпрыгнул из люка, словно акробат или персонаж пантомимы мистера Рича в театре «Ковент-Гарден». Потом он не спеша направился к ним; его длинная левая рука поигрывала эфесом рапиры.

– У вас что, приятель, кошки язык отъели? Что вас так изумляет? Вы действительно думали, что я не пойду за вами?

– Нет, мистер Тониш, – отозвался Джеффри, – я не сомневался, что вы за нами последуете. Но сейчас дело не в этом. Я срочно должен пойти…

– Вы никуда не пойдете, приятель, – перебил Хэмнит Тониш.

– Сэр, в комнате за вашей спиной лежит женщина: она при последнем издыхании. Несколько минут или даже секунд могут стоить ей жизни. Мы должны успеть привести врача; это совсем недалеко. Ради Бога, сэр, позвольте мне пройти.

– Вы просите меня об этом?

– Если нужно, да.

– И это в тот момент, когда мне предстоит преподать вам урок хороших манер и выдрать за ваше поведение по отношению к моей сестре? Я понимаю, драться вы не станете. Но рапира может прекрасно заменить кнут. Отступаете? То-то!

– Нет никаких доводов, которые на вас подействуют? Я ничем не могу вас убедить?

– Вы полагаете, что можете?

– Ну что ж, – произнес Джеффри, левой рукой перебрасывая за спину ножны, висящие на вышитом темляке у него на поясе, – вы этого хотели. Вашу шпагу!

– Что вы сказали?

– Вы не скупились на угрозы, мистер Тониш. Теперь вам придется оправдать их. Вашу шпагу!

Два клинка бесшумно покинули кожаные ножны с прокладкой из шерстяной ткани. Джеффри отступил еще на шаг и стал подле сундука: теперь противники были слишком далеко друг от друга, чтобы нападать. Но Хэмнит Тониш и не собирался этого делать. Он вдруг резким движением от левого плеча перерубил горящую свечу.

Свеча взметнулась вверх и погасла; задребезжала по деревянному полу металлическая миска.

– Остановитесь, вы убьете друг друга! Остановитесь, остановитесь, – кричала Пег, и этот пронзительный крик перешел в вопль отчаяния.

Услышав, что противник двинулся на него, Джеффри чуть отклонил корпус.

Взошла луна, и свет ее проник в комнату сквозь мутные волнистые стекла в скругленных рамках окна. Хэмнит Тониш стоял, держа шпагу в высоко поднятой правой руке, которая была слегка согнута в запястье. В тот момент, когда комната озарилась светом луны, он резко шагнул вперед и, согнув правую ногу в колене, сделал сильный выпад, задев правую часть груди своего противника.

Сталь ударилась о сталь, высекая синие искры под чашками рапир. Покрываясь потом, Джеффри парировал удары, отводя клинок противника в сторону и стараясь проткнуть ему запястье. Это ему не удавалось, но и Хэмнит Тониш не мог поразить его.

Возможно, все дело было в неправильном освещении, но со стороны могло показаться, что мистер Тониш, не сумев проткнуть Джеффри легкое, начал вести себя как-то неуверенно, даже неловко. Он вполне прилично отбивал встречные удары, в должной мере сохраняя при этом «изящную осанку», как учил сеньор Малевольти Анджело с Карлайл-стрит в Сохо. Однако реакция у него была замедленная и еще медленнее – особенно для такого проворного человека – были его собственные выпады.

Ударом сверху вниз Джеффри парировал очередной выпад противника, отвел его шпагу движением снизу вверх и вновь направил свой клинок в руку мистера Тониша. Острие его шпаги достигло цели, глубоко вонзившись в отведенное в сторону запястье.

Хэмнит Тониш стоял, широко открыв рот, и имел чрезвычайно глупый вид. Рапира с позолоченной чашкой выпала из его ослабевшей руки и, дребезжа, покатилась по полу. Темная жидкость – при свете луны видно было, что это кровь, – мгновенно залила его запястье и манжет.

Мистер Тониш с удивлением разглядывал рану. Гримаса исказила его лицо, но это был не страх, скорее – изумление, ярость, причина которой лежала где-то глубоко, и он сам, видимо, не вполне понимал ее. Но он повернулся и побежал, побежал к люку, сейчас невидимому. Вопль, который раздался, когда всей тяжестью своей он ощутил пустоту над почти вертикальной лестницей, напомнил горловой крик, услышанный незадолго до того молодыми людьми. Внизу в коридоре раздался грохот, и все стихло.

Джеффри стоял неподвижно, опустив голову. Пот залил все его тело и голову под париком. Он не произнес ни слова; молчание – и очень некстати – нарушила Пег.

– Вы победили его! – вскричала она, всплеснув руками; слезы брызнули из ее глаз. – Я так боялась за вас; я чуть не умерла! Но вы не побежали! И победили его!

– Замолчите, Пег!

– Вы рисковали…

– Замолчите, не говорите глупостей! Ничем я не рисковал.

Полой камзола он вытер кровь с клинка.

– Этот грубиян не умеет фехтовать, по крайней мере очень плохо фехтует. Вы разве не помните, что говорил ваш дядюшка? Мало кто знает, как обращаться со шпагой. И это правда: дуэли нужны им не больше, чем мне. Хэмнит Тониш обязан своей репутацией надменному виду и поведению: никто не осмеливался вызвать его. Наверное, он взял пару уроков у Анджело – и после этого решил, что непобедим. Вот и все.

– Но вы-то его вызвали. И вы не могли знать всего этого.

– Как это не мог? Каким надо быть болваном, чтобы этого не понять! Сегодня в «Золотом Кресте» он замахнулся на меня рапирой, как бы намереваясь не поранить, но просто хлестнуть меня по голове. При этом он отвел руку. Какой фехтовальщик позволит себе такую глупость? Человеку опытному вполне хватило бы времени достать шпагу и проткнуть его.

– Значит, вы совсем не боялись!

– Поверьте, Пег, ужасно боялся! Случайный выпад новичка может достать самого Анджело.

– А я думала, вы вели себя как герой. Клянусь Богом, так и думала. Но если я ошиблась, неужели нельзя было притвориться, чтобы я продолжала восхищаться вами?

– Пег, Пег, когда вы перестанете актерствовать?

– Актерствовать? – воскликнула изумленная девушка.

– Да, сударыня. Решите наконец, каким вы хотите видеть меня.

– Нет уж! Это вы решите, какой вы хотите меня видеть. Я стараюсь быть любящей – так мне хочется: вам это не по нраву. Пытаюсь вас побудить к чему-то – еще хуже. Честно и откровенно говорю, что лишилась рассудка – этого вы и совсем не желаете терпеть. Ну что делать бедной дурочке с таким человеком?

– Я… я должен вам признаться, Пег, со мной бывает нелегко.

– Нелегко? Просто безнадежно! На всей земле нет человека труднее. А сейчас вы совершили убийство. Да-да, вы убили человека; он лежит там, внизу. Так что здесь сейчас двое уже умерших или умирающих.

Выражение лица Джеффри переменилось.

– Двое, – повторил он. – Верно, двое. Хорошо, что вы мне напомнили.

Лунный свет, льющийся через неровное стекло, исчертил его лицо волнистыми линиями. Джеффри стоял, раскачиваясь из стороны в сторону: может быть, его мучила рана, а может быть, он просто искал кремень и кресало.

Потом он вложил шпагу в ножны. Но то, что Джеффри сделал в следующий момент, могло показаться безумием.

Он кинулся в переднюю часть комнаты, сорвал с веревки мешковину, закрывающую окно, и обмотал ветхой тканью кулак правой руки. Звон посыпавшихся стекол, раздавшийся, когда Джеффри саданул по закрытому окну, должно быть, разбудил жителей, которые еще оставались на Лондонском мосту. Осколки старого хрупкого неровного стекла вылетели из свинцовых переплетов, упали частью на улицу, а частью – в комнату, к ногам Джеффри.

Джеффри выбрал осколок покрупней, протер его мешковиной, а затем поспешил туда, где рядом с рапирой Хэмнита Тониша лежала упавшая свеча. Хотя, упав на пол, она погнулась, из нее все же торчал кончик фитиля.

– Побудьте здесь, – приказал Джеффри. – Должна же она была разжигать огонь. Там, в спальне, я помню…

Пробравшись в темноте через спальню, он обнаружил в дальнем ее конце небольшой кирпичный камин, находившийся на таком же расстоянии от стены, что и заднее окно в первой комнате. Пошарив в камине, Джеффри наткнулся на маленькую трутницу. Вспыхнула искра, занялась промасленная тряпка. Запалив погнутую свечу, Джеффри подошел к телу старухи и поднес осколок стекла к ее перекошенному рту.

Потом он стоял не двигаясь, опустив голову.

Показалось ли ему, что дрогнули ее губы? Он и сам сейчас не знал этого. Не знал и потом, пока не начал подозревать все на свете. Но к тому времени у него появились новые основания поносить себя. Сейчас сомнений, что старуха мертва, больше не оставалось.

В соседней комнате забеспокоилась Пег. Под сводчатым крытым проходом Лондонского моста зазвучали тяжелые шаги и послышались голоса людей, направляющихся к дому.

Горячий воск, капнувший на руку Джеффри, вывел его из задумчивости. Оставалось еще одно дело, которое нужно было сделать тайно, и Джеффри спешил закончить его, прежде чем перейти в другую комнату, где ждала его Пег.

В этот момент снизу послышался хриплый молодой голос, который Джеффри тотчас же узнал.

– Оставайтесь на месте! – приказал этот голос. – Все, кто есть в доме с выбитым окном и незапертой дверью, оставайтесь на месте! Ты, Джонсон… – Тут капитан Первого гвардейского пехотного полка Тобайас Бересфорд, видимо, обратился к кому-то у себя за спиной. – … ты распахни дверь, а ты, Макэндрю, оставайся со мной. Эй, кто там в доме! Покажитесь и назовите себя. Слышите вы меня?

ГЛАВА ПЯТАЯ В «Волшебном пере» перед выбором

Джеффри отодвинул шпингалет окна в передней комнате и распахнул правую створку с выбитым стеклом.

– Не спеши, Табби, – крикнул он. – Здесь нет никаких злоумышленников.

Ослепительно яркий свет двух фонарей освещал Табби Бересфорда и двух гвардейцев в гренадерских шапках. Один фонарь был в руке гвардейца, другой держал сам Табби, алый, со светло-коричневым мундир которого еще более выделялся благодаря черным ботфортам и треуголке. Другой гвардеец, с кремневым мушкетом «Браун Бесс», распахнул входную дверь.

– Черт! – произнес Табби, поднимая голову. – Черт! Я мог бы догадаться.

Ему было явно не по себе. Его опухшие глаза бегали, как будто высматривая что-то в облупившихся закрытых лавчонках на другой стороне моста.

– Слушай, Джефф. Не знаю, что у тебя здесь за дела. Я ведь предупреждал, чтобы ты не задерживался на мосту. Но раз уж ты полез куда не следовало, то дружба дружбой, а придется тебе провести ночь в караулке.

– Надеюсь, не придется, Табби.

– Как это? Я на службе и…

– Я тоже на службе, – перебил его Джеффри, слегка отступая от истины. – Но твой пост в Саутуорке, а ты что-то далеко от него.

– Так-то оно так. Но что поделаешь, если капитан, Майк Кортланд, – Табби ткнул пальцем куда-то на север, в сторону Сити, где, видимо, находился второй пост, – если капитан Майк Кортланд ленится выставлять часовых или, может, щадит чувства своих солдат? Но в чем дело, Джефф? Черт возьми, ты весь в грязи. Что случилось?

– Там внизу, в коридоре, лежит человек. Возможно, он оглушен и без сознания.

– Сэр, – вмешался гвардеец с мушкетом. – Сэр или лучше ты, Макэндрю. Посвети-ка сюда!

Второй гвардеец поднял фонарь, и через минуту из коридора послышалось:

– Здесь никого нет, сэр! Но от лестницы к входной двери идут следы крови.

– Значит, уполз, – сказал Джеффри. – Я не слышал. Но, видимо, рана его оказалась легче унижения.

– Кто уполз? – спросил капитан Бересфорд. – Последний раз спрашиваю, Джефф, что здесь произошло?

– Один человек затеял со мной ссору. Как я ни пытался остановить его, ничего не вышло. Пришлось проткнуть ему руку. У меня не было выхода.

– Значит, поединок! И ты говоришь, никто не нарушал закон. Черт возьми, Джефф, дело пахнет Ньюгейтом. Теперь у меня нет выхода.

– Табби, выслушай меня. Покуда не объявлено военное положение – а оно не было объявлено, – всякое нарушение порядка находится в ведении магистрата на Боу-стрит. В случае надобности военные должны оказывать содействие ему или лицу, им назначенному. Об этом ты осведомлен, не так ли?

– Да, правильно, но…

– И в данном случае, – продолжал Джеффри, снова несколько отступая от истины, – я и есть то самое лицо. Это, не сомневаюсь, тебе тоже известно. Во всяком случае, зная меня, ты мог бы догадаться.

По невольному движению темных бровей капитана Бересфорда можно было догадаться, что он испытал некоторое облегчение.

– Что ж ты, черт тебя побери, раньше не сказал? – спросил он. – Я, конечно же, догадывался. Но как я мог знать наверняка? Стало быть, ты берешь всю ответственность на себя?

– Беру.

– И сам доложишь обо всем старику Филдингу?

– Старику? Судье Филдингу тридцать шесть лет – не более того.

– Разорви мне задницу! Неужели? – изумился Тобайас Бересфорд. – Впрочем, тоже немало. Хотя держится он, будто ему пятьдесят и он, по меньшей мере, камергер при дворе.

– Он – слепой, Табби. У судьи Филдинга тщеславия не меньше, чем у других, и он не пользуется всеобщей любовью. Но человек он порядочный, а доброты в нем больше, чем он позволяет себе выказывать.

– Доброты? Ах, доброты! Ну что ж, пусть будет так. Что до нынешнего нашего дела, то я не стану вмешиваться, если только ты берешь ответственность на себя.

– Беру. И не только за Хэмнита Тониша…

– За… кого?

– Хэмнита Тониша. С которым у меня была стычка. Ты что, знаком с ним, Табби? Наверное, в карты играл? И, подобно многим, неудачно?

На мгновение показалось, что пламя фонарей дрогнуло, – но только на мгновение, поскольку фонари продолжали гореть ровным спокойным светом. Но вот капитан Бересфорд резко поднял свой фонарь, намереваясь осветить лицо Джеффри, и на секунду осветил свое собственное лицо. В голове Джеффри прочно запечатлелись вывески на другой стороне моста: «Две библии» на давно заброшенной книжной лавке – мало кого на Лондонском мосту интересовали книги; «Милая суета» на магазине зеркал, также оставленного хозяином; и вывеску на одной из швейных мастерских под названием «Вязальная спица», в которой еще работали днем, хотя сейчас окна ее были закрыты ставнями. Все эти вывески, проржавевшие, с облупившейся краской, составляли мрачный фон, на котором ярким пятном выделялся мундир Табби Бересфорда.

– Мои дела – это мои дела, Джефф, – отрезал последний.

– Это не ответ.

– И тем не менее. Если ты проткнул руку Хэмниту Тонишу, а не кому другому… Так вот, я говорю, если это был Хэмнит Тониш…

– Хэмнит Тониш – забияка и хвастун, Табби. Фехтовальщик он никакой. Его нечего бояться.

– Возможно, возможно. Были такие подозрения. Но у него есть приятель, майор Скелли, улыбчивый такой. Так вот он – действительно фехтовальщик. И при первой же встрече выпустит из тебя кишки. Поберегись, Джефф.

– Мне есть чего беречься, Табби. Есть вещи и похуже.

– Как так? Что там еще?

– Не там, а здесь. Мертвая старуха. И мне нужно мнение врача. Если она умерла не от ран, значит, от ужаса, от того, что явилось ей. Или же от того, что можно назвать явлением Господним.

Табби Бересфорд длинно и замысловато выругался. Гвардеец с мушкетом отпрянул от двери. Джеффри вдруг перестал следить за реакцией Тобайса и повернул голову; он прислушивался к звуку шагов, которые на сей раз приближались со стороны Лондона. Последние слова Джеффри произносил, возвысив голос, но осекся в тот момент, когда в свете фонаря появился доктор Эйбил.

Хотя в руках доктора была трость с медным набалдашником, а также деревянный ящик с инструментами и склянками – атрибуты его профессии, капитан Бересфорд, по той или иной причине, был слишком вне себя, чтобы обратить на это внимание.

– Веселенькая, клянусь, история! – пробасил он. – Похоже, все в этот час решили погулять по Лондонскому мосту. Кто вы, приятель? Что вам здесь нужно?

– Сэр, – ответил пришелец, – я живу здесь. Мой дом примерно в сотне ярдов отсюда. Как вы можете заметить, я доктор медицины.

– Ах так!

– Вам совсем необязательно напоминать мне, капитан, – с горечью произнес доктор Эйбил, верно интерпретируя взгляд, брошенный на него, – про то, что занятие мое невысоко ценится. Я прошу вас избавить меня от насмешек по поводу моей профессии. Сегодня, поверьте, я уже достаточно выслушал их от одного духовного лица, пожелавшего составить мне компанию. Каким бы низким ни было мое ремесло, я отдаю ему все силы.

– Ну что вы, право, – пробурчал капитан Бересфорд, вспоминая о хороших манерах, обычно ему присущих, – я не хотел вас обидеть. Ремесло совсем не такое уж низкое, как, скажем, у хирурга. К тому же и Джефф Уинн говорит, что ему нужна помощь врача, – так что, с Богом! – поступайте в его распоряжение! С вами, вы говорите, священник?

– Уже нет. – При этом доктор Эйбил поднял голову и увидел в окне Джеффри. – В этом, мой молодой господин, причина того, что я задержался.

– Доктор, доктор, не нужно извиняться!

– Боюсь, что нужно. Сначала достопочтенный мистер Стерн настоял, чтобы мы взяли еще бутылку. Это, как он сказал, придаст нам смелости, чтобы идти сюда. За бутылкой он вспомнил – или сделал вид, что вспомнил, – что ему предстоит еще визит к веселенькой чипсайдской вдовушке, и, качаясь, отправился искать носилки. Вот почему, хотя я и обещал клятвенно, что тотчас последую за вами и молодой дамой…

– Молодой дамой? – поинтересовался капитан Бересфорд. – Какой такой дамой?

– Прошу прощения, сэр, – вмешался гвардеец с «Браун Бесс» в руках, – но не лучше ли нам вернуться на пост?

– Прошу прощения, сэр, – сказал гвардеец с фонарем, – по-моему, он говорит дело.

– По-моему, тоже, Табби, – сказал Джеффри, у которого опять стали сдавать нервы. – Здесь действительно была одна молодая дама, но она давно ушла. Потом – это несущественно. Я же сказал, что все беру на себя.

Капитан Бересфорд хлопнул себя по бедру, на котором висела шпага, и подозрительно оглядел присутствующих.

– Да? Так-таки и берешь? Слушай, Джефф, если ты думаешь, что я удовольствуюсь побасенками о том, что здесь произошло, то скажу тебе прямо: нет. Я, конечно, уйду. Но не на пост. А пойду я к капитану Кортланду. И спрошу, знает ли он хоть что-нибудь из того, что «должно» быть известно мне. Джонсон, Макэндрю, за мной!

– Как пожелаешь, Табби. Только прошу тебя нижайше, прежде чем отправишься, оставь один фонарь доктору Эйбилу.

– Один фонарь? Нет! Это еще зачем?

– Это тоже как пожелаешь. Мне, правда, казалось, что ты не настолько боишься привидений, чтобы пройти по мосту всего с одним фонарем.

– Боюсь? Я? Макэндрю! Отдай свой фонарь доктору!

– Сэр…

– Ты слышал?

И Табби Бересфорд выхватил у гвардейца фонарь, причем столь поспешно, что горячий металл обжег ему пальцы. Он перебросил фонарь доктору Эйбилу, который, бросив безучастный взгляд на верхнее окно, принял его, взяв в руку, в которой была трость.

Понаблюдав эту бешеную пляску двух огней внизу, Джеффри отступил в глубь комнаты. Сквозняк, образовавшийся между двумя окнами: одним – с раскрытой створкой, другим – с выбитым стеклом, – затушил свечу. Пятясь задом, Джеффри прошел через темноту, миновал освещенное луной пространство и добрался до комнаты, где в напряжении ожидала его Пег. Она уже готова была разрыдаться в голос, но Джеффри предупредил это:

– Подождите, – произнес он шепотом. – Сейчас они уйдут. Когда шаги затихнут, идите за мной по лестнице и ступайте к выходу.

– Боже милостивый! – прошептала Пег. – Разве я совершила какое-то преступление? Разве все еще нужно прятать меня?

– Вполне возможно, что нужно. Я не уверен, что наши дела с Хэмнитом Тонишем закончены.

– Но вы победили его. Он бежал.

– И все проблемы решены. Как в дамских историях со счастливым концом. Поверьте, все не так просто. Ну, Пег…

Внизу, в коридоре, спиной к выходу стоял доктор Джордж Эйбил с фонарем в руках. Заметив пятна крови на полу, он весь напрягся и поднял фонарь повыше.

– Сэр, – начал доктор, кашлянув, – вы ведь говорили, что старуха, которая жила здесь, мертва.

– Мертва.

– И умерла от ужаса?

– Думаю, да. Хотя наверняка не знаю.

– Но откуда кровь на полу?

– Это не ее кровь. Доктор, позвольте я представлю вас мисс Ролстон. По ее словам, вы беседовали с ней в «Винограднике». И проявили к ней участие, когда она в этом весьма нуждалась.

– Молодой человек, проявлять участие – моя профессия. Один Господь знает, сколь часто это – единственное, что я могу дать людям. Но вы, сударыня, поверьте, что я готов покорнейше служить вам.

– В это, доктор, поверю я, – сказал Джеффри. – Итак…

Пройдя мимо доктора, он подошел к входной двери и закрыл ее. Затем поднял с пола деревянный брус и вставил его в гнезда. «Если бы дверь была заперта, – размышлял он с горечью, – все течение сегодняшних событий могло бы не привести к столь трагической развязке».

– Там, в «Винограднике», – продолжал он, – я кое-что рассказал вам. Если тогда я поведал вам лишь малую часть и сейчас собираюсь немногое добавить к сказанному, то объясняется это – отчасти, по крайней мере, – недостатком времени.

– Время имеет значение, сэр?

– Да. Выслушайте меня, пожалуйста. Мы с мисс Ролстон вместе вошли в этот дом, когда услышали крик Грейс Делайт. Или, во всяком случае…

На мгновение он замолчал, бросив взгляд на пятна крови у лестницы, но потом, как бы отмахнувшись от навязчивой мысли, которая начала преследовать его, продолжал:

– Мы нашли ее мертвой или умирающей – это вам предстоит определить; выражение лица ее было ужасно. Но никаких видимых следов насилия не наблюдалось. Потом в дело вмешался один джентльмен, некий Хэмнит Тониш; он вращается в самом высшем обществе – принят при Сент-Джеймсском дворе[24], бывает в Кенсингтонском дворце[25]. Как он туда проник – никто не знает; видимо, об этом позаботилась его сестрица. Тониш – грубиян и карточный шулер, но человек очень скользкий, так что поймать его до сих пор не удалось.

– Джеффри! – воскликнула Пег. – Мне отвратителен этот мерзкий тип. Но уверены ли вы в том, что говорите? Я никогда не слышала ничего подобного.

– Возможно. Но вы должны были видеть его руки: это руки шулера, а не фехтовальщика. Вы должны были видеть также широкие рукава и манжеты его камзола.

– У всех так: кружева, потом – широкие манжеты. У вас такие же.

– Но у меня, Пег, рукава – без проволочных распорок изнутри. Я не прячу туда карты. А знаю я все это, доктор Эйбил, потому что я сыщик с Боу-стрит.

– Стражник? Перестаньте! Не «чарли» же вы какой-нибудь.

– Нет, хотя я наделен теми же полномочиями – я могу арестовать человека и препроводить его в тюрьму. Я, доктор, из тех презренных людей, что делают это за иудины деньги.

– И вы этим похваляетесь?

– Иногда. Но слушайте дальше. Итак, в дело вмешался Хэмнит Тониш. Между нами произошла стычка, и я его ранил. Он утверждал, что пошел за мной, желая отомстить за оскорбление, которое я нанес его сестре. Но это неправда. Он пошел, так как знал, что я выведу его на девушку. И если кому и угрожает тюрьма, так это самой Пег Ролстон.

– Тюрьма! – выдохнула Пег. Она отступила на шаг; бледность разлилась по ее лицу, и блеск огромных черных глаз стал еще заметнее. – Фи! Вы сошли с ума!

– Нет. Вас не было там, наверху, в «Золотом Кресте», и вы не слышали, что приготовила вам милейшая госпожа Крессвелл. И я вовсе не сошел с ума, хотя не исключаю – и очень надеюсь на это, – что ошибаюсь.

– Если так, то стоило ли понапрасну пугать эту юную леди? – вмешался доктор Эйбил. – Разве она совершила преступление? Разве можно в чем-то обвинить ее?

– Никто не обвинит ее в уголовном преступлении и не отправит в Ньюгейтскую тюрьму. Но возможно обвинение менее серьезное и к тому же ложное. И если кто-то решится выступить с ним перед магистратом, ей грозит Брайдвелл[26].

– Невероятно, сэр!

– Вы действительно так считаете, доктор?

– Да. Даже в таком ужасном мире, как наш. Юные леди благородного происхождения и воспитания не сидят в Брайдвелле, не треплют коноплю и не щиплют паклю, как какие-нибудь… какие-нибудь… – Доктор Эйбил осекся. – А ее родители? Ее друзья? Ведь есть же кто-то, кто отвечает за нее?

– Никого, – твердо произнесла Пег. – Раньше я думала, что есть, я молилась, чтобы так и было, но теперь я знаю наверняка: у меня нет никого.

– Пег, умоляю вас!..

– Брайдвелл! – воскликнула девушка так, будто почувствовала, что паук забрался ей под платье. – Брайдвелл. А чем еще они там занимаются, вы знаете?

– Знаю. Но сейчас я возлагаю все надежды на вашего дядюшку. Уж он-то вас любит, и он один может распоряжаться вашей судьбой. Я только предполагаю самое худшее.

– Будем исходить из самого худшего, – сказал доктор Эйбил, – но давайте все же решим, что нам делать. Скажите, молодой человек, почему вы все это мне рассказываете? И какую помощь я могу оказать вам?

– Для начала вы можете сказать, – если знаете, – как умерла Грейс Делайт. Во всяком случае, есть ли на ее теле раны. Затем, если вы соблаговолите, вы можете отвести мисс Ролстон к себе домой и побыть с ней минут пять – десять или, может быть, пятнадцать – двадцать, пока я осмотрю комнаты наверху.

Глаза доктора на его широком лице под поношенным, париком утратили вдруг всякое выражение. Словно слепой, он стоял перед ними, сжимая в руках фонарь, трость и ящик с инструментами.

– Доктор, – произнес Джеффри в отчаянии, – я понимаю, сколь значительна моя просьба. Но, клянусь, нет другого способа уберечь Пег от двух гнусных негодяев или – если суждено случиться самому худшему – от месяца в Брайдвелле, где она окажется на положении обычной шлюхи.

– Обычной…

– Да. Простите меня за грубость. Вы поможете нам?

– Я вам помогу.

Полой камзола, чтобы не обжечь пальцы, Джеффри взялся за крышку фонаря, открыл его и поднес свою восковую свечу к сильному высокому пламени, которое горело в нем. Затем он протянул свечу Пег, которая взяла ее так неуверенно, что чуть не уронила на пол.

– Сейчас, доктор, мы пойдем наверх. Посветите мне, пожалуйста. Пег останется здесь.

– Здесь? Одна? В это время? Вы не поступите со мной так!

– Боюсь, придется.

– Ну что ж, идите! – гневно воскликнула девушка. – Идите, и будьте вы прокляты. Не нужно мне вашего лживого сочувствия – ни сейчас, ни впредь!

– Молодой человек…

– Вот лестница, доктор.

Почти на ощупь, но довольно проворно, несмотря на трудный подъем, доктор Эйбил вскарабкался по ступенькам. Также ничего не видя, ослепленный светом фонаря, он повернулся лицом к задней стене комнаты и стоял так, пока Джеффри не провел его в спальню.

Джеффри нелегко было это сделать. Снизу доносились горькие рыдания Пег, которая не знала, что ее ждет, и была вне себя от ужаса. Джеффри слышал, как она в ярости лупит кулаками по стене. Но он запретил себе прислушиваться. Доктор Эйбил также отключился от всего постороннего и склонился над жуткой фигурой, лежащей на постели, полностью сосредоточившись на осмотре покойной.

Он передал фонарь Джеффри, поставил на пол трость и ящик с инструментами и надел круглые очки. Рассеянное выражение мгновенно покинуло его некрасивое широкое умное лицо, которое стало еще более широким и красным. Закончив осмотр, он снова перевернул старуху на спину, закрыл остекленевшие глаза, положил на каждый по пенсу и выпрямился.

– Никаких ран нет. Во всяком случае…

– Во всяком случае, доктор, вы их не видите, и только?

– Сэр, – ответил доктор Эйбил, выпрямляясь еще более. – Я не стал бы клясться в этом перед престолом Всевышнего. Но я готов присягнуть в этом перед приходским секретарем и буду спокойно ожидать приговора, который не вызывает у меня сомнений. Колотая рана в сердце, например, может иногда явиться причиной выражения ужаса на лице или такого же, как в данном случае, отвердения мышц. Но раны нет. Шок исходил из ее сознания; оно – под действием страха – вызвало остановку сердца.

– Вы говорите, что знали покойную. Обращалась она к вам по поводу своего здоровья?

– Да, я бывал здесь неоднократно.

– Было ли это в связи с сердечным заболеванием? Таким, при котором внезапный испуг может стать причиной смерти?

– Нет, я навещал ее по поводу водянки. Я убеждал ее обратиться к хирургу, чтобы сделать прокол. Но она отказывалась, хотя прокол при водянке – абсолютно пустячная операция. Я же мог только пользовать ее дегтярной водой епископа Беркли, которая бесполезна в данном случае. – Доктор Эйбил опустил голову. – Но, конечно, водянка могла ослабить ее сердце. А сейчас лучше бы закрыть ей лицо и покрыть чем-нибудь пристойным. Есть здесь какие-нибудь постельные принадлежности?

– Есть одеяло. Но оно использовано для других целей. Когда под окнами послышались крики Табби Бересфорда, я прикрыл им картину там, в углу.

Собеседник Джеффри на мгновение онемел, словно от удара.

– Картину? Какую картину?

– Сейчас вы ее увидите, – сказал Джеффри. – Но говорите тише. Нас не должны слышать.

Он приподнял фонарь.

Бросились врассыпную крысы. Стала видна еще одна крутая лестница и люк, ведущий в заброшенный книжный склад. В углу рядом с камином стояла прислоненная к стене картина без рамы, только на подрамнике. Это был поясной портрет, который Джеффри еще раньше поставил сюда, прикрыв ветхим засаленным одеялом. Твердо ступая, Джеффри подошел к картине и обернулся.

– Доктор, – продолжал он. – Как вы уже догадались, есть некая тайна, связанная с мертвой старухой.

– Несомненно. Хотя какого рода тайна? Мне казалось, что она получила кое-какое образование. Говорили, что она скупа. Но можно ли говорить о скупости соседа, когда все тут, на мосту, – нищие? Когда я был здесь две недели назад, картины не было.

– Я думаю, была. Она находилась в шкафу. Не хотите ли взглянуть на Грейс Делайт в расцвете красоты, примерно шестьдесят лет назад? Узнали бы вы ее, если бы увидели ее изображение?

– Узнал бы? – в негодовании воскликнул доктор Эйбил. – О чем вы говорите, сэр? Я прожил на этом свете чуть больше пяти десятилетий. И не так стар, как вы, судя по всему, думаете.

– Верно, – согласился Джеффри, в смущении покусывая ногти. – Верно. Ради Бога, простите. У меня в голове был другой человек, вполне подходящий по возрасту. Вам знакомо фойе театра «Ковент-Гарден»?[27]

– Я редко хожу в театр, мистер Уинн. И особенно избегаю театральных фойе.

– Вы сектант? Методист? Презираете всякое лицедейство?

– Ну, сказать по правде, вид актрис, которые мелькают в фойе полуодетыми, с грудями наружу, не по мне. Вам это кажется смешным?

– Нет, просто откровенным. Те же самые мысли высказывал «Словарник»Джонсон[28], человек высочайших моральных принципов. Но не это сейчас важно.

Он начал ходить взад-вперед перед картиной, все еще не снимая с нее одеяло.

– Похожая картина, – не такая же, но похожая – висит в фойе театра «Ковент-Гарден». На ней изображена миссис Брейсгердл[29], в спектакле «Любовь за любовь»[30], который шел в конце прошлого века.

– Миссис Брейсгердл? Анна Брейсгердл?

– Значит, вам знакомо это имя?

– Оно знакомо всем. Говорят, у нее было доброе сердце. И это единственная из актрис, которая отличалась добродетельностью. Еще молодой она оставила сцену. А похоронена она в Аббатстве[31]. На этом портрете, – доктор Эйбил указал на картину, – тоже она?

– Нет. Ее младшая сестра. По поводу святости Анны высказывались кое-какие сомнения; что же касается ее сестры, то тут все было ясно. Ребекка Брейсгердл, которая взяла себе имя Грейс Делайт, скаредностью своей превосходила любого ростовщика с Минсинг-лейн, а распущенностью – последнюю ковент-гарденскую шлюху. А теперь взгляните, что привело меня в такое замешательство. Он отбросил одеяло с холста.

Вся флегматичность доктора Эйбила мгновенно улетучилась:

– Но ведь это…

– Ради Бога, не так громко! Говорите тише.

Женское лицо, фигура женщины возникли, словно живые. Шелковое платье, оранжевое с голубым, было модным в те времена, когда король Вильгельм[32] заходился астматическим кашлем в Хэмптон-корте[33]. Громадная паутина из брильянтов окружала ее шею и спускалась в прорезь лифа. Голова ее была слегка откинута назад, на губах играла улыбка, белизну кожи оттеняли завитые колечками локоны волос. И лицо и фигура принадлежали Пег Ролстон.

– Молодой человек, – произнес доктор Эйбил, – я начинаю понимать.

– Нет, доктор. Слушайте дальше.

– Я жду с нетерпением.

– В течение многих лет, – продолжал Джеффри, – мой дед любил одну женщину. Он истратил на ее капризы целое состояние. Повесил на нее половину сокровищ Голконды. А когда у нее вокруг глаз появились первые морщинки и она вдруг увлеклась человеком помоложе, он отправился в турецкие бани и там, в теплой ванне, перерезал себе горло.

– Теперь я кое-что понимаю. Вы любите мисс Ролстон, это ясно.

– А если и так?

– Жаль, если так. Она в кровном родстве со старухой, которая умерла здесь. Значит, у вас с девушкой вполне мог быть общий предок, и тогда вы тоже кровные родственники.

– Нет, доктор. Нет, говорю я вам! Я все тщательно проверил. Мы вовсе не родственники.

– Тогда не о чем беспокоиться, не так ли? Вы говорили об этом самой мисс Ролстон? Показывали ей портрет?

– Нет, черт возьми! Я думал об этом. Я хотел. Но в последний момент не решился.

– При ваших чувствах, женились бы вы на девушке?

– Почему бы и нет? Даже если предположить невероятное, наше родство не такое уж близкое. И она никогда ничего не узнает от меня.

– А если она узнает это от кого-то другого? А рано или поздно так и случится. Что тогда?

– Не знаю.

– Молодой человек, – начал доктор Эйбил, устало потирая ладонью лоб, – я сам не без слабостей, и я не хочу читать вам мораль. Но все же я полагаю себя судьей в делах людских. Вы не можете жениться на ней. Вы не можете даже ничего ей рассказать. «Взгляни на эту женщину, – придется сказать вам. – Сначала в красоте ее, затем – в безобразии. Мы чувствуем греховную любовь друг к другу – ты и я. Так к черту все обычаи. Поженимся и будем наслаждаться! Какая разница, что скажут люди о тебе потом?» Сможете вы все это сказать ей?

– Прекратите, доктор!

– С другой стороны, если бы вы были женаты на девушке, не было бы и речи о том, чтобы тащить ее в суд и сажать в Брайдвелл. Вы были бы ее господином и защитником перед законом. А как можете вы защитить ее сейчас?

Речи их, произнесенные шепотом, встретились на полпути и столкнулись. Джеффри опустил фонарь; его рука дрожала. Неожиданно оба насторожились. Они не слышали шагов на улице, они услышали грохот ударов кулака, сотрясающих дверь. Услышали, как закричала Пег. И снова до них донесся голос капитана Бересфорда.

– Открой дверь, Джефф. В доме – женщина; что бы ты ни говорил – это все ложь. Ее видели в «Винограднике», она спрашивала дорогу. Так что открывай!

Джеффри сделал несколько шагов вперед, передав фонарь доктору Эйбилу. Правая рука его метнулась к эфесу шпаги; из ножен показался клинок.

– Доктор, – приказал Джеффри, – ступайте вниз и будьте подле Пег. Но не открывайте дверь.

– Мне жаль вас, молодой человек. Хотя одному Богу известно, почему. Хватит множить это безумие. Спрячьте клинок. Что может игрушечная шпага против солдат?

– Вы слышали меня, доктор? Умоляю, делайте, что я говорю. Вы не знаете, что я задумал.

Этого не знал и сам Джеффри, хотя, повинуясь инстинкту, он кинулся в другую комнату и подбежал к разбитому окну. Сердце его совсем упало. Помимо капитана Бересфорда с двумя солдатами он увидел внизу двух стражников, которые, видимо, не осмеливались приблизиться к дому без поддержки гвардейцев.

– Ты превышаешь свои полномочия, Табби.

– Разве? Эту женщину зовут Мэри Маргарет Ролстон. А у этого «чарли», – Табби похлопал по плечу одного из стражников, – есть предписание магистрата взять ее под стражу.

– Чего стоит это предписание, Табби, зависит оттого, кто выдвигает против нее обвинение. Поскольку обвинение, по всей видимости, исходит от Хэмнита Тониша и Лавинии Крессвелл…

– Хэмнита Тониша? Лавинии Крессвелл? Оно исходит от ее дядюшки, некоего сэра Мортимера Ролстона.

Джеффри опустил голову. Доктор Эйбил споткнулся на лестнице.

– Этого не может быть, Табби. Что-то здесь не так.

– Если не веришь мне, спускайся и взгляни на предписание. Ее велено препроводить в ближайший арестный дом, а утром она должна предстать перед судьей Филдингом. Ну что, откроешь ты теперь, или нам разнести дверь прикладами?

Джеффри не двигался с места ровно столько, сколько нужно было, чтобы сосчитать до десяти. Затем он приблизился к люку в полу.

– Доктор Эйбил, – сказал он, – вам придется открыть дверь.

– Но вы не отдадите меня им, ведь нет? – вскричала Пег. – Это какое-то безумие! Это все мне снится? Вы ведь не позволите им увести меня?

– Они могут забрать вас, Пег…

– Нет!

– Они могут забрать вас, Пег, но долго вас не продержат. С этим проклятым миром приходится воевать его оружием. Да будет так! Откройте дверь, доктор Эйбил.

ГЛАВА ШЕСТАЯ О Лавинии Крессвелл в алькове…

На следующее утро, часов около семи, над крышами ковент-гарденских домов заклубился дым, нарушивший однообразие пасмурного неба. Начался день с обычными в этом районе драками, скандалами, криками.

Здешние дома, довольно высокие и красивые, из красного кирпича с белой облицовкой вокруг окон, выглядели снаружи почти как новые. Однако из-за шума, который постоянно доносился со стороны зеленных рядов и ларей небольшого пока еще рынка, расположившегося в центре площади, вокруг колонны Иниго Джонса[34], все люди с претензией на аристократизм уже давно съехали отсюда. И сейчас между пассажами, так называемыми пьяццами, идущими вдоль северной и восточной сторон площади, и банями, названными турецкими, развелось множество подозрительных мест и еще больше подозрительных людей.

Пьяццы облюбовали себе расфуфыренные проститутки, которые, если не удавалось завлечь клиента, лазали по карманам. Вокруг рынка с криками гоняли мяч подмастерья, постоянно налетающие на прохожих, сбивающие их с ног и считающие, что игра служит им оправданием. Тут же торговки рыбой, которую они держали в закрытых корзинах, громко расхваливали свой товар, употребляя выражения, считавшиеся у них весьма остроумными. А уж что касается дешевого джина, то законно торговать им или нет[35], но каждый мог за два пенса напиться здесь в стельку.

Джеффри Уинн проснулся в своей комнате над табачной лавкой в северной пьяцце. Голова у него болела после всех попыток выручить Пег, продолжавшихся до двух ночи.

Безнадежно! Доселе абсолютно безнадежно. Закон крепко взялся за нее. И впрямь, люди, к которым он хотел обратиться, либо избегали его, либо просто отказывались принять. И хотя он понимал, что лезет на рожон и в лучшем случае добьется отсрочки, он не мог не разыграть все карты, которые были у него на руках.

– А если нет… – вдруг подумалось ему.

Хозяйка, привыкшая к ругани постояльцев и изумлявшаяся, лишь когда слышала ее от мистера Уинна, принесла его утренний шоколад. Он умылся и побрился у ведерка с холодной водой, которое для этой цели обычно приносили ему по утрам. Затем надел единственный приличный запасной костюм: камзол и штаны из дешевого бархата; при этом на нем было чистое белье и шпага, которой не приходилось стыдиться.

Но денег не было.

На почтовую карету, на непредвиденные экипажи и носилки, равно как и на некое секретное дело, ушли все деньги, полученные от сэра Мортимера Ролстона, – все до последнего фартинга. Хотя у себя на Сент-Джеймсской площади этот горлопан и обещал не скупиться в дальнейшем, Джеффри дал себе клятву ничего не брать у него.

«Когда ты наконец поумнеешь? – думал он. – Ну поумнеешь ты когда-нибудь?»

На улице было промозгло и зябко. Человек десять еще спали под сводами пассажа, выдыхая остатки винных паров. Слева от Джеффри, на западной стороне Боу-стрит, маячило здание театра «Ковент-Гарден», возвышающееся над остальными домами. Джеффри взглянул в ту сторону, но подумал при этом о судье Филдинге, готовящемся к слушанию дел сегодняшнего дня, которое происходило в тесном зале судебных заседаний, примыкающем к его квартире на восточной стороне той же улицы.

Но еще не настало время обращаться к судье Филдингу; во всяком случае, так казалось Джеффри. Сначала нужно нанести еще один удар. И Джеффри зашагал, почти побежал по улице.

Менее чем через двадцать минут, пройдя около мили, молодой человек ступил на площадь, лежащую в самом сердце района, где проживала аристократия; район этот отличался от Ковент-Гардена так же, как старая леди Мэри Уортли Монтегю – от Толстухи Нелл или Резвушки Кэт.

Величественные особняки по краям мощенной булыжником площади взирали на восьмигранник решетки, окружающей огромный круглый пруд. Здесь проживал его светлость герцог Норфолкский, а также милорд Бристол и сэр Джордж Ли. И еще адмирал Боскавен. И мистер Уильям Питт, еще не ставший графом Чатэмским, но уже проявивший себя как гениальный стратег, которому суждено было впоследствии утвердить британский флаг над половиной мира[36]. Пройдя по Чарлз-стрит, Джеффри вышел на Сент-Джеймсскую площадь и взбежал по ступенькам дома на северной стороне. Джеффри слегка удивило, что ставни на окнах первого этажа открыты в столь ранний для этого района час.

Джеффри взялся за молоток и постучал, но никто не открыл. Дверь оставалась закрытой, как и в первый раз, когда он приходил сюда поздно ночью. Начиная злиться, Джеффри начал стучать опять и стучал ровно две минуты. Потом – как будто кто-то в доме нарочно отсчитывал время – дверь неожиданно отворилась, и на пороге появился надменного вида мажордом.

– Что угодно? – спросил он.

При виде его Джеффри чрезвычайно удивился и даже отступил на шаг.

– Кто вы такой? – спросил он. – А где Киттс?

– Прежде, – произнес мажордом, окидывая взглядом костюм Джеффри сверху вниз, – скажите мне, кто вы. И какое у вас дело.

– Вас недавно наняли, не так ли? Во всяком случае, не более двух месяцев. А Киттс больше здесь не служит?

– Кого это может интересовать, – спросил мажордом, – кроме моего хозяина? Но кто вы? И какое у вас дело?

– Мое имя – Уинн. Я желаю говорить с сэром Мортимором Ролстоном.

– Ну что ж, это возможно. Хотя вовсе не значит, что вы будете с ним говорить. Какое у вас к нему дело?

– Я, кажется, сказал, – произнес Джеффри, несколько возвышая голос, – что желаю говорить с сэром Мортимером.

– А я спросил: какое у вас к нему дело?

Тем не менее мажордом неожиданно сделал один большой шаг назад, потом другой и отступил в глубь дома, оставив при этом дверь открытой. У Джеффри возникло смутное чувство, что приход его предвидели и что в доме его ждут.

Он переступил порог и вошел в вестибюль.

Искусство строителя и архитектора можно купить, что и было сделано при возведении этого дома. Можно сделать в вестибюле мраморный пол, можно установить в нем ионические колонны с витыми позолоченными капителями и построить лестницу из темного дерева, идущую вдоль стен, обшитых светлыми панелями.

Но какие сырые и неприятные сквозняки гуляли по этому вестибюлю! Из-за штор, закрывавших высокие окна, здесь было почти совсем темно. За какие-то месяцы вся атмосфера дома – вместе с главным его слугой – полностью переменилась.

Мажордом с жезлом, символом должности, в руке отступил в середину вестибюля. Следуя за ним, Джеффри заглядывал в комнаты, расположенные по обе стороны, и видел, что и мебель в них тоже сменили.

Незадолго до того светские модники начали сходить с ума по всему китайскому или псевдокитайскому. И здесь на фоне белых стен красовались часы в деревянных футлярах, украшенных спиралями и завитушками, стулья с львиными и драконьими головами, аляповатые комоды в виде пагод с колокольчиками по углам.

Джеффри огляделся.

– Интересно знать, – произнес он, – сколько времени она уже здесь распоряжается?

– Кто?

– Миссис Крессвелл. Давно она сюда вселилась?

Мажордом сощурился.

– Послушайте меня, – произнес он резко, протягивая вперед левую руку. – Вы не желаете сообщить мне вашего дела, стало быть, вы не увидите сэра Мортимера. Впрочем, вы бы все равно с ним не встретились. У сэра Мортимера сейчас врач-шотландец с Джермин-стрит. Сэр Мортимер заболел.

– Какая жалость! А сейчас, будьте добры, проводите меня к нему. В противном случае, поскольку я сам знаю, как пройти в его комнату, я…

– Да? – прервал его мажордом.

Он поднял свой жезл с металлическим наконечником и резко опустил его на мраморный пол. Для уверенности он проделал это дважды. Из двух боковых комнат – той, что в глубине вестибюля, и из комнаты на площадке – появились четверо лакеев в ливреях и замерли в полумраке.

– Да? – повторил мажордом. – Да, приятель? И что же вы тогда сделаете?

Джеффри молчал.

– Тогда слушайте меня, приятель. Госпожа сказала, что если случится так, что вы сюда заявитесь, вы можете поговорить с ней, с госпожой. Вот и все. И скажите спасибо. Будете вы говорить с госпожой, приятель? Или как?

– Я буду говорить с миссис Крессвелл.

– Давно бы так.

На это Джеффри ничего не ответил. Как странно, что этот дом был жилищем Пег Ролстон. И в этом доме, источающем сейчас лицемерие, с его слугами, похожими на брайдвеллских тюремщиков, она прожила всю свою жизнь. Какая глупость, что он первым делом направился сюда! Но ведь надо когда-то учиться. Все еще не говоря ни слова, подавляя в себе ярость и страх, он проследовал за одним из лакеев к закрытой двери в передней части дома.

– Входите, – донесся до него из-за двери голос миссис Крессвелл, слишком низкий для такой маленькой, хотя и крепко сбитой женщины. – Вы там целый день собираетесь стоять? Входите!

Джеффри вошел в комнату и поклонился.

– К вашим услугам, сударыня.

– Приветствую вас, мистер Уинн. – Она произнесла это даже с некоторым кокетством. – А чем я могу вам служить?

Никакой китайской мебели здесь не было. Эта большая комната с высоким потолком, но душная из-за наглухо закрытых окон, могла бы служить будуаром любой знатной даме.

Зеркало на туалетном столике и сам столик были задрапированы синим шелком, который спускался складками до самого пола. Вдоль очень белых стен стояли стулья с гнутыми ножками. В алькове, расширяющемся в направлении стены, располагалась огромная кровать с раздвинутым балдахином из желтой парчи на резном карнизе. По обычаю того времени, Лавиния Крессвелл принимала посетителя сидя в постели и обложившись подушками.

Плотный завтрак – бифштекс с устричным соусом и пинта дымящегося шоколада с множеством тостов – уже вышел из моды. Но миссис Крессвелл только что покончила именно с таким завтраком, подобрав каждую крошку с тарелок, стоящих на столе у изголовья кровати. Она насытилась; она была довольна; она было совершенно довольна.

Стоящая на столе свеча в серебряном подсвечнике освещала весьма пикантную картину. Простыня, уложенная чрезвычайно эффектно, прикрывала миссис Крессвелл чуть выше пояса. Дальше виднелся халат с меховой опушкой, как бы ненароком распахнувшийся на груди. Волосы миссис Крессвелл были скрыты кружевным чепчиком, который оставлял открытым ее восковой лоб над бледно-голубыми глазами, взиравшими на Джеффри с явным и оттого еще более удивительным кокетством.

– Однако! – воскликнула миссис Крессвелл с легким смешком. – Какой вы трудный человек, мистер Уинн. За последний год с небольшим я много раз это говорила. Однако я рада, что ваше настроение улучшилось со вчерашнего вечера. Я рада также, что вы позволили убедить себя.

– В чем, сударыня?

– В том, что с этой распутной девчонкой следует поступить должным образом. Я не жалею усилий на то, чтобы мои враги получали по заслугам. Только после этого можно заниматься всеми прочими делами.

– Замечу, сударыня, что и ваше собственное настроение, похоже, переменилось со вчерашнего вечера.

– Должны же быть хоть какие-то привилегии у слабой женщины? Кроме того, я ведь не читала вашего письма… – Она внезапно замолчала. – Вы, я вижу, на меня смотрите, – добавила она затем. – Я вам нравлюсь?

– Возможно, сударыня.

– Вот как! – воскликнула Лавиния Крессвелл. Еще более кокетливо она протянула ему руку для поцелуя. Размышляя о том, что ей может быть известно и что он сможет вытянуть из нее, прежде чем выдаст свое трудно преодолимое желание ее придушить, Джеффри уже готов был сделать шаг в направлении алькова и войти в пространство между постелью и стеной. Неожиданно миссис Крессвелл взглянула поверх плеча Джеффри, глаза ее при этом расширились, и она издала негромкий крик.

– Китти! – произнесла она затем. – Китти!

Высокая темноволосая молодая служанка стояла растерянно подле туалетного столика, не сводя глаз с алькова. Джеффи узнал в ней горничную, которая некогда прислуживала Пег.

– Я думала, вы уже ушли, Китти! Вы что, не слышали, что я вам приказала? Вы что, вообще меня не слушаете?

– О, простите меня, сударыня…

– Убирайтесь! Немедленно убирайтесь! Иначе вы пожалеете.

Зашелестели юбки, мелькнул в дверях чепец, затем тихо захлопнулась дверь. Казалось, однако, что появление служанки не только не ослабило, но, наоборот, усилило чувства миссис Крессвелл.

– Ну, мистер Уинн! Что вы вздрогнули, будто провинились? Можно подумать, что это была не Китти, а ваша развратница Пег.

– Разве я вздрогнул?

– Вы, конечно, думаете, что я что-то против вас замышляю.

– Если честно, то такая мысль пришла мне в голову.

– Ничего подобного, клянусь вам! Я переменила мои намерения после того, как узнала кое-что о намерениях ваших…

«Что узнала? Как?»

– … а также этого мужлана. Я так мало видела в жизни. Вы бедны. Я тоже была бедна. У нас с вами так много общего.

– Что касается вчерашнего вечера, сударыня…

– Мистер Уинн! Мистер Уинн! Забудьте вчерашний вечер.

– С удовольствием, сударыня. Но знаете ли вы, что произошло потом? Виделись вы, например, с вашим братом?

– Нет. Хотя мне известно, что Хэмнит вроде бы свалился где-то с лестницы и сильно поранил правую руку. Но это уже после того, как он последовал за вашей милой крошкой. К вам в Ковент-Гарден она не пошла! Она отправилась к старой ведунье – гадалке с Лондонского моста. Суеверные особы вроде нее охотно верят во всякую такую белиберду. Вам все это, впрочем, известно, так как вы первый последовали за ней. Во всяком случае, все случилось не так, как я думала.

– Так редко случается, сударыня. Я слушаю вас.

– Мне продолжать?

– Конечно, вы сами понимаете. Я слушаю вас, сударыня.

– Ну ладно. Из-за раны или чего другого Хэмнит убедил трактирщика написать за него записку и отправил ее с рассыльным в «Золотой Крест». Таким образом бедняга Мортимер и узнал, где она находится, и смог лично отправиться на Боу-стрит и подать жалобу судье Филдингу. Следующее письмо известило нас, что ее забрала стража и что сегодня в десять утра она предстанет перед судьей для вынесения приговора. Вот так! Вы удовлетворены?

– Почти. Ее дядя действительно болен?

– К сожалению, да. К величайшему сожалению! Бедняга совершенно повредился умом. Таким мне его не приходилось видеть. Доктор Хантер приказал ему безвылазно сидеть в своей комнате. Так вы говорили?..

– Мы говорили, сударыня, что можем объединить наши усилия.

– Объединить наши усилия? – повторила миссис Крессвелл, взглянув на него из-под ресниц. – М-да, мистер Уинн! Что бы это значило?

– Я хочу сказать…

– Да, – перебила его она. – Я хочу сказать то же самое.

– Мы страшно рискуем, сударыня.

– Подумаешь, риск!

– И все же, сударыня, мы страшно рискуем. И вы это знаете не хуже меня. Я призываю нас обоих к благоразумию и хочу задать вам вопрос.

– Вы полагаете меня персоной столь незначительной, чтобы вы могли о чем-то сейчас меня спрашивать?

– Мне кажется, вы сами сейчас поймете, что в этом есть необходимость.

– Ну что ж, спрашивайте.

Наступило молчание.

Лавиния Крессвелл так резко отвернулась от Джеффри, что от ее дыхания заколебалось пламя свечи. Она отвернулась полностью и лежала, опершись на левую руку; белый шелк и темный мех ее халата ясно вырисовывались на фоне желтой парчи балдахина, свисающего за кроватью.

В комнате не было слышно тиканья часов, но Джеффри, как никогда, ощущал течение времени. За окном проехала карета, запряженная четверкой лошадей, и это был единственный звук, нарушивший прямо-таки буколическую тишину площади. Миссис Крессвелл снова перевернулась и взглянула на Джеффри. Под распахнувшимся халатом видно было, что она совсем неплохо сложена. В другое время Джеффри, возможно, испытал бы те же самые чувства, которые доктор Эйбил испытывал в театре «Ковент-Гарден». Но сейчас это зрелище лишь усилило его неприязнь.

Столь же резко и неожиданно, как она повернулась, он заговорил.

– Мы ведь оба без предрассудков. И можем говорить откровенно. Вы не возражаете?

– Конечно.

– Благоразумно ли так вести себя по отношению к сэру Мортимеру?

– Я так долго вела себя благоразумно, что уже устала.

– Тем не менее сейчас не время терять голову. Вы говорите, что были бедны. И ваше благополучие, и мое (коль скоро вы оказываете мне такую честь и готовы поделиться им со мной) полностью зависит от вашего влияния на сэра Мортимера. Вы говорите также, что он не испытал радости, когда вы убедили его отправить в тюрьму собственную племянницу. Не ставите ли вы все под удар? Нужно ли столь яростно преследовать девушку?

– Благодарю за заботу, но я добилась достаточно высокого положения в этом мире и должна его сохранить. А дуры вроде Пег хотели бы лишить нас всего. Так пусть страдают!

– Ваша добродетель протестует против их распущенности? Я правильно понял?

– Именно: так устроен наш мир. Ведь и ваш вопрос связан с тем, что мы недавно узнали о ней. Вы бы сами женились на ней сейчас?

Повеяло угрозой; Джеффри понял, что идет по острию ножа.

– С Пег не связана никакая тайна, я полагаю?

– Какая там тайна! Она никоим образом не скрывает своего бесстыдства.

– Сударыня, вы, по-моему, придаете слишком большое значение вопросам нравственности. Я имел в виду происхождение и родословную.

– Ах вот как! Ну и что же?

– Она племянница сэра Мортимера Ролстона, баронета, владельца Хедингли-Холла в Эссексе. Он распоряжается ее деньгами до того времени, как ей исполнится двадцать один год, то есть еще три месяца. Отец ее, Джералд Ролстон, младший брат сэра Мортимера, был женат на женщине из безупречной семьи. Так что никакой тайны.

– Насколько мне известно, никакой, – сказала женщина, и в голосе ее прозвучало любопытство. – Но почему вы об этом заговорили?

– Потому что вы ведете себя чрезвычайно странно. Вы ненавидите Пег, это ясно. Но она является наследницей, а вы – всего-навсего ловкая женщина без всяких предрассудков. Вы, несомненно, хотите позаботиться о своем брате, таком же нищем, как вы; и он – вероятный претендент на руку наследницы состояния. Он мог бы жениться на ней, избежав громкого скандала, даже скандала вообще, но только в том случае, если бы вы не стали кричать повсюду, что девушку надо отправить в Брайдвелл. Вы же пошли еще дальше: вы пожелали, чтобы этот самый ваш брат сорвал с нее одежду и выпорол. Согласитесь, несколько странно.

– Странно? Я изложила мои доводы. Разве может Хэмнит жениться на такой девице?

– В таком случае ваше собственное отношение к браку еще более странно. Мортимер Ролстон богат и имеет прекрасную репутацию. Вы уже запугали его и сделали послушным. Вы могли бы обеспечить свое будущее, могли бы получить все, что пожелаете, стоит вам выйти за него замуж. Почему вы этого не делаете?

Джеффри замолчал и, не двигаясь, смотрел на пламя свечи.

– Мистер Уинн, выслушайте меня.

– Нет уж! Вы слишком долго поступали как вам хотелось. Вчера вечером это нежелание нельзя было объяснить никакой видимой причиной. Сегодня я обнаруживаю, что вы, такая чувствительная к мнению света, открыто вселились в этот дом. И вы – не леди Ролстон, которая сохраняет свой брак в тайне. Вы не лишили бы себя удовольствия продемонстрировать свое положение. А может быть, вы вовсе не вдова и у вас есть муж, существование которого вы скрываете? И вы не выходите замуж за сэра Мортимера, потому что не осмеливаетесь? Может быть даже…

Он осекся, оборвав мысль, неожиданно пришедшую ему в голову, и взглянул на Лавинию Крессвелл.

Женщины, которая находилась перед ним всего минуту назад, больше не существовало. Она сидела совершенно прямо, застыв, с отсутствующим выражением лица – совсем как накануне вечером. Единственным чувством, которое сейчас исходило из алькова, была холодная смертельная ненависть.

Какой-то легкий экипаж, возможно двуколка, прогрохотал по камням мостовой. Ровное пламя свечи бросало свет на сервиз, покрытый слоем пыли, сквозь которую видна была густо положенная роспись. Затем миссис Крессвелл подняла руку и потрогала пальцем бровь.

– И впрямь, – заметила она. – Вы действительно полагаете, молодой человек, что способны делать все, что найдете нужным, и увлечь меня куда вам заблагорассудится?

– Я не хотел бы уточнять, сударыня, кто кого и куда увлекает.

– Вы так гордитесь собой, мистер Уинн?

– По крайней мере, я собой доволен. А вы, сударыня, вы довольны собой?

– И тем не менее, – произнесла женщина, слегка вздрогнув, – ваши бессмысленные нападки ни к чему не приведут. Я окружена людьми, которые сочтут за счастье отомстить за меня. И вам придется плохо, очень плохо, поверьте, стоит мне только закричать и позвать на помощь.

– Это как вам будет угодно. И все же, даже будучи вашим врагом, неужели я не могу убедить вас проявить великодушие по отношению к Пег? Наказав ее, вы не прибавите себе уважения света. А одного вашего слова даже сейчас довольно, чтобы освободить ее.

– Верно. Так пусть же сгинет там, где она сейчас!

– Сударыня…

– А не думаете ли вы также, молодой человек, что я позволила бы вам зайти так далеко, не имей я в запасе козырной карты? Вы абсолютно уверены, что мы с сэром Мортимером – не муж и жена?

– Совсем не уверен. Но есть средство в этом убедиться. Что ж, зовите на помощь, и мы его испробуем.

– Еще не пришло время, молодой человек, – улыбнулась она скептически, – чтобы демонстрировать все мои козыри. Очень скоро я выложу их перед вами. Но по крайней мере на одну подлую инсинуацию в мой адрес я должна ответить теперь же. В моем присутствии в этом доме нет и не было ничего предосудительного. Мой брат находился здесь все это время.

– Да, ваш брат, – произнес Джеффри. – Брат. В этом-то, возможно, и кроется разгадка!

Мгновение она сидела, глядя на него, и казалось, что взгляд идет не из ее глаз, а из двух глубоких колодцев в глубине их; лоб женщины блестел еще больше. Затем движением, быстрым, как у кошки, она перебросила свое тело к краю кровати. Джеффри заметил шнурок звонка лишь в тот момент, когда рука миссис Крессвелл отбросила парчовый балдахин. Занавес сбил свечу вместе с подсвечником; свет погас. Все же у Джеффри было время заметить, как миссис Крессвелл в ярости дергает шнурок.

Поначалу не спеша Джеффри стал ощупью пробираться в темноте к двери. Из алькова не доносилось ни звука. Казалось, целая вечность прошла прежде, чем он нащупал дверную ручку. Он открыл дверь и закрыл ее за собой. И тут он заторопился и побежал, придерживая левой рукой ножны шпаги, по залу со сводчатым потолком и мраморным полом, где мягким светом горело несколько свечей в канделябрах на стене. Ему оставалось пройти с десяток шагов до лестницы, когда дверь слева от него открылась.

На пороге стоял сэр Мортимер Ролстон – огромный, пошатывающийся, явно нездоровый, готовый в любую минуту упасть.

Он поднял руку, как будто призывая кого-то. Рот его был открыт, нижняя челюсть отвисла: казалось, он пытается что-то сказать. Но то ли от болезни, то ли от усилия, которое он над собой сделал, ему не удалось выдавить ни звука. Он стоял, держась за дверной косяк; на нем был цветастый домашний халат и обычный его сине-красный колпак, натянутый до самых ушей на голову без парика.

В ужасе от его вида и в то же время надеясь на его помощь в спасении Пег, Джеффри остановился и направился к сэру Мортимеру. Но сэр Мортимер так ничего и не сказал. Как и Джеффри, он не мог не слышать крадущиеся шаги в вестибюле. Тяжело дыша, он отступил в комнату; дверь закрылась перед самым носом Джеффри, который услышал только металлический звук задвигаемого засова.

И тогда Джеффри побежал.

Он бежал, стараясь не топать, по гладкой белой с черным лестнице из такого массивного дерева, что оно казалось мрамором. Дедовские часы на площадке показывали три минуты десятого. В вестибюле было совсем темно; шторы были по-прежнему спущены, и ни одна свеча не горела в резном позолоченном канделябре. Только сверху с балюстрады пробивался слабый свет. Джеффри уже достиг подножия лестницы, когда кто-то сзади коснулся его локтя.

– Сэр, я могу помочь вам, – донесся до него едва различимый голос. – Мисс Пег… Сэр, я могу помочь.

Высокая темноволосая горничная Китти выскользнула из-за спины Джеффри и стала перед ним. Справа у стены, у самого подножия лестницы, находился высокий массивный комод в виде пагоды с позолоченными скатами и уродливыми колокольчиками в верхних углах.

Китти прислонилась к комоду и глядела на Джеффри, заламывая руки, как это делала Пег.

– Галерея восковых фигур миссис Сомон, – прошептала она. – Галерея миссис Сомон. Флит-стрит. В четыре часа. Сэр…

Так заразительна паника: девушка произнесла несколько неясных слов, которые Джеффри не понял и которые никто не мог бы разобрать.

– Что? – переспросил он. – Что это значит?

– Сэр…

– Что это значит, Китти? Что вы хотите сказать?

– Да, девочка, – раздался еще один голос. – Что же ты хочешь сказать?

Китти подскочила, вся сжалась и исчезла. А на ее месте совершенно бесшумно возник надменный мажордом со своим жезлом с железным наконечником.

– Опять вы, приятель, – произнес он не без удовольствия. – Госпожа позвонила, а что делать дальше, я сам знаю. Так вот, приятель…

Он поднял жезл, намереваясь стукнуть им по полу и призвать своих помощников.

Но жезл так и не коснулся пола. Он был перехвачен левой рукой Джеффри, тогда как пальцы правой руки сдавили горло мажордома и, словно аркан, потянули его вверх, заставив подняться на цыпочки. Раздался треск: это затылок мажордома ударился о край крыши пагоды, находящейся прямо над ним. Видно было, как вылезли из орбит и заблестели при свете горящих в канделябре свечей его глаза. Весьма некстати раздался тихий звон игрушечных колокольчиков, под который медленно сползло на пол тело мажордома.

Тут перепугался Джеффри; он вовсе не собирался ударить мажордома так сильно. И главное, напрасно. Китти исчезла; ее нигде не было видно. Зато он увидел двух лакеев, которые появились в дальнем конце вестибюля; видимо, на всякий случай они держались поблизости.

Джеффри кинулся к выходу и выскочил наружу, стараясь не хлопнуть дверью, а также не загреметь вниз по ступенькам. Никакого «держи-лови!» не раздалось за его спиной, – да он и не ждал этого. Осторожно, время от времени оглядываясь, Джеффри двинулся по улице.

Никогда еще ни одна бессмысленная затея не кончалась так глупо.

Даже если удастся избежать обвинения в налете на частный дом или чего похуже, даже если ему и удалось что-то выведать относительно двух таинственных негодяев, и тогда нужно признать, что для спасения Пег он не сделал ничего. И теперь помочь ему мог только судья Филдинг.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ… и о судье Филдинге у себя в гостиной

– Нет, – сказал мистер Джон Филдинг. – К моему великому сожалению, полагаю, что я не могу этому помешать.

– Не можете или не хотите?

– Доводы, которые я предпочитаю не раскрывать сейчас, обоснованны и недвусмысленны. Я действую в интересах ваших, а также этой девушки. Она должна отправиться в тюрьму.

– Сэр, она – знатная леди.

– Вы полагаете, я не осведомлен об этом?

– Равно как и о том, что вам никого не придется выставлять на судебное разбирательство, – сказал Джеффри. – Речь идет о мелком правонарушении, и вы один вольны принимать решение по этому делу, даже если при вас будет еще судья или двое судей. И вы можете освободить ее, если захотите.

– Об этом, – сухо заметил судья Филдинг, – я тоже осведомлен.

Отвернувшись от судьи, Джеффри прижался лбом к оконному стеклу и стал смотреть на улицу.

Судья Филдинг сидел перед камином у себя в гостиной, и поза у него была довольно надменная. Камин не топился, так как в сентябре стало пригревать солнце. У себя дома судья всегда сидел так: перед камином с тарелками синего фарфора на полке, устремив невидящий взор на собеседника. Правый локоть его покоился на столике, а в руке был зажат хлыстик. Он обычно брал этот хлыстик в судебное присутствие и, спускаясь в зал, осторожно помахивал им перед собой, расчищая путь.

Лицо его, несмотря на слегка напыщенное выражение, свидетельствовало о силе и спокойствии этого человека. На невидящих глазах с полуприкрытыми веками не было никакой повязки. Глаза эти говорили о том, что судья мог бы распознать две тысячи правонарушителей лишь по звуку голоса.

– Джеффри!

– Да, судья Филдинг?

– Я хочу, чтобы мои люди хорошо бегали, но не хочу, чтобы они бегали попусту. Зачем вы бежали всю дорогу от Сент-Джеймсской площади?

– Я уже десять минут как остановился.

– Мне это известно. Но я слышу, как вы дышите. Нужно было взять носилки.

– Возможно.

– Ах так! – сказал судья, уловив легкую перемену в голосе Джеффри. – Вы снова позволили себе расточительность? И это после того, как я дал вам отпуск, чтобы вы могли подзаработать? Так не годится. Как ни учил я вас бережливости, вы все равно ведете себя, словно простолюдин. Нет, так не годится. Мы этого не можем себе позволить. Вот, возьмите.

Опустив руку в просторный карман штанов, он извлек оттуда пригоршню монет и высыпал их на стол.

– Сэр…

– Берите, берите, – прервал магистрат. – Это – не благотворительность, не думайте. Вам придется отработать эти деньги. Вы долго отсутствовали, а сейчас мне нужна ваша голова. На сегодня у меня есть для вас работа в Рэнилеге.

– Прошу простить меня, но сейчас единственная моя работа – это все, что касается мисс Ролстон. Когда ее повезут из арестантской в суд…

– Она уже здесь. Ее доставили сюда по моему приказу два часа назад.

Воображение Джеффри заработало, рисуя картины одну хуже другой.

– Здесь? В этом кошмарном месте за зданием суда? Вместе с ширмачами, медвежатниками, стопорилами? Не говоря уже о проститутках!

– Спокойно. Она здесь, наверху, на моей половине. Под стражей, но отдельно от всех. Я уже подробно допросил ее обо всем, что касается прошедшей ночи.

Эта гостиная с синими фарфоровыми тарелками на каминной полке и голландскими часами на стене имела две двери. Одна вела в коридор и далее – на лестницу, другая – в жилые помещения в задней части дома. Голландские часы тикали безостановочно, показывая сейчас половину десятого.

Джеффри сделал шаг по направлению к судье.

– Могу я ее видеть?

– Боюсь, что нет. Спокойно, говорю я вам. Прежде чем я приму решение относительно этой девушки, вам придется ответить на несколько вопросов, касающихся других дел. Вы можете настроиться соответствующим образом?

– Ну что ж, если вы еще не приняли окончательного решения, – сказал Джеффри, который неожиданно испытал смутный прилив надежды, – тогда я готов.

– Прекрасно.

Взяв хлыстик, который он отложил, когда доставал монеты, судья Филдинг начал рассеянно помахивать им, собираясь с мыслями.

– Эта женщина, Крессвелл, и этот человек, Тониш. – Судья произнес имена резко и отрывисто. – Как случилось, что эти двое, сомнительного происхождения и еще более сомнительного поведения, чувствуют себя так вольготно в приличном обществе?

– На этот вопрос я не могу ответить. И никто не может. Мой покойный отец любил цитировать моего деда, говоря, что…

– Это вашего деда называли безумный Том Уинн? А отец ваш, как это ни прискорбно, позволял себе временами столь же странные суждения?

– Это несущественно. Люди, подобные миссис Крессвелл и мистеру Тонишу, постоянно встречаются в высшем свете. Они – часть его. Так было всегда, хотя никто не знает почему.

– Ну что ж, давайте забудем о вашем приключении на Сент-Джеймсской площади. Отчет ваш содержит факты, а не выводы. Но вы согласны, что сейчас мы не можем тронуть эту женщину?

– Боюсь, что так. Я все испортил.

– Именно. Вам следовало получить разрешение, прежде чем отправляться туда, – хотя бы устное. Не думаю, что они заявят на вас. Что до мажордома, то он – простолюдин. А простолюдинов нужно постоянно держать под подозрением, не то они обратятся на путь порока, где их поджидает надежная виселица.

Судья Филдинг вновь задумался.

– Что же касается вчерашнего поединка, о котором мне с таким восторгом рассказывала юная леди, то, конечно, дуэль – это ужасно. Но ведь вас вынудили к ней. К тому же вы действовали на благо общества. Мы всегда знали, что этот Тониш – обычный жулик, который использует все – от крапленых карт до запасных козырей в рукаве. Но до сих пор закон был бессилен против него. Благодаря вам мы теперь можем в самое ближайшее время прибрать его к рукам.

– Благодаря мне? Но как?

Невидящие глаза судьи были устремлены прямо на Джеффри.

– Ну, подумайте! Спасала его вовсе не ловкость. Спасала его репутация фехтовальщика. Жертвы мистера Тониша слишком его боялись, чтобы протестовать или обращаться к помощи закона. Ну, а теперь, когда этот мыльный пузырь лопнул, – а слух об этом распространится мгновенно! – ко мне станут поступать жалобы на него, и появятся улики. Тут-то мы его и заполучим, а вслед за нами – Ньюгейт или Тайберн[37].

– Верно, – согласился Джеффри, отворачиваясь к окну. – Это не приходило мне в голову.

– А могло бы! Кое-чему вам еще следует поучиться. Ну, а теперь давайте поговорим о событиях прошлой ночи в целом, например, о девице Пег Ролстон и о женщине, которая называла себя Грейс Делайт.

– Сэр, что вам известно об этом?

– То же самое, что и девушке. Хотя я полагаю, что больше, нежели она пожелала мне рассказать.

Собираясь с мыслями, Джеффри глядел на шумную толпу, движущуюся по Боу-стрит. Хотя глаза судьи его не видели и не могли прочесть, что написано у него на лице, Джеффри чувствовал, как судья Филдинг, проникая в его мысли, вытягивает наружу все его тайны. Но, по крайней мере, думал он, портрет наверху в «Волшебном пере» Пег не видела. К тому же…

– Да? – произнес он.

– Повернитесь ко мне, – резко приказал судья Филдинг. – Вы говорите в сторону.

– Да, простите. Вы желаете, чтобы я рассказал о событиях, приведших к аресту Пег?

– Нет, о них она мне сама рассказала. Я хочу знать, что случилось потом.

– Ну, вот. Стражники – их было двое, а с ними – мой приятель, капитан Бересфорд, – взяли ее под арест.

– Об этом мне также известно. Стражники ее допрашивали? Допрашивал ее капитан Бересфорд?

– Пытались. Я сказал Табби про старуху, умершую от ужаса, но отрицал, что Пег находится в доме. Тогда они, похоже, решили, что Пег повинна в ее смерти, хотя к обвинению это никакого отношения не имеет. Я не дал им ее допрашивать, но Пег все равно была в очень плохом состоянии. Сэр, как она сейчас?

– Не очень хорошо. Но продолжим: поднимались они наверх? Обыскивали дом? Видели тело?

– Нет. Они удовольствовались заключением доктора Эйбила, которое соответствовало действительности. Пег уже находилась в коридоре внизу. А они чувствовали себя в доме весьма неуютно и торопились уйти. Только…

– Только – что? Вы задумались?

– Табби Бересфорд заявил, что дом надо запереть. Я сказал, что нет ключа. Я действительно так думал. Но Табби отыскал старый ключ – он висел на гвозде рядом с лестницей. Входную дверь заперли; ключ Табби оставил у себя и, кроме того, усилил караул на мосту. Он – педант, вроде вас.

– А дальше? Продолжайте.

– Сказать больше почти нечего. Доктор Эйбил отправился домой; утром он представит отчет коронеру и секретарю прихода. А я, как вы знаете, тотчас кинулся к вам и сэру Мортимеру просить заступничества для Пег. Сколько я ни стучался, никто даже не выглянул в окно, а дверей и подавно не открыли.

– Я полагаю, вы приходили на рассвете. Чего еще могли вы ожидать в столь ранний час? И все же, почему на это у вас ушло столько времени? Было еще что-то?

– Еще что-то?

– Да, например, между арестом девушки и временем, когда вы начали дубасить в двери непонятно для чего.

– Верно, – сказал Джеффри, вновь делая над собой усилие. – Было кое-что.

– Вы отправились за двумя стражниками, которые повели девушку в арестантскую на Грейт-Истчип. И предложили им взятку, чтобы они девушку отпустили. Верно?

– Да.

– Поскольку платье на девушке было красивое и сама она явно принадлежала к хорошему обществу, цену ваши доброхоты заломили высокую. Когда вы согласились, они ее удвоили. Вы снова согласились. Но они знали, что вы – мой тайный агент, и испугались, что вы на них донесете. Поэтому, взяв деньги, они все же отправили девушку за решетку, вовсе не собираясь ее выпускать. Так вы потратили остаток денег, полученных от сэра Мортимера Ролстона. Я опять прав?

– Да.

В голосе судьи Филдинга зазвучали суровые нотки.

– Вы думаете, я не знаю, – спросил он, – что любого из моих стражников и почти всех тайных агентов подкупить не сложнее, чем любого из холуев покойного сэра Роберта Уолпола[38]? Если бы они не боялись попасться, они стали бы за крону арестовывать невиновных, а за сумму вдвое меньшую – выпускать на волю преступников. Но от вас я такого не ожидал.

– Значит, ошиблись.

Ярость, охватившая Джеффри, заставила его забыть, что собеседник не может видеть его; он подошел к судье и указал на деньги, разбросанные по столу:

– Вот ваши деньги. Хватит играть со мной в кошки-мышки! К дьяволу все ваши уловки и вас вместе с ними! Можете меня уволить, и давайте с этим кончать. Если же вам предпочтительнее будет предъявить мне обвинение…

– А кто говорит об увольнении? У меня что, так много хороших агентов, чтобы я мог позволить себе лишиться единственного честного агента?

– Честного? – повторил Джеффри, бросая взгляд на голландские часы. – В этом я начинаю сомневаться.

– Я-то в этом не сомневаюсь, особенно когда вы со мной откровенны. Взятку я проморгал. Вы обожаете эту девицу и хотя сами бы взятку никогда не приняли, дать ее не поколебались. Какой пример вы подаете? Боже милосердный! Что же делать главному судье, который хочет искоренить зло – пусть даже с помощью зла, – но не получает никакой помощи от своего окружения? Так или иначе, чего вы хотели добиться? Девицу просто снова взяли бы под стражу.

– Независимо от того, виновна она или нет? Это я и хочу выяснить среди прочего. Могу я говорить откровенно?

– Несомненно, если только будете оставаться в рамках приличий.

В отчаянии Джеффри снова направился к окну, потом обернулся и взглянул на судью.

– Если я обидел вас, сэр, прошу меня простить. Ни один вопрос из тех, что вы мне задали, равно как и ничто из того, что, как мне кажется, вас заботит, не имеет отношения к единственному обвинению, выдвинутому против Пег. Насколько я понимаю, речь не идет ни о каком деянии, совершенном ею вчера на Лондонском мосту. Или о том, чтобы связать ее с убийством, которое там произошло.

– С убийством? С каким убийством? Старуха сама довела себя до смерти своими страхами, или же ее напугали какие-то тени. Что-то загадочное во всей этой истории есть. – Судья Филдинг на мгновение погрузился в собственные мысли. – И ее следует обдумать. Но почему вы предполагаете здесь убийство?

– Убийства я не предполагаю, во всяком случае всерьез.

– В чем же дело?

– Пег обвиняется в обычном распутстве. Это – ложь. Она невиновна.

– По закону, Джеффри, она такова, какой объявил ее дядя и опекун.

– Простите, сэр, не совсем так. Помимо заявления ее дядюшки необходимо, чтобы еще кто-то выступил в суде и засвидетельствовал факт распутства. Его показания могут быть поставлены под сомнение, и сам он в интересах истины может быть подвергнут перекрестному допросу. Это так, не правда ли?

– Да, так, – согласился мистер Филдинг.

– В таком случае, кто бы ни выступил с обвинением против нее, я буду оспаривать это обвинение. И если вы в интересах справедливости проявите хоть какое-то внимание к моим показаниям, то мне, не сомневаюсь, удастся убедить вас в ложности обвинения.

– А если доказательства, которыми я располагаю, – медленно произнес судья Филдинг, – содержатся в письменном заявлении?

– Но такое свидетельство также можно опровергнуть аналогичным образом.

– О, его придется рассмотреть с еще большим вниманием.

– Тогда, клянусь жизнью, я не могу уяснить, почему вы пребываете в таком сомнении и никак не хотите отказаться от намерения заключить Пег в тюрьму? Если она невиновна и у вас будут все тому доказательства, чьи еще показания могут свидетельствовать против нее?

– Ваши, – отвечал судья Филдинг.

Наступила долгая пауза, нарушаемая лишь безжалостным тиканьем часов. Судья Филдинг отложил свой хлыстик и, проведя уверенным жестом по столу с разбросанными на нем монетами, нащупал маленький колокольчик и позвонил в него.

– Вы сами этого хотели, – сказал он. – Я старался вас избавить, но вы сами этого захотели. Теперь вам придется услышать кое-что, хотите вы этого или нет.

Дверь, ведущая в коридор, отворилась, и в комнату вошел Джошуа Брогден, в течение многих лет служивший клерком при судье. На носу его были очки, в руке – стопка бумаг. Судья Филдинг принял величественную позу, откинувшись в кресле и сцепив пальцы рук.

– Брогден!

– Да, ваша честь.

– Вы знакомы с мистером Уинном. Прошу вас, прочтите ему письмо, которое находится при вас.

– Да, ваша честь, – произнес Брогден, листая бумаги. – Оно отправлено, – продолжал он, не глядя на Джеффри, – оно отправлено из Парижа несколько дней назад и адресовано сэру Мортимеру Ролстону через ювелира Хуксона с Леденхолл-стрит. Здесь написано…

– Нет, подождите. Не стоит зря его волновать. Изложите только суть и содержание письма.

– В нем говорится, что племянницу сэра Мортимера удалось извлечь из некоего дома в Версале, служащего школой для молодых женщин. Он расположен в парке с каким-то иностранным названием…

– Parc aux Cerfs? «Олений парк»?

– Да, ваша честь. В этом месте с иностранным названием, где находится личный бордель короля Франции.Далее говорится…

– Достаточно. Письмо подписано Джеффри Уинном?

– Да, ваша честь. Это очень сердитое письмо.

– Сердитое письмо и веселенькое дельце. – Лицо с непроницаемым выражением обратилось в сторону Джеффри. – Рискнете вы выступить с опровержением этого?

– Нет.

– Нет. Так я и думал. И не говорите, что это деяние лежит за пределами моей юрисдикции. Поскольку жалоба подана опекуном, такое деяние могло иметь место хоть в Китае и тем не менее находится в ведении нашего закона.

– Да. Наш закон основан на принципах строгой морали.

– Вы, конечно, станете говорить, будто сами не верите тому, что написали? Скажете, что вами владела ярость, что вы были мучимы ревностью? Это вы станете говорить?

– Нет, не стану. Да и какой – прости, Господи, – от этого толк? Хотя так оно и есть.

– Выслушайте меня, – сказал судья Филдинг, снова беря свой хлыстик и направляя его в сторону Джеффри. – Вы, видимо, полагаете, что такой проступок – мелочь, не более. Это неверно. Девушка, принадлежащая к высшему обществу, также должна подавать только хороший пример. Здесь же мы имеем ту самую безответственность, которая вводит в искушение простых людей – слуг и тому подобное, увлекая их в игорные дома, бордели (даже театры!) и тем самым толкая на кражи и далее – на виселицу. Нужно принять все меры, проявить всяческую заботу, отдать на благотворительность все до последнего фартинга (конечно, в пределах возможностей кошелька), чтобы уберечь этих людей от порока. Если мы этого не сделаем, дальше мы бессильны. Виселица виселицей, но преступник есть преступник. И тогда – всему конец.

– Вы так считаете?

– Я так считаю. Но я хочу пощадить чувства ее дядюшки, насколько это в моих силах. Она проведет в тюрьме месяц…

– А представляете вы, сэр, последствия, которые будет иметь месяц, проведенный в Брайдвелле, для девицы благородного воспитания?

– Кто говорит о Брайдвелле? Действительно, проституток и бродяжек принято помещать в Сент-Брайдский госпиталь. Но выбор места заключения является прерогативой магистрата. Мы отправим ее в Ньюгейт.

– Ньюгейт?!

– Что, еще хуже? В Брайдвелле на нее наденут цепи. Заставят трепать коноплю – как говорят, «молоть кукол» – в далеко не лучшей компании. Если она станет упрямиться, ее могут привязать к столбу и подвергнуть порке.

Судья Филдинг снова помахал хлыстиком.

– В Ньюгейте, вне всякого сомнения, общество будет не лучше. Но для заключенного, у которого водятся деньги, положение иное. Можно снять отдельное помещение. Можно обедать за столом начальника тюрьмы вместе с другими людьми, имеющими средства. Можно свободно передвигаться по тюрьме. У этой девицы, насколько я понимаю, имеются деньги, украденные у дядюшки. Даже если нет, то сэр Мортимер…

Он замешкался, как бы подбирая слово. Но подобно тому, как ранее судья уловил колебание в голосе Джеффри, так и Джеффри сейчас почувствовал некоторую неуверенность в голосе судьи.

– Сэр, что это за странная игра? В какую игру вы играете со мной, сэр?

Клерк Брогден подскочил, словно ужаленный. На Боу-стрит разразился скандал, судя по всему между уличным певцом и молочницей. Крики достигали комнаты.

– Игру, сэр, а? Вы ставите под сомнение мою порядочность?

– Никоим образом. Но временами вы путаете себя с Господом Богом.

– Ну-ну! К дьяволу вы меня уже посылали. Теперь душе моей нужно искать новое пристанище. Итак, девица отправится в Ньюгейт. А сейчас спросим себя, как вы поведете себя, если таковое решение будет принято?

Хлыстик снова повернулся в сторону Джеффри.

– Могу ли я это предвидеть? Вы проявите благородство, поклянетесь, что по своей собственной воле расстанетесь со службой у меня и пошлете меня к дьяволу, как уже однажды сделали. Или вылетите отсюда, как выпоротый школьник из кабинета учителя, и станете кричать о чудовищной несправедливости, поскольку не желаете подчиняться школьным правилам.

– Простите, сэр, вы ведь сами не верите ни в то, ни в другое. И вы правы: ничего подобного я не сделаю.

– Из чего следует лишь, – быстро вставил судья, – что вы замышляете нечто более серьезное. Я симпатизирую вам, не скрою, но последите за собой: вы играете с законом.

– Я послежу за собой, не сомневайтесь. Можно ли как-то сделать, чтобы Пег выпустили раньше, чем через месяц?

– Ее могут выпустить – и вам следовало бы это знать – в тот самый момент, как ее дядюшка заберет свою жалобу.

– Тогда я послежу еще внимательнее. Могу я видеть Пег?

– Только не в судейской комнате; здесь вам обоим будет неуютно, к тому же я все равно собираюсь очистить помещение суда. В Ньюгейте – сколько угодно.

– А до того?

Они обменивались репликами, словно фехтовальщики ударами. Клерк, опасаясь чего-то недоброго, вертел головой от одного собеседника к другому.

– Который сейчас час, Брогден?

– Без десяти минут десять, ваша честь.

– Если вы настаиваете, – сказал мистер Филдинг, обращаясь к Джеффри, – у вас есть десять минут, пока я не отправился вниз. Но я настоятельно советую вам не встречаться с ней сейчас.

– Почему?

– Прежде всего потому, что она не одна.

– Стража не в счет.

– Конечно. Но там еще и пьяный священник.

– Пьяный священник?

– Он тоже под стражей. Если бы он и дальше лез к охранникам, задирался с ними перед домом вдовы, это могло бы для него плохо кончиться. Но поскольку мы должны проявлять уважение к церкви, а порядок восстановлен, я не буду суров к нему. Но это не главное, почему я не рекомендую вам встречаться с девушкой сейчас.

– В чем же главная причина?

– Ну! Неужели вы сами не понимаете? Она ведь считает вас виновником своих несчастий. Так что не ждите хорошего приема. С женщинами – всегда так. В данном случае, однако, мне кажется, ее претензии к вам небезосновательны.

С улицы доносились шум, свист, улюлюканье. Если магистрат, казалось, оставался глух ко всему этому, того же нельзя было сказать о Джеффри. Он схватился за голову, потом опустил руки.

– И все же! Я хочу ее видеть, если это возможно.

– Как желаете. Брогден, проводите его. Одну минуту…

Непроницаемое лицо судьи, сохраняющее высокомерное и в то же время пугающее выражение, было повернуто к Джеффри все то время, что он шел через комнату, следуя за Брогденом.

– Хочу обратить ваше внимание, – сказал судья Филдинг, – на одно обстоятельство, которое делает ваше поведение подозрительным. Почему вчера вечером вы пожелали на какое-то время остаться один в комнате, где находилось лишь тело старухи?

Джеффри, который стоял, замерев на месте и опустив глаза в пол, резко обернулся.

– Это Пег вам сказала?

– Нет. И пожалуйста, не отвечайте вопросом на вопрос.

– Сэр, мне кажется, вы и не ждали ответа на этот вопрос. Вы предупредили меня, и благодарю вас за это.

– Ожидал или нет, я попрошу вас ответить на другой вопрос, заданный некоторое время назад. Для вас есть работа на сегодня: речь идет о краже в Увеселительном парке Рэнилег в Челси. Возьметесь?

– Если нужно.

– Может быть, у вас есть другие дела?

– Только одно, – солгал Джеффри. Затем, без всякого перехода, он сказал то, что было чистой правдой: – Сегодня утром я повел себя по-дурацки. Я убежал из спальни Лавинии Крессвелл, когда мог выжать из нее признание. Потом потерял голову и пустился наутек. Но, возможно, все было только к лучшему. Благодаря этому мне стали известны новые факты, в результате чего и возникло это дело.

– Какое, мистер Уинн? Где?

– Вы все равно узнаете! В Галерее восковых фигур миссис Сомон. На Флит-стрит. Сегодня в четыре.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ На перепутье, в растерянности

Часы церкви св. Дунстана-на-Западе вблизи Темпл-Бар[39] и неподалеку от Галереи восковых фигур[40] миссис Сомон, располагавшейся на другой стороне улицы, начали отбивать три, когда Джеффри появился здесь, в западном конце Флит-стрит.

С того места, где он находился, еще нельзя было разглядеть две металлические фигуры воинственного вида, почему-то считавшиеся Адамом и Евой, которые появлялись на колокольне, как только часы начинали бить. Бой часов, заглушаемый шумом улицы, также не доносился сюда. До того времени, когда Джеффри предстояло узнать, что ожидает его в Галерее миссис Сомон, оставался час и еще одно дело поблизости.

Ничто, казалось, не занимало Джеффри. Слишком мрачным, слишком безрадостным было его настроение.


В каком-то смысле день этот прошел вполне успешно. Поездка в Рэнилег, место, известное не столько своим парком, сколько огромной ротондой с ее вечерними концертами, гуляньями и маскарадами, охотно посещаемыми тайными любовниками, не принесла практически ничего. Он ничего и не ожидал, понимая, что судья Филдинг просто усылает его. Иначе обстояло дело с его коротким тайным визитом в «Волшебное перо» на Лондонском мосту. Для того чтобы сходить туда и остаться незамеченным, потребовались сообразительность и везение: можно было только надеяться, что никто не обнаружил его там.

Еще успешнее прошел его визит к некоему ювелиру и банкиру на Леденхолл-стрит. Умирая от голода, Джеффри плотно пообедал, стараясь не выйти за пределы тех пяти шиллингов, двух серебряных полукрон и дюжины пенсов, которые вручил ему судья Филдинг. Ему должно было бы полегчать. Но из головы не шли неприятные воспоминания о свидании с Пег Ролстон утром, в доме судьи Филдинга.

«Почему, черт возьми?.. Нет, это несправедливо».

Джеффри любил книги, содержание коих прочно сидело в нем; читал он и любовные романы, которые оказали столь дурманящее влияние на вкусы того времени. К этим книгам он не относился всерьез, удивляясь только, сколь отличны героини их от женщин, которых встречаешь в реальной жизни.

В романах женщины проявляли склонность к мечтаниям, как, впрочем, и многие женщины в жизни. Но героини романов были абсолютно привержены самой высокой добродетели, что не очень часто встречается в жизни. И героини романов покорно принимали все несчастья, терпеливо переносили все страдания, что встречается крайне редко.

Так ли это, однако, существенно?

Захочет ли кто-нибудь, чтобы его возлюбленная походила на лукавых скромниц, которыми так восхищаются женщины, тайком читающие книги (точно так же они тайком пьют вино)? Моралисты осудят и то и другое. Встреться вам Памела или Кларисса, понравятся ли они вам? И кто полюбит женщину, которая постоянно закатывает глаза и поднимается с колен только для того, чтобы гневно разоблачить коварство своего возлюбленного?

Да и в этом ли дело?

Жизнь – это шут с постной миной. В ней нет ни последовательности, ни разумности, ни даже иронии, которую способны воспринять люди (будь то мужчины или женщины), попавшие во власть сильных переживаний.

Нужно развить в себе способность понимать это. Научиться улыбаться при виде того, что вызывает улыбку в романах Генри Филдинга, который изобразил людей такими, каковы они на самом деле. Но это никому не дано. Несправедливые упреки вызывают лишь гнев, за которым скрывается чувство вины и желание противостоять потоку речей или даже поступкам, столь же необоснованным, как и речи.

– Ложь! – восклицала Пег, топая ногой. – Вы не смеете называть меня шлюхой. Добродетель моя – всецело при мне. Вы лишили меня невинности – никто другой. И именно вы способствовали моему аресту. Вы пожелали, чтобы меня взяли под стражу. Если вы сейчас же не заберете меня отсюда…

– Смело сказано, лопни мои глаза! – говорил преподобный Лоренс Стерн. – Смело сказано, цыпочка вы моя! Он что-нибудь придумает, верьте мне. А если не придумает – или не захочет придумать, – какой он тогда мужчина?

– Придержите язык, мистер Стерн! – воскликнула Пег. – Придержите язык, вы, мерзкий тип! Он может найти выход из любого положения и в любых обстоятельствах. Разве не выволок он меня из другого, не менее кошмарного, заведения? Перекинув через плечо, головой вниз, все прелести наружу! А за нами – целая рота французских драгун! Он и отсюда может меня унести. Но не захочет. Он написал моему дядюшке, и меня схватили.

– Но выслушайте мои доводы, Пег!

– Вы не написали моему дядюшке? Вы сами мне говорили. А теперь я прочла это письмо.

– Я оплакиваю вас, – произнес мистер Стерн. – И себя тоже. Мог ли я напасть на стражу? Да не более чем отхлестать по щекам эту вдовушку! Ведь я – христианин и джентльмен. Если епископ узнает, я пропал. Но я не вешаю нос! Уж я-то сумею вырваться из каменной бутылки. Найдется человек, который замолвит за меня словечко перед «длинноклювым», судьей то есть!

Пег взглянула на него.

– Ладно, – вмешался Джеффри. – Готовы вы довериться мне?

– Я уже доверилась вам однажды. И вот куда завела меня эта доверчивость. А дальше будет Брайдвелл.

– Пег, я вытащу вас скорее, чем вы думаете. И вовсе не в Брайдвелл вас отправят! Вас отправят в Ньюгейт.

– Это вы с дядюшкой так решили? О Господи! Он говорит об этом так, будто мне предстоит поездка на воды в Бат!

– У вас есть деньги?

– Есть! Есть кошелек в кармашке нижней юбки. А что? Вы и его хотите забрать?

– Не говорите глупостей!

– Джеффри! – прошептала девушка. – Я этого не вынесу. Там крысы. И вши. А горничной нет; кто их поищет? Говорю вам: я этого не вынесу!

– Неужели… Неужели день или пара дней – это так уж долго?

– Мистер Уинн, – прервал его Брогден. – Время истекло. Вам сейчас всяко лучше удалиться.

– Да, идите! – вскричала Пег. – Идите отсюда! Убирайтесь!

Но когда он был у двери, слезы потекли из глаз девушки. Джеффри готов был уже вернуться, но Брогден удержал его.

Потом они перешли в «кабинет» магистрата, заднюю комнату, ярко освещенную солнцем, льющимся сквозь оконное стекло. На полке в простенке стояли книги, принадлежащие брату судьи по отцу. Джон Филдинг поддерживал семью Генри после того, как тот скончался в Португалии. Брогден вывел Джеффри в коридор и закрыл за собой дверь.

– Мистер Уинн, – произнес клерк, – вы должны обещать мне, что не станете пытаться увидеть ее раньше сегодняшнего вечера, когда она немного придет в себя. Я знаю, что, если вы не дадите такого обещания, вы обязательно попытаетесь это сделать. Если же вы пообещаете мне, то я сам отправлюсь в Ньюгейт вместе с констеблем, который будет ее сопровождать, и прослежу, чтобы начальник тюрьмы не надул ее.

– Мистер Брогден…

– Итак, вы даете мне слово?

– Мистер Брогден, я благодарю вас.

И вот сейчас, шагая на запад по Флит-стрит, Джеффри все больше и больше впадал в меланхолию, и картины, одна хуже другой, рисовались в его воображении. Вновь и вновь он переживал сцену, произошедшую в доме судьи, подобно человеку, который трогает кончиком языка больной зуб, каждый раз зная, что будет больно.

Он шел по северной стороне улицы, той, где располагалась церковь св. Дунстана, по тротуару, отгороженному каменными столбиками. Нельзя сказать, что улица в этот час была оживленной, хотя на ней, как обычно, раздавался стук колес, грохочущих по булыжной мостовой, и чересчур нервные прохожие время от времени разражались бранью. Дойдя до поворота на Чансери-лейн, Джеффри взглянул на заведение миссис Сомон, расположенное на южной стороне Флит-стрит.

Это был очень старый деревянный дом. Зажатый с двух сторон более новыми кирпичными домами, он возвышался над улицей всеми своими четырьмя этажами почерневших бревен, белой штукатурки, покосившихся – словно спьяну – перекрытий и множества старомодных на вид окон. Вывеской служила деревянная рыба, приколоченная над входом, которая, видимо, считалась лососем[41] и даже была выкрашена в розовый цвет. Кроме того, поскольку миссис Сомон рассчитывала на приличную публику, для тех, кто умеет читать, имелась еще одна вывеска, между первым и вторым этажом, прямо над рыбой; черными буквами по штукатурке там было написано просто: «Восковые фигуры».

Это было знаменитое заведение, которое шестью годами позднее посетил шотландский адвокат по имени Босуэлл[42]. Но Джеффри, подобно многим лондонцам, никогда не был внутри.

Облако дыма закрыло заходящее солнце, а также окна заведения миссис Сомон. Некоторое время Джеффри стоял не двигаясь и глядел в сторону дома, как будто желал удостовериться, что он все еще стоит на месте. Потом он побрел вдоль сточной канавы, перешел на южную сторону улицы и вошел в расположенную неподалеку таверну «Радуга».

Как и рассчитывал Джеффри, в передней комнате таверны уже сидел, ожидая его, доктор Джордж Эйбил.

– Доктор, – обратился к нему Джеффри. – Я благодарен вам за то, что вы откликнулись на мое письмо и явились сюда. Скажите, доктор, согласились бы вы ради правого дела нарушить то, что, по моим представлениям, относится к сфере вашей профессиональной этики? Не согласились бы вы, более того, пойти на риск нарушить закон?

– Мистер Уинн, – ответил доктор Эйбил, наклоняя голову, – я уже имел случай указать вам на ваше безрассудство…

– С безрассудством покончено. И навсегда. Обещаю вам.

Доктор Эйбил, сидевший спиной к окну на скамье перед длинным столом, который стоял в оконной нише, взглянул на него, но ничего не сказал. Джеффри поднял руку:

– И я совсем забыл о приличиях. Не согласитесь ли выпить со мной кофе и выкурить трубку? Вчера вечером в «Винограднике» я обратил внимание, что вы курите табак.

– Вы много замечаете, молодой человек.

– Приходится; этим я зарабатываю себе на хлеб. Так, я закажу кофе и трубки. И не делайте никаких выводов, пока я не изложу мои намерения. Речь идет о Пег Ролстон.

– Как чувствует себя молодая леди после вчерашней ночи? Как у нее дела?

– Плохо, доктор. Ее отправили в Ньюгейт.

– Продолжайте. Я не стану больше вас перебивать.

Первоначально «Радуга» была кофейней, и в ней, как и раньше, варили этот черный как смоль и весьма изысканный напиток. Им подали кофе, две длинные глиняные трубки и табак в жестяной баночке. Они прикурили от уголька, который принес, держа каминными щипцами, трактирщик. На скамьях за столами сидело еще около дюжины посетителей, поэтому Джеффри старался говорить тихо.

– Вчера вечером, когда я показал вам портрет Ребекки Брейсгердл, или Грейс Делайт, в расцвете молодости, вы сказали, что я не могу, не имею права жениться на Пег, поскольку мы с ней, возможно, кровные родственники. Я поднял вас тогда на смех.

– Но не всерьез? Мне и тогда так показалось.

– В таком случае вы ошиблись. Сейчас, как и прежде, мне смешны такие вещи. Будем откровенны. В голове каждого мужчины всегда присутствует «задняя мысль»: «А что, если?» Вот и все, и ничего в этом особенного нет. Это только одна из причин, почему я уже давным-давно не женился на Пег, если, конечно, она согласилась бы выйти за меня.

– Другие причины, должно быть, весьма серьезны, сэр?

– Да. Была только одна и весьма серьезная причина. Заметьте, я говорю: была. Больше ее нет. После этой ночи жизнь моя коренным образом переменилась.

– После этой ночи, говорите вы? А что изменилось?

– Сейчас это несущественно.

– Вы считаете это объяснением, молодой человек?

– Доктор, прошу вас, имейте терпение. Сегодня Пег дали месяц тюрьмы. Утром я спросил судью Филдинга, могу ли я сделать что-нибудь, чтобы ее освободили раньше этого срока. Он ответил, что ее тотчас же выпустят, если ее дядюшка заберет свою жалобу.

– Ну, так, несомненно, и есть?

– О да! Это – самый лучший и самый короткий путь. Если только он вообще возможен. Но этот путь – не единственный, что было хорошо известно судье Филдингу. Если мы с Пег станем мужем и женой, с этой самой минуты право решать что-либо принадлежит только мне. Женившись на ней завтра же, я могу потребовать ее незамедлительного освобождения из Ньюгейта.

Табачный дым заполнил оконную нишу. В другом конце комнаты кто-то читал вслух газету (ее можно было найти в любой кофейне и почти во всех тавернах) и восторженно сквернословил по поводу мистера Питта. Доктор Эйбил, который, несмотря на свою неопрятную наружность, не был вовсе лишен понятий о благородстве, вынул изо рта трубку и взглянул на Джеффри.

– Так вот, значит, что вы задумали? Обвенчаться с девушкой в тюрьме?

– Если понадобится. Хотя я всячески постараюсь избежать этого. Путь этот, нужно признать, далеко не лучший…

– Не лучший? Это просто недопустимо.

– Но вчера вечером, доктор, вы сами предложили…

– Я сказал, что этого дурацкого ареста можно было бы избежать, если бы вы уже были женаты. Возражения же мои касались вашей женитьбы на ней в принципе. Я перечислил все, что этому препятствует, и вы, как мне показалось, согласились со мной.

– Да, но сейчас единственным препятствием остается Лавиния Крессвелл, которая может нанести какой-нибудь новый удар Пег. Ее надо обезвредить, и окончательно. Вы помните, я рассказывал вам о Хэмните Тонише и об этой его сестрице, миссис Крессвелл?

– Да, я помню, вы их очень поносили.

– А сейчас, – сказал Джеффри, – я хочу, чтобы вы узнали подлинную историю Пег и моих отношений с ней.

И он начал с самого начала, ничего не опуская. Он не пощадил Пег, как не пощадил и своей собственной оскорбленной гордости легкоуязвимого ревнивца. Он рассказал об их ссоре, после которой Пег бежала во Францию. О том, как после отъезда Пег ее горничная Китти выложила все сэру Мортимеру. Как сам он, по настоянию последнего, отправился в погоню, имея инструкции держать обеспокоенного дядюшку в курсе всех дел и – буде Пег отыщется – тайным письмом известить его об их приезде, чтобы им приготовили встречу в таверне «Золотой Крест». Джеффри поведал о том, как и где он обнаружил Пег, об их бегстве из Версаля в Париж, а из Парижа в Лондон и, наконец, об их прибытии в «Золотой Крест».

– Понятно, – заметил доктор Эйбил, откладывая давно погасшую трубку. – Так что в постели вашей девушка все-таки побывала? И до того, как она сбежала из дома? Стало быть, ущерб таки нанесен?

– Скажем так: между мной и Пег было нечто большее, чем просто дружба, и не один раз. Теперь главное мое желание – жениться на ней. Или вы полагаете, что я поступаю недостойно, рассказывая обо всем этом?

– Именно так я и полагаю. Но я полагаю также, что вы не испытываете удовольствия от пересудов кумушек, если этого можно избежать. Зачем вы все это мне рассказали?

– Потому что мне самому нужно было уяснить себе ситуацию. Прежде я сам не понимал, что происходит. А теперь мне крайне необходима ваша помощь.

Доктор Эйбил, в котором под внешней флегматичностью скрывался моралист более страстный, чем любой из братьев Уесли[43], оглядел Джеффри с головы до ног.

– И впрямь, – произнес он, подумав. – Вчера вечером, молодой человек, я помог вам в деле, в котором мне пришлось пойти против моих убеждений. Но если вы думаете, что я снова стану помогать вам Бог знает в чем, – ваш оптимизм несколько поспешен.

– Возможно. Если вы откажетесь, я не стану упрекать вас. Могу лишь уверить, что тогда случится величайшее несчастье.

– Ну и пусть случится. Почему все беды, происходящие в этом мире, нужно складывать на мои плечи? И отчего вы вообразили, что я в состоянии помочь вам?

– Вчера вечером в «Винограднике», разговаривая с мистером Стерном, вы упомянули одно имя. «Я, конечно, не Хантер с Джермин-стрит», – сказали вы. Вы имели в виду доктора Уильяма Хантера?

– Да.

– Вы лично знакомы с доктором Хантером?

– Очень мало. Доктор Хантер – блестящий врач; он пользуется заслуженной известностью, которую снискали ему его таланты. А я – это я. Но думаю, что он вспомнил бы меня при случае.

– Не согласились бы вы посетить одного его пациента, выдав себя за коллегу или ассистента доктора, и определить степень серьезности заболевания?

– Ну, знаете! – воскликнул доктор Эйбил, стукнув кулаком по столу. – Ну, знаете. Мне многое приходилось слышать, но это переходит всяческие границы. За кого вы меня принимаете? Осталась ли у вас хоть капля совести?

– Я сыщик, доктор. В первый год любого человека этой профессии часто тошнит от того, что ему приходится делать. Потом совести у него остается ничуть не больше, чем у меня.

– Да, это видно по тому, как вы обошлись с мисс Ролстон. И вы состарились до срока. Но знания человеческого сердца вы не приобрели, мистер Уинн, раз полагаете, что в своих действиях юная леди руководствовалась какими-нибудь мотивами, кроме нежной любви к такому недостойному субъекту, как вы.

– Я понял это и не стану с вами спорить. Но то, что я предлагаю, призвано помочь ей. Впрочем, ваше желание действовать по чести и достоинству вполне оправданно…

– Продолжайте, продолжайте, – сказал доктор Эйбил, который уже начал вставать со своего места, но снова сел при последних словах Джеффри. – Все это – безумие, чистейшее безумие. Я больше не желаю лезть в эти дела. Но вас я все же выслушаю. Итак, вы с мисс Ролстон приехали в «Золотой Крест». Ну? Что же такое необычайно важное произошло там?

Говоря это, он невольно возвысил голос. Человек с газетой, увлеченный описанием победы, которую одержал в битве при Плэсси в Индии мистер Клайв, поднял голову и взглянул на них. Джеффри опустил глаза.

– В «Золотом Кресте», когда Пег отправилась, как она сказала, переодеваться, я поднялся в Антилоповы покои – хозяин «Золотого Креста» любит давать названия своим комнатам. Там я заглянул в окно гостиной.

– И?

– До этого я, в отличие от Пег, совсем не опасался Лавинии Крессвелл. Если миссис Крессвелл благоугодно было пойти на содержание к сэру Мортимеру Ролстону – что с того? И какое мне дело, что он втрескался в нее по уши? Такое часто случается с мужчинами за сорок или под пятьдесят. Правда, я никак не мог предположить, что он способен на подобное безумство. И к тому же я еще не видел тогда ее братца.

И вот, глядя в окно гостиной, я задумался. Я видел, как сэр Мортимер ест и пьет, сидя за столом, а госпожа Крессвелл что-то говорит ему, расхаживая перед камином. Слов я не слышал, но видел, как этот громогласный человек вдруг весь съежился. Как если бы увидел кнут у нее в руке.

– Кнут?

– Ну, не в буквальном смысле. Хотя она унижает людей, не прибегая к иносказаниям. Когда я вошел в комнату, то удивился еще более. У сэра Мортимера вырвался крик, и первый вопрос его был, что с племянницей. Миссис Крессвелл это совсем не занимало. Она была одержима желанием отдать Пег в руки Хэмнита Тониша, подвергнуть ее порке и отправить в тюрьму по обвинению, которое вам известно.

И он поведал о том, что было дальше.

– Я полагал, – и Пег тоже, – что миссис Крессвелл читала письмо, которое я в гневе и запальчивости послал сэру Мортимеру из Парижа. Но она не упомянула «Олений парк», что, по ее представлениям, явилось бы совершенно убийственным обвинением. Она лишь яростно нападала на Пег, употребляя слова вроде «нескладеха», «деревенщина», «потаскуха», «лживые глаза» и тому подобное. Тогда, как я позже узнал, она не только не читала письмо, но даже не подозревала о его существовании.

– Откуда вам это известно?

– Сейчас расскажу. Это – самое главное во всей истории. Дело в том, что по-настоящему задуматься заставляет здесь не Лавиния Крессвелл или Хэмнит Тониш, а Мортимер Ролстон. Вместо того чтобы дунуть на нее, как на одуванчик, чтобы она разлетелась, этот человек юлил перед ней, лебезил, соглашался на все, что она придумывала для Пег. Потом, как только она пошла за Пег, едва вышла из комнаты, – его поведение тотчас же переменилось; прямо как у заговорщика. Он начал умолять меня защитить Пег от этих двух негодяев. Он знал, что мы – не просто друзья, догадывался о чувствах, которые я испытываю к Пег. По его словам, он решил «дать мне возможность показать, на что я гожусь», – так он сказал. И поэтому послал меня во Францию вместо того, чтобы попросить одного из своих агентов отыскать Пег. Он подговаривал меня жениться на Пег сейчас, когда над ней нависла опасность, но уверял, что замыслил этот брак с самого начала.

– Поклянитесь, что не лжете, молодой человек.

– Клянусь честью, если таковая у меня еще осталась, – это чистая правда.

– Он предложил вам жениться? Каков же был ответ?

– Я сказал, что скорее перережу себе горло. Вы сильно ошибаетесь, доктор, если сочтете Мортимера Ролстона эдаким деревенским сквайром, на говядине выросшем. Хотя он таковым и кажется, но он хитрее любого ростовщика, а уж скрытен, как… как судья Филдинг. Совершенно очевидно, что чем-то миссис Крессвелл ему пригрозила, но он это отрицает. И во мне зародились такие же подозрения в его искренности, как раньше – в искренности Пег.

– А так ли существенна его искренность; ведь вы были влюблены в девушку?

– Поверьте, весьма существенна, – сказал Джеффри. – Все с удовольствием станут говорить об удачной женитьбе бедного молодого человека на богатой наследнице, о том, что он теперь распоряжается ее состоянием. Формально так и будет. Но вы видели хогартовскую серию картин «Модный брак»? Женщина понимает, что эти узы – всего-навсего прихоть закона. Если и муж и жена – не две бесчувственные колоды, очень скоро эти узы ей надоедят. И после первой же ссоры она станет презирать мужа.

– Даже если это брак по любви?

– Особенно если это брак по любви! Посмотрите вокруг и попробуйте со мной не согласиться.

– Вы говорили все это сэру Мортимеру?

– Нет. Я не мог поверить, что Пег действительно в опасности. Не мог поверить, что Лавиния Крессвелл осмелится осуществить свои планы или что сэр Мортимер не воспрепятствует ей, если она на такое решится.

– И вы снова ошиблись?

– Вплоть до сегодняшнего утра я и сам так думал. Уже там, в «Золотом Кресте», когда брат с сестрой вошли и сообщили, что Пег сбежала, они вели себя, словно владыки мира или по крайней мере хозяева Мортимера Ролстона. А он не возражал. Я выяснил, куда, по всей видимости, ушла Пег, и отправился за ней.

– А почему она побежала туда, в комнаты над «Волшебным пером»?

– Она думала, что Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, – старая служанка нашей семьи. Встреть она эту женщину еще живой, она, возможно, не оставалась бы в этом заблуждении.

Джеффри взглянул поверх головы доктора Эйбила за окно.

– Миссис Анна Брейсгердл и миссис Ребекка Брейсгердл – сохраним из вежливости это «миссис», как перед именами актрис – так вот, хотя они и были сестрами, но совершенно не походили друг на друга. Ребекка была на двенадцать лет моложе. Обе начали рано готовить себя к сцене, но у Ребекки дарования не было. В шестнадцать лет, к негодованию сестры, она стала торговать фруктами. В семнадцать, к еще большему негодованию Анны, она вышла замуж за простого столяра. Ее истинный талант проявился в девятнадцать лет, когда на нее обратил внимание милорд Моррмейн. А двумя или тремя годами позже ею полностью завладел сумасшедший Том Уинн. Да, если бы Пег встретилась с этой женщиной…

– Все это не имеет к нам отношения, – вскричал доктор Эйбил и снова ударил кулаком по столу. – Я не обсуждаю поведение мисс Ролстон. Другое дело – ее дядюшка. Если он честный человек, мог он подать на нее жалобу и отдать в руки этих людей?

– Он вовсе не хотел отдавать Пег в их руки. Он проделал все это, чтобы спасти ее.

– Спасти ее? Упрятав в тюрьму?

– Да. И этого я никак не мог сообразить своей глупой головой, пока не поговорил с судьей Филдингом.

Они поднялись со своих мест и посмотрели друг на друга.

– Сегодня рано утром, доктор, я снова встретился с Лавинией Крессвелл. Встреча происходила в доме сэра Мортимера на Сент-Джеймсской площади, куда я зашел с визитом, но так и не был допущен к хозяину.

– Миссис Крессвелл тоже пришла туда?

– В этом не было надобности. Эта дама живет там – уже некоторое время. Наша с ней встреча не заслуживает подробного описания. Но за ночь все ее поведение коренным образом изменилось. Впервые у меня возникло впечатление, что передо мной – просто другая женщина.

– Новые уловки-увертки?

– Напротив: мед и сахар. И это не было притворством: она вела себя совершенно искренне, насколько она вообще может быть искренней хоть в чем-то. Я так внимательно следил за ней, ожидая ловушки, так старался поймать ее совсем на другом, что не понял значения столь простой вещи, каковой является любой завтрак, состоящий из бифштекса с устричным соусом. Она недооценила меня и разоткровенничалась. Накануне вечером, по ее словам, она еще не знала о чувствах, которые я питаю к Пег.

И в тот же миг образ Лавинии Крессвелл возник здесь, в этой комнате с дощатым полом и красными решетками на окнах, и так явственно, будто она сама присутствовала здесь во плоти и халате с меховой опушкой.

– Она вкратце упомянула мое письмо. Поскольку она, конечно же, уже давным-давно прочла эту идиотскую писульку из Парижа, я решил, что она имеет в виду нечто совсем другое, и стал думать, что же именно. Она, кроме того, была так возбуждена, произнося слова вроде «ваш вопрос связан с тем, что мы узнали о ней», или «вы бы сами женились на ней сейчас?», что я решил, будто речь идет о какой-то тайне, связанной с происхождением Пег.

– Да, – согласился доктор Эйбил. – Об этой стороне дела мы оба забыли.

– Не забыли, доктор. Ни на минуту не забыли. Когда я прибежал к судье Филдингу на Боу-стрит, я узнал правду. Было только одно письмо. Но Пег должна была оказаться в тюрьме, и я дал им необходимые для этого улики.

Мне стали понятны перемены в поведении миссис Крессвелл. Прочитав письмо, она решила, что Пег не выйдет ни за меня, ни за кого-то, кто подходит сэру Мортимеру. Мы исключались даже как охотники за приданым. Добрая наша Лавиния могла теперь сеять свою злобу, как ей заблагорассудится.

Однако, если она познакомилась с письмом уже после того, как мы встретились в «Золотом Кресте», каким образом оно попало к ней? Кто показал это письмо миссис Крессвелл и зачем? Ответ один: сэр Мортимер. Он получил его через своего банкира и держал про запас. И прежде чем отнести письмо на Боу-стрит к судье Филдингу, он нарочно показал его миссис Крессвелл.

– И таким образом он защищал свою племянницу? Посылая ее в Брайдвелл? – удивился доктор Эйбил. – Хотя постойте! – неожиданно воскликнул он.

– Не в Брайдвелл, заметьте! В Брайдвелле ей пришлось бы встретиться с унижениями, которым он не мог ее подвергнуть. Даже судья Филдинг заколебался и выдал их игру.

Доктор Эйбил медленно развел руками и сел на место.

– Мортимер Ролстон, – продолжал Джеффри в восхищении, – добьется своего любым путем. Он знал, что я люблю Пег; он знал, что я не слишком боюсь сплетен и не слишком дорожу репутацией. Знал, что, если он прикажет, я вытащу Пег из тюрьмы, женившись на ней, и двое подлых заговорщиков не смогут тогда до нее добраться.

– А судья Филдинг?

– Судья Филдинг не хуже меня осведомлен о том, что за люди – Лавиния Крессвелл и Хэмнит Тониш. И он не упустит случая сыграть роль Господа Бога, если будет уверен, что таким образом послужит правосудию. Не боюсь соврать, предположив, что он почувствовал себя польщенным, когда сэр Мортимер пришел к нему и изложил свой план. Я, конечно, не ждал, что этот папа римский в образе судьи выдавит из себя хоть слово. Но сэр Мортимер – он-то мог бы мне сказать! Если он такой хитрый, так чего было со мной хитрить? Мог хотя бы намекнуть.

– Если мне не изменяет память, – отозвался доктор, – он не просто намекнул. Он умолял вас спасти девушку. А вы ответили, что скорее перережете себе горло.

– Черт возьми, доктор! Если и вы присоединитесь к этому хору…

– Ладно, рассказывайте дальше. Кто же повинен в ее несчастьях, если не вы?

– … и если и вы отказываетесь помочь?

– Разве я сказал, что отказываюсь? Но как?

– Этот старый черт заболел и передан на попечение доктора Хантера. Так они говорят, и я этому верю. Конечно же, он окружен слугами, больше похожими на тюремщиков. Мне к нему не подобраться. Это может сделать только врач.

– На что он жалуется?

– Не знаю.

– Ну ладно, это мы как-нибудь обойдем. И утрясти это дело с Билли Хантером тоже сумеем. Но, допустим, я окажусь у его постели, что я должен делать?

– Был ли это его план, доктор? Если он желает, чтобы я взял всю ответственность на себя, я готов. Все мои жизненные обстоятельства, в частности касающиеся женитьбы на Пег, скоро переменятся. Но путь не молчит! Тем самым он даст мне оружие против наших врагов. Тогда по крайней мере я избавлю Пег от унижения тюремной свадьбы.

Джеффри задумался.

– Более того, – добавил он, помолчав, – вы можете потешить свой ум, выяснив вопрос, который волнует вас больше всего. Вы полагаете, что, если бы мы с Пег состояли в родстве, он бы об этом не знал? Неужели вы думаете, он стал бы тогда настаивать на этом браке? Но спросите его. Скажите ему честно, что видели портрет Грейс Делайт, и спросите.

– Ну, вот это уже лучше. Гораздо лучше.

Доктор Эйбил снова вскочил на ноги; его неопрятный парик съехал ему на лоб.

– Но вы не все мне сказали…

– Еще не все.

– Остается два вопроса. Что изменилось в вашей жизни со вчерашнего вечера? Чем угрожает миссис Крессвелл сэру Мортимеру? Чем можно было запугать его настолько, что он решил прибегнуть к подобным мерам?

– Мои жизненные обстоятельства еще не переменились; но переменятся. Что касается угрозы, то думаю, что это я вам могу сказать. Она очевидна всякому человеку, у которого есть голова на плечах. Загадка, доктор, объясняется…

Послышался звук торопливых шагов по голым доскам пола. Мелькнула черная ряса. Знакомый голос нетерпеливо воскликнул:

– Должно быть, жуткая тайна! Расскажите, умоляю. Ну же! – восклицал преподобный Лоренс Стерн, внезапно ворвавшийся в их беседу. – Но подождите начинать! Итак, в чем дело? Ах, ну что за дивная пара бесноватых!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ В Галерее восковых фигур звучит скрипка

– Бесноватых, – повторил Джеффри. – Бесноватых.

И через много лет он мог без труда восстановить в памяти этот миг: погасшие трубки, остывший кофе, стол в оконной нише, сгущающиеся сумерки, шум толпы, курсирующей под аркой Темпл-Бар и уже заполнившей к этому времени Флит-стрит, священника с выпученными глазами и руками, прижатыми к груди.

– Бесноватых, – повторил Джеффри.

– Ну, а что, собственно, такого? – поинтересовался священник. – Я просто пошутил. Мой близкий друг Холл-Стивенсон, владелец Скелтон-Касл в Йоркшире, основал общество, которое в шутку назвал «Бесноватые»[44]. Оно не имеет ничего общего – я это подчеркиваю – с нечестивыми «Двенадцатью медменэмскими монахами», этими богохульниками и плутами. И не думайте, кстати: сам я не состою в «Бесноватых».

– Мы все – бесноватые, – сказал Джеффри. – Мистер Стерн, кто вас выпустил?

– Откуда?

– Из заключения у магистрата.

– Ах, при чем тут это? Ну, моя вдовушка. То есть не моя вдовушка, поскольку я еще не покойник. Я говорю о миссис Эллен Винегар, достойнейшей молодой даме, пережившей благочестивейшего члена приходского совета церкви Сент-Мэри-ле-Боу; это она свидетельствовала в мою пользу перед судьей Филдингом. И доктор тоже, так сказать, мне помог. Хотя сам он и не пожелал явиться в суд, будучи слишком занят умерщвлением своих пациентов каломелью, но письмо, о котором я просил, прислал, и его зачитали в суде.

– Действительно, послал, – признался доктор Эйбил, бросив недовольный взгляд на Джеффри и почесывая лоб костяшками пальцев. – Мне это было нелегко сделать. Я тоже член совета церкви Боу. Во всяком случае, я мог со спокойной совестью заявить, что после нашей встречи вчера вечером не заметил в его поведении ничего предосудительного и что считаю его в сущности человеком с добрым сердцем.

Мистер Стерн отступил на шаг, подобно актеру, играющему сцену встречи с призраком в «Гамлете».

– Лопни мои глаза, – вскричал он, – но у меня складывается впечатление, что вы оба не рады моему освобождению!

– Не то чтобы не рады, достопочтенный сэр, но лишь…

– Прилично ли это? Достойно ли? Я являюсь, чтобы выразить мою признательность. Ваш хозяин на Лондонском мосту говорит, что вы ушли на какую-то встречу в «Радугу». Я беру портшез, который стоил мне два шиллинга; этот алчный носильщик до сих пор ждет на улице, надеясь получить прибавку. Где тут приличия?

– Мистер Стерн, – сказал Джеффри, – сядьте и придержите язык.

– Я предназначен для великих свершений. Не могу пока сказать – каких, но предназначен. Когда я мальчиком учился в школе в Галифаксе, скажу я вам, у нас в классе как-то побелили потолок, а лестницу не убрали. Так вот, в один несчастливый день я взобрался по лестнице и кистью написал на потолке огромными буквами: Л. Стерн, – за что был жестоко порот надзирателем.

– Достопочтенный сэр…

– Но мой учитель был весьма удручен этим. Он мне лично сказал, что имя мое не сотрется, потому что я – гениальный мальчик, и он уверен, что меня ждет высокое предназначение. Это ли не знак?

– Достопочтенный сэр! – вскричал доктор Эйбил. – Это, конечно же, знак, и вы, несомненно, человек, обладающий многими достоинствами. Но почему бы вам не сесть и не помолчать, как предлагает вам мистер Уинн? А еще лучше было бы вам вернуться в Йоркшир и писать там книги. Если книги ваши окажутся хотя бы вполовину богаты содержанием в сравнении с вашими речами, считайте, что вы достигли своего высокого предназначения и слава вам обеспечена.

– Что ж, я уже думал об этом, – сказал мистер Стерн. – Там у нас, кстати, есть врач, мерзкий тип по имени Бертон, я представляю, как изображу его в виде доктора Слопа. А что до вас, молодой человек, то я имею к вам поручение. И готов был обыскать весь Лондон, пока вас не найду. Но теперь, – добавил мистер Стерн, уязвленный в самое сердце такой черной неблагодарностью, – не знаю, право, нужно ли вам его передавать.

– Какое поручение? – встрепенулся Джеффри. – От кого?

– Ага, по-иному заговорили!

– Какое поручение, мистер Стерн? От кого оно?

– Ну ладно, я не мелочен, так и быть, сжалюсь над вами. Его просила передать вам наша цыпочка, восхитительное существо, делившее со мной все невзгоды, покуда ее не отправили в Ньюгейт.

– Так я и знал! И что она сказала?

– Что презирает вас, – ответил мистер Стерн. – Она потребовала, чтобы ей отвели лучшую комнату в доме начальника тюрьмы, или собиралась потребовать. И велела послать за сундуками и коробками со всем ее гардеробом. И сказала, что пойдет на муку и не выйдет на свободу, даже если вы станете на коленях молить ее об этом.

– Пойдет на муку? Теперь это так называется? Что эта идиотка о себе возомнила?

– Мистер Уинн, – вмешался доктор Эйбил, видя, что Джеффри начал пританцовывать от ярости, – советую вам не торопиться с выводами.

– На муку, черт бы ее побрал! Можно подумать, что это я послал ее в версальское заведение. Она, видимо, решила, что, если бы не ее бегство, так у Мортимера Ролстона не нашлось бы причин все равно отправить ее в Ньюгейт. Пусть там и остается теперь.

– Мистер Уинн…

Даже в этой таверне, где все, вплоть до убийства, могло остатьсянезамеченным, прервать чтение газеты было равносильно тому, чтобы опорожнить бутылку кому-то на колени: они начали привлекать внимание. Раздались возмущенные голоса. Кабатчик засеменил в их сторону.

Неожиданно где-то совсем близко, перекрывая скрежет механизмов, сопутствующий появлению двух металлических фигур, часы на церкви св. Дунстана пробили первый из положенных четырех ударов.

Джеффри замолчал и начал приходить в себя. Мгновение спустя лицо его приобрело свое обычное выражение суровой любезности.

– Доктор Эйбил, я прошу простить меня. Тот профессиональный визит на Сент-Джеймсскую площадь, о котором мы говорили, – могли бы вы отправиться туда сейчас?

– Да, конечно. А что будете делать вы?

– У меня есть срочное дело, о котором я чуть не забыл. Это совсем рядом, но я уже опоздал. И вы также простите меня, достопочтенный сэр. Могу я просить вашего разрешения позволить доктору Эйбилу воспользоваться вашим портшезом?

– Конечно, о чем разговор? Только нужно уплатить еще два шиллинга.

– Они будут уплачены.

«Как хорошо, – подумал Джеффри, когда выходил через несколько секунд из дверей таверны, – что мистер Стерн не отпустил портшез».

Толпа, состоящая в это время из людей, в большинстве своем ищущих удовольствий, а также из тех, кому эти удовольствия были недоступны, текла под аркой Темпл-Бар от Стрэнда к Флит-стрит и обратно.

В четыре часа открыли свои двери театры, хотя спектакли в них начинались не раньше шести. Между четырьмя и пятью состоялись первые петушиные бои: на трех аренах с мягким покрытием, окруженных рядами зрителей, разрывали друг друга птицы со стальными насадками на шпорах. Отдельные прохожие направлялись на прогулку в Парк. В основном же вся толпа – пешеходы, коляски, наемные кареты и портшезы – двигалась как безумная в направлении Темпл-Бар. Чуть дальше на двух столбах все еще можно было видеть головы участников Якобитского восстания[45] сорок пятого года, но они находились там уже так давно, что могли заинтересовать лишь провинциалов.

Доктор Эйбил, сжимая в одной руке трость, в другой – ящик с инструментами, втиснулся на заднее сиденье портшеза, из которого нельзя было вылезти без посторонней помощи.

– Молодой человек…

Доктор замялся, понижая голос. Но мистер Стерн, возбужденный сверх меры, ибо ему почудилось, будто некая симпатичная, очень накрашенная молодая дама ему подмигнула, уже испарился.

– Где я могу отыскать вас, если у меня будут какие-то новости? Или куда написать?

– Я направляюсь сейчас в Галерею восковых фигур миссис Сомон. После этого до самого вечера, когда я собираюсь навестить Пег, я буду в турецких банях в Ковент-Гардене.

– В турецких банях?

– Успокойтесь, доктор! Турецкие бани – это не только место свиданий. Это – бани, и там действительно можно принять ванну – горячую или холодную, а также ванну по-восточному; именно это мне сейчас и требуется.

– Сэр, не исключено, что этот набег на дом сэра Мортимера ничего нам не даст. Вы уверены, что я могу упомянуть о портрете Грейс Делайт?

– Конечно. Если кто и видел портрет или знает о нем, так это сэр Мортимер. А Пег эта картина уже не причинит беспокойства. Я сжег ее.

– Сожгли?

– Носильщикам заплачено. После Сент-Джеймсской площади отнесут вас куда скажете. Доктор, вы совершаете благое дело. Если бы я мог найти подходящие слова, я, подобно мистеру Стерну, не стал бы скрывать мои чувства.

– Не тратьте на это время, прошу вас. Если вы уже выразили свои чувства в отношении мисс Ролстон…

– Совсем недавно у меня было желание убить ее. И я его еще не утратил. Au revoir[46], доктор.

– Но вы так и не ответили на мой вопрос о…

– Доктор, аu revoir.

Окошечко закрылось. Носилки отбыли.

Джеффри перевел дух и отступил к двери таверны. Оттуда он взглянул на противоположную сторону улицы, где на балконе «Головы короля» на углу Чансери-лейн сидели, отдыхая, два человека. Подняв левую руку, Джеффри сделал ею движение в направлении Галереи миссис Сомон, расположенной совсем рядом, слева от него. Люди на балконе незаметно кивнули ему. Тогда, придерживая ножны шпаги, Джеффри направился к дверям Галереи, расположенным между двумя большими окнами с частыми переплетами.

– С вас шесть пенсов, сэр, будьте любезны.

– Конечно. Вот вам шиллинг. Вы – миссис Сомон?

– Во дает! Это ж надо, принять меня за мою тетку!

Но ошибка, похоже, не оскорбила невысокую костистую девчонку в шляпке. Она стояла перед Джеффри, покачиваясь и позванивая монетками в подоле передника.

– Китти и ту нечасто принимают за нашу тетку.

– Китти?

– Ну да, она тоже теткина племянница. Моя двоюродная сестра. Китти Уилкис. Она хорошенькая. И высокая. Китти, значит. Ой, как я ей завидую!

– Ты тоже будешь высокая и хорошенькая, я уверен.

Внезапно девушка бросилась к окну, взглянула на монету, полученную от Джеффри, и снова подбежала к нему.

– Но это – золото! Золотая гинея!

– Разве? Должно быть, я залез не в тот карман.

– Ну вот! У меня нет сдачи с золотой гинеи. Пока нет. Мы ведь только открылись.

– Оставь себе. И давай забудем от этом.

– Ну что же, сэр, если вы соблаговолите присоединиться к остальным зрителям…

Джеффри огляделся. «Остальные», которых он вначале принял за восковые фигуры, оказались группкой посетителей, покорно сбившихся в кучку и стоящих сейчас неподвижно справа от двери. Среди них было трое или четверо детей с глазами, расширенными от чрезвычайного возбуждения, вызванного предвкушением тайны и неведомой опасности, обычного на пороге такого рода заведений. До Джеффри доносилось дыхание детей.

– Всего несколько минут, не более, – уверила Джеффри девчонка, – люди соберутся, и я вас поведу. Обычно тетка сама это делает, когда она не занята. Я покажу, где что. Указкой я размахиваю не так ловко, но говорю не хуже тетки. Правда, если вы хотите сами идти…

– С вашего позволения, сударыня, я бы предпочел последнее.

Девочка, которой было лет двенадцать-тринадцать, повела плечиком.

– За гинею джентльмен может себе многое позволить. Здесь – не меньше, чем в других местах. Это точно.

– Благодарю вас.

– На этом этаже, как вы видите, – она показала себе за спину, – у нас карлики, великаны и прочие монстры, которые весьма привлекают людей – и знатных, и тех, что попроще. Там, наверху, – английские короли и королевы, на которых тоже ходят смотреть. Еще выше, то есть совсем наверху, выше только комнаты моей тетушки…

В восторге от того, что ее назвали «сударыня», девочка старалась держаться с ледяным достоинством. Однако Джеффри не мог не заметить заговорщицких взглядов, которые она бросала на него с того самого момента, как он вошел в Галерею.

– Там, наверху, у нас самые любопытные фигуры и картины. Надеюсь, они вам понравятся. Я думаю, если вы туда подниметесь, то найдете, что ищете.

– Я тоже так думаю. Сударыня, ваш покорный слуга.

– Сэр, прошу вас.

И она отошла, позволяя ему пройти.

Позади нее до самого конца комнаты шли два ряда столбиков, между которыми были натянуты покрытые пылью красные веревки, образующие проход между экспонатами. В конце комнаты Джеффри увидел лестницу и направился к ней, озираясь по пути.

Фигуры были сделаны на удивление мастерски. Если их создательница не видела своими глазами пигмея из Занзибара или полигарского гиганта с боевой дубинкой, значит, их не видели и авторы путевых заметок, которые вдохновили ее на создание этих фигур. Выкаченные стеклянные глаза, мощные бицепсы рук и мышцы ног – все это создавало впечатление какой-то кошмарной действительности. Что касается монстров, то здесь имелся…

– Стой! – раздался крик девочки.

Джеффри обернулся, думая, что это относится к нему. Но увидел он спину девочки. А над ней возвышался, ясно вырисовываясь на фоне окна, человек такого же костлявого, как у нее, сложения. Это был уличный скрипач, каких часто встретишь в Лондоне. На нем была мятая круглая шляпа; когда он повернул голову, оказалось, что один глаз его закрывает черная повязка. В руках человек держал скрипку, на деке которой была розовая лента, завязанная бантом.

– Проваливай! – кричала девочка. – Нечего вам, таким, здесь делать; сколько раз повторять? Будут тут всякие абрамы вытягивать деньгу из добрых людей своим пиликаньем. Самим не хватает! Проваливай!

– Ай, какая сердитая куколка, – произнес скрипач хриплым тихим голосом, наклоняясь к девочке. – Мои деньги что, хуже других, да? И слушай еще…

Он наклонился пониже и зашептал. Девочка вся напряглась. Один из людей, терпеливо ждущих у двери, неожиданно двинулся по направлению к ним. Девочка подняла руку, останавливая его.

Понаблюдав за ними несколько мгновений, Джеффри поспешил к лестнице. В следующую минуту он был уже на втором этаже, где короли и королевы стояли, выстроившись рядами.

Пол в комнате имел небольшой наклон вправо (если смотреть в направлении окон) и был покрыт толстой циновкой, такой, какими покрывали пол и скамьи на петушиных боях, но настолько грязной, что первоначальный ее цвет невозможно было определить. Окна – одно большое полукруглое и два длинных и узких по бокам – пропускали еще довольно света с улицы, над которой постепенно сгущались небеса. Конечно, и меха под горностай, и стеклянные драгоценности гораздо лучше смотрелись бы при свете свечей, но хозяйка боялась пожара.

Королевы, которые прекрасно получались у миссис Сомон, отличались в большинстве своем неземной красотой. Что касается моральных качеств, то ими, как водится, были наделены короли. Каждого недоброго короля можно было узнать либо по злой усмешке, либо по ужасу, застывшему на его лице, по всей вероятности свидетельствуя об обстоятельствах, в которых данный король встретил свой конец. Над фигурами, несколько нетвердо держащимися на ногах, возвышалась слегка идеализированная статуя Георга II, семидесятипятилетнего старика, который был, однако, представлен румяным тридцатилетним молодцом, выпячивающим грудь перед ныне покойной Каролиной Ансбахской[47].

Бесшумно двигаясь по толстой циновке, Джеффри дошел до следующего пролета и поднялся по лестнице.

«Значит, – думал он, – ее зовут Китти Уилкис».

Фамилии служанки он никогда не знал, да и не задумывался о ней прежде. У девушки были темные волосы, но белая кожа; подражая Пег, она держалась манерно и старалась делать свою речь изысканной; несмотря на плотное телосложение, она казалась нервной и неуверенной в себе. И все же, если она решится прийти сюда после того, что произошло сегодня утром на Сент-Джеймсской площади…

«Гляди в оба! Будь осторожен!»

Но вокруг не раздавалось ни звука и не было ни души.

На этом этаже, который также имел легкий наклон вправо, по обеим сторонам шли так называемые гроты, похожие на просторные лари, выступающие из стен. Заглянув в грот, можно было увидеть какую-то сцену, нарисованную на дереве или холсте, а на ее фоне – восковые фигуры. Здесь, однако, хозяйка решилась сделать освещение, поскольку света из окон явно не хватало; к тому же он не проникал через стенки гротов, так что сцены, изображенные в них, были бы просто не видны.

В каждом гроте на полу стояла короткая свеча, заключенная в жестяную коробку с дырочками на крышке. Тоненькие лучики света поднимались кверху и слегка колебались, отчего казалось, что картина подернута легкой дымкой. Хотя лестница как будто кончалась именно здесь, наверху был еще один этаж.

Пытаясь вспомнить, что он уже слышал про экспонаты Галереи, Джеффри решил, что грот с молящимся восковым мусульманином на переднем плане должен изображать гробницу Магомета. В другом гроте находилось довольно скверно сделанное озеро Килларни. Был здесь и готический грот, поскольку мода на готику распространена была в не меньшей степени, чем на все китайское.

Джеффри шел по грязной циновке, озираясь и громко выкликая Китти по имени. Затем он приблизился к готическому гроту, находящемуся справа от него.

Из грота на Джеффри не отрываясь смотрела женщина в белых одеждах, с волнением во взгляде; она напоминала Лавинию Крессвелл, но была выше ростом. Над головой женщины возвышалось некое подобие каменной арки, за ее спиной виднелись развалины замка. Слабое свечение, поднимающееся снизу и озаряющее женщину с двух сторон, делало ее лицо и глаза настолько живыми, что Джеффри даже вздрогнул и лишь потом сообразил, что женщина – восковая, а глаза у нее – из стекла.

Но он ведь явно слышал что-то – то ли звук шагов, то ли какое-то движение или, может быть, шуршание шлейфа по доскам пола.

– Где вы, Китти? – крикнул он. – Это вы? Здесь есть кто-нибудь?

В ответ ли на его слова, или просто по случайному совпадению, но в этот самый момент со стороны лестницы, вернее, из комнаты внизу до него донеслось тихое пение:

– Лондонский крушится мост,
Старый мост, старый мост.
Лондонский крушится мост,
Моя прекрасная леди.
Замерев на месте, Джеффри повернул голову вправо и взглянул в направлении лестницы, ведущей вниз.

Вряд ли можно было назвать мелодией царапанье кустарно сработанного смычка по струнам кустарно же сработанной скрипочки. Да и голос – хриплый, на грани шепота – мало походил на пение. Тем не менее там, внизу, в полумраке, в окружении королей и королев, кто-то пиликал на скрипке, выводя мотив и слова, которые на протяжении нескольких веков с самого детства были на слуху многих.

– Стальной балкой подопри,
Подопри, подопри.
Стальной балкой подопри,
Моя прекрасная леди.
В ответ тот же хриплый голос возразил:

– Балка треснула под ним,
Да, под ним, под ним.
Балка треснула под ним.
Моя прекрасная леди.
И тут же, без паузы:
– Так зашей его мглой,
Да, иглой, да, иглой.
Так зашей его иглой,
Моя прекрасная леди.
– А игла – кривая вся,
Ржавая, ржавая.
А игла – кривая вся…
Последние слова Джеффри Уинн как будто не слышал. Далее шло предложение укрепить мост золотом и серебром и ответ на него, потом – дешевыми хлебцами. Но и этого уже не слышал Джеффри. Ему казалось, что разум его мгновенно просветлел, хотя любой сторонний наблюдатель решил бы скорее, что Джеффри Уинн просто лишился разума. Джеффри обернулся и поглядел в глаза восковой фигуре.

– Вот! – прошептал он. – Вот ответ! Единственный, поскольку… «Берегись!»

Чувство опасности, которое, еще не достигнув мозга, уже послало предупреждение его мышцам, не было чисто инстинктивным. Что-то шевельнулось у него за спиной, а может быть, это было просто дыхание человека, стоящего вплотную к нему.

Джеффри бросился на пол, упал на живот, мгновенно перевернулся на бок, резко выбрасывая ногу, и тут же снова вскочил, словно гуттаперчевый котенок.

В свете свечей, стоящих на полу, сверкнул серебряный клинок: это человек за спиной Джеффри сделал глубокий выпад, метя ему в спину. Нападающий – хоть он и промахнулся и потерял равновесие – все же удержался на ногах. Острие его шпаги задело женщину в гроте, проткнув белый шелк ее платья; восковая фигура закачалась, но удержалась на месте. Нападающий же выпрямился и встал в оборонительную стойку.

Доставая шпагу, Джеффри успел разглядеть незнакомца – человека средних лет в синем камзоле и белом жилете. Затем Джеффри сделал глубокий выпад, направленный в правую сторону груди противника.

Но в поединке с этим человеком у Джеффри не было абсолютно никаких шансов. Мало кто из фехтовальщиков, потеряв равновесие во время выпада, сумел бы вернуться в оборонительную позицию и, искрутившись, еще парировать выпад, направленный по касательной.

Незнакомец же парировал его с легкостью.

Он тяжело дышал, так же как и Джеффри. Защищаясь, незнакомец оказался в положении, неудобном для контратаки. Но он и не собирался контратаковать: мастерство его было видно и так. Он просто рассмеялся в лицо Джеффри.

– Не старайтесь, – сказал он. – Вы же видите, вам меня все равно не достать. Для новичка ваши упражнения еще сгодятся, но вообще Хэмнит Тониш сильно вас переоценил.

– Тем более зачем было колоть меня в спину, если вы были так уверены, что можете выиграть честно?

– Честно? Что значит «честно»? Что вы глупости говорите?

Клинки скрещивались, описывали круги, вновь сшибались. И через границу, образуемую скрещенными клинками, внимательно смотрели в глаза друг другу два противника, которые осторожно двигались на чуть согнутых ногах, отставив для равновесия левую руку.

Джеффри видел перед собой человека средних лет со вздернутым носом на плоском лице, на котором играла презрительная улыбка. В этой улыбке по непонятной причине сквозила ненависть лично к нему, Джеффри, но и он сам вскоре начал испытывать такое же чувство к своему противнику.

На камзоле незнакомца поблескивало серебряное шитье. Белый жилет и чулки четко выделялись на фоне грязноватой циновки. Сверкнул, отражая свет, клинок – это незнакомец несколькими обманными движениями заставил своего противника развернуться, так что Джеффри оказался прижатым к гроту, тогда как сам он стоял теперь спиной к лестнице. Затем незнакомец приостановил свой натиск и слегка отошел в сторону.

– Я говорю, не болтайте глупостей! Где девчонка?

– Какая девчонка? И кому я обязан честью этого несостоявшегося покушения на меня?

– Мое имя – Скелли. Рутвен Скелли. Ранее майор одного очень достойного полка. Так где все же Китти Уилкис?

– Не знаю. Но думаю, что не сказал бы, если бы и знал.

– Не хотите ли поносить в своих кишках кусочек стали?

– Вам прежде нужно поместить его туда. Я арестую вас за попытку преднамеренного убийства.

– Что ж, весьма любезно с вашей стороны. Но как вы предполагаете это сделать?

– Способ я найду. Спрячьте вашу шпагу.

Впоследствии Джеффри никак не мог вспомнить, когда менно прекратилось пиликанье скрипки и замолк хриплый голос в комнате внизу. Ему казалось, что тишина наступила внезапно, как только он упал на пол, уворачиваясь от удара в спину. Но он не был уверен в этом. Сейчас же он увидел, как в тусклом свете, падающем из окна, возник коренастый человек с синевой на подбородке, появившийся над ограждением лестничной клетки за спиной майора Скелли, примерно в десяти футах от него. Этот человек – один из тех двоих, что совсем недавно подавали Джеффри сигналы с балкона «Головы короля», – был констеблем. В дневное время он исполнял те же обязанности, что ночью – стражник. На запястье у него висела на ремешке дубинка из железного дерева, которая была таким же символом власти, как шест и фонарь ночного сторожа.

– Майор Скелли, – произнес Джеффри, – намерены ли вы спрятать шпагу?

– Где эта потаскуха? Она не могла спрятаться у тетки: эта дверь уже многие годы закрыта для нее. Ни внизу, ни у этой воровки – ее кузины – она тоже не прячется. И здесь ее не может быть. Вы продлите свою жизнь, если скажете мне, где она.

– Майор Скелли, предлагаю вам спрятать шпагу. Обернитесь.

– Ну ладно, хватит. Вы что, думаете поймать меня на этот старый трюк…

– Лампкин, ломайте пониже скорлупы!

Взгляд майора Скелли изменился, как только он взглянул в глаза Джеффри. Он весь напружинился и хотел обернуться, но даже эта мгновенная реакция оказалась недостаточно быстрой. Поднялась и опустилась дубинка железного дерева; она ударила по клинку у самого его основания, чуть ниже двух чашек, которые защищали руку и назывались «скорлупой»; закаленная сталь переломилась с треском, который в этом закрытом помещении прозвучал, как выстрел.

Кто-то вскрикнул, но это не был кто-то из них троих. Джеффри быстро оглянулся и посмотрел в направлении окон, а также самого дальнего грота справа. Когда он вновь обернулся, констебль по имени Лампкин уже положил левую руку на плечо майора Скелли. Тот оставался спокойным, на лице его по-прежнему играла улыбка. Правда, глаза майора смотрели теперь иначе, это были глаза убийцы, и Джеффри старался избегать этого взгляда.

– Да вытеки моя кровь! – произнес Лампкин, обращаясь к Джеффри, и голос его звучал приветливо и дружелюбно. – Что теперь делать?

– Вы видели, что здесь произошло?

– Все видел, вытеки моя кровь! А кто был этот скрипач?

– Не могу сказать. Он – не из моих людей. Что касается этого типа, его опасно держать в арестантской. Ведите его прямо к судье Филдингу и заприте там.

– Вы что, полагаете, вам удастся держать меня под арестом? – поинтересовался майор Скелли. – Вы действительно полагаете, что можете меня арестовать?

– Закрой пасть! – приказал Лампкин, поднимая дубинку. – Закрой пасть, ты, гнусный пройдоха.

– Его я не осуждаю, – сказал майор Скелли, игнорируя Лампкина и обращаясь исключительно к Джеффри. – Он тут ни при чем. Но вам, дорогой сэр, еще предстоит встреча со мной, и скорее, чем вы думаете. И наедине. И вам это не доставит удовольствия.

– Забирайте его, Лампкин.

Уходя в сопровождении констебля, майор Скелли потирал затекшее запястье; на ходу он оглянулся и с улыбкой взглянул на Джеффри. На грязной циновке поблескивали обломки шпаги с оплетенным эфесом и гравировкой на чашечке. И еще некоторое время Джеффри не мог побороть страх, непреодолимый и обжигающий, который вдруг охватил его.

Он направился к окну и взглянул на край последнего грота справа. За ним находился выступ стены, доходящий до самого входа в грот, а далее – дверь. Она была слегка приоткрыта, и за ней Джеффри мог разглядеть серые глаза и темные волосы.

– Вам больше нечего бояться, Китти, – сказал он. – Можете выходить.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Ковент-гарденские бани

Когда стрелка часов переползла за цифру шесть, он снова встретился с Китти Уилкис, но на этот раз в юго-восточной части Ковент-Гардена, в комнате, расположенной – как и зал в Галерее восковых фигур – тремя этажами выше улицы. Все остальное, включая настроение Китти и его собственное, было совершенно иным.

Многие поразились бы изяществу обстановки этой комнаты, а также изысканному порядку, в котором она содержалась. На стенах, обшитых светло-коричневыми панелями, отполированными до зеркального блеска, висели большие картины в золоченых рамах. Кровать с балдахином была скрыта в алькове. Из-под туалетного столика, драпированного шелком, выглядывал край переносного умывальника с медной раковиной и деревянным биде в нижнем выдвижном ящике.

Все это не укрылось от взгляда Китти.

Несколько флегматичная и в то же время застенчивая, она не решилась снять свой черный плащ или хотя бы откинуть капюшон. Она не села и не прикоснулась к чаю, который Джеффри велел принести для нее вместе с бокалом пунша для себя. Ее серые глаза, светлые при темных ресницах, взирали на него из-под капюшона, словно из-под маски.

– Я помогу вам, – заявила она, вкладывая в это всю свою страсть. – Да! Да! Я расскажу вам все, что вас интересует. Только, сэр, о сэр! Прошу вас, посчитайтесь и с моими чувствами. Не вытягивайте из меня ничего силой, верьте мне, не давите на меня.

– Ну кто же на вас давит, Китти? Да вы разве и позволите?

– А что я могу сделать?

Но, говоря это, девушка взглянула украдкой на дверь и тут же опустила глаза.

– Вы умоляли меня увести вас от миссис Сомон…

– Да. И я так вам признательна!

– Вы просили увести вас куда-нибудь, где мы можем поговорить без помех. Это было два часа назад, так что я достаточно долго считался с вашими чувствами. За это время я спустился вниз, посидел в парильне, принял горячую ванну…

– В парильне?

– Да, в подвале; ничего ужасного там нет. Просто здесь, при восточных банях, есть парильня, единственная в своем роде на весь Лондон. Оттуда я послал слугу на другую сторону площади за парадным костюмом, который вы видите на мне.

– Да, вижу. Но, уходя, вы заперли дверь на ключ! Вы заперли меня в этой комнате!

– Поверьте, я вовсе не думал напугать вас этим. Но мы оба знакомы с одной молодой женщиной, которая, оказавшись в положении опасном или затруднительном, имеет обыкновение просто сбегать. С того самого момента, как мы сюда пришли, у вас был именно такой настрой; возможно, мне это показалось.

– Скажите, сэр, где мы?

– В банях. Их называют турецкими.

– Этого я и опасалась.

Китти оглядела оловянный чайный сервиз на столике рядом с камином. Затем, заламывая руки, вновь обернулась к Джеффри.

– Я знаю, все благородные господа любят похвастаться победой над какой-нибудь приглянувшейся служанкой, которую им удалось соблазнить или даже взять силой. Более того, их забавляет, если она оказывает сопротивление. Но могла ли я подумать, что и вы поведете себя так? Сэр, о сэр! Это недостойно вас! Я ведь только хочу помочь мисс Пег и сэру Мортимеру.

– Подождите, Китти!

– Майор Скелли говорит неправду, утверждая, будто дверь дома моей тетушки для меня закрыта. Да, мы поссорились. Тетя Габриэль дала мне кое-какое образование и надеялась, что я стану заниматься Галереей. Она очень рассердилась, когда я решила избрать для себя жизнь более легкую и поступила в услужение к знатной даме.

И она была права: я поступила глупо и бездумно. После того, что произошло, я не смогу вернуться на Сент-Джеймсскую площадь, даже если захочу. Но я не захочу! Но ведь и к тете я тоже не могу вернуться (Китти снова бросила взгляд на чайный сервиз) после того, как меня – в публичной бане! – опоят каким-то зельем и надругаются надо мной. Если благородные дамы не отличаются добродетелью, значит ли это, что ее вообще не существует в этом мире? А если встретится, то над ней непременно надо посмеяться?

– Я вовсе не считаю, что над ней надо смеяться, Китти.

– В глубине души считаете. Все так считают.

– Что бы я ни считал – сейчас или раньше, – я за это дорого заплатил. Но послушайте меня, в конце концов!

– Сэр…

– В этот чай не подмешано никакого зелья, и никто не покушается на вашу добродетель. Сюда я вас привел, потому что сюда должны принести письмо от некоего доктора Эйбила: это – единственное мое местопребывание, известное ему. Но он не пришел сам и письма не прислал. Я не знаю, в чем дело. Поэтому давайте ждать.

Часы на церкви св. Павла в Ковент-Гардене пробили половину седьмого. Джеффри опять подошел к окну и выглянул на улицу.

Свет дня, увядая, сменялся сумерками. Со стороны восточной пьяццы вывалилась группа пьяных солдат, вокруг которых сновали проститутки: сцена напоминала игру в футбол. Больше ничто не нарушало сонного затишья, царящего в Ковент-Гардене, которому еще предстояло проснуться от шума и гама игорных домов и ночных кабаков.

Отсюда, с третьего этажа дома на юго-восточной стороне, хорошо видна была вся площадь. Прямо перед собой, чуть правее, Джеффри мог различить два театра – «Друри-Лейн» и «Ковент-Гарден», в которых как раз началось представление. Партер и ложи уже заполнялись зрителями, пришедшими посмотреть на игру и послушать напыщенную декламацию актеров в париках на сцене, ярко освещенной множеством свечей в канделябрах. Сам мистер Гаррик играл сегодня в «Короле Лире».

Угасал день, а вместе с ним – надежда. Слева от себя, у поворота, за которым находилась Саутхэмптон-стрит, поднимающаяся от Стрэнда к Ковент-Гардену, Джеффри видел вывески: на похоронной конторе, на трактире, – а также шест с красными и белыми полосами, отмечающий, что здесь находится парикмахерская. Но никто не проходил по камням мостовой; ничто не указывало на присутствие здесь доктора Эйбила.

– Сэр…

– Думайте что хотите, – сказал, оборачиваясь к девушке, Джеффри. – Только моя единственная задача – как и ваша – помочь мисс Пег и вызволить ее из Ньюгейтской тюрьмы еще до того, как двери ее закроются сегодня вечером. Вам известно, что мисс Пег отправили в Ньюгейт?

– Да, я это знаю. Госпожа сказала, что ее отправят в Брайдвелл, – какой ужас! Со вчерашнего вечера у них в доме только и говорили, что о Лондонском мосте и Брайдвелле, Лондонском мосте и Брайдвелле, Лондонском мосте и Брайдвелле. Но едва пробило полдень, как пришли от мисс Пег за вещами, которые она велела доставить на квартиру начальника тюрьмы в Ньюгейт. Я собрала все, а лакей отнес. Я уже было совсем решила не помогать ей.

– Не помогать?

– Как будто ей удовольствие доставляет сидеть в тюрьме! Как будто она над нами всеми посмеивается там! Просто отвратительно!

– Вы когда-нибудь были в Ньюгейтской тюрьме? Хотя бы навещали кого-нибудь? Как те люди, что толпятся там с восьми утра до девяти вечера.

– В Ньюгейтской тюрьме? Нет, никогда! Это так страшно!

– Теперь представьте, каково ей там сидеть. Пег просто ума лишилась от ужаса, а ведет она себя так, только чтобы совсем не пасть духом. Если ее не освободить, она сделает еще какую-нибудь глупость, но похуже. Неужели вы так ее не любите?

– Не люблю ее? Я не люблю ее? Помилуй Бог! Да я привязана к ней сверх всяких приличий, гораздо больше, чем позволяет мое положение. Признаюсь вам, что я… я иногда ей завидую. Ей отпущено так много по сравнению с другими людьми. Но я хотела бы искупить эту мою вину. Могу я?

– Можете. А теперь взгляните на меня, Китти.

– Сэр…

– Темнеет, но все равно, взгляните на меня. Вы по-прежнему думаете, что я имею намерение соблазнить вас или овладеть вами силой?

– Нет. Больше не думаю, – произнесла Китти после паузы и всхлипнула. – Какая я глупая! Просто дура! Вечно боюсь. Но тогда что вы хотите, чтобы я сделала?

– Я хочу знать, что вы собирались сказать мне сегодня утром на Сент-Джеймсской площади. Я должен знать все, что знаете или даже подозреваете вы. Все!

В углах комнаты сгустились тени; они совершенно смазали изображения на картинах в золоченых рамах, проползли по деревянным полированным панелям и подкрались к Китти, которая стояла у камина. Девушка сняла плащ, аккуратно свернула его и повесила на спинку стула. Затем выпрямилась и стояла, дыша учащенно и взволнованно, в своем простом платьице из зеленой саржи с кружевами вокруг прямоугольного выреза, которое тем не менее очень ей шло.

– Я знаю только, – сказала она, – что твердо решила не стоять в стороне, когда услышала ваш разговор с госпожой у нее в будуаре. Да, я подслушивала. Мы все подслушиваем. И снова разговор шел о Лондонском мосте и Брайдвелле, опять о Лондонском мосте и Брайдвелле, и о прочих гадостях, которые госпожа задумала. И я ужасно перепугалась. А когда я остановила вас в вестибюле, и когда Хьюз выскочил на нас…

– Хьюз?

– Тот негодяй дворецкий, которому вы чуть череп не раскроили об угол комода. Я так обрадовалась! Как я надеялась, что он не слышал, что я вам говорила. Даже молилась об этом. Если он не слышал, решила я, то мы еще можем встретиться в Галерее. Каждую неделю, когда я не нужна госпоже, она отпускает меня днем навестить тетю Габриэль.

– Навестить тетю?

– Ну да, тетю Габриэль. Я же говорю вам, что она возьмет меня обратно в любое время. Но на самом деле я к ней не хожу из дурацкой моей гордости – после того, как сказала, что могу сама о себе позаботиться. И туда я хожу только повидаться с моей кузиной Дениз, когда она тоже не занята. Мы встречаемся у входа в Галерею, идем гулять в Парк, едим булочки с кремом и мечтаем о том, как сложится наша жизнь.

– Дениз – это такая маленькая голосистая девчушка, очень умненькая? Та, что сегодня показала себя большой интриганкой?

– Да. Такая она и есть. Она завидует мне, я завидую ей. И так всегда.

– Интересно. Продолжайте.

– Ну вот. – И Китти снова начала заламывать руки. – Выходной мне дают всегда в разные дни. На этой неделе должны были отпустить в субботу, сегодня. Поскольку все было оговорено заранее, я решила, что могу выйти из дома, не вызвав подозрений. И я кинулась советоваться с Дениз. Но тут я подумала: а что, если Хьюз все слышал? Что, если они начнут меня подозревать? Если госпожа пошлет кого-нибудь следом, когда я отправлюсь на встречу с мистером Уинном? «Ах ты, Господи! – кричит Дениз. – Как все нелегко».

– Да, я очень хорошо представляю себе, как она это прокричала.

– Тетя действительно больна, это правда. Она не встает с постели. «Поэтому, – говорит Дениз, – она ничего не узнает». Тут есть один… один уличный скрипач. Мы его хорошо знаем. Он зовется Луиджи – многие музыканты берут себе иностранные имена, хотя он вовсе не иностранец.

– Так это вы послали скрипача?

– Дениз. Это она все придумала.

– И что он должен был сделать?

– Луиджи (или как там его) должен был пойти за вами и предупредить вас или меня, если что-то будет не так.

– Как?

Китти пожала плечами.

– Вы бы пришли сразу после четырех, как мы и ожидали, Дениз задержала бы первую группу; так делают. Она должна была узнать вас по моему описанию и послать вперед одного, ясно дав понять, что искать меня надо в зале восковых картин. А я… я должна была ждать там, где вы меня нашли: на лестнице с перилами, что ведет в комнаты тетушки, за приоткрытой дверью, так, чтобы меня нельзя было застать врасплох ни с той, ни с другой стороны.

– А скрипач?

– Луиджи должен был ждать на улице. С тем чтобы, когда вы придете, он подал знак Дениз через окно и вошел вслед за вами. Она сделала вид, что хочет его прогнать, но потом будто бы сжалилась и впустила его с первой группой. Затем, пока Дениз держала посетителей на первом этаже у карликов и великанов, он отстал от группы и прокрался наверх, чтобы убедиться, что никто не пробрался туда и не причинил нам вреда.

Вы что, не поняли? Дениз была уверена, что к этому моменту Луиджи будет знать, есть там ловушка или нет. Если никто за вами не следил, я должна была выйти к вам. А если кто-то пошел следом, Луиджи должен был заиграть и запеть песенку, которая и будет мне предостережением.

– «Лондонский мост»?

– А что же еще? Самое подходящее. Так Дениз сказала. Кто станет обращать внимание на скрипача, который пиликает на улице или в доме? Услышав скрипку, я должна была спрятаться и запереть дверь, а Луиджи – шепнуть вам, чтобы вы уходили. Все было так хорошо задумано. Разве мы виноваты, что наш план не удался?

– Никто вас и не винит, Китти.

– Вы… вы правду говорите?

– Совершеннейшую правду. Но почему все же ваш план не удался?

– Ну, мы не учли, что кто-то может попытаться нанести вам удар в спину. Мы думали, этот человек войдет вместе с посетителями через парадный вход, и не догадались, что он спрячется в Галерее еще утром – как, наверное, и сделал этот майор Скелли. Я не знаю наверняка, так ли все было, но можно предположить. Когда Луиджи увидел, что майор крадется к вам со шпагой в руке, у него, бедного, душа ушла в пятки, совсем как у меня. Он сыграл всего пару куплетов «Лондонского моста», потом, когда Дениз, как вы слышали, закричала, он пустился наутек, словно за ним черти гонятся.

Китти поежилась. Неожиданно, словно охваченная раздражением или злостью, она пнула ногой камин, воскликнув:

– Все я вру! Я сказала, что мы с Дениз не виноваты. Ерунда! И вы это знаете. Сложись все иначе, вы бы лежали сейчас мертвый рядом с готическим гротом. А я только и думала, как рассердится тетя Габриэль, когда узнает про поединок в Галерее, и ныла, и умоляла, чтобы меня поскорее оттуда увели. Все зря. Все напрасно.

– Ничего не напрасно, Китти.

– Сэр?

– Все было не напрасно, успокойтесь. Насколько я понимаю, эта песенка про Лондонский мост и вязальную спицу для вас была только предупреждением, ничем больше. Для меня же она невольно послужила разгадкой. Эта песенка про Лондонский мост и спицу…

– Вязальную спицу? Какую спицу? В песне, которую я знаю, про вязальную спицу ничего не говорится.

Джеффри осекся. Они уставились друг на друга, хотя в сгущающихся сумерках различимы были только их силуэты.

– Верно, – согласился он. – Верно. Я перепутал. Не думайте об этом. Чего мы стоим в темноте? Свечей! Давайте зажжем свечи.

Он отвернулся, стараясь не встречаться взглядом с ее широко раскрытыми глазами. На туалетном столике у стены рядом с окном, прямо под большой картиной, стояли две свечи в блестящих оловянных подсвечниках; между ними лежала трутница.

Джеффри ощупью добрался до туалетного столика. Кремень высек искру, затлел промасленный фитиль, и разбежались напуганные желтым пламенем свечей домовые.

Свет разлился по коричневым панелям, возвращая людям чувство реальности. Он осветил белую кожу Китти и ее зеленое платье, упал на костюм из темно-фиолетового бархата, который был на Джеффри накануне вечером, прошелся по серебряному шитью камзола. Джеффри отошел от столика, и на потолке появилась жуткая тень, которую отбрасывал молодой человек с белым париком на голове. Но свет не только озарил комнату и вернул людей к действительности; благодаря ему чуть-чуть изменилось настроение Джеффри и Китти.

За спиной Джеффри на стене над туалетным столиком висела картина в манере Рубенса: не скупясь на подробности, художник изобразил на ней Венеру в объятиях Марса. Китти слегка вспыхнула и, вероятно, должна была бы отвести глаза. Но она этого не сделала, а, прислонившись спиной к каминной полке, продолжала смотреть на картину через плечо Джеффри.

– Сэр, о сэр! Ну почему вы не хотите быть со мной откровенным?

– Разве? Почему вы решили?

– Что вы скрываете от меня?

– Нет, Китти. Я должен спросить, что вы скрываете от меня? Что это за тайна?

– Тайна?

– Устроив этот спектакль в Галерее, вы рисковали и моей, и своей жизнью. Все это, насколько я понимаю, вы затеяли для того, чтобы сообщить мне какие-то сведения, настолько важные, что из-за них майор Скелли готов был пойти на убийство. Ну, так что же это за тайна? Или эти сведения вовсе не такие важные?

– Нет, конечно же, они чрезвычайно важные! – Китти снова взглянула в лицо Джеффри. – Господь тому свидетель! Сэр, речь идет о миссис Крессвелл и Хэмните Тонише.

– Надеюсь, вы не станете рассказывать мне, что эти люди на самом деле не брат и сестра? Что они вообще не родственники? Что они в действительности – муж и жена, которые довольно давно состоят в браке? Еще что-нибудь?

– Еще?

– Ну, конечно. Любой человек, который взглянет на эту парочку повнимательнее, заметит, что между ними нет такого уж сходства. Миссис Крессвелл – маленькая, Хэмнит Тониш – очень высок. У нее светлые волосы. Его я не видел без парика, но длинный отливающий синевой подбородок наводит на мысль об очень темных волосах. То, что принимается за сходство, – это осанка, манера поведения, некоторая анемичность; черты же лица у них в сущности различны.

Девушка стояла не шевелясь.

Джеффри же подался вперед, и его тень изогнулась, пересекая уже весь потолок.

– Ну так как? Если вы подслушивали под дверью во время нашего с миссис Крессвелл разговора, то должны знать, что я уже обо всем догадался. Вы должны были слышать, что она пришла в ярость, когда я предположил, что она состоит в тайном браке, и намекнул, что мужем ее, возможно, является так называемый «брат».

– Это правда, госпожа была в ярости! – воскликнула Китти. – Я видела это в замочную скважину до того, как убежала. – Здесь лицо Китти залилось краской. – А что в этом такого? При том, какие ужасы творятся в этом доме, когда в отсутствие сэра Мортимера мистер Тониш приходит ночью к ней в спальню. И я благодарю судьбу, что смогла убежать оттуда и вернуться к тетушке. Но госпожа действительно замужем за мистером Тонишем. А пергамент с брачным контрактом она держит в ящике туалетного столика. Я сама видела. Если бы сэр Мортимер узнал, что она замужем…

– Боюсь, что ему это уже известно. Тут надо искать другое объяснение.

Китти отскочила от камина и кинулась прочь. Но далеко ей было не убежать. Она в ужасе обернулась и стояла, сцепив пальцы, на фоне золотисто-коричневого полога кровати.

– Сэр, что происходит? Чем я провинилась? Почему вы обращаетесь со мной, как с лгуньей? Почему не верите ни одному моему слову?

– Разве я сказал, что не верю вам? Просто вы кажетесь настолько неопытной. И совершенно не понимаете, что бывают тайны опасные. Если любовница сэра Мортимера оказывается женой другого человека, этого еще недостаточно, чтобы упрятать ее за решетку. Или даже помешать ей вредить Пег. Совершенно очевидно, что ради того, чтобы скрыть это, она не пошла бы на убийство. За злобной хитростью миссис Крессвелл скрывается нечто иное. Но что?

– Я не знаю. Прошу вас: верьте мне. Я не знаю этого!

– Как и полагается горничной, вы смотрите и слушаете. Попробуйте догадаться, в чем здесь дело. Подумайте!

– Ну… могут быть другие мужчины. Или были раньше. Госпожа питает слабость к молодым людям. Вы сами могли это заметить, когда она и на вас обратила внимание. Как-то вечером, помню…

– Да?

– Как-то вечером, – Китти облизнула губы, – между ними произошла очень серьезная ссора, и они с мистером Тонишем шептались у нее в комнате. «Ах вот как! – кричит мистер Тониш. – Так ты думаешь, тебе лучше было бы оставаться с ним? Думаешь, судьба твоя была бы более завидной с этой склянкой?»

– С кем?

Снова девушка отпрянула назад. Джеффри же сделал шаг по направлению к ней и вдруг замер, как будто получил удар в челюсть. Рука его сжала эфес шпаги. Затем тень его неподвижно застыла на потолке.

– Китти, вы уверены, что он именно это сказал? Этими самыми словами?

– Уверена.

– Что, как вы думаете, он имел в виду, говоря про «склянку»?

– Не знаю. Откуда мне знать? Я больше ничего не поняла. Может, это вообще ничего не значило.

– Или очень многое.

– Сэр, разрешите, я пойду. Отпустите меня домой к тете Габриэль.

– Молодые люди! – проговорил Джеффри, не слушая ее. – Молодые люди!.. – Взгляд его упал на столик у камина, после чего он снова обратился к Китти: – Так вы говорите, что брачный контракт миссис Крессвелл хранится в ящике туалетного столика? Есть в нем или где-нибудь среди ее вещей еще какие-нибудь документы? Все равно какие, скажем, тоже написанные на пергаменте?

– Есть еще один в том же ящике.

– Вы читали его?

– Нет, не читала. Если вы думаете, что добродетели вообще не существует, это не значит, что я какая-нибудь плутовка или у меня вообще нет гордости. Ящик не запирается. Госпожа очень неосторожна и ничего не боится. Кто угодно может открыть ящик и прочесть бумаги. О Господи, сжалься надо мной! Вот и вся благодарность, вся награда за то, что я попыталась помочь мисс Пег!

– Напротив. Вы заслужили самую высокую награду. По-моему, миссис Крессвелл чересчур осмелела. Если мы поведем себя по-умному, то схватим эту неуловимую дамочку и уже не отпустим.

– Благодаря тому, что я рассказала?

– Благодаря тому, что вы рассказали. Пергаменты хранятся в огромном сундуке над магазином гравюр. И в туалетном столике светской дамы, живущей за много миль оттуда, они тоже есть. Резонно предположить, что между этими пергаментами существует связь. И вместе они могут указать на мотив убийства, которое произошло вчера вечером на Лондонском мосту.

– На Лондонском мосту! – вскрикнула Китти.

И в этотмомент оба они услышали стук в дверь.

Не будь они так увлечены разговором, Они и раньше бы кое-что услышали. Сначала кто-то тихонько поскреб в дверь. Затем раздалось тихое покашливание. Когда же и это не подействовало, кто-то постучал в дверь костяшками пальцев.

– Мистер Уинн! Мистер Уинн! Мистер Уинн!

– Да?

Джеффри узнал голос. Он принадлежал мистеру Септимусу Фролику, владельцу турецких бань, которого, судя по тону, раздирали противоречия: складывалось впечатление, что он пытается отвесить поклон, стоя на цыпочках.

– Ни за что на свете – клянусь вечным спасением! – я бы не осмелился побеспокоить джентльмена в тот момент, когда он вкушает удовольствие. Но таковы обстоятельства.

– Вы меня не побеспокоили. Откройте дверь.

– Открыть дверь?

– И я вовсе не «вкушаю удовольствия», как вы изволили деликатно выразиться. Разве я не говорил вам, что жду посетителя?

– Мистер Уинн, сэр, этого посетителя вы не ждали. Его послал главный магистрат с Боу-стрит. Он – представитель закона. Вот почему я ничего не мог сделать.

– Отойдите! – приказал еще один голос, тонкий и немолодой и к тому же такой хриплый, что Джеффри едва узнал его.

Дверь отворилась.

– Довольно! – бросил, обращаясь к хозяину, Джошуа Брогден. – Я сообщу его чести, как вы пытались задержать меня. Ступайте.

Мало кому доводилось видеть секретаря судьи Филдинга таким встрепанным и озабоченным. Сейчас же он был озабочен чрезвычайно. От его спокойствия и добродушия не осталось и следа. Даже от очков со слабыми стеклами и от строгого черного костюма исходило, казалось, напряжение, не свойственное Брогдену в другое время. Мистер Брогден вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Даже сейчас он старался не выказывать чувств, которые им владели.

– Бани! – проговорил он, одновременно изображая подслушивающего хозяина. – Номера! Джентльменам есть где отоспаться после попойки. Здесь же можно перевязать голову или отворить кровь после дуэли или стычки. В этих же номерах… Впрочем, об этом мы не станем говорить.

– Отчего же? – поинтересовался Джеффри. – Мистер Брогден, разрешите, я представлю вас мисс Китти Уилкис.

– К вашим услугам, сударыня, – проворчал Брогден, склоняя голову.

Он открыл дверь, выглянул в коридор и, видимо, удовлетворившись этим, закрыл дверь снова.

– Надеюсь, мистер Уинн, что ваш спокойный, даже довольный вид не отражает вашего истинного настроения.

– Почему же? У меня есть все основания для полного спокойствия.

– Вы так полагаете? Жаль. У вас крупные неприятности, мистер Уинн. Вы даже не догадываетесь, насколько крупные. – Неожиданно Брогден зажмурился и вдохнул воздух, как будто испытывая тиснение в груди. – Она сошла с ума! Просто свихнулась! Ее нужно запереть и не выпускать! До конца дней! Для ее же пользы! Я уверен, что его честь позаботится об этом.

– Кого запереть? О ком вы говорите?

– О ком я говорю? О вашей подружке – Пег Ролстон! Эта ненормальная бежала из Ньюгейтской тюрьмы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Назад в Ньюгейт

– Безумная! – повторял Брогден. – Безумная! Безумная! Что теперь делать?

– Ради Бога, сэр… – смиренно промолвила Китти.

Брогден протопал к туалетному столику. Он схватил подсвечник и поднял его высоко над головой. Сначала он оглядел картины – все они, подобно Марсу с Венерой, были написаны в манере Рубенса, – затем, встав совсем рядом с Китти, которая была на несколько дюймов выше его ростом, пристально взглянул на нее.

– Скажите мне, девушка, называющая себя Китти Уилкис, – проговорил Брогден, – верно ли, что вы явились сюда лишь как очевидица и ни в каком другом качестве?

– О, совершенно верно!

– М-да, однажды меня уже провели; во второй раз это не удастся. Не надейтесь ввести меня в заблуждение вашей якобы скромностью и послушанием.

– О, ни в коем случае! А скажите, сэр, это трудно – убежать из Ньюгейта?

Вопрос был задан совершенно некстати.

– Скажите, барышня, известны ли вам правила содержания заключенных в Ньюгейтской тюрьме?

– О нет, я ничего об этом не знаю!

– Ну так вот: любой человек, который не содержится в камере или не носит кандалов, может выйти из тюрьмы, когда ему заблагорассудится, и никто не окликнет его и просто не заметит его среди посетителей. Преступники же, которые приговорены к повешению или должны быть отправлены за море, заковываются в кандалы и содержатся в камере под надежной охраной. Люди, сидящие за незначительные преступления, никогда и не пытаются бежать. Те, у кого нет денег, сидят в кандалах. Те, у кого деньги есть, могут купить себе свободу: им бежать незачем. То есть всем, кроме этой ненормальной девицы. Я думаю, она переоделась и, прижимая платочек к глазам, как будто плачет, сбежала. Нет нигде в мире большей глупости!

– Полегче, – сказал Джеффри, трогая его за локоть. – Полегче, пожалуйста.

Брогден смутился. Когда этот взрыв ярости миновал, он снова стал самим собой: старый, несколько растерянный человек, руководствующийся, казалось бы, лишь чувством долга, но в глубине души – добрый и заботливый. Пламя свечи в его высоко поднятой руке начало подрагивать. Джеффри взял у него подсвечник и поставил обратно на туалетный столик. На секунду клерк прикрыл глаза рукой.

– Вы правы, – признал он. – Я редко поддаюсь эмоциям. Нужно держать себя в руках. В то же время…

– Брогден, так нельзя. Сядьте. Давайте я прикажу подать вам глинтвейн или, лучше, коньяк.

– Не могу успокоиться. Да и не должен. Вы даже не представляете себе всех последствий этого побега.

– Ужасно неприятно, хотя, и не безнадежно. Какая глупость! Боже праведный, ну что за глупость!

– Да, говоря по совести, она повела себя чрезвычайно глупо.

– Я не о Пег. Я о себе. Мне следовало это предвидеть.

– Где сейчас мисс Ролстон? Куда она могла пойти?

– Не знаю.

Расхаживая взад и вперед перед камином, Джеффри искоса наблюдал за Китти Уилкис. Проявив столь живой интерес к ньюгейтским нравам, она опять впала в свою обычную застенчивость.

– Мистер Уинн! Мистер Уинн! Строго между нами. Ну куда она могла отправиться?

– Я же сказал вам: не знаю. Я этот побег не устраивал.

– Было бы лучше, если бы вы ее отыскали. Мне нравится эта юная леди. Она бывает несносной – совсем как мои дочери. Но сейчас она чувствует себя оскорбленной.. И она так вас любит. Будем надеяться, что судья Филдинг проявит к ней снисходительность. А вы по-прежнему не желаете видеть опасности.

– Какой опасности?

– Говорят, сэр Мортимер Ролстон серьезно болен.

– Да, он болен. Я послал к нему врача, моего знакомого. Хотел выяснить… – Джеффри замер на месте. – А откуда вам известно, что он болен? И кто сказал вам, что сегодня вечером я буду здесь, в турецких банях?

– Неважно. Было бы предательством по отношению к его чести, если бы я сказал вам больше. Но что, если сэр Мортимер умрет?

– Умрет?

– Как нам недавно сообщили, у него был приступ. Некоторым нравится называть это заболевание разлитием желчи, но правильнее будет определить его как апоплексический удар. Когда-нибудь у него уже было что-то в этом роде?

– Да, пожалуй. Сейчас, когда вы спросили, я припоминаю… У него… да, было нечто подобное, когда он впервые услышал, что Пег решила пойти в актрисы.

– Это – опасное заболевание мозга, так я слышал. Оно уносило людей покрепче, чем он. На основании его (и, кстати, вашего) заявления его племянницу отправили на месяц в Ньюгейт. Будучи при смерти, станет сэр Мортимер забирать свою жалобу?

– Видимо, нет. Но…

– Подождите, – перебил Брогден, и лицо его пошло морщинами. – За незначительный проступок девушка получает легкое наказание, потом преднамеренно нарушает закон, совершая побег. Это – не пустяки. Тут дело серьезное. Теперь вы меня понимаете?

– Я…

– Сейчас вы ничем не можете ей помочь; даже если, к примеру, на ней женитесь. Если сэр Мортимер умрет, а миссис Крессвелл заявит, что девушка неисправима, у судьи Филдинга может не остаться выбора, кроме как выставить ее на суд коллегии присяжных. И коль скоро присяжные признают ее неисправимой, ее могут отправить в Ньюгейт на неопределенный срок.

Наступило молчание.

– Брогден, – произнес Джеффри тоном, который резко звучал в его устах. – Что это, черт возьми, за лицемерие такое?

Китти отступила еще дальше, на этот раз забившись в альков, где стояла кровать; оттуда выглядывало только ее лицо, на котором застыло какое-то странное выражение. Брогден, напротив, весь подобрался и глядел с достоинством.

– Молодой человек, – отвечал он, обращаясь к Джеффри, – советую вам следить за своей речью, когда вам вздумается говорить подобным образом. Я не сделал вам ничего дурного. И я не лицемерю.

– Как и судья Филдинг, я полагаю?

– Да, как и судья Филдинг.

– Допустим, намерения у него были самые лучшие. Он желал спасти Пег от Лавинии Крессвелл и Хэмнита Тониша, не говоря уже об этом жутком негодяе по имени Рутвен Скелли. Справедливость восторжествует не ранее чем всех троих вздернут в Тайберне. Судья и сэр Мортимер затеяли все это, дабы укрыть Пег в тюрьме. Но она неповинна в распутстве. Он это знал, и теперь, я думаю, совесть не дает ему покоя.

– Даже если первоначальное обвинение было ложным…

– … то он все равно заведет свою песенку о возвращении неисправимой Пег в Ньюгейтскую тюрьму? На основании свидетельства миссис Крессвелл, о которой известно, что она – подлая мерзавка? При том, что Пег, заметим себе, невиновна?

– Но сейчас она нарушила закон! А если ее враги желают привлечь ее к суду, то в их действиях ничего противозаконного нет. Могу вам сказать, что его честь намерен отнестись к ней мягче, чем она того заслуживает. Откровенно говоря, он дал мне к вам поручение.

– Понимаю. Дает мне шанс сохранить его достоинство. Что же это за поручение?

– Молодой человек, если вы собираетесь продолжать в том же духе, то мне нечего вам больше сказать. Прощайте.

– Подождите! Остановитесь! – Джеффри наткнулся на столик, где стоял нетронутый чай и пунш, к которому он не прикоснулся, взглянул на графин с оловянной крышкой, будто пытаясь вспомнить что-то.

– Я прошу вас меня простить, – прибавил он. – Я был несколько не в себе.

– Так же, как и я. И вы меня тоже простите. Но вы никак не желаете идти навстречу тем, кто хочет помочь вам.

– О, как это верно! – вздохнула Китти. – Как верно!

– Ну-ка помолчите! – цыкнул на нее Джеффри. – Так что же предлагает судья?

Брогден поправил очки.

– Прежде всего вы должны отыскать девушку и доставить ее в Ньюгейт – желает она того или нет.

– Веселенькая перспектива, мой дорогой сэр. Что еще?

– Опасность для нас заключается в том, что кое-кто из упомянутых вами мерзавцев может вынудить судью Филдинга действовать против мисс Ролстон – я имею в виду миссис Крессвелл. Следовательно, и это вторая ваша задача, вы должны предоставить судье данные, на основании которых эту троицу можно будет упрятать за решетку. Сделайте это, и его честь посмотрит сквозь пальцы на побег из тюрьмы.

– Черт возьми, не так уж много ему надо!

– Разве это плохо? Скажу вам более: частично ваша задача уже выполнена. Судья Филдинг предполагает, – так он мне, во всяком случае, сказал, – что вскоре на Хэмнита Тониша поступит жалоба от одной из его жертв – человека, которого он надул в карты. От другого обманутого жалоба уже поступила сегодня утром. Так что один из них уже у нас на Боу-стрит.

– Вы правы, Брогден, – произнес Джеффри, стукнув кулаком по краю каминной полки. – Эта чертова лиса, магистрат, не требует ничего невозможного. Двое уже у нас в руках, а вскоре я добуду вам и третьего.

– Вы сказали: двое?

– Второй – майор Скелли. Вы, конечно же, знаете о нем, раз вы настолько в курсе всех дел судьи Филдинга.

– Конечно. Кто же не слышал о майоре Скелли! И я упомянул его в числе этих троих. Но что с того?

– Судья Филдинг дал мне двух констеблей – Диринга и Лампкина, которые должны были дожидаться меня в условленном месте. Диринг – посообразительней, и я отправил его с заданием, которое он сейчас выполняет. А Лампкин – поздоровее, и ему я велел следовать за мной в Галерею миссис Сомон.

– Да?

– Что он и сделал. Майор Скелли попытался убить меня ударом в спину, но промахнулся. Лампкин все это видел. После он спас мне жизнь, когда я сражался с майором; это – фехтовальщик, которого я не мог бы задеть даже слегка. Лампкин переломил его шпагу своей дубинкой, потом препроводил на Боу-стрит и посадил под арест. Когда вы его там увидите, наш второй охотничий трофей… – Джеффри осекся. – В чем дело? Что с вами?

– Мистер Уинн! – вскричал Брогден, поправляя очки дрожащей рукой. – Что за неостроумные шутки позволяете вы себе в отношении его чести? Лампкин никого не сажал под арест! Я это знаю, так как все утро был на Боу-стрит.

Снова наступило молчание.

Часы на церкви св. Павла начали покашливать, готовясь пробить первый из семи ударов. Вечерний шум пробудил весь Ковент-Гарден, за исключением церкви и богадельни на западной стороне площади. Но Джеффри не поднимал глаз, слушая только бой часов и считая удары: он всегда считал про себя, когда ему нужно было успокоиться.

– И Лампкин? – произнес он. – Снова подкуп?

– Ну, раз вы доверяли ему и у вас не хватило ума самому доставить арестованного…

– Да, я доверял ему.

– Когда вы наконец начнете прислушиваться к тому, о чем постоянно предупреждает его честь? Пока ему не удастся искоренить взяточничество на всех уровнях ниже Высокого суда[48] – среди сыщиков, стражников, констеблей, тюремщиков и – увы! – даже среди магистратов, – трудно сыскать человека, который откажется от мзды, если подвернется случай. Потом они будут клясться, что ничего не было; и поди докажи. Майор Скелли! Мы его упустили.

– Нет, черт возьми, не упустили! Есть же мое свидетельство.

– Нет, если он подкупил Лампкина и тот станет свидетельствовать против вас. Во время слушания суд может поверить вам. А может и не поверить.

– Но не только я все это видел.

– Это уже лучше! А кто еще?

– Вот – она. Китти, расскажите все.

– О, с удовольствием. – Заламывая руки, Китти возникла из алькова. – А что я должна рассказать?

– Правду, Китти.

– Точнее, – вмешался Брогден, – видели ли вы попытку преднамеренного убийства?

Джеффри пришло в голову, что усомниться в ее чистосердечии так же невозможно, как и в кротости, в которую она вкладывала всю свою страсть. Она присела перед мистером Брогденом в реверансе. В обрамлении черных волос глаза ее были – сама искренность. Она являла собой совершеннейшую картину добродетельной служанки – этакая Памела Эндрюс из романа мистера Ричардсона.

– Я находилась за дверью на лестницу, – начала она. – И выглянула оттуда только раз. А выглянув, увидела, как эти два джентльмена сражаются рядом с готическим гротом. Но я слышала их разговор. Слышала, как переломилась шпага. Слышала еще один голос – наверное, голос констебля. Слышала, как майору Скелли было предъявлено обвинение и как его арестовали.

– Нет никакого преступления, – заметил Брогден, – в том, что два джентльмена решили пофехтовать, если ни один из них не ранен. А обвинение – всего лишь косвенное свидетельство, не более того. Я говорю только об ударе в спину – это единственное, что для нас существенно. Его вы видели?

– Нет, сэр! Как же я могла его видеть? Но мистер Уинн сказал, что так и было.

– Бога ради, Китти…

– Молодой человек, – сказал Брогден, – не нужно выходить из себя и смущать свидетельницу.

– Конечно, не нужно! – всхлипнула Китти. – То, что я говорю, – чистая правда. Мистер Уинн знает. Я бедная девушка, если хотите знать. Но про меня никто дурного не скажет. Пожалуйста, разрешите мне уйти. Разрешите мне вернуться под крышу дома моей тетушки.

Джеффри уже приготовился задать следующий вопрос, но сдержался. Он взглянул на Китти, потом на Брогдена, затем взял со стула, стоящего рядом с камином, плащ девушки.

– Да, Китти, ступайте. Вот ваш плащ. Одевайтесь.

– И все?

– Сейчас, по крайней мере, – все. Повернитесь, прошу вас, я подам вам плащ. Вот так. А сейчас, с вашего позволения, я провожу вас до дверей и найду вам карету или портшез.

– Карету или портшез? Но откуда у меня деньги на такую роскошь?

– А у мистера Уинна есть эти деньги? – полюбопытствовал Брогден, искоса поглядывая на Джеффри. – Комната для двоих в банях стоит полгинеи.

– Сэр, сэр! – вскричала Китти. – Как вы добры! Но здесь недалеко. Я вполне могу дойти, коротким путем через Стрэнд и Темпл-Бар.

– И на пути вас вполне могут перехватить в темноте. Угрозы майора Скелли адресовывались не только мне. Вы поедете в карете или портшезе.

Китти замерла, прижав пальцы к губам. Брогден снова стал поглядывать куда-то в сторону. Неожиданно все сомнения, страхи, тревоги как будто вырвались наружу и закипели, забурлили в этой комнате с полированными панелями и обилием плоти на картинах.

– Ах так, – произнес Брогден. – Ну, раз нужно, проводите девушку. Но скорее возвращайтесь. Я должен сказать вам пару слов наедине.

– Не беспокойтесь, я тотчас же вернусь, – бросил Джеффри на ходу. – Мне тоже нужно поговорить с вами, и тоже наедине. Но парой слов я не обойдусь.

Они молча прошли по устланным коврами коридорам и спустились по тускло освещенной лестнице. Из-за какой-то двери доносился пьяный храп. Рядом с другой дверью стоял поднос с пустыми бутылками и валялась разорванная дамская подвязка. Китти отвернулась в смущении. Лишь когда они вышли на площадку, девушка схватила Джеффри за рукав и воскликнула:

– Сэр, я сказала правду!

– Я не сомневаюсь, Китти.

– Вы ничего не говорите, но вы в ярости. Вы готовы задушить меня, я это чувствую. Как мне убедить вас?

– Ответив на один вопрос, пока Брогден нас не слышит. Это не касается Галереи. Речь пойдет о мисс Пег.

Здесь, на площадке, ничто не указывало на то, что внизу располагается парильня, а рядом с ней – комната хирурга, где перевязывали раны и отворяли кровь. Однако глухой шум, доносящийся оттуда, заставлял предположить наличие в доме больших подвальных помещений.

Китти вновь обеспокоенно взглянула на Джеффри. Он жестом успокоил ее.

– Вы сказали, что сегодня в полдень мисс Пег прислала посыльного за одеждой, которую она велела доставить в Ньюгейт. За какой одеждой она прислала? Что вы смотрите? Отвечайте.

– Ну, сэр, я сама должна была выбрать. Она попросила только одно нарядное вечернее платье, темный плащ (вроде этого) и маску.

– Маску?

– Да, домино. Не знаю, зачем ей в тюрьме маска, а также вечернее платье. Но я послала.

– Опишите платье. Никаких деталей. Никаких дамских финтифлюшек. Только цвет.

– Кремовое. Оранжевая с голубым накидка. Расшито жемчугом. Другая одежда…

– Это несущественно. Поручение было передано устно или она послала с рассыльным записку?

– Конечно, записку. Она же не какая-нибудь простолюдинка!

– Надеюсь, вы уничтожили записку?

– Зачем? Я оставила ее в комнате мисс Пег.

– Это ужасно! Нужно спешить. Нельзя терять ни минуты. Перестаньте дрожать. Вы все сделали правильно. Пошли.

Они спустились в слабо освещенный вестибюль, теплый от пара, который был где-то рядом, но все равно ощущался здесь. Перед ними замаячил алый с кожаной отделкой мундир, и неожиданно они оказались лицом к лицу с капитаном Тобайасом Бересфордом, который выбирался из подвала после освежающей восточной бани.

Табби старательно отворачивался, делая вид, что не замечает их. Следуя неписаному закону, именно так полагалось вести себя, встречая знакомого в обществе женщины. Но по отношению к себе он встретил совершенно иное поведение.

– Табби, дорогой, – раздался приветливый голос. – Как дела? Какая встреча!

– А?

– Позволь познакомить тебя с моей приятельницей, Китти Уилкис. Китти, капитан гвардии Бересфорд. Как вы можете видеть, веселый человек.

Сначала Табби совершенно явно прикидывал, какое положение занимает в этом мире Китти, затем внимательно ее рассмотрел и был сражен ее внешностью. Потом, сорвав свою треуголку, которая была гораздо больших размеров и веса, нежели треугольная шляпа Джеффри, он склонился в таком низком поклоне, что шляпа коснулась пола.

– Д'р'гая, – выдохнул он. – Д'р'гая. Ваш п'корный…

– На это я и надеюсь, Табби. К сожалению, дела удерживают меня здесь. Мисс Уилкис – племянница миссис Сомон, владелицы очаровательной Галереи восковых фигур, рядом с входом в Темпл. И она испытывает вполне естественный страх перед злоумышленниками на темных улицах. Если ты предложишь ей руку и проводишь до дому, это будет надежней любого портшеза.

– О сэр, – взмолилась Китти, всплескивая руками, – прошу вас, будьте столь любезны.

– Ну, разорви мне задницу!.. То есть, пр'стите, д'р'гая, я хотел сказать, чтоб мне захлебнуться! В общем, я горд, это – большая честь для меня. И, Джефф, это чертовски мило с твоей стороны. Я имею в виду, после вчерашней размолвки. Ты не обиделся, а?

– Никаких обид, если только ты будешь помнить, что она боится воров.

– Ого! – воскликнул собеседник Джеффри, похлопывая по массивному эфесу своей шпаги. – Об этом я не забуду, можешь быть уверен.

– Тогда желаю вам обоим приятного вечера.

Поглядывая друг на друга, все трое подошли к открытой входной двери, за которой начинался дивный сентябрьский вечер. Мальчик-слуга пробежал мимо них, светя им своих факелом. Несколько мгновений Джеффри смотрел вслед Китти и Тобайасу Бересфорду, затем, мгновенно посерьезнев, поспешил в комнату на третьем этаже..

Брогден, весь поникший, сидел в кресле спиной к камину, держа руки на коленях. Он мгновенно вернулся в прежнее состояние, когда услышал, как открывается дверь, которой Джеффри хлопнул так сильно, что затрепетало пламя свечи.

– Ну, – сказал Брогден, – вы желали о чем-то спросить меня?

– Да, если получу ответ.

– Говорите.

– В деле Хэмнита Тониша, которого вы держите на Боу-стрит, располагаете вы хотя бы половиной улик, которые у вас есть на гораздо более опасного майора Скелли?

– Нет.

– Тем не менее вы считаете, что против Скелли вам не завести дело. Почему? Что за хитроумный заговор вы плетете на этот раз?

– Никакого заговора – хитроумного или какого другого – здесь нет. Если, конечно, вы ничего не задумали. Но тогда, наверное, судья Филдинг научит вас более аккуратно выполнять свои обязанности. Тогда судья Филдинг…

– Судья Филдинг, судья Филдинг… Честно говоря, я уже устал постоянно слышать это имя.

– И конечно, не собираетесь долго оставаться у него на службе?

– Возможно.

– Да, – сказал Брогден, глядя на него поверх очков. – Так мы и думали. Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Следите за собой, мистер Уинн. Следите за собой и не лгите, когда в следующий раз его честь станет спрашивать вас о чем-то.

– Я послежу за собой. А пока скажите: сегодня утром вы проводили Пег в Ньюгейт, как обещали?

– Да. Я хотел оказать услугу ей и вам. И напрасно.

– Она вам что-нибудь говорила по дороге?

– Можно сказать и так. Она ругала вас и была весьма несдержанна на язык, поскольку вас не было рядом, и некому было пожать ей руку или подбодрить словами. Я защищал вас, пытаясь объяснить, что его честь услал вас с поручением, – и это была чистая правда.

– Она что-нибудь сказала по этому поводу?

– Да. Тоже в весьма несдержанных выражениях. Но мне показалось, что она задумалась.

– Что было, когда вы пришли в Ньюгейт?

– Молодой человек, разве это важно?

– Уверяю вас, очень важно, если вы хотите, чтобы я ее отыскал. Так что было в Ньюгейте?

– Что там могло быть? Нас встретил мистер Гудбоди, начальник тюрьмы, который, как обычно, потребовал «магарыч». Я велел мисс Ролстон заплатить: если бы она отказалась, другие заключенные содрали бы с нее платье и пропили бы его. Когда она по моему совету достала кошелек и в нем оказалось множество соверенов, мистер Гудбоди сразу помягчел. Он сказал, что может предоставить ей комнату у себя в доме за полгинеи в день.

Брогден встал с кресла, проследовал к окну. Его дурное настроение явно боролось с какими-то иными чувствами. В свете свечей голова его четко вырисовывалась на фоне окна.

– Я помог ей, – сказал он.

– Мистер Брогден, пожалуйста, не думайте, что я не испытываю к вам благодарности.

– Правда? – Клерк потряс кулаком. – Я заставил Гудбоди сбавить цену за комнату, равно как и плату за то, что она будет столоваться у него. Я отпугнул толпу улюлюкающих мегер, которые измывались над ней, и грязных мерзавцев, которые тянули к ней свои лапы. Когда в «Опере нищих» изображают идиллическую картинку Ньюгейта, где воры танцуют под музыку, я хочу посоветовать им сходить и посмотреть, как это бывает на самом деле.

– Это было бы нелишне. Думаю, что Пег первая согласилась бы с вами..

. – Она просила разрешения отправить записку своей бывшей горничной, некоей Китти Уилкис, чтобы та прислала ей одежду. Она также просила, чтобы ей дали горячей воды и деревянный чан вместо ванны. Обе просьбы были выполнены.

– За деньги, разумеется?

– И немалые, будьте уверены. Но что было делать? Так там заведено. И не нам менять этого, как не нам менять законы.

Тут Брогден вытянул вперед палец.

– Теперь я понял: все это время она обдумывала побег. Я покинул тюрьму незадолго до одиннадцати. В середине дня, к изумлению моему и судьи Филдинга, приходит посыльный от мистера Гудбоди сказать, что, когда они в два часа сели обедать, обнаружилось, что девушка отсутствует.

– Что было после?

– После сам мистер Гудбоди является на Боу-стрит и ругается на чем свет стоит – таким я его прежде не видел. На полу в ее комнате обнаружили дорожный плащ, в котором она явилась в тюрьму. Опрошенные надзиратели припомнили, что видели женщину, явно молодую и хорошенькую, которая выходила из главных ворот вместе с посетителями тюрьмы…

– Что на ней было? Какое платье?

– Этого они сказать не могли. На ней был черный плащ с поднятым капюшоном, а к глазам она прижимала платок, как будто плакала по кому-то, приговоренному к смерти. Такое там часто можно видеть.

– Но вы, я полагаю, не все мне сказали. Что еще?

– Ну, – проговорил клерк, и одно плечо его поднялось. – Пришлось поставить в известность сэра Мортимера. Откуда мы могли знать, что он заболел накануне вечером? Так что я послал письмо за подписью судьи Филдинга. Только недавно лакей принес ответ.

– С чего тогда все эти разговоры о том, что он при смерти? Если он может написать ответ, то состояние его совсем не так уж плохо.

– Ответ написан не самим сэром Мортимером. Письмо нам прислал его врач, доктор Уильям Хантер. Положение действительно не было опасным до тех пор, пока… – Брогден замялся. – Когда сэр Мортимер взял в руки мое письмо, его хватил апоплексический удар, от которого он до сих пор не оправился.

Джеффри всплеснул руками.

– Кто в этом виноват кроме девушки?

– Естественно. Никто никогда не виноват. Что дальше?

– Почему-то примерно в то же время, в половине пятого, пришел еще один врач. Не зная его, миссис Крессвелл и слуги отказались его впустить.

– Его звали доктор Джордж Эйбил?

– Об этом в письме не говорится. Однако, когда сэр Мортимер рухнул, миссис Крессвелл закричала, что надо позвать того, другого врача, наверх, чтобы он присмотрел за сэром Мортимером, пока не придет доктор Хантер. С тех пор оба врача находятся у постели больного; оба считают, что надежды мало.

– Значит, миссис Крессвелл тоже читала ваше письмо?

– Она и дала его сэру Мортимеру. Мы все можем предъявить этой даме свои претензии. – Брогден отошел от окна. – Ну вот, теперь вы знаете, как обстоят дела. Если вы можете поклясться, что девушка не говорила вам, где она намерена укрыться…

– Нет, ничего она мне не говорила. Но у меня есть кое-какие соображения по этому поводу.

– В таком случае вам лучше бы вернуть ее.

– Это только дичайшее предположение; вполне возможно, что абсолютная чушь. Кроме того, если я даже и отыщу ее, как мне вернуть ее в Ньюгейт сегодня вечером: ворота закрываются в девять. После девяти их не откроют даже самому королю.

– Я отправляюсь на Сент-Джеймсскую площадь, – сказал Брогден, – и постараюсь сделать, что смогу. Его честь вполне устроит, если вы доставите девушку туда, с тем чтобы сэр Мортимер мог ее увидеть. Если он выживет, что маловероятно, не исключено, что он откажется от обвинения против нее. В любом, случае…

Пламя свечей, заколебавшись от сквозняка, бросило широкие колышущиеся блики на картину, изображающую Венеру и Марса. Брогден сделал еще несколько шагов по направлению к Джеффри и стоял, глядя прямо на него, крепко стиснув кулаки и прижав руки к бокам.

– Лучше будет, если вы найдете ее, – произнес он, – Лучше будет, если вы найдете ее. Лучше будет, если вы найдете ее.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Выстрелы над озером

Далеко вверх по реке, мимо полей и деревьев, растущих на том берегу, где располагается Челси, плыла лодка.

Лодочник размеренно греб, налегая на весла. Белый глаз луны отражался, мерцая, в легкой ряби, плывущей навстречу лодке. Влажный ветерок обдувал сидящего на носу Джеффри, забираясь ему под шляпу и парик. Откуда-то из-за деревьев подкрались по воде робкие звуки музыки, усиленные ничем не нарушаемой тишиной. Поначалу Джеффри едва мог различить их сквозь скрип уключин.

– Пусть мне повезет, – молился он про себя. – Пусть хоть раз упадут кости как надо. Ведь если я ошибся – а это вполне может случиться, – у Пег нет больше шансов, и, значит, я снова ее подвел.

Что-то пробурчал лодочник. Глядя через плечо, он начал табанить левым веслом и, гребя правым, развернул лодку в сторону Челси.

– Приехали! – возвестил он. – Вам нужно было к Больничной пристани или в Рэнилег?

– Я же сказал: в Рэнилег.

– Точно. Я так и помню. Там в ротонде сегодня маскарад. У них почти каждый вечер или концерт, или маскарад. Только что это вы за такой странный тип, что отправляетесь ночью в Рэнилег по воде?

– У странного типа есть на то свои причины.

– Это уж точно, осторожно, приятель!

Нервы у Джеффри были на пределе. Он встал лицом к лодочнику, который сидел сейчас спиной к берегу, и огляделся.

В этой заброшенной местности к востоку от деревушки Челси – кучки заблудившихся домишек – возвышались два строения, освещенные бледным светом луны. Слева находился сложенный из потемневшего кирпича массив Королевского госпиталя, где сейчас спали запертые в этом нищем приюте ветераны прежних войн. Справа поднималась раковина ротонды увеселительного сада, отделанная внутри с невиданной роскошью[49]. Оба здания находились в глубине парка и были отделены от реки ровными рядами деревьев. Королевский госпиталь уже погрузился в темноту. Что касается ротонды, – внутри она вся сияла огнями и гремела праздничными звуками марша, который наяривал огромный оркестр, – то за ее окна, закрытые бархатными шторами, проникали наружу лишь узкие полоски света и – изредка – музыка.

Сильно загребая веслами, лодочник поднял голову и обратил к Джеффри лицо, черты которого несколько искажал лунный свет.

– Днем – другое дело. Когда в парк едут гулять. А вечером, на маскарад, когда джентльмены – все пьяные, а леди – почти что без одежды, – тогда никто по воде не едет. Я такого не слышал. Тогда едут по суше, до Рэнилегской дороги и по ней – прямо к ротонде. У задней калитки в саду – там даже сторожей нет.

– Совершенно верно.

– Это я знаю, – добавил лодочник заговорщицки. – Уж я-то знаю.

Он перестал грести. Лодку слегка развернуло, она проплыла еще немного и ткнулась в каменные ступеньки пристани. Лодочник ухватился за металлическое кольцо, вделанное в ступеньку, и удерживал лодку.

– Ну, выходи. – Голос его зазвучал резко и грубо. – Это у тебя пистолет, там, под камзолом, так? Ты ведь бандюга, так? А дружок твой тебя уже здесь поджидает, нет, скажешь?

– Дружок?

– На военного похож, в синем камзоле с белой жилеткой. Здоровый, а ступает, как кот. А-а! Догадался, про кого я говорю!

– Да, я думаю, про майора Скелли.

– Ну, вы там грабьте кого хотите, а я никого не трогаю. Так что заплати – от Миллбэнк досюда – и проваливай.

Джеффри выпрыгнул на пристань. На крик лодочника он обернулся и протянул руку, в которой были зажаты деньги.

– Вот плата, – сказал он. – Вы не согласитесь подождать меня?

– Я – нет! Можно подумать, будто у нас только одна виселица – в Тайберне, так? Нет, куда ни пойдешь, в какую сторону – везде развешаны рядами: знай, мол. И половина – грабители и разбойники. Подождать? Только не я!

– А если еще столько же? – спросил Джеффри, разжимая кулак.

С жадностью лодочнику было не совладать, и из уст его посыпалась отчаянная брань.

– Тише! Не так громко!

Брань перешла в шепот, уносимый холодным речным ветром.

– Хотите – верьте, хотите – нет, я не вор и не грабитель. А поплыл я от Миллбэнк, хоть это и рядом, потому что у меня нет билета, чтобы войти со стороны ротонды. К тому же на маскарад я все равно не собираюсь. У меня дело к некоему Чарлзу Пилбиму и его жене; они живут в коттедже при парке. Это совсем ненадолго.

– Старина Чарли Пилбим! Он следит за парком? А что вам до него?

– Неважно. Так подождете?

– Конечно. Но если я услышу стрельбу…

– А что, этот мой «дружок» – он вооружен?

– Так же, как вы; шпага и пистолет.

– Тогда, возможно, услышите. Но если уедете не дождавшись меня, это может стоить вам жизни. Понятно?

Лицо, освещенное светом луны, исказилось еще более; лодочник выругался. Джеффри бросил монету в лодку. Он взбежал по ступеням пристани и заспешил по аллее мимо госпитального сада к калитке в каменной стене на противоположной стороне парка.

Калитка, где днем с посетителей сада взималась входная плата в полкроны, была заперта. С трудом – мешали шпага и пистолет под камзолом – Джеффри вскарабкался на стену и спрыгнул в тень по другую ее сторону.

Там он немного постоял и огляделся.

По обе стороны выложенной дерном площадки, в глубине которой находилась эстрада, где обычно выступали жонглеры и фокусники, шли обсаженные тополями аллеи, ведущие к ротонде, расположенной примерно в двухстах ярдах.

«Похож на военного, в синем камзоле с белой жилеткой. Здоровый, а ступает, как кот».

Джеффри направился по левой аллее.

Ветер что-то нашептывал, кружа в верхушках деревьев и перебирая листья. Шум его легко мог затеряться среди звуков веселой музыки, несущейся из ротонды. Но шепот ветвей все равно был слышен, и видны были тени, мелькающие вокруг, а идти надо было осторожно, даже по песку. Он представил себе ротонду изнутри: два ряда отдельных лож, малиновые бархатные занавески которых образовывали полукруг, идущий по застеленному ковром полу. В зеркалах отражалась колонна в центре зала, вся увешанная лампами, напоминающими цветы на длинных стебельках; где-то под потолком, с которого свисали двадцать три люстры, пели скрипки. Двери лож на первом этаже открывались прямо в сад, который намеренно не освещался, дабы не мешать забавам участников маскарада. Существовало множество эпиграмм, описывающих людей, которые приходили сюда только затем, чтобы целый вечер ходить вокруг колонны, разглядывая остальных посетителей ротонды и демонстрируя себя.

Потоптаться мужчин зазывают балы
На коврах, уж давно не зеленых.
И зловеще топорщатся шляп их углы,
И склоняются в низких поклонах.
А прекрасные девы, идя в маскарад,
Только шлейфом себя украшают
И, гуляя по залу, – вперед и назад, —
Целый вечер паркет подметают.
Вспоминая эти недавно слышанные стихи, Джеффри благодарил судьбу за то, что сад не был наводнен людьми. Там внутри кипела жизнь, здесь же были только тени, покрывающие дорожки сада пятнистыми узорами.

Музыка взмыла вверх и замерла. Замер и Джеффри. Кто-то крался по аллее, ступая так же тихо, как он сам.

Справа от Джеффри сквозь просвет в веренице тополей было видно искусственное озеро, длинное и узкое, носившее название «канал». В центре его находился открытый павильон с крышей в китайском стиле, куда вел пешеходный мостик. В дневное время посетители сада могли посидеть там, выпить чаю с бисквитами или покататься по озеру в гондолах, которые сейчас стояли на привязи у мостика.

Джеффри готов был поклясться, что слышал, как в павильоне скрипнул стул; в следующее мгновение он готов был поклясться, что ему это показалось. Слева от него, рядом с боковой дорожкой, начинавшейся в том месте, где виднелся просвет среди тополей вдоль главной аллеи, стоял обычный сельский коттедж. Кусты росли так густо, что, не знай Джеффри о существовании коттеджа, он бы его просто не заметил.

А потом он увидел.

Женщина, которая шла по песчаной дорожке, двигаясь в направлении Джеффри, тоже застыла на месте.

– Миссис Пилбим! – тихо позвал Джеффри. – Миссис Пилбим!

У женщины было слабое зрение, или же она неверно определила направление, откуда донесся голос. Она кинулась к дорожке, ведущей к коттеджу, и выскочила прямо на Джеффри. Это была низенькая толстая женщина средних лет, в чепчике, с подносом, прикрытым салфеткой, в руках. Когда Джеффри возник перед ней, женщина задрожала, отступила на шаг; крик застрял у нее в горле.

– Миссис Пилбим! Взгляните сюда! Посмотрите на меня! Разве вы меня не узнаете? Я приезжал сегодня утром.

Его торопливый шепот вился над женщиной и несколько успокоил ее. В больших испуганных глазах на круглом добром лице отразилась перевернутая луна.

– Вы – с Боу-стрит? – прошептала она в ответ. – Вы – с Боу-стрит?

– Да. Скажите, где она?

– Кто?

В голосе женщины не чувствовалось никакой вины – только испуг и свирепое нежелание говорить с ним. Джеффри увлек ее за собой в тень к краю дорожки.

– Повторяю: я приезжал сегодня утром.

– А я могу повторить только то, что вы уже слышали, – прозвучал в ответ уверенный шепот. – Если мой муж следит за садом и нанимает уборщиков и садовников, разве он обязан знать, кто из них лазает по карманам?

– Нет, не обязан. Это мы уже выяснили.

– Моему мужу семьдесят пять лет. Он служил под командой герцога Малборо под Ауденарде в восьмом и под Мальплаке в девятом. Каждый несчастный инвалид из соседнего госпиталя низко кланяется при встрече с ним. Никто ни разу не усомнился…

– Никто и не сомневается, – перебил ее Джеффри. – Но я говорю о девушке, которую зовут Пег Ролстон.

– Ах вот как!

– Все это она уже слышала от Брогдена, секретаря судьи Филдинга. Сегодня днем она приехала сюда; на ней был плащ, а под ним – нарядное платье. Если она смогла убедить вас (я не имею в виду деньги) спрятать ее на несколько дней, то она сумеет появляться вечерами, в дни маскарадов, то есть три или четыре раза в неделю. Она сможет даже выходить в город, поскольку маскарады настолько популярны в Лондоне, что ее маска ни у кого не вызовет подозрений. Она надеется, что сможет прятаться здесь, пока я не докажу ее невиновность и не верну ей свободу.

Джеффри придвинулся ближе к женщине и сорвал с подноса парчовую салфетку. На подносе были закуски, которые обычно подавали в ротонде: ломтики цыпленка, тонко нарезанные кусочки хлеба с маслом, а также бокал вина.

– Умоляю вас, миссис Пилбим, скажите мне, где она.

Миссис Пилбим поспешно прикрыла поднос и отступила на шаг.

– Силы небесные! Что ж вам там, на Боу-стрит, кроме этого, и заняться нечем?

– Кроме чего?

– Бедной девушки, которую дядюшка запер и не дает выйти за любимого?

– Это вам Пег рассказала?

– Она – душенька!

– Может быть. Кроме того, она весьма безрассудная девица и романтическая лгунья. А заперли ее в Ньюгейтской тюрьме.

Бокал с шампанским качнулся; пролилось вино. Снова пошел гулять среди деревьев ветер, что-то разыскивая, что-то нашептывая, шелестя листьями, едва тронутыми осенью. Но запах осени ветер этот все-таки принес.

– Миссис Пилбим, – взмолился Джеффри. – Я не стану вас пугать. Этого и не требуется. Честность ваша и вашего супруга – вне всяких сомнений. Но ваше доброе сердце не устояло перед россказнями глупой взбалмошной девицы, которая своим безрассудным поведением навлекла на себя новые неприятности. Поэтому…

Еще один голос вмешался в разговор, произнеся шепотом, в котором явственно слышалась ярость:

– Прекратите! Перестаньте издеваться над женщиной! Мне это надоело!

Джеффри резко обернулся. Он не ошибся: стул действительно скрипел в павильоне на озере.

Он увидел, как блеснули хрусталики на черном «домино», а ниже – искривленный гримасой рот. Маска была на женщине, стоящей на мостике у входа в павильон. На ней было светлое платье, не скрывающее белизны ее плеч, и накидка, которая вполне могла быть оранжевой с голубым, если бы не лунный свет, придававший ей сероватый оттенок.

– Значит, я – дура! Значит, врунья! – Плечи девушки начали подергиваться, ресницы задрожали, а глаза под маской наполнились слезами. – Боже, как хорошо, что вы пришли!

Так он отыскал Пег.

Джеффри кинулся на мост. Он увидел, как девушка раскрыла навстречу ему объятия. Со стороны ротонды – теперь уже совсем близко – неслась задумчивая мелодия, в которой слышалось звучание струн и пение валторн. И в этот момент за его спиной, ярдах в десяти от него, прозвучал пистолетный выстрел.

Как будто невидимый кулак ударил по колонне в виде подпорки крыльца в деревенском доме, прямо над их головами. Пег вскрикнула и, мгновенно отбежав в тень, бросилась на пол. Краем уха Джеффри слышал, как грохнулся на землю поднос, выпавший из рук миссис Пилбим, как покатились чашки и тарелки. Стукнулись об пол ножны его шпаги и пистолет, который он пытался высвободить из-под камзола. Джеффри перекатился через спину и поднялся на колени.

Наступила тишина, нарушаемая только дыханием Пег. Ни шороха не раздавалось снаружи. Никто не произносил ни слова.

Луна стояла почти над головой, так что в павильоне было совсем темно. Это строение, открытое со всех сторон, насквозь продувалось ветром: дубовая стенка павильона не доходила даже до пояса, а выше начинались колонны, поддерживающие крышу в китайском стиле. Джеффри встал во весь рост и оглядывал берега канала, отделенные от них серебристой водой.

По-прежнему было тихо. Миссис Пилбим убежала по дорожке в свой коттедж. Ни звука не раздавалось вокруг, даже потревоженные птицы на деревьях и те молчали.

Потом Джеффри и Пег снова начали шептаться, и этот разговор Джеффри запомнил на всю жизнь.

– Джеффри…

– Только не вздумайте встать!

Жизнь, которая не упускает случая подшутить над человеком в самые патетические минуты, лишила Пег сил, когда та то ли лежала, то ли сидела на полу, прислонясь к стулу. Обруч на юбке сдвинулся, и из-под платья чрезвычайно нелепо торчали ноги. От такого позора слезы выступили на глазах девушки и сверкали сквозь отверстия в маске. Когда она попыталась подняться,левая рука Джеффри обняла ее за плечи.

– Оставайтесь на месте. Из пистолета дубовую стенку с такого расстояния не прострелить. Вы видели, кто стрелял в нас?

– Нет, нет, нет! Я… я видела вспышку рядом с деревом на тополевой аллее. Кто мог это сделать? И зачем?

– Я думаю, это был некий майор Скелли, друг Хэмнита Тониша… и госпожи Крессвелл.

– Чего же он прячется? Почему не покажется или не подаст голос?

– Достойный майор надеется напугать или спровоцировать нас; пусть надеется, Пег. Предоставим ему действовать первым.

– А нельзя нам убежать отсюда?

– Только по мостику или по воде вброд. Мы будем отличными мишенями. А у него было время перезарядить пистолет.

– Но ведь и у вас…

На этот раз его рука зажала ей рот.

– Хочу напомнить вам, сударыня, что вода – хороший проводник звука. – Он снова обнял ее обнаженное плечо. – Оставайтесь на месте! Слышите?

– Не буду. У меня платье испачкается. Пол грязный. Чай пролит, вино, бисквиты накрошены!

– Это ужасно! Но лучше запачкать зад, чем получить пулю в голову.

– Господи всемилостивейший, – зашептала Пег, обратясь к крыше павильона, – ну до чего же обходителен этот человек! И чего уж мне было прямо не полюбить какого-нибудь боцмана с баржи на Темзе!

– Никаких жестов! Опустите руку. Она у вас… как у Венеры на картине. Могут заметить. И снимите эту маску: хрусталь притягивает свет. У вас плащ с собой?

– Да, он здесь, на столе.

– Прикройтесь им. Ваше платье почти все светлое.

Ни к маске, ни к плащу Пег даже не притронулась. Но когда она увидела, как он озирается, пряча пистолет за спину, голос ее задрожал.

– Джеффри, что вы собираетесь делать?

– Скрестить с ним шпаги я не могу. Но про пистолет он может не знать. Если заставить его выстрелить, чтобы он еще раз промахнулся…

– Как! Неужели вы застрелите его из укрытия?

– С удовольствием бы застрелил. Но в темноте и с такого расстояния ни за что не попасть. Он ведь не попал. Нужно, чтобы он подошел поближе.

– Отойдите от двери! И не лезьте на мост, под лунный свет! О Господи! Вечно эти идиоты, которые ничего не боятся…

Джеффри чуть двинулся вперед. Он ожидал выстрела из-за деревьев, но вместо этого по спине его хлестнул гневный шепот, от которого у него выступила испарина. Так же тихо стояли деревья, неслась музыка из ротонды, покачивались привязанные лодки. Он вновь отошел в тень, где на него вылился вулкан приглушенной брани.

– Только не подумайте, что я опасаюсь за вас, мистер Уинн. И не прикидывайтесь, что делаете это ради меня. Разве когда-нибудь, нуждаясь в помощи, я ее получила?

– Глаза бы мои не глядели… в ваши прекрасные глаза, Пег.

Она сорвала маску и взглянула на него. Сейчас, окончательно освоившись с темнотой, он вдруг более, чем когда-либо, ощутил ее близость.

– Ну что ж, вместилище глупости, слушайте, что я вам скажу. Вся беда в том, что я слишком сильно любил и люблю вас.

– Разве нельзя было сказать мне об этом?

– Вот я и говорю. Молчите и слушайте. Вчера вечером я решил совершить ограбление, а если понадобится, и убийство. И только вы помешали мне, появившись в доме старухи. Сегодня утром я совершил-таки кражу, вернее, подумал, что совершил, для того чтобы иметь возможность предложить вам роль моей жены, столь неподходящую для вас.

– Вы ограбили? Но кого?

– Я же сказал, что только подумал, будто совершил это ограбление. Я думал так до тех пор, пока не обследовал содержимое резного сундука с пергаментами. И кого я мог ограбить, кроме покойницы Грейс Делайт?

Не переставая озираться, бросая время от времени взгляд на берег канала, он наклонился к Пег и зашептал:

– Вы не видели картину, на которой она изображена в молодости – вся увешанная бриллиантами. Вы не знали, что ее муж был краснодеревщиком. Вы не могли догадаться, в какой бедности – полной, настоящей – она прожила всю свою жизнь. Но вы это почувствовали. Об остальном я – так или иначе – вам рассказывал. Мой дед извел на нее все свое состояние. Он повесил на нее половину сокровищ Голконды. Если эти драгоценности спрятаны где-то в комнате, подумал я, то только в двойном дне сундука, под пергаментами.

– Джеффри, но я-то тут при чем? Умоляю, скажите, при чем тут я?

– Помолчите, ладно?

– Но…

– Как мы убедились, кто-то вполне мог влезть в окно, выходящее на Темзу, с тротуара на Лондонском мосту, убить и ограбить Грейс Делайт. Именно это и сделал убийца незадолго до того, как мы вошли в дом. Убив ее…

– Как?

– Убив ее, говорю я, преступник либо услышал, что кто-то идет, либо просто не смог найти драгоценности и решил прийти еще раз. Как я вам говорил, судя по пыли на внутренней кромке крышки, сундук не открывали и не двигали.

Теперь вернемся к вашему делу, Пег.

Стражники отвели вас под арест. За вчерашний вечер и сегодняшнее утро я, поверьте, испробовал все способы, чтобы освободить вас. Последняя попытка была сделана в доме судьи Филдинга, когда мы с ним были в гостиной, а вы с мистером Стерном сидели в задней комнате. Тогда я понял, что могу добиться для вас освобождения, только женившись на вас.

– Только… как вы сказали?

– Я сказал: женившись на вас. Не спорьте и не задавайте ненужных вопросов: все было именно так. Наш брак в Ньюгейтской тюрьме аннулировал бы опекунство вашего дядюшки и сделал бы опекуном меня.

– Джеффри, Джеффри, о, если бы вы только сказали мне это!

– Когда я вам мог это сказать? Во время разговора в доме судьи? Но вы вели себя так, что даже мистеру Стерну стало неловко, а Брогден вынужден был вмешаться, решив, что вы ополоумели.

– Ненавижу вас!

– Пег, сейчас не время для слез и истерик. Перестаньте! Майор Скелли где-то совсем близко.

Пег, уже собравшаяся было побарабанить кулачками по полу, замерла в страхе; она подняла заплаканные глаза и взглянула на Джеффри.

– Да, я решил жениться на вас, если вы согласитесь за меня выйти. Но не нищим. Я готов на многое, но, учитывая ваш капризный характер, Пег, на такое не решился бы даже я. Я подумал, что если в сундуке спрятаны драгоценности, то мне нужно совершить это ограбление, и тогда я не буду зависеть от вас.

– Глупец! Глупец! Глупец!

– Возможно. Во всяком случае, сегодня я отправился в жилище старухи на Лондонском мосту. По приказу Табби Бересфорда дверь заперли и ключ унесли. На мосту стояли часовые. Но не такое уж это было препятствие. Караул выставили только у арки на въезде, между сторожевыми башнями. Никто не позаботился о том, чтобы поставить часовых на тротуаре с западной стороны моста. В сущности, этого и не требовалось. Когда проезжая часть свободна, никому в голову не придет пользоваться тротуаром, как не пришло вам и мне вчера вечером. Помните?

– Да.

– Вот я и рассудил, что для меня эта ситуация идеальна. На тротуар можно попасть с любой улочки или же обойдя с задней стороны любой дом на западной стороне Фиш-стрит-хилл. И я подумал, что пройду туда, и никто меня не заметит или, по крайней мере, не обратит внимания.

Так я и сделал. Потом влез в окно, как до меня – убийца. Как я и думал, в двойном дне сундука под пергаментами оказался прямо-таки пиратский клад. Но была одна опасность, которую я хотя и предвидел, но не мог предотвратить.

– Опасность?

– Судья Филдинг.

Ночь ожила: какие-то шорохи раздавались по берегам канала, вода мягко плескалась, ударяясь о стены павильона. Но шагов по-прежнему не было слышно. Джеффри осознал, что каждый звук доносится до него столь явственно, поскольку смолкла музыка в ротонде.

– Этот слепец, Пег, чертовски умен. Он видит слишком много; и слишком много знает, хотя никогда не говорит, откуда он это узнал. С ним начинаешь чувствовать себя, словно нашаливший ребенок перед родителем. Сегодня утром, когда я был у этого паука в его чертовой гостиной, он начал догадываться о моем решении еще до того, как оно у меня окончательно созрело.

– Он – страшный человек! И все же…

– Судья Филдинг никогда не говорит прямо; это не в его натуре. Однако его намеки были столь прозрачны, что я не мог их не понять. Я даже поблагодарил его за предупреждение. По глупости своей я не понял, что оно носит весьма конкретный характер. И не подумал, что за мной могут установить наблюдение.

– За вами установили наблюдение?

– Вне всяких сомнений. Я заключил это из того, что сказал сегодня Брогден.

– Джеффри, вы взяли драгоценности?

– Не все.

– И этот ужасный человек догадывается?

– Более того: он знает. Я тратил больше, чем получил от него, и Брогден тоже обратил на это внимание.

– То есть вы совершили преступление, караемое смертью, и они знают об этом? Значит, вам грозит опасность большая, нежели мне?

– Ну нет, – сказал Джеффри. – Правда, когда я открывал сундук, я не знал, что не совершаю ничего противозаконного. Перед законом я чист.

– Тогда в чем же дело? – вскричала Пег. – Ради Бога! Объясните вы наконец, в чем дело?

Голос ее дрожал, она уже больше не контролировала себя. И тогда из-за дерева на тополевую аллею вышел человек.

Пег не видела этого человека, но она заметила, как вдруг напрягся Джеффри. Последний не успел ее удержать, и девушка вскочила на ноги.

В этот момент с аллеи через канал до них донесся голос, громкий и полный насмешливого презрения, который произнес:

– Выходите, Уинн! Всем известно, что вы человек смелый, особенно когда все за вас делает констебль шести футов ростом. Посмотрим, на что вы годитесь, когда рядом – одна женщина.

Джеффри промолчал.

От двери павильона до берега канала было двадцать футов. Туда вел узкий деревянный мостик без перил, проложенный над самой водой. От мостика к просвету между тополями шла песчаная дорожка длиной в пять футов.

Должно быть, майор Скелли стрелял в первый раз из-за деревьев, то есть с еще большего расстояния. Сейчас он намеревался подойти поближе и медленно двигался прямо к Джеффри. Чулки, жилет, парик, даже белое лицо, искаженное ненавистью, – все это вырисовывалось четко, словно камея, привидевшаяся в каком-то кошмарном сне. В темноте нельзя было разглядеть темно-синий камзол и штаны; только серебряное шитье поблескивало в лунном свете, отчего казалось, будто очертания фигуры расплываются и покачиваются из стороны в сторону.

– Я знаю, вы – там. Я не вижу вас, но вы меня видите. А этого вы не боитесь?

Теперь всего один шаг отделял майора Скелли от мостика. Он поднял правую руку с пистолетом.

– Пистолет не заряжен. Пороху у меня было на один заряд и всего одна пуля.

Он отшвырнул пистолет и стремительным движением правой руки извлек из ножен шпагу.

Пистолет шлепнулся в воду канала, подняв рябь, которая кругами расходилась рядом с причаленной гондолой. В ту же секунду заиграла музыка; Джеффри и Пег почувствовали, как звуки ее прямо ударили по ним.

Начали цимбалы; затем включились ударные, на которые наложилось хрипловатое пение валторн. С обнаженным клинком, сверкающим в лунном свете, ступил на мост майор Скелли.

Джеффри стоял не двигаясь справа от открытой двери, вплотную к стене павильона, которая доходила ему лишь до пояса. Пег в отчаянии цеплялась обеими руками за его левое плечо и шептала прямо в ухо:

– Ну, Джеффри, давайте!

Но он не двигался с места и не отвечал ей. Майор Скелли шел к ним своей кошачьей походкой. В правой руке он сжимал шпагу, на которой играли отсветы луны. Его левая рука скользнула за спину, под камзол, к тому месту, где заканчивался жилет.

– Стреляйте, Джеффри! Ради Бога, стреляйте же!

Услышав этот крик, Джеффри отшвырнул от себя девушку, так что она отлетела, зацепив несколько стульев, стоящих слева от него, и рухнула на стол.

Майор Скелли замер на месте; взгляд его искал Джеффри и Пег. Из-под камзола показалась его левая рука, сжимающая ствол пистолета.

Джеффри не стал ждать. Он кинулся к двери, выбежал на мост под лунный свет и поднял руку с пистолетом, собираясь выстрелить. От неожиданности у его противника отвисла челюсть, но все же майор Скелли успел первым нажать на курок. Оба выстрелили, почти не целясь, прямо в лицо друг другу.

Ослепший и оглохший, Джеффри какое-то время не мог прийти в себя. Он чувствовал, что ноги его дрожат. Знал, что пуля пролетела мимо него, хотя правая щека, опаленная порохом, горела.

Он так и не услышал, как поднялась с деревьев стая перепуганных птиц, не слышал тяжелого всплеска рядом с мостом. И лишь когда начал рассеиваться дым и Джеффри взглянул на воду своим все еще затуманенным взором, он осознал, что произошло.

На слегка волнующейся поверхности озера плавала треугольная шляпа. Рядом с ней плавал человек. Лицом кверху, с раскинутыми руками. Его уносило все дальше и дальше от моста. Человек так и не успел закрыть рот; волны перекатывались по его лицу, смывая кровь, и можно было видеть, что пуля прошла прямо между глаз майора Скелли.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Полночь на Сент-Джеймсской площади

Легкая карета, запряженная быстрыми лошадьми (по каковой причине она и была нанята в «Таверне прусского короля», что рядом с Конной переправой), стуча колесами по мостовой, пронеслась по пустынным улицам.

Как и накануне, Пег и Джеффри сидели в разных углах кареты. На этот раз, правда, она сидела слева, лицом по ходу кареты, тогда как он находился с правой стороны. На протяжении всего пути – вдоль Миллбэнк, затем Эбингдон-стрит, через Олд-Пэлис-ярд, по Маргарет-стрит и Парламент-стрит, и оттуда – через Уайтхолл и Чаринг-Кросс – трясло их ничуть не меньше, чем в прошлый раз.

Пег, бледная и дрожащая, еще не отошедшая от всего пережитого, все-таки не выдержала и запротестовала:

– Джеффри, прошу вас! Куда мы несемся?

– Нужно спешить. Уже поздно, а я должен знать, как обстоят дела на Сент-Джеймсской площади.

– Меня опять укачает. Я снова окажусь в глупом положении. Ну почему, почему? Почему вы так долго тянули и не стреляли в этого кошмарного типа? Неужели вам мешали какие-то дурацкие предрассудки? Вы не могли выстрелить в человека, который вас не видит?

– Предрассудки, сударыня? Я не мог позволить себе промахнуться! Если бы это произошло – даже не будь у него второго пистолета, – я оказался бы беспомощным перед ним, и он просто насадил бы меня на шпагу.

– Фи! Да стоило вам только захотеть, и вы в два счета выбили бы у него шпагу.

– Помолчите, сударыня.

– О, я знаю, что сейчас будет! – Пег сглотнула слезы. – Каждый раз, когда вы начинаете называть меня «сударыня»… Джеффри! Джеффри! Неужели вы не можете сказать: «Дорогая», или еще лучше: «Сердце мое!» Разве самое сокровенное начинают словами: «Черт тебя побери!»?

– Мне… мне самому неловко. Но тут уж ничего не поделаешь. Так вы на меня действуете.

– Какой ужас! Но ведь как-то, помнится, ввечеру вы напились и держали меня в объятиях и декламировали прелестные стихи какого-то Геррика и еще кого-то, Донна[50], по-моему.

– Ну, я был пьян. Я был не в себе.

– Но вы были собой. Не могли бы вы напиваться почаще?

– Как-нибудь в более спокойное время, Пег. Я буду счастлив удовлетворить эту вашу просьбу. Пока же давайте считать, что нам сегодня повезло.

– Ничего себе, повезло!

– Более чем. В музыке ли дело или еще в чем, но просто чудо, что никто не слышал выстрелов и никто не видел, что произошло. Миссис Пилбим не в счет. В лучшем случае мы могли там застрять, в худшем – угодили бы под арест. Действительно чудо, что лодочник дождался нас. Хотя он дожидался своей платы и получил ее. Что касается стены…

– Так я и знала! – У Пег на мгновение перехватило дыхание. – Я знала, что вы это скажете. И не перестанете напоминать мне…

– Я не перестану восхищаться вами. Какая еще женщина решится лезть очертя голову на пятифутовую стену, да еще во всех своих нижних юбках с обручем? А если и решится, у кого еще хватит сил для этого? Только, ради Бога, избавьте меня сейчас от разговоров о вашей скромности – они из той же области, что истории про престера Иоанна[51] и ирландских змей. У нас сейчас есть дела посерьезнее.

На булыжной мостовой Уайтхолла, одной из худших в Лондоне, лошади снова перешли на галоп. Карету занесло, и Пег, которая уже начала в ярости приподыматься, бухнулась на сиденье.

– У нас есть дела посерьезнее. Но все не так плохо. Две проблемы уже разрешились.

– Что за чушь! О чем вы говорите?

– Из трех наших противников двоих уже нет. Хэмнит Тониш сидит на Боу-стрит, а майор Скелли мертв. Остается миссис Крессвелл, и, если нам удастся сейчас с ней справиться, завтра мне не придется возвращать вас в Ньюгейт.

Свет от правого фонаря кареты упал на конную статую Карла Первого, стоящую посреди Чаринг-Кросс. Они свернули влево, на Кокспер-стрит, и подъехали к повороту на Пэлл-Мэлл. Впрочем, если бы лошади несли их к пропасти, Пег сейчас этого просто не заметила бы.

– В Ньюгейт? – Она прямо вжалась в подушки сиденья. – Снова в Ньюгейт?

– А вы что, вообразили, что я привез вам охранную грамоту? Вы разве не слышали, что я сказал миссис Пилбим? – Джеффри посмотрел в окно. – Мне самому неприятно. Но, возможно, этого и не произойдет.

– Не я пойду в Ньюгейт, а вы! Это вам грозит тюрьма.

– Нет, Пег.

– А я говорю: вам. Это вы украли у старухи бриллианты. Теперь вас повесят, и я больше вас никогда не увижу!

– Пег, не говорите глупостей! После всех этих переживаний вы совсем перестали соображать. Я действительно взял разные драгоценности, в основном бриллианты, на сумму тридцать тысяч фунтов, по оценке господ Хуксонов с Леденхолл-стрит. Там еще много осталось. Но я имел на это право. Что вы видели в этом сундуке?

– А что я видела! Астрологические таблицы, старые ненужные пергаменты, исписанные выцветшими чернилами.

– Да. Но, чтоб вы знали, там было еще несколько пергаментов с новыми записями. А что пишется на пергаменте в расчете на долгую сохранность? Юридические документы, Пег: брачные контракты, купчие и завещания.

Он отвернулся, закрыл глаза, потом снова взглянул на девушку.

«Что происходило в душе Грейс Делайт, которая некогда звалась Ребеккой Брейсгердл? Она никогда не видела ни меня, ни моего отца. И все же я виноват перед ней. Я не должен был сжигать портрет, на котором она так похожа на… Впрочем, это несущественно. Я не должен был размышлять о том, стоит ли наказывать ее убийцу».

Он поднес руку к правой щеке, которая нестерпимо горела, и снова посмотрел в окно.

– Один из этих пергаментов и был завещанием, составленным по всей форме; по нему все, чем она владела, отходило в случае ее смерти наследнику или наследникам Тома Уинна. Но как было, взяв драгоценности, тут же перевести их в деньги? Сумасшедшего Тома Уинна слишком хорошо знали у Хуксона. Поэтому на основании завещания, еще не подтвержденного, мне тут же предложили любую необходимую сумму.

– О, какая радость! Хороша я, однако, – благородная дама. Сука я неблагодарная! Так и знайте. Но Ньюгейт! Пронеси, Господи! Ньюгейт…

– Вас не арестуют. Во всяком случае, я сделаю все, чтобы помешать этому. Если судья Филдинг, сидя в своей паутине, не придумал чего-нибудь новенького…

– Джеффри, зачем ему это нужно?

Ответа не последовало. Карета катилась по камням Пэлл-Мэлл, готовясь свернуть вправо на Джон-стрит и далее – на Сент-Джеймсскую площадь.

– Зачем? – не отставала Пег. – В «Таверне прусского короля», когда я приставала к вам, вы сказали, что они с дядюшкой затеяли все это, чтобы защитить меня. Я им, конечно, должна быть благодарна, но – черт возьми! – я не испытываю благодарности и не стану притворяться. Я бы убила их обоих!

– Ну, зачем же убивать дядюшку?

– Да нет, я… Я не подумала о том, что вы мне еще говорили. Я не имела его в виду. Правда. Ну почему, почему все всегда так несправедливо, так жестоко, так неприятно?

– Так уж получается, Пег. Всегда так было. И когда не станет нас с вами, эти камни будут кричать о том же самом.

– Какое мне дело до того, что будет после нас? Я впервые столкнулась с таким. И мне это отвратительно. Опять же, если этот ужасный судья Филдинг желает мне добра, чего же он тогда вас преследует, как злой дух?

– Не знаю. Миссис Крессвелл…

Джеффри задумался. Задумалась и Пег, словно что-то вспомнила неожиданно.

Карета выскочила из узкой Джон-стрит и проехала мимо резиденции герцогов Норфолкских в юго-восточном углу Сент-Джеймсской площади.

Часы на церкви св. Иакова, стоящей на некотором возвышении чуть дальше к северу на Пикадилли – шпиль ее был хорошо виден в лунном свете, – начали бить полночь. Мгновение назад только свет заходящей луны освещал площадь.

Вообще же городские власти позаботились о ее освещении. На каждой стороне восьмигранной железной решетки, окружающей пруд, было по фонарю. Кроме того, сегодня мистер Питт, получивший хорошие вести, которые три месяца шли к нему морем из Индии[52], устроил скромный ужин в своей временной резиденции на западной стороне Сент-Джеймсской площади. По случаю субботы гости разъезжались в полночь, и слуги, встречающие кареты, только что зажгли факелы и укрепили их по обе стороны двери.

Как только перестали бить часы, на площади появился ночной сторож с фонарем и возвестил наступление полуночи. В тот же миг толпа зевак с бледными худыми лицами, словно по волшебству, выкатилась на площадь поглазеть на разъезд гостей. Кучер из «Таверны прусского короля», орудуя кнутом, пробил себе путь через толпу и, лихо развернув карету, остановился подле дома на углу Йорк-стрит, который нанимал сэр Мортимер Ролстон.

Джеффри выскочил из кареты и открыл дверцу, но Пег снова вся вжалась в подушки сиденья.

– Вот вы и дома, Пег, – сказал молодой человек. – Если, конечно, это можно назвать домом. Давайте руку.

– Я никуда не пойду. То есть сейчас не пойду. Вы разве не видите – я вся грязная. – Она распахнула плащ и продемонстрировала ему свое платье, пришедшее в кошмарное состояние от лазания по стенам. – Я подожду здесь.

– Нет, вы пойдете со мной. Вчера вы говорили то же самое. Но сегодня вы не сбежите.

– Не сбегу, я вам обещаю.

– У вас не будет такой возможности. Так вы войдете в дом вместе со мной, как полагается, или нести вас на плече?

Ему не пришлось тащить девушку силой. Решившись наконец войти в дом, Пег прямо взлетела по ступенькам крыльца. Как только Джеффри постучал, дверь мгновенно распахнулась.

– Сэр, сэр, соблаговолите войти.

Все свечи в резном позолоченном канделябре, стоящем в мраморном вестибюле, были зажжены. Мягкий свет падал на ионические колонны с витыми позолоченными капителями, на лестницу, обшитую черными и белыми панелями, на китайский комод у ее подножия.

Дверь им открыл Хьюз, тот самый мажордом. Но сейчас он чуть было не переломился пополам. Равно как и лакей в оранжево-голубой ливрее, который мгновенно появился из-за сводчатой двери комнаты слева. Как будто кто-то щелкнул бичом, как только что кучер на площади. Посреди вестибюля, устремив взгляд на дверь, стоял Брогден.

– Итак, юная леди вернулась, – сказал он. Вздох облегчения сорвался с его губ, и он нервно обернулся. – Вы хорошо поработали, мистер Уинн. Даже очень хорошо.

– Благодарю вас. Как сэр Мортимер?

– Почти так же. Доктор Хантер считает, что чуть лучше. Но все еще без сознания.

– Где миссис Крессвелл?

– Она ушла.

– Ушла?

– Та-та-та! Не навсегда, хотя хорошо бы, чтобы было именно так. Насколько я понимаю, она ушла на вечер, не более того. А у вас какие планы, мистер Уинн?

Чего они все так нервничают? Неужели присутствие смерти, близкой смерти, так на них подействовало?

Хьюз закрыл дверь, и легкий стук эхом отозвался в вестибюле. Пустота безмолвия заполнялась только тиканьем старых дедовских часов на лестничной площадке. Джеффри устремился к лестнице, бросив на ходу через плечо:

– Нужно кое-что выяснить в будуаре миссис Крессвелл. Пег, останьтесь с мистером Брогденом.

– Юная леди останется здесь, – ответил за нее Брогден. – А вы ничего больше не хотите мне сказать? Например, по поводу майора Скелли?

– Хочу. Он мертв. Я его застрелил.

Рука, поправляющая очки, слегка дрогнула. Прыгая через три ступеньки и более не оглядываясь, Джеффри устремился вверх по лестнице.

Наверху в коридоре с мраморными полами и сводчатым потолком, расписанным по штукатурке античными богами, как и прежде, горели свечи в укрепленных по стенам канделябрах. Джеффри взглянул на закрытую дверь комнаты сэра Мортимера, и ему показалось, что даже от двери исходит запах лекарств и дыхание смерти. Не останавливаясь, он проследовал к комнате с окнами на площадь, принадлежащей Лавинии Крессвелл.

В комнате не было никого. Два окна напротив двери были плотно закрыты ставнями; шторы из желтой парчи, такой же, как на балдахине огромной кровати в алькове слева от двери, тоже были задернуты. Тем не менее свечи в канделябре на столике справа от двери давали достаточно света.

К духоте, на которую Джеффри обратил внимание еще утром, теперь добавился запах рисовой пудры. Внешне комната напоминала ее хозяйку, такую же аккуратную; казалось, будто Лавиния Крессвелл незримо присутствует здесь.

Джеффри постоял в дверях, поглядывая на туалетный столик, на зеркало, задрапированное светло-голубым шелком, складки которого спадали до самого пола. Он так спешил сюда, а теперь вдруг едва ли не испугался, что его подозрения подтвердятся.

Каждый предмет мебели полированного дерева, изготовленный мистером Чиппендейлом, четко выделялся на фоне белой стены или савонского ковра. Джеффри подошел к туалетному столику и открыл ящик, замаскированный шелковой тканью. В ящике должны были находиться два документа на пергаменте; но он был пуст.

– Неважно! – Джеффри заметил, что он начал рассуждать вслух. – Должна быть запись в Коллегии юристов. Так что неважно!

Все же он выдвинул ящик почти до конца, дабы убедиться, что не ошибся. Но ящик действительно был пуст.

Пламя свечей дрогнуло. На улице началось какое-то движение; одновременно до Джеффри донесся зычный голос, который что-то выкрикивал время от времени. Но это был всего-навсего лакей, который подзывал кареты к подъезду дома мистера Питта. Издалека голос звучал глухо, и слов было совсем не разобрать; можно было подумать, что в этот полночный час кто-то призывает мертвецов покинуть их тесные жилища.

Собственные экипажи, или, иначе, фаэтоны, подкатывали к дому, потом начали разъезжаться. Джеффри отвернулся от окна и снова склонился над туалетным столиком.

Рядом со столиком, под прямым углом к нему, стоял табурет, на котором лежала примятая желтая подушка. Крышка туалетного столика была покрыта тонким слоем, видимо, просыпавшейся рисовой пудры.

Слой пудры привлек внимание Джеффри, и он начал пристально его рассматривать.

У самого зеркала стояли коробочки, баночки с мазями и лежала заячья лапка, служившая пуховкой. На просыпавшейся пудре имелся след, который мог быть оставлен каким-то прямоугольным предметом, например большой и тяжелой шкатулкой для драгоценностей. Были и другие следы, но смазанные – как будто кто-то пытался стереть их прямо рукой, сжатой в кулак.

– А этот смазанный след на краешке стола: там что, метла была прислонена? Или…

Джеффри снова начал рассуждать вслух. Он еще не осознал, он только смутно ощутил – каким-то безошибочным чутьем – пристальный взгляд чьих-то глаз, устремленный на него. Джеффри выпрямился и взглянул туда, куда падал свет свечей в канделябре. Это была всего лишь Пег, которая незамеченной проскользнула в комнату; но взгляд у нее был такой, что страх мгновенно сковал Джеффри.

– В чем дело, Пег? Что случилось?

– Ваше лицо!

– Мое – что?

– Ваша правая щека! Я раньше не заметила – было темно.

Страх мгновенно прошел, уступив место обыденности. Джеффри взглянул на свое отражение в зеркале.

– В моей внешности, сударыня, нет ничего замечательного или даже примечательного. Боюсь, что крупинки пороха, попавшие под кожу, – так бывает, когда порох на полке вспыхивает слишком близко от лица, – эту внешность не улучшают. Но чертовски больно! Все это так, хотя…

– О бедный Джеффри!

– Почему? Копоть смоется, порошинки сами выйдут из-под кожи. А если не выйдут – тоже не страшно. Глупо требовать изящества от вензеля, начертанного на глиняном заборе.

– Не смейте так говорить!

– К черту, сударыня! Стоит ли нам ссориться из-за моей физиономии?

– Вы – невоспитанный грубиян и не заслуживаете сочувствия. А грубите вы потому, что надеялись найти что-то против той женщины и не нашли. Вот вы и злитесь. А мне придется отправляться в Ньюгейт. Так ведь?

– Если вы снова пытаетесь читать мои мысли…

– Разве не так?

– Нет. Может быть, но лишь в самом худшем случае и совсем ненадолго. А кое-что против этой женщины все же есть.

– Джеффри, что вы ищете?

– Брачный контракт. Я говорил вам в «Таверне прусского короля», что после вашего бегства во Францию она и ее «брат» жили здесь. Я также сказал, что никакие они не брат и сестра, а муж и жена.

– Ну и что с того? Тогда же вы сказали, что с точки зрения закона это никакое не оружие против нее.

– Вы не поняли, Пег. Я говорю еще об одном брачном контракте. Если в то время, когда она, краснея, стояла под венцом с мистером Тонишем, у нее был муж – не покойный или несуществующий мистер Крессвелл, а реальный муж, – тогда понятно было бы, чего она так бесится. Ее ведь могут выслать из страны за двоемужие. И она, конечно, не остановится перед убийством человека, который, по ее мнению, имеет доказательства истины.

– Эта женщина? – вырвалось у Пег. Она высвободила руки из-под плаща и закрыла ими лицо. – Эта женщина! О, я прыгала бы от радости, если бы ее планы разрушились! Но я не верю: она слишком осмотрительна.

– Вы в этом уверены?

– Я… я уже ни в чем не уверена.

– Наша добрая Лавиния бывает чрезвычайно неосмотрительна, о чем свидетельствует один эпизод, произошедший здесь, в этой комнате. Но я не стану его пересказывать. В ней соединились осмотрительность и безрассудство, расточительность и скаредность, хитрость и глупость, что проявилось во многих ее поступках. Существуют и другие доказательства того, что у нее есть еще один муж, равно как и того, что на ней – не одно преступление.

Джеффри замолчал.

– Чуть не забыл, – произнес он неожиданно, – Конечно! Другие доказательства! Выше голову, Пег! Если судья Филдинг снова не вмешается, я вытащу вас из этого дела, не дожидаясь завтрашнего дня. Где Брогден?

– Внизу. Там, где я его оставила.

Но Брогден находился гораздо ближе. Джеффри обнаружил это, едва он открыл дверь и выглянул в коридор. Брогден стоял на верхней площадке, повернувшись к Джеффри правым боком: казалось, что он собирается спускаться вниз.

Джеффри окликнул его по имени, потом подбежал к нему. Брогден остановился, повернул голову; посмотрел на Джеффри сквозь очки.

– Диринг! – крикнул Джеффри.

– Простите?

– Диринг! Один из двух констеблей, которых прислали мне сегодня утром. Второй был Лампкин – предатель; он за взятку отпустил майора Скелли.

– Мне известно, кто такой Диринг. – В голосе Брогдена послышалось раздражение. – Зачем он вам нужен?

– Он уже вернулся на Боу-стрит? После того как мы с вами расстались в турецких банях, он обо мне спрашивал?

Джеффри протянул руку и едва удержался, чтобы не потрясти Брогдена за рукав. Маленький клерк взглянул на него с удивлением.

– Да. Диринг возвратился. Но он уже сменился с дежурства.

– Придется его вызвать. Я хорошо заплатил ему, чтобы он поработал на меня. И, надеюсь, не ошибся. Если этот чертов судья снова не влезет, Диринг сумеет нам многое прояснить.

– Минуточку, мистер Уинн, – произнес спокойный, уверенный, чуть резковатый голос за спиной Джеффри. – Вечно вы торопитесь. Давайте по порядку. Я думаю, прежде вы сами должны кое-что нам объяснить.

Дверь в комнату сэра Мортимера Ролстона была сейчас распахнута. Стоя на лестничной площадке, Джеффри мог видеть, что происходит в комнате наискосок от него.

Две высокие ширмы – одна из тисненой испанской кожи, другая – из французского гобелена – почти закрывали вход в альков, в котором стояла кровать. Рядом с ширмами находилось кресло, и в нем, высоко задрав подбородок, в величественной позе сидел судья Филдинг собственной персоной.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Боу-стрит принимает вызов

Совершенно очевидно, что мистер Филдинг уже некоторое время находился там. Очевидно также, что атмосфера комнаты, в которой лежал больной, действовала на него ничуть не более, чем все прочие малоприятные аспекты его службы. Не менее очевидно, что он собирался оставаться в комнате столько, сколько потребуется.

При нормальном освещении ширмы, стоящие в ногах кровати у входа в альков, являли богатейшее разнообразие красок. Сейчас они казались такими же темными и мрачными, как одежда главного судьи. Лишь его силуэт можно было разглядеть при свете единственной свечи, горевшей на комоде у стены слева. Итак, Джон Филдинг сидел в кресле, слегка помахивая перед собой хлыстиком. Он был без парика, в шляпе, глубоко надвинутой на лоб; лицо его с незрячими глазами пугало своим спокойствием.

Брогден мгновенно превратился из обычного человека. в послушную сторожевую собаку и поспешил занять место подле своего хозяина. Джеффри последовал за ним, поспешно ступая по обюссонскому ковру. Если Брогден ожидал бури, он не ошибся: штормовые сигналы поступили к нему сразу с двух сторон.

– Добрый вечер, Джеффри, – произнес магистрат.

– Добрый вечер, сэр.

– Вы, похоже, не очень удивлены тем, что я здесь.

– Нет, сэр, я наконец все понял. Вы и есть тот самый призрак. Это вы внесли тревогу в этот дом.

– Ну что ж, будем надеяться, – сказал не без удовлетворения судья Филдинг, – что и в злодеев мое присутствие также вселяет страх. Или вы не согласны?

– В принципе согласен, сэр, если вы говорите о настоящих злодеях, а не о людях, которые намеревались послужить вам, но не встретили никакой помощи с вашей стороны.

– Именно! – подтвердил судья Филдинг, рубанув по воздуху своим хлыстиком.

В коридоре прозвучали легкие шаги. Судья Филдинг прислушался. Шаги замерли, и в комнату вошла Пег.

Какой-то звук послышался из-за ширмы; кто-то пытался высечь огонь. Замерцала еще одна свеча. Сквозь узкую щель между двумя ширмами Джеффри видел только запахнутый полог в ногах кровати. Непонятно было, кто еще мог находиться там, кроме самого сэра Мортимера Ролстона, лежащего в постели. В то же время Джеффри явственно слышал, как кто-то движется между кроватью и стеной, ставит на стол подсвечник.

Пег тоже взглянула туда. Она сбросила плащ и держала его на согнутой руке. Грязь на светлом открытом платье еще более подчеркивалась белизной ее плеч; жемчуга, которыми была расшита оранжевая с голубым накидка, пообрывались. Весь вид девушки свидетельствовал об испуге, и когда мистер Филдинг повернулся в ее сторону, она в страхе отступила, как будто судья взглянул ей прямо в глаза.

– Он – там? – спросила Пег, указывая на альков. – Мой дядя? Могу я взглянуть на него?

– Он – там. Но никто из вас не должен говорить с ним прежде меня; и тогда – я тоже не уверен.

– Я… я хотела как лучше.

Прежде чем ответить, судья немного помедлил.

– Все мы хотели как лучше, – сказал он резко. Потом вновь погрузился в какие-то свои мысли. – Но это не оправдание.

– Для кого? – спросил Джеффри.

– Да уж не для вас, конечно. Я не стану все же торопиться с выводами, чтобы они снова не получились слишком поспешными.

– Вы говорите «снова», сэр?

– Да. Что это за история, которую Брогден якобы услышал от сей молодой дамы? Будто вы встретились с майором Скелли на мосту через канал в саду и застрелили его в перестрелке. Можете вы доказать, что это не было преднамеренное убийство?

– Могу, – ответил Джеффри, стараясь сдерживать себя. – Скажите им, Пег: вы были свидетельницей. Намеревался я убить его?

– Что вы! Все было совсем наоборот! – закричала Пег, обращаясь к судье. – Майор Скелли напал и угрожал Джеффри и обманул его: он сказал, что у него только один пистолет – тот, который он выбросил.

Так, тараторя, она пересказала всю историю, иногда путаясь в деталях, но в целом – достаточно точно. Несколько раз Брогден уже готов был вмешаться, но сдерживался.

– Кажется, не врет, – бросил судья Филдинг. – Вообще, все похоже на правду. Тем не менее эту юную леди вряд ли можно назвать лицом незаинтересованным. Неплохо, если бы нашелся какой-нибудь другой свидетель.

– Есть еще один свидетель, – сказал Джеффри.

– Вы сами?

– Нет. Отставной старший сержант Королевского нортумберлендского фузилерского полка Чарлз Пилбим. Вам знакомо это имя. Сегодня утром вы посылали меня к нему. У него отменная репутация. Если вы соблаговолите снять с него показания, он под присягой подтвердит все, что здесь говорилось.

– Ну что ж, это уже более надежно. – Судья Филдинг глубоко вздохнул, хлыстик в его руке задвигался медленнее. – Когда вы отправились в Рэнилег, было ли у вас намерение убить мистера Скелли?

– Нет, ни в коем случае. Но я опасался встретиться с ним там, и тогда мне пришлось бы принять его условия встречи.

– То есть, говоря попросту, могла возникнуть необходимость в смерти майора Скелли?

– В известном смысле да.

– Почему могла возникнуть такая необходимость?

– Поскольку вы считали, что Пег можно будет не сажать в тюрьму лишь в том случае, если нам удастся сцапать майора Скелли. Так ведь, сэр?

– Так.

– Но вы не пожелали принять совершенно явные свидетельства преступного умысла. Сегодня в Галерее миссис Сомон майор Скелли предпринял свою первую попытку убить меня, используя для этого любые доступные ему средства. По словам присутствующего здесь Брогдена, который, судя по всему, говорил от вашего имени, вам недостаточно было бы просто узнать, что майор Скелли проткнул меня сзади, если при этом не было бы никаких свидетелей, кроме меня самого. Какие еще доказательства нужны вам, сэр? Сколько вам нужно свидетелей? Доколе будете вы играть краплеными картами с людьми, которые находятся у вас же на службе? И наконец, достойный магистрат, что-то я не припомню тех времен, когда вы «говорили попросту».

– Прошу вас поверить, – сказал судья Филдинг, медленно поднимаясь на ноги, – что сейчас такое время настало.

Ширмы, закрывающие альков, слегка раздвинулись. Можно было видеть руки, раздвинувшие их, а затем в образовавшемся проеме показался худощавый человек, державшийся столь уверенно и одетый с таким безукоризненным изяществом, что относительно его профессии можно было лишь строить предположения.

На вид незнакомцу было лет сорок. Его пышные манжеты прятались в рукавах черного атласного камзола, отделанного серебряным шитьем; из-под камзола виднелся черный с белым жилет. Руки, раздвинувшие ширмы, поражали своей ослепительной белизной. Приятного тембра голос звучал уверенно и властно.

– Судья Филдинг, – произнес незнакомец.

– Да, доктор Хантер?

– Кризис миновал; во всяком случае, мы так полагаем, – сказал доктор Уильям Хантер, указав кивком на кровать у себя за спиной. – Сэр Мортимер будет жить.

Он раздвинул ширмы пошире. По-прежнему нельзя было разглядеть, что делается за плотно закрытым балдахином из узорчатой парчи, закрывающим кровать больного. Но теперь Джеффри имел возможность заглянуть в альков. У изголовья кровати, рядом со столиком, на котором горела свеча, стоял доктор Джордж Эйбил; его неопрятный вид бросался в глаза не менее, чем строгое изящество его коллеги. Он неподвижно стоял, держась рукой за подбородок, и глядел на своего пациента, который стонал и ворочался на постели.

Пег негромко вскрикнула. Доктор Хантер сделал ей знак замолчать и вновь обратился к судье Филдингу.

– Вы говорили, что вам срочно нужно получить показания или выслушать заявление этого больного.

– Это по-прежнему так, – мрачно подтвердил магистрат. Его непроницаемое лицо повернулось к Джеффри.

– Это будет возможно, если мы с доктором Эйбилом станем наблюдать его и дальше, на протяжении всей ночи. Однако заклинаю вас всем, что вам дорого, не превращать комнату больного в зал суда. Если вам угодно метать молнии в этого молодого человека, делайте это где-нибудь в другом месте.

– Будет исполнено. Однако, доктор, вы утверждаете, что этот джентльмен пошел на поправку. Можете вы дать нам какие-то гарантии?

– Дорогой сэр, я – не Всевышний. Но думаю, что он поправится. И поэтому…

Доктор Хантер замолчал.

В открытую дверь, выкликая Джона Филдинга по имени, влетел не кто иной, как Хьюз, мажордом, с подбитым железом жезлом. Он, конечно же, подслушивал за дверью; это было столь же очевидно, как и то, что его вдруг охватили чувства, которые сам он, видимо, принял за угрызения совести.

Хьюз весь согнулся от подобострастия, так что косичка его парика прямо летела вслед за ним по воздуху. Он несся головой вперед, и казалось, будто вот-вот боднет слепого судью. Брогден с возмущенным видом стал на пути мажордома и выставил вперед руку.

– В чем дело? – спросил клерк, явно подражая тону самого судьи Филдинга. – Что такое произошло, милейший, что заставило вас ворваться сюда?

– Прошу вас, сэр, – взмолился Хьюз, прижимая к груди своей жезл. – Не задерживайте меня! Вы не смеете меня задерживать! Я должен сообщить этому джентльмену нечто чрезвычайно важное. Ради справедливости, в интересах истины…

Но коротышка Брогден тем не менее не подпускал Хьюза к судье.

– Ваша честь, – сказал он. – Мне отвратительно видеть, как вас пытаются побеспокоить, но все же я просил бы вас обратить свой взор на этого человека.

– Его личность мне знакома, – сказал Джон Филдинг, который приходил в негодование от какого бы то ни было намека на его слепоту. – Ладно, пусть говорит. Любой должен иметь доступ ко мне; в противном случае я – ничто. – Он принял величественную позу; можно было поклясться, что судья смотрит прямо в глаза Хьюзу. – В чем дело, милейший?

– В интересах истины!..

– Перестаньте, – перебил судья, поворачиваясь к Джеффри и Пег. – Мисс Ролстон! Мистер Уинн! Там под нами, по-моему, находится гостиная. За вестибюлем, слева от входа. Ступайте туда, вы оба. А я вскоре присоединюсь к вам.

– Ступайте! – повторил он, как только Джеффри сделал протестующий жест. – Что-то мы все вдруг стали заботиться об истине и справедливости. Будем надеяться, мистер Уинн, что пример этого человека послужит для вашей пользы.

– И для вашей, сэр, – сказал Джеффри.

Он взял Пег за руку. В тишине, ощущая на себе груз незаданных вопросов, он вывел ее в коридор, откуда они спустились в мраморный вестибюль, в котором ярко горели свечи.

Как и в вестибюле, в гостиной был мраморный пол и высокий сводчатый потолок, поддерживаемый двойными ионическими колоннами в стиле Уильяма Кента[53]. Там тоже горели свечи; их свет падал на арфу и клавесин под двумя рядами портретов на стене. То, что новая мебель в китайскомстиле плохо гармонирует с более старыми элементами убранства, видимо, порадовало Джеффри. Отметив это, он начал ходить взад и вперед по комнате.

– Дяде лучше, – обратилась к нему Пег. – Он поправится. Вы ведь слышали, что сказал доктор Хантер?

– Да.

– Тогда в чем же дело? О чем вы думаете?

– Пег, я не смею вам сказать.

– Господи Боже, но отчего? У вас такие плохие новости?

– Нет. Прежде всего потому, что я опасаюсь, что они окажутся хорошими.

– Я вас не понимаю.

– Сейчас, когда я сам ни в чем не уверен, это, возможно, и к лучшему. Но вы же слышали: все стали заботиться об истине и справедливости. К тому же на богоподобном лике мистера Филдинга отразились некоторые колебания. Ему совсем не нравится то, что он услышал здесь или о чем догадался сегодня.

– Что вы имеете в виду?

– Слушайте!

Нелегко разобрать, о чем говорят в доме, стены которого резонируют, словно духовой ящик органа. Хотя сверху до Джеффри и Пег доносились громкие голоса (особенно выделялся голос судьи Филдинга), эхо совершенно заглушало отдельные слова.

Затем наступило молчание. Джеффри постукивал костяшками пальцев по крышке клавесина. Неожиданно на лестнице, ведущей в вестибюль, послышались шаги. Спускались два человека: у одного из них походка была тяжелая и медленная, другой ступал легко, но старался попадать в такт первому.

В проеме сводчатой двери показался судья Филдинг; яркий свет падал на его лицо; шляпа была еще глубже надвинута на лоб. Судья, как всегда, помахивал перед собой хлыстиком, хотя сейчас его вел Брогден, который шел слева от судьи, держась так незаметно, что его присутствие просто не ощущалось.

– Они ждут вас, ваша честь, – шепнул клерк.

– Вы полагаете, я сам этого не знаю? Я что, не слышу, как они дышат? Отойдите!

– Как будет угодно вашей чести.

Брогден отступил назад. Магистрат, постояв мгновение с опущенной головой, поднял ее, и в этом движении ощущалось, что судья весьма гордится собой.

– Джеффри, – обратился он к молодому человеку, – надеетесь ли вы, а также эта девица, избежать наказания за все содеянное вами?

– Сэр, – ответил Джеффри, подавляя в себе искушение избрать несколько иной тон для ответа. – Сэр, мы очень на это надеемся.

– То-то же. Готовы ли вы откровенно признать все свои ошибки? Обещаете не юлить далее и не пытаться оправдать себя?

– Я постараюсь, сэр.

– Ради истины, как сказал бы Хьюз.

– Нет. Ради Пег.

– Ну что ж, уже кое-что. Не много, но кое-что. Когда сегодня утром вы ушли от меня, с тем чтобы днем отправиться на Лондонский мост, в этом было заранее обдуманное намерение ограбить Ребекку Брейсгердл, предпочитавшую имя Грейс Делайт.

Тут судья Филдинг протянул руку в направлении Джеффри.

– Да, – добавил он, предвидя возражения. – Теперь-то я знаю о завещании в пользу наследника или наследииков Тома Уинна. Я знаю об этом, поскольку мистер Джервас Финч, служащий у Хуксона, несколько поспешно предоставивший вам кредит в ожидании подтверждения завещания, явился ко мне сегодня вечером для того, чтобы кое о чем расспросить. Но я узнал обо всем только в восьмом часу, то есть уже после того, как направил к вам Брогдена с ультиматумом. В любом случае это не меняет этической стороны дела. Вы сами знали о завещании до того, как обнаружили его?

– Нет.

– Хотя вы знали – или, по крайней мере, подозревали – о существовании клада?

– Да, я подозревал об этом.

– Я тоже.

И судья Филдинг махнул своим хлыстиком.

– Многие, Джеффри, слышали историю о сумасшедшем Томе Уинне и его легендарной возлюбленной. Но лишь несколько человек – и не последним был среди них главный магистрат, который должен знать такие вещи по долгу службы, – знали, что женщина эта – Грейс Делайт. Сегодня утром, когда я допрашивал присутствующую здесь девицу Ролстон и она, как я вам и рассказывал, сообщила мне больше, чем думала сообщить, и больше, чем сама знала, мне стало ясно, что вы задумали ограбление.

– И вы, – вскричала Пег, – устроили эту ловушку? Из-за того, что я сказала?

– Именно. – Судья Филдинг снова повернулся к Джеффри. – Я дал вам возможность рассказать о драгоценностях мне; вы ею не воспользовались. Я предостерег вас; вы не вняли предостережению. Я даже отправил вас с небольшим поручением в Челси, надеясь, что у вас будет время и вы передумаете. Вам все было нипочем. Подумали вы о том, как все это выглядит?

– Как выглядит?

– Да. Не жалея слов, вы разглагольствовали о необходимости пресечь действия двух негодяев – Хэмнита Тониша и Лавинии Крессвелл, а сами готовы были повести себя не лучше, чем они. Можете ли вы после этого жаловаться, что я вел с вами нечестную игру? Станете ли вы удивляться, что я подвергал сомнению все ваши свидетельства?

– Я…

– Так станете?

– Нет, – ответил Джеффри, помолчав секунду. – Нет, не стану. Гнев часто толкает нас к необдуманным поступкам. И все же я не понимаю…

– Чего вы не понимаете?

– У вас были основания не доверять мне. Тем не менее, если судить по вашему тону (как вы любите судить по моему) может сложиться впечатление, что вы взываете к чему-то во мне, или что-то мне предлагаете, или же делаете вид, что по-прежнему верите в мою порядочность.

– Делаю вид, что верю? – воскликнул судья. – Не знаю почему, но я в нее действительно-таки верю.

– Почему?

– Вы могли бы присягнуть, что все это время знали о существовании завещания, и никто не смог бы вас опровергнуть. Скажите-ка мне теперь: для того чтобы завладеть драгоценностями, могли бы вы убить старуху?

– Не знаю. Не думаю.

– Если бы завещание не открыло вам, что вы и так можете взять эти драгоценности, что они все равно ваши, смогли бы вы привести свой план в исполнение?

– Я…

– Нет, – решительно сказал судья Филдинг. – Нет, даже на это вы не решились бы. И все же кто-то ее убил. То, что это – убийство, и вы, и я знали с самого начала.

– Сэр, только сегодня утром вы говорили, что это – естественная смерть.

– Разве? Ерунда! – бросил магистрат. Он наклонился вперед; от напряжения лицо его пошло морщинами. – Я слеп, но не во всем. Не обращайте внимания на мои слова, когда я хочу что-то из вас вытянуть. Грейс Делайт убили. Вы знаете, кто это сделал?

– Да. – Джеффри облизнул пересохшие губы. – Думаю, что знаю.

– Сможете вы представить доказательства?

– Наверное, смогу, если потребуется.

– Ага! Так я и думал! Тогда вы доставите мне убийцу, Джеффри. Даю вам двадцать четыре часа.

Молчание наступило в гулком мраморном ящике.

Никто не произносил ни слова. Судья Филдинг стоял в дверях, выставив вперед свой хлыстик. Джеффри, облокотись спиной на клавесин, внимательно его разглядывал.

– Понятно, – произнес он наконец. – Вы снова даете мне поручение, желая еще раз испытать мою честность. После этого мы квиты. Так ведь?

– В общем, так.

– А как будет с вашим обещанием относительно того, что Пег придется вернуться в Ньюгейт?

– Ни при каких обстоятельствах ей не придется туда возвращаться. Даю вам слово.

– Сэр, а что, если этого потребует закон? Сможете вы ему противостоять? Я пытался загнать Лавинию Крессвелл в угол. У меня ничего не вышло. Миссис Крессвелл по-прежнему не сломлена и все еще опасна. Что, если она потребует, чтобы Пег вернули в тюрьму? Этого мы боялись больше всего.

– Она не потребует. После того как я поговорил с Хьюзом, все переменилось.

– Переменилось? Каким образом?

– Миссис Крессвелл здесь больше не появится. Миссис Крессвелл собрала вещи и бежала.

Теперь Джеффри вскрикнул от удивления.

– Это и хотел сказать вам Хьюз?

– Да.

– Значит, она не ушла просто на вечер, как вначале уверял вас Хьюз и остальные слуги? Что-то вынудило ее покинуть поле боя? А Хьюз, ее подручный, либо сразу не сообразил, либо не придал этому значения? Но после, когда по вашим вопросам он понял, что ему грозит опасность со стороны закона, а также услышав, что сэр Мортимер будет жить, он поспешил во всем признаться и заявил, что с его стороны не было никакого злого умысла? Я правильно излагаю?

– Несколько сбивчиво. Но – признаю – правильно.

– Судья Филдинг, когда вы с сэром Мортимером Ролстоном планировали поместить Пег в тюрьму, сказал вам сэр Мортимер об угрозе, которая исходит от миссис Крессвелл? Сказал он, что это за угроза? Видимо, нет. Я думаю, сэр Мортимер одурачил вас, как дурачил всех остальных. Вы ведь только сейчас начали догадываться, в чем дело? Судья Филдинг, а вы сами – вполне ли обдуманно действовали вы в этом вопросе?

– Может быть… М-да! Что ж, возможно, я был введен в заблуждение. Ну и что? Сейчас это для нас не важно.

– А для кого же это важно? – воскликнула Пег. – Негодяй вы!

– Барышня!..

– Негодяй и есть! Вы все свалили на Джеффри! Прикидывались этаким духом всеведущим! А сами увязли по уши в этом деле и выбраться не могли, только не хотите этого признать. Так бы и остались в дураках, если бы не мой Джеффри!

– Ваша честь! – в ужасе вскричал Брогден, устремляясь к судье. – Этого нельзя терпеть!

– Брогден, – произнес судья, обращаясь к клерку, – попридержите язык.

Он повернулся к Пег:

– Я совсем не всеведущий, барышня, хотя, занимая должность магистрата, совсем не грех таковым иногда казаться. Тем не менее я такой же человек, как и вы, и, бывает, совершаю поступки, о которых сам сожалею потом.

– Да, – сказал Джеффри. – Все мы – бесноватые, все бываем одержимы дьяволом.

– И все же, мисс Ролстон, я способен прощать то, за что другой на моем месте сурово наказал бы. Но я и не потерплю в женщине дерзость, а в мужчине – непослушание. Джеффри, вы должны доставить мне убийцу. И не пытайтесь обмануть или переиграть меня – у вас ничего не выйдет. Главное же, не пытайтесь выяснить, что происходит в моем мозгу.

Брогден сник. Пег – вся в слезах – дрожала от ярости; Джеффри положил ей руку на плечо, успокаивая.

– Такие заявления, сэр, звучат красиво. Но толку в них немного. Как я должен искать убийцу, если вы не позволяете ни о чем вас спрашивать?

– У вас много вопросов?

– Нет, совсем мало.

– Тогда спрашивайте.

– Сэр, миссис Крессвелл убедили или вынудили бежать. Когда она покинула дом?

– Хьюз говорит, что несколько часов назад.

– Куда она отправилась?

– Этого Хьюз не знает, во всяком случае, клянется, что не знает. Ее необходимо найти.

– Что побудило ее к бегству?

– Перестаньте! Откуда мне знать? Но если эта женщина, Крессвелл, увидела, что игра проиграна, что цель ее…

– Прошу прощения, сэр, все это так, но лишь отчасти. Планы ее изменились, но она не отказалась от них вовсе. Получила она какое-нибудь письмо или записку извне? Говорила с кем-нибудь здесь, в доме, достаточно долго?

– Нет, ни письма, ни записки она не получала. Так говорит Хьюз, и, я думаю, он слишком напуган и не станет лгать. По словам врачей, она беседовала с каждым из них по приходе, но очень недолго. Больше ей не с кем было говорить.

Джеффри стукнул кулаком по крышке клавесина.

– Сэр, вы уверены, что больше не с кем? – – спросил он. – Кто-то ведь был у нее в спальне сегодня вечером и говорил с ней. Кто это был?

– На этот вопрос, молодой человек, отвечать придется вам, не мне. Еще вопросы у вас есть?

– Только один. – Взгляд Джеффри блуждал по гостиной. – Сегодня утром, судья Филдинг, вы напомнили мне, что, когда я был в доме Грейс Делайт над лавкой гравюр, я пожелал остаться один у ее тела. Кто рассказал вам об этом моем желании?

– Никто. Я получил анонимное письмо.

Джеффри в недоумении взглянул на судью.

– Повторяю, молодой человек, – сказал магистрат. – Я получил анонимное письмо, написанное печатными буквами. Брогден вам его покажет. Но что это вам даст?

– Очень много, сэр. Теперь я уверен, что знаю, кто убийца.

– Тогда приведите его, – сказал судья Филдинг. Он весь распрямился. – Не стану вас запугивать. Просто прошу: докажите, что вы – честный человек. Найдите его; это будет нелегкая схватка, но она будет последней. Даю вам двадцать четыре часа.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Начинают сходиться «бесноватые»

– Даю вам двадцать четыре часа.

«Двадцать четыре часа» – так сказал ему Джон Филдинг.

«Ну что ж, – думал Джеффри, покачиваясь в носилках, которые следовали по Грейт-Истчип к тому месту, где от Грейсчерч-стрит отходила Фиш-стрит-хилл, – значит, в моем распоряжении больше двадцати часов».

Мертвая тишина царила в районе Городской больницы в этот субботний вечер. Не было слышно боя часов, однако с Кэннон-стрит, оставшейся за спиной Джеффри, до него донесся крик стражника, возвещавшего, что уже десять.

Над рекой и Лондонским мостом висела луна, такая же бледная и призрачная, как вечером в пятницу, когда Джеффри примчался сюда в поисках сбежавшей Пег. Сейчас, правда, вечер казался ему более промозглым, чем тогда, что легко можно понять, учитывая мысли, которые одолевали молодого человека.

– Спокойно! – приказал он себе.

Джеффри откинул занавеску и, держась за нее, чтобы не упасть, выбрался из портшеза. Он расплатился с носильщиками, которые смотрели на него голодными глазами, переминаясь на своих ногах с мускулистыми икрами.

Джеффри подождал, пока они уйдут, и бросился вниз по Фиш-стрит-хилл, вглядываясь в темное пространство справа от себя и ожидая какого-нибудь знака оттуда. На звук его шагов отозвалась лаем собака. Тогда он начал ступать осторожнее; собака замолчала. Джеффри был уже почти напротив Монумента, когда услышал тихий свист и остановился.

– Диринг?

– Вы, дружище? – раздалось откуда-то из-за каменных столбиков, идущих по краю тротуара. – О них – ни слуху ни духу. Но…

– Ждите там, – сказал Джеффри. – Нужно еще кое-что сделать. Ждите.

– Хорошо, дружище.

Джеффри побежал дальше.

Чуть впереди виднелась арка с двумя сторожевыми башенками, стоящая при въезде на Лондонский мост. Уже можно было различить шлепанье колес водозаборной станции под мостом. Джеффри подошел к караульному помещению в левой башне и постучался.

– Мне нужен капитан Кортланд, – обратился он к часовому в гренадерской шапке, который отворил дверь. – Капитан Майк Кортланд. Он здесь?

– Сегодня его нет здесь, сэр.

В другом конце побеленной известкой комнаты стоял стол, за которым двое рядовых играли в спойлфайв. Неожиданно они вскочили и встали по стойке «смирно». Открылась еще одна дверь, и из-за нее появился капитан Тобайас Бересфорд со стаканом в руке. Он залпом допил вино, после чего брови его поползли кверху.

– Как? – спросил он удивленно. – Опять ты, Джефф? Майка Кортланда отпустили, на какую-то там попойку. Теперь он веселится, а я здесь сижу, черт бы его побрал! Дежурю за двоих. Хорошо этим гвардейцам живется. А зачем тебе Майк?

– Да нет, не обязательно он. Я могу тебя спросить. У вас тут, я вижу, и часовые не выставлены.

– А зачем? Все, мой мальчик, последнюю ночь тут торчим, слава Богу! Завтра начинают сносить дома. Если какому бедолаге и взбредет в голову пробраться сюда на пару часов – ну что ж, Бог в помощь!

Табби, добродушный и несколько неуклюжий в своем мундире, устремил на гостя взгляд отекших, слегка навыкате глаз.

– Так в чем дело, Джефф? У тебя чертовски деловой вид.

– Я и пришел по делу. Вот. – И Джеффри достал из внутреннего кармана сложенную бумагу. – Это – предписание магистрата, подписанное Джоном Филдингом. На сегодняшнюю ночь он наделяет меня всеми полномочиями на этом мосту. Тебе понятно?

– Я умею читать, – ответил Табби, возвращая бумагу. – Так чем ты недоволен? Тем, что я не выставил часовых?

– Напротив. Это мне и требуется. Проследи, чтобы на мосту никого не было. И сам оставайся здесь со своими людьми. Что бы ты ни услышал, не высовывайся отсюда и ни во что не вмешивайся.

– Вот как?

– И последний приказ. В пятницу вечером, Табби, ты нашел ключ от жилища, расположенного над «Волшебным пером». Ты запер входную дверь, а ключ взял себе. Если он по-прежнему у тебя, дай его мне.

– Черт возьми, Джефф. Зачем тебе этот ключ? Зачем ты вообще явился сюда? И что у тебя за ожог на морде?

Большую часть вопросов Джеффри просто проигнорировал.

– Ключ мне, строго говоря, не нужен, – ответил он честно. – Но лучше пусть он будет у меня. Он у тебя здесь?

– Да, я оставлял его Майку Кортланду.

– Тогда принеси его. Ты видел предписание судьи Филдинга?

Табби направился во внутреннее помещение караулки, оставил там стакан и вынес большой покрытый ржавчиной ключ.

– Дело не в предписании, Джефф. Просто мне все это по-прежнему не нравится. И ты что-то темнишь, провалиться мне! Привидения! Нет на Лондонском мосту никаких привидений! После вчерашнего я переговорил с дюжиной людей, все клянутся, что это так.

– Привидения? А кто говорил о привидениях?

– Ты.

– Ну не один же я. Спокойной ночи, Табби.

Он положил ключ во внутренний карман камзола. Сегодня там находился еще один предмет – длинный, стальной и такой тонкий, что почти не занимал места. Ключ, стукнувшись об этот предмет, звякнул. Один из часовых за столом, видимо уже слышавший разговоры о привидениях, оглянулся в испуге. Табби Бересфорд махнул рукой:

– Слушай, Джефф…

– Я сказал: спокойной ночи! И помни: ты должен сидеть здесь, а не высматривать несуществующие привидения.

Джеффри не спеша покинул караульное помещение и закрыл за собой дверь. Выйдя на улицу, он кинулся под арку, ведущую на Лондонский мост, и, пробежав под ней, оказался на деревянной проезжей части.

Луна светила таким тусклым светом, что заметить Джеффри можно было, только столкнувшись с ним нос к носу. Звук его шагов также перекрывался шумом воды, бурлящей между быками моста. Все же Джеффри не покидало чувство, будто кто-то наблюдает за ним, хотя умом он понимал, что это всего лишь игра воображения.

Джеффри подошел к лавке «Волшебное перо» и остановился перед дверью, ведущей в комнаты, где накануне скончалась Грейс Делайт. Левой рукой он потрогал замочную скважину, на которой, как ему и говорили, оставались следы засохшего мыла, а правой достал ключ и, отперев дверь, осторожно приоткрыл ее, потом снова закрыл и запер на ключ.

Выполнив, таким образом, свою задачу, Джеффри перебежал через мост на северный берег Темзы и, поднявшись по Фиш-стрит-хилл, дошел до Монумента.

«Как же я не сообразил!» – думал он, в ярости на себя самого.

Только сейчас он заметил то, что ускользнуло от его взгляда в пятницу вечером, – Монумент. Его воздвигли в память о Великом лондонском пожаре недалеко от Пуддинг-лейн, где и начался пожар. Высокая дорическая колонна возвышалась на фоне освещенного светом луны неба. Внутри колонны шла лестница, ведущая на смотровую площадку, расположенную наверху, на высоте почти двухсот футов. В дневное время, когда Грейсчерч-стрит была забита громыхающими экипажами, люди, которые поднимались на смотровую площадку, могли ощутить, как колонна ходит из стороны в сторону и вибрирует у них под ногами.

– Как же я не сообразил! – продолжал негодовать на себя Джеффри. – Ведь если посмотреть оттуда…

– Т-с-с! – раздался шепот с другой стороны улицы. – Дружище!

Агент по имени Диринг, пожилой человек с энергичным лицом, в заплатанной одежде появился в тусклом свете, падающем из зарешеченного окна «Виноградника».

Джеффри перешел через дорогу и подошел к Дирингу. Агент держал в руке потайной фонарь с закрытой крышкой; но фонарь горел, и запах нагретого металла примешивался к другим запахам улицы.

– Где вы были, приятель? В «Волшебном пере»?

– Да. По-прежнему – ничего.

– Господи Иисусе! Я же вам говорил.

– Долго вы там были? На мосту?

– Все время. – Голос Диринга звучал недовольно. – Весь день, черт бы его побрал, и весь вечер, до десяти, когда пошел на встречу с вами. Я взял с собой хлеб с сыром, а джина – ни капли, нечем кишки было согреть. Я, понятное дело, не могу знать, залезал кто-нибудь в окно с задней стороны или нет.

– Со вчерашнего дня, когда я там был, никто не мог ни залезть в это окно, ни вылезти из него. Посветите-ка на минутку. Вот так!

Быстрый шепоток перелетал от одного к другому. Блеснул тусклый свет фонаря и осветил мизинец левой руки Джеффри.

– Мыло, – пояснил тот. – Слой его не был нарушен. Заметьте также: на нем ничего нет. Замок никто не открывал до меня. А я воспользовался вот этим ключом всего несколько минут назад.

Он показал Дирингу ключ, который дал ему Табби Бересфорд.

– Наши подопечные сделали слепок, чтобы изготовить новый ключ. Но после никто не притрагивался к замку. Так что мы не опоздали.

– Это я и сам знаю. Слесарь из Чипсайда… – Внезапно Диринг убрал свет. – Вот оно как! – буркнул он, начиная понимать. – Если вы не верите мне…

– Сейчас я никому не верю.

– Ну что ж, правильно. Для того вам своя голова и дана, приятель. Куда мы теперь?

– Вы устали, Диринг, а нам еще многое предстоит. Вам надо принять горькой водички. Так что пошли в «Виноградник».

– Да? А если наш красавец прискачет сюда, пока мы там выпиваем?

– Тогда нашему красавцу придется подождать. Если вы мне не наврали, мы можем рискнуть сейчас.

– Полегче, дружище.. Я – человек немолодой; не надо мне руки выкручивать – сломаете.

– Самое лучшее сегодня – сломать кое-кому шею. Пошли в «Виноградник».

Капля дождя упала на крышу потайного фонаря; раздалось шипение. Когда в пятницу вечером Джеффри входил в посыпанный песком коридор таверны, там было, по крайней мере, сносное освещение. Сейчас же помещение освещалось только фитилем, который плавал в плошке, подвешенной в конце коридора.

На одной из стен висело расписание отправления и прибытия дилижансов. Оно было напечатано жирным шрифтом, но и его нельзя было прочесть при этом освещении. Помещение казалось безжизненным; тени на стенах и на полу придавали этой что ни на есть самой заурядной таверне вид необычный и несколько зловещий.

И снова, как и две ночи назад, Джеффри нос к носу столкнулся с жирным недоверчивым трактирщиком.

– Ну? – поинтересовался трактирщик. – Так что же вам угодно?

– Я хотел бы…

– Хотели бы или не хотели, попрошу удалиться! Воскресенье. Уже ночь. И обслужить вас некому.

– Таково, значит, любезный хозяин, прекрасное английское гостеприимство, к которому все мы так привыкли? Может быть, есть закон, чтобы закрывать кабаки по воскресеньям?

– Закона нет, но таково мое правило.

И хозяин, вначале струхнувший, продолжал ядовитым тоном:

– Это мое заведение, так же как и «Бычья Глотка» на Сент-Мартин-ле-Гранд, является почтовой станцией, куда прибывают кареты с севера страны. Вам это, конечно, неизвестно?

– Мне это известно.

– По закону, который вам так мил, я обязан подавать горячую пищу пассажирам. Это вам, я полагаю, также неизвестно. Вы думаете, так просто здесь управляться человеку, у которого жена – вечно с мигренью, а бармен – всегда пьян?

– Во всяком случае, любезный хозяин, их безделье имеет свои причины.

Хозяин начал ругаться, но потом успокоился.

– Ну так я дам вам причины еще более основательные. В полночь отсюда в Йорк отправляется «Гром грохочущий». Если вы соблаговолите купить себе место в этой карете или нанять комнату в доме, милости просим. Если же вы желаете только набраться как следует, вам придется поискать для этого другое место, и поскорее.

– Прекратите! – раздался вдруг трагический голос. – Сейчас же прекратите!

Из бара, весь возвышенный и одухотворенный (что не просто угадывалось, но явно чувствовалось), возник преподобный Лоренс Стерн.

– Добрый человек, – обратился он к хозяину, – позвольте, я объясню вам, в чем состоит ваш долг христианина по отношению к вашей жене и всему человечеству. Этого оборванного человека я не знаю. Но тот вот джентльмен, – он кивнул в сторону Джеффри, – мой ближайший друг. Они будут пить в вашем заведении, если сами того пожелают, а я заверяю вас, что пить они будут умеренно. Вы их, полагаю, обслужите?

– Но, сэр…

– Вином себя только раздразнишь, – сказал мистер Стерн, – а от крепких напитков звереешь. Так что они останутся трезвыми, могу вас заверить. Вы, друг мой, и вы, сударь, – войдите.

– Поразмыслив, – сказал Джеффри, – я начинаю думать, что мы вряд ли…

– Входите! Вы слышали, что я сказал? Входите же!

В баре с почерневшими балками и запотевшими стенами горела только одна свеча, воткнутая в горлышко бутылки, стоящей на столе у камина. Здесь, у огня, который едва теплился, в высокопарных речах мистера Стерна зазвучали взволнованные нотки.

– Нет, нет, – заговорил он, как будто его о чем-то спрашивали. – Я не собирался возвращаться в Йорк так скоро. Но пастырские обязанности призывают меня, равно как и моя бедная женушка. Кроме того, – но это строго между нами, – я не вполне уверен, что вел себя, как велит мне мое облачение и сан. Споткнулся. Но больше это не повторится. Конечно же, мне жаль уезжать отсюда.

– И нам жаль расставаться с вами, мистер Стерн, – вежливо сказал Джеффри. – К тому же путешествие это – долгое и утомительное, особенно если отправляться в него на ночь глядя. Вам не кажется, что лучше будет предварительно отдохнуть часок-другой?

– Утомительное? – проговорил мистер Стерн, который был уже совершенно пьян, но держался великолепно. Саркастические нотки в его голосе зазвучали особенно отчетливо. – Подумаешь, утомительное! Каких-то два дня, если, конечно, ничего не произойдет. В этом есть и свои плюсы. Вам нравятся светлые волосы?

– Что, простите?

– Светлые волосы и голубые глаза, – продолжал мистер Стерн. – В той же карете едет одна женщина. Не слишком молодая – но кому нужны слишком молодые? Не очень высокая – но кому нужны очень высокие? Она – симпатичная, божественно сложена и по-настоящему – bonton. Я с ней еще не знаком; она не стала со мной говорить. И мне не удалось разглядеть фамилию, которую она записала в подорожной. Но я знаю ее имя: Лавиния. Что вы будете пить, дорогой сэр?

Диринг, который уже собирался поставить фонарь на стол, чуть не уронил его.

Джеффри, до того смотревший на огонь, резко обернулся.

– Лавиния? – переспросил он. – Так эта дама живет здесь, в гостинице?

– Нет. К моему величайшему сожалению, нет! Это очаровательное создание прибыло сюда в большой спешке и столь же поспешно убыло.

– Она едет одна?

– Увы! Нет. Она вписала еще одно имя, – его я тоже не разглядел. Но это неважно! Даже если это – ее муж, многого можно достичь, когда едешь ночью и муж дремлет.

– Мистер Стерн, вы ведь, конечно, спросили у хозяина, как зовут этого другого пассажира?

Движением, полным достоинства, худой и тщедушный мистер Стерн повернулся к Джеффри и удивленно взглянул на него.

– Спросил у хозяина? Спросил у… А! Все понятно. – Просияв, он побарабанил пальцами себе по носу. – Вы решили, что она заполняла подорожную здесь?

– Нет?

– Нет, черт меня возьми! Это было в конторе, в погребке «Зеленый человечек» на Стрэнде, куда я зашел сегодня после того, как побывал на службе в церкви святого Климента. Потом я действительно справился о нем у нашего неприветливого хозяина. Но подорожная этого человека придет, возможно, уже перед самым отправлением так что хозяин не знает, как его зовут.

Но вот что я скажу вам, любезный, и вам, сударь, – добавил мистер Стерн, и в голосе его зазвучали негодующие нотки. – Мы с вами нанесем жестокий удар этому грубияну хозяину, который не желает отвечать на мои вопросы и подавать вам выпивку. Мы лишим его дохода, черт побери! В моей комнате, наверху, есть бутылка бренди, клянусь, за вечер я выпил не больше половины. Сейчас я ее принесу, и мы с вами выпьем. Увидит тогда! Идет?..

– Мистер Стерн…

– Ни с места! Я ценю ваше намерение сопровождать меня, но об этом не может быть и речи. Велите подать стаканы, натяните этому мерзавцу «нос», а я вернусь через минуту. Верьте мне!

Сделав величественный жест руками, как будто расчищая себе дорогу, он выплыл из комнаты.

Джеффри огляделся. Ни дождинки не пролилось после того, как одна случайная капля зашипела на раскаленном кожухе фонаря. Но ветер все усиливался, так же как в пятницу, когда он предвещал дождь: слышно было, как он шелестит по карнизам и завывает в трубе.

– Дружище, – раздался возбужденный шепот Диринга; кивком он указал на дверь, – вы этого ожидали?

– Нет, конечно! И мы не знаем, та ли эта женщина. Но, как я вижу, все сходится.

– Тогда вы видите больше меня. Впрочем, так и должно быть. Йорк? – Диринг саданул по столу кулаком. – Люди мистера Филдинга перетрясли бы все почтовые станции отсюда до Финчли, прежде чем кому-то в голову пришло поинтересоваться каретой на Йорк. Но почему Йорк?

– Не знаю. Причин может быть множество. Одна из них – Йорк недалеко от Гулля, а это – порт.

– Порт! Порт! Ну конечно! Это уже что-то. По крайней мере, часть наших подопечных будет здесь еще до полуночи.

– Ну, и что толку, если главная наша добыча не клюнет на приманку?

– Ну, а если вообще никто не клюнет? Об этом вы подумали?

– Не сомневайтесь, подумал. У нас еще не все готово, и дело висит на волоске. Диринг!

– Да, дружище.

– Как ни жаль лишать вас бренди или даже джина после целого дня на дежурстве…

– Мы возвращаемся на мост? Так?

И в этот момент они услышали, как открылась и снова закрылась входная дверь. И хриплый голос, который не произвел почти никакого впечатления на Диринга, но заставил вздрогнуть Джеффри, загудел в пустом коридоре.

– Эй, там! – позвал он. Затем, после паузы, заполненной стесненным дыханием: – Эй, вы, черт вас побери! Хозяин! Есть здесь кто?

Джеффри прижал палец к губам, схватил Диринга за рукав и потянул его к двери в соседнюю комнатку. Там была еще одна дверь, на которую и указал Джеффри.

– Возвращайтесь на мост, – прошептал он. – Я подойду, как только смогу. А вы ступайте!

– Как? Это же дверь в уборную, нет разве?

– Нет. Через нее вы попадете в переулок, а оттуда, по любой улице, – на Фиш-стрит-хилл. Торопитесь.

Диринг высвободил рукав и кинулся обратно в бар. Но лишь затем, чтобы взять со стола фонарь. Потом он помахал своему спутнику, на цыпочках удалился в другую комнату и покинул таверну.

Джеффри подошел к столу. Придвинув стул, который громко проскрежетал по голым доскам пола, он сел, глядя наискосок через комнату на широкий проход, ведущий в коридор.

Шаги, вначале несколько неуверенные, проследовали вдоль коридора. Затем неуверенность как будто исчезла. Кто-то грохнул тяжелой палкой по стене. Шаги убыстрились.

В проходе, тяжело дыша, появился сэр Мортимер Ролстон.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Живой труп

– Эй, там! – кричал сэр Мортимер.

Голову его прикрывали криво сидящий парик и узкая треугольная шляпа, известная под названием «кевенхюллер». Сэр Мортимер стоял, завернувшись в плащ и опираясь на толстую палку. Высокий, массивный, с огромным животом, он, казалось, занимал собою весь проход. Хотя выглядел он ненамного лучше, чем когда Джеффри видел его в последний раз, все же он вновь обрел – хотя бы отчасти – свою прежнюю энергию и жизненную силу.

– Ты, конечно же, думаешь, – загрохотал он после короткой паузы, – чего это я явился сюда? Так вот, я искал тебя. А Пег сказала, что я, возможно, найду тебя здесь. Ты ведь об этом думал?

– Может быть.

– Что значит «может быть»?

– Может быть, думал я, – отозвался Джеффри, – вы окончательно спятили и поэтому решили выйти из дома. Вы что, всерьез хотите себя прикончить? Или вам доктора позволили выходить?

– Доктора! Чепуха это все!

– Так позволили?

– Я говорю: чепуха! Стану я слушать этих болтунов.

– Вы станете слушать только Лавинию Крессвелл?

– Мальчик, – сказал сэр Мортимер, – ты забываешь об уважении к старшим.

– Сэр, мы все давно уже разучились не только проявлять, но и испытывать это чувство.

– Клянусь Богом, разучились! В этом, по крайней мере, ты прав.

Пятна выступили над тяжелой челюстью на лице сэра Мортимера.

– Кто проявил сострадание ко мне? – спросил он. – Кто сказал мне хоть слово о том, что творится? И это с того самого момента, как я занемог в пятницу вечером, и до того, как, спустя сутки, меня хватил удар. Эта женщина с Лондонского моста, эта Грейс Делайт…

– Которую на самом деле звали Ребеккой Брейсгердл, – перебил Джеффри.

– Которую на самом деле звали Ребеккой Брейсгердл! Сейчас я не стану этого отрицать. Я ничего не стану отрицать сейчас. Никто не сказал мне, что она умерла. Более того, умерла насильственной смертью.

– Сэр, а кто сказал вам, что она умерла насильственной смертью?

– Пег. Она клянется, что ты ей так сказал. Она рассказала мне все сегодня утром, когда я очнулся, выгнал прочь доктора Хантера и увидел Пег: она сидела у моей постели и плакала. У этой потаскушки доброе сердце. Добрее просто не бывает. Поэтому…

Сэр Мортимер оглянулся. Хозяин «Виноградника», высоко задирая ноги в шлепанцах, неслышно подобрался к ним и был замечен, лишь когда разразился тирадой относительно того, что не потерпит, чтобы в его дом врывались всякие бездельники…

– Убирайся! – рявкнул сэр Мортимер.

Вот как поступали люди этой породы. Порывшись в карманах, он достал из-под плаща туго набитый кошелек и швырнул в коридор с такой силой, что завязки кошелька лопнули и монеты покатились по полу.

– Бери их, жри, делай что угодно. Но чтобы я тебя больше не видел!

Джеффри, увидев, что сэр Мортимер покачнулся, вскочил на ноги и хотел его поддержать. Но помощи не потребовалось. Вся эта сцена с трактирщиком, бросившимся подбирать монеты и мгновенно затем исчезнувшим, промелькнула, словно во сне. Джеффри снова сел. Сэр Мортимер подошел к столу.

– Кстати, о Пег. Она говорит, что ты решил жениться на ней. Это правда?

– Правда.

– И не откажешься от своего намерения, что бы ты ни услышал о ней?

– Нет.

– Хорошо. Разумно. – Сэр Мортимер облегченно вздохнул, при этом щеки его раздулись. – Ты бы ее видел сегодня утром. Стоит у моей постели и просит прощения. Она – у меня, это ж надо! Я должен умолять ее о прощении! У меня просто сердце разрывается, хоть ты и думаешь, что у меня и разорваться-то нечему.

– Такая забота о племяннице, сэр…

– О племяннице? – переспросил сэр Мортимер. – Олух ты! Пег – моя дочь.

– Да, – согласился Джеффри, не меняя тона. – Она – ваша дочь.

Сэр Мортимер расстегнул плащ (при этом показалось все засаленное великолепие его расшитого цветами камзола) и швырнул его на пол, как прежде – кошелек.

– Ты ведь не догадывался? Не ври – все равно не поверю. Что другое ты, быть может, и подозревал, например, что я отправляю потаскушку в тюрьму, о ней же заботясь. Пег говорит, что это ты подозревал. Но то, что она – моя дочь… Нет, об этом ты не догадывался.

– Нет, не догадывался… Сыщику можно было бы быть и посообразительней.

– То-то! Так оно лучше!

– Вы думаете? Забавно только: я ведь сказал Пег – просто так, в шутку, – что ей больше пристало быть вам дочерью, нежели племянницей. И еще забавно, что никто, кроме Лавинии Крессвелл, не докопался до вашей тайны – так тщательно вы ее скрывали. А ведь события и даты сходились, словно костяшки на счетах. Сложить их мог всякий. Возможно, кто-то и сложил.

– Ложь!

– Да нет, успокойтесь. Больше никто ни о чем не догадался.

Ветер шелестел по карнизам. Сэр Мортимер, уже было замахнувшийся палкой, вновь опустил ее.

– Нас, как и любого другого на нашем месте, – продолжал Джеффри, – ввело в заблуждение то, что Ребекка Брейсгердл казалась старше, чем на самом деле. К тому же платья и прически на портретах изображались одинаково и сорок, и шестьдесят лет назад. Кроме того…

Джеффри взглянул на своего собеседника.

– Ребекка Брейсгердл была на двенадцать лет моложе своей сестры Анны, то есть родилась около 1688 года. Когда красота ее была в самом расцвете, в двадцать два или двадцать три года, в 1711 или 1712 году, она пошла на содержание к сумасшедшему Тому Уинну. А через двадцать лет, когда красота изрядно поувяла, в нее до безумия влюбился один человек, намного моложе, чем она.

– Я не отрицаю…

– Года через четыре этот молодой человек ее бросил. Она к тому времени стала скупой и неприятной. Или тогда ее «странности» только начали проявляться? Вряд ли нужно рассказывать вам, что женщина эта, являя собой феномен достаточно редкий, но никак не уникальный, не утратила способности к деторождению, когда ей было уже под пятьдесят: И в конце тридцать шестого родилась Пег.

– Тише! Ради Бога, замолчи!

– Это должно быть сказано и забыто. Но сказать нужно.

– Как ты об этом узнал, если даже не подозревал ничего? И когда?

– Вчера вечером. В сундуке, где были спрятаны драгоценности, я нашел два пергамента с новыми записями. Про один вам могла сказать Пег. Это – завещание. Про другой она вам говорить не могла, так как сама ничего о нем не знала. На этом пергаменте безумная старуха описывает свою историю. Ребекка Брейсгердл, или Грейс Делайт, не имела особых причин питать нежные чувства к вам или даже к ребенку, которого вы зачали, а потом забрали от нее…

– А что могла дать ребенку эта негодная женщина? Что могла она дать Пег?

– А что вы ей дали?

– Я поселил ее в своем доме – вот что! Я выдал ее за дочь моего младшего брата и его жены. Жена брата не являлась наследницей – так мы объявили. Они преотлично удовольствовались наличными: кто откажется от звонкой монеты? Но деньги, которые я положил на имя Пег, были моими. Если ты сомневаешься в том, что я просто обожаю эту потаскушку…

– О, вы ее действительно обожаете. А боялись вы, значит, разоблачения? Это им так запугала вас миссис Крессвелл?

– Да, черт возьми! Какой молодой человек из хорошей семьи захочет жениться на дочери всем известной куртизанки? Тем более если стало известно, что она ведет себя так же, как мать?

– Только охотник за приданым вроде меня!

– И ты бы не женился, хотя ты и любишь Пег, если бы – признайся в этом – я тебя обманом не завлек. О, черт бы меня побрал! Я ведь думал, что ты не женишься!

– Но сейчас-то вы так не думаете, иначе разве осмелились бы прямо заявить, что она ваша дочь?

– Теперь-то я знаю. Пег рассказала мне…

– О драгоценностях в потайном отделении сундука?

– Да, и это меня не радует. Для нее ты готов был украсть, для нее пошел бы на убийство. Глупо! Пег, конечно, думает: ах, как прекрасно! Но я так не думаю. И все же… По крайней мере, из этого всего следует, что у тебя есть сердце.

– Тогда, может быть, и нужно было рассказать мне всю правду, как вы думаете?

– Да, но кто же мог знать, если ты уверял, что ни за что на ней не женишься? Я не решался сказать тебе, что Пег – моя дочь, точно так же, как не мог сказать этого судье Филдингу, когда вовлекал его в мой план: то, что она – незаконнорожденная, шокировало бы его гораздо больше, чем то, что она проявила непослушание. Чего ты добиваешься, мальчик? Пусть все идет, как идет. Или есть еще что-то?

Джеффри вскочил на ноги.

– Да! Есть еще кое-что. При всех ваших разговорах насчет «сердца» сколько сердечной боли можно было бы избежать, произнеси вы всего три слова!

Сэр Мортимер понял, о чем он говорит.

Но Джеффри смирил свой гнев, едва увидел, как подался назад этот крупный человек, как искривился его рот, каким жалобным стал его взгляд.

– Ладно! – сказал Джеффри. – Как вы сказали: пусть все идет, как идет. Чего об этом сейчас говорить? Вы нездоровы. Зачем вы вообще поднялись с постели? Зачем пришли сюда? Только чтобы сказать: «Я ее отец»? Отчасти, наверное, для этого. Или…

– Мальчик мой, неужели Пег нужно это знать?

– Покуда это будет зависеть от меня, она ничего не узнает. Слишком часто – и несправедливо – ее называли шлюхой, чтобы сейчас ей узнать, что ее мать шлюхой таки была.

– Но можно ли скрыть?

– Не знаю. Миссис Крессвелл все еще на свободе. И остается открытым вопрос о гибели Ребекки Брейсгердл. И дела – ваши, мои, а также других людей – по-прежнему зависят от этой старухи с Лондонского моста.

– Пег говорит, что Бекки Брейсгердл умерла от ужаса.

– О нет! Если бы речь шла об этом, мы никогда не смогли бы доказать по закону, что здесь – убийство. Она умерла от руки человека и была убита оружием, изготовленным человеческими руками, оружием столь же несложным, сколь непросто обнаружить след его. А Лавиния Крессвелл…

– Тело Христово! – воскликнул сэр Мортимер. – Не хочешь ли ты сказать, что ее убила Лавиния Крессвелл?

Он хотел продолжить, но не смог или передумал. Порыв ветра дунул на огонь серым облаком сажи из каминной трубы; заколебалось пламя свечи. Какой-то шорох, какое-то движение заставило Джеффри поднять глаза. В дверях – прямой, как струна, и абсолютно трезвый, хотя и с бутылкой в руке – стоял преподобный Лоренс Стерн.

– Черт меня побери! – вскричал сэр Мортимер, неожиданно поворачиваясь всем телом. – Черт меня побери!..

– Мистер Стерн, – вмешался Джеффри, – ваш природный ум должен подсказать вам, наконец, что вот уже три дня вы ходите по острию ножа: по одну сторону от вас – убийство, по другую – виселица. К счастью, вы до сих пор не заметили ни того ни другого. Не старайтесь узнать больше. Не заходите слишком далеко.

– Конечно, конечно, – сказал мистер Стерн. Он очень перепугался, хотя и переносил страх гораздо лучше, чем алкоголь, – и даже с некоторым достоинством. – К тому же я совсем не такой пустомеля, в какового превращает меня временами моя натура. А это, должно быть, джентльмен, с чьей… с чьей племянницей я в течение нескольких минут находился вчера в заточении на Боу-стрит? Нет, нет, я не собираюсь вам мешать. Прошу меня извинить.

– Задержитесь на минутку! Вы можете оказать нам услугу, если, конечно, пожелаете.

– О, если смогу! А что за услуга?

– Этот джентльмен (мистер Лоренс Стерн, сэр Мортимер. Ролстон) очень болен. Он должен немедленно отправиться домой. Я не в состоянии сопровождать его – даже до кареты или носилок. Дела немедленно призывают меня в другое место. Это крайне важно. Я не могу откладывать далее. Помогите ему подняться по Фиш-стрит-хилл и отправьте домой.

Сэр Мортимер не дал мистеру Стерну ответить.

– Домой? Ты сказал: «домой»? Что за чушь ты болтаешь? Неужели ты думаешь, что я уйду прежде, чем ты ответишь на мои вопросы и разум мой успокоится?

– Вы пойдете, – сказал Джеффри. – В противном случае вы никогда не получите ответа на ваши вопросы и разум ваш никогда не успокоится.

– Ты что, спятил? Совсем с ума сошел? Да я с места не двинусь!

– Соблаговолите ли вы отправиться, пока я прошу вас по-доброму?

Тут поведение сэра Мортимера стало меняться.

– Если я и пойду… – отозвался он, начав фразу на высокой ноте, но несколько смиряя себя к концу ее. – Если я и пойду, то пойду один. Я не потерплю, чтобы этот чертов поп вел меня, словно младенца за ушко! Я всегда обходился без провожатых и дойду сам.

– Хорошо. – Джеффри поднял с пола плащ и набросил его на плечи сэра Мортимера. – Всего доброго, сэр. Хочу вас все же предупредить, чтобы вы шли прямо домой.

Сэр Мортимер, явно разгневанный, протопал к двери и там обернулся.

– Тебе хорошо говорить, – сказал он. – Нозапомни: когда-нибудь, когда молодость твоя пройдет, ты будешь жалок, но не столь жесток, как сейчас.

– Всего доброго, сэр.

Сэр Мортимер стукнул об пол тростью с металлическим наконечником. Было слышно, как он – на удивление быстро для такого крупного и ослабленного болезнью человека – прошел в конец посыпанного песком коридора. Хлопнула входная дверь.

– А теперь, достопочтенный сэр, – сказал Джеффри, – соблаговолите последовать за ним.

– За ним?

– Да. Чтобы удостовериться, что все в порядке.

– Мистер Уинн, я не собираюсь встревать. Я хотел только сказать вам, что еще один визитер…

– Да, да. Я вас понял. Будьте добры, удостоверьтесь, что сэр Мортимер сел в карету или портшез.

– Мистер Уинн, я всегда с упоением читал о битвах, осадах, фортификационных сооружениях, контрэскарпах и всяком таком. Но должен признаться, что сам я – человек мирный и чужд героических деяний. С другой стороны…

– Мистер Стерн, никто не ждет от вас проявлений воинской доблести. Это совсем не требуется. Время не ждет! Ради Бога, поторопитесь!

И длинные ноги мистера Стерна унесли прочь его любопытный нос.

Для человека, который так спешил, Джеффри поначалу повел себя на удивление нерасторопно. Он постоял у стола, глядя на пламя свечи, на потухший камин и о чем-то размышляя. Залез во внутренний карман и потрогал тонкий стальной предмет, спрятанный там. Затем, как будто приняв какое-то решение, он бросился в коридор, оглядел его и кинулся к входной двери. Открыл ее и некоторое время не закрывал.

Неприятный ветер гулял по переулкам, ведущим к Фиш-стрит-хилл; приплясывали, скрипя, вывески магазинов. Черные, похожие на дым тучи плыли по небу и различить что-либо в этой кромешной тьме можно было, лишь когда луна появлялась в просветах между тучами Посмотрев влево, в направлении Грейсчерч-стрит, Джеффри не увидел ни сэра Мортимера Ролстона, ни мистера Лоренса Стерна. Справа, там, где Аппер-Темз-стрит пересекалась с Лоуер-Темз-стрит, нельзя было разглядеть даже церковь св. Магнуса, стоящую на восточной стороне улицы. Башни Лондонского моста уже полностью погрузились во тьму, и лишь из караульного помещения пробивался слабый свет.

Не били часы в Сити, не выкликал времени ночной сторож.

И все же время шло. Диринг…

Джеффри закрыл дверь и вернулся в посыпанный песком коридор, который вел к окну, выходящему на задний двор и конюшни. Слева от Джеффри находились кофейная и бар, справа – зал для пассажиров и столовая. Далее, там, где слабым синевато-желтым пламенем горел фитилек, плавающий в висячей плошке с жиром, коридор под прямым углом сворачивал к кухне.

– Выходите! – приказал Джеффри. – Если вы там прячетесь, можете выйти. Все ушли, по крайней мере на какое-то время. Я все равно обыщу комнаты. Здесь я вас не оставлю. Выходите!

Ответа не было. Джеффри прошел в глубь коридора.

– Вы слышали, что я сказал? Я…

Тут он остановился.

Пег Ролстон в сером шелковом платье с белыми и черными полосками выбежала из-за поворота и бросилась к нему. На полпути она споткнулась и замерла, вся напряженная, прижимая к телу крепко сжатые кулачки. На ее бледном лице, освещенном слабым светом коптилки, особенно ясно выделялись ярко-красные губы и большие, напряженно застывшие глаза.

– Что вы кричите? – спросила она. – Незачем было кричать. И сейчас не нужно. И говорить вам со мной не о чем. Я слышала все.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Так зашей его иглой…

В слабом свете, доходящем сюда из конца коридора, Джеффри видны были лишь очертания девушки – в круглой шапочке на уложенных наверх волосах, в жакете с короткими рукавами, с руками, плотно прижатыми к телу. Но он так явственно ощущал все ее переживания, что казалось, будто он видит каждую черточку ее лица.

– О, я слышала все, – сказала Пег. Она говорила очень тихо. – Разве нельзя было избавить меня от этого?

– Как? Я сказал, что в десять буду в «Винограднике», и велел вам сидеть дома. Если бы я раньше сообразил, что вы последуете за дядей…

– Какая отвратительная деликатность! – вскричала Пег. – Как вы тактично зовете его моим дядей! И я не «последовала» за ним. Я просто пришла сюда после него. А пришла я потому, что хотела быть подле вас. И не надо было вытаскивать меня, словно пойманного вора. Вы могли хотя бы притвориться, будто не знаете, что я здесь. Могли дать мне уйти и скрыть мой позор. И я бы притворилась, что ничего не знаю.

– Притворяться? Снова притворяться!

– А что вы все это время делали?

– Да, я не хотел говорить вам то, что было мне известно. Теперь, когда вы знаете, когда вы подслушали то, о чем – черт возьми! – не должны были знать, постарайтесь понять, как мало все это значит. Все это не стоит ломаного гроша. Какая разница, кто была ваша мать и кем она была!

– Есть разница, если хотите знать! И как она выглядела – тоже!

– Выглядела?

– Да, выглядела! Там, в комнате, она лежала мертвая – старая, опухшая, ужасная, в грязном шлафроке, с табачными пятнами на губе и носу. И разве не было там портрета?

– Портрета?

Пег подошла к нему поближе.

– Вы ведь помните, что говорили мне вчера вечером? Что там был портрет, который я не видела. Портрет Грейс Делайт в молодости; на нем она такая, какой была когда-то, с бриллиантовым ожерельем.

– Да, по-моему, я так и сказал.

– Но потом, когда мы ехали на Сент-Джеймсскую площадь и вы говорили не столько со мной, сколько с самим собой, вы сказали, что не следовало сжигать портрет, где видно было сходство кое с кем. Тут вы замолкли и больше ничего не сказали. Вы говорили о сходстве со мной? Не лгите, Джеффри. Она была похожа на меня? Там, в спальне, в пятницу вечером, вы так тщательно прятали от меня портрет молодой Грейс Делайт?

– Да.

– И что, сходство было так велико?

– Да. Очень.

– Да! Вот вам и ответ. В старости я буду такая же, как эта кошмарная опухшая старуха. Вы сами так думаете и всегда думали. Глядя на меня, вы всегда гадаете, какой же будет дочь этой старухи хотя бы через несколько лет.

– Пег, замолчите! Это безумие!

– И вы любите меня, мистер Джеффри Уинн? Вы осмеливаетесь делать вид, что любите меня?

– В последний раз, замолчите!

– Боже милосердный, я умру от стыда. Вы сделали из меня забаву себе. Вы укладывались со мной в постель, когда этого уж было совсем не избежать. Вы…

Закончить она не смогла. Обеими руками Джеффри сжал ей горло.

Она сдавленно вскрикнула, но еще до того Джеффри качнул ее в сторону так, что она чуть не упала. Потом он схватил девушку за плечи и прижал к стене. Держа ее так и глядя ей прямо в глаза, он убрал правую руку с плеча Пег и снова взял ее за горло.

– Вот так-то лучше, – сказал он. – С перекрытым – для вашего же блага – дыханием вам легче будет выслушать всю правду. И не вырывайтесь, сударыня. Прошу вас, не вырывайтесь, иначе я стану стучать вашей пустой и тщеславной головой по стене до тех пор, пока ум ваш не задумается более, чем ему обычно свойственно. Вы меня поняли?

И он глянул ей прямо в глаза, заблестевшие от ужаса.

– Вы поняли меня, Пег? Если да, кивните один раз, как сделал бы дух, в которого я имею сильное искушение вас превратить.

Сейчас он не только слышал ее дыхание, но и ощущал его под пальцами. Девушка слегка дернула шеей, отведя голову назад, что должно было означать кивок.

– Теперь слушайте. В фойе Ковент-Гарденского театра висит портрет Анны Брейсгердл, знаменитой старшей сестры Ребекки. Под ним выгравированы даты рождения и смерти: 1676—1748. Вы не могли видеть этот портрет: дамы не допускаются в фойе, если только они не актрисы, то есть уже не дамы. Женщина на портрете напоминает Пег Ролстон, но не настолько, чтобы это сходство поразило кого-нибудь, кроме человека, питающего к вам те же чувства, что я.

Пег, ну перестаньте вырываться.

Я не был знаком с дедом, сумасшедшим Томом Уинном. Он перерезал себе горло в турецких банях, когда я был ребенком и за четыре года до вашего рождения. Произошло это из-за того, что неверная Ребекка покинула его и ушла к человеку гораздо более молодому. Эта история была мне хорошо известна. Чего я не знал – поскольку одни не могли мне этого рассказать, другие не хотели, – так это имени молодого человека. И еще возраста женщины, поэтому я всегда считал, что она на год или на два моложе своей сестры. Ходили слухи, что есть какой-то портрет, написанный Неллером[54], но его никто не видел.

Джеффри замолчал.

Дыхание девушки стало спокойнее. Ужас в ее глазах сменился любопытством. Джеффри убрал пальцы с ее горла.

– В пятницу вечером там, в комнате наверху, я наткнулся на портрет Ребекки Брейсгердл. Но это был также и ваш портрет – во всем, до последней черточки. Но к потрясению моему добавилось чувство недоумения. Женщина на портрете была одета в придворное платье времен короля Вильгельма. Мертвая старуха могла бы быть вашей бабушкой, но никак не матерью. Если же она была вашей бабушкой, то помоги мне сатана разобраться в ваших семейных связях! С чьей стороны бабушка! Через кого? Каким образом, особенно если учесть смещение поколений? Это не просто загадка, это – абсурд. Вы понимаете?

– Я…

– Молчите и слушайте!

– Я-то понимаю, – выдохнула из себя Пег. Она так и стояла, вплотную прижавшись спиной к стене, впиваясь взглядом в его лицо. – Но и вы, я надеюсь, не обманулись?

– Мне действительно пришло в голову, что эта женщина может быть на десяток лет моложе, чем я думал, и что платье времен короля Вильгельма на самом деле относится ко времени царствования Анны[55]. В таком случае она могла бы быть вашей матерью. Что же касается мужчины, замешанного в этой истории…

– Вы имеете в виду моего настоящего отца? Тогда так и говорите.

– Да. Именно его я и имею в виду. Вашим отцом вполне мог быть сэр Мортимер Ролстон. Но уверенности у меня не было вплоть до вчерашнего дня, когда я прочел собственноручное признание покойной. Как дурак…

– Почему «как»?

– Ладно, ладно. – Рука Джеффри вновь оказалась на горле девушки. – До того я не был уверен. Если миссис Крессвелл чем-то и угрожает сэру Мортимеру, думал я, так это только тем, что разоблачит его участие в якобитском заговоре с целью свержения ганноверской династии и замены ее принцем Чарлзом Эдуардом из дома Стюартов. О якобитах много болтают, но все это несерьезно, и никто не обращает внимания на эти разговоры. Тем не менее у сэра Мортимера были средства, возможности, а может быть, и желание участвовать в серьезном заговоре. В моем присутствии миссис Крессвелл как-то хитро намекнула на якобитов. И я подумал, что одного намерения недостаточно для того, чтобы заставить его так заискивать перед миссис Крессвелл.

– Но ведь на самом деле он не замешан ни в каком заговоре? – воскликнула Пег.

– Нет, не замешан. Я просто недооценил, насколько он любит вас. Но затем – как это ни забавно и ни прискорбно – я недооценил мои собственные чувства.

– Ваши собственные?

– Над нами висела память о сумасшедшем Томе Уинне. Судья Филдинг знал (и говорил), что мой отец, Джеффри Уинн-старший, совершал безответственные поступки. Если любовницу Тома Уинна отбил его сын, у сумасшедшего Тома были причины покончить с собой. А если вы были дочерью Ребекки Брейсгердл, то вы могли быть моей сестрой. Хотя я и отрицал такую возможность, но очень ее опасался. Тем не менее – по закону ли, против ли, сестра вы мне или не сестра – я решил жениться на вас, вопреки Богу или дьяволу. Все эти домыслы, Пег, – плод нашего воображения; в действительности ничего подобного нет. И вам не надо пугаться. И, по крайней мере, вы знаете теперь о моих чувствах к вам.

– Пугаться? – вырвалось у Пег. – Пугаться? О нет! Я просто счастлива!

– Что?!

– Счастлива, я говорю. Только напрасно – правда, напрасно – я наговорила таких ужасных вещей. Я не хотела. – Пег осеклась внезапно. – О Господи! Это вы можете испугаться; и испугаетесь, если я скажу, что мне все равно, кто я и что думает обо мне весь мир. Вас это должно испугать; вон – вы даже кулаки сжимаете, как будто вам это боль причиняет. Так ведь?

– Нет, не так, – подумав, ответил Джеффри. – Это просто характеризует мою манеру общаться с вами.

Синеватое пламя в плошке, висящей в конце коридора, дрогнуло. Сквозняки сновали по полу, словно крысы. Джеффри обернулся к входной двери.

– Эту схему, – сказал он, – можно изменить даже сейчас. Но ее не нужно менять. Ну вот, вы опять в хорошем настроении. Завтра настроение ваше снова изменится, и весьма. Кроме того…

Настал его черед помолчать. На улице послышались шаги: кто-то подбежал к дверям таверны. Затем дверь отворилась, и в проеме появился Диринг с потайным фонарем в руке; на лице его было написано отчаяние: он как будто не верил, что нашел наконец Джеффри.

– Сэр! – воскликнул Диринг. – Отчего, скажите на милость, вы здесь застряли? – Он взглянул повнимательнее. – Ах вот как! Эта юная леди, я полагаю. Но даже из-за нее нельзя больше терять ни минуты. Наша добыча на подходе!

– Хорошо. Простите. Я…

– Шевелитесь, дружище, не то мы их упустим. Вы что, думаете, они станут нас дожидаться? Чтобы забрать из сундука остальные побрякушки, много времени не потребуется!

– О ком он говорит? – Пег схватила Джеффри за рукав.

– О двух членах нашего клуба. Последних. Но лишь один из них – убийца. Только один из них – так я, во всяком случае, думаю – вообще знает об убийстве.

– Дружище, в последний раз…

– Да, да, я понял. Диринг, проводите мисс Ролстон домой. И смотрите, чтобы ничего не случилось. Мне вы больше не нужны.

– Слушайте, вы подумали? Мало ли что? А если вам понадобится помощь?

– Будем надеяться, не понадобится. Я пойду туда один. Они там со светом?

– Откуда мне знать? Они заперлись изнутри. Наверное, со светом. Но точно я сказать не могу.

– Дайте фонарь. Теперь все.

Он в последний раз взглянул на Пег, увидел, что в глазах ее снова появился страх, и побежал по улице, ведущей к подножию горы. Ни здесь, ни на Лондонском мосту он мог не опасаться, что его услышат: так громко скрипели вывески магазинов и завывал на все голоса ветер.

Тем не менее, оказавшись под аркой моста и взглянув на освещенное окно караульного помещения, Джеффри замедлил шаги, стараясь ступать потише. Еще через тридцать секунд он оказался в переулке, куда доносился приглушенный шум воды, среди домов, согнувшихся под тяжестью времени и навалившихся на него своими фасадами, испещренными узорами, которые были составлены из почерневших балок и выцветшей штукатурки.

Джеффри взял фонарь в левую руку. Кожух фонаря раскалился, и только деревянная накладка на ручке оставалась холодной. Ногтем пальца правой руки Джеффри чуть отодвинул крышку и направил луч света на дверь.

Диринг оказался прав: дверь была заперта.

Джеффри отступил на шаг и провел лучом фонаря по фасаду здания – в стороны и вверх. Обе створки окна в жилой части дома на втором этаже были закрыты. Одна из них, та, в которой он выбил стекло, по-прежнему зияла отверстием. Однако что-то вроде занавески – наподобие той, которую Джеффри сорвал ранее, – закрывало окно изнутри.

Джеффри вставил ключ в замок и медленно повернул. В шуме ветра вряд ли можно было различить звук поворачиваемого ключа или скрип ременных петель. И все же…

«Спокойно», – думал Джеффри.

Он вошел в коридор и закрыл за собой дверь. Запирать ее на ключ или на засов он не стал. На цыпочках, освещая себе путь тончайшим лучиком фонаря, Джеффри подошел к крутой, похожей на трап лестнице.

Как и в прошлый раз, слабый свет падал из люка в потолке.

Наверху кто-то был. Слишком массивные перекрытия не позволяли различить звук шагов, но какая-то тень на мгновение заслонила свет.

Джеффри замер на месте и стоял, осторожно вдыхая запах влажной плесени.

Здесь, в доме, куда не доносился уличный шум, он наконец услышал голос женщины, которая что-то говорила, и мужчины, который ей отвечал. Говорили они кратко, отрывисто и очень тихо, как будто нехотя.

Джеффри снова двинулся вперед. Тонкая нить света из потайного фонаря, бегущая впереди него по полу, наткнулась на пятна засохшей крови, которая натекла из проткнутой руки Хэмнита Тониша, потом побежала дальше – к ступенькам.

Джеффри начал тихо подниматься по ступенькам, держа фонарь в левой руке и ступая осторожно, как ступают по ненадежной лестнице без перил. Он уже почти достиг люка, когда у него произошел срыв. До того он сдерживал себя, но в этот момент, как всегда и бывает, нервы, напряженные в ожидании приближающейся развязки, подвели его. Неожиданно, без всякой видимой причины и помимо воли, колени его начали дрожать.

Тут-то все и произошло.

Металлический фонарь с громким стуком ударился о каменную ступеньку лестницы. Правая рука Джеффри метнулась, чтобы подхватить его. Боль от ожога мгновенно охватила кисть руки – от кончиков пальцев до самого запястья. Стараясь сохранить равновесие, Джеффри схватился обеими руками за ступеньку и выпустил фонарь из рук.

Фонарь упал на ступеньки, запрыгал вниз по лестнице, грохнулся об пол с шумом, напоминающим взрыв гранаты, и погас.

Из комнаты наверху донесся крик женщины. Потом послышались шаги бегущего человека, но бежал мужчина, который также находился в комнате. Джеффри не видел его, но он находился достаточно близко, чтобы понять, что именно мужчине принадлежат эти тяжелые шаги, которые, более не таясь, протопали через всю комнату к дверям спальни. Женщина не двинулась с места.

Больше ждать было нечего. И опять же, как бывает в таких случаях, нервное возбуждение сменилось холодной яростью. Джеффри прыгнул в комнату. Там он увидел женщину, стоящую у закрытого окна перед распахнутым сундуком. Женщина обернулась и посмотрела на Джеффри.

– Мое почтение, сударыня, – произнес он. – На этот раз преступление может быть доказано.

Ничто не дрогнуло в надменном непроницаемом лице Лавинии Крессвелл.

– Вы действительно считаете, что его можно доказать? – спросила она, поведя плечом.

– Возможно, сударыня, мы говорим о разных преступлениях.

В руке мисс Крессвелл держала – как будто даже несколько брезгливо – сверкающий золотой браслет, каждое звено которого было украшено либо рубинами, либо изумрудами. Как и в прошлый раз, комнату освещала восковая свеча на серебряном блюде, только теперь оно стояло на табуретке, рядом с раскрытым сундуком. Мерцание свечи отражалось на браслете и вызывало игру света и тени на лице женщины.

Если Лавиния Крессвелл и испытывала сейчас какие-то чувства, об этих ее переживаниях свидетельствовало разве что легкое подергивание ноздрей и слегка участившееся дыхание. Ее почти строгий вид – старомодная шляпка, скромное вдовье платье – нарушал лишь обычный квадратный вырез, который сильно открывал высоко поднятую корсажем грудь.

– Если вы имеете в виду ограбление, мой милый, то никакого ограбления не было. Кроме того, одного вашего свидетельства все равно недостаточно.

– На сей раз больше свидетелей и не потребуется. Но я говорю не об ограблении.

– А о чем же?

– В данный момент я вообще думаю о том, как сильно действовали ваши чары на самых разных людей – от впечатлительного священнослужителя до громогласного баронета, которому хорошо за пятьдесят. И их нельзя винить; они совершенно правы.

– Однако! Как вы добры ко мне, сэр! Низко вам кланяюсь. Но все же. Если вы не предъявляете обвинения в ограблении…

– Нет, сударыня. Я предъявляю обвинение в убийстве.

– В убийстве? Я ничего не знаю ни о каком убийстве!

– Вы, скорее всего, не знаете. Знает ваш муж.

Из другой комнаты не последовало никакой реакции.

Джеффри не поворачивал головы; он не старался даже перевести взгляд на дверь спальни. Ему было известно, что там, в том месте, куда не достает свет свечи, находится человек – почти неразличимый во тьме, сгорбленный, сжавшийся в ожидании развязки.

Вместо этого Джеффри взглянул в глаза Лавинии Крессвелл.

– Замечу, – сказал он, – что кража со взломом предполагает то же наказание, что убийство. Позволю себе также не согласиться с вами: кражу можно доказать. В этом сундуке еще лежит некоторое количество драгоценностей: я оставил их вчера в качестве «наживки». Взгляните, пожалуйста, на окно за вашей спиной.

– Хватит! Я не понимаю…

– Если вы не хотите взглянуть, я могу вам объяснить. В окне две створки. Они запираются маленькой металлической защелкой на петле. Когда окно открыто, защелка поднята. Если окно закрыть, защелка опустится в горизонтальное положение и войдет в два металлических паза, не давая окну открыться. Запереть окно можно изнутри, а можно и снаружи – если подняться по стене и захлопнуть оконные створки. Когда они захлопнутся, защелка упадет и войдет в пазы: окно, таким образом, будет заперто.

Именно это, сударыня, я и проделал вчера, когда вылез из этой комнаты через окно. Предварительно я убрал мешки с тряпьем, которые не давали окну захлопнуться. После этого войти в дом можно было только с улицы через дверь.

Вы не рассчитали, сударыня. Коль скоро вы и ваш сообщник, вознамерившись похитить драгоценности, забрались в дом с помощью ключа, изготовленного неким чипсайдским слесарем, и если при этом вы были замечены служителем закона…

Глаза миссис Крессвелл стали, казалось, еще более плоскими и бесцветными.

Свет играл на рубинах и изумрудах у нее в руке. Она слегка повернулась, как будто собираясь бросить браслет обратно в сундук, но затем вновь взглянула на Джеффри.

– Не рассчитала? Вознамерилась похитить драгоценности? Бог мне в том порука: до вчерашнего дня я понятия не имела ни о каких драгоценностях.

– Возможно, – сказал Джеффри. – Но убийца знал о них.

Со стороны двери, расположенной справа от Джеффри, донесся легкий шорох. И опять Джеффри не повернул головы. Лишь левая рука его легла на эфес шпаги и высвободила ее из ножен.

– Замечу также, – продолжал он, – что у вас есть кое-какие предрассудки в отношении убийства. В том, конечно, случае, если вы можете избежать его, убедив кого-то совершить убийство за вас. Это если вы зашли слишком далеко в своем злодействе или слишком напуганы.

– В злодействе? Напугана?

– Или – или. Иногда и то и другое сразу. В пятницу вечером вы послали Хэмнита Тониша…

– Моего брата?

– Никакой он вам не брат. Вы велели Хэмниту Тонишу отправиться за мной, когда я пошел вслед за Пег, с тем чтобы он вернул ее. Если я вмешаюсь, он должен был нейтрализовать меня или убить на дуэли.

– Перестаньте! Как может женщина нести ответственность за дуэли мужчин?

– Нет, конечно, не может. Утром в субботу, когда ваши льстивые речи в алькове ни к чему не привели, вы испугались, что я догадался о том, что у вас есть муж, а может быть, и целых два…

Миссис Крессвелл отвела руку назад, как будто она собиралась швырнуть ему в лицо браслет.

– Тогда, – продолжал Джеффри, – вы отправили майора Скелли в Галерею восковых фигур. Он должен был избавиться от меня – причем также убив на дуэли, то есть не вовлекая вас, – и к тому же запугать Китти Уилкис, которая знала слишком много, и заставить ее молчать. После того, что ему рассказал в субботу утром Хэмнит Тониш, майор Скелли незаслуженно считал меня слишком искусным фехтовальщиком и решил умертвить предательски, но просчитался.

Джеффри замолчал.

– Все сказанное, сударыня, – продолжал он после паузы, – свидетельствует о вашем вполне терпимом отношении к убийству. Но я не стану подробно останавливаться на этом. Доказать тут что-нибудь вряд ли возможно и, главное, не нужно. Другое дело – убийство Грейс Делайт, в котором вы оказались замешаны как сообщница.

– Грейс Делайт? Старуха гадалка? Она же умерла от ужаса.

– О нет.

– Я отказываюсь слушать подобную чепуху.

– Это не чепуха. Почти все решили, что она действительно умерла от ужаса. Поначалу, – сказал Джеффри с горечью, – и я поверил в это, то есть дал убийце провести себя. Но сейчас давайте посмотрим, как было совершено убийство.

Лавиния Крессвелл стояла, отведя назад руку, как будто все еще намеревалась запустить браслетом в Джеффри. Рядом со сверкающими рубинами и изумрудами ее светлые волосы, внезапно побледневшее лицо, на которое бросала тень черная вдовья шляпка, и голубые глаза как-то совершенно поблекли.

– Итак, сударыня, вам придется мне ответить. Как я слышал, есть только одна причина, почему знатные дамы из Сент-Джеймсского дворца отправляются вдруг на Лондонский мост. Они покупают изделия белошвеек, чьи лавки здесь столь же многочисленны, сколь и знамениты.

– Мне… мне, приходилось об этом слышать.

– Только лишь слышать? Вы этого не знаете?

– Знаю.

– «Так зашей его иглой, да, иглой, да, иглой. Так зашей его иглой, моя прекрасная леди». Кто не слышал этой песенки про Лондонский моет!

– Детские стишки – прости, Господи, – возникают на редкость некстати в самые серьезные моменты.

– Вы так считаете, сударыня? А обращали вы внимание на вывески напротив? Их видно из окна этой комнаты.

Не глядя по сторонам, Джеффри повернулся спиной к миссис Крессвелл и подошел к окну. Оно было завешено той же самой мешковиной, которую Джеффри сорвал ранее, только висела она уже на другой веревке. Джеффри снова сорвал мешковину, обнажив окно, в одной из створок которого зияла дыра. Ветер немного успокоился, но скрип металлических вывесок все равно доносился с улицы.

– Сейчас слишком темно; видно плохо. Жаль, что вы не взглянули на вывеску прямо напротив, вечером в пятницу, когда она была освещена факелами.

– На вывеску? Я не имею обыкновения разглядывать вывески!

– Уж эту вы должны были разглядеть. На ней изображена вязальная спица.

Тут Джеффри снова обернулся и подошел к женщине.

– Дайте мне руку, сударыня. Не спорьте; дайте мне руку, и я покажу вам, как действовал убийца.

Миссис Крессвелл швырнула браслет в лицо Джеффри, Кинула она его неловко – рука была напряжена, – так что браслет пролетел далеко от головы Джеффри и покатился по полу. Слишком поздно поняла женщина, что этот жест презрения освободил ее правую руку, которую Джеффри, подавшись вперед, тут же перехватил своей левой рукой. Он дернул миссис Крессвелл на себя, развернул ее, так что она оказалась к нему спиной, лицом – к входу в спальню.

– Предположим, – сказал Джеффри, – что на вас не это прекрасное вдовье платье. Предположим, что на вас шлафрок из полушерстяной ткани, такой, какой был на Грейс Делайт, без всяких там обручей и нижних юбок.

– Пустите меня! Я не желаю этого терпеть!

– Придется. Предположим, наконец, что тело ваше – не гладкое и упругое, каким оно останется еще по крайней мере несколько лет, что кожа у вас дряблая, как у жирной старухи, которую я собираюсь убить. Не вырывайтесь, сударыня.

Когда она обернулась и взглянула на него через плечо, выражение ее лица, искаженного яростью и в то же время сохраняющего какое-то неуловимое кокетство, переменилось, как только она увидела, что Джеффри достал из внутреннего кармана своего камзола.

– Это – вязальная спица, – объяснил он. – Обычная вязальная спица, только один конец у нее заточен, как игла, а другой срезан, так что спица укорочена. Используя ее как стилет, в том случае, если бы я…

– Пустите меня! Я умру сейчас! О Господи, сжалься и помоги мне! Я умру сейчас!

– Используя спицу как стилет, я мог бы вонзить ее вам под левую лопатку и достать прямо до сердца. Не дергайтесь, сударыня, а то я могу не справиться с искушением рассчитаться с вами за весь вред, который вы причинили.

– Вред? Причинила? Я?

– Есть и более тяжелые способы расставания с этим миром. В данном случае смерть была бы насильственной, но она была бы почти мгновенной. Затем, уже не торопясь, я мог бы надавить на кончик спицы ладонью или большим пальцем, и вся она полностью погрузилась бы в дряблую плоть.

Рана, крошечная и глубокая, была бы совершенно незаметна. Не было бы никакого наружного кровотечения. Ни прокола, ни разреза не осталось бы на платье из неплотной ткани. А общее впечатление было бы такое, что человеческая натура, в принципе склонная к ошибкам, расценила бы эту смерть как случайную, как смерть от испуга. В то же время налицо признаки…

Джеффри выпустил руку женщины.

Лавиния Крессвелл, шатаясь, подошла к сундуку, стоящему под окном. Шляпка ее съехала на сторону, волосы растрепались; на лбу, над плоскими ее глазами, выступили розовые пятна. Тем не менее она сумела устоять на ногах и повернулась к Джеффри.

– Кто это сделал? – выкрикнула миссис Крессвелл. – Кто?

– Ваш муж, милая госпожа, ваш первый и законный супруг. Даже если вы удивлены, пожалуйста, не нужно так уж ужасаться содеянному им. Этот жалкий человечек хотел сохранить вас – сходные чувства испытывали к другим женщинам другие мужчины. Обладать же вами он мог, только имея деньги, которые вы от него требовали. Если же вам требуется уточнение, касающееся того, кто это содеял…

Джеффри направился к женщине, но свернул в сторону и остановился у табурета, на котором стояло блюдо со свечой. Положив спицу, он взял свечу, подошел к двери в спальню и поднял свечу, так чтобы свет упал на лицо человека, находящегося в комнате.

– Это сделали вы! – сказал он. – Вы, доктор Эйбил.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Любитель обходных путей

К часу ночи, когда почти все уже было кончено (только кому-то еще предстояло умереть), в той же самой комнате появились новые лица и закипели новые страсти.

В спальне под камином отыскалось целых полдюжины свечей, которые и освещали сейчас комнату: две стояли в закопченной миске на складном стуле, еще две – на тарелке на стуле, принесенном из спальни, и две, просто прилепленные к полу, горели по обе стороны люка. Никогда за все время своего существования – с самого начала и, видимо, до того момента, как кирки рабочих обратили ее в пыль, – эта комната не освещалась так ярко. На крышке сундука с хлыстиком в руке сидел судья Джон Филдинг. Он казался вполне умиротворенным, хотя несколько раз, когда он не мог добиться ответа на какой-нибудь свой вопрос, олимпийскому его спокойствию приходил конец, и он принимался орать на Джеффри, а тот орал в ответ. После этого судья вновь обретал величественный вид, но продолжал задавать вопросы с прежней настойчивостью.

– Рано или поздно, – говорил он, – вам придется рассказать мне все. Хотя бы нам пришлось для этого просидеть здесь до самого рассвета.

– Но ведь почти обо всем вы уже знаете или догадываетесь, – отвечал Джеффри.

– Знаю, но не от вас.

– Возможно, что-то и не от меня.

Было слышно, как внизу, в коридоре, с кем-то тихо разговаривает Брогден. Здесь же, наверху, кроме них двоих были только воспоминания о недавних событиях.

– То есть вы хотите сказать, – в голосе главного судьи зазвучало недоверие, – что готовы были отпустить эту парочку? – Судья выбросил вперед свой хлыстик. – Вы всячески темнили, скрывая свои планы. Неужели, если бы я не заподозрил чего-то в этом роде, не явился сюда с двумя людьми и не поинтересовался вашими намерениями, вы позволили бы этим нарушителям закона уйти от нас? Уехать в Йорк, сесть на корабль и, возможно, вообще избежать наказания?

– В данных обстоятельствах – нет. Думаю, что нет.

– «В данных обстоятельствах». Что это за ответ такой?

– Самый правдивый ответ.

Лицо слепого под большой треугольной шляпой подалось вперед. Хлыстик задергался, как будто отыскивая люк в полу.

– Перестаньте! – крикнул судья Филдинг. – Здесь прозвучало уже столько признаний, что вам не о чем раздумывать. Когда эта женщина, Крессвелл, выкрикнула, что она действительно думает о докторе-убийце, он не колебался и признался во всем. Сказал лишь, что женщина ни в чем не виновата. Но в целом, я не сомневаюсь, это было сплошное лицемерие…

– Лицемерие, сэр?

– Не станете же вы спорить, что он вел себя как Тартюф?

– Все мы временами ведем себя как Тартюф. А Джордж Эйбил – вообще-то никакой не жулик и не обманщик. Его доброта, его пуританские замашки были вполне искренни. Он всю жизнь преданно возился с бедняками, хотя происходил из хорошей семьи и вполне мог бы ни о чем не беспокоиться. Просто он совершенно потерял голову и ополоумел.

– Это что, оправдание? Он нарушил закон. Или мудрость закона вы тоже станете отрицать?

– Нет, – ответил Джеффри, подумав, – пожалуй, не стану. Но не стану я и читать проповеди, поскольку сам мог повести себя не лучше.

– Никто не просит вас читать проповеди или оправдывать себя. Наказание вам я придумаю. А пока…

Судья Филдинг на мгновение задумался.

– Дело это чрезвычайно сложное. Сейчас все нити удалось распутать. Берясь за каждую, я ощущаю все их переплетение, но все же не могу до конца разобраться в докторе Эйбиле, его взаимоотношениях с этой женщиной, Крессвелл, а также почему он убил Грейс Делайт.

Но и тут, зная историю в целом, я о многом могу догадаться. И все же вам придется рассказать мне, почему вы начали подозревать доктора Эйбила и как – шаг за шагом – пришли к убеждению в его виновности. Вы заподозрили его с самого начала?

– Нет, сэр.

– Когда же?

– В пятницу вечером у меня не было и тени подозрения. Все мы были издерганы. Все больше в этом деле оказывалось странного. Одно обстоятельство сразу показалось мне подозрительным, о другом я должен был бы догадаться, если бы подумал немного. Но слишком часто мы не хотим задуматься о том, что нам уже известно. Однажды в субботу утром, когда мы сидели у вас в гостиной…

– Вот-вот! С этого и начните.

В окне за спиной судьи Филдинга можно было разглядеть кусочек реки, окрашенный бледным светом гаснущей луны. Но Джеффри не стал смотреть туда.

– В то утро вы, судья Филдинг, сказали мне следующее. «Хочу обратить ваше внимание, – сказали вы, – на одно обстоятельство, которое делает ваше поведение подозрительным. Почему вчера вечером вы пожелали на какое-то время остаться в одиночестве в комнате, где находилось лишь тело старухи?»

В этом моем желании, естественно, содержался скрытый мотив. Я хотел открыть сундук и проверить мое предположение, что сокровища нищей старухи действительно там. И я попросил доктора Эйбила отвести Пег к нему в дом, тут же на мосту, неподалеку, и побыть с ней, пока я обследую комнаты, – десять – пятнадцать, возможно, двадцать минут.

Но кто сообщил об этом вам? И почему? Известно, что я – сыщик, провожу расследование; так что просьба моя выглядела вполне естественно. Почему кто-то (кто-то, кому ничего не известно о спрятанных деньгах или драгоценностях) должен в чем-то заподозрить меня?

Об этой моей просьбе знали только Пег и доктор Эйбил. Вы сказали, что Пег вам ничего не говорила. Хотя в прямоте вас вряд ли кто-нибудь обвинит, но на прямо поставленный вопрос вы не станете отвечать ложью.

– Это вы говорите мне о прямоте? – поинтересовался судья. – Что ж, я вас прощаю. Продолжайте.

– Если Пег ничего вам не рассказывала, то ответ ясен. Тут-то и настало время пошевелить мозгами. И я припомнил и пересмотрел заново многие эпизоды прошедшей ночи.

С доктором Эйбилом я повстречался в «Винограднике». Пег побывала там незадолго до меня; она заходила узнать дорогу к дому Грейс Делайт. Пег сказала трактирщику, а также и доктору Эйбилу, что собирается найти там приют, поскольку ей некуда идти. Доктор Эйбил настоятельно советовал ей вернуться. Хотя ей он ничего не стал объяснять, но мне рассказал, почему он на этом настаивал. Об этом доме, сказал он, ходят дурацкие слухи, будто там водятся привидения. Якобы даже говорили, что кто-то умер там от ужаса.

– Ничего подобного я прежде не слышал. Но в тот момент разум мой находился в таком состоянии, что принял и это. Иными словами, я не удивился, увидев мертвую женщину, на теле которой не было ран. И лишь на следующий день противоречивость этой ситуации встала передо мной со всей очевидностью.

Предположение о том, что Грейс Делайт умерла от ужаса, было впервые высказано доктором Эйбилом: он пустил этот слух, хотя сам якобы в него не верил. Далее: если он действительно не хотел, чтобы взрослая девушка, которой почти двадцать один год, ходила туда, почему он ничего ей не объяснил? Почему он дожидался меня?

Мы с Пег обнаружили тело. Потом у меня произошла стычка с Хэмнитом Тонишем. После этого появился Табби Бересфорд с солдатами. Все это заняло некоторое время. Когда Табби начал молотить в дверь, я высунулся в окно и крикнул, что нужен врач. Если старуха умерла не от раны, то, значит, от ужаса или вследствие того, что ей было посещение свыше.

Тогда-то и возник доктор Эйбил. Хотя он обещал последовать за мной, но появился неожиданно и поспешно, как будто ждал где-то поблизости. Он сказал, что его задержал мистер Стерн. Человек, не столь растерявшийся, как я в тот момент, видимо, задумался бы, отчего это доктор Эйбил вообще явился туда и какую службу он намеревался нам сослужить.

Доктор Эйбил очень растерялся при виде крови, которая натекла из запястья Хэмнита Тониша, и у него вырвалось: «Чья это кровь?» Я попросил, чтобы он первым поднимался по лестнице. Хотя в руках у него были фонарь, трость и ящик с инструментами, поднимался он очень легко; ясно было, что с такой же легкостью он мог бы забраться в окно по наружным балкам. Поднявшись по стене, он совершил грубейшую ошибку (если, конечно, исходить из того, что он ничего не знал).

Грейс Делайт была его пациенткой: он сам говорил, что посещал этот дом ранее. Естественно ожидать, что врач, узнавший о смерти пациентки и не спросивший, где она лежит, направился в спальню. Доктор Эйбил поступил иначе. Он прошел прямо к сундуку, на котором вы сейчас сидите, как будто предполагал, что найдет женщину на полу рядом с сундуком.

Короче, он плохой актер и совестливый человек; он был потрясен не менее, чем Пег или я. Но все это мелочи по сравнению с тем, что сказал доктор, обследовав труп. Если вы, судья Филдинг, служили в армии и участвовали в боевых действиях…

Говоря это, Джеффри расхаживал взад-вперед по комнате. Тут он остановился и мгновенно осекся:

– Сэр, простите меня! Я забыл…

– Стоп! – с величественным жестом перебил его судья Филдинг. – Вы польстили мне, забыв о моей слепоте. И не так вы наблюдательны, как вообразили себе. Я ослеп, когда мне было восемнадцать. Отец мой был генералом, и хотя я не был в бою, но мог быть. Что же сказал доктор Эйбил?

– Он сказал, что у людей, умерших насильственной смертью, например от удара стилета, лица бывают искажены гримасой, а конечности – застывшие, как это и было у Грейс Делайт.

– Ну? Разве не так?

– Так, конечно. Но то, что мы называем «трупным окоченением», – оно обычно наступает лишь через какое-то время – может произойти и непосредственно в момент смерти, если она последовала от удара штыком или от пули.

– Так где же тут ложь?

– Ложь в том, сэр, что, по словам доктора Эйбила, те же симптомы могут быть у человека, умершего от ужаса без всяких ран. А я знаю, что это не так.

– Откуда?

– Должен, к стыду моему, признаться, что однажды мне довелось присутствовать при приведении в исполнение приговора военно-полевого суда. Приговоренный рухнул наземь и умер еще до того, как был произведен залп. И его конечности вовсе не были окоченевшими.

– Итак, добрый мой Джеффри, вы все это знали, но не заподозрили доктора Эйбила во лжи?

– Нет. Об этом я подумал лишь на следующий день. Дело в том, что поначалу я обманулся: я решил, что в старухе еще теплится жизнь, и попытался оживить ее.

– Что за ерунда! Если бы вы рассказали мне все в субботу утром…

В этот поздний час усталым людям было не до выяснения отношений. Джеффри остановился и взглянул на судью.

– Ладно, – произнес тот, прежде чем Джеффри собрался ответить ему. – Хватит препираться. Но я проглядел, может подняться шум. И мне придется объяснить, как я сумел докопаться до истины.

– Слава Богу, сэр! Это, по крайней мере, откровенно. Ну что ж, я снова ваш.

– Тогда продолжайте. Вы заподозрили доктора Эйбила. Не имея на то права, вы взяли двух констеблей, которых собирались использовать в личных целях. Вы отправились на Лондонский мост, намереваясь похитить драгоценности. Вы их нашли. Так?

– Мне было очевидно, что старуха умерла насильственной смертью. В этой ситуации у доктора Эйбила были все возможности скрыть истину, заявив приходским властям, что Грейс Делайт умерла от ужаса, то есть смерть явилась случайностью. Как я уже сказал Пег, в этом случае не должно было быть ни коронерского расследования, ни вскрытия. Именно так и поступил доктор Эйбил. С другой стороны, если он убил старуху, то как? Я сам готов был присягнуть, что не видел никаких ран на теле. И каковы были его мотивы?

– Мотивы? – Брови слепца поползли вверх; – Драгоценности, что же еще? Я сразу мог вам сказать, а потом-таки и сказал, что о старухином богатстве постоянно ходили слухи. А поскольку она была пациенткой доктора Эйбила, он вполне мог пронюхать о кладе.

– Мог, – согласился Джеффри. – Но почему он тогда не взял – даже не попытался взять – драгоценности? Нужно было спешить: ведь через два дня ему пришлось бы покинуть свой дом на Лондонском мосту. Может быть, дело было в том, что он не знал, где спрятан клад? Это было лишь предположение, в справедливости которого я мог убедиться лишь на месте. Грейс Делайт доверяла только своему сундуку; запоры она презирала, а окна занавешивала исключительно затем, чтобы никто не мог за ней подглядывать.

Что касается мотивов, то я подумал еще об одной вещи. Для врача божьей милостью, который долгое время за гроши лечил бедняков, «не шарлатана», как сказал хозяин «Виноградника», – и это подтвердили бы многие – поведение доктора Эйбила выглядело странным, если, конечно, оно не объяснялось какими-то очень вескими причинами, неизвестными нам.

Поэтому я послал ему записку с просьбой встретиться со мной в таверне «Радуга» на Флит-стрит. Я был уверен, что если он виновен в убийстве, то непременно придет. Там я рассказал ему длинную историю, которая сейчас вам известна…

– И очернили меня?

– Отчасти. В целом это была правдивая история.

– И вы послали его на Сент-Джеймсскую площадь? Зачем? Вы что, обнаружили какую-то связь между доктором Эйбилом и миссис Крессвелл?

– Нет. Я не умею читать мысли, и у меня нет черного камня доктора Ди[56]. Мне вовсе не нужно было, чтобы он шел на Сент-Джеймсскую площадь, и я был изумлен, когда он согласился пойти.

История, которую я ему рассказал, – абсолютно правдивая и позволившая мне привести в порядок мои собственные мысли – имела целью сообщить ему две вещи. Первое: то, что в молодости Грейс Делайт была замужем за краснодеревщиком, то есть сокровище может оказаться в том единственном предмете мебели, в котором его можно было спрятать. Второе: что я неожиданно наткнулся на источник богатства и скоро приберу его к рукам.

Я ничего не опасался: если он был невиновен, то просто не придал бы значения моему рассказу. Если же убил он, то он попытался быопередить меня и попал в ловушку. На другой стороне улицы, в «Голове короля», находились Диринг и Лампкин. Лампкин должен был последовать за мной, а Дирингу надлежало сопровождать доктора Эйбила, куда бы он ни пошел.

Тем временем поведение доктора Эйбила, с которым я встретился в «Радуге», навело меня на новые размышления. Он был очень возбужден; все время стучал кулаком по столу. И почему-то, как мне показалось, горел желанием навестить сэра Мортимера Ролстона. То, что я ему предложил, повергло бы в ужас весь Королевский медицинский колледж, он же, поколебавшись немного, согласился, – на мой взгляд, слишком быстро. Может быть, я просто домысливал: доктору Эйбилу понравилась Пег, он заботился о ее благополучии…

– Это вы так решили?

– Да, я так решил. Я и сейчас так думаю. Но было и еще кое-что. В Галерее восковых фигур я должен был встретиться с Китти, которая обещала сообщить мне что-то, что поможет Пег: это могло касаться только миссис Крессвелл. Не стану подробно останавливаться на том, как песенка про Лондонский мост, которую я услышал, стоя перед восковой женщиной с конечностями, окоченевшими, как у покойницы, подсказала мне, каким образом доктор Эйбил мог убить Грейс Делайт. Но я хочу напомнить вам, что майор Скелли попытался убить меня и поймать Китти Уилкис.

Я просто исходил из того, что Хэмнит Тониш – муж миссис Крессвелл. Но дело обстояло гораздо сложнее, в чем я и убедился, беседуя с Китти в турецких банях. Миссис Крессвелл повинна в двоемужии: она уже была замужем к тому времени, как встретилась с Хэмнитом Тонишем. Эта «верная Памела», Китти Уилкис, ни за что не желала признаться, что, будучи горничной миссис Крессвелл, она тайком прочитала второй брачный контракт, написанный на пергаменте.

С кем же он был заключен? Китти призналась, что слышала, как однажды миссис Крессвелл шепталась у себя в спальне с Хэмнитом Тонишем. «Так ты думаешь, тебе лучше было бы остаться с ним? – бросает мистер Тониш. – Думаешь, судьба твоя была бы более завидной с этой склянкой?»

– Склянкой?

– На жаргоне, сэр, так иногда называют терапевта или хирурга. Еще их называют «пиявками». И то и другое связано с кровопусканием. К воспаленному месту прикладывают кровососную банку, и она вытягивает кровь через проколы в коже, которые предварительно делаются ланцетом.

Такое кровопускание нередко практикуют в турецких банях. И когда я беседовал с Китти, то обратил внимание на небольшой сосуд с пуншем – он стоял рядом с чайным сервизом: этот сосуд был в точности, как кровососная банка. Такое кровопускание…

– Дорогой мой, – прервал Джеффри судья, причем в тоне его зазвучало высокомерие, – я знаю, как это делается, а также я знаю, что два и два в сумме дают четыре. Не стоит этого доказывать. Переходите к обстоятельствам более существенным.

– Все это оказалось весьма существенно для установления связи между Лавинией Крессвелл и доктором Эйбилом. Но у меня не было возможности немедленно приступить к расследованию: появился Брогден и принес известие о том, что Пег бежала из тюрьмы и что вы требуете, чтобы я немедленно отыскал ее, иначе ей не приходится рассчитывать на снисхождение.

– Мог я поступить иначе?

– Ну…

– Вы сами знаете, что не мог. Но одно обстоятельство, связанное с событиями в Рэнилеге, так и остается мне непонятным. Если эта женщина, Крессвелл, снова послала майора Скелли убить вас, откуда ей (а также ему) было известно, что вы там окажетесь?

– Я не думаю, что им это было известно. Сама она, конечно, ни о чем не станет рассказывать. Тем не менее, я думаю, что майор Скелли отправился затем, чтобы отыскать Пег и вернуть ее в тюрьму. В записке, которую Пег послала Китти из Ньюгейта, содержится просьба прислать какую-нибудь одежду и обязательно маску-домино, вечернее платье и темный плащ. По неосторожности Китти оставила эту записку в комнате Пег. Когда известие о том, что Пег бежала из тюрьмы, достигло Сент-Джеймсской площади, наша добрая Лавиния пошевелила мозгами и быстро сообразила, где ей искать беглянку. Я думаю, так оно и было, иначе как бы мог майор Скелли оказаться в Рэнилеге прежде меня? Тем не менее Пег его не слишком интересовала. Гораздо больше он был озабочен тем, чтобы свести счеты со мной, если я появлюсь там. То, что потом произошло, не доставило мне удовольствия.

Так или иначе, это был последний выпад миссис Крессвелл против Пег. Ничего нового в запасе у этой дамочки не было, да и времени у нее уже не оставалось. Мы это поняли, когда в полночь в воскресенье вернулись из Рэнилега.

Она бежала с Сент-Джеймсской площади. Хотя поначалу мы не знали, что она сбежала насовсем; но я обнаружил, что ящик ее туалетного столика пуст. Исчезли доказательства ее брака с Хэмнитом Тонишем. У меня оставалась одна надежда – найти доказательства ее брака с доктором Эйбилом. Запись об этом должна была обнаружиться в Лондонской коллегии юристов гражданского права, где хранятся все подобные записи. Что же обнаружилось тем временем?

К счастью, многое.

Доктор Эйбил все еще находился там: обстоятельства сложились так, что он вынужден был остаться. Зайдя якобы для того, чтобы навестить сэра Мортимера, он не смог (и не захотел) отказать ему в помощи, когда сэр Мортимер также узнал о бегстве племянницы из Ньюгейта и у него случился удар. И после этого он не смог уйти: пришел доктор Хантер, старый друг доктора Эйбила, который был о нем высокого мнения как о враче, и не пожелал отпустить его.

Доктор Эйбил и миссис Крессвелл сделали вид, что они незнакомы друг с другом. Вы говорили, ссылаясь на доктора Эйбила, что они обменялись буквально двумя словами, когда миссис Крессвелл просила его присмотреть за сэром Мортимером. Это была совершеннейшая ложь. Правда же состоит в том, что они довольно долго беседовали в ее комнате. Доказательств того, что они – муж и жена, я не нашел. Но обнаружил свидетельства их беседы.

– Вы говорите, – вмешался Джон Филдинг, – об отпечатках на рассыпанной по крышке стола пудре?

– Именно.

– И как вы их истолковали?

– После того как Хьюз рассказал о бегстве миссис Крессвелл, эти следы досказали остальное.

– Постойте, постойте, Джеффри! – Голос судьи вновь зазвучал резко и уверенно. – Пока мы не дошли до конца этой истории, давайте-ка вернемся к началу ее. Нам еще нужно поговорить обо всем, что касается поведения доктора Эйбила, и о деталях этого кошмарного убийства.

– Детали эти уже известны вам, сэр, из его собственного признания.

– Верно. Поэтому я и хочу их обсудить. Следует взглянуть на них глазами не столь хитрыми, как ваши, и не такими жалостливыми по отношению ко всяким негодяям.

Создавалось впечатление, будто до сих пор судья Филдинг таился в засаде. Сейчас он поднял руку, призывая Джеффри к молчанию.

– Итак, перед нами – человек, врач, который мог бы явить собою пример деяний более достойных, если бы не обуревающие его страсти, не вожделение, владеющее им. Допустим, он пытался бороться с этим – какой уважающий себя человек поступит иначе? Мы скажем: он был небогат – да, многие люди такого рода еще и обладают богатством. Мы скажем: он отдавал всего себя беднякам, – но ведь не он один (я, кстати, тоже). Мы скажем: он совершал добрые поступки, – но какому мерзавцу не случалось подарить полпенса ребенку или проявить доброту по отношению к собаке. Что же еще?

Подождите, Джеффри, пожалуйста, не перебивайте меня.

Этот врач был женат на женщине низкого рода, но с аристократическими замашками, которая в девичестве носила фамилию Крессвелл. Она решает занять более высокое положение и достигает – или думает, что достигла своего, – тайно выйдя замуж за Хэмнита Тониша, которого она считала и знатным, и богатым. Расчет ее оправдался, когда она стала любовницей сэра Мортимера Ролстона. Но тут выяснилось, что девушка, которую тот выдает за свою племянницу, на самом деле (как вы наконец соблаговолили сообщить мне) его дочь. Она начинает шантажировать сэра Мортимера.

Тем временем доктор Эйбил вознамерился снова заполучить эту женщину себе в постель. Вы верно поняли, что он решил ограбить старуху, убив ее вязальной спицей и объяснив ее смерть ужасом перед наваждением, вызванным ее собственным колдовством. С деталями его плана вы тоже разобрались вполне сносно.

Итак, он решает убить старуху. Для этого у него заготовлена заточенная вязальная спица, которая лежит в ящике с инструментами. Но доктор Эйбил колеблется, он никак не может решиться на убийство; а действовать надо срочно: очень скоро и старуху, и его самого выгонят с Лондонского моста. В защиту его вы скажете…

– Я ничего не скажу в его защиту.

– Нет? Ну, тогда слушайте дальше.

– С удовольствием.

– В пятницу вечером доктор Эйбил отправляется в «Виноградник» и там пьет, оплакивая свою горькую участь. Он наконец решается, и тут входит Пег. Доктор Эйбил понятия не имеет, кто она; он к тому времени еще не видел знаменитого портрета, о котором вы мне рассказывали. Но девушка говорит, что намерена искать убежища у Грейс Делайт. Если она туда явится, у него уже не останется возможности совершить убийство и взять драгоценности.

Поскольку мисс Ролстон, похоже, настроена решительно, он не пытается отговорить ее идти туда. Но ему нужно поспешить с убийством и ограблением. Он говорит, что проводит девушку, и просит ее подождать, пока он возьмет свой ящик с инструментами, который находится в другой комнате. В этой комнате никого нет и там находится дверь, которая ведет к туалету и еще – в переулок. По нему можно очень быстро добраться до пешеходной дорожки, проходящей под окном Грейс Делайт.

Вот когда он убил ее, и ни крика, ни вопля не издала она в момент убийства.

Уже через несколько минут доктор возвращается в «Виноградник», где находится мистер Стерн. Девушка ушла. Тут появляетесь вы. Он плетет свою историю о привидениях и лицемерно советует вам отправляться вслед за девушкой.

Но он никак не может успокоиться. Что там происходит сейчас? Что уже произошло? А если мисс Ролстон вообще туда не дошла? Подумайте, Джеффри, что испытывает в подобной ситуации натура преступная: она никогда сразу не отрешится от содеянного; не смог отрешиться и доктор Эйбил.

Ему не терпится узнать, как развивались события. Никто из посетителей трактира никогда не станет проверять, действительно ли человек выходил в туалет. К тому времени кроме доктора Эйбила в комнате оставался только мистер Стерн, который просто не обратил бы на это внимания. К тому же он так напился, что – как мы знаем – не мог впоследствии вспомнить, как напал в Чипсайде на стражника. Итак, преступник наш снова отправляется на мост.

Как сообщила вам мисс Ролстон, она была там «сама не знает, сколько времени», во всяком случае, достаточно долго, чтобы вы еще застали ее на мосту. Когда голова нашего доброго доктора еще раз просунулась в окно комнаты, тело еще не было обнаружено.

Грейс Делайт лежала там, где он ее оставил, когда убил, явившись совсем не в качестве внимательного доктора. Тут он услышал ваш с Пег разговор: вы громко обсуждали, что же могло произойти в доме. Тогда убийца прибегает к трюку, который, по его мнению, заставит вас окончательно поверить, что старуха умерла от ужаса.

Он забирается в комнату. В этот момент мисс Ролстон выкрикивает: «Боже, Боже, ну почему вы никогда мне не верите?» – и распахивает дверь. Убийца, являющий собой фигуру более кошмарную, чем самый ужасный персонаж в романах моего братца, издает нечеловеческий крик, как будто от ужаса, приподнимает старуху за плечи, роняет, после чего возвращается в «Виноградник», оставляя мистера Стерна в полной уверенности, что выходил исключительно по нужде.

Судья Филдинг вытянул вперед свой хлыстик.

– Вы о многом догадались, – произнес он. – Но приходило ли вам в голову также и это? Что крик на самом деле издал преступник? Что голос принадлежал не женщине, а мужчине?

– Да. Точнее говоря, я заподозрил все это задолго до того, как понял, что преступление совершил доктор Эйбил. Когда я ранил Хэмнита Тониша и он потом свалился в люк, он издал точно такой же крик – пронзительный и какой-то булькающий. Сэр, почему вы столь подробно выясняете то, что и так хорошо известно? Для чего вы стараетесь доказать, что дважды два – четыре?

– Для того, – отвечал судья, – чтобы услышать ответ на вопрос, который я задал вам вначале.

– Да, сэр?

– Но прежде, – продолжал судья, – я должен подвести итог тому, что услышал от вас о событиях, произошедших вечером в субботу. Вы с мисс Ролстон возвратились из Рэнилега на Сент-Джеймсскую площадь. Доктор Эйбил перед этим долго беседовал с миссис Крессвелл (давайте уж и дальше ее так называть) в ее комнате. Видимо, вскоре после того, как приехал доктор Хантер?

– Да.

– Доктор Эйбил сидел перед туалетным столиком. В том месте, где стоял его ящик с инструментами, на просыпавшейся пудре остался продолговатый отпечаток. Так? Там же были смазанные отпечатки руки: это он несколько раз стукнул по столу, в чем-то убеждая миссис Крессвелл, что-то ей доказывая. Правильно? Кроме того, вы обратили внимание на след – как будто от швабры, а на самом деле – от трости, прислоненной к столу. Тогда вы и решили, что собеседником миссис Крессвелл был не кто иной, как доктор Эйбил?

– Так я понял отпечатки на пудре.

– Не говорил ли он миссис Крессвелл, что совершил это убийство ради нее? Или сказал просто, что заполучил драгоценности, что отдаст их ей, если она согласится бежать с ним в далекие края и жить под счастливыми небесами?

– Вероятнее всего, они и собирались бежать. Но куда именно – я не могу сказать.

– Значит, будучи в опасности, боясь, что замысел ее раскроется, она и позволила себя уговорить? Если не ошибаюсь, Диринг следил за доктором Эйбилом с субботы и продолжал следить сегодня? Поскольку же дверь дома Грейс Делайт была заперта, а окно закрыто изнутри, никто не мог забраться туда, кроме доктора Эйбила? Ведь только у него был ключ, который он заказал слесарю в Чипсайде? И вы считали, что по крайней мере один из них окажется в ловушке, которую приготовили им вы с Дирингом?

– Так и получилось.

– Действительно. И тем не менее вы вознамерились отпустить этих людей уже после того, как они попадутся?

– Я… признаюсь, я думал об этом.

– Это я и хотел узнать. Уже поздно, как вы изволили заметить; вы были со мной откровенны, так что можете идти. И все же. Эта женщина подсылала к вам убийц. Человек этот обманывал вас – как, впрочем, и вы его. Он даже написал анонимное письмо, чтобы отвести подозрения от себя и направить их на вас. И тем не менее вы раздумывали: а не отпустить ли вам их? Неужели потому, что сами чуть не повели себя, как они?

– Нет. Я не хотел, чтобы Пег узнала правду о своем происхождении. Миссис Крессвелл, конечно же, не станет молчать об этом в суде. Ей это не поможет, но позабавит ее. Теперь Пег знает все. Это выяснилось сегодня вечером. Она говорит, что ей все равно. Но я не уверен, скажет ли она то же самое впоследствии.

– Значит, окончательный ваш ответ…

– Отрицательный, сэр. Я не мог отпустить их. Я достаточно долго наблюдал за ними. А после того, как здесь, в этой комнате, выяснилась вся правда… Нет, даже мое терпение имеет пределы.

Судья Филдинг откинулся назад.

– Что ж, мой дорогой Джеффри, – сказал он. – Я хотел преподать вам урок. Сейчас, когда у вас столько денег, вы оставите службу, но урок этот уже не забудете. Закона вам больше бояться нечего. Я вас прощаю, ступайте с миром. Вы знаете теперь, что нет ничего дороже истины.

Едва держась на ногах от усталости, Джеффри Уинн повернулся и направился к люку, по бокам которого горели две свечи.

– Согласен, – сказал он, останавливаясь. – Только…

– Вы все же сомневаетесь?

– Только в том, сэр, что не дано знать ни вам, ни мне. «Что есть истина?» – издевательски спросил Пилат и не стал дожидаться ответа.

Примечания

1

Лондонский мост – самый старый и – до 1749 г. – единственный мост через Темзу. До 1757 г. он представлял собой жилой вартал с домами, лавками и мастерскими, главным образом швейными и вязальными. В 1757 – 1758 пракатически все дома на мосту были снесены. – Здесь и далее примеч. составителя.

(обратно)

2

Гаррик, Дэвид (1717—1779) – великий английский актер. Был директором лондонского театра «Друри-Лейн», основанного в правление Якова І в 1663 г.

(обратно)

3

Бинг, Джон – адмирал британского флота; в 1756 г. командовал сражением за остров Минорка, одним из немногих морских сражений, которое выиграли французы. Был отдан под суд и в 1757 г. расстрелян, как сказал Вольтер, «в назидание остальным».

(обратно)

4

Иоанн Безземельный (1167?–1216) – король Англии (1199–1216), при котором была подписана Великая хартия вольностей.

(обратно)

5

Имеется в виду Семилетняя война (1756–1763), которая возникла в результате обострения борьбы Англиии Франции за колонии.

(обратно)

6

Чарли – прозвище ночного сторожа.

(обратно)

7

Монумент – колонна с площадкой наверху, воздвигнутая в 1671–1677 гг. в память о Великом лондонском пожаре 1666 г. Высота колонны (61,5 м), как считается, равна расстоянию до того места, где начался пожар.

(обратно)

8

Вид Чаринг-Кросс с Нортумберленд-хаус и таверной «Золотой Крест» с флагом над входом сохранился на картине А.Каналетто (1750-е гг.) и выполненном по ней офорте Дж. Баулса.

(обратно)

9

Филдинг, Генри (1707–1754) – английсктй писатель, автор романа «История Тома Джонса, найденыша» (1749 г.). Сквайр Уэстерн – персонаж этого романа.

(обратно)

10

Георг ІІ (1683–1760) – король Великобритании и Ирландии (с 1727 г.), курфюрст Ганновера, сын Георга І (1660 – 1727), основателя Ганноверской английской королевской династии, сменившей династию Стюартов.

(обратно)

11

Якобиты – сторонники Якова ІІ Стюарта (1603–1701), бежавшего во Францию в 1688 г.

(обратно)

12

Ричардсон, Сэмюэл (1689–1761) – популярный английский романист, автор романов «Памела, или Вознагражденная добродетель» (1740 г.) и «Кларисса Гарлоу» (1748 г.).

(обратно)

13

В 1748 г. Г. Филдинг стал мировым судьей Вестминстера и при суде на Боу-стрит организовал подразделение сыщиков (предтечу знаменитого Скотленд-Ярда), известное первоначально как «люди мистера Филдинга», а впоследствии – «бегуны с Боу-стрит». После его смерти в г. Лиссабоне (Португалия) председателем суда на Боу-стрит стал единокровный брат Г. Филдинга – Джон, который и возглавлял подразделение сыщиков.

(обратно)

14

Уолсингем, Фрэнсис (ок. 1530–1590) – государственный деятель, советник Елизаветы І, «Бесс» (1533–1603). Имел многочисленных шпионов и осведомителей при европейских дворах.

(обратно)

15

Магистрат – член суда магистратов, мировой судья, судья полицейского суда.

(обратно)

16

Фитцрой, Огастус Генри, третий герцог Графтон (1735–1811) – британский государственный деятель.

(обратно)

17

Уолпол, Гораций (171–1797) – четвертый граф Орфордский; приобрел известность как автор трудов исторического и антикварного содержания, а также блестящих и остроумных писем. Автор готического романа «Замок Отранто».

(обратно)

18

Хогарт, Уильям (1697–1764) – английский живописец и график, автор серий гравюр, в сатирическом свете изображающих английские нравы.

(обратно)

19

Стерн, Лоренс (1713–1768) – английский писатель, автор романов «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии». Он действительно посетил Лондон в 1757 г.

(обратно)

20

Викарий – приходский священник в английской церкви.

(обратно)

21

Пребендарий – священник, получающий «пребенду», т.е. вознаграждение в виде жалованья, а также передаваемых в его владения земель, домов и пр.

(обратно)

22

Коронер – должостное лицо при органах местного самоуправления графства или города, в обязанности которого входит разбор дел, связанных с насильственной или внезапной смертью при сомнительных обстоятельствах.

(обратно)

23

Свифт, Джонатан (1667–1745) – английский писатель, автор «Путешествий Гулливера», а также многочисленных памфлетов.

(обратно)

24

Сент-Джеймсский двор – английский королевский двор, названный так по Сент-Джеймсскому дворцу, бывшей королевской резиденции.

(обратно)

25

Кенсингтонский дворец – один из королевских дворцов в Лондоне.

(обратно)

26

Брайдвелл – исправительный дом в Лондоне. Существовал до 1863 г.

(обратно)

27

«Ковент-Гарден» – Королевский оперный театр, расположенный вблизи Ковент-гарденского рынка.

(обратно)

28

Джонсон, Сэмюэл (1709—1784) – английский писатель и лексикограф.

(обратно)

29

Брейсгердл, Анна (1673/4? —1748) – знаменитая английская актриса; играла в пьесах У. Конгрива (1670—1729), что немало способствовало их успеху.

(обратно)

30

«Любовь за любовь» – пьеса У. Конгрива, поставленная в 1695 г.

(обратно)

31

Имеется в виду Вестминстерсое аббатство, где похоронены многие выдающиеся люди.

(обратно)

32

Вильгельм ІІІ (1650—1702) – штатгальтер Голландии (1672—1702), король Англии (1689—1702).

(обратно)

33

Хэмптон-Корт – королевская резиденция до 1760 г.

(обратно)

34

Джонс, Иниго (1573—1652) – английский архитектор.

(обратно)

35

В первой половине ХVIIIв. Парламент несколько раз принимал законы, ограничивающие потребление алкоголя (особенно дешевого джина), которое приняло угрожающие размеры (1736, 1747, 1751). Некоторое действие возымел лишь закон 1751г.

(обратно)

36

Имеется в виду Говард Генри, десятый герцог Норфолкский (1720—1786), Джон Огастус Гарви, третий граф Бристольский (1724—1779), Джордж Ли (1700—1758), юрист и политический деятель, Эдвард Боскавен (1711—1761), адмирал британского флота, Уильям Питт (старший), первый граф Чатэм (1708—1778), британский государственный деятель; глава правительства в 1756—1761 и 1766—1768 гг.

(обратно)

37

Тайберн – до 1783 г. место публичной казни в Лондоне.

(обратно)

38

Уолпол, Роберт (1676—1745) – первый граф Орфорд, отец Горация Уолпола, премьер-министр и канцлер казначейства в 1713—1717 и 1721—1742 гг. Служил предметом нападок литераторов, в частности Г. Филдинга.

(обратно)

39

Темпл-Бар – ворота, которые в течение нескольких веков стояли на западной границе лондонского Сити. В 1880г. заменены Темпл-Бар-Мемориал.

(обратно)

40

Галерея восковых фигур миссис Сомон действительно существовала в Лондоне вXVIIIв. Сохранившийся рисунок и описания галереи использованы Д.Д. Карром.

(обратно)

41

Фамилия хозяйки Галереи по-английски звучит так же, как название рыбы.

(обратно)

42

Босуэлл, Джеймс (1740—1795) – шотландский юрист и писатель; биограф С. Джонсона.

(обратно)

43

Уесли, Джон (1703—1791) – основатель методизма, протестантского течения, делавшего упор на развитие проповеднической деятельности. Проповедником и автором 6500 гимнов был брат Дж. Уесли, Чарлз (1707—1788).

(обратно)

44

«Бесноватые» – кружок собутыльников (к которому принадлежал Л. Стерн), собиравшихся у Холла-Стивенсона, университетского приятеля Стерна, сочинителя «Макаронических басен» и «Сумасшедших рассказов», по аналогии с которыми он переименовал свой замок Скелтон в «Сумасшедший замок».

(обратно)

45

Летом 1745 г. принц Чарлз Эдвард Стюарт (1720—1788), внук Якова ІІ, предпринял неудачную попытку захватить британский трон.

(обратно)

46

До свидания ( франц. ).

(обратно)

47

Каролина Ансбахская (1683—1737) – жена Георга ІІ.

(обратно)

48

Высокий суд – высший суд первой инстанции, входящий в состав Верховного суда.

(обратно)

49

Изображения канала, Китайского павильона и ротонды сохранились на рисунках и полотнах А. Каналетто и офортах К. Гриньома и Н. Парра (1750-е гг.).

(обратно)

50

Геррик, Роберт (1591—1674), Донн, Джон (1572—1631) – английские поэты.

(обратно)

51

Престер (священник) Иоанн – легендарный средневековый христианский священник и король, который, по преданию, правил в Эфиопии и на Дальнем Востоке.

(обратно)

52

Имеется в виду битва при Пласси (1757 г.), которая сопровождалась захватом Англией богатой индийской провинции Бенгалии.

(обратно)

53

Кент, Уильям (1685—1748) – английский художник и архитектор.

(обратно)

54

Неллер, Годфри (1649? —1723) – художник-портретист, родившийся в Любеке и работавший в Англии начиная с 1674/75 г.

(обратно)

55

Анна (1665—1714) – дочь Якова ІІ, королева Великобритании и Ирландии (1702—1714).

(обратно)

56

Ди, Джон (1527—1608) – математик и астролог, практиковал гадание с помощью «магического кристалла».

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА ПЕРВАЯ Лондонский крушится мост, старый мост… [1]
  • ГЛАВА ВТОРАЯ Мэри, Мэри, Мэри – вот: Все совсем наоборот!
  • ГЛАВА ТРЕТЬЯ Молодая женщина и старуха
  • ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Шпаги в лунном свете
  • ГЛАВА ПЯТАЯ В «Волшебном пере» перед выбором
  • ГЛАВА ШЕСТАЯ О Лавинии Крессвелл в алькове…
  • ГЛАВА СЕДЬМАЯ… и о судье Филдинге у себя в гостиной
  • ГЛАВА ВОСЬМАЯ На перепутье, в растерянности
  • ГЛАВА ДЕВЯТАЯ В Галерее восковых фигур звучит скрипка
  • ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Ковент-гарденские бани
  • ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Назад в Ньюгейт
  • ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Выстрелы над озером
  • ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Полночь на Сент-Джеймсской площади
  • ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Боу-стрит принимает вызов
  • ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Начинают сходиться «бесноватые»
  • ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Живой труп
  • ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Так зашей его иглой…
  • ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Любитель обходных путей
  • *** Примечания ***