Королева Златого Леса [Альма Либрем] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Альма Либрем Королева Златого Леса
Пролог
Огромный эльфийский дворец, чёрный, как ночь, нависал над столицей немым мемориалом, будто бы проливая через край свой бесконечный холод. Могила для ещё не мёртвых — шпили пронизывали небо насквозь, оставляя колотые острые раны, будто бы от мечей и шпаг, там, высоко-высоко, и кровь мелкими каплями падала на крышу, окрашивая бордово-алым улицы. Он протянул руку. Это был всего лишь дождь. Прозрачные капли падали на ладонь без единого алого пятна, расплывались холодной влагой на ладони и пропадали. Замок пылал, будто бы в огне, ореолом собственных грехов. Невидимые языки пламени подожгли небеса, оставляя по себе только багровые облака, готовые ссыпаться пеплом на головы горожан. Дорога под ногами пылала. На сотни и сотни миль протянулось холодное, немое, мёртвое королевство. Он помнил это место совсем другим. Тут нельзя было верить глазам. Он видел сплошные туманы вокруг и знал, что тут даже небеса должны рыдать кровью. Всё это — и цветущие деревья, и дорога, загоревшаяся огнём, — обман зрения. Но он бывал здесь много сотен раз. Он знал, как оно должно было выглядеть. Он ступил на первые камни вспыхнувшей под ногами мостовой, будто бы ничего не было вокруг — ни боли, ни крови, ни ужаса, тяжело дышавшего в спину, — и пошёл дальше, равнодушно и медленно. Там, за спиной, раздался тихий вскрик, но оборачиваться было слишком поздно. Рыдающие небеса выплёскивали свою боль на них и умоляли избавить. Вились под стенами дворца чёрные туманы. Рычали подступающие Твари. Заходило солнце.* * *
Он видел их в своей жизни не раз и не два. Холодные, Далёкие Туманы в глубинах Долин спрятались тогда, когда ушла Сила, когда жизнь Златого Леса обернулась против него самого тюрьмой с открытыми дверьми. Бессмертие в обмен на вечность; их дом стал их же клеткой. Далёкие Туманы расползались по стране и прятались в глубоких пустошах. Множились там, где пылал страх, заполняли собою каждый миг чужого пространства, убивая в эльфах жажду сопротивления и жизни. Везде. Всюду. Кровавые, болезненные, отступающие под кровавыми мечами воинов и силой древних магов, тех, кто родился до Перерождения, до того, как упал на землю первый листок с деревьев Златого Леса. До того, как закончилась их вечность. Ночь подступала медленно. Она кралась — будто б старалась застать незаметно, — и пряталась за домами, за огромным дворцом, выглядывала оттуда осторожно полосками тени, утягивала прячущееся за тучами Солнце в свою тюрьму. Слишком рано. Слишком холодно. Слишком тепло. Он помнил лето в Златом Лесу — то, старое, настоящее лето, когда вокруг летали тысячи птиц, а сладкое пение наполняло воздух. Когда повсюду тянулись к солнцу цветы, а на небесах не было ни единой тучки. Когда среди зелёных деревьев мирно, будто бы такие же, просто иного вида, возвышались золотые, и листья их сияли и днём, и ночью, разгоняя мрак эльфийского королевства. Когда не было ни зла, ни тварей. Он помнил лето в Златом Лесу и после, когда упали первые листья, когда зелень чуть приугасла, и приходилось выезжать в Далёкие Туманы, чтобы загнать тварей обратно. Но он каждый раз возвращался домой, и это всё было так легко, так просто — игра. Но над Златым Лесом всё так же прекрасно светило солнце, их короли и королевы правили ими мудро и честно, и мёртвая вечность больше не имела значения. Но теперь он не видел ни солнца, ни цветов — только любимые алые розы королевы, с ядовитыми шипами, чтобы ни один простой житель не смог сорвать цветок, осквернить его своими касаниями, чтобы никто не испортил её любимую аллею — Пылающий Путь. Кто-то в стороне заплакал. Детский голосок — маленькая девочка, — и шипение будто бы змей. Он повернул голову набок и посмотрел на мужчину с ребёнком с некоторым любопытством. Зелёные глаза Бессмертного вспыхнули интересом, будто бы столкнулись наконец-то с солнцем. Она была совсем ещё крохотной — четыре или пять… Трудно было дать правильный ответ. Худенькая, маленькая, в ободранном платьице, напуганная. И похожий больше на медведя — на человечишку, а не чистокровного эльфа, — обрюзгший, грязный мужчина. Тем не менее, Пылающий Путь не сжёг их. Он не мог сказать, почему — Её Величество никогда не проявляла милосердия к детям, — но видел, как змеи, спрятавшиеся среди роз, тянутся к ногам ребёнка, и как с шипов на землю падают капельки яда, стремясь прожечь кожу малышки насквозь, причинить ей боль — лишь для того, чтобы королева насладилась её криком. Он не собирался менять свой путь, предначертанный ранее. Но не смог себя остановить. Враждебный взгляд отца стал испуганным. Бессмертный видел, как тот тянулся за ножом, прикреплённым к поясу — будто бы мясник, а не настоящий эльф, — но такие, как этот мужчина, никогда не были достаточным препятствием. Люди. Обыкновенные, низшие существа. Он провёл среди них много десятков лет, и теперь прекрасно знал, чего именно следует ожидать в следующее мгновение. Он отстранил его одним коротким взмахом руки. Одарённым, да ещё и Вечным нельзя сопротивляться. Они не всесильны, и он не был бы самым могущественным среди эльфов древности, но их осталось всего несколько десятков. И он знал, что не пройдёт и года, как будет последним. Он опустился на колени перед ребёнком и улыбнулся, заглядывая в ясные светлые глаза. Тонкие черты лица, острые, будто бы иглами, уши — пройдёт десять, двадцать лет, и она будет самой прекрасной девушкой столицы. И тогда Королева отыщет её и уничтожит. Его взгляд был мягким и тёплым — почти добрым. Если б он мог вернуть время, когда его собственная дочь была нежным и милым ребёнком — отдал бы за это всю свою вечность. Но никто не дал ему этого шанса, и теперь все дети, с которыми ему удастся увидеться — чужие, испуганные, и родители — хорошие родители, — шипят, чтобы они не подходили к Вечному. Быть уникальным — это точно то же, что и быть изгнанным, а он добровольно, вопреки Её воле, ушёл из Златого Леса, предпочёл человеческий мир. Достойная работа посла — это только прикрытие побега, красивые фразы, за которыми очень удобно прятать свою маленькую или не очень слабость. Но эта девочка не убегала. Напротив, она стояла, будто бы совсем-совсем его не боялась, и смотрела в глаза. Улыбалась в ответ, словно была рада встретить — нездешняя или, может быть, ею просто никто не занимался. Вечный протянул руку и коснулся маленькой ладошки, сжал тонкие, худые пальчики — голодная, замёрзшая. Это не её отец. Ему было достаточно одного только взгляда, чтобы найти правильный ответ на все свои вопросы. Жалкое, гадкое существо. Убийца? Нет, предатель; в воспоминаниях ребёнка всё выглядело до смешного простым, и королевские солдаты, и Её Величество, и взгляд настоящего — острые уши, тонкие, резкие скулы, длинные пальцы, сжимающие нож, — отца, и матери, спрятавшейся с ребёнком, такой же, как и она. Он знал, что эльфа, увиденного в воспоминаниях, давно уже нет. Королева испила его до дна, отобрала его вечность, уничтожила свет в его душе. А теперь она очищала следы его силы и искала ребёнка. Ребёнка, которого волочил этот жалкий гибрид — не человек, не эльф, а нечто среднее, свидетельство чужого мезальянса. — Ты знаешь, где твоя мать? — Вечный не говорил вот уже неделю, и теперь слова звучали хрипло, горло сжималось почти до боли, но он не обращал внимания на это. Потом. Он ведь бессмертен, у него есть время наверстать упущенное. Слишком много времени. — Да, — тихо шепнула малышка. В её глазах только сейчас, на мгновение, промчался страх; слова о матери заставили её вспомнить, к чему приводят незнакомые эльфы, ловящие на Пылающем Пути маленьких девочек. Жаль, она не способна до конца осознать, насколько страшно сопротивление королеве. Но пройдёт время, и девочка осознает. Не так уж и долго. Всего несколько лет. — Тебе нравятся розы? Хочешь цветок? — Хочу, — голос звучал всё тише и тише, будто бы угасал. Под ногами разгорались камни, и он выпрямился, подхватывая ребёнка на руки — Королева неумолима, но и она не всем может руководить. — Раб, — голос прозвучал с неожиданной холодностью и резкостью; круглоухий обернулся, задрожал, будто бы кто-то занёс над ним плеть. — Сорви цветок. Он попятился. Глаза — мутные, болотистые, как и он сам, — наполнились слезами. — Господин… Её Величество… — Сорви цветок, — Вечный бросил на него равнодушный взгляд. — Но ведь я умру, — прошептал он. — У тебя есть выбор, — он чувствовал, как тонкие пальчики девочки сжали воротник рубашки — человеческая мода, — как несколько слезинок упало на шею. Она боялась. Она понимала, что должна бояться — сейчас, сегодня, всегда. Но не понимала, чего именно. — Ты можешь подать мне цветок немедленно, либо погибнуть от моей руки. Выбирай. Его дрожащие пальцы против его воли потянулись к цветку. Он мог выполнить указ добровольно, но Вечный не хотел сжать — и рука сама коснулась шипа, срывая самую красивую розу. Накалился Пылающий Путь. Вечный чувствовал, видел будто бы, как шипела от ненависти Королева, но ему не было больно — камни вспыхнули под круглоухим, и он только довольно усмехнулся, выдирая розу из слабых пальцев. Шипы опали сами собой. Они не могли его ранить — не были настолько сильны, — и он смотрел, как постепенно страшная роза обращается в обыкновенный рубиновый цветок. — Держи, — он протянул девочке цветок. — Где твоя мать? Она слабо махнула рукой, прижимая розу к груди. Та вспыхнула — алым, — и застыла, будто бы такая же бессмертная, как и эльф. Он быстро зашагал в том направлении, в котором показала девочка. За спиной раздался громкий крик — Пылающий Путь в очередной раз загорелся, превращая мужчину в пепел, и Вечный представил себе, как сейчас негодует Её Величество. Он в очередной раз нарушил её приказ и должен поплатиться за это, но даже у Королевы есть свои границы. Бессмертный ссадил девочку на безопасный участок дороги и в последний раз сжал её тонкие пальчики. — Не потеряй цветок, — улыбнулся он — настолько тепло, насколько ещё мог. — Пока ты будешь хранить его, никто не посмеет причинить тебе вред. И он будет цвести для тебя, пока я не погибну. Она подняла на него несмелый взгляд, будто бы всё понимая. Была бы это её дочь — Королева не посмела бы и пальцем её тронуть, но он мог только подарить ей какую-то жалкую розу, словно убеждая в том, что алые лепестки могут сделать жизнь безопасной. — А твари? — И твари станут для тебя ручными. Найди маму и скажи ей, что теперь любая Тварь Туманная, что встретится на вашем пути — ваш друг. Не бойтесь темноты. Бойтесь Королеву. Он знал, что она не запомнит. Знал, что её матушка ни за что не поверит. Но Королева всё равно была в сотни раз хуже чем всё, что только можно встретить на ночных улицах. Он кивнул ребёнку и выпрямился, повернулся лицом к чернильно-чёрному замку, будто бы уже представляя себе, как растворится в его стенах. Пылающий Путь раскинулся перед ним, и мужчина вновь продолжил своё шествие. Камни вспыхивали под ногами, но он знал, что это ещё не кара Королевы. Она ещё ничего не знает, не понимает, что случилось; она даже не уверена, вернётся ли он к Ежегодной церемонии в последний раз. Должен. И она, разумеется, будет его ждать.* * *
Он услышал рычание Твари издалека. Обычно она находилась в палатах Королевы, как единственное существо, которое Каена готова любить. Бессмертная. Вечная. Несчастная рядом со своей Королевой. Но сейчас она была наказана, очевидно, и томилась в длинных коридорах без единой живой души. Твари Туманные — самый страшный кошмар всего мира. Прячутся от эльфов во мраке, уничтожают их, растаскивают на мелкие кусочки — злобные, зловонные, отвратительные. Каждый раз, когда Вечный слышал эту ёмкую характеристику, ему хотелось расхохотаться им в лицо. Да, Твари Туманные прячутся во мраке, да, они питаются кровью, но если кто-то считает их самым страшным в этом жутком королевстве, то он явно не знаком с Её Величеством Каеной Первой, да и уж точно ничего не понимает в политике. И в зоологии. Он боролся с Тварями много лет. Вырезал их на своих вылазках. Притащил одну домой, в качестве подарка, потому что только изверг — и Королева, — может уничтожить дитя, будь оно хоть юным эльфом, хоть Тварью. — Выходи, — он закрыл за собой дверь и вскинул руку, зажигая факелы. — Я же знаю, ты ненавидишь мрак и любишь, когда тебя чешут за ухом. Гортанное рычание послужило ему ответом. Твари обычно бесшумны, только перед нападением выдают подобные звуки — когда уже склоняются над жертвой, — но Вечный отлично знал, что иногда конкретный случай может выпадать из ряда вон. Если королевская ручная зверушка и доедала после Её Величества, это ещё отнюдь не означало, что она плохая. — Равенна! — его голос стал чуть громче. — Иди ко мне скорее. Он остановился посреди длинного узкого коридора — безоружный, с открытым горлом, прямо бери и ешь, — и протянул руки. Тёмное пятно вырвалось откуда-то из тени и бросилось на него — огромная, с тёмной шерстью Тварь Туманная, отличный экземпляр, с лёгкостью уничтожит среднестатистический отряд эльфийской стражи. Она уже почти врезалась в него, как вдруг резко осела на землю — остановилась на полпути, оборвала свой затяжной прыжок, — и бросилась к его ногам, протяжно урча. — Равенна, — он присел на корточки рядом с нею. — Это она тебя так? Через всю кошачью морду Твари тянулась длинная кровавая полоса. Обычно раны легко заживали, но королевские плети — Вечный имел удовольствие испытать их на собственной спине, — были пропитаны чем-то особенным и не позволяли так просто избавиться от шрамов. Равенна почти не изменилась. Разве что шерсть её, в детстве и вовсе золотисто-песочная, стала почти чёрной, пусть и оставалась такой же мягкой, когти теперь уж точно не прятались, а длинные клыки стали ещё острее. Но в целом Вечный так и не смог понять, чем же так сильно Твари отличаются от обыкновенных огромных кошек — такие же пушистые хвосты, не считая выдвижного жала, и зачатки крыльев на спине — летать на них нельзя, они больше похожи на крылья летучей мыши, а ещё обладают неприятной особенностью — острые, способные вспороть живот своими концами. Но Равенна ещё при своём рождении была неправильной. Охотники — что за дикость, — мало что убили её мать, так ещё и вырвали бедному детёнышу и шип на хвосте, и жуткие крылья, не тронули только клыки и когти, потому что у молодых особей они ещё не развиты. Вечный помнил, как пожалел её, как вылечил — и оставил себе. Увы, но Равенна не могла стать больше, чем огромной домашней кошкой. Она помнила его, вопреки тому, что принадлежала королеве. Вечный не помнил, сколько ей лет — но скоро уж точно будет сотня, а чёрный мех оставался всё таким же ухоженным и прекрасным. Пальцы нащупали ошейник, и Вечный вздохнул. — Она хотела тебя выгуливать, — вздохнул он. — Моя бедная Тварь Туманная, за что ж ты заслужила такую отвратительную хозяйку? Мало того, что она запирает тебя в тёмном коридоре и кормит мертвечиной, так ещё и пытается вытащить в туман, да, моя хорошая? Прикосновение к мягкой шерсти успокаивало. Он поднялся, мягко вскочила на лапы и Равенна — красивая, высокая, пусть и неполноценная. Теперь её холка достигала его рёбер — Тварь стала просто огромной за то время, что он не видел её. Он потянул её за ошейник по тёмному коридору. Каена и так ждала его достаточно долго, чтобы сейчас не разнести добрую половину дворца и отстраивать его заново, не стоит продолжать рисковать жизнью окружающих и несчастной кошки-переростка, названной по дикой ошибке Тварью Туманной.* * *
Он знал, что следует ждать за дверью. Для нынешних эльфов будущее — загадка, но он ведь Вечный. Он ещё мог чувствовать. Он всё ещё помнил, как оно было тогда — до того, как время извернулось отвратительной, скользкой змеёй, окрутило их и разрушило всё, что смогло. Но это не было смелостью — наставлять оружие на Её Величество. Это не было смелостью — пытаться убить её. Это даже не слепое безрассудство, смешанное с юношеским максимализмом — это просто глупость. Они без магии. Они пусты, словно земли, над которыми уже сотни лет не шёл дождь. Любая капля магии над ними обращается в пар и жадно впитывается в потрескавшуюся почву; они податливы и нежны. Они смертны. И это их главный недостаток. Они самонадеянны. Направляют на Её Величество оружие, будто бы не видно за испуганным взглядом коварной ухмылки, за кроткими жестами — нож в складках платья. Она выпьет его кровь, как сотни тысяч раз до этого; она будет заставлять его мечтать о смерти — и ей, Её Величеству, абсолютно всё равно. Когда она такой стала? Вечный не помнил. Границы времени никогда не были важными для него — и для неё, с тех пор, как она вкусила чужую жизнь и позволила первой капельке крови коснуться её губ, тоже. Но это он был Вечным. Она — застрявшей в вечной скорлупе королевой. Бессмертной — а не вечно живой. И ему не хотелось верить, что это он её такой сделал.* * *
Мальчишка смотрел на Её Величество с дикой уверенностью. В его дрожащих руках лук выглядел особенно жалко, особенно после того, что видел Вечный, и Каена могла сломить его в одно мгновение. Но ей нравились жалкие птенцы, что сами падали в хорошо расставленные сети; у них была свежая, полная жизни кровь, которой она наполняла свой кубок и пила до дна, вкушая чужую молодость и красоту. Прекрасная. Идеальная. Ненавистная. Всё это про неё — и не в его глазах. Парень выпрямился — уверенность сверкнула в его глазах. Разве есть эльф, который поможет королеве? Разве есть эльф, который согласится дать ей билет в жизнь, сколько б она не умоляла? Пусть падает на колени. Пусть просит о помощи. Пусть жаждет свободы, которую она не получит никогда… Отвратительная. Преисполненная изъянов. Такой он видел её. Именно потому, наверное, жалел. Именно потому не мог её ненавидеть. Или, может быть, его причины были чуточку существеннее, чем жалкие эмоции всех, кто окружал Её Величество. Ведь они просто эльфы, они смертны и меняются ежегодно, если не ежедневно. А он — Вечный, последний Вечный, от которого она не захочет избавиться, пока он не сдастся ей на милость. Каена всё ещё верила, что этот день настанет. Он уже давно знал, к чему это приведёт. Давно знал — как надо от неё избавиться. Сила вспыхнула на кончиках пальцев. Зарычала Тварь Туманная за его спиной, выгибаясь, будто бы в предвкушении прыжка. Он резко вытянул руку, выбросил магию вперёд, и лук раскололся пополам — на мгновение раньше, чем колени мальчишки подкосились, и волшебство врезалось в его спину сплошным потоком. Вспыхнуло зелёным, цветом её — его, — глаз, и он не успел ни испугаться, ни издать предсмертный хрип, только пролетел к ногам королевы всё с тем же жутким торжеством во взгляде, которому уже никогда не угаснуть. — Он падает к вашим ногам, моя королева, — Вечный выпрямился. — И в смертном поклоне выражает собственную признательность. Нежная, идеальная Каена растворилась в одно мгновение, являя ему знакомо жестокую, холодную женщину, которой вот-вот исполнится сто лет; помрачнел взгляд её зелёных глаз, и она плотно сжала губы, ступая вперёд и ногой отталкивая от себя мертвеца. Без единой капли отвращения или страха — но если на руках Вечного и было больше крови, чем на её собственных, то только потому, что он слишком часто бывал среди людей. Но их можно было и не считать. Она была всё так же красива, как и тогда, когда он видел её в последний раз. Построенная на диких контрастах неожиданно бледной кожи, эльфийских острых ушей — таких, что Вечные позавидовали бы, признак чистокровия, — раскосых зелёных глаз и рыжих, осенних волос. Стройная до излишней худобы, состоящая из углов и резких линий — строгие черты лица, ни капли материнской мягкости или человечности. Вся в отца — хотя не насчитать и трёх общих черт. Больше всего на свете Вечный ненавидел именно эту фразу. — А что же ты не поклонишься? — продолжила она. — Почему ты не падешь на колени, Вечный? Разве ты не желаешь выказать своё почтение королеве? — Только звёзды властвуют надо мною, и вы — самая яркая звезда на этих небесах, — на его губах заиграла издевательская улыбка. — Но к ногам королевы надо бросать дары, а не своё бренное, отравленное человечеством тело, нет разве? — Роларэн… — она покачала головой, почти растеряв остатки дипломатичности, и спустилась с помоста, даже не покосившись на покойника. — Ты неисправим. Или, может быть, — тонкие, длинные пальцы скользнули по его скуле, пробежались по тёмным волосам — и взгляды вновь столкнулись, будто бы взрывом зелени, — ты наконец-то изменил своё решение? Никому из мужчин не выпадала такая честь. — Тысячам, моя госпожа, — усмехнулся он в ответ. Она рассмеялась. Разумеется, сколько всего можно пережить за сотню лет! Сколько любовников может перебрать молодая, прекрасная вдова; сколько крови выпить на ночь? Они все сдавались. Они все, рано или поздно, падали в её объятия и умирали, их кровь стекала в кровавую чашу, и она делала первый глоток, чтобы оценить вкус жизни, уходящей из эльфийских тел. Но он был Вечным. И он не сдавался. Они все были достаточно самонадеянны. Достаточно глупы. Достаточно пусты. Но он, перебрав на своей шкуре множество грехов человеческих, давно уяснил — люди хуже даже самых гнусных эльфов. Но даже миллионы жалких человечишек не стоят одной королевы. Он знал её до того, как она стала такой. Он читал её — легко или не очень. И он не умел сдаваться. Только не Каене. — Почему же ты не позволил мальчишке убить меня? — хрипло прошептала она, почти дотянувшись до его губ. — Разве Ваше Величество против? — Роларэн отступил на шаг, прерывая контакт. — Простите, Каена, но я не могу отказать себе в удовольствии убить вас собственноручно. Она рассмеялась — звонко и почти по-детски, как самая прекрасная эльфийка на свете. Вечные верили этому смеху, как и остальные — простые, смертные эльфы. Они слышали это журчание ручейков в её голосе и шли, будто бы мотыльки на огонь. Они умирали от её руки, и он не раз и не два вонзал ножи в спины тех, с кем прежде воевал плечом к плечу. Но ни разу он не был настолько глуп, чтобы оказаться на их месте.* * *
Пока Каена не колдовала, она не была самой прекрасной женщиной на свете. Пока она не приплетала ко всему этому кошмару свою власть, она была обыкновенной эльфийской — не Вечной, не идеальной, смертной. Конечно, не нашлось бы кого-либо из людей краше, чем она. Ведь они — не эльфы. И, конечно же, где-то в этой стране жили эльфийки, которые могли сравниться с королевой. У кого-то черты казались мягче, взгляд — нежнее, волосы — ярче, чем её тусклая, осенняя рыжевизна. Разве что глаза — у неё такие зелёные, будто бы и сочная трава, с такими не сравнится ни одна морская синева, ни одно золото деревьев. Но никто не мог ей отказать. Они все становились безвольными, жалкими — будто бы те тряпки, которыми вытерли кровь, — и падали перед нею на колени, стоило только посмотреть достаточно строго. Она умела находить этот правильный взгляд — слегка осуждающий, слегка соблазнительный, редкая смесь силы и подчинения. Ровно на несколько минут. До тех пор, пока она не получит то, что хочет. До тех пор, пока не вонзит нож в сердце, и кровь не стечёт в чашу. До тех пор, пока очередная жертва сама не перережет себе вены, дабы угодить королеве. Пока не предаст весь мир ради того, чтобы пасть к её ногам. Каждый знал, что ночь с ней — смертный приговор. Каждый был уверен в том, что он окажется тем самым, уникальным. Единственным. Тем, с кем она будет жить в своём "долго и счастливо", и "умрут они в один день". Но они все умирали, а Каена продолжала править. Но они все не знали главного секрета. Тот, кто мог бы — возможно, — пережить хотя бы одну ночь с Её Величеством, — никогда не перешагнёт через порог её спальни. Никогда не перечеркнёт последнее, что осталось в нём от порядочности, добродетели, верности хотя бы каким-то идеалам. Никогда не позволит ей потерять последнюю причину не уничтожить этот мир. Он знал, что не должен был возвращаться, и знал, что не мог больше оставаться в стороне. Слишком много крови. Слишком много боли. Слишком много она уже перешагнула, чтобы позволить ей прожить ещё хотя бы день. Она не должна была приходить сегодня. Королевы приглашают в собственные покои, а не заглядывают в чужие; королевы не проведывают послов на ночь глядя. Королевы — не Каена. Он увидел её отражение в зеркале. Она больше походила на тень — бледная, в тонкой сорочке, казалось бы, готовой вот-вот соскользнуть с её плеч. Её зелёные глаза горели ярче, чем обычно, а губы казались алее, чем от красок — цвет крови давно уже так ярко не отражался на ней, как сегодня. Привычно худая, острая, холодная — и преисполненная собственной ненависти ко всему живому. Рэн знал — он должен был бы повернуться и швырнуть в неё кинжалом. Он бы попал. Будь она хоть тысячу раз сильна, хоть миллион раз королева — она не Вечна. Она бы поддалась. Она бы, рано или поздно, умерла. Ему следовало выволочить её за границу Златого Леса, вытолкнуть под пылающее человеческое солнце, уничтожить — чем скорее, тем лучше. И он не мог. — Роларэн, — её голос звучал мягко и вкрадчиво. Она не подошла ближе, зная, что нет никакого смысла пересекать границы. — Может быть, очередное десятилетие среди людей чему-то тебя научило? Он обернулся к ней — неохотно, медленно, оставляя все надежды на то, что в этом году окажется чуточку сильнее, чем прежде. Может быть, позже. Может быть, через год, два, сто он всё-таки сможет её убить — если сам к тому времени ещё будет жив. Но не в этот раз. Каена всегда чуточку дороже, чем должна. Каена всегда ещё более ненавистна, чем он мог бы себе представить. — И чему же оно должно было научить меня? — он смотрел ей прямо в зелёные, травянистые глаза, даже не пытаясь предсказать, сколько могил спрятались за ними. Она просто была красивой, а остальное превратилось в дикое переплетение сумасшедших, лишних мыслей. Какая разница, что происходило прежде? Она внушала эту мысль каждому. Вливала её в сознание всем, кого желала в ту или иную секунду. И в этот раз Рэн почти поверил — он оказался в нескольких сантиметрах от неё, и только потом наконец-то понял, что творит. Но он был достаточно силён — и достаточно долго прожил на этом свете. Он мог вовремя остановиться. — Неужели я не прекраснее всех этих… Человеческих женщин? — хрипловато спросила она. — Каена… Нет границ человеческой подлости, — он покачал головой. — Но ты хуже всех их, вместе взятых. — Самые острые кинжалы бывают прекраснее прочего, — она провела кончиками пальцев по его скуле, убрала чёрную прядь за острое ухо, улыбнулась зелени его глаз. Коснулась того места, где должен был остаться шрам — маска его прошлой, человеческой жизни. Ничего нет. Ни шрамов — он умел исцелять своё тело, — ни небритости — у эльфов бороды не растут, — ни повиновения. — Но никто не назовёт прекрасной ядовитую гадюку, — усмехнулся Роларэн. — Каена, я слишком сильно тебя ненавижу, чтобы всё это подействовало. — Ты слишком сильно любишь меня, — это звучало, будто бы гипноз, но они прекрасно знали, что ничто не подействует. — Слишком сильно. Ты простил мне даже смерть собственной супруги, разве нет? — Да, — Роларэну никогда не надо было отводить взгляд — он мог спокойно и смело смотреть в её глаза. — Но я никогда не прощу тебе смерть собственной дочери. Она содрогнулась. На мгновение лицо её превратилось в восковую маску, а во взгляде отразилось что-то красное, кровавое. Она почти решилась распрощаться с собственной одержимостью. Она почти ушла гордо, хлопнув дверью за своей спиной. — Помни, Роларэн, от церемонии завтра тебе никуда не деться, — выдохнула она наконец, поставив жирную запятую в разговоре — будто бы он не знал, что так и будет. Каена давно потерялась в своих реальностях. И ей нельзя было доверять что-то большее, чем пару секунд жизни. Но и этого оказалось слишком много.* * *
Сияли костры. Церемония Возложения начиналась с первыми ударами в огромный набат — и тысячи эльфов падали на колени перед своей королевой, склоняясь перед её величием. Перед её жутким умением убивать. Вечная Вдова была — как и каждый день своей жизни, — непередаваемо красива. Её чёрное платье струилось волнами по прекрасному телу, а зелёные глаза сияли, будто бы изумруды. И волосы — как последние листья Златого дерева, в честь которого она была названа. Каениэль — первое дерево Златого Леса. Древо, давшее ей её имя. Древо, последний лист которого вспыхнул пламенем и сгорел в пламени её жестокости. Она прижала палец к губам, призывая к тишине, запрокинула голову — и раскинула руки, призывая небеса к ответу. За то, что они позволили их Королю умереть. За то, что Нить оборвалась, а Вечные умерли — один за другим, от её руки или от руки тех, кого она очаровала. Небо не заставило себя ждать. Молния разрезала тёмные, холодные облака одной сплошной белой линией, не дав им рассмотреть ни поворотов, ни изгибов. Одним коротким ударом она могла закончить страдания великого, но падшего народа; одним коротким ударом рухнула к ногам королевы, подчиняясь ей, как и сотню лет до этого. Её Величество — сильна. Её Величество — всемогуща. Чары подтверждали это — и эльфы тихими, срывающимися голосами завели прекрасную песнь, открывавшую самый страшный день этого года. — Подданные мои, — она смотрела на них — на всех одновременно и на каждого как-то иначе. — Мои верные эльфы… Сегодня кровь братьев и сестёр наших окропит земли Златого Леса. Сегодня мы поднесём воздаяние умершим Вечным и их бессмертному Королю. Толпа поднялась — беззвучно, как умеют только эльфы. Среди всеобщего человеческого грома — будто бы глоток свежего воздуха, давно мёртвый, но всё ещё дарующий призрачную надежду… Она стояла на помосте — лицом к Пылающему Пути. Дорога покаяния, дорога, по которой пройдёт первая жертва Златой Охоты. Взяла в руки ритуальную чашу, провела ею по своему запястью — тонкая струйка крови потекла по золотым граням. Вскинула голову, всматриваясь в простирающуюся перед нею пустоту, пытаясь заглянуть в глаза тому, чьей крови желала испить. Конечно, он. Если кто-либо и имеет право сопровождать королеву в этом ритуале, открывающим жертовную Златую Охоту, то только Вечный. Он остановился рядом с нею — и она тоже предложила ему чашу, сверкающую оттенками упокоившихся листьев. — Пусть твоя кровь смочит губы страждущим, — прошептала она. — Пусть моя кровь, — Роларэн выпрямился, занося над запястьем кинжал, — смочит губы Вечным по ту сторону Огня. Он резанул по запястью без жалости — и алые капли упали на угли, зашипели и превратились в пар. А после — то ли выхватил, то ли осторожно взял кубок из её рук, и её кровь тоже вспыхнула на Пылающем Пути, словно освещая чужую дорогу. Они отступили от дороги — безмерно длинной, извивающейся между обрубками Златых Деревьев, что когда-то пылали страшными огнями. Извивались, умирая — одно за другим, как складывали свои головы Вечные. Королева не сказала ни слова. Только подала короткий знак — и стражи-эльфы, необычайно высокие и довольно крепкие, как для лесного народа, вытолкнули вперёд кого-то. Сорвали мешок с его головы, открывая толпе лицо мальчишки лет двенадцати-тринадцати. Его узкая, детская ещё спина была покрыта тонкими полосами царапин, а губы дрожали — словно боялся разрыдаться, пытался сдержать слёзы, подкатившие к горлу, но не мог, — и руки были заломлены за спиной и связаны крепкими верёвками, сплетёнными из тончайшей паутины, собранной на ветвях Златых деревьев. Но не на это смотрели эльфы. Его уши — круглые. Человек. Толпа ахнула в один голос, подражая велению Каены. Но она только расправила плечи, царственно улыбаясь. Бросила на Роларэна короткий, подобный секундной слабости взгляд, а после заговорила, не позволяя себе больше ни минуты молчания: — Этот мальчишка посмел осквернить своим присутствием Златой Лес за день до начала Охоты. Он и станет первой жертвой. Он будет тем, кто пройдёт по углям Пылающего Пути от великого королевского дворца и первого Дерева, — толпа не реагировала, словно не знала, что Каениэль давно уже — пепел, — и помчится к святой границе нашего государства. Он — и ряды эльфов, несчастьем или благодатью которых будет сегодняшняя Златая Ночь! Эльфы коротко склонили головы, то ли показывая своё одобрение, то ли боясь возразить великолепной королеве, способной одним приказом прервать жизни каждого из них. Власть правительницы Златого Леса священна, и никто не посмеет нарушить её завет. — Каждый, кто возжелает, имеет право принять участие в Златой Охоте, заняв место одного из Избранных. Стать гонимым — и выбраться сквозь священную преграду в человеческий мир, — она ласково улыбнулась народу, словно говоря — это возможно. — Но помните, преграда открывается только однажды. Только один из вас может выбраться на свободу за высокие стены эльфийской магии. И он — или она, — никогда больше не вернётся. Никогда не вдохнёт чистый воздух Златого Леса. …Станет бессмертным. Этого она, разумеется, не сказала. После всего, что случилось, только человеческий мир дарует эльфам вечность. Только там, где нет Златых Деревьев, они способны веками влачить своё жалкое, бездушное тело. С острыми ушами, спрятанными за ветхими иллюзиями. Все хотели пересечь границу. Но Златые Охотники — лучшие из лучших. И за то, что их жертва ускользает, им даровалась долгая и мучительная смерть. Смерть, которой боялся каждый из них — ведь можно было вырваться на свободу с посольством, оказаться за границей и больше никогда не вернуться в руки к королеве Каене. А жертвы — лишь слабые существа. Без магии, с завязанными за спиною руками. Жертвы — лишь пешки, первая из которых совершает молчаливое позорное шествие под тяжестью чужих взглядов. И мальчишка даже не дойдёт до охоты. Его забьют плетями, пока он будет, опустив голову, шагать по Пылающему Пути. Кто-то мог вступиться за своего ребёнка. Кто-то мог выйти за любимого. Но за человеческого мальчишку — нет, ни один эльф не сделает шага вперёд. Не пройдёт первым по Пути, не позволит тяжёлым плетям оставить ожоги на своих плечах. Каена это знала. Каена перечёркивала всё, что связывало эльфов с людьми — она собиралась убить его демонстративно, чтобы показать, насколько низкими были существа, что воспевали молитвы эльфам там, за высокими стенами границы. Невидимыми, могучими, непересекаемыми… Этот ребёнок пришёл сюда для того, чтобы увидеть сказочный мир. Случайно прорвался сквозь полосы защиты. А она разрушит не только его мечту — его жизнь. Слишком много детей не родилось — и слишком много детей умерло только потому, что Каена однажды взошла на престол. — Я пройду за него. Эльфы вскинули головы — словно не понимали, кто это сказал. Вечный. Последний. Он не дал ей шанса остановить себя. Не позволил вспомнить о том, что она чувствует, запомнился только последней дерзостью — как пролил её драгоценную кровь на угли, на пепелище смерти всех, кто только был ему дорог. Мужчина быстро спустился с постамента. Снял расшитый знаками Златого Леса камзол, отбросил его в сторону, зная, что теперь тот будто бы проклят — никто не рискнёт коснуться. Расправил плечи и повернулся в последний раз к Каене, улыбаясь. Снял чёрную рубаху — по Пламенному Пути не идут в защитных латах, даже если это просто тонкая ткань. Сбросил обувь — никто не шагает в сапогах по карающим углям. Расправил плечи и уверенно, с улыбкой на губах сложил руки за спиной, скрещивая запястья. Страж подступил к нему с осторожностью, словно опасаясь, что Роларэн воспользуется своим даром, но он не пытался защититься. Позволил себе оказаться в путах, и они, наверное, с радостью завязали бы ему глаза — но тот, кто идёт по Пылающему Пути, должен видеть, что ждёт его впереди. Он больше не оборачивался. Ступил наконец-то босыми ногами на пылающие угольки и медленно, не оборачиваясь ни на мгновение, впрочем, шагнул вперёд. Пламенный Путь шипел под его стопами. Дым, казалось, окутывал его — или это был Холодный Туман? И эльфы, все до одного, словно те Твари Туманные, затихли, выжидали, смотрели, как он ступал вперёд. Златая Ночь прежде была самой светлой в году. Но Златой Лес уже много лет не видел солнца — было так же темно, как и обычно. И Роларэн, последний из вечных, гордо шагал вперёд. Они вскинули по ритуалу плети, что сжимали в руках. Тяжёлые полосы от кнутов кровавыми линиями разрезали его плечи — и тут же пропадали. Златой Лес дарил своему Вечному жизнь. Златой Лес не хотел отпускать ему, не позволял бежать. Он шёл вперёд, и они не осмелились нанести больше ни единого удара. Они просто не могли — боялись этого, будто бы ждали, что он однажды вернётся и обрушит на них весь свой бесконечный гнев. Они дрожали. Они жаждали, чтобы он прошёл этот путь, на мгновение не остановившись. Они надеялись на то, что он спотыкнётся и погибнет. Может быть. И когда он ступил с Пылающего Пути, замирая на краю лесной дороги, то слышал, как она толкнула мальчишку в спину. — Иди, — прошептала ему на ухо, склонившись и сжав тонкими пальцами плечо. — Догоняй своего господина, человечишка, и, может быть, увидишь, как за его плечами замкнётся граница Златого Леса. А потом — рано или поздно, — ты будешь мой.* * *
— За мной. Мальчишка вскинул голову — брошенный посреди Златого леса, он уж никак не ждал увидеть эльфа, бросившегося вместо него на Охоту, рядом с собой. Не думал, что сможет вновь заглянуть в глубокие зелёные глаза. И ему казалось сейчас, что этот мужчина был к нему добр — всё ещё ступал босыми ногами по землях леса, и деревья словно тянулись к нему, пытались хлестнуть по плечам. Мальчик протянул ему сапоги и рубаху — подобрал их, когда его толкали туда, в лес. — Надень сам, — покачал головой мужчина. — А вы? — наконец-то выдохнул он. — Идём, — строго проронил тот. — Быстрее. Так быстро, как ты только сможешь. — Они вас будут ловить… Он закрыл глаза. Слабо улыбнулся — а потом вновь посмотрел на того, кто теперь был должен ему жизнь. — Они будут ловить меня самым последним, — прошептал он наконец-то. — Пойдём, малыш. Надо дойти до границы. Эльф шёл — или бежал? — так легко, так быстро, что мальчишка едва поспевал за ним. Ему казалось, что земля горела под ногами — он хотел предложить развязать эльфу руки, но тот не остановился ни на миг. Он так легко перепрыгивал через препятствия, словно за спиной у него были крылья. И мчался — к своей свободе. Они всё равно их догоняли. Слышался их топот, их крики, и он понимал, что если б Вечный бежал сам — он уже давно был там. Давно уже пересёк бы границу. Мальчишка знал, что не заслуживает жить. Почему никого не слушал? Почему не остановился? Сам виноват во всём, что случилось, сам должен заплатить за свою ошибку. Он. Не последний из эльфов, что мог вписаться в его сказку. Они замерли у светящейся линии, и мальчик отступил на шаг, словно предлагая эльфу сделать последний шаг. Тот только коротко покачал головой, и чёрные волосы упали ему на лицо. Угловато — так умеют только остроухие, — улыбнулся. — Иди. — Я не могу. Это вы должны идти, — прошептал мальчишка. — Пожалуйста… Вы последний, кто должен… — Иди, — строго промолвил он. — Иди и расскажи каждому, кому сможешь, что нет ничего страшнее эльфов. — Но… — Как тебя зовут, мальчик мой? — мужчина встал на колени, так, чтобы ребёнку не пришлось запрокидывать голову, чтобы смотреть ему в глаза. — Сколько тебе лет? — Двенадцать. — И как тебя зовут? — Фир, — представился он уличной кличкой. Худые плечи эльфа вздрогнули, и он мотнул головой. — Фирхан. — Фирхан, — мужчина мягко улыбнулся. — Иди, Фирхан. Они уже близко. Иди и сделай всё, чтобы больше ни один маленький мальчик не переступил порог Златого леса. Поведай им, какие чудовища живут здесь… Все эльфы. Все эльфы — чудовища. — Но ведь вы погибнете. — Иди. Только развяжи мне руки напоследок. Он склонился, пытаясь раскрутить страшные пута. Возился с ними до ужаса долго — пока наконец-то путы не поддались. Эльфы-охотники уже были совсем близко, и за редкими деревьями можно было разглядеть их силуэты. Всё ближе и ближе — никуда от них не спрячешься и не укроешься. Фирхану хотелось забрать его с собой, помочь, но он знал, что ничего не получится. Охотники зарядили свои луки — собирались пронзить его, наверное, насквозь. Чтобы ослушавшийся королеву пал здесь, на границе, за миг до собственной свободы. — Не все эльфы плохие, — прошептал он, глядя на спину мужчины, только теперь понимая, что она вся покрыта шрамами. — Вы — хороший. Он сделал ещё один шаг назад — и оказался на лугу, прижимая к груди мужскую рубашку, увидев только вспышку — и как эльф раскинул руки, приветствуя свою смерть. Не все эльфы плохие. Но последний из хороших только что пал от стрел своих братьев.Глава первая
Год 117 правления Каены Первой Солнце в последний раз коснулось золотого листика. Луч тоскливо пробежался по стволу сияющего дерева, обогнул несколько выжженных туманом пятен, а после растворился в густых чёрных клубах мрака, тянувшегося от столицы. Серные тучи окончательно затянули небо, обращая сумрак в ночь, и только тоскливо засияло златое дерево на границе почти потухшего леса. Оно ещё успело впитать в себя свет, которого хватит на несколько часов — может быть, как раз кто-то вернётся с работы. Может быть. Что сегодня вновь будут жертвы, понятно и так. Вопрос всегда только один: сколько? Это раньше спрашивали ещё, как страшно они будут умирать. Теперь это неактуально. Умрут все, а от тумана, от ночи или от королевы — это уже неинтересно. Если Каена захочет, она достанет каждого. На улицах было тихо. Сквозь чёрный туман никогда не прорываются громкие звуки, трупы находят уже потом, когда слабое солнце вновь будит Златой лес — границу эльфийского королевства. И для этой деревеньки хорошо, если их будет три или два. Но сегодня не стоит ждать милости. Вчера умер только один. Сегодня погибнет минимум четверо. Если не больше. Каждую Шестёрку жертв было больше, чем обычно. Шестёрка замыкалакруг, Шестёрка была выходным днём, и говорили, что пять веков назад, когда Златой лес сиял своими листьями, когда Деревья можно было увидеть на каждой улице, эльфы выходили на площади в городах или в деревнях и плясали. Пели. Радовались ещё одному прожитому дню своего давно забытого бессмертия. Но всё закончилось. Они смертны. Они могут умирать. Они умирают — слишком часто для того, чтобы у кого-то была надежда дожить хотя бы до сорока или пятидесяти. Это не началось пять сотен лет назад. Не тогда, когда чаша бессмертия была переполнена, когда начали сыпаться листья со Златых деревьев. Конечно, говорили, что именно в тот день начался обратный отсчёт, но каждый в стране знал, что это не так. Они ведь жили. Мирно, счастливо жили — сто веков или сто лет, это не имело значения. Среди них ещё рождались одарённые, ещё были те, кто выбирался в человеческий мир и пел прекрасные песни о красе Златого Леса. Песни пели и сейчас. Но Златого леса больше не было. Всё началось не пятьсот — сто семнадцать лет назад. Она вступила на трон, будто так и должно быть, вышла замуж за их правителя. Она стала их королевой. Она выпустила туман на свободу. Запретила магию. Закрыла границу. Отобрала у эльфов последнюю возможность быть счастливыми. Последний шанс вернуть себе бессмертие. Но даже те сто лет, что были отпущены им свыше, она не давала прожить. Шестёрка теперь была трауром. Все, конечно же, молчали. Никто не знал, что за твари рыскают во тьме, почему одни умирают от разрыва сердца, а вторые наутро приходят домой. Почему часть трупов такие, словно это просто уснувший живой человек, а часть разорваны зверьми на мелкие кусочки, так, что их узнают только потом, пересчитав выживших. Каждый просто пытался оказаться дома до того, как придёт туман. Там, за стенами, за плотно закрытыми дверьми, им не грозили тёмные клубы, что слоились по земле. Оставалась только королева. Но лучше было умереть в тумане. …Он приходил каждый раз всё раньше и раньше. Шэрра знала — приходит зима, и листья Златых деревьев сыплются на землю. Они не могут больше сиять. Темнеет раньше, чем они успевают возвращаться домой. Зимой всегда больше жертв. Зимой всегда страшнее. Почему не вернуться раньше? Почему оставаться тут каждый раз, на улицах, если кошмары под покровом ночи и черноты крадутся за твоей спиной и пытаются дотянуться? Шэрра не могла ответить. Ей было далеко — в ту часть деревни, в которой никогда не было ни единого Златого дерева. Там они выгорели самыми первыми, ещё до Каены. Самый бедный уголок — прежде местность, где эльфы под покровом гор выстраивали прекрасный дворец, но от него так и остались сплошные развалины. Следовало признать: не у каждого была крыша над головой. Не у каждого был дом с каменными стенами и крепкими дверьми, дом, в котором можно было спрятаться. У Шэрры оставалась хижина там, у замка. Но лучше быть растерзанной тварями, чем теми, кто населяет развалины. Звери добрее эльфов. Им просто нужна добыча. А эльфам мало убить. Им надо использовать, расколотить всё — и выбросить на съедение тварям. Разве не проще пойти к последним сразу же? Тьма сгущалась всё быстрее, и Шэрра остановилась у Златого древа. Никто не отменял работу, даже по выходным. Ей надо было за что-то жить. Что-то есть. Она ещё пыталась бороться. Она знала, что твари её не тронут. Но она не могла гарантировать, что к ней не посмеют подойти эльфы. Но во тьме её нельзя было увидеть. Именно потому Шэрра ждала мрак. Ждала, чтобы уйти от ткача, у которого пряла, скалывала все пальцы и сеяла капельки крови на земле. Твари слышали её кровь. Твари шли за нею по пятам. Твари касались её, и при свете, вспыхивающем в окнах, она могла рассмотреть их очертания. Но твари никогда её не убивали, и она перестала их бояться ещё маленькой девочкой, когда была жива её мама. Мама умела точно то же. Пора было идти. Каждый раз, когда девушка почти решалась выскользнуть из светлого пятнышка, в голове появлялась дурацкая мысль: а вдруг на этот раз не сработает? Вдруг твари, которые приходят из столицы, окажутся страшнее, чем те, что вчера лизали ей руки своими тёплыми шершавыми языками? Они могут броситься на неё, разорвать в клочья — либо утащить к королеве, только учуяв волшебство. Ведь рано или поздно её магия окажется слабее. Рано или поздно она не сможет всё это скрыть, и тогда хоть ты плачь, хоть ты умоляй, ничего не поможет. Королева бессердечна. Королеве всё равно, что ты просто пытаешься быть счастливой. Королева разрушит всё, нитка за ниткой подбираясь к тебе, как паук к случайно увязшей в его паутине добыче. Будь то муха или мотылёк, ей всё равно. Она готова оторвать крылышки даже таким, как сама. Шэрра в последний раз коснулась дерева. Хотелось взять хотя бы листик с собой, чтобы он согревал её и отпугивал врагов, вот только сияние чего-либо во мраке, единственное, что не поглотит чёрный туман, обязательно привлечёт постороннее внимание. Этого Шэрра боялась больше всего на свете, поэтому вынудила себя ступить во мрак. Когда-то давно, шесть лет назад, так сделала мама. Она возвращалась домой — должна была вернуться, — и пропала. Шесть лет назад тринадцатилетняя Шэрра осталась одна в полуразрушенной хижине, стены которой сделаны из дерева, а дверь не способна защитить даже от человека, не то что от твари. Среди огромного пустыря, рядом с развалинами бывшего дворца, в углу, где нет ни одного Златого дерева, там, где до границы так далеко. Она два дня просидела в доме, ожидая маму, а потом не выдержала и выбежала — в Шестёрку. Она тогда бродила по улице всю ночь, потому что хотела найти маму, она звала её, зная, что тех, кто пропал в чёрном тумане, не отыскать при свете слабого солнца. Но никто не отозвался, и только твари тяжело дышали в спину, но ни разу не смогли её догнать. Потом Шэрра поняла, что они — далеко не самое страшное в этом государстве. Были ещё разбойники, были служители Королевы, была сама Каена Первая — столько страхов на одну молоденькую девчонку, которая теперь не могла спрятаться, потому что все лазы и коридоры перекрыты, а её упрямо заталкивали обратно, в черноту своего собственного дома. …Она мотнула головой. Нехорошо вспоминать о мёртвых к ночи, а мама не могла выжить. Она не оставила бы свою Шэрру одну в этом жутком государстве. Обязательно взяла бы за руку и увела бы с собой. Мама не боялась тварей. Это твари боялись маму. Но она не могла научиться отгонять их, не могла спасти родную деревню, потому что этого не хотела королева Каена. И хотя Шэрре никто никогда ничего не говорил, она была уверена, что именно Её Величество виновата во всём, что случилось. Это благодаря ей сейчас она стоит тут, одна. Не твари убили её мать. Её мать убило самое страшное чудовище, которое только носила эльфийская земля за долгие века своего существования. …Девушка миновала главную дорогу, прошла между последними двумя островками света — волшебное сияние из окон домов на центральной площади ещё могло кое-как справиться с мраком, — и наконец-то двинулась по длинной прямой тропе, что вела к её дому. Когда-то тут была мостовая, но теперь от неё остались только жалкие камни. Когда королева выпустила Туман, строительство прекратили, ведь Златые деревья в той стороне не росли, и теперь уделом местных стало вечно цепляться за камни и падать. Но Шэрра вот уже шесть лет изо дня в день ходила по этой дорожке. Она не боялась упасть или, чего хуже, свалиться в болото, которое так старательно прятал чёрный туман. Она умудрялась прыгать с камня на камень, ступать тихо и слышать, как сзади подкрадываются твари. Но они не приближались, и девушка давно уже не боялась их прикосновения. Дорога была страшной для чужаков. Это успокаивало Шэрру — только при свете дня до развалин можно было добраться спокойно. Сквозь чёрный туман прорывались снежинки. От этого, казалось, даже стало немножечко светлее, но Шэрра всё равно почти ничего не видела. Лишь холодные касания льдинок заставляли содрогаться — потому что у девушки не было ничего тёплого. В стране эльфов царит вечная весна. Цветут деревья, сияет солнце, а ночью луна светит так ярко, что можно искать иглу среди травы. Но это было когда-то. Сейчас в стране эльфов холодная, мрачная зима, и снег будет белым только завтра. Сейчас он просто сливается с туманом и не может победить его, не может оттолкнуть и заставить рассеяться, потому что тот слишком силён. Ничто не способно оттеснить мрак королевы, и то, что она высвободила, навеки останется на эльфийской земле. Пока она будет жить. Шэрра поёжилась. Становилось всё холоднее, но у неё никогда не было денег на тёплую одежду. Жалкая шаль, наброшенная поверх всё того же платья, что и летом — у девушки их было всего два, и те истёрлись почти до дыр, — разве что делала вид, но уж точно не добавляла тепла. Но дома стены защитят от пронизывающего ветра. Ветер — это хорошо. В ветреные ночи туман разносится по долинам, выметается из улиц, и жертв становится меньше. Твари всегда следуют за туманом, они не могут таиться у Златых деревьев, и это спасает жителей деревни. По крайней мере, тех, что живут в центре села — бывшего всего двести лет назад огромным, прекрасным городом. За спиной что-то взвыло. Девушка даже не обернулась, только перепрыгнула через последний овражек и, улыбнувшись собственному маленькому достижению, направилась в сторону своей хижины. Идти было ещё далеко и долго, но страшный отрезок пути казался всё более и более ничтожным. Она должна только миновать развалины замка, а после доберётся до дома. Никто не покинет развалины посреди ночи, потому что туман не щадит воров и насильников. Но ей было бы лучше не проходить тут. Шэрра остановилась на развилке. Летом она выбирала долгую дорогу — когда было сухо, там можно было спокойно пройти. Туман льнул к ногам, но она могла что-то рассмотреть и даже отыскать путь в ночном мраке. Вот только теперь, когда несколько дней назад лили сильные дожди, а теперь и снег посыпался с небес, там не пробраться. Короткая дорога была удобной — почти в три раза быстрее оказаться дома, какой соблазн! А ещё — там ровная земля, можно ступать, ничего не опасаясь, не пытаясь высчитать камешки под ногами. У короткой дороги есть только один недостаток, но он слишком дорого может стоить наивной девчонке, спасающейся от тварей. Она идёт через двор недостроенного дворца — мимо дыры в стене, за которой обычно прячутся те, кому так хочется получить чужое, будь то деньги или девичья честь. Но сегодня у Шэрры выбора не было. Она видела, как снегом отсвечивала во мраке стена, и скользнула по знакомой дороге, стараясь идти как можно быстрее, чтобы никто не успел до неё дотянуться. Даже твари отстали, замерли где-то на пороге замка, словно боялись приблизиться к этой груде камней. Они хрипели, а дыхание их слишком отчётливо выделялось из всеобщей тишины, они могли преодолеть это расстояние за несколько секунд, но Шэрра понимала, что вряд ли сейчас они рванутся вперёд. Её уже отпустили. Девчонка с даром не слишком интересна тем, кто боится даже капельки волшебства. Шэрра знала, что дыра в трёх шагах от неё. Осталось только миновать её, и всё будет позади. Ещё один день она переживёт. Девушка почти сделала решающий шаг — и перед носом вспыхнуло пламя, на мгновение рассеявшее туман. Сыпанули золотистые листья Златого древа, почти уже высохшие, испорченные, а после чужие руки уцепились в запястья, в плечи, в горло. Сквозь дыру вырывался на свободу тусклый свет факела. Пламя было обыкновенным, погаснет уже через пару часов — но Шэрре хватило и этого, чтобы увидеть вспыхнувшие злобой чужие глаза, острые уши, грязное лицо. Лучшее отрёбье эльфийского королевства собралось в дыре для своего еженощного пира. Совсем близко зарычала тварь. Потянуло зловонным душком, но вряд ли они услышали. Вряд ли их это могло остановить. Твари не подходили. Твари упрямо её боялись. Чужие руки нагло дёрнули за воротник и без того рваного, старого платья. Затрещала ткань — почти поддалась, но силы в пальцах незнакомца оказалось маловато. Покрытые чем-то липким пальцы сжали её руки ещё сильнее, чужие губы издевательски мазнули по шее. Трое. Шэрре не надо было даже считать: она чувствовала. Трое остроухих тварей, две клыкастые у них за спинами. И одна не способная воспользоваться тем, что у неё есть, эльфийка. Стоит ей только вспомнить о своих чарах, она окажется вне закона. Никто, кроме королевы, не имеет права пользоваться силой. Никто, кроме королевы, не имеет права чаровать. А твари не подойдут к ней близко. Они не решатся. Шэрра рванулась. Издевательский шёпоток разобрать не удалось — девушка попыталась оттолкнуть от себя хотя бы одного, но он свалился в дыру, а не на тварей, а значит, ближе к костру. Платье наконец-то не выдержало. Холодом обожгло обнажённое плечо, обидой и злобой — разум. Магия вскипела — те капли, что были в ней, не могли утихнуть. Казалось, кровь клокотала так, что она могла это слышать, и сила — жалкие осколки, но лучше, чем ничего, — одной тонкой, уставшей искрой ударила второго в грудь, заставляя его отшатнуться, ошалело уставившись на собственные осветившиеся в одно мгновение руки. Пламя — единственное, что действует в ночи. Пламя — то, что удавалось ей хуже всего. Пламя — это то, чем она не могла овладеть сама. Чтобы повелевать огнём, нужно учиться. Она могла колдовать над водой, она могла говорить с тварями, но только не творить огонь. Эту жалкую искорку эльф вряд ли даже ощутил — заметил только потому, что кромешная тьма на мгновение расступилась, а спустя секунду остался только всё тот же костёр. Шэрра вжалась в стену. Отвращение подступало к горлу — она теперь могла видеть только правое ухо одного из разбойников, оборванное, почти до конца отрезанное — эльфийский позор. Отрезала бы и второе, будь у неё нож или хотя бы иголка, но обыкновенным эльфам не положено пользоваться оружием. Даже если они ходят через развалины замков. Он противно засмеялся. Твари вновь молчали, и Шэрра не могла заставить себя зажмуриться. Не могла убедить себя в том, что с закрытыми глазами, может быть, ей станет легче их позвать… Или перенести всё это. Эльф, тот, с оборванным ухом, облизнул губы, потянулся к ней, наклонился совсем низко, вот-вот — и… Тьма бросилась в разные стороны. Клубы тумана отшатнулись вместе с тварями, оставляя за собой только сплошной коридор сияющего во свете пламени снега и длинную оранжевую полосу в воздухе. Первый пульсар вырвался из темноты совсем неожиданно. Казалось, воздух от него ещё горел, шипели не успевшие долететь до земли снежинки, а поток силы, которую никогда не сможет одержать Шэрра, врезался в одного из разбойников. Казалось, он был всего лишь размером с маленькое яблоко — но будто бы разросся внутри несчастного, вспыхнул, прорвался сквозь его широко распахнутые глаза, сквозь приоткрытые губы, уши, выпалил насквозь, промчавшись пламенем по коже. Шэрра рванулась в сторону. Одно касание к этому пламени смертоносно, равно как и её присутствие тут. Она не знала, где дом. Не знала, куда бежит. Но рвануться внутрь замка было бы безумием, и эльфийка бросилась в пустоши. Плевать, что к тварям. Она понимала, кто мог так колдовать. Безнаказанно, свободно, открыто. Второй пульсар, ещё сильнее предыдущего, будто бы волшебник не выдохся и не устал даже, прорезал воздух. Безухий заорал — его напарник, в которого была направлена магия, не успел издать даже короткого шипения, умер быстро, но этот сейчас качался по мокрой земле, пытаясь сбить волшебное пламя. Оно пожирало его изнутри, и Шэрра, наверное, с радостью посмотрела бы на это — но она знала, что времени нет. Бессмертный. Только они могут так колдовать. Только они могут игнорировать королевские приказы. Только у них есть право на использование волшебства — где и когда им будет угодно, только не против Её Величества. Только у них может быть такая огромная сила. И если бессмертный поймает её, то это конец. Они с лёгкостью поймут, что у девчонки есть дар. Они разорвут её на части, превратят в пепел — или отведут к королеве. Лучше оказаться в лапах тварей, так, по крайней мере, она умрёт до утра. Она падала, но заставляла себя подниматься. Тяжёлое сопение тварей догоняло её, воздух озаряло сияние ещё не погаснувшего пульсара, и эльфийка была готова поклясться, что часть развалин замка не перенесёт эту ночь. Затряслась земля, будто бы кто-то пытался расколоть эльфийскую страну пополам без разрешения Её Величества, и Шэрра почувствовала, что падает — неумолимо, быстро, туда, где её ждала верная смерть. Зарычали твари. Девушка впервые слышала, как они издавали какие-либо звуки: и это было самое страшное, что когда-либо доносилось до её не в меру острых эльфийских ушей. Так могла шипеть и рычать только сама смерть, но Шэрра понимала, что даже она покажется лучшим другом после встречи с кошмаром, что мчался за её спиной. Пульсары угасли. Замок затерялся в чёрном тумане. Осталась только она одна наедине с тварями — и мраком, сгущающемся вокруг неё, смыкающимся чёрным, страшным кольцом. Кольцом, из которого когда-то не выбралась её мать. Шэрра не могла подняться. Ей надо было мчаться выше, выше, но она знала, что свалилась с последнего холма. Она смотрела на эту местность из окна слишком часто, чтобы не понимать, что будет дальше. Тут начинается пустошь. Земля идёт вниз и вниз, пока не утянет её в самую глубокую на свете яму. Пока не утянет её в дыру, из которой начинается Туман. Оттуда пришли твари. Оттуда выкатились клубы этого смольного дыма — туда они прячутся каждое утро. Чёрный туман уходит не со всей пустоши, только с её части, и кто знает, может ли быть что-то страшнее, чем оказаться при свете дня среди ядовитого дыма. Конечно, она не могла убежать так далеко. Но Шэрра знала, что она не может возвращаться обратно, не может стоять на месте, не может мчаться к тварям. Ей можно идти только вдоль, но она прежде никогда не падала с этого холма. И она не знала, сможет ли встать. Твари не тронут её. У неё есть чары — пусть и слишком мало, — и твари просто не посмеют приблизиться, как бы они не стремились перегрызть ей глотку. Ведь это всего лишь пугливые живые существа, и они не могут, не могут… Зловонное дыхание, казалось, было страшнее тьмы. Тварь наклонилась над девушкой — она чувствовала её шумные вдохи, ощущала, как зверь пытается втянуть её в себя. И понимала, что не может подняться. Ногу сводило от жуткой боли — зацепилась за что-то, а теперь тварь впилась в неё своими когтями. Щёлкнули зубы, и Шэрра поняла — её не спасёт волшебство, что течёт в её жилах. Её спасёт только проявление силы. Но твари прежде боялись её. Боялись, не пытались подойти — до того страшного момента, когда она переступила через черту между пустынными землями и Источником. Тут твари куда сильнее, и… И они очень голодны. Тварь зарычала. Она разинула свою пасть, и казалось, что мрак осветился жутким светом. В глотке зверя сиял вулкан. Пламенные искры рассыпались во все стороны. Рассмотреть очертания зверя было трудно, и Шэрра могла только видеть это смутное сияние, расталкивающее туман и пытающееся добраться до её подсознания. Мрак смыкался над головой. Тварь собиралась упасть на неё — и проглотить, вот так, одним махом. Одна? Шэрра не знала, сколько их. Рык слился в сплошное эхо, которое теперь бесконечным количеством повторений отбивалось от невидимых туманных стен. Она в ловушке — не надо даже к источнику идти. И снег под руками тоже таял, словно от страха. Всё, что смогла сделать Шэрра — это вскинуть руку в защитном жесте и, не кроясь уже своего волшебства, потому что не перед кем, выпустить ту силу, что оказалась ближе всего. Поток воды коснулся жутких углей. Зашипело — тварь взвыла от боли и отпрыгнула, вновь затерявшись в темноте, но оставила за собой в воздухе линию тонких ледяных полос, что никак не хотели осыпаться обратно на землю. Пальцы всё ещё светились. Волшебство никогда не проходило бесследно — и Шэрра чувствовала, что в ней не осталось силы даже на ходьбу. Она пыталась встать, потому что теперь, когда тварь отстала, надо лишь перебраться через холм и где-нибудь дождаться утра… Но было поздно. Сияющие глаза и пасти — её окружили и подобрались достаточно близко. Кем бы она ни была, девушка не смогла бы отбиться даже от двух. Сколько тварей стояло вокруг неё? Пять, десять или ещё больше? Назвать точное число казалось нереальным, девушка просто отталкивала от себя странное ощущение страха и обречённости. Надо бороться. Вторая тварь бросилась на неё как-то замедленно, будто бы пыталась прочувствовать страх. Шэрре хотелось, чтобы её сердце осталось — чтобы она больше не могла бояться, не видела, как её плоть будут пожирать. Вместо воды на свободу вырвалась лишь пара искорок. Но твари ничего не чувствовали — снаружи им вредило только пламя, изнури могла подействовать вода — наверное. Шэрра не знала. Она бессильно сжала в руке последний комок снега, который нащупала во мраке тумана, и швырнула её в разинутую пасть очередного чудовища. …Оно зависло в прыжке, прямо над нею, а после разорвалось на тысячи огненных осколков. Пламя сыпалось на её платье, на руки, на лицо, сжигало пряди волос, оставляя свои страшные следы — наверное. Шэрра не чувствовала ни боли, ни облегчения, но слышала, как твари с истошными воплями отскочили в разные стороны. Комок снега? Она была бы слишком наивной, если б поверила в это. На холме что-то засияло. Она могла рассмотреть очертания огромного дерева, обозначавшего границу, и мужчины, застывшего совсем-совсем рядом. Волшебство спустя мгновение погасло, но Шэрра понимала, что это не имело значения. Бессмертный догнал её. Бессмертный убил тварь. — Я знаю, ты там, — послышался громкий, зычный мужской голос. Туман пытался его заглушить, но лишь рассыпался на кусочки, ударяясь в холодный, равнодушный звук. Лучше твари. Шэрра попыталась отползти дальше в глубину. Твари вновь призывно разинули рты — они не смели пересечь ещё сияющий пламенный круг вокруг неё, оставшийся после того, как погиб их собрат. Они понимали, что такая кара может настигнуть каждого. Но там, за чертой, они будут вдвойне свирепы. И разорвут её на мелкие кусочки. — И я видел твою магию, — продолжил мужчина. — Иди сюда. Она молчала. Если вести себя тихо, он не заметит. Он забудет о ней. Оставит. Твари будут бояться её чар. Они всегда боялись. Они обязаны остаться за чертой. И Шэрра верила в то, что они до самого утра не посмеют её тронуть. Она оклемается, а после поднимется и пойдёт вдоль черты. Уйдёт из этого селения навсегда, останется в лесу, где около златых деревьев ничто не будет ей угрожать. Ничего, кроме Её Величества. — Если ты думаешь, что они останутся за чертой, то знай, что через пять минут она погаснет, — казалось, в его голосе звучали усталые нотки. — Я не пойду туда за тобой. Я не могу даже больше тебе помочь. Мне жаль, деточка, но моего дара больше не хватит ни на что. Главное — соблюдать тишину. — Твари сильны у Источника, — голос казался почти знакомым. — Они не станут тебя бояться. К тому же, твоё волшебство выпило тебя. — Выбирать между смертью и смертью? — не сдержалась Шэрра. — Ты можешь умереть позже, — возразил он. — Это шанс придумать способы оттянуть смерть ещё на несколько часов или дней. Или лет. Неужели этого мало? Шэрра поднялась. Она понимала, что должна взобраться на холм. Должна подняться к нему. Лучше прожить на день дольше. Может быть, завтра она придумает, как сбежит. Может быть, у неё ещё есть шанс. Но… Но такой соблазн остаться тут. Тварь за спиной зарычала. И Шэрра понимала, что не может больше ждать. Несколько минут, и защита вокруг неё превратится в пустоту. Холм впереди был неразличим — всё такая же чернота, как и всё остальное. Но она могла хотя бы попытаться взобраться по нему наверх. Шаги давались с огромным трудом. Казалось, что земля притягивала её к себе с удвоенной силой, старательно рушила все шансы на свободу и спасение, но это не имело больше никакого значения. Она хотела жить. А он здраво мыслил. Он знал, о чём говорит. Бессмертные тоже скрывались от смерти. Куда удачнее, чем все остальные. Она остановилась на вершине холма. Мужчина был справа — а ей так хотелось пойти в противоположную сторону. — Иди сюда, — нетерпеливо повторил он. — Твари становятся сильнее. Они не станут ждать, пока ты придёшь в их зубы. — Они могут подойти и к вам, — не выдержала Шэрра. Она не понимала, зачем отвечает — ведь это просто провокация. Попытка заставить её бояться. Но и молчать сил больше не было. Хотелось чужой защиты — она слишком долго была одна. Он ничего не ответил. Послышалось шипение — на землю вокруг него и вокруг дерева сыпались широким кругом золотые листья. Листья, не сморщившиеся от времени, а вечно сияющие и способны защитить от какой угодно напасти. Шэрра смотрела на них, будто полубезумная, и отчаянно пыталась отрицать то, что там безопасно. Бессмертный не убьёт её — он отведёт её к королеве. Но это равно смерти. В сиянии злата она могла увидеть тварей. Могла видеть кошачьи спины, гибкость движений, клыки и странную красоту смерти. Они чем-то напоминали эльфов — только в животном обличии, — и казалось, что сама смерть восстала, дабы привести их сюда. И Шэрра не могла себе даже представить, насколько страшно будет умирать от этих клыков. В золотом кругу стоял мужчина. Его лицо скрывал капюшон плаща — и Шэрре казалось, что когда он снимет его, она увидит знакомые с детства — смутно, но всё же, — черты. Страшный шрам через всё лицо первого человека, который начал рушить её и без того шаткую жизнь. — Покажи лицо, и я подойду, — выдохнула она. Это было уже наглостью. Она не имела права ничего требовать у бессмертного, тут он правил балом — не она. Но он, казалось, усмехнулся. Тонкие эльфийские пальцы коснулись сотканной людьми ткани, и плащ осыпался мелкими осколками нитей на землю, не коснувшись ни единого золотого лепестка. Шэрра обессиленно, полумёртво рухнула через тонкую, невидимую границу — на безопасную, ограниченную златом землю. Она знала его, конечно же. Она помнила его — ей тогда было шесть лет, но такие не забываются. Он облегчённо вздохнул и опустился на холодную землю. Устало закрыл глаза, и она подползла ближе, прижимаясь спиной к стволу Златого дерева, рассматривая в странном сиянии ещё не сгоревших лепестков черты его лица. Раньше не было этого тонкого, почти незаметного шрама, что тянулся по его шее и прятался за воротником рубахи. Не было линии и на руке, более заметной, но всё равно не уродливой — точно нитка, только эта чуть потолще. …Когда он в прошлый раз появился в их жизни, она была маленьким, несмышлёным ребёнком. А отряд королевы Каены явился на порог их с мамой мира. Тогда их было много. Она и дети маминого супруга. Своего отца Шэрра никогда не видела — и она знала, что это не тот, кого папой величали её названные братья и сёстры. Она не знала, почему он женился на её матери. Пустил в дом, оставил на неё своих детей… И умчался. А потом его в чём-то там обвинили — в предательстве ли? — и он так и не вернулся. Погиб. Они явились на отголоски магии. Что должна была говорить мама? Шептала, что это не её дети, когда они выволокли брата и сестру — им было почти по пятнадцать, близнецы. Их казнили быстро, за неповиновение королевы. Мама всё стояла, прижимала к груди розу. Шэрра всегда думала, что это от папы, но потом узнала, что от благодетеля. От Вечного, что не позволил отнести её к королеве много лет назад, когда она была ещё совсем ребёнком. И было приятно представлять этого мужчину своим папой — статным, сильным, могучим. Способным защитить даже от королевы Каены. Они заметили розу. Сказали, что она тоже колдует — и сколько б мама ни возражала, собирались её испытать. Жечь до тех пор, пока она не погасит пламя. Она, конечно же, могла. Не сдержалась бы. Либо потерять руку, либо свою жизнь. Так или иначе, после пыток эльфов никто никогда не выживал. А потом они вытащили из её убежища маленькую Шэрру и вскинули мечи — и к ним подоспела вторая часть отряда. Такие же жестокие, холодные, со злом, отражающимся в глазах… Вечный, которому было с ними по пути. Он выслушал приговор — так внимательно, спокойно. Приказал солдатам отойти — их было всего пятеро. Подошёл к главе отряда. Ободряюще улыбнулся Шэрре, потрепал её по голове — сказал, у него тоже дочка. Жаль ребёнка, правда? Эх, ведьмачка… А после вонзил кинжал в грудь палача. Вырезал его сердце. Сжёг его в том пламени, в котором должна была гореть её мама — она закрывала дочери глаза, но та всё равно пыталась увидеть. Она слышала, как шипела кровь — пока Вечный выхватил своё оружие, методично, одного за другим, убил каждого из солдат. Сжёг их трупы — чтобы к ним никто не пришёл. Чтобы никто не посмел их тронуть и сказать, что им пора к королеве Каене на поклон. Шэрра этого не видела — догадывалась только. Он улыбнулся напоследок её матери и сказал, что всё будет хорошо. Что их никто не тронет. Посоветовал быть осторожными. Поцеловал маму в макушку, коснулся кончиками пальцев розы — и она не задрожала, не спрятала свою реликвию. Шэрра тогда поняла — это был он. Тот самый, о ком мама вспоминала — тот, кто не боялся даже Каену. И имя королевы не вызывало у него дрожь. …А теперь она сидела рядом с ним. С Вечным — ведь он даже не поменялся за все это время. Не дрожала, почти не боялась, делала вид, что так и должно быть. Притихла, не в силах проронить ни слова — страшно ли ей было или, может быть, любопытно… — Что сделает со мной королева? — наконец-то спросила она полушёпотом, всматриваясь в темноту, где копошились Твари Туманные. — Убьёт? Выжжет моё Златое Дерево, когда сможет его найти? — Это не так уж и сложно, — покачал головой Вечный. — И совершенно неизобретательно. Королеву Каену нельзя обвинить в отсутствии фантазии. — О королеве нельзя говорить так. Так… обыденно, — возразила Шэрра. — Вы сами виноваты в том, что она у вас есть, — мужчина обернулся к ней лицом и заглянул в глаза. Такие зелёные — эльфийка почувствовала, как по коже промчалась волной дрожь. Его глаза не были красивыми; они внушали ей страх, как будто она сейчас смотрела на королеву. На то, что у неё самой — тёмное золото Златого леса, такие привычные для здешних эльфов. Но в Вечном текло слишком много чужой крови, крови, что даровала ему жизнь, когда всех остальных забрали. То ли лес, то ли Её Величество. — Да разве ж мы имеем отношение к её царствованию? Простые эльфы? Он поднялся, шагнул на край границы, которую сам же и очертил, и Тварь Туманная подкралась слишком близко. Шэрра могла слышать её раздражённое рычание — тварь была голодна и хотела отомстить за вспышку запрещённого волшебства, рассыпанного щедрой рукой вокруг дерева. Но Вечный словно ничего не чувствовал — для него не существовало кошмара лесной жизни. Может быть, мужчина считал себя всесильным, может, на самом деле был им — об этом думать не хотелось. Она просто надеялась, что он не ошибался, и Тварь Туманная не способна перепрыгнуть через эту границу. Если уж ненавидеть и желать смерти за то, что её отвезут к Каене — то только от своей руки. Не от когтистой лапы неведомой твари. — Вы все имеете отношение к её царствованию, — хрипло рассмеялся он. — Не те, кто живёт сейчас, но те, кто существовал при её рождении. Те, кто всё это сделал. — Нельзя винить всех в беде, и миновать себя, — отозвалась Шэрра. — Никогда не… — О, — хмыкнул Вечный. — Есть разве что один эльф, что виноват в этом больше, чем я. Девушка не стала спрашивать, о ком шла речь — может быть, у него было право так говорить. С чего она взяла, что вообще должна спрашивать о чём-то, что имеет право спрашивать? Он старше её во много раз. Сколько ему лет? Триста? Четыреста? Ещё больше? Помнит ли он, застал ли то время, когда вокруг было слишком много Вечных, чтобы о них кто-то заботился? Он замер на самой границе, словно собирался позволить Твари Туманной вырвать своё сердце, выпить его кровь, и Шэрра не понимала, почему ей так хочется потянуть его обратно, в Златой круг. Может быть, это помогло бы? Она бы поняла, если б это сделала? — Если ты меня вытолкнешь, — напевно произнёс он, хотя голос был хрипловат, — я могу позволить им растерзать себя. И вряд ли тебя, ведьма остроухая, поймают те, кто меня сопровождал. — Я не могу вытолкнуть тебя, Вечный. Она не хотела, но не знала, как правильно это сказать. Даже если он отвезёт её к королеве Каене, даже если из-за этого вся её жизнь прервётся на восемнадцатом году, она всё равно не могла этого сделать. Не имела никакого права, наверное. Зачем? Вечный не мог умереть так просто. Не от когтей тех, с кем сражался, не тогда, когда в жилах течёт, полыхает волшебство, колотится невероятная сила, пытаясь выплеснуться наружу. Он, может, сильнее самой Каены — только как маг, разумеется. Шэрре было приятно в это верить — думать, что существовал кто-то, кто был способен её остановить. — Зови меня Рэн, — он повернулся к ней. — Рэн — слишком коротко для эльфа. — Роларэн — слишком долго для остроухого человека, — возразил он. — Поэтому — Рэн. И никак иначе, ведьма. Он опустился рядом с нею на опавшие златые листья и рассмеялся в тон взвывшей где-то далеко-далеко Твари Туманной.* * *
Год 120 правления Каены Первой Огромное здание Академии высилось светлой тенью над ними. Куда не посмотришь — всё равно попадалось на глаза великолепное строение, застывшее прямо над морем. Белые мраморные стены, казалось, ловили не только лучи солнца — они впитывали взгляды учеников, тянули их к себе, не позволяли отойти хоть немного дальше. В таком месте, казалось ребятам, что сходились со всех сторон страны, не могут учить злому. И людей тёмных здесь тоже не было. А ещё — самое главное, — здесь нельзя было встретить эльфов. Светловолосый парень улыбнулся мыслям — поднял голову, повёл слишком худыми и узкими плечами и уверенно шагнул к стенам замка, отчаянно надеясь, что может здесь остаться. Он пришёл сюда, чтобы больше никогда не повидать ни единого остроухого, пришёл, чтобы отвоевать святое право на жизнь, которую у него с лёгкостью бы отобрали, стоило только позволить. Но здесь нет эльфов. Нет проклятых остроухих. Это знала вся страна. …Когда много лет назад юнец Фирхан, никому не известный, может быть, даже не обладавшей и крохой своего нынешнего могучего дара, пришёл сюда, их было много. Не так, как в былое время, когда кордоны Златого Леса ещё были открытыми, и каждый человек мог переступить их, раз уж мечтал об этом всю свою жизнь. Но всё же, редкие послы, забредавшие сорок с лишним лет назад из эльфийского величавого государства в людской край, рассказывали о жизни в Златом Лесу красивые истории и восславляли свою бессмертную королеву Каену, правившую там вот уж сколько лет. Фирхан верил этому. Верил, пока сам не оказался за границей, за рядами ровных деревьев, стороживших от всякой напасти не эльфов, а род человеческий. И когда вернулся, совсем ещё мальчишка, прибыл сюда — потому что места дальше от Златого Леса не сыскать, — и обучился сильной, могучей магии, теперь пылавшей в его руках. Возглавил Академию совсем ещё молодым — ему не было и сорока пяти, — и вот уж десять лет как держал её в своих руках, твёрдо, уверенно направлял по истинному пути. Вот уж десять лет как и ноги эльфа не было на его землях — а кто ступал, тот не выбирался оттуда живым. Парень улыбнулся, вспоминая знакомую, а может, даже и правдивую легенду, а после потрогал свои вполне обычные круглые уши, словно опасаясь, что его из-за худощавости и миловидного лица могут принять за эльфа. Он был ещё совсем юн — но таких принимали в Академию с той же охотой, что и широкоплечих воинов и борцов, что и дворянских детей, в глазах которых благородство сияло так, что видно за версту. Он бежал от эльфийской границы. Ненавидел всем сердцем Златой Лес, может быть, даже больше, чем седобородый уже Фирхан, и надеялся, что сможет внести свою лепту в вечную битву с человеческими мучителями, с этими прекрасными кошмарами по ту сторону линии разграничения. Но шагать по дороге, так мирно, так спокойно — это недолгое счастье. Не прошло и минуты, как кто-то грубо толкнул его в спину, пытаясь заставить сойти с дороги — и парень отступил, почувствовав второй тычок. Обернулся — и узрел какого-то огромного, такого высокого и широкоплечего, что сошёл бы за целый дом, парня. Тот загоготал — и зашагал вперёд, утянув за собой следом целую толпу то ли последователей, то ли жалких прихлебал. Светловолосый содрогнулся, но не стал спорить и не присоединился к громадной толпе. Плёлся у них за спинами, то и дело нервно поводя плечами, словно надеясь на то, что беспокойство вот-вот немного отступит, и он позволит себе наконец-то вздохнуть спокойно, полноценно, свободно. Лишь бы попасть туда, за высокие белые стены, и судьба его будет предрешена. Он шагал быстро — чтобы поспеть за толпой, — но всё равно оказался в самом конце, во внешней части огромного круга на широкой белой площади. И белые стены Академии не помогут ему; каждый год набирают ограниченное количество учеников, и если он не успеет — всё. В следующий раз, или, может быть, потом — но только станет ли ему сил и жизни, чтобы дождаться того мгновения? Это вряд ли. …Из Академии к ним вышло всего трое. На самом деле, большая часть присутствующих была поражена уже тем, как сверкали белизной прекрасные стены, но мрамора мало, чтобы победить эльфов. Всего мало, чтобы победить эльфов. Даже если они не вечны в пределах Златого Леса, как говорил магистр Фирхан, этого всё равно слишком мало, чтобы победить их человеческое бессмертие. Пока не сгорят деревья — шептали обычно присягу ученики, будь то новички или опытные воины, переступали они впервые порог Академии или возвращались в неё спустя долгое время, чтобы улучшить свои навыки. Пока не сгорят деревья. Пока золотая пыль не развеется по ветру. Пока эльфийский пепел не обратится в листья и травы. …Пока из эльфийского пепла не родятся новые эльфы, чтобы начать против них очередную войну. Все они знали — эльфов не истребить. Все они верили — они смогут. Переступят через байки прошлого и окажутся победителями. И только один — магистр Фирхан, — отлично понимал, что эльфов может уничтожить только одно существо. Существо, которое нельзя уже величать ни остроухим, ни человеком. Сотканное из чужой крови и ворованного бессмертия. Вечномёртвое, прекрасное, с украденной изумрудной зеленью глаз. …Магистра Фирхана было отличить просто. Вечное сражение оставило серебристый след на его волосах, выело цвет из бороды, даже глаза — и те казались серыми-серыми, потерявшими свой истинный оттенок. Говорят, он был там; все непроизвольно подались вперёд, желая прикоснуться к живой легенде Академии. Мечник Миро тоже был им известен. Вечный сподвижник — высокий, широкоплечий, заметный, и светлые волосы, казалось, притягивали солнце. Руки его покрывали шрамы, и там, где отогнулся воротник, можно было увидеть полосы от лезвий чужих мечей. Но его соперники были мертвы, а Миро — жив и здоров. Третьего никто не знал. Он стоял в длинной тёмной мантии — даже в плаще скорее, вопреки жаре и солнцу, словно не испытывая дискомфорту. Капюшон покрывал его голову, прятал в тени лицо, и мужчина — это они определи по росту и по тому, что пусть и сгорбленные, но широкие плечи и сильные руки выдавали себя, — весь обратился мрачным постаментом. Он больше походил на церковника, опираясь на какой-то посох, и даже на руках его были перчатки — словно и к деревянной палке он не мог прикоснуться голыми руками. Или просто не хотел себя выдавать. Все они ждали, что он провозгласит вступительную молитву. Что, может быть, благословит их на борьбу — или расскажет что. Но Фирхан договорил, Миро уже формировал пары из тех, между кем и кем будут выбирать, а мужчина в мантии всё так же оставался тенью. Холодной, страшной, пугающей. Ужаснее любого эльфа — остроухие хотя бы казались привлекательными. Жаль, что это было не единственной их силой. Они сражались — пара за парой. Один — присоединялся к строю, второй — низко склонив голову, отступал назад, к расстроенной толпе. Ждал, пока из выбивших выберут лучшего. Лучшие из проигравших — всегда сильные. Их ещё ждало своё сражение. Наверное. Миро улыбнулся — широко, ярко, — подбирая последнюю пару, а после махнул тому парню, почти что великану, чтобы он выходил на середину арены. Все, кто не обладал столь же мощной фигурой, только тяжело вздохнули — противника выбирают равного по силам, а этому здоровяку вряд ли подберут кого-то хлипкого. Это не по части Академии — неровные стычки. — Как зовут? — звеняще, быстро спросил мечник, вручая огромный двуручник тому, кто почти что точно станет одним из Академии. — Тони, — прогрохотал парень. — Громадина Тони. — Тони, — усмехнулся Миро. — Выберем-ка мы тебе пару… Он оглянулся. Всматривался долго в толпу, и в глазах откровенно сверкала шутка; страшная, яркая, словно вспышка. Стало как-то не по себе, но толпа, распрощавшаяся уже со своими местами, только тяжело вздыхала. Это последний шанс. И всем им придётся вернуться на следующий год, всем, кроме… — Эй, ты! — Миро махнул рукой парню, сжавшемуся на самом краю внешнего круга. — Выходи. Он? Против Громадины Тони? Щуплый — даже слишком. Узкие плечи, слабые руки, светлые всколоченные волосы, только в разы тусклее, чем у Мечника? Фирхан нахмурился. Тёмный всё так же стоял, сгорбившись, и, казалось, не смотрел на них, равно как не смотрел больше ни на одну их пар. Они не имели никакого значения. Он будет учить всех, кого подсунут, а уж как эффективно — это не имело значения. Как-то научит. — А твоё имя? — шутливо спросил Миро. — Ну? Как тебя зовут… мальчишка? Он его уже ненавидел. За худые плечи, за испуг в глазах. За то, что в Академии есть не только такие, как Громадина Тони. За то, что мальчишка мог стать тем, тёмным, укутанным в проклятую мантию и не показывающим лица. — Рэ, — отозвался он. — Рэ, мой… — "господин". Фирхан даже подался вперёд; мечник никогда не позволял себе такого с любимчиками. И никогда не любил тех, в ком было магии больше, чем силы. — Рэ, — твёрдо ответил парень. — Ну что ж, Рэ, — презрительно фыркнул Миро. — Вперёд. Может быть, потом будут отбирать магов? Тех, кому сам Фирхан будет давать задания? Может быть. Но его шанс — присоединиться к Воинам или не присоединиться ни к кому. Ему тоже вручили огромный двуручник. Миро почти чтошвырнул меч — разумеется, видя, что мальчишка едва-едва способен удержать его в руках. Тот более-менее уверено сжал рукоять, но всё равно, казалось, шатался, и мечник позволил себе довольную улыбку. Он выбирал Громадину Тони для того, чтобы тот победил. Может быть, чтобы показать всем слабым своё место. Показать, что сражайся-не сражайся, а в Академии надо быть достойным. Миро — они все это поняли, даже Тони, — не был хорошим. Такой же злой, как и эльфы, такой же подлый, как и… Остроухие? Рэ пытался сражаться. Знал, что его могут ранить. Убить даже — и сказать, что так вышло. За ним никто не будет плакать. И дома его не ждут — потому что негде. Потому что та хижина, сожжённая кем-то — это не дом, это так, подобие. Страх его прошлого. Но Громадина Тони на то и был Громадиной — высоченный, широкоплечий и с такой мощью в руках, что мог бы без оружия разорвать Рэ на две части. И сделал бы это — когда выбил меч из рук, повредив, кажется, запястья, когда толкнул ногой — это ведь бой без единого правила. Когда занёс страшное лезвие, собираясь нанести победный удар. До первой крови. До первой смертельной крови. Он не зажмурился. Смотреть в глаза смерти не так уж и страшно; не Каена Первая ведь склонилась над ним со своей кошмарно прекрасной улыбкой. Сейчас он умрёт. Его разрубят на две части — и… И меч стёк каплями стали по рукояти — осел на белый мрамор арены. Громадина Тони только обернулся — и замер. Мужчина в мантии вытянул левую руку, стянул перчатку — и покрытые шрамами пальцы словно пытались впитать воздух. Тонкая кость и множество увечий — страшно было представить, как выглядело его тело, если у него такие руки. Но всё же — пальцы мага. Тонкие, длинные, музыкальные — он не был воином. Он излучал силу даже так, даже сгорбившись. Он не должен был читать молитву. — Такой же злой, как эльфы, — будто повторяя мысли Рэ, протянул он на удивление молодым, мягким голосом, совершенно не подходившим к этим израненным рукам. — Такой же подлый, как… — он посмотрел на Миро. — Как остроухие, — повторяя древнюю молитву, отозвался мечник. — О, нет, — фыркнул мужчина, так и не сбрасывая мантию с плеч. — Как люди. Миро промолчал. Может быть, понимал, что не стоит. Может быть, ненавидел безымянного. — Мастер, — окликнул его Фирхан, — вернитесь на место. Тот, почти дойдя уже до коллеги, обернулся, посмотрел на магистра и коротко покачал головой. — Стань в строй, Громадина Тони. Ты зачтён, — холодно изрёк он. — А ты вставай, Рэ. — Да. — Да, мой… — вновь подсказал Миро. — Да, — сухо оборвал его мужчина в тёмном. — Вставай. Да, Миро? — Да, — ответил тот, словно вторя словам ученика. — Да, мой… — фыркнул мастер. — Стань в строй, Миро. Он подошёл к стенду с оружием, пробежался тонкими пальцами, теми самыми, что, наверное, никогда не держали ничего тяжелее посоха в руках — и Рэ показалось, что шрамы куда-то пропали, — а после швырнул ему оружие полегче, боевую шпагу. Вполне логично — мальчишке ничего тяжелее не поднять. Осмотрел толпу, словно пытался подобрать ему соперника получше, после вынул из ножен на стенде вторую — и взвесил её в руке. Повернулся к мальчишке, тёмный, подобный страшной тени, и сделал первый выпад прежде, чем тот успел хотя бы сообразить в чём дело. Миро ждал, что мастер ради собственного довольства, ради того, чтобы доказать силу, сейчас убьёт его. В Академии не милуют, в Академии только ухудшают наказание. Но нет — Рэ, словно ожив, отбил тяжёлый удар, вывернулся, гибкий, будто змея, ускользая в сторону и дожидаясь того мига, когда наконец-то все это закончится. Он всё ещё не был в своей стихии. Пропускал самые простые удары — отбивал самые тяжёлые финты… И когда мастер отбросил шпагу, вскидывая руки, ответным жестом остановил пусть слабую, но силовую волну — и рухнул на колени, пошатываясь, но пытаясь удержать контроль. — Встань, — холодно проронил мастер. — В строй. Кто-то громко загоготал. По толпе пробежался недовольный шепоток — все они смотрели на Миро. Может быть, мастер не умеет фехтовать? Маг — да, но он мог и поддаться, а на шпагах не драться никогда в жизни, вот мальчишка и умудрился не ударить в грязь лицом. Они бы тоже так могли… — Не можешь доказать и им свою силу, Мастер? — кажется, Миро не знал — или не хотел упоминать, — имя мужчины. — Думаешь, что победа этого мальчишки — подтверждение его мощи, а не твоей слабости? Фирхан не вмешивался. Может быть, думал, что всё идёт своим чередом. Всё такой же седой, такой же спокойный, смотрел на них, дожидаясь чего-то, и Мастер не проронил ни единого слова. — Выбери удобное тебе оружие, — протянул наконец-то он, стягивая вторую перчатку — рука была всё с теми же шрамами, но теперь они словно потеряли значение и больше не притягивали взгляды. — И докажи, мечник. Миро хохотнул. Маги не сильны в фехтовании. Маги вообще ни в чём не сильны — и если ему нужны перчатки для того, чтобы сдерживать свой дар, это свидетельствует не о его силе, а о том, как он легко и просто теряет самоконтроль. Миро взял двуручник. Тот самый, что уронил мальчишка — потому что от оружия Громадины Тони остался только расплавленный металл. Зло оглянулся на Рэ — словно собирался его убить. — Если ты проигрываешь, Мастер, нет места этому в нашей группе. — Как люди, — эхом отозвался тот. — Я не буду брать меч. — Предлагаешь убить тебя так? Он взвесил в руках свой посох — тот магией скользнул в руки. И, наверное, усмехнулся под чёрным капюшоном, но только это вряд ли мог кто-то увидеть. — Не этим, — возразил Миро. — Не чарами. — Да чем угодно, — в руки скользнула такая же палка — только обыкновенная. Из тех, которыми могут пользоваться ученики. Крепкая, да, хотя меч, разумеется, разрубит. Миро хохотнул. Лишая себя волшебного оружия, Мастер оставался без защиты. Не смог бы сделать ничего, чтобы остановить его. А как же хотелось мечнику уничтожить надоедливого мага — тот словно кость в горле! Да кому он вообще нужен со своим даром? Убить, вытравить, будто бы какую-то заразу, и забыть о нём на всю оставшуюся жизнь. Фирхан простит; Фирхан всегда прощает. А от Мастера откровенно пахнет остроухими — пусть он и не один из них. Вечная маска на лице, вечный капюшон, вечный, вечный, вечный… И руки эти в шрамах. Как он что ученикам показывает, если не может сражаться без своей мантии? В ней даже ходить неудобно! Он нападал всегда первым. Не дал сопернику шанс опомниться; атаковал, как Громадина Тони, только не на жизнь, а на смерть. И действительно, первый ответ от Мастера был каким-то вялым. В этих покрытых шрамами руках не было силы; он давно уже изжил своё. Интересно, что прячется под тяжёлой чёрной тканью? Иссушенное, изрубленное практически тело? Шрамы, шрамы, шрамы… Меч поддел мантию. Миро дёрнул на себя — он мог бы сейчас просто проткнуть его насквозь, но так хотелось унизить — и чёрная ткань бесформенным клубом скользнула к ногам. Почти что растворилась, словно кусками осыпается тьма. Он не был так уж и уродлив. В волосах затерялась седина — но какая-то ненастоящая, не соответствующая голосу. И, да, руки покрывали шрамы; и, да, толпа ахнула. Разумеется, никакую рубашку он под мантией не носил. Штаны — то другое дело, равно как и сапоги; но изрезанная, изрубленная спина, лицо, на котором остались длинные тонкие полосы, следы, остатки старых боёв, словно язвы по всему телу, теперь предстали всей толпе. Никто прежде не видел Мастера таким. Таким беззащитным, наверное, без тёмной пелены. И Миро стало вдруг страшно. Он думал, что почувствует облегчение, но отчего-то было только хуже. В Мастере было что-то чужое; пока он оставался безымянным в вечной мантии, чем-то без тела, таким, что и не убьёшь, и не оставишь в живых? А теперь, всё такой же уставший, израненный воин, всё такой же потусторонний. И не такие уж и тонкие, ветвистые руки — он мог бы держать двуручник. Он мог бы сражаться. Но палица оказалась для него вариантом проще. Она скользнула в его руках — быстро, мгновенно. Миро полагал, что это его убьёт — солнечный свет, гогот людей и поражённые взгляды, скользившие по его кошмарным шрамам. А он словно не заметил. Словно не снял с себя маску. Так и остался спрятанным в далёкой скорлупе, которую не пробить, сорвав какую-то тяпку. И теперь он не пропускал удары. Миро знал, что сам сражается в полную силу; знал, что должен выиграть. Он всегда побеждал. Он даже с эльфами сражался; подумать только, на его руках кровь этих проклятых! Ненавистных остроухих… — А сколько ты убил эльфов, чтобы быть в Академии? — шипя, спросил он, пытаясь нанести решающий удар. — Столько, сколько ты никогда в жизни своей не видел, — Мастер толкнул его палицей в грудь — и Миро повалился на спину, чувствуя, как ослабевают пальцы. Точки. Он знал, куда надо бить. Знал, как ударить, чтобы теперь тело не шевелилось — или это всё ещё была магия. Вскинул руку, и второй меч попросту испарился. Их маги — их нормальные маги, — не могут пользоваться своим даром настолько безнаказанно. Они не бьют своих. Они не убивают. Не ставят победно ногу на грудь. Впрочем, Мастеру это было и не нужно. Он выпрямился — впервые за годы видел его Миро с прямой спиной, — отвернулся от них всех и зашагал в Академию, никого не призывая. Первым за ним ступил Рэ. Потом — потянулись и остальные вереницей, которую замкнул Фирхан. И когда врата Академии закрылись, а Миро так и остался лежать на спине, он подумал — так не должно быть. Он не имел права проиграть; не человеку. Он никогда никому не проигрывал. И эльфам тоже. Он проиграл бы только истинному Вечному, наверное, но их в этом мире не осталось, а уши у Мастера круглые, как у любого нормального человека. Только шрамов слишком много.Глава вторая
Год 117 правления Каены Первой Она не сомкнула глаз до самого утра, пока наконец-то первые лучи солнца не очертили осколки теней Тварей Туманных, изгоняя на какие-то короткие часы из Златого Леса. Рэн не оставил её за линией спокойствия одну, но и ближе не подходил; он всё стоял на самом краю, словно собирался перешагнуть невидимую границу и броситься с распахнутыми объятиями к ужасным монстрам и чудищам, что таились там, снаружи. Ему было абсолютно всё равно, убили бы они его или нет; может быть, мужчин просто отлично знал, что магия его окажется куда сильней? И всё же, когда он обернулся к ней вновь, Шэрре показалось, что что-то не так. Вечный не хотел к ней прикасаться, а когда подавал руку, помогая встать, скривился, словно ему было больно, хотя эльфийка отлично знала, что на ладонях мужчины нет ни единого шрама, ни одной царапины. Маг, он мог исцелить всё, что угодно. — Не колдовать, — тихо изрёк он. — Не выдавать, что ведьма. Молчать. Перед королевой пасть на колени и не проронить ни слова. Быть покорной. Выполнять все до единого приказы. — Даже если она прикажет мне перерезать себе горло? — отозвалась Шэрра, всё ещё не в силах заставить себе представить, как это — подчиниться их кошмарной королеве. Единственным смыслом её жизни долгие годы было не попадаться ей на глаза, ни за что не оказаться в плену у жуткой ведьмы, страшной, с алым пламенем вместо волос… А теперь — куда сбежать? Вечный — последний Вечный, — не просто так пережил всех своих предшественников и друзей. — И насладись солнцем, — его улыбка была злой. — Там, в столице, ни один луч не пробьётся сквозь кошмарную тьму королевы. Он ступил вперёд, и Шэрра последовала за ним. Они возвращались. К замку, к людям, которых он оставил, наверное, под златыми деревьями или на территории разрушенного строения, куда вряд ли добровольно зашла бы даже Тварь Туманная. Живых оказалось всего двое. Высокие, с длинными боевыми посохами в руках — ритуальное оружие. Смертельное даже. У Вечного был только меч; он словно надеялся никогда не сжимать ядовитую палицу в своих пальцах. И магам, говорят, это вредило. Да и что за ужас… Шэрра знала, как делали это оружие. Когда Златое Дерево — то, которое было твоей душой, то, в честь которого дали тебе имя, — умирало, а эльф оставался ещё жить, он мог воспользоваться сердцевиной. Мог сотворить из неё могучее оружие, что оставляло бы смертельные ожоги, разъедало бы кислотой каждого, кроме его хозяина. К сердцевине Златого Дерева может прикоснуться только тот, кто сам им есть. До Каены Первой никто не трогал священные растения. Теперь, когда можно всё — и в тот же миг ничего, — воины сами соглашались срубить их, и потом изготавливали эти палицы. С ними провожали заключённых — так же, кажется, они встретили и Роларэна, без должного почтения к вечному, зато вскинув своё оружие. — Где остальные? — Куда ты посмел уйти? — холодно спросил один из них, с волосами белыми, будто бы снег — Шэрра видела его всего раз в жизни, когда ещё хоть что-то, кроме хлопьев пепла, прорывалось сквозь сплошные тучи над Златым Лесом. Когда солнце не было праздником, случавшимся раз во много-много лет. — А это ведьма? Та самая, которую приказала поймать королева? — второй говорил немного мягче, но всё равно без должного уважения к единственному, кто застал век Вечных. Единственному, что ещё был способен возродить древний эльфийский род — вряд ли это в самом деле было реально, но и его… по какой причине беречь такую яркую, такую страшную опасность для их королевы? Она ведь не глупа. Она изничтожила почти всех. И кого оставила? О Роларэне Шэрра знала только то, что уже раз пережила с ним встречу. И помнила тот почти отеческий взгляд и короткое касание к цветку в руках её матери. Он тогда так нежно, так мягко улыбнулся; на суровом лице нынче не было и следа того эльфа. Мужчина протянул руку — и перехватил палицу светловолосого чуть выше, так, что та ударила собственного хозяина по ногам. Он даже не скривился — капельки крови потекли по тонкому основанию волшебного оружия, но Рэн будто не чувствовал боли. — Твари Туманные не оставили от вас и кусочка мяса, правда? — довольно протянул он, и на тонких губах заиграла издевательская улыбка. — Спрячьте палицу, дети. Я прожил в десятки раз больше вас; жжение кожи — не помеха для убийства. Он разжал ладонь, и на мгновение Шэрре показалось, что она почти видит кости — настолько чужая палица прожгла ему ладонь. Но прошла секунда — и ничего не было, только мертвенно бледное лицо и гладкая, ровная кожа, без единого следа раны. Мужчина шагнул к лошадям — их было целых шесть, значит, как минимум трое эльфов погибли этой ночью. Шэрра не хотела спрашивать, что с ними случилось, и так глаза — но ведь она пережила ещё один приход тьмы. Теперь, в этом солнечном полумраке, рядом с Вечным, могла надеяться на долгую дорогу ко дворцу Каены Первой — до той поры, пока не предстанет перед Кровавой. Перед той, что разрушила её жизнь уже давным-давно — а теперь только добавит последнюю капельку кровавых красок к портрету. Она это любит; древнее мастерство кошмарных чар Её Величества известно каждому, и нет человека, что её бы не боялся. Он не пользовался магией, чтобы отвязать лошадей от дерева. Да и отвёл только двоих в сторону — одни поводья буквально швырнул Шэрре, и она поймала их, казалось, чудом. Движения Рэна смазывались; никогда эльфы на самом деле не оправдывали глупых сказок о невероятной быстроте движений, но он, за долгую вечность слившись со своим даром, наверное, походил больше на тех их далёкого прошлого, а не на них, презренных, как, по слухам, говорили люди, "остроухих". Конь оказался спокойным. Шэрра запрыгнула в седло сама — сопротивление всегда было глупым, особенно если имеешь дело с Вечным, да ещё и с магом. Он и солдат этих не боялся; при прикосновении к чужой палице, как к чужой личности, люди обычно умирали в конвульсиях. Их пронзала невообразимая боль. Но то ли у солдат не было души, способной хоть на что-то, то ли её не осталось у Рэна — кровь на его руках на самого мужчину никакого впечатления не произвела. Ведь он не дурак и отлично знал, что так будет — тем не менее, словно сделал вид, что для него это особого значения не имело. Или так было на самом деле? Солдаты к ним, разумеется, присоединились. Эльфы молчали; они ехали за спиной Вечного, с каждым поворотом отставая всё больше и больше. — Какова их цель? — не выдержав часов тишины, спросила Шэрра. Было холодно; она подумала, что, наверное, не лучший способ вырваться из обыденности и мрака дней — отправиться к королеве Каене. Может, попробовать убежать в Златой Лес, сбиться с относительно безопасной дороги? Но ведь граница всё равно не выпустит её на свободу, а значит, она умрёт от рук Её Величества или Тварей Туманных. А какая разница, каков вариант выбирать? Выживай, пока есть шанс. Тяни время. Златое правило Златого леса. — Королева Каена не переносит ведьм в своём государстве, — сухо ответил Роларэн. — Будь то Вечный или какая-то девочка из леса. Она содрогнулась. Разумеется, королева Каена не могла отправить кого-нибудь за нею. А это свидетельствовало только об одном — если б она тогда не колдовала, то и сейчас мало интересовала бы Её Величество. Или нет? — Ты ведь не служишь ей, — наконец-то промолвила эльфийка. — И пришёл сюда не за мной. — Я возвращаюсь к подножию трона Её, — фыркнул Рэн, и в его голосе отчётливо слышались презрительные нотки. — Почему бы по пути не отыскать для Королевы игрушку забавнее, чем сухой и костистый Вечный? — Нет ничего забавнее, — хмыкнула Шэрра в ответ, — чем вымирающие виды. — Разве что вымирающие бессмертные виды, — эльф даже не содрогнулся. Те, что ехали за их спиной, наверное, слышали каждое слово, пусть и делали вид, что отдаляются, или, может быть, девушка была слишком высокого о них мнения? Так или иначе, это не имело большого значения. — А королеву, — она вдруг бросила на него быстрый взгляд, словно собиралась спросить что-то страшное, то, о чём ни один разумный эльф не решился бы говорить вслух, — можно убить? Роларэн вздохнул. — Убить можно всех. — Тогда почему, — она обернулась на эльфов-стражей, что должны были их сопроводить, — этого никто ещё не сделал? — Потому что все, кто видит в Каене кровавую королеву, способную умертвить весь мир, видят в ней угрозу, не способны и пальцем пошевелить, чтобы навредить ей, — Рэн казался таким спокойным и равнодушным, словно к нему это не относилось. — А тот, кто способен это сделать, увы, не замечает ни крови, ни боли. В его глазах она — лишь маленькая девочка, которую недостаточно сильно любили в детстве. Шэрра умолкла. Видеть в Каене ребёнка? Разве существовал кто-то, кто был на это действительно способен? Она очень сомневалась, что их королева когда-то была беззащитным маленьким существом; только отвратительной, гадкой эльфийкой, что не способна ни на доброту, ни на милосердие. Сумасшедшая убийца — вот кто такая Каена Первая! И если Рэн допускает, что в ней было ещё что-то, он сам, наверное, не до конца в своём уме. Впрочем, как она ещё может в подобном сомневаться? Ведь этот мужчина, способный победить Тварь Туманную — остановить её, вскинув руку, — всё ещё возвращался к королеве. Последний Вечный! Поддавался ли он тому страху, что и все остальные? Был кем-то третьим? Или это он видел в Каене маленькую девочку? — А ты? Он не обернулся, но спина вдруг стала ровнее, твёрже, словно мужчина внезапно вспомнил о чём-то, что пугало и его. Сбрасывало эту до бесконечности равнодушную маску. — Я — и то, и другое, — наконец-то ответил он. — Смотря как ты бросишь монету на этот раз. — Так нельзя. Нельзя видеть в ней и ужас, и ребёнка, — возразила девушка. — Можно. Во всех можно. Ты тоже кошмарна, — осклабился эльф. — Но ты хочешь быть свободной. Мне нравятся те, кто мечтает о свободе… Шэрра не стала возражать. Он мудрее, он прожил на этом свете довольно долго, чтобы делать выводы и навязывать своё мнение остальным. И ей следовало бы просто кивнуть, соглашаясь — если б только она могла! — Ты задаёшь мне вопросы, — внезапно промолвил мужчина, словно надеясь прервать воцарившуюся тишину. — Ты не дрожишь. И ты едешь к Королеве Каене. — Ведь ты меня помнишь? Он коротко кивнул. — Помню. Я хорошо запоминаю одарённых, — он обернулся в последний раз на эльфов, что сопровождали их. — Далеко до столицы? — Два часа. И две смерти, — ответил он то ли загадкой, то ли так прямо, что она была не способна понять это. И он был, несомненно, прав. Потому что эльфы, что должны были сопроводить их в королевский дворец, к Её Величеству Каене Первой, не дожили до камней Пылающего Пути и не переступили порог столицы. Но, разумеется, он не был провидцем. Смерти к его несуществующему дару видеть будущее не относились. Может быть, разве что немного — всегда выполнять всё, что даже мысленно себе же и обещает. И он был, несомненно, прав. Потому что эльфы, что должны были сопроводить их в королевский дворец, к Её Величеству Каене Первой, не дожили до камней Пылающего Пути и не переступили порог столицы. Но, разумеется, он не был провидцем. Смерти к его несуществующему дару видеть будущее не относились. Может быть, разве что немного — всегда выполнять всё, что даже мысленно себе же и обещает.* * *
Год 120 правления Каены Первой Громадина Тони умел брать своей богатырской силой. Он, такой огромный, что, наверное, плечи и не объять руками, взмахнул мечом, раскручивая его, словно тут был пёрышком, и ринулся вперёд, в атаку. Несомненно, столь грозного соперника испугался бы каждый — и он нападал, заранее уверенный в собственной победе. Не было равных Громадине Тони из тех, кого Академия набрала в этом году. Мастер не сдвинулся с места. Меч замер в сантиметре от его шеи; Тони запнулся и отступил на шаг в сторону. — Почему ты остановился? — строго промолвил мужчина. — Нападай. Парень только пожал плечами. — Я отрублю вам голову, — отметил он. — Это не исцелят даже первые маги Академии. — Я — первый маг Академии, — сухо отозвался тот. — Ты доведёшь свой удар до конца. Тони отрицательно покачал головой. Убить человека, который даже не пытается обороняться, для него, может, и не было такой уж проблемой. Но убить Мастера, после нескольких недель обучения, он уже просто не мог. Было что-то во взгляде этого человека, что не позволяло закончить удар. Он вновь прятался за чёрными тканями отвратительной мантии. Не открывал собственное лицо, вероятно, потому, что сам этого не хотел. И, может быть, Тони и мечтал изрезать его на куски — если б только Мастер хотя бы попытался сражаться. Но нет. Каждое занятие он вызывал одного из них, приказывал выбрать оружие и убить. И никто не смог этого сделать. Никто не закончил удар, не довёл дело до толку. Определённо, если бы здесь был Миро, он выполнил бы добровольный приговор без минуты сомнения. Но ученики не могли. — Когда эльф будет стоять напротив тебя и смотреть своими невинными ясными глазами, — сухо провозгласил Мастер, — ты тоже предложишь ему защищаться? Ты позволишь врагу взять оружие в руки, прежде чем наконец-то убьёшь его? В войне с теми, кто сильнее нас, не может быть праведности и чести. В войне вообще этого нет. Если ты хочешь убить хотя бы одного эльфа в своей жизни, то должен не задумываться. Ударить. Потом вспомнить о том, как надо было бить. Или, когда к тебе подойдёт королева Каена, ты позволишь себе миг промедления? Тони промолчал. Он всё равно не был способен ударить беззащитного человека, зная, что это — друг. Он смотрел на Мастера и, вопреки всей своей былой ненависти к нему, не мог и пальцем пошевелить во вред. Откуда взялось это чувство безграничной преданности к тому, кого и вправду следовало бы изничтожить? — Королева Каена, в конце концов, женщина, — выдохнул Громадина Тони, хотя произнёс её имя с каким-то необыкновенным придыханием, словно отождествлял её с каким-то неведомым божеством. Чем-то великим, пусть и кошмарным. Ведь даже злодеи имеют полное право быть вырезаны на скрижалях человечества. Пусть она и эльфийка. — О, а от того, что она красива, от того, что носит юбку, что-то меняется? — скривился Мастер. — Если я натяну на себя платье, ты тоже будешь смотреть на меня влюблённым взглядом сумасшедшего? Громадина промолчал. Ему, казалось, проще было смириться с тем, что Мастер к нему невероятно несправедлив, чем поверить в правдивость произнесённых слов. Ведь, рано или поздно, придётся признать собственный проигрыш — или свою победу. Тони хотелось бы оказаться на нейтральной полосе мнений. Быть там, куда не дотянутся ни Фирхан, ни Миро, ни даже этот человек без имени, которого они привыкли величать по его званию. — Нападай, — сухо промолвил Мастер. — Вперёд. Тони отступил на несколько шагов. Вновь повернул меч в руках, умело, показывая, что на войне за ним дело не постоит, а после рванулся вперёд… И замер, когда до Мастера оставался всего лишь сантиметр. Меч дрожал в напряжённых руках, и лезвие почти коснулось того места, где под мантией, сотканной из кромешной тьмы, пряталась плоть. Тони тяжело выдохнул воздух, тряхнул головой — русые пряди лезли в глаза, мешая ему видеть. В ответ Мастер только едва заметно шевельнул пальцами, на сей раз без единого приказа — и ударной волной парня отбросило к противоположной стене. Он застонал, пытаясь подняться, но волшебство держало крепко. — У тебя был шанс, — сухо промолвил Мастер. — Ты мог бы напасть на мага и убить его. Что ты сделал? Дождался, пока он нанесёт свой удар. — Маги действуют быстрее, — прошептал Тони. — Он не дал бы тебе даже подойти. — Разумеется, — кивнул Мастер. — Но, возможно, и у мага будет зазор в его броне. Не кажется ли тебе, что надо воспользоваться любым шансом, когда сражаешься с эльфом? Или, может быть, тебе лучше познакомиться с королевой Каеной лично, а потом только поделиться с нам своим опытом? Громадине Тони показалось, что все мысли о чести, что крутились в его голове, куда-то пропали. Может быть, по той причине, что их на самом деле никогда не было? Может быть, Мастер просто околдовал его, как это делает каждый маг, по словам Миро, и не позволял никому из учеников перерубить его пополам? А сам издевался, пытался заставить, вынудить это сделать, пока они бессмысленно бились, будто бы рыбы об лёд, о магию его брони. Он будил в них чуждые мысли — для обучения ли? Тони никогда не хотелось прежде так сильно кого-то ударить, но он уже заранее знал, что против Мастера не выстоит. К тому же, тот вновь был со своей палицей, той самой, что была промаслена какими-то ядами — иначе почему он всегда надевал перчатки, прежде чем взять оружие в руки? И никому не разрешал к нему прикасаться. Говорили, что такое оружие раньше было у эльфов, но Тони не собирался верить слухам. Только один из известных ему людей сражался на палицах, Мастер. И, определённо, он не был эльфом. Нет, Мастер — что-то более тёмное, мрачное, злое и отвратительное, чем даже Королева Каена. И гнили в нём, наверное, больше. Просто он играет на стороне Фирхана — диво дивное, даже "выступает" сказать трудно. Для мага это и вправду было игрой в подчинение, к которой никому не хотелось привыкать, особенно Миро. Но выбора у них не было. — Следующий — Рэ, — продолжил Мастер. — Бери любое удобное для тебя оружие. И попытайся, — он усмехнулся, — меня убить. Взгляд полыхнул ещё ярче. Тони знал, что это магия. Теперь, когда он испытал её на собственной шкуре, парень чувствовал, как билось страшное волшебство в воздухе, как отчаянно оно жаждало свободы. Он теперь только осознал, что на самом деле все эти попытки сыграть честно были игрой в поддавки. Нет. Мастер околдовал их всех — и никто не сможет прорваться сквозь одурманивающее заклинание и хотя бы оцарапать его. Рэ — точно. Худощавый, тонкий, будто бы какое-то стекло, едва-едва дышавший… Что он вообще, по правде, может? Тони знал, что Рэ не так уж и плох в бою, как им всем казалось с самого начала, но против иллюзии Мастера он вряд ли способен выступить по-настоящему. Он долго присматривался к оружию, может быть, потому, что был слишком несмел, а может, пытался продумать пути к своей победе. Наконец-то выбрал, остановился у меча со странным тонким лезвием. Самый лёгкий… Разумеется! Тони был в очередной раз разочарован — что за глупость, остановить свой выбор на чём-то подобном. Казалось бы, у человека, даже у Рэ, должны быть определённые понятия чести, а он хватается за самое лёгкое оружие! Им даже не навредить никому. По крайней мере, так думал Тони. — Эльфийская сталь остра, — отметил Мастер, стоя всё так же прямо. — Разумеется, если ты сумеешь направить её по верной дороге. — Эльфийская сталь не может быть остра, — возразил один из учеников, — потому что сделана вражьими руками. А враг не способен на творение лучше, чем у нас. — Глупости, — оборвал его Мастер. — Эльфы красивы. Эльфы — великие мастера. Эльфы могучи. Но эльфы злы. И мы сражаемся с ними не на равных, потому что они сильнее, а не потому, что мы пытаемся дать им шанс. Эльфов никогда не истребить окончательно, но мы должны иметь возможность удерживать их в границах Златого Леса и не позволять вырваться злу на свободу. Тьма Её Величества не должна расползтись по всему миру. Рэ не содрогнулся. Даже Тони стало не по себе от подобных слов, а паренёк стоял всё так же ровно. Он не пытался взвесить меч и не сделал ни единого пробного движения. И вдруг показалось, словно эльфийская сталь была для него чем-то родным. Продолжением этого нескладного мальчишеского тела, которому никогда не превратиться в тело истинного воина. Он не проворачивал меч в руке, не взвешивал его и не делал грозных выпадов. Только ступил вперёд, сжимая крепче рукоять, посмотрел на Мастера в последний раз, словно оценивал, как он попытается отойти в сторону или уйти от удара. Чтобы задеть в любом случае, какой бы жест не был сделан. А после ударил, уверенно и бесстрашно, словно не ждал, что тело действительно окажется на месте. Что сталь скользнёт по кости — и наносил он удар так, словно собирался поразить насмерть. Меч прорезал черноту мантии и прошёл куда-то под рёбрами Мастера, двигаясь к сердцу. А после парень провернул холодную сталь в чужом теле и выдернул оружие, отбрасывая его в сторону. Остались только ошмётки изрезанной мантии, словно на эльфийский меч кто-то налепил множество ярких, чёрных капелек неизвестного вещества. Мастер пошатнулся — крови не было, — и отбросил капюшон. На губах застыла яркая улыбка — она растаяла в воздухе самая последняя, пока качественная иллюзия наконец-то не обратилась горсткой праха. Рэ не мог об этом знать. А вдруг? В конце концов, вся группа давно подозревала в нём любимчика Мастера. Но, казалось, он не был удивлён подобным появлением… и в тот же миг, сам преподаватель понятия не имел, почему ученик не содрогается от неожиданности и не отскакивает в сторону. Парень повернулся, нарочито медленно, или, может быть, только ради хорошего впечатления, и повёл плечами, явно не зная, что сказать и как исправить содеянное. — Все вон, — взмахом руки указал на дверь мужчина. — Рэ, останься. Громадина Тони раздражённо фыркнул. Остальные уходили молча, не в силах перечить Мастеру, но он не смог удержаться от раздражённого и отчасти надменного взгляда. Хотелось плюнуть под ноги несчастному Рэ, чтобы показать всё своё презрение, хотелось обвинить самыми последними словами. Знай он, что там стоит тень, обязательно нанёс бы удар, но кто готовил их к такой подлости? Проклятый Мастер их очаровал, вот и всё. А Рэ — нет. Рэ видел там только воздух, вот и попал так метко. Разыграл неплохую сценку. …Мастер закрыл за учениками дверь и повернулся к парню. Тот побледнел пуще прежнего, но не отступал и не хватался за валявшееся на полу оружие. — Любопытный выбор, — наконец-то промолвил он. — Впервые на моей практике кто-то действительно это делает. — Эльфы, — прошептал он, и голос звучал поразительно хрипло, — никогда не стоят там, где их можно поразить мечом. Потому это был глупый удар. — Зато удар, — ответил сухо Мастер. — Я знал, что вас там не будет, — пожал плечами Рэ. — Вы ведь не сумасшедший. Эти чары, которые должны были отторгнуть каждого от идеи вас ударить… — Ты, однако, их заметил. Они — нет. Они не подумали и о том, что я могу составить иллюзию. Ни на миг им не было бы меня жаль, как человека, и зарубили бы, не подумав. Вот только, — Мастер криво усмехнулся, сбрасывая ненавистную мантию. На сей раз шрамы прятались за тканью рубашки, — эльфы хитры. Ты не настолько глуп, чтобы упускать шанс. Не настолько сумасшедший, чтобы нанести удар тогда, когда этот человек однозначно погибнет, а мог бы быть полезным. Громадина Тони хорошо размахивает мечом, это да. Но сможет ли он убить эльфа? — Королеву Каену? — переспросил Рэ. — О. Нет. Королеву Каену он убить не сможет, — покачал головой Мастер. — Только эльф может убить её. Только один определённый эльф. Парень ничего не ответил. Да и что он мог сказать, когда речь шла о Её Кошмарном Величестве? Он не мог знать, о каком эльфе речь. Не мог знать, откуда у него есть такое право. Наверное, не мог. — В таком случае, этого эльфа надо беречь, как зеницу ока, — промолвил он, но на последнем слове голос сорвался, стал таким тонким, почти женским, что Мастер даже обернулся. Но после равнодушно кивнул, соглашаясь со словами парня, и вновь улыбнулся. На сей раз более мирно. — Ты не спрашиваешь, откуда у него такая власть. И не спрашиваешь, почему он всё ещё этого не сделал, — отметил мужчина. — Удивительно. — Почему же? — вздохнул как-то совсем уж не по-человечески Рэ. — Если у него есть такая власть, значит, он поразительно к ней близок. А близкого человека… даже если это королева Каена, убить слишком трудно. Почему её не могут убить? Потому что она чудовище. Все боятся чудовища, — парень повёл плечами. — Он её не боится. Значит, она для него не так и страшна? Не чудовище. Не жуткий зверь, которого он должен всё-таки бояться. Но, значит, — он опустил голову, — у него просто не поднимается рука. — Что за чудная философия, — хмыкнул Мастер. — Словно вы и вправду знакомы с Её Величеством. — Да ведь я живой. — Живой, — кивнул тот. — Но мыслишь не так, как те, кто сюда приходит. — Я просто старательный ученик. — Не бывает старательных людей. Не бывает умных людей, — усмехнулся Мастер. — В тебе слишком много того, что уничтожает человечность, друг мой. — К чему вы мне это говорите? — О, — глаза Мастера сверкнули, будто бы те огни. — Вот это интересный вопрос. Зачем я говорю тебе об этом? Зачем задаю такие вопросы? Может быть, ищу шпиона? — он протянул руку, пытаясь прикоснуться, но тут же одёрнул её. — Ты знаешь особенности эльфийской иллюзии? — Только эльф может увидеть через плохую эльфийскую иллюзию. Только отдельные — через хорошую. Почти никто — через — двойную. — Как мило. Учишь наперёд? — Жизнь учит, — ответил Рэ. — Так ведь легче, знать заранее? Разве нет? — Иди, — отмахнулся от него Мастер. — Я очень надеюсь, что ты переживёшь эту ночь в одной комнате с Громадиной Тони. Было бы жаль так просто потерять хорошего ученика, в конце концов, они на земле не валяются. Рэ ни на миг не задержался. Он умел уходить быстро; Мастеру это нравилось. Но он знал, что люди начинают задавать вопросы. Лишние глупые вопросы, наводок на которые хватило бы эльфу, чтобы ответить на всё самому. И он не подозревал, он был твёрдо уверен в том, что увидел в глубине его потерянных и слишком светлых глаз. Тонкие запястья, сила там, где её не должно быть. Мастер рассмеялся, зло и горько. Он ненавидел загадки, но находил ответы легко. Может, потому и ненавидел? И, возможно, по этой же причине не хотел участвовать ни в чём подобном. Оставил бы с удовольствием дурное дело и больше не возвращался в Академию. Но она — его убежище. И если этот мальчишка станет стимулом… Так тому и быть. Были загадки, однако, которые оказалось разгадать не так и просто. Загадки немного глубже этих полупрозрачно-светлых глаз.Глава третья
Год 117 правления Каены Первой Пылающий Путь длинной ровной дорогой простилался перед их глазами. Шэрре казалось, что яркое пламя должно было испугать лошадей, но они только уверенно ступили вперёд, на первые огненные камни. — Пока на них нет всадника, у которого отсутствуют права на подобный путь, лошадь способна пройти. Дорога реагирует на разум, — мужчина спокойно ступил на неё и обернулся к девушке. — Потомки королей, истинные чистокровные эльфы. Те, в жилах которых ещё течёт кровь Вечных, а не плебеев, из-за которых подобные перестали рождаться. Раньше по этой дороге могли ездить все, кто угодно. — Значит, королева тоже не должна бы по ней ходить? — удивлённо переспросила та, не переступив всё ещё пылающую черту. — Ведь в той, что уничтожила всех, кто остался, не может быть кровь бессмертных. Она ведь живёт не потому, что Вечная, верно? — Одно другому не мешает, — пожал плечами Рэн. — Идёшь или нет? Она ступила. Казалось, девушка лишь шаге на третьем поняла, что сама должна была бы сгореть, но нет. Пылающий Путь присмирел, и только редкие язычки пламени вырывались из угольных камней, жаром опаляя её ступни. Но Шэрра не привыкла убегать, к тому же, подумалось, Пылающий Путь сделает всё, чтобы не дать ей сойти с него, пока испытание не будет пройдено до конца. — Королева может идти по этой дороге, — наконец-то промолвил Роларэн, всё ещё оставаясь у неё за спиной. — Но, тем не менее, ненавидит. Пылающий Путь возвращает её к истокам. К тому, чем она была до того, как стала чудовищем. — Разве она была чем-то до этого? — Все мы когда-то чем-то были. Все мы сейчас — всего лишь клыкастые тени себя-прошлых, — туманно ответил Роларэн. — Но ступай молча. Мы уже совсем близко. …По Пылающему Пути он шёл быстро, но не так, как те, кто боялся загореться. Размеренным и уверенным шагом, как и положено всем Вечным, что прошли войны. Он был в Туманах — конечно, он не говорил об этом с Шэррой, но она и вопрос не должна была такой задавать. Не имела права. Да и так всё видно, оставалось только наблюдать с поражённым выражением лица, как он уверенно и упрямо ступал вперёд. И, может быть, изредка издавать тихий вздох, только для того, чтобы он не удивлялся её безмятежности или холодности. Какая разница, как идти на верную смерть? Молчать. Вот что она должна была сделать перед королевой Каеной. Вот как должна была отреагировать на её вопрос о ведьмовстве. Пасть на колени и поклясться всем, что у неё есть, что никогда не обладала и каплей волшебной силы. Никогда. Как замечательно, что у неё ничего нет. И Рэну об этом было известно. Или, может быть, у него тоже ничего за сердцем не осталось, и он чувствовал себе подобную в эльфийке, которую знал от силы несколько часов. Или несколько десятков лет — Шэрра ни в чём не была уверена, когда стояла рядом с Вечным. Просто не хотела убеждаться в противоположном, например, в том, что он тоже был её врагом. Это поставило бы её в совсем невыгодное положение; Шэрре же хотелось убедиться, что шанс у неё есть. Дворец показался ей страшнее, чем о нём ходили слухи. И хотя с его камней, с его шпилей на самом деле не стекала кровь, как бормотали в её деревне, всё было гораздо хуже. Она не увидела в столице ни единого Златого Дерева, хотя, определённо, они должны были быть. — Как часто на столицу нападают Твари Туманные? — спросила она, останавливаясь у входа. — Ведь здесь нет линии защиты. Ничто их не остановит. — Твари Туманные приходят только тогда, когда королева желает отведать их мяса, — рассмеялся Роларэн. Он посмотрел на места для стражи, где сейчас остались только эльфийские тени, и покачал головой. Твари приходили так же часто, как и в деревнях. Так же часто пропадали люди. Так же часто они превращались в куски мяса на улицах или дальше, глубже в лесу. Им негде было спрятаться. Дом не был их крепостью. Но каждый, Рэн был в этом уверен, молился о том дне, когда наконец-то за ним придёт Тварь Туманная. В конце концов, у них были клыки, способные изодрать за мгновение, а у королевы Каены яды, даровавшие муки на многие недели. И что то, что то было смертельным. Всё же, дворец и вправду пугал. Такой поразительно серый, мрачный, укутанный туманами, в которых таится столько зла. И главное зло на троне, прекрасная королева Каена, и волосы её, будто пламя, и глаза её цвета сочной травы. Рэн знал, что всё это — ложь. Знал, как на самом деле выглядит королева, знал, что в этой стране — то самое худшее зло, мог его оправдать — что с одной стороны, что с другой. Он — Вечный, у него нет права на поблажки и ошибки, но он последний и в праве даровать себе всё, что ему только захочется. И это тоже. Дверь раскрылась перед ним сама. Не было ни эльфов, ни даже Тварей, что бросились бы из раскрытой пасти кошмарного дворца. Только мрачный коридор да бесконечное плетиво ступенек, что тянулись перед ними страшными завитками путей. Все пути ведут к Королеве Каене. Куда б они ни направлялись, в самом-то деле. Он пошёл первым. Шэрра опустила голову и последовала за мужчиной, стараясь не замечать ничего, кроме идеальных камней под ногами. Не чувствовать ни страха, ни превосходства душевной чистоты. Королева Каена, скорее всего, принесёт ей быструю смерть. Она редко играет с женщинами, у которых нет дара. Она мучила бы мать, но если Рэн заступится… Может быть, просто ударит кинжалом? Это однако быстрее, чем позволять девушке страдать от долгих пыток. В нём, наверное, хватит великодушия для того, чтобы это сделать. Перед дверью в тронный зал — хотя Шэрра, по правде, понятия не имела, что на самом деле там находилось, но хотя бы могла догадываться, — стража всё-таки стояла. Два высоких эльфа, оба — темноволосые, и во взгляде их потерялась тусклая зелень. Рэн даже усмехнулся при виде мужчин, а после властно махнул рукой. Тот, что стоял справа, ещё потянулся за оружием, но тут же замер. Второй отступил в сторону при одном только виде Вечного, и дверь распахнулась, словно по магии. — Каена! — он переступил порог тронного зала, как настоящий хозяин, и Шэрре хотелось верить в то, что в нём действительно было так мало страха, что даже являть королеве было нечего. — Как я, однако, рад, что ты в добром здравии! Я уже было почти перестал в это верить, когда твои солдаты по пути заехали за вот этим. Он грубо схватил юную эльфийку за руку и толкнул её перед собой. Девушка рухнула на колени — но так и не подняла голову. Не смогла посмотреть в глаза Её Величеству. — Однако, — голос королевы вился настоящей змеёй. — Чем тебя не устраивает эта девица? Шэрра посмела поднять взгляд. Королева восседала на троне, высоком и состоящим из колючих ветвей.Когда-то на нём, наверное, были листья, златые, как и их Лес. А теперь остались только ветки. Острые, способные наносить множество ранений, они не тронули алебастровую кожу королевы Каены. Не оставили кровавого следа. Или, может быть, эта чернота на них была налётом её крови? Той, что давно перестала быть красной? Может быть, это грехи её убили Златой Лес? Нет. Нет, увы, нельзя все долги перебросить на Каену. Умирать он начал задолго до того, как Её Величество появилась на свет. Шэрра не могла отрицать, что женщина была хороша. Но как же, однако, врали истории! Не полыхали пламенем её глаза, и волосы не горели на плечах. Рыжий цвет был даже отчасти тусклым, может, из-за того, что в тронном зале неимоверно мало света. И зубы её не превратились в острые клыки, ровные и белые, и улыбка почти что милая. Только в зелени глаз, бесконечно изумрудной и до того яркой, что хотелось отвернуться, полыхало что-то необыкновенное. И молодой эльфийке казалось, что эти драгоценные камни, зелёные, словно трава, вот-вот превратятся в настоящие пропасти. Может быть, такие глаза у Вечных? У Рэна они тоже сверкают зеленью, а ведь перед ним раскинулось настоящее бессмертие. — Чем? — усмехнулся Роларэн у девушки за спиной. — Хотя бы тем, что твои солдаты по пути во дворец предложили мне заехать за ведьмой. Ведьмой, Каи. И кого же я вижу? — Ваше Величество, — поправила она змеино-шипящим голосом. — Ах, Каи, — рассмеялся он. — Я всю свою жизнь знаю тебя. Вашим Величеством ты стала уже после, — в последних словах чувствовалось чуть больше скорби, чем должно быть, словно Шэрры и не было в зале. — Однако, Ваше Величество, — всё же исправился он, — это ничего не меняет. Девица совершенно пуста. Моя магия не находит в ней отголоска. — Зато она есть в тебе, — покачала головой Каена. — То, что запрещено нашим законодательством, Роларэн. — Однако, вечность тоже им запрещена. Я вот уж сто семнадцать лет жду собственную казнь, — повёл плечами он, — а в последнее время, говорят, на алтарь восходит всё больше темноволосых да зеленоглазых. — Всё больше преступников и предателей, — возразила Каена. Она поднялась, величественная в своём вдовьем наряде, и спустилась по ступенькам на чёрный мрамор тронного зала, подошла к стоявшей на коленях Шэрре. Поймала её голову за подбородок, всмотрелась в карие, обыкновенные эльфийские глаза. Провела кончиками пальцев по щеке, и ледяное касание холодного алебастра заставило девушку содрогнуться. — Как зовут тебя, дитя? — Шэрра, — ответила она, чувствуя, как срывается голос. Нельзя было плакать и демонстрировать собственную слабость, однако, при виде Её Величества только об одном и можно думать. Как она умрёт? Какую смерть на этот раз примеряет ей королева? — Ох, — вздохнула Каена. — Ты заметил? Она подняла взгляд на Роларэна. Тот остался невозмутимым — дерзость в голосе поглотила его бесконечная печаль. Теперь Шэрре казалось, что тонкие лучи боли она могла ощутить на вкус — медный запах крови так и застыл в воздухе, обжигая дыхательные пути. И ещё что-то, что-то странное, однако — Шэрра едва-едва улавливала аромат, хотя эльфы всегда обладали хорошим обонянием. А может, так пах грех королевы Каены? Все её убийства, все те кошмары, которые она сеяла по Златому Лесу? — Заметил что, Ваше Величество? — грустно переспросил её Роларэн. — Имя. Ты заметил? — королева содрогнулась. — Шэрра… Шэрра… Шэрра… — она словно на миг потерялась в далёком прошлом, но после самоуверенно тряхнула головой. — После стольких лет? — Никогда, — ответил Роларэн. — Тем не менее, ответ ясен. Она — не маг. В ней нет ни капли эльфийского дара. Сколько б я ни пытался его отыскать. В конце концов, одарённых не едят Твари Туманные. — Мы можем проверить, — расправила плечи Каена. — Равенна… — Проверяй. Каена повернулась. Она явно чего-то ждала — и из-за трона послышалось сдавленное рычание. Поманила рукой, но лишь тень громадного чудища шевельнулась на стене, а Тварь Туманная не сдвинулась с места. Роларэн усмехнулся. Равенна была стара и слаба, Равенна, в конце концов, умела разве что ластиться. И, разумеется, будет наказана Каеной, если выйдет и продемонстрирует собственное бессилие ещё перед одним свидетелем. Домашний котёнок — ей было лет почти столько же, сколько и самой королеве, и она давно уже стала громадной безвредной кошкой. — Глупое животное, — прошептала королева. — Ну, что же. Никакой магии… — она повернулась к девушке. — У тебя есть выбор, дорогая. Шэрре хотелось переспросить, о каком выборе шла речь. Спросить, почему Каена ничего больше не хотела знать, почему хватило одного только звука имени… Но всё это привело бы её в могилу. Какая разница, рано или поздно она всё равно погибнет — но всё же, хотелось хоть немного продержаться в живых. Дать себе шанс вырваться и убежать, если такое вообще возможно. По крайней мере, Шэрра верила, что определённый шанс у неё был, а уж правда это или нет — другое дело. Потом узнает. Когда умрёт — или когда сумеет выбраться из дворца, из которого не уходят. Но Рэн же уходил! Да, он Вечный, но она тоже прошла по Пылающему Пути. Она тоже… — Ты шла по Пути? — спросила Каена. Шэрре хотелось кивнуть. Показать, что в ней тоже ещё течёт эта дикая, сильная кровь, которая прежде отличала эльфов от глупых людишек, прорывавшихся в Златой Лес, а теперь стала разграничительной чертой между Вечным и теми, что остались. Но, может быть, она была куда разумнее, чем думала сама о себе. — Нет, — ответила Шэрра. — Мы выбрали обходную дорогу, — пояснил Роларэн, с уверенностью хватаясь за нить выдумки. — Ведь, в конце концов, ты хотела увидеть её своими глазами. — А где же мои солдаты? — Мертвы, — равнодушно ответил Рэн. — Относительно их у меня не было никаких инструкций. Подумалось, что они достаточно сильны, чтобы выжить. Или смертники. Так или иначе, Ваше Величество… Разве они здесь нужны? Каена рассмеялась. Не дико, не так, как, казалось, должна была. Шэрре хотелось отвернуться; Каена сейчас походила на красивую женщину, да, соблазнительную, да, опасную, но просто на красивую женщину. В ней не было и тени того кошмара и боли, к которому следовало привыкнуть за несколько дней. Или сколько ей осталось? Час или два? — Замечательно, — выдохнула Её Величество. — Что ж, я обещала выбор. Ты можешь стать моей служанкой. Моей доверенной дамой, — длинный тонкий ноготь оставил на щеке Шэрры царапину, что, наверное, будет долго заживать, если заживёт и вовсе. — Или можешь умереть. Не потому, что захочешь. Потому, что никто не отказывает королеве. Так что ты выберешь, дорогая? Шэрре хотелось перевести взгляд на Рэна и услышать от него совет. Дождаться хотя бы короткого кивка головой, знака, что она должна согласиться или отказать. Умереть сейчас или умереть позже. А после… Подумала, а зачем? В конце концов, смерть её всё равно догонит. Рано или поздно. Королева Каена никого не оставляет в живых. Она уничтожает всё на своём пути. Зачем ждать? Ради того, чтобы получить шанс. Ради того, чтобы дышать ещё несколько дней, прежде чем её всё-таки приговорят к смертной казни или убьют кинжалом в сердце. Ради того, чтобы у неё была возможность, пусть и иллюзорная, освободиться. Только те, кто сражается, имеет шанс одержать победу. Если она всё равно умрёт, почему бы не сделать это позже? — Я согласна, — выдохнула девушка. — Ваше Величество. Каена прищурилась, окинула её ещё одним довольно поверхностным взглядом и перевела взгляд на Роларэна. Словно спрашивала — а он ли ей подсказал, как надо себя повести, он ли дал ценный совет и кивнул, когда следовало согласиться. но нет, мужчина оставался бесконечно немым и спокойным, так, что от этого даже становилось немного противно. Не ей. Но кому-то, возможно, да. Она не имела права делать такую глупую и бессмысленную поблажку. Но сделала, потому что так было в разы проще. Потому что к этому можно было привыкнуть. Она продолжала играть; она цеплялась за имя; она цеплялась за внешность; она цеплялась за выцарапанную на могильнике фразу. — Шэрра, — протянула королева. — Шэрра… Эй, там! — она окликнула, очевидно, солдат. — Уведите её в покои предыдущей придворной дамы и позовите слуг! Я хочу, чтобы к завтрашнему дню она уже была готова! Она повернулась к Роларэну и вновь нежно улыбнулась. Шагнула ближе, теперь скользнула своей холодной ладонью уже по его щеке. Шэрра почувствовала, как силком поднимают её чужие руки. Она не хотела оставаться, она знала, что должна уйти, но почему-то оторвать взгляд от мужчины казалось невероятным. Каена прошептала ему что-то на ухо, хотя Шэрра понятия не имела, что именно, и он только зло осклабился и рассмеялся ей в лицо. Единственное, что она успела понять, прежде чем дверь захлопнулась прямо у неё перед носом, так это то, что ответ Её Величество совершенно не порадовал.* * *
Год 120 правления Каены Первой Разумеется, Мастер был не единственным, кто их учил. И Рэ был готов поклясться, что никто не ненавидел его больше, чем Миро. Никто не давал более невыполнимых условий. Никто не требовал большего, чем это делал мечник; никто столь яростно не пытался заставить их выбросить всю магию из головы. И никто так часто, как Миро, не забывал об эльфах. Фирхан, Мастер, те, что сменялись, словно карты в руках опытного игрока, никто из них никогда не позволял им выбросить из головы тонкий стан невидимых врагов. Они сражались с иллюзиями, они убивали тех, кто прежде был бессмертен, но зато они видели этого недостижимого, прекрасного эльфа, эту эльфийку, на вид такую тонкую и беззащитную. Они избавлялись от жалости к ним. Нельзя сказать, что у Рэ была какая-то жалость. Он и до этого желал эльфам смерти, может быть, единственный из всей Академии желал осознанно. Но теперь у стрелы его мыслей появилась цель. Цель, к которой можно было продвигаться только путём бесконечных трудов и тренировок. А ещё Рэ понимал, что никто из них никогда не встретится с эльфом. Может быть, разве что Мастер видел их на самом деле. У остальных — просто слова. Нет, никто не ставил под сомнение печальный опыт Фирхана, что принёс ненависть к эльфам на человеческие земли. Но для всех остальных они всё ещё были сказкой, против которой оказалось до такой степени почестно сражаться. А Миро сталкивал их не с эльфами. Он формировал пары, он швырял их на ринг или впихивал мечи в руки силой, заставляя драться до первой крови. Или не до первой. До той крови, что станет последней. У них не было смертельных случаев на занятиях только потому, что те, кого он ненавидел, боролись. Но не всегда они были в состоянии это сделать. Рэ привык драться. Привык отражать удары. День за днём игнорировать крики, доносившиеся до его ушей, ночь за ночью не спать, всматриваясь напряжённо в темноту, пока громкий, деланный храп Громадины Тони не превратится в обыкновенное посапывание, сливающееся с общим хором. Но сегодня Миро переступил через все границы. Он вновь сказал — никакой магии, — а после уверенно сжал в руках собственное оружие. Сегодня сражается он. Мастер ведь выходит на поле боя вместе со своими, но Мастер быстр, будто эльф. Миро не похож ни внешне, ни манерой боя, но нельзя сказать, чтобы его сейчас это хотя бы отчасти остановило. Да и вовсе — зачем? Он, можно сказать, прорывался к своей свободе. Свободе от лишних учеников. Такое тоже бывало, разве что не существовало старших, что могли поведать. Потому что эти избранные старшие давно уже оказались его стараниями на том свете. Поэтому парень промолчал. Он послушно поймал меч, тот самый, из тонкой эльфийской стали, вероятно, донесли уже, и посмотрел на громадный двуручник Миро. Такой перерубит — даже на мгновение не задержится на тонких костях. Не эльфа. Но худощавого человека — да. Он напал без предупреждения. Может быть, показывал, как это сделают эльфы, хотя на самом деле, думали ученики, они избрали бы другую тактику. И наносил шквал ударов, которые эльфийская сталь выдерживала на диво хорошо только до третьего раза. Закалка у неё была хорошей. И острым меч казался. Но это не уберегло его от того, чтобы выскользнуть из непослушных ученических рук. Меч рванулся вперёд — и замер. В сантиметре от бумажной, белой кожи. Миро замер. Он смотрел на ученика, будто бы пытался что-то придумать, найти повод его резануть. А Рэ вдруг успокоился, словно был не в силах сопротивляться, поэтому решил смирно принять собственную судьбу. Он не дёрнулся, не ступил со своего места, и когда лезвие стало ещё ближе, не попытался отпрыгнуть в сторону. Миро глухо зарычал — он пытался переубедить себя и всё-таки ударить. Это было слишком заметно, чтобы кто-то произнёс хоть слово. А самое страшное, они все знали. как чувствовал себя преподаватель. Они сами стояли на его месте, когда сжимали в руках мечи и кинжалы и пытались напасть на Мастера. Но хоть бы раз, хоть бы у одного, кроме Рэ, это получилось. — Проклятье! — раздражённо прошептал Миро. Он наконец-то ослабил хватку, а после и вовсе убрал меч, но ученик всё ещё не отступил. Не задрожал и даже не разрыдался. От этого хотелось нанести удар ещё сильнее, но Миро знал, что не имел на это никакого права. Громадина Тони двинулся вперёд, наверное, чтобы защитить того, чьи уроки ему больше всего нравились, но Миро только опустил голову и быстрым шагом вышел из зала. Он признавал своё маленькое поражение, пусть даже не перед учеником, не перед кем-то из Академии, а перед сильным магом. Но Рэ знал, что Миро ошибался. — Что, вот для чего ты проторчал с Мастером столько времени в кабинете? — прошипел Громадина Тони, делая шаг в его сторону. Рэ только обернулся к нему и посмотрел в глаза, столь безмятежно, словно был эльфом, встретившем врага. А после коротко и быстро покачал головой. — Нет, — ответил он. — Мастер никогда не даровал мне защиту большую, чем есть на каждом из вас. Возможно, вы просто слишком плохие ученики для него, чтобы суметь повторить? — Остроухий! — выдохнул Тони своё самое страшное оскорбление. Рэ содрогнулся, но ничего не ответил, будто бы его на деле даже не задело подобное обращение. Или, может быть, он попытался сделать вид? — Ты у меня ещё попляшешь! Он попытался схватить его за воротник, чтобы потом привычно быстрым жестом отшвырнуть к стене, но замер. Пальцы так и не сжали ткань рубахи. Казалось, у Тони руки превратились в кусочки льда, и те медленно, маленькими капельками стекали на пол. Рэ не отводил от него сочувственного взгляда, и на губах не было ни тени улыбки. Она пряталась где-то глубже, там, откуда никак не вырвать ни единого чувства, кроме ненависти. — Остроухий, — повторил он задумчиво. — Но разве мои уши не круглы? — Этого мало, — прохрипел Тони. Он отступил на несколько шагов, а после сплюнул Рэ под ноги. — Как только Мастер с тебя это снимет, ты — труп! Рэ ничего не ответил. Ему было важно только то, что Мастер не мог снять защиту. Потому что не он её ставил. Но, верно. Он ей учил.Глава четвёртая
Год 117 правления Каены Первой Роларэн казался таким спокойным… Каена порой удивлялась — как у него это получалось? Нежная улыбка на губах, совершенное непонимание в зелени бесконечного взгляда. Она хотела бы тоже обучиться этому навыку. Хотела бы получить столько же магии, сколько и у него, чтобы испить до дна столь желанную чашу. Девчонки больше не было рядом. Может быть, она не могла и помешать — в конце концов, Каена никогда никого не стеснялась. Она только провела кончиками пальцев по щеке Рэна, подступая к нему ещё ближе, а он, словно в танце, отошёл от неё на всего лишь один шаг. Может быть, это следовало считать успехом; он, по крайней мере, не повернулся к ней спиной, убегая. Позорно или нет — решать не им, но Каене всегда нравилось, когда он оставался. — Мой милый Рэн, — промолвила она. — Однако, ты всё же пришёл. Даже если ради этого мне пришлось потерять очередной отряд. Сколько лет тебя не было? Тринадцать? — голос обратился шёпотом. — Я скучала. Ты мог бы хоть весточку послать, — пальцы скользнули по шее. — Ты мог хотя бы уведомить, что ты прибудешь… — Однако, ты послала за мною отряд. Это свидетельствует только о том, что ты отлично знала о моём прибытии, — выдохнул мужчина. Стоило только пальцам Каены опуститься немного ниже, к первой пуговице, он перехватил её руку, отталкивая от себя в сторону, и коротко покачал головой. После стольких лет ответ его оставался одним и тем же — и ни у кого, даже у самой королевы, тем более у неё, не было шанса его переубедить. — Рэн, — вздохнула она. — Это начинает меня утомлять, — женщина покачала головой. — И довольно сильно. Почему бы не попытаться просто… отступить? Разве я не кажусь тебе прекрасной? Разве тебе не хочется, чтобы всё это безумие наконец-то закончилось… Рэн. Он хмыкнул. Это не могло закончиться никогда. Даже если бы он сдался. Особенно если бы он сдался. И бесконечная игра с Каеной, может быть, никому не приносила ни капли удовольствия, ей самой уж точно, но он привык. Привык балансировать на грани между чудовищем и… И той, о которой предпочитал не вспоминать никогда в своей безрадостной жизни. — Почему? — сухо спросила она, возвращаясь на трон. — Шэрра. Ты издеваешься, верно? Имя твоей покойной супруги? — Она была мне не просто супругой. Она была матерью моей дочери. — Отвратительной матерью! Я могла бы быть лучше. — Каена, — хмыкнул он. — Это даже звучит, как парадокс. Он сначала говорил с нею пусть не как обыкновенный подданный, пусть с дерзостью в голосе, но всё же… А теперь, стоило только его зелёным глазам перестать видеть в ней отвратительное чудовище, в голос вернулась печаль. Такая глубокая, такая безграничная, что в ней можно было бездумно утонуть и больше никогда не вырваться на свободу. И, безусловно, Каена была готова на подобную жертву. Если б только Рэн ей позволил… Она не понимала — откуда в нём взялось столько боли. Откуда взялось столько ненависти к тому, чем она стала, если было столько мягкой, тихой любви к тому, чем была. Но, так или иначе, его чувства всегда стояли наперекор её собственных. Она что тогда, что сейчас — любила. Он, что в прошлом, что нынче, не принимал тот вид её любви. Трон исколол её руки. Трон оставил следы на её алебастровом теле. И Каена чувствовала слабость. Она знала, что сегодня вновь не сможет уснуть, кто б ни составил ей компанию. И она уже ненавидела эту девицу, умудрившуюся одним только именем, этим несчастным напоминанием о прошлом, ворваться в их жизнь. Удивительно. Он никогда не смотрел на тех, кто был лишён вечности и дара. И что же? Только тогда, когда она всё это обрела, окончательно от неё отвернулся. — Ты всё ещё можешь, — наконец-то промолвила женщина, прерывая безудержную немоту, — всё исправить. Но ты не хочешь этого делать. Ты только делаешь вид. Ты только… Она запнулась и покачала головой. Не было сил заканчивать эту гадкую фразу. Наверное, ей безудержно хотелось плакать, хотя — и это было бы глупостью, но Каена не позволяла. Не позволяла себе ни минуты, ни секундочки того самого покоя, о котором столько лет он позволял себе мечтать. — Твоя жена, — промолвила она, — мертва. Равно как давно уже мёртв мой драгоценный супруг. Что тебе мешает, Роларэн? Что тебе опять… мешает? Он обернулся. Каена была не одна — сотни, тысячи отражений в каждой зеркальной поверхности. Она смотрела на него своим обезумевшим взглядом, выпивала словно до дна. Нельзя так любить человека, будучи королевой-тираном. Нельзя так любить эльфа. Сколько раз он убегал от неё, сколько раз говорил, что это чувство надо выдрать, будто сорняк, и тогда станет легче? Королеве не хотелось от чего-то избавляться. Она чувствовала, как тьма клубами ускользает из её громадного гнезда, как растягивается по всему Златому Лесу паучьими лапами. Боль была повсюду, но приносила ли она счастье? Каена год за годом пыталась получить всё больше и больше, но в её руки стекалось слишком много крови, чтобы за нею можно было увидеть эльфийскую радость. Она покачала головой. Упали на глаза медные пряди, и она крепко зажмурилась, пытаясь прогнать прочь иллюзию. — Каена, — вздохнул он, — моя жена давно уже в прошлом. И да — моя жена давно мертва. Но почему? Не потому ли, что ты её убила? — Твоя жена — чудовище. — Я тоже чудовище, Каена. Но ты способна переиграть в этом каждого из эльфов Златого Леса, — вздохнул мужчина. — Откуда в тебе это? Откуда в тебе то, что должно оставаться только в людях? Она не позволила усталости себя поглотить. Не дала ей пробраться под кожу, не дала разъедать её и расщеплять на мелкие кусочки. Просто молча поднялась, будто бы проплыла по мрамору. — Может быть, тебе хочется чего-то другого? — прошептала она. — Может быть, ты просто не понимаешь, что тебе нужно? Забудь свою жену. Неужели всё дело в том, что я её убила? Или всех этих глупых людей? Мне нужна вечность. Мне нужна наша вечность, Рэн. — А мне нужна была моя дочь, — сухо ответил мужчина. — Но ведь это не помешало тебе её убить. — Она жива, — возразила женщина. — Мне лучше знать. Она протянула руку, поймала его за запястье, но мужчина от того всё равно не пожелал остаться. И лёд её прикосновения, и магия её рук ничего не сделала. — Ты не можешь проигнорировать приказ королевы, — выдохнула она. — Так прикажи. Она ничего не ответила. Рэн вырвал руку из цепких пальцев, отступил от неё на несколько шагов, а после быстро, словно убегая, направился к выходу. Она могла и вправду приказать ему остаться, но ведь это было бы не то. Да, эльфы повинуются своей королеве, и она давно уже показала, что перечить ей — дурное дело, но у него это как-то само по себе получалось. Сколько б она ни старалась вырваться из этого дикого желания получить добровольное согласие. Она ведь чувствовала, что он не был равнодушен. Знала, что это не просто ненависть, не дикое желание убить её и растерзать на мелкие кусочки. Но всего этого клубка было слишком мало. Сколько б она ни вдыхала аромат его чувств, сколько б ни пила чужую кровь, это не делало её Вечной. Это не помогло ей добраться до того, что таилось в сердце, не помогло вытащить на свободу причину, от которой слишком трудно было бы избавиться. Она искренне пыталась что-то исправить. Она пила кровь реками только ради того, чтобы получить вечность. Вечность… Одной? Каена не вернулась на трон. Не опустилась на пол, хотя холод мрамора, наверное, утешил бы её на этот вечер. Она даже не отправилась к этой девочке, хотя, может быть, её сила сейчас помогла бы вдохнуть другой оттенок жизни. Каена знала, что каждая капля их естества даровала ей лишний час жизни. Знала и пользовалась этим столько лет, что могла бы, наверное, дождаться конца этой жизни. Но сегодня она вновь чувствовала пустоту в сердце. Словно его вырвали из груди, по крайней мере, на время, выпили оттуда всё, что только можно было выпить, а потом успешно вернули обратно. Вдохнули в неё это чувство жажды, бесконечной и такой страстной и яркой, что Каена не могла ей сопротивляться. Она щёлкнула пальцами, открывая дверь. Мысленно сосчитала, сколько дней её ирреального бессмертия ушло на короткое колдовство, которое так просто давалось Роларэну. Если б у девчонки был дар, она бы выпила его одним только глотком. Поглотила бы до дна всё, что только там осталось, вдохнула бы сладкий запах эльфийской магии, нынче такой редкой. Но у неё дара не было. Рэну можно было верить. Он не мог ошибиться относительно ведьмы. Он не мог солгать своей королеве. Каене, по крайней мере, хотелось, чтобы это говорил тот Роларэн, для которого она была страшной правительницей, а не тот, для которого оказалась чем-то другим. Она всё ещё не научилась различать, когда каким он был. И сколько б лет ни прошло, наверное, не научится. Впрочем, глупо подобное утверждать. В детстве, когда она первый раз отведала крови, всё казалось таким простым и радужным… Стража вытянулась, стоило ей только бросить на них взгляд. Она улыбнулась, на диво нежно, как для испугавшей всю страну королеву. — Ты, — указала она на того, что стоял справа. — Сегодня вечером принесёшь мне тот самый древний манускрипт из библиотеки. В спальню. И будешь ждать, пока я не приду и не проверю твою работу. — Как прикажете, Ваше Величество. — Замечательно, — она улыбнулась. Если бы с Рэном было всё так просто… Если бы он поддался — сумела ли бы она поступить как-нибудь иначе? Не подарить ему ту судьбу, которую подарит этому мальчишке? Они все так реагируют на неё. Они все вкушают прелесть её губ, словно то — спелые вишни. Все вдыхают дымчато-злой аромат медных волос, приглушенного металла, который спрятался там, где в груди у других бьётся сердце. Все без исключения смотрят и утопают в её ярких глазах, а она не может этого сделать сама. И его обворожить не может. Не до конца. Вечный, от которого давно следовало бы избавиться. Каена подошла к окну. Посмотрела, как вновь на столицу опустилась ночь. Ей нравилось знать, что там рыскали Твари Туманные, те самые, которых когда-то Вечные пытались уничтожить. Среди них был и её отец, отец с яркой, бесконечно вкусной кровью. Отец, единственный, кто когда-либо искренне любил её. Она зажмурилась. Её мать была… Обыкновенной эльфийкой. Как её папа сумел жениться на этом позоре собственного рода, зачем столько лет женился? И Каене казалось, что, изменись всё, будь у него прожить эту жизнь заново, он всё так же спас бы свою маленькую девочку от верной смерти. Он не дал бы ей погибнуть только потому, что мать при родах отдала для ребёнка слишком мало сил. Сколько способов он перепробовал — и ничто не было успешным. Сколько лекарств, сколько сил… И она чахла. Ей говорили, не доживёт и до года, а он, наверное, знал, что ему не суждено больше иметь детей. Всё, что у него осталось — это его маленькая Каена. Его дочь. Он дал ей последнее средство. И это сработало. Каена грустно улыбнулась. Повернулась к Равенне и всё-таки опустилась на ледяной пол. Нельзя сказать, что холод как-то вытеснил пустоту, зато громадная Тварь Туманная, пусть и лишённая всего того, что есть в её предках и в её сородичах, подошла ближе и потёрлась головою о плечо. Верная… До чего же она верная! Каене иногда казалось, что если она вырвет у Твари позвоночник, то та обязательно приползёт к ней на ещё действующих лапах или будет выть, пока хозяйка не придёт. Её подруга, её прелесть. Она знала её вот уж столько лет… Тварь пыталась напасть на эльфов, но не на Каену. Не на тех, кого она любила. Она заурчала, когда королева почесала за ухом, провела ладонью по шерсти. Прежде Каене нравилось её избивать и наказывать, после — место Равенны заняли эльфы. И деревья. Златые Деревья, которые она с удовольствием сжигала, наблюдала, как вместе с ними выгорали их души. Она поднялась. Равенна двинулась следом, может быть, надеясь на новую порцию ласки, но Каена словно навеки забыла о ней, будто бы и не ласкала кошку несколько мгновений назад. Она ступила к стене из странного камня, название которого давно уже затерялось в воспоминаниях древних эльфов, и пробежалась кончиками пальцев по её поверхности, взывая к воспоминаниям и чему-то ещё. Чему-то большему, чем просто сила. Чему-то более страшному, чем то, чем на самом деле получалось распоряжаться Каене. Златые Деревья. Здесь таились они все. Сверкающими прожилками названий вились по громадной карте Златого Леса, и Каена могла найти название каждого из них. Вечных называли в честь Златых Деревьев. Вечных и их детей. Она помнила об этом, когда горело её собственное древо. Каениэль… красивое творение прошлого. Она помнила, как медленно превращались в пепел первые златые листики. Каплями расплавленного метала они падали на её кожу, оставляли ожоги, и ни разу за всю свою жизнь Каена не сняла браслеты, которые Лес отлил на её руках. Она не хотела видеть те шрамы, почти до кости, вместо которых в её плоть влился металл. Не хотела вспоминать о кошмарной боли, что отступала в сторону и замещалась сладостью. Но всё же, с Каениэль было всё иначе. Тогда в нём уже не было сердцевины. Она знала — древо способно её отторгнуть, отдавая своему истинному хозяину. Сердцевина, из которой будет вытесана ритуальная боевая палица, палица, способная одним касанием причинить несметную боль тому, кто не носит имя Златого Дерева. Ни одна живая душа не вынесет эту безмерную пытку. Но, увы, она не успела. Сердцевина не пришла на её зов. Кто посмел тронуть чужое Древо? Кто посмел вытащить её собственную душу из тела, взять в свои руки и не умереть? Впрочем, его могли растащить на кусочки и Твари Туманные. Или её. Мало ли, кто это был. Но дерево, мёртвое дерево пело ей, что это не так. Каениэль медленно превращался в пепел. Маленькие серые хлопья взмывали в небо, потому что их то и дело толкал туда сильный ветер. Кострище можно было увидеть издалека. Королева сжигала свою последнюю — нет, пусть, предпоследнюю, — зависимость. Она избавлялась от души, пусть кто-то уже давно с её душой ушёл воевать. Она знала, что Каениэль сгниёт. И тогда наступит её конец. Так — сжигала, и древо больше не было привязано к её жизни. И теперь она не смогла удержаться. провела пальцами по выжженному пятну на огромной карте, там, где прежде было её маленькое сердце. Новые Златые Деревья не росли, старые — давно уже потеряли своих Вечных. Она знала, что эльфы не изменяли традициям, просто теперь, может быть, привязывали к себе только имена, сворованные у деревьев. Имена, но не души. Теперь души покоились на том свете. Не рождались новые Златые Деревья. Умирали, загнивали старые, те, что прежде стояли так крепко. Но всё это давно уже потерялось в прошлом. Сакральное значение святыни, что нынче были просто пшиком, уже растворилось в пустоте. Каена об этом отлично знала. Каена привыкла к этому и не хотела отказываться от правила, такого удобного, такого для неё лично хорошего. Она знала, что, шагая по наведённой линии, придёт к победе. И всё же. Это выжженное пятно. Каениэль. Когда-то, будучи маленькой девочкой, она плясала и забиралась ан его ветви. Но нет… Лжёт. Она на самом деле не могла этого сделать. Не могла, потому что сначала болела, а потом стала слишком холодной для того, чтобы к нему прикасаться. А потом вышла замуж за короля. И выпила его Вечность. Одним глотком, залпом, потому что он был таким горьким и отвратительным… король Златого Леса умер у неё на руках после первой брачной ночи. Умер, когда посмел отобрать у неё надежду на всё, что только может быть в мире. И его дерево всё ещё было где-то в лесу. Не на центральной площади. Душу Каениэля отец подарил ей, предрекая великое будущее, и Каена сумела им воспользоваться. Папа. Её милый, добрый папа, который никогда в жизни не делал своей дочери плохо. Он мог подарить ей только счастье; он отдавал его, сколько мог, жаль только, что этого для их жестокого мира оказалось слишком уж мало. Он — Воин, он — Вечный, а она… Она только пыталась получить то, что принадлежало ей по праву. То, что ей не дали из-за чужих грехов. Она вздохнула. Сжала губы. Заставила себя отвернуться от родной точки, перевела взгляд на другое древо. Роларэниэль, кажется, никогда не пострадает — а как ей хотелось бы! Дерево не гниёт, потому что оно — дерево Вечного. Вечный не умирает, потому что у него слишком крепкое дерево. И даже если она его сожжёт, от этого ничего не изменится. Наверное. Но она искала не дерево Рэна. С ним и так всё загодя было понятно, и Каена ни на миг не сомневалась, что мужчина не сдастся. Не позволит ей забраться в собственное сердце. Или уже позволил, а после запер её изнутри и не давал выбраться? Может быть, он просто слишком крепко держал её в своём проклятом плену, чтобы она могла думать о чём-то другом? О том, как победить боль и туманы, что таились не над столицей, а в её собственной груди. Каена рассмеялась. Выдохнула имя девицы — она знала, как из него сформировать Древо. Удивительно. Она была уверена в том, что такое должно быть; дочь селянки, дочь горожанки, чьей она б ни была дочерью, она не имела права родиться и получить имя, не дарованное деревом. Конечно, искать следовало ближе к родным местам, но они иногда брали деревья известные. Теперь ведь это не привязывалось к душам. Шэрра — не ново, так звали жену Роларэна однажды. Покойную жену. Она тоже не была Вечной, имя существовало куда дольше. — Шэрриэль, — прошептала Каена. — Где ты, Шэрриэль? Она прижала ладонь к поверхности, чувствуя, как от пальцев в разные стороны разбегаются тонкие золотистые искорки. Зажмурилась, пытаясь представить, как Дерево будет гореть. Всё-таки, пусть девушка и не была ей настоящим врагом, её следовало уничтожить. Рано или поздно она допустит ошибку — как раз к тем дням, когда Каена должна будет отправить кого-то на Охоту. Рэн пережил её однажды. Но это Рэн. Рэн сумел выйти вторым за границы Златого Леса, уничтожив всех, кто ещё успевал за ним гнаться. Но у Роларэна было много магии. И сейчас она у него тоже есть. А девчонка, как он сам говорит, пуста. Если б Каена сама могла так просто проверять… Не имело значения. Так или иначе, она просто выбросит её из этого маленького, но славного мира. Она вышвырнет её на тот свет и не позволит больше ни на миг задержаться в жизни. Всё будет хорошо. Она её растопчет. Охота её растопчет. Шэрриэль. Но дерева не было. Сколько б Каена ни искала, она не могла найти упоминания, только тот обгорелый пень, который остался от супруги Роларэна. Да, она умерла, потому что её дерево сгорело, пусть и связи в этом не было никакой. Каене нравилось, когда всё было очень символично. Весь её мир состоял из бесконечного перечня связей и нитей, и Каена ждала, когда они наконец-то сойдутся в одну. Она улыбнулась. Не кровожадно, нежно и мягко. Если нет Древа, значит, нет и Шэрры. Просто какой-то след прошлого. Может быть, имя передавалось у них из поколения в поколение. Разве это имеет значение? Разве от этого Каене хуже? Шэрра не оставит даже выжженного пятна на карте. Она вообще ничего не оставит. Каена отступила от полыхающей стены. Улыбнулась напоследок собственным мыслям, а после расправила плечи, чувствуя, как чернота одеяний сковывает её тело кандалами. На самом деле, она знала, что такое кандалы. Её мать думала, что это поможет. Это удержит. Отец никогда не допустил бы такой ошибки. Но его не было, папа воевал, а рядом не было никого, кто мог бы её спасти. Её разве любили? Кто-нибудь, кроме папочки? Она улыбнулась его точке на карте, а после кивнула, чувствуя, как в сердце прорываются вихрем Златые Искры. Нельзя. Как бы сильно она его ни любила, она не могла позволить отцу разрушить выстроенную империю боли. Она не мстила. Она воздавала им по справедливости горя за всё, что однажды они сделали с нею. Родись она в другое время, без материнской отравленной крови, и она была бы Вечной. И заняла бы рядом с ним своё вечное место, и Каениэль сейчас сверкал бы невероятными оттенками золотого. Каена вздохнула. Больше не было время на горести. Она, в конце концов, потратила на магию довольно много силы, чтобы сейчас просто так отпустить лишние капельки собственной вечности. …Он и вправду ждал её в спальне. Не Рэн, которого она хотела бы там увидеть и которого всё ещё ждала, но этот парень, имя которого так и останется загадкой. Он не Вечный, его Златое Дерево не надо уничтожать, а значит, она просто получит своё. Каена улыбнулась. Манускрипт лежал на столе. Она даже не притронулась к древним бумагам — обвила руками шею молодого эльфа, прикасаясь к его губам, почувствовала, как чёрные шелка её платья скользят по коже, прозрачной, будто бы бумага, тонкой и способной порваться в любой миг… Не сейчас, но в прошлом. Это всё осталось в прошлом. Он тоже надеялся исцелить королеву. Даровать ей немножечко собственного счастья. Он надеялся на то, что утром она откроет глаза и поймёт, что наконец-то встретила своё счастье. Она впитывала его надежду, опираясь ладонями о каменную поверхность своего ложа. Не того, с атласными простынями, со скользящей по поверхности ткани тенью любви. Нет. Камень был холодным, даже ледяным, и покрытым кровью, но разве он мог это чувствовать? Для него это была самая мягкая на свете перина. Его руки, его прикосновения, его жаркие поцелуи на её коже. Она улыбалась чёрным волосам и зелёным глазам; она видела только остаток от прошлого образа. Она видела Его в каждой тени, в каждом касании. Это помогало. Помогало забыться, и Каена была будто бы пьяная от чужих поцелуев. Он чувствовал себя победителем. Думал, что пробудил в ней любящую женщину. Ему даже не трон был важен, а то, что прекрасная королева, разделившая с ним сегодня ложе, стала его. Они все чувствовали себя победителями. Они все знали, чем это закончится. Каена не была лживой. Она не человек. Она эльфийка. Эльфы не лгут. Каена не прятала от них конец этого бессмысленного романа на одну ночь. Но все они, все до одного, надеялись. Все мечтали о том, чтобы оказаться на её каменной постели. Думали, что она откроет утром глаза, когда луч солнца прорвётся сквозь сплошные туманы над столицей Златого Леса, улыбнётся и поймёт, что встретила свою любовь. И она так нежно им улыбалась, так прижималась к их груди, что трудно было в эту иллюзию не поверить. Она любит. Она обрела то, о чём столько долгих лет мечтала. Теперь забудет о боли, о злобе, о том, что прежде толкало её на преступления. И всё. Больше ничего страшного никогда не случится, и Королева Каена станет любимой и любящей. И она открывала глаза. И понимала. Чужие руки. Чужие губы. Чужие касания. Она распахнула глаза. Она поняла. Она надеялась, что это будет Рэн. Она чувствовала его поцелуи на коже. Она видела зелень его глаз, чувствовала шёлк его волос. А теперь, очнувшись от полуночного дурмана, понимала, что это ворованные изумруды, это пролитая кем-то другим смола. Она коснулась его кожи, чувствуя, что это кто-то другой. Вдохнула чужой, гадкий аромат, в котором не было ни капли настоящего Роларэна. Ничего не было. Она чувствовала похоть и боль. Собственное разочарование, бесконечное и безграничное. Она почти поверила. Он почти обманул. Она опёрлась о локоть и заглянула в глаза. На губах юноши настыла улыбка. Эльф был совсем молод. Как она могла не разглядеть этой глупости в зелени? Как могла не заметить, что на самом деле в нём было слишком мало понимания? Что он даже не знал, чем всё это закончится? Она представляла себе того, кого любила. Того, кого могла любить. Не этого стражника, выдернутого из контекста её собственной боли и страдания. Не явившегося спекулировать на чужом горе ради собственной выгоды, ради того, чтобы получить немного больше, чем он имел право. Или намного. Каена никогда не задумывалась о лишних буквах, сейчас и игра слов, и игра лиц потеряли для неё значение. Она всё смотрела и смотрела, пытаясь понять, когда ж упустила главную деталь. Это был не Роларэн. Да, его черты лица. Да, схожие глаза и волосы, да, может быть, это было похоже. Но ведь она проводила ночь не с этим стражником; в её мыслях рядом был другой мужчина. Тот, что никогда не позволил бы этому случиться так просто, так грубо и так пошло. — О, милый, — вздохнула она. Он улыбнулся ей в ответ и протянул руку. Он надеялся, что он — тот самый. Тот единственный, что всегда она о нём мечтала. Что он — именно тот мужчина, которого королева Каена ждала, чтобы пригласить на свой колючий, выгоревший трон. Она улыбнулась в ответ. Как же он был похож на Роларэна! Даже если и не Вечный, даже если и столь моложе, наверное, трудно отличить в полумраке. Рэн, разумеется, тоже это знал. Разумеется… Он смеялся над нею. Не Рэн. Этот человек. Этот эльф, посмевший украсть её мечту. Он попытался вдохнуть в неё счастье ещё одним поцелуем. Напомнить, что он — её судьба. На поцелуй она ответила. И магией сжимая его сердце, перерезала острым краем чаши запястье, чтобы выпить осколки его жизни и влить их в океан своей вечности. Океан разбитого стекла.* * *
Год 120 правления Каены Первой Академию всё ярче окутывала осень. И ненависть. Они шли рука об руку; яркие, почти что алые листья смешивались с холодом дождей. Дожди несли с собою грусть и раздражение. Они размывали по всему громадному строению тонким слоем злобу, поселяли зло в души, заражали завистью. Они ничего сами не создавали, но они были переносчиками. Будто бы птица — сама не болеет, но сколько людей умрут, пока её наконец-то кто-то подстрелит? И сколько эльфов? Каждый завтрак проходил в тишине — все внутренне ещё спали. Каждый обед — в молчаливом согласии, что сейчас не время. Но вечером Академия разрывалась на мелкие кусочки. Стоило Фирхану отвернуться, как его же люди, ученики и преподаватели, зло переглядывались, шипели друг другу в спины оскорбления и сеяли собственное раздражение так, что и зима вряд ли это заморозит. Что Миро, что Мастер держались отчужденно. Молчали. Переглядывались очень редко; тогда Миро издавал какой-то странный звук, намекал даже, что можно было и избавиться от вечного балахона за столом. Мастер не ответил ни разу; если б не уроки, можно было подумать, что он в самом деле немой. Вот только на стороне Миро была едва ли не вся школа. На стороне Мастера — его собственный ужас, скользивший тенью за спиной мужчины. Ужас, который он вселял во всех остальных. Ужас, что заставлял их всех держать себя в узде и не сходить с места, когда Миро шёпотом напоминал о том, что вот оно, время — нападайте. И в глубине души каждый, даже Громадина Тони, был уверен в том, что, приди сюда настоящие эльфы, Мастер — это их единственная надежда. Наверное, такого же мнения был и Фирхан. Он не спрашивал за столом ничего у мужчины, иногда и вовсе делал вид, что того не замечает, но, разумеется, замечал. Все об этом знали. И любая тишина с его стороны самим Мастером воспринималась, как попытка замять конфликт. Сделать вид, что он не смотрит, не видит, ничего не замечает — и не проронит заодно ни единого слова, что послужит спичкой для всего этого маленького, вроде бы отлаженного мирка. И сегодня Фирхан не закрывал глаза. Не отворачивался. Сегодня Фирхан просто молчал, но не сводил взгляда с ученической злобы. И чувствовал, как напряжён миро, как спокоен и равнодушен, словно ничего не случилось, вечно холодный Мастер. А ещё — неодобрение. Назревающую драку. Раздражение тонкими нитями сшивало их между собой, пускало этими путями струйки напряжения. Можно было задохнуться; Фирхан всегда был чуток к окружающей его атмосфере, а эта казалась просто отвратительной. Он вновь повернулся к Мастеру. Может быть, получится хотя бы в этот день ощутить, понять, почувствовать, чем он на самом деле дышит, к чему стремится… ИногдаФирхан думал, что почти пробрался к душе, спрятанной за вечными чёрными мантиями. Что увидел, каковы были причины этих бесконечных шрамов, откуда столько порезов на руках, на лице, на спине… На сердце. Но сталкивался только с болью. Фирхан видел однажды человека с таким израненным сердцем. Или не человека. И не хотел с ним прощаться. Но тот отдал за него жизнь, единственный эльф, достойный того, чтобы дальше существовать счастливо и долго. Наверное, сам руководитель Академии до сих пор так и не смирился с этим. Он дождался конца ужина — ждал, что кто-то всё-таки сорвётся, но тишина не прервалась ни на миг. Махнул рукой, всё в той же немоте, чтобы словами не разбивать временное перемирие, и ученики поднялись, как один, и двинулись к выходу. Казалось, смирение в их взглядах превышало все границы возможного, но оно было таким деланным и искусственным, что Фирхану хотелось попросту рассмеяться. Но слишком уж это было больно — и слишком дико, — чтобы ранить лучшие чувства своих же учеников. Даже если это просто ненависть, она, по крайней мере, чиста, а не испорчена и измучена, как та, что бьётся в сердце Её Величества Каены. Ученики Академии побрели медленно к выходу, один за другим. Сначала — самые младшие, те самые, дикие, потом — старшие, те, кто давно уже в смирении и желании бороться с Врагом позабыл о мелких сражениях между собой. Они познавали искусство волшебства и смерти изнутри — младших же ещё надо было сломать, чтобы потом из мелкой крошки, в которую рассыплются их кости, собрать нечто цельное и истинное, а самое главное, дееспособное. Воина. Того, кто и вправду возьмёт меч в руки или вооружится пылающими искрами собственной магии — самое главное, что выступит против эльфийского государства и не позволит Каене и её подданным ступить к людям и отравить ещё и их мир. …Когда не осталось больше никого из учащихся, поднялись и преподаватели. Последними, как всегда, выходили Миро и Мастер — и Фирхан, не удержавшись, остановил мага всё тем же взмахом руки. Миро тоже остановился и ревностно покосился на своего первого учителя, но тот лишь отрицательно покачал головой. Мечник скривился, сдержал клокочущее в груди шипение, низко поклонился — так было положено, — и ушёл. Будь он учеником, подобное своеволие, столь дерзкий взгляд ему бы точно не простили. Сам бы себе не простил. Но он давно уже среди тех, кто учит, а не среди тех, кем повелевают. Даже если и не способен пока что принимать самые радикальные решения в собственной жизни. — Что происходит? — Фирхан не стал подбирать слова. Он смотрел на Мастера прямо; тот, словно понимая, что прятать взгляд от главы Академии глупо, снял наконец-то с головы капюшон мантии. Его лицо, покрытое мелкими и крупными шрамами, казалось таким спокойным… Равнодушие сияло ярче любой звезды на небе. — Учебный процесс. — Раньше вы делили учеников пополам, — отметил Фирхан. — В этом наборе ты позволил Миро вызвать их самому. Всех до единого. Ты принял это решение, когда их увидел — почему? — Потому что я чувствую. И моё чувство может поставить меня перед выбором. Они одинаковы по форме, но отличаются на цвет — независимо выберет только слепой. Миро таков и есть. Почему же тогда мне надо вмешиваться в процесс игры фортуны? Пусть удача следует за каждым и сыграет на стороне кого-то из них, но я не хочу мешать ей. Фирхан нахмурился. — Сколько я старше тебя? И почему же всё время чувствую себя словно ребёнком рядом с мудрым вечножителем? — Вечны только эльфы, — покачал головой Мастер. — Мне не хотелось бы быть эльфом. Даже в самом страшном сне… — Потому что эльфы — зло? Не хотелось бы запятнать собственную репутацию связью с ними? Или есть ещё какая-то причина? — Фирхан… — рассмеялся мужчина. — Может быть, вы и правы. Вы вправду рядом со мной — ребёнок, который до сих пор верит в наивные идеалы. Вы тоже слепы, вы не читаете того, что есть в их глазах. Мне хотелось бы спасти тех, кого вы впустили сюда. Мне хотелось бы их не выбрать и позволить уйти из Академии ни с чем. Потому, зная, что выберу тех и разломаю их жизнь или выберу иных и отпущу людей с даром, я не хочу в этом участвовать. Пусть уж лучше это делали вы, а не я или Миро. Может быть, выглядело бы объективнее, чем сейчас. Я дам им то, что смогу дать, но по силам ли мне удержать учеников в узде? Нет. Потому — я буду защищаться, если они нападут, и я убью, если ко мне придут убивать. Будь то кто угодно из них. — И всё же, — возразил Фирхан, — всё не так. Ты прежде не отрекался от выбора. — Мне не хотелось решать судьбу того, кто кажется мне знакомым, — сухо отозвался Мастер. — А теперь, позвольте, я удалюсь. — И кто же кажется тебе знакомым? Мужчина не ответил. Фирхан вновь остановил его коротким повелительственным жестом — и тут же понял, до чего же неуместными казались все его приказы и движения. — Мастер, — промолвил он, — это статус в нашем мире, но ты принимаешь его за имя. А как же тебя зовут на самом деле? — Вам моё имя либо известно, либо ничего не скажет, — повёл плечами маг. — Потому — зачем его называть? Фирхан нахмурился. Таить имена, не имеющие силы, было глупо; Мастер мог скрываться, Мастер мог от чего-то бежать, но почему тогда в Академию? — Когда ты пришёл к нам несколько лет назад и сказал, что будешь сражаться против эльфов верой и правдой, я тебе поверил. Поверил, что твои шрамы — это плод бесконечных боёв с ними, что ты и вправду видел остроухих своими глазами. А ты не можешь доверить стенам Академии, что стала твоим домом, даже собственного имени? — В том-то и беда, — покачал головой Мастер, — что дом мой слишком далеко отсюда, чтобы открывать его секреты. Но разве я обманывал вас когда-то? — Ты многое скрываешь. — Скрыть — не значит обмануть. Скрыть — значит не поведать правды, — рассмеялся мужчина. — И если даже самого Фирхана пугает моя тень, даже если сам Фирхан недовольно смотрит на мои чёрные балахоны… Кто я таков, чтобы имя моё произносить всуе? — он не отвёл взгляда. — Кто я таков, чтобы наш бесконечный танец слов не превратился в жизнь? Не смешите меня… Учитель. Я был Мастером, я им и останусь; моё имя давно уже потеряло своё значение. Раз вы не можете мне доверять без этого, то лучше было бы прогнать раз и навсегда и не бередить старые злые раны. А раз можете… То зачем вся эта игра? — Ты говоришь слишком жестоко, как на моего подчинённого. — Я слишком долго прожил на этом свете, чтобы подчиняться кому-то, — усмехнулся Мастер. — Приятного вам вечера. И передайте Миро, что мне не нужна половина учеников. Хватит и одного. Он развернулся и ушёл, сопровождаемый странным гулом магии, оставил наедине со своими тяжёлыми мыслями Фирхана. Тот чувствовал, как по спине в очередной раз пробежалась дрожь — неуловимый страх перед чем-то невидимым отказывался его отпускать. Он не знал, к чему приведёт этот разговор, но чувствовал, как надвигалось нечто страшное и противоестественное для их маленького мирка. Может быть, давно пора было остановиться и вспомнить о том, как… Как жить? И всё же, перед глазами застыло такое холодное, такое отчужденное лицо. Где он видел Мастера до того, как тот прибыл к нему, преподаватель? Где он вообще бывал прежде? Кто он такой? Почему не называет своего имени? Можно было поверить в историю таинственного незнакомца с печатями грусти на сердце — вот только Фирхан был готов поклясться, что в прошлый раз, когда он снимал свой капюшон, шрамы были расположены иначе. Они говорили ему о чём-то. Они — и серый, едва-едва заметный след на шее, словно там когда-то кто-то сделал ритуальную надпись.Глава пятая
Год 117 правления Каены Первой Рэн тяжело вздохнул. Казалось, над ним сгустилось настоящее облако тьмы. Туманы, прорывающиеся через окно, были практически осязаемыми, и он чувствовал, как тяжёлая ножа ложится на грудь. Глаза мужчина так и не закрыл, но даже эльфу было трудно увидеть что-то сквозь столь густой мрак. И даже магия не могла бы его прорезать. Он улыбнулся сам себе. В Туманах было ещё хуже, и он помнил, как легко там умирали Вечные. Они останавливались на один миг и задыхались, чувствовали, как изо всех сторон надвигались бесконечные тучи. Они вдыхали ядовитый дым и превращались в замёрзшие глыбы. Туманы терзали их изнутри; Твари не приближались к Вечным, потому что лёд их не беспокоил. И холод. Они не трогали то, что уже было мертво. Они не были падальщиками. Они, в конце концов, оставались самым благородным, что только было в Златом Лесу. Иногда Роларэну казалось, что Твари Туманные — это их нерождённые дети. Это их грехи, сошедшие с мыслей, их маленькие эльфы и их потерянная вечность. Это те, кому не дали вернуться в этот мир собственные родители. Так погибали вечные. Так выжил он. Его дочь родилась больна, как и многие Вечные в те времена. Как и многие не сложившиеся Вечные; родительская кровь в них сражалась, толкалась, пыталась вырваться на свободу, но не могла — и прорывалась болью и болезнями. Но обычно их оставляли. Умирать. Роларэн не смог. Роларэн был готов на всё, что угодно, лишь бы его маленькая девочка выздоровела. Сколько бы для этого ни пришлось потратить. Его жена считала иначе. Но он не боялся Тварей. Они приходили к нему, они ластились и тёрлись громадными головами о его ноги, они урчали, будто бы обыкновенные котята. А Равенна до этой поры подставляла пушистый живот и мяукала, когда он отказывался почесать её за ухом. И до сих пор не избавилась от привычки, когда он ночевал во дворце, лапой открывать дверь и залезать под одеяло. Или ложиться поверх и огромную тяжеленую голову опускать ему на грудь. Может быть, он тоже кого-то потерял? Но нет. Среди всех его знакомых не было никого, кто мог бы урчать и довольствоваться короткими касаниями к длинной мягкой шерсти. Тяжёлое рычание доносилось с улицы. Рэн не прислушивался. Твари не могли ступить на полыхающий и днём и ночью Пылающий Путь, если, конечно, его гипотеза не была верной. Но сколько дорог ведут в столицу, дорог, окутанных мраком, болью и ужасом… Когда-то давно Твари Туманные боялись подходить сюда. Сначала они ограничивались только редкими путниками в ночи, нападали на них в глубинах Златого Леса. Рэн помнил, что, когда он родился, первые уже появлялись на свет… Мама боялась тогда рожать ребёнка. Говорила, что у многих Вечных дети рождаются больными. Она днями и ночами рыдала, пока ходила беременная, надеялась, что всё будет хорошо. Умер соседский ребёнок из очень уважаемой семьи, ходили слухи о том, что даже в королевской семье не всё хорошо. И родители ничего не могли сделать. Отец, шептала она сыну по ночам, клялся, что ради здоровья своего чада отдаст всё на свете. Он и отдал. Роларэн плохо его помнил. Но сам — родился Вечным. Тогда это было ещё нормально; лет через пятьдесят Тварей Туманных стало куда больше. Потом, когда Златой Лес начал осыпаться, и эльфийское государство превратилось в разруху, когда не осталось ни его родителей, ни другой родни, он понял, что, возможно, Твари — это то, во что превращались неупокоенные эльфийские души. Златой Лес давно прогнил изнутри, только теперь это стало особенно заметным. И вряд ли кто-то на самом деле мог исправить ситуацию. Твари приходили за теми, у кого рождались больные дети? Нет. Они приходили за теми, у кого они умирали. А после Вечных не стало. Новых — не было, старые воевали там, в Туманах, чтобы не считать жертв каждый день. А магия выгорала. Вечные гибли; не оставалось эльфийской бессмертной крови. Не оставалось тех, кто мог привести в свет здоровых, полных волшебства детей. Каена была уже следствием. Одной из тех, кто выжил. Единственной, пожалуй. Или, может быть, нет. Сейчас — единственной; не осталось больше больных; некому было их рожать. Она сделала всё, чтобы выжечь до состояния пепла Златой Лес. Она сама поднесла факел к Каениэлю, уничтожая Златое Дерево, даровавшее ей имя. Самое прекрасное дерево во всём лесу, дерево, что символизировало мир. Дерево, что должно было принести счастье государству, когда на свет явится дитя, посмевшее принять его дар. Но Каена родилась не Вечной. Каена упивалась чужими осколками жизней; целый океан безудержной боли. С громким стуком захлопнулось окно. Рэн даже не шевельнулся; дуновение ветра не казалось ему мукой, его отсутствие — оставалось незамеченным. Мужчина не дрогнул и тогда, когда где-то вдалеке вспыхнула полувидимая свеча; огонёк маняще сверкнул в пустоте, и пламя словно показывало картины из прошлого или, может быть, из будущего. Роларэн закрыл глаза, пытаясь спрятаться от назойливых образов, и жар огней коснулся кожи, пытаясь его разбудить. Он знал это заклинание, знал, кто мог переступить порог его покоев, но не мог сегодня проронить ни слова. Устал слишком от того, чтобы вновь говорить ей о чём-то. Легче не становилось. Она упрямо стояла рядом и ждала чего-то, знать бы только, чего. Мужчина смотрел в пустоту — ему хотелось смеяться от странного, дикого ощущения, будто бы невидимые тиски добрались до сердца и пытаются вырвать его. Словно клещами… Что за глупость? Он сел. Темнота всколыхнулась — и огонь невидимой свечи явил пятна меди. — Каена, — устало прошептал он. — Что ты желаешь увидеть? Чего ты хочешь от меня услышать? — Я проверяю, — прошептала она, выходя из мрака во мрак, — насколько сильно ты горюешь. Может быть, ты верен своей печали только тогда, когда речь идёт обо мне. Мужчина вскинул руку вверх, зажигая магический свет, и покачал головой. Кровать была, разумеется, пуста — да и кто мог ему составить кампанию? Разве что Равенна, но к ней привычки ревновать королева не имела. Кошка, так или иначе, самой Каене была верна едва ли не больше, чем Роларэну. — Я надеюсь, — выдохнул он, — после этого ты останешься довольной и позволишь мне всё-таки немного отдохнуть этой ночью. Она весело рассмеялась, надрывно, словно показывала — так просто не уйдёт. Роларэн промолчал; королева Каена никогда не отличалась ни терпимостью, ни спокойствием, ни желанием отступать, когда это было нужно. Она смотрела на него своими широко распахнутыми зелёными глазами и улыбалась. Она пришла не для того, чтобы вновь на что-то понадеяться. Она пришла ради очередной пытки, созревшей в её сознании. Рэн втянул носом воздух. Пахло кровью. И магией — она вновь почувствовала себя сильной. Она вновь выпила достаточно для того, чтобы улыбаться в пустоту и чувствовать себя хозяйкой положения. От одной мысли о том, что у королевы утром на алтаре окажется ещё одна, очередная жертва, становилось дурно. Рэн не думал, что что-то может вызвать у него тошноту, но рвотные позывы так и подкатывали к горлу. Казалось, вот-вот всё превратится просто в ужас. Тихий, слепой, дикий ужас. Но разве впервые? Разве прежде он уже не видел королеву Каену во всей её красе, с бесконечным перечнем боли? Разве она не приходила? Мужчина тряхнул головой, отгоняя иллюзию. Каена только криво усмехнулась; пожалуй, ей отчаянно хотелось, чтобы что-то изменилось. Чтобы он наконец-то ответил взаимностью, может быть. Жаль только, у Роларэна не получалось этого сделать. — Скажи-ка, — прошептала она, ступая ближе, — почему ты не хочешь прекратить всё это? Её лик раскололся на мелкие осколки. Каена стояла в каждом углу, словно в покоях Вечного оказалось слишком много зеркал. Она отражалась в каждом, прежде невидимом, такая реальная. Она улыбалась, одинаково соблазнительно. — Может быть, — голос звучал хором, из каждого угла, и Рэн обернулся вокруг своей оси, будто бы пытаясь оценить, сколько раз она вообще повторила себя саму в идеальной эльфийской тени, — может быть, тебя устроит одна из них? — Нет, — сухо ответил Рэн. — И я предлагаю прекратить всё это безумие, Ваше Величество, пока не стало слишком поздно. — К Величеству в тебе взывает другой голос, — покачала головой женщина — этот жест повторяло каждое из её отражений. Какое из них было настоящей Каеной? Какое — просто уловкой? Он смутно представлял себе, как их отличать. Возможно. А возможно, знал лучше всех в этом мире. — К Величеству голос всегда одинаковый, — возразил Роларэн. — Вам пора. — Мне? Пора? Неужели ты не хочешь поговорить? Как раньше? Она ступила вперёд — они все одновременно сделали один шаг к нему, смыкаясь невообразимым кольцом. Сжали руки — переплели невидимые, неосязаемые пальцы. — Как раньше уже никогда не будет, — ответил мужчина. — И ты прекрасно это знаешь. — Разве что-то изменилось? — Ты, — покачал головой он. — Ты изменилась. — Я такая же. Почему? — она коснулась — почти, — его плеча. Но руку протянула каждая из теней, каждая из теней одёрнула, и Рэн вновь осмотрел всех их. Каждая сжимала в руке по одной свече, у каждой огонёк рвался вверх, в пустоту. Было трудно себе представить, сколько бы жара он ощущал — сколько ощущает сейчас. Каждое пламя касалось её коже. Каждая капелька воска падала на алебастр. Каждый ожог заживал в один миг. — Ты убила мою дочь, — покачал головой Роларэн. — Этого достаточно. И всегда будет достаточно для того, чтобы отвечать тебе отказом. — Твоя дочь жива. — Моя дочь мертва, — грустно вздохнул он. — И ты прекрасно об этом знаешь. Ты уничтожила её. Ты превратила её в пепел. Так, как превращала в пепел каждое Златое Дерево. Так, как сожгла своё собственное. — Я её не убивала. Я принесла её в жертву, — выдохнула Каена. — И от того она стала только живее. Разве ты не видишь? — Кого ты спрашиваешь? Мужчину, который должен бояться твоей тени? — Мужчину, который меня любит, — возразила она. — Мужчину, который всегда видел во мне что-то большее, чем остальные. — Мужчину, который видел в тебе что-то большее, чем ты есть, — выдохнул он. — Уходи, Каена. Уходи, пока не поздно. — А она? В ней ты видишь? В этой подделке? — она закусила губу. — Видишь в её карих глазах свою супругу? Видишь отражение в имени? Теперь, когда она в моих руках, когда мне достаточно только приказать, и её прах развеют по ветру, равно как развеяли когда-то прах дерева… И её, и моего, и твоей любимой супруги. И твоей дочери. Яркий, яркий пепел… — она содрогнулась. — Рэн. Это было моё любимое дерево, Рэн. Её дерево. Такое красивое. Такое живое. Такое… не мёртвое, — она покачала головой. — И такое каменное. Ты не позволил сгореть ему до конца. Не позволил ведь, правда, Рэн? — Убирайся, — устало выдохнул он. — Ты хотела, чтобы с тобою говорил тот, кто видит больше, чем чудовище. Я вижу, — Роларэн сжал зубы. И без того худое лицо теперь превратилось в маску, бледную и уставшую, и его изумрудные глаза полыхали опасным пламенем. — Убирайся отсюда, Каена, пока ещё не стало слишком поздно. Иначе я вышвырну тебя отсюда. Сам. Своими же руками. Или ты думаешь, что тот, кто не видит в тебе чудище, способен тебя бояться? Каена широко улыбнулась. Почти по-детски, лишь бы только черты лица не искажали бесконечные убийства. Рука у неё задрожала, и пламя свечи взметнулось к прядям медных волос. — Чтобы меня выгнать, — прошептала она, — тебе придётся понять, кто из всех них — я, — губы шевелились одновременно, и гул распространялся по всей комнате. Королеве хотелось сделать шаг вперёд, хотелось впиться в его губы последним поцелуем, но это было бы не то. Тогда он с лёгкостью разгадал бы её загадку и не позволил бы больше загадать что-нибудь в этом роде. А она — нет, она была совсем не согласна с таким вариантом действий. Она хотела получить своё. Она получит. Роларэн рассмеялся. Дико, будто бы сумасшедший, и глаза его при свете свечи полыхали точно так же. Магия окружила ореолом, и он, казалось, разрушал скопившиеся вокруг туманы. Ещё мгновение — и прорвётся сквозь линию подделок королевы и выпадет в окно. Туда, где его тоже ждёт одна только женщина. — Ты думаешь, я не могу найти тебя среди дыма? — прошептал Роларэн. — Думаешь, я не могу определить, кто ты из всех этих теней? Он шагнул вперёд — и сжал руку из плоти и крови. Не ошибся. Не промахнулся. Вырвал из её пальцев свечу — и она воском стекла к его ногам. Словно вода. Словно ладони Рэна были такими горячими, что могли расплавить всё, что угодно. Каена знала: они могли превратить в лаву её собственное каменное сердце. Но он не хотел. Он всегда отступал, когда она пыталась подойти ближе. Он всегда перерезал линию, когда она пыталась собрать её по кусочкам. — Вон, — прошептал мужчина. — Вон из моих покоев, Ваше Величество. И, надеюсь, вы не ждёте, что завтра я буду вытаскивать покойника из ваших палат. — У меня на это, — прошипела она, — есть моя новая придворная дама. И, вырвав руку из его цепких пальцев, Каена гордо удалилась прочь. Рэн дождался, пока за нею закроется дверь — и только тогда рухнул на колени. С его губ самовольно сорвался смех. Он думал — как раз пришло время рыдать, но сил на это не было. У него впереди и позади две бесконечные полувечности, и первую из них он предпочитал не вспоминать. Королева оставила по себе тонкий шлейф аромата, этот дикий, полубезумный запах крови. Роларэн вдыхал его, будто бы тот яд; он открыл окно, но не помогало. Он чувствовал, как окутывает его чужая смерть. Чувствовал, как впивается пальцами в сердце и отчаянно пытается его вырвать. Можно было и вправду выпрыгнуть в окно. Но он знал, что против Вечности не помогут травмы. А против Каены не поможет смерть. Если бы он мог решиться… Если бы он мог собрать лучшее из двух своих лик воедино — может быть, тогда… но пока что это казалось недоступным. Пока что он мог только выдыхать ночной воздух с привкусом крови на губах и чувствовать, как всё медленнее и медленнее бьётся уставшее, измученное сердце.* * *
Год 120 правления Каены Первой Ученики смотрели на него с тем же смешением злобы и предельной преданности. Мастеру было смешно; ещё несколько недель Громадина Тони многое отдал бы за то, чтобы узнать, какого цвета у его учителя кровь. А сейчас, закаляя собственное сердце его короткими, но меткими уроками, вдруг стал понимать, что здесь ему желали только добра. Возможно, добра странного, очень своеобразного и дикого, но — добра. Мастер не мог похвалиться такими чувствами в собственной душе. Ему, на деле, было абсолютно всё равно, насколько успешным окажется путь его учеников. Но он знал, что боль и ненависть выкует из них воинов скорее, чем улыбки и сладкие речи. Даже быстрее, чем сделает это меч Миро. Предательство — та ещё наука, но сила, чужое влияние и мощь, сосредоточенная в одних руках, не могла заставить их остановиться. Она подталкивала, подстёгивала, заставляла действовать и двигаться вперёд. Именно потому Мастер был незаменим. Именно потому в тот миг, когда он переступил порог Академии, всё так изменилось — из холодных стен этого места пропала жалость, а вместе с нею остатки доброты, на которую ученики ещё были способны. Они разбились на пары. По наитию. По привычке. Мастер никогда не разбивал своих на двойки, тройки, даже на десятки. Это было скучно. Все скопом, одновременно, без капли благородства. — Почему вы стоите по двое? — спросил он без оттенка раздражения или осуждения в голосе, просто констатируя немного недовольно этот факт. — Мы на практических занятиях всегда парами, Мастер, — отметил Громадина Тони. — Почему Рэ один? — Потому что господин Миро не подобрал ему пару. Нас нечётное количество, Мастер. Мужчина хмыкнул. Сегодня он был без своей вечной мантии, в простой одежде — брюки, сапоги, рубаха… И шрамы. Слишком много, чтобы реально было отвести взгляд. Они тянулись ручейками невидимых вод по шее, пересекали прежде красивое лицо… Портили всё, что могли — но существовал ли бы Мастер без своей покрытой рубцами страшной маски? Был ли бы он тогда вообще? Вряд ли обыкновенные ученики могли дать ответ на этот вопрос. — Что ж, сегодня вам не понадобятся ваши пары. Вам не придётся сражаться друг с другом и рубиться, будто последние дураки, на мечах. Запомните — какими б вы ни были сильными, на фоне эльфа все вы — просто дети. Дети, которых легко разбить, уничтожить, обмануть. Дети, которых не жаль, — он прищурился. — Так почему же нас учат сражаться друг с другом? Заведомо обманывают? — с вызовом спросил Громадина Тони. Остальные согласно загудели. Им нравилось побеждать друг друга и считаться подготовленными. В конце концов, Миро потому и ходил в настоящих любимчиках. Он их выбрал, он вручил им мечи в руки и позволил сражаться дальше. А Мастер… Мастер остановил свой выбор только на одном, и то, это до сих пор считалось нечестным ходом. — Сегодня вы попытаетесь меня поймать, — сухо промолвил он. — Все вместе. Одновременно. — Здесь? — уточнил один из учеников. — В лесу вокруг Академии, — Мастер взмахнул рукой. Пахнуло серой, и в воздухе застыл громадный портал — широкий круг, светившийся зеленоватым. Магия казалась чужеродной, и многие попятились назад. — На эльфийскую похоже, — отметил парень из толпы. — А я для вас сегодня разве не эльф? — Мастер первым шагнул в портал. Ученики замялись — но зелёная воронка расширялась, сама затягивала в себя нерадивых. Кто-то дёрнулся к двери, собираясь убежать — но перед глазами уже маячили оттенки леса. Мастер стоял совсем близко. Протяни руку — и коснёшься. Было уже совсем холодно, и его, наверное, ветром насквозь пронизывало, но мужчина не подавал виду. Будто бы и не чувствовал ни раздражения, ни холода, ровным счётом ничего. Он застыл, походя больше на птицу на картине — в полёте, а до ужаса статичная, — и улыбался, так ярко и солнечно, что даже его шрамы казались не такими заметными. Он был эльфом — и вправду, соблазнительным, манящим и в тот же миг пугающим. Почти что полупрозрачным — они смотрели на своего преподавателя, а видели только осколки его собственной тени, разрывающейся на мелкие иголочки и листики, растворяющейся среди уже почти потерявших листву деревьев и вечнозелёных сосен да елей. — Поймайте меня, — предложил он, склонив голову набок. — В этом лесу. Прикосновение — победа. — Все вместе?! — возмутился Айрин, долговязый, но сильный ученик, на прошлых занятиях — отменная пара Громадине Тони. — Да ведь вы-то один. — Скажете это эльфу, когда он уничтожит всех вас в лесу. Ему не надо будет долго стараться. Мастер словно стал выше. Стройнее — он и до того был худощав, но теперь фигура словно заострилась. Может быть, всё от того, что он избавился от своего вечного балахона? Ученики не знали, но в его фигуре теперь почти что чувствовалась хрупкость. Прежде такой сильный, могучий мужчина сейчас был строен и тонок, будто полупрозрачен… И стоило ли его жалеть? — Старт, — выдохнул коротко он — и сорвался с места, скрываясь за первым же рядом нескончаемых деревьев. Ученики на мгновение замерли. Они, казалось, пытались дать преподавателю фору, на мгновение остановиться и позволить ускользнуть. Может быть, наивно полагали, что двадцать один против одного — это серьёзный перевес. Но всего миг — и он затерялся где-то в лесу. И все рванулись вперёд, скопом, не задумываясь о том, что, может быть, не следовало действовать вот так нагло и рвано. Громадина Тони свернул куда-то направо. Рэ — по наитию скорее, чем для того, чтобы бежать за чьей-то спиной. Его сокурсник только обернулся и издал недовольный рык, но ничего больше не сказал. Может быть, полагал, что сам поймает Мастера, сожмёт в стальных объятиях, смертельных для кого-то с тонкими костями. Он ещё смеялся, что эльфов сможет раздавить и превратить в мелкую крошку. Белую и остроухую. Мастер и вправду застыл между деревьями. Рэ остановился — скользнул в сторону, — а Тони помчался вперёд. Куда б он ни рванулся, всё равно окажется в его лапищах. И, казалось, стальные объятия уже почти сомкнулись — но Мастер ухватился руками за тонкую ветвь дерева и будто бы взлетел наверх. Он не проронил ни слова, но Рэ слышал немой укор. Эльфы всегда близки к деревьям. Эльфа в лесу не поймать. Мастер не был эльфом. Человек с горой шрамов. Но откуда тогда эта дикая гибкость, эта быстрота? Неужели просто иллюзия, которой так уверенно управляет откуда-то изнутри сам преподаватель? Рэ не верил в это. Он слышал возмущённый рев Громадины, чувствовал кожей странную боль Мастера — каждый его шрам отпечатывался, отмечался на его собственных руках. Парню было не по себе — но он заставил себя не бежать. Ни вперёд, чтобы поймать преподавателя, ни назад, в Академию. Побегом было что первое, что второе. — Чего встал? — недовольно спросил Громадина. — Я ищу. — На месте не ищут. — Но ведь мы не просто воины. Мы ещё и маги, — возразил Рэ. Ему хотелось отойти в сторону и сосредоточиться на собственных мыслях, на том, как шумели отголоски магии в крови, а что получалось? Только странный громкий гул где-то за границами сознания. Словно лес пытался показать — он не знает Мастера, человека с горой шрамов. Он знает гибкого эльфа, способного перепрыгивать с ветки на ветку и мчаться со скоростью ветра. Вот только эльф для леса свой, а своих деревья не выдадут. Рэ тоже помчался. Петляя, повторяя чужую траекторию. За спиной раздражённо зарычал Громадина Тони, но он не слушал. Разумеется, его бывший соперник не станет следовать по пятам только потому, что Рэ выбрал странный путь. Нет, он станет придумывать стратегии. Невозможно поймать эльфа в лесу. Разве только Мастер не эльф — и не должен, собственно, носиться по этому участку, не должен ускользать от любой магии. Рэ остановился. Он не мог найти человека. Он его не видел. Только тень с бесконечными неощутимыми шрамами, тень страшную, дышащую чужим ужасом и болью, которой не должно быть. Тенью боли. Он не получал все эти раны. Не его кожу изрезало осколками, не на его спине оставила свои яркие, страшные следы ненавистная плеть. Не он страдал, не он проклинал нанёсшего неисцелимые увечья. Но в какое-то мгновение Рэ был готов поклясться: и не Мастер тоже. Боль наслаивалась. Он петлял между деревьями, миновал самые громадные, те, которые никогда не выбрал бы его преподаватель. Он скользил по промозгшей земле, чувствуя странный зов. И срывал маски, слой за слоем, одну за другой. Унижение, ужас, шрамы. Одни сменялись другими, и картины, карты, которыми были разрисованы руки, плечи, щёки… Рэ застыл. Он должен найти не Мастерову душу — только его самого. Схватить за руку и вернуть обратно, а не попытаться добраться до спрятанного далеко-далеко чувства. До эмоций, которые уже вряд ли вообще реально вернуть. Он обернулся вокруг своей оси — и протянул руку, хватая замерцавшую впереди пустоту. Ледяной осенний воздух сначала казался ему неосязаемым, а после постепенно, капля за каплей, нагревался, обращаясь теплом кожи. Рэ замер. Он должен был убрать собственную ладонь, но так хотелось подтвердить эту слабую, сомнительную победу. — Поймать эльфа в лесу, — не отступив, промолвил Мастер, — может только эльф. — Вы ведь не эльф, — хрипловато отметил Рэ. — По крайней мере, не должны им быть. — Именно, — кивнул он, стряхнув ученические пальцы со своей покрытой шрамами руки. — Что ж, — он усмехнулся. — Победа, — он прищурился, и, когда Рэ не проронил ни слова, добавил: — Ты больше не будешь без пары. — Простите, что? — Завтра, после ужина, — Мастер пожал плечами. — Нам пора. Что-то было не так. Рэ хотелось спросить, зачем Мастеру всё это сдалось, зачем ему такой нерадивый ученик, зачем — ученик вообще. Но он не осмелился. Что-то определённо смущало; он смотрел в глаза преподавателю и задавался вопросом, что именно. Мастер не отвечал — потому что, в первую очередь, не мог знать, не мог предполагать его глупого, бездумного беспокойства. Но… Что же? — Зачем? — наконец-то переспросил Рэ. — Зачем я вам нужен? Мастер не ответил. Только равнодушно пожал плечами, раскручивая вокруг себя водоворот заклинания. Рэ содрогнулся. Эльфа в лесу может поймать только эльф. Сегодня я для вас — эльф. Парень непроизвольно сжал ладонь в кулак, всё ещё вспоминая о тёплой, чуть сухой коже Мастера. К горлу подкатила дурнота, когда он посмотрел на его руки — покрытые сотнями, даже, наверное, тысячами шрамов. Наощупь кожа казалась такой гладкой, как и его собственная. Без единого изъяна. Словно у эльфа.Глава шестая
Год 117 правления Каены Первой Люди, наверное, полагали, что быть придворной дамой — это ходить в прекрасных нарядах, улыбаться королю и королеве и купаться в злате. Шэрра сама думала так о старых временах. О том времени, когда ещё не было в их стране Каены. Когда Вечные стояли на страже угасающего постепенно общества и пытались даровать ему остатки счастья. Пусть умирать от старости эльфийскому народу грозило слишком скоро, но у них был шанс прожить отмеренный век счастливо. До той поры, как вместе с Туманами, вместе с Тварями пришла она. Теперь никто не ходил в красивых платьях, кроме Её Величества. И никто не хотел; но Шэрра с удовольствием бы променяла всё то, что ей дали, на спокойствие в родной деревушке. На привычную бедность. Королева Каена не была жадной. Она позволила облачиться в привычно траурный, но такой красивый наряд, довольно осмотрела шелка, что обвивали тонкий стан девушки. Она поделилась своим одеянием, и Шэрра чувствовала запах крови, что витал теперь за нею облаком. Но, впрочем, не в том беда, что Каена оставила на своей одежде чужую жизнь. Не в том даже, что приходилось омывать утром алтарь. Не в том, что каждое утро вот уж две недели она приходила в одно и то же время, чтобы зажечь в кромешной тьме свечу и полить кровью мёртвого руны, а потом смыть всё это водой с ароматом златого дерева. Шэрра чувствовала, что всё это проникает в неё. Отравляет собственную сущность, выдирает сердце из груди и отчаянно пытается лишить остатка чувств. Чувств, которых в ней и так прежде было, наверное, не так и много. У слишком чувствительных не остаётся жизни. А она всё ещё дышала, пусть лишь благодаря Роларэну. Каждое утро стража молча уносила зеленоглазого черноволосого мужчину из покоев Каены. Каждое утро Шэрра провожала покойника взглядом и всматривалась в черты его лица, чтобы понять вновь, что это не Вечный. Выдохнуть, успокоиться и отправиться на поклон к королеве. Каждое утро она чувствовала, как ещё на несколько часов отступает время её смерти. Как поддаётся натиску жизнелюбия. Сегодня всё повторилось. Разве что глаза были карими, и волосы скорее шоколадного оттенка, но от того эльф не стал другим. Те же перерезанные запястья. Тот же след поцелуя на губах. Последнего, смертельного поцелуя. Та же королева, что ждала её в покоях. — Ваше Величество, — Шэрра опустилась в почтительном реверансе. Королева встала. Сегодня она была не в чёрном; горничные уже успели принести новое прекрасное платье цвета Златых Деревьев по осени. Она сверкала этим медно-золотистым оттенком, такая тонкая, такая соблазнительная… Атлас стекал по коже, будто бы вода. Глубокий вырез, длинный разрез на бедре — королева желала жертвы большей, чем кто-то один. Не Вечного. Да и на него вряд ли подействовало бы. Она ждала силы и крови. — О, Шэрра, — улыбнулась мягко Каена. — Рада, что ты никогда не опаздываешь. У моей предыдущей придворной дамы была такая плохая привычка… — она ступила к ней, мягко, будто бы льнула по полу. Эльфийка заставила держаться ровно, лишь немного покаянно склонив голову. Так хотела королева — кто она такая, чтобы ей перечить? — Всё как обычно. И зайдёшь ко мне вечером. Не сегодня, — она улыбнулась. — Завтра. — Как прикажете, Ваше Величество. Каена ничего не ответила. Она прошла мимо, так тихо, будто бы та кошка. Рыча, проскользнула на мягких лапах Равенна. На её морде тоже виднелись следы крови, но Шэрра сделала вид, что не заметила. Сегодня у эльфа раны, наверное, были сильнее, иначе бы его не укрыли иллюзией. Сегодня им позавтракала ещё и Тварь Туманная. Равенне предлагали каждого. Она, однако, никогда не ела никого, кто был похож на Роларэна. И Шэрра знала — предлагали ещё живых, когда Её Величество отпивала кровь с его запястья, а он ещё дышал и испуганно смотрел на огромную Тварь, пусть далеко не настолько опасную, как её кровавая хозяйка. Лучше было умереть в руках женщины от раны кинжалом, чем погибнуть в зубах чудища. По крайней мере, первых могли похоронить достойно. Крови было много. Шэрра, не беспокоясь о платье — всё равно кровь на нём была незаметна, — взяла в руки губку. И кувшины с водой уже стояли рядом — их приносили в опочивальню к королеве слуги. Она говорила, что это должна делать придворная дама. Почему? Потому что не хочет, дабы эльфийскую кровь смел тронуть кто-то из тех, кому Её Величество ни капельки не доверяла. Шэрра тяжело вздохнула. Она сжала в руках губку и провела ею первый раз по каменной поверхности алтаря. Засияли едва видимые руны. Она старалась не думать о том, что должна будет сделать после, не вспоминать, что после кровью нанесёт тонким слоем на магические знаки свежую ещё кровь. Вода растекалась красными разводами. От дурного запаха можно было сойти с ума, но вскоре от него не останется и следа. Ровно до следующей ночи. Шэрра видела, как из-под красной плёнки прорывается камень. Как свободно дышит алтарь, избавляемый от чуждой, надоевшей ему жертвы. Стало на градус холоднее. Но девушка не содрогнулась — от одной мысли о том, что здесь на самом деле происходило, её буквально бросало в жар. Она наконец-то сполоснула водой камень, а после шагнула к высокой чаше, подобной на бокал для великана. Особое вино, самое страшное на свете. Кровь эльфов плохо сворачивалась. Это человеческая сгустками застывала практически сразу; Шэрра видела, как однажды здесь убили человека. Но у эльфов кровь была легче, нежнее, и аромат не так бил в нос. А ещё — она не застывала довольно долго. К тому же, королева Каена знала заклинания, что сохраняли её свежей — этой капли в море было достаточно для того, чтобы подарить рунам новый день насыщения. Шэрра зажмурилась. Она знала, что не имеет права отказать королеве, потому что иначе станет следующей на этом столе. Или, может быть, в пыточных, или просто окажется на кострище… У неё нет Златого Дерева, ни у кого его нет, кроме Вечных, но, возможно, королева Каена сумеет придумать ещё более извращённое наказание. Она способна. В этом-то как раз Шэрра ни на миг не сомневалась. Она задержала дыхание, пытаясь успокоить собственное дикое сердцебиение, после взяла наконец-то в руки кисть, тонкую, мягкую и нежную, макнула её в кровь и вырисовала первую руну по нанесённому на камень контуру. Магические символы, один за другим, загорались, принимая жертву. Они вспыхивали всё ярче и ярче, пока Шэрра заканчивала узор, и крови оставалось на самом дне. Она доводила последний вихрь буквы, когда наконец-то не осталось ни единого следа в чаше. Её Величество умела рассчитать, оставить ровно столько, сколько понадобится для этого громадного стола с надписями. И ей всегда нравилось, что у Шэрры получалось сделать всё ровно, не увеличив, не уменьшив необходимое количество крови на символах. Она проверяла, светится ли стол, каждый раз. Каждый раз оставалась довольна результатом. Шэрра знала, что если б не сиял хотя бы один завиток, она не пережила бы этот день. Не дотянула бы даже до вечера. Тогда Каена взяла бы её кровь для того, чтобы завершить ритуал. А если хоть капля проливалась, то зачем было оставлять всё остальное? Девушка отступила. Она замкнула круг короткой ритуальной фразой, а после, оставив чашу на месте — она не должна была её трогать или хотя бы пробовать помыть, — выскользнула из покоев Её Величества. Здесь дышать было легче, но кровь всё равно преследовала Шэрру по пятам. Она не могла спать от этого ненавистного запаха. Он вплетался в каштановые пряди волос, он проникал под кожу и хранился там до той поры, пока не наступали времена для пробуждения. Запах крови бился вместе с её сердцем с невообразимой скоростью, и его волны с каждым разом казались всё отвратительнее и отвратительнее. Она знала, что Королева Каена убила не одного, даже не десятерых эльфов. Но представить было страшно все эти сто семнадцать лет… Каждый день вот уж который год королева приводила в свои покои эльфа. Она давала им шанс отказаться, она, наверное, и не принуждала бы их. Это было неинтересно. Который раз она даровала им одну ночь. Ночь, которая закончится одинаково. Каждый раз она выпивала из следующего эльфа его кровь, впитывала силу, и пусть та терялась наполовину, даже больше, всё равно слишком уж много чужой магии и не принадлежащего ей бессмертия получила Её Величество. Слишком уж много, как для эльфийки, что должна была прожить не больше ста лет, превратиться в кошмарную старуху и хрипеть перед смертью прощальные слова. Но нет. Она казалась такой молодой. Такой красивой. Такой бесконечно страшной, пугающей, кошмарной и… Идеальной. Не существовало эльфа, что отказал бы ей. Все они так самонадеянно верили в то, что однажды она одумается. Что этой ночи, короткой, одной всего лишь будет достаточно, чтобы королева изменилась. Чтобы посмотрела на очередного эльфа и подумала, что вот он — тот самый, кого она столько лет искала. Тот самый, о котором мечтала. Кто-то думал, что для этого достаточно хорош в постели, кто-то — что довольно добр, кто-то — что красив слишком, чтобы даже Королева Каена смогла это проигнорировать. И ни один не был Им. Не был мужчиной, которого ждала Её Величество. Шэрра подозревала, что она давно нашла его сама. Просто не открывала свой маленький секрет бесчисленным ротозеям, которых использовала, выжимала равно так же, как выжимали её они. И вдыхала их жизни, втягивала в себя остатки силы, чтобы царствовать ещё день, месяц, год… С каждым разом её вечность становилась всё дольше и дольше, и с каждым разом от одной мысли о ней становилось отвратительно. Но Шэрра отлично знала, что никто королеву не остановит. Даже если безостановочно думать об этом, даже если потратить все остатки собственной жизни на пустые мечтания. Она сначала надеялась, что сбежит, а теперь, каждый день глядя на бесконечную столицу, скрытую за Туманами, осознавала — пустые надежды. Она просто набирала себе на плечи всё больше и больше грехов перед смертью. И, равно как и Шэрра, это понимали все. Понимали, но не были в силах что-либо изменить. Не были в силах бросить королеве вызов. Ведь они не Вечные. Вечным следовало объединиться и убить её, а что делали они? Мужчины! Да, Вечные были и среди женщин, но как-то быстрее выродились. А мужчины… что они? Они тоже мечтали оказаться в постели у королевы, они думали, что это поможет. Ониотдавали ей столько своей силы, сколько она могла в себя впитать, и некоторые, думалось Шэрре, делали это добровольно. …Днём, когда Туманы не были такими густыми, дышалось в разы легче. Шэрра наконец-то смогла избавиться от кровавого шлейфа, ей казалось, что она вновь выбила, отвоевала себе несколько часов свободы от королевы — пока уверенный и ровный шаг девушки не перервал дикий крик. Она рванулась на звук против собственной воли. Равнодушия было слишком много для того, чтобы отреагировали и другие. Шэрра слышала, как презрительно фыркнули где-то в стороне, и ей не хотелось думать о том, кто это был. Дверь поддалась с первой попытки. Эльфийка, ещё одна придворная дама, стояла на коленях, сжимая кинжал, которым ударила себя в сердце. На губах её застыла улыбка, радостная и счастливая — и Шэрра не понимала, почему она закричала и как успела улыбнуться. Видела только, что кровь стекала по телу. Тошнота подкатила к горлу, но раньше её испугало бы увиденное куда больше. Сейчас вместе с медным ароматом подступило и привычное желание действовать. Она давно уже смирилась с чужими смертями. Она давно перестала их бояться. Шэрра отступила на шаг назад. Это не её дело. Не её — всматриваться в улыбку, застывшую на губах у очередной королевской пленницы, которую величали придворной дамой. "Она не сможет отобрать мою кровь". Вот что означала эта улыбка. Вот что хотела донести несчастная до всего мира и в первую очередь — до себя самой. Она не продалась. Она сумела уцелеть. В войне с королевой Каеной победило самоубийство. Шэрра знала, что другая давно уже рванулась бы к кинжалу и ударила бы себя им в грудь. Им не запрещалось носить оружие. Никто всё равно не посмел бы тронуть Её Величество. Так почему бы не носить с собою средство определённой самозащиты? Почему бы не оказаться чуточку свободнее? Не сбежать из кровавого холода дворца? Но нет. В столице все теряли желание жить. А она — хотела дальше. Она могла погибнуть на плахе в любое мгновение. Она могла показать магию королеве и не пережить тот момент. Могла просто попасть в немилость. Вот только очень уж сильно хотелось, чтобы это случилось чуточку позже. Не сию секунду, не в тот миг, когда она ещё не подготовилась к собственной смерти. Нет — пока хотелось дышать, Шэрра продолжала это делать. Она вышла из комнаты. Не закрыла за собою дверь — всё смотрела на труп молодой эльфийки. Она теперь казалась такой бледной на фоне алых пятен крови, что с губ даже сорвался короткий смешок. И эта радостная улыбка. Послышался за спиной стук каблуков. Шэрра не содрогнулась — всё с той же покорностью в жестах, всё с тем же спрятавшимся в душе пламенем повернулась к королеве и вновь опустилась в глубоком реверансе, зная, как той было приятно впитывать её подчинение. Впитывать вместе с ним и силу, которая была в Шэрре, силу, за которую её полагалось казнить. Она и так уже должна Рэну целую жизнь. Можно ли задолжать ещё больше? — Что случилось? — сухо спросила Каена. — Есть повод задержаться в замке? — Самоубийство, Ваше Величество. Королева заглянула в дверь. Усмехнулась, узрев светловолосую эльфийку, а после и тяжело вздохнула. — Я предложила и ей прийти завтра, — промолвила она. — Однако. Тебя нет там рядом. — Я привыкла в точности выполнять приказы, Ваше Величество, — выдохнула Шэрра. Рэн бы дополнил — даже умирать тогда, когда прикажет королева. Но она не была последним Вечным, не была столь дерзка с королевой. Может быть, только от того, что всё ещё хотела жить. А может, у неё даже в безопасности не хватило бы духу перечить Каене. Шэрра не хотела проверять. Если б она оказалась в безопасности, то первым делом покинула бы этот дворец. Столицу. Вообще Златой Лес. Тем более в преддверии Златой Охоты. Неделя? Две? Сколько до неё осталось? — Удивительно, — протянула Каена. — Удивительно, как всё это глупо, как всё это просто… Завтра приходить не нужно. Третьего дня. — Как прикажете, Ваше Величество. Каена усмехнулась. — Иди, — кивнула она. — Можешь наведаться на кладбище и посмотреть, есть ли там свободные места. Завтра мне доложишь. А эту надобно унести. Скажи страже. Она теперь уже бесполезна. Шэрра кивнула. Хотелось тоже выдать короткую улыбку на губах, но она не смогла. Не заставила себя это сделать. Эльфийка продала свою жизнь даром — в конце концов, Каена не пила кровь женщин. Наверное, потому была столь жестока. Наверное, потому в ней не было ни капли материнской доброты. Шэрра больше не задавала себе этот вопрос. Она поспешила уйти, как только её отпустили; куда угодно, даже в тишину кладбища, лишь бы сбежать — вот оно, дар королевы Каены. То, за что другие не дали бы и гроша, она преподносила как невообразимую ценность. Лишний день жизни эльфа, что никогда не грешил. Не попадался ей на глаза. Не вызывал даже недовольства в ярких зелёных глазах. Никто не хотел пополнить черёд смертей, что легли на сердце королевы. Никто не хотел стать частью её шествия по бессмертию. Трудно представлять — вот, Каена колдует годами твоей жизни, вот она живёт на те дни, которые ты так любил и так ценил. А ты смотришь с того света, с небес, но у эльфов нет там ничего. Вечность слишком длинна, чтобы позволять человеческим религиям прорываться в их жизнь. Эльфы веруют, что превращаются в прах рядом со своими Златыми Деревьями, когда наконец-то обрывается нить их бесконечного существования. Так решили Вечные. Потому что после бессмертия им нужен отдых. А что делать, если в мир пришёл всего на семьдесят лет, а королева Каена отобрала большую их часть? Что делать, если находишься в положении хуже обыкновенного человека? Их хотя бы не поедают Твари. Верно. Брезгуют. …Шэрре нравилось вдыхать воздух столицы, когда Туманы поднимались выше. Там, где она прежде жила, облака были не такими густыми, потому никто не ценил свободу дыхания, но здесь её понял бы каждый. Каждый из тех, кто смотрел в спину и шипел злые знаки соболезнования. Ей становилось просто смешно — они даже не могли определиться, плохо это или хорошо, служить самой королеве Каене. С одной стороны, до ужаса страшно, с другой — зато можно спокойно продолжать существовать, не борясь за выживание. До того момента, разумеется, как королева будет недовольна. Но понимали ли они на самом деле, что происходило там, за стенами дворца? Понимали, какие чары сконцентрировала в своих руках ненавистная правительница? И почему не могли просто свергнуть её? Неужели на магию Каены не хватило бы силы у всего мира? Но где этот весь мир взять? Слабые, слабые мужчины, каждый из которых мечтал оказаться тем самым, единственным. Нельзя прерывать королевскую династию, к тому же, кто тогда ими будет править? А Королева Каена никогда не произведёт на свет наследника. У неё было достаточно случайных связей, чтобы это стало фактом. Королева Каена — пуста. И сердце, и чрево её. …Удивительно — но лучше всего было на кладбище. Здесь туман не цеплялся клочками за крыши строений, не хватался за далёкое прошлое измученных эльфов. Ему просто не за что было держаться, и никто не протягивал руку, чтобы ухватить его покрепче и вернуть обратно, на родину. Тут было так легко дышать, что Шэрра была готова захлебнуться невообразимо чистым воздухом. Даже лучше, чем в её деревне. И только потом она поняла — потому что здесь росли Златые Деревья. Много. Удивительно, на территории всей столицы она не встречала ни одного, а тут, казалось, они монолитами защищали от туманов всех покойных Вечных. На этом кладбище Каена хоронила всех, кого убила. Оно разрасталось, прорывалось на поля, где прежде эльфы сажали что-то, где росла пшеница, где колосились чужие труды и чужое счастье. Теперь ничего не осталось. Да и способно ли что-то пробиться сквозь монолит земли, когда ни капли дождя не может выбраться из бесконечной бури Тумана? Нет. Не способно. Но Златые Деревья защищали только Вечных. Королей и простолюдинов, что собрались здесь, под сенью одной и той же смерти, и не могли вернуться обратно. Соберись они, может, и убили бы Каену, не позволили бы ей одурманить умы каждого в Златом Лесу, но было уже слишком поздно. Рэн стоял у крайней могилы. Над нею ещё раскинуло свои громадные ветви Златое Дерево, такое большое и древнее, что Шэрре показалось, будто она никогда такое не видела. Девушка замерла. Ей следовало пройти дальше, но она не в силах была не остановиться. Вечный притягивал. Она понимала, почему так мечтала добиться его взаимности Каена. Может быть, он единственным оказался, кого она и вправду любила? Кровавая королева, кровавый вечный — почему бы и нет? И вправду. Почему нет? — Рэн, — коротко поприветствовала она его, останавливаясь совсем рядом. Он обернулся, заступая спиною могильную плиту, на которой не было ничего, кроме нескольких эльфийских рун. Имя. Шэрра и не посмотрела на него; она не могла отвести взгляда от его пылающих травой глаз. У Каены были такие же, только мертвее. У Рэна — ещё не до конца погасли, в нём плескалось где-то далеко-далеко желание жить. — Шэрра, — улыбнулся он ей в ответ, расправив плечи. Маска грусти была прикрыта маскою приятной встречи, и ни разу, подумалось эльфийке, он даже не попытался оставаться настоящим. Ему незачем. Она понимала, что с такой королевой, как Каена, быстро отвыкают от искренности, она и сама о ней постепенно забывала, но ведь можно было, наверное, попытаться притвориться… Только вот он этого не хотел. Шэрра его в подобном порыве отлично понимала. Она мягко склонила голову набок, словно пыталась понять, что происходит. Мужчина рассмеялся, хрипловато и дерзко, а после посторонился, открывая что-то, являя пред её ясные очи, и она почувствовала, как по спине прошёл холодок. — Что это? — прошептала она. — Это могила моей супруги, — ответил Роларэн. Но девушка не могла отвести взгляд от рун, обозначавших имя. Шэрра. Её собственное, такое странное, дикое и острое, что можно было уколоться и никогда больше не вылечить оставшуюся царапину. Или это была бы довольно глубокая рана? Трудно предполагать. Шэрра старалась не задумываться. Она несмело шагнула вперёд и протянула руку. Рэн не стал останавливать, дождался, пока девушка опустится на колени, пачкая великолепное платье, а после даже отступил на несколько шагов назад. Оставлял её наедине с могилой, что не принадлежала ей, но могла. Шэрра. Эльфийка не могла отвести взгляд от пылающей надписи. Не могла отвернуться в сторону, не могла ни прищуриться, ни закрыть глаза. Эти красиво выведенные руны притягивали её к себе, и казалось, что стоит только коснуться — и она что-то познает. - Она… — Она похоронена, — начал Рэн, оборвав вопрос, — под моим деревом. Роларэниэль. Лежит здесь уже много лет, наверное, скоро истлеют даже тонкие эльфийские кости. Или, может быть, я преувеличиваю. Она может быть под этой каменной плитой в первозданном виде — я ведь не видел, как её хоронили. Каена могла расщедриться на заклинание, сохранившее молодость Шэрры столько лет спустя. Он умолк на несколько мгновений, но нарушить эту тишину эльфийка не имела права. Она чувствовала — это искрами скользило по коже, — что мужчина ещё не закончил собственный расказ. Вот-вот он вновь примется шептать эту дивную сказку о самом страшном, что однажды случилось в её жизни. — Я воевал. В очередной раз, — улыбка на его губах была горькой. — Признаться, когда вернулся — даже почти не удивился, увидев её здесь. Её убила Каена. Она не пила её кровь — она никогда не пьёт кровь женщин, потому что та слишком слаба. Она убила её не от жажды власти, даже не от того, — Рэн закрыл глаза, что она её ненавидела. Она не убирала соперницу. Она делала мне одолжение. Она дарила мне её смерть. Смотрела, как вытекает, капелька за капелькой, из Шэрры жизнь, наслаждалась тем, как угасало что-то в её глазах, вдыхала аромат крови. Она не наслаждалась её смертью, по правде, до такой степени сильно, она — просто смотрела, ждала, что когда это закончится, она получит, что хочет. — Не получила. — Нет. — Ты любил её? — Шэрру? Нет. Каену? — Рэн усмехнулся. — Безумно. Но нельзя сказать, чтобы эта любовь могла вместить в себе плотские утехи. Ничего из этого. Просто… Это нельзя даже назвать чувствами. В них слишком много боли и ненависти, в них слишком много осталось теперь лишнего, того, что она сама туда привнесла. Я никогда не любил — и не буду любить, — её как женщину. Того, что во мне есть, было для неё слишком много. Или слишком мало. Моя жена, — Роларэн говорил совсем тихо, — когда я только-только вёл её под Златыми Деревьями под венец, казалась мне самой большой драгоценностью на свете. Но она сама всё это разбила. Она сама показала, сколько в ней ненависти. Сколько боли. Сколько жути. Как же она мечтала о том, чтобы наша дочь либо была нормальной, либо хотя бы мёртвой. Она не могла убить её самостоятельно. Тогда изолировала её от материнской любви, оставив только осколки отцовских приходов. — Зачем ты рассказываешь мне об этом? — Шэрра обернулась к нему. — Меня зовут так же, как её. Мы похожи? - Да, — кивнул Роларэн. — И нет. Разве это важно? Может быть, будь ты на её месте, всё сложилось бы иначе. Моя бедная больная дочь бродит по этим коридорам. Её призрак. Она говорит со мной. Она касается моего плеча. Она пытается мне улыбнуться. И она при этом всё равно остаётся мёртвой. Было ли это формой безумия? А может, он действительно заточил покойницу в призрак, не отпуская её? — А дочь убила тоже Каена? — Да, — без сомнений ответил Роларэн. — Да, она убивала её день за днём, выпивала по капельке, по глоточку. Она не пила её кровь. Она делилась её кровью. Она налила её в мой бокал и предложила сделать глоток и поклясться в вечной верности. Но нет. Её кровь — яд, а я — Вечный. Моя кровь — тоже яд. Сколько б Каена ни пыталась её получить. Шэрра зажмурилась. Трудно было понять, о чём он говорил, и она, казалось, ничего уже не понимала. Не понимала, что совсем близко застыла та самая опасность. — Если б она подождала ещё несколько месяцев, — прошептал Рэн, — если б она тогда не оставила мне одну только могилу после супруги, может быть… — он запнулся. — Может быть! Я стараюсь не загадывать наперёд, не представлять себе, что случилось бы тогда. Она бы сломила меня иначе. — Каена? Он не ответил. Только вновь зажмурился и словно даже на несколько секунд забыл о том, как это — дышать. А когда вновь поднял взгляд на Шэрру, то был до ужаса безмятежным, спокойным, словно никогда не сталкивался ни с каким злом в собственной долгой и кошмарной жизни. Он смотрел сквозь неё, и взгляд этот физически невозможно было ощутить. Казалось, она превратилась в прозрачную тень. Роларэн видел прошлое. Видел его в потерянных карих глазах. В чужой зелени, такой яркой, такой уставшей, словно летняя трава, измученная солнцем. Шэрре казалось, что она чувствует чужую ненависть. Не Рэна — он не мог просто пронзать её таким кошмарным, таким болезненным взглядом. Она вдыхала этот аромат, распространявшийся по воздуху, вдыхала бесконечный аромат крови и понятия не имела, откуда он мог взяться. Ведь здесь, в конце концов, не было трупов — не было трупов достаточно свежих. И все они покоились в своих могилах. Рэн повернулся к каменной плите. Вновь его взгляд сосредоточился на надписи. И тогда Шэрра заставила себя посмотреть на громадное Златое Дерево, что высилось над могилой — и поняла, что было не так. С него не сыпались Златые Листья. Не обжигали короткими ударами мёртвой надежды кожу. Не оставляли огненные маленькие следы на пальцах, на тех обнажённых участках, которые не прятало тонкое платье. Все вокруг деревья облетали. Они ещё сдерживали кое-как Туманы, но всё равно были скорее следом прошлого величия. А Роларэниэль сверкал чужой болью, силой своих могучих ветвей и громадных листьев. Роларэниэль оставался единственным живым деревом во всём этом громадном Златом Лесу.* * *
Год 120 правления Каены Первой Зачем он мог понадобиться Мастеру? Причин могло быть много, но хоть бы одна из них сводилась к чему-то хорошему! К тому же, пальцы всё ещё в пустоте чувствовали гладкую кожу без единого шрама. Это неправильно. И если… Если все эти гадкие шутки от Громадины Тони и прочих — правда, то… нельзя. И даже не только по моральным устоям, не потому, что Рэ было гадко об этом думать. Существовала причина глубже, дикая, страшная тайна, которую он вряд ли посмел бы кому-то открыть. И в первую очередь — Мастеру. Но ужин закончился, сокурсники ушли, не тыча пальцами в спину только потому, что за порядком наблюдал вездесущий Фирхан, а Рэ, опустив голову, побрёл в сторону тренировочного зала. Быть может, Мастер заболел? Его не было сегодня за ужином… а рядом так отвратительно смеялись "готовится", что хотелось растерзать собственными руками. Но для этого надо было иметь силу и умение, а Рэ не мог похвастаться ни первым, ни вторым. …В зале было тихо. Свечение исходило откуда-то изнутри, хотя ни свечи, ни лампы парень не заметил. Только тонкую Мастерову палицу, прислонённую к стене, да бесконечные ряды оружия. О палице ходили слухи — но Рэ сейчас старался их игнорировать. О собственной судьбе и о том, что ему, однако, предстояло, думать было легче, отбросив в сторону все предположения и мысли остальных. По крайней мере, так не возникало этой дикой безысходности и желания убежать. Он пришёл в Академию за защитой — и научиться чему-то самому. Если его и здесь не смогут научить, если и здесь, на противоположной стороне мира от эльфийского королевства, таилось зло, то куда же бежать? Где он тогда сможет найти свой временный приют? Рэ подошёл к оружию ближе. Простое дерево, но теперь, вблизи, ему казалось, что оно буквально истекает капельками сока. Он протянул было руку, пытаясь прикоснуться, но что-то останавливало — невидимая стена в сознании. — Я бы не советовал этого делать, — промолвил Мастер. Рэ обернулся — мужчина стоял всего в метре от него, привычно спокойный, но сбросивший брезгливую равнодушную маску. Не то чтобы от него веяло теплом, а от изменений в облике стало хотя бы немного спокойнее… Но всё же. — Почему? — спросил Рэ. Отступать было некуда, в конце концов, за спиной — палица, впереди — Мастер. — Яд, — пожал плечами мужчина. — Потому вы всё время в перчатках? — Потому я снимаю их каждый раз, когда беру эту палицу в руки, — улыбнулся вполне искренне Мастер. Он отступил в сторону, словно осознав, что парень так и не отойдёт от оружия, а после, чего хуже, ещё и коснётся его хотя бы кончиком пальца. — Яд смертелен, я б не советовал рисковать. — Я не буду, — пообещал Рэ, словно от его ответа в самом деле что-то зависело. — Вам важно, чтобы я выжил? — Почему бы и нет? Я не хочу становиться врагом ещё и в глазах Фирхана, хватит мне любимой группы Миро, — пожал плечами мужчина. — Разве это важно? — А зачем вы позвали меня сюда? Или это тоже не имеет значения? — А имеет? Мастер смотрел на него таким спокойным, таким равнодушным взглядом, что сердце на мгновение остановилось. Наощупь — ни единого шрама. Но глазами-то он видит, не слепой! Эльфа в лесу может поймать только эльф. Но Рэ молчал о своих подозрениях. Молчал, пока ничего не предъявили ему самому. — Старшие говорили о каком-то крайне неприятном событии, случившемся четыре года назад, — парень знал, что не покраснел. Не мог, хотя, наверное, очень хотелось. Но правда есть правда, и от неё не спрятаться, как бы далеко он ни сбегал. — Четыре года назад меня здесь не было, — покачал головой Мастер. — Но у тебя, однако, нет пары в бою. Ты сражаешься с преподавателем? Рэ покачал головой. Для Миро он был слишком слаб, а парами обычно сражались именно на его занятиях. Что сказать Мастеру? Что тот явился учить парня, у которого нет ни единого шанса, ни дня практики, более того, что его даже не планируют допускать до обучения? Для Миро он совершенно чужой, существо, не имеющее права находиться в Академии. Почти что эльф. Остроухий. От одной мысли об этом становилось дурно, а тошнота волной подкатывала к горлу. Подумать только — эльф. Он? Нет. Никто не имеет права так о нём думать. — Я стою в стороне, — наконец-то признался Рэ. — Просто наблюдаю за тем, как бьются остальные, иногда тренируюсь на статичных моделях… — Ты был достаточно талантлив, я помню отбор. Парень промолчал. Он не знал, что мог ответить своему учителю — что они неправильно о нём думали? Или что он ничего не делал для того, чтобы оставаться на уровне? А может, следовало жаловаться, что ему просто не давали шанса развиваться? Но ведь всё это было просто глупым нытьём, таким противным, таким гадким, что Рэ не мог заставить себя до этого опуститься. Он хотел сражаться, мечтал показать Мастеру, что и вправду достоин, даже если сейчас все думают иначе. — Так вышло, — наконец-то промолвил он. — Я не в силах влиять на всё. — Надо же, — скривился Мастер. — А мне кажется, что ты шёл по зову в лесу. И поймал меня за руку не только потому, что в этот миг надеялся сжать в пальцах какую-то мошку. Не стоит лениться, парень, — улыбка, застывшая ещё одним шрамом на его лице, казалась мёртвой и злой. — Если ты сам не выстроишь собственную судьбу и не подаришь себе спасение, никто за тебя этого не сделает. — Я защищаюсь, — прошептал Рэ. — А надо нападать, — Мастер шагнул к ряду мечей и шпаг. — Миро учит вас, что это — центр защиты. Умеешь ли ты колдовать? — Немного. — Насколько — немного? — Боевая магия — не мой конёк, — вздохнул наконец-то парень. — Я больше… Ну, как сказать — моя магия, она… — Мирная? Обманчивая? Способная окрутить вокруг пальца, но ни на минуту не защищающая в бою? Ты глуп, мальчик, — Мастер протянул руку, касаясь эфесов шпаг. — Что может металл? Ты думаешь, если не ударишь огненным потоком, если умеешь скорее менять сущность лиц и предметов, то тебе неподвластны боевые чары? Мужчина дотянулся до метательного кинжала, а после, не глядя, швырнул его в Рэ. Парень невольно вскинул руку — и железо лужей растеклось у него под ногами, зашипело, заискрилось. Мастер только равнодушно пожал плечами, щёлкнул пальцами — и кинжал воссоздался из хлопьев пепла и капель раскалённого металла. — Ты можешь растворить человека. Ты можешь превратить шпагу в обыкновенные листья. Ты слышишь деревья. Что может быть лучше в борьбе с эльфами? — Какое мне дело до того, что я могу отыскать эльфа в лесу? — Ты чувствуешь, где он. Значит — ты можешь от него убежать, — пожал плечами Мастер. — Клинок не поможет, если ты сам — не остроухий. — Вам ведь помог. — Мне? — Мастер фыркнул. — Мне помог не клинок. Но, раз уж ты желаешь учиться, а Миро решил, что это тебе не понадобится… — он повернулся к оружию и выбрал среднего размера меч, — бери то, на чём ты будешь сражаться. Может быть, когда-нибудь ты совершенно случайно отрубишь голову своему драгоценному преподавателю боевых искусств, я хотя бы порадуюсь. — Вы никогда не были столь разговорчивы. — Никогда прежде не общался со своими. — А я для вас — свой? — удивился Рэ. Он дотянулся до клинка, что был ближе всего, взвесил его в руке и коротко кивнул, подтверждая, что это оружие ему подойдёт. Мастер в ответ ничего не сказал, он только сделал первый уверенный, быстрый выпад, и оставалось только защищаться, отступая по кругу, или нападать. Только отбивая удар, парень понял, что, в отличие от Миро, что учил их драться на двуручниках, Мастер столь массивное оружие проигнорировал. Разве что не понял — почему. До той поры, пока не полыхнула магия.Глава седьмая
Год 117 правления Каены Первой Придворные дамы явились в назначенный день. Каена вдохнула тонкий аромат, сопровождавший их повсюду. Аромат их жизни. Удивительно, как остальные легко отказывались от него. Особенно в человеческом мире — они окутывали себя шлейфом духов, чтобы прикрыть вонь нечистот… Но у эльфов не было такого. Они всё же выше человечества, у них другая кровь, у них не растут эти отвратительные бороды, и запах жизни они не прячут. Не прятали. Пока она не оказалась на троне. Сегодня, впрочем, придворным дамам не подарить ей несколько мгновений в бесконечность. Каена брезговала женской силой, ей казалось, что от неё она сможет стать слабее. Сможет слишком уж много думать о том, о чём не должна. В женщинах не было принципов, равно как и в мужчинах, зато в них была гибкость настоящей кошки. Лучшей, чем Равенна, лучшей, чем те человеческие пушистые существа. Коты — единственное хорошее, что вообще есть у людей. Но даже ради них Каена не была готова выйти за границы Златого Леса. Сейчас, вероятно, уже и не смогла бы. Она оторвала взгляд от книги, на страницы которой смотрела вот уж несколько часов, и недовольно фыркнула. Траурные цвета. Сегодня она открывает портал для Златой Охоты, сегодня она передаёт сигнал их границе, чтобы та в назначенный день и час открылась и пропустила одного эльфа, если такой найдётся. Однажды Рэн уже умудрился пройти вторым. Но у него больше не удастся этот трюк, даже если очень захочется. Сколько тогда погибло сильных Охотников под влиянием его волшебства, чтобы выпустить Высшего на свободу? Он протаранил их силой насквозь границу, он переступил её так уверенно и так легко… Он сможет. Он умеет делать это тайно и тихо. Но не во время Охоты. Не сейчас. Каена много раз отпускала его, и ещё чаще он уходил сам, но на сей раз ничего не получится. Она твёрдо решила — не отпустит. Не позволит переступить ту черту, через которую ему до такой степени сильно хотелось бы нынче перебраться. Она тяжело вздохнула воздух и улыбнулась своей пустоте. А после посмотрела на девушек, почувствовала, как сильно бились их сердца. Когда-то давно она была чем-то похожим, только магия в ней всё-таки теплилась. Их было двое. Она помнила Шэрру только потому, что это было имя покойной жены Роларэна. Вторая оставалась незнакомой. Безымянной. В её перечне имён было много и женских тоже. Только они все умирали иначе. Мужчины, в которых она пыталась увидеть тень Рэна, все как один, выстраивались в отдельный список. Она скользила по нему взглядом тогда, когда пыталась испытать некоторое удовлетворение, вдохнуть запах их крови, вытащить его из воспоминаний. Конечно, ещё были Вечные. Они отдавали всё сами, отдавали по кусочкам, а дальше она впивалась в них и не отпускала, пока не отбирала всё до самой последней капли. Они говорили — возьми половину, нет, даже большую часть. Они не против, они готовы поделиться, только пусть она позволит им подступить на несколько шажочков ближе и прикоснуться к её руке, сжать её тонкие пальцы, поцеловать в нежные мягкие губы. Вот только они не знали о главном. Не знали, что жадности в Каене достаточно много, чтобы ничего не осталось. Она достаточно легко сыпала деньгами, сыпала златом родного Леса, чтобы беречь магию. Да, она легко многим отдавала средства, но с такой же лёгкостью отбирала у них в расплату жизни. За всё всегда надо вносить что-то своё. И если она ставит условия, то отберёт больше, чем должна. В конце концов, на то она и королева. Короли у людей тоже подобным образом поступали. Просто у них всё было скучнее — налоги, сборы… Она не опускалась до такой низости. Она выпивала у эльфийского государства жизнь — и сама царствовала до той поры, пока не останется в её царстве лишь один только мужчина. И ещё она. Она, вечная королева вечного Златого Леса. Девушки зажгли свечи. Траурные наряды подчёркивали белизну их кожи, подчёркивали холод, что царил во всём дворце, и Каена наслаждалась тем, что она одна была в белом. Она одна могла позволить себе впитывать эту невероятную силу чужого недоступного счастья. Они все умирали только потому, что были к ней раньше такими злыми. Папочка… Папочка её не обижал. Она вспоминала об отце, вспоминала о его мягкой улыбке. Он первый дал ей свою кровь. Он не ждал, что она что-то оставит. Он проливал свою жизнь на алтарь, лишь бы его дочь смогла дышать, смогла прожить ещё несколько дней. Лишь бы она наконец-то полной грудью вдохнула… Лишь бы! И она не отбирала всё до последней капли. Она его любила. Любила сильно, любила без памяти. Она делилась с ним тем, что у неё было, даже если оказалось слишком мало. Она надеялась, что он никогда не предаст её и никогда не оставит. Отец был единственным, кто в неё верил. И он сейчас не мог чувствовать полноценное счастье. Ему что-то мешало. И тогда она тоже чувствовала себя несчастной. Если её отцу было так плохо — зачем она сама должна была продолжать жить? Какова цель всего этого, если он не сможет отыскать своё место в этой жуткой и гадкой жизни? Больно ведь. Больно и страшно. Каена расправила плечи. Она чувствовала, как темнеет белая ткань её облегающего платья, чувствовала, как пятна крови растекаются по подолу. Это всё её грехи; так открывается Златая Охота. Ещё одно Златое Дерево умирает — они отдают честь прошлому и Вечным, которых потеряли. Достойным Вечным. Ни один достойный Вечный не разделил бы с нею ложе. Значит, достойным оказался только один. Она мысленно улыбнулась Роларэну. Он казался таким… Таким настоящим. Таким праведником среди всего этого грешного кодла. Таким грешником на фоне её страшных убийств. Даже она не натворила столько зла, сколько он. Не остановить чудище, подумать только… Она легко перекладывала собственные деяния на его плечи, и он всё ещё не согнулся под невообразимой тяжестью, которой так охотно делилась Каена. Он словно ничего не почувствовал. Женщина встала. Взмахнула руками, будто бы крыльями, и свечи зажглись по углам комнаты. Мрачный свет окутал помещение без окон — без дверей. Дамы только опустились на колени по велению её жеста. Так надо. Так они молятся, чтобы граница действовала верно и никого не выпустила на свободу, за исключением победителя. Одно только — Златая Охота не допускает победителей. Каена медленно двинулась по комнате. Одна за другой, угасали свечи. Комната мрачнела. Холод и боль собирались в центре, выбираясь из каждого угла, окутывали цепями её руки и её ноги и пытались задержать. Она чувствовала, как вспыхивает пламенем подол платья, как алые капли невидимой крови гасят его. Она бормотала заклинание. Эльфийки стояли на коленях и молились — молились по тому тексту, который она вручила, самолично дала им в руки и приказала выучить наизусть, чтобы не ошибиться ни в едином слове. Свеча за свечой. Душа за душой. Златая Охота на этот раз будет успешной. Не так, как тогда, когда мальчишка посмел покинуть территорию Златого Леса. Больше не будет ошибки. Больше не будет шанса выйти не одному, а двоим. Каена бормотала слова всё быстрее и быстрее. Она рукою касалась пламени и втягивала его в себя, и голос звучал громче и громче. Она не срывалась на крик, она только пела дивную песню, слова которой никто не знал, кроме неё самой. На фоне её голоса прорывались тихие шепотки. Молитва дымом растекалась от девушек. Вырывались колечка тёмного смога с уст эльфиек. Каена замерла за их спиной. Она положила руки на плечи, заканчивая песню. Последняя свеча горела прямо перед ними — и королева не сводила с неё взгляда. Песнь шла всё выше и выше — и на последнем слове огонь, трепыхнувшись в бесплотной попытке выжить, угас. Только и вспыхнул в последний раз, чтобы превратиться в жалкий огарок. Воск растёкся лужей по полу. Обжигал колени эльфиек, обжигал босые стопы Каены. Она наслаждалась болью собственного маленького жертвоприношения. Её ладони легли на плечи одной из дам. Она провела пальцами по тонкой коже. Представила её белизну. Представила, как кровь течёт по её телу. Послала один только пробный импульс, и алая жидкость вспенилась под её руками. Участился пульс. Кровь грохотала в голове. Каене казалось, что она слышит этот мерный стук, слышит, как смерть подходит совсем близко. У смерти нет тела, у смерти нет ничего, что могло бы её раскрыть. И шаги её не звонки. Шаги её совсем тихи. Она — смерть. Пальцы нежно пробежались по горлу. Сжали тонкую, словно тростинка шею. Острым и длинным ногтем Каена провела по щеке девушки, поймала капельку крови и слизнула её с пальца. Какая гадость. Пальцы сдавили плечи сильнее. Легли на горло. Сжали. Она чувствовала тихий хрип. Чувствовала сопротивление и биение тела в собственных руках. То извивалось, пыталось вырваться на свободу. Вторая всё ещё бормотала молитву, пусть песни и не было, и Каена впитывала чужую жизнь и вливала её в границу. Только кого-то одного. Только кого-то, кто будет среди жертв. Эта Златая Охота будет успешной. Много жертв впитает в себя Лес. Они загубят ещё несколько деревьев. И только праведность спасёт на пути к Границе — и только праведность поможет её переступить. А разве есть в Златом Лесу хотя бы один праведный эльф? Охотники сильны. Каена рассмеялась. Шея сломалась под силой её тонких и нежных пальцев, как раньше легко поддавалась кинжалу кожа. Она отступила на шаг, чувствуя, как на коже всё ещё пульсирует чужая жизнь, как тепло эльфийки перетекает в её собственное тело. Крови ей не понадобилось. Она и так чувствовала, как дух эльфийки бьётся, вырывается из её тела, а после ещё одним кирпичиком становится в громадной Границе. Ещё одним защитным камнем, тем самым фортом, который не позволит Рэну вновь уйти без её ведома. Все эльфы должна уведомлять свою госпожу о том, что планируют уйти. У него теперь не будет никаких привилегий. Каена раскинула руки — и свет зажегся. Вспыхнул по одному только щелчку всюду, где только мог. Загорелись свечи, и пламя рванулось к потолку. Всё загорелось. Она чувствовала, как полыхает невидимым огнём край её платья, как мелкие пепелинки взмывают в воздух. У её ног лежала эльфийка. Каштановые волосы, карие, наверное, глаза. Она повернула голову набок. — Что ж, — прошептала она, перешагивая через покойницу и подходя к Шэрре. — Ты меньше сбивалась. Ритуал не позволил мне убить тебя. Ритуал указал мне на ту, что менее достойна жить. Но обычно, знаешь, умирают обе. Каена положила руки и на её плечи — но это было так просто… Рэн привёл её. Рэн рассказывал ей то, что нико, кроме него самого и Каены, не должен был знать. Он шептал эти глупые слова, выдыхал их в воздух, а ещё — так звали его жену. Но Шэрра не сорвалась. Она знала, что должна читать молитву до самого конца. Каена ждала, пока она прервётся, но плетение слов обвивало её защитной пеленой. Не остановиться. Не умолкнуть вместе с королевой. До конца ритуала. Но ритуал ещё не окончился. — Умница, — прошептала Каена. — Моя дорогая… Ритуал долг, очень долог, — она рассмеялась ещё громче, но смех утонул в каменных стенах. — Не стоит совершать глупостей. Не стоит останавливаться. Погасла вновь свеча. — Когда не останется ни одной, — сообщила Каена, — ты сможешь умолкнуть. Когда все они истекут воском, ты наконец-то будешь свободна. Но не от своего тела. Она попыталась сжать девичье горло, но тут же ослабила хватку. Это было неинтересно. Нарушать собственные правила? Каена не для этого их создавала. Она не ждала, что внезапно умолкнет и заставит эту девочку прерваться. Ей хотелось, чтобы она сбилась. Но свечи уже догорали, а жертва была принесена. Граница не ждала никого — и она плавила тёплый воск и превращала его в лёд, чтобы вода скорее прорвалась сквозь щели в камнях. — О, — прошептала Каена. — Я должна даровать тебе что-то. Твой голос не срывается, ты не пытаешься остановиться и отдышаться. Ты так ровно читаешь эту молитву, что даже я, может быть, уже давно сорвалась бы. Это столь прекрасно, что я не могу описать никакими словами… но ведь я должна. Я должна сообщить тебе своё решение. Молитва. Молитва? Молитва. Каена сама придумала эти слова. Сама придумала этот ритуал. Сама лишила его крови и заставила Границу принимать другую жертву, не ту, которую хотелось бы испить самой королеве. Вторая жизнь уже билась у неё на пальцах, но слишком скучно вот так взять и выпить её до дна. — Я знаю, что больше всего на свете каждая эльфийка, каждый эльф Златого Леса мечтает о вечности. Она когда-то была у нас, но сейчас, увы, её отобрали. Нельзя ответить, кто именно это сделал — ведь для этого мне бы пришлось признаться, что я знаю… а это, моя дорогая, не так. Мне лишь хочется делать вид, что знаю. Каена умолкла на миг. Златая Охота… Она любила это словосочетание, она баловала его, ласкала кончиком языка, прежде чем вытолкнуть на свободу. — И ты тоже хочешь переступить черту. Ты знаешь, что в человеческом мире ты сможешь обрести свободу. Ты сможешь наконец-то получить собственное бессмертие. Там ты воспользуешься чарами — если они у тебя есть, — и изменишь свой лик. Есть ли у тебя чары? Молитва. Она не прервалась. Не поддалась. Не посмела пошевелиться, чтобы отрицать. — Ты не молчишь. Молчание — знак согласия, но ты слишком занята, чтобы кивнуть или отрицательно покачать головой, — нежно прошептала Каена. — Я понимаю. Всё будет куда проще, — королева царапнула её плечи, дёрнула ткань, обнажая кожу и сжимая сильнее. Оставляя отметины, на память о ритуале. Чтобы утром она не посмела открыть глаза и сделать вид, что всё забыла. — А ещё ты знаешь, что есть только один шанс оказаться за Границей. Это получить моё личное разрешение. Но я не склонна отпускать такую хорошую придворную даму. Они все себя убивают, рыдают, нарушают мой завет. А ты не хочешь этого делать. Ты столь послушна… Поэтому я бы вечно держала тебя в плену, но появился шанс. Шанс сыграть с судьбой в игру. Молитва. — Я знала, что ты согласишься, поэтому не стала спрашивать у тебя твоё согласие. Я знала, как всё это закончится, — голос Каены звучал зловеще. Осталось всего четыре свечи, и она знала, что должна договорить до того, как закончится ритуал. — Ты знаешь, что есть ещё один шанс. Стать одной из Златой Охоты. Стать той, кому завяжут глаза и руки, кто пройдёт по пути из углей с гордо расправленными плечами или с низко опущенной головой. И шагнуть в Златой Лес, гонимая охотой, гонимая болью и страхом за плечами… Вот что ты должна сделать, чтобы наконец-то получить свою свободу. Шэрра принялась петь молитву громче. Она уже переходила на почти что истеричные нотки, но осталось всего три свечи, и Каена знала, что сегодня не задушит её. Не зарежет. Не отберёт её жизнь. — Именно потому ты станешь в один ряд с другими жертвами. С другими избранными, которым я дарую свободу. Тебе за спиной завяжут руки, тебе закроют глаза. Это сделает тот, кто будет твоим Охотником. А потом ты побежишь, и он рванётся следом за тобою. Каена рассмеялась. Две свечи. Она уже успевала, разумеется. Она знала, что осталось сказать совсем немного. Совсем чуть-чуть. Она знала, что девушка не посмеет её прервать, что нет ни единого разумного человека, который оборвал бы Её Величество Каену. Человека? Нет. Эльфа. Людей тут попросту не бывает. — И тогда, когда ты победишь, ты получишь шанс. Ты первой ударишься о Границу, и она тебя выпустит. Она даст тебе выбраться в человеческий мир. Ты сможешь вдохнуть полной грудью воздух, в котором нет и никогда не будет Туманов. Ты наконец-то сможешь свободно ходить по ночам, потому что человек эльфийке не соперник, а Тварей Туманных там нет. Все они, даже Равенна, останутся тут. За границей. А ты будешь там. Одна свеча. — И я уже выбрала тебе Охотника. Наверное, так тебе будет легче — знать, что у тебя двойная честь? Он давно уже не принимал участия в Златой Охоте, но я выбрала лучшего из лучших. Огонь почти погас. — Роларэна. Пламя и молитва утихли одновременно. Молчание и мрак сплелись в безумном танце, и Каена горько рассмеялась, чувствуя, как тонкая струйка крови стекает по прокушенной каким-то образом губе. Она слизнула солоноватую капельку и сжала плечи девушки сильнее. Но не добралась до горла. Её ждала Охота.* * *
Год 120 правления Каены Первой Сегодня вечером обещали первый снег. Рэ ждал его почти с нетерпением — ему всё казалось, что как только снежинки посыплются с неба, станет светлей. Хмурая осень, за которой он наблюдал из окна практически каждый вечер, давно уже вымучила, выпила всё, что только могла — почему не мечтать теперь о свете и о далёком, таком нереальном счастье? Почему.. Или, может быть, реальность могла подарить ему больше, чем дурные грёзы? — Подвинься, — прогундел где-то в стороне Громадина Тони. — Тут Мастера нет, нечего раскладываться на половину лавки. Или для тебя это привычно? — Я могу уступить тебе место на один вечер, — отрезал Рэ. — Хочешь? Тони сделал вид, что не расслышал грубого ответа. Он рассмеялся чужой и совершенно несмешной шутке, но на Рэ то и дело бросал раздражённый, но при этом ещё и настороженный взгляд. Словно пытался выведать, что на душе у сокурсника. — Мастер ни с кем никогда лично не занимался, — промолвил один из старшекурсников, Хажэф. Слова Громадины Тони он игнорировал с таким же поразительным спокойствием, как это сделал бы сам преподаватель, но сейчас в замечании чувствовался лёгкий оттенок беспокойства. — Поэтому ты должен понимать, что обрекаешь себя на дурные подозрения. — Дурные подозрения — это последствия попыток думать у неумных людей, — резко ответил Рэ. — И если кто-то смеет предположить подобное о Мастере, то, наверное, следовало бы высказать ему сие лично в лицо. — Возможно, — не стал спорить Хажэф. — И я не стану одобрять чужого хамства, Тони. Но в тот же момент, Рэ, если бы ты разъяснил ситуацию, всем нам стало бы легче. Каковы причины? — Непарное количество, — пожал плечами парень. — Разве может быть другая более разумная причина, чем непарное количество учащихся в группе? Вопросов больше не было. Слухи давно уже ему надоели. Но Мастеру, казалось, было всё равно, а значит, и Рэ оставался практически бессильным в этом маленьком сражении. Без поддержки преподавателя, без его настояния он ничего не мог сделать, даже если бы и очень захотел. А всё потому, что сам был бы виноват, и некому заступиться, некому встать на стражу молодого, да шибко глупого ученика Академии. Но парень в последнее время и не думал о тех, кто его окружал. Не так уж это было и важно — что они говорили и как смотрели, как дышали в его сторону. Важным оставалось единственное — он чувствовал несостыковки вокруг себя. Он сам таковой был; неизвестной на поле глупых чисел. Может быть, если бы говорил правду и только правду, то и ответы пришли бы легче. По крайней мере, их точно стало бы проще получать. Рэ мотнул головой. Соскочил с подоконника —уже окончательно стемнело, снега всё ещё не было, но его ждали. Громадина Тони попытался его окликнуть, одёрнуть, даже опустил свою громадную руку на плечо, но он не обратил никакого внимания на него, ускользнул, почувствовав спиной, что было не так. Их магии учил не только Мастер — но получалось исключительно у него. Рэ был уверен — не предложи мужчина тогда ему занятия, он так ничему бы и не научился. А сейчас — и вовсе погиб бы на очередном испытании. Сражаться в парах. Тренироваться в парах. Показывать, что ты умеешь, лично. Без тренировок, без попыток, без шансов исправиться. Каждый, кто переступает порог Академии, соглашается умереть. Во время обучения или после него, от руки преподавателя или от коварного нападения эльфа. Эльфы… Хоть бы кто кроме Мастера о них говорил! — И тебе самому не противно? — не удержался Тони, останавливаясь уже в длинном каменном коридоре. Рэ тоже замер — ему показалось, что по всему телу прошёлся разряд, болезненный, словно его ударило молнией. Но громы не прорываются сквозь метель, а метель уже совсем-совсем близко. — И что должно быть мне противно? — повернувшись, спросил он. — То, что обо мне болтают? Так я ведь знаю, что это неправда, а если остальным неохота в это верить, то их проблемы — не мои. Или, может быть, то, что у меня есть шанс узнать что-то без Миро? — О тебе болтают ерунду в коридорах, — отметил Тони. — Но по вечерам, когда тебя нет, шепчут совсем другое. Узкие плечи, острые уши. Всё это стоит, однако, на одной линии, понимаешь? - Понимаю, — кивнул Рэ. — Но ничем не могу помешать злоязычничать. Или, может быть, вырвать мне язык из их глоток? — Ты-то сможешь? Рэ не ответил. Только резко повёл плечами и вновь зашагал по коридору. Но Тони не отставал, и его похожие на грохот, на землетрясение шаги приближались и приближались. Подумать только, Громадину Тони волнуют не пустые, бестолковые слухи, основанные на сплошной выдумке. Нет, Громадина Тони желает услышать правду о чём-то другом, о настоящем вопросе. Ещё несколько месяцев назад, может быть, в голосе Рэ было бы иронии немного меньше. Или вовсе не встречалось. А сейчас он словно тренировался на Тони — отбивать моральные удары. Как учил Мастер — на всех наплевать, пусть хоть умрут, хоть превратятся в прах. Но важно одно — быть цельным. И, наметив цель, провести тонкую, едва заметную линию к ней и идти. Ступать уверенными, быстрыми шагами, а не размениваться на всякую ерунду и… И. Вот это "и" останавливало Рэ. С каждым днём он всё больше и больше чувствовал себя настоящим. Тем, от чего бежал. Мастер напоминал о прошлом. Мастер выдёргивал руками безо всякой осторожности из его сознания воспоминания и терзал их на кусочки, а потом швырял под ногу. Рэ подсовывал ему сталь вместо бумаги — Мастер ни разу не поранил руки. Он подталкивал к нему фальшивые, выдуманные нити, а Мастер, будь он проклят, каждый раз видел больше, чем упоминал. Но он не был тем, кто сразу побежит выдавать ученика Академии. Плевал на мнение Фирхана, каким бы авторитетным оно ни казалось остальным, отталкивал от себя каждого. Рэ знал, что он слишком близок. Но верил в то, что сомнения будут иными. Вот только вот она, беда. Сомнения были правильными. Даже Громадина Тони задавался единоправильным вопросом, тем самым, от которого отойти хотелось до ужаса. Он спрашивал — кто таков ученик и его учитель? — Рэ! — позвал он в последний раз. — Что? Громадина Тони всегда его ненавидел. Рэ об этом отлично знал, отрицать — не пытался. Он считал эту ненависть к себе правильной, но не потому, что сам был таким плохим, отнюдь. Он просто принимал любое отношение к себе как данность, будь она приятной или не очень. Но сейчас во взгляде сокурсника было что-то другое. И Рэ показалось, словно даже он пытается забраться глубже. На коже — ни следа от шрамов. Рэ содрогнулся. Что-то было не так в самом Мастере — он никак не мог забыть то странное прикосновение чужой такой тёплой, такой мягкой, без единого дурного следа коже… Он не мог избавиться от ощущения, что его обманывают. — Они говорят тебе это не потому, что так думают, а потому, что ты можешь наконец-то сорваться и рассказать о том, что происходит на самом деле, — выпалил Тони. — И Миро обещал, что ты не преодолеешь рубеж его экзамена. Даже в первом полугодии. — Миро не знает о занятиях. — Не знает, — кивнул Громадина. — И ему никто не скажет. — Ведь вы его любите. Почему бы не сказать? — Подлость — удел эльфов, — ответил Тони. Хотелось рассмеяться ему в лицо. Рэ-то отлично знал, что это не так. Подлость — исключительно человеческое качество. Самое яркое, самое противное. Самое распространённое.Глава восьмая
Год 117 правления Каены Первой Он смотрел на манускрипт до того равнодушным взглядом, словно ничего не замечал больше вокруг себя. Не слышал тихого вскрика за стеной — приглашения со стороны Каены на Охоту было достаточно для того, чтобы он забыл обо всём остальном. Обо всех её злодеяниях. Рэн скользнул взглядом по имени жертвы, что ему выбрала Её Величество, и осклабился. Разумеется. Это было в её стиле — остановиться на той, которую, может быть, он убил бы до того символично… Охотники на Златой Охоте — точно то же, что и жертвы. Только шанцы выжить у них больше. В охоте участвуют с двух сторон. Что те, что те. Но жертв всегда выбирают довольно слабых. Их и так лишают возможности ориентироваться в лесу, лишают шанса выжить. Им дают фору в какие-то полчаса, а потом спускают Охотников-волкодавов. Если твоя жертва умерла в лесу, значит, ты победил. Если твоя жертва выжила и пересекла границу… Такого давно уже не бывало. С той самой поры, как он вторым миновал Границу. Может быть, она в этот день и блокируется страшнее всего… Рэн знал, что он, как Вечный, мог переступать её, когда пожелает. Но не во время Охоты. Охотники получают Пятна. Охотники получают тонкие яркие полосы на руках, чёрно-белые, и могут рваться вперёд, но не пройдут ни за что через Границу. Их просто не пропустит. Стоит только подойти слишком близко, как их окутает невидимыми цепями, а после Граница втянет их в себя и превратит в частички себя самой. Она запирала его в своём государстве — полосы уже начинали проявляться. Она лишала его свободы. Последнего Вечного посадила на крючок, чтобы никогда в своей жизни больше не отпустить. Ей было так приятно, наверное, чувствовать его бессилие и пустоту, что колотилась в груди. Пустоту, у которой больше никогда не будет места и права на свободу. Рэн рассмеялся. Она издевалась. Она хотела, чтобы он убил Шэрру и вместе с нею всё, что только связывало его с прошлым. Чтобы он уничтожил, расколотил на мелкие кусочки и развеял, как пепел, по ветру собственную надежду. Он встал. Конечно, Шэрра прежде была ему не нужна — сегодня Каена показала, что это не имело значения. Ей хватало одного доброго дела, чтобы ополчиться на весь мир. Она обрекла девочку на смерть ради того, чтобы Златая Охота в этом году была весёлой. Она обрекла его на муки только ради того, чтобы самой получить немного счастья. Может быть, эта радость будет какой-то другой? Мужчина встал. Вскрик за стеною повторился, но он вышел из своей комнаты, не прислушиваясь к тому, что происходило в королевских палатах. Ступил уверенно по коридорам, не останавливаясь ни на одно мгновение, дошёл наконец-то до покоев Её Величества. Он не стучал — в этом не было надобности. На пороге зарычала Равенна — она толкнула дверь лапой, вырываясь на свободу, и посмотрела на него так укоризненно. Её зубы ещё не были в крови. Вероятно, Равенна просто не успела вкусить эльфийскую плоть, хотя та была ей нужна. — Пустишь? — зная, что Равенна прекрасно его понимала, прошептал Рэн. — Пусти. Ты ведь знаешь, что я всё равно войду. Я не хочу причинять тебе боль, родная. Он опустился на колени, погладил её по мягкой, шелковистой шерсти. Равенна устроилась рядом и положила морду ему на колени. Ластилась так откровенно, что Рэн даже позволил себе мягко ей улыбнуться. Он почти любил Равенну — или даже без почти. Не как любят животное люди. Он ни за что не причинил бы ей вреда — он, в конце концов, видел в ней человечного больше, чем в любом из эльфов, что жили в этом дворце, что один день, что большую часть собственной жизни. Он наклонился и поцеловал Равенну в макушку. Та замурчала и перевернулась на спину, подставляя живот, и он запустил пальцы в густую шерсть, чувствуя могучие вибрации, что пронзали кошачье тело. Нет, на самом деле она была не кошкой, а истинным чудовищем, но это ничего не меняло. Он пытался доставить ей хотя бы маленькую радость, потому что Равенна осталась последней, кто держал его положительную сторону в узде. Если хоть одна из граней Вечного, разумеется, имела право носить звание положительной. — Отойдёшь, Равенна? — шёпотом попросил он её, утыкаясь носом в мягкую шерсть. Равенна послушно заурчала. Тварь Туманная! Когда он выходил воевать против них, то думал, что это будет что-то кошмарное и жуткое. Но, оказалось, всё жуткое таилось здесь, в столице. И до того, как её окончательно окутали туманы. Равенна не хотела, чтобы он её отпускал. А ещё она была голодна — прикусила легонько зубами руку, показывая, что хочет есть. Она никогда не причиняла ему боль, просто не умела говорить, а должна была хоть как-то проявить собственное желание. Но Рэн только послушно кивнул и улыбнулся ей в очередной раз. — Если ты меня пропустишь, пока она ещё не успела надрезать его запястье, ты сможешь съесть его. Всего. И ничего не отдашь хозяйке, — сообщил он Твари. — Хочешь? Равенна зарычала. — Он опять на меня похож? Да ведь теперь ты будешь уверена в том, что это не я! В конце концов, — Рэн усмехнулся, — я буду стоять рядом. Ты сможешь поворачивать свою умную головку и видеть, что поедаешь обыкновенную подделку. А я — стою, живой и здоровый. Ты не должна голодать только от того, что она выбрала кого-то похожего. Не надо любить меня настолько, чтобы любовь перепрыгивала даже на все мои подделки. Согласное мурчание его устроило. Мужчина улыбнулся и встал — хотя на душе было невообразимо гадко, останавливаться он не собирался. Вновь погладил Равенну по голове. Та будто бы всё ещё переживала, что вынуждена будет сжимать зубы на ком-то на него похожем, но прикосновения, осторожные и ласковые, отбрасывали в стороны все её сомнения и заставляли верить в лучшее. Он не мог позволить Равенне голодать, особенно если за этим всем ещё стояла собственная месть. Наконец-то мужчина толкнул дверь, переступая порог покоев королевы Каены, и застыл. Равенна посмотрела на него совсем-совсем несмело, словно переспрашивая в очередной раз, но узрела короткий кивок от мужчины и, громко зарычав, рванулась вперёд. Королева равнодушно посмотрела на эльфа, на которого набросилась Тварь Туманная — и, подхватив с пола тонкую полупрозрачную ткань, набросила её на плечи. Тонкий силуэт просвечивался сквозь шелка, и она шагнула вперёд, навстречу Роларэну, привычно примеряя на губы нежную, ласковую улыбку. Мужчина словно не отреагировал — казалось, он и не заметил её равнодушно-сладкого взгляда, давно уже ставшего чем-то классическим. Каена была соблазнительной, нет сомнений, особенно когда на губах её ещё не появились свежие капельки крови, но он привык игнорировать это, равно как и каждое её слово. Игнорировать всё, кроме дурного духа очередной связи, основанной на чужой самовлюблённости и пошлости. — Ваше Величество, — протянул он. — Вы, должно быть, забыли. Я не участвую в Златой Охоте. — Участвуешь, — покачала головой она. Казалось, от хорошего настроения, светившегося несколько минут назад в каждом её жесте, ничего не осталось, одна только затаённая злоба в быстрых, чётких движениях. Но мужчина на это никогда не реагировал — ему думалось, что нет уже ничего нового, что придумала бы Каена. Нет ничего, чем всё же эта женщина могла бы его удивить. Может быть. Роларэн расправил плечи. Мгновение назад — даже когда говорил с Равенной, убеждая её в том, что ничего не будет, — он ещё оставался тем прошлым, боящимся королеву подданным; сейчас, всматриваясь в зелёные глаза Каены, стоял, расправив плечи, уверенный в том, что она не сможет ничего ему сделать. Даже не так — уверенный в том, что не захочет. И что-то среднее между этими двумя образами, что-то, проснувшееся в нём, казалось, только сейчас, шептало совсем-совсем тихо, что если он пожелает, то сможет её остановить. Надо только достаточно сильно этого захотеть. А Рэн не был уверен, что у него на это станет силы. Не магии. Ненависти. Вот чего не хватало. — Если ты пришёл просить меня о том, чтобы я сняла тебя с этих соревнований, или, может быть, её… Каена умолкла. Казалось, она позволила эту паузу, брешь между словами заполнить хрупающим звуком со стороны — Равенна определённо радовалась представленному ей блюду и не собиралась отступать от него, пока мясо на костях не закончится, а сами косточки она не перегрызёт в прах. Но Роларэн не был впечатлительным; сколько раз Твари Туманные бросались на Вечных и поедали тех у него за спиной, не оставляя ни единого шанса на выживание! Сейчас время повернулось вспять, и мужчина не был намерен возвращать его на круги своя. И интересовала его нынче только Каена. — Ты не победишь, — усмехнулся Рэн. — Теперь, — пожала плечами Каена, — ты не сможешь самовольно пересечь границу. Мужчина молчал некоторе время. Теперь думалось даже, что и приходить сюда было глупо, разве что накормить довольную нынче Равенну. Каена смотрела ему в глаза, не отрываясь — словно пыталась перерезать горло одним только взглядом. Но она не могла взять в руки кинжал и повторить действия собственных мыслей — просто не способна была на это решиться. И на губах Рэна появилась странная, несвойственная ему улыбка. Он протянул руку, касаясь скулы королевы, поднял её голову — был гораздо выше, — пальцами, придерживая за подбородок. Она не дёрнулась. Не проронила ни единого приказа. — Я смогу, Каена, — промолвил он. — Всё, что я пожелаю. — Нет, — ответила хриплым, севшим голосом королева. — Ты не сможешь. И если ты намереваешься спасти девчонку, то знай, у тебя этого не выйдет. — Разумеется, — кивнул он. — Но я не верю в вашу искренность, Ваше Величество. Он отпустил её, и Каена содрогнулась, словно от удара плетью. Она хотела воскликнуть, отдать какой-то приказ, но не была в силах это сделать. Равенна спрыгнула с алтаря. Не осталось больше и следа от трупа, и последние капельки крови она успела слизнуть с каменной поверхности. Руны утром будут неактивны. Этой ночью Каена больше никого не пригласит. — Ваше Величество, — промолвил он, — приятного сна. — Если нарушишь завет — пожалеешь. — Однажды я уже нарушил, — ответил Роларэн. — И пожалел об этом не один раз. Но Златая Охота не возбраняет победу. — Только в счёт казни Охотника. — Я надеюсь на это, Ваше Величество. Мне и вправду давно уже пора покончить со своей вечностью. Не полагаете ли вы, что это может быть причиной посягательства на трон? Каена не ответила. Личность королевы священна. И всех, кто приближен к королеве, всех, в котором течёт святая кровь новой династии. Всех, кто занимает рядом с нею место — на парном королевском троне, давно сожжённом. Король мёртв, да, но кто мешает ей найти нового? И у Роларэна давно было власти куда больше, чем ему хотелось бы это признавать.* * *
Год 120 правления Каены Первой Прямой удар. В бок — слева. И резкий обманный выпад в лучшем классическом стиле. Нападение. Защита. Атака, острая, словно лезвие меча. Полуоборот, взмах — чтобы отсечь голову. Добивает, вонзая в тело противника клинок — так, чтобы пробило насквозь. Тогда он открывает глаза. Противника в луже крови нет. Это правила боя — кто не умрёт в Академии, тот умрёт за её стенами. Бой до смерти; он ищет труп или того, за кем позовут Мастера, дабы попытался вернуть к жизни то, что осталось от тела, но ничего нет. Его партнёр по бою стоит в метре — он ровно дышит, кажется, даже не ступал ни шагу. Единения с мечом всё ещё нет. Тяжёлый двуручник тянет к земле, и даже у самого великого силача однажды заноют руки. Прямой удар. На поражение — потом наискосяк, чтобы перерубить прямо по невидимой генеральской перевязи, которой не должно быть ни на чьём плече в Академии — и нет. Они тут всё без званий, есть те, кто опытнее, есть те, кто не тренировался вообще. Он чувствует, как должна хлестать чужая кровь. Теперь он знает, где стоит его противник. Чужая шпага — против меча, подумать только, какая глупость! — взмывает в ударе, прорезает насыщенный болью и ненавистью воздух и оставляет резкую, остроконечную "М" на груди. Конечно, этот зигзаг только походит на "М". Куда больше он схож с неизвестной эльфийской руной, и противник отступает на шаг, вновь опуская собственное оружие. Шпага не прячется в ножны, её лезвие орошено кровью. Шпага словно живая. Он нападает. Тяжёлый двуручник начинает тянуть к земле. Короткий, быстрый укол, удар по запястью, и оружие уже невозможно удержать в руках. Он в последний раз делает выпад, от которого не уйти живому человеку, но противник отклоняется, выворачивается, изгибается, будто не человек, а змея. И переходит к следующей жертве. Их — много. И сначала они выбирают оружие и по очереди подходят к нему. Он не измучен. Он не устал, словно этот бой начался только мгновение назад. Лёгкая шпага то и дело прячется в ножны, да и дышит он подозрительно ровно. Можно даже подумать, что он не способен проиграть и вовсе, что это не человек дерётся, а иллюзия. Следующий противник хватает кинжалы. Они для него привычны, они для него знакомы с самого детства. Он пытается напасть, ударить в плечо, поразить цель — сердце, — но не может. Шпага обращается в серебристое пятно перед глазами; пляска с кинжалами заканчивается полётом, раненный отступает, зажимая ладонями рану. Благородство теряется. Они, как рассказывают на занятиях, окружают противника со всех сторон и пытаются напасть одновременно. Мужчина оказывается в кольце, руки у него — всего лишь две, но он не дерётся. На губах застывает издевательская улыбка, оценивающий взгляд скользит по каждому из них, а после — всё вновь приходит в движение. Он отбивает удары быстро и метко. Выбивает оружие, бьёт не насмерть, но по рукам. Противники дерутся до первой смерти, он — до первой крови, не гнушаясь подходить сзади. Он слишком гибок и, кажется, способен вывернуться от любого удара — когда столкновение кажется неизбежным, в последнее мгновение, под неистовый противничий рык, под вскрик, подобный больше чёрноперой птице, чем человеку, уходит в сторону. Чужие мечи сходятся на равных условиях. Руки застывают — смертельный удар своего для своих. Он выскальзывает из кольца, не давая им успеть понять, что противника больше нет, и оставляет наедине с собственным тихим, таинственным сражением. Он оставляет их умирать. Когда они понимают, что врага больше нет, круг замыкается кровью. Свои убивают своих. Иллюзия прыгает по каждому из присутствующих, он — не смеётся, не развлекается, он просто выполняет методично свою работу. Последний держится дольше всего. Противник не устал, противник вложил достаточно силы в его обучение; он так же гибок, его оружие — тоже легко, не выпадает из рук при первом же ударе. Он защищает свои руки — не так умело, но всё же. Он умеет уходить от удара, а самое главное — первые несколько минут он и вправду выдерживает бешенный смертельный танец. В какое-то мгновение им всем почти кажется, что он победил. Противник увлечён, противник тратит своё время на линию защиты, позволяя подойти им всем со стороны, противник открывает спину — но когда в неё наконец-то летит кинжал, уходит в сторону, подставляя тонкому лезвию своего врага. Тот не сдаётся. Силы уходят быстрее, но он вынослив; он так же гибок, как и тот, что убил — убил бы, — целые два десятка. Умереть в стенах Академии или здесь — какое это имеет значение? Ученик бессилен. Он сознаёт это, но не теряет быстроты — и в тот миг, когда он понимает, что враг ему не под силу, что ему не остановить чужую мощь, вместо того, чтобы сбавить темп, вкладывает всю свою скорость, всю гибкость в последний выпад. На груди противника виднеется тонкий разрез на рубашке, несколько капель крови орошают алебастрово-белую кожу — а после порез затягивается и превращается в длинный, но почти незаметный вертикальный шрам. У парня — сильное ранение на плече, но шпагу он не отбрасывает в сторону, а, выдохнув, опускает в ножны. Рука недавнего врага ложится на рану, тонкие серебристые искринки — не эльфийская, та златая, а неизвестная магия быстро затягивает порез, оставляя в напоминание о том, что он здесь был, только лёгкий зуд в плече. Мастер выпрямляется. Эльфа ранить может только эльф. — Встать! — голос его громогласен, ни капли жалости в нём нет. Можно подумать, что дать Мастеру всю Академию — и он убьёт каждого, и Фирхана в том числе. А потом тратить целительские способности на это не будет — пусть лежат все в крови, если они не умеют учиться. Если позволяют себе забывать его главные уроки. — Но, Мастер… Он хмыкнул. Имя в устах лучших фехтовальщиков Миро звучало как-то дико и грубо; ему нравилась скорее лёгкая эльфийская напевность, не потерявшаяся в фразах Рэ. Тот только потирал плечо — о магии, разумеется, умолчал, своих сокурсников исцелять не бросился. Время лечит и учит; первого сражения с Миро мальчишке хватило для того, чтобы понять — нет, что сострадание для него — смерть. А сражения с Мастером показали, куда именно надо тратить всю силу, что в нём есть. Даже если этой силы несравнимо больше, чем та доля, которую он позволяет себе продемонстрировать остальным. — Встать! — повторил мужчина. — Сегодня у меня должен был появиться двадцать один новый шрам — от каждого из вас! Но почему-то я вижу только один. Вы сражаетесь парами, вы благородны и ждёте, пока ваш противник вырвется из лап одной смерти и упадёт в другую. Вы глупцы! Так сражаются эльфы. Ранить эльфа может только эльф. Только эльф — даже вашего сборища будет слишком мало, чтобы дотянуться лезвием до его плеча. Так почему же я не вижу ваших разочарованных лиц? — Вы не эльф, — первый попытался встать, но ноги подкашивались. Бой казался коротким — но кровопотери и время умеют путать друг друга. Мастер только щёлкнул пальцами, словно показывал, насколько ему наплевать на чужие стоны и глупую, бездумную и бессмысленную боль. И на высказывания вроде того, что прозвучало мгновение назад. — Тогда почему вы сейчас все "мертвы" по нашему условному знаку? — сухо спросил он. — Не все, скажете вы? А вас бы в бою грело то, что Рэ единственный из двадцати одного человека остался в живых? Громадина Тони поднялся. Остальные всё ещё лежали, бормоча не наполненные волшебством заклинания. Кровь остановилась — но их ли это было дело? Кто-то покосился на Рэ. Наверное, ожидали командной работы, что парень бросится к израненным товарищам и примется исцелять, одно за другим, их бесчисленные ранения. Мастер стоял и ждал, пока все они встанут — и ждал ответа. Не только от кого-то одного, под аккомпанемент потустороннего шипения. Мужчина жаждал узнать их слова, их души, их правду, ту, которую им хотелось бы скрыть. В душе человека слишком много гнили. — Господин Миро учил нас по чести, — прохрипел Нэжи — тот самый, с кинжалами. Мастер быстро обернулся, так, словно почувствовал вражеское движение, а после криво усмехнулся. — Если бы с вами сражался эльф, у вас всех, по чести, не было бы шансов, — сухо отметил он. — И если вы продолжите слушать только господина Миро, то, возможно, умрёте быстро. — Какая разница — быстро или медленно? Если суждено умереть, так уж лучше сразу, — хмыкнул Громадина Тони. Мастер отрицательно покачал головой. Взгляд его на миг стал каким-то задумчивым, потерянным, и он только кривовато улыбнулся. — Если вы выживаете лишний час, лишнюю минуту, даже лишний миг, у вас есть шанс. Шанс подняться, спастись, убежать. Всё на свете лучше смерти. — Даже предательство? — зло хором спросили ученики, будто бы и не говорили мгновение назад о чести и не слышали его вечный завет. — Для вас, людей, да, — он пристально смотрел на Рэ. — Все вон. К лекарю. Ты, — он кивнул парню, — останься. Ученик не посмел ослушаться. Он застыл почти без движения, только ветер, прорывающийся сквозь раскрытые окна, изредка трепал светлые волосы. Мастер дождался, пока выйдут все — и захлопнул дверь за ними. Повернулся — в излишне худом, нескладном пареньке не таилось ни капли силы. Он смотрел на него, словно пытался прочитать, а не мог, путался и сбивался с ритма, сходил с ума в моменты, когда надо было присмотреться. Прежде Рэ был такой чёткой картинкой… Но с каждым днём их сближения, с каждым новым оттенком ученичества Мастер видел всё новые и новые слои — словно на одном холсте то и дело изображали новую картину. Старое затирали, прятали, вытаскивали наружу нечто неизвестное и давно забытое, его выдавали за истину — эту чужую, основанную на воспоминаниях ложь. — Ты, однако, многому научился, — отметил Мастер. — Благодаря вам. — Рад слышать, что хоть кому-то в этой Академии пригодились мои знания, — усмехнулся мужчина. Он толкнул ногой тяжёлый двуручник, отбрасывая его с пути, добрался до стены и провёл пальцами по невидимому узору, намеренно не доводя линию до конца. — Вы им солгали, — промолвил Рэ. — Когда сказали, что так сражаются эльфы. Правда ведь? — Отчасти, — вздохнул Мастер. — Разве эльфы так идеальны? — спросил парень. — Мне всегда казалось, они вырождаются. Они становятся едва ли не хуже людей, превратились в замкнутую систему, заперлись на маленьком клочке своего Златого Леса и постепенно вымирают. А вы говорите, что эльфы способны разрушить целые отряды… — Мы с тобою говорим о разных эльфах. Те, которых я знаю, были непобедимы. — И много их осталось? — Боюсь, нет. Может быть, всего один — и у того слабостью служит маленькая, крохотная зеленоглазка. Улыбчивая девочка, запутавшаяся в далёком-далёком прошлом, — голос Мастера звучал мечтательно. Рэ отступил на шаг назад. Он не хотел видеть, как мужчина возьмёт в руки традиционное эльфийское оружие; чужое эльфийское оружие. Мастер должен был бы касаться к нему только в перчатках, иначе это следовало величать самоубийством — руки светились волшебством, и он всё никак не мог решиться. Мастера ничто не держало на этом свете. Рэ казалось, что однажды он придёт и увидит своего мёртвого наставника, бездыханного — и тело его давно уже остынет к тому моменту, как ученик наконец-то соизволит его обнаружить. — Не умирайте, — прошептал Рэ. — Я не выдержу. — Я вполне здоров, с чего мне умирать? — рассмеялся Мастер. — Говоришь, другие эльфы? Иди, дорогой. Иди. Рэ послушно кивнул и выскользнул за дверь. В его взгляде почти что светилась благодарность. Но Мастеру самому стало не по себе. Он отступил от таинственного узора, заслонявшего волшебную палицу, не посмел к ней прикоснуться. Или, может быть, просто не пожелал этого делать. Вздохнул. Да, Рэ был совершенно прав, эльфы изменились. Он помнил всемогущие, и тени их блуждали, пугая всех, по человеческим королевствам. А истинные эльфы, нынешние жители Златого Леса, стали просто пустой, слабой, бездумной тенью… Но в том ли была суть? Нет. Эльфы и правду существовали разными. Рэ не ошибся. Но откуда он мог об этом узнать? Мастер только усмехнулся и тихо хмыкнул. Разве это было так важно?Глава девятая
Год 117 правления Каены Первой Златая Охота собирала на улицах не только всех жителей столицы. Она будто бы вызывала из глубин каждого покаянного эльфа, притягивала сюда всех, кто только посмел однажды попасться на глаза Её Величеству. Кто-то выдыхал с облегчением, радуясь, что этот день не станет приговором. Кто-то — мысленно ставил ставки на победителя, пусть они нигде официально не свидетельствовались. Сам азарт полыхал в эльфийской крови, подталкивая победителей и умертвляя проигравших. Эльфы редко рисковали прежде, до того, как начали умирать вечные, но теперь, однако, им точно было нечего терять. Жертвы проходили по своеобразному пути покаяния только однажды. Пламенные угли они вряд ли пережили бы, сейчас всё заменила магия. Они умрут там. В котле. В Златом Лесу, где охотник с огромным желанием, с жаждой к победе рванётся за своей жертвой. Шэрра знала, что ещё двое из дворца, приговорённых к Охоте, покончили жизнь самоубийством. Слабость. Глупость. Зачем убивать себя своими руками, если можно дождаться королевского приказа? И так умрут на Охоте. Почему бы не насладиться жизнью последние несколько минут. Она зажмурилась. В комнатушке, которую ей выделили для подготовки, было тесно, душно — и она чувствовала, как изнутри давит магия. Магия, которую она не выпускала уже столько времени, магия, сжатая в груди и бьющаяся в унисон с сердцем. Трудно остановиться, когда некуда бежать, верно? И её волшебство, как и сама Шэрра, мечтало о свободе. Необученное, пустое… Если она проявит магию, её уже ничто не спасёт. Но и так… Некому. Нечему. Некуда. Королева Каена подписала ей смертельный приговор, когда отдала на растерзание Златой Охоте. Но там есть шанс победить. Даже королева об этом говорила. Иллюзорный. Неощутимый. Даже если она и не знает, кто за нею будет бежать. Эльфы не знают пощады. Но эльфы не знают лжи. Очевидно, королева Каена — эльф лишь наполовину. На вторую — просто чудовище. Шэрра коснулась простой одежды — "для охоты, чтобы бежать было легче". С одной стороны, можно было встретить смерть не спиной, а лицом. Даже если и с завязанными глазами. Но это означало сдаться. Она не собиралась сдаваться. Дверь тихо скрипнула. Она не обернулась, подумав, что это могли быть смотрители — а кто ещё? Проводить её на казнь, даже если это официально величается какими-то там играми. Что может быть веселее? — Я ещё не одета, — сухо отрезала она, стараясь сделать вид, что не чувствует пристального взгляда. Платье было слишком откровенным — в стиле королевы Каены, — со слишком глубоким вырезом на спине. Сегодня она избавится от всей этой пошлости, сегодня ступит на Пылающий Путь, если будет нужно, сегодня промчится под сенью ночи по Златому Лесу, и либо её Охотник, либо Твари Туманные растерзают хрупкое девичье тело на мелкие кусочки. — До церемонии ещё много времени. Успеешь. Она обернулась. В воздухе застыла пламенная сфера — но она и без магии, по одному только голосу могла узнать обладателя дара. — Я — твой Охотник, — равнодушно промолвил он. — Каена полагает, что лишила тебя всех шансов. Или, может быть, она думает, что так будет больнее. Шэрра не спрашивала, кому. Королеве было абсолютно наплевать на какую-то там придворную даму. Нет — она причиняла боль своему Вечному. — Я всё равно буду бороться, — ответила девушка. — Даже если это бессмысленно. — Почему? Она хмыкнула. В вопросе Рэна чувствовался искренний интерес, и проигнорировать его было бы самой настоящей глупостью. Или хамством. Он, в конце концов, Вечный, и даже если он её Охотник, Шэрра всё равно была должна ему целые две недели жизни. — Мама рассказывала мне о том, — промолвила девушка, — что прежде для эльфов первым делом была честь. Первая важность. Первый приоритет. Что за честь каждый эльф был готов перегрызть глотку, думаю, скорее всего себе. А ещё они хранили свои Златые Деревья и думали, что их грехи отражаются на Златых Листьях. Мама говорила об этом с таким восторгом… Пламенная сфера угасла. Роларэн смотрел на неё не то чтобы ошеломлённо — взгляд вообще было трудно рассмотреть в этом полумраке, — но как-то удивлённо. Острые черты его лица теперь казались и вовсе враждебными, словно те Каеновы стрелы и мечи. Она ждала услышать от него хотя бы одно слово, но Вечный промолчал. — А мне кажется, это вас всех и погубило, — усмехнулась Шэрра. — Зачем свои грехи превращать в благодеяния? Зачем пытаться жить правильно, если не умрёшь, не пострадаешь? Подумать только — пара листиков падет… Вот так погибли эльфы. Королева Каена здесь ни при чём. — Тебе восемнадцать лет — не восемнадцать веков, — отметил Роларэн. — И ты смеешь судить Вечных? В его голосе она не почувствовала укора. Может быть, даже понимание. Возможно, ему хотелось кивнуть и подтвердить, что вся эта религия, которая основывалась на том, чтобы ценить, уважать, превозносить до невообразимых высот эльфов прошлого давно уже состарилась. — У меня нет Златого Дерева, — промолвила она. — Мама говорила, что назвала меня в честь собственных видений. Что она чувствовала, как будет правильно. И не искала Древо. Зачем? Поэтому нет листьев, на которые я могла бы всё списать. Поэтому я не эльф даже. Не эльф прошлого точно. Мне нечего делать в этом королевстве. Поэтому — я намерена победить. Даже если это невозможно. Даже если против меня будет стоять Вечный. Он подступил ближе. Казалось, вдыхал аромат её собственной уверенности, впитывал в себя давно забытые эмоции. — Мою жену звали так, как тебя, — протянул он так спокойно, так меланхолично, что оставалось только закрыть глаза и пошатываться, грозясь упасть. — Она была и похожа на тебя. Волосы, глаза. Улыбка. Но моя жена никогда не была Вечной. Моя жена была просто чудовищем, уничтожившим нашего ребёнка. Наполовину. Вторую половину разрушила королева. Но всё же, — пламени не было, и от его тепла — удивительного для эльфийского королевства, — Шэрре становилось неуютно, — она имела свойство ждать, пока потемнеют листики на Шэрриэле. Пока Златое Дерево должно было пасть, — мужчина протянул руку, но так и не прикоснулся к ней, — она умерла сама. За её смерть я Каену винить не могу. Может быть, это и вправду было избавление. Может быть, Каена совсем немного прогадала со своим милым подарком. Но Златой Лес давно уже сгнил. Выгорел. Пропал. Какой толк в Златой Охоте? — он подался вперёд. — Мою жену назвали в честь какой-то Вечной. Своровали её имя. Может быть, это всё повторяется вновь? Будь ты ею, ты бы поступила, как древние эльфы. Ты бы встала лицом к Охотникам и испепелила бы магией свою повязку. Но ты эльф из этого времени, — Роларэн хмыкнул. — Пусть и не такой как все. Что ты будешь делать? — Я буду бежать, — уверенно ответила она. — Даже если мне в спину швырнёт заклинанием последний из Вечных. Даже если от этого сгниёт последнее живое Златое Дерево в этом проклятом лесу. И я, — она шагнула к нему, окончательно уничтожая то оставшееся расстояние, — выживу. Хочет того Каена или нет. — Используй магию, — усмехнулся Роларэн. — И ничего не бойся. Вечность на твоей стороне. — Вечность, которой у меня нет. За мной не закреплено Златое Дерево, Рэн, помнишь? — она рассмеялась. — Ты убьёшь меня выстрелом в спину? — Я дождусь, пока ты обернёшься лицом. Испепелю своей же магией твою повязку. Но помни, — он закрыл глаза — Шэрра видела это даже в кромешной темноте. — Больше нет Каены, которая могла бы тебя убить. Либо я, либо никто. И если ты сумеешь добежать благодаря магии — пусть она тебе поможет. Некому догонять и мстить. Она кивнула. Слишком серьёзно, как на эльфа, приговорённого к Златой Охоте за грехи, которых у неё никогда и не было. — Что же, — мужчина наклонился к ней. — Помни, — выдохнул почти в губы, — если у тебя нет Златого Дерева, в честь которого тебя назвали, это не значит, что его не существует. Это значит, что оно ещё не проросло. Шэрра была готова поклясться, что он всё же оставил лёгкий след поцелуя на её коже. Невесомого, ничего не значащего поцелуя, что, наверное, должен был бы заставить её не сдаваться и двигаться вперёд. Тем не менее, Шэрра промолчала, только поймала застывшую в мужских глазах мягкую улыбку, словно на мгновение Роларэн потерял остаток собственной мрачности и растопил слишком уж страшные льды. А после всё пропало, словно его и не было никогда, и она осталась наедине, и лишь лёгкая, светящаяся отчасти дымка напоминала — нет, он действительно заходил. И действительно предлагал победу любой ценой. Более того. Она вправду на неё согласилась.* * *
Год 120 правления Каены Первой Когда Рэ вернулся в общую комнату, они уже успели немного подлечить собственные раны и все до единого казались разозлёнными. Кто-то смущённо устроился в углу, словно победителю было смотреть в глаза неприятно, кто-то глядел с поразительным вызовом, словно собирался наброситься голодным волком при первой же возможности. Если б они были такими на уроках у Мастера, то, наверное, имели бы успех. Но нет, эти люди, очевидно, полагали более уместным срываться на кого-то проще. Ближе. Мягче. Они смотрели на Рэ, как на маленькое мастерово воплощение — с ненавистью, с плохо скрываемым страхом и ужасом. Наверное, с удовольствием набросились бы на него ещё там, но всё равно было страшно. А вдруг Мастер сам встанет на защиту ученика? В конце концов, он вполне мог это сделать. Почему нет? Почему б не защитить того, кого столько времени учил? Они сначала строили разные версии. Но Рэ — всё такой же худенький, щупловатый и скрывающийся от посторонних взглядов при любой возможности, — был сильным. Достаточно для того, чтобы победить в бою на экзамене у Миро. Достаточно для того, чтобы победить в бою самого преподавателя. После уроков Мастера они шли к своему любимому наставнику и надеялись увидеть всё ту же манеру боя, стойкую и понятную. Без тонких переходов и переливов. Мастер не учил их быть грациозными, превращаться в воду в бою. Зато он показывал, как следовало от этого защищаться, как можно было сжать эльфы в тиски и раздавить его, превратить в обыкновенный расколотый на несколько кусков фрукт. Будто бы живое существо — это просто яблоко. Яблоко — и ничего интересного. Они усмехались этому глуповатому факту, хохотали, когда не следовало этого делать. Представляли себе, как убили бы настоящего эльфа, отрубили бы ему голову и притащили за длинные светлые волосы, а потом швырнули бы Мастеру под ноги. Чтобы он рыдал о своём ученике или хохотал по смерти страшного эльфа. Или, может быть, протянул им руку помощи или сорвался и показал своё настоящее лицо. Они поднялись — не все, конечно. Часть из них. Громадина Тони тоже было вскочил, но всё же опустился обратно на диван, будто бы передумал. И уставился в одну точку на стене. Нашёл там маленькое алое пятнышко — пока оно не разрослось до огромного просто пятна крови, такого страшного и безумно яркого, что медный тягучий запах проникал повсюду. От аромата становилось дурственно, и Громадина закрывал глаза, уши, рот — и всё только мысленно, не сдвинувшись с места. Рэ даже не понял, когда всё случилось. Когда на него бросились, будто бы на того эльфа, с оскорблениями на устах и кулаками — болезненные тычки, раздражённое шипение — "Мастерова собака". Подхалим. Скотина. Эльф. Остроухий. Но Рэ помнил, когда начал защищаться. Ответил ударом на удар, вскинул в защитном жесте руки. Магия хотела оправдаться, хотела открыться. Магия хотела всей своей полноты — чтобы суметь оттолкнуть их одним взрывом. Разрушить это кольцо. Если хотите поймать эльфа — окружите эльфа. Не играйте с остроухим в честь, разбейте его одним быстрым, чётким ударом, насладитесь осколками, в которые он превратится. Пусть рассыплется прахом. Но эльфы — остроухие - не так сильны, как всем кажется. Рэ прекрасно знал. Не все из них владеют магией. Последний Вечный, казалось, погиб. Осталась только эта короткая, но со смертельным для него, вероятно, исходом драка. Вот только Рэ не собирался отступать. Он наносил удары, он ускользал — он делал всё, чему научил его Мастер, пусть и не так удачно. Его магия била метко. Их кулаки — оставляли синяки и разбивали лицо до крови. Рэ чувствовал боль, спрятавшуюся где-то глубже, чем была просто кожа. Он чувствовал её на себе-настоящем — равно как и то, что края ран постепенно стягивались в единое целое. Как медленно уходили следы кошмара и боли. Он не позволял слоями падать вниз клочкам разбитых иллюзий. Но их оставалось слишком много в этом кругу, и Рэ знал: упадёт — умрёт. Мастер не раз говорил ему, что вся эта честь превращается в аллюзию, стоит только человеку переступить определённую черту, на деле практически незаметную, но столь важную. Он способен перепрыгнуть через неё и в любви, и в ненависти — не просто переступить, а уйти до того далеко, что останется лишь едва-едва заметная полоска там, вдалеке. У эльфов этой черты нет. Они потерялись в своём Златом Лесу, все до единого, давным-давно — и ничего не пытались сделать для того, чтобы выбраться на свободу. И вряд ли могли на самом деле сопротивляться даже не судьбе своей, а тому, во что её добровольно и собственноручно превратили. Или в этом виновна тоже королева Каена? Рэ потянулся к тому скрытому резерву, о котором если кто и знал, то не по его воле. Попытался добавить смертельной силы в ту магию, что должна была его защитить. Чтобы они сбили о броню кулаки, а он не ощутил боли. Чтобы их лица разошлись по трещинам, сначала невидимым, а потом таким широким, превратились в разбитые маски. Они — глина. Мягкая, податливая в руках Миро, давно уже высохшая и непригодная для Мастера. Глупые горшки и тарелки, по которым тот может только ударить молотом. Рэ знал, что вряд ли у него так выйдет, но хотя бы попытаться… Сражаться до последнего — вот единственное, чего ему нынче хотелось. Где-то впереди замаячил Громадина Тони. Рэ только сейчас понял, что тот не участвовал в драке, а теперь вдруг встал. И молот не успел опуститься им на головы, магия внезапно притихла — парень заставил её скрыться, утонуть в глубине чувств. И глаза его вернули прежний сероватый цвет, и черты лица стали такими, как должны быть. — Хватит, — прогрохотал Тони. — Вы ж его убьёте. Рэ тряхнул головой. Не убьют — не сумеют. Но лицо теперь разбито, губа вот, бровь рассечена, дышать вроде бы как тяжело. Он пытался повторять всё так, как нужно. Так, как это бывает на самом деле. Но до чего же плохо получалось! Рэ едва-едва мог скрыть торжество. Не от того, что кто-то встал на его защиту, а перед этим столько времени клялся в верной ненависти. По правде, ему не было никакого дела до Громадины Тони. Зато до этой осатаневшей толпы, что не сумела заставить его упасть, до сверкающих злобой чужих глаз… Они боялись, но не того, кого следует. Они все — полые внутри. И Рэ подумал, что однажды эта пустота будет чем-то заполнена. Чернильной тьмой, а может, возвышенными мыслями о себе-прекрасном,как это с удовольствием делал Миро. Что за глупости! Разумеется, нет — оно так и останется пустым, бездонным… Рэ мотнул головой. Громадина Тони как раз зло оттолкнул нескольких человек одним только взмахом громадной лапищи, а после обернулся к самому пострадавшему. Он достаточно его ненавидел, чтобы самому не желать выжить, но промолчал, не сказал ни единого злого слова. Может быть, демонстрировал собственную честность и справедливость. Рэ понял только минут через пять. Тони ждал короткого "спасибо" от спасённого. Не слёзных благодарностей сахарной девицы, они всё-таки в Академии. Но этого короткого, такого простого и быстрого слова… Не дождался. Парень не проронил и звука. Он только утёр кровь с губ, усмехнулся кривовато, посмотрел на ладонь, на которой появилось теперь несколько алых полос, а после тихо, едва заметно сам себе кивнул. Рэ не грустил о ранах на лице, не думал о том, что должен давно уже рухнуть. Он пошатывался совсем немного, даже слишком мало, как на те повреждения, что были ему нанесены, но не издал ни стона. Словно внезапно у него пропало чувство реальности и боли. — Если уж хотите его убить, — не умолк Тони, — то можно это сделать лично, а не скопом. — Моралист! — презрительно фыркнул кто-то ему в лицо. Громадина даже не поморщился — в ответ отвесил подзатыльник, отцовский такой, руководительственный. Рэ хрипловато рассмеялся. Они все повернулись к нему, пристально смотрели, ждали, пока сам по себе сломается тонкий позвоночник, а парень рухнет на землю и будет биться в конвульсиях. Он прошёл мимо них, всё ещё тихонько посмеиваясь. И смех не казался истеричным — таким натуральным и правильным, что слушать его было дико. — Дураки, — прохрипел он, медленно поднимаясь по ступенькам наверх, к своим спальням. — Какие же дураки… Перед глазами всё стоял Мастер. Он что-то говорил, и Рэ пытался уловить каждое слово, но ничего не мог разобрать. Он видел его шрамы — эту дивную полузнакомую карту, — протягивал руку, касался чужой ладони и чувствовал мягкость кожи. Так и не решился спросить о том, почему нет шрамов наощупь — не было в тот единственный миг соприкосновения. Если б только Мастер знал о нём всю правду… То — что было бы тогда? Чем бы всё это закончилось? Парень очень сомневался, что чем-нибудь хорошим, если по правде. И не хотел даже и думать об этом сейчас. Слишком уж поздно, однако. Он тяжело вдохнул и опустился на свою узкую, твёрдую и дико неудобную кровать. Иллюзия давила на сердце, кровь стекала по коже, а он не мог её вытереть. Он откинулся на подушку и вновь усмехнулся. Эльфийская палица — триумфальная и явно чужая, смертельная для любого, кроме её хозяина, — всё ещё стояла перед глазами, и Рэ всё задавался вопросом, чья она.Глава десятая
Год 117 правления Каены Первой Эльфы приходили отовсюду. И никто из них не мог ступить по Пылающему Пути. Никто не мог добраться до нового места, откуда начинается Златая Охота, по привычной дороге. Пылающий Путь сверкал яркими огнями. Пылающий Путь был готов сжечь каждого. Когда Златая Охота была менее кровожадной, просто ежегодные бега на денежный приз, когда Границы не существовало и вовсе, и брешь не в чем было пробивать, все эльфы могли пройти по Пылающему Пути. Когда начали умирать Вечные, шагали по углям и пламенным камням только Охотники, чтобы подтвердить, что действительно на столь почестное дело идут почестные эльфы. А сейчас, когда на яркие, огненные полосы дороги могли стать только Роларэн, Каена да редкие избранные, по нему из дворца шагала одна королева. Без сопровождения, под охраной одного только волшебства, она переходила с пылающих камней на свой помост и смотрела на толпу, собравшуюся полукругом у места старта Охоты. Теперь название действительно оправдывалось. Выживает только один. Если выживает. Может, победителя вообще не будет; предыдущие сто пятнадцать раз Королева оставалась единственной, кто получал удовольствие от этой игры. И только однажды, много лет назад, когда Вечный пожертвовал собой ради того, чтобы спасти человека, она проиграла. Почти. Это нельзя было назвать стопроцентным проигрышем, нет, ни за что, ведь она, в конце концов, получила то, что хотела. Он всё равно потом вернулся. И всё равно ушёл. И приходил и уходил столько раз, сколько ему этого хотелось. Сейчас, Каена знала, он не посмеет ничего изменить. Не посмеет выпустить свою жертву. Охотник, преследуемый которым выиграл, умирает страшной смертью. От него отрекается государство. От него отрекается сама суть всех эльфов. И никто, тем более Вечный, не посмеет так рисковать собственной жизнью. Роларэн никогда не был дураком, и Каена искренне верила — в этот раз он её тоже не посмеет разочаровать. Жертв было меньше, чем ей бы хотелось. Всего десять. Сколько из них не доехало до дворца, сколько — предпочло выбраться из своей клетки, вырваться из рук стражи и рухнуть прямо на пылающие камни Пути, лишь бы только не надо было сражаться за собственную жизнь после, не надо было выдирать её из чужих цепких пальцев. Ладно бы только Охотников — самой королевы. Никто не хотел участвовать в Златой Охоте, потому что в ней не побеждали. Потому что Королева Каена никогда не позволит уйти из эльфийского королевства, будь ты хоть сотню раз истинный победитель и лучший в своём деле. Она ведь на то и их повелительница, что научилась за столько лет крепко держать в узде. Шаг влево, шаг вправо — одинаково, даже если по намешенному Каеной пути, рано или поздно их догонит смерть. Королева научила жить с этим. Не бороться. Не пытаться вспомнить о былых достижениях эльфийского королевства. …Каена выпрямилась. Она гордо стояла на своём помосте, чувствуя, как потрескивали в воздухе невидимые чары. О, эта забытая эльфами мощь, к которой она так привыкла! Она пила её большими глотками солёной крови, мгновение за мгновением поглощала, выпивала до дна каждый бокал, который ей предоставляли. Она выдавливала из них остатки жизни. Она повелевала ими — и что каждый из них мог с нею сделать? Каене всегда нравилась Златая Охота. Поразительная беспомощность жертв, жажда Охотников убивать. Она наслаждалась зрелищем, пьянела от чужой боли, страха, бесконечного и безграничного азарта, этой пустой беспечности в жажде победить… Но сегодня всё было иначе. Впервые она сама разыграла трагедию, написала для неё идеальный сценарий и ждала мгновения, когда всё встанет на круги своя. Один щелчок белых пальцев, один взмах тонкой руки… И всё. — Сегодня великий день, — промолвила она. — Вот уж сколько лет как умер наш король. Вот уж сколько лет Златая Охота приносит кровь на алтарь счастья всего государства. Только один — самый быстрый из избранных эльфов, — сумеет пересечь границу и воспеть нашу великолепную страну перед людьми, этим гадким отродьем. Сегодня каждый из вас попытает счастья и прорвётся сквозь пелену Златых Деревьев! Толпа загудела. Сгущались сумерки, и каждому из них было страшно — Твари Туманные не будут ждать, пока толпа разойдётся. Это единственная ночь, когда они покидают Златой Лес, но ведь где-то же надо собираться! А Каена дарила им такой великолепный простор для действия. Столько сладкой крови, столько замечательных яств, словно на большом блюде — пожалуйста, можете впитать столько их силы, сколько вам и вовсе будет угодно! — Но не каждый добежит до границы, — продолжила Каена. — Сегодня, — она прищурилась, — Охотники покажут, кто из вас и вправду достоин уйти из Златого Леса. Много лет подряд все вы проигрывали — только потому, что королева не может выпустить подобных существ за границы своего правления. Пусть те, кого я сама не сумела должным образом воспитать, не порочат там светлое имя Златого Леса! Охотники, подойдите к своим жертвам. Поставьте им метки. Охотники — вперёд! Она застыла. С невообразимым удовольствием наблюдала за тем, как дёргались жертвы, когда полоски неразрываемой ткани ложились им на глаза, связывали за спиною запястья. Она упивалась этой картинкой — тем, как в бесконечную беспомощность падали эти глупые и наивные эльфы. Ей бы хотелось увидеть каждый миг их смерти. Это, несомненно, жестоко — но разве к ней самой не были жестокими? Когда называли чудовищем, когда выдавали замуж за эльфийского короля? Чем она так провинилась? Они сами приняли решение. Они сами подписали себе эти приговоры, такие простые, такие быстрые, одним только лёгким росчерком пера. Она лишь сумела их обнародовать. Но взгляд соскальзывал с других жертв. Каена быстро нашла в толпе Вечного — и Шэрру. И сжала руками поручни, так сильно, что и без того белые руки стали и вовсе снежного, холодного оттенка. Она едва сдержала злое шипение — раздражённое и холодное, словно от этого кому-то могло стать легче. Словно ей самой это принесло бы хоть маленькую капельку свободы. Нет! Пусть делает, что взбредёт ему в голову. Всё равно девчонка сегодня умрёт. Она не задрожала. Она не вывернулась из рук Вечного и не зарыдала, когда он одёрнул бы её, заставляя вернуться на место. Она смело подставила руки под тяжёлые путы, дождалась, пока глаза её закроет повязка. Каена не могла услышать, что прошептал Роларэн ей на ухо, но готова была поклясться, что его дыхание, холодное, как и у каждого Вечного, что устал жить, обожгло девичью кожу. А ещё — он так бережно поправил её волосы, заплёл быстрыми движениями косу, чтобы пряди не попадали в узлы повязки на глазах. Тихо усмехнулся и что-то вновь пообещал. Королева знала, что это было представление — лично для неё. Что он издевался, пользуясь столь доступным материалом, как эта молоденькая эльфийка. Но, тем не менее, сдержать раздражение, унять сердце, что колотилось, как безумное, в груди у Каены не получалось. Ей хотелось казнить девушку уже с первого шага — но она сама обезопасила её, швыряя в пучину Охоты. Обезопасила от себя — но вряд ли она переживёт этот вечер. Она присмотрелась. По ткани пробежались волною искры. Магия? Неужели и вправду магия? Но нет. Роларэн не солгал — девушка была совершенно пуста. У неё нет Златого Дерева. А Златое Дерево — это единственное, что может содержать волшебство. Каена перенесла своё в собственное тело, не давая ему стареть, для того и сожгла Каениэль. Но эта… Она не вечная. Она — не дитя Вечных. Она никто. Безымянная. Откуда у неё могло взяться волшебство? Королева покачала головой. Это не имело значения. Охотник всё равно не позволит себе умереть. А если этого не сделает Роларэн, то другие всегда хотели немного отличиться в глазах своей повелительницы. Они с огромным удовольствием закончат то, что только что она начала. Каена широко улыбнулась народу. Последние туманы потеряли остатки тёплых оттенков в своих осколках. и только холодные, дымчатые хвосты громадных туч ещё светились солнцем, которое столько лет прятали от Златого Леса. Королева вскинула руки к небесам, бормоча древнее заклинание. Молитву, что должна была для одного эльфа раскрыть границы — и выпустить его сегодня до полуночи. Оставалось всего несколько часов, прежде чем вновь сомкнутся невидимые врата, открыть которое сможет только разрешение самой Каены. Всего несколько часов, прежде чем Рэн сможет самовольно, как Вечный, уйти. Но к тому времени, чтобы это сделать, он должен совершить хотя бы одно убийство. На шеях жертв вспыхнули яркие знаки. Заполыхали — и угасли тонкими чёрными линиями. Скоро сойдёт — но разве они дождутся того мгновения, когда магические чернила начнут таять? Нет. Для этого понадобится время — несколько дней, и на живой коже яркие узоры вдруг тускнеют, бледнеют, а за несколько лет выгорают в серый. Глупости, и то верно, но… Она показывала — всё по-настоящему. Раньше первая жертва проходила по Пылающему Пути. Ловила на свою спину все удары. Но сейчас они отказались от этой традиции — скучно забрасывать мертвеца камнями. Может быть, Каена вытолкнула бы на горящие камни Шэрру, но она слишком боялась разочароваться. — Златая Охота, — провозгласила она, и Граница задрожала, впитывая в себя могущественную королевскую магию, — оглашается открытой! Её повстречал громкий испуганный, не торжественный совершенно крик. Люди были готовы повстречать смерть каждого в этом лесу. Даже если и не увидят это собственными глазами. Плотнее сомкнулись повязки на руках и на глазах. Ярче вспыхнули метки, обозначающие имена охотников на древнеэльфийском, на шеях. "Роларэн" на коже у Шэрры пылало особенно ярко. Словно там и место этой руне. Каена усмехнулась. Смерть оглашалась открытой.* * *
Год 120 правления Каены Первой На следующее занятие к Мастеру не пришёл никто. Хотя, впрочем, почему? Когда он переступил порог зала, то увидел своего ученика — Рэ и вправду пришёл. Остальные то ли побоялись, то ли подумали, что их ждало какое-то наказание. И Мастер уже знал, что наказывать действительно было за что. Парень походил на окровавленную сломленную куклу — лицо его было теперь украшено яркими, даже слишком, синяками. Губа рассечена, и глаза вот подпухли. Тем не менее, со стороны всё казалось каким-то искусственным. Мужчина усмехнулся — он давно уже догадывался, а Рэ предоставил дополнительные доказательства. Но это всё равно не имело никакого значения — никто на свете не в праве подобным образом обращаться с человеком. — Все вместе? — равнодушно спросил он, без капли жалости в голосе. Мастеру жалость была чуждой, он давно уже привык к злу и холоду в голосе. От этого жить становилось как-то легче; мужчина же избавлялся от всего, что могло усложнить его и без того не самое лучшее существование. — Половина, — пожал плечами Рэ так равнодушно, словно с ним ничего на самом деле и не случилось. Преподаватель только хмыкнул, но спорить не стал. — И где же они? Что первая половина, что вторая? Почему не явились? Рэ мог ответить "не знаю" или "протестуют". Тем не менее, предпочёл правдивое "испугались". Оправданий для них у него не было; обвинений отчего-то тоже. Ни простить, ни задержать на несколько минут в собственном сердце. Мастер даже невольно вскинул голову, словно проверяя, вправду ли юноша так легко и так просто отпустил их преступление. Подобное в Академии случалось, но заканчивалось обычно летальным исходом — и наказанием, вплоть до изгнания или даже казни, для тех, кто провинился. Но Рэ не просто не мог назвать имена, не из-за страха молчал, а потому, что ему не хотелось всматриваться в прошлое. — Ты обращался к лекарям? — спросил Мастер, прищурившись. Казалось, шрамы его побледнели на какой-то миг, почти пропали, но после вновь проявились. — Я спешил на занятие, — Рэ отрицательно покачал головой, явно демонстрируя, что о лекаре он даже и не задумался. Мастер скривился. Только эльф может поймать в лесу эльфа. Только эльф может посмотреть сквозь эльфийскую иллюзию. Только эльф старого времени, стоит уточнить. Мастер знал разницу между всемогущими Вечными и тем, что осталось от эльфийского государства нынче. И это его совершенно не радовало — те осколки, огрызки. Их мог бы победить даже ученик Академии — а вот встречи с бессмертными воинами, увы, уже покойными, не пережить никому, и Фирхану в том числе, что уж говорить о стае юнцов, готовых на всё ради прозрачной, бессмысленной цели. Они вряд ли даже до конца понимали, что такое эльфы, если с такой лёгкостью и в таком количестве приходили на порог Академии, способной в один миг подвести всех своих выпускников к самоубийству — сражению с истинными, как они презрительно выражаются, остроухими. — И ничего не болит? — наконец-то холодно спросил Мастер, подойдя к едва-едва заметному узору на стене. Вместо него прежде здесь было окно, но в большинстве тренировочных залов избавились даже от намёка на стекло. На всё, что может слишком легко поддаться магии и не удержать мощи сдерживающих заклинаний. Прежде, наверное, были прецеденты — теперь больше не допускают подобной глупости. — Уже прошло, — пожал плечами Рэ. — Половина — это десять человек? Плюс-минус? — переспросил, криво усмехаясь, мужчина. — Знаешь, — он внезапно показался поразительно задумчивым тоном, и тёмные глаза словно смотрели в пустоту, а видели сцены из прошлого, — эльфийские иллюзии очень трудно отличить, просто посмотрев сквозь них. Они так плотно сживаются со своими тенями, словно это второе тело, они меняют всё до малейшей детали. Но эльфы не слишком внимательны к людям — они то позабудут круглые уши, то глаза… Или, к примеру, мужик размером с Громадину Тони, что прыгает с эльфийской лёгкостью по деревьям, а они гнутся под его мнимым весом… — Мастер рассмеялся. — Ты когда-нибудь думал о том, как расположены на человеческом теле гематомы? Или как он чувствует себя после того, как на него напали? Но они били туда, где тебя нет. Эльфы редко бывают толсты, однако. — О чём вы говорите? — Рэ поднялся со своего места. Эльфы редко бывают толсты. Эльфы редко бывают глупы. — А ещё эльфа заставить показать себя человеком — это надо уметь. Презрение ко всему людскому, начиная от подлости и заканчивая их любовью — вот что важно. Спрятать острые уши, спрятать свой ум и скорость… Эльфы, к слову, обычно достаточно тощие, чтобы кто угодно мог спрятать их за второй личностью. Чтобы враг, ударяя в лицо, попадал лишь в пустоту. Какой любопытный случай… Сквозь эльфийскую иллюзию может посмотреть только эльф, не так ли? Эльф одарённый, а не один из тех, кто нынче терпит королеву Каену… — Мастер… — Ты когда-нибудь думал о том, как на самом деле меня зовут? — мужчина расправил плечи и улыбнулся, широко и ясно, а ещё — немного безумно, словно из него кто-то выпил весь здравый смысл. Рэ подумалось, что, может быть, хорошо, что кроме него здесь никого больше не было. Только эльф может поймать эльфа в лесу. — Мастер — не ваше имя, — пожал плечами парень. — Но остальное… С чего мне знать? — Ты знаешь. Знаешь, просто не хочешь в это поверить. Убегать было некуда. Эльф или человек, Мастер был в разы сильнее. Сильнее каждого из них. И Рэ, бросая быстрые взгляды на дверь, на тонкий узор на стене, скрывающий магическое эльфийское оружие, сознавал, что заперт здесь на века. Но разве это имело такое уж большое значение? Разве можно было охватить словами всю ту силу правды, спрятавшейся за сотнями личин? — Я вот знаю. Догадался, признаться, не сразу, но твои успехи несоразмерны с твоим внешним видом, — Мастер застыл напротив. — Сними иллюзию. Покажись хотя бы мне. — Я не понимаю, о чём идёт речь. — Рэ. Часть твоего имени, верно? Да. Верно, — Мастер кивнул сам себе. — Эльфы довольно стройны — за этим для любого мужчины хрупким телом прячется что-то ещё тоньше, ещё ниже и миниатюрнее. Играть перед ними роль всегда трудно — голос меняется магией, всё меняется, но только не повадки и не опыт. Глупость, правда — прятаться от человечества в Академии? Или от своих родичей? Парень попятился. Слова Мастера пугали. Каков был смысл — а если догадывался, то почему сказал именно сейчас? — Я могу смотреть сквозь эльфийские иллюзии, — промолвил он. — Но не люблю этого делать. Я могу их снять — но всё же. Лучше самому. Рэ отрицательно покачал головой, вжимаясь в холодные камни. Они острыми углами впивались в спину, в плечи — но разве то было его реальное тело, способное ощущать боль? Разве за столько времени не пришло забвение — какова она, реальность? И удары разрезали тело иллюзии, наносили вред этой картинке перед глазами. — Только эльф может видеть через эльфийские иллюзии, — прошептал он, глядя ошеломлённо на Мастера. — Покажи себя. Рэ дёрнул головой в попытке отказаться. Руки дрожали, перед глазами всё плыло, а на наставника смотреть казалось практически ирреально. Шрамы его расплывались, превращались в дикое месиво красок и цветовых прыжков. Дыхание стало кошмарно тяжёлым, оно едва-едва вырывалось тихими хрипами из груди. Парень зажмурился, отчаянно стараясь не дёргаться и не пытаться отпрянуть — потому что больше не было куда. — Я и так знаю, кто ты, — выдохнул Мастер. — Но всё же — я жду. Почему бы не явить правду? Рэ закусил губу. Магия клокотала вокруг, почти истощившаяся, уставшая, измученная. Магия тоже мечтала об своеобразном отдыхе, который он не даровал ей уже много-много дней. Ни днём, ни ночью… Существо запретное для Академии — но ведь здесь не встречалось гостей из Златого Леса. Здесь никто не мог его схватить и вернуть обратно в тот самый кошмар наяву, из которого едва-едва удалось вырваться несколько лет назад. — Я не могу, — прошептал он. — Я не буду снимать иллюзию. Я не смогу потом её восстановить. Прошу вас… Мастер сделал последний шаг — расстояния между ними не осталось даже на дыхание. Рэ заставил себя смотреть прямо, не отводить взгляд и не содрогаться от каждого выдоха. — Почему вы тогда не выдали меня прежде? Если знали давно? — почти с отчаяньем спросил Рэ, тряхнув головой — светлые волосы рассыпались по плечам волной. — Зачем вам мой истинный облик? Мастер усмехнулся — словно в него внезапно вселился злой дух, едва ли не сама королева Каена, — а после протянул руку. Покрытые шрамами пальцы провели по невидимой, скованной иллюзией щеке. По магии пробежалась первая трещина, вторая, третья. Миг, другой… И она рассыпалась стеклянной крошкой под ногами у мага.Глава одиннадцатая
Год 117 правления Каены Первой Шэрра слышала, как сорвались с мест те, кто стоял совсем рядом с нею. Ветром мазнуло по знаку — жгло неимоверно, и хотя девушка не могла увидеть, что там, она словно чувствовала, как проявляется чёрная руна. Трудно было понять, что там изображено, но перед её глазами пламенными нитями постепенно проявлялись очертания её собственного клейма. Его не спрятать ни за какой иллюзией… Да и кто из эльфов на неё способен? Они давно потеряли умение колдовать. Они — не она. Королева Каена, наверное, подумала о другом — с такого расстояния она не могла услышать слова Роларэна. Явно не знала, что он сказал, явно не знала, на какую уловку предложил только что пойти. Подождать, пока они разбредутся. Побежать прямо — так дорога будет самой короткой. И представить, как магия, даже её неразвитая, необученая и слабая магия прорывается на свободу. Выходит наружу, будто бы тот самый свет солнца терзает на мелкие кусочки ненавистные облака. Магия поможет ей бежать. Заставит забыть о временной слепоте, о том, как парализовало руки. Любое ненастье можно пережить, если магия будет рядом. Шэрра в это не верила. Она знала только одно — если даже доберётся до Границы первой, он её успеет догнать. А потом… А потом сам решит, что делать дальше. Даровать ей жизнь или навеки похоронить там, у самой черты к свободе. Эльфы прошлого жили по долгу чести. Эльфы прошлого повернулись бы лицом к своим преследователям, сорвали бы магией повязки и приняли бы бой. Но она — не из прошлого, а из настоящего. И сдаваться не хочется, и принимать удар от Роларэна в грудь — тоже. Нет, он говорил не только о её магии. Он говорил ещё кое-что. Она помнила, как шевелились её губы, как дыхание задевало волосы, как тонкие пальцы словно выводили на руне это сообщение. И она чувствовала в каждом его прикосновении один только определённый посыл. "Не заставляй меня тебя убивать. Дай мне шанс". Что в этом было такого? Что трудного для эльфа, швырнуть заклинанием в спину другому? Для эльфа нового поколения — пустое место. Но не был ли Роларэн из тех, былых, что замирали на мгновение, а потом поворачивались к опасности лицом, готовые скорее умереть, чем предать понятия долга и чести? Она не зажмурилась — и так темно. Только тихо позвала магию, чувствуя, как она уже пылает где-то на кончиках пальцев. Ведь Твари Туманные не настолько глупы, чтобы не подходить к существу столь же обыкновенному, как и все остальные? Иначе её давно бы съели. И она не должна сдаваться. Волшебство засияло, давая ногам силу. Но Шэрра хотела не этого. Она знала, не имело значения, как быстро бежать, если она ничего не будет видеть. Искринки пронизали тонкую ткань. Времени ждать больше не было — не здесь. Она сорвалась, побежала, чувствуя себя совершенно слепой и беспомощной. Им не дали шанса попробовать, хотя бы пройти с завязанными глазами несколько шагов. Впереди — неизвестность, за спиной — королева Каена. Вперёд, прямо — да, короткий путь, но у короткого пути всегда есть свои недостатки. И вряд ли Роларэн мог о них ничего не знать. Она втянула носом воздух, чувствуя запах чужой крови. Медью вспыхнуло перед глазами — и она, пусть ничего не видя, почувствовала материю мёртвого дерева. Девушка уже миновала его, когда в спину ударило волной чужеродной боли и горести. Гнилое сердце Златого Дерева молило о том, чтобы его наконец-то выжгли. Она застыла, чувствуя, как хватает за горло неведомое доселе чувство, как силой возвращает обратно, как сбивает с ног и нагло, издевательски толкает на колени. Хотелось задохнуться, разрыдаться, молить о пощаде, да только что она могла с собой поделать? Пощады не будет. Лучше уж гнить долго, чем сгореть от руки королевы Каены. Может быть, у этого Древа были другие принципы, но она их явно не придерживалась. Шэрра заставила себя сделать несколько шагов вперёд. Глаза нестерпимо жгло от окружающей её темноты, и она побежала, стараясь игнорировать полыхающую со всех стоон жизнь. Яркими золотыми пятнами вспыхивало каждое дерево, которое приходилось миновать — она не врезалась в них, не впечатывалась лбом, но словно какой-то леской резало по сердцу. Толкало вперёд, и Шэрре казалось, словно невидимые верёвки хватали за горло. Чудилось, что задыхается, и проклятая повязка сбивалась, а не должна, ведь Рэн умел вязать узлы. Мир поплыл. Он не должен был оставаться до такой степени нечётким, таким размытым… Таким ярким. Она ведь слепая. И пропитанная магией королевы Каены тряпица, которую она не сможет сорвать с лица. Нить магии ускользнула. Она бежала вслепую, чувствуя под землями не ровную землю — сплошные кочки. Зачем она это делает? Почему не может просто умереть? Это так просто — расслабиться, почувствовать, как руки выскальзывают из ненавистных пут, заставить собственное сердце остановиться. Но ведь он просил. Она должна ему целую жизнь, а если повезёт, задолжает и вторую. Ноги подкосились. Златые Деревья хватали её за плечи своими ветвями, корнями опутывали ноги, лишь бы вернуть обратно. Она даже не могла ничего видеть — только чувствовала, как начинала жечь щека — порезалась, наверное. Листва, ковром расстелившаяся под нею, оставляла на коже едва заметные следы, но душу — изрезала бесконечными воспоминаниями. И Шэрре захотелось закричать, завопить, молить невидимых богов о помиловании. Её магия притягивала Златой Лес. Или, может быть, это королева Каена так сделала, пытаясь отомстить. И вливала в Шэрру всю смерть, которую только перенёс маленький мирок под когда-то ярким солнцем. Она чувствовала чужое надсадное дыхание, но знала — это не её Охотник. Она узнала бы Роларэна, узнала по волшебству, что пылало в его руках. Он — Вечный, а Вечных ни с чем не перепутать, даже если их могущество кому-то кажется теперь сомнительным. Шэрра вынудила себя перевернуться на спину. Вынудила сесть — но чувствовала тихий издевательский смех. И впервые поняла эльфов прошлого — они не хотели принимать удары в спину не потому, что это было оскорблением их чести. Но умирать, отрекаясь от собственной сути, да ещё и умирать от руки жалкого существа… Она видела очертания — незнакомый ей худощавый эльф, или, может быть, эльфийка? Чувствовала, поднимаясь, как её обходили по кругу, насмехаясь над беспомощностью. Как рассматривали внимательно руну, пытаясь расшифровать, кто именно станет её убийцей. Но ведь его можно и опередить. Каждый Охотник мечтает о лишних жертвах. А ещё она чувствовала кровь. Запах всё больше и больше усиливался, он заполонил всё вокруг неё, он прорвался в лёгкие и пытался теперь задушить Шэрру изнутри. Она подавила кашель — слишком много эмоций, слишком много Златого Леса в её мыслях. Что говорил Рэн? Магия должна её спасти. Спасти, а не подарить боль целых поколений. Спасти, а не разорвать сердце на маленькие частицы. …Шэрра не побежала. И перед глазами всё померкло, прежде чем она вновь смогла ощутить вокруг деревья. Но зато этот эльф… Не его ли Златое Дерево она почувствовала первым? Не оно ли молило о смерти? Почему все они, эти несчастные, измученные своей вечностью символы эльфийского леса, должны продолжать страдать, а те, кто своровал у них имена, не слышит? Почему прежде ритуальные действия стали нормой, как можно вырваться из ограждения из абсолютной боли и не провалиться в ров, полный страданий? Ей так хотелось поделиться всем тем, что она чувствовала! Криками, слезами, предательствами, всей той гнилью, которую в неё вливал Лес. Она — без Дерева, она сама — не златая, словно не из этого мира. Чужестранка, которая хочет вернуться к себе на родину, несчастная, что пытается отторгнуть несметные потоки боли. И она представляла, как вдыхает и выдыхает золотой пылок, пыль, в которую превратились истлевшие листья. Как золотится под её ногами бесконечный ковёр, состоящий из маленьких, тоненьких, хрупких листиков. Они поднимаются вверх, они кружатся вокруг неё вихрем, штормом, будто бы в море, о котором рассказывала мама, в море, которого она никогда в своей жизни не видела. Они её защитят. И Златой Лес отпустил. Позволил ей и самой стать деревом среди Вечных, молодым и сильным. Надеждой. Ноги уже не так саднили, и перед глазами не мчались калейдоскопом картинки чужого прошлого. Девушка сорвалась с места, не чувствуя, не слыша ни крика, ни оклика. Эльф остался за спиной, словно окаменевший — она чувствовала, как делилась с Лесом его же мыслями. словно смогла отпустить то, что хотело поселиться именно в её душе. Не позволила оккупировать последний кусочек чистого пространства, той веры, той надежды, что должна быть в каждом. Она не знала, захлёбывался ли от этих чувств Охотник за её спиной, или, может быть, переключился на собственную жертву. Или, возможно, его настиг Роларэн. Шэрра уже поняла, что вряд ли его что-то остановит. Возможно, королева Каена и могла бы сразиться с самим Вечным, но остальные — нет. Как хорошо, что они отлично это понимали. Златые Деревья теперь не хотели являть себя её взгляду столь явно, как прежде. Магии почти не осталось — Шэрра чувствовала себя обессиленной. Земля словно куда-то пропала на мгновение — она почувствовала, как катится в какой-то овраг, но тут же вскочила. Знала — где-то он должен закончиться. Никто специально не вырывал здесь яму. Она может из неё выбраться. Сил практически не оставалось. Шэрра уже слышала гул границы — но магии в ней не было ни на каплю. Путы на руках ослабели достаточно, чтобы сорвать их — было не до чистой игры. Она стянула ненавистную повязку с глаз, определила с трудом, откуда пришла — было так темно, словно она так и осталась слепой. Девушка ухватилась за ближайший корень, попыталась подняться — и почувствовала, как вновь куда-то пропадает дыхание, а вокруг остаётся только сплошная безысходность. Она цеплялась за корни, рвалась вперёд, пыталась выбраться, она чувствовала, как там, совсем рядом, полыхает граница. Свечение притягивало к себе. Она ползла по земле, она цеплялась за Златые Листья, не жалея исколотых, изрезанных ладоней. Кровь, казалось, стекала по всему телу, но Шэрра ничего не могла видеть. Ей хотелось прорваться вперёд, туда, к тонкой полосе… Осталось всего несколько метров. Магия выпила всё, что только было в ней. Магия испила её до последнего глотка. Не следовало колдовать, если не умеешь. Лучше б она повернулась к опасности лицом и умерла с честью. Однозначно лучше, чем быть убитой в спину, ползущей… Оставалось совсем чуть-чуть, но силы, словно тонкая перетёртая нитка, внезапно оборвались. И всё. Только тень покойной матери, которой теперь у неё нет. Только холодный душок Тварей Туманных. Перегрызли бы ей тогда горло… За спиной послышались шаги — но она больше не могла. Границу надо переступить полностью — она смогла лишь перевернуться на спину и привстать на локтях. Образ Роларэна расплывался перед глазами. Она лишь смотрела на чёрную метку на его шее, давно уже выгоревшую на солнце. Солнце человеческого мира. Шэрре хотелось рассмеяться, а она могла лишь хрипеть. Златой Лес выпил всё, что только мог. — Осталось всего десять минут до полуночи, — промолвил он. — И всего несколько метров, моя дорогая. Она беспомощно смотрела на него. Пыталась понять, почему он не убьёт первым же взблеском магии. Но мужчина только опустился рядом на золотые листья и тихо рассмеялся. — Я сначала думал, что ты похожа на мою жену. Но, может быть, на ту, в честь дерева которой её однажды и назвали? Шэрра мотнула головой. Перед глазами всё плыло. Она не могла сдвинуться с места. Не могла ответить. Не могла бороться. А он ждал. Не дать повод убить. Бороться до конца. Открытая граница. Сколько ещё ему придётся сделать, чтобы она выжила? Она отползла ещё на несколько сантиметров. Рэн поднялся, расправил плечи, и теперь невидимый знак в её глазах пылал особенно ярко. Шэрра чувствовала — даже если выберется, продержится ли она? Златой Лес вновь тянул к ней свои лапы, и Вечный — Вечный зажёг пламенный шар на раскрытой ладони и смотрел на неё так пристально и любопытно, спрашивая, будет ли она бороться достаточно, чтобы он отпустил. Проявит ли характер, или, может быть, его нет. Хотела ли она выжить? Боялась ли разочаровать своего благодетеля? Шэрра не хотела отползать. Она с трудом поднялась на ноги. Пошатываясь, сделала шаг в его направлении. Криво улыбнулась — от пламенного шара её ограждала лишь какая-то тонкая воздушная стена. — Две минуты, — напомнил Роларэн. — Лучше так, чем в спину, — прошептала Шэрра. — Я долго думала о Вечных прошлого. За то они столько и жили, что не подставляли никогда других под удар. За то, что они хотя бы иногда сражались сами. Я тоже… Тоже так хочу. — Полторы. Она долго смотрела на него — целую секундную вечность. И из последних сил, вместо броситься к затухающей границе, прикоснулась к его губам. Если уж будет что вспоминать о зря прожитой жизни — пусть лучше Вечный, чем страх перед Каеной — такой же бессмертный, как и Златой Лес. — Одна, — выдохнул он ей в губы, а после оттолкнул от себя — к границе, — но горечь полыни всё ещё не покидала её. Шэрра отступила ещё на шаг, ошеломлённая, и почувствовала, как невидимые нити оплетают её руки. Она только сейчас поняла — то был приговор не для неё, а для его воспоминаний. Убить свою жену своими же руками, убить всё, что было ему в ней ценно. Или умереть самому. Но Роларэн не позволил Каене сыграть с ним в эту шутку. Лучше тело, чем душа. Лучше душа, чем воспоминания. Лучше воспоминания, чем она. Граница закрывалась. И Шэрра не могла его предать. У него убить её будет целая вечность. У неё выжить — один миг. — Три, — прошептал Роларэн. — Два… Она не услышала его "один". Переступила границу — и мир взорвался перед глазами. Она почувствовала, как исчезает Златой Лес, а вместо него вспыхивают невероятные пейзажи. Рухнула на землю, чувствуя, что кровь течёт изо всех ран. Без магии, без сил, без средств на существование. У неё осталась только память. Резкое начертанное "Роларэн" на плече, руна, взбирающаяся по коже ближе к скуле. Руна, что погаснет когда-то, но когда? И шанс. Он отдал ей свою вечность. Он отпустил её, согласился умереть в пыточных королевы Каены — зачем? Зачем ему это? Зачем сдаваться, когда можно продолжать вечное сражение? Шэрра слепо улыбнулась границе. Она знала — ему недолго осталось. Не прорваться через Границу с меткой, даже вечному, даже с его правами. Каена не отпустит — ни за что. Она умирала. Жизнь вытекала из неё. Жизнь, которую он ей подарил. Уже вторую. Она осела на землю и закрыла глаза, чувствуя, как капельки крови превращаются в цветы вокруг неё.* * *
Год 120 правления Каены Первой Иллюзия разваливалась быстро. Казалось, что она осыпалась песком, стеклянным, полупрозрачным, мелкими кусочками и пылью. Обратились ветром светлые волосы, серость глаз растворилась в очередном порыве дымчатой магии. И из ран осталась разве что рассечённая бровь — и серый, давно уже замеченный след на плече. Мастер невольно коснулся собственной руки, на которой красовалось похожее клеймо, — и отступил на шаг, позволяя Рэ — тому, что от него осталось, — вздохнуть вольнее. Одежда теперь, без иллюзии, висела настоящим мешком. Тонкий девичий стан, большие карие глаза и острые-острые уши. Волосы, всё ещё длинные, волной рассыпались по худым плечам — куда темнее, чем то, что было у Рэ. Истинная эльфийка — куда уж реальнее. — Здравствуй, — усмехнулся Мастер. Пальцы его скользнули по древней эльфийской руне на её плече, руне, обозначающей чужое имя, потом — по щеке, вплоть до свежей раны, рассекающей бровь. — Шэрра. Она содрогнулась и подняла на него взгляд. Она собиралась сражаться до последнего, даже если заведомо знала, что победного конца не будет. Теперь, когда стало понятно, что перед Мастером стояла юная эльфийка, остальным — тем самым, что сегодня не пришли, — оставалось только поражаться, сколько же силы собралось в руках этого мужчины, что он мог убежать и от человека, и от наделённого даром эльфа. — Откуда вы знаете моё имя? — ошеломлённо переспросила она. — И зачем вам это? Ведь вы не удивлены. Вы знали, что увидите? — Знание и надежда часто идут рука об руку, — усмехнулся мужчина. И как бы ни старалась Шэрра — она не могла увидеть ничего за грубыми шрамами, рассекающими его лицо. Только чувствовала биение чужого сердца и знала, что её собственному совсем-совсем скоро суждено будет остановиться. — И мне хотелось бы увидеть подтверждение собственным предположениям. Удостовериться в том, что ты всё-таки не человек. Девушка ничего не ответила. Она выпрямилась — теперь уж не было никакого смысла в том, чтобы прятаться за маской слабости. Острые уши — приговор в Академии. — Теперь я не смогу даже выйти отсюда, — выдохнула она. — Не смогу спастись. Женщина — уже прогрешение, на территории этого замка им делать нечего. А что уж говорить об эльфах? Используете меня как пример эльфийского коварства? Толкнёте в сторону леса — и пустите эту свору по пятам? Я не буду ждать. И поддаваться тоже не буду. — Разве я прошу? — хмыкнул Мастер. — Эльфийское коварство не описать одним побегом или глупым проникновением сюда. — У меня не было выбора, — резко ответила Шэрра. — Я знаю, милая. — Ничего вы не знаете, — зло дёрнула плечом она, а после провела ладонью по пылающей на плече серым руне. — И не поймёте, боюсь, никогда. Человеку не дано понять то, что чувствовал эльф, попавшийся в руки королеве Каене! Мастер не ответил. Не спросил — как это, быть под руководством страшной правительницы. Он сгрёб её в охапку — словно мужчина, мечтавший увидеть её много-много лет, искавший по всему миру и вдруг обрётший вместо нескладного худощавого паренька, — и впился в губы поцелуем, неожиданно страстным, как для холодного, слишком нелюдимого наставника. Она только бессильно упёрлась ладонями в его плечи, пытаясь оттолкнуть, чувствуя, как на глаза накатываются слёзы. Не могла оттолкнуть окончательно — поцелуй длился практически вечность. Она не чувствовала шрамов. Не чувствовала грубых человеческих черт, скрытых за оттенками аристократии — даже самый красивый мужчина, которым, возможно, и был до этих увечий Мастер, не мог бы в глазах эльфийки сравниться с Вечным. Вечным с его тонкостью линий и диким, безумным зелёным взглядом, с пылающими глазами и клокочущей магией Златого Леса. Шэрра вывернулась из его рук и застыла. Словно пыталась рассмотреть что-то сквозь пелену — но не могла. Тот, кто подарил ей жизнь — дважды, — давно уже в могиле. И чувствовать благодарность, теплоту по отношению к кому-либо другому она не могла. Не имела права. Роларэн оставил в её жизни слишком много следов — от того глупого, но незабытого поцелуя в отместку Каене и до руны, застывшей серым пятном на плече. А Мастер, возможно, таил в себе больше, чем Шэрра хотела бы узнать. Она хотела ответить что-то. Может быть, сказать, что пусть он лучше её убьёт, чем будет ждать благодарности за молчание. Может, схватить кинжал с оружейной стойки, ударить его в сердце и наблюдать, как единственный, кто хоть чему-то пытался её научить за эти полгода, будет истекать кровью. Он пообещает, разумеется, что не скажет никому ни слова. А потом приплетёт к этому гадкое "если", поставит ей вполне понятные условия, которые она вынуждена будет выполнять. Или даже его, без сомнений, самого Вечного человека из всех, что когда-либо встречала, уничтожить. Потому что она не вернётся к королеве Каене — но и здесь тоже не погибнет только по той причине, что однажды допустила страшную глупость. Но не успела. Кто-то открыл дверь — и замер. Она увидела через плечо Мастера Миро. За его спиной — двадцать её сокурсников, тех самых, что вчера награждали ударами, позабыв о проповедуемой чести. И все они пришли сюда со страхом, что погибнут, а теперь стояли с торжеством. Они увидели настоящую эльфийку, а что в этом месте, кроме жажды охоты, может вызывать такая, как Шэрра? — Эльф? В Академии? — Миро ступил вперёд. Мастер тоже обернулся — шагнул ближе к центру тренировочного зала, но так, чтобы рука дотягивалась до волшебного узора. Казалось, и стены стали уже — его пальцы застыли на самом последнем завитке магического ключа. Шэрра знала, что это. Эльфийская палица. Чужая — не его. Иначе она бы почувствовала, что в них бьётся одна и та же душа. Это доказало бы, что и Мастер — остроухий, как презрительно здесь говорили. Но она не могла ничего сказать с точностью. Сколько б ни тянулась к волшебной стене, всё равно замирала. Это был не Мастер — что-то близкое, но не он. А прикоснуться к эльфийской палице, принадлежащей другому — это означало мгновенно умереть от страшного яда, спрятанного в оружии. Самоубийство, смерть почти мгновенная и бесконечно болезненная. Гул тихого "предательство" промчался по толпе учащихся. Они смотрели на своего преподавателя, как на восставшего с того света самого явственного борца стороны зла. Или, может быть, ждали, что он отступит в сторону, улыбнётся, как ни в чём ни бывало, а после коротко кивнёт — забирайте, он только за, если она наконец-то подохнет… А он не сошёл со своего места. И пальцы только тянулись к оружию, древней эльфийской смерти, которой мужчинавоспользоваться не сумеет. Шэрре хотелось его остановить. Он собирался покончить с собой — умереть, позволить палице со смертельным ядом выпить остатки жизни из него, да и только. И она не могла позволить этому случиться. Но что сделать? Выйти вперёд, самой броситься к страшному оружию? Нет. Она не заставила бы себя. В конце концов, так трудно быть всего лишь эльфийкой среди тех, кто достоин большего… — Мастер, отступите в сторону. Её надо обезвредить, — Миро ступил вперёд. — И для всех — для вас в первую очередь, — будет лучше, если вы поможете её убить. — Вы к ней даже не прикоснётесь, — сухо ответил Мастер. — Вы полагаете, что эльфийской черноте можно расползаться по всему миру? — хмыкнул тот. — В сторону, Мастер. Если вас одолели сомнения, у меня их никогда не было. — Я вам не позволю, — повторил мужчина. — Уйдите так. — Нас больше двадцати. Скоро сюда прибудут остальные ученики и директор Фирхан. Отойдите, — Миро торжественно улыбнулся. — Нас интересует только эльфийка. Всё остальное — это плод её чар. Мастер скривился. Он не отступил — только протянул руку, и тонкие, покрытые шрамами пальцы сжали смертоносное эльфийское оружие, его персональный смертный приговор.Глава двенадцатая
Год 120 правления Каены Первой Его иллюзия не рассыпалась стеклянным песком так, как это сделала её. Не рухнула в одночасье под шум бегущих со всех сторон учеников Академии и её преподавателей. Казалось, вновь расширились стены тренировочного зала, пропали те самые тени окон — и маска медленно, клочьями шрамов отрывалась от его тела. Яркими пятнами крутились вокруг забытые обрывки магии, прижившейся, приклеевшейся уже к его лицу. Теперь ничего не осталось. И эльф, высокий, статный, как для своего рода, но, возможно, излишне худощавый на человеческий манер, выпрямился, сжимая чужую палицу в руках. По её поверхности текла кровь с его ладоней, но мужчина так и не ослабил хватки. Боль — Шэрра могла себе это представить, — становилась невероятной, и всё же не имела значения. Он научился отталкивать в сторону все ощущения. Или, может быть, этим чужим ритуальным оружием наказывал сем себя — и сам себя превозносил выше, чем все нынешние эльфы. Будто бы того, что есть, ему казалось слишком мало. Вечный. И Шэрре не пришлось присматриваться, чтобы за первым же отпавшим куском волшебной тени узнать его. Хотя она считала его мёртвым, знала, что никого другого здесь просто не может быть. И иллюзия его была слишком хороша для того, чтобы её творцом стал человек или эльф, не одарённый бессмертием. Он прокрутил в руке своё гадкое оружие — в тот же миг слишком сильное для того, чтобы знающий человек или эльф посмел на него напасть, — и шагнул вперёд. Миро вынул из ножен свой неизменный меч, который носил, казалось, повсюду, и угрожающе покачал головой, словно предупреждая — просто так обойти его не удастся. — Значит, всё-таки эльф, — скривился наставник. — Предатель. Коварство, проникнувшее в глубину самой Академии. Ну что же, ты не слишком-то вовремя раскрыл своё истинное обличие. Не стоит быть настолько самонадеянным и верить, что сумеешь остановить каждого из многочисленных учеников. — О, количество не значит, что на вашей стороне преимущество, — покачал головой Вечный. Палица в его руке замерцала, казалось, и он вновь прокрутил её в руке, чувствуя, как липкими каплями застывала на израненной коже кровь. Мужчина не умер; для Вечного, бессмертного ритуальное эльфийское смертельное оружие обращалось орудием для пыток, но, тем не менее, не могло принести ему, пожалуй, столь желанную погибель. Шэрра наверняка знала, что это не его палица. Роларэн никогда не растерзал бы собственное Златое Дерево только для того, чтобы пойти с ним сражаться. Да ему и не дали бы. В его руке сейчас ядом билось чужое сердце — оно пыталось его уничтожить и отравить, но не могло проникнуть в кожу. Только руки. Только это вечное мучение. Миро тихо зарычал, словно готовился обратиться диким тигром, и ступил вперёд. В самой только позе чувствовалась бесконечная угроза, и на губах у Роларэна застыла неизменная улыбка. Он, казалось, был само благодушие и счастье — стоял, просто расправив плечи, и внимательно смотрел — даже с лёгким спокойствием и довольством, — на дрожащего от гнева вечного соперника. Теперь, когда ему самому уже точно было понятно, кто из них двоих много сильнее, не следовало задаваться вопросом, за кем именно останется победа. Разве это вопрос, когда речь идёт о самом Вечном? Нет. Просто глупость, вот и всё. Шаги становились всё ближе. Можно было почувствовать беспокойную, быструю магию Фирхана, наполнившую коридоры страхом не перед неизвестностью, но за каждого из своих учеников. Даже за до нелепости самоуверенного Миро, что уже сам передавал свою глупость тем, кто заслуживал немного большего, пожалуй. Фирхан из них всех был единственным, кто видел в своей жизни эльфов. Единственным, кто на самом деле мог оценить их коварство и прочее. И Роларэн ждал с нетерпением того, кого помнил и пересекающим границу мальчишкой, и почти стариком — мужчиной, что готовил воинов, что заведомо умрут. Он растолкал учеников в стороны — те попятились, а после, стоило только Фирхану переступить порог, ринулись в тренировочный зал следом за ним. И в коридоре их набилось великое множество. Огромные, толстенные каменные стены всё расширялись и расширялись в мыслях — а на деле оставались такими же, как и прежде. А потолки и вовсе будто бы стали ниже — можно было почувствовать, как давит на сознание удивительная безысходность этого пространства, ограниченного до ужаса. Эльф способен быть грациозным и быстрым не только в лесу. А вот им, людям, нужно пространство — и чем больше, тем лучше. Человека не загнать, будто бы крысу, в дыру — он свободолюбив и так же поразительно глуп… — Фирхан, — усмехнувшись, попривествовал его Роларэн. Миро попытался заступить учителя, но тот лишь устало положил ему руку на плечо и отрицательно покачал головой. — Ты умер, — выдохнул он. — Учитель, — Миро раздражённо втянул воздух, а в ответ издал тихое шипение. — Мы должны его остановить. Эльф… Фирхан отмахнулся от него и ступил вперёд. Посмотрел на Шэрру, уже отошедшую от стены, а после вновь перевёл взгляд на Вечного. Тот усмехнулся и вновь вскинул собственную боевую палицу, будто показывая — он не уйдёт без боя, если на него нападут. — Лучше бы вам всем просто расступиться. Шэрра только сейчас заметила, что и у него были шрамы. На шее — тонкие полосы прятались под рубахой, но на сероватой руне на его плече ещё можно было заметить две борозды, на которое не хватило даже исцеления самого Вечного. На руке, всего один, зато длинный. Казалось, тянулся даже выше, чем от локтя — и было нетрудно сказать, что его породило. Это яд палицы стекал по его руке и оставлял болезненную рану. Они его не остановят. Даже если навалятся все вместе. Шэрра всё смотрела и на ожог, и на острые эльфийские уши с двумя тонкими полосками шрамов — словно кто-то пытался сделать их круглыми, но не смог, потому что рана затянулась быстрее, чем плоть успела упасть. Роларэн был не просто кошмарен в своём нынешнем состоянии — он, измученный и уставший от вечного притворства, оставался самым могущественным эльфом Златого Леса. И в руках он держал то, что должно было его убить в первую очередь. Самую большую эльфийскую слабость он превратил в собственную карательную миссию. И сколько б молитв не спело человечество, сколько б заклинаний не вплели они в ковку собственных мечей, Роларэн будет всё равно сильнее. Шэрра видела, как он смотрел на Королеву Каену. Видела, как сопротивлялся ей — без видимой боли. Он выжил, когда остался там, у границы, он перенёс все эти долгие и страшные дни после того, как его, охотника, упустившего собственную жертву, поймали. Шэрра сомневалась, что в эльфийском государстве при нынешних раскладах можно было отыскать геройство больше, чем это. — Вечный, — повторил, будто бы не услышал ничего, Фирхан. — Я ведь помню. Я пересёк границу. Ты остался там. С ними. Ты не мог выжить. Шэрра могла повторить точно то же. Только это не отменяло факты — он выжил. Он дышал. Он смотрел на них всех одинаково и по-разному. На Миро — с презрением, на учеников — с жалостью… На Фирхана с практически отцовским сочувствием, застывшей на тонких губах мягкой улыбкой, нежной и почти приятной. Выражение лица его не изменялось — но взгляд выдавал. Шэрра не знала, трактовала ли правильно, или, может быть, это Роларэн жаждал от неё подобного умозаключения, но чувствовала, что знакомство с руководителем Академии у Вечного было слишком давним. Не она одна задолжала ему жизнь. Может быть, не единственная — такое их количество. — Учитель… — Молчать! — зло обернулся к нему Фирхан. — Отойди, Миро! — Это эльф, — возразил мечник. — И нет ни единой причины, по крайней мере, здравой, чтобы сохранить ему жизнь! — Это единственный эльф, из-за которого доселе стоит наша Академия. Это тот эльф, из-за которого я решил бороться и получил такой шанс, — возразил Фирхан. — И я не собираюсь позволять вам творить глупости. Но всё же, — он перевёл взгляд на Роларэна, такой преданный и растерянный одновременно, — королева Каена должна была убить тебя. Миро так яро замотал головой, что могло показаться — не услышал и слова из того, что сказал только что его учитель. Но нельзя сказать, чтобы это так уж сильно волновало самого руководителя Академии. — Всю жизнь, — он подступил совсем близко, — я считал тебя единственным достойным представителем эльфов. Мёртвым. И то, что ты жив, для меня скорее праздник, чем горе. Два с половиной года ты обучал наших учеников и ни разу не причинил им вреда большего, чем того требовали уроки. Почему я должен называть тебя предателем, Вечный? Иди. Иди с миром, — он перевёл взгляд на Шэрру. — Но больше нет эльфов, к которым бы я пытал хоть что-то тёплое. Нет эльфов, которых готов оправдать. Увы, но этой девушке придётся остаться с нами. Она — кем бы ни была под иллюзией и как бы сюда ни проникла, — нарушила порядок. Я понимаю, ты — эльф не из тех, что нынче принадлежит Златому Лесу. Я должен тебе и возвращаю долг. Но она — за неё разве я могу поручиться? — Я могу, — холодно ответил Роларэн. — Я могу уйти с нею мирно. Могу — остаться, и тогда мирно придётся уходить вам. А могу уйти с боем, что и сделаю, стоит вам не расступиться. Почему бы не обойтись малой кровью? — Академия — таинство человеческого рода. И эльфам меньше всего стоит о нём знать, — покачал головой Фирхан. — Нарушить собственные заветы я не могу. Меня связывают обязательства, сам понимаешь. — Обязательства… Вас всё время что-то связывает. Вы люди, — хмыкнул раздражённо Роларэн. — Я встречал лишь раз — очень давно и далеко отсюда, — человека, который отказывался вешать на себя груз больший, чем у него на самом деле был. Человека, что вольно ходил по свету и делал то, что было лучше для него, а не что вещали ему дурные и бессмысленные правила. И что вы сделали? Вы взяли с него пример? Попытались научиться свободе? Вы обозвали его беззаконником и затолкали в тюрьму. Вы не приемлите ничего сильнее себя самих, — он обернулся к ученикам. — Вы пусты и слепы. Идёте за блеском меча, не замечая солнца, ныряете в кровь, игнорируя море, — Роларэн усмехнулся. — И эльфы слепы. Но у них есть на то причина. Или они сами её себе придумали, — эльф сделал шаг вперёд, и Фирхан отступил от него. — Дитя моё… Я помню тебя мальчишкой чуть старше десяти. Я знаю — ты сделал всё возможное, чтобы твой опыт никто не повторил. Но ты достаточно слеп для того, чтобы не видеть у себя под носом беды. Беды с мечом или с магией; всей этой своры не хватит для того, чтобы остановить меня одного. Какая уж речь о громадном эльфийском государстве? Вы не воспринимаете слова. Я помню, говорил с ним всего один раз, и он сказал мне, что нет никакой магии и провидения, есть только собственные силы и умение ими пользоваться. А вы шепчете молитву, ожидая грома и молний над головой? Фирхан нахмурился. Ему хотелось возразить — он понятия не имел, о ком говорил Роларэн, что за человека повстречал на бесконечном пути Вечного. Он лишь знал условия собственной реальности и трепетно хватался за них, пытался держаться за то, что было, даже если в руках у него сосредоточилось слишком много болезненного. Он хотел научить своих учеников защищаться, а не толкать их в бой, но чего добился? Мужчина обернулся на Миро, на дышущих злобой учеников. Он мог прочитать желание убивать у них в глазах, и в их кривых улыбках тоже буквально светилась жажда и ненависть. Может быть, все они и мечтали о том, чтобы эльфы не отравляли мир своим ядом, но не были ли этим ядом они сами? Фирхан вновь посмотрел на Роларэна. Такого же спокойного, такого же равнодушного, как и обычно. Он помнил, как на голые плечи за него, за совсем ещё мальчишку эльф принимал бесконечные удары плетью. Он помнил, как мужчина шагал по углям, как не содрогнулся ни разу, пока свист не утих и не обратился благоговейным молчанием. — Кто она? — спросил наконец-то руководитель Академии так тихо, как только мог, чтобы за его спиной любопытные уши не уловили совершенно ненужные им слова. — Она — ключ к свободе, — ответил Роларэн. — К моей и к вашей. Фирхан зажмурился. Смерть девушки обменять на смерть… Кого? Он не знал, какие двери собирался подобным ключом отпирать Роларэн, он не мог до конца ему верить, но с уверенностью много раз бы повторил — никогда не встречал никого злее эльфов. Никогда не видел никого страшнее Вечного. Никогда не встречал никого благороднее Рэна. — Я полагал, что ты умер, — выдохнул наконец-то он, — много-много лет. Это почти что убило меня тоже — вина за твою смерть уничтожала меня изнутри. — Вина за мою смерть изменила пути твоей судьбы, — возразил Роларэн. — Магия в человеческих руках оружие такое же опасное, как и в эльфийских. Но тебе удалось направить её. Смогут ли они? Фирхан посторонился. Он отошёл к стене, покорно склонив голову, будто бы очарованный мальчишка. В Роларэне за долгие годы ничего не изменилось. Он помнил его, будучи совсем-совсем ребёнком, помнил красивого эльфа — даже по человеческим меркам, — продавшего свою жизнь, наверное, дорого. Описать словами мощь, сконцентрированную в его руках, было трудно даже по прошествию стольких лет. Но остроухий ни капли не изменился. Сколько б лет ни прошло, он оставался точно таким же. Молодым, сильным, полным магии. А Фирхан с мальца обращался постепенно в дряхлого старика и отсчитывал дни до того момента, когда перестанет быть и подтянутым, и мало-мальски сильным в волшебстве. Он знал, что постепенно будет превращаться в пыль, а Вечный, ускользающий от смерти — или это она от него уходит? — не изменится ни на миг. И эльфы все умрут, а Вечный останется. Последний из бессмертных. Последний из тех, кто мог оказать сопротивление их королеве. Только теперь наконец-то Фирхан действительно понял, к чему именно подбирался ключ. Он посмотрел на остроухую уже без того презрения и ненависти, что прежде, и послушно кивнул, словно больше не мог перечить Роларэну. Впрочем, он и прежде был слишком слаб — слишком даже для того, чтобы сказать одно короткое "нет". А теперь — и того боле. Зачем сопротивляться и искать себе оправдания? Вечный мог убить их всех. Он не стремился к добру, и всё светлое в нём, наверное, Фирхан придумал себе сам. Жил, как не живут другие — вечно и страшно. И теперь, когда у бессмертия эльфа наконец-то появилась определённая цель, никто, и особенно их школа, не имел права вставать у него на пути. — Уходите, — промолвил он, — и никогда не возвращайтесь обратно. Я выпускаю вас из Академии не для того, чтобы пустить вновь. Роларэн кивнул. Он жестом приказал Шэрре следовать за ним — и девушка плавными, быстрыми шагами направилась за мужчиной. Ученики замерли — они словно доселе были очарованы эльфийкой. Никогда не видевшие прежде настоящих остроухих, да и давно позабывшие о женской красоте, они смотрели на девушку, будто бы на невиданную предстаивтельницу тёмных сил, такую грациозную, такую… С каждым шагом от неё в их глазах в стороны разлеталась тьма. Ничто не было реальностью, виденье их — тем более, но имело ли это значение в глазах всех этих людей? В конце концов, быть просто человеком — совсем не то, что оставаться до последнего эльфом. Быть человеком проще. И даже не потому, что у эльфа сила, вечность, королева… Хватает и одного только Златого Леса, чтобы душа оказалась другой. Хотя бы у Шэрры, по крайней мере. Даже если своего Златого Древа у неё и нет. Никто не заступил им дорогу. Миро стоял, опустив меч, бросал быстрые взгляды на Фирхана, дожидаясь приказа выстрелить в спину, но тот так ничего и не сказал. Его жесты можно было расценить исключительно как сдерживающие, призванные успокоить, заставить застыть на месте, а не нападать с разбегу, не бросаться в омут с головой — в спасительный омут убийства. До чего же просто было нарушить учительский завет! И почему они всё ещё не решились этого сделать? Почему просто стояли и смотрели, пока уходил тот, кого они знали, как Мастера? — Значит, — промолвил кто-то из толпы. — Это было правдой? Только эльф может поймать эльфа в лесу? — Кто верит, тот проигрывает, — отозвался Роларэн, склонив голову набок. — Только Вечный может поймать Вечного в лесу. Теперь это звучало иначе. Эльфы Златого Леса и Вечные — это разные существа. У первых ещё осталось время, чтобы наглотаться прогнившего от Туманов воздуха. Для Вечных всё закончилось куда раньше, в зыбком маленьком мирке, окружённом кольцом грехов и громадных Златых Деревьев, теряющих с каждым годом лист за листом. Шэрра содрогнулась. Какая же ложь! Она ни на минуту не была вечной — но сумела тогда схватить его за руку. Прорвалась сквозь настил его иллюзии, пусть только на миг, коснулась настоящей руки, а не покрытой шрамами тени. Но она всё ещё не могла назвать Мастера нереальным. Будь Роларэн человеком — он оказался бы именно таким. Изжитым, избитым этим существованием, покрытым шрамами и цельным в своей бесконечной сломленности. Он не знал бы полутонов и сражался с эльфами до победного конца. Да, родись Рэн человеком, тело бы его покрывали эти бесконечные шрамы. Губы всё ещё горели от того самого дикого поцелуя. Она прекрасно знала — Рэн её не любит и любить не может. В нём слишком много чувств к своему прошлому, чтобы уделить настоящему хотя бы миг. И она, наверное, испытывала к нему больше долга и благодарности, чем любви. Она восторгалась образом; реальный Роларэн был в разы страшнее и прекраснее одновременно. Она жила все эти годы мыслью, что он умер за неё — а он выжил. Выжил и нашёл. И Шэрре не хотелось спрашивать, что будет дальше. Бесцельное существование вне Златого Леса сменилось Академией, Академия могла смениться смертью, и она не хотела даже предполагать, ч то именно случится дальше. Это не её дело — не её загадка, смотреть в будущее и с точностью выдавать рецепт выживания. Она только марионетка в чужих излишне умелых руках, вот и всё. Девушка не смогла сдержать дрожь, когда кто-то рывком преградил им дорогу. Она узнала того самого третьекурсника, единственного из чужих, кто бросился тогда на беззащитного худосочного Рэ. Он бил больнее всего; да, Шэрра пряталась за иллюзией, а все они наносили удары по тому, чего нет, но у этого парня получалось пробить аж до самой кости. Вот его результат — её рассечённая бровь. Шрамы затянутся, одарённые магией эльфы не тратят время на излечение — оно само всё исправляется, — но всё равно в нём было столько дикости и ненависти… Он догадался. Шэрра знала ещё вчера, когда сжимала зубы под градом ударов, старалась удержать иллюзию на месте, что он был единственным, кто подозревал в Рэ настоящего эльфа, а не просто любимчика Мастера. И за оскорбительными ударами в спину он искал острые уши, а не чужую слабость. Роларэн не остановился. Он не воспользовался собственной палицей даже — это было бы слишком жестоко и рискованно для какого-то жалкого человечишки, для наказания того, кто, возможно, и примерно не осознавал, что имено делает. Он только вскинул руку, и вспышка серебра отбросила парня к стене. Он сполз по острым камням, тихо прохрипев что-то зло себе под нос, и только тогда вскинул голову и посмотрел злобно на самого Роларэна. — Не думай, Вечный, — прошипел он, — что всё закончится так просто. Мы придём. Эльфу не спрятаться на человеческой территории. Наверное, Роларэн мог сказать, что эльфу — даже двоим, — уже удалось прятаться. Одному — больше двух лет, второму — полгода. Но он не проронил ни слова. Он даже не добил его. Просто прошёл мимо, даже не повернувшись в сторону несчастного, и Шэрре оставалось только следовать за ним. Они все высыпали толпою во двор Академии. Провожали эльфа и эльфийку такими взглядами, словно уже готовились броситься в погоню. Вновь выбежал на улицу со своим мечом Миро, опять возглавил процессию, но все они до сих пор не решились нарушить завет Фирхана. Шэрра знала — нарушат. И понимала — никто из ослушавшихся не выживет. Ей бы самой… Но это уже не имело значения. Если Роларэн нашёл своему существованию смысл, может быть, поделится и с нею способом не просто тянуть дни бессмертия эльфов в одиночестве.Глава тринадцатая
Год 120 правления Каены Первой Академия осталась за спиной. Роларэн шагал по лесу уверенным, быстрым шагом — пока наконец-то не стало смеркаться, а громадный замок не растворился в надвигающейся вьюге. В Златом Лесу таких не бывало; с того мига, как пришли Туманы, а вместе с ними и Твари, ни солнце не светило по-человечески, ни тепла не было, ни холода, что мог бы воистину захватить прекрасные золотящиеся листья в свои сезонные сонные оковы. Когда вьюга наконец-то добралась к ним, Рэн вдруг вспомнил о холоде, о боли и об усталости. Вокруг лежали снега — он повернулся к Шэрре, молча следовавшей за ним, и только теперь заметил, что на ней — великоватая мужская одежда, и та совсем лёгкая, да и он не сподобился ни на что большее, чем обыкновенная тонкая рубаха да брюки. Сапоги — да, тёплые, а вот на девушку её пара явно была велика. В иллюзии всё держалось отлично, а теперь, когда та рассыпалась клочками, стало намного труднее и передвигаться, и даже дышать. И без привычного расхода магии стало как-то тесно в девичьем теле. Роларэн отшвырнул палицу в снег — та так и застыла на серебристой поверхности, не проваливаясь внутрь, — и сгрёб в руку немного, словно ледяные кристаллы могли немного ослабить невообразимую боль. Оттирал кровь и, вероятно, впитавшийся в ладонь яд, отчаянно, раздражённо, всё так же не проронив ни слова. — Это не твоя, — медленно протянула Шэрра. — А почему? Ведь каждый эльф может сотворить свою палицу — и должен умереть, прикоснувшись к чужой. Равно как и любой человек, всё, имеющее сознание. Яд смертелен. Роларэн только покачал головой. Он опустился на колени, прижимая ладони к снегу, повернул к ней голову и слабо улыбнулся, словно ждал от девушки хотя бы несколько слов более добрых, чем он привычно слышал в собственной жизни. — Это всё неважно, — наконец-то хрипловато выдохнул он. — Палица способна убить Вечного только тогда, когда принадлежит другому бессмертному эльфу. Моя же — моё наказание за всё то, чего я не совершил, и благодарность за всё содеянное. Не могу расстаться — боль отрезвляет. Шэрра опустилась на колени рядом с ним — не потому, что ей было плохо, скорее уж от того, что связь между ними натянулась слишком уж прочной нитью. Ей хотелось прикоснуться к его щеке, обнять — убедиться в том, что мужчина всё-таки жив. Разумеется, она уже совершила оплошность, когда согласилась с ним пойти, могла замёрзгнуть теперь здесь насмерть, но всё равно слишком уж сильно хваталась за него, за это крохотное местечко, одновременно и страшное, и такое прекрасное — за осколок их общего прошлого. Нет, она его ни капельки не любила. Она боялась Вечного до дрожи в ногах — и не могла именно поэтому его просто так отпустить. Шэрра столько времени не видела ни одного эльфа! И теперь, прикладывая снег к его израненным ладоням, чувствовала себя будто бы дома. В её прошлом осталась, закованная в кандалы, её бедная, несчастная мама — привязанная к Златым Деревьям. Осталась королева Каена, остался отвратительный дворец, нависавший серой тенью над столицей. А Роларэн из того самого прошлого вырвался — он стоял перед нею, совершенно живой, разве что только с дурацкими ранами, в которых был сам виноват. — Зачем я тебе? — прошептала она. — Зачем всё это? — нежные женские пальцы сжали комок снега, и тот водой стекла по её запястью. — Поцелуй тот зачем? Она не спросила, как он выжил. Вечный всё равно ни за что не сказал бы. Но он только рассмеялся в ответ на её вопросы — и опустился прямо на снег, словно не боялся ни заболеть, ни умереть от холода. — Королева Каена отобрала всё, что могла. Я колдую теперь, словно сквозь пелену — куда сильнее любого из ныне живущих, но как же слаб в сравнении с тем, что я мог прежде. У меня от прошлого только и осталось, что эта палица, будто бы моя казнь, — он улыбнулся. — И я хочу вернуться туда и всё исправить. Я знал, что рано или поздно ты сюда придёшь, если жива. И я ждал. У меня времени много. Целое бессмертие. — Зачем мне приходить туда, где не место ни женщине, ни уж тем более эльфу? — Шэрра опустилась рядом с ним на снег, чувствуя, как медленно в землю уходит дрожь её рук, как утекает по капле страх. Она до того устала, что даже сбежать сейчас никуда не могла. Да и уходить — последнее дело. Жизни в ней почти не осталось. — Потому что тут никто не станет искать, — хмыкнул Роларэн. — Разве можно придумать место для эльфа хуже? Сейчас выход за границу дарует вечность, не магию… Люди любят эльфов, мы их очаровываем. Кому под силу иллюзия, когда чары больше не стелятся по Златому Лесу? Она почувствовала, как проникает под кожу холод. Как медленно осколками впивается он в кожу, уничтожая в Шэрре все намёки на жизнь. Ей навилось, впрочем, чувствовать себя убирающей. Умирают ведь только живые, а она была мёртвой столько времени, что уже позабыла обо всём. В иллюзии себя чувствуешь, словно в неснимаемой обёртке. В ней душно, отвратительно, после неё сам себя теряешь. Роларэн в своей проходил больше двух лет — и она смутно могла себе представить, как мужчина вообще столько выдержал. Всё перед глазами плыло. У неё теперь не было своей реальности. Отысать этот клочок снега на побелевшей карте… И утонуть в нём на века. Но эльфы не умирают, эльфы растворяются в пустоте. И после вечности у них нет второй жизни — благодать. И после короткого отрезка тоже её нет — что за проклятье? Давным-давно эльфы были Вечными повсюду. Но вот уж сколько лет только за границами Златого Леса они могли вкусить бесконечность и бессмертие. И никто почти за последние годы не мог сюда вырваться. И только Роларэн, последний, обладал даром прошлого в полной мере. Шэрре даже как-то приятно было от мысли, что умирать она будет рядом с ним. В конце концов, смириться, когда рядом Вечный. а не Королева Каена, в разы проще. Деревья закрутились в бесконечном круговороте. Она смотрела, как мелькали белые верхушки, вспоминала, как практически превратилась в того самого Рэ. Теперь, рядом с Роларэном, она была дома больше, чем когда-либо ещё. Диво-дивное — даже не подозревала прежде, что так сильно скучала по кому-то с острыми ухами. — Как ты выжил? — Каена думала, что у неё получится, — хрипло рассмеялся он. — Что я подчинюсь и пойду играть по её правилам. Но пытки — это не то, чем можно испугать эльфа, прожившего все годы её правления в Златом Лесу. Я не первый раз отправлялся к людям; она не смогла даже толком отрубить мне кончики ушей — остались одни лишь шрамы. Холод оживлял. Она чувствовала, что из неё вытекали посление капельки жизни — но разве не в том была всего этого прелесть? Если есть чему вытекать, значит, она всё ещё жива. И Шэрра не могла надышаться свободой и собственным удивительным счастьем. В ней, оказывается, было ещё столько силы поддерживать всё это. Роларэн на снегу как-то отыскал её ладонь — пальцы против их воли переплелись, и они теперь тяжело дышали, будто бы пытаясь всё-таки уцепиться за тот самый кусочек прошлого, потерянный давным-давно в пустоте. В Шэрре было что-то для него родное; он думал, что отыскал это в своей покойной жене, но ведь она просто воровала чужое имя. Не было в Златом Лесу никакого Шэрриэля. И не будет, если не вернуться. — Она полагала, что теперь-то проявит волю. Она сама открыла мне границу, когда исчерпалась фантазия. Сказала, чтобы я не возвращался, пока не приведу тебя. Что без тебя мне закрыты все входы и выходы. И я хочу вернуться, — его пальцы сильнее сжали её ладонь, но Шэрра просто молча слушала. Она знала, что побег ничего не даст. Роларэн поймает её в любом уголке вселенной — благо, на то у него сил хватит. И времени. Не спрятаться от Вечного и не скрыться — эльфы бессмертны за границей Златого Леса. Он бессмертен всюду. — Хочешь вернуться, чтобы сдаться ей? Она ведь об этом мечтает, — прошептала Шэрра. Она замерзала — она оживала от этого бесконечного снега. И знала, что не может умереть. Эльфы холодны, эльфы давно уже мертвы изнутри — и она сама тоже была мертва давным-давно. А теперь, увидев его, почувствовав жар чужих губ, на миг — хотя и не стоило, — подумала о большем. О том, что могло бы быть, родись она в другое время. — Я хочу вернуться, — рассмеялся Роларэн, и его смех звоном перерезал метель, — только потому, чтобы вновь ступить в Златой Лес. Я должен отправиться к Каене. Теперь у меня есть силы. Теперь я знаю… — Силы для чего? — спросила как-то очарованно Шэрра. — Согласиться на то, что она просит? Простить ей смерть своей дочери? — Простить… — прошептал Роларэн. — Вернуть её, может быть, — он повернул голову набок. — Если ты вернёшься со мной, возможно, не выживешь. Если откажешься — я не стану тебя ловить. Но тогда вряд ли меня пропустит Златой Лес. — Если ты вернёшься — что будет? Кроме моей предполагаемой смерти? — Шэрра приподнялась на локтях. Она устала от человеческого мёртвого мира. Она почти что не могла за него хвататься. Словно овца на заклание, она пришла в эту Академию в чужом обличии, чтобы прижиться — и не смогла. И за Роларэном пойдёт на смерть, если найдёт достойную причину. Не желание покориться Каене и прислужиться ей в этой жизни. — Однажды я видел в ней двоих. Милое испуганное дитя из прошлого и тирана из этой жизни. Я не боялся и страшился её одновременно. Теперь та часть, которая её ненавидит, больше её не боится. А та, которая любила, хочет её спасти. Но ты ведь знаешь. Каену может спасти только одно от дальнейшего её падения, — Рэн провёл второй, свободной рукой по снегу. — Её собственная смерть. Я хочу закончить всё это. Замкнуть круг. Она заслуживает на что-то большее, чем просто трон. И срок её жизни давно уже закончился. — Каену? Убить? — рассмеялась Шэрра. — Разве это возможно? — А разве возможно — держать в руках чужую палицу? — тихо спросил Роларэн. — Это её, верно? — Да, — кивнул Роларэн. — Часть Каениэля. То, что осталось от неё… настоящего. Истинного. А всё остальное — просто фальшь и подделка. — Подлинник убивает фальшь, — голос Шэрры прозвучал хрипло. — Это её убьёт? Что же. Я согласна. Она повернулась к нему — волосы рассыпались вихрем по снегу. Роларэн смотрел куда-то в небеса, в пустоту, а она всё ещё чувствовала жар его дыхания, мёртвого — и такого в тот же момент живого. Она тогда не знала, что он прячется за ликом Мастера. А он — знал о том, кто она такая. И ответа на вопрос, зачем вообще был нужен этот поцелуй, она тоже не ведала — боялась, что никогда и не услышит в своей жизни. Ответ ускользнул от неё в пустоту давным-давно, оставив по себе одну только боль. — Зачем всё то было? Этот глупый поцелуй? — прошептала она. — Это потому, что я напоминаю тебе твою жену? — Если бы ты была моей женой, — прошептал он, — и родила бы ребёнка слишком больного, чтобы спасти его можно было только вечной кровью, что бы ты сделала? — Нашла бы для ребёнка эту вечную кровь, — прошептала она. — Сделала бы всё, что могу. Что ещё мать может сделать ради своего ребёнка, кроме спасти его? — Убить. Презирать. Сломать, — хмыкнул Роларэн. — Ты можешь остаться. Быть счастливой. В конце концов, жить, пока живётся. — Могу, — согласилась Шэрра. — Но только с кем? Это не любовь, Рэн. Это долг. Но лучше долг перед Вечным, чем любовь со смертным, — смех её звучал горько и перешёл в тихий плач. А после она притихла — и умолкла, засыпая на снегу.Глава четырнадцатая
Год 120 правления Каены Первой Холод отступил ещё во сне. Перед глазами было белым-бело — а после внезапно вспыхнуло жаром, словно кто-то вспомнил о ней и об обещанной заботе — впрочем, кто? Шэрра так и не заставила себя проснуться; может быть, она просто отдала земле уже последние капельки своего тепла и в награду получила-таки быструю смерть? Всяко лучше, чем Каена, к которой она по собственной глупости согласилась идти и не в силах теперь сменить решение и отказаться. Сны были наполнены снегом и кровью. Девушка будто бы видела кровавые зёрна, рассыпанные щедрой рукой по белой пелене, укрывшей мир. Она чувствовала, как капельки воды стекали по щекам невидимых эльфов, как кровавые слёзы стекали по их скулам, по подбородкам. Становилось то теплее, то почти жарко, то и вовсе холодно, и пальцы скользили по тающей под нею воде. Было то влажно, то поразительно сухо, и мороз подкрадывался незаметно, вместе с мирной смертью — замёрзнуть… Разве не простое решение всех проблем? Когда же Шэрра заставила себя всё-таки вернуться в реальность, то поняла — нет, умереть ей не удалось. Вечность сковала её цепями вместе с Роларэном; теперь она почти осознавала, до какой же степени одиноко мужчине было с его бессмертием. Сколько лет и кого подпитывал он чарами, чтобы не дать умереть? Жена его была смертной, мужчина сам говорил об этом. И дочь… Обеих убила королева Каена. От первой осталась хотя бы могила. От матери Шэрры — девушка сейчас едва-едва помнила очертания её лица, но зато осознавала и ласку да нежность рук, и мягкость взгляда, и силу едва-едва бьющейся в сердце магии, — ничего не осталось. Разве что дочка. В ней самой волшебства оказалось больше. Знать бы только, откуда, увидать, может быть, раз в жизни родного отца. Только она не была уверена в том, что сама этого хотела. Эльфов в этом мире слишком мало достойных. Когда-то, когда она была совсем-совсем маленькой и вспоминала высокого, статного эльфа с глазами, будто бы зелень невиданных в Златом Лесу деревьев, она представляла себе, что его мать не могла выбрать мужчину хуже. А может, это был и он сам — ведь они знакомы, разве нет? Он дал ей тот цветок, даровавший матери ещё годы и годы… Не позволил умереть от руки Каены. Разве это не мог быть он? Но когда ей исполнилось восемнадцать, от былой мечты не осталось и следа. А потом, повстречав того самого эльфа, она подумала — нет. И хорошо, что нет. Она ни за что не хотела бы быть его дочерью. Шэрра усмехнулась. Она носила имя его жены, она была похожа на неё, как говорил Роларэн, как две капли воды. И она почти — почти — его любила. Так, как и он её. В ней — и в нём, — была магия. Колотилась в сердце с той силой, на которую только могла быть спокойна. Их разделяли века, она — смертная эльфийка, он — вечный. А ещё, Шэрра знала, что между ними не будет чувств больше долга. Ни с его, ни с её стороны. Он вряд ли сможет, она — тоже. Поррой Шэрре думалось, что где-то за пределами её смертности таится какое-то знание, просто она не может до него добраться. Может быть, тогда, когда достигнет, и поймёт, что именно в Роларэне приковывало её, пробуждало сумасшедшую верность. Он был безумен. И девушка прекрасно об этом знала. Ничего больше, чем подарить ему свободу в этом безумии — исполнение его желания, — дать она не могла. И он тоже не отдал бы ей и капли жизни, только погибель. Но разве не этого Шэрра ждала? Девушка открыла глаза. Впереди простирался всё тот же белый снег — она лежала на каком-то плаще, расстелённом прямо на белой пелене, и укрывалась вторым его концом. Наверное, обыкновенный человек бы умер, но не эльф, ступивший за границы Златого Леса. Здесь все они — от королевы Каены и до самого простого слуги — Вечные. Только вот бездарные, бессильные, опустошённые. Ни один эльф добровольно не откажется от Златого Леса. Там растёт его душа, там — его суть. Шэрра протянула руку, сгребая снег и сжимая ладонь в кулак. Льдинки водой стекали по запястью, пока она не разжала пальцы и не попыталась привстать. Её не интересовало ничего. кроме того, не ушёл ли Роларэн — не подумал ли, что, может быть, потребовал с неё слишком страшное обещение. Если уж она решилась умирать ради смерти королевы Каены, то пусть играет до конца — Шэрра не признавала полутонов. И Роларэн, как ей казалось, тоже не должен был бы на них соглашаться. Но он не ушёл. Мужчина стоял на снегу чуть поодаль, набросил на плечи такой же плащ, как тот, на котором она спала. Шэрра не могла сказать, была ли это магия до последней нитки или, может быть, он просто отобрал их у кого-то. Люди для эльфа — такой же мусор, как и всё живое для королевы Каены. Впрочем, девушка не бралась судить Вечного; они всегда были куда выше обыкновенных эльфов. С той поры, разумеется, как стали рождаться смертные… Она заставила себя подняться, хотя с радостью осталась бы замерзать в снегу. Потянулась за плащом, стряхнула с него снег — благо, не вода, не промок насквозь, — и натянула на плечи. Не то чтобы эльфийке было так уж холодно да зябко, но всё равно — неприятно. Она с удовольствием сейчас зашла бы куда-то в тёплое здание, но только кто их туда пустит и кому они там нужны? Роларэн обернулся. Он казался даже не грустным, а скорее задумчивым и умиротворённым. Тихим, может быть, даже слишком для того, чтобы она смогла вытащить из волнующего образа хотя бы несколько ниточек понимания. — Проснулась, — уверенно кивнул он, констатируя и без того понятный факт. — Идёшь? — Ведь я согласилась вчера. — Вчера много чего случилось из того, о чём, возможно, завтра захочется забыть, — возразил он, криво улыбаясь. Девушка только коротко хмыкнула — наверное, ей хотелось ухватиться за его слова, но не до такой степени, чтобы саму себя предать. Она всё ещё не собиралась отказываться от произнесённого, отталкивать от себя прочь любые границы понимания и разумного принятия решений. А умирать — это было и вправду разумно. По крайней мере, так и за ту цель, как он предлагал. — Я хочу вернуться в Златой Лес, — покачала головой Шэрра. — Хочу вдохнуть наконец-то эту вечную золотистую осень и почувствовать, как меня окутывают туманы. Ведь вечность здесь я проведу одна… Верно? Он долго смотрел на неё. — Каена давно уже завоевала себе право на смерть, — наконец-то медленно произнёс мужчина. — И вряд ли я действительно спокойно смогу быть здесь, пока она там. А Златой Лес не примет меня без тебя. Правила охоты священны. Даже моей магии не хватит, пожалуй, чтобы их победить. — Каена добралась до глубин леса? — До правил изгнания, скорее, — возразил Роларэн. — Я однажды нарушил завет. До этого — переходил путь как тот, кому эта местность Вечность не подарит. Для меня что Златой Лес, что человеческий мир были одинаковы с точки зрения бессмертия. Она не могла нарушить этот переход, отобрав то, что подарено мне свыше, но могла заклясть границу, как Королева — эльфы всегда покорны пред ликом своих правителей. Да и даже если моя магия позволит мне оказаться по ту сторону, будет ли этого достаточно? Каену убить не так просто, она-то сама своровала много жизней. И если я хочу, чтобы это было окончательно — должен привести тебя туда. — Хорошо, — кивнула Шэрра. — Я ведь говорила — я не против. Я пойду туда. Не хочу проводить вечность здесь. И дело не в том, что и для моей жизни целью стала смерть Каены, это ведь не так. Но есть и что-то ещё — что-то большее. Что-то страшнее, чем я привыкла. Он согласно улыбнулся ей в ответ. Шэрру тянула к себе память — тот тяжёлый груз воспоминаний, которые не могли накопить люди, не познавшие бессмертия, да и эльфы, у которых нет своего Дерева. У них и души нет, а именно она дарует вечность. Они пробовали воровать чужие… У Каены была душа. Заключённая в громадном дереве, а потом — в этой жалкой палице, но была. Прогнившая, ядовитая, страшная… Роларэн знал, что она была рождена для этого мнимого бессмертия, знал, что следовало помешать ещё раньше, но не мог. Слишком уж тот, кто не боялся Каены, её жалел. Слишком тот, кто ненавидел, страшился. Но сейчас времени на пустые страхи больше не осталось. Он в последний раз посмотрел на Шэрру, а девушка — вновь уверенно и гордо кивнула. Она не казалась отрешённой и той, что идёт на смерть, сккорее уж упрямой в собственном предназначении. Как будто бы львица, защищающая тени своих детей. Роларэн вздохнул. А потом, хотя сам не желал того говорить, прошептал: — Но это не вердикт. — Значит, можно выжить? — Ведь однажды ты уже выживала, — пожал плечами он, словно на что-то намекая, и Шэрра, поняв его, кивнула. Главное — попытаться, и она ещё доживёт до того дня, когда из-под земли пробьётся росток её собственного дерева. Может быть, оно не будет Златым, но будет точно — а остальное не имело такого уж большого значения. Главное лишь то, что хотелось жить там, в лесу. Рядом с теми, кто её понимает. Не прятаться за вековой лепниной иллюзий. Роларэн поправил её плащ почти что с нежностью, пальцы на мгновение зарылись в меховый воротник. Девушка не улыбнулась ему в ответ, хотя, по правде, хотелось, и не заплакала — всё так же сдержанная, как и должна быть настоящая эльфийка, тяжело вздохнула и — отвела на несколько мгновений взгляд. — Нас скоро догонят, — отметил наконец-то мужчина. — Я думаю, их будет довольно много. — Охотно верю, — согласно кивнула Шэрра. — Но что мы сделаем, когда они придут? Неужто побежим без оглядки. Мужчина рассмеялся, так весело, что у любой другой пробежал бы мороз по коже. Да, убегут, вне всяких сомнений — им навстречу. Что могут люди против эльфа? …Они так ничего и не ели. Шэрра знала, что однажды всё-таки должна будет прийти определённая слабость, но сейчас не смогла бы и кусочка еды в рот взять. Почему-то при каждой мысли об этом к горлу подкатывал комок тошноты. Она вспоминала о прошлом слишком явственно для того, чтобы заедать чем-то горе. И сейчас, вероятно, могла только хвататься за прошедшие дни — минуты илигода? — чтобы удержаться на плаву. Сознание не хотело оставаться всё таким же незамутнённым — и то и дело в мысли проникала жажда сбежать, скрыться… Она подавляла её. Подавляла так же уверенно, как шагала следом за Роларэном по невидимым человеческому глазу тропам. — Ты давно знаешь Фирхана? — спросила она где-то через полчаса надоевшего уже молчания. Мужчина только хмыкнул себе под нос. — Достаточно, — кивнул он. — Мы с Фирханом, по правде, не так уж и хорошо знакомы были до моего преподавательства здесь. Виделись… Однажды. Он был жалким мальчишкой — лет двенадцать… Или ему было больше? Меньше? Прошло много лет, и я не помню подробностей. Случайно забрёл в Златой Лес, наслушался сказок о добрых и замечательных эльфах. Тогда как раз близилась Златая Охота — и королева Каена швырнула его в самую пучину. Обозвала первой жертвой. А в те времена Первая Жертва должна была подтвердить своё достоинство, пройдя по Пылающему Пути — под ударами эльфийских жгущих плечи кнутов. — И он прошёл? Выжил? — удивлённо прошептала Шэрра. — Ведь никто, за исключением Вечных, не может ходить по Пылающему Пути! Она могла. Пусть и не была Вечной на самом деле, но могла — помнила, как приятно теплились под ногами угли. Но это не считалось. По меньшей мере, Шэрра обладала магией, а это уже поднимало её на уровень выше, чем всех остальных эльфов, бездарных — просто так, осколков былой эльфийской славы. Роларэн отрицательно покачал головой. — Это было столько лет назад… Уж точно больше сорока, сдаётся мне, — промолвил он. — И я как раз совсем недавно вернулся из человеческого мира. Тогда это называлось не изгнанием, а представительством при королевском дворе. Мне нравилось быть далеко от эльфов. Не суть… Я вызвался вместо него — жертвой Златой Охоты. Мальчишку Каена швырнула следом за мною — тогда он перешёл границы. Шэрра скосила взгляд на его шею. Там действительно была дивной формы руна, но в ней девушка не могла уже узнать ничьё имя. В конце концов, за столько лет клеймо — тогда накладывала его Граница, а не магия королевы Каены, — практически слилось с кожей. Теперь оно было таким светлым, бежево-серым, и так удачно пряталось за одеждой, что она не могла его различить — только слабые очертания. — Это не оттуда, — покачал головой Роларэн. Я был Вечным, Граница таких принимает легче, чем просто эльфов… Обычно в Златой Охоте никто не побеждает. Но мы добежали первыми, и я заставил его перейти черту. По правде, он до сих пор полагал, будто бы я мёртв — отдал жизнь, эльф за человека. Вернулся куда-то к себе, потом попал в Академию, старательно продвигал среди людей идею злобы и ненависти, поселившейся в эльфах. У него неплохо получилось — между прочим, сие место практически процветает. Но не о том речь. Конечно же, я выжил. Разумеется, они все — и даже эти глупые путы на руках, — не могли меня остановить. Тогда я надолго ушёл; следующий раз вернулся уже на год, Каена рвала и метала. Когда уезжал, по пути попались ты и твоя мать.— А потом опять — приехал. И опять за кого-то якобы умер. — На этот раз я был Охотник. Это серьёзнее, чем жертва. Тут ты страдаешь за доброе дело больше. Убивают не быстро, а с мукой. Но разве можно убить Вечного? Что за глупость, — Роларэн хмыкнул. — Фирхан был уверен в том, что больше никогда меня не увидит. Так лучше и для него, и для меня, пожалуй, тоже. Но теперь его идея о честном эльфе, последнем в системе, отчасти пошатнулась. Он не пошлёт за нами людей. Миро бросится сам, потащит за собой всех, кого только сможет увлечь. Не думаю, что многие согласятся нарушить слово Фирхана, но мечники, те, кто особо верен этому глупку, обязательно сорвутся… Шэрра расхохоталась. Звучало крайне неуместно и звоном отбивалось от обледевших деревьев, но она не смогла себя сдержать. Они бросятся сражаться против Вечного! Академия сама по себе была просто глупым фарсом, бессмыслицей, в которую она прибыла только потому, что там рядом уж точно не может быть ни одного эльфа. — Да ведь они все умрут! — выдохнула она. — Все до единого… Нет никаких сомнений. Идиоты! Миро может вытаскивать свой меч сколько угодно. Ты переломишь его, как спичку! Она посмотрела на палицу в его руках. Роларэн добыл себе и перчатки — только одну, точнее, на ту руку, которой держал оружие. Он опирался о палицу, как о какой-то посох, будто бы был дряхлым старичком, и впервые Шэрра подумала о том, сколько ему лет — и что, может быть, мужчина устал. Он шагал быстро и бодро, но вечность, затерявшаяся в свежей зелени глаз, накладывала отпечаток не на тело — на душу… — Переломлю, — кивнул уверенно Роларэн. — Мне всегда хотелось это сделать. Но пусть творят всё, что вздумают, если это не будет касаться меня напрямую. Он бросил быстрый взгляд на Шэрру, словно хотел в чём-то удостовериться, а потом кивнул сам себе. Может быть, ещё и пробормотал что-то совсем тихо под нос, да только она не расслышала. Пройти весь путь от Академии до Златого Леса — да безумие! Это сейчас было единственное, о чём могла думать Шэрра — но, бросая взгляды на Роларэна, внезапно поймала себя на мысли, что он мог и не спешить никуда. Приятно быть, в конце концов, Вечным — из жизни окончательно пропадает спешка. В ней тогда нет никакого смысла. Зачем бежать, если впереди ещё долгие годы, даже столетия бессмертной великолепной жизни? Она остановилась. Прямо посреди леса — Рэн ещё несколько шагов сделал, прежде чем услышал, что рядом с ним никто не идёт, и обернулся. Посох оставлял кровавые раны на снегу — вокруг него кристаллики, снежинки плавились, растекались лужицей, но не водянистой, а кроваво-алой. Слёзы жертв королевы. Шэрра обернулась, посмотрев на эту кровавую цепочку, и только хмыкнула себе под нос. Так вот почему у них в Златом Лесу снег едва ли не под запретом, и зима заодно! Королева Каена не боится, что что-то будут ненавидеть больше её самой, она просто не хочет, чтобы эти кровавые пятна распространялись по земле, свидетельствуя о том, что здесь прошла сама правительница. Её Величество! — Мы так и будем идти пешком? Отсюда и до Златого Леса? Это займёт необъятное количество времени, — девушка усмехнулась. — Я никуда не спешу. — Правда? Он кивнул. Устало зажмурился, словно доселе пытался придумать ответ достойнее, а после усмехнулся и протянул ей руку — без перчатки, ту, которой не прикасался к своей жуткой палице. Мужчина словно приглашал её пойти за ним, не отставать ни на минуту, и Шэрре так хотелось послушаться, последовать, так мирно и уверенно, словно от него веяло настоящей безопасностью! — Мы действительно не спешим, — выдохнула она. — Зачем спешить, если уже всех, кого хотела, королева убила? Не осталось достойных жизни эльфов, не так ли, Вечный? — Не осталось эльфов, ради которых я и вправду спешил бы, — возразил он. — А достойные, может быть, и есть. Она ступила к нему наконец-то поближе, взяла за руку и тяжело вздохнула. Посмотрела на палицу — так и тянуло прикоснуться. Шэрре подумалось, что тогда она поймёт королеву чуточку больше. Может быть, проникнув к ней в душу, можно будет разгадать очередную дикую загадку, расшифровать что-то? Если так, то девушка была готова. Что-то ведь таилось в Каене такое завораживающее и дикое… Она услышала шум — наверное, не первой, но вскинула голову. Кровавые следы тянулись к ним издалека — что тут догонять, если эльфы не так уж и далеко зашли? — Сколько? — спросила она у Роларэна привычно холодным тоном, пусть и не умела сражаться в бою. — Семнадцать, — усмехнулся мужчина. — И один противник этой толпы. Громадина, если я не ошибаюсь. Зачем, интересно. Шэрра не ответила на его удивительный, странный вопрос. Зачем? Её это сейчас не волновало. Она обернулась в сторону Академии, словно ждала увидеть конницу, мчавшуюся на них. Но всё казалось умиротворённым, даже на снегу остались только их следы. — Вперёд или навстречу? — поинтересовался Роларэн. Но ответа дождаться не успел — пронзая воздух с тихим, едва ощутимым свистом, у его ног приземлилась стрела. Вечный подобрал её, посмотрел раздражённо на смазанный ядом наконечник — и сжал в руке, ровно посередине. Та треснула — раскололась пополам, и изнутри потекла какая-то смолянистая жидкость. Наполнена стрела была явно магией, и тот, кто использовал её, был не так уж и умел — если позволил себе такую драгоценность дурно пускать в воздух. Эльф только хмыкнул себе под нос, беззлобно, будто бы удивляясь тому, какие малые дети против него сражаются, а после повернулся к стрелкам. — Навстречу, — сказал он Шэрре. — И я буду очень рад, если ты отойдёшь подальше. — Я тоже вполне могу сражаться, — возразила она, пусть и не имела никакого оружия. Но мужчина лишь раздражённо мотнул головой. Нет. Битва принадлежала ему одному — он мечтал о ней всё это время, надеялся выбросить куда-то жажду боя. Тело превратилось в одну сплошную натянутую стрелу — он даже подался вперёд, будто бы взведённый механизм, доселе невиданный. Почему-то Шэрра вспомнила о тетиве — та была почти готова выпустить невидимую стрелу с волшебным оперением, стрелу, что всегда бьёт на поражение. Лошади ржали где-то вдалеке. Они оставляли их посреди леса, спешивались, толпой высыпали на крохотное подобие поляны под зимним серым небом. Роларэн ступил вперёд, рукой давая знак Шэрре отступить. Если люди способны справиться с Вечным, то они убьют и обыкновенную эльфийку. А если нет, то каков смысл начинать с неё? Арбалеты смотрели ему в грудь. Аж три — эльф довольно присвистнул и покачал головой. — Как мило, — взгляд скользнул по двум лучникам. — Фирхан в курсе? Миро не стоял в первых рядах, но Роларэн чувствовал его. Казалось, от присутствия мечника по коже пробегалась лёгким разрядом удивительная волна. Он прежде никогда не уделял ему должного внимания, а зря — следовало заметить и подлость, и ненависть, полыхавшую в мужчине. Следовало узреть, как сильно он ненавидит эльфов в своей глупости, чему учит каждого из попадавшихся ему в руки юнцов. Он и Мастера-то ненавидел не за то, что тот напоминал о врагах, а из-за того, что учил бороться с ними правильнее. — Фирхану не стоит знать об этом! Ты уже умудрился отравить его сознание, но, благо, это ненадолго. Говорят, вместе с эльфом умирает и всё его колдовство. Роларэн хмыкнул себе под нос, но не ответил. Вместе с эльфом много чего умирало — Златое Дерево только хранило остатки, отголоски души. Прежде вековой, даже тысячелетний лес стоял, все деревья, как одно, и все до единого отличны, самой настоящей крепостью. Казалось, вот-вот сомкнёт собственные кроны над головами тех, чьи души держит в стволах, и могучим потоком силы обрушится на человечество. Но Златой Лес был мирным, полным любви, пока его не уничтожила Каена. Эльфы не знали предательства. Люди так часто стреляли в спину, а Рэн всё ещё не мог отучиться от того, что противник должен смотреть в глаза. Прятаться за младшими… Не так ли делали те Вечные, кого первыми настигали Твари Туманные? Не они ли полагали, что слишком ценны для того, чтобы выходить на передовую? Он достал откуда-то из пустоты вторую перчатку. Нет, с истинными противниками мужчина сражался, сжимая ядовитую палицу в руках, но эти — они того не заслуживали. Стрелять, направлять арбалеты в грудь… Он натянул её на тонкие, покрытые мелкими шрамами от оружия пальцы, потом сжал покрепче правой рукой палицу, так, словно ею пытался протаранить весь строй. Роларэн сделал первый шаг одновременно с выстрелами. И тут же ускользнул в сторону с воистине эльфийской гибкостью. Болты застряли в дереве — оно буквально застонало от боли, и Рэн слышал это. Ведь он Вечный, он знал, как плачет природа, когда на неё нападают подобные изуверы. Но его нынче слабо интересовало всё то, что так сильно, так ярко и так отвратительно билось в сердцах этих людишек. Арбалеты выстрелили во второй раз. Он не оборачивался, зная, что Шэрра не ослушалась, отступила. Там, за его спиной, разве что только растениям грозили отвратительные болты. Ему самому — ни капли. Люди стреляли слишком медленно; он не красовался, просто, уходя в сторону, ждал того мига, пока закончатся снаряды. Последняя партия была заряжена волшебством. Он вскинул, прокручивая с невообразимой быстротой, свою палицу, и хотя любое нормальное дерево давно бы уже раскололось на части, она, будто мельница в свои лопасти, провернула болты, посылая их в землю, в пелену снега. Его навалилось достаточно много. Люди проваливались почти по колено, но эльф — лишь немного, из-за слишком тяжёлых сапог. Сейчас он стоял, как и они, но знал, что быстроты хватит для того, чтобы не завалиться вглубь. — Ты всё равно подохнешь! — Миро потерял все полководческие нотки в голосе, едва ли не срываясь на визг. — В атаку. Они ринулись с двух сторон практически одновременно, разве что только не издали боевой клич. Но тяжёлые, подбитые мехом плащи, громадное оружие — всё это тормозило их. Дети, совсем ещё дети, но Роларэн не мог найти в сердце места для жалости. Его собственный плащ соскользнул лужицей в снег. Он не заботился о мокрой ткани, только скользнул вперёд по снегу, прокручивая в руках — теперь, сквозь перчатки, почти не жгло, — кошмарную палицу. Он ударил первого в грудь, всего лишь коротким тычком, и толкнул на землю, вжимая палицу, будто бы клеймо, ему в грудину. Мужчина сначала словно не почувствовал удара, а после закричал, извиваясь от боли — и затих. Смерть была практически мгновенной; даже сквозь одежду яд просачивался просто отлично, и только закалённые особой магией перчатки умудрялись защищать его руки. Роларэн редко их надевал, без крови на ладонях это казалось не защитой — убийством, но, в конце концов, почему нет? Они бросились на него скопом. Мужчина только легко, быстро скользнул по снегу, уходя в сторону. Палица превратилась в слитое пятно, вращаясь в его тонких умелых пальцах с поразительной скоростью. И трое даже не успели вскинуть мечи — умерли от первого же касания яда. Кто-то бросился бежать. Кто-то — напротив, нападал с удвоенной силой. Но Роларэна они не интересовали. Он с досадой вскинул руку, раскидывая потоком магии в стороны своих противников, и взгляд его остановился на Миро. Тот всё ещё стоял в центре поля боя, сжимал в руках вечный меч, которым испытывал юнцов на отборочном испытании, когда случалось подходящее место и время. Он не попытался напасть — сильный, с могучими руками, державший своё оружие легко, будто почти не чувствуя его веса. Роларэн улыбнулся ему — так широко и так до глупости искренне, что Миро даже содрогнулся. Это всё казалось дикой и бездумной шуткой — зачем было раздаривать улыбки, когда он мог разве что идти убивать? Это ведь эльфы, дикие звери — вот как думал привычно мечник. Если он вообще умел думать, разумеется — уж очень сильно в этом сомневался Роларэн. Мальчишки в крови на снегу. Их общие ученики, стреляющие в спину. А ещё — Роларэн чувствовал их сомнения. Сначала только в одном, потом — постепенно зарождающиеся в каждом. Он видел, как часть этих детей задумывалась — а за тем ли они пошли? Был ли смысл следовать за Миро, если в нём не осталось достаточно благородства, достаточно силы духа и ума, чтобы победить несчастного эльфа? А может, он не просто слишком слаб, а ещё и допускает просто невероятную ошибку, на которую, по правде, никакого права-то и не имел? Они все дрожали, казалось, страх пробирал до костей, так сильно сдавливал сердце, что можно было от одного приближения этого дивого холодка содрогнуться — пасть замертво. Они все замерзали на этом снегу только потому, что слишком испугались. Боялись подняться. Умерли только те несколько, получивщие удары палицей. Остальных разбросало магией — у тех были раны послабее, помельче. Пара сломанных костей, да и только. Но они не разбирали дороги, отползая к деревьям, не думали о подевавшейся куда-то эльфийке. Каждый из них мечтал только о том, чтобы быть дальше от Вечного. — Миро, что же ты, — улыбнулся тот. — Почему стоишь там? Иди ко мне. Сразись со мной. Ты ведь так долго этого ждал, верно? Миро неуверенно ступил вперёд. Меч — боевая позиция. Казалось, он собирался перерубить Роларэна пополам — этот громадный мужчина, провалившийся по колено в снег, совершенно не уставший, полный сил и жажды убивать. Если б не острые уши, они бы никогда не поставили на победу Роларэна. Худощавый, по человеческим меркам — даже слишком, да, высокий, но держащийся словно на одном только энтузиазме. Вот-вот подует ветер — и он рассыплется на куски. Эльфы по понятиям человеческой красоты чрезмерно худы и хрупки, и кость у них тоньше. Этого ещё можно было назвать в силе, даже по меркам людей — но не настолько, чтобы бояться. Миро смотрел — и Рэн чувствовал мысли, скользившие в его сознании. Разве ж это соперник? Разве он может сделать что-то дурное такому богатырю, такому всемогущему, всесильному, как Миро? Разве у него на то и вовсе станет силы? Он ведь сломается от первого же удара кулаком! А разве эта палица выдержит удар мечом? Он сам-то может сколько угодно держать её в перчатках, вот только яд не сумеет остановить смертоносную сталь. И Миро представлял себе, как разрушает его коварное оружие, как сам сталкивает себе под ноги, как, удар за ударом, выбивает, выталкивает из него жизнь, выдёргивает её клещами. Перед его глазами прерывались такие кровавые, такие желанные сцены. Он видел, как наносит удары, как бьёт, забыв о чести — в живот, в спину, кулаками, ногами, чем под руку попадёт. Как добивает лежачего, как из арбалета стреляет в упор. И он вошёл в эту схватку уже заранее победителем. Наносил такие адские, невыносимые удары, что оставалось только ногам подогнуться — да рухнуть ему под ноги, дрожа от ужаса и от боли. Бил по этой палице, встречавшей лезвие его меча, раз за разом, крошил её на мелкие кусочки, да только минут через пять осознал, что Роларэн отбивал удары так же дико, как и прежде, что в движениях его не появилось ни грама слабости, а Миро ни на миг не стало легче в этом бою. Тогда-то он наконец-то раскрыл глаза. Понял, что вся та мощь его ударов, что была обрушена на Мастера, словно прошла мимо. Тот оставался невредимым — так легко перемещался по снегу, что практически не оставлял ударов. Миро ошалело посмотрел на свой меч — и пропустил удар по запястью, могучий, быстрый, выбивший из его рук оружие. Почти. Он удержал двуручник, вновь ринулся в атаку, но запястье немело и невыносимо ныло. Хотелось отрубить руку — лишь бы только не чувствовать, как яд постепенно распространяется по телу. Он закричал, что было мочи, он занёс меч и нанёс самый сильный рубящий удар по палице, который только мог — и тогда-то его оружие раскололось на две половины и упало этими бездарными и жалкими осколками к ногам. Миро содрогнулся. Роларэн мог бы замереть и не добивать, как не добивал несчастных мальчишек, но в глазах его светилось что-то такое дикое и страшное, что Миро уже заочно попрощался с жизнью. — Ты привёл их сюда насмерть, — прошипел Рэн. — Ты привёл их сюда для того, чтобы все они полегли, а ты оказался прав. Чтобы сбежать. — Я пришёл сюда убить тебя, — покачал головой Миро, но эльф не услышал ни слова правды в его словах. Он и человеком-то был слишком сильным, чтобы нескольких ребят, да даже двух десятков хватило, чтобы его остановить. А что уж говорить об эльфе? — Ах. Значит, остальные просто тебе не поверили? — осклабился он. Видел, как Миро подавал какие-то знаки — то взглядом, то едва заметно пальцами, и криво усмехнулся. — В спину… Как же жалко, мечник, что они не в состоянии тебя слушать, — Роларэн сделал шаг вперёд, и мужчина упёрся спиной в дерево. — Как же жалко, что все они слишком мертвы для того, чтобы тебе помочь. Всегда поражался вашей человеческой подлости — толкнуть на смерть, а потом дожидаться, что тебя вытащат. На что ты рассчитываешь? Чего ты от этих несчастных детей, Миро, хочешь? — Ты убьёшь меня когда-нибудь или нет? — прошипел он. — Или, эльф, будешь ждать, пока подохнешь сам? Роларэн покачал головой. И за его спиной что-то зашипело — сталь стекала по чужим покорным рукам. — Убью, Миро, — он перехватил палицу и кончиком её провёл по щеке Миро тонкую полосу. Тот закричал — словно сам не ожидал такой боли — и схватился за клеймлённую кожу. Сполз по стволу дерева, чувствуя, как по щекам стекают всё те же кровавые слёзы. И обернулся наконец-то. За спиной стояла Шэрра. Никого из учеников Академии больше не было, одни только покойники. Роларэн мог оставить живыми и их — но эльфы зло, и всем, даже Фирхану, не следует об этом забывать. Могущественное зло, то, которое не остановить, просто взмахнув рукой и пожелав себе свободы от оков страшных неволящих жителей Златого Леса. Сколько лет рабства в руках Каены Первой их до конца не разрушило! А что случилось бы с простыми людьми за это время? Что от них осталось уже через несколько лет после правления Её Величества? — Он не мёртв, — указала она на Миро, словно тот не слышал — хотя он всё ещё пребывал в сознании. — У тебя не хватит милости убить его? — Не хватит, — покачал головой Роларэн. — Он заслужил не смерть, а муку — и я дарую ему её, по правде дарую. Разве что задержал? Он прислал сюда кучу молодых ребят, прямо мне навстречу, на верную смерть, чтобы нанести своим мечом последний удар и с довольством посмотреть на то, какого цвета эльфийская кровь. Красная! Только его — гаже. И сворачивается иначе. Шэрра содрогнулась. Верно, эльфийская кровь, алая, бежала, будто вода. Эльфы прошлого умели быстро заживлять ранения, и кожа у Вечных была прочна. Но нынешние… Кровь останавливалась плохо, свёртываемость уж больнр плохая. Девушка имела с этим дело, пока чужой алой жидкостью разрисовывала волшебный алтарь Каены Первой, даруя ей в жертву силу, молодость, могущество. Она отвернулась от Миро. Тот, казалось, на какое-то время ослеп и оглох, только хватался за лицо и тихо постанывал. У него не стало сил кричать громче, иначе позабыл бы давным-давно обо всём, что могло только его остановить. О чести, о том, что настоящие мужчины не плачут. Эльфы — отвратительные существа. Но есть то единственное, чему им стоит поучиться у человечества. Это подлость, та самая дикая, бесконечная подлость, что толкает их на гадкие преступления и не позволяет отступать. Подлости в человеке столько, что хватило бы и на целый десяток остроухих. Да что они могут? Ударить ножом в спину, предать товарища! Эльфы если уж и злы, то откровенно. Они любят, страдают, они терзают ненавистных на мелкие кусочки. Но люди ушли дальше. Они просто выталкивают их из собственной жизни одним только предательским тычком и делают вид, что больше не желают ни видеть, ни слышать. Прощаются, просто молча помахав рукой тем. в кого мгновение назад стреляли. Роларэн по-своему людей ненавидел. Они для него были слишком пошлы — сменялись в постелях мужчины и женщины, рождались десятками дети. Почему им, этим жалким грязным существам, не способным оценить радость отцовства или материнства, позволялось иметь и дочерей, и сыновей в неограниченном практически количестве? Почему они вышвыривали их, как расходный материал, почему заставляли трудиться, почему вынуждали горбатить спины, торговали их телами прозорливее, чем своими, а у него, мечтающего всю жизнь о детях, о заботе, о счастье, у него, способного подарить им вечное счастье, могла родиться всего лишь одна дочь? Почему Златой Лес выделил ему всего лишь один росток — и тот теперь мёртвый? Его дочь — покойница изнутри, с умершей, прогнившей душой — стараниями Каены, — а эти… Эти такими и рождаются. Рождаются — и рожают, рожают десятками! Он вновь посмотрел на Шэрру. Та опустилась на колени у какого-то из пострадавших, того самого, в руках которого оплавилась сталь, ещё живого, и Роларэн узнал в нём с трудом Громадину Тони. Тому, казалось, не хотелось нападать, не хотелось стрелять в спину, но он всё равно это сделал. Зачем? Да потому что надо было. Потому что о каких границах и пределах может и вовсе идти речь, когда весь мир покорен одному жуткому желанию — воевать за материальное, за куски земли? Эльфы были богаты другим. И Роларэн, в жизни не копивший ни золота, ни серебра, считался самым большим богачом среди своих, потому что доселе мог приходить к живому своему Златому Дереву и касаться бьющейся у него внутри души. Потому что был вечен — а этого не купить ни за какие деньги. Да что там! Каена — и та была лишена в своей отчаянной любви подлости. Она наносила удары открыто, они все — просто покорялись, от страха, от глупости, от собственного поразительного невежества, но покорялись, а причины волновали её меньше всего на свете. А тут что? Тупость, пустота в глазах… И дети. — Зачем ты его исцеляешь? — прошептал Роларэн, видя, ка кнепривычные немного для эльфийской магии серебристые искры срываются с её пальцев. У Вечных прошлого магия была золотая, его собственная — тоже сверкала серебром, словно вдруг постарела. У Каены — привычная, такая, как у тех, что были раньше, а у прочих… У прочих её, считай, и не было — королева выпила всё, что только могла, вытребовала столько волшебства, что ей отдавали всё до последней капли, лишь бы только больше не явилась на порог. Ужас? Нет. Они все к этому давным-давно привыкли. — Потому что его ещё можно спасти, — повела плечами Шэрра. Она прижала ладони к груди Громадины Тони, вливая в него осколки собственной эльфийской силы. Она ранила его изнутри разбитым стеклом — но снаружи затягивала раны, исцеляла руки. Миро хрипел где-то рядом — его было спасти полегче, пожалуй, Роларэн клеймил его, а не убивал, но девушка даже не посмотрела в сторону псевдонаставника, что повёл несчастных, бедных учеников на верную смерть. Она только пыаталась раскрыть глаза очередному глупцу… К тому же, Тони заступился тогда за ненавистного и раздражающего его Рэ. Для него неприемлемым было просто так взять и позволить человеку умереть от бесчестных ударов, и варианта "десятеро на одного" он не желал ни знать, ни слышать. Вот только сейчас вошёл в этот отряд, и нападал даже, пусть вяло и неохотно. Роларэн не стал возражать, когда Шэрра заживила парню раны. Даже подождал её, хотя и вправду мог уйти, прекрасно зная, что девушка бросится его догонять. И когда она отвернулась от Тони и посмотрела на мужчину, лишь коротко кивнул — да, не уйдёт, пока она не справится, но помогать спасать человека он тоже не станет. Девушка выпрямилась минут через десять. Он всё ещё не сдвинулся с места — Вечный стоял, будто бы превратившись в камень, и смотрел вперёд, в пустоту. — Я закончила, — мрачно сообщила она. — Мы будем идти? — Там, южнее, закончатся снега. По лесу легче бежать — мы не будем проваливаться и меньше устанем, чем от ходьбы, — покачал головой Рэн. — Хорошо, — не стала противиться Шэрра. — Веди. Она бежала за ним, не отставая ни на шаг, на собственную казнь — лишь бы только заглушить тихими эльфийскими шагами крики Миро и тихое дыхание Тони, преследовавшие её на этом нелёгком пути. Вот только, увы, ничего не помогало.
Последние комментарии
3 часов 25 минут назад
3 часов 29 минут назад
3 часов 41 минут назад
3 часов 42 минут назад
3 часов 56 минут назад
4 часов 13 минут назад