История болезни (документальная повесть) - часть первая [Александр Николаевич Уланов] (fb2) читать онлайн

- Одна бутылка портвейна на троих - мы и пьяными то не были, разве чуть-чуть, но как приятно ощущать себя взрослым.

- Какой ты еще глупый, Саша! Пьяница – это пропавший человек. В семье муж пьет – полбеды, а женщина запьет - считай семья пропала. Смотри больше не пей!

- Не буду.

- Повинились друг перед другом и больше об этом говорить не будем. А Моторев, это мальчик у которого ты говорил собачка ученая?

- Да, но сейчас он не живет в Саранске. Они переехали в Воронеж. У Мотырева собака была умная, не то что моя Дамка - носится по двору кругами и ни одной команды не знает. А Вовкина – все с первого раза выполняла, как в цирке. Посадит он собаку на задние лапы, положит ей на нос кусочек колбасы - она сидит и глазами ее «ест». Затем скажет: «Ешь!». Собака радостно подкидывает колбасу и ловит на лету. Не успевает ее проглотить, звучит команда: «Нельзя!». Она послушно кладет колбасу из пасти перед собой. И так несколько раз дразнил, пока не разрешит съесть. И еще многое другое умела.

- Саша! Ты свою собаку постоянно взаперти держишь, а выпустишь на свободу, она и носится как угорелая.

- Хорошо, мам. Вылечусь - обязательно буду гулять с Дамкой и начну дрессировать.

- Будешь, сынок. Собака ждет и скучает по тебе. Давай спать, завтра у нас тяжелый день.

Мама молится: «Помоги нам, пресвятая Богородица. Не оставь нас, заступница»…

8 декабря 1968 год.

- Улановы, готовы к операции? – спросил подошедший заведующий и ожидающе посмотрел на маму.

Мама тяжело встает навстречу Ивану Никифоровичу и с тревогой в голосе отвечает:

- Доктор, не рано еще? Саша – такой слабенький!

- Мамаша, мы планируем ушивание свищей, как раз с этой целью. Пища должна усваиваться организмом. Иван Ильич – ведущий хирург Мордовии. Думаю, под его руководством у нас все получится и Саша станет поправляться. В дальнейшем закроем рану. Впрочем…Вы можете отказаться, это ваше право.

- Мы согласны – вздыхает обреченно мама. – Делайте как вы считаете нужным. Очень волнуюсь за сына.

- Понимаю, но поверьте альтернативы нет. Операция ему крайне необходима. – переводит взгляд на меня. - Как настроение?

- Нормальное. Я согласен!

- Не боишься? – голос врача серьезен.

Показываю рукой на живот.

- Дырки в кишках зашивать же надо!

- Молодец, правильно понимаешь!

Мама с мольбой смотрит на заведующего.

- Пожалуйста…

Иван Никифорович сухо прерывает ее:

- Что от нас зависит, мы все сделаем! – уходит.

Она опустошенная садится на стул и тупо смотрит куда-то вдаль.

Успокаиваю:

- Мам, не переживай, операция простая - просто зашьют дырки и все!

- Сыночек, когда тебя забрала «Скорая» в больницу, тоже думала операция «аппендицит» - простая. Тебя увезли, а к нам зашла соседка - баба Тоня и пригласила пойти с ней на индийский фильм. Я, как последняя дура, согласилась и пошла. Тебя оперировали, а я смотрела индийские танцы и слушала их песни. Никогда себе этого не прощу! Надо было с тобой ехать!

Беру ее за руку:

- Сейчас ты со мной …

Лежу на каталке головой к дверям. Мама шепчет молитву и крестит меня, благословляя на четвертую операцию. Рядом стоит медсестра Нина Сергеевна. Неудобно перед ней - прикрываю лицо ладонями. Она терпеливо ждет.

- С Богом, сыночек! – вздыхает мама.

Глаза ее печальны, на щеке слеза. Периодически постукивая о выбоины пола, вновь скрепят колесики. Страха нет. Смотрю в уходящий назад потолок коридора. Удары сердца отзываются болью в висках.

Операционная встречает щемящей тишиной. Бесшумно двигаются обезличенные марлевыми повязками люди в серых халатах. Холодный операционный стол, раздражающий запах резины от маски для наркоза и все…

Медленно издалека приближаются голоса. В горле першит. Глотаю скопившуюся во рту слюну – боль пронизывает все тело. Открываю глаза, сквозь «пелену», вижу прибирающую хирургические инструменты медсестру и спины уходящих врачей. Кружится голова и очень болит горло. Во рту вновь скопилась слюна, но глотать боюсь. Наклонив голову, выдавливаю ее изо рта в ладонь.

Медсестра говорит:

- Проснулся, Саша? – вытирает салфеткой мне лицо и ладонь: – Сейчас санитарка подгонит каталку, и поедешь в палату.

- А операцию сделали?

- Да. Три часа продолжалась, а надо было еще дольше, Иван Ильич не решился. Вот наберешься силенок, и остальные свищи ушьют.

- Разве не все зашили?

- Пока к сожалению нет. Наверное тебе лишнее говорю, да и каталка едет.

Выезжая из операционной, вижу маму. Ее лицо пытается улыбнуться, но наклонившись и прижавшись ко мне , вдруг разрыдалась. Пришлось остановить движение. Соленые слезы падают на мои пересохшие губы.

- Сашенька, мой! Видимо за меня страдаешь сынок! А я-то чем грешна перед тобой, Господи?!

В коридоре воцаряется жуткая тишина, мама «ушла в себя», лицо ее делается бледным, кажется, еще мгновение и она потеряет рассудок.

Нина Сергеевна, отводит маму в сторону.

- Феня, не надо так убиваться. Саша живой, а это самое главное.

Каталка тронулась в путь, рядом с трудом переставляя ноги идет мама.

Почти до самого вечера не разговариваем. Мама привычно убирает скопившиеся в моей брюшной полости, кишечное содержимое - кожа вокруг раны разъеденная пищеварительным соком, отечная и печет. Затем обрабатывает, образовавшиеся в области выпирающих тазовых костей пролежни, не дающие мне спокойно лежать на спине. Перекисью водорода смывает гнойный налет, промывает раствором фурацилина и в конце «штукатурит» края раны и пролежни густой пастой «Лассара».

Наконец она прерывает молчание:

- Саша, как придет отец, оставлю его с тобой - истомилась. Я хочу посмотреть, что в доме без меня творится. Может тебе что-нибудь сварить?

- Хлебного кваса хочу и рябину.

- Квас сделаю, но ему зреть надо два-три дня. А где рябину среди зимы взять? В лесу птицы склевали. Может у бабушек поспрашивать?...

Папка пришел поздно вечером - глаза блестят.

- Как у тебя дела ,сынок? – повеяло винным перегаром.

Я сморщился, а мама ему с укором:

- Эх! Называешься отец! Другого дня не нашел нажраться?

- Молчи,«прокурор»! Я с устатка. На работе за двоих «пашу» и все заботы по дому на моих плечах. Люди относятся ко мне с «пониманием» - сын в больнице. Это ты сидишь здесь целый день на стульчике, отдыхаешь!

- Теперь ты отдохни, а я поеду домой.

- Езжай! Мы здесь без тебя обойдемся!

Мама смотрит на меня.

- Поеду, Сашенька. Вы как-нибудь, а я завтра вернусь. «Миколь» (Николай - эрзя.), ты если что, зови медсестру. Она поможет обработать рану, да и Саша подскажет.

- Иди-иди , разберемся…

Тускло горит на потолке лампочка. В палате я и папа.

- Будет меня еще учить, как рану перевязывать – он достает из кармана пачку сигарет и засовывает одну из них в рот.

Со страхом смотрю на дверь палаты.

- Пап, не кури здесь! Медсестра может войти – отец нагибается, снимает с живота пеленку – махорка из незакуренной сигареты сыпется в рану: – Ну, пап! - он с досадой сминает злополучную сигарету и бросает ее в плевашку.

- Не бойся сынок, на войне специально рану махоркой присыпали, лучше заживала - покачивает головой: - Чего они сегодня наоперировали?

Пожимаю плечами.

- Профессор хотел свищи зашить, но все не смог.

- Распороть живот получилось! А зашить его не могут – тоже мне «б…ть», доктора.

- Когда я немного поправлюсь, Иван Ильич все зашьет.

- Хрен с ним. Как вылечишься, куплю «крыленку» (вентерь) и летом поедем в Вейсэ. Наловим в речке рыбы, да на берегу сварим уху. Можно у кого-нибудь взять ружье - зайца подстрелим. Знаешь я их сколько набил, когда пастухом был.

- Сколько?

- Много. Ружье у меня было старенькое, но хорошо пристреленное – шестнадцатикалиберное. Говорю своей матери: «Ставь котелок в печь – за зайцем иду!» Выйду к речке, спрячусь в кустах на этом берегу, а зайцы на той стороне под горой травку щиплют. Не торопясь выбираю, что покрупней – «Бах» и готово! Там на речке его и свежевал. Прихожу домой, а у матери еще вода в котелке не закипела.

- Ладно пап, врать то!

- Не веришь, твое дело. Поедем в деревню, сам у бабушки спросишь. Раньше зайцев много было. Сейчас все луга тракторами перепахали, им негде разводиться. Но все равно одного где нибудь найдем!

- Пап, давай сами ружье купим и будем вместе охотиться!

- С твоей матерью купишь. Она за рубль «удавится». Хорошее ружье больших денег стоит…Слушай сынок! Вот ты и попроси у нее. Тебе не откажет.

- Хорошо пап, обязательно попрошу.

- Лучше купить двенадцатикалиберное - оно надежнее!

- Оно же тяжелое.

- Можно пока и шестнадцати, тогда только двустволку.

- Дамку на охоту возьмем? Она нам дичь находить будет.

- Нет, твоя собака годится только курей пугать. Заведем для охоты - легавую. Она дичь в траве покажет и зайца поднимет.

- Хорошо. Пап, а почему нас в деревне называют «Псакань» (Кошкины - эрзя)?

- Не нравится?

- Обычное прозвище, просто интересно.

- Когда мой прадед был грудным ребенком, в дом к нам зашла соседка. Посмотрела на сладко спящего в люльке младенца и сказала: «Удэ кода псакине» (спит, как котеночек – эрзя). С того времени прижилось за нашим родом прозвище «Псакань». А твоя мать стесняется. Да и в Саранск мы переехали в основном по этой причине - она настояла. Пойду где-нибудь покурю. Затем поедим и спать.

- Пап, а перевязка?!

- Нет, вначале покурю – терпенья нет. Перевяжу! Не впервой мне этим заниматься…

Лежу один в палате. Вспоминаю скудную информацию о жизни родителей:

«На мамины упреки отец обычно кричит:

- Молчи, «кулацкое отродье»

Мама в ответ:

- А у вас в роду - вечные пастухи.

«Действительно, все предки у отца по мужской линии - пастухи. Папа после выписки из госпиталя, восстанавливая разрушенные немцами мосты, обучился плотницкому ремеслу. Но после демобилизации снова взял в руки кнут, оставленный в наследство от отца.

Мой дедушка - Иван Дмитриевич Уланов, погиб 4 мая 1942 года в боях с фашистами, возле поселка Сосновый в Карелии. В месте его захоронения на братской могиле памятник - на высоком постаменте с автоматом в руке склонив голову, стоит советский солдат.

Моя бабушка - Оксинья Филипповна, занималась тем, что собирала по домам «пастушью дань». Денег у колхозников не было, и они расплачивались с пастухом продуктами с подворья - ведро картошки, яйца, масло, а осенью ошметок мяса или сала. Бабушка домашними делами себя не утруждала. Уйдет с утра, посетит два-три дома и только к вечеру возвратится домой. Со слов моей мамы: «Только людей от дела отрывала».

Пастухи с ней не живут – дедушка не вернулся с войны, а мой папа плотничает в Саранске, но привычку ходить по домам не бросила. Она иногда брала меня с собой. Возвращались всегда к вечеру, и от ее пустых разговоров я приходил домой измотанный.

В 1951 году, родители с малолетними детьми Ваней и Петей ,по государственной программе «Переселения на Дальний восток» выехали на Амур и поселились в селе Марьяновка, где в январе 1952 года родился брат Николай.

Папка вспоминает жизнь на Амуре с удовольствием:

«Вокруг села огромный лес. Скотина пасется самостоятельно – без привязи и пастухов. Травы вдоволь – живи и радуйся. Двух лет не пожили, мать твою потянуло обратно к родне - соскучилась. Местные «хохлушки» уговаривали: «Родня – это дети и муж», но разве «прокурора» убедишь.»

У мамы другая версия:

«Стал отец без стеснения «жить» на две семьи. Я не скандалила, даже жалела «вторую жену», очень она болела – постоянно задыхалась».

Весной 1953 года, семья возвратилась в свой родной поселок - Вейсэ. Мама жить со свекровью не захотела. Родители купили сруб сельской бани и построили в другом конце поселка, напротив соснового леса, себе домик, где 26 декабря 1953 года родился Я.»

9 декабря 1968 год

Просыпаюсь – передо мной «мамины глаза». Но почему она в солдатской форме? Наконец осознаю: «Ваня приехал»!

Старший брат трогает за руку.

- Здравствуй, братишка. Проснулся? Папка домой поехал, а я давно здесь, не хотел будить.

Радостно спрашиваю:

- Ты же в армии должен быть? – голос мой спросонья осипший.

- В отпуске я, Сашок. Телеграмма пришла в часть, что ты заболел. Подал рапорт своему командиру и мне предоставили отпуск на десять суток. Ночью приехал. Разбудил тебя, да?

Улыбаюсь ему:

- Так рад тебя видеть, хорошо что приехал. - мне не привычно видеть брата – солдатом. Трогаю тихонько его военную форму под белой больничной накидкой: – Вань, я тоже солдатом буду.

- Обязательно будешь!

- А у меня на животе огромная рана и кишки в дырках. Почему вчера хирурги их не зашили?

Брат в замешательстве молчит. Неожиданно в палату входит толпа врачей, и Ваня совсем растерялся.

- Саш, пока в коридоре побуду – он выходит сквозь расступившийся перед ним строй в белых халатах.

Профессор садится рядом.

- Мы тебя немного побеспокоим, если ты не возражаешь.

Смущенный всеобщим вниманием, отвечаю:

- Вы же меня лечите!

- Стараемся – поперхнулся он.

Иван Ильич оголяет мой живот и дав возможность подойти всем поближе, поучительно продолжает:

- Перед вами студенты, наглядный пример, чем может осложниться банальный аппендицит. В результате несостоятельности культи аппендикса образовался периаппендикулярный абсцесс, который в свою очередь вызвал распространенный гнойно-фиброзный перитонит. Затем, как следствие - парез кишечника и абдоминальный сепсис.  В результате интенсивной медикаментозной терапии  перистальтика кишечника возобновилась, но к сожалению,

возникли множественные тонко и толстокишечные свищи. Из-за малой усвояемости пищи больной катастрофически теряет вес. Вчера проведена очередная операция. Смогли ушить несколько доступных нам тонкокишечных свищей - профессор некоторое время молча оглядывает вспоротый живот, в котором недовольно ворчит дырявый кишечник. Затем смотрит на меня и продолжает: - Саша, когда пройдет воспаление брюшной полости, мы постараемся ушить остальные свищи, но для этого тебе надо хорошо питаться - он повернулся к студентам: - В настоящее время проводится заместительная,

дезинтоксикационная и антибиотикотерапия. Прокапали

несколько литров донорской крови и плазмы, но потребность еще большая – встает: - Пройдемте в аудиторию, обсудим данную историю болезни …

Ваня вернулся в палату, и уже я ему объясняю, почему хирурги не зашили свищи кишечника и рану на животе…

10 декабря 1968 год.

Ушедшая утром мама, вернулась к обеду. Ее лицо светится от радости.

- Мам, ты чего такая?

- Сашенька! Представляешь, столько людей сдали для тебя кровь? Папа, Ваня, Петя и я пришли в пункт сдачи крови, а там - соседи, учителя из школы, родственники, наши знакомые и не знакомые нам жители с «ТЭЦ – 2». Любой матери приятно узнать, что ее дитя еще кому-то нужное. Они просили меня не сдавать самой кровь, но я их не послушалась - мама засучила правую руку и показала повязку на предплечье: - Материнская кровь самая полезная.

Не найдя что ответить, смущенно улыбаюсь.

Голова переполнена неизвестным до этого чувством, все смешалось в моем возбужденном сознании - благодарность, смущение, долг перед людьми и стыд за причиненное всем беспокойство .

Мама добавляет:

- Александр Дмитриевич, ваш классный руководитель, сказал что и ребята из класса тоже хотели сдать кровь, но им еще нельзя. Она поглаживает мою руку, все еще находясь под впечатлением пережитого и ласково приказывает: - Теперь, ты просто обязан выздороветь. Нельзя подводить людей… Есть будешь?

- Буду!

11 декабря 1968 год.

Красивая кисть рябины лежит на тумбочке. Алые ягоды чуть сморщились, а красные листья над гроздью как свежие.

Мама рассказывает:

-Тетя Аня Акашева дала. Она нам дальней родственницей приходится.

- Знаю. Ее дом напротив Зориных.

- Мне, Вера Зорина и подсказала, что может быть рябина у Акашевых. Тетя Аня, оказывается лечебные травы заготавливает. Пошла к ней, и точно – рябина есть. Долго искать не пришлось.

Жую кислые с горчинкой ягоды – одну, другую, а третью уже с трудом - набил оскомину.

- Все.

- Быстро же ты наелся!

Смущенно улыбаюсь, затем тихо прошу:

- Мам..?

- Что сынок?

- Купи мне охотничье ружье!

- С чего тебе это в голову пришло…Понятно - папка надоумил!

- Да я о нем сам давно мечтаю. Просто не решался сказать. Папка еще собаку заведет охотничью.

- На одну ночь оставила его с ребенком, и уже успел тебя взбаламутить. Одни расходы. - она ругается, а голос мягкий и глаза добрые.

- Не сердись мам. Мы с ним настреляем столько зайцев и уток, что и поросенка держать не надо - от него только грязь и вонь в сарае.

- Свинину-то мы едим всю осень и зиму. Посмотрим, сколько вы настреляете! Купим сыночек! Лишь бы ты выздоровел.

12 декабря 1968 год.

- Виктор Николаевич! Мне капают кровь, а на флаконе написано женское имя.

- Ну и что? Просто донор – женщина.

- Я мужчина, а кровь женская!

Доктор снисходительно улыбается.

- Ты боишься превратиться в женщину?– насупившись, молчу. Виктор Николаевич продолжает уже серьезно: – Надо же такое в голове держать. Вливание крови никоим образом не влияет на пол.

- Сколько еще ее можно капать? Все руки в синяках и вены от игл попрятались.

- Ты очень истощен и ослаблен. Кровь разносит питание и кислород по организму, а у тебя низкий гемоглобин – не хватает железа. Пока без донорской крови не обойтись. «Наедай» свою, больше ешь мяса и фруктов.

- Да, с дырявыми кишками «наешь», зря продукты перевожу.

Врач успокаивает:

- Ешь понемногу, но чаще – больше усвоится. Как окрепнешь, свищи постараемся ушить…

13 декабря 1968 год.

Медсестра Нина с пятой попытки, наконец попадает иглой в тонюсенькую венку на тыльной стороне моей кисти.

- Саша! Прошу не шевели рукой, – даже пальцами. Выйдет из вены игла, колоть будет некуда – она осторожно закрепляет иглу кусочками пластыря.

- А когда я шевелил?

- Просто лишний раз предупреждаю! – Нина некоторое время смотрит на медленно капающую в стеклянной колбочке кровь, затем регулирует зажим на трубке капельницы – кровь закапала быстрей. Обращается к рядом стоящей маме: – Тетя Феня, как будет заканчиваться, позовете! – медсестра вышла…

Появившаяся мелкая дрожь во всем теле сменяется сильным ознобом, кожа покрывается зудящими пятнами.

- Мам! Тело «горит» и чешется!

- Сынок, да ты весь красный - мама выбегает из палаты и быстро возвращается с медсестрой: – Нина! Ты посмотри, что с Сашей стало!

Лицо мое отекает, глаза превращаются в щелочки, на теле появились крупные водянистые волдыри. Медсестра молча пережимает зажимом трубку капельницы.

В палату входит Виктор Николаевич.

- Нина! Срочно наберите преднизолон - тридцать миллиграмм и десять кубиков хлористого кальция.

Возвратившись, медсестра вводит в капельницу, ниже зажима, лекарство. Горячая волна проходит по телу, но продолжает знобить. Она отключает капельницу и уходит вместе с ней.

Врач объясняет маме:

- Кровь донора оказалась несовместимой с кровью Саши. Не волнуйтесь, все пройдет - доктор разворачивается, про себя бормочет: - Сколько крови зря пропало!

- Сынок, да что за напасть такая!? – вздыхает мама, накрывая вторым одеялом. – Раньше кровь хорошо переносил, а сегодня почему? Видимо донор, сам больной. Ешь больше.

Своя кровь - лучше!

18 декабря 1968 год.

Испугавшая нас с мамой реакция на донорскую кровь, прошла в тот же день. Теперь ее переливают через день, и темные капли в стеклянной колбочке, уже падают медленнее.

Сплю хорошо, без «полетов» и «падений в пропасть». Ем все подряд, запивая пищу капустным рассолом и домашним хлебным квасом. Приходила мать Сашки Зорина – тетя Вера. Принесла большой пакет горячих пирожков с требухой свежеизготовленных в цеху мясокомбината и бутылку темно-красного вина «Кагор». Принимаю его по одной столовой ложке перед едой – для аппетита.

Общее состояние улучшилось, гнойники уменьшились в размерах. Перевязка стала безболезненной, но свищи кишечника по-прежнему без изменений – «хлюпают».

Вчера уехал достраивать свой автозавод Петька, сегодня пришел прощаться Иван.

- Саша! Десять дней пролетели, надо ехать в часть.

- Вань, а ты из автомата стрелял?

- Один раз. Я же художник - оформляю стенды, пишу плакаты – Вот такая браток у меня служба.

- А мне нравится стрелять. Мамка ружье мне купит!

- Знаю, отец говорил. Каждому свое – кому стрелять, а кому рисовать. Вернусь из армии, пойду с тобой писать этюды. У художника Перова есть картина «Охотники на привале». Я вас с папкой нарисую. Возьмешь?

- Возьму! И пострелять из ружья дам.

- Нет, спасибо! Лучше рисовать буду. От стрельбы в ушах звенит…

22 декабря 1968 год.

- Саша, ты знаешь ее? – рядом с мамой стоит, в деревенском темном сарафане, невзрачная маминых лет женщина.

Догадываюсь - она наша родственница из деревни, но вижу ее впервые.

Мама подставляет ей стул:

- Настя, садись. Сынок! Она моя племянница. Из всех родственников, Настя для меня самый близкий человек. А тебе двоюродная сестра – мама насильно усаживает ее на стул.

Удивленно смотрю в лицо женщины и она прерывает молчание:

- Чумбрачи, Саша. Монь лицясь сырей? (Добрый день, Саша. Мое лицо старое?)

- Здравствуйте. Нет, не старое – вопросительно смотрю на маму: – Как так может быть? - мама улыбается.

- Очень просто. Твоя бабушка и моя старшая сестра Екатерина, в один год нас рожали. С Настей мы в одной люльке выросли. Все детство провели вместе.

Новоявленная сестра гладит мою руку.

- Кода тонь тефне, вишка ляляй? Берянсто? (Как твои дела, младший брат? Плохо?)

- Вадря! (Хорошо) – неожиданно для себя отвечаю на эрзя.

- Аволь пек вадря, кода аштят больницяса. (Не очень хорошо, раз находишься в больнице)

Разговорная эрзянская речь для меня трудна - отвечаю на привычном русском.

- Правда хорошо!

- Помогак тонять Пазысь, цёрыне. (Помоги тебе Бог, мальчик) - она усаживается на соседнюю кровать рядом с мамой.

В полудреме прислушиваюсь к тихой эрзянской речи. Мама с тетей Настей вспоминают свое детство и юность.

«Молодыми в лаптях и онучах (портянки под лапти) они часто ходили в Вейсэвский лес, летом - за ягодами, осенью - за грибами. Все четыре километра от Шугурово до поселка шутили и смеялись - время в пути пролетало незаметно. Завидовали жителям Вейсэ. Маме хотелось жить там. Впоследствии так и случилось.

Во время войны мама, закончив кратковременные курсы, работала в колхозе комбайнеркой. По ее словам: «Не знала где болт, а где гайка».

Работали в поле бесплатно, и каждый колхозник норовил принести в укромном месте одежды, хоть немного зерна для своей семьи. При обыске у маминой сестры Кати, в подвале нашли собранный по горсточке мешок зерна, - арестовали в тот же день. Она умерла в трудовом лагере, возле города Рузаевка. Ее муж, призванный в начале войны еще раньше пропал без вести. Настя для младших пятерых братьев и сестер стала мамой и папой.

Моя мама за «горсть зерна», три года валила деревья в лесах под Кировым. Жили в деревянных бараках, спали на нарах в два яруса. Месяцами не мылись, и волосы у женщин шевелились от огромного количества вшей. Их давили между ногтями больших пальцев. Вернулась она в родное село только после Победы над Германией.

В 1947 году по настоянию старшего брата Сергея, жившего своей семьей в родовом доме, мама была сосватана за овдовевшего моего отца. Парней в деревне осталось мало, и завидующим ей подружкам, она говорила: «Замуж выйду, да за кого выйду!». Было ей 24 года, а по деревенским меркам - почти «старая дева». Без любви, с руганью и упреками мама родила от папы шестерых сыновей.

О том, что когда-то «сидела» напоминала привычка щелкать ногтями больших пальцев и протяжная песня «Хаз-Булат удалой». Такой песни в репертуаре эрзянского села нет, а мама выполняя монотонную работу, поет ее постоянно»…

В палате сумерки. Настя рассказывает маме деревенские новости, вспоминает бабушку Анастасию.

- Тонь авась пек «берянь» (Твоя мама очень «плохая»)

Мама вздыхает, смотрит на меня.

- Как тебя могу оставить? Без присмотра пропадешь! Твоя бабушка живет в большой семье, есть кому за ней ухаживать, да и лет ей почти девяносто. Не дай Бог, мне дожить до такого возраста , когда не сможешь за собой ухаживать.

Со слов моей мамы бабушка была очень строгой и даже деспотичной…

Помню ее другой:

«Сухонькая старушка в кокошнике, сидит в углу комнаты под иконами.

Подхожу к ней. Зная, что она не понимает русскую речь, здороваюсь на ломанном эрзя.

- Чумбрачи, бабай! (Добрый день, бабушка)

- Чумбрачи, цёрыне. Тон кинь (Добрый день, мальчик. Ты чей?)

От обиды на глазах у меня слезы, но все же поясняю:

- Цёкаинь цёра, Сашка (Феклы сын, Сашка)

Лицо ее становится приветливым.

- Адя тей (подойди ко мне) – подхожу ближе, почти вплотную. Она, высохшими жилистыми руками, прижимает к себе и взяв со стола варенное яйцо, подает мне.

- Ярцак монь цёрыне (Кушай мой мальчик) – гладит мою голову. Обида проходит.

Внуков у бабушки много, более тридцати. Всех не запомнишь, да и старенькая она…

24 декабря 1968 год.

Капустный рассол, хлебный квас, ложка «Кагора» перед едой, улучшили аппетит. Организм требовал пищу. Кровь капали реже, порой заменяя ее светло-желтой плазмой.

Каждый день в больнице похож на предыдущий – завтрак, врачебный обход, перевязка с Виктором Николаевичем, подключение капельницы (от множественных гематом, руки имеют сине-желто-зеленый цвет), обед, тихий час, посещение родственников и знакомых, ужин и сон.

Пищеварительный сок, разъедая края раны живота, вызывает жгучий зуд - не помогает и постоянная чистка скапливающего пищевого содержимого. Очищаю уже сам, но требуется помощь со стороны – подать вату, «плевашку», банку с пастой «Лассара», а затем все убрать.

Маму на ночь периодически подменяет папка. Он работает днем плотником в «ЖЭКе», а ночью посменно охранником на фабрике «Химчистка». На фабрике работала и мама, но по причине моей болезни находится в отпуске без содержания.

Сегодня дежурит брат Колька. В палате ему неуютно. Пытаюсь его разговорить:

- Ты знаешь, у нас есть двоюродная сестра – ровесница мамы?

Коля поправляет «офицерский» ремень, на сшитых в ателье расклешенных брюках.

- Знаю конечно, она когда приезжала тебя навещать, ночевала у нас. Да и раньше это знал.

- Коль, по-эрзянски разговаривать умеешь? Я понимаю все хорошо, а говорить не получается.

- Свободно! Правда стесняюсь. Я до пяти лет жил в деревне и разговаривал на эрзя. Когда отцу дали одну комнату в нашей квартире, мамка забрала из деревни Ваньку, Петьку и тебя годовалого, а меня оставила у бабушки в Вейсэ. Из деревни забрали, когда нашей семье разрешили вселиться в освободившуюся от соседей вторую комнату – это наш зал. Помню, как впервые приехал на автобусе из деревни в Саранск. Когда автобус остановился, водитель сказал: «Саранск». Часть людей стало выходить и я вышел. А это оказалась остановка на окраине города. Стою один - не знаю куда идти. Вскоре автобус вернулся. Сопровождавший меня житель Вейсэ обнаружив, что ребенка в автобусе нет, попросил водителя возвратиться. Затем он уже не отпускал мою руку, пока не передал маме. Между залом и первой нашей комнатой стояла раньше печка - там сгорели мои маленькие плетенные лапти. В Саранск, я в липовых лаптях приехал! - таким откровенным, брат еще со мной не был. Он продолжает: - В Шугурове у нас очень много родственников. У тети Насти есть братья - Григорий, Михаил, Сергей и сестра Таня. Еще один ее брат, на войне умер от гангрены ног - натер их сапогами. У нас родни - пол деревни!

Брат говорит и говорит. За разговором время не заметно, но кожа живота, пощипывая напоминает: «Пора очищать рану».

- Коля! Достань мне вату из тумбочки и вытащи плевашку из-под кровати.

Наклонившись он достает из тумбочки вату, а я в это время откинув одеяло, снимаю с раны пеленку. Разогнувшись брат видит мои шевелящиеся хлюпающие дырками кишки и столбенеет. Положив вату на стул, он с бледным лицом отходит к окну - ему плохо.

Немного выждав, зову его:

- Коль, подай плевашку! Мне некуда кидать грязную вату. На рану не смотри. Просто придвинь ее ногой и все.

Не ожидал от брата такой реакции - из всех братьев он самый смелый.

Вспомнился случай, произошедший в августе этого года.

«Между молодежью разных районов города, постоянно происходили междоусобные войны. Этим летом тэцкие пацаны вели бои с посопскими, что жили за рекой Инсар, протекающей по окраине Саранска.

В один из дней, мы семьей перекапывали землю на огороде, расположенного в пойме реки. Кольки с нами не было. Вдруг между заборами соседних огородов бежит он. Подбежав к нам, брат молча хватает свободную лопату и снова убегает. Папка крикнул ему что-то вдогонку, но он даже не обернулся. Пришел Колька домой поздно вечером. На расспросы не отвечал.

Где-то через неделю, я увязался за толпой ребят шедших на «стрелку» с посопскими. Наши расположились на своем левом берегу реки, посопские на правом. Обе стороны, обвиняя друг друга, кричали матом. Орали долго, затем решили пойти на мировую. Каждая «армия» выбрала парламентера, и они раздевшись, бросились одновременно в воду. На середине реки парламентеры поздоровались и поплыли дальше на противоположный берег, навстречу к «врагам». Когда «наши» стали предъявлять претензии к парламентеру противника, тот в ответ говорит:

- Ваш бешенный пацан, чуть было наших не зарубил лопатой.

Я догадался, что речь идет о моем брате Кольке.»

Сегодня увидев, как он реагирует на мой вспоротый живот, говорю ему:

- Ты не побоялся посопских, а здесь обычная рана.

- Это совсем другое дело. Тогда хотели с ребятами просто искупаться в реке. Нас трое было. А они, как специально ждали. Человек десять подошли и без всякой причины стали хамить, затем полезли драться. С трудом отбившись, стали убегать, а они за нами. Зная, что вы на огороде, рванул к вам и схватив лопату, побежал выручать своих пацанов. Посопские увидев меня, «драпанули», я за ними – хорошо не догнал. В тот момент злой был, точно кому-нибудь мог «черепок» разрубить. Сейчас бы не с тобой разговаривал, а на «зоне» землю «топтал». Ладно, Санек, об этом. Мне лучше. Чего тебе подать? …

26 декабря 1968 год.

Сегодня день моего рождения. Мне пятнадцать лет.

Замороженное окно в палате искрится от утренних лучей зимнего солнца. Мама стоит рядом, улыбается.

- С днем рождения, сынок!

В палате светло и празднично.

- Спасибо – ответная улыбка расплылась по моему лицу.

- Тебе подарок купила, – она раскладывает на моей груди в синюю полоску рубашку, от которой еще веет фабричный запах: – Может попробуем в честь дня рождения сесть? Улыбаюсь сильнее.

- Давай! Надоело лежать. Вся подушка в волосах.

«С некоторых пор мои черные с кудряшками волосы выпрямились и стали выпадать. На затылке от трения с подушкой образовалась залысина. Кожа вначале с кистей и стоп, а затем и со всего тела стала отслаиваться. Ее сдираю лоскутами, а под ней – светлая и мягкая, как у младенца. Спрашивал маму:

« - Почему волосы выпадают и кожа сползает как со змеи? Она объяснила: «Ты, сынок, заново рождаешься. И волосы вырастут, такие же черные и кудрявые – от девчат отбоя не будет!»

Взамен мягкого серого больничного белья, на мне уже новая красивая, но жестковатая рубашка:

- Ну что, садимся? – мама смотрит вопросительно.

Киваю.

- Да!

Железный подголовник поднимается - нахожусь в полусидящем положении. Немного кружится голова. Сердце замедляет ритм – кажется сейчас остановится.

Тревожный голос мамы:

- Опустить?

Обессиленный, киваю.

Опускается подголовник, ритм сердца восстанавливается.

- Зря мы это затеяли – разволновалась мама.

- Не зря! Давай еще попробуем. Надоело смотреть в потолок!

Медленнее, уже с остановками, подголовник вместе с подушкой и матрасом вновь приподнимается. Наконец осматриваю палату сидя. Все окружающие вещи приняли непривычный для меня вид. Сижу минут пять. Перед глазами летают «мушки». Мама опускает подголовник, но не до конца – остаюсь в полусидящем положении.

- На первый раз хватит и так долго сидел. Может, Бог даст, скоро и на ноги встанешь.

Она взволнованна, но глаза радостные и у меня настроение приподнятое.

- Мам? Давно хочу спросить. Почему у меня в свидетельстве о рождении стоит дата - 3 января 1954 года, а день рождение всегда справляем 26 декабря?

- Разве я не рассказывала?

- Нет.

- Так слушай. В то время, отселившись от твоей бабашки Аксиньи мы жили в только что отстроенном маленьком домике на окраине поселка Вейсэ. Там и родила тебя - 26 декабря 1953 года.

- Этот дом я видел.

- Когда? Домик давно же разобрали.

- Правда, видел. Когда совсем маленьким был, бабушка его показывала. Подошли к дому, она приподняла меня, а я в окошко смотрел. В центре стол, на столе солонка стояла, а у печи лежали дрова. Все прибрано и чисто.

- Да разве я могла уехать из дома не прибравши. Слушай дальше. Зарегистрировали тебя в сельсовете 3 января 1954 года. Сама этого захотела – думала в армию позже возьмут.

- А меня из-за этого в классе никто не поздравлял. В младших классах наша учительница Раиса Федоровна, всегда торжественно объявляла дни рождения учеников. Именинников всем классом поздравляли, меня ни разу не объявила. У нее в журнале было написано 3 января, а это зимние каникулы.

- Саша! Почему не сказал Раисе Федоровне?

- Стеснялся! …

Тихий час закончился. Умытый и причесанный лежу с приподнятым подголовником – ожидаю гостей. Пришла Миронова. Последнее время она часто заходит, у нее в соседнем терапевтическом отделении лежит мама. Сегодня Валя выглядит особенно красивой. Одна ее рука занята пакетом с продуктами, а в другой «авоська» с игрушками.

Мама обрадовалась.

- Саша, а ты говоришь, одноклассники не поздравляют.

- Что Вы говорите, тетя Феня?! Сегодня весь класс пришел – она отдает пакет маме, а на тумбочку выкладывает: аиста на одной ноге - держащего в клюве новорожденного ребенка, матерчатого длинноухого осла - с доверчивыми стеклянными глазами и плюшевого мишку с балалайкой.

Она выпрямилась и торжественно произносит:

- Саша! Весь наш 8 «А» поздравляет тебя с Днем рождения и желает скорейшего выздоровления! – Она садится на стул совсем рядом со мной.

Чувствую запах ее тела. Она смотрит мне в лицо завораживающим взглядом и нежным голосом, от которого у меня пробегают мурашки, продолжает:

- Я очень хочу, чтобы ты вернулся в наш класс. Тебя нам не хватает.

Мама вытирает платком свои глаза, а у меня комок в горле, но все же с трудом выдавливаю:

- И я хочу…

Волнение охватывает всех троих, и мы долго молчим. Валя резко встает.

- Тетя Феня! Я совсем забыла, у нас был субботник. Александр Дмитриевич - наш классный руководитель, водил весь класс на консервный завод. Там мы разгружали вагон и перебирали овощи. Нам за эту работу заплатили сорок пять рублей. Ребята решили отдать эти деньги Вам. Она развернула аккуратно, сложенный тетрадный лист и протягивает маме пачку денег.

Такой растерянной, маму еще не видел.

- Да вы… Вы и так потратились – она рукой показывает на подарки.

Валя непоколебима.

- На это все, мы деньги отдельно собирали. Возьмите тетя Феня! Это решение класса. Я деньги обратно не понесу!

Валя ушла. Смотрю на аиста, простодушного осла, смешного мишку и с грустью понимаю: – «С этим замечательным классом уже учиться не буду!»

А плюшевый мишка, не обращая внимания на мои слезы, задорно вскинув голову, играет на балалайке…

30 декабря 1968 год.

Наряжаем маленькую елочку. Рана укрыта пеленкой и одеялом. Подголовник приподнят. Мама рядом. Елочка стоит на моем животе и нам удобно развешивать разноцветные малюсенькие стеклянные шары и игрушки на пластмассовых веточках.

Заходит Виктор Николаевич и обращается к маме:

- К Новому году готовитесь? А я пришел Вам сообщить желание профессора. Иван Ильич, завтра хочет Сашу прооперировать.

От неожиданности, у мамы падает из рук стеклянный шар и он не разбившись, закатывается под кровать.

- Виктор Николаевич! Завтра же все к Новому году будут готовиться!

- Вы отказываетесь?

Мама оглядывается на меня. Утвердительно киваю головой, и она растерянно произносит:

- Нет, не отказываемся, но…Как-то неожиданно!

- Решение принимает Иван Ильич! Он вновь попытается ушить «высокие» свищи в тонком кишечнике, а может быть и все. По ходу операции будет видно – доктор вышел.

У мамы в глазах блеснул луч надежды:

- Сыночек! Может, Бог даст, в новом году будешь с целыми кишками - она присела рядом на краюшек кровати: - Иван Ильич – профессор. Кому же нам верить, как не ему.

Пожимаю плечами.

- Мам, ты вроде меня уговариваешь! Нельзя же, жить с таким животом! Не понимаю в чем сложность операции? Зашить дырки в кишках – это так просто, для этого не обязательно быть профессором.

- Ничего не знаю, сыночек. Видимо, сложно…

31 декабря 1968 год.

Предновогоднее утро. Мама, перекрестив меня, благословляет на пятую операцию. Она печальна, но не плачет. Хочется сказать ей что-то ободряющее, но не нахожу слов. На душе тоскливо.

Трясется подо мной каталка, и опять рядом не отрывая от меня взгляда, шагает мама.

Операционная встретила запахом терпкого воздуха, после кварцевания. Как тени движутся обезличенные марлевыми повязками хирурги. Редкие слова и звуки гулко отдаются в полуовальном помещении операционной. Свет рефлектора слепит глаза. Резиновая маска накрывает нос и рот – нечем дышать. Удушающий запах эфира…

Кто-то гладит мои волосы на голове. С трудом открываю слипшиеся веки – лежу в палате. В тумане различаю силуэт мамы.

- Проснулся, сынок?

Киваю головой. Хочу спросить ее, но не могу, очень болит горло. Мама догадывается по моему взгляду.

- Иван Ильич, что смог то и сделал, так Виктор Николаевич сказал. Очень много спаек в кишках. – голос у мамы монотонный без эмоций.

– Теперь все зависит от нас с тобой. Пока ты не окрепнешь – оперировать больше не будут.

Душевный настрой мамы передается и мне - радости нет.

1 января 1969 год.

Новый год встречаем скучно. На тумбочке стоит украшенная елочка. Мама молча ухаживает за моим вновь обездвиженным телом. Мне не дает говорить отечное горло. Кишечник в ране «ворчит» сильнее прежнего. Видимо, не доволен – зря его потревожили хирурги.

В палату санитарка с медсестрой завозят каталку, на которой лежит худой парень. Его перекладывают на параллельно стоящую кровать. Вся видимая часть кожи паренька, представляет собой огромный синяк, лицо отечно, вместо глаз тонкие щелочки. Из неимоверно раздутых губ торчат подрезанные капроновые нитки швов. Левая рука и правая голень - загипсованы. По свежей, аккуратно приклеенной повязке на животе и по запаху эфира для наркоза, догадываюсь – он только что прооперирован.

Не отошедший окончательно от наркоза сосед бубнит своими разбитыми губами, что-то нечленораздельное и порой, в его бессвязной речи, проскакивают нецензурные слова…

Забот у мамы прибавилось. Ночью вместо кровати, ей придется как и раньше, спать на сложенных в один ряд стульях.

От медсестер она узнала, что зовут его Василием, ему 18 лет. Нашли его избитого в комнате общежития, где он проживал.

Внешне мы соответствовали друг-другу. Оба худые и даже рана у Васи на животе – правда зашитая. Симметрично стоящие у кроватей две капельницы дополняли картину и мама впервые за день улыбнулась.

- Два сапога пара.

Прошло около часа. Повернув голову в сторону соседа, я увидел перед собой осознанный взгляд, и непроизвольная улыбка тронула мои губы.

- Привет – говорю осипшим голосом.

В ответ улыбка наподобие гримасы и медленное:

- З-дра-вс-твуй.

Знакомство состоялось…

Во время «тихого часа» в палату вошел молодой мужчина. Посмотрев мельком на меня, он уверенно присел на стул рядом с Васей. Раскрыв на своих коленях папку с чистыми листами бумаги, приготовился писать.

- Вася! Я следователь прокуратуры, веду твое «Дело» - мой сосед с опаской, удивленно, смотрит на него. – Рассказывай, что случилось в общежитии. Кто и за что тебя избил?

Василий еле-еле раздвигает отекшие с кровоподтеками губы.

- Го-во-ри-ть тр-у-дно.

Следователь молча раздумывает, затем захлопывает папку.

- Хорошо! Приду позже – не попрощавшись, выходит из палаты.

В течении дня, мама лучше следователя, выяснила его историю:

После окончания в сельской школе 10 класса, Вася приехал в Саранск поступать в университет. Не пройдя по конкурсу, решил в деревню не возвращаться. Устроившись учеником слесаря на завод, поселился в общежитии. Деревенский паренек жил в одной комнате с двумя пьющими мужиками. Он как мог им ублажал – готовил еду, а сожители нажравшись водки, ругали матом непьющего Василия за плохое обслуживание. Во время празднования Нового года, Васе наказали приготовить закуску к столу. Он кинул сухую вермишель в кастрюлю с холодной водой ,и когда она закипела, то вместо вермишели уже плавал комок из липкого теста. Били Васю с остервенением, вначале руками, а когда упал на пол, пинали ногами. Как попал в больницу - не помнит. Очнулся в нашей палате.

Смотрю на Ваську и мне не так грустно – хотя собственно радоваться нечему, но тем не менее улыбаюсь, а он в ответ кривит лицо – тоже улыбается…

5 января 1969 год.

К Василию пришел первый посетитель – высокий худой мужчина среднего возраста.

- Сынок! – он наклоняется и неуклюже обнимает обрадовавшегося Васю. – Что с тобой сделали, сволочи!

- Папка! Ты как узнал?

- Следователь позвонил в сельсовет. Не надо было тебе в городе оставаться. Поправишься и пожалуйста, возвращайся домой.

- Сам давно в деревню хочу, но стыдно. В университет не поступил!

- Ну и что. В следующий раз поступишь. Да в деревне Вася и без высшего образования можно жить хорошо. Дома все лучше, и воздух и люди!

7 января 1969 год.

Прибирая в палате, мама сообщает:

- Сегодня Рождество Христово, еще исполнилось семнадцать лет твоему брату. Поеду проведаю дом и что-нибудь к празднику приготовлю.

- Мам, пришли ко мне Кольку, хочу поздравить его с Днем Рождения.

- Хорошо, как придет с работы, поест и пошлю. А я немного отдохну от больницы…

Поздний вечер. За окном темно. Заходит брат, в хорошем настроении.

- Извини, Санек, задержался. Сам понимаешь, у меня День Рождения – слегка отметили с ребятами.

- Тоже тебя поздравляю! Через год в армию пойдешь.

- Еще год прожить надо – кивает на соседа. – Ты здесь не один, вдвоем гораздо веселее!

- Это Вася, его избили.

Брат улыбается.

- Уже в курсе – приветливо протягивает Василию руку, тот в ответ подает свою, здоровую: – «Хорошо» тебя отделали! Вылечишься, умнее будешь – выбирай друзей получше!

Сконфуженный сосед, отвечает:

- Я их не выбирал.

Прерываю неприятный для Васьки разговор:

- А у нас на «ТЭЦ-2», все ребята «святые»? Сколько их на зоне чалятся (находятся в исправительном лагере для заключенных). Кто отсидел - тот «авторитет».

- Ну и что, зато подлянки не допустят. Бьют, так за дело. На «ТЭЦ-2» пацаны к самостоятельности приучены и себя в обиду не дадут. - Когда кодлой за 50 километров от дома в поход на Суру ходили, сколько тебе было?

- Это после окончания пятого класса, значит двенадцать лет.

- И младше тебя были.

- Мамку обманули, сказали, что с нами взрослые будут.

Колька смеется.

- А самому взрослому - Ваське Грязнову, всего пятнадцать лет, да и ростом он ниже меня. Ночевали несколько дней в лесу на берегу реки.

- Помню, когда подходили к реке, идущие первыми пацаны бросились в воду. Думал, они просто плывут по течению, а их понесла стремнина – еле выбрались.

- Никто не испугался.

Качаю головой.

- Во время переправы могли утонуть!

Колька отмахивается:

- Все же перебрались на другой берег, да еще с баулами набитыми едой.

- Глупо поступили, очень рисковали!

Он вновь смеется.

- Зато есть, что вспомнить – свобода, песни у ночного костра и уха с портвейном – заметив, что Василий слушает нас, брат поворачивается к нему: - Не переживай! Кости зарастут, окрепнешь и отметелишь своих обидчиков.

Васька угрюмо отвечает:

- Их судить будут. Придется им несколько лет зарабатывать себе «авторитет» в исправительном учреждении…

10 января 1969 год.

Нина Сергеевна вносит в палату костыли.

- Васек! Пора вставать на ноги.

Еще вчера Виктор Николаевич снял ему швы с губ и на животе. Отечность с лица практически сошла, на губах остались еле заметные ранки, а живот его совсем не беспокоит.

С помощью медсестры, Вася пытается сесть на кровать, но вдруг кричит:

- Мне больно! – лицо в болевой гримасе, руками прижимает правое бедро. Нина Сергеевна в растерянности, но продолжает придерживать за спину.

- Видимо ногу отлежал. Давай ее разотру.

- Не надо! Положите меня обратно.

Она укладывает Василия на кровать.

- Сейчас позову Виктора Николаевича, пусть он сам разбирается с тобой…

Доктор, щупает Васино бедро, затем пытается приподнять его ногу. Вася снова кричит:

- Больно!

Врач пожимает плечами.

- Смещений в кости нет. Может быть разрыв связок бедренного сустава? Сделаем рентген - все прояснится…

В палате каталка. Нина Сергеевна с санитаркой, при помощи подошедшей из дома моей мамы, укладывают на нее стонущего от боли Василия. Каталка выезжает из палаты. Больше мы его не видели – переведен в травматологию...

19 января 1969 год.

Просыпаюсь от брызг холодной воды в лицо.

- Мам, ты чего? – улыбаюсь я.

- Сегодня сынок, «Крещение» - она вновь поливает водой из бутылки.

- Ну хватит, мам! – защищаю лицо руками. – Предрассудки, обычная вода и ничего в ней особенного!

- Нет, она освещена «крестным знамением» в церкви. Сегодня даже из-под крана вода «святая». Вот ты мне не веришь! А вода, набранная в этот день, сохраняется свежей целый год и люди, искупавшиеся в освещенной проруби на крещение, не простужаются!

- По поводу воды, не знаю – не экспериментировал, а купающихся на «Крещение», видел. Но может они потом и заболели, я же не знаю.

- Не заболели! - уверенно говорит мама. – Кто в этот день купается, весь год не болеет. Вот и ты сегодня проснулся в хорошем настроении.

- Скажешь тоже – смеюсь. – Ты еще ведром «святой» воды окати. Я бы на ноги вскочил!

Мама вдруг стала серьезной.

- Да если бы это помогло! – задумавшись, поглаживает мои поредевшие волосы. – Все равно без веры жить нельзя. Пусть по-твоему вода обычная, но если поверишь в ее целебность, то она действительно поможет тебе встать на ноги! – мама набрала в свою ладонь из бутылки «святой» воды и в третий раз окропила мое тело.

«Ранее я не замечал за ней такой религиозности.

В церковь она не ходит, но в углу ее комнаты висит обрамленная под серебро старинная подаренная ее родителями икона «Казанская Богоматерь». Мама периодически на нее молится, шепча молитву «Отче наш».

Ее отец – мой дед Никифор Федорович, умерший еще в 1950 году, был истинно верующим, а ее мама – моя бабушка Анастасия Игнатьевна, в свои восемьдесят пять лет, продолжает соблюдать религиозные обряды и выдерживает все посты. Дедушка и бабушка раньше регулярно посещали церковь, стоявшую неподалеку от их дома. Дед дружил со священником, и батюшка часто захаживал к ним в гости.

Вначале 30-х, в селе по решению коммунистической ячейки и сельского совета, церковь разрушили, а из кирпичей построили школу. Батюшку с семьей выслали в неведомые края, но осталась в селе его престарелая мать, которую приютили родители моей мамы, а с ней попала в их дом эта икона.

Икона «Казанской Богоматери» и ровная площадка на горе в Шугурово - это все, что осталось от возвышавшейся над селом красивой из красного кирпича церкви.

Однажды придя со школы, мама сказала, что ее будут принимать в пионеры. В ответ услышала от бабушки: «Придешь с красной тряпкой на шее, ею же и задушу». Осенью того же года она не пустила маму во вновь построенную из церковного кирпича школу: «Будешь копать картошку. Читать, писать умеешь и хватит». Так закончилась мамина учеба, а училась она хорошо.

Смотрю в мамины темно-карие глаза, кладу свою ладонь на ее влажную от воды руку и улыбаясь, говорю:

- Я ТЕБЕ ВЕРЮ…

3 февраля 1969 год.

Однообразно день за днем тянется моя больничная жизнь. Общее состояние улучшилось. Ем с аппетитом все подряд, но все равно не набираю вес. Свое бедро - кость обтянутую кожей, обхватываю одной кистью. Мама успокаивает:

- Были б кости, а мясо нарастет.

- С моими дырявыми кишками не нарастишь – печально вздыхаю. – Когда же Иван Ильич эти дырки заштопает!

- Раз обещал профессор, значит зашьет. Врачи говорят, что слаб ты еще…

Виктор Николаевич стал редко заходить к нам в палату. Перевязки делает мама, когда ее нет - делаю сам. Кожа на животе по краям раны, воспалена, плотная и в эрозиях. Спасает паста «Лассара» - шпателем штукатурим ей эрозии. Защиты хватает на три-четыре часа. Темная литровая с большим горлышком банка пасты заканчивается за два-три дня. Капельницу подключают через день – чему я очень рад. Мне жалко медсестер. Вены на руках «спрятались» и когда медсестра попадала иглой в нее с третьей попытки – это удача. Руки от кистей до локтей цветут «радугой» от рассасывающихся кровоподтеков. Постоянно лежу на спине.

В области крестца, выступающих в тазовых костях, и вдоль позвоночника, образовались болезненные пролежни. Мама периодически поворачивает на бок, обрабатывает их раствором фурацилина и смазывает той же пастой «Лассара», кожу спины протирает камфорным спиртом, а я пеленкой придерживаю свои внутренности – боюсь вывалятся.

В таких хлопотах день проходит незаметно.

Время к обеду. В палату входит заведующий отделением Иван Никифорович. Посмотрев на меня, обращается к маме:

- Вот что, мамаша. Мы переводим Сашу во второе хирургическое отделение.

Удивленная мама встает со стула ему навстречу.

- А как же операция?

- Не волнуйтесь! Придет время, Саша окрепнет и Иван Ильич его прооперирует. Наше отделение – это «чистая» хирургия. Во втором, лежат больные с заболеваниями, которым не требуется срочная хирургическая помощь. Мы вас и так держали у себя более двух месяцев. Больше не можем, извините! - врач вышел из палаты.

Долгое гнетущее молчание, прерывает мама

- Будем обживать новое место.

Возмущаюсь:

- Давно бы прооперировали и выписали из больницы, а им вздумалось переводить!

Она собирает вещи - готовится к переезду.

- Сколько с тобой терпели, сынок, столько не осталось.

В другом отделении, может, быстрее на поправку пойдешь. Окрепнешь, наберешься сил и Иван Ильич зашьет твой живот.

- Скорее бы!

В палату въезжает каталка…

Второе хирургическое отделение также на втором этаже, но в другом крыле здания. В новой палате резкий запах гноя и семеро больных, из них двое - мои ровесники. Свободная кровать от двери справа. Напротив лежит парень с загипсованной ногой, рядом с ним белокурая лет сорока женщина. Он стонет и просит ее:

- Сходи к медсестре. Пусть сделает укол. Очень болит!

- Только что ходила. Она сказала, нельзя так часто принимать обезболивающее – привыкнешь. Потерпи, медсестра придет через пол часа.

Мама укладывает в тумбочку принесенные с собой личные вещи и перевязочный материал, но не выдерживает и спрашивает:

- Скажите, что с мальчиком?

Женщина живо отзывается:

- Нога у Вити очень болит. Еще в сентябре, перевернувшись на мотоцикле, сломал ногу. В рану на месте перелома попала грязь и кость воспалилась. В двух местах ногу прооперировали – удалили гниющие осколки. Сейчас в другом месте опухла нога, видимо снова будут вскрывать гнойник. Ничем помочь ему не могу.

Мама сочувствует.

- Жалко мальчика, очень жалобно стонет.

Подошла медсестра со шприцем в руке. После укола Витя притих и в палате воцарилась тишина.

От кровати, стоявшей возле ближайшего окна, припрыгал на одном костыле ко мне второй ровесник. Упирается он на костыль и правую ногу в кожаном ботинке, а левая, в шерстяном носке, не достаёт до пола сантиметров пятнадцать. Общая полнота, округлые плечи и мягкие черты лица делают его похожим на девушку.

- Добрый день! Меня зовут Коля – звучит девичий голос.

Мама отходит в сторону, пропуская его ко мне.

- Проходи Коля, ближе к Саше. Познакомьтесь.

Парень подпрыгивает и протягивает свободную от костыля правую руку. Пожимаю пухлую кисть.

- Ты давно в больнице?

- Болен остеомиелитом три года. А сейчас лег ненадолго. Оформляю документы на переосвидетельствование инвалидности, да заодно заказал спец.обувь. На правую ногу сшили хорошо – он присев на стул, показывает свой ботинок: - А левый, с высокой подошвой, отдал обратно доделывать – не подошел.

С интересом рассматриваю грубо сшитый с высоким голенищем ботинок.

- Коля, а что такое остеомиелит?

Снисходительная улыбка отражается на его добром лице. Он, оперевшись на костыль, встает и кричит соседу напротив:

- Витя! Саша не знает, что такое остеомиелит!

С соседней койки доносится раздраженный голос.

- Лучше вообще не знать!

Николай вновь садится на стул и приподнимает левую штанину пижамы - оголяя всю короткую ногу до трусов. На укороченном бедре, видны множественные глубокие рубцы заросших ран.

- Остеомиелит – это воспаление кости. Я упал с лошади, хотел научится скакать верхом, как наши деревенские ребята. Теперь, как видишь, скачу с костылем.

Мама с интересом наблюдает за нами. Смущенный, продолжаю расспрашивать.

- А почему у тебя бедро такое короткое? Длина кости должна же остаться прежней? - он опускает штанину.

- Объясняю: воспаленная кость гниет, во время операции хирурги чистят ее, удаляя гнилые осколки – секвестры. Мне четыре раза под наркозом чистили бедренную кость и каждый раз выбрасывали эти секвестры – поэтому и бедро стало коротким. После операций и от заживших свищей остались рубцы.

- Понял, а мои свищи в кишках сами не заживут, их нужно обязательно зашить, но почему-то врачи не торопятся.

- Дырки в кишках - это ерунда. Обязательно зашьют, главное тебя боли не беспокоят. Видишь, как Витька мучается и у меня также раньше болело…

Очищая свой «ворчащий» живот от накопившихся выделений, размышляю: «Пройдет какое-то время, Иван Ильич зашьет мои свищи, закроет отверстие в животе, и я буду полноценным парнем, а Николай с Витькой так и останутся хромоногими инвалидами». Мне их жалко…

4 февраля 1969 год.

Утро. Мама разносит стулья на которых спала, наводит в палате порядок - ждем обхода лечащего врача. Входит молодой спортивного телосложения с бакенбардами доктор. Мама, ответив на приветствие, выходит в коридор. Поздоровавшись со всеми, он подошел ко мне и тихим, спокойным голосом говорит:

- Здравствуй, Саша! Я, Василий Данилович - твой лечащий врач. Доктор снимает пеленку с моего живота, долго изучающе смотрит на рану и вздохнув продолжает: - Да, раньше мне такое видеть не приходилось – врач собирается уходить, но его останавливаю:

- Василий Данилович, мне операцию в этом отделении сделают? И когда?

Он возвратившись, садится на стул.

- Где и когда, ответить не смогу, но твой организм еще не готов выдержать такую сложную и длительную по времени операцию. Все зависит от тебя!

- Как от меня? – от удивления приподнял свою голову.

- Больше кушай и занимайся гимнастикой.

- Какой гимнастикой?

- Для начала поворачивайся на бок и попытайся сесть.

- А кишки разве не выпадут?

- Не выпадут. В том и проблема, что после перитонита. У тебя все петли кишечника спаялись соединительной тканью, превратив его в один ограниченный в движении комок. Понял?

- Понял! С сегодняшнего дня буду готовиться к операции.

- Молодец!

Перевариваю полученную информацию, а Василий Данилович разговаривает с Виктором - моему соседу сегодня предстоит операция. Будут вскрывать гнойник и чистить бедренную кость, в месте нового очага воспаления.

Николай не осматривается – нет необходимости. Он не отвлекаясь, режет ножницами открытки для изготовления шкатулок. Готовые, стоят на подоконнике его кровати.

Следующий больной - детдомовский пятилетний Миша. На днях ему вскрыли постинъекционный абсцесс. Поступил он из детского терапевтического отделения, где лечили его от воспаления легких.

Миша стоит на кровати и хлопая ресницами, доверчиво смотрит, черными как угольки глазами на доктора. Василий Данилович, достает из бокового кармана халата фонендоскоп. Мальчик быстро поднимает фланелевую рубашку до самого подбородка и высунув язык, широко открытым ртом, глубоко и часто дышит.

Николай бросает свое занятие, а Виктор, на время забыв о боли в ноге и предстоящей операции, улыбается.

Прослушав грудную клетку мальчика, доктор кладет фонендоскоп в карман, а Миша, оттолкнувшись от сетки кровати в полете опускает штаны и приземляется животом на матрас с голыми ягодицами.

Николай с Витей тихо смеются, а Василий Данилович, не ожидавший такого кульбита, серьезно выговаривает ему:

- Миша, больше так не делай. Не хватало еще, тебе ногу сломать.

Мальчик виновато смотрит на врача и молчит.

Доктор, осторожно отрывает от детской ягодицы приклеенную пластырем повязку - смотрит и вновь приклеивает ее на место.

- Пойдем, Мишаня, на перевязку – берет мальчика за руку и вместе выходят из палаты…

Виктора увезли на каталке в операционную. Мама снова рядом.

- Сынок, что тебе сказал врач?

- Нужно поворачиваться на бок и пробовать садиться.

- С таким животом?!

- Василий Данилович объяснил, что кишки не выпадут.

- Я боюсь!

- Мам, пока я физически не окрепну - операцию делать не будут! Надо двигаться...

Опираясь на локти, немного приподнимаю таз, а мама, бинтом закрепляет пеленку к животу. Убираем из-под моих согнутых в коленях ног подушку, и поворачиваюсь на правый бок. Левой рукой прижимаю пеленку к животу. Страшно! Но желание сесть сильнее. Мама одновременно одной рукой опускает мои ноги, другой поднимает мое туловище. Помогаю ей свободной правой рукой.

Сижу! Гулкие удары сердца замедляются, в глазах темно. Сваливаюсь на подушку. Мама быстро закидывает мои ноги на кровать.

- Ой, сыночек! Рано еще.

В голове прояснилось, поворачиваюсь в привычное свое положение на спину. Некоторое время молчим – оба расстроены.

Прерываю молчание:

- Мам, принеси мне из дома экспандер – это резиновое колесико для тренировки кистей. Братья знают…

8 февраля 1969 год.

Виктор, после перенесенной операции все время молчит. Николай, получив из мастерской второй ботинок, осторожно ходит по палате без костылей – привыкает к своей долгожданной обуви.

Мишу вчера выписали. За ним пришла воспитатель из детского дома. Прощание получилось трогательным. Он подходил к каждому из нас, доверчиво смотрел в глаза и после небольшой паузы с глубоким чувством говорил:

- До свидания!

Все были искренне растроганны вниманием маленького мальчика. А моя мама, крепко обнимая его, даже прослезилась.

- Прощай, Михаил! Будь счастлив!

Тихий час. Мимо проходит Николай. Прервав чтение книги, с удивлением вижу, как он босиком без обуви, опираясь на большой палец укороченной ноги, не хромая выходит из палаты. Продолжаю читать. Минут через пятнадцать, медсестра с моей мамой заводят его обратно и укладывают на кровать.

Медсестра улыбаясь, обращается тихим голосом к нам:

- Колю не будите, он спящим во сне ходил.

Отложив книгу, стараясь как можно тише, шепчу Виктору:

- Колька «лунатик»!

- Он и раньше так ходил - угрюмо отвечает Виктор.

Мама, с трудом сдерживая улыбку, рассказывает:

- Коля сходил в туалет, затем зашел в женскую палату и пытался лечь в постель к девушке. Она, испугавшись, выбежала в коридор. Медсестра сразу поняла – он спит.

- Тетя Феня! Это вы про кого рассказываете? – послышался сонный голос Николая.

Мама, несколько смутившись, отвечает:

- Про тебя, Коля!

Встреваю в разговор:

- Ты сейчас ходил без костыля и без обуви - совсем не хромал.

- Ладно, врать то! – удивляется он.

Витька со своей кровати ехидно подтверждает.

- И раньше так ходил, а сегодня решил к девушке пристроиться. С ней же приятней спать, чем одному.

Николай смутился и покраснел. Мама его успокаивает.

- Ничего страшного не случилось. Ты меня извини, Коля, что я об этом рассказала.

- Тетя Феня, думаю в отделении и так все знают. Не верится – неужели я смог без костыля и ботинок ходить - даже не хромая…

17 февраля 1969 год.

Кистевой экспандер не выпускаю из рук. Самостоятельно поворачиваюсь на бок. Пролежни на спине и тазовых костях практически зажили, но иногда стал странно просыпаться:

«Вижу палату, окружающие предметы и спящих людей, а тело обездвижено, мне не подчиняется. Страшно. Хочу кричать, но голос отсутствует. Мысленно напрягаюсь – заставляю себя окончательно проснуться. Охватывает отчаяние – тут просыпаюсь по-настоящему».

Сегодня привиделось совсем необычное.

Мама, протирая влажным полотенцем мое лицо, говорит:

- Саша, у тебя какой-то странный взгляд и лицо бледное!

С трудом прихожу в себя.

- Было странное видение.

- Расскажи, сынок, сон.

- Это не сон, мам, а видение! Проснулся – в палате сумерки. Вижу тебя, спящую на стульях, а надо мной в воздухе невесомый ангел с лавровым венком в руках. Он бесшумно опускается и надевает его на меня. Страха не было, просто удивился. Все видел наяву.

Мама смотрит мне в глаза.

- Это Саша, знак свыше. Ты обязательно вылечишься…

Ближе к вечеру, мама привела ко мне парня в больничной пижаме, возрастом чуть старше меня.

Что-то есть в этом крепком скуластом юноше, скромно стоящем возле мамы, знакомое. Приветливо улыбаюсь.

- Саша, Леня – сын моего двоюродного брата Григория.

Продолжая улыбаться, протягиваю ему руку:

- Получается ты мне двоюродный племянник? - Леня несколько сконфуженно протянул свою.

В моей памяти, молнией, воскресли события прошлого лета:

«Футбольная команда рябят из поселка Вейсэ, в которой был я, играла с футболистами села Шугурово, а на воротах у них стоял вот этот парень.

Возник конфликт. Забитый в его ворота гол, шугуровская команда не хотела засчитывать. По их мнению, игрок нашей команды, забивший этот мяч, находился в офсайде. Спор перешел в обоюдные оскорбления, а затем и в драку. Я благоразумно наблюдал за заварухой со стороны – обе деревни родные».

Ленька осторожно пожал мою худую руку. По его настороженному взгляду понял, он меня узнал.

- Хорошо, что мы с тобой друг другу морды не набили – с эрзянским акцентом, сказал он.

Рассмеявшись, соглашаюсь:

- Раньше бы познакомились!

Мама слышит наш разговор, но не понимает о чем.

- Так вы знакомы?

Отвечаю:

- Знакомы, но не близко.

Ленька, освоившись, спокойно спрашивает:

- А ты почему к нам не заходил? Твой брат Коля, несколько раз у нас гостил.

- У бабушки в Вейсэ жил, а в Шугурово у всех родственников большие семьи – не хотелось стеснять.

- Зря! Для родных у нас всегда место найдется. Как вылечишься, обязательно к нам заходи.

- Зайду. А ты здесь, с чем лежишь?

- В правом легком обнаружили жидкость. Будут откачивать.

Мама вытаскивает из тумбочки апельсин и подает ему:

- Ленька, ярцак (Ленька, ешь)

- А карман (Не буду)

- Мекс? (Почему?)

- Монь уж андымись (Меня уже угощали). Сон пек ризаня (Он очень кислый)

- Те ульнесь лимон (То был лимон)

Мама отчищает апельсин и падает его Леньке. Он с недоверием, осторожно пробует и удивляется.

- Да, тантий (Да, вкусный). Мон городса васеньтеге, а велесэ апельсинт и лимонт, а касыть. (я в городе впервые, а в деревне апельсины и лимоны, не растут)

- И городсо, а касыть – раматано базарсто (И в городе не растут – покупаем на базаре).

Ленька доедает апельсин и сморит на меня.

- У нас, Сашка, все продукты вкуснее – молоко, яйца, картошка, в лесу ягоды, на лугу щавель и опята. Ты картошку жаренную, с луговыми опятами ел?

- Да! – у меня слюнки во рту потекли

- Когда в деревню в следующий раз приедешь, мы с тобой на рыбалку сходим. На берегу уху сварганим - пальчики оближешь. А апельсины и лимоны – это баловство для городских.

28 февраля 1969 год.

Леньке откачали шприцем из плевральной полости жидкость и направили лечиться в туберкулезный диспансер.

Коле оформили документы на инвалидность и выписали из отделения.

Виктор, ходит прихрамывая по палате и тоже готовится домой на амбулаторное лечение.

Усердно сжимаю резиновое кольцо – тренирую мышцы рук и ежедневно пытаюсь самостоятельно сесть.

В палату быстрым шагом зашел Василий Данилович. Обращается маме:

- Пожалуйста, уберите все лишнее. Будет общий обход. Заведующая, Мария Васильевна, приведет к Саше консультанта – московского профессора.

Торопливо отчищаем рану, покрываем ее чистой пеленкой. Мама укладывает в тумбочку перевязочный материал, а домашние вещи, аккуратно запихивает под кровать. Сама выходит из палаты.

Тишина – все ждут общий врачебный обход.

Первой входит, семеня ногами, низкого расточка старушка - заведующая вторым хирургическим отделением. За ней степенно шагает высокого роста, пожилой представительный мужчина – московский профессор. Следом небольшая группа врачей, и все останавливаются у моей кровати. Мария Васильевна, быстрым движением откидывает мое одеяло, затем срывает пеленку и дребезжащим старческим голосом, обращается к профессору:

- Убедитесь сами, это то, о чем мы Вам докладывали.

Московский консультант с интересом рассматривает мой дырявый урчащий кишечник и заключает:

- Давайте все же попробуем!

Заведующая обращается к моему лечащему врачу:

- Василий Данилович, скажите медсестре, пусть доставит приготовленный для профессора перевязочный материал.

Через минуту подкатывают, знакомый по первому отделению, столик на колесиках.

Мария Васильевна отходит в сторону, а консультант садится рядом на стул, надевает резиновые перчатки. Заметив мой напряженный взгляд, успокаивает:

- Не бойся мальчик, это будет совсем не больно.

Профессор берет со столика перчатку из толстой резины и засыпает в нее серый похожий на цемент порошок. Трясет –порошок оседает в пальцах перчатки. Затем обращается к врачам:

- Подойдите кто-нибудь ко мне - подходит Василий Данилович. - Подержите перчатку.

Доктор держит ее, а профессор каждый палец перчатки обвязывает ниткой и отрезает их ножницами. Получившимися резиновыми пробками, он поочередно затыкает мои кишечные свищи и фиксирует их марлевым бинтом, пропущенным через поясницу. Затем осматривает проделанную им работу и обращается к врачам:

- Примерно так необходимо закрывать свищи кишечника и больной со временем наберет вес. Он накрыл рану пеленкой, встал и направился к выходу. Все пошли за ним, кроме Марии Васильевны и Василия Даниловича. Они продолжили обход больных нашей палаты. Осмотрев за пол часа моих соседей, вновь подошли ко мне.

Мария Васильевна, осторожно сняла пеленку с моей раны. Бинты намокли и обвисли, а вылетевшие из свищей «профессорские пробки» лежали на недовольно фыркающем кишечнике в центре раны.

Заведующая вздыхает и с сарказмом говорит:

- Учить, каждый горазд - поворачивается к Василию Даниловичу. – Выбросить это все, а что видите - профессору ни слова. Нам ссорится, с москвичами не надо.

Мария Васильевна продолжая ворчать, уходит.

Василий Данилович берет ножницы и разрезает мокрые бинты, затем пинцетом все собирает и выбрасывает в плевашку.

- Саша, не расстраивайся. Со временем тебе свищи зашьют без экспериментов. Главное больше ешь и двигайся.

- Уже сижу, а встать не могу. Ноги не разгибаются. – доктор пробует разогнуть ближнюю к нему ногу. Морщусь. – Больно!

- Ничего страшного. Ты ноги постоянно согнутыми держишь, поэтому сухожилия потеряли эластичность.

- Мне так удобно и одеяло не пачкается.

- За одеяло не переживай, растягивай сухожилия…

8 марта 1969 год.

Открываю после сна глаза. Первая мысль - сегодня мамин праздник. Как ее поздравить? Ничего оригинального в голову не приходит. Не хочется опять попасть впросак, как в третьем классе:

«Моя первая учительница – Баклашкина Раиса Федоровна в канун 8 марта велела всему классу принести поздравительную открытку, кусок картона и ножницы:

- На уроке труда будем делать подарки для ваших мам.

Дома оторвал обложку от ненужной мне книги и в киоске купил самую красивую открытку. В школе под руководством учительницы, сделал подставку для открытки и старательно написал поздравление. Когда ученики закончили свои работы, Раиса Федоровна сказала:

- Незаметно поставьте открытку на видное место. Ваша мама, прочитает ее и будет рада.

Так и сделал. Утром, когда мама была на кухне, положил картонную рамку с открыткой в ее комнате на стол.

Братья, по очереди подходили к маме и поздравляли с праздником, а я в другой комнате ждал радостного восклицания по поводу моего подарка. К своему удивлению услышал недовольный голос мамы:

- А Саша, почему не поздравляет?

Обиженный, подбегаю к ней и говорю:

- Мама! Я все написал на открытке!

Она в ответ:

- Вот вырастишь, будешь жить далеко, пришлешь мне поздравительную открытку – я буду рада. А пока вы со мной, хочу слышать поздравления вашими голосами.

Опустив голову, пробубнил:

- Поздравляю тебя с праздником – 8 марта! – после не большой паузы все же напомнил: - Я очень старался. Думал, ты будешь рада.

Мама улыбнувшись, принесла из своей комнаты открытку и прочитала ее вслух:

- Спасибо, Саша! - затем прижала нас всех к себе и сказала: - «Вот теперь поздравили все».

В палате тихо. Возникло непреодолимое желание: «Сегодня должен встать на ноги!». За неделю растянул сухожилия мышц и связки в коленных суставах, ноги выпрямились.

Приехала мама, заученно говорю ей:

- Поздравляю тебя с международным праздником 8 марта! Спасибо мама за все, что ты для меня делаешь!

- Да, без меня ты бы пропал. Дом забросила, остальные дети без присмотра, но деваться некуда. Тебе я сейчас нужнее – голос у мамы грустный, не праздничный.

- Мам, давай сегодня попробую встать на ноги.

Она разволновалась.

- Не дай Бог упадешь. Слаб ты еще, сынок.

Отступать не хочу, бинтами крепко привязываю к животу пеленку.

Сам осторожно сажусь и держусь за край кровати.

- Поднимай – мама стоя берет меня руками за грудную клетку и медленно поднимает. Ноги мои трясутся мелкой рябью, но не сгибаются. Я в восторге:

– Отпускай!

Она расслабляет руки. Стою… Колени подгибаются, но мама успевает подхватить. Тяжело дыша, опускаюсь на кровать.

Радостный возглас мамы:

- Слава тебе Господи! Встал! Это мне твой подарок на 8 марта. Спасибо, сынок!

16 марта 1969 год.

Воскресенье. Послеобеденное время. В палате тихо. Больные отдыхают, кто-то лежа читает книгу.

От нечего делать, придирчиво осматриваю свое тело. Руки – плети, худые бедра, видны ребра – живой обтянутый кожей скелет:

« В нашем классе я считался самым сильным из ребят. Был еще один крепкий мальчик – Сашка Фирсов. Одноклассники, несколько раз стравливали нас померяться силами, но мы оба под разными предлогами отказывались – не хотели нарушать паритет».

Пришла мама, а с ней Валерка Лазарев с фотоаппаратом. Он вместе с сестрой Тамарой увлекается фотографией. Почти все фотоснимки в нашей семье – их работа. Валера в школе учится хорошо, после окончания десятого класса собирается поступать в университет. Лазаревы жили в нашем доме на втором этаже - над нами, но год назад переехали на новую квартиру.

Раскладывая принесенные с собой вещи, мама поясняет:

- Собиралась к тебе ехать, Валеру встретила. Он захотел тебя навестить.

Валерка подходит ближе.

- Здравствуй, Саша. Давай сфотографирую.

- Зачем? Я такой худой…

- На память. Вылечишься – будет что вспомнить.

- И без фотокарточки не забудется. Ладно, «щелкай».

Мама просит:

- Подожди Валера, я Сашу причешу – она поправляет подушку, покрывает белой чистой простынью мой живот и расчесывает волосы.

«Фотограф», устанавливает на фотоаппарате выдержку, наводит диафрагму.

- Прошу улыбочку.

Улыбаюсь. Звучит щелчок – зафиксировано.

Спрашиваю у мамы:

- Как думаешь, какой мой вес?

- Не знаю. Когда начнешь ходить - взвесимся. Здесь недалеко в коридоре весы стоят.

- Давай сегодня!

- Что тебе вдруг «приспичило»?

- Все равно, надо учиться ходить. Ну давай сегодня! Валерка поможет.

Он соглашается:

- Тетя Феня, конечно помогу.

Мама недоверчиво машет головой:

- Смотри сам. Если дойдешь?

Пеленку закрепляю на животе, плотнее обычного. Желание выйти из палаты приводит в трепет, руки от волнения трясутся. Одетый в полосатую больничную пижаму, держусь за спинку кровати.

Распахнув дверь, мама подходит ко мне.

- Ну что, сынок, пойдем потихонечку.

Перекидываю свою руку от спинки кровати на плечо мамы и делаю первый шаг. Она придерживает меня со спины. Валерка рядом.

Иду! Передвигаю ноги по пол ступни за шаг.

Вот и долгожданный коридор. Свет весеннего солнца, бьющего из окон, слепит глаза, а в легкие поступает, гуляющий по длинному коридору, свежий воздух. Осматриваюсь. У противоположной стены, не много в стороне, стоят стандартные медицинские весы.

Подходит дежурная медсестра.

- Саша, ходишь? Молодец!

Мама вся в напряжении, но довольная.

- Решили взвеситься. Можно?

- Да, конечно.

Валера, придерживает меня за плечо, помогает дойти, а затем и встать на весы. Медсестра передвигает гирьки по мерной линейке. С трудом балансирую на колеблющихся весах.

Мама держит руки на весу рядом – страхует от возможного падения. Наконец гирьки установлены на цифре с моим весом. Медсестра качая головой произносит:

- 27 кг. 200г.

Опечален.

- Когда то было 60 кг.

Мама вновь успокаивает.

- Были бы кости, а мясо нарастет…

1 апреля 1969 год.

У школьников закончились весенние каникулы. С тем что остаюсь на второй год, смирился - ничего не поделаешь, так сложились обстоятельства.

Последнее время много читаю. Книги беру у пожилой библиотекарши, которая ежедневно развозит их в ящике на колесиках. Читаю в основном то, что она предложит.

Некоторые произведения особенно запомнились. У Максима Горького «Буревестник»: «Над седой равниной моря, ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет буревестник, черной молнии подобный».

«Беглец» М.Ю.Лермонтова: «Все родные погибли в сражении, но мать посылает обратно в бой единственного спасшегося сына – честь человека ставится выше самой жизни»

Не смог до конца дочитать любовные приключения Дон Жуана, описанные Байроном - скучно.

Принял близко к сердцу повесть В. Титова «Всем смертям назло»: «Герой произведения морально выстоял, потеряв при травме обе руки».

Дочитывал рассказ А. Толстого «Русский характер», где красивая девушка, объясняется в любви и верности танкисту с обожженным до неузнаваемости лицом - по моим щекам потекли слезы.

Но больше всего поразило стихотворение Э. Багрицкого «Смерть пионерки»:

«Валя, Валентина,

Что с тобой теперь?

Белая палата,

Крашеная дверь.

Говорить не можешь,

Губы горячи

Над тобой колдуют

Умные врачи…»

Поэт писал произведение в 1932 году, но это все про меня и мою маму:

«Двери отворяются

(Спать, спать, спать)

Над тобой склоняется

Плачущая мать:

Валенька, Валюша!

Тягостно в избе

Я крестильный крестик

Принесла тебе…

Не противься ж, Валечка!

Он тебя не съест

Золоченный, маленький

Твой крестильный крест…

Красное полотнище

Вьется над бугром

«Валя, будь готова!»

Восклицает гром…

Тихо поднимается

Призрачно легка

Над больничной койкой

Детская рука

«Я всегда готова» -

Слышится окрест

Наплетенный коврик

Упадает крест…»

Несколько раз прочитал стихотворение, затем переписал его на тетрадный листок и спрятал.

Пусть каждый из нас остается со своим мировоззрением…

12 апреля 1969 год.

В апреле 1961 года после полета Юрия Гагарина, как и все мальчишки, хотел стать космонавтом, а в апреле 1969 года мечтаю стать просто здоровым пацаном, с обычным как у всех, животом.

После тихого часа, пришла навестить двоюродная сестра Рая - из-за разницы в возрасте она старше меня на шестнадцать лет зову ее, тетя Рая.

Рая заходит в палату, осматривается и увидев меня, приветливо улыбаясь, садится рядом на стул.

- Вот и я наконец до тебя добралась, Саша.

«Мои родители первыми из родственников в декабре 1954 года перебрались на жительство в Саранск. За ними в город потянулись дети маминого старшего брата Прокофия и старшей сестры Марии – «Сырэ патяй».

Рая - вторая по возрасту дочь дяди Прокофия, приехав в Саранск, девятнадцатилетней девушкой, некоторое время жила у нас, пока не переехала в общежитие. Затем, вместе с вернувшимся из армии мужем Дмитрием, на окраине нашего поселка из бесхозных досок построили времянку. Прожив несколько лет в местном «Шанхае», наконец получили квартиру» …

- Здравствуйте, тетя Рая.

- А мамы нет?

-Она поехала домой, а я и без нее справляюсь – показываю рукой на заполненную грязной ватой – «плевашку» и «утку» с мочой.

Рая изменилась в лице.

- А почему санитарка не убрала?

- Мама вечером уберет.

Сестра резко встает, и оставив сумку с гостинцами, с озлобленным видом, быстро выходит из палаты. За дверью слышится ее громкая ругань. Возвращается с красным лицом, следом заходит смущенная санитарка.

Санитарка ворчит:

- За ним мама убирает.

Рая возмущается:

- А у вас, что - руки отсохнут?

Недовольная санитарка, забрав с пола плевашку и «утку» уходит, а разгоряченная Рая снова садится на стул.

- Все на мою тетю свалили.

- Тетя Рая, не ругайтесь. Здесь все к нам хорошо относятся.

- Сама вижу, как они «хорошо» относятся – за полгода, не могут вылечить.

Не совсем успокоившись, она раскладывает на тумбочке принесенные продукты, а я мысленно нахожусь в Шугурово – в ее родном доме.

«Младший брат Раи, Митя - мой ровесник. Он и его сестра Маша живут с родителями. Остальные дети дяди Прокофия и его жены - тети Веры, закончив школу уехали из села. Дом у дяди большой, стоит он на берегу речки по которой стаями плавают их гуси и утки, а в хлеву корова, теленок, телка и овцы. За домом сад и огород соток на тридцать. Под кронами яблонь и вишен стоят десяток ульев, в которых гудят пчелы. После работы в колхозе дядя вечерами еще валяет из овечьей шерсти валенки своей семье и на заказ.

Когда ссорился с бабушкой Оксей в Вейсэ, то убегал в Шугурово и некоторое время жил в их доме. Митькины домашние обязанности были мне в радость. Вместе с ним пригоняли гусей и уток с речки, и для скотины рвали вдоль пшеничных и ржаных полей красивые голубые васильки. Еще, терками для картофеля, ухитрялись из под берега ловить мелкую рыбу. Рыбой кормили котят. Они жадно ее ели и мяукали:

- Мало, мало…»

- Тетя Рая, Вы почему из деревни уехали? Мне у вас нравилось.

- Саша! Ты был гостем, на лето отдыхать приезжал. А жизнь в деревне тяжелая и нет нормальных бытовых условий. Работа в поле, уход за скотиной, заготовка дров и сена на зиму – целый год в заботах. Однажды с отцом поехали в лес за дровами. Он в стороне рубит деревья, а я веткой отгоняю от лошади «гнус». Слышу рядом что-то затрещало – оглянулась, а передо мной морда лося с огромными рогами. Так испугалась, что этот страх и сейчас помню. Вот придет твоя мама, ты еще у нее спроси, почему вы переехали из Вейсэ в Саранск.

- Спрошу. Вам повезло, а я еще ни разу в лесу лося не видел…

22 апреля 1969 год.

Рано утром, еще до прихода врачей, приехал папа. Не поздоровавшись со мной, он вызвал маму из палаты. Через минуту она вернулась, собрала свои вещи и быстро ушла, оставив меня в недоумении.

Необычное поведение родителей встревожило, но ненадолго. Вспомнил, что сегодня день рождения В.И Ленина – в этот день в школах «октябрят» принимают в пионеры. Нахлынули воспоминания.

«В течении всего третьего класса, учительница Раиса Федоровна, почти каждый день говорила:

- В пионеры принимают, только дисциплинированных октябрят и кто хорошо учится.

Учился я на тройки и поведение было не идеальным. Очень волновался – могут не принять.

Загодя в универмаге купил себе пионерский галстук. В назначенный день мама его погладила и аккуратно сложила в портфель. Празднично одетый, нес в школу портфель с галстуком и шепотом возбужденно повторял выученное стихотворение:

«Как повяжешь галстук,

Береги его.

Он ведь с красным знаменем

Цвета одного…»

В сопровождении Раисы Федоровны и молоденькой рыжеволосой пионервожатой Марии Ивановны, наш класс на рейсовом автобусе прибыл на привокзальную площадь Саранска. Здесь недавно открыли памятник погибшим в 1934 году стратонавтам: Усыскину, Васенко и Федосеенко - гондола аэростата с советскими учеными-испытателями упала и разбилась на территории Мордовии.

Погода на улице была прохладной. Нас построили, вкратце рассказали о погибших героях, повязали всем галстуки и поехали обратно в школу.

Зря волновался - в пионеры приняли»…

Поздно вечером приходит мама, подавленная и с серым лицом. Догадываюсь – что-то произошло.

- Мам, что случилось?

Она тяжело садится на стул.

- Колю посадили!

До меня медленно доходит смысл сказанного.

- За что?

Нехотя она рассказывает:

- Вчера поздно вечером, он с другом Николаем Торопкиным зашел в общежитие, там они с кем-то повздорили и их выгнали. Надо бы ему прийти домой и лечь спать. Эх! А он взял

в сарае папкин молоток, вновь побежал к общежитию и ударил им первого выходящего из него человека. Хорошо, хоть не убил! Человек этот оказался работником милиции. Он там жил.

Сегодня, в четыре часа утра к нам в квартиру постучали. Папка открыл – за порогом стоял милиционер в форме и пострадавший с перевязанной головой. Папка разбудил спящего Кольку, и они его забрали. Сегодня, я весь день пробыла в милиции. Мне сказали: «Он преступник и будет находиться в изоляции до суда» - мама, помолчав, добавила: - Думала, что у меня самые хорошие дети, а оказалось, что один из них - преступник.

- Мам, Коля хороший, его кто-то сильно обидел и он не сдержался.

- Его товарищ, Торопкин, сдержался, а вот наш Коля – преступник. - это слово, сказанное кем-то в милиции, больно задело её самолюбие:

– Теперь придется разрываться на двоих…

3 июня 1969 год.

Наступило лето. Деревья в саду больницы покрылись молодой листвой. Дурманящий запах цветущей черемухи доносится из открытых форточек палаты.

Хожу самостоятельно. Позавчера в воскресенье, под контролем мамы, спустился по лестнице во двор больницы. Лестничные пролеты одолевал еще с трудом, упираясь руками на перила. Прохладный утренний воздух, заполнивший легкие, был мне наградой. Сидели на скамейке долго – подниматься в палату не хотелось, но кишечное содержимое, просачивающееся из под туго привязанной к животу пеленки, вынудило возвратиться.

Вчера на утреннем обходе, нерешительно спросил врача:

- Виктор Данилович, можно мне временно побыть дома?

И неожиданно, легко получил согласие:

- Можно. Действительно, Саша, поезжай домой. За лето наберешься сил, а осенью Иван Ильич как и обещал, прооперирует.

Мне послышалась скрытая радость в голосе доктора, а мама восприняла это известие настороженно.

- Дождемся осени. Дома действительно будет лучше…

Собираемся молча, мама складывает наши вещи. Бинтами туго притягиваю пеленку к животу. Волнуюсь – как примут такого братья, друзья и соседи - еду домой с открытым животом.

В домашней одежде, медленно плетусь с мамой между домами – сокращаем путь до остановки. Рейсовые автобусы с «Вокзала» до поселка «ТЭЦ-2» ходят редко, но нам повезло. С узлами в руках, мама помогает мне подняться в автобус - с облегчением усаживаюсь на свободное сиденье.

Автобус трогается. Вдруг сзади слышу недовольный мужской голос.

- Мальчик! Уступи женщине место!

Бросаю взгляд на рядом стоящую маму. Она растерянна. Вижу – еще мгновение и начнет рассказывать о моей болезни. Неожиданно для себя встаю.

- Садись мам.

Удивленная, она садится на мое место…

С остановки до дома спешу семенящими шагами. Мама, с узлами в руках, едва поспевает за мной.

- Саша, не беги. Еще, не дай Бог, упадешь

- Мам! Кожу разъедает, терпения нет!

Она ускоряет шаг. Берет все узлы в одну руку, другой подхватывает меня под локоть и вскоре входим в подъезд нашего дома. Мама толкает дверь в квартиру - закрыто.

- Ой, Господи! Еще дома никого нет – она бросает на деревянный пол подъезда узлы, находит в щели лестницы спрятанный ключ и в спешке трясущими руками с трудом попадает им в замочную скважину…

В одежде, лежа на своей кровати, разрезаю ножницами бинты и отбрасываю мокрую пеленку. Покрасневшая кожа нижней части живота, нестерпимо зудит. Раствором фурацилина смываю кишечное содержимое и боль стихает. Наконец осознаю – я дома!

Переезд и эмоции отняли много сил, раздеваюсь и засыпаю…

Разбудил шум в соседней комнате. Вовка с Сергеем, что-то не поделили.

Мамин голос:

- Тише! Саша спит.

Глаза не открываю.

«Больница, операции, рваный живот – может все это сон»

Медленно открываю глаза и быстро скидываю с себя одеяло. -

«Нет не сон!»

В комнату заглядывает мама.

- Разбудили тебя, сынок! Вова с Сережей постоянно дерутся, покоя от них нет.

- Сам проснулся. Позови их.

В комнату осторожно вошли оба. Вовка зажал пальцами нос:

- Мам, здесь сильно пахнет.

Захлестнула обида. Мама ему грубо:

- Саша из больницы приехал, а ты, прежде чем сказать – думай головой.

Он пожимает плечами.

- А что я такого сказал?

Младший брат Сергей, стоя у двери, тихо спрашивает:

- Саш! Тебя насовсем отпустили из больницы?

- Нет. Пока не вылечился – голос мой дрожит, глаза затуманились от слез.

Мама понимает мое состояние и их выпроваживает.

- Саше нужно делать перевязку. Не мешайте!

Братья вышли. Непрошенные слезы, не сдерживаясь, полились по лицу.

Она присела рядом.

- Успокойся, сынок. Они еще дети, ничего не понимают.

Плакал, не в силах себя остановить.

- Вовка не хотел обидеть. От меня действительно неприятно пахнет. Мы с тобой привыкли и этого не замечаем.

- И они привыкнут, а осенью ты снова будешь здоровым. Помнишь, как я о твою спину, хоккейную клюшку сломала и ты не плакал!?

Утираю лицо полотенцем, сквозь слезы улыбаюсь.

- Здесь другое. От удара клюшкой и сейчас бы не заплакал.

Мама ушла, делая перевязку - вспоминаю:

«В прошлом году зимой, с ребятами соорудили хоккейную коробку. В первые морозы, залили каток и все свободное время играли в хоккей.

В школу ходил во вторую смену. Утром, наспех погладив школьные брюки, схватил в коридоре хоккейную клюшку и побежал на каток. Ближе к обеду, от азартной игры отвлек голос мамы:

- Саша! Подойди ко мне – никогда так ласково она меня не звала. Насторожился - видимо опоздал в школу. Подошел к ней. Мама, не меняя голоса, продолжила: - Дай-ка мне клюшку.

Я нерешительно протянул ее. Взяв клюшку, она резко размахивается. Успев увернуться, чувствую сильный удар по спине и треск ломающейся клюшки.

- Ты чего, мам?

Ребята на катке, прекратив играть, наблюдают за нами.

Мама уже зло:

- Быстро домой!

Забегаю в подъезд. Слышу запах гари, и только сейчас вспоминаю о не выключенном утюге. К счастью, пожара не было – немного обгорела штора на окне».

Снова дома. Теперь не такой, как был в четырнадцать лет, а беспомощный инвалид. Мама, вновь заходит в комнату.

- Перевязал живот?

- Да.

- Пойдем, поешь. Пироги напекла. Они в честь тебя, очень удачные.

Настроение плохое, но встаю и иду следом – не хочется обижать маму. На кухне за столом сидят Вовка с Сергеем. Ждут. Мама укоризненно смотрит на них.

- Что притихли? Берите пироги, ешьте.

Входная дверь открылась. Пришел с работы папка, и увидев меня, от неожиданности растерялся.

- Ты дома? – колючая щека отца прижимается ко мне: – Оно так лучше. Чего в больнице торчать без толку - обращается к маме: - Дай денег на бутылку - отметим приезд сына.

- Да купила уже – мама открывает дверку стола, вытаскивает и ставит на стол бутылку «Портвейна».

Довольный папка, садится за стол. Распечатывает бутылку, наливает маме и себе. Держа в руке поднятый стакан медлит и не находя нужных слов, просто говорит:

- За тебя, сынок! – залпом выпивает.

Мама вначале пригубила, а затем также выпивает остальное.

- Видишь, Саша, как мать пьет за твое здоровье – обязательно вылечишься!

Улыбаюсь. Улыбаются и Вовка с Сережей, уплетая горячие мамины пироги.

В доме мир и согласие!

Жаль нет с нами Ивана – он служит в армии, Петьки – все еще строит автозавод в Тольятти, а Колька, под следствием - ждет приговора суда.

А еще нет, моей собаки Дамки. В середине мая, она угодила под машину. Схоронили ее невдалеке - на поляне. Не дождалась…

12 июня 1969 год.

Сижу на лавке за нашим домом, возле сараев. Подходит друг с соседнего подъезда - Вовка Евсевьев.

- Здорово, Санек. В окно смотрю, ты сидишь.

- Дома скучно, вышел часок свежим воздухом подышать.

Вовка садится рядом, показывает рукой:

- Помнишь в детстве из того сарая, ящик яблок сперли и на остановке продавали?

- Разве забудешь! Мать тогда хорошо меня ремнем отметелила, несколько дней задница «горела».

- Это твой братан - Петька, выдал, «Следопыт» хренов: «Где взяли яблоки?». Говорю ему: «Бабушка Груша из деревни привезла.» Не поленился – пошел к нам выяснять. После этого родители дома заперли и три дня не выпускали на улицу.

- А ты из форточки мне и пацанам деньги кидал. Как сейчас вижу летящую купюру. Она крутится в воздухе, но я, с трудом все же поймал. Держу ее в руках, а на меня с нее Ленин смотрит – десять рублей!

Вовка улыбается.

- В «заключении» от безделья всю квартиру облазил. В дедовском фарфоровом баране нашел ключик. Открыл им ящик в комоде, а там денег – куча.

- Когда твой «арест» закончился, у нас началась сладкая жизнь - покупали шоколад, конфеты и пряники килограммами. Сами ели и пацанам раздавали. За тобой они табунами ходили: «Вова, дай трояк или пятерку?», а ты им с барской руки бросал.

Вовка, довольный смеется.

- Тогда я «королем» был.

- Да, неделю барствовали. Затем меня мама вновь выпорола, уже резиновым шлангом. Я даже обоссался.

- Весело жили. А помнишь, как тетю Нюру Лепкину разыграли?

- Не хорошо получилось. Мне и сейчас перед ней не удобно.

Вспомнил этот случай:

«Положили пустой кошелек у входа в Вовкин подъезд, привязали к нему нитку, протянули ее через весь коридор и по лестничному пролету. Затем пропустили ее через почтовую щель в двери квартиры Евсевьевых. Сами через эту щель наблюдали.

В подъезд вошла тетя Нюра. Она, увидев кошелек, наклонилась и с возгласом: «Вай, авай, кошелек муинь (Ой, мама, кошелек нашла)», хотела его взять.

Вовка быстро потянул нитку, а она как завороженная, наклонившись, бежала за ним по лестнице. Опомнилась только, когда кошелек уперся в почтовую щель.

Женщина выругавшись, с покрасневшим от стыда лицом, быстро поднялась к себе на второй этаж и после этого долго с Евсевьевыми не разговаривала».

- Не переживай. Мы же пошутили. Но как она за кошельком по лестнице бежала! Даже не споткнулась, а могла головой долбануться. Санек, глянь, бабуля моя идет. Только что о ней вспоминали.

- Вовка! Хорошо, что тебя нашла. Приехала, а квартира закрыта.

- Городская власть выделила жилье в центре Саранска, а тебе в нем не сидится.

- Решила вас проведать. Сашка, это ты?

- Я, баба Груша.

- Слава тебе, Господи, вылечился, а меня всё бабки спрашивают: «живой ты или нет».

- Живой, как видите. Но еще не вылечился. Временно из больницы отпустили. Осенью снова операция.

- Ой, Господи! Сколько их тебе уже сделали?

- Пять.

- Дай бог тебе терпения! – она крестит меня и обращается к внуку: - Вовка, открой мне дверь!

- Не спеши, бабуль. Мы с Сашкой недавно на улицу вышли.

Поддерживаю.

- Баба Груша, садитесь рядом. Давно хотел спросить Вас. В 1964 году в Мордовии отмечали столетие вашего мужа – Макара Евсевьевича Евсевьева. Когда Вас показывали по телевизору, я подумал, его давно нет, а вы еще такая бодрая и активная?

- Саша, я моложе его на тридцать два года!

- Такая разница! А как же вы стали его женой?

- Не сразу. Макар Евсевьевич, работал и жил в Казани, но часто приезжал в свое родное село Малые Кармалы – где я жила. Он мне предложил быть у него домработницей. Согласилась и переехала к нему в Казань. В результате совместной жизни родился наш Толя – Вовкин папа, а Макар Евсевьевичу было уже 64 года. После рождения сына зарегистрировали брак. Была я домработницей Грушей, а стала Агриппиной Ермолаевной Евсевьевой.

Молчавший во время нашего разговора Вовка удивляется:

- Бабуля, а ты почему раньше мне этого не рассказывала?

- А ты меня спрашивал? Саша спросил, я и рассказала. Пойдем открой дверь, с дороги устала, хочу отдохнуть - Вовка нехотя встает.

Мне тоже пора на перевязку. Тихонько иду следом за Евсевьевыми:

«Передо мной идет жена выдающего человека – просветителя национальной культуры мордовских народов (Эрзя и Мокша). Имя Макара Евсевьевича Евсевьева носит наш педагогический институт, а его мраморный бюст стоит на высоком гранитном постаменте, в самом центре города Саранска.

В детстве, бегая по квартире Евсевьевых, мы с Вовкой не понимали, что под перезвон часов стоящих на старинном комоде за резным столом из черного маренного дуба, писал свои труды его дедушка – знаменитый ученый. В настоящее время эти предметы являются экспонатами Мордовского краеведческого музея.

18 июля 1969 год.

Следствие по делу брата, длившееся почти три месяца, закончилось. Сегодня показательное судебное заседание на мотовозо-ремонтном заводе, по месту работы Николая.

Возбужденная мама ходит по квартире, нервно перебирает вещи.

- Натворил дел Коля! Как сегодня он будет смотреть в глаза товарищам и начальству? Большинство рабочих с нашего поселка, и все нас знают.

Сергей прижимается к маме.

- Может Кольку отпустят?

Она устало садится на кровать.

- Не отпустят. Не надо было ему в руки брать молоток - отпустили бы. Следователь сказал, статья больно тяжелая – некоторое время молчит, затем с надеждой в голосе продолжает: - Характеристики с завода хорошие и нет восемнадцати лет - может много не дадут…

На часах - три дня. Мама, собрав в сетку еду, туалетные принадлежности и сменное белье для брата, с грустным лицом выходит из дома.

В доме гнетущая тишина. Пришедший с работы отец, молча ходит по комнатам – нервничает. Вовка, Сергей и я сидим на кухне – ждем возвращения мамы.

Около семи часов вечера, сидящий у окна Сергей кричит:

- Мамка идет! – стремглав бросается к входной двери.

Отец встречает уставшую маму.

- Ну, что?

- Три года – опустошенная садится за стол, рядом со мной.

Выдержав паузу, осторожно спрашиваю:

- Мам, расскажи?

- Погоди! Дай в себя приду. Изнервничалась – не дай Бог это еще раз пережить!

Папка садится напротив.

- Не томи.

Тяжело вздыхая, она рассказывает:

- Дежурному на проходной сказала причину прихода, и он без лишних вопросов пропустил на территорию. Колю еще не доставили - стала ждать невдалеке от ворот. Первая смена закончилась, рабочие потоком шли к проходной. Некоторые останавливаясь, говорили слова поддержки и ждали со мной начало суда.

Тюремная машина, въехав на территорию, остановилась у проходной. Боковая дверь будки открылась. Из нее выпрыгнул охранник, а затем, коротко стриженый Коля. От волнения заколотилось сердце, голова закружилась – думала не устаю на ногах. Увидев меня, он обрадовался и хотел подойти, но охранник не разрешил. Вели Колю сквозь строй рабочих. Молодые кричали: - «Здорово, Николай! Держись!» Я шла за ним следом.

Папка перебивает:

- Отсидит – поумнеет. Это ему вместо армии.

Мама, раздраженно прерывает:

- Спасибо, успокоил! Сам-то на суд, не пошел!

- У меня нервы!

- А у меня, они «железные» - продолжает: - Суд проходил в «Красном уголке». Зал заполнили в основном молодые. В центре длинный стол, покрытый красным сукном. Кольку посадили с краю – охранник рядом. Мне уступили место в первом ряду, не далеко от него.

К столу вышла девушка и громко сказала: «Встать, суд идет!» - все встали. Когда мы сели, судья стал быстро невнятно читать Колькино «Дело». Затем, прокурор говорил плохое, а адвокат просил смягчить наказание – зачитывал положительные характеристики.

Судья дал слово пострадавшему. Во время его речи из зала кто-то крикнул: «Тебя убить мало. Ты почему на дороге оставил умирающего ребенка?».

Я удивился.

- Мам, какого ребенка?

- Сама не поняла. Он водителем в милиции работает. Говорят, выезжал на аварию и надо было отвезти пострадавшего ребенка в больницу, а он отказался. Точно не знаю.

Судья, кричавшему, ответил: «Это к делу не относится».

Слово дали Коле. Он сказал, что раскаивается, а ударил не со зла – в общежитии его оскорбили, и он не сдержался.

Суд вышел на совещание. Я в это время с Колей разговаривала, упрекала. Он меня успокаивал и улыбался. Судья вернулся и зачитал приговор: - «Три года общего режима». Ровно столько просил прокурор – хорошие характеристики не помогли.

Пытаюсь успокоить маму:

- Сидеть он будет на зоне и работать на стройке.

- А ты откуда знаешь?

- Кто сидел, рассказывали. Условия в бараках хорошие, трехразовое питание, вечером телевизор, книги, а иногда даже артисты приезжают. Но, правда, на работу под конвоем водят.

Папка добавляет:

- Может и строительную профессию получит.

Высказавшись, мама немного успокоилась.

- Сейчас условия содержания получше, но все равно не курорт – помолчав, качая головой, добавила: - Гордиться вами, уже не смогу!

А в это время по телевизору в новостях показывают американских астронавтов, высаживающихся на луну…

24 июля 1969 год.

В этом году на редкость жаркое лето. Оба младших брата в пионерском лагере. Сижу у своего подъезда – скучаю. Из соседнего, выходит Вовка Евсевьев.

- Привет, Санек! С пацанами на речку собрались.

- Я с вами – слова выскочили сами.

- Дойдешь? – он с недоверием смотрит на меня.

- Постараюсь – говорю нерешительно, но отступать не хочу. - Вы меня подождите минут десять, перевязку сделаю.

- Смотри сам. Подождем.

Он ушел. «Забежав» в квартиру быстро обрабатываю рану и возвращаюсь во двор. Вдалеке на поляне вижу ребят – шагаю к ним, а они не дождавшись медленно трогаются в путь. Как можно быстрее переставляю ноги, но пацаны удаляются все дальше и дальше. Понимаю – мне их не догнать, но иду за ними. Часть пути проходит по дороге к воротам мясокомбината, шагаю по ней, мое внимание сконцентрировано на впереди идущих.

Неожиданно, звучит резкий сигнал машины – отпрыгиваю в сторону. «Москвич - пирожок» проехал мимо. Стою у края дороги, двумя руками держусь за живот. Не могу понять: «Как я смог прыгнуть». От резкого движения живот побаливает. Успокоившись, оглядываюсь. От дома ушел далеко, а впереди маячат мальчишки. После короткого раздумья, решаю все же идти за ними.

Дорога к реке знакома с детства. Впереди препятствие –железнодорожные пути сортировочной станции «Саранск – 2», а по ним катается тепловоз – растаскивая вагоны, формирует составы поездов. На некоторых вагонах имеются специальные переходы, но лесенки высокие и мне их не одолеть. Смотрю в оба конца поезда – тепловоза нет. Одной рукой крепко прижимаю пеленку к животу и на карачках, с трудом переползаю под вагоном через рельсы на другую сторону, и так несколько раз. Преодолев станцию, оказываюсь перед массивом камыша и высокого тростника. Жара высушила болото. Шагаю по натоптанной ребятами в тростнике тропинке. Наконец, подхожу к реке.

Пацаны купаются. Но Вовка еще на берегу.

- Я думал ты вернулся! Несколько раз оглядывался, тебя нет.

- Нашел спортсмена! Разве за вами угонишься.

Он разбегается и «солдатиком» прыгает в воду. Брызги разлетаются в разные стороны, со дна поднимается муть. Свесив ноги, сажусь на крутой берег – смотрю на барахтающихся в воде ребят.

«Год назад также прыгал с этого места. Однажды нырнул вниз головой и ударился о дно реки. Вынырнул - шея болит, лицо и волосы в тине. Пацаны смеются: - «Дно поцеловал?»

Мне не до смеха – голова кружится, шея не поворачивается. С трудом отмылся и ушел домой.

Возле подъезда встречает мама: - «Где шляешься? Езжай на «Центральный» рынок. Там дешевые яблоки продают. Отказываться не стал. Взял рюкзак и поехал в центр города. С рюкзаком дешевых «анисовок», еле-еле добрался обратно».

«В больнице, мама как-то рассказала о парализованном мальчике, лежавшем в неврологическом отделении: - «Он нырнул в воду, ударился головой о дно и повредил себе позвоночник».

Рассказал ей свой случай. Напомнил о злополучных яблоках. Она в ответ: - «Почему не сказал?».

Я улыбнулся: - «Тебе в то время сказать, это лишний подзатыльник получить».

Она с грустью согласилась: - «Шестеро вас, вот и приходится на всем экономить - каждая копейка на счету. Все равно надо было сказать. Не дай Бог, такое горе родителям».

Сижу на берегу, солнце припекает голову, а под намокшей пеленкой, выделения разъедают кожу. Озадачен - в спешке о возможной ситуации не подумал. Оглядываюсь. Невдалеке у самого берега растет молодой ивняк с тростником. К счастью, в этом месте берег пологий. Спускаюсь к самой воде. Лежа боком на влажной глине, стираю в реке пеленку и мокрыми бинтами привязываю ее к животу – прохлада успокаивает зуд. Прощаясь, машу рукой купающимся ребятам и трогаюсь в обратный путь. Домой добрался прежним путем, без приключений.

Встречает, обеспокоенная мама:

- Саша, ты где был? Я тебя обыскалась.

- На речку ходил.

- С ума сошел!

Согласно киваю.

- Видимо сошел…

1 сентября 1969 год.

Позавчера, сидел на лавочке возле своего подъезда. Мимо проходил товарищ с соседнего дома, Игорь Сорокин - он младше меня на год. Поздоровавшись, извещает:

- Ходил в школу, узнать расписание уроков. Прочитал список нашего класса, а там ты. Вместе будем учиться!

Зашел домой и с порога сказал маме:

- Наступает учебный год, а меня еще не прооперировали. Мам, давай поедем в больницу?!

- Может вначале мне съездить? Поговорю с врачами.

- О чем говорить? Виктор Данилович выписал до осени.

- Хорошо, поедем 1 сентября.

Утро выдалось ясное, немного прохладное. Мимо дома прошли празднично одетые ученики с букетами цветов. Ушли в школу и братишки – Вовка в шестой класс, Сергей в четвертый. Отец на работе.

Мама крестится на икону «Казанская Богоматерь», закрывает квартиру и трогаемся в путь…

Огромный двор больницы, с огороженным фруктовым садом, встречает тишиной. Медсестра приемного отделения, узнав о цели нашего прихода, позвонила во второе хирургическое отделение и попросила подождать. Садимся на кушетку.

В пустом коридоре слышатся быстрые шаги. В дверях появляется заведующая отделением - Мария Васильевна. Не поздоровавшись, она с упреками набросилась на маму:

- Уважаемая! Вы почему приехали? – старческий голос от возмущения дрожит. – Мы вас вызывали? Это Республиканская клиническая больница, а не богадельня.

Пораженная энергией пожилой заведующей, мама, оправдываясь, с трудом, находит нужные слова:

- Что же нам делать? Иван Ильич, обещал Сашу осенью прооперировать.

- Не знаю, что профессор вам обещал! Он до середины сентября в отпуске.

Мама оглядывается на меня – задумывается, затем решительно проговаривает:

- В вашей клинической больнице изуродовали моего ребенка, а теперь хотите бросить его на произвол. Не можете вылечить – отправьте в Москву!

Заведующая раздраженно отвечает:

- Хорошо! Сашу положу к себе в отделение, по поводу дальнейшего лечения, решайте сами с Иваном Ильичом…

15 сентября 1969 год.

Дни ожидания прошли. Сегодня профессор Клюев должен выйти на работу. Около восьми часов утра выхожу во двор больницы и встаю за ствол пожелтевшего клена, рядом с воротами.

Мимо спешат медработники. Прохладно. Стою в одной больничной пижаме – замерзаю. Наконец, издали замечаю грузную фигуру профессора. Он идет медленно, постоянно отвечая на обращенные к нему приветствия. Выхожу из-за дерева.

- Здравствуйте, Иван Ильич – голос мой дрожит от холода и волнения: - Я, Вас жду.

Он остановился.

- Что от меня хотите, молодой человек?

- Операцию!

- Какую операцию?

- Которую вы мне обещали сделать.

- Ваша фамилия?

С удивлением догадываюсь, он меня не узнает.

- Уланов, Саша Уланов. Вы мой кишечник четыре раза оперировали.

По выражению его лица понимаю, он удивлен не меньше меня.

- Это ты? Молодец! Честно говоря, не ожидал увидеть тебя ходячим. Так что я тебе обещал?

Повторяю:

- Операцию.

- Хорошо. Мы обсудим этот вопрос с твоими докторами, и тебе сообщат наше решение.

Разочарованный, стою на месте. Профессор обходит меня и идет дальше. Развернувшись, смотрю ему вслед – нехорошее предчувствие сковывает тело.

Лежу на кровати, тупо смотрю в потолок. В голове разные мысли – ни одной хорошей. Может себя «накручиваю»? Скоро двенадцать – вероятно профессор уже переговорил с врачами. Поглядываю на дверь. Что скажут?

Входит Мария Васильевна. Направляется ко мне.

- Опять я крайняя! Иван Ильич мог сам тебе объяснить ситуацию. Твой кишечник восстановить невозможно. Любая операция бессмысленна!

Охватывает холод, с трудом шевелю губами.

- Если здесь невозможно, отправьте в Москву.

- Ты не понимаешь. Невозможно, это значит невозможно! – голос ее дребезжит еще сильнее. – Ни Москва, ни Вашингтон, нигде не помогут!

- А как мне с этим жить?

- Оформишь инвалидность и живи. Мне больше нечего тебе сказать – она быстрыми шажками вышла из палаты.

«Вот и все. Надеяться больше не на что. Понять не могу и не хочу: «Любая операция бессмысленна». В пятнадцать лет стать инвалидом. Жизнь вне общества – только перевязки, перевязки и перевязки».

В горле сдавило, трудно дышать, глаза заволокли слезы. Не могу лежать. Привычно закрепляю бинтами пеленку и подхожу к окну. Смотрю через стекло на листопад.

После каждого дуновения ветерка, березы сбрасывают ярко-желтые листочки. Кружась и переворачиваясь, они осыпают землю. Двор больницы похож на разноцветный ковер. Редкие прохожие идут по нему, небрежно разбрасывая ногами листья: «У всех нормальные животы».

От грустных мыслей отвлекает тихий стон Дато. Рядом со мной, пятый день лежит с обширными ожогами молодой грузин. При поступлении, его кожа была ярко-красной с множественными волдырями. Сейчас она отекла и вместо волдырей - нагноившиеся раны.

«Приехал он из далекой Грузии, учиться в Мордовский университет. Поздно вечером шел с друзьями по городу и нечаянно упал в колодец с горячей водой. Над колодцем стелился пар - не заметил открытый люк. Пока товарищи пытались его вытащить, Дато варился в кипятке».

На душе тоскливо, в палате душно. Оделся и вышел на улицу – прохладный чистый воздух ворвался в легкие. Пахнет опавшей листвой и сырой корой окружающих меня деревьев. Прислонился к березе, задумался:

«Всю оставшуюся жизнь, быть одиноким иждивенцем у родителей – без своей семьи, работы, даже в армию не возьмут». Исступлённо колочу кулаком по стволу дерева. Нет! Нет! Нет! Этого не может быть!

Редкие листочки падают на мою «обезумевшую» голову. Болит правая ладонь. Оглядываюсь – никого. Неудобно за проявленную слабость.

Вернулся в палату – ждет мама.

- Саша, что с тобой? На тебе лица нет.

Сажусь на кровать, отрешенно смотрю вдаль и выдавливаю каждое слово:

- Оперировать, не будут!

Она вздрагивает: - Почему?

- Мария Васильевна сказала, что мой кишечник восстановить невозможно!

- А Иван Ильич?

- Она передала мнение Клюева.

Мама садится рядом, обнимает за плечи:

- Что будем делать, сыночек?

- Не знаю! Как с таким животом жить?

- Саша, всякие же люди бывают. У некоторых рук или ног нет - все приспосабливаются. Не хотела тебе говорить, но еще после первой операции в тот день, когда я пришла к тебе в палату мне заведующий отделением, сказал - «Что ты умрешь». Каково мне это было знать? Выйду в коридор – наплачусь, глаза вытру и снова иду к тебе. Четыре дня прошло – ты живой. На пятый день, без всякой надежды на улучшение, взяли на вторую операцию. Резинки напихали в живот и вновь сказали: «Не жилец». Но ты выжил, даже ходишь и себя обслуживаешь. Сыночек, можно и с таким животом жить.

- Не хочу! Мам сходи к главврачу больницы. Пусть меня направят в Москву.

- Хорошо, сейчас и пойду – она уходит…

Продолжаю сидеть на кровати, жду возвращения мамы. Время тянется медленно – кажется, остановилось. Не выдержав, встаю - в палату входит она.

- Была у главврача сынок. Он вызвал Марию Васильевну.

- Мам, ты главное скажи. Меня направят в Москву?

- Так я тебе и рассказываю. Мария Васильевна, при мне главврачу тоже самое сказала. А он мне говорит: «На завтра, через санавиацию мы запросили из Москвы для обожженного парня из Грузии консультанта. Попрошу осмотреть и вашего сына. Может его консультация чем-то поможет».

- А чем он сможет помочь?

- Не знаю, Саша. Думаю, Бог нас не оставит!

Дверь отварилась, вошла черноволосая, с кавказским профилем, пожилая женщина. В обеих руках держит большие сумки. Она настороженно оглядывает палату, взгляд ее останавливается на Дато, и руки опускают на пол тяжелые сумки. Женщина медленно передвигая ноги, тихо произносит:

- Гамадржоба, швили (груз.) (Здравствуй, сыночек) – подходит к сыну.

Он в ответ шепчет:

- Момми (груз.) (мамочка)

Лицо Дато мокрое от материнских слез. Смотрю на эту сцену, от жалости щемит сердце. По щекам моей мамы, также текут слезы…

16 сентября 1969 год.

Проснулся с предчувствием перемен. Все утро не покидает охватившее волнение - от вчерашней депрессии, не осталось и следа.

Мама приехала из дома раньше обычного.

- Всю ночь не могла уснуть. Все думала о московском консультанте. Здесь нам, сынок, больше надеяться не на кого. Может, Бог даст, он чем-нибудь поможет.

Рядом мама Дато. На родном им языке, она тихо что-то говорит сыну. Дато не отвечает, просто смотрит с тоской в ее глаза. Лицо женщины за одну ночь, осунулось и постарело.

Мама подходит к ней.

- Не надо так переживать, дорогая. Дато, даст Бог, вылечится – голос ее спокойный.

- Да-да! Конечно вылечится – с сильным грузинским акцентом отвечает женщина. Она наклоняется, вынимает из сумки крупную темно-фиолетовую гроздь винограда: – Возьмите генацвале (груз. - уважаемая). Это из нашего сада, с лозы посаженной Дато. – на ее глазах вновь выступили слезы.

Мама осторожно двумя руками берет огромную кисть.

- Спасибо, даже не верится, что где-то может расти такой крупный и красивый виноград!

- Да, такой виноград растет только в Грузии. Как я не хотела отпускать сына из дома, но он не послушал – захотел учиться. У нас учится, очень трудно - нужны связи и большие деньги.

Сказав это, она поворачивается к сыну и продолжает ему рассказывать что-то на грузинском языке. Ее голос, уже не такой печальный.

Держу в руках переданную мамой душистую гроздь винограда, но мысли совсем о другом – жду московского доктора…

Полуденные солнечные блики, отраженные от оконных стекол, слепят глаза. В коридоре послышался шум шагов. Дверь распахнулась. В сопровождении наших врачей, в палату вошел гость из Москвы – мужчина, лет за шестьдесят, с глубокими морщинами на лице.

Они подошли к кровати, на которой, молча, с закрытыми глазами, лежит отекший Дато.

Мама вышла из палаты, а его мама отошла ко мне. Она крепко, до побеления в кистях, держится за спинку кровати и кажется, не дышит.

Консультант, долго осматривает больного, периодически что-то спрашивая у врачей. А мама Дато напряженно прислушивается – ловит каждое слово. Затем, они направляются ко мне. Обессиленная, от нервного напряжения женщина, возвращается к сыну.

Мной овладевает совершенное спокойствие. Лежу во всей своей «красе» - пеленка откинута, рана очищена. Консультант садится рядом. Именно таким пожилым, с умными и добрыми глазами и представлял его.

- Здравствуй, молодой человек. Будем знакомиться -Смирнинский Владимир Сергеевич.

Протягиваю ему руку.

- Уланов Саша.

Он, улыбаясь, протягивает навстречу свою – крепкое рукопожатие.

- Как себя чувствуешь, Саша?

- Хорошо – спокойно смотрю ему в глаза.

- Правда хорошо? – недоверчиво и удивленно переспрашивает он.

Упрямо повторяю:

- Хорошо. Давно, без помощи мамы себя обслуживаю и спокойно хожу на большие расстояния.

- Замечательно. – Владимир Сергеевич обращается к врачам: - Пожалуйста, принесите мне стерильные перчатки. Хочу осмотреть кишечник – и снова ко мне: - Не возражаешь?

- Нет, смотрите.

Медсестра приносит резиновые перчатки и помогает ему надеть одну из них на правую руку. Она взяла другую, но он ее останавливает.

- Спасибо, достаточно одной - доктор бесцеремонно засовывает правую кисть в рану - щупает кишечник, вводит пальцы в свищи. Мне больно и тошнит. – Потерпи, Саша, я не долго. Сколько же у тебя отверстий в кишечнике?!

Отвечаю с трудом:

- Не знаю, не считал.

Владимир Сергеевич, наконец, заканчивает осмотр, снимает перчатку. Облегченно вздыхаю.

На некоторое время воцарилось всеобщее молчание. Консультант, раздумывая, напряженно смотрит на мой кишечник. Слышу удары своего сердца, спокойствие покидает.

ПОНИМАЮ – СЕЙЧАС В ЭТУ МИНУТУ, РЕШАЕТСЯ МОЯ СУДЬБА.

Напряжение нарастает. Смотрю на доктора. Он поднимает голову - наши взгляды встретились.

- Саша, хочешь со мной в Москву?

- Хочу! – горячая волна прокатилась по телу.

Всебелые халаты врачей слились в одно белое пятно. Владимир Сергеевич поворачивается к ним – объясняет:

- В институте Склифосовского, работает хирург – ученик Сергея Сергеевича Юдина.Он специализируется по пищеварительному тракту. Надеюсь, Александр Анатольевич, возьмет к себе Сашу – вновь смотрит на меня и уверенно добавляет: - Собирайся!

Я не понял.

- Сейчас?

- Да! Сегодня вместе полетим на самолете. Кто тебя будет сопровождать?

- Мама.

- Хорошо. Пока администрация больницы оформит документы, думаю, два часа на сборы хватит.

- Хватит – повторяю эхом.

Доктор встает и направляется к выходу. Вслед за врачами, тенью, выходит мама Дато.

Растерянный, лежу с открытым животом, не могу осознать до конца произошедшее.

Входит мама.

- Что тебе сказали сынок? – голос ее дрожит от напряжения.

Восторженно, почти кричу:

- Сегодня с тобой летим на самолете в Москву! На сборы – два часа!

Обескураженная, она садится на мою кровать.

- Слава тебе, Господи! Но почему сегодня?

- Потому, что летим вместе с консультантом Владимиром Сергеевичем. Он меня покажет какому-то хирургу, который сможет прооперировать!

- Да, Москва не Саранск, надеюсь, там закончатся наши мучения - она встает, быстро собирает из тумбочки домашнюю посуду и оставшиеся продукты, а про себя проговаривает: « В Москве жить деньги нужны. У кого бы занять?» - она быстро уходит…

Не могу успокоиться – все происходит как во сне. В палату заходит мама Дато. По ее лицу текут слезы. Вдруг осознаю: «Своим переводом в институт Склифосовского, я обязан Дато». В одну минуту радость переполнявшая меня, угасла. Женщина с трудом доходит до сына. Садится рядом с ним на стул, нежно гладит его бледно-желтое лицо и тихо повторяет:

- Чеми сакварели бичё, чеми сакварели бичё… (груз.)

(мой любимый мальчик, мой любимый мальчик)…

Стройное тело Дато, лежит с закрытыми глазами, вытянувшись во весь рост. Он не отвечает и даже не стонет, лишь слышно его тяжелое дыхание…

В обед не ел – волнуюсь, а еще понимаю, путь в Москву долгий – перевязку в самолете не сделаешь.

Половина третьего дня. Заходит медсестра:

- Саша, готовься, через двадцать минут выезжаете.

Развязываю бинты, поворачиваюсь в постели на бок, и кишечное содержимое из раны, вываливается на грязную пеленку. Ее сворачиваю и кладу в плевашку. Всей оставшейся в банке пастой «Лассара», основательно мажу живот. На рану кладу чистую пеленку, сверху слой ваты, затем вторую и туго бинтую.

Подхожу к Дато, смотрю на когда-то красивое, а сейчас отекшее лицо парня. Опустив голову, говорю его маме:

- Извините.

- За что, генацвале? – удивляется она.

- Доктор прилетал консультировать Дато, а лечу в Москву я.

- Такая видимо наша судьба. Тебе желаю вылечиться.

- И Дато, желаю выздоровления.

Она, молча кивает головой. Оглядев в последний раз палату, выхожу.

В приемном отделении руководство больницы, провожает московского консультанта. Мои сопроводительные документы, в руках Владимира Сергеевича. Скромно сижу на той самой кушетке, где при поступлении 24 ноября 1968 года, меня осматривал первый лечащий врач, Саушев Виктор Николаевич - ждем маму.

Запыхавшаяся от быстрой ходьбы, с узлами в руках, наконец, появляется она.

- Слава тебе, Господи, успела. И деньги нашла – Евсевьевы одолжили…

«Скорая» несется по разбитой дороге в аэропорт. Растопырив ноги, упираюсь в пол машины. Обеими руками крепко прижимаю живот, но все равно, кишки прыгают на каждой колдобине. Полчаса мучительной тряски, и мы останавливаемся возле одноэтажного здания. Не задерживаясь, в сопровождении сотрудника аэропорта, проходим на взлетное поле. Ровными рядами стоят «кукурузники» и большие самолеты «АН-24», а в стороне от них, замечаю маленький двухмоторный. Работник аэропорта останавливается, а доктор сворачивает к этому самолетику.

Спрашиваю:

- Владимир Сергеевич, мы на нем полетим?

- Да. Это наш санитарный самолет.

- Я еще никогда не летал.

- Боишься?

- Нет. Первый раз, и на таком красивом.

Завидев нас, летчик открывает дверь - опускает лесенку. В обшитую кожей кабину, забираемся по очереди. Доктор усаживается рядом с летчиком. Я и мама - на сплошном заднем сидении. Гудят моторы.

Летчик по рации запрашивает у диспетчера:

- Разрешите взлет?

В ответ, из закрепленного на его голове наушника, слышим скрипучий голос.

- «АН-14», взлет разрешаю.

Самолет выруливает на взлетную полосу. Смотрю в иллюминатор. Из под ног, земля убегает все быстрее и быстрее -вдруг стала удаляться.

Восклицаю:

- Мама! Мы летим!

- Летим, сынок. Дай Бог, чтобы с таким же настроением возвратились домой.

Лесопосадки, вспаханные и зеленые прямоугольные поля, овраги с речушками и дома-кубики сел, проплывают под нами. По дорогам-ниткам, медленно передвигаются подобно жукам - машины, по железной дороге гусеницей ползет поезд, а мы летим над ними. Неведомое мне ранее чувство превосходства, окрыляет.

Монотонный шум двигателей и покачивания самолета, убаюкали маму. Она, положив под голову узлы с нашими вещами, спит. Посмотрев на мирно «сопящую» мать, снова «прилипаю» к иллюминатору.

Наступили сумерки. Летим три часа - как не старался «упаковать» рану, выделения просочились. Обращаюсь к впереди сидящим:

- Скажите, нам еще долго лететь?

Владимир Сергеевич, оборачивается.

- Укачало?

- Нет. Нужна перевязка.

- Придется немного потерпеть. Подлетаем.

Действительно, впереди вижу море огней. Терплю, а пищеварительные соки «кушают» мою плоть.

Летчик, спокойно запросив посадку, вдруг кричит в микрофон:

- Какой еще круг!? У меня горючее на исходе – поворачивается к Владимиру Сергеевичу: - Не дают посадку. Занята полоса. Придется кружить.

Самолет резко накренился – прижало к двери. Мелькнула мысль: «Если откроется, полечу вниз без парашюта». Мама проснулась, одной рукой держит меня, другой ухватилась за поручень. Тревожно спрашивает:

- Падаем?

Дверь самолета закрыта надежно, и я спокойно повторяю слова летчика:

- Нет, просто кружим. Взлетная полоса занята.

Под нами ярко освещенные кварталы Москвы. Наконец, самолет выравнивается, огни посадочной полосы увеличиваются, легкая вибрация – посадка завершена.

От множества прожекторов светло, как днем. Выруливаем на стоянку, и пропеллеры останавливаются. Уши заложены, в голове не утих шум моторов, а к самолету уже подъехала «Скорая» - с удлиненной кабиной «Волга». Слегка укачало.

Девушка-фельдшер «Скорой», помогает мне и маме спуститься по установленной летчиком лестнице. Последним, выходит из самолета Владимир Сергеевич…

Мчимся по широкому освещенному проспекту, в бесконечном шумном потоке машин. Рядом мама и фельдшер. Доктор сидит впереди с водителем. Неожиданно, сворачиваем в тихий переулок.

Фельдшер констатирует:

- Приехали!

Мама интересуется:

- Куда приехали?

Девушка не без гордости поясняет:

- В институт скорой помощи имени Склифосовского.

Передо мной, двухэтажное, без цоколя обшарпанное здание старой постройки. Двери на уровне земли. Во дворике стоят несколько машин «Скорая помощь».

Заходим. В приемной отделении тихо. Владимир Сергеевич подходит к дежурной медсестре.

- Здравствуйте. Привез, Беляеву Александру Анатольевичу, уникального больного.

Живот и промежность жжет нестерпимо. Забыв приличия, без разрешения ложусь на кушетку и прошу:

- Дайте мне кто-нибудь ножницы, раствор фурацилина и пасту Лассара!

Мама, понимая мои страдания, умоляюще смотрит на медсестру, а доктор, прервав начатый разговор, подтверждает:

- Помогите ему.

Медсестра разрезает мои бинты. Я скидываю с себя «бутерброд» из мокрых пеленок и ваты. Беру поданный медсестрой флакон с раствором фурацилина и обильно поливаю им рану с окружающей изъеденной кожей.

Удивленная медсестра, стоит рядом.

- Как из концлагеря! Откуда такой «красивый»?

Жжение кожи уменьшилось, отвечаю спокойно:

- Из Саранска.

Медсестра смазывает пастой изъеденную кожу.

- А это где?

Мне обидно.

- Это, между прочем, столица Мордовии - всего 600 километров от Москвы.

Она простодушно удивляется:

- Никогда не слыхала…

Сопроводительные документы подшиты к новой «Истории болезни». Пока в ней несколько чистых листов.

Владимир Сергеевич, прощаясь, подает записку:

- Здесь мой телефон и адрес. Возникнут вопросы - не стесняйся, звони. Надеюсь, все у тебя сложится благополучно. Обязательно позвони! – доктор дружески хлопает меня по плечу и уходит.

Не сговариваясь с мамой, заворожено смотрим ему вслед. Дверь за пожилым консультантом закрылась и только сейчас осознаю: «Мы не сказали ему, даже СПАСИБО!!!»

Вслед за медсестрой выходим из приемного отделения с другой стороны здания. Идем по освещенной аллее. Оглядываюсь - мы вышли из левого крыла величественного храмового комплекса, с позолоченным куполом в центре. Подходим, к четырехэтажному из белого кирпича современному зданию. Лифт поднимает на второй этаж. Медсестра передает меня, молоденькой курносой с темными волосами девушке в белом халатике.

- Танечка! Получай для Александра Анатольевича «подарок» из Саранска.

- Откуда? – переспрашивает красивая девушка.

Обиженный, молчу, а медсестра приемного отделения, ехидно улыбаясь, повторяет мои слова:

- Из столицы Мордовии, в 600 километрах от Москвы. Таня, стыдно не знать! Принимай, и учи географию. Я пошла.

Мама, скромно стоит в стороне. Я, насупившись, рядом. Медсестра отделения приветливо улыбается.

- Не обижайтесь. У меня действительно с географией беда.

Пойдемте, я покажу ваше место.

Общая палата. Поздоровавшись с больными, усталый ложусь на указанную медсестрой кровать. Мама выходит и через некоторое время возвращается с ватой, пеленками, бинтами и раствором фурацилина.

Утомительный день, наполненный событиями, заканчивается. Мы засыпаем – я в кровати, а мама привычно рядом на стульях…