Лев Толстой и переводы «Короля Лира» [Юрий Давидович Левин] (fb2) читать постранично

Лев толстой и переводы «Короля Лира»

Ю. Д. Левин

Непримиримая вражда Толстого к автору «Короля Лира», которую русский писатель питал на протяжении всей своей творческой жизни, вылилась в итоге, как известно, в форму критического очерка «О Шекспире и о драме» (написан в 1903 г., опубликован в 1906 г.), где доказывалось, «что Шекспир не может быть признаваем не только великим, гениальным, но даже самым посредственным сочинителем».^[1] Это утверждение Толстой доказывал тенденциозным разбором «Короля Лира», чему посвятил второй раздел очерка, где по необходимости он неоднократно цитировал трагедию — иногда в оригинале, но чаще в русском переводе. До сих пор считалось, что этот перевод принадлежит самому Толстому и сделан во всех случаях прозой независимо от того, какую форму имел оригинал. Однако, если внимательно вчитаться в приведенные в очерке цитаты, можно обнаружить, что некоторые из них имеют явную ямбическую структуру и только записаны без разбивки на строки.

Например, у Толстого встречается такое место:

«Потом Лир воображает, что он судит дочерей. „Ученый правовед, — говорит он, обращаясь к голому Эдгару, — садися здесь, а ты, премудрый муж, вот тут. Ну, вы, лисицы-самки“. На это Эдгар говорит: „Вон стоит он, вон глазами как сверкает. Госпожа, вам мало, что ли, глаз здесь на суде“» (т. 35, стр. 227).

Нетрудно заметить, что извлеченная из этого отрывка собственная речь укладывается в стихотворные строки:

Толстой сознательно переписывал стихи без разбивки на строки, как прозу. Он однажды заметил Н. Н. Страхову: «Когда человеку нет никакого дела до того, о чем он пишет, он пишет белыми стихами, и тогда ложь не так грубо заметна» (письмо от 23—24 февраля 1875 г.: т. 62, стр. 150).^[2] Толстой же хотел выставить напоказ «ложь» Шекспира.

Обнаружив ямбическую структуру в некоторых цитатах очерка, мы предположили, что Толстой пользовался каким-то существовавшим к тому времени русским переводом «Короля Лира».^[3] Последующее сопоставление текстов показало, что значительная часть цитат восходит к переводу С. А. Юрьева. Далее выяснилось, что в яснополянской библиотеке Толстого хранится издание этого перевода,^[4] испещренное разнообразными пометками (подчеркивания и отчеркивания красным, синим и черным карандашами, чернилами, отметки ногтем, загнутые уголки), что свидетельствует о неоднократном перечитывании книги Толстым.^[5]

Сергей Андреевич Юрьев (1821—1888) — московский литератор, музыкальный и театральный критик, переводчик Шекспира и испанских драматургов — был с 1871 г. хорошо знаком с Толстым, переписывался с ним и неоднократно бывал в Ясной Поляне. Считается даже, что он послужил прототипом студента, собеседника Каренина в одном из ранних вариантов «Анны Карениной»,^[6] а затем — Песцова (первоначально Юркин), с которым Левин встречается на концерте и обсуждает симфоническую фантазию «Король Лир в степи» («Анна Каренина», ч. VII, гл. 5).^[7] После смерти Юрьева Толстой посылал в сборник его памяти «Крейцерову сонату»,^[8] а когда опубликование повести было запрещено цензурой, поместил там «Плоды просвещения».^[9]

Однако, конечно, не эти личные причины побудили Толстого воспользоваться переводом Юрьева, а не другим, наиболее известным и популярным в XIX в. русским переводом «Короля Лира», принадлежавшим перу А. В. Дружинина (1824—1864), с которым, кстати сказать, в пору его работы над шекспировской трагедией Толстой был весьма близок.^[10] Нам уже приходилось отмечать, что хотя внешне отношение к Шекспиру Толстого, с одной стороны, и Дружинина — переводчика и ревностного пропагандиста английского драматурга, — с другой, было прямо противоположным, сходство в их художественных вкусах и эстетических пристрастиях, сложившихся в одну эпоху, обусловило неожиданные на первый взгляд соответствия между толстовским очерком и дружининским переводом.

Язык пьес Шекспира, отличающийся повышенной выразительностью, пронизанный сложной метафоричностью, гиперболизмом, выражал особый поэтический строй мышления, чуждый русской реалистической литературе середины XIX в., которую отличал своеобразный языковой аскетизм, сложившийся в борьбе с ходульной риторикой эпигонов романтизма и казенным витийством официозной печати. Поэтому речи шекспировских персонажей производили впечатление неестественности не на одного Толстого. И если он в своем очерке писал: «Все лица