Чик, и всё! [Агапий Тихонов] (fb2) читать постранично

Агапий Тихонов ЧИК, И ВСЁ!

«Если мужик не может погладить себе рубашку, то какой же он тогда мужик, — с энтузиазмом подумал я и решительно взялся за утюг. — В командировке, там, или ещё в какой ситуации… Мало ли, что бывает».

Руки привычно раскинули сорочку на гладильной доске, и пыхающая паром горячая сталь заскользила по мятой ткани. Ну, а теперь стрелочки на рукавах, так… Гм-м, что-то многовато стрелочек для одного рукава получилось, ну да ладно — две не три. Да и под пиджаком не видно будет. Главное, чтобы спереди было всё ровненько.

— Я не хочу кушать, — донёсся с кухни капризный детский голос, — я не люблю кушать!

Доченька! Вьёт из мамы веревки с утра.

— Хочешь, не хочешь, а покушать надо, — голос жены уже срывался в истерику. — Тебе расти надо. Как же ты вырастешь, если не будешь питаться?!

— А я не хочу питаться! Я не люблю питаться!

Обычная утренняя история. Я почувствовал, как где-то в груди противным змеиным клубком зашевелилось раздражение. Так, глубокий вдох, и медленно считаем до десяти. Раз… Два…

— Не будешь есть, заболеешь, попадёшь в больницу, я с тобой сидеть не буду… — бескомпромиссно заявила жена.

…Четыре… Пять… Можно подумать, это имеет какое-нибудь значение для четырехлётней девочки. Шесть… И сидеть всё равно будешь. Семь… Ежу понятно, что настоящая причина утреннего скандала не в отсутствии аппетита. Во-первых, дочь не выспалась. Как мы вчера ни грозили, как ни ругали, малышка уснула только в первом часу ночи. Ну а во-вторых, какого рожна надо было ей с самого утра сообщать, что сегодня нужно брать кровь из вены. Естественно, как только ребёнок узнал, что его ожидает, так и началось.

О-па-па!.. Это ж надо! — перегретый утюг, скользивший до этого, как конькобежец, вдруг споткнулся на ровном месте и проехал ещё сантиметров пять, собирая ткань в маленькие складочки. Эту гофру потом хрен разгладишь. Вот дьявол, рубашку завалил. Самую новую. И самую дорогую! И самую чистую, то есть единственную чистую, — я с грохотом водрузил утюг на место, ощущая, как раздражение толчками выплёскивается из груди и волнами неконтролируемой агрессии захлёстывает меня с головой. Восемь, твою мать… Девять…

— Я вообще ничего есть не буду, — уже в полный голос выла дочь. — И я не хочу кровь из вены! Это больно будет.

— Давай скорее, тётя доктор тебя уже ждёт! Хоть чай выпей, а то папа услышит и тебя накажет, в угол поставит…

Конечно! Это папа хорошо умеет — детей тиранить, — уже почти не контролируя себя, я в сердцах швырнул не доглаженную рубашку на пол, и с тихим рыком бросился на кухню. Сейчас я вам там устрою кровавое насилие. Всем.

Десять! Кто не спрятался, я не виноват!

Плохая была идея избить ребёнка с утра пораньше. Вернее, идея-то, может быть, и правильная, вот только реализация, как всегда, подкачала. Я влетел на кухню подобно священному ветру Камикадзе. Бешено вращая глазами и весь находясь во власти праведного гнева, я был страшен, как оскорблённый Один. Пред мысленным взором проносились картины расправы одна страшней другой. Костяшки пальцев (сжатых в кулак) побелели и как-то нехорошо похрустывали.

Диспозиция на кухне напоминала немую сцену из известной пьесы, только персонажей поменьше. Дочка за столом. Жена грозно нависла над ней. Кошка жмётся под батареей. И все замерли, глядя на меня. Единственные живые пятна на статичном фоне — огромные заплаканные детские глаза, карие и влажные, как торфяные озера. Они смотрели на меня с такой непосредственностью и доверчивостью, как бы говоря — ты же не тронешь меня, папа?

Боже мой! И эти глаза я только что собирался бить по попе? Да кто я после этого? Зверь! Животное! Ирод! Решил устроить избиение младенцев вифлеемских! Мой запал куда-то быстро испарился, впрочем, как и желание ругаться. Отстранив жену, я опустился на корточки рядом с дочерью.

— Ну что же ты плачешь, малышка, — спросил я как можно ласковей и погладил её по голове.

— Папа… пап… я не хочу кушать! — она уже кокетничала со мной, растягивая слова и закатывая заплаканные глазки.

Объясните мне, пожалуйста, кто учит детей ТАК смотреть? А?!

— Не хочешь — не кушай. Давай поговорим.

— Давай…

— Почему ты капризничаешь? — я продолжал гладить её по щеке, вытирая слёзы большим пальцем.

— Папа, ты знаешь, пап… Я боюсь кровь из вены.

— Ну что ты, доченька, тетя доктор она же добрая, она тебя не обидит.

— А я всё равно боюсь тетю-доктора!

Так, похоже, мне уже морочат голову. Ох уж мне эти женщины, что большие, что маленькие.

— Давай решим так. Я расскажу тебе историю. Ты её послушаешь, а потом поешь, и будем быстренько собираться, а то мы с мамой можем на работу опоздать.

— Давай! А про что ты мне расскажешь?

А расскажу я тебе, доченька, как берут кровку из пальчика. Ты же из пальчика не боишься? Ну вот и славненько.

Так вот, слушай. Толстая обрюзгшая тётенька доктор, с жидкой химией на голове и накрашенными зелеными тенями глазками с