КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706104 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Темник Мамай [Юрий Григорьевич Корчевский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Юрий Корчевский Темник Мамай

Глава 1 ДМИТРИЙ


День во дворце начался рано, после вторых петухов — около четырёх часов. Будили Дмитрия Иоанновича слуги постельничие, бывшие дворянами, а то и боярского роду. Сначала покашливали в коридоре, потом стучали в двери. Дмитрий был нрава кроткого. После утреннего туалета и умывания князь шёл во домовую церковь, на заутреню. Церковь, можно сказать — небольшая часовенка — находилась во дворце, во внутренних покоях, куда посторонним хода не было. Только великий князь, да княгиня с детками, да священник могли переступать её порог.

Службы князь посещал исправно, поскольку воспитан был Патриархом. Молился, просил у Господа заступничества и удачи в делах, коих было великое множество, больших и малых. И все требовали неусыпного внимания.

Много врагов у Москвы — тайных и явных, внешних и внутренних. Одни бояре чего стоили! Без них нельзя, за ними ополчение боярское, деньги, сила. А чуть с ними пожёстче — бегут. То к Олегу Рязанскому, врагу Дмитрия, то в Литву окаянную, к Ольгерду. И ведь не сделаешь ничего, право имеют. Иной боярин по древности рода, да по богатству, да по численности рати был ровней, а то и превосходил великого князя, и оттого чувствовал себя уверенно. При встрече хоть шапку не ломал, но кланялся не в пояс, как менее родовитые бояре.

После заутрени князь шёл к супружнице, если не свиделись в церкви, потом в детскую — пожелать здоровья и многие лета.

А уж потом — завтрак. Совсем скромный: щи стоялые, холодец на свиных ушках, белорыбицу копчёную да под пряженцы — с луком, яйцом. Если вина, то совсем чуть-чуть, известное дело — сухая ложка рот дерёт, больше пили меды с травами.

Любил великий князь поесть, знал, что грех то, чревоугодничество, каялся, однако поделать с собой ничего не мог. Потому с возрастом стал плотен и дороден. Опять же, коли сановник важный, так и дороден должен быть, чтобы видели — не нищий идёт, у боярина закрома полны. И тараканы на кухне да в трапезной свидетельствовали о достатке хозяина; стало быть, было чем мерзким насекомым в доме поживиться, не беден хозяин. Это у холопов в деревнях да по весне, когда иной раз кроме репы из еды не оставалось ничего, тараканы избёнки курные оставляли.

Дородство сие у Дмитрия чрезмерным было, заботы доставляло — одышку, да и доспехи бранные едва ли не каждый год обновлять приходилось. Ведь кольчуга — не рубаха, железо не растянется.

И верхами ездить князь не любил, потому как не каждая лошадь выдержать его могла. Подбирала дворня ему рысаков специально, выискивая по всему княжеству. Да и в седло садиться приходилось с помощью четырёх слуг, дюжих мужичков, которых специально для этого держали. По чину положено было это рындам делать, сыновьям боярским, что в белых кафтанах и с топориками на плечах великого князя свитой сопровождали. Должность почётная, первая ступень в боярской иерархии, только вот стать у юношей не мужицкая, силы не хватало помочь великому князю в седло подняться.

Это в юности, когда осиротел в девять лет, занимался воинскими искусствами — фехтовал, стрелял из лука, кистень кидал и боролся. Когда было жирком обрастать? В последние же годы всё больше головой работал — не руками. Да и то — ниспослал Господь боярина Бренка в помощь. Умён, хитёр, изворотлив. Насколько послы заморские хитры — целую речь скажут, а конкретного — ничего, Бренок ухитрялся выловить ценные крупицы и потом в приватной беседе всё разложить по полочкам. И в бою не пасовал, чувствовался опыт воинский. Дмитрий доверял ему наравне с воеводами ополчение своё да союзников в походы водить. И не подводил ведь ни разу, редкое ныне качество.

Большая вера только к митрополиту Алексею была. Он после плена своего да побега из темницы Ольгердовой за княжича печалился, его стараниями Дмитрий на престол взошёл, ярлык на княжение получил. Вспомнить только Нижний Новгород, когда по велению митрополита Сергий Радонежский все церкви в городе закрыл. А Москва рати на Нижний двинула. До сечи не дошло, испугался Борис Константинович, Дмитрию уступил. Давно это было, в далёком уже 1362 году.

После завтрака отдохнуть немного надо: встал-то рано князь, притомился уже. А уж после — принимать послов иноземных да бояр. Хорошо, Бренок выручает, подсказывает на ушко, что сказать надобно, а иногда и сам переговоры ведёт. Дмитрий лишь головой покачивает одобрительно.

Утомительное дело — приём послов. Это на нашего боярина голос повысить можно, коли провинился, али за заслуги деревенькой пожаловать. А с иноземными послами, что являются представителями своих властителей, надо вести себя любезно и обходительно, говорить ласково, тщательно взвешивая слова. Обидишь ненароком — и могут учиниться препятствия для торговли, или ещё хуже — война. А она Москве сейчас ох как не надобна! Только с Тверью всё утихомирилось, как зять тверского князя Михаила Ольгерд к Москве с ратью подошёл. Город не взял, но людишек многих из посада и весей в полон увёл. И пожар страшный, московский, уничтоживший город и кремль, после которого строиться заново надо. Сколько денег из казны да кошелей людских ушло! Правда, поступили разумно, отказавшись строить деревянные постройки — только из камня, благо, в окрестностях карьеры каменные были. Ох, дела и заботы тяжкие!

А ещё ведь послам дары ответные поднести надобно. По традиции дары ответные должны быть не хуже и не дешевле тех, что послы привезли А как узнать? Вот и крутились служивые люди казначейские, желая выведать, что обоз посольский в Москву везёт. На постоялых дворах да ямах пытались исподтишка в подводы заглянуть.

Султан османский саблю передал булатной ковки, да изукрашенную богато самоцветами, да в ножнах работы тонкой. А Москва ему в ответ — сундучок неприметный, с сушёными языками осётра. Стоимости содержимое немалой, ценилось в Османской империи высоко, потому как применялось для изготовления луков. Известное дело, у басурман обычай был. Каждый султан должен был в совершенстве знать и уметь изготавливать луки. И признаться надо — делали они их отменно. Видели наши послы: их луки на триста саженей били — супротив ста у татар.

За подарок сей султан благодарственную грамотку прислал, доволен остался. Потому подарок не только равноценен должен быть, но ещё и к сердцу припасть. А сколько за этим трудов стоит? Только великий князь, ближние бояре да казначей знали. Ох, молодец Михаил Бренок! Половину забот с его великокняжеских плеч снял. После приёма послов бояре на приём приходят — с просьбами да челобитными. И ладно бы серьёзные дела, государевы! То холопы одного боярина лес порубят в дубраве у соседа, то рыбу в озере выловят... Тьфу! Не великого князя то дела, мелочь.

Вот Михаил и решал сии дрязги. В начале самом в присутствии самого Дмитрия, а уж после, как поднаторел — и сам. Великий князь только рад, больше времени останется на отдых да посещение храмов и монастырей.

Вот так незаметно, по-тихому и стал Михаил Бренок правой рукой великого князя Московского Дмитрия Иоанновича, ближним боярином и наперсником.

Происходил Бренок из Брянска, что ныне в пределы Великого княжества Литовского входит. Не захотел под Ольгердом оставаться, перебрался на Русь, в Серпухов. Пригрел его князь Серпуховской, двоюродный брат Дмитрия, со временем воеводой Бренка сделал. Это уж позже приметил Дмитрий Михаила, к себе переманил.

А преуспел Михаил Бренок в Серпухове премного. Одни дозоры порубежные, что он установил на южных рубежах, чего стоят. Остроги для дозоров поставил, бояре с малой ратью порубежье по полгода стерегут. Потом меняются. Одно слово — голова!

Не жалел потом князь ни дня, что Бренка переманил. По возрасту боярин немного постарше Дмитрия был — вроде как старший брат. Отца-то, Иоанна Иоанновича, внезапно умершего в 1359 году, Дмитрий помнил смутно, поскольку было ему тогда девять лет — мальчонка совсем. Уж позже митрополит Алексий распространил среди бояр сказку о том, что родитель Дмитрия на смертном одре просил его, митрополита, позаботиться о сыне. Да и то сказать, ведь дедом Дмитрия был Иван Калита, собиратель земель русских, потому род был древний, от Рюриковичей.

Сегодня Михаил по праву ближнего боярина с боярами разбирался, а Дмитрий Иоаннович, почувствовав себя проголодавшимся, ушёл в княжескую трапезную, отобедать. Иногда, под настроение, обедал один — как сегодня. Чаще — с боярами приближёнными. Трапеза длилась иногда с полудня и до сумерек, поскольку за столом не только ели, а ещё и дела решали.

Не все разговоры и решения можно было в Боярской думе обсуждать, слишком много там несогласных было. Крику да обид было много, иногда за волосья друг друга таскали, забыв о звании боярском. Одного нельзя было — бороду трогать, иначе обида смертная, роды ссорились на многие годы.

Дмитрий давал на Думе боярам возможность пошуметь, пар стравить. А уж как до рукоприкладства доходило, знак рындам давал, чтобы спорщиков разняли да рассадили.

Откушал князь славно, так, что еле встал из-за стола, отдуваясь. После обеда — известное дело — отдохнуть надо от трудов праведных. Перина в опочивальне мягкая, подушка лебяжьего пуха высокая, сон сама навевает.

Едва встал, а уж Бренок в дверь стучит, с поклоном да с грамотками — на утверждение и подпись. Дмитрий читать не стал, взялся за перо.

— Чем порадуешь, боярин? — подписав грамотку, спросил Дмитрий.

— Купцы ганзейские были, обещают железо хорошее доставить, сколь надобно.

— Ага, за серебро полновесное! А что хотят, что просят?

— Милости малой — от пошлин освободить.

— Эка хватили! Да, почитай, вся торговля заморским товаром через них идёт!

— В силе сейчас Ганзейский союз, ни один корабль по Неве-реке да Балтике без их ведома не уйдёт.

— Знаю, — досадливо махнул рукой великий князь. — Что ещё?

— В Орде замятия продолжается, никак власть ханскую не поделят. Сегодня купцы рассказывали.

— То для Руси хорошо. Ежели они меж собой драться будут, им не до походов на Русь станет. Ещё бы дань им не платить, так и вовсе славно будет.

— Орда на две части раскололась — о том ты, княже, ведаешь. На правом берегу Итиля, как они, басурмане, Волгу называют, темник Мамай утвердился. Однако же ханом ему не быть никогда — в жилах кровь Чингисхана не течёт. Сила есть, а родом не вышел. На левом берегу, в Синей Орде, Тохтамыш правит. Сила у обоих равная.

— Столкнуть бы их лбами, — мечтательно произнёс князь.

— И не мечтай, княже! Это они меж собой дерутся, кровь друг другу пускают. А доведись враг со стороны, иноверец — вмиг объединятся. Сила ратная тогда великая случится, нам не устоять.

— И нам объединяться надобно, давно уж пора междоусобицы прекратить.

— Пора! Только у тебя договоры с Тверью и Великим Новгородом, скажем, есть, а много ли помощи ты от них получил?

— Ратников бы нанять в дружину — тех же немцев или генуэзцев, да казна пуста.

— Вот об этом и поговорим, княже.

— Вот ты всегда так! Думал, славно день прошёл — так нет, ты про деньги!

— Казна — главное для государя, князь! Коли сундуки златом-серебром полны будут, ни голод, ни враг не страшны. Случись неурожай, хлеба можно подкупить — хоть в той же Рязани. А войной кто пойдёт, так ратников и охочих людей кликнуть. За звонкую монету любой захочет удаль молодецкую показать.

— Да что ты меня уговариваешь, ровно девку? Говори, с чем пришёл!

— Надобно налоги изменить, князь.

— Повысить, что ли?

— Нет, княже. Нам налог со двора все платят — хоть купец, хоть ремесленник, хоть крестьянин или холоп.

— Мне ведомо.

— Так это со двора. А надо с оборота брать. Тогда богатый купец будет платить больше, простой же ремесленник — столько же, а может, и меньше. Доходы в казну повысятся, а народных волнений избежать удастся.

— Хм... — Князь удивлённо посмотрел на Михаила. — Похоже, так и получится. Сам удумал?

— Сам.

— Молодец, голова! С боярами не обсуждал?

— Пока нет, тебе первому говорю, княже.

Дмитрий одобрительно кивнул. Всё правильно Михаил делает. Сначала князь должен узнать, одобрить, а потом уж и с Думой боярской обсуждать. Конечно, богатым людям это не понравится, но государство вынуждено взимать налоги. На строительство крепостей, на войну, на содержание чиновных людей деньги надобны, а где их взять? Московия — не татарва окаянная, что набегами да разбоем живёт. С соседями надо мирно жить, но свою линию гнуть. Где лаской, где деньгами, где ратью помочь в трудной ситуации, да договорами подкрепить, а всё едино свой интерес блюсти.

— Какой у нас день ноне?

— Так февраль, княже, десятое.

— Купцы из Кафы со дня на день прибыть должны, меня соглядатаи известили.

— Ох, княже, гнать их взашей надобно. У фрягов одна мыслишка — лапу наложить на торговлю мехами и воском. Помнишь, как три года назад купец греческий Некомат Сурожанин людишек московских подкупил? Даже тысяцкий ополчения московского Вельяминов, старший брат твоего воеводы Николая, во главе заговора встал?

— Не запамятовал ещё!

— Так генуэзцы за тем заговором стояли, на их денежки предательство учинялось.

— И не говори, Михаил свет Андреевич! Проклятые латиняне! Ноне они с Мамайкой снюхались. Где наживой пахнет, там их ищи.

— Мамай-то им зачем сдался?

— Э! По земле ордынской, почитай, половина шёлкового пути проходит. Вот и затеяли купцы генуэзские дружбу с темником водить. Только не дружбой там пахнет, а монетой звонкой. Прикупили они Мамая. Так что наёмников генуэзских в войско брать нельзя. Сильная у них пехота, слов нет, особливо копейщики. Только это всё равно что змеюку в дом пустить.

— М-да! А какие ещё новости?

— Митрополит Алексий плох.

— Спаси и сохрани! Так лекарь немецкий его пользует, священники службы за здравие каждый день проводят.

— Лета, однако, да испытания тяжкие. Один плен литовский чего стоит.

— Ниспошли, Господи, здравия и долгие лета митрополиту! Устал я что-то, Михаил Андреевич, отдохнуть хочу.

Бренок откланялся.

Великий князь растянулся на ложе. Надо обмыслить положение. Купцы-то ладно, невелики птицы. Вот с митрополитом что? Пока Дмитрий был мал, Алексий практически правил княжеством. С годами советчиком незаменимым стал. Только последний год болеет часто, похоже — не протянет долго. А митрополит в княжестве нужен, да из русских — не из варягов, такой, чтобы Русь объединить помог. Надо будет с Бренком посоветоваться. Не церковный он человек, но совет дельный дать может.

Следующим днём князь спросил ближнего боярина.

— Что ты, князь! Ведь митрополит-то жив! Как можно человека подбирать, когда престол святой занят?

— Мы с тобой, Михаил, люди государевы, вперёд смотреть должны.

— Ну, если так, то думаю: Сергий Радонежский — самая подходящая фигура.

— И я тако же мыслю.

День прошёл в хлопотах, а утром гонец принёс печальную весть о кончине митрополита. Жаль было святого старца, до слёз жаль. Как будто отца потерял. Ведь он выпестовал, наставлял молодого князя, от бед многажды уберегал. Вдруг вспомнилось, что в 1357 году хан ордынский потребовал себе в Орду Алексия для исцеления от слепоты своей любимой жены Тайдуллы. Не хотелось Алексию к басурманам ехать, однако прибыл. Отчитал молитвы, окропил супружницу ханскую святой водой, и чудо свершилось — прозрела слепая! Молвил хан в изумлении: «Велик Бог христианский!» И назвал городишко малый на Руси Тулой в честь жены. Правда, правили там баскаки ханские.

По завещанию Алексия погребли его в Чудовом монастыре.

Преподобный Сергий Радонежский отказался надеть митрополичий клобук. Тогда в Москве собрались епископы на Собор. По воле великого князя Дмитрия избрали митрополитом его духовника Митяя. Воспротестовал епископ Суздальский Дионисий, объяснил великому князю, что без согласия и воли Вселенского Патриарха Константинопольского возведение Митяя на святой престол будет незаконным. Митяя срочно постригли в монахи, дав при постриге имя Михаил, и послали с посольством в Константинополь. Среди посланных в свите его оказался Пимен, честолюбец, человек низкий. Мамай, считая, что новый митрополит поможет повлиять на князя Дмитрия, пропустил корабль с посольством по Дону до Чёрного моря.

Долго плыли вкруговую, в виду берегов, до Константинополя. И вблизи города, когда до него рукой было подать, Митяй, человек здоровый и никогда дотоле не болевший, внезапно скончался. Пимен, использовав деньги посольства, подкупил членов Святого Синода и, представ перед Патриархом Вселенским Нилом, был возведён в сан митрополита.

Так игумен Переяславского монастыря Пимен в июне 1380 года стал митрополитом, получив благословение патриарха.

Забегая вперёд, можно сказать, что новый митрополит благополучно вернулся с посольством в Москву.

Князь Дмитрий узнал о внезапной смерти Митяя на корабле. Выводы делать он умел. Пимена схватили, сорвали с него белый клобук и сослали в Чухлому.

В Москву патриархом Нилом был послан выходец из Болгарии, митрополит Киприан. Он приступил к исполнению своих прав, но был схвачен слугами Дмитрия Иоанновича, ночь провёл в узилище и был выдворен из Москвы. Взбешённый Киприан 23 июня предал Дмитрия Иоанновича анафеме.

События стали сыпаться по нарастающей. В прошлом году мурза Булат-Темир разорил сёла нижегородские, за что Дмитрий Нижегородский с братом Борисом, чьи сёла пострадали сильнее всех, настиг мурзу у реки Пьяне. Татары сечу не выдержали, бежали. Многие были убиты, многие утонули в реке. Сам Булат-Темир ушёл в Орду, где разгневанный хан Азис велел его удушить тетивой от лука.

Взбешённый поражением татар от русских, темник Мамай послал царевича Арапшу с войсками на Русь — наказать примерно. Соседи нижегородцев, мордва, взялись указать безопасный путь, броды. Дмитрий Суздальский узнал о походе и смог известить великого князя Дмитрия об угрозе.

Властелин московский успел собрать войско из ратников переславльских, юрьевских, муромских, ярославльских и суздальских, выехал с войском навстречу врагу. Долго ждал татар, но, не дождавшись, решил, что татары передумали, испугавшись его рати, и возвратился в Москву. Войско же под предводительством Иоанна, сына Дмитрия Константиновича, и князя Симеона Михайловича, осталось у реки.

Лето, жарко. Поверив слухам, что татары далеко, князья с воеводами решили потешиться охотой. Воины, утомлённые зноем, сняли броню и сложили её на телеги обоза. Сами же стали пить крепкий стоялый мёд и пиво. Знамёна полков стояли уединённо, прапорщики присоединились к веселящимся.

Князья мордовские лесными дорогами подвели к стану русских Арапшу, который был «карла станом, но великан мужеством, хитёр на войне и свиреп до крайности».

Царевич окружил войсками стан и ударил с пяти сторон. Русские ратники бежали к реке. Погибло множество воинов и бояр. Князь Симеон Михайлович был изрублен, князь Иоанн Дмитриевич утонул в реке.

Татары, оставив караул малый с пленниками и обозом, на третий день объявились у Нижнего. Князь Дмитрий Константинович успел бежать в Суздаль, многие жители — на лодках вверх по Волге, тем и спаслись. Татары же убили оставшихся жителей и сожгли город. Мордва по следам татар бросилась грабить русские земли.

Разор получился великий. Что не успели взять трофеями и сжечь татары, довершила мордва.

Князь Городецкий, Борис Константинович, вместе с племянником Симеоном Дмитриевичем и воеводой великого князя Свиблом зимой опустошил в отместку землю мордовскую — данника ордынского, истребляя людей, и сжёг жильё. Взяли в плен множество людей — жён и детей, казнили их в Нижнем, отдав на расправу толпе. Народ в злобном остервенении волочил их по льду, бил палками, травил псами. Раздетых их утопили, бросив в полынью.

Сия месть возбудила гнев Мамаев — русичи покусились на земли союзников и данников. Надобно было показать им, кто хозяин на земле русской. Только Орда может решать, кого казнить, кого миловать. Мамай приказал мурзе Бегичу собирать войска и идти на Нижний — разорить его дотла.

С тем и пришёл утром Михаил Андреевич к великому князю.

— Здрав буди, Димитрий Иоаннович!

— И тебе здравствовать, Михаил Андреевич! С чем пожаловал?

— Опять татарам неймётся! Забыть не могут, как мы по землям мордовским зимой прошлись. Так ведь не мы первые напали.

— Татары — народ злобный, обидчивый, мстительный. Надо ополчение собирать.

— Я распорядился уже гонцов к удельным князьям послать — прямо спозаранку.

— Одобряю. Кто у татар войском предводительствует?

— Мурза именем Бегич.

Князь огладил пышную бороду.

— Что-то не припомню такого.

— Да разве всех басурман упомнить можно?

Михаил помедлил.

— Что ещё? — недовольно спросил Дмитрий.

— За весну да зиму множество людей служилых да охочих в княжество прибыло. Надо обмыслить да землицей их наделить. Некоторые звания высокого, а под твоей рукой ходить хотят.

— Славно, сочти!

Дмитрий уселся в кресле поудобнее, приготовившись слушать.

Михаил Андреевич достал из рукава свёрнутый в трубочку пергамент. Обеими руками развернул свиток, откашлялся.

— Из Орды царевич Серкиз с сыном Андреем.

— Наслышан уже.

— Также из Орды — Ослан-мурза. Крестился уже, назван Протасием. Князь ордынский Зеут, в крещении Стефан. Из Тевриза — Олбуга, в крещении Еремий.

— Славно, продолжай.

— Из немецких земель — Семён Мелик и Василий, а также Маркольг. Из Швабии — Сувола Левенштейн, из свенов — муж Шель, в крещении — Георгий с сыном Петром.

— Что сказать можешь?

— Звания высокого, дворянского, а с ними — ратники и слуги.

— Нам люди надобны. Служить хотят?

— Именно.

— Запиши в разрядные книги да подумай, кем при дворе определить. А я уж потом про поместья решу, по службе глядя.

Бояре подразделялись на московских и городовых. Боярин московский был служилым, или иначе — «большим», занимал должность при дворе князя, наделялся имением в московском уезде. Когда московского боярина хотели наказать, в разрядную книгу его записывали городовым, а поместье изымалось в казну.

Бояре могли служить князю и не служить. Служба была делом выгодным и почётным. Служилые бояре по зову князя обязаны были прибыть к месту сбора со своими воинами. Чем больше ратных людей приводил с собой боярин, тем больше был почёт, а это не так просто и дёшево.

Ратник должен быть обучен ратному делу, оружен, иметь доспехи, основного и заводного коней, запас провизии на себя и коней на пять дней. Некоторые бояре за службу получали на кормление города.

В мирное время бояре занимали придворные должности — конюших, дворцовых, казначеев, ловчих, стольников, кравчих, хранителей печати — да всех не счесть. Также они заседали на княжеском совете или княжеском суде, возили дань в Орду, выполняли дипломатические поручения. В отличие от Европы русские бояре не имели своих гербов, а только именные печати. Назывались они по имени-отчеству, иногда добавлялись прозвища.

Великому князю служили и служилые князья. У Дмитрия это был его двоюродный брат, князь Серпуховской Владимир Андреевич.

За боярами следовали боярские дети. Это были потомки бояр или знаменитых воинов. Права у них были такие же, как у бояр, за исключением участия в княжеской Думе. Вместе с боярами они образовывали боярское сословие.

Ещё были бояре, боярские дети и отроки, принадлежавшие митрополиту. Они получали от него поместья, составляли особые — владычные полки, находившиеся под началом владычного воеводы.

Подавляющее большинство бояр, перешедшее на службу к князю из других стран или от других государей, дав клятву, целовали на том крест и служили честно и храбро, не щадя живота своего.

Через несколько дней великий князь Дмитрий выступил с московскими дружинами из Москвы. Союзником ему должен был быть, по уговору, Даниил Пронский, удельный князь Великого княжества Рязанского. Дмитрий Иоаннович догадывался, что Даниил поступал так с ведома и одобрения Олега Рязанского. Хитёр был Олег, и о том князья русские знали. И Москве помочь не прочь были, да в общем-то не столько Москве, своему давнему врагу, сколько татар побить хотели.

Впрямую Олег выступить сам, со своим войском против Орды не решался — слишком неравны силы. Вот и метался между Ордой и Москвой, пытаясь сохранить в целости своё княжество.

Хотя получалось так не всегда. Княжество находилось на юге Руси, ближе всего к Орде, и куда бы с походом ни шли ордынцы, путь их большей частью пролегал через земли рязанские. А где войско чужое идёт — всегда разор. Даже если впрямую не грабят и деревни не жгут, так провизию им дай, луга сочные их кони съедят да вытопчут.

Дмитрий вёл своё войско через Коломну, в земли рязанские, желая встретить врага на чужой земле, подальше от своих границ.

Лазутчики донесли, что Бегич с войском идёт к Воже, притоку Оки.

Через несколько дней, пятого августа, к войскам Дмитрия присоединился полк рязанский под водительством князя Даниила. Поскольку князь хорошо знал местность, войска решили расположить у единственного брода реки Вожа.

Переправа, пусть и вброд, — самое уязвимое действие любых войск. Ратники не в строю, управление ими почти невозможно — и русские и татары это хорошо понимали. Единственное, о чём беспокоился Даниил, так это о своём городе Пронске, оставшемся в тылу татарском.

На княжеском совете решили расположить войска таким образом. Прямо перед бродом был холм.

Слева от него решили поставить московский полк под руководством Тимофея Вельяминова, окольничего княжеского. Справа — рязанский полк Даниила Пронского. Большой полк, а за ним — запасный, по центру, с Дмитрием Иоанновичем.

Войска в полной готовности заняли отведённые места. Дмитрий же с князьями и боярами выехал на холм. Расположение большого полка было тем хорошо, что за холмом неприятелю его не было видно.

Вдали показались тучи пыли. Потом уже, через время, начал нарастать конский топот.

Первыми к броду подскакали разъезды татарские. По обычаю басурманскому пускали стрелы, грозили нагайками, кричали слова непотребные. Потом унеслись назад, а уж далеко за полдень показалось основное войско.

Князь Дмитрий облегчённо вздохнул — не обманули лазутчики да соглядатаи.

Татар на беглый взгляд было не больше трёх туменов. Русских немного больше, а расположение их у брода было выгоднее.

Войска некоторое время стояли неподвижно, разделённые рекой. Потом татары отступили на версту, расположились лагерем. В виду русских войск переводить ордынцев через брод Бегич не решился — этот шаг мог стать началом разгрома.

Стояли день, два, три.

— Что он медлит? — спрашивал Дмитрия князь Пронский.

— Во все стороны разъезды послал, другие пути-броды ищет, — невозмутимо ответил Тимофей Вельяминов. — Поставь себя на его место, и ты бы так делал, князь!

— Верно!

— Через брод ему, Бегичу, идти никак нельзя, проиграет. Тогда в Орде его умертвят. Вот он и ищет выход, — внушительно сказал Дмитрий Иоаннович.

— Тогда надо приманить ордынца! — сказал Даниил.

— Это как? — хором спросили Тимофей и Дмитрий.

— Полки, что на флангах, отвести немного. Пусть татары думают, что устрашились мы. А большой полк и засадный на месте оставить. Не сможет Бегич перед искушением устоять, переправу начнёт. Вот тут и ударить!

— А ежели не поведётся на уловку нашу?

— Я так мыслю. Он на чужой земле, долго стоять ему нельзя — ратников и коней кормить надо. И ещё. За спиной у ордынцев столица рязанская, Переяславль. А ну как Олег с ратью своей им в тыл ударит? Тогда ордынцы меж двух огней окажутся, тогда им погибель верная. Нет, не будет Бегич ждать!

— А думаешь, ударят?

Дмитрий Иоаннович испытующе поглядел в глаза князю Даниилу. Но тот лишь пожал плечами и отвёл глаза.

Дмитрий Иоаннович вздохнул тяжко. Понял он — не стоит ждать помощи от Олега. Опять — каждый князь сам за себя, за своё княжество. Нет чтобы всем вместе собраться и объединённым войском ударить! В Орде замятия сейчас, самое удобное время! Ведь Орда данью душит, как арканом на шее, жить не даёт. Доколе ярлыки на княжение ханы ордынские князьям русским давать будут?

А ведь и вправду опасается мурза. Кто знает, что Олегу в голову придёт? У Олега рать немалая, да и у Дмитрия тоже. Ни один поганец не уйдёт тогда живым!

«Эх, мечты! — Дмитрий усмехнулся горько. Потом голову мысль пронзила. — А не выжидает ли Олег, чья возьмёт? С него станется! Станут татары одолевать — он им поможет, а если Москва верх брать будет, так и вовсе за стенами Переяславля отсидится, чтобы гнев Мамая на Рязань не навлечь. Так что многое от исхода боя зависит».

Вечером, когда стемнело, Тимофей Вельяминов и Даниил Пронский отвели свои полки подальше, спрятав их в дубравах. Глядя с татарской стороны, можно было подумать, что русичи и вовсе ушли. Полков на флангах не видно, а большой и запасный полки за холмом укрыты. Только дозорных князь оставил, повелев им спрятаться в прибрежных кустах. То-то Бегич утром возрадуется, увидев, что брод свободен, и на противоположном берегу нет русских ратей.

Утром, едва рассеялся небольшой туман, наползший от реки, полки построились к битве. Со стороны реки послышался шум, ржание лошадей. И почти тут же прибежали запыхавшиеся дозорные.

— Князь, татарва окаянная начинают брод переходить!

— Сколько их?

— Пока передовой отряд перешёл, сабель триста.

Доведись ему, князь сделал бы то же самое. Сначала переправил бы передовой отряд, чтобы под его прикрытием брод перешли основные силы. Затем потребуется время — построить перешедших ратников.

— Вот что, — обратился он к дозорному, — заберись на холм — только так, чтобы тебя не заметили. Жди, пока татары переберутся, все их силы. Тогда знак дай — пусти стрелу вверх.

— Понял, княже.

Дозорный тяжело побежал к холму. И то — железа и оружия на нём пуда полтора-два, да ещё вверх, на подъём. Холм только издалека выглядит невысоким.

— На холм смотри, на дозорного — глаз не своди. Как стрелу увидишь, что вверх пустят, сразу скажешь, — предупредил князь молодого витязя из свиты.

Слева, из-за холма, вынесся на рысях татарский дозор — около десятка.

— Стрелами их сечь! — распорядился князь.

Не успели татары назад повернуть, увидев большой полк, как попадали с коней мёртвыми. В каждом торчало по несколько стрел.

Судя по высланному татарами разъезду, нападение их должно было последовать вскоре.

И в это время витязь из свиты князя закричал:

— Стрелу вижу!

Стрелу успели увидеть многие.

Привстав на стременах, князь крикнул:

— Приготовиться!

Прапорщики продублировали команду князя знаменем, подняв его высоко. На чёрном княжеском знамени сиял золотом лик Христа. Ратники в который раз проверили, легко ли сабли вынимаются из ножен, склонили вперёд копья. Лучники наложили стрелы на тетивы, открыв колчаны.

Над войском повисла напряжённая тишина. С обеих сторон холма, обтекая его, как вода камень, появились первые татарские сотни. Сразу за холмом они соединялись, образуя сплошной монолит.

Сотни прибывали и прибывали. Татары видели большой полк. Запасной стоял за ним, будучи невидимым для врага. Полк рязанский Даниила и московский Тимофея стояли в дубраве и обнаружены не были.

Бегич, въехавший со свитой на холм, счёл, что русских мало. Взвыла татарская труба, бунчуки качнулись вперёд, и татары пошли в атаку. По обыкновению своему басурманскому они издалека начали метать стрелы.

Наши лучники тоже ответили градом стрел. Появились первые раненые и убитые.

Князь Дмитрий взмахнул рукой.

— Вперёд! За Русь! За Москву!

— А-а-а-а, — прокатилось по кованой рати.

Конница начала разбег. Дмитрий специально отвёл полки назад, подальше от холма, чтобы было место для разгона. При встречном конном бою всё решает скорость. Успеют ратники набрать ход, ударят живым тараном по врагу, проломят его оборону — считай, полдела сделано.

Страшен встречный бой. Две конные лавы, многие тысячи всадников, ощетинившись копьями, несутся друг на друга. Сшибка ужасна. Грохот щитов, железа о железо, ржание лошадей, крики раненых и умирающих. Шум страшный, слышимый за несколько вёрст.

Потери с обеих сторон огромные. Кто не ранен, погибает в жуткой давке. А кто уцелел, да упал с коня, выбитый своим же копьём, застрявшим в татарском теле, конями же и затоптан. Только месиво кровавое на земле, никакие доспехи не спасут.

Несколько рядов с обеих сторон — татар и русских — оказались смяты. А потом пошла рубка — ожесточённая, без взятия в плен, до смерти!

Татарский центр прогнулся от первого удара, назад отступил, но фланги целыми ещё были. Бегич на холме, сидя на лошади, сказал своим:

— Ещё немного — и русские побегут!

И к ужасу своему увидел, как на фланги его из дубравы налетает, блистая броней и оружием, свежая конница.

— Москва! — кричали справа.

— Рязань! — ревели слева.

«Всё кончено! — решил мурза. — Не иначе — Олег Рязанский на помощь Дмитрию пришёл». Теперь следовало опасаться самого худшего — удара русских с тыла. Сеча ещё рубилась, ещё проливалась кровь татарская и русская, но мурза понял — битва проиграна. Ещё татары напирали, звучали яростные крики, звенела сталь. Но вот фланги русские стали медленно продвигаться вперёд, грозя замкнуть кольцо окружения.

Бегич, напряжённо следивший за боем, всё ещё надеясь на чудо — а вдруг Аллах поможет, и русские дрогнут, — понял: стоит немного промедлить с отходом войск — и всё, конец! Воинство его поляжет костьми здесь, на берегу реки Вожа. Тогда и обратно в Орду не удастся уйти. В чужих рязанских землях будет много охотников за татарскими головами. Да если и удастся вырваться, добраться до Сарая в целости, так всё равно жить останется недолго, только до аудиенции с Мамаем. Бегич уже не раз видел во дворце, как по знаку Мамая воины душили неугодного или провинившегося тетивой от лука. Нет, только не это, не позорная смерть, которая чёрным пятном ляжет на весь род. Мурза не трус, бывал во многих битвах. Если суждено умереть, то с саблей в руке. Как говорят русские — «мёртвые сраму не имут». Теперь, стоя на холме и видя гибнущую армию, он прочувствовал, понял поговорку.

Мурза взмахнул рукой вперёд и хлестанул коня плёткой, направляя его с холма вниз — в самую сечу. За ним поскакали приближённые, вынимая на ходу сабли из ножен.

Поздно! Татары дрогнули, начали пятиться и оборотились в бегство. Не видя ничего вокруг себя, они ринулись к броду, смяв, сбив Бегича со свитой. А следом с криками: «За князя, за Русь!» — неслись уже чужие ратники. Кто-то из них походя полоснул мурзу саблей по шее. И поскакал дальше.

Брод был неширок, только небольшая часть бегущих переправилась удачно. Другие же из татар, подгоняемые страхом, пустили коней рядом с бродом — лишь бы не остаться на враждебном берегу.

И попали на глубину. Выбраться, переплыть реку в тяжёлой защите удалось немногим.

А русские гнали, рубили и гнали, пока на землю рязанскую не опустились сумерки. И только ночь спасла татарское войско от полного уничтожения. Ратники вернулись на место, где расположился их лагерь, уже впотьмах.

Утром Дмитрий Иоаннович отправил ратников запасного полка, почти не принимавших участия в битве, обойти бранное поле, собрать раненых и оружие, предать земле в братских могилах павших.

Даниил Пронский с рязанцами умчался на другой берег — выискивать недобитых татар. Сделать это было непросто, поскольку с утра стоял сильный туман.

После полудня ратники доложили, что в бою пали бояре Назар Данилович Кусаков и Дмитрий Александрович Монастырёв, а с ними — почти все их дружины.

Были и более радостные известия. На поле боя нашли убитых татарских воевод — Хазибея, Коверту, Карабулука, Кострова, а главное — самого Бегичку. Но и рядовых воинов было потеряно много — едва ли менее десяти тысяч.

Вернулся Даниил Пронский. Татары уходили столь поспешно, что бросили огромный обоз с добром. В поле стояли юрты, шатры и вежи, а арбам и телегам не было числа.

Захоронив русских воинов, поделив трофеи, ратники двинулись в Москву. Князь уже послал гонцов с радостной вестью о победе. И теперь воинство русское, проезжая через сёла, деревни и города, встречало восторженный приём.

Взбешённый поражением, Мамай собрал новое войско и двинул его на княжество Рязанское. Донесли-таки Мамаю, что-де Олег Рязанский участвовал в битве на стороне Дмитрия.

Князь Олег не принял боя со значительно превосходящими его силами и ушёл за Оку, на свои северные земли. Татары захватили столицу Олегову — Переславль. Город сожгли, людей многих убили, а других взяли в полон. Были разграблены многие сёла и города.

По возвращению в столицу Великого княжества народ с ликованием встретил победителя. В беспросветной череде татарских набегов и чинимых ордынскими баскаками обид победа вселяла надежду, что Русь воспрянет, расправит плечи, сбросит со своей шеи ненавистное ярмо татарское. В церквах служили молебны, народ гулял.

Весть о победе над армией Бегича достигла дальних границ. Послы иноземные доложили о победе своим государям. Союзные князья радовались, враги задумались. И единственные, кто огорчился, были литовцы. Татары часто ходили на Русь при поддержке Великого княжества Литовского. Тех сил, что были при Бату-хане, у них уже не было.

Другие же государи слали Дмитрию Иоанновичу грамоты хвалебные и дары. Ведь татары в своё время захватили пол-Европы, обложили государства данью. Полуденных конников боялись все — и простой крестьянин, и ремесленник, и король. Орда не щадила никого — ни детей, ни женщин, ни стариков. Жестокой, не знающей пощады рукой они насаждали свой порядок. Единственное, чего не трогали татары, были храмы и священнослужители. Орда была терпима к разным вероисповедованиям, хотя сама уже два века как приняла ислам. В столице ордынской, Сарае, кроме мечетей стояли православные храмы, посещаемые, кроме купцов, боярами и князьями, приезжающими в Орду.

Глава 2 МАМАЙ


Мамай был потомком кыпчакского хана Акопы из рода кыйят. Род уважаемый, но, к великому огорчению Мамая, не относящийся к великородному, Чингизову. А потому Мамай в Орде мог быть на вторых ролях, но не ханом. Это всегда раздражало и угнетало его. Фактическим правителем был он, а во главе стояли им же возведённые на ханский престол ничтожества. Взять того же Абдулу или Магомета, которые умерли от яда по его повелению. Или Султана, или Тюлебека. Власть упала к их ногам по его, Мамая, повелению. Так они и этим воспользоваться не могли. Сидели бы на троне, надували щёки перед иноземными послами или русскими князьями, съезжавшимися в Орду за ярлыками на княжение. При них, этих ничтожествах, он был беклерибеком, иначе — верховным главнокомандующим и первым министром. Так нет же, пытались командовать им. Где они все теперь?

Много на нём крови единоверцев, но Аллах милостив. С помощью молитв и так один из многих темников, Мамай, благодаря удачной женитьбе на дочери Джанибека Тулунбек-ханум, поднялся на недосягаемую для многих высоту второго человека в Орде. Второго! Но хотел быть первым. В Сарае все мурзы и придворные вельможи знали, в чьих руках сила, и шли на поклон к нему, Мамаю. Но ему хотелось власти полной, чтобы почтительно склоняли головы именно перед ханом Мамаем, а не беклери-беком.

И ещё одно огорчало. Под властью Мамая была только правосторонняя часть Орды да дикая степь, да Крымский улус. Много, если не знать, что на левом берегу Итиля правит и точит на него зубы Тохтамыш. Слишком долго и трудно восходил Мамай к трону, к власти. И вот теперь, когда до ханского титула только один маленький шажок, появляется этот Тохтамыш — поистине порождение шайтана, чтобы его злой ифрит унёс отсюда навеки.

Велики силы в Золотой Орде, у Тохтамыша не меньше. На стороне Мамая союзник — Великое княжество Литовское, а ещё — Тверь.

Сразу же по восхождении на должность беклери-бека дальновидный Мамай стал сталкивать русских князей между собой, пытаясь посеять между ними вражду, разъединить их. Поодиночке они слабы, их легче бить, брать дань, управлять ими. Мамай получал удовольствие, видя, как унижаются русские князья, выпрашивая ярлыки на княжение. Правда, Олег Рязанский колеблется, хитрый лис. На словах — лучше друга у Орды, чем Рязань, нет. Только словам Мамай не верит, пусть делом докажет.

Генуэзцы ещё помогают, купцы из Кафы. Однако они себе на уме, делают всё втайне. Их понять можно — половина Великого шёлкового пути проходила по землям Орды. Вот и платят за спокойствие, чтобы не трогали их караваны.

Только вот запросы у них растут с каждым годом. Придумалось им торговлю мехом и воском русским к своим рукам прибрать. Однако князь Дмитрий, властитель московский, воспротивился. Фряги заговор тогда учинили, подослав в Москву Некомата Сурожанина. И ведь почти удалось им задуманное, да заговор раскрыли.

А Мамай и рад в душе. Пусть к нему на поклон придут, золота отвалят — от них не убудет. Набили себе сумы золотом да серебром и не в последнюю очередь — на торговле рабами, которых его татары поставляли со всех земель.

Только и Тохтамыш имеет союзника сильного — самого Тимура, властителя Средней Азии. Силён Железный Хромец, войско обучено, страха не знает, и так уже треть мира завоевал.

Вот его Мамай и опасался. Он мог бы устоять против Тохтамыша, объединив усилия с Москвой. А ну как снюхаются Тохтамыш с мудрым Тимуром за спиной с князьями русскими? Тогда могут ударить с двух сторон: из-за Итиля — Тохтамыш, с севера — русичи. Не приведи Аллах!

А ведь запросто получиться у них может. Пообещает Тохтамыш дань с князей снизить, а то и вовсе на несколько лет отменить, если ему помогут к власти прийти. Уж больно кусок жирный! И ведь помогут! Деньги кому хочешь глаза застят своим блеском. Руку на сердце положить — так ведь и не любят татар на Руси, рады будут поквитаться.

Только ведь слово, данное неверному, не стоит и медного фельса. Тохтамыш может слово дать, а потом назад его забрать. Ведь он хозяин своего слова. Вот тогда беда будет, тогда не устоять Золотой Орде!

Стравливать князей надо, подкупать, увещевать, а где-то и силой действовать. Воины его трофеев жаждут. Пусть княжества русские обезлюдят, чтобы некому было в поход на Сарай идти. Одно плохо — дань в этом случае не с кого брать будет.

Размышления Мамая прервал стук в дверь — тихий, осторожный. Темник приподнялся на подушках.

— Войди!

Мамай уже по стуку узнал входившего. Мирза, его доверенное лицо. Из простых людей, но оказался нужен, смог подняться наверх. Не каждый мурза может пройти к нему вот так, без предварительного доклада. Телохранители Мирзу знают, пропускают безпрепонов.

Вошедший упал на колени, согнулся в поклоне и застыл.

— Встань!

Мирза поднялся.

— Подойди ближе!

Мирза сделал несколько шагов вперёд; не дойдя до лежанки Мамая шагов пять-шесть, остановился.

— Слушаю тебя, Мирза.

— Гости прибыли, купцы из Кафы — сегодня в полдень. Спрашивают, когда досточтимый хан, да продлятся его годы, сможет принять их.

Ханом Мамай объявил себя сам. Многие в Орде, из семей знатных, были недовольны. У нескольких мурз прав на престол было больше, чем у него. Мамай знал, что в Сарае зреет недовольство. Но недовольные пока молчали, слишком хорошо зная, какими последствиями для них это может обернуться. Слишком много ханов сменилось за короткий срок, и все умерли не своей смертью. Часть недовольных переметнулась на другой берег, к Тохтамышу.

Но ничего, придёт время, уберёт он Тохтамыша, и тогда возьмётся за изменников и недовольных. Сейчас нельзя, впереди большие события назревают. Наоборот, со всеми держаться ласково надо, к себе приближать. А то доведись с войском из столицы уйти, так переворот учинить могут или ещё хуже — открыть дорогу Тохтамышу.

При воспоминании о нём Мамай скрипнул зубами от злости.

Мирза стоял перед ним, смиренно ожидая ответа.

— Дары привезли?

— Привезли, хан! Сам лично видел, как сундуки выгружали. Тяжёлые!

— Тяжёлые — это хорошо.

Небось, торгаши неверные золото привезли или стекло — тряпки-то лёгкие.

— Якши, скажи — на третий день я их жду.

Мирза почтительно поклонился и, пятясь задом к двери, вышел. Интересно, что генуэзцы хотят на этот раз? Коли дары богатые привезли, просить что-то будут. А деньги сейчас ой как нужны, впрочем — как всегда.

Вон, Дмитрий, князь Московский, уже год дань не платит, просит снизить. А ведь предки его платили! Отнекивается, де Москву заново после пожара отстраивать пришлось, да нападения рязанцев, а потом Твери — волости совсем обезлюдели. Так, глядя на него, и другие князья платить откажутся. Надобно наказать примерно, чтобы знали князья, что выше их силы есть и что они будут князьями только до тех пор, пока он, Мамай, этого хочет. Ярлык на великое княжение можно и другому отдать. Желающие есть, только свистни. Раб должен знать своё место. Вон на реке Пьяне Арапша воинство русское разгромил. И как? С блеском! У самого потери мизерные, а у русских — многие тысячи. А всё любовь русских к медам хмельным да пиву. Даже реку Пьяной назвали — тьфу! Что может быть лучше кумыса? Только сладкий шербет или красавица!

Мамай вовремя вспомнил, что не видел купленных рабынь. А главный евнух говорил, что они молоды, красивы и не знали мужчин. Позвать их, что ли? Пусть станцуют. Нет, жарко сейчас, лучше попозже. Середина августа, самая жара. В степи травы повысыхали, приходится скот с места на место гонять, чтобы не пал от бескормицы. А для степняка скот — главное богатство.

При всей внешней невозмутимости хан немного нервничал. Он со дня на день ждал гонца от мурзы Бегича, посланного с войском на Русь. От исхода битвы, от взятия трофеев зависел ход переговоров с фряжскими купцами. Ничего, подождут немного — два-три дня. Войско немалое Бегичу отдано, в боях опытное. Да и действуют татары по завещаниям самого Чингисхана.

Сначала следует налёт лёгкой конницы, массированный обстрел из луков, вносящий сумятицу в ряды врага и приводящий к потерям ещё до прямого столкновения. Потом — мнимое бегство передового отряда и заманивание врага за собой, в ловушку. А затем — удар конницы с флангов. Такая тактика ещё не давала осечек и сбоев даже в бою с превосходящими силами противника.

А откуда русским набрать большое войско? Истощены они людскими резервами, ведь что ни год — так Тверь на Москву нападёт, или Рязань, не Литва — так Орда, едва успевают отбиваться. Совсем разорять княжества русские нельзя, походами примучивать к покорности — это да. Но до смерти княжества доводить не следует. Москва — это неисчерпаемая казна, кошель с серебром для Орды, курица, несущая золотые яйца.

Потому следует соблюдать равновесие. Вон, царевич Арапша слегка перегнул палку, пленных почти не брал, ратников порубил как капусту. Потому как жесток не в меру. А надо было большую часть воинов пленить и за выкуп князю вернуть. И всем хорошо, а главное — деньги немалые в Орду пришли бы. Ума у Арапши не хватило, а думать надо всегда и везде.

Мамай откинулся на подушки. Миром правят деньги и сила. И для достижения цели любые средства хороши. Мамай был мусульманином, но течения исламистов. В Европе за циничность и жестокость их называли ассасины.

А может, вместо Бегича следовало послать мурзу Катлобуга? Он, хоть и безбожник, воин опытный. Нет, не надо его, он крымчак, и войско его из крымчаков. Тогда почти все трофеи в Крымский улус уйдут. А деньги и трофеи — да те же рабы — нужны здесь, в Сарае.

Мамай плотоядно улыбнулся. Месяца три назад он подослал в Синюю Орду, к Тохтамышу, несколько надёжных своих людей. Пусть послужат в его войсках, в доверие войдут. Сведения они уже начали ему доставлять. Знает Мамай, что Тохтамыш войско понемногу собирает.

Если бы не Тимур, то кто бы опасался Тохтамыша? Тьфу, ничтожество, из всех заслуг — только кровь Чингиза, да и то дальняя. А при случае лазутчики его могут Тохтамыша жизни лишить, отравив или пустив стрелу в спину. Правда, у палки два конца, и Тохтамыш мог ответить тем же. Мамай даже был уверен, что и в его войске есть соглядатаи Тохтамыша. Только как их выявить?

Ближе к вечеру в его дверь снова осторожно постучали. Мамай только что сытно поужинал и размышлял.

— Войди!

Согнувшись, вошёл Мирза.

— Прости, о великий хан, своего ничтожного слугу, что осмеливается нарушить твой покой.

Хан поморщился.

— Говори!

— К фрягам приехал всадник на взмыленной лошади, вероятно — издалека, потому что всадник еле держится на ногах, и одежда его в пыли. Купцы запёрлись в своей комнате вместе со всадником и о чём-то говорят.

— Подслушать не удалось?

— Нет, о великий.

— Во что одет всадник?

— Ногаец, — сразу понял суть вопроса Мирза.

— Следи за ним, слушай.

Мирза согнулся в поклоне и вышел.

Ох, не к добру явился этот гонец к фрягам. Мамай был невелик ростом, плосколиц, кожу имел желтоватую, как истый могол. Носил жиденькие усы, был кривоног, как многие степняки, дни и месяцы проводившие на коне. При невзрачной внешности был умён, хитёр, изворотлив, циничен и жесток. Не обладая этими качествами, он бы не смог возвыситься. И потому, подумав немного, Мамай сразу понял: гонец к фрягам — не иначе как из войска Бегича. Послан, скорее всего, хозяином, подкупленным фрягами и чин имевшим не меньше сотника, а то и тысяцкого. Оно и понятно, у генуэзцев везде свои соглядатаи. Не зря временами Мамаю казалось, что они знали обстановку в Орде не хуже, чем он. Опутали сетью шпионов и доносчиков всё, не исключая Орду Синюю, и наверняка знали расклад сил и намерения Тохтамыша. Хитры и коварны, но слова лишнего не проронят, руководствуясь только собственными интересами и наживой.

Темник улёгся спать, едва стемнело. Вроде во дворце живёт, а привычки старые остались — ложиться по темноте, вставать с рассветом. И, казалось, только голову на подушку положил, как в дверь постучали.

Мамай проснулся не в духе. Кто осмелился тревожить его покой? «Если с вестью мелочной — казню!» — решил темник.

На пороге возник сын, Мансур.

— Отец! — Он склонил в приветствии голову.

— Что заставило тебя прийти в столь поздний час?

— Прибыл гонец, только что! У дворца лошадь пала, загнанная. Беда!

— Говори, не томи!

— Гяуры разбили армию Бегича. Он и с ним многие знатные мурзы погибли. Спаслись немногие!

— Вздор! — Мамай вскочил. В новость невозможно поверить! Глаза его налились кровью, лицо побагровело. Сердце распирало от гнева. Как? Ничтожная кучка русских разбила его воинов?

Хан повернулся к Мансуру.

— Где гонец?

— Лежит без чувств.

— Облить водой, привести в себя и доставить ко мне! Немедля!

Мансур выскользнул за дверь. Только теперь Мамай понял, с какой вестью прибыл ногаец к фрягам. Выходит, они узнали новость раньше его, хана.

Гнев душил, застилал разум.

Мамай подошёл к окну, глубоко вдохнул чистый воздух. Надо расспросить гонца, как это произошло.

За дверью раздались голоса, шаги. В опочивальню заглянул сын.

— Он здесь, великий хан. Заводить?

Мамай кивнул. Телохранители втолкнули в комнату едва державшегося на ногах воина. Лицо его и одежда на груди были мокрыми, скорее всего — плеснули водой из ведра. Сапоги в пыли, халат порван.

Воин, увидев перед собой Мамая, упал на колени, головой склонился до пола.

— Рассказывай!

— Войско подошло к броду на реке Воже, что во владениях рязанских. На другом берегу стояла русская дружина — небольшая, стяги московские. Мурза Бегич приказал переправляться. Мы исполнили в точности. Потом построились в боевой порядок и пошли в атаку. Однако русские не испугались, поскакали навстречу. Завязался бой. И мы бы одолели, как с флангов ударили их полки.

— Подожди. А щиты, знамёна у тех полков чьи были?

— Стягов не видел, ветер пыль в нашу сторону нёс, но щиты красные были.

— Рязанцы! — скрипнул зубами Мамай. Неужели Олег пришёл на помощь Дмитрию Московскому? Не должно быть, Олег всегда с Москвою враждовал.

— Дальше говори.

— Одолели гяуры, разбили нас наголову. Преследовали, обоз отбили.

— Бегич где?

— Неведомо мне, великий хан!

Мамай подошёл к гонцу поближе, всмотрелся в его лицо. Знакомое лицо, где-то он его видел.

— Ты из тумена Кара-Булука?

— Да, господин.

— С ним что?

— Ещё в начале битвы убили.

— Кто тебя послал?

— Никто, я сам.

Мамай толкнул воина ногой в лицо.

— Ты хуже крысы, ты бросил своих товарищей, свой десяток, трусливо спасая свою жизнь!

— Нет больше десятка, и сотни нет, господин!

— Отрубить ему голову!

Телохранители, стоявшие у двери, подхватили гонца за локти и поволокли из дворца.

У Мамая сразу сложилось: гонец к генуэзцам, а потом — воин из разбитой армии Бегича. Выходит, купцы успели узнать о поражении раньше него. А ведь такое известие дорогого стоит, потому как, зная о ситуации, можно вести переговоры по-разному. Мамай мысленно похвалил себя за то, что не принял купцов сразу.

Хан улёгся на мягкое ложе. Но сон не шёл. Как московиты смогли разбить войско Бегича? Это решительно невозможно! В набег ушли более тридцати тысяч опытных воинов, а вернулся один. Вероятно, значительно позже появятся и другие, выждав, пока уляжется его гнев. Откуда у московского князя Дмитрия такие силы? Чтобы одолеть Бегича, нужна была сила, в полтора-два раза превышающая его, Бегича, войско. Не доносили баскаки ханские и купцы, что Москва располагает такой силой. Проворонили или помог ратью Олег Рязанский, хитрая бестия? А может... у хана похолодело в груди — измена? Подкупленные Тохтамышем баскаки могли закрыть глаза на сборы москвитян, на его рать.

Хан вскочил на ноги. Власть надо удержать, слишком дорого она ему досталась! И даже план сразу в голове возник. Очень кстати купцы крымские появились! Перво-наперво с ними поговорить надобно, пусть денег подкинут и наёмников для войны с Москвою. От них не убудет, а ему нечего только ордынцев своих на Москву да Нижний посылать. Воины ему нужны для решающей схватки с Тохтамышем — вот кто его главный и самый ненавистный враг. Ух, попался бы он ему! Живым бы в котёл с кипящим маслом бросил, пусть помучается перед смертью. Надо передать доверенным людям, чтобы решительнее действовали. Соглядатаев его у Тохтамыша полно, вот пусть оторвут жирные зады от мягких подушек, подкупят поваров да всыпят яду в еду.

И во-вторых, надо слать послов и гонцов союзникам — Ягайле, в Литву, в Тверь. Пусть готовятся к битве, собирают воинство, коней, готовят оружие. А рассчитается он с ними землями княжества Московского. Себе заберёт трофеи ценные: злато-серебро, утварь да пленников. А землю с собой не увезёшь. Вот пусть союзникам и отходит. Они благодарны будут за столь щедрый подарок.

А самому тем временем — тоже воинов собирать, войско большое. Пора Дмитрия, князя Московского, проучить! Ишь, вздумал руку поднять на Орду! Раб ничтожный! Что делают с взбунтовавшейся чернью? Режут им головы!

Для успокоения Дмитрия можно письмо ему отписать — с укоризной и увещеваниями. Пусть расслабится, войско распустит. А он, Мамай, тем временем силу соберёт, да в самое подбрюшье и ударит. Уничтожить надо княжество, чтобы забыли о Москве, что была она. Город сжечь, людишек в плен взять, поля конницей вытоптать. А что? План хорош и вполне выполним.

Хан уселся на софу, начал прикидывать. Если собрать черкесов, ясов, буртанов, нанять армян, да своих — татар и половцев, так туменов пять-шесть соберётся вполне. От фрягов надо просить подмоги, наёмников. Тогда он точно Дмитрия разобьёт. А потом рать на Тохтамыша повернуть можно.

Мамай упал на подушки. Есть теперь план действий, есть! А фрягов он примет уже завтра.

С тем и уснул.

С утра сотворил намаз, позавтракал слегка сушёными фруктами, шербетом.

А Мирза уже у порога, кланяется.

— Передай визирям да мурзам, пусть собираются, посольство купеческое принять со всеми почестями требуется. А уж после приёма проведёшь их в мои покои, поговорим с глазу на глаз. Слишком много посторонних ушей — это плохо. И ещё вот что. Передай доверенным людям, что у Тохтамыша служат — пришла пора. Пусть подкупят повара и отравят Тохтамыша, он должен умереть. Не получится от яда — так от ножа и стрелы на охоте. Я знаю, он любит охотиться с соколами. Вот пусть подстерегут.

Мирза поклонился и вышел.

К полудню в большом зале дворца собрались уважаемые люди Орды: беки, мурзы, суфии. Ордынцы восседали на шитых золотой нитью, мягких, пухлых подушках.

Глашатай возвестил о прибытии посольства купеческого из Кафы. О послах купеческих все и так давно знали, но придворные традиции и этикет нарушать нельзя, послы могут обидеться.

Вошла делегация из трёх богато одетых в европейские одежды купцов.

Мамай никак не мог привыкнуть к их смешным коротеньким штанишкам, плоским шляпам, называемым фрягами беретом, куцым курточкам из бархата.

Глаза Мамая остановились на груди купца, шедшего впереди. На ней, на массивной золотой цепочке сверкал большой, не меньше ногтя большого пальца, изумруд. Редкостной красоты и величины камень!

Купца он знал. Это Джузеппе, он не раз бывал с посольствами. Мамай усмехнулся. Вот имечком родители наградили — как пчела жужжит.

Купцы вошли степенно, склонились в поклоне. Сделав пару шагов, ещё раз отвесили поклон. Хан благосклонно кивнул. Слуги тут же поднесли послам подушечки. Купцы, кряхтя, уселись, скрестив по-восточному ноги.

— Как доехало посольство? Легка ли была дорога? Не обидел ли кто?

Хан был любезен. Впрочем, таким приветствием он встречал все посольства.

— Да благословит Всевышний всесильного хана! — Купцы склонили головы. — Путь наш был долог, но на дорогах ордынских порядок, добрались спокойно.

Хан удовлетворённо кивнул. В Орде, как повелось ещё от Темуджина и Батыя, напасть на купца или посольство — тяжкий грех, каравшийся смертью.

— Да продлит Всевышний твои дни, великий хан! — продолжил предводитель посольства. — А чтобы глаза твои лицезрели только приятное, купцы кафские шлют тебе подарки.

Купец хлопнул в ладоши. Слуги посольские начали вносить дары. Впереди двое слуг несли тяжёлый сундук, далее, уже поодиночке, прислуга несла шкатулки, шёлковые мешочки.

Положив дары рядом с купцом, слуги, пятясь, удалились. Приближаться к хану они не имели права.

Хан сделал знак рукой. Из-за спины его выбежали воины, подхватили дары, поднесли к хану поближе. Он кивнул.

Один из воинов откинул крышку резного, окованного по углам медью сундука.

Взгляды беков и мурз скрестились на его содержимом. Глаза их засверкали от восхищения и зависти.

Купец встал, поклонился, подошёл к сундучку, бережно взял с бархатной подушечки тяжёлую гранёную вазу, оправленную поверху серебром с затейливой резьбой. Повернул её к солнечным лучам. Ваза заиграла отсветами, пуская лучики по стенам и лицам ордынцев. По залу пронёсся вздох восхищения, а может быть — зависти.

Также бережно купец уложил вазу на место. Кончики его пальцев мелко дрожали. Ваза была толстого стекла и весила изрядно, однако же и осторожность немалая нужна. Разобьёшь неосторожно — хан обидится, вражда может приключиться между Кафой и Сараем. А сейчас обеим сторонам это не надобно.

Главный подарок продемонстрирован, с более мелкими — в ларцах, шкатулках и мешочках — ордынцы разберутся сами.

— О, великий хан! Ваза сия стоимости немалой — как половина табуна, — вроде мимоходом, вскользь тихо сказал купец и был услышан.

По залу пронёсся ропот. Даже плоское стекло, на окна небольшого размера, стоило немалых денег. А тут — изысканная и редкая работа!

Хан удовлетворённо откинулся на подушки. Он был доволен — подарка столь редкостного он ещё не видел. Позже, у себя в покоях, он рассмотрит вазу и другие дары более внимательно, полюбуется.

По взмаху руки воины унесли принесённые дары в его покои.

— Как идёт торговля на море Сурожском? — поинтересовался хан.

— О, мудрейший! Неважная торговля: полоняников стало мало, еле на жизнь хватает, — привычно начал жаловаться купец.

Хан едва сдержал усмешку. Уж он-то знал: купцы, боясь сглазить удачу, ныли всегда. Да и намёк в их стенаниях был тонкий, но хан уловил его. Нет полоняников — стало быть, татары не совершают набегов, не приводят караваны рабов для торговли. Замаскированный намёк на его, хана, неудачу с Бегичем.

Потом поговорили о погоде, о слухах из Персии. Персы явно готовились к войне с османами. Глупцы! На них давно точит сабли Тимур, прозванный Железным Хромцом. Вот кого опасаться надо.

Коснулись и цен на товары из Поднебесной. Шёлк синдский снова начал расти в цене.

— А какие новости в Европе?

Купцы снова начали жаловаться на притеснения в торговле, чинимые немецкими торговыми людьми, образовавшими клан.

«А ведь это хорошо для Орды, — рассуждал Мамай. — Коли генуэзцам путь на север, в полуночную сторону, закрыт, то им остаётся держать под контролем Великий шёлковый путь да торговать с османами и Египтом. Страны дальние, добираться лучше морем. Посуху, вкруговую — долго и не безопасно. Грузинские башибузуки обнаглели, путников грабят. Воистину, наряду с Русью, шёлковый путь — золотая жила».

Хан прикрыл глаза. Купцы намёк поняли, откланялись и вышли.

У дверей их встретил Мирза. Он знает, куда привести посольство после приёма.

Хан кивнул. Телохранители, стоящие по бокам, подняли его под руки и проводили к задним дверям, ведущим в личный коридор, а затем — в покои хна.

Мамай прошёл в небольшой зал. На полу лежали персидские ковры, нога в которых утопала по щиколотку. Посредине стоял изящный столик, уставленный керамическими и серебряными вазами с фруктами. Вокруг столика лежали подушки.

Хан отошёл к сводчатому окну, уселся. По его хлопку в ладони вошёл Мирза, ввёл купцов.

На этот раз обошлись без пышных фраз.

Гости уселись на подушки вокруг стола.

— Великий хан, мы уже знаем о постигшей тебя неприятности с мурзой Бегичем, — начал предводитель посольства.

Хан криво улыбнулся, но улыбка его больше походила на оскал.

— Мы уверены, что эти неприятности — временные, и Орда под твоим руководством, о, великий хан, приведёт московитов к покорности.

— Именно так и будет! — громко воскликнул хан. — Строптивых рабов нужно наказывать! Однако же теперь князь Московский, Дмитрий, вошёл в силу, союзниками оброс.

— Да-да, мы слышали о поражении мурзы Бегича, — закивали головами купцы.

Хан отметил, что они не сказали — «ордынских войск, или твоих, Мамай», а хитро вставили мурзу Бегича, как будто не Мамай его послал.

Посол продолжил:

— Мы полагаем — великий хан будет готовить Орду к новому походу?

— Да, надо наказать строптивого князя, обезлюдить и пожечь его селения.

— И как скоро может случиться поход? Пойми нас правильно, великий хан, мы терпим убытки.

— Войско быстро не соберёшь, с Бегичем ушли опытные воины. Любая война требует денег.

— Купцы Кафы и Крыма могут помочь.

— Как же? Насколько я знаю, ваш план переворота, который хотел осуществить в Москве ваш ставленник, Некомат Сурожский, провалился.

— Даже на Солнце бывают пятна, о, великий хан! Заговор был раскрыт.

— Жаль.

— Мы, купцы, воевать не способны. Однако же можем выделить деньги. Мы согласны, что любая война требует немалых денег — на воинов, коней, оружие.

— Верно!

— Но любая война, если она победоносна, окупает все затраты.

— И это верно!

— Мы даже можем нанять в Европе наёмников.

— Кого и сколько? — Хан впился взглядом в купцов.

— Полагаем, вполне можно договориться с пехотой, а точнее — с копейщиками.

— Сколько воинов вы сможете нанять?

Купцы переглянулись.

— Тысячи четыре, а если повезёт, то и больше.

— Копейщики нужны, особенно италийские. Но пешком они будут идти очень долго.

— Зачем? — удивились купцы. — Мы доставим их по Сурожскому морю своими кораблями к устью Дона и, насколько возможно — вверх по реке. Пошлём гонца или сам держи дозоры на Нижнем Дону.

Хан задумался.

— Через какое время мне можно их ожидать?

— Дело небыстрое. Осень наступает, море штормить будет, опасно. К тому же четыре тысячи воинов собрать — время потребно. Назад целый караван вести, хорошая погода нужна и ветер попутный. Думаю, не раньше следующей весны, и то — если всё сложится благоприятно.

— Долгонько. Однако же месть — блюдо холодное. Малыми силами ударим на Олега Рязанского. Надо поучить князя. Ведь он помог князю Дмитрию в битве при Воже, не иначе. Его щиты на воинах видели.

— Рязань — княжество богатое, — осторожно протянул купец, — однако же, людное.

Хан сразу понял — купцы ждут поступления пленников. Рязанцы — народ трудолюбивый, покладистый, а главное — выносливый. Даже пройдя пешком через степь, они имели ещё вполне достойный вид, и их не приходилось неделями откармливать, неся убытки.

— И сколько же монет Орда будет должна за наёмников?

— Э-э-э, великий хан, сумму мы сейчас назвать не можем. Сколько они будут стоить в следующем году, кто знает? А провиант на дорогу? Вдруг неурожай случится?

Хан вздохнул. С купцами всегда так. Юлят, прямо не скажут, цену набивают. Подвесить бы их на дыбу да попытать! Но нельзя. Деньги нужны и наёмники. Да и правы они — победоносная война окупит все затраты. С долгами рассчитаться можно, врага сильного уничтожить и о Москве долго не вспоминать.

С одной стороны — у него под боком Тохтамыш, на севере; подальше — Дмитрий. Если снюхаются, да вместе войной на него пойдут — не устоять. Потому врагов поодиночке разбить надо. Время — те же деньги. Надо упредить, напасть первым. И если Дмитрий после сражения на Воже, потеряв часть ратников, сейчас будет зализывать раны и не так опасен, то Тохтамыш становится первым из врагов.

Купеческий старшина кашлянул, привлекая внимание хана.

— Великий хан! Я думаю, предварительная договорённость достигнута. Каждая из высоких договаривающихся сторон знает, что делать. Как только мы будем готовы, приедем в Сарай. Разумеется, договор подписать надо.

Хану слова про договор не понравились. Для него договор с неверными, хоть устный, хоть письменный, ничего не значил. Он хан, властелин Орды, может дать слово, может забрать его назад. Другое дело, если договор будет подписан в присутствии муллы и он будет клясться на Коране.

Но хан кивнул. Надо соблюсти приличия. Эти неверные слишком верят бумагам. А что бумага? Сгореть может, потеряться, её могут украсть, случайно порвать... Хотя нет, надеяться на такую нелепицу не стоит. Купцы будут хранить договор как зеницу ока. Он уже хорошо изучил этих фрягов. Не зря он провёл детство и юность в Крымском улусе, поскольку отец его, Алибек, был даругой Крыма.

Жадны и вероломны генуэзцы, не погнушаются ограбить. Торговля рабами — их главный источник дохода, но не единственный. И всего-то их в Крыму не более трёх тысяч, этих негоциантов, как они сами себя называют. Только ведь султан египетский, Бибарс первый свою мамлюкскую армию формировал целиком из рабов, купленных в Кафе и Солдайе. Особенным спросом пользовались русские, черкесы и аланы. Крепкие, выносливые — из них получались хорошие воины.

А ещё негоцианты занимались в море Сурожском натуральным морским разбоем, пиратством. Они грабили греческие, византийские — да любые суда. Судно и товары оставляли себе, а членов команды держали в плену — для последующего выкупа.

Причём грабили они хитро. На берегу ставили бревно, на верху его зажигали огонь. Проходившие суда считали ложный огонь за маяк и подходили к берегу на ночёвку. Тут их и брали тёпленькими. Никакой абордаж, применяемый в открытом море, не требовался. При минимальных затратах — максимальная прибыль.

Такой обман и вероломство были характерны для фрягов. Купцы из других колоний — греческой, турецкой, венецианской — в подобном баловстве замечены не были.

Тёплое Сурожское море, густо населённые берега привлекали торговцев издавна. И населению торговые фактории были удобны — свой товар продать, иноземный купить. Особенно ценились изделия из железа — персидские и испанские клинки.

Купцы откланялись, заверив Мамая в своём почтении и вечной дружбе, и ушли, провожаемые мурзой.

Хан не спеша осмотрел все подарки. Ваза из тяжёлого стекла была великолепна, и он решил отдать её на женскую половину дворца — старшей жене Тулунбек-ханум. Пусть порадуется, а младшие жёны позавидуют. Глядишь, на ложе любовном поживее будут. Да и заслужила она подарок советами. Как-никак, дочь хана Бердибека, всю жизнь во дворцах прожила, подноготную жизнь многих беков и мурз знает, все дворцовые интриги ей ведомы.

В шкатулке оказалось жемчужное ожерелье из страны дальней, Инда. Это — второй жене.

Золотую цепь, что в шкатулке была, первому визирю. Пусть носит, заслужил делами своими и преданностью.

Хан пришёл в хорошее расположение духа и хлопнул в ладоши, вызывая прислугу. Дверь тут же приоткрылась.

— Обедать пора!

— Всё давно готово, великий хан. Велите вносить?

Хан милостиво кивнул.

Около десятка слуг внесли подносы с кушаньями.

Мамай жадно вцепился крепкими зубами в жареную баранью лопатку. Ммм... как вкусно! Он тщательно обглодал кость. На блюде мяса была гора, однако ему это просто нравилось.

Дворец, подарки, красивая и добротная одежда — всё глазу приятно. Но Мамай следовал заветам Темуджина и Батыя. Степняк не должен нежиться в мягкой постели, не должен забывать жизнь предков. Он должен уметь скакать верхом, стрелять из лука, рубить саблей и не знать пощады к врагам. Потому хан, даже во дворце, будучи на вершине власти, вёл себя иногда не как властитель, а как простой воин.

Насытившись, хан вызвал музыкантов и танцовщиц. Пусть усладят его слух и глаза.

Музыканты уселись в углу. Были они все из пленных, рабы. Каждый играл на том инструменте, которым владел ещё дома, на воле. Кто-то играл на лютне — в основном это были литовцы, русские играли на жалейках и дудках, единственный кумык — на барабане. Набор инструментов странный, но музыканты играли слаженно — не дай Господи прогневить хана плохой игрой! Могут выпороть, а могут и кожу с живого содрать, обрекая на мучительную смерть. Татары были горазды на придумки, как помучить человека перед смертью.

Хан возлежал на ложе, подложив под руку подушку. Странное дело! Только вчера гонец привёз плохую новость о разгроме войск Бегича, а сегодня он уже восхищается дарами фрягов и наслаждается танцами и музыкой. Воистину, велик Аллах, и всё на земле делается по его велению. Соизволит Всевышний даровать победу ему, а не Дмитрию с Тохтамышем, стало быть, так и будет.

Вскорости смотреть на танцовщиц ему надоело. Он махнул небрежно рукой, и музыканты вместе с девушками удалились.

Хан уснул. Во сне ему снилось, как он бешено летит на коне по степи. Ветер бьёт в лицо, выжимая слёзы, пахнет травами, а позади слышен грозный топот следующей за ним конницы. Хорошо!

Хан, проснувшись, призвал к себе мурз.

— Негоже прощать предательства! До Дмитрия Московского руки наши дотянутся немного позже. А теперь необходимо покарать Олега Рязанского. Он войсками Дмитрию помог, в схватке его поддержал. Дмитрию сейчас не до него, так пойдём и покараем предателя! Объявляю малый сбор! Воинов для разорения княжества Рязанского у меня хватит! Обойдёмся без крымчаков. Кони застоялись, воины хотят трофеев!

Мурзы радостно закивали головами. Хан же, кроме захвата трофеев и наказания Олег, а хотел показать всем, в том числе и фрягам, что есть у него воины, и дух их силён, и что с ним надо считаться.

Воинство собралось в несколько дней, в основном — с волжских улусов. Числом — не меньше грех туменов. У Олега всё равно столько не наберётся.

Выехали от Сарая рано утром, едва солнце встало. Воинство собиралось не в самом городе, а в десяти полётах стрелы от него, иначе город утонул бы в навозе. Да и кони татарские привыкли щипать траву, а не есть сено, как у русских.

Чувствовалось наступление осени, ночью уже было прохладновато.

Шли ходко, чтобы Олега никто предупредить не успел. Для Орды княжество его располагалось удачно — на самой границе Дикого поля.

За три перехода достигли деревенек рязанских. И пошла потеха для татар! Мужиков, женщин, детей брали в плен, вязали на длинную верёвку и — к телегам, их же, крестьянским, на которых и пожитки крестьянские лежали, ставшие трофеями татарскими. Стариков и сопротивлявшихся рубили.

Продвигались медленно. Татары лавой растекались вширь по княжеству, разоряя, убивая, насилуя, угоняя в плен. На месте деревень, сёл и городков оставались лишь выжженная земля да трупы.

Не принял князь Олег открытой битвы. Сберегая войско, сначала отсиживался в столице своей, Переяславле, а как подступили татары, так и вовсе ушёл в северные земли своего княжества, за Оку. А там ведь и до Москвы рукой подать.

Отсиделся. Холопы да смерды от беды в леса подались, с собою скот увели, а войско почти всё урону не понесло, уйдя с князем. И рады бы татары по лесам пошарить, да непривычно. Разбега коннице нет, того и гляди, конь ногой в барсучью нору угодит, да ногу сломает. А для степняка конь — богатство. Он и транспорт, и печка зимой, а в голод — и еда. К тому же в лесу врага не видно. Свистнет коротко стрела, упадёт татарин мёртвым, а поди сыщи — кто стрелял? Вокруг только лес мрачный шумит, корнями за ноги схватить пытается, ходу не дать. Нет, не совались татары в леса.

Тем люди русские и спасались. А ещё с собой уводили только коров. Свиней оставляли в сарайчиках или отпускали на волю. Не употребляли татары свинину из-за веры своей магометанской. Вернётся хозяин из леса на пепелище родное, и кабанчик сам прибежит. Избу же отстроить — вон, лес рядом. Глядишь, за две недели изба готова, желтеет ошкуренными брёвнами.

Это в начале набега народу полонили много, потому как напали внезапно. А как татары сёла жечь стали, крестьяне, дымы завидев, упредиться успели. Жёнок да детей да скотину забрав, добро в узлы да котомки сложив, схоронились.

Татары, пройдя алчной и жестокой волной, всегда к себе в Орду возвращались. Вот и теперь, сорвав злость за поражение Бегича на Воже и собрав трофеи, с полоняниками к себе в улусы воротились, провозглашая здравицу и хвалу своему удачливому хану.

Воину должна сопутствовать, в первую очередь, удача в бою. Будь хан хоть трижды смел, хитёр и мудр, но за ним никто не пойдёт, если хан не удачлив. Наглядный пример тому — Бегич.

Глава 3 МИХАИЛ БРЕНОК


Сколько себя помнил Михаил, ему всё время приходилось быть на вторых, а то и на третьих ролях при князьях. Был он и сам рода боярского, да небогатого. Довольствовался по молодости малым, был простым ратником, потом десятником у брянского князя. В ту пору Брянск входил в Великое княжество Литовское. За Смоленск, Полоцк, Брянск между государями московскими и литовскими вечно распря шла. Города и княжества переходили из рук в руки на многие годы, а то и на века.

Не по сердцу это Михаилу было, ведь приходилось по приказу князя и под его стягом ходить в сечу против своих же, русских. Оборотить бы силу общую против врагов исконных, против Орды жадной. То на Русь татары нападут, то на земли литовские. Князья же удельные, гордыней раздираемые, не могли под одну, сильную руку встать да воедину супротив Орды рать выставить.

Понимая это, Михаил только сделать ничего не мог.

Когда на службу к князю Московскому уехали Софроний да братья Осляби, Андрей и Александр, решился покинуть Брянск и он. Князья брянские менялись на престоле часто, и каждая смена не сулила ничего хорошего. У бояр изымались земли и дарились новым любимчикам.

Вот и Бренок, не обременённый пока по молодости лет семьёй, в тысяча триста семидесятом году, на коне, вдвоём с верным слугой, старым Никифором, и пятью ратниками, преодолев недолгую дорогу, явился в Серпухов, ко князю Серпуховскому, двоюродному брату Дмитрия Иоанновича, правившему в Москве, Владимиру Андреевичу.

Город возник недавно, население маленькое, княжеская дружина малочисленна.

Владимир Андреевич, прочитав боярскую грамоту Михаила, с радостью взял его к себе на службу.

Бренок служил князю ревностно, службу нёс исправно, ходил в походы.

Приметил вскоре князь боярина молодого, к себе приблизил, сделав сначала сотником, а потом и воеводой. Сам князь больше занимался обустройством города, крепости, переложив постепенно все воинские заботы на Михаила.

Учитывая, что земли серпуховские граничили с землями рязанскими, где правил князь Олег, не гнушавшийся периодически ходить с войском на княжество Московское, Бренок задумал создать и установить по границам конные дозоры.

Как было раньше? Напал внезапно враг — людей в плен берёт, избы жжёт. Население соседних деревень укрывается в лесах, посылая гонца в Серпухов или в Коломну — а то и в саму Москву.

А враг не ждёт, идёт дальше. Пока ополчение соберут да домчатся до врага — того и след простыл.

Нет, врага надо упреждать. Дозоры сильные у бродов да на дорогах поставить. Едва заметят тревожное что, тут же конного с донесением к нему, Бренку. А дозор по мере сил за бревенчатыми щитами неприятеля сдерживать будет.

Мало того, упросил Михаил князя выделить деньжат на доносчиков. Сообщил крестьянин, или другой холоп, или смерд о войсках, что к границам приближаются, — получи денежку. Особенно когда речь о вековечных врагах шла — татарах. Там уж холопы сами, семьями к дозорам бежали. И даже не о деньгах речь вели — жизни бы свои да жёнок и деток спасти.

Не верил поначалу в дозоры князь Владимир Андреевич. И так, мол, воинов мало, да и денег в казне не хватает. Однако после того, как несколько раз Михаил упредил врага, отразив набег на границе, князь Бренку поверил.

После застолья, подвыпив, сказал в порыве приязни, почти словами из Евангелия: «Люби Бога и князя и делай, что хочешь».

Ко князю в Серпухов стали наведываться бояре московские. Приветы да подарки от великого князя Московского Дмитрия передавали, а сами поглядывали, как крепость обустроена да каково войско. Один не утерпел, попросил Бренка сопроводить его на порубежье, к дозорам. Оглядел, а потом и за щит зашёл, что для защиты от стрел стоял.

— А ежели враг выше или ниже по течению переправится? Скажем, вплавь?

— Может случиться, — спокойно ответил Михаил. — Только для этого конные дозоры есть, по двое верховых в каждую сторону от основного дозора вдоль реки берега досматривают. Но это только днём.

— А ночью? — не унимался московский боярин.

— Помилуй Господи! Окстись, боярин! Кто же впотьмах да по незнакомым местам воинство вплавь переправлять будет? Опасно сие, больше потонут, чем переправятся. Ну а ежели ночью одиночка переправится — лазутчик, скажем, или тать, так он нам не страшен.

Боярин почесал затылок.

— Толково придумано. Сам уразумел или подсмотрел где?

— Жизнь заставила. Не рязанцы, так татары едва не каждый год нападают. От малых ратей отбиваемся пока. Вышку для дозора поставить ещё хочу.

— Вроде сорочьего гнезда? — понял боярин.

— Именно так. Ты следующим летом подъезжай, посмотришь.

— Обязательно. У княжества Московского два опасных соседа — Рязань и Тверь. С Тверью вроде как замирились, к договору тверских примучили, только не верю я им, они в сторону Литвы да Орды всё время смотрят. Как бы не ударили исподтишка в спину. А со стороны Рязани Серпухов прикрывает, а конкретно — ты со своими дозорами. Честь сию цени и не подведи.

— Ценю, — коротко ответил Михаил.

И с удвоенной энергией принялся за дело. Он так и не понял, по своей ли воле боярин приехал или его для проверки порубежья князь Московский послал. Да всё едино, надобно службу честно справлять.

По зрелому размышлению решил Бренок понять, почему татары в сражении нередко верх одерживают. Часто их намного больше, чем русских, бывает. Но иногда встречаются рати равные, а потерь больше с русской стороны. Почему так? С рязанцами такого не бывает — так они бой ведут по тем же правилам и приёмам, что и остальные славяне: нижегородцы, тверичи, владимирцы.

Стал Михаил со старыми воинами беседовать. Расспрашивал подробно о сечах, с чего и как бой начинался, что татары делали? По полдня пытал, пока старые воины пощады не начинали просить.

— Пощади, Михаил Андреевич, всё рассказал — как на исповеди в церкви!

Постепенно картина складываться начала. Почти всегда татары действовали одинаково, а неприятель попадал на уловки магометанские.

Перед основным отрядом всегда дозоры шли, чтобы своих вовремя о противнике упредить. То не новость, наши тоже так делали.

По мере того, как рати для сечи сходились, татары вперёд лучников высылали. Те на полном ходу подскакивали к врагу, успевали выпустить несколько стрел, разворачивались и отходили. Их место занимали другие лучники. И так — по кругу.

Стреляли из лука татары метко, и получалось, что едва не все их стрелы находили цель. Боя ещё не случилось, а потери иногда враг нёс уже ощутимые.

Потом лучники, опустошив колчаны по 25-30 стрел, уступали место легковооружённой коннице. Они завязывали бой, пытались промять, прорвать центр. Но славяне в центре держали большой полк, а перед ним зачастую — полк передовой. Татары, понеся небольшие потери, бросались наутёк.

Славяне, видя позорное бегство врага, начинали преследовать его и попадали в ловушку. Ведь вторым тактическим приёмом Орды были удары с флангов. Когда враг, уже почти торжествуя победу, гнался за легковооружённой татарской конницей, в дело вступали ордынцы в броне. Кольчуг, кирас, юшманов у татар хватало. На головах — мисюрки или шлемы-шишаки, ноги поножами защищены, на руках — наручи. Это только бедные степняки, что входили в легковооружённые отряды лучников, носили тягиляи — кафтаны на вате, прошитые железной проволокой, а вместо шлемов у них были ватные шапки, называемые бумажными.

Вот эти фланговые удары и были решающими, неожиданными, зачастую приводящими ордынцев к победе.

Были в поведении татар и особенности. Со времён Чингисхана повелось, что за струсившего в бою отвечал весь десяток. Побежал с поля боя один — казнили весь десяток, причём показательно, перед всем войском. Потому дрались татары зло и отчаянно.

Однако были у татар и русских и общие черты. У русских войска управлялись флагами, у татар — бунчуками. У каждого полка — свой флажок. Находились флажки полков и главный стяг при князе или хане, если речь шла о татарах. Вот туда, где флаги. Где военачальник был, всегда наносился главный удар.

Захватит враг стяги, не видно их сражающимся будет — решат они, что битва проиграна. Паника начинается, моральный дух падает. Тут уж не до боя, живым бы из него выбраться. Потому у знамён, кроме прапорщиков-знаменосцев, охрана была, стерегли стяги пуще собственного глаза. Свалить флаг — удача для противника, ну а трофеем стяг взять — удача, о которой потом долго ратники вспоминать будут, а в народе — былины слагать.

Задумчив стал Михаил. Порядок действия главного врага он определил. А вот как ему противостоять? Тут одной отваги мало, нужен ход, доселе татарам неведомый.

Временами он останавливался, когда в голову мысль приходила. Сапогом разравнивал землю, прутиком или кончиком боевого ножа рисовал на земле, как на пергаменте, стрелочки — вот татары, вот русские. И так пробовал, и сяк, но пока то, что выходило, не устраивало его. На рисунках, да и на деле, выходило плохо, татары верх одерживали.

Одно он точно знал — для сечи решительной надо силу иметь, собрав для этого войско. Если татары сызмальства в седле сидели, учились стрелять из лука, владеть саблей и достигли в сём воинском искусстве совершенства, то у русских дело обстояло хуже.

Татарин — он не работник, за соху сроду не держался, живёт разбоем. Наскочил, награбил, с трофеями к себе в Орду убрался — тем и живёт.

У русских князей имеется только дружина, где воины обучены не хуже татар или литвинов. Но! Если у татар вся мужская часть населения — воины, работой занимаются рабы или женщины, то у русских воинов мало. Когда беда приходит, в полки собирается ополчение. Повезёт, если полки из бояр да боярских детей, да ещё холопов боевых они с собой приведут, сечу знающих. А то ведь часто в ополчение становились люди, за дом свой да за землю радеющие, однако не обученные бою, не владеющие мечом или саблей, не имеющие по бедности своей не то что брони, а даже щита захудалого. Вот такие ополченцы несли потери огромные. И так Русь невелика, и народу в ней мало, так ещё и потери бессмысленные, невосполнимые несёт.

Так продолжаться не должно. Само собой напрашивался вывод: надо менять тактику боя и иметь обученное войско. Понятно, что содержать, вооружать, обучать его — дорого, не каждый князь осилит. Но необходимость такого войска назрела. Рано или поздно, это поймут и князья удельные, только крови до того много прольётся.

Глядя со стороны, как Бренок прутиком на земле чертит, воины посмеивались в усы. Чудит боярин-воевода! Однако же уважали. В бою за спины ратников Михаил не прятался, но и на рожон не лез, людей своих старался беречь, а врагу урон нанести. Ну, есть у воеводы чудинка, так у кого странностей не бывает. Один любит в кости играть, да так, что едва последние портки не проигрывает, другому окромя мёда стоялого, хмельного, не надобно ничего. Третьему — деваху потискать, потешиться.

Лишь бы дело своё воевода знал, потому как жизни десятков и сотен ратников от него зависели.

Михаил забросил вседела, иногда есть-пить забывал, обдумывая, что предпринять, дабы татар в сече одолеть.

Как-то ночью, уже засыпая, Михаил вдруг понял — пришёл в голову план. Чтобы не забыть, вскочил, нашёл в печке кусок остывшего уголька да прямо на печи беленой расстановку сил накидал.

Уснул довольный. Проснулся поздно, как никогда, с чувством исполненного долга, с осознанием, что решение трудной задачи удалось.

Слуги обеспокоились долгим отсутствием хозяина — Бренок сроду так долго не спал.

Едва заслышав в спальне движение, постучали осторожно, получив ответ, вошли. Впереди слуга его старый и преданный, Никифор, из-за него — отрок молодой, которого Михаил от смерти голодной спас, взяв к себе в дворню.

— Ладно ли почивал, боярин? — осторожно спросил Никифор. — А то мы кручинимся — не захворал ли боярин-батюшка. К заутрени не вышел, как всегда...

— Завтрак готовь, Никифор, — улыбнулся Михаил, — всё хорошо.

Никифор повернулся, собираясь выходить, увидел схему, угольком на белой печи нарисованную, и охнул.

— Да это что ж за ирод такой в спальне у боярина в спальне у боярина непотребство начертал? Узнаю, кто осмелился, руки вырву! Не ты ли? — Слуга повернулся к отроку, схватил того за ухо.

— Нет, дядько Никифор, не я, Богом клянусь!

Никифор отпустил ухо Ильи.

— Смотри у меня!

— Да не он это, Никифор. Я, я исчертал печку! Мысль умная в голову ночью пришла, так, чтобы не забыть, угольком и...

— Ох ты, Господи! Ночью люди добрые спать должны! А не то несварение желудка получат али ещё что похуже.

— Прости, Никифор, больше не буду! — засмеялся Михаил.

Никифор подошёл к печи, попытался рукой стереть схему.

— Ты чего, Никифор? Отойди! И пока не разрешу, не трогай.

— Как скажешь, боярин.

Никифор обидчиво поджал губы. Старый воин пестовал Михаила с младых ногтей. Он учил его сабельному бою, на коне держаться. Когда по причине старых ран и возраста сам не смог сидеть в седле и сопровождать Михаила в походах, стал с домом управляться — вроде ключника. Да фактически весь дом на нём и был. Это уже после, когда Михаил наверх взошёл, домом обзавёлся, да слугами, да кухарками, Никифор станет только командовать челядью. А до того сам кашеварил, плотничал по дому, сторожем был. Ценил его за умения и преданность Михаил, такого слугу — поискать только. И молодёжь — того же Илью — жизни учит, себе замену готовит. Ратники-то ещё найдутся, а домоправитель рачителен должен быть, да не воровит. Да и остальные слуги — под его хозяйским приглядом. Потому спокоен за дом и хозяйство Михаил был, когда отлучался надолго.

Михаил оделся в домашнее, ещё раз посмотрел на свой рисунок на печи. А ведь, пожалуй, может и получиться. Надо князю всё рассказать: про тактику татарскую, про план, что ночью в голову пришёл.

Михаил спустился в трапезную. Там уже прислуга стол накрыла. Молодой боярин был непривередлив в еде. Похлебал окрошки, заедая её мясным пирогом, испил сыта. Утёрся рушником расшитым, и считай — готов.

Поднялся к себе, оделся, как боярину подобает: рубаха шёлковая, такие же порты. Ремнём опоясался с двумя ножами — боевым и обеденным, маленьким. Саблю не взял — не на войну идёт или в поход. Невместно в городе, ко князю едучи, с саблей ходить. Сверху ферязь лёгкую надел, бирюзового цвета, из сукна заморского. Натянул сапожки кожаные, короткие. Не зима, чай, во дворе, так чего потеть зря? Тело дышать должно, и ничего не должно стеснять движений. Ведь он — воин в первую голову! Ему всегда смешно было, когда видел бояр московских. Все толстые да в шубах тяжёлых. Это летом-то! Рожи красные, потом обливаются. А по-другому нельзя — не по чину будет, лицо потеряют. Вот уж чего не хотел Михаил, так летом сидеть в палатах да в шубе. Предки правильно говорили: держи ноги в тепле, а голову — в холоде. Как можно думать, если на голове тяжёлая шапка горлатная? И мысли лезут только о квасе холодном, ядрёном.

Михаил вышел во двор, взлетел в седло каурого рысака, заботливо выведенного из конюшни Никифором. У ворот со двора уже стояли двое из его ратников, держа под уздцы лошадей. Выезжать из ворот верхами дозволялось лишь боярам да князю. Честно говоря, Михаил и пешком до княжеского терема прошёлся бы — рядом ведь совсем. Однако не положено, не поймут люди. Боярин — и пешком, да ещё без свиты!

Не спеша он доехал до двора княжеского, спрыгнул с коня, завёл в уже распахнутые ворота. Поводья с поклоном принял княжеский слуга. Воевода — первое лицо после князя!

Михаил привычно поднялся по ступенькам. Дворня уже и двери распахнула приветливо, ко князю в трапезную провели.

Владимир Андреевич один сидел за столом, перед ним — кувшин с вином фряжским — это Михаил по запаху понял. Рейнское вино кислятиной пахло, испанского здесь не найти, а местное, яблочное, запах другой имеет, тяжеловатый.

— За сколь ключник кувшин фряжского берёт? — спросил Михаил, поздоровавшись и перекрестившись на образа в углу.

— Почём узнал? — удивился князь.

— По запаху.

— Надо же! Ну и нос у тебя — как у зверя.

— Человек без Бога в душе — зверь и есть.

— Правильно. Садись, вместе пить будем. Хорошее винцо, чуть покрепче пива. Пьётся приятно, вкусное, и настроение от него поднимается.

Князь придвинул пустой кубок, щедро плеснул вина. Чокнувшись, они выпили. Вино и в самом деле было приятным, — один запах чего стоит.

— Ты не знаешь, из чего его фряги делают? — спросил князь Михаила.

— Говорят, из винограда. Ягода такая, на кустах растёт. Правда, сам я не видел, так что не взыщи, князь.

— Да это я так, к слову. С чем пожаловал, воевода?

— А вот послушай, княже.

Михаил обстоятельно рассказал о тактике ведения боя татарами.

Князь внимательно выслушал, разлил по кубкам вино. Выпили молча.

— Кто тебе рассказал? Или сам догадался?

— Воинов, кто против татар дрался, расспрашивал — да не одного. Ну и сам думал.

— Молодец! Голова! Прямо как Боброк-Волынский!

— Это кто?

— Ужель не знаешь? Воевода то Московского князя великого, Дмитрия Иоанновича. Сего воеводу опытного стыдно не знать! — попенял князь.

— Стыдно, — согласился Михаил, — но как-то не довелось допрежь познакомиться.

— А взял бы да и съездил в стольный град. Думаю, за три дня обернёшься. Ратников есть на кого оставить?

— Есть — на боярина Нащокина.

— Он, этот Боброк, ко князю московскому с Волыни перешёл на службу. Тоже, как и ты, устал Литве кланяться. Головастый муж, как ты нонче. Всё слабинку ищет у татар. Глядишь, чего толковое и удумаете. Одна голова хорошо, а две — лучше.

— Когда ехать?

— Да хоть завтра. Лазутчики твои на рязанской стороне молчат?

— Да вроде нападения не предвидится.

— Вот и отлично, считай — договорились. Давай ещё по кубку осушим. Больно вино вкусное, редко бывает.

Выпили. Поговорили о погоде, о видах на урожай, о соседях зловредных — Твери, Рязани да Орде. Ну татары — понятное дело, разбоем живут. Ну чего соседям-князьям не хватает? Почему Тверь на Москву нападала да под руку ордынцев норовит отойти, союзницей её стать? Ведь русская кровь ближе татарской быть должна. Так и не нашли ответа.

А следующим утром воевода Серпуховской со свитой из пяти всадников уже скакал в Москву. Не был в ней дотоле Михаил.

Город поразил его своей многолюдностью и размерами. Не бывал в таких городах Михаил ранее. Один свежеотстроенный Кремль чего стоил.

Узнав дорогу, воевода сразу отправился в Разрядный приказ, что располагался внутри Кремля, недалеко от звонницы Ивана Великого. Вошёл через Боровицкие ворота, оставив ратников своих снаружи, перед стенами — с конями за стены не пускали.

В приказе зал большой, столов полно, где подьячие и писари над бумагами перьями скрипят.

— Боярин Серпуховской, воевода Михаил Андреевич Бренок, — представился он писарю за ближайшим столом. — Где мне дьяка Разрядного приказа сыскать?

— И тебе долгих лет, боярин. А чего его искать? Вон дверь в его палату.

Писарь указал на дверь вдалеке, в торце зала.

И пока Бренок шёл, ловил на себе удивлённые взгляды разрядных. Вроде и одет достойно, всё по чину. Может, только дородности не хватает.

Вошедши, поздоровался, представился полным чином.

Дьяк встал с деревянного кресла, вышел из-за стола, заваленного бумагами, приобнял Михаила.

— Рад видеть, боярин-воевода. Наслышан о тебе, в разрядах читал. Чем обязан?

— С воеводой Боброк-Волынским свидеться хочу. Нельзя ли помочь?

— Отчего же нельзя? Боброк по разряду — большой воевода, все рати Великого княжества Московского под ним ходят. Опосля великого князя Дмитрия Иоанновича — самый главный для воинства он и есть. Где живёт, знаешь?

— Кабы знал, добрался бы сам.

— Понятно. И города не знаешь?

— Откель? Я тут впервые.

— А до Серпухова где жил?

— В Брянске.

— Что-то бегут с Литвы бояре да холопы. Видно, Ягайло не по нраву пришёлся.

— И это тоже. Так как воеводу сыскать?

— Проводника сейчас дам. Григорий! — зычно крикнул дьяк.

Из-за стола выскочил и подбежал мужичок возраста неопределённого — можно было дать ему и двадцать пять, и сорок лет. Русые волосы, жиденькая бородёнка, глазами дьяка подобострастно ест.

— Вот он проводит. Боярин Бренок желает встретиться с большим воеводой Боброком. Проводишь, — веско сказал дьяк.

— Как угодно будет.

Писарь или подьячий — поди разберись — отвесил дьяку лёгкий поклон.

— Идём, боярин, здесь недалече.

Боброк и в самом деле жил недалеко. Писарь разрядный бежал почти, за ним на конях — боярин и воины.

Через два квартала остановились у дома каменного, богатого. Писарь заколотил рукой в дверь.

— Вот, привёл. Дом Дмитрия Михайловича и есть.

— Благодарствую.

Калитка распахнулась, и вышел привратник — не старый ещё мужик с культей вместо левой руки. Явно из бывших воинов, оставленных воеводой в своём доме.

— Чего надо? Чего стучим?

Он поднёс здоровенный кулачище к носу писаря.

— Дьяк Разрядного приказа велел боярина... э-э-э...

— Бренок Михаил Андреевич, воевода Серпуховской, — представился молодой боярин.

— К большому воеводе велел дьяк проводить. Поди боярину доложи!

Однорукий привратник захлопнул калитку. М-да, нравы у москвичей не такие, как в Серпухове. Будет хуже, если Боброк во встрече откажет. Это если и не прямое оскорбление, то унижение.

Время шло, и Бренок начал беспокоиться. О встрече он заранее не договаривался, и московский воевода мог быть занят другими делами — в бане мыться, к примеру.

Наконец громыхнула калитка, высунул голову однорукий.

— Однако, сейчас!

Скрипнул засов, распахнулись ворота.

Бренок спрыгнул с коня, завёл его во двор в поводу. Однорукий тут же принял поводья. Молодой воевода направился к крыльцу.

Ратники его тоже завели коней во двор. К ним тут же подбежали слуги.

Едва Михаил дошёл до средины двора, как распахнулись двухстворчатые резные двери, и вышел сам боярин с супругой. Воевода был одет в тяжёлую московскую шубу с рукавами едва ли не до колен, в высокой боярской бобровой шапке. Радушно глянув на гостя, он спустился по лестнице на пару ступенек. «Как равного встречает», — мелькнуло в голове у Михаила.

Кабы князь приехал, боярин должен был сойти с лестницы и встретить его во дворе. А если бы наверху крыльца встречал, то гостю унижение — неровня, стало быть.

— Здрав буди, боярин! — на правах хозяина приветствовал Боброк.

— И тебе доброго здравия, Дмитрий Михайлович! И супружнице твоей, и деткам!

Бояре обнялись, поднялись на пару ступенек.

Боярыня корец со сбитнем поднесла гостю. Испил сбитня Михаил, корец перевернул, показывая, что пуст он, что гость зла не держит, возвратил корец хозяйке да расцеловал её трижды.

Боброк провёл гостя в трапезную. Михаил перекрестился на образа, поклон отбил.

— Проходи, боярин, садись. Сейчас перекусим, чем Господь послал.

— Да я не голоден.

— Это из Серпухова приехал и не голоден? Не поверю! Али брезгуешь?

— Что ты, боярин? И в мыслях не держал!

Михаил понял, что допустил оплошность. За традициями, за установленным порядком москвичи следили ревностно. Не дай Бог не по чину, не по знатности и древности рода за стол сядешь.

— Прости, гость дорогой, не обидишься, коли шубу сниму?

— Ты же у себя дома, делай, как лучше.

— Прошка! — крикнул Боброк.

К нему тут же подбежал отрок, принял шубу и шапку.

Боярин остался в тафье — небольшой шапочке на голове.

— Как здоровье жены и деток? — поинтересовался Боброк.

— Прости, Дмитрий Михайлович, не обзавёлся ещё.

Боброк досадливо крякнул. Промах. Ежели бы встреча была заранее оговорена, то через Разрядный приказ, через знакомства он всё заранее разузнал бы.

Некоторую неловкость развеяли слуги, начавшие носить на стол яства разные да кувшины.

— Пиво свежее или вино фряжское? — спросил хозяин дома.

— Мне едино.

— Тогда пиво. Знаешь, спину прихватило. Я ведь в постели лежал. Так что извини, что перед воротами держал.

— Прости великодушно, Дмитрий Михайлович, не знал, не ведал я, что ты хвораешь.

Они поели рыбного супа, потом — заливного, пива выпили. Передохнув, взялись за пироги с вязигой да курицу жареную. Михаил уже наелся, а слуги сменяли одно кушанье на другое.

— Всё, боярин, не могу больше! — Михаил перевернул кубок вверх дном и поставил его на стол.

Боброк кивнул. От стены отделился слуга.

— Убирайте.

Забегали слуги, моментом убрали со стола, крошки смахнули — как и не было ничего.

— Ну, рассказывай, Михаил Андреевич.

— Что?

— С чем приехал. Ты уже пару годков воеводствуешь в Серпухове, а наведаться не изволил. Коли появился — нужда есть.

И Михаил рассказал всё, что удалось ему узнать о ведении боя татарами.

Боброк слушал, полуприкрыв глаза и откинув голову на высокий подголовник. Когда Михаил закончил, кивнул одобрительно.

— Сам измыслил?

— Сам.

— Умён. Воеводы наши всё больше дедовскими способами воюют. Говорят — деды и отцы наши так воевали, и мы будем. Я и сам много думал и к выводам таким же, как и ты, пришёл. Хвалю. Мне для этого не один год понадобился, и не одну сечу пришлось пройти. И что же предлагаешь?

— Мне бы лучше на пергаменте или на бумаге начертать.

Боброк крикнул:

— Эй, там — кто?

Вбежал слуга.

— Всё для письма, и быстро.

Действительно, вскоре были принесены листы бумаги, чернильница и перья.

Михаил сделал на листе набросок.

— Вот это — татары. А вот это — наши полки. Большой полк, полк правой руки, полк левой руки, запасной. Так?

— Мог бы и не чертить, я сам знаю.

— Не обижайся, воевода, дай мысль закончить. Всё боевое построение — в одну линию, в несколько рядов. Татары бьют центр, затем обходят с флангов. Полное расстройство порядка!

— Ну-ну, продолжай, говори.

Воевода Боброк встал — видно, разговор был ему интересен.

— Я вот что предлагаю. Впереди большого полка поставить передовой полк, с большими щитами для защиты от лучников. Это в первом ряду. А во втором — лучников поставить. Пусть не нас татары щиплют, а мы их. Большой полк и полки левой и правой руки на своих местах стоят. Но! — Михаил поднял палец. — Предлагаю за большим полком поставить полк резервный — по центру. Прорвутся татары с фланга, он может развернуться в любую сторону — хоть влево, хоть вправо, и не даст ударить нашим полкам в спину. И это не всё. Поодаль, лучше ближе к полку слабому, где ополченцев больше, укрыть в лесу или балке, чтобы татары не узрели до поры до времени, ещё один отряд — полк даже — кованой рати, самый сильный. В тяжёлый момент, когда татары с фланга обходить начнут, этот полк — назовём его засадным — им, татарам, ударит в спину.

— Лихо!

Дмитрий Михайлович крутил лист бумаги так и эдак.

— Пожалуй, в этом что-то есть. Я тоже думал изменить расположение полков, поставить на флангах заслоны — вот так, под углом правой и левой руки, — боярин показал пальцем. — Да, вижу, твой план лучше. Но это на бумаге бездушной!

Воевода вскинул обе руки и продолжил:

— Попробовать надо, в деле испытать. Только тогда будет ясно, хорош план или плох. Ещё что есть?

— Есть!

— Утомил ты меня, погоди. Эй, слуги!

Вбежал отрок.

— Баню истопи.

Повернулся к Михаилу.

— Пока мы беседуем, банька протопится. Мне спину погреем, поговорим. Муж ты занятный, думаю — беседа долгой будет. За ратников своих не беспокойся, их слуги мои в воинскую избу определили, а коней в конюшню поставили да накормили. Ты же у меня сегодня гостем будешь, переночуешь.

— Удобно ли?

— Чтобы нам, двум воеводам — да неудобно было? Ведь есть о чём поговорить! Редко ноне встретишь воеводу, чтобы думал, больше строят войско по-дедовски. А ежели поражение, так это — не повезло. Погода не та, местность не подходящая, враг числом превосходил. Конечно, и так бывает, не без этого, — но каждый промах, каждое поражение осмысливать надо, понять, почему так произошло. А знаешь для чего?

— Чтобы ошибки не повторять.

— Именно! В самую точку, боярин. Вот только тогда, когда из ошибок, поражений и даже побед выводы верные делаться будут, тогда побеждать начнём.

— Приятно тебя слушать, Дмитрий Михайлович. Единомышленника я встретил!

— Редкость ныне.

— А ещё думаю, надо на иноземный строй переходить.

— Это как же?

— Войско, значит, чтобы постоянное было. Денег задумка великих стоит, потому князю своему, Владимиру Андреевичу, даже не говорил. А с тобою делюсь. Сейчас ведь как? В полной готовности — только княжеская дружина. Случись враг — созывают бояр со своими ратями малыми, а ещё хуже — большой сбор, когда городское ополчение призывается. Народу много, толку мало, потому как необучено оно. Набрать охотников, добровольцев надо, одеть, вооружить, обучить, жалованье платить. Тогда в любой момент мы к отпору готовы будем.

Дмитрий Михайлович поразмышлял над услышанным, вздохнул.

— О том пока не говори, время не подошло. Казна пустая. Деньги то на строительство города идут, то на дань татарам. Представляешь, три воза с серебром — в Орду? Сколько пользы это серебро могло княжеству принести. А в Орду — как в бездонную бочку, и все кричат — мало! Дань хотят увеличить, чтобы как при Батые было. Князь Дмитрий Иоаннович, как сил наберётся да город каменный отстроит, хочет союз с князьями организовать, договор подписать. Чтобы как нападение врага сильного — Орды или Литвы, вместе отпор давать.

— Давно пора.

— Э, не знаешь ты всего. Гордость князей удельных не позволит им под одной рукой встать — пусть даже на время похода. Каждый норовит первым быть, а как вторым, так уже от договора бежит. Пусть княжество маленькое, зато моё. А невдомёк им, что приведись враг сильный, — подомнёт, схрумкает, и даже костей не выплюнет. Эй, Прошка!

Из дверей появился отрок.

— Готова ли баня?

— Скоро, боярин, бельё чистое уж понесли. Девки надобны?

— Без них ноне обойдёмся.

Не спеша прошествовали в баню. Михаил подивился, насколько она была велика. Предбанник, трапезная, где после бани можно посидеть компанией, попить пива, отдохнуть да снова обмыться. За ней — мыльня и парная. С дороги-то обмыться было куда как славно.

Зачерпнули ковшиком щёлока из бадьи, облили себя водой из огромного чана, да мочалкой жёсткой — ну растираться. Потом банщик сверху водичкой горячей полил, а уж потом — в парную. Полежали на полках, прогрелись.

— Ну что, попаримся? — спросил хозяин. И плеснул на раскалённые камни хлебным квасом. Зашипело, от камней поднялось облако пара, вкусно пахнущего хлебом.

После дороги или после битвы помыться — самое то, вроде как счищаешь грязь не только с тела, но и с души.

Банщик был опытный. Сначала веничками прошёлся над телами, потом — по телу легонько поводил, затем пошлёпывать ласково, а уж потом и вовсе охаживать стал. Пот градом катился, а банщик ещё парку поддал. Господи, как же Дмитрий Михайлович на верхней полке выдерживает? Кабы не войлочная шапочка на голове, так и волосы бы скукожились от жара.

Михаил выскочил в мыльню. После растопленной парной в тёплой мыльне показалось прохладно. Михаил опрокинул на себя бадейку с водой. Хорошо! А из-за дверей парной слышались удары веником по телу и постанывания Боброка.

— Ещё, ещё давай! Ох, хорошо! По пояснице пройдись!

Михаил вышел в предбанник, слуга подал льняную простыню. Михаил обернулся ею и прошёл в малую трапезную.

— Пива али кваса?

Слуга не отставал от Михаила.

— Отдохну, подожду боярина.

Боброк вышел, отдуваясь, красный, распаренный.

— Баня любую хворь лечит, — он обернулся простыней, присел на лавку. — Славно-то как, даже спина не так болит.

Сначала они попили квасу и пропотели, потом — снова в мыльню, смыли пот да остыли. Отдали дань пиву с копчёным лещом. Слуги подали чистое исподнее. Михаил хватился.

— А одежда моя где?

— Где ж ей быть? Постирана уже, — лениво сказал Дмитрий.

— Так мне же завтра в обратную дорогу!

— Высушат и погладят, не волнуйся.

Они прошли в дом, надев халаты, уселись в кресла.

— Я, пока в парной был, обмозговал всё, что ты сказал. Думаю, попробовать надо. Есть в этом зерно здравое. — Большой воевода как-то неопределённо покрутил в воздухе рукой. — Давай-ка спать-почивать, друже Михаил Андреевич. Ты с дороги, отдохнуть надо. Да и я отлежусь.

Слуга Прошка проводил Бренка до отведённой ему комнаты. Небольшая светёлка, из обстановки — постель широкая с периной и высокой пуховой подушкой да лавка. После дороги, да выпивки, да баньки уснул молодой боярин мгновенно.

А утром тот же Прошка, постучавшись осторожно, пригласил.

— Гость дорогой, боярин к себе в трапезную призывает.

Михаил уж проснулся, просто нежился в постели — давно так не отдыхал, все в трудах да заботах.

Дмитрий Михайлович уже сидел на своём месте, в торце стола.

Михаил, вошедши, перекрестился на образа, поздоровался.

— Садись, боярин. Откушаем немного да по делам отправимся. Мне ко князю надо отъехать, спим поделиться твоими задумками. Всё же ему решать. Ты езжай к себе. Как стычка с гагарами случится, попробуй свою тактику. О разговоре с Дмитрием Иоанновичем я тебя всяко извещу.

Ели молча. Хозяин дома явно был поглощён своими мыслями. Михаила после трапезы проводил. Спустился с крыльца, обнял, оказав почёт и уважение.

— Рад был встрече и знакомству, боярин. Мог бы и раньше приехать.

— Не довелось как-то.

— Я мыслю, теперь чаще встречаться будем. Удачной дороги!

Михаил поднялся в седло. Сопровождающие его ратники уже были готовы, держали коней под уздцы.

Бренок неспешно выехал на улицу, дождался, пока выведут коней со двора его воины. Теперь с лёгким сердцем можно и домой.

Обратный путь проделали быстро. Михаил был благодарен Боброку за то, что тот его принял как равного — выслушал, не осмеял.

А дальше потянулась обычная служба. Михаил посылал дозоры, сам объезжал порубежье, осматривал крепость.

Седмицы через три, а то и через месяц за ним к Оке прискакал гонец.

— Воевода! Тебя к себе требует князь, Владимир Андреевич!

— Случилось чего?

— Не знаю.

Михаил отдал дозорным распоряжения, поднялся в седло.

Скакали в Серпухов целой группой — сам Михаил, гонец и несколько ратников.

Они въехали в городские ворота и сразу по узким улицам проследовали к центру, ко княжескому дворцу. Остановив коня у ворот, Михаил бросил поводья воину, быстрым шагом прошёл через двор и легко взбежал по лестнице.

Дверь открыл слуга.

— В трапезной они, — сказал он.

Михаил княжеский терем знал хорошо, бывал в нём многократно.

Он вошёл в трапезную, перекрестился на образа, повернулся к столу, а за ним люди сидят. Из знакомых — сам князь Серпуховской, Владимир, и — вот удивительно! — Боброк.

Улыбнулся Михаил знакомцу, отвесил лёгкий поклон.

— Здравы будьте, бояре!

По левую руку от князя Владимира сидел муж, по одеждам — князь. Немного моложе Михаила, но грузен, черняв. Осмотрел он Бренка испытующе.

— Так вот он каков, воевода Серпуховской!

— Садись, боярин, — широким жестом пригласил Бренка за стол князь Владимир. — Знакомься — великий князь Дмитрий Иоаннович. А это — большой воевода Московский, Дмитрий Михайлович.

— Мы знакомы уже, — улыбнулся Боброк.

Слуги разлили вино по кубкам.

— Со знакомством! — поднял кубок великий князь.

Бояре и князья осушили кубки.

За столом сидели ещё трое. Одеты легко, в ферязях. Только ведь простолюдинов за один стол с князьями и боярами не посадят.

— А это боярин Бутурлин по левую руку от Дмитрия Михайловича, за ним — боярин Неплюев, рядом — Вельяминов.

Михаил кивнул боярам. А в голове мелькнуло тревожное: «Зачем они здесь? Или поход намечается? Неужто Боброк про меня князю чего наговорил?» Мысли метались в поисках ответа, но ответа он не находил.

Видя состояние молодого воеводы, Владимир Андреевич сразу успокоил его:

— Великий князь Московский заехал земли свои посмотреть да как город обустраивается. Ну и поохотиться в лесах здешних.

У Михаила от сердца отлегло. Когда большие люди приезжают, в первую очередь думаешь — не упустил ли чего по службе? Опять не то; ежели поохотиться, так у князя ловчие есть. Зачем его-то с дозоров отозвали?

Вопросы, вопросы, а ответов нет. И не спросишь. Михаил хоть и боярин, и воевода, а всё же великий князь — величина для него огромная. Целое княжество под ним. Впрочем, подождём — увидим.

Проехались всем людством московским с князем Серпуховским и Бренком по землям, посмотрели, хорош ли урожай зреет.

Боброк-Волынский конь-о-конь с Бренком держался. Большой воевода интересовался:

— А крепок ли тот мост? Устоит ли при ледоходе? А глубока ли вон та река да есть ли брод?

Михаил сразу понял, что интересует Боброка — ведь вопросы только воинские. Если брод есть, значит — дозор тут держать надо, а то и острог с заставой ставить. А ежели мост крепок, так по нему конницу пускать можно.

Уже к вечеру ближе Боброк спросил Бренка:

— Сам заметил ли слабые места?

— Заметил, — огорчился Михаил. — Вроде едва ли не каждую седмицу тут с объездами, а сегодня — как другими глазами посмотрел.

— Ну-ну, занятно. Сказывай.

— Мост на Наре укрепить надобно, на месте слияния Оки и Лопасни дозор, а может, и острог ставить надо. А ещё на Протве, у Павловки, где брод — тоже дозор. Правда, думаю, направление не опасное, не с этой стороны враг пойдёт, а с полуденной. Что рязанцы, что татары — даже скорее рязанцы, потому как на пути татар Коломна будет.

— Правильно рассудил. А что же, без нас сам не увидел?

— Глаз замылился.

— Бывает. По себе знаю. Только это хорошо, что сам свои ошибки увидел.

Поскольку дело близилось к вечеру, все вернулись в княжеский терем. Слуги уже стол богатый приготовили, расстарались. Да и как могло быть иначе? Серпуховской князь Владимир Андреевич встречал великого князя Московского, своего близкого родственника, двоюродного брата, Дмитрия Иоанновича.

Столы ломились от холодных закусок — начиная от протёртого хрена и редьки и заканчивая заливной рыбой.

Трапезу начали с молитвы, затем провозгласили тост за великого князя. Владимир Андреевич не скупердяйничал — из княжеских подвалов был доставлен бочонок фряжского вина. Виночерпий разливал вино черпаком прямо в кубки, а слуги разносили.

Некоторое время за столом стояла тишина, иногда прерываемая хрустом разгрызаемых косточек.

Когда первый голод был утолён, пошли здравицы за князя Серпуховского, за Великое княжество Московское, за славное воинство и дарование ему побед в грядущих сечах.

Затем прислуга внесла горячее — щи, которые быстро сменились мясными блюдами: жаренным на вертеле барашком, курами отварными с приправами да овощами. И все — с пирогами, исходящими жаром и источающими запах просто божественный.

Когда гости и хозяева есть уже не могли, сделали небольшой перерыв, прогулялись по террасе, с которой вид открывался благолепный. А потом — снова за стол, на котором прислуга переменила кушанья. Теперь во главе стола стоял жбан на пять вёдер — не меньше, полный пенящегося, свежего, прохладного пива. Да вприкуску с рыбой всевозможной: солёной, вяленой, копчёной, жареной, варёной.

Мужи встретили пиво радостными возгласами, поскольку есть уже никто не мог. А пиво — не еда, так, баловство. К ночи, да после не одной ендовы пива, наложенного не на один кубок вина, народ и вовсе захмелел. Прислуга разносила по гостевым комнатам «уставших» бояр.

Дольше всех держались оба князя. Чем закончилась трапеза, Михаил уже не помнил. Отрывочно только — над ним качается высокий потолок, двое дюжих слуг несут его по коридору. А дальше — тьма...

Утром, после лёгкого завтрака, хмурые с похмелья, бояре отправились на охоту. Михаил не был большим любителем звериной ловли, да и некогда особо было — все в делах и заботах, в радении о порученном воинстве. Так, выезжал иногда, сопровождая князя. Вот и сейчас не рвался в первые ряды, там князья да ловчие, им и карты в руки.

Меж тем первого зайца добыл именно он.

Косой, вспугнутый лошадьми, запетлял по полю. Бренок догнал его и метко ударил кистенём прямо меж ушей. Косой кубарем покатился по земле.

Нагнувшись и поворотив коня, Михаил поднял зайца за уши, вскинул вверх на поднятой руке.

— С почином! — поздравил его князь Серпуховской.

Добычу Михаил передал ловчему, у седла которого была приторочена сетка для дичи.

Охота получилась вяловатая. Добыли ещё двух зайцев и волка. Серого разбойника заметили случайно. Догнали с гиканьем и свистом, сразу двое из бояр выстрелили из лука. Волк пал бездыханным.

Ловчие пообещали снять с волка шкуру, выделать и передать князю.

Вечером опять устроили небольшой пир, однако же много не пили. После вчерашнего пьянства и тяжкого похмелья на вино и смотреть не хотелось. Пили меды стоялые, на травах настоянные, с пряностями, да пиво, и то не все.

Вообще на Руси, как отметил Михаил, солили изрядно, да если бы только солили. У каждого воина, горожанина, с собой был мешочек, где хранилась соль пополам с перцем. Пищу досаливали по вкусу, одновременно перчили. Блюда получались вкуса специфического.

Утром, после завтрака, князь Московский со свитой попрощались с боярами Серпуховскими.

— В Москву пора! Небось уже Евдокия, супружница, заждалась!

С этими словами Дмитрий вскочил на коня. За ним из ворот выехали сопровождавшие его бояре.

— Я так и не понял, зачем князь приезжал. Неуж поохотиться? Так рвения охотничьего я в нём не заметил, — сказал Михаил Владимиру Андреевичу.

— Земли свои объехать, народу да боярам себя явить. Воеводы места удобные для переправ присматривали.

— Чего их смотреть? Я бы и сам показал, — ответил Михаил.

— Думаю, план у них какой-то есть. Но о том молчали пока.

— Не на Рязань ли с походом собираются?

— Возможно. У Москвы четыре врага: Литва, Орда, Тверь и Рязань.

— Ордынцы хуже всех, им дань платить приходится, да ещё набеги делают.

— Ничего, войдём ещё в силу. Вокруг Москвы уже сплотились Суздаль, Ярославль, Нижний Новгород и Владимир. Примкнут другие, тогда и на Орду пойти можно.

Глава 4 БЛИЖНИЙ БОЯРИН


Прошло три месяца после отъезда Дмитрия Иоанновича из Серпухова в Москву.

Великий князь Литовский, Ольгерд, по осени предпринял третий поход на Москву. Однако до земель московских не дошёл, остановился.

Дмитрию удалось заключить мир с Ольгердом. И в знак примирения и вечного мира князь Серпуховской Владимир Андреевич был обручён с дочерью Ольгердовой, Еленой. Свадьба должна была состояться через несколько месяцев. Известное дело, родственники не воюют — они должны поддерживать друг друга.

Как-то при встрече Михаила с князем Владимиром властитель Серпуховской сказал:

— Не лежит сердце к этому браку. Ольгерд — враг извечный. Однако же князь не всегда женится по любви, скорее любовь — исключение. Повезло же Дмитрию Иоанновичу с супружницей.

— Это как же?

— Неуж не знаешь? Евдокия, супруга Дмитрия, из суздальских. Отец её, князь Суздальско-Нижегородский, Дмитрий Константинович, давно к Москве тяготил. Вот и свёл Дмитрия с Евдокией. Свадьбу в Коломне играли, потому как Москва в тысяча триста шестьдесят пятом году не успела отстроиться после пожара. Кремль ведь Московский только в тысяча триста шестьдесят восьмом году построили. Представь: жениху семнадцать годов, невесте — пятнадцать. А любят друг друга, ровно голубки. И жена из неё — другим князьям на зависть: умна, благочестива, скромна.

— Повезло Дмитрию Иоанновичу, в самом деле.

— А ты почему не женишься? Пора уже, муж зрелый: боярин, княжеский воевода, собой хорош. Да за тебя любая девка пойдёт.

Михаил улыбнулся.

— Мне любая не нужна. Хочу, чтобы по любви, чтобы ласковая была, хозяйственная. Ведь сейчас как? Случись в поход уйти — только на старого слугу и надежда, что он за домом присмотрит. А Бог его приберёт — что тогда? Я не против, нужно жениться, только где она, моя суженая?

Князь расхохотался во всё горло.

— Ну, насмешил! Да как же ты её отыщешь, ежели целыми днями по порубежью мотаешься да крепостью занимаешься? В поле можно только с крестьянкой познакомиться. Так ведь не по чину! Тебе ровня нужна, из боярских дочек. Вот что, есть у меня на примете одна, боярина Яковлева дочка. Сам её мельком раз в церкви на службе видел. Красавица, и говорят — умна да разумна. Не сиди сиднем, сходи в воскресенье на службу. Дай дьячку медяху, он тебе её покажет. А дальше сам решай. Понравится — в дом к боярину сходи — вроде по делу, приглядись. Да что я тебя учу, ровно сводня! Ты сам воевода и не такие крепости брать должен!

Прошло ещё два месяца. Ударили морозы, снега навалило по колено.

Михаил последовал совету князя: ходил в церковь, присматривался к девушке — и впрямь хороша! Кожа белая, глазки карие, локон чернявый из-под платка выбивается. Даже к боярину сходил, улучив удобный момент — вроде как по поводу строительства моста.

Боярин приезду Бренка удивился сначала, а как увидел, что Михаил взгляды мельком бросает на прошедшую дочь, ухмыльнулся в усы, понял, где собака зарыта.

Так бы и быть, наверное, свадебке. Но ближе к весне весть пришла, что у Евдокии родился наследник Дмитрия, княжич Юрий. Князь Серпуховской с воеводой был приглашён на крестины, в Переславль.

Таинство крещения младенца проводил сам Сергий Радонежский.

Гостей видных собралось много. А как же? Сын, наследник, будущий князь родился. Надо почтить вниманием счастливых отца и мать, о себе напомнить, да и на пиру погулять.

Михаил на крестинах, да в обществе столь высоком был впервые. Из знакомцев московских — только Боброк. К нему и прибился. Обнялись, как старые друзья.

— Радость-то у нас какая, наследник родился! — пробасил большой воевода. — Есть теперь кому наследство передать.

Боброк был слегка пьян, потому весел и радости своей не скрывал.

— Понравился ты князю Дмитрию, Михаил Андреевич, — сказал он. — Как мыслишь, ежели мы тебя в Москву, ко князю?

Предложение было неожиданным. Хоть бояре словами не кидались, но Дмитрий Михайлович был навеселе, потому Михаил сказанное им всерьёз не принял. Может, и был меж них — князем Московским и воеводой — такой разговор, только никто ему о намерениях князя не сказал.

— Люб ты ему: умён, удачлив, по возрасту подходите. А ещё скажу...

Большой воевода склонился к уху Михаила, обдав густым винным запахом.

— Не всем боярам власть Дмитрия по нраву. Он ведь совсем молодым на княжение сел. Да и то митрополит Алексий ему подсказывал, что делать. А ноне князь в силу вошёл, наследник появился. Вот бояре, кому князь не люб, в Рязань, к Олегу съехали, да в Тверь. Козни строят. Вот что, разговор серьёзный, надо бы без лишних ушей да глаз перемолвиться. Как торжества пройдут, подъезжай ко мне, где живу — знаешь уже.

— Хорошо, — Михаил кивнул. Вот тут какие страсти среди бояр разгораются, а он в своём Серпухове и знать ничего не знает.

Отстояли обряд крещения в церкви. Но если Боброк был в первых рядах, рядом с князем великим — по праву московского боярина, то Михаил удовольствовался местом в задних рядах. Видно отсюда было плохо, зато слышно хорошо. Зодчие построили храм правильно, наверняка горшки пустые в стены заложили, потому даже шёпот был слышен. А многим боярам, особенно из уделов дальних или соседних княжеств, вроде Нижегородского, и вовсе места в храме не хватило — во дворе у стен храма стояли. Правда, через открытые двери и там всё было слышно.

Таинство крещения закончилось, младенца нарекли Юрием. А потом все двинулись на пир ко князю. Княжеские слуги простолюдинам выкатывали на улицу вино да пиво в бочках, выбивали дно и тут же черпаками разливали в подставленную посуду. Тут же стояли столы с хлебом, варёным и жареным мясом, капустой квашеной, квасом и пирогами. Гулял честной народ, веселился, князя славил и желал многие лета княжичу. А бояре да гости именитые залы в палатах каменных заняли, усевшись за столами по чину да знатности рода, потолкавшись да поспорив слегка.

Угощение было богаче и разнообразней, чем для простолюдинов. Тут и рыбка жареная да солёная, белорыбица копчёная. Куры, жаренные на вертеле, громоздились на больших подносах горами. А всяких заедок было не счесть. Слуги обходили именитых гостей, щедро наливая в кубки вино, стоялый мёд или пиво — по выбору. Звучали здравицы князю, княжичу и супруге.

В один из моментов великий князь, опустив кубок с вином, поперхнулся, закашлялся. Михаил увидел, как сидевший напротив него за столом боярин уставился на князя с любопытством, даже затаённой радостью. Как-то странно!

Однако кашель прошёл, и князь махнул рукой — гуляйте, мол, бояре! А боярин разочарованно вздохнул.

Внезапно он, почувствовав взгляд Михаила, повернулся к нему. Лицо его тут же расплылось в улыбке, он подмигнул, поднял кубок.

— За княжича! Долгие ему лета!

Михаил поднял свой кубок, отпил.

— Ты кто? — спросил боярин.

— Воевода Серпуховской, боярин Бренок.

— А я — тысяцкий московского городского ополчения боярин Вельяминов. Со знакомством!

Бояре чокнулись, осушили кубки. А Михаил не мог отделаться от ощущения, что боярин лицемерит. Лицо же истинное показал, когда князь поперхнулся. Надо запомнить и спросить о тысяцком у Боброка потом.

Пир продолжался долго. Упившихся бояр уносили слуги. Во дворе их подхватывала челядь и грузила на телеги. Московских бояр сразу отправляли по домам, ибо разместить всех на ночлег было решительно невозможно — слишком много гостей присутствовало на крещении.

У Михаила шумело в голове от выпитого, но он держался. Со своими воинами добрался до первого же постоялого двора, где, едва стянув сапоги, рухнул на постель. Полдня стоял службу, другую половину занимался возлияниями да тешил брюхо. Тяжко, однако!

Проснулся Михаил поздно. Голова была тяжёлая, во рту пересохло.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул он.

Вошёл один из воинов.

— Поправиться?

Боярин кивнул только. В голове взорвались сотни колоколов. Михаил схватился за неё. Вроде сам вчера до постоялого двора добрался, а вот поди ж ты, развезло.

Воин явился быстро, в обеих руках — по чарке.

— Тут рассол капустный, тут — пиво.

Михаил трясущимися руками схватил корчагу с пивом, припал жадно губами. Опустошил почти всю, перевёл дыхание, допил. Посидел немного. В голове начало проясняться, сухость во рту почти пропала. Воин смотрел сочувствующе.

Михаил взялся за рассол. Отпил немного, поставил.

— Фу, гадость какая!

— Тебе бы, боярин, сейчас горячего шулюмчика. Самое лучшее средство, по себе знаю.

— Так давай!

— Пойду в поварню, узнаю.

Всё-таки воин принёс большую плошку горячего шулюма. Наваристый бульон из баранины с большими кусками мяса, с морковкой и луком, густо приправленный перцем, быстро поднял боярина на ноги.

Уже к полудню только густой запах выдавал вчерашнее излишество. Михаил перекрестился на икону в углу.

— Спасибо тебе, Господи, за исцеление болящего!

Посидел, раздумывая — идти ли к Боброку? Может, большой воевода чувствует себя ещё хуже?

«Пойду, — решил Михаил. — Не примет — то его дело, а моё — нанести визит». Он кликнул воинов и велел собираться.

Дорогу нашли с трудом, осведомляясь у прохожих. Наконец по узким улицам добрались до знакомого дома.

На удивление, Боброк принял сразу. То ли крепок был боярин, то ли пил меньше, однако выглядел бодрым.

Они поговорили немного об Орде, Литве да Твери — куда же без них? Разговор переключился на вчерашнее торжество. Михаил вдруг припомнил боярина Вельяминова, пересказал происшедшее Боброку.

Дмитрий Михайлович потеребил бороду.

— А не показалось ли? Может, выпил много, да и причудилось?

— Я тогда ещё почти трезвым был.

Боброк вперил взгляд Михаилу в глаза.

— Не навет?

— Упаси Господи! Я ведь боярина в первый раз увидел!

— Да, верно. Тысяцкий-то — брат старший. Младший, Николай — тоже воевода, боярин московский, по росписи — в полку левой руки. И оба ни в каких кознях не замечены. Ладно, имеющий уши да услышит. Ты мне вот что скажи: согласен ли в Москву перебраться, на службу к великому князю? Ему верные люди надобны!

— В Москве бояр и без меня хватает!

— Э, не скажи! Бояре-то есть, только вот не все князю служат. Есть московские, которые служат, а есть городские — они сами по себе. И среди тех и других встречаются те, кому князь не по нраву, вольницу их ущемляет. Уж столько их в Рязань да Тверь съехало! Мало того, Олегу Рязанскому присягнули, в войске его воюют.

— Привык я к Серпухову, дом у меня там.

— Эва, хватил! Дом у него! Перейдёшь на службу в Москву, князь тебя землицей одарит — дом построишь. А не захочешь строить — так землицу с домом получишь. Дмитрий Иоаннович преданных ему людей ценит, за службу верную милостями одаривает: землёй, дачей в Подмосковье, опять же — трофеи военные. А как же без этого? Ты, как воин, животом своим рискуешь, в отличие от городских бояр. У них всего и развлечений, что охота да баня.

— И ещё одно. Я князю Серпуховскому присягал, как-то неудобно от него уходить, — сказал Михаил.

— Неудобно порты через голову снимать! Князь Серпуховской — двоюродный брат великому князю, ему служит. Так что измены здесь никакой нет, повышение по службе. Заметь, я тебя не меды стоялые пить зову — на службу бранную, опасную. Тут уж тебе решать. Но, как мужу серьёзному: решишь — назад поворота не будет.

— Я понимаю, потому — думаю.

— Думать — это хорошо. Ты не мальчишка сопливый, тебе воинство доверят, от твоих действий в бою, может, судьба княжества зависеть будет. Доверие велико, но и спрос большой. А по заслугам и награды. Однако же знать должен: изменишь, сподличаешь, струсишь — пощады не жди.

Оба замолчали. Первым заговорил Боброк.

— Совестливый ты.Другой за такое предложение ухватился бы не раздумывая. Ты же, присягу дав князю Серпуховскому, уйти от него совестишься. Это славно! Стало быть, вера в тебе есть, дух. Совесть! А это — главное в любом человеке. Если воин опытный, в бою умный, это ещё не значит, что он надёжный и верный. В решающий момент иной поле боя оставить может, жизнь свою спасая. Ты сейчас, может быть, решаешь главный вопрос своей жизни, потому не торопись, взвесь всё. Будешь служить верно — заметит князь твоё рвение, поднимет из простых бояр. Князь молод, но умён и рассудителен, ему опора нужна, люди верные.

— Добро, согласен я. И не на посулы твои позарился — пользы больше в Москве принесу.

— Похвально слова твои слышать! Впрочем, иного я и не ожидал. Давай-ка по кубку вина выпьем.

Михаила аж передёрнуло от отвращения. Боброк засмеялся.

— Тогда пива. Хотя момент не тот.

Слуги принесли прохладного — с ледника — свежего пива, разлили его по большим кружкам.

— Давай, боярин-воевода, за князя нашего и за твою долгую службу.

Как не выпить, когда такой тост? Выпили.

Михаила с одной кружки слегка повело — пиво наложилось на вчерашнее.

— Вот что, Михаил Андреевич. Покамест возвращайся в Серпухов, а я с князем поговорю. Полагаю, не сегодня и не завтра, — вишь, сколько гостей приглашено? Не только с поздравлениями и гостинцами приехали. Почти со всеми поговорить надо, укрепить в союзнических отношениях. Дипломатия! — Боярин поднял указательный палец.

Попрощались они во дворе. Боброк уважение Михаилу оказал, как равному, спустившись со ступенек.

Михаил с воинами, не дожидаясь князя Владимира Андреевича, поскольку уговора не было, отправился в Серпухов.

Прошёл месяц, за ним — другой. Настала весна, снег начал таять, дороги развезло. С гулким бабаханьем вскрылась ото льда Ока.

На время распутицы, когда ни пешему не пройти, ни конному не проехать — даже на лодке не проплыть, жизнь замирала. Теплилась она только в городах да деревнях.

На сию нору дозоры снимались, ратники отдыхали. Кого опасаться, если из деревни в деревню добраться тяжело, а кованой рати — просто невозможно, увязнут в непролазной грязи.

Едва просохло, до Серпухова добрался грязный и измученный гонец от Великого князя Московского, доставивший князю Серпуховскому послание. Сей грамотой Михаил Бренок переводился на службу в Москву.

Прочитал Владимир Андреевич грамоту, крякнул с досады. Толковый воевода иной раз десятка, и то и сотни воинов стоит. Где его найдёшь? Товар штучный! Вызвал Бренка к себе.

— Тебя князь Московский на службу к себе призывает. Неохота тебя отпускать, а надо. У тебя есть кто на примете? На твоё место воеводой?

— Как не быть? Боярин Хостов!

— А справится ли? Молод очень.

Владимир Андреевич покачал головой.

— Да он на год меня младше, справится.

— Быть посему. Завтра в Москву верхом отправляйся, обустраивайся. А как подсохнет, челядь заберёшь.

Они обнялись на прощание.

— Ты про Серпухов-то не забывай. Помни, кто тебе поверил, воеводой сделал.

— До гробовой доски помнить буду, — торжественно поклялся Михаил. — Коль будете в Москве, заезжайте в гости.

— Непременно.

В Москве первым делом Михаил направился к Боброку, даже переночевал у него. А после заутренней службы в церкви они вдвоём направились в Кремль.

Боброка охрана знала, пропустила беспрепятственно.

Прошли ко князю, в его рабочую комнату.

— А, Михаил Андреевич! Помню, помню! Мне о тебе ещё недавно Дмитрий Михайлович говорил. Решился-таки мне послужить?

— Решился, княже.

— Славно! Мне верные люди нужны. Простолюдинов хватает, с боярами хуже. И не обижал я их вроде, а поразбежались. Служить честно будешь?

— Честно, как привык.

— Назначаю тебя воеводой передового полка, пусть в Разрядном приказе, в росписи запишут. Для начала дом в Москве даю — на Неглинной.

Невелик дом, однако — в два поверха. Поглядим на службу твою, а там решим. Уж больно за тебя Дмитрий Михайлович хлопотал. А он в людях разбирается, верю я ему.

— Спасибо за доверие, князь! Постараюсь оправдать.

И Михаил начал свою службу. Для начала проверил наличие, сохранность и обеспеченность запасов оружия в казематах.

Являться в ополчение княжеские дружины должны были со всем своим — щитами, копьями, саблями, луками. Но запас для ведения войны быть должен. Воин с собой на коне много не увезёт. В колчан входит двадцать — двадцать пять стрел. А запасы везут за воинством, на телегах. И каждая стрела денег стоит. Надо отковать наконечник стальной — бронебойный, с узким жалом или для незащищённых целей, двуперки. Древко обстругать, да чтобы ровное, без кривизны было, да сухое. И оперение. С одной стрелой заботы оружейникам хватает, а если их тысячи? И каждая цену имеет. А копья запасные, да сулицы или пики? Одно копьё ценой с телегу со стрелами.

Михаил вздохнул. Стрелы, копья, сулицы — расходный материал для войны, а деньжищ требует немерено. Смотр бы своего полка провести, посмотреть, насколько слаженно действовать воины будут. Да кто же позволит их без особой нужды собирать? Одно кормление во сколько серебра обойдётся? Проклятые деньги, всё в них упирается!

Как воевода Михаил участвовал в военных советах, где главенствовал большой воевода Великого княжества Московского Боброк-Волынский. Обсуждали сведения о противнике, добытые через купцов и других людей, побывавших в сопредельных территориях.

Готовящийся набег скрыть невозможно. Надобно воинов собирать — конно и оружно, обозы с провиантом для людей и корм для коней. Передвижение огромных людских масс не скроешь, они заметны чужому глазу. К тому же все войны и набеги летом велись. Какая атака на врага конной лавой, когда кони по брюхо в снегу вязнут?

Про весеннюю или осеннюю распутицу и говорить смешно. Самые вероятные месяцы для нападений — конец лета и начало осени. Ещё тепло, убран урожай и, рассчитывая на трофеи, можно брать с собой меньше провианта. Конечно, корову можно в лес угнать в случае опасности. А куда амбар, полный зерна, спрячешь? И потому в начале лета готовились к возможным боям. Одни ремонты мостов столько времени отрывали! Каждый осмотреть надо, волостелю указать день, да после проверить.

А через несколько недель узнали, что войско Мамая напало на земли рязанские. Немало сёл и городов пожгли, взяли полон и ушли внезапно. Но то для татар не удивительно. Налетят, пожгут, пограбят и с трофеями и полоном — снова к себе, в Дикую степь.

Однако, опасаясь, что татары, не удовлетворившись добычей, пойдут на земли московские, князь с Боброком решили двинуть ополчение серпуховское и коломенское к Оке.

Выдвинулись вместе с княжескими дружинами. В этом походе Михаил впервые участвовал в качестве воеводы московского, приняв под свою руку передовой полк. Правда, по причине отсутствия войны полк его был едва ли на треть укомплектован. Боброк-Волынский как большой воевода тоже в походе был, всё войско под ним было.

Простояли на берегах Оки три недели и, не получая сведений о приближении татар, вернулись восвояси. Интересное в стоянии было то, что Михаил, к своему удивлению, познакомился с воеводой Коломенского полка, фамилия которого была Вельяминов.

— Ты не родня ли тысяцкому московскому? — спросил Михаил.

— То отец мой, Василий Васильевич. Я сын его младший, Николай. Есть ещё старший, Иван, боярин московский.

— Понятно.

Михаил был слегка обескуражен. Это же сила какая у бояр Вельяминовых? Вся рать городская у отца, а Коломенский полк — у сына. Тысяцкий после большого воеводы, почитай, на втором месте.

В Москве жизнь потекла спокойно. Постепенно Михаил перезнакомился со многими юродскими и московскими боярами. Бояре сами приглашали Михаила в гости под предлогами разными: именины, приезд родни из мест дальних. А уж как в родном доме не похвастать древностью и знатностью рода! Перечисляли, кто от какого колена произошёл, в каких чинах был да где за столом княжеским сидел.

Михаил вначале удивлялся — почему внимание такое к его персоне?

Ясность внёс Боброк.

— Понимаешь, какое дело. Бояре кучкуются по интересам. Вроде все князю служат, однако же каждая группа свой интерес блюдёт, за другими ревностно смотрят — как бы не обошли, не приблизились к князю, чтобы и их милостью да вниманием не обделили.

— Это я уже понял. Не пойму другого. Я тут человек новый. По уму — приглядеться надо, что за человек, чем дышит. А они наперебой в гости зазывают! Я ведь в чины не выбился, не знатен.

— Э, брат, тут ты ошибаешься! Посуди сам. Ты молод, меж тем князь тебя приметил, к себе на службу взял. С годами, при службе верной, можешь подняться высоко. Вот каждый род боярский и старается тебя на свою сторону перетянуть. На первых порах они тебя во всём поддерживать будут, помогать. А случись, князь тебя возвысит, там им придётся помочь. На дружбу ведь добром отвечать принято.

Михаил хлопнул себя по лбу.

— А ведь и верно!

— В возраст войдёшь, ума-опыта наберёшься — сам поймёшь.

— За науку спасибо.

— Потому, прежде чем приглашение принять, подумай — нужен тебе человек? Не в опале ли?

— Понял, Дмитрий Михайлович, уяснил. Ты мне как брат старший.

— О том помни и не подведи.

— Слово даю, за меня краснеть перед князем не придётся.

Михаил возвращался к себе домой на коне неспешно, размышляя над услышанным. Вот ведь тугодум! Он дружен с Боброком, а это своего рода сигнал для других бояр — что непросто-де боярин, из Серпухова в Москву на службу князем взятый. Стало быть, есть что-то, сила какая-то, вверх его, Бренка, толкающая. А ведь он, по существу, никто, боярин рядовой, каких в любом княжестве десятки. Понравился воеводе Боброку, вот он и приметил. А бояре московские, в интригах поднаторевшие, сразу поняли, откуда ветер дует. Ох, непростая жизнь в Москве, ухо востро держать надо! А пуще всего — князю служить верно, живота своего не жалея.

А ещё через месяц внезапно умер тысяцкий, Василий Вельяминов. Одни из бояр печалились, другие ухмылялись меж собой. А как ещё? Не всем он люб был. Место высокое освободилось.

Надо сказать, что восхождение Вельяминова на пост высокий было непростым. Предшественник его, Алексей Петрович Хвост, ревностно служивший отцу Дмитрия, был найден убитым в Пасхальное воскресенье 1357 года на городской площади.

Подлое и жестокое убийство любимца ополченцев всколыхнуло народ. Толпа подозревала нескольких бояр, которым смерть Хвоста была выгодна. Встревоженные бояре, чьи фамилии были на устах у черни, боясь расправы, съехали из Москвы.

Великим князем на пост высокий был утверждён Вельяминов. Подозревали бояре, что дело тёмное, что не обошлось убийство без Василия Васильевича. Однако убийцы найдены не были.

Так Вельяминов стал ближним боярином. Был он нагл и нахрапист, про себя, любимого, не забывал, запуская руку в княжескую казну.

Были ещё подозрения. Перед свадьбой Дмитрия с Евдокией примерял князь пояс драгоценный, доставшийся ему от отца — цены немалой, в коем он на свадебном торжестве намеревался быть. Утром же, в день торжества, пояс оказался подменённым. Тоже с украшениями, но камни поменьше и попроще. Хоть и подозревали Вельяминова, но доказать не смогли. А позже, уже перед смертью, всплыл пояс-то, у сына его Николая оказался.

Новость о смерти тысяцкого бояре обсуждали, собираясь кучками. Судили-рядили, гадали — кого назначит князь на должность великую. Но время шло, а назначения не было. Фактически князь Дмитрий Иоаннович упразднил должность тысяцкого, не назначив на неё никого. И тем самым нажив себе врага — старшего сына Вельяминова, Ивана. Должность была не выборная, но Иван Васильевич рассчитывал занять её и прогадал.

Начал он среди бояр собирать недовольных, коих оказалось немало. Начали прощупывать Михаила, когда он бывал в гостях. Исподволь пытались выведать, на чьей он стороне. Бренок неизменно отвечал: «Что хорошо для великого князя, то хорошо для Москвы. На том и стою».

Некоторые из бояр перестали приглашать его в гости. Бог им судья, Михаил сам в гости не напрашивался. Только один момент показался ему настораживающим.

Михаил как-то беседовал со старшиной купцов-суконников. И тот обмолвился, что суконник фряжский именем Некомат дружен стал с Иваном Вельяминовым. Не раз уже их вместе видели.

— Под себя всю торговлю сукном подмять хотят! — обижался купец.

Михаил сделал вид, что слов сих не услышал. А сам призадумался. С чего бы это — боярину дружбу с купцом фряжским водить? Не тот человек Иван, чтобы с простолюдином, пусть и купцом, якшаться. Что-то за этим кроется.

Начал он потихоньку сведения о купце Некомате собирать. Один словцо скажет, другой обронит. А картина общая потихоньку складывается. И картина тревожная.

Некомат — купец фряжский, из Кафы. А известно, что Кафа — столица колоний генуэзских в Крыму. Генуэзцы — торговцы от рождения, алчные, жестокие, своего не упустят. Привилегии от папы своего католического имеют, и большей частью — шпионы и лазутчики его. Они и у византийского императора себе привилегии выторговали, чтобы на море Сурожском беспошлинно и единолично торговать. Мало того — Кафа дружна с Ордой, во всём её поддерживает, и интерес у обеих сторон взаимовыгодный.

Татары пленников генуэзцам продают, фрягов не трогают, охраняют их на Великом шёлковом пути. Интересы их, в основном денежные, переплелись так, что уже и непонятно, кому дружба сия выгодна.

Генуэзцы после Кафы Солдайю по договору выкупили. А Кафу, как столицу колонии, в крепость превратили, соорудив стены с двадцатью шестью башнями.

Городу владение генуэзцев на пользу пошло. Водопровод появился, в городе — чистота и порядок, чего раньше не бывало, поскольку население в основном состояло из армян и греков.

Ворота домов запирались, и свет гасили в восемь часов вечера. Исключение делали только для караван-сараев, где масляные светильники горели на час дольше.

Городом и колонией управлял генуэзский консул. Главная статья наживы — рабы. Торговали строевым лесом, солёной рыбой, просом, ячменём, рожью. Деньги принимались любые, хотя основной денежной единицей был серебряный аспр.

И чем больше Михаил узнавал о купце, тем сильнее осознавал — Некомат только носит личину купца. Лавку держит, прислуга в лавке торгует. Но странность есть.

Другие купцы за товаром сами на кораблях или с обозами ходят. Некомат же предпочитал товар у других фрягов скупать и продавать его в своей лавке. Зачем? Ответ один: не торговля ему надобна, лавка — лишь прикрытие. Тогда для чего? Учитывая внезапно вспыхнувшую дружбу его с Иваном Вельяминовым, понятно стало — зреет заговор. Он — как нарыв на теле княжества, и когда прорвётся — неведомо.

В один из дней Михаил пришёл к Дмитрию Михайловичу. Рассказал всё, что выяснил, со всеми подробностями — и о Некомате, и о Вельяминове, вокруг которого собираются недовольные бояре.

— Правда ли сие? Не навет ли? — обеспокоился большой воевода.

— Не пустые людишки сведения добывали — я сам. Каждое слово моё — истинное, видит Бог! — Михаил перекрестился.

— Тогда плохо! Надо ко князю идти, пусть сам решает, что с ними делать. У тебя видаки или бумаги какие в доказательство сказанного есть?

— Какие видаки? Они от чужих хоронятся!

— Ты же узнал!

— За князя тревожно.

— Едем!

Боброку взнуздали коня, конь Бренка уже под седлом был. Сопровождаемые воинами Большого воеводы, понеслись они в центр, в Кремль. Въехали в Боровицкие ворота, спешились, дружинники коней забрали.

Князь отдыхал после обеда, однако Боброк уговорил стоящего у дверей рынду пропустить их.

На звук открывающейся двери князь проснулся. Не часто так бывало, что большой воевода осмеливался сон княжеский потревожить.

— Татары или Литва? — князь сел в постели.

Телом он был тяжёл, грузен, несмотря на младые годы.

— Хуже, князь! От татар или Литвы отбиться можно. Заговор!

У князя слетели остатки сна.

— Говори!

— Вот он всё узнал, пусть он и говорит, — большой воевода указал на Михаила.

— А, бывший воевода Серпуховской, Михаил Андреевич! Говори!

Михаил, не опуская деталей и подробностей, поведал о купце Некомате, о дружбе странной меж ним и Иваном Васильевичем Вельяминовым.

Князь слушал молча, не перебивал, только глаза его наливались гневом и злобой.

Когда Михаил закончил, князь вскочил с постели.

— Змей подколодный! И отец его таким же был! Яблоко от яблони недалеко падает!

Князь босиком, в одной длинной рубахе, подошёл к Михаилу.

— Всё правда?

Михаил перекрестился.

— Верно! Ты здесь человек новый, к интригам ещё не привык, ни к кому не примкнул.

Князь уселся на постель, повернулся к Боброку.

— Что делать будем?

— Схватить злодеев и пытать на дыбе. Сами всё расскажут и подельщиков выдадут.

— А Дума боярская? В этот же день все узнают. Там у Вельяминовых сторонники найдутся, народ мутить станут. Мне только бунта в Москве не хватает.

— А дружина на что?

— Нет, хитрее сделаем. Есть у меня людишки верные, пусть последят за обоими. Если удастся — подслушают, или лучше того — грамоту, бумагу какую раздобудут. Сам посуди: Вельяминов боярин, дворянин, он только княжескому суду подлежит, причём в составе суда десяток бояр должен быть. А им доказательства подавай.

— Верно! — нехотя признал Боброк.

— А вы ступайте и держите язык за зубами. За службу верную тебя, Михаил Андреевич, хвалю.

Воеводы вышли из дворца.

— Ну, Михаил Андреевич, мы своё дело сделали. Теперь пусть у князя голова болит.

Однако или людишки князя неосторожны были, или в ближнем княжеском окружении изменщики подлые нашлись, но Некомат и Вельяминов встревожились и верхами в Тверь ушли, к брату Дмитрия, князю Михаилу.

Прибыли они к нему 5 марта 1375 года.

При дворе князя Михаила Александровича беглецов приняли с радостью. Оба сразу стали ближними ко князю людьми. Через некоторое время им доверили быть послами в Орду, выдали деньги. Посольство было успешным, и 14 июня 1375 года предатели привезли в Тверь ярлык от Мамая на великое княжение. Михаил Александрович возликовал. Он Ордою назначен великим князем!

У князя Московского Дмитрия были в Твери свои люди — даже среди бояр, и он узнал о ярлыке Мамая на великое княжение буквально через неделю. Ярости князя не было предела.

— Лучше бы я сразу послушался Бренка и казнил изменников!

Трон под князем зашатался. На главенство среди княжеств претендовали сразу Литва, Тверь и Рязань. И каждый из князей по происхождению, знатности рода, мог притязать на это место.

Но власть любят все, и никто без боя, без сопротивления её не отдаёт. Тем более что в глубине души Дмитрий не признавал Мамая законным ханом, поскольку в жилах его не текла кровь Темуджина. Темник, захвативший власть в Орде хитростью, обманом, убийствами, силой. Даже не все татары его поддерживали, в основном только Крым.

Потому князь решился на войну. Был объявлен сбор, и 29 июля 1375 года большая рать двинулась на Тверь. Вот где пригодились заранее возведённые мосты!

Рать беспрепятственно дошла до Твери и осадила её. Князь Тверской, Михаил Александрович, не был готов к выступлению Дмитрия, не успел собрать ополчение и запёрся в городе.

После нескольких отбитых штурмов начавший испытывать голод, поскольку запасов нового урожая не было, князь Михаил запросил мира. Был подписан мирный договор, в котором оговаривалось, что Тверь становится союзником Москвы, а князь Михаил отрекается от ярлыка на великое княжение. Но боярам дозволялось свободно переходить от одного князя к другому с сохранением своих земель и вотчин — за исключением злоумышлителей и изменников.

Войско торжественно вернулось в Москву, и первой же грамотой князь Дмитрий отобрал у Ивана Вельяминова вотчину, «взял на себя».

Забегая вперёд, скажу, что после победоносной битвы на реке Воже, когда было разбито войско Бегича, в обозе был обнаружен беглый поп, а при нем — мешок «злых зелий». При допросе с пристрастием поп показал, что он был послан от Вельяминова Ивана с целью отравить великого князя.

В допросную избу пригласили самого Дмитрия, где он выслушал признания пытуемого. Мешок «злых зелий» был сожжён, а попа сослали в дальний монастырь.

Князь призвал к себе Боброка и Бренка, рассказал им о беглом попе и мешке «злых зелий». На совете решили Ивана убить. Только сказать легко, а как это сделать, паки Вельяминов в Орде обретается, носа не показывая ни в Москву, ни в Тверь?

Бренок подсказал идею, на первый взгляд маловыполнимую.

— Пусть брат его младший, Николай, хоть как-то позорное пятно с рода снимет. Собственноручно грамотку брату отпишет, поплачется на жизнь, сообщит, что у Ивана князь вотчину «на себя взял», что посоветоваться желает.

— Не станет Николай этого делать! — Боброк потряс бородой. — Нешто он родственника, брата родного, на виселицу приведёт?

— А вот мы и посмотрим, кто ему дороже — я или брат. Откажется — сниму с воевод! — сказал Дмитрий.

— Правильно! Он ни в чём предосудительном замечен не был. Вызовет брата, знамо — честен перед князем, — добавил Бренок.

Так и сделали. Боброк с Бренком сами объяснили младшему Вельяминову сложившуюся ситуацию.

Побледнел Николай, пот со лба рукавом вытер. Написать письмо и вызвать из Орды брата — значит, своими руками на смерть его отправить. Отказаться — впасть в немилость у князя, лишиться чина воеводского, а то и земли.

Тяжко далось Николаю решение, однако, взвесив всё, грамоту такую с купцами в Орду он послал.

Иван Вельяминов объявился в Серпухове в начале августа 1378 года. Он был опознан и схвачен. После допроса при писарях, записавших его признания, был осуждён на казнь. И ни один из бояр, присутствующих на суде, не посмел вступиться — слишком велика и очевидна была его вина.

Боярина казнили 30 августа 1378 года в Москве, на Кучковом поле, при стечении народа, отрубив голову мечом.

Не ушёл от наказания и Некомат Сурожский, коего поймали через четыре года, и зимой 1383 года казнили — 21 января, в 4 часа пополудни. Так бесславно окончили свои дни изменники, заговорщики и предатели.

После разоблачения заговора Михаил Бренок сильно поднялся при дворе. Должность его осталась такой же, но за столом на пирах у князя он сидел сразу после Боброка. Остальным боярам пришлось потесниться. Михаил стал «ближним» боярином, кому князь верил, и Михаил часто давал дельные советы.

Но не только на раскрытии заговора «поднялся» Михаил. И в делах воинских он преуспел, будучи воеводой. Почти непрестанные набеги ордынцев на земли московские или союзников заставляли практически каждое лето проводить в седле, во главе рати.

А Орда, не встречая отпора, набирала силу. В 1377 году она захватила и сделала своим данником мордовские земли, граничащие с нижегородскими. В этом же году Мамай послал на Русь мурзу Бегича, но русские рати разбили его, одержав победу.

А тут ещё и хан булгарский Махмат-Султан своевольничать стал. То купцов русских на Волге пограбит, то обозы русские. Орда взимала с купцов, русских и иностранных, плывущих с товарами на судах по Волге, тамгу — таможенную дань. Заплатил — и плыви спокойно. Однако же булгары злокозненные, прозванные на Руси бесерменами, начали и тамгу взимать, и грабить.

Князь Дмитрий, разгневанный на булгар, велел отрядить войско и примерно наказать булгарского хана. Войско, включавшее в себя княжескую рать под командованием Боброка и ополчение под рукой Бренка, направилось к Булгару. За верховыми шли пешцы, за ними тянулся обоз с провиантом.

Дорога была не близкой, однако же дошли без потерь. Помогала погода. Стоял небольшой морозец, реки скованы льдом, и воины и обоз передвигались по льду, как по накатанной дороге. Нападения зимой никто не ожидал, и когда русская рать 16 марта вышла к Булгару, там не сразу всполошились. Однако же ворота успели запереть.

Русское войско расположилось в отдалении от города. После зимнего двухнедельного похода войску требовался отдых. Это понимали и в городе, поэтому уже следующим утром сразу из нескольких ворот города выехали всадники. Причём не на конях, а на верблюдах. Булгары рассчитывали, что кони русских воинов, не видевшие раньше верблюдов, испугаются. Вначале и в самом деле было так, кони всхрапывали, пятились, но ведомые сильной рукой, подчинились.

Русские дружинники и ополченцы к бою были готовы, спали, не снимая брони.

Рати столкнулись. Сеча стояла жестокая, но русские стали одолевать. Булгары отступили в город. Русские рвались вперёд, желая на плечах отступающего врага ворваться в Булгар.

И в это время громыхнули крепостные пушки. Впервые на обширных пространствах Руси, Литвы и Дикого поля прогремели пушечные выстрелы. То ли пушкари были неумелы, то ли пушки слабые, но потерь от пушечного дроба русская рать не понесла. Лошади только испугались громких звуков, да ратники плевались, когда на них сносило дым. Сера, составляющая часть чёрного дымного пороха, навевала ассоциации с преисподней, с дьяволом.

После неудачного штурма русские рати окружили город, готовясь к осаде.

Прошло несколько дней. За это время ратники вырубили в лесах деревья, готовя штурмовые лестницы. Фуражиры в соседних деревнях отобрали скот для пропитания армии. По причине зимнего времени — снега, морозов, жители не могли спрятаться в лесу, угнать скот. Да и уйди они, по следам сыскать можно быстро.

Спеша избавиться от угрозы захвата города и разорения своих земель, булгары запросили мира. Из распахнутых ворот выехали князь Асан и хан Махмат-Султан. В шатре, где собрались русские воеводы, провели переговоры. Сошлись на выплате контрибуции. Булгары давали князю Московскому Дмитрию откуп две тысячи рублей серебром, а воеводам и войску — три тысячи. Кроме того, в Булгаре был посажен воеводами сборщик таможенных пошлин — даруга.

Все подписали мирный договор, и, не взяв город на меч, русские отступили.

Знать булгарская и горожане были испуганы. Впервые Москва проявила силу, добравшись до Булгара. А русские сами спешили убраться поскорее. Весна не за горами, снег уже просел, потеплело. Со дня на день ручьи потекут, а потом и ледоход пойдёт, реки вскроются. Тогда войско застрянет. Куда в распутицу двинешься? Тем более весь обоз санный.

Однако последние вёрсты до Москвы дались тяжело. Лошади едва тащили сани по раскисшим дорогам, и Боброк распорядился двигаться по ночам, когда подмораживало.

В Москву войско вступило с колокольными перезвонами. Всё-таки с победой вернулись, с откупом. Князь Дмитрий был извещён заранее посланным гонцом.

После победоносного похода князь Дмитрий осыпал воевод милостями. Так, Михаил получил в дар большой каменный дом с землёю. Учитывая, что земля в центре Москвы ценилась высоко, подарок был поистине княжеский. Кроме того, князь подарил «дачку» — деревню с холопами в Подмосковье.

Михаил стал заметной фигурой среди московских бояр. С ним стали советоваться, прислушиваться к его мнению. Постепенно Михаил, кроме дел военных, стал заниматься делами хозяйственными. В равной мере у него это получалось хорошо. Вес в обществе рос, и многие бояре, зная его, Михаила, особые отношения с князем, пытались решать свои дела именно через него. Однако же Михаил старался не выпячивать свою особу, был скромен, на глаза князю без нужды не лез, и в то же время в нужный момент всегда оказывался под рукой. Меж тем из Орды приходили тревожные вести.

Глава 5 МАМАЙ


После поражения армии Бегича на Воже Мамай в гневе собрал всех, кого можно, кто был под рукой, и, выпустив пар, с огнём и мечом прошёлся по землям рязанским. Он бы и на Москву пошёл, но интуицией, звериным чутьём своим чувствовал — силы пока у него мало, не одолеет он Дмитрия. Только воинов зря положит, а победы он не одержит. А воинов своих ему беречь надо, войско собирать. А времени мало, и так Тохтамыш в затылок дышит. Случись ещё одно поражение — и всё, власти хана конец. Нагрянет проклятый ордынец, а отбиваться нечем.

Потому злобу Мамай затаил и загодя готовиться к большой войне начал. Месть — блюдо холодное, попробует ещё Дмитрий силу его, Мамая, конных ударов. И никого Мамай не пощадит. Людей в Кафу угонит, на продажу, а города и деревни русские сожжёт дотла, чтобы даже потомки забыли, что было княжество Московское. Только союзниками обзавестись надо, без них пока — никак. Не хочется, а вынужден искать. Князей, недовольных усилением Москвы, много. Вот и надо с ними сговориться, посольство послать. Тем более что и ситуация в его пользу складывается.

Три года назад тому заявились с посольством от князя Тверского, Михаила, двое — Иван Вельяминов да старый знакомый, Некомат Сурожский. От них и узнал Мамай, что сбежали они от Дмитрия в Тверь. И не против Михаил Александрович союзником ордынским стать. Однако же не запросто так — да это и понятно. Ярлык на великое княжение Владимирское получить хочет, главенствовать на Руси. Взамен обещал силы тверские против Москвы выставить.

Хан внутри возликовал удаче. Союзник сам к нему идёт, и уговаривать не надо. Даже если у Михаила не получится Москву одолеть, так в битве силы друг друга истощат. А нового пополнения скоро не жди, воина быстро не вырастишь, воинскому искусству не обучишь. Потому Мамаю вражда такая ой как выгодна.

Хан, полуприкрыв глаза, сделал вид, что раздумывает, а послы «ели» его глазами, ожидая ответа.

— Хорошо, якши! Дам ярлык! Но и Михаил Тверской пусть благодарен мне будет и слово своё сдержит, на Москву пойдёт. Один общий враг у нас — князь Дмитрий. Дань не платит, вознёсся. Мало того — ведёт себя дерзко.

Послы внимали хану, думая, однако, о своём. На следующий день им вручили ярлык на великое княжение Владимирское. И послы, кланяясь и благодаря, уехали.

Хан улыбнулся, вспоминая их посольство. Послы деньги от Михаила Тверского привезли, столь нужные сейчас. Выгорит дело у Михаила или нет, ещё неизвестно, а денежки уже у него в казне. И союзник есть.

А уже поздней осенью известие пришло — Москва Тверь воевала, да закончилось перемирием.

Хан был очень расстроен и решил казнить Некомата и Вельяминова, коли появятся в Орде. Он даже прикинул, как это сделать поизощрённее: с одного содрать кожу, а второго сварить в котле с кипящим маслом. Но после некоторого размышления решил всё-таки оставить их в живых. Не из-за жалости — не знал хан такого чувства. Предателей он не любил; услугами их пользовался, но брезговал. Предавший раз — предаст ещё. Но они пока были ему нужны. И тут удача улыбнулась Мамаю, прямо звёзды совпали!

В Литве умер Ольгерд. Великим князем Литовским стал сын Ольгерда от второго брака Ягайло, именем Владислав. Был он ярый враг московитян, хитёр и жаден. И хан не терял надежды, что с Ягайло вступит в союз. Кроме того, Мамай не верил, что Михаил Тверской замирился с Москвой надолго, слишком хорошо он знал Михаила Александровича: властолюбив, деятелен, Москву сызмальства ненавидит. Правда, людишки тверские его любят, горой за него стоят. Вон как сражались на крепостных стенах против московитян! Только угроза голода заставила Михаила подписать мирный договор. Можно сказать, что Дмитрий принудил Михаила к миру. Потому хан надеялся, что пройдёт немного времени, Михаил Тверской залижет раны и обратится к своим давним друзьям — Литве. А где Литва, там и Орда. Ещё бы князя Рязанского примучить в союзники, совсем хорошо было бы.

А куда Олегу Рязанскому деваться? С севера над Рязанским княжеством нависает Московское княжество, с юга — Дикое поле, Орда. Как между молотом и наковальней! Вот кому Мамай удивлялся. То Орда по землям Олега пройдётся, то он с Москвой воюет. Другое бы княжество не устояло, сгинуло, а Рязань стоит. Откуда только люди и силы берутся?

Говорят, есть где-то необыкновенная птица Сирин. Её сожгут, а она вновь из пепла возникает. Точно как княжество Рязанское.

Ну, с Олегом можно в последнюю очередь переговоры вести. Он недалеко, да и раны после набега его, Мамая, войск пусть залижет, посговорчивее будет.

А вот Ягайло? Очень вовремя Ольгерд умер. Владислав, Князь Витебский, рождённый в Вильно, один из одиннадцати сыновей от двух браков князя Ольгерда. Учитывая, что у дяди его, Кейстута, тоже шесть сыновей, и все могут претендовать на трон, из очереди на престол получается целое столпотворение.

И вот поди ж ты, Ягайло пробился. И тот же Кейстут накинул на него княжескую шубу и вручил меч, как символ власти. Стало быть, активно локтями толкался да зубки показывал.

После рождения Владислав Ягайло крещён был в православную веру, поскольку матерью его была тверская княжна Ульяна Александровна. После возведения на престол он поскандалил с братом Андреем, княжившим в Полоцке, и изгнал его с княгиней, овладев городом. Андрей Ольгердович с дружиной ушёл под руку Дмитрия Московского, усилив его рати, и посажен был на княжение в Переславле. Из-под княжества Литовского отпали Брянск, Смоленск, Волынь и Подолье, Северщина.

Ягайло, или иначе — Владислав Второй Ягайло, хотел вернуть утраченные земли и был не прочь прирастить княжество новыми владениями. На какой-то период времени интересы Ягайло и Мамая совпали. И Мамай послал посольство с сыном Мансуром, но во главе с мурзой Джавадом, в Литву.

Посольство двигалось медленно, поскольку верховых сопровождал небольшой обоз с дарами. Хан соблюдал обычаи и традиции Темуджина — любые переговоры начинать с даров. Не можешь завоевать, приобрети союзника. Наобещать за совместные выступления против Дмитрия и победу можно многое. А когда он, Мамай, станет победителем, обещания можно не выполнять. Если бы он клялся на Коране в присутствии муллы, тогда другое дело. А обещания, данные неверному мусульманином, немногого стоят. Одержи он победу — и кто сможет ему противостоять? Рязань и Тверь за него, Литва — союзник. Считай, тогда Русь подмята и очень долго не сможет возродиться.

А ещё — Кафа с генуэзцами. Конечно, за помощь копейщиками и деньгами придётся поступиться. Хан считал, что видел жадных фрягов насквозь. Они медленно, но упорно захватывали торговлю в свои руки, выторговывая у него, Мамая, уступки и основывая новые города в Крыму.

Но хан лелеял другую мечту, не говоря ни слова об этом вероятным союзникам. Княжество Московское — цель ближняя, но не главная. Основная заноза — Тохтамыш. Его вознёс, помог сесть в Синей Орде эмир Тимур. Вот у кого сила! Но если после расправы с Дмитрием двинуть войска на Тохтамыша, вполне может получиться скинуть этого выскочку с трона.

Тимур из своей столицы Самарканда просто не успеет прийти на помощь — слишком далеко. А узнав о поражении своего ставленника, может и вовсе махнуть рукой. Тем более что лазутчики доложили — не всё так гладко в отношениях Тохтамыша и Железного Хромца. Мамай знал — нет у Тохтамыша сил разбить его в одиночку. Потому Мамай, готовясь к войне с Дмитрием, имел в виду вторую войну — стремительный натиск на Тохтамыша.

На следующий год он послал посольство во главе с мурзой Исмаилем в Рязанское княжество к Олегу. Мамай клялся, что если Олег поддержит его в войне с Дмитрием, он получит часть земель московских за Окой и вечный мир. А главное — Орда не будет более воевать земли рязанские.

Зная нравы русских князей, хан рассчитал правильно. Не мог Олег Рязанский отказаться от таких щедрых посулов.

Посольства из Рязани и Литвы вернулись почти одновременно. А главное — хан возликовал, договорившись о совместных действиях. Оставалось уточнить время. Но это уже зависело не от него. Надо было торопить фрягов. Они обещали денег и копейщиков.

Хан через Мирзу вызвал к себе Вельяминова, который обретался в Орде. Как-никак, боярин, сын тысяцкого, а посему много поведать может — особенно о войске Дмитрия.

Долго искали боярина, однако же привели. Хан улыбнулся ласково, хотя изменника презирал, и милостиво указал на подушки, приглашая присесть.

Вельяминов уселся, неловко скрестив ноги.

— Прости хан, не привык я.

— Воротись на Русь, — со смешком ответил Мамай.

— Никак не можно, казнят! — ужаснулся Иван Васильевич.

— Тогда привыкай, — меланхолично сказал хан. — Ты лучше о войске Дмитрия расскажи. Сколько он конницы может выставить и сколько пешцев?

Боярин пошевелил губами — видимо, считая, поднял глаза к потолку.

— Пешцев, полагаю, половина ополчения будет, тысяч пятнадцать. А конных — тысяч двадцать. Из них половина — кованая рать.

Хан кивнул. Не врёт боярин. Его баскаки и лазутчики называли почти такое же количество.

— А каково построение в бою?

— Да оно веками не менялось. Как деды наши воевали, так и мы.

Хан снова кивнул. И он сам действовал, как завещал Темуджин — фланговые обхваты и разгром. Вот и русские так действуют. Воистину, ничего не меняется в этом мире.

— Я вот для чего тебя призвал. Брат твой меньший, Николай, вроде как воевода.

— Истинно так. В Коломне.

— Нельзя ли его склонить на нашу сторону? Пусть в предстоящей битве полк свой уведёт в решающий момент, брешь открыв. Я поступок его не забуду, отблагодарю щедро.

— Нет, хан! — сразу твёрдо ответил боярин. — Уйти на службу к другому князю можно, то не возбраняется, не позорно. А вот в бою предать?! Не таков Николай, уж я-то его знаю. Да и скомандуй он отступление без приказа большого воеводы, его воины сами на копья поднимут. Нет, никак не можно!

— Огорчил ты меня, боярин. А может, другие воеводы, али служилые бояре, о ком я не знаю — слишком мелкие это для меня, хана, рыбки, — на измену согласятся?

— Крепко подумать надо.

— Думай, время есть. И ещё. Ты говорил — человечка нашёл, монашеского звания, что взялся «злыми зельями» Дмитрия отравить. Где результаты?

— Он не монах, поп-расстрига.

— Плевать.

— Так поймали его в обозе. После пыток сознался в злоумышлении, был кнутами бит и сослан в дальний монастырь.

— Неудача! А я на тебя надеялся. Ты мне полезным в Орде должен быть, а не нахлебником.

Боярин втянул голову в плечи. Такого поворота он не ожидал. Хан махнул рукой, и боярин, пятясь, по местным обычаям, задом к двери, вышел.

А хан действовал. Следующим днём он выслал в Крым, в Кафу, мурзу Барнабу с наказом — поторопить генуэзского консула. Пусть оторвёт жирную задницу от мягкой подушки и поторопит высылку наёмников.

— Будь в Кафе и надоедай ему каждый день. А как наёмники прибудут, пошли ко мне гонца, а сам сопровождай их на кораблях вверх по Дону, насколько это будет возможно.

— Да пребудет с нами милость Аллаха! — Мурза низко поклонился Мамаю и вышел. Хан улыбнулся. Мурза Барнаба умел добиться своего.

Конечно, все приготовления желательно сохранить втайне. Конечно, полностью скрыть не получится. По Орде передвигаются с обозом купцы, чиновный люд. Такую массу войск от их глаза не скроешь. Можно притупить бдительность Дмитрия — пусть думает, что войска ему для нападения на Тохтамыша надобны. Как успокоить, усыпить осторожного Дмитрия?

И хан надумал послать к великому князю посла. Долго размышлял, какие слова Дмитрию передать, даже мудрецов на совет созвал. Общими усилиями, через споры до хрипоты составили послание.

«Здравствуй, дорогой Дмитрий! Дошёл до меня слух, что ты, попав под влияние Сергия Радонежского, решил отдалиться от Орды. В Суздале побили моего баскака.

Одумайся, брат Дмитрий! Как можно отрезать Московию от Орды? Я едва ли не наполовину москвитянин. Моей нянькой была полонянка Варвара. Мы — единый народ. Киевский хищник Олег покорил часть хазар, наших общих предков. Посмотрите, сколько среди вас, москвитян, раскосых и скуластых? Правду гласит пословица: «Потри хорошенько москвитянина, и обнаружишь татарина». Доходит до невежества, что-де Москва, Владимир, Новгород — русские города. Как будто мы тут не знаем, что Русь — это полоса земли от Тмутаракани до Карпат. Тысячи лет у нас была одна вера. Киев навязал нам христианство. В 1260 году моголы-христиане ходили в Палестину освобождать гроб Господень. Потом, в 1312 году хан Узбек принял ислам.

Делиться по религиозному признаку — варварство. Ведь «...сей царь Чанибек Азбекович добр зело к христианству». Ордынские выходцы селились в русских городах и принимали христианство. Вспомни, хан Батый сделал князя Александра Невского своим приёмным сыном и доверял ему командовать татарским и русским войском, когда защищал Русь от тевтонов.

Сегодня отделить Московию от Орды — значит резать по живому, через судьбы людей. Где граница между Московией и татарами?

Москвитянин кричит, что татары его грабят. А сам живёт в тёплой избе, ест наваристые щи и пирог с зайчатиной. Простой же татарин живёт в кибитке, терпит пыль и стужу, питается просом и кониной. Так кто же кото грабит?

Кому ты на коленях клялся в верности? Орде! А ведь настоящий мужчина присягает только раз в жизни. Предатель!

А где вы возьмёте опытных темников? А как москвитяне будут командовать лошадьми, если они слушают только татарских приказов?

Я разрешаю тебе иметь сто лёгких лучников для поддержания внутреннего порядка.

Прошу, Дмитрий, опомнись! Не сталкивай лбами наши народы! История тебе этого не простит.

Твой брат Мамай».

В этот же день хан отрядил к князю Дмитрию посольство с письмом. Мамай прекрасно понимал, что его послание не остановит Дмитрия — он продолжит искать союзников. Но, может быть, послание на некоторое время заставит Дмитрия задуматься, приостановить свои действия. А для него, Мамая, сейчас важен каждый выигранный месяц.

Молодой ещё князь Дмитрий, а строптивый. Конечно, сказывается и воспитание митрополита Алексия. Пока князь юн был, княжеством фактически управлял митрополит. Происходил он из влиятельного боярского рода Фёдора Бяконта, из бояр Черниговских. Уже в Москве у Фёдора родился сын, Елевферий, ставший затем митрополитом. В зрелом возрасте был он в плену литовском, натерпелся. Потому литовских князей не любил.

Опорой и сподвижником Алексия был Сергий Радонежский. Родился он в 1313 году в доме ростовского боярина Кирилла, при рождении крещён был Варфоломеем. Отец его вскоре обнищал и переехал в городок Радонеж. В девяти верстах от неё Варфоломей построил церковь и постригся в монахи, взяв имя Сергий. Церковь затем переросла в монастырь.

Оба они оказывали на князя значительное влияние, и оба были противниками Орды. Эти двое и способствовали возведению на престол малолетнего тогда Дмитрия. Вот и вырос волчонок — на Орду косо смотрит, всех соседей под Москву подмять хочет! А объединения Орда допустить не может. Соединится Русь под одной сильной рукой — будет большая беда для Орды. Сейчас Орда уже не та, что была при Батые. Она раздроблена на три части и терзаема междоусобицами.

С полуденной стороны враг сильный — эмир Тимур и ставленник его Тохтамыш. Если Русь объединится, то вместовассала и данника появится ещё один враг — с севера. Ох, нельзя отпускать из Орды Русь, эту курицу, несущую золотые яйца.

Возгордился Дмитрий, почувствовав свою силу, дань уже несколько лет не платит. Сами русские на ханских баскаков косо смотрят, того и гляди — за ножи схватятся. А ведь ещё недавно при виде любого конного татарина шапки ломали, до земли кланялись, ичиги целовали. Рабы презренные! Ничего, Дмитрий, дай только время — умою Русь кровью. Строптивый раб должен быть наказан, причём жестоко. Глядишь, и другие князья, видя преподанный им урок, присмиреют.

Хан вздохнул. Где же благословенные времена Батыевы, когда половина Европы склонила головы перед неисчислимой конницей моголов, ужасаясь и покорно выплачивая дань? А в его времена всякие там угры да поляки головы подняли. Ослабела Орда, потому осмелели. Ничего! Разобьёт он Дмитрия, разберётся с Тохтамышем и объединённым с Литвой войском пройдёт по Европе наглой. Пусть содрогнутся государи и страны и вновь склонят головы перед ним, Мамаем.

Он и Геную под себя подомнёт. Они возомнили, что за деньги купят всё, в том числе и его, хана. Как бы не так, ошибаются! Он будет давать обещания, заключать с генуэзцами договора и сделки. Но придёт то счастливое время, когда от Генуи, как и от других городов, останутся лишь развалины. Уцелеют только те, кто станут рабами, склонят перед ним головы. Кто тогда вспомнит о долгах, договорах?

Сочтя, что главные дела сделаны, хан пришёл в хорошее расположение духа. Вызвав прислугу, он приказал накрыть стол, позвать танцовщиц и музыкантов. Надо брать от жизни всё! В перерывах между боями пусть развлекают!

На маленький той хан пригласил багатура Темир-мурзу. Больно он ему люб был! Огромного роста, мышцы под одеждой бугрятся и играют, силён, как бык.

Темир-мурза поединщиком часто выступал. Был такой обычай — ещё предками заведён.

Перед боем на свободное пространство между противоборствующими войсками выходили от каждой армии по богатырю, чтобы сразиться в честном поединке. Воинам — зрелище, дух боевой перед схваткой поднять. А в противника страх да неуверенность вселить. Ведь доселе ни один бой Темир-мурза не проигрывал. Или копьём врага поразит, или саблей. А копьё у него размеров огромных, одно древко чего стоит. Ударом сабли хорезмской работы всадника в кольчуге до пояса разваливал. Немного желающих было с ним сразиться, боялись.

Зато хан, на багатура глядя, радовался. Ему бы сотню таких умельцев! Ни один полк напора бы не выдержал, дрогнул. Но увы! Среди татар багатуры рождаются редко, все мелкие да щуплые. К тому же мурза не татарин, половец.

Они выпили кумыса трёхдневного, возлежа на подушках, поели фруктов, потом уже за мясо взялись. Как раз барашек молодой подоспел, на вертеле жареный.

Темир-мурза ел много и жадно. Мамай про себя удивлялся — как в одного человека может столько влезть?

А вот пел Темир-мурза плохо. После того как он выпивал хмельного кумыса, его всё время на песни тянуло. А слуха не было, да и голос — как медведь ревёт.

Поморщился хан от рёва багатура, рукой махнул, чтобы музыканты вышли, не в силах слушать песню Темир-мурзы, слух услаждать надлежит нежным пением. Воин Темир-мурза отменный, а вот голосом приятным Аллах его обделил. Да и не встречал ещё хан людей, коих Всевышний несколькими талантами наградил. Хороший воин петь не умеет, богатый купец трусоват. Деньги может делать, а саблю в руке не удержит. В Кафе, как и других городах европейских, ещё в почёте из слуг кухарки да повара были, умеющие готовить кушанья изысканные.

Чревоугодники! Совсем мозги жиром заплыли. Что мужчине надо? Добрый кусок прожаренного мяса молодого барашка, кувшин кумыса и женщина для услады плоти и продолжения рода. Потому изнеженные и слабые духом армии европейских государей не устояли против воинов могольских. И Русь не устоит!

Веки у хана начали слипаться. Темир-мурза, заметив, что хан придрёмывать стал, вышел потихоньку. Хан его примечает, на пир пригласил, песни его слушал. А чего ещё воину надо? Скоро пойдёт на Русь, саблей себе трофеи богатые добудет. Халат богатый наденет, пленников возьмёт. Мужчин и детей в Кафу продаст, а женщин красивых в невольницах у себя оставит.

Каждый день гонцы доставляли хану послания из разных земель. Из Рязани, Литвы и Кафы сведения были вполне обнадёживающие, а вот из Синей Орды — тревожные. Попытки отравить Тохтамыша, так же как и застрелить его на охоте, не удались. Тохтамыш был неуязвим — как заговорённый. Хуже того, с каждым месяцем донесения от лазутчиков становились всё более настораживающими. Тохтамыш склонял под свою руку новые народы и племена, тренировал войско. Армия его всё увеличивалась. И где только он деньги на коней и вооружение брал?

Мамай же располагал войском, почти не увеличивающимся. Да, приходили новые воины, формировались десятки и сотни. Но войско ходило в походы, в набеги, в которых гибли тысячи. Учитывая, что основной костяк его войска составляли крымчаки, подпитки ждать было неоткуда. Вся надежда — на союзников и наёмников. Но наёмники хорошо воюют, только когда им регулярно платишь. А войска союзников подчиняются не ему, а своим князьям. И потом — Мамай не верил им до конца. Каждый князь ищет в союзе свою выгоду. Как говорят эти русские — «Своя рубашка ближе к телу». Литвины, как и рязанцы, в бою стойки, сражаются хорошо. Только сигнал — идти им в бой или стоять на месте — подаёт князь. А если он сочтёт, что ради собственной выгоды надо покинуть поле боя? И ведь силой его не принудишь.

У Ягайло рать только едва поменьше, чем у Мамая. И у Олега Рязанского войска по численности на треть от его войска будет. А вдруг они — Ягайло и Олег — за спиной его сговорятся и объединят силы? Тогда ему, Мамаю, несдобровать. Понятное дело, не просто так объединятся — какой им интерес?

Но есть сила, которая заинтересована в их объединении. Тохтамыш! Пошлёт посольства тайные, даст золота. Ну-ка, покажите человека — от крепкого воина до князя, кто устоит перед блеском жёлтого металла?

Разные мысли приходили в голову Мамаю. Но ведь ещё Темуджин говорил: «Разделяй и властвуй!» Только как это сделать? Простого воина обмануть можно — но не князя. Вражду посеять надо между Литвой и Рязанью с одной стороны и Тохтамышем — с другой. Чтобы не снюхались, не сговорились. В идеале — поссорить, как худший вариант — посеять недоверие, чтобы не встали плечом к плечу. Нет у Мамая пока такой силы, чтобы в одиночку Дмитрия Московского разбить и Тохтамыша.

И опять, как заноза, мысль. А если Дмитрий, узнав о подготовке Мамая к походу, сумеет сговориться с Тохтамышем? Хан прикинул расклад сил. Получалось поровну, даже с небольшим перевесом в сторону его врагов. К тому же надо учесть, что Дмитрий будет воевать на своей земле, где знает все леса, реки, броды. Где каждый холоп, случись набег, будет защищать свою жизнь вилами и цепами. И окажется он, Мамай, между двумя сильными войсками, как в клещах. Много, много вопросов, и пока нет ясных на них ответов!

Хан забросил развлечения, днями раздумывал, просчитывал действия и ходы врагов и союзников.

Ягайло молод — ему всего двадцать восемь лет, и на него большое влияние оказывает его дядя. Надо найти слабые места, узнать, чего и кого он опасается. Ну — Москвы, это понятно и без выяснений. А ещё? Пожалуй, тевтонских рыцарей. Вот на этом надо сыграть. Как же он упустил из вида? Двоюродный брат Владислава, Витовт — вот кто внутренний враг Литвы. Не по нраву ему возвышение Владислава, он сам претендовал на великое княжение. А князь ищет союза с Москвой — для того, чтобы низложить Владислава. Вот уязвимое место! Надо послать к Витовту тайное посольство, уговорить склониться к Орде, а не к Москве. Тогда он одним ударом двух зайцев убьёт. Отобьёт от Москвы вероятного союзника и заставит Владислава бояться выступления Витовта, за которым войско ордынское. Тогда оба — и Витовт и Владислав — будут стараться заслужить благосклонность Мамая.

С Олегом Рязанским попроще. Его не надо пугать, он сам понимает свою выгоду. Обозлит Орду — татары набегами разорят и пожгут, оставив выжженную землю. Встанет под бунчуки ханские — заслужит милость. Можно и земли за Окой, от московских отделив, ему отдать, и с набегами повременить.

А с Тверью пока неясно. Замирились князья, договор собственноручно скрепив подписями и печатями. Но непрочен договор. Надо бы подтолкнуть тверского князя Михаила Александровича, склонить к себе. Пусть не становится с войсками под знамёна Дмитрия. На худой конец, неплохо будет, если тверские воины просто в городе своём отсидятся, не пойдут на общий сбор по призыву Москвы.

Меж тем вернулось посольство из Московии, посланное с письмом к Дмитрию. Мамай с мурзами и видными ордынскими нойонами принимал посольство во дворце.

Посол, а за ним и сопровождающие его люди вошли, склонились низко. Потом мурза посольский встал на колени и так пополз к Мамаю. Не понравилось это хану, вроде как посол вину за собой знает, винится. Но Мамай набрался терпения, ни одним мускулом на лице не выдавая волнения.

Мурза остановился за пять шагов от подушек, на которых восседал Мамай, и замер.

— Говори, — повелел хан.

— Мы исполнили всё, как ты нам повелел, о, великий хан! Дмитрий нас принял, с ним были бояре московские. Мы отдали дары, и я прочёл ему твоё послание, о, великолепнейший!

— И что?

— Князь Московский, Дмитрий, взял послание и порвал его.

Среди присутствующих пронёсся вздох ужаса, негодования. Как можно рвать послание самого ордынского хана?

Мамай потерял невозмутимость. Ответ Дмитрия слишком очевиден и нагл. Дерзит молодой князь, ох дерзит!

Хан вскочил. Не ответить на вызов Дмитрия войной, значит — потерять лицо. Хан вскричал:

— Идём войной на неверных! Казним рабов строптивых! Да будут пеплом грады их и веси и церкви христианские! Обогатимся русским золотом!

Ответом ему были восхищенные и воинственные крики. Хан поступил, как истинный ордынец. Фактически он объявил о начале войны. Решение его было сказано прилюдно и громогласно. Стало быть, летом на Москву.

Мурзы уже мысленно прикидывали, какую должность в войске они получат. Каждый уже знал, что будут наёмники из разных мест и народностей, копейщики генуэзские. У них есть свои командиры, но над ними, для передачи команд хана в походе и бою, ставились ордынцы. А чем почётнее и выше должность, тем больше трофеев получит мурза, тем жирнее будет пирог, который будут делить.

В успехе предстоящей битвы никто не сомневался. Разве могут жалкие рабы победить Орду? Такого ещё не бывало. Мелкие поражения, вроде битвы на Воже — были. Но чтобы всё войско разбить? Мурзы плотоядно потирали руки.

Но военные действия Мамая, ещё не начавшись, уже были обречены на неудачи. О них Мамай не знал, но они решили исход битвы.

Мурзы в Орде отдали распоряжение сушить мясо, готовить просо, но о подготовке прознал Тохтамыш, давно лелеявший мечту занять ханское место, причём по праву в Сарае. Он приехал к Тимуру, выпрашивал войско и поддержку.

Расчёт его был дьявольски прост и почти беспроигрышен. Надо собрать все силы и дождаться сражения между Дмитрием и Мамаем. Каков бы ни был исход, ему всё равно на руку. Победит Дмитрий, тогда Тохтамыш с меньшими потерями добьёт воинство Мамая и казнит его самого. Станет одолевать Мамай — и тогда Тохтамыш воспользуется случаем. Ведь после победы, случись она, по обыкновению своему татары раздробят войско, пойдут грабить и жечь города.

И возвращаться ту мены будут порознь, гоня пленных и сопровождая обозы. Число их после победной битвы всё равно будет меньше, чем до неё, да и разрознены они будут.

Тохтамыш очень хотел стать ханом и объединить Синюю и Белую Орду, но ему мешал Урус-хан, пришедший к власти в 1375 году. В этом же году он пошёл с походом на Хаджитархан (Астрахань), но был отбит Хаджи-Черкесом. Тогда Тохтамыш подался к своему защитнику и благодетелю Тимуру.

Появление Тохтамыша во дворце Тимура было последнему только на руку. Он хотел, чтобы во главе объединения Орды был его ставленник, на которого Тимур мог бы влиять.

В 1379 году Тимур снарядил против Мелека огромное войско, и в битве при Каратоле разбил его. Большинство эмиров и мурз Мелека покинуло его и перешло в стан Тохтамыша. Войско его значительно возросло, и Тохтамыш у реки Карабака напал на остатки войск Мелека, взял его в плен и казнил.

Победы придают победителю уважение и вес среди сородичей. К Тохтамышу приходили всё новые мурзы, приводя своих воинов. И весной 1380 года Тохтамыш задумал двинуться на Сарай. Он был уверен в победе, поскольку войско его было велико, за тылы он был спокоен — ведь южнее Орды был сам Тимур, оказавший ему поддержку.

Князь Рязанский Олег, встретив посольство ордынское и узнав о грядущем большом походе Орды на Москву, преломил себя и послал гонца с известием о грядущей войне к князю Дмитрию. Хоть и враждовали князья, и в бою встречались рязанцы и москвитяне, а всё-таки не мог допустить Олег разгрома Москвы. Против Дмитрия объединялось много сил, и князь Рязанский здраво рассудил, что если княжество Московское сожгут, изведут под корень, он один против Литвы и Орды останется. И не исключено, что он может стать следующей жертвой. А заверениям и обещаниям ордынских ханов князь давно не верил.

Таким образом, князь Дмитрий был предупреждён о грядущем походе Мамая. Причём предупреждён князем, в честности и порядочности которого он не сомневался. Мало того, князь Рязанский пообещал дать ему воинов своих. Правда, не всех, и к тому же переодетых простолюдинами, под одеждой которых будет броня. И слово дал, что постарается задержать, насколько это будет возможно, войска Ягайлы, которые будут двигаться на соединение с войском Мамая через его, Олега, земли.

Дмитрий был удивлён и даже обрадован поведением князя Рязанского. Он и представить себе не мог, что в будущем они породнятся. Да и кому дано видеть то, что произойдёт через годы?

О сборе войска и подготовке его к большому походу Дмитрию доносили через доверенных людей и купцов. Князь Дмитрий разослал гонцов во все княжества и города, извещая об общем сборе к середине августа.

Не смог Мамай удержать в тайне подготовку к походу на Москву, не получилось использовать фактор внезапности. И это были первые его ошибки, приведшие затем к падению и гибели.

Меж тем прибыл гонец от мурзы Барнабы, известивший Мамая, что пришли суда из Генуи, доставившие копейщиков. Четыре тысячи тяжеловооружённых и хорошо обученных воинов представляли серьёзную силу. Это не русские холопы с топорами. Копейщики, выставленные на поле боя во много рядов, способны остановить конницу.

Хан отправил гонца назад с повелением кораблям идти вверх по Дону, насколько это будет возможно, и выгружаться на берег «по правую руку».

С прибытием генуэзцев подготовка к походу вошла в последнюю стадию. Хан послал гонцов и в Литву и в Рязань, известив о точном месте сбора войска на верхнем Дону. Прибыть туда войска должны были к началу августа.

Мурзы осторожно посоветовали задерживать купцов из Московии и союзных княжеств, но Мамай презрительно отмахнулся. У него собирается такая сила, что Дмитрию не устоять. А может — даже и лучше, если купцы или другой люд сообщат князю Московскому о большом количестве воинов, собирающихся в одном месте? Может, убоится Дмитрий вступать в бой, пришлёт дань и посольство с дарами?

Мамая беспокоило сейчас другое. Тохтамыш занял Сарай, и войско у него сильное. Лазутчики его доносили, что не меньше половины войска Тохтамыша — из числа нукеров самого Тимура. Пока ещё Восточная Орда была под Тохтамышем, а западные улусы — под Мамаем. Но вдруг Тимур, этот Железный Хромец, пришлёт ещё войск, и Тохтамыш отважится ударить по Крыму, его вотчине, или хуже того — в спину? Войска Мамая ударят по Дмитрию и получат предательский удар в спину? Двойного удара он не вынесет. Было о чём поразмышлять. И чем меньше времени у него оставалось до намеченного выхода, тем тревожнее было на душе.

Из Кафы прибыли генуэзцы — посольство от консула. Сообщили запоздалые сведения о прибытии копейщиков и, главное, привезли деньги. Однако же, ссылаясь на распоряжение консула, выставили условие. При победе Мамая хан обязуется отдать Генуе право взимать с русских княжеств, в том числе и Московии, дань.

Мамай едва не вспылил, услышав эти слова, но сдержал себя. Что они о себе думают, эти генуэзцы? Земли им в Крыму, на побережье, отданы, торгуют в Орде беспошлинно — теперь дань с Руси получать! Да сколько Орда существует, ей платили. Русь — курица, несущая золотые яйца. Как можно отдавать доходы, от которых зависит благополучие Орды?

Однако и купцы, эти презренные гяуры, хорошо знали ситуацию в Орде. Они начали говорить о Тохтамыше, о войске Тимура, о том, что копейщики, не получая денег, могут не сойти на берег.

— Так ведь они бесстыжие бестии, ничего святого, — убеждал посол Мамая. — Могут и к Тохтамышу примкнуть, с них станется.

Своих пешцев у Мамая не было, и он, скрепя сердце, подписал кабальный договор. Проклятые генуэзцы, опутали по рукам и ногам, как путами. Как паук — паутиной муху.

Но хан был себе на уме. Решив сначала разделаться с Дмитрием и захватить богатые трофеи, а затем повернуть войско на Тохтамыша, Мамай рассчитывал на наёмников, которым можно будет заплатить из захваченного русского золота и серебра, а также на союзников. За совместный поход против Тохтамыша можно пообещать Ягайле Псков, Смоленск — да почти все западные земли. Не устоит Владислав перед таким кушем. А Олегу Рязанскому посулить все земли княжества Московского. Разделавшись с Дмитрием и Тохтамышем, силой изгнать фрягов из Крыма. Кто тогда вспомнит о договоре? Жизни бы свои спасти!

А перекроив Русь по своему, ханскому желанию, уже взимать дань. С того же Олега Рязанского, княжества Владимирского, Тверского — да мало ли княжеств на Руси? Велика и богата Русь, на его век хватит и потомкам его останется.

Размышления князя прервал посол фряжский.

— А если, да простит мне хан столь дерзкие слова, не удастся одолеть Дмитрия? Чем тогда мы возместим убытки?

Хан задохнулся от такой наглости. Но эмоции — плохие помощники в переговорах. И хан напустил на себя невозмутимый вид.

— Это невозможно, войско моё велико.

— Мы не сомневаемся, великий хан, но мы люди торговые. Риск есть, и свести его надо к минимуму.

— Что ещё?

— Надо подписать ещё один договор. В случае неудачи Генуя получает права на все земли побережья, включая греческие колонии.

Деваться Мамаю было некуда. Проклятые фряги обошли, запутали. Но ничего, придёт ещё их черёд, поглумится он над ними! С консула его люди кожу с живого спустят, а послов он велит сварить в котле с кипящим маслом.

Представив себе эту картину, Мамай улыбнулся. Что такое бумаги? Они могут сгореть в огне, их можно порвать и клочки пустить по ветру, их могут изгрызть мыши, съесть тлен. Земли, победы, золото — вот непреходящие ценности.

И хан, кивнув в знак согласия, поставил свою подпись и отпечаток перстня на пергаменте.

Пятясь к выходу, послы начали благодарить хана за мудрость.

Хан проводил их злобным взглядом раскосых глаз.

«А может, собрать всю силу и сделать неожиданный ход? Повернуть войско на восход и ударить по Тохтамышу? Дмитрий на Орду не пойдёт, соберёт войско, постоит у Коломны, на Оке, и распустит ополчение. Пожалуй, нет. Во-первых, нужно примерно наказать Русь, чтобы не потерять лицо. А во-вторых, нужна победа. Только тогда за ним пойдёт Литва. После поражения Бегича все только и следят — чем и как ответил он, Мамай! И если двинуть войско на Тохтамыша, Литва и Рязань и многие государи воспримут такой ход как делёж власти, продолжение замятии», — думал Мамай.

Глава 6 ЯГАЙЛО


Первую неделю после восшествия на престол Великого княжества Литовского Владислав, князь Витебский, был рад, ликовал. Сбылась воля отца, Ольгерда, завещавшего престол именно ему, а не любому из одиннадцати его братьев или дяде Кейстуту. А ведь мог!

А потом навалились дела и заботы княжеские. С запада напирал Ливонский орден — рыцари ливонские постоянно вторгались в его земли. Однако на охране границ и земель в Жемайтии стоял с войском дядя его, Кейстут. Дядя его был воином знатным, полководцем умелым, мужем достойным, с которым немецкие бароны считали за честь состязаться в благородстве.

Кейстут стоял на рубежах твёрдо, не уступая тевтонцам ни пяди литовской земли. В самом же княжестве были раздор и смута. А как иначе? Вон сколько братьев, у каждого свой удел, и каждый почти считал себя обиженным, обойдённым. Хоть тот же Андрей Полоцкий. Большая часть — четыре пятых — территории была присоединена захватом, и большая часть людишек были православные, тяготевшие к Москве.

Вот уж кого Владислав ненавидел больше, чем тевтонских рыцарей! Почти каждый день ближний боярин Войдыло нашёптывал Ягайло, что надо искать союзников воевать Москву. Войдыло, некогда холоп Ольгерда, возвышенный отцом до боярского звания, имел в Литве большой вес — едва ли не больший, чем Кейстут. Хотя он прославился интригами, а самое главное — умел предугадывать желания великих князей и усердно исполнять их. Местные жители втихую ненавидели Войдыло, но поделать ничего не могли.

За короткое время бывший фаворит Ольгерда втёрся в доверие к молодому Владиславу, давая дельные советы. Дядя же, Кейстут, Войдылу просто ненавидел, потому как понимал его мелкую, подлую сущность.

За короткое время Войдыло успел настолько повлиять на Ягайло, что тот и шага ступить не мог без совета бывшего холопа. Сошлись две подленькие душонки, почуяв друг в друге родство интересов.

Ягайло, чтобы привязать к себе Войдылу, женит его на своей сестре Марии, дочери великого князя.

Но даже если Ольгерд и возвысил Войдылу до боярского звания, то по происхождению он всё равно оставался холопом. Нарушался принцип несмешения крови.

Поступком Ягайлы возмутился сначала дядя, Кейстут, а следом — и брат Андрей Полоцкий, тут же двинувший своё войско на Владислава и дошедший почти до Вильно.

Кейстут, верный обещанию, данному брату на его смертном одре, — беречь Владислава и помогать ему — разбил войско Андрея. Князь Полоцкий с остатками дружины бежит в Москву.

Войдыло же, зная об отношении Кейстута к нему, исподволь начинает обрабатывать Владислава, разжигая у него ненависть к дяде. Владислав и сам хотел устранить из дел государственных влиятельного князя. Очень некстати на восточные земли московские нападает Андрей Полоцкий. Кроме своей дружины он ведёт войско московское под руководством князя Серпуховского Владимира и воеводы Дмитрия Боброка-Волынского.

На землях литовских это воинство с распростёртыми объятиями встречает второй сын Ольгерда, Дмитрий, князь Брянский, Трубчевский и Стародубский, усиливая его своей дружиной.

Сильная объединённая рать движется к столице, на Ягайло.

Испуганный Владислав лично едет в Жемайтию, к Кейстуту, и униженно просит о помощи. Воин, верный своему долгу, идёт на помощь и одерживает победу.

Андрей с воинством литовским покидает пределы Литвы.

Уважение в народе к Кейстуту растёт.

Владислав и Войдыло зубами скрипят от злости, видя, как дядя набирает влияние в Литве. Оба замышляют извести Кейстута любыми способами.

Исполнителем преступного замысла становится Войдыло.

В это же время, очень вовремя, хан Мамай присылает в Литву посольство с предложением о союзе против Дмитрия Московского. Мамай осведомлён о положении и ситуации в княжестве Литовском через своих лазутчиков и осведомителей среди бояр. Хан знает все тонкости придворных интриг, давит на слабые места.

Для Владислава это — просто подарок с небес, хороший повод собрать сильное войско из ополчения и княжеской дружины, не возбуждая ненужных подозрений Кейстута. Владислав даже наведался к дяде, поведал о союзническом договоре с Мамаем против Дмитрия, попросил войско.

Ягайло в глубине души хотел уменьшить войско Кейстута, а в походе выставить их в первых рядах — пусть погибнут. А возвратившись с трофеями, напасть на дядю.

Но Кейстут мгновенно просчитал последствия.

— Прости, великий князь, войско я тебе не дам. С кем останусь воевать за рубежи литовские? Тевтонцы едва ли не каждый месяц набеги силами малыми делают, прощупывают нашу оборону. Стоит войску уйти — вмиг разнюхают, нападут. К пепелищу вернуться можешь. Да и с Мамаем против Дмитрия Московского идти не советую.

— Почему? Сила большая собирается: ордынцы, Литва, вроде как ещё Рязань и Тверь.

— Мой тебе совет — не лезь в междоусобную драку. Ханы в Орде сменяются, как времена года. А Дмитрий, как и другие князья, надолго твой союз запомнят. Предположи, что Дмитрий победу одержит. Как ты думаешь, куда он после пойдёт?

— Быть такого не может! Силу, что собирается, никому не одолеть!

— Ты великий князь, тебе и решать. А я своё слово сказал.

Вернулся Владислав в земли свои в глубокой задумчивости. Дядя — человек порядочный и, несмотря на чинимые Владиславом ему обиды, сказал всё, как есть. А если Мамай одержит победу, а он, Владислав, не приведёт войска? Земли московские обширны, золота в городах и монастырях много — жаль терять возможные трофеи.

А если попробовать перехитрить всех — и Мамая, и Дмитрия? В поход выйти, в землях рязанских остановиться поближе к месту боя, скажем — в дневном переходе? Гонцы да дозорные известят, чья берёт верх. Будет Мамай одолевать — ударить по москвитянам. А если, не приведи Господи, Дмитрий окажется сильнее, тогда развернуться и уйти. И войско сохранишь, и лицо.

Посудили-порядили с боярином Войдылом, да так и решили.

А через неделю прибыло тайное посольство Рязанское во главе с боярином Епифаном Кореевым. Никогда Рязань с Литвой не дружили, даже воевали друг против друга. А теперь в одной упряжке оказались. В присутствии бояр подписали союзный договор, а уж после, с глазу на глаз, обговорили детали.

По плану Мамая все три рати должны были встретиться в августе, в Семёнов день, у Оки-реки.

После обсуждения решили: пусть Мамай с ордынцами ударит в лоб, завяжет бой, а рязанцы с литовцами соединятся за спиной Дмитрия, зайдут по землям рязанским со стороны Оки да и ударят в спину, довершив разгром и захватывая обозы и пленных. Со всех сторон выгодно. Мамай воинов своих в сече потеряет, а трофеи рязанцам да Литве достанутся. На том и сговорились.

Посольство уехало, а Владислав был горд задуманным. Если всё пройдёт, как решили, будет он богат, да победу его, а не дяди былинами прославлять будут.

Войско удалось собрать, однако не такое большое, как хотелось и предполагалось.

Выступили в поход. Прошли около семисот вёрст, вошли в земли рязанские, остановились. Впереди войско рязанское стоит, дозоры конные перемещаются, каждое движение литвинов стерегут. Гонцы каждый день от Мамая приезжают, передают наказы Мамая — поторопиться. Да боязно Владиславу. Земли чужие, рязанские, войско у рязанского князя большое, немногим уступает литовскому. А ну как Владислав выступит вперёд, а князь Рязанский Олег в тыл ему ударит? Враги же вечные! Гробить своих воинов за интересы Орды Ягайло не собирался. Обозы пограбить — другое дело, а воины ему самому нужны были, против Кейстута выступить.

Так и простоял Ягайло в дневном переходе от места боя в виду войск Олеговых. Постоял-постоял, а как дошла весть, что Мамай разбит и бежит, перекрестился, вспомнил слова Кейстута да с войском назад вернулся. Часть войска брату Скиргайло отдал, велел взять Полоцк. Скиргайло же там разбит был и схвачен. Ягайло же заявил, что он ни при чём. В дальнейшем же он преступил законы чести и государственные. Ягайло заключил тайный союз с Ливонским орденом, обещая тевтонцам земли жемайтийские, если они одолеют Кейстута.

Но и в немецком стане нашёлся изменник Куно фон Лебштейн, сообщивший о заговоре Кейстуту. Вскоре немцы нападут на Литву, дядя Ягайлы выбьет их с родной земли, Ягайло же в это время, пользуясь положением, занимает Полоцк.

Кейстут форсированным маршем идёт на Вильно. Горожане сами открывают городские ворота победителям тевтонцев. В замке Кейстут находит договор, подтверждающий причастность Ягайло и Войдылы к заговору. Ягайло берут под охрану, а Войдылу вешают на городской площади.

Кейстут милостив, он передаёт Ягайло в 1381 году Витебск. Ягайло, заняв Витебск, снова вступает в тайные отношения с Орденом, только теперь вместо Войдылы при нём его брат Скиргайло.

В 1392 году Кейстута убивают, инсценировав самоубийство. Родственников жены Кейстута тут же казнят: кому отрубают голову, кого сажают на кол. В дальнейшем Ягайло, бросив под предлогом бесплодия свою жену, тверскую княжну Ульяну Александровну, женится на Ядвиге. По соглашению польского сейма, короля Польши и Венгрии Людовика Анжуйского от 1374 года корону Польши должна была наследовать их дочь, Ядвига. Удачно женившись на ней и перейдя в католическую веру, Ягайло становится королём Польши и Великим князем Литовским.

Глава 7 ОЛЕГ РЯЗАНСКИЙ


После набега Мамая на рязанские земли в 1379 году Переславль едва успел отстроиться, да и то не весь. Желтел обструганными брёвнами вновь поставленных изб.

Князь Олег Иванович, проезжая на коне по своему городу, уж подумывать стал: «А не отстроить ли город в камне, по примеру Москвы? Разорительным был набег Мамая, много людишек в полон попало».

А известно ведь, редко кто из него назад возвращается. За бояр да воинов князь выкуп платит, и тех ещё вернут — истощённых, со сбитыми ногами, со следами от колодок на шее, что до конца жизни не проходят. А кто за холопа платить будет, коли казна пуста?

Едва князь с воеводами да боярами уселся на думский совет, как гонец весть привёз — посольство Мамая в Переяславль едет. Нехорошо на душе у Олега Ивановича стало. Чего опять удумал Мамай? Ханом стал, а крови Чингизидов ни капли в нём нет, из темников хитростью да злодейством поднялся. Однако же посольство — не набег. Всяко лучше разговоры разговаривать, чем в поле биться.

Через несколько дней и посольство заявилось во главе с молодым мурзой Исмаилом. Вопреки ожиданиям вёл себя мурза вполне благопристойно, без заносчивости и гордыни немереной.

Принимали посольство в зале, по бокам — лавки с боярами. По правую руку — епископ Рязанский, Еремей Гречин, по левую — зять князя, Иван Мирославич. Ну это уже после крещения. А до крещения — татарский мурза Салахмир. Богат бывший мурза, владеет Веневым, Верхдеревом, Ростовцем, Веркошей. И в службе помощник хороший, особенно если о татарах речь.

Дальше — два сына его сидят. За ними уж — Софоний Алтыкуевич, Семён Фёдорович по прозвищу Кобыла, Никита Андреевич.

По другую сторону, за епископом, на лавках расположились боярин Станислав, бывший старшим в дружине княжеской, окольничий Юрий и брат его Григорий Яковлевичи, Павел Соробич, а также боярин Вислой, выехавший из Литвы на службу к Олегу. Можно сказать, весь цвет рязанский.

Мурза отвесил лёгкий поклон собравшимся, приблизился к креслу Олега, ещё раз поклонился, отступил в сторону, махнул рукой. Слуги его, все басурмане, в расшитых халатах и тюбетейках внесли дары — рулоны шёлка, парчи.

— Хан Мамай шлёт тебе привет и желает здоровья.

Присутствующие удивились. О прошлом годе разорил — едва не дотла, а теперь здоровья желает. Мягко стелет, да как бы спать жёстко не пришлось.

— И хану Мамаю здоровья и лета долгие, пусть будут здоровы дети его и жёны.

Мурза кивнул — понял-де, передам.

— Хан желает Москву воевать, большой поход на князя Дмитрия к концу лета снарядить.

Бояре сразу насторожились. Ведь самый короткий путь из Орды на Москву — через земли рязанские пролегает.

— Продолжай! — князь Олег явно заинтересовался.

— Хан желает видеть тебя в своём войске союзником. Москва много лет — твой давний противник, много обиды рязанцам учинила, отобрав Лопасню и Коломну. Кроме Рязани будут и другие союзники. Великий князь Литовский Ягайло уже подписал договор. Тверь же пока колеблется, но воевать за Москву-обидчицу не будет. Даже пешцы, копейщики генуэзские, к исходу лета будут. Не устоять Москве!

Посол замолк, переводя дыхание.

В большом зале царила мёртвая тишина. Муха пролетит — услышать можно. Слишком серьёзные и страшные вещи говорил мурза. Кабы не из уст посла ордынского услышаны они были, никто бы не поверил.

Бояре переглянулись. Какой резон Рязани за Орду воевать?

Мурза всё понял правильно, ухмыльнулся и продолжил:

— За участие воинами после победы милостивый хан вернёт тебе, Олег Иванович, Лопасню и Коломну, а также города московские за Окой — Серпухов, и земли многие, что сейчас под рукою Москвы. В чём и составлен сей договор.

Мурза вытряхнул из рукава расшитого халата свёрнутый в трубочку пергамент, скреплённый сургучной печатью на шёлковом шнурке. Олег Иванович осмотрел печать, взломал её, развернул документ, прочитал его. Ничего нового, о чём бы не сказал мурза, там не было.

— Когда ответа ждать? — мурза улыбнулся во весь рот.

— Через три дня, — ответил князь.

Мурза поклонился и, пятясь, вышел.

— Глаз с него пусть не спускают! — распорядился князь старшему дружиннику.

— Вот же исчадье ада, чего удумал! — возмутился епископ.

Слова его пропустили мимо ушей — слишком много надо было обсудить. И принять твёрдое решение сейчас — значит, поставить княжество под удар.

— Похоже, Дмитрию Ивановичу конец подходит, — как-то обречённо сказал Вислой. Он сначала из Литвы в Москву переехал, да видно — обидели его, переехал почти сразу к Олегу.

Все подумали о том же. Слишком неравны были силы в предстоящей схватке.

— Ну, высокая господа, что скажете?

Перед принятием решения князь хотел выслушать своих бояр и воевод. Но никто не желал говорить первым. Тогда, по традиции, князь решил дать слово самому молодому.

— Тимош Александрович, что думаешь?

— А чего тут думать? Хан союз предлагает, надо присоединяться!

— Ясно.

Князь дал слово каждому.

Мнения разошлись. Половина присутствующих была за то, чтобы воевать вместе с Мамаем против москвитян, другие вообще не хотели выступать на чьей-либо стороне.

— Станислав, ты в войске старший, хочу тебя услышать.

— Разве мы до сих пор с Москвой не воевали? Бились, и крепко бились. Князья московские все окрестные земли и города под себя подмять желают, надо им укорот дать.

Неожиданно в разговор вступил епископ Рязанский Еремей, доселе молчавший.

— И как только у вас языки не отвалились!

Еремей встал со скамьи.

— Басурмане предлагают вам в союз вступить противу православных, а вы и рады! Ежели Рязань с Москвой что не поделила, это наше дело, разберёмся. А врагу помогать, который каждый год дань берёт да людей при набегах в полон уводит, города и веси в пепел обращает, жителей живота лишает?! Не бывать такому!

Все пристыжено молчали. И в самом деле: Мамай — враг общий, от Орды всем землям русским достаётся в полной мере, за исключением земель северных — Великого Новгорода, Белоозера и ещё нескольких. И не потому, что далеко от Орды. Местность там болотистая, рек и озёр много, коннице действовать несподручно. На коне проехать да с повозкой вполне можно. Но многим тысячам всадников в лаву для атаки развернуться — невозможно. А по-другому татары воевать не умеют. Вся сила их — в конном ударе.

Епископ сел. Лицо его от негодования побагровело. Кабы не княжеский совет, наверное, он проклял бы тех, кто поддержал союз с Мамаем.

— Вот что, други! — медленно, раздумывая над каждым словом, сказал князь. — Мамай — не Чингизид, и, думаю, у власти долго не продержится. На место хана Тохтамыша он метит, и ждёт Орду продолжение замятии. Потому продаваться хану даже за земли московские считаю неразумным. Наше дело — воинов сохранить, землю свою с людишками уберечь. На то я князь здесь, а вы бояре.

Зять князя, Иван Мирославич, крещёный татарин, и сыновья его дружно кивнули. Приходили к ним от родни из Орды такие слухи.

— Потому решаю так. Договор мы подпишем и даже немного воинов Мамаю дадим. Основное же войско здесь, дома оставим. Глядишь — и татары нас не тронут, и войско целым сохраним. Вот вам моё слово! И ни один человек об услышанном здесь, в думной избе, узнать не должен.

Бояре молча расходились. Слишком тяжёлый груз свалился на их плечи, уж очень гнетущую новость они узнали от посла ордынского. Снова — набег татарский с союзниками. Правда, учитывая, что татары слово своё держат не всегда, ещё неизвестно, как всё обернётся.

Князь думал о том же, просчитывая возможные варианты. При победе татар они ограбят Москву и другие города княжества — это понятно. Но куда они после направятся? Могут по всей Руси огненным валом прокатиться, и остановить будет просто некому. Единственные, кто сейчас может противостоять татарам — это Москва и Дмитрий. Пусть он не одержит победу, но в сече жестокой урон Орде нанесёт сильный. После потери множество воинов сил у Орды для похода по Руси уже не останется. А одержит верх Дмитрий, в чём князь Олег сомневался, — так и вообще хорошо. Орда притихнет на несколько лет, собираясь с силами, княжества русские передышку получат. Решено, надо Дмитрию помочь! Только как это сделать, чтобы Мамай не прознал?

Для начала надо у посла выведать, когда и где сбор войска Мамаева намечается? Потом гонца тайного в Москву послать, да не простого. Бумагу в руки ему не дашь — не дай Бог, в чужие руки попадёт. Значит, человек должен быть солидный, Дмитрию лично известный — такой, которому князь Московский поверил бы. А уж после ответа Дмитрия решать надо, как здесь, в Рязани, Москве помочь.

Под корень бы поганцев извести, да сил не хватает. В Переяславле всего две тысячи жителей, сто сорок податных дворов. В Коломне — и то больше, двести. В том же Серпухове — сто. У союзника Олегова, князя Муромского — семьдесят. Откуда силам взяться?

Не то в Орде. Бывал там князь, сам видел. Дома из высушенной глины сделаны, каждый дом таким же забором-дувалом окружён, и домов таких — множество. Куда до них Переяславлю или Коломне — даже Москве? Потому все силы и соки из Руси Орда высасывает.

На улицах или базарах русская речь едва ли не чаще звучит, чем татарская, поскольку рабов полно, в основном русских. И относятся в Орде к рабам как к собакам. Кормят объедками, вместо одежды бросают презрительно обноски.

Тяжело было вспоминать о поездке той, но и забывать негоже, иначе вся Русь будет выглядеть также — с серьгой раба в ухе, голодная и в рубище.

Через два дня в думной избе и с теми же боярами князь принимал посла.

Мурза был весел и обходителен.

— Какой ответ князь хану даёт? — И лыбится довольно.

— Мы соглашаемся, подпишем договор.

Князю поднесли прибор, он взял гусиное перо, обмакнул в чернильницу и поставил под текстом договора свою подпись. Слуга присыпал чернила мелким сеяным песком, сдул. На пламени свечи подержали палочку сургучную, накапали на бумагу. Князь приложил к ней перстень-печатку.

Мурза почтительно взял протянутый свиток.

— Якши. У меня несколько слов есть для князя, наедине.

— Это можно.

Князь вышел в отдельную светлицу, мурза — за ним. Боярин Станислав, дружинник старший, подозрительно осмотрел мурзу. Вроде оружия не видно нигде. Послы всегда ездили без оружия. Явиться с саблей на приём — оскорбить принимающую сторону.

— На словах хан велел передать — ратям собраться к Семёнову дню.

Мурза достал из-за пазухи туго свёрнутый в рулон кусок выделанной телячьей кожи, положил на стол, развернул. На коже была вытатуирована чернилами карта.

Князь мысленно изумился. Хорошая работа, подробно все города, реки.

— Хан будет стоять с войском здесь, — мурза ткнул в карту пальцем. — Узнаешь ли место, князь?

Как не узнать свои земли? Дон, Непрядва, а место, куда упирался палец мурзы, — Красивая Меча, река такая.

— Узнаю.

— Как Дмитрий подойдёт, вы с литвинами, заранее соединившись, обойдёте войско московское с тыла. Как услышите, что сражение начнётся — ударите москвитянам в спину. Хан полагает, им не устоять.

Князь вынужден был признать, что задумка действительно неплохая, сулящая победу.

— Да, хан — стратег хороший, — улыбнулся князь Олег.

— Я передам твои слова хану, — сворачивая карту в рулон, сказал мурза. — Советую послать посольство в Литву, уточнить место и время встречи ваших войск.

— Я так и сделаю, — заверил князь.

— Тогда всё. До встречи на поле боя!

Мурза откланялся, и вскоре верховые уже выехали из города.

Князь попросил остаться Епифана Кореева. Боярин исполнял при князе все дипломатические поручения.

— Придётся тебе, боярин, в Литву ехать, к Ягайло.

Боярин вздохнул шумно.

— Понимаю, только желания к жмудинам ехать нет. Враги они Рязани!

— Теперь союзники будут.

Князь собственноручно, что бывало не часто, написал послание Владиславу, заверил свиток печатью.

— Езжай с Богом, Епифан.

Сам же сел в кресло, раздумывая, кого бы послать к Дмитрию. Щекотливое дело. Лучше всего подошёл бы епископ, да у него дела больше духовные, в мирские заботы втягивать его не хотелось бы.

Станислав — воин, не подойдёт для сего, обходительности в нём мало. Саблей махать может, и храбрости хоть отбавляй. Вислой? Пока в деле не проверен, опять же Литве служил, полной веры ему нет, к тому же на Москву обижен. Салахмир? Родственник, и в делах проверен, не продаст, однако же — тоже татарин. Как-то его Дмитрий примет? Нет, не годится.

После тщательного обдумывания остановился на окольничем Юрии Яковлевиче. Боярин разумный, понимает, где жёстким надо быть, а где улыбаться, да и язык за зубами держать умеет.

Князь послал слугу за окольничим.

Когда Юрий вошёл, князь предложил ему сесть. Потом самолично заглянул за одну дверь, за другую — проверял, нет ли слуг поблизости.

— Ты чего, княже, стережёшься? Али дело тайное? — сразу уяснил Юрий.

— Ещё какое тайное. Тебе в Москву ехать надобно, к князю Дмитрию. На бумаге отписать не могу, всё передашь на словах. Подбери себе несколько воинов из самых надёжных — человека три-четыре, чтобы внимания лишнего не привлекать, и езжай. Надо князя Московского об опасности, о войне грядущей упредить.

— Это хорошо, сам про то думал. Ведь ежели татары верх одержат, слово своего могут не сдержать, всей силой после Москвы на нас обрушатся. А если Дмитрий победит, то опять же с Рязани спросить может. Как ни поразмысли, а всё же свой, русский.

— Вот и я о том. На словах передашь всё, что слышал от мурзы. Сбор войска — к Семёнову дню, в августе. Мамай на Красивой Мече стоять будет. Моя же задача — после соединения с Ягайло москвитянам в спину ударить,разгром довершить. Пусть Дмитрий со всех княжеств ополчение собирает. Передай: я постараюсь Ягайло задержать, к месту боя не подпустить и в спину не ударю никогда. Моё слово твёрдое. И ещё. Сам знаешь, случись неудача — Рязань к Орде ближе всего, потому о посольстве тайном — никому, даже супружнице. И воины из охраны знать не должны. Случись, поймает кто, лучше язык себе отрежь, но молчи.

— Всё исполню, как велишь, Олег Иванович, не беспокойся. Нешто я не понимаю.

— Подарков не даю, поскольку посольство твоё тайное. Постарайся через бояр московских встречу с князем без лишних глаз провести. Как ответ даст, возвращайся сразу. Ну, с Богом!

Теперь оставалось только ждать, с какими известиями вернутся послы.

Дня через два ко князю зашёл зять, Иван Мирославич. Они поговорили о том о сём, и неожиданно Салахмир спросил:

— Ты чего удумал, Олег? Мамай тебе — временщик, ему в затылок Тохтамыш дышит, а за ним Тимур стоит со своими гулямами.

— Войско — хоть тысячу — Мамаю давать придётся. Только я и Дмитрию помочь хочу. Предложу людям охочим, кто возжелает, к воинству Дмитрия присоединиться.

— Хм, ты хитёр, князь! При любом раскладе в выигрыше окажешься. Только вот что предложить хочу. Воины твои, что в стане Дмитрия будут, пусть ополченцами оденутся. Никаких щитов червлёных, рязанских, никаких доспехов.

— Да как же воину без доспехов? Не на охоту на вепря идёт!

— Пусть поверх кольчуг рубища наденут, а щиты ясеневые недолго сделать. Обмануть Мамая надо, не должен он видеть рязанцев среди москвитян.

— Верно! Молодец, Иван! Хорошо придумал. Завтра же боярину Станиславу скажу, пусть займётся.

— Много ли воинов при себе оставишь?

— Думаю, вместе с ополчением — тысяч пять. Как Ягайло подойдёт, построюсь перед ним фронтом. День-два простою, к тому времени битва всяко завершится.

— А если Ягайло силой попрёт?

— Сомневаюсь. Андрей Полоцкий сказывал — братец его хитёр, себе на уме. Просто так, без выгоды в битву вступать не будет.

— Смотри, Олег. У Орды в Литве доносчики есть, как бы не просочилось чего.

Оба помолчали. Иван Мирославич осторожно спросил:

— К Дмитрию гонца послал?

— Уехал уже.

— Правильно. Тогда при любом исходе мы — в выигрыше.

После разговора осторожного сели трапезничать. Татарин ел мало, курицу только да овощи. Хоть и крещён был, а свинину всё равно не ел, брезговал.

И потянулись дни суматошные. Князь со старостой Габоем и ключником Лукьяном припасы проверял. Воинство в походе кормить-поить надо. Боярин Станислав проверял оружие, осматривал коней — нет ли больных да хромых. А ещё дружинник старший заказал у оружейников щиты круглые, ясеневые, с окантовкой железной по краю. Легки такие щиты, руку не оттягивают, удар сабельный держат хорошо. Только против боевого топора не устоят, так татары не любители топоров. Лук, копьё и сабля — вот их оружие.

Гонцы вернулись. Первый — из Москвы, Юрий Яковлевич. Вечером, сразу после приезда и заявился. Весь в пыли, глаза ввалились, зато весел.

— Ну, рассказывай, — усадил его Олег. — Пить-есть будешь?

— Потом, княже. Сначала о деле. Встретился я с князем через боярина ближнего, Михаила Бренка.

— Слыхал о таком. Вес ноне большой у Дмитрия имеет.

— Обсказал всё, как есть. Про договор союзный против Москвы, про то, что не враг ты Москве, и про то, что Ягайло на землях своих задержишь.

— Молодец. Что князь?

— Благодарил сердечно за известие, хочет во все концы гонцов послать — собирать ополчение.

— Обещал чего?

— Трофеи, что в бою добудут, поделить по справедливости.

— Насчёт Лопасни и Коломны не говорил?

— Сказал — лично потом встретимся, обсудим.

— Не отказывается — уже славно.

— Знаешь, князь, принял он меня хорошо, вроде вражды меж нами и не было.

— Так не татарин же я, что слов не держит.

— Вот бы с ним договор подписать о мире вечном!

— Рано об этом. Ступай!

Через неделю вернулся из Литвы Епифан Кореев. Привёз послание от Ягайло. Владислав велеречиво и пространно изъяснялся в союзнических чувствах, просил дозволения пройти, согласно договору, по землям рязанским, урона не учинив.

Князь дочитал послание.

— Ой, не верю я ему, князь! Глаза бесстыжие, так и бегают. Ни единому слову не верю. Такой в бою, если ему выгодно будет, нам в спину ударит, а не Дмитрию.

— Ты думаешь, боярин, что я ему доверяю? Ошибаешься! Он всё время в сторону поляков поглядывает, а с врагами литовскими Кейстут, его дядя воюет. Вот кому доверять можно. Жаль, что Ольгерд покойный власть сыну передал, а не брату, мужу достойному. Ступай, отдохни. Как ответ гонцов будет, снова в Литву отправишься. Думаю, дня три у тебя есть. Приезжали послы от Мамая, все выспрашивали — как подготовка идёт, наладили ли связи с Литвой, да как уговорились? Проверяют, не доверяют нам татары, — усмехнулся князь, когда очередной мурза отбыл к Мамаю. — Всё равно вас, басурман, вокруг пальца обведём, по-нашему будет. Лишь бы Дмитрий успел ополчение собрать да на поле бранном устоять. На него сейчас только вся и надежда. Иначе татары да Литва Русь растащат, разорвут, как волки овцу.

Глава 8 ДМИТРИЙ


Когда Михаил Бренок предложил Дмитрию Ивановичу встретиться тайно с послом князя Рязанского Олега, окольничим Юрием Яковлевичем, князь усмехнулся. В голове его мелькнула мысль: «Олег после прошлогоднего нападения ордынцев мира просить будет, а может — и помощи. Как придавило крепко, посольство прислал». Кивнул Михаилу милостиво:

— Согласен.

— Так я зову?

— Он что — в Кремле уже?

— Каюсь, княже, провёл. Уж больно известие ужасное.

Князь был заинтригован.

Едва боярин вошёл, перекрестился на образа и поклонился князю, как Дмитрий велел ему сесть. Встречались они как-то с Юрием, правда — давно это было, много лет назад. Постарел боярин, но Дмитрий его узнал сразу.

— Князь мой, Олег Иванович, желает тебе, князь, жене и детишкам твоим здоровья.

— Спасибо. И Олегу Ивановичу всего наилучшего.

— Боюсь, княже, наилучшего не будет. Князь просил всё на словах передать, бумаги или пергамента не писал.

— Сказывай.

— Нонешним летом хан ордынский, Мамай, с войском великим и союзниками на Москву войною пойдёт.

На какое-то время князю Дмитрию показалось, что он оглох. В ушах звенело, мысли путались. Но он собрался и сказал внезапно осипшим голосом:

— Верно ли сие? И откуда сведения?

— К нам, в Рязань, приезжал посол Мамаев, мурза Исмаил. Поведал о сборе войск и походе. Предложил хан к нему союзником присоединиться, даже договор передал.

— Когда?

— Велено войску собраться на Семёнов день, в августе. Хан будет стоять на Красивой Мече, что за Доном.

Князь кивнул.

— Знаю, Олеговы земли.

— Как только ты с войском подойдёшь, нам велено за твоими полками встать — поодаль, а потом, когда сеча начнётся, в спину тебе ударить!

— Ловко задумано! Погоди, а кто за моими полками встанет? Рязанцы одни?

— Да нет же! Хан договорился с Великим князем Литовским, Ягайло. Он должен через рязанские земли на соединение с нами идти.

Князь переглянулся с Бренком. Действительно, армия собиралась огромная.

В разговор вмешался Бренок.

— А кого хан ещё в союзники взял?

— Про то нам пока неведомо. Мурза сказал только, что будут ещё наёмники — копейщики генуэзские. Думаю, как всегда, когда Орда в большой поход идёт, присоединятся армяне, черкесы, ясы, буртаны. Да несть им, басурманам, числа!

Князь был в растерянности. Картина предстоящего похода Орды на Москву рисовалась просто удручающая.

— Так. Теперь скажи, а князю Рязанскому какой интерес меня упреждать?

— Княжество своё сохранить в целости хочет. Хан ему за участие в походе обещает отдать Лопасню и Коломну, Москвою завоёванные. Только ведь татарам на слово верить нельзя. Коли они тебя, князь, одолеют, города пограбят, что им помешает всей силой на Рязань ударить?

— А Литве что обещано?

— Про то, князь, разговора с мурзой не было. Всё, что сам слышал и что князь мне сказал, слово в слово тебе пересказал.

Возникла пауза. Инициативу перехвалил Бренок.

— Чем Олег ещё помочь Москве сможет? За то, что известил, низкий поклон и благодарность.

— Через земли свои беспрепятственно к Дону пропустит, постарается Ягайлу к бою не допустить. По крайней мере, на несколько дней задержит, за то ручается. Воинов и ополченцев из охочих даст. Много не сможет, у самого воинства мало. Только они ополченцами одеты будут, чтобы татарва не опознала.

— Хм, серьёзно! И что же Олег взамен хочет?

— Коли победа твоя случится, все трофеи пополам, и за стол переговоров по Лопасне и Коломне сесть.

— Справедливо. Вот что. Михаил тебя сейчас из Кремля выведет. На людях старайся не появляться — узнать могут. Если нужда возникнет, пошли рядового воина к воеводе моему, Михаилу Андреевичу. О месте встречи сговоритесь. А чтобы опознали да пропустили — держи вот.

Князь стянул с левой руки перстень и протянул его Юрию. Тот сразу надел его себе на палец.

— Как чего нового узнаем, сразу тебя известим.

Посол тайный поклонился князю Дмитрию и в сопровождении Михаила вышел. Князь схватился обеими руками за голову.

— Боже мой, за что?! Почто наказываешь и испытания тяжкие шлёшь?

Князь подошёл к образам, висящим в углу, и стал молиться.

Тихо скрипнула дверь, вошёл Михаил. Он дождался, пока князь завершит молитву.

— Что мыслишь делать, княже?

— Думу собирать завтра.

— Это не уйдёт. Гонцов уже сегодня во все княжества посылать надобно. Время не терпит. Сам слышал — у нас только два месяца в запасе. Пока рати соберутся да к месту сбора дойдут.

— Где собираться будем?

— Да как всегда, в Коломне. Но то — с удельных княжеств. Ополчение московское — здесь, у Кремля. Боброка немедля в известность ставить надо, иначе — нехорошо получится.

— Вот сам и скажи. И писца ко мне пусть пришлёт. Надо для гонцов грамотки приготовить.

— Только пока всё должно в тайне быть. Дружинников вроде на сторожи собираем, ополчение из краёв дальних у Коломны будет. Ордынские соглядатаи ничего увидеть не должны. А уж как времени совсем мало останется, заставы все перекрыть, чтобы никто из Москвы не вышел. Даже если и узнает Мамай, что мы готовимся, уже поздно будет.

— Разумно. На тебя с Боброком полагаюсь. И ещё: я соберу только ближних бояр и воевод на совет. Полагаю, что всем пока знать новость ни к чему, в Москве татар полно — своих и пришлых.

— Правильно, — кивнул Бренок, — шила в мешке всё равно не утаишь, но чем позже, тем лучше.

Бренок ушёл, а к князю явился писец с доской и мешком чернильных принадлежностей на поясе. Он уселся на лавке, и князь стал диктовать послания.

Бренок же направился к товарищу своему, большому воеводе Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому.

Воевода был в благодушном настроении, однако, когда узнал страшную весть, опечалился.

— А сколько воинства супротив нас собирается, рязанец не сказал?

— О литвинах, я полагаю, немного позже известно будет. Князь Рязанский обещал их задержать, на поле боя не пустить. А вот насчёт ордынцев — неведомо. Мамай землями только к закату от Волги владеет, за Крымом, да ещё наёмники будут. По прикидкам — едва ли не больше сорока — сорока пяти тысяч воинов наскребёт, если считать без рязанцев и Литвы.

— Разве это мало? — изумился Боброк. — Нам, чтобы столько же наскрести, дружины и ополчение со всех княжеств собрать надо. Да сам знаешь, Тверь пообещать может, а на поле бранное не явится. Михаил Тверской издавна к Литве тяготеет. Небось, Ягайло уже послов тайных в Тверь послал. В лучшем случае, они не придут, в худшем — войско тверское к литвинам на соединение пойдёт.

— М-да! Нет, чтобы собраться всем да и рубить Орду.

— Эка хватил, боярин! Многие князья усиления Москвы боятся, чтобы удельными князьями под рукой Дмитрия не стать. Ежели Москва поражение потерпит, так они, небось, только рады будут. А то невдомёк, что, разбив и разграбив Москву, Орда не успокоится и за них примется. Только в единении наша сила и спасение.

Воеводы достали карту. Потёртая в походах, побелевшая на сгибах кожа, тем не менее, была точна в деталях. Бояре склонились над ней.

— Где эта Красивая Меча? — Бренок сначала никак не мог найти реку.

— Да вот же она! Смотри, вот Дон, Непрядва в него впадает. Палец ниже веди. О! Вот и она.

— Теперь вижу, в дневном переходе она.

— Послушай, Михаил Андреевич, Орда против нас союз образовала, силы собирает.

— Так и князь тоже, полагаю, уже гонцов послал.

— Это всё понятно и правильно. Я вот о чём думаю. Мамай же в спину нам ударить задумал литвинами и рязанцами. Так?

— Так!

— А если и мы сей манёвр применим?

— Так у нас сил не хватит.

— Я не о том. Если с врагом Мамая, Тохтамышем, связаться? Посольство тайное послать? Мамай с войском на поле боя, в сечу ввяжется, а ему в спину Тохтамыш ударит!

— Задумка дельная. Скорее всего, Тохтамыш согласится. Такой шанс упускать ему никак нельзя!

— Вот и я о том же. Идём к князю.

Пришли оба к князю. Тот распоряжения отдавал о припасах к походу. Выложили ему бояре задумку свою.

— Мысль хорошая, только времени мало. Пока посольство или гонец до Тохтамыша доберётся, пока он войско соберёт, если согласится, да ещё Мамая догнать надо... Попробовать можно, — как-то нерешительно сказал князь. — А кого послать?

— Ты князь, тебе виднее.

— Ладно, есть у меня на примете боярин, из молодых, но с соображениями. Отправлю его под видом купца.

Княжество Московское и союзные князья готовиться начали: припасы обновлять, сбрую ремонтировать, оружие, лошадей подковывать. Вроде всё в порядке, а кинулись к походу — то колеса у телеги рассохлись, то наконечников для стрел маловато, надо ковать. И так — в каждой дружине или в ополчении.

И всё-таки известие о грядущем нашествии татар просочилось в народ. Наиболее осторожные выезжали с семьями из Москвы в княжества северные — в Ярославль, Белоозеро.

Но паники не было. Купцы московские, узнав, что с ордынцами идут генуэзцы, тряхнули мошной, собрали серебро-золото и преподнесли Дмитрию. При полупустой казне это было кстати. Ведь любая война требует денег, денег и людей, как прожорливый Молох.

Пока собиралось в княжествах ополчение и дружины, великий князь с воеводами и служилыми князьями, а также братом Владимиром Андреевичем, князем Серпуховским, решили посетить Троице-Сергиев монастырь, получить благословение Сергия Радонежского. Он предсказал князю Дмитрию сражение ужасное, но и победу предрёк. Затем предложил отобедать в монастыре.

Повеление князя о сборе воинства выполнялось с редкостным усердием. Мужское население вооружалось и шло к Москве. Богатые люди на улицах раздавали милостыню. Почти непрерывно шли богослужения в храмах и молебны о даровании победы над нечестивыми. Из всех городов были посланы гонцы в первопрестольную — сообщалось, сколько пеших и конных воинов мог выставить гот или иной город.

Воеводы собирались на совет едва ли не каждый день. Когда писцы подсчитали примерную численность воинов, воеводы пришли в благое расположение духа: получалось около пятидесяти тысяч. Конечно, не все из них были воинами. Ополченцы, в большинстве своём, были ремесленниками, рыбаками, кузнецами, коробейниками, доселе оружия в руках не державшими.

На совете было решено пеших ополченцев поставить во вторую линию, поскольку большинство ополченцев брони не имело и могло понести большие потери.

По предложению Боброка, принятому большинством воевод, ополчение решили свести в один полк и отдать его под руку князя Ярославского. Наиболее опытных воинов на конях определили в конный дозор, увеличив его численность до тысячи человек. Пять тысяч определили в передовой полк. По задумке Боброка он должен был идти впереди войска на удалении полутора-двух вёрст от него. В случае столкновения завязать бой, дав возможность войску развернуться из колонны во фронт. При нападении значительных сил врага, после обмена ударами, следовало отступить, сыграв роль приманки. Татары и сами часто пользовались таким приёмом.

Боярские и княжеские дружины собирались в Кремле. Воины занимали едва ли не всё свободное пространство. Слышались приветственные возгласы, воины встречали старых знакомых. Ополченцы расположились в слободках.

Воеводы и служилые бояре долго рядили, кто и какими силами будет руководить. Спорили до хрипоты, едва в пылу словесных баталий друг другу в волосья не вцеплялись. Но обошлось. Большой воевода рыкнул, аки зверь, и все притихли.

— Ей богу, как стая ворон! Стыдно, бояре! Ровно на торгу кричите!

— А что он поперёд меня лезет?! — вскочил Иван Родионович Квашня. — Мой род знатнее будет, мои прадеды от Рюриковичей происходят!

Проблема была старой, как мир. Перед каждым походом воеводы уряжались на полки и сотни. И не дай бог боярина из менее знатного рода поставить вровень или выше! Обида на всю жизнь. Вспоминали, кто из отцов и дедов в каком походе чем командовал. И не всегда большой воевода мог своей властью поставить боярина на полк. И опыт есть, и умение, а у бестолкового род старше. Вот и делай, что хочешь. У Боброка даже книга разрядная перед собой была, чтобы не ошибиться.

Всё-таки к вечеру урядились. Конным дозором, по численности равным полку, командовать поставили боярина, заслуженного рубаку, Семёна Малика, сторожевым полком — князя Симеона Оболенского, резервом командовал Иван Тарусский. Большим полком, что при любом построении в центре стоял, командовать доверили Вельяминову, за левым флангом большого полка должен был стоять полк Дмитрия Ольгердовича. Полк правой руки попадал под руку Андрея Ольгердовича, полком левой руки командовали Василий Ярославский и Фёдор Моложий. Засадным полком — князь Серпуховской Владимир Андреевич и Большой воевода Боброк-Волынский. Предполагалось, что всем войском будет командовать сам великий князь Дмитрий Иванович.

Писарь старательно записывал каждое слово, каждое назначение в разрядную книгу. А как без этого? После похода да при дележе трофеев, если таковые будут, всё добытое делиться должно между боярами и воинами.

Ввечеру едва закончили, а тут и великий князь появился. Оглядел он взъерошенных воевод.

— Опять старшинство делили? Происхождением кичились? Не там силы тратите, бояре! На поле бранном татар да их союзников бить надо, а не здесь пар выпускать.

Пристыженные бояре замолчали.

— Показывайте, чего вы тут урядили?

Писарь протянул свиток. Князь медленно, вдумчиво прочёл бумагу.

— Пожалуй, всё правильно. Согласен. Отдыхайте, бояре. Через день выступаем. Обозы свои можете уже завтра выслать на Коломну, дабы движение не стесняли.

Князь вышел, а следом и бояре разбрелись по своим дружинам. Каждый десяток, каждая сотня уже были расписаны по полкам.

Воины варили на кострах кашу и кулеш, наводили сыто. Все ели от пуза. В походе не всегда поешь вовремя и досыта, а в день боя и вовсе кушать нельзя было, потому как при ранении в живот это — верная смерть.

Ели не спеша, растягивая удовольствие. Каждый чувствовал, что не сегодня-завтра — в поход.

Русское войско, пока не в полном составе, вышло из Кремля 20 августа сразу через трое ворот: Фроловские, Никольские и Константино-Елецкие — столь много воинов было.

Великого князя провожала на битву жена Евдокия.

Звонили колокола, по улицам стоял народ.

Впереди воинства шло духовенство с хоругвями. Шум, пыль, крики!

У слободок священники ушли с дороги в сторону и осеняли проходящих воинов крестным знамением.

Из слободок в дружины княжеские и боярские вливались ополченцы. Из толпы кричали:

— Глянь! Юрка Сапожник! Ты что, татар сапогами закидать решил?

Ополченцы смеялись.

— Ой, смотри, честной народ! Сенька Быков, мясник! Вот уж кто татарам кровушку пустит!

— Не, посмотри на его кулачищи! Он их, как быков на бойне, кулаком в лоб бить будет. Сразу наповал!

Князь Дмитрий вместе с большим воеводой Боброком и несколькими князьями съехал с дороги и остановился на пригорке. Мимо проходила рать, приветствуя великого князя радостными криками.

Князь поднял в приветствии руки, и ратники дружно закричали:

— Ура! Слава князю!

Князь смотрел на проходящие войска, и сердце его наполнялось гордостью. Неужели татары смогут разбить такое войско?

Мимо проходили дружины и ополчение Псковское, Брянское, Тарусское, Кашинское, Смоленское, Новосильское, Ростовское, Стародубское, Ярославское, Оболенское, Костромское и Моложское, Муромское, Городецкое, Кемьское, Каргопольское, Устюжское, Владимирское, Юрьевское, Белозерское, Переяславль-Залесское, Дмитровское, Можайское, Звенигородское, Угличское, Суздальское. А ещё в Коломне присоединятся войска обоих Ольгердовичей да коломенская дружина.

Рать действительно была зело огромна. «Но тверских и нижегородских не было», — отметил про себя князь с досадой. Боброк тоже обратил внимание князя на их отсутствие.

— Ну ладно, князь Тверской сроду Москву не любил, — но нижегородцы! Родня ведь!

Во главе своих дружин и ополчений ехали князья и воеводы. На конях, украшенных богатой сбруей, с оружием, иногда украшенным, но чаще простым, не раз уже побывавшим в злых сечах. Не на смотр, чай, ехали, оружие лучше проверенное взять.

Мимо него проезжали князь Белозерский — Фёдор Романович, и боярин Николай Васильевич, воевода. За ним — Иван Родионович Квашня, Иван Васильевич, Смоленский князь, Андрей Фёдорович Ростовец, князь Стародубский Андрей, боярин Фёдор Грунка, князь Ярославский Василий Васильевич, князь Фёдор Михайлович Моложий, боярин Лев Морозов; Михаил Иванович, внук Акинфеев, князь Симеон Константинович Оболенский, брат его Иван Тарусский и Андрей Серкиз, и сын Романа Новосильского, дорогобужский Дмитрий Монастырев, бояре — Тимофей Волуевич да Михаил Васильевич.

Знакомые все лица! Улыбаются, руками приветливо машут. И только Господу одному известно, кто из сечи живым вернётся.

Великого князя аж слеза прошибла, смахнул незаметно рукой. Нельзя показывать слабость, не мужское это дело. Даже если плохо и больно, если тревожно, князь должен выглядеть бодрым и уверенным в себе. Нерешительность, неуверенность сразу воинам передадутся, и битву можно считать проигранной, даже ещё не начав её.

На третий день догнали обозы, вышедшие на день раньше войска. Длинная — с версту, как не более — колонна повозок тянулась по дороге в два ряда, заполонив, запрудив грунтовку.

Дозорные, следующие перед войском, распорядились съехать, освободить проезд.

Только сделать это было непросто. Телеги загружены под завязку — крупами, мясом сушёным, вяленой рыбой, оружием, подковами и походными кузницами — да бог весть ещё чем, что может потребоваться войску в походе ратном. Да и двигаться по дороге можно было ещё относительно быстро: вокруг земли московские, нападения ниоткуда ожидать не приходилось. Наоборот, на ночёвках крестьяне выносили воинам к станам горяченькую еду — щи, уху, каши под конопляным маслом, репу пареную да сыто. И непременно — свежие караваи хлеба.

С хлебом завсегда в походах беда была. Кашу да кулеш на костре сварить можно, а хлеб? В походах его сухарями заменяли, но хлеб-то вкуснее!

И всё-таки войско передвигалось быстро. Уже двадцать пятого августа воины подошли к Коломне. Здесь войско значительно усилилось княжескими дружинами и ополчением обоих Ольгердовичей — Андрея и Дмитрия, расположившихся за городом, на лугу, на берегу Оки, на Девичьем поле.

Утром из города, блестя доспехами, вышла дружина коломенская. За ней толпой — ополченцы. Железо, как и оружие, стоило дорого, и не каждый ополченец имел его. Потому ополченцев выстроили отдельно и с обозов княжеских каждому выдали оружие, не требующее длительных занятий по его освоению. Раздавали боевые топоры — к ним руки большинства были привычны. Почти как обычные, плотницкие, только рукоять длиннее раза в три, да жало на железке покороче, да на обухе — подобие конуса, бронь пробивать. Некоторым доставались копья и совни, рогатины и сулицы. И уж совсем немногим — шлемы стальные. Брони — в виде кольчуг да кирас, бахтерцев да юшманов — и вовсе никому не досталось, уж больно дорога броня, изготавливается долго, по фигуре заказчика.

Зато дружины княжеские выглядели грозно. У всех ратников копья, щиты, шлемы-шишаки, у некоторых — даже ерихонки. На всех броня тускло железом и маслом отливает. На ком кираса — явно из трофейных, на других — кольчуга кольцами, как чешуёй переливается. У тех, кто побогаче да поудачливей, — колонтари. И наручи были, и бутурлыки — защита для ног. А у ополченцев из ремесленников — куяки, броня для бедных, нашитые железные пластины на старенький кафтан. И подобие шлемов у них было — шапка бумажная, прошитая железной проволокой.

После раздачи оружия все ополченцы были распределены по полкам. Пока служилые бояре занимались раздачей оружия и распределением ополченцев, великий князь с воеводами приняли в Коломне благословение от епископа Коломенского Герасима. Звонили колокола, читались молитвы о даровании победы воинству русскому.

К вечеру войско двинулось к устью реки Лопасни и остановилось на ночёвку. Лёгкая дорога по своей земле заканчивалась.

В августе, 26-го числа, войско начало переправу через Оку. Конные сложили оружие на лодки и плоты и, сняв брони, переправлялись через реку на татарский манер, держась за лошадей. Тех, кто не умел плавать, перевозили на лодках, ушкуях, стругах и плотах, коих подогнали к переправе во множестве. О том князь Серпуховской Владимир Андреевич позаботился.

Переправляли воинов на своих судах купцы и рыбаки, и за день войско в полном составе переправилось на чужой, рязанский берег. Великий князь надеялся, что Олег Рязанский сдержит своё слово и не нападёт, но дозоры были высланы во все стороны.

Прямо на берегу войско расположилось на ночлег.

Утром воинство проснулось рано, с первыми лучами солнца. Начали петь птицы, ласково журчала вода. Над рекой тонким слоем стелился туман. Трава была влажной от росы, и кони на выпасе щипали её.

Воины развели костры, начали готовить в котлах пищу — второй-то раз неизвестно когда есть придётся. В походах обычно готовили утром и вечером, на привалах. А кто захочет подхарчиться днём — изволь грызть ржаные сухари, по прочности не уступающие подмётке от сапога.

Кушать никого упрашивать не надо было. Предыдущий переход от Москвы до Коломны и последующая переправа, сон на лугу, на свежем воздухе пробудили аппетит. Вскоре ложки уже скребли по дну котлов.

Подогнали табун, воины взнуздали лошадей. Конные двинулись вперёд, за ними потянулись пешцы, затем — обозы.

Перед основным войском шла конная разведка. От неё во все стороны ускакали дозоры — до десятка всадников. Уходили далеко, вёрст на двадцать. Но пока, как и ожидалось, врагов не было видно. Однажды только мелькнул вдали конный разъезд рязанцев, впрочем, тут же исчезнувший в ложбине.

Посматривал Олег Рязанский за войском Дмитрия. А как же иначе? Чужое войско идёт по его земле. Любой князь на его месте сделал бы то же самое.

За конной разведкой на марше шёл передовой полк, за ним — основное войско, сначала — всадники, за ними — пешцы, ополчение в основном. За войсками тянулся обоз, а за обозом, замыкая всю огромную колонну, вытянувшуюся на несколько вёрст, — уже сторожевой полк, прикрывающий тылы от внезапного нападения сзади.

В обозе, во второй телеге от головы его, ехали генуэзские купцы, взятые Дмитрием в поход, — Козма Коврин, Дементий Соларев и Иван Ших. Жили и торговали они в Москве давно, в злокознях замечены не были и ехать вызвались добровольно, узнав, что их соплеменники, наёмники-копейщики, будут воевать за Мамая. Дмитрий собирался их использовать в роли толмачей.

На второй день после переправы к князю привели гонцов. По выправке, бугрящимся мышцам, решительному взгляду, обветренным лицам было понятно — воины опытные. Но одеты они были в отрепье. Кабы не кони да оружие — вылитые холопы. Оба рязанцы.

Князь разговаривал с ними в небольшом походном шатре. Один передал весть от Олега Рязанского, сообщив, что войско Ягайлы уже вторглось в земли рязанские и идёт медленно, не спеша, скорее всего, ждут гонца от Мамая.

Второй же, из лазутчиков Олеговых, донёс, что уже две недели как Мамай с войском стоит в Кузьминой гати, в трёх дневных переходах от Дона.

Князь Дмитрий поблагодарил воинов и велел при встрече кланяться Олегу Ивановичу.

С этого дня гонцы Олеговы до самой битвы прибывали ежедневно. Сведения, которые они доставляли, цены не имели. Князь и воеводы знали, где находятся силы Ягайло и Мамая, и могли рассчитать свои действия.

К вечеру пятого сентября конная разведка подошла к Дону, немного позже подошла конница основного войска. Пешцы и обоз придут только шестого и седьмого сентября.

Князья и воеводы устроили в деревне Черново совет, решали — как лучше? Стоять на этом берегу, не давая Мамаю переправиться, али наводить мост и занимать позиции на другом берегу? У каждого решения были свои достоинства и свои недостатки.

Дон в верховьях хоть и не очень широк, однако форсировать его вброд не получится. А самое уязвимое место для любого войска на марше — именно переправа. Здесь каждый воин сам по себе, управление теряется, намокает оружие. Если для сабли это вполне терпимо, то попади вода на лук — и всё! Не будет лук стрелять — даже с сухой тетивой, которые татары обычно носили в мешочке за пазухой. И обороняться на переправе можно долго и с малыми потерями для себя и большим уроном для врага.

После споров взял верх довод князей, обоих Ольгердовичей. «Надо переправиться и сжечь за собой мост, оставив обозы, — говорили они. — Оставим реку за собой, дабы удержать трусливых от бегства!»

Довод был разумный, и к нему прислушались. Ведь стоит одной сотне дрогнуть и побежать, как поднимется паника. Воин в бою видит только то, что рядом, всей картины боя не зрит, на прапоры не смотрит — это забота воевод, сотников, десятников. Дело воина — воевать. А когда соседи по строю дрогнут и побегут, поневоле опасаться начнёшь — не ударит ли враг во фланг? Не сомнёт ли? И вот уже сотня бежит, за нею полк, и — поражение!

Ночью стали строить неширокий мост, и к полудню, когда он был готов, начали переправу. Конная разведка сразу пошла вперёд, и вскоре от неё вернулся гонец с известием, что видели вдали татарские разъезды. В столкновение они не вступили, даже перестрелку из луков не учинили — убрались восвояси. Скорее всего, основные силы находились далеко, и татарские дозоры, не чувствуя за спиной поддержки, отступили.

По обыкновению своему, татары в походе высылали дозоры на два-три дневных перехода. Учитывая, что татары в набеге преодолевали за день до тридцати — тридцати пяти вёрст, подтверждались сведения рязанцев о стоянии Мамая в Кузьминой гати.

Для экономии сил и времени мост поставили только один, и это немного удлинило время переправы, но уже к исходу 7 сентября всё войско было на другом берегу, расположившись на берегу Непрядвы. Действовать надо было быстро, начав битву до возможного соединения Ягайло и Мамая.

Проходя мимо воинов, сидящих вокруг костра, на котором в котле булькала каша, князь услышал, как опытный воин поучал молодых.

— Венгерец бьёт саблей слева направо, москвитянин — сверху. Турчин да татарин — на себя, а поляк да литвин — крест-накрест машут. Потому бы...

Князь не дослушал, прошёл мимо.

Войско на ночёвку расположилось удачно, встали в водоразделе между Смолкой и Нижним Дубяком, сзади — Непрядва и Дон. Обозы через реку не переправлялись, часть из них заночевала в деревне Татинка, а купцы-генуэзцы — в деревне Монастырщина.

Служилые бояре и князья были в своих полках. Учитывая близость татар, все ратники не снимали брони и шлемов, были опоясаны саблями. Копья, сулицы, рогатины и совки стояли рядом, в пирамидах, на расстоянии протянутой руки. Старые, прошедшие не одну сечу, со шрамами на лицах воины успокаивали и приободряли новиков.

— Татарин, как в атаку идёт, визжит завсегда, пугает. Так ты уши заткни или песню пой — не слушай его. Когда сотня или тысяча их визжит, кровь в жилах стынет. А вот когда стрелы метать начнут, не зевай, щитом прикрывайся. Щит-то выручит, от стрелы татарской прикроет. Как команда в атаку будет, копьё к себе поближе прижимай, направляй наконечник в грудь. Даже если татарин щитом прикроется — не поможет, пробьёт копьё и щит и татарина. Как удар почувствуешь, отпускай копьё, иначе самого из седла вышибет.

— А как же я потом без копья-то?

— А зачем оно тебе? Когда две конные лавы сталкиваются, копьё лишь при сшибке нужно, потом оно тебе только мешать будет. Бросил копьё — сразу за саблю хватайся. Только она тебя и спасёт. По сторонам поглядывай, товарищу помогай. Ты его спасёшь в миг страшный, на щит или саблю свою удар примешь — йотом и он тебе поможет.

— Да помню я, дядько!

— Ты слушай. И не жри утром-то.

— Ага, на пустое брюхо, поди, саблей-то помаши!

— С набитой требухой биться тяжело, а при ранении в живот смерть верная.

— Ох, спаси, Господи, мя, неразумного! — Новик перекрестился.

И так — почти у каждого костра. Спать надо было, а не спалось. Чувствовалось напряжение, как всегда перед боем.

Примчался из Москвы весь пропылённый, уставший донельзя гонец.

«Узнали в Москве, и в Переяславле, и в Костроме, и во Владимире — во всех городах, что пошёл князь за Оку, то настала в Москве и во всех пределах печаль великая, и подняли плач горький, и разнеслись звуки рыданий».

Уже в темноте, только при свете скудном звёзд и луны, в шатёр великокняжеский заявились князья и воеводы, стали уговаривать Дмитрия Иоанновича не рисковать жизнью.

— Любой великий князь, да что там — воевода — знает, что лучники татарские в первую очередь в главного целят. И удар конницы татарской на ставку нацелен — где князь, где знамёна и сигнальщики. Христом Богом просим, поставь заместо себя любого из нас.

Удивился князь, даже опечалился.

— Как я могу отсиживаться? На меня всё воинство русское смотрит! Никак не можно!

— Никто не просит поля ратного покидать, боем можно и через гонцов руководить, из полка засадного. А корзно княжеское и шлем золочёный наденет любой из нас, пусть войско видит — вот он, князь, здесь он!

Дмитрий Иоаннович прослезился даже.

Однако воеводы и князья продолжали уговаривать. Вперёд выступил Михаил Бренок, ближний боярин.

— Княже! Битва с Ордой, я мыслю, не последняя! Кто, кроме тебя, сможет объединить все княжества под стягом московским? Сын твой? Так он ещё молод. О Руси православной подумай! Я ликом на тебя похож, плащ княжеский разницу в телосложении скроет!

Подошёл князь к Михаилу, обнял.

— Быть посему!

Снял он корзно — красный плащ княжеский, накинул на Михаила. Водрузил на его голову шлем-ерихонку золочёный.

Бояре и князья ахнули.

— Ну, вылитый князь Дмитрий! С десяти шагов и не отличить будет.

На том и порешили. Князья и воеводы, успокоенные согласием великого князя, к полкам своим разошлись. Дмитрий Иоаннович, по причине часа позднего, почивать улёгся на ковёр.

И приснился ему сон дивный. Вроде стоит он у своего шатра и видит — вдали, в ордынской стороне, зарница полыхает. И оттуда же плач женский, многоголосый слышится. А с русской стороны — здравицы и ликование.

Проснулся князь рано, ещё до восхода солнца — горизонт только-только сереть начал. Вспомнил сон свой. «Вещий сон, победу нам предрекает», — истолковал видение ночное князь.

Возле шатра походного голоса раздались, шаги. Стражи кого-то не пускали.

— Дай Дмитрию Иоанновичу отдохнуть. Вишь, почивает князь.

— Это Семён? — подал голос князь. — Заходи, я уже проснулся.

Вошёл начальник конной разведки, склонил в лёгком поклоне голову.

— С чем пожаловал, боярин?

— В трёх верстах отсюда, за Красным холмом, татары.

Остатки сна сразу слетели.

— Как — татары? С чего ты взял?

— Ржание конское оттуда слышится, шум множества воинов, оружием бряцают. Один из наших лазутчиков близко пешим подобрался. Ночь, темно — татары костров не жгут. Однако же доложил, что воинство татарское видел. И много их, очень много. Это не передовой дозор.

— Передай охране — князей и бояр ко мне, срочно!

Семён, не попрощавшись, выбежал.

За шатром сразу забегали, послышался топот копыт, И через некоторое время в шатёр стали собираться воеводы.

Князь с помощью прислуги надел кольчугу, поножи и наручи.

Когда вошёл последний из воевод, князь обратился к собравшимся:

— Час суда Божия наступает! Выводите полки по уряду. Положим животы за други своя! С Богом! Да пребудет с нами Его благословение и Святая Богородица!

Воеводы поклонились в пояс великому князю — не по чину, нет. Просто перед боем, когда неизвестно, останется ли кто живой, хотели они отдать Дмитрию Иоанновичу долг уважения и сказать последнее «Прости, коли что не так». Воеводы перекрестились и вышли. За ними вышел из шатра и Великий князь.

На восходе начало сереть, но вокруг князя и над всем лагерем стоял густой туман.

Русое воинство пришло в движение. Воинов не было видно, только слышно, как совсем рядом проходили, переговариваясь, пешцы, да в отдалении ржали кони, ступали мягко по траве копытами.

Каждый из воевод знал, куда он должен был вести и где ставить свой полк. Одно тревожило князя — найдут ли воеводы в густом тумане свои места? Местность незнакомая, да и видели её все — и воеводы и воины — только вчера вечером, уже в сумерках.

Вздохнул Дмитрий Иоаннович, тяжело взобрался на коня и отправился к Зелёной дубраве, к засадному полку.

Наступало утро 8 сентября 1380 года.

Войска расположились на поле удачно. Сзади их прикрывали реки Непрядва и Дон, с левого фланга — река Смолка, с правого — ручей Нижний Дубяк, да ещё овраг, а за ним — Зелёная дубрава.

Татарам, лишившимся своего любимого манёвра — обхода с флангов, оставалась единственная возможность — атаковать в лоб. Великий князь, не отличаясь броней и шлемом от других воинов, подъехал к невысокому, едва заметному холмику, на котором в его, великокняжеском одеянии, уже сидел на коне Михаил Бренок.

— Здрав буди, воевода! — усмехнулся великий князь. — Честь тебе большая оказана, и ответственность на тебе великая. Сам понимаешь, гонцами, да ещё из-за дубравы, я войском управлять не могу. На тебя вся надежда да на воинство русское.

— Не бери в голову, княже. Чему быть, того не миновать. Семи смертям не бывать, а одной не миновать.

— Будь твёрд духом, боярин. Я всегда в тебя верил, к себе приблизил. Не разочаруй меня! Сейчас даже не обо мне речь — обо всей Руси, что на нас с надеждой смотрит. Да поможет нам всем Господь!

Князь неспешно, с достоинством уехал. Всё равно ни русские, ни татары бой начать не могли — густой туман закрывал поле предстоящего сражения, делая управление войском невозможным.

Фактически, теперь руководить боем должен был Михаил Бренок. Были в войске князья и бояре богаче его, родом именитее и древнее, но князь поставил их руководить полками, а его, Михаила — всем войском. Верил ему великий князь, знал, что не дрогнет он в решающий момент, что лучше умрёт, чем отступит.

Любое войско управлялось в бою сигналами. Рядом с Бренком стояли прапоры с сигнальными флажками — для каждого полка свой. Для дублирования приказа воеводы рядом с ним находились ещё боевые барабанщики, восседавшие на конях. С обеих сторон седла были приторочены тамбурины — большие вытянутые барабаны. В бою, передавая приказ, прапоры поднимали и отклоняли в сторону нужный сигнал, а барабанщики играли на тамбуринах определённую дробь. Звук этого барабана был столь силён, что даже в шуме боя его было слышно.

Медленно тянулось время, час шёл за часом, и, наконец, туман стал рассеиваться. Солнце едва пробивалось сквозь его плотную пелену. Вот уже видно на сто шагов, на двести... Перед Михаилом открывалось построение русских полков.

Самые первые, ближе всех к врагу, стояли конники Сторожевого полка. За ним, параллельно, стоял Передовой полк. Слева и справа от него, почти без промежутка, стояли полки правой и левой руки.

За передовым полком уже расположился большой полк, главная сила войска. Передние ряды всех полков занимали конные, за ними — ряды пешцев. Между рекой Непрядвой и Большим полком стоял небольшой полк поддержки, своего рода резерв. А тяжёлая кованая рать, козырь русских войск, укрывалась в Зелёной дубраве. Дубрава скрывала засадный полк полностью.

Перед дубравой, за оврагом, виднелись две деревеньки — Калишево и Загорье. Жители, испуганные перемещениями войск и предстоящим боем, в панике покинули их ещё вечером. Сейчас деревни были пусты, только куры рылись в пыли.

К одиннадцати часам утра туман полностью рассеялся, и взорам русских открылись татары. Они стояли в двух вёрстах, темнея конной массой. На Красном холме был расположен шатёр Мамая с развевающимися рядом бунчуками, аналогами русских сигнальных флажков. Войско татарское вширь, по фронту, занимало не менее двух вёрст, русское — около полутора. Но главное — сколько рядов по глубине?

Михаил прикинул взором: русских — около двадцати рядов, что заняло не менее половины версты. Из-за расстояния разглядеть, сколько рядов у противника, было невозможно.

Кони в нетерпении били копытами, покусывали удила. Ратники переговаривались между собой, и над русским войском стоял негромкий шум.

Вдали, среди татар, началось какое-то движение. Перед фронтом в разные стороны скакали лошади. «Гонцы, что ли?» — подумал Михаил.

Но вот всё стихло. Со стороны татарской послышался рёв сигнальных труб, звон литавров. Бунчуки наклонились вперёд, и масса людей и всадников пришла в движении.

Глава 9 МАМАЙ. БОЙ


Хан Мамай с войском, верными татарами крымскими, выехал из своей столицы Бахчисарай в июле. Пекло стояло невыносимое, но степняки были привыкшими к жаре. Их больше заботило состояние травы — не выгорела бы! Степняки не знали, что такое заготовка сена, кони их, низкорослые и мохнатые, паслись на пастбищах круглый год — даже зимой, копытами добывая из-под снега кустики примороженной травы.

Для татарина-степняка конь — это всё! Это средство передвижения, это мясо, это тепло в зимнем походе. На коне татарин ехал, ел — даже справлял малую нужду, не сходя с коня. За основным конём в поводу следовал заводной — а то и два. На марше татарин на ходу пересаживался, давая коням отдых. Таким образом, войско татарское за день могло преодолеть расстояние, для европейца немыслимое — пятьдесят, а то и шестьдесят вёрст, появляясь перед противником внезапно, когда он их не ждал, считая, чтоордынцы ещё далеко.

Вот и теперь, пройдя через крепость Ор-Капы, закрывающую Перекоп на замок, татарское войско повернуло вправо, обходя с севера Азовское море. По пути к ним присоединялись степняки из западных улусов. Поход намечался большой, о нём татары знали ещё с зимы. И каждый хотел поучаствовать, напоить саблю вражеской кровью, нагрузить арбы и повозки трофейным добром, пригнать пленных. Короче, разбогатеть. Ведь миром правили деньги, и каждый это знал. К Мамаю прибивались опытные воины и совсем юнцы, желающие прославиться, стать богатурами.

Уже подойдя к Дону, к низовьям его, и переправившись, войско встало на несколько дней. В условленном месте к нему примкнули буртасы, ясы и черкесы. Ждали армянских наёмников.

С двухдневной задержкой прибыли и они — около полутора тысяч конницы. Все с бронёй хорошей, в кольчугах с длинными рукавами, наручами и поножами. Щиты круглые, копья, сабли и боевые длинные ножи.

Была ещё тысяча пехотинцев. Вооружение почти такое же, как у конных, только копей нет, и щиты треугольные, острым углом вниз смотрят, синей краской крашены. У татар же конники щиты имели круглые, а пехота — миндалевидные.

Войско Мамая разрасталось на глазах и уже достигло сорока пяти тысяч.

Хан объезжал стан, раскинувшийся не меньше чем на фарсанг, и сердце его наполнялось гордостью. Разве может Дмитрий Московский устоять против такой силы? А ведь это ещё не всё, должны подойти казанцы, генуэзские наёмники позже присоединятся. А рязанцы? А Ягайло с его многочисленной ратью? Нет, на этот раз — никакой пощады и милости! Рабы должны знать своё место!

На следующий день войско выступило в поход. Впереди, как всегда, шли конные дозоры, рыскающие по степи на один дневной переход впереди основных сил. Но пока им делать было нечего. Разве что поймали несколько беглых рабов, пробирающихся на Русь, и показательно казнили их, содрав с живых кожу. Кто осмелится идти в Дикое поле? Разве что безумец, которого Аллах лишил разума.

После трёх дневных переходов, к вечеру, прискакал гонец с вестью о выгруженных с кораблей генуэзских пехотинцах-копейщиках. Переночевав, войско к исходу дневного перехода встретилось с наёмниками.

Копейщики явно обустраивались по римскому порядку. Вокруг лагеря был выкопан ров, вбиты колья, ходили дозорные.

Хану понравился порядок.

По сигналу командира копейщики выстроились в четыре фаланги, по тысяче человек в каждой.

Удивила их броня. На каждом — кольчуга с длинными рукавами, на руках — налокотники, на ногах — бригандинные поножи, набедренники стальные. На головах — пехотный барбют с подвижным забралом. Щит — тяжёлая павеза высотой до плеча почти, если он на земле стоит. Высокий, прямоугольный, со слегка вогнутыми краями. Из вооружения — длинное копьё, тяжёлый корд и кинжал на правом боку.

Рядом с командиром — знаменосец. На древке — белый прямоугольный флаг с красным крестом Святого Георгия.

Управлялись фаланги с помощью барабана и литавр.

— Да, попробуй даже конницей пробить такую стену из железа! — восхитился хан. Осмотром он остался доволен.

А ещё хан вёз в обозе свой главный козырь — три медных пушки с пушечных дел мастером Раилем. Москвитяне будут очень удивлены, а может, даже разбегутся, заслышав пушечный гром. Сам хан никогда не видел и не слышал пушечной пальбы, но ведь османский султан сделал подарок, и хан хотел опробовать новинку в деле.

Отдохнув несколько дней после перехода, войско двинулось дальше. Стоять на одном месте долго было просто невозможно, кони выщипывали всю траву окрест.

У развалин старой крепости Хэлэк войско Мамая встретилось с казанскими татарами. Эмир Казанский, Азан, отправил к Мамаю сардара Сабана с пятью тысячью всадников. «Пусть лучше погибнете вы, чем всё государство», — напутствовал он своих воинов перед походом.

Теперь Мамай, получив в войско всех на земле западных улусов, двинулся маршем на север и через несколько переходов встал в Кузьминой гати. Это уже были земли рязанские.

Хан разослал во все стороны дозоры, повелев одному из них идти в сторону Коломны.

— Встретишь москвитян — боя не принимай, уходи назад. Твоя задача — известить меня, где враг! — напутствовал он десятника.

Гонцы же отправились к Ягайло. По договору, он уже должен был подойти к Одоеву. Хану надо было точно знать, где находятся союзники и где Дмитрий.

Через три дня примчался взмыленный дозор с неприятным известием. Десятник, он-баши, спрыгнув с коня, упал на колени.

— Великий хан, войско Дмитрия подходит к Дону. Насколько мы успели разглядеть, с ним три тумена конницы и обоз. Нам встретилась конная разведка москвитян, но по твоему приказу мы не стали приближаться и ушли.

— Вы всё сделали правильно. Иди, отдыхай!

Хан зашёл в свой шатёр, уселся на подушки. Он просчитался, полагая, что Дмитрий будет ждать его на Оке, в районе Коломны. Русские всегда делали так, ожидая врага за рекой, надеясь не допустить переправ или напасть во время её, когда войско противника наиболее уязвимо. А Дмитрий двинулся вперёд, по землям рязанским. Что ж, это, может быть, даже и хорошо. Князь Рязанский, Олег, не потерпит на своей земле чужаков. Тем более что любое войско в походе, да на чужих землях, занимается грабежом.

Он и не знал, что князь Дмитрий при смотре войск на Девичьем поле у Коломны строго-настрого запретил трогать и обижать рязанцев.

Войско Дмитрия велико, но его — ещё многочисленней. Пока Дмитрий наведёт мосты, пока переправятся... А время идёт.

На марше по дороге тысяча воинов конных растягивается на третью часть фарсанга, по-русски — на версту. Русское воинство Растянется на тридцать вёрст, да ещё обозы. Переправа займёт много времени. Пожалуй, это удобный случай! Сам Аллах посылает ему, Мамаю, сигнал. Надо атаковать! Войска Дмитрия частично успеют переправиться, но останутся разделённые рекой. Другого такого случая может просто не представиться. Ну и что, что союзники — тот же Ягайло — не успел подойти? Он, Мамай, сам разобьёт Дмитрия, и обозы и трофеи достанутся его татарам. Тем более громкой и великой будет победа.

Хан призвал к себе мурз и объяснил, что Дмитрий наводит мост, желая переправиться. Глаза мурз сразу загорелись, они поняли Мамая с полуслова.

— Поднимайте конных и скачите к переправе. Пехота пусть догоняет. Полагаю, мы разобьём Дмитрия раньше, чем генуэзцы успеют подойти.

Мурзы быстро покинули шатёр. Взвыли боевые трубы, ударили барабаны и литавры. Шум подняли неимоверный. Сотни, тысячи и десятки тысяч воинов покидали лагерь. Пехота строилась походной колонной.

Сам Мамай взлетел в седло. Он хотел руководить боем, насладиться в полной мере гибелью и отступлением ратников Дмитрия, вкусить сладость победы. В конце концов, каждый воин живёт ради этого сладкого мига.

Но как ни гнали всадники коней, добраться засветло до переправы Дмитрия они не успели.

Войско остановилось на ночёвку. Хан от досады грыз ногти, срывая злость, избил ногайкой ни в чём не повинного слугу.

Костры разводить хан воинству запретил. В ночи их свет далеко виден, незачем себя обнаруживать. Мамай распорядился выслать вперёд лазутчиков, желая к утру знать диспозицию войск Дмитрия. Сам улёгся спать на мягкие подушки в шатре.

Мамай встал рано утром. Воинский стан не спал. Воины сидели кружками, по своим десяткам, жевали вяленую конину, нас, точили оружие. Погода была великолепной: тепло, на чёрном небе сияли крупные звёзды.

К шатру Мамая стали съезжаться мурзы. Войско надо было выстраивать прямо после вчерашнего перехода, времени катастрофически не хватало, и Мамаю надо было определить диспозицию.

После недолгого обсуждения было решено часть конницы поставить впереди войска — для лобового удара, за ними — генуэзских копейщиков и армянскую пехоту. С флангов пешцев будет прикрывать конница союзников-черкесов, а также ясы и буртасы. Руководить боем хан решил с единственного возвышенного места — с Красного холма, где и велел поставить шатёр и где должны были расположиться сигнальщики. За Красным холмом, оставаясь невредимым для Дмитрия, должны были расположиться тяжеловооружённые, закованные в броню наёмники, своего рода резерв на случай прорыва русских или для нанесения удара в переломный момент боя. Эта конница из крымских татар была его гордостью, его надеждой.

В заключение хан определил место подле своей ставки для трёх пушек мастера Раиля. Это была неприятная неожиданность для русских. Доселе пушки в столкновении войск не применялись. После отъезда мурз стан татар пришёл в движение. Пешие начали выстраиваться, конные же татары бросились к табунам, начали ловить своих коней и занимать свои места. Шум поднялся при передвижении изрядный — гремело оружие, звенели удила, раздавался топот копыт.

Мамай поморщился. Вот-вот должно было взойти солнце, и тогда он увидит перед собой войско Дмитрия. И великий князь Московский увидит его воинов и устрашится их числу. Никогда ещё Мамай не водил на Русь такого многочисленного войска. А если ещё поспеют союзники? От Олега Рязанского пришла пока тысяча воинов, их тысяцкий велел передать слова Олега: «Воссоединившись с ратью Ягайло, они, подчиняясь повелению Ягайло, обойдут рать Дмитрия и ударят в тыл».

При воспоминании об этих словах Мамай ухмыльнулся: «Пока они соединятся, да пока подумают, как лучше ударить, он уже успеет разбить войско князя. И тогда все трофеи достанутся ему одному, а воины, передохнув после кровавой битвы, не встречая более сопротивления, пройдут по Руси. Имя его, Мамая, запомнят потомки». Грудь хана распирало от гордости.

Однако погода по-осеннему начала портиться. От речушек, ручьёв и рек стала подниматься серая мгла, и вскоре густой туман окутал построившиеся для боя войска.

Мамай проехал на Красный холм. Огромный, с десятую долю фарсанга, он возвышался над местностью. Но и с него ничего не было видно вокруг, только водянистая мгла.

На холме уже поставили шатёр, рядом стояли сигнальщики с бунчуками, барабанщики армянские, трубачи татарские, литаврщики генуэзские. Тут же, верхом на конях восседали мурзы из свиты.

Взошло солнце, едва проглядывающее тусклым жёлтым пятном над горизонтом. Но проклятый туман не рассеивался. Начало парить. Воины в войлочных поддоспешниках под броней начали потеть. На доспехах стали собираться капельки влаги.

Лучники убрали луки в сагайдаки, закрыли колчаны со стрелами. Для лучника влага — беда, нет ничего хуже.

Время шло, а туман всё не рассеивался.

Со стороны войск Дмитрия раздавался шум, какой бывает, когда воины занимают или уже заняли свои места и готовятся к бою.

Туман мешал обеим ратям.

Часам к десяти подул лёгкий ветерок, и верхняя часть тумана стала рассеиваться. Сверху проглянуло солнце, начало понемногу пригревать, и через час туман полностью рассеялся.

Взору рядовых воинов и мурз предстало стоящее перед ними войско противника. Рядовые конники видели перед собой только сторожевой и передовой полки, радуясь в душе малочисленности врага. Сам же Мамай, находясь на холме и сидя верхом на лошади, видел дальше и был удивлён. Перед ним, на половину фарсанга от его войска стояла плотная стена ратников. Влево и вправо, на двадцать полётов стрелы, половину фарсанга занимала конница русских.

Воинов было много, даже очень много.

В первые минуты после того, как хан смог обозреть врага, он даже растерялся, придя в шок от увиденного. Откуда у Дмитрия такое войско? Судя по щитам, наёмников у Москвы нет. Неужели вся Русь поднялась? У Мамая мелькнула малодушная мысль — надо было брать дань с Москвы, как это делали его предки, а не воевать. Но отступать было уже поздно. Уйди он сейчас, без боя — и опозорится на всю жизнь. Да ему и не дадут потерять лицо. Любой из мурз свиты просто срубит ему голову. Ведь половина из его свиты подкуплена купцами фряжскими — это Мамай знал хорошо. В его, Мамая, поход на Русь вложены большие деньги крымских колонистов. Даже если он уйдёт отсюда живым, спрос будет серьёзный и строгий.

Мамай вздохнул, его охватило неясное пока чувство беды. Он поднял вверх руку. Трубы коротко взревели, барабаны начали выбивать мелкую частую дробь. Это был сигнал «приготовиться».

Ратники вытащили из ножен сабли, другие — из петель у седла копья. Лучники достали луки, наложили на тетивы стрелы. И хан опустил руку, указывая вперёд.

Сигнальщики опустили бунчуки конных туменов. Конница начала разбег. Застоявшиеся кони рвались вперёд, но уж больно ноша была тяжела, бронь и оружие всадников сдерживали ход.

Поле сразу затянуло пылью, но Мамаю с холма было хорошо видно, как навстречу его коннице начала разбег конная рать русских.

Глаза хана в предвкушении жестокого побоища разгорелись. Он нервно мял в руках камчу. Без малого три тумена конницы неудержимой лавой летели на русских. Слышался тяжкий гул, земля сотрясалась. До столкновения оставались мгновенья.

Удар! Слились воедино звон оружия, столкнувшихся коней, их ржание, крики дерущихся и стоны раненых. Из-за пыли, некоторое время висевшей облаком над местом сшибки, ничего не было видно.

Наконец пыль осела, и Мамай с радостью увидел, как от передового отряда русских осталась лишь малая горсточка, а его воины рвутся вперёд. Однако от русских навстречу им спешил уже значительно больший отряд, а за ним было хорошо видно неподвижное основное войско Дмитрия. Русские обычно строились в пятнадцать рядов в глубину. Их большой полк ещё не вступил в бой, а конница татарская, главная ударная сила Мамая, уже понесла потери.

Ещё один удар! Сшиблись передовые полки русских и татар. На этот раз русских было значительно больше, и схватка шла ожесточённее. Сверкали сабли, шлемы и броня татарские и русские, над полем стоял шум невообразимый — такой, что здесь, на холме, в отдалении, даже соседа расслышать было невозможно.

Но вот русские стали отступать. Не побежали трусливо, поодиночке, а развернулись все, кто остался в живых, — и к своим.

В большом полку в двух местах конники расступились, образовав проходы. Туда и влетели на взмыленных, разгорячённых конях воины передового полка.

Татары бросились было их преследовать, стараясь на плечах отступающих прорваться сквозь строй. Но русские начали стрелять из луков, осыпая татар стрелами.

Воины Мамая стали разворачивать коней, стремясь избежать гибели, но сзади уже напирали другие ряды. Образовалась давка.

Мамай, увидев заминку, тут же приказал сигнальщикам передать воинам сигнал — продолжить атаку.

Заревели трубы, несколько бунчуков с разноцветными лентами склонились вперёд.

Татары не знали строя, не признавали порядка, но дисциплина и исполнительность была у них в крови ещё со времён Темуджина и Батыя. За неисполнение приказа, за трусость в бою наказывался весь десяток. Сбежал, покинул поле боя один — казнили прилюдно оставшихся девятерых. Бежал целиком десяток — казнили сотню. Потому Мамай не сомневался, что атака продолжится.

И в самом деле, воины прикрылись от стрел щитами и снова ринулись в бой.

Но и русские, опустошив колчаны стрел, взялись за копья. Их конница начала встречный разбег. Сила удара — в скорости. Но в любом случае первые два-три ряда с обеих сторон враждующих армий, пронзённые копьями, задавленные конями, погибали сразу.

А дальше уже шла рубка на саблях — остервенелая, жестокая. Даже кони принимали участие в битве — они становились на дыбы, били чужих коней передними копытами, кусали их и людей. И всадники и лошади были залиты своей и чужой кровью.

Сеча была беспощадная. Будучи раненными, воины старались удержаться в седле. Упал с коня — затопчут насмерть, превратят в лепёшку, в кровавое месиво.

Теперь, после столкновения основных сил татар и большого полка всё решали стойкость и число воинов.

Мамай заметил, что когда большой полк русских пошёл в атаку, стали видны ряды русских пешцев, а за ними — ставка Дмитрия. Хан вгляделся пристальнее. Так и есть, сам Дмитрий на коне в красном княжеском плаще и золочёном, блестевшем на солнце шлеме-ерихонке. Рядом свита его из бояр и сигнальщики. Вот куда надо нанести удар, вот кого засыпать стрелами! Изничтожить князя и бояр, лишить русских воевод их князя. Откуда он управляет своими ратями, там и реет на древке его стяг. Ведь известно по опыту — как только князь погибнет и стяг падёт, в сердца воинов змеёй вползает неуверенность, и каждый начинает думать только о том, как спастись самому.

Мамай приказал сигнальщикам передать приказ войску — прорваться к русскому князю, засыпать его стрелами. Убьют — хорошо, в плен возьмут — ещё лучше будет.

Приказ с заминкой был исполнен. В сторону ставки князя стала прорываться группа татар, пуская стрелы. Правда, от места боя до ставки было ещё далеко, и стрелы до князя не долетали, поражая в основном стоящих перед ставкой пешцев.

Сама сеча основных сил шла в середине поля. Ни русских, ни татар противостоящие им силы не могли сломить.

И тогда Мамай отдал приказ коннице ударить по флангам русским. Слева и справа, обходя свою пехоту, вынеслись свежие воины. С воплями и воинственными криками понеслись они на полки правой и левой руки войска Дмитрия.

Но и русские не стали ждать удара татар. Мамай увидел, как рядом с князем качнулись сигнальные флажки, и кони русских пришли в движение, разгоняясь для встречного удара. Треск ломающихся копий и щитов, звон столкнувшегося железа! Музыка, лучше которой Мамай ничего не слышал. Музыка, услаждающая слух настоящего воина!

Хан, не отрываясь, смотрел на поле боя. Теперь, с вводом в бой флангов татар и русских полков правой и левой руки сеча кипела почти на всём поле — около половины фарсанга в длину и на треть в глубину. Столь большого сражения хан ещё не видел.

В самый напряжённый момент к хану подъехал мурза из свиты.

— Досточтимый и великий хан, позволь сказать слово.

— Говори! — милостиво кивнул хан, не отрывая глаз от битвы.

— Прибыл гонец с известием.

— Откуда? — удивился хан.

— Из Сарая, от верных тебе людей.

— Зови, я буду в шатре.

Хан спрыгнул с лошади и прошёл в шатёр. Здесь было тише — на открытой местности надо было кричать, чтобы услышать друг друга.

Мамай уселся на подушку. Всё-таки он хан, властитель, и гонца надо встретить подобающе.

Вошёл мурза, за ним — пропылённый и усталый гонец, тут же павший на колени и склонивший голову до земли, устланной персидским ковром.

— Говори! — приказал Мамай.

Гонец достал из-за пазухи серебряную пайцзу на шнурке и показал Мамаю.

— Известный тебе человек, высокий хан — да продлятся твои годы, и да пусть стада твои будут тучны...

— Дело говори! — прервал его Мамай.

— Эмир Тимур дал Тохтамышу часть своих гулямов, и Тохтамыш вместе с волжскими татарами вышел на земли Крымского улуса.

Хан ощутил, как остро кольнуло в сердце. Ему даже стало как-то нехорошо. Он прикрыл глаза. Сердце колотилось о рёбра, не хватало воздуха. Мамай посидел немного, сердце успокоилось.

Он попал в капкан. Бой с русскими ещё идёт, и неясно — победа его ждёт или поражение. Но, по большому счёту, он проиграл. Тохтамыш, не имея сильного войска и могучей опоры за спиной в виде Тимура, не осмелился бы сунуться на земли Золотой Орды, его земли. Стало быть, войско его велико, и если он идёт по следу Мамая, то скоро будет здесь. Его же войско, уже потеряв в бою с русским значительное количество воинов, повторного боя не выдержит.

— Ты их сам видел? — открыв глаза, спросил хан гонца.

— Только издали, о, великий хан! Мне было приказано не приближаться к воинам, не рисковать и любым путём доставить тебе известие.

— Да, ты молодец, всё сделал правильно. И я тебя награжу.

Хан кивнул мурзе.

— Лошадь гонца устала, подарите ему одного из моих коней. Того, пегого.

Мурза склонился в поклоне и вышел.

— Как далеко чужое войско? — хан вперился взглядом в глаза гонца.

— Они в трёх днях пути, о, великий хан. С ними обоз, и идут они медленно.

Хан снова прикрыл глаза. Три дня! Это и много и мало. Он может победить Дмитрия в этом бою и уйти с войском в Литву, к Ягайло. Или в Киев — ведь он тоже принадлежит Литве. А впрочем?

— Они идут сюда, по моему следу? — спросил хан.

— Слишком широка вытоптанная конями полоса, невозможно заблудиться, великий хан!

— Ты можешь перекусить фруктами, испить кумыса с дороги.

Хан хлопнул в ладоши. Вошла рабыня, налила в чашку кумыса из кувшина, направилась к хану.

— Нет, ему дай! — хан указал на гонца. Сам же задумался.

Бой, который он смотрел, сразу отошёл на второй план, на задворки сознания. Теперь, после известия, которое принёс гонец, слишком многое изменилось. На кону уже стояла не выигранная битва, а его положение в Орде. Удержится ли он на вершине власти или будет скитаться изгнанником по чужой земле? Тохтамыш не из тех, кто оставляет живыми своих врагов. И встреча с его войском гибельна для него, Мамая. Мурзы продажны. Лижут ичиги, пока он у власти. А почуют, откуда ветер дует — могут и переметнуться. Что делать?

Мамай глубоко задумался. Для начала надо разбить русских, дать воинам трофеи. Кто побеждает — тот удачлив, за таким пойдут воины. Это первое. И второе, пожалуй — главное. С войском надо прорываться в Крым. Там знали отца, знают его, там можно организовать отпор Тохтамышу. В конце концов, там фряги, они должны помочь воинами и деньгами. В мозгу полыхнуло — а с генуэзскими копейщиками как? После боя, каков бы ни был его исход, придётся на конях уходить в Крым. Пешцы за ним не поспеют. А, к Аллаху их всех, они не правоверные — что генуэзцы, что армяне. Одно слово — наёмники! Пусть сами думают о своём спасении.

В реальность его вернуло чавканье. Гонец выпил кумыс и теперь ел фрукты. По подбородку текли слюни.

Хан брезгливо поморщился.

Заметив, что Мамай открыл глаза, гонец вскочил.

— Какие будут приказания? Мне нужно везти ответ?

— Да. Передай человеку, который тебя послал, что следующее известие пусть шлёт ко мне в Крым, в Бахчисарай.

Гонец почтительно склонился и, пятясь, вышел.

Хан тяжело вздохнул. Один гонец с небольшим известием, но как же сразу переменился мир!

А снаружи кипел бой, раздавались крики. Надо идти, добивать Дмитрия.

Мамай тяжело поднялся, как будто постарел на десяток лет, вышел из шатра и сел на лошадь.

Татары бились отчаянно. Поле боя было завалено трупами воинов и лошадей. Но слишком медленно было продвижение вперёд.

— Пехоте — вперёд! — скомандовал Мамай.

Мурза передал его слова сигнальщикам.

Ударили литавры генуэзцев, забили сигнальные барабаны армян. Их пехота двинулась вперёд. А навстречу им пошли пешцы русских.

Сначала напор копейщиков оказался силён. Русские, потеряв несколько рядов пехоты, начали отступать. На бранном поле образовались две большие дерущиеся массы — конники и пешие. Но, продвинувшись вперёд на полёт стрелы, копейщики завязли, застряли на месте. Генуэзцы уже потеряли в бою копья. У кого-то они сломались, у других боевыми топорами русских были подрублены древки, у третьих просто застряли в трупах и были брошены. Теперь генуэзцы, как и армяне, дрались на мечах и саблях.

Армяне подбадривали себя криками, генуэзцы дрались молча, стараясь сохранить строй, где один воин прикрывал соседа тяжёлой павезой. Пехота всегда сильна своим строем, монолитностью. Прорвись противник в середину, и бойцы окажутся неприкрыты, начнут нести потери.

Русский князь это понял, и направил на наёмников своих тяжеловооружённых всадников. С копьями наперевес они вырвались из-за своей пехоты и вломились в строй копейщиков. Но, потеряв в бою копья, наёмники оказались беззащитны перед кованой ратью. Русские пробили их строй в двух местах. Засверкали сабли, рубя копейщиков налево и направо.

Похоже, удача покинула генуэзцев. Победа — госпожа капризная, может склониться в любую сторону.

Хан осмотрел поле боя, вгляделся в ставку Дмитрия. Похоже, у русских резервы исчерпаны. Не видно пехоты, не видно конницы. Сейчас весы удачи колеблются, и даже малая рать способна склонить победу в его, Мамая, сторону. Есть у него такой резерв — три тысячи закованных в броню отборных всадников, стоящих за Красным холмом.

Мамай приказал дать сигнал бросить свой резерв на правый фланг, обойти русских между лесом и дерущимися войсками и ударить по левому флангу войск Дмитрия или даже в тыл. Мамай надеялся, что этот удар окажется последним, решающим. И так Дмитрий сопротивляется отчаянно и умело. Тем хуже для него, тем больше ратников русских поляжет на этом поле, тем меньше защитников останется у земель русских.

Грозно проскакали мимо холма всадники. Представители лучших семей татарских, закованные в кованую броню, с хорошим оружием, они представляли серьёзную силу. Хан их берёг до последнего, это были лучшие его воины.

Никем не остановленные, его тысячи прорвали жиденькую цепь русских пешцев, ударили во фланг русским, поставив перед собой цель — добраться до ставки Дмитрия. Уж им-то он был хорошо виден. Полоскался на ветру его княжеский стяг, с вышитым золотом ликом ихнего Бога. Рядом — бояре верхом на лошадях и сигнальщики. Но главное — князь жив! Виден его красный плащ и блестящий золотом шлем. Лица, конечно, из-за расстояния не разглядеть, а Мамаю уж очень хотелось поглядеть на лицо Дмитрия, когда его воины — отборная тысяча — пробьются к стану врага. Недолго осталось жить русскому князю, пусть ужаснётся, видя, как гибнут его воины.

Но что это? Хан не поверил своим глазам. От ставки Дмитрия взлетела вверх горящая стрела, прочертив небо дымным следом. Тут же из-за леса, в тыл его тысячам, вылетели свежие конники русских. И не один, не десяток, а тысячи!

Русские налетели, как ураган, и начали рубить его воинов.

Развернуться фронтом, лицом к русским, было невозможно, слишком плотно кони были друг к другу. Татары начали нести потери. А главное — запаниковали. Они думали — железным кулаком добьют остатки русских ратей, но сами попали в капкан, грозящий смертью. Если на глазах у него, Мамая, вырежут его лучших воинов — из знатных крымских родов, как он вернётся в Крым? Понятное дело, война без потерь не бывает, но если сгинет большинство его воинов, а сам Мамай вернётся — без людей и трофеев, в глазах оставшихся он станет неудачником, властителем, от которого удача отвернулась. И вряд ли ему уже когда-либо удастся опереться на крымчаков.

Мамай лихорадочно соображал, что делать. Уже было понятно, что победы над Дмитрием ему не одержать, хотя она была близка, казалось — ещё чуть-чуть, и всё! Враг будет разбит, а остатки русских побегут.

И он решил оставить на поле боя всю пехоту. Их не жаль: они все наёмники, да и не уйти им от русской конницы. Кроме того, надо бросить на свежий русский полк, что ринулся в бой из леса, из засады, всех конников союзных — буртасов, черкесов, ясов и армян. Их немного осталось, но они свяжут русских боем. А ему с татарами надо уходить. Так он сохранит лучшую часть воинов, избежит полного разгрома и успеет через степь уйти от Тохтамыша в Крым.

Мамай передал через сигнальщиков приказы. Однако быстро выполнить их не получилось.

Союзная конница попыталась пройти на правый фланг битвы, но русские вцепились в неё, мешая перегруппироваться. Однако, пусть и мешкотно, но получилось. Тяжёлая конница, значительно поредевшая, вернулась к холму. Посланная на прикрытие конница союзников не смогла удержать свежие силы русских. Мамай с холма видел, как гибнут его лучшие воины, а русские медленно и упорно продвигаются к его ставке. Медлить было нельзя.

— Готовьте пушки открывайте огонь! — передал через мурзу Мамай пушкарю Раилю. — Мы же уходим!

Заслышав приказ об уходе и видя, как к ставке приближаются русские всадники, медлить не стали. Мамай пустил впереди себя отряд телохранителей, за ним скакали мурзы и тяжеловооружённые всадники. Татары покидали поле боя. Бесславно, не добыв победы, но сохранив значительную часть войска, без исключения — крымчаков.

Теперь воины были нужны Мамаю для борьбы с Тохтамышем. А Дмитрий никуда не денется, пусть правит в Москве. Дойдут до него руки. Вот справится Мамай с Тохтамышем, соберёт войско, и тогда уже Дмитрию несдобровать. Не повторит он, Мамай, такой ошибки. Мало того, что он недооценил силы Дмитрия, так ещё и не дождался войск Ягайло и Олега. Тогда успел бы он великой ратью разбить Дмитрия и повернуть войско навстречу Тохтамышу. Если бы известие о выступлении Тохтамыша пришло раньше, боя вообще можно было бы избежать. Не вступить в бой — не позор для воина. Ещё вчера можно было пройти на рязанские земли, соединиться с Ягайло и совместно выступить против Тохтамыша, уйдя в Дикое поле. Но теперь поздно об этом сожалеть, не сделанного не вернуть. И потому хан нахлёстывал камчой коня.

Наверняка русские, разбив на поле боя остатки его войска, пустятся в погоню. А и пусть им! Мамай решил добраться до оставленных у Красивой Мечи обозов и заночевать там. Припасов в обозе хватит, чтобы прокормить армию, а у него всего-то и осталось — меньше одного тумена. Подкрепятся, и завтра уже снова в путь. И не по старой дороге, а забирая вправо. Через Дикое поле, вдоль Дона — и в Крым! Там спасение!

Глава 10 БРЕНОК. ПОБЕДА


Михаил, сидя верхом на лошади, смотрел, как татары конной массой понеслись на наши рати. Если стоять, то сначала татары, по своему обыкновению, будут засыпать русских воинов стрелами из луков. И только когда сшибка будет неизбежна, они уберут луки и возьмутся за копья. За счёт разгона проломят передние ряды и возьмутся за сабли. Момент упускать нельзя, иначе будут бессмысленные потери. Михаил впервые командовал огромным войском, сражение было с сильным врагом, ответственность была велика, и он волновался. От исхода боя может зависеть многое — не только его судьба, но, может быть, и судьба Москвы, а то и всей Руси.

Михаил облизнул внезапно пересохшие губы, крикнул сигнальщикам:

— Сторожевому полку — вперёд, в бой!

Голос был хриплым. Однако боярин, сидевший рядом верхом на коне, повторил его команду зычным голосом.

Качнулся вперёд флажок сторожевого полка, ударили тамбурины, толпа пришла в движение и, ощетинившись копьями, начала разгон.

Видно было, как татары лихорадочно убирают за спины приготовленные было, луки, берут в руки копья. «Ата, небось, думали — будет как всегда. Будем стоять и ждать, когда нас обстреляют из луков. А накося, выкуси!» — злорадно подумал Михаил.

Сторожевой полк имел защиту лёгкую — в основном кольчуги да щиты, ни на ком из ратников не было кованых зерцал. Зато для боя вместо копий ратники взяли рогатины. Оружие серьёзное, больше для медвежьей охоты подходит. Древко длинное, а сам наконечник стальной длиннее обычного, что на копьё — с локоть, как не более длиной, да ещё и перекладина стальная. Такое оружие да с разгона любой щит пробивает — и всадника за ним.

Глухой удар! Михаилу показалось, что мгновение он оглох. Только потом стали слышны крики, звон оружия, ржание лошадей. Пыль на месте столкновения поднялась, однако ветерком её сносило аккурат в сторону Красного холма, к ставке Мамая. Михаил же хорошо видел своё войско.

Рубились ожесточённо, но татар было больше, и они стали одолевать.

— Передовому полку — вперёд, татар — в копья! — скомандовал Михаил.

Навстречу дерущимся сначала медленно, затем всё быстрее двинулся передовой полк. Ратники его были защищены лучше, многие, особенно в первых рядах, имели пластинчатые брони. Воины в передовом полку были из княжеских и боярских дружин — не ополчение городское, боя не знавшее. Обучены были, опыт имели, не одну сечу прошли.

Встречный удар был мощным. Две первые шеренги татарских всадников просто смяли, накололи на копья, а дальше взялись за сабли. Рубили татар ожесточённо, вымещая на них всю злость за унижения, причиняемые ханскими баскаками, за угнанную в полон родню из деревень, за побратимов, павших в предыдущих сечах.

Несмотря на временное превосходство в воинах, злость и умение сделали своё дело. Татары начали понемногу пятиться, сдавать назад.

Пробиваться вперёд передовому полку стало затруднительно — ведь здесь прошла первая сеча татар со сторожевым полком. Громоздились груды убитых воинов, туши коней; всё было залито кровью и истоптано. Так и шли — по мёртвым, не имея возможности обойти тела стороной.

К Михаилу подскакал гонец из передового полка.

— Воевода! Тяжко, давят татары силою, подмога нужна. От сторожевого полка единицы уцелели. Погибли бояре Микула Васильевич Вельяминов, Тимофей Васильевич Волуй и Андрей Иванович Серкиз. Тело же Ивана Родионовича Квашни не найдём. Может, если только после битвы?

— Не время считать убитых. Вот что: передай князьям Дмитрию и Владимиру Всеволодовичам, что сейчас большой полк в наступление пойдёт. Как увидите, поворачивайте назад, уступите место. Для вас два прохода оставят. Понял ли?

— Понял, — кивнул гонец. — Лишь бы продержались ратники.

Бренок приказал дать сигнал большому полку готовиться к атаке. Собственно, сам князь Фёдор Белозерский был здесь, среди бояр.

— С Богом, братия! — напутствовал всех князь и ускакал к своему полку.

Как только он появился впереди полка, Бренок дал сигнал выступать. Огромная масса коней и людей пришла в движение. По пути рать разделилась на три потока, оставив два широких прохода. Остатки передового полка поскакали сквозь проходы, возвращаясь назад. Но не все! Михаил заметил, как несколько всадников остались продолжать сечу.

Как только появились первые ратники, вырвавшиеся из боя — пропылённые, с посеченными доспехами, с головы до пят в своей и чужой крови, Бренок спросил:

— Кто это там из передового полка остался? Сечу с татарами ведёт?

— Андрей Пересвет и Григорий Капустин.

— Воистину богатыри! После боя доложу о том князю.

Вернувшиеся без сил сползали с коней и валились на землю. Кто-то — из-за ран и потери крови, другие же — от усталости. Даже подготовленному, сильному воину долго сражаться в доспехах было утомительно. Копья передовой полк оставил на поле боя, да и сабли у некоторых были сломаны. Сражались трофейными, татарскими, или тем, что схватить успели. Один ратник дрался трофейной железной булавой.

— Ох и тяжело! Как ею в бою махать?

— Он же махал! Тимофей, как тебе трофейное оружие?

— Тяжеловата немного булава, зато любые доспехи и головы крушит! — отвечал ратник.

— Как же ты её добыл?

— Взял татарина на копьё! Да он успел мне этой булавой щит в щепки разбить, собака такая!

Воины устало засмеялись. Ополченцы из пешцев, стоящие рядом, помогли перевязать раненых, слушали рассказы ещё разгорячённых боем воинов.

К ратнику с булавой подошёл здоровенный детина.

— Слышь, дядько, не одолжишь ли свою железяку? Богом клянусь, верну опосля!

— Бери, трофея не жалко. А осилишь?

Детина поднял булаву с земли, перекинул с руки на руку, со свистом покрутил ею над головой.

— Мне бы потяжелее.

— Бери что дают. Звать-то тебя как?

— Гридя Хрулёв! — пробасил ополченец.

— Удачи тебе, Гридя!

— И вам не хворать! — отшутился ополченец.

Теперь на поле боя столкнулись две равные силы. Только татары после столкновения со сторожевым и передовым полками уже несли потери, да и устали. Русские же ратники были свежими, заждавшимися своей очереди. Лихо врубились они в ряды татарские и на первых порах начали теснить татар. Схватка стала отодвигаться в сторону Красного холма.

— Принадавим, робятки! До шатра уже недалеко! Вырвем Мамаю сердце злобное! — прокричал князь Фёдор. И почти тут же пал, пронзённый в шею метко пущенной татарской стрелой.

Полк тут же возглавил его сын, княжич Иван. Молод он ещё был, горяч. Видя гибель отца, ворвался на коне в самую гущу врагов, раздавая удары саблей направо и налево. Ненависть к врагу и желание отомстить за гибель отца подвигли его на риск. Один из татар, находившихся сзади, ухитрился метнуть в спину княжича сулицу — коротенькое боевое копьецо. С пяти шагов гранёное железо пробило доспехи, выйдя остриём из груди. Рухнул княжич на шею коня, сражённый насмерть.

Отбили ратники тела отца и сына, не дали татарам поглумиться над ними, вывезли к своим. А уж к ставке княжеской, где был Бренок, татары конные пробились небольшой группой. Начали стрелы метать на ходу.

Бояре сплотились вокруг Бренка, прикрыли его своими щитами. Стрелы железным дождём били по щитам, по броне. Но попадали и в открытые участки тела, раня и убивая.

Одна из стрел попала в шею коня Михаила. От боли конь взвился на дыбы, а потом рухнул в конвульсиях. Михаил едва успел вытащить ноги из стремян и соскочить с коня, чтобы он не придавил его своей тушей.

Татары восторженно взревели от радости, когда шлем Михаила исчез из вида. Но воеводе подвели запасного коня и помогли взобраться в седло. В полном боевом облачении сделать это было нелегко. Теперь уже ликующими криками разразилась русская пехота, снова увидевшая князя на своём месте.

Однако же в Большом полку кроме убитых обоих Белозерских были и другие служилые князья и бояре. Каждый из них привёл с собой под знамёна Дмитрия свои дружины. И теперь, после гибели Белозерских, они не дрогнули и продолжили битву.

Медленно, по пяди, русские продвигались вперёд.

Но татары бросили на подмогу своей коннице свежие силы. И русские ратники сразу почувствовали, как татары стали давить.

Возглавлявший свою дружину служилый князь Лев Иванович Морозов видел, как оставшийся на поле боя из сторожевого полка богатырь схватился на саблях с огромным татарином.

— Это же бывший литовский боярин Александр Пересвет! — крикнул князю кто-то из его бояр.

Силы сражавшихся богатырей были равны. Сверкали сабли, раздавался звон соударявшихся клинков. Среди дерущихся поневоле образовалось небольшое пространство. Кружили кони, поединщики привстали на стременах, чтобы хоть кончиком сабли дотянуться до врага.

Пересвету удалось прорубить кольчугу на левой руке татарина, но тот даже внимания на рану не обратил. Татарин отбил щитом рубящий удар Александра, ударил сам, чиркнув своей саблей по кольчуге Пересвета. Хороша оказалась кольчужка литовского оружейника, выдержала удар, лишь лязг раздался да металлический шелест от колец.

Только татарин саблей вниз повёл, зацепив бедро Александра. Но богатырь лишь зубы сцепил, да со всей своей силой ударил саблей по краю татарского щита, расколов его пополам. Взвизгнул татарин и в злости полоснул поперёк груди неосторожно приоткрывшегося Александра, разрубив на нём кольчугу. Кровь окрасила кольчугу богатыря. Но и татарин теперь без щита оказался. Рубанул его Пересвет сверху вниз, угодив по плечу, и почти отрубил татарину левую руку.

Однако силён оказался багатур татарский. Другого такой удар пополам бы развалил, до седла. Этот же усидел и в ответ саблей полоснул Александра по шее, самому уязвимому участку тела. Фонтаном хлынула кровь, и завалился Пересвет на шею своего коня. Вскинул было победно татарин руку с саблей, но сам покачнулся, начал заваливаться влево да и упал наземь.

Татары закричали:

— Темир-мурза!

Ага, так вот это кто! Известный своими победами поединщик, любимец Мамаев.

Недалеко от него бился и инок Ослябя. Железным шестопёром он крушил щиты, железные доспехи, разбивал головы, ломал руки и рёбра татарские. Пытались его татары сабельками своими достать, да только не получалось. Легковата сабля супротив шестопёра.

Но только и тут татары нашли подлый способ — накинули иноку аркан на шею. Схватился Ослябя за верёвку, потянул на себя могучей рукой — так, что татарина едва не выдернул из седла. Только беззащитен оказался богатырь в сей миг, и тотчас ударили его копьём под лопатку. Поник богатырь русский да и сполз наземь.

Свежие силы у татар качнули весы удачи в сторону Мамаеву. Несмотря на битву ожесточённую татары пядь за пядью начали продвигаться вперёд.

Встревожился Михаил Бренок, заметив движение большого полка назад. Не время ли резерв в бой вводить? И гонец в это время к Бренку прискакал — в пыли да крови.

— Тяжко нам, воевода! Татары свежие силы ввели, давят! Устали бойцы! Бояре подмоги просят!

— Держитесь, сколько можно! Вижу, тяжко всем приходится, только Мамай не все силы в бой ввёл. Надо и нам свежих воинов сохранить. Так и передай боярам.

Гонец вздохнул огорчённо и поскакал к большому полку.

Михаил прекрасно понимал бояр. Коли помощи не будет, стало быть, дружины боярские потери большие понесут. А с каждой части своей земли служилый боярин должен выставить определённое число воинов, причём конно и оружно. А как их выставить на смотр или войну, коли дружина вся поляжет? Можно, конечно, набрать из крестьян, желающих перейти в боевые холопы. Но не каждый из них способности имеет, и на обучение время потребно, много времени — год, два. Хорошо, если победа, тогда трофеи будут, будет на что оружие купить, коня справить. А если нет? Вот и старается каждый князь или боярин своих людей сохранить. Нет, в трусости их обвинить нельзя, уж коли ввязались в сечу, так дерутся отчаянно, до последнего вздоха, до последней капли крови, пока рука оружие держать может. Потому Михаил спокоен был за большой полк.

Небольшая группа конных татар прорвалась через большой полк, через сечу и ринулась на пешцев русских, явно метя на ставку великого князя — уж больно цель заметна. Откуда им было знать, что великий князь Дмитрий не здесь совсем. Однако не тут-то было!

Думали татары, что ряды ополченцев они легко прорвут, да на беду свою на Гридю Хрулёва попали — с его трофейной булавой. Застоялся хлопец в ожидании врага — когда-то ещё до пешцев очередь дойдёт? А враг вдруг рядом оказался. Отцы-десятники слова молвить не успели, как Гридя палицей своей заработал. Не только всадники, но и кони их разлетались в стороны, как пушинки, от ударов его булавы. Соседи его по строю только копья наклонили-изготовили, глядь — а драться-то уже не с кем. Одни убитые да покалеченные лежат, да лошади без всадников по полю мечутся.

Сенька Быков, сам парубок не из маленьких, восхитился:

— Слышь, Гридя, ты бы хоть нам кого-нибудь оставил! Зол ты драться!

— Так с ними и надо! Чего на них глядеть! Враг — он хорош, когда мёртвый!

Сенька не нашёлся что ответить. До ополченцев очередь в сечу вступать ещё не дошла, а Гридя уже отличился, трофеи себе добыл. Будет что рассказать родне да соседям, когда вернётся. Сенька даже позавидовал. Ну ничего, заварушка серьёзная идёт, ещё и он, Быков, себя в деле покажет, не одного татарина пришибёт. Булаву бы ему такую же, как у Гриди, только где её взять? Из оружия у него только рогатина охотничья и нож. Правда, рогатина надёжная. Ратовище метра три, отполированное до него десятками чужих ладоней.Лезвие, то бишь рожон, в локоть длиной, отточено, яко бритва. Это уж он сам постарался. Вот только перекладина смущала. На боевых копьях её не было. Для охоты на серьёзного зверя, вроде медведя, она была нужна. Хаживал Сенька года два назад на медведя, было дело, помнил, как дядя его всадил рогатину в поднявшегося на дыбы лесного хозяина. Раненый медведь яростен, лют и страшен. Только перекладина и удерживала его на безопасном расстоянии. Лапы его с мощными когтями так и мелькали перед лицом.

Сенька, хоть и испугался вначале, ухватился за ратовище, помог сдержать напор зверя. А потом и другие охотники подбежали, помогли заколоть медведя охотничьими кинжалами.

Вот только татарин — не медведь. В душе Сенька переживал — а ну как лезвие пробьёт щит татарский, а до туловища не достанет из-за перекладины?

Меж тем большой полк медленно пятился назад. Бренок подумывал, не ввести ли в бой резерв? Вот татары — добавили свежих всадников, и наши пятиться стали.

Бояре вокруг Михаила обсуждали ситуацию вполголоса. Бренок улавливал отдельные слова, иногда фразы. По всему — склонялись бояре к тому, что резерв в дело пускать пора. Только Михаилу сердце подсказывало — рано ещё. Не всех воинов Мамай на поле боя вывел. Как бы не остаться в самый разгар, в самый трудный, решающий момент без свежих сил, способных переломить ход боя.

А Мамай видно решил — пора! Михаил увидел, как с обоих флангов двинулась вперёд татарская конница. «Вот оно», — подумал Михаил. Чего-то подобного он ожидал. Татары во всех сражениях после лобового столкновения, поистрепав основные силы противника, старались его обойти с флангов, окружить, ударить с тыла, посеять панику. Ведь воин в бою смотрит вперёд, поглядывает на соседей — держатся ли ещё, прикрывают ли бока? И когда вдруг сзади, в своём тылу возникает неожиданно враг, сея смерть, в душу змеёй заползает тревога. Что там, сзади? Может, пал уже воевода? Не время ли спасаться самому? И глядишь — один дрогнул, поддался панике, за ним — другой... И вот уже вся дружина, нахлёстывая коней, позорно покидает поле боя, оставляя брешь в обороне. А в неё тут же вливаются татары. И вот уже войско расчленено на несколько частей, управление им потеряно, каждая сотня сражается за себя, а со всех сторон враг... Так проигрываются битвы.

Михаил передал боярам приказ — вводить в бой полки правой и левой руки, отбить фланговые удары татар. Приказ был тотчас же передан сигнальщиком. Склонились вперёд прапоры полков левой и правой руки, заухали тамбурины. Для верности в полки были посланы гонцы.

Да только и в полках не зевали, следили за действиями татар и за великокняжеской ставкой. Почти одновременно конница обоих полков начала разбег. Всадники ощетинились копьями. Разбег, столкновение!

Теперь бой кипел по всему фронту — сколько видел глаз.

У Бренка оставался небольшой резерв конницы в виде поддержки большого полка, пешцы-ополченцы и засадный полк в Лесной дубраве. И если Мамай с высоты Красного холма мог видеть и пешцев и резерв, то засадный полк за Зелёной дубравой был для Мамая невидим. Не знали о нём и татарские лазутчики.

Правда, и Бренок не знал о тяжеловооружённой коннице татарской, укрытой за Красным холмом. Оба полководца имели в рукаве по сильному козырю.

Основные силы с обеих сторон уже были задействованы, и теперь только стойкость и умение воинов решали исход боя. Михаил знал, как много сил и уговоров приложено Дмитрием для сбора войска со многих земель и княжеств. И если татары одержат победу, это будет катастрофа не только для воинства. Русь очень долго не сможет оправиться от такого удара. И сможет ли вообще? На карту поставлено многое, если не всё. «Да и победа достанется нам тяжёлой ценой, — с горечью подумал Михаил. — Лучшие, опытнейшие воины погибают сейчас в битве. Сколько же тысяч русских не вернётся в свои дома, как оборонять земли от иных врагов? Ведь Ягайло только и ждёт, когда Русь ослабнет, когда можно будет оторвать от земель русских лакомые куски — Смоленск, Полоцк, Великий Новгород».

Сидя на коне, Михаил с беспокойством смотрел на фланги. Особенную тревогу вызывал у него правый фланг. Хотя воины там были опытные и полководцы умелые — Андрей Ольгердович, Фёдор Елецкий, Юрий Мещёрский, Андрей Муромский — все княжеские звания.

Положение складывалось серьёзное, но Михаил выиграл.

Левый фланг под руководством князей Ярославских, а также князей Фёдора Моложего и Глеба Друцкого пока держался. Но и от них пришла тревожная весть, посланная с гонцом: татары перешли речку Смолку, и теперь приходится держать фронт и левый фланг. Сил не хватало, русские войска потихоньку пятились, но отступления нигде не было, не говоря уж о бегстве.

Татары атаковали яростно — откуда только силы брались? Они ухитрились вдоль левого берега Смолки добраться до Дона и захватить мосты. Теперь, даже если бы русские вздумали отступить, это было бы невозможно. Слева — Смолка с татарами на берегу, справа — Непрядва, сзади — Дон. Михаил представил, как радовался Мамай, узнав о захвате мостов. Как же, русские оказались в западне!

Недалеко от места гибели боярина Пересвета бился русский богатырь огромного роста — Григорий Капустин. Поговаривали, с берегов Вятки в войско Дмитрия пришёл. Сначала он бился конно, а когда коня под ним убили, стал биться пешцем. И даже стоя на земле, он был почти вровень с конными.

Бился богатырь огромной секирой — оружием ему под стать. Секира — оружие для конников редкое, его обычно норманны любили. Огромное лезвие порхало в его сильных руках. Боялись подступиться к нему татары. Что можно противопоставить тяжёлой секире? Сабельки татарские либо отбрасывались в сторону, либо ломались. А владельцы сабелек падали с коней, разрубленные вместе с доспехами.

Вокруг Капустина вал образовался из убитых татар и коней их. Никого не щадил Григорий, секира описывала круги, только воздух шипел. И копьями пробовали его достать, да секира легко перерубала древки. Вот он, богатырь, рядом совсем, да попробуй его возьми!

Наконец двое татар взялись за луки. Их сотоварищи расступились внезапно, образовав коридор, и лучники с дистанции в десяток шагов пустили стрелы. Гранёные, бронебойные наконечники пробили кольчугу и вошли в грудь русскому воину. Застыл богатырь, опустил руку с секирой, посмотрел недоумённо на древки стрел, торчащие из груди. А татарские лучники, опасаясь только ранения, выстрелили снова. Одна стрела в шею вошла, аккурат под бармицей, другая — в живот. Покачнулся богатырь, выронил секиру и упал на землю.

Татарам близко подойти страшно, ткнули они для верности копьём в мёртвое уже тело. Но ту г наши ратники подоспели, и не до глумления или мародёрства татарам стало, самим бы уцелеть.

Полк левой руки смог продержаться до трёх часов пополудни. Лишь потеряв едва ли не половину воинов, полк начал отходить.

Михаил сразу уловил угрозу. Отступая, полк Левой руки обнажил левый фланг большого полка. Татары не преминут этим воспользоваться, ударят. Надо немедля принимать меры, и Михаил скомандовал:

— Резерв — на левый фланг, немедля!

Командовал резервом князь Иван Тарусский, воин опытный, прошедший не одно сражение, полководец искусный. Князь и сам был недалеко от Михаила, видел сложившуюся ситуацию. Поглядывал на Бренка с нетерпением. А дождавшись приказа, сам поскакал к резерву, и вскоре конный отряд уже мчался на левый фланг.

Свежие силы позволили остановить отступление, а главное — не опасаться татарского удара во фланг большого полка.

Михаил через некоторое время смог перевести дух. Теперь у него оставались лишь пешцы и засадный полк, но он был на крайний случай. Михаил решил про себя, что бросит его в бой, когда будет решаться судьба сражения, когда даже малые силы помогут выиграть сражение. А засадный полк за Зелёной дубравой — силы отнюдь немалые. Несколько тысяч отборных всадников, а воеводы — лучше нет на Руси. Сам Боброк-Волынский там, в полку же князь Владимир Андреевич Серпуховской. Знали бы татары, что в облачении простого воина в засадном полку — сам Великий князь Московский Дмитрий. Тогда бы и удар главный туда направили. Лишь бы большой полк устоял, основная сила русской рати. Дрогнет он, не устоит — уже никакой резерв или засадный полк не спасёт положения.

Но, к радости Михаила, засадный полк стоял. Нёс потери, немного пятился, но стоял.

Михаил снова обратил внимание на левый фланг. Резерв во главе с Иваном Тарусским остановил татар, но вернуть положение полка левой руки на прежнее место не смог. Ещё бы подбросить туда сил, но кого?

Видимо, и Мамай заметил успех своей конницы на левом фланге. Из-за холма, на котором возвышался его шатёр, блистая доспехами, вынеслась свежая рать.

У Михаила от увиденного гулко застучало сердце. Сколько у Мамая ещё осталось сил? Копейщики его наёмные, со страшными щитами и диковинными шлемами ещё стояли на месте. Но конного резерва, выехавшего из-за холма, Михаил не ожидал. А если Мамай послал не всех, приберёг ещё несколько тысяч воинов?

Тяжеловооружённая конница, закованная в броню, с ходу ударила по нашему левому флангу. Как ни сопротивлялись русские, а сила солому ломит. Отчаянно отбиваясь, они начали пятиться.

Часть татар из свежего подкрепления ударила в открывшийся фланг Большого полка. Пока полк отбивался, татары завязли в сече. Но полк левой руки продолжал отступать.

— Стоять! — привстал на стременах Михаил.

Да разве можно услышать голос одного человека, когда все звуки заглушают звуки боя?!

Татары ликующе вопили, продвигаясь вперёд. Вот они одолели первую сотню саженей, вторую... Вперёд они продвинулись, но тем самым подставили весь свой фланг справа.

До сих пор никакого движения со стороны Зелёной дубравы татарами замечено не было, и они решили, что в ней нет никаких войск, ну, может быть, — обозы русские.

Положение складывалось критическое. «Или сейчас, или будет поздно», — решил Михаил.

— Пускай стрелу! — закричал он сигнальщикам.

Ещё с начала боя рядом с сигнальщиками один из воинов поддерживал огонь в костре. Заслышав приказ, он сорвал с плеча лук, достал из колчана заранее приготовленную стрелу, обмотанную паклей и смоченную земляным маслом. Воин сунул стрелу в огонь и, как только пакля загорелась дымным, чадным пламенем, наложил её на тетиву, вскинул лук в небо и выстрелил. Стрела, оставляя за собой дымный шлейф, ушла ввысь.

Это был заранее обусловленный сигнал. Тысячи воинов, наших и татарских, его увидели.

Несколько мгновений ничего не происходило. Затем, неслышимая за звуками боя, из дубравы и из-за неё вынеслась русская рать. Её удар во фланг отборному татарскому войску был силён и страшен. Многие десятки татар оказались заколоты копьями, вырублены саблями.

Среди татар поднялась паника, раздались крики. Численность засадного полка даже на беглый взгляд изрядно превышала число татар из резерва Мамая. Даже простому воину, а не воеводе стало понятно, что участь резерва была решена. Теперь только время решало участь татарской кованой рати.

У Михаила отлегло от сердца. Теперь за фланг слева он был спокоен. Но стал вызывать беспокойство большой полк. Устав от сечи, потеряв множество воинов, он начал прогибаться, отступать назад. «Господи, — взмолился Бренок, — да когда же это кончится?» Ну нет у него больше резервов, только пешцы остались. Однако пехота против конницы не устоит, да и нельзя её пока в бой бросать. Вон, ряды копейщиков на стороне Мамая ещё стоят, совсем свежие, в бою не участвовавшие. Вот против них пешцы будут в самый раз. Но и стоять, смотреть, как пятится назад большой полк, тоже сил человеческих не было.

Татары явно пытались пробиться к ставке великого князя. Да и как было не заметить ставку? Прапоры стоят, развевающееся, чёрное великокняжеское знамя с вышитым золотом ликом Иисуса полощется на ветру. Сам Великий князь на коне впереди восседает, корзно красное на нём, и шлем золотом отливает. А вокруг воеводы да бояре из свиты. Даже слепой увидит, где сердце войска русского.

Группа татар, около полусотни, почти пробилась через ряды большого полка. Ещё напор — и они прорвутся. Правда между ними и ставкой ещё ряды пешцев стоят. Но знают и русские и татары, что пехотинец супротив конного — не боец.

Приподнялся на стременах Михаил:

— Други мои! Не пора ли и нам размяться, сабли татарской кровью напоить? Изнемогает большой полк! Постоим же за землю русскую! Вперёд!

Успел только напоследок воеводе пешцев сказать:

— Стой здесь! Ежели Мамай копейщиков вперёд пустит, тогда твой черёд!

— Всё исполню, как велишь.

Выхватил Михаил саблю из ножен, тронул коня. Расступились пешцы, образовав проход. Бренок, а за ним и свита его боярская ринулась в бой.

Завидев в своих рядах великого князя, воины русские вскричали:

— Князь Дмитрий с нами!

Как будто бы новые силы в воинов влились. Сеча пошла и вовсе ожесточённая. Татары видели: вот он, князь русский, ещё немного, ещё напор — и его можно убить или взять в плен. Только и русские знали: нельзя, чтобы князь в плен попал. Позорно это для войска! И хоть многие в крови были — своей и чужой, находили в себе силы биться дальше.

Слева и справа от себя Михаил видел бояр из разных земель русских. Немного поодаль, справа, бились рязанцы, присланные князем Рязанским Олегом Ивановичем. «Молодец Олег Иванович! — подумал Михаил. — Людей своих на сечу к Дмитрию послал, войско со всех земель русских безвозбранно через свои пределы пропустил, а теперь войско Ягайло держит».

А слева москвичи сражались. Они особо рады были видеть своего князя в сражающемся войске.

На Михаила сразу полетел татарин в мисюрке и в кольчуге. Он был ещё молод, полон сил и желания сразить самого великого князя Московского. Только кроме желания надо ещё и опыт иметь, приправленный хладнокровием.

Татарин с ходу нанёс два сабельных удара, которые Михаил принял на щит. Замахнулся он и в третий раз, но русский ратник справа от Михаила вогнал татарину в левую половину груди сулицу, использовав её как копьё. Убитый запрокинулся на круп лошади.

А из-за убитого уже второй враг пробивался — постарше, поопытней. В глазах — злоба, саблей бездумно не размахивал, поперёк своей груди держал.

Михаил первым выпад сделал, но татарин легко отбил его щитом. Бренок попытался уколоть его концом сабли в шею, но татарин отбил его клинок и сам резанул Михаила по руке. Заскрежетала кольчуга, но выдержала.

Противник попался достойный, с выдержкой, он явно провоцировал Михаила на атаку. Вдруг князь в запальчивости приоткроется, вот тут-то он и нанесёт сабельный удар.

Бренок был настороже, сделал несколько ложных выпадов, имитируя атаку, но татарин ни разу не купился, лишь глазами сверкал.

Однако Михаил всё-таки обманул своего врага. Он, слегка повернув голову вправо, крикнул:

— Бей его в спину!

И татарин попался на обманку. Видно, язык русский зная, дёрнулся щитом, пытаясь закрыться, правую руку с саблей вскинул, чтобы удар отбить. Тем самым на мгновение приоткрылся, но этого мига хватило, чтобы Михаил, почти распластавшись на шее коня, вонзил кончик сабли в шею татарину — в кадык. Враг захрипел, изо рта хлынула кровь.

Михаил даже не успел увидеть, что с ним стало, потому что слева на щит обрушился сабельный удар. Михаил качнулся в седле, уклоняясь, сабля пошла с оттягом вниз, прорезав княжеский плащ.

Прикрываясь щитом, Михаил выпрямился в седле и бросил взгляд налево. На него нападал татарин в начищенных и позолоченных доспехах — явно из знатных воинов, скорее всего, мурза татарский.

Противники обменялись градом ударов, но оба были равны по силе и умению и не нанесли друг другу даже небольшой раны.

Конь татарский, понукаемый всадником, кружился на месте, поворачиваясь то левым, то правым боком. Неудобно Михаилу, приноравливаться надо. И мурза в седле как юла — то наклонится к шее коня, то почти упадёт спиной на конский круп, пропуская над собой сабельный удар. Всё-таки Михаилу удалось зацепить саблей бедро вражеское. Окрасилась штанина кровью татарской.

Но и мурза осторожнее стал. Больше прикрывался щитом, чем нападал. Ему на помощь ещё конник спешил, размахивая боевым топориком.

Видя затруднительное положение Бренка, вовремя подоспели два боярина — вроде как суздальских, связали боем подоспевшего татарина, так что ему не до мурзы стало, самому бы уцелеть.

После ранения и кровопотери движения мурзы помедленнее стали — силы берег. Михаил же наседал, наносил удары слева, справа, сверху, но мурза успевал подставлять щит. Выпростав ногу из стремени, Михаил ударил сапогом по морде татарской лошади. Взвился скакун, а Михаил того и ждал, полоснул со всей силы по ноге мурзы, не прикрытой поножами — чуть ниже колена.

Охнул татарин, а нога уже только на сухожилиях болтается, кровища ручьём хлещет. Напоследок попытался он саблей Михаила достать, но силы уже покинули его. Так и упал с лошади наземь.

Михаил дух перевести не успел да поле боя осмотреть, как ещё двое татар объявились, сразу с обеих сторон атаковали. Натиск одного Бренок успел отбить, а второй ударил саблей. Заскрежетала кольчуга, бок резанула боль, потом почувствовал — сыро, кровь по телу течёт. Зацепил, паршивец!

Один из бояр суздальских свалил татарина, ударив по шее сзади и срубив ему голову.

Другой же татарин нападал почти беспрерывно. Михаил только оборонялся — то щитом прикроется, то саблю подставит.

Начала накатываться слабость. Не сильно пока, но саблей махать резко уже не получалось.

Так бы и досталась победа татарину, но из-за лошадей вынырнул пеший воин, потерявший коня в схватке. Он вонзил татарину саблю сбоку, под кольчугу, и погрузил её в тело по самую рукоять. Татарин дёрнулся, закатил глаза. Воин же схватил коня Михаила под уздцы и развернул его в сторону ставки.

— Ранен ты, княже, вон — весь бок в крови. Перевязать тебя надо.

И повёл коня к пешцам. Отход Михаила прикрыли бояре.

Едва добравшемуся до ставки Бренку помогли слезть с лошади, стянули кольчугу. Один из лекарей, бывших в каждом полку, осмотрел раненого.

— Повезло тебе, боярин! Кольчуга спасла. Рана длинная, но неглубокая. Крови много потерял, однако — заживёт быстро.

Лекарь плеснул из фляги на рану вином, простой иглой с суровой ниткой наложил несколько швов, присыпал рану толчёным сухим мхом и перевязал чистой тряпицей.

— Глотни, боярин. Вино — оно для крови хорошо!

Михаил приложился к фляге. Вроде и в самом деле полегчало.

— Помогите кольчугу надеть.

Бояре беспрекословно помогли Михаилу надеть кольчугу — бой-то ещё не закончился, и даже в седло помогли подняться.

Бренок осмотрел поле боя. На левом фланге засадный полк успешно громил татарский резерв. Бой там разбился на несколько очагов. Большой полк сражался, но уже не больше чем в сотне саженей от рядов русских пешцев.

Со стороны татарского стана донёсся рёв трубы, качнулись сигнальные бунчуки. Что это? Неужели Мамай бросил в бой свежие силы? А у русских только и остались, что пешцы, большей частью неподготовленные ополченцы с разномастным вооружением.

Однако всё оказалось лучше, чем ожидал Михаил. Натиск на большой полк ослабел, а затем конные татары стали и вовсе отступать, покидая поле боя, обходя своих копейщиков с флангов. Попытались было отойти татары из резерва, но им мешали ратники из засадного полка. Свежие, заждавшиеся сечи воины вцепились в татар, как тигр в добычу. Они наблюдали за ходом боя из-за Зелёной дубравы, рвались в сечу, но их до поры до времени удерживали Боброк-Волынский и Владимир Андреевич. Теперь же, вступив в бой, воины сражались яростно, спеша внести свою лепту в победу.

Оставив русским небольшой заслон из пары сотен всадников, основной массе тяжеловооружённых татар удалось уйти за Красный холм. Со стороны ставки Мамая снова заревели трубы.

Михаил и бояре с тревогой смотрели вперёд. Что ещё придумал Мамай? Или он перегруппировал выведенную из боя конницу и ударит ею в другом месте? За левый фланг Михаил был спокоен, там засадный полк. А вот за правый — беспокоился. Воинов там осталось мало, а быстро перебросить засадный полк на правый фланг не получится.

Но, по знаку ставки Мамая, поднялось знамя у полка копейщиков, и они медленно двинулись вперёд. Среди копейщиков, в центре, шагали барабанщики и литаврщики. Копейщики шли в ногу, держа копья остриём вверх.

Бренок отдал приказ большому полку отойти. Они ещё продолжали бой с разрозненными группками татарских конников. Надо было дать воинам большого полка возможность перевести дух, перевязать раненых, привести себя в порядок. Неизвестно, что предпримет Мамай, и на этот случай Большой полк, как основная единица русских сил, ещё может понадобиться.

Увидев и услышав сигнал, разрозненные дружины большого полка стали возвращаться. Местом для их сбора Михаил определил за пешцами. Похоже, пришёл их черёд вступить в бой. Ведь копейщики Мамаевы медленно, пробираясь через завалы из мёртвых тел, приближались к середине поля брани.

Когда большая часть остатков большого полка покинула, освободила поле, Михаил отдал приказ: «Пешцам — вперёд, в атаку!»

Застоялась пехота: ведь сражение на их глазах происходило, и они рвались в бой. Сначала двинулись вперёд быстро, даже бегом. Да, видно, остудили горячие головы десятники из опытных воинов.

— Сбавь шаг, не сбивай дыхание; до врага ещё далеко, береги силы!

Подровнялся строй, потом ощетинился копьями и рогатинами. Их имели только первые несколько рядов. У остальных — мечи, сабли, совни, шестопёры, боевые топоры да булавы. От места сбора большого полка прибыл гонец.

— Воеводы велят передать, что потери велики. После пересчёта доложат точнее, но боеспособных не более половины осталось. Одних бояр более двух сотен не вернулось.

Михаил не подал виду, но в душе ужаснулся. Это только в большом полку! А во всём войске сколько же будет? Боярин не просто опытный воин. Служилый боярин набирает, содержит, обучает свою дружину. За каждым стоят десятки, а то и сотни дружинников. Это же какие потери Руси придётся оплакивать?

Меж тем пехотинцы обеих воюющих сторон сближались. Небольшое число лучников в русских рядах, в основном из охотников, дали первый нестройный залп. «Далековато начали», — подосадовал Михаил. Но, к его удивлению, несколько копейщиков было убито. Их товарищи из второго ряда тут же заняли места убитых. «Выучка хорошая», — отметил про себя Михаил. Лучников явно приободрили первые успехи, и дальше, по мере сближения, стрелы полетели чаще, метко выбивая копейщиков из строя.

Внезапно барабаны и литавры смолкли. Копейщики разом опустили копья. Шеренги ощетинились железом.

— За Русь! — дружно вскричали русские.

Столкнулись шеренги. Ополченцы попробовали сначала нахрапом, да откатились быстро, оставив убитых. Копья у первых рядов копейщиков были короткие, у вторых — длиннее, а у третьих — ещё более длинные. И все три первых ряда защищались одновременно, выставив лезвия, как ёж иголки. Мало кто из русских смог прорваться до щитов даже, а кто и смог — разве тяжёлые павезы разобьёшь мечом или саблей?

А копейщики медленно, но неуклонно продвигались вперёд. Сделали полшага, поставили павезы на землю, выпад копьями, потом ещё полшага вперёд, и всё повторяется снова. Прямо-таки непробиваемая железная стена.

Оторопели было ополченцы. Как прорваться внутрь шеренги, хотя бы за первый ряд?

Выход нашёл Васюк Сухоборец из Москвы. Был он плотником, а в праздники любил размяться кулачным боем — стенка на стенку или один на один. И редко уходил битым, поскольку был силён, мускулист и подвижен.

— Робяты, вот же татарин убитый лежит. Чего он под ногами валяется, только мешает! Берись за руки, за ноги! Раскачаем, да сверху на копья и бросим, пусть теперь послужит Руси. А по мёртвому и мы наверх взбежим.

Долго не думали, схватили убитого, раскачали за руки, за ноги, да и швырнули на копья. Удачно тело упало, на концы лезвий, у древков. Невозможно удержать такую тяжесть на конце древка, пригнулись до земли копья.

Васюк прыгнул на мёртвое тело, аж кости захрустели, взвился в прыжке и приземлился за щитами, сломав шею копейщику своим весом. Да и давай крушить всё округ себя боевым топором. Всю жизнь топором работал, теперь вот повоевать пришлось.

Генуэзцы не ожидали нападения сверху щитов. Руки копьями заняты, до корда — вроде меча — в тесноте не дотянешься. А шлем стальной, барбют — не защита от боевого топора. Да и подвижное забрало видимость сильно ограничивало.

Пока поняли, что случилось, Васюк пятерых зарубил, а следом за ними и другие ополченцы успели прыгнуть. То-то пошло веселье!

Генуэзцы копья бесполезные побросали, за кинжалы схватились. В тесноте ими орудовать удобнее. Да только кинжал короче, чем древко у боевого топора.

Ловко орудовал боевым шестопёром Юрка Сапожник, прыгнувший следом за Басюком. Бил оружием своим по головам, раскалывая черепа даже под шлемами. По плечам бил, ломая кости, по рукам, слыша хруст костей и крики боли.

— А, суки! Не нравится? А не ходите не Русь!

Вмиг проделали ополченцы брешь в обороне копейщиков, за ними другие хлынули, всё расширяя её. В других местах свои способы находили.

В полусотне саженей ополченец костромской Петруха Вьюнок перед копьями упал, перекатился поближе к павезам да, вскочив, — чеканом по рукам, по головам! Повалились двое копейщиков из первого ряда, он на их тела вскочил, да за второй ряд принялся. А те сделать ничего не могут: в руках — длинные копья, враг — на расстоянии вытянутой руки, и за ним следом другие ополченцы ломятся.

Воспряли духом русские пехотинцы — и иноземцев хвалёных бить можно!

А Бренок, сидя на лошади, держался за раненый бок — вроде так полегче было, и наблюдал за боем.

В центре сначала пешцы отступили немного, но затем в нескольких местах пробили бреши в рядах копейщиков и начали яростно рубиться. На левом фланге ратники засадного полка добивали заслон татарский.

Михаил повернул голову вправо, в боку больно кольнуло. Обходя пехоту, за их спины прорывался отряд всадников. Впереди вроде татары, а за ними — воины в невиданной доселе одежде и защите, никак — наёмники.

— Похоже, черкесы, — выдохнул кто-то из бояр.

— В спину пехоте ударить собрались! — добавил кто-то.

Конников было немного, около двух сотен, но беды они немалой натворят, ударив в спину пешцам.

— Гонца в большой полк! Срочно на правый фланг три сотни! — распорядился Михаил. А сам оборотился к боярам. Он понимал, что, пока доберётся гонец, пока отдыхающие после боя дружины соберут сотни, пройдёт время. Надо сейчас связать всадников боем. — За мной! Возьмём татар на сабли!

Около полусотни воинов и несколько бояр поскакали за Михаилом.

Татары сразу приметили красный плащ и золочёный шлем Михаила. Не до пехотинцев русских им стало, более важная и лакомая цель появилась.

Две группы всадников неслись навстречу друг другу. Расстояние быстро сокращалось. Вот уже Михаил чётко различает переднего всадника. Судя по кольчуге, украшенному шлему-мисюрке и щиту, татарин явно был из знатных. Тем больше чести!

На дистанции в десять саженей воин справа от Михаила, явно охраняя и оберегая Бренка, ловко кинул сулицу, угодив татарину в грудь.

Сшиблись! Засверкали сабли, глухо стукались щиты, ржали лошади.

С Михаилом бился рыжеусый черкес. Физически сильный, он сразу обрушил на боярина град сабельных ударов. Бренок прикрывался щитом, изредка сам нанося ответные удары. Улучив момент, он уколол противника в приоткрывшийся бок. Черкес успел ударить его по правой ноге, разрубив поножи и ранив. Сам же враг продолжал сражаться, хотя Михаил готов был поклясться, что его удар достиг цели.

На помощь черкесу подоспел татарин. С небольшим круглым щитом и без брони он продержался бы недолго, будь один на один с Михаилом. Но теперь он крутился слева, отвлекал внимание на себя, и Михаилу пришлось распределять своё внимание на обоих. Где же наши? Почему так долго нет конников из большого полка?

Ему удалось, привстав на стременах, рубануть черкеса, отрубив тому правую руку у локтя, и тут же он повернулся к татарину — но поздно. Сильный удар поперёк спины, аж в глазах потемнело, за ним — второй. Бренок упал с лошади.

А тут и сотни подоспели. Во главе — Дмитрий Ольгердович. Сразу в сечу врубились, окружили противника. После яростной схватки, в которой и пешцы помогли, стаскивая татар и черкесов с лошадей баграми, уничтожили врага.

— Князь тут был, в сече! Князя ищите! — крикнул кто-то из бояр.

Только по плащу красному, княжескому, отыскали Бренка под телами убитого татарина и туши лошадиной. Михаил был ещё жив, дышал хрипло и весь был в крови. Стянули с него кольчугу, разрубленную в нескольких местах, перевязали тряпицей раны. А кровь не унимается — слишком глубоки раны на спине. Рёбра разрублены, кровь в ране пузырится.

— До лёгких татарин достал! Боярина — на плащ и к ставке несите! А ты, — Дмитрий ткнул пальцем в воина, — скачи в засадный полк и передай воеводе Боброку, что Бренок ранен тяжко. Пусть теперь командует самолично.

Гонец умчался.

Михаила донесли до ставки и положили у дуба, рядом с сигнальщиком.

— Лекаря! Срочно!

Михаил потерял сознание.

Глава 11 БОБРОК


Оповещённый гонцом, Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, главный воевода всего войска и воевода засадного полка, прибыл в сопровождении нескольких бояр и полусотни всадников. Соскочил с коня у лежащего навзничь Бренка.

— Эх, боярин-воевода! Что же ты сам в бой полез? Себя не берег? Воевода — голова для войска! Как воевать без головы?

Но Михаил лежал без сознания, повязка обильно пропиталась кровью.

— Лекарь смотрел его?

Подошёл лекарь, покачал головой.

— Не жилец он, воевода. Отойдёт вскоре, раны серьёзные.

— Жаль, хороший воевода. Попозже подъеду.

Обычно во время боя ранеными никто не занимался. Воины сами оказывали помощь себе и своим товарищам. Каждый возил в перекидной суме сушёный мох, нитки, иглу. Когда бой заканчивался победой, ранеными занимались лекари и сами ратники. Коли ратник выжил, лёжа на поле боя, то и дальше жить будет, коли загноилась рана — не будет. Таких на телеги клали и обозом домой отправляли. Раненых противника добивали на поле боя.

Своих убитых после боя собирали, рыли братскую могилу и хоронили. По православному обычаю, с отпеванием, поскольку с воинством всегда священник ездил.

С чужих убитых снимали оружие, броню, да так и бросали бездоспешных на поле боя — воронам и шакалам на поживу. Оружие, как и другие железные изделия, всегда собирали, потому что железо стоило немалых денег. Знатные тогда трофеи были.

Дмитрий Михайлович занял место раненого Бренка в ставке, рядом с сигнальщиками. Общее положение своих и мамаевых войск он знал, следил за ходом боя из Зелёной дубравы, а в последнем бою самолично участвовал.

Боброк-Волынский окинул взглядом опытного воеводы поле боя. Ополчение русское стояло на месте, успешно сдерживая натиск копейщиков, а в нескольких местах даже вперёд продвинулось.

К князю подскакал воин из числа лазутчиков.

— Боярин-воевода! Конница татарская, скрытая за холмом, уходит!

— Как уходит? Куда? — не понял сначала Боброк.

— Про то мне неведомо. Говорю, что сам видел. Уходят по дороге к Красивой Мече.

От этого известия Боброк растерялся слегка. Что задумал Мамай? Отвести всадников своих и, пройдя по землям рязанским, соединиться с Ягайло и вновь ударить на русское войско? Тогда не устоять, больно потери велики. Или уходит совсем, в Орду свою, почувствовав, что не одолеет войско Дмитрия?

Задумался Дмитрий Михайлович. Почему Мамай не довёл бой до конца? Почему конницу уводит, бросив пехоту иноземную на поле боя? Ну, на этот вопрос, пожалуй, ответ есть. Пехота от конной погони не уйдёт, потому — пожертвовать наёмниками решил. Пока они бой продолжать будут, он успеет уйти далеко. Но куда уйти? Надо направить засадный полк на ставку Мамая. Если его там нет, надо бросаться в погоню.

— Слушай внимательно, — рукой подозвал он к себе боярина Шепелева. — Пусть Владимир Андреевич Серпуховской ведёт засадный полк на Ставку Мамая. Похоже, сбежал хан с конницей своей. Коли так, пусть в погоню бросаются. Кони у Засадного полка свежие. Догонят.

— Всё исполню, как велишь, воевода!

Боярин с десятком воинов ускакал. Боброк усмехнулся в усы. Такого исхода боя он не ожидал. Если конница ушла, то с копейщиками ополченцы сами справятся, надо только подождать немного. Если гонец от Владимира Серпуховского сообщит, что Мамай ставку свою покинул и с конницей вместе уходит, так и остатки большого полка не грех в погоню пустить, пусть добьют поганых. Не знал тогда Боброк, что Мамай не на соединение с Ягайло идёт, а бежит в Крым, опасаясь встретиться с войском Тохтамыша, извечного своего врага.

Боярин Шепелев слово в слово передал слова Боброка князю Серпуховскому. Удивился князь приказу. Как так? На Красном холме шатёр Мамая стоит, бунчуки татарские развеваются. Не похоже, что ставку оставили. Но спорить не стал, всё-таки Боброк-Волынский — большой воевода, знает что делает. Взлетел в седло.

— Сабли наголо! За мной, на холм!

По пути ратникам встречались небольшие конные татарские группы, наёмники пешие. Тех рубили походя, да они и сами разбегались, завидев конную лаву русских.

С ходу поднялись на холм. У шатра Мамаева сигнальщики да прочие трубачи-барабанщики, русских увидя, побросали всё и бежать кинулись.

Недалеко от шатра горел костёр, а рядом прислуга пыталась повернуть на русских три пушки. Видел такие уже князь. Громыхают сильно, аж уши закладывает, дыму много, и серой потом воняет. Рукой только в их сторону махнул, а пара десятков всадников русских уже туда несётся. Вырубили прислугу вмиг, татары ни разу и выстрелить не успели.

А русские уже в шатёр ханский ворвались. Князь только подъехать успел, а несколько ратников уже из шатра выбегают.

— Княже, пустой шатёр! Сбежал Мамай!

— Всем в погоню!

Знал князь: задержись он здесь немного, и воины начнут ставку Мамая грабить, трофеи собирать. Попробуй их оторвать от этого занятия!

Конница разогналась по склону. Вдали виднелась пыль, приотставшие конники.

— Уходят! — заорали бояре. — Догоним и всех в капусту порубим!

Скакали молча, измеряя глазами медленно сокращавшуюся дистанцию.

Начали догонять отставших, рубили их на ходу и, не задерживаясь, гнали коней дальше.

Догнали группу конных армянских наёмников.

— Первая сотня, останьтесь. Как разберётесь с ними, догоните! — скомандовал князь Серпуховской. Ему теперь надо было выиграть время. У его полка кони свежие; у татар запасных коней нет, но у них была фора во времени. Так и гнали. Кого догоняли — рубили, не неся сами никаких потерь.

Но, видимо, татары заметили погоню. На пути русских встала группа татарская, сотен в пять сабель численностью.

— Заслон Мамай поставил, сами улизнуть хотят.

Но и заслон не удержал надолго. Эти пять сотен были наёмниками татарскими, черкесами. Вооружены легко, брони почти ни на ком нет. Сопротивлялись они отчаянно, не Мамая спасая, прежде всего — свои жизни. Но куда им устоять против кованой рати?

Вскоре погоня продолжилась дальше. Гнали татар до самой реки, до Красивой Мечи. А это ни много ни мало — тридцать вёрст от Красного холма.

Остановились, потому как темнеть начало, дальше преследовать опасались из-за возможной засады. Да и лошади задыхаться стали, крупы у коней мокрые. Ещё немного — и падать начнут.

— Всё! Ночлег! — выдохнул князь. — Всем отдыхать!

Ратникам на ночёвку в походе остановиться — дело привычное. Коней расседлали, пустили пастись. Вокруг дозоры выставили. Еду — сразу в общий котёл. Война войной, а брюхо подводит, жрать требует.

Благо, река рядом. Переночевали спокойно.

Утром встали, водицы напились. След татарский на траве вытоптан — целый шлях, а пыли не видно. Далеко ушли.

Князь пожевал вяленого мяса, раздумывая: продолжать погоню или назад возвращаться, на Куликово поле? Коли догонять — опасно. Скоро ордынские земли пойдут, где Мамай хозяин. Соберут людишек с кочевий да засаду устроят. Неизвестно ведь, сколько воинов с Мамаем ушло. Судя по заслону вчерашнему, вполне может статься, что их много — не одна тысяча, а то и тумен.

Решил князь на месте оставаться день, а вперёд разведку конную послать. Пусть до полудня по следу Мамая идёт, а потом возвращается. За это время и люди, и кони отдохнут. К тому же ратники сварят себе чего-нибудь горяченького, кони траву пощиплют — всё веселее назад возвращаться будет.

Разведка вернулась значительно раньше. Встревожился было князь, а выслушав, успокоился. Оказалось, разведка по следу Мамая дошла до Кузьминой гати. А там! Глаза лазутчиков заблестели. Обоз там брошенный. Видать, оставил его там Мамай под охраной. Чего всё добро и припасы съестные на поле битвы тащить? У обоза ведь скорость невелика, а Мамай старался успеть к переправе русских через Дон.

— Ковров полно, одёжи бабьей! — восхищённо цокая языком, сказал лазутчик.

— А сами-то бабы где?

— Из людей — никого! Ни охраны, ни баб.

— Тогда веди к обозу.

Лагерь поднялся по тревоге, и вскоре весь засадный полк скакал за лазутчиками. Оказалось, до обоза вчера не дошли совсем немного. Здесь и в самом деле было чем поживиться: кибитки, телеги, арбы ломились от продуктов и несъедобных, но ценных вещей. Вот только лошадей не было. Но разве наших этим испугаешь? Запрягли они в телеги в своих верховых коней, сами на облучки уселись. Не бросать же добро в степи!

Только три сотни конных и осталось на случай стычки с татарами. Наверняка после вчерашнего боя кто-то из татар или их союзников уцелел. Ночью в кустах или в лесу отсиделся, а по светлу дню в Орду побежал. Татары всегда в кучки сбиваются. Вот на такой случай верховые нужны.

Радовались ратники. Как же: потери полк малые понёс, а трофеи знатные взял. Видно, удачлив князь Серпуховской.

А вчера, после ухода ратников засадного полка в погоню, Боброк решил побыстрее разделаться с копейщиками. Только они да ещё армянские пехотинцы оставались на поле боя.

— Поднять большой полк на коней! Передать им мой приказ: обойти копейщиков с тыла и стрелами их посечь, сколько можно будет. В сечу не вступать, людей беречь! У нас и так потери огромные, — добавил он уже тише.

Приказ был исполнен с усердием.

Уже было понятно, что Мамай с остатками конницы ушёл, бросив наёмников погибать на поле боя. Победа была близка, и это придавало ратникам сил.

Конница обошла копейщиков с фланга и зашла в тыл. Теперь уже русские действовали как татары. Мчась вдоль шеренг генуэзцев, всадники пускали в копейщиков стрелы.

Командир копейщиков сразу оценил опасность и развернул последние ряды лицом к всадникам. Своими тяжёлыми павезами они прикрывали товарищей от губительных стрел. Но стрелы с гранёными бронебойными наконечниками всё-таки находили своих жертв. То один, то другой копейщик падал как подкошенный. На его место становился другой, но ряды копейщиков неуклонно таяли.

Армяне с левого фланга копейщиков, менее организованные и с небольшими щитами, которые не могли прикрыть всё тело, погибли первыми. Копейщики же, теряя людей, сплачивались всё сильнее. Их строй становился всё меньше — как в длину, так и по глубине.

Генуэзцы стали что-то выкрикивать русским.

— Чего они хотят-то? Сдаться? — поинтересовался Боброк.

— А кто их знает? Толмача нет.

— Как нет, коли с обозом купцы фряжские привезены, что в Москве торговлей промышляли? Пошлите за ними немедля!

Несколько воинов поскакали по мосту через Дон — к обозу. Однако, пока купцы доехали на телеге к месту боя, всё уже было кончено. Что не довершили стрелы, доделали сулицами и саблями конные. Последние воины из приведённых Мамаем на Куликово поле пали.

Наступила тишина. Боброк стянул с себя стальной шлем и вытер пот со лба тыльной стороной ладони.

— Неуж всё? Ура, победа!

Его радостный крик подхватили воины.

— Шлите гонца к великому князю! Победа! Мамай бежал!

Когда гонец ускакал, Боброк распорядился:

— Всем воинам спешиться, осмотреть поле бранное. Наших раненых сюда, ближе к ставке сносить. И всех лекарей сюда! Им работы — непочатый край! Врагов, кто жив ещё, добить, дабы не мучились. И гонцов разослать по деревням, пусть телеги собирают. Будет на чём раненых по землям своим отправить.

Все кинулись исполнять приказ. Настроение у воинов было победное, без вина голова кружилась.

Боброк отдельной сотне поручил сделать волокуши, найти и сложить у Зелёной дубравы погибших князей и бояр, счесть тела и позже доложить.

Ратники рассыпались по полю. Копья и сулицы, у кого они ещё остались, сложили в стороне, чтобы не мешали. Широкой цепью прошли по полю, добивая раненых татар и наёмников — а иногда и своих, если видели, что раны смертельны, — чтобы не мучились. Снимали со своих и чужих кольчуги, шлемы, собирали сабли, луки, копья и охапками, как дрова, сносили к стану. Куча оружия росла на глазах. Сносили, ухватив за руки и ноги, раненых к месту сбора, где уже хлопотали лекари.

Ратники из выделенной сотни, срубив и очистив от веток молодые деревца, привязали их к сёдлам. Между деревцами привязали прочную холстину. Получилась волокуша. Теперь можно было уложить тело убитого воина на холст. Просто и быстро.

Убитых бояр и князей укладывали рядами, и число их угрожающе росло. Да, битва была жестокой, были потери — как без них? Но чтобы столько?

Великий князь Дмитрий тем временем, получив сообщение от Боброка-Волынского, решил оповестить о своей победе все земли, откуда выставили воинов. Он распорядился, чтобы походные писцы написали грамотки о дарованной Богом победе. На каждую поставил свою великокняжескую печать.

— Скачите, ратники, в землю Русскую, всем по пути говорите о победе, пусть возликуют и молебны закажут.

Гонцов отправили во все княжества, выставившие ратников под руку Дмитрия на бой. В первую очередь они помчались в Москву, извещая всех по дороге о победе. Радовался народ, в храмах колокола звонили, денно и нощно священники служили молебны.

Вздохнула земля Русская — истомилась она в неверии, в ожидании чуда. И чудо свершилось! Разбили татар. Попритихни в городах и сёлах баскаки ханские, носа со двора не показывали. Кое-кто в Орду съехал, опасаясь расправы. И не напрасно. В нескольких городах, в эйфории от радостной вести, убили до смерти ордынцев, а тела их бросили на растерзание собакам.

Меж тем над полем Куликовым опустилась ночь. Все работы прекратились, лишь дозоры, дальние и ближние, бодрствовали.

Поев наскоро, ратники улеглись спатьна земле, а утром работы продолжились.

К полудню сочли павших бояр и князей.

К Боброку подъехал сотник, стянул с головы шапку, по щекам его текли слёзы.

Боброк помрачнел.

— Говори.

Услышанное заставило пустить слезу и его, воина опытного и мужественного, не раз бывавшего в сечах, потерявшего не одного знакомца-приятеля. Сотник откашлялся.

— Общим числом павших дворянского звания шесть сотен. Из них:


сорок бояр московских, двенадцать князей Белозерских, двадцать бояр коломенских, тридцать бояр новгородских, сорок бояр серпуховских, тридцать панов литовских, двадцать бояр переяславских, двадцать пять бояр костромских, тридцать пять бояр владимирских, пятьдесят бояр суздальских, сорок бояр муромских, семьдесят бояр рязанских, тридцать четыре боярина ростовских, двадцать три боярина дмитровских, шестьдесят бояр можайских, тридцать бояр звенигородских, пятьдесят бояр угличских.


Когда сотник перестал читать скорбный список, наступила звенящая тишина. Оглушённый Боброк молчал, закрыв глаза. Воины рядом, кто услышал, рты разинули. Таких потерь Русь ещё не знала.

У Боброка кольнуло сердце. Цвет боярства, опора княжеств русских была вырублена. На кого теперь опереться Дмитрию? Кто поведёт дружины и полки в бой, случись противник? Боярина, как и опытного воина, за год-два не взрастишь.

— Великому князю доложили?

— Не успели ещё.

— Поди и доложи. Он должен знать, как победа досталась.

Сотник пошёл искать великого князя. Плечи его были опущены, вся фигура выражала скорбь и печаль.

Боброк глядел вслед. Если столько бояр и князей полегло, то каковы потери простых ратников?

Даже подумать страшно. Тем не менее надо хоронить павших. Хоть и сентябрь на дворе, а тепло всё-таки, тела убитых тленом тронет, завоняют, болезни начнутся.

Пришли обозы из окрестных, Рязанского княжества, деревень. Начали грузить и возить трупы к деревеньке Монастырщина — хоронить решили там. Почти всех ратников отрядили рыть братские могилы, оставив лишь дозоры.

Могилы рыли до позднего вечер но успели немного. Вторым днём продолжили.

Как только могила для бояр и князей была готова, в первую очередь решили хоронить их.

Великий князь Дмитрий, сидя на коне, чтобы слышали все ратники, произнёс слова проникновенные.

— Братья бояре, и князья, и дети боярские! Суждено вам то место меж Дона и Непрядвы, на поле Куликовом! Положили вы головы свои за святые церкви, за землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдём, брат, Владимир Андреевич, во свою залесскую землю к славному городу Москве, и сядем, брат, на своём княжении. А чести мы, брат, добыли, и славного имени. Богу наша слава!

Уже вернувшись в Москву, великий князь велел поминать в церквах тех, кто пал на поле битвы — князей, бояр и простых людей, кто не пожалел живота своего за святое дело.

Похороны убитых русских воинов продолжались с девятого по шестнадцатое сентября. Непросто было собрать на поле боя, перевезти, выкопать лопатами могилы и схоронить — с отпеванием по православному обычаю — восемнадцать тысяч простых ратников со всех земель русских.

Тем временем вернулся князь Серпуховской, Владимир Андреевич. Принёс радостную весть, что Мамай с остатками своей конницы ушёл в Дикое поле, а не повернул в рязанские земли, на воссоединение с Ягайло. Второго боя, да со свежими силами, русской рати было не выдержать.

А ещё воины засадного полка пригнали обоз Мамая со многими трофеями и съестными припасами.

После короткого обсуждения между Дмитрием, Боброком и Владимиром Андреевичем решено было послать кого-то из бояр к князю Рязанскому Олегу. Во-первых, надо известить князя о победе русского воинства — как-то впопыхах о нём забыли. Причём боярин должен был намекнуть Олегу, что о разгроме Мамая должен обязательно узнать Ягайло. Пусть устрашится силы русской и убирается восвояси в свою землю. Хотя, по правде сказать, никакой силы уже не оставалось, но зачем Ягайло об этом знать? А во-вторых, надо было известить князя Олега о потерях, которые понесли его рязанцы, и о месте их захоронения.

Меж тем были отправлены в Москву и ещё несколько городов обозы с ранеными. Слишком много их было, и требуемого ухода за ними на поле боя обеспечить было просто невозможно. Пойдёт дождь — даже укрыться негде, а их ещё перевязывать надо. Тех из раненых, кто мог держаться в седле, отправили верхом.

Следом за обозом с ранеными отправили обоз с трофеями. Всё сразу забрать не смогли, и в первую очередь отправили самое ценное. Тут уж князь пожадничал. Забыл он об уговоре с Олегом Рязанским, что в случае победы над Мамаем Олег свою долю получить должен.

Обиделся Олег. Ведь и его лепта — и немалая — в разгроме Мамая была. Войско Дмитрия через свои земли пропустил, воинов своих Дмитрию дал, Ягайло удерживал у Одоева, не давая соединиться с Мамаем. А ведь соединись союзники, исполнив план Мамая ударить в спину русских войск, — ещё неизвестно, чьей победой завершилась бы битва на Куликовом поле.

Весть о победе Дмитрия над Мамаем быстро стала известна не только в Рязани. Туда и посла отправили с радостным известием, а главное — рязанские ратники вернулись. Теперь в рязанских землях, так же, как и во множестве других русских земель, оплакивали павших отцов, сыновей и братьев.

До Ягайло известие о поражении и бегстве Мамая дошло на второй день после битвы. Устрашился Ягайло, перекрестился и вознёс Богу хвалу за то, что остерёг он его от союза с Мамаем и битвы. Ведь большая часть его войска была бы разбита. А какой же он после этого великий князь? Любой из князей литовских, у кого есть дружина, сможет без труда забрать его трон и власть над Литвой.

И себя мысленно похвалил Ягайло за осторожность и предусмотрительность. От какой беды уберёгся! Выходит, московский медведь только с виду неповоротлив, а вот поди-ка, с Ордой справился, которую никто одолеть не мог. Не было такого даже на памяти древних дедов — чтобы Орду били. Орду! Ещё вчера сам бы не поверил.

Не раздумывая более, страшась, что после битвы, собравшись с силами, Дмитрий может двинуть рати к Одоеву, Ягайло отдал приказ — срочно уходить в Литву. Бесславно закончился поход Владислава на поле бранное.

Великий же князь Дмитрий Иоаннович, приняв участие в похоронах князей и бояр, павших на Куликовом поле, отбыл в Коломну. Теперь старшим остался большой воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский. На него пали хлопоты по похоронам ратников, отправке раненых и трофеев, возвращению полков в свои земли.

Но ещё до отъезда Дмитрия Иоанновича был уговор — допрежь привести все полки в Москву, на шествование победителей. Вот и кружился большой воевода как белка в колесе с утра до ночи. Это до битвы помощников было много из числа бояр, а теперь большая их часть во землице сырой лежит. Многие ранены и с обозом домой отправлены. Оставшаяся же часть, совсем малая, на службе занята — в дозорах да в подсчётах трофеев. А забот с оставшимися ратниками много, одна кормёжка чего стоит.

Да тут ещё напасть приключилась. Узнав о победе великого князя Московского Дмитрия над Мамаем, князь Рязанский Олег Иванович прислал своего боярина, выходца из Литвы — Вислого. Ведь был уговор между князьями — трофеи поделить по чести, по совести. Олег Иванович свою часть уговора выполнил, на поле Куликовом только бояр рязанских семь десятков пало, а уж дружинников боярских да ополченцев — не одна сотня.

Боброк, как муж честный, как воин, признался Вислому, что не велел Дмитрий Иоаннович трофеи татарские да союзников Мамаевых до времени отдавать.

Вскинулся было Вислой — как же так? А уговор, рукопожатием скреплённый? Не купчишка залётный, заморский, слово давал, а князь. Бесчестно!

Дмитрий Михайлович лишь плечами пожал да руками развёл. Он хоть и боярин, и воевода, а человек подневольный, под княжеской рукой ходит. Стыдно ему было, на душе нехорошо, невместно так с союзником поступать, уговор нарушая.

Походил Вислой по стану воинскому, к раненым подошёл, поинтересовался — нет ли рязанцев? Глазами из-под бровей насупленных на обозы с трофеями зыркнул да и уехал, с Боброком не простившись.

Да только через несколько дней на обоз с трофеями, за Дон на Москву ушедший с охраной малой, нападение совершено было. Охрану побили до смерти, а обоз угнали. Как был — ни лошадей, ни повозок, ни трофеев.

Ратник только на второй день пешком в стан вернулся, лошадь в схватке потеряв. Он о бое и рассказал.

Боброк вначале словам его не поверил.

— Не попутал ли ты чего, ратник? Не татарва ли из числа Мамаевых лютует? Не подлые ли людишки балуются разбоем?

— Верно говорю, воевода. Рязанцы то были. Одеты, как обычные воины, не княжеская дружина — это точно. Только и говор рязанский я сразу узнал. Да и следы обоза на закат идут, в рязанские земли.

— Ступай.

Боброк отпустил ратника.

Известие было тревожное. Или воеводы Олеговы своевольничают, а может, и хуже: сам князь Рязанский, не получив обещанного, решил справедливость восстановить.

Боброк Олега Ивановича понимал. Сколько рязанцев головы сложили, их семьям хоть малое вспомоществование дать надо. Опять же — деньги потребны, чтобы новых мужей на службу нанять, оружие прикупить. Ведь рязанцы, уйдя после битвы домой, даже оружие и брони своих убитых не забрали, надеясь на честный делёж. На их месте и он, Боброк, обиделся бы.

Следующий обоз с трофеями пошёл уже со значительно большей охраной. Боброк аж целую сотню конную выделил. И того оказалось мало. Обоз из двухсот телег, почитай, на две версты растянулся.

И снова рязанцы напали и одолели охрану, обоз угнав.

Тут уж Боброк вскипел. Сеча закончилась, а он в одночасье сотню бесславно потерял, трофеи утратив.

На следующий день вообще страшное случилось. Дмитрий Михайлович, собрав все телеги, отправил обоз с ранеными. Тяжёлых-то — тех, кто не умер сразу после сечи, в первую очередь отправили. Теперь черёд дошёл и до тех, кто ранен был полегче, в руки или ноги, за чьё состояние и жизнь опасаться не приходилось.

В сопровождение всего десяток всадников выделил. Трофеев нет в обозе — только покалеченные, кто их грабить отважится?

Но случилось куда хуже. Рязанцы перехватили обоз не более чем в десяти верстах от стана и всех беспощадно вырезали. Только несколько ратников из охраны уцелели, малодушно сбежав.

— Никак не можно обоз оборонить было, — оправдывались они. — Рязанцев сотни две было, напали неожиданно, из засады, вроде мы басурмане какие. А ведь одной веры!

Терпение Боброка подошло к пределу. Мало того, что в обозе не одна сотня раненых, уцелев в жестоком бою, убита была, так ведь и телеги обозные сожгли рязанцы, подпалив. Лошадей с собой увели. Не мытьём так катаньем, но они забирали свою часть трофеев.

Первым делом Боброк Дмитрию гонца послал с жалобой на действия рязанцев. Второе — выслал на дорогу, что от Дона к Коломне вела, семь сотен из Большого полка. Ежели рязанцев оружных обнаружат — дать бой, отогнать. Такой наказ сотникам большой воевода дал.

— Не дело! — сокрушался он. — Плечом к плечу с Мамаем воевали, а теперь супротив нас оружие оборотили! Всё равно часть трофеев рязанцы отбили, раненых добили. Так лучше было трофеи честь по чести самим отдать, не потеряв лица, не оскоромившись.

Но дело было уже сделано.

И решил Боброк, не дожидаясь ответа великого князя, уводить ратников с Куликова поля. Собственно не с поля даже — от Монастырщины. На самом поле находиться сейчас было просто невозможно. Смрад густой от тысяч не захороненных убитых татар, их союзников и лошадей стоял такой, что дышать было невозможно. Только стервятники да вороны густыми стаями кружили над полем, устроив пиршество. Смерть собрала большую жатву, и дух её витал над полем бранным.

Оставшиеся трофеи грузили в перемётные сумы, а когда и они закончились, делали узлы из одежды. Грузили узлы на трофейных же, татарских, лошадей, связывая их за уздцы верёвками, чтобы не разбежались. Диковаты лошади были, понимали команды только на татарском языке. Намучились с ними ратники, да выбора не было.

Наконец, собравшись, двинулись.

Шли в том же порядке, что и на битву. Полки едва ли не вдвое поредели, но всё равно колонны растянулись на много вёрст — ведь чуть ли не каждый ратник, за исключением дозоров и охранения, вёл в поводу несколько навьюченных татарских коней.

Посланные вперёд сотни всё-таки встретили рязанцев. Превосходя их в численности, дали бой и освободили дорогу.

Шли медленно, но на привалы не останавливались, только лошадям дали дважды передохнуть, пощипать травы и напиться.

И так до самой ночи, стремясь как можно скорее убраться с рязанских земель.

На привал стали у безымянного ручья. Надо было покормить людей и дать им отдых.

Боброк распорядился удвоить на ночь обычные дозоры, опасаясь нападения. Но и эта ночь, и последующие прошли спокойно.

Через неделю впереди показалась Ока. Ратники воспрянули духом — ведь за рекой уже московские земли.

Однако на переправу ушла неделя. И если конница большей частью переправилась сама, то для пехоты лодок и кораблей не хватало.

Рукастые ополченцы порубили деревья на этой стороне Оки, принадлежавшей Рязанскому княжеству, и связали верёвками плот. Погрузив на него одежду, оружие и тех, кто не умел плавать, переправились сами.

Народ встретил ратников ликованием. О победе русского воинства все уже знали. На звонницах церквей звонили колокола, жители выносили ратникам хмельные меды, пиво, различные пироги и ватрушки.

Воины почувствовали себя героями, не пропали втуне их ратные усилия, не зря их товарищи сложили свои головы.

Поскольку великий князь Дмитрий уже несколько дней как съехал из Коломны в Москву, Боброк разрешил воинству три дня отдыха — всё же своя земля, можно не опасаться козней рязанских или нападения татар. Устали люди после битвы и перехода.

Боброк, как большой воевода, всегда державший в походе ратников в строгости, ныне смотрел сквозь пальцы на повальное обжорство и пьянство ратников — всё-таки они одержали победу в тяжёлой сече, и теперь надо было сбросить напряжение и усталость. Но на третий день ввечеру собрал бояр и князей.

— Завтра в поход выступаем, в Москву возвращаемся. Наведите порядок, отставших в дружинах не потерплю! Надеюсь, у всех хватило разумения проследить за воинами? Чтобы кольчуги и шлемы блестели! Упряжь исправной была! Пойдём через свои города и веси, народ победителей встречать будет, и выглядеть ваши ратники должны достойно победе, ими одержанной, а не как стадо упившихся оборванцев.

Пристыженные бояре ушли выполнять приказ. Тех, кто был трезв или только слегка пьян, заставили приводить своих товарищей в чувство. Их обливали холодной водой, тёрли уши, били по щекам.

К ночи на ноги поставили всех.

Утром воинство выглядело помятым, а уж дух хмельной так и витал над дружинами.

Боброк лишь ухмыльнулся. Ничего, после марша — ещё до полудня — все ратники в себя придут, нагрузка выбьет похмелье из буйных головушек.

Так и получилось. Конникам полегче было — ведь лошади хмельного не пили. Пешцы же охали и стонали, шли поперва медленно. Затем разошлись, размялись и прибавили шаг. Уже и шутки послышались, а кое-где — и смех. Однако темп марша падал, а временами войско даже и вовсе останавливалось, стоило ратникам войти в большое село или город. Народ уже знал о победе, все поздравляли друг друга, радуясь. А и сами победители идут. Как не поздравить, не обнять, не сунуть в руки мелкую монету или только что испечённый бублик или пряженец. Люди славили воевод и ратников, а в первую очередь — великого князя Дмитрия, единогласно назвав его Донским, а князя Серпуховского Владимира Андреевича — Храбрым.

Шествие воинства в Москву было торжеством непрерывным. Везде народ встречал их веселием, любовью и благодарностью, везде возносили хвалы Богу и князю. Народ почитал Дмитрия как ангела-хранителя, ознаменованного печатью небесного благоволения.

Бояре и воеводы за головы хватались: по мере приближения к Москве темп марша падал. Во всех сёлах, деревнях, городах народ хотел поздравить, поговорить, а уж угостить — само собой. И как ни сопротивлялись ратники, к вечеру воинство Шаталось не от усталости, а от выпитого.

Воеводы вынуждены были нанимать или покупать у жителей телеги. Тех, кто уже не мог сам идти, укладывали на них.

Боброк пригрозил:

— Прикажу сечь прилюдно всех, кто впредь пьянству предаваться будет, дабы другим неповадно было! До Москвы один переход остался, с какими рожами вы туда придёте?

И всё-таки воинство дошло до Москвы первого октября — в день пасмурный, около пополудни. Боброк загодя послал гонца — известить князя и народ. Звонили колокола на церквах, народ стоял на улицах, столпотворение было изрядным.

У Флоровских ворот стоял князь в нарядном одеянии, в окружении двора и духовенства. У Боброка сердце вдруг защемило. В поход на Мамая шли — воинству едва места хватило, выходили через Флоровские, Никольские и Константино-Елецкие ворота, а ноне — и через одни ворота места хватает. Поубавилось изрядно ратников, ох поубавилось! В землице сырой рязанской их косточки теперь гниют.

Сошёл с коня Боброк, а за ним — все князья, воеводы-бояре поклонились великому князю Дмитрию и духовенству. Народ в округе неистовствовал от восторга, кричал здравицы князю.

Подошёл Дмитрий к Боброку и боярам, всех обнял и расцеловал, никого не обойдя, не обделяя лаской и добрым словом. Священники в это время осеняли воинство крестным знамением да молитвы во спасение душ убитых читали.

Богатые люди — купцы да ремесленники из зажиточных бочки с вином, да мёдом хмельным, да пивом выкатили, милостыню народу раздавали. Офени да лавочники угощали пирогами да квасом, пряниками печатными да сытом.

Гульба и веселие длились несколько дней — да, пожалуй, что и седмицу.

Воины выстроились дружинами по обоим берегам Яузы-реки. Дмитрий с боярами обошёл всех, слова благодарности и признательности говорил, за службу верную и доблесть в бою благодарил. Затем великий князь прошёл в выстроенный монастырь, где его ожидал митрополит.

Крестным ходом двинулись в Кремль. Дмитрий с боярами поклонился гробам предков в Архангельском и Успенском соборах.

Глава 12 МАМАЙ. ГИБЕЛЬ


Мамай нахлёстывал коня. За ним широкой колонной мчались его воины.

Душу Мамая захлёстывала злоба. Как же так? Он, собрав огромное войско, наняв наёмников и склонив на свою сторону союзников — причём сильных, вроде князя Литовского Ягайло, тем не менее не смог одолеть Дмитрия.

Да, битва не обещала лёгкую победу. Дмитрий собрал множество ратников со всех земель русских — это так. Но ведь его войска по численности превосходили русские! Тогда почему поражение? Звёзды не так встали или он, Мамай, прогневал Аллаха? Теперь, услышав его имя, мурзы плеваться будут. Да что мурзы? Простые воины отвернуться могут. Идут в бой за трофеями, за предводителем удачливым. А удача от него в решающий момент отвернулась.

Да, он сохранил костяк татарской конницы — самых опытных воинов из Крымского ханства. Но лазутчики донесли, что по степи идёт враг его заклятый — Тохтамыш. И не один. С ним — воины Синей Орды и гулямы Тимура. Выдержать второй бой подряд Мамай не сможет — воинов мало, да и устали они. Так что сейчас первостепенная задача — уйти от погони.

Выскакивая на пригорки, Мамай оборачивался и видел вдали пыльное облако. Это конница Дмитрия шла по пятам. Откуда только они взялись? Ведь победа была уже так близка, казалось — одно усилие, и враг побежит. Переиграл его Дмитрий, в переломный момент из-за леса свежий полк выпустил, дотоле в засаде скрывавшийся.

Нет, но какова выдержка у этого князя! Как точно и ловко момент угадал, неверный! И союзники подвели. Никому верить нельзя! Олег Рязанский слишком мало воинов дал, да и те вместе с Ягайло застряли где-то. Не иначе хитрый Олег и осторожный Владислав выжидали — чья возьмёт? Ударь они в спину дружинам Дмитрия — это он бы сейчас преследовал остатки русских, а не его бы шали, как зайца.

Подвели союзники, крепко подвели! Ну ничего, ему бы до Крыма добраться. Там он дух переведёт, силы накопит, войско соберёт да и отомстит неверным.

Сначала по Олегу ударит — пусть кровью умоется. Все города его сожжёт — пусть вместо княжества пустыня будет. С Ягайло похуже — не получится сразу, поскольку далековато он обитает, через земли многих княжеств пройти придётся, а это — потери людские.

Сзади раздались крики, и Мамай очнулся от планов мести. Передовой отряд русских догнал его отставших воинов и начал рубиться. Надо пожертвовать малым и уйти самому.

Мамай распорядился оставить одну сотню и задержать преследователей.

Они добрались до Красивой Мечи — до места, где он оставил обозы. Только завидев его конницу, обозники поняли — беда. Не так скачут победители! Они стали коней седлать, а то и без седел на спины конские вскакивали. К шайтану повозки с провиантом и добром ханским, самим бы в живых остаться.

Мамай и конница его, не останавливаясь, промчались дальше — только темнота и река спасла их от преследователей. Когда кони спотыкаться от усталости стали и пеной покрываться, тогда остановились. Посланный назад дозор, вернувшись, доложил, что русские на берегу остановились.

— Это хорошо! — Мамай потёр руки. — Завтра утром они на обоз наткнутся, грабить начнут, смотреть, что им досталось в трофеи. Не до погони им будет, мы уйдём спокойно.

Так и случилось — хан хорошо знал людей. Тревожило его другое: где Тохтамыш? Не столкнуться бы с ним лоб в лоб. Тогда беда! Как говорят русские — из огня да в полымя.

Мамай дозор вперёд выслал. Если заметят чужое войско, упредить успеют.

Погони в последующие дни и в самом деле не было: русские занялись более приятным делом, чем преследование врага, — грабежом обозов.

Мамай с остатками своего войска теперь уже не скакал во весь опор — ехали спокойно. Сменных лошадей не было, и коней надо было беречь. На редких кочевьях разживались едой, а кони довольствовались травой.

После бегства с Куликова поля прошло уже две недели, и Мамай успокоился.

Но худые вести разлетаются по степи быстро. Он только подъезжал к очередному кочевью, а там уже знали о поражении.

Хан заметил перемену в отношении к себе. Кочевники уже не кланялись так низко и быстро, как раньше, приказания выполнялись с ленцой. Да и мурзы его не смотрели с обожанием ему в рот, ловя каждое слово, как это бывало раньше.

Мамай тешил себя мыслью, что доберётся до Крымского улуса, отдохнёт, соберётся с силами и за зиму наберёт новое войско. Но в душе его уже поселился страх. Гнал его Мамай, но временами чувствовал — могут не пойти за ним татары. На нём уже лежала печать неудачника.

Дозоры, идущие впереди на полдня пути, ничего о противнике Мамая, Тохтамыше, не сообщали. Мамай уж было решил, что проскочил, что удача не совсем от него отвернулась. Дикое поле большое, и разминуться в степи — дело простое.

Но мысли его и чаяния оказались химерой. Когда до Крыма было уже рукой подать, когда даже травы стали пахнуть по-другому, всё резко переменилось.

Поднявшись на небольшой холм, хан увидел, как, перекрывая широкой полосой степь, на его пути стоят войска Тохтамыша. Вероятно, Тохтамыш оказался мудрее, чем думал Мамай. Он не стал идти по следу Мамая, искать его в степи. Тохтамыш знал, куда движется Мамай, и направился к Крыму кратчайшей дорогой, поджидая своего врага. Лошади его, как и воины, уже успели отдохнуть, тогда как кони и люди Мамая были измотаны переходами. К тому же Мамай оказался отрезан от Крыма.

Мысли в голове Мамая заметались. Что предпринять? Принять бой — значит заведомо его проиграть. Склонить голову и сдаться на милость Тохтамышу? Так он сам жаждет власти и не потерпит в своих землях неудачливого соперника. Можно повернуть на закат и уйти в литовские земли, в Киев, под руку Ягайло. Но Тохтамыш не даст ему этого сделать. Слишком много у него воинов. Он быстро разобьёт войско Мамая, и даже если Мамай успеет, пока идёт битва, ускакать к Днепру, гулямы Тохтамыша его догонят. У них свежие кони и есть запасные лошади в поводу.

Мамай решил дать бой, возможно — последний. Он отдал команду, и всадники его растеклись по фронту. Ряды получились жидковатые, и Мамай понял — смерть его близка.

Смерти он не боялся. Умереть в бою и попасть в райские сады с гуриями — мечта любого воина. Не должен настоящий мужчина, воин умирать в постели от старости.

Войско застыло в ожидании сигнала к атаке. Мамай не торопился, вглядываясь в ряды противника. Да и какие они противники? Такие же татары, кыпчаки и половцы — одной веры, одних привычек, одних традиций и одного образа жизни.

Время шло, два войска стояли друг против друга. Полководцы не решались дать сигнал к атаке. Мамай медлил, так как чётко знал: подай он сигнал — и войско его погибнет. Тогда в Крыму ему делать нечего, не простят ему татары гибели войска.

А Тохтамыш не решался, потому как тоже знал: разобьёт он войско Мамая, и тогда на Крым ему надеяться нельзя. Станет он ханом Белой Орды, но Крым воинов своих не даст — не простят резни единоверцев.

Воины Мамая решили всё сами. Без команды они сошли с коней, сняли шлемы. Мамай и Тохтамыш остолбенели — настолько это было необычно. Потом они оба увидели, что воины повели коней в поводу к войску Тохтамыша, признавая его без битвы победителем и своим властелином.

Мамай пришёл в себя. Лучше бы он начал битву и проиграл её — даже погиб! Но видеть измену собственного войска, отборных, тяжеловооружённых всадников, ему было просто невыносимо.

Он тронул коня и поскакал вдоль линии войск. За ним отважились ехать лишь несколько близких ему людей.

Никто из воинов Тохтамыша не стал препятствовать Мамаю. Конечно, крымские татары из воинов Мамая могли убить или пленить его, но это означало бы гнусное предательство своего военачальника, преступление, которое чёрным, несмываемым пятном легло бы на воинов и их семьи, на потомков. Никто не хотел позора.

И Мамай, никем не задержанный, ускакал в Крым. При этом гарем Мамая и знатные женщины из потомства Джучи достались Тохтамышу. Даже жена его старшая, дочь Бердибека, Тулунбек-ханум, попала в руки Тохтамыша, став впоследствии его женой. Худшего позора и унижения для Мамая нельзя было придумать.

Мамаю, уже не властвовавшему ни над чем, переставшему быть не только ханом — даже темником, поскольку войска он уже не имел, удалось добраться до Крыма. Тут он вздохнул свободнее, надеясь на поддержку и помощь крымчаков. Даже до Кафы добрался, собираясь получить от генуэзцев кров и защиту. Однако консул генуэзский Корнаро распорядился в город Мамая не впускать, так как уже был наслышан о бегстве Мамая от Тохтамыша и потере им войска. Зачем ему неудачник — без власти, без войска и без денег?

В столицу же Крымского улуса, город Кырым, больше известный в дальнейшем как Бахчисарай, Мамай не поехал сам. Он переоделся в простого горожанина и нашёл приют в Салхате. Несколько недель он прожил там, неузнанный, затворником. Не знал Мамай, что в ближнем его окружении был слуга двух господ. Подосланный генуэзцами, за ним следил Барнаба.

Ночью от Мамая вышла женщина — всё же не настолько был он стар, чтобы отказаться от любовных утех. Барнаба тут же вошёл в ещё не запертую дверь.

Помещение тускло освещалось масляным светильником.

Мамай отпрянул от двери, но, узнав давнего знакомца Барнабу, успокоился и спросил:

— Есть новости?

— Да, — ответил Барнаба и воткнул в горло Мамая нож.

Поручение консула Корнаро было исполнено. Убийца с презрением посмотрел на истекающего кровью, хрипящего Мамая, плюнул на его тело и спокойно принялся искать в доме ценности. Он не верил, что Мамай не захватил с собой на чёрный день золото.

Барнаба обшарил в доме каждую щель, оставаясь там до утра. Он нашёл мешочек с золотыми монетами, потом — мешочек с алмазами. Под лежанкой обнаружилась рукоять меча, отломанная от лезвия и богато украшенная самоцветами, ну и мелочь — вроде серебряных украшений.

Барнаба был разочарован, он явно рассчитывал на большее. В предрассветной тьме он выскользнул из дома, прикрыв за собой дверь.

Так закончилась жизнь Мамая — темника, провозгласившего себя ханом.

Тохтамыш проявил милость и похоронил Мамая с почестями, достойными военачальника. Бывший властитель Орды был похоронен в кургане близ села Шейх-Мамай, недалеко от Салхата.

После смерти Мамая, став ханом Орды, объединив Синюю и Белую Орду, Тохтамыш дал знать князьям русским, что он победил врага общего. Дмитрий принял ханских послов с ласкою, отпустил с честью, и вслед за ними отрядил собственных послов с дарами богатыми. Однако надменный и честолюбивый Тохтамыш не удовольствовался дарами. Он хотел властвовать над Русью, сделав её лишь улусом Ордынским, данником.

Глава 13 ДМИТРИЙ


Отшумели праздничные торжества, улеглась суета. Сошли на нет праздничные игры, длившиеся с утра до вечера. Москвичи да и жители других городов неделю объедались и упивались, не забывая, правда, с утра отстоять молебны и службы в православных храмах.

Через седмицу ратники из других земель и городов потянулись из Москвы к отчим домам. Многолюдство и столпотворение в городе и посадах исчезло. Город начинал жить своей обычной жизнью.

У Дмитрия появилось свободное время, и он призвал к себе князя и воевод.

Слово по старшинству взял большой воевода — Дмитрий Михайлович Боброк. Говорил он кратко, по существу. Описал действия каждого полка, указав на ошибки. Завершая повествование, не забыл о нападении рязанских ратников на обозы с ранеными и трофеями.

— Как так? — возмутился Дмитрий. — У нас же уговор был!

— Обиделся Олег Иванович, что после боя свою часть трофеев не получил.

— Так трофеи, прежде чем делить, счесть нужно. Трофеи не только мои или Олега. Все князья и дружины их со всех земель свою долю имеют право получить. После боя других забот много было — раненым помочь, обозами домой отправить, павших похоронить с почестями. Нехорошо это!

И решил Дмитрий на совете наказать Олега Рязанского за нетерпение его и коварство. Это же надо — раненых добить! Не татары, чай!

Боброк посоветовал не торопиться. Дружине необходимо раны зализать — на это время потребно. Большинство раненых в строй встанут не раньше чем через месяц. Оружие в порядок привести надо, запасы приготовить.

— Так осень уже на дворе, дожди пошли, — молвил князь.

— А разве зимой мы не ходили в походы? Ещё проще по Оке до Рязани добраться. По льду, как по дороге наезженной, — возразил Боброк.

Войско московское начало готовиться к походу.

Но шила в мешке не утаишь. Узнал Олег через людей торговых, что Москва собирается ему отомстить. Из союзника тайного Рязань вновь становилась врагом.

Устрашился Олег Иванович отмщения. Собрав семью и двор, списавшись с Ягайло, ушёл в Литву, думая тем самым отвратить поход москвичей на отчие земли.

В Москву же заявилось посольство рязанское. На поклон к великому князю Дмитрию приехали именитые бояре рязанские. Сам епископ Рязанский, Еремей Гречин, с ним — боярин Епифан Кореев, мурза татарский Салахмир; Семён Фёдорович, Никита Андреевич, Тимаш Александрович, Юрий и Григорий Яковлевичи, Семён Никитович, Павел Соробич и Вислой, зачастую исполнявший посольские обязанности.

Низко кланялись они великому князю, слёзно умоляли не воевать Рязань.

— Злодейство то по наущению токмо князя Олега. Его и наказать надо. Чем жители провинились?

И молили Дмитрия о милосердии.

Помня о вкладе рязанцев в победу на поле Куликовом, смягчился Дмитрий, отошёл сердцем. Отправил посольство боярское в Рязань, дав своего наместника и взяв слово, что Рязань супротив Москвы зла учинять не будет.

Несколько месяцев рязанцы вели себя тихо. Но Олег Иванович, пробыв в изгнании на литовской земле, сумел раскаяться. Он выпросил у Дмитрия прощение и возвратился в Рязань, на престол, с обещаниями отказаться от дружбы с Ягайло, считать великого князя Московского старшим братом своим и быть с ним заодно в случае войны с Литвою или татарами. Заключили письменный договор, установив границу княжеств по Оке и Цне. Земли, отнятые у татар после победы, переходили к Москве — Тула, Мордва, Мещера.

В дальнейшем князья породнились. Олег согласился на брак своего сына Фёдора с дочерью Дмитрия, Софьей. Венчание произошло в 1387 году.

Дмитрий полагал, что, потеряв на Куликовом поле множество воинов, Орда обезлюдела. Когда ещё повзрослеют нынешние подростки? Потому он считал, что со стороны татар угрозы ожидать долго ещё придётся. Нынче же он видел угрозу княжеству своему и землям русским только со стороны Литвы. Ягайло, обладая сильной и хорошо вооружённой армией, в битве на Куликовом поле не участвовал, потому войско своё сохранил. И, конечно, через лазутчиков своих и недоброжелателей Дмитрия узнал, какой ценой досталась Руси победа. К тому же на запад от Москвы союзников у Дмитрия не было.

Тверь после подписания договора с Дмитрием вела себя тихо, но тяготела к Литве, и если Ягайло вздумает двинуться в поход на Москву, она поддержит его.

Великий Новгород вообще ни к кому склоняться не хочет, независим. Место у города удачное, все торговые пути сходятся там, особливо заморская торговля. Большая часть товаров из земель русских через Новгород идёт. Отсюда — серебришко и золото. А богатство — оно независимость даёт. Поэтому рассчитывать на новгородцев тоже не стоит. Вот и остаётся Дмитрий один на один с Владиславом Ягайло.

Долго Дмитрий размышлял, как беду от Москвы отвести. Наконец выстрадал решение. В Литве и многих землях её — в том же Киеве — православных большая часть. Есть и католики, особенно в землях поближе к Речи Посполитой, встречаются и безбожники. Нужен митрополит в Москве, единый для земель русских и литовских, к голосу которого прислушаются в обеих землях.

Но и тут не всё просто. Ещё когда жив митрополит Алексий был, в 1376 году заявился в Москву византиец Киприан, урождённый в Болгарии. Избран он был митрополитом всея Руси Константинопольским собором.

Дмитрий встретил его сурово. «Есть у нас митрополит Алексий. А ты почто ставишься на живого митрополита?» — сказал он Киприану.

Пришлось Киприану уезжать. Стал проживать в Киеве, снискал опору и взаимопонимание у Ольгерда Литовского. А когда Ольгерд умер, не нашёл общего языка с Владиславом Ягайло, пришедшим к власти.

Но 12 февраля 1378 года умер митрополит Алексий. А 3 июня 1378 года Киприан был уже в Любутске, сделав попытку приступить к своим обязанностям в Московском княжестве.

Дмитрий хотел сделать митрополитом своего духовника Митяя, потому слуги его схватили Киприана. Ночь он провёл в заключении и был выдворен из Москвы. Уже 23 июня Киприан предал Дмитрия анафеме.

Через Болгарию Киприан вернулся в Константинополь, где собор подтвердил его право на митрополичий престол. И 23 мая 1381 года, как раз на Пасху, Киприан был торжественно принят и обласкан в Москве Дмитрием.

Киприану удалось сделать то, чего желал Дмитрий. Он отвратил паству христианскую от вражды с единоверцами, с Москвой. В канцелярии Киприана был сделан список «всем градам русским дальним и ближним». И в дальнейшем Киприан принимал участие в жизни княжества. Удалённый после взятия Москвы Тохтамышевым послом из столицы княжества, он удалился в Киев.

Летом 1387 года Киприан, взяв с собой сбежавшего из Орды и укрывавшегося в Молдавии московского княжича Василия, прибыл в Литву. Киприан уговорил Витовта на дружбу с Москвой и обручил дочь Витовта, Софью, с Василием Дмитриевичем.

Так причудливо переплелись судьбы великого князя Московского Дмитрия и митрополита Киприана.

Эпилог


Едва Дмитрию исполнилось сорок лет, как он тяжело заболел. Он объявил перед боярами семнадцатилетнего сына Василия наследником великокняжеского достоинства, не спросясь ярлыка на княжение у Тохтамыша.

Всем своим сыновьям дал уделы. Юрию — Звенигород и Рузу, Василию — Коломну с волостями, Андрею — Можайск, Верею и Калугу, Петру — Дмитров, Ивану — несколько сел, а великой княгине Евдокии — разные поместья и часть московских доходов. Сверх того, отказал Юрию Галич, Андрею — Белозерск, Петру — Углич.

Евдокия меж тем была уже на сносях, и от неё скрывали состояние здоровья Дмитрия. Как только она разродилась от бремени шестым сыном, нареченным Константином, ей объявили о болезни князя.

Князь призвал к себе своих детей и сказал: «Бояр же своих любите и честь им достойную воздавайте, без их думы ничтоже творите».

Затем к смертному одру призвали ближних бояр. Тут же находились семьи.

Дмитрий молвил: «Вам, свидетелям моего рождения и младенчества, известна внутренность души моей. С вами я царствовал и побеждал врагов для счастья Руси, с вами веселился в благоденствии и скорбел в злополучиях, любил вас искренно и награждал по достоинству; не касался ни чести, ни собственности вашей, боясь досадить вам одним грубым словом; вы были не боярами, но князьями земли русской. Теперь вспомните, что всегда говорили мне: умрём за тебя и твоих детей. Служите верно моей супруге и юным сыновьям, делите с ними радость и бедствия».

Князь избрал Василию девять советников из вельмож опытных и благословил сына на великое княжение. Обнял Евдокию и каждого из сыновей и бояр. Вздохнул и произнёс: «Бог мира да будет с вами!» Сложил руки на груди и скончался. Случилось это 19 мая 1389 года.

На другой день погребли Дмитрия с княжескими почестями в церкви Архангела Михаила.

Нельзя передать глубокой душевной скорби народа Руси. Долго не смолкали стенания и вопли при дворе и в городе. Дмитрий был любим народом и боярами.

Приложения

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА


1. Потомки Мамая служили Великому княжеству Московскому. От сына Мамая, Мансура Кията, ведут свой род князья Глинские, родовые имения которых были на землях Полтавских и Черкасских. Михаил Глинский устроил в Литве мятеж, пытаясь свергнуть верховную власть. Когда попытка сия не удалась, он бежал на службу к московским князьям. Племянница его, Елена Глинская, стала матерью Ивана Грозного, прапраправнука Дмитрия Донского. В Иване Грозном слилась кровь Мамая и Дмитрия.

2. В феврале 1389 года Константинопольский собор подтвердил полномочия Киприана, а 19 мая сего же года скончался Дмитрий. Уже 6 марта 1390 года Киприан прибыл в Москву, а 9 января 1391 года венчал сына Дмитрия Василия и Софью Витовтовну.

При Киприане начался перевод церковных книг с греческого на русский язык, осуществился перевод с мартовского летоисчисления на сентябрьское. В Замоскворечье был построен митрополичий монастырь, первым игуменом которого стал сподвижник Киприана Андроник.

Под руководством Киприана Феофаном Греком была расписана в Новгороде церковь Спаса Преображенского на Ильиной улице, а Андреем Рублёвым расписана Троица.

Скончался Киприан 16 сентября 1496 года. Тело его погребено в Успенском соборе Кремля.

3. Князь Рязанский, Олег Иванович, родился в 1351 году, а умер 5 июня 1402 года. Радел за Рязанское княжество, был любим народом. За двенадцать лет до своей кончины стал монахом и принял схиму под именем Иоанна. Жил в основанном им в 1390 году в восемнадцати верстах от Рязани Богородице-Рождественском Солотчинском монастыре.

Жена его, Ефросинья, также закончила жизнь инокиней. Приняв имя Евпраксии, жила в Зачатьевском монастыре, в трёх верстах от Солотчинского. Пережила мужа на три года. Погребена подле своего супруга в Покровском храме Солотчинской обители.

4. Владислав Ягайло, внук Гедимина, сын Ольгерда и православной княгини Ульяны, является родоначальником династии Ягеллонов. Был Великим князем Литовским, боролся за власть с родным дядей Кейстутом. 14 августа 1385 года между королевой Польши Ядвигой и Великим князем Литовским Ягайло была заключена уния, положившая начало образованию Речи Посполитой. А 12 февраля 1386 года Ягайло прибывает в Краков, крестится в Вавеле в католическую веру 15 февраля, 18 февраля обвенчан с 13-летней королевой Ядвигой и становится королём польским. Детей от брака с Ядвигой у него не было. Правил жестоко и вероломно. Умер первого июня 1434 года в Городле.

СЛОВАРИК


Б а р б ю т — у генуэзских копейщиков: стальной шлем.

К о р д — у генуэзских копейщиков: разновидность меча.

Д а р у г а — сборщик таможенной пошлины у татар. На Руси назывался мытарем.

М у р з а — татарский дворянин, князь.

Ф а р с а н г — единица длины у татар, соответствовала приблизительно 6 километрам.

У генуэзских копейщиков: б а р б ю т — стальной шлем, к о р д — разновидность меча.




Оглавление

  • Глава 1 ДМИТРИЙ
  • Глава 2 МАМАЙ
  • Глава 3 МИХАИЛ БРЕНОК
  • Глава 4 БЛИЖНИЙ БОЯРИН
  • Глава 5 МАМАЙ
  • Глава 6 ЯГАЙЛО
  • Глава 7 ОЛЕГ РЯЗАНСКИЙ
  • Глава 8 ДМИТРИЙ
  • Глава 9 МАМАЙ. БОЙ
  • Глава 10 БРЕНОК. ПОБЕДА
  • Глава 11 БОБРОК
  • Глава 12 МАМАЙ. ГИБЕЛЬ
  • Глава 13 ДМИТРИЙ
  • Эпилог
  • Приложения
  •   ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
  •   СЛОВАРИК