КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706105 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124641

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

В огнях майдана [Анастасия Попова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

В огнях майдана Исторический роман
Анастасия Попова

© Анастасия Попова, 2019


ISBN 978-5-4490-6689-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие


С какой стороны не прильнуть к политической карте мира, не найдёшь ни одного клочка земли, ни одного более или менее развитого государства, которое когда либо в истории не считалось колонией или метрополией. Когда континенты разрывали на части, тщательно вымерялась правильная геометрия стран Африканского мира, который подобно бешеной собаки рвала между собой Европа, это считалось в порядке вещей. Но, время идёт, а мир не меняется. Старые понятия вуалируются под демократические лозунги, камуфлируя истинные цели, а не имеющие жесткого хребта продолжают страдать.

Столетия сменяли столетия, но порядки в умах и сердцах остались прежними. Сильные стремились управлять слабыми, выкачивая ресурсы из стран третьего мира. Но даже сто лет назад было трудно поверить, что одной из таких стран станет Украина — никогда прежде не преклонявшая колен, и не знавшая гнёта колонизации. Но мечты о свободе, евро интеграции и независимости, словно карточный домик пали во лжи большой европейской мечты Незолежной, так манившей на Евромайдан молодёжь, оставивший после себя руины и кровоточащие раны.

Глава 1

Самый страшный враг — сомнение,

Из-за него мы часто теряем то,

Чего могли бы достичь,

Но испугавшись, даже не попробовали…

Поле, Русское поле, воспетое великими поэтами и писателями, которому нет ни края, ни конца. Оно начинается прямо у твоих ног и уходит взор вдаль за горизонт, только лёгкий ветерок трепет зелёные головки, безмятежно поющие свои завораживающие сонеты. Даже просёлочная дорога, соединяющая два небольших посёлка, пробегающая вдоль него не может очертить границ зеленеющего осеннего поля. По её изгибам редко ездят машины, извилистая дорога, безмятежно бегущая по краю нетронутой первым морозцем зелени, оживает лишь в посевную и во время уборки, но в промозглые ноябрьские деньки на ней не найдешь не единой души. Дожди нещадно размывают границы этой не нанесённой ни на одну карту одинокой дороги, но она, словно не желая сдаваться, вновь восстаёт из болотной трясины Русской распутицы.

Только два пограничных столба и облупившийся от старости шлагбаум, напоминают о том, что именно она соединяет два, когда-то братских государства. Дорога стратегического назначения такая же, как миллионы других, словно река, разделившая два берега, так и манит зачарованных красой полей путников перейти её вброд.

Я люблю это поле, этот промёрзлый после ночного морозца песок, словно набросок ловкой кисти самой природы, разлился в онемевших от холода изгибах, когда-то, словно лава он обжигал стопы, просачиваясь сквозь пальцы пылающий и беспощадный, а сейчас словно хрусталь рассыпался от неловкого прикосновения. Такой непостоянный и непосредственный, но я любила каждую его пищику, ведь он устилал дорогу к самому дорогому, что есть у меня в этом бренном мире. Сердце трепещет подобно озимому полю от холода ожидания, ещё мгновенье и этот безмятежный простор озарит любимый силуэт. Я помчусь к нему, круша песчаные замки, по той же дороги, которая когда-то до боли обдавала жаром ноги, так же как и его взор до сих пор обжигает моё сердце. Нет, я не могу больше ждать. Ожидания беспощадно томительны, когда тебе восемнадцать флюиды бабочками разносятся по животу, словно раскалённый песок, выжигая все мысли, кроме одной, мечте о скорой долгожданной встрече.

Край солнца уходил за горизонт, предавая зелёному полю магическую красоту. Её краски под ласковыми ускользающими лучами обрели новые, едва уловимые оттенки. Даже кисти самого гениального художника не смогли бы передать её чарующую непорочность новой жизни, которую вскоре укроет пуховое снежное одеяло, и весной преобразившись, оно возродится вновь уже с новой силой, распустит свои золотые колосья, но не перестанет напевать под потоками ветра свои непринуждённые мотивы.

Ни суеты, ни лишних звуков, только соло безмятежного поля, еле слышное перешёптывание зелёных колосков под аккомпанемент сверчка ищущего убежище в преддверии зимы. Солнце заходило, звуки безмолвной тишины становились всё громче, а его так и не было.

Из-за холма появился силуэт. Сердце задрожало, в унисон подпевая зелёному бескрайнему полю. Он не забыл, он идёт. Счастье незримыми лучами рвалось наружу, затмевая отблески уходящего солнца.

— Привет! — Не успев вымолвить последний слог, губы слились в поцелуе, мурашки волнами разбежались по телу, пальцы рук жадно ласкали любимые черты лица.

— Привет, я ждала тебя. — Шепнула я не успев открыть глаза от пьянящего поцелуя.

— Я пришёл, как только смог. Ты готова? — Но вопрос с его губ вырвался столь неуверенный, что сердцу ничего не осталось, как прокричать многозначное…

— Да! — Улыбка не сходила с лица, душа ликовала, этот день настал…

Он молча взял мою руку и повёл в закат, в даль от шёпота поля, по узкой песчаной дороге схватившейся от вечерней прохлады и рассыпающейся в прах от грубых прикосновений подошв, такой же холодной, как и этот ноябрьский вечер.

Автобус невольно заворчал, мотор несколько раз буркнул, но поддался опытным рукам пожилого водителя, он мило улыбнулся своим последним пассажирам, с любопытством всматриваясь в солон через зеркало заднего вида. Темнело стремительно. Уже через каких-то четверть часа последний рейсовый автобус из Панченково, разрезая тьму светом фар, поблёкшим от времени словно очи старца, мчался в Должанск.

Для любящих сердец нет времени. Секунды счастья длятся столетиями, а всю жизнь можно уложить на ладони в мгновение блаженства. Такая любовь неподвластна тяготам быта, и даже старость не властна над нею. Подобно кокону она обвивает свою жертву, овладевая ею, и лишь в нём сосредоточена вся жизнь. И только року подвластна дальнейшая судьба. Суждено ли зародиться бабочке, прожить жизнь днём блаженного счастья или оставив мечты и надежды ползти гусеницей по угрюмой дороги жизни.

Ворча и чихая, как седовласый старик, автобус остановился у перрона. Коля взял меня за руку. В душе зрели зёрна сомнений, рука невольно отдёрнулась.

— Может, стоит оставить эту затею? — Мне было страшно неизвестность всегда пугала меня и даже он, мой лучик, не мог дать уверенности сердцу.

— Тебе нечего бояться. — Его голос прозвучал так уверенно, что раскаты паники ни надолго покинули моё тело.

— Я знаю, но… — его палец лёг на её нижнюю губу.

— Всё будет хорошо, они тебя примут. — Океан этих чудесных глаз не способен ни на обман, ни на предательство. Он может лишь смыть волной, утащив в свои глубины заглядевшегося его красой.

— Очень на это надеюсь. — Коля словно пушинку подхватил меня со ступеней старенького ПАЗА.

— Как же здесь красиво, — окинув глазами сумерки, шепнула я ему на ухо. Опустевший перрон гипнотизировал своей тишиной и только потрескивающий щебет одинокого фонаря освещавшего нас сотрясал сумрак стремительно наступающей ночи.

— Да, полный штиль, ни дуновения ветерка, тишина. Так и веет спокойствием.

— Такие затишья несут с собой жестокие бури.

— Только не здесь. Оглянись вокруг, полной грудью вдохни этот чудесный воздух и ты поймешь, почему за два с лишнем столетия небольшой казачий курень вырос в прекрасный город. Он не подвластен бурям — это поистине райский уголок. — Парень опустился на колени — Сколько пережили эти рельсы, — его тёплая рука скользнула по безжизненно холодному железу — по ним наши деды уходили на фронт, их нити паутиной связывают города друг с другом, они объединяют и разделяют судьбы, унося вдаль любимых и воссоединяя их вновь, а сами такие холодные. Будто им чужды наши проблемы.

— Ты у меня неисправимый романтик. — Руки обвили его лицо, чуть алые от холода ноябрьской ночи губы вновь скользнули по его гладко выбритой щеке.

— Пойдём за билетами? — В душе Коле хотелось как можно быстрее познакомить меня с родителями и объявить о помолвке, как только закончится срок службы, я тоже этого хотела, но страх не понравиться его родителям был сильнее.

— Я подожду тебя тут, позвоню родителям, они наверное уже беспокоятся.

— Я скоро. — Прощаясь словно на век, он вновь прижал меня к груди и поцеловав в лоб, скрылся из под покрова фонаря.

Господи, как же пережить всё это, мама будет в ярости, отец мне этого никогда не простит, но я должна решиться позвонить домой.

В руке блеснул телефон, дрожащие толи от холода, толи от страха пальцы быстро набрали знакомый номер. Первый же гудок оборвался на середине. Звонка явно ждали.

— Мам?

— Ты где?

— Не беспокойтесь, я вас умоляю, со мной всё хорошо. Мы с Колей едим к его родителям в Киев, вернёмся через несколько дней.

— Ты с ума сошла?

— Мама, у нас всё серьезно.

— Отец убьёт и тебя и его! О чём ты вообще думала?

— Мама, я понимаю, вы волнуетесь, но я уже взрослая.

— Марина!

— Да…

— С отцом будешь объясняться сама. Как только он вернётся с командировки. Боже, он оторвёт мне голову, за то что не смогла уследить за тобой.

— Ну мам…

— Что мам? Ты, дочь генерала, так веди себя соответственно, я всё понимаю… гормоны, но это же не повод сбегать из дома в чужую страну!

— Ну я же не в Сирию, я с Колей, не волнуйся.

— Нашла чем успокоить. Ладно. — Наконец-то перестал причитать голос в трубке — Отцу говорить не стану, успей вернуться до его приезда.

— Обещаю. Я люблю тебя мам.

— Я тебя тоже, будь хорошей девочкой, не делай глупостей.

— Хорошо.

С души словно свалился булыжник мешавший дышать в полную грудь. Целиком растворившись в мыслях я даже не услышала тихих шагов позади. Два билета мелькнули у лица. От неожиданности из груди произвольно вырвался оглушительный визг, рассеявший опьянявший туман мыслей.

— Коля! — изо всех сил, на которые только была способна после непростой беседы и утомительной поездки я ударила его по плечу.

— Поезд через двадцать минут. Я же говорил, что мы успеем. — Он подхватил меня на руки, кружа в нежных объятьях. — Завтра к утру будем в Киеве. Брат нас встретит.

— Брат? — от неожиданности мои глаза предательски округлились.

— Да, я забыл предупредить, младший брат, к сожалению старший не сможет приехать.

— Ну, хоть с кем-то познакомлюсь.

— Только не заставляй меня ревновать — его нос нежно посапывая, обвёл изгиб уха, а губы ласково сжали мочку. Когда он так делает, я просто не могу на него злиться, а самое страшное, что он знает об этом. Чувствую что бледнею, по мере того, как бабочки поднимаются от живота к груди мешая вздохнуть. Голова закружилась от такого неожиданного порыва.

— Я люблю тебя — в тот же миг сорвалось с моих губ.

— Я тебя тоже.

Страстный поцелуй прервал стук колёс и пронзительный гудок, словно гром разразивший тишину осенний ночи. Показав билеты, мы пошли искать свои места. Признаю честно, я не особо люблю поезда, слишком часто за всю свою жизнь мне приходилось колесить с семьёй по стране. Из города в город, из части в часть, в каждом покинутом месте с детства оставалась частичка меня, тоска съедала мою душу, ностальгия по безвозвратно утерянным друзьям, словно кошка с каждым разом всё сильнее скребла по душе.

— А вот и наше купе. — Коля торжественно распахнул дверь, пропустив меня вперёд. Яркий свет из коридора, залил купе, но как только дверь за нашими спинами захлопнулась, наша келья вновь стала напоминать жуткую тюремную камеру с приглушённым светом и неизвестностью таившейся в недалёком будущем. Заметив попутчиков нашего стрекочущего по железной дороге каравана, я невольно улыбнулась.

— Здравствуйте! — Через мгновения выдавила я из себя, пытаясь хоть как-то нависшую тишину. На нас с любопытством смотрели три пары сонных глаз.

— Опа! А мы тут не одни. Коля! — Его рука протянулась к женщине, сидевшей в объятии двух мальцов. — Всегда рая знакомству.

— Наташа. — Незнакомка лишь мило улыбнулась в ответ. По её лицу стало понятно, что в столь поздний час она никак не ожидала попутчиков.

— А это — Марина, мы в Киев, а вы куда — Коля, словно не замечая ни чего вокруг, продолжил свою безмятежную болтовню.

— Мы тоже. Очень рады знакомству. — Сказав так, она ещё крепче прижала к себе ребят, словно коршун пытавшийся спрятать птенцов от непогоды.

Я всегда любила вглядываться в не знакомые лица, но в её лице я видела страх и тревогу, непонятную и необъяснимую тогда. То и дело Наташа посматривала на Колю, но смотрела она не с интересом, как обычно женский взгляд вскользь оценивает миловидного партнёра, желая увидеть в нём будущего мужа. А с опаской, как дикий, перепуганный зверь, загнанный в вольер к сытому хищнику для забавы, смотрит на него, чуть дыша, но убедившись, что в нём не видят добычи, всё равно не теряет осторожности. Это диктуют инстинкты, над которыми не подвластен ни человек, ни дикий зверь.

Поезда придают новым знакомствам волшебный шарм. Только в этой неповторимой атмосфере, под монотонную песнь стальных колёс открываются души, звучат сокровенные мечты и желания, говорится то, чему никогда не было суждено прозвучать вслух. Случайные попутчики, словно исповедники готовы в ночной тишине делиться самым сокровенным, своими мыслями, не теми, которые мы с вами говорим каждый день, а теми, что таятся у нас внутри ожидая своего часа, но мы не решаемся произнести их в слух. Но в ночной тишине, словно в келье они водопадом рвутся наружу, открывая все стороны тебя, тому, кого больше вероятнее всего никогда не увидишь. Склонив голову на моих коленях, Коля уснул. Я гладила его густую копну волос, всматриваясь в любимые черты и перейдя на шёпот, продолжала…

— Мы вместе уже полгода — призналась я убедившись, что объект нашего разговора уснул покрепче, продолжая гладить растрёпанные мной волосы.

— И тебе не страшно? — Её вопрос прозвучал словно гром среди ясного неба, сначала я даже не поверила своим ушам.

— А почему мне должно быть страшно? — Я пыталась держать себя в руках, но нижняя губа предательски тряслась, выдавая все самые жуткие страхи мучившие меня с зарождения идеи этой поездки. Словно кошмар воплотился в явь. Казалось она, словно рентген, видела меня насквозь, все страхи выстроившиеся в длинную шеренгу, такие же бескрайние как и то поле которые мне сегодня пришлось перейти. И дело не в расстоянии а в мыслях и тревогах, которые словно первые снежинки окутывают всё на своём пути. Но фантазии рождают чудеса, а любимый образ влечёт как маяк, и ты идёшь к цели не взирая на страхи, гонимая желанием просто быть рядом.

— Время сейчас не спокойное — продолжала она так и не заметив моего удивления.

— В наше столетие — её утверждение придало мне храбрости — наверное не существует выражение «Спокойное время». По сути, идёт такая же колонизация, только в экономическом плане сильные подминают под себя слабых, те, тех кто ещё слабее, а в итоге — всё это большая пирамида, только легализованная, а отличают её мировые масштабы. Верхушка доит все страны, а стоящие внизу подъедают остатки со столов господ.

— Как же вы правы, но я не совсем про это хотела сказать. — Моя собеседница перешла на шёпот, чем озадачила меня ещё больше — Есть определённые места, где не стоит находиться в определённое время. — Её холодная бледная рука схватила меня, я вздрогнула, но удержалась что бы не вскрикнуть. — Не езди в Киев, доченька. Там ты сейчас найдёшь только горе. Ты русская, а там таких не любят.

От удивления я вытаращила на нёе глаза, но Наташа, сама веря в свою страшную сказку, выглядела слишком печально и испуганно. Я не сдержалась, возмущение кипело в моей груди.

— Но когда-то, же это была одна страна. — Мой громкий эмоциональный выплеск ещё больше напугал забившееся в угол купе существо, сжимающее своих спящих крошек. Но она не замолчала, а лишь продолжила тихим шёпотом.

— Когда-то да. Но всегда были недовольные. Вспомни тот же голодомор. — От её слов меня затрясло. Изо всех школьных предметов больше всего я любила историю и не могла не знать таких элементарных вещей.

— Но и в Поволжье тоже был голод и на Северном Кавказе, на Южном Урале, в Западной Сибири, в Северном Казахстане. Да и всей России, ну СССР, если быть точной, не забыть голод начала тридцатых годов. Коллективизация, массовое раскулачивание от ошибок коммунистов страдала вся страна а не только Украина. Да и Украины то, как таковой до её отсоединения от союза не было. Это мы дали вам земли, оставили заводы, оружие, флот, Крым подарили с доброй руки Хрущёва. — Тут меня понесло… — Мои предки жили в Поволжье во время голода, вагоны с зерном шли через них на вашу Украину, не оставляя ни зёрнышка. И голод там был пострашнее. Они голодали, отправляя вам хлеб, набирали в сапоги зерна, что бы хоть как-то накормить детей, за что их сажали. А вы сейчас воспринимаете это, как геноцид? — Женщина, таращила на меня свои огромные глаза цвета синего неба, казавшиеся мне теперь неестественно круглыми. От удивления и негодования, я притихла.

— Потому, что это кому-то выгодно. Не стоит говорить в голос о подобных вещах, запомни девочка, ты не в России! — эти слова она сказала чуть слышно, а потом так же тихо добавила — В этой стране даже у стен есть уши. — Я еле разбирала её шёпот, но от него по всему моему телу выступил холодный липкий пот. — Если хочешь доехать до Киева, то лучше давай помолчим, а то греха не оберёмся. Я видела, как закрывают неугодные рты в нашей стране, а скоро мы вообще все потонем в хаосе… — но минуту она замолчала эти мгновенья казались мне вечностью, в кромешной тьме мерцали огоньки неизвестности, к которым я стремилась, словно мотылёк и так боялась достигнуть, будто это моя последняя цель в жизни.

— Я люблю Россию и ваш народ, — неожиданно продолжила Наташа, — во мне, как и в тебе течёт русская кровь, то что происходит мне не по душе. Но я боюсь в голос сказать об этом, боюсь, понимаешь, за себя, за детей…

— О чём вы? — она лепетала словно оправдываясь, но я же не могла понять и половины. Все её слова казались для меня тогда какой-то опутанной вуалью тайны головоломкой.

— Страна трещит по швам, нужно быть полным идиотом, что бы верить этим слащавым речам с экранов телевизора. Поверь мне девочка, её разорвут на части при первой же возможности. А по тому, как вспыхивают волнения, это случится совсем скоро.

— Это не совсем хорошая шутка! — От её слов я побледнела, а руки невольно вцепились в самое дорогое, что было у меня в ту минуту — моего Колю. Но я попыталась успокоиться. — Мне кажется, в этих мелких забастовках нет ничего страшного. Просто люди устали от безденежья и нищеты.

— Ты в некотором роде права. Страшного ничего нет, если это ни кому не выгодно. Но если у более сильного есть выгода потопить немощного и слабого, что помешает ему это сделать? Во рту у бедняка кроха, с тысячи крох — каравай, а с миллиона … — И тут она замолчала, за дверью послышались посторонние шорохи… По моему телу пробежала дрожь. Холодный пот выступил на висках.

Дверь нашей кельи распахнулась, в купе заглянул незнакомый силуэт от яркого света, ворвавшегося вместе с фигурой, её черты размыла игра теней, не возможно было разобрать, была ли это женщина или мужчина. Оно обвело купе взглядом, и не произнеся ни слова с силой захлопнула дверь. От неожиданности я вздрогнула. Моя попутчица сделала многозначительный жест, из которого мне стало всё понятно. В памяти тут же всплыли недавно произнесённые в этой келье слова «В этой стране везде уши». Но Наташу этот акт бесцеремонности, ни сколько не смутил. Слова продолжали лить с её уст неудержимым потоком, только ещё более приглушённо. Казалось его уже не остановить. Возбуждение и негодование кипело в её душе.

— Один гривен с одного дурака — это грош, а с миллиона — уже капитал. — Постепенно я стала понимать её изречения, ещё недавно казавшиеся мне непонятными загадками.

— Ну, тогда эти люди правы, они отстаивают свои интересы.

— Если бы это было правдой… — её глаза наполнила необъяснимая печаль, и даже приглушённый свет не мог скрыть блеска слёз на её глазах. — Пусти в стадо баранов одного волка в овечьей шкуре и всё стадо будет жить по его законам, то же самое и с толпой, причём ей управлять намного проще, у неё свой коллективный разум и свои законы.

— Вроде, кто не с нами, тот против нас?

— Вот именно, ты начинаешь меня понимать — её глаза блеснули, а на обескровленном бледном лице промелькнула улыбка.

— Но если всё так, как вы говорите, то почему вы не уедите?

— Куда? Если бы мне было куда ехать, я бы уже неслась на всех парах подхватив детей в охапку… — тут она умолкла, голубые глаза превратились в два безжизненных кристалла. — Но, я должна похоронить мужа. Это мой долг.

— Господи, простите. — В ту минуты я и подумать не могла, что безобидная политическая болтовня может разбередить такую рану.

— Ничего, моя хорошая, я уже почти смирилась с этой мыслью. — Глаза её совсем поблекли и опустели, они казались опустошенным сосудом, из которого по капле вытекала жизнь. — Боюсь только одного, увижу его и не смогу жить дальше.

Сражённая её болью, я опустила глаза. Коля безмятежно спал на моих коленях, как я была рада, что он не слышит этого. Мой глаза кочевали по любимым чертам, а руки охраняли его сладкий сон, обнимая широкие плечи. Колени затекли, но я не решалась пошевелить ими, боясь нарушить его покой так горячо охраняемый мной. Но тишина, невольно возникшая, ещё больше терзала мою душу.

— Наверное, очень тяжело терять любимого… — Это не было вопросом и мы обе это поняли. Я на миг представила себя на её месте. Что бы делала я, потеряв того, кто дороже жизни, но слова произнесённые этой хрупкой женщины со стальным стержнем внутри, заставил меня пересмотреть моё понимание слова потерять…

— Я его ещё не потеряла. — Глаза Наташи наполнились слезами. — Он ещё жив в моём сердце. — Не сговариваясь мы опустили глаза на Колю. — Берегите его.

— Постараюсь. — Дав это обещание, я с головой ушла в свои мысли. Раньше я не задумывалась и даже не могла предположить, что человек жив не только когда существует, он может жить и в нашем сердце и в нашей памяти и даже на пожелтевших от времени листах старинных книг. Оказалось, существуя сами по себе мы не значим ничего, просто биомасса находящаяся в пространстве в определённое время, а вот наши поступки, наши действия, сами того не замечая мы каждый день творим историю, запечатлённую в фрагментах памяти друзей, любимых, да и просто незнакомых людей. Мы живём в мире, но и в нас живёт целый мир.

Глаза слипались под убаюкивающий говор железных сапог, казалось, они перешёптывались вместо нас, а мы молчали. За окном уже отчётливо различались силуэты проплывающего мимо пейзажа, освещённого первыми рассветными бликами, победно пробивающимися через толщу тьмы.

Вновь распахнулась дверь нашего ночного убежища, в котором, наконец, восторжествовал сон. Проводник, ещё ночью казавшейся бесполой тенью, небрежно буркнул «Киев». Я лениво открыла глаза, тело ныло, казалось разговор ушедшей ночи, отзывался в нем физической болью. Лучи яркого солнца ласкали своим теплом Колино лицо, он жмурился, упорно не желая открывать глаза, пытаясь скрыться от них, но они были беспощадны.

— Мы приехали! — Я растягивала эти мгновенья, как могла, любуясь его чертами, но гудок словно гром, заставил меня поторопиться. Я нежно потрепала густую русую копну волос, поцеловав высокий лоб. Любимые голубые глаза распахнулись, щурясь от яркого утреннего солнца, последнего привета уходящих тёплых осенних дней.

— Ты так спала? — Проснувшись на моих неподвижных коленях, Коля негодовал.

— Мне и так хорошо, когда ты рядом. — Он начал пристально всматриваться в мои глаза, желая увидеть хоть искру лжи, но её не было. — Я отлично спала.

— Врёшь мне? — Светлые брови сомкнулись на переносице, но ни один мускул на моём лице не дрогнул, я лишь расхохоталась.

— И в мыслях не было! — Продолжая хохотать, я нагнулась поцеловать его, но очередной предательский горн поезда не позволил мне этого сделать.

Совсем рядом раздался громкий бас. «Поезд отправляется!». Мы вскочили.

— Бежим, нас наверное уже заждались. — Коля вскочил, освободив мои онемевшие ноги. — Сколько времени?

— Половина девятого — Бросив взгляд на часы, мои глаза округлились. По времени поезд уже стоит минут пятнадцать.

— Я спал как младенец на твоих руках. — Спешно засовывая куртку в рюкзак, шептал он.

— Я заметила. Пошли, пока нас не увезли дальше.

Свежий осенний ветер раздувал волосы, лаская тело последним теплом уходящего ноября, вихрем кружа дорожную пыль по перрону, которая так и стремилась ударить в глаза. Земля, от долгой дороги дрожала под ногами. Перрон постепенно пустел.

— Привет! — Из разбредающейся по вокзалу толпы, покинувшей поезд, на встречу к нам побежал парень, лет восемнадцати с добродушной детской улыбкой на лице. Кинувшись на Колю, он не переставал причитать. — Ты дома, даже не верится!

— Привет Вов! — опустив на землю своего младшего брата, не выпуская из своих крепких дружеских объятий, он развернул его ко мне. — Вов! Это Марина, знакомься, моя невеста.

Молодой человек не смог скрыть удивления. Видимо только заметив подле своего брата ещё кого-то, он стал оценивающе мерить меня взглядом.

— Да ты я смотрю, время зря не терял. Привет! — В мою сторону протянулась огромная рука высокого подростка, я вложила в неё свою, казалось, что это я ребёнок, а не он.

— Привет! — Робко пожав протянутую мне руку, я боязливо прижалась к Колиному плечу, словно ища защиты. Все казалось мне чужим кроме него.

Они говорили взахлёб, и не могли наговориться, обо всём и ни о чём, как старые друзья, не видевшиеся годами. Словно одноклассники, которых жизнь после школы разбросала по разным городам и встретившись на миг им нужно рассказать всё, что случилось в их жизни с момента расставания. Про меня буд-то забыли. Подобно птицы без гнезда я кружила вблизи этой воркующей парочки, от досады слёзы накатывались на глаза, но обида и гордость душили их. Я то и дело озиралась по сторонам, и чувство чего-то чужого, поглотившего меня сейчас не оставляло ни на миг. Чужой вокзал, чужой язык, чужие люди, словно я попала в чужой сон и никак не могу проснуться, как бы не кричала моя душа, как бы я не пыталась натянуть на лицо улыбку, меня одолевала паника. В этом сне для меня нет укромного уголка, куда бы я могла забиться и наблюдать.

— Маришка, — Коля заметил одолевающий меня страх, и покрепче прижал к себе — ну ты чего? — Любимый бархатный баритон вывел моё сознание из путавшихся в моей душе тревог. — Ну! — подбадривал он меня — Веселее! Уже скоро будем дома.

Я слушала бы его голос века, нет — тысячелетия, он действовал на меня, словно валерьянка на кошку, манит и дурманит, увлекая за собой. Дверь такси захлопнулась, старые савдэповские Жигули помчались по неизвестным и чужим моему сердцу улицам, сменяющим одна, другую.

— Ну ты чего? — Видя мою растерянность, Коля не опускал руки с моего плеча, то и дело сжимая меня в своих объятьях, да в них и только в них я чувствовала себя спокойно. Словно малое дитя, рвалась за ним, бессознательно считая, что мой дом там, где он. Коля знал это, он читал всё в моих глазах, а я в его, поэтому иногда слова нам были не нужны, да и зачем звуки, когда можно говорить сердцем. Его горячий поцелуй словно разбудил меня ото сна в котором я всё больше утопала.

— Всё хорошо. — Не дождавшись вопроса, рассеянно буркнула я.

— Вот тут в арку, и третий подъезд. — Водитель «Печали» покорно выполнял все указания, сидевшего впереди Вовы, который выполнял функции навигатора.

— Нет, нет, нет! — Вдруг вскрикнул Коля, со всех сил прижав меня к себе — Во вторую арку.

— Не забыл, значит. — Ухмыляясь, обернулся брат, желая хоть как-то сгладить свой промах.

— Не так долго меня и не было. — Крепкая рука упала на плечо брата.

— Кстати, вас ждёт сюрприз… — Глаза Вовы блистали, словно два алмаза.

— Так, что я пропустил?

— Зайдёте, сами увидите! — по лицу парня пробежала заборная улыбка, глаза сверкали всё ярче.

— Интригант! — Старшему брату ничего не оставалось, как развести руками и покорно ждать.

Третий подъезд, третий этаж, тридцать третья квартира. От природы я не особо суеверна но от такого совпадения меня бросило в дрожь. Нет, думала я, зря я приехала, зря я согласилась как права была мама, но… сдаваться, сейчас? Когда только и осталось что переступить порог, уже слишком поздно…

Я уже тут, да и как объяснить мою робость кроме как не желанием познакомиться с будущими родственниками. Да и Коля мне не сможет никогда простить этого. Нет, я буду храброй! Железная дверь передо мной со скрипом распахнулась, на пороге появился высокий молодой мужчина, лет двадцати пяти, довольно крупного телосложения, но с лицом никак не подходящим его формам, его, казалось мне, прилепили отдельно, вырезав из голливудского журнала.

— Сюрприз! — Закричал он, неестественно оскалив белоснежные зубы.

— А! — Коля растерялся — Вовка мне не сказал, рад тебя видеть Петь! — парни обнялись по братски — это моя Марина, прошу любить и жаловать!

— Привет — лукаво буркнул парень и улыбнулся по лисьи.

— Привет — удалось мне выдавить ему в ответ, опуская глаза от прожигающего насквозь взгляда.

— Мам, пап, я дома! — скрипучая дверь распахнулась и мы с Колей вошли внутрь квартиры.

В коридоре появились родители, после недолгих объятий мать, взяв меня за руку, увела на кухню, а отец остался расспрашивать сына. В душе я ликовала, что мне наконец-то удастся скрыться от множества любопытных взглядов, словно свора собак со всех сторон, бросавшихся на меня. Мне было неловко и неуютно, ощущать себя в этой совершенно новой для меня роли — будущей жены. Неизвестность будущего пугает, но сейчас оно полностью ускользнуло из моих рук.

— Я так рада что ты вы приехали — не молодая женщина суетясь с обедом перекладывала салаты в красивые чашечки, посыпая их сверху зеленью и кунжутом не переставала расспрашивать меня обо всём и ни о чём одновременно. — А твои родители без проблем отпустили тебя?

— Мама да, но папа пока не знает. — Я никогда не умела врать, считая, что рано или поздно правда всё равно всплывает и от этого становится только хуже. Даже маленькие мелочи, которые приятнее утаить для своего же спокойствия в дальнейшем перерастают в Шекспировскую драму с необъятным размахом и печальным концом. Пусть это больно, пусть меня ненавидит весь мир но я говорю только то, что думаю, а иногда совсем не думаю, что я говорю.

— Он наверное у тебя строгий? — Она смутилась, но виду не подала, видимо моя откровенность не возмутила её.

— Нет, он просто генерал. — Я вздохнула, в голове всплывали отрывки из детства, на мгновенья, унёсшие меня далеко от сюда и даже немного успокоили.

— Генералы Украинской армии все такие — с материнской улыбкой на безмятежном лице стала успокаивать меня женщина. Кажется, ещё немного такого тепла, этих слов, этой улыбки, её заботы и я как и Коля назову её мамой. Но мой язык всегда был моим врагом, а разум слишком молод и наивен что бы во время его прижать.

— Он Русский — сорвалось с моих губ — мы с Ростовской области, там и с Колей познакомились, на границе.

Хрустальная салатница времён СССР выскользнула из обмякших рук, в дребезге разлетевшись по кухне. Материнская улыбка исчезла с лица пожилой женщины. Глаза поблекли, а морщины, ещё недавно разгладившиеся незримой рукой счастья и мерцающей улыбкой, словно шрамы рубцевали некогда прекрасное лицо. Всю жизнь она мечтала о дочери, но бог подарил ей только сыновей. Мы обе так долго ждали этой встречи, но я никак не могла предположить, что одна моя фраза в дребезге разнесёт все мечты о счастливой семье по мраморной плитке кухни Киевской квартиры.

— Я помогу — списав всё на неосторожность, я кинулась собирать осколки и салат с пола, но меня оборвал дрожащий холодом голос.

— Ступай, я сама… — В нем было столько печали, что мне стало не по себе, мурашки пробежали по моей спине, на лбу выступила холодная испарина.

Тогда, я многого не понимала, вернее не могла ещё понять. Ведь для каждой истины приходит своё время. Из нутрии меня сжигало чувство, что я чужая, и не просто чужая, мне не рады, от этой мысли меня охватило холодное оцепенение. Все казалось как в тумане, в котором я бреду, не разбирая дороги. Будто сплю и вот-вот проснусь в своей постели от спасительного голоса матери как просыпалась последнюю неделю. Уже не знаю сон это или страшная реальность. Я не раз слышала, что на Украине не жалуют русских, но что бы так встретили эту новость родители любимого, неужели он не говорил об этом, неужели не предупредил, ни мать, ни отца? Нет! Нам не дадут жить… в голове, словно колокола звенели слова бабули «Выбирать надо не мужа, а свекровь», но она так же и говорила, что «…коль давалось влюбиться в сына строптивой особы нужно стать ей другом, а не врагом… Ещё ни одна девушка не выиграла войну против Матери… Это трата времени и сил впустую…» Мои размышления прервали крики доносящиеся из зала. До конца убившие меня.

— Зачем ты припёр эту Москальку на наш дом?

— Петь, убавь гонарок, она моя девушка — почти шёпотом пытался успокоить брата Коля. Но его усилия были бесполезны.

— Вот так встреча, братик! — В грубом баритоне как колокольчики звенели нотки сарказма, жаля моё изрезанное хрусталём сердце. — Не ожидал, так не ожидал! Ты бы мне ещё нож в спину воткнул, как тебя угораздило то?

— Тише брат, ты чего разошёлся?

— Шо, боишься, Москалька услышит? — он не унимался, словно кобра смертельно жаля меня каждым своим словом. — Я офицер элитного батальона, я будущее нашей страны, я её «Свобода», я лицо будущего «Правого сектора»1, а ты припёр в мой дом русскую шкуру! Ты осквернил наш дом и опозорил нашу семью! — Его взгляд упал на мою сумку, на ручке которой ещё с мая победоносно висела двухцветное знамя прошлого единства и общей победы. — Ах ты шкура москальская! — несколькими небольшими шагами он пересёк коридор и схватил мою сумку, я в ужасе забилась в угол, а он словно не заметив меня перекинул всю свою агрессию на безвинный лоскуток висевший на её ручке больше для украшения. Молодой мужчина орал так, будто маленькая георгиевская ленточка угрожала его жизни и карьере, он озлобленно топтал её вместе с моей сумкой, словно змею, пытавшуюся смертельным жалом пронзить его душу. Втаптывая в пыль память своих предков, бок о бок проливавших кровь на полях сражений. И не важно, кто где лёг костьми у Сталинграда или Бреста, во Львове или на Курской дуге. Раньше мы были один народ и одна страна и победа у нас тоже одна… Но это было раньше…

Забившись в угол коридора, я трепетала словно осенний лист, под порывами ледяного хладнокровного ветра, бесчувственно убивающего мне подобных. Сердце моё трепетало от ужаса рокового дня, в который меня навсегда покидало моё счастье. А у меня не осталось сил сражаться за него.

Я не привыкла оглядываться назад, жалеть о словах сказанных не тем людям, но разве Коля, мой Коля, может оказаться не тем… Что же я натворила, разве я смогу жить с мыслью, что из-за меня он потеряет семью, ведь даже его мать, всем своим огромным сердцем отвергла меня, даже не пожелав узнать. Я должна уйти, как можно дальше, как можно быстрее, уйти и не возвращаться. Отпустить его, ради его же блага. Забыть о своей любви ради его счастья. Не разбивать семьи и его сердца.

Тягостные мысли одна за другой пулями били прямо в сердце. Не раздумывая, я мышью проскользнула по коридору не замеченная ни кем. А он кричал, его крики смешались с криками брата, никто уже и не думал о том, что их могут услышать. Гнев, словно демон овладел Колей, он бушевал подпитываясь из вне, словно костёр, в который подливали керосин. Даже хлопнувшая дверь не смогла вывести его из этого состояния. Опьяненный обидой он боролся за своё счастье, даже не заметив, как оно ускользнуло из его рук.

21. ноября 2013 г.

Глава 2

Простить не сложно,

Сложно вернуть всё так как было…

Я бежала без оглядки, ни о чём не думая, казались, мысли покинули моё бренное тело. Мне было всё равно, что за этой скрипучей дверью навсегда закрывшуюся для меня, осталась не только моя любовь, но и сумка с деньгами и документами. Я неслась в неизвестность, не разбирая дороги. Но я была счастлива от мысли что мне удалось покинуть этот кошмар, но не смотря на это мимолётное счастье сердце моё обливалось кровавыми слезами.

Кварталы сменяли друг друга, но незнакомый город пугал меньше слов Петра. Сколько жестокости в этом красивым от природы человеком, сколько грязи скрывается под белоснежной улыбкой в прогнившем сердце, сколько мерзости под океаном голубых бездонных глаз. Как порой обманывает нас наше зрение, мы открываем прекрасному своё сердце, но оно словно цветы Бругмансии манит и медленно убивает нас, опьяняя своим ядовитым ароматом. Сколько незаслуженной ненависти может вылить один человек на другого, даже не попытавшись узнать его. Слёзы рекой хлынули из глаз. А ведь он даже не знает меня? От этих мыслей становилось ещё больнее, а ноги всё быстрее уносили меня в даль, будто могли спасти от обиды, ножом резавшей сердце. Мысли проносились в голове быстрее домов, бежать больше было некуда, да и не зачем, погони не было, а впереди был только тупик. Разъярённые мужчины даже не спохватились, не замечая ничего, продолжали выяснять отношения. На моём пути возникла стане, словно выросла из земли, настоящий тупик, словно знак, что в жизни настал тот самый момент и больше некуда бежать, нечего бояться, не зачем жить…

Нет! Я смогу пережить это, пройти все унижения с высоко поднятой головой, ведь этому с детства учил меня отец, я вернусь, и буду бороться за свою любовь. Если потребуется вцеплюсь зубами в горло этого хама, но вырву из его рук своё счастье. Я побежала обратно, однотипные постройки, словно близнецы, стояли по обе стороны дороги. Я не знала, откуда пришла и куда идти дальше. Как не стыдно было признать это — но я потерялась. Заблудилась по собственной глупости, ведомая чувством обиды, оскорблёнными амбициями эгоистичной натуры. Эгоист сидит в каждом, но мой иногда буйствует. Я заблудилась, в чужом городе, без сумки и телефона. Какая же я дура!

Несколько часов я бесцельно слонялась по пустынным улицам, словно потерявшийся домашний щенок. Солнце стояло в зените, последние тёплые поцелуи осеннего солнца ласкали опавшую листву. Улицы опустели, лишь изредка навстречу попадался одинокий прохожий, погружённый в проблемы повседневного бытия. Быть может такой же одинокий, как и я. Когда костёр страстей гаснет, а гнев превращается в пепел, остаётся лишь печаль. И она властвовала сейчас не только в моём сердце, но казалась, повелевала и мыслями и душой. Мне казалось, что всё это происходит не со мной, слишком страшно было признать положение, в которое я попала. Ведь выхода, их тупика поймавшего меня в свои сети я не видела.

Над однотипными домами, плотно стоящими друг к другу начал подниматься белый дымок, в воздухе запахло гарью. Словно мотылек я спешила к этой туманной дымке, ведь там должны быть люди, пожарные, полиция, может хоть кто-нибудь мне поможет. Улицы опустели, от этой пустоты меня било в дрожь. Возможно, сегодня большой городской праздник и все собрались на какой-нибудь площади. Я всё шла, и шла на безмолвную дымку, пытаясь найти хоть кого то. Маленькие магазинчики, ателье и парикмахерские то и дело мелькавшие то по одной, то по другой стороне улицы все были закрыты. Киев походил на Припять, после катастрофы на Чернобыльской станции. Одинокие дома и машины, заполненные почти до краёв урны, пустынные лавочки в тени таких де пустынных скверов, и ни души, словно город вымер на мгновенье или время тут вовсе остановилось. Сегодня я уже не раз спрашивала себя, не сплю ли я, но эти минуты казались мне кошмаром наяву. Казалось что вот — вот от куда-нибудь появится клешня Фреди с железными ножами и я усну в своём же сне, только теперь навсегда. Нет, это не может быть сном! Я отчетливо вижу манящие цветом вывески, красоту оформленных витрин, желтизну опавшей листвы шуршащей под моими ногами. Это не может быть сном! Человек не может видеть во сне столь красочные и правдоподобные образы, если только он не шизофреник. Ведь только они могут видеть цветные сны. Я уже согласна на любой порок психики, лишь бы побыстрее проснуться. Путь даже в поезде по дороге сюда, но я не просыпаюсь, а значит и не сплю, и всё что происходит не игра моего сознания, а жестокая шутка судьбы.

На миг я остановилась, от ходьбы, казавшейся бесконечной, ноги устали и я уже еле волокла ими. Мне хотелось сесть, на глаза попалась одинокая лавочка, ну а почему бы и нет, идти некуда и торопиться тоже. Под лучами осеннего солнца у меня появилось ещё одно желание — «Не думать», просто ни о чем. Иногда человек должен освобождать свою голову от всех проблем и они как по взмаху волшебной палочки уже кажутся на такими глобальными. Солнце, как же ты во время. Я смотрела на этот огненный шар венчавший грустное осеннее небо щурясь, пытаясь уловить хоть чуточку его тепла что бы хоть как-то согреться, от леденящего холодного ветра не было спасения, он не тревожил меня пока я шла, но сейчас, предательски завывал под кожанкой проникая отовсюду, морозил руки, шею и спину. Как же холодно, тёплый мохеровый свитер остался в сумке, телефон и деньги тоже, а что осталось у меня,разбитое сердце и единственное желание жить дальше.

Звуки толпы музыкой заиграли в моих ушах. А вот и люди! Это не Припять и не страшный сон, я спасена! Голоса и ропот толпы эхом разносились по безлюдным кварталам. Я рванула на эти звуки, казавшиеся мне спасением и уже спустя четверть часа, наткнулась на плотную толпу, подгоняемую человеком с рупором. Обессилив от бега и быстрой ходьбы, я рухнула на ступеньки, первый искусственный выступ, попавшейся мне на глаза. Я так рвалась к ним так жаждала увидеть людей что даже не подумала о том, что же я буду делать дальше, к кому подойду, кого буду искать, и что должна сказать.

Сейчас вокруг меня толпа, но я чувствую себя так же одиноко, как и на той лавочке в безлюдном квартале, лишь солнце с прежней нежностью улыбается мне, согревая своими лучами. Вокруг все поют и веселятся и лишь мне хочется реветь, но никто не замечает этого, будто меня и вовсе нет. Или может я давно умерла, моё тело осталось на той лавочке, а душа не поняв в чём дело, понеслась искать помощи. Я с силой ущипнула себя за руку, на кисти остался след, боль иглами пронзили кожу. Нет, я пока ещё жива, но это только пока. Подняв голову, словно брошенный щенок я стала озираться по сторонам, всматриваясь в лица, одежды и окна. Я пыталась найти хоть какую-нибудь зацепку, что бы понять, что же делать дальше.

Мои блуждающие глаза привлекла ужасная картина, развязавшаяся на другой стороне улицы. Трое крепких коренастых мужчин ногами пинали что-то, я пригляделась. Не поверяя в увиденное я с силой зажмурила глаза и снова открыла их, но мужчины не исчезли, а женщина уже перестала извиваться от ударов их ног. С ужасом наблюдая за происходящим, я силилась встать, что бы прийти ей на помощь. Но силы мои иссякли, и я могла только сострадать.

— Шо смотришь? Москальку бъют, хош — присоединяйся! — с улыбкой буркнул парень на ломанном русском и протянул мне руку. Я не знала, приять этот жест доброты, никак не сочетающийся со словами на первый взгляд добродушного паренька или отвергнуть, ведь, по сути, я такая же «Москалька», как и та несчастная, на другой стороне улицы. Я лишь махнула рукой, не силясь сказать ни слова. Убрав руку, парень всматриваясь в мои черты с некой брезгливостью спросил — Немая чо ли? — Выдохнув, я лишь кивнула ему в ответ, он поспешил дальше, а я совсем поникла.

Похоже, в этой стране лучше быть немой, чем до смерти избитой за родную речь. Как бы я сейчас хотела оказаться в другом месте путь безлюдном, зато спокойном. Самое страшное, что я даже не понимаю что происходит вокруг меня. Люди, дома, голоса, сливающиеся в потоки хауса со всех сторон, образуя лишь гул давящий на уши и щекочущий нервы.

Тем временем борьба на противоположной стороне улицы не прекращалась. Крепкий мужчина с силой вырывал что-то из окровавленных рук своей хрупкой, но стойкой жертвы и наконец, добившись своего, оставил её в пыли ожесточённой драки. Но пыл его не угас, казалось, весь гнев перекинулся на какую-то вещицу, так рьяно оберегаемую женщиной. С неистовым остервенением, словно по сигналу вожака все трое начали топтать что-то упавшее им под ноги, я никак не могла разобрать что это было. Минута сменяла другую, а их гнев не утихал, казалось ни одно единое существо, ни одна вещь не выстоит под этим жесточайшим натиском чёрных берц. Порядком устав один из мужчин из пыли поднял бесформенный кусочек материи, истёртый, грязный, но «живой»… Демонстративно чиркая зажигалкой у края оранжево чёрной потрёпанной ленты, он что-то бормотал несчастной. Огонь вспыхнул в последний раз и георгиевская лента, словно факел полыхнула в его руках. Нельзя описать улыбки, воцарившиеся на этих лицах, будто сейчас, на какой-то улочке, у какого-то дома они переписали историю, кровью великой победы задолго написанную до них.

Небо заплакало. Мелкие капли прибивали пыль поднятую блуждающей толпой к земле. Стальные тучи молчаливо наблюдали, капли подлетая к земле рассыпались беленькими бусинками не больше бисера, лужицы с краёв покрывались тонкой прозрачной плёнкой. И лишь ветер ласкал последнюю листву срывал её с деревьев и кружа в вальсе бережно отпускал на землю на растерзание толпы.

Люди блуждали по узким улочкам подгоняемые горном рупора, сотрясая воздух монотонными выкриками зазубренных речёвок. Что конкретно происходит здесь и сейчас не понимал никто. Казалась толпой повелевала чья-то незримая рука, люди, подавшись царившей обстановки выпускали своего зверя наружу. Это были уже не люди, а звериная толпа, для которой нет ни марали, ни законов.

Я указываю тебе путь к мудрости,

веду тебя по стязям прямым.

Когда пойдёшь, не будет стеснён ход твой,

и когда побежишь не споткнёшься…2

В душе у Коли бушевал огонь. Его раздирали две половины собственного существа. Любовь и семья когда-то казавшиеся ему единым целым разбились вдребезги словно хрустальная ваза на две разные половинки, в которых он сам был лишь щепкой между ними. Он молча стоял у окна всматриваясь в пустынную улицу корив себя за то, чего не сделал, за то, что не окрикнул, не бросился за ней. Оставил одну в незнакомом городе, в чужой стране. Но и уйти он не мог. Любовь к брату, отцу и матери, обрывки счастливых детских воспоминаний. Разве есть что-то дороже семьи, родины, родителей. Они связаны кровью поколений, они никогда не придадут и не бросят. А способна ли она на это. Или как та — другая, забудет про него только лишь его нога переступит порог её дома, а поезд увезёт вдаль на границу защищать её покой. А не уйдёт ли она, как та — другая к его другу беспощадно сжигая за собой мосты, как паучища плетя интриги сжигая дотла когда-то крепкую мужскую дружбу. А мать будет ждать. И не важно: год, два, десятилетие, а может и целую жизнь. Но она будет ждать и будет верна своей любви и лишь её любовь истинная она не проходит и не увядает, словно бутон розы, она живёт в сердце, под котором и созрела эта жизнь. Тяжелый кулак разжался, сумка почти бесшумно легла на деревянный выступ у приоткрытого окна, словно надеясь хотя бы мельком увидеть свою хозяйку.

— Мам — окликнул пожилую мать безмолвно сидящую на кухне бархатный баритон. Коля тихо подошёл к столу за которым она сидела и нежно, на сколько ему позволяло его грузное тело обнял её. — Прости меня, может он и прав и я не должен был приводить её сюда.

— Сядь сынок — В светло голубых глазах, подобных небесному своду в часы безмолвия природы, играла настоящая буря не смотря на внешнее спокойствие и робость в них горел огонь. Коля не шевельнулся он стоял всё так же обняв её двумя руками, словно ребёнок, навалившись на родное плечо. — Ты поступил не правильно сынок. Ты не знаешь теперь ни где она ни как её найти, ты слушал брата но не слушал своего сердца, не знаю, мой мальчик ты так много писал, так много говорил мне о ней, неужели это были просто слова. — На мгновение она умолкла, а морщинистая рука потянулась к его рукам, сомкнутым в объятиях на её шее. — Видно я не так воспитала тебя, ты уже не ребенок и не играешь в игрушки, что бы закинуть своё сердце пылиться под кровать за ненадобностью. А люди не марионетки, с ними так нельзя поступать. Не важно кто мы по крови и какие у нас взгляды, мы должны быть гуманны к ближнему, иначе, чем мы тогда лучше животных?

— Ты права, мама… Спасибо, я обязательно найду её. — Теплые губы скользнули по морщинистому лицу а руки опустились на плечи. Он хотел постоять так еще немного, слишком сильно он скучал по ней, там в дали от родного дома, но она ему не позволила.

— Поторопись, сынок на улицах сейчас не безопасно тем более русской девушке. Кто знает в чьи руки она может попасть.

Эти слова ударили его словно молния в буре грозовых раскатов. В голове стали прокручиваться картины грядущей встречи. Где он найдёт её и с чего начать. Может она сидит на лавочке во дворе и преданно ждёт когда он спустится за ней, либо уже в руках у бандитов и лишь молится о спасении, или ей уже не помочь и она где-то там бездыханно красива, но уже без души.

Ужасные мысли сменяли друг друга заставляя перескакивать ступеньки уже по три, приоткрытая дверь за его спиной распахнулась, в след по лестнице сотрясая воздух его догоняли проклятия брата, пока дверь подъезда не оставила их позади.

— Ты идиот! — Кричал он так громко, что казалась весь дом гудит вместе с ним, стучать в каждую дверь, рикошетом катясь по ступенькам, догоняя беглеца желая ранить как можно глубже и больнее. — Если ты сейчас уйдешь, то можешь уже не возвращаться… никогда… ты меня понял… — Гнев и ярость душили, мешая говорить и все больше впрыскивать яд в кровоточащую рану брата.

Но Коля не слушал, он уже не шёл, а летел, орлиным взором осматривая каждый закуток, где только могла бы укрыться она от чужих взоров и погрузившись в своё горе и размышления мирно ждать его. Но она испарилась словно дымка. Казалось это был дивный сон, который поманив, исчез без следа. Но он знал, что это не сон и не сдавался, он не мог сдаться, он был за неё в ответе.

На улице становилось всё холоднее, ноябрь давал о себе знать. Солнце, кинув прощальный поцелуй скрылось за городским горизонтом и уже не выглядывало из за крыш домов, то появляясь то исчезая. Наступали сумерки стремительно и беспощадно. В свои права вступала великая ночь, но великая не только своим холодом и хаосом, а ледяным ветром перемен и кровопролитий.

Именно в эту ночь молодой журналист Мустафа Найем, ведомый финансовой выгодой и как тогда казалось благими намерениями пустил клич по сетям всемирной паутины вытащив первый камень из фундамента собственной страны созвал друзей, близких и подписчиков на первый майдан. И хотя собравшихся поначалу было не так много, а всё происходящее казалось лишь ребячеством. Заинтересованным удалось сделать из этой ночи настоящее политическое светопреставление, тем более раз народ сам тёк к ним в руки, а толпе, как известно уже не свойственно думать и ей легче управлять.


3


Глава 3

Мы лишь пешки в игре жизни, но и те кто ходит нами не свободны…

Когда ругаются люди, поливая друг друга грязью, разбивая в кровь лица, нанося физические и душевные увечья это личная трагедия, но когда за мясистый кусок бюджета дерутся политические львы, с виду больше похожие на бильярдные шарики на столе более весомых игроков, тогда хороши все средства. Формирование общественного мнения новое оружие XXI века и это оружие — простые люди и те, за кем они пойдут. Оранжевые революции и Майданы всего лишь фигуры на чёрно-белом фоне большой информационной войны.

Марина не была, ни оружием в руках бильярдных шаров, ни ворсинкой бархата на бильярдном столе, она была чем — то отчуждённым, серой тенью, бликом на кирпичной стене от уходящего солнца, уходящего на веки, так как уже завтра это будет совсем другой мир. Пять миллиардов Виктории Нулланд были потрачены не зря, новая прослойка, воспитанная по новым принципам восстала и заверещала на своём языке но чужие мысли. А тем временем ужасы первых сумерек начинали разгораться словно смертоносные искры будущего пожара.

Фашисты, решив что с их жертвы довольно побрели вдоль по улице сливаясь с толпой. И только тогда Марина решилась встать со своего места, словно шок, окутавший её тело железными цепями страха бесшумно свалился на землю освободив и тело и душу. Озираясь, словно мышь в кошачьем питомнике, мелкими перебежками она перебралась на противоположную сторону улицы к бесчувственно лежащему окровавленному телу. Подкравшись по ближе в женщине в ту же минуту она узнала незнакомку из поезд. Оглядевшись по сторонам Марина тут же увидела две пары испуганных мокрых от слёз и круглых от увиденного кошмара глаз. Два маленьких еле живых от ужаса комочка трёх и пяти лет в сторонке жались друг к другу не решаясь подойти к телу окровавленной матери. Младший стоял в полу развороте не решаясь оторвать головы от груди старшего, тот что побольше размазав застывшую кровь по лицу мужественно сжимал его поникшие узкие плечики крошечными мужскими ручками смешавшими на себе дорожную пыль, слёзы и кровь. Мальчик трех лет стоял боком в неестественной позе, руки старшего брата и умолкающие крики позволили ему немного обмякнуть и расслабиться, он отпрянул от брата, развернув голову к матери. Маленькие пальчики неуклюже зажимали рассечённую бровь. Видимо в этой неравной схватке досталось и им. Но эти глаза не были мокры от слёз как у брата, в них был лишь страх и неописуемая ненависть, на которую только может быть способен ребёнок, которой он провожал растворяющуюся в дали толпу в которую никем не замеченные влились нелюди сделавшие такое с его матерью. Они до последнего пытались защитить её, но то и дело верзила с шарфом на лице отшвыривал их словно щенков.

В этих маленьких глазках больше не было беспечности, они повзрослели. Нет, они не стали не больше, не казались выше ростом, но белая прядь на чёлке старшего говорила сама за себя. В них было больше мужского, непоколебимого мужества и несломленного детского упорства, не смотря ни на возраст ни на обстоятельства в которых они оказались. Не решаясь приблизится к окровавленному телу я кинулась к ним горячо прижимая малышей к себе. Теперь они перестали казаться мне такими большими, а из физическая хрупкость в противовес глубины глаз и проявленного героизма в самоотверженной неравной битве ни могла не вызвать поток немых слёз. В их объятьях я была слабее и казалось не я, а они утешают меня.

— Тётя, — словно молитва призвал меня очнуться тоненький голосок, — наша мама умерла?

— Нет мой хороший — я не знала что ответить, силуэт на багровом асфальте не подавал признаков жизни. Но как сказать это им, мысли путались в голове. — Она просто спит, мы сейчас ей поможем.

— А вы нас не обманываете? — Вдруг заговорил мальчик, крепко зажимавший тоненькой ручкой рассечённую бровь.

— Нет, конечно. — Его вопрос смутил меня, окропив растерянностью этот казавшийся не имеющий выхода хаос.

— Тётя, — голова старшего вырываясь из моих рук, поднялась вверх и наши глаза встретились — а за что дяди побили нашу маму?

— Я не знаю, — я растерялась в первый раз в жизни не зная что ответить на вопрос такого маленького человечка, я действительно не знала ответа, подсознательно понимая лишь одно, но единственное что осознавала я в от момент само собой вырвалось наружу… — здесь на нельзя оставаться. — Ухватив малышей в охапку, словно одержимая я бросилась к первому мало освещённому переулку. — Стойте здесь, я сейчас приведу вашу маму. Всё будет хорошо, я не брошу вас тут.

Было страшно, неповторимо страшно… этот страх не сравнить ни с прыжком с самолета, когда перед тобой открыта дверь, до земли несколько тысяч метров и ты шагаешь в облака, зная что за плечами у тебя спасительный парус, который раскроется как только ты дёрнешь за кольцо. Но здесь нет волшебного кольца, нет и паруса за плечами, бодрящей поддержки инструктора, а только две пары глаз смотрящие в спину и ответственность за тех, кого почти не знаешь. На первый взгляд женщина не подавала признаков жизни, неестественная поза в которой она застыла на чёрно — багровом ноябрьском асфальте приводила в ужас. Из многочисленных ран ещё слабо сочилась кровь. Но кровь не сочится у мёртвых, сердце не гоняет её по артериям, венам и капиллярам, это означает лишь, что в этом обездвиженном истерзанным физическими муками телом ещё теплится слабая жизнь. Бесчувствие с которым мимо проходили люди убивало, ни один из искоса глазевших зевак и не подумал приблизится к несчастной, одно стояли поодаль, другие молчаливо проходили мимо. Прохожие шарахались, переходя на другую сторону дороги словно увидев чумную, заражённую чёрной оспой бушевавшей в восемнадцатом столетии, никто не хотел даже приближаться к ней. Кто-то проходил молча, в беспомощной скорби опуская глаза, другие шипели себе под нос непонятные слова и проклятья. То и дело со всех сторон доносились обидные слова.

— Кацапка… Москалька… Рюцька…

Помощи ждать было не откуда. Я помню лишь как подцепила её под мышку, и от куда только у меня взялись на это силы, и словно безумная понеслась к тёмному проулку, который сможет скрыть нас от чужих коварных глас, где нас уже ждали, где в нас верили возлагая отнюдь не детские надежды. Я бежала, от ужаса закрыв глаза, заставляя себя забыть эти взгляды, желая заткнуть уши, но зловещий шёпот за спиной лишь усиливался заставляя бежать ещё быстрее, а картины минувшего кошмара непроизвольно всплывали в памяти и от них было уже не убежать, не сейчас и не сегодня. На середине пути она очнулась, словно ото сна, истомно простонав, о как же тогда хотела очнуться я, сбросив оковы ужасного кошмара, потянувшись в тёплой ароматной постели закутаться в мягкий плед, наслаждаясь утренней ленью, которая так необходима для окончательного пробуждения. Но происходящее не было сном, и просто проснуться уже не получится. Во всём что происходит с человеком виноват лишь он сам, а жизнь это лишь череда событий позволяющих сделать выбор или лишающих этой возможности, а я его уже сделала, вернее ни могла не сделать, у меня его просто не было. Она помогала, вяло перебирая ногами, и они помогали мне, в тени разбитого фонаря искрились от слёз радости и надежды две пары детских глаз. Мы достигли цели, сумрак скрыл нас под своим одеялом как рас во время.

Мимо нас проходила очередная волна, подпитываемая ручейками с проулков и соседних улиц. Из потока, бушующего беспорядочными криками, возгласами, песнями, тараном сметающего всех и всё на своём пути бесшумно вырвался старик, к общему ужасу направился под тень разбитого фонаря укрывшую нас.

— Русская? — Спросил он без акцента, приблизившись. Я лишь кивнула в ответ, перегородив дорогу к несчастной и её детям. — Я помогу вам. — Обойдя меня, он протянул к женщине трясущиеся от старости руки силясь поднять её.

— Тут дети — робко шепнула я ему на ухо, махнув рукой в сторону одиноко стоящего потухшего фонаря, под сумрак которого сама укрыла их, едва заметив силуэт направляющийся в нашу сторону.

Я боялась, что нас кто-то может услышать или увидеть, но толпе рекой растекающейся по улице не было до нас дела. Она лишь монотонно зондировала доносящиеся со всех сторон возгласы: «Слава Украине!», «Украина це Европа!», «Вставай Украина, шоб защитить свою волю, свои права, своих детей!», «Нас так просто не здолати!», «Не бывати на Украине Маскольской власти!». Маргенальное течение стало мейнстримом, неонацизм спящий со времён второй мировой войны забушевал с новой силой, вырвавшись на улицы. Но тогда на первых «Мирных» демонстрациях ещё не было понятно, что это и есть начало конца, свободы, праву, миру.

— Отнесём её туда — старик махнул рукой под тень фонаря, которая скрывала детей — а как сможет идти, проводим домой. За ленту избили?

— Какую ленту? — Его вопрос окончательно сбил меня с толку. — Не знаю, всё слишком быстро произошло.

— Она там осталась — старик махнул головой в сторону покинутого нами поля боя, если его можно было так назвать, я выглянула из-за спасительного угла, не замеченная мной горстка пепла оставленная на растерзание толпы, сразу бросилась в глаза. Но толпа не растоптала её, не унесла за собой на своих ногах, потоком сметая всё на своём пути, она не тронула её, словно эту едва заметную горстку, из которой героически выглядывал бессмертный символ победы, защищала какая — то незримая сила. В глазах потемнело, ноги подкосились, только тогда я всё поняла. Забыв про страх я скрылась тьме, в которой было гораздо безопаснее чем в свете предательских фонарей.

— За что они так… — я всё понимала, но не могла признаться самой себе. С самого детства каждый год мама прикрепляла мне на грудь такую же ленту, а я словно орден за хорошее поведение с гордостью носила её весь май, осознавая, что эту честь нужно ещё заслужить. Смотря на эту горстку пепла, там за углом, я вспоминала как в детстве весь год усердно училась, старалась угодить, слушалась во всём без пререканий воюя сама с собой, шальным и далеко не идеальным ребёнком. Лишь для того чтобы на параде, в очередном городе в который занесёт нас судьба и отцовский военный долг блеснуть лентой и с неудержимым детским любопытством поглазеть на тех, кто прошел военные тяготы и выжил. Подслушать их разговоры и воспоминания, подарить цветы и просто постоять рядом прикоснувшись к великому совершённому из увядающими словно цветы поздней осенью морщинистыми руками. Но произнести это я не решилась, наши взгляды встретились и только тогда я поняла, в душе он согласен со мной. В таких вещах слова не нужны. Не важно о чём ты думаешь, каких принципов придерживаешься, всё это лишь слова вылетевшие в пространство, в таких ситуациях важны лишь твои дела, действия, поступки, а если они не соответствуют твоим мыслям, тогда грош им цена.

— Это нацуги, Бандеровские приспешники, таких сейчас развелось как собак, да вот пострелять некому. Сами не знают что творят — со злостью буркнул старик, достав из кармана потёртого пиджака идеально белый носовой платок, стал с отцовской нежностью обтирать лицо женщине.

— У вас тут давно беспорядки? — Я не верила своим ушам, мой дед погиб в боях за Киев, бедный мой дедушка, неужели он и его боевые друзья с которыми он сражался плечом к плечу освобождая дом за домом, улицу за улицей, каждый день отправляя похоронки близким, бились за каждый сантиметр этих улиц проливая кровь, и для чего… Для того что бы по этим самым улицам вновь маршировали нацисты, только уже Украинские? Как и в сороковых творя грязные бесчинства, поражающие своей жестокостью. — Неужели нашлись люди, которые забыв все ужасы: тысячи жертв, выжженные дотла деревни, виселицы вдоль дорог, страх поколений перед именем Бандеры олицетворяющим террор и смерть, о чём они думают?

— Такие, дочка, думать не умеют. — Старик печально ухмыльнулся. — Да и не по своей воле думают, и не своими ногами идут, не свои мысли в рупор орут.

— Господи, дедушка, что вы такое говорите? — Я не могла скрыть удивления и даже стала говорить громче, его слова тронули за сердце, сорвав пелену с глаз. И только тогда я смогла другими глазами посмотреть на это стадо, то и дело подгоняемое речёвками из рупора, ведомое невидимой рукой.

Россия 1993 — Украина 2013, все пазлы сложились в голове. Сценарий событий почти не изменился, поменялись лишь лозунги, причинно следственные связи, события, и всё происходящее не хаос и не ночной кошмар, а начало чего-то более большого и зловещего, хорошо спланированного и не раз отработанного в волне оранжевых и бархатных революций. А кто в новой Украинской пьесе мы? Частичка в пространстве живущая в потоке времени, постоянно стремящаяся от порядка к хаосу. Риторический вопрос. Всё ли стремится к хаосу?

— Я стар — продолжал старик — и лгать не умею, что вижу и слышу, то и говорю. Они? — Он махнул в сторону мальцов, жавшихся друг к другу в углу кирпичного холодного дома.

— Да… — я опустила глаза, мне стало стыдно за то, что при первой встречи с этими малышами в поезде, не была рада им так, как сегодня. Там я была эгоисткой, я думала о другом, о своём Коле, его родне и предстоящей встречи.

В душе они немного напрягали меня, суетясь напротив, шурша и капризничая не желая спать, не давая собраться с мыслями. Да и их мать говорила со мной непонятными тогда для меня загадками. А я была так далека от них, они казались мне чужими на столько, что эта бездна была тогда непреодолимой для меня. Но это было тогда. По настоящему чужим человек может стать только тогда, когда с ним связывает душа, любовь, истинное чувство осквернённое предательством. Нет, теперь они не чужие мне, теперь они намного дороже его, того кто предал не удержал от глупости, оставил. Когда нет ни плеча, ни поддержки начинаешь ценить то, что раньше казалось совсем не важным. А может он ищет меня, вглядываясь в толпы, бродит по переполненным зевак и демонстрантами улицам? Может в его сердце остался хоть огонёк любви ко мне? Или он уже дотлел, оставив лишь пепел разносимый ветром, как и та лента на улице. Ведь вся его семья отвергла меня, как и те люди, проходящие мимо беды этой женщины, теперь мы с ней как родня, брошенные и чужие нам нет места среди них в этой обезумевшей стране.

Глава 4

Берегите людей, после встречи с которыми

Что-то светлое и радостное поселится в вашей душе

Ошо

А он все бежал и бежал. По освещенным улицам и тёмным переулкам, знакомым с детства. Вглядываясь в каждое из тысяч лиц ища в них лишь одно. Иногда ему казалось, что она так близко, но окрикивая, либо догоняя заветную цель, она вновь ускользала от него словно спасительный мираж в центре безжизненной пустыни. Любимые черты дымкой проносясь в сознании казались ещё более нереальны, глаза то и дело цеплялись за чужие лица ища те самые глаза, волосы, нос, но всё было тщетно. Её волосы, но не её лицо, похожие глаза, но чужие черты. Темнело стремительно быстро, а поиски так и не дали желаемого результата.

Он остановился, посредине улицы, будто впереди перед ним выросла непреодолимая стена. Что-то невидимое удерживало его на этом месте. Он не мог понять что это и что с ним. Буд-то отбирая последние силы, кто-то заставлял оставаться на месте. В глаза бросилось дерево, серое и опустевшее как и его сердце, освободившись от старой листвы уже в будущем году его окрасят новые, но может ли быть так с сердцем, может ли оно забыть прежнюю любовь возродить другое чувство, другую жизнь?

В отчаяние он упал на скамью, не от физической усталости, он мог бы неделю без сна и отдыха прочёсывать каждый уголок родного города, лишь бы только найти её. Его мучила другая боль, намного сильнее и безжалостнее всех иных её проявлений и это не было отчаянием или печалью, грустью или тоской — это было целым потоком, эмоциональным душевным цунами, в котором словно обломки смешались любовь, отчаяние и невыносимая душевная боль потери. Порой мы не ценим того что имеем, упорно не замечаем то что дано нам свыше, воспринимая это как должное, и только потеряв осознаём чего лишились. В душе каждый из нас эгоист, который наивно верит в то, что в его жизни всё будет лишь так, как решит он сам. Но мы лишь можем выбрать путь, по которой понесёт нас поток жизни.

Глаза наполняли слёзы, они больше не видели суетной толпы веселившейся напротив, мило воркующих парочке проходящих мимо, организованных групп с флагами весомыми запасами спиртного то и дело кричащих беснующихся заводил скрывающих свои лица. Он был не здесь. Снова и снова открывая глаза в залитом лучами солнца купе он любовался спадающими багровыми локонами играющими оттенками кофе и бронзы в последнее утро, прошел лишь день, один день даже не день полностью а несколько часов из этого дня, но на сколько они смогли отдалить друг от друга два любящих сердца, сколько боли смогли причинить. Жмурясь от ярких лучей смотрел в зелёную бездну глаз окаймленную чёрными как смоль густыми ресницами. Сегодня они были особенными, в них было больше блеска и жизни, но было и ещё что-то, они были ярко зелёные. Не цвета морской волны с отблеском карих кораллов, какими они бывают в яркие солнечные дни, не зелёно изумрудными в рубиновой оправе, когда она провожает ими закат, не цвета весеннего поля с проблесками ещё непокрытой травою земли, какими они бывают в пасмурную погоду, когда она смотрит на хмурое небо угрюмо поджимая нижнюю губу. Нет они были ярко зелёными как стрелы которые как масло режут тело проникая в самую душу, настолько яркими, что казались цвета хаки с проблесками морской волны с примесью жёлтой пены прилива, она были настолько несвойственны ей, что казалось будто их сразили слёзы. Не может быть. Молнией пронеслось в сознании. Она знала. Нет, она не могла знать. Она предполагала и боялась. В них был страх. Но она промолчала.

В памяти то и дело мелькали картинки недавно ушедшего счастья. Такси. Последние минуты вместе, горячие объятья, там на заднем сиденье, когда от подъезда оставались считанные метры, как я мог сам открыть дверь и взяв её за руку самолично отвести на суд, которого она не заслуживала. Если бы только можно было повернуть время вспять. Остановить землю и заставить её крутиться в другую сторону. Сколько ошибок можно было избежать? Но это не возможно, время непоколебимо, а жизнь не идёт по нашим правилам, она нещадно шагает наперекор нам, давя сапогами наши амбиции и надежды. Не мы вершим судьбу, а она играет с нами уничтожая то что как нам кажется и есть мы, но если её западня не делает нас сильнее, то она давит словно букашек. Лишь перед её роком мы можем измениться сами, а в какую сторону — решать только нам…

— Эй, парень! — Коля поднял голову, в его сторону направлялся паренёк небольшого роста с флагом до колен покрывающим всё тело. — Огоньком не угостишь?

— Да. Сейчас посмотрю. — Парень лениво начал похлопывать себя по карманам в поисках зажигалки. И вот цель была найдена, пламя ненадолго зажгло два дымящихся, трепещущих в стремительно наступающей тьме огонька. Незнакомец мгновенье помедлив, молчаливо уволился на край скамейки. Молчание затянулось, но надежда, птицей трепещущая в душе у Коли не утихала. А вдруг он видел её, а вдруг он её знает. Рука потянулась к внутреннему карману у самого сердца в котором лежало заветное фото. — Видел её? — Без всякой надежде в голосе спросил Коля. Парень протянул руку и бросив ловкий взгляд тут же ответил.

— Такую дивку грешно не заметить.

— Так ты её видел? — Нетерпеливо перебил он, захлебываясь от возбуждения.

— Сидела тут, прям на этой лавке часа три, потом ушла куда-то. Печальная такая на закат смотрела. Я в этом доме живу — рука маленького незнакомца поднялась, указывая прямо перед собой, — вон мой балкон. Выйду, сидит, опять выхожу, опять сидит. Я бы вышел, только вот дело у меня…

— А куда она пошла?

— Да кто ж знает, шо у этих дивчин в голове. Если б знать!

— А давно это было?

— Так часа два, три может больше.

— В какую сторону ушла — у Коли появилась надежда, первая за долгие часы безуспешного поиска.

— Вроде туда — парень махнул рукой в сторону извилистой дорожке из фонарей вверх по улице. — Если тебе найти её надо я помогу.

— Как поможешь? — Коля вскочил со скамьи уже готовый мчаться в том направлении которое указал маленький невзрачный ангел посланный свыше, но остановился.

— Пошли. Я всё расскажу. — Парень с ленивой важностью нерасторопно поднялся со скамьи. — Сигарет купишь?

— Конечно! — Он был готов на всё. Сложить весь мир пополам, перевернуть Киев, словно стог сена, лишь бы найти заветную иголку. Но не как не ожидал что придётся травить некатаном угрюмого, малорослого подростка словно рыцарь облачившегося в флаг Незалежной. Но всё же исполнил волю незнакомца.

Они поднимались по ступеням темного подъезда, в котором смешались запахи свежего борща, копчёного сала, перегара, дорогих духов и экскрементов. Неописуемый букет, присущий почто каждому многоквартирному дому в центре города двери которого в любое время суток открыты для каждого. Пустые бутылки и окурки затушенные о подоконник, едкий густой дым напоминающие о недавнем веселье царящие на первом и втором этажах душили едким смрадом. Остановившись в пролёте второго этажа, незнакомец настежь раскрыл взвывшую от старости деревянную раму выпустив зловонье наружу, бутылки издав последний звук в своей жизни рассыпались на тысячи осколков предав бетонному полу зеленоватый отблеск, уже не красовались под светом фонаря отбрасывая многозначные тени а жалостно скрепили под ногами. Опустевший подъезд хранил гробовое молчание, и только звяканье ключей эхом нарушило эту безмятежную тишину.

— Проходи. — Открыв дверь, озарив угрюмый подъезд ярким светом, от которого резало глаза, незнакомец гостеприимно впустил парня внутрь. — Чай будешь?

— Нет, спасибо. — Но чай и все прелести гостеприимство не было времени, оно безмолвно утекало из рук, делая заветную цель неосуществимой.

— Давай фото. — Парнишка протянул руку, Коля не медлил, не желая терять ни мгновения.

Сделав пару снимков, парень начал набирать сообщение. Хвастаясь себе под нос тем, что уже через несколько минут его пост облетит весь Киев и девушка найдётся так же быстро, как и потерялась. Кичась тем как отлажена эта система, и всего одно волшебное слово «Пере пост», о котором сообщил его незнакомый друг из интернета позволит сделать его запись хитом ВК в эту ночь во свей Украине. И действительно, уже через несколько минут просмотры, лайки и пере посты побежали под записью, серый глаз заморгал, сердечко прыгало, а рупор голосил «Пропала девушка…», парень в сине-жёлтом плаще из флага взвыл от восторга.

Но Коля был не здесь, не в этой комнате он был далеко, на озимом поле стойко зеленеющим под холодным ноябрьским ветром, ещё не укрытым от холода пушистым белым одеялом, но живое не смотря ни на что, как и его любовь трепетало надеждой, наперекор всем преградам и препятствиям. Блики уходящего солнца, приближающийся любимый силуэт, все это будило новые волны чувств прибоем омывающие сердце. Тогда она ждала его как всегда на их месте и сейчас она ждёт его, но уже не там, но от этого надежда не умирает, она ещё любит, и он это знает он верит в это как в святой дух обитающий в церковной обители. Он чувствует ритм биения её сердца, он знает, что оно бьется, что сердца их должны биться вместе всегда и везде, неразлучные, неразделимые, связанные незримой прочной красной нитью, ведущую их тела друг к другу. Ведь даже вдали от неё сердцем и душой он вместе с ней, а она с ним. И не важно что вокруг, ведь её, словно ангел охраняет его любовь.

Глава 5

Пытаясь угодить всем, ты теряешь себя

Но только потеряв всех, ты найдёшь себя…

Старик подошел к ребятам, раскрыв перед ними свои объятия, и только тогда они разревелись. Я оставалась сидеть с незнакомкой из злосчастного поезда, с дочерней заботой положив её голову к себе на колени. В кармане куртки нашёлся забытый щелоковый белый платок, с первых же прикосновений к лицу несчастной окрасившийся в тёмно багровый под цвет выбитых гладью слов «Марине от мамы». Мама, мамочка, где же ты… почему я не послушала тебя, не приняла твои слова на веру, взрослея, с каждым годом отдалялась всё дальше от тебя, пока пропасть между нами не стала непреодолимой. Ведомая собственной глупостью не видя ничего кругом кроме себя, я пыталась слушать лишь сердце, которое сейчас замолкло под натиском неутолимой боли. Оно больше не ведёт меня, не указывает мне путь, в нём лишь необъятная пустота, космический вакуум в котором летают крупицы от угасшей звезды, разлетевшейся в необъятном пространстве на сотни километров друг от друга. Мамочка, как же глупа я была. А сейчас всё осознав, мне стыдно признаться в этом не только тебе, но и себе сомой. Одна, во всём свете, как и эти мальчики, чьё солнце увядает у меня на коленях.

Нет, я не должна сдаваться, не сейчас, не в этот момент, не этому с детства учил меня отец. Я не вправе дать ей умереть, своим бездействием я и так принесла слишком много боли, я должна сделать всё, что в моих силах, ради них. Глаза залили слёзы, но не от безвыходности, впервые в жизни я с нежностью смогла посмотреть на этих малышей, таких маленьких и беззащитных. Признаюсь честно, я никогда не любила детей, считая что от них слишком много шума и хлопот, но тут, в этом тёмном проулке что-то перевернулось внутри меня. Та любовь, что таилась в сердце, рвалась наружу, рвалась к ним, двум силуэтом словно кистью художника вытесненными из под сумрака фонаря, всхлипывания, которых то и дело улавливал слух, словно фильтр, отделяя их от звуков ночного бушующего города. Важное от былого, прошлое от настоящего.

Маленькие мужественные человечки дали волю своим истинным чувствам диктуемым возрастом. Они действительно заслуживали уважения больше чем я, в их глазах не было страха он не поражал их бездействием, они сражались до последнего, из последних сил, не имея не единого шанса на победу, их дух не пал, и судьба ещё не сломила их. Если бы я была такая же как они, то не оказалась сейчас здесь. А может быть я должна была здесь оказаться? А всё что с нами происходит, предначертано вопреки нашей воли.

Мучительно простонав женщина раскрыла огромные глаза, бледно голубые, как ясное небо в солнечную погоду. Наши глаза встретились, быть может она даже узнала меня. Её окровавленная рука мучительно потянулась к моему лицу, казалось каждое движение приносит ей нестерпимую боль.

— Спасибо — чуть слышно шепнула она. Высохшие губы застыли, впуская в лёгкие едва уловимые глотки воздуха.

— Что с вами случилось, за что они вас так, вас ограбили? — У меня было столько вопросов к ней.

— Да, — шепнула она еле слышно мне в ответ, — у меня украли надежду… — Она умолка, небесные глаза заполнили слёзы.

— Я видела, как они отобрали вашу сумку.

— Не в сумке дело, — она едва улыбнулась, то что я сказала, рассмешило её. — это не люди, а звери. Где мои дети. — Она силилась подняться, но я не позволила ей этого сделать, слишком уж она была слаба.

— Они там, с мужчиной, он тоже хочет помочь. — Я указала в сторону разбитого фонаря, смахнув едва заметные слёзы, она устремила глаза в ту сторону.

— Спасибо вам, я должна встать. — Опираясь руками о ледяной ноябрьский асфальт, собрав последние силы в кулак женщина попыталась встать, но не смогла.

— Я позову их, — я уже собиралась крикнуть как на мои губы нежно легла её рука. Я поняла всё без слов, но она всё же сказала.

— Я не хочу, что бы они видели меня такой, это может их напугать, я должна встать и стереть кровь.

Бедное материнское сердце, если бы оно только знало что пришлось увидеть её детям. Оно разорвалось бы от горя. Как мучительно быть связанной такой любовью, заботится вопреки всему и не смотря ни на что, быть ответственной за тех кого выносила под сердцем, кому подарила жизнь вопреки нестерпимым мукам, которые исчезают словно сон с первыми криками того, кого не смотря ни на что будешь любить вечно.

Взглянув еще раз в мои глаза, она всё поняла, слова были уже не нужны. Они всё видели, и она это осознавала. Лицо женщины исказилось в гримасе глубокой душевной боли, из глаз градом хлынули слёзы, эта боль превозмогая физическую подняла её, предала сил. Отмахнувшись от предательских слёз, она твёрдой походкой пошла к ним, к своим мальчикам которые тут же кинулись в её объятья.

Я не могла сдержать слёз в эту минуту. На моих глазах материнская любовь совершила настоящее чудо.

Глава 6

Когда предаёт один человек,

Ты перестаёшь верить всему миру…

Последние дни ноября и его холодные ночи, напоминающие о неизбежной близости зимы, не позволяли долго рассиживаться на промёрзшем асфальте, опираясь на холодные камни торца чужого дома. Я оказалась словно между двух огней. С одной стороны — безумный шабаш топы, с другой — счастье воссоединившейся семьи, но ни в одной из них для меня не было места. Я робела, не зная куда мне податься и к кому примкнуть. Беснующаяся толпа уходила вниз по улице всё дальше и дальше, её голоса глушили дома.

В эту ночь с 22 на 23 ноября ещё никто не знал, во что выльется это праздничное патриотическое шествие. Заворожённая толпа воспевала самет «Восточного партнёрства» в Вильнюсе, возлагая огромные надежды на договор об ассоциации с Евросоюзом, которому так и не суждено было стать подписанным. Никто тогда и не мог подумать, что своими руками под чужую диктовку ввергает собственную стану в пучину бездонной экономической и политической бездны. Что именно они, здесь и сейчас вершат Оранжевую революцию, названную потом с легкой руки западных дирижеров политического оркестра «Революцией достоинства». Не осознавали они и того, что сценарий их, так называемой «Доброй воли» написан давно, без их участия и учёта интересов, а судьбу страны давно вершат очередные западные кукловоды. Но этого тогда не понимал никто, всё казалось немного иначе.

Я наконец поднялась с промёрзшего асфальта, было жутко холодно. Не зная куда идти и что делать дальше. Моя миссия была исполнена, она жива и она с ними, а что же делать мне… Выбор был не велик. Выбираться из этой чужой страны или плыть по течению её безумного потока, каплей вливаясь в эту толпу потерять себя, растворившись или бороться с ней, барахтаясь против её течения, уносясь в подземелье её хаос, но не сдаваясь или сдаться пропустив через себя эту грязь и ждать, но как жить дальше с этим.

Знакомый до боли голос окликнул меня, вырвав из пучины собственных мыслей, вернул в жестокую реальность. Ещё мгновение и я бы узнала в нём окрик матери, но её голос был знаком мне с колыбели, ни за что в жизни не перепутаю его с другим, уловлю его из тысячного потока других голосов, один, любимый, родной… Я бы никогда не посмела спутать его с другим, но они были так похожи. Я обернулась на зов, незнакомка жестом поманила меня к себе. У меня не было сил сопротивляться, ноги сами понесли меня в глубь темноты. Подсознательно я уже давно сделала этот выбор.

— Вам легче? — Произвольно вырвалось у меня как только я подошла ближе.

— Да. Я тебя вспомнила. Ты ехала с нами в одно купе, с парнем, где же он?

Руки затряслись. Слезы предательским потокам нахлынули на глаза, но я не могла позволить им вырваться наружу. Во мне заговорили боль и обида, спавшие где-то в глубине души, к своему стыду я не смогла их скрыть.

— Он дома, со своей семьёй. — Выдавив эти слова из себя япопыталась натянуть на лицо непринуждённую улыбку безразличия, но слёзы скрыть было уже невозможно. Еще минута этого гробового молчания и казалось, успокаивать придётся уже меня.

— Бедная моя девочка. — Руки пожилого мужчины укрыли меня в отцовских объятиях, словно пытаясь защитить от удушающей удавкой обиды.

— Я ушла сама, не хочу быть яблоком раздора в его семье. — Не послушные слёзы ливнем катились по щекам.

— Я живу тут недалеко, — неожиданно заговорил старик, — у меня редко бывают гости, но я был бы счастлив, если бы вы все вместе заглянули ко мне на огонёк.

И мы, словно большая и дружная семья, которую связали не кровные узы, а череда непредвиденных событий побрели по опустевшей улице, осквернённой потоком людского селя, оставившего после себя обрывки плакатов, бумажек и листовок, с которыми теперь весело играл холодный ноябрьский ветерок.

Глава 7

Кто не жалеет о распаде Советского Союза, у того нет сердца; кто хочет воссоздать его в прежнем виде, у того нет головы.

Владимир Владимирович Путин

Увлечённая речами старика мне вдруг стало казаться, что я знаю его всю свою жизнь. Он оказался таким же одиноким как и я. Нас отличало лишь то, что меня одиночество терзало несколько часов, а его мучительно испытывало на прочность долгие годы.

— Жена моя умерла пять лет назад, — продолжал свой рассказ старик, — дети ездить перестали, внуков я так и не видел. Лишь на фото они каждый день улыбаются мне, а я с любовью гляжу на них каждый раз представляя какие они сейчас. Живу не богато, но места всем хватит. — Он добродушно улыбнулся, подмигнув мальчуганам, открывая входную дверь небольшой квартиры.

Идеально вымытый пол, пустынные стены маленького коридора которые украшали огромное зеркало в резной деревянной оправе и обои, времён союза, выцветшими от времени алыми цветами радушно встречали долгожданных но редких гостей. О, сколько лиц должно быть видело это чешское зеркало пятидесятых годов, сколько всего могло бы оно рассказать, если бы только умело говорить, но оно было безмолвно чистое, словно открытая душа и лишь манило заглянуть в прошлое её глазами, гордо украшая собой стену. Три двери разрывали цветочную панораму пожелтевших от времени стен. Кухня, зал и спальня. Всё уютное убранство так и пылало ностальгией по счастливым ушедшим дням. Казалось, будто вокруг остановилось время, пространство исказившись забросило нас в другую эпоху. Все предметы в квартире переговариваясь под скрипы половиц шептали счастливые истории уходящего в бездну времени былого прошлого, и каждый рассказывал свою. Когда-то этот дом был полной чашей, любимая жена, нестираемый детский смех, эти безмолвные стены ещё помнят его. Кое-где на обоях красуются поблекшие от времени чернильные рисунки неопытных юных рук, как последнее напоминание о тех счастливых временах. Их создатели уже намного старше меня, может даже ровесники моих родителей, но память, оставленная когда-то ими на этих стенах не тленна, она не подвластна ни морщинам, ни времени.

В этом году Павлу Петровичу исполнилось семьдесят три. Дети разъехались по разным городам. Сын жил в Одессе с пунктуальной точностью строго один раз в месяц первого числа звонил отцу справиться о здоровье и делах. Дочь после замужества уехала в Луганск. В последний раз своих детей он видел на похоронах жены, ровно пять лет назад двадцать первого ноября, но ему казалось, будто это было вчера. Слишком медленно текла теперь его жизнь. Один день был похож на другой, всячески теряя для памяти свою ценность. Но пожилой мужчина не унывал, он искренне любил детей своим большим и добрым сердцем. Изредка получая тёплые письма от дочери с вложенными фотографиями внуков и правнуков. Которые отвечали ему взаимной улыбкой из-под стекла деревянной шведской стенки величаво украшавшей зал, уже добрых пятьдесят лет с самой свадьбы. Она была больше похожа на музей его жизни, в котором по крупицам собраны судьбы нескольких поколений от рождения до глубокой зрелости. В лучшие годы она вызывала белую зависть всего двора, но и сейчас увенчанная памятью разных лет не потеряла своего величия, став качественным антиквариатом, а ведь когда-то было несбыточной мечтой каждой советской семьи. В этой квартире всё напоминало о былом благополучии, ни шедшем, ни в какое сравнение с беспроглядной бедностью, в которой вместе с хозяином они пребывали сейчас.

— У меня есть пустая комната, диван и две кровати. Постельное бельё свежее, я меняю его каждую неделю, не смотря на то, что на ней никто не спит. Но вдруг… — на морщинистом лице засияла лучезарная улыбка, глаза блеснули слезами радости, которые он так тщетно пытался скрыть от меня, но они сияли словно алмазы, переливаясь радугой под светом советского абажура. — Вот и дождались гостей, на моё счастье. Разделите досуг старика, живите, сколько понадобится! Вы пока располагайтесь, а я пойду чайку поставлю, он у меня вкусный, на травках, сам собирал.

— Спасибо вам! — Прошептала я ему в след, от бессилия присев на кровать. Признаться мне было неловко. Чужой город, чужие люди. И словно ангел на пути к отчаянию из когтей ада нас вырвал седовласый старичок, приютивший и обогревший душевной теплотой, совершенно чужих и не знакомых, как долгожданную родню.

— Это вам спасибо! — Раздалось в ответ. — Порадовали старика на старости лет.

Но не было сил ни на чай, ни на разговоры. Лишь почуяв под головой мягкую подушку, мной овладел сон. Унося далеко за пределы Украины на границу Ростовской области где переживали и не находили себе места родные. Мне хотелось закричать «Мама я жива…» но что-то внутри удерживало меня от этого крика, будто она и так всё знала.

Тьма всегда развлекается чем угодно, кроме того, что действительно важно! Ей подвластно скрыть истинные лица, а значит и нет ответа за поступки… Скольких увлекает она расточать свои силы на подмостках жизни… Их гонят стадами сбивая в чёрные тучи, обманывая всех скопом…

Вокруг меня под дуновение ветра колыхалось озимое поле, но это было уже не тем местом, что соединяло нас воедино. Оно стало тёмное и таинственно печальное, обреченно взывая к небу, больше не пело, не переговаривалась тысячами голосов в безмолвной тишине. Я не смогла бы узнать его если бы не серая извилистая дорога, каждый изгиб которой могла наизусть воспроизвести в памяти. Тут же мерцающими огоньками всплыли счастливые мгновенья, навсегда связавшие мою душу с этим местом. Но что-то было не так. Тревога. Страх. Отчаяние.

Небо разверзлось, разделив небосвод на свет и непроглядную тьму, а центр этого безумия природы пришёлся как раз на несчастное озимое поле, уходя в обе стороны вместе с ним вдаль горизонта. Гром гремел, от его гула закладывало уши, молнии били по запорошенной, охладевшей земле оставляя зияющие пламенем раны. Снег засыпал зелень поля, укрывая пуховым одеялом то, что ещё осталось от былого счастья. Солнце играло в салки с луной стремившись осалить — но тщетно, времена года окрашивали пейзаж в своими красками. За жарким сухим летним ветрам подул осенний листоворот, одинокие снежинки сменили снегопады, дул ледяной ветер, креп и слаб мороз, под ногами появились проталины. Казалось время бежит сквозь меня, обходя стороной, а борьба света и тьмы не прекращалась.

Наше поле стало кипельно белым но чёрная сторона не желая сдаваться натиском захватило его погрузив во тьму — и даже чистейший снег не смог отразить её. Он почернел, вместе с небом. И это пугало. Ведь даже если густые тучи заволокли лунный свет, тёмную зимнюю ночь белоснежный снег освещает своей чистотой, отражая всё прекрасное, излучая свой свет — освещая дорогу запоздалому путнику. Но сейчас и он померк.

Небесный свет не смотря ни на что, не сдавался, он упорно налегал, растворяя собой тьму, отстаивая своё пространство и право на жизнь. И непроглядная ночь отступила, оставив после себя багрово-красное поле, лишь окрасив его в кровавые тона, она смогла убить его последний свет. Но снег падал вновь и вновь — закрывая багровые сугробы. Свет одержал победу, заливая всё вокруг, отогревая сердца от зимнего холода и тревог затяжной ночи. Но тьма не сдалась, она лишь отступила, что бы передохнуть, набраться сил и вновь окрасив поле в багрово-красный цвет продолжить свою войну против света.


Я проснулась в холодном поту. Открыв глаза не увидев ничего кроме тьмы, которую разрезал пробивающийся через окно свет фонаря. Ломило каждую косточку. Боль заставила меня свернуться в калачик забиться под одеяло, но и оно не спасало от холода овладевшего телом. Озноб бил так — что звуки доносившиеся с улицы заглушал стук зубов. Жар костра пылал в глазах, заставляя веки сомкнуться. Мурашки покрыли всё тело и казалось чья-то незримая рука иглами выворачивает мышцы под кожей. Мысли путались, рассудок мутнел, болезненный сон наступал. «Влияние холода» и нервное напряжение сделали своё дело.

Глава 8

Истинное души родство, родство, а не крови…

Наблюдая за тем как пальцы парня неистова бегали по клавиатуре Коля уселся в старенькое, но очень удобное кресло с деревянными подлокотниками и промятыми изгибами, идеально подходящими под любую фигуру. Его глаза закрылись, сон овладевал сознанием, унося далеко в прошлое. Перед глазами мелькали картинки былого счастья, Марина, редкие увольнительные, но были ли бы они такими полными и необыкновенными без неё. Если бы она, словно сияющий алмаз не украшала бы это обыденные армейские будни, были ли бы они полной чашей. Ночь вступила в свои владения, унеся с собой все невзгоды, рассыпала над Киевом дождь беззаботных сновидений.

Открыв глаза Коля не увидел своего нового приятеля. Обойдя квартиру, к своему изумлению он понял, что остался совсем один. Входная дверь была закрыта, но вариант выбраться всё же был. Старенькую дверь с облупившейся краской венчало единственное препятствие к свободе — проржавевший кое-где замок с цепочкой. При желании его можно было бы открыть и вырваться на свободу, но как запереть её с обратной стороны. Коля внимательно осмотрел стены у двери, прощупал пустующие полки но заветного ключа не было. Да кто бы и оставил его внезапно свалившемуся на голову незнакомцу. Обречённо вернувшись в комнату, она показалась уже не такой радушной, сумрак в которой она прибывала в довесок к обречённому одиночеству, в котором оставили парня на весьма неопределённое время, наводил таску. Старые засаленные портьеры не давали лучикам света пробиться в убежище угрюмого маленького студента. Коля распахнул шторы. Комната тут же наполнилась ярким, жизнерадостным светом, которое от части наполнило и его душу частичкой надежды.

Недавно угрюмая, комната оказалась светлой и на удивление чистой, будто тут редко кто находился, и лишь толстый слой пыли свидетельствовал о том, что её не часто посещают. Компьютерный стол, кровать, старенький шкаф и кресло — все атрибуты убранство можно пересчитать по пальцам, а что еще нужно для студента. Где писать, где поспать и что поесть. Да! Есть хотелось. Его армейские друзья уже наверняка утолили голод ячкой на воде и хлебом с маслом, он ненавидел эти каши, больше похожие на кусок безвкусного пластика, который залили в тарелку и оставили застывать. Если перевернуть этот невыносимый завтрак, то он не потянется — словно желе, он не тянулся и даже не вывалится на стол, он будет упрямо висеть на тарелке, уцепившись застывшей слизью за её дно.

Голод взял верх над воспитанием и принципами. Коля устремился на кухню. Стара засаленная плита, табурет, раковина с единственной но грязной тарелкой, одинокий стакан, когда-то наверное даже белый внутри, но сейчас неописуемо жёлтый, если его перевернуть и постучать по дну — то наверное накипь со стенок осыплется. Пить из него Коля не рискнул. На глаза попался пластиковый стаканчик, забытый на окне, от которого отвратительно пахло горилкой, ополоснув его, парень жадно пил студёную сырую воду из старенького крана, видимо ровесника входной двери и мебели. Но эта вода казалась ему такой вкусной и хоть как-то глушила неумолимый голод. Навесной шкаф манил своей загадочностью. Коля боязливо открыл его, и вдруг понял что сорвал Джек пот — небольшой шкафчик был до верху набит бич пакетами, разных вкусов. Тут была лапшичка и с курочкой и со свининкой и говядинкой, и казалась такой соблазнительной. Жёлтые упаковки манили к себе словно маленькие лучики солнца. Голод не тётка, он не спрашивает что полезно или вредно, он ведёт, ведь из всех человеческих инстинктов этот — самый неприхотливый. Жёлтая пачка лопнула. Кухню наполнил хруст сухой лапши посыпанной специей из пакетика внутри. Обильно запив своё убойное яство холодной водой, окончательно победив голод, Коля вернулся в комнату.

На столе лежала тетрадь, студента КиМУ факультета информационных технологий. Но она была одна. Толстая и гордая, исписанная мелким корявым почерком, больше похожим на врачебный, если бы только не его размер. Она начиналась с гордого названия «Основы программирования», которые переходили в «Мех. Тех», а она в свою очередь в «Высшую Математику». Содержимое удивляло. Если её перевернуть и пролистать с другой стороны, то открывались целые просторы «Экономики» и «Современной истории» сопровождаемые различными иллюстрациями на полях и даже по центру, обходя которые, по её клеткам скакали всё те же маленькие корявые буквы. Плавно перетекающие в старое — доброе письмо под расчёску. Вот он бич современного образования.

Внимание не могла не привлечь одна единственная книга в квартире. Под оглушительным лозунгом «От диктатуры к демократии» красовалась горько известная фамилия: Джин Шарп. Прославившийся как отец всех известных переворотов, автор 198 методов ненасильственных действий, вогнавших не одну страну в кровопролитие, братоубийство и войну. Но это было не самое страшное. В темном углу у изголовья кровати, который затенял большой неуклюжий шкаф, из сумрака маленькими дерзкими глазами с почётного «Красного угла» смотрел портрет Степана Бандеры, обращённый на юго-восток.

Холод пробегал по телу от этих газ. Коля знал не только ту историю, о которой пишут в современных Украинских учебниках, но и истину, о которой как о огромном позоре мечтают забыть многие, ведь свободная Украина Бандеры и Шухевича, просуществовав 17 дней рухнула уже летом 41 словно карточный домик, под Германским ветерком. А то насилие и бесчинство на которое пошли псевдо герои против своего же народа, идеалов и устоев ради этих 17-ти дней «свободы» во Львове забыты, но не всеми. Уже через полтора года в Голиции истребляя население ни кто не разбирался на чьей оно стороне РККА, ОУН-УПА или СС.



Но в этой комнате, в этом скрытом от лучей света Красном угле эта история была забыта. А в праве ли мы, забывая свою историю, наедятся на будущее, открытыми глазами смотреть вперёд ведь ошибки нашего прошлого оставшись позади стали так и не усвоенным уроком.

Чего же хотят те — кто вышел на улицы? Кто их вывел, или это акт доброй народной воли. Но знает ли народ чего он истинно желает, если многие даже в своей жизни определится не могут. Янукович напугается и пойдёт на реформы, и может в стране жить в будущем станет и легче. Но какое мне дело до будущего, я его уже потерял. Да и если я выйду на улицу, поддержав толпу, я погублю свою душу, предам свои принципы, ведь я давал присягу, я сам отдал свой голос тому — кому народ доверил свою страну. Как жить дальше — если я выйду туда? Смотреть издали и осуждать всегда легче — ты всё видишь со стороны. Но попав туда — всё что окружает тебя вскоре станет нормальным, и даже самого мерзкого ты не увидишь у собственного носа.


Коля вновь опустился на кресло, но теперь оно казалась ему уже не таким уютным, комната не такой светлой и гостеприимной, а он сам чужим для самого себя. Мысли уносили его разум далеко от Украины, от времени, от переписанной с прорехами истории, от этой ужасной комнаты, с её ужасным идолом.

Любовь трепещущая в сердце не давала покоя, он чувствовал себя несчастным Тургеневым томившейся по той, которой принадлежала его душа, но ей, как и Виардо, так и не было суждено стать его женой. Очередной прилив чувств не оставлял в этом сомнений, словно цунами сносил все планы с берегов его души. Нет, мы не Иван и Полина, мы больше походим на Лу Соломе и Нитше. А наш союз намного выше и тоньше чем просто роман или близость. Но я не совершу его ошибок, не потребую безграничной преданности не погонюсь за умом и сердцем. Не стану, как и Андерс ранить твою душу ножом в своём сердце, ведь как известно это ни к чему не приведёт.

Я просто буду любить тебя, хранить словно ангела в своём сердце, защищая от дурных мыслей и грязи которой наполнен этот мир. А ты лишь веди, веди меня как путеводная Полярная звезда, как Южный крест. И в этой темноте, под завесой тяжёлых век, эхом отозвался любимый голос. Я люблю тебя, у нашей истории не будет печального конца. Я хотела уйти не ради себя — все что я делаю, лишь для тебя… Их голоса смешались в звук вальса, уносивших их далеко отрывая от Земли. Взявшись за руки, они слились в единое целое, в то… чему не подвластно ни время, ни пространство.

Глава 9

Те, кто делает мирную революцию невозможной,

делают насильственную революцию неизбежной.

Джон Кеннеди

Ночь пролетела незаметно словно след от самолёта, оставив после себя лишь белую дымку. Первые лучи утреннего солнца настырно пробивались через выцветшие шторы, резали ещё не раскрывшиеся после тяжёлого ночного сна глаза. Но это было не единственная причина заставившая меня проснуться потревожив мой чуткий сон. Непрекращающийся оглушительный стук барабанной дробью разносился по всей квартире.

В коридоре послышалось торопливое шарканье тапочек, дверной замок щёлкнул два раза, впустив с порывом свежего воздуха нарушителя безмятежного утреннего покоя.

— Здрасьте, Павел Петрович! — Раздался торжественно возбуждённый незнакомый мужской голос.

— Ну здравствуй, Серёженька. Шо эт ты спозаранку да на ногах?

— Так как спать, дядя Паша, когда такое…

— Какое такое? — Перебивая парня от удивления вскрикнул старик.

— Майдан, тятенька.

— Шо за майдан? Праздник шоль новый какой? Опять чей как черти порядитесь да пойдёте народ пугать.

— Да какой праздник — революция. Сейчас этих чануш москальскими харчами зажравшихся снесем, ву Европу вступим, да будет мир и покой на всей Украинской земле.

— Эх ты какой, шустрый! Уйдут эти, придут другие… И шо тогда?

— А мы их метлой паханой с Украины… Да за нас знаете кто…

— Кто?

— Tech camp kyiv.4 — К удивлению старика на чистейшем английском выдал паренёк. Ты что ж батько — телевизор совсем не смотришь?

— Да больно он мне нужен.

— Так как же так? Сейчас вся Украина от экранов не отходит. С самого Майдану каждый день вещают.

— Да кто ж вещает то?

— Обнови, дедуль. Три канала новых появилось. Не брешут! Всю правду вещают.5

— А отколе ж тебе знать что не брешут?

Спор разразившейся в коридоре начал приобретать ожесточённый характер, мне ничего не оставалось делать, как встать и вступиться за нашего вчерашнего спасителя. Набравшись духу я пошатываясь встала, в спешке одевшись, из последних сил пулей ворвалась в коридор, окончательно сбив с толку обоих оппонентов политических дебатов, для убедительности упёрлась рукой в стену, что бы не выдавать ещё валившей с ног слабости. Черные глаза удивлённо окинули меня с ног до головы, слов больше не осталось, молодой парень огромного роста смутился, словно ребёнок сжав плечи втянул шальную голову, его щёки залил багровый румянец. Посчитав его смущение добрым знаком я ринулась в атаку.

— Всё нормально? — Укоризненно окинув презрительным взглядом парня с ног до головы, я встала в позу. Отец часто смеялся над этой нелепой особенностью, но связываться не хотел и наверное действительно так я выглядела более устрашающе, не смотря на свой скромный рост. Никогда не позволяя себе грубости по отношению к старшим, я не терпела этого и в других. Словно Моська была готовы прыгнуть и искусать этого слона, если бы только мне сказали фас, но этого к обоюдному счастью не произошло.

К моему удивлению реакция Павла Петровича была необъяснимой. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, словно наяву увидел призрак. Руки затряслись, губы раскрылись от удивления в них смешались трепетная забота, отцовский ропот и радость. Я никак не могла понять что происходит.

— Доченька, — взмолился он, — я так рад что тебе лучше.

— Лучше? — Минуту я колебалась вспоминая всё происходящее, вчерашний день, предательство Коли, побег из его дома, истерзанную извергами женщину с двумя малышами. Но не могла вспомнить ничего, что могло бы вызвать подобной заботы, и лишь качнула головой.

— Мы очень испугались за тебя… — вполголоса продолжил старик, совершенно позабыв и об утреннем госте, и о ещё недавно бушевавшем споре.

— Но почему? — Я лишь изумлённо качнула головой, или она качнула мной, ни чего не понимая я лишь ждала ответа на единственный интересовавший меня вопрос.

— Так, — едва заметив моё лёгкое головокружение, пожилой мужчина подхватил меня под руки. — Помоги, что встал как столб.

Они бережно переместили меня назад, в ту самую комнату из которой всего минуту назад полная сил я вырвалась словно из плена. Не пытаясь сопротивляться лишь хотела понять что происходит. Услышанное ввергло меня в шок.

Оказалось, я спала не одну ночь. Но не просто спала. Так не спят нормальные люди, а может я и не спала, пребывая в беспамятном нервном бреду. Кричала и рыдала, потом замолкала. Просила прощение у матери и клялась Коле, любить его вечно не смотря ни на что. Видимо тот день, наполненный страданиями и тяжёлыми виражами судьбы, пошатнул мою психику. Наташа и Павел Петрович сменяли друг друга на круглосуточном посту у моей кровати. Несколько раз приходил врач, констатирующий нервный срыв и настойчиво рекомендовал перевести меня в специализированное учреждение, но никто на это не согласился. Я пыталась вспомнить, но долгие дни этого мучительного сна словно вырвали из моей памяти, с лёгкостью могла вспомнить всё, как разбила колено упав с велосипеда, как в первый раз читала стихи со сцены, как отвечала на выпускном экзамене могла назвать не только вопросы, но и номер билета, как в первый раз увидела Колю, все слова которые в последний раз сказала мама, последний день дома, до мельчайшей детали. Я помнила всё, но не эти дни беспамятного бреда. Невольно я рассказала о себе все, даже не я а моё сознание, но от меня не отвернулись, меня приняли. Единственный вопрос терзал меня, как долго я спала… Но ответ меня не обрадовал, сегодня было тридцатое ноября.

Молодой парень все время сидел напротив пристально рассматривая меня, словно изучая как диковинную новенькую книжку, неизвестно от куда принесённую взрослыми. В его чёрных глазах бушевали бури, которые были отчуждённо далеки от тех, что происходили в этой квартире. Но любопытство овладевало и для чего-то он тут сидел.

Я потихоньку приходила в себя, отходя от шокирующей реальности. Наташа нежно держала меня за руку, не упуская из виду каждое движение. Ребята, сидевшие поодаль с недетским любопытством то и дело поглядывали на меня, катая маленькие машинки вдоль досок деревянных половиц. Будто я была неподвижной калекой, и вдруг встала, вышла из затяжной комы, или очнулась от летаргии на собственных похоронах. От всего этого мне было безумно неловко. А еще страшнее от того, что сегодня у него заканчивался отпуск.

Глава 10

Украина войдет в историю как народ, который решил,

что не хочет жить плохо, и стал жить еще хуже.

Михаил Задорнов

Густые светлые ресницы вздрогнули. Слух уловил посторонний шорох. Глаза открылись. Перед лицом мгновенно прояснился всё тот же образ невысокого сероглазого паря, удивлённо сверлящего его лицо огромными серыми кругляшками. Но что-то было уже не так, из-под шапки парня гордо белели бинты.

— Пацан, ты такое пропустил. Я уж думал ты откинулся. Ты хоть в курсе что произошло.

Коля понимал, что проспал слишком долго, в её поисках ушёл слишком далеко в себя, желая найти следы не физические а духовные. Он был с ней, был так близко, что казалось, до неё можно было дотянуться рукой. Но он не мог протянуть её ей, не мог коснуться любимого лица, он был слишком далеко и слишком близко, сидел у кровати в маленькой комнате охраняя её сон не замечая как день сменяла ночь рассвет плавно перетекал в закат свет лампы включался и гас, а он был с ней, видел всё её глазами, не считая дни, не ведя счёта времени. Он был нужен ей, а она словно воздух была нужна ему. Ведь в том, что с ней происходило, была и его вина. Но теперь он знал, с ней всё в порядке, она жива и в безопасности. Он это чувствовал и теперь был спокоен понимая и то, что теперь она знает, где искать его, она придёт, она должна прийти. Ведь она ещё любит, и сегодня поклялась, ему в том, что будет любить вечно, не смотря ни на что. Пусть это не было сказано ему на ухо, но об этом кричала её душа.

— Странный ты все же парень, — продолжал мальчик в желто синем плаще снимая шапку, который перекликаясь с белизной бинта ещё больше подчёркивал идеалы мнимого патриотизма, которыми он так кичился пытаясь выставить на всеобщий показ. Он был совсем ещё ребёнок. Лет шестнадцати, может семнадцати, трудно было сказать точно. Его выдавал юношеский максимализм присущий только подросткам. Наивность, с которой он толковал свои политические идеалы пугало инфантилизмом.

— Какое сегодня число?

— Тридцатое, и сегодня, да, сегодня — его глаза запылали — мы сделаем это!

— Ты о чём? — Потягиваясь в неудобном кресле, которое в этом невольном заточении служило ему кроватью уже несколько дней, Коля невольно зевнул.

— Эх, дуралей! Достала брехня, в газетах — брехня, в новостях — брехня. Все брешут и брешут, воруют и обдирают нас как липку. Вчера главный брехун, брехал брехал, да нишо не подписал. Передумал он, видите ли. А о нас не подумал, у нас не спросил, наше будущее для него не важно. Упустил шанс, наш шанс: на культуру, пенсии нашим матерям, зарплаты нам, пособия нашим детям.

— Ух, ух, ух, ты разогнался. Притормози немного. Я тебя не совсем понимаю. — И действительно парня было сложно понять, как заворожённый озлобленно он твердил о лучшем будущем, которое отобрали у него, народа и страны.

— Уже двадцать четвёртого нас было больше десяти тысяч, и с каждым днём нас всё больше, вышли все, равнодушных нет, весь город принадлежит нам. Мы будущее нашей страны. Нет ни одного института, ни одного колледжа или каблухи ни одной группы и ни одного человека которого бы не заботила судьба Украины. И даже преподаватели за нас, они с нами, стоят за нас, оберегая от этих гадов. — Рука парня судорожно взмыла к голове. — Смотри, смотри, что они творят. Они метелят нас резиновыми дубинами, поливают ледяной водой из шлангов, но мы не сдаемся, мы новая, сильная Украина. За нами будущее. — Его рука вытянувшись словно струна взмыла перед собой в давно забытом нацистом жесте. Колю бросил в дрожь последний выплеск патриотизма этого парня, окатив спину и лоб холодным липким потом. — Двадцать четвёртого мы мочили их камнями, брызгали в поганые морды газовыми болонами, из нам тогда много привезли. Если б они отдали министров, но они ж нет. До последнего на своём стояли. И потом ещё мы их гробили. А вчера они совсем распоясались. Братки подтянулись ещё раньше этих, как знали, нам сразу сказали, что будут бить и бить жёстко.

— И ты хочешь сказать, ваши митинги и побоища что-то изменят? Врали все и всегда и будут врать, не эти — так другие. Как хапали по карманам бюджет, так и продолжат хапать, только придут ещё более голодные до чужих гривенок. Вот сам то ты?

— Я? — Парень удивлённо выпучил огромные серые глаза, в которых патриотический огонь уступил место конфузу и непониманию.

— Да, ты! Вот поставь тебя на Низалежной, шо ты делать будешь. Аль в карман ни гривенки не покладёшь, аль за народ сердцем гореть будешь, когда брюхо набито сытно? — Удивлению парня не было предела, но Коля продолжил давить. — Не тут менять надо, а вот здесь — сжатый кулак ударил в грудь, туда, где билось сердце. И только тогда надежда будет.

Парень ещё долго сидел на диване. Не способный ни сопротивляться, ни принимать того, что ещё мало было ему понятно. До этого момента он знал только одно, он должен выйти вместе со всеми и вершить… но что и ради чего только сейчас для него стало смутно проясняться.

— Откуда ты знаешь, что лучше для твоей страны, раз в своей жизни определиться не можешь, или они от куда знают. И что вообще правильно? Кому решать? Тебе? Может мне или им? — Коля отодвинул штору, вглядываясь в людской поток заполонивший улицу. — Неужели вам так хочется иметь бузу НАТО под своим бочком, их войска не хуже ваших ненавистных чануш как пиявки будут сосать и без того дырявый бюджет. Неужели вам хочется обгладывать кости с барского Евро стола, которые вам будут кидать с большой руки, лишь бы только не помёрли, диктуя свои правила, и как только вы перестанете слепо верить и подчиняться а заговорите, вас раздавят словно назойливую неугодную муху. Украинцы вольный народ, мы не привыкнем к новым идеалам. Вы хотите демократию, с завистью глазея на запад, а что это? Существует ли вообще она в нашем мире? Есть ли она там? Если до сих пор там угнетают граждан только лишь за цвет кожи, может ли быть там демократия? Или вы думаете что вы рожей вышли? Поверь парень, мы далеко не в их вкусах, если бы не ресурсы и Россия на границе, то и не к чему мы бы им вовсе.

— Уже поздно что-то менять, — простонал парень, открывая для себя границы ранее недосягаемой жестокой истины. — Машина запущенна, люди озлобленны, их ведёт не разум, а гнев и инстинкты. Дай бог, чтобы ты не был прав. Слава Украине. Прости, но мне пора.


Вскочив с дивана парень в спешке начал собираться. Он хотел сказать ещё что то но колебался. Было видно, как страсти кипят в его груди. И всё же он дал им волю.

— Если бы ты только знал, что они сделали. Твои хорошие власти. А хочешь узнать? — Он говорил так, словно обладал информационной бомбой способной разорвать весь мир. Коля лишь кивнул в ответ, поудобнее усевшись в уже знакомое кресло. — Я расскажу, я всё расскажу тебе и может тогда ты поймешь, — парень щебетал как одержимый. — Сначала они лишили нас связи, нас было больше, но мы не бойцы. Мы студенты, большинству ещё не было восемнадцати. У нас не было ни оружия, ни снаряжения. Единственное что у нас было — правда и рисованные в общагах плакаты. Они собрали против нас две тысячи бойцов, стащив их со всех концов Украины. Глушили наши сигналы, мы даже не могли никому позвонить, у нас не было выхода в интернет, а это было нашим единственным оружием против них. Мы всё снимали, но не могли выложить. Они требовали уйти, но мы стойко стояли на своём, не сдавая позиций. Нас окружили, большинство испугалось, для них открыли коридоры и выпустили. Нас осталось человек двести, двести из тысячи. Мы вступили в этот бой и проиграли, мы защищались тем что попадалось под руки, бились с ними из последних сил.

— Ты хочешь сказать, что две тысячи бойцов «Беркута» напали на горстку перепуганных подростков? У которых из оружия были лишь телефоны? Что ты несёшь?

— Я говорю правду, могу даже поклясться. Они начали сжимать кольцо, стучали палками по своим щитам, вытесняя нас с площади.

— И вы напали на них? — Коля не мог сдержать смеха.

— Это ни фига не смешно — взбесился парень. — А что нам ещё оставалось делать.

— Да ничего, только закидать «Беркут» пластиковыми стаканчиками и пустышками.

— Ну уж нет, — ехидно ухмыльнулся парень, — мы подготовились, ребята говорили что так будет, что рано или поздно на нас нападут. У нас были камни, кирпичи, стеклянные бутылки, несколько травматических пистолетов, газовые баллончики и ультразвук от собак. — От былой улыбки на лице не осталось и следа. — Они били нас, били нас жестоко называя провокаторами и агрессорами, били даже девчонок которые были с нами, а потом гнали оставшихся как недобитых собак, гнали всех и даже тех кто вышел из кольца но не успел или не хотел далеко уходить. А тех, кого ловили, сажали в машины и увозили. За нами бежало человек двести по Крещатику до Михайловского собора, где мы, те немногие кто успел туда добраться, кого не поймали, нашли спасение. Монахи впустили нас и больше никто нас не бил.

— Ради чего?

— Нас мочили там, пока ты, долбаный обдолбыш тут отсыпался, мочили за правду, за то что мы вышли её отстаивать, давили наши палатки, дубасили пластиковыми дубинами.

— А вы им в ответ кидали камни с бутылками, или сначала камни, а потом дубинки… — Коля развёл руки в стороны. — За правду, да за Родину, да. Под такими лозунгами вы их камнями закидывали. Решили у бойцов нервишки проверить, а ничего что они тоже люди?

— А ну выметайся от сюда! А я тебе ещё помогал. Да, в чём-то ты прав, но на что ещё жить студенту…

— Да вас купили… — Коля ошеломил от услышанного, — и почем сейчас сыны революции?

— Да пошёл ты! Дверь там! — Не произнеся больше не единого слова, парень встал посредине комнаты, рукой указывая в сторону двери.

Коля был этому рад, ему стало противно общество с потрохами продавшегося мини революционера. Ему было противно всё вокруг. Жаль бойцов, на месте которых мог очутиться он сам, и что бы тогда он сделал? Разве не гнал бы вместе с ними наглых малолеток? Разве он сам смог бы стерпеть это? На чьей он стороне? За свой народ или за свою Родину, которой дал присягу.

Выйдя из пропахшего подъезда он побрёл в сторону дома. Улицы Киева оживились, они дышали возмущением, негодованием, людской болью, гневом и борьбой. В воздухе отчётливо слышался запах горящих покрышек, а из-за домов поднимался чёрный едкий дымок, такой же ядовитый как возгласы и проклятия бушующих толп, разносившихся изо всех концов оживлённого центра, эхом гремевшими в опустевших переулках и дворах.

На Майдан съезжались со всех концов Незолежной. И эта толпа, по нетленным закона Древнего Рима, требуя хлеба сама творила зрелища. Не смотря на заверение президента, извинения правительства и снятия с должности атигероя Валерия Коряк.

Звернення Президента до Українського народу

Я засуджую дії, які призвели до силового протистояння та страждань людей.

Кілька днів тому я перед усією країною заявив про підтримку громадянських ненасильницьких акцій.

Ті, хто не почули слова Конституції та Президента і своїми рішеннями та діями спровокували конфлікт на Майдані, будуть покарані.6 насильственных акций. Те, кто не услышали слова Конституции и Президента и своими решениями и действиями спровоцировали конфликт на Майдане, — будут наказаны».

Всматриваясь в лица, Коля не мог понять, что же на самом деле ими движет. Деньги, тщеславие, жажда власти или просто усталость от коррупции и вранья. Но назовите хоть одну страну в мире, перебирая все факты в голове начал рассуждать он, где нет этого, может только в Папау — Новая Гвинея, там нечестные политики долго не живут, ими в буквальном смысле перекусывают жители провинции Моданг. Съели девять кандидатов в депутаты, обвинив в колдовстве, разошлись вместо выборов по домам, и никакой тебе коррупции. Или как в Китае — самый верный лозунг: «Взяточник платит за свою пулю». Поставили к стенке десять тысяч галстуков, искоренив зло на корню на законодательном уровне, нет человека — нет проблем. Эти уже не возьмут, а другие брать побоятся и не надо демократию в буквальном смысле на зубок пробовать. Радикально, но факт. Жили б мы в Моданге, не было бы уже ни рады, ни правительства — вот где демократия, истинная власть народа пусть и кровавым путём каннибализма.

Размышления терзали душу, происходящее вокруг только лишь нагоняло тревожные мысли. Он шёл наперекор этому потоку, стремящемуся в центр со всех уголков, сопереживающему пострадавшим обитателям разгромленного палаточного городка, сильнейшего аргумента оппозиции, её сформировавшегося железного кулака. Люди разных возрастов стремились выразить своё возмущение, на улицы вышли батьки побитых студентов. Если отказ от Евроинтеграции был поводом для митинга, то действия Беркута, стали причиной бунта, более эмоционального и значимого. Заранее продавшиеся СМИ, заранее заготавливающие мягкую почву общественного мнения, сеяли зёрна народной антипатии, осыпая Януковича экспрессивными метафорами, называя то «врагом народа», то «бандитом» и «предателем», разрушая стереотипы власти отрасли высшей силы государства.

Коля ненавидел журналистов, не всех всецело, этот гнев был направлен на тех, кто рьяно высмеивал его страну в лице президента, они отчаянно и беспощадно глумились в своих нелепых статьях и карикатурах не над одним определённы человеком, они унижали, втаптывая в грязь всю Украину, смеясь в лицо её народу. Высшая степень патриотизма, особенно когда он куплен на доллары и евро… Он понимал это, но никак не мог принять. Его обуяло чувство глубокого одиночества, несмотря на то, что мимо проходили сотни. Остановившись в этой бесчисленной толпе, в которой было трудно даже дышать, ему хотелось закричать от бессилия и гнева, припав к родной земле. Остановить эту реку, заставить одуматься, но он был один и каким бы громким не был крик его души, он не будет услышан, механизм был запущен, отсчет времени на взрывателе уже пошёл. «Объединённая идея» найдена, а событие минувшей ночи всколыхнуло не только страну, но и весь мир.

Глава 11

Близок не тот, до кого можно дотянуться рукой,

А тот, к кому тянется душа…

Чувство тревоги не покидало меня в то утро ни на минуту. Но оно не было вызвано столь продолжительным сном, это было что-то иное. Не заметив как проспала несколько дней упустив столь весомые события, свидетельницей которых могла бы стать, я никогда ещё не чувствовала себя так спокойно, как в это утро. Мне казалось, что это был вовсе не сон я была с ним, а он был рядом но не физически, воедино нас соединяла иная, незримая, не осязаемая духовная связь. Я чувствовала его взгляд сжимала в своей руке его руку, чувствовала эту близость, слышала, как бьется любимое сердце, ведь оно билось в унисон с моим. Мы как дети купались в водах наших воспоминаний… словно фото в старом семейном альбоме перелистывали их показывая друг другу картины из своей памяти. Мы были счастливы, открыв свои мысли друг другу, были собой и сердце больше не приходилось прятать. Этот истинный покой не покинул меня вместе с прекрасным сном, но сейчас он уходил, дымкой растворяясь в лучах последнего утра ноября. Сердце стучало все быстрее и быстрее, необъятный страх сжимал горло заставляя жадно хватать воздух. Что-то случилось, не со мной, что-то случилось с ним.

Он стоял растерянный и одинокий посреди толпы обходящей его стороной, словно и не замечая. Слёзы от бессилия катились по его щекам. Единственное на что ему хватило сил — добраться до тонкого деревца одиноко украшавшего газон. Ему больше некуда было идти да и идти было не зачем. Глаза опустились, он не хотел видеть людей, жаждал остаться один на один с мыслями, но как это сделать, когда вокруг сотни или даже тысячи. Движущимися во взаимном безразличие друг к другу в бушующем потоке общего гнева, единственным, что их объединяло. Который словно новый вирус вырвавшейся из подвала лаборатории овладел всей страной.

На глаза попалась кучка одинокого пепла выделяющаяся на увядшем газоне, такая же одинокая и незаметная как и он сам, но в ней было что-то, её так же как и его никто не замечал, но не смотря на бушевавший вокруг людской поток, проносящийся от окраин к центру, кучкующихся на площадях и в парках, она оставалась неосквернённой. Коля невольно протянул к ней руку, словно увидел в ней единственное родное существо. Но прикоснуться к нему не посмел, из пепла под порывом ветра восстал опалённый кусочек георгиевской ленты. Холодный пот выступил на лбу к парня, он не мог поверить тому что видел. Неужели сейчас на Украине, в этом объединившим поколения хаосе у людей не осталось ничего человеческого. А ведь точно такая же лента была и у Марины на сумке, и не известно к чему бы это привело если бы она была с ней. У самого бордюра на краю асфальта ещё отчётливо выделялись несколько лужиц чьей-то крови. Кто-то сражался, но проиграл. Рассеянно рассматривая то место на глаза попался потрёпанный, запылившейся резиновый брелок в виде сердечка, руки парня затряслись, подняв его он узнал то самое сердце, которое вместе со своим подарил ей. О, Господи! Неужели это её кровь и я опоздал, а все что мне чудилось, был лишь сладкий сон? Голова закружилась, в глазах потемнело, силы покинули его тело.

Крупный незнакомец вовремя подоспев подхватил его сзади не дав упасть. Прислонив к тонкому стволу, пытался привести в чувство. Вокруг собралась густая толпа зевак, закрывшая собой лучи солнца. Кто-то пытался помочь, кто-то просто стоял и наблюдал.

Серёжа взахлёб рассказывавший Павлу Петровичу о событиях прошлой ночи подошел к окну.

— Вот я и говорю, постоянно они там собираются, тусуются, выпендриваются, а потом все тихо-смирно расходятся и всё. — Могучие руки парня разошлись в стороны в многозначительном жесте неловкого реверанса.

— А шо вчера не разошлись тогда? — Хмуря брови наступал старик.

— Да, бать… понаехали эти политюги, журналюги и подобная нечисть и все на Майдан народ мутить. Те кто поумней разошлись, да и ночь же. А остальные получили шо заслужили. Эток не скажут, а я сам видел, парни до дивишны эти сами начали.

— Шо начали? — Не смог скрыть удивления Павел Петрович.

— Шо, да шо! Камнями кидаться, выражаться некультурно. Да и у этих, беркутов приказ был, значит… разогнать. А уж кто там шо… никто теперь не поймёт да не разберёт.

— Так зачем же, Серёженька?

— Да сам не знаю. Кот умней в пиджаке или без?

— Да пиджак то тут причём — вмешалась я в этот странный разговор.

— В том-то и дело, что не причём. Дурак что в пиджаке, что без, дураком быть не перестанет.

Переглянувшись мы захихикали, так ёмко, а главное точно в цель, мог попасть лишь наш любезный седоватый старец. Я подошла к окну, накатившая тревога не покидала меня.

— Что за столпотворение?

— Где? — Удивился Сергей.

— На той стороне улицы. — Поднеся пальцы к стеклу коснувшись окна, мне захотелось бежать, туда на ту сторону улицы, о которой боялась и подумать, но мне почему-то надо было именно туда.

— Да у нас теперь весь Киев одно сплошное столпотворение, — небрежно отшутился старик.

— Я должна идти.

— Куда? — Сергей попытался схватить мою руку, но не успел. Скрывшись в коридоре я мигом добралась до двери.

— Не задерживайся там! — Раздался позади заботливый голос.

— Я быстро.

Не успела я захлопнуть дверь, как в ней появилась голова Сергея. Торопливо обуваясь, он чуть не схлопотал деревянной красавицей по самому мудрому месту. Если бы не рука, то голова ещё долго болела бы. Он торопливо спускался по ступеням, боялся не успеть, но так и поцеловал лбом тяжёлой парадной дверью. Сколько не оттягивай судьбу за уши, а ход её неизбежен. Потирая лоб, он искал глазами меня, но я точно знала, что должна делать и где должна быть. Это не дежавю и даже не седьмое чувство, эти ощущения нельзя описать, словно тревога, обуявшая перед самым взлётом покинуть самолёт, которому уже не суждено приземлиться. И я не ошиблась. Ведь там, на том самом месте, бездыханный, поникший в толпе зевак лежал он… Я замерла вместе с ним.

— Неужто ещё один трупак… — Взявшись за голову, уже обеими руками прошептал в спину Серёжа.

Его слова заставили меня бежать… бежать к нему и не важно живому или мёртвому. И если я опоздала, принять Сати, последовать за Дакшаяни, которую тоже разлучили с любимым. Но приблизившись к его лицу, прижав к себе его голову, я поняла, что не опоздала и больше никогда не опущу руки, не расцеплю своих объятий, не покину его, вопреки всему, наперекор всем обстоятельствам. Коля приходил в себя, его глаза открылись, а руки крепче прижали к себе любимое тело.

— Я знал, — слёзы катились из его глаз, — я верил и не ошибся.

— Ты искал меня… — мне стало нестерпимо стыдно за то что усомнилась, за то, что не поверила, за то, что злилась…

— Я нашёл тебя недавно, но проснувшись сегодня утром, вновь потерял. — Его глаза поднялись и встретились с моими, и только тогда я поняла это не было сном.

— А сегодня нашла тебя, и больше не потеряю.

Губы слились в нежном поцелуе. Зеваки, непонимающе разводили руками, кто-то плакал. А мы жили, никогда ещё раньше не дышали в полную силу как дышим сейчас в едином дыхании одной грудью. Только сейчас эта связь явственно заиграла вокруг нас, закалённая огнями майдана, тянувшая нас друг к другу связывая красными нитями, меня на границу с Украиной, его на границу с Россией. А есть ли эти границы. Есть ли границы у души, любви и сердца. Ведь это лишь термин, раздробивший когда-то единое целое, единую Страну, но не ему не подвластно разделить наши души и нашу судьбу.

Глава 12

Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, — что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать.

Фридрих Энгельс

Площадь Независимости, 30 ноября 2013 года.


Пробиваясь сквозь людские толпы, простившись с новыми друзьями, мы покидали бушующий Киев. Мы стремились оставить его позади, как страшный кошмар даже не подозревая, что все только начинается, не знали мы что впереди ещё сто дней способных перевернуть страну с ног на голову полных огня и волнений, многотысячных митингов, кровавых столкновений на Банковой и Грушевского, факельные шествия, но и они померкли после бойни 20 февраля. Страна стремилась в пучину хауса, но никто не спешил её спасать, каждый дорожил лишь своим карманом, не гнушаясь способами его набить.

Мы покидали Украину. Я думала, что навсегда, но где-то в глубине души знала, что мне ещё не раз придётся вернуться. Железные колёса стучали по ледяным рельсам, унося нас сквозь сёла и города, в которые уже скоро придёт война. Мы покидали страну, даже не подозревая, что вскоре из неё сбежит даже президент, которого как и нас будет вести инстинкт выживания. Я не осуждала его, разве можно судить человека за то, что он человек. Да и сколько он натерпелся от новых каналов начавших вещание с интервалом в один день на средства доброй западной руки, сразу после начала Майдана.

Тогда я не могла себе представить как скоро расколется семья, о которой с детским возбуждением так часто говорил Он. Что кровную братскую связь, словно лезвием ножа разорвёт чья-то неумелая рука, оставив кровоточащие душевные раны. Не могла я тогда знать и того, что мой Коля, боец великой Украинской армии, которой он гордился, будет вынужден биться против своего же народа, против моральных принципов и младшего брата, который добровольцем пойдёт защищать Луганск. Что Они оба будут ненавидеть старшего, ведь именно он пополнив часть №3057 элитной национальной гвардии Украины встанет под знамя «Азова», которая подобно силам Бандеры не знает ни пощады, ни жалости.

Не знали мы и того, что после нашего возвращения его часть покинет границу и на счастье нам оставалось лишь несколько часов. А затем четыре страшных года в которых будет лишь страх, редкие СМС и долгожданные короткие звонки, в беспросветном хаосе войны.

Мы возвращались обратно к нашему озимому ещё зелёному полю, даже не зная что страна которую мы покидаем расколется на три части. Крым — найдёт своё спасение в историческом прошлом и воссоединится с Россией, Донецк и Луганск будет кровью отстаивать право на суверенитет и существование, в ружьё встанут даже женщины и старики. Да и как не встать? Если отчий дом в руинах, а близкие и родные погребены заживо или убиты осколками.

В начале этого хауса никто и подумать не мог, что Запад и Восток Украины распадётся на столько, что одни будут бомбить других фосфорными бомбами, пытать в закрытых тюрьмах методами признанными аморальными во всём мире. Сбивать пассажирский самолёт с не повинными ни в чём людьми, чужой кровью рисуя выгодное для себя общественно мнение — лишь бы мировая общественность признала их оппонентов вне закона. А они — и дальше могли бы безнаказанно творить бесчинства под розовым колпаком запада, сваливая последствия на Россию, ДНР и ЛНР.

Но мы не знали ничего, мы просто стремились поскорее покинуть Киев — охваченный огнём коктейлей Молотова и чёрным дымом покрышек. Мы хотели убежать, но от войны не убежишь. И теперь я боялась — боялась за Колю, сладко безмятежно спящего, на моих коленях. Я наконец поняла о чём именно говорила та женщина, с которой дважды столкнула меня судьба. Наверное, она знала. Теперь знаю и я, и мои глаза открылись. И сейчас я хочу смотреть лишь на него, что бы его образ, не смогли стереть ни война, ни расстояние, ни время.

Примечания

1

Организация запрещена в РФ.

(обратно)

2

Книга притчей Соломоновых г. 4. песнь 2, стропа 11,12.

(обратно)

3

Мустафа Найем — украинский политик и журналист. Народный депутат Украины VIII созыва, член Политического совета партии Дем Альянс. В 2006—2014 годах — корреспондент и автор журналистских расследований интернет-издания «Украинская Правда», в 2013 — один из инициаторов создания интернет-телеканала «Громадське телебачення». В ноябре 2013 года одним из первых призвал украинцев выйти на Майдан Незалежности, что дало старт Евромайдану. С 2007 по 2011 год был редактором-спецкорреспондентом программ «Свобода Савика Шустера» и «Шустер live», а также ведущим и автором программ «Чёрное и белое» и «After live». С 2011 по 2013 год вёл ежедневную программу «Сегодня. О главном» на канале «TBi». Задолго до Евромайдана готовил информационную почву для политических противостояний. После успешной операции вошёл в блог Петра Порошенко вместе с Сергеем Лущенко и Светланой Залипущ — коллегами по перу.

(обратно)

4

Национальный фонд в поддержку демократии. Основанный в 1983 году. Активно продвигали интересы политики США через общественные организации. В противовес интересам страны, на территории которой существовала. Со стороны фонда поступала финансовая и организационная поддержка, тренинги активистов и журналистов, по социальному продвижению лидеров для создания необходимой платформы общественного мнения — движущей силы любой революции.

(обратно)

5

С началом Майдана начали вещать три телеканала: 21. 11.2013 — SPILNO.TV.; 22.11.2013 hromadske.tv (гражданское. ТВ.); 24.11.2013 еспресо.tv. Новые каналы поддерживали протесты и призывали людей на митинги Майдана.

(обратно)

6

«Я осуждаю действия, которые привели к силовому противостоянию и страданиям людей. Несколько дней назад я перед всей страной заявил о поддержке гражданских не

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • *** Примечания ***