Живые не сдаются [Иван Федорович Ходыкин] (fb2) читать онлайн

Минули небольшой затемненный городок Лауф. Выехали на автостраду. Шофер прибавил газу. Ткаченко сидел в кабине, откинув голову. Водитель лишь однажды взглянул на своего пассажира и, видя, что эсэсовец хватил лишнего, не стал беспокоить его вопросами: чего доброго, наживешь неприятность.

Но офицер» был начеку. Он то и дело поднимал голову, всматривался в очертания предметов возле дороги. Они мчались уже около часу. Наконец, он спросил:

— Скоро приедем в Байрейт?

— Через полчаса будем на месте, — ответил шофер.

Это не входило в планы Ткаченко.

— Остановите машину! — приказал «лейтенант».

Грузовик затормозил. Юрий вылез из кабины, поблагодарил водителя.

— Мне сюда, — махнул он в темноту рукой.

Ткаченко, как только стали удаляться огоньки-стопсигнала, сразу же «отрезвел» и быстро сошел с дороги. Он направился прямо по полю. Шел около часа. Вскоре показалась вдали то ли купа деревьев, то ли одинокая крестьянская усадьба. Ткаченко присел и долго рассматривал выделявшийся на фоне неба темный островок. Присмотревшись, понял: это было какое-то строение, окруженное садом. Он решил любыми путями достать гражданскую одежду и пошел к усадьбе.

Стр. 94

Осторожно постучал в дверь. Никто не ответил. Подождав с минуту, он настойчивее повторил стук. За дверью по-прежнему было тихо. Тогда Ткаченко осмотрел дом вокруг, подошел к окну и стал барабанить пальцами в стекло, но внутри точно все умерли. Он обошел все восемь окон и в каждое постукивал, прислушиваясь. «Значит, в доме никого нет», — решил он. Не раздумывая, ухватился за переплет рамы. Она оказалась открытой. Ткаченко исчез в темном проеме окна.

Через пятнадцать минут он вышел из дому в чёр ном костюме, в белой рубашке, в мягкой светлой шляпе. В дорожном чемодане была уложена форма эсэсовского офицера, на которой остались пятна крови. Её нужно было где-то спрятать.

Юрий все дальше уходил от автострады. Когда стало рассветать, он оказался на шоссейной дороге и по желтым табличкам указателей понял, что дорога ведет в город Марктредвиц — железнодорожный узел, расположенный у границы с Чехословакией.

Дорогу пересекла небольшая речушка с белыми перилами моста. Берега заросли осокой, крапивой.

Ткаченко спустился под мост, прошел берегом с полкилометра вниз по течению, нашел небольшой темноватый омут, остановился, огляделся: дорога была безлюдной. Юрий нашел камень, завернул его, пистолет и сапоги в одежду эсэсовца и утопил все в омуте.

Теперь Ткаченко почти поверил в успех побега. Никаких улик преступления не оставалось. Он не только был хорошо одет, но и имел в кармане сотни две немецких марок, которые нашел в какой-то шкатулке в доме бауэра и прихватил на всякий случай.

Утро выдалось теплым, тихим, кое-где в низинах, в пойме речушки висела белая пелена тумана.

Часам к десяти утра Ткаченко пришел на небольшую железнодорожную станцию. Пассажиров здесь было немного. Юрий просмотрел расписание поездов дальнего следования. Они шли на Лейпциг, Дрезден, Берлин и в обратном направлении, на юг — в Мюнхен, Штутгарт. Пришлось сесть в пригородный. Через два часа он оказался на станции Хеб, в Чехословакии.

Несколько дней он разными поездами пробирался на восток. Встреч с немецкими офицерами и солдатами избегал, не вступал в разговоры и с гражданскими

Стр. 95

людьми. Он прислушивался, присматривался ко всему. Трудно понять, что делается вокруг, далеко ли линия фронта, советские войска. Он был уверен, что здесь, в этих кишащих гитлеровцами городах Чехословакии и Польши, много друзей, но к кому подойти, кому довериться? Нет, он будет самостоятельно пробираться.

Вскоре Ткаченко оказался в большом городе Бреслау. Миновать его было никак нельзя. Отсюда он думал пробраться через Катовицы в Краков — в сторону Перемышля, — к государственной границе СССР с Польшей.

...Когда Юрий вышел на перрон, чтобы сесть в поезд, он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Стараясь не обращать ни на что внимания, Юрий спокойно вошел в вагон, сел на узкую скамейку, обернулся лицом к окну.

До отправления поезда оставалось не более пяти минут, когда, громыхая коваными сапогами, в купе ввалился офицер с несколькими солдатами. Юрий даже не повернул голову, продолжая глядеть в окно.

— Документы! — услышал над собой голос.

«Да, это конец, — подумал Юрий и теперь пожалел, что выбросил пистолет. — По крайней мере, заплатили бы фашисты мне сейчас за жизнь».

— Сию минуту, — ответил он и стал сосредоточенно копаться во внутренних карманах пиджака.

— Извините, документы забыл дома, — Юрий поднял голову. Он сидел в окружении пяти фашистов. Лицо одного показалось ему знакомым. Оно сейчас расплывалось в ехидной улыбке:

— Ну, вот мы и встретились. Долго, однако, вы бегали, господин переводчик.

Теперь Юрий вспомнил: этот фашист служил в охране на Фау-Верке, часто водил пленных на работу, и с ним переводчику нередко приходилось разговаривать. Но Ткаченко понял и то, что гитлеровец знал лишь о первом его побеге, с Фау-Верке. «Значит, — решил он, — надо запутать следы, скрыть последний побег и убийство коменданта. Тогда могут отправить в какой-нибудь ближайший концлагерь, возможно, не станут наводить справки».

В городской комендатуре, куда привели Ткаченко, он сразу во всем «сознался»: подтвердил показания

Стр. 96

о том, что работал на Фау-Верке в Нюрнберге, откуда бежал год назад. Скрывался в Чехословакии, а теперь намеревался пробраться домой, на Украину. Его жестоко избили и в ту же ночь посадили в проходивший эшелон с узниками и отправили на запад.

- 34 -

Юрий Ткаченко числился в блоке смерти штубендистом. Поставили его на должность благодаря знанию немецкого языка. Он добросовестно убирал комнаты камеры, мыл полы, выполнял другие распоряжения блокового. И некоторые заключенные посматривали на него искоса.

Но Бакланов изо дня в день видел, что Юрий всеми возможными способами помогает своим собратьям.

Вот и теперь штубендист Шевченко — здесь он значился Петром Шевченко — как бы случайно остановился возле Бакланова и Феноты. Еле заметно он моргнул левым глазом, что означало: «Отойдемте в сторону». Когда друзья отправились вслед за Юрием, он на ходу бросил им:

— Идите все вон туда, — и кивком головы указал на группу узников, столпившихся возле одной из стен барака.

Место, куда подошли Бакланов и Фенота, находилось вне поля зрения часовых на вышке. Во дворе, кроме Ткаченко, никого из штубендистов не было.

На горячих от солнца камнях лежал умирающий человек. Бакланов слышал, что он капитан-кавалерист...

Узник не стонал, а лишь тяжело дышал да скрюченными пальцами беспрестанно царапал камни вокруг себя.

Подошел среднего роста черноволосый и чернобровый военврач Максимов. Его Бакланов хорошо знал, видел всегда вместе с капитаном-кавалеристом, который лежал теперь на булыжниках.

На фронте военврач Максимов работал в полевом госпитале хирургом, сутками не отходил от операционного стола.

Стр. 97

Однажды привезли в госпиталь и капитана-кавалериста. У него была навылет прострелена грудь. Пуля прошла сквозь легкие, и раненый долго кашлял кровью. Максимов хотел эвакуировать капитана в тыл, но тот запротивился, заявив, что здесь рядом находится его родная кавалерийская бригада, а он через день-другой будет здоров и вернется в строй.

Дня через четыре после прибытия капитана гитлеровцы окружили район дислокации госпиталя вместе с советскими воинскими частями, державшими оборону. В госпиталь фашисты ворвались на рассвете, когда раненые еще спали. Услышав стрельбу, все подхватились, даже те, что лежали с загипсованными ногами. Тяжелораненых, которые не могли подняться с коек, фашисты пристреливали на месте. Та же участь постигла всех, кто оказал малейшее сопротивление.

Доктора Максимова, легкораненых и выздоравливающих бойцов и командиров фашисты отправили в концентрационный лагерь. Вместе с ними оказался и кавалерийский капитан. Максимов почти в открытую вел среди военнопленных антигитлеровскую агитацию, рассказывал им обо всем, что удавалось разузнать о положении на фронтах.

Нашлись среди военнопленных предатели. Они выдали фашистам доктора Максимова и его товарища. Из концлагеря гитлеровцы перевели их в тюрьму. А потом бросили в блок смерти. Они находились здесь уже более двух месяцев.

...И вот доктор Максимов снова должен сделать операцию. Нет здесь ни операционного стола, ни обезболивающих средств. Её надо провести с помощью сплющенного и заточенного о камень гвоздя, рану зашить‚ сделанной из проволоки иголкой и ниткой, вытащенной из дерюжных арестантских штанов.

У капитана острый аппендицит.

— Сдвиньтесь поплотнее, товарищи, — попросил Максимов сидящих вокруг узников. — Вот так, чтобы с вышки не заметили...

Операция началась, и теперь пусть идет блокфюрер или комендант Маутхаузена, Максимов не бросит оперировать, если даже это будет стоить ему жизни.

Сидя спиной к Максимову, Бакланов думал: «Зачем делать операцию человеку, который не сегодня-

Стр. 98

завтра должен погибнуть? Но доктор оперирует, значит, он думает о жизни. И если бы эти люди — Максимов и кавалерийский капитан не думали о жизни, о свободе, они вряд ли пошли бы на это рискованное предприятие. Значит, есть какая-то надежда, значит надо крепиться, не падать духом».

На углу барака, метрах в тридцати от места операции, появился Юрий Ткаченко и еле заметно подал знак — поднял руку на уровень плеча. Максимов, хоть и был занят своим делом, заметил предупреждение.

— Все в порядке, — сообщил он.

С помощью доктора встал и оперированный. Лицо капитана было белым. Волоча правую ногу, он шагнул к бараку и прислонился спиной к стене.

Оттуда, где только что стоял Юрий Ткаченко, переваливаясь с боку на бок, медленно шел блоковой. Как тени, скользили за ним угрюмые голландцы. Ссутулившись, наклонив голову, палач изредка кидал звериный взор по сторонам, точно высматривал добычу. Максимов, зажав в руке гвоздь, стоял рядом с товарищем.

- 35 -

Медленно проходило лето 1944 года. Построения (четыре-пять раз в день), избиения и трупы, трупы, трупы... Бакланов со своими товарищами через каждые два-три дня переходил все ближе к голове колонны.

Новички прибывают не часто. Осень. Бежать сейчас из лагерей несподручно: люди полураздеты, босы, а на улице по утрам уже поблескивают заморозки. С фронта нет пополнения для гитлеровских фабрик смерти. Значит, Советская Армия наступает.

Осенний ветер гонит над бараком черные космы дыма из крематория. Двор часто наполняется смрадом, удушливым запахом паленого мяса. Моросит дождь. Холодно. Заходить в барак запрещено. Дверь открывается только с наступлением сумерек. Посиневшие, босые, узники не находят себе места: мечутся по узкому двору, куда теперь не проникает даже солнце, где нет спасения от пронизывающего ветра, бросающего колючие иглы холодного дождя в полуголых людей.

Стр. 99

...Заскрежетал запор входной двери. Блоковой, постоянно следящий за приходом своих хозяев, подает команду строиться.

Вчера Бакланов и его товарищи были в шестой сотне, а сегодня уже в пятой. Тают сотни...

Привели новеньких. Их трое. На новичков обрушиваются удары свинцовых кастетов. Повернуть голову и посмотреть нельзя. Зловещие крики: «Комм! Комм!» И снова удары.

Сегодня фашисты что-то задерживаются, хотя, судя по всему, трое новеньких лежат на мостовой без движения.

Комендант блока, двое здоровенных эсэсовцев, которые обычно сопровождают его, и два неизвестных офицера проходят перед замершим строем.

Больше других достается обычно первому ряду, в котором стоят самые низкорослые. Их бьют и комендант, и другие, приходящие в блок смерти для повышения квалификации. Эти двое офицеров тоже, должно быть, из какого-нибудь концлагеря пришли посмотреть, поучиться у коменданта двадцатого блока.

— Звание? — доносится до Бакланова голос блокфюрера.

— Лейтенант.

— Фамилия?

— Соседко.

Глухой удар. Второй... Третий... Бакланов скосил глаза вправо. Теперь ему хорошо видно: бьет палач не дубинкой, а рукой в кожаной перчатке. Соседко осел на одну ногу, потом, подогнув оба колена, ничком свалился на мостовую.

Кого-то убили на левом фланге. Солдаты за ноги проволокли перед строем труп, бросили его возле стены под одной из вышек. Это место никогда не бывает пустым. Отсюда трупы вывозят в крематорий машинами или ручными тележками сами эсэсовцы.

Солдаты возвращаются к строю и тащат к стене новый труп.

Комендант свирепствует где-то на правом фланге. Теперь он бьет уже не кастетом, спрятанным под перчаткой, а тяжелой, налитой свинцом, дубинкой.

...Когда палачи, наконец, ушли, смертники окружили новичков. Они были одеты в полосатые куртки,

Стр. 100

но босые посиневшие ноги покрыты ссадинами. А во дворе хлестал косой дождь вперемешку с мокрой кашицей снега. Один из новеньких отполз от ямы с водой, где его свалил удар палача, и с помощью товарищей встал на ноги. Как и другие, он был босым. У Бакланова за пазухой хранились две дощечки, снятые с ног погибшего.

— Возьми, под ноги подвяжешь, — протянул Иван Иванович «обувь» новенькому.

Так Бакланов познакомился с лейтенантом пехоты Александром Эммануиловичем Михеенковым.

Старожилы блока совали только что приведенным тряпки от разорванных дерюжных штанов, помогали «обуться»: подкладывали под ступни дощечки и обертывали сверху тряпьем. Все это тряпье снималось с трупов. Блоковой и эсэсовцы приказывали раздевать мертвецов перед отправкой в крематорий. Но никому не разрешалось надевать две куртки или двое штанов. Перед «баней» проверяли одежду каждого. Если обнаруживали две пары обмундирования или подшитые изнутри к курткам и штанам лоскуты, отбирали одежду и безжалостно били.

— Нет больше гитлеровцев на нашей земле... Вышибли... На немецкой территории, в Восточной Пруссии, идет война теперь... Финляндия, Венгрия и Румыния откололись от Гитлера... Наши войска в Польше, в Чехословакии, в Югославии...

А через несколько дней во двор блока привели ещё одного человека. Был он немного выше среднего роста, с энергичным, мужественным и в то же время добрым лицом. Голубые ясные глаза, правильные черты лица, большой покатый лоб, волевой подбородок запомнились Бакланову. Человек этот держался свободно, независимо, гордо, точно он вовсе не в блоке смерти. Во всем у него чувствовалась военная выправка: в походке, в жестах, даже в привычке держать голову. Казалось, блокфюрер и его подручные, натренированные на убийствах и истязаниях людей, робеют перед этим человеком. Они не дали ему «вступительных», как всем другим, а лишь приказали:

— Становись в строй!

После того, как распустили строй и за эсэсовцами закрылась железная дверь, новый узник все тщательно

Стр. 101

осмотрел, словно изучал. К нему, как и к каждому новенькому, пристали с вопросами: о положении на фронте.

— Не знаю, товарищи, — ответил он. — Несколько месяцев я сидел в тюрьме в Нюрнберге... А теперь вот сюда бросили... Должно быть этот гроб почище тюрьмы?

На следующий день Бакланов узнал от Юрия Ткаченко, что этот человек — Герой Советского Союза подполковник авиации Николай Иванович Власов.

- 36 -

Это случилось 20 июля 1943 года. Советские истребители перелетали в осажденный гитлеровскими войсками Ленинград. Одну из машин вел летчик-инспектор по технике пилотирования истребительной авиационной дивизии Николай Иванович Власов. Впереди, в синей дымке, уже угадывался его родной Ленинград....

Там родился и вырос Николай Иванович, там начал свой трудовой путь, там и теперь живут его родители. Как они... в блокаде? Он — боевой командир, а при воспоминании о матери все еще чувствует себя Николкой Власовым, который, окончив ФЗУ, идет работать на завод «Ленинградский литейщик». Туда, где с первых дней Советской власти трудится его отец — старый болыневик, активный участник революции. Иван Федорович брал Зимний, много раз беседовал с Владимиром Ильичем Лениным. Отец постоянно твердил сыну:

— Гляди, Коля, не посрами рабочий класс.

Николай становится одним из лучших рабочих завода, вступает в комсомол.

Первая в жизни трудовая характеристика. «Выдана тов. Власову Н. И. в том, что он действительно работает на заводе «Ленинградский литейщик» с 6 августа 1933 года в качестве слесаря. Тов. Власов — ударник производства. Он является секретарем комитета ВЛКСМ. Пользуется авторитетом среди молодежи...»

По стране прокатился призыв: «Комсомолец, на самолет!» — Николай Власов идет в военкомат, а через

Стр. 102

некоторое время его зачисляют курсантом в авиационную истребительную школу.

На выпускных экзаменах Николай Власов показал прекрасные знания и был оставлен при школе летчиком-инструктором. С присущей ему настойчивостью, с глубокими знаниями боевой техники и летного мастерства он стал готовить пилотов для военной истребительной авиации.

Через год, составляя аттестацию на молодого летчика-инструктора, командование школы отмечает:

«Лейтенант Власов — один из лучших летчиков-инструкторов школы. Тов. Власов — волевой, энергичный, инициативный и требовательный командир. Он умеет настойчиво проводить в жизнь свое решение, служит примером для других.

Летчик смелый, хладнокровный. Хорошо знает технику, летает и стреляет по наземным и воздушным целям отлично. Свои знания умело передает курсантам. Достоин повышения на должность командира звена и присвоения внеочередного звания — старший лейтенант».

В 1939 году Власову вручили билет члена Коммунистической партии. Как самое дорогое сокровище, берег он у сердца свой партийный билет.

С первых же дней Великой Отечественной войны Николай Власов командует эскадрильей истребителей. Он участвовал в двадцати семи воздушных боях, лично сбил десять самолетов противника. Родина высоко оценила боевые заслуги Власова. Он был награжден орденом Ленина и орденом Боевого Красного Знамени, а в ноябре 1942 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза...

Вспоминается Власову ночь на 21 июля 1942 года. Под вечер его вызвал командир полка Шинкаренко. Рядом с командиром он увидел поседевшего, с опаленным затылком и с лицом в ссадинах молодого офицера. Командир полка представил его:

— Штурман бомбардировщика старший лейтенант Пантелей. — А когда Власов присел, спросил: — Вы слышали о летчике Демченкове?

Власов кивнул. Он слышал о Герое Советского Союза Демченкове, который на своем бомбардировщике атакует «мессершмиттов».

Стр. 103

— Так вот, — продолжал Шинкаренко, — лейтенант Демченков сейчас в тылу врага. Старший лейтенант, расскажите все, как было!

— Мы бомбили Миллерово, — начал штурман, раскладывая на столе карту и показывая карандашом на красный кружочек, к которому тянулись нити железных дорог. — Работали неплохо. Внизу видели вспышки, там, в эшелоне, рвались боеприпасы. Станцию заволокло клубами дыма. И только мы стали набирать высоту, как увидели совсем рядом около десятка «мессершмиттов». Они беспрерывно атаковали нас. В нашу группу входило пятнадцать самолетов. Мы вышли из боя, оторвались и взяли курс на свой аэродром. Казалось, опасность миновала. И вдруг впереди — шесть точек, шесть истребителей. Они шли встречным курсом. Я доложил командиру.

— Как с боеприпасами? — спросил он.

— Есть, но немного, — ответил я.

А «мессершмитты» в это время уже сблизились с нашей машиной, пошли в атаку. Шесть истребителей против одного бомбардировщика. Но мы приняли бой. Через несколько минут орудие наше умолкло. Дал знать Демченкову, что кончились боеприпасы. Это почувствовали и фашисты. Два стервятника подошли совсем близко и прямо в упор дали по нескольку очередей. Машина вспыхнула в воздухе.

— Прыгай! — крикнул мне командир.

Я сорвал колпак и в следующую минуту дернул кольцо парашюта.

С Демченковым встретились уже на земле. Я видел, как он неуклюже упал на бок, погасил купол, но с земли не поднялся. Подбежал к нему. Нога у Демченкова ранена. Идти нельзя. А кругом немцы. Вот-вот они придут сюда. И только я так подумал, как с полевой дороги, проходившей рядом, донесся топот. Мы залегли, приготовили оружие. —

— Живыми не сдаваться! — сказал командир.

Я приподнял голову, увидел всадника — мальчишку лет одиннадцати. Он безуспешно колотил клячу в бока голыми пятками. Лошадь едва переставляла ноги. Я спрятал пистолет, вышел на дорогу и остановил мальчугана. Спрашиваю, что за поселок, который виднелся неподалеку слева, есть ли в нем немцы.

Стр. 104

— Нету. Они все по грейдерам идут, — паренек показал рукой сначала вправо, а потом влево.

Мы были в развилке. Кругом немцы.

— Тут у меня товарищ есть, — говорю парнишке. — Раненый он. Летчик... Помоги-ка мне затащить его на твою кобылу.

Парнишка в один миг оказался на земле. Мы усадили Демченкова верхом на лошадь и отправились в поселок. Как только вошли в улицу, встретилась женщина с пустыми ведрами. «Плохая примета», — думаю, и сам себя одергиваю: «чушь».

— Мамаша! — обращаюсь к женщине. — Помогите... Спрятать надо товарища. Видите, нога у него...

Женщина поставила ведра, осмотрела ногу командира.

— Давайте ссадим его, — распорядилась она.

Отвели командира вместе с ней в избу. Из сундука женщина достала белое полотно, оторвала от него длинную полосу и стала перевязывать раненую ногу.

— Вот что, Николай, — говорит мне командир,— тебе надо во что бы то ни стало попасть к нашим. Вместе нам не уйти. Видишь? — показал он на искалеченную ногу. — Я и шагу ступить не могу. Погибать вдвоем тоже нет никакого смысла... Скажи, чтобы прислали за мной самолет, если можно ночью. Подыщем здесь подходящую площадку, разожжем костер, когда услышим гул самолета. Торопись.

Мне ничего не оставалось делать, как выполнять приказ командира, — закончил свой рассказ старший лейтенант Николай Пантелей. — Вот здесь Демченков, — показал он на маленький черный кружочек на карте, окаймленный со всех сторон лесом.

— Надо спасти Демченкова. Придется вам, товарищ подполковник, послать кого-нибудь из своей эскадрильи на У-2 в тыл врага, — обратился командир полка к Власову. — Как думаете, кому это можно поручить?

— Если разрешите, я сам полечу, — спокойно проговорил Власов.

Шинкаренко разрешил.

Когда над аэродромом сгустились сумерки, маленький, видавший виды У-2, тарахтя мотором, пробежал несколько метров по неосвещенному полю, оторвался от земли и скрылся в темноте.

Стр. 105

Власов вел послушную машину на небольшой высоте. Когда подлетел к линии фронта, фашисты открыли беспорядочный огонь по невидимому неизвестному самолету.

Но не так-то легко было поразить самолет, пролетавший над самыми головами противника.

Вскоре подполковник Власов подходил к цели. Над небольшой лесной деревушкой он сделал круг. С обеих дорог, по которым двигались к фронту фашистские войска, раздались выстрелы из крупнокалиберных пулеметов. Власов увидел костер. «Сигнал», — решил он и прижал машину к земле. Когда У-2, пробежав несколько метров по полю, остановился, подполковник вылез из кабины и стал всматриваться в темному. Он различил силуэт человека, идущего к самолету с какой-то ношей. Власов побежал навстречу. Пожилая деревенская женщина почти тащила на себе человека в летном шлеме и кожаной куртке. Подполковник легко перехватил тело Демченкова и бегом бросился к самолету.

— Спасибо вам! — крикнул Демченков в темноту, туда, где стояла женщина, которая пять дней, рискуя своей жизнью, под носом у фашистов прятала его. — Спасибо! Никогда не забуду вас, Мария Ивановна!

Власов усадил Демченкова в заднюю кабину, быстро занял свое место. Через минуту самолет оторвался от земли. Демченков не знал, кто его спаситель. Только на аэродроме он разглядел этого человека в лицо...

Это было год назад, на юге. А теперь подполковник Власов летит в родной город, чтобы защитить его от фашистов.

...Это случилось 20 июля 1943 года.

Внизу, впереди, уже угадывалось кольцо блокады. Но машину вдруг бросило в сторону. В ту же минуту Власов увидел яркое пламя разрыва. «Зенитки», — понял он и стал маневрировать. Снаряды рвались со всех сторон. Самолет бросало взрывными волнами. Власов наклонился к приборной доске, выжимая из машины все, что она могла дать, стараясь выйти из зоны обстрела. И вдруг он словно провалился в воздушную яму и в последний раз увидел медленно повернувшиеся и замершие лопасти винта. Власов потерял сознание.

Очнулся он в блиндаже, в окружении фашистских офицеров.

Стр. 106

Начались допросы, избиения...

В полку несколько дней ждали Николая Власова, а 29 июля 1943 года в его учетной карточке появилась следующая запись: «При перелете с одного из аэродромов в город Ленинград пропал без вести. Исключен из списков К. А.».

- 37 -

Но Власов не пропал без вести. Он жил и продолжал бороться с фашистами всеми доступными средствами. В блоке смерти концлагеря Маутхаузен Николай Иванович никому не рассказывал о себе, о своих мытарствах по лагерям и тюрьмам.

Но до сих пор живы люди, которые хорошо знают все или почти все, что произошло с Власовым до блока смерти. Одним из них оказался генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин. Тяжело раненный, без руки и ноги, в бессознательном состоянии попал Лукин в фашистский плен, где и находился до конца войны. Вот что он рассказал в редакции газеты «Красная звезда» о своих встречах с Николаем Власовым:

«Вместе с другими военнопленными гитлеровцы держали меня в крепости-тюрьме Вюрцбург. Это был средневековый замок, окруженный высокими стенами, глубоким рвом и несколькими рядами колючей проволоки. Крепость была разделена на две части. В одной находились пленные офицеры, в другой — интернированные в первые дни войны советские гражданские моряки. Внутри — двор, куда пленных и интернированных раздельно выпускали на прогулку.

Несмотря на строгий тюремный режим, морякам удалось установить с нами связь. «Пункт связи» помещался в уборной, которая находилась в дальнем углу двора. Здесь стали появляться записки, иногда продукты: хлеб, маргарин, а также табак и медикаменты. Все это морякам удавалось доставать за пределами крепости, когда их выгоняли на работы. Из записок мы с радостью узнали, что моряки решили помогать нам чем могут. Стали известны фамилии некоторых из них: Маракасов, Шулепников, Леонов, Бегетов, Свирин.

Стр. 107

Теперь мы были не одиноки, у нас появились друзья.

Однажды наш наблюдатель у окна сообщил:

— Прибыл новый офицер, летчик... Он в форме, в погонах подполковника, со Звездой Героя Советского Союза и орденами.

В тюрьме с орденами и в форме! Невиданно. Гитлеровцы всегда срывали с военнопленных все награды и знаки отличия.

Мы насторожились. Но вскоре по подпольной почте узнали от моряков, что летчик Николай Иванович Власов свой. Попав в плен, Власов на вопросы гитлеровцев отвечать отказался. Их предложения — «перейти на сторону фюрера, как это давно уже сделал его однофамилец», — гневно отвергал. Его допрашивали днем и ночью, пытали, избивали, но он молчал. Его бросали из одного лагеря в другой, подсылали к нему провокаторов, обещавших свободу и знакомство с «веселыми женщинами», но он гнал их от себя. Наконец, фашисты поняли, что им не удастся сломить Власова.

— Вы доблестный офицер, и в знак уважения к вашим заслугам мы оставляем при вас ваши награды. Мы возвращаем вам также часы, подаренные вам Сталиным, — сказал Власову на одном из последних допросов гитлеровский полковник. — Но все же почему вы не хотите выбрать правильный путь?

— Я давно выбрал его, — ответил Власов...

Для нас и для моряков поведение героя-летчика стало образцом, достойным подражания.

С появлением в крепости Власова подпольная связь оживилась. В своих записках Николай Иванович призывал моряков всеми мерами помогать наступающей Советской Армии. «Устраивайте саботаж и диверсии, — писал он, — особенно, когда вас посылают на оборонные работы. Помните: вы советские люди и ваш долг — бороться за свободу Родины».

Потом моряки получили от летчика записку, в которой сообщалось, что Власов намерен бежать и просит их помочь ему.

Побег готовился около двух месяцев. План совместно с Власовым разрабатывали бывший штурман теплохода «Хасан» Шулепников и электромеханик Маракасов. Им помогали матросы Леонов, Бегетов и Свирин.

Стр. 108

Об этом я узнал от Николая Ивановича Власова, когда к побегу уже все было готово. Однажды на прогулке Власов сказал мне:

— Товарищ генерал, разрешите мне с вами поговорить?

— О чем?

— Я задумал бежать...

План был готов. В ночь побега летчик должен был объявить себя больным и непременно попасть в лазарет, за стеной которого находилась одна из пустых камер на половине моряков. В течение месяца Маракасов, Шулепников, Свирин и Бегетов бесшумно вынимали кирпичи из этой стены, пользуясь тем, что здесь проходила деревянная панель, которую можно было снимать во время работы, а затем снова ставить на место. Мусор прятали в разрушенную печку. Когда лазарет оказался отделенным от камеры лишь тонким слоем штукатурки, кирпичи уложили на место. Достаточно было сильно ударить ногой в стену, и человек мог из лазарета беспрепятственно проникнуть в пустовавшую камеру на стороне моряков, где Власову передали бы гражданскую одежду...

Беглецов по ту сторону рва должен был ожидать с веревкой Сысоев, которому именно в эту ночь была запланирована прогулка по опушке леса с девушкой, так же, как и он, угнанной фашистами из России в Германию. Девушки жили в бараке, на территории, прилегающей к лагерю, и пользовались некоторой свободой.

Побег назначили в ночь на 11 августа 1944 года.

Накануне вечером Николай почувствовал себя «плохо», и его положили в лазарет. Моряки передали Власову две порции снотворного, и ему удалось высыпать его в стакан врача, который всегда находился в лазарете.

Николай, притворившись спящим, видел, как врач боролся со сном и, наконец, затих.

...Все рассчитано до минуты. Сразу же после смены караула Маракасов, Шулепников и Бегетов встают и тихонько крадутся по коридору в пустую камеру, где подготовлена встреча с Власовым. Уже на месте и Сысоев с веревкой, которая спрятана у него на груди под рубашкой.

Стр. 109

Час ночи. Власов встает с койки. Моряки сняли фанеру и, затаив дыхание, ждут. Летчик с противоположной стороны выдавливает ногой штукатурку и кирпичи. Вот показалась его голова... Власов натягивает серый костюм. И вдруг раздается истошный пронзительный крик:

— Человек убежал!..

Это поднял тревогу проснувшийся врач из лазарета военнопленных. Дубровский была его фамилия, русский, тоже военнопленный, но сволочь такая, каких мало. Врач позвал постового. В крепости поднялся переполох, к лазарету спешили отовсюду эсэсовцы.

— Все равно бежим, — шепнул Власов своим друзьям, и они устремились вниз.

Но зазвонили звонки, вспыхнули прожекторы, путь беглецам преградили охранники с собаками. Провал! Гитлеровцы схватили Власова и посадили в карцер, а Маракасова и Леонова отправили в гестаповскую тюрьму в Нюрнберг. Остальным сообщникам Власова удалось остаться незамеченными. Нас, пленных офицеров, подняли с постелей, пересчитали и поставили дополнительную охрану...

Через несколько дней Николая Ивановича Власова вывели на прогулку. Я наблюдал за ним из окна камеры. Лицо в кровоподтеках, но голову держал высоко, гордо, словно всем своим видом говорил: «Ничего. Мы еще поборемся!»

Вот он едва заметным движением ноги подал условный сигнал: «Здесь, под камнем, я кое-что оставил для вас, товарищи...»

Мне всегда было трудно выходить на прогулку. Но в этот раз я ждал ее с особым нетерпением... Под камнем я обнаружил записку и Золотую звезду № 756, принадлежавшую Николаю Ивановичу Власову. В записке, как сейчас помню, было сказано: «Товарищ генерал, если что со мной случится, сохраните звезду и отвезите на Родину. Не хочу, чтобы она досталась фашистам. Я бодр, попытаюсь еще раз бежать...»

Просьбу Николая Ивановича я выполнил. Золотую звезду зашил в пояс, а после освобождения из плена передал её в управление кадров Министерства обороны СССР. Теперь она хранится в наградном отделе Президиума Совета СССР.

Стр. 110

— Вот таким — несгибаемым, верным военной присяге остался в моей памяти Герой Советского Союза Николай Иванович Власов, — сказал в заключение генерал М. Лукин. — Не менее стойким оказались и его друзья, которые готовили побег».

Вслед за Маракасовым и Леоновым Николая Ивановича Власова перевезли из крепости-тюрьмы Вюрнцбург в гестаповский застенок в Нюрнберге. Здесь они вскоре снова встретились — три советских человека, три патриота, не сдавшиеся врагу, не склонившие перед ним головы.

«Власова привезли в Нюрнберг в сентябре 1944 года, — вспоминает бывший электромеханик теплохода «Хасан», интернированный фашистами в начале войны, Игорь Христофорович Маракасов. — Хотя мы сидели в разных камерах, но мне все же удалось связаться с Николаем. Условились, что убежим из тюрьмы при первой же бомбардировке. (В это время союзные войска, форсировавшие Ла-Манш, часто бомбили Нюрнберг. Охранники во время налетов, как крысы, прятались в подвалах. Мы это хорошо знали).

Примерно в начале октября был массированный воздушный налет. Воспользовавшись этим, мы с Леоновым вышибли дверь из своей камеры и открыли двери других камер. Я побежал к Николаю, нашел его, и мы — Николай, Леонов и я бросились из тюрьмы. Но охрана уже успела прийти в себя, и мы нарвались на автоматы. Загнали нас в подвал, и там-то впервые довелось по-настоящему поговорить с Николаем. Мы с Леоновым рассказали ему о том, как нас допрашивали. Посоветовали, как ему отвечать, чтобы наши показания сходились. Здесь мы договорились снова бежать, как только начнется бомбежка. Выглядел тогда Николай Иванович ещё довольно сносно. Когда он сидел в карцере в Вюрцбурге, ему В. А. Шулепников все время переправлял продукты, чем и поддерживал. При нем были все ордена, за исключением звезды Героя, офицерская форма и чёрное кожаное пальто.

Разговор с Николаем в подвале я никогда не забуду. Я помню его почти слово в слово. Он говорил о любви к Родине, и такая у него была уверенность в победе

Стр. 111

над фашистами, хотя мы находились у них в лапах, такая воля к жизни, что мы поражались. «Жить во что бы то ни стало, жить для того, чтобы победить проклятых фашистов», — говорил нам Николай Иванович.

Через два дня меня и Леонова заковали в кандалы и отправили в концентрационный лагерь Дахау. Николай Иванович Власов остался в тюрьме, и больше я его уже не видел.

29 апреля 1945 года нас с Леоновым за два часа до расстрела освободили союзные войска, и мы вскоре вернулись в родной Ленинград, где родился, жил и работал наш друг по фашистским застенкам Герой Советского Союза Николай Иванович Власов».

Николая Ивановича Власова держали в Нюрнбергской гестаповской тюрьме еще около месяца.

Только в ноябре, с пометкой на карточке «К», его бросили за толстые стены блока смерти концлагеря Маутхаузен.

- 38 -

— Ты, Юра, присматривай за блоковым, а я с товарищами потолкую, — сказал Власов Ткаченко и кивнул головой на трех узников, которые стояли, прижавшись спинами к стенке барака.

Такие беседы Власов начал устраивать вскоре же по прибытии в двадцатый блок.

— Хорошо. — Юрий скользнул взглядом по лицам ожидавших Власова людей.

С одним из них он знаком. Это бывший командир эскадрильи капитан Геннадий Мордовцев. Он лукаво прикрыл веком карий глаз, подмигивает Ткаченко. Значит, дело серьезное, думает «штубендист». Надо глядеть в оба: как бы Горилла не появился. Двух других Юрий не знает. Они из «новеньких». Один небольшого роста, щуплый, с залысинами, второй на голову выше, оба еще не очень истощены...

— Присядем, товарищи, — предложил Власов.

— Вы поговорите, а я тут потолкаюсь рядом. Может ухо лишнее оказаться, — полушепотом бросил Мордовцев и стал прохаживаться возле барака.

Стр. 112

— Ну, давайте знакомиться, — Власов протянул руку высокому.

— Татарников, — ответил тот. — Александр Васильевич, — добавил после недолгой паузы.

Маленький с залысинами назвался лейтенантом Владимиром Соседко.

— Мордовцев говорил, что вам часто приходилось бывать за пределами лагеря, — обратился Власов к Татарникову.

— Да частенько случалось... Под конвоем, конечно.

— Глаза, наверное, не завязывали?

Татарников улыбнулся, и в его голубых глазах сверкнули лучики октябрьского солнца: «Понимаю, мол, в чем дело, сам о том же думал».

— За оградой у меня, Николай Иванович, по четыре глаза было, — Татарников провел шершавой худой ладонью по стриженым чёрным волосам и, почувствовав под рукой пробритую полосу, резко отдернул руку.

От Власова, внимательно следившего за собеседником, это не укрылось.

— Пройдет, — заметил он, — с непривычки.

Татарников смутился, и под жесткой чёрной щетиной его бледных щек показался еле приметный румянец.

— Так расскажите, как там, за оградой? — продолжал Власов.

— Всех окрестностей я не знаю, но...

— Вот в этом направлении, — Власов кивнул на каменную стену перед ними.

— Там как раз приходилось бывать, — ответил Татарников. — Вдоль ограды, метрах в трехстах от нее, идет дорога, камнем вымощена... Потом поле чистое, так с километр тянется... За полем — лес сосновый, не слишком густой.... Там дальше Дунай течет.

— По дороге движение частое?

— Нет. Провинция...

Соседко не принимал участия в разговоре. Он как-то равнодушно поворачивал из стороны в сторону лобастую голову. Но это только казалось. Владимир присматривался к каждому: малейшее подозрение, он толкнет локтем Власова, который сидит с ним плечо в плечо.

Стр. 113

— Ограду, конечно, хорошо приметил? — снова

поинтересовался Власов.

Об ограде он уже: знал от Мордовцева, который тоже, как и Татарников с Соседко, попал в блок смерти из общего лагеря, но хотелось еще раз все уточнить. А может, Мордовцев что-то упустил.

— Это вы о какой ограде? — переспросил Татарников.

— Не об этой, конечно, — кивнул Власов головой на гранитный забор. — Тут у нас с тобой хватит времени, чтобы все хорошенько разглядеть.

— Общего лагеря?

— Конечно...

— Пожалуй, не уступит этой, хотя и нет гранитного забора... Колючка в четыре кола, в середине две спирали, тоже из колючки, диаметр подходящий, почти в человеческий рост. Снаружи ров с водой... И так со всех четырех. Только у входных ворот, где охрана усиленная, нет рва.

— Та-а-ак, — протянул Власов. — Но, как говорят: «Не так страшен черт, как его малюют». Согласен? — и, не дожидаясь ответа, Власов вдруг спросил: — Сам-то откуда родом?

— Сибиряк. Из Красноярского края.

— О-о-о... Охотник, наверно?

— Нет, Николай Иванович... Хотя, конечно, с ружьишком побродить любил в свободное время; — Татарников снизил голос до шепота: — В милиции работал.. Правда, об этом никто не знает.

— Ты что, Володя, в парикмахерскую собираешься? — спросил неожиданно подошедший Мордовцев у Соседко, который ощупывал пятерней свою колючую бороду-щетку. Это было сигналом об опасности.

Власов встал и, печатая деревянными колодками булыжную, мостовую, медленно пошел по двору.

Татарников и Соседко посидели еще с минуту. Потом поднялись.

— Потолкаемся среди людей, — сказал Татарников.

Владимир Соседко и Александр Татарников почти одновременно попали в общий концлагерь Маутхаузен, но поначалу плохо знали друг друга. Встретились в подвале внутрилагерной тюрьмы, куда бросили их гитле-

Стр. 114

ровские палачи за невыполнение режима. Затем оба оказались в двадцатом блоке.

Здесь они не расставались ни на минуту, делили горькую участь смертников.

- 39 -

Наступила зима.

Камни мостовой покрылись свежим снегом, на колючей проволоке, что проходит по гребню каменной стены, на карнизах сторожевых вышек и барака висят прозрачные сосульки. Тяжело ходить по обледенелому булыжнику, особенно тем, у кого нет никакой обуви, лишь тряпьем обмотаны ноги.

Холодный декабрьский ветер забрасывает через забор мелкое снежное крошево, безжалостно засыпает полураздетых смертников. Теперь каждое утро из двадцатого блока вывозят по стодвадцать — сто пятьдесят, а иногда и до трехсот трупов. Крематорий работает на полную мощность.

Прижимаясь друг к другу, смертники стараются согреться. Начинается так называемая «печка». Люди, находящиеся внутри толпы, тесно сжимаемые спинами товарищей, греются минут пятнадцать-двадцать. «Печка» оправдывает свое название. В ней жарко. С помятыми боками, оттоптанными ногами, но согретые теплом товарищей, узники выскакивают изнутри. «Печка» рассыпается и сразу же возникает вновь.

Теперь тот, кто был только что снаружи, оказывается в середине и получает свою долю тепла.

«Печек» много, куда ни глянешь, всюду в тесном дворе, прижимаясь друг к другу, толпятся, приплясывают на месте люди.

Вспотевшим выскочил из «печки» Бакланов и лицом к лицу столкнулся со своим старым товарищем по лагерям, тюрьмам и побегам лейтенантом Василием Садовым. Тот не лезет внутрь «печки», хотя Иван Иванович видит, что Василий от озноба стучит зубами. Но он все такой же, каким помнит его Бакланов еще с 1941 года, по сувалкинскому концлагерю: спокойный, уравновешенный.

— Ты что не греешься? Что с тобой? Ты болен?

Стр. 115

— Все хорошо, — ответил Василий. Немного помолчав и улыбаясь одними глазами, продолжал: — Еще потянем. Думаю до свободы обязательно дожить. Пока, славу богу, все в порядке...

Лицо у Садового действительно казалось круглым, полным. Но Бакланов видел, что полнота эта неестественная, болезненная, понимал, что его держит на ногах только сила воли, что друг угасает стоя...

— Полезай в «печку», — почти приказал Бакланов.

Когда толпа рассыпалась и стала сколачиваться вновь, он пихнул Василия внутрь.

Назавтра утром Бакланов не встретил Садового. Он ходил по двору, проверял одну за другой «печки», но нигде не находил товарища.

Иван Иванович знал, что в помещении днем никто не остается. Больных в блоке не бывает. Тех, кто не может подняться утром, днем душит блоковой, а его подручные вытаскивают трупы и складывают в штабель. Туда и направился Бакланов.

Труп Василия лежал сверху. Видимо, Садовой умер ночью, и его только что вытащили из барака. Лицо было таким же, как всегда, спокойным: казалось, на нём застыла вчерашняя деланная улыбка. Бакланов, спотыкаясь, точно пьяный, побрел прочь. Надо погреться, думал он. Надо жить, чтобы мстить.

Холодно теперь было не только на улице, но и в бараке. Если летом здесь плотно закрывались окна и узники задыхались от спертого, застоявшегося, наполненного испарениями воздуха, то теперь окна день и ночь оставались открытыми настежь. В помещение наметало снегу, на стенах появлялась наледь.

Бакланов и Фенота по-прежнему ночевали у окна, возле самой двери. В бараке стало несколько просторнее, здесь уже находилось менее тысячи узников. Новеньких приводили редко, а погибали ежедневно десятки человек. Как-то Бакланов встал ночью и закрыл створки. Он не успел сесть, как в камеру влетел Мишка-татарин.

— Открой! — в злобе закричал подручный палача и принялся хлестать Бакланова плетью, пока тот отворял окно.

Иван Иванович навалился корпусом на Феноту, закрыл руками лицо. Мишка ударил его раза три по

Стр. 116

спине, и, ступая по растянувшимся на полу узникам, пошел в глубь барака.

С приходом в блок смерти Власова люди посмелели, стали огрызаться, а некоторые прямо говорили Мишке:

— Плачет по тебе, собака, намыленная веревка. Всё время у фашистов за пазухой не проживешь.

Такие смельчаки через день-два оказывались в штабеле трупов. Иханов записывал их номера и вскоре убивал. Но оставались другие... Их Мишка боялся.

Смертники теперь группировались возле Власова. Часто Бакланов видел с ним уже немолодого полковника Александра Исупова, который тоже был летчиком, командовал на фронте авиационной дивизией.

Исупов оказался в плену так же, как Власов: самолет его был сбит в воздухе, а он в бессознательном состоянии попал в лапы фашистов. Гитлеровцы перетягивали его на свою сторону, а когда получили решительный отказ, стали гонять по лагерям и тюрьмам, подвергать пыткам и унижениям. Однажды в офицерский лагерь приехал агитатор из пресловутой «Русской освободительной армии», и гитлеровцы предложили полковнику выступить на митинге, призвать офицеров к вступлению в армию изменников Родины. Он согласился. Но вместо агитации произнес страстную патриотическую речь, заклеймил позором предателя Родины, трусов, призвал пленных офицеров бороться против врага, не сдаваться до тех пор, пока живы, пока в груди бьется. сердце. За это гитлеровцы приговорили Исупова к смерти и водворили в двадцатый блок.

Близкими к Николаю Власову были командир авиационной дивизии полковник Кирилл Чубенков, командир эскадрильи капитан Геннадий Мордовцев, штубендист Юрий Ткаченко, Володя-журналист, а впоследствии командир эскадрильи капитан Иван Битюков и некоторые другие. Они вели разговоры на самые различные темы, не вызывая подозрения эсэсовцев и блокового, тем более, что рядом всегда находился «немецкий прихвостень» штубендист Юрий Ткаченко. И в «печках» часто они грелись вместе.

Как-то привели четырех новеньких. Их избивали перед строем до тех пор, пока все не остались лежать на снегу. Когда эсэсовцы ушли и строй распустили, Власов вместе с другими подошел к распластанным

Стр. 117

узникам. Их подняли, обернули ноги тряпками. Один из новичков, выглядевший не слишком плохо по сравнению со старожилами блока смерти, осмотревшись, вдруг задергался в конвульсиях, заплакал.

Власов присел рядом на корточки и горячо заговорил:

— Ты что это, браток, раскис? Испугался, что ли? Не годится так, не годится... Ты ведь русский, а это многое значит... Нет-нет, браток, ты не должен думать, будто вся жизнь для тебя кончилась. Ты обязан и здесь быть солдатом. Выживем, вернемся, народ с каждого спросит, в каждом разберется. Поймут, какие здесь муки вынесли. А пока — крепись, не вешай голову, держись стойко, чтобы не ты их, а фашисты тебя, военнопленного, страшились! И они боятся нас... Да, боятся! Потому и запрятали за эти толстые стены...

И новичок встал на ноги. Видно, поверил, что находится среди людей бесстрашных, которых фашисты боятся.

С приходом Власова многое изменилось в блоке смерти, хотя по-прежнему узников избивали, истязали и убивали десятками и сотнями. Но чувствовалось, что в сердцах людей поселилась надежда на спасение.

Юрий Ткаченко был с Николаем Ивановичем Власовым неразлучен. Пользуясь своей должностью, он часто устраивал так, что один наблюдал за порядком. И тогда узники были предоставлены самим себе, могли говорить с кем угодно и о чем угодно. Власов, стоя в толпе, незаметно наблюдал за вышками, за поведением часовых.

— Ну, Иван, — сказал однажды Юрий Бакланову, — теперь нам недолго осталось мучиться. Скоро пойдем в наш решительный бой...

- 40 -

Бакланов стоит на утренней поверке — теперь уже во второй сотне. Прямо перед ним открытые окна барака. Там внутри около умывальников толпятся смертники. Иван Иванович внимательно присматривается к ним и вдруг срывается с места, подбегает к окну и с

Стр. 118

трудом перебрасывает тело через подоконник. «Да, ошибки не может быть. Это Владимир Галенкин...»

Хорошо, что нет еще эсэсовцев. За выход из строя, за появление в бараке любой может поплатиться жизнью.

В углу, где толкутся смертники, неизвестно кем и когда была приколочена к стене ременная петля.

Возможно, её пристроили сами эсэсовцы. Они никогда не выгоняли отсюда, если даже все остальные стояли в строю.

Петля пристроена на уровне груди. Тот, кто решал покончить жизнь, совал голову в петлю, подгибал коленки и больше уже не мог встать, даже если бы и захотел это сделать: не хватало силы подняться на ноги.

Бакланов за руку оттащил Галенкина от петли.

— Ты что, Володя, с ума сошел? Пошли в строй, — Иван Иванович что было силы потянул Галенкина из барака, поставил в строй рядом с собой. Когда закончилась проверка, он не отпустил от себя Галенкина, отвел его в сторону и усадил возле стены барака на снег. Сам примостился на корточках рядом.

— Что с тобой, друг?

Галенкин попробовал засучить рукава полосатой куртки, но не смог. Руки его вздулись, отчего, казалось, рукава вот-вот лопнут по швам.

«То же, что и у Садового, — подумал Бакланов.— Видимо, заражение крови».

Владимир расстегнул куртку. Все его тело было багровым, распухшим. Галенкин медленно, непослушными пальцами пытался застегнуть пуговицу. На помощь ему потянулась чья-то пара рук. Бакланов поднял голову и увидел Николая Власова,

— Чего на снегу приземлились? — спокойно спросил Власов. — Пошли в «печку».

— Бесполезно, — еле шевеля губами, проговорил Владимир.

— Болен он сильно, Николай Иванович.

— Кто из нас здоров? А жить надо. Ты кто по военной профессии? — спросил он Галенкина.

— Был летчиком-штурмовиком...

Вот видишь... — говорил Николай Иванович без укора. — Держись, друг! Держись, родной! — Власов положил свою руку на плечо Галенкину.

Стр. 119

Владимир по-прежнему почти безучастно молчал.

— Слышишь? — горячо продолжал Николай Иванович. — Очень прошу, друг, продержись ещё, ну хоть парочку дней...

Владимир поднял глаза и увидел лицо Власова, спокойное, решительное и по-отцовски доброе. Он не успел ничего ответить, как Николай Иванович взял его под руку, поставил на ноги, и вместе с Баклановым они повели Владимира к одной из «печек».

...Власов чуть ли не с первого дня заточения в блок смерти начал готовить восстание. Он создал подпольный центр, в который вошло около тридцати человек. В их числе были полковники Исупов и Чубенков, майор Леонов, капитан Мордовцев, лейтенант Юрий Ткаченко и другие.

В мельчайших деталях они разработали план штурма стен двадцатого блока и массового побега.

Власов был убежден, что их восстание поддержат все заключенные Маутхаузена. В то время их насчитывалось более пятидесяти тысяч.

Оружием, которое первоначально предполагали противопоставить спаренным пулеметам и автоматам эсэсовцев до предела истощенные, израненные, казалось бы лишенные всякой возможности сопротивляться люди, были камни, вывороченные из мостовой двора, куски угля и эрзац-мыла, которые хранились в комнате блокового, и два пенных огнетушителя, висевших на стенах барака. Огнетушителями намечалось действовать против часовых на вышках: ослепить их струей пены, помешать вести огонь, а тем временем овладеть пулеметами. Затем — разоружить охрану блока, направить огонь пулеметов по вышкам охранения общего лагеря, прикрыть побег.

Власов и его ближайшие соратники детально изучали все: время смены часовых, секторы поворота пулеметов на турелях, наиболее удобные места для штурма.

Осуществить его предполагалось около часу ночи с 27 на 28 января 1945 года.

К штурму все было готово, Николай Иванович за несколько дней до восстания пришел вечером вместе с Юрием Ткаченко в правую половину барака, где находились больные. И среди них были такие, которые

Стр. 120

могли принять участие в восстании. Вглядываясь в лица людей, Власов улыбался и говорил:

— Переходите в «штубу» «Б».

Заключенный, стараясь быть бодрым, семенил в левую половину барака, где находился подпольный центр.

Однажды Власов и Ткаченко подошли к Бакланову, который сидел возле окна вместе с Фенотой и Галенкиным. Николай Иванович опустился на пол.

— Ну, как дела, старший лейтенант? — обратился он к Владимиру.

— Ничего... товарищ подполковник... Бодрюсь...

— Крепись, крепись... Мы же русские, советские люди,— Власов видел, что Галенкин доживает последние дни, если не минуты, что ему даже разговаривать тяжело.

— Теперь я... — прерываясь на каждом слове, продолжал Владимир, — не сдамся, пока жив...

— Вот это по-нашему, — одобрил Власов и, уже обращаясь к Бакланову и Феноте, продолжал: — Вам, товарищи, придется остаться здесь вместе с больными. Когда понадобитесь, позовем... А пока присматривайте за всем и за всеми. Я думаю, ‘вы меня понимаете?.. Может оказаться среди этих людей провокатор или больной начнет бредить...

— Ясно, — ответил Бакланов.

— Тогда всё. Держитесь крепко, смотрите в оба, — Николай Иванович молодецки подхватился с пола, вместе с Ткаченко они ушли.

Власов перевел из правой половины барака в левую всех заключенных, которые могли держать в руках булыжник, могли участвовать в штурме. В правой остались лежать около семидесяти больных и до предела истощенных людей. Каждый из них чувствовал, что готовится восстание, что товарищи скоро попытаются вырваться на свободу...

- 41-

В этот вечер Бакланов возвращался в барак с Анатолием Салатовым. Анатолий на ходу рассказывал анекдот про Гитлера, но Иван Иванович понимал, что

Стр. 121

товарищ совсем плох, что только пытается играть роль прежнего вёселого парня.

Придя в барак, Анатолий завалился в угол. Так лежал минут пять. Потом попробовал сесть, но тут же опять упал. Бакланов видел, что Анатолий мечется от страшной боли, не находя покоя.

В этот день у немцев был какой-то религиозный праздник, и блоковой объявил, что хлеб будут раздавать в бараке. Такого Бакланов неё помнил за все время жизни в Маутхаузене. Завтрак, обед, ужин выдавали только на улице — в дождь, в пургу, в любое ненастье.

Бакланов подошел к Анатолию. Тот поднял голову. Лицо было спокойным — ни тени мучения или растерянности, а глаза; казалось, по-прежнему улыбались.

— Пошли, Толя, за хлебом.

— Ты, Ваня, иди, я...

— Если тяжело, я помогу.

Салатов попытался подняться, но не смог. Бакланов подхватил его под мышки и поставил на ноги, потом взял под руку. Вместе пошли они в левую половину барака, где делили хлеб.

Получив свои пайки эрзац-хлеба, возвратились на прежнее место, стали есть. Анатолий, точно он засыпал, еле шевелил челюстями, морщился. Сначала Бакланов ел не глядя на товарища. Потом почувствовал, что Салатов затих, перестал жевать. Обернувшись, увидел: Анатолий сползал всем телом вниз, голова упала на грудь, пайка валялась на полу.

Иван Иванович попытался поднять голову товарища, но она не держалась; перевалилась на плечо.

— Анатолий! — в исступлении закричал Бакланов. — Анатолий!

Салатов сидел скорчившись, вытянув по полу ноги. Голова уткнулась в колени. Бакланов взял Салатова за руку. Она быстро холодела...

Так Бакланов остался один — из троих, бежавших полгода назад с Фау-Верке. .

В эту ночь он не сомкнул глаз. Порой наступало какое-то минутное полузабытье, но сон не приходил. Иван Иванович крутил головой, чтобы вытряхнуть навязчивые мысли, но лишь закрывал веки, как снова думы наполняли голову. Выживет ли он, сможет ли, как до-

Стр. 122

говаривались с Салатовым и Садовым тогда, во время побега, написать родным и близким об их смерти?

Стекла окон начали блекнуть — значит, рассвет недалеко. Бакланов на минуту забылся, а потом услышал, как со скрипом открылись железные ворота, ведущие в общий лагерь, и во двор вошла большая группа людей. Доносилась приглушенная немецкая речь, поскрипывал снег под сапогами. В следующую минуту отворилась барачная дверь. Встрепенулся, поднял голову Фенота, который тоже, оказывается, не спал.

Бакланов склонился над другом, принимая позу спящего.

Громко топая, немцы пошли в левую половину барака. Оттуда доносилось: «Вставай!», «Выходи!», «Свинья!», «Коммунист!». Кого-то выгоняли во двор. Дверь то и дело хлопала, повизгивала на петлях.

Прошло с полчаса. Разговоры теперь слышались со двора. Там кого-то били, ругали. И вдруг по сердцу резанул крик:

— Прощай, моя дорогая мама! Прощай, любимая Родина! Прощайте, товарищи! Будьте стойки! Не падайте духом! Не давайтесь живыми палачам!

Этот голос не спутаешь ни с каким другим. Он принадлежал Николаю Ивановичу Власову.

Ещё в ушах Бакланова звенели слова Власова, когда послышалась команда «подъем». В «штубу» ввалился блоковой в сопровождении телохранителей и начал дубинками подгонять смертников к выходу. Бакланов и Фенота подхватили под руки Галенкина

и выскочили во двор. Из левой половины барака заключенные выходили медленно, с опущенными головами. Бакланов стал искать глазами Юрия Ткаченко. Выходили последние заключенные, но Ткаченко среди них не было.

Все слышали, как ночью увели Власова и еще кого-то из левой половины барака, и то, чем обнадеживал Николай Иванович узников, чем как бы продлял в каждом жизнь, теперь рухнуло.

Иван Иванович вдруг увидел, что к ним подходит Юрий. Значит, жив, значит, не всех еще уничтожили.

— Вижу, что вы уже обо всем знаете, — тихо сказал Ткаченко. — Забрали Николая Ивановича... Исупова, Чубенкова. Убили, должно быть. Уже двадцать

Стр. 123

пять человек взяли... Все наши. Но, видно, провокатор знал не всех. Потерпите немного...

Юрий ушел к «печке» и сразу исчез в плотной толпе заключенных.

— На поверку становись! — раздался хриплый бас блокового.

«Печки» рассыпались в один миг. Каждый занимал свое место в строю. Бакланов, Фенота, Галенкин и Аркадий Ткаченко стояли теперь в первой сотне.

Вошел блокфюрер. Его сопровождали семь эсэсовцев.

Началась поверка-пытка. Раньше в строю, как правило, заключенных истязал один комендант, а сегодня и все семь его подручных.

Садист-лейтенант отдал команду проводить «зарядку» и сам начал гонять обессилевших, еле державшихся на ногах узников вокруг барака. Эта пытка продолжалась не менее часа.

— Ложись!

Заключенные падали на снег. Того, кто секунду мешкал, расстреливали.

Лежать надо было не шевелясь, вытянув вперед руки. Если кто пробовал приподнять голову, на него налетали палачи и несколькими ударами укладывали замертво.

Проходил час, другой, третий, а заключенных не поднимали.

Бакланов чувствовал, как все тело немеет, судороги сводят ноги, чужими кажутся руки, грудь — деревянной. «Это — конец, — думал он. — Больше не встать...»

Около восьми часов лежали узники распластанными на снегу, полуголые, голодные. Многие не подавали признаков жизни.

Стало смеркаться. Ударил мороз. По рядам лежащих людей пошел шепот.

— Давайте поднимемся, бросимся на палачей! Лучше умереть стоя, чем под фашистским сапогом!

Полосатые куртки зашевелились, Казалось, вот-вот они взметнутся — страшные в своем гневе, грозные смертники, которым нечего терять. Но вдруг с той стороны, куда, точно морская зыбь, пошли кем-то переданные слова призыва к сопротивлению, последовала команда:

Стр. 124

— Ждать еще несколько минут. Ориентироваться на голову колонны.

И в это время звякнул засов на воротах: эсэсовцы ушли, оставив лежащими на снегу около тысячи человек.

Вслед затем блоковой подал команду встать. С трудом поднимались заключенные, помогая друг другу. Но многие так и остались лежать на холодных, обледеневших камнях мостовой.

Еле оторвался Иван Иванович от булыжника. Казалось, примерзла не только куртка, штаны, но и кожа. Ноги, будто свинцовые, были тяжелыми, непослушными. Рядом лежал Владимир Галенкин. «Отмучился», — мелькнула мысль. Бакланов подполз к товарищу, взял его за руку. Галенкин поднял голову:

— Жив я, Ваня... Вот только подняться сил нет.

Рядом появился Фенота. Он был уже на ногах. Вдвоем они подняли Владимира и отвели в барак. Там хоть и были весь день открыты окна и двери, но казалось тише, теплее, чем на улице.

— А где же Аркадий? — оглядываясь спросил Бакланов у Феноты.

Они прошли по бараку, заглянули в левую половину, но Ткаченко нигде не нашли.

— Наверное, там, на снегу, — предположил Фенота. — Идем посмотрим.

Аркадий лежал неподалеку. Он упирался в обледеневший булыжник посиневшими руками, но они скользили, были непослушны, как грабли.

Бакланов и Фенота попытались поднять товарища, но тело его расслабло, а руки висели точно на шарнирах. Ткаченко ещё был жив, когда подбежали помощники палача-блокового и потащили его за ноги к горе трупов.

Володя-журналист с наступлением зимы, задолго до ареста и казни Власова добился от блокового разрешения рассказывать по вечерам содержание прочитанных книг. Вокруг него, как и летом, собиралось много заключенных.

Но сегодня это были самые близкие люди.

— ...О времени выступления будет известно за не-

Стр. 125

сколько часов до штурма, — говорил он товарищам. — Главное, сколотить штурмовые группы, небольшие — по два-три человека. Нам надо прежде всего овладеть пулеметами на вышках, сначала хотя бы одним, а затем его огнем снять часовых с других постов. Запомните: это главное. Если мы не сумеем взять пулеметы — всех перестреляют во дворе.

...Нас много, мы можем это сделать. Камнями забросаем часовых, так что и опомниться не успеют. Готовьте булыжник, выворачивайте из мостовой и оставляйте на месте, чтобы потом, перед восстанием, не копаться... Далее: одна из групп в то же время должна штурмовать стену, вон ту, — и Володя показал на тыльную сторону барака. — Замкнуть колючую проволоку, затем сорвать ее, чтобы можно было перелезть через забор... Нужно порвать осветительную проводку... Возле стены нашего блока проходят световые провода от электроподстанции. Если перервем их здесь, весь общий лагерь потонет во мраке. А нам это на руку. В темноте действовать удобнее... И вот еще что, товарищи. Бежать, как только вырвемся из лагеря, надо небольшими группами — по два-три, от силы — по четыре человека. Там, где незаметно пройдут двое, пятерых могут обнаружить. А бежать нам далеко. Неизвестно, где теперь находятся наши войска. И самое основное, друзья: будьте храбры, не падайте духом. Мы...

— Блоковой! — шепнул кто-то из охранявших этот совет.

— ...И тогда Павка Корчагин налетел на жандарма, ухватился за его винтовку. Жухрай обернулся и ринулся на помощь мальчишке... Минута — и жандарм в канаве... — рассказывал Володя.

- 42 -

Прошла неделя после ареста Николая Ивановича Власова и других руководителей подпольного штаба. Гитлеровцы свирепствовали. Но, встречаясь с Юрием Ткаченко, Бакланов не мог не заметить, что к нему почти вернулось прежнее настроение,

Стр. 126

Вечером 2 февраля 1945 года, когда из блока смерти ушли эсэсовцы, Юрий зашел в правую половину барака, присел на полу возле Бакланова и Феноты. Рядом лежал умирающий Владимир Галенкин.

— Сегодня выступаем, — тихо и спокойно проговорил Юрий. — Сейчас прикончим блокового... Садитесь около двери, у входа в барак, тщательно следите за поведением часовых на вышках. Чуть что — дадите мне знать. — Ткаченко пожал товарищам руки и так же, как пришел, бесшумно выскользнул за дверь.

Через пять минут в коридоре появился палач-блокозой. Его вызвал Юрий в правую половину барака, заключенные которой якобы нарушают режим и не подчиняются ему. Блоковой не подозревал, что сзади его сопровождают еще пятеро узников. У одного в руках одеяло, захваченное в комнате блокового. Не знал палач и другого: он идет без верных своих телохранителей. Как только он переступил порог, их схватили, заткнули тряпками рты, связали им руки и уложили в углу барака. Голландцы были такими же, как и все другие, заключенными. Они, хотя и верно служили блоковому, но сами никого не избивали. Не проявили особого упорства они и сейчас, когда их свалили на пол и связали.

Увидев сидящих возле двери Феноту и Бакланова, блоковой замахнулся дубинкой, с которой, должно быть, и спал. Но в этот же миг, сзади, на голову ему набросили одеяло и сразу же навалились шестеро заключенных. Они затолкали палача в темный тесный коридор, ближе к двери правой половины барака. Кто-то набросил на шею ременную петлю, ту самую, которая висела когда-то в бараке.

Не менее получаса обессиленные, истощенные узники возились с громадным убийцей-блоковым.

Но вот из темного коридора выскочил Юрий Ткаченко.

— Как там? — еле переведя дух, спросил он.

— Все тихо, — прошептал Бакланов.

— Отлично. Оттащите его в уборную, — махнул Юрий рукой в черный прямоугольник коридора, откуда один за другим, как тени, выскальзывали заключенные и исчезали за дверью левой «штубы». Труп негодяя, от рук которого погибли сотни советских пленных офи-

Стр. 127

церов, Бакланов и Фенота оттащили в уборную и для большей безопасности потуже затянули петлю на шее, привязав его свободным концом к водопроводной трубе.

Покончив с блоковым, они направились уже не в свою, а в левую половину барака. Здесь, у порога, стояли два ведра с водой, те самые, которые блоковой выставлял по утрам на пороге. Не один человек погиб из-за этих ведер. И вот теперь, зайдя в барак, Бакланов стал мыть в них руки. Многие в недоумении глядели на него: ведь за это смерть. Не все еще знали, что у блока смерти теперь появились новые хозяева.

В левой половине барака совещалось несколько человек — руководители подпольного штаба. Среди них высокий с седеющими висками летчик майор Леонов. К нему все относились с большим уважением и называли только по воинскому званию, с неизменным прибавлением слова «товарищ», как будто все происходило не в страшном блоке смерти, а в регулярной воинской части Советской Армии, где самым старшим является этот, лет сорока, офицер с волевым, мужественным лицом. Рядом с Леоновым стояли полковники Заболотняк и Макаров, штубендист Юрий Ткаченко, Володя-журналист и еще несколько заключенных, которых Бакланов видел лишь в лицо во дворе двадцатого блока. О том, что майор Леонов после ареста Николая Ивановича Власова возглавил подпольный штаб по руководству восстанием, Бакланов узнал только сейчас.

Было около десяти часов вечера. Майор Леонов внимательно приглядывался к сидящим на полу полураздетым узникам.

— Раздвиньтесь, товарищи! — Леонов взмахнул рукой, прочертив в воздухе линию, делившую узников на две части.

Сидящие на полу плотнее прижались друг к другу. Посреди комнаты образовалась свободная полоска. Майор прошел по живому коридору на середину и жестом разделил каждую группу еще на две. Получилось четыре почти одинаковые группы.

— Полковники Макаров, Заболотняк (третью фамилию Бакланов не разобрал!) — приглушенным голосом позвал руководитель восстания.

В бараке было тихо. Казалось, если прислушаешься, услышишь биение семисот сердец.

Стр. 128

Из общей массы заключенных поднялся и вышел на середину «штубы» высокий седой узник.

— Вот ваша группа, товарищ полковник, — показал Леонов в правый угол барака. — Задача: овладеть вышкой номер один!

— Есть овладеть вышкой номер один! — Это был тот самый офицер, фамилию которого Бакланов не расслышал.

Двумя другими группами, которые должны штурмовать вторую и третью вышки, было поручено командовать полковникам Заболотняку и Макарову. Их Бакланов знал в лицо. Руководство четвертой группой взял на себя майор Леонов.

В её задачу входил штурм гранитной стены блока, уничтожение проволочного заграждения на её гребне и прожекторов, замыкание электрических проводов — световых и высоковольтных.

— Как только хоть одна вышка окажется в наших руках, повернуть пулеметы в сторону общего лагеря, уничтожить посты его охраны, очистить путь к побегу, прикрыть проход через общелагерное ограждение, — отдавал распоряжение майор.

— Есть! — в один голос повторили приказание руководители штурмовых групп.

— Младший лейтенант Бакланов, лейтенант Фенота! — позвал майор.

Друзья встали.

— Вы должны сделать приспособление для замыкания колючей проволоки с земли. Она под током.

— Есть!

— Лейтенант Борченко и младший лейтенант Погорельцев! Вам надо изготовить такое же приспособление и замкнуть осветительную электропроводку за изгородью.

— Есть!

— А теперь, товарищи, вооружайтесь! Штурм начнем ровно в час ночи, — майор Леонов взглянул на часы, которые только что были взяты у блокового и переданы ему Баклановым, — Сейчас без десяти одиннадцать.

Снова зашевелилась полосатая масса. В штурмовых группах узники сколачивались по два-четыре человека. Один из них бесшумно выползал во двор, набирал за

Стр.129

пазуху уже вывороченные камни, возвращался назад и делил их между своими товарищами. Из комнаты блокового притащили ящик твердого, как камень, эрзац-мыла и три ведра брикетированного угля. Все это тоже было взято на вооружение и роздано людям. Там же оказалась кипа старых одеял, служивших палачу постелью. Они попали теперь в руки тех узников, которым предстояло штурмовать стену, уничтожить проволочное заграждение. Появились и два пенных огнетушителя, которые до того висели в бараке.

— Вот это отличное оружие, — сказал Леонов. — Им надо действовать прежде всего: ослепить пеной часовых и овладеть вышками.

Огнетушители попали в штурмовые группы полковников Заболотняка и Макарова.

«Где взять шест, железный штырь?» — спрашивал себя Бакланов, бегая из одной «штубы» в другую. Ничего подходящего он не находил. Остановившись возле окна левой половины барака, он, в какой уже раз, шарил глазами по стенам, потолку, полу помещения. И вдруг взор его упал на плинтус. Он обрадованно крикнул:

— Есть шест!

Оторвать плинтус голыми руками казалось безнадежным делом. Но лишь Бакланов с Фенотой взялись за него, как увидели рядом со своими десятки костлявых рук товарищей. Уже не оставалось и сантиметра свободного места, а руки все тянулись и тянулись на помощь...

Глухо скрипели гвозди, плинтус оказался в руках Бакланова, а его безвестные помощники разошлись по своим местам.

В комнате блокового возле чугунной печки Бакланов нашел железную кочергу. Привязав ее к одному концу плинтуса, Бакланов и Фенота сделали приспособление в виде буквы «Г» для замыкания проводов. После этого они заняли «исходную позицию» возле окна, у той стены барака, где намечалось штурмовать гранитный забор.

Из правой «штубы» приходили и приползали те заключенные, у которых уже не было сил участвовать в восстании. Они хорошо знали, что сразу же после штурма будут уничтожены.

Стр. 130

— Расскажите там, на Родине, про нас... Желаем удачи... — слышались слабые, прерывающиеся голоса.

Придерживаясь за косяки двери, за стенку барака, в «штубу» вошел Галенкин. Он с трудом передвигал непослушные, надувшиеся, как колоды, ноги. Владимир остановился и стал искать кого-то глазами,

— Владимир! — окликнул его Фенота.

Галенкин искал их, своих старых товарищей, с которыми свела его горькая участь еще в 1941 году. Он приблизился к окну и стал рядом с друзьями.

— Жаль, что не могу быть рядом с вами, — покачал головой Владимир.

Бакланов видел, что ему трудно стоять, что он вот-вот рухнет на пол, и взял Галенкина под руку, говоря:

— Не печалься... Еще и ты перемахнешь через забор.

— Я даже в окно не смогу вылезть, — тихо проговорил Галенкин. — ...А вам желаю вырваться на свободу... Расскажите там и про меня... Помоги-ка, Ваня, снять мне эту штуку, — Владимир силился сбросить с себя полосатую куртку. Бакланов помог, не зная, зачем он это делает... — На, возьми... пригодится... наденешь или на колючую проволоку накинешь, все не так жестко будет перелезать...

Иван попытался возразить, но Галенкин почти грубо сказал:

— Я, Ваня, не ребенок... Знаю, что живу только до утра...

— Спасибо, — Бакланов взял куртку.

— А теперь прощайте, Иваны... Успеха и жизни вам...

Галенкина обняли, поцеловали. Придержизаясь за стену, он заковылял в правую половину барака.

Так поступали и многие другие. Они снимали с себя куртки, штаны, колодки с ног и, оставаясь голыми, передавали все товарищам, которые должны идти сейчас на штурм.

К часу ночи все было готово. В бараке — напряженная тишина. Каждый прятал в полах куртки свое оружие — камни, колодки с ног товарищей, куски каменного угля и эрзац-мыла. Бакланов и Фенота стояли возле окна, прижавшись спинами к стене барака. Они должны выскочить в числе первых. Около другого

Стр. 131

окна были Борченко и Погорельцев с приспособлением для замыкания электропроводов высокого напряжения.

Все начеку. Все ждут команды.

И вот поднялся седовласый полковник. Это был, пожалуй, старший по возрасту человек среди узников.

— Друзья! Братья! — сказал он. — Я не уполномочен ни нашим правительством, ни командованием Советской Армии, воинами которой мы являемся, но беру на себя смелость от их имени, от имена народа нашего поблагодарить вас всех за то, что вы выстояли здесь, в фашистском аду, что не сдались живыми, не уронили чести воинской и достоинства гражданина Советского Союза! Кто чувствует себя смелым, готовым на всё ради свободы, пусть берет любое оружие. В руках отважных простой булыжник обретает силу гранаты. Сейчас мы пойдем в наш последний бой и выстоим или погибнем, как подобает солдату. Тот, кому посчастливится уцелеть и вернуться на Родину, пусть расскажет людям о том, что здесь творилось, и отнесет на родную землю наш последний привет и любовь. Поклянемся же в этом памятью погибших товарищей!

— Клянемся!

— Клянемся!

— Клянемся! — грозно раздавалось изо всех углов барака.

— Клянусь! — проговорил Бакланов и крепче сжал‚в руке свое оружие — длинный плинтус.

— За Родину! За жизнь! Вперед! — крикнул майор Леонов.

В бараке точно взорвалась бомба огромной силы. С треском вылетели все шестнадцать окон и входная дверь. Объятые яростью, в неукротимом порыве, узники выскакивали во двор через вышибленные окна и двери.

Оставшиеся в живых боевые соратники Героя Советского Союза Николая Ивановича Власова осуществляли сейчас разработанный им план восстания.

...Бакланов подскочил к каменной стене и закинул на колючую проволоку шест с железным прутом. Сверху посыпались искры, но проволока не падала. Поднять голову, поглядеть и приладиться как следует было невозможно, могло выжечь глаза. За плинтус ухватился и Фенота... А с вышек строчили пулеметы. Падали

Стр. 132

одни, а другие продолжали засыпать фашистов градом камней, поливать из огнетушителей. Неподалеку от Бакланова узники штурмовали вышку.

— Бейте гадов! — услышал он вдруг знакомый голос.

Обернувшись, увидел Владимира Галенкина. Тот полз по обледеневшим камням к вышке на левом боку, а свободной рукой подбрасывал булыжник штурмующим. Пулемет на второй вышке умолк. Но через минуту оттуда снова раздались выстрелы. Повернув на мгновение голову, Иван Иванович увидел, что огонь теперь перенесен по другим, внешним вышкам охранения лагеря.

Там, где штурмовала вышку группа полковника Макарова, кем-то удачно брошенный камень угодил в голову пулеметчика. Тот, оглушенный, упал. На вышку, подсаживая один другого, карабкались восставшие узники. Первым из них достиг цели сибиряк Александр Татарников. Он ухватился за ручки пулемета, нажал на гашетку и обрушил огонь на соседнюю вышку. После того, как узники преодолели каменный забор и хлынули к ограде общего лагеря, Александр Татарников повернул оружие в сторону постов общего охранения Маутхаузена.

...Он и в темноте видит, как бегут к общей ограде его товарищи, падают, встают, поддерживая друг друга, и снова бегут. Справа, оттуда, где у входных ворот находился барак охранников, ночную тьму прочертили смертельные светляки трассирующих пуль. Люди падали на булыжную мостовую огромного лагерного двора. Татарников мгновенно повернул пулемет в сторону той вышки, откуда стреляли по убегающим узникам. Светящаяся трасса была хорошей мишенью. Длинная очередь, и вышка умолкла.

— Бегите, товарищи! — крикнул Александр, — Бегите, я вас прикрою!

Застрочил пулемет откуда-то слева. И Татарников снова повернул турель, стал нащупывать противника. Он скорее почувствовал, чем услышал, как по металлу его пулемета щелкают пули. По нему открыли огонь сразу с нескольких постов. Но перед его глазами лишь прыгали выстрелы пулемета, который обстреливал убегающих товарищей.

Стр. 133

— Нет, гадина, заткну я тебе глотку, — крикнул он во весь голос, нажимая на гашетку.

Пулемет противника умолк, но и герой-сибиряк упал мертвым.

- 43 -

...Бакланов и Фенота вдвоем ухватились за шест. Но проволока, как назло, не перегорала. Справа и слева десятки рук забрасывали на нее одеяла, которые прочно цеплялись за колючки. Люди тянули одеяла книзу. Наконец, металлические кронштейны не выдержали

заскрежетали, рухнули вместе с колючей проволокой. Подсаживая друг друга, узники полезли на стену.

Перед лицом Бакланова болтались чьи-то босые ноги. Уцепившись за гребень, человек, очевидно, не в силах был подтянуть и забросить наверх тело. Иван Иванович быстро подтолкнул его. Тот оказался на за боре и вскоре исчез. Фенота согнулся рядом с Баклановым, упираясь руками в стену, крикнул:

— Становись на спину! Полезай!

Бакланов одной ногой оперся на товарища, спружинил, подпрыгнул и пальцами ухватился за холодные кирпичи. Но влезть на гребень не смог. В ту же секунду он почувствовал под голыми пятками чьи-то влажные, горячие ладони и— вмиг очутился на стене.

С дальней вышки охранения общего лагеря ударили из пулемета. Пули зацокали по гранитной стене, разбрасывая мелкие, колючие осколки. Обожгло правую щеку. Плашмя, как бревно, скатился Бакланов по другую сторону трехметровой стены, машинально провел рукой по щеке: кровь. Чепуха. Царапина.

— Ива-а-ан! Фено-о-та! — закричал он в темноту.

Но никто не отзывался.

— Ива-а-ан! — снова позвал Бакланов.

И опять Фенота не ответил.

А медлить было нельзя. И Бакланов побежал...

Лагерь лежал во тьме. Около блока узники порвали осветительные провода.

Бакланов бежал туда, где слышался шум ‚людей, к проволочному заграждению общего лагеря.

Стр. 134

Вот и последнее препятствие на пути к свободе. Голыми руками ухватился он за колючую проволоку, полез вверх, точно по веревочной лестнице. Боли не чувствовал, только кровь, горячая, липкая, стекала по рукам и ногам, приклеивая к телу одежду.

...Первый ряд... второй... Две спирали Бруно... Ещё два забора из колючей проволоки... И вот она — воля.

— Помогите, товарищи-и-и! — вдруг услышал он. Поднял голову. Там, на заборе, кто-то запутался в колючей проволоке, повис вниз головой. Бакланов полез вверх, на выручку товарища. Подбежали еще несколько человек на помощь. Узника сняли с забора.

Теперь вперед! Только вперед! Туда, где темнеет лес. Быстрее, быстрее, Бакланов!

Но силы оставляют с каждым шагом.

Вдруг перед Иваном Ивановичем выросла фигура узника в изорванной полосатой куртке. Он не бежал от лагеря к лесу, а возвращался назад, сжимая в руках винтовку. Остановившись, поднял над головой оружие и потрясая им в воздухе, во всю мощь легких закричал:

— Теперь вы у меня её не отнимете! Нет!

Останавливаться нельзя. Но, пробежав метров двести, Бакланов задохнулся: не хватало воздуха, во рту пересохло, кружилась голова. Пошел шагом: устал.

— Ты один? — услышал вдруг голос у самого уха.

Обернулся. Человек небольшого роста, почти голый, видимо, оставил куртку на колючей проволоке. Бакланов взглянул на себя: от штанов только пояс на бедрах да по ногам лентами свисают лохмотья; куртка рваными клочьями спадает с плеч. Признал узника.

Это тот самый лейтенант Соседко, который стоял обычно в первом ряду и которого совсем недавно чуть не убил палач-комендант.

Теперь их стало двое.

А вот и спасительный лес. Здесь много снегу. Босые ноги утопают в нем по колено. Оставляя кровавый след, беглецы упорно пробираются вперед. В темноте не заметили идущего перед собой человека и чуть не натолкнулись на него. Тоже из двадцатого.

Видно, что старше Бакланова и Соседко. Назвался майором Черновым. Руководить своей маленькой группой, не сговариваясь, доверили этому майору.

Стр. 135

Чернов оказался энергичным, бодрым, не слишком истощенным. В блок смерти он попал несколько дней назад за побег из рабочего лагеря.

Кругом обступал лес, безмолвный, чужой. Те, что вырвались вперед, шли молча, ничем не обнаруживая своего присутствия в лесу.

Только со стороны лагеря доносились выстрелы, гул моторов.

Но вот лес начал редеть. Между стволами сосен‚ проглядывал бледно-жёлтый горизонт. Видно было, что опушка где-то рядом.

«А что там, за этим лесом?» — спрашивал каждый самого себя. Не сговариваясь, все трое остановились. Бакланов поднял голову. Там, в высокомнебе, точно из глубокого колодца, увидел мерцающие звезды — далекие, холодные, чужие. Справа выглядывала ущербленная луна, бросая в лес желтоватые блики.

— Что будем делать? — спросил Владимир Соседко.

— Я думаю, надо залезть на сосны, замаскироваться в сучьях и подождать, пока утихомирится лагерь, — предложил Бакланов.

Чернов возразил:

— Не годится ваше предложение — не май... К, утру окоченеем и сами свалимся в снег. Надо уходить дальше, искать где-то солому или сено, забраться в тепло и выждать. Утром эсэсовцы непременно начнут карательную экспедицию.

— Тогда нечего ждать. Пошли! — заторопился Бакланов.

Дорогу преградил незамерзший ручей. От него поднимался пар, хорошо заметный в ночном морозном воздухе. Зайдя в воду, Бакланов впервые за время побега почувствовал, что он босой. Ноги заныли, защипало раны.

Едва беглецы преодолели небольшую возвышенность, как услышали впереди, совсем рядом, несколько коротких автоматных очередей.

Остановились. Оттуда доносился приглушенный шум, какая-то возня. Затем до слуха долетело крепкое русское словцо.

— Наши там! — бросил на ходу Чернов. — Вперед!

Стр. 136

Опасности впереди уже не было. Вскоре подошли к большой группе беглецов. Один из них потряс в воздухе автоматом. Рядом на снегу лежал полицай. Оказалось, что бывших узников блока смерти возле одинокого дома австрийского крестьянина подстерегала засада. Едва они приблизились к усадьбе, как из темноты в упор застрочили из автомата. Двое сразу же замертво свалились в снег. Но другие не отступили, побежали вперед, набросились на автоматчика и задушили его голыми руками.

— Что дальше делать будем? — выкрикнул кто-то.

— Об этом было сказано еще там, в блоке... Разве забыли: за стенами концлагеря действовать самостоятельно.

Бакланову голос показался знакомым, Да, это говорил полковник, который напутствовал их перед штурмом:

— Тогда возьмите эту штуку, товарищ, полковник... пригодится, — сказал молодой пленный и передал полковнику автомат, отобранный у полицая,

Чернов и его товарищи пошли на восток. Спустились в низину, Можно было сразу догадаться, что перед ними долина какой-то речки. Чернов присел. Товарищи последовали его примеру. На фоне бледнеющего небосвода угадывался тёмный островок одинокой крестьянской усадьбы.

Туда и поспешили беглецы.

Через сотню метров остановились возле каменной стены. Рядом — деревянные ворота. К ним ведет накатанная дорога.

— Осмотрим усадьбу вокруг, — распорядился Чернов.

Ничего подозрительного не обнаружили. Вход только один. Рядом никаких строений. В отдалении виднелись в полутьме такие же усадьбы.

Майор Чернов чуть разъединил створки ворот; просунув в щель руку, отцепил большой железный крюк. Осторожно, не нарушая тишины, пролезли внутрь. Снова накинули железный крюк.

Двор просторный. В противоположном конце — длинный, похожий на барак, жилой дом.

— Здесь где-то должна быть солома или сено, — прошептал Чернов, надо искать и прятаться.

Стр. 137

Вправо и влево от ворот тянется навес. Осторожно переступая, беглецы двигались с протянутыми руками, точно играли в жмурки, ощупывали все по сторонам и впереди себя. Бакланов чуть не споткнулся, налетев на какой-то предмет. Ощупал: железная борона, а дальше — телега, плуг и еще какой-то сельскохозяйственный инвентарь.

— Лестница, — зашептал рядом Владимир Соседко.

Стремянка приставлена к стене.

— Полезайте! — шепнул стоявший рядом майор.

Бакланов и Соседко оказались на дощатом настиле, устроенном в виде потолка под самой крышей навеса. Осторожно, ощупью исследовали настил. Натолкнулись на электрический двигатель. Рядом примитивная соломорезка, а поодаль — большой ворох пахнущей полем соломы.

Доски скрипнули, приблизился Чернов.

— Ворох резки, товарищ майор, — сообщил Бакланов.

— Может, зароемся в неё? — предложил Владимир.

Чернов ощупал ворох.

— Нет, ребята, сюда прятаться нельзя, — сказал он. — Это, должно быть, дневной запас корма. Утром придет хозяин кормить скотину. Поищем что-нибудь более надежное.

Снова стали ощупывать все вокруг. Путь преградила каменная стена, которая примерно на метр возвышалась над потолком. Она, судя по всему, была капитальной и делила навес поперек.

Перелезли все трое. Солома... Обследовали помещение: четыре каменных стены, выхода нигде не обнаружено.

— Это подходит, — сказал майор своим замерзшим спутникам. — Но только прятаться надо порознь... Всем, друзья мои, не спастись, — вздохнув и понизив голос, продолжал Чернов. — Это ясно. Кто-то из нас должен стать жертвой.

— Может, тогда поищем другое место, — предложил Соседко.

— Лучшего не будет. Все равно искать гитлеровцы станут тщательно всюду, — ответил майор. — Но кто-

Стр. 138

то из нас должен спастись... Обязан остаться в живых, чтобы прорваться к своим и потом, на Родине, рассказать обо всем, что пережито, о тысячах убитых фашистами патриотов, чтобы дети наши, внуки и правнуки знали, какие страдания приносит война... И еще: гитлеровцы доживают свои последние дни. Они предстанут перед судом народов, и кто-то из нас должен засвидетельствовать их преступления...

Бакланов и Соседко слушали горячие, гневные слова своего старшего товарища и радовались тому, что судьба свела их вместе. Руководитель их маленькой группы был умным и смелым человеком.

— Вы, товарищи, зарывайтесь в солому, а я пойду и все хорошенько осмотрю, найду место, куда можно будет, в случае опасности, бежать, — сказал Чернов.

Бакланов и Соседко молча ощупали солому, проползли на коленях в самый дальний глухой угол и стали пробиваться вниз. Бакланов медленно уходил вглубь: солома слежалась, казалась спрессованной.

Владимир на несколько минут задержался вверху. Прежде чем прятаться, он шепотом позвал:

— Товарищ майор!

Затих Бакланов, притаился Соседко. Но Чернов не отзывался. Они звали товарища, чтобы показать место своей захоронки.

— Майор! — снова бросил в темноту Соседко.

И опять — ни звука.

Бакланов высунул из норы голову, спросил:

— Ну что, порознь будем прятаться?

— Полезем в одну нору, — предложил Владимир. — А там, внизу, проберемся в разные стороны...

— Тогда заделывай вход так, чтобы неприметно было.

Слой соломы оказался толстым. По расчетам Бакланова, он уже углубился метра на три, не менее, когда под ногами почувствовал твердую опору. «Пол», — догадался Иван Иванович и стал углубляться в правую сторону. Сверху, шурша соломой, спускался Владимир.

— Ты где?

— Здесь, — отозвался Бакланов. — Делай себе нору в противоположной стороне.

Соседко принялся разделывать себе ложе поодаль от товарища.

Стр. 139

Только беглецы улеглись, как где-то совсем рядом прокукарекал петух. Скоро рассвет...

Ни тот, ни другой не сомкнул глаз в эту ночь, даже на минуту не забылся. Ныли раны, растревоженные соломой, мучили голод, жажда. До предела натянуты нервы. Малейший шорох во дворе чудился приходом карателей. Бакланов слышал: где-то рядом вздыхает Соседко.

За четыре года фашистского плена, заточений в концлагерях и тюрьмах Иван Бакланов научился с точностью почти до часа определять время дня и ночи.

— Светает, — прошептал он своему товарищу. — Вот-вот встанут хозяева.

И действительно, не прошло и часа, как во дворе послышались шаги. Наступал новый день.

Но вот в мерный ритм крестьянского утра вмешался какой-то зловещий шум, сразу настороживший беглецов. Со стороны Маутхаузена доносился собачий лай, отдаленные голоса. Шум этот с каждой минутой приближался к усадьбе. Вскоре раздался стук в ворота. Через минуту начали колотить в ворота прикладами...

— Из соломы не вылезем, — сказал Бакланов. — Пусть убивают или жгут, но в руки палачам живыми не дадимся!

— Ясно, — согласился Владимир.

Слышно, как на стук в ворота вышел хозяин.

— У вас скрываются русские бандиты, бежавшие ночью из концлагеря, — говорил, очевидно, старший группы.

— Не может быть, господин лейтенант, — пролепетал крестьянин. — Эту ночь я плохо спал... Кругом стрельба, шум... Да и ворота у меня на крюке.

— Следы ведут к вашему фольварку, — бросил каратель и, не слушая больше хозяина, скомандовал: — окружить усадьбу, обыскать все!

Солдаты бросились выполнять приказание офицера. Лезли по лестнице наверх. Заскрипели доски под ногами карателей, потом зашуршала, заколыхалась над беглецами солома: ее ворошили, перекапывали.

— Вставай! — резануло в уши.

Слышна какая-то возня наверху, глухие удары, но ни единого стона. Кого-то избивали.

Стр. 140

— Кто с тобой ещё здесь прячется? — спрашивал гитлеровец. Молчание, Секунду длится тишина.

— Я спрашиваю, кто ещё в соломе, русская свинья?

Снова молчание и глухой удар чем-то твердым. Наверное, беглеца, найденного в соломе, ударили прикладом винтовки по голове. Он рухнул на солому. Удары теперь слышались один за другим; без вопросов, без передышки.

Кто-то ещё взбирался по лестнице наверх:

— Герр лейтенант! Следы ведут от фольварка на большую дорогу, — докладывал солдат.

— Хорошо. Сам посмотрю.

Бакланов и Соседко поняли, что сейчас там, над ними, палачи растерзали майора Чернова, что он ценой своей жизни пытался спасти их обоих.

Бакланов будто еще слышал последние слова Чернова: «Кто-то из нас должен стать жертвой. Но кто-то должен спастись!.. Обязан выжить!..»

— Сбросьте эту собаку вниз, — распорядился лейтенант. — Прощупайте хорошенько солому.

Солому стали пронизывать металлическим прутом. Он доставал до самого пола, втыкался в доски в разных местах сарая. Эсэсовцы тщательно, метр за метром, протыкали солому. Вот они над Баклановым. Металлический штырь зашуршал по соломе прямо над головой. Иван Иванович повернулся, уклонился от укола. Холодным железом обожгло ухо. Через мгновение он почувствовал, как прут опускается на грудь. Бакланов с трудом поворачивает тело в своей норе, пытается увернуться от укола. Но солома вокруг настолько спрессована, что ему это не удается. А железный прут шуршит где-то рядом, над самой грудью. Холодный пот выступает на лбу, ручейками скатывается по спине...

- 44 -

Ночью громадный концлагерь Маутхаузен, где находилось более пятисот тысяч заключенных, вдруг погрузился во тьму. Из-за гранитной в три с лишним метра высотою стены раздались выстрелы. Завыли сирены. Поднялся переполох. Повскакали с нар десятки

Стр. 141

тысяч узников общего концлагеря. До них донеслось грозное русское «Ура!» и призывы: «За Родину!», «Бей фашистов!»

Люди пытались выскочить во двор, но охрана встретила их наставленными в упор автоматами. Заключенных предупредили, что каждый, кто попытается выйти из барака или выглянуть в окно, будет застрелен без предупреждения. Эсэсовцы приказали лечь на пол, лицом вниз и не шевелиться. Двери бараков заперли на железные засовы.

О том, что происходит в блоке смерти, в первые минуты восстания не знали и охранники: ни те, которые находились на других постах, ни — в караульном помещении. Они слышали стрельбу, но боялись высунуться из своих укрытий, — на них обрушивался шквал огня. Никому из охранявших «изолирблок» не удалось уйти живому, а следовательно, и поведать начальству лагеря о случившемся.

Фашисты очнулись от неожиданности беспримерно дерзкого восстания смертников только тогда, когда все, нашедшие в себе силы преодолеть препятствия, были уже за пределами лагеря.

Гитлеровцы не допускали и мысли, что люди, заживо погребенные в могилу, доведенные до крайней степени истощения, истерзанные пытками, смогут вступить в борьбу с вооруженной пулеметами и автоматами охраной, преодолеть трехметровый каменный забор, проволочные заграждения в четыре кола и две спирали Бруно общего лагеря и бежать. Но они просчитались. Обреченные на смерть советские офицеры нашли в себе силы для борьбы, вырвались на свободу. Большими и мелкими группами уходили они на восток, по бездорожью, утопая босыми ногами по колено в снегу.

Все держали путь к чехословацкой границе, где надеялись найти поддержку и помощь братского народа и вместе с ним продолжать борьбу.

Гитлеровцы организовали преследование беглецов. Они выскакивали из ворот лагеря с собаками, стреляли наугад, в темноту, выезжали на автомашинах и мотоциклах, освещали фарами поле, покрытое глубоким снегом. Вдогонку уходящим пускали специально обученных псов. Единственным оружием смертников теперь было долгожданное ощущение свободы.

Стр. 142

...Большая группа, преследуемая гитлеровцами, уже подбегала к недалекому лесу. Люди, у которых хватило сил на то, чтобы вырваться из блока смерти, с трудом передвигали ноги. Каждый из них чувствовал: если упадет, больше уже не сможет встать — пристрелят палачи или разорвут собаки. А впереди шли товарищи, у которых еще сохранились силы. Надо было помочь им хотя бы на короткое время задержать преследователей. Не сговариваясь, все отставшие повернули назад, сгрудились и с криками: «Ура!» «За Родину!» пошли навстречу своим истязателям. До Бакланова и его товарищей, которые были в то время уже на опушке леса, донеслись грозные голоса смертников:

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов...

Это был последний порыв десятков благородных и гордых сердец.

...Мужественный сибиряк полковник Григорий Заболотняк быстро овладел со своей штурмовой группой одной из вышек. У пулемета он оставил человека, чтобы прикрыть отход остальных, а сам повел группу за пределы лагеря. Они двинулись в сторону Дуная, который где-то неподалеку от Маутхаузена катил свои волны в родное Черное море. Грозные, готовые на всё шли бывшие узники по заснеженным полям и лесам. В темноте не заметили, как вплотную приблизились к артиллерийской батарее.

— Хальт! — прорезало вдруг ночную тишину.

Вслед за окриком раздались автоматные очереди.

— За мной! Вперед! Бей фашистов! — Заболотняк первым бросился на врага.

Его обгоняли товарищи, кидались на гитлеровцев и душили их. Эта схватка длилась недолго. Орудийная прислуга была уничтожена. Но среди беглецов были убитые и раненые.

Обследовав место расположения артиллеристов, узники нашли исправную грузовую автомашину с полными баками горючего. Полковник распорядился грузиться всем в кузов. Туда же уложили раненых. Заболотняк сел за руль, и машина помчалась по шоссе строго на север, в сторону города Ческе-Будейовице — самым коротким путем к чехословацкой границе.

Стр. 143

Но гитлеровские артиллеристы успели сообщить по телефону о нападении на батарею в город Линц. Оттуда, поднятые по тревоге, спешили на поимку беглецов колонны вражеской мотопехоты. Вскоре фашистские войска настигли узников. Завязалась неравная схватка. Советские офицеры встретили врага огнем только что отобранного в борьбе с артиллеристами оружия.

В этой группе был семнадцатилетний украинец Ваня Сердюк. Его вывезли фашисты в Германию, а затем, за какие-то «преступления» посадили в общий концлагерь. Был он худ, с заостренным лицом, чем-то напоминавшим мордочку лисенка, за что и получил прозвище «лисичка». Любознательности юного узника не было предела. Он всюду успевал, всё везде высматривал, выслушивал, разведывал. Особенно его интересовала высокая гранитная стена. «Лисичка» слышал о том, что там содержатся самые опасные для фашистов и самые смелые люди — советские пленные офицеры, приговоренные к смерти. Ваня решил во что бы то ни стало установить с ними связь.

Раздобыв клочок бумаги и карандаш, «лисичка» написал записку, обернул ею камешек и приблизился к стене. Долго он следил за поведением часовых на вышках. Как только они отвернулись, Ваня швырнул через забор камень. Потом несколько дней ходил возле стены, искал ответа на свою записку. Ему было невдомек, что люди по ту сторону гранитного забора не могут ответить ему: у них нет ни бумаги, ни карандаша. Но «лисичка» на этом не успокоился. Он ещё и ещё писал записки и ловко перебрасывал их во двор блока смерти. Однажды за этим занятием его застал сам комендант Маутхаузена. «Лисичку» схватили и потащили во внутреннюю тюрьму.

— Кому ты писал это? — спросил комендант. В руках у него была та самая записка, которую Ваня только что перебросил через забор. — Зачем писал?

— Ни за чем... мне хотелось узнать, кто там сидит...

— Хорошо, — сказал гитлеровец. — Я тебе доставлю это удовольствие.

И «лисичку» водворили в блок смерти. Он выдержал всё: пытки, голод, дожил до дня штурма и бежал вместе с группой полковника Григория Заболотняка.

Стр. 144

«Лисичка» не отставал ни на шаг от своего командира. На его глазах смертельно ранило Заболотняка. Сердюк подскочил к нему, попытался взвалить почти безжизненное тело себе на спину. Но полковник, на какое-твремя придя в себя, проговорил:

— Не жилься, Ваня, бесполезно... Я сейчас умру, а ты беги отсюда... Прячься... Спасешься, расскажешь там, на Родине... про меня...

Сердюк плакал над умирающим командиром.

— Беги... беги, Ваня, — торопил Заболотняк. — Напиши моей семье... Она живет в Канске, Красноярского края.. улица...

Полковник не договорил...

Сердюку удалось спастись.

...Фашисты свирепствовали. В район концентрационного лагеря Маутхаузен стягивались регулярные войска. Начались облавы.

Густыми цепями расходились солдаты в разные стороны от лагеря, прочесывая лес, заглядывая за каждый куст, в каждый дом, в каждый сарай. Скирды соломы, стога сена и клевера протыкались насквозь металлическими прутьями.

На следующее утро радиопередачи из Вены и Линца начались с объявления о побеге узников.

— Внимание, внимание! — надрывались дикторы.— Прошедшей ночью из концлагеря Маутхаузен бежали опасные русские бандиты. Немецкое командование призывает все население принять участие в задержании и уничтожении преступников. За каждого убитого или пойманного бандита назначается награда. Кто попытается укрыть беглецов, того ждет суд военного трибунала и смертная казнь!

Эти объявления передавались через каждый час несколько дней подряд. В школах окрестных городов и сел прекратились занятия. Жизнь Верхней Австрии была парализована.

Каждый день к лагерному крематорию каратели привозили изуродованные, обезображенные трупы бежавших узников. Палачи тщательно подсчитывали трупы, а через неделю объявили о том, что все бежавшие пойманы и уничтожены, что счет сошелся. Но это была ложь, гитлеровцы хотели запугать пятьдесят тысяч узников, содержавшихся в общем концлагере.

Стр. 145

Бежавший узник Маутхаузена венгерский писатель Иожеф Надаш вспоминает о тех страшных днях:

«С весны до ноября 1944 года, вместе с другими заключенными-антифашистами из Польши, Чехословакии, Австрии и Венгрии, я находился в девятнадцатом блоке Маутхаузенского лагеря. Соседний, двадцатый, блок, в котором содержались советские офицеры, особенно опасные для гитлеровцев, был обнесен каменной стеной.

В ночь на третье февраля 1945 года я находился на другом конце огромного лагеря смерти, но о восстании советских героев и там узнали сразу же. Всю ночь слышались пулеметные очереди, крики эсэсовских палачей. Восстание советских офицеров стало для нас призывом к борьбе. Все заключенные поняли, что с гитлеровскими тюремщиками можно и нужно бороться».

Страшную картину наблюдали узники общего концлагеря в течение двух недель после побега героев блока смерти. Бывший узник Маутхаузена, офицер активист Советского комитета ветеранов войны москвич Николай Иванович Паршин, рассказывает:

«Еще в январе 1945 года по огромному лагерю смерти Маутхаузен поползли слухи о том, что гитлеровское командование, видя свое полное поражение в войне, намеревается уничтожить узников всех концлагерей. Мы стали готовиться к отпору фашистам. Решено было контратаковать врага, захватить пулеметы и другое оружие и вырваться на волю. Ведь нас было около пятидесяти тысяч человек, а охраны в сотню раз меньше.

Начались неспокойные, бессонные ночи. И вдруг...

В ночь со второго на третье февраля мы подхватились, разбуженные пулеметными выстрелами. Сразу погас свет, завыли сирены. Наш блоковой, покойный член правительства ГДР Генрих Рау сказал, чтобы мы оставались на своих местах, дабы не дать повода для массового расстрела узников лагеря.

Крики и шум доносились со стороны двадцатого блока. Стало ясно: там творится что-то невероятное — массовое уничтожение смертников или восстание. Мимо нашего, одиннадцатого, блока в сторону двадцатого промчалось десятка два эсэсовцев. Оттуда строчили пулеметы по вышкам охранения общего лагеря.

Стр. 146

Теперь уже не было сомнения — узники блока смерти восстали.

Пулеметная пальба затихла. Из-за высокой стены блока смерти доносились лишь одиночные пистолетные выстрелы: это эсэсовцы добивали больных, тех, кто не смог выскочить за ограду.

Наутро нас не вывели не только на поверку, но и на работу.

К крематорию, который находился как раз против нашего блока, с самого рассвета стали привозить трупы пойманных и казненных на месте беглецов. Я стоял у окна в бараке весь день и хорошо видел, как на автомашинах и в повозках привозили и сбрасывали трупы бывших обитателей блока смерти. Некоторые из них были ещё живы, корчились в предсмертных судорогах, бессознательно поднимали головы, но на них, уже сброшенных на мостовую, кидали, как дрова, другие тела.

Я своими глазами видел всю эту жуткую картину, видел залитую кровью мостовую Маутхаузена. На ней алела кровь советских людей — узников блока смерти. Я видел, как этих героев живыми бросали в печи крематория; на моих глазах их привязывали за руки и за ноги к двум автомашинам и разрывали на части.

Днем третьего февраля эсэсовцы поснимали со всех бараков противопожарный инвентарь: огнетушители, лопаты, ломы. Стало ясно, что все это служило героям блока смерти оружием в их борьбе.

Облава на беглецов продолжалась около двух недель. И все время к крематорию возили и возили изуродованные трупы.

Потом нам объявили, что все бежавшие пойманы и казнены.

Но кто-то из писарей «шрайбштубы» сказал, что эсэсовцы недосчитались девятнадцати человек.

Уже много лет спустя, изучая историю Отечественвой войны, в частности, одну из её сторон — фашистский плен, мы, бывшие узники гитлеровских концлагерей, пришли к твердому убеждению, что своим спасением в 1945 году были обязаны героям блока смерти.

Это они, ценой своих жизней, отвели от нас костлявую руку смерти. Их героический подвиг помешал осуществлению варварского приказа гитлеровского палача Гиммлера о поголовном истреблении узников всех конц-

Стр. 147

лагерей. Теперь уже хорошо известно, что такой приказ был. Но после восстания в блоке смерти гитлеровцы всполошились, они поняли, что советские люди умеют бороться и побеждать даже без оружия. И эсэсовские палачи испугались нас, пленных, не рискнули выполнить зверский замысел своего кровавого шефа, побоялись расшевелить громадную массу узников, которые, почуяв неминуемую гибель, могли подняться так же, как и смертники двадцатого блока Маутхаузена, и уничтожить их самих».

В заключение своего страшного повествования. Николай Иванович Паршин сказал:

«Мне хочется обратиться к матерям и женам, к детям, братьям и сестрам — к тем, кто получил с войны извещение о своих сыновьях, мужьях и отцах с двумя страшными словами: «Пропал без вести». Помните! Не все они пропали без вести! Среди тех, кого не дождались с фронта, были и узники блока смерти, те самые, которые, истерзанные, голодные, голые и босые, но не покоренные врагом, морозной февральской ночью 1945 года поднялись против своих палачей и вырвались из ада, устроенного фашистами на земле. Они погибли со славой, как и подобает воинам. И это не без вести пропавшие, а вечно живые герои. Память о них навсегда останется в наших сердцах».

- 45 -

Трудно поверить, чтобы человек когда-нибудь радовался тому, что в него стреляют. Но Бакланов был рад, когда услышал над собой пистолетные выстрелы и дробные автоматные очереди. У него сразу отлегло от сердца. «Значит, кончают поиски, не станут раскапывать или зажигать солому. Пулей найти не так-то легко».

Страшнее было, когда гитлеровцы протыкали солому металлическими прутьями. Одно мгновенье Бакланову казалось, что жизнь уже кончена: прут опускался ему на грудь. Но, изловчившись, он все-таки повернулся на бок, и, пронзив лохмотья куртки, прут скользнул по груди и ушел вниз. Длилось это всего не более секунды, а показалось мучительным часом.

Стр. 148

Теперь пули прошивают солому, шуршат у самого лица, возле ног и спины. Как завороженный лежит Бакланов в окружении смертельных капель свинца.

Наконец, палачи, кажется, ушли. Но Бакланов лежал не шелохнувшись: а вдруг гитлеровцы стоят там, наверху и поджидают, когда беглецы сами себя обнаружат. Молчит и Соседко. Что с ним? Жив ли? Быть может, тяжело ранен?

Тишина длится около часа. Опасность, видно, миновала.

— Владимир! — тихо зовет Иван Иванович.

Соседко не отвечает.

— Владимир! — снова, уже более громко, окликает Бакланов.

Опять все тихо. Только со двора доносится кудахтанье кур, позвякивание цепи у собачьей конуры.

«Неужели, убили?» — пугается Иван Иванович и осторожно пробирается к тому месту, где ночью запрятался товарищ. Солома так громко шуршит, что, кажется, слышно в хозяйском доме. На секунду Бакланов замирает, не дышит: прислушивается, нет ли поблизости подозрительного шума. И вдруг совсем рядом раздается приглушенное всхрапывание спящего Соседко. Бакланов протягивает руку и дотрагивается до теплого голого живота товарища.

Владимир сразу встрепенулся.

Казалось невероятным, но Соседко спал. Он спал и когда немцы прощупывали солому, и когда стреляли.

Начался день, томительный, долгий, голодный.

За стенами сарая то и дело раздавались выстрелы, слышался гул моторов, грубые окрики. Каждый час, каждую минуту сюда могла ворваться другая группа гитлеровцев, начать новый обыск, обнаружить их и расправиться так же, как с майором Черновым. Может и хозяин усадьбы найти их и выдать палачам...

Сначала, когда бежали, прятались, ожидали прихода карателей, голода не чувствовалось. Теперь спазмы стали сжимать живот, во рту пересохло, побаливала голова. Но надо ждать ночи. Тогда, если будет все спокойно, можно пуститься «в раздобытки».

Бакланов и Соседко понимали, что здесь им придется сидеть долго. До крайности истощенные, они не смогут пройти и двух километров. А дорога впереди длин-

Стр. 149

ная и нелегкая. Да и пускаться в путь раздетыми, босыми, когда ночью мороз доходит до восьми— десяти градусов, равносильно самоубийству.

Минул полдень. На улице по-прежнему неспокойно: слышится пальба, эсэсовские команды.

Фашисты рыскают повсюду, вылавливая беглецов.

Иван Иванович осторожно раздвинул солому и увидел над головой желтоватый лучик света. Небольшое оконце, перекрещенное железными прутьями решетки. Совсем рядом, метрах в пятидесяти от усадьбы, проходит хорошо наезженная зимняя дорога. Дальше простирается ровное заснеженное поле. Справа, невдалеке от зимника, точно островок в белопенном море, виднеется одинокая крестьянская усадьба. За обширным фруктовым садом прячется островерхая крыша жилого строения. Кроны деревьев поникли под тяжестью наледи, хлопьев снега. Примерно в полукилометре от этой усадьбы еще такой же одинокий островок, а дальше — третий. За ними опять поле ровное, а на горизонте, упираясь зубчатыми макушками сосен в прозрачное небо, синеет бор. Неподалеку от леса, точно из-под земли, вырываются клубы черного дыма. Бакланов вспоминает все перипетии своего ночного побега, мысленно идет назад. Обратный путь приводит его как раз туда, где‚ дымит труба. Это Маутхаузен. Там сейчас не остывают печи.

Бакланову приходят на память слова эсэсовского офицера, сказанные в нюрнбергской гестаповской тюрьме: «Мы теперь запрячем тебя туда, откуда уже никогда не убежишь. Оттуда один выход — через трубу крематория вместе с дымом».

А вот и просчитался гитлеровец... Убежал! И не один, всем блоком.

Раздался скрип колес. Кто-то ехал дорогой. Вскоре показалась одна повозка, а следом — другая. Громадные брабансоны едва тащили тяжелые возы. На телегах, как дрова, набросаны трупы. По обрывкам сохранившихся кое на ком полосатых курток можно понять, что везут пойманных товарищей. За последним возом, привязанный веревкой за ноги, по снегу тащился труп.

— Придет час возмездия, гады, — шепчет Бакланов. — Володя, погляди в эту дырку, — позвал он Соседко.

Стр. 150

Владимир подполз, припал к щели. Но тут же отпрянул, заделал ее соломой.

Их нора теперь представляла удобное, а главное, относительно теплое убежище. Её разделали внутри так, что можно было свободно сидеть. Выход наверх забили соломой.

— Теперь бы попасть в Чехословакию, — задумчиво сказал Соседко. — Там я все пешком исходил. Друзей в Чехословакии богато имею... Партизанил с ними. Фашистов били... Оттуда и в это пекло угодил.

— А ты разве не из концлагеря попал в двадцатый?

— Не-е-е... Я, друже, только в самом начале, как в плен раненым захватили, в концлагере находился и то недолго... Трохи поправился, утек. Пробрался в Чехословакию. Тут добрые люди и свели меня с местными партизанами. Гарные хлопцы чехи, хотя есть и сволочи, вроде Мишки-татарина. Воевал вместе с партизанами больше года. Как-то направило командование отряда по селам группу партизан, чтобы собрать провизию. Я попал в охрану продотряда. Население там такое, что готово отдать партизанам последнее. Надавали всего: и хлеба, и масла, и крупы, и сала, и мяса и яиц. Несколько грабарок нагрузили. Коней своих крестьяне запрягли для того, чтобы весь провиант в лагерь доставить. Но кто-то донес фашистам. Мы приняли бой. Наши хлопцы, что в лесу находились, услышали стрельбу, на подмогу примчались. Обоз отбили, фрицев богато поухлопали. Меня даже ранило тут. Не бросили хлопцы, в лагерь с собой увезли... Раны мои разболелись, гноиться начали. Какое лечение в лесу, сам знаешь. Тогда командир решил отправить меня в село и поместить к верному человеку. Доктор в том селе жил. Наведывался часто, лечил. А когда я стал поправляться, хозяин, что своим считался, выдал меня фашистам. Забрали. Били жестоко. Пытали — страх один. Все допытывались о партизанах: сколько нас, какое вооружение имеем, где лагерь?

— Это, Иван, были страшные дни, — вздохнул Соседко, — я думал, что пришел мой конец. Много раз умирал, но... выдюжив... А хиба мог я продать товарищей? Ничего гады не добились от меня. И вот к вам в блок смерти бросили. Если выживу, обязательно поеду после войны в то село, где лежал раненым, найду

Стр. 151

того человека и... подывлюсь ему в очи. Ничего делать не стану, а только в очи подывлюсь... Должно быть, сквозь землю сам в преисподню провалится...

- 46 -

Трое суток сидели в своем укрытии Иван Бакланов и Владимир Соседко. Даже глубокой ночью они не осмеливались вылезать из норы: вокруг по-прежнему свирепствовали каратели, провозили мимо усадьбы изуродованные трупы казненных.

Есть уже не хотелось. Во всем теле чувствовалась какая-то слабость, сонливая истома да головокружение. Но о пище надо было думать, надо было копить силы, чтобы, когда настанет время, пуститься в путь.

Наступил четвертый день. Около полудня беглецы услышали, как кто-то лезет вверх по лестнице. Заскрипели под ногами доски настила. Рядом кто-то, покашливая, возился.

Прислушались: никаких разговоров, только шуршит солома. Значит, там один человек.

Минут через десять все утихло: правда, все ещё гулко раздавались под крышей шаги. Потом загудел электрический мотор.

— Хозяин солому режет, — зашептал Владимир почти в самое ухо товарищу.

Крестьянин работал около часа. Потом спустился вниз. Все стихло. У беглецов отлегло от сердца.

Этот день прошел спокойно, а когда наступила ночь, Бакланов предложил:

— Ну, Владимир, сегодня попробуем выбраться...

— Где куры сидят, искать станем, — сказал Владимир.

— Здесь мы не будем ничего трогать. Хозяин догадается. Приведет гестаповцев... Знаешь, — Иван Иванович грустно улыбнулся, — волчица никогда не нападает на стадо, что пасется поблизости от её логова...

В ожидании глухой полночи время тянулось медленно. Давно уже замерло все в округе, но беглецам казалось, что их пора еще не настала. Над самыми головами загорланил вдруг петух.

Стр. 152

— Сигнал подает: пора, мол, — заметил Бакланов.

Осторожно вылезли из соломы. Нору на всякий случай закрыли. На досках, вверху, постояли с минуту, прислушались. Только в хлеву тяжело дышит корова: должно быть, стельная.

Спустились вниз. Снова затаили дыхание, Тишина. Отцепили крючок и вышли через ворота на улицу. Холодом сразу обожгло полуприкрытые тела, подошвы босых ног прилипали к обледеневшей накатанной дороге.

— Идти только шляхом, — шептал Соседко. — Следы меньше заметны будут...

Бакланов согласно кивнул головой.

Прошли с полкилометра. Впереди виднелась усадьба, похожая чем-то на ту, в которой они прячутся. Приблизившись к строению, увидели вдруг возле окна человека. Сразу шарахнулись в сторону от дороги, залегли в снег.

— Наш, — прошептал Бакланов, всматриваясь в темноту.

В окнах дома вспыхнул свет и вырвал из темноты одинокую фигуру в оборванной лагерной одежде.

— Точно, — согласился Соседко. — Бачу его полосатую свитку.

Из дома никто не выходил, а человек продолжал стоять, освещенный падающим из окна светом.

— Шо вин, дурень, робит там? — нервничал Соседко.

— А вот мы сейчас выясним. Ты жди меня здесь. Гляди в оба: чуть что — подашь сигнал… Пойду к нему...

Бакланов, не поднимаясь, ещё несколько раз осмотрел местность возле усадьбы. Дом на возвышенности. Склон прямо напротив окон. Есть куда бежать на случай опасности.

Озираясь, Бакланов приблизился к дому, притаился в тени.

— Товарищ! — тихо позвал он.

Человек обернулся, но не отозвался.

— Иди сюда.

Он молча подошел к Бакланову,

— Ты откуда? — спросил Иван Иванович.

— Из двадцатого.

Стр. 153

— Чего стоишь здесь, под окном?.. Жить надоело?!

— Попросил поесть что-нибудь... Хозяин сказал, что сейчас вынесет.

— Да ты что, с ума сошел? Они тебя сейчас схватят или позовут эсэсовцев. Идем! — Бакланов потянул его за руку. — У нас надежное укрытие. Отсидимся, потеплеет, тогда пойдем дальше.

— Нет. Я один. Такие же люди, как и тут, — он махнул рукой на дом, — австрийцы прятали, кормили…

— Не все же они одинаковы. Одни помогают, другие — продают...

— Не продадут.

Во дворе послышались шаги. Пленный вернулся на свое место. Бакланов остался в темноте. И сейчас же увидел наставленные на беглеца винтовки и услышал грозное:

— Руки вверх!

Бакланов метнулся в сторону, в кустарник. Его, видимо, заметили. Тишину морозной ночи прорезали выстрелы. Царапая тело о голые, колючие ветви, Бакланов продирался сквозь частые заросли. Спустился в ложбинку, пробежал несколько метров в том направлении, откуда они только что пришли, а потом повернул вправо и, утопая в снегу, стал взбираться наклон. Замерзшая сверху ледяная корка больно царапала ноги, срывала кожу. Он падал, с трудом вставал и снова падал, полз на четвереньках.

Склон казался очень крутым, гораздо круче, чем он видел его перед освещенными окнами.

Но вот, наконец, и дорога. Совсем рядом знакомая усадьба. За углом двора, возле ворот, поджидает Соседко.

Озябшим беглецам показалось в соломе совсем тепло, хотя кровь уже плохо согревала израненные, истощенные тела. Только отдышались, как снова начал мучить голод.

— А не закусить нам кочетом, що надоедает по ночам? — предложил Соседко.

— Пошли, — согласился Бакланов.

Куриный насест они заметили сразу же, как только спустились на дощатый настил. На шесте белели десятки несушек. Бакланов осторожно, чтобы не спугнуть

Стр. 154

остальных, снял одну, покрутил ей голову, передал товарищу. Та же участь постигла вторую хохлатку.

— Хватит, — распорядился Иван Иванович. — Ты отправляйся на место, а я отведу следы.

Выдернув горсть перьев, он спустился вниз по лестнице, набросал их около ворот.

Постояв минуту-две в темном уголке, прислушался: все спокойно. Полез наверх.

— Надо ж случиться такому, — встретил его Соседко. — И в самом деле на пивня попали... — протянул он товарищу ещё не успевшего остыть петуха.

Разрывая руками ощипанных кур, стали есть. Петух, видимо, жил уже десяток лет. Его мясо напоминало резиновую подметку, оно мялось на зубах, а оторвать хоть небольшой кусочек было нелегко. Стискивая до боли челюсти, Бакланов с трудом откусывал небольшие порции, безуспешно пытаясь разжевать их.

— А этот певун ещё с первой мировой войны жил: никак не берут зубы, — пошутил Иван Иванович.

— Давай по маленькому кусочку от моей съедим, а остальное сохраним. Может, не сумеем скоро добыть еды... Да и много есть опасно: голодные, как бы не заболеть...

Бакланов согласился.

— Кости тоже не выбрасывай. Могут пригодиться:

Немного утолив голод, друзья повеселели. Но теперь нестерпимо захотелось пить.

Соседко спустился вниз и принес снег, завернутый в тряпку, которую он оторвал от лохмотьев куртки.

— Давай рядом ляжем, — предложил Соседко. — Теплее будет.

Вместе принялись за устройство логовища: расширили баклановскую нору, а ту, где находился раньше Владимир, завалили соломой.

Плотно прижавшись друг к другу, улеглись,

- 47 -

Шел девятый день после побега из блока смерти. Показаться на улице было невозможно. Уже пять ночей подряд в районе Маутхаузена и в окрестностях

Стр. 155

снова, как и в первые дни после побега, раздаются выстрелы; по дорогам снуют мотоциклы, автомашины. Видимо, все это вызвано в свою очередь активизацией беглецов: голод выгоняет их из укрытий, и в поисках пищи они берут всё, что можно.

И все-таки Бакланов и Соседко решили отправиться на поиски пищи.

— Нам надо сменить место, уходить дальше от лагеря, на восток, — сказал Бакланов.

— Может, так: со двора во двор, ночь-две тут, ночь-две там и доберемся до чешского кордона.

— Возможно, до границы и не дойдем, а вот тепла дождемся... Тогда безопаснее будет, — рассудил Иван Иванович. — А пока пошли «охотиться на дичь».

Выйдя на улицу, направились дорогой в противоположную от лагеря сторону. Уже чувствовалось приближение весны. Воздух не слишком морозный и удивительно свежий. Пахло обнаженными от снега полями, набухшими почками и прошлогодними листьями.

Небо стало чистым и казалось более далеким, чем в ту памятную ночь, в лесу возле Маутхаузена. Ярче обозначились звезды, а полная луна подмигивала и, чудилось, улыбалась путникам.

Шли долго. Может быть, километра два-три уже оставили позади. Попадались усадьбы, но в них не заходили: решили продвигаться, хоть на километр, но ближе к Родине.

Бакланов обратил внимание на один из фольварков, который виднелся справа от дороги, метрах в ста — ста двадцати. К нему вел хорошо накатанный зимник. Усадьбу скрывали тополя, каштаны, за усадьбой — большой сад.

— Должно быть, там хозяин безбедно живет, — остановив товарища, проговорил Иван Иванович. — Зайдем в гости, что ли?

— Пошли, — сразу согласился Соседко.

Во дворе под руки попались два крапивных мешка.

— Возьмем, пригодятся, — сказал Владимир, зажимая под мышкой находку. — Кур складывать будем.

Насест оказался богатым. Бесшумно поснимали‚ почти всех кур.

Стр. 156

— Прятаться будем где-нибудь около самой дороги, — предложил Бакланов. — Подозрений меньше.

Остановились возле одного из домов, выходящего окнами прямо на шоссе. Осмотрели все вокруг. Отыскали вход во двор. Бесшумно открыли ворота. Примерно такое же, как и там, где прятались, внутреннее расположение двора: дом в глубине, справа и слева вдоль стены тянутся навесы.

Свалив ноши, стали ощупью проверять все вокруг. Бакланов, свернув вправо, под навес, вытянув руки, медленно побрел вглубь, в темноту. Точно чутьем угадал, что есть какая-то ловушка.

Через три-четыре шага он наткнулся руками на какую-то нитку, натянутую поперек навеса.

— Стой! — прошептал он товарищу, шедшему сзади. — Хозяин тут нитку натянул: оборвут, мол, в потемках исразу ясно станет, что кто-то зашел, спрятался. )

Бакланов вернулся и прошел на левую половину навеса. Там также натянута нить.

— Постой, а я поищу, где можно спрятаться, — вернувшись, сказал он Соседко. — Мы попробуем перехитрить этого крестьянина.

Нащупав нитку, Иван Иванович согнулся, прополз под ней на коленках и стал обследовать навес. Руки уперлись в деревянную стену. Вскоре попалась дверь. Она не была заперта. Прошел внутрь сарая, набитого душистым луговым сеном и клевером; Корма было много, больше половины сарая.

— Надо замести следы, — вернувшись, сказал Бакланов. — Утром хозяин будет тщательно всё проверять, раз примет наставил.

Пошарив по углам, Соседко нашел метлу. Иван взял метлу и стал орудовать в тех местах, где им приходилось ступать ногами.

Так же, как и в первый раз, в самом дальнем углу сделали нору, спустились в нее вместе с добычей. Устроившись поудобнее, принялись за еду. Сразу съели по целой курице, а кости снова сложили в одно место: про черный день.

— Сегодня у нас с тобой, Иване, праздник, — повеселев, зашептал Соседко... — Вот дождемся тепла, дела наши пойдут на лад...

Стр. 157

— Месяц еще придется отсиживаться до тепла-то...

Насытившись, быстро уснули.

Проснулись поздно. Может, спали бы еще, но разбудил разговор, доносившийся со двора, громкий, возбужденный, сразу же настороживший.

Хриповатый голос спрашивал:

— Так всех и украли?

— Всех, до одной, — запальчиво, на высоких нотах отвечал собеседник. — И вот что, сосед, следы-то привели прямо к твоему двору, к воротам.

Хриповатый, видно, растерялся:

— Неужели ты думаешь, что я ночью к тебе кур воровать ходил?

Хозяин кур все так же запальчиво:

— Не ты, но воры где-то у тебя прячутся — это точно.

Хриповатый:

— Вот ты и ошибаешься. У меня всё примечено.

Стоит кому-нибудь незнакомому зайти во двор, как утром я сразу узнаю. Иди сюда, посмотри сам...

После недолгой паузы хозяин кур настойчиво сказал:

— И все-таки они где-то здесь... Надо заявить в концлагерь или гестапо.

— Оно, конечно... — как-то неуверенно соглашался хриповатый человек. — Но лучше бы не связываться с немцами.

С напряженным вниманием слушали беглецы этот ничего хорошего не предвещающий разговор крестьян.

— Худо наше дело, Иване, — зашептал Соседко, когда крестьяне ушли.

Прошло несколько часов томительного, напряженного ожидания.

Всё было тихо во дворе. Потом кто-то зашел под навес: слышались шаги.

Скрипнула дверь. Беглецы замерли. Зашуршало сено — догадались: хозяин берет корм для скота.

То же повторилось и вечером. «Значит, не донес немцам сосед, — думал Бакланов. — Видно, не очень-то уважают фашистов простые люди... Но как бы то ни было, а отсюда надо уходить».

Лишь наступила ночь, беглецы ушли на старое место.

Стр. 158

- 48 -

В соломе не хватало воздуха. Но выходить во двор было небезопасно. Казалось, не только эта усадьба, но и соседние взяты фашистами под наблюдение. По ночам слышно было, как около дома проходят патрули: значит, осадное положение еще не кончилось.

Распределив кур так, чтобы их хватило на целый месяц, узники съедали только то, что полагалось. Вместо воды утоляли жажду снегом, но часто и его нельзя было достать — то раздавались шаги патрулирующих солдат, то хозяин бродил ночью по двору.

Наступила середина марта. Поля уже полностью очистились от снега. Узники каждый день попеременно сидели около маленького оконца и радовались наступлению весны.

Стало совсем тихо в окрестностях. Ведь прошло уже полтора месяца, как они совершили побег. Должно быть, фашисты успокоились.

— Ну, что, Володя, сегодня будем отчаливать? — спросил однажды днем Бакланов.

— Пора. Собираться нам недолго: встали и пошли.

— Надо обуться.

— Чувал один разорвем, обмотаем ноги тряпками...

— А другой на всякий случай прихватим с собой, сгодится...

Ночью они осторожно вылезли из укрытия и вскоре были уже за воротами. Отыскали на небе Большую Медведицу, нашли Полярную звезду — сориентировались.

— Полярная звезда у нас должна всегда находиться слева, — заметил Иван Иванович.

Шли полем. На дорогах решили не показываться: опасно, движение большое. Часа через три пути впереди темной громадой встал лес. Возле самой опушки — проселочная дорога, направление которой совпадало с планами путников. Продвигались вперед быстро: свежесть ночи бодрила.

— Постой, — остановил Бакланова Соседко. — Никак усадьба... Видишь? — Он показал на темнеющий неподалеку от леса островок. — Надо пошукать там чего-нибудь съестного.

Стр. 159

Бакланов с минуту стоял молча, размышляя, следует ли идти к дому или нет.

Небо впереди уже начинало бледнеть.

Возле дома беглецы остановились. Усадьба казалась пустой, но в хлевах тяжело вздыхали, изредка постукивая копытами по стенам, овцы и коровы.

— Надо искать погреб, — прошептал Бакланов.

Обыскали все снаружи, но погреба нигде не нашли. Попробовали открыть ворота, чтобы зайти во двор: изнутри ворота оказались на замке.

— Полезем через забор, — предложил Соседко и, не дожидаясь согласия товарища, пошел вдоль каменной ограды, высматривая удобное место.

Погреб нашли в глубине двора. Но проникнуть туда не так-то просто: дверь на замке. Под руки попался старый железный шкворень.

Замок небольшой, слабенький. Когда, продев в дужку шкворень, Иван Иванович нажал, замок открылся.

— Давай мне мешок, — попросил Бакланов, — а сам иди сломай замок на воротах и приоткрой створки.

В случае опасности — через ворота и — в лес.

— Добре, — Владимир прикрыл за товарищем дверь в подвал и ушел.

В подвале было темно и сыро, как в только что вырытой яме. Придерживаясь за стенку одной рукой, а другой ощупывая все, что попадает, согнувшись, шел Бакланов в глубину погреба. На цементированном полу обнаружил несколько ящиков. В них оказался копченый бекон, нарезанный длинными полосами, точно поленья дров. В одном из ларей нащупал яблоки. Тут же под руку попалось пустое ведро. «Пригодится», — решил Бакланов и прихватил его с собой. Набрав сколько можно унести продуктов, вышел из погреба и передал все Соседко. Прикрыв дверь, они кинулись со двора и сразу повернули к лесу. Сзади послышались крики, ругань, а через несколько секунд один за другим раздались два выстрела из дробовика. Но ‚беглецы уже достигли опушки.

Они бежали в глубь леса, спотыкались о пни, падали, подхватывались и снова спешили. Лес, на счастье беглецов, оказался большим, заросшим кустарником, прошлогодней густой травой. В нем можно было надеж-

Стр. 160

но спрятаться. Но узники все пробирались вглубь. Они уже сбились с ориентира, уклонились на юг.

— Нас непременно будут преследовать, — Бакланов остановился для того, чтобы прислушаться, нет ли сзади погони. — Значит, надо идти, пока есть возможность

— А вдруг лес кончится. Это, друже, тебе не Брянские леса.

— Все равно. Пока пойдем...

— Тогда давай на восток держаться... Прямо на солнышко.

Изменили направление и еще около часа шли навстречу солнцу. Ноши с продуктами давали себя чувствовать, жгли плечи.

По расчетам Бакланова, они ушли от усадьбы километров за десять. Солнце уже поднялось над лесом, и продолжать путь было небезопасно. Решили залечь на дневку. Забрались в густой колючий кустарник, напоминавший шиповник, нарвали прошлогодней пожухлой травы (земля была еще слишком сыра), устроили логовище.

Впервые за тысячу триста дней скитаний по гитлеровским концлагерям и тюрьмам Бакланов ел настоящее, припахивающее дымком копченое сало. Ел вприкуску со свежими яблоками.

Спали они по очереди. Бодрствующий отползал в сторону на несколько десятков метров и где-нибудь в укромном, скрытом от людских глаз месте замирал, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому подозрительному шуму. Лес безмолвствовал. Только изредка поскрипывали могучие сосны, да птицы заливались веселыми песнями.

Позади осталось не менее двухсот километров пути, если считать все вынужденные зигзаги и уклонения от курса. Шли уже двенадцать ночей, но представить свое местонахождение, даже приблизительно, не могли. Порой казалось, что находятся они где-то неподалеку от Линца, что все эти ночи кружились в окрестностях города: пейзаж был однообразным, поселения крестьян, как капли воды, похожи одно на другое. Беглецы не решались не только уточнить у кого-то местность, но избегали всего живого. Двигались теперь налегке: мешки были почти пусты.

Стр. 161

Порожнее ведро Соседко привязал за спину. Он всё надеялся сварить когда-нибудь горячую пищу.

— Сегодня тринадцатая ночь нашего пути, — объявил Иван Иванович, когда они в сумерках вышли из чащи молодого сосняка, где отдыхали весь день.

— Чертова дюжина... Несчастливая цифра, — полушутя заметил Владимир.

Они шли полем. Ласкала ноги шелковая зелень ржи. Было так тепло, что их полуголые тела совсем не ощущали ночного воздуха. Озимь кончилась. Угадывалась впереди долина какой-то реки. Ноги утопали теперь в мягкой траве. Местность все понижалась к востоку, и вскоре беглецы спустились в лощину. Перед ними, клубясь туманом, текла небольшая речушка. На другой её стороне темнел лес.

— Надо сначала промерить глубину, а то, вырвавшись из огня, в воде утонем, — сказал Иван.

— Давай-ка я попробую. Чай, на Кубани вырос... — Соседко передал почти пустой мешок товарищу и стал спускаться к воде.

Речка оказалась неглубокой. Вскоре Соседко вполголоса уже звал с противоположного берега.

— Иди прямо на меня.

Погрузившись в воду, Бакланов чуть не вскрикнул. Покрытое незаживающими коростами тело точно обожгло крапивой. Потом он почувствовал, что кожа вроде бы постепенно сползает с ног и остается в воде. С трудом выбрался на берег. Соседко уже лежал на спине и, задрав ноги кверху, болтал ими в воздухе. Рядом поблескивало в траве оцинкованное ведро.

— Зарядкой занимаюсь, бо ноги страшно режет, — сквозь слезы проговорил Владимир.

Чтобы быстрее высушить ноги, Бакланов последовал его примеру. Потом оба сразу поднялись. Соседко приторочил снова на спину пустое ведро, и они тронулись в путь. Шли молча. Болели язвы в тех местах, где тела коснулась вода.

В лесу ночью было еще теплее, чем на полях. Нагретый за день воздух держался здесь дольше. Его не уносило свежим ветром, задерживало разлапистыми кронами деревьев.

Попалась тропинка. Она терялась между соснами в том направлении, куда держали путь беглецы. Но не

Стр. 162

каждая дорога и стежка годилась им теперь. Они могли идти только такими, на которые редко ступает нога человека. Опустившись на колени, они долго ползли вперед, ощупывая шершавыми ладонями тропинку.

Вдруг послышался шорох. Оба в один миг обернулись. Метрах в десяти стояло, поблескивая глазами, какое-то животное.

— Волк! — прошептал Владимир.

Иван тихо свистнул. Но зверь не двинулся с места.

— Что будем делать? — тронул Соседко Иван за плечо.

— Посидим малость... Попробуем отогнать.

Но зверь тоже растянулся на тропинке и, казалось, пристально всматривался в двух людей. Бакланов пошарил в потемках по земле, нашел сосновую шишку и запустил ею в сверкающие глаза. Зверь поднялся, немного попятился, но снова остановился. Много раз ещё швыряли в темноту шишки, но бесполезно, зверь не уходил.

— Пошли, черт с ним, — сказал, вставая, Бакланов.

Продвигались вперед медленно, оглядываясь. Зверь на том же расстоянии шел следом. Останавливались путники, останавливался и он. Так и шли лесом почти всю ночь. Когда стало светать, снова присели на тропинке. Зверя сзади не было. Но вот он появился впереди, лег, вытянув вперед лапы.

— Что за чертовщина?! — уже начинал нервничать Бакланов.

— Иди сюда... На... — поманил Соседко и сделал жест рукой, как будто бросает хлеб.

— Это немецкий волк. Он русского языка не понимает, — пошутил Бакланов.

— Хирхер (1), — повторил Владимир.

— Ком хер! (2) — снова позвал Соседко.

Зверь встал, энергично помахивая хвостом, приблизился к людям. И они, наконец, поняли. Это была огромная немецкая овчарка с мощной широкой грудью и толстыми, в человеческую руку лапами. Она мирно и дружелюбно присела рядом с Соседко.

_____________________

1 Сюда (нем.).

2 Иди сюда! (нем.).

Стр. 163

— Хлебушка нет, дорогая, — сказал ей Владимир. — Сами не помним, когда его ели. Дать ей ветчины? — обратился он к товарищу.

— Дай, — согласился тот. — Голодная, должно быть.

Соседко достал последний кусок ветчины, вытащил из мешка осколок стекла.

— На троих делить, что ли?

— Дели. Она пусть сейчас съест свою порцию, раз голодна, а мы немного попозже.

— Как же мы её назовем? — обратился к товарищу Соседко.

— Будем звать её просто собакой. Но, поскольку она знает только немецкий язык, значит, будет Хунд.

Соседко сразу поманил:

— Хунд, Хунд...

Собака, проглотив брошенный кусок, подняла голову, уставилась на Владимира и, размахивая хвостом, мелкими шажками стала к нему приближаться.

— Что, есть ещё хочешь? — спросил он ее, как человека. — Нет, друже, ты свой паек получила.

Их стало трое.

- 49 -

Однажды глубокой ночью беглецы не заметили, как оказались на окраине небольшого поселка. Улицы вымерли. Только тихий весенний ветерок ласкает нежные листочки осокорей, да в садах изредка прокричит какая-то ночная птица. Хунд ни на шаг не отставал теперь от своих хозяев. Он шел, опустив по-волчьи хвост, вытянув вперед. морду, ко всему прислушиваясь.

Остановились люди, замер и пес. Он лишь изредка поднимал голову и пристально, вопросительно поглядывал на хозяев.

А люди размышляли, что им предпринять. У них не осталось никаких продуктов.

Надо было позаботиться об этом, если уж дорога сама привела к жилью.

Вскоре они очутились возле погреба, вырытого в склоне небольшой возвышенности. Наружу выходила

Стр. 164

лишь дверь, на которой висел огромный замок: о том, чтобы сломать его, нечего было и думать. Вверху, над дверью, виднелось маленькое оконце, перекрещенное железной решеткой.

Пошарив возле дома, отыскали подходящую жердь. Поддели одним концом ячейку решетки и вывернули наружу железные прутья.

— Оконце маленькое, мне не пролезть, — оглядывая проем, сказал Бакланов.

Соседко снял со спины ведро и приготовился лезть.

— А як же я назад выберусь? — спросил он.

— Поищу какую-нибудь веревку, подам потом...

— Добре... Если что случится, тикай до лесу.

Владимир, маленький, юркий, быстро оказался в погребе. Хунд, задрав морду, непонимающе глядел на происходящее. Бакланов прислушался. Все вокруг спокойно. По привычке пригнувшись, он пошел к дому и стал искать какой-нибудь обрывок веревки. Но ничего не попадалось под руки. В глубине двора виднелась собачья будка. Хунд бросился туда. Обнюхал жилище сородича и спокойно вернулся к Бакланову. Будка была пуста. Возле нее Иван нашел цепь и возвратился к погребу.

— Иване! — позвал изнутри Владимир.

— Ну, — отозвался Бакланов.

— Давай веревку, принимай продукты.

Цепь загремела по цементированному подоконнику.

Вскоре Соседко протолкнул сквозь окно мешок, наполовину набитый снедью, и шепнул через окно:

— Давай другой чувал.

Бакланов протянул в окно пустой мешок.

Овчарка вдруг насторожилась, повернула голову в сторону поселка, навострила уши. Казалось, она вот-вот сорвется с места и бросится на кого-то невидимого. Бакланов замер, прислушался. Совсем рядом раздались осторожные шаги. Хунд поворачивал голову то к Ивану, то в ту сторону, откуда кто-то подходил, и точно спрашивал: «Бежать мне и броситься на тех людей, которые идут сюда, или нет?» Иван Иванович схватил‚ мешок и рванулся в сторону от погреба. Он сразу же растворился в окутанном черной мглой поле. Собака осталась возле погреба. Бакланов слышал ее злобное рычание.

Стр.165

— Хунд! Ком хер! — крикнул он, не оборачиваясь.

И в ту же секунду сзади раздался винтовочный выстрел. Еще выстрел...

Бакланов бежит, не оглядываясь, к лесу, который‚ уже совсем близко. Рядом, точно из-под земли, вырастает собака. Она изредка останавливается, поворачивается назад, но, видя, что один из её хозяев углубляется в лес, снова догоняет его и следует по пятам.

Удалившись на значительное расстояние, Иван Иванович остановился, прислушался. Погони, вроде, не слышно. Долго еще стоял он в раздумье: что же ему теперь делать, как поступить? Владимир в руках фашистов. Вылезти из подвала ему не удалось, — немцы были совсем рядом. Возможно, они слышали, как вытаскивали через окно мешок с продуктами, разговаривали по-русски...

«Буду здесь дневать, а ночью погляжу ещё на погреб», — решил он и упал на траву.

А когда снова поднял голову, оглянулся вокруг, увидел, что скоро наступит день: небо поблекло, звезды казались тусклыми, неприметными. До слуха откуда-то издалека, точно из-под земли, доносился сплошной гул. Бакланов приложил ухо к земле, перестал дышать. Гул слышался лучше, Похожий на далекие раскаты грома, то нарастал, то затихал. Бакланов понял, что это отзвук артиллерийской канонады, что где-то очень далеко гремит, клокочет, полыхает смертельным огнем фронт. Теперь есть ориентир. Иван Иваноич встал.

— Хунд! Ком хер! — позвал он. .

Но собаки нигде не было. Он обошел вокруг привала. Овчарка точно сквозь землю провалилась. Напрасно он свистал, громко звал ее. Когда он упал здесь в кустарнике, то чувствовал, что Хунд был рядом, но вел себя на этот раз беспокойно: вскакивал, бегал по кустам вокруг, снова возвращался, ложился рядом. И вот теперь совсем исчез.

Положив под голову мешок, Бакланов снова улегся, закрыл глаза. Из полузабытья его. вывел подозрительный шум. Кто-то осторожно продирался к нему сквозь кустарник со стороны поселка. Бакланов сел, пристально всматриваясь в ту сторону, откуда доносил-

Стр.166

ся шорох. И вдруг из кустов вынырнул Хунд. Виляя хвостом, он подбежал к Бакланову, обошел вокруг него и снова исчез. Потом опять вернулся через минуту. И вдруг раздался приглушенный голос:

— Ива-а-ан! Где ты-ы-ы?!

Бакланов вскочил и, забыв, где находится, крикнул:

— Я зде-е-есь!

Вскоре друзья уже стояли рядом, похлопывая один другого по спине.

— А ты ведро опять взял? — смеясь, сказал Бакланов.

— Как же, оставлю... Сгодится... Вот что. Давай тикать отсюда подальше. Поселок недалеко...

Соседко пришел не с голыми руками. В подвале он нашел в банках мясо и фрукты домашней консервации, колбасу. Но главную его добычу составляли кожаная тужурка и телогрейка, которые валялись у порога подвала, видимо, хозяева обтирали о них ноги. Одежда эта была рваная, вся в грязи, но ею можно было прикрыть тело, а главное, избавиться от обрывков полосатых тюремных курток.

Солнце уже взошло. Лес был безлюден. Примерно через километр пути кончился кустарник. Взору открылась обширная котловина, заросшая прошлогодней травой.

Похожая на тростник сухая трава плотной стеной поднималась чуть ли не в человеческий рост.

— Зайдем туда, заляжем, ни один черт не сыщет, — предложил Бакланов.

— Мабудь, там вода...

— Посмотрим, — Иван шагнул в травянистую заросль.

Котловина оказалась сухой. Забравшись в самую чащобу, беглецы устроили себе лежку, замаскировались.

Рядом растянулась и тоже притаилась собака.

Позавтракали плотно. Досыта накормили овчарку. Улеглись рядом все втроем.

— Ну, теперь рассказывай, что с тобой произошло? Как ты с того света вернулся? — улыбаясь, спросил Бакланов.

— Да-а-а… Передрейфил я, Иване, дуже. Думал всё: прощайся с жизнью, Владимир Игнатьевич... Сам

Стр.167

угадал, как мышь в мышеловку, — начал Соседко вполголоса, часто прерываясь, вслушиваясь в звуки леса.

Хунд лежал рядом, уткнув голову между вытянутыми лапами, и, казалось, вместе с Баклановым внимательно слушал рассказ.

— ...Когда ты вытащил через окно мешок, я опять пошел в глубину подвала: там продуктов богато оставалось всяких. Гадаю: наберу побольше, лишний раз рисковать не будем. Чую вдруг топот снаружи: чи ты тикав, чи воны за тобой гнались... Потом — бах... ба-бах... Ну — всё, пропали. Но сразу сообразил: замок мы не сломали. Они могли подумать, что никого в погребе нэмае. На всякий случай одел на себя пустую бочку и сижу под ней, жду... Чую, подходят к погребу, балакают. Оказалось, — полицаи, местные. Трохи повеселело на душе... Под бочкой дуже плохо разговор понимаю. Про замок балакают: цел, мол. Нашли жердь, ту, какой мы решетку ковырнули. Воны так рассудили, что мы собирались цим колом замок зломаты. А решетка им не видна. Постояли, погуркалы, ушли... Тихохонько зняв кадку, подошел до двери. Шаги удаляются... Совсем нечутны стали. Пидождав трохи, поставил к двери пустую бочку, залез на нее. Чувал с продуктами высунул через виконце. Плюхнулся на землю, склянки-банки заляскотали... Опять жду... Тихо...

— Тс-с-с-с… — остановил Бакланов товарища. — Кто-то, вроде бы, к нам идет.

Прислушались. Шаги приближаются. Шелестит сухая, прошлогодняя трава. Забеспокоился, насторожился Хунд. Он поводил мордой то в сторону доносившегося шороха, то — на своих хозяев.

— Руих!(1) — прошептал Иван Иванович и осторожно погладил собаку по шее.

А шаги слышались уже совсем рядом. Бакланов повернул голову. Метрах в двух от них стояла дикая коза и смотрела на притаившихся беглецов. Бакланов улыбнулся, осторожно повернул голову к Хунду и вполголоса скомандовал:

— Херан! (2)

_________________________

1 Спокойно! (нем.)

2 Вперед! (нем.)

Стр.168

Собака одним прыжком перемахнула через людей. Но коза, будто не касаясь копытами земли, исчезла в зарослях. Овчарка вскоре виновато вернулась и улеглась на свое место.

— Молодец, Хунд, — потрепал ее по спине Соседко. — Молодец...

— И что же дальше было? — спросил Бакланов.

— Ничего, — спокойно ответил Владимир. — Вылез через виконце, шмякнулся об землю дуже... Встал. Взял мешок, ведро захватил и — к лесу. Только вхожу на опушку, и друг наш тут как тут, — кивнул он на собаку. — Дорогу показывает. Як человек, только что сказать ничего не может...

— Теперь слушай новость, — улыбаясь одними глазами, проговорил Бакланов.

— Яку?

— Мы с тобой у цели... Сегодня, когда я остался один, на рассвете канонаду слышал. Фронт где-то не очень далеко.

— Ну?.. — обрадовался Владимир. — Давай сейчас послухаемо.

Они затихли. Но легкий ветерок, запутавшийся в сухой траве, заглушал посторонние звуки.

— Ночью выйдем из лесу, тогда послушаем, — прервал молчание Иван. — А сейчас спать, силы копить.

- 50 -

Апрель звенел в лесу молодой листвой, разноголосым хором пернатых, шелестел ветерком в ночных полях. Теперь беглецам не составляло особого труда укрыться в лесу. Он стал густым, трудно проходимым. Но встречались в этой стране и такие леса, в которых все просматривалось на многие сотни метров: ни заросли, ни кустарничка. Похожие на колонны, ровными рядами высились громады сосен, может быть, сотню лет назад посаженных руками заботливых предков. Таких лесов беглецы старались избегать. А прятаться им приходилось теперь тщательнее. С каждым днем, с каждой ночью они все яснее чувствовали дыхание прибли-

Стр.169.

жающегося фронта. Большаки, автомагистрали, да и все проселочные дороги были забиты войсками. На восток двигались танки, автомашины, пушки, моторизованная пехота, а в обратную сторону везли раненых и в автобусах с красными крестами, и в кузовах грузовиков, и просто на военных пароконках.

Бакланов и Соседко лежали, замаскировавшись в густых зарослях кустарника, и поглядывали на дорогу, которая проходила примерно в километре от леса.

Она пролегла с юга на север. Две ночи подряд пытались Иван и Владимир проскочить на ту сторону, но безуспешно. Теперь двигались на север, параллельно дороге. Нередко над колоннами вражеских войск проноси краснозвездные штурмовики и утюжили фашистов.

Гитлеровцы прятались в лесу. В такие минуты узники бежали что есть духу дальше от дороги. С наступлением темноты снова подходили к ней, пытаясь прошмыгнуть на противоположную сторону.

Весь этот день они пролежали возле дороги. Спать было опасно, но и укрыться понадежнее тоже негде: лес небольшой, узкой полоской тянется параллельно дороге, а сзади него поле, покрытое молодой порослью яровых всходов. Солнце медленно сползало к горизонту.

И вдруг с запада налетел свежий порывистый ветер. Он промчался по макушкам сосен, покружил разлапистые кроны деревьев, выворачивая их наизнанку, завистел в листьях кустарника. Через минуту снова такой же шквал. Вскоре солнце заслонили тучи, и в лесу сразу потемнело. Умолкли птицы.

Стало холодно. Потом все стихло. Потемневшее над лесом небо прорезала изломанная стрела молнии. Над головами беглецов раздался металлический раскат грозы. Эхо гулко промчало его по окрестностям и замерло где-то далеко, в восточной части небосвода. Едва затих гул, как снова хлестнула молния и опять ударил гром.

Стемнело. На землю упали первые капли дождя. Но они почему-то сразу измельчали, часто и дробно затуршали по листьям деревьев. Движение войск на большаке стало реже. Только грузовики да санитарные автобусы по-прежнему мчались в обоих направлениях.

В лесу пахло так хорошо, как пахнет только после дождя: березовым листом и какими-то цветами, которые отдают свой аромат лишь в сырую погоду.

Стр. 170

Узники шли на север. Там, где дневали, не решались пересекать дорогу: местность открытая, движение слишком оживленное. Искали более безопасное место, где бы лес подходил к самому полотну шоссе.

Дождь вымочил их, стеганка Бакланова насквозь пропиталась водой и, казалось, даже вспухла.

Собака бесшумно сопровождала своих хозяев.

...Они опять приблизились к большаку. Автомашины проходили редко. По ту сторону дороги темнел лес, справа виднелось какое-то строение, видимо, домик дорожного мастера.

— Переходим здесь, — прошептал Бакланов.

Выждали момент, когда на шоссе не оказалось ни одной машины, бросились через мокрую дорогу. Пробежали несколько метров за ней, и вдруг путь им преградила изгородь штакетника. Её они не заметили, когда мысленно намечали ориентир с противоположной стороны дороги. Забор высокий — метра в три. Кинулись вдоль него влево. С той стороны, куда бежали, послышался гул приближающегося автомобиля. Рванулись обратно, вдоль изгороди. Добежали почти до самого дома, но забор не кончался. А машина уже осветила фарами дорогу из-за поворота. Вот-вот луч вырвет их из темноты.

— Давай через изгородь! — почти крикнул Бакланов и стал взбираться наверх.

Соседко карабкался рядом. Вот они уже на противоположной стороне, но все еще стоят на слеге, держась за штакетник. Попробовав одной ногой спуститься вниз Бакланов не достал до земли. Они поняли, что изгородь проходит по самой кромке какого-то обрыва или огромной ямы. Держась за штакетник, продвигались ближе к дому, то и дело пробуя ногами коснуться земли. Но под ними была пустота. А лучи фар уже скользили по забору.

Беглецы замерли. Бакланов увидел метавшегося по ту сторону изгороди Хунда. Свет фар вдруг вырвал из темноты вооруженного автоматом солдата, который стоял около дома метрах в тридцати от беглецов. Бакланов увидел, что Хунд бежит к солдату. Тот встрепенулся, заметив рядом огромную собаку, и, не снимая автомата, выпустил очередь. Бакланов крикнул товарищу:

Стр. 171

— Прыгаем! — и, оторвавшись от забора, свалился в яму. Не успел опомниться, как на него свалился Соседко. Загремело ведро о какой-то камень. Сверху донесся топот, это бежал часовой.

— К обрыву! — шепнул Иван Иванович и потянул за собой Владимира.

— Хальт| — послышалось над самыми головами.

Беглецы плотнее прижались к обрыву. Замерли. Длинная очередь из автомата. Но пули летели куда-то над головами. Потом слышно было, как солдат бегом бросился в сторону дома.

— Пошли! — скомандовал Иван Иванович. — Теперь побыстрее. Может, он побежал за подкреплением.

Весь остаток ночи они бежали. Перешли вброд небольшую речку. Снова, как и в первый раз, зудели, нестерпимо ныли намоченные ноги. Началось поле, засеянное овсом.

Уже светало, а поле все не кончалось. Пересекли проселочную дорогу, хорошо наезженную, но в эту раннюю пору безлюдную. Быстро наступало утро, а поблизости — никакого укрытия. Видны лишь одинокие усадьбы крестьян, которые узники обходили стороной. Вдалеке синеет в утреннем мареве лес. До него не менее часа ходьбы.

— Туда! — кивнул Бакланов в сторону леса. — Больше негде спрятаться.

Они побежали.

Было совсем светло, когда, наконец, достигли леса. Не останавливаясь, стали углубляться в чащу. Но чащи, по сути дела, и не было. Как солдаты на смотру, стояли сосны, а у их подножия — ни кустарничка, ни травинки. Все чисто, точно тысячи дворников всю ночь орудовали здесь метлами.

Они бежали все дальше и дальше. Хвойный лес сменился вдруг лиственным. А по самому стыку двух массивов стрелой пролегла малоезженная дорога. На дороге показалась женщина. Она шла в их сторону, ведя велосипед. Женщина, видимо, заметила их раньше, чем они ее: шла медленно, беспрерывно поглядывая на двух странных и страшных мужчин. Лесу не было конца-края, но укрыться негде. На глаза попался большой ворох прошлогодних листьев. Неподалеку виднелся второй.

Стр. 172

— Там спрячем продукты, а здесь укроемся сами, — бросил Бакланов. Он отдал Владимиру свой мешок, и тот побежал ко второй куче листьев.

— Осторожно хорони! Не разбрасывай листья! — крикнул вслед ему Бакланов.

Сам сразу же принялся устраивать укрытия. Когда Соседко возвратился, в ворохе уже были сделаны два логова.

— Ложись, — сказал Бакланов... — лицом кверху.

Владимир залез в одну из ям, а Иван Иванович быстро забросал его листьями. Потом он сам осторожно улегся в другое логово. Сидя, закопал сначала ноги, потом, наклоняясь спиной книзу, засыпал туловище и, наконец, совсем скрыл себя в ворохе листьев.

Старые листья сгорали внутри вороха, дышать было тяжело.

Опасения оказались не напрасными. Прошло не более получаса, как они услышали разговоры в лесу, и сразу поняли, что пришли не австрийские полицаи, а фашистские солдаты, посланные женщиной. «Немцы, видимо, из какой-то фронтовой воинской части, — размышлял Бакланов. — Значит, без, собак. Полицаи прихватили бы с собой ищеек...».

Лес начали прочесывать как раз с той стороны, куда зашли в него беглецы. Фашисты приближались к месту укрытия. Вот они уже совсем рядом. Кто-то прошел по краю лиственной кучи...

Узники обливались потом, точно были в парной деревенской бане. Сгорая от жары, пролежали весь долгий весенний день. Когда Бакланов почувствовал, что уже наступила ночь, прокопал над головой небольшую дыру и увидел в чистом небе далекие яркие звезды. Вокруг только шумели сосны да слышались птичьи голоса.

- 51-

— Будь я богат, як индийский магараджа, отдал бы все состояние тому, кто скажет, где мы находимся и какое сегодня число, — говорил Владимир Соседко.— Если это Чехословакия, то сразу бы в любую хату: на-

Стр. 173

кормят, переоденут и сховают так, что ни один шпик не найдет.

Они лежали в зарослях молодого сосняка. Этому лесу, видимо, не было и десяти лет. На высоте метра от земли кроны деревьев сплелись в сплошной покров. А внизу было чисто и просторно, как на току. Частоколом убегали в обе стороны бронзовые тонкие стволы сосенок.

Узники провели в чаще целый день. Когда стал приближаться вечер, решили взглянуть на окрестности. Продвигались на четвереньках: подняться-в рост мешали колючие ветви. На опушке залегли.

Совсем рядом, метрах в пятидесяти, шла улица какого-то селения, всего один ряд домов, обращенных к ним фасадами. На отшибе — небольшой домик. Он ближе других. За ним и стали вести наблюдение беглецы. Надо было выяснить, где они находятся. По их‚ подсчетам, кончился уже третий месяц после побега из концлагеря.

Пусть в сутки преодолевали они всего десять-пятнадцать километров. Значит, позади осталось около семисот километров — расстояние, достаточное для того, чтобы дважды пересечь всю Чехословакию или оказаться в окрестностях Варшавы.

— Чешский дом я по обстановке, по запаху куреня отличу от австрийского, — самоуверенно говорил Соседко.

Сумерки сгущались. Вот из дома вышла девушка, постояла несколько секунд на ступеньках крыльца и отправилась вдоль по улице.

Прошло еще минут пятнадцать-двадцать.

— Мабудь, там больше никого нет? — предположил Владимир.

— Не живет же эта девушка одна... — не согласился Иван. — Подождем еще несколько минут.

И вот на крыльце дома появилась женщина. В руках у нее чем-то наполненный ящик и большой белый узел. Не мешкая, женщина двинулась в их сторону, только немного левее, в заросли молодого леса. Беглецы не спускали с нее глаз. Бакланов приметил деревце, где она подозрительно долго копалась. Потом женщина вернулась в дом, но уже без своей клади.

— Ховают вещи, — заметил Соседко.

Стр.174

— О чем это говорит? — Иван Иванович радостно похлопал товарища по плечу.

— О том, что фронт где-то совсем рядом; что скоро здесь могут быть бои...

— Да. И людей пугают советскими войсками. В газетах, наверное, пишут, что наши грабят, убивают...

Беглецы решили проверить свою догадку.

Молодые сосенки походили одна на другую, и Бакланов сразу же потерял примеченную, как только отвел от нее взгляд. И все же минут через тридцать Соседко почувствовал под ногами мягкую землю.

Разрыли яму. Запрятанными оказались дамские платья, материя. На дне ящика попались небольшие настольные часы в плоском хромированном корпусе. Они были заведены, и фосфоресцирующие цифры показывали без пятнадцати одиннадцать. Вещи положили обратно.

Яму снова зарыли и сверху замаскировали сухими сосновыми иголками.

Но, вопреки этим признакам, близости фронта не чувствовалось. Наоборот, если несколько дней назад они слышали артиллерийскую канонаду, видели пролетающие самолеты с красными звездами на плоскостях, то теперь ни в эту, ни в последующие две ночи ничего подобного не было. Стало как-то особенно затишно: меньше попадалось воинских частей противника, дороги опустели. Шли теперь уверенные, всю ночь, с наступлением темноты и до самого рассвета. Однако по-прежнему тщательно маскировались, прислушивались к каждому постороннему звуку ночи.

Однажды вышли к берегу небольшой речушки. Разглядели на противоположной стороне очертания домов, купы деревьев.

Сильно болела зараженная кожа. Ноги, руки и все тело были покрыты сплошной красной коркой. В воде боль становилась невыносимой.

И вот теперь оба задумались, как поступить: переходить речку вброд и еще раз принять мучения или поискать поблизости мост, а стало быть, подвергнуть себя риску. За долгое время пути они перешли десятки рек, речушек и ручьев в самых укромных местах, никогда не пользуясь переправой, даже ни разу о ней не задумываясь. Теперь же вокруг все тихо, спокойно, и

Стр. 175

можно не залезать в воду, избежать боли. Переправа должна быть где-то совсем близко, если на том берегу деревня.

Долго им отыскивать переправу не пришлось. Через несколько метров разглядели в темноте белеющие перила небольшого моста. Быстро перебежали по нему и сразу взяли вправо. Наткнулись на палисадник. За изгородью черными глазами окон уставился на них побеленный фасад крестьянского дома. Улица тянулась вдоль реки. Шли долго и осторожно, приседая, прячась в тени заборов и деревьев. Улице, казалось, не будет конца.

— Пошли назад, — позвал Бакланов. — Село спит. Пройдем той улицей, что от моста ведет.

Соседко молча повернул назад.

Метров двести прошли по центральной улице. Впереди, в одном из больших домов, увидели светящиеся окна. Бросились в темный переулок. Едва сделали несколько шагов, как невесть откуда выскочили вооруженные автоматами люди, молча смяли их, связали руки и повели назад по центральной улице, к освещенному большому зданию.

— Шпрехен зи дойч? (1) — обратился к Бакланову один из конвоиров.

Иван Иванович по акценту понял, что спрашивавший — не немец. И подумал: «Значит, предатели или ещё какие-нибудь фашистские прихвостни». Он знал, что предатели часто поступают с беглецами нисколько не лучше немцев. Он знал, что говорить: работали у гроссбауэра, попали в плен в начале войны,

Иван Иванович ответил на вопрос по-русски:

— Немного знаем немецкий язык, но мы — русские.

— Тем лучше, — сказал тот же человек, теперь уже на чистом русском языке. — Это мой родной язык...

«Полицаи», — заключил Бакланов и скороговоркой выпалил им все, что надумал.

— Сейчас разберемся, — ответил конвоир.

В доме, куда вели беглецов, было чисто. Коридор заливал яркий электрический свет. Проходили солдаты

_____________________

1 Говорите по-немецки?

Стр.176

в советской форме, но в погонах, которых узникам не приходилось раньше видеть. А на многих была форма гитлеровских солдат и офицеров, но без погон и знаков различия. Слышалась русская и чешская речь.

— Вы подождите здесь, — сказал двум своим товарищам тот же солдат, который обращался ранее к беглецам с вопросами, — а я пойду доложу капитану. — Развяжите им руки...

Прошло минут десять-пятнадцать.

Явился офицер в погонах защитного цвета с одной продольной полоской и с четырьмя пятиконечными звездочками. Он пристально оглядел задержанных. Головы их всклокочены, лица заросли, тела покрыты язвами, незажившими ссадинами. Один из беглецов — маленького роста, в кожаной рваной куртке, совсем не имел штанов, а голые ноги до самых бедер покрывали болячки; на втором рваная телогрейка, правая нога до колена обмотана тряпкой, на левой висит разорванная дерюжная штанина. Одна рука и обе ступни ног тоже обернуты грязным тряпьем. Вид этих людей говорил о том, что им пришлось претерпеть много горя и лишений, преодолеть какие-то невероятные трудности. Видимо, поэтому офицер, услышав версию о том, что они бежали от немецкого помещика, не поверил, приказал поместить задержанных в комнату, приставить к ним часового.

Комната была просторная, чистая. Вдоль стен стояло несколько стульев. Но беглецы, отвыкшие за долгие годы плена от человеческих условий жизни, сели прямо на пол, вытянув ноги. Караульный — молодой черноволосый юноша присел на стуле здесь же, внутри комнаты, возле самой двери. Он был одет в немецкую, мышиного цвета военную форму, в яловые сапоги с короткими голенищами. Талию перехватывал черный пояс, с массивной пряжкой, на которой в кругу чернел зловещий паук — свастика. Эта одежда никак не шла молодому солдату с простым и добрым лицом, с улыбающимися карими глазами, которыми он то и дело оглядывал задержанных. _

— Куда мы попали? — попробовал заговорить с часовым Бакланов.

— Не велено разговаривать, — не меняя доброго выражения лица, ответил воин.

Стр. 177

Соседко услышал нотки знакомого ему чешского акцента и спросил:

— А вы кто такие — партизаны?

— Не велено разговаривать, — все тем же тоном повторил часовой.

Прошло около часа. Беглецы больше не задавали солдату вопросов. Но они почему-то теперь чувствовали себя спокойно. Интуиция подсказывала, что люди эти не замышляют против беглецов ничего плохого.

Сомнения и неуверенность беглецов окончательно исчезли, когда часовой, поставив свой карабин возле‚стула, ушел из комнаты. Бакланов и Соседко переглянулись. Они могли сейчас перемахнуть через окно и раствориться в темноте ночи — ищи ветра в поле. Но и у того и у другого где-то в глубине души теплилась надежда, что эти вооруженные люди — друзья.

Солдат вернулся с огромным рашпилем в руках. Он снял с себя пояс и сосредоточенно принялся орудовать инструментом, спиливая с пряжки черную фашистскую свастику.

— Ясно. Это наши! — почти выкрикнул Бакланов и встал.

Соседко тоже вскочил.

— Вот, что, товарищ, — обратился Иван Иванович к часовому. — Мы поняли теперь, что попали к своим... Доложите капитану. Хотим с ним поговорить откровенно... Попросите его сюда.

Часовой встал, взял свой карабин и, сказав «карашо», вышел.

Офицер не заставил себя долго ждать.

— Я вас слушаю.

— Высадитесь, товарищ капитан. Наш рассказ будет долгим, — проговорил Иван Иванович.

Офицер присел на стул, а беглецы по-прежнему примостились на полу. Бакланов волновался, не знал, чего начать свою страшную «одиссею». Это не укрылось от капитана. Он вытащил пачку «Беломора», предложил узникам.

— Без малого год не держал во рту... — начал Бакланов. — Даже запах табака, кажется, забывать стал.

Иван Иванович стал рассказывать все по порядку: о том, как попал в плен, как жили в неволе, как триж-

Стр. 178

ды пытался бежать и каждый раз ловили, бросали в фашистские застенки, о финале последнего, четвертого побега.

Капитан внимательно слушал.

— Удалось ли спастись еще кому — не знаем. Мы видели, как первые две недели день и ночь возили в сторону Маутхаузена изуродованные трупы наших товарищей по блоку смерти, — заключил свой рассказ Бакланов.

Так два воина — русский капитан и чешский партизан были первыми, узнавшими о блоке смерти, о героическом массовом подвиге советских офицеров.

На улице стало совсем светло, когда беглецы закончили свой рассказ. Незаметно исчез куда-то юноша чех, охранявший задержанных. Капитан встал.

— Сейчас прикажу вас накормить, потом вымоетесь в бане, переоденетесь, приведете себя в порядок, — уходя, сказал он.

Бакланов вышел во двор и растерялся. Перед домом собралась толпа местных жителей. Иван Иванович остановился на крыльце. А люди шумели, волновались. Женщины, глядя на него, точно вышедшего живым из могилы, вытирали глаза. Люди совали Бакланову кульки с продуктами. На крыльце вырос целый ворох сала, хлеба, масла, молока, яиц. Кто-то протягивал гражданский костюм.

— Возьми, — слышал Бакланов отовсюду.

— Возьми, брат...

Бакланов сразу сообразил, что всё это сделал часовой, который сидел ночью вместе с ними. Он ведь исчез раньше.

— Брат, — вдруг услышал Иван Иванович знакомый голос. Обернулся. Рядом стоял ночной страж с фотоаппаратом в руках. — Дайте я вас сфотографирую, — попросил он.

Через некоторое время чешский патриот принес фотокарточку.

— Возьмите, — сказал он. — На память о том, каким вы вернулись к своим.

Стр. 179

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Иван Иванович Бакланов возвращался домой. Из окон вагона пассажирского поезда он видел истерзанную, но не покоренную врагом родную землю: лежали в развалинах города, пепелища с одиноко торчащими печными трубами на месте сел и деревень, черные кочерыжки-пни от яблонь, где совсем недавно цвели сады. Но рядом уже возрождалась жизнь: колосились колхозные нивы, на местах пожарищ поблескивали на солнце свежими сосновыми бревнами фасады новых изб, в городах расчищались груды битого кирпича и на старых фундаментах вырастали новые дома. Оживала земля.

Ту же картину разрушений, что и на большей территории страны, он увидел в родном селе Ястребовке.

Здесь, на курской земле, летом 1943 года был окончательно похоронен миф о непобедимости гитлеровской армии. Отсюда советские войска начали массовое изгнание врага с родной земли, здесь был сломлен последний шлагбаум на широкой дороге в европейские страны.

В родительском доме Ивана Ивановича встретила одна мачеха. Отец умер в 1943 году. Два года фашистской оккупации подорвали его здоровье.

Во время оккупации в Ястребовке открылась школа. Иван Михайлович Бакланов стал по-прежнему обучать детей грамоте. Гитлеровцы приказали внести изменения в учебники, славить на уроках мощь фашистского оружия, превозносить фюрера. Но старый учитель, казалось, не слыхал всех этих нововведений. Он преподавал так, как и все предыдущие годы. Бакланова вызывали, учиняли допросы. Он обещал всё исправить, но поступал по-прежнему. Вскоре его уволили из школы.

Недолго гостил Иван Иванович в родных краях. Через три дня он уехал в Донбасс, где учился и работал до армии. Там жила замужняя сестра. Бакланов стал работать в одной из строительных организаций Донецка.

Сразу же, как только «осел на постоянное место», Иван Иванович стал разыскивать семьи погибших в блоке смерти товарищей, но сначала безуспешно...

Стр. 180

В газете «Советская Россия» и в других периодических изданиях стали появляться небольшие заметки и очерки о героях блока смерти, в которых упоминались фамилии погибших советских офицеров. Однажды вместе с другими почтальон принес в дом № 74 по Советской улице в г. Шумихе письмо из Крыма. Иван Иванович взглянул на обратный адрес: «От А. Садовой». Нетерпеливо разорвал конверт. Глаза забегали по неровным фиолетовым строчкам:

«Дорогой Иван Иванович! — говорилось в письме. — Сегодня моя подруга показала мне свежий номер газеты «Советская Россия» — корреспонденцию «Победившие смерть». «Вот здесь фамилия Василия Садового, — сказала она. — Может быть, это и есть твой отец?..»

Я несколько раз прочла ваш рассказ о побеге советских военнопленных офицеров из двадцатого блока концлагеря Маутхаузен. Вы упоминаете, что вместе с Василием Садовым бежали с Нюрнбергского завода. Как я хочу верить, что это был мой отец. Мы с мамой уже двадцать лет ждем его... Напишите, пожалуйста, что вы знаете о Василии Садовом.

Алла Садовая».

Да, это писала дочь Василия Садового. Оставаясь верным своему слову, Бакланов не стал грешить против правды. Он знал, что известие о муках, в которых жил и умер его друг Василий, для его жены и дочери будет тяжелым ударом. Но что сделаешь, если это — правда, страшная правда войны. И он написал Ульяне Михайловне и Алле Садовым все, как было.

Вскоре Ивану Ивановичу довелось встретиться с дочерью товарища Аллой Садовой. Она с матерью попрежнему живет в Ялте. Растит сына, который носит имя деда и как бы продолжает его жизнь на земле.

— Значит, Вася Садовой все-таки жив? — спросил при встрече Иван Иванович. — И, говорите, похож на своего деда?.. Очень хорошо, что мой друг продолжает свою жизнь в потомке. Привет ему передайте от меня.

Ульяна Михайловна Садовая работает санитаркой в Ялтинской детской больнице. Она действительно все двадцать долгих лет ждала мужа, думала, что он жив, что вот-вот постучит в дверь. И потому она не искала себе нового друга жизни, одна воспитала дочь. По

Стр. 181

настоянию Ульяны Михайловны внук и получил имя деда.

Родители Героя Советского Союза-Николая Ивановича Власова — Матрена Григорьевна и Иван Федорович — долгое время ничего не знали о своем сыне. В первые послевоенные годы на их запросы из Министерства обороны СССР отвечали, что Н. И. Власов «пропал без вести».

«Пропал без вести — это ещё не погиб. А возможно, как и многие другие из тех, что «без вести пропали», Коля жив, но только не может к нам приехать по каким-то причинам», — рассуждали старики Власовы.

Прошло несколько лет, и они получили сообщение, которое вселило в сердца стариков надежду на то, что их сын остался в живых. «По дополнительным данным, — сообщали из Министерства обороны, — Н. И. Власов был в лагере Вюрцбург и Дахау (Германия)».

Первая часть этого уведомления соответствовала действительности, но вторая, о том, что якобы Николай Иванович Власов содержался в концлагере Дахау, оказалась ошибочной.

Бывший узник блока смерти летчик Иван Васильевич Битюков, ныне работающий инженером вагоноремонтного завода на станции Попасная, лично хорошо знавший Николая Ивановича Власова, в 1960 году коротко сообщил в печати о последних днях жизни героя. Газету прочитала Матрена Григорьевна Власова и сразу же обратилась к Битюкову с письмом:

«Уважаемый Ваня, извиняюсь, не знаю Вашего отчества. Вы меня простите за беспокойство. Я — Матрена Григорьевна Власова, мать Николая Власова, Героя Советского Союза. Пятнадцать долгих лет я каждый день ждала Колю, думала, что он все-таки вернется. И вот прочитала в газете о Маутхаузене и узнала правду, что моего сына больше нет...

Убедительно прошу Вас, напишите мне всё, что Вы о нем запомнили, когда вместе находились в блоке номер двадцать. Напишите, чтобы я точно знала день его гибели и могла память его почтить.

Живу я совсем одна. Отец Коли умер. Он был старый коммунист. Он тоже всё ждал, всё думал, что Коля жив...

Стр. 182

Если будете в Москве, очень прошу, приезжайте, приму, как родного сына».

Иван Васильевич долго думал о том, как же рассказать старой женщине правду о блоке смерти, о муках, перенесенных узниками, о трагической гибели ее сына.

И Битюков написал Матрене Григорьевне правдивое и вместе с тем сыновне ласковое письмо:

«Здравствуйте, моя дорогая и вторая мама! Убедительно прошу Вас, когда будете читать мое письмо о последних минутах жизни Вашего любимого сынка Коли, не расстраивайтесь, так как это тяжелое горе относится ко всем семьям, чьи отцы, мужья и сыновья отдали свои жизни в борьбе за честь, свободу и независимость нашей Советской Родины.

...Я, бывший летчик, капитан, командир эскадрильи, в воздушном бою таранил фашистский самолет и, будучи тяжело раненым, попал в плен. Из плена бежал, был в Словакии, в партизанах, потом вторично оказался в плену. В городе Вене (Австрия) гестаповцы присудили меня к смертной казни и направили в концлагерь Маутхаузен, в блок смерти. Шестнадцатого января 1945 года в этом блоке я снова встретил Вашего сынка Колю и моего боевого командира Героя Советского Союза Николая Ивановича Власова. Я не буду описывать все ужасы, которые применяли эсэсовцы по отношению к нам, советским военнопленным офицерам, в большинстве летчикам, так как это повлияет на Ваше здоровье, а только напомню, что Николай Иванович был очень худой и в то же время очень спокойный и всё время о чем-то думал. Одеты мы были одинаково, в полосатую дерюгу, вдоль головы была выстрижена полоса волос. С рассвета и до темна стояли в строю босыми, без головных уборов. На нас было страшно смотреть. Мы были не люди, а мощи, обтянутые сверху кожей. Тела наши были покрыты мелкими красными пятнами. Но, несмотря на это, Николай Иванович до конца своей жизни оставался бодрым, часто даже шутил, чем поднимал в каждом из нас моральный дух. Возле него легче становилось другим.

«Нет, браток, ты на себя так не должен смотреть, будто с пленом и вся жизнь для тебя кончилась, — говорил Власов тем, кто падал духом. — Ты обязан и здесь быть солдатом. Выживем, вернемся, народ с кажд-

Стр. 183

ого спросит, в каждом разберется. Поймут, какие мы муки вынесли. А пока — держись, чтобы нас и таких, безоружных, денно и нощно боялись. Понимаешь? Чтобы не ты их, а фашисты тебя, военнопленного, страшились!»

Однажды Николай посвятил нас в план восстания и массового побега военнопленных из блока смерти. План этот был разработан им совместно с полковниками А. Исуповым, К. Чубенковым и летчиком Г. Мордовцевым. Мне было поручено детально изучить все подробности на третьей вышке: сектор поворота пулемета на турели, поведение часовых, время их смены.

План восстания Николай Иванович предполагал осуществить 28 января 1945 года... Но 27 января 1945 года в 4 часа утра эсэсовцы ворвались к нам в барак, увели Николая Ивановича и некоторых других пленных. Всем нам было слышно, как Николай Иванович крикнул: «Прощай, моя дорогая мама! Прощай, любимая Родина! Прощайте, товарищи!»

Дорогая Матрена Григорьевна! Помните, что Ваш сын был истинным Героем, командиром, коммунистом, который возглавил восстание в блоке смерти.

Мама! Ваш сын, а мой боевой командир, до конца своей жизни оставался верным и преданным Советской отчизне, славным патриотом нашей любимой Родины. Вечная слава Вашему сыну и тем погибшим товарищам, которые пали смертью храбрых в блоке смерти номер двадцать.

Дорогая Мама! Я клянусь Вам, что никогда не забуду Колю. Крепко обнимаю и целую Вас, как мать, воспитавшую достойного сына нашей Родины.

27. 4. 60 г. Ваш И. Битюков».

Матрена Григорьевна Власова живет теперь под Москвой, в Люберцах. Её не забывают бывшие узники блока смерти — друзья Николая, переписываются, навещают. Все они свято чтят память этого славного патриота Родины, никогда не забывают о дружбе, скрепленной кровью и муками в самом жестоком фашистском застенке.

Николай Иванович Власов погиб, не склонив голову перед фашистами. Но его имя живет в сердцах людей,

Стр. 184

лично знавших Героя. Хорошо известны его боевые подвиги, его беспримерный героизм, беспредельная преданность Отчизне и молодому поколению воинов Советской Армии. Приказом Министра обороны Союза ССР Герой Советского Союза подполковник Власов Николай Иванович зачислен навечно в списки Н-ской гвардейской ‘авиационной части. В этом приказе говорится: «Беззаветная преданность подполковника Власова Н. И. Советской Социалистической Родине, его верность военной присяге, отвага и геройство должны служить примером для всего личного состава Вооруженных Сил СССР».

В октябре 1962 года в газете «Правда» писатель Сергей Сергеевич Смирнов впервые широко поведал людям о блоке смерти, назвал имена некоторых погибших и оставшихся в живых героев этого легендарного массового подвига советских военнопленных офицеров. Иван Иванович Бакланов вскоре после опубликования статьи стал получать много писем. Писали рабочие и колхозники, военнослужащие и интеллигенты, юноши `и девушки, школьники. Все они восхищаются героизмом и отвагой советских людей, выстоявших в фашистском аду. В большинстве писем герою блока смерти люди задают один вопрос: «Почему о Вашем подвиге стало известно только теперь, спустя семнадцать лет?»

На этот вопрос трудно отвечать бывшему узнику блока смерти, пробывшему в плену четыре долгих года.

Дело в том, что в годы культа личности у нас сложилось неправильное отношение к людям, вернувшимся из гитлеровского плена. Руководимое в то время врагом народа Берией бывшее Министерство государственной безопасности сеяло недоверие к этим людям, зачисляло их в списки изменников Родины. В отношении многих применялись репрессивные меры. В таких условиях даже самые честные советские люди, волею обстоятельств оказавшиеся в фашистском плену и продолжавшие там борьбу с врагом всеми доступными средствами, старались умолчать об этом периоде своей жизни. Потому долгие годы оставались неизвестными и герои блока смерти, их легендарное, до сих пор кажущееся мифом, восстание.

Стр. 185

Однажды Иван Иванович Бакланов получил письмоиз Кемеровской области, из города Новокузнецка от Астахова Федора Васильевича.

Бакланов сразу вспомнил Нюрнберг, рабочий лагерь военнопленных советских офицеров, авторемонтный завод Фау-Верке и этого, уже пожилого, воентехника первого ранга, спокойного, рассудительного, умного человека. Еще там Иван Иванович знал, что Астахов, первоклассный шофер-автотехник, на фронте командовал автомобильным батальоном. Но когда фашисты распределяли военнопленных по цехам завода и стали выяснять, кто из них какую профессию имеет, Федор Васильевич ответил: «Часовой мастер я».

Как и Виктору Корниенко, Астахову вручили тачку. Он ездил по цехам, подметал полы и вывозил на свалку мусор. Часто туда же попадали дефицитные запасные детали к автомашинам, материалы, инструменты.

Но главным было не это. Прекрасно зная автодело, Астахов учил товарищей, как можно без особых подозрений вывести из строя тот или иной узел автомобиля. По его советам пленники сыпали в заряженные аккумуляторы соль, и батареи приходили в негодность, забивали в катушки зажигания мелкие гвозди, замыкая их, прокалывали шильями внутренние трубки радиаторов, которые затем подтекали. Ни одна автомашина, ни один бронетранспортер не выходили из ворот завода без скрытых дефектов. Многие из них были сделаны умелыми руками Федора Васильевича Астахова.

«Неужели ты тот самый Ваня Бакланов, который работал в малярке на Фау-Верке? — писал Астахов. — Неужели ты вырвался из лап смерти и остался жив?

Все эти годы я часто вспоминал тебя, но ничего не знал о твоей судьбе после вашего побега из рабочего лагеря. Откровенно говоря, я думал, что вас, как и многих беглецов, поймали и убили фашисты. Но теперь, взглянув на фотографию, помещенную в «Правде», я убедился, что жив наш комиссар, как мы называли тебя в Нюрнбергском рабочем лагере. Долгое время мы тогда не знали, откуда ты берешь сведения о победах наших войск на фронте, о международных событиях... Да тогда честных советских патриотов и не интересовали источники: главное, мы обо всем знали. Этим и

Стр. 186

тобой в то время интересовалась только сволочь, чтобы выдать тебя фашистам. Тебя спас побег, иначе...

Уже после освобождения лагеря американскими войсками мы узнали от твоего бывшего мастера о том, что он снабжал тебя всеми сведениями... Милый старик, добрый Отто Хагер! Жив ли он теперь? Как бы хотелось взглянуть на него, поговорить с этим чудесным, умным человеком».

Далее Федор Васильевич Астахов рассказывает о себе. Вернувшись на Родину, стал работать по старой профессии автомобилиста. Сейчас — главный механик крупного гаража в Новокузнецке. Живет хорошо, собирается на пенсию по возрасту.

Астахову не удалось вырваться из Нюрнбергского лагеря. Летом 1944 года, несмотря на предупреждение фашистов о том, что за попытку к побегу каждого пленного ждет смертная казнь, побеги настолько участились, что эсэсовцы ввели жестокие меры. Часто пленных даже не выгоняли на работу. Конвой и охрана рабочей и жилой зон стали усиленными. Гитлеровцы следили за каждым шагом узников и за малейшее неповиновение или подозрение в попытке к побегу жестоко наказывали. Так Астахов и остался в лагере на зиму. Весной 1945 года Нюрнберг заняли союзные войска и освободили узников.

Вот что рассказал Федор Васильевич Астахов о последних днях существования рабочего концлагеря на Фау-Верке.

Зимой и весной 1945 года авиация союзников сильно бомбила Нюрнберг и его окрестности, где располагалось немало военных предприятий. Для пленных уже не было секретом, что гитлеровская военная машина дает «задний ход», разваливается на части. В предсмертной агонии фашисты зверели с каждым днем. Не исключалась возможность, что перед своей гибелью гитлеровцы уничтожат всех обитателей концлагеря — советских офицеров. Заключенные были начеку. Почти все вооружились ножами, готовились дать бой своим палачам.

...Был обычный, теплый солнечный день начала мая 1945 года. Узники работали на заводе. Над городом вдруг появились американские самолеты. Началась бомбежка. Охранники попрятались в убежища. Отбом-

Стр. 187

бившись, самолеты улетели на запад. А вслед за ними в город вошли танки. Солдаты охраны разбежались вместе с комендантом лагеря. Но все пленники, немецкие рабочие и мастера оставались на заводе. Узники сразу поняли, что теперь они предоставлены самим себе.

Американские танки вошли на территорию завода. Узники радовались своему освобождению. Но печальными были лица многих немецких рабочих. Стоя в толпе вместе с советскими пленными офицерами, Отто Хагер только вздыхал.

— Что закручинился? — хлопнул маляра по плечу Астахов.

Глядя прямо в глаза своему русскому другу, Отто грустно ответил:

— Вам можно радоваться. Вы теперь свободны. А мы, немецкие рабочие?.. Мы, выходит, по-прежнему остались под властью капиталистов? Не все ли равно нам — немецкие или американские эксплуататоры будут сосать из нас кровь?.. Как это у вас, русских, говорят: «редька не слаще хрена»... А я-то думал: придут сюда советские войска, освободят нас, и мы построим новую Германию.

Это было много лет назад, — рассказывал далее Федор Васильевич Астахов. — Мы тогда представления не имели, как будет устроена послевоенная Германия. Читая теперь в газетах о возрождении милитаризма в Западной Германии, я часто вспоминаю Отто Хагера. Как он был прав.

Суровая, но справедливая кара постигла мастера палача Адольфа Шварцмана, того самого Бороду, который издевался над пленными. Борода не сумел убежать до появления в городе американских танков. За ним постоянно следил военнопленный советский офицер Анатолий Бойко, которому палач насолил больше других.

Предчувствуя расплату, Шварцман заперся в своем кабинете.

Анатолий Бойко долго поджидал, пока Шварцман выйдет во двор. Лишь он появился, пленник спокойно подошел к мастеру-надзирателю, взял его под руку.

Стр. 188

— Пойдем, мастер, потолкуем, — сказал пленный и повел палача к мусорной свалке.

Тот упирался, бессвязно лепетал:

— Камрад!.. Камрад!.. Не бейте меня... Я... Я...

— Зверь тебе товарищ — подлая тварь, — скрипнул зубами Бойко. — За муки, за кровь товарищей! Получай, гадина! — Бойко ударил фашиста ножом.

Труп завалили мусором.

Отто Хагер и его товарищ Карл Вернер — тот самый слесарь-инструментальщик, который помог бежать переводчику, лейтенанту Юрию Ткаченко — часто приходили в лагерь, где по-прежнему американцы продолжали содержать советских людей.

— Где сейчас Иван Бакланов? — спрашивал старый рабочий.— Может быть, уже дома. А возможно... — Хагер не договаривал. Он очень не хотел, чтобы случилось это «возможно», и сразу менял тему разговора. — Иван на скрипке играет... Я знаю, что в городской консерватории был редкий инструмент работы Страдивари. Много раз видел его... Никогда ничего не воровал, а теперь бы украл и послал Ивану Бакланову в подарок... Нет нигде... Должно быть, кто-то раньше меня стащил... А может, американцы там побывали... Если увидите там, на своей Родине, Ивана Бакланова, передайте ему привет. Скажите, что старый Хагер кланяется ему... Но он немножечко в обиде на русских... Почему они не пришли в Нюрнберг? Мы ждали вашу, Красную Армию.

Однажды на квартире Ивана Ивановича в городе Шумихе Курганской области, где он теперь живет, раздался телефонный звонок. Бакланов подошел к аппарату. Из Челябинска, с телевизионного центра сообщили:

— К нам в студию пришел человек, имя которого вы недавно упоминали в своем выступлении по телевидению...

Лицо Бакланова преобразилось:

— Корниенко?! Виктор Андреевич?! — по мальчишески закричал он в трубку. — ... Жив!? Ну, таких не вот-то вышибешь из седла!.. Где он? Тащите к телефону!

Стр. 189

Прошло около секунды, не более. И снова удивление, восклицания, восторг, радость:

— Виктор?! Жив?! Прекрасно!.. Жду тебя сегодня в Шумихе!.. Постой, постой, как это не можешь?.. Я, брат, и слова такого в русском языке давно уже не встречаю...

В тот же день с поездом Челябинск — Чита в Шумиху приехал Виктор Андреевич Корниенко.

Бывшие узники в эту первую за 18 лет встречу ночью не ложились спать. Казалось, беседе не будет конца. Вспоминали страшные годы, проведенные в фашистском плену и как бы вычеркнутые из жизни, погибших товарищей, эпизоды лагерной жизни.

— А помнишь Петра Петровича Владимирова? — спросил Бакланов.

— Как же, помню. Бежать еще вместе собрались, да заболел он.

— Жив! Домой вернулся... А майора Полякова вспоминаешь?

— Это того, что ты Беликовым звал?.. «Ах, как бы чего не вышло? ».

— Ну-ну...

— Не забыл. Помню, как ты отчитывал его в бараке: «Вы же майор! Нам, молодым офицерам, с вас пример положено брать, а вы раскисли, смирились со всем? Тряпка, а не офицер... Вижу, что по ошибке вам звание присвоили...» Помнишь?..

— Так вот, и он вернулся, живехонек... Здоров.

— С такими, брат, ничего не случится. Живут они, как у Христа за пазухой. Им все равно, какому богу молиться…

— Хотел бы я встретиться с ним, — покачал головой Бакланов.

— А у меня, откровенно говоря, к этому нет никакого желания. Вот Юрия Ткаченко увидеть — другое дело.

Иван Иванович запечалился и долго молчал. Потом поднял на товарища повлажневшие глаза и тихо ответил:

— Нет, Виктор, Юрий Ткаченко, наверное, погиб... Когда нас привели в блок смерти, он уже был там. Вместе мучились больше шести месяцев, до самого восстания... И ты думаешь, успокоился он? Нисколько.

Стр. 190

По-прежнему с фашистами играл в смерть. Заделался штубендистом — уборщиком комнаты. Это вроде бы тоже привилегированное лицо... Но, как и раньше, только прикрывался должностью. Был связан с руководителями подпольного штаба, с Николаем Ивановичем Власовым никогда не расставался. Одним словом, жил для других, старался облегчить их участь, подготовить и осуществить восстание и массовый побег узников. Я уверен, что без его участия во всем нам не удалось бы сделать то, что мы сделали. Без помощи Юрия Ткаченко — человека, «приближенного» к фашистам, — Николай Иванович не смог бы заранее сосредоточить в одном помещении всех людей, способных бороться, отделить их от больных и истощенных. А ведь это делалось почти в открытую, задолго до восстания. Короче говоря, Юрий был правой рукой Власова.

Иван Иванович долго еще рассказывал о Ткаченко, о том, как он попал в блок смерти, как вел себя там, как помогал товарищам, как они подняли восстание, как бежали и встретились с войсками Советской Армии.

— Жаль парня, — вздохнув, проговорил Виктор.— Такие долго не живут, сгорают...

— Нет, Виктор, ты не прав. Герои живут вечно, — возразил Бакланов.— Умирает, если можно так сказать, тело, а сам человек, его дух, его дела продолжают жить. Вот и теперь: Юрия с нами нет, а кажется, что он все-таки здесь... Да, здесь, — Иван Иванович приложил руку к груди. — И, пока мы сами не умрем, он вечно будет с нами... Так я говорю?

— Это правильно, — согласился Виктор Андреевич.— Настоящие люди не забываются.

— Ну, а как тебе удалось спастись? — спрашивал Бакланов.

— Долго, Ваня, об этом рассказывать. Большая книга получится, если все описать. — И Виктор рассказал: — Я убежал на следующий же день после тебя, перед обедом, прямо с завода... Били меня в этот день по рукам.. Пальцы согнуть не мог. В глаза тогда сказал коменданту: «Последний раз, гадина, бьешь». Не знаю, понял он или нет. Через пару часов я повез тачку с мусором к свалке. Ножницы с собой прихватил с завода. Следом подошел товарищ, с которым договорились бежать. Перерезали два ряда проволоки и —

Стр. 191

ходу. Сзади поднялся переполох, открыли стрельбу. Пули свистят вокруг. Потом с вышек перестали палить. Бросились за нами вдогонку. Мы были уже в лесу... Конечно, нам бы не спастись. Случайность помогла. Лес небольшой, редкий. Проскочили его за пять минут. Не заметили, как очутились возле шоссейной дороги. Грузовик какой-то с ходу затормозил около нас: убежать не успели. Открывается дверца, слышим по-русски:

— Скорей в кузов, ложитесь!

— Была не была. Перевалились через борт. Шофер погнал машину на всей скорости. Километров шестьдесят мчал по асфальту. Потом свернул в сторону, остановился на лесной дороге.

— Бегите, — говорит. — Теперь они вас не поймают.

— А вы кто такой? — спросил я тогда у шофера.

— Это неважно. Русский я, — и парень повернул обратно.

Почти девять месяцев скитались мы по лесам, в дождь, мороз, голодные, в худой одежонке. В конце апреля 1945 года напоролись на засаду власовцев. Схватили нас. Привезли в чехословацкий город Йиглаву. Посадили в тюрьму. Пытали, морили голодом. Так бы, наверное, продолжалось до конца нашей жизни, но, видимо, нашли концлагерь, откуда бежали. Вскоре объявили смертный приговор. Дали расписаться. Было это днем. Ночью должны были повесить. Я тогда почему-то чувствовал, что смерть — это не то, что мы обычно понимаем под этим словом, а что-то иное. Короче говоря, я не думал о смерти и гнал от себя малейшую мысль о ней. Помню, что даже уснул в тот вечер. Спал крепко, как младенец. Проснулся от выстрелов во дворе. «Ну, думаю, началось». Рядом со мной, в другой камере, сидели две русских девушки-партизанки, тоже приговоренные к смерти. Связался с ними. Они сообщили, что в тюрьме содержится много людей, которых ожидает казнь. Я и подумал: «Выводят на тюремный двор небольшими партиями...»

Прошло с полчаса. По-прежнему чувствую себя спокойно. В коридоре послышались шаги. Потом загремели засовы камер. Раздается веселый молодой голос:

— Выходи!

Стр. 192

— Кто вы такие? — спрашиваю.

— Воины Советской Армии, — отвечает человек в гимнастерке с погонами, поперек которых проходит широкая красная полоса: старший сержант, стало быть. Тогда я этого еще не знал.

Так мое неверие в смерть оправдалось. Вернувшись на Родину, уехал на Крайний Север, в Норильск. Обзавелся семьей. Живу там уже пятнадцать лет. Работаю мастером в. крупном, строительно-монтажном управлении... Нынче взял отпуск и вместе с женой отправился на курорт. И вдруг получаю письмо из Челябинска, от племянницы. Пишет, что выступал по телевидению бывший узник блока смерти Иван Иванович Бакланов. «Знаешь ли ты его?», — спрашивает.— Как же не знать? Специально заехал в Челябинск...

Более 18 лет тому назад, сразу же после восстания узников блока смерти, ходило две версии о судьбах героев. Считалось, что все бежавшие пойманы и убиты.

— Мы этому и верили, и нет, — вспоминают многие из бывших военнопленных общего концлагеря Маутхаузен.— Тем более, что до нас дошли слухи: гитлеровцы недосчитались девятнадцати трупов.

Шли годы. Никто из героев блока смерти, бежавших морозной февральской ночью 1945 года, не объявлялся. Люди, которым довелось быть свидетелями легендарного массового подвига советских военнопленных офицеров, также перестали верить тому, что кто-то из них остался в живых. Лишь через 16 лет в городе Новочеркасске Ростовской области в местной газете выступил с коротким рассказом о побеге из блока смерти участник этого побега Виктор Украинцев. Он сообщил, что спасся вместе с бывшим командиром эскадрильи капитаном Иваном Битюковым, который работает инженером вагоноремонтного завода на станции Попасная.

Виктор Украинцез и Иван Битюков, по возвращении на Родину, все годы поддерживали между собой связь: встречались, обменивались письмами... Но в то время, в период культа личности, нельзя было открыто говорить о героических подвигах людей в плену. И друзья молчали.

Стр. 193

…Вырвавшись из концлагеря, Виктор Украинцев, Иван Битюков, а с ними и Мишка-татарин, босые, раздетые, бежали берегом Дуная, вниз по его течению.

Вскоре им попалось на пути неболышое австрийское местечко Гольцляйтен. Они пробрались в одну из усадеб, надеясь спрятаться где-нибудь в соломе. Лишь заперли за собой ворота, как услышали окрик: «Кто здесь?» Уходить было поздно: к ним приближались три человека.

Оказалось, это друзья — батраки бургомистра местечка Василий Логоватовский, Леонид Шешеро, вывезенные гитлеровцами на чужбину с Брянщины, а также поляк Метык.

Батраки накормили беглецов и спрятали их на чердаке, в клевере. Бургомистр Гольцляйтена, в дом которого попали бывшие смертники, каждую ночь выезжал по приказу гитлеровцев ловить бежавших из блока смерти «опасных русских бандитов», не подозревая того, что трое из них прячутся на чердаке, над самой его спальней.

Логоватовский, Шешеро и Метык знали, что их немедленно расстреляют, если беглецов найдут на чердаке, но они, рискуя собственной жизнью, две недели скрывали и кормили их.

Предатель-палач Михаил Иханов, или Мишка-татарин, понимал, что рано или поздно ему придется рассчитываться за свои злодеяния в блоке смерти. Он незаметно покинул своих случайных спутников и скрылся. О его судьбе ничего больше не известно. Возможно, он до сих пор ходит по советской земле, скрывая свою фамилию, свое кровавое прошлое.

Батраки достали Украинцеву и Битюкову гражданскую одежду, снабдили их продуктами и в глухую ночь вывели на дорогу в сторону чехословацкой границы.

Беглецы продолжали путь на Родину.

Виктору Украинцеву не повезло. Он снова был пойман гитлеровцами. Зная польский язык, выдал себя за поляка и под вымышленной фамилией опять оказался в маутхаузенском концлагере, откуда его освободили союзные войска 5 мая 1945 года.

Иван Битюков благополучно пробрался в Чехословакию и там встретился с наступающими войсками Советской Армии.

Стр. 194

В 1960 году Виктор Украинцев и Иван Битюков в Новочеркасске впервые встретились со своими спасителями — Василием Логоватовским, который работает теперь шофером автобуса в городе Клинцы Брянской области, и Леонидом Шешеро — мастером Брянского машиностроительного завода.

Примерно в те же годы объявился и ещё один из бывших узников блока смерти Александр Эммануилович Михеенков. Он живет и трудится сейчас в селе Петрово Рославльского района Смоленской области. Как и другим, ему чудом удалось спастись после побега.

Неподалеку от Маутхаузена Александр Михеенков набрел в темноте на одинокую, казалось, заброшенную людьми усадьбу. Пробрался под самый низ в стог сена.

Вскоре пришли каратели. Перевернули все во дворе. Стали протыкать копну сена железными прутьями, простреливать из автоматов и пистолетов. Но беглец словно умер. Не удовлетворившись поисками, фашисты подожгли копну и ушли. Сено обгорело лишь сверху, то, которое было сухим.

Целую неделю, пока в окрестностях продолжали свирепствовать каратели, голодным сидел Михеенков в копне гнилого сена. Когда поутихла стрельба, выбрался из укрытия и направился на восток. Вскоре оказался в Чехословакии. Там, спрятанный чешским патриотом, дождался прихода Советской Армии.

Так же, как и Виктор Украинцев, другой бывший смертник двадцатого блока — Владимир Шепетя после побега снова попал в лапы гитлеровских палачей. Он претерпел жестокую пытку, но не выдал себя и под вымышленной фамилией был брошен в другой концлагерь, откуда его освободили советские войска. Сейчас бывший летчик капитан запаса Владимир Шепетя живет в городе Полтаве.

Более удачным оказался побег Ивана Сердюка — «лисички». После гибели полковника Григория Заболотняка и всей его группы юный герой остался один.

Стр. 195

Кругом свирепствовали каратели, но обнаружить юркого «лисенка» было нелегко.

Сердюк пробирался на восток более месяца. В лесу он встретился с чешскими партизанами и вместе с ними стал громить гитлеровцев, вместе с ними отпраздновал он и победу в мае 1945 года. Сейчас Иван Сердюк работает электрослесарем на одной из шахт в городе Свердловске Луганской области.

В ночь со второго на третье февраля 1945 года жители небольшой деревушки Винден, что расположена неподалеку от Маутхаузена в провинции Верхняя Австрия, не могли уснуть: кругом слышалась стрельба, гул моторов. Особенно волновались пожилые супруги Иоганн и Мария Лангталлеры. Еще бы, ведь их крестьянский домик под номером «29» стоит на самом краю деревни, возле дороги, ведущей в страшный концлагерь смерти Маутхаузен.

В шесть часов утра начались радиопередачи из Вены и Линца. Дикторы объявили о том, что ночью из лагеря бежали «опасные русские бандиты», что всё мужское население мобилизуется германским военным командованием на поимку беглецов. Кто попытается укрыть «бандитов», будет немедленно расстрелян.

А примерно через час в дверь домика Лангталлеров осторожно кто-то постучал. Хозяйка вышла в коридор, отперла дверь. На пороге стоял полуголый, босой человек, с измученным лицом. Он еле держался на ногах.

— Дайте, пожалуйста, хлеба, — попросил беглец.— И... не сообщайте полиции обо мне.

Ел он жадно, озираясь по сторонам, точно боясь, что у него кто-то отберет кусок хлеба. Женщина сразу поняла, что он бежал из Маутхаузена. Она, ни секунды не раздумывая, предложила ему остаться.

Видя, что опасность не угрожает, человек признался, что он не один, что возле усадьбы в стоге сена прячется его друг, с которым вместе бежали из Маутхаузена.

Так старший лейтенант Михаил Рыбчинский и его товарищ младший лейтенант Николай Цемкало вошли в дом австрийских крестьян Лангталлеров. Рискуя жизнью, пожилые супруги скрывали бывших узников

Стр. 196

блока смерти; деля с ними и пищу, и кров. В июне 1945 года Рыбчинский и Цемкало покинули гостеприимный дом и отправились на Родину.

Имена этих уцелевших героев легендарного массового подвига мужественных советских офицеров стали известны только в апреле 1963 года. Старший лейтенант запаса Михаил Рыбчинский живет сейчас в Киеве. До войны он закончил торговый техникум и вот уже 16 лет работает директором столовой № 293.

В родной Луганск возвратился и Николай Цемкало. — Он токарь-передовик тепловозостроительного завода. Женился, имеет двух дочерей.

Читатели уже знают, что Иван Иванович Бакланов живет сейчас в городе Шумихе Курганской области. Работает он мастером в промкомбинате.

Владимир Игнатьевич Соседко живет на хуторе Гречаная Балка Калининского района Краснодарского края. Работает в колхозе пчеловодом.

Так людям стали известны имена девяти героев: Ивана Бакланова, Владимира Соседко; Александра Михеенкова, Виктора Украинцева, Ивана Битюкова, Владимира Шепети, Ивана Сердюка, Николая Цемкало и Михаила Рыбчинского.

Но, может быть, мы знаем еще не всех, кто спасся.

Где вы живете, товарищи?

Откликнитесь, герои!

1962—1964 гг,

Шумиха— Степное— Брянск.