Сапфировая скрижаль [Жильбер Синуэ] (fb2) читать онлайн

Жильбер Синуэ Сапфировая Скрижаль

ГЛАВА 1

Я слышу плач земли.

Плач Испании

Толедо, 28 апреля 1487

Показавшееся над собором солнце залило площадь Сокодовер кроваво-красными лучами.

Фра Эрнандо де Талавера, исповедник Ее Величества Изабеллы, королевы Кастилии, провел рукой по седой бороде и слегка наклонился к сидящей рядом с ним молодой женщине.

— Полагаю, это не первое аутодафе, на котором вы присутствуете, донья Виверо?

— Ошибаетесь. Меня неоднократно приглашали на подобные церемонии, но я никогда не соглашалась. И если бы Ее Величество не настаивала так сильно на моем присутствии тут сегодня, я полагаю, что…

Звон колоколов собора и близлежащих церквей заглушил конец фразы.

На площадь входила процессия.

Первое, что бросалось в глаза, — крест. Огромный крест, завешенный черной вуалью — престол Господень и колесница Господня воинства, — который несли на себе доминиканцы из королевского монастыря. Его цвет был хорошо знаком: темно-зеленый. Откроют крест взорам только в момент торжественного отпущения грехов. В тени креста следовали солдаты в касках и с алебардами, монахи в клобуках и священники, поющие осанну.

Стройными рядами, двумя параллельными колоннами, в строгом порядке шли представители светской и церковной властей: коррехидор за городскими старшинами, настоятель за канониками, за ними — члены трибунала. Генеральный обвинитель нес хоругвь — прямоугольник из багровой тафты, украшенный вышивкой и серебряными кисточками, с изображением орудий Инквизиции. Знамя Веры.

Шествие открывали грешники. Примерно около сотни человек, облаченные в шафранные шерстяные балахоны, со свечами в руках и остроконечными колпаками на головах.

Толпа вокруг зашевелилась — каждый пытался протолкаться вперед, на почетные места, где, казалось, собрались все мало-мальски важные персоны Толедо.

Между трибуной и помостом возвышались окруженные решеткой подмостки. Именно там, в клетке, на виду у всех, разместят приговоренных, чтобы публике были видны все нюансы их последующего поведения: стыд, боль или раскаяние.

На один из пюпитров пажи поставили шкатулку, в которой содержались приговоры, а на второй водрузили два больших драгоценных подноса, на которых лежали епитрахиль и стихарь.

Раздался голос каноника, державшего в одной руке крест, в другой требник.

— Мы, коррехидор, мэры, альгвасилы, рыцари, старейшины и нотабли, жители благородного города Толедо, истинные и верные христиане, послушные Святой Матери Церкви, клянемся на четырех Евангелиях, лежащих перед нами, хранить и охранять Святую Христову Веру. И, насколько хватит наших сил, преследовать, искоренять и принуждать искоренять тех, кого подозревают в ереси или богохульстве. За сии деяния наши Господь и Четыре Евангелия защищают нас, и да спасет Господь наш, чье дело мы защищаем, плоть нашу в мире сем и душу нашу в мире ином. Ежели совершим мы противное, да взыщет он с нас строго и заставит заплатить дорогую цену, как скверных христиан, умышленно поминающих Его Святое Имя всуе!

Толпа, запрудившая улицы, единодушно воскликнула:

— Аминь!

Во время речи каноника Эрнандо де Талавера оставался невозмутим, едва ли не равнодушен, словно пребывал где-то в другом месте, в тысячах лье отсюда. Отсутствующее выражение было еще заметнее оттого, что являлось полной противоположностью сосредоточенного лица его соседки: она не сводила глаз с разворачивающейся сцены.

К инквизитору медленным торжественным шагом направился следующий персонаж. Подойдя, он опустился на колено и замер в ожидании. Плавным жестом фра Франсиско де Паррага осенил прелата крестным знамением.

— Кто этот коленопреклоненный человек? — тихонько поинтересовалась Мануэла Виверо.

— Святой отец, брат Томас Рибера из ордена доминиканцев, подготовитель дел для судебного разбирательства Верховного суда.

Священник поднялся и подошел к одному из пюпитров. Бросив быстрый взгляд на стоящих в клетке грешников, он вздохнул и провозгласил:

— Есть ли грешники, более противные Господу, более достойные наказания, нежели те, кто блюдет заповеди Моисея, — эти коварные марраны? Для них упование — безрассудство, терпение — упрямство. Это создания, чья жизнь постыдна и ненавистна всем праведным людям и Господу. Следовательно, это справедливо, что Святой трибунал вас сегодня карает, защищая дело Господне! Exurge Domine, judica causam tuam! Восстань, Господь, защити дело Твое!

Рибера перевел дух, затем поднял указующий перст на грешников и с силой повторил:

— Exurge Domine!

Мануэла подавила дрожь, хотя апрельское солнце высоко поднялось на ясном небосводе, и уже неделю в Толедо стояла необычно теплая погода.

Она с удивлением услышала свой голос, с некоторой наивностью спрашивающий:

— Их сожгут прямо здесь? Сразу же?

— Нет. Святая Церковь ни в коем случае не может приговаривать к смерти и, уж, безусловно, не может умерщвлять. Как только чтение приговоров завершится, приговоренных передадут в руки светских властей и выведут за стены города, туда, где уже сооружены костры. Вы сами сможете в этом убедиться чуть позже.

— Полагаю, на сожжении толпа тоже присутствует?

— Да.

— Большая?

Губы Талаверы искривила горькая улыбка.

— Донья Мануэла… У вас репутация женщины, много читающей, неужели вы до сих пор не поняли, что зрелище чужих страданий доставляет человеку ни с чем не сравнимое удовольствие? Мне даже доводилось видеть, как некоторые помогают собирать обуглившиеся кости и сопровождают палачей, будто хотят убедиться, что еретиков действительно отправляют в то место, которого они никогда и не должны были покидать.

Монах-доминиканец начал зачитывать список обвинений, насыщенный перечислением проступков, и приговоры. Вскоре его сменил следующий клирик. Затем еще один. И все они вещали одинаковым тоном и с одинаковыми интонациями. Исполненные патетики и значимости, они старались держать аудиторию в напряжении с помощью изощренного ораторского искусства.

Сколько же времени длилось это чтение? Шесть часов? Восемь? Когда оно завершилось, солнце уже скрылось за собором. К тяжелым ароматам воска и ладана, вони подгоревшего сала и прожаренной пищи, которой торговали бродячие торговцы, примешивались какие-то едкие запахи.

Мануэле казалось, что ее душой завладела огромная пустота и уничтожила всякую способность чувствовать. Эмоции первых мгновений давно исчезли. Напряженность тоже испарилась. Она чувствовала себя разбитой, совершенно обессилевшей. Но о толпе этого сказать было никак нельзя. На протяжении всей церемонии толпу сотрясали противоречивые эмоции: ненависть и жалость, страх и очарование. И вот теперь эта человеческая масса, терпеливо, с самой зари, стоявшая на улицах вокруг площади, буквально вибрировала.

Молодая женщина невольно глянула на платформу, где находились грешники, готовые двинуться на костер. Женщины, мужчины, калеки и жутковатого вида чучела в человеческий рост, изображавшие приговоренных заочно.

Почему один из этих людей привлек ее пристальное внимание? Она и сама не знала. Может быть, на нее произвело впечатление спокойствие, исходившее от этого человека. Глубокого старика. Или она попыталась прочитать по губам слова, которые он в этот момент произносил? Старик с ясными глазами держался настолько прямо, насколько позволял его преклонный возраст. Кто он? В чем его обвиняют? Есть ли у него семья? Еврей, наверное. Еретик? Откуда у него столь удивительное спокойствие? Внезапно взгляд грешника встретился с ее глазами. И то, что она увидела в его взоре, заставило ее внутренне содрогнуться. Она начала было подниматься, но что-то не поддающееся определению удержало ее на месте. Мануэла сидела, словно приклеенная к стулу, пока Талавера не произнес:

— Донья Мануэла, пора. Следуйте за мной.

Пребывая в каком-то странном состоянии, она проследовала за священником, прокладывающим путь к поджидавшей их за трибуной карете. Полчаса спустя Мануэла обнаружила, что находится, не очень понимая, каким образом попала сюда, за стенами города, на трибуне для благородных лиц, расположенной в нескольких туазах от костров.

Здесь никаких представителей суда Инквизиции не наблюдалось, только квалификаторы, в чьи обязанности входило помогать приговоренным и — основная обязанность — решать, даровать или нет облегчение в виде предварительного удушения.

Под розовеющим куполом неба возвышались возведенные еще вчера костры. Невозмутимо поджидали палачи. В просмоленных ящиках виднелись останки сожженных.

Пришлось некоторое время ждать, пока появятся приговоренные — их оказалось не больше двадцати. Толпа любопытствующих была почти такой же, как на площади, но явственно ощущалось, что она настроена куда более кровожадно. Полетел первый камень, затем второй. Посыпались проклятия. Было совершенно очевидно, что, не будь заслона из солдат, народный гнев вполне мог вылиться в побивание камнями.

Мануэла поискала глазами старика, замеченного ею ранее на платформе. Он был тут. С гордо понятой головой. Спокойствие не покинуло его. Ей показалось, что на его губах играет отстраненная улыбка.

И снова она ощутила себя во власти эмоций. И снова подавила внутренний голос, кричавший, что ей следует немедленно отсюда уйти.

Мануэла прикрыла глаза, словно хотела повесить занавес между собой и разворачивающимся перед ней ужасом. А когда вновь их открыла, двое приговоренных были уже охвачены огнем. Первый умирал молча. Второй вопил, умолял и вырывался, причем с такой силой, что державшие его уже обуглившиеся веревки порвались. Он кинулся вниз с костра, как живой факел. К нему немедленно подскочили палачи, ухитрились связать ему ноги и снова швырнули в огонь. Несчастный пробыл там буквально мгновение и снова выскочил. На сей раз один из солдат просто оглушил его древком алебарды, и беднягу уже окончательно швырнули в пламя.

Вечерний воздух наполнил едкий запах. Вонь жирового выпота, смешанная с запахом пота и горящей плоти.

Следующим вместо людей в огонь полетело чучело и поместили гроб, на боку которого виднелось написанное большими буквами имя: Ана Карильо. Судя по всему, женщина накануне скончалась в тюрьме.

Не успели чучело и гроб загореться, как вперед выпихнули женщину лет шестидесяти, привязанную за шею к брусу. В отличие от предшественников ее не сразу швырнули в огонь. По своей высочайшей милости, а также потому, что она покаялась в грехах, квалификатор даровал ей смерть от удушения. Один из палачей наклонился к ней, и его пальцы сомкнулись у женщины на шее. Глаза ее вылезли из орбит, она попыталась что-то сказать, но слова застряли в горле. Все тело задергалось в спазмах, и мочевой пузырь опорожнился под хохот толпы. Женщину с отвращением подняли с земли и водрузили на костер. Ее голова со страшной силой ударилась о сгнивший ящик с костями, который палачи почти в это же мгновение тоже кинули в огонь.

Мануэла услышала позади себя шепот:

— Говорят, это останки семнадцатилетней марранки, которые вчера выкопал тюремщик тайной тюрьмы.

— Вчера? Почему так рано? — хихикнул кто-то. — Боялись, что Моисей ее воскресит?

— Нет, дорогая, это на тот случай, если бы кости пришлось сушить или проветривать, чтобы убрать вонь.

— Вонь? Да эти люди воняют даже живыми.

Мануэла почувствовала, как к горлу подкатывает дурнота. На память пришли слова Талаверы: «Неужели вы до сих пор не поняли, что зрелище чужих страданий доставляет человеку ни с чем не сравнимое удовольствие?» Она закусила губу, чтобы не закричать.

В разворачивающейся перед ней сцене появилась комическая нотка. Одного из приговоренных, инвалида, посадили на стул, и пока его несли к костру, он воспользовался этим, чтобы крыть, на чем свет стоит толпу, палачей, присутствующих аристократов, щедро одаряя всех проклятиями.

Последовала небольшая заминка, нарушаемая лишь треском огня и репликами зрителей. Затем один из квалификаторов провозгласил имя следующей жертвы:

— Абен Баруэль! Абен Баруэль, уроженец Бургоса, торговец тканями, проживающий в Толедо.

Мануэла подскочила. Настал черед старика.

Гордо подняв голову, он не стал дожидаться, пока палачи поволокут его к костру, а пошел сам твердым и уверенным шагом.

Брошенный кем-то камень ударил его в висок. Старик и бровью не повел.

Перед тем как взойти на костер, он обернулся. Его взгляд снова нашел, словно и не терял, глаза Мануэлы. Его взор с поразительной остротой вонзился в глаза молодой женщины. Он так бы и стоял неподвижно, не вынуди его толчок палача двинуться дальше.

Молодая женщина рывком поднялась, охваченная внезапным резким приступом удушья.

— Прошу прощения, фра Талавера. Я удаляюсь. Священник даже не успел поинтересоваться причиной столь внезапного ухода, когда она уже неслась с трибуны вниз по лестнице…

В приоткрытое с наступлением сумерек окно королевского обеденного зала доносились псалмы и песнопения, восхвалявшие Господа.

Виночерпий взял кубок вина, открыл его и предоставил медику, присутствующему при трапезе. Тот долго нюхал напиток. Потом торжественно попробовал губами, немного выждал и одобрительно кивнул. Тогда виночерпий направился к королеве, опустился на колено и протянул ей нектар. Изабелла, королева Кастилии, супруга Фердинанда Арагонского, резким движением головы отвергла подношение.

— Обслужите донью Виверо, — велела она, указывая на сидящую справа от нее молодую женщину. — Одно из неудобств Реконкисты, — несколько усталым тоном заметила королева. — Двор постоянно переезжает. Он все время в движении, и привычки королевы — в частности, ее равнодушие к вину — все время приходится объяснять заново. На самом деле такого рода вещи не так бы меня удручали, не отражай они куда более глубокую проблему. Чиновники, государственный аппарат… Все настолько медлительное и неповоротливое…

Мануэла Виверо улыбнулась:

— Знаете, что говорят? «Жаль, что Смерть не вербует своих посланцев из министров Их Величеств, тогда мы бы жили как минимум тысячу лет!»

Изабелла изобразила удивление:

— Я этого еще не слышала. Но сказано точно, вынуждена признать. — Она подалась вперед, лицо вдруг стало замкнутым. — Почему?

— Прошу прощения, Ваше Величество?

— Почему ты сбежала еще до окончания церемонии? Фра Талавера поведал мне о своем недоумении по поводу твоего поведения. Почему?

Мануэла Виверо сложила руки, раздираемая между желанием ответить честно или выдать более смягченный вариант. Скорее подчиняясь желанию не обидеть подругу, чем королеву, она в конечном итоге предпочла второе.

— Я просто выдохлась за семь часов аутодафе. Но главным образом потому, что я всегда с трудом выносила физические страдания, особенно чужие. Вид всех этих людей, охваченных пламенем… жестокость…

— Нет! — резанул голос королевы, холодный и властный. — Нет! Смотри дальше, чем твое душевное состояние. Ты — испанка и дитя Церкви. Суд Инквизиции — самый действенный способ пробудить и возрастить национальные чувства и религиозные убеждения. В отличие от тех, кто нас критикует, надо рассматривать это не как акт возмездия или репрессии, а как возможность спасти заблудшие души. Речь идет о судьбе Испании. Наша страна может выжить, лишь объединенная единой верой. Единственной истинной верой в Господа нашего Иисуса Христа. Я протянула руку ересиархам, но они не стали меня слушать. Я долго терпела — два года, — прежде чем учредить первый трибунал Инквизиции, хотя и получила дозволение Святого Отца. Поэтому, когда говорят о жестокости… — Издав раздраженный возглас, она продолжила: — Говорю тебе с полной откровенностью: твое бегство причинило мне боль, особенно если учесть, что нынче утром ты некоторым образом представляла королеву.

Изабелла замолчала. Этой паузой воспользовался паж, чтобы приблизиться к столу и почтительно убрать крошки, упавшие на платье государыни.

Королева терпеливо подождала, пока он справится со своей работой, затем, быстро и неожиданно повернувшись, ласково потрепала Мануэлу по руке.

— Забудем обо всем этом. Я рада, что ты пришла. Я без тебя скучала.

— Я тоже без вас скучала, Ваше Величество. Каждый день, в течение трех недель, объявляли о вашем прибытии в Толедо. В какой-то момент я уже начала думать, что вы никогда не приедете.

— Я бы непременно приехала, хотя бы ради того, чтобы повидаться с тобой. — И торопливо спросила: — Скажи, Мануэла, когда мы с тобой виделись в последний раз? Шестнадцать лет назад? Или семнадцать?

— Восемнадцать, если быть точным. Это было тогда, когда ваши письма ко мне начинались словами: «Изабелла, милостью Божьей принцесса Астурии и законная наследница королевств Кастилии и Леона». И вы подписывались: «Я, принцесса», добавляя ниже «твоя подруга». Помните?

— Особенно хорошо я помню обстоятельства, при которых мы обрели друг друга.

— Я тоже помню. Это было в доме моих родителей, в Вальядолиде. Вам только что исполнилось восемнадцать, а мне пошел семнадцатый год.

В глазах королевы промелькнула мрачная тень.

— Тяжелые были времена…

— Действительно. Вы тогда пытались избавиться от гнета вашего брата Энрике и его приспешников, решительно желая отделаться от претендентов на вашу руку, которых вам хотели, во что бы то ни стало навязать.

— Тогда как я остановила свой выбор на одном человеке, одном-единственном: принце Фердинанде Арагонском.

Мануэла поднесла кубок к губам и отпила небольшой глоток вина.

— Ваше Величество, могу я вам кое в чем сознаться? Вопрос, который всегда жег мне губы, но который я никогда не осмеливалась задать. Почему именно этот выбор? Его Величество Фердинанд — ваш кузен, вы не были в него влюблены и никогда его не видели.

Лицо королевы помрачнело.

— В детстве мне довелось стать свидетельницей многих драм. Благодаря моему братцу я лицезрела поругание королевской власти, видела властелина, не способного заставить себя уважать, государство, разодранное на части и ослабленное. И поклялась, что в тот день, когда стану королевой, никто не будет мне указывать. Именно поэтому вопреки всему я решила выйти замуж за принца Арагонского. Я выбрала его, потому что знала — уже в семнадцать лет, — что благодаря этому браку я превращу Кастилию в могучее государство, каковым она теперь и является. Я знала, что этот союз положит начало политическому объединению всего Полуострова, что из нас с ним получится непобедимая пара, способная однажды окончательно освободить Испанию от арабского присутствия, завершив таким образом Реконкисту, начатую нашими отцами. Помолчав, она сказала:

— И в этом я тоже не ошиблась. Сегодня наша земля практически свободна. Осталось только одно арабское королевство: Гранада. Но придет и его черед…

Голос королевы задрожал, наполненный искренними чувствами, и видно было, что они идут из глубины души. Более мягким тоном она продолжила:

— Когда я вспоминаю тот период, то говорю себе, что, должно быть, надо мной была простерта хранящая божественная длань. Но также и хранящая длань человека, которого я никогда не забуду: Хуана Виверо. Твоего отца. Я очень его любила. В отличие от многих он относился к тем людям, у которых благородство крови тесно связано с благородством души.

Мануэла, глубоко тронутая, опустила взгляд.

— Вы правы. По сей день, хотя минуло уже три года, мне кажется, что я слышу его шаги, вижу его, мне чудится, что дверь моей комнаты вот-вот откроется, и он покажется на пороге. — Взяв себя в руки, она изобразила веселую улыбку: — Вернемся к более счастливым событиям! Мы подбирались к моменту вашей встречи с Его Величеством…

— И не без причины, потому что произошла она в доме твоих родителей. Я покинула Оканью под эскортом солдат архиепископа Карильо и нашла у вас убежище. Пять месяцев спустя ко мне приехал Фердинанд. Ты помнишь ту ночь?

— Как я могла ее забыть? Вы вытащили меня из постели, так вам не терпелось продемонстрировать мне вашего будущего супруга. И возможно, вам было так…

Она поколебалась. Но Изабелла закончила за нее:

— Страшно? Да. Но это совсем не тот страх, из-за которого возникает желание убежать. Нет. Я бы сказала, что тогда испытывала нечто вроде лихорадки. Состояние напряженности — примерно такое, какое испытывает узник накануне освобождения после многолетнего заключения или которое испытываешь, стоя на корабле, когда отдают швартовы. Я отправлялась к новой жизни. Я давала обеты.

— Никогда еще это выражение не казалось мне столь кстати, — заметила Мануэла. И добавила более рассеянно: — Мы расстались подростками, а вновь встретились уже взрослыми женщинами.

— И по-прежнему столь же близки. Есть дружба наподобие той, в которой мне клялась дорогая Беатриса Бобадилья, которая не выдерживает испытания на прочность. Ты же всегда была рядом. Даже когда отсутствовала.

В обеденном зале воцарилось молчание. Пажи ждали, стоя в тени драпировок. Дежурный мажордом, прямой как палка, смотрел прямо перед собой, а духовник, казалось, дремал, сложив руки на животе.

Снаружи на смену «Veni creator spiritus» ^[1] пришел «Те Deum laudamus» ^[2]. Пение разносилось в ночи с яростью грозы. Внезапно в полумраке, озаряемом лишь бледным светом канделябров, только что зажженных слугами, обе женщины предстали как образец поразительного контраста.

Королева Кастилии была среднего роста, в белом облачении и светловолосая. В теле, белокожая, с зелено-синими глазами, нос немного приплюснут. Спокойная, невозмутимая. Царственные черты отражали ее основное качество: упрямство.

Мануэла Виверо являла собой полную противоположность. Высокая, смуглая, с иссиня-черными волосами, зачесанными назад и заплетенными в косу, перевитую шелковыми лентами. На золотистой коже правой скулы отчетливо выделялась черная родинка. Трогательно ясное лицо женщины-ребенка контрастировало с глазами, сверкавшими дикой ликующей отвагой. Она держалась очень прямо, почти выгнувшись, не скрывая ни толики своего роста, что придавало ей величия.

Очень разных внешне, этих женщин объединяло и сближало общее детство. Благодаря уважению, с которым относились друг к другу их семьи, они практически выросли вместе. Обе родились в одном местечке Старой Кастилии, в Мадригал-де-лас-Атлас-Торрес, уже прославившимся тем, что там состоялась свадьба родителей Изабеллы. Обе родились в один день, 22 апреля, но с разницей в два года. Едва Изабелле исполнилось одиннадцать, как ее призвали ко двору Кастилии. Но вскоре, после смерти ее брата, инфанта Альфонса, она снова вернулась в Мадригал, к Мануэле и былым воспоминаниям. Позже жизнь вновь развела их.

— Это верно, — заметила Изабелла, — время так быстро летит. Мне кажется, что я вышла за Фердинанда буквально вчера. А ты? Ты ведь так и не вышла замуж?

Мануэла рассмеялась. Ее смех прозвенел колокольчиком.

— Не нашлось мужчины, подходящего мне по росту!

— Да ладно, я серьезно! Почему? Не кажется ли тебе, что в тридцать три года уже давно пора создать семью? Уж в претендентах-то наверняка не было недостатка. Стоит мне лишь упомянуть о тебе, как глаза этих идальго загораются восхищением. Так почему же?

Прежде чем ответить, молодая женщина некоторое время молчала.

— Наверное, потому что я опасаюсь выдумок. Нет ничего более ужасного, чем быть пленницей представления о тебе мужчины… или женщины.

— Боюсь, я не совсем поняла. Я знаю, что ты считаешься самой образованной женщиной Полуострова, но не могла бы ты объяснить яснее?

— Любовь не есть ли порождение души? Не является ли она отражением нас самих в глазах другого? Разве она не идеализация, сублимация, лесть? По правде говоря, если бы можно было любить, не придумывая человека, а таким, каков он есть, возможно, я не так бы боялась любви.

— Ну, насчет любви еще годится. А как насчет разумных соображений?

Мануэла коснулась родинки на щеке. Приподняв бровь, она удивленно переспросила:

— Разумных соображений?

— Ну конечно! Безопасность, комфорт, дети, семья! Есть сто один повод выйти замуж в тридцать три года, которые не имеют ничего общего с… выдумками.

— Конечно… Но, слава Богу и моему отцу, у меня достаточно средств, чтобы не беспокоиться насчет повседневной ерунды, и мне кажется очень грустным, когда женщина жертвует своей судьбой ради блестящих побрякушек, четырех стен и нескольких малышей, какими бы прелестными они ни были, но которых вынашивать, рожать и воспитывать придется лишь ей одной под снисходительным взглядом мужа. На самом деле единственный мотив, помимо любви, который мог бы склонить меня к замужеству, это государственные соображения, как вас. Но поскольку у меня нет никаких политических амбиций…

— Ты предпочитаешь посвятить себя чтению, чтению и все время чтению! Интеллектуальная слава? Это твоя единственная забота?

— Если предположить, что это так, то у меня вряд ли больше заслуг, чем у некоторых арабских женщин, которые сверкают в мужском мире, гораздо более сложном. Известно ли вам, что самая привлекательная личность андалусийской литературы — это некая Хафса эль-Рукуния, дочь одного нобиля в Гранаде, элегии которой до сих пор цитируют поэты? Я могла бы также рассказать вам об Ом эль-Хассан, дочери врача из Лохи, внесшей вклад как в медицину, так и в литературу. Или еще та жена кади, настолько хорошо разбиравшаяся в юриспруденции, что оказывала неоценимую помощь своему мужу, пусть и вызывая некоторую иронию у его мужского окружения. Так что видите, — улыбнулась Мануэла, — мне еще нужно столько узнать о реальности, прежде чем бросать вызов воображаемому.

Королева подняла палец с деланным недовольством.

— И все же я бы предпочла, чтобы, отстаивая свое дело, ты ссылалась на наших сестер-испанок.

Мануэла приняла вид застигнутого за шалостью ребенка.

— Вы правы, Ваше Величество.

— Успокойся. Я на тебя не в обиде. Мне известно, что в этой области еще многое предстоит сделать и что у большинства женщин страны нет иных способов приобщиться к культуре, кроме как на церковных проповедях.

Она машинально погладила щеку и сделала знак священнику. Тот немедленно подошел, возблагодарил Господа за только что завершившуюся трапезу и, пятясь, вернулся на место.

Королева, сложив руки, некоторое время благочестиво сидела, затем поднялась.

— Пошли. Пройдемся немного.

Женщины бок о бок прошли по громадному коридору, выходящему на мраморную лестницу. Они спустились по ступенькам и пересекли вестибюль, отделанный штукатуркой под мрамор и лепниной ярко-синего цвета. Расположенная справа дверь вела в сад. Изабелла распахнула ее и вышла наружу. Мануэла следовала за подругой. Оказавшись на свежем воздухе, королева вдохнула полной грудью.

— Чувствуешь запах жасмина? Мавры говорят, что если им сильно надышаться, то он пьянит.

— Разве не к этому ведут все излишества, Ваше Величество?

Изабелла решительно кивнула и двинулась по посыпанной песком аллее, проложенной среди алоэ и лимонных деревьев.

— Значит, — заметила Мануэла, — фра Талавера поспешил сообщить вам о моем «бегстве».

— Знай, что он сделал это вовсе не из желания навредить или позлословить. Будь ты лучше с ним знакома, то знала бы, что он выше подобной мелочности. Нет. Если уж он и решил поведать об этом, то лишь потому, что неожиданность твоего ухода вызвала у него тревогу по поводу состояния твоего здоровья. Он и вправду посчитал, что с тобой случился какой-то приступ недомогания. — Чуть повернувшись, Изабелла понимающе улыбнулась: — Что и было на самом деле, не так ли?

Мануэла лишь подняла брови, не зная, что сказать. Королева же продолжила:

— Итак, я говорила, что фра Талавера — воистину выдающийся человек. И к тому же он — министр финансов. Самое меньшее, что можно о нем сказать, — это человек удивительной объективности, когда речь идет о службе тому делу, в которое он верит. Можешь ли ты себе представить, что буквально несколько лет назад чувство долга завело его так далеко, что он конфисковал священные сосуды из церквей, дабы оплатить кампанию против Португалии? По правде говоря, Талавера — человек очень цельный и стремящийся к абсолюту. И он умудряется его достичь.

— Действительно, удивительный человек. Столько людей мечтают об идеале, но куда более редки те, кому удается его достичь. Вот я сама, например, — сколько же раз я представляла себе, что совершу нечто великое, великое и благородное, что взлечу и вознесусь ввысь. И вот я все еще по-прежнему путешествую лишь по книгам и живу на земле.

— Мне думается, ты вдруг стала слишком сурова к себе. Разве не ты буквально только что воспевала чтение и духовные радости?

Ирония тона заставила Мануэлу вздохнуть.

— Вы правы. Что поделаешь? Может, я вся состою из сплошных противоречий?

— Успокойся. Возраст и жизненный опыт однажды принесут тебе решение. Что же касается Талаверы… Если бы мне пришлось назвать его самый крупный недостаток, то я бы упомянула некоторую нехватку реализма. — Изабелла на мгновение прикрыла глаза, словно чтобы лучше припомнить. — Тому уже минуло одиннадцать лет. Если точно, то это произошло второго февраля, в Толедо. Я ехала с эскортом из Алькасара в собор. На мне тогда было платье из белой парчи, украшенное вышитыми золотой канителью замками и львами, рубиновые драгоценности, корона, мантия из горностая, которую несли за мной двое пажей. Много лет спустя, вспоминая этот день, Талавера упрекнул меня за эти «излишества и пустое бахвальство». Как бы ни был умен этот человек, он ошибся. Это богатое окружение, торжественность церемоний, блеск, который я стараюсь придать двору, внимание, которое уделяю своим нарядам, — все это для того, чтобы отделить королевскую власть от всех прочих. Они — проявление моей воли и воли моего супруга, проявление нашей воли во всех областях государственной власти. Кстати, мое решение упразднить некоторые привилегии, дарованные знати, и отстранить грандов и дворян от высших административных функций, косвенно связано с той целью, что я преследую.

По мере того как королева говорила, на лице Мануэлы постепенно появлялось некоторое смущение.

— Ваше Величество, — несколько неловко заявила она, — я так и не поблагодарила вас за проявленную вами щедрость. Без вашего вмешательства мой брат никогда — после того, как его лишили привилегий, связанных с его пребыванием в Королевском Совете, — не получил бы пост посла в Риме. Благодарю вас от всего сердца.

— Дело вовсе не в щедрости, это всего лишь дань неким тайным узам. Я говорю о тех, что с самого детства связывают тебя и меня. — Королева остановилась и посмотрела своими изумрудными глазами в глаза Мануэлы. — Дружба. Тебе ведь известна вся глубина этого слова, не так ли?

— Ваше Величество, есть ли в мире что-то более нежное, чем уверенность в чьей-то дружбе? Если бы я посмела, то сказала бы вам, что то чувство, которое я к вам питаю, — из тех, что заставляют души смешиваться, сливаться друг с другом настолько тесно, что нельзя даже найти границы между ними. Я только что критически высказывалась о любви. И могла бы еще добавить: что касается лет и разлук — чему мы сами являемся свидетелями, — время ослабляет любовь, но укрепляет дружбу. — Чуть помолчав, она закончила: — Но это вовсе не отменяет того факта, что за моего брата Хуана я перед вами в долгу. И надеюсь, однажды мне представится случай доказать, насколько я вам признательна.

— Знаю, — уверенно ответила королева. — Нисколько не сомневаюсь, что ты так и сделаешь. И когда этот день настанет, то никакой попытки отвертеться уже не будет.

— Ваше Величество! — раздался из-за деревьев чей-то голос. К ним бежал слуга. Подбежав к государыне, он отвесил церемонный поклон. — Ваше Величество, прибыл гонец. Супруг Вашего Величества только что пересек Тахо. Он будет здесь менее чем через час.

Королева и глазом не моргнула.

— Отлично. Пусть предупредят мою дуэнью и фрейлин. И накроют стол.

— Будет исполнено, Ваше Величество. Слуга, поклонившись, удалился по аллее.

— Фердинанд здесь? В Толедо? Я не ждала его раньше конца недели. По последним сведениям, он вел сражение в окрестностях Лохи. — Она внезапно сменила тон: — Я тебя оставлю… Увидимся позже. — И удалилась быстрым нервным шагом.

ГЛАВА 2

3 февраля 1487 года

Самуэль, друг мой, шалом леха. В Толедо идет дождь, и, не знаю почему, это тяжелое небо, висящее над Тахо, напоминает мне брюхо огромной беременной мавританки.

Прости меня за дрожащий почерк и огрехи в этом письме. Когда я пишу это письмо, рука моя, некогда твердая и уверенная, мне изменяет, и глаза мои, уставшие от слишком многих бессонных ночей, затуманиваются вопреки моей воле. Дело в том, что за последние месяцы я измарал столько страниц, написал и стер столько слов…

С момента твоего отъезда произошло много всего. За пять лет? Десять? Не важно. Когда достигаешь нашего преклонного возраста и воспоминания покрыты морщинами, не очень обращаешь внимание на утекшее время. Ведь единственное, что важно, — это грядущие времена, не так ли? Что до меня, то никогда еще это изречение не казалось мне столь верным. И причина тому проста: я скоро умру.

Не вздрагивай, друг мой Самуэль. Позволь себе ностальгию, но не грусть. Если она и придет, то, что я намерен поведать тебе, вызовет у тебя такие сильные чувства, такие могучие, что мое исчезновение вдруг покажется тебе чем-то совершенно не важным.

Не знай я, что ты за человек, не знай о силе наших уз, о единстве мыслей, не подозревай о том уважении, которое ты ко мне всегда питал, почтении — да-да, почтении, — неоднократно проявленном тобой в отношении меня, я бы никогда не осмелился доверить тебе это послание. Никаких сомнений, что любой другой, кроме тебя, узнав о том, что я изложу ниже, наверняка счел бы это бредом старого сумасшедшего. А ты — я точно знаю — так не подумаешь. Я помню, что твоя вера в меня напоминала Вади-эль-Кебир, великую реку. Полноводную, неизменную. Я убежден, что ни возраст, ни разлука не уменьшили ее.

Конечно, я отдаю себе отчет в том горе, точнее, разочаровании, которое ты испытал в то осеннее утро, когда я решил отринуть веру Авраама и принять религию Назарея, присоединившись таким образом к стаду свиней. Тех из них, что живут здесь, называют марранами.

Каждое существо по-разному реагирует на испытанные потрясения.

Ты выбрал солнце Гранады, я — тень Распятого. Многие наши братья поступили так же. Почему? Почему здесь, в Испании, так много людей предпочли обращение в христианство, тогда как всюду в других местах и во все времена наш народ предпочитал изгнание, а иногда и смерть, отречению?

У меня есть ответ. Возможно, ты его не примешь, но я тебе его дам. Преследование иберийских евреев восходит к стародавним временам, когда на Полуострове безраздельно властвовали короли визиготов. С тех пор это преследование продолжалось и усиливалось.

Видишь ли, Самуэль, друг мой, наступает в жизни преследуемого человека момент, когда способность к сопротивлению его покидает. Когда сильно раздувают пламя, то первые слабые отблески затем разрастаются и освещают ночь.

Что до меня, то знай: я вскоре расплачусь за свое отступничество. Но действительно ли это было отступничество, если все эти годы, когда я вставал на колени в церквях, в глубине моей души голос кричал «Ш'ма Исраэль, Адонаи Элохену, Адонаи Эхад». Слушай, Израиль, Бог — Всесильный наш, Бог Один!

Как бы то ни было, эта дискуссия больше не имеет значения. Не знаю даже, зачем я вообще коснулся этой темы, очень далекой от темы этого письма.

А теперь я жду от тебя, чтобы ты подготовил твой разум, дабы он стал острым, предвкушая то, о чем я сейчас поведаю.

То, что я намерен сообщить тебе, — самая поразительная, самая чудесная из всех тайн.

Освободи дух свой от всех предубеждений.

Впитай каждую мою фразу.

Пусть ни исчезающий аромат жасмина, ни пение муэдзинов, ни болтовня пришедших за водой женщин в чадрах — ничто из земных вещей не отвлекает тебя от чтения.

Это история одной скрижали.

Скрижали, появившейся на заре времен, намного позже изначального хаоса, намного позже того, как было произнесено первое слово «брейшит». Это произошло во времена Адама и Хавы.

Это история одной скрижали.

Скрижали, о которой не упоминается ни в одной из трех священных книг: ни в Торе, ни в Библии, ни в Коране. Ни одна сура, ни одна молитва не упоминает о ней.

Прежде чем продолжить, я должен уточнить, что использую слово «скрижаль» лишь для удобства. Потому что на самом деле речь идет о табличке.

Табличке, что любопытно, сделанной из сапфира. Размером она примерно локоть с половиной в длину и локоть в ширину.

Все началось с Первородного греха, изгнания из Эдема, зависти Каина и, наконец, деяния чудовищного, необратимого: первого убийства. Так как наверняка именно после братоубийства понял Всесильный хрупкость созданий своих. И встал тогда перед ним выбор: либо навеки уничтожить свое творение, или поддерживать на протяжении всего развития, подсказывая правильный путь. В бесконечном милосердии своем он избрал — кто бы сомневался — второе.

И представил тогда Всесильный скрижаль. Скрижаль, которой он будет Автором. Священное творение, в котором будут даны — в угодный ему век, день и час — ответы на главные вопросы, что задают себе люди. И тогда люди смогут обрести свет во времена тьмы, утешение в моменты сомнений, мудрость, когда кругом царить глупость, истину, когда всюду главенствует ложь.

Друг мой Самуэль, понимаешь ли ты, что собой действительно представляет это деяние? Создав нас свободными, запретив себе вмешиваться в наше повседневное существование, но, все же сознавая нашу несчастную слабость, Всесильный даровал нам карту души. Подумай над этим даром. Поразмысли. Величие этого дара бесконечно.

Из колена Адамова родились патриархи: Шет, Энош, Кейнан, Маалальэль, Йеред и, наконец, тот, о котором в Торе сказано: «И ходил он пред Всесильным». Ты уже знаешь его имя: Ханох. Ты его знаешь, но держи его еще крепче в сердце своем, потому что в нем находится ключ, источник большой тайны.

Эту сапфировую Скрижаль Всесильный предназначил некоторым избранным, проводникам, которым с течением поколений предстоит миссия вести мир по пути Истинному или вернуть мир на путь Истинный.

Ты поймешь, почему я упомянул Ханоха. Он был первым из этих избранных. Скрижаль передал ему ангел, тот самый, что упомянут в арамейском толковании Екклесиаста, глава X, стих 20: «Каждый день на горе Хорив является ангел Разиэль и оглашает тайны людские для всего человечества, и глас его разносится над всем миром».

Прожив 365 лет, Ханох был взят на небеса. Мы выяснили, ты и я, что в Торе нет ни единого слова, за которым не скрывалось бы несколько смыслов, что сок скрывается под кожурой. Таким образом, там, где некоторые видят лишь первый смысл числа «365» и глагола «взят», другие пытаются расшифровать закодированные сведения.

Вознесение Ханоха не означает, что он умер, а что всесильный вознаградил Праведника, изъяв из жизни земной до того, как его постигла смерть.

Что до числа «365», то совершенно очевидно, что это количество дней в году. Здесь тоже скрыто послание, но мне кажется излишним давать расшифровку: это значило бы оскорбить столь прославленного каббалиста, как ты.

Так вернемся же к главному.

С исчезновением Ханоха — что же стало со Скрижалью? Кому она была передана?

Чтобы найти ответ, тебе было бы достаточно на некоторое время задуматься над основными личностями, сверкнувшими, как звезды, в истории человечества. И перед тобой явственно предстанут имена преемников патриарха: Hoax, Авраам, Яаков, Леви, Моше, Ошеа и, наконец, Соломон.

Соломон, царь-строитель, Соломон — мудрейший из мудрых, Соломон — строитель Храма. Тот, которого в исламских легендах прозвали «Сулейман, повелитель джиннов».

Если и есть человек, о котором мы можем смело сказать, что он был хранителем божественного послания, то это он. Я даже могу сказать, в какой момент он стал посвященным. Разве не написано в Торе, что «его легендарная мудрость происходила из божественного обещания, полученного им во сне накануне восшествия на царство»? Думаю, что именно в ту ночь это и произошло.

Всем известно, каким удивительным было его правление и каким образом он, увы, умер. Он, который был одним из избранных, изменил сам себе. Почему он вдруг изменил библейским заветам? Почему копил золото и серебро и лошадей куда больше, чем ему следовало? Какая глупость толкнула его взять жен больше, чем дозволенные царю восемнадцать, вводя через этих самок в святилище, где хранился Ковчег Завета, чужеземных богов? Уверен, что к этому моменту Скрижаль у него уже отобрали.

Каковой же была дальнейшая судьба «карты души»? После долгих и кропотливых исследований я восстановил ее путь. Яхве предупреждал Соломона: «За то, что у тебя так делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые я заповедал тебе, Я отторгну у тебя царство и отдам его рабу твоему».

Друг мой, дальнейшее тебе известно… Разделение, распад государства, спровоцированный Иеровоамом, радетелем за облегчение царского ига. Последовало первое изгнание.

Затем следует 586 год до нашей эры. На пятый месяц правления Седекии, седьмого числа — девятнадцатый год правления Навуходоносора — Навузардан, начальник телохранителей, слуга царя Вавилонского, вошел в град Давидов, сжег святилище Яхве, царский дворец и все дома. И последовало пленение. Второе изгнание. Не решил ли Господь окончательно предоставить детей своих их жалкому уделу? В конце концов, этот «народ жестоковыйный» не заслуживал разве того, чтобы его покарать раз и навсегда, народ, который за все время своего существования так часто нарушал божественные заветы?

И, тем не менее — нет. Доброта Адонаи бесконечна. Через семьдесят лет Кир, царь Персии, завоевал Вавилон, и сынам Израилевым было дозволено вернуться на земли свои. Некоторые из них решили остаться и таким образом основали первую общину еврейской диаспоры. Другие вернулись на земли предков, третьи же — именно они-то нас и интересуют — предпочли другую форму изгнания. Они отбыли в Сефараду. Не ту Сефараду, упомянутую у Авдия, стих двадцатый, где он предсказывает: «И переселенные из войска сынов Израилевых завладеют землею Хананейскою до Сарепты, а переселенные из Иерусалима, находящиеся в Сефараде, получают во владение города южные». Не эта Сефарада, а другая… Та, которую в арамейском толковании Ионафана называют Ispania или Spania и которую мы теперь обычно называем Испанией.

Скрижаль вновь появляется накануне возвращения на землю Авраама. Удивительно, но на сей раз тот, кому она предназначалась, был ни из колена Ноаха, ни из колена Моше. Он не был ни начальником, ни раввином. А просто одним изпотомков изгнанных на реку Евфрат, неизвестный. Только и всего.

Его звали Ицхак Баруэль. Он входил в третью группу, ту, которая собиралась переселиться в Испанию.

Почему он? Почему этот человек, ничем не примечательный? Мне кажется, я знаю ответ. Позже, если твой поиск приведет тебя туда, куда должен, ты придешь к тому же выводу, что и я.

Вечером накануне отъезда Ицхака Баруэля, в час, когда небо на закате окрашено в сине-серые тона, священная Скрижаль явилась ему. И на поверхности Скрижали возникли четыре священные буквы:

Они полыхали перед его взором, испуганным, я полагаю, излучая свет в тысячи раз более сильный, нежели свет звезд над Вавилоном.

Друг Самуэль, я чувствую, как ты вздрагиваешь, ты, который знает значение этого тетраграмматона. Я слышу, как колотится твое сердце, и вижу, как пот выступает у тебя на лбу. Ты перечитываешь мои слова, задаваясь вопросом, а подлинные ли они. Именем нашей старой дружбы я могу заверить тебя, что тут нет ни лжи, ни старческого маразма, ни преувеличения.

И вот перед нами имя, которое не произносится: Йод, хе, вау, хе — то, что выбрал Элохим, чтобы явиться Моше в неопалимой купине. Имя, которое породит новую связь между Израилем и его Господом и чья суть содержится в формуле: Эхиех, ашер, эхиех. «Я тот, кто я есть».

Должен ли я подчеркивать значение этого явления?

Сколь бы необразованным ни был этот Ицхак Баруэль, иудей в нем не мог не знать значения тетраграмматона. Пусть и неспособный объяснить значение этого явления, он, тем не менее, понял, что табличка заряжена божественной силой.

Думая об этом на расстоянии веков, я представляю, как он, испуганный, хватает таллит, накидывает себе на плечи дрожащей рукой и, как требует традиция, остается неподвижным время, необходимое, чтобы пробежать десять локтей. Быть может, он даже нашел в себе силы помолиться.

Затем он завернул сапфировую Скрижаль в ткань, осторожно прижимая к груди. И шагом, ставшим тяжелым от бремени совершенного открытия, он начинает долгий путь, который приведет его в Испанию.

Я давно потерял след Ицхака. Я искал его в Кастилии, Арагоне, Кордове. На берегах Дуэро, у подножия Сьерра-де-Гредос. Я думал найти его в Коимбре, а он был в Гранаде. Я рассчитывал увидеть его в Кадисе — он жил в Логроно. На самом деле, когда я говорю, что потерял его след, то имею в виду, что не смог восстановить его маршрут. Но сердцем я никогда не покидал Скрижаль. И не зря! Она на протяжении веков оставалась в одной и той же семье. Моей. Полагаю, как только я назвал имя Баруэль, ты его тут же связал с моим: Абен Баруэль.

Не видишь ли ты теперь лучше, что произошло?

Я — не прямой потомок изгнанника из Вавилона. В моих жилах течет немного его крови.

Что до Скрижали, то я обнаружил — вернее, следовало бы сказать, вычислил, — что с ней произошло.

Обосновавшись в Испании, мой дальний предок построил дом. Завел детей. И поведал им, чему довелось ему быть свидетелем накануне отъезда на Полуостров. Он показал им табличку. И наказал защищать ее даже ценой жизни, если необходимо, и в свою очередь передать потомкам. Вполне вероятно, даже, скорее всего, что никто из них не принял всерьез слова старика, но, тем не менее, волю его исполнили. Предмет хранили из поколения в поколение, и, полагаю, считали ценным лишь из сентиментальных соображений.

А теперь я перескачу во времени, чтобы перенести нас во дни более близкие.

7 января 1433 года, в день, когда мне исполнилось тринадцать (мы тогда жили в Бургосе), Хаим Баруэль, мой отец, в свою очередь рассказал мне эту историю — точнее, то, во что превратилась с течением веков легенда о сапфировой Скрижали. Он произнес ту же речь, что когда-то произнес его отец. Я отлично помню тот момент, когда он вынул табличку из заскорузлой ткани, в которую она была обернута. Спешу сообщить тебе, что мое разочарование было очень велико. Что? Вот это вот? Эта синяя табличка? Цвет, конечно, довольно приятный, но в нем не было ничего уникального или оригинального. К тому же — и это еще больше усилило мое разочарование — ее поверхность была безнадежно пустой, гладкой, лишенной каких либо знаков. И куда же подевались буквы, которые, как говорили, появились, сверкая, перед очами моего предка? Этот знаменитый тетраграмматон:

Никаких следов и уж тем более никакой реакции на мое удивление. На мои вопросы отец лишь еще раз повторил завет предков.

И на этом все. Предмет убрали и больше никогда о нем не упоминали.

Отец умер, когда мне исполнилось двадцать пять лет.

Как раз в этот период я начал интересоваться каббалой. Из этого интереса и зародились наша встреча и наша дружба. Если я никогда не считал нужным рассказывать тебе о Скрижали, то лишь по одной простой причине: у меня это вылетело из головы. Да и времена тогда были трудные.

Вспомни, это был 1445 год. Реконкиста в самом разгаре. Арабские королевства рушились одно за другим.

Шли годы. Я женился. А несколькими месяцами позже — ты тоже.

Наступило фатальное 1 ноября 1478 года. Булла Папы Сикста IV, пресловутая «Exigit sincerae devotionis», дала Изабелле с Фердинандом право назначать инквизиторов веры.

Именно в этот момент наши с тобой судьбы разделились. Как тысячи наших, я предпочел обращение в христианство, тогда как ты и твои, вы эмигрировали в Гранаду, в этот последний арабский город, где наши братья еще могли обрести некоторую передышку.

А теперь, друг Самуэль, на тот случай, если твой интерес несколько упал при упоминании этих исторических дат, я желал бы, чтобы он снова возрос. Поскольку настал момент, когда мое доверие требует самого пристального внимания.

Примерно шесть месяцев назад я, как обычно, сидел за моим рабочим столом. Уже несколько недель я трудился над редакцией одного аналитического эссе из Танна деве Елиияху, этой этической мидраш, которая… Но не тебя мне учить тому, чему учит школа Илии.

Так что я продолжу.

Вдруг без всякой причины меня словно что-то толкнуло. Мое внимание мне не подчинялось и само собой сосредоточилось на сундуке орехового дерева, стоящем у стены.

Сначала я лишь испытал раздражение. И попытался снова сосредоточиться на работе, но тщетно. Почему этот предмет мебели, стоящий на том месте спокон веку, вдруг так настойчиво привлек мое внимание? И тут я вспомнил… Это в нем хранилась Скрижаль.

Более сорока лет я не интересовался этим предметом. Тем не менее я выполнил наказ моего отца и передал слово в слово легенду Дану, моему единственному сыну. Но тогда почему? Почему этой ночью я вдруг вспомнил о ней?

Нехотя я встал из-за стола и направился к сундуку. Не знаю почему, но я немного помедлил, затем, очень медленно, поднял крышку. Табличка по-прежнему лежала там, на том же месте. Я взял ее и, как и мой отец почти полвека назад, вынул ее из обертки. И тогда… поверишь ли ты мне, Самуэль, друг мой? Тетраграмматон снова появился:

Йод. Хе. Bay. Xe. Непроизносимое имя Бога.

Я попятился. Осмелюсь сказать, в ужасе.

Сердце билось так, словно вот-вот лопнет, я пытался вдохнуть, хватаясь за воздух, как потерявший равновесие канатоходец.

Это был не сон, не иллюзия, рожденная стареющим мозгом. Нет. Я это утверждаю! Я ВИДЕЛ буквы. ИМЯ, которое пишут, но никогда не произносят. Я видел их такими, какими видел мой предок Ицхак на берегах Евфрата.

Веришь ли ты мне, Самуэль, друг мой?

А придется. Придется, потому что дальнейшее еще больше потрясает.

Через несколько минут тетраграмматон, как огонек пламени, который медленно колеблется, а затем угасает, исчез. Я стоял, остолбенев, задаваясь вопросом, не привиделось ли мне все это. Но недолго. На синей поверхности начал появляться текст, будто написанный невидимой рукой.

По мере того как он проступал, мне казалось, будто фразы отрываются от поверхности и поднимаются к небу, прежде чем проникнуть в мой взор. Я ощущал, как они проникают мне в душу с яростью потока, мчащегося с вершины.

Фраза следовала за фразой. Совершенно ясные.

Никаких сомнений быть больше не могло. Адонаи говорил со мной. Элохим говорил со мной. По каким-то еще не ясным мне причинам Всевышний избрал меня, меня, Абена Баруэля, дабы я стал получателем Его послания.

Я прочел столько книг, Самуэль! Всю свою жизнь я посвятил стремлению понять непонятное, разгадать неразгадываемое, узреть незримое. Не раз мне казалось, что я познал Истину, или то была Ложь?

Я изучил Тору, впитал в душу Талмуд и Зогар. Влекомый жаждой знаний, я обратился к другим священным книгам. Сначала я изучил ту, что мусульмане называют «Руководство», я имею в виду Коран. И обнаружил там на своем месте Авраама и Моше. Затем мне захотелось разобраться, где правда, где ложь в мифе о Иешуа, Иисусе Христе. И в этом четверо евангелистов оказали мне огромную помощь.

Как видишь, Самуэль, я читал. Задыхаясь, пробирался по пустыням и зеленым долинам, поднимался к звездным небесам, отчаянно пытаясь сосчитать звезды. Я познал восходы отчаяния и закаты мудрости. Но ничто — слышишь, Самуэль? — ничто и близко не походило на смысл того послания, что было мне доверено.

Не знаю, сколько времени я простоял, глядя на голубую поверхность. Сапфировая табличка снова опустела. Опять стала гладкой и чистой, но, несмотря на все усилия, я никак не мог оторвать взгляд от этой пустой поверхности.

Над Тахо уже алела заря, когда я, наконец, решил, что пора прийти в себя. Я и так уже потратил много времени.

Хоть мне и было однозначно запрещено передавать кому бы то ни было содержание Откровения, я все же позволил себе поведать тебе результат. Он касается моей личной судьбы.

В самом начале письма я сообщил тебе о моей грядущей смерти потому, что мне о ней было сказано. Сегодня 3 февраля. Мне было предсказано, что служители Святой Инквизиции, по всей вероятности, в сопровождении алькальда и альгвасилов, придут за мной 9-го, через шесть дней. Я уже знаю, в чем меня обвинят: «Переодевался в день шаббат и отказался в день субботний есть сало». Доносчик мне неизвестен. Но мы ведь с тобой знаем, что это может быть кто угодно: сын может донести на отца, жена на мужа, брат на брата. Даже сам обвиняемый, которого заставляют угадать, в каком преступлении его обвиняют, о чем несчастный и знать не знает, и покаяться в нем.

Так что когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет.

Занятное ощущение, правда? Ты держишь в руках этот исписанный листок, еще хранящий тепло моих пальцев, тогда как плоть моя уже превратилась в пепел.

Полагаю, первой твоей реакцией будет недоумение по поводу этого запоздалого послания. В конце концов, чудесное событие, коему я был свидетелем, произошло шесть месяцев назад. Но я не мог написать тебе раньше. Не мог, потому что должен был выполнить одну миссию. Поставленный в известность о моей грядущей смерти, я должен был спрятать Скрижаль в надежное место.

Именно этой задаче я и посвятил все оставшееся у меня время. Да, Самуэль. Именно это я и сделал. Я спрятал Скрижаль.

Отсюда вижу твое возмущение. Слышу твои гневные и обиженные вопросы. Должно быть, ты вскричал: «Как же так?! Мой друг Абен Баруэль обладал божественной табличкой, в которой содержится ответ на все вопросы, которые задают себе люди на протяжении вечности, и вот, вместо того чтобы поделиться ключом к тайне, он присваивает его себе. Прячет его. Абсурд! Святотатство!»

Нет, Самуэль, не абсурд и не святотатство. Я не могу вдаваться в подробности. Само содержание послания, что я получил, вынудило меня поступить именно таким образом. По причинам, которые я не имею права тебе объяснить, было необходимо, чтобы Скрижаль оказалась вне пределов досягаемости. Было необходимо, чтобы она сделалась предметом поиска. Отныне стало совершенно необходимо, чтобы она превратилась в своего рода Грааль, на поиски которого люди — ты, в частности, — непременно захотят отправиться. Захотят отыскать, а, следовательно, заслужить. Я открываю скобки, дабы уточнить, что использую слово «Грааль» отнюдь не случайно. Разве христианская легенда не гласит, что Грааль — это чаша, в которую собрали Кровь Иешуа, Христа? А Кровь разве не основная субстанция жизни, синоним сердца, центра? Возможно, ты этого не знаешь, но египетский иероглиф сердца также обозначает вазу и… скрижаль. Да-да, скрижаль.

Понимаешь меня? Наверное, нет, поскольку, надо полагать, гнев тебя ослепляет. Но доверься мне. Передохни. Успокойся. Через некоторое время ты увидишь, что я повел себя единственным возможным в этой ситуации образом. Когда ты в свой черед окажешься обладателем божественной вещи, все твое непонимание развеется в мгновение ока. Да, я сказал именно это: ты в свой черед. Поскольку, видишь ли, вопреки первому впечатлению я поступил отнюдь не легкомысленно. Я не покидаю этот мир, унося тайну с собой. Нет. Я приложил к этому письму подробный план, сделанный в форме подсказок. В него я вложил частички моей души. Если тебе удастся его расшифровать, будь уверен, что он приведет тебя туда, где я спрятал Скрижаль.

Нет ни малейших сомнений, что для того, чтобы преуспеть в этом, тебе понадобятся все твое терпение, мудрость и знания, которыми, я знаю, ты обладаешь. Я больше не знаю на всем Полуострове ни одного еврея, который бы обладал этим уникальным качеством: знал всю Тору на память. И все же я тебя предупреждаю: теолог и каббалист в тебе подвергнутся суровому испытанию, поскольку из уважения к человеку, эрудиту я не искал простоты.

Вот я и все тебе сказал.

Само собой разумеется, ничто не заставляет тебя предпринять этот поиск. Можешь порвать это письмо и приложенный к нему план, швырнуть их в огонь. Даже в огонь костра. Можешь посчитать, что все в нем сказанное — всего лишь бред сумасшедшего. Выбор за тобой. Я не требую ничего. Разве что, чтобы принятое тобой решение было в гармонии с твоей самой глубинной сутью. Только и всего.

И все же, прежде чем покинуть тебя, я бы хотел, чтобы ты поразмышлял над этими словами нашего Учителя, Моше Маймонида:

«Принцип принципов и основа всех знаний — это познание, что есть первая Сущность и что это Он положил начало всему сущему. На самом деле все твари небесные, земные и пространство между ними берут свое начало из Истины, что есть Он».

Я буду по тебе скучать, Самуэль, друг мой. Если дружба — это форма любви, то никогда прежде я не был так близок к ней, как сейчас.

Лех ле-шалом.

Абен Баруэль.

ГЛАВА 3

Подай ему милостыню, женщина, так как нет в жизни худшей участи, чем быть слепцом в Гранаде…

Гранада, 6 мая 1487 года

Самуэль Эзра нервно теребил острый кончик своей бороды. Он поморщился. Сегодня его неловкие пальцы, искореженные артритом, болели, как никогда.

Он еще раз перечитал последний абзац письма Абена Баруэля и услышал, как говорит сидящему в глубине комнаты тихо ожидающему молодому человеку:

— Твой отец был моим самым дорогим другом. И твердо повторил:

— Самым дорогим другом.

— Я знаю, ребе Эзра. Отец разделял ваше чувство. Задолго до встречи с вами я многое о вас слышал. Сколько себя помню, отец постоянно вспоминал два имени — ваше и Сары, моей умершей матери.

Раввин молча склонил голову. Канделябр освещал его резкое, костлявое лицо. Колеблющийся свет на мгновение замирал на исчерченном морщинами лбу, затем бежал вдоль носа, на секунду освещал серые круги под глазами, прежде чем отразиться в ясных голубых глазах — единственном светлом пятне на этой темной сгорбленной фигуре. Какой разительный контраст с юношеской свежестью Дана Баруэля! Двадцать лет Дану, семьдесят — Эзре. Две жизни: одна в самом начале, другая — в конце.

Какое же оно тяжелое, это чувство, что свернулось комком в груди и происхождение которого ему хорошо известно! Оно не имело никакого отношения к сведениям — сколь бы поразительными они ни были, — изложенным в письме его друга. Это всего лишь горе. Огромное горе и, возможно, внезапное осознание того, что еще один отрезок жизни кончился.

Внезапно послышались приглушенные далекие взрывы, затем грохот канонады. Крики. Еще один залп.

Дан нервно вздрогнул.

— Да что происходит?

— Это дураки-арабы снова принялись рвать друг друга на части.

— Друг друга? Я думал, они воюют с Кастилией.

— Долго объяснять. Скажем так, уже несколько месяцев гражданская война сменяет другую, и, судя по тому, как идут дела, в Гранаде не останется ни одного живого воина, чтобы сражаться с кастильцами. Изабелла с Фердинандом смогут взять город голыми руками. Вернемся к этому письму. Оно датировано третьим февраля. Сегодня шестое мая. Почему так долго ждали, прежде чем передать его мне?

— Я всего лишь выполнял наказ отца. Отдавая мне эти бумаги, он особо подчеркнул, чтобы я ни в коем случае не передавал их вам, пока не получу официального подтверждения его смерти. А его продержали под арестом больше двух месяцев. Аутодафе состоялось двадцать восьмого апреля.

Эзра подавил дурноту.

Аутодафе. El auto publico de Fe. В этих словах сконцентрирована вся глупость человеческая. Перед глазами раввина промелькнули мысленные картинки. И он невольно подумал: «Отступничество влечет наказание». И тут же упрекнул себя за эту мысль, поскольку в глубине души знал — она не только наивна, но и несправедлива.

— Значит, теперь ты одинок в этом мире.

— Сирота, ребе, но не одинок. Я женат.

— Женат? В двадцать лет?

— Мне двадцать шесть.

— Значит, ты уже не жил с отцом. Но тогда — эти бумаги?..

— Мы с женой обосновались в Куэнке. Туда отец к нам и приезжал. — И поспешил добавить: — Кстати, мне необходимо вернуться туда поскорей. У меня двухлетний ребенок, да и работа ждет.

— Чем ты занимаешься?

— Я работаю у кожевенника.

— И речи быть не может, чтобы ты уехал посреди ночи. Ты ел?

Молодой человек смущенно отмахнулся.

— Да-да. Ты должен поесть. До Куэнки путь неблизкий. И отдохнуть немного тебе тоже не помешает. Тереза!

Послышались шаги. В дверном проеме появилась служанка. Полненькая, в фартуке, черные как смоль волосы закручены в узел, круглолицая. Лет сорока.

— Тереза, покорми-ка этого мальчика. Он проделал долгий путь. И подготовь ему постель. Он переночует здесь.

Женщина, кивнув, жестом пригласила Дана следовать за ней.

Оставшись один, Эзра неуверенно уставился на этот «подробный план, сделанный в виде подсказок», завещанный ему почившим другом. Откуда у него такое неприятное ощущение, эдакая смесь острейшего любопытства и страха?

Глубоко вздохнув, он приступил к изучению документа.

***

Сколько времени продолжалось чтение? Эзра этого не знал. Когда он выпрямился, свечи уже догорали. Воск, сперва потекший, а потом застывший, полностью покрыл восковыми сталактитами рожки канделябра. Фитили скорчились, и не составляло труда предсказать, что они вот-вот потухнут. Сквозь полуприкрытые ставни пробивалась заря.

Эзра сидел неподвижно, сраженный усталостью и растерянностью. Он едва расслышал сонный голос Дана Баруэля, спрашивающий:

— Ребе… Вы бодрствовали всю ночь? Вам нехорошо?

— Да! — рявкнул Эзра. — Мне нехорошо!

— Это из-за письма моего отца?

— Причина вовсе не в нем. — Он постучал по страницам скрюченным пальцем. — Рукопись неполная…

Юноша приблизился, несколько растерянный.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, мальчик, что по какой-то неведомой мне причине твой отец решил поразвлечься за мой счет. — Не давая юноше времени ответить, Эзра пояснил: — Слушай меня внимательно. Вот текст. Это что-то вроде книжечки, разрезанной на восемь неравных частей. В каждой части в заголовке есть слово «чертог». Не спрашивай у меня объяснения этому, ни причины, по каким твой отец счел нужным использовать это слово. Тебе достаточно знать, что можно заменить слово «чертог» словом «глава». Ты понимаешь, что я говорю?

Молодой человек кивнул.

— На первый взгляд запись кажется непонятной, сумбурной, недоступной пониманию. Представь себе пейзаж, где цвета и формы размыты. Перемешанную картинку. Или, еще лучше, вообрази портрет, где каждая черта заменена символом, в котором нет ничего человеческого. И при этом, я смело это утверждаю, данный тест чрезвычайно точный.

— На самом деле мой отец составил то, что обычно называют криптограммой.

— Совершенно верно. Однако — и это меня обезоруживает — большинство фраз, из которых составлен текст, не закончены. Посмотри.

Дан, наклонившись через плечо раввина, прочитал:

ПЕРВЫЙ ГЛАВНЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е. в царствии его.

Имя есть 6.

И в этот миг вопросил я Князя Божественного Присутствия. Я сказал ему: Как имя твое? И ответил он мне… был ли он одним из?.. Я, встретившийся с ним, сначала подумал назвать его Азазел. Я ошибался. Ошибка его была лишь в том, что повстречал он… и Ахмедая, и что жил в час, когда пишу я на вершине холма с пологими спусками, на пепле Гадеса.

У подножия этого холма спит сын Иавана, и сон его шепчет, вливаясь в море: верую, что нет… уверовали дети Израиля. Я из тех…

Молодому человеку пришлось перечитать дважды, прежде чем он осмелился высказать свое заключение.

— Полная белиберда!

— Я тебя предупреждал. Но я утверждаю: смысл есть. Зашифрованный, но есть. Конечно, не каждому дано расшифровать этот набор символов, и отец твой, кстати говоря, на это и рассчитывал. Только каббалист, да еще и необычайно эрудированный, имеет шанс в этом разобраться. И этим каббалистом, в чем Абен не сомневался, являюсь я.

— Но вы же буквально только что говорили, что это издевательство какое-то!

— Верно. Но я также сказал, что издевательство не в содержании записи, а в незавершенности ее. Вот… Прочти вслух этот отрывок.

Дан собрался было подчиниться, как снова начался орудийный гром. Молодой человек невольно с тревогой поглядел на улицу.

— Не бойся. Они дерутся возле Касбы. Это в другом конце города. Давай читай.

— И в этот миг вопросил я Князя Божественного Присутствия. Я сказал ему: Как имя твое? И ответил он мне…

— Теперь понимаешь?

— Простите, ребе Эзра. Это так невнятно…

— Медленно повтори последнюю фразу.

— Я сказал ему: Как имя твое? И ответил он мне…

— И ответил он мне… что? Не видишь, что тут не хватает концовки? И дальше: был ли он одним из?.. Чего? Три вопроса и продолжение, которое никак не вяжется. И повторяющиеся многоточия.

Эзра снова указал на следующую страницу:

— Ошибка его была лишь в том, что повстречал он… Повстречал кого? И вот еще тут: верую, что нет… И, наконец, уверовали дети Израиля. Я из тех… Из кого?

Голос раввина слегка повысился.

— Если бы лишь одна фраза была не дописана, то можно было бы подумать, что писавший просто на мгновение отвлекся. Но в данном случае это не так, поскольку такое повторяется! Возникает вопрос: почему? Почему Абен устроил подобную мистификацию? В сопроводительном письме нет даже намека на это.

— Возможно, тому есть объяснение.

— Слушаю.

Молодой человек внезапно смутился.

— Может быть, недостающие слова находятся в другом месте.

— В другом месте?

— Да. Может быть, они в том пакете, что я отдал вчера вечером, прежде чем прийти к вам.

— Ты хочешь сказать, что было еще одно письмо?

— Да. Почти такое же, как это. — Раввин пришел в ужас:

— Твой отец написал дубликат? Кому ты его отдал?

— Некоему… — Дан с трудом вспомнил имя, — шейху ибн Саррагу. Шахиру ибн Саррагу.

Эзра едва не задохнулся.

— Язычник?!

— Ну, во всяком случае, мусульманин, это точно.

— Да кто он такой, этот субъект? Дан сокрушенно покачал головой:

— Не сердитесь на меня, ребе. Я ничего о нем не знаю. Мне известно лишь, что отец настоятельно потребовал, чтобы в первую очередь я пошел к нему.

Нет, это уже точно слишком! Мало того шока, что Эзра испытал при известии о смерти друга, этой сумасшедшей истории о разговоре с Всесильным, так теперь еще араб!.. Закрыв лицо ладонями, он пробормотал несколько слов, которые, буде произнесены более разборчиво, можно было бы счесть размышлением вслух.

— Чего-то я не улавливаю, и мне это не нравится.

— Я хотел бы вам помочь, но…

Эзра неожиданно резво вскочил со стула. И лишь сейчас Дан оценил его рост. Раввин был очень высок, намного выше среднего, и чрезвычайная худоба вовсе не портила его, а наоборот, придавала некую утонченность.

— Ты немедленно отведешь меня к этому человеку.

— Это невозможно, ребе! Я должен вернуться в Куэнку! Не говоря уже о том, что выходить сейчас на улицу — сущее безумие!

Раввин нервным жестом сгреб бумаги, засунул в котомку и заторопился к дверям.

— Сейчас же! — приказал он тоном, не допускающим никаких споров. — Сейчас же!

Не успели они перешагнуть порог дома, как обоих окатил холод. Над городом медленно расцветала заря, окрашивая розовым снежные контуры Сьерра-Невады.

В южном квартале грохотала канонада.

— Где? — вопросил Эзра. — Где он живет?

— Да тут.

— Ты хочешь сказать, в Альбаисине?

— Ну да. Только на вершине холма. Примерно час ходьбы по крутому подъему.

— И речи быть не может, чтобы идти пешком.

— Но как же тогда?

— Как же — что? У меня есть лошадь, и я еще вполне способен взобраться на нее.

И действительно, на заднем дворе стояла лошадь. Дан ожидал увидеть какую-нибудь дохлую клячу, но это оказался великолепный вороной.

— Да не стой ты как пень! Помоги оседлать его!

Сам не зная как, молодой человек обнаружил, что уже едет верхом по лабиринтам улочек. Вопреки всем ожиданиям Эзра, несмотря на возраст, сидел прямо как жердь, с решительным выражением, придававшим ему горделивый вид.

Вскоре по правую руку на вершине лесистого холма показалась Альгамбра, мавританский дворец, о котором говорили — настолько он был великолепен, — что его возвел Аллах собственными руками. Они обогнули один из бесчисленных общественных водоемов, снабжавших город водой, миновали сады Хенералифе, в которых росли кипарисы и олеандры. На высоте Дарро они пересекли мост Кади и поскакали направо. Вооруженные люди бежали неизвестно куда, потные и взъерошенные.

Когда они добрались до вершины холма, над Торрес Бермехас начало появляться огромное красноватое солнце.

Возле мечети Абд Эль Рахмана Дан указал на стоящий в стороне дом, ослепительно белый, с двумя маленькими окошками.

— Это здесь.

— Отлично. Я ненадолго. — Старый раввин спешился.

— Погодите, ребе Эзра! Я не могу вас ждать. Мне совершенно необходимо вернуться в Куэнку. Я же вам говорил, у меня жена и ребенок!

Эзра резко повернулся. На его лице промелькнуло виноватое выражение.

— Понимаю. Прости, что задержал. Оставь лошадь себе.

— Благодарю вас, но она мне ни к чему. Раввин некоторое время молча изучал юношу.

— Цетеха ле-шалом. Счастливого пути, сын мой.

Он неожиданно схватил молодого человека и прижал к груди.

— Цетеха ле-шалом… — повторил он.

Отстранившись, он сунул под мышку котомку с рукописью Абена Баруэля и пересек расстояние, отделяющее его от жилища араба.

Едва дойдя до двери, он взялся за дверной молоток и резко постучал.

— Входите. Я ждал вас.

Показалось ли ему это, или в тоне хозяина действительно прозвучали иронические нотки?

— Вы меня ждали?

— Да. Ну, точнее сказать, я ждал кого-то, незнамо кого. Раз вы меня нашли, значит, вам известно мое имя. Не соблаговолите ли сообщить мне ваше?

— Самуэль. Самуэль Эзра.

— Салям алейкум, или вы, наверное, предпочитаете шалом леха?

Ироничные нотки, которые раввин уловил у своего собеседника, проявились более явно. С трудом подавив нарастающее раздражение, Эзра лишь пожал плечами.

— Не соизволите ли проследовать за мной? Нам будет спокойней в моем рабочем кабинете. Детишки уже скоро проснутся.

Как и все арабские жилища в Гранаде, этот дом выглядел скромно. В отличие от построенных на склоне домов у него не было патио. Мужчины миновали прихожую, прошли по прямому узкому коридору и оказались в небольшой светлой комнате. На квадратном шелковом ковре стоял письменный стол из массивного дуба. Стенные полки, заставленные черными книгами, создавали в помещении академическую атмосферу. Маленькая дверца справа в глубине комнаты вела на террасу.

Араб указал на диван, усыпанный парчовыми подушками.

— Присаживайтесь, прошу вас.

Эзра, воспользовавшись тем, что араб направился к бюро, внимательно оглядел хозяина.

Среднего роста, с могучей шеей, крепко сбитый, как бык. От него веяло силой. Лет пятидесяти пяти — шестидесяти. Нижнюю часть лица скрывала густая борода цвета «перец с солью», редеющая к ушам. Над темными глазами нависали кустистые брови.

Канонада снаружи усилилась.

— Должно быть, вам очень не терпелось приехать сюда. Сейчас прогулки по улицам Гранады небезопасны.

Эзра не ответил.

— Мне кажется, вы озадачены, или я ошибаюсь? Никаких сомнений: этот человек над ним издевается. Эзра вспомнил Абена Баруэля: да что же это за логогриф, которым он развлекался? Нужно встать и уйти.

— Шейх ибн Сарраг, если я озадачен, то и у вас, мне кажется, есть повод тоже быть озадаченным.

— Возможно. Все будет зависеть от тех выводов, к которым мы с вами придем. Во всяком случае… если вы того желаете.

Не успел Эзра что-либо ответить, как араб спросил:

— Вы верите в эту историю с сапфировой Скрижалью?

— А если я спрошу вас о том же?

— Дорогой мой, мы с вами слишком мудры, чтобы тратить время на игры такого рода. Ответьте мне. Вы верите?

— А если я скажу «да»?

Ибн Сарраг слегка откинул голову и некоторое время задумчиво стоял.

— Признайте все же, что это очень необычно. — И тут же поинтересовался: — Вы хорошо знали Абена Баруэля?

— Это был мой самый дорогой друг. Но вы? Что вас связывало с ним?

— Это был и мой тоже самый дорогой друг.

— Вы шутите!

На губах ибн Саррага промелькнула грустная улыбка.

— Ваша реакция меня не удивляет. Вы спрашиваете себя, как это еврей Абен мог удостоить своей дружбы араба, сына ислама? Гоя, как вы говорите. Я прав?

Эзра попытался скрыть свое смущение.

— Чтобы не было недопонимания, знайте, что я не очень жалую евреев. Я не испытываю особой симпатии к вашему народу. В Абене Баруэле я любил человека.

Что ж, по крайней мере, с этим все ясно.

— И в этом вся разница между вами и мной. Я же любил в Абене и еврея.

— Еврея… обращенного? Или другого?

— Вы очень меня разочаровываете, ибн Сарраг. И подумать только, буквально только что вы ссылались на мудрость. Я забыл, что вы араб.

Тут настал черед шейха смутиться:

— Не поговорить ли нам о ваших познаниях? Поскольку, думается мне, раз Баруэль выбрал вас, то не только ради дружбы.

— Уж наверняка. Полагаю, познания, что он обнаружил у вас, есть и у меня. Наверняка вы способны прочесть на память все сто четырнадцать сур.

— А вы относитесь к тем редким экземплярам, которые могут похвастаться тем, что знают наизусть все пять книг, составляющих Тору.

Эзра довольствовался тем, что лишь слегка кивнул.

— Вернемся к Скрижали.

Самуэль собрался было ответить, как его прервали три быстрых удара в дверь.

— Войдите! — бросил ибн Сарраг.

Вошел молодой слуга лет двадцати пяти, с тонкими чертами лица и гордым станом, неся крошечный поднос с дымящимся стаканом.

— Ваш чай, господин.

— Не желаете ли? — предложил шейх Эзре.

— С удовольствием.

— Обслужи нашего гостя, Сулейман. Мне принесешь другой.

Слуга удалился, косясь на Самуэля.

— Раб? — поинтересовался Эзра.

— Раб или слуга, какая разница?

— Огромная. В одном из вариантов человек свободен.

— Дорогой мой, все зависит от того, что вкладывать в понятие свободы. Но давайте не будем начинать этот диспут. Мне кажется, есть более насущные проблемы. Сапфировая Скрижаль. Вы дали понять, что она может действительно существовать.

Эзра, прежде чем ответить, отпил глоток чая.

— Я в этом убежден.

— Если это так, то, я полагаю, вы отдаете себе отчет, что мы имеем дело с самым невероятным, самым чудесным приобретением за всю историю человечества? Бесценным сокровищем. Доказательством бытия Бога!

— Вы забыли добавить одну существенную деталь: это рано или поздно приведет к крушению всей политической и религиозной системы, которая правит Испанией с установления Инквизиции.

Ибн Сарраг нахмурился:

— Я не очень понимаю связь.

— Поймете однажды — если этот день настанет, — когда увидите содержание послания.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но у меня такое впечатление, что вы уже предвидите это содержание. Это может быть, к примеру, стих, который утверждает главенство иудаизма над двумя другими религиями. Я угадал? — И добавил, слегка улыбнувшись: — А, по-моему, мы там увидим лишь руководство Аллаха.

— Не хочу вас обидеть, но Элохим или Адонаи мне кажется более вероятным.

— И по какой же причине, позвольте поинтересоваться? Термин «Аллах» вас, значит, шокирует?

— Нет, не шокирует. Но все же он, безусловно, связан с вашей религией. Если у вас есть дубликат письма Абена, то от вашего внимания не могло ускользнуть, что основным элементом этого события является тетраграмматон: йод, хе, вау, хе. Я не вижу, как этот текст может касаться ислама.

И снова появление молодого слуги прервало беседу. Обслужив хозяина, юноша покинул кабинет, опять бросив любопытный взгляд на раввина.

— Мне думается, вы несколько чрезмерно напыщенны, — продолжил ибн Сарраг. — Ключевым моментом письма Абена действительно является тетраграмматон, но в остальном это не так. Я имею в виду план.

Шейх взял лежащий на бюро листок и указал на котомку, которую Эзра положил на колени.

— Полагаю, все в ней?

— Увы, нет, поскольку другой частью обладаете вы.

— Вы хотите сказать, мы с вами в равном положении? Тогда я предлагаю сравнить первый Чертог. Вы увидите, что ошибаетесь, отбрасывая ислам.

— Отлично.

Эзра начал медленно читать:

ПЕРВЫЙ ГЛАВНЫЙ ЧЕРТОГ.

Да славится И. Е. В. Е. в царствии его. Имя есть 6.

И в этот миг вопросил я Князя Божественного Присутствия.

Я сказал ему: Как имя твое? И ответил он мне…

Он замолчал.

— Полагаю, у вас есть продолжение? Ибн Сарраг кивнул:

— Я зовусь Отрок.

— Был ли он одним из?..

— Спящих И Ракима…

— Повторите, пожалуйста?

— Спящие И Ракима. Этот термин вам наверняка ни о чем не говорит?

Эзра вынужден был признаться, что нет.

— Это выражение является частью восемнадцатой суры, именуемой «Пещера». В нескольких айатах можно обнаружить аллюзии на «спящих». Например, девятый айат: «Думал ли ты когда-нибудь о том, что обитатели пещеры и Ракима были одним из чудес среди знамений Наших». Или восемнадцатый: «И ты бы мог подумать, что они не спят, хотя они на самом деле спали…» — Шейх сознательно выдержал паузу, прежде чем закончить, улыбаясь краешком губ. — Так что, как видите, Аллах тоже фигурирует. К тому же есть не только это упоминание о «спящих». Не соблаговолите ли продолжить чтение?

— Я, встретившийся с ним, сначала подумал назвать его Азазел. Я ошибался. Ошибка его была лишь в том, что повстречал он…

— Что повстречал он Малика.

— Если не ошибаюсь, все слова, не имеющие отношения к еврейской религии, из моего текста изъяты! — буркнул раввин.

— Вы сами это сказали. Малик — это в некотором роде эквивалент имени, которое названо далее, то есть: Азазел…

— И Ахмедаи, — опередил его Эзра, указывая слово в абзаце.

— Поскольку дальше сказано: И Ахмедаи. А в нашей религии Ахмедаи — это демон. Точнее, демон супружеской связи. Тогда как в каббалистической литературе и мидрашах Азазел считается комбинацией имен двух падших ангелов: Оуза и Азаэля. Спустившиеся на землю во времена Каина, они морально пали. На самом деле Азазел может быть эквивалентом дьявола.

— Полагаю, вам известно, что такое хадисы?

— Что за вопрос! Это краткие повествования, содержащие описание поступков и высказываний вашего пророка.

— Ну, так знайте, что Малик там упомянут. Мухаммед, да славится имя его, — упоминает его как одного из стражей Ада. «Видел я также Малика, стража Ада». Так что в некотором роде наши три персонажа — братья. — Ибн Сарраг развел руками: — И вы по-прежнему не хотите Аллаха?

В ответ Эзра встал с дивана и подошел к шейху.

— Я продолжу!

И Ахмедая, и что жил в час, когда пишу я на вершине холма с пологими спусками, на пепле Гадеса.

У подножья этого холма спит сын Иавана, и сон его шепчет, вливаясь в море: верую, что нет…

— … верую, что нет иного Бога, кроме того, в кого уверовали дети Израиля. И я из тех…

И я из тех, кто покорился (Его воле)!

Последние слова Сарраг произнес с победоносным видом.

— Весь этот абзац, написанный Абеном, взят дословно из десятой суры, айат девяносто: «И сказал фараон: „Верую, что нет иного бога, кроме Того, в Кого уверовали дети Израиля. И я — из тех, кто покорился (Его воле)“. Последнее слово совершенно ясно намекает на ислам. Вам наверняка небезызвестно, что по-арабски слово «ислам» происходит от глагола «аслама», который означает «покоряться». Покоряться Богу, естественно. Из чего вытекает, что мусульмане — те, кто «покорился».

Мужчины уставились друг на друга, как борцы на арене. Ибн Сарраг заговорил первым. Его тон несколько утратил уверенность.

— Могу я вам кое в чем сознаться? Я совершенно растерян.

— Я тоже. Особенно когда думаю о том, что мы с вами всего лишь разобрались с первым Чертогом, а есть еще семь других.

От разрывов более близких, чем раньше, вздрогнули стены комнаты. Шейх хлопнул ладонью по крышке бюро.

— Чума на этих князей и интриганов, которые их поддерживают! Да повергнет их шайтан в геенну огненную и навсегда избавит нас от них!

На губах раввина расцвела веселая улыбка:

— Так-то вы отзываетесь о ваших братьях?

— Братьях? Если эти мусульмане, которые режут друг друга, — мои братья, то я отрекаюсь от таких братьев! Эти безумцы совершают преступление против Аллаха, против самой природы! — Он резко встал. — Пойдемте! Я покажу вам кое-что.

Шейх подошел к маленькой дверце в стене, распахнул ее и пригласил гостя выйти на террасу.

— Посмотрите! Полюбуйтесь этим великолепием!

Отсюда открывался вид на всю Гранаду и окружающий ее ландшафт. Город уже задыхался от жары. Покрытая трещинами Вега колебалась от знойной дымки и легкого ветерка со Сьерра-Невады. Прямо напротив возвышалась Альгамбра, ее дворы и сады, усаженные розами и лимонами. Внизу прямого ущелья, расширявшегося на выходе с гор, простиралась долина Дарро. Если бы не грохот канонады, доносившейся с Касбы, можно было бы услышать журчание реки. К югу простирались огромные леса и фруктовые сады, меж которых тек серебристый Хениль, питающий многочисленные оросительные каналы.

— Вы понимаете… Этот сад Аллаха они уничтожают. Последнюю арабскую мечту в Андалусии. Сопротивление христианским королям и так дело довольно безнадежное, так в довершение всего наши собственные вожди сцепились между собой! Еще более печально говорить, что Гранада однажды падет из-за женской ревности…

Раввин скептически глянул на него:

— По-моему, вы сильно преувеличиваете.

— Вы находите? С тех пор, как эта пленница-христианка, эта Изабелла де Солис, ставшая после принятия ислама Сорайей, вошла в жизнь султана Абу эль Хассана, этот человек потерял голову. Он, начавший свое правление величественно и мудро, заканчивает его деспотом и глупцом! Он дошел до того, что предал свою законную супругу Айшу, предпочтя детей от этой христианки Абу Абдалле Мухаммеду, которого христиане прозвали Боабдилом, и его брату Юсуфу. Именно потому, что Айша почувствовала, что трон может ускользнуть от ее детей, она и устроила заговор против своего мужа, последствия которого широко известны… — Сарраг неожиданно взъярился: — Плевать мне на эти дрязги! Пусть они все сдохнут, лишь бы Гранада уцелела! Потому что если арабы потеряют последнюю территорию в Андалусии, они навсегда утратят право на счастье.

Пока они разговаривали, под небесами опять воцарилась тишина. Стало слышно журчание Дарро. Снова проснулись ароматы, выйдя из укрытия, куда их задвинула убийственная глупость людей.

— Не продолжить ли нам беседу внутри? — предложил Эзра.

Шейх согласился.

Усевшись за свое бюро, он поинтересовался:

— Вы не задавались вопросом, почему Абен выбрал слово «чертог»? Не было бы проще использовать термин «загадка»?

— Вспомните, в записях, что он нам оставил, он выделяет персону Ханоха, или Еноха, подчеркивая, что тот был первым хранителем божественного послания. Так как же не провести параллели с этими таинственными произведениями, именуемыми «книги Еноха»? Потому что, представьте себе, они существуют, и их три: эфиопская книга Еноха, славянская книга Еноха и иудейская книга Еноха. Знаете, как их называют все вместе?

Сарраг покачал головой.

— «Книга Небесных Чертогов». Учитывая, что иудейская книга Еноха сама по себе разделена на Чертоги.

— Вы не ответили на мой вопрос. Почему «чертог»?

— Потому что — во всяком случае, я так думаю — на языке алхимиков «чертог» означает тайну. В высшей сфере. И как таковой является центром мира, страны. Мне думается, разделив свой план на «чертоги», наш друг хотел обратить наше внимание на важность символики в наших поисках. Может быть, это скрытое предупреждение.

— А это прилагательное? Я имею в виду слово «главный».

Раввин воздел руки к небу.

— Я заметил. Некоторые чертоги называют «главными», некоторые — «малыми». Ну, в данном случае вынужден признать, что ничего не понимаю.

— И еще: каким образом расшифровка смысла, скрытого в этом Чертоге — если нам это удастся, — приведет нас к Скрижали?

Самуэль Эзра вернулся на диван.

— Думаю, если нам удастся разобраться с символами, содержащимися в этом тексте, мы, таким образом, обнаружим точные указания места, где спрятана Скрижаль. — Он вздохнул. — Знаете, я всю ночь напролет размышлял над этой проблемой.

— Пусть вас утешит, что я был занят тем же. Во всей этой путанице все же кое в чем мы можем быть уверены. А именно в двух моментах. Восемь Чертогов разделены на части. Вы обладаете одной частью, я — другой.

— И это означает?..

— По каким-то неведомым нам причинам наш друг Абен Баруэль хотел объединить нас.

— Связать, вы хотите сказать!

— Без меня у вас ничего не выйдет. И наоборот.

— Но это же совершенно абсурдно, признайтесь!

— Абсурд, возможно. Но мы ничего не можем поделать, Эзра. Дело обстоит именно так.

— Скажите, ибн Сарраг, почему вы заинтересованы в этой Скрижали? Вся ее история полностью иудейская. С незапамятных времен она всегда передавалась только евреям. Вы ведь сами прочли, как и я: Авраам, Иаков, Левий, Моисей, Осия, Соломон, Ицхак Баруэль и другие неизвестные. Душа этой Скрижали заряжена Историей моего народа. Ну и?..

— Вы меня поражаете! Какой человек, ученый, поэт, влюбленный в Науку или Литературу, принц или нищий, не мечтал бы узреть хотя бы на мгновение неопровержимое доказательствосуществования Бога? Ответьте мне! Покажите мне такого человека. Кроме того, если я правильно понял объяснения Абена, эта Скрижаль ответит на основные вопросы человечества. Он сказал именно человечества. А не конкретно евреев. Считаете ли вы, что тут нет места потомкам того, кто назвал себя «печатью пророков»? Я имею в виду Мухаммеда, да благословит Всемогущий его имя!

Эзра не колебался ни секунды:

— Никакого. Не в данном контексте. Я вам повторяю: Скрижаль предназначена моему народу, избранному народу.

Араб с отвращением всплеснул руками.

— Наконец-то слова, которых я ждал! Избранный народ! Вековечная претензия. Вы забыли, что более не имеете на это права, если вообще когда-либо имели! Вы предали заповеди Моисея! И не единожды, а тысячи раз! Должен ли я напомнить, что сказал о вас Пророк? «Те, кому была доверена Тора, и которые затем отринули ее, похожи на несущего книги осла».

Эзра, побледнев как полотно, поднялся.

— Осел вас приветствует, шейх ибн Сарраг.

— Как вам будет угодно.

Раввин быстро собрал листочки и ринулся к двери.

— Так уходите, Самуэль Эзра! Уходите же!

В тот момент, когда дверь уже почти захлопнулась, араб воскликнул:

— Но помните: это не от меня вы бежите! А от вашего друга Абена Баруэля! Это его память вы предаете! Его память! — Гневным жестом ибн Сарраг смел разбросанные по бюро листки. — Будь прокляты недоверчивые!

— Есть одна сура, которую вы забыли упомянуть, шейх ибн Сарраг…

Араб подскочил. Он не слышал, как Эзра вернулся.

— Да, — продолжил тот. — Если память мне не изменяет, это сорок седьмой айат второй суры:

«Сыны Израиля! Вы вспомните ту милость, которой вас Я одарил, и то, что Я возвысил вас над прочим людом».

Араб немного расслабился.

— Вы только что дали мне дополнительный повод наложить руку на эту Скрижаль. Причем самый лучший. Я цитирую Баруэля:

«И тогда эти люди смогут обрести свет во времена тьмы, утешение в моменты сомнений, мудрость, когда кругом царить глупость, истину, когда кругом главенствует ложь».

Мы, наконец, узнаем, за кем Истина, за Мухаммедом или Моисеем. Кто из них придерживался истинной веры. Единственной.

— В таком случае прекращение поиска будет воистину святотатством. Я не прощу себе, если пропущу окончательное откровение: посрамление ислама.

— Дорогой Эзра, ну, ошибка восьмисотлетней давности, пусть. Но ложь, восходящая к временам Адама и Евы! Признайтесь, это будет апофеоз!

Раввин презрительно отмахнулся:

— Увидим. Но все же позволю себе обратить ваше внимание на то, что Абен ни словом не упомянул о содержании полученного им послания. Может оказаться так, что мы найдем табличку, а она опять замолчала.

— А вы не думаете, что игра стоит свеч?

Самуэль согласно кивнул:

— Я сожалею лишь об одном: что вынужден играть в эту игру вместе с вами.

Ибн Сарраг склонил голову.

— В утешение скажите себе, ребе Эзра, что могло быть и хуже.

— Хуже, чем мусульманин?

— Да. Вы могли бы столкнуться с христианином.

ГЛАВА 4

Ничто не может быть абсолютной истиной, и даже это не абсолютная истина.

Мультатули Королева приоткрыла веер и резкими короткими движениями принялась обмахиваться. Вокруг нее полукругом сидели фрейлины, облаченные в тяжелые туалеты из парчи с кружевами, тихие и исполненные почтительности. Дамы хранили молчание, или почти, следя за тем, что произносит королева, дабы либо рассмеяться, либо сохранить серьезность.

В глубине зала, затянутого расшитой золотом драпировкой, на шелковых подушках сидели прямо на полу три воспитанницы с личиками архангелов — полная противоположность этим одетым в темное чрезмерно напудренным женщинам.

Возле массивных дубовых дверей, прислонившись к стене, тихонько переговаривалась пара: женщина и ее кавалер.

Королева на мгновение перестала обмахиваться веером и с веселым любопытством обратилась к Мануэле:

— Это правда, что мне только что сказали, донья Виверо? Вы великолепно владеете картами?

Молодая женщина напряглась. Она никак не могла освоиться с этим обращением на «вы», на которое переходила в беседе с ней королева всякий раз в присутствии посторонних. Мануэла воспринимала это как урон, наносимый их дружбе, даже как некий отказ от издавна связывающих их уз.

— Ваше Величество, те, кто превозносит мои таланты, сильно преувеличивают. Скажем так: с некоторых пор меня интересует эта карточная забава, произведшая фурор в Италии.

— Мне сообщили, что это своего рода… — Изабелла задумалась, подбирая слова, — инструмент для гадания? Это так?

Не дожидаясь ответа Мануэлы, она продолжила, призывая фрейлин в свидетели:

— Неужели существуют настолько наивные люди, полагающие, что можно предсказать будущее?

Послышалось приглушенное хихиканье, подчеркнутое мягким шелестом вееров.

— Так просветите же нас, — предложила королева.

— Да, — осмелился поддержать ее чей-то высокий пронзительный голос, — просветите нас, донья Мануэла. Вы ведь все знаете.

Мануэла огляделась. Она всегда не выносила этих женщин, их подобострастие, пустоту их ежедневного существования: они ведь только и делают, что проводят бесконечные часы перед зеркалом, покрывая лицо белилами, накладывая поверх румяна и киноварь. Даже непонятно, хотели они приукрасить себя или замаскироваться.

Фрейлина с высоким пронзительным голосом, живое воплощение этой моды, дошла в своей глупости даже до того, что покрыла губы слоем воска, и от нее исходил тяжелый запах розовой воды.

Мануэла прочистила горло и усилием воли подавила желание высказать этой клуше пару теплых слов.

— Ваше Величество, мне думается, сейчас неподходящее время дискутировать о том, действительно ли карты Таро обладают способностью предсказывать или нет. Вкратце же речь идет об игре, наверняка одной из самых древних, где задействованы символы, и никак нельзя усомниться в эзотерическом наставлении, передаваемом ею через века.

— Самая древняя в мире игра, вы говорите? — с иронией произнес чей-то голос. — Но, насколько мне известно, дорогая, во времена визиготов карты не существовали?

Это возражение было встречено одобрительным хихиканьем.

— Донья Сесса, не могу не преклоняться перед богатством ваших познаний. Тем не менее знайте, что символизм, являющийся самой сутью Таро, существует с начала времен. На всем протяжении истории в изучении форм, в которые человеческий разум облачает свои размышления и в которых выражает результат своих размышлений, встречается этот процесс, заключающийся в том, что некоторые мысли обозначаются фигурами или цветами.

Мануэла помолчала, и на губах ее появилась приторная улыбка.

— Вот вам пример. Когда мы смотрим на ваш умелый грим, то можем сказать, что вы некоторым образом являетесь живым символом.

— Боюсь, что не совсем вас поняла. Живым символом? Но чего же?

Донья Сесса поерзала на стуле, взглядом призывая товарок на помощь. Уловила ли она насмешку в словах Мануэлы или восприняла их как комплимент?

Королева решила положить конец дискуссии:

— Вернемся к Таро. Донья Мануэла, вы действительно верите, что по картам можно прочесть будущее? Разве грядущее не в руках Господа и лишь Его одного?

— Безусловно, Ваше Величество. Однако, судя по всему, существуют некоторые люди, обладающие искусством расшифровывать символы. Пройдя первый этап, они переходят к следующему, то есть к их толкованию.

Кавалер, расположившийся в другом конце зала, бесстрастно проговорил:

— Донья Виверо, разве толкование не зависит от эмоций толкователя и его познаний или отсутствия оных по тому предмету, который он толкует? Не предоставляет ли ваша теория полную свободу для любых измышлений?

Стоявшая рядом с ним женщина тоже весело вмещалась в разговор:

— Значит, если одна из нас увидит во сне бьющие колокола, то должна тут же сделать из этого вывод, что ей грозит опасность или ее дому грозит пожар? По-моему, это глупо, нет?

— Как бы то ни было, — отрезала донья Эстепа, самая старшая из фрейлин, — все эти штучки с предвидением суть происки дьявола. Нам не следует даже затрагивать подобные темы!

Королева встала и объявила во всеуслышание:

— Дамы, все это было весьма поучительно. Можете удалиться. — И устремила взгляд на Мануэлу: — Подожди, — проговорила она одними губами.

Как только фрейлины и кавалер покинули помещение, Изабелла знаком велела Мануэле приблизиться.

— Мне известны твои чувства в отношении этих дам. Но прояви ты нетерпимость, тебе стало бы только хуже.

— Вы правы, Ваше Величество. Но когда терпимость должна стоять у изголовья человеческой глупости, это требует огромных усилий.

— Предскажи мне будущее… Мануэла оторопело уставилась на нее.

— Карты Таро у тебя с собой?

— Нет, Ваше Величество, но если вы дадите мне минутку, я…

— Отлично. Найдешь меня в моих покоях. Там нас никто не побеспокоит.

— Вам действительно этого хочется? Я далеко не такая умелая, как вам наговорили. Вы сильно рискуете оказаться разочарованной. Вы уверены, Ваше Величество?

Вместо ответа Изабелла лишь помахала веером перед носом подруги.

— Иди… Да иди же!

Они сидели друг напротив друга за маленьким круглым столиком, стоящим посередине спальни.

— И что мне теперь нужно делать? — спросила королева.

— Перемешайте карты и разделите колоду левой рукой.

— А правая рука обладает меньшими способностями вытягивать счастливые карты?

— Конечно, нет. Но левая рука — со стороны сердца. Изабелла скорчила скептическую гримаску, но все же послушалась.

— Ну вот, готово, — провозгласила она, кладя колоду на стол рубашкой кверху.

Мануэла разложила колоду веером и предложила:

— Выберите наугад двенадцать карт и разложите их в круг.

И снова королева исполнила пожелание подруги.

— А почему нужно выкладывать именно эту фигуру?

— Ну, вроде бы между Таро и астрологией существует связь. Этот круг должен символизировать Зодиак. Как вы можете убедиться, у нас двенадцать карт, как двенадцать знаков Зодиака.

— Все это кажется мне довольно туманным. Но продолжай…

Мануэла положила руку на первую карту, ту, что лежала крайней слева, и вроде бы заколебалась.

— Чего ты ждешь?

— Все же повторю еще раз: я неопытная гадалка. Вы не должны ни в коем случае воспринимать мои предположения как истину в последней инстанции. Это всего лишь игра, Ваше Величество. Всего лишь игра.

— Если бы я тоже не была уверена, что это лишь игра, то ни за что не пошла бы на это. Разве ты забыла, что я — дитя Церкви? А мы знаем, что говорит Церковь о предсказаниях.

Мануэла перевернула первую карту.

— Суд. Двадцатый главный аркан. Между Солнцем и Миром, являющимися основными арканами, двадцатый аркан нам сообщает о событиях, о которых Бог нам провозглашает через ангела Апокалипсиса. Видите ангела… Он с белым ореолом и держит в правой руке трубу, которая касается вершины горы…

— И это значит?

— Что вы накануне какой-то развязки, но вам предстоит сделать решающий выбор.

Королева коротко рассмеялась.

— Решающий выбор? Да я только этим и занимаюсь с самого рождения!

— Знаю, Ваше Величество. Но тут речь идет о решениях намного более серьезных, чем те, что вам доводилось принимать в прошлом. В зависимости от того, выберете ли вы один путь или другой, последствия для вас — а, следовательно, для Испании — окажутся необратимыми. К тому же… Видите… Крылья и руки ангела — цвета кожи, что позволяет считать, что он из того же материала, что и люди, что он — их брат, и что каждый человек тоже может обрести крылья духовности, если сумеет сохранить меру и равновесие в своем стремлении. Послание совершенно ясное.

Изабелла лишь скорчила недоверчивую гримасу. Мануэла перевернула вторую карту.

— Солнце… Знак, символизирующий огромное богатство, процветание. Из всех арканов этот — самый загадочный. Преобладание желтого цвета символизирует золото и урожай…

— Золото? Да откуда ему взяться? Казна пуста…

— Не знаю. Возможно, богатства придут не из наших земель.

— От внешних завоеваний?

— Не могу больше ничего сказать.

— А урожай?

— Он наверняка символизирует конец войны.

Королева ждала продолжения.

— Мир, — проговорила Мануэла, открывая третью карту. — Мир, который следует за Солнцем.

— То есть?

— Мир, или Корона Волхвов, как правило, символизирует вознаграждение, завершение какого-то деяния, результат усилий, процветание, успех.

— Падение Гранады?

Мануэла подтвердила ее догадку вопросом:

— А разве можно представить иное наступление мира? Она быстро перевернула четверную и пятую карты и не сдержала удивленного жеста.

— В чем дело?

Поскольку Мануэла не реагировала, королева решила продолжить сама.

— Я ничего не смыслю в этой игре, но могу сама описать, что вижу.

Она указала на первую карту.

— Папа Римский! Затем на вторую.

— Дьявол!

Мануэла кивнула.

— Это ужасно! Что тут делает этот Князь Тьмы?

— Это всего лишь символ. Он означает желание человека удовлетворить свои страсти любой ценой. Вместо царства порядка он влечет падение к хаосу и распаду.

— Ты не ответила. Откуда он в этой игре? Что он символизирует?

— Скорее кого.

— Человека?

— Конечно, человека. Могущественного человека. У него «верная душа. Вам следует опасаться его.

— Но кого? Назови имя!

Мануэла не удержалась от улыбки:

— Это невозможно! У этой игры есть пределы.

Изабелла указала на карту с изображением Папы:

— А он?

— Это тот, кто ведет человечество по пути прогресса. Это — долг, мораль и сознательность. Следовательно, он — противник черного человека. И он так же близок к вам, как и другой. Он вас защитит. Он вас просветит. Для Света он то, чем является для Тьмы его альтер-эго.

Королева прикрыла глаза, словно желая придать обеим картинкам человеческие черты.

— Что-нибудь еще ты видишь? Мануэла уже перевернула шестую карту.

— Шут в пятом доме… Странно…

— Что еще ты намерена мне сообщить?!

— Мне трудно растолковать эту карту…

— А надо!

— Видите ли, Ваше Величество, существует три разновидности шутов: тот, что имел все и все вдруг потерял; тот, у которого ничего не было и который вдруг неожиданно все приобрел; и, наконец, шут, скорбный разумом. Если бы я осмелилась, то сказала бы, что в данном случае наиболее вероятен третий вариант.

— Сумасшедший в моей семье?

— Или кто-то, кто станет ее членом…

Изабелла застыла, затем быстро собрала карты, смешала, сложила в колоду и протянула Мануэле.

— Забирай свою игру. И если хочешь совет, то сожги ее или выброси в воды Тахо. Это весьма опасное развлечение — пытаться предсказывать судьбу при помощи картинок. Более того: желать узнать волю Создателя — это приоткрыть двери в ад и несчастью. Доказательство тому — эта карта, представляющая дьявола. Я не случайно ее вытянула. Ты, которая играет с символами, должна это понимать. Поверь мне, это знак. Избавься от этих карт. Избавься как можно быстрей!

Не говоря больше ничего, она встала и повернулась спиной к Мануэле, указав пальцем на затылок.

— Помоги мне, пожалуйста, снять этот шиньон…

Гранада, тот же день . Двое мужчин сидели на корточках возле письменного стола, разложив подробную карту Испании и поставив чернильницу и перо. Было около трех часов пополудни. Теплый ветерок доносил до них шум улиц Гранады.

С рассветом бои прекратились. Согласно последним сведениям, юный Боабдил в конечном итоге одержал победу над своим отцом. И с первыми лучами солнца новый султан обосновался в Касбе, естественно, сперва казнив по большей части всех, кто сражался против него.

Ибн Сарраг нервно катал перо в пальцах.

— Давайте попробуем начать сначала. Вот полный текст первого Чертога, ваша часть и моя вместе:

ПЕРВЫЙ ГЛАВНЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е в царствии его.

Имя есть 6.

И в этот миг вопросил я Князя Божественного Присутствия. Я сказал ему: Как имя твое? И ответил он мне: я зовусь Отрок. Был ли он одним из спящих И Ракима?

Я, встретившийся с ним, сначала подумал назвать его Азазел. Я ошибался. Ошибка его была лишь в том, что повстречал он Малика и Ахмедая и что жил в час, когда пишу я на вершине холма с пологими спусками, на пепле Гадеса.

У подножия этого холма спит сын Иавана, и сон его шепчет, вливаясь в море: верую, что нет, кроме того, в кого уверовали дети Израиля. И я из тех, кто покорился (Его воле)!

Они подчеркнули те слова, которые сочли возможно ключевыми.

— Значит, мы сошлись во мнениях по поводу значения первой фразы.

— Да. Она может означать лишь одно: «Слава Господа благословенна, возвышенна и исходит из того места, где спрятана сапфировая Скрижаль». А вот следующая фраза уже представляет проблему. В принципе она должна означать, что нам предстоит разгадать шесть загадок, прежде чем мы найдем то самое место. Но при этом у нас восемь Чертогов: шесть главных и два малых. Я в затруднении.

Араб согласно кивнул:

— Я тоже. Предлагаю отложить на потом объяснение этой странности.

— И я того же мнения.

Эзра посмотрел на листок и продолжил:

— Есть один момент, который весьма значим: «шесть» может в графической символике означать шесть равносторонних треугольников, вписанных в невидимую окружность. Позвольте?

Взяв перо, Эзра обмакнул его в чернила и быстро нарисовал фигуру.

— Получаем вот это.

Ибн Сарраг наморщил лоб.

— Ну конечно. Щит Давида. Печать Соломона.

— Судя по выражению вашего лица, такая интерпретация цифры шесть вас мало прельщает.

— Дело не в том, прельщает она меня или нет. Я могу лишь констатировать, что это два равносторонних треугольника, наложенных друг на друга. Шесть получившихся треугольников есть лишь следствие этого.

— Но все же признайте, что они существуют и что все это образует шесть ветвей.

— Если угодно. И что? Куда ваш рисунок нас ведет?

— На данный момент пока не знаю. Но я настаиваю, чтобы мы держали в памяти щит Давида. А теперь двинемся далее по тексту: И в этот миг вопросил я Князя Божественного Присутствия. Если снова идет ссылка на Еноха — а иного я не вижу, — это ведет нас прямиком к произведению, носящему его имя. Я говорю об иудейской Книге Еноха. В ней патриарх отождествляет себя с небесным обитателем, прозванным…

— Князем Божественного Присутствия.

— Да. К тому же в талмудах и писаниях Меркавы Князем Божественного Присутствия называют наиболее высоко стоящего в небесной иерархии ангела. Того самого, что повел иудеев после того случая со златым тельцом. Мы находим на него ссылки в Шмот, XXIII, 21.

— Шмот?

— Или Исход, если угодно. Исходя из этого, мы можем рассматривать Князя Божественного Присутствия как синоним проводника.

— Допустим.

Шейха одновременно и раздражали, и восхищали познания старого каббалиста. Самуэль продолжил:

— Известно также, что в каббале Князя Божественного Присутствия часто называют Князем ликов или Отроком.

Сарраг начал терять терпение:

— И какой же вывод?

— Не сейчас. Рассмотрим слово «Отрок». На иврите «отрок» звучит как «наар». Изначально это слово означало «слуга», поскольку служило для обозначения служки Храма.

Сарраг в свою очередь ухватил записи, которые они сложили в единое целое, и продолжил:

— Мы уже упоминали о проблеме «спящих И Ракима». Как я вам уже объяснял, это выражение взято из суры под названием «Пещера». Я с тех пор поразмыслил, и думается мне, что выбор этой суры гораздо более многозначителен, чем кажется на первый взгляд. Выбрав ее, Баруэль, мне кажется, старался донести до нас параллельное послание.

— Послание?

— Я так думаю. Видите ли, пещера — это место возрождения, закрытое пространство, куда уходят от света, дабы обрести укрытие и обновление. В Коране сказано следующее: «И ты бы видеть мог, как солнце на восходе клонилось от пещеры вправо, а на закате слева обходило их. Они ж лежали на пространном месте посреди». Это «пространное место» — центр, где происходит превращение, место, куда семеро спящих скрылись, не подозревая, что получат продление жизни, едва ли не бессмертие. Когда они просыпаются, то обнаруживают, что проспали триста девять лет.

Эзра задумчиво погладил бороду.

— Это очень интересно, но вы говорили о послании…

— Оно содержится в скрытом смысле этой суры: тот, кто осмелится войти в эту пещеру, то есть пещеру, которую каждый носит в себе, или в ту тьму, что находится за бесконечным океаном души, тот окажется втянут в процесс превращения. Войдя в этот океан, он устанавливает связь между содержимым оного и своим сознанием. И в результате может получить преображение своей личности — с положительными или отрицательными последствиями.

Раввин слушал разъяснения Саррага с глубочайшим вниманием.

— Если я правильно понял, можно было бы предположить, что в результате этого поиска — если мы, конечно, доберемся до конца — мы рискуем больше никогда не стать такими, какие мы есть сейчас. Исходя из вашего предположения, мы можем измениться либо в положительном, либо в отрицательном смысле.

— Ну, во всяком случае, эту гипотезу следует учитывать.

— Вам кажется, что я сомневаюсь, но… с Абеном Баруэлем ни в чем нельзя быть уверенным. — Он указал на записи. — Продолжим?

— Мы добрались до Азазела, Малика и Ахмедая. Тут невозможно ошибиться: они представляют собой тройное изображение демона. И это подчеркнуто словом «Гадес» — бог подземного царства.

— Совершенно верно. Теперь «Иаван». У подножия этого холма спит сын Иавана. Это имя можно найти в Бытии. Там Иаван упомянут как отец некоего Фарсиса. И вот тут толкование становится еще более трудным, потому что если взять книгу Ионы, то обнаружим, что Фарсис это также и название города. — Он процитировал: — «И встал Иона… и пришел в Иоппию и нашел корабль, отправлявшийся в Фарсис, отдал оплату за провоз и вошел в него, чтобы плыть с ними в Фарсис от лица Господа». Что касается последнего слова «покорился», то мы знаем благодаря вам, то оно связано с исламом и, как следствие, с нашим сотрудничеством. — Сарраг немного выждал, а затем с ноткой усталости обронил: — Не думаю, что мы далеко продвинулись.

— Я с вами не согласен. Если мы займемся повторным анализом, эти пять пунктов позволяют увидеть тропку. Слушайте меня внимательно: у нас есть загадки, которые следует разгадать, и чтобы осуществить это, Абен Баруэль дает нам понять, что нам понадобится проводник. И этот проводник описан вполне конкретно: он молод (отрок), и это слуга храма (наар). Поскольку тут сплошная символика, то этот термин нужно понимать целиком: храм может быть и синагогой, церковью, мечетью, молельным домом, в общем, если расширить поле, можно добавить место, где молятся Богу. То есть этот проводник молод и живет в месте, где молятся. Вы согласны?

Шейх кивнул, но все же добавил:

— Этих мест поклонения несчетное количество. Вы, кстати, их перечислили: тысячи церквей, уцелевшие синагоги, мечетей великое множество…

— Можете добавить сюда монастыри и обители.

— Головоломка!

— Нет, если мы будем учитывать подсказкам. Абен нам указывает, где находится это место.

Ибн Сарраг нахмурился.

— Какие подсказки? Демоны? Ад? Фарсис?

— Я не знаю, с чем ассоциируются демоны и ад. Но что-то мне подсказывает, что ответ заложен в слове «Фарсис». К несчастью, это ставит нас перед дилеммой: либо мы берем за основу Бытие, X, 4, и тогда в данном случае Фарсис — имя. Либо выбираем книгу Ионы, I, 3, и тогда это — название города.

И они оба погрузились в задумчивое молчание. Тишину время от времени нарушал грохот проезжающей тележки, ржание лошадей, крики бродячих торговцев.

Наконец Эзра вздохнул.

— По-моему, на сей раз мы в тупике.

— Должен быть намек, слово, которое позволит нам… — Шейх вдруг замолчал, уставившись в текст.

— В чем дело? — изумился раввин.

— Ну конечно! Это тут… — Араб ткнул пальцем в слово «покорился» и чуть ли не вскричал: — Десятая сура! Это в ней ключ! Разве вы не видите?

Эзра недоуменно помотал головой.

— Я сбился с пути, и вы сделали вывод, что слово «покорился» здесь лишь для того, чтобы подчеркнуть необходимость нашего сотрудничества. Это неверно! Мы оба ошиблись. Я ведь вам сказал, что фраза «верую, что нет кроме того, в кого уверовали дети Израиля. И я из тех, кто покорился (его воле)!» взята из девяностого айата десятой суры?

— Да. Вы ошиблись?

— Вовсе нет! Я просто забыл указать на весьма существенную деталь. Вы знаете, как называется эта десятая сура?

Раввин покачал головой.

— ЙУНУС! Иона!

— Иона… — машинально повторил Эзра.

— Следовательно, никаких дилемм! Абен Баруэль дважды указал на Иону, и значит, Фарсис — не персонаж, а город. Тот город, который упомянут у Ионы.

— Мои поздравления, шейх ибн Сарраг. Вам удалось произвести на меня впечатление.

— К сожалению, мы все равно остаемся в тупике. Во всей Испании нет города, который назывался бы Фарсис.

— Не важно. По крайней мере нам известно, в каком направлении вести поиски.

В комнате снова воцарилось молчание.

Они сидели так довольно долго, погрузившись в размышления. Внезапно гнусавый голос муэдзина пронзил небеса над Альбаисином. Шахир снял обувь, развернул маленький коврик и встал на него лицом к Мекке. Было около четырех часов, и уже дважды он предавался молитве.

На сей раз раввин не ограничился одним лишь наблюдением. Сунув руку в карман, он достал оттуда кипу и водрузил на голову. Выйдя на середину комнаты, он несколько неловким движением повернулся в сторону Иерусалима.

Пока Сарраг читал свою молитву, он начал читать свою.

В комнате зазвучали две молитвы, пусть и различные по языку, но схожие по сути.

— Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного…

— Да прославится Имя его во веки веков…

— Хвала Аллаху, Владыке мира…

— Который создал Он волею Своей…

Так протекло время. Парадоксальное и общее. Закончив молитвы, оба вернулись на свои места. Нарушая снова повисшее молчание, Эзра подавил зевок и произнес:

— Поразмыслим каждый по отдельности. Я не знаю, каковы ваши намерения, я же иду домой спать. Утро вечера мудреней.

— Вы хотите сказать, дня. Или того, что от него осталось.

— Моему телу все равно. Мы вернемся к этому завтра днем, если не возражаете. Может быть, к тому моменту всесильный просветит нас насчет Фарсиса!

Он собрал свои бумаги и поплелся к двери, махнув на прощание.

— Шалом!

— Салам, ребе.

ГЛАВА 5

Бойтесь и дрожите.

Как если бы стояли на краю обрыва, как если бы шли по тонкому льду…

Конфуций

Бургос

Фра Франсиско Томас Торквемада задумчиво подошел к окну, выходящему на город, над которым возвышалась внушительная громада кафедрального собора Бургоса. Это строение, самое прекрасное готическое творение во всей Испании, никогда не вызывало восхищения монаха. Он предпочитал церковь Св. Николая, более утонченную, не такую подавляющую.

Немного дальше справа, за листвой виднелись спокойные воды Арлансона, и еще дальше — женская обитель Лас-Уэльгас. Перед его мысленным взором предстало лицо аббатисы, второй дамы Испании после королевы. Он не удержался от улыбки при мысли об этой трогательной монахине, о которой говорили, что будь Папе дозволено жениться, то лишь аббатиса была бы достойна этой чести.

Папа… Избрание Иннокентия VII вызывало у Торквемады душещипательные воспоминания. Разве не Святому Престолу он обязан своим назначением на пост Великого Инквизитора Кастилии, Арагона, Леона, Каталонии и Валенсии?

Неплохо для скромного приора доминиканского монастыря Санта-Крус, что в Сеговии. Слава Богу, во имя Господа.

Господь… Всемогущий и всеблагой. Поддержка в трудные часы. Свет надежды в бесконечной тщетности людской. Он, и Он один знал и разделял чудовищную боль, снедавшую сердце сына Его из-за беззакония, царившего в этом столетии. Еретики всех сортов, молитвы раввинов, пение имамов. Гангрена на теле Испании. Господь это знает. И вопреки голосам, раздававшимся во тьме ночей Севильи, Кордовы или Сарагосы, желающим опорочить его священную очистительную миссию (Томас отлично знал об этих еретических настроениях), Господь его поддерживает, Господь его вдохновляет. Когда зазвучат колокола Судного дня, когда глаза людей наконец раскроются, тогда те, кто сегодня порицает его, воочию узрят, какое место выделит Господь фра Франсиско Томасу Торквемаде. Без всякого сомнения, одесную от себя.

Но сейчас не время предаваться размышлениям. Дорога очищения еще долгая, и крест Испании нести тяжело.

Торквемада быстро вернулся к письменному столу. Перед ним лежал новый эдикт — восьмой по счету, — который он собирался обнародовать. Этот эдикт окончательно определял случаи, когда надлежало в обязательном порядке доносить на этих обращенных евреев, этих иудеев, которые хоть и перешли в лоно Святой Церкви, тем не менее тайно продолжают хранить верность верованиям своих предков. Он написал:

Пункт 1: Если он соблюдает шаббат из уважения к древним законам, чему достаточным доказательством является, если он в этот день носит рубаху или одежду более чистую, чем обычно. Если накрывает стол белой скатертью или не разводит огонь в предыдущий вечер.

Пункт 2: Если он снимает с мяса животных, которых потребляет в пищу, жир и сало. Если он сливает всю кровь и вырезает некоторые части.

Пункт 3: Если прежде, чем зарезать животное, он возносит молитву Всевышнему; и если проверяет лезвие ножа, проводя им по ногтю, на предмет выявления, нет ли на лезвии зазубрин; и если затем присыпает слитую кровь землей.

Пункт 4: Если ест мясо в Великий Пост или в постные дни.

Пункт 5: Если бормочет иудейские молитвы, опуская и поднимая голову, повернувшись лицом к стене.

Пункт 6: Если он обрезан или сделал обрезание сыну.

Пункт 7: Если дал сыну иудейское имя.

Пункт 8: Если читает псалмы Давида, не произнося в конце Gloria Patri ^[3].

Пункт 9: Если в момент смерти человек повернут лицом в сторону стены.

Томас, помедлив, после некоторых раздумий все же добавил еще один, последний пункт.

Пункт 10: Если говорит, что заповеди Моисея столь же хороши для спасения нашего, как и заповеди Господа нашего Иисуса Христа.

Он медленно подписал бумагу, молясь, чтобы новый эдикт помог крепче зажать еретиков, ересиархов и всех, кто изменил истинной вере.

Завтра же он передаст текст Супреме, Совету Верховной Инквизиции. И как только эдикт утвердят — а в этом можно не сомневаться, — местные трибуналы получат копии, а потом с ним ознакомятся комиссары и фамильяры.

Довольный, он взял следующий лист бумаги из Ятивы, которую так ценил, и принялся за следующий проект. На сей раз — другой, целью которого было наказание «еретических деяний», и без всякой дискриминации касавшийся всего населения. Включая «старых христиан» — определение, которое давали всем, кто мог доказать, что среди их предков нет ни иудеев, ни мусульман, а среди потомков — новообращенных христиан. Фра Томас сказал себе, что если у него и были какие-то сомнения насчет объективности и справедливости, то этот эдикт положит им конец.

Корявым почерком он написал первый случай, подлежащий каре:

1. Блуд.

И тут же поторопился уточнить в скобках, что необходимо отвергнуть подход, согласно которому половой акт с женщиной незамужней и по ее согласию не является смертным грехом.

2. Словесный проступок, еретические высказывания, скандальные и грубые.

Обмакнув перо в маленькую хрустальную чернильницу, он некоторое время размышлял, держа перо в воздухе, затем более решительно продолжил.

3. Колдовство.

Прежде чем написать следующий пункт, он передернулся. Этот последний грех, безусловно, самый мерзкий.

4. Мужеложство и, как его следствие, чудовищное деяние, его сопровождающее: содомия.

Насчет этого пункта его тревожила одна существенная деталь. Речь шла о той булле Климента VII, согласно которой инквизиторам следовало действовать в этом вопросе согласно светским законам, действующим на разных территориях королевства Арагон. Согласно этим законам, содомитам разрешалось узнать имя своих обвинителей и встретиться с ними лицом к лицу.

Фра Торквемада охотно обошелся бы без этого положения, которое, на его взгляд, идет вразрез с правилами секретности, обязательными в делах веры. Ладно, с этим он как-нибудь разберется.

Он сделал паузу и рассеяно уставился на внушительный портрет, висящий на стене напротив него. На картине были изображены Изабелла с Фердинандом, владыки Испании.

В помещение проник солнечный лучик, проведя идеальную диагональ от окна и исчезая у основания стены. Портрет стал казаться еще более великолепным. Царственная чета стояла бок о бок, на переднем плане изображение их эмблемы: ярмо перед Фердинандом, пучок стрел справедливости перед Изабеллой. И филигранная надпись: «Tanto monta, monta tanto, Isabel como Fernando». Некоторые переводили ее следующим образом: «Все едино, все одно, Изабелла иль Фернандо». Девиз, на самом деле ничего не значащий, потому что точная формулировка звучала просто как «tanto monta» и относилась исключительно к Фердинанду. Этот девиз был предложен ему несколько лет назад гуманистом и лингвистом Антонио де Небриха, принадлежащим к еврейской элите, который, хорошо зная историю, припомнил эпизод из жизни Александра Великого. Тот во время азиатского похода однажды посетил храм Зевса в Гордионе, где висело ярмо на веревке, завязанной узлом, который невозможно было развязать. Некий оракул предсказал, что тот, кто сумеет развязать этот узел, будет править Азией. Александр попытался развязать узел, и после нескольких тщетных попыток перерубил его мечом со словами: «Все равно». Вот что означало ярмо, ставшее отныне эмблемой Фердинанда, проиллюстрированной девизом «Tanto monta…». Если дословно: «Все равно (разрезать или разрубить)». Философия, отлично отражающая характер короля: обходить препятствия, которые нельзя преодолеть, рубить по живому, невзирая на трудности.

Хотя приходится признавать, что абсолютного равенства между двумя правителями не могло быть, и Томас сознавал, что первенство за королевой. И знал причину этого. Точнее, он знал, почему уважает Фердинанда меньше, чем его жену. У астурийца имелась толика еврейской крови со стороны матери.

Еврей… Иудей.

Пальцы Торквемады вцепились в край стола. Неужели это слово будет преследовать его до конца дней?

Как всегда в такие моменты, он вспомнил своего прапрадеда, Соломона Винцелара, торговца фруктами в Теруэле. Тоже еврея. И дети его были евреями: Моше и Симон. Евреи вплоть до того благословенного дня в 1348 году, когда Соломон решил перейти в лоно Святой Церкви и сменить имя Винцелар на Торквемада. Торквемада, маленькая деревенька в Валенсии, куда переехала семья и которая вдохновила предка взять это название как фамилию.

Томас глянул на свои корявые руки. Ему всего шестьдесят пять, а руки — как у столетнего старца. Мысль о крови, текущей под восковой кожей, расшевелила болезненную рану, все одну и ту же: постоянно преследующую его мысль, что, возможно, среди миллиардов красных капелек затаилась одна мерзопакостная. У него, фра Франсиско Томаса Торквемады, Великого Инквизитора, могла быть капля еврейской крови.

Стук в дверь оторвал его от размышлений.

В комнату почтительно вошел маленький человечек в клобуке.

— Добро пожаловать, фра Альварес.

Секретарь Торквемады подошел к столу и положил несколько листиков, скрепленных кожаными колечками.

— Вот счета последнего аутодафе.

— В Толедо?

— Да, фра Томас.

Священник положил листочки под нос Торквемады.

Одежда грешников.. 208 500 м.

Подмостки, сиденья, лавки… 147 250 м.

Принадлежности: санбенито, веревки, воск, распятие, свечи из белого воска с кляпиками, остроконечные колпаки….. 93 062 м.

Вознаграждение трем ротам солдат, вызванным для обеспечения порядка.. 77 500 м.

Различные службы: палачи, носильщики для неспособных передвигаться приговоренных, музыканты. 58 590 м.

Питание грешников и членов трибунала…. 57 970 м.

Итого в мараведи:….. 642 872 м.

Торквемада раздраженно оттолкнул документы.

— Я по-прежнему считаю, что затраты на одежду слишком велики.

— Что вы хотите… С тех пор как Совет решил, что недопустимо выставлять на всеобщее обозрение грешников голыми и босыми, мы вынуждены следить, чтобы они были подобающим образом одеты. После многих месяцев заключения большинство из них оказывается в совершенно непотребном виде. Следовательно, мы вынуждены обеспечивать их всем необходимым. Для последнего аутодафе нам пришлось обеспечить обувью многих приговоренных, одеть шестерых мужчин и столько же женщин. Нам пришлось обеспечить…

— Достаточно! — сухо оборвал Торквемада. — Я знаю, что мы вынуждены идти на эти затраты, но их необходимо сократить. Не все так щедры, как маркиза д'Эстепа. Три месяца назад мне лично пришлось обращаться к Ее Величеству, чтобы она потребовала от властей города Мадрида профинансировать строительство помостов. Но вы ведь понимаете, что я не могу так поступать всякий раз. И уж совершенно немыслимо уменьшить количество аутодафе из-за недостатка средств! Немыслимо!

Фра Альварес поспешил принять самый смиренный вид.

— А список вы мне принесли? — спросил Торквемада.

— Вы имеете в виду приговоров? Конечно. Он у вас в руках. Это три последние страницы.

Великий Инквизитор погрузился в изучение списка.

Мария Ривера, 75 лет, уроженка Хаэна, проживающая в Толедо, вдова Мельхиора Торреса. Еретичка — отступница, упорствующая иудейка, соблюдающая заповеди Моисея. Не раскаялась. Удавлена и сожжена 28 апреля 1485 года.

Каталина Пинедо, 50 лет, уроженка Мадрида, проживающая в Берланге, жена Мануэля де ла Пенья (оный в бегах и разыскивается Инквизицией за иудаизм). Обращена в 1475-м, но вновь погрязла в грехе. Удавлена и сожжена 28 апреля 1485 года.

Брат Иосиф Диас Пимиента, уроженец Сеговии, брат ордена Милосердия, эконом. Лишен сана и предан суду как упорствующий иудей, еретик и последователь ереси, ложно покаявшийся; не раскаялся, но вернулся к нашей святой вере накануне казни.

Абен Баруэль, 75 лет, уроженец Бургоса, торговец тканями, проживающий в Толедо. Обращен в 1478 году. Снова вернулся к иудаизму, убежденный, упорствующий, не раскаявшийся, продолжал упорствовать даже после оглашения приговора. Передан светским властям, связан по рукам и ногам и сожжен.

Томас нахмурился.

— Абен Баруэль… Любопытно. Согласно протоколу, он обратился в истинную веру в 1478 году.

— Да, совершенно верно. Что вас удивляет?

— Вы же знаете, что когда эти люди обращаются в истинную веру, то спешат взять христианское имя. А в данном случае это не так.

Фра Альварес равнодушно пожал плечами:

— Это лишь доказывает, что в глубине души он никогда не верил в свое обращение и что… — Он вдруг замолчал и хлопнул себя по лбу. — Чуть не забыл! Вы позволите?

Он встал и взял досье, которое передал Великому Инквизитору. Быстро перелистал его, пока не нашел искомое.

— Вот! — воскликнул он, протягивая бумагу Торквемаде.

— И что это?

— Когда фамильяры пришли в дом этого Абена Баруэля, они обыскали все помещения, как и должно, в поисках улик, подтверждающих обвинение. И обнаружили этот документ. Не сочтите за труд ознакомиться. Вот увидите, это довольно любопытно.

ТРЕТИЙ ГЛАВНЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е. в царствии его.

Имя есть 4.

И в это мгновение открыл он уста свои и сказал: придет час, когда отринут дракона, дьявола или сатану, как его называют, искусителя всего мира, сбросят на землю и ангелов его вместе с ним! Этого окаянного!

Множество имен у него, и в то же время одно:

Имя наложницы пророка. Имя женщины, о которой Посланец сказал: Нет сына Адамова, коего не коснулась бы рука демона в миг рождения. Лишь она и сын ее — исключение. И наконец имя изверга, торговца власяницами.

Но, увы, целое стоит не больше раба. Так как напоминает того, кто, когда низринулся, расселось чрево его и выпали все внутренности его.

На берегу, что между двумя колючками саадана — Джанной и Адом, — спрятал я 3. Он у подножия янтарных слез, выше господина, жены его и сына.

И внизу страницы подчеркнуто название города. БУРГОС

— В жизни не читал столь запутанного и непонятного текста. Вот отличный образчик безумия этих ересиархов. Что это за белиберда?

— Увы, представления не имею. Наши люди сообщили мне, что марран крайне огорчился, когда увидел, что этот листок попал к нам в руки. Вот и все.

Инквизитор вернул листок собеседнику.

— Сохраните его. Но, по-моему, это всего лишь писанина одержимого злом создания. Вы ведь не хуже меня знаете, насколько извращены эти существа.

— Слепцы, вот они кто! Араб уверен, что Бог — араб. Марран убежден, что Бог — еврей. И когда они только поймут, что Бог может быть только христианином?

— Нет, — возразил Торквемада, — вы тоже ошибаетесь. Его собеседник внезапно резко побледнел.

— Что… Что вы хотите сказать?

На губах Великого Инквизитора появилась кривая улыбка. Он прошептал:

— Господь — испанец, фра Альварес. Испанец.

Гранада

Шейх ибн Сарраг схватил Эзру за грудки и потряс с такой яростью, что раввин рисковал рассыпаться и кучкой упасть на пол.

— Еврейская собака! Негодяй! Мушиный помет! Твоя мать переспала со скорпионом, чтобы породить тебя!

Ошарашенный Самуэль потерял дар речи. Его парализовал ужас. Некоторое время тому назад араб в совершенном бешенстве с вытаращенными глазами ворвался к нему в дом.

Раввина встряхнуло еще раз, сильнее, чем прежде, он почувствовал, что летит назад, и впечатался спиной в стену.

— Вы с ума сошли!

— Вор! Мерзавец! — Вор?

— Мне хорошо знакомо ханжеское поведение людей вашего толка! Они говорят тебе «мы верим», а когда возвращаются к себе, то локти кусают от злости на тебя!

— Сура третья, айат сто девятнадцатый, — промямлил Эзра.

— Заткнитесь! — Араб возвел очи горе. — И он еще смеет цитировать священную книгу! — Он снова схватил Эзру и рывком поставил на ноги. — Вы мне сейчас же вернете мои Чертоги!

— Какие Чертоги? О чем вы?

— Перестаньте юлить, иначе, клянусь Аллахом, я вам глотку перережу! Нет, лучше: выдам вас фамильярам Инквизиции! Я требую немедленного возврата той части плана, что принадлежит мне по праву и которую вы у меня украли вчера вечером!

Эзра нашел в себе силы возразить:

— Да вы спятили! Я ничего не брал!

— Лжец!

— Вы хотите сказать, что я, после того как мы с вами вчера расстались, снова вернулся ночью и пролез в дом, чтобы… Вот теперь нет никаких сомнений: вы спятили!

— Вы продолжаете все отрицать?!

— Да, шейх Сарраг! Я отрицаю! Я вообще из дома не выходил. Хотите верьте, хотите нет, номне и в голову не приходило вас обокрасть.

— Жулик!

— Нет! Артритик!

Араб изумленно уставился на него:

— А это тут при чем?

— Отпустите меня, и все поймете. Ибн Сарраг выпустил раввина.

Едва освободившись, Эзра протянул ему руки.

— Смотрите…

Пальцы старого раввина были деформированы и скрючены. Все пальцы, от большого до мизинца, поразил сильнейший артрит.

— И как, по-вашему, такими руками можно взломать дверь и рыться где бы то ни было?! Да я всю ночь натирал руки эвкалиптом и бальзамом и корчился от боли!

Довод явно попал в цель, поскольку Сарраг замолчал, внимательно изучая изуродованные пальцы раввина. Борясь с собой, он наконец все же спросил, сдаваясь:

— Если не вы, тогда кто же?

Раввин, рассерженный донельзя, привел одежду в порядок.

— Тут уж вы слишком много от меня хотите!

— Вы что, не поняли? Это очень важно! Теперь кто-то завладел Чертогами Баруэля!

— Чем вы занимались после моего ухода? Отвечайте!

Шейх рухнул на ближайший стул.

— Я работал с рукописью, пока усталость меня не одолела. Опасаясь вас — вполне естественное чувство, вы согласны? — я решил спрятать рукопись. И, увы, не нашел ничего лучшего, как засунуть ее за книги на полке в кабинете.

— Блестяще…

— Ой, да будет вам! Избавьте меня от вашего сарказма…

— Да мой сарказм и близко не соответствует вашей глупости! Из-за вас у нас больше нет ни малейшего шанса отыскать Скрижаль. Без ваших фрагментов мы никогда не сможем разгадать загадки. Почему, Абен? — гневно вопросил он. — Ну почему ты доверился этому племени?

— Хватит! Я далеко не такой безрассудный, как вам кажется! Представьте себе, что в тот же день, когда сын Баруэля доставил мне Чертоги, я мгновенно осознал их важность и сделал копию. И эта копия по-прежнему у меня. Как и сопроводительное письмо.

На лице раввина тут же появилось облегчение.

— Хвала Всевышнему!

— Как видите, это племя не такое уж бестолковое, как вам кажется!

— Расскажите мне самым подробным образом, что вы делали после того, как спрятали Чертоги.

— Я запер дверь на два оборота и поднялся в спальню. Утром, как только встал, первым делом пошел за рукописью. Она исчезла!

Эзра не сдержал резкого смешка.

— Эта трагедия вас веселит!

— Нет, меня веселит, что у вас полностью отсутствует способность к дедукции. Дверь была цела, как я понял?

— Да.

— И вы сказали себе, что я смог проникнуть в ваш кабинет, не взломав дверь. Должно быть, по мановению волшебной палочки отыскав ключ? Я раввин, шейх ибн Сарраг, а не чародей.

— Хорошо-хорошо, приношу вам свои извинения.

— На вашем месте я бы поискал виновного в собственном доме. Только кто-то из ваших близких мог наблюдать за нами и слышать наш разговор. Только он имел возможность проследить за вами, когда вы прятали рукопись Абена, только он мог раздобыть ключ от вашего кабинета. Это же совершенно ясно.

Сарраг нервно потеребил бороду.

— Это невозможно. Меня окружают лишь доверенные люди. Две мои супруги, пятеро детей. И Сулейман, мой слуга. Спешу заверить вас — если вы вдруг подумали на него, — что он вне всяких подозрений, к тому же слишком глуп, чтобы понять хоть что-то из наших с вами разговоров.

— Но читать и писать он умеет?

— Да. Но я вам повторяю, это не может быть он. Он служит у меня почти пять лет. Его подарил мне один мой друг — кади.

— Подарил?

— Совершенно верно. И он всегда проявлял полную покладистость и абсолютную верность.

— И все же допросите его. На всякий случай.

Шейх вперил в раввина исполненный презрения взор.

— Вы и впрямь упрямы, как… — Спохватившись, он проглотил оскорбление. — Хорошо, мы сейчас пойдем ко мне, и вы убедитесь, что я прав.

Шейх ошибался.

Когда они прибыли в жилище ибн Саррага, Сулейман Абу Талеб, верный слуга, человек, в течение пяти лет проявлявший абсолютную верность, испарился.

ГЛАВА 6

Я Гарсия Паредес, и…

Но мне достаточно сказать — испанец.

«La Contienda» Гарсии Паредеса

Узнав о предательстве верного слуги, ибн Сарраг впал в безудержное бешенство, сменившееся полной апатией, и теперь бессильно лежал на подушках, вконец опустошенный.

— Послушайте, — начал Эзра успокаивающим тоном, — это ведь еще не конец света. Ваш Сулейман сбежал. Но подумайте немного. С чем он сбежал? С несколькими страницами рукописи, как вы знаете, неполными. Такими сложными загадками, что во всей Испании существуют лишь два человека, способных извлечь из них что-то путное. Не хочу показаться излишне спесивым, но ведь нам с вами известно, что этими двумя можем быть только мы с вами. Так что успокойтесь. Давайте-ка лучше попробуем продолжить работу, начатую вчера.

Араб оживился, ободренный рассуждениями раввина.

— Чего я не понимаю, так это причину, толкнувшую этого малого украсть страницы. Зачем? Что он себе вообразил?

— Полагаю, он подслушал наш разговор и, наверное, подумал, что сможет сам, один, завладеть сапфировой Скрижалью.

— Для чего? Этот оборванец не теолог и не ученый. За всю свою жизнь он не проявил никаких талантов, кроме как прислуживать.

— Не знаю, шейх ибн Сарраг. Возможно, он подумал, что речь идет о каком-то ценном предмете, из которого можно извлечь выгоду. Но перестаньте вы так переживать! Вор не унес разъяснительное письмо Баруэля. И это главное. Без этого документа, как вы понимаете, никто не сможет понять важность этих Чертогов. Вы же не думаете, что кто-либо сможет расшифровать эти закодированные тексты, да еще и неполные к тому же? Ну, я вас умоляю, возьмите себя в руки и давайте сосредоточимся на более насущных проблемах… Фарсисе.

Ибн Сарраг, казалось, не слышал слов раввина. Рассеянно глядя в пространство, он даже не пошевелился. И все же изрек:

— Фарсис — это семитское написание слова Тартес. Тартес — древнее название Тинто. Я проверил.

У Эзры отвисла челюсть.

— Тинто? Вы имеете в виду реку? Араб кивнул.

— Вы точно уверены?

— Я же вам сказал. Я проверил.

Самуэль издал вопль, который наверняка разнесся по всей Гранаде.

— Потрясающе! Шейх ибн Сарраг, вы великолепны! Он схватил листок бумаги и начал торопливо писать.

Через некоторое время он поднял голову. Его трясло от нетерпения.

— Послушайте меня! Мы на правильном пути! Наш проводник, — лихорадочно продолжил он, — молодой человек. Этот молодой человек живет в месте, где молятся. Это место находится на холме. Этот холм расположен возле города, омываемого водами Тинто. Или, если угодно, Тартесом.

На сей раз ибн Сарраг вроде бы слегка оживился.

— С чего вы решили, что это место, где молятся, находится на холме?

— Вспомните текст Баруэля: и что жил в час, когда пишу я на вершине холма с пологими спусками, на пепле Гадеса. У подножия этого холма спит сын Иавана. Наш проводник живет на вершине холма, у подножия которого течет Тинто. И сон его шепчет, вливаясь в море. Следовательно, мы найдем искомый холм в том месте, где река впадает в море. Совершенно очевидно, нет? — закончил пояснение раввин.

Шейх быстро встал и взял карту Испании.

— Посмотрим…

Раввин присоединился к нему. Время шло. И вдруг они одновременно вскричали:

— Уэльва!

— Действительно. Это устье Тинто. Там не менее пятидесяти подходящих мест. Это практически граница с Португалией. К тому же вам наверняка известно, что там по всему региону полыхает война. Вега практически сметена кастильскими войсками. После падения Альгамы, которая седлала дорогу из Гранады в Малагу, Андалусия — огромный перекресток, где непрерывно сталкиваются и расходятся мавританские армии с войсками испанцев.

— А у нас есть выбор?

— Это долгая дорога, Эзра, — настаивал шейх. — Я не склонен недооценивать вашу выносливость, но такое путешествие может измотать вас быстрее, чем вы думаете. Но если бы я отправился в Уэльву один, я…

— Шутить изволите? И речи быть не может! Мы начали вдвоем, вдвоем и продолжим…

— Будьте откровенны. Вы боитесь, что я вас обмишурю?

Раввин выпрямился, уперев руки в бока.

— Да! Говорю без всяких колебаний. Да!

— Понятно…

Шейх быстро направился к дверям.

— Куда вы?

— Попрощаться с женами и детьми…

Жаркое солнце пекло головы обоим всадникам, а воздух до самых небес был наполнен запахом гари, забивающим ароматы тмина и померанца. Сарраг был прав. Покинув шесть дней назад Гранаду, они все время ехали по выжженной земле, вытоптанным полям, мимо разграбленных и разрушенных амбаров, сожженных стогов и скирд. Уже дважды они оказались свидетелями стычек, чудом избежав внимания войск обеих враждующих сторон. Потому что — и в этом-то и таилась двойная опасность, — если это не мусульманские рейды угоняли скот вместе с пастухами, то тем же самым занимались христиане.

Заброшенные огороды сменились пересеченной местностью, где росли то карликовые дубы, то дикие яблони. Всадники миновали оливковые рощи еще в цвету, с вкраплениями красноватых пятен. В эту годину испытаний земля Андалусии напоминала тело женщины: то расцветшее, полное жизни, то скорчившееся в смерти и все равно обладающее способностью рожать.

Всадники только что въехали в южную часть долины Гвадалквивира. Здесь царила более мирная атмосфера. За исключением обоза с пшеницей и ячменем, возвращавшегося после бог весть какого удачного набега, большая часть встречных относилась к тем, кого обычно можно было увидеть на дорогах Полуострова: бродячие торговцы, повозки с шерстью и вином, купцы, пастухи, перегоняющие стада, гонцы, перевозящие донесения, и редкие монахи ордена Милосердия, собирающие средства для выкупа пленных.

Шахир ибн Сарраг, в льняном бурнусе и алой шерстяной чалме на голове, исходя потом, скакал впереди на гнедом жеребце. За ним, отстав на несколько шагов, ехал Эзра, прямой как жердь, словно безразличный к усталости и палящему солнцу. По одному лишь ему известным причинам он замаскировался: в обычной дорожной одежде, в черной шляпе с прямыми полями, грубых башмаках он мог легко сойти за крестьянина из Месты.

— Ну как, Сарраг, держитесь?

— Заботьтесь о себе, ребе. Я же под защитой Аллаха. — И араб тут же без перехода заявил: — С самого нашего отъезда меня тревожит одна мысль. Мы расшифровали главное в первом Чертоге. Но остаются эти любопытные цитаты насчет ада и демонов.

Самуэль беспечно сощурился:

— Я о них тоже не забыл. Но кто знает? Возможно, в Уэльве мы найдем объяснение.

— Или ад… — Шейх указал прямо перед ними, на обочину дороги: — Постоялый двор. До Севильи еще часа четыре езды. Предлагаю остановиться тут и подождать, пока жара не станет более терпимой.

Они пришпорили коней, переходя в галоп, и через несколько минут остановились перед покосившимся домиком из белой глины, весьма малопривлекательным с виду.

Они поставили лошадей в некое подобие конюшни.

Ибн Сарраг углядел мальчишку-конюха, обихаживавшего мула.

— Мальчик! Займись нашими конями. Паренек поспешил выполнить приказание.

В зале воняло жженым маслом. Ибн Сарраг с Эзрой обменялись обреченными взглядами и уселись за первый попавшийся стол.

— Что желаете? — спросил араб.

— Ну и вопрос! — пробормотал Эзра. — Вы же отлично знаете, что здесь можно получить лишь два блюда: корку черного хлеба и… заоблачный счет.

— Признайте, Эзра, в плане еды — вы настоящий зануда!

Не дожидаясь ответной реплики раввина, Сарраг окликнул хозяина, который немедленно предстал перед ними: брюхо вперед, усы сальные.

— Добрый день…

— Мы хотим поесть, — бросил ибн Сарраг.

— Омлет, гарбансос, яичница с салом и, как всегда по пятницам, треска.

— Значит, артишоки с лапшой.

— Гарбансос. А вам, сеньор?

— Омлет. Но мне бы хотелось проверить качество яиц.

Хозяин изумленно уставился на него:

— Качество яиц? Но они свежайшие! Безукоризненные!

— Не сомневаюсь. И все же мне бы хотелось убедиться. Ибн Сарраг под столом пнул Самуэля в голень.

— Прекратите ломать комедию, — сквозь зубы прошипел он.

Раввин испепелил его убийственным взглядом и продолжил беседу:

— Треска свежая?

— Сеньор, — начал терять терпение хозяин, — я же вам сказал: здесь все отличного качества.

— Ну, тогда треска.

— Если вы хотите пить, то у меня есть бочонок хереса.

— Нет, вина не надо. А вот кувшин воды вполне нас устроит.

Хозяин, поклонившись, направился на кухню.

— Эзра, — рявкнул араб, — когда вы наконец прекратите ваше кривляние?! Будто специально желаете привлечь внимание к тому, что вы иудей!

— Не понимаю, почему мое желание проверить качество яиц так вывело вас из себя!

— Ну, видите: я был прав, назвав вас давеча занудой! Со дня нашего отъезда из Гранады задача накормить вас сродни подвигу! Будто одной поездки по охваченной войной стране недостаточно! Он начал загибать пальцы. — Вам предлагают омлет — вы не желаете. Почему? Из боязни, что в одном из яиц, из которых его приготовят, окажется микроскопическая капелька крови! Вам предлагают мясо, вы снова отказываетесь. Нужно, чтобы животное забил традиционный мясник, этот ваш шо'эт, да еще и с соблюдением всех сложных правил…

— Вы закончили?

— Нет! Да и не какое ни попадя животное! Почему? Да из-за формы копыта и вопроса, жвачная ли это скотина или нет. Свинья не годится, потому что хоть она и парнокопытная, но не жвачное. Лошадь…

— Дорогой мой, насчет свинины должен напомнить вам, что вы от меня недалеко ушли.

— Верно. Но наряду с алкоголем это единственное для меня табу. Тогда как у вас даже посуда может привести к греху. Вам нужна отдельная посуда для мяса, другая для молочных продуктов. Вы…

— Нет, ну надо же… Это просто поразительно! — Эзра нацелил палец на ибн Саррага. — А если я, в свою очередь, напомню вам, что, когда вы мочитесь, вам запрещено держать член правой рукой? Что запрещено облегчаться лицом к Мекке или повернувшись к ней спиной, а лишь лицом на восток или на запад! Если я также напомню вам, что, чтобы подтереть задницу в пустыне, вам должно использовать лишь нечетное количество камней? — Эзра перевел дух и твердо закончил: — Шейх ибн Сарраг, либо вы прекратите ваши глупые нападки, либо я брошу вас тут и продолжу путь в одиночестве!

Араб возвел очи горе.

— За что, о Аллах? За что ты связал мою судьбу с судьбой этого типа?

Они забились каждый в свой угол, ограничившись наблюдением за окружающим.

Сидевшие здесь персонажи некоторым образом отражали Испанию нынешнего 1487 года. Глаза ибн Саррага остановились на идальго в тесном колете с воротником из белого гофрированного накрахмаленного полотна, отчего казалось, будто его голова лежит на кружевном подносе. Плащ выглядел несколько поношенным, а перья и ленты, украшавшие шляпу, были потрепанными. Араб спросил себя, является ли этот человек идальго по крови? Чистокровный и благородный по определению или стал идальго через женитьбу на богатой женщине и получил статус лишь благодаря тому, что породил… семерых сыновей. Но кем бы он ни был, его судьба была незавидной: идальго в отличие от грандов не владеют обширными землями и многочисленными вассалами. Высокие посты и назначения не про него. И, что еще более печально, он не участвует в дворцовых интригах. Единственное его достояние — это слава, унаследованная от предков, некогда сражавшихся за веру. К сожалению, на земле Испании остается все меньше и меньше мавров, и слава становится редкостью.

За соседним столом вырисовывался, как на художественном полотне, силуэт кабальеро с мечом в ножнах. Потертые шоссы, рубашка с накрахмаленным воротом. Было в его позе что-то унылое.

Чуть дальше расположилась пара гитан. Бродяги, вечно создающие проблемы лжецы и жулики.

Сидевшие в глубине зала члены Святой Германдады являли собой воплощение суровости. Эта армия ополченцев, в прошлом несколько раз распадавшаяся и возрождавшаяся, в правление Изабеллы и Фердинанда наконец обрела свою цель. Ее миссией было установление закона и порядка в провинциях. Виновных они карали сразу, на месте, мгновенно и показательно. Человека, укравшего более чем на пять тысяч мараведи, приговаривали к отсечению ступни. Преступников другого толка казнили на месте, привязав к первому попавшемуся дереву и расстреляв стрелами. Некоторые считали это меньшим злом, потому что до появления «Святого братства» в стране царило беззаконие, никто не мог чувствовать себя в безопасности. Воры спокойно крали все, что им заблагорассудится, бандиты сжигали дома, урожай, убивали людей, и казалось, что правосудие совершенно не способно найти или покарать преступников. И тогда…

Шейх наклонился, чтобы получше рассмотреть последнего из присутствующих в зале: монаха. Может, это обман зрения? Ему показалось, что на выбритой тонзуре монаха он увидел отражение той Испании, о которой Изабелла с Фердинандом мечтали с тех самых пор, как воцарились на Полуострове. Испании единой, святой, католической и папистской. Испании, мечтающей о будущей свободе, о том, чтобы больше никогда никто не вспоминал слово «мосараб», обозначавшее живущего на мусульманской территории христианина, потому что Гранада вскоре падет, и не останется на Полуострове мусульманских земель; и больше никогда не прозвучало слово «мудехар», обозначающее мусульманина, проживающего на христианских землях, потому что Гранада вскоре падет, и не останется мусульман. Времена Альфонсо VII, провозгласившего себя «императором трех религий», миновали окончательно и бесповоротно. Завтра оливковое дерево будет походить на пальму, гибискус — на лимонное дерево, смешаются все запахи и ароматы, и отныне и впредь останется лишь один.

Глаза ибн Саррага обратились к Эзре. Тот сидел с мрачным видом. Судя по всему, мысли раввина шли тем же путем.

Шейх продолжил вслух свои размышления:

— Вы знаете легенду о вратах Юсуфа в Гранаде?

— Что-то такое слышал, но, честно говоря, уже не помню.

— Это одни из ворот, ведущих к Альгамбре. Их воздвигли более века назад по приказу правившего тогда султана Юсуфа Абу эль Хаггага. Два символа указывают верующим на эти врата.

— Говоря «верующим», полагаю, вы имеете в виду мусульман? — уточнил Эзра.

— Разумеется. — Шейх невозмутимо продолжил: — На внешнем своде врат вырезана ладонь с вытянутыми, но не растопыренными пальцами. На внутреннем — ключ. Вам, конечно, известно, что рука там вырезана, как и повсюду у арабов, чтобы отвратить зло. А ключ символизирует первую суру, Аль Фатиха, Открывающую. Эти толкования были слишком простыми или, наоборот, сложными для жителей Гранады, давшим им другое объяснение: «Когда рука возьмет ключ, Гранада падет». Не знаю, как вы относитесь к суевериям, но после последнего землетрясения рука сдвинулась к ключу… Ее от него отделяет расстояние не больше пальца.

Раввин нахмурился:

— Представьте себе, что я суеверен…

— Как бы то ни было, битва неравная. С одной стороны — жесткая организация и железная политическая воля, представленные Изабеллой и Фердинандом, а с другой — крошечный эмират, овеянный очарованием прошлого, порою склонный к героизму, но все больше и больше оторванный от внешнего мира. Год, два, пять лет… Не знаю, когда наступит конец, но однажды мы скажем, что Аль-Андалус некогда была…

— Лично меня интересует судьба живущих на Полуострове арабов. Арабов — и нас, евреев.

Ибн Сарраг грустно улыбнулся:

— Наверное, уедут… если только не станут добрыми христианами.

Появление хозяина положило конец беседе.

— Вот, сеньоры… Гарбансос и рыба. И кувшин свежей воды.

Раввин с шейхом кивком поблагодарили, но оба понимали, что потеряли всякий аппетит.

Им казалось, что у них хватит сил добраться до Севильи засветло, но возраст, недостаток опыта и жгучее солнце, в конечном счете, взяли свое. Наступив на горло собственной гордости, ибн Сарраг первым признал поражение.

Они разожгли костер под усыпанным звездами небом и рухнули в траву, совершенно измотанные и разбитые.

— Мне очень жаль, ребе… Но даже если бы до сапфировой Скрижали оставалось лишь одно лье, я все равно не способен сделать ни шагу.

— Не переживайте, Сарраг. Если бы до Скрижали оставался лишь шаг, я не способен и руки протянуть. Что вы хотите, нужно уметь смиряться и осознавать, что мы уже не юнцы. — Заложив руки за голову, Эзра продолжил, словно говоря сам с собой. — На самом деле… Это тело, которым мы обладаем… какая обуза! Хотелось бы надеяться, что в день, когда мы все воскреснем, мы окажемся избавленными от внутренностей, этих дурацких кишок и вереницы болячек, с ними связанных. В день воскрешения… — повторил Эзра. — Иншалла, как говорят у вас.

Сарраг привстал, несколько удивленный равнодушным тоном раввина.

— Наверное, я ошибаюсь, но мне показалось, что вы не очень-то в это верите.

— Верю, мой друг, верю всей душой. То, что вы услышали в моем тоне, это вовсе не сомнение, а тоска. Я молю Адонаи, чтобы этот день наступил. Поскорее. Завтра.

Грудь ибн Саррага вздрогнула от смеха.

— По-моему, вы очень торопитесь.

— Вы правы. Так и есть. — Приподнявшись на локте, раввин заговорил с неожиданным жаром: — Люди — безумцы. Они больны. В тот самый миг, как они выходят из детства, ими овладевает безумие. Они начинают жестикулировать, сотрясать воздух, гоняться за облаками, в безумии своем надеясь их поймать. Они становятся похожими на курильщиков опия. — Он снова упал на спину, повторив: — Люди — безумцы.

— А мы, ребе Эзра, вам не кажется, что мы с вами тоже такие же безумцы? Глядите: что мы тут с вами делаем посреди ночи в каком-то затерянном уголке Андалусии? Разве это не безумие чистой воды? Ринуться в неизвестность, поверив нескольким страничкам, завещанным другом. Потому что этот самый друг нас убедил, что обнаружил говорящую табличку! Апофеоз иррациональности! Какой-то камень, обладающий божественным посланием, о котором нам ничего не известно. И к тому же мы не знаем, не был ли наш дорогой друг жертвой галлюцинации. Это, по-вашему, разумно, ребе?

— Шейх ибн Сарраг, вы говорили об иррациональном. Со времен Птолемея, и задолго до него, ученые пытаются объяснить устройство мира. Они жизни потратили на это и умерли, так и не найдя ответа. О, конечно, на протяжении всей истории рождалось множество теорий, но никакой уверенности. Одни предположения. Следовательно, если руководствоваться вашими доводами, то я должен прийти к следующему выводу: поскольку объяснения нет, то все на свете бессмысленно, иллюзорно. Тогда мир, природа, жизнь, небо, времена года, способность любить — все это не имеет смысла, потому что необъяснимо. И, тем не менее, мы с вами вполне живые. Земля существует, и мы существуем. И где же иррациональное? Где начинается, где заканчивается? И в чем наш поиск более бессмыслен, чем элементарный факт существования? Если вы соглашаетесь жить, то одновременно соглашаетесь и сыграть партию в шахматы, где пешки — миражи, эмоции, скрытые движения. В реальности, если не в нашем воображении.

— Или воображении другого. Того, кто выше нас…

— Высшей сущности. В воображении…

— Аллаха?

— Яхве.

Порыв ветра взметнул листву.

— Тогда вернемся к рациональному, — произнес ибн Сарраг, словно желая нарушить мечтательную атмосферу, в которую погрузилась их беседа. — Приехав в Уэльву, как мы найдем то место моления?

— Сперва найдем холм.

— Легко сказать. А если вокруг города несколько холмов?

— Если и так, то я сильно сомневаюсь, что на вершине каждого построено культовое сооружение. На этом… — Эзра повернулся на бок, спиной к шейху, — спокойной ночи, Сарраг. Завтра будет новый день.

Араб не ответил. Некоторое время он смотрел на звезды над головой, а потом закрыл глаза.

— Встать!

Сарраг не успел отбросить шерстяное одеяло, под которым спал, как получил в живот удар ногой и вскрикнул от боли.

С лежавшим рядом раввином — чей преклонный возраст, должно быть, все же вызывал некоторое уважение — обошлись более милосердно. Его тоже заставили встать, но без грубости.

Вокруг шейха с раввином стояли двадцать вооруженных мужчин. Ни Эзра, ни шейх не слышали, как они подошли. Судя по одежде, не было никаких сомнений, что это арабы.

— Что вы тут делаете? — рявкнул один из них, с манерами вожака.

Шейх взял себя в руки и гордо вскинул голову:

— Не знаю, кто ты такой, но у тебя совершенно явно отсутствует понятие чести! Разве так должен вести себя араб со своим братом?

В ответ тот хлестко ударил шейха по лицу.

— Сын собаки! Как ты посмел? — Выхватив из ножен кинжал, он поднес его к шее ибн Саррага. — Узри свою смерть!

— Перестаньте! — вмешался Эзра. — Вы не имеете права!

— Ты едва на ногах стоишь, старик. Так что дыши ровнее тот срок, что тебе осталось жить.

— У вас нет никакой причины так поступать. Мы ни в чем не виноваты.

Клинок коснулся щеки раввина. Тот и глазом не моргнул.

— Пустая болтовня. Лучше объясните-ка мне, что вы тут делаете и куда направляетесь.

Эзра решил ответить:

— Мы едем в Уэльву.

— В Уэльву. Зачем?

— Из любви к путешествиям, — с иронией пояснил ибн Сарраг.

— Из любви к путешествиям… — повторил вояка. — Ну конечно. И откуда вы?

— Из Гранады.

— Значит, вы уже какое-то время едете по этой местности.

— Верно.

— Без особой цели?

— Мы же вам только что сказали, — нетерпеливо проговорил Эзра, — что едем в Уэльву.

— Да, но не сказали зачем. Вы торговцы?

— Нет, — ответил ибн Сарраг. — Мы просто путешественники.

Вояка ткнул пальцем в черную шляпу и башмаки Эзры.

— Ты одет, как крестьянин из Месты.

— Да, — чуть поколебавшись, ответил раввин, — я оттуда и есть.

— Без тележки, без съестных припасов… Взять их! — властно гаркнул военный.

В мгновение ока раввину с шейхом скрутили руки за спиной.

Сарраг попытался протестовать:

— Но это же бессмыслица! Скажите нам хотя бы, в чем нас обвиняют!

— Не изображай со мной невинность, брат. Ты сам все отлично знаешь. Вчера вечером в одном лье от Альгендина был перехвачен кастильцами конвой с продовольствием и оружием, направлявшийся к осажденной крепости в Монтехикаре. Штука в том, что христиане никак не могли знать о наличии конвоя в той местности. Их кто-то предупредил. И даже провел до места. Нынче утром мы получили подтверждение: это дело рук предателей.

На лице шейха отразилось изумление.

— И эти предатели…

— Двое арабов: один примерно лет шестидесяти, среднего роста, с могучей шеей, густой седой бородой и кустистыми бровями. Второй старше, с костистым лицом, очень высокий и очень худой.

— А если я вам скажу, что мой товарищ еврей? В глазах вояки сверкнул огонь.

— Иегуди?

Сарраг подтвердил.

— Что ж, меня это не удивляет. Предательство у них в крови. В любом случае, еврей он или нет, мы отвезем вас в Гранаду.

Эзра с отчаянием глянул на ибн Саррага. Кошмар какой-то!

— Ничего не понимаю! — вскричал шейх. — Почему в Гранаду?

— Чтобы передать в руки начальства, а потом… — он изобразил петлю, — повесить, брат. Вас повесят. И возблагодарите Аллаха, потому что, не будь приказа, я бы порешил вас прямо на месте.

Сарраг открыл было рот, чтобы высказать все, что он думает, но не успел. На его затылок обрушился могучий удар, и он рухнул, потеряв сознание.

Бургос

Падре Альварес задавался вопросом, не стал ли он жертвой мистификации. Странички, которые этот молодой человек, араб из Гранады, передал ему, удивительно походили на бумагу, найденную в доме того маррана, чье имя Альварес позабыл. Как же его звали? Барель, Баруаль… Тот же напыщенный стиль, те же оборванные фразы, библейские сюжеты, скомпонованные кое-как. Разница лишь в том, что сейчас это не одна страничка, а десяток. Альварес нервно провел рукой по тонзуре и спросил:

— Напомни, как тебя зовут?

— Сулейман Абу Талеб.

— Ты утверждаешь, что нашел эти бумаги в рабочем кабинете твоего хозяина.

— Совершенно верно.

— Полагаю, ты их прочитал. Молодой человек подтвердил.

— Хорошо. Значит, ты, как и я, смог убедиться, что в них нет ничего компрометирующего. Это всего лишь какая-то абракадабра и, будучи таковой, не имеет никакого смысла. Объясни мне, почему эти бумаги могут представлять хоть какой-то интерес для суда Инквизиции?

— Я же вам сказал: они связаны с безопасностью страны и ваших братьев-католиков. Если бы вы, как я, присутствовали при разговоре моего хозяина с его гостем-евреем, то пришли бы к такому же выводу: речь идет о заговоре.

Фра Альварес поудобней устроился в кресле.

— Повтори, пожалуйста, как можно подробней то, что ты слышал.

— Шейх сказал: «Если это так, то, я полагаю, вы отдаете себе отчет, что мы имеем дело с самым невероятным, самым чудесным приобретением за всю историю человечества. Бесценным сокровищем. Доказательством бытия Бога!»

Монах подскочил, словно в помещении ударила молния.

— Что?!

Юноша хотел повторить все с самого начала, но монах приказал:

— Только последнюю фразу.

— Доказательством бытия Бога.

— Именно так и было сказано? Ты уверен?

— Аллах свидетель. Клянусь!

Альварес снова погладил тонзуру. Совершенно определенно, эта история принимала самый неожиданный оборот. Глубоко вздохнув, он велел арабу продолжать.

— Раввин тут же ответил: «Вы забыли добавить одну существенную деталь: это рано или поздно приведет к крушению всей политической и религиозной системы, которая правит Испанией с установления Инквизиции». Шейх ответил: «Я не очень понимаю связь». И еврей сказал: «Поймете однажды — если этот день настанет, — когда увидите содержание послания».

— Послания? Какого послания? Араб беспомощно развел руками:

— Не знаю. Он всего лишь сказал «послание».

— А потом?

— Увы, оставшуюся часть разговора я не слышал. Меня позвала супруга хозяина, и мне пришлось помогать ей по дому. Однако пару раз я проходил мимо кабинета и прислушивался. И услышал обрывки фраз, где речь шла о каком-то плане, и все время мелькало одно имя: Абен Баруэль.

Абен Баруэль, подумал Альварес. Именно так звали того маррана. Значит, араб говорит правду. Если речь действительно идет о каком-то заговоре, нужно срочно поставить об этом в известность кого следует. И все же богатый опыт подсказывал, что надлежит опасаться всего и вся. Даже доносчиков. На тот случай, если этот араб приехал сюда, чтобы запутать следы, если он всего лишь пешка в чьих-то руках, необходимо умело сыграть в предложенную игру. Альварес решил исходить из этого.

— Сулейман, — медовым голосом начал он, — знай, что мы благодарны тебе за твой поступок. Я совершенно уверен, что он продиктован чувством долга. Но… — он указал на лежавшие документы, — я совершенно не вижу, каким образом это дело касается суда Инквизиции.

Юноша буквально подпрыгнул:

— Как?!

— Успокойся. Совершенно очевидно, что ты не знаешь правил, которым мы подчиняемся. Я объясню. Первоочередная задача суда Инквизиции — выслеживать принявших крещение евреев, продолжающих хранить верность вере предков. Подчеркиваю: принявших крещение евреев. Потому что в душах людей иногда бывает путаница. Мы не преследуем евреев как таковых, а лишь тех из них, кто согласился вступить в лоно Церкви и кто, приняв крещение, тайком предает данные ими обеты. Другой аспект нашей деятельности — карать тех, кто совершает деяния или ведет разговоры против веры или Святой Инквизиции. Также у нас есть право изымать и запрещать распространение некоторых произведений, способных смущать души или поселить сомнения в умах. Наконец, мы должны вести борьбу с содомитами и колдунами. Учитывая все вышесказанное, объясни мне теперь, в чем из всего этого можно обвинить твоего хозяина?

Слуга с отчаянным видом провозгласил:

— «Крушение всей политической и религиозной системы, правящей Испанией со дня учреждения Инквизиции!» Вот что он сказал! Что вам еще нужно?!

— Этого недостаточно. Что бы ни говорили наши противники, суд Инквизиции не карает слепо. Он действует на основе права. Иначе с чего бы, по-твоему, мы предоставляли осужденным столько гарантий? Например, требовать подтверждения показаний свидетелей независимыми от следствия людьми. Разве позволяли бы мы им прибегать к услугам адвокатов, если бы не руководствовались справедливостью?

Фра Альварес не счел нужным упомянуть, что этими независимыми людьми были клирики, набожные и отважные служители Церкви, которым было бы трудновато противостоять своим братьям, и что адвоката назначала сама Церковь.

Он ровным тоном продолжил:

— Прежде чем ты уйдешь отсюда, мне бы хотелось узнать, почему ты так хочешь заполучить шкуру этого ибн Саррага. Ведь, в конце концов, ты же мусульманин и араб, как и он. Ну, так почему?

— У меня есть на то причины! — гордо ответил слуга.

— Деньги?

— Никогда!

— Что же тогда?

— Я вам уже сказал: у меня есть причины. Зачем вам их знать?

Священник не стал настаивать.

— Ладно. Пока что остановимся на этом.

Молодой человек собрался было резко возразить, но Альварес решительным жестом остановил его:

— Аудиенция закончена. Сулейман сердито поднялся.

— Вы об этом пожалеете. Вот увидите! Пожалеете, что столь легкомысленно отнеслись к этому делу!

Он так грохнул дверью, что стены затряслись.

Едва оставшись один, монах вскочил с кресла и метнулся к скрытой двери. Ему предстояло сделать две вещи: во-первых, приказать не спускать с араба глаз, а во-вторых, как можно быстрее поставить обо всем в известность фра Торквемаду.

ГЛАВА 7

Да, но жид весь озаряется, блестит, глаза слепит и невидимкою становится, сжигая мизинчик мертвого младенчика…

В. Гюго. «Торквемада», действие II, явление IV

Сумерки еще цеплялись за вершины Сьерра-Невады, снова показавшейся вдали, но вскоре весь ландшафт погрузится во мрак и воцарится ночь. Сарраг скрипнул зубами. Он не припоминал, чтобы хотя бы раз в жизни испытывал подобное чувство при виде этих гор, предвещавших приближение Гранады. Самое большее через пару дней они въедут в ворота города. Шейх, по-прежнему связанный, пытался справиться с раздражением, терзавшим его с самого ареста, но тщетно. Ярость была слишком жгучей, а возмущение — слишком сильным. Мечта, только-только начавшаяся осуществляться, разбилась вдребезги из-за человеческой глупости. Он немного развернулся на лошади, повод которой был прикручен к седлу ехавшего впереди всадника, и окликнул Эзру.

— Судьбу нельзя предвидеть, ребе. Мы искали путь на небеса и вот едем по дороге в ад.

— А кто виноват? Арабы! Ваши братья! Как обычно, они ведут себя как слепцы, варвары.

— Насколько мне известно, это не мои братья возводят костры, чтобы вас поджарить! — буркнул шейх. — Не будьте дураком.

— О, вам совершенно незачем завидовать христианам! Ваши дальние предки, альмохады, эти берберы, тупые и одержимые, были не более терпимы по отношению к нам. Бывали времена, когда и они тоже вынуждали нас выбирать между верой и смертью!

Сарраг сплюнул на землю.

— Узнаю вашу манеру сваливать все в одну корзину! У большинства мусульман с альмохадами столько же общего, как у вас с попами из Инквизиции!

Он собрался продолжить, когда за тревожным криком раздалась команда:

— Спешиться!

Офицер не успел договорить, как мимо щеки Саррага просвистел арбалетный болт.

— Развяжите нас! — взмолился шейх. Но его голос заглушил грохот пушки. Дымящееся ядро, прилетевшее ниоткуда, смело двух всадников, превратив их в бесформенную кровавую кашу.

— Неверные! — взревел один из солдат.

Все произошло очень быстро. На растерявшихся насридов надвигалась королевская пехота. Эзра отчетливо различил мундиры между стволами пробковых дубов. Поскольку грозная репутация испанской пехоты была хорошо известна, не возникало сомнений, что от арабов и мокрого места не останется. Даже без поддержки артиллерии. Самое смешное, подумал раввин, что они с Саррагом окажутся жертвами сражения, не имеющего к ним никакого отношения. Отчаянным рывком, невзирая на связанные руки, Эзра вывалился из седла и грохнулся на землю. Уже в падении он успел заметить, что шейх последовал его примеру. Снова грохнули пушки, и лошади встали на дыбы, рискуя затоптать лежавших.

— Во имя Всемилостивого, освободите нас! — воззвал Сарраг к кому-нибудь, кто мог услышать.

Но его крик пропал втуне, заглушённый гулом сражения, звоном клинков и свистом арбалетных болтов. Вокруг в клубах пыли метались тени. Противники схватились врукопашную. Сраженные падали, победители устремлялись дальше. Сколько времени длилось сражение? Вполне достаточно, чтобы из двадцати пяти человек арабского подразделения в живых не осталось практически ни одного. Их изрубили на куски. Сарраг с Эзрой лежали неподвижно, уткнувшись лицом в пыль. Настолько неподвижно, что остались живы лишь благодаря тому, что их сочли мертвыми.

Отовсюду неслись стоны раненых и умирающих и голоса снова построившихся в походные ряды и зашагавших на закат королевских пехотинцев. Эзра с Саррагом боялись поднять голову. Послышались приглушенные шаги. А потом, словно кошмар начался снова, резкий голос проговорил:

— Вы заплатите за наших братьев…

Чья-то рука схватила Саррага за воротник и рывком вынудила подняться. Первое, что шейх увидел, — кинжал в руке арабского офицера, и только потом — его залитое кровью лицо. Шейх в ужасе недоумевал, каким чудом этот человек еще жив. Он начал что-то бормотать, чтобы привести офицера в чувство, но тщетно. Тот не слушал. Он бешено скрутил ворот бурнуса Саррага, причем с такой силой, что ткань треснула, обнажив грудь шейха.

— Отправляйся к неверным в ад!

Эзра, бессильный свидетель, хотел закричать, но из горла не вырвалось ни единого звука.

Офицер нацелился на горло шейха. Тот закрыл глаза, отдаваясь на милость Всемогущего.

И в этот миг кончик кинжала замер буквально на волоске от сонной артерии.

Сарраг ждал. Смерть не приходила. И тогда он тихонько приоткрыл глаза. Офицер по-прежнему стоял перед ним, но выражение его лица полностью изменилось. Ярость исчезла, сменившись изумлением.

Вытаращив глаза, он уставился на висевший на груди Саррага серебряный медальон.

— Меч и полумесяц… Откуда у тебя этот медальон?

— Он принадлежит мне всю жизнь, как до этого принадлежал моему отцу, а до него — деду.

— Знаешь, что он означает?

— Конечно. Это герб Банну Саррагов.

— Ты хочешь сказать… — с трудом выговорил офицер.

— Что я — Банну Сарраг. Меня зовут Шахир, Шахир ибн Сарраг.

— Не… Не может быть… — Офицер выронил кинжал и, схватив руку шейха, поднес ее к губам. — Простишь ли ты меня?

Шейх несказанно изумился:

— Объясни…

— Я — из гвардии Юсуфа ибн эль Барра.

Все стало ясно: Юсуф ибн эль Барр был главой клана Банну Сарраг, который несколько дней назад возвел нового султана — Боабдила — на трон Гранады.

Эзра, все еще лежавший на земле, ловил каждое слово. Он тоже знал, кто такой Юсуф ибн эль Барр, а также о той роли, которую эль Барр играл последние годы в клане Банну Саррагов. Эзра также припомнил, что они при первой встрече с шейхом коснулись этой темы.

— Вы понимаете… Это сад Аллаха они уничтожают. Последнюю арабскую мечту в Андалузии. Сопротивление христианским королям — и так дело довольно безнадежное, так в довершение всего наши собственные вожди сцепились между собой!

Еще более печально говорить, что Гранада однажды падет из-за женской ревности…

— По-моему, вы сильно преувеличиваете.

— Вы находите? С тех пор, как эта пленница-христианка, эта Изабелла де Солис, ставшая после принятия ислама Сорайей, вошла в жизнь султана Абу эль Хассана, этот человек потерял голову. Он, начавший свое правление величественно и мудро, заканчивает его деспотом и глупцом! Он дошел до того, что предал свою законную супругу Айшу, предпочтя детей от этой христианки Абу Абдалле Мухаммеду, которого христиане прозвали Боабдилом, и его брату Юсуфу. Именно потому, что она почувствовала, что трон рискует ускользнуть от ее детей, Айша и устроила заговор против своего мужа, последствия которого широко известны…

На самом деле все началось лет на пятнадцать раньше, когда Гранадой еще правил султан Абу эль Хассан. Опасаясь проблем со стороны могущественного клана Банну Сарраг, он решил вырезать всех наиболее значимых представителей этого семейства. Уцелевшие не могли простить столь чудовищного деяния. Но колесо судьбы не стоит на месте. Когда Айша приняла решение сбросить Абу эль Хассана, кто пришел ей на помощь? Кто стал ее поборниками? Откуда взялись эти воины, разбившие султана и возведшие на трон Боабдила? Банну Сарраги, восставшие из могилы.

— Вы не могли бы меня поднять? — рискнул пробормотать раввин.

Офицер подобрал свой кинжал. Сначала он перерезал веревки на руках шейха, затем Эзры и помог раввину встать.

— Простишь ли ты меня? — повторил он, явно совершенно убитый.

В ответ Сарраг безразличным тоном проронил:

— Помоги нам отловить наших лошадей… Мы и так уже потеряли слишком много времени.

Бургос

Франсиско Торквемада знаком велел фра Альваресу сесть. Глаза Великого Инквизитора лихорадочно блестели, уголок губ подергивался в нервном тике. Он непрерывно то сцеплял, то расцеплял руки. Несведущий мог бы счесть это проявлением нервозности, но тем, кто хорошо знал Великого Инквизитора, было отлично известно, что это проявление экзальтации. С того самого момента, как он ознакомился с документами, доставленными слугой-арабом, и была установлена связь между ними и бумагами, найденными в доме маррана, Абена Баруэля, Торквемада не мог усидеть на месте. Наконец-то! Наконец-то все, что он предчувствовал давным-давно, оказывалось правдой: заговор! Заговор, задуманный совместно иудейством и исламом. Отныне у него в руках неопровержимое доказательство, которое он швырнет в лицо его противникам, чтобы показать им, что эти нечестивцы — жиды, мусульмане, гитаны, содомиты — всегда преследовали лишь одну цель: уничтожение католицизма и Испании. Конечно, это «доказательство» еще довольно хрупкое, поскольку пока что основывается на зашифрованных рукописях и на предположениях араба-слуги, чьи мотивы остаются пока неизвестными. Но Торквемаду всегда привлекали трудности.

Он устроился поудобнее и поинтересовался:

— Вы уверены, что он не забыл?

— Это невозможно. Отец Менендес — сама суровость.

— Верно. Но, как все ученые, он бывает рассеян.

— Не без этого. Но в данном случае он отлично знает, насколько это важно. К тому же, как мне кажется, дело его захватило. Достаточно было увидеть выражение его лица, когда я принес ему эти бумаги. С первых строк он впал в транс. Буквально затрясся от предвкушения.

Торквемада отлично знал, что в этом весь отец Менендес, некогда носивший имя Давид Толедано. Сын и внук раввина, он лет десять назад принял истинную веру и с полным смирением вступил в орден доминиканцев. Человек блестящего ума, он некоторое время преподавал в университете Саламанки и сохранил из своих еврейских корней явно выраженный интерес к каббале.Как и многие его коллеги, он посвятил себя изучению этой якобы магической силы, основанной на буквах и цифрах, таинственная сила которых вроде бы определяет судьбу. Если и есть на Полуострове человек, способный разобраться в этих непонятных бумажках, написанных Абеном Баруэлем, то только Педро Менендес.

Торквемада уже собирался опять выказать свое нетерпение, как раздался стук в дверь.

— Входите! — немедленно приказал он.

Дверь распахнулась, и появился человек лет шестидесяти. Маленький, упитанный, круглолицый, несколько жеманный, в слишком широкой шерстяной рясе и сандалиях. Прижимая к груди листки бумаги, он быстро прошел через комнату и предстал перед Великим Инквизитором. Торквемада указал ему на стул:

— Присаживайтесь, фра Менендес.

Маленький человечек неловко сел, явно смущаясь могущественного собеседника.

Едва он уселся, как Торквемада спросил:

— Ну? Каковы ваши выводы? Доминиканец прочистил горло.

— Мы столкнулись с очень необычным делом, чтобы не сказать — необыкновенным.

Голос у него оказался тоненьким, вовсе не соответствующим комплекции.

Поскольку Торквемада с Альваресом молчали, он продолжил:

— Я с большим вниманием изучил рукопись, которую вы мне доверили. Нет никаких сомнений, что это криптограмма.

— Это нам известно, фра Менендес.

— Конечно. Но в этой криптограмме зашифрован план. План, составленный из цитат. Цитат из Нового Завета, Ветхого Завета и Корана. Спешу уточнить, что автор этого труда, несомненно, был самым выдающимся каббалистом и теологом в мире. То, что он составил, просто потрясающе, даже нет слов, достойных описать…

Инквизитор резко оборвал восторги монаха:

— Должен напомнить вам, что это о заговорщике, враге веры вы говорите с таким восторгом.

Человечек всполошился:

— Нет-нет, фра Торквемада! Я восторгаюсь лишь ученым. Его познания и…

— Вы упомянули о плане.

— Действительно. Это план, расшифровка которого приведет того, кто им обладает, к какому-то месту или предмету, что одно и то же. Однако, чтобы преуспеть, нужно пройти несколько этапов или, если угодно, несколько городов.

— Как вы пришли к такому выводу?

— Благодаря этому… — Перебрав листочки, он выбрал один. Тот самый, который нашли у Абена Баруэля в день ареста. — Смотрите, — ткнул он в конец странички.

— Бургос.

— Бургос… Вот оно, объяснение. Все символы, указанные в этом… Чертоге, несут достаточно информации, чтобы, если их расшифровать, привести — скорее всего — в Бургос.

— У вас есть доказательства? Вы пытались расшифровать эти символы?

Менендес изобразил покаянный вид.

— О, я пытался, и как! С того самого момента, как вы доверили мне эти листки, я все время их анализировал. Мне удалось разобрать некоторые пассажи, но, увы, большая часть мне пока недоступна. — И поспешил оправдаться: — Нужно также принять во внимание, что вы предоставили мне слишком мало времени. — Он продолжил: — Посмотрите на этот фрагмент: Но, увы, целое стоит не больше раба. Так как напоминает того, кто, когда низринулся, расселось чрево его, и выпали внутренности его. По зрелом размышлении, мне кажется, я понял, кто скрывается за этим описанием.

Торквемада с Альваресом навострили уши.

— Но, увы, целое стоит не больше раба. Согласно заповедям Моисея, плата за жизнь раба составляла тридцать шекелей или сто двадцать денье. «Что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников». — Он прервался и спросил: — Видите, к чему ведет автор?

— Не идет ли речь об Иуде? — предположил инквизитор.

— Совершенно верно. И словно чтобы отмести все сомнения, автор подтверждает это фразой: «Так как напоминает того, кто, когда низринулся, расселось чрево его и выпали все внутренности его». Это глава первая стих восемнадцатый Деяний Святых Апостолов. Совершенно очевидно, что тут описано…

На сей раз ответил Альварес:

— Самоубийство Иуды?

— Именно! — ликующе воскликнул Менендес. — Вы поняли, по какому принципу сформулированы эти Чертоги?

— Весьма хитроумно, — признал Торквемада. — Но какое отношение имеет Иуда к Бургосу?

Менендес снова погрустнел.

— Понятия не имею. Чтобы это выяснить, нужно расшифровать весь Чертог.

Инквизитор схватил листок и потряс им перед носом Менендеса.

— Здесь есть одна фраза. Фраза, которая проходит красной нитью через все тексты. Да славится И. Е. В. Е. в царствии его, и так далее. Я не каббалист, но мне кажется, что она — ключ к этой криптограмме. Вы пытались ее изучить?

— Конечно. И вы совершенно правы, говоря, что она — ключ, потому что именно благодаря ей мы знаем количество городов. Вы позволите? — Он забрал листок у Торквемады и громко прочитал: — Да славится И. Е. В. Е. в царствии его. Имя есть 4. Тут мы получили важную информацию. «Имя есть 4» означает, что четыре города отделяют действующих лиц от конечной цели. Слово «Имя»…

— И. Е. В. Е. Эти инициалы… Почему? Каббалист смутился:

— Этот тетраграмматон напрямую связан с иудаизмом.

— Но что еще?

— Иудеи никогда не произносят имя Бога, потому что, согласно их вере, имя это непроизносимо по определению. Насколько мне известно, со времен зарождения иудаизма и вплоть до второго или третьего века до рождества Господа Нашего именно тетраграмматон использовали, упоминая Создателя. Позже его заменили на Адонаи или Иахве. Не так давно некоторые христиане, читая Библию в оригинальном варианте, прочли этот тетраграмматон как Иегова или Яхве. Однако на самом деле этот тетраграмматон начался с неопалимой купины. И. Е. В. Е. — имя, выбранное Богом, чтобы открыться Моисею через слова «я тот, кто я есть» или «я то, что я есть». Во времена талмудистов мудрецы долго спорили по казавшемуся им фундаментальным вопросу: какие из имен Господа дозволительно писать, произносить или стирать, ежели они написаны на бумаге? И пришли вот к какому решению: семь имен можно писать, но не стирать: Эль, Элохим, Эхиех, Иахве, И. Е. В. Е. , Саваоф и Шадай. Все остальные божественные имена…

— Я достаточно наслушался по этому вопросу! Чушь, бредни… — Торквемада резко встал и принялся нервно мерить комнату шагами. — Вывод таков. Перед нами некий план. План, поделенный на восемь этапов. Бургос — один из них. Четвертый.

— Пятый, — поправил Менендес. — Поскольку у нас есть три так называемых малых Чертога, и один главный. Не знаю, какой смысл в этой градации, но было бы логичным предположить, что до Бургоса еще четыре города.

— Допустим. А пока что перед нами два вопроса: к чему или кому ведет этот маршрут? И почему Абен Баруэль, будучи сам евреем, счел нужным втянуть мусульманина в это дело? А еще у нас есть предположения, которые высказал нам слуга этого мусульманина. Предположения, исполненные угрозы. Главное я услышал: «Крушение всей политической и религиозной системы, которая правит Испанией с установления Инквизиции».

— Прошу меня простить, фра Торквемада, — вмешался Альварес. — Он также слышал, как один из этих двоих сказал: «Если это так, то вы отдаете себе отчет, что мы имеем дело с самым невероятным, самым чудесным приобретением за всю историю человечества? Бесценным сокровищем. Доказательством бытия Бога!»

Инквизитор скорчил брезгливую гримасу.

— Предпочитаю даже не задумываться над этим. Это совершеннейшая глупость и абсолютно не вписывается в общий смысл. Нет. Больше никаких сомнений: мы на пороге серьезных событий. Кто-то пытается — не знаю, каким образом — дестабилизировать страну и Церковь.

Он снова сел и задумался.

Наконец, через несколько минут, показавшихся его собеседникам вечностью, он спросил Альвареса:

— Вам известно, где находятся сейчас эти двое?

— Пока нет, фра Торквемада. Как вы приказали — и благодаря полученным от того слуги сведениям, — я пустил людей по следу. Но потребуется некоторое время, чтобы фамильяры их обнаружили. Все, что нам на данный момент известно, — Гранаду они покинули.

— Разыщите их. Разыщите, но будьте осторожны… — Конец фразы он произнес очень медленно и отчетливо: — Я не хочу, чтобы их задерживали или чтобы с ними что-то произошло! Я ясно выразился? — И властно повторил: — Чтобы ни один волосок с их головы… — И закончил: — Ну а я знаю, что мне следует делать.

Альварес знаком незаметно показал соседу, что пора ретироваться. Направившись к двери, они незаметно переглянулись. В голове обоих мелькнула одна и та же мысль: что же затеял Великий Инквизитор?

No me ha dejado. Она меня не покинула.

Эта фраза, произнесенная Альфонсо эль Сабио два столетия назад по поводу верности ему Севильи во время борьбы короля с его сыном, доном Санчо, все еще звучала в могучих стенах, возведенных маврами.

Севилья, как прекрасный цветок, выплывала перед кораблями, скользящими по водам Гвадалквивира. День близился к концу, но в эстуарии еще кипела бурная деятельность. На правом берегу Великой реки, между Торре-дель-Оро и Пуэрта-Триана, Ареналь был завален брусом. Склады ломились от товаров со всего света. На этой вечной ярмарке двое мужчин видели снующие корабли, либо уходящие к варварским берегам, либо возвращавшиеся со Средиземноморья.

Мавры с галер, лоснящиеся от пота такелажники, мулатки-гадалки, солдаты, водоносы, генуэзские судовладельцы, голландские капитаны, венецианские моряки… Здесь смешались богатство и слава, нищета и бесчестье.

Вдоль дебаркадеров лежали готовые к погрузке ткани из Кастилии, изразцы из Трианы, надушенные перчатки из Оканы или Сьюдад-Реаля, шелка из Гранады.

Эзра с ибн Саррагом миновали Ареналь и пытались пробраться сквозь толпу.

— Тьфу ты! — пропыхтел шейх. — В жизни не видел столько чернокожих!

Раввин покосился на него:

— Странно слышать подобное заявление от человека, чья кожа… довольно темная.

— Моя кожа, возможно, и темная, мой дорогой ребе, но не эбеновая! Посмотрите на этих людей!

— По-моему, если их кожа и вызывает у вас эмоции, то лишь потому, что окружающие нас стены слишком белые. А если серьезно, то вам ведь отлично известно, что эти люди — в основной своей массе те несчастные, которых привезли из Гвинеи, чтобы обеспечить Европу рабочей силой. Они даже вполне могут быть из семьи вашего верного Сулеймана. Ну, того самого, который испарился с вашей копией рукописи.

— Валяйте, защищайте нечестивцев!

— Да нет же! Если уж чему удивляться, так это богатству одеяний некоторых. Смотрите, — раввин указал на человека в толпе, — да он просто увешан шелком, вышивкой и кисеей.

— И чего удивительного? — пробурчал шейх. — Это женщина.

Эзра не стал комментировать. Он лишь отметил про себя, что в устах араба эта фраза полна подтекста.

В центре Севильи было куда спокойнее, чем в Аренале. Повернувшись спиной к Торре-дель-Оро, всадники медленно направились к Санта-Крус. На этих пересекающихся улочках лучшим ориентиром была Хиральда, бывший минарет мечети альмохадов, ныне превращенный в колокольню. Был час молитвы. Но с нее никто не призывал правоверных к молитве.

— Я выдохся, — заявил Эзра. — Предлагаю заночевать здесь.

— Именно это я и хотел предложить. — Араб уже слезал с лошади.

— Куда это вы?

— Возблагодарить Всевышнего за то, что еще нахожусь на этом свете.

Ибн Сарраг подвел своего рыжего коня в тень, снял притороченный к седлу коврик и удалился за кусты.

Раввин лениво поглядел ему вслед, затем тоже спешился и решил немного пройтись.

Не будь Моисея, подумал он, чтобы умерить рвение Пророка, мусульманам пришлось бы молиться пятьдесят раз на дню! И был прав. В одном из хадис говорится, что архангел Гавриил отвел Мухаммеда на встречу с его Богом, к лотосу предела, согласно выражению самого Пророка. На обратном пути Мухаммед повстречал Моисея, сообщившего ему, что Вечный повелел его народу возносить молитву пятьдесят раз на дню. «Я лучше тебя знаю людей, — заметил Моисей. — Я все свои силы положил на управление сынами Израиля. Поверь мне, это повеление не по силам твоему народу. Возвращайся к Господу и попроси его уменьшить количество». Мухаммед последовал совету. И количество уменьшилось до сорока. Моисей снова вмешался и порекомендовал Пророку опять вернуться к Всемогущему, чтобы еще сократить количество молитв. Наконец, в результате всех этих хождений туда-сюда, длившихся добрую часть ночи, сговорились на пяти. Этот хадис мало кто знал. Эзра случайно нашел его в Философском трактате «Пророчества и души», автором которого был не кто иной, как великий персидский врач Али ибн Сина. Но кто нынче помнит ибн Сину?

Очнувшись от раздумий, он обнаружил, что дошел до входа в Апельсиновый дворик, находившийся в северном крыле собора. Возле одного из фонтанов находились люди. Какой-то доминиканец читал, сидя на белой каменной скамье в тени гибискуса. Некогда в этом патио мусульмане совершали омовение перед молитвой.

Самуэль немного поколебался, раздумывая, не вернуться ли ему назад, но вдруг какой-то импульс подтолкнул его подойти к священнику.

— Вы позволите? — спросил он, указывая на скамейку.

— Конечно, — доброжелательно улыбнулся монах.

Он немножко подвинулся и снова погрузился в чтение. Повисла тишина, нарушаемая лишь журчанием фонтана.

— Евангелие от Иоанна, — тихонько прокомментировал раввин. — Очень красивый текст.

— Безусловно, самый красивый из всех четырех Евангелий. «Духовное евангелие», ответ на высказывания Климента.

— Вы имеете в виду ученика Павла? Того, о котором он упоминает в Послании к Филиппийцам?

Монах удивился:

— Нет. Я имел в виду Климента Александрийского. — Замечание раввина явно произвело на него впечатление. Теперь он смотрел на Эзру с любопытством. — Как мне кажется, вы хорошо знакомы со священными текстами. Мало кто слышал о Клименте, которого вы назвали. Об этом соратнике святого Павла практически ничего не известно, кроме того, что он упомянут в Послании к Филиппийцам. Мои поздравления. Вы, часом, не теолог?

— О нет! — скромно ответил раввин. — Скажем, меня интересует все, что касается религии.

— Это очень хорошо, друг мой. Религия — самый верный путь к совершенствованию рода людского. Вне ее нет спасения. — Доминиканец подчеркнул свои слова, перекрестившись со словами: — Diesdammandisautabsolvendishaereticusdictus…

— …destinatus, — вторил ему Эзра, не заканчивая, однако, фразы.

— Великолепно! Узнаю дитя матери нашей Святой Церкви! — В бороде раввина сверкнула застенчивая улыбка. — Вы священник, отец мой?

— Верно, я священник. Мне довелось слышать о месте культа, которое находится в Уэльве.

— Место культа? Что вы имеете в виду?

— Синагога, собор, мечеть, монастырь, обитель. Понимаете, что я имею в виду?

— Не совсем.

— В таком случае я поставлю вопрос по-другому: есть ли какой-нибудь холм, который возвышается над Уэльвой?

Монах задумался, потом сказал:

— Нет… Насколько мне известно, такого нет.

— Вы уверены?

На сей раз монах не колебался.

— Да. Я отлично знаю этот город. Я там родился. — И повторил. — Нет, никаких холмов я не знаю.

— Однако очень надежный человек утверждал обратное, — продолжал настаивать раввин. — Он даже уточнил, что это культовое сооружение находится на вершине холма неподалеку от Уэльвы.

— Невозможно. Город расположен на полуострове, ровном, как ладонь.

— Но ведь это именно возле Уэльвы Тинто впадает в море?

— Верно. Но я вам повторяю: нет там холмов. Эзра немного поразмыслил, потом встал.

— Я должен вас покинуть. Прощайте, отче.

— Мне жаль, что не смог вам помочь. Да пребудет с вами Господь.

Эзра пошел прочь, но не успел он выйти из Апельсинового дворика, как столкнулся нос к носу с ибн Саррагом.

— Куда вы подевались? Я беспокоился.

— Не стоило. Я искал сведения.

— И?..

Эзра беспомощно развел руками.

— Новости не очень хорошие. Похоже, возле Уэльвы нет никаких холмов.

— Что?! Откуда у вас эти сведения?

— От одного монаха. Он казался совершенно уверенным в своих словах.

— Никаких холмов? — Араб разволновался. — Значит, мы пошли по ложному следу! Наше толкование насчет Фарсиса гроша ломаного не стоит! Да простит мне Всесильный мой гнев! Но мне бы хотелось, чтобы он заставил Абена Баруэля заплатить за то зло, что он нам причинил! — Скривившись, он рявкнул: — Только не говорите мне, что нам не остается ничего другого, как вернуться обратно!

— Не знаю. Ничего не понимаю. Может, будет разумнее спросить еще у кого-нибудь?

— Вы ничего не знаете! Фарсис… Иона… отрок, сон, который вливается в море! Ерунда! Все это было ерундой!

— Сеньор!

Оба спорщика одновременно повернулись. Эзра узнал доминиканца.

— Да, отче?

— Кажется, я ввел вас в заблуждение. По зрелом размышлении я вспомнил: есть один холм. Холм — и монастырь на его вершине. Только вот это не непосредственно в Уэльве, а между Уэльвой и деревушкой Палое. В двух лье от них обоих. Это монастырь францисканцев Де-Ла-Рабида. На правом берегу Тинто.

— Вы сказали на вершине холма? — вопросили хором Эзра с ибн Саррагом.

Несколько растерявшийся монах кивнул:

— Я даже могу уточнить, что этот монастырь был возведен на месте, где некогда стоял римский храм Прозерпины.

Араб с евреем ошарашено уставились на него.

— Прозерпины…

— Прозерпины… — эхом повторил раввин. — Дочери Зевса и Деметры, богини плодородия и супруги… Гадеса.

Они замолчали, задохнувшись, словно опьянев от этого известия.

— Ошибка его была лишь в том, что повстречал он Малика и Ахмедая, — процитировал ибн Сарраг, — и что жил в час, когда пишу я на вершине холма с пологими спусками, на пепле Гадеса.

Ахмедай, Малик: демоны и ад…

Монах молча глядел на них с растущей тревогой.

ГЛАВА 8

Мы не осмеливаемся на что-то не потому, что вещи кажутся нам недостижимыми. Это потому, что мы не осмеливаемся, они кажутся нам недостижимыми.

Сенека

Толедо

Под сводами собора, по нефу, между колоннами разнесся долгий щемящий звук органа и затих на хорах. Служба подходила к концу. Старый архиерей, с волосами такими же белыми, как омофор, повернулся к верующим и слегка устало благословил собравшихся.

Мануэла Виверо, с волосами, убранными под черную кружевную мантилью, бросила незаметный взгляд на королевскую чету. О чем они сейчас думают? Об инфанте Хуане, родившейся в этом городе девять лет назад и похожей в розовом атласном платье и крошечных шелковых туфельках на задержавшуюся в развитии куклу? Слышали ли они в ночи голос Родриго Диаса дель Вивара, провозгласившего себя четыре века назад правителем Толедо? Задавалась ли Изабелла вопросом, почему песни и легенды христианской Испании сделали его героем, Сидом Кампеадором, тогда как он разорял церкви, сжигал монастыри и перерезал христиан не меньше, чем мавров? Наверняка Химена, его жена, знала ответ. Но Химена уже давным-давно мертва. Или мысли Изабеллы более личного характера? Может, она сейчас вспоминает советы своего исповедника Эрнандо де Талавера, стоящего на коленях в ряду позади нее? Талавера, убедивший ее простить грехи мужа и позаботиться об образовании и обеспечении приданым внебрачных детей Фердинанда, рожденных еще до брака с Изабеллой, а также содержании их матерей, любовниц арагонского принца. Нет… В тепле этого толедского собора Изабелла наверняка грезит об Испании. Испании, которая скоро станет единой. Испании, вернувшей свою гордость, честь и чистоту крови. Испании, воспрянувшей во имя Христа.

Мануэла исподволь посмотрела на Талаверу. Странный человек… В день аутодафе она четко уловила его негативное отношение к этому «акту веры». И все же, поскольку она сама испытывала именно такое чувство, Мануэла сказала себе, что, должно быть, попросту спутала свое восприятие с мнением Талаверы. При воспоминаниях о том дне Мануэла немножко корила себя, но не за то, что в последний момент не выдержала, а потому что не посмела высказать свое мнение Талавере (да и королеве, кстати говоря) о жестокости этого зрелища. Смелость… Ведь она у нее есть. Чего ей больше всего недостает, так это того, что она никак не может найти цель в жизни, с раннего детства одержимая уверенностью, что все, чего человек не может сделать, не существует.

С самого рождения ей казалось, что она живет под гнетом цепких пут, причинявших боль всякий раз, как она пыталась их порвать. Освободиться от них казалось ей невозможным. Но разве не для того, чтобы найти себе оправдание, мы считаем что-то невозможным? А пока суд да дело, годы текли, как вода, утекали, как песок. А потом, однажды утром…

Ей показалось, что, заглушая звуки «Gloria», некий голос нашептывает ей изречение из Экклезиаста, ее любимого чтения:

«…потому что детство и юность — суета. И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: „нет мне удовольствия в них!“ Доколе не померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем. В тот день, когда задрожат стерегущие дом, и согнутся мужа силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно. И запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; и высоты будут им страшны и на дороге ужасы; и зацветет миндаль; и отяжелеет кузнечик и рассыплется каперс. Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах земле, чем он и был…»

Вздохнув, Мануэла попыталась сосредоточиться на молитве. И тут обнаружила присутствие Томаса Торквемады. Должно быть, Великий Инквизитор уже некоторое время наблюдал за ней, потому что приветствовал ее легким наклоном головы, словно ждал этой возможности.

Мануэла вспомнила письмо, которое он прислал ей из Бургоса. Торквемада писал, что вскоре будет в Толедо, и выражал желание с нею встретиться. Речь шла об одном деле, не терпящем отлагательства, которое он хотел бы с нею обсудить. И больше ничего. Мануэла припомнила, что когда-то, очень давно, встречалась с ним у графини Боабдилья, Этот человек показался ей по меньшей мере малосимпатичным, чтобы не сказать — отвратительным. Что же ему могло от нее понадобиться?

Она вежливо кивнула в ответ и усилием воли вынудила себя вернуться к молитве.

Уэльва

На вершине холма, возвышавшегося над Уэльвой, стоял в окружении зонтичных сосен монастырь Де-Ла-Рабида. Это было одно из тех тихих мест, где Господь мог найти убежище от мирской суеты. Ни один звук не доносился сюда, где называли гордыней то, что другие называли славой.

На входе возвышался огромный железный крест.

Каменные дорожки окружали великолепные, радующие глаз сады.

И среди этой красоты стояло здание монастыря.

Ибн Саррага с Эзрой только что впустили внутрь и провели в кабинет приора. В помещении пахло воском, а покрытые панелями стены дышали строгостью и сосредоточенностью.

Отец Хуан Перес предложил им обоим сесть. Позади него висел образ Франциска Ассизского, напоминающий посетителям — в случае необходимости, — какому ордену принадлежит монастырь Де-Ла-Рабида.

— Значит, братья мои, вы следуете в Сантьяго-де-Компостела…

Фра Хуан Персее говорил журчащим, очень тихим голосом, совершенно не соответствующим его облику. Лет пятидесяти, сухощавый и светловолосый, с кудрявой седоватой бородой, он казался человеком, испытывающим вечные муки. Он был облачен во францисканскую рясу из грубой шерсти, подпоясанную пеньковой веревкой, в сандалиях на босую ногу. На затылке выбрита тонзура.

— Однако, — продолжил он, — вы довольно далеко от дороги, по которой обычно паломники направляются к мощам святого Иакова. Сотни лье отделяют вас от Пуэнте-ла-Рейна, Бургоса, Леона и прочих этапов пути…

— Фра Перес, не мне вам говорить, что в Звездный Стан ведут множество путей.

— Это верно.

Приор выдержал короткую паузу.

— Могу ли я попросить вас поведать мне, какие причины толкнули вас предпринять столь тяжкое паломничество? Per egrinate provoto? Per comissione? Ex poenitencia? Devotionis causa ?

Ибн Сарраг растерянно покосился на Эзру. Было совершенно очевидно, что он ничего не понял из перечисленного. За каким дьяволом он приплел это паломничество?

Еврей поспешил шейху на помощь:

— Наш поступок вызван одним лишь желанием посетить место, где покоятся святые мощи нашего покровителя. То самое место, где можно быть наиболее близко к нему. И потом, — раввин показал свои руки, — поглядите на это убожество. Я надеюсь, что матамор снизойдет ко мне и облегчит мои страдания.

— Матамор? — повторил францисканец. — Вам, конечно, известно, что это слово означает «истребитель мавров»?

— Безусловно. Разве святой Иаков не приходил много раз на помощь христианам? Разве семь столетий назад не он на белом скакуне спас наших братьев в Кавагонде, посеяв панику среди мавров? И потом, позже, разве не он поддержал короля Рамира I против эмира Абд эль-Рахмана II?

— Это так. Вы отлично знаете подробности жизни защитника нашей страны.

Эзра изобразил застенчивость.

— Что касается вашего недуга, — продолжил приор, — то позвольте заметить, что редкий паломник отправляется к святому Иакову, чтобы попросить об исцелении. Совсем наоборот, паломник должен быть святым, чтобы подвергнуть себя столь тяжкому испытанию. К тому же, как вам наверняка известно, из двадцати двух чудес, приписываемых святому Иакову и перечисленных во второй книге «Codex Calixtinus», всего лишь в трех упоминается помощь святого в исцелении больных.

— Разве запрещено надеяться? — не уступал Эзра.

— Надежда, конечно. Надежда и вера. — В тишине несколько раз прозвонил колокольчик. — Мы с вами должны расстаться. Настал час молитвы Пресвятой Деве.

— Конечно, падре, — произнес ибн Сарраг, поднимаясь одновременно с Эзрой. И спросил: — Не будет ли это злоупотреблением вашей любезностью, если мы попросим разрешения остаться у вас на ночь?

— Неужели вам неизвестно, братья, что Ла-Рабида, как и любое место поклонения, обладает неотъемлемым правом убежища? Идите от моего имени к брату Орельяне, он покажет вам ваши кельи.

— Спасибо, фра Перес. Мы вам очень благодарны. Мы не станем злоупотреблять вашим гостеприимством. — Уже подойдя к двери, ибн Сарраг повернулся и небрежно спросил: — Вам, часом, не приходилось не так давно принимать нашего брата, который тоже направлялся в паломничество в Сантьяго-де-Компостела? Некоего Баруэля? Абена Баруэля? — Произнося имя Абена, араб не сводил глаз с собеседника, желая увидеть его реакцию. Но ничего особенного не заметил.

— Нет. Не припоминаю никого с таким именем.

— Баруэль. Вы уверены?

— Уверен.

Араб счел за благо не настаивать.

Оставшись один, фра Перес некоторое время задумчиво сидел. Эти паломники очень странные. Не только их внешность — особенно смуглого мужчины. И у них нет положенных паломникам атрибутов: ни пришитых к одежде ракушек, ни пелерин, ни шляп, ни наплечников. И посохов, обернутых платком, тоже нет. Странно…

***

Едва они оказались на улице, как Эзра, шагая под аркадой, заметил:

— Вы едва не загнали нас в угол. Ну, зачем вам понадобилось приплетать паломничество?

— Понятия не имею, — пожал плечами ибн Сарраг. — Это было первое, что пришло мне в голову. Откуда же я знал, что он засыплет нас вопросами. И кстати, похоже, вам известно куда больше моего об этих легендах, связанных с Сант-Яго — святым Иаковом?

— Я действительно обладаю кое-какими познаниями по этому вопросу. В конце концов, разве это не самый почитаемый в Испании святой?

— Однако, насколько я помню, сей апостол погиб от удара мечом в Иерусалиме во времена Ирода, нет? Так какое он имеет отношение к Полуострову?

— Я не очень в курсе. Вроде как святой Иаков принес в страну христианство, а позже чудесная звезда указала место, где лежал его прах. Именно там был воздвигнут Звездный Стан. Сюда же присовокупляется история с ракушкой… Короче, надеюсь, я не очень разочарую вас, если скажу, что все эти байки меня не больно-то интересуют. К тому же, если вас этот вопрос так уж сильно занимает, то вы можете найти кого-нибудь более подходящего, чем я. — Он указал на главное здание монастыря. — Вам не кажется, что недостатка в христианах тут нет?

— А не пойти ли нам поискать этого брата Орельяну? — сквозь зубы пробурчал шейх.

Солнце зашло, и монастырь овевал вечерний ветерок. Море, видимое еще час назад, теперь превратилось в темное зеркало. Из часовни доносились песнопения: хор голосов, в которых звучало смирение и — кто знает? — одиночество.

В пустой трапезной Эзра с ибн Саррагом, усевшись рядом, задумчиво смотрели на мерцание углей в очаге. В трапезной не было ничего, кроме висящего на стене большого распятия и массивных длинных столов, стоящих двумя параллельными линиями из конца в конец зала. Возле двери горел канделябр.

— Да, — внезапно заговорил раввин, — интересно знать, с чего это вы упомянули приору имя Абена Баруэля?

— На всякий случай. Подумал, не может ли он быть тем самым проводником, которого мы ищем. А что, не стоило этого делать?

— По-моему, это было совершенно ни к чему. Фра Перес не больно-то похож на отрока…

Шейх слабо кивнул.

— Как бы то ни было, мы скоро все выясним. Если в этом монастыре и впрямь живет молодой монашек, то мы обнаружим его за трапезой.

— Если только по случаю нашего приезда он не решил сегодня попоститься.

В очаге плясали языки пламени. Иногда казалось, что огонь колышется в унисон с доносящимися из часовни голосами.

— Знаете… — продолжил раввин и оборвал фразу.

В трапезную вошел человек. Немного поколебавшись, он решительно направился к ним. Довольно высокий, худощавый, не лишенный некоторого благородства, горбоносый, с высоким лбом. Глаза оказались голубыми и живыми. Удивление вызывала лишь совершенно седая голова, хотя на вид ему было едва ли больше тридцати.

Вежливо поздоровавшись, он с улыбкой заметил:

— Мы пришли слишком рано.

Эзра с ибн Саррагом ответили на приветствие, одновременно отметив, что мужчина не в сутане.

— Похоже, — иронично бросил шейх, — нашим желудкам недостает смирения.

Рассмеявшись, мужчина уселся с ними рядом.

— Вы в Ла-Рабиде проездом?

— Да. Завтра уезжаем. А вы?

— Мы прибыли позавчера из Лиссабона.

— Мы?

— Со мной мой сын Диего. Бедный малыш плохо перенес поездку. Даже я сам выдохся.

Голоса в часовне смолкли. Послышались шаги и шелест сутан. Монахи расходились после молитвы в тишине холодных коридоров.

— Ну вот, — сказал мужчина, — наконец-то мы сможем подкрепиться. — И горько добавил: — Никогда не думал, что однажды для меня пища станет предметом поиска. — В его устах слово «поиск» прозвучало как «подаяние». — Вы помолились перед чудотворным ликом Богородицы? Она в часовне. Я помолился там сразу по приезде. Я горячо молил ее всей душой, чтобы судьба моя наконец прояснилась, и демоны ада перестали мешать воплощению моей грезы.

ДЕМОНЫ? ГРЕЗА?

На сей раз не удержался раввин:

— Скажите, вы, по случайности, не знакомы с неким Абеном Баруэлем?

— Прошу прощения?

— Абеном Баруэлем. Мужчина задумался.

— Это еврейское имя… Раввин кивнул.

Мужчина с нравоучительным видом произнес, качая пальцем перед носом Эзры:

— Никогда не доверяй ни еврею горбоносому, ни идальго длинноносому…

Раввин сжал зубы и сказал себе, что если есть хоть малейший шанс, что этот тип и есть искомый отрок, то, что бы там ни задумал Баруэль, он его удавит собственными руками.

— А почему я должен быть с ним знаком? — поинтересовался мужчина. — Он моряк? Космограф?

Эзра растерянно глянул на ибн Саррага.

— Забудьте, — бросил араб, тоже удрученный. И продолжил — явно из вежливости — беседу с незнакомцем. — Судя по всему, вы интересуетесь навигацией?

— Я моряк, сеньор! И самой лучшей школы: генуэзской.

— Интересно, — заметил шейх с отсутствующим видом.

— Уже в шесть лет я сел за весла. А в семь вел парусник до конца мола генуэзского порта. Это большое достижение! А с тех пор мне довелось ходить по всем известным водам: греческие острова, Сан-Пьер, Сардиния, Сицилия, Тунис, Кипр, берега Гвинеи, португальские колонии, Мадейра, Ферейские острова и Тулей.

Ибн Сарраг невольно усмехнулся.

— И теперь вы вынуждены… искать себе пропитание?

— Да не выбирайте вы слова! Скажите прямо: побираться. Да, я побираюсь, потому что никто не хочет принять те империи, которые я предлагаю! — Он вдруг заговорил с таким жаром, что заинтриговал собеседников. — Придет день, когда мы вырвемся за просторы окружающих нас океанов! И в тот день нам откроется бескрайняя земля, и Тулей перестанет быть крайней точкой земли!

— Бескрайняя земля?

— Да. На западе. Я это знаю. Достаточно почитать Плиния, Плутарха, Д'Айи, Марко Поло, чтобы убедиться в этом. Вы знаете Тосканелли?

Раввин с шейхом покачали головами.

— Он умер три года назад. Это был, безусловно, величайший космограф всех времен и народов. Еще он был врачом. Жил во Флоренции. Тосканелли написал одно письмо, которое мне довелось держать в руках, когда я был в Португалии. Это письмо адресовано кардиналу Фернандо Мартинесу. Копию этого письма мне вручил лично сам Тосканелли. Я запомнил его наизусть. — Прочистив горло, он начал цитировать: — «Фернандо Мартинесу, канонику Лиссабона, Паоло, врач, шлет привет. Мне было приятно узнать, что ты в добром здравии и пользуешься благосклонностью твоего короля, правителя щедрого и великолепного. Поскольку я говорил тебе однажды о морском пути в страну пряностей, более коротком, чем через Гвинею, светлейший король теперь возжелал более подробных сведений по этому вопросу, точнее, некоей демонстрации, воочию показывающей этот путь, чтобы даже малообразованные люди могли при необходимости увидеть его и понять. Насколько мне известно, это можно продемонстрировать с помощью сферы в форме нашего мира, я решил для простоты указать этот путь методом морской карты. Посылаю Его Величеству с оказией сделанную моими руками карту, на которой изображены ваши берега с островами, откуда вам следует отправляться, держа все время курс на запад». — Генуэзец перевел дух и настойчиво повторил: — На запад… Слышали, сеньоры? На запад.

Эзра подавил зевок. Ибн Сарраг ограничился лишь тем, что моргнул.

В трапезной начали появляться монахи.

— Спасены… — шепнул раввин на ухо компаньону. Один из монахов приблизился к моряку.

— Добрый вечер, брат мой. Маленькому Диего стало лучше?

— Да, фра Маркена. Слава Богу!

— Хорошо… Встретимся с вами позже в библиотеке. Моряк благодарно кивнул.

Когда монах отошел, генуэзец объяснил:

— Это отец Антонио Маркена. Монастырский астроном. Он знает, что я прав. И обещал мне помочь. И я уверен, что поможет.

Моряк говорил, не замечая, что его не слушают.

Араб с евреем пристально глядели на севшего за стол напротив человека. На первый взгляд, ничто не отличало его от других монахов, разве что он был блондином и намного моложе остальных.

Сколько ему лет? Двадцать пять? Двадцать восемь? С лицом ангела…

Толедо, тот же день

— Ну вот, Ваше Величество, — подытожил Франсиско Торквемада. — Я вам все рассказал.

Он повернулся к Эрнандо де Талавере в поисках одобрения. Но тот стоял с непроницаемым лицом.

Торквемада скрипнул зубами.

Талавера всегда выводил его из себя. Конечно, не стоит забывать о слухах насчет его происхождения. Говорят, он внебрачный сын графа Оропесы и еврейки из Толедо. Бастард, короче! Да еще и прошлое у него мутное. Когда ему было около тридцати, он ушел в монастырь, вступив в орден иеронимитов, и стал приором монастыря Прадо. А потом — никто так и не понял, каким образом — ему удалось стать духовником Изабеллы. Но одно совершенно точно: в данный момент его авторитет очень высок как в политической, так и в финансовой сфере. Торквемада уже давненько его вычислил. С самой первой встречи он инстинктивно понял, что этого человека следует опасаться. И оказался прав. Разве не Талавера резко возражал против учреждения Инквизиции? Разве не он пытался убедить Изабеллу пересмотреть ее решение? Слава Богу, ему это не удалось. Неудача довольно-таки удивительная, если учесть его огромное влияние на королеву. Кому в Испании неизвестно, как произошла первая встреча Талаверы с Изабеллой? В прошлом королева имела обыкновение опускаться на колени возле сиденья или скамьи во время исповеди, тогда как исповедник слушал ее стоя. А в тот день фра Эрнандо нарушил эту традицию и сел. «Мы должны оба встать на колени», — тут же заметила королева. На что Талавера со свойственным ему спокойствием ответил: «Нет, сударыня, я должен сидеть, а Ваше Величество — стоять на коленях, потому что здесь творится Божий суд, и я здесь от Его имени». И Изабелла подчинилась.

Торквемада был глубоко убежден, что духовник королевы не понимает, какую драму переживает Испания. И все время старается сгладить углы. С обезоруживающей наивностью он проповедовал, что обращение в христианство должно быть добровольным, а не вынужденным. Чем доказывал, насколько плохо понимает еврейскую душу! И дело не только в евреях! Ислам в его глазах тоже имел свои достоинства. Талавера считал делом чести жить в добром согласии с мусульманскими священниками и следить за тем, чтобы мечети находились в хорошем состоянии. В этом абсурде он дошел даже до того, что потребовал, чтобы некоторые священники выучили арабский (как уже выучил он сам), чтобы лучше проповедовать христианство среди той части населения, которая не говорит по-испански. По правде говоря, это можно было бы счесть стоящей идеей, дай она хороший результат. А сейчас все указывает на то, что политика Талаверы терпит поражение.

— Фра Торквемада, я полагаю, вы уверены в том, что говорите. Это действительно заговор.

— Я слово в слово пересказал все дело Вашему Величеству. Вам одной судить. И все же, если позволите высказать мое мнение, то замечу, что не просто уверен в этом, но и, смею добавить, время нас поджимает.

Раздался уверенный спокойный голос Талаверы:

— Фра Торквемада, рискуя показаться вам не слишком понятливым, я все же не вижу, где тут упоминается заговор. — Он указал на лежащие перед королевой на столе листки. — Куча бессмысленных слов, лишенных всякой логики. Фразы, пересказанные слугой, который жаждет — и это его намерение от вас не ускользнуло — уничтожить своего хозяина… Я всячески изучал, анализировал и перечитывал эти сведения под разными углами и не увидел даже намека на заговор, нацеленный против безопасности государства и еще менее Церкви.

Торквемада усилием воли подавил раздражение.

— И все же я могу вас заверить, что так оно и есть. Подумайте. Автор этих записей, которые вы называете бессмысленной кучей слов, не просто какой-то бродяга. По отзывам фра Менендеса, это, по всей вероятности, «самый великий каббалист и теолог в мире». Зачем человеку таких познаний нужно было развлекаться подобным образом?

— Наверное, просто так, упражнение для ума.

— Тогда зачем ему вовлекать в это других? К тому же еще и араба?

Талавера не ответил.

— Если все это — лишь игра, то почему араб и его соучастник-еврей внезапно решили покинуть Гранаду и поехать в Севилью? Согласно последним сведениям, они находятся в окрестностях Уэльвы. Я…

— Значит, вы снова отыскали их следы… — резко прервала его королева.

— Да, Ваше Величество.

Талавера изобразил фальшивый восторг:

— Вам крупно повезло!

— Везение ту ни при чем, фра Талавера. Разве вы забыли, что у суда Инквизиции есть самая крупная из существующих сеть информаторов? Ее мобильность, солидарность ее членов, ее наличие на всей территории делают из нее очень эффективное орудие.

— Конечно, конечно, — согласился исповедник королевы.

— Мне вот что непонятно, фра Торквемада, — снова заговорила Изабелла. — Вы убеждены, что эти люди затеяли заговор против государства, и вам отлично известно, где они сейчас. Так скажите мне, чего вы ждете и почему их не арестовываете?

— Мне думается, Ваше Величество, что их арест сейчас — большая ошибка. Я вам объяснил, что этот план состоит из восьми частей, каждая из которых ведет в определенный город, чтобы привести к некоей конечной точке. Если мы сейчас арестуем этих людей, то так никогда и не узнаем ни конец истории, ни причину всей этой затеи.

— Ну, хорошо. Так что же вы посоветуете?

— Две вещи. Первое: продолжить за ними слежку. Не упускать из виду. Следить за каждым их шагом, жестом, все время будучи готовыми вмешаться, буде возникнет нужда. Что же до второго, то тут несколько сложнее.

— Мы вас слушаем, фра Торквемада.

— Я предлагаю внедрить к ним своего человека, в котором мы полностью уверены и задачей которого будет выудить у них как можно больше информации об их цели. Таким образом, мы не будем блуждать в потемках, а пойдем проторенным путем.

Королева кивнула, явно соблазненная перспективой.

— Интересная мысль. Однако тут есть серьезное препятствие: с какой стати эти двое согласятся на присутствие третьего? Если они действительно затевают бог знает что против Испании, вряд ли они потерпят постороннего.

— Ваше Величество все правильно понимает. У них нет на то никаких причин. Разве что… — Он сознательно выдержал паузу, прежде чем закончить. — Разве что этот третий будет им необходим!

— И каким же это способом?

— Я знаю один. Неотразимый. Могу вам его изложить во всех подробностях. Если пожелаете, я…

— Чем бы вы ни воспользовались, — сухо прервал его Эрнандо Талавера, — где вы найдете этого надежного человека, достаточно талантливого, чтобы не вызвать у них подозрений? Потому что, если я достаточно внимательно прочитал доклад, ваши заговорщики — вовсе не обычные бандиты. Разве не вы сами буквально только что утверждали, что автор этих записей «самый великий каббалист и теолог в мире»? В таком случае эти люди, которым он доверил свой план, не могу быть никем иным, как высокообразованными эрудитами. Так какой мужчина сможет обвести их вокруг пальца?

Торквемада с ироничным почтением поглядел на него.

— Разве я говорил, что это мужчина, фра Талавера? Нет, насколько я помню. — И повторил: — Я и не говорил о мужчине.

— Но тогда…

Вместо ответа Великий Инквизитор указал на кресло напротив стола королевы.

— Можно мне сесть, Ваше Величество? Мои объяснения могут сильно затянуться.

ГЛАВА 9

Интуитивные открытия всегда должны проверяться логикой. В повседневной жизни, как и в науке, интуиция — мощное средство познания, но опасное. Иногда ее трудно отличить от иллюзии.

Алексис Каррель. Неизвестное в человеке. IV, II

С моря задул ветер. Добравшись до вершины холма, он овевал монастырь соленой прохладой. Три фигуры медленно шагали по аллеям. Самуэль Эзра и ибн Сарраг шли по бокам РафаэляВаргаса — так звали молодого монаха. Молодой человек резко выделялся в троице. Светлые волосы с тонзурой контрастировали с седой шевелюрой раввина и лысиной шейха, нежные черты лица — с морщинами на их физиономиях. Глаза, ярко-синие, тоже отличались от темных глаз обоих путешественников. Даже его поступь, по-кошачьи грациозная, являла собой полную противоположность тяжелым шагам Саррага и неуверенной походке Эзры.

— Занятный малый этот генуэзский моряк, — заметил шейх. — Как по-вашему, фра Варгас?

— Лисица он хитроумная в первую очередь! После того как его проект отвергли Хуан Португальский, а потом короли Англии и Франции, сеньор Колон — его так зовут, Кристобаль Колон, — теперь пытается с помощью брата Маркены представить свое дело герцогу де Медина, чтобы тот профинансировал его предприятие.

— Заметьте, он кажется настолько одержимым своей идеей, что вполне может и преуспеть. И все же — какой риск! Фрахтовать корабли, отплыть в неизвестное, в направлении, которое опровергают все известные космографы. Прыжок в пропасть.

Варгас резко остановился.

— Прыжок в пропасть? Вы шутите? Колон отлично знает, куда направляется! Ему известны все подробности этого пути в Индию, он знает их наизусть! Говорю вам, это жулик!

— Должно быть, вы имеете в виду географическую карту, доверенную ему этим Тосканелли? — спросил Эзра.

— Доверенную? Да ни за что в жизни! Он украл эту карту из королевской библиотеки Португалии! Впрочем, она не больно-то важна.

— Не могли бы вы объяснить подробней?

— Это долгая история. Лет десять назад португальские корабли сновали между Лиссабоном и берегами Гвинеи, пользуясь тайными маршрутами, чтобы избежать встреч с нашим флотом. Для этого им приходилось идти много западнее островов Зеленого Мыса и пересекать зону, где зарождаются ураганы и циклоны. Забираясь все дальше и больше на запад. Туда, откуда шанс вернутся обратно ничтожен, чтобы не сказать — нулевой. — Немного помолчав, он продолжил: — Примерно года три назад одна из каравелл предприняла это опасное путешествие. И ее, как и несчастных предшественников, течением потянуло на запад. Через несколько дней дрейфа на горизонте показались острова. У экипажа не было иного выхода, кроме как заняться их изучением до того, как черви, обычно угрожающие кораблям в тропических морях, начнут пожирать корпус судна. Затем корабль был вынужден двинуться на восток и в конечном итоге потерпел крушение у берегов Мадейры, где и затонул. Нескольким морякам удалось запрыгнуть в шлюпки и добраться до Порто-Санто. Знаете, кто тогда жил на Мадейре? — Монах выдержал паузу для пущего эффекта. — Кристобаль Колон. В промежутке между плаваниями он жил у своего зятя, который в ту бытность был губернатором острова, и Колон в отсутствие последнего выполнял его функции. Тогда как раз был тот самый случай. Поэтому именно он оказал выжившим всю посильную помощь. К несчастью, все они умерли от истощения, кроме одного. Португальского кормчего по имени Альфонсо Санчес. На смертном одре он рассказал, как сменял безделушки на золото у смуглокожего человека на прекрасном острове какого-то архипелага. Он считал, что этот остров — часть Индии. Как только кормчий умер, Колон спокойно забрал его судовой журнал с лоциями, где были указаны наземные реперные точки, и карты с реками, рифами, отмелями и источниками воды. Уверяю вас, что в данный момент эти карты у него в руках. Чтобы подвести итог, скажу, что Колон настолько уверен, что откроет то, что откроет, словно это хранится у него дома под замком.

Шейх с большим скепсисом выслушал рассказ.

— Как вы можете быть столь уверены в этом?

— Потому что у меня эти сведения лично от фра Антонио Маркены, которому генуэзец доверился. Для него это был единственный способ заручиться поддержкой. — Он на мгновение замолчал, а потом спросил: — Скажите, сеньор Сарраг, как мне кажется, вы хотели поговорить со мной не только для того, чтобы обсудить судьбу сеньора Колона?

Шейх набрал побольше воздуха и произнес тоном человека, сообщающего ключ к некоей тайне:

— Абен Баруэль…

Молодой человек вздрогнул.

— Вы его знали! — вскричал Эзра. Рафаэль промолчал.

— Ну? Скажите нам!

— А вы? Вы его знали? — бесстрастно проговорил монах.

— Ну конечно! — бросил шейх, с трудом подавляя охватившее его нетерпение. — Иначе нас бы тут не было.

— В таком случае вы сможете это доказать.

Порыв ветра, более сильный, чем предыдущие, взметнул опавшие листья.

Рафаэль проговорил, возвысив голос:

— Да славится…

— Да славится И. Е. В. Е. в царствии своем, — хором подхватили Эзра с ибн Саррагом.

— И в этот миг вопросил я…

— Князя божественного присутствия.

— Я сказал ему: как имя твое?

— И ответил он мне: я зовусь…

— Отрок.

Обмен словам происходил под все усиливавшимися порывами ветра, будто стихию раздражали эти трое, разговаривающие на тайном языке. Да и они ли это говорили? Или то была та темная тень, закрывающая распятие у входа в Ла-Рабиду? Если только это не был шепот со звезд.

Исчерпав цитаты из первого Чертога, Рафаэль подытожил:

— Значит, это вы — эмиссары Абена Баруэля. Он меня предупреждал. Я знал, что когда-нибудь вы придете.

— Он вас предупреждал? Вы имеете в виду, лично? Вместо ответа молодой монах предложил:

— Давайте вернемся. Внутри нам будет удобнее продолжить этот разговор.

В монастырской библиотеке все пропахло воском. В слабом свете свечей виднелся лежащий на пюпитре раскрытый том «Canon de Muratori» на греческом. Редчайший экземпляр. На полках аккуратными рядами стояли сотни книг. Некоторые потрепанные, покрытые тонким слоем пыли, другие — в более хорошем состоянии. Авторы и тематика смешались в кажущемся беспорядке, от Протагорадо Фукикида вперемежку с Аверроэсом и Сенекой. На самом виду висел список произведений, запрещенных Инквизицией.

Варгас уселся за одним из столов, жестом предложив гостям последовать его примеру.

— Ну, — начал Сарраг, — не объясните ли вы нам, что вас связывало с Баруэлем?

— Прежде всего вам следует понять, что мои познания ограничиваются тем, что он пожелал мне сообщить. Вообще-то это от вас мне бы хотелось услышать пояснения.

— Вы с ним познакомились в Ла-Рабиде?

— Нет. Здесь произошла наша вторая встреча. Впервые мы встретились прошлой осенью. Я находился в Толедо проездом, направлялся в монастырь. Дойдя до площади Сокодовер, я был вынужден остановиться. Площадь была запружена народом. Я увидел помост и лавки. Чей-то голос произносил то, что я распознал как символ веры. И я понял, что угодил в разгар аутодафе. Это было впервые в жизни. Так что я решил задержаться и присоединиться к зрителям. От подробностей церемонии я вас избавлю. К тому же ничего нового вы бы не узнали. — Он некоторое время молча смотрел на собеседников, потом продолжил: — Когда закончили перечислять грехи и приговоры, привели первую жертву. До сих пор помню имя: Леонора Мария Энрикес. Продемонстрировав знаки отречения, она поднялась на помост. Инквизитор спросил, чего она просит. «Милосердия», — ответила она. Тогда он спросил, в чем ее проступок, и тут она, как ни странно, замолчала. Инквизитор настаивал, приказывая ей признаться в грехах. Напрасный труд, женщина не раскрывала рта. И тогда инквизитор, отчаявшись добиться желаемого, провозгласил: «У святого трибунала нет иного выбора, кроме как предать вас огню, дабы защитить дело Господне!» В этот-то момент и случился инцидент. Стоящий рядом со мной мужчина, потрясая кулаками, закричал: «Будьте прокляты! Прокляты! Прокляты!» И еще громче повторил на иврите фразу, которая, как я позже узнал, значила «да отмстит Предвечный за ее кровь!». В мгновение ока в него вцепилось множество рук, отовсюду посыпалась брань и разъяренные вопли. Словно волчий вой. С него начали срывать одежду, и он должен был вот-вот рухнуть под ударами, что наверняка закончилось бы для него очень плохо. — На губах рассказчика мелькнула грустная улыбка. — Я совсем не герой. И, рискуя вас шокировать, признаю, что Святая Инквизиция не лишена достоинств. Но в тот момент внутренний голос велел мне действовать. Мне показалось недопустимым, чтобы этот человек — каким бы богохульником он ни был — стал жертвой слепой злобы. Я поспешил ему на помощь и, распихав народ локтями, смог, одному богу известно как, утащить его прочь от разъяренной толпы. Это было просто чудо, никаких сомнений. Этот человек…

— Это был Абен Баруэль, — предположил ибн Сарраг.

Рафаэль кивнул.

— И что было дальше?

— Я отвел его домой. Он истекал кровью. Раны не показались мне опасными, но в его возрасте хватило бы и их. Именно по этой причине я решил вопреки его протестам остаться ухаживать за ним. Помнится, мы с ним много беседовали.

— Не будет ли нескромным, если мы поинтересуемся, о чем вы говорили?

— Обо всем. О нем, обо мне, о его вере, о моей, о жизни и смерти. Откровенные разговоры из тех, что иногда бывают между двумя существами, которых разделяет все, но соединяет случай. Ближе к середине ночи, успокоившись относительно его состояния, я снова отправился в путь. И больше не слышал о Баруэле вплоть до того дня, когда он явился в монастырь. Это случилось где-то в середине января.

Рафаэль помолчал минутку, сильно взволнованный.

— Да, фра Рафаэль, я знаю, что вы не ожидали моего приезда.

Молодой монах отчетливо помнил хрупкого старого еврея, сперва стоявшего, а потом опустившегося на каменную скамью.

— Я хочу кое-что вам доверить. Я решил приехать к вам и поделиться тайной, самой грандиозной, самой невероятной тайной, вовсе не потому, что вы спасли мне жизнь. Если бы этого не сделали вы, то сделал бы кто-то другой. Я вас удивил? А, тем не менее, это правда. Было предсказано, что в тот день я не умру. Еще нет. Не раньше, чем исполню свое предназначение.

Еврей замолчал, тяжело дыша. Потом продолжил:

— Однако, как только я покину своды этого монастыря, как только покину вас, смерть набросит на меня свои сети. Я приму ее с радостью, более того — с облегчением.

Рафаэль не смог скрыть своего удивления, слыша то, что он в тот момент счел словами смертельно больного. И ответил банальностью:

— Никто не знает, когда придет его час. Вы проживете столь долго, сколько будет угодно Господу нашему.

На лице старого еврея мелькнула загадочная улыбка.

— Фра Рафаэль, Господу нашему уже угодно, чтобы я покинул этот бренный мир. И я знаю, что он прав. Никогда еще человеческое существо — не считая патриархов и святых — не покидало этот мир столь просветленным, столь наполненным радостью. Но вернемся к главному!

Он снял кожаный мешок, висевший на плече, и положил на колени.

— Я уже сказал вам, что вовсе не из чувства благодарности предпринят этот шаг. Дело в другом. К вашему сведению, я терпеть не могу проявления каких-либо чувств. Моя бедная супруга — да смилуется над нею Всемогущий — достаточно настрадалась из-за этой черты моего характера! Да, мое сердце отнюдь не каменное. Но для меня рука, "положенная на горящий в лихорадке лоб, сдавленное рыдание при виде страданий любимого существа — куда более значимые проявления чувств, чем клятвы в любви и заверения в дружбе. Нам всем дана возможность произносить сочувственные слова, но между словами и действиями пролегает пропасть! Я говорю это для того, чтобы вы лучше поняли, чего мне стоит признаться, что ночь, которую вы провели у моего изголовья, навсегда осталась в моей памяти.

Абен Баруэль выпрямился и прислонился к стене, глядя куда-то вдаль.

— Иногда, чтобы понять собственные чувства, чтобы оценить сокровища, хранящиеся в душе другого человека, требуется целая жизнь. И наша слепота столь велика, что зачастую нам это и вовсе не удается. Однако иногда все иначе. Так бывает крайне редко, чтобы между людьми все было сказано сразу, одним лишь взглядом. Именно такая связь и установилась между вами и мной, хотя мы сами этого не заметили.

Рафаэль Варгас молчал. Не потому, что сомневался в словах этого человека, а наоборот — потому что был полностью с ними согласен. И его молчание говорило само за себя.

— У меня есть сын, — продолжил Баруэль. — Он ваш ровесник. Когда в тот день в Толедо вы проводили меня, мне показалось, что у меня появился еще один сын. — Он медленно перевел дыхание и вновь заговорил, менее меланхолично: — Произошло одно событие, полностью перевернувшее мою жизнь. На самом деле это куда больше, чем событие. Я прикоснулся к пульсу бытия. Узрел незримое. Соприкоснулся с величественным светом, и глаза мои, дотоле закрытые, раскрылись. Большего, увы, я вам поведать не могу. — Он взял кожаный мешок и протянул его Рафаэлю. — Вот возьмите. Я вам его вверяю. Там вы найдете мною написанные рукописи. Можете с ними ознакомиться. Но должен предупредить, что вас ждет разочарование, потому что, как бы ни были вы талантливы, эрудированны, насколько бы хорошо ни знали теологию, вы ничего не поймете или поймете совсем немногое. И это немногое разочарует вас еще больше.

— Сеньор Баруэль, вы не должны мне ничего объяснять.

— Терпение. Через несколько недель к вам приедут двое мужчин. — И уточнил, как само собой разумеющееся: — Увидите, что это гении. Живые источники культуры и знания.

— Но зачем им понадобится меня видеть?

Баруэль постучал по мешку:

— Из-за этого. Из-за рукописи. Должен вас сразу предупредить: они попытаются у вас ее отобрать. Ни за что не поддавайтесь. Я разрешаю вам лишь поделиться ее содержимым с ними, шаг за шагом, Чертог за Чертогом.

— Чертогом? — переспросил окончательно растерявшийся Рафаэль.

В ответ Абен лишь погладил мешок, пробормотав:

— Вот увидите, дитя мое. Все здесь. Имейте терпение. Прочтете и узнаете.

Рафаэль невольно возмутился:

— Мне не хотелось бы казаться недостойным тех чувств, о которых вы говорили, но вы ставите меня в довольно-таки непонятное положение. Вы ничего мне не говорите ни о том событии, которое кажется столь важным, ни о содержании этой рукописи, ни о мотивах, которыми руководствуются те двое мужчин. Признайте, что вы никак не облегчаете мне задачу!

— Разве я не повторил уже дважды: терпение?

— Да, но…

Баруэль не дал ему продолжить.

— Варгас. Помните? В ту ночь мы с вами говорили о происхождении вашей фамилии. Не забыли?

Нет, Рафаэль ничего не забыл.

— В таком случае я не жду от вас слепого подчинения во имя нашей внезапной дружбы, а хочу, чтобы вы действовали во имя ваших великих предков, гордых рыцарей, ведомых лишь чувством долга, стремлением к идеалу и желанием совершить невозможное. Могу пообещать вам, что если вы согласитесь довериться мне, то у вас появится возможность — может быть, единственная за всю вашу жизнь, — прожить полностью в соответствии с этими тремя принципами.

Монах не мог понять, что и почему в этом человеке так его будоражило. Любой здравомыслящий человек должен был бы отказаться от столь несуразной просьбы. Но Рафаэль так и не смог на это решиться. Более того, ему хотелось лишь одного: согласиться. Проникнуть в тайну. Ответить на зов.

— Хорошо. Можете на меня положиться. Я буду соблюдать вашу волю.

Тогда Баруэль протянул руку к висевшему на груди монаха распятию и приподнял его.

— Поклянитесь на этом святом кресте.

Варгас какое-то едва уловимое мгновение колебался, потом произнес:

— Клянусь.

Монах завершил свой рассказ, и повисло молчание.

На лицах ибн Саррага и Эзры появилось одинаковое разочарованное выражение. Ни тот, ни другой не проявляли ни малейшего желания продолжить разговор, опасаясь получить подтверждение сделанным выводам. Не сговариваясь, они совершенно одинаковым, словно отрепетированным заранее жестом достали хранящиеся у каждого рукописи и открыли на странице со вторым Чертогом. Раввин начал читать слегка дрожащим голосом:

— Первый малый Чертог.

Да славится И. Е. В. Е. в царствии его.

Имя есть 6. Вспомни сына вдовы…

Шейх продолжил тоже дрожащим голосом:

— Сказано, что на гробницу его положили…

— Я знал лишь одного ангела… — сменил его раввин.

— Но некогда…

— Избранный Яхве…

Раввин оборвал чтение и стукнул кулаком по столу.

— Нет! — вскричал он. — Нет! Ваш текст и мой не совмещаются! Даже если их соединить, получается ерунда! Дайте вашу страницу.

Сарраг не стал спорить и протянул бумажку.

— Вы ведь видите, что фраза «Вспомни сына вдовы…» по-прежнему неполная! Увязывание ее со следующей — «сказано, что на гробницу его положили…» — напрочь лишено логики! Более того, так будет и со всеми остальными Чертогами, которые нам предстоит расшифровать! Хотите убедиться?

— Незачем.

Они замолчали, окончательно сникнув.

— Сеньор, — вмешался Рафаэль, — не хотите ли мне объяснить? Хоть я и обладаю некоторыми дедуктивными способностями, я ничего не понял из ваших высказываний.

Сарраг отреагировал первым:

— Не могли бы вы принести те листки, что вам доверил Абен?

— Конечно. Но разве в этом есть необходимость? Я их знаю наизусть.

— Все?

Монах кивнул.

— Удивительно… Но все же нам бы хотелось их посмотреть.

— Хорошо. — Монах предостерегающе поднял палец. — Но не ждите, что я вам их отдам. Помните — я поклялся.

— Ну да, на вашем святом кресте! — не удержался от раздраженного восклицания Эзра.

Глаза Варгаса возмущенно сверкнули.

— Как вы смеете таким презрительным тоном отзываться о распятии?

— Потому что не испытываю ни малейшего пиетета перед орудиями пыток.

— А еще?

— Потому что я еврей.

— А вы? — повернулся Рафаэль к ибн Саррагу. — Тоже еврей?

— Храни Аллах! Я сын ислама.

Молодой человек пристально оглядел их одного за другим. Он собрался было что-то сказать, но удержался и направился к двери.

— Ребе Эзра, не говорил ли я вам, что вы могли столкнуться с кем-нибудь похуже, чем мусульманин?

— Но почему? Чего добивается Абен? То, что он связал нас с вами, это еще туда-сюда… Но вводить третье действующее лицо? Да еще католического монаха?! Я начинаю задаваться вопросом, а не наплевать ли мне на всю эту затею.

— Можете это сделать в любой момент, — заметил шейх и уточнил, не питая, впрочем, никаких иллюзий: — При условии, что отдадите мне вашу часть рукописи.

— Издеваетесь?

Вернулся Варгас с несколькими листочками бумаги в руках.

— Вот. И что вы теперь намерены делать?

— Теоретически, — объяснил шейх, — у вас должен быть текст под названием «Первый малый Чертог». Он должен следовать за «Первым главным Чертогом». Можете это подтвердить?

— Конечно, — не колеблясь кивнул монах. — Первый малый Чертог… Думаю, нет необходимости говорить вам, что смысл этого названия мне непонятен.

— Нам тоже. Но ничто нам не мешает вернуться к решению этой проблемы позже. А пока что я буду читать вам Фразы, а вы их продолжите.

И тут же начал:

— Да славится И. Е. В. Е. в царствии его. Имя есть 6. Вспомни сына вдовы…

— … из колена Неффалимова, того, кто умер тройной смертью, но который воскрес.

— Говорят, что на гробницу его положили…

— … терновую ветвь с цветами молока и крови…

— Я знал лишь одного ангела…

— Но некогда…

Араб жестом остановил монаха и обратился к раввину:

— По-моему, никаких сомнений быть не может, не так ли? Раввин прикрыл глаза.

— Да простит меня Адонаи… мы пред вратами Ада.

— Да объясните вы мне, в конце концов! — Варгас начал проявлять раздражение.

— Безусловно, — заверил его ибн Сарраг. — Точнее… — Он обратился к раввину: — Не могли бы вы дать ему письмо Абена? Оно стоит тысячи объяснений.

Эзра так и поступил.

Варгас тут же погрузился в изучение письма. По мере того как он читал, на лице его поочередно сменялись изумление, оторопь и, наконец, беспомощность.

— Ну, что скажете? — поинтересовался раввин.

— Странное дело. Я всегда считал, что такая скрижаль могла существовать. Это была лишь мысль, интуиция, но мне доводилось об этом думать. В истории человечества произошло так много сверхъестественных событий. Да, я верю, что такая скрижаль существует.

Шейх с раввином быстро переглянулись. Было совершенно очевидно, что отныне их не двое, а трое. Ибн Сарраг поднялся и встал перед монахом.

— Фра Рафаэль, поскольку вы всегда в это верили, то, что этот поиск вам даст, кроме возможности прикоснуться к Скрижали? В конце концов, вы ведь человек верующий. А разве верующий нуждается в доказательствах?

— К чему вы клоните, сеньор?

— Давайте рассмотрим проблему под другим углом. Есть ли у вас хоть малейшие сомнения в существовании Бога?

— Никаких.

— Представьте себе, пусть на мгновение, что этот ваш Христос — не сын Божий, а пророк наподобие Моисея и Мухаммеда?

— Против такого предположения восстает вся моя сущность.

Губы шейха расплылись в довольной улыбке.

— Ну, вот мы и договорились! Ваша часть рукописи вам совершенно ни к чему! Значит, будет справедливо, если вы нам ее отдадите.

— Вы упустили два момента, сеньор Сарраг. Во-первых, я поклялся Абену Баруэлю, и не в моих правилах нарушать клятву. Во-вторых, ни моя вера, ни мои убеждения не могут перевесить мое желание найти послание. Совсем наоборот. Вы позволите?

Рафаэль протянул руку и взял письмо Баруэля.

— … я читал. Задыхаясь, пробирался по пустыням и зеленым долинам, поднимался к звездным небесам, отчаянно пытаясь сосчитать звезды. Я познал восходы отчаяния и закаты мудрости. Но ничто — слышишь, Самуэль? — ничто и близко не походило на тот смысл того послания, что было мне доверено. Это значит, что через нас Господь решил обратиться ко всему человечеству. Уж не думаете ли вы, что я посмею нарушить Его волю? Я отлично понимаю, что такая перспектива вас совсем не радует, однако ни вы, ни я ничего не можем с этим поделать, сеньоры. Мы с вами связаны, как пальцы одной руки.

ГЛАВА 10

«Откуда вы?» — спросили у аборигенов.

«Мы из сна».

Келья Рафаэля Варгаса ничем не отличалась от обычной монашеской кельи: постель, маленький стол, табурет, распятие на стене, низенькая подставка для колен под круглым окошечком, откуда лился свет дня.

Ибн Сарраг уселся по-турецки прямо на пол, прислонившись спиной к двери. Монах предпочел устроиться на табурете. А Самуэль Эзра, сраженный приступом артрита, скривившись от боли, вынужден был прилечь на кровать. Разложенные повсюду листочки рукописи Баруэля напоминали в предрассветных сумерках маленькие снежные прямоугольники. Лишь одна страница лежала на самом виду, так, чтобы до нее мог дотянуться каждый из присутствующих. Второй Чертог был восстановлен.

ПЕРВЫЙ МАЛЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е. в царствии своем.

Имя есть 6.

Вспомни сына вдовы из колена Неффалимова, кто умер тройной смертью, но который воскрес. Говорят, на гробницу его положили терновую ветвь с цветами молока и крови.

Я знал лишь одного ангела, но некогда на горе, избранной Яхве, было их девять. Эти девять нашли укрытие свое в городе, окруженном вратами.

Чтобы узнать количество врат, вам понадобится заклинание. И в нем вы используете доброту, возлюбленного и ангела.

Сначала отодвиньте ангела от доброты. Возлюбленный посеет разделение. Тогда добьетесь вы равновесия, символа мужского и женского начала, духа и материи. Затем присоедините дух к ангелу и отнимете от них равновесие.

У того результата нужно будет вырвать корень.

И корень этого корня помножите на равновесие.

Перед глазами вашими предстанет цифра. Но хватит ли вам мудрости понять ее?

На границе города, в сердце равнины Сеннаар возвышается кровавое строение. Там вы найдете 3.

— Мне кажется, что в сравнении с этим текстом первый Чертог был детской игрушкой, — заметил шейх. — Должно быть, Абен хотел возбудить наш аппетит.

Эзра пошевелился на кровати.

— Вот уже битых два часа вы все плачетесь, шейх ибн Сарраг! Было бы куда полезней, если бы вы высказали свое мнение по ключевым фразам.

— Сейчас. Но сперва вопрос: почему этот Чертог назван по-другому? Первый малый Чертог. В чем он малый?

Ответом послужило озадаченное молчание. Наконец Эзра предложил:

— Давайте продолжим. Возможно, ответ на этот вопрос мы найдем позже.

— Значит, так, — сказал Варгас, — привожу на память:

1. Сын вдовы из колена Неффалимова.

2. Кто умер тройной смертью, но воскрес.

3. Терновая ветвь с цветами молока и крови.

4. Я знал лишь одного ангела, но некогда на горе, избранной Яхве, их было девять.

5. Заклинание.

— Мы вынуждены пока остановиться на этом, — пояснил монах, — поскольку большая часть остального куска относится к слову «заклинание». На первый взгляд складывается впечатление, что мы имеем дело с серией математических действий, что эти действия основаны на символах, и эти символы можно определить, только если мы поймем смысл «заклинания». Кто-нибудь из вас знает, что это слово может означать?

Сарраг с Эзрой покачали головой.

— Не стоит полагать, что оно тут употребляется в своем прямом смысле. То есть «использование слов или магических формул, чтобы наложить чары или проклятие». Искать нужно что-то другое.

— Кто знает! Наш приятель Баруэль проявил себя настолько хитроумным в этом деле, что некоторые слова вполне могут иметь свое прямое смысловое значение. Если принять во внимание это, а также отличия от первого Чертога, то перед нами вырисовывается некая цель.

Сарраг согласно кивнул, и Эзра продолжил:

— На самом деле достаточно выбрать наиболее конкретные слова, не имеющие подтекста, и которые при этом выстраиваются в цепочку: врата, город, граница, равнина, строение, кровавое. Таким образом, отсюда вытекает следующее: мы должны определить некий город. Город с определенным количеством врат. На границе этого города есть равнина, в центре этой равнины — строение. И, наконец, слово «кровавое» позволяет предполагать, что это строение было свидетелем некоей кровавой драмы.

— Убийство? — спросил Сарраг.

— Возможно…

— А вы что думаете, фра Варгас?

— Вполне вероятно, — задумчиво проговорил монах. Араб с евреем незаметно переглянулись. Со вчерашнего дня они задавались вопросом, почему Баруэль счел нужным навязать им этого человека. Двадцать восемь лет. Совсем мальчишка. Конечно, он производит впечатление человека, обладающего некоторыми мнемоническими способностями, прекрасным знанием Писания, но все его таланты не могли сравниться с познаниями Эзры и ибн Саррага.

— Продолжим? — предложил араб. — Вы можете объяснить первую фразу, — обратился он к раввину. — Я имею в виду «сына вдовы из колена Неффалимова».

— Это фраза из книги Царств: «и послал царь Соломон, и взял из Тира Хирама, сына одной вдовы, из колена Неффалимова».

— Значит, это какой-то ремесленник.

— Прекрасный медник, — уточнил Эзра. — Это он сделал самые важные детали Храма.

— Прекрасно. И что дальше?

— По-моему, нужно найти точку соприкосновения между Соломоном, Храмом, городом Тиром и бронзой.

— Наверное. Но что может связывать царя, храм, город и материал, кроме как то, что сказано в Книге Царств?

Раввин с шейхом казались растерянными. Внезапно Варгас схватил листок с текстом малого Чертога.

— Сеньоры, могу я высказать другое мнение? Мне кажется, вы заблуждаетесь. Не ищите связи между Хирамом, Соломоном и всем остальным. Ее нет. Достаточно лишь «Хирама».

Эзра удивился.

— Да-да, — подтвердил монах. — Весь смысл в «Хираме». Вы ведь знаете, что я получил эти тексты на несколько недель раньше вас. Я их тщательно изучил с разных позиций и добился кое-каких результатов. Но тогда я еще не знал цели всего этого и счел результаты довольно странными. Однако сегодня я все вижу иначе. — Молодой монах слез с табурета и уселся между шейхом и раввином. — Если вы продолжите читать Чертог, то что вы увидите? — Ткнув пальцем в абзац, он прочитал: — Вспомни сына вдовы из колена Неффалимова, кто умер тройной смертью, и который воскрес. Говорят, что на гробницу его положили терновую ветвь с цветами молока и крови. В этом абзаце можно выделить два главных момента. Первое — насчет тройной смерти и воскрешения, второе: «терновая ветвь с цветами молока и крови». Заранее прошу прощения, если мои объяснения покажутся вам слишком длинными, но у меня нет выбора. Если задуматься насчет этой тройной смерти, ассоциировать ее с Хирамом из Тира, то это приводит нас к легенде. Легенде, которая вполне может быть и историческим фактом. Слушайте: работы по строительству Храма в Иерусалиме подходили к концу, но подмастерья Хирама не все были знакомы с секретами мастера. И трое из них решили вырвать их у него. Встав у разных врат Храма, они потребовали от Хирама, чтобы он поделился с ними своими секретами. Мастер, бегая от одних врат к другим, последовательно отвечал каждому из них, что угрозами от него ничего не добиться, что нужно дождаться урочного часа. И тогда они его ударили. Один нанес удар линейкой в горло, второй — угломером в левый сосок, а третий — молотком в лоб. Последний удар Хирама прикончил. Потом эта троица обменялась сведениями, полученными от мастера. Обнаружив, что ни один из них не добился желаемого, они пришли в отчаяние. Их преступление было напрасным. И тогда они спрятали тело, зарыв ночью возле леса, и посадили на его могиле веточку акации.

Араб с евреем переглянулись, озадаченные и заинтригованные одновременно.

— Продолжайте, — попросил Эзра.

— Естественно, эти три удара и символизируют тройную смерть. Смерть физическую — горло, духовную — левый сосок, и умственную — лоб. Что касается ветки акации… Вспомните. Ковчег был сделан из акации. И, как ни странно, терновый венец Христа тоже. Совершенно ясно, что легенда о Хираме нам подсказывает: мы должны умереть, чтобы обрести бессмертие. Монах замолчал.

— Это все? — спросил Эзра.

— Увы, все, — уныло произнес Варгас. — Остается отыскать, какая связь между легендой о Хираме и следующим пунктом. Я имею в виду фразу «я знал лишь одного ангела, но некогда на горе, избранной Яхве, их было девять». Кто эти ангелы? Почему один, а потом девять?

В чистом воздухе монастыря разнесся кристальный звон. Время молитвы.

— Я вынужден вас покинуть, — извинился Варгас. — Продолжим позже.

Он направился к двери, потом вдруг остановился и резко повернулся к раввину с шейхом:

— Я подумал о тройной смерти. Мне кажется, эта фраза может означать возрождение — физическое, духовное и умственное — нового Хирама. Можно перейти от символа к аллегории, представив, что трое убийц воплощают невежество, фанатизм и зависть. Которым противопоставлены качества Хирама — знание, терпимость и щедрость. Я задаюсь вопросом, не хотел ли Абен Баруэль через эту легенду передать нам некое послание. И от того, как мы его поймем, будет зависеть, провалится ли наша затея или увенчается успехом… Кто знает? Быть может, нам тоже придется умереть, прежде чем возродиться…

Еще долго после его ухода ибн Сарраг с Эзрой пребывали в задумчивом молчании. Было совершенно очевидно, что оба глубоко взволнованы услышанным. Возможно, они размышляли, кто из них троих воплощает невежество, фанатизм и зависть?

— Ему всего двадцать восемь лет, — мечтательно пробормотал шейх. — Интересно, какой была его жизнь до того, как он вступил в орден?

— Занятно, что вы об этом подумали. Я задавал себе тот же вопрос. Принято считать, что молодость — это время учиться мудрости, а старость — время пользоваться мудростью. Но складывается такое впечатление, что этот юноша перепрыгнул несколько этапов.

Толедо, в это же время

Изабелла, королева Кастилии и Арагона, стояла на коленях, ожидая отпущения грехов. Фра Эрнандо де Талавера почтительно отошел. Левой рукой держась за висящее на груди распятие, он правой совершил крестное знамение.

— Отпускаю грехи твои…

Королева, поднявшись с колен, прошла в конец помещения и опустилась в кресло возле окна. На ней была очень широкая белая рубаха, заправленная в белую юбку до щиколоток. Шею обрамлял высокий жесткий воротник. Судя по всему, королева по-прежнему не поддавалась охватившей двор моде на фижмы, бушующей среди фрейлин.

Взяв шелковый платочек, королева сжала его в пальцах хорошо знакомым Талавере жестом.

— Значит, — тихо начала она, — вы не разделяете опасения Великого Инквизитора.

— Нет, Ваше Величество. Они лишены каких бы то ни было оснований. Боюсь, фра Томас снова поддался своей страсти.

— Страсти? Не следует ли вам скорее говорить «патриотизму и вере в Господа Нашего»?

— Страсти, — уперся Талавера.

— И вы ни на секунду не допускаете, что этот заговор может поставить под угрозу все то, за что мы сражались и сражаемся до сих пор?

— Рискуя навлечь ваше недовольство, все же скажу: нет, я в это не верю, Ваше Величество. По моему мнению, этот заговор существует лишь в воображении фра Торквемады. Как можно выстраивать теорию какого-то заговора на основании криптограммы, составленной из отрывков Священного Писания, да еще и зачинщиком которого является некий покойный каббалист? Оставьте… Все это несерьезно. — И более спокойно подытожил: — Конечно, я искренне надеюсь, что не ошибаюсь.

Пальцы королевы стиснули платок.

— Вы… надеетесь, фра Талавера?

Глаза священника решительно сверкнули.

— Разве это не свойство веры — надеяться, тогда как весь мир желает отринуть надежду? Но, раз делу уже дан ход, мои попытки переубедить вас тщетны. Лишь будущее покажет, кто из нас прав — фра Торквемада или я. — И быстро добавил веселым тоном: — Я узнал отличную новость. Наши войска готовятся к осаде Малаги. Похоже, город не сможет долго сопротивляться.

— Его Величество король в этом полностью уверен. Надеюсь, эмир Гранады не примчится на помощь своим братьям-мусульманам.

— А как вам кажется?

— Думается мне, что Боабдил будет соблюдать договор. И мое мнение подтверждается тем, что он только что предложил Кастилии пакт, укрепляющий подписанный в Лохе договор. Он готов сдать Гранаду на определенных условиях, в том числе предоставление жителям Альбаицина права свободно оставаться в городе, сохранение мечетей и избавление от налогообложения на десятилетний срок.

— Вы сказали «он готов сдать Гранаду»? — поднял брови Талавера.

— Именно.

— Сдать без боя?

— Во всяком случае, он нам сделал именно такое предложение.

— Гранада на коленях… — Голос священника зазвенел. — Испания, наконец, свободная. Конец семисотлетнего ига. Думаю, это будет самое значительное событие в истории. Испания, наконец-то единая.

— Да, фра Талавера. Безусловно, самое значительное событие. Будет жаль, если мы никогда не станем свидетелями этого.

— Но почему? Вроде как все к тому идет?

Изабелла снова сжала платок с такой силой, что пальцы побелели.

— Все… Но хватит лишь песчинки… Лишь песчинки, фра Талавера.

Сарраг, склонившись над записями, сообщил монаху:

— Пока вы отсутствовали, мы не сидели зря. Мы выяснили — точнее, ребе Эзра выяснил — смысл фразы «Гора, избранная Яхве».

— И?..

— «И избрал Яхве Сион, захотел это место для себя», — процитировал раввин. — Сион, или гора, избранная Яхве, это не что иное, как град Давидов, или Иерусалим, если хотите. Более точно, Сион — правый отрог восточного холма, между Кедроном и Тиропеоном, где был воздвигнут Храм.

— Браво! — воскликнул Варгас. — Ваша память поистине удивительна. Я бы никогда не выявил связи.

— Благодарю. Однако дальше мы не больно-то продвинулись.

— Ошибаетесь, — возразил Варгас. Его голос внезапно задрожал. Монах уселся рядом с раввином и шейхом. — Да, эта информация ключевая. Благодаря ей вырисовывается ясная цепочка. Подумайте: Хирам — разве это не Храм? А Храм — разве это не Сион и Иерусалим?

— Представьте себе, — ядовито заметил раввин, — что эта связь не ускользнула ни от меня, ни от шейха. Но она ничего нам не говорит об этих таинственных ангелах.

Библиотека внезапно словно погрузилась в тишину и мрак. Тишина воцарилась надолго. Казалось, все трое, склонившись над записями, борются с невидимыми драконами. Внезапно Варгас испустил торжествующий вопль:

— Тамплиеры!

— Тамплиеры? — хором переспросили Эзра с Саррагом.

— Ну конечно! Как же я раньше не догадался!

— Это не та ли горстка рыцарей, которые несколько веков назад отвели душу, проливая кровь сарацин? — не без иронии заметил Сарраг. — Если память мне не изменяет, это предприятие обошлось более чем в миллион жизней.

— Это с вашей точки зрения. Я не собираюсь полемизировать по этому вопросу, ограничусь лишь тем, что напомню факты. Пятнадцатого июля 1099 года Иерусалим заняли крестоносцы. И тут же со всех сторон света туда ринулись паломники — мужчины, женщины, дети, — чтобы посетить святые места. Под предводительством человека по имени Гуго де Пейн образовалась группа, решившая остаться на Святой земле, чтобы охранять паломников и Гроб Господень. Они стали жить как монахи ордена святого Августина. Позже они сменили название с «Бедные Рыцари Христа» на «Рыцари Храма», или тамплиеры, сиречь храмовники. Понимаете, к чему я веду?

— Не очень…

— А такой прославленный каббалист, как вы, уже должен был бы уловить связь. Знаете, что избрали тамплиеры первой своей резиденцией?

Ответом Рафаэлю послужило лишь недоуменное молчание.

— Место, где находился Храм царя Соломона… — Рафаэль повторил, выделяя слова: — Место, где находился Храм Царя Соломона! Именно поэтому они и окрестили себя тамплиерами ^[4]. Ну а теперь вы улавливаете связь с ангелами, упомянутыми Баруэлем?

— До определенного момента, поскольку ничто не дает оснований твердо утверждать, что есть связь между «ангелами, находящимися на горе, избранной Яхве» и тамплиерами…

— Он прав, фра Рафаэль! — несколько нетерпеливо поддержал раввина Сарраг. — Можете счесть меня тупицей, но я по-прежнему не понимаю, какое отношение ко всему этому имеют эти ваши тамплиеры.

— Но как же! — тоже начал сердиться Варгас. — Перечитайте текст Баруэля! — Он схватил листок с Чертогом и отчетливо прочитал: — Я знал лишь одного ангела, но некогда на горе, избранной Яхве, было их девять. Эти девять нашли укрытие свое в городе, окруженном вратами. Разве буквально несколько минут назад я вам не сказал, что тамплиеры обосновались в Храме?

Сарраг кивнул.

— А знаете ли вы, сколько человек изначально было с Гуго де Пейном? — Монах выдержал паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. — Девять! Девять рыцарей! На горе, избранной Яхве, было их девять. Эти девять нашли укрытие свое в городе, окруженном вратами. Теперь-то вы видите, что связь с тамплиерами совершенно очевидна!

Не дожидаясь реакции собеседников, он продолжил:

— Вернемся к тексту Баруэля. Нашли укрытие свое в городе, окруженном вратами. Разве не это — главная подсказка? Та самая, что должна привести нас к следующему пункту назначения. Городу. Городу, давшему приют тамплиерам, отличительной чертой которого является наличие некоего строения и множество врат?

— Вынужден согласиться, — сдался Сарраг. — Однако… Он наморщил лоб. Что-то его беспокоило.

— Фра Рафаэль, я верю в ваши дедуктивные способности, доверяю вашему чутью. И признаю, что тест Баруэля позволяет увидеть истину тому, кто знает, как смотреть. Но, несмотря ни на что, мне не очень понятна та легкость, с которой вы увязали Хирама, тамплиеров и ангелов. Словно вы знали ответ заранее, как тот генуэзский моряк, Кристобаль Колон.

И тут молодой человек впервые за все время смутился.

— Я же сказал: у меня было больше времени на изучение этих бумаг.

— Да будет вам, фра Рафаэль! Давайте начистоту. Вам слишком много известно о тамплиерах. Вы так о них говорили, что мне показалось…

— Будто их мир мне знаком?

Сарраг кивнул.

В глазах монаха сверкнул огонек.

Я хочу, чтобы вы действовали во имя ваших великих предков, гордых рыцарей, ведомых лишь чувством долга, стремлением к идеалу и желанием совершить невозможное. Могу пообещать вам, что если вы согласитесь довериться мне, то у вас появится возможность — может быть, единственная за всю вашу жизнь, — прожить полностью в соответствии с этими тремя принципами.

— Хорошо, я расскажу вам все. С 1128 года, после синода в Труа, рыцари Храма решили отправиться сюда, в Испанию, чтобы поддержать христианское воинство в борьбе с маврами. На протяжении веков в знак признательности разные монархи, правившие на Полуострове, принцы, графы, нотабли всех рангов дарили им замки, крепости, домены, иногда даже целые города. В это же время на Полуострове при прямом участии тамплиеров образовались многочисленные ордены. В том числе ордены Алькантары, Калатравы, Монтесы и, в частности… — он чуть помолчал — орден Сантьяго-де-ла-Эспада. В 1170 году, в только что отвоеванном Касересе, появился на свет орден «Братство Касереса». Его члены, пользовавшиеся королевской протекцией, должны были защищать город от возможных набегов альмохадов и охранять паломников, идущих в Компостелу. В 1171 году по требованию Фердинанда II Леонского архиепископ Сантьяго дал братству разрешение принять имя «орден Сантьяго де ла Эспада», поскольку этот святой признан покровителем Реконкисты. Четыре года спустя папа Александр III официально признал этот новый орден. И устав этого ордена — чтобы вам было понятно — базировался на уставе… тамплиеров.

Сарраг с Эзрой чуть не подпрыгнули.

— Их символ — красный крест в форме меча на белом фоне — прямое производное от креста, украшавшего врата рыцарей в Иерусалиме. Одного из основателей этого ордена звали Лухан Варгас. Это мой пращур. Мой дед Мигель и мой отец, Педро Варгас, тоже были членами ордена, как и я сам до того, как вступил в орден францисканцев. — Рафаэль, немного помолчав, добавил: — Баруэль знал о моем прошлом. И упоминает об этом в тексте.

— В каком месте?

— Я знал лишь одного ангела, — процитировал Варгас.

Эзра с Саррагом не издали ни звука, а лишь расслабились. Никаких сомнений — они начали поддаваться обаянию отрока.

ГЛАВА 11

Ужесточи свое сердце, будь арабом!

Буало, Сатиры, 8

Рафаэль с кипой книг в руках снова уселся рядом с Саррагой и Эзрой.

— Вот, — проговорил он, водружая книги на край стола. — Тезаурус арабского языка, краткий курс математики, очерк о деятельности тамплиеров на Полуострове. И

Это уникальное произведение, в котором автор, некий анонимный сумасшедший, собрал весьма впечатляющую коллекцию всяких ритуалов и их символических обозначений. — Рафаэль обвел рукой помещение. — Не считая библиотеки в Саламанке, сильно сомневаюсь, что где-нибудь еще, кроме Ла-Рабиды, есть такие ценные книги.

— Дайте мне тезаурус, — потребовал Сарраг. — Интересно посмотреть, что в нем есть.

Монах передал ему толстенький фолиант.

— Главное —в слове «заклинание». Баруэль специально уточнил: чтобы узнать количество врат, вам понадобиться заклинание. Сильно сомневаюсь, что, не разобравшись с этим ключом, мы сможем продвинуться дальше. А вы как думаете? — обратился Рафаэль к Саррагу.

Араб, не отрываясь от тезауруса, сердито буркнул:

— Это не криптограмма, а Вавилонская башня какая-то! Эзра расхохотался:

— Отлично сказано! Вавилонская башня! — Он указал на предпоследнюю строчку: — В сердце равнины Сеннаар. Сеннаар: Бытие, XI, 1. «На всей земле был один язык и одно наречие. Двинувшись с Востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там».

— Не пытайтесь заверить меня, что этот стих только что пришел вам на ум! — вскричал Сарраг.

— Разумеется, нет.

— Следовательно, вы знали, что Сеннаар связан с Вавилонской башней!

— Безусловно.

Араб чуть не задохнулся:

— И вы держали эти сведения при себе?!

— Для меня источник этого слова был очевиден. И я думал, что и для вас тоже.

— Скажите, ребе, — подозрительно глянул на него Сарраг, — вы, часом, не пытаетесь играть в одиночку?

— На мой вкус, у вас извращенный ум, шейх ибн Сарраг! — одарил его еврей презрительным взглядом.

Варгас решил, что пришла пора вмешаться.

— Может, продолжим, вместо того чтобы спорить?

— Продолжим? — с еще большим раздражением вскричал раввин. — И каким же образом? Пока не разберемся с этим «заклинанием», мы не продвинемся ни на шаг. Что до меня, то я отсюда пошел! — С этими словами он поднялся и направился к дверям.

— Куда вы? — вопросил Сарраг.

— Подышать воздухом!

Монах, чуть поколебавшись, поднялся следом за раввином.

— Вы пойдете? — спросил он Саррага. — Быть может, свежий воздух прочистит нам мозги.

Араб пробурчал что-то отрицательное и снова погрузился в чтение.

— Ну и зря, — заметил монах. — Нужно уметь отступать. Впрочем, как вам угодно…

Рафаэль обнаружил раввина на каменной скамье. Старик, морщась, растирал пальцы.

— Больно?

— Страдания стали моей второй натурой, — с покорностью судьбе вздохнул раввин. И добавил не без издевки: — И потом, разве я не еврей?

Рафаэль прислонился к дереву.

— Занятное замечание. Я не очень улавливаю связь.

— Потому что ее и нет. Я поддался атавистическим инстинктам моих братьев: жаловался на судьбу.

Варгас не удержался от улыбки:

— Не думал, что вы способны на такую иронию!

— А, не больно-то радуйтесь! Это не постоянное явление. День на день не приходится. — Он перестал растирать руки. — Скажите-ка, что делает такой человек, как вы, молодой, обладающий недюжинным умом, в монастыре, удалившись от мира?

— Молится. Размышляет. Пытается приблизиться к своему Создателю.

В глазах раввина промелькнуло сомнение.

— Вы уверены, что это единственные причины вашего пребывания здесь? Действительно уверены? Не был ли ваш поступок инспирирован не столь возвышенными мотивами?

На мгновение лицо Варгаса исказилось, словно от каких-то болезненных воспоминаний, но он тут же овладел собой.

— Я абсолютно искренен.

— А в таком случае, не кажется ли вам, что подобное поведение эгоистично? В нескольких лье от вашего убежища люди сражаются, страдают, умирают. А вы прячетесь за этими стенами. В чем интерес?

— Когда вы, ребе Эзра, предаетесь молитвам… В чем интерес?

— Разумеется, я молюсь, но я живой. Я не живу в уединении. Чего не скажешь о вас и ваших братьях… Вам не кажется, что это пустая трата времени?

— Вот уж поистине неожиданный вопрос из уст каббалиста и раввина. Разве вы не знаете, что Господь внимает мольбам одних за их заслуги, а мольбам других — за их раскаяние? Когда тысячи верующих по всему миру каются в своих грехах, энергия, которую они выделяют, сияет ярче солнца. Она способна согреть нестойкие души, успокоить боль, прийти на помощь отчаявшимся.

— Вы считаете, что, стоя на коленях у костров, вы также будете способствовать успокоению нестойких душ? Потому что, представьте себе, я не забыл то, что вы сказали при встрече! Цитирую: рискуя вас шокировать, я признаю за Святой Инквизицией некоторые заслуги.

— Совершенно верно. И я не отказываюсь от своих слов.

— Ну что я могу сказать? Кроме того, что мне вас жаль.

— Не стоит. В любом случае я не собираюсь вас в чем-то убеждать. Я отлично сознаю, что вы являете собой просто классический образчик недобросовестности. Или вы запамятовали, что именно вы, евреи, если не изобрели Инквизицию, то были как минимум ее предшественниками?

Эзра громко расхохотался.

— Да-да, мой дорогой. Вспомните:

«И если услышишь ты, что в одном из городов твоих, которые Бог, Всесильный твой, дает тебе, чтобы жить там, выступили люди негодные из среды твоей и совратили жителей города своего, говоря: пойдем и будем служить богам иным, которых вы не знали, а ты выяснял, и исследовал, и расспрашивал хорошо, и оказалось, что верно это, совершена мерзость в среде твоей, — то перебей жителей того города острием меча, уничтожь его и все, что в нем, и скот его острием меча. А всю добычу его собери на середину площади его, и сожги огнем город и всю добычу его полностью, как угодно Богу, Всесильному твоему, и да будет он навеки грудой развалин, не будет он отстроен заново».

Этот отрывок, как вы знаете, из Торы, Второзаконие…

— Глава тринадцать, стихи двенадцать — семнадцать! Да, знаю! Но это не имеет никакого отношения к нашему разговору! Вы придаете словам такое значение, какое хотите. Нужно рассматривать эти слова в контексте той эпохи и уж точно не воспринимать их буквально!

— Ну естественно, поскольку так вам удобно. Добавлю также, что это вы спровоцировали эти события. Вы слишком часто вели себя очень нагло, вечно жаждали захватить высокие должности. Вы держитесь кланами. Некоторые обращенные дошли до того, что начали проповедовать иудаизм в церквах. Приор иеронимитов, Гарсия Сапата, отмечал еврейский праздник, а во время мессы вместо слов посвящения произносил святотатственные и непочтительные изречения. Вы не можете этого отрицать. Таковы факты. Вы старались уничтожить католицизм, не говоря уж о том, что огромное количество обращенных вели подрывную деятельность в различных политических и церковных учреждениях. Они методично и открыто подрывали устои Церкви и оказывали влияние на верующих. Дело дошло до того, что само существование Церкви оказалось под угрозой. Ваше превосходство становилось недопустимым. И вы это отлично знаете, бен Эзра!

— Вы глупый щенок, Рафаэль Варгас. — Раввин говорил с удивительным спокойствием и обезоруживающим хладнокровием. — И это еще мягко сказано. Пока я вас слушал, мне казалось, что я слышу текст, старый, как мир. Можно сказать, навязший на зубах. Но из уст молодежи он просто поражает. Я назубок знаю все эти аргументы. И знаю также, что вы могли закончить свою речь выводом, что установление Инквизиции — благое дело, поскольку она положила конец противостоянию различных вероисповеданий, и, в конечном счете, сегодня на ее счету меньше мертвецов, чем у череды побоищ между иудеями и христианами. Сдаюсь, фра Варгас. Я не воюю с детьми.

Монах, явно задетый, разочарованно всплеснул руками.

— В доказательство того, что не держу на вас зла, поведаю вам одну тайну. — Поднявшись, раввин подошел к монаху и тихо проговорил: — Еврейства не существует, фра Варгас, это человеческая фантазия.

— То есть?

— Кто-то всегда для кого-то еврей. Сейчас это мой народ. Завтра это будут арабы. Послезавтра — гитаны. И, кто знает, может, когда-нибудь — больные и старики. Теперь мой черед освежить вашу память. Когда во времена Римской империи вы считались сектой, осуществляющей человеческие жертвоприношения, пьющей кровь младенцев, когда вас принуждали отречься и признать божественность императоров, когда вас хватали пачками и швыряли на арену львам, не были ли тогда вы отверженными евреями? — Он некоторое время пристально смотрел на монаха, а потом повторил: — Не забывайте: кто-то всегда для кого-то еврей…

Внезапно из дверей библиотеки донесся голос ибн Саррага:

— Идите сюда скорее! Я нашел заклинание. Эзра с монахом кинулись в библиотеку.

— Смотрите! — проговорил шейх дрожащим голосом. — Смотрите.

На столе лежал листок бумаги с нарисованной таблицей.

Буквы алфавита, расположенные согласно четырем первым божественным атрибутам с соответствующими им цифрами.

— Вот что такое это заклинание. По-арабски Да'ва. Я перенес сюда лишь первые семь букв. Речь идет о тайном действе, но в исламском учении считающимся дозволенным. Нам мало что известно о том, как этим пользуются, кроме того, что эта таблица составлена на основе предполагаемых связей между божественными атрибутами, цифрами, четырьмя элементами, семью планетами, двенадцатью знаками Зодиака и буквами алфавита — арабскими, естественно, — которые я здесь для ясности заменил латиницей. Предполагается, что заклинание как таковое состоит в написании в определенном порядке серии символов: букв, цифр, планет и так далее. Существуют миллиарды комбинаций. И лишь одна из них может дать высшую силу. Одна может привести к Абсолютному знанию.

— Высшую силу? — недоверчиво переспросил Рафаэль.

— Да. Согласно легенде, тот, кто сможет отыскать ключ, связывающий все символы между собой, получит практически божественную власть над миром.

— Очень интересно, — задумчиво пробормотал Самуэль Эзра. — И вот перед нами снова тетраграмматон. Йод, хе, вау, хе…

Оба собеседника изумленно вытаращились на него.

— Вам никогда не доводилось слышать о некоем персонаже по имени Авраам Абулафия?

Ответа не последовало.

— Он родился примерно двести лет назад в Сарагосе и был одним из самых известных каббалистов своего времени. Ему также приписывают некоторые проявления пророческого дара и мессианства. Но самое интересное вот в чем: большую часть своей жизни Абулафия посвятил тому, что можно назвать «экстатической каббалой». Здесь тоже речь идет о теософской системе, сопоставимой с заклинанием. Цель этой системы — «связать» человека с Богом и таким образом дать ему возможность воздействовать на мир. Постепенно Абулафия разработал принцип, основанный на перестановке букв, как с именами Всесильного. Поэтому-то я и упомянул тетраграмматон. Если взять йод, хе, вау, хе и перемешать эти буквы, то получим в точности 1080 возможных комбинаций, включая все формы произношения, придыхания, движения рук и головы. К тому же…

— Минуточку, ребе, — жестом остановил его Рафаэль. — Каким образом эти действия могут приблизить к Богу или дать силу воздействовать на мир?

— Перечисление божественных имен или перестановка букв тетраграмматона, повторяемое в полном одиночестве и в определенном ритме, в конечном итоге неизбежно приводит человека в состояние пророческого экстаза. Через какое-то время без всякой объяснимой причины приходит физическое состояние, высвобождающее душу. И душа, более не пребывающая под влиянием чувств, высвобождается и обретает знание. То есть Бога. И действительно, — продолжил раввин, — если вы немного поразмыслите, то обнаружите, что во все времена святые и мудрецы, которые становились отшельниками, в конечном итоге обретали поразительную способность к концентрации мысли и действия. Моисей, к примеру, а также, безусловно, Иисус и Мухаммед. На самом деле для большинства смертных, не обладающих даром абстрагироваться от реалий и общаться с божественным, речитатив или заклинание являются подспорьем.

Пораженный сказанным Рафаэль молчал. Не была ли эта связь между заклинанием и перестановкой букв иудейского тетраграмматона очередным посланием от Абена Баруэля? Рафаэль более или менее понимал, с какими людьми свела его судьба: Сарраг с его восточной хитростью и высокомерием, Эзра, обладающей свойственной его возрасту мудростью, но вполне способный сыпать самыми жуткими проклятиями. Но он сам, Рафаэль, кто он? Юность? Импульсивность? Вера в чистом виде? Когда Эзра спросил, почему он вступил в орден, Рафаэль с трудом сумел сдержаться. Может, у старого раввина есть шестое чувство? Или он умеет читать души? Не был ли ваш поступок инспирирован не столь возвышенными мотивами? Почему он это спросил?

В памяти Рафаэля приоткрылись дверцы, выпустив на свободу потоки воспоминаний. Весьма болезненных. Раны, которые никогда не заживают. Когда же он наконец сможет снова верить словам, безболезненно слушать клятвы, которые потом нарушаются, снова видеть эти жесты, о которых думал, что они день за днем навечно формируют узы плоти?

Голос Саррага вывел его из задумчивости.

— Нарисовав эту таблицу, мы теперь видим, чего хочет от нас Абен. Он выдал нам серию атрибутов, каждый из которых соответствует цифре. Таким образом, если взять начало интересующего нас параграфа, то получим Доброту, Возлюбленного и Ангела. Таблица Да'ва позволяет нам установить соотношение атрибутов и цифр: Доброта равна 129, Друг — 46, Ангел — 37. И становится очевидным, что перед нами серия математических действий. «Отодвинуть» значит вычесть, а «присоединить» значит прибавить.

— Доверяю это вам, — торопливо сказал раввин. — Я слишком устал.

— Как вам угодно.

— Последуем подсказкам Баруэля. Он нам говорит: Сначала отодвиньте ангела от доброты. То есть 129-37=92. Затем возлюбленный посеет разделение. Значит, делим 92 на 46 и получаем 2.

— Два, — подхватил Рафаэль. — Число равновесия, символ мужского и женского начал, духа и материи.

— Два может быть также и символом разделения, — возразил Эзра. — Но продолжайте…

— Затем присоедините дух к ангелу и отнимете от них равновесие. 46+37=83. Вычитаем два. Итого: 81. Баруэль уточняет, что нужно будет вырвать корень. Полагаю, это означает, что нужно извлечь квадратный корень. Как по-вашему, фра Рафаэль?

— По-моему, вполне логично. — И после быстрого подсчета сообщил: — Получим девять.

— Верно. И корень этого корня.

— Три.

— Помножьте на равновесие. Дано: равновесие равно двум.

— Три, помноженное на два, равно шести, — опередил его Рафаэль. — Количество врат города тамплиеров!

Внезапно он схватил томик с описанием деятельности тамплиеров на Полуострове и принялся лихорадочно листать. После довольно долгих поисков францисканец радостно воскликнул:

— Херес-де-лос-Кабальерос! Бог ты мой, я!.. Осекшись, он покраснел, перекрестился и так же возбужденно продолжил:

— Город, расположенный на склонах Сьерра-Морены. Назван так потому, что в 1230 году именно тамплиеры снова отбили его у мавров. Там есть крепостные стены, шесть врат и замок, Кабальерос Тамплариос. Замок находится на подступах к городу. И там есть кровавая башня, где вырезали тамплиеров, отказывавшихся отдать город нобилям, желавшим им завладеть.

Он показал страничку книги Саррагу с Эзрой:

— Шесть врат, замок на границе города, кровавая башня! Абен Баруэль — гений!

— Безусловно, гений, фра Рафаэль. Но какой же извращенный гений! — Раввин заглянул в испещренный заметками листок и добавил: — Я могу, конечно, ошибаться, но теперь, когда нам известно, что эта кровавая башня существует, я полностью убежден, что элемент, обозначенный цифрой три, находится на вершине означенной башни.

— И что же это, по-вашему? — поинтересовался Рафаэль.

— А вот этого, друг мой, я не в состоянии вам сказать. Предмет? Подсказка? Три персонажа? Если мы хотим получить ответ, то искать его следует там, в Херес-де-лос-Кабальерос. К тому же… — Глаза его внезапно расширились, словно он узрел призрак.

— Что с вами? — встревожился Сарраг.

— Шесть врат… — лихорадочно пробормотал раввин. — Число шесть. Равновесие…

Араб с монахом озадаченно взирали на него.

— Вы не могли бы выражаться яснее, ребе?

— Я вам давеча уже говорил, что в иудейской мистике существует эквивалент заклинанию. Я рассказывал о Абулафие и перестановке букв тетраграмматона. Йод, хе, вау, хе. У этих букв тоже есть цифровое обозначение. Йод равен десяти, хе — пяти, вау — шести. 10+5+6+5=26. Если убрать двойку, то есть равновесие, получим шесть. Шесть равносторонних треугольников, вписанных в окружность.

Раввин изобразил на бумаге:

Ибн Сарраг вздохнул:

— Вот уж действительно… Это просто одержимость какая-то! Цифрами можно манипулировать как угодно! Если бы в Херес-де-лос-Кабальерос было всего трое врат или двое, я бы вам худо-бедно изобразил полумесяц. А если четверо, то фра Рафаэль нарисовал бы нам крест. Засим я иду спать. — Араб поднялся, ворча. — Да… Цифрами можно манипулировать как угодно!

Направившись к дверям, он заметил сочившийся между двумя рядами полок справа белый дымок. И почти тут же до его ноздрей донесся едкий запах гари. Араб резко повернулся к товарищам. Те уже все поняли.

— Пожар, — пролепетал Эзра.

— Быстро! — рявкнул Варгас, хватая рукописи. Сарраг взялся за ручку массивной дубовой двери и попытался открыть. Дверь не шелохнулась.

— Клянусь именем Пророка! — заорал шейх. — Нас заперли!

ГЛАВА 12

Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви.

Песнь Песней, 5, 8

Ибн Сарраг яростно пытался повернуть ручку, но тщетно. Не питая особых иллюзий, он все же попробовал высадить дверь плечом. Раздался глухой удар. И все.

— Нам конец!

Он поднял голову вверх. Там уже виднелся не только дым, но и красноватый ореол.

Варгас собрал разбросанные по столу документы и прижал к груди.

— Послушайте! Тут есть потайная дверь. За ней проход к монастырю. Нужно ее отыскать.

— Отыскать? Значит, вы не знаете, где она?

— Нет. Но знаю, что она есть, потому что фра Маркена часто ее упоминал. Идите за мной!

— Минутку! — вскричал раввин. — Я хочу взять мои Чертоги.

Монах вытаращился на него, потом протянул бумаги:

— Не беспокойтесь, я ничего не забыл.

Игнорируя его слова, Эзра кинулся к нему:

— Отдайте мне мои листки!

— Сейчас? Здесь? Их нужно сортировать. Вы что, не видите, что пожар разгорается?

— Плевать мне на пожар! Если мне суждено сгореть, то письма Баруэля сгорят вместе со мной.

— Да вы спятили!

— Мои Чертоги!

— В таком случае, фра Варгас, — вмешался ибн Сарраг, — я бы тоже хотел получить мои.

Послышались испуганные крики, и вдали ударил набат. Пожар разгорался с угрожающей быстротой, отбрасывая пугающие красные отблески на стены, книги и лица троих людей в библиотеке.

— Хорошо, — сдался монах. — Я их вам возвращаю… Вот, все ваше. — Он положил бумаги на стол. — Разбирайтесь сами… Свой текст я помню наизусть.

— Знаю. Что лишний раз доказывает, насколько возраст сказывается на способностях, — проворчал Эзра. — Я знаю наизусть всю Тору, но не смог запомнить десяток страниц.

Сарраг вернулся к ним. Под изумленным взглядом Варгаса шейх с раввином начали перебирать листки с Чертогами, как скряги — золотые монеты.

— Если вы желаете поджариться, это ваше право. Что же до меня, то я попытаюсь найти выход. Удачи вам, сеньоры!

— Что?! — возопил Сарраг. — И речи быть не может! Вы нас подождете!

Но монах исчез.

— Ну, что я вам говорил? — прорычал шейх. — Теперь видите, что есть кое-что похуже мусульманина!

Занятый сортировкой рукописи Эзра ограничился тем, что протянул один из листков собеседнику.

— Это ваше. Я… — Но не договорил, согнувшись в сильном приступе кашля. — Быстро… Нужно убираться отсюда.

Сарраг не ответил. Он тоже начал ощущать отравляющее воздействие дыма.

Над их головой с грохотом обрушились полки, выбросив в воздух тучу красноватого пепла. Несколько искорок упали на одежду Эзры, другие осыпали его бороду, а остальные посыпались на документы в его руках. Раввин в панике выронил бумаги, встряхнулся, как промокший пес, и начал лихорадочно стряхивать искры с груди и рукавов.

— Что вы делаете?! — всполошился ибн Сарраг.

Он кинулся к рассыпавшимся по полу листкам и начал лихорадочно собирать.

— Отдайте! — завопил Эзра во всю силу легких. — Эти тексты священны! Там написано Святое Имя Всесильного!

— Да отдам я их вам, старый дурак! Но только когда выберемся отсюда! — И шейх закашлялся, задохнувшись. — Давайте за мной!

Раввин, побелевший как полотно, споткнулся. Он практически терял сознание.

Араб, сунув бумаги под бурнус, схватил раввина за руку и поволок за собой.

— Куда вы?

— Неверный что-то говорил о потайной двери, если не ошибаюсь?

Не выпуская раввина, араб быстро продвигался по проходу. Полок по бокам уже практически не было видно за дымовой завесой. Потрескивание пламени сливалось с каким-то тихим шорохом, словно на стены сыпался песок.

— Мы сгорим заживо… — пробормотал раввин.

Они добрались до конца зала. Справа и слева шли очередные проходы. Шейх заколебался.

— Да проклянет Аллах этих лицемеров! Этот скорпион-монах нас надул!

У раввина подкосились ноги. Не поддерживай его Сарраг, он наверняка бы рухнул.

— Попробуем направо… — предложил араб.

В помещении царил грохот, в воздухе висели пепел и пыль. Шейх сделал шаг, но глаза его застилали слезы. Он практически ничего не видел.

— Сюда! — раздался вдруг голос Рафаэля Варгаса. — Сюда! Слева от вас! Маленькая лестница!

Араб попытался определить, откуда кричит монах.

— Шайтан! — удалось выкрикнуть ему. — Я ничего не вижу! — Он встряхнул потерявшего сознание раввина. — Эзра! Проклятый старик! Сейчас не время!

Силы покидали и самого шейха. В дымной пелене снова раздался голос монаха:

— Постарайтесь! Лестница… Слева…

«У меня одного еще был бы шанс, — подумал Сарраг. — Аллах с ним, с раввином…» Он собирался уже бросить Эзру, когда заметил, что веки старого еврея затрепетали, как крылья перепуганной бабочки.

— Нет… Вы не можете меня бросить… Нет!

Было совершенно очевидно, что араб ведет внутреннюю борьбу. Пламя стремительно надвигалось со всех сторон. И тут шейх почувствовал, что раввина вырвали у него из рук.

И как это Варгасу удалось вернуться к ним? Сейчас это казалось чудом.

— Сюда… Идемте! — приказал монах, поддерживая раввина.

Сарраг в первый момент не отреагировал, затем подчинился. Спотыкаясь, словно вышел из глубокой летаргии, он кинулся за монахом.

Свежий воздух ударил в лицо.

В ночи раздавались крики. Возле того крыла, где находилась библиотека, во все стороны метались тени. Звон набата по-прежнему возносился к небу.

Варгас уложил потерявшего сознание раввина на траву и опустился подле него на колени. Сарраг рухнул рядом с ними.

— Никогда не видел смерть так близко, — выдохнул он, стараясь продышаться.

Монах не ответил. Он несколько раз похлопал раввина по щеке.

— Ребе! Ребе Эзра! Все кончилось. Вы спасены.

Ему пришлось повторить процедуру еще раза три, прежде чем старик отреагировал. И первое, что он с трудом произнес, было:

— Чертоги Баруэля…

— С ними все в порядке.

— А араб?

Ответил ему сам шейх:

— Мне жаль вас разочаровывать, но Аллах велик. Я по-прежнему еще в мире сем.

Раввин поднялся на локте.

— Шейх ибн Сарраг, вы избежали людского огня, но не избежите небесного.

— И это ваша благодарность? А я-то вам только что жизнь спас!

— Спас жизнь? Нет, вы слышали? — призвал раввин в свидетели Варгаса. — Если бы не вы, он оставил бы меня жариться в огне!

— Прекратите нести чушь, — бросил араб. — И потом, вы забываете, что если я собирался совершить убийство, то вот он, — шейх ткнул пальцем в монаха, — намеревался совершить два. И жертвами были бы мы с вами!

В глазах Эзры мелькнуло сомнение, но тут же исчезло.

— Нет. Я знаю, что он лжет. Вы спасли мне жизнь, фра Варгас. Да благословит вас Адонаи.

Варгас отмахнулся, словно его поступок не имеет значения, и указал на охваченную пламенем библиотеку:

— Вы не задаетесь вопросом, каким чудом возник пожар? Как? И почему дверь оказалась запертой на два оборота?

— Я задался этим вопросом в тот самый миг, как обнаружил, что нас заперли, — серьезно ответил Сарраг. — Потому что никаких сомнений быть не может: нас действительно заперли.

— Но кому нужна наша смерть? — изумился Эзра. — По какой причине?

Варгас повернулся к ним обоим спиной и принялся наблюдать за передвижениями своих братьев, которые с помощью подручных средств пытались погасить огонь.

— Библиотеке конец…

— Вы поставили вопрос! — бросил ему Эзра. — У вас самого нет никаких предположений на этот счет?

— Ни малейших, — ответил монах, не оборачиваясь.

— Однако тот, кто пытался это сделать, не может быть никем иным, кроме как одним из обитателей Ла-Рабиды. Один из ваших единоверцев.

— Не обязательно. Вы пользуетесь правом убежища. Это священное право. И поэтому кто угодно, пришедший сюда, может иметь доступ к библиотечному крылу. Один оборот ключа — и дело сделано.

— Вы оставили ключ в замке…

— Разумеется. А с чего мне было его вынимать? Чего нам было бояться?

— Но тогда кто? Кто хотел нашей смерти?

— Кто хочет нашей смерти! — поправил Сарраг. — В данный момент ему отлично известно, что мы живы-здоровы. Он наверняка спрятался где-то и наблюдает за нами… Вот отсюда. — Он указал на темнеющие кусты. — Или оттуда. — Он ткнул в островок деревьев.

— Он следит за нами…

— Пойдемте в дом, — предложил Варгас. — Разберемся со всем этим завтра.

— Если хотите знать мое мнение, — сообщил Сарраг, поднимаясь с земли, — то самое лучшее, что мы можем сделать, — это убраться отсюда как можно быстрей и направиться в Херес-де-лос-Кабальерос. В монастыре нас уже ничто не держит.

— Вы правы. Однако боюсь — увы! — вам придется ехать без меня.

— Что?! — всполошился раввин. — Значит, это происшествие вас так напугало, что вы готовы отказаться от дальнейших поисков?

— Ничего подобного. Но вы, кажется, запамятовали, что я связан обетами. Нельзя покинуть монастырь за здорово живешь.

— Поговорите с фра Пересом. Испросите у него разрешения уехать на некоторое время.

— Да? И на сколько же? И под каким предлогом? Сообщить ему настоящую причину? Рассказать о Скрижали?

— Это было бы нежелательно.

— Значит, вы сами видите, что это не так просто.

— Ну, скажите ему, что у вас заболел кто-то из родственников! Что вас срочно вызывает семья или что-то в этом роде! Вы вполне способны изобрести достойный предлог.

— Я подумаю… Утро вечера мудреней. Не пойти ли нам в дом?

В тот самый момент, как они двинулись к зданию, освещенному звездным светом, кусты зашевелились, и чья-то рука раздвинула листву.

Бургос. Та же ночь

Отец Альварес ерзал в кресле словно на угольях. Никогда за всю свою жизнь он не оказывался в столь сложном положении.

Он поднял на фра Эрнандо Талаверу умоляющий взгляд.

— Попытайтесь меня понять, падре. То, о чем вы просите, — очень непростая вещь.

— Ошибаетесь. Я не прошу, я требую.

— Но это значит предать доверие Великого Инквизитора!

— Снова ошибаетесь. Кто говорит о предательстве? Все, чего я от вас требую, — это сообщать мне все те сведения, которыми вы будете снабжать фра Торквемаду. Мне кажется вполне законным, я бы даже сказал — естественным, что я буду в курсе событий, как и инквизитор. Поймите, что было бы неправильным, даже опасным, если это дело о заговоре будет курировать лишь один человек, каким бы квалифицированным он ни был. Выполняя это поручение, вы всего лишь исполните свой долг. Ничего другого. Ее Величество будет вам весьма признательна, — добавил Талавера чуть мягче. — И я сам, конечно. В противном же случае…

Он замолчал, но его молчание было просто насыщено угрозой.

Альварес пришел к выводу, что выбора у него нет.

— Хорошо, — тускло проговорил он. — Ваше желание будет исполнено.

Черты лица Талаверы разгладились, в бороде мелькнула лучезарная улыбка.

— Прекрасно, фра Альварес. Иного я от вас и не ожидал… — Улыбнувшись еще шире, он уточнил: — И, разумеется, этот разговор останется строго между нами. И вообще, был ли он вовсе?

Следующий день. Окрестности Уэльвы

Солнечные лучи жизнерадостно освещали равнину. Совершенно пустую равнину, где до самого горизонта колыхались травы, и не было видно ни единого домика. Единственное, что нарушало чистоту пейзажа, — трое всадников, скачущих по пыльной дороге. Они ехали по равнине, воплощающей суровую красоту Эстремадуры. Сюда имело доступ лишь солнце, заливающее золотым светом кустарники, немногочисленные деревья и склоны гор цвета пиона. Эта земля, лежащая у подножия Сьерры-Морены, напоминала счастливое животное, обитающее на краю земли, вдали от всего и вся, свободное от всего.

Сарраг, повернувшись в седле, спросил Варгаса:

— Сколько еще до Херес-де-лос-Кабальерос?

— Мы могли бы туда приехать к середине ночи. Но это небезопасно и бесполезно. Лучше, если мы остановимся, когда солнце начнет садиться. И тогда попадем в город на заре.

— В конечном итоге все прошло не так уж плохо с вашим приором. Он довольно легко вас отпустил.

— Да, я последовал вашему совету. То есть солгал.

— Вы сослались на семейные обстоятельства? Варгас кивнул.

Интересно, монах так лаконичен лишь из сдержанности? На смену шейху пришел раввин.

— Вы точно не сообщили ему истинную причину отъезда?

— У меня нет привычки изменять данному слову, ребе Эзра. Мой отказ передать вам бумаги Баруэля уже должен был убедить вас в этом.

Эзра отступил, решив списать тревоги на свою вечную подозрительность.

— Вы знаете, где мы в точности сейчас находимся? — неожиданно спросил он.

— Ну и вопрос!

— Я неточно выразился. Имелось в виду: известен ли вам символ этого региона? Восточное крыло. Я недавно перечитал довольно красивое описание Испании, сделанное одним арабским географом, неким Юсуфом ибн Ташфином. Он сравнивает Полуостров с орлом, чья голова — Толедо, клюв — Калатрава, туловище — Хаэн, когти — Гранада, правое крыло — Запад, левое крыло — Восток. Так что мы сейчас едем по восточному крылу.

— Не знал, что вы склонны к поэзии, ребе Эзра, — пошутил шейх.

— Однако это так. Вы удивитесь еще больше, если я скажу, что из всех видов поэзии больше всего меня трогает восточная.

Ибн Сарраг нахмурился, словно размышляя, какую ловушку уготовил ему на сей раз собеседник. Затем осторожно поинтересовался:

— Вы располагаете познаниями в этой области?

— Некоторыми. Я очень ценю таких авторов, как Абу Навас или эль Мутанаби, но больше всех люблю Саади.

И раввин начал читать вслух:

Сарраг слушал, удивленный и заинтересованный одновременно.

— Ничто не сравнится с арабской или персидской поэзией, — продолжил Эзра. — Совершенно неоспоримый факт, что ваши поэты блестяще владеют метафорой.

— Рискуя удивить вас, — вмешался Варгас, — я все же скажу, что не вижу ничего интересного в этом построении рифм. Если бы мне нужно было дать определение поэзии, то я бы сказал, что это литературный экзерсис, состоящий в том, чтобы перейти на следующую строчку до конца фразы.

— Вы меня не удивили. Вы меня огорчили.

Они проехали примерно пять лье, каждый погрузившись в свои мысли, как вдруг ибн Сарраг посылом вынудил своего коня поравняться с лошадью Эзры.

— Знаете, у евреев тоже есть поэма. Поэма, которая одна объединяет в себе все сотворенные человеческим сердцем стихи. Даже самых талантливых арабских поэтов.

И он начал декламировать хорошо поставленным голосом:

Тут настал черед изумиться раввину:

— Пятая глава Песни Песней. Стихи со второго по пятый. Невероятно… Я знал, что вы эрудит, но это…

— О… не стоит так восхищаться, это единственное, что я помню.

— Забавно, что вы запомнили единственный в Торе текст, где ни слова не говориться о Боге, а только о любви, — пошутил Варгас.

— А разве любовь не есть проявление Всесильного? И, быть может, самое волнующее?

— Если это проявление Бога, то, уж безусловно, не самое волнующее. Любовь — опасное чувство. Охваченного любовью человека можно сравнить с путешественником, глядящим прямо на солнце. Что он видит? Рассеянный свет, неопределенные очертания, и очень быстро восприятие окружающего мира полностью теряется. Если он вопреки всему продолжает смотреть — а он, увы, продолжает, — то тут открывается путь всем несчастьям. По правде говоря, я не питаю склонности к неравным битвам. А любовь — из их числа.

— Неравная битва, фра Варгас?

— Конечно. Вы смотрите на солнце, но солнце-то вас никогда не замечает. Оно просто-напросто довольствуется тем, что сжигает вас.

— Ну и что? Пусть даже ваше сердце обратится в пепел, все равно это значит, что вы жили, а не существовали. В любом случае для столь молодого человека вы слишком язвительно отзываетесь о любви. Либо вам никогда не доводилось испытать это чувство — что было бы слегка огорчительно, — либо вы имели весьма болезненный опыт. Быть может, любили слишком сильно.

Монах собрался было ответить, когда Эзра вдруг воскликнул, указывая на что-то впереди:

— Вон… Глядите!

В клубах пыльной дымки к ним рысью приближался всадник.

ГЛАВА 13

Желанием пылая слиться с тобою, душа моя рвется к тебе.

Вернуться ли ей в мое бренное тело?

Иль птицею мчаться к тебе?

Скажи.

Хафиз Мануэла Виверо, вся в черном, чуть вздернула подбородок и пришпорила кобылу. До всадников оставалось буквально несколько шагов. Мануэла отлично их видела. Тот, что впереди, коренастый, в бурнусе и сапогах, наверняка араб. За ним — гораздо более пожилой человек с длинной, плохо постриженной бородой, одетый как крестьянин из Месты. Такой же смуглый, как араб. Мануэла безошибочно распознала в нем еврея. А третий — францисканский монах, совершенно неожиданно ввязавшийся в этот заговор. Именно из-за него столь тщательно подготовленную операцию чуть было не отложили. Мануэлу о нем предупредили в самый последний момент, а Менендесу — теологу-каббалисту, сподвижнику Торквемады, — пришлось наскоро полностью перекраивать план. Настоящий подвиг с его стороны.

Мануэла пристально разглядывала священника. Какой контраст! Так молод, что, не будь он блондином с яркими синими глазами, запросто мог сойти за сына одного из своих спутников. Мануэла глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, и развернула лошадь поперек дороги, перекрывая путь.

— Эй! Сеньора! — возмущенно воскликнул Сарраг. — Что это на вас нашло?

Мануэла, гордо выпрямившись, молчала, невозмутимо глядя на араба.

Тот несказанно изумился:

— Сеньора… Вам нехорошо? Что-то случилось?

Эзра с Варгасом подъехали ближе. Раввин начал сердиться.

— Не соблаговолите ли освободить дорогу? Мы спешим. И только тут она соизволила произнести:

— Я уже начала думать, что никогда вас не найду. — И обратилась непосредственно к Эзре: — Самуэль бен Эзра… Шалом.

Еврей ошарашено поглядел сперва на Саррага, потом на Варгаса.

— Вам известно мое имя?

Проигнорировав вопрос, Мануэла поздоровалась с арабом:

— Салам, шейх ибн Сарраг.

И уставилась на монаха. Их взгляды скрестились. Быть может, они мерились силами? Как ни удивительно, францисканец вдруг принял такой же высокомерный, чуть ли не надменный вид, как у молодой женщины.

— Да, сеньора, я Рафаэль Варгас. Не соизволите ли теперь назвать ваше имя?

— Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Мануэла Виверо. Но вот другое имя вас наверняка заинтересует: Абен Баруэль…

Солнце на небосводе медленно плыло над острыми вершинами Сьерра-Морены, заливая ландшафт пастельными светло-розовыми и сиреневыми тонами.

Эзра прочистил горло.

— Абен Баруэль?..

— Да славится И. Е. В. Е. в царствии его, — почти торжественно проговорила Мануэла.

По спине раввина внезапно пробежал холодок.

— Да кто же вы?

— Разве я не сказала? Мануэла Виверо.

— Да будет вам, сеньора! Вы отлично меня поняли!

— Если верить вашему другу Баруэлю, я — «четвертый элемент». Не спешиться ли нам? — предложила она. — Так нам будет куда удобнее беседовать.

Шейх первым последовал ее предложению.

— Давайте сойдем с дороги, — сказал он.

Мануэла спрыгнула на землю. Эзра с Варгасом тоже спешились.

— Туда, — указал Сарраг на островок травы. Едва усевшись, он продолжил:

— Мы в недоумении. Почему вы сказали о «четвертом элементе»?

— Я то, чем Абен Баруэль хотел, чтобы я была. Согласно ему, вы, шейх ибн Сарраг, — огонь, вы, Самуэль бен Эзра, — воздух. Фра Варгас — земля. — И с обреченным видом добавила: — А я, естественно, вода.

Сарраг с Эзрой нервно усмехнулись:

— Естественно, вы же женщина! Будет вам, давайте серьезно. Расскажите нам лучше о Баруэле. Как получилось, что вы с ним знакомы?

— Мне бы сперва хотелось…

— Довольно, сеньора! — сердито рявкнул Варгас. — Вам же сказали: прекратите вилять и выкладывайте карты на стол!

— Вы действительно этого хотите? — Мануэла пошла к своей кобыле, отвязала седельную сумку и вернулась к троице. — Вы потребовали, чтобы я выложила карты на стол, падре… Что ж… Пожалуйста.

Она достала колоду карт, вытащила из нее пять и разложила на траве.

— Отшельник. Колесо Фортуны. Возлюбленный и Шут… Трое мужчин зачарованно смотрели, как она протягивает первую карту.

— Отшельник. Девятый старший аркан Таро. Посмотрите на картинку. На ней изображен старец с посохом. Посох означает и вечные странствия, и несправедливость или ошибку на его пути. Он может символизировать положение иудейского народа. Самуэль бен Эзра, вы — Отшельник.

Она положила карту и взяла следующую.

— Колесо Фортуны. Десятый старший аркан. Символизирует изменчивость судьбы, удачу или неудачу. Победителя Испании и побежденного. В отличие от огня это солнечный символ, но также символизирует и вечную беспокойность. Скорее всего вашего народа, шейх ибн Сарраг.

Она подняла третью карту.

— Возлюбленный, фра Варгас. Шестой старший аркан. Он символизирует проблему выбора, встающую перед подростком, находящимся на пороге зрелости. До этого момента дорога одна, а потом разделяется на две.

Мануэла замолчала, чуть прикрыв глаза, и попыталась поймать взгляд Варгаса. Но тот смотрел в сторону. Тогда она перевернула последнюю карту.

— Шут. Нулевой или двадцать второй старший аркан. По странному парадоксу, это жонглер, обманщик, творящий своими руками и словами иллюзорный мир. Действительно ли это фокусник, играющий с нами, или он прячет под своим шутовским колпаком с золотыми бубенцами — словно существует вне времени — глубокую мудрость мага и знание величайших секретов? Он — цифра один. Точка отправления… Короче, он — Абен Баруэль.

— Вот уж действительно вы не боитесь выставить себя на посмешище, — сквозь зубы процедил Варгас. — Предлагаю покончить с этим фарсом и сказать нам наконец без уверток, что вас связывает с Баруэлем!

Мануэла спокойно достала из сумки листок бумаги.

— Вот это, как мне кажется, сможет дать ответ на ваш вопрос. Предпочитаете ознакомиться с этим лично, или мне прочесть вам вслух?

— Читайте…

— Толедо, — начала Мануэла, — 8 февраля 1487. Шалом алейхем… Прямо вижу удивление и раздражение на ваших лицах. Если я угадал правильно, это письмо (последнее, уверяю вас) найдет вас в окрестностях Полоса, в нескольких лье от Ла-Рабиды, в компании Отрока. Хочу надеяться, что, невзирая на ваше скверное настроение, вы доброжелательно встретили донью Виверо. Знайте, что в моих глазах она так же священна, как и вы сами, друзья мои. И священна по двум причинам. Во-первых, потому что она женщина. А вторая — в числе 4. Да, Самуэль, друг мой, я знаю. Ум твой, блестяще знающий искусство аналогий, наверняка уже уловил скрытый смысл этого числа. Не так ли?

— Четыре… — пробурчал Эзра. — Возможно, Баруэль имеет в виду тетраграмматон И. Е. В. Е.

— Да, Эзра, — поспешно добавил Сарраг. — Все же должен заметить, что четыре может также обозначать количество букв в имени Бога в арабском написании: Алах. С одним «л», а не двумя.

Он жестом предложил Мануэле продолжать.

— Естественно, я отсюда слышу, как мой брат, благородный потомок Ванну Саррагов, упоминает имя Аллаха, тогда как Самуэль наверняка упомянул тетраграмматон.

Молодая женщина спрятала улыбку. Нет, подумала она, Менендес положительно гений. И продолжила:

— Однако от вас, скорее всего, ускользнула одна деталь: в тетраграмматоне, если присмотреться, всего три буквы, а не четыре. Ведь буква «хе» повторяется дважды. И это подразумевает, что обе «хе» символизируют одно и то же. Можете сами придумать, что именно. Воду? Воздух? Огонь? Землю?

Три буквы… разве это не наводит на мысль, что тут не хватает четвертой, чтобы получить законченное целое?

Что будет с основными точками координат без четвертой? Четырьмя столпами Вселенной, если убрать один? Четырьмя фазами луны? Четыре времени года, четыре буквы в имени первого человека: Адам. Я мог бы привести еще множество и множество примеров. Но ограничусь лишь одним сравнением, на мой взгляд, самым значительным. Слушайте внимательно. Согласно учению суфиев, четыре — это также количество врат, которые должен миновать адепт, вставший на путь учения. С каждым из врат связан определенный элемент в четкой последовательности: воздух, огонь, вода, земля. В первых вратах неофит, знающий лишь писание — то есть букву вероучения, — висит в воздухе, сирень в пустоте. Затем он проходит огненную инициацию во вторых вратах, которые есть голос, иначе говоря — подчинение дисциплине избранного им ордена. Третьи врата открывают человеку мистические познания, он становится гностиком, и соответствуют элементу воды. И, наконец, тот, кто постигает Бога и растворяется в Нем как в единственной Реальности, проходит последние, четвертые врата, самый плотный элемент, землю.

Вот так, друзья мои. Поразмыслите…

До встречи с сеньорой Виверо вы обладали лишь тремя ключами. Лишь тремя ключами, потому что четвертый я доверил ей.

Если вы трое воплощаете интуицию, разум и веру… Она представляет плоть.

Оставьте ее с вами. Когда придет час, она покажет вам буквы, сотворившие небо и землю, буквы, сотворившие моря иреки. Ха-Шем иммахем. — На последних словах Мануэла запнулась. — И подпись: Абен Баруэль.

— Покажите мне письмо! — приказал Эзра.

Он выхватил бумагу у Мануэли, внимательно рассмотрел и передал шейху.

— Не стал бы ручаться головой, но вроде это почерк Абена.

Араб в свой черед изучил письмо и собрался передать Рафаэлю, но тот решительным жестом отказался.

— Сеньора, что вам в точности известно обо всем этом деле? — спросил Сарраг.

— Ничего или очень мало. Я поняла, что речь идет о какой-то поездке, которая должна привести вас к какому-то месту или предмету. Ваши передвижения следуют некоему плану, криптограмме, которую вы должны расшифровать и которая состоит из восьми частей или Чертогов. По совершенно неведомым мне причинам Абен Баруэль распределил части этой головоломки между вами тремя, сформировав таким образом из вас неразделимый триумвират. Что же касается меня, то мне он вручил лишь несколько рукописей, среди которых этот самый упомянутый последний ключ в виде десятка строк и…

— Десятка строк? — перебил ее Эзра. — И где они?

— Я их уничтожила.

— Уничтожила?!

— Успокойтесь. Они в целости и сохранности… Вот здесь. — Она постучала себя по виску. — В моей памяти.

— Что в них? Что он пишет?

— Мне были даны инструкции сообщить их вам, лишь когда вы доберетесь до последнего этапа.

— Но это ни в какие ворота не лезет! — возопил шейх. Он вскочил, трясясь от возмущения:

— Женщина! Мало нам христианина, так теперь еще и женщина! — Он надвинулся на Мануэлу. — Вы упомянули в этом фальшивом письме суфиев. Уверен, вы даже представления не имеете, о чем идет речь!

— Ошибаетесь, шейх Сарраг. Конечно, мою эрудицию нельзя сравнить с вашей, но я отнюдь не невежда! Суфизм — это философия, проповедующая аскетизм, созерцательное самоуглубление и утверждающая, что вера — в сердце человека. Это реакция на роскошь и разнузданность, явившиеся следствием завоеваний. Облачение суфиев — одеяние из белой шерсти — полная противоположность пышности знати и правителей… Можно сказать, что суфизм — это способ инициации и метод духовного развития, в основе которого любовь — в отличие от ислама, зачастую основанного на жестокости.

— Ваше понимание упрощенное, либо вы плохо усвоили урок. — И шейх добавил, обращаясь к своим спутникам: — К тому же что нам доказывает подлинность этого письма?

— Мы узнали почерк Баруэля… — рискнул Эзра. — В чем дело, друг мой? — окликнул он Варгаса. — Вы что-то совсем замолчали. Что вы думаете по этому поводу?

— Удивляет не только сходство почерка, — будто бы рассеянно ответил Варгас. — Буквы, сотворившие небо и землю, буквы, сотворившие моря и реки, — процитировал он. — Это из иудейской Книги Еноха. Еноха, который, как вам известно, есть отправное звено. Озадачивает, верно?

— Значит, вы верите словам этой женщины.

— Я не только ей не верю, но могу также сказать, что это письмо — самая потрясающая подделка, которую мне доводилось слышать. Я не верю ни единому слову, ни единой запятой. Вы не соизволили сообщить нам самое главное, сеньора. При каких обстоятельствах вы познакомились с Абеном Баруэлем? — спросил он Мануэлу.

— Я никогда не была с ним знакома, фра Варгас. Я лишь мельком его видела. Вот и все. В апреле. Если точно, то двадцать восьмого числа. В Толедо.

Мануэла прикрыла глаза. Сердце внезапно отчаянно застучало. Она словно наяву услышала голос, громко провозглашавший: Exurge Domine! Judicacausamtuam! И увидела каноника, зачитывающего приговоры.

Почему в тот день этот старый еврей привлек ее внимание? Она и по сию пору не могла этого объяснить. Нет, не поразительное спокойствие находившегося на пороге смерти старика, как она подумала в первый момент. И не интерес или желание узнать, что за таинственные слова выговаривали его губы. Нет. Тут что-то другое. Что? Случайность? Мостик, внезапно образовавшийся между двумя существами, которых ничто и никогда в принципе не могло связывать? Когда взгляд старика встретился с ее глазами, вызвав бурю эмоций, разве могла она тогда подумать, что нынче вечером на окутанной сумерками равнине Эстремадуры она будет вспоминать этого старого еврея из Толедо, ставшего вдруг неотъемлемой частью ее настоящего. Абен Баруэль, уроженец Бургоса, торговец тканями, проживающий в Толедо. Новообращенный в 1478 году…

Не отдавая себе отчета, Мануэла вслух вспоминала события 28 апреля… Вздрогнув, она спохватилась, испугавшись, что выдала себя или нарушила четкие указания Менендеса и Торквемады.

— Сеньора, — вздохнул Самуэль Эзра. — Я уже ничего не понимаю. Когда Баруэль передал вам это письмо?

— На следующий день после его смерти неизвестный доставил мне кожаный футляр. В нем были документы, о которых я говорила, и записка для меня. Могу вам процитировать ее основное содержание, если хотите.

— Давайте.

— Донья Мануэла, когда вы будете читать эти строчки, я уже покину этот мир. Я наблюдаю за вами уже много недель. Мне знакомы каждая черточка вашей души, каждое выражение вашего лица, манера, как вы двигаетесь, ваш смех (слишком редкий), ваша меланхолия (слишком явная). Мне случалось встречать вас на извилистых улицах нашего любимого Толедо и на Пуэнте де Алькантара, где вы совершали длительные конные прогулки. Я — без преувеличения — знаю все фибры вашей души. Наша общая знакомая, донья Альба, часто мне о вас рассказывала. О вашей жажде знаний, вашей верности Испании, вашей тяге к литературе, будь то арабской, испанской или персидской. Вы не обязаны выполнять мою просьбу. К тому же, как бы я мог вас заставить? Я только что упомянул вашу душу. Единственное мое пожелание: чтобы она, ваша душа, прониклась этими строками.

Я обращаюсь к вам лишь потому, что случай дал мне в руки одно произведение. Небольшой трактат, известный вам лучше, чем кому-либо другому. Он называется «Catholicaimpurgacion». Стоит ли говорить, в какой восторг меня привела смелость, которую вы проявили, написав этот текст. Конечно, этот трактат нынче относится к запрещенным и числится в списках Инквизиции. Но я знаю, да и вы тоже, что настанет день, когда он снова явится свету, вырванный из тьмы, куда его сослала человеческая нетерпимость.

Мануэла замолчала.

— И о чем же речь в этом пресловутом трактате? — поинтересовался Варгас.

— В нем отстаивается одна идея, возникшая у меня насчет прозелитизма. Я там задаюсь вопросом: каким бы великим и благородным ни был наш идеал, есть ли у нас право его именем навязывать наши верования другим?

— Очень удачно, — иронично бросил Эзра. — Расскажите, что там дальше в письме. Потому что, сдается мне, оно на этом не заканчивается.

— Дальше Баруэль мне сообщил о вас и о том путешествии, которое он обязал вас предпринять. Объяснил решающую роль, которую предстоит сыграть мне, и в довершение дал ваше описание — очень точное, должна заметить, — и назвал место, где теоретически я должна вас нагнать: монастырь Ла-Рабида. Дату он указал приблизительную… Он установил временные рамки в три-четыре дня. Из-за этого и сорвалась встреча.

— Какая встреча?

— Когда я прибыла в Ла-Рабиду, фра Хуан Перес, приор, мне сообщил, что вы уже уехали. И я помчалась во весь опор. Срезала на севере, двинувшись по дороге на Аракену. Через несколько лье я было отчаялась и решила, что никогда вас не поймаю, и собралась отказаться от этой затеи. Когда мы с вами встретились, я направлялась в Уэльву.

Ни один из троих мужчин не счел нужным что-то прокомментировать.

У Мануэлы возникло неприятное ощущение, что эта троица нарисовала в воздухе невидимые весы, и по мере их размышления чаши весов склоняются то в ее пользу, то против нее. Но в глубине души Мануэлы царило полное спокойствие. Она еще не выложила последний козырь. Решающий.

Первым заговорил Варгас. Решительно и бесстрастно.

— Сеньора Виверо, с сожалением вынужден вам сообщить, что вы провалились. Ваша история — всего лишь басня. Байка, шитая белыми нитками. Одно мне только непонятно: зачем? Кто стоит за вашей спиной? В чьих интересах?

Он замолчал, ожидая вердикта своих компаньонов. Его поддержал Сарраг:

— Басня. Я тоже так считаю.

— Мы все одинакового мнения, — изрек Эзра. — Эта байка, как бы хорошо она ни была слеплена, все же содержит одну несуразность. — Покосившись на товарищей, он добавил: — Вы ведь понимаете, о какой несуразности я говорю?

Но Варгас уже растолковывал Мануэле:

— Вы, увы, имеете дело с умами куда более изощренными, чем у того, кто придумал и разработал ваше внедрение. Я признаю, что в вашем рассказе есть поразительные детали. Весьма поразительные… Признаюсь, я, — он тут же поправился, — мы почти вам поверили. Но, к вашему огорчению, как бы хорошо ни была разработана ваша схема, она разработана без учета одного немаловажного фактора: личности самого Абена Баруэля. Никогда, нигде в мире не было человека столь скрупулезного, пунктуального и точного. — Он рассмеялся, и в его смехе звучала саркастическая нотка. — Ну, как же! Вот человек, который отправляет нас, — Рафаэль запнулся, подбирая слова, — выполнить чрезвычайно важное дело, человек, который расставляет на нашем пути незаметные указатели, с точностью, граничащей с чудом, предвидя каждый наш шаг, даже нашу реакцию. И этот человек вдруг решает рискнуть и доверить постороннему то, что вы изволили назвать «последний ключ» — ключ, без которого все наше мероприятие заранее обречено, и при этом не наметив точной даты — это с его-то скрупулезностью — встречи всех задействованных лиц. Сеньора, разве вы сами не видите, насколько это нелепо? Каким бы гениальным ни был Абен Баруэль, есть один момент, который он никак не мог предвидеть: время, которое потребуется Эзре с ибн Саррагом на расшифровку первого Чертога. Того самого, который должен был привести их ко мне. Они могли потратить на это двадцать четыре часа — как оно и случилось, — а могли и двадцать четыре дня. И в последнем случае вы ни при каких обстоятельствах не смогли бы отыскать нас ни в Ла-Рабиде, ни в каком другом месте. И вы хотите сказать, что успех всего мероприятия был поставлен Абеном в зависимость от столь маловероятной встречи? Вы действительно полагаете, что наш друг пошел бы на столь неоправданный риск? — Францисканец устало потер лицо. — Невозможно, сеньора. Мне жаль вас. Вы, бесспорно, обладаете истинным талантом и, насколько я могу судить по вашим удачным ответам, высоким уровнем культуры, чрезвычайно редким у представительниц вашего пола. И, кстати… Вы — автор трактата, запрещенного Инквизицией. Не соблаговолите ли объяснить, каким чудом вы все еще на свободе?

— Вы ошибаетесь! Меня арестовали и допросили! Но, видимо, не сочли нужным отправить на костер! Вот и все.

На лице Варгаса появилось неприязненное выражение. Судя по всему, она его ни в чем не убедила.

Солнце исчезло за вершинами сьерры. На равнину надвигалась ночь.

— Мне тут пришла мысль, — заявил Эзра. — Вчера нас пытались убить, устроив пожар в библиотеке монастыря, где мы все трое в тот момент находились. Вы, часом, никак не связаны с инициаторами этого поджога?

Именно в этот единственный момент на лице Мануэлы промелькнул страх.

— Никоим образом. Такое впечатление, будто вы полагаете, что на меня возложена какая-то миссия. Будь так, неужели вы думаете, что кто-то стал бы затевать все это дело и одновременно пытаться вас убить? Это нелогично!

Она попала прямо в точку, но Эзра все же продолжил:

— И есть еще одно. Некоторое время назад один из экземпляров Чертогов был похищен слугой шейха. Нам неизвестно, не передал ли он его кому-то постороннему… — Он впился взглядом в глаза молодой женщины, словно пытался прочесть ее мысли. — Отсюда до вывода, что этот посторонний и стоит у истоков нашей с вами встречи… всего один шаг.

В наступающей тьме фигуры стали практически неразличимы, лица — тем более, не говоря уж о выражении. Араб, втянув голову в плечи, сгорбился, надвинув на голову капюшон бурнуса, и походил на замершего быка. Раввин, тоже сгорбившись, все время растирал пальцы, вызывая в памяти образ раненого оленя. Монах же, державшийся очень прямо, казалось, спрятался за своей сутаной, как за крепостной стеной. Мануэлу охватил леденящий холод. У нее не осталось иного выбора, как поставить на карту все.

— Хорошо, — спокойно произнесла она. — Мне не остается ничего другого, как доказать вам, насколько ваши подозрения необоснованны. Как сильно вы заблуждаетесь. — И она извлекла из седельной сумки листок бумаги. — Баруэль, по всей видимости, подозревал, что вы усомнитесь во мне. Это — третий главный Чертог, в оригинале, я подчеркиваю — в оригинале — и с разгадкой. И все это, как вы можете убедиться, написано рукой вашего друга.

Под ошарашенными взглядами мужчин она протянула листок исписанной стороной вверх.

Варгас живо выхватил бумажку и принялся рассматривать. Эзра с Саррагом тоже столь же живенько склонились у него над плечом, читая одновременно с францисканцем. Когда они закончили, недоверие на их лицах сменилось разочарованием.

— Вы говорили о разгадке! — воскликнул Сарраг. — И где же она? Я вижу лишь вымаранное слово внизу страницы.

— Это название города. Я его вымарала.

— Вымарали? Зачем?

— Чтобы предоставить вам выбор. Я знаю это название. Баруэль составил восемь Чертогов. У меня есть ответ на третий. Вам решать, оставите ли вы меня с вами до тех пор или нет. А потом, — Мануэла развела руками, — вам решать, принять или нет мою компанию до конца путешествия.

На троих мужчин словно рухнула чугунная плита. Повисло долгое молчание, потом Эзра пробормотал:

— Уже поздно. Утро вечера мудреней. Оставайтесь, сеньора. Завтра решим.

— Как вам угодно. Я пошла за покрывалом… — И решительно добавила: — Если кто-нибудь из вас окажется достаточно любезен, чтобы развести костер, буду ему очень признательна. Я замерзла.

ГЛАВА 14

Разум характеризуется бесконечной возможностью расчленять по произвольным законам и снова собирать по произвольной системе.

Бергсон. Творческая эволюция

Должно быть, она спятила. Во что она ввязалась? В какой лабиринт согласилась влезть? Пошла ли она на это ради дружбы? Увидела в этом способ выказать свою признательность королеве за милости, которых Изабелла удостоила ее брата? Из чувства долга? Из желания принять вызов? Из любви к Испании? Или же — Мануэла с трудом признавалась самой себе в такой возможности — потому, что до сего момента ее существование было таким унылым и никчемным? Скорее всего все это по совокупности и побудило ее сказать «да» Изабелле и Великому Инквизитору.

Закутавшись в покрывало, Мануэла не раскрывала глаз, чтобы насладиться одиночеством. Она чувствовала, как вокруг нее ночь неизбежно проигрывает сражение с наступающим утром. Вскоре солнце снова вступит в свои права над Сьеррой-Мореной. Как ни странно, Мануэла не испытывали ни страха, ни сомнений. Сейчас — не больше, чем вчера, когда пыталась убедить мужчин. Это она-то, которая вечно пребывает в сомнениях. Более того: лихорадочное состояние первых минут сменилось удивительным спокойствием вроде того, которое охватывает актера на сцене после первой произнесенной реплики. Как это объяснить? Ничто в жизни Мануэлы не могло подготовить ее к подобному испытанию. Детство было безоблачным и счастливым, она росла в тихом доме, где никогда ничего не происходило, разве что нечто вполне предсказуемое. Она никогда не сталкивалась с другой жизнью, кроме как в книгах. Так почему же? Откуда это наслаждение авантюрой — весьма опасной! — в которую она ввязалась? Должно быть, она просто-напросто впервые ощутила, что действительно живет.

В нескольких шагах от нее слышалось какое-то шевеление. Доносились тихие голоса.

Она выложила свой козырь. Либо ей удалось посеять сомнения в их умах, и в этом случае они будут вынуждены дать ей шанс, либо они укрепятся в своем решении, и тогда все, конец. В последнем случае не останется ничего другого, как поставить в известность о постигшей ее неудаче семерых фамильяров Инквизиции, которым Торквемада приказал охранять ее и следовать за ней, как тень. Семь вооруженных до зубов мужчин под командованием Гарсии Мендосы, типа с птичьей головой, который сейчас где-то затаился, чтобы выскочить по первому же ее сигналу.

Вчера нас пытались убить, устроив пожар в библиотеке монастыря, где мы все трое в тот момент находились. Вы, часом, никак не связаны с инициаторами этого поджога?

Мануэла с фамильярами были беспомощными свидетелями того пожара в библиотеке. И тоже задавались вопросом, почему он случился. Небрежность или поджог? Если второе, то последствия могли оказаться самыми драматичными, потому что если кто-то еще сидит на хвосте у этой троицы, то может в любой момент сорвать планы Великого Инквизитора.

Раввин… необычный человек. Интересно, это из-за весьма преклонного возраста, болезни, поразившей его пальцы, или вечно страдальческого вида? Мануэла вынуждена была признать, что есть в нем нечто притягательное. Араб же кажется вытесанным из глыбы гранита. Без изъянов. Должно быть, он относится к тем людям, которым не свойственны ни сожаления, ни душевные терзания.

И, наконец, францисканец. Он интриговал Мануэлу больше всех. Какова его роль во всем этом деле? Разве он не дитя Церкви и, как сама Мануэла, не обладает этой священной честью: быть католиком и чистокровным испанцем? И, однако, из всех троих именно он сильнее всех принял ее в штыки. Разве не он первым развенчал ее рассказ? И с каким цинизмом! Если он преследует те же цели, что и она, если он тоже здесь для того, чтобы разоблачить этот заговор, то не было бы умнее с его стороны держаться в тени? Нет, его поведению есть только одно-единственное объяснение: он самый опасный и решительный из всех.

Тут вдруг Мануэла поняла, что мужчины уже некоторое время молчат, и царит тишина. Она рискнула пошевелиться, открыла глаза и медленно села.

На маленьком коврике лицом к Мекке стоял на коленях босой шейх, упершись лбом в землю.

Справа от него, с кипой на голове и покрытыми чем-то вроде белой шелковой шали плечами, со странными повязками из черных, скрепленных черными же ремешками кожаных квадратиков на лбу и левой руке, раввин стоял, повернувшись в сторону Иерусалима.

А между ними — коленопреклоненный фра Варгас тихо бормотал молитву.

Эти три типа что, умалишенные?

На горизонте, еще темном, пробивались первые красноватые отблески рассвета, освещая склоны сьерры. Мужчины продолжали молиться до тех пор, пока последние ночные тени не рассеялись, и солнце целиком не восстало на небосводе.

Сарраг первым шагнул к Мануэле:

— Пошли! Мы уезжаем.

Она аж подскочила. Сердце отчаянно заколотилось.

— Без меня…

— Я сказал — мы уезжаем. Давайте! Скатывайте ваше покрывало!

— Шейх ибн Сарраг! — Мануэла вздернула подбородок. — Будьте любезны эдаким командным тоном разговаривать с вашими женами! — И в порыве гнева окликнула монаха: — Фра Варгас! Не соблаговолите ли объясниться?

— Шейх вам уже все сказал. Мы берем вас с собой.

— Насколько я понимаю, это констатация факта, а не объяснение!

— Да ладно вам, перестаньте дурочку валять! — раздраженно воскликнул францисканец. — Вы отлично понимаете, что у нас нет другого выхода, как взять вас с собой. Если есть хотя бы один шанс на миллион, что вы сказали правду, если Абен Баруэль действительно доверился вам, если и вправду передал вам этот пресловутый ключ от последней двери, то мы обречены терпеть ваше присутствие. — Он с горечью посмотрел на нее. — Если вы играете в шахматы, то это называется «пат».

— И что это значит?

— Позиция, когда король, хоть и не стоит под шахом, больше не может никуда двинуться, не попадая под удар. Такое объяснение вас устроит?

— Я вполне им удовлетворюсь, фра Варгас.

Когда она повернулась к нему спиной, он угрожающе добавил:

— Будьте все время начеку! В нашем случае этим королем можете оказаться вы. Вы утверждаете, что Баруэль доверил вам ответ на третий Чертог. Ради вашего же блага надеюсь, что ответ этот верный!

Она не проявила никаких эмоций.

— Посмотрим, фра Варгас. Разве будущее не в руке Божьей?

В процессе беседы Мануэла привычным жестом распустила черные волосы, густой волной покрывшие ее плечи.

Монах нахмурился, застигнутый врасплох этим довольно-таки неуместным жестом. Он окинул Мануэлу быстрым взглядом, затем направился к своей лошади.

Мануэла спокойно изучала пейзаж. Фамильяры должны быть где-то неподалеку. Она не могла их видеть, но чувствовала их присутствие. Ее распущенные волосы были заранее оговоренным сигналом, чтобы дать им понять, что все идет так, как предвидели Менендес с Торквемадой. Постояв еще некоторое время на виду, дабы у наблюдателей не осталось никаких сомнений, она тоже пошла к лошадям.

Теперь дело за ней. Все зависит от нее. Чем быстрей она выяснит, что затеяла эта троица, тем быстрей их швырнут туда, где им и место: за решетку.

Никогда солнечный свет не казался таким ярким.

Перед ними простиралась огромная равнина с редкими островками деревьев и кустарника. Справа, практически на пределе видимости, маячила мельница.

Эзра отстегнул от седла бурдюк и протянул скакавшей рядом с ним женщине. Она отпила большой глоток и вернула бурдюк владельцу.

— Благодарю вас. Из всех этих идальго вы самый галантный. Я очень вам признательна.

— О, тут нет моей заслуги. Это возраст, сеньора… Я на том отрезке жизни, когда предпочитаешь сглаживать углы. То, что обычно принимают за мудрость, — всего лишь усталость.

Улыбнувшись, Мануэла продолжила, стараясь говорить как можно естественней:

— Нынче утром вы позволили мне ехать с вами. Но ничего не сказали о том, куда мы едем. Не хотите мне поведать?

— Почему бы и нет? В Херес-де-лос-Кабальерос.

— Полагаю, вы решили направиться в этот город после того, как расшифровали то, что Баруэль назвал первым малым Чертогом.

— А как могло быть иначе?

Помолчав некоторое время, Мануэла, словно невзначай заметила:

— Столько перепутанной и мало кому доступной информации всего лишь ради того, чтобы указать один город…

Эзра одарил ее загадочной улыбкой и устремил взгляд на дорогу.

Совершенно очевидно, что больше ничего из него не вытянуть. Мануэла сочла более безопасным сменить тему.

— Я за вами наблюдала, пока вы молились. Для чего эти маленькие кожаные квадратики на лбу и на руке?

— Вас это действительно интересует?

— Конечно.

— Это тфиллин. «И повяжешь ты божественные слова на руку и будут они как украшение между твоих глаз». В каждом из этих квадратиков заключены четыре страницы из Торы, на которых они упоминаются.

— И вы должны носить их во время молитвы?

— Да. С момента религиозного совершеннолетия нам предписано регулярно надевать тфиллин во время утренней молитвы. В принципе мы должны носить их весь день. Но в нынешние непростые времена из осторожности…

— Признаюсь, что не очень поняла символику…

— Где вам понять? — снисходительно улыбнулся раввин. — Вы ведь христианка…

— Прежде всего я испанка, сеньор. — Мануэла произнесла это с гордостью, словно бросая вызов.

— Что ж, тфиллин — знак того, что мужчина направляет свое сердце, свои мысли и волю к Создателю в полной покорности. Потому-то их и надевают на левую руку — рядом с сердцем — и на лоб. С другой стороны, мидраш…

— Мидраш?

Раввин тихонько засмеялся в бороду.

— Я все время забываю о невежестве неверных. Мидраш — это раввинистическое толкование Торы. Его цель — толкование различных правовых аспектов или моральные наставления в виде рассказов, легенд или притчей.

— Трактовка закона?

— Если угодно. Поскольку он зачастую довольно эллиптический, то первые мудрецы пытались выйти за пределы буквального смысла текстов, чтобы выявить суть, подразумевающееся значение. К тому же мидраш не одна, а три. Древние мидрашим, промежуточные и поздние. Но не просите меня вдаваться в подробности. Это слишком скучно. Особенно если учесть, что помимо мидраш есть еще мишна, «устный закон», если угодно.

— Устный закон? — вытаращила глаза Мануэла. — Вы хотите сказать, закон из собственных уст Бога?

— В Книге Левит сказано: «Вот заповеди, которые заповедал Господь Моисею для сынов Израилевых на горе Синае». На самом деле это означает, что Создатель дал две Торы. Одну написанную, а одну — устную. Из чего вытекает, что писаного закона — как такового — недостаточно. Приведу пример. Возьмем стих, которым нам все время швыряют в лицо: душу за душу, око за око, зуб за зуб. Это писаный закон. Устный же закон гласит, что слова эти нельзя понимать буквально, потому что нельзя знать, будут ли последствия потери глаза одним человеком эквивалентны последствиям потери глаза другим человеком. Поэтому данный текст следует трактовать как аллюзию на денежную компенсацию: стоимость глаза за потерю глаза. Человек, нанесший рану, должен выплатить компенсацию. Единственный случай, когда закон «око за око» может применяться буквально, это убийство. Это единственный случай, когда наказание может быть таким же, как сам проступок. Вы уловили суть, сеньора?

Мануэла открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Варгас:

— Вас не особенно удивит, что я в этой области предпочитаю отношение Христа. — Дернув повод, он вынудил коня подъехать к раввину. — В его словах нет никакой двусмысленности:

«Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; И кто захочет судиться с тобою и взять твою рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся».

Разве это не совершенно очевидный язык любви и щедрости? Вы не можете отрицать, что у христианства всегда было это преимущество над иудаизмом: любовь и щедрость. А также терпимость.

Раввин обогнал монаха и поставил лошадь поперек дороги.

— Любовь и щедрость?

— А вы сомневаетесь? Сама жизнь Христа тому свидетельство. Не хочу вас оскорбить, но Его учение намного более милосердное, чем Ветхий Завет.

— Вы правы, фра Варгас, и вы забыли привести другие цитаты. Вот эти, примеру:

«Вы — свет мира. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного».

Или вот эти:

«Любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?»

Или:

«Не судите, да не судимы будете. Кто из вас без греха, первый брось в нее камень!»

Лицо старика стало ужасающе бледным. Он подчеркнуто театральным жестом воздел к небу руку.

— Слышите, брат Торквемада? И вы, братья инквизиторы? Вы — свет мира! Свет мира! Вы — любовь и щедрость! Позор мерзкому закону «око за око»! Многие вам лета, фра Торквемада, вам и вашим последователям! Многие лета… — Тяжело дыша, он продолжил: — Вы совершили самую чудовищную измену, совершили самое чудовищное святотатство всех времен и народов. У вас был пророк, был мессия… Во что вы превратили его учение? Он простил прелюбодейку. А вы ее побили камнями. Он доверил проститутке объявить о своем воскресении, том самом воскресении, что лежит в основе вашей веры. Вы же таких женщин презираете, если и вовсе не сжигаете на кострах. Он въехал в Иерусалим на осле, смиренно. А вы купаетесь в серебре и злате, а какая свита окружает его последователей! — Задрожавшим голосом он добавил: — Предположим, вы правы, фра Варгас. Предположим, мы, иудеи, исповедуем язычество, гнусное и недопустимое. Но у нас все же есть оправдание: мы все еще ждем нашего мессию. Тогда как вы, вы его видели во плоти. Ваш святой Фома даже коснулся его после воскресения. И этот мессия умер, чтобы искупить грехи всего человечества. Ну, так скажите мне: во что вы его превратили? Ответьте мне, фра Варгас!

Он резко развернул коня и, обогнав Саррага, помчался вперед в клубах пыли.

— Да он голову потерял, — с трудом выговорил ошарашенный Варгас.

— Вам следовало бы знать, что если смирение открывает врата рая, то унижение — врата ада, — сухо бросила Мануэла и умчалась вслед за раввином.

— Ну, дорогой мой, — произнес Сарраг, повернувшись в седле к монаху, — самое мягкое, что можно сказать о нашем еврейском друге, — он жутко обидчив.

Совершенно растерявшийся Варгас не нашел, что ответить. Отвернувшись, он уставился на горизонт. Шейх натянуто улыбнулся:

— Полагаю, в ваших глазах ислам стоит не больше завязки на сандалиях…

— Да ничего подобного! Если я произвел такое впечатление, то весьма сожалею.

— Как бы то ни было, мы можем думать все что нам угодно об иудеях — а я вовсе не питаю к ним любви, уж поверьте, — но одно мы должны за ними признать. В отличие от ваших попов и наших имамов я никогда не видел, чтобы хоть один раввин взял в руки оружие во имя Авраама или Адонаи, дабы принудить кого бы то ни было принять их веру. Они никогда не проливали крови во имя прозелитизма. Сомневаюсь, что крестоносцы или воины Аллаха могут сказать о себе такое…

Францисканец хранил молчание, погрузившись в мысли и глядя на вьющуюся перед ними дорогу, где впереди рядом с Эзрой скакала Мануэла. Весь остаток пути он так и не проронил ни единого слова вплоть до того момента, как вдалеке на склоне Сьерры-Морены показалось белое пятно, похожее на огромный снежный ком. И тогда Варгас сообщил:

— Херес-де-лос-Кабальерос…

Толедо, это же время

— Можете войти, фра Диас! — громко приказал Эрнандо де Талавера.

В комнате раздался скрип открывающейся двери, и на пороге возник мужчина лет сорока.

— Подойдите и сядьте.

Вошедший подчинился. Было в нем нечто странное, особенно в глазах. Голубые глаза Диаса были настолько светлыми, что казались слепыми.

— Все в порядке, — едва слышно проговорил он. — Наши люди их обнаружили. Думаю, в настоящий момент они уже неподалеку от Херес-де-лос-Кабальерос.

Исповедник королевы выглядел довольным.

— Значит, отец Альварес нам не солгал.

— А вы сомневались? — нахмурился Диас.

— И еще как! Для некоторых двуличие — вторая натура. И я сильно подозреваю, что фра Альварес из их числа. Видите ли, это сущий хамелеон. Я знаю, что в отличие от своего хозяина, Великого Инквизитора, он вполне способен служить и Богу, и государству. Государству и своим личным интересам. Ну и Богу. Именно поэтому я и настаивал, чтобы вы взяли на себя слежку за этими людьми. Вы отлично выполнили вашу работу. Теперь главное — не упускать их из виду.

— Можете на меня положиться, фра Талавера. Но все же учтите, что это не так просто. Прихвостни инквизитора следуют за ними, как тени. Мы сильно рискуем. Нас могут обнаружить в любой момент.

— Я в вас верю. У вас все получится. — Немного подумав, Талавера спросил: — Женщина… Она по-прежнему с ними?

Диас кивнул.

Взгляд Талаверы устремился в пространство. Он вспоминал тот день, когда Мануэла Виверо сидела с ним рядом во время аутодафе на площади Сокодовер. Он в жизни бы не подумал, что эта женщина, учитывая ее происхождение, окружение, да и сам факт, что она женщина, сможет внедриться к этим троим мужчинам. Ее храбрость достойна уважения.

Диас кашлянул, отвлекая Талаверу от воспоминаний.

— Мне нужно ехать в Саламанку, — снова заговорил исповедник королевы. — Ее Величество возложила на меня обязанность возглавить комиссию, которая там вскоре соберется. Я вас предупрежу в нужное время и сообщу, где вы сможете меня найти. Договорились?

— Безусловно. А теперь мне надо возвращаться. До Херес-де-лос-Кабальерос путь неблизкий.

Талавера разрешил ему удалиться.

Оставшись один, он, чуть сгорбившись, принялся вышагивать по комнате. В предрассветном освещении его лицо приобрело пепельный оттенок.

Перед его глазами как разъяренная молния промелькнуло строгое лицо Томаса Торквемады. И он поймал себя на том, что невольно сжимает кулаки. Торквемада со своей одержимостью. Торквемада со своей манией величия, своими перегибами во всем. Человек, пожираемый амбициями, одержимый жаждой оставить свое имя — любой ценой — в золотой книге Испании. Но больше всего раздражало — и что Талавера совершенно не переносил — его растущее влияние на королеву. Нужно как можно скорее положить этому конец. Этот мнимый заговор как раз предоставил желанную возможность. Если эти люди невиновны — а Талавера был в этом полностью убежден, — то Великий Инквизитор превратится в посмешище. А если виновны, то Талавера приложит все усилия, чтобы опередить Торквемаду. И в обоих случаях окажется в выигрыше. Это вопрос недель, если не дней.

Башни замка тамплиеров, расположенного на въезде в город, отбрасывали серые тени на церковь Санта-Марияде-ла-Энкарнасьон, воздвигнутую к востоку от рва.

По бастионам вышагивали стражи. Над замком реяла яркая орифламма. Чуть ниже замка перешеек образовывал мостик между двумя зелеными холмами. На вершине одного из них сверкал на солнце белизной домов город с шестью вратами. В небо возносились колокольни.

— Ну и что вы думаете? — поинтересовался Сарраг, развернувшись в седле. — Баруэль ничего не говорит о замке, а лишь о башне. Помните: На границе города, в сердце равнины Сеннаар возвышается кровавое строение. Значит, речь идет об одной из башен. Я насчитал шесть. И какая же из них, по-вашему, это самое кровавое строение?

— Единственный способ узнать — спросить, — ответил Варгас. — Подождите меня здесь.

Привстав в стременах, францисканец галопом поскакал ко входу в замок. Подъехав, он окликнул часового и о чем-то с ним быстро переговорил. Рядом с часовым появился еще один человек. Разговор возобновился. Наконец монах, кивком поблагодарив собеседников, развернулся в седле и жестом подозвал компаньонов.

— Ну? — вопросил Сарраг, остановив коня возле Варгаса.

— Разговор вышел кратким. В настоящий момент замок в порядке исключения находится в распоряжении коррехидора, на которого возложена оборона города. Прибытие графа де Гранина, в чье распоряжение отдан замок, ожидается к вечеру. А пока что мне удалось договориться, чтобы нам оказали любезность. Мы можем посетить башни, точнее, одну из них: Торре-Сангриента.

— Кровавая башня? — изумился Сарраг. — Растолкуйте нам!

— Знаете, как называется этот замок? — Варгас погладил висящий на шее маленький деревянный крестик. — Кабальерос Темплариос. Следовательно, я был прав, утверждая, что есть связь между Хирамом и тамплиерами. — Он посмотрел на Мануэлу. Уголок его губ иронически дрогнул. — Я позволил себе заявить капитану, что предки сеньоры Виверо были среди тамплиеров, павших здесь в сражении с маврами. И это место для нее много значит. Все, что она хочет, — это осмотреть его, пусть даже и наспех. — Он прикинулся виноватым. — Смею надеяться, вы не обидитесь на меня за эту небольшую ложь? В конце концов, раз вы с нами, то вполне естественно, что от вас должна быть польза, не так ли?

Мануэла молчала, думая, что будет первой аплодировать, когда этого ренегата закуют в железо.

— И знаете, что самое смешное? — продолжил Варгас. — Капитан мне ответил, что входить внутрь строжайше запрещено. Но в порядке исключения он позволит нам посетить одну из башен. И он добавил: «Самую символичную — Торре-Сангриента». — Рафаэль указал на вторую башню, ту, что возвышалась над северным крылом. — Вот она. Разве Баруэль не уточнил: На границе города, в сердце равнины Сеннаар, возвышается кровавое строение? Мы думали, что речь идет о здании, где произошла какая-то трагедия. Помните, ребе Эзра, вы сами сказали, что слово «кровавое» наводит на мысль, что это здание было свидетелем какой-то драмы? Кровавая башня.

— А капитан не объяснил, откуда взялось это название?

— Да. Именно в ней перебили тамплиеров, отказавшихся передать замок местным нобилям. Это случилось примерно в мае 1312 года.

— Тамплиеры, вырезанные нобилями? — переспросил араб. — А по какой причине? Я всегда думал, что рыцари сражались на вашей стороне, на стороне христианских королей Испании. Против нас, мавров.

— Верно. Но были и исключения. После роспуска ордена Венским собором в 1312 году было принято решение, что все имущество тамплиеров перейдет ордену госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского. Но вышло по-другому. В период анархии, наступившей после смерти Фердинанда IV, некоторые нобили, не имевшие ни малейшего представления о чести, решили наложить лапу на это самое имущество. И на данный замок в том числе. Тамплиеры были перебиты, когда пытались во исполнение решение Венского собора сохранить замок для передачи госпитальерам. Последние защитники укрылись в этой башне, на самом верху. Отсюда и название…

— Ну, вот и еще один отличный пример беззакония, характерный для рода человеческого! — иронично бросил Эзра. — Ну-с, за сим… Не отправиться ли нам наконец туда, чтобы выяснить, что же скрывается за таинственной цифрой «три»?

Охваченные охотничьим азартом, они не соизволили пригласить Мануэлу с собой.

Эзра плевался, кашлял, ругался и наконец шмякнулся мешком у каменного парапета.

— Больше никогда… — заикался он. — Никогда больше не пойду на такое… Вы считали? А я вот подсчитал… Двести семьдесят две ступеньки…

— Сами виноваты, — отрезал Варгас. — Никто не заставлял вас идти с нами.

— Он прав, — поддержал араб. — Чего вы испугались? — Он указал на окружавшую их пустоту. — Никаких потайных дверей… Никакой возможности уйти отсюда, кроме как спуститься тем же путем, которым поднимались. — Он подошел к парапету и чуть свесился. — Тут как минимум локтей сто высоты.

— И что, по-вашему, нам следует искать? — спросил монах. — Предмет? Письмо? Знак?

— Что толку задаваться вопросом? Давайте искать! Сарраг опустился на корточки и принялся изучать пол, медленно ведя ладонью по каменным плитам в поисках малейшей трещинки, утолщения или дырки.

Монах занялся тем же, но вдоль парапета, начав справа.

Эзра взял на себя левую сторону.

Мануэла уже некоторое время назад нагнала их, но они либо даже не заметили ее присутствия, либо — что вероятней — им было на это наплевать. Прислонившись к дверному косяку, молодая женщина с любопытством наблюдала за ними.

Время шло. В городе во всю мощь зазвонили колокола. Их звон возносился к небесам и разносился в теплом воздухе кривых улочек.

— Ничего! — ругнулся араб. — Ничего не нахожу!

— Если бы мы хотя бы знали, что ищем! — вскричал Эзра. И процитировал: — На границе города, в сердце равнины Сеннаар возвышается кровавое строение. Там вы найдете 3. В этих словах должна быть подсказка!

Мануэла, воспользовавшись моментом, шагнула к ним.

— Если позволите… Вы только что упомянули равнину Сеннаар?

— Верно…

— Сеннаар — это ведь то место, где строили Вавилонскую башню?

Мужчины уставились на нее во все глаза.

— Откуда вы знаете?

— Как всякая ревностная католичка, я читала Библию. Если память мне не изменяет, о Вавилонской башне рассказывается в Книге Бытия. Вот только главу не помню…

— Одиннадцатая, стих первый! — бросил Эзра.

— Мне кажется, что фраза совершенно очевидно намекает на что-то «недоступное».

— Что вы имеете в виду?

— Это ведь для того, чтобы наказать людей за нахальство, Господь смешал языки? «Вот, один народ, и один у всех язык; и вот, что они начали делать, и не отстанут они от того, что задумали сделать». И тогда Яхве решил, что язык одних станет недоступным для других. Что означает «недоступный»? Это понятие означает как «то, что нельзя взять», так и «то, что нельзя понять». Я не ошибаюсь?

— Нет. Что вы пытаетесь доказать?

— На самом деле я и сама не знаю… Когда вы говорили об Абене Баруэле, то сказали, что он очень скрупулезный человек, очень педантичный. И вот я подумала, что существует большая вероятность, что…

Физиономия Варгаса — бывшая до этого внимательной — потемнела.

— Мы теряем время! Вернемся к поискам.

— Погодите! — воскликнул Сарраг. — Послушайте меня. Быть может, сеньора и не ошибается. Подумайте. В нашем случае что «недоступно», кроме как искомое? Может подразумеваться, что это вне пределов досягаемости. И если это вне пределов досягаемости, то не может находиться здесь. — Он топнул по полу. — Здесь. В этом периметре.

— Вы заблуждаетесь! — воспротивился Рафаэль. — Баруэль ведь четко указал, что мы найдем искомое на самом верху кровавого строения, а не где-то еще!

— Я никогда и не предполагал иное. Но я повторяю…

— Сеньоры!

Голос Эзры прозвучал как удар хлыста. Спорщики обернулись.

С видом подростка, которому удалась шалость, раввин поднял вверх, как знамя победы, треугольник. Маленький бронзовый треугольник.

— Но… Но… где вы его нашли? — промямлил шейх. Эзра указал на наружную сторону парапета:

— Там. С невидимой стороны. Вне круга… в трещине. Достаточно было свеситься, чтобы достать. — Он заговорщически улыбнулся Мануэле: — Incomprehensibilis… Кажется, это так по-латыни?

ГЛАВА 15

Поистине, Гаутама, эта нить — ветер. Поистине, ветром, Гаутама, словно нитью связаны и этот мир, и тот мир, и все существа.

Яджнявалкьи Упанишады. III, 7, 2

Гитарист увлеченно играл, сидя в тенечке на табурете. Перебирая струны, он вынуждал инструмент то вздыхать, то плакать. За соседним столиком человек неопределенных лет сидел перед кувшином вина. Сарраг подумал, что этот тип — весьма занятный персонаж. Темные глазки под низким скошенным лбом, пересеченным длинным шрамом. Прямо птичья какая-то голова.

Из всех попавшихся им по дороге постоялых дворов этот — наверняка самый жалкий. Освещенное умирающим огнем помещение представляло собой каморку. Стены покрыты известкой, вместо столов табуреты, деревянные скамьи… Над круглой кормушкой, битком набитой сеном, склонились три упитанных мула. Там и тут висели разные предметы: амфоры с длинным горлышком, бурдюки, и над всем витал запах терпкого вина.

Сарраг, глядя на поданный ему утопающий в коричневатом масле омлет, скорчил рожу.

— Определенно, Реконкиста или нет, харчевни в этой стране всегда одинаковы: место, где желудок неизбежно обречен на несварение, если не приносить с собой собственную еду. Ах! Где те блюда, с любовью приготовленные моими женами…

— Все же есть и плюс, — заметил Эзра. — Нынешнюю ночь мы проведем в постелях.

— И вы называете это постелью? — фыркнул шейх. — Скорее тюфяки. А эти комнаты для постояльцев! Провалившийся пол, под которым курятник, окно, ставни которого стучат и их невозможно закрыть, по ногам тянет, а вместо колыбельной — куриное квохтанье.

— Перестаньте ныть, Сарраг. Нам еще повезло, что свободных комнат оказалось две. Иначе, — раввин обвел рукой зал, — нам пришлосьбы лечь здесь, на камнях, подложив под голову ладони вместо подушки. Не думаю, что вам бы это пришлось по вкусу, сеньора, — обратился он к Мануэле.

— Если бы я начала обращать внимание на все неудобства и тяготы этой поездки, то повернула бы назад. — Она указала на лежавший на табурете треугольник. — Мне бы не хотелось… — Мануэла осеклась. На мгновение ее взгляд встретился с глазами человека с птичьей головой. Какая неосторожность! Она отвела взгляд, моля Бога, чтобы никто не заметил ее волнения.

— Вы говорили, сеньора?.. — переспросил Сарраг. Мануэла усилием воли вернулась к беседе:

— Мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось впечатление, будто я вмешиваюсь в ваши дела, но нашли ли вы объяснение этому найденному в башне треугольнику? — Она недоуменно нахмурилась.

— Лично я вижу лишь обычный равносторонний треугольник: три стороны, три вершины. Наверное, вам это неизвестно, но в иудейском учении равносторонний треугольник символизирует Вечного. Посмотрите, из чего состоит печать Соломона… — Раввин наклонился и, сдвинув камни, нарисовал на песке:

— Опять! — проворчал шейх. — Еще в Гранаде, когда мы только познакомились, вы уже тогда утверждали; шестерка может представлять собой в графической символике шесть равносторонних треугольников, вписанных в невидимую окружность. А потом, буквально несколько дней спустя, в Ла-Рабиде, когда мы говорили о Да'ва, вы принялись рассказывать об Абулафие и о значении букв тетраграмматона. Вы накарябали, — тут шейх нарочно залопотал, — шесть равносторонних треугольников, вписанных в невидимую окружность.

Варгас схватил треугольник и повертел в руках.

— А меня этот предмет наводит на мысль о тройной смерти Хирама…

Араб откусил кусок черного хлеба. Его взгляд непроизвольно обратился на человека с птичьей головой. Тот вроде бы дремал, сложив руки на груди.

— Все эти умозаключения по-прежнему не говорят нам, почему Баруэль счел нужным заставлять нас пересекать Эстремадуру ради этого треугольника.

Они замолчали, погрузившись каждый в свои мысли.

Мануэла воспользовалась этим, чтобы отыскать взглядом Мендосу. Но тот исчез. Она пообещала себе, что при первой же возможности устроит ему выволочку за неосмотрительность.

Мысленно она прокручивала разговор мужчин: тамплиеры, кровавая башня, печать Соломона, бронзовый треугольник. К чему вся эта абракадабра? Сколько она ни ломала себе голову, никак не могла уловить смысл этого таинственного заговора. Что скрывается за всеми этими перемещениями?

Ее внимание привлекло движение возле стойки. К гитаристу подошла жена трактирщика. Толстая, широкобедрая, с огромными темными бархатными глазами и кожей цвета сепии, обычной у гитан. Голову ее украшал перевитый красной лентой обруч. Платье обтягивало объемистый бюст, расширяясь книзу ворохом юбок до щиколоток длиной. Она заговорщически переглянулась с музыкантом, который выдал резкий короткий аккорд. И тогда женщина начала танец. Сперва это было лишь монотонное раскачивание, медленное топтание, слабое движение бедер. Но вскоре ее тело, приближавшееся к пятидесяти годам, словно утратило возраст. Выпрямившись и подняв над головой руки, она медленно кружилась вокруг своей оси.

Тут, словно дождавшись этого момента, поднялся мужчина с загорелым морщинистым лицом. Он приблизился к танцовщице, чуть выдвинув вперед грудь, чем-то похожий на кентавра. Он пробормотал что-то поощрительное, и женщина ответила колыханием бедер. Все ускорилось. Мужчина хлопнул в ладоши. И начал похлопывать в определенном четком ритме, и с каждым хлопком танцовщица двигалась все быстрей. От нее вдруг пошла чувственная жаркая волна, а ноги стучали и стучали по полу. Грудь вперед, голова откинута назад — она напоминала фигуру на носу рассекающего волны корабля. Она была сам танец. Танцовщица завелась, все время наращивая темп, влекомая страстью, пределы которой знала лишь она.

Мануэла пожирала сцену глазами. Щеки ее раскраснелись, напряжение преобразило черты. Чувственность, страсть, жизнь, смерть, ненависть и любовь: ее лицо отображало все существующие в мире чувства.

Сидевший рядом Рафаэль Варгас наблюдал за ней. Каким-то образом метаморфоза молодой женщины пробудила в нем странное волнение. Она до такой степени оживила прежние воспоминания, эмоции, которые францисканец считал давно умершими, что он лишь огромным усилием воли оторвал от нее взгляд.

А Сарраг тем временем тихим, почти плачущим голосом затянул мелодию, где говорилось об изгнании, смерти какого-то султана и любви. Его пение смешивалось со звуками гитары, движением танцоров, и нельзя было сказать, кто из троих подстегивал другого.

Когда снова воцарилась тишина, то показалось, что жасмин, мирт и амбра сменили кислый запах, отравлявший до этого воздух постоялого двора. Даже не закрывая глаза, можно было увидеть Сад Львов Альгамбры, фонтан, аркады и крошечный садик Линдарахи с розами, лимонником и изумрудной листвой.

— А я и не подозревал в вас талант певца, шейх ибн Сарраг! — воскликнул Эзра. — Что это вы напевали?

— Катрены, приписываемые Мукаддаму ибн Муафе. Поэту, прозванному слепцом из Кабры.

— Великолепно. Я частенько спрашивал себя, не является ли музыка — если бы не придумали языки — средством общения душ. Как вам кажется?

Вопрос был адресован Варгасу.

Тот, с раскрасневшимися щеками, глухо ответил:

— Безусловно.

Эзра взял треугольник и прижал к щеке.

— А вы заметили, что он бронзовый…

— Знаю я, что вы сейчас скажете, — опередил его араб. — Бронза — это сплав серебра, меди и олова.

— Это куда больше, чем просто сплав. Будучи результатом слияния противоположностей, он, возможно, представляет собой вот что: три металла, три человека, между которыми нет ничего общего. Еще один намек Баруэля. И еще мне припоминается стих из Чисел. «И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея…»

— Перестаньте, прошу вас, перечислять свойства этого металла, и давайте лучше постараемся понять, к чему он нам.

— По-моему, это пустая трата времени, — отрезал Варгас. — Сперва нам нужно расшифровать продолжение криптограммы, чтобы выяснить, куда ехать дальше. И тогда мы, быть может, найдем сведения о треугольнике. Он совершенно очевидно связан со Скрижа… — Он осекся. Его взгляд встретился с взглядом Мануэлы. Та казалась погруженной в свои мысли. И тогда францисканец быстро предложил: — Пошли отсюда. Куда-нибудь в спокойное место, более подходящее для изучения следующего Чертога. Предлагаю нашу комнату.

— А почему не здесь? — изумился Эзра. Варгас сердито глянул на него:

— Вы совершенно перестали соображать! — Он кивнул на Мануэлу. — Мы ничего о ней не знаем! Признаю, что мы вынуждены еще некоторое время терпеть ее рядом с нами. Но совершенно не вижу причины посвящать ее в нашу работу!

Раввин собрался возразить, но вмешалась Мануэла:

— Не волнуйтесь, падре. Я вовсе не собираюсь разнюхивать ваши секреты. До завтра, сеньоры…

Не удостоив Варгаса взглядом, она направилась к лестнице.

— Странно, — подумал вслух раввин. — Один иудей, один мусульманин и двое христиан. И вот эти двое, которые, по идее, должны встать спина к спине против остальных, цепляют друг друга с поразительной яростью. Удивительно…

Постоялый двор начал погружаться во тьму, и уже зажгли первые свечи.

Араб, прилегший на шерстяном покрывале более чем сомнительного вида, еще раз посмотрел на исчерканный заметками листок.

— Касерес! Впервые Баруэль оказался столь любезен, сразу указывая нам следующий пункт назначения. — Он поднял глаза к небу. — Да хранит тебя Всевышний, Абен!

Положив листок на пол, он еще раз просмотрел восстановленный текст.

ВТОРОЙ МАЛЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е. в царствии своем.

Имя есть 6.

К чему говорить то, что Отроку уже известно?

Сыны человеческие ждали часа. Аллах сдержит обещание. За крепостными стенами бежит дорога, ведущая в Джабал-эль-Нур. Там, в каменном чреве, вы увидите тех, кто поклоняется в небесах и на земле: солнце, луна, небесные светила, твердыни гор, деревья, звери. Когда прибудете туда, секите руку вору и воровке. Когда они станут красными, как пурпур, станут как шерсть.

Пусть сопровождает вас удод.

Повернувшись к монаху, он уважительно поклонился.

— Примите благодарность, фра Варгас. Это ваша заслуга.

— Моей заслуги в том нет. Все содержится в этой фразе: К чему говорить то, что Отроку уже известно? А что я «уже» знаю? Помните фразу: я знал лишь одного ангела? Баруэль знал о связи моей семьи и меня самого с тамплиерами и орденом Сантьяго-де-ла-Эспада. Когда мы познакомились, я вам сообщил, в каком городе зародился этот орден. У Баруэля не было ни малейших сомнений, что я сразу уловлю связь.

— Во всяком случае, мы проделали изрядный путь, — заметил раввин.

Он взял листок.

— Мы изучили настолько глубоко, насколько возможно, каждую часть. И знаем, на что они намекают. Ключевое слово, бесспорно, «Джабал-эль-Нур», известная также как гора Света или гора Хира. Согласно нашему другу Саррагу, на этой горе, расположенной в окрестностях Мекки, находится пещера, куда удалялся Пророк, чтобы предаться размышлениям. Отсюда вытекает, что в окрестностях города — или, воспользовавшись словами Баруэля, «за крепостными стенами» — мы найдем возвышенность, холм или гору, как-то связанную с этой Джабал-эль-Нур. У кого-нибудь есть возражения?

Араб с францисканцем покачали головами. Эзра подавил зевок.

— В таком случае я ложусь спать. — Укладываясь на тюфяке, он добавил: — Позволите мне маленькое замечание, фра Варгас?

— Конечно.

— Мне кажется, вы слишком суровы с сеньорой Виверо. На этом раввин повернулся на бок и закрыл глаза.

— Я вам говорила и повторяю — больше всех меня остерегается монах, — сухо оборвала Мануэла мужчину с птичьей головой.

— Представитель Церкви? Христианин остерегается христианки? В это трудно поверить. — Он провел рукой по морщинистому лбу и задумчиво произнес: — Возможно, он в чем-то себя упрекает. — И без перехода спросил: — Вы по-прежнему не знаете, что затевают эти типы?

— Пока что все слишком запутанно, — вынуждена была признаться в своем бессилии Мануэла. — Я слышала какие-то обрывки, но ничего особо интересного.

— Ладно, — вздохнул Мендоса. — Ничего другого не остается, как следовать за вами по пятам. Только не забывайте, донья Мануэла: как только у вас появится хоть малейшая информация…

— Да, Мендоса, знаю… Сообщу. И вот что: прекратите «светиться». Они ведь не слепые, как вам известно.

Фамильяр промолчал. Он терпеть не мог безапелляционный тон, каким разговаривала эта женщина. Будь его воля, он бы ей доходчиво объяснил, что она всего лишь слуга Церкви. И ничего больше. Но сейчас не время и не место. Быть может, позже… Позже…

ГЛАВА 16

Святой Иаков, спаси Испанию!

Сервантес. Дон-Кихот

В свете полуденного солнца город рыцарей казался сошедшим со страниц книги миниатюр. Яркое освещение подчеркивало охру камней и серый окрас мощеных улиц. От Арко-де-ла-Эстрелла до Арко-дель-Кристо лазоревый цвет растворялся в сплетении перерезанных лестницами улочек.

Тень одной из могучих башен нависала над мостовой, заканчиваясь у порога аристократического жилища. В центре площади журчал мраморный фонтан. Около него четверо всадников и спешились. Араб с евреем плюхнулись на ступеньки возле фонтана. Монах, прислонившись к парапету, изучал окружающий пейзаж. Неподалеку от него Мануэла, перегнувшись через край фонтана, с наслаждением брызгала водой на шею и руки. Когда она выпрямилась, капельки воды сверкали на ее коже, как крошечные светлячки. Она завязала волосы в узел, открыв лицо теплому ветерку. Было видно, как на обнаженной шее бьется пульс. Несколько капелек воды стекали вниз под слегка расстегнутый ворот платья. В этот миг она была невероятно красива. Красива, как может быть красива нежность или взаимная любовь. Возможно, сравнение чересчур сильное, но именно оно пришло Варгасу в голову. Францисканец еще некоторое время понаблюдал за молодой женщиной, сушившей платочком глаза, и решительно направился к арабу. Хватит пялиться на эту женщину.

— Ну? Местный пейзаж не навел вас ни на какие мысли?

— На данный момент я не вижу ни Джабал-эль-Нур, ни детей человеческих, ожидающих Страшного Суда, ни павших ниц, не говоря уже о воре с воровкой. Да и удода я что-то тоже не наблюдаю. — Шейх тоже погрузил руки в воду фонтана.

— Предлагаю отправиться на поиски подсказки, — сказал Варгас.

— И куда же вы намерены идти? — поинтересовался раввин.

— Куда глаза глядят. Мы наверняка обнаружим какой-нибудь знак, который подскажет нам дорогу.

— Делайте что хотите. Лично я спекся. И подожду вас внутри. — Он указал на церковь. — Мне нужно охладиться.

Сарраг, умывавшийся в фонтане, изумленно выпрямился.

— Вы серьезно?

— Весьма.

— Вы? В церкви?

— Я, в церкви, — повторил Эзра, — да еще и в субботу, день шаббат. Неужели дом вашего бога откажет спасающемуся от жары раввину в том, что дарует спасающимся от правосудия преступникам?

И Эзра широким шагом направился к церкви.

— Н-да, — заметил Сарраг специально для Варгаса, — этот еврей не устает вас подначивать.

Варгас огорченно вздохнул.

— Вы идете?

Араб кивнул и спросил Мануэлу:

— А вы, сеньора?

Но молодая женщина отклонила предложение.

— Я выдохлась и останусь здесь. Присмотрю за лошадьми.

— Как вам угодно, — произнес шейх и последовал за монахом.

Усевшись в тенечке у входа в церковь, Мануэла подтянула колени к груди и закрыла глаза. Она чувствовала себя опустошенной. На смену эйфории пришла физическая и моральная усталость. Мануэла, всю жизнь старавшаяся выглядеть безукоризненно, ощущала, что превращается в сущую замарашку. Из одежды у нее с собой было лишь три скромных наряда, мантилья и две пары ботинок.

Она ничего не понимала во всей этой истории. Ни один из этих мужчин не производил впечатления заговорщика, одержимого идеей уничтожить Испанию или христианство. Ни разу за все время она не слышала от них ни малейшего намека на это, ни какой-либо завуалированной угрозы. Но, быть может, это просто видимость?

Единственный намек, да и то весьма эфемерный, — упоминание Варгасом тогда на постоялом дворе какой-то скрижали… Его слова не ускользнули от внимания Мануэлы. Он сказал, изучая треугольник: «Этот предмет наверняка связан со скри…» Скри… Скрижаль? Что еще за скрижаль? Почему, едва эти слова соскользнули с его губ, он явственно смутился? Словно невольно выдал какие-то важные сведения. Ей просто необходимо разузнать побольше.

Внезапно ее внимание привлек стук копыт. Она открыла глаза. На площадь выехали вооруженные всадники. В первый момент Мануэла подумала, что это члены Святой Германдады разыскивают преступника. Кавалеристы спешились, о чем-то переговариваясь между собой, потом один из них быстро зашагал в церковь.

Заинтригованная Мануэла встала и, сама толком не понимая почему, вдруг встревожилась. Время шло. Всадники, не вынимая мечей из ножен, отошли на несколько шагов. На безопасном расстоянии от них начали собираться любопытные. Заржала лошадь. Раздался смех. Из церкви появился зашедший туда несколькими минутами ранее всадник. И не один. Рядом с ним шагал Эзра. Мануэла собралась кинуться к ним, но в последний момент внутренний голос подсказал ей не высовываться. К тому же раввин вовсе не казался слишком взволнованным. Он вполне спокойно беседовал с кавалеристом, и Мануэле даже показалось, что он улыбается. Но позже, когда всадники уведут его с собой, она поймет — то была не улыбка, а выражение удрученной покорности. Внезапно кто-то резко схватил раввина и скрутил ему руки. Всадники вскочили в седла, кроме трех, окруживших Эзру. К первым зрителям присоединилась целая толпа. Тут и там раздавались комментарии. Может, ей это показалось, или кто-то действительно выкрикнул: «Святотатцы! Марраны!»

Мануэла пришла в ужас. Эзру только что арестовали, и весьма вероятно, фамильяры Инквизиции. Но с чего вдруг Святая Инквизиция решила вмешаться? Или посланец Торквемады решил действовать по своему усмотрению? Но это просто немыслимо!

Самуэля схватили за руки и поволокли по улочкам.

Мануэла решила, что ей не остается ничего другого, как проследовать за ними в надежде повстречать Саррага или Варгаса.

Толпа рассосалась. За кавалькадой следовала одна лишь Мануэла. Улочки местами были такими узкими, что туда даже не проникали солнечные лучи. Мостовую, ведшую бог знает куда, пересекали лестницы. Они двигались мимо домов из серого камня, под испуганными или осуждающими взглядами обитателей. Появилась площадь. И дворец. Процессия его миновала. Проходя мимо массивных дубовых ворот, Мануэла мельком увидела вырезанную над ними надпись: «Здесь Гольфины ожидают Божьего суда». Преследуемая ею четверка свернула за угол. Там возвышалось огромное здание, подавляя своими размерами все окружающее. У решетки стояла стража, а за воротами виднелся маленький пустой дворик. Военные остановились, и Мануэла увидела, как один из них достал из кармана колпак. Эзра отшатнулся. Но колпак все равно напялили ему на голову и натянули до самой шеи. Если прежде у Мануэлы и имелись какие-то сомнения, это действие поставило окончательную точку: Эзру собирались посадить в тюрьму. Закрыв лицо раввина от посторонних глаз, стражники следовали одному из самый строгих правил Инквизиции: анонимность обвиняемого должна строго соблюдаться. Причем отнюдь не из гуманных соображений, а потому что нельзя было допустить, чтобы другие заключенные могли опознать вновь прибывшего, и наоборот. Секретность во всем — основное правило Святой Инквизиции.

Решетка отодвинулась, и фигура раввина исчезла за ней, растворившись во тьме.

Да что происходит?! Неужели Эзра, находясь в церкви, совершил какое-то святотатство? Нет. Только не он. Мануэле часто доводилось слышать, что обращенные евреи неподобающе ведут себя в церквах. Например, Хуан дель Рио, проповедовавший иудаизм у алтаря, или тот иеронимит, использовавший исповедальню в тех же целях. Или тот приор, Гарсия Сапата, во время мессы вместо Священного Писания произносивший богохульные слова. Но Самуэль Эзра на подобное не способен. В этом Мануэла была совершенно уверена.

Ее плеча коснулась чья-то рука.

— Донья Виверо…

Обернувшись, она узнала человека с птичьим лицом. Фамильяр прижал палец к губам и жестом пригласил ее следовать за ним. Свернув в первую же попавшуюся улочку, он скользнул в затененный уголок.

— Идите сюда, — прошептал он. — Не стойте на виду, нас могут заметить.

— Вы в курсе? — спросила Мануэла. — Раввина только что…

— Да, знаю. Мы все видели. Но мы тут ни при чем. Это инициатива властей округа Касерес.

— Но это невероятно! Арест средь бела дня? По какому обвинению?

— Я знаю не больше вашего. И также понятия не имею, заведено ли дело. Вам ведь наверняка известно, что мы очень тщательно готовим материалы следствия и никогда никого не арестовываем наобум. Всякому задержанию предшествует тщательное предварительное расследование. Иначе во что бы превратилось правосудие?

Гарсия Мендоса излагал как могильщик при виде заполненного могильного рва.

— Как бы то ни было, мы скоро все узнаем. У меня есть подписанная лично Великим Инквизитором бумага, которая позволит мне получить доступ к материалам дела. А пока разыщите ваших друзей. Я постараюсь держать вас в курсе дела.

— Не знаю, как вы собираетесь решать эту проблему, но учтите следующее: если хоть один из этих троих выпадет, весь план фра Торквемады полетит в тартарары.

Гарсия нервно закусил губу. В тоне женщины слышалось куда больше, чем простое предостережение. Речь шла о его, Гарсии, будущем в Святой Инквизиции. Однако он ограничился лишь словами:

— Расходимся. Здесь слишком опасно.

Увидев, как Мануэла выходит на площадь, Сарраг с Варгасом устремились к ней.

— Куда вы запропастились? — сердито вопросил монах. Не успела она ответить, как он сообщил:

— Эзру схватила Инквизиция!

Сказано это было резким тоном, и Мануэла явственно расслышала подозрительные нотки.

— Я в курсе. Они недавно пришли за ним.

— В церковь?! Они посмели?

— Нет. Один из них сходил за ним. Думаю, он назвал какой-то достаточно веский предлог, чтобы Эзра спокойно вышел вместе с ним. А потом они связали ему руки и уволокли в тюрьму.

— Но почему? — спросил Сарраг. — Он что, сказал или сделал что-то некорректное?

— Мне такая мысль тоже приходила в голову. Но неужели вы серьезно думаете, что Эзра способен на такую глупость?

Араб скорчил мину, подразумевавшую «а кто его знает?». Варгас пристально смотрел на молодую женщину.

— Сеньора, — медленно проговорил он, — вы точно не имеете к этому отношения?

— Вы подозреваете меня в том, что это я виновата в аресте Эзры?

— Ничего я не подозреваю, а просто задаюсь вопросом, вот и все!

— Задаетесь вопросом, фра Варгас? — Резкость тона задела ее за живое. — А почему, смею спросить? Что дает вам право думать, будто я способна на подобное?

— Ваше внезапное появление, множество вопросов, оставшихся без ответа. Правду знаете только вы, сеньора.

И тут Мануэла взорвалась:

— Не знаю, что у вас на душе, фра Рафаэль, но то, что там находится, должно быть, весьма горькое! С самого первого мгновения нашей с вами встречи вы стараетесь запятнать то, чем я являюсь! Нет, — она выбросила вперед руку, словно отодвигая нечто невидимое, — я не имею в виду то, что вынуждает нас держаться вместе. То, что вы стараетесь запачкать, — это моя женская сущность. Именно тот факт, что я женщина, выводит вас из себя, фра Варгас!

Он разразился смехом, и было непонятно, проявление ли это искреннего веселья или способ защиты.

Но Мануэла, не желая давать ему спуску, продолжала наступать:

— Это ваши прошлые страдания сделали вас таким недоверчивым по отношению к женщинам? Одна из них так сильно ранила ваше сердце и отравила ваши воспоминания?

Она попала в яблочко. От лица Рафаэля отхлынула кровь, и появилось выражение такого невыносимого страдания, что Мануэла тут же пожалела о своих словах.

Ничего не ответив, он молча отступил.

Сарраг решил положить конец их стычке.

— Человеку грозит смертельная опасность, — серьезно проговорил он. — А без него нашему путешествию конец.

— Бог не допустит, чтобы мы потерпели поражение! — Варгас, овладев собой, высказался с неожиданным жаром.

— Иншалла, — буркнул Сарраг. — Но что нам делать? Взять штурмом тюрьму? Пойти и попросить за Эзру? Но кого? Вам не хуже меня известно, что, как только человек попадает в застенки Инквизиции, занавес падает, и у него больше нет никакой связи с внешним миром. — И обреченно добавил: — Раввину придется подчиниться.

— Что вы хотите сказать? — вопросила Мануэла.

— Нужно, чтобы он передал нам недостающие Чертоги. Если он откажется, то это будет оскорблением памяти Абена Баруэля.

— Предположим, он согласится — в чем лично я сильно сомневаюсь, — и как мы их заберем? — заметил монах. — Вы же сами только что сказали: попав в застенок, обвиняемый оказывается в полной изоляции.

— Понятия не имею. Придется отыскать способ.

— Быть может, завтра утром я смогла бы выдать себя за дочь Эзры, и кто знает… — рискнула высказаться Мануэла.

— Даже не думайте, — отрезал Варгас. — Это все равно что пытаться руками срыть гору.

Шейх плюхнулся у фонтана.

— Какая потеря! Теперь мы никогда не узнаем… Тысячи лет человек ищет доказательство, неопровержимое свидетельство…

— Замолчите! — оборвал его Варгас.

Сарраг уставился на него, шокированный резкостью монаха.

— Да что это с вами? Я…

— Замолчите, я сказал! Сейчас не время и не место выкладывать душу! Невесть кто может нас услышать!

Мануэла шагнула к ним. На ее виске билась жилка.

— Этот самый «невесть кто» — это я, шейх Сарраг. Вам действительно лучше замолчать. Иначе я могу приказать вас арестовать, как приказала арестовать Самуэля Эзру.

Никакой реакции не последовало. Паривший над ними в небе орел развернулся и полетел к башне.

— Сеньора, — промолвил наконец Сарраг, — вы предложили выдать себя за дочь Эзры. Шанс, что вам позволят с ним увидеться, практически равен нулю, тем не менее, я считаю, что попытаться стоит. Если же, как я, увы, подозреваю, вам откажут, нам останется лишь бросить нашу затею и вернуться по домам.

Теперь, подумала Мануэла, наша дальнейшая участь в руках человека с птичьей головой…

ГЛАВА 17

«Отмщение! Смерть! — вскричал гигант Ростабат. — Нас сотня против одного! Прикончим нечестивца!»

В. Гюго. Легенды веков. Маленький король Галисии.

Сидя на пахнущем пылью тюфяке, шейх потер глаза. Затем сложил листок, на котором начеркал ряд заметок, и положил рядом с собой. Справа от него Рафаэль, прислонившись к стене и заложив руки за голову, задумчиво уставился в потолок.

— У сеньоры есть шанс на успех? — спросил Сарраг. Монах скептически поморщился.

— По-моему, все будет зависеть от того, какого рода заключению подвергли раввина. У Инквизиции в одном и том же здании есть три вида застенков: так называемые фамильяров, где оказываются только за мелкие проступки, средняя тюрьма, менее суровая, чем третья, тайная, отведенная исключительно для еретиков. Если Эзра в тайной — а все указывает на то, что так оно и есть, — то ему запрещены всякие сношения с внешним миром.

— Вы думаете, его подвергнут пыткам?

— Тут тоже ничего конкретного сказать нельзя. Все зависит от того, в чем его обвиняют. Нам неизвестно, идет ли речь о подозрении или о доказанном факте. Но точно одно: если Эзра откажется признаться в своем проступке — в чем бы он ни заключался, — то его наверняка подвергнут допросу, поскольку Совет считает, что применение пытки в отношении упорствующего и закосневшего в своих грехах еретика дает оному последний шанс молить о милосердии.

— Но бедняге семьдесят лет! Ведь не станут же они подвергать такому испытанию старика?!

— Возраст может сыграть ему на руку. Как болезнь, сумасшествие и беременность, солидный возраст входит в список исключений. Но решение, тем не менее, зависит от инквизиторов. Короче, единственный для него способ избежать лишних страданий — признаться во всем.

Сарраг нервно потеребил бороду.

— На его месте я бы признался в чем угодно! В воровстве, убийстве, богохульстве! Мне доводилось слышать, что пытки просто жуткие! Один врач в Гранаде поведал мне кое-какие подробности. И, помимо всего прочего, рассказал об «итальянской мечте». Вы ведь знаете, что скрывается за столь поэтическим названием?

— Смутно. Полагаю, что это нечто сходное с «испанской мечтой».

— «Итальянская мечта» — это когда жертву засовывают в ящик, полностью утыканный острыми штырями, и держат там часами в полной неподвижности, потому что при малейшем движении напарываешься на острие. Заметьте, что если сравнить эту пытку с прикладыванием раскаленного железа к мошонке, то это действительно мечта.

— Мне жаль вас разочаровывать, но не используют ни огня, ни раскаленного железа, — ответил Варгас. — Лишь вода и веревки, а также, при крайней необходимости, дыба. Не так давно я обнаружил в библиотеке Ла-Рабиды трактат на тринадцати страницах, где четко определены способы пытки.

— Учебник начинающего палача, — саркастически хмыкнул Сарраг.

— Из того, что я вычитал, следует, что пытке подвергаются исключительно конечности обвиняемого. Жертву крепко привязывают к стене специальной сбруей, сдавливающей грудь и ребра, которые вроде бы больше чувствительны к боли. Руки…

— На этом закончим, ладно? Я представил себе Эзру в таком виде, и мне стало дурно. Мы с вами упоминали возможность, что он довольно быстро взмолится о милосердии. Если так оно и будет, то что тогда?

— Если инквизиторов его признание удовлетворит, они могут приговорить его к покаянию, и это значительное послабление по сравнению с прежними инструкциями, согласно которым тот, кто сознался под пыткой, все равно считается упорствующим еретиком и подлежит передаче светским властям. Но, как бы то ни было, я вам уже говорил, что, пока мы не будем знать, в чем его в точности обвиняют, мы можем лишь предполагать.

Шейх поднялся, одетый лишь в перепоясанную льняную рубаху, подчеркивающую его немалое брюхо, и обтягивающие подштанники до колен. Из кожаной сумки он достал сложенное вчетверо облачение и натянул на себя. Впервые за все время он сменил бурнус на джуббу — шелковый балахон с широкими рукавами. Затем он взял полотнище, обмотал вокруг плеча и водрузил на голову тюбетейку из пурпурной шерсти.

— Вам повезло, что вы можете менять наряд, — улыбнулся Рафаэль. — А мой облик от смены одной сутаны на другую вовсе не меняется.

— Расстаться с этим облачением вы можете в любой момент, фра Варгас.

— И покинуть орден? Это слишком большая цена за франтовство.

Шейх состроил хитрую мину.

— Оно никогда не бывает излишним, если хочешь завоевать любовь красивой женщины.

— О чем это вы?

— Да ладно вам, не изображайте невинность! Или вы действительно считаете, что я ничего не замечаю? Вчера вечером я видел, как возле фонтана вы пожирали глазами сеньору Виверо.

Физиономия Варгаса являла собой воплощение досады.

— Вы несете ерунду, — проговорил он, быстро поднявшись. — К тому же — чего вы, судя по всему, не понимаете — эта женщина опасна.

И в свою очередь начал одеваться.

Он тоже был в простых подштанниках и рубахе, но на этом его сходство с арабом и заканчивалось. Молодая и пропорциональная фигура францисканца с хорошо развитой мускулатурой не имела ничего общего с дородным и пузатым обликом его компаньона. Должно быть, шейх тоже это заметил, потому что подошел к монаху поближе.

— Да посмотрите вы на себя и гляньте на меня! Ах! Мне бы ваши годы и вашу стать! Какая потеря… такой красивый молодой человек обречен провести остаток жизни в царстве целомудрия!

— Просто у нас с вами разные приоритеты, вот и все.

— Да при чем здесь приоритеты? Вы считаете естественным прожить всю жизнь, лишая себя самых элементарных наслаждений? Меджнун… дурак! Если бы Создатель хотел сделать из нас овощи или существ, лишенных желаний, то неужто создал бы нас из плоти и крови? Обладающими осязанием, слухом и зрением? Не хочу вас обидеть, но я искренне считаю, что вы и ваши братья живете в двойном святотатстве. Во-первых, вы занимаетесь самобичеванием, идя против естественных потребностей, посеянных в нас Аллахом, во-вторых — и это куда хуже, — вы лишаете женщин удовольствия, которое они жаждут получить. — Немного помолчав, он с нажимом спросил: — Один раз, хотя бы раз испытывали ли вы плотское наслаждение?

— Ну а если я скажу «да»?

— Тогда еще не все потеряно! Давно это было? Вы были влюблены?

— Послушайте, этот разговор столь же неуместен, сколь и бесполезен. У вас свои взгляды, у меня свои. А коль уж вы заговорили о сеньоре, то предлагаю пойти подождать ее на площади.

Араб с досадой поглядел на Рафаэля.

— Как вам угодно. Но вам следует поразмыслить. Женщина — творение Аллаха. И ею пренебрегать грешно.

— Шейх ибн Сарраг! Почему вы не говорите о том, что женщина зачастую и причина многих бед? Заметьте, что я отлично понимаю, почему вы ее защищаете!

— О чем это вы?

— Значит, вам неизвестна одна из основных причин высадки ваших предков на Полуострове? Отдаю вам должное, вы, скорее всего и не думали завоевывать этот край… Если бы одна женщина не сыграла в этом роковую роль, вы по-прежнему предавались бы лени в Африке.

— Объяснитесь…

— Это произошло примерно семьсот лет назад, в те времена, когда на Полуострове властвовали визиготы. У графа Хулиана, правителя Сеуты, была дочь Флоринда. По тогдашнему обычаю испанская знать отправляла своих детей ко двору короля готов, чтобы те научились там военному делу или королевской службе. И Хулиан отправил свою дочь в Толедо, где она стала фрейлиной. Но судьбе было угодно, чтобы король Родерик влюбился в нее. Однажды из окна, выходящего на Тахо, владыка, спрятавшись за занавеской, наблюдал за купающимися девушками и заметил прекрасную Флоринду, которая сравнивала длину своих ног с ногами подружек. Должно быть, ножки у нее и впрямь были весьма хороши, с тонкими щиколотками и белыми бедрами. Родерик влюбился в неосторожную купальщицу и овладел ею. Несчастная сумела сообщить отцу о постигшем ее бесчестии. И тот, придя в ярость, поклялся отомстить. Однажды, когда король, начисто уже забывший о случившемся, попросил Хулиана прислать соколов и ястребов для охоты на оленя, в ответ услышал: «Я пошлю тебе такую ловчую птицу, какой ты никогда не видел». Завуалированный намек на нападение берберов, которых он задумал натравить на королевство своего сюзерена… — Завязав на поясе пеньковую веревку, служившую ему вместо пояса, монах закончил: — Остальное вам известно…

— Я знаю лишь, что пятьсот солдат под предводительством бывшего раба, вольноотпущенника Тарека ибн Малика, пересекли пролив. Но какое отношение ко всему этому имеет эта Флоринда?

— Незадолго перед этим в Танжер к Мусе ибн Носиру, начальнику Тарека, приехал посланец от графа Хулиана и растолковал ему, насколько легко завоевать Испанию военачальнику, чья армия находится так близко от Полуострова. Он пообещал Мусе, что если тот пожелает пересечь море и прийти на землю Испании, то получит в лице правителя Сеуты и его войска надежных проводников. Тарек захватил Карфаген, потом проследовал дальше, настиг Родерика с его войском на берегах реки и разбил. Честь прекрасной Флоринды была отомщена! — Напялив сандалии, он подытожил, криво улыбнувшись: — Теперь вы видите, причиной — хотя и косвенной, признаю, — каких несчастий могут оказаться те самые женщины, которых вы столь рьяно защищаете?

Сарраг задумчиво покачал головой.

— Теперь я понимаю, что имела в виду сеньора Виверо… — Монах удивленно дернулся. — Должно быть, вы повстречались с одной из потомков этой самой Флоринды. И она за отсутствием возможности спровоцировать завоевание Испании завоевала каждый город вашего тела и каждую реку вашей души… Это большое счастье. Вы меня успокоили. Вы все же человек из плоти и крови.

***

Вокруг фонтана шумела ярмарка под открытым небом: скотоводы из Месты, земледельцы, поденщики, торговцы шерстью, шелком-сырцом и перчатками, надушенными амброй из Сьюдад-Реаль, солью, вином и маслом. Все это пестрило калейдоскопом красок, оглушало звоном голосов.

Варгас с Саррагом обошли весь этот шумный бедлам и устроились в сторонке, примостившись на парапете возле башни, откуда была видна вся площадь.

Некоторое время они молча наблюдали за столпотворением.

— Джабал-эль-Нур, — пробормотал Сарраг. — Гора Света. Эта фраза из третьего Чертога не выходит у меня из головы. За крепостными стенами бежит дорога, ведущая в Джабал-эль-Нур. Я по-прежнему убежден, что Баруэль намекает на какую-то вершину, возвышение.

— Однако вчера вы, как и я, убедились, что никто из опрошенных нами понятия не имеет о горе под названием Свет. Даже хозяин постоялого двора, местный уроженец, заверил нас, что отродясь ни о чем подобном не слыхивал.

— Может быть, расшифровка символа как-то связана с остальным текстом, который базируется, в свою очередь, на суре «Паломничество», восемнадцатый айат: «Ужель не видишь ты, что поклоняется Аллаху все в небесах и на земле: Солнце, луна, небесные светила, твердыни гор, деревья, звери, и множество людей?»

— Скорее всего вы правы. Связь существует. Но как ее обнаружить? Название суры «Паломничество» мне не кажется имеющим скрытый смысл. Поскольку чем еще является наша поездка, как не путешествием по религиозным причинам и во имя поклонения? Но к чему истязать себя гаданием? Если раввина не освободят, совершенно не важно, отыщем мы эту Джабал-эль-Нур или нет. — Он осекся, и лицо его скривилось. — Да куда же запропастилась сеньора Виверо? Только бы и с ней тоже чего не случилось!

Сарраг улыбнулся уголком губ, но от комментариев благоразумно воздержался.

Вокруг них волнами двигалась толпа. Вон там торговец шелком размахивал платком, здесь кожевенник, активно жестикулируя, старался убедить потенциального покупателя в высоком качестве продаваемой им кожи. Народ сталкивался друг с другом, здоровался, между ногами взрослых сновали ребятишки. Внезапно внимание Саррага привлекло одно конкретное место. Стоящий перед лотком мужчина щупал апельсин. Среднего роста, лет примерно тридцати. Его лоб пересекал длинный шрам.

— Странное дело… Вы верите в совпадения? — Он указал пальцем. — Вон тот человек, между двумя крестьянками в национальных басконских юбках. Я его вижу уже второй раз. Первый раз — в Херес-де-лос-Кабальерос, в той харчевне, где играл гитарист.

— Между двумя крестьянками, говорите? Не вижу…

— Ну, как же! — Сарраг поднялся. — Вон там!

И в тот же момент понял, что незнакомец испарился.

— И все же я его видел. — Снова усевшись, он пробурчал: — Я начинаю думать, не следят ли за нами.

— Потому что вы в этом не уверены?

— Что? Вы хотите сказать…

— Господи, шейх, ну как вы можете в этом сомневаться? Неужели пожар в библиотеке не заставил вас задуматься?

— Должно быть, мне не хотелось верить, что это было преднамеренное действие. Но ежели подумать, то так оно и есть. Кто-то идет по нашим следам. И этот тип — тому доказательство. — Он потер шершавую щеку и возопил: — Только этого нам и не хватало! Кому нужно нас уничтожить? И почему? — Он вдруг замолчал, а потом с удивленным восторгом провозгласил: — Эзра! Хвала Аллаху, они выпустили Эзру!

И действительно, на площади появился раввин вместе с Мануэлой. И оба явно искали их двоих.

— Просто диву даюсь! Как ей это удалось?

— Во всяком случае, для человека, испытавшего «итальянскую мечту», наш друг выглядит не очень потрепанным, — куда более спокойно заметил монах.

Немного спустя они снова расположились в харчевне. Перед раввином дымилась миска овощного супа. Он схватил ее и поднес к губам.

— Это не идет ни в какое сравнение с доброй андалусийской асидой, но проведенная в каталажке ночь делает нас куда менее требовательными.

— Итак, — бросил Рафаэль, — они не только выпустили вас, но еще и принесли извинения. Это не очень-то похоже на агентов Инквизиции. — И обратился к Мануэле: — В конечном счете вы не успели вмешаться…

— Когда я пришла в тюрьму, то потребовала встречи с одним из судей. И мне, естественно, отказали. Я настаивала. И была на волосок от того, чтобы меня выдворили силой, когда во дворе появился Эзра в сопровождении двух фамильяров.

— Аллах велик, — произнес Сарраг. И спросил: — Но скажите мне, ребе… Вы утверждаете, что понятия не имеете, почему вас освободили. Но вы хотя бы знаете, почему вас арестовали?

Еврей покачал головой.

— Представления не имею. Впрочем, могу сказать — и вы удивитесь, — что камеры вовсе не такие ужасные, как я думал. Никаких мрачных подземелий или сырых подвалов. Ни цепей, ни вериг, ни железных ошейников. Ничего такого. Я удостоился отдельной камеры с побеленными и чистыми стенами, циновки, метлы и трех горшков с землей. К моему вящему изумлению, вечером меня накормили бараниной с рисом…

— Кошерной, надо полагать, — с иронией заметил араб. Но раввин вызова не принял и продолжил:

— Хотя страху там успеваешь натерпеться, и обстановка царит весьма мрачная. Жуткая. К тому же, когда я шел обратно по коридору между камерами, то заметил двоих детей. Им, должно быть, еще и десяти нет. Наверняка они там оказались вместе с родителями… Но какое это слабое утешение!

Пока раввин излагал свои злоключения, Мануэла вспоминала другое. Нескольким часами раньше она направилась к тюрьме с тайной надеждой, что человек с птичьей головой ее встретит. И он действительно появился на углу одной улочки, но далеко от того дворца, где она вчера прочитала ту странную надпись: «Здесь Гольфины ожидают Божьего суда». Посланец Торквемады был вне себя. Он вкратце объяснил Мануэле, что раввин стал жертвой доноса. Кто-то сообщил фамильярам, что какой-то еврей изрыгает в церкви проклятия, причем в той самой, куда за Эзрой и пришли. Мендоса пребывал в ярости не столько из-за ареста, сколько из-за того, как это было проделано. Он считал точно так же, как Варгас: Инквизиция никогда не арестовывает подозреваемого, не проведя тщательного предварительного расследования. Поскольку Мануэла высказала удивление, что кого-то могут вот так бросить в тюрьму по одному лишь обвинению в богохульстве, Мендоса объяснил:

— Сеньора, есть эдикт, являющийся в некотором роде перечнем действий и слов, которые можно услышать из своего окна или стоя в дверях, на бойне или на огороде, подглядывая за соседом или заскочив к кому-то на огонек. И доносчику достаточно сообщить об одном из этих запрещенных деяний или произнесенных словах, чтобы тут же запустить следственный механизм.

Тогда она спросила, почему Мендоса, обладая письменным распоряжением Торквемады, не смог узнать имени доносчика. Ответ был четким и ясным: тайна. Все время тайна. Любой агент Инквизиции, включая палача и врача, должен соблюдать это железное правило. Ему подчиняются все служители Инквизиции. И Мендоса, пожав плечами, подытожил: «Об Инквизиции ни слова!»

— Сеньора…

Голос Варгаса вернул ее к реальности.

— Сеньора, я хотел вам сказать… — Он прокашлялся, опустив глаза. — Возможно, вы напрямую и непричастны к освобождению нашего компаньона, но знайте, что мы все вам очень благодарны за помощь… Спасибо.

Он говорил тихо и — впервые за все время — с некоторой неловкостью застенчивого ребенка.

Мануэла моргнула. Ее губы приоткрылись, чтобы ответить, но слова так и застряли на языке.

— Отлично! — воскликнул Эзра. — По крайней мере мой арест хоть чему-то пошел на пользу! — Не развивая сверх меры свой комментарий, он продолжил: — Не знаю, продвинулся ли кто-нибудь из вас в расшифровке криптограммы, но я воспользовался своей бессонницей, чтобы изучить эти символы под разными углами. И должен вам сообщить… — Он замолчал, оглядел по очереди всех сидящих за столом и заявил: — Что, к сожалению, никуда не продвинулся.

— Увы, мы тоже, — вздохнул Сарраг. — Мы тут поспрашивали местных насчет этой пресловутой горы Света и получили лишь отрицательные ответы. Судя по всему, никто слыхом не слыхивал о возвышении с таким названием. Следовательно, искать нам нужно все же именно гору. Варгас автоматически процитировал размеренным тоном:

— Да славится И. Е. В. Е. в царствии своем.

Число есть 6.

К чему говорить то, что Отроку уже известно?

Сыны человеческие ждали часа. Аллах сдержит обещание.За крепостными стенами бежит дорога, ведущая в Джабалэль-Нур. Там, в каменном чреве, вы увидите тех, кто поклоняется в небесах и на земле: солнце, луна, небесные светила, твердыни гор, деревья, звери. Когда прибудете туда, секите руку вору и воровке. Когда они станут красными, как пурпур, станут как шерсть.

Пусть сопровождает вас удод.

— Во-первых, — начал загибать он пальцы, — сыны человеческие. В Библии, как и в других источниках, это выражение, будь то в единственном или множественном числе, используется для более торжественного обозначения того, что обычно называют человеческим существом. Известно также, что чаще всего это словосочетание, подчеркивающее наше общее происхождение, также призывает к скромности, означая: «всего лишь человек». Следовательно, сыны человеческие — это люди в целом, то есть вы и я. Согласны?

— Абсолютно, — подтвердил Эзра.

— Во-вторых, «час». Как утверждает шейх ибн Сарраг, это слово неоднократно повторяется в Коране. Оно подразумевает «Судный день». Верно?

— «И вопрошает: Когда наступит Час (Господнего) Суда? Ответь: Сие известно только Богу. И в небе и в земле придет он, и обрушится внезапно», — торопливо процитировал араб. — А когда его спросили снова, попросив поведать о знамениях, Мухаммед соизволил дать более конкретный ответ: «Когда служанка породит хозяйку, и пастухи, сирые и босые, начнут возводить высокие строения».

Мануэла рискнула вмешаться в разговор.

— Наверное, вы скажете, что я лезу не в свое дело, но не могли бы вы мне растолковать, что имел в виду Пророк, сказав: «Когда служанка породит хозяйку?»

— Имеется в виду, что в тот день женщина, которая породит девочку, станет ее рабой. Намек на то, что нынешние дети не проявляют должного уважения к своим родителям. Что же касается второй части ответа, то она предрекает социальный хаос и окончательную победу оседлого образа жизни над кочевым, то есть победу братоубийцы Каина.

— Я никоим образом не хочу приуменьшить значение изречений Пророка Мухаммеда, — вмешался Рафаэль, — но Господь наш Иисус Христос тоже называет признаки наступления Конца Света. Вот, например: «И пойдет народ на народ, царство на царство…» А вот еще высказывания…

— Фра Варгас, — оборвал его Сарраг, — да не пытайтесь вы найти ошибку или противопоставить Мухаммеда Иисусу, а Коран — Библии! Известно ли вам, что ответил Пророк, когда его спросили, кто поведет бой с Антихристом? Ну, так вот он с удивительной скромностью сказал, что только Иисус сможет победить. Вот его слова: «Клянусь тем, в чьих руках душа моя, что спустится к вам сын Марии и выступит достойным судией. Сломает он кресты, убьет свиней, отменит подати, засыплет всех богатствами такими, что больше не захочется. И будет это миг, когда земной поклон все предпочтут земному миру и всему, что в нем». Вы довольны?

Рафаэль сдался:

— Вернемся к нашим баранам. Хочу обратить ваше внимание, что мы почему-то отдали наши мысли словам «Джабал-эль-Нур», тогда как все еще не выяснили значение фразы Сыны человеческие ждали часа. Я вот думаю, а…

— Погодите! — внезапно сказала Мануэла. — Вы только что сказали, что в Коране «Час» означает «Судный день»?

— Верно.

Мануэла порылась в памяти.

— Вчера, да и сегодня утром, когда я шла к тюрьме, то проходила мимо одного здания, должно быть, жилища какого-то аристократа. Там над воротами вырезана в камне надпись. Тогда мне она показалась довольно странной, и только. Но сейчас, послушав вас, я невольно вижу связь с «Часом».

— И что это за фраза? — поинтересовался Варгас.

— «Здесь Гольфины ожидают Божьего суда».

— Действительно, — согласился Эзра, — это довольно интересно. Но что значит «Гольфины»?

— Речь идет о французской семье, приехавшей в Касерес незадолго до того, как Филипп Красивый начал процесс против тамплиеров, — быстро ответил Варгас.

— Вы хотите сказать, что речь идет…

— О семье тамплиеров, совершенно верно. Гольфин — скорее всего искаженное «Гольфанд» или «Хольфанд», не знаю… Но это также и производное от «golfo», что означает «негодяй». Должно быть, это прозвище, которым жители Касереса по каким-то неизвестным мне причинам наградили членов этой семьи.

Сарраг резко встал:

— И чего мы ждем? Нельзя терять ни минуты. — Он повернулся к Мануэле: — Вы сможете отыскать этот дом?

— Наверное.

— Подождите! — воскликнул монах. — Если потомки той семьи по-прежнему там живут, то будет лучше, если к ним пойду я. Один.

— Это почему? — удивился Эзра.

— Вспомните, что я был рыцарем Сантьяго-де-ла-Эспада и что этот орден зародился именно здесь. Между рыцарями, к какому бы ордену они ни относились, существуют братские узы, священные узы. К тому же думается мне, что если я заявлю о моих корнях, то у меня будет больше шансов получить помощь.

— Я по-прежнему не понимаю, почему вы стремитесь пойти один.

Варгас постарался скрыть раздражение.

— Я хотел пощадить ваши чувства, ну да ладно. Если я правильно определил происхождение имени «Гольфины», — «негодяи», то эти люди, с которыми придется иметь дело, вполне возможно, утратили понятие чести и рыцарства. И, скорее всего, отнесутся с недоверием, чтобы не сказать враждебно, к мавру, с соплеменниками которого их предки всегда сражались — а может, они и сами сейчас сражаются, — и еврею, соплеменники которого виновны в том, что семьсот лет тому назад сотрудничали с завоевателями. — И францисканец добавил, но уже специально для Эзры: — Вы ведь наверняка знаете, что ваши соплеменники встретили арабов и мавров с распростертыми объятиями и даже помогли им захватить наши города.

Это замечание ничуть не задело раввина, ответившего совершенно спокойно:

— Прежде всего позвольте заметить, что если шейху действительно трудно скрыть свое происхождение, то мне не кажется, что на моем лбу написано «иудей». Но вернемся к вашим словам. На этот счет нет никаких свидетельств, хотя именно так и рассказывают. И поверьте, если это когда-нибудь найдет подтверждение, я первым буду сожалеть о деяниях моих предков. Впервые евреи появились на Полуострове в незапамятные времена. И им следовало вести себя как сыновьям этой земли, а не перелетным птицам, и защищать Полуостров своей кровью. Однако раз уж вы призываете историю в свидетели, то я должен в свою очередь вам сказать, что у этих людей, чью память проклинают, быть может, имелись смягчающие обстоятельства. Стоит ли мне напоминать кое-какие факты? При Рецесвинте им запретили следовать своим ритуалам. Во время правления Эрвига, в 681 году, совет города Толедо обязал их — и это за тридцать лет до арабского нашествия, заметьте, — в течение года отречься от своей веры. Неисполнение этого закона влекло за собой конфискацию имущества и изгнание. Не говоря уже о том, что предполагался целый ряд физических наказаний за дальнейшее исповедание иудаизма. Наконец, при Эгике сефардов обратили в рабство, отобрав предварительно у них детей, за то, что они якобы сговорились с внешним врагом. Каким врагом? Мавры сидели себе смирно в Африке и даже не помышляли о завоевании Испании. Если ваш брат становится вашим мучителем, то не будет ли справедливо желать вмешательства соседа? Я ничего не утверждаю, фра Варгас. Я спрашиваю. — Он устало вздохнул. — За сим думается мне, что действительно будет лучше, если вы отправитесь в жилище этих «негодяев» в одиночку. А мы тихонько подождем вас, спрятавшись за углом.

ГЛАВА 18

Среди неизвестных вещей есть такие, в которые мы верим, полагаясь на свидетельства других.

Это и называется верой.

Есть и такое, о чем мы составляем собственное мнение до и после изучения.

Это называется сомнением.

И когда в сомнении мы склоняемся в одну сторону, при этом ничего не утверждая безусловно, это называется мнением.

Боссюэ. Трактат о познании Бога… 1, XIV

Они неслись бешеным галопом, и менее чем в одном лье к юго-востоку от крепостных стен уже показалась Торремоча. Впереди вставала сьерра, как выточенная неким гигантом стена. В нескольких туазах над головой в коричневатом камне виднелось отверстие. Вверх вела тропинка, заканчивающаяся у крутого склона, усыпанного камнями, среди которых росли искривленные деревца.

— У нас нет выбора, — заметил Варгас. — Дальше придется идти пешком.

Остальные, ни секунды не колеблясь, тут же спрыгнули с коней.

— Нужно поторапливаться. Через час станет совсем темно. Ни лампа, ни факелы не помогут.

Эзра некоторое время изучал склон, а потом разочарованно изрек:

— Невозможно. Мне этого не одолеть. Даже если очень постараюсь, то все равно буду лишь вас задерживать. Мне кажется, будет лучше, если я подожду вас здесь.

— Ну, наконец-то вы прислушались к голосу разума! — хмыкнул Сарраг. — А мы ведь вас предупреждали. Но вы все равно настояли на том, чтобы ехать. — И добавил специально для Мануэлы: — На вашем месте, сеньора, я бы составил компанию раввину. Этот подъем может оказаться опасным.

— Вы правы. Но меня не опасность останавливает, а вот это. — Она раздраженно указала на платье и обувь. — Мой наряд не предназначен для такого рода занятий.

Сарраг кивнул, внимательно изучая гору.

— Кто бы мог подумать, что слова Баруэля «Там, в каменном чреве», обозначают пещеру, Фра Варгас, как, вам сказали, называется это место?

— Грот Мальтравьесо.

— Грот Мальтравьесо… Без помощи вашего брата тамплиера мы бы долгонько искали связь между этим местом и «каменным чревом».

— Если бы мы удосужились как следует подумать, то могли сообразить сразу, как только Баруэль упомянул «Джабал-эль-Нур», — возразил Рафаэль. — Но мы упрямо искали гору, отринув — неизвестно почему — другой символ, обозначавший пещеру, ту самую пещеру в горе Джабал-эль-Нур, куда — по вашим же словам — удалялся Пророк, чтобы предаться размышлениям. Нам следовало об этом подумать еще и потому, что уже в первом Чертоге Баруэль дал нам подсказку, упомянув «спящих И Ракима», цитата, взятая из суры, называемой… «Пещера».

— Ну, что я могу сказать? Задним числом, конечно, это кажется очевидным, но все выглядит совсем иначе, когда рассматриваешь детали, уткнувшись во фреску носом.

— Кстати о фресках, — рискнула поинтересоваться Мануэла. — Фра Варгас, этот потомок Гольфинов показался вам уверенным в своих словах? Я имею в виду те изображения, которые вы должны найти на стенках?

— Сеньор Уртадо был совершенно уверен. Он из тех немногих, кто знает о существовании этого места. Нам крупно повезло.

— Повезло? — проскрипел Эзра. — Ну вы и скажете! Во всем этом деле Баруэль вовсе не полагался на везение. Признаю, в какой-то мере это случайность, что сеньора заметила пресловутую фразу «Здесь Гольфины ожидают Божьего суда», но рано или поздно мы бы все равно ее обнаружили. Надеюсь, вы не думаете, что Баруэль упомянул «Час», не будучи убежденным, что из всех жителей Касереса сеньор Уртадо — наиболее подходящий человек, чтобы указать нам Мальтравьесо?

— Вы правы, — согласился Варгас. — Абен Баруэль наверняка знал, что этот человек был знаком с моим отцом. Как только я назвал имя Педро Варгаса, его лицо — до этого очень холодное — мгновенно просветлело. Он готов был из кожи лезть, лишь бы мне помочь. И таким образом поощрил меня — чуть ли не вопреки моей воле — расширить круг вопросов, пока я не процитировал отрывок из Чертога, где говорится о тех, кто поклоняется в небесах и на земле: Солнце, луна, небесные светила, твердыни гор, деревья, звери. Не успел я договорить, как он поведал о существовании этой пещеры с рисунками, сделанными, судя по всему, в незапамятные времена.

— Ну что же, — подвел итог шейх, — нам остается лишь проверить, сказал ли этот… «негодяй» правду. Пошли!

Как только они ушли, Эзра со вздохом рухнул на землю.

— Вот уж воистину… Старость — самое чудовищное наказание. Наше тщеславие уменьшается по мере того, как силы нас покидают. Вы счастливица, сеньора, что вы еще молоды. Пользуйтесь этим. Пользуйтесь и не забывайте о том, что время быстротечно. Оно как река, сеньора, неумолимо течет, и его воды никогда не возвращаются к источнику.

Улыбнувшись, Мануэла чуть было не сообщила ему, насколько согласна с этим замечанием. Разве может он знать: именно мысль, что годы бесполезно текут, отчасти и является причиной ее присутствия здесь?

Словно прочитав ее мысли, Эзра продолжил:

— Сеньора… Несколько дней назад, когда вы столь неожиданно появились на дороге, вы храбро отстаивали ваше дело. И все же один вопрос, который никто из нас вам так и не задал, несколько меня тревожит. — Он посмотрел на нее долгим взглядом. — Допустим, вы сказали правду, и Баруэль действительно избрал вас, уж не знаю по какому принципу. И вот человек, о котором вы ничего не знаете, совершенно вам чужой, поручает вам отыскать трех типов — о которых вы тоже ничего не знаете — где-то там, на дорогах Испании, и лишь для того, чтобы сообщить им решение одной загадки, которая возникнет у них в неопределенном будущем. Признайте, что есть во всем этом нечто, что я назвал бы бессмысленным, и в этой связи возникает вопрос: почему вы согласились?

Мануэлу словно окатило ледяной волной. Она ждала подобного вопроса. Единственное, чего она не знала, — это когда именно его зададут и кто. По совету Менендеса она даже заранее заготовила ответ, собираясь сообщить, что отвергает Инквизицию с тех самых пор, как конфисковали ее трактат, и сама она была арестована и предстала перед судьями. Она намеревалась сказать, что желает отомстить тем, кто запретил ее творение и унизил ее саму. Но сейчас она решила ответить совсем иначе.

— А если я скажу, что от скуки? Если скажу, что руководствовалась лишь желанием почувствовать себя наконец полезной? Вы мне поверите?

— Представьте себе, что нечто подобное я и подозревал… Не спрашивайте почему, но это так. Скажем, что это преимущество старости. — И добавил менторским тоном учителя, спорящего с учеником: — Хорошо, сеньора… Я ценю вашу откровенность. — И, чуть ли не лукаво, проговорил: — Один раз — еще не привычка…

Снова повисло молчание. Издалека доносились голоса Саррага с Варгасом, все еще ползущих наверх.

— Интересно, что они там отыщут… — пробормотала Мануэла.

— Ничего сверх того, что Абен хотел, чтобы мы нашли…

— Знаете, что все это напоминает мне, ничего не знающей о ваших поисках? Охоту за сокровищами.

Раввин тихонько засмеялся.

— Вы сами не знаете, насколько правы, сеньора. Речь действительно идет о сокровище. Самом удивительном, самом невероятном, самом мифическом из сокровищ.

Она пристально поглядела на него, не зная, верить или нет.

— Вы серьезно?

— Да, сеньора… Не сомневайтесь… — Он ткнул в нее изуродованным артритом пальцем. — И когда настанет день, вы передадите нам ключ, который позволит нам завладеть этим сокровищем. Поскольку этот ключ у вас есть, не так ли?

Не успела она что-либо ответить, как он продолжил:

— И что я за скептик! Это же очевидно, иначе вы бы не были столь искренни только что. Этот ключ у вас точно есть…

Подняв голову, он прислушался.

— Их больше не слышно… Должно быть, добрались до места.

Подъем оказался еще более трудным, чем они думали. Фитиль лампы колыхался под порывами легкого ветерка. Привлеченные огоньком ночные бабочки вились вокруг стеклянной колбы, лихорадочно трепеща крылышками.

— Подождите! — воскликнул Сарраг, останавливаясь.

С него градом тек пот, а грудь вздымалась, как кузнечные мехи.

— Подождите! — повторил он. — Имейте снисхождение к старости, фра Варгас!

— Да будет вам, шейх! Какой вы старик! Но я всегда считал, что гранадцы слишком склонны к чревоугодию. Поедая в таком количестве пирожки, пирожные, бублики и пончики с ореховой начинкой, откуда вам сохранить энергичность?

— Дорогой мой, можете критиковать сколько вам угодно арабскую кухню, но она все же куда лучше, чем ваши поджаренные на сале куриные яйца, ваши вечные «duelos y quebrantos» ^[6] , сардины и картошка!

— По крайней мере наша кухня позволяет мне идти. Когда они добрались до входа в пещеру, солнце уже практически зашло.

Араб, отдышавшись, пробормотал с восторженной ноткой в голосе:

— Не могу перестать думать о символах там, внутри, и о том, что именно хотел нам передать Баруэль. Эти намеки на пещеру, которую каждый несет в себе, и тьму, срывающуюся в нашем подсознании. А также размышляю о «спящих И Ракима», тех семи таинственных персонажах, удалившихся в пещеру, быть может, похожую на эту, и не подозревавших, что уснут там и продлят себе жизнь. — Помолчав, он тихо добавил: — Надеюсь, с нами такого не произойдет. Когда они проснулись, то обнаружили, что проспали триста девять лет.

Монах первым прошел под каменным сводом. Под ногами лежали обуглившиеся кости. Чуть подальше он увидел заостренные концы деревянной рогатины с надежно обожженными концами. Он прошел дальше. Справа в естественной канавке у подножия сталагмита, немного похожего на какое-то животное, валялись комочки глины. Что это за комочки? Если принять во внимание форму сталагмита, то можно подумать, что жившие здесь существа тренировались — кто знает? — в стрельбе по этой мишени, если только это не был какой-то ритуал. Варгас приподнял лампу, освещая стенки пещеры. И изумленно вскрикнул.

— Смотрите… Да вы только гляньте!

От представшей перед ними картины захватывало дух. Все стены были испещрены изображениями, сделанными преимущественно охрой и мелом. Сидящие на корточках фигурки, охотники, размахивающие острыми копьями, головы животных, шафранные солнца, бледные луны, таинственные знаки и — самое удивительное — между двумя фигурками отдельно изображенные красные руки.

— Руки вора и воровки! — завопил Сарраг. — Слова Баруэля: Когда вы прибудете туда, секите руку вору и воровке. Когда они станут красными, как пурпур, станут как шерсть. И вот видите птицу с хохолком? Это удод! — И шейх продекламировал тоном, каким обычно испускают победный крик: — Пусть сопровождает вас удод!

Варгас подошел к тому месту, куда указывал араб, и поднес лампу поближе. Сперва он не заметил ничего особенного, потом, в игре света и тени, заприметил трещинку, частично прикрытую длинным листком, как от календаря, всунутым между руками с растопыренными пальцами.

— Хохолок… Секите руки вора и воровки… Отрубите листок, шейх! — приказал он. — Быстро! Точнее, уберите его!

Араб мгновенно подчинился.

Показался металлический предмет, чуть выступавший из камня. Не дожидаясь, пока Сарраг извлечет предмет целиком, Варгас провозгласил:

— Треугольник. Второй бронзовый треугольник…

Саламанка

Эрнандо де Талавера закрыл папку и задумчиво посмотрел на название: «О проекте морских путей. Дело Кристобаля Колона». Комиссия, которую королева поручила ему возглавлять, чтобы принять решение по делу этого генуэзского моряка, была сущей головной болью.

Неужели действительно можно доплыть до Индии, двигаясь на запад, как утверждает этот человек, тогда как все космографы опровергают такую возможность? И вообще действительно ли он генуэзец? Согласно собранным сведениям, этот человек пишет только на кастильском своим… итальянским соотечественникам. Три приложенных к делу письма это подтверждают. Первое адресовано Николо Одериго, послу Генуи в Кастилии, второе — в банк Святого Георгия в Генуе. И еще одно, предназначенное падре Горисио, итальянскому монаху, доверенному лицу моряка. И все эти послания написаны на кастильском. Еще одна тревожная деталь: превращение Коломбо в Колона. Что заставило этого человека сменить имя? Колон — никоим образом не переиначенная на испанский лад фамилия Коломбо. Ну? Так почему же? Предположительный ответ имелся на девятой странице дела: фамилия моряка была Колон или Колом, прежде чем он стал Коломбо, и он попросту вернулся к ней, как только прибыл в Испанию. И что интересно — многие семьи каталонских евреев носили эту фамилию. В деле, помимо прочих, упомянуты Андре Колом, сожженный восемь лет назад как еретик; Томе Колом и его жена Леонора, их сын Хуан Колом и невестка Альдонца, которых разыскивает Инквизиция за то, что они похоронили невестку Томе по еврейскому ритуалу. Все эти люди — ренегаты.

Также наводит на мысль, что этот человек — уроженец Кастилии, тот факт — тоже согласно собранным сведениям, — что он как минимум дважды выказал себя противником Генуи. Первый раз — когда сражался за короля Рене в период, когда тот считался врагом Генуи; и второй, когда одиннадцатью годами позже, в битве при Сан-Винченте, беспощадно атаковал генуэзские корабли.

Этому может быть только одно объяснение: Коломбо — испанские евреи, обосновавшиеся в Генуе и оставшиеся, согласно традициям, верными языку своей родины.

Однако, если учесть комментарии приора Ла-Рабиды Хуана Переса, эта теория несостоятельна. Приор уверенно сообщил следователям, что у него полное впечатление, что «этот человек прибыл из другого королевства, другой страны, и говорит на иностранном языке». И этому соответствуют показания другого свидетеля, монаха-доминиканца Бартоломео Лас Касас, имевшего с генуэзцем продолжительную беседу. Доминиканец заявил: «Мне кажется, что его родной язык — не кастильский, потому что он плохо понимает смысл слов и устную речь». Ну? Так где же правда?

На самом деле Талаверу раздражали не столько дебаты насчет происхождения генуэзца, сколько его тщеславие и самонадеянность. И доказательство тому — постоянные ссылки на отрывок из «Медеи», мрачной трагедии Сенеки: «Venient annis saecula sens quibus oceanis vincula rerum laxet: et ingens pateat tellus: Tiphysque novos Detegat orbes: nec sit terries Ultima Thyle». Отрывок, который генуэзец позволял себе переводить следующим образом: «Настанут времена в течении времен, когда океан отпустит нити, связующие вещи вместе, и большая часть земли откроется, и новый мореход, как тот, что вел Ясона и звался Тифий, откроет новый мир. И тогда Тулей не будет более краем земли». Перевод, хоть и точный по форме, все же очень вольный по сути. Никаких сомнений, что Колон считает себя Тифием и принимает эту античную легенду на свой счет. Какое нахальство! Ладно, как бы то ни было, решать комиссии.

Раздался стук в дверь. Талавера убрал папку и разрешил посетителю войти. Диас быстро пересек комнату и, едва подойдя к столу священника, начал:

— Я получил подтверждение. Они действительно покинули Херес-де-лос-Кабальерос, но с тех пор, увы, мы так и не смогли отыскать их следы.

На лице Талаверы появилось разочарованное выражение.

— Как такое могло случиться?

— Они выехали из города на закате и направились в сторону Торремочи. В этот момент мы их и потеряли.

— Скверно. Очень скверно. Вы полностью уверены в компетентности ваших людей?

— Ручаюсь за них как за самого себя. К сожалению, произошел один непредвиденный инцидент.

— Вы имеете в виду арест раввина?

— И его неожиданное освобождение. Это застало моих людей врасплох. И еще — наша задача очень деликатная. Мы не только не должны попадаться на глаза тем, за кем следим, но также должны всячески избегать людей Торквемады, которые не упускают их из вида.

— Необходимо их разыскать, — отрезал священник. И твердо повторил: — Необходимо.

Диас кивнул, глаза его стали еще более ледяными, чем обычно.

— Я еще недели две буду в Саламанке, — сказал Талавера. — Сразу свяжитесь со мной, как только будет что-то новое. — И добавил: — Даже если я в этот момент буду заседать в комиссии. Могу я на вас положиться?

Диас ответил ровным тоном, но решительно:

— Они от нас не уйдут.

— Прекрасно… Можете идти.

Талавера вернулся к работе. Пока что нужно заняться делом этого генуэзца.

Окрестности Касереса

Эзра подавил дрожь и поплотней укутался в покрывало.

— Шейх Сарраг, не могли бы вы подбросить дров в костер? Я продрог.

Араб неохотно поднялся и кинул в огонь несколько веток. Пламя тут же вспыхнуло ярче, осветив четыре фигуры.

— Поразмыслив, я все же считаю, — сказал Варгас, глядя на два лежащих на земле бронзовых треугольника, — что нет другого вывода, кроме того, к которому мы пришли. Идея Баруэля проста: он хочет заставить нас собрать столько треугольников, сколько криптограмм нам предстоит расшифровать.

— И сколько же? Шесть или восемь? И это непонятное разделение на малые и главные Чертоги тоже представляет проблему. И вы еще заявляете, что Баруэль хочет заставить нас собрать эти треугольники. Зачем?

— По моему мнению, он опасался, что мы ограничимся решением последней загадки и пренебрежем остальными. Совершенно очевидно, что в данном случае у нас не было бы никакого повода носиться по разным уголкам страны. Мы бы прямиком направились в то место, где находится… — Так же, как тогда, на постоялом дворе, он оборвал фразу, но на сей раз не стал скрывать раздражения. — Нет, сеньора, вы положительно создаете нам проблему! Она развела руками:

— Мне очень жаль, но… Куда вы хотите, чтобы я пошла? — Она указала куда-то в ночь.

— Скажите-ка, фра Варгас, — вмешался Эзра, — а почему бы нам не рассказать ей правду? — И торопливо добавил: — Хотя бы частично.

— Что вы имеете в виду?

— Давайте расскажем сеньоре, что именно мы ищем.

— Эта поездка вас явно утомила, ребе Эзра! Вы потеряли голову.

— Никоим образом, мой друг. Это вы никак не поймете мою мысль.

— А я понял, — вставил Сарраг.

И, не дожидаясь одобрения Варгаса, сообщил Мануэле:

— Мы ищем Скрижаль.

— Скрижаль? — не смогла скрыть она удивления.

— Ну да, Скрижаль, сеньора. Правда, редкую. Очень редкую. Но всего лишь Скрижаль, только и всего. Вы мне верите, не так ли?

Самое смешное, она поверила. И не только потому, что Варгас как-то упомянул эту Скрижаль. Просто от араба веяло такой искренностью, которая никак не могла быть поддельной. Мануэла, едва заметно улыбаясь, поглядела на раввина:

— Сокровище, ребе Эзра? Самое удивительное, самое невероятное, самое мифическое из сокровищ. А я-то чуть было вам не поверила!

Еврей лишь пожал плечами и обратился к Варгасу:

— Ну, теперь все проще? Вам больше не нужно ловить себя за язык на каждой фразе. Да и нам тоже, если уж на то пошло. Ну а теперь, раз вопрос урегулирован, давайте вернемся к нашим треугольникам.

— Да, вы говорили, что Баруэль попрятал эти треугольники из опасения, что мы примемся за решение последней загадки, пропустив остальные, — сказал Сарраг.

— Именно.

— Можно спросить? — вмешалась Мануэла. — А почему бы вам действительно не ограничится расшифровкой последнего Чертога? Исходя из логики, не в нем ли содержится название искомого места?

Эзра устало рассмеялся.

— Потому что ничто не говорит о том, что, пропустив предыдущие, мы не упустим важные знаки, которые окажутся необходимыми в конце путешествия. С другой стороны, если Баруэль ведет нас от треугольника к треугольнику, то он наверняка преследует какую-то конкретную цель. Я не стал бы ручаться головой, но не удивлюсь, если окажется, что, не собрав все треугольники, мы не сможем добраться до Скрижали. Баруэль ничего не пускает на самотек. Мы неоднократно видели тому подтверждение. Каждая его рукопись, каждое указание — это необходимая часть мозаики. И отсутствие хотя бы одной из них может завести нас в тупик. — Он нервно потеребил бороду. — По неизвестной причине Баруэль хочет, чтобы мы прошли все этапы этого путешествия. Так что не стоит и мечтать отвертеться.

Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костра. В небе над головой мерцали звезды.

— Я тут подумала о гроте Мальтравьесо, — раздался снова голос Мануэлы. — И вынуждена признать, что не поняла смысла фразы: Когда они станут красными, как пурпур, станут как шерсть. И удод. Почему Баруэль выбрал именно эту птицу, а не какую-то другую?

— А вы, однако, должны это знать, сеньора, — хмыкнул Сарраг. — Вы же сами нам и сказали, в тот самый день, когда мы с вами познакомились.

— Я? — нахмурилась молодая женщина. — Когда это? Когда назвала карты Таро?

Араб покачал головой.

— Четыре элемента?

— Нет, сеньора.

Она задумалась, машинально поглаживая родинку.

— Вы сказали: Суфизм — это философия, проповедующая аскетизм, созерцательное самоуглубление и утверждающая, что вера — в сердце человека. А также: Это реакция на роскошь и разнузданность, явившиеся следствием завоеваний… И…

— Их облачение — одеяние из белой шерсти.

— Вот видите, — развел руками шейх, — у вас есть ответ на слова «станут как шерсть». На самом деле здесь двойной смысл. Первый нам открыл ребе. Это из Торы: «Тогда придите, и рассудим, сказал Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур, — как шерсть убелю».

— Исайя, глава первая, стих восемнадцатый, — уточнил укутавшийся в покрывало Эзра. — Баруэль произвольно смешал этот стих с айат из Корана. Как там бишь? — повернулся он к шейху.

— «Отсеките руку вору и воровке: и это будет платой за содеянное ими, и карой божьей». Но Баруэль не ограничился тем, что объединил эти две священные книги, он также увязал сюда восприятие Аллаха другими, в частности, суфиями. Отсюда взялась шерсть. Шерсть воплощала для них внутренний свет, sirr, основное таинство, а красный цвет символизировал кровь, то есть жизнь. Так что, как видите, тут представлена вся символика нашей миссии: прощение, кара, таинство и, возможно — в виде намека на суфиев, — способ соприкоснуться с божественным. И все это увязано с «Судным днем» А в доказательство вот: И в час тот рассеются люди, словно мотыльки, а горы рассыплются, как клочки шерсти.

— А удод?

— Соломон пересчитал птиц и сказал: «Почему не вижу я удода? Ужель его нет? Накажу я его карой ужасной или горло перережу, если не представит он достойного оправдания». Смысл этого отрывка в том, что рекомый удод играет роль посланца между Сулейманом, или Соломоном, если угодно, и царицей Савской. По экстраполяции удод воплощает посланца невидимого мира. В нашем случае этот невидимый мир — не что иное, как тьма, дремлющая внутри грота. Грота Мальтравьесо. Это намек, который мы, увы, не распознали. И если бы не фра Рафаэль с его другом тамплиером, то мы, скорее всего все еще пребывали бы в недоумении.

— Теперь вы понимаете, что было бы сущей глупостью с нашей стороны пытаться перескочить через этапы или обмануть Баруэля? — раздался голос раввина. — Его мозги уж слишком закрученные. Даже слова, которые на первый взгляд могут показаться несущественными или написанными ради красоты слога, оказываются наполнены скрытым смыслом. Уверен: приди нам нездоровая мысль сразу взяться за последний Чертог — будь таковое в принципе возможным, — мы бы дорого за это заплатили. — И мрачно добавил: — Быть может, даже нашими жизнями.

— Быть может, вы сочтете, что я нынче вечером злоупотребляю вашей галантностью, — сказала Мануэла, — но имеете ли вы хотя бы какое-нибудь представление о том, куда нам двигаться дальше?

Неожиданно ей ответил Варгас:

— Нет. Еще многое нужно прояснить. Единственное совершенно очевидное — и спешу заверить, никакого интереса для вас не представляющее, — это что нам нужен какой-то собор в центре какого-то города. Думаю, не стоит говорить вам, сколько в этой стране соборов.

— Понятно… — пробормотала Мануэла ставшим вдруг усталым голосом.

Довольно любопытное это ощущение вечного начинания заново.

ГЛАВА 19

Этот камень находится под тобой, словно чтобы подчиниться тебе.

Он над тобой, словно чтобы править тобой.

Следовательно, он обладает тобой. Рядом с тобой он ровня тебе.

Rosinus ad Sarratantum, In: Art. Aurif. I. P. 310

От костра осталась лишь кучка пепла, и луна заливала серебристым светом склоны сьерры. Завернувшись в толстое шерстяное покрывало, Мануэла, пройдя немного, примостилась на кучку песка. Она проснулась уже больше часа назад и так и не смогла снова заснуть. И тогда попыталась привести в порядок мысли.

Значит, они ищут некую скрижаль. Табличку, спрятанную где-то на Полуострове. Три человека, у которых нет ничего общего, кроме обширных знаний.

И где же заговор, в существование которого верит Торквемада? Скрижаль, какой бы ценной она ни была, разве может дестабилизировать государство или Церковь? Мануэла начала сильно в этом сомневаться. И почему этот марран, Абен Баруэль, потратил столько сил, чтобы состряпать сложнейшие криптограммы, где Коран перемешан с Новым Заветом, а Новый Завет с Ветхим? Может, это просто игра ученого ума? Вряд ли.

Она вздохнула. И ради чего он так старался? Только один человек знал ответы на вопросы, которые ее интересовали. И этот человек 28 апреля умер на костре в Толедо.

Она собиралась уже вернуться в лагерь, когда за ее спиной раздался голос Варгаса:

— Не спится?

Мануэла удивленно обернулась. Интересно, давно он здесь?

— Я не хотел вас пугать, — извинился францисканец. Хоть и было еще темно, она догадалась, что он опустил глаза.

— Вы тоже не спите. Думаю, это из-за загадок.

— Помимо всего прочего.

— Надо признать, задачка не из простых.

— Всякая сложность относительна, поскольку зависит от мотиваций, которые нами движут.

Мануэле пришлось приложить усилие, чтобы вертевшийся у нее на языке вопрос прозвучал естественно.

— А вы? Что движет вами? Вы были другом Баруэля?

— Если исходить из силы чувства, а не из его продолжительности, то да, я был другом Баруэля.

Ответ не очень понятный. Но, должно быть, у Варгаса имелись на то причины.

— Какой парадокс! — заключила она. — Вы, францисканский монах, в компании иудея и мусульманина.

— И это вас удивляет.

— Можно честно? Ответ — да. — И поспешно уточнила: — Я не считаю, что ваше сотрудничество само по себе заслуживает порицания. Просто это как-то нелепо.

Он немного подумал, потом указал на звезды.

— Смотрите, им нет числа. Они горят на одном и том же небе, и при этом ни одна не похожа на другую, и каждая — центр своего собственного мира. Вот и у людей так же. Мой ответ вас устраивает? — И тут же задал другой вопрос, более серьезный: — Сеньора, кто вы? Я имею в виду, кто вы на самом деле?

И тон его вовсе не был оживленным. Чувствовалось, что ему хочется окончательно избавиться от сомнений, чтобы легче дышалось, чтобы положить конец существующей между ними напряженности.

Мануэла выдавила из себя улыбку.

— Скажем, я одна из этих звезд, фра Варгас. — И добавила, словно ставя точку: — Мой ответ вас устраивает?

Францисканец собрался ответить, но она продолжила:

— Пойду попробую уснуть. Дорога завтра обещает быть долгой. Спокойной ночи.

Он промолчал.

Мануэла шагнула, и нога у нее подвернулась. Она потеряла равновесие, и ей оставалось только повиснуть на руке францисканца. Ее тело невольно прижалось к нему. Реакция монаха была поразительной: он резко оттолкнул Мануэлу и отшатнулся.

— Ну и странный у вас способ помогать людям, фра Варгас!

— Я… Мне очень неловко… — промямлил он.

— Знаете, я ведь не нарочно споткнулась, — сочла нужным сообщить ему Мануэла. И зашагала к лагерю.

Позже, в тот самый миг, когда ее веки, ставшие тяжелыми от напряжения и бессонницы, закрылись, она вдруг отчетливо ощутила, что тело Варгаса все еще прижато к ее телу…

Наступило утро, и уже ощущалось, что день будет очень жарким.

Эзра проснулся последним. Бледный, с помятым лицом и синими мешками под глазами. Он нетвердым шагом добрел до своих компаньонов, сидевших вокруг погасшего костра. Сарраг с Варгасом, поглощенные расшифровкой очередного Чертога, едва ли расслышали его приветствие. Только сидевшая в сторонке Мануэла встревожилась, увидев усталое лицо раввина.

— Вы хорошо себя чувствуете?

Старик пробормотал что-то маловразумительное и поинтересовался, плюхнувшись между монахом и шейхом:

— Ну и как далеко вы дошли?

— По-моему, мы неплохо продвинулись, — сообщил Варгас. Он протянул раввину листок. — Гляньте сами.

Перед заспанными глазами Эзры предстал Чертог, восстановленный ими накануне.

Неподалеку от

здание не есть пентаграмма, хотя и является союзом неравных. Стены его содержат девственную или оплодотворенную материю, и его величественная тень падает на Фисон, Гихон, Тигр и Евфрат. Это там, и в этом числе можно найти супруга Феано.

Пусть вас вдохновляет ее гений.

Монах указал на заметки внизу листка:

— Как видите, на сей раз перед нами один из так называемых главных Чертогов, и число, определяющее «Имя», Изменилось. Теперь это пять. И к тому же буква З древнееврейского алфавита написана зеркально. Вы согласны, ребе?

— Безусловно, — подтвердил Эзра. Он нарисовал пальцем на песке. — Эта как если бы я написал букву «В» вот так:

Вы бы сразу это заметили, если не слепые. Поэтому-то я вчера вам и сказал, что, сознательно допустив эту ошибку, Баруэль хотел привлечь наше внимание к одному противопоставлению.

произносится как «Виф» и означает «дом». Вифлеем переводится как «дом жизни». На арабский тоже, кстати говоря. Сарраг подтвердил.

— А «виф», или дом, это термин, который в общепринятом смысле означает жилище, место обитания. Но есть и другое значение: дом Всевышнего, то есть церковь, мечеть или синагога. Так какой выбрать? Второй, безусловно. Что позволяет прийти к такому выводу? Термин, который есть в этой фразе. Слово «шехинах». — Он процитировал: — Это в

(или доме) могла бы находиться шехинах, не предай ее люди.

Шехинах — это «присутствие Вечного в мире». В талмудической литературе это слово обозначает Господа, когда он является в каком-то месте. В доме.

— Эзра сделал ударение на последнем слове.

Варгас, кивнув, подхватил:

— Мы пришли к выводу, что этот «дом» — не что иное, как какая-то церковь.

— Но почему вы отбрасываете другие молельные места? — удивилась Мануэла. — Я имею в виду мечети и синагоги?

Варгас собрался ответить, но шейх его опередил:

— Нет, сеньора. Не в этом случае. Если мы примем во внимание слова не предай ее люди, то становится совершенно очевидным, что это не может быть мечетью. Если бы текст составил кто-то другой, а не Абен Баруэль, то еще можно было сомневаться. А так это невозможно. Баруэль говорит о предательстве. Измене Богу, естественно. А кто, с точки зрения еврея, мог совершить подобное, кроме служителей Инквизиции? То есть нынешние хозяева Церкви.

— По-моему, вы путаете предателей с врагами, — возразила Мануэла. — Баруэль ведь ясно пишет: не предай ее люди.

— Я могу согласиться с вами, что Церковь — враг ренегатов, но кого предала она?

Ответил ей Эзра:

— Да всего лишь Всевышнего, сеньора. Каким бы именем мы его ни называли, разве учил он убийству и жестокости? Соответственно, нарушать Его учение не означает ли предать Его?

Мануэла была вынуждена признать логичность этого довода.

— Только что Эзра упомянул о противопоставлении, — продолжил Сарраг. — Баруэль сознательно перевернул букву «виф». И таким образом уточняет для нас, что этот дом противостоит синагоге. Поскольку мечеть мы исключили — и я вам позже объясню почему, — то, что еще может противостоять синагоге, кроме церкви?

— Если память мне не изменяет, — поспешно сказала Мануэла Варгасу, — вчера вы говорили, что в городе, который нужно найти, есть собор. Почему собор, а не церковь?

На какое-то мгновение ей показалось, что Варгас ответит обычной резкостью, но вопреки ее ожиданиям он заговорил довольно любезно.

— Моя уверенность в том, что речь идет о соборе, основывается на продолжении текста. Смотрите. — Он повернул листок к ней. — Прочтите вот это пассаж: Мне поведали размеры: 30 локтей в длину, 10 в ширину, 12 с половиной в высоту. Но также добавили, что она может иметь и 30 локтей в высоту, 20 в ширину. Тут череда цифр, которые на первый взгляд ничего особенного не представляют. Однако в них есть смысл. Его нам подсказал наш друг Эзра. Числа тридцать, десять и двенадцать с половиной тоже подчеркивают идею противопоставления. Не ту же самую, которая противопоставляет церковь синагоге. А другую, еще более хитроумную. Достаточно умножить эти цифры на два, чтобы получить размеры некоего здания.

— Какого?

Мануэла задала вопрос с поспешностью увлеченного игрой ребенка. На самом деле так оно и было. С тех пор, как они начали расшифровывать новый Чертог, она полностью отдалась этим полетам мысли. Более того — и это было совершенно неожиданным, — трое мужчин вроде бы считали ее участие вполне естественным.

— Храма Соломона, — ответил Варгас.

— Что?!

Голос Эзры перекрыл восклицание молодой женщины.

— «Храм, который построил царь Соломон Господу, длиною был в шестьдесят локтей, шириною в двадцать и вышиною в двадцать пять локтей». Шестьдесят, двадцать и двадцать пять. То есть помноженные на два цифры, указанные Баруэлем.

— Поэтому-то мы и убеждены, что искомый дом — не церковь, а собор. Поскольку только собор может сравниться с таким великим местом.

Мануэла, переварив обрушившийся на нее поток информации, воскликнула:

— Вы забыли вот что: Но также добавили, что она может иметь и 30 локтей в высоту, 20 в ширину. Тут уже другие цифры. Они чему соответствуют?

Пришел черед заговорить Саррагу:

— Вы давеча казались озадаченной, когда я объясни, вам, что составленное Баруэлем противопоставление не может быть применено к мечети. Эти цифры — тому доказательство: 30 локтей в высоту, 20 в ширину.

— Я не понимаю.

— Знаете, что такое Кааба? Она покачала головой.

— Кааба в исламе — все равно что Храм Соломона иудаизме или Гроб Господень в христианстве. Это кубическое сооружение, установленное в центре священной мечети в Мекке. Ее происхождение теряется во тьме веков. В восточный угол Каабы вмурован Черный Камень. Размеры Каабы… — В бороде араба мелькнула лукавая улыбка. — Может, угадаете?

— Это…

— Пятнадцать локтей в высоту и десять в ширину. На сей раз цифры, указанные Баруэлем, нужно не умножить, а разделить пополам, чтобы получить искомый результат. Потому-то я и сказал вам, что это не может быть мечетью, поскольку мечеть в данном тексте возведена в тот же ранг, что и Храм Соломона.

— Воистину, Баруэль, быть может, и гений символизма, но вы ему не уступаете, — оторопело заявила Мануэла. — Ничуть! Вы сказали, что в угол Каабы вмурован черный камень. Откуда он?

— Согласно учению, первая Кааба была сооружена Адамом после изгнания из Эдема. Доказательство тому — найденная внутри надпись на древнесирийском, где сказано: «Я есть Бог, Господь Бакки. Я создал ее в тот же день, когда создал небо и землю, солнце и луну, поставил вокруг нее семь непобедимых Ангелов. И пребудет она, пока будут стоять две горы, благословенныеисточники млека и воды для ее народа». Позже унесенная потопом Кааба была восстановлена Авраамом и сыном его Исмаилом, который, как вам известно, является прародителем арабского народа. Отец с сыном и вмуровали в юго-восточный угол строения этот камень, принесенный архангелом Гавриилом.

Мануэла вытаращила глаза.

— Вы хотите сказать, что самое священное место ислама было создано отцом еврейского народа и отцом арабского, а помогал им архангел?

— Совершенно верно.

Это откровение буквально сразило молодую женщину. Словно угадав ход ее мыслей, раввин счел нужным предостеречь Мануэлу:

— Только не впадайте в заблуждение, сеньора. Эти параллели — всего лишь производные, то есть, я хотел сказать, заимствования из единственной и все той же религии. Ничего бы не было, не будь Авраама. Он — древо…

— А нельзя ли рассмотреть вариант, что это древо принесло плод? — резко произнес Варгас.

— Вы имеете в виду христианство…

— Вот именно. Если вы признаете существование древа, то не можете отрицать и его плоды. Кстати говоря, Христос никогда и не говорил, что он отрекается или отвергает религию Авраама, совсем наоборот, он вовсю из нее черпает. «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушать пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота и ни одна черта не перейдет из закона, пока не исполнится все».

Цитата не произвела на Эзру никакого впечатления.

— Дорогой мой, единственное, с чем я согласен, это что ваш Христос не привнес ничего такого, чего уже не было бы в Торе.

— И вы такого же мнения о Пророке Мухаммеде, естественно? — Сарраг говорил с не меньшим пылом, чем Варгас.

— Я вас умоляю, шейх ибн Сарраг, — огорченно проговорил раввин, — избавьте меня от необходимости вам отвечать. Поскольку если и есть пророк, которого можно смело назвать плагиатором, так это он.

— Это Мухаммед плагиатор?!

Сарраг аж позеленел от подобного богохульства. Раввин, словно не замечая этого, преспокойно продолжил:

— Это и ребенку понятно. Мухаммед лишь позаимствовал немножко у Моисея и Аарона, очень много у Авраама, а также не оставил без внимания Давида, Ноя, Голиафа, Исаака, Илию, Иакова, а в довершение всего примешал к этому Христа с унцией Девы Марии и архангела Гавриила.

Араб судорожно ловил воздух ртом.

— Это просто невероятно! — вымолвил он наконец. — Ничто и никогда не искупит вашего самодовольства и высокомерия!

Шейх говорил, не повышая голоса, но его сдержанная ярость выдавала откровенное бешенство, и это выглядело куда более угрожающе, чем если бы он взревел во весь голос.

Он встал и шагнул к раввину. Можно было подумать, что он готов вцепиться ему в глотку.

— Знаете, что сказал Пророк? «Мы веруем в Аллаха, и в Откровение, ниспосланное нам. И Ибрахиму, Исмаилу, Исхаку и Йакубу, и всем двенадцати исраильским коленам; И в то, что Мусе (Бог) послал, и в то, что даровал он Исе и что другим пророкам снизошло — меж ними мы не делаем различий». Слышите, Самуэль Эзра? «Меж ними мы не делаем различий!»

В этот момент послышался едва различимый шорох. И, словно упав с неба, в левую руку Саррага вонзился нож.

Мануэла испуганно вскрикнула.

На руке араба выступили первые капли крови. Его растерянный взгляд метнулся с раны на раввина. Тот сидел, не шелохнувшись, скрестив руки и недоуменно взирая на шейха.

— Вон там! — заорал Рафаэль Варгас. — Кто-то убегает!

ГЛАВА 20

Можно связать порвавшуюся веревку, но узел все равно останется.

Персидская пословица

Варгас кинулся за убегавшим. Тот несся как ошпаренный, ловко проскальзывая между кустами. Он быстро оглянулся на своего преследователя и, словно обнаружив, что за ним мчится не монах, а сам дьявол, припустил еще сильней. Варгас, летя за ним по пятам, думал, что этот человек невероятно глуп, раз рискнул пойти на такое средь бела дня. Неизвестный добежал до подножия пригорка, единственного, пожалуй, на добрых десять лье вокруг, и понесся через него. Варгас последовал за ним. Добравшись до вершины, он на мгновение притормозил. Беглец, казалось, испарился. И тут францисканец увидел его мчащимся к зарослям остролиста. Рафаэль пулей скатился по склону, споткнулся, тут же восстановил равновесие и во всю прыть рванул к зарослям, в которые только что вломился незнакомец. Но он недооценил своего врага. Едва францисканец влетел в заросли, как из кустов возникли двое. Первый, чернокожий гигант, преградил ему путь. Варгас, хотя и не увидел второго, уловил его присутствие. Все, что он мог вспомнить потом, — свист воздуха и удар по темечку. А дальше ничего. Словно рухнул в провал.

Когда Рафаэль очнулся, то обнаружил, что он один. Нападавшие растворились в пространстве и во времени. И ни звука, кроме отдаленного голоса зовущей его Мануэлы. Поморщившись, он потер раскалывающуюся от боли голову. Как, черт побери, эти люди ухитрились так быстро появиться и исчезнуть?

— Вы ранены?

До него наконец добралась взволнованная Мануэла. Она тяжело дышала.

— Все в порядке, — успокоил ее Варгас. — Как там шейх?

— Слава богу, рана не такая глубокая, как могло показаться. Должно быть, нож метнули издалека.

— Давайте вернемся в лагерь. Надеюсь, вы поняли, что метили конкретно в него, — на ходу тихо проговорил он.

— Во всяком случае, Сарраг в этом совершенно уверен. И еще он говорит, что знает нападавшего. Это его бывший слуга, араб по имени Абу Талеб.

— Вполне вероятно. Не далее как вчера в Касересе, пока мы вас ждали, мы с ним говорили на эту тему. Шейх заметил в толпе человека, показавшегося ему знакомым.

— А вам не кажется, что если бы это был этот самый слуга, то шейх мигом бы его узнал?

— Если судить по тому, что только что приключилось со мной, — францисканец потер затылок, — то это не его Сарраг заметил на ярмарке, а одного из его сообщников. С ним как минимум двое. И я, увы, удостоился сомнительной привилегии приблизиться к одному из них. Негру.

— В тот день, когда мы с вами встретились, Эзра упомянул о пожаре в библиотеке Ла-Рабиды. Значит, его учинил этот Талеб?

— По-моему, это очевидно.

— Но почему он так стремится убить своего хозяина?

— Жалованье не выплатили… — с мрачной иронией буркнул Варгас. И продолжил, ускорив шаг: — Именно этот вопрос я и намерен задать Саррагу.

***

— Да говорю же вам еще раз: не знаю я! — пылко заявил араб. — Все время, пока этот змей находился у меня на службе, я относился к нему весьма порядочно. У меня нет привычки тиранить прислугу!

— Но, в конце концов, должно же быть какое-то объяснение! — возразил Варгас. — Подумайте как следует! Попытайтесь хотя бы сообразить, что могло подвигнуть его на кражу Чертогов Баруэля?

Шейх покосился на сделанную из подручных средств повязку и устало буркнул:

— Ну, сколько раз повторять? Не имею ни малейшего понятия! Ни малейшего.

— А пока суд да дело, у нас на хвосте висит убийца, — заметила Мануэла. — И все идет к тому, что он не уймется, пока не отомстит ибн Саррагу.

Одновременно она думала: «Человек с птичьей головой. Надо его срочно предупредить. Этот слуга может угробить все дело».

— Позвольте мне возразить, — вмешался раввин. — Опасность грозит не только Саррагу. Мы все под прицелом.

— Вы преувеличиваете, — возразил Рафаэль. — Они давеча запросто могли меня убить. Но ограничились тем, что всего лишь оглушили.

— Если хотите мое мнение, то вам крупно повезло. Меня вот они не постеснялись кинуть в тюрьму.

— Вы хотите сказать…

— Ну конечно же! Ведь не случайно же я был арестован! Не думаете же вы, что я стал жертвой банального фанатика, прочитавшего на моем челе знак избранного народа? Если этому Абу Талебу, чтобы добраться до своего хозяина, понадобится ликвидировать нас всех, уж поверьте, он не станет колебаться! Вспомните пожар в Ла-Рабиде.

Повисло тяжелое молчание. Отныне им придется денно и нощно быть настороже, куда бы они ни поехали, чем бы ни занимались.

Сарраг первым взял себя в руки и решительно заявил:

— Вот что я предлагаю: как только доберемся до следующего пункта назначения, то купим оружие и попытаемся заманить этого мерзавца в ловушку.

— Оружие?! — возопил Эзра. — Я не способен проливать чью-то кровь!

— Ну так придется научиться!

— Не убий! — твердо напомнил Варгас. — Я согласен с ребе. А вы, шейх, можете поступать, как вам заблагорассудится.

— Предпочитаете дать себя убить, даже не попытавшись защититься?

— Вполне хватит кулаков.

— Кулак против ножа? Хотелось бы мне это увидеть! А вы, сеньора? Вы тоже с ними солидарны?

Мануэла не ответила. Ее занимало совсем другое. Она никак не могла понять, почему Абу Талеб так стремится заполучить шкуру шейха. Разве Торквемада не выдал ему щедрую награду за предоставленные им сведения? Так почему же? Мендоса… Как могло случиться, что он не помешал нападению?

Саламанка

Талавера был в бешенстве.

— Вы ведете нечестную игру, фра Альварес! Нужно ли вам напоминать о нашем договоре? Следует ли мне напомнить вам условия?

— Падре, — слабо возразил секретарь Торквемады, — я сообщал вам все, что знаю сам. Вы должны мне верить.

— Ложь! Вы должны были ежедневно информировать меня о малейших событиях, но после той последней информации больше не сообщили ничего!

— Не могу же я специально для вас выдумывать новости, — несколько смущенно выговорил Альварес. — На сегодняшний день мы так и не выяснили, какую цель преследуют эти люди. Ни намека.

— Невероятно! Чем же занимается донья Виверо? Альварес вытер выступивший на лбу пот.

— Откровенно говоря, я не в состоянии вам ответить. Думаю, она делает, что может. Но что вы хотите? Противники у нее очень сильные.

Талавера в гневном молчании уставился на собеседника, потом внезапно спросил:

— Где они сейчас?

— По последним данным, в окрестностях Касереса.

— И все?

— Больше ничего, уверяю вас.

Талавера, глубоко вздохнув, уставился в стену перед собой. Он правильно сделал, припугнув этого слабака… Окрестности Касереса… Нужно немедленно известить Диаса.

Окрестности Касереса

Эзру лихорадило. Его завернули в два покрывала, но тело старого раввина все равно сотрясала сильная дрожь. Мануэла, склонившись над ним, вытерла ему мокрый лоб.

— Только это не хватало! — чертыхнулся Сарраг. — Будто нам мало того, что меня искалечили! Если хотите мое мнение, то самым мудрым будет вернуться обратно в ту харчевню в Касересе!

— И речи быть не может! — возразил Эзра. — Мы должны ехать дальше.

— А я что, предлагал все бросить? Просто вам нужен уход. Вам нужно отдохнуть в нормальных условиях, под крышей. Скоро солнце раскалит равнину добела, и ваша болезнь усилится.

— Вот уж вряд ли. Жара усиливает потоотделение и способствует уменьшению лихорадки. И вообще это о моем здоровье идет речь! Так что едем дальше.

— Если бы удалось найти какие-нибудь подходящие лекарственные растения, то мы сварили бы ему декокт. Даже розы сгодятся. Если их растереть и смешать с хиной, получается чудотворное питье.

— Это не розы вам надо искать, а название нашего следующего пункта назначения, — пробурчал раввин. — Чем раньше мы туда попадем, тем лучше.

— Вы правы, — согласился араб. — Давайте закончим расшифровку этих проклятущих ребусов.

Он процитировал:

— Неподалеку от

здание не есть пентаграмма, хотя и является союзом неравных. Вы говорили, фра Варгас, что в древние времена пентаграмма была символом знания.

— Да. У древних пентаграмма означала знание. Один из ключей к Высшему Знанию. Некоторые маги использовали и используют ее для своих целей.

Сарраг чуть приподнялся:

— Тут два направления, которые нам надо проработать: идею силы и знания, которые воплощает эта геометрическая фигура, и идею взаимодействия разных элементов — союз неравных.

Мужчины погрузились в задумчивое молчание, а Мануэла время от времени тревожно озирала окрестности. Она боялась, что вот-вот из темноты выскочит слуга-араб или его сообщники, готовые изрубить их на кусочки. И диву давалась, почему они еще не попытались этого сделать. Кто — не считая Варгаса — смог бы оказать им сопротивление? У Саррага одна рука не действует, а раввин вообще едва на ногах стоит.

— Думаю, ответ содержится в следующей фразе, — заявил вдруг монах.

— О какой фразе идет речь? — поинтересовался шейх.

— Вот об этой: Стены его содержат девственную или оплодотворенную материю, и его величественная тень падает на Фисон, Тихон, Тигр и Евфрат. Если мы вычислим, что это за «материя», то получим еще одну подсказку.

— Девственную или оплодотворенную… — принялся размышлять вслух Сарраг. — А не может идти речь о женщине?

Мануэла не удержалась от смеха.

— Вы считаете, что женщина — это «материя»?

— Все зависит от того, как Баруэль использует этот термин. Что такое материя, как не субстанция, твердая, упругая, подвижная, делимая?

— А живое существо — это делимая субстанция?

— Почему нет? Проблема лишь в том, что, разделенное, оно уже не будет живым.

Варгас немного поразмыслил, а потом сообщил:

— Мне кажется, в данном конкретном случае слово «материя» может означать нечто иное, чем природный или созданный человеком элемент. Но мы рассмотрим этот вопрос позже. Займемся лучше следующим: его величественная тень падает на Фисон, Тихон, Тигр и Евфрат. Здесь двух мнений быть не может. Это четыре реки, вытекающие из потока, текшего в Эдеме. Из Эдема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки.

— Ну и где связь между этими реками, пентаграммой и материей, девственной или оплодотворенной?

— Она есть. И ее нам тоже еще предстоит найти. И все же я задаюсь вопросом, не пытается ли Баруэль указать нам на скрытую под всем этим картину.

— И какую же? — вопросил Сарраг.

— Да попросту сады Эдема.

— Действительно, такое вполне возможно.

— Остается фраза, над которой вы не сочли нужным задуматься, но которая, тем не менее, напрямую связана с Эдемом, — заметил раввин. — Его величественная тень падает… Я совершенно убежден, что это тень от дерева. Я имею в виду Древо Жизни.

— Древо Жизни? — усомнился Варгас.

— Ну да. Разве не его еще называют Древом Познания?

— Возможно, вы и правы. Но нужно еще выяснить причину, по которой Баруэль увлекает нас на это путь.

Они замолчали, слушая тихое бормотание ветра, играющего листвой кустарников.

— По-моему, я нашла… — внезапно сообщила Мануэла. — Здание, расположенное вблизи собора, — это, скорее всего место, где обучают.

Мужчины потеряли дар речи.

— Отсюда и девственная или оплодотворенная материя, — торопливо пояснила она. — Меня, которая всегда любила читать, эта «материя» навела на мысль о книгах. Девственные, с пустыми страницами, и оплодотворенные — заполненные записями. Знание, Высшее Познание. Книги. Разве вы не заметили, что Баруэль все время делает упор на термины, связанные с познанием? И вполне логично, что здание, которое не есть пентаграмма и расположенное подле собора, это либо школа, либо…

— Университет! — перебил ее Варгас в порыве лихорадочного энтузиазма. — А что до «союза неравных», то это очень даже применимо к способным и менее способным ученикам. Саламанка! — вскинул он руки победным жестом. — Саламанка и тамошний университет! Самый высший дом знаний и культуры во всей Испании!

Араб не без восхищения поглядел на Мануэлу.

— Хвала Аллаху за способности, которыми он вас одарил, сеньора Виверо! — И вскричал: — Ребе, мы отправляемся в Саламанку! Город врачей и ученых! И сумеем вас вылечить! Вы довольны?

Но вопрос остался без ответа. Эзра дрых без задних ног.

ГЛАВА 21

Кто начинает с мечты и сумасшествия, отлично знает, куда идет: к мечте и сумасшествию. Но это разум втягивает нас в авантюры.

Paulham, Entretien sur des faits divers

От Kacepeca до Саламанки они добирались шесть дней — на три дня больше, чем требовалось. Они не проехали и часа, как раввин потерял сознание и свалился с лошади. Когда он пришел в себя, то был настолько слаб, что не мог сесть в седло.

Они уложили его в тени дерева и принялись терпеливо ждать, когда к нему вернутся силы. И через какое-то время услышали, как Эзра в полубреду тихонько бормочет молитву:

— Признаю перед Тобой, Боже, мой Бог и Бог моих предков, что выздоровление мое и смерть моя в Твоих руках.

— Да что он несет?! — рявкнул Сарраг.

Варгас с Мануэлой не ответили. Эзра тем временем продолжал:

— Да будет воля Твоя полностью излечить меня. А если умру, пусть смерть моя послужит искуплением всех грехов, что свершил я перед Тобой.

— Он бредит, — констатировал шейх.

Но на этот раз преувеличенно ироничный тон не смог скрыть волнения араба.

— Слушай, Израиль, Бог — Всесильный наш, Бог Один!

Шейх опустился на колени возле больного и резко проговорил:

— Самуэль Эзра, вы думаете, сейчас время молитвы? Раввин, приоткрыв один глаз, едва слышно ответил:

— Другое имя… Назовите меня другим именем…

— Другим именем? — переспросил подошедший Варгас. И прошептал арабу на ухо: — Это бред…

— Умоляю… — простонал Эзра.

Монах с шейхом недоуменно переглянулись.

— Но это же совершенно очевидно, — сказала Мануэла. — Он хочет, чтобы его назвали по-другому.

— Глупость какая! Для чего?

— Понятия не имею! Но что вы теряете?

— Вы именно этого хотите? — спросил францисканец. Больной в знак согласия опустил веки.

Варгас колебался.

— Да имен сколько угодно! — потерял терпение Сарраг. — Абдалла, Мухаммед, Тарек…

Но монах жестом остановил его.

— Отныне, — торжественно проговорил он, опустившись на колени подле раввина, — имя твое будет Рафаэль.

Эзра вроде бы согласился.

— Но вы дали ему ваше имя! — изумился Сарраг.

— И что с того? Это первое, что пришло мне в голову. Время шло. Раввин спал глубоким сном. И только когда солнце уже было в зените, он пошевелился и открыл глаза.

— Вам лучше? — озабоченно спросила Мануэла. Старый раввин нашел силы улыбнуться.

— Да…

— Ну и напугали же вы нас!.. — пробурчал араб. — Я уж думал, нам придется рыть вам могилу по такой жаре! Хвала Аллаху.

— Не поможете мне сесть?

Шейх подхватил его за плечи и прислонил к дереву.

— Вы быстро приходите в норму. Можно подумать, вас излечила перемена имени! Кстати… Что это на вас нашло?

— Вы сочтете это утверждение ребячеством, но в Талмуде сказано, что тот, кто меняет свое имя, меняет и судьбу, — совершенно серьезно ответил Эзра. Он благодарно улыбнулся Варгасу: — Вы не могли сделать лучшего выбора… Вы знаете, что означает Рафаэль?

Монах сознался в своем невежестве.

— Всевышний исцеляет.

— Вот уж действительно, я при всем желании не нашел бы ничего более подходящего. А это новое имя не придало вам достаточно сил, чтобы сесть на лошадь?

Эзра покачал головой.

— Но мы же не можем торчать тут вечно. Нам просто необходимо засветло добраться до ближайшей деревни.

— Я могу посадить его перед собой, — предложил шейх. — Это единственный выход. — Он протянул раввину руку: — Вставайте. Мы вам поможем.

Раввин поморщился.

— Если бы это зависело от меня…

— Ага, но решаем мы! Пошли!

Они снова отправились в путь. Судя по всему, смены имени с Самуэля на «Всевышний исцеляет» явно не хватило, чтобы прогнать болезнь. Передышка оказалась недолгой. Едва они добрались до долины Тахо, как пришлось снова останавливаться. Эзру лихорадило и тошнило, он опять совершенно обессилел. Они уложили его на берегу. Шейх, сняв с себя накидку, смочил ее в прохладной воде, обернул в нее раввина и положил его на солнцепек. Сарраг объяснил, что испарение воды охладит тело и снизит температуру. И он не ошибся. Два часа спустя раввин уже был в состоянии продолжить путешествие.

На смену пустынному ландшафту пришли зеленые пейзажи Веры. У подножия Сьерра-де-Гредос простирались поля апельсиновых деревьев, фиговых пальм и зеленели дубовые леса, где лениво бродили стада кабанов. Уж не вид ли этих млекопитающих, носителей всех мыслимых пороков, вызвал у Эзры очередной приступ? Он снова обессилел. Но в этот раз провидение пришло им на помощь в виде маленьких красновато-коричневых плодов, напоминавших passiflora incarnata и которые, опять же по утверждению шейха, обладали целебными свойствами. Проигнорировав возражения Эзры, он безжалостно скормил ему горсть, а себе несколько штук втер в рану. Совпадение то было, или ягоды действительно помогли, но Эзру перестало трясти. Переночевав, они отправились дальше и к концу дня добрались до ущелья Бехар и городка с таким же названием, втиснутого в мавританские крепостные стены. Райский уголок в центре ада. Там они и остановились, чтобы дать Эзре возможность восстановить силы. Три дня спустя, в самый полдень, когда вовсю пекло солнце, они въехали под звон соборных колоколов в Саламанку.

Оказалось, что найти пристанище не так просто. Почти все постоялые дворы занимали студенты, в большом количестве съехавшиеся сюда со всех концов Испании и Европы.

В конце концов они отыскали харчевню неподалеку от монастыря Де-Лас-Дуэньяс, между Калле де Сан-Пабло и Каса де Абрантес.

Как только они устроились, Варгас отправился на поиски доктора Мигеля Валлата, который, по словам трактирщика, был одним из лучших городских врачей. Врач пришел, осмотрел пациента, прослушал, изучил мочу и прописал столь странное лечение, что было единодушно решено, что доктор Валлат сущий коновал, коему не место в медицине. В доказательство тому Варгас с Саррагом — с согласия Эзры — пренебрегли рекомендациями врача, и через сорок восемь часов старый раввин пошел на поправку.

В эту ночь, четвертую с момента приезда в Саламанку, Варгас поднял кубок и провозгласил:

— Л'хаим, ребе! За жизнь! На иврите я знаю только это, но никогда не думал, что оно будет так кстати!

— Л'хаим, друг мой! А я никогда не думал, что так привязан к жизни. Как только подумаю, что совсем недавно посмел заявить шейху, что с радостью встречу час своей кончины… Становится стыдно за себя.

Он был еще бледным, сильно исхудал, но темные глаза опять сверкали. Он осторожно выпрямился на лежанке и чуть насмешливо обратился к Мануэле:

— Вот видите, как мужчины падают под малейшим порывом ветра, тогда как вы, так называемые хрупкие создания, нерушимо стоите на ногах.

— Нерушимо? Ну, вы и скажете! Может быть, мы физически и выносливее вас, но у любой медали есть оборотная сторона. Если тело и крепкое, то с сердцем дело обстоит совсем иначе. Оно куда более уязвимо, чем у мужчин.

Эзра собрался ответить, когда дверь резко распахнулась, и появился ибн Сарраг. Судя по его взъерошенному виду, он только что сделал какое-то важное открытие. Подойдя широким шагом к изголовью раввина, он встал перед ним и подбоченился.

— Советую вам подниматься, ребе Эзра. Если, конечно, хотите, чтобы мы добрались до конца нашего путешествия.

— И что вы нашли?

— Пифагора…

Увидев три пары воззрившихся на него вопросительных глаз, он снизошел до объяснения.

— Теперь совершенно очевидно, что все дело в пентаграмме. Это она привела нас сюда, и она же приведет к третьему треугольнику. Фра Варгас сообщил нам, что пентаграмма воплощает знание и ключ к Высшему Знанию. И был прав. Но это не все. Пентаграмма — не просто геометрическая фигура. Она тесно связана с древнегреческим философом и математиком, которого я только что назвал. — Шейх уселся и продолжил: — Думаю, всем вам известно, кто такой Пифагор, но все же позвольте мне вкратце рассказать об этом человеке. Увидите, что это отнюдь не без пользы. Его имя, что само по себе достаточно странно, состоит из двух слов на санскрите: «pita», то есть дом, место сбора, производное от «pit» — собирать, и «gourou» — духовный отец, учитель, которое есть производное от «gri» — выражать, говорить. Иными словами, хозяин объединения, школы. О Пифагоре мало что известно, только что родился он на острове Самос более двух тысяч лет назад, что сначала, повинуясь воле своего отца, Мнесарха, был скульптором, потом атлетом. После длительного путешествия по Египту, Вавилону и Индии он основал в Кротоне свою знаменитую школу, известную как пифагорейская. На самом деле эта школа представляла собой скорее закрытое общество, чем собрание учеников. Эдакий религиозно-политический союз. У его членов сначала был трехлетний испытательный период, затем они должны были принять обет молчания на срок от двух до пяти лет, в зависимости от характера ученика. Пифагор занимался математикой, астрономией и — о чем мало кому известно — музыкой. Приписываемые ему открытия, вероятнее всего, являются результатом деятельности этой школы, создателем и вдохновителем которой он был. Это ему мы обязаны знаменитой теоремой, называемой теоремой Пифагора: квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, которую потом развил Евклид. Вы наверняка задаетесь вопросом, чем этот человек интересен для нас? И какая связь между ним, Баруэлем и нашими изысканиями? По-моему, я знаю ответ. Известно ли вам, что было паролем у пифагорейцев? — Выдержав паузу, шейх провозгласил: — ПЕНТАГРАММА.

— И впрямь интересно, — признал Варгас, — но…

— Подождите! Бог — это число чисел. Вот девиз Пифагора! И его догма. Он считал математику основой всего, законом мироздания. Он даже разработал «арифметическую теологию», науку о мистических свойствах цифр. Пентаграмма и цифры. У Баруэля тоже во главе угла стоят цифры, вы не можете этого отрицать. В основе каждой его загадки лежат пифагорейские механизмы. Так что нужно лишь пересмотреть все эти намеки на смерть, жизнь. Размеры Храма Соломона, Каабы. Треугольники, цифра 3. В интересующем нас Чертоге есть отрывок, подтверждающий это. Цитирую: Это там, и в этом числе, можно найти супруга Феано. Пусть вас вдохновляет его гений. — Глаза Саррага вдохновенно горели. — Ну, разве я не прав?

Ответом послужило лишь всеобщее молчаливое недоумение.

— Феано! — с ноткой нетерпения вскричал араб. — Феано! Так называлась школа, основанная Пифагором в Кротоне, в память его жены и ученицы!

Эзра с Варгасом быстро переглянулись.

— Что ж, — раввин приосанился, — похоже, ученый воздух Саламанки пошел вам на пользу. Это прогулка по городу так вас воодушевила?

— Скорее ученики и их знания. Я подумал, раз Баруэль так упирает на университет, то именно там у меня больше всего шансов разжиться информацией. И не ошибся.

— Но к чему ведет Пифагор с его цифрами? — спросила Мануэла, зачарованно слушавшая араба.

Сарраг расхохотался.

— Нет, донья Виверо, у вас определенно талант задавать вопросы, ответ на которые вам уже известен! Разве не вы сравнили книги с девственной и оплодотворенной материей?

— Верно.

— Значит, мы попросту будем исходить из вашего утверждения. Это там, и в этом числе можно найти супруга Феано. Видите связь?

Мануэла покачала головой.

— Ну же, сеньора! Вы, такая умница! Правда не видите?

— Нет, — растерянно созналась Мануэла.

— Хорошо. Пойдемте. Сможете разобраться на месте. А вы, фра Варгас? — коснулся Сарраг руки Рафаэля. — Вы, надо полагать, догадались?

— По-моему, да.

И францисканец направился к дверям.

— Пошли в гости к супругу Феано.

Сарраг с Мануэлой уже собрались последовать за ним, как вдруг раздался сердитый голос Эзры:

— Эй! Вы забыли самое главное! — Раввин принялся обуваться.

— Самое главное, ребе?

— Меня, шейх ибн Сарраг! Меня!

На первом этаже университета за железной дверью находилась огромная библиотека. Сумеречное помещение напоминало чрево Левиафана. От дубовых полок пахло кожей и книжной пылью. Хранилище человеческого гения и человеческой глупости, науки и искусства, развернутых географических карт, астрономических таблиц… Более ста шестидесяти тысяч томов, более трех тысяч рукописей. В этих стенах находились все знания известного мира.

Мануэла подавила восторженный крик.

— Девственная и оплодотворенная материя, сеньора… — шепнул Сарраг. — Теперь вы поняли?

Они шли по длинным рядам, шагая как можно тише и с таким благоговением, словно вступили в святилище.

— Куда вы нас ведете? — поинтересовался Эзра.

— Тс-с! — прижал араб палец к губам. — Доверьтесь мне.

Тут и там напротив мраморных статуй виднелись фигуры погруженных в чтение студентов. Большая часть из них были испанцами, но и из разных стран Европы сюда приехало немало молодых людей, чтобы изучать четыре дисциплины: искусство, право, медицину и теологию. Сколько их тут? Десять тысяч? Пятнадцать? Во всяком случае, значительно больше, чем в трех других университетах, соперничавших с Саламанкой, будь то Оксфорд, Болонья или Париж.

Сарраг указал на ряд полок, возносившихся на внушительную высоту.

— Это здесь, — сообщил он таким тоном, словно открывал большой секрет. — Фра Варгас, не соблаговолите ли передать мне лестницу, что рядом с вами?

Монах подчинился.

Шейх полез вверх по ступенькам, пока не добрался до книг, отличавшихся от остальных красновато-коричневым с золотистым оттенком цветом переплета. Издав приглушенный победный крик, он схватил один из томов. Спустившись вниз, Сарраг тут же дрожащими руками принялся изучать книгу. Между страницами наподобие закладки торчал листок бумаги. Шейх раскрыл том в заложенном месте.

— Ну? — Эзра терял терпение. — Вы нам объясните наконец?

Сарраг, не отвечая, передал книгу монаху. Варгас взял листок, осторожно развернул, и на лице его тут же появилось растерянное выражение.

— Ну?.. — не унимался раввин.

Его голос, взлетевший на октаву, привлек внимание других читателей и вызвал недовольные взгляды. Шейх наконец соизволил пояснить.

— Вот, — угрюмо буркнул он.

— Я брежу! — Раввин был совершенно ошарашен. — Это еще что такое?!

— На первый взгляд это музыкальная партитура, — сказал Варгас. — И текст: «Слава и позор под саркофагом епископа».

— Это-то как раз совершенно понятно! Но вот откуда Сарраг узнал, что она здесь? Да объясните же вы нам наконец или нет?!

— Я вам все расскажу, но сперва предлагаю вернуть книгу на место и уйти отсюда, если не хотим, чтобы на нас начали еще больше обращать внимание.

Выйдя наружу, они углубились в университетский сад и плюхнулись в тень гибискуса, усыпанного яркими цветами.

— Мы вас слушаем. Сначала расскажите нам о книге. Если я правильно прочитал название, это какой-то труд Пифагора?

— «Музыка сфер», верно. Кстати, это единственный известный труд этого грека. Никаких других письменных работ он нам не оставил. Если бы не его ученики и работа Евклида по знаменитой теореме, то можно было бы даже усомниться в подлинности сделанных Пифагором открытий. Один преподаватель, которого я долго расспрашивал о Пифагоре, выдал мне эти сведения и поведал о существовании данного труда в университетской библиотеке. И с этого момента я был совершенно уверен, что именно там мы и найдем очередную подсказку.

— Но почему тогда не изучить повнимательней эту «Музыку сфер»? — удивилась Мануэла.

— Потому что мы нашли все, что Баруэль хотел, чтобы мы нашли. Это там, и в этом числе можно найти супруга Феано. Я считаю, что «это там» означает «в библиотеке». И «в этом числе» указывает на номер страницы, где спрятана партитура.

— То есть?

— Четвертая страница. Четыре, четыре реки, упомянутые в Чертоге: Фисон, Гихон, Тигр и Евфрат.

— С некоторой грустью я вынужден признать, что в данном случае вы проявили незаурядные дедуктивные способности, — вздохнул Эзра.

— А почему с грустью? — изумился Сарраг.

— А что вы хотите? — с деланно чопорным видом произнес раввин. — Никоим образом не выношу мысли, что я не так уж необходим.

Варгас все это время изучал листок с музыкальными строчками. Судя по огорченному выражению лица, он явно ни до чего путного не додумался.

— Кто-нибудь из вас разбирается в музыке? — не очень уверенно спросил он.

— Я немножко, — сообщила Мануэла. Францисканец передал ей листок.

— Не можете ли вы сказать, нет ли тут чего-нибудь необычного?

Молодая женщина некоторое время рассматривала ноты.

— Ничего, увы. Если не считать, что мелодия несложная, чтобы не сказать простенькая.

Она вполголоса принялась напевать. Это был речитатив, медленный и мрачный, идущий то вверх, то вниз, до самых низких нот.

— Баруэль-каббалист и Баруэль-музыкант в одном лице, — иронично заметил Эзра. — Решительно не понимаю, каким образом эта мрачная мелодия может указать нам место, где спрятан третий треугольник. А что это за текст? «Слава и позор под саркофагом епископа». Какая слава? Какой позор? Какой епископ? Конечно, некоторые каббалисты, Абулафия, к примеру, не единожды пытались использовать музыку как подспорье, способное ввести их в пророческий транс. Но я сомневаюсь, что Баруэль пытается подтолкнуть нас в этом направлении. Это было бы сущим безумием!

— Музыка? — удивился Варгас. — Как подспорье в достижении пророческого транса?

— Это настолько сложно, что мне затруднительно будет объяснить вам то, что я сам с трудом понял. Согласно Абулафие и другим каббалистам, есть прямая связь между некоей музыкальной наукой — ныне утраченной — и прорицанием. В таких повествованиях, как «Sod ha-shalshelet», музыка характеризуется как дисциплина, законы которой были некогда известны первосвященникам. Она может привести к мистическому слиянию и напрямую связана с тем, каким образом проговаривается тетраграмматон. Вроде бы эта тайная наука была известна в кругу Авраама Абулафии, поскольку он достаточно ясно описывает ее принцип. Это комбинирование букв и способ их произношения. Он часто сравнивает человеческое тело с музыкальным инструментом, поскольку, по его словам, в нем есть углубления и дырки, способные издавать звук при дыхании. Слова, связанные в песню, исполненные и хранящиеся в памяти человека, вызывают появление божественного, движение Святого Духа, который входит в человека и выходит из него, даруя тому, кто умеет управлять этим процессом, способность читать будущее. — Он машинально потер пальцы и продолжил: — Да, знаю… Все это довольно туманно. Позвольте мне подвести итог, приведя высказывание ребе Исайи бен Иосифа. Он сказал вот что: «Знай, что пророк, желающий пророчествовать, должен сначала стать отшельником на неопределенный период и совершать омовения. А потом он пойдет в подходящее для него место и призовет музыкантов, играющих на разных инструментах, которые будут играть для него и будут петь для него духовные песнопения, и он склонится над страницами книги, недоступной его пониманию». — Эзра замолчал. На лице его появилась загадочная улыбка. — Так что нам не остается ничего другого, как позвать музыкантов!

Вокруг, не обращая на их четверку никакого внимания, сновали студенты, смеющиеся или серьезные. Миру были глубоко безразличны изыскания этих четверых и их затруднения. Солнце освещало красноватые дома, заливая своими лучами зубцы и крыши, над которыми возвышались колокольни.

— Ола! Сеньоры! Как поживаете?

Чей-то оклик вывел их из оторопелого состояния. Перед ними стоял довольно высокий мужчина с орлиным носом и совершенно белыми волосами.

— Вы меня не узнаете?

— Ну конечно… — Первым отреагировал Варгас. — Вы — тот самый генуэзский моряк, которому мы дали приют в Ла-Рабиде. Что вы тут делаете?

Мужчина помрачнел.

— Через несколько минут вон там, в монастыре Святого Себастьяна, — он указал на здание справа, — должно начаться заседание комиссии, чтобы решить, заслуживает ли интереса мой проект.

Варгас представил моряка Мануэле.

— Сеньора Виверо. Сеньор Кристобаль Колон. Он намеревается отплыть на запад, в страну, где растут пряности. Он надеется, что Ее Величество профинансирует экспедицию.

Мануэла машинально потеребила родинку.

— На запад, сеньор? И вы действительно рассчитываете найти там землю?

— Именно так. И докажу это.

— По-моему, вы очень в себе уверены, — легонько усмехнулся Варгас.

— Как мне не знать? Разве земля не круглая?

— Круглая. Но вам наверняка известно, что так считает лишь горстка эрудитов, да и те не могут сказать, какого размера эта сфера, поскольку никто и никогда не совершал кругосветного путешествия. Размеры земель и океанов остаются тайной. Даже западное побережье Гвинеи толком не изучено. Азия простирается на восток на неизвестное расстояние. Очертания ее берегов остаются загадкой. И…

— Позвольте возразить, фра Варгас, — прервал его Сарраг. — Это загадка для европейцев, но не для арабских путешественников. К тому же еще Аристотель около тысячи восьмисот лет назад вычислил, что, продвигаясь на запад, неизбежно прибудешь на восток.

— Допустим, но карты где? Где доказательства? Проблема, с которой столкнулся сеньор Колон, очень простая: кажется логичным, что между Западной Европой и Восточной Азией существует прямой путь, поскольку земля действительно круглая. Но какое расстояние придется преодолеть кораблю, прежде чем он доберется до первых берегов? Тысячу лье? Десять тысяч? Двадцать? Итак, я повторю вопрос: сеньор Колон, почему вы так уверены, так слепо убеждены, что такое плавание вообще осуществимо?

— Потому что я знаю, что расстояние до берегов Индии не больше девятисот девяноста семи лье. То есть тридцать дней плавания, что вполне по силам хорошо оснащенной и обеспеченной продовольствием каравелле.

— Так я и думал. — Казалось, Варгас говорит сам с собой.

— Что вы хотите сказать?

Монах одарил его подчеркнуто пронзительным взглядом.

— На что вы намекаете? — настаивал Колон.

— Ходят слухи…

— На что вы намекаете? — резко повторил Колон.

— Скажем, если бы вами двигала одна лишь жажда приключений, вы бы без труда нашли подходящий корабль и направились на запад. Но вот если вы желаете контролировать и использовать земли, до которых рассчитываете добраться, то поддержка кого-нибудь из королей вам жизненно необходима. И это лишний раз подтверждает, насколько вы уверены в успехе вашей затеи.

— А еще что говорят?

— Что у вас есть судовой журнал с лоциями, где указаны реперные точки. Карты, где отображены рифы и отмели, изъятые у португальского моряка. А также у вас есть морская карта, лет пятнадцать назад сделанная Тосканелли, которую вы во время вашего там пребывания сперли из королевской библиотеки Португалии.

— Вы действительно верите в то, что говорите?

— Я воздержусь от утверждения чего бы то ни было.

— Давайте! — воскликнул Колон. — Выкладывайте уж все до конца!

Варгасу претило выдавать фра Маркену, от которого он почерпнул эти сведения.

— Скажем, произошла некоторая утечка…

Генуэзец некоторое время пристально глядел на собеседника, а потом выдал:

— Если то, что вы говорите, — правда, то объясните мне, почему вместо того, чтобы выворачиваться наизнанку, стараясь убедить Ее Величество и комиссию с научной точки зрения, я попросту не предъявил им доказательства, которые у меня якобы есть?

— По двум причинам. Первое: вы отлично понимаете, что, поступи вы так, двор ни за что не согласится удовлетворить ваши сногсшибательные запросы. Мне что-то плохо верится, что Ее Величество дарует вам в обмен на документы, пусть даже и очень ценные, звание адмирала Кастилии, титул вице-короля и губернатора всех земель, которые вы откроете, а также право управлять и вершить правосудие на этих землях. А еще десятую часть от найденных вами золота и сокровищ, восьмую часть доходов и контроль над всеми торговыми операциями. В лучшем случае вам выплатят определенную сумму, в худшем — под угрозой наказания просто-напросто потребуют, чтобы вы отдали документы. Я не прав?

Генуэзец не счел нужным отвечать на это.

— Вы сказали: две причины.

— Вторая еще более весомая. Это смерть. Полагаю, вы понимаете, о чем я?

Ответа не последовало. Молчание нарушила Мануэла:

— Почему смерть?

— Потому что все лоции считаются государственной тайной. Обнародование сведений, связанных с навигацией, или их кража означает безусловный смертный приговор. Несколько лет назад лоцмана и двух матросов, бежавших из Португалии в Кастилию, чтобы предложить свои услуги Ее Величеству, выследили, захватили и казнили на месте. Тело лоцмана отвезли в Лиссабон, четвертовали и части тела выставили у каждого из четырех въездов в город. Следовательно, документы, которыми обладает — или, возможно, обладает — сеньор Колон, были взяты у умершего португальского моряка, который плавал на португальском корабле. Значит, юридически они — собственность Португалии… Не говоря уже о карте Тосканелли. Ну что еще добавить?

Генуэзец изменился в лице, словно перед ним вдруг разверзлась бездна, и он вот-вот в нее рухнет.

— Если я вас оскорбил, — чуточку смущенно продолжил Варгас, — я…

— Нет, — отрезал Колон. — Дело вовсе не в оскорблении. — Он побелел, губы его дрожали. — Что меня беспокоит, так это глупость всего этого дела.

— О чем это вы? — спросил Эзра.

— Представьте, что в вашей… утечке есть доля истины. Представьте, что я действительно обладаю этими пресловутыми документами и — по тем самым причинам, которые назвал ваш друг, — не могу их обнародовать. Ведь это не только меня постараются уничтожить, а истину во имя мракобесия, обскурантизма, слепоты и нетерпимости. Те люди, которые собираются судить меня, это те самые, кто сейчас угрожает польскому астроному Николаю Копернику, о котором говорят, что он имел несчастье противоречить Птолемею, хуже того — заявить, что именно Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Его еще не предали поруганию, но, если верить слухам, это не за горами. И такие вот создания будут тыкать в меня пальцем, в меня, истового христианина, католика, защитника веры.

— А что вы хотите? — иронично заметил Эзра. — Это ведь Церковь. Как только вы попали в ее лоно, вам следует идти на цыпочках.

Лицо Варгаса окаменело.

— Ну, вы не упускаете ни малейшей возможности! Из уст человека, столь нетерпимого к другим религиям, такого рода критика как минимум неуместна, чтобы не сказать — смешна!

— Раз так, почему бы вам не поддержать сеньора Колона на комиссии? Почему вам не хватает мужества встать на защиту науки против глупости и невежества?

— И правда! — вскричал генуэзец. — Пойдемте! Я назову вас как свидетеля. Потому что, кроме Антонио Маркены, вашего приора и отца Диего де Деса, настоятеля монастыря Святого Себастьяна, меня практически больше никто не поддерживает.

— Это полный абсурд. Я ничего не понимаю в астрономии, а еще меньше в навигации.

— Я же вам сказал: хоть комиссия и состоит из известных университетских ученых и математиков, большинство моих противников — главным образом представители клира. А именно они будут играть решающую роль. У них все полномочия. Логика и здравый смысл против СвященногоПисания! Вы ведь знаете, что из-за их предвзятости наука по-прежнему отрасль теологии и сидит взаперти, как орех в скорлупе! Надеяться, что однажды орех разорвет скорлупу, — уже само по себе богохульство! Пойдемте, умоляю!

— Не настаивайте, — порекомендовал Эзра. — Он вас не слышит.

— Откуда вы знаете? — запротестовала Мануэла. Она в упор поглядела на Варгаса. — Разве это не возможность привнести частичку света в мир, в котором, как мы с вами отлично знаем, слишком много тьмы?

Францисканец потупился и промолчал.

— Жаль, — сдался генуэзец. — Еще один голос помог бы приглушить лай своры. Жаль. Мне остается лишь молить Господа. Только Он решит, выйду я из этой истории через врата славы или врата позора. — Он поклонился своим собеседникам. — Вынужден вас покинуть. Мои судьи ждут. Был рад снова с вами встретиться.

— Подождите, прошу вас! — воскликнул Самуэль Эзра. — Вы сказали «слава» и «позор». Это случайность?

— Не совсем.

— Так почему?

— Я имел в виду древнюю традицию.

— Расскажите нам, сеньор, — тут же насел на него раввин.

— В монастыре подле собора есть часовня Святой Варвары. Туда ходят студенты накануне экзаменов, чтобы напоследок проглядеть еще разок пройденный курс. Они закрываются там на всю ночь со своими книгами, в одиночестве, поставив ноги на могилу епископа, чтобы это принесло им удачу. На следующий день, если экзамен сдан удачно, они могут со всеми почестями, положенными их новому статусу, пройти через главный вход университета, врата славы, где их ждут преподаватели и однокашники, чтобы поздравить. Если же экзамен не сдан, они вынуждены уходить через двери монастыря, врата позора, по-тихому, при всеобщем равнодушии. — И Колон убито добавил: — Быть может, именно в эту дверь я вскоре и пройду. Adios, amigos… ^[7]

Но Варгас, ни Эзра, ни Мануэла ему не ответили. Они уставились в невидимую точку где-то за стеной, туда, где находилась часовня Святой Варвары. И в их головах вертелись музыкальные строчки и текст к ним: «Слава и почет, под саркофагом епископа».

ГЛАВА 22

Символизм — это умение намеком и иносказанием передать состояние души. Назвать предмет — значит уничтожить три четверти наслаждения поэмой, состоящего в счастье понемногу угадывать.

С. Малларме. Проза

Распластавшись у подножия саркофага, Варгас протянул руку и выудил третий бронзовый треугольник.

— Все же он здесь, — вздохнул Эзра. — Хорошо бы нам еще понять, для чего они нам.

— Доверимся Баруэлю, — произнес монах, поднимаясь. — Наверняка он отвел им роль, которую мы поймем в свое время.

В часовне никого не было. Пахло воском и ладаном, на главном алтаре мерцали огоньки десятков свечей, освещая неровным светом фигуры ангелов.

— И что дальше? — поинтересовался Сарраг. — Есть идеи?

— Возьмемся как можно быстрее за следующий Чертог и двинемся дальше в путь.

Варгас стряхнул пыль с сутаны и подошел к ним.

— Начинайте без меня, — спокойно заявил он.

— То есть как?! — возмутился Эзра. — Вам отлично известно, что это невозможно. Ваши отрывки…

— Не паникуйте. Я их вам передам. Присоедините к вашим. Надеюсь, вы окажетесь достойны доверия, которое я на вас возлагаю.

Он два раза повторил наизусть свой текст. Убедившись, что оба запомнили каждую фразу, францисканец направился к выходу.

— Объясните хотя бы, ради чего вы так резко нас покидаете? — попросил Сарраг.

— Ради вольного ветра…

Поскольку все трое недоуменно взирали на него, он растолковал:

— Пойду попытаюсь убедить братьев, что сады Эдема могут находиться также и на западе.

Монах шагнул к дверям. Мануэла кинулась за ним:

— Я пойду с вами, фра Варгас! Мы оба будем не лишними, чтобы немного рассеять тьму.

Мануэла с Варгасом распахнули дверь и вошли. Сперва они разглядели в полумраке лишь стол в форме подковы, а также смутные очертания монашеских ряс и сутан, освещенные канделябрами. Продвигаясь вперед, они увидели и другие фигуры, сидевшие в креслах вдоль стены. Некоторые из этих людей смотрели в зал, прикрыв глаза, и вроде бы дремали, подперев голову кулаком. Другие сидели совершенно прямо, надменно глядя вперед. Лишь немногие из присутствующих заметили появление Варгаса с Мануэлой, остальные серьезно слушали оратора, стоящего лицом к столу.

Вновь прибывшие прошли дальше, пока не услышали шепот:

— Сюда… Направо…

Приглядевшись, они увидели Колона, указывавшего им на пустые сиденья рядом собой.

Варгас уселся. Мануэла собралась последовать его примеру, и тут кровь застыла у нее в жилах. На нее в упор смотрел человек, возглавлявший собрание. Фра Эрнандо де Талавера?! Здесь?! Судя по всему, он не спускал с нее глаз с момента их появления в зале. Молодая женщина плюхнулась рядом с Варгасом. Даже захоти она удрать, вряд ли у нее это получилось бы: ноги стали ватными.

Эрнандо де Талавера, в свою очередь, размышлял, не галлюцинации ли у него. Однако это точно она, донья Виверо, в компании генуэзца. Какими судьбами? Как такое возможно? Монах рядом с ней — наверняка тот самый францисканец, Рафаэль Варгас. Значит, араб с евреем где-то неподалеку. Подумать только! Их разыскивают в окрестностях Касереса, а они, оказывается, тут, в Саламанке! Жизненно важно, чтобы у нее не возникло ни малейших подозрений, что он ее узнал. Талавере пришлось сделать колоссальное усилие, чтобы слушать продолжавшего свою болтовню священника. Доминиканец с болезненным небритым лицом выспренно вещал:

— И, наконец, кто этот человек? Это не уроженец страны, подданный наших Августейших Величеств, а чужестранец из Генуи сомнительного происхождения, наверняка выходец из народа, от которого во все времена исходили вонючие испарения неверия!

— Фра Овиедо, ваша критика оскорбительна! — раздался возмущенный голос Диего де Десы. — К чему этот намек на скромное происхождение сеньора Колона? Разве Господь наш не вышел из хлева, чтобы принести свет в этот мир?

— Конечно! Но у нашей Святой Церкви есть все основания опасаться этого новоявленного Мессии, желающего пробить брешь в стенах нашего мира, построенного более тысячи лет назад евангелистами, толкователями Господа, Отцами Церкви и теологами. Да отсохнет рука того, кто нанесет первый удар топором!

Расплывчатый силуэт канул во тьму. Колон сжал кулаки.

— Не принимайте бой на его территории, — на ухо порекомендовал ему Варгас. — Угодите прямиком в ловушку.

Моряк не ответил.

Слово взял Диего де Деса. Он заговорил спокойно, и его тон резко контрастировал со злобствованием предыдущего оратора.

— Сеньор Колон здесь. Он готов ответить на все вопросы. Так задавайте!

— Непременно! — бросил некий субъект лет шестидесяти.

Судя по висящей на груди блестящей цепочке и шапочке, это был ректор университета.

— Во-первых, — начал он, — имейте в виду, что вопросов очень много, и они слишком сложные, чтобы их можно было рассмотреть на одном заседании. Сеньору Колону придется быть в нашем распоряжении несколько недель.

— Мы можем рассчитывать на ваше присутствие, сеньор? — обратился к Колону Талавера.

— Столько, сколько понадобится, — решительно заявил генуэзец.

Исповедник королевы невольно глянул исподтишка на Мануэлу и предложил ректору продолжать.

— Я скажу прямо. Каким бы странным вам это ни казалось, но я поддержу сеньора Колона! Зафрахтуем корабль и направимся на запад!

По аудитории пробежал шумок. Ректор невозмутимо продолжил:

— Думаю, всем известно, что всю свою жизнь я посвятил углублению и расширению системы Птолемея, которая, хотя и существует уже много веков, по-прежнему в ходу. Согласно его концепции, мир по экватору наполовину занят сушей, наполовину морем. Из этого вытекает, что Европа и Азия занимают сто восемьдесят из трехсот шестидесяти градусов, образующих окружность. И это означает, что для того, чтобы достичь Индии, кораблю надо преодолеть расстояние в три тысячи триста семьдесят пять лье! Запасы пресной воды и продовольствия на каравелле не бесконечны: через тридцать дней экипаж ждет смерть. Ну, так что? — Он повторил, четко проговаривая цифры: — Три тысячи триста семьдесят пять лье! Разве существует каравелла, способная нести провиант и пресную воду в достаточном количестве для такого долгого перехода? Сеньор Колон может ответить на этот вопрос?

— Вот видите? — прошептал Варгас. — Тот слабый момент, о котором мы давеча говорили. Теперь ваш выход.

Колон тяжело поднялся.

— Ваш вопрос вполне законный. Никакой нынешний корабль не сможет осилить подобное путешествие. Именно по этой причине скорее всего до сих пор никто и не предпринял ничего подобного. Только дело вот в чем. Расстояние, которое предстоит преодолеть, — вовсе не три тысячи триста семьдесят пять лье, а девятьсот семьдесят семь. И даже меньше, если взять за точку отправления Счастливые острова. — Он вдруг издевательски засмеялся, выдавая таким образом свое волнение.

Ректор, сохраняя спокойствие, спросил:

— Вы можете это доказать?

— Да. Предлагаю вашему вниманию труд по географии под названием «Imago mundi», написанный полвека назад, — генуэзец сознательно выдержал паузу, — представителем Церкви, кардиналом Пьером д'Айи. Он утверждает, что, двигаясь на запад, можно достичь Азии. В своем труде он упоминает греческого географа второго века, Мирина из Тира, который, базируясь на скорости передвижения верблюда, увеличивает протяженность Азии на много сотен лье по сравнению с оценкой Птолемея. И это доказывает, что указанная часть света занимает двести двадцать пять градусов, и таким образом остается преодолеть лишь сто тридцать пять градусов океанической поверхности, чтобы добраться до Индии. Или шестьдесят восемь, если считать от Счастливых островов ^[8].

— Какому расстоянию, по-вашему, соответствует один градус?

— Наши эксперты в полном согласии с большинством своих европейских коллег базируются на цифрах, установленных еще четыре века назад египетским географом аль Фергани. Он установил, что один градус на экваторе равен пятидесяти шести милям и двум третям. Поскольку аль Фергани пользовался итальянской милей, а не арабской, то получается расстояние…

— Невероятно! — грубо оборвал его ректор. — С чего вы взяли, что египтянин предпочел итальянскую милю арабской?

— Я в этом убежден.

— Убежден? И это все, что вы можете сказать? Но вы наверняка знаете, что итальянская миля короче арабской больше чем на четыре лье! И принимая ее за единицу отсчета, вы просто-напросто уменьшаете размеры мира на четверть от его истинной величины!

— Совершенно верно, — преспокойно ответил Колон, нисколько не смущенный этим замечанием, — потому что я черпаю свою убежденность также и в Священном Писании.

Начался такой гвалт, что Талавере пришлось воспользоваться всей силой своего авторитета, чтобы восстановить тишину.

Он предложил генуэзцу объяснить.

— Речь идет о книге Ездры, где он точно указывает, что Господь сотворил этот мир из шести частей суши и одной — воды. Исходя из этого, расстояние между востоком и западом не три тысячи триста семьдесят пять лье, а девятьсот девяносто семь. Поэтому я и утверждаю, что такое плавание нам по силам.

Не успел ректор открыть рта, как какой-то старик подскочил в своем кресле:

— Ересь! Как вы смеете смешивать мирской проект — который служит лишь удовлетворению вашей гордыни — с миром духовным!

Поскольку генуэзец собрался что-то возразить, старец с еще большей яростью продолжил:

— Две истины не могут противоречить друг другу, значит, нужно чтобы истины астрономии соответствовали истинам теологии! Сеньор Колон только что доказал нам, — обратился старик к аудитории, — что он всего-навсего вольнодумец, каковые всегда имелись во все времена, во всех науках и даже в нашей святой вере.

Он рысцой выбрался в центр зала.

— Братья мои во Христе! Наука — творение человеческое, а вера — божественное. Наука ошибается, когда противоречит Священному Писанию, потому что только в нем истина! Слова наших евангелистов и святых победили язычников древнего мира. Сегодня чада Христовы несут крест против ислама и его штандартов, обагренных кровью Испании! Что говорит наш великий философ и Отец Церкви святой Августин? Он называет ересью веру в пресловутых антиподов, потому что тогда в тех отдаленных землях жили бы люди, не являющиеся потомками Адама. А Писание учит нас, что все мы происходим от одной и единственной пары. Сеньор Колон хочет, чтобы мы поверили, будто второй Ноев Ковчег уплыл на запад? В Писании об этом не сказано! Нам говорят, что мир круглый. Сущий абсурд! Разве земля в Ветхом Завете ни описана настолько точно, что никаких объяснений не требуется? Небеса, как сказано в Псалтири, натянуты, как свод шатра. Разве можно натянуть шатер вокруг шара? Святой Павел в Послании к Евреям сравнивает небеса с дарохранительницей, развернутой над землею, следовательно, земля может только быть и всегда была плоской поверхностью. Хоть и неровной. — Старик помолчал, потом вытянул руку к Колону. — Ересь!

Мануэла быстро повернулась к Варгасу, чтобы спросить у него, но обнаружила, что его место пустует. И практически тут же раздался голос францисканца.

— Позвольте мне высказаться. Я не астроном и не космограф. Мое имя Рафаэль Варгас, я францисканский монах из Ла-Рабиды. Прежде чем объяснить вам причину моего вмешательства, я хотел бы сказать следующее: я встречался и беседовал с сеньором Колоном. Мне известны пробелы в его доводах. Будущее покажет, прав он или нет. А что касается круглой формы земли, — Варгас повернулся к старику, — так вот, не будучи космографом, я позволю себе высказать вам мои собственные впечатления, ничего не имеющие общего ни с известным, ни с непознанным. Мне доводилось довольно много путешествовать, и я всегда видел, что первыми на горизонте появляются вершины гор. Я плавал на кораблях и наблюдал, что дольше всего на горизонте видна верхушка мачты. Наверное, мои доводы детские, а не научные, но они неопровержимы. Если сегодня и остаются те, кто видит в этом лишь сказку, то завтра это станет очевидной для всех истиной.

По залу прокатился возмущенный гул.

Талавера, стукнув несколько раз молоточком из слоновой кости по столу, призвал к тишине, потом предложил францисканцу продолжать.

— Теперь о причине моего здесь присутствия. Церковь не может вечно опираться на доводы, которые только что привел выступавший брат. Он сказал: «Наука — творение человеческое, а вера — божественное». Он также сказал: «Наука ошибается, если противоречит Священному Писанию, потому что только в нем истина». Разве вы забыли слова Господа нашего? «Вы — свет мира». Если Церковь будет упорствовать и настаивать на своей монополии, то не свет понесет она в мир, а тьму, не надежду, а отчаяние. И не уподобится ли она таким образом тем самым созданиям, давеча описанным оратором, которые предпочитают пожертвовать жизнями, чем вовремя признать свою ошибку? Вы напрасно ищете в Священном Писании слова, ограничивающие стремление человека к познанию. Их там нет. — Рафаэль потер лоб, словно у него разболелась голова. Сильное волнение вынудило его выйти за рамки, которые он установил для себя, прежде чем прийти сюда. Не важно, надо идти до конца. — Осудите генуэзца, если лишь на основании одного пробела в представленных им доказательствах считаете, что это химера. Но умоляю вас, если есть шанс, что он может оказаться прав, не сжигайте его мечты в аду, потому что этот ад будет создан целиком вами.

Варгас замолчал. В зале повисла напряженная тишина. Его слова явно произвели впечатление. В полумраке на него смотрели лица, большей частью серьезные, некоторые — злые. Наверное, это тот старик первым в ужасе завопил, осеняя себя крестным знамением. Затем последовал жуткий гвалт, безусловно, весьма редкий в этих стенах, где обычно царили дисциплина и суровость. Талавера отреагировал не сразу. На протяжении всей речи францисканца он ощущал, как в нем растет чувство, всплывшее из глубин его памяти, из тех времен, когда он сам, еще послушник, представлял себе мир — не важно, плоский или круглый — сотканным из терпимости и прощения. И задавался вопросом, какую роль во всем этом деле играет монах и что его связывает с Абеном Баруэлем?

Талавера посмотрел в зал. Мануэла исчезла. Варгас снова сел рядом с генуэзцем, но к ним присоединился кто-то третий. Высокий тощий мужчина с седой бородой. Возможно, это второй участник, тот еврей, Самуэль Эзра? Талавера не мог слышать, о чем они говорят, видел лишь, как шевелятся их губы. Впрочем, как бы то ни было, Талавера возблагодарил Всевышнего за то, что Он позволил ему снова отыскать этих людей. Возможно, это знак. Теперь нужно только известить Диаса.

Он решительно поднял молоточек и резко стукнул по столу.

— Заседание окончено, — объявил он. — Мы возобновим дискуссию завтра, в это же время.

Мануэла быстро шагала по улочке, периодически тревожно оглядываясь. Узнал ли ее Талавера? Если да, то он никак этого не показал. Она пыталась успокоить себя, что, возможно, исповедник королевы был увлечен диспутом и в полумраке зала ее не разглядел. Как бы то ни было, она не могла рисковать и задерживаться там хоть на секунду.

Мануэла шла, пока на площади Анайа не услышала, как кто-то ее окликает:

— Донья Виверо!

У нее сердце зашлось, она боялась обернуться. Вдруг это Талавера? Мануэла обреченно застыла, как статуя. Кто-то догонял ее бегом.

— Донья Виверо! — повторил тот же голос. Собравшись с духом, она резко повернулась. И тут же расслабилась.

— Мендоса… — облегченно выдохнула она. — Наконец-то…

В это же время Варгас выходил из зала, где еще царил гвалт.

— И давно вы тут, ребе Эзра?

— Достаточно, чтобы не пропустить ваше выступление.

— Но какая муха вас укусила? Почему вы пошли за нами? — Варгас остановился, нахмурившись. — Я понял. Вы подумали, что я не доведу дело до конца.

— Вовсе нет. Просто так уж вышло, что я еще ни разу не видел, как христианина швыряют в ров ко львам. И сказал себе: либо сейчас, либо никогда.

Варгас, слабо улыбнувшись, огляделся.

— А где же донья Виверо?

— Я видел, как она выходила как раз в тот момент, когда вы заканчивали выступление. Должно быть, она направилась к Саррагу в часовню.

В глазах монаха мелькнуло сомнение.

— Странно… Она могла бы нас подождать. Они направились к университету.

— Подумать только, есть еще публика, сомневающаяся, что земля круглая, — снова заговорил Эзра. — Просто невероятно! Не услышь я этого колдуна своими собственными ушами, в жизни бы не поверил! А ректор! Какая бесхребетность! Не соблаговолите ли растолковать мне как-нибудь, почему некоторые индивидуумы — ни рыба ни мясо? Они ни на что не способны, ни на хорошее, ни на плохое. Нет, ну надо же! Вот человек в шапочке и с цепью, который, надо полагать, кое-что смыслит в науке, и он даже не попытался возразить той околесице, которую нес священник!

— По-моему, вы не очень-то добры к ближнему своему, ребе Эзра. Ректор сделал все, что мог. Он нападал на Колона только с научной точки зрения, а не теологической.

— Все это так, — взвился Эзра, — но в некоторых случаях отсутствие реакции, попустительство называется вполне конкретно: по-соб-ни-че-ство. — Раввин, сам того не замечая, говорил все громче, все настойчивей, словно хотел выкрикнуть свое возмущение всему миру. — Адонаи мне свидетель! Этот человек — ничтожество! Ничтожество, потому что трус. Ничтожество, потому что конформист.

Похоже, само это слово привело его в еще большую ярость.

— Они всегда идут дружными рядами и стройными колоннами. Законопослушные, верные традициям, вечно согласные со всем и вся! Вот увидите, придет день, и он не за горами, когда мужчин и женщин начнут сажать за решетку лишь за то, что они другие, и на лбу у них напишут: «Изгнаны за непохожесть!» — Он помолчал, словно задумавшись над чем-то. — Самое главное преступление человека — это внутренняя потребность слиться с установленным порядком, тогда как что-то значительное можно совершить, только лишь усомнившись в существующем порядке вещей и действующих установках. Вот, к примеру, ваш Христос! Что он говорит? «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его!» — Трясущимися губами он отчеканил: — «И враги человеку — домашние его!» Вы хотя бы понимаете всю глубину этой фразы? Домашние его, его собственная кровь и плоть! Потому что однажды мы проснемся другими. Потому что некий ребенок вдруг захочет стать поэтом в мире, где поэзия — порок. Потому что человек, выросший рабом, однажды восстанет, потому что старик поклянется, что видит доброту и терпимость там, где все остальные вокруг него всегда видели лишь уродство и грех. — Раввин, потрясая кулаком, воскликнул: — Всевышний отвергает установленный порядок!

— Да что это вас разбирает, Самуэль Эзра? Это что, последствия лихорадки? Вас беспокоит, что я не знаю, какой будет судьба сеньора Колона?

— Нет, моя судьба! Вы так ничего и не поняли? Вы только что преподали мне жизненный урок, Рафаэль Варгас. Я слушал вас и таким образом осознал свою собственную ничтожность, свою зашоренность. Словно приподнялся занавес, и солнце своими лучами пронзило тьму моих ложных убеждений. И вдруг я понял: ничто не однозначно, ничто не окончательно… Цепляться за свои убеждения под предлогом, что они единственно верные из многих, — значит жить в саване. Жить неподвижно, лежать с мертвецами! — Раввин взволнованно схватил руку францисканца и сжал ее. — Сеньора Виверо была права, когда предложила вам привнести частичку света в мир, где слишком много тьмы… Спасибо.

Человек с птичьей головой потер шрам на лбу и сердито сказал:

— Не так легко к вам подобраться без риска. Как там рана у араба?

— Заживает. Ну? Вам удалось отловить типов, что на нас напали?

— Пока нет. Но могу вас заверить, что если они осмелятся предпринять еще одну попытку, то от нас не ускользнут. Я вроде бы узнал нашего информатора, слугу шейха. Вы не знаете, зачем ему это?

— Понятия не имею, и шейх тоже. — Во время разговора Мануэла нервно поправляла прическу. — Как получилось, что вы не вмешались, сеньор Мендоса? Разве вы не должны следовать за нами по пятам?

— Все произошло слишком быстро. Мы заметили этих людей, но представления не имели, что они замышляют. После нападения мы кинулись за ними, но так и не догнали.

Глаза Мануэлы потемнели настолько, что стали похожи на черные точки.

— Вы проморгали пожар в монастырской библиотеке. В Касересе вы не смогли помешать аресту раввина. Наконец, не удовлетворившись тем, что не смогли предотвратить нападение, которое чуть не привело нас всех к катастрофе, вы проявили себя столь же некомпетентным при их поимке.

Человек с птичьей головой скрипнул зубами, раздираемый между желанием нагрубить и осторожностью. Осторожность взяла верх, и он смиренно произнес:

— Вы правы, сеньора Виверо. Заверяю вас, что подобной ошибки больше не повторится. Клянусь вам.

— Надеюсь, так и будет. Судя по полученным мною сведениям, эти люди ищут какую-то скрижаль.

У Мендосы глаза полезли на лоб.

— Да, — повторила Мануэла. — Скрижаль. Можно сделать вывод, что ее содержание чрезвычайно ценное. Сообщите об этом Великому Инквизитору как можно быстрей.

— Скрижаль, — совершенно обалдело повторил Мендоса. — Как вы думаете, вы сможете узнать, что на ней?

Она собралась ответить, но слова застряли у нее в горле. Приближались Эзра с Варгасом. Мануэла тут же приняла надменный вид и громко произнесла:

— Мне очень жаль, сеньор, но я не знаю, где площадь Сан-Винсенте.

И, не обращая внимания на изумленного Мендосу, помахала своим компаньонам. Тут Мендоса наконец сообразил. Поблагодарив, он откланялся.

— Что вы тут делаете? — изумился Варгас. — Почему вы меня не дождались?

— Мне стало душно. Так что я вышла подышать.

Она постаралась говорить как можно естественней, но голос все же выдал некоторое волнение.

Монах проследил взглядом за человеком с птичьей головой, быстро удалявшимся широким шагом.

— Что ему было нужно?

— Он спросил, где находится площадь Сан-Винсенте. Варгас рассеянно кивнул. Было совершенно очевидно, что в душе его снова зашевелились подозрения. К счастью, они добрались до третьего Чертога. Того самого, на который у нее был ответ. И тут ей вдруг пришла в голову тревожная мысль: а вдруг Баруэль передумал? Если, выбрав сперва Бургос, он потом переделал Чертог? Если этот черновик, изъятый агентами Торквемады, — всего лишь вариант, вовсе не соответствующий Чертогу, переданному Варгасу и раввину с шейхом?

Мануэла чувствовала себя припертой к стене.

ГЛАВА 23

Уж лучше умный враг, чем друг-невежда.

Лафонтен

Над часовней Святой Варвары разносился колокольный звон, и в воздухе плыла многоголосая мелодия молитвы Пресвятой Богородице. Мужчины уселись по-турецки на газоне. Мануэла устроилась рядом. Эзра заговорил первым:

— Ну что же, сеньора. Как мне кажется, наступил момент истины. Мы приступаем к третьему главному Чертогу, ответ на который у вас, как вы сказали, есть. Мы вас слушаем.

Сердце молодой женщины бешено стучало. Впервые с тех пор, как она ввязалась в эту авантюру, Мануэла действительно испугалась.

— Хотите, я вам его прочту, чтобы напомнить? — любезно предложил Эзра.

Мануэла кивнула. Хоть какая-то отсрочка! Раввин принялся размеренно читать, четко выговаривая слова:

ТРЕТИЙ ГЛАВНЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е. в царствии его. Имя есть 4.

И в это мгновение открыл он уста свои и сказал: придет час, когда отринут дракона, дьявола или сатану, как его называют, искусителя всего мира, сбросят на землю и ангелов его вместе с ним! Этого окаянного! Множество имен у него, и в то же время одно: Имя наложницы пророка. Имя женщины, о которой Посланец сказал: Нет сына Адамова, коего не коснулась бы рука демона в миг рождения. Лишь она и сын ее — исключение. И, наконец, имя изверга, торговца власяницами.

Но, увы, целое стоит не больше раба. Так как напоминает того, кто, когда низринулся, расселось чрево его и выпали все внутренности его.

На берегу, что между двумя колючками саадана — Джанной и Адом, — спрятал я 3. Он у подножия янтарных слез, выше господина, жены его и сына.

Мануэле не оставалось ничего другого, как кинуться головой в омут.

— Бургос.

— Это то, что вы вымарали внизу страницы?

— Совершенно верно.

На лице Эзры явственно отразилось сомнение, и молодая женщина запаниковала.

— В чем дело? Вы мне не верите? Но уверяю вас, что…

— Успокойтесь, сеньора. Дело не в том, верю я вам или нет. Знание нашего следующего пункта назначения не является решением всей проблемы. Полагаю, вы понимаете почему? — обратился он к своим компаньонам.

— Конечно, — ответил Варгас. — Даже если следующий город и впрямь Бургос, это не говорит нам, где спрятан следующий треугольник. — И спросил Мануэлу: — Вы не располагаете другими сведениями, которые могли бы нам помочь?

— Увы. Я сообщила вам все, что знаю.

— Следовательно, не остается ничего другого, как заняться расшифровкой Чертога.

— Рискуя огорчить сеньору Виверо, — вмешался Сарраг, — я не думаю, что это Бургос.

Побледневшей Мануэле показалось, что она балансирует на краю пропасти.

— Почему вы пришли к такому выводу?

— Сейчас объясню. Как видите, в отличие от предыдущих подсказок, которые вели нас к памятникам, зданиям или особенностям местности, здесь Баруэль совершенно четко делает акцент на каком-то персонаже. Персонаже отрицательном, раз он называет его драконом, дьяволом, сатаной, да еще и окаянным. И добавляет: стоит не больше раба. Далее Баруэль подсказывает, кто этот персонаж. Для этого он дает нам дополнительные детали и сообщает, что множество имен у него и в то же время одно. — Он помолчал. — Кто-нибудь из вас видит, из чего состоит это имя? Может быть, вы, сеньора?

Мануэла покачала головой.

— На первый взгляд, — заговорил Варгас, — это имя состоит из имени наложницы пророка и имени женщины, о которой Посланец сказал: Нет сына Адамова, коего не коснулась бы рука демона в миг рождения. Лишь она и сын ее — исключение. Не говоря уж об упоминании изверга.

— Совершенно верно. Приоткрою скобки, чтобы напомнить вам, что «Посланец» или «Посланец Аллаха» это прозвище, каким называл себя сам Мухаммед. А он весьма ценил женское общество, и наложниц у него было великое множество. По этой причине я и не стал это разбирать, а предпочел поразмыслить над следующим отрывком, где намек на другую женщину, о которой сказано: Лишь она и сын ее — исключение. — Машинально поправив покрывало на плече, продолжил араб. — При первом чтении я подумал, что мы имеем дело с сурой, но мое заблуждение было недолгим. Это не из Корана, а изречение, занесенное в хадисы одним из учеников Пророка. И тогда становится понятным, что женщина эта — не кто иная, как Мариам или Мария.

— Мария? Мать Христа?

— Именно.

— То есть, получается, наложницу Пророка тоже звали Марией?

— Да. Я вам только что сказал, что у Мухаммеда — да славится имя его — было много наложниц. И среди них были еврейка по имени Сафия Уяй и коптка, красотой которой Пророк весьма восторгался. Вот она-то нас и интересует. Ее действительно звали Марией. Таким образом, первая подсказка подтверждается второй.

— До этого момента все более-менее гладко, но потом? — возразил раввин.

— Посмотрите текст: На берегу, что между двумя колючками саадана — Джанной и Адом, — спрятал я 3.

— И что такое «джанна» и «саадан»?

— Джанна — это слово, которое часто встречается в Коране во множественном числе и означает «сад». Если речь идет о будущей жизни, то в значении «Рай». Что до «саадана», то это колючее растение, произрастающее на Аравийском полуострове и весьма любимое верблюдами. «И на том мосту будут крючки, подобные колючкам саадана». Хочу обратить ваше внимание, что слово «мост» повторяется дважды и подразумевает мост «Сират», который — опять же, согласно хадисам — позволяет пройти в рай над адом. Вот эту-то подсказку мы и должны были выудить.

— Если я правильно понял, — заметил Эзра, — вы выудили имя — Мария, и некий мост.

— Не так! Не некий мост, а два моста. — Шейх указал на отрывок. — Между двумя… спрятал я 3. Между двумя чем? Двумя… мостами, естественно. После беседы с преподавателем, у которого я спросил о Пифагоре, и, проконсультировавшись с картами, я выяснил, что на всем Полуострове есть только один-единственный монастырь, который носит имя Марии. Это Санта-Мария-де-Уэрта, что в провинции Сория, в нескольких лье от Медины Селли.

— Вы торопитесь, — критически высказался Эзра. — Выстраивать гипотезу на одном лишь имени Мария мне кажется несколько рискованным.

Мануэла, напряженно слушавшая, едва сдержалась, чтобы не кинуться раввину на шею. Совершенно необходимо, чтобы этот Чертог привел в Бургос.

Араб нахмурился:

— Не будьте столь скептичны и позвольте мне договорить. В тексте Баруэля упоминаются два моста. А именно в том месте через Дуэро проложено два моста. Знаете, как их называют? Ад и рай.

Варгас, немного подумав, заявил:

— Вы проделали большую работу! Но стоит ли мне говорить, что она не доведена до конца?

Мануэла начала потихоньку успокаиваться.

— Знаю, — неохотно признал араб. — Изверг, торговец власяницами. Кто это? Целое стоит не больше раба. Почему? И, наконец, что это за господин, его жена и сын?

Эзра вздохнул, сморщившись от боли в пораженных артритом пальцах.

Между колоннами промелькнул кот. Грациозно проскочив галерею, он исчез на другой стороне словно по волшебству. В наступавших сумерках раздавался голос водоноса. Казалось, время над монастырем остановилось.

— Изверг… — задумчиво пробормотал Варгас. — Баруэль четко указывает, что имен у персонажа множество и в то же время одно. Вы сумели расшифровать одну из составляющих: Мария. Но совершенно очевидно, что следующая часть скрыта за словом «изверг». Мы знаем, что власяницы делают из козьей шерсти. Но что может значить этот «изверг»?

Эзра тем временем бормотал себе под нос:

— Изверг… мертворожденный ребенок. Недоразвитое существо или растение… То есть неполноценное, хлипкое… карлик…

— Ребе, давайте не будем перечислять все синонимы, связанные со словом «изверг», очень вас прошу!

Сарраг раздраженно встал:

— Пойду пройдусь немного.

— По-моему, мы в тупике, — заявила Мануэла, провожая взглядом удаляющуюся спину араба.

Ответа не последовало. Варгас казался погруженным в свои мысли, а Эзра вытянулся на спине, сложив руки на груди.

Голоса, тянувшие молитву Пресвятой Богородице, смолкли, но никто этого не заметил. Снова воцарилась несколько ностальгическая атмосферами, в этот миг раздался приглушенный вопль — скорее вздох, чем жалоба. У Мануэлы кровь застыла в жилах. Варгас с Эзрой одновременно вскочили.

— Что это… — начал раввин.

— Сарраг!

Рафаэль бросился туда, откуда донесся крик.

— Будьте осторожны! — Мануэла, застыв на месте, смотрела, как монах мчится к западной галерее. — Будьте осторожны! — повторила она и тут же тихонько ахнула.

Между колоннами появились две фигуры. Сначала Сарраг, спиной вперед, затем какой-то неизвестный, по внешнему виду — монах с надвинутым на лицо клобуком. Сжимая в руке нож, он наступал на Саррага. Потом выскочил третий тип и, обогнав своего напарника, перекрыл дорогу Варгасу.

— Еще шаг, и ты труп!

Францисканец тут же узнал негра, напавшего на него по дороге в Саламанку. У негра в руке тоже сверкал нож.

— Да вы с ума сошли! Что вам нужно?

— Не твое дело, христианин! — Он повторил еще грубее: — Еще шаг, и ты труп!

Мануэла, подавив страх, нашла в себе мужество присоединиться к францисканцу и с удивительным бесстыдством отчаянно повисла у него на руке.

— Варгас! — умоляюще пролепетала она. — Делайте, что он говорит!

— Женщина права! — пролаял негр. — Не вмешивайся не в свое дело!

И для пущего эффекта шагнул вперед, потрясая ножом.

Разворачивающееся за его спиной действо ускорилось. Лжемонах кинулся на Саррага. Лезвие ножа мелькнуло на свету и метнулось к груди шейха. Тот в последний момент увернулся с удивительной для человека его возраста и комплекции ловкостью. И мгновенно выхватил ханджар — грозный арабский обоюдоострый стальной клинок.

— Давай, Сулейман… Пес смердящий! Подходи! Я тебя жду…

Ни Мануэла, ни Варгас ничуть не удивились. Они сразу поняли, что этот юноша и есть тот самый таинственный убийца, виновник всех их бед.

Тот замер, явно пораженный видом ханджара в руке шейха. Он отлично знал, что этот клинок способен раскроить кирасу, как листок бумаги. Он яростно сорвал клобук и швырнул на землю.

— Ты заплатишь! В поединке! Зегрии не трусы в отличие от Банну Саррагов!

— Ничего не понимаю, что ты несешь… Но…

Он не договорил. Юноша начал кружить вокруг него, как хищный зверь, готовый к убийству. Все его жесты сочились ненавистью.

И начался смертельный танец, с выпадами, уклонениями, периодами выжидания и звоном клинков. Оба противника по очереди старались поразить друг друга. Сулейман первым достиг цели. Кончиком кинжала он прочертил полукруг на лбу шейха. Из раны тут же хлынула кровь, заливая глаза Саррага. Шейх, неожиданно активный в начале поединка, явно начал сдавать.

Примчавшийся на подмогу Эзра с некоторым разочарованием бросил:

— Поединок неравный. Юность против старости. Противник Саррага словно решил подтвердить правоту раввина. Чуть развернувшись, он ногой ударил шейха в грудь. Тот упал, выронив ханджар. Глаза молодого человека сверкнули хищной радостью.

— Сейчас ты сдохнешь… — выдохнул он, отшвырнув ногой оружие Саррага.

И тут Варгас не выдержал. Он прыгнул на преграждавшего ему путь негра. Прежде чем тот успел среагировать, монах схватил его за руку и начал выкручивать, вынуждая бросить нож. Но негр сопротивлялся. Тогда Варгас усилил давление, одновременно со всей силы ударив противника коленом в пах, а потом в живот. Негр в ярости заорал, но не сдавался. Тогда Варгас изменил тактику. На мгновение остановившись, он резко рванул негру руку, будто собирался вогнать нож в свой собственный живот. В тот миг, когда острие почти коснулось сутаны, монах крутанулся вокруг собственной оси, перевернув нож и дернув вверх. И практически сразу негр пошатнулся и завалился назад, увлекая Варгаса за собой на землю.

Мануэла подавила крик.

Варгас поднялся. А тяжело дышащий негр остался лежать. Под его правым боком растекалась красная лужа, увеличиваясь на глазах. Варгас зачарованно смотрел, как надвигается смерть, вызванная им самим. Не выведи его из ступора крик, он бы опустился на колени подле умирающего.

В тени колонн ситуация чудесным образом изменилась. Шейх ухитрился завладеть ножом своего слуги. И теперь уже тот был в его руках. Зажав шею юноши в замок, он намеревался перерезать ему глотку.

— Нет! — заорал Варгас. — Не делайте этого!

Он кинулся к ним, с яростью отчаяния схватил шейха за талию и оторвал от Сулеймана.

— Отпустите меня! — рявкнул Сарраг. — Иначе этот негодяй опять от нас уйдет!

Однако молодой человек, судя по всему, вовсе не собирался воспользоваться ситуацией. Его темные глаза заволокло пеленой. Владевшая им ярость утихла, сменившись неимоверной грустью. Он походил на брошенного ребенка.

— Не волнуйся, не убегу. Я — один из Зегриев. И предпочитаю смерть бесчестию. Конечно, Банну Саррагу этого не понять.

— Щенок! У Банну Саррага понятие о чести не меньше, чем у всех!

Молодой человек горько улыбнулся:

— И это ты говоришь? Когда твои родственники преспокойно вырезали невинных безоружных…

Сарраг нахмурился. Он ожидал услышать все что угодно, только не это.

— О чем это ты? Какие еще невинные?

— Не усугубляй трусость ложью.

— Кончай оскорблять! Либо выкладывай все, либо заткнись навсегда!

Варгас решил, что пора мешаться:

— Послушай, по твоей вине я убил человека. Воля твоя, отвечать на вопрос шейха или нет, но я требую — слышишь? — требую! — объяснений.

Чуть поколебавшись, Сулейман Абу Талеб поднялся на ноги и со спокойным высокомерием заявил:

— Я из семейства Зегриев…

Вот уже в третий раз он произнес это слово. Францисканец порылся в памяти. Многие годы клан Зегриев, уроженцев Полуострова, и Банну Сарраги, приехавшие из Африки, дрались между собой в Гранаде за власть. На протяжении истории и в том, и в другом клане сыновья лишали трона отцов, братья убивали братьев, в гаремах бурлили интриги, каждый разыгрывал собственную партию и вел войну ради себя, любимого. Буквально недавно эти братоубийственные войны возвели на трон султана Боабдила.

— Девять лет назад у нас было свое хозяйство неподалеку от Феса. Однажды утром, когда я был в поле, появились люди из рода Банну Саррагов. Они все разорили. Отец с братом пытались оказать сопротивление, но тщетно. Им перерезали горло. Сестру и мать изнасиловали, а дом подожгли. Увидев дым, я помчался домой, но опоздал. Да и что я мог, безоружный, против этих варваров? Вожди, ответственные за эту резню, уже уехали, и остались лишь те, кому поручили собрать и увести наши стада. Завидев меня, они накинулись на меня, намереваясь тоже убить. Но в последний момент передумали и отвезли в Фес. Сначала я не понял, почему мне сохранили жизнь, но потом, по дороге, слушая их разговор, догадался. Мне было всего восемнадцать лет, здоровый, все зубы на месте. На рынке рабов я шел на вес золота. Из Феса меня отволокли в Сеуту, из Сеуты в Кадис, а потом, наконец, в Гранаду. И там меня продали кади…

— Его звали Ибрагим эль Саби, — подхватил Сарраг. — Это мой друг.

Слуга, проигнорировав комментарий шейха, продолжил:

— Должен признать, он был хорошим хозяином, уважающим человеческое достоинство. Он научил меня читать и писать. Я жил у него около двух лет, пока однажды, должно, быть, предчувствуя конец Аль-Андалуса, он не решил вернуться в Магриб.

— И за неделю до отъезда он подарил тебя мне.

Молодой человек, снова приняв надменный вид, все же соизволил уточнить:

— Он не знал, что доверяет меня убийце.

— Если кто-то из Банну Саррагов повел себя как последний негодяй, это вовсе не значит, что у нас у всех руки в крови! — огрызнулся шейх. — К тому же ты изначально отлично знал, что я из этого рода. И в течение пяти лет ни разу не подал виду!

— Я действительно знал, кому эль Саби решил меня отдать. Но у меня не было выбора. К тому же, хоть вы и удивитесь, но, несмотря на кровоточащую рану на сердце, я тоже думал, что нельзя винить всех Банну Саррагов в преступлениях, совершенных их братьями. И то, что за все эти годы я ни разу ничего не предпринял ни против тебя, ни против твоих близких, тому доказательство. Разве я хотя бы когда-нибудь пытался тебе навредить?

Совершенно растерявшийся шейх покачал головой:

— Но тогда…

— Помнишь тот день, когда еврей впервые пришел к тебе?

— Конечно.

Эзра навострил уши.

— Накануне была пятница. Я был в мечети, совершал омовение, прежде чем перейти к молитве. Рядом со мной находился пожилой мужчина. Я заметил, что он не сводит с меня глаз. Наконец он представился. Это был один из пастухов моего отца, избежавший резни. Он испытывал желание поговорить со мной о моей семье, о счастливых временах и подробно рассказал мне о том страшном дне. Я слушал его, тронутый до слез. И он назвал мне имя… Имя того, кто возглавлял отряд. — Он замолчал, сжав кулаки. — Ахмед ибн Сарраг.

— Ахмед? — Шейх позеленел. — Но это же мой брат… — растерянно проговорил он. — Мой брат…

— Я тебе говорю.

— Это невозможно…

Молодой человек вызывающе посмотрел на своего прежнего хозяина.

— Знал ты об этом или нет… мне все равно!

— Мне понятна твоя боль, — решил взять слово Варгас, — но во имя Господа, подумай сам! Разве не ты только что сказал: «… я тоже думал, что нельзя винить всех Банну Саррагов в преступлениях, совершенных их братьями?»

— Христианин… Я знаю, что написано в вашей Библии: если тебя ударили по левой щеке, подставь и правую. Нет! Зегрии никогда не были трусами! То, что я работал на этого человека, — уже само по себе было проявлением широты души. Но в тот день, когда я узнал об узах, связывающих его с убийцей моих родителей, я решил… — Он указал пальцем на Саррага. — Брат за брата.

Поведение шейха резко изменилось. На его лице появилось вызывающее выражение.

— В таком случае чего ты ждал? Ты мог убить меня в Гранаде. В тот же вечер.

— Это правда. Но твоей смерти мне было мало. Я хотел уничтожить все твое семейство.

— И поэтому ты украл бумаги?

Сулейман кивнул.

— Минуточку, — вмешался Эзра. — Я не очень понимаю,каким образом кража этих бумаг могла поспособствовать уничтожению семейства шейха?

— Вам лучше других должен быть известен ответ.

— Понятно. Инквизиция… Обвинив нас, ты рассчитывал, что Святая Инквизиция гораздо эффективней осуществит преступление, которое ты задумал… И к кому ты направился? Тебя приняли?

Мануэла, до этого момента пассивно слушавшая, ощутила, как по ее спине пробежал холодок.

— Да, — ответил юноша. — В первый раз меня прогнали. Не приняли всерьез. А во второй раз фамильяры сами пришли за мной.

— С какой целью?

— Хотели, чтобы я дал ваше описание. По неизвестным мне причинам они передумали и решили вас арестовать. Я хотел в этом убедиться. И довольно скоро понял, что слуги Инквизиции мне солгали. Вы по-прежнему были на свободе.

— И в Ла-Рабиде ты со своими сообщниками решил действовать. Отсюда и пожар. — И Варгас добавил, словно вслух продолжая свою мысль: — Им понадобилось наше описание. И, тем не менее, они нас не арестовали. — Он оглядел присутствующих: — А если они всегда были здесь…

Мануэла была уверена, что монах обращается к ней. Она провела рукой по волосам и с ужасом обнаружила, что не может совладать с дрожью в пальцах.

Небо начало окрашиваться розовыми и сиреневыми тонами, постепенно надвигались сумерки.

— Скоро стемнеет, — устало заметил Эзра. — Ну, что мы решаем? Отдаем этого человека в руки Святой Германдады?

— И речи быть не может! — быстро и решительно отрезал Сарраг. Он подошел к слуге: — Уходи, Сулейман из племени Зегриев. Уезжай как можно дальше отсюда, и да пребудет с тобой Всевышний и да залечит Он твои раны.

Он сделал еще один шаг и вдруг неожиданно для всех опустился на колено и поднес к губам руку молодого человека.

— Молю тебя о милосердии к моему брату.

Слуга не ответил. Он стоял, гордо подняв голову, но в глазах его мерцали слезы и прощение.

ГЛАВА 24

Колеблются они меж лаской и убийством.

Поль Валери

Войдя в часовню Святой Варвары, Мануэла в первый момент увидела лишь трех студентов, молящихся у подножия статуи святого Иакова. И только когда глаза ее привыкли к царившему здесь полумраку, она заметила коленопреклоненного Рафаэля Варгаса. Сгорбившись и закрыв лицо руками, монах всем своим существом выражал молчаливое отчаяние. Мануэла не захотела нарушать его одиночество, поэтому тоже опустилась на колени и принялась ждать.

С того самого дня, как она пошла с ним на процесс Колона, ей казалось, что она пребывает в каком-то бреду. Словно с того дня Рафаэль Варгас стал другим человеком.

Да что с ней такое? Как могло случиться, что ее сердце, до сего момента такое спокойное, вдруг превратилось в комок чувств? Что такого удивительного произошло, что буквально в считанные часы мир изменился до такой степени, что она его не узнавала? Казавшиеся ей прежде непоколебимыми понятия добра и зла, с раннего детства усвоенные правила и установки вдруг пошатнулись, и ей открылись иные ценности. Мануэла с трудом могла понять эти новые для нее эмоции и еще меньше понимала, куда они могут ее завлечь.

— Что вы тут делаете?

К ней подошел Варгас. На лице его читалось то самое отчаяние, которое она заметила, когда он молился.

— Я… — Она вдруг растеряла все слова. Закусив губу, Мануэла мысленно дала себе пинка. Дура… Совсем спятила… — Я волновалась. Вчера вы выглядели ужасно расстроенным…

Варгас лишь задумчиво покачал головой.

— Пойдемте отсюда, — предложил он.

Выйдя наружу, он опустился на ближайшую скамью.

— Вы хотите побыть один? — немедленно встревожилась Мануэла.

Покачав головой, он предложил ей сесть с ним рядом.

— А где Сарраг с Эзрой? — через некоторое время поинтересовался Рафаэль.

— Когда я с ними рассталась, они были в университетском саду. Но сейчас их там скорее всего уже нет. Они собирались в библиотеку…

— Чтобы выяснить, кто такой «изверг»… — Да.

На площадь вывалилась группа смеющихся и весело жестикулирующих студентов, юных и беззаботных. Миновав сидящую пару, они испарились за дверью, выходящей на одну из улочек.

— Я убил человека… — уронил Варгас.

— Это не было убийством. Вы спасали жизнь другому.

— Тогда как назвать деяние, оборвавшее чью-то жизнь?

— По-моему, вы неправильно ставите вопрос. Есть разница между самозащитой и сознательным стремлением уничтожить другого.

— И, тем не менее, я отнял у него жизнь.

— Допустим. Давайте представим, что было бы все по-другому. Если бы Сарраг погиб по вашей вине, то есть из-за вашего невмешательства, то разве не были бы вы так же виновны в его смерти?

— Я уже ничего не знаю… — И продолжил настолько тихо, что Мануэле показалось, будто она не слова его слышит, а угадывает мысли: — Господи… Боже… Почему? Почему так происходит? Слишком поздно… Эти перекрестки, на которых мы теряемся… Почему, Господи?

— Мы всего лишь жалкие существа из плоти и крови, смертные и несовершенные, фра Варгас. Мы не маленькие боги.

— И это говорите вы? Вы, которая всегда кажетесь выше всего этого?

Мануэла откинула голову, словно намереваясь рассмеяться.

— Вот уж действительно… Довольно занятное у вас обо мне представление. Да чем я отличаюсь от других? — Он словно не понял вопроса. — Да, чем я отличаюсь? Из большинства людей, которые нас окружают… — она запнулась, подбирая слова, — мало кому удается жить полной жизнью, быть такими, какие они есть. Мы все носим маску, но это лишь маска, а за ней скрывается часть нашей души. Только великие мудрецы, достигшие цельности, предстают без внешней защиты, без маски, не боясь выставлять на всеобщее обозрение свою суть. А остальные не смеют. Мы боимся всего и главным образом — других людей. Нам хочется раскрыть объятия, но мы ограничиваемся тем, что подаем милостыню. Нас уличают то в недостатке смелости, то в безрассудстве. Путь к себе очень долог, фра Варгас. Вам так не кажется?

— Лично мне кажется, что есть необратимые деяния. И то, что я совершил, — из их числа.

— Значит, вы лучше Петра? И что, по-вашему, ему следовало делать после того, как он трижды предал Учителя своего до того, как прокричал петух? Скрыться? Уйти в себя? До самой смерти посыпать себе голову пеплом?

— Вы не понимаете! Я убил человека!

— Но не нарочно же! А в рамках самообороны! — Сама того не замечая, она кричала громче Варгаса: — Откуда у вас эта потребность к постоянному самобичеванию? Желание спрятаться в раковину под предлогом, что препятствие кажется вам непреодолимым?

— Что вы такое говорите?

— Правду! В глубине души вы отлично понимаете, что, прикончив этого человека, вы вовсе не совершили хладнокровного убийства! Но все равно усиленно стараетесь убедить себя в обратном!

Она спохватилась, что ее несколько занесло в стремлении любой ценой вытащить его из унылого состояния, и он может воспринять ее поведение как жестокость.

— Простите… Я не хотела причинить вам боль. Я…

— Нет, не извиняйтесь. В ваших словах есть доля истины.

Из университетского сада доносились голоса студентов.

— Что вы хотите? — продолжил он. — Должно быть, мне не хватает смирения, и возможно, я больше не верю в счастье.

Мануэла слегка нахмурилась:

— Странно, что вы это сказали. Мне было лет пятнадцать или шестнадцать, когда я спросила у отца, что такое счастье. И знаете, что он мне ответил? «Нужно хранить в памяти наши мечты с таким же упорством, как моряк смотрит на звезды. А потом каждое мгновение жизни стараться делать все возможное для их осуществления. Потому что нет ничего хуже, чем сдаваться».

— Интересно, но неточно.

— Почему?

— Потому что бывают мгновения, когда отказ от чего-то является самым большим доказательством любви.

— Должно быть, вы поэтому вступили в орден? Сдались?

— Ошибаетесь, — не глядя на нее возразил он. — Я это сделал из любви к Богу, ведомый лишь верой в Него. Вдохновленный Его жизнью, смертью и воскресением. — Он старался говорить как можно убедительней, но отчетливо понимал, что нисколько ее не убедил. — Ладно, коль уж вы вроде бы сомневаетесь, объясните мне, по какой такой причине, кроме веры, я решил уйти в монастырь?

Мануэла ответила не сразу. Она вспомнила ту сцену в Касересе, у фонтана, когда она насела на Варгаса, вынудив его отступить за последнюю линию обороны. Она всегда знала силу слов и как сильно можно ранить словом, но никогда прежде не понимала этого так отчетливо.

— Я вам верю, — ласково проговорила она. — Вам незачем мне доказывать что бы то ни было.

— Что… Что вы сказали?

Мануэла повторила.

Рафаэль в полной растерянности недоверчиво смотрел на нее, пытаясь найти в ее словах какой-то подвох. Должно быть, ее очевидная искренность его успокоила, потому что напряженность, в которой он пребывал все это время, вдруг исчезла.

Неуклонно движущееся по небосклону солнце достигло своими лучами того места, где они сидели. На лбу Варгаса выступил пот, влажные губы напоминали созревшую ягоду.

Мануэла встала. Жара становилась невыносимой.

— Пойдемте поищем наших друзей, — неуверенно предложила она. — Может, они что-нибудь нашли.

— Торопиться незачем. Ничего они не нашли. Я знаю, кто такой «изверг».

— Знаете?

— Там, в часовне, предаваясь размышлениям, я случайно глянул на статую святого Иакова, и мои мысли плавно перешли на апостолов, их миссию, их служение. Я думал о тех препятствиях, которые им пришлось преодолеть. Спрашивал себя, почему Господь наш избирает тех, а не других?

Почему Петр? Почему Иоанн? Почему мы? Да-да, я сказал «мы». Потому что разве не указал Всевышний на нас Своим перстом? И тут-то я и понял, кто скрывается за этим «извергом». — Он помолчал, глядя в небо. — Так назвал себя Павел в Послании Коринфянам: «Потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как (некоему) извергу». Таким образом Павел дает понять, что он самый ничтожный из апостолов. Самый незначительный. Одним словом — изверг. И еще одно: прежде чем стать последователем Христа, Павел был торговцем шерстью.

— Блестяще! — Она изобразила аплодисменты.

— Это не все. Поскольку Баруэль навел нас на апостолов, то я подумал, что очень вероятно фраза целое стоит не больше раба имеет отношение к другому ученику Христа. А раз так, то речь может идти только об Иуде. По двум причинам. Первая: раб стоил тридцать шекелей, или сто двадцать денье. Отсюда легко улавливается связь с этой цитатой: «Что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников». А вторая еще более точная: «Так как напоминает того, кто, когда низринулся, расселось чрево его и выпали все внутренности его». Это из Деяний Апостолов, описание самоубийства Иуды.

— И какой вывод?

— А вот вывода пока нет, — огорченно сказал Варгас.

— То есть мы по-прежнему не уверены, что нужный нам город — Бургос.

— А почему мы должны сомневаться? Ведь вы же нам сказали.

Она опасливо глянула на него:

— Вы мне верите?

— Конечно, — ни секунды не колеблясь ответил он. — И у меня есть предчувствие, что Павел с Иудой подтвердят мою уверенность.

— Ваши слова, да Богу в уши! Пошли разыщем остальных.

Она направилась к выходу, но ее остановил голос Варгаса.

— Подождите!

Мануэла обернулась, вопросительно глядя на него.

— Я вам солгал… Я верю в Господа нашего Иисуса Христа, в страсти Христовы и воскресение, в то, что миссия моя — утверждать истинность этого, но в орден я вступил не только поэтому, а отчасти и потому, что сдался.

— Павел и Иуда, — размышлял вслух Сарраг. — Павел, Мария и Иуда. Блестящая догадка, фра Варгас, признаю. Но она не больно-то помогла нам продвинуться.

— Какое несправедливое замечание, шейх Сарраг! — возмутился Эзра. — То, что он узнал, — чрезвычайно важно. Так что не язвите, а давайте-ка лучше подумаем как следует, с учетом новых обстоятельств. Баруэль дал нам очень точное описание этого таинственного персонажа, этого «изверга», у которого множество имен и в то же время одно. Этого Павла-Марии-Иуды. — Раввин принялся загибать искривленные артритом пальцы: — Во-первых, он сравнивает его с драконом и дьяволом. Во-вторых, он называет его окаянным, то есть, возможно, считает его убийцей. В-третьих, он сравнивает его с Иудой, то есть предателем.

— Мрачный тип, — заметила Мануэла. — Самое малое, что можно сказать: Баруэль был о нем не очень высокого мнения.

— Убийца, — пробормотал Сарраг. — Но кто был жертвой? Предатель. Но кого он предал?

Эзра вдруг начал тереть лоб.

— Что с вами, ребе? — всполошилась Мануэла, кинувшись к нему.

— Соломон… — пробормотал Эзра. — Соломон ха-Леви.

— Что он там бормочет? — спросил Сарраг.

— Палач Бургоса.

— Объясните нам, — попросил Варгас.

— Около ста лет назад, в разгар кампании по обращению всех и вся в христианство, некий раввин по имени Соломон ха-Леви тоже принял веру Христа. Сам по себе поступок не оригинален, только вот потом этот выкрест стал священником и с таким рвением начал преследовать и истреблять своих бывших братьев по вере, что был возведен в сан епископа и через какое-то время стал епископом Бургоса, его родного города. Потом он стал членом Совета регентов Кастилии, и его расправы с марранами и евреями, оставшимися верными вере отцов, по своей жестокости не сравнимы ни с чем. Позже на должности епископа его сменил сын, а он сам, вместе с другими представителями от Испании, принимал участие в работе Базельского собора и был инициатором самых жестких антииудейских декретов. Перейдя в христианство, Соломон ха-Леви сменил имя. Он стал зваться… — Эзра затаил дыхание, словно ему было невыносимо произносить это вслух. — Пабло де Санта-Мария.

— Точно, — подтвердил Варгас. — Это наверняка тот, кто нам нужен. В его имени есть Павел, он же Савл — изверг, торговец шерстью, и наложница Пророка Мария. То есть много имен и в то же время одно. То, что он уроженец Бургоса и предал иудаизм, указывает, что сеньора сказала правду. Наш следующий пункт назначения — Бургос.

— Вот видите, я была права! — радостно воскликнула Мануэла.

— Нам не остается ничего другого, как это признать, — слегка поклонился Сарраг. И добавил, обращаясь к Эзре: — Наконец-то, упоминая этого человека, Баруэль безусловно признает, что евреи истязали евреев.

Раввин цинично усмехнулся:

— Дорогой мой, вы наконец-то проснулись! Выгода и власть для человека — все равно что солнечные лучи для гелиотропа! А мусульмане, которые в данный момент рвут друг друга на части в Гранаде? И измена Боабдила, о котором ходят слухи, что он готов сдаться без боя? И у вас тоже есть свой Санта-Мария вкупе с Иудой, не так ли? — с полуулыбкой обратился он к Варгасу.

— Да. Хотя иногда я задаюсь вопросом, не любовь ли привела этого ученика к гибели. Ведь для того, чтобы предсказание Христа сбылось, должен же кто-то был сыграть роль предателя? Нет измены — нет смерти, нет страстей и нет воскресения. А что говорит Иисус Иуде на Вечере Господней? «Что делаешь, делай скорее!» Этот приказ можно толковать по-разному, потому что едва Искариот вышел, как Господь добавил: «Ныне прославится Сын Человеческий». Представьте, что именно неимоверная любовь ко Христу, безумная любовь, чрезмерная, подвигла Иуду влезть в шкуру того мерзкого персонажа, которым он стал, которого проклинают многие поколения и будут проклинать до скончания времен. Если он действовал по прямому наущению Христа, который так положил ему послужить Высшей Цели?

— Потрясающая теория, — улыбнулся Эзра. — Она подразумевает, что этот человек обладал просто невероятным смирением и готовностью к самопожертвованию.

Монах не ответил. Во время своего монолога он не сводил глаз с Мануэлы, да и сейчас никак не мог их оторвать. Сарраг поднялся и, стряхивая пыль с джуббы, заявил:

— Бургос… До него отсюда шесть дней пути. Нам предстоит довольно долгое путешествие.

Казалось, ни Мануэла, ни Рафаэль его не слышали.

ГЛАВА 25

Любовь — это адское пари, когда ставишь жизнь свою и смерть на то, что творится в душе другого.

Поль Валери. Эрос. Тетради.

На следующее утро, когда они отправились в путь, жара стояла просто невыносимая. Они галопом миновали Пуэнте-Романо, пересекли Тормес и понеслись на север, оставив позади стены Саламанки. Никто из них и не догадывался, какое зрелище поджидает их буквально в одном лье от города. Выехав на дорогу к Вальядолиду, они увидели на обочине два тела, лежавшие раскинув руки, изуродованные и истерзанные. Сулейман Абу Талеб с сообщником.

Сарраг первым спрыгнул на землю и кинулся к слуге. Тот неподвижно лежал, глядя в небо широко раскрытыми глазами, в которых навсегда застыл ужас.

— Во имя Пророка! Кто мог сотворить такое?! Кто?! Почему?!

Варгас внимательно изучал трупы.

— Чудовищно! Такое впечатление, что убийцы с каким-то гнусным удовольствием пытали этих несчастных, прежде чем прикончить. Посмотрите на раздробленные кисти и щиколотки. Как по-вашему, Святая Германдада способна на такое?

— Нет, — решительно отрезал Варгас. — Члены Германдады вершат правосудие, но никогда не пытают.

— Тогда кто? И по какой причине?

— Не знаю.

— Мактуб, — вздохнул стоявший на коленях возле тела молодого человека шейх. — Я сохранил ему жизнь, но было предопределено, что смерть его настигнет.

Мануэла осталась в седле. Бледная, как снежная статуя, она, стиснув зубы, смотрела на жуткую сцену. Молодая женщина была согласна с Варгасом: Святая Германдада тут ни при чем. Это мог сделать только человек с птичьей головой. Не питая особых иллюзий, она огляделась. Сейчас Мендоса со товарищи наверняка уже где-то залегли. Она представляла, как он радуется, зарывшись в свою нору. В ней всколыхнулась ненависть. И Мануэла мысленно поклялась: если Торквемада не снимет шкуру со своего агента за подобное, она сделает это сама.

В последующие дни царило сущее пекло, и они были вынуждены часто останавливаться, чтобы не получить солнечный удар. Но как только снова трогались в путь, горячий ветер опять бил в лицо.

«Дыхание дьявола», — назвал это Сарраг. И объяснил: однажды, на заре времен, Ад пожаловался Всевышнему, сказав: «Господи, сделай что-нибудь, я сам себя пожираю!» И тогда Господь разрешил ему дыхнуть дважды: один раз зимой, другой — летом. Именно в это время на нас обрушивается самый сильный холод и самая сильная жара.

Мануэла не смела глядеть Рафаэлю Варгасу в глаза. Вечером, когда разбивали лагерь, она предпочитала держаться в сторонке. Одна лишь мысль оказаться с ним рядом вызывала у нее приступ паники. Когда он к ней обращался, она старалась свести разговор к праздной болтовне. С тех пор как они покинули Саламанку, молодая женщина чувствовала себя в роли подсадной утки все хуже. Что с ней происходит? Неужели чувства, что она питает к Варгасу, поколебали ее изначальную решимость? Да, никаких сомнений.

Все эти годы Мануэла отказывалась подпускать к себе мужчин не столько из-за излишней скромности, сколько из стремления к независимости. Сама мысль, что ее сердце может оказаться в зависимости от мужчины, каким бы чудесным он ни был, казалась ей невыносимой. Но что сильнее всего выводило ее из равновесия — в чем она едва осмеливалась признаться самой себе, — это непреодолимое, жгучее желание, которое вызывал у нее Варгас. Когда он двигался, разговаривал, движения его рук и губ, взгляды, которые он бросал на нее, — все будоражило ее чувства. А когда она засыпала, то видения обнаженных, бесстыдно сплетенных тел тревожили ее сон.

Все это напоминало ей чувство, которое она испытала однажды, давным-давно. Ей было лет шестнадцать. Один из друзей отца, мужчина лет сорока, просто очаровал ее. И она, воспитанная в понятии, что томление плоти — грех, мечтала о том, чтобы нарушить эти запреты. Ночи напролет она предавалась фантазиям, испытывая непонятные и очень яркие ощущения, источником которых было ее собственное тело. Позже она поняла, что это не мужчина ее очаровал, а таинство любви. Сейчас ощущения были те же, только куда сильней.

Она разум потеряла. Рафаэль Варгас — священник. Он принадлежит Богу. Да еще эта миссия, которую ему доверили. Нужно держаться. Ей следует думать только о долге. Ни о чем другом.

На седьмой день путешествия, после полудня, на горизонте показались крепостные стены Бургоса. Столица объединенных королевств Кастилии и Леона сверкала под июньским солнцем, как диадема.

Когда до городских стен оставалось не больше двух лье, Эзра с Саррагом потребовали остановиться. Они окончательно выдохлись.

— Если в намерения Баруэля входило нас уморить, — вздохнул раввин, тяжело опускаясь на землю под оливой, — то ему это почти удалось.

— Не волнуйтесь, — пропыхтел шейх, — вы отойдете в мир иной не один. Я составлю вам компанию.

— Какой нынче день?

— Пятница, — ответил Варгас.

— Нет! Не говорите ничего, ребе! Из-за вас мы потеряли уйму драгоценного времени! С самого нашего отъезда из Гранады каждую пятницу, на закате, будь то дождь или ветер, вы заставляли нас останавливаться и торчать на месте до следующего вечера. Поверьте, если вы пропустите один шаббат, то я уверен — с учетом обстоятельств, — что Создатель на вас не обидится ни в этом мире, ни в мире ином.

— Дорогой мой, запомните раз и навсегда, что только смертельно опасная ситуация может послужить причиной для несоблюдения шаббата. Но что куда хуже и серьезней — настало время молитвы, а я полностью лишился сил. Стыдно сказать, но я совершенно не способен выполнить мой долг перед Всесильным.

— И Шайтан пернул… — расхохотался Сарраг. У его компаньонов отвисла челюсть.

— Что вы только что сказали? — переспросил монах.

— И Шайтан пернул, — невозмутимо повторил шейх. — Мухаммед, когда говорил об упрямом нежелании дьявола подчиниться воле Аллаха, обычно отпускал такой комментарий: «Когда вас призывают к молитве, Шайтан поворачивается спиной и пускает ветры, чтобы не слышать этого призыва». — И подытожил: — Поэтому я и сказал: и Шайтан пернул…

Мануэла с Варгасом не выдержали и разразились хохотом к вящему удовольствию шейха.

— Все это весьма поучительно, — произнес Самуэль Эзра, — но должен заметить, что, хоть мы и у ворот Бургоса, сие не означает, что четвертый треугольник у нас в руках.

— Вы настолько не доверяете тем сведениям, что я расшифровал?

— Вы имеете в виду мосты?

— Конечно. Уверен, мы найдем их на реке Арлансон. И ад, и рай.

— А вы никогда не задумывались, почему Баруэль выбрал этот тайник, а не другой? — поинтересовалась Мануэла.

— Какая разница, — отмахнулся Сарраг. — Там или тут…

— Вы меня поражаете! Разве не вы всегда утверждали, что Абен Баруэль не оставил места для импровизации? Остановите меня, если я ошибаюсь. Первый треугольник находился на вершине башни. Кровавой башни. Символа тамплиеров, жестокости и нетерпимости. Второй находился в гроте Мальтравьесо. И вы сами, шейх ибн Сарраг, объяснили нам, сколько в этом скрытых смыслов, не говоря уже о пещере, которую каждый носит в себе. Третий треугольник мы нашли под саркофагом епископа в Саламанке. Разве не противоборство учености и знаний с мракобесием хотел вам показать ваш друг?

Троица вынуждена была признать, что в ее рассуждениях есть смысл. С тех пор, как они получили подтверждение искренности Мануэлы, их настороженность по отношению к ней заметно уменьшилась. Отныне они считали само собой разумеющимся, что она активно участвует в их разговорах.

— Раз вы такая умная, может, вы знаете, что нас ждет? — улыбнулся Варгас.

— Думаю, да. Если этот треугольник действительно там, где вы думаете, то и в этот раз послание совершенно ясное. Что такое мост, как не сооружение, позволяющее перейти с одного берега реки на другой? И, по экстраполяции, из одного умственного или философского состояния в другое? Помнится, мне как-то довелось прочесть, что зачастую путь к Богу обозначается именно этим символом. Автор отождествлял мост с радугой, которая есть не что иное, как мостик, переброшенный Зевсом между двумя мирами.

— А ведь сеньора права! — воскликнул Сарраг. Он хлопнул себя по лбу: — Как я об этом не подумал?! Вспомните текст: На берегу, что между двумя колючками саадана — Джанной и Адом… Я ведь вам называл хадис, где говорится о мосте Сират, по которому можно попасть в рай, пройдя над адом. Там еще сказано, что мост этот тоньше конского волоса и острее лезвия меча. — Он процитировал: — «Лишь избранные пройдут по нему, а проклятые низринутся либо зацепятся за крючки саадана, прежде чем доберутся до рая, и рухнут в ад». Мухаммед уточняет, что некоторые пройдут мост за сто лет, другие — за тысячу, в зависимости от степени праведности, и говорит: «Никто из тех кто узрел Всевышнего, не рискует пасть в геенну». По моему мнению, все это подтверждает высказанную сеньорой Виверо гипотезу.

— Пожалуй, — согласился Эзра. — Но, помимо философского аспекта, не забывайте, что нам еще предстоит разобраться с последней фразой Чертога: Он у подножия янтарных слез, выше господина, жены его и сына. Так что на данный момент приходится признать, что ни один из нас и понятия не имеет, что значит та фраза, и через Арлансон наверняка перекинуто куда больше мостов, чем два.

— Вполне вероятно, все прояснится, как только мы приедем в Бургос. Помните, как было с Гольфинами и Божьим судом? — И шейх поспешил добавить: — Иншалла.

— Иншалла, как вы говорите, — рассеянно произнес Варгас. — Остается надеяться, что, когда придет пора пройти по мосту, все мы узрим Всевышнего…

Толедо

Королева схватила лежавший на столике веер и, не раскрывая его, крепко сжала в кулаке. Сведения, полученные от Великого Инквизитора, отнюдь не успокоили ее нервозности.

— В конечном итоге, — ядовито заговорила она, — я начинаю сомневаться, существует ли этот заговор где-нибудь еще, кроме вашего воображения. Возможность, которую, напоминаю вам, предвидел наш друг фра Эрнандо Талавера. Вот уже много дней ничего не происходит. Донья Виверо по-прежнему не предоставила нам никаких доказательств, ни малейшего намека, подтверждающего ваши опасения.

Торквемада скрипнул зубами. Никак нельзя сообщать ей полученные несколько дней назад сведения. Скрижаль! Эти люди ищут какую-то табличку! Это почти смехотворно. Если королева узнает, то немедленно положит конец всей операции со всеми вытекающими отсюда последствиями. Влияние Инквизиции, его собственное влияние в королевстве окажутся под угрозой. Не говоря уже обо всех преимуществах, которые извлекут из его опалы субъекты вроде Талаверы. Если скрижаль существует, там наверняка содержится чрезвычайно важный текст. Он вспомнил слова доньи Виверо, переданные ему Мендосой: «Можно сделать вывод, что ее содержимое имеет неимоверную ценность». Она совершенно права. Отныне жизненно важно выиграть время.

Предельно спокойным тоном Торквемада объяснил:

— Ваше Величество, видимость обманчива. Наоборот, все указывает на то, что эти люди следуют по совершенно определенному маршруту. Уэльва, монастырь Ла-Рабида, Херес-де-лос-Кабальерос, Касерес, Саламанка, и, по последним данным, сейчас они на пути либо в Вальядолид, либо в Бургос.

Королева невозмутимо открыла веер.

— Если я правильно поняла, эти люди решили посмотреть Испанию. Сегодня Вальядолид, завтра — Мадрид, а послезавтра еще что-нибудь. К чему все эти переезды, по-вашему? Какой в них скрытый смысл?

Торквемада погладил висящий на груди крест.

— Мне казалось, я объяснял Вашему Величеству, что все это дело базируется на зашифрованном плане. Нам известно лишь, что этот план состоит из Чертогов, или загадок, если угодно, и каждая загадка соответствует определенному месту.

— Вы мне не ответили. По какой причине автор заставляет их ездить из города в город?

— Этого мы пока не знаем. Но я могу вам сообщить, что мы близки к развязке.

Королева закрыла веер и сжала в пальцах.

— Откуда такая уверенность?

— Нам известно, что загадок всего восемь. Если отбросить ту, что они разгадали сейчас, будь то Вальядолид или Бургос, то остается всего три.

— Вы уверены, что в криптограмме нет никакой ловушки?

— Ловушки, Ваше Величество? — нахмурился Торквемада.

— Девятый город, тупик, другая страна, откуда я знаю! — Она слегка повысила тон. Признак едва сдерживаемого раздражения.

— Не думаю. План слишком хитроумный, чтобы закончиться тупиком. Что до возможности наличия города за пределами наших границ, то мне она кажется маловероятной.

Королева похлопала по ладони сложенным веером.

— Есть новости от доньи Виверо? Инквизитор, прежде чем ответить, прочистил горло.

— С нею все в порядке.

— И это все?

— Прошу прощения, Ваше Величество? — захлопал глазами Торквемада.

— Вот уже несколько недель она в опасном путешествии, при мерзких обстоятельствах, в жутких для женщины условиях. Почему? Потому что она пожелала исполнить мою просьбу во имя нашей дружбы, во имя Испании. Она пожертвовала собой, а вы ничего не можете мне сказать, кроме как «с ней все в порядке».

Глаза Великого Инквизитора стали черней черноты. Настала пора восстановить соотношение сил. Смиренное и доброжелательное поведение Торквемады сменилось ледяной холодностью, граничащей с оскорблением.

— Ваше Величество, — зазвенел его голос, — вы — Королева, я — Церковь. Вы представляете власть временную, я представляю Бога. Ваши заботы — мирские, мои же — духовные. Что такое жертва Мануэлы Виверо по сравнению со страстями Господа нашего? Что такое несколько дней, проведенных в неудобствах, по сравнению с кровью, пролитой братьями нашими, защитниками веры, павшими у стен Иерусалима?

Поскольку Изабелла равнодушно молчала, он усилил нажим.

— Это правда. Я не оплакиваю участь доньи Виверо. Ничего не поделаешь, мое сердце не истекает кровью, когда я думаю о ее участи. Меня могут на это подвигнуть страдания куда более героические.

Торквемада поднялся, возвышаясь над королевой, как башня.

— Позвольте мне удалиться, Ваше Величество.

Трое мужчин, освещенные лучами солнца, проникавшими через зарешеченное окно, склонились над простенькой картой столицы объединенных королевств Кастилии и Леона.

Если мосты через Арлансон — которых оказалось пять — были более или менее обозначены, то ничего похожего на названия «рай» или «ад» там не было.

Варгас разочарованно хлопнул ладонью по столу.

— Не понимаю, где мы ошиблись!

— А если прав был я? — воскликнул шейх. — Если нужное нам место — монастырь Санта-Мария-де-Уэрта?

— Ладно вам… Будьте справедливы. Вам отлично известно, что нам нужно двойное имя. А вы нашли лишь второе.

— Верно. Но у меня по крайней мере было два моста.

— Послушайте, Сарраг, — начал монах явно на грани взрыва. — Либо…

— Замолчите! — рявкнул Эзра. — Я уже оглох от ваших воплей. Мешаете думать. Если хотите мое мнение, то мы упорно ищем не там. С чего мы так уцепились за эти два слова: «ад» и «рай»? А? Скажите мне!

— Да из-за хадис, конечно! Баруэль ведь четко указывает: На берегу, что между двумя колючками саадана — Джамной и Адом… Тут очевидная связь с мостом Сират, который, опять же согласно хадисам, позволяет попасть в рай, пройдя над адом.

Эзра плюхнулся на ближайшую скамью.

— Давайте немного вернемся назад. Предположим на секундочку, что Баруэль использовал слова «рай» и «ад», чтобы указать нам, что речь идет о мосте.

— Допустим, — кивнул Сарраг. — Дальше что?

— А дальше остается лишь последняя фраза Чертога: Он у подножия янтарных слез, выше господина, жены его и сына. Вы согласны, что именно тут — и без всяких вариантов — Баруэль дает главную подсказку. Ту, что должна привести нас к треугольнику. Выражение «янтарные слезы» — слишком расплывчатая метафора, чтобы мы в данный момент могли понять ее скрытый смысл. А вот слово «господин» вполне поддается расшифровке. Что такое господин, кроме как почетный титул, обозначение высокопоставленного человека?

Монах криво улыбнулся.

— Надеюсь, вы не ждете от нас, что мы проведем инвентаризацию всех нобилей Испании?

— Может, я и стар, фра Варгас, но еще не в маразме! Инвентаризация всех нобилей Испании! Конечно, нет! А вот известных личностей этого города — да.

Объем поставленной задачи явно не вдохновил монаха.

— Чистое безумие.

— Отлично! Тогда почему бы вам, вместо того чтобы критиковать мое предложение, не предложить что-нибудь получше?

Повисло долгое молчание, нарушаемое лишь уличными шумами.

— Не думаю, что нам придется совершать столь тяжкий труд, — внезапно изрек Сарраг. Еще немного подумав, он добавил: — Знаете, как будет «господин» по-арабски?

Ответа не последовало.

— «Сиди». «Сиди». Это слово вам ничего не напоминает? Не успел он договорить, как Варгас испустил победный вопль.

ГЛАВА 26

Поскольку в их стране «Сид»значит «господин»,

То зваться так достоин ты один.

Корнель. Сид. IV, 3

Трое мужчин взирали на мост, словно это было самое прекрасное сооружение на всем Полуострове, если не в мире. Однако этот мост ничего особенного собой не представлял, если не считать украшавших его восьми статуй. Каменных изваяний господина Родриго Диаса де Вивара, прозванного Сидом Кампеадором, его супруги доны Химены, их сына и еще пяти менее значительных личностей. Совпадение то было или нет, но, спросив дорогу к этому мосту, они узнали, что кратчайший путь к реке идет через Пасео-де-Эсполон, затем через крепостные ворота, именуемые… Арко де Санта-Мария. Таким образом кольцо символов замкнулось: Пабло де Санта-Мария, множество имен, и в то же время одно, уроженец Бургоса, господин, жена его и сын.

Они подошли к подножию статуи Сида и осмотрели ее с восторженным любопытством.

Варгас провел рукой по мечу вырезанного в камне рыцаря.

— Непростой человек! Он пролил христианской крови не меньше, чем мусульманской. Наемник или патриот? Кто знает… Скорее всего — и то, и другое.

— Он похоронен в Бургосе? — поинтересовался Сарраг.

— В нескольких лье отсюда, в бенедиктинском монастыре Сан-Педро-де-Карденья. Говорят, согласно последней воле Сида, его коня похоронили рядом с ним.

— В любом случае он был отменным жуликом, смею вас уверить, — добавил Эзра. — Когда по приказу Альфонсо VI он вынужден был уехать в изгнание, то занял денег у еврея-ростовщика, оставив в залог сундучок, якобы полный золота. А знаете, что на самом деле находилось в этом сундучке? Песок! Обычный песок, и ничего больше! Когда ростовщик это обнаружил, было уже слишком поздно.

— Отлично проделано! — похлопал в ладоши шейх. — Это отучит вас, евреев, давать деньги под процент, тогда как ваши законы вам это строго-настрого запрещают!

— Ошибаетесь, дорогуша! Наши законы запрещают нам ростовщичество между нами. Еврей не может давать деньги под процент другому еврею, но это никоим образом не запрещено в отношении чужаков! Так что ваше высказывание — очередной образчик неверной трактовки закона.

— Лукавите, милейший, — хмыкнул Сарраг. — У вас скорее язык отсохнет, чем вы признаете, что толкуете законы так, как вам удобно!

— Думайте что хотите. Я же предпочитаю заняться поисками треугольника, а не тратить время на пустые споры.

Эзра направился к парапету и принялся изучать берега Арлансона.

— Смотрите, — указал он на второй мост выше по течению. — Это наверняка тот, что упомянут Баруэлем. На берегу, что между двумя, спрятал я 3.

— Очень может быть, — согласился францисканец. — В тексте уточняется: выше господина, жены его и сына. Значит, если встать лицом вверх по течению, то искомое должно быть где-то здесь, — он ткнул в правый берег, — или здесь, — указал он на левый. — Нам надо… — Мимо, грохоча колесами, проехала телега с дровами. Варгас переждал, пока она проедет, и договорил: — Нам надо разделиться, чтобы осмотреть оба берега.

— Давно пора, — кивнул Эзра. — Вы с Саррагом идите по правому берегу, а я пойду по левому.

Так они и поступили.

Плакучую иву обнаружил Эзра.

Зеленые ветви дерева касались воды, и листва отражалась в зеркальной глади, словно ожидая невесть какого добросердечного утешителя.

У подножия янтарных слез…

Плакучая ива…

Нет, все же на сей раз Баруэль продемонстрировал образчик действительно извращенного юмора, подумал Эзра.

Присев на корочки, раввин внимательно изучил почву вокруг, но не увидел ничего интересного. Поднявшись, он медленно подошел к дереву и принялся рассматривать ствол. На коре виднелись неровно вырезанные буквы: И. Е. В. Е. И аккурат под этими буквами — кучка земли, совершенно очевидно не природного происхождения. Опустившись на колени, раввин начал лихорадочно рыть землю руками. И тут с другого берега донеслись голоса Варгаса с Саррагом.

— Эй! Ребе! Вы что-то нашли?

Поглощенный поисками Эзра не соизволил ответить. Он продолжал копать. Его компаньоны на том берегу аж подпрыгивали от нетерпения.

— Ну? Есть что-нибудь?

Через какое-то время Эзра выпрямился. В руке он сжимал четвертый бронзовый треугольник.

Вечером над столицей королевства разразилась такая гроза, каких отродясь не случалось в это время года. Когда солнце начало опускаться за холмы, небо затянули тучи. А когда желтый диск окончательно исчез за горизонтом, город затаил дыхание. Сперва были слышны лишь отдаленные раскаты, но очень быстро приблизились и стали оглушительными.

В считанные мгновения улицы опустели. Все, кто находился вне дома, поспешили убраться под крышу. Соборная площадь, обычно битком набитая народом, опустела. Торговцы, водоносы, служки рассосались по городу, и вскоре на улицах не осталось ни одной живой души, кроме немногих бродячих котов. Над обителью Де-Лас-Уэльгас сверкнула молния, осветив желтоватым светом трапезную, где укрылась четверка путешественников.

Мануэла, примостившись на краешке стола, поежилась и плотней укуталась в наброшенную на плечи шаль.

— Вам холодно? — обеспокоено спросил Варгас.

— Нет-нет! Все нормально! — Она постаралась говорить беззаботно.

— Это гроза, — объяснил Сарраг. — Есть в этом грохоте некое сходство с Судным днем. Так что вполне естественно, что женщины грозы боятся.

Он рассмеялся, но смех его звучал вымученно. В отличие от компаньонов он выглядел уставшим.

Полыхнула яркая молния, и на город обрушился потоп.

— Хорошо еще, что эти монахини соблаговолили дать нам приют, — заметил Эзра. — Это благодаря вам, Варгас.

Гремели раскаты грома, сопровождающиеся ритмичным шумом дождя.

Эзра, побарабанив по столу, спросил:

— Кстати, вы не шутили, когда давеча рассказывали о той аббатисе, феодальной владелице, пользовавшейся обширной судебной властью двести лет назад? Она действительно была полновластной хозяйкой пятидесяти маноров?

— Да, ребе. Я вам уже говорил, что в монастырь Де-Лас-Уэльгас имели право вступать только женщины из высшего сословия, и, естественно, они пользовались особыми привилегиями. Отсюда и такая власть аббатисы.

— Сущее безумие! Не хочу показаться грубым или нахальным, но объясните вы мне, при чем тут Бог? францисканец проигнорировал вопрос. Он изучал лежащие на столе два листка бумаги с восстановленным четвертым Чертогом, но без особого пыла.

Громовой раскат прокатился так близко, что стены трапезной содрогнулись.

— Кто знает, — пробурчал Эзра, — может, действительно настал час Страшного Суда? Впрочем, у нас есть преимущество: по крайней мере мы умрем, окруженные святынями и под молитвенные песнопения! — Последние слова он произнес не без вызова, но никто не обратил внимания. Тогда он грохнул кулаком по столу. — Да что с нами такое?! Нам осталось всего два этапа. Мы нашли четвертый треугольник, но вместо того чтобы радоваться, сидим с похоронным видом!

Варгас рассеянно смотрел на листок с четвертым Чертогом. Шейх достал агатовые четки, купленные утром у бродячего сирийского торговца, и медленно их перебирал. А Мануэла неподвижно сидела на краешке стола.

— Что вам непонятно, ребе? — спросил наконец араб. — Может, мы все просто устали. — Он резким рывком намотал четки на палец. — Вы говорили о близкой развязке… Не пора ли вспомнить об истинной цели нашей поездки? Увлекшись расшифровкой загадок, разве не отвлеклись мы от главного? Возможно, посредством этого омывающего все ливня реальность напоминает каждому из нас основную причину нашего здесь присутствия.

— Странно, — заметил Варгас, — до нынешнего дня мне иногда казалось, что различия между нами сгладились. И ВДРУГ, слушая вас, я вижу, что картина изменилась. Знаете, как в театральной постановке, где актеры вдруг начали играть чужие роли, пока автор, спохватившись, не вернул их к действительности.

— Действительности, фра Варгас? И в чем же она? В отказе от роли или в возобновлении игры?

— Кто знает…

— Я вам скажу. Сон ли, действительность, главное — оставаться самим собой. Вы правы, говоря, что за время путешествия различия между нами значительно сгладились. Однако наши убеждения остались прежними. Происшедшие события, возможно, и наложили на них свой отпечаток, но они все равно есть. Будем откровенны. Я иудей и таковым останусь до последнего вздоха. Вы — христианин, и ничто не отвратит вас от веры в Иисуса Христа. Сарраг — дитя ислама, последователь того, кто прозвал себя Печатью пророков. Относительно вашей метафоры я вам скажу, что не автор возвращает актеров к действительности, а близость Скрижали. Это Скрижаль нынче вечером напоминает нам о себе и вызывает опасение — забытое чувство — не найти в ней послание, которое укрепит нас в нашей вере.

— Странно, — не удержалась Мануэла. — Такое впечатление, что, жалуясь на различия между вами, вы сожалеете о них. Так почему бы вам не довериться друг другу? Иными словами, почему бы вам не обменяться теми фрагментами Чертогов, что есть у каждого из вас?

— Я не совсем вас понимаю, сеньора, — заявил Сарраг. — Зачем нам это делать?

— Вы забыли, что несколько дней назад ребе Эзра чуть было вас не покинул. Я помню, как вы пришли в расстройство от мысли, что окажетесь вдруг лишенными возможности достичь цели. Вы говорили: «Человеку грозит смертельная опасность. А без него нашему путешествию конец». А также: «Нужно, чтобы он передал нам недостающие Чертоги. Если он откажется, то это будет оскорблением памяти Абена Баруэля». Теперь представьте, что в следующий раз все закончится не столь удачно, и один из вас исчезнет безвозвратно. И Скрижаль, столь дорогая вашему сердцу, окажется утраченной навсегда. Поэтому я и дала этот совет.

— Воистину мудрый совет! — провозгласил Сарраг и лукаво предложил: — А почему бы вам не подать нам пример, сеньора Виверо? Разве не у вас последний ключ? Доверьте его нам.

Жертва собственной логики и порывистости, Мануэла не сообразила, что сама загнала себя в ловушку.

— Учтите, что ключ не представляет никакогоинтереса, пока не восстановлены все тексты, — довольно неубедительно проговорила она. — Восстановите все Чертоги, и я вам его дам.

Она шла по лезвию бритвы.

Ощутил ли это Варгас? Или просто счел разговор бессмысленным? Но, как бы то ни было, именно он разжал тиски.

— Предоставим это будущему. Поскольку сапфировая Скрижаль есть Слово Божье, то Всевышнему и решать, достойны мы ее или нет.

Мануэла вздрогнула. Варгас и вправду сказал сапфировая Скрижаль?

— Сапфировая Скрижаль… — не раздумывая сказала она. — Значит, разыскиваемая вами вещь — из драгоценного камня?

Щеки монаха вспыхнули.

— Вы не хотите отвечать?

— Очень может статься, — пришел ему на помощь Эзра.

— Именно в этом ее ценность? И снова вопрос повис в воздухе. Помещение осветила вспышка молнии.

— Значит, большего вы мне не скажете… — Это прозвучало скорее как утверждение.

Мануэла сползла со стола и глухо проговорила:

— Я вас покидаю, сеньоры… Очень печально. Мне казалось, я завоевала ваше доверие. Судя по всему, я ошибалась.

Сарраг смотрел в стену, Эзра рассеянно водил пальцем по краю стола. Только Варгас вроде бы встревожился. Но и он ничего не сказал.

Должно быть, именно его поведение и задело ее больше всего. Она поджала губы. Нет, все же у этих мужчин за внешней мягкостью скрываются ледяной ум и железная логика, решила она. Ничего ей от них не добиться.

С горечью поглядев на Варгаса, она резко повернулась и направилась к выходу.

— Вернитесь! — Францисканец указал на то место, с которого она только что слезла. — И сядьте.

— Покажите ей письмо, — велел он Эзре. — Я имею в виду письмо Абена Баруэля.

Как ни странно, раввин вроде бы даже не удивился. Порывшись во внутреннем кармане, он вытащил оттуда сложенные вчетверо листки бумаги и протянул молодой женщине.

Араб собрался возразить, но, видя решимость Варгаса с Эзрой, промолчал.

— Вот, сеньора, прочтите, и все поймете…

Мануэла взяла листочки так осторожно, будто они стеклянные.

На улице по-прежнему бушевала гроза. Но молодая женщина ничего не слышала, погрузившись в чтение.

И это тот самый пресловутый заговор? Божественное послание, пришедшее из тьмы веков? Это настолько далеко от всего, что могли вообразить себе Великий Инквизитор, королева и она сама.

В какой-то мере Мануэла испытала облегчение. Она уже довольно хорошо знала этих людей, глубина и широта их познаний ее восхищали. И мысль, что они окажутся банальными заговорщиками, была Мануэле невыносима. К тому же само провидение сыграло ей на руку. Они ведь в Бургосе, где находится резиденция Торквемады. Завтра же, с утра пораньше, она потребует у Мендосы, чтобы он организовал ей встречу с Великим Инквизитором. И тогда она все ему объяснит. Расскажет ему о сапфировой Скрижали, о духовных надеждах, связанных с ней, и он, безусловно, прикажет прекратить операцию. И Мануэла вновь обретет свободу. И таким образом доведет все до конца, и на сей раз королева не сможет обвинить ее в уклонении, как тогда в Толедо, в день аутодафе.

Свободу она обретет, а дальше? Ее снедало любопытство. Действительно ли существует эта Скрижаль? Ничто не мешает ей поучаствовать в этом захватывающем приключении до его завершения. Освободившись от обязательств перед королевой и Торквемадой, она вполне сможет ехать дальше ради собственного удовольствия. Да, смогла бы, не будь одного, но весьма существенного препятствия: как только они доберутся до последнего места назначения, ей придется открыть им правду, рассказать, что у нее никогда не было этого несуществующего последнего ключа. И как они отреагируют? К тому же, сознавшись, она предаст доверие королевы. Надо над всем этим поразмыслить. А пока что самое главное — переговорить с Торквемадой. Потом будет видно.

— Благодарю вас. — Мануэла вернула письмо Эзре. — Я очень вам признательна.

Губы раввина раздвинулись в улыбке.

— Представьте себе, мы вам тоже. Помните эпизод с кровавой башней? Гольфинов, вашу сообразительность, когда вы поняли, что такое девственная и оплодотворенная материя? И, конечно, в первую очередь за вашу отвагу, когда меня арестовали. Все эти благодеяния заслуживают, чтобы вы узнали правду.

Мануэла, глубоко тронутая, поблагодарила старика.

— Кстати, об этой Скрижали. А вы знаете, что о ней упоминается в двух испанских сказках?

Мужчины с любопытством уставились на нее.

— Первая — история одного арабского султана, владыки Гранады, призвавшего к себе некоего человека, полуастролога-полуалхимика, чтобы тот помог ему победить врагов. Чудо, которое этому человеку удалось совершить. Однажды ночью, когда они находились во дворце, султан спросил у астролога, откуда у того волшебная сила. И тот поведал, что очень давно ездил в Египет, чтобы научиться у тамошних жрецов их ритуалам и церемониям, попытаться овладеть оккультными науками, познаниями, которыми были так знамениты египетские жрецы. Однажды, когда он беседовал с одним из них на берегу Нила, тот указал ему на пирамиды: «Все, чему мы сможем тебя научить, — ничто в сравнении с тем знанием, что сокрыто в этих величественных сооружениях. В сердце центральной пирамиды есть потайная комната, где лежит мумия верховного жреца, возведшего это сооружение. А вместе с ним погребена чудесная табличка знания, которая содержит все тайны волшебства и искусства. И жрец уточнил: «Эта табличка была дана Адаму после изгнания и передавалась из поколения в поколение. Как она попала в руки строителю пирамиды, известно лишь Тому, Кто всеведущ…»

— Удивительный рассказ, — отметил шейх. — Но если этот алхимик общался с древними обитателями долины Нила, ему должно было быть как минимум две тысячи лет!

— Об этом легенда умалчивает.

— Вы говорили о двух сказках…

— Действие второй происходит неизвестно когда. Подробностей я не помню, но там речь идет о любви принца и принцессы, вынужденных скрываться от гнева родителей, противящихся их союзу. Там также говорится — только не смейтесь — о филине, сообщившем о существовании неких реликвий и талисманов, восходящих к тем временам, когда на Полуострове правили визиготы. И среди этих предметов — сундучок из сандалового дерева, обитый на восточный манер металлическими пластинами, в котором содержатся записи, известные лишь немногим. В конце сказки выясняется, что в сундучке хранятся таинственная табличка и шелковый ковер, принадлежавшие царю Соломону, которые были привезены в Толедо евреями, поселившимися в Испании после падения Иерусалима.

На физиономии Саррага расцвела улыбка.

— Забавно, особенно если учесть, что у арабов Сулейман считается повелителем джиннов, что он был магом и передвигался на ковре-самолете.

— И это лишний раз доказывает, что легенды зачастую оказываются правдой, — подчеркнул раввин. — И наоборот. — Немного поразмыслив, он встал: — Я иду спать.

— Я тоже, — вылез из-за стола Сарраг. Францисканец помахал листочками с четвертым Чертогом.

— А это? С этим что будете делать?

— Завтра будет новый день, — буркнул Эзра.

— Жаль… На мой взгляд, этот Чертог — самый приятный из всех.

Но раввин лишь повторил:

— Завтра будет новый день.

Дверь трапезной с глухим стуком закрылась, и в помещении воцарилась тишина.

— Пожалуй, я тоже пойду спать, — сообщила Мануэла, поправив шаль. Она только собралась встать, как Варгас произнес:

— Я тоже хочу вас поблагодарить.

— За что?

— За тот день в Саламанке. Без вас мне, скорее всего вряд ли хватило бы мужества поддержать генуэзца. И я вам признателен, что вы подтолкнули меня.

— Скажем, я просто разбудила то, что в вас дремало. Рафаэль сложил руки на столе.

— Я бы мог отвертеться.

— Не думаю. Вряд ли, будучи тем, кто вы есть.

— И кто же я? — нахмурился он.

— Человек, некогда бывший членом ордена Сантьягоде-ла-Эспада. Рыцарь, сын и внук рыцарей.

Монах не смог скрыть волнения:

— Как вам удается читать в душах других людей?

Мануэла защитным жестом запахнула шаль на груди.

— Вы приписываете мне умение, которым я не обладаю. Да и будь оно у меня, я не смогла бы применять его ко всем. Только к некоторым.

— И я из их числа?

Мануэла промолчала. Да ответа и не требовалось.

— Вы совершенно непредсказуемый человек, донья Виверо. С самого начала нашего знакомства мне часто казалось, что я тоже могу читать у вас в душе. Но я ошибался. Когда я принимал вас за огонь, вы были водой. Стоило мне счесть вас заносчивой, эгоцентричной, самовлюбленной, как вы тут же выказывали себя образцом скромности и альтруизма. Да, — повторил он, — вы совершенно непредсказуемы.

Грохнул оглушительный громовой раскат, и молодая женщина невольно испуганно вскрикнула.

Возможно, чтобы успокоить ее или потому что это было предопределено, но Варгас взял ее за руку. Мануэла не предприняла ни малейшей попытки высвободиться. Да и захоти она, все равно не смогла бы. Как только она ощутила его прикосновение, всякое желание сбежать покинуло ее.

Его пальцы шевельнулись, то ли машинально, то ли в несмелой ласке. Но ощущение было таким острым, словно он сжал ее в объятиях.

Однажды ей довелось прочитать, что испытать настоящую любовь можно, только пережив безнадежную любовь, и воспылать любовью к жизни — лишь оказавшись на краю смерти. Тогда это высказывание показалось ей напыщенным и неинтересным, и она не попыталась вникнуть глубже в смысл изречения. И вот нынче вечером она вдруг поняла всем сердцем глубинный смысл этих слов.

— Расскажите мне о ней, — потребовала она, сама удивившись решительности своего тона. — Расскажите мне о женщине, которую вы так сильно любили.

— Вы действительно этого хотите?

— Да. Если, конечно, это не кажется вам бестактным с моей стороны.

Плечи Варгаса поникли.

— Это произошло примерно три года назад. Ее звали Кристина. Кристина Рибадео. Девушка из аристократической семьи Севильи. Ее отец — граф Рибадео, а мать — дальняя родственница короля Хуана, отца королевы Изабеллы. Ей было тогда двадцать пять лет. Мы повстречались с ней декабрьским вечером, двадцать первого декабря, если точно, на свадьбе одной общей знакомой, дочери маркиза де Феррола. Описать вам эту встречу? Попытаться объяснить с разумной точки зрения, что произошло? Это невозможно. Обычно это называют «как громом поразило». Смешная фраза, но я не знаю, как выразиться иначе. Если бы я попытался описать это чувство, то сказал бы, что это не только порыв сердца, но и души. То есть такое, какое можно испытать лишь раз в жизни. Когда полностью погружаешься в слепое счастье любить, беззаветно, без оглядки, потому что знаешь — или думаешь, что знаешь, — что объект твоей любви — наконец-то найденная твоя половина. Много позже я понял, что такая любовь, какой бы настоящей и реальной она ни казалась — всего лишь попытка, проба. Я бы сказал, что это как набросок по сравнению с законченным творением гения.

Он сжал руку Мануэлы, словно черпал из ее ладони силы продолжать рассказ.

— Полагаю, это чувство было взаимным, — осмелилась предположить она.

— Я так думал. И довольно долго был в этом полностью уверен. Я и представить не мог, что такое чувство может не быть взаимным. Я ошибался. Можно узнать кого-то, с кем когда-то давно встречался, но совершенно не обязательно, что этот человек узнает вас. Кристина Рибадео не увидела во мне той частички себя. Но тогда я этого не знал. — Варгас немного помолчал. — В тот вечер наш разговор был из тех, что вы вынуждены вести в присутствии посторонних, тогда как всем сердцем жаждете остаться наедине. Празднество подходило к концу. Мы должны были вот-вот разлучиться, а я никак не мог сообразить, где и как смогу снова ее увидеть. Я не смел ни на что решиться. Из предосторожности, из застенчивости, из боязни выставить себя на посмешище, но более всего потому, что мне казалось, будто я сплю, и этот сон рано или поздно закончится. И тут произошло нечто неожиданное: она сделала первый шаг. Кристина упомянула, как бы мельком, что каждое воскресное утро она ходит на мессу в собор, а потом со своей дуэньей гуляет в саду Лас-Делисиас. Я впитывал ее слова, словно это были заверения в любви.

— И вы не пропустили этого свидания…

— Конечно, нет. В ближайшее воскресенье я отправился в собор и там, спрятавшись за колонной, пожирал Кристину глазами. А потом пошел за ней в сад. Хочу сказать одну вещь, которая вас наверняка удивит. Кристина не была красивой. И это дает возможность представить, какая была в ней бездна обаяния. Один друг, которому я поведал о ней, ответил мне вот что: «Если некрасивая женщина способна вызвать любовь к себе, значит в ней куда больше неотразимого шарма, чем в чистой красоте». — Он выпустил ладонь Мануэлы и сжал кулак. — Как известно, в любой пустыне есть миражи. Кристина и была таким миражем. Мы с ней тайно встречались, скрываясь от всех, и в первую очередь от ее семьи, которая и помыслить не могла, что она свяжется с мужчиной ниже ее по крови. Но уверяю вас, мне часто доводилось замечать в глазах мужчин и женщин, выходцев из одного и того же социального круга, столько горечи, словно судьба связала их брачными узами с оборванцами. — В голосе Варгаса зазвучали иные нотки. — Наша связь длилась пять месяцев. Я никогда не встречал существа столь страстного, как донья Рибадео. Вы удивитесь, но, как ни странно, ее пыл, вместо того чтобы успокоить, наоборот, поверг меня в состояние полнейшей беспомощности. Мне казалось, что меня несет по воле волн на корабле без руля и без ветрил.

Мануэла наморщила лоб.

— Простите, но каким образом взаимная любовь может спровоцировать неуверенность? Как правило, подобное ощущение вызывает обратная ситуация.

— Конечно. При условии, если слова соответствуют действиям. Но с Кристиной Рибадео ни в чем нельзя было быть уверенным, кроме как в полнейшей ее неспособности дополнять свои желания конкретными действиями. Некоторым свойственно внутреннее стремление идти наперекор судьбе, другие же до смерти боятся плыть против течения. Что вы хотите, природа несправедлива. Феи, склонившиеся над колыбелью, слетаются туда по принципу случайности. И среди тех, что слетелись к маленькой Кристине, были добрая фея богатства и благополучия, но и злая фея непостоянства. И я оказался на ее милости. Сейчас вы все поймете. Кристина довольно скоро поведала мне, что давным-давно обещана одному идальго, Педро де Ортеге, сыну нобиля из Севильи. Она заверила меня, что не питает никаких чувств к этому человеку, которого называла пошляком и олухом. И клялась, что никогда не свяжет с ним свою жизнь, добавляя со свойственным ей пылом, что скорее умрет. И действительно, даже говоря об этом, она буквально умирала в моих объятиях. Кристина постоянно твердила, что в один прекрасный день скажет об этом своим родителям и громко заявит, что отказывается выходить замуж за Педро де Ортегу. И поспешно добавляла: «Потому что я люблю вас. Потому что вы — моя жизнь, мое сердце, мой мужчина». — Рафаэль снова положил руку на ладонь Мануэлы. — Время шло, я становился более настойчивым. Однажды вечером я потребовал положить конец той лжи, в которой мы с ней жили уже несколько месяцев. И сказал, что пойду к ее отцу и расскажу ему о нашей любви. Она не протестовала, но попросила неделю отсрочки, однако вовсе не потому, что сомневается в своем выборе — она заверила меня, что ее решение твердо, — а чтобы дону Рибадео, который только начал выздоравливать после серьезной простуды, не стало хуже после столь неожиданных известий. И еще она сказала — словно эта мысль только что пришла ей в голову, — что всю эту неделю проведет у изголовья отца. Это ради нашей любви, объяснила она, чтобы подготовить графа к моему визиту.

— И вы согласились…

— А у меня был выбор? Я был связан по рукам и ногам, обречен идти, куда ведут, как слепец за поводырем. — Он вздохнул. — Мы договорились снова встретиться через неделю, в пятницу, возле фонтана, где обычно встречались. И я ее там ждал. Ждал до глубокой ночи. И на следующий день ждал, и еще несколько дней, показавшихся мне вечностью. Наконец я убедил себя, что Кристину держат взаперти родители, которым она в порыве откровенности поведала о нашей любви. И решил отправиться к ней, намеренный сразиться со всеми драконами семейства Рибадео. Это было теплое воскресенье мая. Весеннее солнце озаряло Севилью, наполняя воздух нежными ароматами. Я постучал в дверь особняка. Мне открыла служанка, угрюмая и недовольная. Мне следовало бы догадаться, что такой человек может быть только вестником беды. Она грубым тоном сообщила мне, что доньи Рибадео нет, как нет дома и самого графа и остальных членов семьи. Поскольку я удивился, она бросила: «В соборе! Они все в соборе!» И уточнила, прежде чем захлопнуть дверь у меня перед носом: «Сеньорита выходит замуж». — Пальцы Варгаса сжались, стиснув руку Мануэлы. — Бывают моменты, когда человеческий мозг отказывается воспринимать реальность, которую при других обстоятельствах он бы осознал и подчинился ей. Но я все же пошел туда и даже набрался мужества зайти в собор. Кристина Рибадео и правда была там, стоя на коленях подле Педро де Ортеги, того самого человека, которого буквально несколько недель назад называла олухом и пошляком.

— И что вы сделали? Ведь не стали же вы…

— Не волнуйтесь, ничего я не сделал. Не стал добавлять к боли еще и унижение. Нет. Я остался до конца церемонии, а потом стоял и смотрел, как она идет по центральному проходу под руку с тем, кто только что стал ее мужем. Она прошла буквально в шаге от меня. Увидела меня. И в глазах ее мелькнул огонек, в котором мне почудилась скрытая эмоция, нечто среднее между стыдом и отречением.

Варгас встал, подошел к окну, выходящему в монастырский сад, и молча застыл, упершись лбом в перекладину.

Пахло влажной землей — напоминание об отгремевшей грозе.

Мануэла встала и подошла к Рафаэлю.

— Могу себе представить вашу боль, — тихо произнесла она. — Но зачем было отказываться от жизни?

— Да просто потому, что я был мертв, — ответил он, не оборачиваясь. — Я вдруг оказался погруженным в беспросветный мрак. Мрак, наполненный чудовищами и призраками, цеплявшимися за меня и старавшимися увлечь в бездну. Рафаэль Варгас перестал существовать. Вместо него появился кто-то другой, с кем я не мог совладать. В моем мозгу непрестанно крутились слова, жесты, мечты, все то, что наполняло проведенные с Кристиной дни. Я был одержим ею. Где бы я ни находился, она все время преследовала меня, я даже начал мечтать, чтобы в каком-нибудь закоулке какой-нибудь убийца, милосердный палач, проломил мне голову, чтобы положить конец этой пытке. Случалось, я целыми днями бродил по Севилье, в конечном итоге неизбежно оказываясь на берегу Гвадалквивира. Там я садился и неотрывно смотрел на воду, желая лишь покончить со всем этим, стать рекой.

Мануэла очень внимательно слушала его.

— И как же вы снова обрели свет? Вкус к жизни?

И догадалась по судорожному движению — он сжал висевший на груди крест.

Варгас повернулся:

— В молитве. Поскольку всякая вера в людей меня покинула, то только вера в Господа нашего Иисуса Христа могла меня спасти. Однажды, когда я сидел на берегу, ко мне приблизился человек и, не спрашивая разрешения, присел со мной рядом. Он сообщил, что часто видел меня здесь, но не осмеливался оторвать от размышлений. Это был францисканский монах. Его звали Хуан Перес.

— Приор Ла-Рабиды?

— Да. Только тогда он еще им не был и жил в монастыре Святого Николая неподалеку от Севильи, дожидаясь назначения. В тот день он много говорил, а я только слушал. Потом мы с ним снова встретились два дня спустя и в последующие дни. Только уже я ходил к нему в монастырь. В тиши монастыря я обретал спокойствие и силу, о которых и не подозревал. В общении с этими монахами я находил успокоение, а главное — примирение с самим собой. Иными словами, душевное спокойствие. Через несколько месяцев, когда Хуану Пересу пришла пора отправляться в Ла-Рабиду, я попросил у него дозволения ехать с ним. Он согласился, но предостерег меня. Он спросил, всецело ли я уверен в своем желании вступить в орден? Не является ли мое решение лишь следствием разочарования и досады? Следствием отступничества, о котором вы говорили тогда в часовне, когда я поведал вам о моих терзаниях по поводу того, что считал — и считаю сейчас — убийством.

Мануэла воздержалась от комментариев и стала ждать продолжения.

— Я был полон решимости. Это уже не было следствием душевных ран, не пытался я и убежать от самого себя. Единственное, чего мне хотелось, это посвятить себя другим, положить конец жажде мирских радостей, а главное, больше никогда не становиться рабом чувств, не испытывать того, что Хуан Перес не без юмора называл «перебоями в сердце».

— Но вы ведь отлично понимали, что с этого мгновения все женщины в мире становились для вас Кристинами Рибадео.

— Верно. — Избегая ее взгляда, он застенчиво добавил: — Но сейчас все иначе.

Они стояли совсем рядом друг с другом. Мануэла чувствовала его дыхание, и его голос доносился как во сне. Дрожащий свет канделябра обволакивал их теплым облаком, оставляя как бы за пределами окружающего мира.

— Мануэла, — пробормотал он, — вы…

Она прижала палец к его губам.

— Нет, не говорите ничего. К чему слова?

Но его губы, подчиняясь внутренней силе, беззвучно выговорили: «Я вас люблю».

Рафаэль схватил руку молодой женщины и прижал к своей щеке, вдыхая аромат ее кожи.

— Я люблю вас.

Мануэлу вдруг окатила волна грусти.

— Мы всего лишь набросок — или законченное творение? — спросила она.

— С тех пор, как я узнал вас, я понял, что существуют наброски, обладающие таким теплом, каким никогда не будет обладать законченный шедевр. — Он говорил как во сне. — Что они — редчайший миг, когда душа творца сама воплощается на полотне, без подготовки, без раздумий. Некоторые эскизы — законченный шедевр.

Он медленно привлек ее к себе. Мануэла поддалась, ее сердце рвалось из груди.

В тот миг, когда их губы должны были вот-вот слиться, все тело Варгаса вдруг резко напряглось, как от приступа острой боли. Он тихонько отстранился и мрачно уставился на крест на своей груди.

— Боже… — выдохнул он.

И в этом тихом возгласе было столько отчаяния, что он прозвучал как крик.

ГЛАВА 27

Влюбленные не могли существовать друг без друга.

В разлуке они были ни живы, ни мертвы.

Ж. Бедье. Тристан и Изольда

В Бургосе начался день, и соборные колокола звонили во всю мощь.

В тени арки Сан-Мартин человек с птичьей головой с расстроенным видом слушал Мануэлу. Но про себя он наслаждался ее яростью. Он спокойно позволил ей читать ему нотацию, а когда она закончила, пробормотал:

— Вы правы, я напрасно это сделал. Но я был совершенно уверен, что эти арабы заслуживали наказания.

— Лжец! Вы признались, что наблюдали за стычкой. Следовательно, вы отлично знали, что мы отпустили их с миром.

Мендоса прикинулся удивленным:

— С миром, сеньора? Господь свидетель, я этого не знал. Я просто подумал, что, разоружив их, вы не смогли их хладнокровно прикончить.

— И вы присвоили себе право сделать это. Он едва слышно пробормотал «да».

— Хорошо, так тому и быть. А пока что есть более срочное дело. Мне необходимо встретиться с Великим Инквизитором. Немедленно. У меня есть для него сведения чрезвычайной важности.

Мендоса с трудом удержался от улыбки. Нет, все же Господь определенно на его стороне.

— Увы, фра Торквемада отсутствует. Несколько дней назад по вызову Ее Величества он отбыл в Толедо.

На лице молодой женщины явственно читалось огорчение.

— А его секретарь?

Мендоса поколебался. Фра Альварес был на месте, Мендоса даже общался с ним не далее как вчера, чтобы сообщить о развитии событий. Но устроить этой женщине встречу с Альваресом означало подставиться. К тому же Мендоса отлично знал о привязанности королевы к своей подруге. Достаточно донье Виверо молвить слово, одно-единственное, и жизнь Мендосы превратится в ничто. В конце концов он ответил как можно более естественно:

— Положительно, сегодня не ваш день, сеньора. Фра Альвареса тоже нет. Он вернется в Бургос не раньше чем через неделю.

Она раздраженно топнула ногой.

— Вы сказали, что располагаете очень важными сведениями, — с невинным видом заметил он. — Вы выяснили, о чем идет речь в этой таинственной скрижали?

Мануэла, совершенно растерянная, кивнула.

— В таком случае, сеньора Виверо, вам следует написать Великому Инквизитору. Я передам ему ваше послание в кратчайшие сроки.

— Действительно, другого выхода я не вижу. Однако — и на этом я весьма настаиваю — скажите ему, что я жду немедленного ответа. Это понятно?

Человек с птичьей головой покорно склонил голову.

— Можете на меня положиться, донья Виверо. Будет исполнено.

Сарраг вернулся в келью, которую делил с Варгасом и Эзрой, и протянул маленькое круглое зеркальце, все в трещинах.

— Вот, — сказал он, отдавая вещицу раввину. — Должно сгодиться.

— Но оно же разбито! Не могли найти что-нибудь получше?

— Ну, у вас и запросы! Спросите у нашего друга монаха. И он вам скажет, что шансов найти зеркало в обители столько же, сколько разыскать крест в синагоге!

Варгас подтвердил, но чувствовалось, что мысли его витают где-то еще.

— Ну и где же вы его нашли? — поинтересовался раввин.

— Мне его дала одна из монашенок, причем с такими предосторожностями, словно вручает ключи от царствия небесного. По-моему — хотя я, естественно, ей об том не сказал, — она единственная из всех обитательниц Лас-Уэльгас, которая еще сохранила некоторое кокетство. — И с досадой заметил: — Ах, какая пустая трата, все эти женщины в покрывалах!

Губы Эзры дернулись в беззвучном смехе.

— Удивительное замечание из уст араба! Значит, по-вашему, женщинам лучше в ваших гаремах или когда вы вынуждаете их закрывать лица, выходя на улицу?

— С закрытыми лицами или нет, но они хотя бы доставляют мужчинам удовольствие.

Отпуская этот комментарий, шейх покосился на францисканца, выжидая его реакции. Однако ее не последовало. Да слышал ли его Варгас вообще?

Озадаченный его молчанием шейх обратился к раввину:

— Вернемся к тексту. Для чего вам понадобилось зеркало?

Еврей взял листок.

— Сами посмотрите. Если поставить зеркало так, чтобы эти слова в нем отражались, то их можно прочесть, и получается вот что: «ЭРВИГ — ИКАГЭ — ЦИНВЕНТ РЕФРЕР, и ИКСТС».

— Но это все равно совершенно непонятно!

— Только на первый взгляд, шейх Сарраг, только на первый взгляд. Нам ведь отлично известно, что у дорогого Абена то, что непонятно, таковым остается недолго. Не в первый раз он погружает нас в мир, где все вверх тормашками. Точнее, в перевернутый мир, — акцентировал раввин. — Вспомните тот кусок из второго малого Чертога, где он дает последовательность цифр: 30, 10 и 12 с половиной. А потом 30 и 20. Мы нашли размеры Храма в Иерусалиме, умножив на два цифры первой серии, и размеры Каабы — делением цифр второй серии, то есть обратным действием.

— А в данном случае?

— Я же вам только что сказал: применим правило перевернутого мира. Эти анаграммы можно вертеть по-разному, но лишь в одном случае мы получаем известные имена. Я просидел за этим часть ночи и вот что получил: Эрвиг — Эргив, икагэ — Эгика, цинвент рефрер — Винцент Феррер и, наконец, икстс — Сикст. — Эзра положил листок на стол. — Ну? Что вам напоминают эти персонажи? Спешу сообщить, что я сумел их вычислить.

Поскольку Варгас по-прежнему молчал, то ответил араб:

— Это слишком просто. И я задаюсь вопросом, нет или в вопросе подвоха. Первые два имени — это правившие на Полуострове визиготские короли.

— Превосходно!

— Но вот кто такие Сикст и этот Винцент Феррер, я не знаю. Может, фра Варгас нас просветит?

Монах не прореагировал.

— Я вам скажу, — предложил Эзра. — На настоящий момент имя Сикст носили четыре папы. Пока что я не могу сказать, который из них имеется в виду. Что до Винцента Феррера, то это убийца, кровный враг иудеев. Его имя вызывало дрожь во всех еврейских гетто Испании с 1406-го по 1409 год. На его руках крови моих братьев не меньше, чем у проклятого Пабло де Санта-Мария. Единственная между ними разница: Винцент Феррер не еврей по происхождению, а потомственный христианин и доминиканский монах.

— Два короля-визигота, один папа, один палач, — скрестил араб руки на груди. — И что дальше?

Он взял листок с четвертым главным Чертогом.

ЧЕТВЕРТЫЙ ГЛАВНЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е. в царствии его.

Имя есть 3.

Предостерег он народ Израиля:

Если же не будешь слушать гласа Господа, Бога твоего, и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его, которые я заповедую тебе сегодня, проклят ты будешь в городе и проклят ты будешь на поле.

Отведет Господь тебя и царя твоего, которого ты поставишь над собою, к народу, которого не знал ни ты, ни отцы твои, и там будешь служить иным богам, деревянным и каменным.

Пошлет на тебя Господь народ издалека, от края земли; как орел налетит народ, которого языка ты не разумеешь, народ наглый, который не уважит старца и не пощадит юноши. И будет теснить тебя в жилищах твоих, доколе во всей земле твоей не разрушит высоких и крепких стен твоих, на которые ты надеешься.

И рассеет тебя Господь по всем народам, от края земли до края земли. Но и между этими народами не успокоишься, и не будет места покоя для ноги твоей, и Господь даст тебе трепещущее сердце, истаивание очей и изнывание души.

И умер Гофониил, сын Кеназа. Сыны Израилевы опять стали делать злое дело пред очами Господа, и предал их Господь ЭРВИГ, царю Моавитскому, и служили сыны Израилевы ему восемнадцать лет.

Когда умер Аод, сыны Израилевы стали опять делать злое дело пред очами Господа, и предал их Господь в руки ИКАГЭ, царя Ханаанского, который царствовал в Асоре.

Сыны Израилевы стали опять делать злое пред очами Господа.

И предал их Господь в руки Мадианитян на 1391 год. Тяжела была рука Мадианитян над Израилем.

Когда умер Гедеон, сыны Израилевы опять стали блудно ходить вслед Ваалов и поставили себе богом Ваалверифа.

И предал их Господь в руки ЦИНВЕНТ РЕФРЕР.

Сыны Израилевы продолжали делать злое пред очами Господа, и служили Ваалам и Астартам, и богам Арамейским, и богам Сидонским, и богам Моавитским, и богам Аммонитским, и богам Филистимским; а Господа оставили и не служили Ему. И воспылал Господь на Израиля, и Он предал их в руки ИКСТС, четвертому царю Аммонитян.

Сыны Израилевы опять стали делать злое дело пред очами Господа, и Он предал их в руки потомка Соломона, сира де Винцелара.

И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и взял одно из ребер его, и закрыл то место плотью. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. С тех порA'h nA'hoth соединились на глазах смиренных и властвующих, там, куда нет входа ангелам. Они соединились, тогда как неподалеку оттуда мертвец пометил отпечатком своим две одинаковые тени.

Это на заходе склоненной тени найдете вы 3 у подножия стены, где написано: Моисей принес вам неопровержимые доказательства, вы же в отсутствие его тельца для поклонения взяли. Вы были не правы!

— Ну, самое малое, что можно сказать: перечисляя все эти проклятия, Баруэль проявил в отношении к вам чудовищную жестокость, ребе.

Замечание, казалось, Эзру нисколько не обидело, и он спокойно ответил:

— Единственное, что доказывают эти стихи, — Всесильный проявил неизмеримую терпимость к своему народу, простив все эти прегрешения, значит, Он любил народ израилев больше всех других народов.

— На вашем месте я бы не был так в этом уверен. Некоторые цитаты весьма впечатляют. Настолько, что невольно задаешься вопросом, а прощал ли Всевышний вас вообще.

— Объясните!

Шейх забрал у Эзры листок.

— Вот смотрите, например: Отведет Господь тебя и царя твоего, которого ты поставишь над собою, к народу, которого не знал ни ты, ни отцы твои, и там будешь служить иным богам, деревянным и каменным. Вам не кажется, что тут есть некоторая параллель между исходом евреев из Вавилона и их приходом в Испанию, где они очень скоро познали жуткие унижения? И вот этот отрывок: Пошлет на тебя Господь народ издалека, от края земли; как орел налетит народ, которого языка ты не разумеешь, народ наглый, который не уважит старца и не пощадит юноши.

— Я отлично вижу, на что вы намекаете, — мгновенно отреагировал Эзра. — Но почему вы тогда ограничиваетесь Полуостровом? Во многих странах нас преследовали и гнали. Так что мы можем сколько угодно твердить: И рассеет тебя Господь по всем народам, от края земли до края земли. Но и между этими народами не успокоишься, и не будет места покоя для ноги твоей. — Он скупо улыбнулся. — Я как-то сказал фра Варгасу. Евреев не существует. Это изобретение человека. Нынче умираем мы, завтра настанет черед кого-то другого. — Он ткнул скрюченным пальцем в шейха: — Вас, например. Вас или других вашей крови.

— А разве уже не так?

— Нет, дорогой мой. Пока еще нет.

— Тогда да хранит нас Милосердный…

— Оставим эти мрачные предсказания и покончим лучше с этой загадкой, — предложил раввин. — Помимо воли Баруэля, который хочет провести параллель с былыми предсказаниями и нынешними событиями, в перечислении этих кар Господних он вставил подсказки, которые должны привести нас к следующему этапу пути. Если хорошенько проанализировать данный текст, то выявляются четыре неточности. Возьмем первую: И предал их Господь в руки Мадианитян на 1391 год.

— Если доверять вашей памяти — а как иначе? — то это цитата из Книги Судей.

— Это как раз одна из странностей, о которых я говорил. Точная цитата звучит следующим образом: «И предал Господь их в руки Мадианитян на семь лет. Тяжела была рука Мадианитян над Израилем». Вы хорошо расслышали? Семь лет. А Баруэль, однако, пишет 1391 год. Полагаю, для всех нас совершенно очевидно, что это вовсе не ошибка. Мы можем, как вы понимаете, ночами напролет пытаться найти смысл этой цифры, подвергая ее всяким математическим действиям. Что, на мой взгляд, совершенно излишне. Я считаю, что эти четыре цифры всего лишь означают год.

— А что в нем такого особенного?

— Тысяча триста девяносто первый год был поворотным. Тогда произошли первые погромы за столетия совместного сосуществования. Чудовищная волна погромов смела еврейские кварталы в Севилье, потом в Андалусии и Арагоне. По весьма приблизительным оценкам погибло от пяти до десяти тысяч человек. И это было исходным моментом дальнейших событий. С этого года подобные погромы, более или менее зверские, повторялись несколько раз и привели к дискриминационным указам, принятым Кортесом Вальядолида в 1412 году. Согласно этим указам, евреи не должны покидать пределов своих кварталов, их общение с христианами сведено к минимуму. А также это сильно усложнило проведение религиозных отправлений.

Сарраг, не подтверждая и не опровергая слов раввина, предложил ему продолжать.

— Вторая странность — имя Винцента Феррера в следующей цитате из Книги Судей. Цитирую: «Когда умер Гедеон, сыны Израилевы опять стали блудно ходить вслед Ваалов, и поставили себе богом Ваалверифа». Зачем вставлять сюда Феррера? Зачем этот анахронизм? Что же до третьей странности… Опять цитирую: «Сыны Израилевы продолжали делать злое пред очами Господа, и служили Ваалам и Астартам, и богам Арамейским, и богам Сидонским, и богам Моавитским, и богам Аммонитским, и богам Филистимским; а Господа оставили и не служили Ему. И воспылал Господь на Израиля, и Он предал их в руки Аммонитян». Там нет никакого Сикста, четвертого царя Аммонитян. Папа Римский, царь Аммонитян? Это смешно! И последняя странность Баруэля: Сыны Израилевы опять стали делать злое дело пред очами Господа, и Он предал их в руки потомка Соломона, сира де Винцелара. Предлагаю вам на спор найти во всей Торе хоть один стих, где упомянут этот сир де Винцелар. Вам ведь известно мое знание Священного Писания… — воззвал он к монаху.

Рафаэль рассеянно кивнул.

— Да что с вами сегодня? — встревожился раввин. — Вы нездоровы? Вы сегодня оживленный, как весенняя муха.

— Должно быть, устал…

По правде говоря, Рафаэль всю ночь не сомкнул глаз.

— Не сказать, что сегодня от вас много толку! Я говорил шейху, что, возможно, будет лучше, если мы попросту возьмем слова, которые не соответствуют точным цитатам, и выстроим по порядку, как они есть: Эргив и Эгика — два короля-визигота, преследовали евреев. На первый взгляд непонятно, какая связь между датой 1391 и этими персонажами: Винцентом Феррером, Сикстом и сиром де Винцеларом. Но более пристальное изучение позволяет нам увязать 1391 год с Винцентом Феррером и визиготскими королями.

— И что же между ними общего?

— Преследование еврейского народа. Это при Эргиве в шестьсот восемьдесят первом году совет Толедо приказал иудеям отказаться от заповедей Моисея в течение года. Эгика обратил сефардов в рабство, а детей у них отобрали. Что же касается тысяча триста девяносто первого года и Винцента Феррера, то вряд ли стоит повторять. Эта дата и этот человек — тоже символы преследования.

— Тогда можете добавить сюда и еще одного: Сикста, — сообщил ему Варгас.

— Почему?

— В тексте же четко сказано: четвертый царь Аммонитян. Если перенести эту нумерацию на папство, то все становится ясно.

И тут Эзру осенило, и он хлопнул себя по лбу.

— Ну не дурак ли я? Вы совершенно правы!

— А меня не просветите? — попросил Сарраг. — Какими такими деяниями прославился этот папа, чтобы заслужить право числиться в вашем перечне ужасов?

— Сикст IV — не кто иной, как автор приснопамятной буллы «Exigit sincerae devotionis». Той самой буллы от 1 ноября 1478 года, разрешающей Изабелле с Фердинандом самим назначать инквизиторов. Теперь это собрание из четырех персонажей и дата обретает смысл. Остается пятый персонаж. Кем же может быть этот таинственный сир де Винцелар?

Бургос, этот же день

Фра Альварес перечитал заново письмо Мендосы. Поверить невозможно. Скрижаль? Скрижаль, содержащая послание, автор которого не кто иной, как сам Господь Бог? Ересиархи вечно изобретают всякие глупости и нелепости, но эта далеко превосходит все, что ему доводилось слышать прежде. И все же нельзя сбрасывать со счетов эту криптограмму. Каждый день Менендес влетает к нему в кабинет с сообщением, что нашел то или иное соответствие с городом или местом. Бедолага сон потерял с тех пор, как заполучил эти листки. Он их облизывает и вертит так и эдак с такой страстью, словно это величайшее теологическое творение всех времен и народов.

В голову клирика вдруг пришла совершенно несуразная мысль: «А вдруг это правда… Если такая Скрижаль действительно существует…» Возможно ли такое? Можно ли представить Господа Всемогущего обращающимся к ничтожествам, мусульманину, жиду, и — еще хлеще — священнику-ренегату? Нет, это просто немыслимо!

Но рвение Менендеса, его убежденность, что эти Чертоги — творение гения, да-да, он ведь неустанно твердит, что этот Абен Баруэль гений, — все это отнюдь не способствовало уменьшению опасений Альвареса. Если и можно заподозрить Менендеса в некоторой слабости к бывшим единоверцам, то сомневаться в его талантах каббалиста никак нельзя.

Альварес резко поднялся, вытащил из ящика связку ключей и направился к внушительному шкафу из темного дуба. Он был закрыт на три новеньких сверкающих замка, установленных не далее как нынче утром. Тремя днями ранее Томас Торквемада приказал, чтобы во всех городах, где есть трибунал Инквизиции, шкафы или ящики с архивами закрыли на три замка, ключи от которых должны быть розданы по одному двум нотариусам и генеральному прокурору. Таким образом они не могли ознакомиться с архивами в отсутствие двух других.

Альваресу повезло. Буквально четверть часа назад ему принесли ключи, чтобы он роздал их заинтересованным лицам. Так что у него еще было немного времени, прежде чем он лишится доступа к ценным документам. Он открыл шкаф. Там лежали сотни дел. И на всех стоял текущий год: 1487. Все были аккуратно переплетены в кожаные переплеты с завязками и расставлены в хронологическом порядке. Так что он довольно быстро нашел искомый том, датированный апрелем месяцем: «Libro de los penitdos de este Santo Of. de la Inqn de Corte de 1487 Sacados por Avecedario de letras iniciales de nombres. Penetenciados en Corte». ^[9] И более мелкими буквами девиз инквизиции: «Exurge Domine, judica causam tuam». Восстань, Господь, защити дело Твое…

Альварес принялся лихорадочно листать, пока не нашел то, что его интересовало: отчет об аресте Абена Баруэля, процессе над ним и приговор.

Вернувшись за стол, он приступил к чтению.

«Фамильяр Андрее Мартин передал рекомого Абена Баруэля трибуналу с его одеждой и 410 мараведи на его питание, занесенными в счет…»

Альварес перешел к следующей странице.

«Согласно принесенной им клятве и под угрозой отлучения, late sentencie и двухсот ударов кнутом ему было приказано хранить в строжайшей тайне все, что связано с этим процессом, все, что он видел, слышал и понял с тех пор, как вошел в этот застенок, и не рассказывать об этом никому ни под каким предлогом…»

Альварес не счел нужным читать дальше и перевернул страницу.

«Пытка длилась до лигатуры тела и правой руки, затем он потерял сознание, и эксперт заявил, что продолжать нельзя, поскольку он страдает болезнью святого Лазаря. Стражник поставил в известность доктора Барбеито, что обвиняемый очень плох…»

Секретарь Торквемады раздраженно перелистал до последней страницы и наконец нашел то, что искал.

«Абен Баруэль, 75 лет, уроженец Бургоса, торговец тканями, проживающий в Толедо. Обращен в 1478 году. Сын родителей-иудеев. Представ перед трибуналом, был выслушан. Поскольку обвиняемый обвинен свидетелем в том, что соблюдает заветы Моисея и верит в них, делу был дан ход. Поскольку он признал выдвинутое обвинение, то есть „соблюдал шаббат в соответствии с заповедями Моисея, надевая чистую рубаху и застилая чистые скатерти и простыни, не зажигая ни огня, ни света и ничего не делая с пятничного утра“, указанный Абен Баруэль не был приговорен к допросу. По мнению Совета, который…»

Клирик закрыл книгу и задумался. Он не обнаружил ничего особенного в этом отчете, и все же… А вдруг Скрижаль действительно существует? Если действительно Господь Всемогущий… Если вдруг заповеди Моисея подтвердятся? Тогда… Святая Инквизиция… все эти смерти!

Он в ужасе убрал том, запер все три замка и кинулся в коридор.

Все эти вопросы становились слишком тяжелой ношей. Нужно переговорить с Великим Инквизитором.

Бургос

— Винцелар? — повторила Мануэла. — Да это же просто-напросто фамилия, которую носили предки Томаса Торквемады лет сто назад, до того, как приняли христианство.

Мужчины уставились на нее, разинув рты.Мануэла вернулась несколько минут назад, и не успели они поделиться с ней возникшей проблемой, как она тут же выдала ответ.

Несказанное изумление на мгновение вывело Варгаса из апатии.

— Откуда у вас эти сведения?

— Да в Испании всем известно, или почти всем, что предки Торквемады были новообращенными.

— Вполне возможно, — признал Эзра, — но только один из тысячи знает, что их звали Винцеларами.

Мануэла смущенно поморщилась:

— Ну, что вам сказать? Разве что назначение Торквемады Великим Инквизитором было предметом грандиозных споров в моей семье. Один из моих дядьев даже хвалился — будто это особая честь, — что тоже родился в Теруэле, как и предок Торквемады Соломон Винцелар.

— Ну что же, ребе, — заявил с подчеркнутой иронией Сарраг, — ставлю вам минус. То, что мы с Варгасом не знали такой подробности, — это еще туда-сюда, но вы? Еврей?

— Никогда не думал, что генеалогическое древо дьявола представляет хоть малейший интерес, — рассеянно ответил раввин. — Достаточно того, что он существует и добавляет нам несчастий. — Он взял листок со своими заметками.

— А вот знать место рождения его предка куда как полезно, — не удержался шейх.

Раввин, не отвечая, макнул перо в чернильницу и накарябал несколько слов.

— Винцент Феррер и Винцелар оба родились в Теруэле.

— По-моему, я догадываюсь, к чему вы клоните, — неуверенно произнес Варгас.

— Теруэль? — возопил шейх. — Из-за этих двух незначительных ссылок? Нет. Я искренне считаю, что вам не хватает точности.

— Я не утверждаю, что следующий пункт — Теруэль, — поправился Эзра. — Но это вполне возможный вариант, над которым следует поразмыслить. Вам не хуже меня известно, что Баруэль дублирует самые важные подсказки. А что мы видим здесь? Два персонажа, которые в отличие от других родились в одном и том же месте. К тому же что делает Баруэль, чтобы подчеркнуть эту деталь? Он выбирает имя Соломон Винцелар. Если он не стремился указать на Теруэль, не было бы ему проще напрямую упомянуть Торквемаду, минуя его предка?

— Позвольте мне обратить ваше внимание, что не только у Винцелара и Феррера есть нечто общее, — решила высказаться Мануэла. — Это относится и ко всем вычлененным вами элементам. Все без исключения символизируют гонения на евреев.

— Все, кроме одного: Соломона Винцелара. Он единственный, кто выпадает из общей картины.

— Вынужден с сожалением вам возразить, — отверг его заявление Сарраг. — Он тоже туда входит, поскольку родственник Торквемады.

— Вы невыносимы! Ну, так скажите мне тогда, почему Баруэль не счел нужным напрямую упомянуть имя Великого Инквизитора? Не можете ответить? Я настаиваю на своем мнении. Раз он этого не сделал, значит, хотел обратить наше внимание на город Теруэль.

После этого высказывания раввина повисло задумчивое молчание.

— По-моему, вы правы, — внезапно заявил Сарраг. Он взял четвертый Чертог и прочитал: — Моисей принес вам неопровержимые доказательства, вы же в отсутствие его тельца для поклонения взяли.

— Опять?! — раздраженно воскликнул раввин. — Вы же нам уже объяснили не далее как вчера вечером, что это из Корана!

— Да. Но вот чего я вам не сказал — из какой это суры. — На его губах появилась загадочная улыбка, превратившаяся в смешок. — Эта сура называется «Корова», — объявил он.

И ко всеобщему изумлению откинулся назад, заливаясь хохотом.

— Нет, определенно этот Баруэль — занятный тип! — выдавил он между приступами хохота. — Уж не скрывался ли за ученым обликом ребенок?

И заржал еще громче, словно изрек какую-то скабрезность.

— Вы просто смешны! Да объясните же толком!

— Корова, — заливался шейх. — Корова…

— У нашего шейха внезапный острый приступ заговаривания.

Сарраг, игнорируя сочащиеся сарказмом слова раввина, спросил:

— А корова — это чья самка?

Вопрос был настолько бессмысленным, что ни францисканец, ни раввин не сочли нужным отвечать.

— Бык?.. — нерешительно предположила Мануэла. Сарраг кивнул, судорожно закусив губу, чтобы снова не заржать.

— А вы знаете, как будет «бык» по-арабски? — Выдержав паузу для пущего эффекта, он прошептал: — Теруэль… Бык — это теруэль или эль Тор.

ГЛАВА 28

Удовольствие от удовлетворения диких инстинктов несравненно выше, чем от удовлетворения инстинкта подавленного.

Зигмунд Фрейд

Мануэла утерла слезы тыльной стороной ладони и свернулась на постели калачиком. Она выдохлась, была зла и на грани срыва. «Винцелар? Да это же просто-напросто фамилия, которую носили предки Томаса Торквемады лет сто назад, до того, как приняли христианство».

С каким нахальством она выдала целый ворох лжи! С каким спокойствием отбила неудобные вопросы! Конечно, раввин был совершенно прав, когда заметил, что мало кому известно о происхождении Великого Инквизитора. Она всего лишь спонтанно решила им помочь, дав ответ на мучающий их вопрос, и осознала свой промах только задним числом. Эти сведения о Торквемаде ей сообщила сама королева. Это Изабелла рассказала ей о корнях Великого Инквизитора. Но разве Мануэла могла сообщить это мужчинам, не выдав при этом себя?

Она судорожно сжала краешек простыни. Она больше не могла. Это приключение превратилось в кошмар. Если бы только она могла довериться Варгасу и избавиться от этого тяжеленного груза! Лгать, лгать, снова лгать. Доколе? Мануэла пыталась утешиться мыслью, что на этот час Изабелла с Торквемадой уже должны были ознакомиться с ее посланием.

Стук в дверь заставил ее подскочить. Мануэла быстро встала и уселась на краю постели, постаравшись принять самый спокойный вид.

— Войдите, — спокойно произнесла она. Дверь открылась, и на пороге появился Варгас.

— Лошади уже оседланы, пора ехать.

Мануэла тут же вскочила и начала собирать вещи.

— Как вы думаете, поездка будет долгой? — Она задала этот вопрос не только чтобы собраться с мыслями, но и желая заполнить паузу.

— Боюсь, что да. До Теруэля более ста лье. — И он неуверенно добавил: — Должно быть, вы очень устали.

— Нет… Впрочем, да.

Не смея глянуть на него, она складывала вещи. Варгас некоторое время наблюдал за ней, затем так же неуверенно произнес:

— Я… Я пойду предупрежу Саррага с Эзрой. Послышался звук шагов. Мануэла чуть напряглась, ожидая услышать щелчок закрывающегося дверного замка, но ничего не услышала. Она удивленно повернулась и обнаружила, что Варгас все еще здесь, но буквально в полушаге от нее.

— Я уже ничего не понимаю… Не знаю, на каком я свете. Все так перепуталось…

— А у нас есть выбор? Нас не только люди разъединяют. Между вами и мной есть куда более серьезное препятствие. Для вас. — Она специально сделал упор на слове «вас». И ему послышался в этом упрек.

— Я священник! — Дрожь его голоса выдавала куда большее, чем слова.

— К чему нам мучиться? Зачем возвращаться к тому, что и так нам уже известно? Я принадлежу вам. Вы принадлежите Церкви и Богу.

Он устремил взгляд куда-то сквозь нее, будто и не видел ее вовсе, а смотрел на что-то невидимое позади нее, где-то далеко.

— Да, Мануэла, я принадлежу Богу, в этом нет никаких сомнений. Всей душой, всем сердцем… — И едва слышно договорил: — Но Церковь… Принадлежал ли я ей вообще когда-нибудь?

Мануэла, захваченная врасплох этими словами, чуть не села. Она поклялась себе быть сильной. Нет. Ставки слишком высоки, а от возможных последствий голова идет кругом. Взяв себя в руки, Мануэла решительно затянула завязки кожаной сумки и объявила:

— Я готова.

Бургос

Фра Альварес под пристальным взглядом Великого Инквизитора закончил свой доклад Эрнандо Талавере о повороте дела. На протяжении всего рассказа Торквемада сохранял полную неподвижность, словно окаменел. Но внутренне он ликовал. А зря. Инквизитор не мог знать, что Альварес обо всем сообщил Талавере еще вчера.

Едва воцарилась тишина, как Торквемада взял слово:

— Итак, фра Талавера… Как видите, я был прав. Мои опасения были небезосновательны.

— Я выслушал этот рассказ с большим интересом. — Исповедник королевы был совершенно невозмутим. — Вы удивитесь, но он лишь подтвердил мое первое впечатление. Я по-прежнему не вижу даже намека на заговор.

— Но… Скрижаль…

— У Совета Инквизиции есть дела поважнее, чем заниматься какой-то байкой.

Лицо Великого Инквизитора побелело. Он усилием воли постарался сохранить спокойствие.

— Позвольте сказать вам, фра Талавера, что ваше заключение кажется мне несколько…

— Легковесным?

— Скажем… поспешным. Есть одна проблема, в которую вы не попытались вникнуть поглубже.

— Наверное. Как только я прихожу к выводу, что имею дело со сказкой, то не считаю нужным вникать глубже. Вся эта история с сапфировой Скрижалью просто смешна. Простите меня, но мне трудно представить Господа Всемогущего, занимающегося такого рода экзерсисами.

Торквемада едва заметно наморщил лоб.

— Господа следует опасаться, фра Талавера. Он еще может нас удивить. Потоп, Вавилон, Содом и Гоморра, Лотова жена, обратившаяся в соляной столп, манна небесная, расступившиеся воды Красного моря, казни Египетские — список божественных чудес, бросающих вызов человеческой логике, велик. У Бога своя логика. Он ЕСТЬ. Вспомните…

— Хорошо, — буркнул Талавера, стряхивая с сутаны воображаемую ниточку. — Тогда назовите мне конкретную причину, почему Инквизицию должна интересовать эта сапфировая табличка.

— Речь идет о судьбе Испании, — с драматической ноткой в голосе проронил Торквемада.

Он встал с кресла, охваченный лихорадочным возбуждением.

— Представьте себе! Вообразите хотя бы на минутку, одну-единственную, что эта Скрижаль существует. И представьте, что она действительно несет послание Бога человечеству. Тогда мы можем оказаться перед лицом весьма опасной альтернативы: либо послание подтвердит превосходство христианства, либо отвергнет его в пользу ислама или иудаизма. Если несчастным образом приключится второе, то тогда нам останется лишь молиться за наши души и гибель Испании. Это будет означать, что все, во что мы веруем, все, за что мы сражаемся на протяжении веков, окажется бессмысленным! Уничтоженным! Да к тому же мы еще и будем прокляты, потому что еретиками окажемся мы. — Он вперил в Талаверу горящий взор. — Я говорю вам о конце света! О триумфе абсурда! Космической ошибке! Крестовые походы, Гроб Господень, соборы, Рим, буллы, эдикты, рождение, смерть и воскресение Господа нашего Иисуса Христа, святые, мученики… Сплошная ошибка! — И Торквемада повторил чуть ли не по слогам: — Я говорю о конце света!

Талавера и бровью не повел. На протяжении всей этой пылкой речи он сохранял олимпийское спокойствие.

— Маловер, — ледяным тоном уронил он. — Неужели вы до такой степени сомневаетесь? Вплоть до того, чтобы помыслить, что жизнь и смерть Господа нашего Иисуса Христа может оказаться… ошибкой? Если действительно — чего я и на секунду не могу себе представить — такая возможность существует, то тогда нам не останется ничего другого, как заплатить за нашу ошибку и каяться до скончания времен.

Великий Инквизитор отшатнулся словно в испуге.

— Вы готовы рискнуть увидеть крах Испании и всей христианской цивилизации?

— Да. Ничтоже сумняшеся. Если и они до такой степени ошиблись, то ни та, ни другая не заслуживают дальнейшего существования. Нельзя любой ценой и до бесконечности поддерживать ересь лишь ради того, чтобы потешить гонор и тщеславие.

— Никогда! — вскричал Торквемада. — Никогда не допущу, чтобы этот день настал!

— А как вы можете этому помешать? Ведь не станете же вы в самом деле противится замыслу Божьему?

— Нет. Но помешать замыслам человеческим мне вполне по силам.

— Вы собираетесь их арестовать… — констатировал Талавера.

— О нет! Это было бы весьма глупо. Поступи я так, мы потеряли бы шанс наложить лапу на эту Скрижаль. Потому что, фра Талавера, если я только что говорил о худшем итоге, сие вовсе не означает, что я отрицаю возможность лучшего исхода. Я имею в виду подтверждение превосходства христианства. Потому что если мы получим доказательства этому, то все окажется в точности наоборот. Какой реванш! Какая победа над всеми этими варварами!

Торквемада быстро обошел стол и уселся в кресло.

— Именно поэтому я и не стану арестовывать этих типов. Сперва подожду, когда они приведут меня к сапфировой табличке. А там, в зависимости от того, что мы обнаружим, я приму решение.

Талавера проявил некоторые признаки интереса.

— Я не очень понимаю, как вы сможете это сделать, не вызвав у них подозрений.

— Вы забываете о донье Мануэле. Она будет и дальше нас информировать. И благодаря ей мы скоро узнаем, где спрятана Скрижаль. — Он наклонился к отцу Альваресу, хранившему растерянное молчание. — Вы ведь поручили Мендосе уведомить ее, не так ли?

— Конечно, фра Томас. Самое позднее завтра он разыщет сеньору.

— А королева в курсе? — поинтересовался Талавера.

— Да, — ответил ему инквизитор.

— И она дала добро?

— Ни секунды не колеблясь. Мне не составило никакого труда убедить ее в возможности той самой угрозы, которую вы отказываетесь принимать во внимание.

Талавера резко выпрямился:

— Вы приняли решение, и вы начали претворять его в жизнь. Мои советы вам совершенно ни к чему. Позвольте мне удалиться.

Великий Инквизитор тоже поднялся.

— Не беспокойтесь. Я полностью уверен, что мы одержим победу.

Талавера не ответил. Он медленно направился к дверям и, уже взявшись за ручку, спросил:

— Вы знаете такого персидского поэта — Омара Хайяма? Торквемада покачал головой.

— У него есть стих, который мне очень нравится. Наверное, я вспомнил его сейчас из-за этой скрижали: «В небесах я искал геенну и рай, аир и скрижаль. Спросил я творца, и ответил Аллах: В тебе это все: геенна и рай, аир и скрижаль…»

Теруэль

Легенда гласит, что армия Альфонсо II должна была защищать долину Турий от мавританской кавалерии. Арабы, прежде чем пойти в атаку, пустили вперед себя быков, привязав к их рогам горящие факелы. Один бык с горящими рогами отстал от стада и без всякой видимой причины остановился на вершине одной из возвышавшихся над долиной гор. И это было тут же воспринято христианской армией как небесное знамение. И действительно, случаю было угодно, чтобы за несколько дней до этого Альфонсо приснился вещий сон: там, где появится бык, сияющий, как звезда, он должен построить город. Таким образом и возник Теруэль. Кирпичные домишки и зубчатые стены города возвышались на берегу реки Турий между холмами и головокружительными скалами.

Добравшись до подножия одной из многочисленных башен, Сарраг восхищенно присвистнул и возблагодарил Аллаха за гений арабских архитекторов.

Пройдя чуть вперед, он указал на каменную плиту с изображением герба города: быка.

— Эль торо дель фуэго! — торжествующе вскликнул он. — Разве я не был прав?

Эзра в знак согласия промычал что-то нечленораздельное.

— Я голоден, — заявил он затем более внятно. — И хочу пить. И спина у меня болит.

— Не стану спорить, — кивнул шейх. — Остальное может подождать до завтра. Давайте найдем пристанище. Вы идете, фра Варгас?

— Мне кажется, было бы обидным не найти пятый треугольник, прежде чем набивать себе желудок.

— И речи быть не может! — возмутился Эзра. — Во-первых, как я только что сказал, я выдохся, и не только я один. — Он указал на Саррага с Мануэлой. — Потом, да простит меня Адонаи, мне все эти расшифровки уже поперек горла! Мои умственные способности иссякли. В данный момент, если вы меня спросите, что за животное передвигается на четырех, имеет гриву и ржет, я отвечу: черепаха!

— Как вам будет угодно, — небрежно бросил Варгас. И с невинным видом добавил. — А ведь вам стоит лишь наклониться, чтобы его взять:

— Взять треугольник?

— Именно. Он здесь. Совсем рядом.

Сарраг с недоверчивым видом оглядел монаха:

— Вы говорите о пятом треугольнике?

— А о чем же еще, шейх ибн Сарраг?

Эзра, подбоченившись, с неимоверной усталостью в голосе произнес.

— Отлично. И где же он? Варгас указал на вершину башни.

— Это на заходе склоненной тени найдете вы 3.

Он попятился, отходя примерно на десять туазов от башни.

— Идите сюда, — пригласил он остальных. — Подойдите на секундочку. И скажите, что видите.

Эзра, волоча ноги, подошел к нему.

— И что?

— Жду, что вы мне скажете.

Все трое, словно сговорившись заранее, одновременно задрали головы и, приложив руки козырьком к глазам, начали внимательно изучать каменное сооружение.

Судя по веселым взглядам, которые бросали на них прохожие, они являли собой довольно занимательное зрелище.

— Варгас! — прорычал раввин. — Если вы желаете выставить нас ослами, то клянусь, вы за это поплатитесь! Ничего! Ничего особенного я не вижу! Башня как башня, таких в Испании на пучок десяток. Признаю, что она довольно красива, но и только!

Сарраг собирался заявить то же самое, но Варгас жестом остановил его:

— Посмотрите направо. Вот туда.

Взгляды троицы обратились туда, куда указывал францисканец. Это оказалась вторая башня, идентичная той, которую они только что изучали.

— А теперь?

— Она наклоненная, — констатировал Эзра.

— Да, — хором поддержали его Мануэла с Саррагом. — Клонится на запад.

Варгас спокойно улыбнулся.

— А если бы она не была наклоненной, то разве не походила бы как две капли воды на ту, у подножия которой мы стоим? — И процитировал, выделяя каждое слово: — Это на заходе склоненной тени найдете вы 3. — И быстро добавил: — Мертвец пометил отпечатком своим две одинаковые тени. Склоненная тень… Две одинаковые тени…

Ни Эзра, ни шейх не осмелились ни подтвердить, ни опровергнуть гипотезу францисканца.

— Возможно, вы правы, — снизошла Мануэла, — но как тогда быть с предыдущими фразами и последующими? Позвольте глянуть на ваши заметки, — протянула она руку.

Варгас охотно протянул ей листок.

— Смотрите, — продолжила она. — Как быть с этими подсказками? Кто такие A'h и A'hoth? И где мертвец?

— Ответ прост: я не верю в совпадения. — Рафаэль указал на башни. — Не думаю, что склоненная тень и две одинаковые тени могут быть чем-то другим, а не этими двумя сооружениями.

— Сеньора, — заговорил чуть рассеянно раввин, — вы спрашиваете, кто такие A'h и A'hoth? Эти слова означают «брат» и «сестра». Их иногда используют как омонимы Ich и Icha: мужчина и женщина. Самец и самка. Но, как бы то ни было, я не понимаю, к чему эти прозвища. Боюсь, наш друг принимает догадки за реальность.

— И не только A'h и A'hoth, — вступил ибн Сарраг. — В тексте говорится о мертвеце. Мертвец, который — цитирую — пометил отпечатком своим две одинаковые тени. Лично я не вижу ни могилы, ни склепа. А вы?

Варгас шейху не ответил, а окликнул проходившего мимо водоноса:

— Простите, сеньор, не могли бы вы мне помочь? Не скажете, не связана ли с этой башней какая-нибудь история?

Водонос рассмеялся:

— Должно быть, вы не местный, падре! Иначе не задавали бы такого рода вопроса. Конечно, у нее есть история. Но она связана и с другой башней. Вон той, что возле собора.

— Если вас не затруднит, не могли бы вы вкратце поведать нам, о чем там речь? — попросил Варгас.

— Охотно. Вот эта называется Сан-Сальвадор. Другая, что клонится, — Сан-Мартин. Рассказывают, что в те времена, когда городом владели мавры, два арабских архитектора безумно влюбились в одну и ту же женщину, принцессу по имени Сорайда. Чтобы разрешить проблему, эмир предложил им построить две башни. Тот, чья будет красивей, и получит руку принцессы. — Улыбка водоноса немного омрачилась. — Вы наверняка догадались, кто стал победителем. Создатель башни Сан-Мартин увидел, что она клонится, лишь когда она была уже закончена.

— И это все? — уточнил Рафаэль, неудовлетворенный ответом.

— Да, сеньор. Ну почти. Победитель женился на прекрасной Сорайде, а проигравший… — Водонос изобразил печаль. — Проигравший не вынес потери любви и бросился с построенной им башни. Той, о которой я говорил: башни Сан-Мартин.

Францисканец повернулся к компаньонам:

— Ну а теперь вы тоже считаете это совпадением? — И доверительным шепотом проговорил: — Мертвец пометил отпечатком своим две одинаковые тени.

На круговой дорожке у подножия наклоненной башни они разделились: Эзра с Варгасом двинулись с востока на запад, а Сарраг с Мануэлой — наоборот.

Не прошли они и одного лье, как шейх задумчиво обратился к молодой женщине:

— Довольно странный человек наш друг Варгас, вам не кажется, сеньора? От него не знаешь, что ожидать. Когда я впервые его увидел, то подумал, что он слишком молод, чтобы помочь нам. Но он очень быстро доказал, что я ошибался. Более того, его познания меня поразили. Затем я думал, что он не способен проявить независимость суждений перед своими собратьями и Церковью в целом.

— Возможно, вы путаете слепоту с чувством долга?

— Не думаю. Как бы то ни было, в этом я тоже ошибся. То, как он говорил, на какой риск пошел, защищая этого генуэзского моряка, наглядно показало, что за облачением священника скрывается свободный дух. И, наконец, я сказал себе, что принятие монашеского сана наверняка увело его далеко от реальностей.

— Что вы имеете в виду под реальностями? — подняла брови Мануэла.

— Жизнь, страдания, смерть, любовь.

Молодая женщина вздрогнула. Уж не играет ли с ней араб? Если это так, то она не даст загнать себя в ловушку. И она самым естественным тоном заметила:

— Не знаю, как вы представляете себе духовенство. Христос, как вам наверняка известно, познал эти «реальности», о которых вы говорите. И священник…

— Я говорил также и о любви. Насколько мне известно, Христос этого чувства не испытывал.

— Как же вы ошибаетесь! Конечно, он не любил в плотском смысле слова, но страсти Христовы, его самопожертвование, все в нем — не что иное, как любовь!

— Да будет вам, сеньора, — укоризненно бросил шейх. — Вам отлично известно, что священники — не Христос. Они в первую очередь мужчины.

Мануэла застыла. Ибн Сарраг начал ее серьезно раздражать.

— Почему бы вам не высказаться прямо, шейх, вместо того чтобы вилять?

Араб серьезно поглядел на нее, но в его глазах светилась лукавая искорка.

— Ой, да ничего особенного.

— Выкладывайте, шейх ибн Сарраг!

— Допустим, мне доводилось видеть, как некоторые люди считали себя предназначенными для чего-то, тогда как на самом деле созданы совершенно для другого.

Мануэла все еще не могла понять, к чему он клонит, и ждала продолжения.

— Видите ли, сеньора, — более теплым тоном продолжил араб, — мы, жители Востока, верим в некоторые вещи. Вещи, которые вы, обитатели Запада, считаете абсурдными или смешными. Сглаз — одно из этих верований, но также, и я бы сказал, это основное, — предопределение. Мы убеждены, что все было заранее предначертано в Великой Книге Звезд: наши радости, печали, любовь, час нашего рождения и нашей смерти. Отказываясь признавать такого рода философию, вы предпочитаете говорить, когда происходит нечто удивительное, о Провидении, совпадении или случае. Буквально только что Варгас сказал, что не верит в совпадения. И был прав. Я тоже не верю.

Враждебность Мануэлы, возникшая в начале разговора, исчезла.

А шейх тем временем продолжил:

— Каждому из нас отведена своя роль. Иногда она состоит в том, чтобы быть просто вдохновителем и иногда даже и инициатором. Иногда мы появляемся в жизни другого человека в тот момент, когда он стоит на перепутье. Вольно или невольно мы влияем на его выбор. Этот человек выберет тот или иной путь, и все его будущее изменится. Я знаю людей, которые никогда не погрязли бы в пучине отчаяния, если бы кто-то нашел нужные слова, чтобы их удержать.

— Вы говорите, что мы можем изменить чью-то жизнь. Изменить к лучшему или к худшему?

— Одному Аллаху это известно. Но в чем лично я полностью уверен: было заранее предначертано, что мы сыграем эту роль — в этот самый день, в этот самый час. А также в то, что, как только наша задача выполнена, мы исчезаем из жизни этого человека. Наш друг Варгас сейчас на перепутье. Сеньора, я молю Всемогущего, чтобы благодаря вам он выбрал правильный путь. Вот что я хотел вам сказать.

— Если жители Востока правы, шейх ибн Сарраг, то знайте, что уже поздно: я ничего не смогу ни прибавить, ни убавить.

Араб едва заметно кивнул и, видимо, сочтя, что все уже сказано, двинулся дальше.

Несколько минут спустя они увидели Эзру с Варгасом. Сидя на склоне, они задумчиво взирали на лежавший между ними на травке пятый бронзовый треугольник.

Справа от них, примерно на середине растрескавшейся стены, выступала лепная голова быка. А прямо под ней — широкая трещина. Именно в ней раввин с францисканцем, видимо, и обнаружили треугольник.

Приблизившись, Мануэла услышала слова араба: — Найдете вы 3 у подножия стены, где написано: Моисей принес вам неопровержимые доказательства, вы же в отсутствие его тельца для почитания взяли.

ГЛАВА 29

Он и она, безумно влюбленные из Теруэля.

Саламанка, следующий день

Яркое солнце, сияющее над Саламанкой, добавляло торжественности празднеству в честь въезда в город Их Величеств Изабеллы и Фердинанда. Рядом с Их Величествами ехали знаменитый граф Кабра, гроза мавров, вооруженная охрана и вездесущие священники, вечно сопровождавшие двор.

Процессия продвигалась в темпе грациозной поступи арабских и андалусийских скакунов, под сенью королевского штандарта Кастилии, а на всем пути до собора перед ними склонялись разноцветные стяги.

Королева, облаченная в бархатный корсаж, парчовую юбку и мантию с капюшоном, украшенную в мавританском стиле, ехала на рыжей кобыле в седле, обитом малиновым бархатом. Сбрую лошади украшали шелковые ленты с позолоченными кисточками. Рядом с ней ехала на муле инфанта в черной парче и черной же мантии с капюшоном, украшенной так же, как материнская. Король же, как и все его рыцари, был в воинском облачении.

На паперти собора их торжественно поджидал архиепископ Саламанки, сложив руки на заметном брюшке. Чуть в стороне стоял Эрнандо де Талавера. Чувствовалось, что он испытывает гордость, глядя на эту армию на марше. Это была сама Испания. Испания, отвоевывавшая свою славу и честь. С того самого мгновения, как появился кортеж, у Талаверы все время вертелся в голове не очень давний разговор с королевой.

Гранада на коленях… Испания, наконец свободная. Конец семисотлетней оккупации. Думаю, это будет самое значительное событие в истории. Испания, наконец-то единая.

Последние сведения из Андалусии подтверждали это. Даже если Гранада падет еще не завтра, уже совершенно очевидно, что она падет.

В Кастилии военная кампания была в самом разгаре. Сперва шли бои за Велес-Малагу, чтобы отсечь этот город и весь регион от остального эмирата. В начале апреля христианские войска вышли из Кордовы и Кастро-дель-Рио и две недели спустя уже стояли у ворот Велес-Малаги, разбив королевский стан между городом и сьеррой, перекрыв таким образом дорогу к Гранаде. Хотя защитники города отчаянно отбивали атаки христианской пехоты, уже на следующий день предместья Велеса были взяты. Жителям была дарована возможность уйти, забрав личные вещи. И в результате множество мусульман были доставлены на побережье Африки самими же кастильцами. Другие беженцы предпочли уйти на территорию насридов.

Двигаясь от победы к победе, христианские армии ударили затем по врагу на андалусийском побережье. Начальник гвардии Малаги, Ахмад аль Тагри, защищал город как только мог. Но очень скоро в осажденном городе, обстреливаемом кастильскими бомбардами, кончилось продовольствие. И, наконец, вчера Малага пала! Боабдил же, верный секретному договору с христианскими владыками, и не подумал оказать помощь своим осажденным братьям.

— Гранада на коленях… Испания, наконец свободная. Конец семисотлетней оккупации. Думаю, это будет самое значительное событие в истории. Испания, наконец-то единая.

— Да, фра Талавера. Безусловно, самое значительное событие. Будет жаль, если мы никогда не станем свидетелями этого.

— Но почему? Вроде как все к тому идет?

— Все… Но хватит лишь песчинки… Лишь песчинки, фра Талавера.

Не далее как нынче утром Диас проинформировал Талаверу о дальнейшем развитии дела. Он рассказал о схватке между слугой и бывшим хозяином, закончившейся смертью одного из сообщников Абу Талеба от руки Рафаэля Варгаса. А также поведал о хладнокровном убийстве обоих арабов людьми Торквемады. Ужасающее деяние, к тому же абсолютно бессмысленное. Что же до главной четверки, то они в данный момент в Теруэле.

Эти новости полностью совпадали с тем, что говорил отец Альварес.

Внутренний голос подсказывал Талавере, что эта удивительная авантюра близится к концу.

Если он правильно помнит содержание пресловутых бумаг, представленных ему Торквемадой, им осталось всего два этапа.

Что же делать? Если Скрижаль действительно существует, не стоит ли дать осуществиться божественной воле, даже если она и нарушит спокойное течение событий? Что бы ни содержалось в послании, если оно вообще есть, никто не имеет права держать его при себе или, пуще того, извращать.

Заглушая приветственный вопли толпы, в ушах Талаверы гремели слова Великого Инквизитора.

Представьте себе! Вообразите хотя бы на минутку, одну-единственную, что эта Скрижаль существует. И представьте, что она действительно несет послание Бога человечеству.

Тогда мы можем оказаться перед лицом весьма опасной альтернативы: либо послание подтвердит превосходство христианства, либо отвергнет его в пользу ислама или иудаизма. Если несчастным образом приключится второе, то тогда нам останется лишь молиться за наши души и гибель Испании. Это будет означать, что все, во что мы веруем, все, за что мы сражаемся на протяжении веков, окажется бессмысленным! Уничтоженным! Да к тому же мы еще и будем прокляты, потому что еретиками окажемся мы.

Пустить все на самотек? Или действовать?

Талавера содрогнулся.

— Фра Талавера… Их Величества… — Голос архиепископа вернул его к действительности. Король с королевой поднимались по лестнице. Через несколько мгновений они окажутся перед ним.

И тут перед внутренним взором Талаверы предстало лицо. Лик человека, исполненный величия и благородства. Только он один сможет его просветить. Необходимо поговорить с ним. Только он один может знать…

Немного успокоившись, Талавера приготовился приветствовать королеву…

Теруэль, это же время

Мануэла глазам не верила.

Она смяла послание Великого Инквизитора, превратив в бесформенный комок.

Значит, вопреки всем ожиданиям ей приказывают продолжить миссию. Переданные ею сведения о сапфировой Скрижали не только вызвали эффект, обратный ожидаемому, но и, судя по содержанию письма, решимость Торквемады лишь возросла.

— Донья Виверо…

Мануэла вздрогнула. Углубившись в чтение письма, она напрочь забыла о человеке с птичьей головой.

— Донья Виверо, задерживаться тут небезопасно. Ваши друзья могут встревожиться из-за вашего отсутствия. Следует ли мне передать какой-нибудь ответ фра Торквемаде?

Мануэла молчала. В голове вертелись противоречивые мысли. Она вдруг припомнила одну сцену. В тот день, когда Торквемада поделился с ней своим проектом и рассказал о той роли, которую отвел ей, у нее вырвалось замечание:

— Мне понятны ваши опасения, фра Торквемада. Но в глубине души вы действительно уверены, что не вероисповедание этих людей — иудея и мусульманина — является истинной причиной вашего демарша?

И мгновенный ответ Великого Инквизитора:

— Даже если и так, то в чем беда, донья Мануэла?

Она осмелилась пойти дальше:

— Вся эта пролитая кровь… Вам не кажется, что это идет вразрез с учением Господа нашего?

Торквемада нахмурился, и его тяжелый взгляд буквально пронзил ее.

— Уж не питаете ли вы сочувствия к еретикам и оккупантам?

Мануэла тут же возмущенно вздернула подбородок.

— Как вы смеете, фра Торквемада! Я испанка и тем горжусь! Я отчаянно и страстно люблю мою страну. И мечтаю, чтобы она как можно скорее обрела свободу и единство. Вот уже семьсот лет мы живем под гнетом чужеземных армий. Но между законными битвами с завоевателем и хладнокровным безнаказанным убийством человека лишь за то, что он исповедует отличную от тебя религию, огромная разница, фра Томас. Это уже не война, а тирания и убийство. Если это вас успокоит, то знайте, что я не питаю особой любви ни к иудеям, ни к мусульманам. Просто я выросла с любовью в сердце, только и всего.

— Мне понятно ваше стремление к великодушию. Вопреки очевидному знайте, что и мне это стремление не чуждо. Однако позвольте мне рассказать вам одну притчу из некоей книги, которую называют священной: три капли масла просят разрешения влиться в чашу с водой. Вода им отказывает, потому что, говорит она, вы не смешаетесь со мной, а будете на поверхности, и что бы потом ни делали, чтобы вымыть чашу, она останется масляной… Вы уловили намек?

— О какой священной книге вы говорите?

— О Талмуде… о Талмуде, донья Виверо… Сборнике учений великих раввинов.

Она тогда чуть было не заявила ему, что он видит в этой притче лишь то, что хочет видеть: свою мечту о единообразном мире, каким он его себе представляет. Но из осторожности промолчала.

— Вот что вы скажете фра Торквемаде, — сказала она человеку с птичьей головой. — Передайте ему следующее: я и шагу больше не сделаю в этой миссии без официального приказа Ее Величества. Отныне только от нее, и ее одной, я соглашусь принимать указания.

— Вы думаете, Великий Инквизитор может действовать без соизволения Ее Величества? Это немыслимо.

— Письмо, написанное королевой собственноручно, — стояла на своем Мануэла. — Иначе я все бросаю.

— Как вам будет угодно, донья Виверо.

Нет, определенно необходимо, чтобы в один прекрасный день кто-то наказал эту тварь за заносчивость. И мысль, что этим кем-то может оказаться он сам, Мендосе очень даже нравилась.

Жара несколько спала. Когда Мануэла нашла Саррага с Эзрой возле церкви Сан-Диего, солнышко красиво освещало паперть. Они поднялись по лестнице и вошли внутрь. Мягкий свет от свечей освещал фигуры молящихся.

— Вы уверены, что они похоронены здесь? — шепотом спросил Самуэль Эзра Мануэлу.

— Да. Служанка на постоялом дворе это подтвердила. К тому же смотрите… Вон там, перед алтарем.

И впрямь, в конце прохода возвышались два мраморных саркофага.

Араб замедлил шаг, все время исподволь оглядываясь по сторонам.

— Да что с вами, Сарраг? — лукаво вопросил раввин. — Неужто церковная болезнь?

— Я себя в жизни не чувствовал лучше. Мне просто несколько неуютно. Я впервые нахожусь в таком месте.

— Не тревожьтесь. Ни Моисей, ни Мухаммед на нас не обидятся. Они знают, что христианский мессия явился лишь ради заблудших овечек. А мы разве заблудшие овечки, шейх ибн Сарраг?

— Вы — быть может, ребе, — усмехнулся араб. — Но только не я.

— Пожалуйста, проявите уважение к этим людям, что предаются здесь молитве, — резко одернула их Мануэла.

— Сеньора права, — признал Эзра. — Надо проявить уважение.

— Уважение к идолопоклонникам? Да ведь это храм статуй!

— Уймитесь, будьте любезны! — цыкнула на него молодая женщина. — Никто ведь не издевается над вашими поклонами, над вашими призывами к молитве, напоминающими вопли насморочных носорогов. Так что…

— Ладно, замнем, — пробормотал сквозь зубы араб. Но все же не удержался от комментария: — Я и не думал, что вы столь же обидчивы, как наш друг монах. Кстати, а с чего это он вдруг решил подождать нас снаружи?

— Понятия не имею.

Но в глубине души она знала ответ. Может, она и ошибалась, но инстинктивно ощущала, что Варгас боится заходить в церковь, потому что все то, что она воплощала, в данный момент потеряло опору в его душе. И он прятался, как ребенок, уверенный, что за пределами церкви он будет скрыт от глаз Господних. Если только, конечно, не боялся любви, той самой, что привела к смерти влюбленных из Теруэля.

Они подошли к саркофагам. Под прозрачной крышкой лежали два юных тела. Девушка с ангельским ликом, лет двадцати пяти. И юноша такого же возраста.

— Значит, как и в истории с башнями-близнецами, эта любовь тоже окончилась трагически, — пробормотал Эзра.

— Если верить рассказу служанки из постоялого двора, то да.

Мануэле вдруг захотелось коснуться гробницы, и она провела рукой по каменному краю саркофага.

— Молодого человека звали Диего де Марсилья, а ее — Изабелла де Сегура.

— И они безумно любили друг друга.

— Они любили друг друга, и семья Крис… — Мануэла осеклась и залилась краской. Поскольку ее мысли были заняты историей любви Варгаса, она чуть было не сказала «Кристина» вместо «Изабелла». — Семья Изабеллы де Сегура, — поправилась она, — сочла претендента недостойным их дочери из-за скромного достатка. И тогда Диего умолил отца девушки дать ему год, чтобы добиться богатства. Один год, день в день. Отец уступил мольбам Диего, и юноша уехал на поиски удачи. Двенадцать месяцев спустя, как и было договорено, он вернулся в Теруэль с кучей золота. К несчастью, из-за неблагоприятных обстоятельств он въехал в город на три дня позже указанного срока. В полдень Изабелла де Сегура вопреки ее воле была насильно выдана за нобиля из семьи Асарга д'Альбаррацин.

— И Диего с горя наложил на себя руки.

— Совершенно верно. Узнав об этом, Изабелла, все еще в подвенечном платье, кинулась к нему. Обняв тело возлюбленного, она покрыла его поцелуями, а потом тоже заколола себя кинжалом.

— Смотрите, что написано на боку, — указал Сарраг на один из саркофагов.

Наклонившись, они прочли: «Безумцы — и он, и она».

— Не знаю, какой урок можно извлечь из всего этого, но заверяю вас, что побоялся бы влюбляться в Теруэле.

— В Теруэле или еще где, любовь такой силы неизбежно обречена на трагическую развязку, — возразил раввин. — И знаете почему? Потому что она уже за пределами человеческих возможностей. Своим бескорыстием и силой она уже близка миру ангелов, небесам. И в этой связи неизбежно непонятна для окружающих. Именно по этой причине те, кто любит друг друга до такой степени, выбирают смерть. Это единственный для них способ вечно быть вместе, рядом с себе подобными.

Сарраг с некоторым изумлением воззрился на раввина:

— Вы говорите о любви, ребе? Значит, вы ее испытали?

— Сарраг, если вы знаете хотя бы одного человека, никогда не испытавшего этой благодати, то покажите его мне. И тогда я вам скажу, действительно ли это живой человек.

Они еще некоторое время постояли возле саркофагов, погруженные каждый в свои мысли. Должно быть, они вспоминали слова Баруэля, приведшие их в эту церковь.

И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному. И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и взял одно из ребер его, и закрыл то место плотью. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. С тех пор А'п иA'hoth соединились на глазах смиренных и властвующих, там, куда нет входа ангелам.

Ни каких сомнений, что Диего с Изабеллой и были теми самими A'h и A'hoth.

Выйдя наружу, они поднялись по калле Комадре и нашли Варгаса, сидевшего на каменной скамье неподалеку от старой худерии.

— Ну, что решаем? — не стал тянуть кота за хвост Сарраг. — Нам осталось всего два этапа, поэтому предлагаю сразу заняться предпоследней загадкой.

Эзра, кивнув, поглядел на Варгаса.

Тот мрачно улыбнулся:

— Принимая во внимание малое количество сведений, имеющихся в моем распоряжении, не думаю, что от меня будет много толку.

— Откуда такие пораженческие настроения?

— Потому что я ничего не знаю или знаю настолько мало, что это просто курам на смех.

Араб с раввином озабоченно переглянулись.

— Не перескажете ли нам ваши фрагменты?

— Конечно.

— Святого Креста… воду сию… лежит также и 3…

— А дальше?

— Это все, что мне на сей раз оставил Баруэль. Я же сказал, что негусто! А теперь я вас слушаю.

Поскольку раввин с шейхом не реагировали, он поинтересовался:

— Чего вы ждете?

Как ни странно, ни Эзра, ни Сарраг никак не могли решиться.

— Ясно, — хмыкнул Варгас. — У вас тоже только обрывки.

Они кивнули.

— Что ж, давайте попробуем соединить их.

Эзра с Саррагом извлекли из карманов по листочку, а Мануэла, навострив уши, пристроилась на скамье.

Трое мужчин по очереди зачитали свои куски. И впрямь получилось негусто. Настолько мало, что молодая женщина без труда запомнила все наизусть. И ей не составило труда одновременно с мужчинами восстановить весь текст.

Да славится И. Е. В. Е. в царствии его.

Имя есть 2.

В городе, который видел явление Святого Креста.

Там, где отдыхали кони равных Отроку,

Лежит также и 3.

Пьющий воду сию, возжаждет опять.

— Продолжим, — сразу предложил Варгас. — Возьмемся за последний Чертог.

— Сейчас? — изумился шейх.

— Да. У нас нет выбора.

В этот раз все развивалось невероятно быстро. Настолько быстро, что Мануэла пришла к выводу, что какие-то слова упустила.

Начал Эзра.

— Да славится И. Е. В. Е. в царствии его. Имя есть 1.

А потом каждый произнес всего по одному слогу, и в результате получилось слово. Всего одно. Брейшит.

Раввин объяснил, что так начинается Тора, и означает «В начале».

— В адресованном нам письме Баруэля была фраза: Скрижали, появившейся на заре времен, намного позже изначального хаоса, намного позже того, как было произнесено первое слово «брейшит», — напомнил раввин. — Припоминаете, Сарраг?

Сарраг нерешительно подтвердил. Вид у него был смущенный.

— И какие ваши выводы? — спросил францисканец.

— Скорее всего такие же, как ваши, — первым ответил ему раввин. — Но я не смею в это верить. Утешаюсь лишь мыслью, что предпоследняя загадка не должна составить для нас проблемы.

— Уж для христианина наверняка, — хмыкнул Варгас. Сарраг с Эзрой удивленно глянули на него:

— У вас уже есть догадка?

— Спешу заверить вас, что это не моя заслуга. И я полностью уверен, что сеньора Виверо тоже вполне в состоянии вам ответить. Вы знаете, в каком испанском городе было явление Святого Креста? — обратился он к Мануэле.

— По-моему, Каравака-де-ла-Крус? — немного подумав, ответила она.

— Как я и сказал, моей заслуги в этом нет…

— Каравака-де-ла-Крус? — повторил раввин.

— Да. Именно там примерно двести лет назад было явление Креста Господня, который несли ангелы, чтобы один священник, пленник мавров, смог причаститься на глазах султана Абу Сайта. И султан, узревши сие чудо, принял христианство. Что же до конкретного места, где спрятан треугольник, то я уверен, что мы его найдем, как только окажемся на месте.

Лица мужчинпотемнели. Можно было подумать, в них что-то разбилось, сменившись пустотой.

— Продолжение текста — сущий кошмар, — пробормотал шейх. — Я имею в виду последний Чертог. Вы ведь, конечно, понимаете, что если мы истолкуем слово «Брейшит» буквально, то это будет означать возврат к точке отправления: Гранаду.

— Нет, — вздохнул Эзра, — это хуже, чем кошмар. Это реальность. Я не вижу иного толкования «Брейшит», кроме как «В начале». И все же…

Он не договорил, словно ему вдруг пришла в голову какая-то мысль.

— Допустим, конечный пункт — Гранада. Ну что в этом такого страшного? В конце концов может оказаться, что при исследовании этого лабиринта от нас ускользнула какая-то деталь, и завтра или послезавтра скрытый смысл все же станет нам ясен. По зрелом размышлении уже не впервой неясные элементы станут явными, хотя буквально час назад казались недоступными. Почему бы и не Гранада?

— Да вдумайтесь вы! — не сдержал раздражения шейх. — Гранада не может быть конечным пунктом! В тексте ясно сказано: Имя есть 1. Вам отлично известно, что это значит. Еще какое-то место, куда следует отправиться после Гранады. Место, о котором нам ничего не известно, поскольку последний Чертог состоит лишь из одного слова «Брейшит»!

Лишь «Брейшит»! И куда мы отправимся, приехав в Гранаду? В каком направлении? Что будем делать, если у нас нет ни малейшей подсказки, позволяющей найти Скрижаль? Ничего у нас больше нет! Ничегошеньки!

— У нас, шейх Сарраг. Действительно, у нас ничего нет. А вот… — Эзра с надеждой обратился к Мануэле: — Сеньора, вам не кажется, что настало время передать нам последние указания Баруэля?

Даже ударившая молния не произвела бы на молодую женщину большего эффекта. Сглотнув слюну, она слабо возразила:

— Это невозможно. Мне дозволено это сделать, лишь когда вы окажетесь неподалеку от Скрижали. Не раньше.

Сарраг почувствовал, как в нем растет почти неудержимое желание выругаться от души, но все, что он смог выдавить, было:

— Вы неблагоразумны. — Чуть успокоившись, он продолжил: — Мы проехали сотни лье, рисковали жизнью, пережили множество перипетий, и все это ради того, чтобы потерпеть неудачу? Да полноте! Смилуйтесь над нами! И если уж не из здравого смысла, то хотя бы из жалости!

— Шейх прав, — поддержал араба Эзра. — Вы ведь не думаете, что Баруэль хотел, чтобы мы потерпели неудачу? Не считаете же, что столь виртуозно составленный план был создан только для того, чтобы завершиться пшиком? Я отлично понимаю ваше стремление сдержать данное вами слово, но все же подумайте как следует. И подумайте также о вашей роли. Чему вы послужили?

Лицо молодой женщины исказила болезненная гримаса. Она вдруг ощутила себя былинкой на ветру. Что делать? Открыть им правду, предав таким образом доверие Изабеллы? Или продолжать лгать и как следствие пожать их презрение? Она только что отдала Мендосе приказ и теперь просто вынуждена ждать ответа королевы.

— Простите… Простите меня, но я не могу.

Эзра резко отвернулся, бормоча что-то себе под нос. Сарраг принялся вышагивать туда-сюда, как тигр в клетке.

— Послушайте, что я скажу… — раздался медленный голос Варгаса. И Мануэла к своему огромному облегчению не обнаружила в его тоне ни малейших признаков агрессивности. — Послушайте, что я скажу, — повторил он. — Когда мы были в Бургосе, вы отчитали Саррага и сказали ему: «Почему бы вам не довериться друг другу? Иными словами, почему бы вам не обменяться теми фрагментами Чертогов, что есть у каждого из вас?» Вы ведь это помните, да?

Мануэле очень хотелось провалиться сквозь землю.

— И шейх вам тогда ответил: «А почему бы вам не подать нам пример, сеньора Виверо? Разве не у вас последний ключ? Доверьте его нам», — продолжил Рафаэль. — Помните, что вы тогда сказали? А я вот не забыл. Вы сказали: «Учтите, что ключ не представляет никакого интереса, пока не восстановлены все тексты. Восстановите все Чертоги, и я вам его дам». Чертоги восстановлены. И теперь вам остается лишь сдержать слово.

Повисло долгое молчание. Мануэла судорожно пыталась найти какой-нибудь мало-мальски подходящий ответ на его железно аргументированное предложение.

Может быть, выход все же есть?..

— «Не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои», — нервно выговорила она.

— А также сказано: «Но да будет слово ваше: „да, да“, „нет, нет“; а что сверх этого, то от лукавого».

— Дайте мне время. Самое большее три дня.

— Зачем такая отсрочка?

— Прошу вас! — взмолилась она. — Доверьтесь мне! Варгас вопросительно поглядел на остальных.

— Давайте на этом и постановим, — посоветовал Эзра. — С момента встречи с сеньорой Виверо у нас не было выбора. К тому же в любом случае три дня погоды не сделают.

— А вы, Сарраг?

— Я возвращаюсь на постоялый двор. Но сперва хочу вас предостеречь. Какое бы решение ни приняла сеньора, знайте, что есть очень большая вероятность, что после Караваки мы никогда не сможем добраться до Гранады. Кольцо вокруг Аль-Андалуса сжимается. И, как было тогда, когда мы выехали оттуда, нас могут снова арестовать, и на сей раз мы можем оказаться не столь везучими. До вас, как и до меня, дошли слухи о взятии Уэскара, Орсы и Басы. Так что сейчас вся долина Альмансора кишмя кишит солдатами. Поразмыслите над этим, сеньора. Я не согласен с раввином. Отныне каждый час на вес золота. В ваших руках не только сапфировая Скрижаль, но и наши жизни.

В его голосе звучала скорее досада, чем злость или обида.

— Он прав, сеньора, — вздохнул Эзра. — Да вдохновит вас Адонаи ради всеобщего блага.

Как только араб с Эзрой ушли, к Мануэле подошел Варгас. Она невольно отшатнулась.

— Не настаивайте, прошу вас…

— Посмотрите на меня. — Он взял ее за подбородок. — Я скажу вам, что действительно думаю. Я знаю, что вас связывает некая клятва. Но знаю также, что это не данное Абену Баруэлю слово.

Мануэла попыталась собрать остатки сил:

— Прошу вас…

— Я вам не враг. Все это время я колебался, верить или не верить вашему рассказу, но так и не смог принять решение. Вы действительно знали Абена Баруэля? Или вся эта история — какая-то таинственная махинация, истоки которой известны только вам? Я вам как-то сказал, что не могу вас понять. И сегодня эти мои слова подтвердились, как никогда, с той лишь разницей, что теперь я уверен: вы храните какой-то секрет. Довольно тяжелую тайну, содержание которой мне недоступно.

Мануэла решила хранить стоическое молчание. Единственную оставшуюся у нее защиту, если она не хочет окончательно провалиться.

— На протяжении всего путешествия вы себя довольно странно вели. Первое, что меня заинтриговало: неожиданное освобождение раввина. Представьте себе, что я справлялся. Сходил в тюрьму Инквизиции, и меня там заверили, что никакая женщина к ним не приходила и Эзрой не интересовалась. И уж совершенно точно никто не выдавал себя за его сестру.

Она открыла рот, чтобы попытаться возразить, но он лишил ее этой возможности.

— И, наконец, несколько дней назад вы проявили прямо-таки удивительные познания о происхождении Торквемады… Винцелар. И в этом случае ваше объяснение показалось мне сомнительным.

Он замолчал. Мануэла подумала, что он хочет еще сильней ее утопить, но ошиблась. Он хотел ей помочь.

— Вы выторговали три дня на размышление. Я не хочу знать причину. В чем бы она ни заключалась, подумайте о словах Эзры, когда он напомнил вам о том, что нам пришлось вынести. Если вы и вправду владеете сведениями, которые могут вывести нас из тупика, то умоляю вас, Мануэла, протяните нам руку.

— А… если я откажусь?..

— Какого ответа вы ждете? Что мы будем вас пытать? Подвергнем «испанской мечте» или sueno italiano, как в застенках Инквизиции? Вы ведь так не думаете, верно? Ни Сарраг, ни Эзра, и уж тем более я не станем вас мучить. Это я вам гарантирую.

— У вас столько сомнений на мой счет, и все же вы решили поведать мне о Скрижали? Почему?

— Потому что довериться, снять все защиты, отдаться кому-то на милость — единственный истинный способ сказать, что любишь.

— Три дня, — пролепетала она, подавив всхлип.

Он смотрел на нее с такой нежностью, что ей хотелось лишь прижаться к нему и все ему выложить как на духу.

— Пойдемте, — проговорил он. — Вернемся на постоялый двор.

Мануэла поднялась со скамьи, и тут ее что-то насторожило. Варгас смотрел куда-то в другой конец площади.

Там, небрежно рассевшись на ступеньках у церкви, за ними наблюдал Мендоса, человек с птичьим лицом. Как давно он там?

— Я уже видел этого человека, — глухо произнес Варгас.

— Пошли отсюда.

Но он словно не слышал.

— Где же он мне попадался? Когда?

— Пойдемте, прошу вас.

Он неохотно подчинился, не спуская с Мендосы глаз.

А тот — по крайней мере внешне — наблюдал за группой кавалеристов, несшихся во весь опор по дороге у крепостной стены.

Сердце Мануэлы бешено колотилось. Присутствие агента Торквемады ее немного успокоило. Теперь ей хотя бы не придется долго ждать ответа королевы. А потом… Она знает, что ей делать потом. Она уедет. Вернется в Толедо и попытается пережить все это.

Погрузившись в свои мысли, она не заметила, что францисканец остановился.

— Вспомнил! В Саламанке! В тот день, когда был процесс Колона!

— Не припоминаю…

— Ну как же! Вы еще мне тогда объяснили, что он спрашивал дорогу.

— Пойдемте! — взмолилась она. Лицо монаха вдруг окаменело.

— Ждите здесь, — приказал он. — Я хочу удостовериться.

— Но это глупо! Что вы хотите сделать?

— Спросить у него.

— О чем?

— Нас уже один раз преследовали, и вы знаете, во что это нам обошлось. Этот тип в Теруэле не случайно.

Она хотела схватить его и удержать, но Варгас уже направился к Мендосе.

— Эй! Сеньор!

Фамильяр Торквемады встал и широким шагом пошел прочь.

— Стойте! — закричал францисканец.

Мендоса ускорил шаг. Он почти бежал. Варгас наверняка устремился бы за ним, не схвати его Мануэла за руку.

— Нет! Не делайте этого!

— Вы знаете этого человека! — В его голосе звенели досада и гнев.

Мануэла поникла. Всякая попытка отрицать была бы тщетной.

— Пойдемте, — выдохнула она.

— Не раньше, чем вы мне объясните!

— Рафаэль… — Едва произнеся его имя, она осознала, что сделала это впервые. — Разве не вы буквально только что сказали, что не хотите меня мучить? Умоляю вас, не пытайтесь узнать большего…

— Хорошо. Но ответьте хотя бы на один вопрос. Один-единственный. Нам грозит опасность?

— Не думаю. Во всяком случае, не сейчас.

— Не сейчас… Что означает…

Мануэла прижала ладонь к губам францисканца.

— Три дня…

Он замер, растерянно глядя на нее.

— Я опасаюсь худшего… — Рафаэль уставился прямо в глаза молодой женщины. — И если, паче чаяния, мои предчувствия окажутся верными… То храни вас тогда Бог.

ГЛАВА 30

Что так неописуемо, как бездна? Что так недвижимо, как то, чего нет!

Францисканский монастырь Де-Ла-Сальседа. Три дня спустя.

Благодаря тени от часовни, падавшей на травяной газон, в проходе царила приятная прохлада, создавая подходящую атмосферу для размышлений. Под мрачными сводами аркады Эрнандо де Талавера, стоя перед своим другом Франсиско Хименесом де Сиснеросом, сложил руки, как в молитве.

— Я уже и не знаю, — тихо проговорил он. — Действовать или пустить на самотек?

— Выбор за вами, фра Талавера. На что вы надеялись, проделав весь этот путь из Толедо до Алькарии? Неужели вы действительно думали, что я смогу решить вашу дилемму?

— Не решить дилемму, а ответить на вопрос: имеем ли мы право противиться помыслам Господним?

Сиснерос машинально одернул рясу из грубой шерсти и поправил конопляную веревку на поясе.

— Противиться Господним помыслам? Это еще нужно суметь…

— И, тем не менее, именно это и попытается сделать наш брат Торквемада, если вдруг содержание сапфировой Скрижали опрокинет фундамент нашей веры.

Францисканец еле уловимо улыбнулся:

— А вы, брат Талавера, разве не уподобляетесь Торквемаде, пытаясь ему помешать? Кто из вас ошибается? Кто из вас прав? Вы считали и по-прежнему считаете, что нельзя крестить евреев толпами, полагая, что добровольное, а не насильственное крещение будет более фундаментальным и искренним. Это ваше право. Как и я позволил себе публично сжечь на площади четыре тысячи арабских книг, посчитав, что это один из способов избавить землю Испании от влияния ислама. — И решительно отрезал: — Лучше ошибиться, чем колебаться, если, конечно, это добросовестная ошибка.

Талавера открыл было рот, собираясь возразить этому довольно странному афоризму… и промолчал. Ему был отлично знаком тяжелый характер францисканца, но он бесконечно уважал Сиснероса. Жесткость высказывания отражала личность Сиснероса, человека бескомпромиссного, лишенного гордыни, но до мозга костей преданного Богу и истине. Сиснерос родился пятьдесят один год назад в семье идальго из Торрелагуны, вассалов семейства Мендоса. Он изучал право в Саламанке, затем отправился в Рим, причем никто не знал ни зачем он туда поехал, ни с кем он там встречался.

Талавера с ним познакомился по его возвращении из Рима, и между ними возникла братская привязанность. В ту бытность Сиснерос собирался сделать церковную карьеру, и в доказательство тому он сумел занять высокий пост в протоиерейском приходе Уседы вопреки сопротивлению не любившего его кардинала Карильо. Чуть позже он был назначен главным викарием епархии Сигуэнцы. И все вело к тому, что этот человек поднимется очень высоко, вплоть до того августовского дня 1484 года, когда он вдруг удалился во францисканский монастырь, сюда, в обитель Де-Ла-Сальседа. Для тех, кто знал устав этого монастыря, решение Сиснероса вызвало восхищение. Пост, бедность, отшельничество — вот основные принципы этого места, основанные на правилах святого Франциска.

Талавера счел нужным поехать к Сиснеросу, уверенный, что в разговоре с ним обретет мудрость, необходимую для принятия решения: остановить Торквемаду, не дать ему запечатать божественное послание, ежели таковое воспоследует.

— Вы сказали: «лучше ошибиться, чем колебаться», — тихо произнес Талавера. — В таком случае…

— Прошу вас, фра Талавера, не нарушайте целостности фразы! Я сказал еще: если, конечно, ошибка добросовестная. Что подразумевает абсолютную верность некоему идеалу, который мы для себя создали. Я говорю о высшем идеале, великом, благородном, чистом, а вовсе не о мелких амбициях, которых придерживаются исключительно ради удовлетворения собственных личных запросов.

— Я так и понял. Но разве не рискуем мы в таком случае оказаться заложниками слепого упрямства или, паче чаяния, гордыни?

Сиснерос медленно встал и двинулся по проходу. Талавера проследовал за ним.

— Я скажу вам кое-что, что, быть может, поможет вам лучше понять суть вещей. Вам ведь наверняка известно, что королева хочет видеть меня архиепископом Толедо. Я вовсе не намерен принимать эту почесть. И знаете почему? Потому что этот пост вынудит меня стать частью того мира клириков, который я презираю. Большинству наших епископов не известно ни смирение, ни добродетель. Их больше заботит их земное благополучие, чем состояние души. Образом жизни и деятельностью они мало чем отличаются от прочих грандов королевства. — Сиснерос помолчал. — Это одна из основных причин моего ухода в монастырь. Я предпочел не заниматься интригами, а уйти в мир, где нет иного пути ступать вперед, кроме как прямой дорогой. Я не желаю притворяться. Некоторые, узнав о моем отказе от места архиепископа, скажут, что я нарушаю мой долг, когда Церковь и королевство нуждаются во мне. Другие, более приземленные, скажут, что я отказываюсь от славы. Неверно! Я тысячу раз предпочту долгу верность моим идеалам. Что же касается славы, — францисканец иронично улыбнулся, — даже если она будет чистой и заслуженной, мне она не нужна. Не говоря уж о запачканной славе, которая увенчает лишь триумф собственных интересов!

Талавера пребывал в задумчивости.

— Но разве, по большому счету, то, что вы защищаете, не есть тоже ключ к благополучию? Если нашими деяниями управляет не чувство долга, а желание оставаться верными нашим убеждениям, то это сулило бы нам бесконечное счастье. Вам так не кажется?

Сиснерос, остановившись, коснулся руки собеседника и тихо произнес:

— Жизнь — огромная трагедия, друг мой. Автор которой Бог, а актеры — мы с вами. А имя суфлера, увы, Сатана. — И еще тише доверительно добавил: — Предоставим слово Господу.

Талавера медленно кивнул. После слов Сиснероса противоречивые мысли и сомнения, терзавшие его, исчезли.

— Вы правы, — пробормотал он. — Предоставим слово Господу.

Мысли его переключились на троих мужчинам и Мануэлу. Интересно, они все еще в Теруэле?

Теруэль

Прислонившаяся к стойке служанка, та самая, что указала им церковь Сан-Диего, пела грустную песенку о мавританском принце и пленной христианке. Сарраг покосился на раввина. Тот дремал, прислонившись к стенке и сложив руки на груди. Варгас отправился спать. А Мануэла только что ушла с постоялого двора под предлогом, что ей надо подумать. Хотя она только этим и занималась последние три дня. Три дня. Выпрошенная ею отсрочка подошла к концу. Они договорились, вне зависимости от того, какое решение она примет, не терять больше времени и выехать на рассвете в Караваку. А потом… Гранада. Гранада со всеми опасностями, сопряженными с возвращением туда. Мактуб. У них, в общем-то, не осталось иного выбора, кроме как идти до конца. Вот уже несколько часов Сарраг пытался успокоить себя, твердя слова своего мудрого учителя, великого ибн Рошда, которого европейцы переименовали в Аверроэса: «Когда нет решения, то и проблемы больше нет».

Шейх отодвинул тарелку, в которой плавали остатки рыбы, и принялся изучать обстановку. Служанка продолжала напевать. Хотя она уже давно миновала пятидесятилетний рубеж, она по-прежнему сохранила обаяние и трогательную чувственность. Может, причина в уютной округлости ее бедер и тяжелой груди? Она напоминала Саррагу его любимую жену, нежную Салиму. Интересно, что она сейчас делает? И чем заняты дети? Думают ли еще о нем или забыли? И Айша, его первая жена, у которой есть и характер, и воля. Айша очень преданная, но изменчивая, как ветер, и капризная, как дитя. Салима подобна спокойному морю, а Айша — бушующему океану. Одна вполне способна хладнокровно удавить соперницу, а вторая ухитрилась превратить терпение в оружие, столь же действенное, как тысяча ханджаров. С этими двумя женщинами, настолько разными, Сарраг чувствовал себя уютно. То, чего ему не давала одна, другая изливала в огромных количествах. Его недостатки в глазах одной превращались в достоинства, а его достоинства как таковые вполне устраивали вторую. Сарраг знал совершенно точно, что может быть уверен в их абсолютной верности. Они ничем не походили на своих мавританских сестер в Севилье, которые, если верить слухам, устраивали на воле попойки и оргии. Нет, Айша с Салимой не способны на такие выходки.

Шейх сказал себе, что Аллах осчастливил его, и у него защемило сердце. Он скучал по своим женам. Очень скучал. И дал себе зарок, что, как только вернется, засыплет их подарками. Салиме подарит то ожерелье из драгоценных камней, которое она так жаждет. А Айше купит два одинаковых золотых браслета, один на щиколотку, другой на руку, которые отказался подарить на день ее рождения. А потом займется любовью с обеими.

Он машинально поглядел на тарелку и скривился от отвращения.

Ну как можно сравнивать эту жирную и вонючую жратву с утонченными яствами, которые готовили его супруги? Он подавил мечтательный вздох. Шейх отдал бы все что угодно нынче вечером за марузивью с ароматом кориандра или за нежного молодого голубка, и на десерт пару-тройку лепешек с медовой начинкой и миндальным орехом.

— Предаетесь мечтам, шейх Сарраг?

Голос раввина подействовал как упавший за шиворот кусок льда.

— Да, — вздохнул ибн Сарраг, — мечтаю…

— О сапфировой Скрижали?

— Вовсе нет. Мои мечты далеки от возвышенных. — И добавил тревожным тоном: — Мы возвращаемся в Гранаду, ребе.

— Конечно. После Караваки. С чего вдруг такая спешка?

— Просто мне не терпится оказаться дома, вот и все.

— А!

Равнодушие раввина вывело Саррага из себя.

— Конечно! Вам этого не понять! Вы-то ни по кому не скучаете, и по вам никто не скучает.

Глаза Эзры едва заметно потемнели.

— Ну и кто, по-вашему, более несчастен? Тот, кого ждут, каждый вечер прислушиваясь, не раздаются ли его шаги, или тот, о ком никто не тревожится и никого не интересует, жив он или мертв?

Еврей был, безусловно, прав. Сарраг тут же пожалел о своих словах.

— А вы были когда-нибудь женаты? — ласково спросил он.

— Был. Ее звали Сара. Нынче утром в церкви Сан-Диего, когда я говорил о любви, это ее я имел в виду… Я знал лишь эту любовь, и в течение сорока лет она делала счастливым каждый прожитый день.

— Сара…

— Умерла. Да. Десять лет назад.

Служанка возле стойки замолчала.

Эзра снова прикрыл глаза, прислонившись к стенке.

— Вы не правы, ребе, — внезапно очень тихо проговорил Сарраг. — Не правы, когда говорите, что вас никто не ждет. Поднимите глаза. Там, на небесах, есть женщина, которая каждый вечер накрывает стол для своего мужчины. Каждый вечер она с любовью готовит манку с бульоном, финики без косточек и лепешки. И каждую Пасху зажигает свечи, кладет рядом с ними мацу, изготовленную собственноручно. Сара ждет возвращения своего мужа, ребе Эзра. Вы не одиноки…

Старый раввин приоткрыл веки и молча посмотрел на шейха, но глаза его увлажнились.

В городе луна заливала серебристым светом крыши домов, изящные силуэты колоколен и мощеные улочки.

Мануэла, сидевшая на паперти у церкви Сан-Диего, услышала шаги Мендосы намного раньше, чем увидела его самого.

— Добрый вечер, сеньора. Я с самого утра несколько раз пытался подойти к вам, но вы все время были в компании. Я…

— Вы принесли ответ Ее Величества? — оборвала она его.

— Я все сделал в точности так, как вы приказали. Передал ваше письмо фра Торквемаде, который заверил меня, что предпринял все возможное, чтобы известить королеву как можно скорее. Увы… — Он склонил голову, словно желал подчеркнуть свое безмерное огорчение. На самом деле он отлично знал, что ей скажет. Утром он получил пакет от Великого Инквизитора. Его содержание вкратце сводилось к следующему: и речи быть не может, чтобы донья Виверо отказалась от миссии. Ответа от Ее Величества не будет. Ее Величество недоступна. И последнее слово было подчеркнуто дважды. Поэтому Мендоса с самым почтительным видом объяснил: — Письмо пришлось отправлять в Андалусию, где в настоящий момент находится Ее Величество. Вы ведь знаете, что по нынешним непростым временам почта…

— Перестаньте юлить, Мендоса! У вас есть ответ от Ее Величества? Да или нет?

— Я и пытаюсь вам объяснить, сеньора. В настоящий момент Ее Величество еще не ознакомилась с вашим письмом. Однако…

— Значит, бог с ним, с ответом, — не выдержала она. — Раз вы заверяете меня, что письмо уже в пути, мне этого достаточно. Я считаю, что мой долг выполнен. И с этого момента все это дело меня не касается.

— Вы не можете так поступить… Фра Торквемада… Скрижаль… — Он безуспешно пытался найти слова.

— Настаивать бесполезно! Мое решение окончательное.

— Что вы намерены делать?

— Я возвращаюсь домой. В Толедо.

— В Толедо? Вы хотите сказать, что бросаете остальных тоже?

— Вы меня отлично поняли.

— Они в курсе?

— С чего вдруг? Это мой выбор и никого, кроме меня, не касается.

Лицо Мендосы едва заметно напряглось.

— То, что вы намерены сделать, — очень серьезно, сеньора. Мы добрались практически до конца пути. После Караваки-де-ла-Крус и Гранады…

— Что?! — изумленно воскликнула она. — Откуда вы знаете? Кто вам рассказал об этих городах?

— Я всего лишь делаю свою работу, сеньора, — со смиренным видом проговорил человек с птичьей головой. — Я слышал ваш разговор нынче утром, подле церкви. — И добавил: — Кстати, я так понял, что не все идет гладко?

Мануэла некоторое время смотрела на него, пытаясь подавить гнев.

— Верно. И в этой связи можете сообщить фра Торквемаде, что план Абена Баруэля неполон, и вследствие этого никто не сможет отыскать Скрижаль.

— Это… Этого быть не может! — пролепетал Мендоса. И тут же перешел в наступление: — Если этот план ведет в тупик, то почему они все равно едут в Караваку-де-ла-Крус?

— Понятия не имею. И в любом случае, как я уже сказала, меня это не касается. Прощайте, сеньор Мендоса.

Мендоса, скрывая злость, поклонился.

Значит, эта мелкая дрянь решила наплевать на приказы Великого Инквизитора. Собирается все бросить, рискуя таким образом дискредитировать Святую Инквизицию. Не говоря уж о том, что она унизила лично его, Альфонсо Мендосу, обращаясь с ним, как с последним ничтожеством.

Он несколько мгновений покачался на пятках, не сводя глаз с угла улицы, за который она завернула, и машинально сунув руку во внутренний карман камзола. Пальцы коснулись кожаных ножен, в которых покоился его кинжал.

— Мануэла!

У молодой женщины чуть сердце не оборвалось. Чья-то рука схватила ее, как клещами, вынуждая повернуться. Это был Варгас.

— Рафаэль… Что вы тут делаете?

— Пошли отсюда, — приказал он. Мануэла безропотно подчинилась.

Он тащил ее вперед, до треугольной площади, окруженной аркадами. Площадь они миновали, прошли еще немного, и он наконец остановился. Возможно, он задумал это заранее, но они оказались у подножия наклонной башни. В том самом месте, где разбился незадачливый архитектор.

Варгас с силой сжал плечи молодой женщины.

— Почему?

— Почему мы иногда совершаем какие-то поступки, рискуя головой?

— Ну, причин может быть сколько угодно. Глупость, недопонимание, амбиции…

— В моем случае это из дружеских чувств к одной женщине, из-за веры в Святую Церковь и любви к Испании.

— Я хотел соблюсти наш с вами договор, но то, что я только что слышал, не позволяет мне этого. Впрочем, знайте, что вас ничто не обязывает…

Она жестом остановила его.

— Я все вам расскажу… Мне больше нечего защищать. И Мануэла медленно, запинаясь, рассказала ему все до мельчайших подробностей. Поведала о детстве, проведенном с той, что теперь стала королевой Испании, о милости, оказанной брату, о праздности, в которой жила сама, о вечном ощущении, что не живет, а прозябает. По мере повествования ее голос становился все тверже, она чувствовала, как с каждым словом силы к ней возвращаются. Когда она закончила, у нее возникло ощущение, что вплоть до этого момента ничего и не было. У нее словно камень с души свалился, унеся с собой часы, прожитые во лжи, и она снова ощутила себя чистой и свободной. Мануэла наконец обрела то, что ценила больше всего на свете: примирение с собой.

— Теперь вы понимаете?

Она задала этот вопрос, скорее чтобы он успокоил ее, чем желая получить прощение, совершенно уверенная в глубине души, что он не может осудить ее за содеянное.

Варгас не ответил. Его лицо резко изменилось, превратившись в восковую маску. Потом маска медленно сползла, сменившись такой мучительной гримасой, какой Мануэла раньше у него не видела.

Нет, быть того не может…

Она пошатнулась.

— Рафаэль, — выдохнула она, — вы ведь не думаете, что…

— Вы великолепная актриса, сеньора Виверо. Какой талант! Какая отточенность деталей!

Мануэла хотела высказаться в свою защиту, но слова застряли у нее в горле.

Между тем Варгас, саркастически ухмыляясь, продолжил:

— А какое сочувствие, какое понимание, какая чудовищная игра чувствами! — Он почти кричал, его голос звенел от возмущения и горя. — «Я вас люблю», — хохотнул он. — «Я вас люблю… Мы эскиз или законченное творение? Я принадлежу вам. Вы принадлежите Богу и Церкви!»

Мануэла жестом отчаяния протянула руку, желая вырвать его из полубезумного состояния. Но он резко отшатнулся.

— У вас просто дьявольский талант обманывать, донья Виверо! Из всех знакомых мне людей вы, безусловно, самая злокозненная. Как вы могли? Как вы могли играть со мной так убедительно? Подумать только: вам почти удалось оторвать меня от единственного смысла жить, от моего предназначения. Предназначения куда более высокого, чем ваша ничтожная компания!

— Перестаньте! Это неправда! Все совсем не так!

— Хотел бы я этому верить! Но, увы!

Мануэла схватила его за руку и сжала так, словно от этого зависела ее жизнь.

— Выслушайте меня, умоляю! Это правда, я лгала, хитрила, но все изменилось с той минуты, как я вас полюбила. Иначе зачем мне было отступаться? Решить все бросить? Рискуя при этом потерять единственную подругу, которая у меня есть в жизни? Да я готова отказаться от всего, во что верила! Вы должны мне верить! Прошу вас!

Он холодно покачал головой:

— Мне очень жаль, сеньора. Слишком поздно.

— Поздно?

— Слишком поздно… — повторил он.

— Но я люблю вас! Вы что, не понимаете? Рафаэль Варгас, я люблю вас! Когда вы говорили о тех редких случаях, когда человек уверен в том, что другой является его второй половиной, у меня было лишь одно желание: сказать вам, что именно этим вы для меня и являетесь. Что вы действительно моя вторая половина. — Ее голос упал. Она выпустила его руку и словно вдруг постарела на тысячу лет. — Это слишком несправедливо…

Варгас долго смотрел на нее. Выражение его лица не изменилось. Оно по-прежнему оставалось холодным и решительным, как у упрямого ребенка.

— Советую вам уехать. К тому же вы все равно именно это и собирались сделать… — Он стиснул кулаки. — И не то, что я поверил в вашу любовь, причиняет мне самую большую боль. А то, что я усомнился в моем призвании.

Мануэла вздрогнула. В нее вдруг словно вселился дикий зверь, и она не стала его сдерживать.

— Призвание, фра Варгас? Или бегство?

ГЛАВА 31

Истины, открытые разумом, остаются бесплодными.

Только сердце способно оплодотворить мечты.

Анатоль Франс. Суждения господина Жерома Куаньяра

— Она и впрямь испарилась! — Сарраг кипел и булькал. — Трактирщик это только что подтвердил. Раввин нервно погладил бороду. — Ничего не понимаю. Значит, она все это время вела двойную игру? И ее связь с Абеном Баруэлем — выдумка чистой воды? У вас есть какие-нибудь объяснения? — обратился он к Варгасу.

— Я вас предостерегал…

— Предостерегали, но против чего? Если сеньора Виверо присоединилась к нам, чтобы нас уничтожить, то скажите мне, когда, в какой момент у вас возникло впечатление, что ее поведение выдает это намерение? Лично я считаю, что она, наоборот, не раз демонстрировала солидарность с нами, чтобы не сказать уважение к нам. Стоит ли мне напоминать о ее преданности нам, которую она доказала в день моего ареста?

— Факт остается фактом, — сухо оборвал его Варгас. — Она уехала.

— Вот это-то как раз совершенно непонятно!

— Раввин прав, — поддержал Эзру Сарраг. — Этот побег лишен смысла. — Он вдруг с подозрением поглядел на францисканца: — Скажите-ка, а не вы ли, часом, являетесь причиной отъезда сеньоры?

— Шейх Сарраг, будьте любезны избавить меня от дурацких намеков! Вам с раввином поступок этой молодой женщины кажется непонятным, я же считаю его абсолютно логичным. У нее никогда не было того пресловутого ключа, который якобы должен был привести нас к Скрижали. Все это — сплошная ложь. Когда сеньора Виверо обнаружила, что оказалась в ловушке, у нее не осталось другого выхода, кроме бегства.

— Но тогда объясните мне, каким образом эта женщина могла знать ответ на третий Чертог? — вопросил Эзра. — Бургос! Она ведь совершенно точно сказала: Бургос.

— Понятия не имею. Единственное, в чем я уверен: несмотря ни на что, нам нужно ехать в Караваку. А там разберемся.

— Это мы уже решили. Вы только что говорили о сеньоре, назвав все рассказанное ею — скорее всего справедливо — ложью. К этому можно приплюсовать и письмо, якобы адресованное ей Абеном Баруэлем. Оно тоже наверняка фальшивка. Фальшивка, но состряпанная со знанием дела. Вы ведь понимаете, что тот, кто ее составил, не мог этого сделать, не имей он в своем распоряжении, помимо украденных у меня слугой — да примет Аллах его душу — документов, и ответ на третий Чертог. Таким образом, все это наводит на мысль, что кто-то проинструктировал Мануэлу Виверо. По каким-то непонятым причинам ею воспользовались, чтобы добраться до нас, а через нас — до Скрижали. Возможно, сеньора и оказалась зажатой в угол, но вы можете не сомневаться, что те, на кого она работала, доведут свою затею до конца. — И шейх мрачно подытожил: — А значит, с этой минуты наша жизнь под угрозой.

— Ошибочка, — возразил Эзра. — Она была бы под угрозой, если бы мы нашли Скрижаль. А в данный момент мы с вами знаем, что вряд ли мы ее отыщем. Если эта женщина и впрямь играла ту роль, что мы ей приписываем, то имейте в виду, что ее сообщникам это тоже известно. Поэтому не думаю, что нам стоит волноваться. Пока что.

— Да, пока не стоит, — согласился Сарраг. Он задумчиво уставился в пол, а потом добавил: — Есть способ избежать этой угрозы.

— И какой же? — поинтересовался раввин.

— Бросить все и прямиком направиться в Гранаду.

— Вы ведь не серьезно?! — возопил Варгас.

— Верно. Не серьезно. И все же, если в конце пути нас поджидает смерть, мне бы хотелось, чтобы она подождала, пока мы не ознакомимся с божественным текстом Аллаха.

Францисканец стиснул висящее на груди распятие.

— Да услышит вас Господь… — Он произнес это очень устало, как побежденный, и, слегка спохватившись, пробормотал: — Святой Крест ждет нас в Караваке… Мы и так потеряли много времени.

Мануэла, вцепившись в поводья, мчалась во весь опор. Она не замечала ни оврага, мимо которого проносилась, ни горных пиков на горизонте, за которыми ее поджидала небольшая деревушка Канете. Теплый ветер овевал щеки, но она видела перед собой только лицо Рафаэля Варгаса. Жесткое лицо, выражавшее лишь непонимание. Лицо человека, предпочитающего уничтожить то, что считал не способным создать. Его отказу поверить ей имелось только одно объяснение: неприятие им реальности. Не способный пережить историю с Кристиной Рибадео, он спрятался в тиши монастыря, отказываясь принять факт, что отравляющие ему существование треволнения исходят не из внешнего мира, а из его собственного сердца.

Она подавила рыдание. Никогда прежде не возникало у нее чувства, что счастье было так близко. С самого отъезда из Теруэля Мануэла пыталась совладать с отчаянием.

Если бы она могла его презирать…

Несмотря на неопытность в любовных делах, внутренний голос подсказывал Мануэле, что презрение — единственное оружие, способное выжечь из сердца тех, кого любил.

К глазам снова подступили слезы, и на сей раз она не стала их сдерживать.

Она вернется в Толедо. Только вот как бы ей обрести смысл жизни? В литературе? Искусстве? В прогулках галопом вдоль Тахо? Приемах при дворе? Ее существование окажется лишенным всякого смыла, потому что не будет самого главного: с кем разделить свою жизнь. Красота пейзажа будет радовать лишь ее душу. Находка какой-нибудь прекрасной рукописи или картины будет вызывать восторг только у нее одной. Конечно, она свободна. Но зачем нужна эта самая свобода, если кругом пустота?

Мануэла, ослепшая от слез, не заметила впереди двух всадников. А может, просто ей не пришло в голову встревожиться. Лишь в самый последний момент, когда до них оставалось буквально несколько туазов, в ее голове зазвенел тревожный колокольчик.

Они перекрыли ей путь. Мануэла резко остановилась. Один из всадников, улыбаясь, направился к ней.

Мендоса… Здесь?

Изумленная Мануэла выговорила его имя одними губами.

— Добрый день, сеньора…

Молодая женщина настороженно молчала.

— Гордая всадница, а? — обратился человек с птичьей головой к своему приятелю. — Какая осанка, какая выдержка…

Его напарник цинично хохотнул. Мануэла взяла себя в руки.

— Что вы тут делаете? Разве вы не должны преследовать вашу дичь?

— А вы, сеньора?

— Вы отлично знаете: я возвращаюсь в Толедо.

Мендоса присвистнул.

— Гордая всадница, да к тому же еще и решительная. Вы и впрямь редкостное создание. Во всех смыслах. — Не сходившая с его лица улыбка превратилась в мерзкую ухмылку. — Но всему этому пришел конец, сеньора… Я получил приказ.

— Приказ?

Он вытащил из ножен кинжал. Лезвие сверкнуло на солнце. — Поверьте, я тут ни при чем. Я заступался за вас. Но ваше решение оч-чень расстроило Великого Инквизитора.

Голос Мендосы прямо-таки сочился елеем, являя собой классический образчик лицемерия.

У Мануэлы душа ушла в пятки. Повлажневшими руками она вцепилась в поводья и сжала коленями бока лошади. Нет, она не умрет здесь. Не от руки этой омерзительной скотины.

— Слазьте с лошади, сеньора! И не пытайтесь бежать. Я попадаю в куропатку со ста шагов. Верно, амиго? — повернулся он к напарнику. — Скажи сеньоре…

Мануэла тут же воспользовалась моментом. Вставшая на дыбы лошадь ударом копыт чуть не вышибла Мендосу из седла, и молодая женщина пустила скакуна в галоп, вихрем промчавшись между двумя всадниками.

Мужчины, оправившись от изумления, понеслись за ней.

Мануэла мчалась вперед, буквально слившись с лошадью. Умное животное, поощряемое всадницей, словно летело над землей. Подвернувшиеся на дороге заросли кустарника они с легкостью перемахнули. Справа возвышался неровный склон. Мануэла рванула туда, взлетела на вершину и припустила еще сильней. Казалось, ничто ее не остановит. Стороннему наблюдателю могло показаться, что в отчаянной гонке она стремится подняться к небу, нависающему над ландшафтом.

Мануэла быстро оглянулась. Преследователи вроде бы уступали ей в скорости, но упорно продолжали висеть у нее на хвосте. Сколько времени она сможет выдержать этот бешеный темп? И до какого места? До деревни еще далеко, а вокруг, насколько хватал глаз, ни единой живой души. По лицу хлестнула ветка. Мануэла, поглощенная скачкой, даже не почувствовала боли. Ею владело лишь одно чувство: ужас. Она до смерти боялась, что человек с птичьей головой ее нагонит.

Бешеная гонка длилась уже больше часа. Лошадь начала проявлять признаки усталости. Мануэла снова обернулась. Преследователи не отставали. Ей даже показалось, что они ее нагоняют.

«Этого не может быть! Я не могу умереть. Это слишком глупо!»

Внезапно земля под лошадью разверзлась, небо покачнулось, и Мануэла со страшной силой полетала на землю. Что это? Обрыв? Дерево? Она не могла понять, обо что споткнулся конь. Мануэла ударилась виском о камень. Перед глазами стоял образ Мендосы. Она попыталась подняться, но ноги не слушались. В висках стучала кровь. Стучала так сильно, что казалось, голова сейчас лопнет.

Мануэла поняла, что вот-вот потеряет сознание.

И буквально за мгновение до того, как погрузиться во тьму, Мануэла услышала встревоженный крик:

— Сеньора!.. Сеньора!.. Вы можете встать?

Вокруг нее нарисовались силуэты в мундирах. Она узнала солдат Ее Величества Изабеллы, королевы Кастилии.

И тогда Мануэла перестала сопротивляться и уплыла во мрак.

Над пустой равниной нависало вечернее небо, превратив окружающий пейзаж в бесформенные пятна. По настоянию Эзры они остановились возле смоковницы на берегу Турий, в нескольких лье от небольшого городка Торребаха. Над ними повис только-только появившийся месяц, но вскоре должны были замерцать и звезды.

Сарраг, лицом к Мекке, в последний раз коснулся земли лбом, затем встал, аккуратно скатал коврик и уселся рядом с Варгасом и Эзрой.

— Вижу, вы снова обрели вкус к молитве, — заметил, чуть улыбаясь, раввин. И добавил, словно опасаясь возражений: — Я тоже. Мы все, кстати говоря.

Францисканец согласился с этим утверждением. После отъезда из Теруэля он действительно ощутил потребность возобновить диалог с Господом. Естественно, первая молитва, пришедшая ему на язык, была «Отче наш». «Да будет воля Твоя…» Никогда еще эти слова не казались ему столь глубокими, никогда не черпал он в них такую сильную поддержку.

Теплый ветерок стих, и воздух стал прозрачен и неподвижен.

— Давно известно — когда не можешь найти на что-то ответа, то не остается ничего другого, как спросить Создателя, — медленно проговорил Сарраг.

— Конечно, — кивнул Эзра. — Только вот захочет ли Адонаи нам ответить? А если и ответит, то услышим ли мы его? Через своего слугу, я имею в виду Абена Баруэля, Он показал нам путь, ведущий к посланию, которое Он хочет нам передать, но и одновременно делает его недостижимым.

— Недостижимым — неточное выражение, — внезапно заявил Варгас. — Более подходящее — невидимым. Мы призываем Господа. Так почему же мы перестали доверять ему? Смущенные словом «Брейшит», разочарованные тем, что проехали по всем этим городам лишь ради того, чтобы вернуться в начало, мы позволили себе усомниться. Мы сами признали, что вот уже некоторое время, устав и морально, и физически, мы перестали обращаться к Господу. А ведь каждый из нас отправился в этот поиск, уверенный в том, что был избран стать хранителем или — кто знает? — вестником чудесного события. А на протяжении истории человечества удостаивались этой редкостной привилегии лишь очень необычные люди. Я имею в виду пророков, будь то Моисей, Илия, Мухаммед или Иоанн Креститель. Думается мне, что сейчас, оказавшись в тупике, нам стоит задаться лишь одним вопросом: а достойны ли мы все еще той священной миссии, которую возложил на нас Господь?

— Рафаэль, друг мой, а были ли мы вообще когда-нибудь ее достойны? — Араб говорил с искренним смирением. — Вы упоминали необычных людей. Вы правда считаете, что раввин, вы или я — из их числа? Мы заблудились. Наша вера непоколебима, но в процессе поисков, сами того не заметив, мы начали опираться лишь на наше знание Писаний. Мы полагались только на холодное Знание, забыв основную истину: мозг ближе человеку. А сердце — ближе Господу.

Некоторое время все молчали.

— Коль уж мы заговорили о мозге, — нарушил тишину Сарраг, — я тут снова поразмыслил о Чертоге, связанном с Каравакой. В городе, который видел явление Святого Креста. Там, где отдыхали кони равных Отроку, лежит также и 3. Пьющий воду сию, возжаждет опять. Слово «Отрок» привело нас к вам, следовательно, оно касается непосредственно вас, вам не кажется?

Варгас кивнул.

— Я над этим поразмыслил. Фразу «равные Отроку» можно толковать двояко. Либо это намек на моих братьев по церкви, сиречь францисканцев. Либо это намек на моих предков-тамплиеров. Но определить, какая из этих версий правильная, мы сможем только на месте. Что же касается воды и жажды, то, по-моему, это связано со встречей Иисуса с самарянкой. Но еще рано это с уверенностью утверждать.

— Францисканцы или тамплиеры? — нахмурился Сарраг. — Монастырь или замок?

Шейх повернулся к Эзре, чтобы узнать его мнение,но вынужден был отложить это дело. Пока он беседовал с францисканцем, раввин набросил таллит и тихим голосом затянул: «Слушай, Израиль».

Рассвет они встретили в дороге. После Торребахи была Альягилья, а три дня спустя они пересекли реку Кабриэль и в пятницу въехали в Виллатою. Поскольку Эзра выразил желание соблюсти шаббат, они снова двинулись в путь лишь в воскресенье утром. И в тот же вечер оказались в окрестностях Альбасеты, которую Сарраг всю дорогу упорно называл на арабский лад Аль-Басит. Каким-то образом сбившись с пути, они оказались посреди вонючего болота, которое не смогли высушить ни ирригационные, ни дренажные работы, веками непрерывно проводимые маврами. Невыносимая вонь, исходившая от трав и стволов деревьев, не давала дышать. То ли от усталости, то ли из-за нехватки воздуха, то ли потому, что был самым слабым из них, но раввин свалился с лошади и ушел под черную воду. Он непременно утонул бы, не приди ему на помощь Варгас с Саррагом. Им пришлось раздеть Эзру догола, а одежду выбросить, настолько она воняла. Поскольку раввина нужно было во что-то переодеть, францисканец тут же предложил ему свою запасную сутану, а араб — шерстяную накидку. Эзра без колебаний выбрал накидку.

Ночь они провели в городе и на следующий день отправились через залитые солнцем поля в направлении Торрабы.

Два дня спустя, в окрестностях Лас-Минас, появились первые следы войны. Сожженные крестьянские дома, вытоптанные поля, арабские крестьяне, тупо сидящие на обочине. Здесь царила такая же атмосфера, с которой они столкнулись несколько недель назад, выехав из Гранады. Когда уже виднелся Каравака-де-ла-Крус, им повстречалась королевская армия, направляющаяся на юг, в Андалусию. Тысячи пехотинцев, арбалетчиков, кавалеристов шли более или менее стройными рядами. Замыкали колонну лошади, тащившие бомбарды.

— Давайте отъедем в сторону. — У Саррага в горле стоял комок.

— Сохраняйте спокойствие, — порекомендовал Варгас. — С чего вдруг этим людям интересоваться тремя безоружными путешественниками?

— Не будьте так наивны. Вы ведь отлично знаете, что сейчас моим соотечественникам, не важно, вооруженным или нет, не стоит привлекать к себе внимание. Мне вовсе не улыбается закончить жизнь без головы или повешенным. Мы вам не рассказывали, но, когда мы ехали в Ла-Рабиду, нас задержало подразделение насридов.

— Шейх правильно говорит, — подтвердил Эзра. — И не будь он Банну Саррагом, мы бы с вами сейчас не разговаривали…

Варгас сдался. Чуть тронув удила, он развернул лошадь вслед за компаньонами. Но было поздно.

— Стоять! — раздался грозный приказ. Из густого облака пыли вынырнула группа военных кавалеристов.

— Воистину не поминай шайтана всуе… — чертыхнулся шейх.

— Куда вы направляетесь? — К ним приблизился один из военных.

Варгас решил, что ему стоит взять роль ответчика на себя.

— Мы едем в Караваку-де-ла-Крус. — И счел нужным добавить: — Чтобы найти там пристанище.

Кавалерист, заметив сутану францисканца, заметно сбавил тон.

— Найти пристанище, падре? Но где?

— Странный вопрос из уст чада Христова. Неужели вам неизвестно, что именно в Караваке двести лет назад было явление Святого Креста?

В глазах кавалериста мелькнуло подозрение.

— А вы, сеньоры?

— Фра Варгас вам только что ответил, — чопорно проговорил раввин. — Мы едем в место, где явился Господь наш, чтобы помолиться о поражении нехристей.

Военный чуть напрягся, внимательно оглядев облачения Саррага и Эзры.

— Вы арабы… — Он скорее утверждал, чем спрашивал. — Скажите-ка, падре, с каких это пор мусульмане поклоняются кресту?

Но францисканца было не так-то легко смутить.

— С тех самых пор, как они обратились в истинную веру. Как в случае с моими братьями. — И процитировал: — «Ибо один кающийся грешник радостнее Господу, чем девяносто девять праведников, в покаянии не нуждающихся».

Кавалерист недовольно поморщился, по-прежнему не сводя глаз с раввина и шейха. Сам не зная почему, он чувствовал в них что-то странное. Не будь здесь священника, он бы с радостью их арестовал. Но в эти непростые времена, когда священники наряду с военными являются воинами веры, противоречить одному из них без особой на то причины не стоит.

— Хорошо, падре, — нехотя проговорил военный. — Поезжайте, и да пребудет с вами Господь. Но все же советую вам быть поосторожней. — Покосившись на шейха, он добавил: — Нехристи повсюду.

Повинуясь его сигналу, всадники двинулись на восток. Араб, дождавшись, когда они удалятся, сердито выпалил:

— «Приготовьте для битвы с ними все имеющиеся у вас силы и всадников, дабы испугали они врагов Божьих и ваших…»

— Убираемся отсюда! — приказал Эзра. — Мне не терпится оказаться в Караваке, чтобы я смог наконец избавиться от этой одежды.

— А что в ней плохого? — спросил задетый за живое шейх.

— Вы только что получили объяснение: в мавританской одежде меня принимают за араба.

— Но в испанской одежде — за кого бы вы себя при этом ни выдавали — вы похожи на еврея!

— Возможно, но признайте, что это проблема приоритетов. В данный момент я предпочту быть евреем, чем арабом.

Сарраг горько усмехнулся:

— Тогда мне не остается ничего другого, как облачиться в сутану…

Монастырь или замок?

Верной оказалась вторая из выдвинутых Варгасом версий. Когда три дня спустя они прибыли в Караваку, то увидели крепостные стены, точнее, то, что от них осталось. Поговорив с горожанами, они выяснили, что этой крепостью двести лет владели тамплиеры. Сегодня толстые стены укрывали лишь гарнизоны куропаток и жаворонков.

В тот самый миг, как они вошли на заброшенный двор замка, все трое одновременно ощутили странное чувство, будто именно здесь и сейчас решится будущее их поиска.

В углу заросшего травой двора виднелись остатки стены и куртины, некогда связывавшей две квадратные башни, возвышавшиеся на востоке и западе. Справа торчали обломки галереи на каменных столбах, полностью обрушившейся, и никто никогда не распознал бы бывшие конюшни, не сохранись там кормушки, по большей части разбитые, и остатки крючьев.

Там, где отдыхали кони равных Отроку, лежит также и 3.

Варгас, продвигаясь вперед, рассуждал вслух:

— Если принять во внимание желание Баруэля сделать этот Чертог максимально понятным, то там, где отдыхали кони равных Отроку может попросту означать конюшни. Вот эти, в частности.

Он просочился между обломками и остановился перед проржавевшей решеткой, через которую кормили лошадей. Сзади раздался голос Эзры:

— Ну и где тут искать? Монах немного подумал.

— Колодец. Тут неподалеку должен быть колодец… Араб с шейхом непонимающе уставились на него.

— Пьющий воду сию, возжаждет опять, — объяснил Варгас. — Разве я не сказал вам несколько дней назад, что эта фраза скорее всего связана со встречей Христа с самарянкой? И встреча эта произошла аккурат…

— У колодца Иакова! — воскликнул раввин.

— Именно. «Женщина говорит ему: господин! Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок: откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь, и сам из него пил, и дети его, и скот его?

Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять; А кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую я дам ему…»

— Продолжать не стоит, — прервал его шейх. — Вот он, ваш колодец!

Араб стоял подле маленького белого каменного купола, наполовину засыпанного листвой. Эзра с Варгасом подошли к нему и оказались перед каменным отверстием. К куполу была привязана толстая пеньковая веревка — новенькая, словно буквально вчера приделанная, — и свисала в глубину колодца. Францисканец свесился вниз. Стенки колодца изнутри были увиты пробившимися через трещины растениями, а сероватая вода не позволяла увидеть дно.

— Как по-вашему, треугольник может быть под водой? — поинтересовался раввин.

— Возможно…

Монах осторожно взялся за веревку и потянул. И тут же почувствовал сопротивление, наводящее на мысль, что на конце веревки привязан какой-то груз. Он с двойной осторожностью продолжил вытягивать веревку, пока не появились очертания какого-то круглого предмета.

— Это еще что такое? — несказанно изумился Сарраг.

— Сейчас узнаем.

Варгас потянул быстрей, и через мгновение у него в руках оказался диск из жженой глины с шестью выемками, в одной из которых находился треугольник. Шестой. И общий вид диска был следующим:

Францисканец перевернул диск. На обороте полукругом было выгравировано:

Выход нужно искать внутри нас

— Ну вот, и опять перед нами образчик любимой темы Баруэля: углубление в себя, — прокомментировал Сарраг. — Намедни это была пещера, а теперь колодец.

— Но с одним добавлением, — уточнил раввин. — Колодец также символизирует скрытую истину. Которая, как только вытащена на свет, оказывается абсолютной истиной.

— Тут есть еще куда более важная информация, — добавил Рафаэль Варгас. — Этот диск доказывает, что вопреки нашим опасениям мы вовсе не в тупике. Иначе зачем Баруэлю было прятать его здесь? Если только нет какого-то следующего этапа. К тому же гляньте-ка…

Он положил диск на край колодца.

— Если внимательно присмотреться к этим выемкам, готовым принять остальные треугольники, то видно, что они не на равном расстоянии друг от друга. И вот тут, в центре, какие-то полоски.

— И для чего они, по-вашему?

— Есть большая вероятность, что вся эта штука в целом изготовлена для того, чтобы ее во что-то вставить.

— Вы хотите сказать, что это может быть ключ?

— Я так думаю. Потому-то я и говорил, что Гранада не может быть конечным пунктом. Баруэль не стал бы изготавливать этот предмет, если бы нам не предстояло им воспользоваться.

Они не сводили глаз с диска с шестью выемками, тогда как их мысли пытались развязать последний узелок. Последний, парадоксально ставший первым. «В начале». Бреишит.

ГЛАВА 32

Однако же я боялся даже подумать, что этот сон был отражением знания.

Потому что ест так, то, быть может, знание, соответственно, является отражением нереальности сна?

Марсель Пруст. В поисках утраченного времени

Бургос, июнь 1487

Вот уже некоторое время Франсиско Томас Торквемада, повернувшись спиной к своему секретарю, изучал колокольни собора с таким вниманием, будто впервые видел.

— Подведем итог. — Он повернулся с Альваресу. — Донья Виверо нас предала. Трое мужчин вернулись в Гранаду. И, по словам Мендосы, всякая надежда отыскать сапфировую Скрижаль вроде как потеряна.

Секретарь кивнул, поспешив, однако, уточнить:

— Также есть сведения, что какая-то группа лиц бродила по кварталу Альбаисин в окрестностях дома араба.

— Попытались выяснить, кто они?

— Мендоса, открыв свою принадлежность к Инквизиции, тут же спросил того, кто вроде бы был их главным. И столкнулся с каменным молчанием.

— Странно… Значит, еще кто-то, помимо нас, интересуется содержанием Скрижали? — Не питая никаких иллюзий относительно способности собеседника дать ответ, он продолжил: — Если это так, то их присутствие означает, что они, как и мы, хотят быть абсолютно уверенными, что больше нет ни малейшего шанса отыскать Скрижаль.

Великий Инквизитор вернулся в кресло, уткнулся лицом в ладони и надолго замолчал. Интересно, думал Альварес, он молится или ему нехорошо? Но при любом раскладе счел за благо сидеть тихо. Наконец Торквемада выпрямился. На лице его читалась полная растерянность.

— Кто? — внезапно вскричал он. — Кому известно о существовании Скрижали? Кому, кроме вас, — Альварес невольно дернулся, — каббалиста, состряпавшего фальшивое письмо Баруэля, сеньоры Виверо, Ее Величества и меня самого? — И опять, не дожидаясь ответа, повторил: — Кому еще? — Чуть помолчав, он едва слышно проговорил: — Совсем забыл… Эрнандо Талавера…

На физиономии секретаря отразилось сильнейшее изумление. Сердце бешено колотилось. Он в ужасе подумал, уж не питает ли Великий Инквизитор подозрений насчет него.

— Фра Талавера? — непослушными губами выговорил Альварес. — Но вы ведь не думаете, что он…

— Я ничего не думаю. И учитываю все. — Он сложил пальцы домиком. — Вы ведь помните наш с ним разговор. Когда я рассказал ему об этом деле, он сначала усомнился в его серьезности, а потом возражал против любых попыток завладеть Скрижалью.

— Отлично помню. Если память мне не изменяет, когда вы спросили, готов ли он лицезреть смерть христианства и Испании, он ответил…

— Знаю!

Торквемада так стиснул руки, что побелели костяшки пальцев.

— Эти его слова! Они преследовали меня по ночам! Преследовали меня, привязчивые, как чума! Он посмел заявить: «Нельзя любой ценой и до бесконечности поддерживать ересь лишь ради того, чтобы потешить гонор и тщеславие».

Инквизитор резко выпрямился. Им овладело лихорадочное состояние, с которым он и не пытался совладать. Его губы, искаженные усмешкой, дрожали.

— Тщеславие… Если защита веры против ереси, преграждение пути разрушительному влиянию науки и глашатаям софизма, желание сохранить и распространить единственный правильный из всех путь, путь, указанный в Священных Писаниях, — это тщеславие, то да: я — само тщеславие! — Замолчав, он дрожащим пальцем ткнул в секретаря: — Знаете, что такое тщеславие, фра Альварес? Это не что иное, как убежденность в том, что мы рождены для чего-то, что только мы можем совершить! — Он треснул кулаком по столу. — Понимаете, фра Альварес? ТОЛЬКО МЫ!

Он замолчал, ловя воздух ртом, затем бессильно уронил голову.

Окаменевший доминиканец довольно долго молчал, прежде чем осмелился спросить:

— Что вы решили, фра Торквемада? Мендоса ждет ваших распоряжений.

— Не упускайте их, — приказал Великий Инквизитор. — Не упускайте ни на шаг. И речи быть не может, чтобы послание Господа попало к кому-то, кроме нас. Я хочу эту Скрижаль. А потом убьете эту троицу! На месте! Что же касается той группы, о которой вы сообщили, то разбейте их! Известите Мендосу, что мы удвоим количество его людей.

Секретарь, преодолев страх, все же счел нужным уточнить:

— Фра Томас, вам ведь известно, что план Баруэля оказался неполным. Ожидание может быть тщетным…

— Тогда тем более мой приказ убить их должен быть выполнен!

Толедо, следующий день

Сквозь приоткрытые ставни пробивался солнечный лучик, тоненький, как нитка. После возвращения из Саламанки Эрнандо Талавера все хуже и хуже переносил яркий свет, если только за этим не скрывалось неосознанное желание оказаться в уединении сумерек, более подходящем для размышлений.

Он поглядел сперва на Диаса, потом на фра Альвареса.

— Мне с трудом верится, что все это дело заканчивается ничем. Почему они вдруг вернулись в Гранаду?

Он уже второй раз задавал этот вопрос.

— Потому что у них не было выбора, — ответил Альварес.

— Вы в этом полностью уверены? В Караваке они нашли лишь какой-то диск из обожженной глины. И ничего больше? Ничего, хоть сколько-нибудь похожего на синюю табличку?

— Больше ничего, фра Талавера, заверяю вас. — И, опережая следующий возможный вопрос, добавил: — На оборотной стороне диска францисканец прочел следующие слова: «Выход нужно искать внутри нас».

Талавера отказывался признавать, что все эти поиски по всей Испании закончились ничем. Должно быть, эти трое что-то упустили. Насколько сильно Талавера в начале всей этой заварухи скептически относился к реальности существования послания, написанного Господом, настолько сильно сейчас он был убежден в обратном. План Баруэля был слишком тщательно разработан, чтобы привести в никуда. Чего-то не хватает… Найдет ли эта троица когда-нибудь недостающую часть?

Удивительное дело: после заседания в той самой комиссии космографов, теологов и астрономов в Саламанке ему все время приходит на ум этот фрагмент из Деяний Апостолов: «И став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано „неведомому Богу“. Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам…»

А вдруг высшее проявление веры — не пытаться приписать Богу прошлое, настоящее, происхождение, биографию?

Он остановился у стола и медленно провел рукой по поверхности. Может этот стол представить сделавшего его столяра? Не наша ли невероятная гордыня понуждает нас решать неразрешимое? Я тот, кто я есть. Это утверждение все время повторяется в этих Чертогах. Нельзя ли это интерпретировать как выражение воли самого Господа? «Не давайте Мне никаких имен. Примите меня таким, какой Я есть. То есть: Неведомым».

Прогнав эти мысли, он вернулся к разговору.

— Фра Альварес, вы уверяете меня, что прихвостни инквизитора не увязали людей Диаса со мной?

К великому облегчению секретаря Торквемады, на этот вопрос ответил сам Диас:

— Никоим образом. К тому же мои люди понятия не имеют о вашей причастности. Они просто выполняют мои приказы, и все. — И поспешил добавить: — Однако вам необходимо знать, что отныне наша задача серьезно усложнилась.

— Он прав, — подтвердил Альварес. — Инквизитор позаботился о том, чтобы удвоить количество подчиненных Мендосе людей. Если они решат выступить, то ваших попросту сметут. Если только… — Альварес вполне сознательно не стал договаривать.

— Если только?.. — подтолкнул его Талавера.

— Ее Величество, — застенчиво промолвил Альварес. — Если вы сможете с ней поговорить, то, быть может, вам удастся изменить расстановку сил.

Исповедник королевы некоторое время размышлял, уставясь в пространство.

— Я подумаю. — Он повернулся к Диасу: — Переночуйте в Толедо. Я сообщу вам о моем решении.

Гранада, вечер того же дня

Ибн Сарраг, стоя на террасе, поднял голову к усыпанному звездами небу.

— Вы мне не верите, Рафаэль, и, тем не менее, именно там, наверху, все записано.

Он подошел к внушительному серебряному подносу, поставленному на деревянную треногу. На подносе стояли кувшин с вином и наполовину пустой кубок. Сарраг схватил кубок и поднес к губам.

— Значит, шейх Сарраг, вы нынче вечером вознамерились нарушить закон Пророка…

Араб плюхнулся в подушки, всколыхнув огонек масляной лампы.

— Друг мой… Откровенно говоря, во все времена мусульмане, в особенности богатые, весьма ценили вино вопреки запретам Мухаммеда. Хотя я действительно впервые осознанно нарушаю этот запрет. А что вы хотите? Человеку свойственны слабости. А нынче вечером я слаб. — Он протянул кубок францисканцу. — Ну а вам что мешает?

— Ничего. Разве что апостол Павел учит, что служители Господа должны быть людьми достойными, к вину не приверженные, дабы хранить веру с чистым сознанием.

— Тут есть некий парадокс, вам не кажется? Ведь если не ошибаюсь, Тайная Вечеря вашего Мессии, которую вы поминаете вот уже добрых полторы тысячи лет, состояла из хлеба и вина? — И поспешил пояснить: — Нет, я отлично понимаю разницу между глотком вина и пьянкой. Но нынче вечером печаль моя слишком велика. Да простит меня Аллах: раз в жизни напьюсь, как неверный.

Он долил себе еще вина.

— Вы и вправду не хотите?

Варгас чуть поколебался. В глазах его промелькнул ностальгический огонек.

— Наливайте, — сказал он. — Иначе меня совесть замучит, что вы пьете в одиночку… — Взяв кубок, он опустошил его одним глотком. — Ведь я не праведнее Ноя, который после Потопа в первую очередь напился.

— Как видите, патриархи тоже были людьми, — нравоучительно заметил Сарраг и процитировал: — «И вот поплыл он с ними по волнам, что были словно горы, и сына Нух позвал, что стороною от других держался: О сын! Взойди к нам на ковчег и с нечестивыми не оставайся!» — Внезапно помрачнев, он без всякого перехода возмущенно воскликнул: — Не понимаю! И никогда не пойму, для чего понадобилась эта поездка! Столько усилий, потраченных зря! Столько надежд, обратившихся в прах!

Францисканец промолчал. Он тоже пребывал в растерянности. Завтра он вернется в Ла-Рабиду, укроется в своем монастыре, и мечте придет конец. Он содрогнулся. В Гранаде стояла теплая приятная погода, пахло апельсиновыми деревьями и тимьяном. Варгас посмотрел на ночной пейзаж. Вдалеке виднелись фантасмагорическими тенями заснеженные вершины Сьерра-Невады. Хениль дремал в объятиях Беги. Квадратные башни Альгамбры бдительно несли стражу. Ничто не наводило на мысль, что эта спокойная гармония — лишь видимость. В нескольких лье отсюда громыхала война. Вскоре она сметет последние препятствия, и эта спокойная жизнь кончится.

Когда вы говорили о тех редких случаях, когда человек уверен в том, что другой является его второй половиной, у меня было лишь одно желание: сказать вам, что именно этим вы для меня и являетесь. Что вы действительно моя вторая половина.

В царившей тишине страстный голос Мануэлы Виверо снова зазвучал в его ушах. Рафаэль напрягся, словно ему в бок вонзился раскаленный клинок. Он не должен поддаваться. Он принадлежит Богу. Вера залечит рану, и воспоминания покроются дымкой лет…

Все изменилось с той минуты, как я вас полюбила…

Она лгала.

С трудом оторвавшись от воспоминаний, он произнес:

— Сарраг… Плесните мне еще вина…

Шейх взялся за кувшин, но тут дверь в его рабочий кабинет распахнулась, и на пороге появился взъерошенный раввин.

— Заходите, ребе! Присоединяйтесь к нам в нашей меланхолии.

Эзра ничего не сказал. Он смотрел на них, стоя очень прямо, почти надменно.

Сарраг повторил приглашение.

Эзра деревянной походкой двинулся к ним, и только когда он подошел совсем близко, они увидели, что в руке он сжимает листки бумаги.

— Придвиньте лампу, мне нужно больше света, — прохрипел старый раввин.

Усевшись на пол, он словно задумался на мгновение, а потом заговорил дрожащим от напряжения голосом.

— «Брейшит…» В начале. «В начале сотворения Всесильным неба и земли, когда земля была пуста и нестройна, и тьма над бездною, а дух Всесильного парил над водою, сказал Всесильный: „да будет свет“; И стал свет. И увидел Всесильный свет, что он хорош, и отделил Всесильный свет от тьмы. И назвал Всесильный свет днем, а тьму назвал ночью. И был вечер, и было утро: день один».

Эзра машинально потеребил бороду.

— И так до дня шестого. На шестой день Всесильный создал человека… Шесть. Количество Чертогов. Шесть равносторонних треугольников. Шесть врат в стенах Херес-де-лос-Кабальерос. Диск с шестью выемками. — И спокойно завершил: — Ключ в цифре шесть.

Варгас с Саррагом затаили дыхания, словно опасаясь нарушить нить его размышлений.

— С тех пор как мы вернулись в Гранаду, я все время мысленно просматривал пройденный нами путь. Снова и снова размышлял над каждой строчкой, каждым словом, перебирал в памяти каждый из пройденных нами этапов. И пришла ко мне уверенность, которую можно выразить одним словом: точность. Точность, которой придерживался Баруэль в каждой из составленных им загадок. И мне тут же бросилась в глаза одна вещь. Во всем этом выверенном до совершенства построении было одно несоответствие: поездка по всему Полуострову. Мы переезжали из одного города в другой, в бессмысленном — на первый взгляд — порядке. Уэльва, Херес-де-лос-Кабальерос, Касерес, Саламанка, Бургос, Теруэль, Каравака, Гранада. Скажите мне: что общего у этих городов? Ничего. Или так мало, что не стоит принимать во внимание. Наша поездка больше походила на бессмысленное брожение, чем на выверенный маршрут. Ну и где тут точность и логика Баруэля, к которым мы привыкли? Можно ли представить, что он составлял свои Чертоги наобум, исходя из наличия какой-то башни там, грота у обочины здесь? — Чуть помолчав, раввин продолжил: — В плане Баруэля отродясь не было места импровизации или случайности. Так почему вдруг — именно в этом конкретном случае — он действовал по-другому? Из всего вышесказанного я сделал вывод, что за этой неувязкой наверняка что-то скрывается.

Повисло молчание.

Сарраг, изучая содержимое кубка, тихо проговорил:

— Ребе, совершенно очевидно, что вы что-то обнаружили. Не испытывайте наше терпение.

Старый раввин пошевелился. Слабый свет лампы смягчил резкие черты его лица.

— Смотрите. — Развернув первый листок, он положил его на поднос. — Перед вами карта Испании. Я сам ее нарисовал, поэтому она далека от совершенства. Как вы можете констатировать, я обозначил все города, где мы побывали, и все королевства, на территории которых они находятся. — Он обратился к Саррагу: — Вы не могли бы принести мне чернильницу и перо?

Араб поднялся и сходил за письменными принадлежностями.

— Смотрите внимательно. Если соединить линиями города, где мы побывали, то получится вот что:

Варгас заметил:

— Априори тут нет ничего особо интересного, разве что… — Он присмотрелся повнимательней, поднеся карту ближе к свету. — Пентагон, но асимметричный. У него пять сторон, однако на этом сходство и заканчивается.

— Затем я сделал по-другому.

Раввин взял второй листок, тоже с картой Испании, и на сей раз соединил линией города с юго-запада на юго-восток и с северо-запада на юго-запад.

Положив перо, он спросил.

— Ну а теперь что вы видите?

Судя по тону, он не больно-то рассчитывал на ответ. И тогда принялся чертить другие прямые. Одна шла от Уэльвы, другая — от Караваки, пересекаясь лишь в одной точке — Бургосе. Затем таким же образом он соединил Саламанку с Теруэлем и Гранадой.

Не успел он закончить, как Сарраг пролепетал:

— Это… Уж не…

Он не мог отвести глаз от карты.

Сидевший рядом с ним Варгас тоже обалдело взирал на геометрическую фигуру, вышедшую из-под пера Эзры.

Раввин глубоко вздохнул и продолжил:

— Это вовсе не галлюцинация. Перед нами действительно печать Соломона, и, как у Пентагона, его пропорции несовершенны. Однако есть способ исправить эту асимметрию.

Он взял последний листок.

— Я снова поразмыслил о Баруэле, о его методе, а главным образом — о цифре шесть, которая казалась основой всего. Сколько городов мы проехали?

— С Гранадой — восемь, — автоматически ответил Сарраг.

— Следовательно, получается два лишних. Но если мы вернемся к нумерологии…

— Вы хотите сказать, манипуляции с цифрами, как мы делали, опираясь на Da'wa? Вам не кажется, что это попытка подчинить реальность нашим желаниям?

— Нет, шейх Сарраг. Вы меня неправильно поняли. Я решил изменить не метод подсчета, а считаемые элементы. Подумайте. Поскольку, складывая количество городов, мы никак не можем получить искомое базисное число, то есть шесть, значит, считать нужно не города, а что-то другое.

Его компаньоны чуть ли не подпрыгивали от нетерпения. Араб налил себе еще вина, но забыл поднести к губам.

— Вспомните. План Баруэля разделен на малые и главные Чертоги. До сегодняшнего дня мы ни разу не пытались осмыслить причину этого. А зря, потому что именно здесь и лежит ответ. Если рассмотреть их все, то что получается? — Взяв перо, он накарябал:

1. Уэльва, главный Чертог.

2. Херес-де-лос-Кабальерос, Касерес, Саламанка. Малые Чертоги.

3. Бургос, главный Чертог.

4. Теруэль, главный Чертог.

5. Каравака, главный Чертог.

6. Гранада, главный Чертог.

Он сунул перо в чернильницу.

— Шесть, — преспокойно заявил он.

— Действительно, шесть, — эхом повторил Варгас. — Ну и что? Не понимаю, каким образом это придает печати симметричность.

Эзра жестом успокоил францисканца.

— Малые Чертоги, главные Чертоги. Почему Баруэль сознательно обозначил таким образом города? По их значимости? Но Бургос не менее значителен, чем Саламанка, а Касерес не богаче Херес-де-лос-Кабальерос. По их географическому положению? Никоим образом. Так я повторяю вопрос: почему? Посмотрите внимательно на эту карту.

Прошло довольно много времени, прежде чем Варгас сдавленно произнес:

— Королевства.

— Браво! — поздравил его Эзра.

Он снова взял перо и приписал названия королевств.

1. Уэльва, главный Чертог. Королевство Севилья.

2. Херес-де-лос-Кабальерос, Касерес, Саламанка. МалыеЧертоги. Королевство Леон.

3. Бургос, главный Чертог. Королевство Кастилия.

4. Теруэль, главный Чертог. Королевство Арагон.

5. Каравака, главный Чертог. Королевство Мурсия.

6. Гранада, главный Чертог. Эмират Гранада.

— Шесть королевств. Вот опять перед нами таинственная цифра шесть, которая сопровождает нас с самого начала. Напрашивается вывод: нужно не города между собой соединять, а королевства.

Сопровождая слова действием, он взял последний листок и начал чертить. Закончив, он положил карту на поднос.

— Друзья мои, вот печать Соломона во всем своем совершенстве…

Варгас с Саррагом зачарованно таращились на карту, не способные вымолвить ни слова.

— Точность и логика! Как я всегда и полагал, в плане Баруэля нет места случайностям. Наши передвижения по Полуострову были тщательно выверенными.

Араб наморщил лоб. Его внимание привлекла одна деталь, отсутствующая на предыдущих картах. Он ткнул пальцем чуть ниже Толедо.

— А зачем это крестик в середине печати?

На губах раввина появилась спокойная улыбка.

— Потому что именно здесь мы найдем сапфировую Скрижаль.

— Почему вы так в этом уверены?

— Здесь, и нигде более, — настойчиво повторил Эзра. Машинально растирая занемевшие пальцы, он принялся объяснять:

— Нам с вами хорошо известно, что печать Соломона — не просто банальная геометрическая фигура, а настоящая сумма алхимической мысли. Она содержит все четыре элемента: первый треугольник, чья вершина поднята к небу, воплощает огонь. Второй, чья вершина смотрит вниз, воплощает воду. Треугольник огня, отсеченный основанием треугольника воды, соответствует воздуху, а треугольник воды, отсеченный основанием треугольника огня, соответствует земле. Всё вместе, соединенное в этой гексаграмме, представляет собой соединение всех элементов. К тому же, если рассмотреть четыре боковые точки звезды, то отчетливо видна связь между четырьмя элементами, разбитыми попарно. Я имею в виду тепло, сухость, влажность и холод. Печать Соломона, таким образом, является воплощением единства противоположностей и космической целостности. Некоторые каббалисты добавляют сюда и шесть основных элементов: серебро, железо, медь, олово, ртуть и свинец.

— Ваш рассказ по-прежнему не объясняет, по какой причине вы выбрали точку к югу от Толедо.

— Потому что это приблизительно центр печати. Центр: золото и солнце.

— Вы сами сказали: приблизительно. Это позволяет думать, что точный подсчет переместит этот указанный вами центр. Следовательно…

Эзра и глазом не моргнул на замечание араба.

— Я внимательно изучил этот регион. И в этой связи хочу вас поздравить, шейх Сарраг. В вашей библиотеке собраны великолепные работы. Просматривая трактат вашего соотечественника, географа Ибрагима Абу Бакра, я обнаружил, что южней Толедо, на периферии этого приблизительного центра, находится строение, которое позволяет отмести все сомнения и подтверждает мою гипотезу. — Он ткнул пальцем в крест. — Замок Монтальбан! — И спросил Варгаса: — Вам доводилось о нем слышать?

Францисканец казался несколько озадаченным.

— По-моему, это какая-то твердыня, построенная чуть более века назад инфантом доном Хуаном Мануэлем.

— Верно. А знаете, на месте чего был возведен этот замок? Крепости, фра Варгас. Крепости, построенной… — Он выдержал многозначительную паузу и изрек: — Тамплиерами… Вашими братьями.

На лице монаха проступило несказанное изумление. Эзра тем временем продолжил:

— А знаете, какой формы это замок? Тре-у-голь-ной! Слышите? Треугольной…

Он весь подобрался, как готовящийся к прыжку зверь.

— А два его бастиона — пятиугольные. И перечислил:

— Пентагон, треугольник. Тамплиеры. Замок Монтальбан объединяет все компоненты шести Чертогов. Теперь вы поняли, почему я выбрал этот приблизительный центр?

Ответом ему послужила глубокая тишина. На горизонте над Вегой разгоралась заря.

ГЛАВА 33

Если сердце не знает, что произносят губы, значит, это не молитва.

Пословица

В спальне королевы, освещенной бледным светом канделябров, витал аромат амбры. Взволнованная Изабелла, стиснув ручку кресла, с силой заявила Мануэле:

— Ты должна мне верить! Я ничего не знала.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, Ваше Величество. И, тем не менее, факт остается фактом! Великий Инквизитор действительно пытался меня убить! И если бы благодаря Провидению мне не попалось подразделение ваших солдат, меня бы сейчас тут не было.

— Знаю, Мануэла. Но повторяю: я ничего не знала. Великий Инквизитор превысил свои полномочия. И заверяю тебя, Мендоса будет гнить в тюрьме до конца своих дней!

— Не важно! Я жива, и это главное. Скажите мне лучше, почему вы, узнав о том, что речь идет не о заговоре, а всего лишь о трех людях, ищущих божественное послание — гипотетическое, заметим, — почему вы, тем не менее, уступили требованиям Великого Инквизитора?

Лицо королевы стало высокомерным.

— Моя дражайшая подруга. Королева Испании не уступает. Она соизволяет. И я соизволила разрешить то, что идет во благо моей стране!

— А как насчет того, что во благо Господу? Вы, такая верующая…

— Знай, что ни на мгновение я не усомнилась в содержании Скрижали. Всей душой, католической кровью, текущей в моих жилах, я всегда знала, что это послание — сколь бы гипотетическим оно ни было — не что иное, как подтверждение единственной Истины: Господь наш Иисус Христос — сын Божий, и христиане — его дети, — раздался совершенно неожиданный ответ.

— Но тогда зачем стремиться уничтожить этих людей? Зачем стремиться замолчать истину, вестником которой, возможно, является сам Господь?

Королева не ответила.

Протянув руку, она взяла с маленького столика веер из слоновой кости и с сухим щелчком раскрыла его. Веер был усыпан мелкими белыми цветочками. Мануэле по непонятной причине орнамент напомнил цветы миндаля. И она подумала, что жизнь похожа на это дерево: душистые цветы, горькие плоды…

Королева внезапно поднялась с кресла и принялась вышагивать по комнате, словно ведя какую-то внутреннюю борьбу.

— По правде говоря, — хрипло заговорила она, — на мгновение, одно-единственное мгновение я подумала, что Скрижаль может представлять угрозу. Именно мысль об этой угрозе и вынудила меня согласиться с планом Торквемады. — Шурша юбками, она подошла к окну и приоткрыла занавес пурпурного бархата. — Ты должна понять, что государственные интересы зачастую вынуждают принимать решения, невыносимые для сердца, но необходимые для выживания страны! Ничто не может быть превыше интересов государства! Государство и есть Испания!

Растерянная Мануэла не знала, что сказать. Вот уже битых два часа она тщетно пытается убедить ту, что называет себя ее подругой, положить конец травле, устроенной Торквемадой. Варгас, Сарраг и Эзра умрут.

После нападения на нее саму Мануэла осознала, что надвигается трагическая развязка. Она поняла, что Великий Инквизитор — человек, готовый на все. Подумала об отправленном Изабелле письме, оставшемся без ответа. О том, как уклончиво объяснял человек с птичьей головой причины задержки. И тогда, доверяя лишь своему чутью, она помчалась к Изабелле, которая приняла ее в этот же вечер. И очень быстро обнаружила, что ее опасения не напрасны. Изабелла не получала письма. Великий Инквизитор и не подумал поставить королеву в известность о решении Мануэлы выйти из игры. И в настоящий момент он, должно быть, уже решил участь троих мужчин.

У Мануэлы защемило сердце. Сдерживая слезы, она попросила разрешения удалиться. Королева подошла к ней.

— Есть одна вещь, которую ты не знаешь. За несколько дней до твоего приезда, узнав, что эти трое вот-вот достигнут цели, я вызвала фра Талаверу. Наша встреча запланирована на конец недели. То есть на послезавтра.

— Но… зачем?.. — пролепетала Мануэла.

— Чтобы сообщить ему о моем решении.

— Ваше Величество… Могу я спросить какое? Вместо ответа Изабелла уселась за письменный столик розового дерева, откинула крышку, взяла листок бумаги и выдвинула золотой письменный прибор. Медленно откинув крышку чернильницы, она взяла перо, макнула в чернила и начала писать. Закончив, она решительно поставила подпись, машинально помахала листочком, чтобы чернила побыстрей просохли, и протянула письмо Мануэле.

— Вот возьми. Завтра как можно раньше передашь это фра Талавере… — И добавила: — Можешь ознакомиться, пока я его не запечатала…

Мануэла мгновение колебалась, раздираемая между опасением и надеждой, но потом все же решилась прочесть еще не просохшие до конца строчки…

Окрестности Толедо…

Варгас тыльной стороной ладони стер со лба пот. Полуденное солнце превратило ландшафт в такое пекло, что казалось, даже деревья мучаются.

Францисканец покосился на своих спутников. Сарраг с Эзрой, совершенно сникшие и утомленные, трюхали на лошадях, глядя куда-то за горизонт. Похоже, они страдали не меньше Варгаса. За те шесть дней, что прошли с момента отъезда из Гранады, они обменялись едва ли десятком слов, словно близящийся конец путешествия и неизвестность ввергли их в состояние, близкое к прострации.

А вдруг Самуэль Эзра ошибся? Если в своем анализе он пошел по неправильному пути, подстегиваемый подспудным желанием любой ценой использовать главный символ его веры: печать Соломона. Нет, это невозможно. Они рассмотрели проблему под всеми мыслимыми и немыслимыми углами, пытаясь отыскать другие варианты. И не нашли ничего, что могло бы спорить по логичности с утверждением старого раввина.

Отныне единственным нерешенным вопросом оставалось содержание Скрижали. Передаст ли сапфировая табличка свое послание, как делала это в прошлом? Или останется немой? В конце концов, между тем днем, когда она явилась предку Абена Баруэля и самому Баруэлю, прошло не одно столетие. К чему ломать голову? Ответ от них не зависит, как не зависел от Моисея, Иакова или Соломона. Он в руке Господней.

— Варгас!

Рафаэль, пришпорив коня, поравнялся с шейхом.

— В чем дело?

— Спешиваемся.

— Остановка? Здесь?! Да какая муха вас укусила? Араб не ответил. Сойдя с лошади, он указал на небольшой кустарник в стороне.

— Идите за мной…

— Сарраг! — запротестовал раввин. — Нам предстоит еще долгий путь. Я, право, не вижу смысла…

— Слушайте, Эзра, солнце мне еще пока мозги не растопило. Если я прошу вас следовать за мной, значит, тому есть причина. Идемте!

Раввин с монахом переглянулись, дружно пожали плечами и решили подчиниться.

Едва оказавшись в тенечке, Сарраг, убедившись, что ветки хорошо их закрывают, сообщил:

— За нами следят…

— Что вы такое говорите?!

— Вы меня отлично поняли. Если вы за мной наблюдали, то не могли не заметить, что с самого рассвета я все время оборачиваюсь. — Он указал на маленькое облачко пыли, перемещающееся по дороге примерно в одном лье позади. — Они все время едут за нами.

— О ком вы говорите? — спросил францисканец.

— О сообщниках сеньоры Виверо.

— Это… Должно быть, вы ошибаетесь… — пролепетал монах.

— Помните, что я вам сказал в тот день, когда сеньора исчезла? Я напомню: те, на кого она работала, доведут свою затею до конца. — Сарраг ткнул пальцем в облачко пыли. — И вот они…

— Что будем делать? — спросил Эзра. — Мы не можем все бросить так близко к цели.

Араб, будучи фаталистом, пожал плечами:

— У нас всего две возможности: либо поворачиваем назад, либо идем до конца. До Скрижали. То есть к смерти. Потому что, как вы сами сказали, их интересует только Скрижаль. Как только мы приведем их к ней… конец! Они перережут нас, как скот.

Повисло долгое молчание.

Пылевое облачко мало-помалу приближалось.

— Вспомните легенду о Хираме, — внезапно сказал Варгас. — Тройная смерть… Есть ли судьба благородней, чем отдать жизнь и возродиться более чистым, более великим? Баруэль пожертвовал собой, чтобы передать нам священное наследие. И никогда не был таким живым, как сейчас. Кто из нас может хотя бы помыслить предать его и таким образом предать и Господа Всемогущего?

Сарраг с Эзрой без тени сомнения согласились с монахом. В глазах раввина промелькнул ностальгический огонек.

— В конце концов, что такое смерть? Всего лишь неизбежный переход?.. Столь ожидаемое свидание с Адонаи? Что касается меня, то Всесильный должен был постучать в мою дверь уже давно.

— Так чего мы ждем? — воскликнул, поднимаясь, Сарраг. — Шайтан побери этих мерзавцев! Если им нравится тащиться за нами, как собакам, так пусть их!

Они направились к лошадям и несколько минут спустя уже мчались галопом в направлении Торкона, туда, где их поджидала сапфировая Скрижаль.

Это же время, в нескольких лье оттуда…

У Мануэлы от отчаяния и злости дрожали губы. Они сверлила взглядом Талаверу, пытаясь убедить себя, что он, должно быть, ошибается, что сведения, только что доставленные ему агентом, неверны. Однако священник подтвердил:

— Они и впрямь потеряли их след, донья Виверо…

— Быть этого не может! — Она обвела рукой окружавших их солдат. — Ее Величество предоставила в наше распоряжение целый полк. Вооруженную до зубов кавалерию. Элиту арбалетчиков! И все это лишь для того, чтобы мы вернулись, несолоно хлебавши?!

Талавера устало развел руками. Он был не менее огорчен, чем молодая женщина.

— Что я могу сказать? Мои люди виноваты. Они настолько боялись быть обнаруженными ставленниками Великого Инквизитора, что позволили расстоянию между ними увеличиться и в конечном итоге потеряли их из виду.

— Фра Талавера, они погибнут!

Это была не просто констатация факта — скорее крик, идущий из глубины души.

— Успокойтесь, сеньора… Надежда еще не потеряна. Я прикажу разослать лазутчиков во всех направлениях. Быть может, у нас еще есть шанс их обнаружить.

— Но на это уйдут часы! Да что там часы! Дни! Мы рискуем опоздать!

Талавера, положив руку на плечо молодой женщины, с жаром проговорил:

— Нужно верить в Господа, донья Виверо. Слышите меня? Никогда не теряйте веры. Никогда.

Она кивнула, но без всякой уверенности. И как только Талавера направился к командиру, тяжело опустилась у подножия ближайшего дерева.

Варгас… Если с ним случится беда, она никогда себе этого не простит. Тогда ей придется жить с этой раной в душе, и, быть может, она никогда не сможет ее залечить. Но еще больше пугала мысль, что в момент смерти он, возможно, подумает о ней, подумает плохо и беспощадно. И никогда не узнает, что она пыталась ради него сделать.

name=t34>

ГЛАВА 34

По дорогам плодородного

Полумесяца снова шел

Избранный народ, как во времена Авраама…

Даниель-Ропс. Народ Библии.

Над долиной, закрывая закат, возвышался темной массой среди буков и дубов замок Монтальбан. Спокойные воды Торкона образовывали естественную защиту его западного фланга.

Человек с птичьей головой приказал своим приспешникам спешиться. Спрыгнув с лошади, он бесшумно подошел к своему лейтенанту Алонсо Кихане.

— Будьте осторожны, — прошептал он. — Я не прощу ни малейшей ошибки. Вы займете позицию вон там, — он указал на ряд кипарисов справа, — и будет ждать моего сигнала.

Кихана коротко кивнул.

— Никаких признаков людей Талаверы? — спросил Мендоса.

— Никаких, сеньор.

— Странно. Они исчезли на въезде в долину. Интересно, что могло их заставить отступиться? В Гранаде они казались твердо настроенными идти до конца.

— Возможно, осознали свою слабость. В конце концов, разве нас не вдвое больше, чем их? Или нам удалось сбросить их с хвоста.

Мендоса нервно потеребил бороду. Было очевидно, что слова лейтенанта его отнюдь не успокоили.

— И все же будем начеку, — озабоченно сказал он. — Они могут и передумать.

— В этом случае мы их перебьем, сеньор. — И в подкрепление своих слов Кихана стиснул рукоять меча.

Мендоса понимающе глянул на него.

— А пока что делайте, что сказано. И ждите моего приказа. Кихана выпрямился, словно собираясь щелкнуть каблуками, и кинулся к своим людям.

Оставшись один, Мендоса повернулся к пустынному замку. Узкие губы раздвинулись в улыбке, обнажая клыки.

Ах, если бы только маленькая стерва была здесь! С каким бы неприкрытым удовольствием он перерезал ей глотку! И на сей раз ни за что бы ее не упустил.

— Сеньор Мендоса!

— Что еще?

— Они едут!

— Прячьтесь! Быстро!

Сарраг слегка натянул поводья и поравнялся с Варгасом и Эзрой.

— Замок Монтальбан, — пробормотал он. — Странно… такое впечатление, что он заброшен.

— Ничего удивительного, — хмыкнул Варгас. — Он уже не имеет такого стратегического значения, как двести лет назад, когда Толедо был местом сбора кастильских войск.

— Уж слишком тут тихо, и это меня настораживает. Вы ведь понимаете, что наши преследователи не отставали от нас ни на шаг. И сейчас они должны быть где-то здесь, готовые обрушиться на нас, как только мы завладеем Скрижалью.

— Это очевидно, шейх Сарраг. Но разве мы не решили идти до конца? Теперь уж точно никак нельзя поворачивать назад.

— Никак нельзя, — подтвердил Эзра. — Мы в руках Адонаи, и какую бы цену ни пришлось заплатить, скажите себе, что эта цена — ничто в сравнении с тем, что мы приобретем.

Оставшиеся пол-лье до замка они проехали в задумчивой тишине. Доскакав до входа, они спешились и принялись изучать окружающий пейзаж.

Легкий ветерок шелестел листвой деревьев, а над водами Торкона постепенно умирали солнечные лучи.

— Здесь заканчивается наше путешествие, — провозгласил Варгас голосом, переполненным эмоциями.

Он достал из холщовой сумки глиняный диск, найденный в Караваке-де-ла-Крус, и все шесть бронзовых треугольников.

— Да будет угодно Небесам, чтобы вы не ошиблись в ваших предположениях, ребе Эзра, и чтобы Скрижаль действительно оказалась здесь.

Раввин не ответил. Он был белым как полотно, губы его растрескались.

Сарраг прошел чуть вперед, чтобы лучше рассмотреть строение. Как и утверждал Эзра, замок был треугольной формы, а два его бастиона со сторожевыми башнями, бойницами и амбразурами действительно оказались пятиугольными. Вход в замок больше ничего не закрывало: ров наполовину засыпан, опускная решетка снята. Он некоторое время изучал сооружение, потом повернулся к Варгасу с Саррагом.

— Какие будут предложения? У нас нет никаких подсказок, указывающих, в каком направлении двигаться.

— По-моему, нам следует опираться на идею треугольника, — предложил Эзра. — Из всех употребляемых Баруэлем символов — этот самый постоянный, и его архетип был подчеркнут основной подсказкой: печатью Соломона.

— Да, такой подход годится. Но я все равно не понимаю, с какой стороны подступиться к задачке.

— Давайте подумаем. Равносторонний треугольник символизирует приоритет имени Господа, которое запрещено произносить: И. Е. В. Е.

— Это согласно вашему учению, — поспешил возразить Сарраг. — В иудаизме, но больше нигде.

— Это верно, — вздохнул раввин. — Но я все же вынужден перечислить основные атрибуты, соответствующие треугольнику! Даже если вам сложно это признать, Имя Господа из их числа, о чем Баруэль неустанно нам твердил. Или вы забыли, что отправной точкой всей этой авантюры был тетраграмматон?

Араб весьма неохотно согласился.

— С точки зрения символики печать воплощает божественность, гармонию и пропорцию. Поскольку она образована двумя перевернутыми относительно друг друга треугольниками, то, как следствие каждый является отражением другого.

— Можно также добавить — и быть может, это основное, — что они отображают двойственность происхождения Христа: божественную и человеческую.

Эзра отреагировал на это высказывание лишь пожатием плеч, однако не стал акцентировать на ней внимание.

— Есть и более простое объяснение: треугольник всего лишь соответствует цифре три.

— Простое, но первостепенное… Во всяком случае, для христианина, каковым я являюсь.

Раввин наморщил лоб:

— Вы говорите о…

— О Троице.

— Догма, которую Мухаммед полностью отвергал, — возразил Сарраг, — потому что она не только противоречит тому, что Аллах един, но также может подтолкнуть к политеизму. Если процитировать хотя бы суру…

— Прекратите! — Раввин резко встал, щеки его заалели. — Прекратите, — повторил он. — Вы и впрямь считаете, что сейчас самое время вступать в теософские споры? Я вас умоляю… давайте вернемся к нашим баранам. Спорщики смущенно закивали.

— Мы говорили о цифре три. Она символизирует порядок интеллектуальный и духовный в Боге, космосе и человеке. Как первое нечетное число она представляет небо. Двойка — это земля, а единица предшествует их сотворению. Вы согласны?

— К чему вы клоните? — поинтересовался францисканец.

— Не уверен… Но единица представляет активный Принцип, откуда идет все. Это символ Высшей Сущности, следовательно, Откровения. Так что очень может быть, что Баруэль спрятал Скрижаль на вершине треугольника.

— В том, что вы называете «символ активного Принципа». Короче, Создатель…

— Мне так кажется…

— Ну что ж, — хмыкнул Сарраг, — единственный способ проверить — войти в замок.

И он решительно направился в арочный проход.

Полк под предводительством Талаверы мчался во весь опор по равнине, взметая к небесам тучи пыли.

Полчаса назад один из вернувшихся лазутчиков принес ожидаемые новости: люди Торквемады были замечены в окрестностях замка Монтальбан. И в сердце Мануэлы всколыхнулась надежда. Довольно хрупкая надежда, но это было все же куда лучше, чем состояние прострации, в котором она пребывала доныне.

Она искоса глянула на священника. Талавера с серьезным лицом смотрел на дорогу. Услышав новости, он ограничился лишь кивком, не произнеся ни слова. Должно быть, он отдавал себе отчет, насколько мизерный у них шанс успеть вовремя: они находились в добрых десяти лье от замка Монтальбан.

***

Идущий впереди Сарраг замер посередине треугольного двора. Перед ним возвышалось прямое узкое крыльцо. Нижние ступеньки тонули в траве, а верхние были разбиты. В середине куртины была прорублена дверь, над которой виднелись остатки вырезанного в желтоватом камне герба последнего владетеля замка. Фасад же в целом выглядел суровым и подавляющим. На пятнадцать футов над землей возвышался остов турели, некогда увенчанной штандартами.

Варгас с Эзрой приблизились к арабу. На их лицах читалось сильное напряжение, отражавшее состояние души.

— Не это ли вершина треугольника? — указал монах на турель.

— Возможно… — неуверенно протянул раввин.

Он дрожащей рукой достал из кармана тфиллин и обмотал одну из веревок вокруг среднего пальца, бормоча: «Обручаю тебя со Мной навечно. Обручаю тебя со Мной по праву и закону, милостью и милосердием. Обручаю тебя со Мной верностью, а ты, ты познаешь Господа».

И он закрепил маленькие кожаные квадратики на левой руке, потом на лбу.

— Пойдем, — сказал он, внезапно совершенно успокоившись. — Я готов.

И первым взошел на крыльцо, осторожно открыл разбитую дверь, представлявшую собой остатки некогда великолепной двери из цельного дуба. Как только они вошли внутрь, царившая тут влажность обволокла их ледяным покровом. Перед ними простирался огромный коридор, разветвлявшийся буквой «тау». В конце перпендикулярного ответвления за черными тенями виднелся рассеянный свет.

Эзра указал туда.

— Этот свет… Думается мне, нам следует идти туда.

— Скорее всего вы правы. Он должен привести к какому-нибудь выходу или лестнице наружу.

Раввин пошел вперед.

По мере их продвижения свет, служивший им маяком, вроде бы становился ярче, пока им не начало казаться, что, в конце концов, он станет ослепительным. Так оно и вышло. Мужчинам пришлось рукой прикрыть глаза.

— Это еще что такое… — пробурчал Сарраг. — Как будто солнце на полу.

— Это не солнце, — помертвевшим голосом ответил раввин. — Это другое…

Когда они подошли к концу коридора, свет стал мягче, но не настолько, чтобы можно было разглядеть стены или потолок, так что дальше они шли на ощупь, пока не уперлись в каменную стену и обнаружили, что дальше пути нет.

Как только они остановились, яркий свет превратился в голубоватое свечение, полностью их поглотившее. Воздух сделался прозрачным, как и стены, потолок и пыль на полу. А затем так же внезапно все погасло. Голубоватое свечение мгновенно исчезло. Воздух стал обычным, стены, потолок и пол обрели исходный облик.

Мужчины, совершенно растерявшись, не смели ни шевельнуться, ни заговорить. Они инстинктивно сжались в комок.

— Скрижаль… — Варгас едва шевелили губами. — Это не сон… Скрижаль существует…

Раввин закивал. Его глаза стали такими огромными, что лицо походило на маску.

— Она существует, сын мой… Она здесь…

Он хотел протянуть руку, но она так тряслась, что он не смог довести движение до конца.

Тогда Варгас с Саррагом проследили его взгляд и тоже увидели деревянный круг, вделанный в одну из стен. Круг, разделенный на шесть вырезанных треугольников, готовый принять идентичный круг.

— Но… Этого быть не может! — возопил шейх. — Его только что тут не было!

— Был, — отрезал раввин. — Просто в этом свете мы его не видели. — Он повернулся к францисканцу: — У вас диск Баруэля…

Варгас кивнул.

Он медленно подошел к стене, расположил, не вставляя, шесть бронзовых треугольников лицом к шести вырезанным в дереве выемкам и застыл.

— Чего вы ждете? — потерял терпение Эзра. — Достаточно лишь…

Осекшись, он вскрикнул от боли. В его грудь вонзился арбалетный болт. Пальцы раввина вцепились в древко, и он опрокинулся на спину.

И почти тут же в другом конце коридора послышались бегущие шаги. Чей-то голос пролаял приказ. Сюда мчались вооруженные люди. Арбалетчик готовился спустить тетиву, метя на сей раз во францисканца.

— Быстро! — заорал Сарраг. — Вставляйте диск! Варгас уже вставил бронзовые треугольники в выемки.

Ему оставалось лишь повернуть диск. Но в какую сторону? Он на всякий случай попытался повернуть слева направо. И ничего.

— Наоборот! — рявкнул Сарраг.

Он выхватил ханджар и с отчаянием утопающего швырнул в державшего Варгаса на прицеле арбалетчика. За топотом бегущих солдат свист летящего клинка был неразличим. В тот самый миг, как арбалетчик спустил тетиву, ханджар пронзил ему горло. Арбалетчик ткнулся лбом в землю, но ему на смену тут же пришел другой, с уже натянутой тетивой и готовый к стрельбе.

— Да примет нас Аллах под сень свою, — взмолился шейх. — Нам конец!

Теперь он уже видел решительные лица атакующих. Их намеревались изрубить на куски. Францисканец, стоя на коленях перед деревянным кругом, все еще пытался повернуть диск. С лица его ручьями тек пот.

Один из нападавших с мечом на изготовку был уже в нескольких шагах.

— Варгас, осторожно!

Но монах словно не слышал.

Сарраг отпрыгнул, сжав кулаки и пригнувшись, твердо намеренный не дать себя зарезать без боя. И тут произошло нечто странное. В тот самый миг, когда мечник должен был наброситься на Саррага, атакующий вдруг резко дернулся, лицо его исказилось, и он с глухим стоном рухнул на землю.

У Саррага отвисла челюсть. В первый момент он подумал, что солдата поразила длань Всемогущего, но, обнаружив вонзившийся между лопаток кинжал, понял, что смерть пришла откуда-то еще. Он поднял взгляд. Нападавшие беспорядочно развернулись обратно с испуганными криками.

Стало ясно, что некий неведомый противник напал на них с тыла.

Шейх попытался в полумраке разглядеть мундиры нежданных спасителей, но безуспешно. И ему пришла мысль, что Всемогущий прислал своих ангелов.

— Сарраг!

Победный вопль Варгаса застал его врасплох.

Шейх обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как кусок стены поворачивается на невидимых шарнирах, открывая проход в круглый зал с колоннами и стрельчатыми сводами.

— Помогите мне перенести Эзру!

Шейх тут же схватил раввина под мышки, а Варгас взял Эзру за ноги. Старик слабо застонал. Его пальцы по-прежнему судорожно сжимали древко болта, словно это была последняя ниточка, связывающая его с жизнью.

— Нужно закрыть дверь! — воскликнул Сарраг, когда они ввалились в зал.

— Не стоит. Уже сделано. Араб обернулся.

Как только они перешагнули порог, стена, словно по волшебству, вернулась на место, образовав неприступный барьер между ними и солдатами.

— Невероятно… — пролепетал Сарраг. — Мы в руках Творца всего сущего…

Раввин снова застонал. Он попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле.

— Сюда, — предложил Варгас, мотнув головой в сторону одной из колонн. — Давайте его положим.

С тысячей предосторожностей они уложили старика на пол. Сарраг снял со своих плеч покрывало, скатал в валик и осторожно подсунул под голову умирающего.

— Мужайтесь, ребе! Если на небесном циферблате ваше время еще не пришло, вы не умрете.

Эзра моргнул.

— Время… Время остановилось, шейх Сарраг. Оно ждет священные слова…

Варгас с Саррагом растерянно переглянулись, как две сироты.

— Нужно найти Скрижаль, — промолвил монах. — Ради него, — указал он на раввина.

Он оглядел зал. Тот был девственно пуст. Никаких следов искомого предмета.

— Где? Где она может быть?

Он начал обходить зал, рассматривая стены в поисках подсказки.

— Варгас!

— Что?

— Зал круглый, как диск.

— Верно. Я и не заметил…

— Колонны…

— А что в них особенного?

— Их шесть. И они тоже образуют круг. Францисканец взволнованно огляделся. Шейх был прав.

— Последнее указание Баруэля звучало так: выход нужно искать внутри нас. Слово «внутри», возможно, означает «в центре».

Монах в два шага встал в центре зала, внимательно огляделся и разочарованно развел руками.

— Ничего…

Сарраг подошел к нему.

— Раввин умрет…

— Знаю. Странно, что он еще не умер. Что же делать? — Рафаэль едва не кричал.

Он собрался было снова начать поиски, когда араб крепко ухватил его за руку.

— Вот, у нас под ногами… Монах опустил взгляд.

На плите у него под ногами была вырезана едва заметная неровная шестиконечная звезда. При ближайшем рассмотрении Рафаэль увидел на одной из сторон трещину, достаточно широкую, чтобы можно было просунуть лезвие.

— А у меня больше нет ханджара, — запричитал Сарраг.

— Не важно. У меня есть.

И Варгас достал кинжал из кармана сутаны.

— Как… Откуда он у вас? Вы однажды сказали, что не хотите носить оружие.

— Да, Сарраг. Однажды сказал…

Присев на корточки, францисканец просунул клинок в щель, чтобы использовать его как рычаг.

— Помогите-ка…

Араб поспешил на помощь. Через некоторое время им удалось приподнять плиту.

— Она здесь… — выдохнул Сарраг.

В ямке менее чем в половину туаза глубиной лежал прямоугольный предмет, завернутый в толстую кожу. Сарраг с Варгасом одновременно потянулись к предмету и одновременно остановились.

— Ни вы, ни я, — произнес монах. — Он… Араб охотно согласился.

Он взял упакованный прямоугольник, прижал к груди, быстро подошел к раввину и опустился подле него на колени.

— Вот, брат мой. — Шейх был бледен как полотно. Эзра, пребывавший в полубессознательном состоянии, пошевелился. Собрав остатки сил, он коснулся предмета рукой.

— Раскройте ее…

Шейх с безграничным благоговением снял кожаный футляр, высвободив сапфировую табличку. Невероятно прозрачная, она была примерно локоть с половиной в длину и локоть в ширину.

— Во имя Аллаха, Всемилостивого, Милосердного. Хвала Аллаху, Господу миров…

Читая Аль Фатих, Сарраг поставил табличку перед лицом старого раввина.

Тот широко распахнул глаза. На голубой поверхности возникли четыре буквы:

А ниже — текст золотыми буквами, который Эзра смог на удивление отчетливым голосом прочитать:

Я Всесильней Бог отца твоего. Всесильный Бог

Авраама, Всесильный Бог Ицхака и Всесильный Бог Яакова.

И благославлю Я тех, кто благословит тебя.

И прокляну Я тех, кто проклянет тебя.

Установил Я связь между тобой и

Мной, из поколения в поколение, связь нерушимую, чтобы быть

Богом твоим и рода твоего после тебя.

Фразы растворились в синем свечении, и табличка снова стала прозрачной.

Самуэль Эзра с исказившимся лицом и глазами, полными слез, едва слышно выдохнул:

— Я ухожу с миром… Да славится имя Его во веки веков в этом мире, созданном Волей Его… да наступит царствие Его при жизни вашей и жизни всего Дома Израилева, да наступит оно скоро и в ближайшее время, и скажите…

Закончить он не смог. Тело его содрогнулось, и голова бессильно поникла. Эзра умер. Но каждая черточка его лица излучала безмятежное спокойствие и счастье.

Варгас с Саррагом не шелохнулись, ошеломленные, не в силах отвести от него глаза.

Шейх первым пришел в себя. Повернувшись к францисканцу, он убито проговорил:

— Значит… Все же они — избранный народ…

— Действительно, складывается впечатление, что это абсолютная истина.

— Поверить не могу!

То, что можно было принять за злость, было всего лишь отчаянием.

Араб резко развернул табличку к себе. Не успел он это сделать, как его охватило то же голубое свечение, окружившее перед этим Эзру. Сарраг испуганно вскрикнул.

И снова на табличке возникли слова:

Вот Коран!

В нем нет сомнениям места.

Он — наставление для тех, кто гнева (Господа)

страшится, кто верует в Незримое.

Но для неверных все равно, увещевал ты их иль

нет, — не уверуют они.

И говорят они: в Господень рай войдет лишь иудей

иль христианин. Но таковы лишь их (несбыточные)

страсти. Ваш бог — один!

Нет Бога, кроме него: Всемилостивого, Милосердного.

И, как и в первый раз, слова растворились в прозрачности сапфира.

Сарраг, потеряв дар речи, пошатнулся. Стал ли он жертвой галлюцинации? Сна наяву? Нет. Он и вправду прочел эти фразы. И они навсегда отпечатались в его памяти.

Варгас в полной растерянности смотрел на него. Он видел, как возникло голубое свечение, но нового послания прочесть не смог.

— Скажите, что вы прочитали? — Ему было явно неуютно. Араб дрожащим голосом слово в слово повторил то, что только что сообщил ему камень.

У монаха закружилась голова, и он провел ладонью по лбу.

— Быть не может! Дайте мне табличку!

Заполучив ее, он рухнул на колени и уставился на лазурную поверхность.

И тут же камень засветился в третий раз, и францисканец прочел:

Истинно, истинно говорю вам: Я есмь дверь.

Верующий в Меня, не в Меня верует, но в Пославшего Меня.

Я свет пришел в мир, чтобы всякий верующий в

Меня не оставался во тьме.

Я в Отце и Отец во Мне. И если чего попросите у

Отца во имя Мое, то сделаю, да прославится Отец в

Сыне.

Слушающий вас Меня слушает, и отвергающий

Вас отвергает Меня и Пославшего Меня.

Рафаэль Варгас, полностью выбитый из колеи, жалобно вскричал:

— Господи… Господь Всемогущий… Прости нас!.. Сапфировая табличка снова опустела. Но на сей раз голубизна постепенно начала менять оттенок. Цвет сделался неопределенным, затем стал превалировать красный, и, в конце концов, табличка превратилась в устрашающее пятно цвета крови.

Варгас с Саррагам, не перемолвившись ни словом, поняли, что им предстало одно и то же видение, и видение это несло в себе всю абсурдность, всю глупость, всю нетерпимость и гордыню человеческую.

Они ждали, погрузившись в молчание, не зная, что предпринять.

Наконец камень приобрел изначальный цвет и, прежде чем кто-нибудь из них успел среагировать, табличка воспарила из рук Варгаса, потеряла очертания и в мгновение ока обратилась в пыль.

И почти в этот же миг кусок стены, выходившей в коридор, повернулся, открывая проход.

Снаружи сильный ветер гнул кроны кипарисов.

В сумеречном освещении замковый двор напоминал призрачный колодец. Небо потемнело, только на западе еще виднелась красная полоска.

Первым на крыльцо вышел Варгас, неся на руках бездыханное тело Самуэля Эзры.

Он обежал глазами призрачные тени, толпившиеся у подножия бастионов. В одной из них он вроде бы узнал Эрнандо Талаверу. А чуть позади Талаверы Рафаэль различил неясный силуэт Мануэлы Виверо, сложившей руки будто в мольбе.

И тогда он направился к ней.

ЭПИЛОГ

2 января 1492 года Их Католические Величества торжественно въехали в Гранаду.

30 марта 1492 года в зале советов Альгамбры Фердинанд и Изабелла подписали указ, согласно которому все евреи должны были в течение четырех месяцев быть изгнаны из Гранады.

Мавры на первых порах пользовались некоторыми привилегиями в отношении их веры, но потом последовали более жесткие меры.

В 1502 году они, в свою очередь, были вынуждены выбирать между принятием христианства и изгнанием.

МЕЖДУ ПРАВДОЙ И ВЫМЫСЛОМ САПФИРОВАЯ КНИГА

Одна иудейская легенда, зародившаяся в незапамятные времена, впервые появляется в Книге Еноха ^[10]. Там сказано, что Всевышний создал одну или две скрижали (или, согласно другой версии, надиктовал Еноху), где содержатся все тайны мира. Потом он повелел двум ангелам, Семилу и Разиэлю, сопроводить Еноха обратно с небес на землю, наказав Еноху передать эту или эти скрижали его детям и детям его детей, чтобы в часы сомнений будущие поколения могли найти ответы на те фундаментальные вопросы, которые зададут. Таково происхождение «скрижали Разиэля».

Согласно другой версии, эта скрижаль была вручена ангелом Разиэлем Адаму, от которого она перешла к Ною, Аврааму, Иакову, Левию, Моисею и Осии и в конечном итоге оказалась у Соломона. Соломон почерпнул большую часть своей легендарной мудрости, как и своего могущества, из этой священной скрижали, сделанной, опять же согласно традициям, из сапфира. Все это позволяет предположить, что данная скрижаль предназначалась лишь для избранных, чьей миссией было вести людей к свету. В арамейской версии Екклесиаста Х. 20: «Каждый день ангел Разиэль спускается на гору Хорив (так в самых древних библейских текстах называют Синай) и открывает тайны мироздания всему человечеству, и голос его разносится над всем миром» ^[11].

Следует отметить, что на древнеиудейском слово «раз» означает тайну, секрет, и что сапфир, или синий цвет, — божественный камень по определению, он содержит всю символику Лазури. Медитирование над этим камнем приводит душу к созерцанию небес. Также в Средние века, как и в Древней Греции, считалось, что сапфир лечит заболевания глаз и высвобождает из тюрьмы. Алхимики связывали его с элементом воздуха. Сапфир красотой сопоставим с Небесным Престолом, он символизирует сердце простодушных и тех, чья жизнь является образцом нравственности и достоинства.

Еще сапфир считается камнем надежды. Поскольку в нем есть божественная справедливость, то ему приписывали способность защищать от сильных мира сего, от измены и неправедного суда, а также увеличивать смелость, радость и жизнеспособность, утихомиривать гнев и укреплять мышцы. В Индии и Аравии его считают талисманом против чумы. В христианстве сапфир символизирует чистоту и светозарную силу царства Божьего. И, как все драгоценные камни синего цвета, сапфир считается на Востоке могучим талисманом от сглаза.

КНИГА ЕНОХА

Енох (евр. Ханок — «учитель», «посвящающий») — один из библейских патриархов, упомянутый в Бытии как потомок Сифа, сын Иареда, внук Малелеила и отец Мафусаила, и поэтому, согласно Евангелию от Луки, 6, фигурирует в генеалогическом древе Христа. Он прожил 365 лет и был взят Господом, «пред которым ходил» (Быт. V, 18-24). В Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова, им восхищаются, и во всех значительных апокрифах он также фигурирует как выдающаяся личность.

Согласно иудейском учению, Сыны Божии были посланы на землю, чтобы учить человечество истине и справедливости. В течение трехсот лет они учили Еноха всем тайнам небесным и земным. Однако затем они смешались со смертными и погрязли в плотском грехе. Енох же не только сохранил их божественные откровения, но и познал об их падении. Перед своим концом они начали спариваться со всеми подряд: девственницами, замужними женщинами, мужчинами и животными. Мудрый и добродетельный Енох вознесся на небо, где стал главным советником Господа, и с тех пор стал известен под именем «Метатрон». Господь возложил собственный венец на голову Еноха и даровал ему 72 крыла и множество глаз. Плоть его превратилась в пламя: мускулы — в огонь, кости — в уголья, глаза — в факелы, а волосы — в лучи света, и стал он окружен грозами, ураганами, ветрами, громом и молниями.

Однако в некоторых источниках Сыны Божии считаются верными потомками Сифа и Дщерей человеческих, греховных потомков Каина. Поскольку Авель умер бездетным, человечество разделилось на два племени: потомков Каина, включающих априори всех, за исключением Еноха, скверных, и потомков Сифа, совершенных праведников. Потомки Сифа жили на священной горе на севере, возле грота сокровищ. Некоторые считают, что это гора Гермон. Многие потомки Сифа по примеру Еноха приняли обет безбрачия и жили анахоретами. А потомки Каина, наоборот, предавались без удержу плотским утехам, и каждый имел как минимум две жены: первая, чтобы рожать детей, а вторая — чтобы ублажать похоть. Та, что рожала детей, жила в нищете и заброшенности, как вдова. А вторая была вынуждена пить настойку, делающую ее бесплодной, а потом, одетая, как шлюха, всячески развлекала своего мужа.

Эфиопская книга Еноха, или Первая книга Еноха, — апокалиптическое произведение, посвященное этому допотопному патриарху, «взятому Богом». Этот сборник изначально отдельных учений окончательно оформился, по мнению большинства исследователей, в 1 в. до н. э. — I в. н. э. , однако отдельные, наиболее ранние части относятся к 3 и даже 4 в. до н. э. В оригинале они написаны на арамейском и еврейском. Это произведение из пяти частей, не связанных логически: Книга стражей, Книга образов, или притч, Книга об обращении небесных светил, Книга видений и Книга — послание Еноха. Они дошли до нас в виде фрагментов на греческом, фрагментов на арамейском (11 манускриптов, найденных в Кумране) и целиком — эфиопская версия. Большинство исследователей считают, что эфиопский текст — перевод с греческого.

Если Енох и не является историческим лицом, в библейских текстах он фигурирует как человек уникальной судьбы: прожив долгую жизнь — 365 лет — и исключительно праведную, он «был восхищен от земли», и «Бог взял его». Это «восхищение», совершенно очевидно рассматривающееся как нечто отличное от смерти обычного человека, имеет более четкое отражение в описании исчезновения Илии, «взятого Яхве» по окончании его земного существования. Как и пророк, патриарх из самого древнего учения остается во все времена самым таинственным персонажем, чья судьба трактуется следующим образом: праведник, вознагражденный избавлением от смерти, по божественному выбору живым удостаивается созерцать небеса. В Книге Премудростей Иисуса, сына Сирахова, превозносится пример Еноха (XLIV, 16; XLIX, 14, 16). И в Новом Завете, в Послании Евреям, Енох тоже приводится в пример.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДОН КРИСТОБАЛЬ КОЛОН (ХРИСТОФОР КОЛУМБ), ДРУГОЕ ВИДЕНИЕ

Знаменитый испанский историк Лас Касас, отец которого принимал участие в экспедиции Колумба и который держал в руках дневник (нынче исчезнувший) знаменитого генуэзца, писал: «Мы были совершенно убеждены в существовании первооткрывателя. Колумб был так уверен, что найдет то, что он нашел, словно это лежало у него в комнате под замком».

Но это свидетельство стало известно лишь в 1875 году, после публикации «Истории Индий» Лас Касаса. Однако все специалисты уже в XVI и XVII веках писали о доколумбовых открытиях: Фернандо де Овиедо, Лопес де Гомара, Гарибэ, Фернан Колумб (внебрачный сын Колумба), Кастелланос, Гарсиласо д'Инка (считавшего первооткрывателем Альфонсо Санчеса). И даже во Франции такие ученые, как Йоханнес Метелл или Антуан де Вердье, который в «Уроках» (написанных в 1577 году) уже тогда давал первооткрывателю прозвище Андалузо (андалусиец по-португальски). Сегодня эту версию считают наиболее вероятной большинство специалистов, такие как Мансано или доктор Луис Мигель Куэнка. Последний сам проделал это путешествие на специально построенном для этого корабле, в точности скопированном с одной из каравелл Колумба.

Нужно отметить, что Колумб прибыл в Кастилию в 1485 году, во францисканский монастырь Ла-Рабида, словно все время шел по следам «первооткрывателя».

В своей работе «Изабелла и Фердинанд» историк Иосиф Перес, чья репутация широко известна, пишет на странице 282: «До сих пор нельзя не удивляться твердости Христофора Колумба, его самоуверенности, убежденности в том, что он на правильном пути. С первой же попытки генуэзец находит верный путь, самый надежный и самый короткий по тем временам маршрут. После него можно, конечно, изменить кое-какие мелочи, но основные линии не изменятся. И это наводит на мысль о „неизвестном лоцмане“, о сведениях, полученных в Лиссабоне или Палосе, что не исключает частичной возможности мессианского предвидения, но ставит его на второе место».

О ПРОИСХОЖДЕНИИ КОЛОНА

Есть две противоположные версии. Для Мадариаги он был кастильцем еврейского происхождения. И свою теорию он подкрепляет следующими фактами:

1. Он никогда не говорил по-итальянски, ни в разговоре, ни в переписке даже с итальянцами, даже когда переписывался с отцом Горрицио, его доверенным лицом. И священник тоже отвечал ему на кастильском. Также по-испански писал Колумб своему сыну Диего и брату Бартоломео.

2. Он говорил по-кастильски с португальским акцентом.

3. Он говорил по-кастильски до того, как приехал в Кастилию.

4. Он был генуэзцем, чей итальянский оставлял желать лучшего, и чьим основным языком был испанский.

Опять же согласно Мадариаге, Коломбо были испанскими евреями, поселившимися в Генуе и оставшимися, согласно традициям их народа, верными языку страны происхождения.

Против этой теории:

1. Фра Маркена, приор Ла-Рабиды, описывая появление Колона в монастыре, заявил, что фра Хуан Перес «констатировал, что он производит впечатление человека, прибывшего из другой страны или другого королевства, и говорит на другом языке». Лас Касас тоже пишет: «Такое впечатление, что язык, на котором он говорит, — не кастильский, потому что он плохо понимает смысл слов и произношение».

2. С точки зрения Иосифа Переса и многих других историков: «… он не был ни испанцем, ни португальцем, ни французом, ни даже итальянцем. Евреем он тоже не был, а был добрым католиком, и его сильная религиозность не имела ни малейшего намека на какое-либо семитское влияние. Такой вариант европейского мессианства весьма активно культивировался среди францисканцев, с которыми активно общался Колумб, с другой стороны, очень приверженный культу Девы Марии».

ФРА ЭРНАНДО ДЕ ТАЛАВЕРА

Влияние Талаверы сильно уменьшилось после смерти Изабеллы, и в 1504 году он оказался не готов противостоять затеянной против него всякими ничтожествами интриги. У него были еврейские корни, и он всячески противился учреждению Инквизиции. И некоторые ему этого никогда не простят. Во втором квартале 1505 года Луцеро, фанатичный инквизитор Кордовы, приказал арестовать друзей и соратников Талаверы, а затем его сестру и племянников. Но метили в самого архиепископа. В своей одержимости Луцеро выдумал некий глупейший заговор, душой которого якобы был Талавера, а целью являлось снова распространить в Испании иудаизм. Был подготовлен суд над Талаверой, но, поскольку речь шла о священнослужителе, процесс курировал Рим, и Талавера был оправдан.

Реабилитированный архиепископ Гранады умер 15 мая 1507 года.

ФРАНСИСКО ХИМЕНЕС ДЕ СИСНЕРОС

Он стал архиепископом Толедо в 1495 году, кардиналом в 1507-м, Великим Инквизитором Кастилии в 1507-м и, наконец, регентом Арагона после смерти Фердинанда II в 1526 году.

Он провел жесточайшие реформы в монастырях и клерикальной среде и в целях борьбы с религиозной безграмотностью основал в 1498 году университет Алькалы, где преподавали теологию, греческий, древнееврейский ученые из Саламанки и Парижа (он даже пригласил Эразма Роттердамского). Он заказал издание Библии. С 1499 года он начал жестко действовать против мавров, добившись в 1502 году королевского указа, обязывающего их либо перейти в христианство, либо покинуть страну. Но его назначение Великим Инквизитором — безусловное смягчение по сравнению с перегибами его предшественников.

РЫЦАРСКИЕ ОРДЕНЫ В ИСПАНИИ

После синода в Труа (14 января 1128 года) тамплиеры и крестоносцы боролись главным образом с маврами Испании. С 1128 года Гуго де Пейн и его братья рассеялись по всей Европе, чтобы рекрутировать адептов и собрать необходимые пожертвования. Граф Раймунд III, маркиз Барселоны и Прованса, вступил в орден тамплиеров в 1130 году и подарил им замок Гранену. Альфонс Кастильский и Арагонский отбил Калатраву у мавров, передал ее архиепископу Толедо, который получил ее охрану тамплиерам. Раймунд IV Барселонский в случае, если умрет бездетным, завещал им пополам с госпитальерами свое королевство. Его подданные опротестовали завещание, тамплиеры не стали спорить, получив за это крепости Каламера, Монжуа, Курбин, Ремолина и Монсон. В Португалии дон Альфонсо, сын королевы Терезии, подарил им леса Церы, еще занятые сарацинами. Тамплиеры их изгнали и основали города Коимбру, Эгу и Роден.

***

Фердинанд II Леонский (1157 — 1188) основал национальный рыцарский орден. В 1170 году в только что завоеванном Касересе возник под протекцией короля орден «Братство Касереса», в чьи задачи входила защита города от возможных набегов альмохадов. Это самый крупный из орденов. В 1171 году Братство обратилось к архиепископу Сантьяго с просьбой разрешить им называться «орденом Святого Иакова», «Сантьяго-де-ла-Эспада». В 1175 году папа Александр III признал новый орден, подчинявшийся уставу, базирующемуся на уставе тамплиеров.

В 1147 году Альфонсо VII, король Кастилии и Леона, подарил тамплиерам только что отвоеванную крепость Калатрава, занимавшую ключевую позицию на пути к Толедо, примерно в ста километрах к югу от города, чтобы обеспечить его защиту. Но тамплиеры испугались возможной атаки альмохадов и предпочли передать замок, стоящий слишком открыто, которым не пожелал владеть никакой светский гранд, королю Санчо III Кастильскому.

В 1164 году рыцари Калатравы были одобрены Папой и приняты в орден цистерцианцев как «братья». Так родился рыцарский орден Калатравы.

В 1195 году альмохады изгнали рыцарей Калатравы из крепости. В 1212-м монахи-воины ее отбили, но сочли более предусмотрительным обосноваться чуть южней, на неприступной скале, выстроив там замок, отныне именуемый «Новая Калатрава».

Так возникли три самых значительных рыцарских ордена Леона и Кастилии, придерживающиеся устава тамплиеров и госпитальеров. Оказанная ими военная помощь не только стала решающей, но они также положили начало объединению Испании, вынуждая к плодотворному сотрудничеству разных королей. На эти ордены была возложена двойная задача: воевать и заново населять. В Кастилии рыцарей разместили по крепостям и стратегическим дорогам, чтобы защитить регион Тахо и главным образом Толедо.

ГОРОДА, ПОСЕЩЕННЫЕ ТРЕМЯ ГЛАВНЫМИ ГЕРОЯМИ, И ИХ СВЯЗЬ С ЧЕРТОГАМИ

1. МОНАСТЫРЬ ЛА-РАБИДА

Название происходит от арабского «Rabita». Это крепость еще тех времен, когда этой частью Испании владели арабы.

Монастырь находится в восьми километрах от Уэльвы, которая стоит в устье Тинто, в заливе Кадис.

Этот основанный в XV веке францисканский монастырь сыграл большую роль в открытии Америки. Именно в нем нашел прибежище приехавший в 1485 году из Лиссабона Колумб. Приор Хуан Перес познакомил его с отцом Антонио де Маркеной, который, захваченный идеями генуэзца, выступил в защиту его проекта перед королевой Изабеллой и постоянно оказывал Колумбу весьма активную поддержку.

Уже более ста лет это объект паломничества, потому что там хранится чудотворный образ Пресвятой Девы. Еще в период Римской империи на этом месте стоял храм Прозерпины.

2. ХЕРЕС-ДЕ-ЛОС-КАБАЛЬЕРОС

Этот город обязан своим названием тамплиерам (Los Caballeros del Templo), отбившим его у мавров в 1230 году. В городе есть крепостные стены, шесть въездных ворот, а также замок XIII века, Кабальерос Темплариос. Замок, существенно перестроенный в 1471 году, расположен на границе города. Там по-прежнему можно увидеть Toppe Сангриента — Кровавую башню, где были перебиты тамплиеры, отказавшиеся сдать город Фердинанду IV.

3. КАСЕРЕС И ГРОТ МАЛЬТРАВЬЕСО

Когда Альфонсо IX отвоевал его в 1229 году, город стал колыбелью рыцарского братства, названного «los Fraies de Cacares». Эти рыцари в дальнейшем основали военный орден Сантьяго, которому было доверено охранять и сопровождать паломников, направлявшихся в Сантьяго-де-Компостела. Был период, когда в городе насчитывалось 300 рыцарских семей, дворцы которых находились рядом друг с другом. Эти жилища представляли собой настоящие бастионы соперничавших кланов, беспрестанно дравшихся между собой вплоть до конца XV века. Башни были разрушены в 1477 году по приказу Фердинанда и Изабеллы.

Позади церкви Святой Марии находится Casa de los Golfines de Abajo, резиденция семьи французского рыцаря, приглашенного в Касарес в конце XII века для войны с маврами. В конечном итоге они начали терроризировать не только мусульман, но и христиан, и один хроникер подчеркнул, что «сам король не смог подчинить их своей власти». Над входом в их дворец выгравирована в камне нахальная надпись: «Здесь Гольфины ожидают Божьего суда». Слово «golfo» означает «негодяй» и отлично характеризует это прославленное семейство.

Приблизительно в двух километрах от города, в направлении Торремочи, находится грот Мальтравьесо. В нем имеются наскальные рисунки эпохи палеолита с изображением стилизованных фигурок, голов животных, нарисованных красной краской рук и различных символов.

4. САЛАМАНКА

Древняя Саламанка была построена на Ruta de la Plata, серебряной дороге, связывавшей Мериду и Асторгу. Город был отвоеван в 1085 году. Там сохранился древний собор римской эпохи. Университет был основан в 1218 году.

Вход в университет и по сей день находится на патио ДеЛас-Эскуэлас. На патио выходят несколько залов, в том числе и тот, в котором через четыре года после ареста Луис де Леон (1527 — 1591) начал свою первую лекцию словами: Dicebamus hesterna die (как я говорил вам вчера). На первом этаже расположена огромная библиотека, где хранится 160 000 древних книг и рукописей.

Одна галерея примыкает к древнему собору, и там стоит часовня Святой Варвары. В былые времена именно туда приходили студенты накануне экзаменов. Они проводили там всю ночь в одиночестве, поставив ноги на гробницу епископа, чтобы это принесло им удачу.

На следующий день, если они сдавали экзамен успешно, они могли войти в университет со всеми положенными почестями через главный вход университета, врата славы, где их ждали с поздравлениями преподаватели и соученики. Если же студент экзамен проваливал, то вынужден был уходить через врата позора, по галерее, всеми игнорируемый. На выходе провалившихся, как правило, поджидала довольно большая толпа, чтобы забросать помоями.

5. БУРГОС

Город, расположенный в самом сердце Старой Кастилии, стал в 1037 году столицей объединенного королевства Кастилии и Леона и оставался таковой вплоть до взятия Гранады в 1492 году, когда столицей стал Вальядолид.

Город Сида Кампеадора является подлинной сокровищницей готического искусства. Собор начал строить святой Фердинанд в 1221 году, и для его завершения потребовалось триста лет. В центре собора находится надгробие Сида и его жены Химены, дочери графа Диаса де Овиедо. Но они были перенесены туда лишь в 1921 году. А до того их могила находилась в Сан-Педро-де-Кардена, в десяти километрах от картезианского монастыря Мирафлорес. Это Альфонс XIII в 1886 году приказал перенести прах Сида в Бургос.

Мост Сан-Пабло на Арлансоне украшен восемью статуями, в том числе доньи Химены, супруги Сида, и других персонажей.

Также в этом самом городе родился обращенный епископ Пабло де Санта-Мария, чье настоящее имя Соломон ха-Леви. Он перешел в христианство 21 июля 1391 года вместе со всей семьей. Изначально он был раввином.

6. ТЕРУЭЛЬ

Теруэль, или Эль Тор, — по-арабски значит «бык».

Его башни весьма знамениты, особенно башни-близнецы, Сан-Сальватор и Сан-Мартин, возведенные двумя арабскими архитекторами из любви к некоей Сорейде.

В Теруэле после Реконкисты жили множество мавров вплоть до 1502 года.

В часовне рядом с церковью Сан-Педро лежат влюбленные Теруэля в саркофагах той эпохи работы Хуана Авалоса.

7. КАРАВАКА-ДЕ-ЛА-КРУС

Город, зажатый в узкой долине Аргоса, знаменит благодаря явлению в 1232 году «Вера Крус», истинного креста, принесенного ангелами, чтобы Хиринос, будучи в плену, мог причаститься на глазах султана Абу Сайта. Султан после этого принял христианство.

Замок XII века был обителью тамплиеров.

8. ЗАМОК МОНТАЛЬБАН

Расположенный на возвышенности Монтальбан, он возвышается над долиной Торсона. Замок, по всей вероятности,построен около 1323 года инфантом доном Хуаном Мануэлем на месте крепости, возведенной тамплиерами в XII веке. Замок треугольной формы, там еще сохранились великолепные куртины с двумя пятиугольными бастионами со сторожевыми башнями, укрепляющими основное строение с самой уязвимой стороны.

ЛЕКСИКА

Абенсераги: Банну Сарраг или Банну Саррай. С 1419 года королевская власть Гранады была значительно ослаблена именно этим семейством. Абенсераги возвели на трон Гранады Абу Абдаллу Мухаммеда, прозванного Боабдил. Они начали играть значительную роль в 1417 году. Начавшаяся стараниями этого клана гражданская война обескровила и, в конечном счете, уничтожила эмират Гранады.

В великолепной работе «Los Abencerajes, leyenda е histiria» Л. Сёко де Лусена Паредес пишет, что обнаружил истоки легенды о Банну Саррагах в двух испанских литературных источниках XVI века: анонимном романе «Abindaraez» и «Historia de lo vandos de Zegries у Abencerajes, caballeros moros de Granada» (1595), вышедшей из-под пера романиста Гинеса Переса де Хиты.

Последний выдумал соперничество между партией Абенсерагов, описанных как отважные рыцари, и партией Зергиев (искаженное Тагри, приграничный житель). Судьба этой легенды в европейской литературе XVII — XVIII веков известна: в нее вцепится романтизм в лице Шатобриана, написавшего «Приключения последнего Абенсерага».

Аль-Андалус: часть Иберийского полуострова, перешедшая под власть мусульман в 711 году, чьи размеры уменьшались по мере продвижения Реконкисты. По завершении Реконкисты это название сохранилось за средней частью, или Андалусией. Жителей Аль-Андалуса называли андалузами. Предположительно это название происходит от «Вандалусия» (название возносится к тем временам, когда эту территорию завоевали вандалы).

Алькасба: слово мусульманского происхождения, обозначающее крепость. Арабская крепость Касба.

Алькасар: укрепленный дворец мусульманских султанов (Аль Каср).

Альморавы: берберские владыки, правившие частью Испании с 1061-го по 1147 год. Эта династия была уничтожена альмохадами, захватившими их столицу Марракеш.

Алъмохады: берберские владыки, правившие половиной Испании и всем Магрибом с 1147-го по 1269 год.

Аутодафе: «Акт Веры». Обычно так называют, хоть это и неверно, сожжение на костре.

Выкрест: еврей, принявший христианство.

Худерия: еврейский район.

Коррехидоры: обладающий весьма широкими полномочиями административный и юридический орган, во главе которого находится коррехидор. Ежегодно назначается королем. Вместе с алькальдами представляли в своей юрисдикции королевскую власть. Коррехидор обладал правовыми, административными и военными полномочиями.

Кортесы: в Кастилии, Наварре, Арагоне, Каталонии и Валенсии этот орган представлял собой ассамблею представителей трех сословий: клира, знати и нижних слоев. Особенность Кортесов Арагона — представители не только высшей знати, но и отдельно — мелкого дворянства.

Уэрта: орошаемая возделанная равнина вдоль средиземноморского побережья.

Инквизиция: 27 сентября 1480 года, после двух лет попыток осуществить в Севилье то, что они называли «высшим усилием по обращению», Изабелла с Фердинандом перешли к действию. При поддержке папской курии они создали первый трибунал Инквизиции.

1 января 1481 года королевской властью и вопреки сопротивлению и протестам многих чиновников Инквизиция обосновалась в доминиканском монастыре Святого Петра в Севилье. Инквизиция с большим рвением принялась за дело, и количество узников настолько возросло, что монастырь стал слишком мал, и кровавый трибунал был вынужден перебазироваться в замок Триана, в пригороде Севильи.

Год спустя некий фра Томас де Торквемада, приор монастыря Санта-Крус, числился среди восьми новых инквизиторов-доминиканцев, назначенных Папой Сикстом IV в королевство Кастилию.

3 февраля 1483 года этот самый приор-доминиканец декретом Папы Иннокентия VIII был назначен Великим Инквизитором.

Под суд Инквизиции люди попадали по доносам (не меньше трех), поскольку священным долгом всякого христианина было сообщать обо всех иудеях. Но трибунал также действовал и самостоятельно, прибегая к услугам своих фамильяров. Если донос признавался небезосновательным, обвиняемого упрятывали в застенки Инквизиции и через восемь дней подвергали допросу и вынуждали отвечать на вопросы, дабы выявить его проступок. Обвиняемому полагался адвокат, но непременно из членов трибунала. Обвиняемый не мог узнать, кто на него донес, но мог дать список своих врагов и список свидетелей защиты. Если судей первый допрос не удовлетворял, они могли прибегнуть к пытке, но вроде как этим не злоупотребляли.

Приговоры были двух видов. Если подозреваемый сознавался суду в своем преступлении, то его приговаривали к покаянию. Если он все отрицал, но не мог убедить трибунал в своей невиновности, его отпускали и передавали в руки светских властей, которые сжигали на костре либо его самого, либо его чучело, если обвиняемому удавалось сбежать.

Покаяние представляло собой торжественную церемонию: обвиняемых, облаченных в санбенито — специальную одежду типа балахона, на которой были написаны их проступки и которую затем вывешивали в приходах, — водили по улицам. После покаяния могло последовать освобождение, либо тюремное заключение, более или менее строгое, или штраф. Но, так или иначе, честь семьи приговоренного существенно страдала.

Трудно назвать количество людей, ставших жертвами Инквизиции в период правления Изабеллы и Фердинанда. Согласно различным источникам, эта цифра колеблется от нескольких сотен до… многих десятков тысяч.

Количество тех, кто предпочел изгнание крещению, тоже неизвестно. Некоторые специалисты считают, что лишь немногие рискнули бросить все и уехать, куда глаза глядят, и называют цифры от 40 000 до 50 000 тысяч, что кажется более достоверным, чем 150 000, указанные в хрониках той эпохи.

И, наконец, третья неизвестная величина — куда именно уезжали эмигранты. Однако установлено, что большая их часть направилась в Северную Африку и Турцию.

Даже некоторые католики подверглись преследованию, как, например, Игнатий Лойола, которого арестовывали дважды, и архиепископ Толедо доминиканец Бартоломео де Каранца, проведший в тюрьме семнадцать лет.

Инквизиция была отменена в 1808 году Жозефом Бонапартом, снова восстановлена в 1814 году Фердинандом VII, отменена в 1820-м, восстановлена в 1823-м и снова отменена в 1834-м.

Марраны: уничижительное прозвище, означающее «свинья». Так в Испании называли принявших христианство евреев и их потомков, заподозренных в тайной приверженности иудаизму.

Месета: плато, на которых лежат Новая и Старая Кастилии.

Места: ассоциация кастильских скотоводов. Находилась под покровительством короны и пользовалась множеством привилегий.

Мориски: мусульмане, силой обращенные в христианство.

Мосарабы: испанские христиане, жившие в мусульманской части Полуострова. Искусство мосарабов было особенно распространено в королевстве Леон в X и начале XI вв.

Мудехары: мусульмане, оставшиеся в Кастилии после Реконкисты. Искусство мудехаров развивалось с XIIпо xvi вв., характеризуется сильным влиянием исламского искусства и использованием кирпича, керамики, дерева и гипса.

Мувалладун: христиане, принявшие ислам.

Руэле: дословно — «маленькое колесико». Евреи были обязаны носить этот значок.

Санбенито: желтый балахон с красным крестом св. Андрея, который должен был носить кающийся грешник. Затем санбенито вывешивали в местной церкви с указанием имени того, кто его носил, как вечное напоминание о его прегрешении.

Сефарды: так называли испанских евреев.

Вега: плодородные долины, как правило — вдоль рек центральных провинций Испании.

Старые христиане: триумф «чистоты крови». Быть старым христианином означало, что человек может доказать, что среди его предков не было ни евреев, ни мусульман (или их потомков, перешедших в христианство). Такая чистота не имела ничего общего с принадлежностью к дворянству и еще меньше — к высшей знати, которых не без оснований подозревали в том, что у них есть примесь крови крупных средневековых денежных мешков, принявших христианство по расчету. Такого рода «чистота крови» была скорее уделом обывателей, простолюдинов и мужичья, но как раз они и были обладателями священной привилегии быть католиками и испанцами.

Примечания

1

«О приди, Дух Сотворяющий» (лат.)

(обратно)

2

«Тебя, Бога, хвалим» (лат.)

(обратно)

3

Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу (лат.).

(обратно)

4

От слова «тампль» — храм.

(обратно)

5

Перевод В. Державина.

(обратно)

6

старинное кушанье из яиц (исп.).

(обратно)

7

Прощайте, друзья (исп.).

(обратно)

8

Современное название — Канарские острова.

(обратно)

9

«Осужденные трибуналом Святой Инквизиции в 1487 году. В алфавитном порядке».

(обратно)

10

Славянская версия, источником которой является перевод с греческого.

(обратно)

11

Существует апокриф скрижали Разиэля, написанной приблизительно в XII в., автором которой, по всей вероятности, является каббалист Илиазар бен Иуда из Вормса, но там содержатся мистические верования, значительно более ранние.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ЭПИЛОГ

МЕЖДУ ПРАВДОЙ И ВЫМЫСЛОМ САПФИРОВАЯ КНИГА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГОРОДА, ПОСЕЩЕННЫЕ ТРЕМЯ ГЛАВНЫМИ ГЕРОЯМИ, И ИХ СВЯЗЬ С ЧЕРТОГАМИ

ЛЕКСИКА

*** Примечания ***